Чикризов Виталий : другие произведения.

Лилия в янтаре. Книга первая. Исход

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


Оценка: 4.45*8  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Добавлены две последние главы.Наконец-то действительно b>окончательный вариант

  ЛИЛИЯ В ЯНТАРЕ.
  
  
  Книга первая.
  Исход.
  
  
  "Не увижу более лица твоего"
   Исход, 10:29
  
  
  
  
  
  
  
  - -.
  
  [27 Октября, 2019; 03:40]
  
  
  ─ Смерть - достаточно большая неприятность.
   -- Ва-банк 2, или Ответный удар.
  
  
  
  Погода за окном была хуже некуда: ветер гудел, завывал и швырялся в стекло холодными струями, обещая всякие ужасы запоздалым путникам и метеочувствительным страдальцам. В такую погоду легко спится лишь детям, алкоголикам, и влюблённым. Остальные же то и дело тревожно поднимаются к поверхности штормовой реальности даже из океанских глубин сна. Инстинкты, древние инстинкты обитателей пещер не дают нам расслабиться в такую ночь. Запертые входные двери (наружняя стальная, внутренняя деревянная), домофон в подъезде, двойной стеклопакет, пятый этаж - никакие технические ухищрения и никакая логика не в силах заглушить голоса бесчисленных поколений перепуганных предков, записанного в нитях ДНК. Плохая ночь. Страшная. Не для людей такая пора. И погода не для людей. И осень. Я вам честно скажу: осень, кроме сентября, вообще дерьмовое время, что бы там классик не говорил. Подумаешь, листья разноцветные. Листья - это не надолго. Лягут на землю и обернутся бурой, дурно пахнущей гнилью. Вот вам и всё очей очарованье. А дожди? А слякоть? А вечная, непролазная грязь везде? А вездесущая, если не сказать это слово с двумя "с", сырость? А промозглый холод? А становящиеся всё короче дни? Нет, никакой благости в этой поре нету. И ведь безнадёжно: зима на носу. Впереди всё хуже и хуже. Гололёд. Тяжёлый, серый (а местами и жёлтый, обоссаный) снег. Сопли. Про короткие дни говорил? Будут ещё короче. Четыре часа вечера - и ночь. А ведь всего несколько месяцев назад было четыре пополудни. Промозгло. Тепла и солнца долго не будет. Тоска. Тем более это была моя последняя осень. Кто-то ещё порадуется и первому, и последнему снегу, будет отдирать примёрзшие дворники, будет принимать "с морозца", будет сверлить лунки во льду; где-то звякнет хрусталём новогоднее шампанское, блаженно хрустнет солёный огурчик в "оливье" утречком первого; будет у кого-то двадцать третье, с которым непонятно, что делать: то ли пить, то ли нет; восьмого марта кто-то, подарком жене, поволочёт на мусорку трупик несчастной, роняющей пожухлые и беззащитные иголки ёлочки (той самой маленькой, которой холодно зимой)... но всё это больше не про меня.
  
  Что ж там так завывает-то...
  
  Cегодня со мной был Басов. Ну, как со мной... Спал он просто. Просто спал, сволочь, в "свинарнике". Подальше от аппаратной. Ну и, как следствие, от меня, поскольку сканерная была как раз между аппаратной и "свинарником". Спать ему здесь негде, да и неумолчный треск обмоток градиентных усилителей из аппаратной не способствует здоровому сну. Звукоизоляция у нас та ещё. А через катушки идёт 400 ампер и, в общей сложности, почти два киловольта. Защёлкаешь тут. Я бы тоже предпочёл спать в другом месте, поскольку если от треска беруши ещё спасают, то от чавкания криокулера под ухом - нет. Предпочёл бы, но увы.
  
  Но Басов всё равно сука. Лучше бы Лила сегодня дежурила. С ней не так страшно. Она успокаивает своими байками. Увереннее с нею как-то.
  
  Хотелось встать и включить свет. Может, хоть немного отпустит страх. Пусть это самообман, пусть. Но хоть чуть-чуть.
  
  Темно в лаборатории, конечно, не было. Тут никогда не бывает совсем темно. Мишаня с Толиком, создавая монструозного голема из ещё живого Сименса Эспри и сдохшего Хитачи, заполнили почти всё внутреннее пространство сканерной огромным количеством дополнительных блоков, перемигивающихся яркими огоньками всех цветов, создавая в помещении непередаваемую атмосферу праздника. Особенно при выключенном свете и налитых бокалах. Особенно, если на огоньки, бокалы, и обильные предварительные комплименты залетали легкокрылые и улыбчивые бабочки. Например из бухгалтерии. Но сейчас мне такое освещение праздничным не казалось. Наоборот. И приглушённый свет настольной лампы, стоящей на полу между кабелями и трубками водяного охлаждения, тянущимся к импульсным преобразователям, навевал ещё большую тоску. Преобразователи, кстати, были барахло и постоянно горели. Ремонтопригодность - почти нулевая а геморроя полная ж. 177, по моему, транзисторов. Одно слово - Сименс. Но они были родными к нашему Эспри и заменить их было нечем. Мишаня с Толиком и так сотворили невозможное, ибо поженить Сименс с Хитачи, да так, чтобы они дали потомство, это как скрестить белую акулу и чёрного аквалангиста. Примерно столько же общего. А скрещивать пришлось, поскольку мощности 1.5 тесла, что штатно выдавал Эспри, для наших целей совершенно недостаточно. Хитачи давал три, но, во-первых, Хитачи к нам попал уже хладным трупом. Бесплатным, но трупом. Во-вторых, и 3 тесла нам тоже мало. Надо как минимум 5. Лучше 7. Но таких монстров у нас в стране нет. Для медицинских целей, особенно частной медицины, томографа с полем 1.5 тесла - за глаза. А вот для исследовательских целей да, надо больше, но только вот прибылей от этого не будет, соответственно и финансирования - фиг вам. То, что нам, наворотив шесть дополнительных градиентных обмоток, собранных с миру по проволочке, удалось сфокусировать поле высокого напряжения и буквально включать-выключать любые участки мозга размером 10 на 10 микрон, что в будущем может принести не просто высокие, а баснословно высокие прибыли, потенциальных инвесторов не интересовало. Не верили наши потенциальные инвесторы в силы добра и разума. И в науку не верили. И бабло за бабло хотели конкретно и в конкретные сроки. А у нас мыши ещё дохли....
  
  
  Сама по себе идея транскраниальной магнитной стимуляции древняя, как сам магнит. И даже обратить магнитную томографию вспять и использовать магнитное поле высокого напряжения терапевтически - тоже не ново под луной. Но тут возникает почти та же закавыка, что и с самой томографией. Протоны в магнитном поле дрожат, как стрелки компаса, частота колебаний различна для разных атомов, и если облучить протоны радиоволной соответствующей частоты, то возникнет резонанс, а потом протон вернётся к равновесному состоянию, при этом тоже излучив радиоволну. И, уловив этот сигнал, можно построить трёхмерную картинку распределения водорода в теле человека. Вот только атомов водорода в человеке где-то 10 в 27-й степени, и в магнитном поле все они превращаются в радиопередатчики. Представьте себе, что у каждого человека на земле, включая новорожденных в Конго, есть миллиард радиопередатчиков, и мощных таких, способных добить до любой точки на планете, и вдруг все они включаются разом и на полную мощь. На одной волне. И передающие одно сообщение. А вам, конечно, совсем не интересны новорожденные в Конго. Вы хотите слышать только вашу Оленьку (Леночку или Юленьку) из Саратова. Как же вам выщемить именно её сигнал среди миллиардов точно таких же, идущих отовсюду? То-то. А нам как увидеть, где и что мы делаем с магнитным полем, облучая мозг радиочастотами? Теоретически, мы с Мишаней эту проблему решили. А практически... Слить уже наработанное за бугор и получить неплохие спасибки конечно можно, но если слить на этом этапе, то всё. Прости-прощай. И авторство, и патенты, и, следовательно, все последующие сливки, уйдут благодетелям. А может даже и нобелевка. А что? Лотербур и Мэнсфил получили нобелевку как раз за решение сходной проблемы, только точно с обратным знаком. За найденный способ локализовать радиоволны, испускаемые протонами тела в ответ на резонансные импульсы. Статей мы с Мишаней уже, конечно, накропали. Термин придумали. Да и книжечка, кому интересно, "Стереотактическая магнитургия", в издательстве "Наука" тиражом 1000 экземпляров вышла. Но чтобы надёжно застолбить участок этого ещё недостаточно. Получит какой-нибудь ушлый индус в Нью- Йоркском Коламбия Юнивёрсити грант тыщ в триста под это дело, и мы из головы поезда, из локомотива, так сказать, враз переместимся на далеко отставшую от этого праздника жизни дрезину. Одной теории мало. Желающих раскрыть рот на этот каравай найдётся - не сосчитать. Потенциально - новое направление в медицине и, значит, не просто абстрактная известность, но и миллионы денежных знаков. Причём ладно бы для таких же лабораторных очкариков, как и мы: эти, в принципе, безобидны. Всё гораздо хуже. Такие деньги для корпораций - или такие же потери - это уже серьёзно. Схарчат. В лучшем и самом гуманном исходе - призовут под свои знамёна армию патентных адвокатов верхом на слепых бронебойных носорогах, и затопчут. Нет. Тянуть это дело надо до конкретных, практических результатов. Статистически достоверных. Повторенных. Закреплённых. Трижды, десятижды задокументированных. Безупречных со всех сторон. Только тогда... Впрочем, тянуть этот груз Мишане теперь без меня. Не дожил я ни до нобелевки, ни до просто.. да ни до чего. И это уже не в будущем: "не доживу". Со мной уже ясно: не дожил. В прошедшем.
  
  Словно в подтверждение этой мысли в живот словно пнули. От внезапного удара боли меня скрючило в апертуре томографа и я ударился головой о серый пластик. Голове не больно. Фиг с ней. Хоть как-то бы забыться, избавиться от этого страха, заснуть... Как тут заснёшь? Умираю. Не до сна.
  
  Последние несколько ночей со мной оставались дежурить. Вроде и поддержка, конечно... Если не понимать, что дежурят мои друзья в ожидании начала моей агонии. Ждут. Готовятся. Поди разбери, где тут дружеское участие, а где профессиональный интерес. Эксперимент, мать его.
  
  Мишаня остался в первую ночь. Тогда я ему был благодарен. А сейчас вот думаю: случайно ли? Или здраво рассудил, что в первое "дежурство" больше шансов, что я не загнусь и не надо будет суетиться? Но морально поддержал, это да. Логикой задавил... Только с Лилой всё равно было легче. Лила не разбиралась в нейрофизиологии. Ладно, что она понятия не имела о частоте Лармора и чему она равна для атома водорода в поле напряжённостью 1 тесла. Анджело Моссо тоже об этом и слыхом не слыхивал, так же, как и о том, что такое спин и каков он у протона, однако ж ещё в 19-м веке придумал, как неинвазивно измерять кровоток мозга в зависимости от эмоций и интенсивной мыслительной деятельности. Нет. Лила не отличила бы дендрита от аксона, затруднилась бы насчёт Шванновских клеток, и не сказала бы, где искать перехваты Ранвье. Не интересовала её так же разница скорости передачи импульса по миелиновым и безмиелиновым волокнам. И о том, что мембраны бывают не только телефонные, но и пре- и постсинаптические она тоже не догадывалась. Ей это было не нужно. Лила была сказочницей, и сказки её были волшебными.
  
  Мишаня-то, скорее всего, таки свою нобелевку получит. Без меня. Моя же фамилия будет в аккуратной рамочке посмертной публикации. Сразу под евоной. И будет Мишаня живым светилом науки. А я - покойным. Даже не успевшим завершить начатое.
  
  Как плохо мне, люди, как плохо...
  
  Надо задёрнуть шторы поплотнее... или не надо? Может, лучше видеть хоть такое небо? Впрочем, какое там небо - хмарь одна. Чёрная, беспросветная хмарь. Да и встать я не мог. Слабость накатывала асфальтоукладчиком и боль усиливалась от малейшего движения. Тонкое одеяло пропиталось потом и мне было холодно, хотя в комнате было градусов 25. Всё равно меня потряхивало и я свернулся в позу эмбриона. "Таким меня и увидит" - мелькнуло в голове. Стало обидно. Я тихонько заплакал, кинув взгляд на электронные часы. Зелёные цифры показывали без двадцати четыре. Какие будут последние, что я увижу? Будет ли без десяти?
  
  Боль рванула кислотной гранатой и мой плач перешёл в тихий вой. То ли мне показалось, то ли со стены на меня глянул кто-то. В комнате ещё больше потемнело. Меня накрыло паникой и я судорожно нашарил пульт, пытаясь ватными, холодеющими пальцами вдавить кнопку. Вроде попал. Надавил, или нет? Не знаю, не знаю! Басов, Басов, сука, где ты там? Узкий стол подо мной дрогнул, заталкивая меня глубже в зев Сименса. Как же мне страшно, Господи... Дверь стала открываться, но почему-то так и не открылась. Жена? Я ждал и ждал, но никто не входил. Неужели там никого? Почему, почему я один? Один сейчас, когда мне так нужен кто-то... Кто-то, кто заберёт от меня этот первобытный, смертный ужас, защитит от неотвратимого. Мама, мамочка, как долго я не вспоминал о тебе... Твой сын умирает, мама. Но ты уже перешла эту грань. Ты уже не поможешь, и, значит, никто не поможет. Нет защиты. Нет спасенья. Нет надежды. Тебе тоже было так же страшно, как мне? Ну, хоть печку затопила, хоть теплее стало. Марина села на кровать и положила мне прохладную руку на лоб.
  
  - Ну вот, сказала она. - Тебе уже лучше. А завтра Сашка приезжает.
  
  - Да ну его, давай лучше в Адлер махнём!
  
  Перед глазами проплыла карта с синим пятном Чёрного моря. Карта, разумеется, бумажная, но облака над нею самые настоящие, ярко-белые, пушистые, хоть и маленькие. На северном берегу моря и в районе Азова всё солнечно и люди в купальниках и плавках пьют лимонад радуются жизни, а вот берег турецкий тёмен, неуютен и покрыт мутью, с запахом прогорклого кефира. Там тяжело и маятно. Там плохо. Туда не хочется.
  
  - Ты авантюрист! - Маришка целует меня. Мне нравится быть авантюристом и я обнимаю её, укладывая поближе к себе, хотя мы летим вдвоём под парапланом и он мягко накрывает нас. Под одеялом я по секрету показываю ей новую машинку, которую мне подарил отец: чёрный грузовик-газик. Жена радуется вместе со мной и трогает ребристое колёсико. На летней кухне бабушка делает блины, а чтобы они получились идеально круглыми, она раскручивает их в плетёной корзине. Мишка сидит у меня на животе и ест вишнёвое варенье, от чего оно затекает мне в пупок и жжётся. Он тяжёлый, и мне трудно дышать, но брату это безразлично, а я никак не могу его скинуть, а мама гладит его школьные штаны и напевает "а я по шпалам, опять по шпалам бреду-у-у-у... да-амой по привычке". Песня пахнет новым годом, смехом, гостями, и салатом "оливье". Все папины друзья, дядьки в брюкак и пиджаках, улыбчиво выдыхающие коньяк, все они, почему-то, кажутся мне совсем пацанами. Им ведь где-то лет по тридцать пять сейчас... Мы с Аделькой залезли под стол и щекочем им ноги. Некоторые ноги взвизгивают женскими голосами и забавно дёргаются. Нам с Аделькой весело. Хороший Новый Год. Наверное, самый лучший в моей жизни. Под ковром кто-то скребётся. Мыши, понятно. Те самые, что уже прогрызли у меня в животе дырку, через которую видно, как человечки, маленькие с такого расстояния, укладывают руду в вагонетки, и паровозик уходит куда-то внутрь пещеры. Там, глубоко-глубоко, в чёрной дыре живёт боль. Я знаю, потому, что как только паровозик изчез, оттуда выплыло целое облако боли, грязной и тяжёлой, как сырая картошка. Я заглянул внутрь, вослед паровозику, человечки махали мне руками, но там было очень темно, и я ничего не увидел.
  
  [27 Октября, 2019; 04:12:33:01]
  
  
  
  
  
  i.
  [Год 1263. Август, 8. Вечер]
  
  
  
  Винска принялась тихонько хихикать.
  - Вотъ кто! Если онъ далъ тебе сапоги, то это все равно, что у тебя ихъ нЪть!
  - Какъ, нЪтъ?
  - Такъ и нЪтъ! Ты завтра проснешься, а они исчезли.
   -- Петр Бернгардович Струве. Русская мысль.
  
  ─ Дело, конечно, хозяйское, но если он займётся тобой специально, то в следующий раз ты проснёшься в таком месте, что сегодняшняя ночь покажется тебе райской.
   -- А. Бедрянец. Ангел-насмешник.
  
  
  
  
  - Он очнулся! Ружеро очнулся! - тонкий визг ударил по ушам. Потом дробный топот наверняка детских ног и опять визг, уже удаляющийся.
  
  Правой рукой я ещё шарил в поисках вдруг исчезнувшего пульта, а мозг уже отметил внезапную перемену декораций. Нет близкого пластикового свода над головой, нет отблеска разноцветных огней на стенах, ничего не шумит и не щёлкает привычно. Молчит криокулер. Нет запаха проводки, удивительно смешанного с запахом морских свинок и невыветриваемого парфюма Лилы. Мозг отметил всё это, но ещё не осознал. Разум ещё умирал и был пока занят этим важным делом, не отвлекаясь на мелочи. Страх душил меня. Сердце колотилось. Хотелось в туалет. Пальцы всё никак не находили этот чёртов пульт и я двинул левой рукой, тут же чуть не взвыв от боли. Этого вот только что, буквально секунды назад, не было. Я имею ввиду боли в руке. В животе да, в спине от метастазов да, а в руке нет. Да и вообще, ощущения тела были совершенно другие. Это трудно объяснить, но, оказывается, к своему телу за годы жизни как-то привыкаешь, как к растоптаным ботинкам, и любое микроскопическое изменение, например размера, чувствуется сразу. Так и тут. У меня были другие ощущения, и это изменение было совсем не микроскопическим. Нельзя сказать, что намного лучше. Скорее, было плохо по-другому, не так, как до того как. В голове глухо звенело, как бы странно это ни звучало, и было такое ощущение, что закипающий жидкий мозг перекатывался, плескал и шёл обжигающими волнами при малейшем движении. Шевелить головой было страшно. Но это было не всё. Ещё было больно дышать. Причём я был не уверен, что мои ощущения будто при каждом вдохе в плевру впиваются острые обломки рёбер, вот-вот готовые прорвать лёгкие, были ощущениями неверными. Пусть я и не травматолог, но диагноз ясен: рёбра у меня наверняка сломаны. Характерно, на фоне распирания, дёргает левое плечо. Малейшая попытка движения даже пальцами всё это только усугубляет и раздувает боль до шеи и левого уха. Рентгена не надо: плечо тоже сломано. Наконец, вся левая сторона, включая лицо, горела, словно на мне разожгли костёр. Боль я перетерплю, фиг с ним, мне интересно какой степени ожоги? Какая площадь?
  Вобщем, не надо быть врачом, чтобы сказать: в таком состоянии человек должен находиться в больнице, а то и в абактериальном изоляторе, грудная клетка зафиксирована, больная рука в аппарате Илизарова, в здоровой - капельницы с гемодезом, плазмой, и цефотаксимом, ожоги обработаны противоожоговой мазью и закрыты повязкой с диоксидином; возможно, проведена трансплантация кератоцитов и культуры аллофибробластов, сам больной - на чистой кровати, желательно "Клинитрон", с белой простынёй, рядом попискивает монитор.
  
  Мне было жёстко, едко пахло чем-то медицинским, но непривычным, и, неуместно, мочой. Да ещё, почему-то, навозом, хоть и не сильно. Грудь сдавливала тугая повязка и такая же тугая повязка фиксировала левую руку. Никакого монитора слышно не было.
  
  Где я?
  
  Я осторожно открыл глаза... Глаз. Правый. Левый не открывался.. Маленькая, темная комнатушка. Голые, беленые стены, насколько можно разобрать в полутьме. Потолок не выше метров двух, как бы не ниже, деревянный, с опорными балками, как дистрофичными ребрами наружу. Кровать, вернее, жесткая лежанка с низким изголовьем, у одной стены, еще одна такая же - у противоположной. Там же - большой сундук. Табуретка. Всё.
  
  Убогонько. Многое могу понять, даже отсутствие компа на... кстати да, даже отсутствие стола могу понять. Даже отсутствие кроватей. Хрен с ними. Но чтобы выключателей и розеток на стенах не было?
  
  Со стороны головы - темный проём окна.
  
  Никого.
  
  Впрочем, где-то, сквозь мутный туман, заставляя резонировать Царь-колокол в моей голове, кто-то продолжал вопить человеческим голосом:
  
  - Мама, мама! Ружеро очнулся!
  
  Из всего этого я понял только "мама". Мне, конечно, никто не обещал, что я по-прежнему останусь русским, хотя на самом деле я украинец с примесью осетин, а дед по отцовской линии был немец, но как-то я даже и не подумал, что, в сравнении с прочими народами, нас не так уж много. Тем более если брать с начала времён. А, стало быть, шансов влететь в умирающего русака, или любого другого славянина, чтобы хоть язык как-то понимать, изначально было с гулькин нос. В общем, по наивности мне и в голову не приходило, что могу и в Китае оказаться. И вот на тебе. Вроде по звучанию на итальянский похоже. Против китайцев я ничего не имею, особенно если оказаться в теле императора, а не крестьянина, но язык я вряд ли осилю.
  
  Со стороны ног - полуоткрытая дверь, через которую и проникал неяркий свет. Оттуда же продолжали доноситься голоса: возбужденный девчачий голосок' и недовольное ворчание пожилой женщины:
  
  - Очнулся бездельник' вот ведь какое счастье, что этот дармоед не отдал свою никчемную душу Богу... Видно, и даже Создателю, святый Иисус, она не нужна...
  
  Иезус тоже понятно. Значит Италия или Испания. Надеюсь, уже цивилизованные времена, а то как бы на инквизицию не нарваться. Тут явно не современность.
  
  Дабы осмотреть себя, я правой рукой откинул тряпку, наверняка считавшуюся одеялом, и невольно присвистнул: тельце принадлежало пацану лет десяти-одиннадцати. Потом присвистнул опять, но уже от запоздалого ужаса, что вариант с умирающей старушкой или, скажем, роженицей с родильной горячкой тоже был более чем вероятен. Решив даже не пытаться представить себя рожающим, я продолжил осмотр. Пацан явно не от чумы - тьфу-тьфу-тьфу! - загнулся. Покалечился чем-то. Голова, грудная клетка, и левая рука обильно перевязаны и вот они-то и пахнут этим едким чем-то. Мазями какими-то. Левой стороне не повезло тотально. Даже глаз левый не видит. Как-бы одноглазым не остаться. А, впрочем, все равно лучше, чем рак поджелудочной. Только бы выжить. Накрывшись, я откинулся на маленькую, жёсткую подушку... Опилки они, что-ли, сюда напихали?
  
  Слабость была жуткая и в сон тянуло, но спать было нельзя. Лила предупреждала.
  
  Девчушка, действительно на вид лет семи, прибежала обратно. За нею вошла полная тётка и тоже направилась ко мне. Я покосился на них здоровым глазом, но сказать ничего не рискнул. Одеты не по современному... Нет уж. Нечего тут русским языком светить. Хрен его знает, действительно. Eщё решат, что бес вселился, да и стуканут куда надо. На фиг, на фиг такое счастье. Пусть лучше думают, что у меня память отшибло. Тем более, что по факту так оно и есть - ничего я из жизни несчастного пацанёнка помнить не могу. Помер он, а я даже имени его не знаю.
  
  - Дай-кось гляну, - проворчала тётка, наклоняясь ко мне. - И вправду очухался. Ишь, как глазом зыркает. Голова-то небось, болит-то, а? Ну? Чего молчишь? Чего молчишь, говорю? Или онемел что-ль?
  
  - Ружеро, не молчи! Не молчи, Ружеро, ну! - девочка зачем-то потеребила правую руку. Явно меня о чём-то спрашивают... хотя, что тут гадать - о чём ещё можно спрашивать больного? - и беспокоятся, что я не отвечаю. Ну, извините! Не выйдет у нас сегодня беседы. Звёзды не сложились. Но как-то реагировать надо, а то малая руку оторвёт. И я, в надежде, что для раненого сойдёт, изобразил невнятное мычание, по моим представлениям должное быть универсальным даже на суахили.
  
  - Бьянка, не тряси его, вишь больно ему. Речь ему, видать, отшибло. Как бы память не потерял. Да и то - чудо, что жив остался. Синьор дель Гарбо [ 1.Bono del Gabro, известный средневековый врач, хирург. Однако в историю вошёл больше как отец другого выдающегося врача и философа XIII века, Dino di maestro Buono del Garbo da Firenze.], чудесник божий, а не врач, во всей Тоскане лучше не найти, и тот сказал, что отойдёт к утру. Это ж надо, самого синьора дельи Уберти врач этого никчемуху лечит! Не тряси его, кому сказала! И не реви. Послать тебя к господину секретарю, что-ль, или нет? Ночь уж на дворе... А если помрёт, не приведи Господь? Уж больно, видать, синьор Уберти хотел с ним поговорить. И чего синьору от этого вот может быть надо? Вот уж невидаль так невидаль. Ну, не нашего это ума дело. Ночь, не ночь, узнает синьор, что ему не передали - ох, спаси Богородица, Дева Пресветлая! Давай-ка, беги во дворец, Бьянка. Да быстро, кому говорят!
  
  Хлюпавшая носом девчушка куда-то убежала, размазывая слёзы. Тётка тоже удалилась, качая чему-то головой и бормоча что-то недовольно. Семья они моя, что-ли? Девочка запросто за сестру сойдёт, так переживает. Только вот тётка эта на мать не похожа. Ни грамма сочувствия, одно недовольство. Ну, поживем - увидим, кто есть кто. Оставили в покое - и хорошо. Заснуть без их присутствия я не боялся - боль не даст. Думать мне тоже было особо не о чем из-за нехватки информации, планов никаких строить не мог по той же причине; как мой разум должен был сам себя спасти в этом теле - не знал. Так что я просто лежал и наслаждался фактом, что я жив. Пусть больно, пусть слабость, пусть один глаз, пусть хреново мне до одури и тошнит. Это всё фигня, по сравнению с мировой революцией, а мировая революция просто муравьиный пук в сравнении с раком поджелудочной. Я, едрёна мать его нехай, жив! Вот этим я и наслаждался. Я теперь точно знаю: оргазм - это, товарищи, ерунда. Полная, если уж быть честным, фигня, а не настоящий кайф. Мимолётный ветерок эндорфинов, шевельнувший листву синапсов на древе автономной нервной системы, ничего более. А вот проснуться и - оба-на! - вдруг обнаружить, что убивающего тебя рака больше нет, что боль не вернётся, и поездка на кладбище в качестве виновника торжества откладывается - вот настоящий экстаз! Это, друзья мои, круче, чем триста тридцать три оргазма подряд.
  
  Часа через два, однако, ко мне были гости. На этот раз пожаловали два замечательно носатых мужика в чём-то типа плащ-палаток и странных шапках. Один, повыше, имел в руке мешковатую сумку. Вот он-то одёжку скинул, пододвинул табуретку, и сел, наклонившись ко мне.
  
  - Значит, очнулся, и не говорит. Так-так... - он цапнул меня за запястье и надолго застыл. И чего, спрашивается, щупать пульс, если у тебя даже часов нету? Но этому доктору часы, как оказалось, были и не нужны, потому как он глубокомысленно изрёк что-то, что даже мне, ни слова не понимающему, показалось умным. - Пульс слабого наполнения, толчок размазывается, острый пик в начале, но ускользает в средней трети, учащается на вдохе.
  
  Обратной стороной кисти он потрогал мне лоб. Сначала одной рукой, потом, чтоб наверняка, другой. Затем он оттянул мне веко, поднёс свечу и полюбовался моим глазом вблизи. Картина его вдохновила на дальнейшие подвиги: ничтоже сумняшеся, он засунул мне пальцы в рот и вытянул оттудова мой язык. Ознакомившись с его географией, он без спросу залез рукой мне в подмышку а потом обнюхал вытащенные пальцы.
  
  Ещё бы облизал, подумал я, но ему этого, конечно, не сказал.
  
  Пошевелив указательный палец на больной руке и никак не отреагировав на моё перекосившееся от боли лицо, он сказал:
  
  - Ну-ка, пошевели пальцами. Ружеро, сожми кулак!
  
  На что я, понятно, никак не отреагировал.
  
  Тогда из сумки был извлечен деревянный конус, приложен к уху (его) и им он обслушал меня всего, за исключением головы и конечностей. Наконец, он вынес вердикт:
  
  - Ну что ж, явный недостаток лимфы, потеря идёт через верхний кишечник. Требующий разбавления избыток желчи есть результат обожжения дыхательных путей и печени. Ну и ожоги лица и грудной клетки, а также перелом плечевой кости, множественные колотые и резаные раны... тут вот даже размозжение есть... но ткани не гниют и кровь не заражена. Диафрагма и мозг тоже не повреждены, хотя голове и досталось. В общем, не вижу, почему он не говорит.
  
  - Синьор дель Гарбо, - подал голос второй, - он будет жить?
  
  - Да с чего бы нет, любезный Симоне? Как это ни удивительно, но сейчас клиническая картина разительно отличается от того, что я видел еще утром. Раны и ожоги остались прежними, но баланс лимфы и желчи совершенно изменился. Посмотрите также на его глаз, и на то как пациент реагирует и шевелится. Всё свидетельствует о том, что его головная железа и диафрагма полностью в порядке, а ведь только утром я бы поклялся, что они почти размозжены! Тогда я был уверен, что он не протянет и дня. От такого удара головная железа отекает и препятствует нормальной циркуляции крови через неё, от чего наступает горячка, пульс становится напряженным, и пациент умирает через несколько часов. Зрачки в таких случаях начинают быстро расширяться, а дыхание становится частым и очень глубоким, словно пациент набирает побольше воздуха перед тем как нырнуть в пучину смерти...
  
  - Так стало быть, он сможет рассказать синьору Уберти о... ну, вы понимаете?
  
  - Если вы о том, что случилось в...
  
  - Я вас умоляю, синьор, ни слова об этом!
  
  - Вы правы, любезный Симоне. Вы правы. Ну, что я могу сказать? Травмы головы, особенно тяжёлые, могут вызывать потерю памяти на события им предшествовавшие, так что тут пока ничего определённого. Иногда это проходит, иногда нет. Но я не понимаю, почему он не говорит. Ружеро, ты меня слышишь? Ты меня понимаешь? Поговори со мной, Ружеро. Скажи, ты помнишь что произошло? Ружеро?
  
  Это он явно ко мне. Ружеро, Ружеро... кажется, это моё имя тут. Хоть что-то.
  
  - Он меня явно слышит, но почему-то не отвечает. Ружеро, почему ты не отвечаешь? Странно... взгляд вполне осмысленный. Ружеро, ты не хочешь говорить? Молчит... А, ладно. Давайте зайдём завтра. Повязки менять ещё рано. Пеппина!
  
  - Да синьор... - это тётка. Ишь, как быстро проявилась. Уважает доктора.
  
  - Ему нужен полный покой, темнота, прохлада, и много мясного отвара, но без специй. Это поможет восстановить лимфу. Не позволяй ему вставать самому, на горшок поможешь когда надо ему будет. Вот, завари вот эту смесь, это мочегонное, поможет отходу ненужной жидкости. Будешь давать в промежутках между мясным отваром. А вот это от жара, чтобы раны не загнили. Дашь через час и завтра на рассвете, тогда активность флегмы самая низкая.
  
  Доктор явно давал рекомендации по дальнейшему лечению. Знать бы какие.
  
  - Да, вот тебе десять денариев на расходы. Кроме мяса купишь моркови, надавишь сока морковного да смешай с мелко нарезанной сырой бычьей печенью. Ему это тоже будет полезно. Три ложки каждый час.
  
  О, денежки. Это на аптеку, я понял, но почему деньги даёт врач, а не наоборот? Где это видано, чтобы не пациент платил врачу за лечение, а врач пациенту? Что-то тут не чисто. Комнатка простая, тётка с девчонкой простые, а врач-то не простой... да и сопровождающий у него... Что же ты за Ружеро такой был, а, царствие тебе небесное? И как бы мне в туалет попроситься?
  
  
  
  
  
  ii.
  
  [Год 1263. Август, 14; Утро]
  
  
  
  ─ А я сошла с ума... Какая досада!
   -- Фрекен Бок.
  
  
  
  
  Следующие три дня были кошмаром. Докторец наведывался каждый день, мял, давил, щупал, лазил пальцами везде, где не надо; тётка толкала в рот жуткую смесь сырой печени и морковки, и насильно поила бульоном, который тоже был никаким - ни соли, ни специй - и травяными настойками и настоями. Даже в сортир меня не пускали, она меня на руках на горшок сажала. Каждый раз! А жидкости в меня вливали немеряно! Но надо отдать им всем должное: я явно шёл на поправку. Уже через день дергающие боли ушли, только рука болела при попытке поднять. Доктор цокал языком, то ли удовлетворённо, то ли удивлённо. А то, знай наших. Не то, что хиляки в вашем средневековье - закалённый токсинами и канцерогенами организм 21-го века! Да, я уже понял, что тут средневековье. Точно сказать не мог, но до 19-го века явно. Одежда, еда, всё такое... Наверное, даже до Колумба, ибо картошки не было. Впрочем, может, мне её просто не давали. Хотя мне трудно представить больничную диету без пюре. Да и фиг с ним. Главное, что я чувствовал себя всё лучше и лучше, и мог позволить себе спать без боязни не проснуться. Бьянка часто забегала и уже не ревела при виде меня, а подолгу о чем-то щебетала. Новости, видать, переносила. С цветка на цветок. На четвёртый день я смог самостоятельно сесть и самостоятельно наполнить ночную вазу. На пятый я решил самостоятельно её вынести. Я встал с горшка, наклонился, взял его в руку, сделал шаг... и комната, кружась, понеслась в звенящую даль, и хорошо, что я не далеко от лежака отпутешествовал: летел не так далеко и приземлился на относительно мягкое, а не на пол. Потом опять была темнота, но не вязкая, а легкая и наполненная и временем, и какими-то непонятными мне символами, порхающими вокруг любопытными фиолетовыми бабочками. Были просветы в ней. Прибегал доктор и сильно ругался на Пеппину. Та испуганно плакала. Прибегал сопровождающий доктора. Шипел на Пеппину. Та падала в обморок а плакала Бьянка. Ещё кто-то прибегал, но ни на кого не ругался, никто не плакал и в обморок не падал. Была какая-то суета, суета вокруг меня, суета сует, и всяческая суета. А я был выше этого - я был в эмпиреях, в нирване, в прострации, в нигде, и в мозгу у меня что-то щёлкало. Символы то пропадали, то опять появлялись, щекоча меня смыслами. Иногда рябило, как у телевизора без сигнала. Кто-то говорил со мной, и я, почему-то раздвоившись, как будто даже отвечал, осознавая себя со стороны. Беседы были интересными, кисло-сладкими и тягучими, как китайские соусы, и цветными, как сны. Я это точно знал, но слов не слышал. Мне не хватало палочек, чтобы выуживать слова из этих соусов-грез. Кажется, это длилось остаток дня и всю ночь. Под утро я заснул и проснулся только к обеду. В окно светило солнце и приятный женский голос произнес у меня над головой:
  
  - Внимание! В связи с тем, что вы не произвели выбор характеристик аватара в установленное время, была произведена автоматическая переустановка аватара со случайным выбором архетипа и распределением характеристик и настроек навыков и умений.
  
  Удивился ли я? Да нет, что вы... Конечно, нет. Чего там скрывать? - я не удивился. Я офигел, в натуре! Во-первых, я понял каждое слово, и это уже само по себе было непривычно. Во-вторых, какую пургу она тут гнала? Язык понятен, а смысл - нет. Чтобы обнаружить эту дамочку, разорявшуюся по-русски в средневековой Италии, я задрал голову, и офигел второй раз за последние три секунды.
  
  - Внимание! При автоматической переустановке аватара возможны ошибки регистра. При автоматической переустановке аватара со случайным выбором архетипа и распределением характеристик и настроек навыков и умений вероятность ошибки составляет 95.5%. Рекомендуется обнуление данных. Рекомендуется обнуление статистики отношений с другими аватарами. Рекомендуется очистка логов.
  
  Плохо дело. Более того - дело хреново. Я, забыв про сломанные рёбра и руку, рывком сел, прислонившись к стене.
  
  - Рекомендуется очистка кеша. Рекомендуется...
  
  Липким потом я не покрылся, но испугаться - да, испугался. Вплоть до неприятных ощущений где-то в моей многострадальной поджелудочной. В комнате никого не было. Повторяю ещё раз: в комнате, кроме меня, вообще никого не было! Кроме меня, и голоса:
  
  - Внимание! Ошибка в стартовой локации. Обнаружена критическая ошибка при переносе данных. Внимание! Критический сбой. Нет доступа к серверу. Невозможно изменить характеристики локации. Внимание! Будет произведена переустановка аватара... Переустановка невозможна, нет соединения с удалённым клиентом. Попытка соединения. Соединение установлено. Будет произведена переустановка аватара... Переустановка невозможна, нет соединения с удалённым клиентом. Попытка соединения. Соединение установлено. Будет произведена переустановка аватара... Переустановка невозможна, нет соединения с удалённым клиентом. Продолжить?
  
  Ой-ёooй... Моим мнением интересуется. Продолжить чего-то хочет. А оно мне надо - шизофрению в голове?
  
  - Нет, не надо...
  
  Вообще-то это я сам себе на свой вопрос ответил. Но голос мой ответ тоже, как оказалось, устроил.
  
  - Поиск соединения прекращён. Внимание! Невозможно исправить критическую ошибку. Рекомендуется срочно обратиться к администрации. Для инструкций откройте меню и раздел помощь. Для открытия меню необходимо дать команду "открыть панель управления" затем выбрать "меню".
  
  Тебю, говоришь, выбрать? Ох и выбрал бы я тебю...
  
  - Открыть панель управления сейчас?
  
  Сердце колотилось, мысли щёлкали костяшками на счётах, подводя неутешительное сальдо. Очень, очень плохо дело. То ли пацан больной на голову был, то ли у меня при переносе глюкнуло. Поскольку маловероятно, чтобы средневековый пацан глючил такими терминами, то скорее всего это у меня при пересборке где-то замкнуло.
  
  - Открыть панель управления сейчас?
  
  Н-да... А может одно на другое наложилось. Или мои воспоминания на его травму? Пацанёнка эвона, как калечило, аж убило. Глаз, вот, уцелел, а голова - нет. Вот и искрит теперь. И доктору не пожалуешься. Да и не поможет: нейролептиков ещё не изобрели.
  
  - Открыть панель управления сейчас?
  
  А глюк-то настырный. С таким жить непросто будет. И изолентой его не возьмёшь, и валерьянкой такое горе не зальёшь. Что ж делать-то? Само вряд ли заживёт. Скорее хуже станет.
  
  - Открыть панель управления сейчас?
  
  - Ну, давай, открывай уже. - Ответил машинально. Оно, конечно, не надо бы с галлюцинациями общаться. Бесполезно это. Я, хоть и не психиатр, но точно знаю, что осмысленные беседы с голосами и видениями - это продукт фантазии медицински неподкованных писателей и режиссёров. Галлюцинация - это симптом психоза, результат дисфункции мозга, в частности - лимбической системы, а потому ни ответа на вопросы, ни толкового совета дать не может. Да вот вырвалось как-то. Я ведь раньше голосов не слышал.
  
  - Открыть панель управления сейчас?
  
  - Да итить твою ж мать же ж нехай...
  
  Сработало, очевидно, на самое первое слово в предложении, хотя я просто от отчаяния ругнулся. Прищурившись, хоть в этом и не было вовсе никакой нужды, и сопя носом, я всмотрелся в развернувшуюся во всё поле зрения картину. Ибо да, панель управления таки открылась. И это, надо сказать, нимало не добавило к моему душевному комфорту. Значки, иконки, и кнопочки сверху, снизу и по бокам, как сквозь монитор на мир смотришь. И как с этим бороться? В мультике жить?
  
  Монитор был полупрозрачный, смотреть сквозь него было можно, но разве от этого легче? Это, конечно, лучше, чем помереть, и ещё совсем недавно я не задумываясь променял бы рак на какие угодно глюки... но то ж когда было? Сейчас мне уже хотелось большего комфорта в жизни. Сволочь всё-таки человек, но на том прогресс и стоит: на бесконечных, неудовлетоворимых потребностях. И в мультике я жить как-то не хотел. Страшный это был мультик. И даже не этими конкретно вот глюками, шут с ними, привыкнуть можно, а непредсказуемостью сумашествия. Вот начиналось с милого женского голоса, всего лишь, а уже через несколько минут и зрительные галлюцинации присоединились. Что через день будет? Буду от чертей бегать или землю от абсолютного зла виршами Омара Хайяма спасать?
  
  Я постарался успокоиться, подышал, проморгался, но слабая надежда умерла новорожденной - ничего не менялось. Голоса не было, но картинка перед глазами висела и не тускнела. Напомнив себе, что даже в худшем случае от этого не умирают, я попробовал другой подход, чисто по лабораторной привычке отрабатывать назад в той же последовательности:
  
  - Убрать панель управления!
  
  Нет. Не работает. Впрочем стоп, там не так было, не совсем так...
  
  - Закрыть панель управления!
  
  Есть! Сработало. Открыть-закрыть. Логично.
  
  - Открыть панель управления!
  
  Монитор.
  
  - Закрыть панель управления!
  
  Нормальное зрение. И голос пропал. Ну, так ещё жить можно. Но вообще это странно. Я как-то не слышал, чтобы галлюцинациями можно было управлять. Да так легко. И галлюцинации какие-то...
  
  - Открыть панель управления!
  
  Оглядев изображение пацанчика в таком же, как был на мне, только схематичном и полупрозрачном наряде, понял, что смотрю на себя самого. Да и сам я на этом фото тоже был схематичным и местами прозрачным. Если верить картинке, то лицу может понадобиться аутотрансплантация кожи, иначе уродливый рубец на всю левую половину гарантирован. Волосы слева обгорели до корней. Не факт, что отрастут. Череп цел, но вот серая 3D схемка каверны наверняка показывает имевшую (в прошлом) место быть обширную, во всю теменную долю, субдуральную гематому, достаточно обширную для того, чтобы вклинить ствол мозга в большое затылочное, от чего, скорее всего, пациент и скончался... бы. Теперь её, почему-то, не было. Красным отмечены переломы верхней трети левой плечевой кости, без смещения, хвала мирозданию, и рёбер с третьего по шестое. Седьмое просто треснуло. Глубокие рваные раны на руке, сверху вниз по рёбрам и на бедре надо было бы, по уму, привести в хирургически божеский вид, но местная медицина пока до такого не дошла, а теперь уже и поздно - сами затягиваются, обещая знатные звёздчатые шрамы. Помимо этого розовели пятна на коже левой стороны торса, наружной стороны левой ноги и левой же, многострадальной руки. Ожоги. Интенсивность цвета, очевидно, показывает степень ожога.
  
  Пробежав глазами по многочисленным иконкам и надписям, я выяснил, что если верить этому дурдому, то зовут меня действительно Ружеро Понтини, мне 11 лет, и у меня, почему-то, нулевой уровень чего-то. Также тут отображалась и прочая информация: опыт (2/10), здоровье (4 ТП/10 ТП), энергия (800 Ккал/1000 Ккал), сила (100 Вт/100 Вт), мана (0 Дж/100 Дж), благодать (0/0 тесла), и ещё много чего, от телосложения до интеллекта. Были даже "навыки" и "умения", среди которых, к моему удивлению, нашлись "навык обращения с чертёжным инструментом" и "навык обращения с пером и бумагой". Мало того, что формулировка дикая, так ещё и мимо. На гитаре так то да, есть немного, худо-бедно что-нибудь изображу, да и стрелять из автомата с пистолетом доводилось пару раз, это правда, а вот черчение - это уже не ко мне, да и пера сроду в руках не держал, только на картинках видел. Так что это мимо. Дальше был "Инвентарь" и, согласно этому разделу, был я беднее Маленького Мука. Обыкновенная рубаха, защищающая от холода и механических повреждений на одну единицу чего-то. Причём особо выделено, что не защищает от колющих ударов. В разделе "деньги" ярко светился довольный жизнью круглый, гордый и независимый, как депутат госдумы, ноль.
  
  Голос не возвращался, панель управления послушно реагировала на команды, разворачивая субменюшки, ничто перед глазами не плыло, не скакало, и без команды не менялось. И всплывающие пояснения, и цифры оставались стабильно неизменными. И чё-то стрёмно мне стало. Чё-то засомневался я, что это всё галлюцинации. Нет, в обычных условиях привычной действительности я бы и мысли не допустил. Но, люди, сами посудите: умерев в 21-м веке в России и ожив пацаненком в средневековой Италии - это само по себе не достаточно странно? Как по мне, так жизнь после смерти событие куда менее вероятное, чем что бы то ни было ещё. Вобщем, решил я не торопиться с выводами. И пока не записывать себя в шизофреники. Успеется. А пока потыкался в разные кнопочки и разделы. Большинство, кстати, оказались недоступны а надписи сменились вопросительными знаками. Объяснений этому не было. Панель советовала обратиться к администратору. Ну-ну. А потом я нашёл кое-что интересное в разделе "настройки". Язык. Язык, товарищи! И тут я узнал, что язык "по умолчанию" - русский. Но интересным было не это, а то, что следовало дальше:
  
  ДОСТУПНЫЕ ЯЗЫКИ:
  ИТАЛЬЯНСКИЙ (ТОСКАНСКИЙ ДИАЛЕКТ). АКТИВИРОВАТЬ? ДА/НЕТ
  
  Ну, а почему бы и нет? Раз пошла такая пьянка.
  
  Видимо, активация прошла успешно, поскольку текст изменился, и теперь сообщал мне, что:
  
  АКТИВИРОВАННЫЕ ЯЗЫКИ:
  РУССКИЙ
  ИТАЛЬЯНСКИЙ (ТОСКАНСКИЙ ДИАЛЕКТ)
  КРОМЕ АКТИВИРОВАННЫХ, ВЫ БУДЕТЕ СПОСОБНЫ ПОНИМАТЬ СЛЕДУЮЩИЕ ЯЗЫКИ:
  РУССКИЙ - 6%
  ИТАЛЬЯНСКИЙ (КРОМЕ ТОСКАНСКОГО ДИАЛЕКТА) - 84%
  
  Нелогичность текста развернула ход моих сомнений на 180 градусов, обратно в сторону химического дисбаланса в моей голове, со всеми вытекающими. Во-первых, восемьдесят четыре плюс шесть это не сто, а девяносто. Куда делись ещё десять процентов? Во-вторых, кроме русского, я буду понимать... русский? Да ещё, в-третьих, на шесть процентов? Это как, вообще?
  
  - Закрыть панель управления.
  
  Панель послушно свернулась. Невидимая красотка тоже никак себя не проявляла, что не могло не радовать. Оно, конечно, голос приятный, спору нет. Однако если женщина, даже в виде приятного голоса, забралась не только на шею, но и в голову влезла и там хозяйничает, а выключателя от неё нет, то беда. И только я более - менее успокоился, как пришлось мне охренеть уже в четвёртый раз за эти десять минут. А всё потому, что Бьянка принесла мне бульон и хлебцы. Рот её при этом, как обычно, не закрывался:
  
  - Вот, Ружеро, это куриный бульон, мама специально для тебя сварила. Сейчас поешь, и пойдёшь на поправку. Ты обязательно выздоровеешь. Я слышала, доктор Гарбо говорил у тебя только перелом ещё не сросся, а остальное всё в порядке. И говорить ты будешь, я знаю, хотя ты и раньше не очень разговорчивый был, только с мастером Россини и пропадал целыми днями. И что такое вы там делали? А теперь-то мастер Россини весь как есть сгорел, даже и похоронить-то нечего, и жена его синьора... что с тобой, Ружеро?
  
  - Бьянка, - от удивления я не сдержался и нарушил конспирацию. - Я тебя понимаю!
  
  Девочка этого тоже не ожидала. Она этого очень не ожидала. Она, кажется, тоже охренела. Секунды на две. Пока срабатывали контакты, сгорали предохранители, и прогревались дюзы. Потом самонаводящейся ракетой, по сложной и непредсказуемой траектории, презирая мелкие препятствия и с грохотом сокрушая те, что покрупнее, она вынеслась из комнаты с визгом:
  
  - Мама, мама! Ружеро заговорил!
  
  Надеюсь, все заметили главный нюанс произошедшего: Бьянка поняла меня. Средневековая итальянская аборигенка поняла меня, заскорузлого, коренного русака, кореннее которого только татары, берёзы, да зайцы. Скромничать не буду - знаю английский. Ну, как знаю - в объёме, достаточном для понимания статей. Профессиональный набор слов. Ничего разговорного даже близко нет. Но уж никак не итальянский! Поэтому приходится признать, что тосканский диалект действительно активировался, а русский я теперь понимаю на шесть процентов.
  
  
  
  
  
  iii.
  
  [Год 1263. Август, 14; Вскоре после полудня]
  
  
  
  - Продолжайте.
  - Что же мне продолжать?
  - Осведомите правосудие.
  - Пусть правосудие скажет мне, о чем оно желает быть осведомлено, и я ему скажу все, что знаю. Только, - прибавил он с улыбкою, - предупреждаю, что я знаю мало.
   -- A. Дюма. Граф Монте-Кристо.
  
  
  
  
  Новость никто в тайне держать не стал и ещё до конца дня пожаловал доктор Гарбо, а минутами позже и Симоне.
  - А ты молодец, - неизвестно за что похвалил меня доктор. - Уже говоришь?
  - Говорю, - не стал скрывать я.
  - Молодец, - повторил доктор. - Дай-ка я ещё раз гляну... Так, ну, красавцем тебе уже не быть, вон как лицо обгорело, но в остальном просто невероятно. Даже рука уже двигается? М-да. Меньше недели... Поразительно.
  
  Согласен. Поразительно. Трубчатые кости меньше, чем за двадцать один день не срастаются. Так что - да, чудо.
  
  - Его нужно немедленно отвести к синьору Уберти.- вмешался Симоне. - Пеппина!
  - Что будет угодно синьору?
  - Где его одежда?
  - Так нету ничего, синьор. Все вещи так обгорели и прохудились, что пришлось выбросить. Поверите ли, даже и старьёвщик...
  - Ну довольно, довольно, Пеппина. Что же делать? Нельзя заставлять синьора Уберти ждать... Вот что, вот тебе деньги, беги купи всё. Да пошевеливайся!
  
  Местный универмаг был недалеко - Пеппина обернулась меньше, чем за полчаса, притащив берет, что-то вроде короткого пиджака, нательную рубаху с пуговицей у горла, штаны, и даже на вид жутко неудобные деревянные башмаки. Облачившись в этот антик, я, нездорового любопытства ради, открыл "Инвентарь" и обнаружил там все шмотки с описанием. Все вещи были "простые" и, как и снятое, защищали закрываемую поверхность от холода, огня, и механических повреждений на одну единицу чего-то. Впрочем, от берета я решительно избавился: обгоревший череп протестовал. А потом, не дав наиграться интерфейсом, меня потащили на улицу. К синьору Уберти, я так понимаю. Во дворец.
  
  Судя по услышанному, синьор был местным большим боссом. И это, мягко говоря, напрягало. Потому как неясна была причина интереса такой шишки к пацанёнку. Хотелось бы знать и характер интереса. Причём до того, как будет поздно сопротивляться. Вот только на мои желания всем было наплевать и возможности прояснить ситуацию никакой не было. И это тоже напрягало.
  
  На улице меня малость повело, регенерация всё ж таки не завершилась, и я чуть не отключился, хотя это быстро прошло, как только доктор дал мне нюхнуть какой-то гадости. Но я, пользуясь случаем, остановился для оглядеться и вообще. Мало того, что это мой первый выход в новый мир, так это ещё и первый выход в новую жизнь. Причём меня аж распирало от осознания того, что это не просто новая жизнь. Это, ни много ни мало, моя вторая жизнь! С самого, практически, начала. Ничего ещё не было... детство ведь от старости не только артритом и одышкой отличается. Главное - это память. Фигня это, что памяти в старости нет. Наоборот. Её чересчур дохрена. Она начинает замещать собой всё. Что ни возьми - есть память о том, как было это же, но раньше. Она вытесняет реальный мир, поскольку мир памяти сродни виртуальному: там творится и делается то, что в мире реальном представляется невозможным. Да, и девки тоже там моложе. Идеальный мир, короче. Но только, вот беда, как и с виртуальностью, жить только в мире памяти невозможно. Хочется там, а приходится тут. Окружающая правда материального мира назойливо лезет в глаза и гадит в душу новостными каналами, обзорами политологов, рёвом - окон не открыть! - харлеев и ямах, звонками безликого телемаркетинга, визитами всяких свидетелей и, особенно, видом на себя через зеркало. Конфликт идеального с реальным не улучшает характер стариков, не замечали? А вот в детстве нет памяти. Ничего не было до. Всё - сейчас и в будущем. "Ещё не могу" и "уже не могу" - это просто охренеть, какая разница.
  
  Понятное дело, что в свете таких эмоций мне не особо и важно было, где именно я очутился. А вокруг, тем не менее, шумел и пах средневековый европейский город. На дворе был яркий полдень и солнце в безоблачной синеве резвилось вовсю, окрашивая окружающую действительность в яркие тона. Дворцы, замки и прочая монументальная недвижимость отсутствовала как класс, как, впрочем, и одноэтажные домишки. Дома вдоль ожидаемо узкой и от этого погружённой в вечную тень улицы стояли сплошь двухэтажные и довольно аккуратные. Кое-где от одного дома к другому на уровне второго этажа через дорогу были переброшены парные брусья. За окнами полоскались на ветерке бельё и одежда неожиданно разнообразных расцветок. Многие дома вместо жилых помещений на первом этаже открывались на улицу мастерскими или лавками. Народу было полно, народ шумел, торговался, ругался, стучал молотками, вопил детскими голосами, зазывал, пел и даже музицировал.
  
  Резиденция синьора Уберти была совсем недалеко: три улочки, маленькая площадь, две ступеньки вверх, поворот налево, и вот он, дворец. Ну, как дворец... большой четырёхэтажный дом. Получше большинства остальных только что виденных мною здесь жилищ, конечно, но дворцом его делала не красота, каковой всё же особенно и не было, а, наверное, высокая квадратная башня, массивная и простецкая каменная махина никак не ниже десятого этажа. Внутри тоже не особо. Вот, я слышал, итальянцы кремль в Москве построили, вот там, говорят, да, там они развернулись всем на зависть и снаружи, и внутри. А тут так себе. Но оно и понятно: там-то Москва, а тут что? Тьфу. Глушь.
  
  Синьор Уберти [ 2.Farinata degli Uberti (Manente degli Uberti) (1212 - 1264); глава фракции гибеллинов. В 1260 г. армия под его водительством наголову разгромила тосканских гвельфов и их союзников при Монтаперти. Когда гвельфы после его смерти вернулись в город, все дома клана Уберти были сровнены с землёй и все Уберти казнены поголовно. Специальным законом, действующим до сих пор, на месте бывшего квартала Уберти запрещено строить что бы то ни было, и до сих пор там - городская площадь. В 1283 году тела Уберти и его жены были эксгумированы для суда инквизиции. Оба были посмертно осуждены как еретики (ересь катаров, эпикурейство) и приговорены францисканцами к посмертной казни. Нынешнее место захоронения не известно.] обретался на третьем этаже, куда мы, пройдя сначала во внутренний двор, поднялись по наружной деревянной лестнице. Там он играл сам с собой в шахматы. Был он невысок, худощав, и имел вальяжные повадки звезды грузинского футбола, ибо глаза на выкате и нос.
  
  - Здравствуй, Ружеро,- голос был под стать внешности: гортанный, с заметной хрипотцой. В нём легко было почувствовать первородную гордость за превосходство тбилисского "Динамо" над всеми остальными динамами мира.
  - Добрый день, синьор Уберти.
   - Я рад, что ты выздоровел. - он, как это среди грузин почти всегда и бывает, разумеется был аристократом в тридцатом поколении, и фраза прозвучала не как пустая формальность, a большое одолжение, если не сказать - высочайшая милость. В этом месте я явно должен был почуствовать себя осчастливленным до корней волос. Даже пауза соответственная была им сделана. Что на это скажешь? Я так и сказал:
  - Благодарю вас, синьор Уберти. Я счастлив, что вы обратили на меня своё внимание.
  Ну, а что? От избытка вежливости ещё никто не умирал, а вот наоборот бывало. Пусть ему будет приятно. Вдруг, если ему будет приятно, мне тоже станет приятно?
  
  Синьор Уберти устроил мне короткий, но тщательный допрос, из которого, думаю, я узнал гораздо больше, чем он. А именно: мне одиннадцать лет, сирота, год назад был взят в ученики мастером Россини [3. Giovanni Rossini (ок. 1212 - 1263), полимат, механик, изобретатель, автор переводов арабских учёных на итальянский.], мастер специализировался на хитроумных оружейных приблудах, типа многозарядной баллисты, и алхимии. Жил я у двоюродной сестры мастера, Пеппины. Мальчик я умный, хороший, добрый, поэтому должен рассказать синьору, что случилось в мастерской, что именно мастер делал в тот момент, на какой стадии была постройка того, над чем мастер работал, и что я помню из алхимического состава. Я радостно поведал синьору, что не помню нихрена, ну ничегошеньки из своей жизни вообще, а не только что случилось в мастерской, и понятия не имею ни о какой алхимии. Только его мой ответ совсем не обрадовал.
  
  - Очень жаль, - сказал синьор грузинский футболист. И стало понятно, что это действительно невосполнимая утрата для всего мироздания. - Вот тебе флорин, мы ещё поговорим, когда тебе станет лучше. Симоне, распорядись. Пусть мальчика отведут домой и хорошо кормят. Будем надеяться, память ещё вернётся к нему
  
  Дорогу домой я бы и сам нашел, чего там идти-то было, но со мной отправили паренька лет пятнадцати. По дороге он успел экспрессивно поздравить меня с тем, что я вхож к синьору, позавидовать, что мне дали целый флорин -ажнак двести сорок денариев! - высказать уважение к покойному мастеру, и поделиться, что он тоже чуть не стал подмастерьем, только у купца, но ему посчастливилось. Что именно ему посчастливилось, он мне сказать не успел. Сразу за площадью мы наткнулись на двоих обычно, по местным меркам, одетых джентльменов. Один из них деловито, без суеты, худого слова не говоря, тут же сунул ножиком парню в грудь, отчего тот без звука стал оседать. Что делал второй я не знаю, потому как в голове коротко бумкнуло, и когда я открыл глаза, я уже был, как доктор Гарбо и рекомендовал, в прохладном и тёмном помещении.
  
  ...
  
  Лужа подо мной была слишком большой и к тому же ничем не пахла, из чего я сделал вывод, что мой организм тут ни при чём. Скорее всего, так меня попробовали реанимировать, и, не добившись результата, бросили мокнуть на каменном полу. Тусклый свет проникал только через маленькое оконце под высоким потолком. Подвал, однако. Было очень тихо, только где-то чуть слышно капала вода. Кап, кап... Тихо и холодно. Скривившись от внезапной боли - голова, казалось, чуть не лопнула - я переполз на сухое место, но это помогло мало. Изо рта только что пар не шёл, а вся одежда насквозь мокрая. Камни пола высасывали тепло из тела. Мне ещё бабушка говорила: "Лёшка, камень жопой не согреешь. Подстели пинджак, а то застудишься". Сейчас "пинджака" у меня не было, а то бы с удовольствием подстелил: окоченел весь. Пришлось поднапрячься и сесть. Небольшое усилие тут же ударило в голову - боль была такая, что я ни о чём другом даже думать не мог, скорчившись и сжимая пальцами виски. Даже коленями рукам помогал. Какое-то время я был занят исключительно головной болью, а потом, когда начало становиться легче, вдруг накатила тошнота. Меня вывернуло желчью - и словно кувалдой по мозгам врезали, заставив взвыть. Пришлось, несмотря на холод, повалиться ничком на пол. Так тошнило меньше, не было позывов на рвоту, и вскоре боль не то, чтобы прошла, скорее - улеглась в голове тяжёлым, мокрым комом, как собака в конуре зимой. Только тогда я и смог задать те самые вопросы: "что случилось?" и "где я?" Переход от только-только начавшей налаживаться жизни к сотрясению и сырому подвалу был слишком внезапным и быстрым. Я прекрасно помнил нападение и убийство Гвидо, но происходящего не понимал напрочь. Меня, очевидно, оглушил один из нападавших, это ясно, после чего и притащили сюда. Но вот кто они и какого хрена им от меня надо? И что за методы, в самом деле? Ну и самый насущный вопрос: что мне теперь делать? В том смысле, что столь печальное начало не обещает мне весёлого конца. Выкручиваться надо как-то, а то, чувствую, грустно мне будет.
  
  Я осторожно, чтобы не разбудить собаку-боль, сначала перевернулся на бок, потом, упираясь руками, перевёл себя в полусидячее положение. Левая рука отозвалась тупым нытьём в плече, колени и правый локоть оказались сбиты до крови. Со мной не слишком церемонились, пока волокли сюда. По лестнице на руках точно не несли. В полутьме напротив видны были ступени, ведущие к низкой двери почти под самым потолком. Больше ничего разглядеть не удалось, кроме того, что справа была глухая стена, а шагах в десяти слева подвал поворачивал буквой "Г". Вряд ли там, за поворотом, меня ждут приятные неожиданности в виде открытой нараспашку двери на свободу, но прикованным к стене я не был, а первая обязанность узника, как известно, осмотреть место обитания...
  Нет, точно сотрясение - в вертикальном положении меня повело и пришлось привалиться к стене, а потом и приложить лоб к холодному камню. Чуть не сполз обратно на пол. Но через минуту отпустило, и я смог стоять самостоятельно. Только мороз пробрал уже до костей и начало трясти. Одубевшие пальцы стянули ворот рубахи, но мокрая тонкая ткань не могла согреть.
  
  - Не нравится мне здесь, - констатировал я вслух, стуча зубами. - Очень плохое место, очень.
  
  С этим я потихоньку двинулся к повороту, но дойти не успел: дверь открылась и появились хозяева этого заведения. Три фигуры спустились по ступеням, двое в балахонистых хламидах молча проследовали за поворот, третий, в обычном для местных наряде - не иначе, вольнонаёмный - подошёл ко мне и ни слова не говоря ударил под дых. У меня вырвался короткий "ык" на вдохе, дыхание перехватило, в глазах потемнело, а в голове опять проснулась нестерпимая боль. Тем временем мои руки оказались вывернуты назад и мужик с сопением принялся стягивать их верёвкой. Сопротивления я ему никакого оказать не мог и только пытался восстановить дыхание. Детина вонял дёгтем и сырой кожей. Закончив с руками, он потащил меня туда, куда я так недавно направлялся сам, и куда прошли те двое - за поворот.
  
  Долговязый в хламиде - монах? - пытался зажечь масляную лампу на стене. Ещё одна такая же уже горела на столе, где сидел второй, пониже и поплотнее сложением, и неторопливо затачивал перо.
  
  - Куда его, брат Альфонсо? - садист поставил меня шагах в пяти перед столом. - на дыбу, или сразу на стол?
  - Будем милосердны, Кальцо, - монах продолжил заниматься пером и даже не поднял глаз. - Дадим шанс грешной душе.
  - Ага, понял. Ну-ка!
  
  Кальцо оттащил меня назад. Сверху заскрипело. Я задрал голову. Под потолком был блок, один конец верёвки уходил во мрак, а второй оказался быстро привязан к петле на моих руках. Моя постепенно нарастающая тревога перешла в страх. Мне активно не нравились такие приготовления.
  
  Верёвка натянулась, поднимая руки, и я невольно наклонился, оберегая плечи от вывиха. Больно пока не было, но понятно, что это только пока. Задавать дебильных вопросов типа "что вам от меня надо" я не стал. Ясно дело, скоро мне сами объяснят, без наводящих. Может даже, мало не покажется.
  
  Кальцо проверил натяжение верёвки и остался, видимо, доволен.
  
  - Готово, отче, - сообщил он Альфонсо. Второй монах тем временем перешёл к другой стене, разжигая третий светильник. Альфонсо поднёс перо к лампе, любуясь кончиком на свет, и кивнул.
  - Хорошо. Брат Бартоломео?
  - Думаю, света достаточно, брат Альфонсо?
  - Вполне.
  - Иду.
  
  Усевшись рядом с Альфонсо, Бартоломео открыл гроссбух на столе и какое-то время сосредоточенно листал его. Найдя нужное место, он двумя руками положил книгу перед главным и переставил светильник поближе. Себе он пододвинул чернильницу и книгу потоньше, явно приготовившись конспектировать.
  
  - Будем начинать по уложению "In examine peccatorum", брат Альфонсо?
  - В этом нет необходимости, - Альфонсо небрежно перелистнул страницы взад-вперёд, водя по строчкам заточенным пером. - Данное уложение было бы уместно в дознании святой инквизицией с целью дальнейшей передачи дела в церковный суд. Данный же случай скорее подпадает под действие "Pro defensionem corporis ecclesiae" Его Святейшества Иоанна XVIII от 1004 года. Вы помните, брат Бартоломео: "в отсутствие свидетелей, но при явной угрозе святому престолу".
  - О да, - согласился долговязый и склонился над тетрадью, что-то быстро записывая. - Это очень изящное решение.
  
  Я уже попробовал ослабить узы, но бесполезно - запястья, кажется, не верёвками стянуты, а кожанными ремнями. Да так, что уже немеют пальцы. Распутаться - не вариант. Я ж не Гудини. Да и толку-то распутываться? Дальше что? Я ж даже не Джекки Чан и не режиссёр этого триллера.
  
  Стоять в такой позе взлетающего рака - с головой ниже зада - было неудобно. Хотелось или уже взлететь, или приземлиться. Чтобы хоть что-то видеть, голову приходилось задирать, а сил так её долго держать не было. Да и болела она, зараза, не переставая.
  
  - Ответь-ка мне, отрок, - Альфонсо, наконец, нашёл в гроссбухе всё, что хотел. - Как твоё имя?
  
  Это так, для порядку он спросил. Имя они, конечно, знают. Да и не только имя. Подготовились основательно и провели операцию как по нотам: поджидали на пути от дворца Уберти домой, заранее знали и где я был, и маршрут следования. Устроили засаду в людном месте. Не убоялись. Моментом грохнули того парня и меня спеленали в секунды. Беспрепятственно уволокли куда им было надо... Такие профи в этом веке? Аж не верится. Но против факта не попрёшь. Профи. И теперь спокойно, без опаски, без спешки, вдумчиво, будут со мной общаться. Потому имя я скрывать не стал, и притворяться Джеймсом Бондом из Жмеринки - тоже. А вот с дальнейшим у нас с ними возник тот же затык, что и у нас с Фаринатой: по существу я сказать не мог ровным счётом ничего: ни кто я такой, ни откуда взялся, ни чем занимался. Я также понятия не имел, какое отношение имел к Фаринате дельи Уберти.
  
  - Да не помню я! - заявил я на очередной вопрос монаха. - Шибануло меня так, что и дух, и память вышибло.
  - И чем же тебя так шибануло?
  Хотел бы я сам знать.
  - Не помню, - повторил я. - Я и самого мастера-то не помню, а уж чем он там занимался - тем более.
  - А ты?
  - Что - я?
  - Ты чем занимался?
  - Да чем... помогал наверное. Принеси, подай. Не знаю.
  
  Бартоломео что-то тихо сказал. Наверное, к Альфонсо обращался. Я уже минут пять пялился на каменные плиты пола, дрожа от холода.
  
  - Ты около часа провёл у Фаринаты, - продолжил Альфонсо помолчав. - Ты разговаривал с ним?
  - Ну да.
  - Всё это время?
  - Да.
  - Как интересно. Не часто господин уделяет столько времени слуге. Не так ли?
  
  Если бы я мог, я бы пожал плечами - откуда я, в самом деле, знаю? - но руки связаны так, что делали такое движение полностью невозможным.
  
  - Не поделишься с нами, о чём шла столь продолжительная беседа высокородного магната и никчемного мальчишки?
  - Да о том же самом. Спрашивал, что там мастер делал и что я помню.
  - И ты?..
  - И я ему сказал ровно то же самое, что и вам: ничего не помню. Послушайте, - я поднял голову. - Что происходит-то? Кто вы? К чему это всё?
  - Кто мы? - Альфонсо театрально вздохнул. - Мы - скромные братья ордена Святого Франциска. Моё имя - Альфонсо, а это брат Бартоломео. Но это ты уже мог слышать, конечно. Нам поручено провести дознание по твоему делу, и мы со смирением выполняем порученное. [ 4. Функции инквизиции в Тоскане в XIII веке выполнял орден францисканцев.]
  - Моему делу? Какое может быть дело? В чём меня подозревают?
  - Подозревают? - францисканец коротко рассмеялся. - Маненте дельи Уберти, также прозываемый Фарината, известный враг святого престола, неоднократно выступавший против его святейшества словом и делом, а ты его приспешник и слуга. Какие тут подозрения? Твоя вина очевидна и не требует доказательств. Дело только в степени вины и мере искупления.
  
  Я, конечно, и до этого момента вовсе не в нирване плавал, но только сейчас понял, насколько влип. Тринадцатый век, Фарината - враг церкви и лично папы, а я - "приспешник" этого врага, вина которого уже очевидна. Твою мать...
  Я лихорадочно перебирал в голове варианты, но ни одна из отмазок, годная для двадцать первого века, пусть даже (или тем более) в России, не годилась для века тринадцатого. И ни маклей, ни денег, ни связей. Знакомство, если не считать Пеппину и малолетнюю Бьянку, только одно, и то с тем, из-за кого встрял.
  
  - А это законно? - робко поинтересовался я, понимая всю глупость вопроса. - Я несовершеннолетний, мне одиннадцать только. Я и знать-то ничего не знал...
  - Вот уже десять лет, - брезгливо просветил меня Бартоломео. - Как его святейшество папа Иннокентий IV в булле "Аd extirpanda" дал нам право и вменил в обязанность применять телесные пытки для искоренения скверны. О возрасте испытуемых там ничего не сказано, - глаза у подонка при этом были тусклые, как алюминиевые ложки в студенческих столовых.
  - Пока, как видишь, мы просто беседуем, - доверительно поведал Альфонсо. - Учитывая в том числе и твой юный возраст... О, я знаю, знаю, как легко, будучи наивным и доверчивым в твои годы поддаться обману! Чем и воспользовался мерзкий Уберти. Он соблазнил, завлёк тебя в тенеты зла. Как паук во тьме ловит легкокрылого мотылька своими липкими сетями... И уже готов был погубить тебя для вечной жизни. Но церковь заботится о чадах своих. Поможешь нам - не только избежишь неминуемой кары, коя неизбежно настигает всех врагов веры, но и немало облегчишь от грехов свою бессмертную душу.
  
  Я слушал его приторный голос, и с тоской понимал, что мне кранты. Без вариантов. Не выпустят. И выхода никакого я не видел. Да какой выход? Я далеко не десятый и даже не тысячный в таком положении и в таком месте. Много ли народу от них сбежало? Все или на костёр, или на виселицу отправились... Вот же ж, блин, жить охота, мОчи нет. Боли не хочу, умирать не хочу... вот всего этого вокруг не хочу. Хочу добрых улыбок... Добрых, я сказал! Когда тебе рады. Друзей хочу. Не по расчёту чтоб дружба. Вот чтоб в два часа ночи без звонка можно было. Хоть трезвым, хоть пьяным. Чтоб поняли. Чтоб друзья - как стена за меня. Насмерть! Чтоб люди были не сволочи равнодушные, а чтоб помогли, если что, и не за деньги, а просто так. Просто потому, что люди. Хотя бы посочувствовали чтобы, если что. Но по-настоящему, а не так, "соболезную" . Чтоб всем всё всегда в виде исключения и без очереди. Всем всё по блату. Самое-самое. Всем. Даже одинокой старушке, матери погибшего тридцать лет назад лейтёхи-вертолётчика, от кого выпускная фотка только и осталась на тумбочке рядом с часами. И ей тоже всё и бесплатно. И чтобы женщина рядом не та, что "милый, я тебя люблю, конечно, но...", а чтобы дома - хоть скалкой, хоть сковородкой, а если против всего мира - так до конца патронов и без сомнений. И я чтоб за неё так же. И чтобы потом я не стал к ней скотиной и козлом, чтобы удержался как-то от этого. Вот чтоб волшебство такое. Чтоб каждый поцелуй - как первый. Чтобы солнце в глазах и яркое синее небо. Чтоб в космос летали. Да! На другие планеты, как у Стругацких. Чтобы никто, даже одинокие приезжие девушки, ничего никогда не боялся, даже ментов ночью на вокзале. Чтоб вообще не нужно было бояться, чтоб слово такое забылось. Чтобы люди не врали. Ну, ладно, ладно... пусть врут. Это ведь натура у нас такая - врать. Мы и самим себе врём без конца. Так что пусть врут. Пусть врут, чтобы показаться лучше, чем есть. Пусть врут, чтобы понравиться, я же не против. Пусть врут, чтобы хотя бы притвориться хорошим, а не для того, чтобы поиметь тебя. Пусть будет ложь во спасение, пусть... Но пусть же, блять, хоть кто-нибудь, наконец, спасётся!
  
  Альфонсо ещё минут пять не жалея красок и эпитетов описывал мерзость и подлость моего работодателя, потом начал склонять к сотрудничеству. Златых гор взамен не сулил - ну, так они сразу расставили всё по местам по своему выбору, и при таких наших взаимоотношениях, чтобы сделать меня счастливым, достаточно было пообещать просто отпустить. Я напоминал ему, что ничего не помню, ничего не знаю, настаивал на полной невиновности и взывал к милосердию Христа ради. А потом... Потом он вздохнул, улыбнулся, и кивнул палачу. Тот толкнул меня в спину, наверху скрипнуло, руки мои пошли за спиной вверх, выворачивая плечи из суставов. Но боль была не только и не столько от этого, сколько от недозажившего перелома. Я просто чувствовал, как ломается всё, что мои бедные фибробласты наработали за эту почти неделю. Я заголосил, заходясь криком, и даже не притворялся - боль была жуткая, и информативности в моих воплях было как соплей у стрекозы. Думаю, братья-инквизиторы не подумали о моей сломанной руке и не догадывались, что боль была сильнее, гораздо сильнее, чем они предполагали.
  
   Альфонсо меня долго не перебивал.
  
  - Ружеро Понтини, - наконец подал голос Бартоломео, которому пришлось перекрикивать меня. - Советую тебе говорить правду. Ложь не поможет тебе. Мы хотим установить истину, и мы её установим.
  
  Он говорил что-то ещё, но боль, огромная, как воздушный шар, уже унесла меня в крутящийся красно-чёрный мир, где была только она и мой живущий сам по себе крик, и ничто другое для меня более не существовало: ни братья-францисканцы, ни их вопросы, ни Уберти, ни даже я сам. Потом верёвка резко ослабла, словно обрубленная, и я рухнул на каменные плиты пола, рассадив лоб. Какое-то время меня не доставали, давая прийти в себя. Боль действительно вскоре из нечеловеческой стала просто нестерпимой. Я выл и стонал, но вернулся в реальность и был ещё способен помечтать мимолётно, как хорошо было бы уметь блокировать тропомиозин-рецепторную киназу, да так, чтоб нахрен насовсем. Чтоб такие уроды больше никогда мне больно сделать не могли, как ни старались. Они стараются, а мне - опа! - пофиг.
  
  - Тебе лучше сразу сознаться, Ружеро, - это уже Альфонсо. Он не стал пытаться меня перекричать, а дождался, когда можно было говорить спокойно. - Ты ещё молод, и не знаешь, но никто не может вынести достаточное количество боли долгое время. Сознаются все.
  
  Урод, подумал я. Это ты мне про боль будешь впаривать?
  
  - Продолжишь отпираться, или начнёшь уже говорить правду?
  
  Говорить правду я был бы рад, но всего криминального, что я тут сделал, было одно только переселение души, а как раз это их и не интересовало. В остальном ничего полезного я им выложить не мог при всём искреннем желании. Однако Альфонсо мои прерывающиеся всхлипами уверения не убедили.
  
  - Мне очень жаль, что ты упорствуешь в своей лжи. Как, впрочем, и все... поначалу. Мы покажем тебе немного боли, чтобы ты понял, насколько приятней говорить правду.
  
  Скрипнул блок и верёвка снова потянула руки наверх, поднимая моё тельце с полу. Ай, бляди, что ж вы творите, суки, у меня же рука сломана! Ааааай!! Аааааа... Фьюууть - и сознание со свистом вылетело из меня. Опять. В который уж раз. Тьма безвременья коротко мазнула по глазам и я снова всплыл из блаженства вегетативной нирваны в ад высшей мозговой деятельности.
  
  -Очухался, - сообщил палач, пальцами раздвигая мне веки. Я мотнул головой, вызвав его усмешку. Однако пальцы от моего глаза он убрал. Надо мной склонилась рожа Бартоломео.
  
  Отсутствовал я в этом паршивом месте, к сожалению, не долго - даже боль не унялась - но кое-что изменилось: я был растянут на столе в весьма некомфортной для отдыха позе.
  
  - Ты продолжаешь упорствовать? - Альфонсо был само участие. - Это печально. Не лучше ли сказать правду?
  - Какую правду, гады, вы же меня ни о чём не спрашиваете?!
  - Не стоит оскорблять служителей церкви. А правда... Правда всегда одна, - поделился Альфонсо, а я невольно продолжил цитату: "это сказал фараон", и подумал, вот, оказывается откуда это! Но как Кормильцев мог узнать? - Богопротивный Фарината, да гореть ему в аду, - задумчиво продолжил Альфонсо, обходя меня по кругу. - Своих замыслов не скрывал: выступить на стороне ещё большего предателя церкви и веры, самозванного короля Манфреда, и возвести его на императорский престол. Для этого он объединил все враждебные понтифику силы Тосканы, всех мерзких гибеллинов, и начал войну, стремясь утвердить власть Манфреда в северной Италии. Это вот и есть правда. И у нас есть подозрения, что в его сатанинском деле ему оказывает поддержку герцог Гвидо Новелло. Однако герцог - тот ещё плут и пройдоха. Он не стал бы рисковать, не будучи уверенным в успехе сих тёмных начинаний. Но откуда бы такая уверенность? У них не так много сил и совсем нет денег, а в Фиренце нет и поддержки - это гвельфский город. Значит, есть нечто ещё, что придаёт им уверенность... Но что, если не число воинов и не деньги? Если армия малочисленна, она может победить хуже вооружённого противника. Это тоже правда. Так, может в этом дело? Последние пару лет на Фаринату работал известный механик Россини, а последний год к нему присоединился и ты... И это правда. Это - правда, а вот то, что рассказываешь ты... Ты состоял в сговоре против церкви и папы?
  - Да нет, конечно! - приходилось кусать губы, чтобы не разреветься опять от злости на этих благочестивых вурдалаков и от собственной беспомощности. - Вы с ума тут посходили? Мне одиннадцать лет! Кто меня в заговор пустит?!!
  - Ну, о существовании такого заговора ты мог и не знать, - согласился Альфонсо, начиная третий круг. - Но только вот твоё упорное отрицание очевидного внушает сомнения в твоей искренности.
  
  Мои уверения, что я и думать не думаю что-либо скрывать, а просто не помню ничего, его не пронимали. Я клялся, что никогда даже не слышал имён Манфреда и герцога Гвидо, но францисканец продолжал ходить кругами, кивая словно бы моим словам, но, скорее всего, своим собственным мыслям.
  
  - Нет, отрок, - он, наконец, остановился у моей головы и, глядя мне в глаза сверху вниз, сообщил. - Не сходится. Ты без труда ходишь, ешь, пьёшь... Умеешь говорить, пользоваться одеждой, знаешь своё имя, знаешь Фаринату, но заявляешь, что не помнишь ничего из своей жизни... Это сомнительно. Ты, судя по твоей речи, хорошо образован, что уже удивительно для таких юных лет, и весьма умён. Да и тот факт, что Россини взял тебя хотя бы подмастерьем, тоже об этом говорит. То есть, ты не из пополан, а наверняка благородного происхождения. Любое живое отвечает на боль примерно одинаково: что корова, что собака, что человек. Кричит, на что глотка способна, да старается убежать, если может. А если не может, то всё равно старается, да так, что остатки разума теряет, если человек. А если боль только нарастает, то разницы между человеком и тварью бессловесной и совсем не остаётся. На краю смертной боли что собака, что человек - одним голосом кричат, не отличишь. А ты стараешься сдерживать своё естество, помнить себя. Честь свою не уронить. Человеком остаться. Вот почему я думаю, что ты из первых фамилий и прекрасно об этом помнишь. Не можешь ты этого скрыть. А нас пытаешься убедить в потере памяти? Так не бывает. Не стоит путать нас с обществом легковерных дам и развлекать сказками. Баллады о Ролланде и фате Моргане я слышал, но мы не в балладе. В жизни, отрок, я полагаюсь на то, что можно проверить. А я никогда не видел сам и не встречал человека, который бы лично мог засвидетельствовать такую потерю памяти... Ну, если не считать трубадуров да жогларов, конечно. И знаешь, какой из этого следует вывод? То, что ты пытаешься скрыть, будет очень, очень интересно узнать святому престолу...
  
  Отец у меня майором на пенсию вышел, а мама медсестрой за ним по гарнизоном моталась, пока не осели на одном месте, и я таки да, моими родителями и своим происхождением всяко имею право гордиться, но объяснить францисканцу, что к первым фамилиям Италии мои предки никакого отношения не имели, боюсь, не смог бы всё равно. А вот рассуждения монаха о политической ситуации могли иметь некоторое прикладное значение, но - вот беда! - только если я выберусь из этой передряги живым, в чём были большие сомнения.
  
  - Очень жаль, Ружеро, что ты продолжаешь лгать, - судя по тону, вполне можно было поверить, что он мне на самом деле сочувствует. - Правду мы от тебя всё равно услышим. Ты только напрасно тратишь наше время и длишь свои страдания. Да к тому же отягчаешь душу новыми грехами. Ведь говорить неправду - это грех, Ружеро. Неужели тебя не пугает участь душ грешников? Неужели ты не жаждешь спасения?
  
  Вот кто бы знал, с каким удовольствием я сейчас выдал ему всю правду, какую только мог!
  Альфонсо покачал головой и, нe дождавшись ответа, махнул рукой. "Нееет!" - хотел было закричать я, прекрасно понимая смысл этого знака, но не успел. Ступни сдавило так, что я, кажется, слышал треск костей сквозь свой крик. Глаза заволокло красным, вдохнуть не получалось, я задыхался и заглатывал воздух, как рыба. Боль не прошла даже когда давление прекратилось. Точно сломали, твари. Дальше всё было смутно и кусками. Сквозь раскалённую вату, набившуюся в мой череп, в уши, в глаза, я фрагментами слышал голос Альфонсо, продолжавший свои вопросы. Что-то о вере в Господа, о моём крещении, о посещении церкви, об имени священника, где жил, как сюда попал, с кем приехал, кто привёл к Фаринате, когда начал на него работать, что делал, кого видел, что слышал, и так далее, и сначала, и по-новой, и по кругу. Своего голоса, да и вообще себя, отвечающим на вопросы, я не помню. Я был заполнен болью и мыслей о чём-то другом не было. Но, видимо, что-то я говорил. Или кричал. Или хрипел высушенными губами. Потом снова было забытьё, но не полное, потому, что в какой-то момент я с некоторым удивлением услышал свой голос:
  
  - ...да, говорил... да, видел... не помню, наверное... да, делал... - слова с трудом проталкивались сквозь спазмированное горло и пропадали где-то в багровой мгле снаружи. Оттуда блёклым облаком прилетел голос Бартоломео:
  - Итак, в силу данных признательных показаний, считается установленным как факт, что Ружеро Понтини является соучастником в преступлении против церкви, а именно: составлению заговора по распространению ереси и лишению власти понтифика. Ружеро Понтини, верно ли записанное?
  - Да... - багровая мгла сменилась радужными пятнами, океанским приливом пришла тошнота. - Верно...
  - Ружеро Понтини вторично подтвердил, уже и без причинения ему боли, что записанное с его слов - верно. - Я пытался успокоить дыхание. Зажурчала вода. Кто-то из братьев, утолив жажду духовную, утолял телесную. Я бы тоже не отказался, но мне никто не предложил. - Теперь тебе будет легче, сын мой. Сказав правду раз, продолжать уже просто. Больше нет смысла лгать.
  
  Я, наверное, всё-таки кричал: горло саднило. Невольный кашель прошёлся по нему изнутри наждаком и ударил молотом по переломанным костям, чуть вновь не вышибив из меня сознание.
  
  - Кто ещё состоял с тобой в заговоре?
  - Не знаю... Пишите, кого хотите... Я... подтвержу.
  - Это лишнее, Ружеро, - Альфонсо снова подошёл ко мне. - Нам нужны имена тех, кого мы ещё не знаем. А о тех, о ком нам уже известно, мы поговорим позже.
  
  Его лицо, нависшее надо мной, жёлтым пятном выделялось на фоне тёмного потолка, и, почему-то, постоянно менялось, плыло, словно воск в пламени свечи. Я не мог остановить это движение, от которого вдруг закружилась голова, и зажмурился.
  
  Альфонсо не стал повторять вопрос или долго ждать ответа: у ног скрипнуло и я снова зашёлся в крике. На этот раз я почти потерял сознание, но теперь палачи уже знали границы моих возможностей и не дали мне ускользнуть в небытие.
  
  - В наших сердцах нет гнева и зла, Ружеро. Только сочувствие, - признался мне францисканец. - Эта боль не наказание тебе за ложь, нет. Кто мы, чтобы брать на себя право наказывать? Мы хотим помочь тебе, ведь эта боль - ерунда, поскольку она временна. Неприятна? Да. Но она спасёт тебя от гораздо худшей боли, что будет длиться вечно. Ты поймёшь, что будет ждать тебя, если ты попробуешь солгать, и осознание этого поможет тебе удержаться ото лжи. Тем самым, через боль мы спасаем твою душу.
  
  Боль была черная и противная, как расплавленный пластилин. Вонючими толчками она разносилась по всему телу, била в голову, капала из глаз, и не было от нее спасения. Она была чужая и неизбывная, как неприятный сосед. Она не помещалась в меня, я чувствовал, как она, накачавшись в каждую клетку, начинает разрывать меня изнутри, и как же я хотел, чтобы, прорвав кожу, она выплеснулась, наконец, наружу. В глазах, даже закрытых, что-то плыло и мелькали странные какие-то картинки. Снизу выплыла вдруг тонкая короткая полоска, а под ней я разглядел, опять-таки закрытыми глазами: "ЗДОРОВЬЕ 1 ТП/10 ТП". Соотнести увиденное со своим состоянием пришло в голову не сразу, но всё-таки пришло. Чёрт, я же умираю!!!
  
  Даже сейчас умирать мне не хотелось. Очень не хотелось, почему-то. От отчаяния слёзы потекли потоком по щекам. Как же больно и холодно! Как страшно...
  
  - Скажи мне, отрок, ты работал с еретиком и отступником Джованни Россини?
  Я хотел было кивнуть, но не смог, и только хрипло выдавил из горла ответ.
  - Кто ему платил? - продолжил монах.
  - У... Уберти...
  - Значит ли это, что Фарината дельи Уберти был главой заговора, заказывающим и оплачивающим услуги богомерзкого каббалиста, чернокнижника, и еретика Джованни Россини?
  - Да... - даже такой тихий шёпот давался с трудом. Горло саднило, жуткий холод и дёргающая боль в ногах и плече не давала сосредоточиться, понять вопрос было сложно, а сформулировать ответ и подавно.
  - С какой целью Фарината дельи Уберти заказывал услуги означенного чернокнижника?
  Мысли словно тонули в ледяном масле, но совсем думать я не перестал. О работе в мастерской уже не спрашивают. Сменили тему? Похоже, сейчас под Уберти копают. Да и хрен с ним, с Фаринатой этим...
  - С целью... распространения ереси и... убить папу... святейшество.
  - Что именно делал Россини? - а, не. Вот опять про мастера.
  - Оружие.
  - Какое именно?
  - Всякое... Баллисты, катапульты, самострелы... - тут я подумал, что ни мои попытки честно рассказать всё, что мне известно со слов Уберти, ни эта самая "истина", о которой так разорялся Альфонсо, на самом деле им и на пуп не сдались. Оружие - это, конечно, тема, но главное - им надо накопать компромата на Уберти, и пока они не услышат от меня всё, что хотят услышать, не успокоятся. В амнезию мою они, похоже, ни за что не поверят, а вот если буду сливать Фаринату, то, может, выкручусь. Так что простите, синьор Уберти. И Платон мне не друг, и на истину мне плевать. Бодайтесь с инквизицией сами. - Он... на всё оружие знаки наносил... Тайные... Каббалистические... И талмуд в полночь читал. Ещё... синьор Уберти и мастер Россини вызывали... демона, чтобы... продать душу и... получить тайный яд, который... действует только на католиков... От этого яда на лбу... проступает красная звезда... а в той звезде - серп и молот... И по этому знаку... будут узнавать настоящих... сынов церкви и папы...
  - Почему - звезда? - растерянно обратился Бартоломео к старшему товарищу. - Символ нашей церкви - святой крест... Почему звезда? Откуда серп?
  - Не обращай внимания, брат мой, - пояснил Альфонсо. - Мальчик лжёт. Он хочет нас отвлечь, усыпить наше внимание, и сбить нас с толку, завалив ложными сведениями. Ещё он хочет выиграть время и отдохнуть от боли.
  - Вот как! - Бартоломео скривился, глядя на меня, как на что-то совсем уж мерзкое. -Так он больший грешник, чем казался!
  - Ничуть, брат мой. Ничуть. Это естественное желание каждого испытуемого на первых допросах.
  Альфонсо подошёл ко мне и погладил по голове.
  - Сейчас он ненавидит нас. Ему кажется, что мы - плохие, злые люди, и именно в нас причина его бед и его боли. В его несовершенной душе бушует желание хоть как-то навредить нам, хотя бы перед смертью. Он ещё не понял, что причина - зло в его, а не в чьей-то другой душе. Но он это поймёт, брат Бартоломео. Боль и страдания очистят его душу, и он поймёт, что мы любим его, и тогда он возлюбит нас и будет благодарить за это очищение, и примет Бога в сердце своём. Всё это будет. Не надо спешить. Что такое единорог, Ружеро?
  - Животное такое, - хотелось, ох как хотелось этому психоаналитику сраному ответную характеристику выдать, но грубить им желание у меня они отбили напрочь. - Лошадь с рогом. Сказочная. Девственниц любит, - говорить было тяжело. Я обнаружил, что опять плачу и всхлипы позорно прерывают мою речь. Боль билась в горло криком, который было трудно сдерживать.
  Альфонсо улыбнулся.
  - Нам известно про зверя. Но ведь я тебя спросил про то тайное оружие, которое изготовлял Россини, и которое он прозвал "Единорогом". Только не лги и не придумывай ничего про баллисты с тайными знаками.
  Всё, шандец. Приплыли. Опять конкретные вопросы, а что нового я могу сказать?
  - Если не лгать... то я... не знаю... Пытать меня бесполезно... я память потерял. Если бы знал, давно... рассказал... Но... Там что-то случилось в лабо... в мастерской. Меня... по голове сильно ударило, я... чуть не умер... Не говорил... несколько дней... сегодня только... хоть кого спросите.
  - И спросим, - кивнул Альфонсо. - Конечно спросим. Но сейчас спрашиваем тебя.
  - Если... опять пытать будете... я со всем... соглашусь, но... как тогда вы узнаете, что правда, а что нет? Рассказать, чего не помню... я всё равно не смогу.
  - Фарината дельи Уберти расспрашивал тебя об этом оружии?
  Ёксель-моксель! Ну конечно расспрашивал! В чем я тут же сознался. Как и в том, что и сам Уберти ничего нового от меня не узнал.
  - Он спрашивал тебя об алхимическом составе?
  Ещё бы! Тут Альфонсо стал совсем ласковым.
  - Тебе нужно вспомнить, - он почти шептал мне в ухо. - Обязательно вспомнить этот состав, Ружеро.
  - Я... мог его не знать... не помню...
  - А, может быть, всё же знал? - покачал он головой.
  - Может... знал. Не помню... ничего... Будете кости ломать... я... без остановки... говорить буду... боли не хочу... только всё, что под пыткой скажу... совру. Вам такое зачем? Вы ж не узнаете... пока не проверите, а... как проверить? Получается, что... смысла меня пытать... нет.
  - Это только так кажется, Ружеро. - улыбнулся он моей наивной логической ловушке. - На третий, пятый, может десятый день, ты поймёшь это сам. Сейчас ты еще не полностью тут. Часть твоей души еще в том мире, где нет ни боли, ни страха. Эта часть еще живет надеждой, что вот-вот - и боль уйдет, все страшное кончится, и ты опять заживешь прежней жизнью. Ты еще не понял, что этого уже никогда не будет и ничего не вернется. Никто не придёт за тобой и не заберёт тебя отсюда. Никогда. И твои мучения в этой жизни не кончатся. И вот когда ты окончательно потеряешь всякую надежду, когда всё на свете, кроме одной минуты, одной секунды без боли потеряет всякое значение, когда твоя душа освободится от всех и всяких обещаний, клятв, привязанностей, дружбы и любви, когда сами понятия чести, верности, и даже добра и зла утратят всякий смысл и превратятся в пустое сотрясение воздуха, когда ты возненавидишь своё собственное тело, приносящее столько страданий и начнёшь мечтать о смерти, пусть даже самой мучительной, вот тогда ты будешь готов сказать всю правду. Поверь мне, Ружеро, так и будет. Нам надо только подождать. Нам ведь некуда спешить. В нашем распоряжении - вся вечность, созданная Господом. А сейчас продолжим, брат Бартоломео, - тон его стал назидательным, как у хорошего учителя. - Испытуемый слишком долго отдыхал от боли. Так он может забыть о ней, а этого допускать нельзя. К тому же пора на сегодня заканчивать. Продрог я. А вы?
  - Очень холодно. Да и сыро тут, а это очень плохо для здоровья. Надо вам, брат Альфонсо, будет горячего вина потом с гвоздикой и корицей принять.
  - Это да. Ну, давайте напоследок.
  
  Клик, хрусть, треск. Чёрная, пластилиновая боль взорвалась, брызнула раскалёнными стеклянными осколками, обернулась ярко-жёлтой змеёй и ударила изнутри в затылок, отчего глаза мои лопнули, как рыбьи пузыри, и потекли кислотным дождём, а язык стал радугой в в солёной и шершавой пустыне..
  
  ЗДОРОВЬЕ: 0 ТП
  
  
  
  
  iv.
  
  [Год 1263. Август, 8. Вечер]
  
  
  
  Ко мне Ты в милости явился,
  Чтобы чрез смерть я возродился!
   --Л. Дементьева
  
  
  
  
  Раз - и боль прошла. Совсем. Темнота, но я в сознании. Под спиной - не твёрдый пыточный стол, а что-то более мягкое. Перед глазами проплыли малопонятные строчки.
  
  ВНИМАНИЕ! ВЫ (?????????). В СВЯЗИ С ТЕМ, ЧТО ВЫ ПОТЕРЯЛИ ВСЁ ЗДОРОВЬЕ, ВЫ (????????).
  (????????!!!)
  (??? ????)
  (????? ?? ???? ?????!!!)
  (??? ????)
  ВНИМАНИЕ! ОБНАРУЖЕНА КРИТИЧЕСКАЯ ОШИБКА. ФУНКЦИЯ АРХИВИРОВАНИЯ ДАННЫХ НЕДОСТУПНА. НЕВОЗМОЖНО ВЫПОЛНИТЬ ДЕЙСТВИЕ. АВАТАР ПЕРЕНЕСЁН НА ТОЧКУ ПРИВЯЗКИ.
  
  И невидимая милашка с сексуальным голосом:
  
  - Внимание, нет соединения с удалённым клиентом. Поиск соединения прекращён по требованию пользователя 17.157.628.433.999.212, дата и время запроса зафиксированы: 33.12.56.18.93. Поиск стартовой локации. Oшибка в стартовой локации. Локация обнаружена в зоне последней привязки. Обновление стартовой локации невозможно, критическая ошибка в считывании стандартных координат. Обновление невозможно. Невозможно выполнить протокол. Рекомендуется срочно обратиться к администратору. Ошибка обнуления. Обновление статистики. Выполнено с ошибками. Обновление логов. Выполнено с ошибками.
  
  Альфонсо молчал, Бартоломео тоже, станок не скрипел, кости не трещали, в комнате кто-то ощущался... я рискнул открыть глаза...
  
  - Он очнулся! Ружеро очнулся! - тонкий визг ударил по ушам. Бьянка пулей вылетела из комнаты, где я очухался в первый раз. - Мама, мама! Ружеро очнулся!
  
  Если бы не мои глюки, я бы считал, что моё тело по-прежнему ломают три садиста на пыточном столе, в то время как я витаю в счастливом небытии и смотрю мультики, что, к сожалению, не будет продолжаться слишком долго и вот-вот я очнусь и всё начнётся по-новой. Да. Но глюки, парадоксальным образом, убеждали меня, что всё реально, что случилось какое-то чудо, и я перенёсся обратно в дом тётки Пеппины. И это случилось хрен его знает как. Терял я сознание, или нет? Кто-то может подумать, что уж такую-то вещь как потерю сознания не заметить нельзя. Тут я вам авторитетно скажу: хренушки. Ещё как можно. Тогда, если я терял сознание - всё в порядке. Люди Уберти нашли убитого пацана-слугу (а может наружка и не теряла нас из виду и сразу цаппу нажала), проверили дом Пеппины, не нашли меня, пришли к выводу: меня похитили. Кто? Тут, судя по всему, у Уберти не слишком много вариантов. Он в очень тёплых отношениях с инквизицией, а значит с церковью. Ибо та её передовой отряд. До того тёплых, что те не останавливаются перед убийством, чтобы нарыть на Уберти компру. Плюс их интересуют вполне практичные вещи, как то: тип и ТТХ новейшего оружия, разрабатывающегося в КБ Россини, а также формула другого, химического оружия номер два, либо же компонента оружия номер один, либо же топлива к чему-то ещё за номером три. Тогда спецура Уберти шерстит засвеченные окрестные точки, типа церквей, монастырей, и поповских хаз, где могут быть подвалы, внезапным массированным ударом выносит охрану, подавляет локальные остатки сопротивления, меня аккуратно упаковывают в лубки, на носилки - и домой. Финита ля комедия. Наши опять победили. Почему обо мне так заботятся, вплоть до вооруженного конфликта с такой серьёзной структурой, как инквизиция? Ну, Уберти, по идее, уже нечего терять. Во-вторых, это не ради меня, а ради той информации, которой, по их мнению, я располагаю. Противники (с одной стороны церковь, с другой... фиг его знает) уже на пороге открытого столкновения и это оружие, по мнению обеих сторон, явно способно склонить победу на их сторону. Информация о нём настолько важна, что мне впору обделаться от страха, ибо то, что знал Ружеро - а все уверены что так оно и есть - мне абсолютно неизвестно, но поверить мне никто не поверит. Думаю, что и синьор Уберти вряд ли будет долго терпеть.
  
  - Очнулся бездельник' вот ведь какое счастье, что этот дармоед не отдал свою никчемную душу Богу... Видно, и даже Создателю, святый Иисус, она не нужна...
  
  Однако же в этой теории были серьёзные изъяны. Первое: меня в таком случае обязательно должны были доставить к Уберти или в любое другое тайное и/или безопасное место, но уж никак не назад к Пеппине, откуда меня опять с лёгкостью извлекут на счёт раз. Второе: пусть не из гуманных, пусть из самых меркантильных соображений, мне должны были оказывать первую мед помощь и рядом хоть кто-нибудь обязательно крутился бы, помимо Бьянки. Бьянка за первую помощь ну никак не сойдёт. В первый-то раз - ладно, все, в том числе Уберти, были уверены, что я уже не жилец и тайн не говорец. Но теперь-то! Думаю, Уберти бы сам не поленился убедиться, что со мной теперь всё в порядке. Наконец, третье и последнее: голова, левая сторона груди и рука стянуты повязками, как и первый раз, это да, но никаких лубков на ногах я не чувствовал и шевелились они свободно безо всякой боли!
  
  Бьянка влетела обратно в комнату первой, за ней вошла Пеппина.
  
  - Дай-кось гляну, - проворчала тётка, наклоняясь ко мне. - И вправду очухался, ишь как глазом зыркает. Голова-то небось, болит-то, а? Ну? Чего молчишь? Чего молчишь, говорю? Или онемел что-ль?
  
  А вот это, по-моему, четвёртое. Ибо дежавю. И опять ничего не понять. Почему вдруг отключилось знание языка? Очередная потеря сознания так сработала? Пока было непонятно, когда станет понятно - неясно, а пока я решил повторить то, что уже сработало раз.
  
  - Открыть панель обмена... Настройки... Язык...
  
  - ВНИМАНИЕ! ПОКА ВАМ МОЖЕТ БЫТЬ ДОСТУПЕН ТОЛЬКО ОДИН АКТИВИРОВАННЫЙ ЯЗЫК. В СЛУЧАЕ СМЕНЫ ЯЗЫКА ПО УМОЛЧАНИЮ, ДАЛЬНЕЙШИЕ ИЗМЕНЕНИЯ БУДУТ НЕВОЗМОЖНЫ ДО ДОСТИЖЕНИЯ ЗНАЧЕНИЯ ИНТЕЛЛЕКТА 20. ВЫ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ХОТИТЕ ИЗМЕНИТЬ ЯЗЫК? ДА/НЕТ.
  
  - Ружеро, не молчи! Ружеро, ну!
  
  Вот те и раз! То есть, если итальянский выберу - русский забуду? Не знаю, что тут творится, но, на всякий случай приму правила как есть, а разбираться буду по ходу дела. Ну, и, конечно, родимым русским придётся пожертвовать. Вряд ли он мне тут скоро понадобится. Тем более, как было сказано, от него только шесть процентов осталось, каким-то макаром.
  
  -Дa!
  
  - Бьянка, не тряси его, вишь больно ему. Речь ему, видать, отшибло. Как бы память не потерял. Да и то - чудо, что жив остался. Мессер дель Гарбо, чудесник божий, а не врач, во всей Тоскане лучше не найти, и тот сказал, что отойдёт к утру. Это ж надо, самого мессера дельи Уберти врач этого никчемуху лечит!
  
  Включение языка сработало.
  
  - Мне уже лучше, спасибо, тётушка Пеппина, спасибо, Бьянка.
  
  Не знаю, что такого я сказал, но отчего-то их это здорово поразило. Во, как застыли, Бьянка так буквально с открытым ртом.
  
  - Когда меня сюда принесли? Доктор Гарбо и Симоне уже приходили?
  
  Пеппина, ещё не отошедшая от непонятного мне ступора, покачала головой:
  
  - Никто не приходил. Как утром тебя принесли из мастерской этой безбожной, так и лежишь....
  
  - Из мастерской? - не понял я. Вот те раз. Мастерская - это, ясно дело, мастерская Россини. Только когда это я успел там оказаться?
  
  - Из неё, окаянной, откуда ж ещё? Тебя разве где в другом месте найдёшь? Всё там. Ни помощи, ни толку от тебя в доме, непутёвый. Что вы там умышляли, хотела бы я знать, что Господь такой гнев свой явил, что и от мастерской этой камня на камне не осталось, и Джованни сам сгинул так, что и похоронить-то нечего, и в округе посуда побилась... а тебя вот пощадил Господь. За малолетство твоё, не иначе.
  
  Камня на камне не осталось? Посуда побилась? Ой, что-то знакомо звучит гнев господень. Как бы не в тротиловом эквиваленте он измерялся. Динамит тут ещё не изобрели, конечно, а вот порох... Когда в Европе появился порох? В 12-м веке или в 13-м? Не помню. Может, именно над этой секретной алхимией работали Россини и его малолетний помощник Ружеро? Ну, тогда мне есть, чем порадовать Фаринату Уберти! Точных пропорций я не знаю, но это дело наживное. Вот только какая именно селитра должна быть - калиевая, или натриевая? Фиг с ним, разберёмся. Лишь бы достать их обе. Но это потом, сейчас интересно, почему Пеппина говорит так, будто мастерская взлетела на воздух чуть ли не только что.
  
  - Когда был взрыв?
  
  - Чего было?
  
  Да уж. Как объяснить, что есть взрыв, человеку из эпохи до взрывчатых веществ?
  
  - Гнев господний когда случился?
  
  Пеппина с сожалением покачала головой.
  
  - Всёж-ки, память-то тебе отшибло. Так оно и неудивительно. Вон, бедняжка Джованни так и вовсе христианского погребения не удостоится. Хоть и безбожник был брат мой, а всё ж католик. И сирым и убогим подавал, не скупился, и на храм...
  
  - Тётушка Пеппина! Пожалуйста!
  
  О, опять глаза квадратные. И замолчала.
  
  - Тётушка Пеппина!
  
  - Ну, чего тебе?
  
  - Когда всё случилось, спрашиваю?
  
  - Вот что ты ко мне пристал? - она упёрла руки в боки. - Не успел оклематься, а уже - ишь ты! - перебивает меня! Это куда же мир-то катится, чтобы хозяйку в её собственном доме сопляк подкинутый ни во что ни ставил?
  
  - Слушай, Пеппина, я...
  
  - Сегодня! - она махнула рукой, разворачиваясь к выходу. - Сегодня утром недоглядел Господь да не ту душу прибрал...
  
  Бьянка осталась сидеть, глядя на меня огромнющими глазами. Хорошенькая такая девчушка.
  
  - Вот такие дела, Бьянка. - я ей подмигнул и она тут же ответила улыбкой, как будто я солнышко включил. - Сегодня, значит, меня так покалечило?
  
  Бьянка закивала головой.
  
  - Вот такие дела... - повторил я со вздохом. - Не неделю назад, понимаешь, а сегодня. А, может, ещё одна мастерская была, и мастера точно так же звали? Нет? Ну да, я, почему-то, так и думал. И не было, стало быть, ещё ни разговора с синьором Уберти, ни инквизиции... Ох, что-то часто я стал в прошлое летать. Не к добру это. Как бы в привычку не вошло: чуть что, помереть - и в прошлое.
  
  Заметив, что у девочки от удивления не только глаза расширяются, но и рот цифрой "0", я понял, что увлёкся.
  
  - Не обращай внимания, малышка. Дядя так шутит.
  
  Та блин! Какой я тут "дядя"? Хорош "дядя" в одиннадцать лет.
  
  - Бьянка, беги, скажи маме, что мне надо срочно поговорить с синьором Уберти. "Срочно" это такое слово, означает "ни секунды не медля". "Секунда" это вот ты глазками хлоп - и секунда. Быстро, значит. Ну, давай, беги. Ну, чего ты на меня так смотришь, маленькая?
  
  Бьянка не бегом, что удивительно, пошла к выходу, потом остановилась и с серьёзным видом мне заявила:
  
  - Ты другой, Ружеро. Ты говоришь как... как взрослый, вот. Не так, как ты.
  
  - А как было раньше?
  
  Бьянка задумалась.
  
  - Раньше ты вообще почти не разговаривал с нами. И маму тётушкой не называл. И мне не улыбался.
  
  Тут какая-то новая мысль посетила её и стёрла с лица всю серьёзность.
  
  - Но так даже лучше! Пусть ты будешь всегда такой! Не выздоравливай!
  
  С этим парадоксальным пожеланием она вновь расцвела улыбкой и умчалась вприпрыжку. А я, в ожидании беседы с боссом, решил чутка поразмыслить о делах своих скорбных.
  
  После пыток я оказался там, где начал свою жизнь в этом мире. Заметим: чтобы оказаться тут в первый раз, сначала я умер. В своём мире, правда. Поначалу, ожив, я совершенно не понимал местный язык, но появился голос и визуальные глюки, и вот - о чудо! - я узнаю, что это тосканский и начинаю - безо всяких усилий с моей стороны - прекрасно не только понимать, но и говорить на нём, всего лишь мысленно кликнув на галлюцинации-кнопке. Обнаружились также другие картинки, показывающие такие интересные вещи, как моё здоровье, силу, и прочие хреновины, в том числе - во что я одет. И характеристики всех предметов. У меня, оказывается, есть уровень (ноль) и опыт, набрав который я, очевидно, перейду на следующий уровень. Пока, правда, неясно откуда он берётся и что всё это вообще означает. Далее. На допросе в инквизиции я, вероятнее всего, опять умер. И опять воскрес в том же месте и в тот же час. Все мои предыдущие достижения обнулились и я опять начинаю с чистого листа. Вывод? А, да! Постоянные сообщения об ошибке и рекомендации обратиться к администрации. И получается одно из... трёх. И мне больше нравится самое третье: это всё не затянувшиеся предсмертные галлюцинации, я не шизофреник, и всё, что происходит - так оно и есть на самом деле. Звучит бредовее, чем первые версии, но только в этом случае есть смысл задумываться о будущем. Жаль, как жаль, что мои друзья и спасители никогда не узнают, что всё у них получилось, только с ещё более неожиданным исходом...
  
  Вскорости объявился доктор и секретарь. С их появлением я заметил кое-какое отличие от первой версии моего тут появления: вместо "синьор" они величали друг друга (доктор и секретарь) и отсутствующего на тот момент Уберти "мессер". Одним из объяснений тому мог быть сбой программы или автокорректировка. Но было и другое: посмертно я попадаю в очень похожую, но всё же другую реальность. Ну, или же имела место некоторая текучесть бреда...
  
  Потом я понял, что всё это мелочи. Мелочи даже пытки в инквизиции. Помереть от боли это, конечно, то ещё удовольствие. Но! Помирать от боли я, даст Бог/Администратор (нужное подчеркнуть), буду не часто, а вот то, что я возродился... Граждане, так это ж бессмертие! Пусть если даже количество попыток ограничено.
  
  
  
  v.
  
  [Год 1263. Август, 14.]
  
  
  Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит. Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружит он, кружит, возвращается ветер на круги своя.
   -- Екклесиаст 1:6
  
  
  
  
  Лечебный процесс оказался ничуть не более приятным и занял всё те же шесть дней, прежде чем меня допустили до аудиенции с мессером Фаринатой дельи Уберти. В эти дни мне было не так скучно. Во-первых, я был под кайфом: мало того, что я сбежал от рака и кладбища в своём мире, так я ещё и стал бессмертным в этом! Это.. Ну, даже не знаю. У меня внутри как будто пузырилось шампанское и ярко искрили незатухающие бенгальские огни. А иногда ещё и хлопушки с конфетти выстреливали и тогда я пугал Бьянку и Пеппину безудержным хохотом. Во-вторых, я устанавливал дружеские отношения с Бьянкой. Кажется, успешно. А вот с Пеппиной не получилось. Ухаживала она за мной отменно, но вот контакта у меня с ней не выходило. Она всё время была недовольна и мной, и моими занятиями с покойным Россини, и тем, что я оказался такой обузой, хотя деньги, что ей давали секретарь и доктор, насколько я понял местную, очень непривычную систему, с лихвой покрывали её хлопоты. Заработок мастерового составлял 8 - 12 денариев в день (ученика или подсобного рабочего и того меньше), а во флорине было целых 240 денариев, или же 20 солидов. То есть, в прошлое моё воскрешение меня по случаю выздоровления как минимум месячной зарплатой премировали. Фарината дельи Уберти явно не был скупердяем. Это ему плюс. Но это отступление. Нынче мне следовало найти способ как после аудиенции не попасть опять в лапы францисканцев и не подохнуть там снова. Есть у меня опасение, что отключение языка и каскад предупреждений о критических ошибках - это плохой признак, и что рано или поздно очередного воскрешения не будет, а проверять эту теорию нет никакого желания. Просто затянуть аудиенцию вряд ли что-то изменит. Наёмники будут ждать хоть до морковкиной загвины, у церкви хватит денег оплатить их простой. Можно как-то отмазаться от провожатого и попытаться прошмыгнуть домой другим маршрутом. Проблема в том, что это опять-таки не решало проблему кардинально. Они знают, кто я и где я, и если я останусь с ними сам-на-сам, то не сегодня так завтра я всё равно окажусь у них. Нужно, чтобы меня защищала другая структура. Таковая, кажется, есть и её глава, Фарината, скорее всего, весьма заинтересован в моей безопасности и имеет и возможность и, потенциально, желание её обеспечить. Однако как заставить его действовать? Не скажешь ведь ему, что тут сплошной день сурка и в предыдущий раз там-то и там-то нехорошие инквизиторы меня похитили, а потом я умер и воскрес в момент на неделю раньше. По местным понятиям, воскресать дозволялось только одному человеку, да и он в прошлое не отправлялся при этом. В каких бы отношениях Фарината ни был с официальной церковью как с политической организацией, к вере это может не иметь никакого отношения. Тогда мне будет вдвойне грустно. А как ещё заставить его действовать, я так и не смог придумать вплоть до момента, как за мной пришли, чтобы представить пред светлы очи хозяина.
  
  Никаких отличий от прошлого раза, как ни старался, я не заметил. С другой стороны, память у меня отнюдь не абсолютная и тут многое могло быть по другому в мелочах, ускользнувших от моего внимания. На этот раз, чисто на всякий случай, я попытался запомнить все подробности.
  
  На хозяине была красная шапка, похожая на сплющенный поварской колпак. Волосы недлинные, вьющиеся, с проседью, глаза на выкате, круглые. Лицо продолговатое. Нос крупный, мясистый, с выраженной горбинкой, кончик загнут вниз к губе. Подбородок выдаётся вперёд. Бороды и усов нет. Рост... ну так около 165-ти, сухощавый. Одет в... тут сложно. В терминологии современной моды я ни в зуб ногой. Ну, скажем, похоже на длинную - до пола - накидку мутно-коричневого цвета, из-под которой было видно нечто жёлтое, балахонистое, типа ночной рубахи, какие я видел в фильмах про старину, ниже колен. Только эта рубаха густо покрыта вышивками и схвачена на животе широким поясом. Пояс блестел от бижутерии. Штанов под рубахой не было, а были матерчатые чулки. Тоже коричневые. В самом низу были... ну, наверное туфли, больше похожие на кожаные носки не по размеру, с длинными носами.
  
  Осмотрел и сам кабинет, где-то пять на пять, небогато обставленный - два невысоких книжных шкафа слева, один стол напротив, похожий на сундук на ножках, справа два узких стрельчатых окна. Никаких стекол, тем более витражей, просто проёмы в стене. Между окнами - маленький столик с двумя стульями с высокой резной спинкой. Потолок высокий, метра три, балки частоколом. Стены белые. Пол деревянный. Ну и почти в центре Фарината так же играет с собой в шахматы. Стоя. Доска располагалась на подставке в виде короткой колонны. И, конечно, я сам и слуга, который меня привёл.
  
  Пока я проводил опыты со своей наблюдательностью, Фарината разглядывал меня и лицо его всё больше мрачнело. Он величаво махнул слуге рукой и, когда тот исчез, обратился ко мне.
  - Ты странно себя ведёшь, Ружеро.
  - Ох... - спохватился я и поклонился. - Не иначе, как последствия ранения в голову. Прошу простить меня, си... мессер.
  - Не иначе... - согласился босс, призадумался, и вдруг спросил:
  - Какое слово ты хотел произнести?
  - Си... сир?
  - Это я тебя спрашиваю.
  - Точно: сир. Я просто забыл.
  - Так обращаются к правителям франков. Почему ты хотел так назвать меня?
  - Не знаю, мессер. Наверное, у меня амнезия после удара по голове. Мысли путаются и больше не ходят строгим строем, как положено дисциплинированным солдатам, а мечутся беспорядочной толпой, и правильные слова не сразу добегают до языка.
  
  Фарината долго и пристально смотрел на меня, не говоря ничего. Неуютный взгляд. Чисто по годам он лет на 20 был меня моложе, вот только опыт жизни был у нас, видать, очень разный. Фарината, скорее всего, с юности варился в таких интригах, что дожить до своих лет мог только благодаря острому уму, целеустремлённости и стальным нервам.
  
  - Хорошо, - кивнул он наконец, и у меня отлегло... ну, не знаю, как от сердца, а вот пописать вдруг захотелось. - Оставим пока это. Но это очень жаль, что у тебя плохо с памятью. Ты хоть себя помнишь? Кто ты, как зовут?
  - Да, мессер. Это помню. Ружеро Понтини, 11 лет, сирота, живу вашей милостью и милостью мастера Россини у его кузины, тётушки Пеппины.
  - Ну что ж, - улыбнулся Фарината. - Хоть это хорошо...
  Я уж было расслабился, как вдруг он меня подрезал:
  - А как давно ты у неё живёшь?
  - Э... этого я не помню, мессер... около года?
  - А кто были твои родители? Тоже не помнишь? Но ты помнишь, откуда ты? Нет? А из какого сословия? Тоже нет? Ну, хорошо. Возможно, не помнишь по малолетству. Но ты должен знать, есть ли у Пеппины другие родственники. Так?
  
  Участливым тоном он задал ещё несколько вопросов о мастере Россини, какой был человек, какие отношения у меня были с ним и всё такое. Назвал несколько незнакомых имён, которые я, видимо, должен был знать. Тут я сначала хотел было изобразить смутное узнавание, но, секунду подумав, отказался от этой заманчивой, как сыр в мышеловке, идеи. Правда, среди имён были и те, что я охотно опознал: доктор Гарбо и Симоне, но это мне мало чем помогло, поскольку кроме имён я о них ничего не знал. Фарината еще сказал несколько фраз на каком-то знакомо звучащем, но непонятном языке. Адресом тоже поинтересовался. Про город порасспрашивал - сам же с улыбкой сообщил мне новость: мы в какой-то Фиренце, оказывается. Ну, и, наконец, главные политические вопросы: кто римский император и кто папа римский. Тут я сильно засомневался, что я на всё той же планете и в той же реальности. Какая Римская империя в Италии 13-го века? На дворе махровое католичество с инквизицией, отсутствие гигиены, и Америку уже скоро отыщут. А вот насчёт папы... в подвале, перед тем, как меня замучить до смерти, имя этого невероятно доброго и чадолюбивого человека прозвучало, только я как раз наслаждался этой любовью и мне было не до того, чтобы запоминать имена. Так что сейчас хоть убей, не помню я, кто окопался в вечном городе и живодёрские указы - или как они там у этих главных толкователей заповеди "не убей" и рьяных последователей заповеди "не прелюбодействуй" называются - издаёт. Похоже, из всего, о чём меня расспрашивал мессер Уберти, это было единственное, что я мог - и пытался - честно вспомнить.
  
  Ох, что-то не так беседа пошла, как в прошлый раз. Там это он мне всё про меня рассказывал, а тут я ему должен. А он, как оказалось, вовсе даже не всем, что про меня знал, со мной поделился. Вот и приходится, как двоечнику на экзамене, бекать-мекать да смущённо головой мотать. Где-то в самом начале я что-то сказал или сделал чуть-чуть по другому, и всё в считанные минуты стало другим. На своём опыте увидел, как микроскопического изменения было достаточно, чтобы свернула история. Прямо "Конец вечности".
  
  - Совсем нехорошо, Ружеро. Ты и себя почти не помнишь. Ну, будем надеяться, со временем это у тебя пройдёт. Нам нужно поговорить о более важных вещах. Заодно составим друг другу партию. - он приглашающе показал на шахматную доску.
  
  Я понял так, что проверка продолжается. Играл Ружеро в шахматы, или нет? Тут можно только гадать, но... а мог ли вообще 11-ти-летний пацан в раннем средневековье играть в шахматы? Понятия не имею, когда именно из Индии или Китая шахматы попали в Европу, но не думаю, чтобы в 13-м веке они были настолько распространены. Повинуясь властному жесту хозяина кабинета, я подошел к доске и уже открыл рот, но врать, что я не знаю этой игры не пришлось: предлагая мне сделать ход, Фарината протянул мне пару игральных костей! Такого я никак не ожидал. Видимо, мой растерянный вид был достаточно красноречив. Фарината без слов убрал кости и отвернулся от доски к окну, опять надолго замолчав. От нечего делать, я рассмотрел чёрно-красные шахматы. Фигурки были непривычного вида, но разобраться можно, если бы не игральные кости. Как они могут сочетаться с шахматами? Неужели настолько изменились правила?
  
  Фарината, меж тем, опустился в одно из кресел у окна. Мне сесть не предложил, а опять вперился в меня взглядом. Долго пытался просверлить меня им в разных местах, даже в ногах, а потом вдруг выдал:
  
  - Я не буду пока спрашивать тебя кто ты. Спрошу лишь, знаешь ли ты чем именно занимался мастер Россини, и сможешь ли ты продолжить его работу?
  
  Что-то мне кажется, что от ответа на этот вопрос, от ПРАВИЛЬНОГО ответа, зависит КАК я попаду домой - ногами, или опять воскрешением. Нет, я, конечно, в ходе допроса понял, что не канаю за того пацана, которого он знал, но версия с амнезией-то чем плоха?
  
  - Я помню не много, мессер, но помню, что мы занимались постройкой Единорога и изготавливали некий алхимический состав...
  - Это не то, что ты помнишь, - перебил меня Фарината, и от былого участия не осталось и следа. - Это то, что ты об этом успел узнать. Я спросил: сможешь ли ты продолжить и завершить начатое, если знаешь - что, и знаешь - как?
  
  Похоже, всё-таки, воскрешением. Ну да, меня даже Бьянка сразу раскусила, что уж об этом волчаре говорить. Но как ориентируется-то, а? Я, говорит, не спрашиваю тебя кто ты. Пока, говорит, не спрашиваю. Понятненько.
  
  - Я попытаюсь, мессер.
  - Ты уж попытайся, Ружеро. Кстати, - он встал и шагнул ко мне, разом оказавшись рядом. - а кто ты на самом деле? Как твоё имя?
  Вот те раз! А как же "я тебя не спрашиваю"?
  - Ружеро, мессер... - говорю удивлённым тоном.
  - Ружеро... - задумчиво повторяет мессер и склоняется ко мне, заглядывая в глаза. - Ружеро умер. Тогда-то ты и захватил его тело, да?
  - Но мессер! - пытаюсь возмутиться, но вежливо. - Что заставляет вас...
  - Что заставляет? Твои ошибки, которые не объяснить утратой памяти. Пусть ты не помнишь того, что помнил мальчик, но... Я не знал, что такое амнезия, но я достаточно хорошо знаю классический греческий, чтобы понять смысл слова. Я даже предполагаю, что это медицинский термин. Но Ружеро не знал греческого и не изучал медицину. Ружеро и в голову - даже больную! - не пришло бы сказать про сброд наёмников-солдат, которые чаще и охотнее занимаются мародёрством и грабежами, чем войной, что они хотя бы отдалённо знакомы с дисциплиной. Ты не знаешь франкского, не знаешь даже кто их король, но знаешь, в отличие от Ружеро, не-тосканские слова из итальянского, поэтому не "сир" ты хотел сказать, а "синьор", как это принято в некоторых других местах Италии. Ты не знаешь, как себя вести с равными, и не умеешь обращаться и говорить с теми, кто выше тебя. Эта одежда непривычна для тебя, ты совершенно очевидно чувствуешь себя в ней неловко, даже не знаешь, куда девать руки: левую ты постоянно пытаешься словно засунуть куда-то, трогая себя за бедро сбоку. Там, вероятно, или что-то должно висеть в привычном для тебя платье, или быть отверстие. Я бы мог тебе перечислить те несуразности, которые ты допускал, пока привыкал к новой обстановке и телу в первые дни, но надо ли?
  Мессер Уберти наклонился ко мне еще ниже, почти касаясь моего лица своим хищным носом.
  - Ну, что, ты скажешь мне кто ты такой?
  - Право же, мессер, - не знаю какая глупость заставила меня попытаться еще посопротивляться. - мне еще, видимо, нездоровится, поскольку мне затруднительно вас понять...
  Фарината понимающе кивает, улыбается, и что-то мелькает внизу... Ох, лять! Остро...
  
  ЗДОРОВЬЕ: 0 ТП
  
  
  
  
  
  vi.
  
  [Год 1263. Август, 8. Вечер]
  
  
  
  Все реки текут в море, но море не переполняется. И возвращаются реки к своим истокам, чтобы течь снова.
   -- Екклесиаст 1:7
  
  
  О сколько нам открытий чудных
  Готовят просвещенья дух
  И Опыт, сын ошибок трудных,
  И Гений, парадоксов друг,
  И Случай, бог изобретатель
   -- А.С. Пушкин
  
  
  
  
  В этот раз я не стал терять время и, дослушав сообщения о критических ошибках и рекомендации обратиться к администратору, не открывая глаз активировал тосканский диалект. А вот теперь - поехали.
  
  - Он очнулся! Ружеро очнулся! Мама, мама! Ружеро очнулся!
  
  "А ещё говорят - ничто не вечно под луной" - думал я вслед вылетающей из комнаты Бьянке. А вот поди ж ты. Некоторые вещи остаются неизменными.
  
  Реальность, версия 3.0. Ну, что ж, может, оно и к лучшему. Как-то накосячил я в предыдущей версии. Начать сначала не всегда плохо. Есть несколько основных вопросов, на которые мне кровь из носа нужно дать ответ чем раньше тем лучше. Во-первых, может быть это и не самое главное, но Фарината проговорился, что он знает как я себя вел в первые дни. Это означает только то, что кто-то ему на меня здесь стучит. Бьянка, конечно не вариант. Остается Пеппина. С этим надо что-то делать. И Бьянка, и, вероятно, Пеппина, заметили существенное отличие - или даже отличия - в моем поведении от поведения Ружеро. Значит надо как-то мое поведение поменять. Но как поменять поведение, если не знаешь какое оно должно быть? Я понятия не имею как должен реагировать Ружеро. Ладно, тут буду симулировать, насколько возможно, черепно-мозговую травму с потерей памяти. Переходим ко второму вопросу. На чем я прокололся в этот раз? С самого начала в разговоре с Фаринатой? В самый первый раз никаких проблем не возникло, мило пообщались, он мне много чего интересного рассказал, даже премию выдал. А в этот раз он меня заподозрил с самого начала. В чем была разница? Ведь реально "Конец вечности": малюсенькое изменение - и какой разный жизненный итог! В первом случае - наградной флорин, во втором - кинжал под сердце. Жутко подумать, что вот так, походя, незаметно для самих себя, мы определяем свою жизнь, своё будущее по нескольку раз на дню, даже не подозревая этого. Задержался на полминуты попить минералки из холодильника - и девушка, с которой ты столкнулся бы в дверях аудитории, благополучно столкнулась с кем-то другим, ты не плюнул на зачёт, не следил за ней до ночи чтобы выяснить её имя, адрес и интересы, не поразил её этим знанием при знакомстве на следующей неделе, и вот ты уже женат на пять лет позже, и не на той, и работа другая, и дети, и живёшь в другом городе; в то ноябрьское воскресенье ты не жаришь с ней шашлык из колбасы под проливным дождём, вдвоём кутаясь в одну болоньку и млея от счастья, а сидишь с китайцами и впариваешь им, как круто ваша компания продвинет их воняющие тетраполипропилендиоксикарбоном детские игрушки на нашем рынке... и фура вылетает твоему "ауди" навстречу без тормозов, и вот преждевременные похороны, закрытый гроб, женщина в чёрной вуали, и кому теперь нужны твои вечные разъезды, всё равно всех денег не заработал... И вот скажи мне: вот нахрена? Нахрена тебе была та минералка, а?
  
  А тут? Вот что я сделал не так? Ведь в первый раз я знал еще меньше, чем во второй. И почему он меня сразу же замочил? Ни допросов, ни пыток чтобы выяснить, кто такой, почему, зачем... Как же так? А вдруг я шпион какой? Не логичнее ли было меня сначала допросить, потом уже кончать? Но Фарината вместо этого пыряет меня ножом. За кого он меня, интересно, принял? Хотя, что тут гадать? Кто еще может захватывать тела? Не потому ли он меня сразу и замочил от греха подальше? Не в инквизицию же ему меня, право слово, сдавать. Нет, ну какая умная сволочь! Сразу просек, что я его синьором обозвать хотел. А как он про одежду-то, а? И с амнезией нехорошо получилось. А вот про солдат я просто не мог знать.
  
  Пеппина уже поднималась, а я ещё не придумал, как себя с ней вести. Пока решил играть дурака, как в первый раз.
  
  Дни пошли за днями, неохотно, напряженно, и обреченно, как клиенты зубного врача. Приходили посетители, ворчала Пеппина, бабочкой порхала Бьянка, давал ЦУ доктор Гарбо, меня пичкали той же гадостью, и я так же быстро шёл на поправку. А вот на контакт я ни с кем не шёл и никак свой интеллект и безграничное обаяние не показывал, и вообще старался не отсвечивать. К концу недели начал говорить, а вернее даже произносить отдельные слова типа "пить", "есть", и т.д. Всё время напоминал себе, что за мной следят невидимые глаза и даже пробовал шевелиться пореже и только предварительно подумав - а не подозрительно ли я шевелюсь с точки зрения святой инквизиции, дотошной юстиции, неподкупной полиции, и лично мессера Уберти. В роль вошёл до того, что спал урывками и даже пробовал бредить. Вобщем, всячески жить хотел. Вроде уже и не страшно умирать, как раньше, а всё равно всё сначала начинать не хотелось. И сработало. Причём сразу по двум направлениям. Во-первых, неделя уже прошла, а к Фаринате меня ещё не потащили. Во-вторых, пропиликало, как в аэропорту перед объявлением, и иконка в левом нижнем углу запереливалась разноцветьем. Неожиданные эффекты слегка напугали, но я быстро сориентировался, разобрался в кнопках и выскакивающих меню, и нашёл происходящему объяснение. Система посчитала мои усилия развитием воли и концентрации, за что дала мне опыт и два навыка: "притворства" первого уровня, увеличившим мои шансы ввести окружающих в заблуждение, и "самоконтроль", тоже первого, давший коэффициент 1.01 к ловкости и ремеслу, да немного удачи. Кроме того появилось умение "Актёр", открывший целую ветвь развития и добавивший такой же коэффициент к интеллекту и харизме. К сожалению, помимо этого было ещё и какое-то стыдное "достижение" - "маленький притворщик". Опыт оказался моей основной внутренней валютой, за которую можно было "купить" или следующий уровень, или улучшения на текущем. Опыта накопилось шестнадцать единиц. Обменный курс этих единиц мне был неизвестен, много это или мало - непонятно, но хватило на получение первого уровня и ещё шесть оставалось на подьём всяческих характеристик, умений, и т.д. Заманчиво было бы не уровень повышать, а характеристики, да только ничто - ни вещи, ни характеристики - не могло превышать уровень меня самого, а мой был - ноль. Пришлось тратить десятку.
  
  Потратил, купил, осмотрел получившееся... Не понял. Снова полез читать все доступные пояснения и сноски. Может, ошибся где? Нет. Всё правильно. Никакие характеристики не могут превышать уровень аватара. Может, исключения есть? Нет исключений. Нет... И я боязливо скосил глаз на свою характеристику "Интеллект" в которой ясно и чётко стояло: 10. Получается, мой патент на протонную ловушку и в потустороннем мире пригодился? Или Мишаня за это время умудрился-таки получить нобелевку и меня посмертно зацепило? Такое несоответствие с писаным правилом радовало и пугало одновременно. А ну застукает администратор? И что тогда? Чем для меня будет бан? Ото ж.
  
  А потом было следующее:
  
  Энергия: 1000 Ккал /1000 Ккал
  Здоровье: 10 ТП/10 ТП
  Сила: 10 Вт /10 Вт
  Мана: 0 Дж /100 Дж
  Благодать - 0/0 Тесла.
  
  Подчинившись безусловному рефлексу учёного, добавил в интеллект единицу ещё, получив на выходе "11". Попытка добавить ещё одну не прошла. Вывод: 10 - это мой стартовый уровень, условный ноль. Можно было бы и не тратить драгоценные три единицы опыта на эксперимент, поскольку увеличение интеллекта явно не стояло пока в приоритете, но, по-моему, оно того стоило. Оставшегося опыта хватило на телосложение и ловкость, стоивших меньше интеллекта, что порадовало. Есть в этом мире справедливость.
  
  Подивился на единицы здоровья - ТП. С калориями, джоулями и остальными - всё ясно, а вот что есть ТП? Тому подобные типовые проекты? Тульские партизаны? В чём измеряется моё здоровье? В тридцатьвосемь-попугаях? В татарских параллелепипедах? В трахнутых пионервожатых?
  
  Ну и мана, конечно, порадовала. Вдруг и правда какая-то магия тут есть? Было бы интересно посмотреть.
  
  Мир определённо начинал играть новыми красками и искриться теряющимися в сияющей дали перспективами. Только бы не обманули, как всегда. Только бы получилось...
  
  Но это в перспективе, а пока я осторожно, а не как в прошлый раз, начал устанавливать контакт с Бьянкой. Девчушка она хорошая, добрая, но кто его знает, что за дяди её потом внимательно расспрашивают обо мне. С биографией моей она мне мало чем могла помочь, кроме того, что я тут появился около года назад и тоже не в себе. Жил тайно у мессера Фаринаты, а потом вроде как память обрёл и был определён на постой к ним, вдове мебельщика Пеппине и её младшей дочке Бьянке. Старшая уж три года как замужем и живёт в Пизе. У неё двое... неважно. Что ещё обо мне? На улицу я почти не выхожу, я бука и зазнайка, ни с кем не знаюсь и не разговариваю, всё время провожу - вернее, проводил - в мастерской у дяди Джованни. Вообще, я такооооой таинственный, я, наверное, принц.
  
  С Пеппиной был ещё осторожнее. Никогда никаких вопросов. Только слушал. Но тоже информации чуток капнуло. Вобщем, с этим уже можно было идти к Фаринате. Между делом выяснил, у Бьянки, разумеется, были ли в доме шахматы. Оказывается, были и, что удивительно, мои. Играл я время от времени с мастером Россини, но чаще сам с собой. Шахматы так же были укомплектованы двумя игральными костями, но не от одного до шести, а от пустышки до пяти. Бьянка, Мата Хари малолетняя, оказывается подсматривала за мной (кажется, она все свободное время проводила в слежке за мной) и невольно подсказала принцип игры с костями. Он оказался прост, как рыцарская логика: игроки по очереди кидают кости и кому сколько удача пофартит, тот столько ходов и делает. Шахматы игра сложная только на серьёзном уровне, а так-то в неё кто угодно играть может. Я и Бьянке предложил, тем более, что основы она знала. Сыграли две партии, никаких поддавков, я, естественно, выиграл, хотя с таким фактором внезапности как кости ситуация часто становилась непредсказуемой. Но тем не менее опыт былых сражений, так сказать. Однако Бьянка была в полном восторге, будучи уверена, что именно она выиграла, и даже чмокнула меня в щеку за то, что нарочно я дал ей выиграть, но ей, дескать, всё равно приятно.
  
  Тут я понял, что не всё мне о шахматах известно, если даже мат противнику, безусловно означая конец партии, вовсе не так уж безусловно означает победу.
  
  ВНИМАНИЕ! ОТКРЫТА ВТОРИЧНАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ХАРИЗМА +1 (текущее 1.01).
  
  ОТКРЫТА ВТОРИЧНАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ПРОНИЦАТЕЛЬНОСТЬ 1 УРОВНЯ. КОЭФФИЦИЕНТ 1.01 К ИНТЕЛЛЕКТУ.
  
  ОТНОШЕНИЕ К ВАМ СО СТОРОНЫ "БЬЯНКА" УЛУЧШИЛОСЬ НА +5 (текущее +25)
  
  Сыграл в шахматы, что называется. Появилась дополнительная пища для размышлений. Попросил Бьянку из комнаты и приступил к отжиманиям. Никогда особо не любил отжиматься, но тут других способов пока не имелось. Больше трёх отжиманий за раз не выходило. Отлёживался и принимался заново, пока дыхалки хватало. Потом oтлёживался дольше и начинал сначала. Через два часа получил результат, но не тот, на который рассчитывал. Поднялась на единичку загадочная Воля, давшая +1 в опыт, но и только. Ничего. Как говорилось, "орешек знаний твёрд, но всё же мы не привыкли отступать". Ещё почти три часа целенаправленной бессмысленной физической активности, и вырастил "силу" и "волю" ещё на единицу каждую, хотя для "воли" это единица оказалась лишней - по уровню не проходил. Отжиматься стал по 4 раза и время на обязательный перерыв чуток сократилось. Черенок лопаты пристроил одним концом на шкаф, другим на выступ дверного косяка. Получил сносный турник и кучу поощрений за изобретение "нового предмета". Дали достижение "самоучка", вторичную характеристику "ремесло", навык "абстрактное мышление", умение "экспериментатор", повысили "проницательность" (опять впустую из-за малого моего уровня), и отсыпали целых 7 опыта. К этому шло также повышение коэффициента к интеллекту и шанс создания нового предмета по своему чертежу.
  
  С мертвой точки, похоже, дело сдвинулось. Но надо срочно добиваться повышения уровня, а то так и буду пролетать с повышением характеристик, а потом за это платить придётся кровным опытом.
  
  Сделал и еще одно дело. Пожалуй, самое главное: карман в котте. В штанах-то оно, конечно, было бы лучше, но то недоразумение, что носилось тут, штанами назвать было никак нельзя. Кальцони. Да пуп бы с ним, с названием, но для карманов просто не было места. Это ж хоть и шерстяные, но чулки, по сути. Стребовать с Пеппины небольшой, 10 на 40, кусок льняной ткани и иголку с ниткой было шумным, но, как оказалось, самым простым делом. Идея у меня, никогда не занимавшегося ни шитьем, ни кройкой, была примитивна: сложить кусок вдвое, зашить у получившегося прямоугольника длинные стороны, а открытой короткой стороной, пришить к распоротому боковому шву. Вроде просто, но сделать не получалось. Начинаю складывать ткань - и все, дальше никак не могу сообразить, что, как, и в какой последовательности делать. Промучился с час, пока не понял, что для того, чтобы сделать что-то, мне нужно соответствующее умение и навык. Портняжного умения у меня не было. Блин. Но руки опустились только на минуту. Ну и что, что не было? У меня много, чего не было, а потом стало. Надо просто делать, и все появится. Однако тупое продолжение попыток в течении еще одного часа ничего не дало. В чем дело? Я шью, шью, шью, и ничего не меняется. Что я делаю не так? Стоп. А где это я шью? Я ж даже не касался иглой ткани. Мне ж даже этого не дают. А почему? Да потому, что я еще и новый предмет создаю: котту с карманом. Значит, нужен чертеж? Ну, такой навык есть у меня! Пусть и маленький: шанс создания предмета из своего чертежа только 2.02%, ну да лиха беда начало. Правда ни пера, ни бумаги в наличии нет. Что ж, посмотрим, не подойдут ли другие предметы. Не только же по бумаге рисовать можно. И если эти сс... эти пи... вобщем, админы, не засчитают мне эту попытку, я не знаю, что с ними сделаю.
  
  ... - Хватит жечь масло, бездельник!
  - Уймись, Пеппина. Эта плошка полденария всего стоит. Да и ту я не израсходую.
  - А я говорю хватит! Одни убытки от тебя! Сам-то, бездельник, и денария не заработал! А лечение что - бесплатно, что ли? Так еще и масло жжет! За него деньги плачены, не тобой заработанные!
  
  Тетка в конец достала. Я бы уже давно, в соответствии с русскими традициями, выдал ей устную характеристику и отправил в нецензурные дали, если бы в тот момент, когда у меня только появилось такое желание, не просматривал свои навыки, пытаясь понять, чего такого мне не хватает, что уже два часа я пытаюсь изобразить примитивный чертеж на стене у очага и ничего не выходит. Навыков было не так много, а смотрел я внимательно, потому и заметил, что "Самоконтроль" поднялся на 1%. Пеппина к тому времени уже второй раз приперлась ко мне со своими нотациями. Поскольку более ничего, способного поднять такой навык, я в тот момент не делал, оставалось одно: самоконтроль прокачался на Пеппине. Немного, но все же. Потому и продолжал играть невозмутимого Чингачгука.
  
  - Эти деньги я заработал.
  - Это... - Пеппина аж задохнулась от возмущения. - Это как же ты их заработал? Да ты хоть денарий в дом принес?..
  - За последние неполные две недели ты получила на мое лечение двести десять денариев, - заметил я спокойно. - Из них ты потратила меньше половины. Так что ты не в убытке.
  
  Что я опять делаю не так? Чертежник я только первого уровня, так что шанс создания чертежа 5%, что не густо, но за 2 часа непрерывных попыток должно же хоть раз получиться?
  
  - То не от тебя деньги! - запальчиво возразила Пеппина. - От мессера Уберти! Не тебе даны!
  
  Очередной уголек рассыпался у меня в руке. И навык "Перо и бумага" не растет. Навык, навык... Блин. Наверняка "уголь и стена" не канают за "перо и бумагу". И что делать? Хрен с ним, с пером. Где я бумагу в три часа ночи в тринадцатом веке искать буду? На какие шиши? Эта вон за грошовое масло мозг выносит уже час.
  
  - Верно. Не мне, - накопившееся раздражение и на толстуху, и на свои неудачи, и на неведомых "админов", прорывается наружу и повышения самоконтроля мне уже не видать, так что позволяю голосу зазвенеть холодной злостью. - Тебе даны. За меня. За мое здоровье. За то, что я делал и из-за чего чуть не умер. За мою работу на синь... мессера Уберти. За то, что я ему нужен. Или ты думаешь, если бы я был таким бездельником и был бесполезен мессеру, он бы так пекся о моем здоровье? Или ты думаешь, что мессер Фарината дельи Уберти глупее тебя? - рявкнул я на застывшую с открытым ртом тетку. - Тебе! Платят! За! Меня! За то, чтобы я смог закончить начатое. Так иди и не мешай мне работать, женщина!
  
  Остается надеяться, что некондиционные инструменты накладывают какой-то штраф, но рано или поздно что-нибудь да получится. Надо продолжать, что еще остается?
  
  - Нет, вы только посмотрите! - нет, не сработали мои грозный рык и прищуренный взгляд. Ну, а что я хотел? Итальянка. Они ж генетически устойчивы к скандалам. Они даже само это слово изобрели... Не учёл. Не средневековая Япония тут. - Он еще и голос на меня повышает! Мало того, что он живет в моем доме! Мало того, что я его кормлю! Трачу на него последние монеты! Так нет! Ему надо вконец разорить несчастную вдову! О-о, так он еще и кричит на меня в моем собственном доме!
  
  Звукоизоляция в местных домах ни к черту. Нету ее. Точно знаю. Пеппина же не одна в округе итальянка. Поэтому сейчас заинтересованно просыпается весь квартал. Пеппину это не останавливает. Когда это настоящего артиста останавливал полный зрительный зал? Пеппина набирает побольше воздуха и начинает ознакамливать окрестных жителей с полным и дополненным списком моих недостатков и прегрешений. Начав с того, что я безродный подкидыш, через неспособность самому принести в дом хоть денарий и общей моей никчемности, она переходит к основной части, в которой лейтмотивом идет моя вселенская неблагодарность. И если первая ее половина, в которой я так-то отблагодарил сердобольную женщину вполне безобидна и я на нее не обращаю особого внимания, продолжая думать о своем, то вот вторая половина, где я неблагодарен и непочтителен по отношению к церкви и лично Господу - уже опасна и излишня. Сама Пеппина сдавать меня не побежит... ну, скорее всего, а вот за соседей не поручусь. Неуважение церкви и Бога - это не просто "оскорбление чувств верующих" и прочая демагогическая хрень. Тут сейчас полное, беспросветное средневековое мракобесие на дворе, и это реально преступление. Это надо пресекать.
  
  - Значит, все-таки, ты считаешь себя умнее мессера Фаринаты. Ну да, ты ведь не стесняешься прикарманивать большую часть его денег. Видимо, тебе не только не нужны эти деньги, тебе вообще на него плевать. Так, Пеппина? Так, может, нам стоит обсудить это с самим мессером? Ты так и скажешь: мне на вас плевать, мессер Уберти, и на ваши деньги плевать, и пусть Ружеро выметается из моего дома.
  
  - Ах, ах! - притворно испугалась Пеппина, делая руками над головой жесты, похожие на испанский фламенко. - Он еще будет пугать меня! - а я подумал: странно. Но хоть с религиозной темы съехала - Где он хочет меня напугать! В Фиренце! В свободной Фиренце! Нет, вы посмотрите: он нобилями меня будет пугать! Как будто народ Фиренцы не выпроваживал нобилей пинками! Да чтоб...
  
  Тут Пеппина совершенно театрально захлопнула себе рот ладонью аж со шлепком и уставилась на меня круглыми глазами. Все-таки испугалась. Хоть и не меня, а себя. Ну, мне без разницы. Я осуждающе покачал головой и тетка попятилась к лестнице.
  
  Когда под утро, с гудящей от усталости головой и с нерассыпавшимся угольком в руке, слипающимися глазами я смотрел на корявый рисунок на стенке, я, наверное, с минуту не мог понять, что еще тут не закончено, и только потом до меня дошло: получилось. Я сделал это. Из сопутствующих сообщений узнал, что если бы пользовался чем положено, за такое дело повысил бы навык, а так ничего не увеличилось. Но награда все же была, и была, как я понял, как нельзя кстати: 100% создания предмета по этому чертежу. Йопивомасть! А если бы не это? Где бы я сейчас был с моими двумя процентами создания предмета и единственным куском ткани и одной иголкой? Теперь, несмотря на усталость, надо было шить, ведь я, дурака кусок, и не подумал с самого начала, что на стене у самого очага чертеж долго не продержится. Дальше неинтересно: пришил и пришил. Только пальцы исколол, конечно. Ну, и получил главное: навык портняжного дела и умение "Мастер ткани 1".
  
  Через два дня за мной зашел Симоне. Мессер Уберти вернулся из какой то поездки и жаждет меня. За эти дни я подкопил опыта и до следующего уровня мне не хватало восьми единиц. Вроде немного, но тут им не разбрасываются.
  
  Симоне проводил меня не в кабинет, как прежде, а в небольшой внутренний дворик с цветником и фонтанчиком в нём. Не помню, как такие дворики называются... а нет, теперь знаю, выскочило. Кортиле. Мессер Уберти сидел на мраморной скамеечке, тихо беседуя с сидящей рядышком миловидной девочкой. Я сразу решил, что это его дочь, а не пассия какая-нибудь, класса "молодая любовница". Не потому, что девочка была примерно моего возраста, ну, может, на год максимум старше. Здесь это могло ничего не значить - в тринадцать уже и замуж выдают. И не потому, что её тактико-технические характеристики не тянули выше "малоразмерная, обтекаемая, бытового применения". Всё-таки некоторые выступающие части немножко присутствовали. Чуть-чуть. Вот столько.
  Нет, просто сразу видно было, что папа с дочкой говорили. Мой приход беседу прервал.
  
  - Иди, Фиона. - Уберти погладил плечико дочки. - Я ещё зайду к тебе позже.
  - Да, пап. - девочка брызнула на меня взглядом и тут-же, гордо отвернув голову, удалилась.
  
  Миленькая девочка, по местным меркам уже почти девушка... очень миленькая. Широкая лента, охватывающая лицо и шею, создаёт идеальный овал, делая личико ангельски притягательным. А вот остальная одежда ни к чёрту. Отличий от мужской, кроме головных уборов и расцветок, практически никаких, и балахонистое нечто совсем не улучшает вид фигуры. Мне самому уже надоел свой бестолковый наряд из нескольких неудобных составных частей. Кстати ещё одно отличие от моего первого тут появления. Тогда штаны и рубаха были, а теперь камичча, котта, сюркотто, кальцони... подвязывающиеся! Я даже не буду говорить, что за ужас вместо трусов использовался.
  
  - Я рад, что ты поправился, Ружеро. - кивком ответил Уберти на мой поклон.
  - Весьма рад, что смогу продолжать служить мессеру, - я поклонился ещё ниже а сам напряженно думал: как мне следовало реагировать на присутствие Фионы? Видел я её раньше? Наверняка, но какие были отношения? Может, как дети-сверстники, играли вместе? Или, что более вероятно, она воспринимала меня как дочь хозяина слугу? Были ли какие-то конфликты или ссоры? Общались ли мы с ней вообще? Если да, то не было ли мое игнорирование её присутствия оскорбительным? Надо ли было её как-то поприветствовать? Не потому ли она так демонстративно гордо отвернулась? Ещё хуже, если это будет оскорбительным для её папаши. - Пугает меня только, что мои способности могли восстановиться не в полной мере, ибо моя память всё ещё подводит меня. Слабость во всех членах. Так же меня терзают приступы внезапной головной боли, и тогда в глазах у меня темнеет, и я не осознаю, где нахожусь и что делаю. (Всё это предварительно было старательно продемонстрировано Пеппине и даже, на всякий случай, Бьянке).
  - Не стоит бояться, Ружеро, будь мужчиной. Доктор Гарбо считает, что ты очень крепкий парень и быстро выздоравливаешь.
  - Лишь одно вызывает во мне страх, и это то, что я не смогу служить вам как раньше, мессер.
  - Да, - согласился Уберти. - Это было бы печально. Я как раз хотел узнать, наконец, как ты себя чувствуешь, и как скоро ты сможешь продолжить работу.
  - Думаю, что немочь, терзающая моё тело, не станет достаточным препятствием исполнению долга, мессер.
  - Похвальные слова, достойные настоящего рыцаря. Но я слышал у тебя были провалы в памяти после травмы?
  - К несчастью, это так, мессер. Моя голова до сих пор как в тумане. К тому же, хотя мы и работали вместе, мастер не во всем со мной был откровенен и не всем со мной делился. Многое о своей работе он предпочитал оставлять в секрете. - я заметил быстрый и неприятный взгляд Фаринаты, и поспешил продолжить. - Но и я был с мастером не совсем искренен и не показывал, что кое-какие его секреты я сумел разгадать.
  - Вот как? Ты, значит, сумел разгадать секреты Россини без его объяснений?
  - Некоторые, мессер, к сожалению, только некоторые. Ведь мастер посвятил своей работе многие годы, тогда как я учился у него лишь год. Но я старался, как мог, и, думаю, смогу закончить работу над Единорогом.
  Фарината вскочил со скамейки и схватил меня за плечи, вперив в меня свой пламенный взор. Какие же они тут все экспрессивные. Эмоции так и прут. Я, признаться, когда читал Дюма про какую-нибудь королеву-мать Медичи, как она там всякие жесты да выражения глаз ловила, так думал, что загибал классик французский насчёт такой проницательности у средневековых интриганов. Ан нет. Тут уж совсем слепым надо быть, чтобы их чувства тайными оставались: так они наружу рвутся.
  - Как скоро? Как скоро ты сможешь продолжить? - он тряс меня так, что отвалиться могла не только моя больная голова, но и вообще всё, что могло трястись, отрываться и отваливаться на моём худосочном тельце. - Когда? Когда я его получу? О Святой Господь, неужели это случится? Когда ты закончишь эту работу?
  - Думаю, что скоро, мессер. - поспешил я поддержать его энтузиазм. - Работа уже была в завершающей стадии. Мне нужно вернуться в мастерскую и осмотреть, что осталось целым, а что нужно будет делать заново.
  - Разумеется. Это следует сделать в первую очередь.
  - Ещё мне будут нужны все записи мастера.
  - Он хранил их у себя дома, не доверяя никому. Завтра их доставят сюда и в полдень вы будете на месте.
  Ага, значит, опасная лаборатория, по всем требованиям техники безопасности, вынесена подальше, возможно, даже за городскую черту. Предусмотрительно... Стоп! Завтра? Как завтра? Завтра я опять буду на дыбе корчиться! Не-не-не. Надо сегодня.
  - Прошу прощения, мессер, но взрыв - так называется тот пламень и грохот, случившийся при разрушении мастерской - боюсь, его слышали не только нужные уши, но и те, что при этом имеют носы, которые любят соваться в чужие дела. И языки, любящие доносить слухи до других ушей, ещё не оглохших от звона церковных колоколов... Надеюсь, мессер, вы меня понимаете.
  - Тебя трудно не понять, Ружеро, - рассмеялся Фарината. - когда ты так явно намекаешь на нашу Святую Церковь. Но до завтра они не успеют ничего предпринять. К тому же мои слуги надёжно охраняют мастерскую.
  - Чтобы узнать побольше секретов им не надо лезть в охраняемый дом. Достаточно похитить меня и выпытать...
  - Ты несешь полную чушь. Во-первых, они не посмеют - никто не посмеет! - посягнуть на моего подопечного. А во-вторых, кому вообще может прийти в голову мысль, что у тебя можно что-либо узнать?
  - Например, инквизиции. И нам лучше не откладывать это дело на завтра.
  - Не сомневаюсь, что гвельфы не остановятся ни перед чем, но инквизиция не занимается слежкой. В любом случае, до завтра я не могу покинуть Фиренцу, это абсолютно исключено. Отправляйся домой. Гвидо проводит тебя. И знай, что я ценю преданность. Вот тебе флорин.
  
  Я, конечно, не оракул всезнающий, может, и есть у него важные дела, но сдаётся мне, что это всё из-за обещания Фионе. Он пообещал дочке зайти попозже, а мне теперь подыхать от такой ерунды. Но понятно, что его не переубедить и никакие доводы не сработают - он в них в упор не поверит. Не скажешь ведь ему, откуда я по себе знаю, чем на самом деле может заниматься инквизиция. Придётся как-то выкручиваться самому. Домой мне нельзя, это ясно. Охраны Фарината, кроме Гвидо, не даст, а чем это закончилось для несчастного паренька в прошлый раз и как это помогло мне - я и так знаю. Может, конечно, на этот раз и обойдется, да только проверять что-то не хочется. И от такого сопровождающего лучше отмазаться... или нет? Я взвесил за и против. Как это ни аморально, но, видимо, Гвидо придётся умереть ещё раз. Если те будут действовать по той-же схеме, то у меня будет больше шансов успеть смыться, пока один из нападающих будет заниматься Гвидо.
  
  -...а чтобы ты чувствовал себя совсем уж уверенно, - продолжал Фарината. - Вот, держи.
  
  Он отстегнул с пояса кинжал - не кинжал... как для него так ножик длинный, а как для меня так короткий меч будет. И ножны симпатишные. Рукоятка, правда, странная - короткая, только чтобы кисть поместилась и почти без гарды. Вобщем, хлебный нож-переросток. Не так я себе мечи представлял. Таким не фехтовать - только рубить или колоть. Ну, или резать, на худой конец. Только нахрена мне это колюще-режущее, если я таким только колбасу, как Иван Васильевич, покромсать смогу, да и то с риском для пальцев? Но отнекиваться не стал: во-первых наверняка не принято, того гляди ещё обидится. А во-вторых - какого, в самом-то деле? Пусть будет. Поблагодарил и взял, конечно. Он мне его ещё помог под накидку присобачить. Снаружи так и не видно почти получилось.
  
  Плям-плям-плям!
  
  ОТНОШЕНИЯ С ФАРИНАТОЙ ДЕЛЬИ УБЕРТИ УЛУЧШЕНО НА 2% (ТЕКУЩЕЕ ЗНАЧЕНИЕ 13%). ОТНОШЕНИЕ С ЧЛЕНАМИ ДОМА УБЕРТИ УЛУЧШИЛОСЬ НА 1% (ТЕКУЩЕЕ ЗНАЧЕНИЕ 6%).
  ВЫ ПОЛУЧИЛИ ПЕРВЫЕ ДЕНЬГИ. ОТКРЫТ НАВЫК ОБРАЩЕНИЯ С ДЕНЬГАМИ. ОПЫТ + 1. ВОЗМОЖЕН ВЫБОР РАЗВИТИЯ. ДОСТУПНЫ УМЕНИЯ: РОСТОВЩИК (ВЫБРАТЬ), МОТ (ВЫБРАТЬ), ФИЛАНТРОП (ВЫБРАТЬ).
  ВЫ ПОЛУЧИЛИ ПЕРВОЕ ОРУЖИЕ. У ВАС СЕЙЧАС НЕТ НЕОБХОДИМОГО НАВЫКА ДЛЯ ЕГО ИСПОЛЬЗОВАНИЯ. ДЛЯ ПОЛУЧЕНИЯ НАВЫКА ОБРАЩЕНИЯ С МЕЧОМ И ВЫБОРА ДАЛЬНЕЙШЕГО РАЗВИТИЯ НЕОБХОДИМО ОБРАТИТЬСЯ К ОПЫТНОМУ НАСТАВНИКУ. С ТИПОМ И ХАРАКТЕРИСТИКАМИ ОРУЖИЯ МОЖНО ДЕТАЛЬНО ОЗНАКОМИТЬСЯ В РАЗДЕЛЕ "ИНВЕНТАРЬ".
  
  Разумеется, я тут же полез в этот раздел. К счастью, в "Инвентаре" вопросительных знаков вместо объяснений не было, а было ясно написано: "Меч дома Уберти. Класс: Короткий меч. Урон 15-30. +2 к ловкости. Качество: отличный. Распространенность: необычный. Требования: Навык "Бой на мечах". Минимальный уровень: 2. Минимальная стоимость: 60 денариев".
  Красивая, но бесполезная цацка. И по уровню не прохожу пока, и навыка, чтобы развить умение, нет. И если с уровнем проблема скоро сама разрешится - 7 единиц набрать только - то с каким-то неведомым наставником дело хуже. И искать его неизвестно где, да и времени не будет. А вот интересно, из рук он у меня не валился ведь, тогда что значат все эти требования? Ну, пусть я фехтовать не умею, это ясно, но вот ткнуть в живот никак не сопротивляющемуся противнику, получается, я каким-то образом тоже не смогу? Или только +2 к ловкости не сработает? Поскольку меч уже был прицеплен, я проверил характеристики. Так и есть. Ловкость не изменилась.
  
  ВЫ ПРИНЯЛИ ПОДАРОК ОТ ДОМА УБЕРТИ. В СЛУЧАЕ, ЕСЛИ ЕГО УВИДЯТ ЧЛЕНЫ ФРАКЦИИ ГВЕЛЬФОВ, ОТНОШЕНИЯ С ФРАКЦИЕЙ "ГВЕЛЬФЫ" УХУДШИТСЯ НА -2 (ТЕКУЩЕЕ ЗНАЧЕНИЕ -4).
  
  Вот тебе и на! А заранее предупредить? Нет, меч я бы и так взял, конечно, куда мне уже от Уберти деваться, но всё таки! Кто такие гвельфы я помнил ооочень смутно. Только то, что собачились с гибеллинами, да что у Ромео из-за этого не вышло с Джульеттой. А вот почему и от чего так у них пошло - фиг его. Фарината обмолвился, что гвельфы, дескать, есть падлюки в конец конченые и на всё пойдут. Мой личный опыт говорит, что пошли они на похищение ребёнка и пытки, а осуществлено это было посредством инквизиции, каковая, как известно, есть передовой отряд чего? Правильно, Католической Церкви. И, получается, Фарината на стороне гибеллинов, а церковь - на стороне гвельфов. Обе стороны уже успели меня по разу убить, но мотивы Фаринаты я хоть понять могу. Да и без пыток он обошелся. Так что нет, с церковниками мне никак не по пути. Да там и исправить уже, наверное, ничего нельзя. Кроме пыток и костра мне ничего не светит, принимай подарки от Фаринаты, не принимай... Вон первый раз, я вообще ни сном ни духом. Остановило их это на секунду? Да ещё Гвидо замочили. А ведь вообще ни при делах пацан был. Мало ли, что служил у кого. Так что ну их на фиг. Я от них в любом случае смываться хотел, раз уж Фарината такой упёртый. Как потом с ним объясняться я ещё не придумал. Надо сперва выжить.
  
  
  
  
  vii.
  
  [Год 1263. Августовские дни]
  
  
  
  Полиция незамедлительно приходит на помощь каждому, кто нуждается в ее защите от преступных и иных противоправных посягательств.
   -- Федеральный закон РФ от 7 февраля 2011 г. N 3-ФЗ "О полиции", Статья 1.
  
  
  
  
  Гвидо разливался соловьём, вроде и для меня что-то рассказывая, а вроде я ему и нафиг не сдался, он и сам с собой бы прекрасно пообщался. Яркое солнце светило, отражаясь от светло-желтых или бежевых, в основном, стен домов. Фирентийцы никуда не спешили, чинно шествовали по своим делам или просто общались. Птички привычно развлекались, стараясь нагадить прохожим на головы - словом, всё было как обычно. И на том же месте, в тот же час, даже еще не заметив нападающего, я метнулся к ничего не подозревающему Гвидо... Да. По здравому размышлению, я решил, что он будет прекрасной отмазкой для меня перед Фаринатой. Кто сможет лучше подтвердить, что мне срочно надо было линять и ложиться на дно? Кстати, где это "дно" может находиться я тоже мог узнать только от этого недоросля. Поэтому, он должен был выжить.
  
  На этот раз я почти совсем успел. Толкая Гвидо, я широко махнул выхваченным из-под накидки мечом. Я попал, но и Гвидо всё же досталось. Убивец, хоть и не достиг своей порочной цели, успел пропороть ему бочину. Я его, конечно, тоже не сильно покалечил, с моим-то уровнем и навыком, но шею ему оцарапал прилично и тем вывел на время из строя. Его напарник, в свою очередь, из-за моего внезапного рывка в сторону не успел тюкнуть меня по голове и потерял темп. А обнаружив меня через секунду с мечом наголо, он растерялся, а место-то всё-таки людное. Будь у них еще помощники, тут бы нам обоим и конец. Даже и без прикрытия замочить двух пацанов, один из которых уже растекается по земле - дело двух секунд. Но меня-то им надо было брать живым, и вот с этим-то и вышла проблема. Затевать поножовщину посреди улицы с целью быстро грохнуть - это одно, а пеленать кричащего, визжащего - ну да, а чего? жить-то хочется, а в пыточную не очень - и махающего длинным ножиком (и неизвестно как им владеющего) подростка на глазах у заинтересованных прохожих- это совсем другое. Век-то не 21-й. Обязательно вмешаются. Италия - не Франция, оружие тут в этом веке носят почти все мужчины, независимо от сословий, кроме монахов, и владеют им и любят пускать в ход не хуже д'артаньяна Боярского, точно говорю. Гвидо, кстати, тоже был с кинжалом на боку, только воспользоваться не успел. Так что парочка похитителей младенцев через секунду растворилась в небытии. А я подхватил полумертвого больше от страха Гвидо, и потащил изо всех сил подальше отсюда, вниз по улице, к Арно. Это, если что, речка, а не имя такое. Сам удивлен. Всегда думал, что Арно бывает только Бабаджаняном. До самой речки (Фиренца, блин!) никаких подворотен или чего подобного, чтобы укрыться, потеряться, замести следы, даже в пересекающих улицах, не было. Канализации нет. Подворотен нет. Сквозных... да хоть каких дворов - нет. Катакомб, бляха-муха, нет. Дома сплошняком со всех сторон, спичку не просунуть... И я на виду у всех тяну истекающего кровью парня подальше от площади. Почему туда, а не обратно к Фаринате? Показать тому, так сказать, наглядно, какой он тупой упёртый баран, и что времени терять нельзя, а меня надо беречь, как зеницу ока... Ну да. Так я и подумал в самом начале, когда, получив от мессера Уберти флорин и меч, первый раз выходил на этот, как оказалось, весьма тернистый путь, и первый раз утаскивая по направлению к дому... пардон, дворцу Уберти труп Гвидо. И во второй, и в третий... в четвёртый раз Гвидо даже жив был и мог почти идти. Но это не помогло. На пятый раз я понял, что хватит. Уберти обложили плотно, и туда меня ни с Гвидо, ни без него, не пропустят. Один раз даже убили-таки. Повезло. Но этот раз был уже даже не десятый. Даже не помню, какой. Бьянка, наверное, заманалась орать "Мама, мама, Ружеро очнулся", а уж как доктор Гарбо бы опупел от удивления, узнав, в который раз он мою подмышку нюхает...
  
  Раз за разом я то ли воскресал, то ли возрождался, то ли переносился в дом Пеппины в новой реальности и неделю за неделей выздоравливал от травм, полученных в результате взрыва лаборатории Россини. Пытаться слинять по тихому из дома Пеппины вряд ли было самой лучшей идеей, ибо линять было абсолютно некуда, но я и это попробовал. Однако через первый этаж пробраться незаметно для Пеппины оказалось невозможно ни днём, ни ночью, это привело лишь к преждевременному визиту к Фаринате, с тем же исходом. Лезть же ночью (ну, не днём же из окна сбегать!) со второго этажа без лестницы или хотя бы верёвки, с незажившими переломами... Я честно рассматривал такой вариант, но, если реально, то кроме дополнительных переломов он мне ничего не сулил. К тому же, по улицам шастали патрули ночной стражи, а ворота из города закрыты. И куда мне? Раз за разом отправлялся я на беседы с мессером Уберти. Раз за разом пытался убедить его в том, что враг не дремлет, время терять никак нельзя, а мне нужно не домой к тётке Пеппине, а в мастерскую. Ничего не помогало. Я, "выздоравливая" то раньше, то позже (как-то раз не разговаривал месяц) менял дни аудиенции, предлоги, объяснения, аргументы. Один раз открытым текстом сказал почти правду, что видел агентов инквизиции, караулящих меня и окруживших дом... пардон, дворец Уберти. Но, видимо, в эту реальность, настоящая она, или игровая, не было заложено иного варианта. Я не мог отправиться в эту чертову мастерскую прямо из дома... пардон, дворца Уберти. Я должен был или умереть, или найти способ спастись от наёмников инквизиции самостоятельно. Так вот и поймёшь, что имели ввиду, когда придумали слово "судьба". Пацанчику явно не суждено было добраться до мастерской. Хорошо, что я условно бессмертен.
  
  Я к тому моменту уже заметил очередных преследователей и только обрадовался, когда на площади был остановлен тройкой ментов в бригантинах с набрюшниками и с алебардами.
  - Помогите! - пискнул Гвидо, и я его поддержал, с трудом переводя дух:
  - Мессеры, на нас напали. Нам нужна помощь.
  
  Одеты и снаряжены стражники были совершенно одинаково, и фиг его знает, как они определяли, кто из них сержант, но он среди них был и совершенно универсально, как оказывается, для всех феодальных государств всех времён, определил наше ближайшее будущее:
  - Разберёмся, - буркнул он, оценив наш вид, подумал секунду, и решил:
  - Давайте их в Барджелло.
  Нас подхватили под руки и не очень-то аккуратно "помогли" идти. Гвидо вдвоём, а меня сержант лично за плечо цапнул. На ранение Гвидо и его сдавленные стоны никто внимания не обратил.
  - Мессеры, - попытался я смягчить ментов. - Мой спутник ранен, нельзя ли поаккуратней? Мессер Уберти, наш патрон, человек небедный, и хорошо отблагодарит тех, кто поможет его людям.
  - Мессер Уберти, значит, - хмыкнул сержант. - Вот, значит, как. Иди давай. Без разговоров. Там разберутся.
  Что-то мне в его тоне не понравилось. Так на уважаемое имя не хмыкают.
  Хорошо, Фиренца все же не мегаполис - тащиться было не далеко, всё в центре, всё под боком. Уже через несколько минут, миновав обширный внутренний двор и обменявшись короткими приветствиями с часовыми, нас ввели, а лучше сказать втащили в каменное здание с зубчатой крышей и типичной квадратной башней. Местная кутузка, в которой нас заперли, оказалась в полуподвальном помещении, была скудно освещена небольшим зарешеченным оконцем под потолком, и из мебели, естественно, имела только жалкую кучку соломы на полу. Устроив потерявшего сознание Гвидо насколько мог удобнее, я осмотрел его рану в левом подреберье. Я не хирург, конечно, но, хотя рана была чисто колотая и на вид небольшая, она сильно кровила и могла быть глубиной хоть до почки. Гвидо дышал мелко и часто. Это мне тоже не нравилось. Пульс еле прощупывался. Короче, время вызывать скорую. Я поколотил в крепкую дверь, крича так громко, как мог, надеясь, что услышат не только те ментяры позорные, которые нас взяли, но и кто-нибудь погуманнее:
  - Помогите, Гвидо умирает! Позовите врача! - ну и всё в том же духе, пока, минут через пять, в окошке не появилась хмурая морда.
  - Чего орёшь?
  - Врача нужно, очень быстро! Гвидо умирает!
  Морда заглянулa глазом в кутузку, обнаружилa Гвидо на полу, подумалa, и равнодушно выдохнулa:
  - Ничё, небось, не помрёт.
  Я хотел возразить, но уже было некому. Тогда я принялся орать по-новой, и это-таки помогло: дверь открылась, и вошла та самая морда, теперь в полном комплекте, с туловищем, ногами, и руками. И, едва открыв дверь и увидя меня, эта тварь с размаху саданула мне кулаком прямо по обгоревшей стороне лица. Мир сверкнул напоследок, успел кувыркнуться, и померк.
  
  Вряд ли я провалялся в отключке очень долго - за окном ещё не стемнело - но, когда я очнулся, Гвидо уже умер. Ему, скорее всего, никакая мед помощь, доступная в этом веке и не помогла бы, но кем нужно быть, чтобы даже не попытаться помочь? Даже пальцем своим ленивым не пошевелить? Суки. А ведь мы даже не преступники. Просто попросили помощи. В следующий раз услышу о христианской любви к ближнему - дам брехуну в морду. Откуда столько скотства, чтобы бросить умирать ребенка?
  
  От удара тюремщика едва зажившая кожица лица лопнула, и кровь все еще стекала на холодные камни пола. Хотелось пить. Я привалился к стене. Перед глазами поплыло. Сотрясение, гад, мне сделал. Но своего он добился - кричать меня уже не тянуло, он может спокойно доспать свою смену.
  В таком положении, несмотря на тошноту и головокружение, я, как тот охранник, неожиданно тоже задремал. Пробуждение было неприятным. От толчка я, не успев проснуться, свалился на бок, вызвав жизнерадостное ржание того самого сержанта и ещё одного дебила. Тоже мента, конечно, кто тут ещё мог быть? Вполне возможно, один из его давешних напарников, я их не запомнил.
  - Смотри-ка, этот жив ещё...
  - А чего ему станется? Ладно, надо капитану доложить. Пойдём... Хотя постой-ка, - сержант наклонился ко мне. - Говоришь, Уберти служишь, сучонок?
  Я уже понял, что в местных органах правопорядка мой работодатель не пользуется особой популярностью. Но, учитывая методы работы этих органов, это только вызывало дополнительную симпатию к нему.
  - Ему, родимому, урод.
  Сержант кивнул, выпрямляясь, и осклабился.
  - Ну-ну.
  От резкого пинка под ребра и вспышки боли я непроизвольно икнул селезёнкой и неведомая сила, не спросясь, свернула моё тело в тугой комок. Втянуть воздух в горящие лёгкие я смог только после того, как эти двое, звеня ключами и пересмеиваясь, уже были по ту сторону двери.
  Доложил сержант капитану обо мне или нет - не знаю. Но уже через час со мной здоровался брат-отец Альфонсо. Из чего я сделал вывод, что, к сожалению, оказался не на той стороне. Местные правоохранительные органы, а значит и власти, явно отдают предпочтение Церкви, а не знатным мессерам. И если заговор, в котором, получается, участвует Уберти, не пустил ветвистые корни ни в Церковь, ни во властные структуры, причем как минимум близкие к высшим, то дело Уберти - и моё вместе с ним - швах, ибо такие бунты ничем хорошим не кончаются.
  
  Продолжение вышло как и в первый раз: меня отволокли в подвальное помещение и Альфонсо с Бартоломео принялись теми же способами в полном смысле этого слова выпытывать из меня признательные показания. Только прежде, чем умереть, мучился я, по причине увеличившегося здоровья, дольше.
  
  А к следующему моему к ним попаданию здоровье выросло настолько, что братья Альфонсо и Бартоломео развлеклись по полной. Альфонсо преподал Бартоломео, по-моему, полный курс прикладной пытологии, и даже прихватил кое-что из разряда "для особо одарённых студентов", неделю не давая мне не то, что умереть по-человечески, но даже сознания не дав потерять. Пришлось, чтобы помереть поскорее, ослаблять здоровье голодом. Пробовал уморить себя обезвоживанием, так силы воли не пить не хватило. Рассказывал всё, что знал и мог придумать. Если я перемещаюсь из одной реальности в другую, а не возрождаюсь в той же самой, то не завидую я тому мессеру дельи Уберти, что там остался: за предыдущие визиты и разговоры я многое успел узнать, и, разумеется, всё слил уже на первом допросе. А чего тянуть? Мне, конечно не помогло, но дальше я только орал и сочинял какие мог небылицы... Но я и себе не завидовал. Раз за разом повторялось почти одно и то же, и, причем, в максимально неприятной для меня форме. И выхода не намечалось. Может, я попал в ад? Не в порождение убогой фантазии в буквальном смысле допотопных сказочников, а в настоящий, изощрённый, персонально для меня? А что? Если Создатель сотворил бесконечную вселенную, то для какой цели? Может, для того, чтобы в ней было место и для такого вот.
  
  Следующие разы я пытался найти обходные пути по кривым улочкам совсем не блещущей красотами Фиренцы. Не помогло, понятно. Меня либо брали стражники, либо задерживали обыватели, либо, если мне таки удавалось проскользнуть ближе ко дворцу, наёмники.
  
  У францисканцев в подвале я, разумеется, побывал более, чем один раз, не считая того, самого первого. В результате моих множественных нескоропостижных смертей выяснилось, что ошибки обнуления - они ошибки и есть. Опыт и шмотки с меня при возрождении слетали, а вот уровни, достижения, навыки и умения - нет.
  Иногда менялись кое-какие нюансы. Например, в самом начале я мог знать свой родной русский на 6%, потом это изменилось и минимальный уровень знания языка, достаточный и необходимый, чтобы быть принятым во внимание, стал десять процентов. Тут же оказалось, что именно на столько я знаю испанский. Забавно.
  Ещё в самый первый раз защищая Гвидо, я умудрился зацепить его убийцу, и тут же получил сообщение, что в неравной схватке и всё такое прочее... короче мне без наставника дали навык "Бой на мечах", и на выбор умения: "мечник со щитом", "обоерукий", "двуручник", и "саблист". Я полез было узнавать про них, но в разделе "Умения" были, разумеется, одни только вопросительные знаки в описаниях, а времени на раздумья у меня в тот момент ну совершенно не было, и я в совершенной запарке ткнул в "саблист", хотя хотел в "обоерукий". Отыграть назад не дали.
  Да, так вот. За то, что я, такой маленький и слабый, пёр труп/полутруп Гвидо, воевал (с переменным успехом) с количественно и качественно превосходящим противником, терпел пытки часами, а то и днями, и проявлял прочие чудеса мужества и героизма, мне время от времени выдавали скромные награды. К бою на мечах опыта насыпали до второго уровня. Опыт потом сгорел, но уровень остался. А вместе с уровнем - и меч заработал с его +2 к ловкости. Ненамного, но стало полегче. Заодно выяснил, что коэффициент к ловкости распространяется только на базовый параметр. Саблист 1-го ранга дал к ней коэффициент 1.05, который сложился с предыдущим и стал в сумме 1.06. Сила подкачалась до 22 ватт, что слегка облегчило таскание Гвидо. Следующей наградой стало достижение "Стоик 1 уровня", которое дало мне опыта (в сумме с уже накопленным) до 3-го уровня и по одной единице к харизме и воле, плюс осталось немного опыта докупить ловкости. Была надежда, что со смертью смогу переиграть в мечника, но вышел облом. Не дали. Ну и где в Италии 13-го века брать саблю, спрашивается? Потом, то ли за то, что много врал на допросах (невольно, говорить-то что-то надо было), то ли за попытки найти способ добраться до дома Фаринаты, то ли еще за какие заслуги, но повысили Хитрость до 2-х. Характеристика вторичная, на что влияет непонятно, но пусть будет. Так же выросла Воля. На полпроцента повысили физическую устойчивость. Ну и, последним, совершенно меня не спрашивая, ни с того ни с сего, подняли Телосложение. Вот этому я не совсем был рад, так как теперь ускользнуть от Альфонсо возрождением стало практически невозможно.
  
  За это время я разобрался с интерфейсом и окончательно выяснил, что мне доступно, а что нет. Первичные характеристики и инвентарь открыты полностью, вторичные открыты частично. Название и значение есть, потом скобки и вопросы. Были опции "Карта", "Запись", "Воспроизведение", "Поиск", и "Контакты", но неактивируемые. Все, что касалось навыков и умений - только названия имеющихся, дальше ни-ни. А вот список достижений с описанием - пожалуйста. В общем, весьма урезанные возможности...
  
  
  
  
  viii.
  
  [Год 1263. Август, 15; Около девятого часа]
  
  
  
  "It is Diana! Lo!
  She rises crescented."
   --Keats. Endymion
  
  
  Огонь, по-видимому, играл в ее культе особо важную роль. Во время ежегодного праздника, посвященного Диане и приходившегося на самое жаркое время года (13 августа), ее роща озарялась светом многочисленных факелов, ярко-красный отблеск которых ложился на поверхности озера.
   -- Джеймс Джордж Фрезер. Золотая ветвь. Исследование магии и религии.
  
  
  
  
  
  ... - Ружеро, мы идем не туда...
  - Туда, туда.
  - Дворец мессера Уберти в другой стороне.
  - Знаю. Иди давай.
  - Нам нужно вернуться как можно скорее и все рассказать мессеру Уберти!
  - Не нужно. Да иди ж ты давай уже! Не могу я тебя такого дылду на себе все время тащить!
  - Ружеро остановись! Нам...
  - Да нельзя нам ни останавливаться, ни возвращаться!
  - Почему?
  - Убьют.
  - Кто?
  - Те, кто на нас напал.
  - Но они уже убежали!
  - Есть другие.
  - Кто?
  - Не знаю. Но нас ждут на обратном пути.
  - Откуда ты знаешь?
  - Ох, блин... Каждый раз одно и то же! Ты бы хоть в этот раз другие вопросы придумал!
  - Я тебя не понимаю...
  - Еще бы ты понимал. Не обращай внимания, просто старайся идти ровнее. В этот раз тебе не так уж сильно досталось.
  - В этот раз?
  - Да. Тьфу, блин! Не путай меня. Быстрее! Сюда.
  Я потащил Гвидо направо за угол мрачноватого кирпичного сооружения явно культового предназначения, и дальше вдоль высокой арочной стены, над которой виднелись верхушки деревьев сада церкви Святой Марии. Тут народу почти не было, но чтобы выйти на улицу деи Фосси, ведущую к Новому мосту, нам предстояло пересечь небольшую, но людную площадь Санта Мария Новелла. А там и до Арно рукой подать. Сам мост мне был не нужен. Но именно рядом с ним с лодки рыбачил Вито. Лодка была большая, когда-то она принадлежала монастырю, в котором зарабатывал себе и семье на жизнь всеми возможными способами его отец. Одним из способов было снабжение иноков рыбой. Потом отец умер а лодка осталась у 13-ти летнего пацана. Было у него две сестры, старшая и младшая. Матери не стало после рождения младшей. Вот и пришлось Вито стать монастырским работником на все руки вместо отца. Вито, хоть он этого пока еще не знает, мой давний знакомец. Мы с ним не раз уже сплавали на тот берег к его тетке Марии, у которой он и жил с сестрами. И с Машей я уже знаком хорошо. Правда, предыдущие разы знакомство со мной ничем хорошим для них всех не закончилось. Будем надеяться, в этот раз все будет по-другому.
  - Почему на нас напали?
  - Потому, что им нужен я.
  - Зачем?
  - Я знаю то, что им нужно.
  - А что им нужно?
  - То, что я знаю. Гвидо, не надо меня пытать, я тебе не могу этого сказать. Это секрет мессера Уберти. И мы, как верные слуги, должны приложить все силы, чтобы этот секрет так и остался секретом, ведь так?
  - Да, конечно, но ты уверен, что...
  - Уверен. Вот увидишь - все будет хорошо.
  Ну, если не в этот раз, то когда-нибудь.
  
  То, что сравнительно безопасный для нас путь пролегает по данному маршруту я выяснил эмпирическим путем: пробовал пробраться другими улицами и везде был перехвачен, а именно тут и именно в этот момент людная площадь и оживленная улица свободны и от городских стражников и от наемников. Правда, улица упирается в реку и там уж другого пути, кроме как на ту сторону, не было. Но это уже частности. Осталось только не привлекать внимания обывателей - и все. На этот раз Гвидо молодцом, почти сам идет, никто особо на нас не косится. Да и то: на площади маленький рыночек, люди за покупками пришли, основной массе не до глазения по сторонам. Матроны, завершив, или еще не приступив к покупкам, чинно беседуют друг с другом, а итальяночкам помоложе мог быть интересен только Гвидо, но интерес исключительно червовый, никак не трефовый. Я свалил свою полуходячую ношу на низкий парапет, прислонив к стене, и пошел к прилавкам. На 2 денария с флорина, предварительно разменянного еще у Симоне (на рынке с целого флорина не каждый продавец сдачу найдет), я закупил нужные мне продукты, а именно: примерно стакан муки, полстакана меда, и маленький мешочек соли. Вино налил в деревянную фляжку. Все. Хватаю Гвидо и дальше. Вот и улица деи Фосси. До Арно добрались без сюрпризов и Вито, естественно, был на своем месте, на лодке и с удочкой. Удочка - это у него так, время провести в ожидании пока не придет пора сети проверить. Вот и стоит лодка прямо у берега.
  Вито только с виду флегматичный увалень, а так без спросу в лодку к нему я больше не полезу. Его удар с правой мне тогда сразу четверть жизни снял. Здоровый пацанчик такой. Представляю, каким он еще вырастет. Видать, кровь северных варваров, сокрушивших Римскую империю, пока еще не совсем растворилась в бывших италийских племенах.
  
  Не обращая внимания на продолжающиеся бесконечным потоком вопросы Гвидо, я стащил его с набережной на берег и окликнул Вито по имени. Тот медленно повернул голову и оглядел меня с полным безразличием на лице.
  - Ты кто такой? - и голос уже со взрослым баском.
  - Меня тетушка Мария за тобой послала. Быстрее возвращайся.
  - Чего так?
  - Беда.
  - Какая еще беда?
  Нет он не тупой. Наверное. Просто характер такой. Да и жизнь у него размеренная, без стрессов: наловил рыбы - продал в монастырь, излишки - на кухню; не нужна рыба - поправит ограды в монастыре, там вскопает, тут прибьет, грядки польет. По воскресеньям в церковь. По праздникам - ярмарки и развлечения на городских площадях. Ни врагов, ни войны никакой нет, давным-давно не было, и не будет. А если и была когда война и еще когда случится, так то вон, подесты, капитана войны, да богачей проблема, а не монастырского работника. Действительно, какая беда?
  - С Паолой беда будет, если не поторопишься. Сматывай удочки. Сеть потом подымешь. Вечером вернешься.
  Это его пробирает. Паола старше, но всего на год - они все погодки - да к тому женщина, потому он сам за старшего, вместо отца, и реагирует даже на непонятную угрозу.
  - А чего случилось-то? - хмурится он, но уже вытягивая леску из воды.
  - Тетушка Мария тебе все расскажет. Да и мы с тобой поплывем.
  - Это зачем еще?
  - Вот, - показываю ему сверток с продуктами. - Все, что надо я купил. Сам передам.
  - А что это там у тебя?
  - Это для тетушки Марии. Ты давай быстрее, а то опоздаем!
  Опаздывать, даже незнамо куда и почему, Вито не хочет: тревога за сестру придает энергии и уже через минуту он усиленно машет веслами. Плыть нам недалеко, всего лишь почти напротив через речку, в Ольтрарно. Там мы почти бегом, насколько позволяет раненый Гвидо, которого уже тащит Вито, минут пять петляем по узеньким, кривым улочкам, и вот дом донны Марии. Такой же желто-коричневый, двухэтажный, с красной черепичной крышей. Все это время Гвидо, слава Богу, молчит, а Вито пытается выведать у меня, кто я такой и что, собственно, случилось. Со мной-то понятно, я сын одного хорошего знакомого, а вот что случилось - это к тетушке. Вито вламывается в дом со все возрастающей тревогой на лице. В большой комнате на первом этаже, объединяющей и кухню, и столовую, и гостиную, он застает все свое женское семейство в полном составе, спокойно занимающееся своими делами. Мария, стройная брюнетка лет тридцати пяти, и две девочки, Паола и Лоренца, прекратив разговор, удивленно уставились на тяжело дышащего Вито, с полубессознательным Гвидо на плечах, и на меня.
  - Тетушка, что случилось? - взгляд Вито мечется от Марии к Паоле, но не находит объяснения, что же тут за беда такая.
  - Ничего, - голос Марии был спокоен, но на лице я заметил тень тревоги... или я просто уже знал, что замечать? - А с чего ты решил, что что-то случилось?
  - Но вы же послали за мной... - Вито повернулся ко мне, словно за подтверждением. Гвидо уже было так плохо, что он даже поздороваться не мог, совсем повиснув на нашем провожатом. Мне этикет был пофигу, я молча смотрел на донну Марию, стараясь сделать взгляд по-многозначительней и по-таинственней.
  - Вот этого юношу? - сразу же схватывает на лету Мария. - Нет, я никого не посылала за тобой.
  - Но он сказал...
  - А кто это? Погоди, может юноша сам представится и объяснит, что тут происходит.
  - Он сказал, что с Паолой беда... будет, если не поспешить... и вот какой-то сверток... он же сын Грицко...
  Мария с Паолой быстро переглянулись и тетушка с прищуром уставилась на меня.
  - Я не знаю такого имени. С Паолой, значит, беда? - она подошла вплотную ко мне. - И что же за беда, сын Грицко? И кто такой Грицко?
  Я пожал плечами. Действительно, почему Грицко? Я ведь мог и Вано, и Резо, и Петро сказать. Назваться сыном Джордано Бруно мне даже сам не знаю что не позволило.
  - Представления не имею. Но про беду - это правда. Донна Мария, Гвидо ранен, нельзя ли попросить Паолу помочь ему, а я пока вам все объясню?
  - Паолу? - опять быстрый перегляд.
  - Ну да. Ведь она уже пробовала лечить?
  Лицо Марии каменеет.
  - Кто ты такой? - у-у-у... таким тоном можно темной ночью до инфаркта напугать.
  - Меня зовут Ружеро, и я принес вот это для Королевы Светляков. - я протянул ей сверток с продуктами и фляжку с водой. - На ужин. Ведь сегодня пятнадцатое августа, ночь полной луны.
  Мария развернула сверток. Ей было достаточно беглого взгляда.
  - Вито, - сказала она не отворачиваясь от меня. - Отведи раненого в комнату к Паоле.
  - Тебе надо сеть забрать. - сказал я ему когда парень спустился обратно. Вито был в полной растерянности, это читалось на его лице. Тут явно что-то происходило, а он ничего не понимал, и он собирался начать это выяснять. Но ни мне, ни Марии это было не нужно.
  - Иди. - подтвердила Мария и с нажимом повторила, - Иди, Вито. Иди. Забери сеть. Возвращайся после заката. Лоренца, пойди с Вито, поможешь ему. Паола, - повернулась она к старшей девочке, когда брат с сестрой вышли за дверь. - Займись раненым.
  Паола молча кивнула, бросив на меня подозрительный взгляд, и поспешила вверх по деревянной лестнице. Мария подождала, пока она не уйдет, и бросила мне:
  - Садись. Мне нужно закончить готовить ужин, ну а ты пока расскажешь мне, кто ты такой и что все это значит.
  Я без споров последовал за ней к столу, внутренне усмехаясь. Ужин... да, ножом она ловко владеет. Когда я в позапрошлый раз не угодил ей с ответом, она меня чуть не прирезала насмерть. Но теперь я к ее вопросам был готов. Не обращая внимания на то, что взятый ею тесак явно был неудобен для нарезки овощей, я спокойно сел на скамью рядом.
  - Рассказывать, кто я такой слишком долго, донна...
  - Так я и не тороплюсь и тебя не гоню. Пока ужин сготовлю, пока поужинаешь с нами... Кстати, что ты там про ужин-то какой-то плел? И зачем ты мне вот это принес?
  Я покачал головой.
  - Чтобы замесить тесто для трегвенды, разумеется. Как и заповедано:
  
  мужчины и женщины в свете костров
  очистят тела наготой благородной,
  покуда последний из давних врагов
  не ляжет покрытый землёю холодной.
  во мраке игру Беневенто начните
  и трапезу ночи вы так освятите...
  
  [7.Pero uomini e donne
   Sarete tutti nudi, per fino.
   Che non sara morto l'ultimo
   Degli oppressori e morto,
   Farete il giuoco della moccola
   Di Benevento, e farete poi
   Una cena cosi]
   (Aradia, Gospel of the Witches, by Charles G. Leland, [1899]. Перевод автора.)
  
  - А времени не так уж много, донна Мария. По крайней мере, чтобы рассказать все, да так, чтобы вы поверили. Давайте, чтобы не ввергать вас в соблазн пырнуть меня этим ножом, сразу скажу вам, что я не только не шпион инквизиции, но и вообще не католик.
  - Да будь ты хоть иудей, мне-то что инквизиции бояться?
  - Пока ничего. Я же сказал, что беда еще только случится. А пока они ничего не знают о двух стрегах, тетушке и молодой племяннице... но-но! Не спешите меня убивать, донна. Узнают они не от меня, а, как всегда, от ваших добропорядочных соседей. Осторожней надо быть, донна.
  
  Их бы все равно схватили. Скорее всего этому семейству ведьмочек не так долго оставалось. И скорее всего их бы заложили соседи. Хотя ничем, кроме целительства, они не занимались... ну, тетка, конечно, участвовала в чествованиях Дианы с непременными оргиями после освященного ужина, а Паола пока еще была мала для этого. Их наверняка скоро повязали бы и без меня. Но это в погоне за мной через несколько часов сюда придут псы господни. Это из-за меня допросят соседей и те, мешая правду с полным бредом, будут топить соседку, у которой не раз просили помощи то со сглазом, то с несварением. И девочку, которая по неосторожности залечила соседскому котенку загноившиеся глазки, не забудут. Это именно из-за меня эту женщину, девочек и мальчишку схватят и будут пытать. Марию и Паолу сожгут. Лоренце, под весёлое улюлюкание радостных горожан, перед утренней молитвой отрубят конечности, потом голову. Вито будет долго умирать, подвешенный за ребро на крюк. Но его смерти я уже не увижу. Это, конечно, если и на этот раз не получится. Я иду по лабиринту, натыкаясь на тупики. В этих тупиках умираю я и умирают другие, которые помогли мне дойти до нового поворота. Только узнав, где очередной тупик, я могу пройти ещё несколько шагов. Чтобы умереть чуть позже. Я знаю пройденный маршрут, но не знаю, где кончится мой путь на этот раз. Сколько ещё шагов я успею сделать? Я не хочу, чтобы кто-то, тем более эти симпатичные стреги, умирал из-за моих действий, поскольку мне кажется, что для них смерть это совсем не то, что для меня, но я не вижу другого выхода. И в ситуации "я или кто-то другой", всегда в конце концов выберу себя.
  
  В принципе, мне всего-то нужно было укрытие на час-другой. Оказать первую медицинскую Гвидо и самому пропасть на время из виду, чтобы там, на том берегу, немного рассосалось. Оставаться с ведьмами дольше особой необходимости вроде не было. Тащить их с собой - тоже. Вот только им уже без разницы - даже хуже, если останутся: по моим следам сюда всё равно явятся - а мне лишние пара-тройка часов ближе к утру не лишние. А вот то, что я их с собой потащу, так то уже чистый альтруизм. Вдруг да получится их как-то вытащить. Правда, пока не получалось, да и не знаю как.
  
  Стрега со вздохом отложила тесак в сторону.
  - Ты ничего не сказал о себе, кроме имени.
  - Моя история... она либо очень долгая, либо очень короткая. Они разные, и каждая из них будет правдива. Я и сам не знаю, которая именно более заслуживает внимания, и какую можно назвать настоящей. Рассказывать обе слишком долго и лишь запутает и вас и меня, а времени, как я уже сказал, у нас нет. Нам нужно уйти еще до утра. Утром, а может и раньше, здесь будут инквизиторы...
  
  Как вместить свою жизнь и свою смерть в один короткий рассказ? Я жил, и я умер. С раком поджелудочной редко живут больше полугода. Я прожил почти год. Ну, как прожил... Последние 5 месяцев - непрекращающиеся, адские боли. Страх был постоянным, но хуже всего было ночами, когда обострялось понимание абсолютной беспомощности, безнадёжности и одиночества. Днём иногда звонили друзья. Ночью я понимал, что уже вычеркнут и не нужен никому. Ночью была тишина. Ни разговоров, ни пожатия рук. Ни телефонных звонков. Никого рядом. Да, друзья поднимут трубку и сочувственно выслушают, если позвонить. Но зачем? Зачем звонить? Я прекрасно понимаю, что за этими ободряющими, или сопереживающими (в зависимости от собеседника) междометиями, будет прятать свой мокрый носик стыдненькое такое, конфузливое желание поскорее этот неприятный разговор закончить и вернуться к своим делам. Ко сну, к книжке, компьютеру, телевизору, к мягким женским грудям, наконец. К чему угодно, только бы отодвинуть от своей нежной души неприятное напоминание о смерти. Близкой смерти. И боль. Боль настырная, неотвязная, как голодная навозная муха. Сначала я принимал морфий, который немного помогал, но последние 2 недели я провёл с болью один на один. Потому, что стало ясно - конец близок. Вот-вот я откинусь. Помирать же мне полагалось в твердом уме и трезвой памяти (или наоборот). Это не так просто, скажу я вам, сохранить ясный рассудок, умирая от рака. Тем более - от рака поджелудочной. Для этого были приложены немалые усилия, что немало способствовало моим предсмертным мукам. Но, как было верно замечено, жить захочешь - еще не так раскорячишься. Только так, если верить Лиле, у меня появлялся махонький такой шансик поздоровкаться со смертью, но договориться о ещё одном свидании как-нибудь в другой раз. Потому, как, померев, я вовсе не горел желанием отправляться туда, куда попадают все псы, тем более, что ни в это место, ни в его знойную противоположность я не верил.
  Вобщем, закончилось тем, что рак сделал, зачем пришел: я, подергавшись и посучив ногами, а, может, и обмочившись напоследок, чуть не визжа от отчаяния и страха, помер-таки.
  Лила дала мне фантастическую, нереальную, сумасшедшую, да что там - просто безумную надежду, с абсолютной уверенностью и с каким-то, как мне казалось, спокойным знанием дела рассуждая о бессмертии разума. Я поверил в её сказки. Но ладно - я! Я - особое дело. На пороге смерти очень легко поверить во что угодно. Лила заразила этой идеей всё моё войско, всю мою лабораторную рать, включая циничного бытового пьяницу Толика. Круто замешивая дилетантское понимание нейрофизиологии и нейрохимии с метафизикой и индуизмом, она, затягиваясь "кэмелом" и прищуривая от дыма глаз, во всех деталях рассказывала нам о переселении душ. Правда, слово "душа" в этом контексте не звучало. Зато было много об информации и о её сущности; о её неуничтожимости; об информационном поле; о ноосфере; о мозге, как о мультимерном рецепторе и трансмиттере информации; о разуме, как об особой форме высокоорганизованной и устойчивой структуры; о том, что да, жизнь это таки способ существования белковых тел, тут классик не ошибся, но разум - есть способ существования информации; о том, что с точки зрения информации белковая эволюция не обязательна, но возникновение разума - неизбежно, как неизбежна кристаллизация в перенасыщенном растворе. Мы много узнали о пране и абсолютной истине, о континуумах, даймонах и эгрегорах. Об отличиях иудаизма от христианства и ислама, и об анимистических религиях, а также о разнице между политеизмом и пантеизмом. О том, какое место занимала идея "души" в раннем язычестве и об эволюции этой идеи в последующих религиозных системах. О египетских "Ба" и "Ка". О связи понятия "душа" с посмертием, и детальном рассмотрении уже идеи посмертия. И, наиболее актуальное лично для меня, о том, что смерть это, вобщем-то да, смерть. В том смысле, что личность перестанет существовать как отдельная информационная структура. То есть соединится с Великим Абсолютом, иначе называемым "ноосферой" или "абсолютной истиной", и прекратит осознавать себя как "Я". Почти всегда. Почти. То есть, всё-таки, бывают исключения. И для того, чтобы стать таким исключением, требуется сочетание особых факторов. В отношении меня там был приличный список необходимых и достаточных условий. Но было и ещё одно граничное условие для переноса . А именно - свободный носитель. То есть, когда разум уже покинул тело, но оно ещё живо. Тут возникала не моральная, а вполне шкурная проблемка: если всё это так, то какой смысл? Из одного мертвого тела - в другое, почти мёртвое? Но Лила утверждала, что если предыдущего хозяина уже нет, то новая смерть перестанет быть неизбежностью. Ответ на вопрос "каким образом?" у Лилы занял больше двух дней, если учитывать перерывы на работу, и начала она с самого начала. В буквальном смысле слова. То есть с момента образования Вселенной. И не важно, умышленно сотворённой кем, или так, сама по себе вылупившейся неизвестно из чего. В её монологах снова появились белые ниточки понятий "информация" и "разум", стали вплетаться в ткань бытия, перевились с причинно-следственными связями, и вроде бы уже глупо было сомневаться, что при переносе разума происходят гораздо более глубинные сдвиги в мироздании, чем просто "проснулся в новом теле". Ничего подобного. В логические цепочки вписывается новое звено; вставляется новая переменная, а то и неизвестная величина в великое уравнение, описывающее существование бесконечной, самоподдерживающейся и самоорганизующейся Цикличной Многомерности, попросту называемой "наш мир". Раздвигаются нити Бытия, меняется ход времён, обусловленный предыдущими факторами. Выпадает следствие и остаётся растерянной осиротевшая причина. Появляется новое "Я", ранее не-бывшее. Новый разум. Разум, не являющийся продуктом бесконечной множественности предыдущих... Короче, на тело с новым разумом какое-то время, потребное для окончательной "прописки" в новом Бытии, будут не действовать некоторые законы логики и причинно-следственности.
  Когда я заметил Лиле, что это весьма малоправдоподобно звучит, и это ещё весьма политкорректно сказано, она предложила мне представить, просто представить, но во всей полноте, бесконечность Вселенной. А когда я легкомысленно сообщил, что готов, она спросила, могу ли я представить какое угодно событие, явление, или вещь, произошедшую лишь однажды, или существующую в единственном экземпляре. Так, чтобы этого больше никогда не было больше. Ни в прошлом, ни в настоящем, ни в будущем. На это мне было ответить легко - разумеется, личность человеческая. Я. Эго. Уникальное, и неповторимое. Никакой дурак с этим спорить не будет. Лила и не спорила. Она только спросила: в рамках определения "бесконечность", насколько низкой должна быть вероятность события, чтобы оно, опять же в рамках бесконечности, произошло лишь однажды? Даже до меня, дурака, дошло. Если - если!!! - Вселенная действительно бесконечна, не просто "охренеть, какая здоровенная штука", а, блин, твоюнахренвообщебесконечна, то любое вероятное событие будет повторяться бесконечное число раз. А если что-то существует, то, значит, вероятность существования была отлична от нуля, и, стало быть, повторяется бесконечно. В том, блин, числе и уникальная личность. Как я. Как любой из когда-либо живущих и ещё не рождённых. В прошлом. В настоящем. В будущем. В бесконечности времени. В бесконечном пространстве.
  Сказать бы Лиле, что права она была, да где ж теперь Лила та... И не узнают ТАМ никогда, как всё прошло. Вот если только я бы в том же времени остался, тогда... Но и сама Лила, и Мишаня, и Вячеслав, и Антон Сергеевич, и Вовчик с Толиком, не говоря уже о Басове, которому было пофиг, считали такое маловероятным. Впрочем, Вовчик с Толиком охотно и с интересом слушали, особенно под стрельнутую сигаретку, горячо спорили о деталях, хмурились и качали головами узнавая шокирующие подробности о смерти и посмертии, о бесконечности Вселенной, в конце концов соглашались с доводами Лилы, но вот чтобы так, по-настоящему, чтобы как в нерушимость дружбы советских народов и торжество социализма на всей Земле... ТАК - нет, ТАК - не верили.
  
  Итак, вылетела душа моя, как арбузная семечка из-под пальцев. Лететь бы ей в никуда и сгинуть, да предсмертная воля (в переводе на наш тогдашний язык - векторно структурированный или поляризованный информационный пакет), вкупе с шаманством Лилы (фасилитация вывода сформированных устойчивых информационных метагрупп за пределы локации, сохранение иерархии структур, формирование временного поискового модуля) и нашим франкенштейнистым магнитотроном, полученным скрещиванием томографов Сименс Эспри и Хитачи СуперВижн в нашей лаборатории (необходимая энергия , обеспечение начальной динамики и создание внешней оболочки, модуляция колебаний, а также пробой физической компоненты локации), эту безнадежную траекторию изменили. У кого-то еще душа отлетела, а тело еще не умерло, вакуум, так сказать, образовался. Временный поисковый модуль сработал и моя душенька туда и влетела. Всосалась, как та семечка в пылесос. Казалось-бы, оно по времени совпасть должно, ан нет. Время тут величина полностью отсутствующая. Какие-то другие параметры совпасть должны. Хорошо хоть, если теория верна, ни в таракана безмозглого, ни в жирафа бестолкового перенестись я не мог. Только в человека разумного. Это, кстати, важное уточнение. А то ведь были и другие. Homo habilis, например. Ведь, как уже сказал, по времени никаких ограничений, кроме как от нуля ноль-ноль по часам Вселенной и вплоть до момента смерти, не было. Вот и мог я сейчас лежать в шалашике африканского охотника веков этак за сто до рождения Тутанхамона...
  
  ***
  
  ...На ужин был в основном хлеб. Хороший, ноздрастый такой. Вкусный. Его обмакивали в оливковое масло, смешанное с базиликом и тёмным уксусом, и ели с сыром и слегка отваренной цветной капустой, сбрызнутой всё тем же уксусом. Жареной рыбы, присыпанной чесноком, досталось по кусочку.
  
  
  
  ix.
  
  
  - Мерзавец! - воскликнул Атос, наступая на него. - Я тебе уши отрежу!
   -- А. Дюма. Три мушкетера
  
  
  [Год 1239 -1241.]
  
  - Выбора у меня не было, - голос Марии был спокойный, но лицо слишком отрешённым. За такими лицами обычно живёт неутихающая боль. - Пятнадцать лет мне тогда исполнилось. Время замуж выходить, и тут так повернулось, что не до замужества оказалось.
  
  Мы сидели на лавке за столом; горела масляная плошка, тускло освещая лица. Я спросил, как её угораздило податься в стреги [ 8. Stregheria - существующее до настоящего времени в Италии и Северной (преимущественно) Америке среди итальянской диаспоры "Искусство ведьм". Имеет корни в древне-этрусских верованиях, что, в свою очередь, остались ещё со времён неолита. Несмотря на существование с до-римских времён, римское влияние на Stregheria исчезающе мало. В более поздние века Stregheria начало заимствовать элементы тосканских народных верований и суеверий, а также смешиваться со средневековыми еретическими сектами. Католицизм для Stregheria является внешней формой, скрывающей языческую суть. Так, за католическими святыми стоят языческие божества, а многие христианские праздники маскируют языческое наследие и обряды], и она, пряча руки, вспоминала.
  
  Семья Марии была не из бедных - отец был поставщиком сукна для гонфалоньера Болоньи. Марию приглядывали себе в невестки видные семьи, от двух уже были серьёзные предложения. Мария с интересом и без страха поглядывала на потенциальных женихов. Амальфи выигрывал со всех сторон: во-первых он не был таким старым, как двадцатилетний Брацци; во-вторых, он лучше одевался; в-третьих, он был богаче; в-четвёртых, он лихо гарцевал на лошади... или коне, неважно. Наконец, он ей больше нравился. У него такая улыбка...
  Папа тем временем скупал сукно по контадо, красил по оптовым ценам, и, загадочным образов выиграв тендер, на эксклюзивных правах продавал городу. Примитивная схема, с неизменным успехом применявшаяся и в двадцать первом веке российскими чинушами и околовластными нуворишами. Жировал несколько лет. Но Болонья 13-го века всё ж таки отличалась от Москвы 21-го. Гонфалоньеры часто менялись. С кем-то из вновь назначенных ушлый бизнесмен договориться не сумел, а отказаться от доходного дельца не смог. Поверил в себя, так сказать. И как-то раз получил горящий заказ на крупную партию. Маржа была такой, что прожжёный деляга рискнул, залез в долги, скупил товар у всех окрестных производителей, но и того не хватило, так что поехал в Геную. За дешевизною. Доехал, не доехал - Бог весть. Не видел его больше никто. А поскольку ни мертвеца, ни завещания в наличии не оказалось, мать Марии, как не вдова и не собственник, не могла ни имеющийся товар продать, ни деньги за уже проданный получить. Кое-какие личные сбережения у матери были и она попыталась добиться правды в суде. Только вот адвокаты вдруг оказались заняты, хотя деньги за консультацию принимали охотно. Она обратилась в адвокатскую гильдию, где ей в конце концов объяснили, что дело её бесперспективно и никто из адвокатов Болоньи за него не возьмётся. На требование вернуть деньги её просто выставили вон. Так и получилось, что по истечении срока закладной всё имущество отошло заимодавцу. Да и ладно бы, если бы покрывало долг. Но стоимость дома и всего остального, по оценке магистрата, оказалась почему-то меньше, и в результате по обычным болонским законам домочадцы переходили в собственность кредитора вместе с домом на веки вечные. Аминь.
  
  - Примитивная схема, - заметил я. - Догадаться откуда ноги росли сложно было?
  - Нетрудно, - вздохнула Мария. - Но это уж потом. Мама никогда делами отца не занималась, ничего в происходящем не понимала, металась то туда, то сюда. Помощи искала. А я так и вообще совсем девчонка была. Одни женихи на уме. Откуда в семье деньги и не задумывалась. Да и что можно было сделать?
  - Заимодавец, небось, родственник гонфалоньеру был? - предположил я.
  - Вряд ли. Скорее, дела у них общие были. Сам он денег не давал, как я поняла, а когда отец пропал, быстро долги у других скупил.
  - О как. Молодец... Наверняка магистрат не просто так оценку занизил, и все заинтересованные стороны уже знали, что чем-то твой отец гонфалоньеру очень насолил и с вашего имущества всех денег на покрытие долгов не хватит. Уверен, как только папа твой сгинул, заимодавцы ваши загрустили, и были рады спихнуть расписки хоть за какие-нибудь деньги. То есть, гонфалоньеру с компаньоном эта афёра в полцены обошлась.
  
  На мгновение глаза Марии сузились, словно она хотела зажмуриться от яркого света, но миг - и лицо её снова спокойно, как маска будды, а широко раскрытые глаза безмятежно глядят куда-то в пространство.
  
  Её старшему брату повезло: он к тому времени крупно рассорился с отцом и ещё два года назад ушёл и из дому, и из Болоньи. А вот Марии и её матери, попавшим из князи в грязи, пришлось в буквальном смысле на своей шкуре прочувствовать, что прав у слуг нет. То есть абсолютно. Так что то, что последовало в первую же ночь в хозяйском доме, делом было обычным, можно даже сказать - житейским. Служанки для того и существуют. Даже господские жёны это понимают.
  
  Положение их ничем не отличалось от положения рабынь: платы никакой не было и не подразумевалось, и хозяин мог сделать с ними всё, что хотел. Вскоре мать понесла, а когда срок уже большой был, её, под равнодушным взором домовладельца, и под довольную ухмылку его супруги, избили хозяйские сыновья. Били с остервенением, вдвоём, палками. Добивали ногами. Начались роды, в которых мать и умерла вместе с недоношенным младенцем.
  
  - Ни хрена себе! - не удержался я. - А ты?
  - А меня в кладовке заперли. Я только крики слышала. Сидела в углу... Уши, дурёха, затыкала, но всё равно слышала.
  - Я... даже не знаю, что сказать. Совсем там законов, что-ли, нет? По-моему, такое даже тут это слишком!
  - Законы есть, - отозвалась Мария. - Если бы дошло до суда, то хозяину грозил большой штраф. Могли даже лишить прав владения... мною. Мама уже умерла.
  - Ну и?
  - Это всё у него дома было, не на улице. Стражу нельзя позвать. Только жалобу писать и потом через нотариусов. У меня не было на это денег. А без денег меня и слушать бы никто не стал. Да и не дожила бы я до суда.
  - Дела... Как же ты... Потом?
  - Убить их хотела. Всех. Отравить.
  - Отравила?
  Мария покачала головой, по-прежнему глядя не на меня, а куда-то вдаль.
  - Молодая была. Жить хотела. Нашли бы меня тогда. Это ведь только хозяевам за слуг ничего не бывает. Так что ничего я им тогда не сделала...
  - Тогда? - переспросил я. - А потом?
  - Потом? - улыбнулась Мария. - Потооом...
  
  Потом Мария встретила Асмерту.
  
  Посещение по воскресеньям и праздникам церкви было одним из того немногого, что ей не мог запретить никто. В Сан-Себастьяно она ходила редко - далеко от их сестьеры, слишком богатый храм, да и знакомых никого. Но хозяйка наказала почему-то идти на этот рынок, хотя был рыночек прямо под боком... может, потому, что он был намного дальше. Вобщем, в то воскресенье было проще зайти в Сан-Себастьяно, чем давать ногам ещё больше работы. В церкви она долго не пробыла. Едва зайдя, в арке нефа увидела его. Он стоял к ней боком и его бледный профиль почти сливался с белым мрамором колонны, но она видела его чётко. Дыхание перехватило. Ведь ждала же, надеялась. Даже когда хозяин уже лишал девственности, всё равно верила, что вот-вот кончится этот кошмар, постучит слуга и объявит насильнику, что у дверей мессер Амальфи, который называет юную донну Марию своею невестою и требует немедленного освобождения...
  
  Прохожие с удивлением оглядывались на выбежавшую из храма девушку. Мария, стараясь не дать слезам вылиться, не обращала внимания ни на кого. Так бы и прошла через весь рынок, забыв обо всём, кроме своей боли, если бы не старческая рука, схватившая за запястье.
  - Попробуй моего вина, девонька! - старуха была ниже её на голову и призывно улыбалась раскрытым ртом. - Меня Асмертой кличут.
  - Не надо мне вина! - Мария вырвала руку, с трудом отрывая взгляд от её редких зубов.
  - Так я ж не купить предлагаю, - смех старухи, на удивление, был чистым и звонким.
  - А... А чего тогда?
  - Просто выпей моего вина, девонька.
  - За... зачем?
  - Что, столько воды в глазах, а пить не хочешь? Идём. Вон моя лавка. А хочешь, лепёшку с мёдом тебе дам?
  - Я ничего не куплю, - заявила Мария, но тем не менее как-то само получилось, что она уже идёт за старухой. - У меня денег нет, - на всякий случай добавила она.
  - И не надо, - не оборачиваясь согласилась старая. - Я тебе ничего не продаю, - она подошла к небольшой лавчонке с покосившимся тентом. - Зайдёшь?
  - Зачем?
  - Так я же вижу: горе у тебя девонька. Издалека я его увидела.
  - Как это?
  - Ветер ко мне принёс, горькое оно, от горечи его листья почернеть могут. Воробьи от тебя разлетаются. Как Асмерте такое не почувствовать, не увидеть? Смотри, видишь, облака потемнели, потускло всё?
  С этим девушка была согласна. Утро вовсе не казалось больше таким ярким.
  - Успокоиться бы тебе. А то не ровён час глупостей наделаешь. Так зайдёшь?
  Мария неуверенно кивнула. Вроде как ничего страшного, если она выпьет кружку вина, нет. Тем более, если старуха даст лепёшку. Но как-то это странно. С чего бы торговке принимать в ней такое участие и даром раздавать свои товары? Они совсем незнакомы. Странно. Но, с другой стороны... лепёшка. С мёдом!
  Старуха, обернувшись, ожидала её решения и Мария, почему-то оглянувшись по сторонам, зашла под тент.
  - Вот и хорошо! - оживилась хозяйка лавки. - Вот и славно!
  Aсмерта усадила девушку и тут же нацедила из бочки. Вино было терпким, густым, не таким, какое обычно продавали окрестные пейзане.
  - Хорошее вино, - заметила Мария. - Необычное. Вкусное.
  - Да, да, - закивала старуха. - Не каждому такое попробовать.
  - Вы разве не продаёте?
  - Вино? Нет, что ты, девонька. Да ты пей, пей.
  Мария невольно скользнула глазами по лавке. Асмерта тут же спохватилась, выудила откуда-то поллепёшки и горшочек, пододвинула к ней.
  - Вот. Как обещала. Угощайся.
  Устоять перед угощением девушка не могла. Во рту со вчерашнего обеда маковой росинки не было.
  Мёд был под стать вину: густой, тёмный, с горчинкой. Очень вкусный. На подбородок капнуло с губы.
  - Вот, - Асмерта протянула ей плошку.
  - Что это?
  - Соль. Попробуй макни в соль, потом в мёд.
  Марии совет показался странным: зачем лепёшку в соль-то макать? Но отказаться было неловко.
  - Ух, как хорошо! - совсем чему-то обрадовалась старуха. - Хорошо! Вкусно? Нравится тебе угощение Асмерты?
  Девушка кивнула. Рот был полон. Вкус мёда с солью был необычен, но, в сочетании с вином, вовсе неплохим.
  - Почему вы мне помогаете? - спросила она уже потом, утолив голод.
  - Ну, а кто ж тебе ещё поможет? - развела руками лавочница. - Вон туда, - она кивнула в сторону храма. - Уже ходила. Легче ль тебе стало?
  Вопрос старухи был неприятен, о храме, всё-таки, речь, но невольно мотнула головой. Нет, не стало легче.
  - И не станет. Некому там тебе помогать. Нету там никого. Только стены одни, да дураки в тех стенах.
  Тут Марии стало страшно. Говорить такое про храм и бога... Кто эта старуха? Зачем она её позвала? Почему?
  - Сиди уж, девонька, - пригвоздила та её к месту, заметив попытку встать. - Куда тебе теперь бежать? Сама ты ко мне пришла. Имя я тебе своё сказала, знала ты его. Пришла, пила моё вино. Хлеб, соль, мёд, всё приняла. Да благодарила.
  - Я... Я... - ничего больше не выходило из побелевших губ.
  - Не знала? - старуха покачала головой. - Ну, и ладно, что не знала. Да ты что так побледнела так? Не бойся девонька. Ничего с тобой худшего, чем есть, не случится. Сама подумай, досель никто тебе не помогал, ни люди, ни боги. Думаешь, отсель кто-то поможет, если так же и будешь жить? Да и чего тебе терять-то? А приобресть как раз можно кое-чего...
  
  Ещё примерно через неделю, безлунной ночью она сбежала на окраину города, где среди руин патрицианского дворца той ещё империи собрались десятка три человек. Той ночью, после трегвенды, как и заповедано - при свете костров, впервые отдаваясь мужчинам без омерзения и ненависти, даже получая какое-то удовольствие, она стала стрегoй. Посвящённой Диане, в которую поверила всей силой жаждущей отмщения души. Ей казалось, что Асмерта льёт на её склонённую голову не молоко, а самый настоящий лунный свет, и уверенность в своих силах переполняла её. Тёмная, густая капля из разреза на её ладони упала тогда на сухую землю, прикрывшую крохотное зёрнышко. Меж камней под её ладонями за считанные удары сердца вырос и расцвёл красный, как кровь, похожий на пламя костра мак. Новообращённая с удивлением перекатывала во рту, пробуя на вкус, неудобные камешки чужих, незнакомых слов...
  
  Отсутствие любимой игрушки не прошло незамеченным и поутру она была жестоко бита за то, что бегала куда-то ночью. Но она только улыбалась на удары. Обозлённый хозяин выволок её за волосы на конюшню, схватил плетёный кнут и велел раздеться. Мария без жалоб скинула короткую котту, оставшись в одной юбке и дерзко глядя в глаза. Хозяин, увидев свежие засосы вокруг сосков, совсем взбесился. Хлестал кнутом куда ни попадя, сбил кулаками на землю, пинал ногами, топтал... Как только не забил насмерть. Но она даже сознания не теряла. Когда он убрался, тут же появился Джованни, конюх.
  - Чего развалилась? - в его голосе не было ни на волос сочувствия к полуголой, избитой девушке. - Проваливай давай, потаскуха.
  Мария потянулась к измазанной навозом котте, но Джованни, усмехнувшись, поддел котту ногой и вышвырнул далеко во двор.
  - Потрясёшь сиськами, не отвалятся...
  Однако, когда девушка вставала с четверенек, чтобы направиться во двор, он своё мнение изменил. Толкнув её на кучу соломы навалился сверху, задирая юбку и раздвигая ей ноги коленом.
  - Ну-ка, ну-ка... Не дёргайся, шлюха... Вот так... Где ночью-то была? А? Tрахали тебя ночью, да?
  Сжимая её груди, он толчками вминал её в солому. До самого пола додавил, пока не кончил.
  Котты во дворе не оказалось. Кто-то из слуг решил продолжить развлечение. Что делать, Мария не знала. Другой одежды у неё не было. Так и сидела посреди двора, обнимая себя за плечи. Плакать не было сил. Выручила, как ни странно, жена хозяина. Может, не хотела, чтобы девчонка лишний раз мужа голой грудью отвлекала. Бастарды-то по закону имеют на имущество те же права, что и остальные дети. А выкинет ли молодая, если и её беременную избить, или умудрится плод сохранить, это ещё неизвестно.
  
  После того случая хозяин переключился на других служанок и её больше не трогал. То старший, то младший из сыновей, правда, от случая к случаю затаскивали себе в постель, но далеко уже не каждую ночь.
  
  Про жажду мести, накапливавшуюся в душе, Асмерта знала. Диана, в отличие от христианского бога, вовсе не была против, более того - дело это было святое. И когда Мария попросила помочь, стрега легко согласилась.
  - Можно, можно, - кивала она. - Только амулетик надо будет изготовить. На полнолуние. Серебро нужно. Либра. Достанешь, или мне подсобить?
  Серебра у девушки, конечно, не было. Пришлось отработать, посещая нужных Асмерте мужчин. Через несколько месяцев старая ведьма сказала, что необходимое для амулета серебро собрано.
  - Ну, - Асмерта была чем-то довольна. - Дело за малым: крови добыть.
  - Кровь-то зачем? - не поняла Мария.
  - Ты не любовный наговор на амулет класть будешь, - пояснила старуха. - Соком вербы тут не обойдёшься.
  - Ладно, я согласна.
  - Да не твоя кровь нужна! Какая ты непонятливая... Обидчиков твоих кровь!
  - Где же я... - растерялась Мария. - Как?
  - То-то и оно, что как. Обидчиков у тебя больно уж много. С одного-то добыть и то проблема, а со всех... Но ты не горюй. Попробую я с вестницей пошептаться. Может, можно что-то сделать.
  И пошепталась, старая.
  - Есть способ, - сообщила через неделю. - Только цена... Не знаю, согласна ли будешь...
  Мария думала, что большей цены, чем стать продажной девкой, да ещё через вторые руки, придумать нельзя, но, оказывается, можно.
  - Нужно, чтоб ты понесла от хозяина или от сыновей его... Лучше от хозяина, чтоб наверняка. Вот от этого нерождённого кровь и возьмёшь.
  - Я??? - задохнулась Мария. Это что же - забеременеть от ненавистного насильника, убить собственного ребёнка, а потом на его крови делать колдовской амулет? Ведь и подумать-то такое страшно, не то, что сделать. Нелюдское же ведь это...
  - Ты, ты. Кто ж ещё? Или передумала? - вперила в неё взгляд ведьма. И прошипела:
  - Передумала? Испугалась-таки цены? Или думала, что всего-то надо будет ещё разок ножки раздвинуть? Нееет, девка. Нет. Жертва нужна. Какая ж от богов и их миньонов помощь может быть без жертвы? А большое дело, девонька, и жертвы большой требует. Тут да, тут сразу и не скажешь, что хуже, столько иной раз жертвовать приходится. То на то и выходит. Да с каждой жертвой от души столько отрываешь, что вскорости ничего от себя прежней не остаётся. Но по другому не бывает. Тут сама думай. Только в следующий раз. С этим-то ты уже столько прошла - неужто на полпути остановишься? Столько времени потратила, столько сил... К чему тогда всё было?
  
  Отблески костра плясали на обнажённых телах совокупляющихся ведьм. Тишина разрывалась сладострастными стонами. Марии стало противно до рвоты. Ей показалось, что настоящая стрегa здесь только одна Асмерта, а остальные лишь тешат свою низменную порочность и потакают запрещаемому христианством сластолюбию. Настоящая ведьма назначила настоящую цену за свою помощь.
  
  Стоит ли оно того? А как иначе вырваться из этого плена? Бежавших слуг ищут и, чаще всего, находят. И тогда либо язык рвут, либо ухо отсекают. Могут и руку отрубить. А если хозяин разозлился всерьёз, то может и с судьёй договориться, чтоб повесили в назидание. Можно, конечно, добраться до Генуи, а там - малого приворота для капитана галеры будет достаточно. Но куда направиться? В Андалусию, в Магриб, в Никею, в Эпир? Где безопасно? Долго ли продлится свобода молодой женщины без денег и защитника даже в славном куртуазными трубадурами Провансе или добром и гостеприимном Лангедоке? Да и как жить просто сбежав? Как затушить этот пожар в груди, эту полыхающую ненависть? Как не отомстить за маму, за себя?
  
  Травинки под руками пятнадцатилетней девочки жухли и осыпались сухой трухой.
  
  - Когда? - тихо спросила она.
  - А вот в шесть месяцев выкинешь, - немедленно отозвалась Асмерта. - Тогда и начнём ритуал. Кровь из сердца младенца сама возьмешь...
  
  
  
  [Год 1263. Август, 16; Незадолго до заутрени]
  
  
  Вышли далеко за полночь. Час был самый ведьмовской, но ни уставшая Мария, ни сонные девочки на злые силы, питающиеся чёрной энергией мрака и смерти, никак не походили и никакой радости от ночной прогулки не выказывали. Спотыкаясь о выступающие камни мостовой, хватаясь друг за друга, то и дело роняя поклажу, они и не думали заняться какой-нибудь ворожбой, способной хоть как-то облегчить жизнь, не говоря уже о полётах на метле. Ведьмы были однозначно неправильные. У меня ныл разбитый в кровь большой палец на правой ноге, из-за чего шёл хромая и шипя.
  
  Идти было особо некуда. Донна Мария побегов от инквизиции не планировала и никаких конспиративных квартир или ухоронок у неё не было. Друзья-знакомые от инквизиции прятать не будут - не принято тут такое. Одна беспомощная, по сути, женщина, раненый, и трое (кроме меня) перепуганных детей, бегущие из дому в ночь, в никуда, ради спасения своих жизней... В гробу я такую романтику видал.
  
  План был один, и план был, откровенно говоря, говно. Он не простирался дальше нескольких часов и нескольких километров. Он не имел вариантов на случай неудачи. В нём было слишком много авося. В нём мы только перебираем ногами, а в остальном пассивно отдаёмся на волю судьбы и неизвестно кого ещё. План, если объективно, условно приемлем был только для меня: продвинуться ещё насколько-то и посмотреть, что можно будет сделать в следующий раз. С учётом того, что для этого всем, в том числе и мне, придётся помереть (а это становится всё болезненнее и болезненнее), план - говно. Просто другого нет. Мне катастрофически не хватало опыта жизни в средние века в таком политически оживлённом городе, да ещё будучи в центре внимания местной почти всесильной структуры. Из всех тех месяцев, что я тут, большую часть я провёл в подвале.
  
  До рассвета оставалось часа четыре, наверное, но изначальные планы выйти раньше были не совсем реалистичны, и даже, по-сути, попахивали откровенным волюнтаризмом. Начать с того, что хоть и немногое, но кое-что надо было собрать в дорогу. Так сказать предметы первой средневековой необходимости. Во-вторых, не спешил с речки Вито, хотя и стемнело. В третьих, и главных, срываться на виду у любопытных соседей это моветон, который может привести к дополнительным неприятностям. Среди немаловажных резонов был и тот, что, как ни странно, но чем позже, тем меньше вероятность нарваться на стражу. Они тоже люди. К тому же в рощу Дианы, как донна Мария называла место их сходок, лучше всего пройти через недавно построенные Римские Ворота, остальная часть Ольтрарно уже обнесена стеной. Через стену даже днем лезть глупо, а среди привратной стражи у нее есть связи (Италия, господа!), пропустят, но только если глухой ночью, без лишних глаз. Потом вернулись Вито с Лоренцой, потом надо было всех накормить, потом дети отправились поспать хоть немного, иначе мы могли далеко и не уйти, а мы с Марией ещё посидели. Слегка планы обсудили: куда и как. Потом она расспрашивала меня, я - её. Она, естественно, о моем мире, какие там женщины вообще и какие у меня, кто я там был, как жил, ну и все такое. Ну, я тут немножко так... приукрасил свое житье-бытье. Ну не жаловаться же, какой я непонятый женой и неоцененный сослуживцами и начальством. Да еще квартира эта, двушка, будь она неладна. Есть же у 21-го века и положительные стороны? Есть. Могли они и в моей жизни случиться? Могли. Поездки с женой по солнечным странам, например. Могла моя жена быть красивой, умной, веселой, и все-все понимающей? Могла. Ведь она когда-то именно такой и была. А вместо убогой квартирки мог наличествовать трехэтажный особняк. Мог, еще как мог, если бы я еще 25 лет назад понял, что ни мои дурацкие, как потом жена говорила, принципы, ни лаборатория в частности, ни нейрофизиология в целом никому на фиг не нужны. Нужно совсем другое. Это только со стороны может показаться, что с науки своровать нечего. Это смотря с какой. На нашей теме можно было неплохо озолотиться, в прямом смысле: золотые клеммы и серебряные контакты повсюду. Реактивы и расходники можно цистернами списывать, а они вовсе не копейки стоят - все забугорные. То же самое с аппаратурой на миллионы. Кто сможет проверить, что там не работает, что сломалось, что из оплаченного заказано, а что в карман положено? Проще надо было быть. Тогда не надо было бы самим по техпомойкам шариться да из отходов конфетки лепить. Настоящий олигарх, конечно, даже пачкаться о такое не будет, а вот кому помельче - нормально. Опять же - чиновники от минздрава не только жадны, как голодные каирские проститутки, но и тщеславны, как... ну, тут хуже их самих никого нет. Они и сами не прочь отметиться в чужой публикации, и имеют кучу друзей или родственников с такими же запросами. И всем нужно в соавторы, а то и руководители. Вроде как мелочь, но если показывать им характер, отказывая в "невинных просьбах", то ни карьеры, ни денег. Лучше, конечно, было бы не показывать. Все у меня могло быть. Так что почти и не врал.
  
  Много интересного узнали оба. Было бы мне тут чуток побольше лет, думаю, посиделки закончились бы ещё интереснее. Такие доверительные беседы, когда наперебой самое секретное наружу, сближают не хуже уже имевшегося интима, а с высоты моих почти шестидесяти излёт её тридцатника - вообще не возраст, а фигурка у неё такая, что её даже этот балахон дурацкий не может скрыть. Но увы, пока все это только чистая теоретическая эстетика, практически мне до таких развлечений ещё года четыре.
  
  Тогда же я в первый раз узнал, что никакого заговора, в котором участвует Уберти, нет. Наоборот, он один из главных гибеллинов, что не очень давно захватили власть в городе. В локальной заварушке, показавшейся местным жителям Армагеддоном, гибеллины под его началом наголову разбили гвельфов. Теперь официально самый главный тут - герцог Новелло, но он только ставленник короля Сицилии Манфреда [ 9. Manfredi di Sicilia (1232 - 1266). Бастард Фридриха II. Воевал с папой Иннокентием IV. В 1254 г. в битве при Фоджи он разбил папские войска и покорил Капую, Неаполь, Аверзу и Бриндизи, а затем переправился в Сицилию. Король Сицилии с 1258 г. Покровительствовал поэтам и учёным. Помогал изгнанным флорентийским гибеллинам, которые, при его содействии, одержали победу при Монтаперти (4 сентября 1260); таким образом он приобрел власть над Флоренцией и почти всей Тосканой.], имеющего личные и политические терки с Папой, а так Уберти вполне тянет на лидера нобилей. А нелады со стражами порядка оттого, что хотя герцог Гвидо Новелло [10 Guido Novello (ок. 1227 - 1293). Политический авантюрист 13-го века из аристократического рода Guidi. За свою долгую политическую жизнь имел много титулов и занимал множество должностей: Герцог Тосканы, наместник короля Манфреда Сицилийского, Подеста Флоренции, Сиены, Ареццо, и т.д. Примыкал к различным партиям. В указанный период был на стороне гибеллинов.] (читай - Манфред) и ликвидировал с должности старого подеста и существенно модифицировал закон о верховной власти в городе, некоторые элементы прежней системы управления городом, включая Совет, цеха, и Капитанов войны и народа, остались. Надо сказать, что ни одна из этих ветвей власти счастлива под гибеллинами не была и с удовольствием бы от них избавилась. Более того, в недавней войне все на тот момент власть имущие забыли про свои внутренние дрязги и сплотились против подошедших к стенам города гибеллинов. Не помогло. Патриотизм народного ополчения Фиренцы не проканал супротив опыта и лучшего вооружения кондотьеров Уберти. Гибеллины вошли в город и немного повеселились, перевешав одних и изгнав других гвельфов, половину гвельфовых башен в городе посносили нахрен. Хотели все снести, заодно, пользуясь случаем, и бошки посрубать кому ни попадя, а лучше всем жителям, на всякий пожарный, так Фарината и не дал. Заявил своим соратникам из Сиенны, что он сначала фиренец, а уж потом гибеллин. Пригрозил им самим бошки за Фиренцу посносить. Вобщем, весь город спас, получается. Такие дела. Вот только ответных чувств не дождался. Город большей частью гвельфским остался и теперь живёт Фарината как немецкий оккупант в Киеве: покорность населения есть, любви нема. Оба Капитана, естественно, попали в категорию "казнить, нельзя помиловать", так что горожанам пришлось выбирать новых. Отменить выборы совсем Уберти и Новелло не решились, поскольку, вишь ты, вековые традиции, и открытое наплевательство на них кончилось бы массовыми беспорядками и необходимостью такой же массовой резни, а гибеллины, как я понял, все же не были большевиками и под корень свой народ истреблять не хотели. А может и плевать им на народ было, просто победа уже была одержана, и рисковать ею, затевая новую свару в только что покорённом городе, и снова воевать уже никто не хотел. Итальянцы же. Деньги есть, мессеры. Вино, закуски, вокруг друзья, красивые и веселые женщины, лабухи на мандолинах лабают, синее небо, зеленые холмы, хорошая погода, тра-ля-ля, все дела. Гибеллины просто попытались протолкнуть на ключевые должности своих, но обломались. Так что верховная, так сказать, законодательная власть отошла нобилям, а вот исполнительная, особенно на местах, осталась за гвельфами и пополанами. Менты же как раз и подчинялись Капитану дель пополо. И среди них было много таких, что стояли на стенах против армии Уберти... Вот такие вот выверты итальянского феодализма.
  
  Ну? За что воевали, спрашивается? Заложили под свои задницы бомбу - и сидят, радуются, что город захватили. К войне с гвельфами где-то еще в другом месте готовятся. Идиоты.
  
  Но вывод такой, что напрасно я бегал по всему городу и впадал в крайности: либо пытался искать защиты у ментов, либо искал, где затихариться. Надо было просто выяснить, где гибеллинские районы и ломиться в дом любого. Ну, кто знал... Теперь-то уж точно поздно.
  
  Дав детям поспать часа три, скомандовали подъем. С более-менее оклемавшимся и начавшим опять свои вопросы Гвидо я провел беседу сам, упирая на опасность для мессера Уберти, заговор непонятно кого, обнаглевших врагов, и необходимости пока затаиться и выждать. Что характерно, не врал ни в одном слове. Просто не стал упоминать,
  что среди врагов - инквизиция. Гвидо согласился, что врагов мессера нужно выявить, да за ушко - и на солнышко. Потому он со мной и пусть трепещут. На солидного и категорически не согласного всё бросать и почему-то куда-то бежать Вито всем весом своего авторитета наехала донна Мария. Наезжала она наедине, на втором этаже, пока я Гвидо обрабатывал, и я понятия не имею, как она сумела убедить начинающего главу семьи не рассказав ему правды. Растерянная и сонная Лоренца просто делала то, что ей говорили. Бледная от страха Паола одна, кроме нас с Марией понимала, что происходит что-то очень нехорошее, но держалась молодцом. Может, не понимала всей степени опасности.
  
  На тёмных улочках Ольтрарно стража не попадалась, но всё равно мы шли медленно и чуть ли не перебежками, стараясь не попасться на глаза какому-нибудь запоздалому пьянице, бредущему из трактира, бессонному обывателю, или сумасшедшему влюблённому. Но в это время суток в средневековом городе, вопреки пьесам Шекспира и иже с ним, соловьи не оглашали сонные холмы возбуждающими душу сладкоголосыми трелями, не звучали серенады, не раздавался звон мечей, никто не спешил навстречу своей возлюбленной и не возвращался со свидания, утомлённый страстной любовью горячей красотки. Обыватели тоже не шлялись по улицам, ни трезвые, ни пьяные, и не пялились ни в окна, сейчас плотно закрытые ставнями, ни через заборы. А тратторий на этом берегу вообще не было. С заходом солнца город, и без того не слишком весёлый, становился вовсе недружелюбным, переходя на военное положение. Никакой оживленной ночной жизни. Даже воров и грабителей. Ночные гулянки вовсе строжайше запрещены. Сестьеры и - в некоторых местах - даже улицы пересекались цепями. Пешеходу невелика помеха, но вот повозка уже не пройдёт. Пойманных ночных гуляк ждала тюрьма и солидный штраф, если повезёт. Не повезёт - повесят. Как на раз-два. Правосудие тут то ещё. Так что привет Шекспиру. Не читали тут его. Ни одного огонька нигде не светилось. Наверху же, в небе, было суетно и неспокойно. Там, в недосягаемых высях, не задевая неподвижных деревьев в темных садах, ветер торопился, гнал к морю скопища туч и яркая луна лишь изредка, урывками, проливала на спящий город свой голубоватый свет, а посему видимость была ограничена. С одной стороны хорошо, с другой - ни хрена не видно, куда ступаешь. И палец, опять же. Шли молча, только донна Мария изредка тихо командовала "сюда", когда надо было свернуть. Она хотела идти впереди, но я не дал: даже если за очередным поворотом нам попадётся патруль, мальчишка не вызовет настороженности, по крайней мере сразу. Поэтому, перед тем как свернуть остальным, сначала выходил я, и только убедившись, что на улице по-прежнему пустынно, давал знак Марии. Так, крадучись, добрались почти вплотную к воротам, сооружению массивному, громоздкому, наверняка эффективному с фортификационной точки зрения, но с эстетической точки зрения меня-туриста, впервые посетившего итальянский город 13-го века, абсолютно безвкусному. Было бы этим воротам лет 700, то другое дело, дух бы трепетал просто от осознания прикосновения к древним векам. Но сейчас-то это новострой, типа стандартных бетонных коробок нашего века. Совершенный примитивизм в квадратно-римском стиле с одной широкой аркой, и арками помельче по сторонам. Тут уж освещения, особенно по контрасту с остальным городом, было хоть отбавляй. Масляные светильники были и на стене по обе стороны ворот, и внизу, перед воротами. К светильникам прилагались стражники, по одному на каждый, общим числом около десятка. Ещё каждый стражник имел при себе ту жуткую помесь топора и ежа, нанизанную на длинное древко, что алебардой зовётся. Кроме того, чадили масляные лампы, прикрепленные над арками. Штук этак с несколько. Мы во все глаза пялились на нездоровую суету, сами укрываясь в густой тени.
  
  - Сегодня нам здесь не пройти, - констатировала донна, с тоской глядя на огромные железные ворота, по ночному времени наглухо запертые. Неожиданно усилившаяся и, хуже того, бдящая охрана не оставляла шанса быть втихаря пропущенными её знакомым через боковые калитки.
  - Что будем делать? - спросил я, изучая диспозицию.
  - Не знаю. - потерянно прошептала донна Мария, и я тут же почувствовал угрызения совести. Ну в самом деле, мог бы и не задавать дурацких вопросов растерянной женщине, у которой это был единственный вариант спасти себя и детей.
  - Может усыпить их как-то? - я с надеждой посмотрел на неё. Всё таки настоящая стрега, ведьма, без дураков. Диана-богиня, опять же. Так сказать, связи на самом высоком уровне. Но она посмотрела на меня, по-моему, как на слабоумного.
  - Как?
  М-да, ведьма... А я, действительно, как деревенский дурачок, в чудо поверил. Хотя... есть же у меня в параметрах "мана", значит волшебство должно быть, его не может не быть!
  - А через стену? Перелезть где, может, можно?
  Тут на меня посмотрели как на дурака все, даже Гвидо.
  - Ну, может обвалилась где... - счел нужным пояснить я имея ввиду что стена-то древняя, аж 13-го века, мало ли что... и понял, что продолжаю нести чушь. Три идиотских вопроса за минуту. Надо с собой что-то делать. А для начала придумать что-то умное. И подумалось мне, что это "ж-ж-ж" неспроста. Войны никакой не намечалось, так чего вдруг такая активность по охране ворот? Может я слишком много о себе думаю, но вот что-то кажется мне, что это из-за меня тут план "перехват" ввели в действие. Хорошего тут только то, что уж это-то не пройдёт мимо внимания мессера Уберти и выведет его из состояния "самоуверенный осел". Ну и, если он действительно не совсем осёл, то поймет две простые вещи. Первое, я ещё на свободе. И второе, меня надо найти первым. Надеюсь, у него есть хоть какая-то агентура, иначе ну его нахрен, действительно, такого босса. Но это может быть хорошим только если я умудрюсь, как минимум, остаться жив. И с этого момента начинается пессимизм. Всё-таки план "перехват" же не просто так придумали? Наверное, он всё-таки осложняет жизнь беглецам и снижает их бегательную активность и убегательную способность. Ночью уже перекрыли, скорее всего, все выходы из города, днём будут шерстить, совершенно плюя на официальную власть. Вот так вот оставлять МВД под контролем оппозиции. Феодалы хреновы. Возвращаться домой к Марии нельзя. Ждать нельзя. Надо кровь из носу выбираться из города до свету.
  - Ладно. У кого какие идеи?
  Лоренца просто без сил опустилась на землю, привалившись к стене. Паола молча стояла рядом с сестрой, устало глядя в никуда. Мария пыталась быть молодцом, но видно было, что надежды у женщины почти не осталось. Вито хмурился на меня, словно это я был виноват в их бедах. Хотя... Tак, загоним пока совесть под лавку. Только Гвидо, азартно блестя глазами, разглядывал ворота так, словно прикидывал план штурма. О своей ране, кажется, он и думать забыл. Или Паола действительно чудно хороша как целительница. Да, Гвидо меня удивил. Я-то думал он первым сдуется, а оно вон как. Перышки встопорщились. Тем не менее даже он не стал предлагать нападение на пост охраны порядка, понимая, что трое практически безоружных мальчишек против десятка накрученных начальством, злых, хорошо вооруженных и опытных мужчин это не та сила, чтобы внезапным ударом из темноты опрокинуть и обратить неприятеля в позорное бегство.
  - Донна Мария, днем здесь много народу проходит?
  - Много. - Мария обняла Паолу. - Сядь, отдохни, девочка... Отсюда начинается Сиенская дорога, а от Сиенны идут дороги на Перуджу и Ареццо. Здесь идут и те, кому на Римскую дорогу. - я наморщил лоб, пытаясь по услышанным названиям определить, хотя бы примерно, свое географическое положение. Сиенна звучало знакомо, но где именно такой город находился в Италии моего мира, я без понятия. Мне мои финансы туры в Италию не позволяли, чтобы там ориентироваться, а географией я особо не интересовался. Как в школе атлас последний раз рассмотрел, так и всё. Разве что политические карты мира потом на стенах видел. Рим - другое дело. Рим - столица. Это я знаю. Он где-то в середине, близко к западному берегу. Но, хотя эти ворота расположены на юго-западе, они лишь ведут на Римскую дорогу, а по ней можно и на север и на юг идти с равным успехом. Так что я даже не знаю, мы севернее или южнее Рима. - Хочешь затеряться в толпе?
  Я задумчиво кивнул. Сработает, нет? Фотографий тут не существует, в лицо нас никто не знает... Но кого ищут? Нас всех? Нет, вряд ли. Тогда бы у дома Марии взяли. Быстро и эффективно. По-тихому. Зачем город будоражить? Так что нет. Не знают они про Марию пока. Ловят или меня с Гвидо, двух мальчишек, или только меня. Если бы искали всю группу, то разделение могло помочь, но поскольку это не так, то ни черта не выйдет. Более того, если даже одного из нас схватят, остальным недолго гулять. По себе знаю.
  - Может, и выйдет, - на свой лад подтвердила мои рассуждения Мария. - Меня хорошо знают и, если пойдём все, то обязательно задержат всех. А если разделимся, то у вас и девочек будет шанс выбраться.
  - А у тебя?
  - Мне в любом случае не пройти. - она опустилась рядом с Паолой и Лоренцой и они прижались друг к другу. - Меня тебе уже не спасти. Спаси детей.
  Она сказала это так просто, словно собиралась сходить в магазин за луком и просила посидеть с ребёнком минут десять. Но так дело не пойдёт. Мало того, что тут даже не вопрос, кто кого спасает, так она ещё не знает, что если попадет к "братьям" в подвал, то всё равно всех сдаст Альфонсо. Может, не сразу. Может, за это время мы сможем уйти подальше от города. Но группа детей, без взрослых, которым некуда идти, негде укрыться, нечего есть, и про которых известно, в каком направлении их искать, всё равно обречена. Да нет, вообще глупость идея эта. Если бы был реальный шанс ей сработать, можно было бы пожертвовать Марией, но как это будет в действительности? Мы дожидаемся утра... кстати где? Вот тут перед воротами? Общественных парков в округе нет, вокзалов и ночных ресторанов - тоже. Цыганистого вида группы беженцев пока ещё не стали обыденным зрелищем, чтобы не вызывать подозрений. Город до предела утилитарен и рационален, сводящий к минимуму неиспользуемые площади, и непрохожих закутков и подворотен, как я уже отмечал, тут тоже нет. Правда, совсем рядом есть большой сад, но он за высоким забором. Но ладно, положим, разделились, рассредоточились и дождались утра по-одиночке. Итак, пошла Мария. Её узнают, хватают, и... и что? Всем скопом с гиканьем и свистом тащат в своё паучье гнездо, на радостях оставляя ворота без охраны? Вот уж вряд ли. Завернут ей ласты и с нарядом из максимум трёх, а скорее всего двух бойцов отправят в участок. Остальные продолжат бдить. Могут и на месте ее подержать, а за конвоем вестового отправить. И если я хоть что-то понимаю в жизни, то непременно проверят дом и окрестности места задержания. Причём одновременно. Что это даёт нам? Вернее, не так - что это даёт мне? Марии знать не обязательно, но мне-то забывать и заигрываться в спасителя ведьм и их детей не стоит. Они и всей толпой пройдут без проблем. Это меня хоть одного, хоть с толпой захомутают как пить дать.
  - Нет, донна Мария, - при детях я называл её как полагается. - Уходить будем все. У нас есть ещё часа два до свету, должно хватить, если поторопимся.
  - Куда ты думаешь идти?
  - Особого выбора нет. Через ворота не пройти, через стены не перелезть. Остаётся река. Всё. Двигаемся прежним порядком. Я впереди, донна Мария, вы указываете самый короткий путь, но сами остаётесь за моей спиной. Гвидо, Вито, помогайте девочкам да посматривайте назад, не идёт ли за нами кто. Двигаемся тихо, не разговаривать, не шуметь.
  
  Встали, подобрали баулы, мой, кажется ещё потяжелел, и двинулись обратно к реке.
  
  - Что ты думаешь делать дальше? - тихо спросила Мария. - Зачем нам на реку?
  - На мостах точно будут ждать...
  - Проход по мостам по ночам закрыт, - кивнула Мария.
  - Тем более. Возьмём лодку Вито, она большая, все поместимся, и спустимся вниз по реке за пределы города. Там выйдем и найдём дорогу, ведущую к твоему храму.
  - Роще.
  - Ну роще.
  - Река перегорожена цепями.
  - Цепи - это от больших кораблей, рыбацкая лодка наверняка проскользнёт. - отмахнулся я.
  
  До реки было около километра. Когда мы уже отшагали примерно половину и впереди угадывалась в темноте какая-то площадь, справа из-за угла (как и положено - внезапно) вывернулась парочка мужчин и, судя по резким, хищным движениям и размашистому шагу целеустремлённой походки, не любовные утехи были целью их ночного бдения. "Грабители?" - подумалось мне первым делом, пока я скомандовал нашему отряду схорониться за углом удачно подвернувшейся слева улочки. Но, к сожалению, там начиналась ещё одна улица, отходящая по-диагонали, так что тут вместо типичного трёхметрового, от силы, прохода, образовалась довольно обширная площадка. К тому же Вито замешкался, помогая Паоле, да и луна не вовремя выглянула. Так что те двое заметили нас, напрасно мы, стараясь задержать дыхание, прижимались к стене, надеясь укрыться в её тени.
  
  - Эй, кто там? - рявкнул командный голос. - Ну-ка, выходи!
  
  Нет. Это не грабители. Мы переглянулись. Я, честно говоря, растерялся. Бежать - бесполезно, драться - безнадёжно, выходить сдаваться - глупо, а просто стоять и ждать, пока к тебе не подойдут и не вытащат за ухо...
  
  - Не ваше дело, милейший, - вдруг крикнул Гвидо. - Шли себе, вот и идите по своим делам, и не суйте нос в чужие!
  
  Из-за угла я не мог видеть, что там происходит, но, по звукам, прекрасно представлял. Вот обладатель властного голоса, наверняка тот, что повыше, негромко командует что-то своему спутнику (тот наверняка кивает в ответ), и бросается нам вслед, на бегу вытаскивая ту заточенную железяку, что тут зовётся мечом. Топот ног всё ближе и мне от страха начинает не хватать воздуха. Сейчас, сейчас... Я не знаю, что - "сейчас", достаточно того, что это точно будет не то, чего бы я хотел. Что он видел? Женщину с детьми. Он даже, не видя никакой угрозы, приказал второму остаться. Зачем, бросаясь в погоню, он достал меч? Зачем?
  
  Сейчас...
  
  Тут рядом всхлипывает Паола, и в этом коротком звуке я слышу такой страх, какой мне и не снился. Наверное, даже хуже, чем когда я загибался от рака - всё же мне было под сраку лет, а тут ребёнок, ещё вчера не готовый к смерти никаким образом, сейчас, сию секунду теряет всякую надежду жить, дышать, ещё раз увидеть небо... Коротенький звук оказался способен передать всю тоску и отчаяние маленького, беззащитного существа, которое даже в принципе не способно сопротивляться надвигающейся смерти...
  
  Я даже не знал, что ненависть может быть такой. Что она, как страх, способна заполнить каждый уголок тела, каждую клеточку; что от неё нет спасения, что она может пульсировать в висках и рваться наружу чёрной птицей, оставляя в горле и во рту пыльные, дурно пахнущие перья, от которых трудно откашляться. Ненависть пропитала мой страх, отравила его, превратила в нечто столь же неприятное, столь же отвратительное, но гораздо более страшное. Быть может в ярость. Безумную, слепую ярость берсерка. А может быть я впал во временное помешательство. Может, этому следовало бы придумать другое определение, а может, это хорошо известное людям состояние. Как бы то ни было, я, по-моему, тоненько, по-поросячьи визжал, когда изо всех сил вгонял в живот выскочившему догоняльцу свой "Меч дома Уберти". И ещё раз. И ещё. И ещё. Раз за разом. Била в голову мысль-вопрос: сердце, где же сердце? где у него сердце? Я очень, очень хотел ударить в сердце, но не мог остановить себя, и продолжал бить в живот. Почему он не умирает? Сука, сука, сука!!! Почему он всё никак не сдохнет, блять?!!
  
  Меня не удивляло, что мой противник никак не сопротивляется и не издаёт ни звука. В какой-то момент он, наконец, начал наклоняться вбок и падать, но он делал это так медленно, таким долгим было его падение, что я успел ударить его мечом, как ножом, ещё много раз, а потом начал, наотмашь, рубить. Куда ни попадя. А потом у меня кончились силы, и я обнаружил, что сижу, опершись спиной на стену, а остальные смотрят на меня буквально шестиугольными глазами. Я попытался встать, но оказалось, что дрожат не только руки, но и ноги, и даже спина. Всё ходило ходуном. Хотел спросить, как у всех дела, но нижняя челюсть с ляском чуть не отхватила собственный язык. Я обхватил себя за плечи, пытаясь унять постыдную дрожь, и посмотрел на своего врага. В темноте трудно разглядеть подробности, но уж то, что часть головы у него отсутствует, было видно хорошо. Кроме того, вокруг тела на мостовой помимо чёрного пятна, в котором тело и лежало, виднелось множество тёмных предметов неопределённой формы, которых до этого не было.
  
  Колотить от этого зрелища меня стало ещё больше. А между тем нам надо было быстро уходить отсюда: ведь всего в нескольких шагах остался второй противник, и удивительно, что он ещё не заглянул поинтересоваться, что за шум тут был, а Германа всё нет. Мысли мои были кристально ясны, но организму на это было совершенно наплевать. Слушаться он не хотел, и баста. Я пытался сказать Марии, чтобы брала детей и уходила, но не смог открыть рта. Причем с чего такой отходняк - непонятно. Ну, стресс. Ну, испугался. Ну, убил этого мудака. Понятно, что такое даром не проходит в первый раз, слышал. Но не до такой же степени! К тому же в мыслях у меня никаких рефлексий не было. Ни по факту убийства, ни по тому, как я это сделал... хотя нет. Если представить себя кромсающим человека тесаком на фрагменты, то да, становится неприятно. Но и только. Подкатывало бешенство, что я, как парализованный тушканчик, никак не могу совладать со своим собственным телом и сейчас просто подходи и жри меня тёпленького. И никто никуда не уходит, блин. Хотя тут не уходить - тут бежать надо!
  
  Мария, заметив моё состояние, вдруг опустилась рядом со мной и, наклонившись, поцеловала. По-настоящему, по-взаправдашнему. Так, как меня уже... вобщем, давненько меня так никто не целовал. Кроме одной профессионалки, лет пятнадцать назад, когда мы отмечали диссер Мишани и там, уже изрядно подшофе, в курящей компании возле ресторанных туалетов, я познал что такое есть настоящий, крупнокалиберный, бронебойный поцелуй, попадающий под башню. Но сам поцелуй - он что? Сам поцелуй - тьфу, губы да язык. Как ни верти ты языком во рту, как ни засасывай язык партнёра, как ни вытягивай губки, это не переведёт поцелуй в разряд тех, что могут быть измерены лишь в тротиловом эквиваленте. Но вот дыхание... Вы слышали? Дыхание уже не имеет функции снабжения лёгких кислородом, нет, это призыв, принесённый ночным ветром, это слова желания на пробудившемся из самых генетических глубин языке, самая его суть, это истинная речь, которая только и понятна в эти мгновения. Вдох - да. Выдох, превращающийся в стон. Стон, истекающий нетерпением. Рука - под волосами на затылке: не отпущу. Пальцами по щеке: трогаю, обозначаю, моё. Изгиб шеи - беззащитность, покорность. Запах - сколько в нём? - волосы, кожа, руки... вот это ещё парфюм, а вот это уже самка... Ладонь на тонкую спину: ближе, ещё ближе, теснее. Самка. Принадлежность. В моей территории. Моё. Груди под слоем шёлка - пока. Красное - в сторону. Сакральная жертва и окончательное признание права владения... Ускользают, удаляются. За ними. Губы твердеют. Холодно. Нет дыхания. Колотится, как сумашедшее, сердце, бьётся жаром в виски, но нет резонанса, нет ответа. Я тянусь вслед, пытаясь вернуть своё, почти догоняю, но - нет. Рёв водопадов адреналина стихает, и водоворот тестостерона превращается в воронку в унитазе. Открыв глаза, я обнаружил себя стоящим и тянущим вовсе не дрожащие шкодливые ручонки куда не следует. Во всяком случае, куда пока не следует в моём возрасте. Мария внимательно смотрела на меня. Вполне так профессионально смотрела. В смысле, как врач. Типа помог уже укол, или дозу следует увеличить. Вот ведьма.
  
  Помог, помог.
  
  Напарник убитого так и не появился, напрасно мы боялись. То ли он сразу ушел, как команду получил, то ли потом сбежал от греха подальше. Ну, и слава богу. А то, пока я валялся в судорожных рефлексиях, нас можно было вязать пачками.
  
  Обстоятельный Вито, прежде, чем мы кинулись прочь, изъял у трупа холодное оружие и обшарил одежду. Меч он оставил себе, а мне молча протянул горсть монет и свёрнутую трубочкой бумажку. Бумажку я взял, а на монеты покачал головой. У меня ещё почти непочатый флорин есть, а им, в случае чего, пригодится. Мало ли. Бумажку засунул в собственноручно сделанный карман, испытав прилив законной гордости. Гвидо смотрел, как Вито, сопя, засовывает меч себе за пояс, с неприкрытой завистью, но тут всё было честно: во-первых, сам мог подсуетиться, а во-вторых, у него хоть какой-то кинжал есть, а вот Вито только сейчас обзавёлся средством самозащиты. Однако время уходило и надо было спешить. До реки мы уже почти бежали толпой, никак не прячась. Гвидо на этот раз помогал Паоле и бросал на меня многозначительные взгляды.
  
  Пока бежали до речки по боковым улочкам, до меня вдруг дошло, что в пылу боя, если это можно так назвать, не обратил внимания на несколько сообщений, и, пока работали только ноги, проверил, что там мне администраторы подкинули. Оказалось, появились новые умения, "Военная хитрость", "Боевая ярость", "Ассасин" и "Маскировка", накапало опыта, поднялась Харизма, поднялось Оглушение и шанс нанесения критического удара, ещё кое-чего разного - всё не успел просмотреть - да отношения со спутниками улучшились, особенно с Гвидо. Вот откуда такое восхищение в глазах. На Вито, как ни странно, как и на девочек, мой подвиг если и произвёл впечатление, то сильно на отношения не повлиял, подняв их только на единичку. А с Марией вообще ничего не изменилось. Ну, там ещё с начала ночи всё было хорошо. Гвидо, когда я замедлился поправить баул на плече, шепнул мне:
  
  - Это было здорово. Научишь меня. - и поволок Паолу дальше, поддерживая её за талию, хотя именно там она вряд ли нуждалась в поддержке, но то ли от усталости, то ли по какой другой причине, девочка не возражала.
  
  До реки добрались без приключений. Шагов за сто я скомандовал остановку для перевода дыхания и осторожной разведки: мало ли что. Откуда те двое появились нам навстречу в глухую ночь, а?
  
  Прокравшись к мосту, предварительно сняв башмаки на деревянной подошве, я убедился, что предосторожности оказались не напрасны: у лодки был выставлен пост, правда, всего из одного обалдуя, который сидел лицом к реке. Я почти в него уткнулся и если бы он нёс службу как положено, то не мог бы меня не заметить первым. Возможно, лёгкий плеск волн заглушил шум моего появления. Он был так близко, что я мог сказать, что он ел на ужин. По запаху, по запаху, конечно. Я замер, боясь пошевелиться. Любой шорох теперь мог меня выдать и я никак не мог выбрать момент и заставить себя ползти назад. Если бы можно было опять войти в то же состояние, что помогло мне разделаться с первым противником, я бы, пожалуй, рискнул напасть. Вернее, не я - мой страх и ненависть сделали бы всё за меня. Но как снова вызвать.. стоп, стоп. Так это ж у меня в Навыках где-то... Я открыл соответствующий раздел и таки-да, вот оно: активное умение "Чёрная ярость" (урон +25; скорость *5; шанс критического удара + 25%; шанс оглушения +25%; мудрость -10; интеллект -15; действие 15 секунд, по окончании действия здоровье - 50%, сила - 99%, энергия - 99%; восстановление: 1 час). Активировалась "Чёрная ярость" простым желанием, но вот желания как раз и не было. Да и возможности тоже - час ещё не прошёл. И теперь понятно, что меня так скрутило опосля. Самоубийственная, в бою, способность. Только если исподтишка... Получается, Мария одним поцелуем мне всю энергию и силу вернула, да половину здоровья восстановила. Вот это да. А я уж сомневаться начал. Прям не девица бальзаковского возраста, а развёрнутый медицинский пункт полка в одном флаконе. Однако использовать мою секретную вундервафлю-способность, не имея такого шприц-тюбика, как Маша, крайне не рекомендуется. А без неё, ярости этой, ткнуть человеку мечом в спину никак не получалось. Тем более, что я отчаянно трусил пошевелиться, а не шевелясь очень трудно вытащить меч из ножен. Но всё случилось само собой. За моей спиной послышался тихий, но вполне различимый в тишине ночи стук деревянной подошвы по камню мостовой и часовой среагировал на звук, повернув голову и выхватывая оружие. Я начал действовать автоматически, не раздумывая, всего на долю секунды позже, но ему хватило, чтобы отклониться и мой меч, пропоров одежду и, в лучшем случае, только порезав ему кожу, пролетел мимо. Я полетел за мечом, нырком входя в воду. В полёте я получил от разворачивающегося часового ещё и дополнительный толчок локтём в бок, что только придало моему лёгкому тельцу скорости, и только потому я и не плюхнулся ему прямо под ноги. Что-то происходило на берегу следующие 2-3 секунды, только я был занят собой, пытаясь принять такое положение, при котором голова оказалась бы над водой, а не под, и со страхом ожидая, что часовой сейчас сам мне поможет своей твёрдой рукой. При этом надо было не выронить меч. Когда я вынырнул, отплёвываясь, часовой наседал на отчаянно отбивающегося своим кинжальчиком Гвидо. Д'артаньяну, по слухам, было всего на пару-тройку лет больше, когда он в таких случаях смело крича - нет! гордо восклицая - прокуренным голосом Боярского: "один за всех!", резал прошедших не одну схватку гвардейцев направо и налево, а также вверх и вниз, при этом задумчиво напевая извечное философское "пуркуа па?" Но то Боярский. А Гвидо явно не тянул. Может, ему шляпы с пером не хватало, может, лихих усов, а может, Констанции Бонасье в качестве стимулятора, но парень не справлялся со взятыми на себя обязательствами и вот-вот должен был понести за это несоразмерное наказание. Поэтому я поспешил ему на помощь, стараясь при этом не очень шуметь и подобраться незамеченным как можно ближе к вожделенной спине. Выйти, а тем более выбежать бесшумно из реки на скользкий берег в темноте и держа в руке увесистую железяку? Это, конечно, мне не удалось и я был обнаружен задолго до того, как приблизился на расстояние уверенного поражения. То есть метра за два. Вместо того, чтобы кинуться на меня, дабы побыстрее покончить с совершенно очевидно еще более слабым противником и тем самым подставить свою спину уже Гвидо, он, негодяй, отступил на пару шагов назад, так, что теперь мы не могли наброситься на него с разных сторон, оглядел нас настороженным взглядом, и открыл рот. Не думаю, что он хотел пожелать нам спокойной ночи и удалиться по своим делам. Скорее всего, он собирался кричать. Ну, там, "караул", "на помощь", или даже "тревога". Но этому было не суждено сбыться: в действие вовремя, как deus ex machina, вступил Вито и саданул ему вытащенным из лодки веслом поперёк хребта. Ну, таким-то орудием надо бы по голове, конечно, но и так нашего супостата снесло с ног. Почему Вито не воспользовался заранее прихваченным мечом - Бог весть. Наверное, не только у меня пока ещё проблемы с зарезаниием насмерть живых людей. А весло-то оно ему гораздо привычней. Мы с Гвидо, не теряя времени, как коршуны ринулись на поверженного. Однако тот тоже хотел жить, что и придало ему скорости. Гвидо ещё успел ткнуть его кинжалом, мой же меч воткнулся в землю. Я только успел разглядеть противника в свете выглянувшей поразвлечься луны. Так, на вскидку, лет слегка за 25, лицо злое, но не испуганное. Крутанувшись, он ушёл от следующего удара веслом, и внезапно сделал молниеносный выпад в сторону потерявшего страх Гвидо. Как мне показалось, лезвие вошло тому прямо в сердце. Парень, как ни странно, сразу не упал, а ещё сумел поднять кинжал в сторону врага. Никакой практической угрозы в таком жесте уже не было, но тот автоматически защитился, открываясь с моей стороны и я как был в низком старте, так и атаковал, выбрасывая себя как пружину с мечом на конце. Я был уверен, что попаду - и я попал. Но не в живот по самую рукоять, как хотел, а кончиком в бедро. Он таки успел отскочить, зараза. Я опять нырком полетел мимо него. Если б не Вито, тут бы мне и конец, но Вито опять махнул веслом и часовому стало не до меня. Совсем увернуться у него на этот раз не получилось и удар, хоть и вскользь, пришёлся по левой руке в районе локтя. Жаль, что не по правой. Но и так это дало мне время встать на ноги и отскочить на более-менее безопасное, насколько возможно в драке, расстояние. Гвидо уже стоял на коленях, свесив голову, и заваливался набок. Вито, с веслом наперевес, обходил противника по дуге. Безобразная поножовщина продолжалась. Часовой, то ли после двух моих позорных попыток не считая меня за серьёзного противника, то ли разозлённый двумя ударами весла, решил следующим покончить с Вито. Очень по современному, с моей временнOй точки зрения, качнув маятник, уходя от размашистых ударов, он метнулся к нему, перехватил весло когда Вито в очередной раз промахнулся, и вырвал его из рук мальчишки, отбрасывая в сторону. Он ошибся в том, что думал, будто без весла Вито останется деморализованным и беззащитным, и расслабился в предвкушении победы. Он оказался слишком близко к обезоруженному пацану и не сразу пустил в дело меч. Он ошибся. Вито без всяких дополнительных приспособлений двинул ему в челюсть так, что он чуть ли не сальто назад сделал. В реальной жизни от таких ударов в себя приходят не скоро, а часто уже в больнице, но этот тут же попытался встать на четвереньки. Совсем у него там мозгов нет, что ли? А постельный режим? Нет, таким поползновениям надо препятствовать, и мы с Вито кинулись к нему. Вито, правда, на полдороге развернулся за веслом, а моё оружие было при мне. На этот раз никаких рефлексий у меня не было. Я очень хотел его убить, этого гадёныша. Поэтому без раздумий, перехватив меч обратным хватом, воткнул его тому в спину. Жалко, что с такой рукояткой трудно держать меч двумя руками - удар вышел слабый, глубоко лезвие не вошло. Я не только не убил его, он ещё умудрился продолжить вставать. Ну, до чего живучие, гады! Весло прервало его попытку, с неприятным хрустом стукнув в плечо. Это уложило супостата на землю, но он и лёжа напакостил: даже не вставая пырнул Вито в ляжку и Вито, выронив свою вундервафлю, рухнул на одно колено и прекратил активные боевые действия. Нет, с таким мерзавцем, который один, раненый и лёжа умудрился вывести из строя две трети личного состава нашей группы - причём будем говорить откровенно: наши лучшие и сильнейшие две трети - я один на один оставаться никак не хотел. А тем более не хотел видеть его стоящим на ногах и с мечом против меня. Но увы, именно это и произошло, потому, что он каким-то непонятным маневром исхитрился пустой и, по идее, покалеченной рукой отбить мой задумывавшийся финальным и неотразимым удар сверху вниз - и вот он уже опять на ногах, хоть и видно, что ему не сладко. Но я не сомневался, что и в таком изрядно покоцанном состоянии он легко со мной справится и только потом отправится в травмпункт на перевязку. Это не люди, это... я не знаю, прям, что. Напильники какие-то. Ножовкой по металлу их, что ли, пилить, чтобы они пришли в негодность? Я приготовился принять свой последний бой, после чего улететь радовать быстрым выздоровлением хорошенькую девочку Бьянку, и встал в фехтовальную стойку. Ну, как я её себе представляю. Мой противник не стал заставлять себя ждать и пошёл в атаку. Не так просто! Между нами было шага три-четыре, однако ему пришлось сделать гораздо больше, потому, что я, оказывается, неосознанно применил маневры "сохранение дистанции", "фланговый отход", а также наверняка многие другие приёмы из разряда "уклонение от боя в тактически неблагоприятной обстановке" и, несмотря на всё его желание догнать меня, ему это никак не удавалось. На очередном шаге его вдруг мотнуло в сторону, он потерял равновесие, выронил меч и, уже падая, зачем-то потянулся руками себе за спину. Я, конечно, кинулся его контрольно добивать, но этого уже не требовалось. Я увидел, что сбило его с ног. Это была Лоренца, которая, сидя у него на спине, вытаскивала нож из его шеи.
  
  Тут же накатило опять, хотя я и не включал эту свою "Чёрную ярость". Не до такой степени, как перед этим, но ощутил себя, как сдувающийся воздушный шарик. Как же я вымотался за эти - сколько? - две, три минуты? Слюна была такая густая, что не проглотить, а горло горело огнём. Отогнав здравую мысль о том, куда весь этот город сбрасывает свои нечистоты, я скатился к воде и стал жадно глотать прямо из реки. Утолив жажду, я вернулся к месту нашей боевой славы. Гвидо, слава Богу, был жив. Не в сердце его паразит поразил. В подмышку, пониже плечевого сустава. Я было испугался: там и плечевое сплетение, и сосуды, но вроде ничего, обошлось, хотя рана была сквозная, через большую грудную спереди и широчайшую спины сзади. Мария и Паола быстро перевязывали сдержанно стонавшего героя. Проткнуло его лезвие сантиметра четыре шириной, так что и без повреждения крупных сосудов можно ожидать серьёзную кровопотерю, но, кажется, он особо кровью не истекал. Надо будет с Марией поговорить об этом. Не иначе без них, ведьм, тут не обошлось. Несколько секунд - и Мария уже у Вито, оставив Гвидо на попечении Паолы, и второй герой получает свою порцию внимания и медпомощи. И только настоящая героиня, которая и спасла всех, осталась обойдённой. Лоренца сидела на земле, в двух шагах от убитого, и широко раскрытыми, блестящими даже в темноте глазищами смотрела на труп. Ртом она делала какие-то рыбьи движения, как будто пыталась и не могла заглотить воздух. Только громкой истерики нам сейчас не хватало. Я кинулся к ней.
  
  - Лоренца, помоги мне с лодкой, пожалуйста.
  
  Ноль реакции. Популярным способом - пощёчиной - мне что-то пользоваться не хотелось. Лучше уж по методу доктора Марии. Я обхватил девочку за шею и попытался крепко поцеловать. Не сработало. Она даже и не сопротивлялась. Просто не заметила моих усилий. Плюнув, я обхватил её поперёк талии и поволок к реке, сопровождаемый одобрительным взглядом Марии. Холодная речная ванна помогла: из-под воды Лоренца появилась с осмысленным лицом, пусть даже на лице застыл ужас.
  
  - Я... я... он... - невнятно повторяла она, глядя на меня.
  - Ты молодец, - я привлёк её к себе за плечи, пытаясь успокоить, но забыл, что я не в той возрастной и весовой категории, чтобы успокаивать пришедших в сознание двенадцатилетних девочек. Получилось, что это я к ней то ли за утешением, а то ли обниматься полез.
  - Ты что? - возмущённо оттолкнула она меня, хмуря брови. Ну, и то хорошо. Вздохнув, я покачал головой, удивляясь своей незадачливости.
  - Давай-ка лодку на воду, - я сделал вид, что ничего и не было. Но Лоренца этим не удовлетворилась.
  - Держи свои руки при себе, понял?
  
  Вообще-то, мокрая ткань, облепив её тельце, недвусмысленно свидетельствовала, что хотя по местным законам она уже была вполне готова к "совершению брака", но фактически была едва начавшим оформляться подростком и тянуть руки там было особенно и не к чему. Была б на её месте Паола... Но не оскорблять же мне, старому хрычу, ребёнка?
  
  - Я надеюсь, что когда-нибудь ты простишь мне мой невольный порыв, Лоренца. Ты была столь прекрасна, подобно античной богине сразившей чудовище, что чувства взяли верх над моим рассудком. Прошу, не суди меня строго...
  
  ОТНОШЕНИЕ К ВАМ СО СТОРОНЫ "ЛОРЕНЦА" ИЗМЕНИЛОСЬ НА +10. ТЕКУЩЕЕ ЗНАЧЕНИЕ +11.
  
  Ну вот. Навешал ребёнку лапши на уши, рад стараться.
  
  ОТНОШЕНИЯ С "ПАОЛА" +1 (+2). ОТНОШЕНИЯ С "ВИТО" +1 (+2). ОТНОШЕНИЯ С "ДОННА МАРИЯ" +1 (+21). ОТНОШЕНИЯ С "ГВИДО" +1 (+16). ОТНОШЕНИЯ С ФРАКЦИЕЙ "ГВЕЛЬФЫ" -5 (-9).
  
  Интересный ход. Может, мне ещё к Паоле поприставать? Хотя нет. Тогда, кажется, отношения с Гвидо ухудшатся гораздо больше, чем улучшатся с Паолой. Про себя подивившись - да и порадовавшись - что отношение окружающих ко мне более не являются закрытой книгой, я, с помощью Лоренцы, спихнул лодку на воду.
  
  Как раз с той стороны реки в тишине этой сумятной ночи негромко звякнул колокол.
  
  Дин-данг....
  
  
  
  
  
  x.
  
  [Год 1263. Август, 16; Вскоре после заутрени]
  
  
  
  ─ Есть ли у вас план, мистер Фикс? Есть ли у меня план? Есть ли у меня план... Да у меня целых три плана!
   -- Мистер Фикс (мультфильм "80 дней вокруг света").
  
  
  
  
  Году где-то в 2000-м побывал я в Якутии, в городе Якутске. Командировка подвернулась, а у меня там приятель жил, прям почти на площади. Из его дома можно было даже видеть "Республике - наши добрые дела!". Дурацкий лозунг, конечно. Излишне оптимистичный, особенно учитывая местоположение и историю. И вызывающий массу вопросов, в частности, по поводу дел недобрых. По-моему, это было на здании администрации, уродливом и само по себе, да ещё и выкрашенном в розовый цвет. Помню, минздрав ещё был под боком. Удобство такое, ибо туда-то мне и надо было. Остальное - смутно. Понятное дело: командировка, с приятелем давно не виделись... ну, как обычно. Город как город, кстати. Хотя мне не очень понравился. Нет, холодно не было, даже наоборот - летом дело было. Баня, опять же, со всеми атрибутами. Не-не, без девочек. Там ещё жена у приятеля была. Но не об этом. Я о реке. О Лене. Из самого города реки почти и не видно, так что мы выезжали куда-то, где вид не загораживали многочисленные острова. Эпическая сила, вот где мощь! Километра два, а то и поболе, стылой, серой, сосущей душу, завораживающей, леденящей ширины. Мерно так катится, словно огромная, бесконечная, холодная кошка. Особенно её чуждую человеческому естеству силу чувствуешь когда посадят тебя в катер - да на середину реки. И мотор заглушить. А она берёт тебя в свинцовые волны и начинает тащить за собой куда-то. За полярный круг, естественно.
  
  Так вот. Арно - не Лена. Даже не Волга. Так, метров 70 шириной, а то и меньше. Эта-то узость и подвела нас. Точнее, конечно, меня. Я, почему-то, никак не хотел считать цепь, натягивaемую поперёк реки на ночь, за серьёзное препятствие для небольшой лодки. С краёв она наверняка поднимается над водой, а в середине, как пить дать, уходит под воду. То есть, если не под ней проскочим, так над ней проплывём. Ничего подобного. Нет, ближе к берегу цепь действительно шла над водой, причём у самого берега, правого, где она уходила в башню, она поднималась достаточно высоко, чтобы под ней проплыть. Да только там и человек специально на такой случай был. А на левом берегу цепь крепилась массивным кольцом к невысокому каменному быку метрах в пяти от воды, и едва выступала над поверхностью. Теоретически, было бы у нас побольше здоровых мужиков, то вытащили б лодку и обошли препятствие по берегу. Но увы. О том, что это лишь оторванная от жизни теория, мрачно свидетельствовала городская стена всего в нескольких шагах отсюда. И она, как и ворота, не была необитаема в этот предрассветный час. Куча народу боролась с бессонницей, расхаживая со светильниками под стеной у самой воды, перекликаясь и переговариваясь друг с другом. Даже дружно добавляя в реку ещё жидкости из своих запасов. Алебарды в таком случае они втыкали острым концом в землю, пренебрегая всяческими понятиями об асептике. А ведь потом они этой грязной железкой кому-то в живот тыкать будут. Вобщем, у берега проскочить была не судьба. Мы даже дальше Санта Тринита туда соваться не рискнули. Говорю же - не Лена. Хоть и темно, а на воде в нескольких метрах особо не спрячешься. Осталось попробовать прямо по стрежню, да надеяться, что луна не выйдет из-за туч.
  
  - Не маши ты так веслом, - шёпотом буркнул Вито. - Что ты им... да не плескай, говорю! Аккуратней в воду вставляй!
  
  Плески вёсел действительно могли бы нас обнаружить, если бы не водяные мельницы и, естественно, плотины, перегораживающие реку почти что середины. Как результат, в местах сужений река шумела сама по себе, маскируя мои шлепки по воде. Тем не менее, ещё два взмаха - и Вито, окончательно потеряв терпение, выгнал меня с банки, сев за оба весла, несмотря на ранение. Надо признать, у него одного, даже раненого, получалось лучше, чем у нас вдвоём, и лодка бесшумно скользнула на середину реки. Я только вглядывался вперёд, стараясь угадать, где эта самая серединистая середина, где цепь уходит поглубже.
  
  - Проплывём? - с надеждой выдохнул Гвидо, поддерживаемый Паолой.
  
  - Ну, надеюсь. У Вито лучше спроси.
  
  - Не знаю. - тут же откликнулся тот. - Я тут не плавал никогда. Зачем?
  
  Поражаюсь я пространственным представлениям этих людей. Для них мир поистине огромен. Городишко - километр на километр - для них мегаполис. Сотня километров до другого города - путешествие, которого большинство никогда не совершат. Да это уже и другое государство. Вито большую часть жизни проводит на реке, но только от одного берега до другого и сотню-другую метров в стороны. За пределы городских стен он на лодке никогда не выплывал, а тут плыть-то! Но, как он сказал, зачем? Плавать на лодке - не забава, а работа.
  
  Резкий толчок вывел меня из задумчивости. Вито, зло ругаясь и шипя от боли в раненой ноге, усиленно работал вёслами, но лодку быстро ставило поперёк течения. Понятно. Цепь не так уж глубоко под водой оказалась, и перелезть лодка через неё никак не может, а вот перевернуться - запросто. Был бы я один - плюнул бы на эту лодку. И так выплыть можно, не зима, чай. В крайнем случае, по той же цепи до берега докарабкаться. Но едва взглянув на молящуюся - Диане, наверное - Марию, и восковые лица девочек (да и Гвидо был не лучше), понял: никакая сила не загонит их в реку. А если и загонит, то проплывут они ровно такое расстояние, какое отделяет поверхность ото дна и даже пытаться плыть в любом другом направлении не будут. Вито старался изо всех сил, но видно было, что совсем чуть-чуть ему не хватает. Лодку начало придавливать к цепи и кренить на левый борт.
  
  - Вито, продолжай грести! - скомандовал я. - Мария, Гвидо, девочки - все на правый борт... да не на этот! Сюда! Лоренца, ты что делаешь?
  - Ты сам сказал - на борт!
  - Не надо на него садиться! Ты же свалишься! Просто подвинься ближе к борту, как Гвидо.
  - Так бы и сказал! А ты сказал "на борт" а не "к борту"!
  - Тьфу, блин! Гвидо, можешь перестать держать Паолу, и подержать Лоренцу? Или хотя бы держи их обеих, у тебя же две руки... хотя нет, в левую ты ранен...
  - Не надо меня держать. Надо просто нормально говорить!
  - Донна Мария!
  - Лоренца, прекрати спорить с мужчиной и сделай, как он сказал.
  - Я не...
  - Лоренца! Что ты собираешься делать, Ружеро?
  - Собираюсь из воды помочь Вито поставить лодку по течению.
  - Ты собираешься лезть в воду? - встряла Лоренца. - Но ты же утонешь!
  - С чего это? Вода тёплая. Ну, градусов двадцать точно есть.
  - Гра... двадцать чего? Но тут же глубоко!
  - Ну так что? Что я, плавать, что ли, не умею?
  - Ты умеешь... ПЛАВАТЬ? - глаза девчонки грозили вывалиться из орбит. Остальные тоже с интересом посмотрели на меня. Даже Паола, что было, к моему собственному удивлению, особенно приятно.
  - Короче, как только лодка начнёт становиться носом вверх по течению, садитесь... - нахмурился, глядя на Лоренцу. - на середину лодки. Сразу же. А то перевернётесь. Вито, выгребай к своему монастырю, если что.
  - Если что - что?
  - То. Греби, короче. Меня не жди. Всем всё ясно?
  Паола молча кивнула.
  - А ты? - требовательно вопросила младшая сестра.
  - За меня не беспокойтесь.
  И только тут понял, что есть другая проблема... ну, так, проблемка. Ни нижнего белья, ни плавок пока ещё не придумали, а лезть в воду в этом балахоне действительно самоубийство. Но раздумывать было совершенно некогда, Вито уже едва не стонал при каждом гребке, но места для эффективной работы веслу уже не оставалось и лодка, несмотря на противовес из четырёх тел, опасно кренилась на борт, грозя вот-вот начать черпать воду, а тогда пиши пропало. Перетонут они все, а мне тогда что - опять возрождаться? Нет уж. Мне же не в самом деле одиннадцать лет, стеснительность с годами как-то притупляется. Так что я, не долго думая, начал скидывать с себя все эти дурацкие одеяния. Все немедленно отвернулись, даже Вито бы отвернулся, мне кажется, если бы мог. Вот только зуб даю: Лоренца подглядывала. А ведь какое производила первое впечатление! Я-то думал, это Паола будет, по примеру шальной тётушки, сорви-голова. Вот-вот на шабаши уже, как-никак, со всеми вытекающими. И в Гвидо я ошибся, и, как оказалось, в сёстрах.
  
  Скинув последнюю тряпку, я скользнул в воду с носа лодки, чтобы не придавило к цепи. Действительно, не холодно. Течение только вот было ощутимым, но все же не очень сильным, иначе бы нам давно уже пришли кранты.
  
  - Меня не зацепи. - попросил я работающего веслом Вито и попытался найти цепь. Это удалось сразу: цепь была всего лишь сантиметрах в двадцати под поверхностью. Вода над нею заметно перекатывалась, но не бурлила. Я нащупал её ногой. Звенья были столь велики, что моя стопа легко нашла упор там, где они соединялись. Отталкиваясь от цепи, я упёрся руками в борт и начал толкать. Самое трудное было отодвинуть борт от цепи на первые сантиметры, потом пошло легче, потом ещё легче, я уже почти лежал на воде плашмя, отталкиваться стало вообще легко, лодка пошла, как по маслу... потом руки соскользнули с бортов и я с головой ушёл под воду, чувствуя, как течение пытается перевернуть меня вниз головой и протащить под цепью. Хорошо, хоть на выдохе всё случилось, а то бы мог и захлебнуться. Если человек так внезапно под воду уходит, то рефлекторно вдох делает - и каюк. Пока барахтался, принимая подобающее пловцу положение, под цепь меня-таки затащило, и затылком об неё, проклятую, приложился будь здоров как. Шипя и пуская пузыри, я ухватился за цепь и высунулся над водой, переводя дыхание. Тёмное пятно лодки было уже еле различимо и Вито, выполняя мою последнюю волю, останавливаться не собирался, так что пытаться догнать лодку бесполезно. Махать руками против течения, поднимая шум - не рационально. Поэтому я решил, как тот кот, всё по цепи, по цепи, но не кругом, а к бережку, подальше от стрежня, а там уже можно и вплавь.
  
  Держаться над водой с... как сказать про течение? Про ветер - ясно: наветренная и подветренная сторона, а про течение? Короче, с этой стороны цепи было очень трудно. Вытаскиваешь тело из воды, а течение давит на грудь и приходится очень напрягать руки. Если напрягать не так сильно - тело уходит вниз и вода заливает и рот и нос. Чем в таких условиях дышать - непонятно. Так долго не продержишься. Пришлось опять подныривать под цепь и хвататься с другой стороны. Так туловище прижимало к цепи и стало гораздо легче. Держаться, но вовсе не перемещаться поперёк течения. Исцарапав всю грудь и живот ползя, как краб, боком, и преодолев метра три, понял: так дело не пойдёт. Пришлось опять нырять с головой. Думал, поползу по цепи, как обезьяна, только снизу. Фиг там. Ноги тут же снесло по течению и опять же пришлось боком, приставными ползками. Или шагами? Можно так про руки сказать? Но то ли дыхалки не хватало, то ли опыта ныряльщика за жемчугом. Те, говорят, по три минуты могут под водой. Мне же через каждые несколько секунд приходилось подтягиваться и выныривать на поверхность, глотая воздух. Опять же, обдирая грудь и живот. Ни фига не намного лучше. Проще было бы бросить цепь и выплыть ниже по течению, да только как потом в город попасть? Чуть не утоп. Хорошо, как уже сказал, это не Лена. Минут пять-десять борьбы - и цепь стала вровень с поверхностью, течение ослабло, и стало можно ползти по цепи без усилий на грани возможного. Когда цепь оказалась уже над водой и течение ослабло достаточно, чтобы я мог выгрести против него без риска потерять силы и уйти на дно, я буквально лёг на неё, давая отдых гудящим от напряжения мышцам. Однако, и холодновато становится. Надо не затягивать. Берег совсем уже рядом. В башне свет, но на самом берегу никого не видно. Может, действительно в караулке все, а может и сидит кто в теньке, на речку поглядывая. Была б это моя великая и могучая, но разгильдяйская родина, так по огоньку сигареты бы всё понятно стало, не спецназ же да не разведка в тыловых охранениях у нас сидят. Да только, вишь ты, здоровый образ жизни тут. Не курит никто. Однако выбора нет. Оттолкнувшись от уже ставшей почти родной цепи, ушёл под воду и сколько мог плыл под водой против течения. Далеко не уплыл, понятно, но что-то лучше, чем ничего. Потом тишком, тишком, потихоньку, стал подниматься вверх по течению. Старался не плескать и не привлекать к реке внимания: небо светлело. На берегу, особенно в долинах холмов и между домами, ещё с час будет темно, как у негра где, но водная гладь вот-вот засеребрится, показывая всё, что на ней есть, включая нелегальных пловцов. Отсюда диалектика её с единством и борьбой противоположностей: спешить надо, но нельзя торопиться. Выплывать против течения всегда тяжело. Плюньте в лицо тому, кто скажет нет. Даже против несильного течения. А всё потому, что нельзя отдохнуть. Только расслабился - и тебя отнесло туда, откуда ты начал. Опытным пловцам это, конечно, фигня. Мне это фигнёй не показалось. Я мало того, что опытным пловцом никогда не был, так ещё и это тельце никак не было к такому приспособлено. Отплыв от цепи на полсотни метров, понял, что ещё немного, и всё. Мышцы просто откажутся работать. Пришлось плюнуть на осторожность и грести к берегу, надеясь что мою маленькую голову никто не заметит. Скоро нащупал дно. Не выходя на берег, по горло в воде пошёл вдоль него вверх по течению, высматривая лодку. Вито должен был запарковаться напротив монастыря Умилиатов, кто бы они ни были, где он подрабатывал и хорошо знал окрестности. Попробуйте как-нибудь повторить этот подвиг, и вы поймёте, что река - не бассейн, дно - скользкое, глинистое, с острыми камнями, острыми корнями, и чем-то острым ещё - то уходит из-под ног, заставляя внепланово лично здороваться с подводными обитателями, то поднимается к самой поверхности, превращая тебя в Черномора, выходящего из бездн. Так что быстрого перемещения вдоль берега никак у вас не получится. Лодку нашел минут через сорок. Пустую. Все наши были уже на берегу. Не стал гордо появляться, аки Афродита, из пены морской, во всём блеске и величии, а выполз потихоньку, как земноводное. Типа, крокодил. Никто не кинулся обниматься, хотя, не скрою, восхищение в глазах было, а Лоренца, нимало не смутившись моей наготы, заявила:
  - Я думала, ты умеешь в рыбу превращаться. - и заглянула мне за спину, зараза маленькая. Рыбий хвост искала?
  - Умею, конечно, - пошутил я. - А как бы иначе? Для чего, по твоему, я раздевался? Чтобы плавниками одежду не порвать. Они ж большие получаются. И острые. Плавники.
  Зря, наверное, пошутил. Лица у всех стали настороженные.
  - Ладно. Одеться дайте. Холодно.
  - Вот, - протянула мне мои тряпки Мария. - Одевайся
  
  ПОЛУЧЕНО ДОСТИЖЕНИЕ "СПАСАТЕЛЬ НА ВОДАХ" 1 УРОВНЯ. ОПЫТ +5, СЛАВА + 0.1%, ХАРИЗМА +1. ОТКРЫТ НАВЫК "ПЛАВАНИЕ", ПОЛУЧЕНО УМЕНИЕ "ПЛОВЕЦ 1", ОПЫТ +2, СИЛА +1; НАХОЖДЕНИЕ ПОД ВОДОЙ +15 СЕКУНД, СКОРОСТЬ ПЛАВАНИЯ +1КМ/Ч (ТЕКУЩЕЕ ЗНАЧЕНИЕ 3 КМ/Ч). ОТНОШЕНИЕ С "ДОННА МАРИЯ" +1 (ТЕКУЩЕЕ +22); ОТНОШЕНИЕ С "ГВИДО" +2 (ТЕКУЩЕЕ +18); ОТНОШЕНИЕ С "ВИТО" + 1 (ТЕКУЩЕЕ +3); ОТНОШЕНИЕ С "ПАОЛА" + 2 (ТЕКУЩЕЕ +4); ОТНОШЕНИЕ С "ЛОРЕНЦА" + 4 (ТЕКУЩЕЕ +15).
  
  Да, нелегко даётся улучшение отношений. Вон я Вито как помог, почитай, жизнь спас, а улучшилось только на единичку. Зато с остальными, кроме Паолы, всё идёт хорошо. Нет, никак мне всё это потерять нельзя. Теперь надо как-то выживать, а то всё обнулится. Но только вот с этими двумя что делать? Или не стоит и заморачиваться? Мне с ними детей не рожать, в конце концов. Доберусь до Уберти, устроюсь, обеспечу себе безопасность, да и всё, в принципе. Дальше они будут не нужны. Вот, разве, Гвидо ещё пригодится. Парень ко мне уже хорошо относится, ещё чуток отношение улучшить - и дело в шляпе. Совместно пережитые опасности, спасение от смерти, все дела. Такое в этом романтическом возрасте - это сила. На этом можно играть. Мало ли, что мне в будущем понадобится?
  
  Лоренца с надеждой шепнула мне:
  - А ты правда... ну... не можешь в рыбу? Совсем-совсем? Я никому не скажу, честно!
  - Правда не могу, - чуть не рассмеялся я.
  - Жааааалко. Рыбки красивые. Я видела один раз, на ярмарке.
  - Ну, я бы красивой рыбкой всё равно не был бы. Слишком большая рыбина бы получилась.
  - А ты бы маленькой становился.
  - Невозможно.
  - Почему?
  - Закон сохранения массы никто не отменял. - Сказал, и сам поразился абсурду аргумента: как будто в большую рыбу я таки превратиться могу. Закон позволяет.
  - Какой закон?
  - Массы... это сколько вот в тебе всего-всего есть.
  - Во мне? - чуть испуганно удивилась девочка.
  - Не только. Во всех и во всём. И если из чего-то одного сделать что-то другое, то масса должна остаться той-же самой.
  - Ух... а это где такие законы?
  - Везде.
  - И у нас в Фиренце?
  - Конечно. Везде.
  - Не знаю. Не слышала такого. А что будет, если поймают? Ну, если там... вобщем... если не очень соблюдать этот закон?
  Не удержался. Рассмеялся-таки. Но Лоренца не обиделась и даже внимания не обратила.
  - Этот закон нельзя нарушить. Его ведь не люди придумали, а природа.
  - Это как?
  Пришлось объяснять.
  - Вот если ты из глины человечка слепишь, можешь из него потом рыбку слепить?
  Лоренца призадумалась, потом качнула головкой:
  - Не. Потом глина застынет. Даже если её не обжигать.
  - Ну, а если она всё ещё мокрая?
  - Тогда можно.
  - Но рыбка-то получится такая же, как и человечек, правда? Меньше-то она не будет.
  - Нет, почему? - возмутилась маленькая спорщица. - Какую хочу, такую и слеплю!
  - Но тогда часть глины ты выкинешь, так?
  - Чего это я её выкину? В сторону отложу. Может, ещё чего слеплю. Свистульку, например. Её хоть иногда выменять на виноград можно.
  - Пусть отложишь. Но на маленькую рыбку тратить уже не будешь.
  - Ну да.
  - Так вот, вся глина, что была в человеческой фигурке, это, можно сказать, масса. Из неё можно что-то сделать только такого же размера. Если делать меньше - получается лишняя глина-масса. Если попробовать сделать что-то большее, то её, глины, то есть массы, не хватит и надо будет где-то брать недостающее. Правильно? Поэтому если бы я превратился в рыбу, она была бы такая же большая. Понятно?
  Лоренца с сомнением оглядела меня, потом вздохнула:
  - Не хочешь в рыбу превращаться - не надо, а чего врать-то? Не можешь ты быть из глины. Ты же не Адам.
  
  На бережку, пресекая остальные вопросы, пришлось устроить летучку. Брифинг, если кто не понял. С новыми планами на повестке. Поскольку старые накрылись всем, чем можно накрыться. Ибо ясно, что из города нам не выбраться. По крайней мере, всей толпой. Хреновые из нас получились городские партизаны. Примерно так и сказал, постукивая зубами. Не то, что холодно, просто согреться не успел. Больше часа в реке, ночью, а на улице сейчас градусов восемнадцать никому пока неизвестного Цельсия.
  
  - Ну что ж. Из города нам выйти не удалось. Но оно и к лучшему: все равно что делать после того, как добрались бы до той рощи, было непонятно. То есть, бежали мы сломя голову незнамо куда и зачем, лишь бы побыстрее и подальше. Что, вполне возможно, было противником учтено. Но теперь наша компания пообтесалась в боях, сплотилась, сработалась, мы успокоились, и больше ошибок делать не будем.
  - Никогда-никогда? - подколола Лоренца.
  - М-м... - я даже не нашелся сразу, что ответить малолетней заразе. Выручил Гвидо.
  - И куда мы теперь?
  - Хороший вопрос, - проворчал я, пялясь в сторону блестящей глазами девчонки. - План теперь такой...
  - А что такое "план"?
  - Это то, что мы будем делать, Лоренца. То, что уже придумали в голове, но ещё не сделали. Так вот, план такой: нам нужно временное убежище, и я, кажется, знаю такое. Потом Вито и женщины остаются там, а мы с Гвидо идем за помощью. Элементарно. - сам я не считал, что добраться до той самой помощи будет так просто. Отсидеться где-нибудь за городом все еще представлялось мне гораздо лучшей, то бишь безопасной идеей, но в сложившихся обстоятельствах выбирать особо не из чего. К тому же теперь, зная, что Уберти не тайный заговорщик, а вполне солидная властная фигура, мне будет легче. Ведь уже нет необходимости попасть именно в его дворец. А уж дома поддерживающих его нобилей и Гвидо и Мария знают. Не может же оппозиция и инквизиция контролировать всю территорию города. Утро до обеда лучше пересидеть, а вот к обеду Фарината точно будет в курсе творящегося в городе кипеша и наверняка выведет своих людей на улицы. Не может он быть совсем идиотом. Даже с учетом того, что он позволил городской страже. Тогда можно будет и выдвигаться. Даже если нас первыми засекут те, кому не надо, есть шанс, что так борзеть они уже не смогут.
  - Ружеро...
  - Да, Лоренца?
  - А что такое э-ле-мен-тарно?
  
  
  
  
  xi.
  
  [Год 1263. Август, 16; Между заутреней и первым часом]
  
  
  
  - Я - историк, - подтвердил ученый и добавил ни к селу ни к городу: - Сегодня вечером на Патриарших прудах будет интересная история!
   -- М.А. Булгаков. Мастер и Маргарита.
  
  
  
  
  Проблемы возникли, как обычно, там, где их не ждали. То есть, это я их не ждал. Остальные были в курсе, но почему-то полагали, что раз мы туда идём, значит, это кому-то нужно. В данном случае мне. Зачем - непонятно, но вопросов не задали. А следовало бы! Поэтому только у стен обители "Всех Святых" я узнал, что никого, кроме Вито, туда не пустят. В лучшем случае ещё меня с Гвидо. Но не Машу и не девчушек. Это, видите ли, чисто мужской клуб. Я, вообще-то, против сексизма ничего не имею. Даже приветствую. Но как же не вовремя!
  
  Рассветало. Город начинал просыпаться. В любом человеческом поселении в рассветный час есть умилительное очарование просыпающейся женщины. Днём у неё ещё испортится настроение. Она станет раздражительной, может даже склочной. Отвяжется на тебя ни с того ни с сего, ни за что. Но утром... Она ещё без макияжа, волосы растрёпаны, зубы не чищены... но вот она потягивается, выпростав руки из-под одеяла, этак под ним выгнувшись, она ещё пахнет тёплым сном, как грудной ребёнок - молоком, и как тут не умилиться, глядя на неё? Так просыпается и город: не весь, не сразу, по частям, позёвывая и потягиваясь, высовываясь из тёплых домов на ещё не прогревшиеся, подёрнутые туманом улицы, растапливаются очаги, появляются дымки над крышами, в пекарнях ставят в печи первый хлеб, начинают фыркать запрягаемые водовозами лошади, хлопают распахиваемые ставни, впуская в комнатушки новорожденное утро вместе со свежим воздухом. Ну, со свежим воздухом в городах - это, конечно, перебор. Преувеличение литературное. Канализации-то нету, а несколько тысяч человек испражняются регулярно. Но это ж, опять же ж, утро, зубы не чищены - а всё равно она умилительна.
  
  Город просыпался, а вот нам, особенно девочкам, нужен был отдых. Мне кажется, тинейджерки двадцать первого века перенесли бы бессонную ночь легче, даже с учётом её насыщенности физической активностью. Но в этом веке, видимо, к подрастающему женскому поколению предъявлялись совсем другие требования. И беготня по ночному городу тоже не приветствовалась. Соответственно, и привычки к таковому занятию не выработалось. Однако отдыхать нам было пока негде. Вито молча хмурился, бросая взгляды на ворота монастыря, Маша с девочками опустились прямо на траву у незамощённой дороги. Гвидо тут же пристроился рядом с Паолой. Я только подивился, глядя на этих детей. Быстро тут взрослеют. И отношения вспыхивают, как порох. Горячая южна... Кстати о порохе. Сделать я его сделаю... Но! Не может он быть настолько важен в предстоящей войне, даже если его еще не изобрели нигде, в чем я лично сомневаюсь. Может даже - ну, допустим, допустим в порядке бреда такую возможность! - я и пушку по чертежам Россини сделаю. Единорога этого. И опять есть "но". Что может сделать одна, пусть даже большая пушка в сражении, где участвуют тысячи человек? Убить пару десятков? А сколько орудий можно сделать за... ну, скажем, полгода? Не на заводе каком, а кустарно, силами, в данном случае, судя по всему, меня одного? Пусть с помощниками? Дай бог одно осилить. Получается, не для полевого сражения. Осада - другое дело. Вопрос на засыпку: что и где хотят осаждать ярые противники Папы? Ёпрст! Это мы чё, Рим штурмовать будем, что ли? Да ну... Интересно-то как. Но, получается, точно не моя реальность. Уж про такое-то в школе историк нам бы рассказал, а я б не забыл. Штурм Рима гибеллинами... Да уж. Но, впрочем, не обязательно Рим. В Италии полным полно и других гвельфских городов. И вообще, это дело будущего, до которого еще дожить надо.
  
  - Так, - головы повернулись ко мне. - Раз тут нам не светит... я имею в виду, что... вот, блин, как же это перевести-то? Короче, в монастыре нас не приютят. То есть не всех. А потому торчать здесь смысла нет. Надо уходить и это даже хорошо, что утро наступает.
  - Чего хорошего? - пробасил Вито. - То всю ночь бегали, чтобы до утра успеть, то вдруг утро - это хорошо.
  - Я устала, - печально пожаловалась Лоренца. А Гвидо резонно заметил:
  - Каждый раз, когда тобою же намеченное не осуществляется, ты говоришь, что это хорошо...
  Мария с интересом на лице повернулась ко мне, явно ожидая моей реплики.
  - Поясню. Всю ночь мы бегали, чтобы из города выбраться. Но это у нас так и не получилось. Нам придётся оставаться в городе. Что здесь ночью делать? Куда податься? Некуда. Правый берег - не Ольтрарно, здесь стражи полно. Если ночью задержат - что им, рассказать что мы на ночную рыбалку все собрались? Не поверят. А утром - другое дело. Утром по улицам ходить не преступление. Все ходят. Вот и мы пойдём. Кроме Вито.
  - Куда?
  - А я? - одновременно спросили Мария и её племянник.
  - К мессеру дельи Уберти. Или к его соратникам. Куда именно, сейчас и уточним. Больше идти нам некуда. - объяснил я. Гвидо кивнул, одобряя. - А без тебя, Вито, потому, что ты останешься здесь, - я кивнул на ворота.
  - Почему? Чего это вы пойдёте, а я нет?
  - Мы пойдём потому, что нам деваться некуда. Ты останешься, потому, что ты ранен как раз в то место, которым ходят. А если бежать придётся? А ещё потому, что тебе есть где остаться. - и, прерывая его дальнейшие возражения добавил:
  - Большая толпа подозрительна, да ещё шастающая с баулами. Нам надо остаться незаметными и незаметно же пробраться ко дворцу мессера Уберти. Поэтому чем нас меньше будет, тем лучше. И так-то придётся разделяться, наверное... - я вздохнул. Разделяться, почему-то, не хотелось. - И вещи тебе оставим. Ты за ними приглядишь. А как только появится возможность, так сразу же и встретимся. Так понятно?
  Вито секунду подумал.
  - Так понятно.
  - Я бы тоже осталась, - младшая сестра с тоской посмотрела на ворота.
  - Потерпи, мал... потерпи, Лоренца. Скоро уже придём. Кстати, вот и вопрос: кто знает, где ближайший дом или дворец, что еще лучше, гибеллинов?
  - В Сан-Лоренцо все дома гибеллинские, - пожал плечами Гвидо. - Но там и дворец мессера дельи Уберти. Если туда доберемся, то...
  - Я понял. А ближе?
  - Ближе... - он опять пожал плечами. - Не знаю.
  - А вы, донна Мария? Знаете кого-нибудь из гибеллинов поблизости?
  - Я не очень-то дружна с нобилями, особенно из гибеллинов... - неохотно отозвалась женщина, отрицательно мотнув головой. - Ну, знаю дом мессера Матераццо... еще мессера Верьикоста... но это все еще дальше. На этой стороне... ох, пожалуй, никого. Тут вообще большей частью беднота живет, да вон, церкви. Священники, само собой.
  - Ну, тогда все ясно. Вопрос "куды податься" решен. Вито, сколько отсюда до дворца мессера Уберти?
  - Сколько... Чего сколько?
  Я мысленно закатил глаза, призывая воображаемое небо в свидетели своего терпения.
  - Как далеко? Или как долго?
  - А... Ну, мили полторы, может. Если по берегу.
  Ну, это недалеко. Полторы тысячи двойных шагов. Я автоматически перевёл в более привычную меру. Получалось с пару километров, или даже меньше.
  - Если ты хочешь идти во дворец Уберти, то по берегу идти нельзя, - заметила Мария. - Там дворцы семьи Буондельмонти подходят к самой реке. Потом ещё надо будет идти по их улицам.
  - Так. Понятно, что я чего-то не знаю. Объяснения будут, почему вдруг именно там ходить нельзя?
  - Буондельмонти - старинные враги рода Уберти. - пояснил Гвидо.
  - Да, - кивнула Мария. - Ещё с тех времён, когда младший Буондельмонти в самый последний момент отказался жениться на племяннице Арриги, а вместо этого повёл под венец другую [ 11. Buondelmonte de' Buondelmonti (1192? - 1216). Тосканский аристократ из одного из богатейших и влиятельнейших кланов. Был убит на Пасху 1216 года из мести за разрыв помолвки с девушкой из рода Амидеи. Убийство послужило причиной вендетты, которая быстро расколола город на два лагеря и переросла в крупномасштабный политический конфликт. Многие историки и видные деятели тех или несколько более поздних времён (гвельф Данте Алигьери, например), считали, что именно с этого момента началась многовековая война гвельфов против гибеллинов].
  - И что?
  - Оддо убил его.
  - Какой ещё Оддо?
  - Арриги.
  - При чём тут Арриги, если мы идём к Уберти через Буондельмонти?
  - Арриги в одном клане с Уберти и Амидеи, а Оддо Арриги убил Буондельмонте.
  - Негодяй был наказан, - вскинул нос Гвидо. - и сражён в поединке!
  - Нет, - покачала головой Мария. - Поединок был до этого, на празднике в честь посвящения Маццинго Тегрими в рыцари. Буондельмонте был приглашён. Что-то там случилось такое, что привело к дуэли и Оддо проиграл и был ранен. Потом Оддо подкараулил молодого де Буондельмонти у моста во время брачной процессии и ударил его ножом. В грудь, не в спину, но тогда, когда тот этого не ожидал. Хотя, говорили и другое. Что один из шутов на том празднестве неудачно подшутил над одним из благородных гостей, неким Инфаньяти, евшим с одного блюда с Буондельмонте...
  
  ***
  
  ...Утро 14-го апреля тысяча двести пятнадцатого года выдалось тёплым и солнечным, хотя четыре предыдущие недели не прекращались злые, холодные дожди, насквозь пропитавшие землю Тосканы. Дороги раскисли. Смыло цвет с плодовых деревьев. Поля превратились в болота. Неурожайным выйдет год. То-то обрадуются беде не имеющих выхода к морю соседей генуэзцы, задирая цены на зерно из Египта. Подесты начнут объявлять один займ на закупку зерна за другим, вконец разоряя мастеровых и лавочников. Возвращать эти займы, конечно, никто и не подумает. Следующий подеста, заступив через несколько месяцев, и вспоминать об этом не захочет: голод у ворот города. Врага страшнее нет. Как его победишь? Снизят, а то и совсем отменят пошлины на ввоз зерна и объявят смертную казнь за вывоз. Ужесточат, пользуясь случаем, законы против роскоши, давно продавливаемые епископом. Будут ходить мрачные стражники от коммуны, от картьер и от цехов, хмуро следя за горожанами: не устраиваются ли где преступные празднества? Вырастут очереди у церквей на выдачу глотка вина и кусочка хлеба по праздникам. Но таких праздников мало и всё равно к зиме народ в городе начнёт вымирать от голода. Убивать начнут просто за кусок хлеба, а то и за вилок капусты. Кто поумнее, посмелее, да полегче на подъём, уже поглядывают на юг, в сторону солнечного Неаполитанского королевства обеих Сицилий. Тягот там немало, своих проблем хватает, да и вольницы такой, как в республике, говорят, нету. Не так-то давно вышла эта земля из-под властной руки Восточной Римской Империи, не признающей свобод городских коммун. Но зато и голодать не придётся. Хоть какую-то работу за кусок хлеба в день найти можно будет. Богатым, конечно, смерть от голода и в Тоскане не грозит, но и у них еда на столах не из воздуха берётся. Легко не будет. Всем придётся затянуть пояса. Не будет продолжительных пирушек с беззаботными красотками, не будет музыки, смеха, игр. Вобщем, жизнь будет серой, как туника нищего. Однако не от этих мыслей хмурился Джатто Инфаньяти, направляясь по мокрой ещё дороге к вилле Тегрими. Отец, пень трухлявый, огласил завещание в котором оставлял всё движимое и недвижимое имущество своей жене, и отдельно семьсот лир дочери на приданое. Даже подохнуть не мог, не напакостив, собачий помёт. Мать Джатто любил, любил по-настоящему. Она для него была как Дева Мария и была достойна такого же поклонения. И, без сомнения, она была достойна и лучшего мужа, и лучшей жизни. Но какого чёрта? Если уж проявлять такую заботу о женщине, то обычной практикой в таких довольно редких случаях было оставлять вдову наследницей, но не распорядительницей. Право распоряжаться отходило старшему сыну! К тому же должно было быть оговорено, что вдова не может повторно выйти замуж. Если нет такой оговорки, то в случае замужества она теряет право на наследство и как владетельница, и, тем более, как распорядительница. Но в отцовом завещании никаких оговорок не было вообще! Мать получала полные и исключительные права на имущество, на всё имущество, кроме тех семисот лир, которые получит чёртов муж чёртовой Джанки!
  
  - С-сука! - невольно вырвалось у Джатто и он в раздражении пихнул пятками в бока рысака. Тот немедленно отозвался скачком вперёд, щедро разбрызгивая грязь из-под копыт.
  
  - Стой, черт тебя дери! - Джатто натянул поводья, осаживая бедное животное. Не хватало ещё заявиться на праздник обляпанным грязью. Джанка, сука Джанка. И тут гадит.
  
  Джанфранка была на пять лет младше его и, по идее, их пути взрослеющего юноши и маленькой девочки нигде не должны были пересекаться. Но было не так. Эта маленькая пакость, словно Эриния, преследовала его повсюду.
  
  ...Отцова библиотека состояла всего из десятка рукописей и не требовала отдельного помещения, но там же находились и другие редкости, требующие надёжного и безопасного хранения, по каковой причине комната всегда была заперта и никому, кроме самого отца туда ходу не было. Разве что по его личному дозволению и в его присутствии. Но сегодня был особый день. Род Инфаньяти долгое время не считался выдающимся даже по меркам их консортерии, но недавно положение начало меняться к лучшему: удачные вложения в торговлю магрибскими пряностями принесли хороший доход, который столь же удачно был вложен в шерстобитные цеха, а не в зачастую убыточные виноградники. Лишние деньги позволили нанять и вооружить десяток мечников, да и сыновья подрастают, старшему уже почти тринадцать, ещё год-два и будет молодой воин в роду. Дочь не дурнушкой растёт, хоть и придётся дать хорошее приданое, но понятное дело, что не кому попало такая красотка уйдёт. Можно выгодный семейный союз заключить. Среди купцов, имеющих вес в Фиренце, авторитет Инфаньяти неуклонно растёт, и его слово среди торгового люда уже не пустой звук. А сегодня собирается совет консортерии и не мешало бы продемонстрировать и растущее богатство, и уважение людей. Подарок румийца из Синопа - странный глиняный сосуд из Баальбека, ни кубок, ни лампа, явно очень древний, но с хорошо сохранившимся богатым узором - привезённый из Фатимидского халифата лично ему, Кароджо Инфаньяти, как нельзя лучше служил этой цели. По словам румийца, в таких сосудах много веков назад вавилонские цари хранили благовония, и сосудов таких в мире всего несколько штук, причём все владельцы - халифы и султаны. Это ли не свидетельство уважения и признания успехов, если даже купцы, владеющие торговыми галерами от Трапезунда до Малаги, не гнушаются лично приехать и одарить компаньона дарами, достойными земных владык? Так что очень скоро уже можно будет начать менять расклад в консортерии, поднимая род Инфаньяти на должный уровень, а там, глядишь, и другие семьи подтянутся...
  Юный Джатто был пока слишком мал, чтобы быть допущенным к грандиозным планам отца и о подноготной событий даже не догадывался. Но что отец перед прибытием каких-то гостей отпер библиотеку он мимо себя не пропустил. Ибо видел несколько недель назад как невысокий, но очень важно держащийся дедок в странных одеяниях, доставал из принесенного двумя чернокожими рабами сундучка некий обёрнутый во многие слои ткани предмет, бело-голубого цвета, и с лёгким поклоном передал тот непонятный, но очень притягивающий взгляд предмет отцу. У того аж дух захватило. Дальнейших подробностей Джатто не увидел, но очень его это заинтересовало и теперь он горел желанием рассмотреть диковинную штуку поподробнее. Сегодня был как раз отличный шанс. Однако Джатто был не только любопытным, но и осторожным юношей. Поэтому он не стал сразу соваться в запретную комнату, а сначала спустился со второго этажа вслед за отцом, чтобы убедиться, что тот не вернётся в самый неподходящий момент, и что никто другой тоже не застанет его врасплох. Отец отправился проследить за украшением лоджии, где должно было состояться собрание. Все слуги были привлечены к делу, а мать с утра не выходила из своей половины, наверняка помыв волосы и прихорашиваясь. Так что визит в сокровищницу тайн был безопасен. Джатто взлетел по лестнице, не чуя ног под собой, предвкушая, как кроме той занятной штучки он ещё возьмёт в руки меч, которым его прапрадед ещё в 1159-м году бился в Кремоне с самим Барбароссой. Ну, пусть не лично с ним, конечно... Окрылённый мечтами, он не заметил спускавшуюся с третьего этажа мать и буквально вломился в дверь библиотеки как раз в тот момент, когда Джанка, взобравшись на табурет, уже дотянулась своими ручонками до таинственного сосуда на полке. От резкого шума открывающейся двери она взвизгнула, руки её разжались и последовал негромкий хлопок. Сделав по инерции ещё два шага, Джатто уставился на бело-синие осколки керамики, далеко разлетевшиеся по полу. Первой мыслью была: "ох, бедная Джанка, как ей влетит", причём он её, несмотря ни на что, в тот момент искренне пожалел. Потом пришла вторая мысль, что теперь он уже никогда не увидит, что же это было, и с раздражением поднял глаза на девчонку. Безграничный ужас от того, что она поймана на месте преступления отцом или матерью уже быстро покидал её лицо.
  - Джанка, ты что наделала... - начал было он, но сестра скривилась, не слушая его, спрыгнула с табурета и опрометью бросилась к открытой двери, сразу же за порогом закричав:
  - Мама, мама! Иди посмотри, что Джатто наделал! Он папину вещь разбил!!!
  Джатто ещё не понял, что происходит, как в проёме появилась мать. Окинув комнату взглядом, та всплеснула руками:
  - Джатто!
  - А я видела! - не унималась Джанка. - Я видела!
  Джатто растерялся и не знал, что сказать на эту неописуемую ложь, и молча стоял столбом, пока не появился отец, лицо которого, при виде сына, стоящего посреди осколков, налилось кровью, как глаза у быка.
  - Ты! - взревел он, медленно подходя к испуганному пареньку.
  - Но... это не я! - наконец подал голос Джатто. - Это ведь она разбила! - он ткнул палец в ухватившуюся за материну юбку Джанку.
  - Джатто! - укоризненно покачала головой мать. - Стыдись. Это недостойно мужчины.
  - Мужчины?! - заорал отец и влепил сыну такой удар в ухо, от которого тот не устоял и рухнул на пол. - Где тут мужчина? Это убогое ничтожество, вылезшее из твоего чрева - всё, что угодно, но только не мужчина! Негодный слизняк! Мерзавец!
  Джатто отползал от наступающего на него отца, повторяя, как молитву "это не я!", но его никто не слушал.
  - Да ещё и трус! Сваливать свою вину на невинного ребёнка! Мерзкая, подлая тварь! Ты разрушил мои планы! Убью!
  Схватив сына за грудки, он воздел его с полу и, продолжая осыпать бранью, начал с размаху бить по лицу кулаком. Ошалевший от ужаса Джатто сделал только одну попытку защититься, а потом сознание его поплыло, руки опустились, и только голова моталась из стороны в сторону при каждом ударе. Когда же он очнулся, стало ещё хуже: разъярённый отец отдал его пороть слугам. Такое унижение было хуже боли...
  
  Было ли это единственным случаем, когда Джанка намеренно поставила его? О, нет! Не проходило недели, чтобы ему не попадало вместо неё. Словно по контрасту с ненавидимым сыном, дочь для Кароджо была ангелом, и он и слышать не хотел, что она могла совершить что-либо неблаговидное. Но Джатто страдал не только от рук отца.
  
  Позавчера со своими друзьями к нему пришёл Аччаюоли, чтобы обсудить грядущее событие, на которое они все были приглашены: как раз это самое торжество по поводу посвящения Маццинго Тегрими в рыцари, на которое Джатто теперь направлялся в полном одиночестве. Не каждый день отпрыски таких известных в Тоскане семей, как Аччаюоли, приоткрывают дверь в свой круг. А с ним ещё были и Альбицци, и Стронци, и Питти. Каждый со своими миньонами, так что набралось человек двадцать, заполнив весь сад, в котором они и устроились. Слуги были заранее предупреждены и были готовы, появившись с вином и фруктами сразу же, как только гости расселись. Каково же было удивление Джатто и всего общества, когда среди слуг появилась Джанка, весьма просто и легко одетая (а лучше сказать - раздетая) в греческом стиле, несущая блюдо со сваренными в меду финиками. Сестра и не могла остаться неузнанной, поскольку её хорошо знали в Фиренце. Её едва прикрытые короткой туникой колени и колыхающиеся под тонкой тканью упругие груди вызвали восхищённые выкрики, а Джатто, почувствовавший какой-то подвох, обратился к ней:
  - Что это значит сестра, что ты подаёшь нам вино и сладости, как служанка?
  - Трагедия, как известно, есть песнь козлов, - тут же ответила та. - Так лучше мне самой навечно остаться служанкой, чем случиться худшей трагедии, где я буду козой.
  С этими непонятными словами она опустилась перед главным гостем, протягивая тому угощение с притворно смиренным видом.
  - Я не прочь побыть греческим базилевсом, когда прислуживают такие наложницы, - с улыбкой заметил Аччаюоли, беря с блюда сладость. - Но вот что смущает мой ум: отчего столь прекрасный цветок решил обратиться сорняком? И отчего фирентийка обратилась вдруг греческой служанкой, столь смело показывающей свою красоту?
  - Это от того, что любой козёл может вести стадо баранов, но ни одна коза не может повести за собой стадо волов.
  - Это так, - Аччаюоли в некоторой растерянности переглянулся с друзьями, которые тоже ничего не понимали. - Но поясни нам суть твоих речей, а то мы в растерянности. Почему ты опять упоминаешь козла и козу?
  - Если мне позволено будет сказать, то тут собрались мужи, полные решимости говорить о некоем событии, и в этой решимости подобны терзаемым жаждой волам, что идут на водопой. Такое стадо и стае волков не остановить. Коза же в чём-то подобна волу: и копытца есть, и рожки, и хвостик, но разве кто сравнит козу с волом?
  - Нет, - согласились все. - Продолжай.
  - Так и женщина рядом с мужчиной. - с удовольствием продолжила Джанка. - Кто сравнит женщину и мужчину? Это как сравнить козу и вола. Известно ведь, что наш ум не сравнится с мужским в остроте, наши суждения поверхностны, а слова пусты. Кто будет слушать говорящую женщину? Доводы женщин не в логике и не в риторике, и мы, современные Андромахи, находимся в худшем положении, чем наши античные товарки, знающие, как черпать силу в слабости.
  
  Девушка, словно загрустив о былых временах, задумчиво склонила голову на плечо.
  
  - Хм... - протянул её собеседник. - Кажется, я понимаю твою аллегорию. Волы - это мы, маленькая... козочка - это ты, и твоя слабость, по сравнению с нами - это твоя сила.
  - Яйцо укрыто скорлупой, но скорлупа ореха гораздо прочнее. Нет ни одного яйца, способного устоять перед орехом. Но стоит ли ореху гордиться? Ведь всегда можно легко найти камень, способный разбить любой орех. И только перед не противящейся ему водой камень совершенно бессилен: та ласково принимает его в свои объятия, и...
  - И? - Аччаюоли наклонился к лицу девушки. Та лукаво посмотрела в глаза и вскочила на ноги, подхватив блюдо.
  - На дно галер, чтобы те не переворачивались в бурю, - она подошла к следующему гостю, хотя, кажется, про сладости и вино уже все позабыли. - Генуэзцы кладут камни. Если такой камень упадёт в море, в воду, увидит ли его кто вновь? Достанет ли из воды?
  - Вода, коза, камни... - подал голос Стронци, но Аччаюоли перебил его.
  - Камень тонет в воде, но вода должна быть глубокой. Мелкой воде крупный камень не потопить.
  - Точно замечено. Только обращал ли мой господин внимание, как отличаются дикие камни в горах, от тех, что мы видим у берегов рек или моря? Там, где воды неглубоки? - она поставила блюдо, вновь обернувшись к нему.
  - Кроме того, что в горах на них растёт мох? - Аччаюоли усмехнулся, однако глаза остались задумчивыми. - Ну, то, что те более грязные, я думаю, не в счёт... Гладкие! На берегах они гладкие, тогда как в горах у них есть...
  - Грани! - закончила Джанка хлопнув в ладоши. - У них есть острые грани, которых нет у речной или морской гальки. Что же сделало камни круглыми, гладкими и удобными?
  - Вода, - согласился аристократ. - Но на глубине...
  - Там, - перебила его псевдо-гречанка, убирая сбившиеся на глаза локоны и завораживающе глядя на собеседника мечтательным взглядом влажных глаз. - На глубине, утонув навсегда, под слоем ила и водорослей камень сохранит свои грани, тогда как высовываясь из воды на отмели, он рано или поздно превратится в окатыш. Так и мужчина: приобретает новое, сохранив себя, лишь находясь рядом с достойной избранницей. Рядом же со склочной пустышкой он только будет терять, со временем став безвольным и... удобным.
  
  В полном молчании Джанка обошла остальных гостей, предлагая сладости и улыбаясь, встречая в ответ задумчивые взгляды. Джатто хотел было воспользоваться моментом и приказать сестре удалиться и более их не беспокоить - и видит Господь: так и надо было сделать! - но почётный гость задумчиво вертел в пальцах финик, явно раздумывая над словами сестры, и Джатто не рискнул вызвать неудовольствие аристократа, прервав их разговор.
  
  - Ты плетёшь свои речи не хуже присноизвестного Туллия, - наконец промолвил тот. - Воистину, глупцом будет тот, кто назовёт глупыми всех женщин. Я же таковым считаться не хочу, а потому признаю, что твой ум не уступает многим мужским.
  - Ах, господин мой, - картинно вздохнула девушка. - Воистину... - она едва заментно усмехнулась чему-то.- Воистину не ум красит женщину, и не её ум делает её счастливой, а ум её мужа. Она же, если достаточно красива, найдёт своё счастье, будучи покорной судьбе. Но о красоте, как и об уме, даже о вашем, можно судить лишь со стороны, увы.
  - Вот как? И каково же твое суждение со стороны? Говори, плутовка! - при вздохе лже-служанки её соски столь явственно проступили сквозь ткань, что было бы преступлением не почтить столь прекрасное явление своим вниманием, и произнесённые слова вышли из слегка онемевшего рта мужчины неловкими, спотыкающимися, словно и они были поражены и растеряны.
  - О вашем уме? Ну что вы, господин! Мало ли, что видится со стороны? В могучем воле супруга видит супруга, а не кусок мяса, как его видит мясник. Пахарь видит его тягловой силой, другой вол - соперника, перекупщик видит свою долю серебра, а волк опасного противника или законную добычу. Что всем до того, каким его видит коза?
  - Вот опять! Что тебе далось это животное, что ты непременно себя с ним сравниваешь?
  - А кем же ещё я могу быть, мой господин, если я сестра своего единоутробного брата?
  - Всё, я сдаюсь! - Аццо Аччаюоли, отчаявшись увидеть большее, наконец сумел оторвать взгляд от грудей девушки, словно обещавшим вот-вот показаться на свет во всей красе, и смеясь вскинул руки. - Подобно Цирцее ты пленила нас своими чарами и речами! Нам не разгадать твоих загадок. Рассказывай теперь - что всё это значит?
  - Охотно, мой господин. Дело в том, что моя мама беспокоится о моём брате. Головка-то у него маленькая, как у петушка. Больше одной мысли в неё не помещается. Вдруг, услышав о том, что кто-то стал рыцарем, он вздумает, что тоже может стать таким же? Суть же моих аллегорий такова, что за ним и ещё кто может увязаться из слабых умом. А ведь известно, за кем ходит стадо баранов. Тут и случится трагедия, что, как мы уже знаем, не что иное, как козлиное действо. А если в роли козла будет мой брат, то кем же мне быть в таком случае, если не козой? Лучше уж я буду служанкой!
  
  Аристократы и миньоны весело рассмеялись, поглядывая на залившегося краской Джатто, а Джанка, как ни в чём ни бывало, отобрала у одного из присутствующих здесь слуг кувшин, принялась обносить гостей вином, продолжая играть роль прилежной служки, что всем, несомненно, нравилось. Никто не хотел прервать забаву, в которой он выступал повелителем прелестной, молодой, и, к тому же, полуобнажённой благородной донны. Джатто же был готов и убить сестру на месте, и провалиться со стыда под землю. Провалиться никак не получалось, а затевать сейчас свару с негодной девчонкой - значило выставить себя в ещё более глупом виде. Вот и стоял он, с ненавистью глядя на сестру, но бессильный что-либо сделать.
  
  - Ну, хорошо, - отсмеялся Аччаюоли. - Теперь-то понятно, что ты увлекла стадо быков, то есть нас, в сторону от водопоя, то бишь от разговора на нежелательную тему. Но ведь мы вернёмся к нему позже. Что ты на это скажешь?
  - А разве вам ещё хочется, мой господин? - она округлила глаза. - В таком случае, - она улыбнулась и повела бёдрами. - О, вы ещё не видели, как я танцую...
  
  И да, она добилась, чего хотела. На попытки Джатто вернуть беседу в прежнее русло, Аччаюоли, не отрывая завороженных глаз от танцующей девушки, ответил, что и впрямь есть лучше занятие, чем скучные разговоры о том, что и так все скоро увидят. Тем более, что этого не хочет столь обворожительная хозяйка...
  
  Вот как??? Как она стала хозяйкой, вовсю изображая служанку? А? Как? Зачем она всё это сделала? Зачем прилюдно опозорила его? Для чего? Он никогда не делал ей ничего плохого. Он её даже поколотить не мог, опасаясь тяжёлой руки отца. Почему она делает всё, чтобы испортить ему жизнь?
  
  С-сука, распутная сука. Она свободно, походя окрутила двадцать мужчин, как всю жизнь этим занималась, и не отпускала их внимания до конца вечера, когда слушая гостей, когда подогревая их интерес загадками и весёлыми историями. А танцы? Она нимало не заботилась тем, что греческая туника в танце ничего не скрывает, и двадцать пар глаз жадно разглядывают её разгорячённое тело. И ни разу, ни разу она даже не посмотрела на него.
  
  От воспоминаний Джатто скрипнул зубами и едва вновь не пустил коня галопом. Но сдержался. Жизнь с отцом, от которого он по малейшему поводу получал тумаки и затрещины, научила сдерживаться. И если до того случая с проклятым сосудом было ещё терпимо, то после жизнь ещё долго казалась ему адом на земле. Oтец так никогда и не простил ему порушенных планов и во всех своих неудачах в жизни винил только его и якобы его проступок. Да, мечте о возвышении не суждено было сбыться. Так кто виноват? Как будто, в самом деле, только от того сосуда, а не от предприимчивости, ума и силы отца зависело, признают ли его главенство в консортерии. Как будто из-за мелких проступков Джатто на два года упала цена на шерсть. Как раз в те годы, когда венецианцы стали привозить пряности из Анатолии и Колхиды, подорвав торговлю с Магрибом, отчего доходы семьи резко упали. Подскочившие цены на зерно и вино могли бы компенсировать потери, но упрямый осёл держался только за свои пряности и шерсть. Он решился купить виноградники и пахотные земли только когда нечего стало вкладывать в убыточные предприятия. Под землю он сумел получить заём. Да только в самый пик цен. Вобщем, одна глупость за другой. Теперь этот сгусток ослиной блевотины, наконец-то, подыхает, но разве в конце своей никчёмной жизни он оставляет после себя что-то хорошее? Да, долги отданы, но на этом и всё. Поля и виноградники приносят от силы три сотни лир в год, чего едва хватает на содержание дома и семьи. Джатто надеялся, что после смерти упрямого дурака, тех девяти сотен лир, оставшихся от продажи мастерских и доли с галер, хватит на приобретение оливковых плантаций. Кое-что можно было бы пустить не на выделку, а на окраску уже готовых тканей, что менее выгодно, но гораздо надёжнее и стабильнее. Но теперь львиная часть этих денег уплывает из семьи в руки пока ещё даже неизвестного муженька любимой доченьки, суки Джанки! А оставшееся будет лежать мёртвым грузом, потому, что мама - святая женщина, ангел во плоти, но совершенно не способная приумножить финансы семьи. И что делать по этому поводу, Джатто не знал. Он ждал, надеялся и страстно желал смерти отцу, но не хотел желать смерти матери. Хотя другого выхода не видел.
  
  Арка ворот виллы Тегрими была украшена цветами и разноцветными лентами. У Джатто при входе приняли поводья и оружие и увели коня в стойло. В главном зале было полно гостей, между которыми сновали слуги. От обилия позолоты на одеждах и на стенах зарябило в глазах. Даже слуги были разнаряжены в золотое шитьё. На помосте играли музыканты. Глянув на разносимые и стоящие перед гостями блюда, Джатто невольно скривился от душевной боли: целые каплуны, перепела, бараньи ляжки и ягнята на вертелах, куски говядины, запечёные поросята, дичь, разнообразная рыба... да только на украшения, одежду для слуг, и угощения для гостей Тегрими потратили... да, где-то под тысячу, а то и полторы, лир. Больше, намного больше, чем годовой доход его семьи. Будь проклят отец, чёртов безмозглый осёл, и его отродье, Джанка!
  
  Аццо Аччаюоли и вся компания пировали за столом, за которым для Джатто, прибывшим одним из последних, места уже не было. Юноша почувствовал, как обида, словно горячей солью обжегши щёки, влажно поднимается к глазам. Стол напротив тоже был полностью занят и слуга повёл хмурого гостя к третьему. Натянув вежливую улыбку, Джатто поприветствовал будущих сотрапезников и был усажен рядом с белобрысым парнем, на год-два моложе Джатто. Буондельмонте де Буондельмонти [11]. Джатто едва знал его и вовсе не горел желанием узнать поближе: тот слыл вздорным, чванливым и заносчивым типом даже среди нобилей. Тем не менее аристократ учтиво кивнул в ответ, словно принимая вновь прибывшего в свою компанию [от итал. con pan - с хлебом, companini - сотрапезники] и произнёс довольно приятным голосом человека, привыкшего много говорить, и привыкшего, что его будут слушать:
  
  - Удача оказаться с вами за одним столом, мессер Инфаньяти.
  
  "Неглуп" - не мог не заметить Джатто. Одной фразой показал и своё снисхождение к неравному, но из близкого уровня, и через узнавание по фамилии - уважение к его семье, и сохранил дистанцию. Не "рад", а "удача". В чём удача - поди разберись, что оно там значит. Встретить смертельного врага иногда тоже удача. Да и удача - дело такое: вот она есть, а вот, глядишь, и нету.
  
  - Ну что вы, мессер! Удача сегодня моя дама: беседа с одним из блистательнейших кавалеров и знатоков общества - что может быть лучше на таком празднике? Мне повезло, что я не пришёл пораньше. Кто знает, в какой скучной компании я бы оказался.
  
  "Не слишком ли сильно сказал? Беседу он мне не обещал. Ещё оскорбится, что я его шутом выставляю".
  
  - Ну да. - равнодушно протянул Буондельмонте. - Мы оба пришли кстати, но не вовремя.
  - Интересная игра слов, - заметил Джатто, покосившись на блюдо, с которого аристократ взял баранье ребрышко. - Что бы она значила?
  - Всего лишь то, - Буондельмонте запил мясо глотком терпкого Санджовезе. - Что наша встреча очень кстати. Но, тем не менее, мы пришли не вовремя, ибо мы уже тут, а самое интересное ещё не началось. Мне следовало сначала заглянуть к одной красотке по пути сюда. У вас, я уверен, тоже нашлись бы дела.
  
  Виночерпий вовремя подал Джатто вина, позволив тому воспользоваться моментом и обдумать сказанное. "Почему встреча кстати? Буондельмонте искал её? Что может быть нужно тому, кто побогаче хозяев этого праздненства, от полунищего Инфаньяти? Нужно настолько, что он начал разговор буквально со второй фразы, выдавая своё нетерпение и заинтересованность. Да нет, с первой. "Удача оказаться за одним столом"... Случайно показал свою слабость? Может, всё-таки, глуп? Вряд ли. Если что-то серьёзное, тут не могло обойтись без старшего Буондельмонти, а тот не поручил бы дело глупцу. Так что тут всё выверено, каждое слово. Значит, либо проверка, либо ловушка. Упомянул мои дела. Что он знает о моих делах? Про себя сказал "заглянуть к красотке", то есть у него никаких важных дел, можно и развлечься, а у меня... Получается, эта встреча нужна больше мне, чем ему, даже если я об этом ещё не знаю. У меня же из всех дел - наследство отца и эта с-су... Что??? Красотка? Да нет... Дьявольщина! Не может быть!".
  
  Как обычно, при одной мысли о сестре, Джатто бросило в жар и сердце заколотилось от подступившей ненависти. Но он изо всех сил постарался сдержаться и не показать вида.
  
  - Да уж, - он пригубил вино, оценивая вкус. Тегрими проявили щедрость и в этом: вино было трёх, а то и пятилетним. Не десятилетнее, конечно, но и не сырое, последнего урожая. - Объятия какой-нибудь пылкой вдовушки зачастую лучше любых дел.
  
  Буондельмонте в ответ только коротко рассмеялся, устремив загадочный взгляд под потолок, словно показывая, сколь хороши были бы те объятия. Вот только что мог значить этот довольно издевательский смех? Не упоминание ли "вдовушки" его так развеселило? Ну да. Джанку вдовушкой назвать пока никак нельзя... Или этот негодяй намекает на столь горячую и обычно не свойственную главам семейства любовь умирающего отца к дочери?
  
  Отсмеявшись, нобиль продолжил разглядывать присутствующих с загадочной полуулыбкой, словно предлагая собеседнику самому развить тему, если она интересна, или переключиться на что-либо другое. При этом находить темы предлагалось Инфаньяти, чем Буондельмонте ясно давал понять, кто есть кто, и что не он будет развлекать собеседника беседами. Джатто тоже меньше всего хотел сейчас кого-либо развлекать, или даже поддерживать учтивый разговор ни о чём, как это обычно бывает среди приличных, но малознакомых людей, волею случая принуждённых провести совместно какое-то время. Однако Буондельмонте своим смехом показал, что оценил шутку, отреагировал, и теперь снова черёд Инфаньяти. К тому же, тут было кое-что, что молодой Инфаньяти хотел бы для себя прояснить. Вот только сейчас надо сделать нейтральный ход.
  
  - Недурное вино для такого праздника.
  - Это вино - прекрасное решение проблемы таких собраний.
  - А разве есть проблема?
  - А как же? Посмотрите: вон сидит ваш приятель Аццо. Самовлюблённый Нарцисс и бахвал, любит красоваться знанием античной философии и поэтики перед полураздетыми порнодионками, собрал вокруг себя таких же прихлебал, но совершенно не умеет обращаться с оружием. В свои двадцать пять - ни одной стоящей дуэли. Дрался три раза, не только никого не убил, но и был дважды бит сам. Однако же он - настоящий цвет общества. Один из старейших гербов. Знает языки, образован, много путешествовал. Денег, земель и слуг больше, чем у Папы. Высший аристократ. Стронци - тот туповат, но силён и знает толк в палицах. Я сам с ним дрался пару раз. Оба раза как раз из-за этого - я называл его тупицей. Ну, а что делать, если он и есть тупица? Один раз он мне плечо сломал. Левое. Через полгода я проткнул ему бедро мечом. Недавно, кстати, дело было. Заметили - он до сих пор хромает? Разговаривать с ним не о чем, это правда, зато драться - одно удовольствие. Тоже богат, как персидский шах. И благороден - тут не отнять. А вон, к примеру, Арриги. Мечется от одного стола к другому. Знаете, почему? Он уже не внизу, но ещё и не на уровне Аччаюоли, Стронци, Уберти или Амидеи. Вот и хочет примелькаться в обществе. Там, глядишь, привыкнут, начнут за своего принимать. Это он напрасно. Не так надо в общество входить. Так он навсегда останется выскочкой. Нет. Он не высший. Так... Середнячок. А вон сидит толстяк в красном сюркотто и берете с плюмажем вон за тем столом, третий справа, видите? Брассо Мадини. Бог ты мой! Ну скажите, на что плюмаж за столом, а? Какой вкус... И вон, видите, робеет, глаз подобострастный, рта не раскрывает, только похихикивает. Верность свою показывает. Преданность. Ну, какой он к чертям благородный аристократ? Лакей. То есть, собрали Тегрими тут всех, от низу до самого верха. А вино какое подавать? Дорогое - слишком хорошо для низших. Поплоше - невместно для высших. Каждому отдельно - не по традициям, обиду затаят. Средненькое - непонятно ни для тех, ни для других. Как воспринять? А вот такое - в самый раз. И богачи его пьют у себя дома, и полунищие Мадини, бывет, могут себе позволить.
  
  Молодой человек говорил с легкой небрежностью хорошего знания предмета и выданные им краткие характеристики поражали своей точностью. Но Джатто был более всего поражён описанием Аццо Аччаюоли. Он вовсе не был его другом и поэтому не был задет комментариями Буондельмонте. И ведь действительно, Аццо постоянно щеголяет своим знанием греческого языка и поэзии, напоказ демонстрирует увлечение античной, языческой философией... Тут Джатто чуть не поперхнулся вином. А не потому ли Джанка и разыграла то представление с переодеванием гречанкой, цитируя греческие мифы, танцуя для них и ведя себя, как наложница какого-нибудь греческого царя из до-римских времён? Получается, она лучше него, Джатто, знала, кто придёт, как себя вести, и хорошо подготовилась ко встрече. А Буондельмонте хорошо осведомлён о том вечере в доме Инфаньяти. Он знает, кто и о чём говорил и кто что делал. И не только присутствующим здесь аристократам были выданы характеристики. Досталось и Джанке: "полураздетая порнодионка". Здесь, в Тоскане, для таких женщин есть другое слово. Но Буондельмонте использовал греческое, намекая на то, кем выставляла себя сестра. Яснее и не скажешь. Тут мысли Джатто разделились, как тропинки в горах, и он пошёл по обоим, каким-то образом умудряясь думать сразу о нескольких вещах. Как Буондельмонте узнал о том, что происходило в доме Инфаньяти? Впрочем, об этом наверняка рассказал кто-то из гостей, это понятно. Но почему, почему ему это интересно? А ведь не только интересно, иначе бы он не упоминал об этом столь прямо. Сестра выставила брата на посмешище - да, но кроме этого ничего из ряда вон выходящего не произошло. Даже представление Джанки с откровенными танцами не было ничем предосудительным в обществе, и никакого пятна на семью Инфаньяти не легло. В укромных садах своих вилл молодёжь развлекается ещё и не так. Фиренца - не Эпир, невесты редко выходят замуж девственницами. Так зачем же этот белобрысый хлыщ уже второй раз искусно вплетает в разговор намеки на его сестру? И ещё думал Джатто о том, что намёки эти довольно неприличного свойства и касаются легкодоступности его Джанфранки, как женщины. И это, по вполне понятной причине, выводило Джатто из себя. Да, Джанка - мерзкая, развратная тварь, и он сам с удовольствием задушил бы гадину. Но она - его сестра, как-никак, и он не мог позволить так о ней отзываться этому фигляру. Это надо... надо что-то сделать, или сказать... остановить обливание Джанки грязью. Но что именно говорить или делать Джатто никак не мог найти, и был в растерянности. Гневно бросить Буондельмонте, чтобы тот прекратил оскорблять честное имя девушки? Но Буондельмонте ни словом и не упомянул его. Потребовать, чтобы он прекратил свои пошлые намёки? А если он попросит уточнить: намёки на что? Тогда придётся самому назвать сестру... Чёрт подери! Ярость клокотала в душе Джатто, не находя выхода. Найти бы повод, чтобы вызвать Буондельмонте на дуэль!
  
  Джатто, словно собираясь выпить здравицу собеседнику, отсалютовал Буондельмонте бокалом. Тот только слегка поднял уголки губ. Его взгляд на мгновенье мазнул по Джатто и вновь устремился на другие объекты. При этом Джатто - несмотря на то, что его собеседник был моложе его, почти совсем юноша - был уверен, что тот прекрасно умеет балансировать на грани приличий и учтивости в беседе, понимает, какую реакцию его слова, тон, и взгляды вызывают в собеседнике. Знает, пользуется, и наслаждается этим.
  
  - Ваши замечания касательно характеров некоторых персонажей невероятно остроумны. - вслух вымолвил Джатто. Ему показалось, что голос выдал его волнение.
  - Вы тонко заметили, что они лишь персонажи в этой комедии. - Буондельмонте снисходительно оглядел зал и повернул лицо к Джатто, глядя прямо в глаза. - И я очень хорошо знаком с... со многими из них. А с некоторыми, - он усмехнулся. - Даже близко знаком.
  
  Чтобы скрыть свои чувства, Джатто быстро отвернулся. Возможно, чересчур резко отвернулся, чем только выдал их. Опять намёк, и какой! Даже два: и то, что многие известные лица - лишь куклы в его или их руках, и про Джанку опять. Может, действительно, дуэль? Вот только инициатором должен быть не он. Ну, для такого завзятого драчуна, как Буондельмонте, многого не надо. Вылить вино ему на одежды это, конечно, слишком, а вот если усомниться в его словах, негромко, но достаточно, чтобы это услышали посторонние...
  
  Тем временем в зале, под одобрительный шум, появились музыканты, занимая свои места на возвышении. В самом деле, гости уже должны были успеть утолить первый голод и быть готовыми к развлечениям. Чествование виновника торжества будет позже, когда и второй, и третий голод будут утолены, гости раздобреют от съеденного, а душа повеселеет от вина и шуток. Тогда громче и искреннее будут здравицы, славословия, и тосты в честь героя.
  
  Но Джанка! Когда она успела? Распущенная, дешёвая девка! А всё отец: и сам не воспитывал дочь, и другим не давал. Всё души в ней не чаял. Вот она и пошла по рукам. А ведь не зря говорят в Фиренце: хороша ли женщина, плоха ли, надо ей изведать палки! Мало того, что она выйдет замуж неизвестно даже ещё за кого, наверняка за ублюдка какого-нибудь, так она ещё и таскается по разным там Буондельмонте, а может и по кому ещё. Может, она и отца... А что, мало ли было такого? Законы-то запрещают, да строго, ещё как! Но не потому ли и есть такие законы, что есть, что запрещать? И не потому ли стали они так строги, что девочек, чьим первым мужчиной был их отец не счесть в Фиренце, как не счесть и мужеложцев, коих законы преследуют и наказывают гораздо строже, но коих в Фиренце столько, что и в других землях любителей мальчиков уже называют "фирентийцами"? Не зря же отец за неё был всегда больше даже, чем за мать. Неужели... О, дьявол! Неужели отец действительно её... А Джанка, конечно, и рада! Шлюха, шлюха! Убил бы тварь...
  
  Перед глазами встала картина как он хватает сестру за волосы, запрокидывая голову, и бьёт ножом в грудь... в живот... в грудь... в живот... бьёт и бьёт, глядя в её расширенные карие глаза, в которых можно прочитать, наконец, страх и мольбу, а не превосходство и презрение. Он раз за разом погружает клинок в её тело, но Джанка, к счастью, не умирает, а мучается и стонет, доставляя ему несказанное удовольствие долгой мести. Каждый удар, сотрясая её тело, вырывает у неё долгожданные стоны боли, и слёзы струятся из её глаз. А когда он схватит её за шею и начнёт душить, повалив на пол, она поймёт, что отец ей больше не защита, никто не защита, она в его власти и именно он, Джатто, владеет её жизнью и смертью.
  
  - Смотрите-ка! - выкрик Буондельмонте вырвал его из мира грёз. - Не ожидал!
  
  Джатто было непросто вернуться из реальности, в которой уже почему-то обнажённая, распростёртая на полу у его ног Джанфранка молила его прощения. Кровь её и раны к тому времени чудесным образом исчезли и слёзы девушки текли из её глаз на ничем не прикрытые груди. Видение было столь сладостным, что возвращаться в сидящее на шумном пиру тело было сущей мукой, да и сам пир был нелепым, ненужным, и раздражающим. Зачем он здесь? Что ему до всех этих богатых и пышно разнаряженных петухов, кичащихся цветом своих перьев? Он шёл сюда, чтобы приблизиться к этому "цвету общества", чтобы когда-нибудь стать одним из них... но разве они, такие, как Буондельмонте, как Аччаюоли, примут его? Да и надо ли становиться таким? Надо ли это ему? Не пустое ли это?
  
  В ответ на недовольный взгляд Джатто, Буондельмонте показал рукой на вбежавшего в зал невысокого пухлого мужчину около сорока лет, наряженного в красно-синие одежды и такой же нелепый колпак. Мужчина как раз оглядывал зал, стоя меж столов. У него были маленькие, заплывшие глазки, словно у поросёнка, быстро стреляющие по сторонам, пухлые губы, и нос картошкой.
  
  Джатто слышал лёгкий звон в голове, окружающее словно отдалилось от него, мир словно отделился некой прозрачной стеной, и звуки из этого отделившегося мира стали глуше и вместе с этим единый до этого, монотонный гул разбился для юноши на тысячи вполне самостоятельных звуков, природу каждого он вполне мог различить. Шарканье ноги сидящего через три человека справа, звон упавшего ножа со стола слева, хруст куриной кости на зубах на другом конца стола, кашель, смех, бульканье вина, стук бокала о дерево... ваша правда мессер, это оскорбительно... я сказал им нет, и отправился в Геную... и вот тогда он залез в бочку и мы... но она только смеялась в ответ... таких ножек, я вас уверяю... ах, как мы провели время, я бы... выделывала такое... даже ртом... Он мог видеть, как на дальнем конце стола напротив, смешно шевелятся губы мужчины в синей, с белой каймой котте. Слова, выходящие изо рта говорящего часто опаздывали и доносились до Джатто даже тогда, когда рот закрывался. Это было забавно. Вот только сами слова забавными не были. За тем столом, вне всякого сомнения, тоже говорили о Джанке. И подонок Аччаюоли говорит о Джанфранке, и понятно что именно: не зря же эти пьяные хари так довольно гогочут, мрази. Джатто, как ни странно было для него самого, не пытался броситься к мерзавцам, а старался расслышать подробности, но не мог. Отвлекаться на собеседника не хотелось, но он посчитал себя обязанным поддержать разговор.
  
  - Кто это?
  - Дольчибене [12 Messere Dolcibene - Известный комедиант и шут, друг Франко Саккетти и герой его многочисленных новелл]. - пояснил Буондельмонте. - Я думал, он в Милане.
  
  Это имя Джатто слыхал, но живьём известного в Италии шута не видел. И, надо признать, почему-то тут же его невзлюбил. И хотя шут ещё и не начал свои ужимки, Джатто уже казалось, что тот кривляется, и сами телодвижения шута были для него отвратительны.
  
  - На редкость неприятный тип! - вырвалось у него.
  - Более чем, - согласился Буондельмонте. - Шутки у него гадостные, а натура ещё гаже. Но шуты , как, впрочем, и все актёры, такие и есть. Этим он, кстати, и зарабатывает. Смею вас заверить, очень неплохо зарабатывает. Иметь его у себя на торжестве влетело Тегрими в монету.
  
  Дольчибене, между тем, закончил оглядываться и, подойдя к одному из столов, растолкал сидевших за ним, втиснувшись на лавку. Как и положено, никакие правила на него не распространялись и шуту позволили устроиться, где он пожелал. Разговоры умолкли в ожидании весёлого представления, но шут набросился на еду, с жадностью хватая куски с блюд соседей и засовывая себе в пасть, чавкая и отрыгивая. Когда же он схватил чашу с вином соседа справа и стал, проливая вино, запивать сожранное, один из гостей не выдержал.
  
  - Эй, шут! - раздалось с другого стола. - Ты здесь развлечь нас, или просто пожрать? Давай приступай к своим шуткам уже. То, как ты жрёшь - не самое смешное зрелище!
  
  Дольчибене застыл с чашей у рта, поставил её на стол и с удивлением оглядел соседей. Затем он, будто и не сидел тесно зажатый, развернулся на скамье и уставился на говорящего.
  
  - Ой, а тут ещё кто-то есть? Хорошо, что ты сказал что-то, а то я бы тебя не заметил! Ну ладно, раз так, не буду есть. Ты ешь. Кстати, ты есть-то умеешь? А то некоторые только воображают, а сами нож возьмут и палец себе отрежут. А не отрежут, так поперхнутся. Вот, смотрю ты нож держать умеешь, молодец. И не попёрхиваешься. Ну просто умора! - шут повалился на пол, хохоча во всё горло.
  - Всё ещё не смешно, - бросил тот же гость. - Тебе нужно лучше стараться.
  - Ну, не могу! - утёр шут слёзы. - А почему ты решил, что это тебе должно быть смешно? Ведь ты был прав: то, как я жру - не самое смешное зрелище. Самое смешное - смотреть как жрёшь ты!
  
  Джатто не питал никакой симпатии к тому, кого шут избрал своей мишенью: каким же дураком надо быть, чтобы начать перепалку с шутом? Но и остроты шута не казались ему ни смешными, ни остроумными. В отличие, видимо, от Буондельмонте, который явно наслаждался происходящим. Джатто думал о том, что неплохо бы убить их обоих. И этого вот, и Джанку. Обоих. Сцены убийства Джанки и её любовника сменяли одна другую в его воображении. Буондельмонте, не подозревавший о чём думает глядевший на него недвижным взором сосед, удивлённо покосился на него, но вернулся к наблюдению за шутом, ничего не сказав.
  
  - Ты вот знаешь, как меня зовут?
  - Да кто ж не знает? Ты - Дольчибене деи Торри.
  - Ага. Угадал. А тебя как звать помнишь?
  - Арнольфо да Фоска! - гость гордо вскинул подбородок.
  - Не. - Дольчибене задумчиво покачал головой. - Не слышал. Получается, шут стоит выше любого дворянина!
  - Это как же так?
  - А разве нет? Любой да Фоска в Тоскане знает каждого Дольчибене из Милана, но ни один Дольчибене из Милана не знает ни одного да Фоска в Тоскане!
  
  Буондельмонте всё-таки обратился к так и не отрывающему от него глаз Джатто.
  
  - В чём дело, любезный друг? Что вы так смотрите на меня?
  
  Джатто смутился, на миг промелькнула мысль, что вот и удобный повод для дуэли, но вслух, почему-то, произнёс другое.
  
  - Прошу прощения. Я просто задумался.
  - О чём же, если не секрет?
  - Да вот... Вы такой ещё молодой человек, а уже так хорошо знаете общество. Наверное, вы уделяете этому много внимания...
  - Я? Внимание? Полно вам! Это общество уделяет внимание мне. Особенно, некоторые его представители. Вот и приходится узнавать их получше.
  
  "О черт, - подумал Джатто. - Да он и минуты не может обойтись без своих намёков! О чём ни заговори - он непременно будет сворачивать на сестру".
  
  Дольчибене вступил в спор уже с другим гостем.
  
  - А почему это ты решил, что шут здесь я, а не ты?
  - Посмотри на колпак на своей голове! Что ещё нужно, чтобы определить шута?
  - Ба! Так только в колпаке всё дело? Тогда тебе следовало носить его не снимая, поскольку только отсутствие дурацкого колпака и мешает людям понять кто ты есть. Колпака нет, а в остальном дурак дураком!
  - Но ты полегче, шут! Ты оскорбляешь...
  - Ну вот ещё! Никого я не оскорбляю! И это легко доказать!
  - Докажи! Докажи!
  - Смотрите, если кто сделает то же, что и дурак, то кто он будет?
  - Дурак!
  - А ежели кто поспорит с дураком, что сможет сделать то же, что и дурак, а потом посмотрит и либо не сможет повторить то действо, либо решит не делать таких глупостей, то будет разумно, не так ли?
  - Так!
  - Так я обращаюсь к этому господину. Давай поспорим, что ты не сможешь повторить за мной, то, что я сделаю легко! И не бойся, это действительно нетрудно!
  - Я ничего не боюсь!
  - Ну, тогда спор?
  - Спор!
  - Давай сюда шапку!
  Под удивлённый гул голосов, Дольчибене помочился в головной убор онемевшего от такой наглости спорщика. Закончив, шут со смехом обратился к нему:
  - Ну давай, помочись в свою шапку! Будь дураком! Нет? Так ты и так и так дурак: поспорил с дураком, что помочился в твою шапку! Не дурак ли ты?
  
  Джатто мало что видел и слышал из происходящего. Иные видения сизым дымом затмевали глаза. Видения, в которых то он убивал ненавистную, распутную сестру, то она была с мужчинами. Даже с отцом. От вида её обнажённого тела, даже воображаемого, стало трудно дышать. Да. Душно, душно тут. Рожи мерзкие. А тут ещё этот хлыщ. Он что-то сказал... что-то сказал... Надо же ему как-то ответить... Что он там говорил-то? Про общество... да.
  
  - Интерес общества к лучшим своим представителям вполне оправдан и даже понятен...
  
  "Чёрт, как грубо, как неуклюже! Вон он уже кривится! Того и гляди тоже в лакеи запишет. А вот как бы Джанка в таком случае выкрутилась?"
  
  - ... ибо среди нас таковых на самом деле не много. Летучая мышь кидается к подброшенному камешку, принимая его за мотылька, но быстро понимает свою ошибку, и тот падает обратно в грязь...
  
  "Господь Всемогущий! Что я несу??? Это вовсе не похоже на её притчи!"
  
  - ... так и толпа может кинуться на яркое и блестящее, принимая кусочек горного хрусталя за бриллиант, но, как часто бывает, быстро охладевает к предмету своего недавнего благоговения, поняв, что ошиблась.
  
  Буондельмонте склонил голову, подняв бровь.
  
  - Услышь я от кого другого такие намёки - счёл бы за намеренное оскорбление. Но, поскольку вы, мой друг, не Стронци, то уверен, что последует неожиданная концовка.
  - Оскорблять вас у меня не было никакого намерения, - пожалуй, слишком поспешно согласился Джатто; при этом отстранённо удивившись себе: ведь только что раздумывал над поводом для дуэли. Что с ним такое происходит? - Kак нет и сомнений в том, к лучшим или худшим относятся представители семьи Буондельмонти. Вопрос только в том, на что падка толпа...
  - На всё блестящее, разумеется. - неожиданно рассмеялся Буондельмонте. - Я понял вашу притчу, мой друг.
  
  Джатто очень хотелось утереть внезапно вспотевшее лицо - и тут же его собеседник очень кстати отвернулся, подзывая разносчика вина. Как раз достаточно, чтобы промокнуть лоб и горящие щёки рукавом. Похоже, более искушённый и образованный наследник богатого рода попросту пришёл к нему на помощь, вытащив из того болота бессмысленных слов, в котором он чуть не утоп. А ведь могло закончиться плохо. Не только дуэлью. За оскорбление имени такой род их маленькую семью со света бы сжил.
  
  - Ну что ж, - между тем продолжил молодой Буондельмонте. - Я рад, что не ошибся в вас, любезный друг, и с удовольствием выпью за наше знакомство!
  
  Он самолично разлил вино из кувшина в свой бокал и бокал Джатто, поднял свой и знаком показал тому на второй, приглашая разделить тост. Джатто потянулся было за вином, но тут у стола появился шут, хрюкнул, схватил бокал Джатто, и заорал:
  
  - А вот меня тут и выпить за знакомство пригласили! Твоё здоровье, дружище! Будем вместе пить, будем баб любить! - шут отсалютовал Буондельмонте и запрокинул голову, выливая вино себе в глотку.
  
  Буондельмонте лишь поднял бровь, прикоснувшись губами к вину, Джатто же... Мерзкий шут тоже не остался в стороне и посмел во всеуслышание объявить о своих намерениях. Захотел присоединиться к забавам с Джанкой! Пусть Джанка спит с Буондельмонте, пусть развратничает с отцом, но эта мерзкая тварь, этот шут... и Джатто не смог более сдерживать себя. Он вскочил, выхватил бокал из рук шута и им же, с размаху, ударил его в лоб. Тяжёлый бокал лопнул в его руке, а шут тут же рухнул навзничь. Никто, как говорится, и глазом моргнуть не успел. Все затихли в удивлении. Шут лежал без признаков жизни. Джатто продолжал стоять, тяжело дыша и не зная, что делать дальше. Буондельмонте довольно усмехнулся и почесал кончик носа. "Ого!" сказал сосед слева. Понемногу стали раздаваться реплики отовсюду. Кто-то сказал: "это молодой Инфаньяти"; и было это неодобрительно, словно объясняло его поведение. "Шут дошутился" сказал кто-то другой. Похоже, никто не знал, что делать в такой ситуации. Этикетом такого предписано не было и порядок действий не определён. Шутов, случалось, убивали, но не гости, и не наёмных, как этот. Хозяев пира либо не было в зале, либо они тоже пребывали в растерянности. Джатто посмотрел на своего собеседника. Тот не отстранился от него, словно от чумного, а наоборот, как будто даже одобрительно кивал ему. Джатто хотел выйти из-за стола, чтобы посмотреть, что там с шутом, но его опередили. Над шутом склонился рослый, черноволосый мужчина в чёрно-синей котте. Джатто вспомнил, что Буондельмонте называл его имя. Арриги.
  
  - Жив? - хрипло выдавил он.
  - Да, - отозвался Арриги выпрямляясь. - Знатно вы его приложили, но у него оказалась крепкая голова. На ваше счастье.
  - Что вы имеете ввиду?
  - Ну, так вы чуть не убили его безо всякого повода на глазах у сотни человек. Оправдаться было бы трудно.
  - Не так уж без повода: он оскорбил мою сестру!
  - Да бросьте! Он, конечно, вёл себя, как свинья, и такое поведение было бы непростительно нобилю, но он шут, а не нобиль. К тому же я стоял рядом и не слышал ничего, что было бы оскорбительно для вашей сестры.
  
  Для Джатто всё стало ясно: этот Арриги тоже спал с Джанкой. "Ничего, что было бы оскорбительно для вашей сестры". Конечно! Для него назвать шлюху - шлюхой и то, что этот шут собирался отпользовать её вместе с Буондельмонте - совсем не оскорбление! Тут, похоже, все только о Джанке и говорят. Словно только ради этого и собрались. Но в открытую говорят только когда думают, что он не слышит. А в глаза - нет, только намёками. Трусы!
  
  - Трус! - прошипел он удивлённому таким оборотом Оддо Арриги. - Мерзкий, трусливый болтун!
  
  Лицо Оддо сначала только удивлённое, вытягивалось с каждым словом Джатто, ноздри раздувались, а глаза сужались. Джатто уже кричал:
  
  - Лжец! Лживое отродье лживой гиены! Каждое твое слово подобно зловонной блевотине выходит из твоего лживого рта, и каждое твое слово лживо!
  
  Не став слушать продолжения, взбешённый Оддо, не нащупав рукоять у пояса, схватил со стола блюдо и попытался им ударить Джатто. Тот успел отшатнуться, и Оддо швырнул блюдо ему в лицо. Джатто отбил его вправо, как раз на Буондельмонте, увлечённо наблюдавшего за развитием действия, но не ожидавшего оказаться в числе пострадавших. Получив удар краем медного блюда в скулу, тот вскочил, опрокидывая стол. Столешница глухо врезалась в пол, загремела посуда, разлилось по мраморным плитам тёмное вино. Оддо, выказывая опытного бойца, успел отпрыгнуть от падающего стола и уже снова двинуться на противника. Джатто сместился влево, по правилам боя на мечах, хотя в их руках и не было оружия. Оддо повернулся за ним, совершенно не ожидая нападения с другой стороны. Джатто тоже не ожидал. Его действия были просто рефлекторным выполнением заученных движений, а вовсе не тактическим манёвром для отвлечения противника в бою "двое против одного" от действий напарника. Но этим немедленно воспользовался Буондельмонте. У него в руке уже был нож, с которым тот бросился на Оддо. Арриги, хоть и стоял почти задом к нападавшему, почти сумел отбить удар ножа сверху вниз. Почти, потому, что удар пришёлся не в грудь, а в плечо. Тем не менее Оддо оттолкнул Буондельмонте и отскочил сам, переводя взгляд с одного противника на другого. Опешивший Джатто уже и не думал о нападении, а вот Буондельмонте, любивший драки не меньше, чем женщин, уже перехватил нож и пошёл по кругу, выбирая момент для атаки...
  
  
  
  ***
  
  - ... Посчитавший себя оскорблённым, благородный гость решил расквитаться с нахалом...
  
   Звуки пиршества затихли, сама зала была ещё видна мне глазами Джатто; и Буондельмонте продолжал обходить отступающего Арриги, а к ним уже бежали слуги с открытыми в немом крике ртах, но я уже не слышал их, видение это быстро таяло и сквозь него всё явственнее проступали черты Марии, Гвидо, Вито и девочек; я уже не был на вилле Тегрими - улица Фиренцы вытесняла краски давно позабытого празднества, свежий рассветный ветерок овевал моё лицо, унося остатки морока прочь, в прошлое, из тьмы которого давно умершие персонажи явились ко мне показать часть своей жизни. Я словно вернулся из ещё одного путешествия во времени и пока не полностью осознавал себя, но это быстро проходило.
  
  - Но мессер Арриги, - продолжала Мария. - сделал мессеру Инфаньяти замечание, насчёт благородности мести шутам. Тогда мессер Инфаньяти в ответ прилюдно назвал мессера Арриги лжецом. Взбешённый Оддо схватил блюдо, с которого ел Инфаньяти, и швырнул ему в лицо. Инфаньяти и Буондельмонте вскочили и перевернули стол и в этот момент драчливый Буондельмонте ударил Оддо ножом в руку. Как раз за это оскорбление Буондельмонте де Буондельмонти и должен был жениться на племяннице Оддо, дочери Ламбертуччо Амидеи, которая была так страшна, что даже принадлежность к такому роду не могла помочь найти ей мужа. Буондельмонте сначала согласился, поскольку не мог пойти против воли большинства семьи, которая не хотела враждовать с семьёй Арриги, но потом влюбился в дочку Форезе Донати, красавицу Ческу, и когда первая невеста уже ждала его в церкви для венчания, он собрался венчаться с другой. Тогда Скьятта дельи Уберти и Оддо Арриги отправились к Старому Мосту и устроили засаду у статуи Марса. Когда же процессия проходила мимо, Скьятта ударил Буондельмонте по голове палицей, а когда тот упал без чувств, Оддо бросился сверху и, пока никто не опомнился, нанёс несколько ударов ножом. Вендетта свершилась. Убийцы бежали, а свадебная процессия превратилась в похоронную... Вот, какая история случилась более полувека назад.
  - Ого! И вы вот так всё в деталях помните? - я старался не показать испытываемого мною шока. Только что я жил в другой реальности, прожил какую-то её часть чувствуя всё, что чувствовал другой человек, думая, как он, переживая и зная то, что знал он. Что это было такое? Не унесёт меня туда насовсем?
  - Тому есть причины. Вид убитой горем невесты, простоволосой, обливающей слезами мёртвого возлюбленного, так и не ставшего ей мужем, всколыхнул народ, и даже те, кто ранее симпатизировал Арриги, повернули против них. Сначала одни схватились за оружие, потом другие, да так и пошло... Много крови пролилось. Такое городом быстро не забывается. Так гибеллины Уберти стали ненавистны горожанам... Ну, и другие причины помнить тоже есть.
  Мария многозначительно посмотрела на меня. Ну, понятно. Тайна какая-то. И она думает, что я её знаю и должен её понять. А что я такого про неё знаю, чего не знают остальные? Правильно, что она стрега, то бишь идейная ведьма, стоящая на платформе диаметрально противоположной христианству религии. Там даже вместо Бога-отца - Богиня-мать, а Люцифер и Каин, хоть и присутствуют, есть сугубо положительные персонажи. Но как это может быть связано с интересом к городским легендам, я без понятия.
  
  А нет ли тут связи: Мария - видение? Иначе с чего бы мне такое вдруг? Воспоминания словно мои собственные. Я ведь как сейчас помню эту Джанку, как она танцевала. Эротичненько так. Похуже современных мне "экзотик дансерс" конечно, но тем не менее. Был я и в видениях-грёзах Джатто, когда воображаемая девушка молила брата о прощении в действительно весьма двусмысленной позе. Я чувствовал горячую ненависть юноши и его безысходность. Я даже мог бы сказать, что на самом деле творилось в его разуме, охваченном персекуторным бредом с идеями ревности и отношения. А вот как я во всё это попал - нет, не могу сказать. Впрочем, дело может быть и не в Марии. Ведь и в этот мир я попал без её помощи. Так стоит ли удивляться?
  
  - А потом она вышла замуж? - вдруг поинтересовалась Лоренца.
  Мы с Марией переглянулись и хором спросили:
  - Кто?
  - Племянница мессера Арриги... Ну, и дочка мессера Донати. - она секунду поразмыслила. - Дочку жальче. У неё жениха убили, а к племяннице мессера Арриги он просто не пришёл. - тут она вздохнула. - Зато, конечно, позора нет.
  Боги, и трёх часов не прошло, как это дитё зарезало человека. Никакого пост-травматического синдрома.
  - Да, - я остановил Марию, готовую, видимо, выдать очередную историческую справку. - Обе вышли замуж. Примерно через год.
  - Откуда ты знаешь? Ты эту историю-то не слышал! - возразила подозрительная Лоренца.
  - Знаю, знаю. Точно тебе говорю. Все рано или поздно выходят замуж... - тут я с сомнением посмотрел на Марию, а она на меня. - Ну, почти все. Так скажем: все, кто хотят. По другому в Фиренце не бывает и ещё долго не будет.
  Мария с улыбкой отвернулась. Паола метнула быстрый взгляд на Гвидо, а у меня вдруг плямкнуло.
  
  ОТНОШЕНИЕ С "ПАОЛА" + 1 (ТЕКУЩЕЕ +5); ОТНОШЕНИЕ С "ДОННА МАРИЯ" +1 (ТЕКУЩЕЕ +23); ОТНОШЕНИЕ С "ЛОРЕНЦА" + 2 (ТЕКУЩЕЕ +17).
  
  Вот так легко и непринуждённо улучшил отношения с женским составом нашей группы. Всего лишь за обещание замужества по собственному желанию. Однако, пора бы и в путь. Хватит уже исторических экскурсов.
  - Ладно. Главное я понял: по берегу нельзя. А как можно? Донна Мария, вы дорогу отсюда знаете?
  - Конечно. Проще всего дойти по этой дороге до улицы Красных Ворот. Она прямо на территорию Уберти выведет. Только немного совсем в обход придётся пройти.
  - Но, - возразил Гвидо. - Донна, если мы будем прятаться от Буондельмонти, то и так идти не следует, поскольку в таком случае мы всё равно заходим на их территорию, пусть даже и краем. Площадь Святой Троицы - это их вотчина, на неё ведь Святые Апостолы выходят, а улица Красных Ворот как раз там и начинается.
  - Да, - неохотно согласилась Мария, глядя на уставших племянниц. - Действительно. Тогда придётся обходить дальше.
  
  Я прикинул варианты. С одной стороны, что за паранойя такая? Ну и что, что Буондельмонти? На нас что - написано, что мы к Уберти идём? Там и просто так люди ходят. Мост рядом. Город общий, это вам не что-нибудь где-нибудь, а Фиренца. Республика, то есть. Хоть и феодальная. Но народ свободолюбивый. А обходить хрен знает где, когда и так все уставшие, как собаки - нафига? К тому же, главное, увеличивая протяжённость маршрута мы неизбежно увеличиваем вероятность встречи со стражниками с плохо предсказуемыми последствиями. Может, лучше быстрый рывок - и в дамки?
  
  С другой стороны, вот чует моя... ну, хорошо, сердце, что подвал с братцами-инквизиторами наверняка где-то там искать и надо. Парадоксально, но зоны влияния Уберти и Буондельмонти располагаются буквально бок-о-бок. Как раз удобно было меня бессознательного по-быстрому дотащить. И не возмутится никто, все свои, всё под контролем. И весьма вероятно, что уж на той территории меня в лицо будут многие знать, из тех, кто ищет. В этом случае запланированное мной разделение на группы - я с Лоренцой, Гвидо с Паолой, и Мария с... о! надо сказать Вито, чтобы корзинку какую-нибудь для прикрытия из монастыря вытащил - так вот, разделение на группы по возрастному признаку для уменьшения подозрительности не очень поможет. Потому как не забываем, что ищут меня, это да, но и им, буде меня схватят, деваться некуда. Даже если я буду один идти, а Гвидо опять же с Паолой, а Мария с Лоренцой, что даже лучше, чем первый вариант. Но всё равно. На Гвидо, в случае чего, надежды мало. Я ещё могу убедить Фаринату дать приют и защиту женщине и девочкам (да, да, Вито я тоже обещал позже встретиться, но... позже, позже. Извини, приятель, как говорится, но ты и так не пропадёшь) поскольку был Фаринате нужен, и нужен очень. В будущей войне, которая, как мне кажется, была совсем не за горами, на меня особый расчёт. А Гвидо - простой слуга. Хотя надо, конечно, у него выяснить, что там он говорил, что ему повезло с чем-то... Короче, на Фаринату он вряд ли имеет влияние и уболтать того, чтобы он защитил от инквизиции совершенно постороннюю тётку с детьми ему почти наверняка не удастся.
  
  И тут в мою голову после напряжённого дня и этой бесконечной бессонной ночи пришла светлая и мощная, как разряд молнии, мысль: а чего я парюсь-то, собственно? О каком приюте и для кого может идти речь, если меня схватят? Мне тогда опять воскресать, без вариантов, а в этом случае для этих людей всё станет не-бывшим, сотрётся.
  
  
  
  
  xii.
  
  [Год 1263. Август, 16; Около первого часа.]
  
  
  ─ Марабу, a ты будешь меня за руку держать? - всё время спрашивал Бегемот своего друга.
   ─ Буду, буду... - отвечал Марабу.
   -- Про бегемота, который боялся прививок.
  
  
  
  
  Отправив Вито в монастырь, я наказал ему вынести корзинку для Марии, да не забыть положить туда чего-нибудь съестного, да побольше. Пока ещё никто особо не голоден, но кто его знает. Добраться вроде должны ну максимум за час, да и в баулах кое-какая снедь имеется, однако всякий случай на то и всякий, а запас карман не тянет. После такой ночи девчонкам наверняка скоро понадобится подкрепиться. Да и Гвидо ранен, ему силы восстанавливать нужно. Может ерундой показаться, но у меня очень уж печальный опыт в этом городе. Еду раздобыть не так просто. Есть, конечно, остерии и траттории, где и накормят и напоят, и даже спать уложат. Но, во-первых, стоит это недёшево. Ой, как недёшево. Это вино тут относительно недорогое, а жрачка - будь здоров сколько стоит и недорогих забегаловок, типа шаурмы, тут нету. А во-вторых, это места прикормленные, под постоянным наблюдением, и таким как мы их лучше избегать. И что делать, если наша эпопея затянется? Я голодным уже набегался.
  
  Фиренца - весьма необустроенный город. И дело не только в отсутствии туалетов, по каковой причине мы все по очереди, не очень стесняясь, просто сходили на несколько шагов в сторону. Скамеек нет, вот что плохо. Да хоть бы брёвнышко какое валялось, так и того нету. Присесть совершенно некуда, кроме как на мокрую от росы холодную траву. Льняная одежда да шерстяные накидки - плохая защита от влаги и простуды холодным утром.
  
  - Лоренца, сядь лучше на баул. - опёку над Паолой Гвидо ни с кем, я думаю, делить не захочет, так что я решил позаботиться о младшей. Мария сама о себе позаботится. Лоренце действительно не хочется сидеть на холодной земле и она с тоской косится на баул.
  - Там вещи... и еда.
  - Ничего. Кто знает, сколько ещё Вито ждать придётся, а земля мокрая и холодная, ещё яичники застудишь.
  - Кого?
  - Яичники. Это такая штука в женском организме. Орган.
  - Да? А как это - орган?
  - Ну... - вот, блин, самое время для лекций по анатомии и физиологии. И как это ей на пальцах объяснить? - Всё тело из органов состоит. Глаз это орган зрения. Ухо - орган слуха. Ну, и так далее.
  - А язык? Тоже орган?
  - Да, орган вкуса.
  - А нос? И нос орган?
  - Конечно, орган обоняния.
  Лоренца рассмеялась. Мария с интересом прислушивалась.
  - А рука какой орган?
  - Рука не орган, рука часть тела.
  - А чем отличается?
  - Орган отвечает за какую-то определённую функцию в организме. Вот желудок, например. Слышала про такой?
  - Ну, да. У курицы видела даже.
  - Это орган пищеварения...
  - А этот... с яйцами, что ты назвал, это что за орган? - она прищурилась. - Или я, по твоему, тоже курица, и яйца несу?
  - Нет, это другие яйца. - Про идентичность с куриными яйцами по функции говорить, почему-то, категорически не хотелось. - Яйцеклетки называются. Из них потом дети развиваются.
  - Умничаешь, - категорически резюмировала Лоренца, и совершенно нелогично, по крайней мере с мужской точки зрения, добавила: - Глупости говоришь. То яйца, то клетки. Дети не из клеток получаются, это все знают. Хотя, - она с сомнением оглядела меня. - Ты, может, ещё и не знаешь.
  - Как хочешь. Только вот как не будет у тебя детей, так не говори потом, что я тебя не предупреждал.
  Лоренца фыркнула, но всё же встала с земли и уселась на баул, предварительно тщательно прощупав его, чтобы ничего не помять или не раздавить. Гвидо, глядя на это дело, на второй баул усадил Паолу. Там так и не скажешь, кто больше за отсутствие будущих детей испугался. Вот уж воистину "любовь нечаянно нагрянет".
  Мне сидеть было не на чем, на траве не хотелось, потом ещё мокрым задом сверкать, потому, чтобы не стоять без толку столбом, пошёл вдоль стены прогулочным шагом. Не успел дойти до угла, как догнала Мария.
  - Знаешь, Ружеро, я и так не очень сомневалась в твоей истории, чувствовала, что правду говорил. Но одно дело чувствовать, другое - поверить поняв. Я поняла, когда ты там на углу того мужчину убил...
  - Что, так убедительно убил?
  - Не в этом дело. Хотя да, такого, я думаю, у нас никто не видел.
  - А что было?
  - Почему ты спрашиваешь у меня? Я думаю, ты сделал что-то из своего мира, разве нет?
  - Не знаю, - я с сожалением вздохнул. - Я сам не понял, что и как я сделал. Но к моему прежнему миру это точно никакого отношения не имеет. У нас там никто давно уже мечами не воюет. Хотя, конечно, зарезать могут, попадаются такие ублюдки. Но я никогда не пробовал живого человека резать. Может, ты мне расскажешь, как это выглядело?
  - Это было очень быстро, вот и всё, что я, наверное, могу тебе сказать. Так быстро, что невозможно было уследить за твоими движениями. Воробьи не машут крыльями так быстро, как ты наносил удары. И ещё я почувствовала твою жестокость. Дети... они не злые, но могут быть жестоки от незнания боли. Они просто не понимают, что делают. У тебя - наоборот. Мне кажется, ты очень хорошо знаешь, что такое боль.
  - Вот как... Тебя именно это убедило?
  Она, не глядя на меня, покачала головой и вздохнула.
  - После того как ты убил его... ты совсем обессилел, и я подарила тебе поцелуй Иродии. Я не знаю, может ли какой мужчина устоять перед ним, но он бы точно не подействовал на ребёнка.
  - О как! - удивился я. - Так это что - не лечение было?
  Мария рассмеялась.
  - Ну... тебе помогло. А вообще, конечно, нет. Кроме определённых ситуаций, когда надо быстро вернуть мужчине силы. А тут ещё добавилось то, как ты учил Лоренцу.
  - Я не учил, я просто хотел, чтобы она пересела с земли на сухое.
  - А про... органы зачем говорил?
  - Чтобы объяснить, почему так лучше.
  - А зачем?
  - Ну как - зачем? Чтобы поняла.
  - Ну, вот видишь. Учил. Тому, что мало кто вообще знает, а понимать - так и никто. И чему-то Лоренца, конечно, научилась, запомнила несколько слов и непонятную ей идею. Но это ведь капелька в реке. Это ведь наука анатомия, да? - я угукнул. - Я не знаю так много, как ты. Может быть, ты, сколько можешь, поучишь Лоренцу?
  - Тому, что ей пригодится здесь ты научишь гораздо лучше меня. А я... чему я могу её научить? Нейрофизиологии? Вот видишь. Даже слова такого пока ещё нет. И как это ей поможет в жизни? А ничего другого я не знаю и не умею. Так что плохой из меня учитель.
  - Неправда. Ты просто не догадываешься, сколькому ты можешь научить. Даже просто разговаривая, я удивляюсь - сколько вещей ты знаешь и как много ты понимаешь о них. Вот скажи, - она подняла лист дерева и поднесла к глазам. - Ты знаешь, почему лист зелёный летом, и красный осенью? Что там внутри листа?
  - Ну, в общих чертах. Деталей фотосинтеза не знаю, конечно, но про хлорофилл-то слышал.
  - А как из маленького зёрнышка получается целое дерево? Почему? Что заставляет зерно прорастать в земле, но годами лежать в кувшине? Отчего в тепле молоко скисает быстрее? Почему небо голубое? Почему днём не видны звёзды? Чем дышит ребёнок в утробе матери? Почему дерево горит а камень - нет, и что такое огонь? Почему радуга разноцветная?.. Ты смеёшься?
  - Извини. Просто ты сейчас задаёшь вопросы, какие задают все дети своим родителям...
  - Дети... Наверное, там, у вас. У нас не так. Наши дети не задают этих вопросов, потому, что их не задают даже взрослые. Ответ один: потому, что так создал Господь. Да, создал. Но разве это ответ?
  - Пожалуй, нет.
  - А ты знаешь ответ?
  - На те вопросы, которые ты задала - да. Они ведь простые. Но ещё больше тех, ответа на которые у меня нет. Но я понял тебя. Только видишь ли в чём дело. Прежде, чем учить ответам, нужно чтобы человек научился задавать вопросы.
  - Вот и научи её. Прошу тебя.
  
  Мы дошли до угла. Уже стало совсем светло. Налево улица шла к городской стене, видневшейся за крышами одноэтажных домов... да нет, тут уместнее сказать - лачуг. Фиренца в этом районе более походила на захолустную деревню лишь со слегка итальянским колоритом. Направо улица уходила к центру и отсюда, на фоне встающего солнца, были видны многочисленные башни нобилей. Монастырь Умилиатов находился словно на границе двух миров: с одной стороны - мир хоть и грязного и вонючего, но заносчивого и благородного города, мир высоких каменных башен; с другой - мир курей, гусей и свиней, мир навоза, навозных мух, топких луж и босых ног. Только и объединяет их эта узенькая улица, по которой уже начали спешить по своим делам горожане. И те, и другие. Жители одного города. Я развернулся. Ну, где там Вито так долго? Пора бы нам уже двигаться.
  
  - Пойдём. Что-то Вито задерживается.
  - Прошу тебя. - Мария взяла меня за руку, остановив.
  - Нам ещё в живых надо остаться, не забыла?
  Она убрала руку.
  - Ты мне говорил, что много раз встречался со мной в своих прежних жизнях... А с Лоренцой? - я кивнул. - И с Паолой? - опять кивок. - А потом? Что было со всеми нами потом?
  Я замялся.
  - Мария, я же тебе говорил...
  - Я знаю. - она перебила меня. - Нас убили. Всех. Меня, Паолу, Лоренцу, Вито...
  - Ну, меня, если помнишь, тоже. Да не один раз. - я уловил в её голосе осуждение, если не обвинение, и поспешил оправдаться.
  - Я знаю. - повторила Мария. - Но вот ты стоишь, разговариваешь со мной, рассказываешь, что было в предыдущей жизни...
  - Ну так и ты вот стоишь тут же!
  - Я знаю. - сказала она в третий раз. - Ты, которого убили, здесь. Но где я та, которую убили? Где те девочки, Паола и Лоренца? Они ведь даже не знают, что, оказывается, прожили не одну жизнь. Так, может, они и не жили? Может, это только ты воскресаешь, а мы каждый раз умираем насовсем? Тебя убивали и до того, как ты приходил в наш дом. Что происходило с нами тогда? Если этого нет в моей памяти, значит то, что случилось - случилось не со мной. Была другая Мария, другие Лоренца, Паола, и Вито. И они - это не мы. Они умерли. Совсем. Мне страшно, Ружеро. Я понимаю, что они умерли из-за тебя. И что мы тоже, скорее всего, умрём. Из-за тебя. Я бы тебя убила сама, но что тогда будет с нами? Ведь ты воскреснешь и опять придёшь ко мне... нет, к другой Марии, а мы? Мы исчезнем, и ничего от нас не останется?
  Она требовательно заглядывала мне в глаза, словно у меня был ответ на этот вопрос.
  
  А вопрос-то, между прочим, не в бровь, а в глаз. Куда всё девается с моим возрождением? Неужто вся Вселенная перезагружается? Ой, сомневаюсь. Где имение, и где вода.
  
  - Не знаю, - почему-то шёпотом сказал я. - Но... Я... не знаю, как всё происходит. И... да, я виноват, но... сейчас я, наверное, мог бы уйти. Один. Но я же с вами. Я не собираюсь... А, я понял. Ты потому и хочешь, чтобы я учил Лоренцу?
  - Да. Может, тогда ты её не оставишь. Я просто не вижу, к кому ты можешь привязаться больше.
  - Ну, - усмехнулся я. - к Гвидо, например.
  - Нет, - она ответила на мою улыбку усмешкой. - Мужчина может, конечно, и умереть за друга, только это по голосу ума, не сердца. Но когда выбирают между умом и сердцем, всегда выбирают сердце. Крепче, чем сердце, не привяжет ничто. Так что нужна женщина.
  - Ну, тогда выбор сомнителен. - заметил я. - Есть и другие кандидатки.
  - Да уж, тебе трудно скрыть в себе мужчину, - она откровенно рассмеялась в ответ на мой взгляд по её фигуре. - Но увы, к тому времени, как ты войдёшь в возраст, я уже перестану представлять для тебя интерес. А сейчас чисто платонические отношения между нами были бы удивительны.
  - Ну да, - я кивнул туда, где сидели остальные участники нашей эпопеи, и двинулся в ту же сторону. - А Паола отпадает по очевидной причине.
  - Вовсе не по той, о которой ты думаешь.
  - Вот как?
  - Конечно, Паола, без сомнения, полюбила этого юношу, весьма достойного, как кажется. Но она - посвящённая Диане, это её выбор, и не думаю, что Гвидо сумеет изменить это. Если мы избежим смерти, то на это осеннее равноденствие Паола снимет тунику.
  
  Мне понадобилось добрых две-три секунды, чтобы понять, о чём речь.
  
  - А... а Гвидо?
  - Им может быть и Гвидо. - легко согласилась Мария. - Если он там тоже будет. Но в любом случае он не будет единственным. На таких праздниках не принято никому отказывать в любых желаниях, а Паола ведь очень красива и юна, потому и желающих, и желаний будет много, и она это знает. Так что дело не в этом.
  
  Гвидо, между тем, сидел подле Паолы, подвернув под себя одну ногу, и держал руку девушки у себя на колене. Отсюда не было слышно, но видно было, что он ей что-то говорит, а она с интересом и доверчивостью склонила к нему голову. Говорил он, видимо, тихо, поскольку Лоренца ёрзала и вытягивалась со своего места, чтобы услышать. Выглядела Паола воплощённой ангельской невинностью. Как обманчива, оказывается внешность. Или природа? Да всё обманчиво, короче. Мне, почему-то, стало обидно за Гвидо.
  
  Выяснять дальше, что там имела ввиду Мария в своих наивных планах, которыми она со мною же и поделилась, я не стал. И так всё понятно. Хотя, молодец, не отнять. За семьсот лет до Сент-Экзюпери додумалась, за кого мы в ответе. И стала применять на практике.
  
  Вито появился не успели мы вернуться к своим. Хромая, он притащил корзинку со снедью. Там была половина краюхи хлеба со рваными краями - наверное, сам разламывал, обгрызенная лепёшка сыра, четыре яйца, две бледных и худых, словно детдомовские сиротки, морковки, и, зачем-то, яблоко. Испуганные морковки, жавшиеся друг к дружке в поисках поддержки, есть было жалко. Их хотелось согреть и пообещать, что всё страшное позади и теперь всё будет хорошо. А вот яблоко, напротив, одним только самодовольным, буржуйским лоском вызывало желание его безжалостно сожрать. Жрать, и приговаривать: так со всеми вами, суки, будет... У сыра было сомнительное прошлое, и в связи с этим - неопределённое будущее. Недостатком яиц был их недостаток. Четыре яйца на пять человек - это плохая примета. Это, в конце концов, противоестественно, товарищи. А вот свежий, ещё тёплый хлеб, как обычно, был хорош. Хлеб - это они тут умеют.
  
  Выговаривать Вито за неадекватное яйцеснабжение я не стал: сколько мог, столько и приволок, спасибо за это. Подумав, предложил свежие продукты пока оставить там, где они есть, и перекусить из старых, так сказать, запасов. Там, в общем-то, набор был почти таким же, кроме того, что сыр выглядел поприличнее, да холодная рыба наличествовала. Жареная. Самое главное, хлеб, Мария, конечно, тоже прихватила. Мяска бы, копчёного, паштетика печёночного или колбаски на завтрак, но - увы. После еды дал женщинам и Вито попрощаться друг с другом немного, много удивился, что ни обниманий ни щёчкопоцелуев при этом никаких не случилось, и Вито отправился в одну сторону, а мы в другую. Ему было ближе. Всего лишь через дорогу.
  
  
  
  
  
  xiii.
  
  [Год 1263. Август, 16; Между первым и третьим часом.]
  
  
  
  ... придворный врач императора Феодосия I Марцелл из Бордо дает рецепт излечения опухоли, основанный на гомеопатической магии. Возьмите корень вербены, разрежьте его на две части; одну из них обвяжите вокруг шеи больного, а другую подержите над дымом. Как дым сушит вербену, так и опухоль высохнет и исчезнет. Если впоследствии больной проявит неблагодарность по отношению к своему избавителю, искусный врач может легко за себя отомстить, опустив вербену в воду; как только корень начнет впитывать влагу, опухоль появится вновь.
   -- Джеймс Джордж Фрезер. Золотая ветвь. Исследование магии и религии.
  
  
  
  
  - Уже мало кто даже из тех, что я знаю, помнит имена Двенадцати Богов или способен к призыванию Лар, обычному среди тех, кого в прежней империи называли этрусками. О призыве более сильной сущности, например Бахуса, никто и мечтать больше не может. А ведь он не из самых высоких. Что же говорить о призыве Венеры? О Диане и говорить нечего.
  
  Наши ноги мерно топтали разнокалиберные камни брусчатки, неся нас к центру города, хотя и в обход. Мы с Марией шли впереди, Гвидо с девочками в нескольких шагах позади.
  
  - Мало даже тех, кто может заговорить простенький амулет на удачу. Хотя тайком продаётся таких немало. Да только как проверить? Повезло и повезло. А там уж поди разберись: амулет помог, или так само случилось. А вот более серьёзных, на приворот, например, днём с огнём не сыщешь. Изредка, кое-где, в селениях контадо, подальше от больших городов, говорят, крестьяне вешают над колыбелькой новорожденного чимаруту. Но тех, кто может сделать и заговорить настоящий малоккьо - почти и не найти.
  - А ты можешь?
  - Могу. Только сложно это. Если просто так, без заказа настоящий амулет делать - не купит никто. Очень дорого получится.
  - Я думал, это просто там пошептать...
  - Правильный заговор знать надо, это так. Только мало этого.
  - А заговоры откуда? Книги какие-то изучаете?
  - Какие книги, что ты? Заговоры, заклятья призывов, обряды - это всё только внутри семьи, от предков.
  - Наследственное, что ли?
  - Да нет. Какие тут могут быть завещания.
  - А причём тут завещание?
  - Ну так наследства без завещания не получишь. Без завещания всё в казну отойдёт.
  - А, понял. Я не так выразился. Я имел ввиду, что способности по крови передаются.
  - Не знаю. Может быть. Как там узнать-то? Просто все девочки в семье учатся. Кто больше, как Паола, кто меньше, как Лоренца. Кто станет стрегoй, кто - нет. Это у меня всё не так вышло, а обычно девочки от матерей и бабок учатся, и так от начала времён человеческих.
  - Так уж от начала?
  - А как же? Кто-то ведь научил первую женщину. Или ты думаешь, кто научил, то человек был? Человек сам ничему не учится, всё от природы берёт. А природу боги создали. И в природе всё божественное. Чего бы человек ни умел - он либо природе подражает, либо богами научен. На то они и боги. Но хотя да, не совсем от начала времён. Но давно, ещё до старой империи. Ещё до того, как в Тоскане жил народ [13 Туски], чьим именем эта земля зовётся до сих пор, тогда были другие люди [14 Апеннинская культура, ок. 1500 г до н.э.; первые индоевропейцы на Аппенинах. Имели тесные культурные связи с Крито-Микенской цивилизацией.], но зло уже пришло на землю. Тогда Диана, родив Иродию от своего возлюбленного брата, бога Солнца, Несущего Свет, послала её на землю восстановить справедливость. Иродия стала смертной, и ходила среди смертных, и видела, как страдают бедные от богатых, рабы от хозяев, и слабые от сильных. И не было у них оружия защитить себя. Тогда Иродия воззвала к Матери Диане, и та сказала ей: дочь моя, возьми от меня силы, и как ты человек, а не дух, то стань же первой ведьмой из всех в мире. Будешь ты учителем среди мужчин и женщин, и будут они изучать колдовство на погибель притеснителям своим. Учи их искусству отравления, дабы постигла кара величайших повелителей, что недоступны железу, да умрут они в своих дворцах. Научи их поднимать бури, вызывать громы и ветры, чтобы губить урожаи неправедно обогатившихся. Покажи, как поражать неисцелимыми язвами и насылать саранчу, глад и мор. Жрецы и священники будут насылать на вас порчу, а ты и твои ученики, благословляя во имя моё, нанесите им двойной вред и вред вдесятеро, и говорите им: ваш бог о трёх лицах, и все - демоны. Воистину Бог - отец не ваш. Скажи так: я приду, чтобы уничтожить всех людей зла и вымести сор, а тот, кто был беден, но имел душу, тот будет вознаграждён...
  
  Оба-на... так она социалистка, выходит, стихийная? Хотя нет, не стихийная: идеологическая база-то подведена, только на противоположной атеизму платформе, и место мутанта марксэнгельса занимает светлая богиня, а в роли пророка Ленина - Иродия с, по сути, той же программой и теми же лозунгами.
  
  - Как всё одинаково-то. Ничего нового, кроме имён. Давно, говоришь, всё это было?
  - Очень давно.
  - М-да... И что, где у больного улучшение? - опять непонимание на лице. Трудно тут метафорами говорить. - Я говорю, уже не первое тысячелетие мир болен, лечите вы его, лечите, а улучшения нет как нет. Всё то же самое: богатые угнетают, сильные обижают, а хитрые обманывают. Впустую, видать, все ваши усилия. Почему?
  - Откуда мне знать? Иродия моих предков учила, а не меня. Она ушла, а с тех пор многое изменилось. Но мы не сдаёмся. Да ты и сам помнишь:
  
  "покуда последний из давних врагов
   не ляжет покрытый землёю холодной".
  
  - Ну, да, да... помню. Только собираетесь вы тайком, всё реже и реже, и становится вас всё меньше и меньше, и можете вы тоже всё меньше и меньше... Могу тебя обрадовать, зная будущее: скоро от вас вообще ничего нe останется. Не так вы всё делали, поэтому проигрываете. Христианство победит.
  - И что, станет лучше? - печально вздохнула Мария.
  - Да не особо, если честно. Та же херня: есть бабки... деньги то есть, делаешь, что хочешь и будут тебе жопу лизать. Нет бабок - и никому ты нахрен не нужен, а в случае чего и ничего не докажешь. И насилуют, и убивают, и угнетают. Попы - воруют и брешут, в бога сами не верят, жрут от пуза, бухают, шлюх элитных к воспалённым местам прикладывают... Вообще-то даже хуже: право защищать себя отнимут совсем. Сделают аморальным.
  - Сейчас у крестьян тоже нет прав себя защищать, но это как раз и есть христианское изобретение. Мы - против этого.
  - Зато за разбойников?
  - Конечно.
  - А они чем лучше? Честные? Не грабят, не убивают, не насилуют?
  - Вот именно, что честные. - Мария не задержалась с ответом ни на секунду. Видать, такой вопрос не раз тщательно обсуждался на их партсобраниях, или что там у ведьм, и ответ уже был озвучен и рекомендован к применению в широких массах. - Да, они убивают. Но насилие и зло неизбежно, оно в человеке, как и добро. Мы не знали бы добра, если бы не знали зла. Они - две половины души. Как душа может существовать без половины?
  - Маш, не грузи меня своей доморощенной философией. Тут у вас ещё даже не родились те монстры игры словами и идеями, которые к моему времени уже были изучены студентами и успели стать пыльными, затасканными цитатами. И вот тебе подходящая: теория без практики мертва. Чего стоят твои рассуждения о необходимости зла в душе, если ты и сама не знаешь, что такое душа? Это раз. И два: если такой честный разбойник будет насиловать Паолу, к примеру, я уверен, что все твои рассуждения развеются, как дым, и ты этого благородного человека огреешь тем, что под руку подвернётся. Да ещё и нехорошие слова говорить будешь. Что, не так?
  - Носить зло в душе и причинять зло - это разные вещи. Думать про плохое и делать плохое - не одно и то же. И если человек творит насилие другим, то он должен быть готов принять насилие к себе. С разбойниками всё ясно: они творят зло и прячутся от наказания, зная, что рано или поздно всё-таки будут наказаны...
  - То есть, они зло, они творят насилие, они заслуживают наказания, но ты всё равно за них?
  - Они, творя зло, часто поражают гораздо худшее зло. Чем нобиль, уводящий из-под венца невесту по праву первой ночи, лучше того насильника, что лишил бы её девственности, ворвавшись в дом? Чем нобиль, не делающий ничего, но, почему-то, считающийся собственником земли, на которой трудятся вилланы, и который забирает у людей честно заработанные продукты и деньги, не давая ничего взамен, лучше грабителя? Нет, он хуже. Потому, что от разбойника можно защищаться, а от нобиля - нет, потому, как он - закон. Чем же хорош такой закон, что выгораживает худших насильников и грабителей? А разбойники, нарушая такой закон, грабя и убивая нобилей, заставляют тех считаться с тем, что есть и ещё кто-то кроме них. Иначе нас бы совсем превратили в бессловесный скот.
  - Ну да, разбойники, как движущая сила социального прогресса...
  - Я опять не понимаю тебя.
  - Да это я так... Ну, хрен с ними, разбойниками. Но, вроде, никаких таких ужасов нобильских в Фиренце не наблюдается? - я вдруг вспомнил крик Пеппины: "Будет он меня ещё нобилями пугать! И где - в Фиренце!"
  - Нет. Тут давно не было такого засилья нобилей. Но теперь они вернулись.
  - Кто? Нобили? Что ты имеешь ввиду?
  - Ты не знал? Гибеллины это и есть нобили. Среди гвельфов их тоже немало, но всё же там главные не они, а деньги.
  - С этого момента подробнее, пожалуйста. Что за деньги?
  - Большие деньги. Все банкиры, торговцы и цеховики - гвельфы.
  - Хреново дело.
  - Почему?
  - Потому, Маш, что твоя теория с разбойниками - это детский лепет. А вот деньги... Наш мир устроен так, что всегда и везде побеждают деньги. Исключений не бывает. А хреново потому, что я, оказывается, за плохих парней играю, которым скоро крышка. Можно даже не трепыхаться. Постой, а ты, получается за гвельфов?
  - Нет. Менялы, старшины цехов, главы кланов... все они только и думают, как обманом нажить больше денег, но никто из них даже и не помышляет заработать честным трудом. Но ещё хуже то, что гвельфы - это Церковь.
  - И?
  - Среди священников есть много хороших людей, и не важно, что, узнав, кто я, они бы сразу отправили меня на костёр. Вера у них такая. И они искренне хотят сделать людей лучше. Только вот такой священник никогда не станет не только кардиналом или хотя бы епископом, но даже и аббатом, не говоря уже о престоле Святого Петра. Там давно уже не в чести благочестие. Наверху Церкви - те же нобили, только называющиеся по-другому. Они ещё хуже. Нобили назвали свои прихоти правом, обман - законом, грабёж - налогом и пошлинами. Череду предков, убийц и развратников, они назвали родом, а потомственное чванливое бездельничанье за счёт других - благородством. Но они хотя бы не идут учить людей, как тем жить. Церковники же, запуская руку в кошель кузнеца, ткача или пахаря, называют это податями и десятиной, вещают о том, как они всех любят и учат смирению и воздержанию, призывают как можно более уподобляться Господу. Но разве эти десятины идут на благие дела, а не на их дворцы и расшитые золотом наряды? Разве, призывая к воздержанию, они сами не тучны, словно раскормленные боровы? Разве, уча смирению, не они первые, впадая в грех гордыни, присваивают себе право наставлять, осуждать, и карать других? Разве не они, наставляя паству о нравственности, совращают прихожанок и содомируют молодых послушников? Разве, везде проповедуя о чистоте душевной, не они первые ложью, подкупом а то и телом своим получают церковные должности? Разве это не запрещено в той Святой Книге, которой они клянутся? Ради чего же они это делают? Неужто чтобы приблизиться к Господу?
  - Не смотри на меня так. Я ничего такого не проповедовал. Я вообще не поп. Чего ты вообще так завелась?
  - Что?
  - Переживаешь так, говорю, чего? Ну, не верят они сами ни в то, чему учат, ни даже в того Бога, которому, якобы, служат. Тебе-то что? Ты ж, вон, вообще на другом конце. Ты в Диану веришь...
  - А ты? - перебила она меня. - Сам-то в кого веришь?
  - Не люблю я вопросы религии, - вздохнул я. - Непременно кому-то на мозоль наступишь и нежные чувства оскорбишь... Вот удивительно, пока люди без этого общаются, то мир, дружба и жвачка. Как только свои миролюбивые религии начинают сравнивать, так тут же вся поляна в трупах. И кому это надо? М-да. Но тут, пожалуй, это у вас первый вопрос. Хорошо. У меня, знаешь, есть все основания в Бога верить. Даже нет, не так. Знать. Знать, что есть Творец, который всё сделал, настроил, и... и всё. Дальше я не знаю. Не знаю какой Он, где Он, и как Он. И уверен, что никто и никогда не знал и не знает. Не будет всемогущий Творец, создавший Вселенную с триллионами галактик, бесчисленными звёздами, между которыми световые годы и тысячелетия, выбирать какого-нибудь немытого завшивца, да хоть бы и наоборот - увешанного золотом басовитого брехуна, чтобы они были гласом Его и выражали Его волю. Зачем? Ты можешь представить мощь такого существа? Мощь Бога? Так неужели Всемогущий не нашёл бы более эффективных и эффектных способов сделать свою волю ясной для всех? Нет. Мошенники они все поголовно, которым только бабки нужны или власть. Ну, это кроме тех, конечно, которым не нужно ни то, ни другое, а от голосов в голове поможет только галоперидол. И... - меня озарило. - Э! Мне кажется, или у тебя тоже всё с Дианой не просто?
  
  Мария покачала головой. Понимай, как хочешь. Неправильно вопрос задал, и вот такой отрицательный ответ можно интерпретировать в любую сторону. Но переспрашивать не стал. Из вежливости, вестимо. И толерантности.
  
  - Ну-ну, интересно. Слушай, ты говорила, что кроме заговоров для амулетов ещё что-то нужно. Что?
  - Много чего. Сам амулет сделать надо правильно, не всякий мастер сможет, а из которых сможет - не всякий промолчит. Для чего такие амулеты догадаться нетрудно, на распятие они не похожи, францисканцы за доносы тоже платят. Кроме того, серебро специальное должно быть, с нужными добавками, выплавленное в лунную ночь, когда связь с Дианой пока ещё сильна, а таких всего несколько в году...
  - Пока не вижу проблем. Если амулеты всё-таки делаются, то значит мастер такой уже имеется. Логика. Наплавить серебра, даже специального, можно и в одну единственную ночь а потом наштамповать... тьфу ты, пропасть!.. заказать мастеру хоть тысячу этих амулетов.
  - Ингредиенты для сплава редки, это не металлы, в основном. Раздобыть их в достаточном количестве непросто и на один амулет, а уж на многие...
  - Типа мочи девяностолетней девственницы?
  - Если бы люди столько жили, то добыть бы такое было несложно, престарелых девственниц хватает. Только какой в этом ингредиенте смысл?
  - Так я вообще не знаю, какой в них может быть смысл.
  - В них должен быть отпечаток чувств, сильных чувств, чтобы передать момент жизни, окрашенный радостью, болью, любовью, ненавистью... И чем острее были чувства, тем сильней амулет.
  - Да понял, понял. Эмоциональный заряд, так бы у нас сказали.
  - Да, - Мария кивнула. - Наверное... Тут ещё важно, что происходило в тот момент, который вкладывается в амулет. Где и как это было... Много всего. Состав должен легко воспринимать, накапливать, хранить без потерь, но потом так же легко отдавать в нужный момент. И тут-то появляются сложности. Например доски гроба сожжённого заживо младенца - совсем не то, что его кости, а пепел глаз ещё лучше... К тому же, и сам амулет, и состав серебра, должны подбираться так, чтобы подошли тому человеку и для той цели, для которой делаются. В амулете много компонентов, на которые ложатся наговоры. Стрегa должна понять, что клиенту нужно, что поможет, а что может навредить. Бесконечно много компонентов и наговоров не навесишь, поэтому нужно определить важное, и отсеять лишнее. Так возникает понимание, какой рисунок и форма будут у амулета. Базовым является веточка руты, но детали меняются. От состава серебра зависит как будут работать наговоры, потому его заранее не определишь. Всё это должно делаться ещё до того, как он будет нарисован. Потом от цели амулета зависит и то, где он должен быть изготовлен. Ни стрегa, ни кусок серебра сами по себе ничего не меняют в судьбе человека, это работа сущности, с которой амулет связан, потому его воплотить лучше всего в месте наилучшего и последнего проявления той сущности.
  - А, индивидуальная подгонка. Штучная работа. Такое действительно стоит дороже.
  
  Сзади что-то резко сказала Лоренца. Я оглянулся. Гвидо с Паолой шли рядом, Лоренца чуть сбоку и позади, с сердитым лицом. Видно, Паола, рассказывающая какую-то историю, не иначе семейную веселушку, упомянула сестрицу, в не очень выгодном свете, вот младшая и возмутилась. Мне было немножко жаль девчушку. Мы тут с Марией заняты высокими материями, Гвидо с Паолой просто никого не замечают, а Лоренца вроде как одна ни при делах. Куда её девать, куда пристраивать, когда доберёмся, я пока понятия не имел. Пока было ясно, что улетать на исходную локацию, безвозвратно стирая женщину и двух девочек из бытия, мне не хотелось. Всего-то несколько дней назад я о таком не задумывался, но теперь ясно понимал, что вчерашний вечер, ночь, и это утро прожитые ими вместе со мной, это то, без чего они уже никогда не будут ЭТИМИ людьми. Если я вернусь к ним после возрождения, это будут опять чужие мне люди. Вернее, это я буду для них чужой, что ещё хуже. Я-то не забуду, как, дав детям отдохнуть, сидели ночью с Марией, рассказывая друг другу о себе. А забудешь ли, как, испугавшись за Паолу, впал в чёрную ярость берсерка и искромсал в ошмётки незнакомого мужика, и как меня "лечила" Мария после этого? Не забуду наш с ребятами бой возле лодки и то, как его закончила Лоренца. И цепь поперёк реки, обдирающую мне грудь, и озорной взгляд бесстыжей девчонки мне за спину в поисках хвоста...
  
  Я невольно улыбнулся последнему воспоминанию, что было ошибкой, поскольку я всё ещё стоял обернувшись, и это было немедленно истолковано Лоренцой превратно.
  
  - Дурацкие улыбки красят дураков, - заявила она с вызовом. - Ума-то, или чего другого, чтобы покрасоваться, у них-то нету!
  
  Гвидо и Паола рассмеялись в голос.
  
  - Ладно тебе, сестрица, - хохоча пыталась успокоить младшую Паола. - Тебе же всего семь лет было тогда. Да и Меркуцио уже слишком стар, чтобы помнить хоть что-то.
  - Позволь, Паола, - вмешался Гвидо с лукавым видом, - Но если Меркуцио был достаточно НЕ стар, чтобы в столь поздний час заняться верховой ездой на одной из тех лошадок, на которых скачут быстрей всего, когда те лежат, да ещё и нашёл лошадку не из своей конюшни, то как он может забыть отчего он не доскакал куда хотел, а вместо этого гонялся за похитительницей копчёной курицы?
  - Ах, вы правы, мессер. - вздохнула Паола. - Этого он ещё может не помнить. Но то, как в результате переполошился весь квартал и проснувшийся муж недообъезженной кобылки не обнаружил её в спальне, а, выйдя на шум, нашёл её выбирающейся из дома Меркуцио, он не может не помнить. Ведь синяки на его рёбрах наверняка ещё не прошли, даже через пять лет!
  
  У меня иммунитет на подобные байки: я вырос и возмужал на гораздо более смешных и куда более пошлых анекдотах, и такие побасёнки даже улыбки не вызывают, но влюблённая парочка зашлась в очередном приступе смеха. Может, эти истории делает смешнее то, что они реальны и взяты из жизни знакомых им людей? Хотя нет. Люди другие. Я и по себе помню: первый раз смотрел французскую комедию "Невезучие" в кинотеатре, так весь зал - и ведь взрослые вполне себе люди - буквально выл и стонал от смеха, размазывая по щекам обильные слезы, а по окончанию фильма было тяжело даже хихикнуть: брюшной пресс болел, как после получаса на шведской стенке. А потом... потом жизнь как-то стала другая. Более изобильная, особенно для некоторых, это да. Сотовые, кухонные комбайны, лабутены и стразики, презервативы со вкусом клубники, фэйсбук, гугл, модельные агентства, индивидуалки Москвы в любое время (дорого!), рестораны кухонь всего мира на одной улице, 3Д телевизоры, Бали, Гоа и заказ билетов он-лайн... Все это сделало жизнь разнообразней, в чем-то многогранней, в чем-то проще, в чем-то сложнее. Стала жизнь от этого лучше или хуже - так и не скажешь. Кто-то хает новые времена, кто-то наоборот. Но одно неоспоримо: ТАК смеяться мы разучились.
  
  Мария, обернувшись раз, шла дальше не останавливаясь.
  
  - Чего уставился? - буркнула пунцовая Лоренца и пихнула меня плечом, проходя мимо. Она не заметила, что никакой насмешки над ней у меня на лице не было. Чего тут смешного? Ну, может, немного забавное воспоминание из детства. Похоже, из Лоренцы получилась бы образцовая заводила в младших отрядах пионерлагерей моего детства. А может, и старших. Там одними курицами бы не кончилось.
  
  - Сама-то! - обиженно начала Лоренца контратаку на сестру, - пошла за капустой, а пока дошла денежек-то и след простыл! Пришла - ни денег, ни капусты!
  
  Но получилось и не смешно, и неловко. Она сама это поняла, осеклась, и надулась ещё больше. Я пошёл рядом с ней.
  
  - Чего надо? - в голосе больше злости, чем обиды.
  - Завидую я тебе. - признался я. Я и правда завидовал: для неё такое мелкое, в сущности, событие столь яркò и несёт столь мощный эмоциональный заряд... Это детство. Это в голове. Это не вернёшь, даже оказавшись в теле подростка. - Но главное, - тут я уже притворно вздохнул. - Меня мучает вопрос...
  Лоренца недоверчиво покосилась, сверля меня блестящими от гнева глазами, мол, только скажи чего-нибудь такого, вот только попробуй! Не-не. Не дурак. Я ж понимаю, где просто строго воспрещается вплоть до расстрела, а где дорогу на красный свет лучше действительно не переходить. Поэтому был предельно серьёзен:
  - Ты что, несмотря на всё, действительно смогла тогда курицу стянуть?
  Она прищурилась, тщетно пытаясь найти на моём лице хоть каплю издёвки, и не нашла.
  - А то! - она гордо вскинула голову.
  
  Мы свернули направо. По моим прикидкам, это должен был быть последний поворот. Дальше нам было прямо до площади, а там и дворец Уберти. На этой улице торговля уже разворачивалась вовсю, хотя ещё и не все лавки были открыты, но большинство уже подняли деревянные навесики на подпорках над прилавками с условно промышленным товаром: скобяными изделиями, тканями, осветительными средствами в виде масляных ламп и свечей, продуктами тяжелого кузнечного труда, и так далее. Одежды, несмотря на обилие тканей, я в продаже не заметил. Шапки и обувь - наличествовали. Оружием не торговали, по крайней мере тут, но ножи и топоры были в ассортименте. Много продавалось деревянных, тряпичных, и глиняных игрушек. Вот уж чего не ожидал. Судя по обилию и разнообразию, популярностью у покупателей в этом сезоне также пользовались ночные вазы, от простых и тяжёлых, как советский тарельчатый унитаз, до изысканных творений, напоминающих китайский фарфор эпохи Мин. Сельхозпродукцию растительного происхождения выставляли без навесов, как есть, немытую и в грубо сколоченной таре или мешках. Продукция сельского хозяйства, что могла передвигаться самостоятельно, так и передвигалась, привязанная, вокруг торговцев, бекая, мекая, хрюкая и кудахтая, и пока не только сырая, но и имеющая шансы сегодня ещё вернуться домой в хлев в неразобранном виде и доесть те из земледельческих товаров, что были недораспроданы днём.
  
  Народу было уже полно, но нам это никак не помогло: нас арестовали. Причём я уверен, что пасли заранее, оповещая ближайшие патрули, потому как кинулись без всяких там криков "о, вот они, держи их!" Действовали человек десять, слаженно и сразу со всех сторон. Прям ОМОН какой-то. И манеры такие же: мордой в землю и "лежатьнедвигатьсясукалежатьясказал!" Мария, кстати, могла и уйти, причём спокойным шагом, поскольку она шла впереди, а в центре внимания нападавших были мы с Гвидо. Ну и девочки, поскольку они явно были с нами. Паола так вообще чуть ли не вобнимку с Гвидо. Лоренца была выше каких-то обнимашек, но тоже шла рядом со мной. Первым снесли с ног Гвидо, отшвырнув от него Паолу. Девочка упала на какие-то ящики. Лоренца отреагировала немедленно. Я ещё проветривал уши и разгонял свои мыслительные мощности, а девчонка уже схватила с прилавка корнеплод, похожий на большую свеклу, с длинной, как у кометы, ботвой, и лихо запустила снаряд в голову сидевшего на спине у Гвидо, тут же обернувшись за следующим. Враги, естественно, были соответственно экипированы - где вы видели ОМОН на выезде без броников? У этих бронежилетов не было, но были шлемы. Может - медные, может - бронзовые. Типа шляпы с опущенными полями. Но уж свеклу-то шлем бы выдержал, если бы не оставлял полностью открытым лицо. А омоновец 13-го века за короткое время полёта овоща уже успел выполнить информационную миссию по отношению к Гвидо, выдав положенное "нешевелитьсясукаубьюнах!" и этим лицом начал обозревать окрестности. То ли похвастаться хотел, что одного он уже обезвредил, то ли в героическом порыве следующую цель для себя намечал, но ни то, ни другое для него не сбылось. День был пятница. И двухкилограммовый корнеплод прямо корневищем в глаз. Такое вот тринадцатое. Не думаю, что он умер, но с Гвидо он сошёл навзничь явно бессознательным, а дальнейшая его судьба мне неизвестна. Всё поскакало очень быстро. Мария подбежала к Паоле, обернулась к поднимающемуся Гвидо, на которого уже набегают трое, застыла и ничего не делает. Лоренца запускает в полет очередной фауст-овощ, но эффект внезапности уже прошёл и никакого урона неприятелю это уже не наносит. Народ вокруг начинает стягиваться к центру интересующих всех событий. Лоренцу пытается схватить за руку очередной шлемоносец. Ко мне бегут двое спереди, и один сзади. Как, интересно, я это знаю? Ведь запасного глаза сзади у меня нет... Марию кидают животом на наклоненную одноосную телегу и крутят руки за спиной. Как сквозь бетонную стену я слышу повторяющееся "гибеллины", "гибеллины", "гибеллины", но кто эти гибеллины, где они, и почему это важно - не понимаю. Паола уже тоже на животе, только на земле. Гвидо каким-то чудом на ногах, но я понимаю, что убегать, видя, как на попке его Паолы сидит какой-то хмырь не нашего полку, он не будет, а драться ему - самоубийство. Он не только гораздо хуже как боец, он ещё был дважды ранен всего за день. Лоренца ныряет под прилавок и выныривает с другой стороны - маневр неприятелем не предусмотренный, а потому обидный. Убегай!!! Это я кричу Лоренце, но она, почему-то, даже не поворачивается в мою сторону. Я кричу, или нет? Или, может, потому, что я добавляю не совсем печатные существительные и совсем непечатные прилагательные, а также повелительные наклонения матерных глаголов, она не принимает мой крик на свой счёт? Ведь она - не все те слова, которые взрослые дяди добавляют характеризуя ситуацию, подобную этой, а просто Лоренца. Надо было, наверное, так и кричать, просто по имени, да и направление не указывать. Двенадцатилетним девочкам туда ещё рано. Но получилось по-другому. Если получилось... А почему они без алебард? Мне казалось, средневековые стражники обязаны быть с алебардами, это ж как цыган без гитары. Нападавшие были вооружены уже не раз вызывавшими моё недоумение недотёпистыми мечами. Это рушило мои стереотипы. Гвидо каким-то невероятным футбольным трюком обходит троих своих противников, спеша на помощь Паоле. Видимо, любовь и вправду творит чудеса... а, нет. Не творит. Гвидо летит в одну сторону, его кинжал в другую, и уже нет Лоренцы, чтобы избавить его от ещё одного омоновца с его "недергатьсяпадлазавалюсука!". Мой противник шарахается от выставленного в его сторону меча "Дома Уберти". Нет. Не шарахается, а просто уклоняется и вот он уже справа от меня. У него в руке тоже меч, но он даже не попытался парировать мой "выпад" или напасть самому. Я заскакиваю на длинные козлы, выступающие в качестве общего прилавка, и бегу по ним, топча крестьянскую продукцию. Первый противник не отстаёт, а тот, что был сзади - теперь слева. Третьего не дано. В смысле - не хватает третьего, ведь их было трое. Я оборачиваюсь. Третий есть, просто его укусила в ладонь Лоренца и он ударом одетой в тяжёлую перчатку левой руки сбивает её на землю. Почему у него нет перчатки на правой руке я не знаю, но не сомневаюсь - это Лоренца постаралась. Теперь она мокрой, бесчувственной тряпкой валится почти под ноги мужчине. Он поднимает глаза на меня и, не обращая внимания на лежащую перед ним девочку, делает шаг вперёд, всем весом наступая ей на живот. Меня что-то опрокидывает и я валюсь с прилавка на спину. Удар спиной о землю плашмя неприятен, я теперь это точно знаю. Неприятен и, может, даже вреден. По крайней мере дышать и двигаться получилось не сразу, а к тому времени, как я смог пошевелиться, двое уже стоят надо мной с мечами наголо, но не заметно, чтобы с опаской. Просто так стоят, как строители с лопатами возле только что отрытой канавы для фундамента какой-нибудь собачьей конуры. Разделавшийся с Лоренцой шёл к нам слизывая кровь с руки. Я попытался встать, но был опрокинут на землю простым толчком ноги. Понятно. Драться не будем. Обидно. Обидно, сука, до слёз. А Лоренце эта гнида наверняка внутренности порвал, гандон. И даже встать не дают, чтобы хоть попытаться... Я крутанулся на левый бок, изображая попытку вскочить на ноги, и, когда они сместились и приготовились удержать меня в лежачем положении на земле, я крутанулся обратно, метнув меч в поганца, убившего девчонку, который уже был всего шагах в пяти от меня. Не бросить Лоренцу у меня не получилось, защитить тоже, так хоть отомстить. Меч, сделав полный оборот, по самую рукоять вошел тому под рёбра и он, всхлипнув напоследок, рухнул, как подкошенный, мордой к моим ногам... Жаль, что это был мой даже не предсмертный бред, а просто фантазии. Я, блин, в него даже не попал. Он даже не уклонялся: просто мой меч, вращаясь, пролетел мимо и звякнул по камням где-то в стороне. Я просто тупо выбросил свой подарочный супер пупер меч, минимальная цена 60 денариев. Идиот.
  
  xiv.
  
  [Год 1263. Август, 16; Шестой час.]
  
  
  
  - Судей, судей прошу я; в судьях нельзя отказать обвиняемому.
   --A. Дюма. Граф Монте-Кристо.
  
  
  
  
  - Негодяй!
  
  С этим было трудно спорить, поэтому я и не спорил, тем самым давая Гвидо полный карт-бланш на оскорбления отсутствующих в данный момент стражников, чем он и пользовался, расхаживая по уже знакомой нам камере. Готов поспорить, что перед его глазами сейчас излишне подробная сцена ареста его Паолы.
  
  - Мерзавец!.. Да все они мерзавацы!
  
  Впрочем, камера знакома только мне. Гвидо, хотя уже и умирал здесь однажды, ничего об этом не помнил. А я помнил. И того гада, который вырубил меня, и вот этого самого пацана, тихо истекшего кровью, с мутными холодной, смертной мутью глазами. Я сидел на полу и мрачно наблюдал за перемещениями сокамерника.
  
  - Змеиное отродье!
  
  Это уж к бабке не ходи. А еще - сын шакала и порождение ехидны. Да. В высшей степени неприятные люди оказались. Крайне грубые и навязчиво гостеприимные. Что, в сочетании со вспыльчивыми характерами и поголовной склонностью к агрессии, делало их компанию очень мало привлекательной и вызывало острое желание как можно скорее их покинуть. Вот только жаль, что никак не придумывалось - как. Маленькое оконце забрано толстой решеткой, стены кирпичные, пол каменный. Дверь дубовая. Плазмоган бы мне, дырку в ней прожечь, так нету его, плазмогана. Ножовки по металлу, чтобы перепилить решетку, опять же нет. Времени, как у Монте-Кристо, на подкоп за пределы города, боюсь, тоже не дадут. То, что нет таких тюрем, из которых нельзя сбежать, я слышал. Как и то, что каждый заключенный должен с самой первой секунды думать о том, как дать дёру и рано или поздно шанс появится. Но вот так сходу отсюда ноги, похоже, не сделаешь.
  
  - Нет, как они обращались с женщинами! - Гвидо в сердцах стукнул кулаком по стене. Стена Барджелло была толстой, холодной, и равнодушной к душевным и физическим страданиям молодого узника, и не отозвалась даже глухим звуком. Гвидо резко развернулся, взмахнув полами сюркотто, и пошел на следующий круг. А ведь сюркотто у него не чета моему. Мое было скорее простой накидкой невнятно-коричневого цвета, а у него - благородного темно-красного сукна, да еще на подкладке и с вышитым воротником. Сейчас-то грязное и подранное после драк, но изначально... Одежда тут достаточно дорога, а хорошая одежда так тем более. Ее берегут, холят и лелеют. А Гвидо, получается, все равно как тройку от Армани на повседневку носит. То ли он сам из крутой семьи, то ли хозяин печется о своем имидже. Это я все давно заметил, да только досуга подумать на эту тему как-то не выпадало.
  
  - Ну уж нет, такое обращение с нашими женщинами прощать нельзя! Я им этого так не оставлю!
  
  О как! Уже с "нашими женщинами"! Интересно-то как. И все же...
  
  - Гвидо, из какой ты семьи? - по местному так и звучит почти дословно: "как твоя фамилия?"
  - Медичи...
  
  Ох, епрст! Тудыть его в качель!
  
  Впрочем, парень ответил с некоторым удивлением, это да, но без особой какой-то там чванливой заносчивости, да и особой гордости в тоне я тоже не услышал. Черт. Вот всю жизнь я, оказывается, занимался не тем. И средневековую историю не изучал, и в фехтовальную секцию не ходил. Теперь и на мечах драться не умею, и вошли ли уже Медичи в силу не знаю. А ведь это важно - знать, как с ним обращаться. Удивиться он мог как от того, что я до сих пор не понял, какой великой чести удостоился, так и от того, что кто-то вообще интересуется таким незначительным фактом. В первом случае это попахивает оскорблением отпрыска благородного рода со всеми вытекающими. И на будущее, если Гвидо из тех Медичи, которые те самые Медичи, знакомство с ним может быть куда важнее и полезнее, чем с семьей Марии. В этом случае, ради выяснения его социального положения, не грех после и на возрождение слетать. А без этого никак, ведь вытягивая из него подробности, я и сам спалюсь по полной. Марию с Паолой, конечно, жаль, но если Лоренца погибла, то я все равно рестартну эту гребаную реальность. Пусть даже она и знать обо мне не будет, но я буду в той реальности, где девчушка жива, хотите вы этого, или нет. Но, скорее всего, об этом думать пока рано: ни о судьбе Лоренцы, ни о Марии с Паолой, мне не известно, а ведь я, в отличие от Гвидо, хотя бы в полном сознании был, когда нас сюда доставили. Всех, даже Лоренцу, что внушало надежду, что малая была еще жива, хоть и без сознания. Да и Гвидо, скорее всего, не мажористый олигарчонок. Он же сам, помнится, говорил что-то о том, что чуть не загремел в подмастерье по коммерческой линии, но, типа, повезло. Но выяснить его, конечно, стоит.
  
  - Это из каких же Медичи?
  - Так... э-э... - парень очевидно растерялся подобному вопросу. В принципе, уже все ясно. Дальше можно не спрашивать. - А ты многих, что ли, знаешь?
  - Ну, не многих, конечно, - я стянул с себя сюрко-накидку и, свернув, подложил себе под задницу. Заманало уже сидеть на холодном. В этот раз тут даже сена на каменный пол не бросили. Так и простатит заработать можно. Лучше уж немного туловищем померзнуть. Гвидо хорошо. Он возмущен, возбужден, и потому бегает. - Так, слышал краем уха о каких-то Медичи из Рима. Еще, вроде, были некие Медичи с севера, чуть ли не из Франции. Не твои предки, часом?
  - Не, - мотнул тот головой. - Хотя не знаю. Не слышал ни о ком в Риме. И отец, и дядьки, все в Сан-Лоренцо ломбарды и лавки держат. И до них так было. Там мы и живем. А уж когда мои предки в Фиренце поселились - Бог весть.
  - Богатый район.
  - Не бедный. - согласился он.
  - Так у вас династия, получается, - продолжал провоцировать я. Гвидо пожал плечами.
  - Ну, да. Насколько я знаю, все в роду были ростовщики или торговцы.
  - Так а как же ты...
  - Мне повезло, - перебил он мой вопрос. - Судьба свела меня с Лапо. - и, заметив мой взгляд, пояснил, - Лапо дельи Уберти, сын мессера дельи Уберти.
  - Черт подери! - я вскочил на ноги.
  - Что такое? - нахмурился Гвидо, видимо посчитав мое поведение оскорбительным, в свете только что произнесенного имени.
  - Да нет, ничего, извини... просто совсем забыл... голова дырявая. Ты продолжай, я слушаю. - тем временем, матерясь про себя на себя и свой склероз, я нашарил лично изобретенный карман в котте и записку в нем. Ту самую, экспроприированную у ночного не пойми кого. Нас ведь особо-то и не обыскивали. Не то время. Если на поясе нет кошеля и руки пусты, значит искать больше нечего, поскольку кроме кошелей и сумок типа "сидор", другого способа хранения переносимых вещей одним человеком тут пока не знают. Ну, разве за пояс засунуть. Но пояса с нас сняли и кошель с деньгами отобрали. А вот кармана снаружи не видно. Так что записка, а точнее, послание, к счастью, осталось при мне:
  
   "Возлюбленный брат наш Никколозо,
   Надлежит вам в кратчайший срок, а весьма желательно
   сегодня, найти и доставить для дознания слугу и приспешника
   богомерзкого врага нашего, крещеного Маненте, также
   известного как Фарината Уберти. Слуги же имя Ружеро
   Понтини. Сей есть отрок лет одиннадцати или двенадцати,
   росту для его лет весьма высокого, сложения худощавого,
   но не тощ, волосы короткие, прямые, темно-русого цвету,
  а глаза серые. Нос прям и костист, лоб высок, лицо скуласто
  и угловато, подбородок же тверд. Лицо его тем еще приметно,
  что носит следы сильного ожога и до сих пор красно с левой
  стороны, что и издалека видно. Отрока сего следует изловить,
  но вреда нисколько не причинять, а наипаче следить, чтобы
  жизни не лишился. Если же кто будет в его сопровождении, то,
  по возможности, следует также изловить. А если нет, то
  Бог вас простит, но свидетелей поимки упомянутого Ружеро
  Понтини, кои могут донести Уберти, остаться не должно.
  Просим вас со всей смиренностью отложить остальное, но
  нисколько с этим делом не мешкать, а приступить немедленно.
  Столь важно дело сие, что сам Понтифик дарует вас
  своим благословением ни в чем при поимке упомянутого
  Ружеро Понтини себя и доверенных людей ваших не
  ограничивать, все прегрешения с вас снимает, и заступничество
  твердо обещает. Мести же Фаринаты Уберти не бойтесь. Если
  сделаете все твердо и решительно, то будет успешно
  предприятие наше, к вящей славе Господней, а врагам
  смерть. Если же колебаться и слабость в душе лелеять,
  то вскорости враги совсем одолеют, и тогда не будет нам
  всем места в Фиренце, а то и по всей Италии. Пойманного же
  следует доставить к верным братьям нашим, специально
  для этого дела прибывшим из Равенны, бр. Альфонсо и
  бр. Бартоломео, кои будут молиться за вас и ожидать
  в известном вам месте.
   Антонио Мазо."
  
  -... Отец тогда собрал своих братьев и сыновей и отправился к мессеру Уберти во дворец, - пока я читал, Гвидо рассказывал историю своего знакомства с сыном мессера Фаринаты, случившегося на следующий день после того, как гибеллины вошли в город. Тогда, почти три года назад, их семейство оказалось первым из цеха Камбио, поддержавшим победителей. В те, первые, после победы, дни победители особым гуманизмом не страдали и многие из со-цеховиков Джузеппе Медичи, убеждённые гвельфы, оказались либо убиты, либо изгнаны из города. Ушлый папик Гвидо не только сохранил жизнь и избежал полной конфискации, он ещё пролез в первые финансисты, обзавёлся нужными связями и пристроил младшенького. Все цеха практически в полном составе стояли за гвельфов, так что ход Джузеппе, папы Гвидо, в резко изменившемся политическом раскладе сразу сделал его фаворитом на финансовом рынке. Кто успел, как говорится. Мне это особо интересно не было. Как вдохновенно денежные мешки любят покрывающую их власть и в какой позе обычно отдаются я и сам мог рассказать, так что слушал я краем уха. Гораздо интереснее было содержание письма. Удачно я, однако, с карманом подсуетился. Вовремя. Сложив накидку вчетверо, я вновь уселся, привалившись спиной к стене. От стены несло холодом, но усталость давала о себе знать все отчетливей. Поспать бы. Но тут спать - только пневмонию подхватить. Лучше уж подумаем. Тем более, есть о чем. Первое, что бросается в глаза, это что инквизиция знает меня в лицо. И дело мое на личном контроле у какой-то шишки. Попутно выясняется, что инквизиция выполняет гораздо больше функций, чем думает мессер дельи Уберти и даже больше, чем думал я сам. Не только слежка и дознание, так сказать, разведка и контрразведка церкви, но и активный инструмент, а может, и игрок на политической сцене. "Мы" и "нас" относится, скорее всего, ко всей церкви, но история знает немало примеров того, как многознающие главы тайных служб либо их кураторы смещали наследственных или демократически избранных правителей и занимали их места. Неприятное это доказательство моей важности. Надеюсь, Фаринату это прошибет. Специально из Равенны... фиг знает, что за Равенна такая, но звучит как "прямо из Центрального Управления", или "они от Самогò...". Почему тогда меня ни разу к "Самомý" не отвезли? Ответ очевиден: сотрудничество мое никому не нужно, информация от меня важна, но одноразова и может быть легко передана другому лицу и затем воспроизведена без моего участия, так что как ни колись на допросах, а выжить у меня, если попадусь - а я попался - шансов никаких. Плохо то, что ценность моей тушки до того, как я все выложу, так велика, что даже царапать ее не рекомендуется. Так что "лучше умереть" (в моем случае не бравада, а совсем наоборот) это легче сказать, чем сделать. Как-то надо с попаданием в лапы инквизиции завязывать. Самоубийство это первое, что приходит на ум, да и не в первый раз. Вот только самому себе ткнуть ножом или мечом в живот мне так и не хватало духу, пока не становилось слишком поздно. Я покосился на Гвидо. Тот последовал моему примеру и, подложив под задницу свое некогда роскошное сюркотто, уселся на пол. Рот он не закрыл ни на минуту, продолжая свой эпос:
  
  - ... Но тут уж я оказался сильнее. Еще бы! Я к тому времени уже полгода как помогал старшему брату вести записи и считал будь здоров как. Хоть до тысячи. Отец сам говорил, что я лучше, чем любой из старших братьев и дело будет мне оставлять. Да. А мессер дельи Уберти как узнал, так тут же сказал отцу, что берет меня в компаньоны его сыну. Отцу-то не очень хотелось терять работника из дому, да к тому же наследника, ругался дома страшно, всех побил - и мать, и служанок, да делать нечего, согласился. Вот так мне и повезло. Лапо наверняка на следующий год рыцарем станет. А там... - он замялся, глаза затуманились.
  - Понятно. А там и тебя подтянет и станешь ты не продолжателем ростовщического, а основателем уже рыцарского рода Медичи. Ага?
  - Ну...
  Вы поглядите: рожа сияет, взгляд мечтательный... Наивный пипл. Я не я, если тебя просто не оставили в качестве заложника, парень. Чтобы ушлый финансист не передумал и не кинулся в другую крайность, не подался назад, к своим. Предавший раз... А вот папик твой, перебежчик шустрый, скорее всего, это дело сразу просек, оттого и психовал.
  - А чего ты так от банковского дела-то бежал?
  - Ты, что ли, не бежал бы... - буркнул он. Фиг его знает, парень, фиг его знает... Уже давно мне не хочется бегать от денег. Даже как-то наоборот. Оно, конечно, неприятно, что чаще всего чтоб у тебя завелись не просто денежные знаки, а именно Деньги, надо или воровать, или предавать. Кидать, подставлять, унижаться, изворачиваться... И уж почти наверняка надо врать. Всем и всегда. Исключений почти не бывает. Это, конечно, минусы. Но, боги мои, сколько же плюсов... Но не спорить же с ребенком. Однако этот романтик может в спину и не ударить, сволочь. А ведь именно такого мне и надо бы в спутники, пока с инквизицией не разберусь. Чтоб зарезал мастерски, само собой. И что делать? Резко перестать быть единственным обладателем неких бесценных сведений? А как это сделать, если я и сам не знаю, что именно я знаю?
  
  Мои размышления прервали глухие звуки, как ладонью по подушке, перемежающиеся вскриками. Слышно было еле-еле, однако что голос женский это точно. Гвидо тоже услышал, вскочил и с проклятиями бросился к двери. Я закрыл глаза и постарался успокоить внезапно заколотившееся сердце. Во-первых, нечего дергаться. Вряд ли мы единственные узники этого веселого местечка, и вряд ли Мария, Паола и Лоренца единственные женщины тут. Во-вторых, не они главные персонажи на этом праздничном шоу, так что у местных садистов нет никакого смысла начинать с них. А потому скорее всего мучают не наших женщин. Не то, чтобы других не жалко. Просто есть еще в-третьих: все равно криками, проклятиями, и колочением в запертую дверь сделать ничего путного нельзя. Вот в морду получить - это запросто. В этом я имел случай убедиться. Но от этого никому легче не станет.
  
  Вскрики сменились отчаянным протяжным воплем, закончившимся чем-то совсем уже жутким, словно жертва одновременно и захлебывалась, и задыхалась, продолжая пытаться кричать. Гвидо осатанело пинал дверь. Хорошо, его ор практически заглушал все остальное. Мне тоже хотелось орать и что-то делать. Ни хрена не помогало мое самовнушение.
  
   Суки.
  
  Уроды.
  
  Вот если бы точно знать, что это просто игра какая-то, что все - не настоящее. Не знаю, правда, что бы это изменило. Мое отношение к Марии? К девчонкам? К Гвидо? К обуревшим от безнаказанности и крови подонкам? Уже вряд ли. Они все для меня такие же реальные, как Мишаня, которого я знал ещё с института, со второго курса; как Толик, наш временами сильно поддающий, но бессменный техник; как Вовчик, программер, самый молодой из нашей гоп-компании, но с которым тоже уже немало и выпито и... и вообще. Как Маришка, наконец, последние годы, к сожалению, не без моей помощи мутировавшая в "грымзу натуральную". Это не считая подлого и вороватого начальства, тихого соседа-филателиста, изредка заглядывавшего к нам на чай со своим медом, таких же горемык дачников-бюджетников, вместо летнего отдыха обеспечивающих себе относительно сытные зимы, зловредных автобусных старушек, автомеханика Колю, которому я одному доверял свою бэшку, и сотен и тысяч остальных людей, с которыми надолго или мимолетно сводила меня жизнь. Все они, и там, и здесь, из плоти и крови на ощупь... Как бы вот мне, следуя совету голоса в голове, "обратиться к администрации", которая тут такое наворотила и высказать вслух всё, что я о них думаю? Ну, ладно, ладно... Погорячился. Делать я этого, конечно, не стану. Главным образом потому, что не верю, что это поможет, даже если меня слушают. Слушают - не значит слушаются. Но есть и другое соображение. Судя по сценарию и антуражу, излишним гуманизмом создатели этой реальности, какой бы она ни была, не отличаются. И если я начну бузить, то неизвестно, чем это для меня самого кончится. Может, просто жизнь зело осложнится, а может, и вообще очередного возрождения не случится. Сотрут ненужный персонаж. Я, по ходу, и так ошибка. Сбой в программе. Я либо вообще сюда попасть не должен был, либо не сохранить память о жизни ТАМ. Про возрождения - не знаю. Скорее всего тоже память должна потираться. Мне бы не светить этим. Не надо нарываться на грубости. Так что пока, независимо от моего отношения к творцу этого всего, буду вести себя как кореец: вежливо улыбаться и молчать. Или даже как китаец: улыбаться кланяясь и терпеливо ждать, когда будешь смеяться в лицо склонённым врагам. Не будем забывать: какая бы ни была подоплёка у происходящего, у меня изначально огромное преимущество перед местными. Я, если непредвзято, вообще читер, играющий в god mode. Вроде как жаловаться грех. К тому же вряд ли у остальных - неважно, людей или персонажей - есть мои возможности, как, например, узнать реальное к тебе отношение, или задействовать смертоубийственную способность, ну и так далее. Я даже не исключено, что - тфу-тфу-тфу! - и магией когда-нибудь смогу овладеть. Так что ныть, что тут всё плохо я не буду. Плохо - что обижают МОИХ. Вот, что плохо. Плохо, что я пока не придумал, как это исправить. Но, может, именно это от меня и ожидается - суметь изменить? Вдруг здесь всё не как в прошлом мире, где всё было неясно и неочевидно и без попа не разберёшься, а по ускоренной программе: сделал - и тут же получи плюс или минус к карме, да и карма работает на коротких, так сказать, дистанциях. Не потом в следующей жизни, а тоже - здесь и сейчас. Сразу. И всё предельно чётко, без нужды в толкованиях: что морально, а что орально. Это же ведь даже хорошо. Просто я ещё не привык. Всё живу прежними представлениями, что и понятно, вобщем. Но лучше привыкать начать. Лучше перестать искать различия между жизнями и напоминать себе о нереальности окружающего. Когда-нибудь это может привести к нехорошему в самый неподходящий момент. Поэтому надо, во-первых, действовать, меняя мир к лучшему (то есть, привести его в более удобное для меня состояние), а во-вторых надо бы перенастроить кое что в интерфейсе так, чтобы поменьше напоминаний об изнанке реальности было. Хотя бы пока не привыкну. И никаких оповещений и прочего без моего собственного запроса. Да и лазить туда, пожалуй, вообще не буду, в "меню" это.
  
  Женщина продолжала кричать. Если бы я сам не побывал в руках у искусных братьев Альфонсо и Бартоломео, я бы и не поверил, как невероятно долго и отчаянно может кричать человек. Когда кажется, что уже из последних сил, и после этого у измождённого тела их не достанет даже на слабый стон. Но вытягивается кость из сустава, рвутся связки, и снова кричишь, и снова из последних сил, почти теряя сознание. Но если палач и даст передышку, то только краткую, чтобы инквизитор мог задать вопрос. Испытуемый не должен долго отдыхать от боли. И что бы ты ни сказал, пытка продолжится. Боль должна быть непрерывной, чтобы как можно скорее избавить испытуемого от ненужных иллюзий, от несбыточных надежд, от воспоминаний о прежней жизни, от прежних привязанностей, обещаний, клятв, верности, чести, пока всё на свете, кроме одной минуты без боли не потеряет всякое значение...
  
  Я открыл глаза потому, что колочение и проклятия прекратились. Гвидо сидел у двери, раскачиваясь и зажав голову руками. Всё у них тут на поверхности: любовь, ненависть, отчаяние. Не стесняются люди своих эмоций. Может, так и надо. Правда, жизнь это никому тут не продлевает.
  
  Разговаривать больше не хотелось ни мне, ни Гвидо. Женщина кричала почти беспрерывно. Уже маленький квадратик света от окна перебрался с одной стены на другую, а крики не замолкали. На Гвидо было страшно смотреть. Я через пытки прошёл сам, потому сочувствия и эмоций было меньше, и то хотелось головой о стену шарахнуться. Могу себе представить, каково парнишке. Да ещё не зная, кто там так кричит - может, и Паола - и что с ней делают. Когда всё стихло, стало ещё хуже. Просто кричать она перестала так, что... вобщем, те звуки, которые мы слышали напоследок, рисовали в воображении совсем уж не оптимистическую картину.
  
  Плохо то, что женщин тут, пытая, не насилуют. Парадоксально звучит? Ну да. Только когда живьём дробят суставы в тисках, когда слышишь треск своих ломающихся костей... Не знаю. Я ради только перерыва в таком процессе, если честно, был бы готов на любое изнасилование. И плевать, кто и что об этом думает. Желающих повыпячивать свою гордую честь - прошу сначала на дыбу, хотя бы только на пару дней, без сна и отдыха.
  
  Так вот, женщин тут, к сожалению, не насилуют, а пытают. Причём пытают ещё более жестоко, чем мужчин. Уже даже не столько чтобы выпытать что-то, сколько ради самого процесса. Ради поиздеваться. В полном соответствии с законом. Ибо в цивилизованном обществе всё должно быть сделано по закону и все должны закон соблюдать. Пытать и убивать можно. Трахать в процессе - нет. Может, зверства инквизиторов как раз и есть результат такого запрета. Могли бы трахать - так не издевались бы. Думаю, целибат, придуманный религиозно отмороженными извращенцами тому причина. Много ли, на самом деле, надо, чтобы причинить человеку нестерпимую боль? Да одною иголкой можно заменить весь средневековый пыточный инструментарий, ибо воткнутая куда надо игла доставит не меньше ощущений, чем все эти дыбы и испанские сапоги. Я вам так скажу: вся жестокость - от сексуальной неполноценности. Жестокость - первый и основной симптом мозговой формы прогрессирующего злокачественного недотрахеита. Всё насилие - от сексуальной неудовлетворённости. Сексуально удовлетворённый человек - человек умиротворённый и на лице его светится благодушная улыбка, а взгляд его видит невидимое; он находится в абсолютной гармонии со всем Мирозданием. Такой человек познал суть и смысл существования далёких галактик и квазары раскрыли для него свои секреты. Этот человек спокоен и миролюбив. Его душа парит над суетой, вы не достанете его в его безмятежных небесах - он знает цену вечному. Сексуально удовлетворённый человек снисходителен к чужим слабостям и недостаткам. Он познал нирвану и выше таких мелочей. Такому человеку - не до насилия. Ему нет необходимости причинять кому-то боль, чтобы оправдать своё существование. Ему нет необходимости вводить связанной женщине в тело посторонние предметы, чтобы хоть как-то получить моральное удовлетворение. Такой человек не будет придумывать людоедские законы, изобретать зверские религиозные догмы, и не станет начинать войны. И уж совсем точно такой человек не будет никого сутками пытать в подвале.
  
  Нашим, как выразился Гвидо, женщинам, если это происходит с ними, к сожалению, грозит не изнасилование, а продолжительные зверские пытки и смерть.
  
  Ни воды, ни еды нам не давали целый день, что было неприятно, поскольку со жратвой-то хрен с ней, а вот без воды нехорошо даже мне, не говоря уже о Гвидо. Но это, тем не менее, внушало определённые надежды, что долго нас тут держать не собираются. Правда, дальнейшие планы местных силовиков нам вряд ли должны понравиться, но в любом случае они подразумевают перемещение в пространстве, в течении которого что-нибудь может да случиться. Опять же, узнаем, что там с нашими девочками. И если что... Ну, постараюсь заставить их меня грохнуть при попытке к бегству, или при оказании сопротивления.
  
  За мной пришли ближе к вечеру, что было, на мой вкус, слишком уж долго. И это говорило о том, что мои надежды были не беспочвенны. Если бы в Инквизицию, к братьям, так давно бы уже забрали. По крайней мере меня. И письмо о том недвусмысленно говорит: незамедлительно. То есть, как только - так сразу. Личности им выяснять без надобности, так чего бы тянули? Вот то-то. Так что когда дверь открылась, безо всякого лязга и скрежета, кстати, просто засов прошуршал, я почти не сомневался, что мои мытарства на сегодня закончены. Стражники, числом трое, сегодня не отличались особой злобностью.
  
  - Ты, - показал на меня один. - Выходи.
  
  Руки крутить-вязать не стали. Просто пошли один впереди, двое сзади. Шли недалеко: вышли из подвала и несколько шагов по коридору. Первый, не постучав, заглянул в комнату, и что-то сообщил туда. Потом махнул рукой и меня втолкнули в помещение. В этом нешироком, метра четыре, но вытянутом средневековом конференц-зале собралась разномастная и интересная компания. Вернее, две компании, явно разделенные на группы по интересам. На дальнем конце за столом сидело двое облаченных в рясы. Не такие рясы, как привычные на православных попах, но вполне узнаваемый стиль. Не спутаешь. Рядом с ними стояли ещё трое. Один в гражданском прикиде, и двое в нагрудниках и шлемах. Команду соперников представляла четверка полностью укомплектованных рыцарей. Серьёзно. Я ещё тут такого не видел. Не только нагрудники, но и все остальные причиндалы: глубокие, с наносниками, явно не для полицейской службы шлемы под чёрно-жёлтым намётом; кольчуги от шеи до пальцев ног, с налокотниками и наколенниками. Чёрно-желтые, под цвет намётов, сюркотто перевязаны широкими ремнями с мечом и кинжалом. На руках - рукавицы из толстой кожи с металлическими нашлёпками и крагами почти до локтей. Прикид недешёвый, рыцарский, а сюркотто - в шахматную клетку с левой и с половиной чёрного орла с правой стороны - у всех одинаковые, униформенные, что для рыцарей было бы нетипично. Опять же, по городу в таком просто так не ходят даже самые отмороженные вояки.
  
  Что бы тут не происходило, буря-шторм-ураган, жаркие торги, или напряжённые переговоры (а что-то да было, по раскрасневшимся и злым лицам всех присутствующих видно), оно уже завершилось неким результатом. И потому как сюда привели меня, результат был ясен. Партия Уберти взяла этот сет. То-то рясоносцы в мою сторону не смотрят даже.
  Один из рыцарей обратился ко мне хриплым голосом:
  - Ты Ружеро Понтини?
  - Угу, - я кивнул. Он кивнул мне в ответ и оглядел стражников. Те тут же расступились, освобождая проход. Рыцарь повернулся к монахам, словно собираясь что-то сказать, но передумал и молча дал знак рукой нам на выход. Видимо, все слова уже были сказаны. Ну, все да не все. Я ещё свои две копейки не вставил.
  - Постойте.
  Двинувшиеся было монументы рыцарской славы остановились.
  - Что ещё? - сурово нахмурился хриплый. Ко лбу из-под шлема прилипла седая прядь. Усы и борода тоже были с проседью. Немолод уже рыцарь-то.
  - Куда меня?..
  - К мессеру дельи Уберти.
  - А... Хорошо. Тогда тут ещё Гвидо, его тоже надо забрать.
  - Кто это ещё?
  - Гвидо Медичи, слуга мессера Уберти.
  - У нас нет приказа доставить его.
  - Мессер Уберти не обязан помнить о том, где находится и что делает каждый из его слуг. Но Гвидо - компаньон и оруженосец сына мессера дельи Уберти, Лапо. Его схватили и держат в плену эти...
  - Не схватили, - довольно приятным и хорошо поставленным голосом перебил меня один из монахов, или кто они там. - Не схватили, а арестовали. И не в плену, это же не война, - он усмехнулся. - А под арестом.
  Седоусый хрипач задумался. Ну да. Оруженосец младшего сюзерена, как-никак.
  - Похоже, надо опять за стряпчим посылать, Матиро. - подал голос один из рыцарей. - Надеюсь, он не успел уйти далеко.
  - Может, и не придётся, - встрял я. Взгляды четверых мужчин требовали немедленного пояснения. - На каком основании меня и Гвидо... хм... арестовали?
  - Нарушение общественного спокойствия. - Матиро выплёвывал слова с таким презрением, что было ясно: он передразнивал кого-то. - Ещё какая-то чушь...
  - Не чушь, - пояснил монах. - А покушение на убийство, бродяжничество и кража.
  - И есть чьи-то заявления, показания? - ехидно поинтересовался я. И просчитался.
  - А как же? - сладкоголосый поднял со стола несколько листков. - И даже письменные, - он так победно усмехнулся, что я понял: для местной Фемиды это вовсе не было обязательным условием. А уж если письменные есть, ну, то вааще крутяк. Расстрел с последующим выговором гарантирован. - Причем совершённые группой лиц и по предварительному сговору. Так что дело могло быть рассмотрено Капитаном Народа уже завтра. - Ну, точно вышка была бы. Вон и усатый напряжённо засопел. Не так крепки наши позиции, видать.
  - А чьи показания, позвольте поинтересоваться? Кто пострадал?
  - Обвиняемому это знать ни к чему.
  - Почему? - поразился я. Ну действительно: тебя обвиняют в убийстве, но не говорят кого. Виноват в краже, но непонятно у кого. И как защищаться?
  - Тайна следствия, - пояснили мне. - Дабы ответчик не задумал мести жалобщику до суда. - Однако логика.
  - А почему вы тогда меня отпускаете? Если такие показания? - рыцари за спиной завозились, а Матиро аж крякнул с досады.
  - Не подтвердились, - коротко бросил монах. А злоба-то всё-таки прорезалась. И в голосе, и во взгляде на рыцарей.- Обвинения сняты.
  - Ну, а раз так, - я повернулся. - Простите, мессер, не знаю вашего благородного имени...
  - Матиро ди Тавольи.
  - Мессер ди Тавольи, этот человек только что сказал, что обвинения с меня сняты. Но по его словам, нас с Гвидо арестовали по одной и той же причине. Посему, раз невиновен я, то невиновен и он. Следовательно, отпустить следует обоих. Не так ли? Нужен ли тут стряпчий, когда всё так очевидно?
  - Похоже на то, отец Козимо. - недобро прищурился Матиро. - Прикажите привести сюда парня, или и впрямь послать за сером Фаренте? Так оно может вам дороже выйти.
  Козимо пожевал губу.
  - Да, и извинений я ещё не слышал. - добавил я. Кто-то из рыцарей одобрительно хмыкнул, а Козимо с ненавистью бросил стражникам:
  - Ведите второго. - его взгляд мне не обещал ничего хорошего. Ну, так ничего хорошего я от вас и не видел.
  
  Гвидо привели буквально через минуту. При виде рыцарей он немедленно приосанился и принял вид гордого петушонка, который точно знает, чьи в курятнике куры. Ну... скоро будут.
  - О, мессеры рыцари! Как замечательно! - юный Медичи раскланялся спасителям. - Следует ли понимать так, что мы, наконец, освобождены?
  - Похоже, что так, Гвидо. - ответил я за рыцарей. - С появлением настоящих рыцарей, у городской стражи как-то сразу пропали к нам все вопросы. И даже чьи-то письменные показания не пригодились.
  Отца Козимо перекосило от ненависти.
  - Однако, - растерянно огляделся Гвидо. - Я не вижу здесь наши спутниц. Мессеры...
  Мне тоже не хотелось уходить отсюда без девочек. Вот только я... вот именно, сердцем чуял, что это будет непросто.
  Рыцари переглянулись. По-моему, мы их начинаем утомлять.
  - Мессеры, - продолжал Гвидо. - С нами были спутницы, матрона и две юные девушки, которых схватили вместе с нами, и которых, разумеется, следует немедленно освободить!
  Сомнения служивых были понятны: послали за одним, появляется второй, и вот задача начинает усложняться по нарастающей. Никто не любит ни лишних проблем, ни тех, из-за кого они в жизни появляются. Тем более вояки. Поговорка про солдата, сон, и идущую службу, я думаю, и в Месопотамии уже актуальна была. Мне было интересно, а правда ли хоть на... ну, не наполовину, я не такой оптимист, но хоть на 10 процентов, про благородных рыцарей и дамскую честь и про всё такое, из области прекрасных порывов души.
  -... беззаконно их мучают и всячески истязают! - закончил тем временем Гвидо свои пламенные обличения. Я заметил, как презрительно усмехался за столом монах, переглянувшись со своими. Что-то тут не то.
  - Действительно, мессер ди Тавольи, - повернулся я к седоусому. - Когда нас схватили, мы направлялись ко дворцу мессера дельи Уберти, и в нашем сопровождении находились донна Мария Камби, и её племянницы, Паола и Лоренца. Поскольку обвинения сняты...
  - Ну уж нет! - радостно прошипел Козимо. - Тут у тебя ничего не выйдет, ублюдок!
  - Попридержите-ка язык, ваше преподобие! - прервал его один из рыцарей помоложе. - И будьте впредь осторожнее! Оскорбляя слугу, вы оскорбляете самого мессера Уберти. Лучше говорите, где женщины, а ещё лучше сразу ведите их сюда, да мы пойдём.
  - Умерьте свой благородный гонорок, языкастый юноша! Ни вы, ни ваш хозяин, не в силах ничего сделать ни мне, ни Святой Церкви. Лучше тявкайте на воду! А упомянутые преступницы останутся здесь! Их дело находится в отдельном производстве и никак не пересекается с обвинениями в отношении этих двух юношей. Они арестованы по обвинению в ереси и по законам коммуны Фиренцы и на основании указов Понтифика останутся под юрисдикцией Инквизиции до завершения следствия, после чего, по тем же законам, и будут преданы в руки светского правосудия для приговора и наказания.
  Молодой рыцарь было набычился, но Матиро только покачал головой и развернулся к двери, под торжествующим взглядом священников.
  Шах и мат. Душа у рыцарей оказалась в наличии. Порывы были. И они даже были прекрасны. Но только не в сторону наших девчонок, до которых им, рыцарям, вобщем-то, особого дела не было. А святошам они действительно сделать ничего не могли.
  
  Знаете, в чём разница между "заорал" и "вскричал"? Правильно. В заряде пафоса на кубический децибел вопля. Я вот, к примеру, в былые времена именно что заорал бы: "э, ты чё, козёл шестерёнчатый, в натуре, опух совсем нах, тля мутированная"?
  А вот Гвидо не заорал. Он вскричал:
  - Ах, ты подлец!
  Глаза Козимо прищурились, но не зло, а, как мне показалось, в радостном предвкушении. Поэтому, не дожидаясь дальнейших глупостей со стороны Гвидо, я подхватил его под руку с одной стороны, а ди Тавольи, мгновенно сориентировавшись, с другой, и мы резво вынесли ругающегося парня за дверь. На улице Гвидо стих и сник и больше не предпринимал попыток вернуться и в одиночку кинуться спасать свою любовь. До дворца Уберти мы дошли в понуром молчании.
  
  
  
  
  xv.
  
  [Год 1263. Август, 17; Девятый час.]
  
  
  
  Охотно платим мы за всякое вино,
  А мир? Цена ему - ячменное зерно.
  "Окончив жизнь, куда уйдем?" Вина налей мне
  И можешь уходить. Куда - мне все равно.
   -- Омар Хайям.
  
  
  
  
  Тенёк я нашёл в том самом кортиле, где не так давно Фарината чинно беседовал с Фионой. Фонтан тихо журчал чистой, на вид питьевой водой. В каменной чаше фонтана плавала одинокая золотая рыбка. Может, не золотая. Может, просто зеркальный карп. Бог весть откуда она взялась и зачем была определена в фонтан неведомым садистом. Пары рыбке не было. Было часа два пополудни, было жарко, и яркий солнечный свет, пробиваясь сквозь виноградную листву наверху, преломлялся водной рябью в причудливые блики. Рыбка суетливо металась в фонтане, пытаясь увернуться от атак солнечных пятен. Безуспешно. Рыбья спинка то и дело сверкала золотом в лучах солнца, обозначая полное торжество скорости света в тварном мире. Был бы я романтиком - непременно предположил бы, что рыбье поведение было игрой, вызванной одиночеством или скукой. Но я не романтик. У этого создания мозгов нет, чтобы скучать или играть. Она просто жрать ищет - а нету. Мозги есть у меня, но мне не скучно, хоть и не до игр. Я думаю. Вернее - предаюсь мрачным мыслям. Вчера нас с Гвидо в целости и сохранности доставили во дворец Уберти и... и всё. Больше с тех пор ничего не произошло. Гвидо тут же отправился искать своего синьора, то бишь Лапо, а меня отвели на третий этаж, показали комнату, где разместиться, часа через три позвали вниз поесть, после чего опять предложили пойти в комнату, а потом была ночь. Фаринату я не видел. Ночью было душно несмотря на открытые ставни, традиционно воняло мочой, и каждые несколько минут перекрикивались ночные стражи. Начала жутко чесаться заживающая кожа на лице...
  
  Заснул я только под утро, когда усталость взяла верх над страхом перед насекомыми в тюфяке. Выспаться не дали. Чуть за рассвет слуга заколотил в дверь - пригласил к завтраку, значит. Есть я совершенно не хотел, хотел спать, как не в себя, но надо было отлавливать хозяина, так что, зевая и протирая глаза, пошлёпал вниз по лестнице. Ещё отчаянно хотелось, наконец, почистить зубы, ибо рот вонял - самому противно, но чистить было нечем. Такими темпами зубы скоро гнить начнут. Фаринаты я опять не увидел: раскатал губу - завтрак для слуг был, a не в господской трапезной, и хозяевам тут делать было нечего. Завтрак был бы совсем привычным - хлеб, яйца, масло - если бы не вино вместо кофе. Брезгливо поморщившись при мысли начинать день с винища, обратился к соседке по столу:
  - Молока хотя бы нет?
  - Откуда? Тут не деревня. Где молоко брать?
  - Да хоть бы и на рынке, - тут же откликнулась другая толстушка, уже вставшая и складывающая хлеб и зелень в небольшую корзинку. Видимо, уходила куда-то на работу до конца дня. - Только зачем? Ведь скиснет же.
  - То-то и оно, что скиснет. - согласилась первая. - Кто ж его пьёт?
  - Я пью, - я вздохнул. - Когда есть.
  - Странный ты. Вино пей. Как все.
  - Я не хочу вино. Я молока хочу. Зачем оно вообще продаётся, если его никто не пьёт?
  - В деревнях пьют. А так - масло делать, конечно. Зачем ещё?
  Особого выбора, кстати, нет. Не хочешь вино - пей воду. Вода может выглядеть чистой и прозрачной, но на деле качество у неё то ещё, ибо нос не обманешь. Да и вкус у неё взвеси кишечных палочек. У Пеппины я приспособился, несмотря на её ворчание, воду себе кипятить, но тут до такой пошлости никто не опустился, а у меня возможности не было. Так что пришлось запивать завтрак кислятиной. Покончив с едой, я попытался было проникнуть в господскую часть, но был остановлен ещё на подступах. Во дворце появилась охрана, которой ещё недавно тут не было. По крайней мере в мой последний визит пару дней назад я её тут не видел.
  - Куда собрался? - оружный стражник, прохаживающийся у лестницы, угрожающих жестов не делал, но я решил его всё же не игнорировать.
  - Мне надо доложить мессеру Уберти о своём прибытии. Я ещё вчера вернулся, но до сих пор с мессером не виделся.
  - Нет его. Уехал. Так что нечего тебе там делать. Иди отсюда.
  - А... Вон как. А когда уехал?
  - Не твоего ума дело.
  - А когда вернётся?
  - Тебе доложить забыл. Проваливай, я сказал!
  Поняв, что со стражником у меня слишком разные социальные статусы для продолжения беседы, я подавил в себе побуждение что-то тому объяснить, и развернувшись побрёл к выходу в большой мир. Но там, оказывается, был другой страж, задавший мне один в один тот же вопрос:
  - Куда собрался?
  Я остолбенел. Далеко уходить от дворца я, конечно, не собирался - что я, больной, что ли? - мне приключений уже хватило, однако высунуть нос и осмотреться на улице было бы интересно, а мы тут, оказывается, опаньки! - и на военном положении, и кругом круглосуточный комендантский час с пропускной системой. Неожиданно. К чему бы это?
  Так и спросил:
  - А что случилось-то?
  И нарвался на второй стандартный перл, который уже только что слышал:
  - Не твоего ума дело. Обратно иди.
  - А когда выходить-то можно будет? - я был готов к очередной грубости, но этот страж оказался добрее, или, может, умнее, и был вежливее:
  - Не знаю, парень. Вот вернётся мессер Уберти, так его и спроси. А пока давай-ка назад. Давай. Иди.
  На языке вертелся вопрос "куда уехал цирк?", но, поскольку ответ был стопроцентно предсказуем, я последовал совету стражника и пошёл от ворот. Только недалеко, так, чтобы они видны были, и присел под стену. Наблюдать долго не пришлось: вход и выход были свободными. Для всех своих. Кроме, как оказалось, меня. Нет, если меня, наконец, охраняют, то это хорошо и приятно. А если сторожат? Про Гвидо я и спрашивать не стал, отправился бродить по доступной мне территории, в надежде на встречу. Запретных мест, кроме господских покоев, вроде не было, но мой возраст сказывался самым неприятным образом: с кухни меня шуганул повар, с конюшни - конюх, от оружейки завернули серьёзные дяди в броне. Я чувствовал себя настойчивым голодным котом на кухне, решившим во что бы то ни стало раздобыть съестного в разгар подготовки к деревенской свадьбе (примерно за пять минут до приезда молодых): столько ног, и все норовят пнуть. И ни капли сочувствия к нуждам бедного животного. Кто будет слушать его жалобное "мяу"? Разговаривать с ребёнком никто не хотел и не собирался. Какая-то тётка со злым лицом но в простой одёжке попыталась мне всучить метлу и определить фронт работ, но я отмазался, соврав, что меня уже приставили к конюху, куда я и бегу. Из мастерской меня окликнули, но я, наученный опытом, лишь скосил глаз на обряженого в толстый фартук бородача с молотком, и сквозанул по лестнице на третий этаж. Закрыв дверь, я рухнул на тюфяк с намерением обдумать ситуацию а потом хоть доспать, раз больше ничего не остаётся. Пару часов мне действительно удалось надавить на массу, но потом стало слишком жарко и около полудня я проснулся мокрый от пота. Тюфяк, впитавший сию влагу, начал пованивать чем-то затхлым и кисловатым одновременно. В комнате можно было картошку печь. Угоревший, одуревший от сна и жары, а, может, и от выпитого за завтраком вина, я, шатаясь, выбрел из раскалённых стен и отправился на поиски спасения. Ну и отлить где-то, конечно, в первую очередь. Место для таинства нашлось легко, по запаху, и нашлось оное рядом с конюшней. И я, оказывается, ещё не разучился удивляться. По крайней мере тому, что разделение на М и Ж если и есть в этом мире, то только не в этом аспекте жизни. Справив нужду под равнодушным взглядом присевшей неподалеку по своей надобности матроны, я отправился на поиски прохлады и покоя. Огромных пространств тут нет. Тут всё маленькое, вобщем-то, поэтому кортиле с фонтаном было найдено через минуту, и я тут же макнулся в воду, чуть не поддавшись соблазну хлебнуть из чаши фонтана, настолько холодной и чистой казалась вода. Потом ещё долго черпал воду горстями, выливая себе на голову. Стало гораздо легче. Рыбку с удивлёнными глазами я обнаружил позже.
  
  Мрачность моих дум была обусловлена тем, что хоть основная - на данный момент - из моих проблем и разрешилась, я вне досягаемости инквизиции, но как-то не так она разрешилась. Как-то не так. Не совсем. Не до конца. Не таким образом. Не такой ценой. Не полностью я сбежал от святых отцов-братьев из "самой Равенны". Мария и девочки всё ещё у них и покоя мне это не даёт, почему-то. Мнилось мне: будто я фигурка человека бумажная, и вот выстригли из меня ножницами кусочек, вот отсюда, из бока, и не хватает мне его. Незаконченный я без этого кусочка получаюсь. Ломаюсь я тут. Ноет бок. Не даёт забыть. Помню я тот крик в Барджелло. Не хочу верить, что это Мария кричала или Паола, гоню эти мысли, уверяю себя, что рано было ещё пытать их начинать, но тут же сомнения: а вдруг? Психику ломать они тут уже научились. Вдруг специально с них начали, да так, чтоб нам послышнее было? Могли они предвидеть, что нас с Гвидо... ну, меня, конечно, в первую очередь, надолго в этом КПЗ удержать уже не удастся? Фиг его. Я же не знаю, что там творилось снаружи. Но факт налицо: просидели мы там несколько часов, а обычно за мной сразу приходили. Так что да. Что-то там не так пошло, и меня оставили в покое. Меня да. А вот Марию могли и не оставить. Другой вопрос - зачем. Ну, если просто кровь мне попортить, то своей цели они уже добились: настроение нулевое. Может быть другое объяснение? Конечно. И даже скорее всего ими двигала не мелкая пакостность. Эти душеспасители пакости покрупнее любят устраивать. Да и не та я фигура, чтобы людей только лишь назло мне калечить, лишние хлопоты себе устраивая. Но пока я не могу придумать никакого вразумительного объяснения такой спешки с пытками. Нет логики. Не их это пытали. Какой-то другой женщине не повезло. Какой-то другой... Но а вдруг? Не стали ждать, не стали заморачиваться бумажками, а сразу в оборот, по-жёсткому? Опять-таки вопрос: зачем? Не знаю. Фарината нужен, вытаскивать девчонок, а его нет. Пропал, как в воду канул, и спросить не у кого, а кто знает, так ответ один: не твоего ума дело. Гвидо тоже исчез куда-то вместе со своим Лапо, и торчу я тут один в информационном вакууме, не зная, что творится, где кто, зачем и почему, и теряю время. Кого не пытали, не поймёт, что отчаяние, одиночество и безнадёжность могут быть хуже боли. Именно через это сейчас девочки и проходят. А Фарината где-то шляется. И меня за ворота не выпускают. Хоть мне и идти-то некуда. В одиночку Барджелло штурмовать что-ли? Не, ну, можно, конечно. Неплохой способ всё сначала начать. Только гарантии другой концовки нет, а именно этих девочек я вроде как убью. Они же исчезнут. Будут такие же точь-в-точь, но ведь другие. Сколько я их уже... Или другой вариант, ничем не лучше, что я из отсюда исчезнуть исчезну, свалю в новый, с иголочки мир, а они тут так и останутся все. И тогда девчонкам точно надеяться не на что. Нет. Надо как-то по-другому, пока есть хоть какая-то надежда. А как - непонятно, и подсказать некому.
  
  Вобщем, для мрачности мыслей основания были. К тому же мой статус оставался неясным: то-ли гость, то-ли пленник, а то-ли просто ценный веник. Скорее всего последнее. Вот только чую я, что скоро ценность свою как-то доказывать придётся, а я пока не совсем в курсАх. Записи Россини могут пролить свет на конец тоннеля, а могут ведь только добавить туману в бочку дёгтя. А расхлёбывать всё одно мне. Что буду делать, если не удастся его пушку соорудить? А ведь и не удастся, если только правила именно этого мира не позволят мне сжульничать, ибо в реальности литейщик я ещё хуже, чем пилот имперского межгалактического крейсера. А если мои догадки про пушку неверны? Вдруг это какая другая хрень задумывалась, которая и не может сработать просто по определению. Типа... ну, не знаю. Глубоководный вертолёт на пороховом двигателе переменно-импульсной тяги, вооружённый четырёхфазными жидкокристаллическими излучателями антиматерии с ременным приводом. Такого я не сотворю, а с покойного изобретателя взятки уже гладки. Или даже если это что-то работающее a записи окажутся неполными. Например, без толщины стенок пушки или без длины. Что тогда? Фарината уже доказал, что воспитатель детского сада из него никакой. Смертность будет высокой.
  
  Все проблемы? Нет, не все. Где жить? Как жить? На что жить? С первым пунктом вроде само утряслось: даже Фарината понял, что назад к Пеппине мне нельзя. Но это пока. Пока я ему ту хрень, чем бы она ни была, не сооружу, а потом? У хозяина в доме живут только личные слуги, к каковым я не отношусь, кажется. Мастеровые и прочий наёмный люд живёт сам по себе, продавая только труд, как в любом нормальном обществе. Та хрень нужна Фаринате для войны, которая совсем не за горами, и долго ждать, а соответственно, и держать меня в своём доме под защитой, он не будет, наверное. И куда мне?
  
  Теперь про "на что жить". Я хоть и ценный веник, но не настоящий мастер. Я даже человек пока не настоящий. Я ребёнок. Зарплату платить мне вряд ли кто будет. Могут нанять для принеси-подай или, как в этом конкретном случае, для разовой работы, за что немножко могут заплатить, а могут и нет. Сирота ведь. Заступиться некому.
  
  И вот тут уже пункт "как жить" выскакивает. Гораздо более философский. В качестве кого жить? Вырасту - кем стану? Солдатом? Пахарем? Слугой? Кто я тут? На что мне ориентироваться? Чего добиваться? Какие цели ставить? Какое у этого пацана могло быть будущее в самом, самом оптимистичном варианте? Что за Ружеро такой? Вон Бьянка сказала, что неизвестно откуда взялся. Но это может только ей неизвестно, а кому-то вполне так себе известно. Надо это провентилировать. Аккуратно так. Чтобы Фарината опять ножиком не пырнул.
  
  Плохо, плохо это, что от Фаринаты не знаешь, чего ожидать. Со вздохом, полез в меню. Да. Знаю, помню, сам себе слово давал. Ну и фиг с ним. Надо мне, вот как через двойную сплошную иногда бывает: надо, и всё. Отношение Уберти +12. Жидковато. Шкала до 100 в обе стороны от нуля, пояснений нет, ну там "беззаветная любовь", или "жгучая ненависть", но и так много ума не надо, чтобы понять, что +12 это лишь слегка в сторону от полного безразличия. Не сильно отличается от отношения ко мне этого маленького карпа, озабоченного поиском пропитания в каменной чаше. Рыба, кстати, заплыла за сопло фонтана и пыталась что-то выковырять из стенки, тыкаясь ртом в камень. Ну, дай тебе Бог калорий, горемыка.
  
  Насидевшись у фонтана, побрёл шататься по территории, ибо другого занятия придумать не мог. У конюшни я застыл буквально на полшаге, с поднятой ногой. Кто-то разговаривал, двое мужчин, по голосу. Остановило меня упоминание герцога Новелло. Говорили внутри и не очень громко, так что деталей я сразу не разобрал, но имя слышал отчётливо, и имя это было мне знакомо. Пока не зная, почему так делаю, я, оглянувшись, постарался бесшумно подкрасться как можно ближе.
  
  - ... двенадцатью возами.
  - Масло?
  - Может, и масло. А может, и нет.
  - Понятно, что масло. Или вино. Да, точно вино. Что ж ещё-то. Ишь ты, двенадцать возов, и это только сегодня. А сколько ж всего народу?
  - Да кто считал? Только от нас три десятка пошло, так это не все мессеры ещё. А там и из Лукки, и из Пизы...
  - Не мелочится герцог!
  - Да что ему? Давно ли эти земли получил? До сих пор, небось, денежки короля Манфреда спускает.
  - Ну, пока на дело.
  - Это да. Пока да. Не только вино пьёт... С мессером Фаринатой сегодня шептался.
  - О чём?
  - Дык не я шептался. Герцог. Я откуда знаю - о чём? Я на стене стоял, а они в замок пошли. Вдвоём. Я просто видел. Герцог от остальных отвернулся и не улыбается уже. Озабочены они чем-то, оба, но в тайне держат. Мессер даже Симоне отослал.
  - О как! Да Симоне и вернулся уже, кстати. Один.
  - Ну и господин, значит, скоро будет. ЗAмок приготовил, герцога встретил, скоро вернётся... Ну что, готово?
  - Да, на, держи. Надевай.
  - О! Другое дело, теперь не слетит.
  - Не должна.
  - Ага. Пока опять не перетрётся.
  - Ну, то не скоро.
  - Ага. Ладно, спасибо. Пошёл я.
  
  Из конюшни вышел мужчина в кожаном доспехе и с мечом на боку, хотя и без шлема, и быстро, не глядя по сторонам, направился к лестнице, по которой и взбежал на второй этаж. На меня ему было плевать. Я, прислонившись плечом к стене, продолжил изображать Гекльберри Финна, только что сквозь зубы не плевал, но больше ничего интересного не происходило. Я вспомнил, где слышал имя Новелло - его упоминала Мария, рассказывая о гибеллинах. Деталей не помню, но сам факт того, что он герцог - уже кое-что говорит. И вот он заявляется к нам... ну, то есть сюда, в Фиренцу... зачем? Фарината устраивает встречу не в самом городе, а где-то на отдалённой хазе. Зачем? Собирается толпа мессеров. Опять же - зачем? Герцог встречается с Фаринатой, атаманом местных гибеллинов и героем предыдущей войны, встречается отдельно ото всех остальных. Зачем? И - внимание! - меня тут держат под рукой и не выпускают из виду... Кстати, активность инквизиторов теперь понятна, если предположить наличие у них грамотных осведомителей, а не предполагать таковых нет оснований. Спешили, спешили в Равенне, или где там их начальство сидит. Знали они о визите герцога, и не рады были. Вот и ответ, почему приём где-то в загородном замке, подальше от больших скоплений гвельфов. Да, можно понять, что Фаринате в тот момент, два дня назад, могло быть не совсем до меня, и заняться записями Россини в тот же день он не мог не только из-за обещания Фионе.
  
  Я прослонялся по территории ещё с пару часов. Возвращения мессера дельи Уберти ждали, ждали все, от конюха до кухарки, и всё же он умудрился явиться неожиданно, как зима в России. Вдруг поднялась суета у ворот, брызнули во все стороны слуги, стражники поспешили занять места по расписанию и принять вид киргизских батыров: воинов гордых, суровых, неприступных, несокрушимых и бесстрашных, но где-то мифических, поскольку никогда их никто живьём не видел.
  
  Хозяин прибыл верхами, в сопровождении двух рыцарей. Влетев во двор, мессер Уберти лихо соскочил с коня, и, ничего не говоря, даже не посмотрев, кто принял поводья, побежал по ступенькам наверх. Рыцари спешились менее торопливо. Первый благодарно потрепал своё животное по холке и, взяв под уздцы коня своего напарника, повёл их в конюшню сам. Второй рыцарь, глянув на слуг, махнул рукой одному. Тот не заставил себя ждать и телепортировался к рыцарю.
  
  - Где мальчишка?
  - Я здесь, мессер ди Тавольи. - я отлепился от стены не дав слуге времени для ответа. А что ждать? Рыцаря я узнал, о ком он спрашивает - понятно. Время - деньги.
  Рыцарь прищурился на меня и кивнул:
  - Мессер будет с тобой говорить.
  - Таково и моё желание.
  - Жди здесь.
  Ди Тавольи отправился наверх вслед за Фаринатой.
  
  Ждать мне пришлось довольно долго. Наверх ходили слуги, приносили жрачку, уходили пришибленные, но довольные, что живы. Приходили и уходили другие, невиданные мной люди с хмурыми, беспокойными лицами. Ускакал куда-то ди Тавольи, на мой вопросительный взгляд лишь чуть дёрнув отрицательно головой. Пешком куда-то ходил Симоне. Быстро ходил, почти бегом. Вернулся где-то через полчаса, поднялся на третий этаж, и минут через пять перегнулся оттуда через перила ко мне.
  
  - Ружеро, поднимись к мессеру.
  
  Наконец-то. Я успел нарезать бесчисленное множество кругов по двору, устать, проголодаться, и вконец разозлиться. Ожидание на пустой желудок всегда меня злило. Особенно если не оправдывалось. Мои собственные бессилие и полная зависимость от здешнего господина тоже отнюдь не добавляли красок в моё мрачное настроение.
  
  Отчего-то остро, как беременной солёного огурца, захотелось демократии. Чуть-чуть. В терапевтических целях.
  
  Мессер дельи Уберти встретил меня стоя посреди своего кабинета, заложив руки за спину и глядя на приближающегося меня выпуклыми глазами. Я остановился шагов за пять и поклонился. Симоне остался стоять сбоку и чуть позади.
  
  - Рад видеть вас в добром здравии, мессер.
  
  Вот так, нейтрально, никаких упрёков типа "я тебя всю ночь ждала, глаз не сомкнула, где шлялся, скотина?!". Никакого недовольства. Мне недовольство ни по возрасту, ни по статусу не положено. Хозяина я должен бояться и любить. В такой именно вот последовательности.
  
  Хозяин долго тянуть с вопросами не стал.
  
  - Рассказывай, Ружеро. - это сегодня вместо "здравствуй" у него было. Тоже время экономит? Что ж тут такое случилось-то? По лицу видать, непростой у него денёк, а, может, и ночка беспокойная была. Я рассказ давно уже продумал, так что выдал ему несколько купированную версию, в конце протянув письмо, вытащенное Вито у убиенного незнакомца. Заполучи, фашист, улику. Будешь мне ещё мозг крутить, что инквизиция будет делать, а что нет, и какую "чушь" я несу. Как только Фарината взял в руки бумажку, у меня в левом углу зрения несколько раз мигнуло. Я наклонил было голову, пытаясь разглядеть, что там на полу, потом понял: это мне по "внутренней" связи что-то пришло, но открывать не стал. Некогда, да и вроде как собрался без этого жить.
  
  Быстро пробежав письмо глазами, мессер Уберти явил картину пластилиновой ярости: всё было медленно и абсолютно тихо. Он медленно закрыл глаза, ноздри его раздулись, он медленно глубоко вздохнул и выдыхал задерживая дыхание, желваки играли от челюстей до висков. Потом он сморщился, как сморщился бы любой российский патриот при мысли о госдолге США, открыл глаза и уставился прищуренным взглядом в пространство. Секунд на десять.
  
  - Таааак значит... Где Гвидо?
  
  Вот и я хотел бы знать. Хорошо, как оказалось, для Симоне это не было тайной.
  
  - Он ещё вчера отправился с Лапо, мессер. Вернётся сегодня вечером. Прикажете сразу проводить к вам?
  - Да. Впрочем, не стоит. И так всё ясно. На вот, прочти. - Фарината протянул бумагу. - Похоже, у меня ещё меньше времени, Симоне. - К Симоне я не поворачивался - не по местным понятиям это, от хозяина лицо воротить - поэтому реакции секретаря по прочтении письма не видел, но голос его остался спокойным.
  - Вы это предвидели, мессер. Вобщем-то ничего неожиданного.
  - Не будь дураком, Симоне! Да, я не сомневался, что они знают о моём сюрпризе. Да, я знал, что они охотятся за секретами Россини. Да, я знал, что они тоже готовятся и попытаются опередить меня. Но не так скоро! Через сколько времени нунций мог ожидать, что мы хватимся мальчишку? День, два, три? Не более трёх. Значит, через три дня это не будет иметь значения. И что же может случиться через три дня? Что? Анжуец [15 Charles d'Anjou, (1227 - 1285), - граф Анжу и Мэна, граф Прованса и Форкалькье, король Сицилии, король Неаполя, король Албании, король Иерусалима, князь Ахейский, основатель Анжу-Сицилийского дома.] ещё в Провансе, это точно, разбирается с кузеном де Бо и его мятежными баронами. Войска из Рима за три дня даже не соберутся в одну армию, не говоря уже о том, чтобы дойти сюда. Совет Лукки ещё не решил, объявлять ли войну, и они давно уже не проводили сбора ополчения... Вокруг никого, никакой армии, что могла бы атаковать нас пусть даже через месяц, не говоря уже о трёх днях. Тогда что?
  - Интердикт?
  - Мне? Не имеет смысла. На моё место будет рад встать... да хоть да Саволья. И тогда Фиренце не поздоровится. Герцогу? Но Манфред пришлёт другого.
  - А самому королю?
  - Это сейчас-то, когда в Неаполе раздумывают, не перейти ли под крыло Патриарха? Многие и в королевстве, и в Константинополе ждут этого, как манны небесной. Урбан этого не знает? Знает прекрасно, и поэтому нет. Не интердикт.
  - Настроения в отношении Константинополя могут быть не столь сильны в народе.
  - Достаточно сильны для того, чтобы при живом Манфреде Урбан, из страха потерять пол-Италии, короновал Карла Анжуйского королём Неаполя и Сицилии.
  - Пф! Король без королевства!
  - Не стоит его недооценивать, сколько я тебе говорил! Он сейчас силён и разъярён. Корона столько времени словно ртуть ускользала от него! Десять лет назад Папа уже предлагал ему Неаполь, но тогда Людовик [16 Louis IX, (25 апреля 1214, Пуасси, Франция - 25 августа 1270, Тунис) - король Франции в 1226-1270 годах. Руководитель 7-го и 8-го крестовых походов. Канонизирован Католической церковью (1297)] запретил эту корону принять, как не дал и графство Эно, которое уже было у Карла в руках. От приданого его маленькой Беатриче - половины Арелата - ещё её сестре пришлось отдать Форкалькье, как будто Марго [17 Marguerite de Provence (1221 - 1295) - жена Людовика IX, королева Франции в 1234 - 1270 годах.] было мало короны Франции. Оставшаяся половина Прованса не вылазила из бунтов. И вот теперь у него есть все шансы стать королём. Людовик не возражает.
  - У него нет денег. И Людовик не даст - после последнего Крестового Похода их нет ни у одного из братьев.
  - Зато есть армия, готовая эти деньги взять сама.
  - У Его Величества Манфреда тоже есть армия.
  - И, как и у Анжуйца, нет денег. Только армия Карла будет рассчитывать взять эти деньги в Неаполе, куда и будет рваться изо всех сил, а армия Манфреда будет только защищаться, без видов на хорошую добычу. Поэтому она будет драться хуже.
  - По дороге к Неаполю Анжуйцу нужно будет пройти через Ломбардию. Ломбардцы, конечно, не союзники нам, но франков они любят не больше.
  - Чепуха. Я бы им просто пообещал заплатить и не трогать их земель. Ломбардцы жадны. Так что между Анжуйцем и короной Неаполя стоим только мы.
  - Генуя, мессер?
  - Пока неизвестно. Генуэзцы на ножах с Карлом, это так, но они союзники Палеолога [18 Μιχαήλ Η΄ Παλαιολόγος (1224/1225 - 11 декабря 1282) - византийский император с 1261 года, основатель династии Палеологов], от которого сбежал Балдуин [19 Baudouin II de Courtenay, (1217 - 1273) - сеньор де Куртене и де Монтаржи, последний император Латинской империи, маркграф Намюра. Предлагал свои права на Константинополь Манфреду Сицилийскому.], сидящий теперь в Неаполе. Tо есть, Манфред рассорился с самым сильным союзником Генуи. И это, как назло, как раз после того, как венецианцы разгромили флот Генуи. Палеолог может решить, что генуэзцы начинают обходиться ему слишком дорого.
  
  Я стоял растерянный в этом мутном потоке политинформации, не зная, можно мне уже почесаться, или всё же не стоит. Вот и нахрена мне всё это слушать? Куча ничего не говорящих мне имён и абстрактных событий, своей непонятностью выносящих мозг. Всё равно как изучать инструкцию по синхронизации многоканального стробирующего осциллографа на немецком языке. К тому же каацца мне, что информация эта как бы для внутреннего пользования. А я в свидетели не хочу. Алё, граждане! Вы тут не одни! Хорош государственные тайны из избы выносить!
  
  - Это... это что? Что такое? - услышал я над собой голос Фаринаты после того, как, опустившись сначала на одно колено, а потом, симулируя обморок, аккуратно завалился на пол лицом вниз. На правую щёку - слева у меня ещё ожог не зажил. - Ружеро, что с тобой?
  
  Согласитесь - идиотский вопрос. Как я тебе отвечу, придурок?! Я без сознания!!!
  
  Долго комфортно полежать мне не дали. Сильные руки быстро перевернули меня на спину. Как притворяться бессознательным лёжа на спине под внимательными взглядами я не знал, а потому медленно открыл глаза, стараясь сделать как можно более глупое лицо и ошарашенный взгляд. Для пущей убедительности, представлял себя лягушкой, нацеливавшейся было уже на комара, но внезапно вытащенной из пруда цаплей, и пытался имитировать. Меня приподняли от пола... А вот по щекам не надо! Да всё уже, всё! В сознании я!
  
  - П... простите мессер... - голос жалобный, слабый.
  - Симоне! Что стоишь, как пень? Беги позови... там... кого-нибудь!
  - Не стоит, мессер, это всего лишь обморок. У меня бывает... после того случая. Я вам говорил. Это быстро проходит, ничего страшного, мессер.
  - Вот же незадача! Ты можешь?.. Э-э... О, вот! Давай-ка, садись сюда. Симоне, налей ему вина.
  
  Опять вино... Да фак его мать! Не хочу я вина! Дайте мне минералки хоть раз. Холодненькой. С пузыриками. Сан Пелегрино или, там, Аква Панна. Мы ж в Италии! Чтобы вынутая из холода бутылочка тут же взопрела и окуталась на жаре изморозью, изошла паром... Щёлкнешь пробочкой - а оттуда тебе: пщщщщщ! Поцелуешь её в маковку, в засос, запрокидывая голову - и пузырики от радости вприпрыжку по языку, как маленькие кунг-фу панды на кастинге. Праздник! Нет же, винищем своим заливают. Потом голова чугунная, изжога, и изо рта воняет. Но альтернатива паскудная: вонючая вода из речки, дизентерия, сальмонеллёз и кампилобактериоз. А потом: обезвоживание, гиповолемия, поливитаминная недостаточность, гипокалиемия и, как следствие, экстрасистолия, мерцательная аритмия и, блин, финальный аккорд: трепетание левого желудочка и остановка сердца в фазу систолы.
  
  Давайте вино своё. Цирроз не так скоро будет.
  
  
  
  
  
  xvi
  
  [Год 1263. Август, 18; Первый час.]
  
  
  - Он пригласил меня поужинать в ресторане и сказал, что у него для меня большой сюрприз.
  - Может он собирается сказать что он гей?
  - Что??? Нет!
  ─ Почему?
  - Это стало бы большим сюрпризом!
   -- Friends.
  
  
  Хочешь жить - будь готов к неожиданностям.
   -- Джеральд Даррелл. Пикник и прочие безобразия
  
  
  
  
  Добирались мы сюда больше часа, я весь зад отбил на безрессорной повозке. Ди Тавольи и другим двум бойцам мессера Фаринаты было проще: они передвигались на личном, хай-тек, экологичном транспорте, в люксовых сёдлах (натуральная кожа, настоящее дерево, ручная работа, индивидуальный апгрейд и тюнинг, единственный экземпляр). Но мне не положено было, да и не умею я верхами.
  
  Мастерская Россини не соответствовала моим представлениям о мастерской, любой мастерской, не говоря уже о средневековом то ли алхимике, то ли оружейнике. За высоким монументальным забором неожиданно располагался маленький такой НИИ: целый комплекс строений. Что поменьше, отводились для различных жилых и хозяйственных нужд. А вот то, что побольше, и было нашей целью. Огромный домина раньше, до экспериментов мастера Россини, был бы пригоден для хранения среднеразмерных самолётов. Теперь от него мало что осталось. Одну стену вынесло полностью, раскидав камни по территории, внутренние перегородки и опоры сложились, крыша над частью рухнула. И потом всё это долго и весело горело. Плюс, как будто всех этих бед было мало, его с энтузиазмом тушили местные горе-пожарники, вконец доконав несчастное здание. Лёгкий утренний ветерок гулял над безнадёжными руинами. Не знаю, что я тут смогу найти полезного для себя. А ещё думал, как я в таком катаклизме выжить умудрился... Впрочем, ведь настоящий Ружеро на самом деле-то и не умудрился.
  
  Руины уверенности не внушали, но как не косись на пока ещё не рухнувшую крышу, как не сомневайся в прочности недогоревших балок, а идти внутрь всё равно придётся. Вздохнув, я решил не оттягивать конец в долгий ящик и, внимательно глядя под ноги и по сторонам, шагнул внутрь. Один. Мои сопровождающие к тому времени спешились и ди Тавольи, показав себя истинным воякой, одного бойца отрядил на пост к воротам, другого нагрузил заботой о транспорте, а сам, как командир, отправился на рекогносцировку подконтрольной территории: посмотреть, где пожрать, чего бухнуть, кого за задницу щипнуть. В соответствии с рыцарской честью, разумеется, а не просто так.
  
  Ну, а оператора телеги, то есть, пo сути, моего личного шофёра, можно было не считать: как и положено личным водителям, он, доставив шефа (меня!) на место, тут же испарился. В гараж, наверное.
  
  Осмотр я начал с наиболее пострадавшей части, полагая, что тут вряд ли что вообще уцелело. Так и было. Как смогли, местные расчистили завалы, особого риска переломать ноги не было, и мне приходилось перебираться, увозившись в саже, только через крупные камни и сгоревшие брёвна. Когда-то, тут было несколько комнат и рвануло, как мне кажется, в самой большой. Сопредельные помещения развалила ударная волна. Остальные пострадали больше от пожара. Повсюду среди головёшек и битого камня валялись осколки зелёного стекла и гнутые железяки. То и другое оплавлено. Можно даже сказать, не осколки, а застывшие... как это... не осколки, а... обплавки? Слова такого, конечно, нет, а вот предметы такие - есть. Люто тут горело. Как будто напалмом всё обработали, или, того хуже, термитной смесью на основе вольфрама - я знаю про такую штуку, мне Толик рассказывал. Ничего более-менее сохранившегося не осталось, даже, вон, камень, кажется, кое-где немного поплыл. Можно, наверное, потом поспрашать население, не слямзили ли они тут чего, но, судя по масштабу апокалипсиса, вряд ли.
  
  А вот другая половина дома отделялась внутренней стеной, почти такой же массивной как и внешняя, и потому пострадала гораздо меньше. И полезное тут нашлось. Да ещё какое полезное. Не знаю только вот, что я с этим делать теперь буду. Поскольку покойный мастер и в самом деле не пушку мастерил. Совсем не пушку.
  
  Сразу кидаться к находкам я не стал. Сначала глянул наверх и по сторонам. Потолок... потолка не было - сразу крыша. Метров пять до неё. Балки вроде крепкие, не должны прямо на меня обвалиться. Стены тоже. Перегородка, правда, всё же не везде устояла, но основная её часть опоры пока держит. Внутри - натуральный бардак. Взрывная волна таки дошла и сюда, хотя столь же серьёзного урона и не нанесла. У противоположной стены нерушимо стоял массивный станок. Метра три длиной, между прочим. Если бы я был хоть как-то технически подкован, то мог бы сказать, токарный он, слесарный, или там вообще фрезерный. А так - я без понятия, чем те хреновины на толстенной деревянной столешнице должны заниматься. И это был единственный оплот нерушимости в помещении. Остальное перед стихией не устояло в буквальном смысле. Справа наличествовал верстак. Верстак был опрокинут. На полу - инструмент, камни, мусор какой-то, деревяшки неприкаянные повсюду, тряпки, бумажные листки, некоторые обгоревшие. У стены, явно прилетев сюда из другого места, валялась труба на треноге, похожая на телескоп без начинки. В центре же... в центре же и находилось то, что, скорее всего, и было Единорогом. Некогда он стоял на сложносочинённой деревянной конструкции, ныне разрушенной, а теперь завалился на бок. И на пушку, хоть какую, он похож не был.
  
  Я медленно обошёл Единорог по кругу. Связка труб. Кажется, железных. Ну, или что-то типа того. Металлические, короче. Сварные. Упакованы шестиугольником. Диаметр труб сантиметров этак пятнадцать. Длиной метра три. Крепится связка на поворотной, скорее всего, платформе, ещё и с возможностью менять угол к горизонту.
  
  "Катюша", твою мать. Гвардейский, твою мать, миномёт. Мутант только.
  
  Я присел на край поваленного верстака. Подосрал Россини. Как есть подосрал. И что мне делать с этим? Что этому покойному мудаку стоило изобрести какую-нибудь охрененного калибра царь-пушку, а? Ну, отлили бы её, с грехом пополам. Стенки в метр толщиной на всякий случай бы зафигачили. Внутрь - полтонны тёртого угля с селитрой и серой. Ядро бы туда размером с яйцо Чака Норриса засунули, отбежали подальше, подожгли фитиль, да и бабахнула она, на страх агрессору. Кто жив остался бы - радовались. Праздник устроили бы. Да и я, сделав своё дело, был бы счастлив. Средства доставки чудо-оружия к месту действия меня вроде изготовлять не подряжали, так что не мои проблемы. И всё. Всё! Мне - медальку за ударный труд с профилем Ким Ир Сена, денежную премию имени Фарабундо Марти, и льготную путёвку на свободу. Красота! Ну? Неужели это было так трудно? А? Но нет. Мастер не искал лёгких путей в жизни. Вместо одного ствола ему подавай... сколько там? Тридцать семь? О как. И все не ядрами заряжать, а ракетами. Зачем ядра? Ядра - неееее. Ядра - это же так банально в тринадцатом, блин, веке! Нам реактивную тягу подавай. Я в надежде огляделся ещё раз: может ракеты тоже где-то тут завалялись? Если он уже их сделал, то ещё фиг с ним тогда. Но нет, конечно. Никаких ракет не было.
  
  Кто-нибудь знает, как сделать реактивный снаряд? С нуля, своими руками, и так, чтобы работало. Нет? И я - нет. Странно, да? Это в двадцать первом-то веке. Никто, кроме выпускников каких-нибудь ракетоделательных институтов, не знает, как при полном отсутствии скотча, жести, и алюминиевой проволоки сделать простейший, примитивный, неуправляемый реактивный снаряд к установке "Град"! Ракету ещё туда-сюда, можно как-то, в принципе... Тихо там! Я сказал - В ПРИНЦИПЕ! А вот снаряд... Да ещё в тринадцатом... Ракета-то улетела от тебя куда-нибудь на хвосте выхлопов - и ладно. Снаряд же мало того, что должен лететь туда, куда надо, так ещё там и взорваться. И взорваться именно там, а не на старте своей карьеры. Как сделать так, чтобы он взорвался не здесь и сейчас, поубивав не тех, кого надо, и не в процессе полёта, а по прибытию в стан врагов - я не имею никакого понятия. Конечно, можно бы применить методы научного подхода к проблеме, да вот только я даже не знаю, с какой стороны к этой проблеме подходить.
  
  Ну почему, почему не пушка, блять, a??? Как будто с пушкой было бы недостаточно сложно...
  
  Вздохнув ещё раз, я всё же пошёл по научному пути: восстановить, что восстановится, разобраться с возможностями, определить границы несбыточного, напустить туману, запудрить мозги начальству, да и соскочить с темы. Я бы уже сейчас начал думать, как свалить от Уберти и всех сопутствующих проблем, но девчонки держали. Вчера с Фаринатой был-таки разговор. И был он примерно таким:
  
  Я: (отвратно лебезя и кланяясь) Мессер Уберти, негодяи, захватившие нас с Гвидо, компаньоном вашего сына, захватили также женщин, что были под нашей защитой в тот момент. Позволите ли вы мне обратиться к вам с просьбой посодействовать и их скорейшему освобождению? Ибо есть у меня опасение, что негодяи станут вымещать свою злобу на ни в чём не повинных донне Марии и её племянницах.
  Ф: (хмурясь) Донне Марии? Племянницах? О чём ты?
  Я: (выпрямляясь) Когда за нами с Гвидо гнались ваши недруги, мессер, именно донна Мария дала нам приют, укрыла от врагов, и без сомнения именно ей мы обязаны спасением.
  Ф: (хмурясь ещё больше) Вот оно что... Инквизиция?
  Я: Ну... задержала нас городская стража когда мы пытались добраться до вас, или любого из гибеллинов, и притащили в Барджелло нас тоже вместе, но кто ими занимается сейчас - я не знаю. Возможно, и инквизиция.
  Ф: То есть, вы были вместе?
  Я: Ну да.
  Ф: Всё время?
  Я: Ну, как?.. Всю ночь и утро.
  Ф: И они вышли вместе с тобой и Гвидо из дому?
  Я: Конечно.
  Ф: Что значит - "конечно"? Почему они ушли с вами из дому? Они что - сумасшедшие?
  Я: Почему "сумасшедшие"? Иначе их бы всё равно схватили бы поутру.
  Ф: Кто?
  Я: Так... инквизиция же!
  Ф: Как?
  Я: Что "как"?
  Ф: Как бы их схватили?
  Я: (подозреваю подвох) Откуда я знаю? Ворвались бы в дом...
  Ф: Ты - дурак? Никто не может ворваться ни к кому в дом. Это же не война. Ни инквизиция, ни стража. Никто никого не может арестовать в его собственном доме. Только на улице. Ты этого не знал?
  Я: (офигевший) Нет...
  Ф: Пф! Ну ладно, ты ещё ребёнок, мог и не знать. Но та женщина, как могла не знать она? Она местная?
  Я: Вообще-то она из Болоньи.
  Ф: Вот как... Тем не менее. Им ничто не угрожало в их доме. Тем временем вы оба, или один из вас, лучше Гвидо, мог попробовать добраться сюда. Вот и всё.
  
  Вот. И. Всё. Так просто.
  
  Обидно? Ещё как, блин. Из-за моей дурости столько проблем людям. Да и мне тоже. Сколько трудов... хрен с ними с трудами - сколько моих собственных смертей! И всё от незнания того, что знает, кажется, любой горожанин. Сколько времени и сил было бы сохранено, знай я, что решение столь просто. Но, с другой стороны - а откуда я мог знать? У меня что - было время на изучение местной юриспруденции? Или я с детства тут живу и всё мне знакомо и привычно, как местным? Да мне, приехавшему сюда прямиком из Российской правовой действительности, даже в голову такое не могло прийти! Так что обидно - да, а корить себя не за что.
  
  Разговор, тем временем, продолжался.
  
  Я: Э-э... Мы не знали, мессер...
  Ф: Я это уже понял. Значит, они сейчас в Барджелло... Не думаю, что смогу им чем-то помочь.
  Я: Но мессер!
  Ф: Ты бы мог уже понять, что сейчас очень непростая ситуация и у меня полно других хлопот.
  Я: Они спасли наши жизни, мессер! Пусть наши жизни значат мало, но, спасая нас, они также оказали услугу и вам, мессер. Оставить без помощи женщину и детей, которые...
  Ф: (вздыхает) Я вижу, тобой движут благородные порывы, Ружеро. Что ж, это достойно показывает тебя уже со столь юных лет. Из тебя бы получился прекрасный рыцарь. Хорошо. Я попробую.
  Я: (вскидываясь) Благодарю, вас, мессер!
  Ф: (в останавливающем жесте рукой) Но не сегодня.
  Я: Но мессер! Их там, возможно, пытают!
  Ф: Не сегодня, я сказал.
  Я: (предварительно подумав и решив, что пафоса не помешает добавить.) Мессер, как вы знаете, когда человека пытают, дух его может сломаться, и он может оговорить себя, даже будучи невиновным. Я уверен, что это и есть цель ваших врагов. Если донну Марию и девочек пытают, они признаются в том, чего и не совершали, и тогда помочь им будет ещё сложнее. Дорога каждая минута, мессер!
  Ф: Не думаю, что до этого уже дошло. Ты ведь сам сказал, что обвинений против них на момент ареста не было. Значит, время ещё есть. Вот тебя бы пытали сразу. Но только потому, что сведения крайне важны и им нельзя было терять ни мгновения. Они очень, очень спешили. Фактически, это был не арест, а захват, как делается только на войне, и потом тебя бы просто убили. Тут же другое дело. Женщины арестованы и им предъявят обвинение. Не обязательно обоснованное, но тем не менее необходимое для суда. К аресту же и допросу женщины и её детей они вряд ли были готовы, несколько дней уйдёт на подготовку процесса.
  Я: Мне кажется, мессер, что это не всегда необходимо, чтобы начать пытки.
  Ф: (усмехнувшись) Тут ты прав. Правосудие не всегда столь щепетильно. Но если они захотят использовать их против меня - а это наверняка, потому я и согласился помочь - то им придётся тщательно подготовиться. Собрать о них сведения, подготовить документы, сфабриковать обвинения, добыть, по возможности, свидетельские показания... Так что сейчас спешить нет смысла. Тем более сегодня: скоро вечеря. Если их пытали, то уже закончили, если ещё нет, то сегодня и не начнут. К тому же, послать к Капитану с этим вопросом я, как ты понимаешь, никого не могу. Надо самому, а сегодня у меня ещё есть неотложные дела. Так что - завтра.
  Я: (хмуро) Может быть, есть возможность им хоть весточку передать?
  Ф: Зачем?
  Я: Не только физическая боль ломает душу, мессер.
  Ф: (качая головой) Вряд ли получится. Стража мне не подчиняется. Скажем прямо, стража не очень дружелюбна к гибеллинам. Поэтому сделать что-либо в обход Капитана народа, действуя через его подчинённых, не выйдет. А по закону передачи заключённым возможны только днём и только с личного разрешения Капитана или его помощника... Не унывай, Ружеро. Завтра с утра ты отправишься в мастерскую Россини, а я попытаюсь вызволить наших отважных донн.
  
  Так вот и получилось, что я тут, ковыряюсь на развалинах, Гвидо неизвестно где, девочки в тюряге, а Фарината, верный слову, отправился решать вопрос. Вот решит - тогда и подумаю, как свалить. Надеюсь, он уже всё там порешал и Мария, Паола и Лоренца уже на свободе. Времени прошло достаточно. Но мобильной связи тут нет, так что я изнывал в неизвестности.
  
  В ангар, заслонив на мгновение свет, вошёл ди Тавольи, с безразличным лицом оглядывая помещение.
  
  - Вот... - начал было я, собираясь рассказать ему о находке, но потом понял, что молчаливому воину это всё совершенно до лампочки, и просто продолжил собирать бумажки. С пола, с полки, из-под верстака. Не глядя. Потом разберусь. После бумажек наступил черёд всего остального: инструмента и оставшихся деталей. И того, и другого набралось на удивление много. Сложил аккуратной кучкой под окном.
  
  - Мессер, не будет ли с моей стороны оскорблением попросить вас помочь? Боюсь, одному мне не хватит сил поставить этот верстак на место...
  
  Место - как раз у окна, рядом с кучкой. Под верстаком - пусто. Ну, и так уже прилично макулатуры и металлолома набралось. Я устроился на сохранившейся табуретке у верстака и начал вникать. В бумажки. С железяками - после. Всё должно быть по порядку: сначала документация и инструкции пользователю, и только потом давим на кнопки.
  
  Когда я давеча упоминал инструкцию на немецком, я ведь про пример из реальной жизни вспомнил. Подогнали нам как-то блок к Сименсу как раз на этом языке. Так-то во всём мире принято дублировать на английский, а тут не знаю, какая там комета у них над Мюнхеном пролетала когда они тот блок паковали, но не было дубликата на английском, не было - и всё! И вот сидели мы всей толпой (плюс гугл-переводчик), и пытались понять: что, куда, и зачем. Из всех присутствующих не матерился только вежливый гугл. В густом сигаретном дыму висели столь же густые и причудливые словесные конструкции. Висели, и не падали. На одни выражения наслаивались другие, потом третьи, и так далее. И всё это так и оставалось плавать по аппаратной вместе с клубами дыма. Словесные конструкты уже жили самостоятельной жизнью, они росли и размножались, вели себя, как рыбы в аквариуме. И знаете что? В этот конгломерат из дыма и русского мата, немецкие слова из инструкции вписывались весьма органично. Я бы сказал, они как там родились. И уже трудно было понять, где философское "таёпанафрот...", а где вгоняющее в ступор "зихерхайтсштекдозе!!!". И на таком языке немцы вынуждены разговаривать всю жизнь. Стоит ли удивляться некоторым чертам их характера?
  
  Русский мат - вы же замечали? - он глубоко и трагично эротичен. Матерясь, русский человек как бы пишет сценарий короткой, но пронзительной сцены порнотриллерa. Глубина и одновременно трагизм заключаются в том, что не все участники этих эротических сцен - люди. Зачастую в акт вовлекаются и вовсе неодушевлённые предметы. Вдохновенного творца это не останавливает. Он далёк от сексуальной дискриминации по признаку одушевлённости. И вдохновенный творец на пути к духовному катарсису с безжалостной бескомпромиссностью поэта описывает: кто, кого, куда, где, как, и сколько раз. Иногда - не всегда! - в начале, середине, или в конце (произвольно) даётся краткое содержание предыдущих серий. С ознакомительной, по-видимому, целью.
  
  Mат немецкий - он гораздо грубее, неприятнее, и пропитан не эротизмом, а фекальными массами. Когда русский мат уносит слушателя в выси, где происходит акт творения новой жизни (да, подчас весьма необычной, чужой, потусторонней, даже неестественной), мат немецкий погружает в очко переполненного люфт-клозета...
  
  Это всё к тому, что моя ситуация сейчас была похожа: сложный и недособранный агрегат есть, инструкция к нему на непонятном языке есть, только гугла и сигарет не хватает. И так и тянет написать порнотриллер.
  
  Первый взгляд на бумаги показал, что кое-какую пользу из имеющихся записей я, скорее всего, извлечь сумею, но именно кое-какую: на итальянском была примерно лишь хорошо, если четверть записей. Остальное было либо на китайском, либо арабской вязью. То есть с тем же для меня успехом это могло быть написано на тау-китянском.
  
  Если вы послушаете, как говорят китайцы, посмотрите, как они пишут, и откроете википедию на странице "китайцы", вы поймёте, что китайцы больше всего любят три вещи: петь, рисовать, и размножаться. Когда они говорят фразу, они её пропевают, когда они пишут они её зарисовывают. Письменность они из рисования развили, понимаешь. Без рисунков в Китае делать нечего и поэтому ничего не делается. И поэтому китайская часть записей шла с с рисунками. Грубыми, весьма условными, но всё же рисунками, что давало хоть какое-то представление, о чём там. (Тут я сразу замечу, что как размножаются китайцы, с песнями или с рисунками, я не знаю. Это не такое уж редкое событие, судя по распространённости явления, но, парадоксально, кроме самих китайцев при этом процессе мало, кто присутствовал. Могу предположить, что они это делают так же, как по двести человек на ста квадратных метрах на китайских швейных машинках шьют китайские джинсы: сосредоточенно, деловито, без выходных, и с осознанием нужности процесса).
  
  С арабской частью было совсем плохо. И это хуже, гораздо хуже, чем читать инструкцию на немецком к знакомому, в общем-то, прибору с помощью гугла. Надеяться мне оставалось только на записи Россини.
  
  Ди Тавольи понаблюдал, как я сортирую записи, и молча удалился скучать дальше. К селянкам. Скучать со мной ему было не интересно.
  
  Я начал раскладывать записи на верстаке. В верхнем ряду у меня легли восемь разноразмерных листов бумаги (фиг его - может и рисовой), от примерно 15х20 до 30х50. Листки имели тенденцию упрямо сворачиваться в трубочки, пришлось придавливать камешками. На них - картинки разные, но на одну тематику. Вот лук со стрелой; на стреле, ближе к большому наконечнику, нечто круглое, похожее на средневековое ядро, только с двумя фитилями. Вот тоже стрела, но уже с чем-то привязанным, в виде прямоугольника от наконечника до примерно середины древка. У прямоугольника - хвостик мышиный есть. На хвостике - огромная пушистая кисточка.
  
  Вот горизонтальный овал с условно-цветочком каким-то на одном из полюсов; овал - как картофелина на палочке, или люля-кебаб на шампуре; с одного конца у шампура колёсико, а с другого - непонятная блямба. Сверху и снизу этого были нарисованы загадочные предметы, выглядящие как тонко-лезвийные ножи с круглыми в сечении рукоятками. Один прямой, другой с загнутым вверх узким остриём. У верхнего на рукоятке - почти квадратной формы яблоко. Подозреваю, что неизвестный микеланджело вовсе не ножи хотел тут изобразить, а вот что именно - фиг его. Но для таких тупых, как я, всё это было тщательно пояснено иероглифами.
  
  А вот на этой картинке китаец держит длинную палку, на конце палки - коробка, из коробки что-то вылетает, какие-то пучки травы и кометы, как то и другое рисуют в детском саду. По углам - картинки помельче и опять же пояснения. На китайском. Вот опять трава, на этот раз из вазы торчит, а рядом - по виду, так метла метлой. На рукоятку метлы через полукруглое отверстие у самого верхнего его края надет прямоугольник. Рукоятка же метлы необычная: похоже, сделана из двух металлических прутов, загнутых верхними концами в кольца, и кольца эти сцеплены друг с другом. Возможная связь между вазой с гербарием, непонятным гибридом метлы с совком, и имеющимся в наличии реактивным миномётом мне пока была не совсем очевидна.
  
  Ещё наличествовали несколько рисунков с китайскими пояснениями, где не было понятным вообще ничего, я даже приблизительно не мог сказать, что нарисовано, если только не воспринимать это как тест Роршаха. Самыми полезными были два последних рисунка. На первом было что-то похожее на чертёжный тубус, только шестиугольный, в нём - поперечная перегородка с многочисленными дырками, а в дырках - опять же стрелы с отчётливо различимыми цилиндриками у наконечников. Конструкция изображена и в разрезе, и в "собраном" виде; последний - на крайне схематичной подставке, ещё и на повозке... Ну, я так предполагаю, что на повозке - похоже, когда дело дошло до этого места, рисовальщик словил дзен, услышал хлопок одной ладони, впал в резонанс с потусторонним, и что дальше происходило в пошедшем в разнос мозгу обуянного инженерным экстазом китайца и в какой проекции всё это рисовалось - мне неведомо, и тележное колесо (одно, люди, одно колесо!!!) было единственным, о чём можно было сказать с уверенностью. Вторая иллюстрация была гораздо лучше и с художественной, и с информативной точки зрения: хорошо нарисованный мужик азиатской наружности, наклонившись, явно поджигал факелом запал остроносой ракеты. Ракета была присобачена к длинной палке и сидела в трубе, установленной на козлы под наклоном градусов в 45. Но лучше всего было то, что ракета была тоже показана в разрезе. Мне бы вот ещё только иероглифы расшифровать.
  
  Остальную часть китайской грамоты, не содержащую рисунков, как и арабские записи, я аккуратно сложил двумя стопками на край верстака. Всё может быть не так уж плохо: если с этими записями мог работать Россини, то, может, и ещё кто найдётся, кто сможет мне их перевести.
  
  Но даже и без перевода ход мысли Россини был понятен: сходство идей шестигранного тубуса с ракетами-стрелами и такой же в сечении "Катюши" лежало на поверхности. А тут ещё ракета в трубе и пустотелый телескоп на треноге. Мастер явно объединил разные технические решения в одном изделии. "Телескоп" мог быть начальным проектом, из которого он потом "дорос" до тридцатисемиствольного монстра. Но если "телескоп" был промежуточным звеном, то он не мог не быть испытан, а, значит, ракеты тоже должны были быть сделаны. Если, конечно, мои рассуждения верны.
  
  Я почти бегом кинулся к поваленному "телескопу" и установил его на деревянные ноги. Сходство с телескопом только усилилось - мастер предусмотрел винтовые зажимы для фиксации трубы в нужном положении точно как я помню на любительских подзорных трубах. Осмотр трубы показал, что догадки были верны: она была закопчена изнутри и на концах снаружи. Итак, полевые испытания этого станкового гранатомёта Россини проводил. Где ракеты? Все израсходовал? Или, что более верно, они взлетели на воздух в том взрыве? Так или иначе, мне не легче. Сделать их по таким китайским чертежам я вряд ли сумею.
  
  Кстати...
  
  Я так же осмотрел Единорог. Нет, никакой копоти. Единорог был девственен и чист, как сука лион бишон королевских кровей перед первой случкой.
  
  Вывод: средства поражения к Единорогу только изготовлялись, и в процессе изготовления изготовляться не захотели, прибив изготовителя насмерть, а меня... ну, тоже, получается. Остаётся надеяться, что у мастера где-то ещё остались полуфабрикаты, или как там технически называются недоделанные изделия. Здесь их нет, но это не значит, что их нет в природе. Или даже целые, готовые к употреблению ракеты. Ведь испытания Россини проводил не в этом помещении, и запас ракет может где-то ещё храниться. Значит, нужно выяснить, где полигон. Там наверняка складик обустроен. А в нём сосисочками в вакуумной упаковке лежит то, что мне так сейчас нужно...
  
  Полигон. Это первое. Второе... второе, надо всё-таки дочитать, что там на понятном языке изложено. Может как раз все переводы и пояснения, а я, как дурак, время теряю.
  
  В записях Россини на итальянском был, в основном, текст и очень мало иллюстраций. Только на двух из тридцати восьми листов имелись картинки. Текст я сначала просто пробежал глазами - только чтобы понять, есть тут что-либо дельное, или нет. Ну, что сказать... В основном - белый шум. Знакомые слова и бессмысленные предложения. Сходу, вроде, ничего не понять, но есть и отправные точки для расшифровки. Вот например про "аква фортис": "Возгонка стекла Венеры с алуменом и китайской солью и последующее осаждение духа, как описано у Джабира [20 Абу Абдаллах Джабир ибн Хайян аль-Азди ас-Суфи (ок. 721, - 815) - алхимик, врач, фармацевт, математик и астроном. В средневековой Европе был известен под латинизированным именем Гебер.], успешна лишь частично. Метод даёт быстрый результат, но, по-видимому, нужна будет очистка: субстанция не действует на металл луны, хотя Джабир указывает полное растворение. Возможно, низкая концентрация или из-за примесей. О способе очистки или повышении концентрации Джабир не упоминает, скорее всего - не знает. Дистилляция не помогла, более того - субстанция полностью утратила свойства, разложилась, и осадить её вновь не получилось. Неожиданно. Исходная пропорция также неверна, так как части расходуются неодинаково"
  
  [21 "La distillazione del vitriolum di Venus con allume e sale cinese e la conseguente precipitazione dello spirito, come descritto da Jabir, è solo parzialmente riuscita. Il metodo fornisce un risultato rapido, ma, apparentemente, sarà necessaria la pulizia: la sostanza non influenza il metallo della luna, sebbene Jabir indichi la completa dissoluzione. Forse una bassa concentrazione o a causa di impurità. Jabir non menziona il metodo di purificazione o aumento della concentrazione, molto probabilmente - non lo sa. La distillazione non ha aiutato, inoltre - la sostanza ha completamente perso le sue proprietà, si è decomposta e non ha funzionato di nuovo. Inaspettatamente. Anche la proporzione originale è errata, poiché le parti sono consumate in modo non equo"
   Archivio nazionale, Lavori Raccolti di Giovanni Rossini (1647), v1. Collezione di f. Solouno Scherzo.]
  
  Сначала с описанными ингредиентами вообще темно, но на следующем листе нашёл: "состав из трёх частей китайской соли, одной части отца металлов, и двух частей древесного угля нужно обязательно уплотнить перед зажиганием до каменной твёрдости, иначе соединение становится нестабильным [22 Там же. Низкое содержание селитры говорит о том, что, во-первых, использовалась крайне гигроскопичная натриевая селитра, требующая высокого содержания угля для стабилизации, а, во-вторых, смесь предназначалась исключительно в качестве пропеллента, а не взрывчатки.]". Дальше - рекомендации трамбовать долго, медленно и печально в бронзовой гильзе, не переусердствовать, и держать подальше от огня. Поскольку явно речь о порохе, ясно (смотри пропорции), что "китайская соль" - это селитра. Неясно, правда - какая, но ни синтеза, ни анализа я всё равно ни в жизнь не проведу, так что какая есть, такая и есть. Лишь бы работала. С "отцом металлов" тоже нетрудно догадаться, если третий компонент открытым текстом называется углём. Дальше с аква фортис пока не всё кристально, конечно. Кто такой "алумен" (алюминий? в тринадцатом веке?) и что за "стекло Венеры" остаётся пока загадкой, но что за "сильная вода" получается перегонкой селитры, в которой есть только калий/натрий, азот, и кислород? Правильно. Азотная кислота. Отсюда "металл луны", который должен в ней раствориться, с учётом тринадцатого века - либо серебро, либо золото. И ой чё-то мне кажется, что золотом будет какой-нибудь "металл солнца". Иерархия же. То есть, логика тут присутствует во всём этом и перекрёстным анализом я, дай Бог, смогу что полезное для себя раскопать. А может, и всё раскопаю, если найду переводчика с арабского и китайского. Ибо Россини часто в своём дневнике ссылается на Джабира, Аль-Раммаха [23 Наджм ал-Дин Хасан аль-Раммах (мамлюкский султанат, XIII век), математик, алхимик. Первым разработал и детально описал очистку нитрата кальция и соотношения ингредиентов чёрного пороха для получения взрыва. Сконструировал первую в истории торпеду (с реактивным двигателем).] и Джафара ас-Садика [24 Абу Абдуллах Джафар ибн Мухаммад аль-Кураши, (702 - 765); богослов и учёный, потомок пророка Мухаммада, факих, мухаддис. Имамиты и исмаилиты почитают его в качестве шестого непогрешимого имама. Базигиты верили, что он был богом. Согласно доктрине шиитов-имамитов обладал тайными знаниями (джафр). Отравлен по приказу халифа аль-Мансура.] - все, как есть, арабы. Причём ссылается так, словно он делал пометки по ходу чтения оригиналов. Так что закономерны подозрения, что арабская вязь, в количестве шестидесяти четырёх листов сложенная в сторонке, и есть те самые первоисточники. И раз Россини так свободно владел арабским, то найти переводчика не должно быть в Фиренце делом совсем уж невозможным. С китайской частью было хуже. Китайские авторы не упоминались мастером совсем, и прямых ссылок на то, что мастер читал по-китайски с листа, как с арабским, не было. Но зачем-то китайские иероглифы он хранил вместе с остальными записями. Может, из-за картинок. Может, до кучи. Может, имел планы найти такового переводчика. А может, на китайцев ссылались арабы и перевод уже был. На арабский. Не знаю. Но и я китайскую грамоту выкидывать, разумеется, тоже не собираюсь. Разберёмся.
  
  Сейчас, наверное, надо всё же решать, браться мне за это дело всерьёз, или только изображать кипучесть, пока Фарината девчонок не освободит, а потом линять по ветерку? С одной стороны, ракеты - это вам не покер. Ракеты - это... ракеты. Их нельзя сделать на коленке. Тем более на моей: у меня артрит и нет никаких склонностей к рукоделию. Закручивая в стену шуруп бошевской дрелью, я рискую сломать дрель, шуруп, стену, или вообще пробить несанкционированный портал в четвёртое измерение. Меня нельзя допускать к изготовлению материальных ценностей - я их могу только потреблять. Я могу генерировать идеи, их всегда есть у меня, но реализовывать их должны специальные люди. Тренированные и с другой психикой. И с руками. У меня из плеч растёт только голова. Мне и этого хватает. Так что ракеты - это не моё. Это точно. Если меня и угораздит накорявить что-то похожее, то бояться уродца надо будет начинать задолго до его первого полёта, и вовсе не врагу.
  
  С другой стороны, я ещё мало что знаю обо всём этом. Сам ли Россини всем занимался? Нет, понятно, что я там присутствовал, но я - ребёнок, а были ли другие помощники? По логике, так нет, иначе Фарината за меня бы так не цеплялся, но это лишь означает, что никто не знает теории и всяческой алхимии, а вот тупое механическое изготовление, к примеру, корпусов и деталей ракет могло быть делегировано простым слесарюгам. Тогда жизнь сильно упростится. С химией у меня всяко лучше получится... если, конечно, переводчик найдётся. Но тут можно самого Фаринату и прозондировать. Или... Или воспользоваться особенностями этой реальности. Если правильно помню, то по достижении значения интеллекта в 20 я смогу активировать ещё один язык. Изначально я, по привычке, подумал о русском, но, похоже, не судьба будет. Только вот интеллект у меня... До следующего уровня оставалось только 28 опыта, а там можно будет накинуть ещё единичку, но, во-первых, это всё равно не решает проблему здесь и сейчас, ну, будет четырнадцать вместо тринадцати, всё равно не двадцать; а во-вторых, этот уровень ещё достичь надо, a как - не совсем понятно. Опять драться с кем? А если ухайдокают? Мне-то, допустим, ещё ладно (оставим пока, что умирать, даже зная, что почти наверняка возродишься, приятного мало, и что возрождение всё же не факт и не стопроцентная гарантия), на Фаринату тоже плевать, тут ещё и лучше будет. Даже Гвидо... ммммм... да, даже на Гвидо я могу махнуть рукой. В конце концов, он мне не сват, не брат, и даже не так, чтобы очень уж друг. А вот с девчонками так не получалось. Eсли уйду на перерождение - убью их. А не хотелось, прям хоть режь. Надо мне как-то без умираний умудриться наладить здесь жизнь, а то как-то некрасиво по отношению к окружающим... Вот интересно, если я всё время возрождаюсь в момент смерти Ружеро, значит ли это, что, прожив тут, скажем, ещё шестьдесят лет, я, померев, снова начну всю эту бодягу сначала, а? И к тому времени пожилая уже (а то и вернувшаяся из небытия) матрона вновь будет тоненьким голосом кричать "мама, мама, Ружеро очнулся"?
  
  Это будет жесть.
  
  
  
  
  xvii
  
  [Год 1263. Август, 18; Третий час.]
  
  
  
  Деревенька моя, порты с заплаткою.
  Приезжай ты ко мне, моя сладкая!
   -- Тимур Шаов. Деревенька
  
  
  
  
  
  До полудня было ещё далеко, но солнце уже начинало жарить вовсю и воздух над накаляющейся землёй начинал дрожать. До совсем уж адской жары ещё часа два, но уже сейчас вне укрытий было некомфортно. Выбравшись из полумрака мастерской, я невольно прищурился от яркого света. Благодать тут всё-таки, несмотря на жаркий август, благодать. У нас даже в пределах одной страны: где - слишком знойно, где - слишком холодно; где - слишком мокро, а где - слишком сухо. А вот так, чтобы как вот тут, вот так комфортно, так и не найдёшь. Да и на всей планете таких мест, как Италия, почти нет. Мягкий климат. Глубокое, синее небо. Изумрудные холмы кругом. Всё броское и контрастное, как гуцульская свадьба, сочное, презирающее скромные полутона привычного умеренного климата. Всё словно напоказ. И ведь не надоедает, почему-то.
  
  По двору гулял слабый ветерок, не способный отогнать жару. Где-то слышалось вопросительное и робкое "бе-е?", на что следовало авторитетное и увесистое "ммм-му!" По-деревенски пахло свежескошенной травой, вином, молоком, хлебной корочкой и, гармонично, навозом. От листвы винограда и деревьев, от жердины над колодцем, от прислонённого к стене колеса на землю ложились чёткие, словно нарисованные тени. У стены дома напротив в уютной прохладе под навесом удобно устроился ди Тавольи. На столе перед ним стояла объёмистая деревянная миска и здоровенный кувшин. К кувшину прилагалась литровая кружка. Глядя, как рыцарь таскает что-то из миски в рот, я понял, чего мне в жизни не хватало: калорий. Желудок громко потребовал восполнения утраты, и я устремился к миске, беспардонно наплевав на местный табель о рангах, согласно которому и имя моё было никак, и место было не за одним столом с рыцарями. Ди Тавольи покосил на меня блестящим глазом сквозь приоткрывшиеся веки, как кот на обнаглевшую мышь, но ничего не сказал. В миске был сыр, больше похожий на творог, а вот пил рыцарь, как и можно было предположить, не молоко. Впрочем, что бы он ни пил, второй кружки предусмотрено не было, и если на моё вторжение в его миску с сыром рыцарь никакого внимания не обратил, то сомневаюсь, что моя попытка отобрать у него кружку оставила бы его столь же равнодушным. Смолотив всухомятку остатки сыра, я почти с тоской кинул взгляд по сторонам, в надежде, что вот как раз сейчас мимо будет проходить крепенькая селяночка с крыночкой молочка. Но увы, по двору даже куры не ходили, что тоже плохо, ибо сыра было до обидного мало, а куры - это не только пух и перья, но ещё и яйца, а яйца, господа... яйца - это яйца. Это наше всё. В том или ином виде их все ценят. И взрослые и дети, и мужчины и женщины. Есть такие, что готовы содержимое яиц в сыром виде высасывать. Ну, так-то я предпочитаю омлетик с ветчинкой, помидорчиком, сладким перчиком, сверху пармезаном толсто посыпать... сытно, вкусно, красиво. Но можно, можно и сырыми, тут от ситуации зависит.
  
  - Мессер, - обратился я к ди Тавольи. - У нас образовалось ещё одно дело.
  Немного фамильярно, конечно, но местные политесы у меня пока как-то через раз получаются. Впрочем, рыцарю было плевать. Опорожнив кружку, он с глухим стуком поставил её на стол и стал наполнять её снова. На меня он даже не взглянул.
  - Единорог нашёлся, - продолжил я. - А метательные снаряды к нему - нет. Надо бы выяснить, не выезжал ли мастер Джиованни с ними куда. Может, здесь есть кто-нибудь, кто знает?
  - Да, - ди Тавольи отхлебнул вина. - Ты.
  - Э-э... я?
  - Если он куда и ездил, то ты ездил с ним. Так что ты и должен знать, куда.
  Немногословный всё-таки у меня начальник моей охраны. И логика у него такая вот, прямая и сногсшибательная, как удар копья.
  - М-м, видите ли, мессер... знать я должен, но я не знаю. Не помню. Понимаете? Память я потерял.
  Ноль эмоций, ноль сочувствия, ноль реакции.
  - Надо найти того, кто может сказать, куда ездил мастер.
  - Ищи. - рыцарь допил вино и, довольный удавшейся жизнью, откинулся на прохладную каменную стену. Я понял, что помогать мне тут никто даже и не собирался. Служба - она ведь и без того идёт. Придётся самому.
  
  День всё-таки не был таким уж поганым. И Единорог нашёлся, и какая-никакая инструкция к нему, и с селянкой мне повезло. Нашлась она. В первом же похожем на сарай домике, куда я заглянул, нашлась. Поскольку выглядела она лет на тридцать пять, то было девушке, вернее, конечно, женщине, лет двадцать. Была она так примечательно некрасива, как в иных селениях бывают некрасивы только редкие, чистокровные, породистые шведки. Небольшие глаза под нависающими надбровными дугами, впалые скулы, прямая прорезь рта и тяжёлая челюсть напоминали о палеогеновой юности человечества и о том, что все мы, млекопитающие, где-то родственники, в том числе и обезьяны, и лошади.
  
  Селянка замешивала тесто в здоровенной лохани, я же застыл на пороге. Во-первых, с яркого солнца надо было проморгаться. Во-вторых, живой человек нашёлся как-то так сразу, неожиданно, и я не знал, что ей говорить и как себя вести. Не продумал линию поведения. Я ж ребёнок. Как она на мои расспросы отреагирует? Если сразу путевой лист выпишет, так потом труднее разговорить будет. Надо с первой попытки. Сделать морду кирпичом, типа я тут самый жгучий перец, с охраной от хозяина заявился, всем строиться, ать-два? Тут есть риск. Она может быть тупая настолько, что до неё серьёзность момента попросту не дойдёт и она меня всё равно пошлёт. Это раз. Два: она может испугаться и перейти в энергосберегающий режим функционирования с отключением внешних рецепторов, контроля сфинктеров и центров речи. Наконец, она может как раз оказаться умнее или наглее ожидаемого и решить, что если чего важного, то вон целый рыцарь есть. Он бы и спросил. О секретности моей миссии, в коей рыцарю отводится роль исключительно силового агрегата, она даже и не подумает, естественно. Попробовать её сначала как-то расположить к себе? Безотказный (почти) способ с некрасавицами, вот только способы эти, какие я знал, уже не детские, а детские я если и знал, то уже забыл. Разжалобить? Печальные глазки - это тоже убойный аргумент в умелых детских руках.
  
  - А, Ружеро, - селянка, наконец, подняла голову и разглядела меня в дверном проёме. - Проходи. Чего ты там стоишь? Выздоровел уже? Вот и хорошо.
  О! А вот и четвёртый вариант, о котором я не подумал: я тут часто бывал и она меня, похоже, хорошо знает.
  - Не-а, - я уселся на скамью рядом с нею и решил добавить третьего способа. С глазками. На всякий. - Кости зажили, а голова - нет. Память я потерял.
  - Как? - немедленно и предсказуемо отреагировала селянка, поворачиваясь, чтобы и тесто месить, и меня видеть. - Совсем-совсем?.. Ох, божечки! - её взгляд наткнулся на левую половину моего лица. Ну да, как доктор Гарбо и говорил, не красавец. Яркая розовость сплошного ожогового рубца от уха до носа и от темени до подбородка сменится со временем белизной, а вот бугристость и стяжки никуда не денутся. Глаз не затянуло - и то хорошо.
  - Не, не совсем, - я криво усмехнулся и красочно, как мог, расписал ей, как, уцелев в адском пламени, несколько дней не мог не только ходить, но и говорить. Хорошо, сестра мастера и его малолетняя племянница выходили, но память так совсем и не вернулась.
  - О-ой, бедняжка! - она машинально попыталась всплеснуть руками, но потянувшееся за ними липкое тесто не дало. - И как же ты теперь так? Много не помнишь?
  - Много. - не стал я скрывать. - Вот с мастером одну штуку делали, так это помню. Что делали помню, а из чего, как, и куда ездили - нет. Теперь надо работу заканчивать, а как?
  - Не знаю... - растерялась селянка под моим требовательным взглядом. - Что же делать?
  - Найти бы кого, кто помогал нам...
  - Так Боско и Маджио же! - радостно перебила меня она.
  - Боско и Маджио?
  - Ну да! Неужто и их не помнишь?
  - Нет. - покачал я головой. - Я и тебя так вот помню, а имя - нет.
  - Джулитта, Джулитта я!
  - Точно! - я прищурился и улыбнулся. - Джулитта тебя зовут!
  - Да, да! - она довольно рассмеялась. - Ты меня помнишь!
  - Помню... Слушай, Джулитта, тут такое дело, понимаешь... выехали мы из города ни свет ни заря, позавтракать не успели, тут у меня сразу дела нашлись, тоже не до еды, так не евши и остался. Рыцарь, вона, уже подкрепился, а я так нет. У тебя ничего съедобного не найдётся?
  - Да вон, в корзине возьми. Я мужу приготовила отнести, но я ему ещё соберу.
  В корзине, стоящей под столом, прикрытые чистой тряпицей нашлись и хлеб, и сыр, и копчёные свиные рулетики, и... ну да, вино, будь оно неладно.
  - А молока нету? - уже потеряв всякую надежду на нормальный завтрак спросил я.
  - Так вот же кувшин стоит, Ружеро! Ты слепой, что ли?
  
  Молоко было таким, какое я, человек сугубо урбанизированный, в других условиях пить бы не смог. Вообще. Не так с ним, с молоком, было то, что оно было прям из коровы. Из живой. Нет, не поняли вы. Повторяю: из живой коровы! Дошло теперь? Из вымени прям. И в кружку. Без доведения до трёх процентов жирности, без пастеризации и прочих столь необходимых моему цивилизованному организму процессов. Оно откровенно и сильно пахло животным, и это мне не нравилось. У него был вкус животного, и это мне не нравилось. Оно было тёплым, словно само было живым существом - и это мне тоже не нравилось. Но мне нравилось, что это было не вино и не загаженная фекалиями вода, его можно было пить.
  
  Джулитта, проявив неожиданный такт, не стала приставать с вопросами пока я удовлетворял себя желудочно, а делилась местными новостями. Новости, к сожалению, были не очень радостные. Как оказалось, я и Россини были не единственными жертвами увлечения мастером пиротехникой. Были и другие пострадавшие, как при взрыве, так и при тушении пожара.
  
  - Оттано... помнишь, такой, вроде злой всегда ходил, левая рука у него не гнулась ещё? Они с Мериньо как раз чего-то длинное на носилках мессеру Джиованни несли, Оттано аккурат в дом зашёл, а Мериньо ещё нет, так Оттано оттуда и вынесло, только порваного всего, словно куклу тряпичную. Мериньо телом с ног сбило, а Оттано всё... уже и неживой. Это я сама видела, я ж вот тут вот была, у окна стояла, и видела. Вот всё-всё видела. За один миг всё случилось. Словно из ада самого пыхнуло, да так, что ярче солнца. А уж гром-то какой был! Не иначе, сам враг рода человеческого бесновался. Я в жизни ничего громче не слыхивала... Мериньо встаёт - и весь кровью облитый, а у самого-то ни царапины... Луто, ну, скотник, ты с ним поругался два месяца назад, он к Титте уходил, а ты ему сказал телегу запрячь через час, а он забыл... так когда грохнуло - у него со стены вилы сорвало - и прямо в живот ему! Ну, этого я, конечно не видела, это Смирро рассказывал. Вот ведь как Господь распорядился, и нарочно-то не сделаешь, а оно вона как. Пока жив, но из дырки гной пошёл, Фурелла говорит, нехорошо это. А вот Милвио уже лучше. Первые дни-то, как в себя пришёл, после того, как его в пожаре горящим бревном приложило, всё кричал, как кричал-то, аж страшно было. И днём кричал, и ночью. Пожёгся сильно. А вот уж несколько дней, как молчит. Авось да выживет, а то мужчин-то мало осталось. Слава Всевышнему, мой Гримальдо тогда в городе был, синьору продукты возил, а то может тоже... - она испуганно перекрестилась. - И Чедонио схоронили уже, и Баццо. Только они так обгорели, что и не узнать, кто есть кто. Так и схоронили. Падре, правда, долго сомневался, как хоронить, но что ж делать-то? Поименовал рабами Божьими, да и отпел...
  
  Имена, имена, ничего не говорящие мне имена... Не могу я помнить ни Оттано, ни Баццо. Не было меня тут. Не ругался я с Луто два месяца назад. Я тогда в другом мире и в другой жизни был. Тут был Ружеро, но он уже ничего не вспомнит. Он тоже в этом печальном списке ушедших. Вот только ни отпеть, ни помолиться за него, ни даже пожалеть его посмертно некому. Стёрт оказался пацанёнок навсегда и бесследно, словно морозный узор со стекла. Только этот момент для меня и сентиментален, поскольку Ружеро, как ни крути, не чужой мне, я в его теле живу, а вот остальных я никак не знал, а потому и скорби никакой в моём сердце не было. Какие-то люди перестали жить. Ну и? Что нового?
  
  Но имена эти не совсем для меня бесполезны. Имена эти говорят мне, что были, были помощники у мастера и помимо меня. Оттано что-то длинное - опаньки! - в мастерскую заносил, Баццо и... кто-то ещё со странным именем на "Ч" явно внутри были на момент взрыва; Мериньо, Маджио и ещё один товарищ с незапоминаемым именем тоже участвовали... Может, и ещё кто-то найдётся. Живём!
  
  Сам того не заметив я смолотил всё, что было в корзинке; всё, что женщина приготовила на обед взрослому мужику. И только не нашарив очередной кусок копчёного мяса, я понял, что в первый раз в жизни (в этой жизни) я поел вкусно и вдоволь. Хороший такой завтрак получился. Моему ошалевшему от нежданного счастья организму тут же захотелось закономерного в моём мире продолжения: прилечь и немножко так смежить веки. На предмет профилактики нервных стрессов и сердечных болезней. Увы. Век был не тот и дневной сон в деревнях пока не практиковался. Да и некогда мне было. Мне надо тут побыстрее заканчивать и возвращаться в город, ибо Фарината Фаринатой, а неспокойно как-то. Что там с девочками?
  
  - Много народу пострадало, - выразил я участие. Оно и для отношений, и для разговора полезно.
  - Ох, много. - Джулитта скрутила тесто в круглый и гладкий ком, и стала очищать от него руки. - И здоровые мужчины все. Что теперь жёнам-то их делать?
  - Что, совсем плохо будет?
  - Ну, с голоду, даст Бог, не помрут. Однако у каждой семьи хозяйство было, одной не удержать, если дети малые ещё. В контадо продать было бы можно, а тут кому? Тут только люди синьора живут. Так вот. Скотину жалко. Порежут.
  - А на сторону продать? Скотину-то.
  - На какую сторону?
  - Ну, в другую деревню. Или в город.
  - Кто поведёт-то? Если одна с малыми детьми осталась? Это-ж только перегонять несколько дней, да пока там, да обратно... Было б народу побольше, так договорились бы с кем, кого подрядить на торг поехать, а так-то теперь с кем договоришься? Все при деле, у всех, вона, рук не хватает. Так и на синьора ещё отработать... Нет, - она вздохнула. - Порежут. А вот тогда к зиме плохо будет. Ни сыра, ни масла. Голодно.
  - Ну, может, хозяин поможет как-то...
  - Поможет, - она кивнула. - Если не всё заберёт.
  - Всё? Что, прям вот всё забирает? Это как это?
  - Так зерно и масло-то всегда почитай до дна выбирает, а остальное-то, вино, или там мясо, то когда как. А ежели нужда у него какая, так совсем только-только до весны дожить остаётся. А уж будет у синьора в этом году нужда, или нет - нам не ведомо.
  - Дела... - И так, оказывается, может быть. Фарината-то, кажется, того... Не того он. Не совсем белый. А может даже и не пушистый. И до идей меценатства пока не доразвился. Последнее может и не заберёт, а может и заберёт. Как фишка ляжет. И на загибающихся от голода пейзан ему, видать, фиолетово. А нужда у него в этом году уж точно будет. Да ещё какая. Меня спросите. Гонка вооружений, итить её.
  Я как-то автоматически прикинул свои ресурсы. Нет, ни финансовых, ни каких-то прочих возможностей помочь местным жителям мимо мессера Уберти у меня не было. А он даже с девчонками помогает не мне, а себе, и не скрывает этого.
  - Ага. Посидишь ещё? Я в погреб схожу, вон, корзинку ещё соберу мужу, а то Гримальдо прибьёт меня, если голодным оставлю. Там и тесто подойдёт.
  - Да нет, - что двадцать первый век, что тринадцатый, а людям никак времени на общение и дружбу не хватает. Вечно мы заняты. Что ж за жизнь у нас такая? Даже у селянки в средневековье времени просто поболтать со знакомым нет. - Тоже пойду. Где, говоришь, эти Маджио и... кто там ещё?
  - Боско. Ой, плохо у тебя всё-таки с головой. Даже Боско не помнишь.
  - Плохо. - Чего спорить с очевидным? - Так где они оба?
  - Про Боско - не знаю, его уж второй день нету. А Маджио за дровами отправился с утра. К заходу, наверное, вернётся.
  К заходу? К заходу - это плохо. Это поздно. К заходу мне надо обратно. Не ночевать же тут.
  - А куда отправился?
  - Так в... - Джулитта вдруг осеклась, покраснела и начала заикаться. - Эт-то... он... у... у... т-так э-э-э... за дровами он... за дровами. Не знаю я! Пойду я, ладно, Ружеро? Мне надо...
  - Да, конечно, иди, Джулитта...
  Я растерянно посмотрел вслед выскочившей во двор девушке. Чего это было-то, а? Я что, табу какое-то местное нарушил? Что тут за дрова такие? В них сплошь Буратины сидят, что-ли? Или дрова покупать - это тут как мастурбировать днём на Красной площади на кортеж президента? Чего её так заглючило на этом вопросе? Вот сколько тут живу уже, а так и не войду в среду, не ассимилируюсь. Чужой я тут. Не знаю реалий жизни народа. Прям как министр экономики в России.
  
  Вернувшись в ангар, я занялся своим (теперь уже - своим) небольшим архивом. Тубусов тут чертёжных пока не существует, пришлось сворачивать бумаги в единую трубу, упаковывать в более-менее чистый мешок, и перевязывать верёвкой.
  
  Ну, что... главное секретное изделие я нашёл, даже два, на выбор. Всю доступную на сегодня техническую документацию тоже. Осталось найти помощников, полигон, ракеты, суметь наладить их серийный выпуск, и довести до приемлемой для практических нужд кондиции. Ну и топливо к ракетам и начинка боеголовок отдельной статьёй. А, да! При этом остаться живым, поскольку порох - это порох, а вот азотная кислота - это азотная кислота. Я не я, если Россини, пренебрегая техникой безопасности, не замачивал в ней хлопчатобумажные изделия с последующей их просушкой. Порох столько бед бы не натворил - не бочками же он его тут хранил. А вот несколько килограмм нитроклетчатки вполне могли устроить тут тот самый биг-бада-бум со срыванием крыши и с выносом дверей и тел. Из всего этого сегодня я мог попытать счастья с помощниками и полигоном. Остальное - потом... Ничего не забыл? Хо! Конечно забыл! Смежников, ребятки, смежников! И, натурально, поставщиков. Откуда исходники поставляться будут, а? Уголь - хрен с ним, нажжём. А сера? Она не везде под ногами валяется. А селитра? С нею вообще голяк. Сам вместо Колумба в Чили поеду? А все эти "венерины стёкла" и так далее, про которые я даже не знаю, что такое, где брать? От то-то же. Но надеюсь, что кто-то за это отвечал, за снабжение. Не сам же мастер этим занимался. И, надеюсь, этим начснабом был не я.
  
  Во дворе ничего не изменилось. Рыцарь, кажется, задремал в тени. Остальных вояк всё также было не видать. Осмотр домов и сараев признаков складирования боеприпасов не выявил. Все они были либо жилыми (в зависимости от предлагаемого сервиса и комфорта: для людей, лошадей, коров, баранов, свиней, или кур), либо иного хозяйственного применения: кузница, кухня, амбар (это же то место, где зерно хранится, нет?) и прочие атрибуты сельской жизни, которая оказалась сложнее в устройстве, чем я думал. Видел много чего: тяпки, молотки, топоры, вилы, грабли, такие загнутые штуки для пахания земли за конём, здоровенные колёса, ободы для бочек... Много чего, в том числе и нашу повозку, и своего водителя, дрыхнувшего в ней. Но ракет не было. Нигде. Странно, да? Деревня, тринадцатый век на дворе, а ракет в хозяйстве - шаром покати.
  
  Я сделал круг по территории, натыкаясь среди подсобных строений на занятых своими делами обитателей. Обнаружил одного из вояк. Судя по виду и солдата и селянки, на вечер были планы по восстановлению численности популяции.
  
  Краткое общение с местными меня немного опечалило. Надежды на дополнительную помощь зала растаяли, как дым. Термин "тьфу, деревня" - это очень, очень мягко сказано. Джулитта, оказывается, интеллектуальный гигант и гений словесности. Несколько мужиков и пейзанок, которых я попытался расспросить про Маджио и Боско, только молча пялились на меня выпученными глазами, как на оживший труп, или трясли своими бестолковыми головами. И, замечу, у майского жука в момент спаривания в глазах больше интеллекта, чем было у этих сельчан. Мериньо, помогавший покойному Оттано носить что-то длинное, среди них не нашёлся. Вопросы о делах мастера Джиованни вызвали в двух случаях неостановимые поклоны, в двух случаях непроизвольное открытие рта с остекленением взгляда, а в трёх случаях собеседники пятились назад на безопасное расстояние и оттуда быстро ретировались, оглядываясь, не гонюсь ли я следом. Не добившись от них ничего путного (да что там путного - хоть какого бы!), я шёл дальше и как-то незаметно оказался в саду. Сад был огромен, но не ухожен. Но оно и понятно: до триумфального возвращения хозяина тут наверняка царило уныние и депрессия, а после - вилла превратилась в режимный объект, где начальствовал безумный изобретатель, интересующийся взрывчаткой и системами залпового огня, а ландшафтным дизайном в последнюю очередь. У меня мелькнула надежда, что размеры сада позволяли как раз под полигон его и использовать, и с этой надеждой я чуть не бегом кинулся его исследовать. Открытие не заставило себя ждать. Правда, это были не ракеты в полной сборке, но тоже было полезным: пацанёнок лет девяти или десяти, по имени Смирро. Он сидел у журчащей в арычке воды и хрустел недозрелым яблоком. Пацанята, если с ними правильно - лучший источник информации, ибо энергии, любопытства, изобретательности и способности просачиваться сквозь все средства защиты у них как у фильтрующихся вирусов, а способов борьбы с ними человечество пока не придумало. Смирро меня и просветил, что сие был не сад, а парк, поскольку территория эта, несмотря на весь наблюдаемый мною колхозный парадиз, всё таки сельскохозяйственным угодьем не была, а была она виллой. Вилла была отдана Фаринатой под нужды военпрома после того, как он отжал себе после победы поместье покруче. И в парке этом никаких ракетных стрельб явно не проводилось.
  
  - Не, - говорил Смирро, одновременно пытаясь языком дотянуться до облитого яблочным соком подбородка. Язык не доставал самую малость. - Мессер Джованни сюда и не ходил никогда.
  - А Оттоньо? - если мастер не ходил, то точно стрельб тут не было. Да и, по зрелому размышлению, не должно было быть. Из соображений секретности. Вон тут интеллектуально не перегруженного народу сколько. Но склад быть мог. Слабая надежда, но отработать версию надо.
  - Оттано? Оттано ходил, конечно. С месяц назад у него коза сюда забежала. Искал.
  - А Мериньо?
  - Мериньо? А! У Мериньо нет, не забегала.
  - То есть, не ходил?
  - Уку, - Смирро мотнул головой. - Хотя, может и ходил. Осенью тут много, кто ходит.
  - Зачем?
  - Так вон. За оливками. Оливки тут растут. Много. Но бабы в основном ходят. Ну, и мы с Джио.
  - Джио? Кто это?
  - Фуреллин внук. Отца у него отродясь не было, говорят, убили, а мамку прошлым годом лихорадка унесла. С бабкой живёт. С Фуреллой. Ух, смерть злая старуха! И зуб у неё один!
  - Подожди про зуб... А Маджио где сейчас?
  - С овцами ушёл, на выпас. Луто-то с дырками в животе, вот он и вместо него.
  - Ага... А когда вернётся?
  - Так это смотря куда пошёл. Если только до оврагов, так к ночи и вернётся, а если там уже Джорджо появился, то всё, на дальние выпасы гнать надо будет. Так там и на несколько ночей может остаться.
  - Угу, угу... А Боско?
  - Не, Боско скотиной не занимается.
  - Да Бог с ней, скотиной. Где он пропадает, не знаешь?
  - Не знаю. Уж пару дней, как нету. В город, наверное, поехал. К синьору.
  Так-так-так... Это что ж за Боско такой неуловимый? Пропал - и с концами. И никто не знает ничего. Можно и даже нужно будет спросить или самого Фаринату, или Симоне об этом Боско, не появлялся ли, но, похоже, я, не думая, не гадая, случайно на инсайдера вышел. Но прежде, чем у Фаринаты интересоваться, можно же и местное начальство пошевелить. А я, кстати, даже и не знаю, кого. Может, именно с этого мои поиски и начать стоило? Лопух я в уголовном розыске всё же.
  - А кто тут вообще главный?
  Смирро чуть яблоком не поперхнулся.
  - М-мессер Фарината главный. Ты дурак, что ли?
  - Да нет, это я понимаю. Когда его нет, кто главный?
  - Кто он скажет, тот и главный, кто ещё?
  - И кто это сейчас?
  - Ну... Раньше мессер Джованни был.
  - Но его-то теперь нету?
  - Нету.
  - И кто вместо него?
  - А... - пацан растерялся. - Не знаю, кто вместо него. Синьор не говорил ничего.
  - И что, нету главного?
  - Почему нету? Есть.
  - Смирро, - не выдержав рявкнул я, чуть всё не испортив. - Не зли меня! Кто тут главный сейчас?
  - Сейчас-то? - Смирро рефлекторно втянул голову, настороженно посмотрел на меня, сжался, и я понял, что надо сбавить тон, если не хочу, чтобы пацан задал дёру в кушири. - Так вон, мессер рыцарь с вами приехамши. Он и будет главный сейчас. Кто ж ещё? А вот тут вот вы главный, конечно...
  - Да нет, Смирро, ты меня не понял. И не пугайся так, ничего я тебе не сделаю. Кто до рыцаря тут главный был?
  - Так это... мессер Джованни был...
  Блин, бесполезно. Но вроде как на самом верху этот момент упустили и замену начальству не определили, оставив без прополки расти и колоситься ростки стихийного анархизма на одном отдельно взятом садово-огородном участке. Непорядок. Но мне, если сюда перебираться, оно и хорошо будет. Подальше от начальства, и всё такое. Кухня с прилагающейся к ней Джулиттой уже есть.
  
  А с обнаружением полигона Смирро мне всё-таки помог. Вполне неожиданно. Я, чтобы снизить его настороженность, задобрил его рассказом о наших с Гвидо похождениях (лайт-версия для печати, разумеется, в приключенческом стиле), а он, расслабившись, со мной поделился чем бы вы думали? Правильно, своими собственными похождениями. И оказалось, что мы с мастером, а также Боско и Маджио, вместе или по отдельности, время от времени отправлялись на повозках по направлению к горам, и один раз они с Джио сумели проследить за грузо-пассажирским караваном, хотя и не до конца. Больно уж далеко в горы надо было забираться.
  
  - А как далеко-то? - спросил я.
  - Ну... - Смирро задумался. - Туда раз десять отдыхать пришлось. Потому и не побежали дальше: догнать уже не могли. А обратно, конечно, легче: и пешком, и с горки.
  Понятное дело, что мне это мало, о чём говорило. Откуда мне знать, сколько они там между передышками пробежать способны, да как долго и как быстро бегают эти шкеты.
  - А показать сможешь?
  - Чего не смочь, смогу.
  - Ну, и отлично... Слушай, а чего вы за нами следили-то?
  - Так это... - пацан шмыгнул носом, но не смутился. - Интересно же.
  
  На то, чтобы зарядить повозку лошадью у моего водителя ушло минут пятнадцать, не больше. Я думал, ди Тавольи, как старший по званию, в лучшем случае отправит с нами кого из служивых, но нет. Узнав о поездке, лень с него тут же слетела. Он подозвал одного из пейзан, выпятил грудь, засунул большой палец левой руки за пояс, правой показал на явившегося на его клич армейца, на бегу поправлявшего перевязь, и что-то сказал. Не знаю, как можно что-то грозное и суровое сказать на итальянском языке (с повозки не слышно было), но у рыцаря была, видать, практика, он сумел, потому, что пейзанина явно пробрало. Он затряс головой, испуганно поглядывая на заместителя ди Тавольи. После этого рыцарь взгромоздился на своего маунта и мы тронулись.
  
  Скорость передвижения была раза в два выше пешеходной, то есть, получается около 10 км в час. Мы ехали где-то с полчаса, когда Смирро дёрнул меня за рукав:
  - Во, вот до сюда мы добежали. Всё, дальше уже не могли. Пить больно хотелось.
  
  Да, воды тут не было. Почва была сухая и каменистая, бурая трава пробивалась неопрятными пучками, между валунами как рыжая щетина меж прыщей алкоголика. Дорога шла круто в гору и за это мы время прилично поднялись: заметно посвежело и кроны светлоствольных сосен стали совсем уж редкими. Отсюда Смирро перестал быть помощником и надо было как-то определяться, двигаться до упора по дороге, больше похожей на двухколейную тропинку, или искать место съезда. Я посмотрел на ди Тавольи, но тот явно не собирался начинать командовать. Интересно, что ему такого Фарината сказал? Не сомневаюсь, что ни о каком подчинении мне тут и речь не идёт, просто до поры до времени мне оказывается содействие и невмешательство. Интересно только было бы знать пределы моей свободы и власти. Длину цепи, так сказать.
  
  Ладно, лучший вариант он, как водится, компромиссный. Переться по дороге до упора смысла нет, любая дорога чаще всего ведёт в населённое место, а там мне делать нечего, но и начинать шариться по кустам прямо тут тоже не будем. Поедем по дорожке, и будем посматривать по сторонам, где искомый съездик может находиться. Первичный осмотр, иными словами. А там, если что, вернёмся и поищем повнимательней.
  
  - Куда эта дорога ведёт-то? - спросил я у Смирро.
  - Не знаю. Вот там вон, - он махнул рукой вперёд и вправо. - Ущелье есть, только оно никак не называется. А дальше не знаю.
  - В Кампильо она ведёт, - неожиданно вмешался ди Тавольи. - Можно и дальше по ней до Фоньяно добраться, но там она уже совсем для повозок не годна, только пешим ходом.
  Ну, где повозки не ходят - там и нам не надо.
  - И далеко до Кампильо ещё?
  - Отсюда не более десяти миль.
  - Поехали тогда, чего тут стоять. Мессер Матиро, а вы хорошо эти места знаете?
  - Никогда тут не был.
  - Э-э... А как же?.. Ну, вот про Кампильо и это... как его...
  - Так на Равенну можно выйти, - равнодушно объяснил воин. - Да и Болонью с юга обойти хорошо можно было бы, в обход их крепостей. Но нормальную армию тут не проведёшь, только небольшие пешие отряды пройдут, поэтому и дорога не важна особо, но знать о ней надо. Не только мы по ней можем ходить. Болонцы так к самой Фиренце, к воротам подойдут, если, опять же, пешие.
  
  Вот такой вот краткий курс Академии Генштаба вот.
  
  А съезд с дороги я-таки нашёл, нашёл довольно скоро, и нашёл именно я, не ди Тавольи, не Смирро, и уж тем более не сонный кучер, который за всё время, что я его видел и слова не сказал. Мало того, что это было само по себе приятно для самооценки, так ещё и слегка мигнуло у меня в левом глазу. Внизу. И я уже знал, что это значит. И вот не хотел, не хотел же я этого делать, но ведь интересно же! Оказалось, мой "внутренний мир" обогатился одной единицей опыта и умением "следопыт" первого уровня, который давал десятипроцентный шанс обнаружить следы, оставленные не дольше десяти дней назад.
  
  Когда я показал ему на едва-едва, но всё же заметную колею, пересекающую наш путь слева направо, словно расходящиеся трамвайные рельсы, ди Тавольи подъехал поближе, осмотрел дорогу под копытами коня, глянул в сторону возможной уходящей колеи и кивнул:
  - Может быть. Там, похоже, действительно есть какое-то ущелье.
  
  Если съезд с дороги никак замаскирован не был (да и как его замаскируешь - растительности по обочинам практически никакой), то вот с обнаружением ущелья пришлось помучиться, что было для меня неожиданно: казалось бы, как можно не найти целое ущелье? Можно, оказывается. Не так просто что-то найти в горах, не зная точно, где искать. Даже такую большую штуку. Мы бы и не нашли, но были уверены, что оно есть, и есть где-то здесь. И мы знали, что путь должен быть проходим для повозки. А там упорство и труд сделали своё дело. Пришлось часа три петлять между камней и деревьев, вверх и вниз по склонам, но мы вышли, наконец, на небольшой ручей, который и довёл нас до места. Ди Тавольи, ехавший впереди, остановился, глядя на открывшуюся ложбину между гор и тут что-то металлически щёлкнуло, рыцарь откинулся на коне, который тут же сдал назад, разворачиваясь, и я увидел, что из левого плеча воина торчит длинное оперённое древко.
  
  
  
  
  
  xviii
  
  [Год 1263. Август, 18; Шестой час.]
  
  
  Войну любил он страшно
  И дрался, как петух
  И в схватке рукопашной
  Один он стоил двух.
   --Гусарская баллада. Жил-был Анри Четвёртый.
  
  
  
  
  Была однажды такая история. В бытность мою студентом, отправили нас на военные сборы. Чтобы, стал быть, не зазря мы офицерами после окончания института числились. Ну, сборы и сборы, ничего особенного, но напоследок наши затейники решили устроить отработку обороны батальона в условиях ядерного удара. Ну, типа, противник наш американский совсем с глузду сдвинулся, а дух наш, естественно, столь несломим, что они уже и по батальонам начали атомными бомбами долбить, иначе, дескать, никак нас, свободолюбивых славян, не взять. Непонятно, правда, на чьей территории всё это должно было происходить, но да ладно. Ну и хорошо: оборона - не атака, если, конечно, окопы копать не надо. Нам - не надо было. Не первые мы на том полигоне были. Всё было давно раскопано. Ну что, устроились мы поудобнее в окопах, закурили, и стали ждать назначенного часу, когда нам шоу запустят. Никто ядерного взрыва, даже пусть имитированного, вблизи не видел. Да и вдали, если честно, тоже не довелось, так что было нам интересно. Первый раз за несколько недель. Часом "Ч" было, как сейчас помню, одиннадцать часов, двадцать три минуты. Это, кстати, фишка наших военных начальников, такое время назначать. Никогда не будет одиннадцать двадцать или двадцать пять, и уж, упаси Господь, конечно не одиннадцать тридцать. Говорить про одиннадцать ноль-ноль вообще нельзя - это верх глупости. Нет. Только двадцать три, или двадцать одна минута. Причём цифры чаще всего нечётные. Не знаю, почему. Это загадка природы, как завёрнутая слева-направо раковина улитки. Вот и у них на каком-то этапе развития то ли сам мозг так заворачивается, то ли военные заведения хитрые мозгокрутные секретные приёмы знают, но факт есть факт. Да вы и сами, наверное, замечали, что ихняя логика, закрученная против часовой стрелки, другими мозгами не усваивается. Им, наверное, кажется, что неприятель-то других цифр, кроме круглых, не знает, и нечётным временем они наверняка утаят от него точное начало исполнения своих секретных планов. Ну, как, знаете, некоторые верят, что мухи от грязи заводятся, а чёрная кошка - к несчастью. И плюют через левое плечо. Трижды. Нечётно.
  
  Так вот. Назначили время, привезли имитатор (я его видел, бочка литров на двести и всё. Ничего особенного), чего-то там настоящие (не наши с кафедры, а реальные армейцы из соседней кадрированной части) похимичили, прыгнули в уазик и сделали всем ручкой. Мы сидим, время тикает. Наши паркетные вояки гордыми ястребами войны сидят за нами, в бетонном центре управления полётами. Ждём. Самые быстрые часы были у Кахрамона (это однокурсник наш был, а не шестиногий пришелец с Марса. Нормальное имя кое-где), они были часами будущего, часами-гениями, поскольку навсегда опередили своё время, никогда никого не ждали, и первыми радостно сообщали об уместности приёма пищи и наступлении отбоя. Правда, они также и подъём показывали первыми. И вот они тикнули двадцать три. Ожидаемого события не случилось, вызвав, естественно, вполне уместные комментарии в адрес как самого Кахрамона, так и рекомендации по поводу часов-энтузиастов. Потом 23 тикнуло у одного, у другого, у третьего... И ничего. У меня были одни из самых ленивых часов и они никогда никуда не спешили, философски полагая, что ничто по-настоящему важное мимо нас всё равно не пройдёт, а из-за мелочей и суетиться не стоит, но и их стрелки уже миновали "круглую" отметку "25", а ядерный имитатор имитировать ничего не хотел. Возможно, у кого-то из наших командиров нашлись ещё более медленные часы, но когда мимо срока прошло минут пятнадцать, стало ясно: дело не в часах. Ну, не в часах - и не в часах, хрен с ними. Но тогда, получается, дело в имитаторе? Ото ж. В здоровенной байде, настроенной на охрененный такой бабах. Такой охрененный, что сойдёт за ядерный, и даже в окопах сидеть можно было лишь метрах в ста. Дело было до эпохи сотовых телефонов, полевую связь налаживать ради развлечений наших умников - идиотов не нашлось, так что вызвать профессионалов для решения проблемы наше горе-офицерьё не могло. Кроме нас для побегушек никого не было, но мы всё-таки не солдаты, а студенты. Пришлось им самим грузиться в прикомандированный от полка уазик и ехать на разборки с упрямым имитатором, не желающим самоподрываться. Поехали они все. Ибо города, назло Александру Васильевичу, легче берутся толпой, а не смелостью. Ну, поехать-то они поехали, только недалеко. Уазик остановился метров за пятьдесят и некоторое время стоял. Зуб даю: они солдатика-водилу грозно упрашивали подъехать поближе. Но он был не дурак, встал насмерть, и послал их на три буквы: на ИЯВ. Пешком. По выходу из машины у них тут же нашлись неотложные дела: растереть поясницу, перезавязать шнурки, и т.д. Ну, как заметил Жалакявичюс, "Никто не хотел умирать". Посмотрел на это дело полковник Митин, единственный нормальный мужик в том прайде, плюнул, и двинул к забастовавшему агрегату. Тут же вылечились спины и самозавязались шнурки, и остальные потянулись за ним, но не очень близко. Последним плёлся майор Моисеев, такой маленький, круглый Муссолини, В очках только. Он у нас фармацевтом был. Любил это дело. Ну и иногда заторможенный был в результате сильно.
  
  Я, честно говоря, не знаю, как ИЯВ в действие приводится. Таймером там, или бикфордовым шнуром. Не знаю. Но метров за двадцать Митин вдруг остановился, пригнулся вперёд, что-то высматривая, высмотрел, и вдруг как даст оттуда к уазику! До нас донеслось невнятное "...ать ...ю ...мать!!!", что бы это ни значило. Остальные замешкались только на секунду, а потом инстинкт включил достаточное количество действующих нейронов чтобы понять суть происходящего и ломануться спасать свои чистые кителя. И только нейроны майора Моисеева продолжали вяло покачивать дендритами в прохладной пустоте его подчерепного пространства и лениво пошевеливать куцыми аксонами. И только майор Моисеев не понял: а чего это все куда-то бегут? А почему бегут? А что случилось? А где? А...
  
  Водила уазика, едва увидев бегущего Митина, среагировал моментом и явил чудеса художественного вождения военной техники. Ни до, ни после я не видел таких пируэтов, исполненных на УАЗ-469, с двойным разворотом на месте, с выбрасыванием щебня и пыли из-под всех колёс и с красивым гоночным стартом. Он даже не стал ждать табун матерящихся офицеров советской армии, заскакивающих в машину на ходу. Да и офицеры ждать своего заторможенного бензодиазепинами собрата как-то не сподобились. Бросили они майора Моисеева. На растерзание коварному имитатору, решившему продать свою жизнь подороже, бросили. В жертву принесли. Откупную. А Моисеев всё стоял, растерянно водя очками от уазика на адское устройство и обратно, и только когда транспортное средство стало удаляться от него на полном ходу, он понял что-то. Что-то такое, что оказалось сильнее бензодиазепинов и антихолинергиков. Что мотивирует лучше олимпийских медалей. И мы узрели чудо. Даже не так: Чудо. Оно нам явилось. Медленный, мягкий, сонный колобочек превратился в пушечное ядро со стальным нутром и несгибаемой волей к жизни. Я так думаю, что с той скоростью, какую он развил, ему тот уазик был только помехой, он бы домчался до КП гораздо быстрее, но Моисеев имел цель и он её достиг в буквальном смысле слова: он догнал уазик, на ходу открыл дверь, и запрыгнул внутрь. И это было за секунду то того, как оно случилось. Устройство сработало. Вот только мы, увлечённые другим шоу, пропустили этот момент.
  
  Вот. Маленький такой вечер воспоминаний. Да...
  
  Похожая метаморфоза случилась сейчас с нашим кучером: из вечно сонного, ленивого увальня он моментально превратился в стремительную и ловкую тень, в долю секунды переместившись с повозки под неё. И это, надо признать, спасло его жизнь: следующая стрела ударила в борт, а вот если бы он сидел на своём месте, то как раз бы оказался на траектории её полёта. Смирро рванул с повозки в кусты лишь немного позже, а вот я остался сидеть дурак дураком, как тот Моисеев. А всё потому, что не было у меня правильных для данной ситуации и этого времени рефлексов. Мозг начинает задавать вопросы: а что происходит? А куда бежать? А как? А что там? А что потом? А если туда бежать как раз не надо? А если в другую сторону? Куда лучше? А что с ди Тавольи?.. В результате мозг работает, а тело с тупо выпученными глазами сидит на месте. Хорошо, неизвестным снайперам я был не нужен, видимо по заметному моему малолетству...
  
  Кстати, да - а что с ди Тавольи?
  
  А ди Тавольи был жив, активен, уже пеш, с мечом в правой руке и обломком стрелы в левой, он ввалился в густые кусты с жёсткими, похожими на лавровые, листьями и, судя по нецензурным, но многообещающим комментариям, имел явную цель покарать всех, кого увидит. В том числе - сексуально. Кого - прижизненно, а кого не успеет прижизненно, того так и посмертно. Но обязательно. Стрела в плече затронула какую-то чувствительную струну в его душе, не иначе. С другой стороны - да. Смотреть надо, куда стреляете. Хорошо, в руку попали. А если бы в голову? Так и убить можно. Она же без шлема, голова-то...
  
  Рыцарь быстро скрылся в зарослях, слышны были только его проклятия, и я встал в повозке, чтобы лучше видеть театр действий. Вроде как глупо, но мне было интересно, а вот страха - не было. Отвык я тут как-то от страха смерти. Вот в инквизицию не хочется, это да, а страха смерти уже нет. Желание начинать всё сначала, конечно, категорически отсутствует, но это же не одно и то же. Ну и логика в моих действиях есть: если до сих пор не подстрелили, так уже и не будут. У них вон другая проблема приближается, злая такая, ругается и мечом размахивает.
  
  Слышно мне было хорошо, а видно плохо, стрелять в меня никто не стрелял, так что отправился я за рыцарем. Прям по его стопам, по расчищеной дорожке. Я не так резво ломился сквозь заросли - не в кольчуге, как никак; да и праведный гнев не добавлял мне скорости, потому на поляну вслед за рыцарем я вывалился когда он уже нашёл одного супостата и готовился исполнить свои угрозы. Сбитый на землю чернявый и бородатый парень лет двадцати пяти зло щерился и пытался отползти, разломанный лук валялся рядом, так что ясно, кто стрелял. Ди Тавольи уже был над поверженным врагом, когда сбоку раздался крик. На поляну из дальних кустов выбежало ещё одно действующее лицо. Занёсшего меч рыцаря оно надолго бы и не отвлекло, даже криком, поскольку не было вооружённым, и чернявый бородач был практически покойником, но я, в отличие от рыцаря, не был возбуждён раной и дракой, а потому услышал, что именно кричал второй:
  - Остановитесь, ради Христа! Остановитесь! Это ошибка! Ружеро, останови его!
  Спешащему изо всех сил мужчине было слегка за тридцать, он был пухл, грязен, и лицо его было искажено отчаянием. Видимо, от осознания того, что он не успевает.
  - Мессер Матиро, - меня, естественно, подвигло упоминание имени не Господа, а моего собственного. Так бы я фиг шевельнулся. Ещё чего. Нас тут чуть деревяшками не нафаршировали. Но моё имя - это совсем другое.
  - Отстань, мальчишка! - рыцарь даже не глянул в мою сторону, целясь мечом в грудь извивающегося врага, прижимая его ногой... и да, чтобы не показалось, что всё это тянется по-голливудски долго, так фиг там, с момента моего появления на поляне прошло хорошо, если пару секунд, рыцарь только шагнул и замах сделал.
  - Рыцарь ди Тавольи! Именем Фаринаты дельи Уберти! Остановитесь! - голосочком одиннадцатилетнего пацана грозно кричать нельзя, это смешно, а вот громко - можно. Я крикнул громко. Рыцарь быстро глянул на меня, скосил глаза на врага у своих ног, приставил острие меча к его груди, и сказал мне:
  - Сейчас мне нужны будут объяснения... А ну, стой там, кто бы ты ни был, а не то здесь все отправятся к праотцам! - и, когда спешащий послушно застыл, продолжил: - И очень хорошие объяснения, Ружеро, почему ты решил, что имеешь право так обращаться и даже давать команды рыцарю. И клянусь всеми святыми и мучениками: если мне твои объяснения не покажутся убедительными, ни имя Господа, ни имя моего синьора не остановят мою руку, отрезающую твой язык!
  
  Кто хочет, может думать, что это была просто фигура речи. Про язык. Или что это он просто сгоряча так. Ага.
  
  - Разумеется, мессер рыцарь. Я приношу вам свои искренние извинения за то, что позволил себе лишнее. Но, видите ли, это именно те люди, которые нам нужны. Согласитесь - глупо было бы их убивать после всех этих поисков. Они наверняка знают, где находится то, что мы ищем.
  - Черти тебя дери! О чём ты? Этот негодяй чуть не отправил меня на тот свет! Если б я не заметил движения в кустах и не отклонился, я бы был трупом! Да и ты тоже!
  - Не буду спорить с очевидным, мессер Матиро, - я махнул рукой второму. - Эй, ты, там! Подойди сюда! Тебя как зовут?
  - Ружеро, - пухлячок, подойдя, в изнеможении рухнул на колени. - Ты что же, не узнаёшь нас? Я Боско, а это Маджио!
  - Не узнаю, - буркнул я ему, сам параллельно думая, что вот и нашлась, пропажа-то. - Я память потерял. Ну, вот видите, мессер Матиро, это было недоразумение.
  - Хорошее недоразумение! - прорычал тот, всё ещё не успокаиваясь. - Не приколоть ли мне одно это недоразумение к земле, чтобы оно в следующий раз не хваталось за оружие, да не пускало его в ход против добрых людей?
  - На вас, мессер рыцарь, божьей печати, что вы добрый человек, не стоит, - отозвался чернявый. - Тут не всякому ходить можно, а вас мы не знаем.
  - А его вон, - рыцарь кивнул на меня. - Тоже не знаешь?
  - Ну, Ружеро-то знаю... - нехотя признал Маджио. - Только кто ж его такого сразу признает?
  Ну да, в принципе. Стрелял он слева, соответственно и лицо видел только с этого ракурса, а левой стороной мне лучше ни к кому не поворачиваться.
  - А чего стрелял-то сразу, паскуда?
  - А чего ещё делать? В разговоры вступать? Ага. Рыцарь конный да оружный... Тут только стрелой. Если из схрона стрелой не собью, так и всё... Да так оно ж и вышло: насмерть не сбил - и вот...
  - Да ты, я смотрю, до сих пор, бестия, жалеешь, что не убил насмерть?
  - Да Господь с вами, сударь! Что вы такое говорите? Что насмерть не убил - так рад-радёшенек... Жалко, что не попал.
  - Ах ты червь!
  - Вы, мессер добрый рыцарь, если уж всё так благополучно разъяснилось и убивать меня передумали, так и сошли бы с меня, сделали такое одолжение. А то, я смотрю, ранены вы, и кровь вон течёт, да прямо на меня. А кровь-то с сукна плохо отмывается. Да и вам уж прилечь лучше, вона сколько крови потеряли. А я бы за лопухами сбегал. Лопух - он хорошо кровь останавливает. Кипяточком бы его сперва ошпарить, конечно... Так у нас ведь и кипяточек найдётся, верно Боско?
  Кровило с рыцаря действительно сильно. Не так, чтобы профузно, но, по меньшей мере, вена вскрыта. Минут за двадцать, если не остановить, больше литра выльется.
  - Непременно, непременно! - судорожно закивал головой пухлячок.
  - Повозку сюда приведи, - ещё чуток повращав для острастки глазами, ди Тавольи убрал ногу с его груди и засунул меч в ножны. - Потом за лопухами бегать будешь.
  - Как прикажете, мессер.
  - Теперь ты, - рыцарь развернулся к пухлому. - Как тебя там? Боско? Ну, пусть Боско. Рассказывай, что вы тут делаете. Да не вздумай врать мне!
  - Как можно, мессер рыцарь! - испугался пухлячок самой такой мысли. - Что мастер Джованни велел делать, то и делаем.
  - Ну? Чего замолчал? Говори давай, что он там вам велел делать.
  - Так ить, велел не пускать сюда никого, и никому ничего не сказывать.
  - Ишь ты! А почему не пускать?
  - И об этом велел не сказывать.
  - Ну, мне можешь говорить, не бойся.
  - Воля ваша, мессер. Прикажете не бояться - так и не будем.
  - Ну?
  - Чего ваша милость изволит?
  - Говори давай!
  - С удовольствием исполню, ваша милость. Я хоть и не очень учён речи говорить... да что там учён - я, по правде-то и грамоте не разумею, у нас падре-то, знаете, сам в грамоте не так, чтобы силён был. Он-то больше другим интересовался. И ведь какой отважный наш падре человек был, а? Так не каждый своим увлечениям отдаваться может. Ведь буквально под смертушкой ходил и я вам так скажу, что если бы не духовный сан его, так прибил бы его наш мельник, вот прям там и прибил бы! Но особу духовного сану, конечно, совесть прибить не позволила. Только что оглоблей ноги ему переломал да череп пробил. Так ноги-то у нашего падре за лето зажили, а череп-то для него и вовсе пустяк.
  - Ты что несёшь, прощелыга? А? Я тебе что сказал?
  - Так это... Говорить мне велели. Так я и говорю. Я только лишь для пояснения, чтоб ваша милость не оказалась не к месту разочарованной... Не учён я этой... риторике, не силён говорить, вот. Да и рассказывать мне особенно нечего. Но ежели ваша милость желает послушать, как у моей жены три года назад в родах горячка случилась...
  
  Бац! Рыцарь поставил жирную точку в действии пьесы, одним ударом правой нокаутировав Боско и вернув жанр от фарса поближе к трагедии. Нет, всё-таки местные рыцари - они какие-то не киношные. Раздражительные какие-то. Говорят мало, без пафоса. И шуток не понимают. Особенно над собой.
  
  Боско провалялся без памяти несколько минут, и злой ди Тавольи наверняка продолжил бы неодобренные министерством образования методы воспитания, но ему самому поплохело. Не удивительно. Удивительно другое: как с такой кровопотерей он так долго умудрился оставаться на ногах, таская в плече десятисантиметровый ствол в палец толщиной и размахивая руками. Я уж не говорю о боли. Из всех, кого я знаю, на такое был способен лишь Шварценеггер, но он, как известно, вымышленный персонаж. Гомункулус.
  
  Маджио вернулся с повозкой и кучером аккурат когда Боско очнулся, а ди Тавольи поплыл. Смирро не было - видать инстинкт победил любопытство и он уже на вилле. С горки-то. Кучер, увидев окровавленного рыцаря, сжался в телеге в сверхмалое и сверхплотное тело, в какое и ёж не сворачивается.
  - Эк как вы меня, - потирая челюсть заметил Боско рыцарю.
  - Это ещё мало тебе, - заметил тот, почти теряя сознание. - Бестия. Врать мне... Вот я... сейчас...
  - Э, да ладно уж, - Боско помог ему улечься. - Вам сперва оклематься надо, потом уж кулаками махать. - он опять потрогал место удара и недовольно посмотрел на смежившего веки и временно уволившегося с действительной службы рыцаря. - Однако, надо бы чего холодного приложить. Хорошо - не сломал. А мог. Экая орясина.
  - Челюсть - ладно, заживёт. Он мне лук разрубил, - пожаловался Маджио, держа в руках два обломка, соединённые тетивой. - Хороший был лук. Мастер делал, не самоделка. Всё-таки жалко, что не попал я. Лук бы цел был, и вообще. Да вот вёрткий он, как все рыцари. Хрен попадёшь. Они, кто до таких лет дожил, смерть издаля чуют.
  - Надо бы его перевязать, - сказал я.
  - Ага, - равнодушно кивнул Боско.
  - Угу, - буркнул Маджио, глядя на обломки лука.
  - Давайте его в телегу, что-ли.
  - Ага.
  - Угу.
  - Слушайте, а что вы тут всё-таки делаете?
  - Что, совсем ничего не помнишь? - Маджио со вздохом сложил обломки в котомку, пробурчав "может, починить как-то можно будет". Боско внимательно косился на меня. То ли мне показалось, то ли у него действительно под накидкой что-то есть. Как бы не ножик.
  - Почему это не помню? Помню. Просто не всё, - осторожней мне надо, аккуратней с этими селянами.
  - Тогда скажи, чего ты сам-то тут делаешь?
  - Так я полигон искал.
  - Кого???
  - Ну, где мы с мастером ракеты испытывали.
  - Какие-такие ракеты?
  - Обыкновенные, Маджио. Вот такой длины, примерно. На порохе летающие, который из китайской соли и угля делается. К Единорогу которые.
  Пухлый Боско посмотрел на кучера и почему-то печально вздохнул.
  - Не знаем мы такого слова - ракеты... А чего с этими припёрся? - вопросил Маджио и кивнул на повозку.
  - Так не помнил я, где вас искать, - пояснил я.
  - Подожди, - остановил Боско открывшего было рот Маджио. - Ракеты, полигоны какие-то... этого мы всего не разумеем. Ты скажи: знаешь, что делать, или нет? Состав помнишь?
  - Состав помню, - твёрдо кивнул я головой. - Что делать - знаю. Для того и здесь. Но мне помощь нужна.
  - Точно знаешь? Не врёшь?
  - Не вру. Точно знаю.
  - Смотри, пацан. Но коли так, то ладно. Давай твоего рыцаря в телегу, да поехали. Тут недалеко. Эй, ты, - окликнул он кучера. - Давай-ка, поможешь. Нечего сидеть.
  - А вы-то тут как? - я помог поддержать бессознательного рыцаря за ноги.
  - Так нам мастер наказал следить, чтобы посторонние не околачивались, да ты же сам тут был... Ах, да. Ну, вот, - Боско критически оглядел лежащего на спине рыцаря и подал сигнал кучеру: - Давай трогай. Да. Не помнишь ты... Надо же. Ну, да ладно. Наказать мастер наказал, а там и сгинул. И вот какое дело: наказа-то не отменил. И за себя никого не оставил. Так вот и сторожим. Я поначалу то одно, то другое придумывал, а два дня назад просто ушёл сюда, да и всё. Жду вот, пока кто вместо мастера не явится. А никто не появляется и не появляется. А ведь не самому мастеру это всё надо было. У него ж сам мессер Фарината синьором был. По его приказу работу делал. Неужто ж забыл мессер? Неужто уже не надо ему этого?
  - Да что ты! - успокоил я его. - Не забыл он ничего. Ещё как надо! Да ведь он, мессер Фарината-то, только мастера Джованни да меня и знал из работников. Мастер погиб, а я пока оклемался, пока то да сё... да ещё с памятью этой... вот только сегодня сюда добрался, а тут вона как встретили.
  - Ну, каков посол, таков и... - начал Маджио, но Боско прервал его.
  - Тут так тогда получается, что если ты и состав знаешь, и что делать, так тебе, что ли, главным теперь быть? Мы-то даже неграмотные.
  - Может, сначала рыцаря довезём, разберёмся со всем, а там и решим?
  - Ну, давай, - хмыкнул Боско.
  - Да, - вспомнил я. - Маджио, ты-то тут как? Ты ж за дровами отправиться должен был?
  - Истинно так, и никак иначе. Так оно и есть. Там, дальше чуток, и телега моя. Вот только хозяйские сыновья мне помешали. Придётся до завтра ждать, а то и до послезавтра.
  - Ничего не понимаю... Какие сыновья?
  Маджио с откровенным удивлением повернулся ко мне.
  - Сыновья мессера да Фосканья, какие ещё?
  - А почему какие-то Фосканья могут тебе помешать?
  - Совсем хреново у тебя с головой, Ружеро. Если б твои деревья на дрова кто-то рубить стал, нешто б ты не вмешался?
  - А почему надо было их деревья рубить?
  - А чьи ещё? У Фосканья на ровном склоне всё, удобно, и недалеко. А до остальных и не доберёшься за день. Ну, не покупать же?
  - Ясно, - действительно ясно. Воруют пейзане Фаринаты дрова на соседских фазендах. То ли свои, то ли хозяйские деньги экономят. Фаринате, скорее всего, плевать, но только до тех пор, пока они не попадаются. Если сосед конкретно наедет, с именами и доказательствами, или, например, кто посторонний, типа меня вложит, виновным мало не покажется. Вот Джулитта и заикалась, проговорившись. - Да чёрт с ними, с дровами, дальше-то как было?
  - Так-то я дорогу тут сторожил, - пояснил Боско. - Но не спал почитай три дня уже, вот Маджио меня и подменил. А я с овцами. Прикорнул малость... Да там им деваться-то некуда, вполглаза можно поглядывать. И волков тут нет.
  А я подумал: не вышло у меня шпиёна и мерзкого инсайдера выявить да споймать. Увы.
  
  До одноэтажного каменного дома, прилепившегося к крутому склону, мы добрались за несколько минут. И как только повозка остановилась, так у меня мигнуло в левом углу. Не иначе, я опять что-то хорошее в жизни сделал, но мы как раз начали рыцаря внутрь заносить, и я не стал отвлекаться.
  
  Внутренние помещения не производили впечатления сильно жилых. Впрочем, тут, в тринадцатом веке, всё такое, на мой вкус не сильно пригодное для жилья: полов нет, потолки низкие. Мебели почти нет, удобств нет вообще. Сидеть - не удобно, а чаще всего и не предусмотрено. Лежать - не на чем: ни кроватей тебе, ни диванов. Оправляться - не во что. Ищи укромное место на улице где-нибудь. Ни отопления, ни кондиционера. Крыши - текут. Вобщем, укрыться от непогоды как-то можно, а вот жить неприятно. Но они, местные, живут. Не удивительно, что недолго. И это ещё Италия. Посмотрел бы я, как они с таким подходом к жилью в наших широтах бы выжили.
  
  Рыцаря устроили на лежаке у стены, где спал Боско, когда мог. Остальная территория была отдана под ещё одну мастерскую да под склад, столь вожделеемый мною. У меня уж и слюнки потекли, но... Увы, склад ныне почти пустой. Пока кучер, Боско и Маджио разгружали ди Тавольи, я быстро осмотрел помещение. Упаковок ракет с инструкциями и описанием техпроцесса к ним не было. Это из плохого. Но было и хорошее. Ответ, из чего корпуса ракет делать. Я-то всё думал, как способ изготовления жести изобрести. Или тонкостенных труб. Ага. Дюралевых, блин.
  
  Рыцарь оставался в отключке, что удобряло нехороший пессимизм в моей душе, но с другой стороны - бессознательный пациент не нуждается в анестезии. А стрелу без неё извлекать наверняка то ещё удовольствие.
  Боско, уложив ди Тавольи, глянул на его плечо с обеих сторон.
  - На вылет прошло. Древко он обломал уже, а наконечник с той стороны торчит.
  - Где это? - я ничего не увидел.
  - Да под кольчугой. Отсюда-то пробила стрела кольчугу, а с той-то стороны - нет. Пощупай. Там он.
  Мне с той стороны щупать не хотелось. В кровище всё. Из-под кольчуги, которую пробила стрела, до сих пор лило. И ещё от рыцаря пахло. Кровь в больших дозах сама по себе пахнет так, что непривычные люди могут в обморок уйти, так тут ещё и близость рыцарской, наверняка волосатой, три месяца не мытой подмышки. И кольчуга с пошива не стирана. Я вовсе не брезглив, но это когда руки можно быстро с мылом помыть. А вот если без мыла, да не помыть, то да, брезглив. Есть такое. Так что я Боско на слово поверил.
  - Не, - почесал в бороде Маджио. - Не помогут тут лопухи. К Фурелле бы его, может она что сделает. А так... Ну, от заражения ему рано ещё помирать, тут только кровопотеря, а от неё так быстро не окочуришься. Даже если жилу порвало. Но рану чистить надо, это да. Я такого не умею.
  - Я тоже. И чего мы его тогда сюда везли? - вопросил Боско.
  - А я знаю? - отозвался Маджио, и оба тут же посмотрели на меня.
  - Так кто ж знал? - немедленно заявил я. - Мы его тогда не осматривали, а сюда ближе было. Да и...
  Что "да и" я договаривать не стал, махнул рукой. Моё желание добраться до полигона и склада тогда перевесило всё остальное, и теперь мне стало неловко. Немного. Получается, что это я им скомандовал, что делать, и облажался. Ладно, проехали. Какая там ещё Фурелла? Я медицинский заканчивал, или педигрипал ел?
  - Воду вскипятить есть в чём? И вино мне ещё будет нужно. Побольше.
  
  Вино, конечно, дрянь антисептик. Но и с ним можно работать. Вот вам мой способ: берёте вино, наливаете половину котелка, сверху накрываете чистой сухой тряпкой в несколько слоёв, чтоб только вина не касалась, ставите на огонь. Вино закипает, пары поглощаются тканью - и у вас через минуту готовая стерильная спиртовая повязка. Вот так. Полевая антисептика. А вы мне - лопухи, лопухи... Я вам не Фурелла какая-нибудь.
  
  
  
  
  
  xix
  
  [Год 1263. Август, 18; Вечеря.]
  
  
  Тут же ответил ему Приамид Александр боговидный:
  "Гектор, ты прав, и бранишь ты меня справедливо и верно.
  Душу открою тебе; ты присядь, подожди и послушай:
  Я не от гнева совсем, не от злобы на граждан троянских
  В спальне сидел до сих пор: я хотел лишь печали предаться.
  Нынче ж супруга меня словом мудрым своим убедила
  Выйти на битву опять. И теперь уже чувствую сам я:
  Лучше сражаться идти. Переменчива к людям победа".
   --Гомер. Илиада.
  
  
  
  - Тогда ещё между Фиренцей и Сиеной договор был о вечном мире, - в глазах рыцаря, смотрящих сквозь меня и время, плясало пламя светильника, а лицо его было бледно. - Но подеста слали один ультиматум за другим, требовали выдать нас Фиренце. Сиенцы отвечали то более, то менее вежливыми отказами. Но к лету уже стало ясно, что гвельфы вот-вот ударят по Сиене. Они уже жгли и грабили северные контадо, сиенцы же старались как можно дольше избегать войны, ибо перевес был не на их стороне. Не получилось: в июле Сиене прислали перчатку, и тут же, ещё до переговоров, Фиренца начала сбор ополчения. Только потом, уже в августе, назначили сражение на сентябрь. Альдобрандинo не мог выставить более двенадцати - тринадцати тысяч, а фирентийцы вместе с союзниками из Орвието, Лукки, и других гвельфских городов, набрали в ополчение более тридцати. Тогда многие в Сиене стали поговаривать, что надо нас всё-таки выдать, да только остальные понимали, что сбежавшие гибеллины для Фиренцы - это только повод напасть на Сиену, чтобы взять под контроль юг Тосканы и все торговые пути. Синьор послал меня в Неаполь, к Манфреду, за помощью. Его Величество сначала дал восемь сотен немецких рыцарей, да потом ещё полторы тысячи сарацинской конницы из Лючеры подошло. Ещё синьор созвал под свои знамёна всех изгнанных гибеллинов из Фиренцы и других городов, и многие из сиенских дворян тоже встали рядом с нами... Но всё равно нас было намного меньше, около семнадцати тысяч. Тогда синьор придумал посадить на коров и ослов виллан и горожан, обрядить их в накидки, как воинов, и провести вокруг холма среди войска, на виду у фирентийцев. Так сделали три раза, меняя цвета, будто разные отряды идут, и фирентийцы в тот день не решились напасть, простояли лагерем всю ночь...
  
  ***
  [Год 1260. Июль, 29. Повечерие.]
  
  Гано сбросил меч Бокки со своего и отшагнул назад, подняв левую руку, останавливая бой.
  - Всё, дружище. По-моему, достаточно на сегодня, а?
  Его напарник покосился в сторону, на балкон дворца Приоров, где стояло три человека, наблюдая за происходившим на площади.
  - Нам следует продолжать. Если капитан заметит, что мы не участвуем, у нас будут неприятности. Мне они не нужны.
  - Чёрт бы его побрал, этого капитана и всю его братию! - воскликнул Гано, явно не в силах сдержать ярость. - Чёрт бы побрал и подеста, и приоров, и весь этот сброд! Всю эту подзаборную шваль! Почему я, благородный ди Маганца, должен мокнуть тут вместе со всякой мразью, без роду без племени?
  Гано ди Маганца, высокий, с резкими чертами лица, подвижный, был несдержанным с детства, это было у них наследственным в семье. Бокка дельи Абати же считал выдержанность признаком зрелости и залогом успеха в обращении с оружием. Он был ровесником Гано, чуть менее тридцати лет отроду, а в этом возрасте юношеская горячность уже неприлична. Бокка был мягче и в чертах лица, и в движениях, и в характере. Не выпуская меча, он оттёр мокрые волосы со лба и покачал головой.
  - Твои слова ни к чему, Гано. Все граждане должны участвовать в ежегодных учениях, а при угрозе городу - и еженедельно. Это древний закон.
  - Да, но... - Гано не нашёл, что возразить и лишь сплюнул с досады.
  - К тому же тебе не помешало бы больше упражняться, - продолжил Бокка. - Твоя защита по-прежнему слабовата.
  - Да брось ты! - Гано, всё ещё раздражённый, махнул рукой. - Это против тебя она слабовата, а так весьма хороша, можешь спросить у покойного Тацци. Но против тебя защита у любого будет слабой. Клянусь небесами, кто в Фиренце может с тобой сравниться?.. Но ты посмотри, посмотри только на них!
  
  На погружающейся в сумерки городской площади несколько сот ополченцев отрабатывали приёмы группового боя, пытаясь сохранять строй и порядок при перестроениях. Над каждым отрядом, собранным от приходов сестьер, реяли свои вымпелы; вымпелы объединялись вокруг знамени сестьеры. Командиры отрядов кричали сорванными голосами, тренировка шла третий час и все устали, но недовольный Капитан Войны занятия не прекращал. Успехи горожан были слабые, строй никак не держался и то и дело рассыпался то там, то здесь. До слаженных действий было далеко.
  - Какой позор нам, наследникам благородных и славных родов, просто даже находиться тут!
  - Говори за себя, - Бокка опустил тренировочный меч, но в ножны его вкладывать не стал. - Мне стыдиться нечего. Закон есть закон. Даже для нас.
  - Ты хотел сказать "тем более для нас", - Гано встал рядом с ним и продолжил, понизив голос: - Тем более для нас, благородных дворян, бывших людей чести...
  Бокка поморщился: слова Гано были укусами ядовитой гадины - больно ранили, а потом ещё долго отравляли душу. Друг был прав, прав в каждом слове, но признавать это не хотелось.
  - Я - не бывший...
  - Да брось ты, - остановил его Гано. - Мы ведь в одной лодке. Мы оба, чтобы сохранить жизни своим семьям, согласились принять их условия. Не в этом позор. Что толку было бы в нашей смерти? Наших жён и детей сожгли бы заживо, наши дома разрушили, наши земли отобрали, и наши имена забыли, вот и всё.
  
  Бокка знал, что под этим брезгливым "их" Гано имел ввиду вовсе не потеющих сейчас на площади горожан, в конце концов - это просто безмозглая толпа, всегда идущая туда, куда её поведут. Нет, врагами были хозяева этого тупого и злобного стада. Но тем не менее он невольно передёрнул плечами, глядя на суетящуюся чернь, обряженную кто во что горазд. Пропотевшие стёганные гамбезоны были только на командирах отрядов да на ветеранах предыдущих компаний. Кто-то ещё из горожан, несмотря на недавний закон, наверняка приберёг воинское одеяние для настоящей битвы, явившись на тренировку в обычной одежде, но таких не могло быть много. Наказания в Фиренце даже в мирное время не были мягкими, а уж когда дело доходило до войны то становились и вовсе драконовскими. Над площадью стоял многоголосый ор, состоявший, по преимуществу, из ругани и проклятий. Ругались командиры, у которых других слов уже не находилось; ругались более опытные ополченцы на неумех, не способных выполнить элементарную команду; ругались неумехи, которым доставались тычки и оплеухи от ветеранов. Всем хотелось закончить уже на сегодня и разойтись по домам.
  
  - Им-то, канальям, в этом городе можно всё, - продолжал Гано. - Даже то, за что нас сразу потащат на эшафот.
  
  То, что это было так, его друг знал лучше других. Законы чётко отражали, кто теперь в городе хозяин. Бывшим гибеллинам запретили владеть собственностью, кроме непосредственно домов, их обязали снести башни, чтобы сделать дома беззащитными, их должников освободили от всяческих обязательств а самих "бывших" за просроченную выплату тут же наказывали отрубанием правой руки. "Бывшим" нельзя было образовывать торговых или мануфактурных обществ и объединений, вступать в компании или заключать союзы, за всё это наказанием была смерть. "Бывшие" не могли покидать город более, чем на день, ночёвка за городом приравнивалась к измене. "Бывшие" платили многократно более высокие пошлины и налоги, не могли занимать никаких городских должностей, не могли участвовать в выборах, обязаны были состоять в одном из цехов, и любая жалоба любого горожанина на бывшего гибеллина по любому поводу считалась доказанным обвинением и не требовала расследования. Казнили не всегда, но не проходило дня, чтобы на площади у стены не лилась кровь, не кричали мужчины, не голосили от боли женщины, а то и дети, которым вырывали языки, отрезали уши, или выжигали глаза. Не было ни одной гибеллинской семьи, которую бы это миновало. Не было ни одной гибеллинской семьи, которая не жила бы в страхе, что это случится опять, сегодня или завтра, полностью подтверждая древнюю римскую истину: горе побеждённым.
  
  - Позор в том, что мы продолжаем жить покорно ожидая заклания, как бараны...
  - Чтобы этого не было, - зло процедил Бокка сквозь зубы. - Нам надо было победить. Давай-ка теперь махать мечами, а то нас обвинят в уклонении от долга.
  - Это они могут, - Гано встал в стойку и зыркнул на проходившего неподалеку помощника Капитана. - Хотя именно сейчас они вряд ли будут столь недальновидны. Дворянин есть дворянин. Каждый из нас стоит двух десятков этого быдла, а вдвоём с тобой мы и сотню раскидаем. Не захотят они сейчас терять таких бойцов...
  - Не раскидаем, - Бокка подставил свой меч над собой под углом, остриём вниз, дал оружию партнёра соскользнуть по лезвию сверху-вниз и одним хлёстким движением кисти нанёс удар по правому плечу условного противника. - Массой задавят.
  - А, дьявол! - досадливо вскрикнул Гано. - Опять я на это попался! Как ты это делаешь? Этак ты бы мне в бою руку отрубил!
  - Нет, удар направлен не наружу, а внутрь. Разрубил бы ключицу и рёбра. А если ты в доспехе - то только ключицу бы сломал. Но этого достаточно. Смотри, ты сразу выронишь... ну, или опустишь меч и от боли хоть немного наклонишься вперёд а голову повернёшь и наклонишь в сторону поражённого плеча, так всегда бывает, это непроизвольно. И у тебя открывается шея слева. Защиты у тебя в этот момент нет, меня ты на мгновение потерял, и тут я, смотри, всего лишь поднимаю локоть вверх и сторону... и вот уже готов следующий удар, - слитное движение кисти и предплечья, поднятый локоть Бокки опускается в прежнее положение, и меч, неуловимо описав почти полный круг, касается уже шеи Гано с левой стороны. Тот даже не успел поднять для защиты руку.
  - Теперь у меня ещё и голова отрублена! - в сердцах сплюнул Гано.
  - Или шея сломана, - подтвердил Бокка, делая шаг назад и занимая защитную позицию. - Что ничем не лучше.
  - Чёрт подери, Бокка! Ты - лучший меч о каких я только слышал. Что ты делаешь ТУТ?
  - Я - фирентиец. Где мне ещё быть? Нападай.
  Гано нанёс несколько ударов сверху а потом в ноги. Удары были быстры, но Бокка их отбил без видимого труда, не переходя в контратаку. Гано, прищурившись, двинулся по кругу, пытаясь придумать, как найти брешь в обороне друга.
  - Не все фирентийцы сейчас здесь, - тихо сказал он. - Многие будут стоять против нас у стен Сиены.
  - Бежать из родного города? Фи. Да и что бы я там делал? Что делала бы моя семья?
  - Да мало ли?
  - Тогда почему ты сам здесь?
  - Я, в отличие от тебя, вряд ли смог бы заработать одним лишь своим клинком. А ты мог бы жить с клинка безбедно.
  Бокка покачал головой. Оставить Кьяру и дочку одних? Тут, в Фиренце? Особенно в нынешнее время? Даже этот поход на Сиену его беспокоил не тем, что он может там погибнуть, а тем, что может случиться с женой за время его отсутствия.
  - Карьера кондотьера меня не прельщает.
  - Тогда зачем ты столько времени посвящаешь искусству боя? Похвастаться перед друзьями?
  - Найдутся и враги, - лицо мужчины стало ещё мрачнее, глаза налились ненавистью. - Я ещё соберу долги со всех, кто мне задолжал.
  - Может быть, сейчас как раз подходящее время? - Гано начал выпад влево, под правую руку напарника, отчего тот просто чуть отшагнул назад, потом сделал вид, что понял неловкость своего выпада и перевёл удар в ноги, убеждая Бокку в своих истинных намерениях, а когда тот сместился в сторону, уводя правую ногу, попытался уколоть левое плечо оставшегося в неудобной позиции друга.
  - Ого! - воскликнул Бокка, приседая. - Комбинация? Хорошо задумано. И, главное, вовремя. Отвлёк моё внимание, нанёс ложный выпад, потом якобы не удавшийся настоящий, поставил в нужную позицию, и вдруг молниеносный удар в неожиданное место!
  Меч Гано, не встретив цели, провалился в пустоту, увлекая за собой и самого бойца, излишне наклонившегося вперёд и внезапно наткнувшегося животом на меч вставшего на одно колено соперника.
  - Но ты излишне поверил в свою победу, - завершил Бокка вставая и блокируя у локтя оружную руку Гано своей, продолжая удерживать меч у его живота. - И в то, что твои планы не были разгаданы. Поставил на эту комбинацию всё, а так в бою нельзя. Всегда надо иметь ввиду возможность неудачи своей атаки и быть готовым отразить противника.
  - Не все комбинации сложны, - сказал Гано, когда они разошлись и приняли исходные стойки. - Ты сам хороший пример тому, что в умелых руках и в должный момент самый простой удар становится неотразимым и смертельным. Надо только знать когда и куда бить. Лишь бы враг не ожидал этого.
  - Что ты имеешь ввиду?
  - В одной только коннице наших будет почти две сотни, - Гано пристально глядел в глаза друга. Бокка видел, что тот уже только имитирует тренировку, а разговор ему гораздо важнее.
  - Предательство? - поинтересовался он и тут же прокомментировал: - Фи.
  - Не говори чушь! - почти прошипел Гано. - Какое предательство? Предательство - служить ЭТИМ. Ты с кем там, у Сиены, драться будешь? С сиенцами? Как бы не так! Там будут те, с кем мы годами жили на соседних улицах и стояли рядом в храмах! Их сёстры и дочери строили тебе глазки и дарили свои первые поцелуи. Там будут родичи наших жён. Именно их тебе прикажут убивать ЭТИ.
  Бокка покачал головой. Он давно знал Гано. Столько, сколько помнил себя самого. Гано мог казаться лёгким и переменчивым, как ветер, который свистел у него в голове. Он легко заводил друзей, врагов, и любовниц, одинаково пренебрежительно относясь и к любви, и к ненависти. Он не сомневаясь ввязывался в сомнительные авантюры, затевал ссоры, тут же переходящие в дуэли, и с пылом мирил других. Он был небрежен в делах и суждения его были поверхностны, но мог, когда хотел, блеснуть знаниями и эрудицией в компании и показать неожиданную серьёзность в каких-то вопросах. Он мог быть щепетилен в вопросах чести, а мог, как вот сейчас, вполне совместить честь с предательством, не видя в том ни малого противоречия. Бокка звал Гано другом и тот никогда не давал оснований для иного отношения, но как можно быть уверенным в том, кто легко находит оправдание любым своим поступкам? Сегодня для него не предательство одно, завтра - другое. Кто знает, может и ты окажешься однажды тем, кого вполне приемлемо ударить в спину.
  
  Воинские игры вскоре закончились - Капитан убедился, что сегодня вымотавшиеся горожане более ничему обучиться просто не в состоянии. Гано зазывал заглянуть в остерию, но Бокка поспешил домой. На стук двери вышла Кьяра, почти бегом спустилась вниз, припала на грудь. Бокка провёл рукой по распущенным волосам жены, поднял лицо за подбородок.
  - Опять плакала, - он покачал головой. - Пять месяцев уж прошло.
  - Мне страшно, - призналась она. - Я боюсь что однажды ты уйдёшь и не вернёшься.
  - Не бойся, - Бокка, улыбнувшись, согнутым указательным пальцем утёр слёзы из-под её глаз. - Ничего со мной не случится.
  - Случится, - женщина упрямо мотнула головой и спрятала лицо на груди мужа. - Я только не знаю - когда, и жду этого каждый день. Будет день, когда ты выйдешь, а следующий раз я увижу тебя только мёртвым. Дверь словно крышка гроба закрывает от меня твоё лицо и я каждое утро хороню тебя... Я не пускаю Нанетту на улицу, чтобы не вышло, как... как с Винче. Но разве можно всю жизнь прожить в этих стенах, подобно отшельнику Иоанну в пещере? Мы ведь не святые, наш дух не столь крепок. Когда же кончится этот кошмар, муж мой?
  - Скоро, Кьяритта, скоро кончится.
  - Не надо, - она вздохнула. - Эта ложь не успокоит меня.
  - Это не ложь. Ты же знаешь, что скоро мы нападём на Сиену...
  - Это знают все. Но что с того? Нам-то какая разница?
  - Если мы победим, то гибеллины будут практически уничтожены, и в Тоскане у Фиренцы не останется соперников. И оставшиеся бывшие гибеллины в самой Фиренце уже не будут представлять угрозы гвельфам, так что порядки наверняка станут мягче.
  - Мы? Ты сказал - "мы"? Ты пойдёшь на войну? - женщина упёрлась ладонями в его грудь и нахмурила брови.
  - Меня никто не спросит, моя голубка, - он ласково улыбнулся. - Ты же знаешь - это закон. И меня он касается даже больше, чем остальных, тут Гано прав...
  - Гано? Опять этот повеса! При чём тут он? В чём он прав?
  - В том, что с нас больший спрос. Что простят красильщику из Калималы, то не простят Бокке дельи Абати. К тому же, если я хорошо проявлю себя в битве, не исключено, что вообще могут забыть, что я - бывший гибеллин, и у нас появятся деньги.
  - Нет! - она, оттолкнувшись, вырвалась из его рук, и тут же бросилась к нему опять, жарко шепча. - Прошу тебя! Не надо! Не смей! Не смей! Если ты погибнешь, что будет с нами? Не смей! Всё равно ничего не изменишь, лучше не станет. Твоё геройство, твоя смерть будут напрасны, они всё равно нам ничего не простят и не забудут.
  - Так ведь нам нечего прощать, Кьяритита. Мы ни в чём не виновны...
  - Винче! - зло остановила она. - Винче тоже был ни в чём не виновен! И ему было всего девять лет! И он не толкал эту мерзкую тварь! Не толкал! Я же была там! Я видела! Но даже если бы и толкнул, разве за это можно убивать? Но этого не было, не было! Он просто шёл мимо, когда эта подлая старуха потребовала денег от него! Он даже не ответил ей, он не сказал ей ни слова! Но его схватили прямо там, потому, что она стала вопить, что её чуть не убил гибеллинский выродок! Я видела, как моего сына утаскивали стражники, и ничего не могла сделать! А эта мразь хохотала вслед!
  - Успокойся, успокойся, любовь моя...
  - Ненавижу! Ненавижу! Как же я хочу, чтобы они все сдохли! Все! Я буду молить Господа, чтобы сиенцы поубивали их всех на том поле боя... А ты, муж мой, идёшь вместе с ними... но даже так, знай - я всё равно буду молить, чтобы красные лилии были втоптаны в грязь!
  Бокка не знал, как успокоить бьющуюся в его руках, рыдающую и то обращающуюся к богу, то богохульствующую жену. Маленькая Нанетта, конечно же, не спала, высунулась на шум, и стояла на втором этаже, глядя на родителей испуганно прижав кулачки к губам.
  
  
  
  [Год 1260. Август, 10. Третий час]
  
  - Мессер Бокка дельи Абати?
  Бокка оттёр заливающие глаза струйки и откинул мокрые волосы назад. Необычный для такого лета дождь моросил с самого вчерашнего вечера. Воевать в такую погоду - то ещё удовольствие. Даже воинские тренировки на городской площади превращались в сущее мучение Господне, что ж сказать о настоящей войне, с длительными переходами, ночёвками в поле, холодной и мокрой одежде, разбухшей сыромятной коже перевязей и конской сбруи, а так же негодной пище, едва прогретой в дымных кострах?
  - Да, это я, - перед ним стоял один из порученцев Капитана Войны. Бокка не был с ним знаком лично, но видел несколько раз в окружении одного из трёх первых лиц города. В воинских играх порученец участия не принимал. Видимо, и в самом сражении его участие тоже не планировалось.
  - Идите за мной, с вами хочет поговорить мессер Капитан.
  - Один момент, - вмешался Гано. - Мы с моим другом не закончили разговор, весьма важный. Мне надо сказать ему несколько слов. Вы позволите?
  - Не задерживайтесь, - порученец дёрнул щекой, но настаивать не стал. - У мессера Капитана много других дел.
  Поскольку отходить в сторонку или отворачиваться тот даже и не подумал, Гано за рукав оттащил Бокку на несколько шагов.
  - Я надеюсь, ты не станешь выдавать меня? - прошептал он, требовательно глядя в глаза.
  - Ты с ума сошёл! - тоже шёпотом ответил Бокка. - Мы друзья и я не предам тебя даже если мне будет грозить смерть.
  - А то, о чём я тебе говорил? О мессере Фаринате?
  - Клянусь, от меня никто не услышит ни слова! Я не согласен с тем, что вы задумали, но не буду предавать ни тебя, ни... никого.
  Гано зло покосился в сторону порученца.
  - Зачем он зовёт тебя?
  - Сейчас схожу и узнаю.
  - Не нравится мне это. Почему сейчас? Почему тебя? Ты кому-нибудь что нибудь говорил?
  - Да нет конечно, Гано. Ты с ума сошёл!
  - Я не сошёл с ума. Этим ты бы мог купить себе полную реабилитацию. Не каждый устоит перед таким соблазном.
  - Такой же соблазн есть и у тебя.
  - Э, нет. Я хочу большего!
  - Я тоже.
  - Ну, и?
  - Но не ценой предательства.
  - Тебе всё-таки придётся сделать выбор, с кем ты. Но да ладно. Поговорим ещё об этом.
  Бокка покачал головой. Предать свой город? Немыслимо.
  
  Капитан был в сопровождении двоих из двенадцати членов своего Совета. Все трое наблюдали за воинской игрой и негромко переговаривались.
  - Бокка дельи Абати, мессер Капитан, - оповестил своего патрона порученец, вызвав у Бокки невольную гримасу. И ведь не чернь - "тощие" пополаны в окружение Капитана Войны не попадут никогда - и должен иметь уважение к славным фамилиям. Но - нет, специально показывает презрение, подлец. Члены Совета бросили на него небрежные взгляды и отвернулись, продолжая свой разговор, словно сговорившись настроить Бокку против себя ещё больше, кабы то было возможно. Взгляд Капитана тоже не грел приветливостью. Тем не менее Бокка обозначил учтивый поклон - не стоит уподобляться невежам.
  - Рад вас видеть, - разлепил губы Капитан, солгав в первом же слове. - Вы, надо полагать, знаете меня, так что в представлении нет нужды, не так ли?
  - Ваше имя и должность мне известны, мессер. - не удержался Бокка.
  - Не стоит дерзить, - скривился Капитан. - Право слово, не стоит. Я вызвал вас по делу...
  - Вызвал? - вспыхнул аристократ. - Прошу прощения? Вы полагаете меня своим вассалом?
  - Это - Фиренца, - презрительно бросил Капитан. - И до тех пор, пока стоит республика, тут нет и не будет ни сюзеренов, ни вассалов, как бы вам ни хотелось обратного. И - да, я вас вызвал. Сказал бы, что пригласил, но приглашение, от которого нельзя отказаться всё же вернее назвать вызовом. Или вы считаете, что в вашем положении вы могли отказаться? Нет? Ну и то-то же. Впрочем, могу оказать вам такую честь: если хотите, можете убираться ко всем чертям... Что вы на меня так уставились? Вызвать меня на поединок вам не по чину, так что нечего тут меня глазами жечь. Я-то хотел с вами обсудить кое-какие детали предстоящей кампании, думал, это вам будет интересно... да и небесполезно. Ведь, насколько я знаю, ваша семья лишилась поместий и долей в мануфактурах, всех доходов, и сейчас крайне нуждается? В цех вы тоже не записаны, что уже незаконно. Да, я знаю, что вы обращались с прошениями, но они так и не были удовлетворены, что делает вас, де юре, преступником. Это можно было бы исправить. Да и о вашем прошлом было бы забыто. По крайней мере очередной залог за жену и дочку, который вам нечем платить, точно будет отсрочен, а то и вообще ваше имя из залоговых списков уберут. [По принятым после победы гвельфов порядкам, побеждённые гибеллины по умолчанию приговаривались к смерти и, чтобы избежать казни, главы семейств должны были ежемесячно вносить залог за всех членов семьи. В случае неуплаты залога отсрочка казни более не действовала. ("Установления справедливости" ("Ordinamenti della giustizia") возведённые в ранг конституции и законодательно закрепившие данную норму были приняты позднее, в 1293 г, но практика существовала и ранее.] Вы можете обрести доброе имя и перестать быть ничтожеством, лишь из милосердия не вырванном из тела коммуны... Ну что, будете слушать, или пойдёте?
  
  Никогда доныне Бокка не знал, и думал, что и в будущем не познает такого же унижения. Его никто никогда так не оскорблял, и вряд ли повторение такого же возможно. Никогда до сих пор, даже судью, приговорившего Винче к смерти, Бокка не хотел убить так страстно и в оставшиеся ему дни или годы той же силы желание не найдёт достаточного места в его душе. Но этому его желанию совершенно невозможно было осуществиться. И дело даже не в том, что поединки с городским должностным лицом запрещены даже по истечении срока его полномочий, а потому, что и нападение на Капитана, и даже просто отказ означали бы смерть не только ему, но и Кьяре с Нанеттой. В первом случае на плахе, во втором - от голода, или так же на плахе, если он не найдёт деньги на уплату залога.
  
  - Прошу прощения, мессер Капитан, - он склонил голову. - Я был неправ.
  
  
  
  [Год 1260. Август, 13. Повечерие]
  
  - Меня зовут Симоне, Симоне Латини, мессер Бокка. Но вы зовите меня просто Симоне. Я так привык, - невысокий человек, едва старше Бокки, присел на сундук, служивший в том числе и лавкой. Одет он был вполне обычно, в тёмно-синее сюркотто и тюрбан, недавно вошедший в Фиренце в моду. В основном тюрбаны были популярны у женщин, которые украшали их ещё и длинными, до земли шлейфами, но и мужчины тоже были не прочь в них покрасоваться. - Я - личный секретарь мессера Фаринаты. К вашим услугам.
  - Рад вас видеть, мессер...
  - Симоне, просто Симоне. Ну, или сер Симоне, если вам так будет угодно. Секретарю и этого вполне достаточно.
  - Но... впрочем, это ваше дело, сер Симоне. - Бокка махнул рукой, садясь в единственное тут кресло. Он, будучи в положении хозяина, предложил его своему другу, но Гано, пребывая в возбуждённом состоянии, предпочёл остаться на ногах и расхаживал по комнате. - Вина?
  - Благодарю вас, не стоит.
  - Гано?
  - А? Ах, оставь! Не до того! Мы тут не ради пустяков. Я положительно до сих пор не могу поверить!
  - В самом деле, - заметил Симоне. - Не перейти ли нам прямо к делу? Становится поздно, и наш визит для вашей несравненной супруги может быть более тягостен, нежели приятен, как для нас. Вы не против?
  - Да я-то не против, только вот даже не знаю, о каком деле речь.
  - Ну как же! - воскликнул Гано, всплеснув руками. - О чём ещё, как не о том, что ты мне сообщил третьего дня?
  - Третьего дня?
  - Да, Бокка, чёрт тебя дери! Тогда ты был назначен командиром конной стражи кароччо!
  - Ах, вон оно что... Не всей стражи, а трёх десятков. И не назначен. Капитан только предложил мне эту должность.
  - Вы её приняли? - уточнил Симоне.
  - Я... - Бокка смутился чему-то. - Я не отказался.
  - Ага! - торжествующе вскричал Гано и радостно потёр руки. Симоне только удовлетворённо кивнул. Бокка с непониманием, перерастающим в раздражение, перевёл взгляд с одного на другого.
  - Я не сомневаюсь, - сказал он. - Что эта приятная новость обрадовала Гано, поскольку любые изменения в моём положении только к лучшему, а благородный Гано ди Маганца мой друг. Но я удивлён, что человек, никогда доселе не слышавший моего имени, принимает беды моей семьи столь же близко к сердцу. Впрочем, такое сердоболие свидетельствует в вашу пользу, мессер Симоне, как о примерном христианине.
  - Я, конечно, стараюсь быть хорошим слугой Господа нашего, - Симоне перекрестился. - Но, признаюсь, не всегда это у меня получается, не всегда. И хотя при виде сирых и убогих сердце моё омывается слезами и взывает к моему рассудку, заставляя его опускать руку в кошель за подаянием, рассудок обычно берёт верх, увы. К чему скрывать? Не сердоболие меня сюда привело, мессер Бокка, не сердоболие.
  - А что же?
  - Поиск справедливости.
  - Что? Поиск справедливости? Здесь? Вы шутите?
  - Ничуть. Вот если бы я был сердобольным, я бы вспомнил о безвинно убиенном отроке, вашем сыне, и посочувствовал вашему горю. Посоветовал бы искать утешения у Господа. Ибо Авраам, будучи искушаем, принёс в жертву Исаака, сына своего единородного [К Евреям 11:17], и сказано также: много скорбей у праведного, и от всех их избавит его Господь [Псалтирь 33:20]. Вы пребываете в нищете? Ваша дочь умрёт с голоду? Укрепите сердце своё, сказал бы я вам. Очи Его зрят, его вежды испытывают сынов человеческих. Господь испытывает праведного, а нечестивого и любящего насилие ненавидит душа Его [Псалтирь 10:4-5]. Что ж ещё? Сердоболие не предлагает ничего, кроме утешения. Я предлагаю воздаяние.
  - Месть... - Бокка растянул губы в кривой усмешке. - Столько слов из Святого Писания, и вдруг месть... А как же "мне отмщение и аз воздам"? [Рим. 12:19]
  - Желаете богословский спор, мессер? Извольте. А кто неправо поступит, тот получит по своей неправде [К Колоссянам 3:25]. Или вот такое: да не пощадит его глаз твой: душу за душу, глаз за глаз, зуб за зуб, руку за руку, ногу за ногу. Какой кто сделает вред ближнему своему, тем должно отплатить ему [Втор. 13:11]. Вот только к чему эта теософия? Не у меня убили сына. Не у меня отобрали всё имущество. Не моя жена втайне подумывает продать своё тело, чтобы накормить дочь... Что вы так смотрите? Разве ваша дочь не голодает? Ну так уверяю вас, что мать ради спасения своего ребёнка пойдёт на всё, а другого выхода у неё скоро не будет. Тем более она уже потеряла одного. Честь тут уже вторична... Кстати о чести. Вы, хотите вы этого или нет, СЛУЖИТЕ тем, кто является виновниками всех этих бед.
  - Довольно! - не выдержал Бокка. - Как вы смеете упрекать меня!
  - Простите, - Симоне сбавил напор. - Простите. Я не думал вас ни в чём упрекнуть. Вам достаточно горя и без моих упрёков. Я, как уже и сказал, предлагаю возмездие.
  - Что вы хотите?
  - Победы, - вмешался Гано. - Победы и мести. И теперь мы...
  - Кто это мы? - перебил Бокка.
  - Гибеллины, разумеется, - объяснил Симоне. - Под началом моего синьора, мессера Фаринаты.
  - Гибеллины... - Бокка вздохнул. - Гвельфы... Всё это стало пустым звуком для меня. Я - фирентиец. Гвельфы, гибеллины, сегодня одни, завтра другие, всё меняется, а Фиренца остаётся.
  - Фиренца достойна достойных правителей, а не этого отребья. - возразил Гано.
  - Достойных правителей... Каждый полагает себя более достойным, нежели соперник, а в результате всего лишь умирают другие, и более ничего. Как вы проникли в город? - обратился Бокка к секретарю.
  - Это несложно, - пожал тот плечами. - Осады нет, под стенами не стоит неприятель, купцам не возбраняется входить и выходить за ворота.
  - Ну да, ну да... А благоразумно ли было приходить сюда?
  - А что такого? Сюда меня привёл ваш друг, а то, что вы с Гано друзья знают все, кому это интересно.
  - Ну, да...
  - Конечно, есть вероятность, что они ловят на живца.
  - Это как?
  - Предположим, они подозревают Гано в симпатиях гибеллинам. Тогда они назначают вас в охрану кароччо, о чём вы, как друг, разумеется, тут же ему сообщаете. Они этого и ожидают. Что делает Гано? Он предсказуемо связывается с... ну, например, со мной. Теперь достаточно проследить за ним, чтобы схватить меня и раскрыть гибеллинский заговор. Ну, а от меня много чего можно узнать.
  - Хм...
  - Или же, что лучше, продолжать следить теперь уже за вами, поскольку если после этой встречи вы не побежали в Барджелло, значит вы стали участником этого заговора.
  - О-о-о!..
  - И тогда вас лучше брать накануне битвы. Остальные соучастники в этом случае ускользают, зато из вас можно выбить всё, что вы знаете и сорвать наши планы, не оставив нам никакого времени на исправление.
  - Но...
  - Но всё это вряд ли. У меня есть люди и в Приорате, и Синьории, и во всех Советах. Если бы кто-то где-то что-то подозревал, они бы узнали. Нет этого ничего. Да и заговора-то как такового и не было до сего дня.
  - Я не участвую ни в каких заговорах!
  - Вы в самом деле не собираетесь выдавать вашего друга?
  - Что за вопрос, сер Симоне? Конечно нет!
  - И в Барджелло с признанием не пойдёте?
  - Я же сказал!
  - Тогда у меня для вас плохие новости.
  - Какие?
  - Вы участвуете в заговоре.
  - Какая наглость!
  - Не обязательно. Можно быть скромным заговорщиком. Как вы.
  - Я не про себя, чёрт вас побери! Сдаётся, это вы наглец, сер Симоне! Вы втянули меня в свои грязные дела!
  - Боюсь, что так. Но я не ожидал от вас столь горячего нежелания покарать виновных в смерти вашего сына. Согласитесь, любой на моём месте бы думал, что вы спите и видите, как отомстить врагам, а вы...
  - Что - я? Ну, договаривайте! Что - я? Я просто сплю?
  - Простите меня, мессер дельи Абати, - визитёр чуть привстал и поклонился. - Я не хотел вас оскорбить. Всё дело в том, что я ошибся и теперь даже и не знаю, что делать.
  - Ошиблись во мне, так? А разве я давал вам повод...
  - Нет, мессер, не давали. Никаких поводов. Я вас не знал, не видел, не разговаривал... Я же уже попросил прощения. Всё это только моя вина. И мне жаль, что это вас так коснулось. Теперь уже ничего не изменить. Если вы не хотите выдать вашего друга и меня, вы - невольный заговорщик.
  - Чтоб вас черти на сковородке жарили! Какие у вас планы? Что вам от меня нужно?
  - Я вот тут как раз подумал, - Гано действительно выглядел озабоченным. - Что-то это назначение как-то действительно подозрительно. Они же знают, что Бокка гибеллин, пусть бывший, и назначать его в охрану кароччо очень странно. Почему же они пошли на такой риск?
  - Какой риск? Мессер Бокка три года не давал никаких поводов для беспокойства или подозрений, ведя жизнь законопослушного горожанина. Даже казнь сына не подвигла его ни на малейшее возмущение против существующей власти. Возможно, они и понаблюдали за ним вначале, но если бы были опасения, его бы казнили, как многих других, не дожидаясь осложнений. Нет. Они поняли, что мессер Бокка озабочен только одним: благополучием своей семьи и более ничто его не интересует. Отобрав у него всё, они оставили его в покое. Теперь же, накануне войны, ситуация несколько изменилась. Фиренца обладает внушительным войском, но это ополчение. Наём кондотьеров дорог, да и Фиренца традиционно не верит солдатам, полагаясь на свои силы. А какие силы? Значительная часть рыцарей и воинов - у нас. У Фиренцы остались ремесленники. Пополане хороши на стенах, обороняя свои дома, но в наступательной войне с сомнительным исходом - нет. Опытный воин знает, что пред лицом бегущего на тебя врага единственный шанс выжить - это стоять щитом к щиту до конца, изо всех сил удерживая оружие в руках. Красильщик или ткач не таковы. На поле боя, стоит лишь неприятелю начать наступать, ремесленник не встанет насмерть. Нет. Он бросит копьё и щит и побежит, как в уличной драке. Такова их привычка. Они и на поле боя побегут, забыв, что битва - не драка, и спастись, забежав за угол, тут невозможно. Это уже не говоря об их способности командовать в бою. Нет, конечно, от желающих стать гонфалоньером отбоя не будет, уже сейчас между Советом подеста и Синьорией началась грызня похлеще будущей битвы, а вот на командиров десятков ставить почти некого, если не считать немногих оставшихся рыцарей и бывших нобилей. Более того, пять сотен хорошо вооружённых ветеранов-копейщиков у них для обороны вексилиума есть, а столь же надёжной кавалерии - нет.
  - Как это нет? - не согласился Гано. - Уж пару тысяч-то наберётся, одни Буондельмонти...
  - Поболее, чем пара тысяч, - уверил сер секретарь. - Не менее трёх, если уж всех посчитать. Это так, но кто будет противостоять не каким-нибудь красильщикам, а самим германским рыцарям Манфреда на поле? Так что решение усилить гвардию сотней латной конницы вполне предсказуемо, поставив десятниками и полусотниками наиболее лояльных, а вот уже сотником будет, конечно, человек Капитана.
  - Капитана?
  - Да, его. С неделю назад они, Подеста, Капитаны, приоры и старшины, а также консулы Калималы, Ланы, и Камбио, собирались малым кругом. Ну, приоры и прочие - они люди временные, а Подеста с Капитанами так и вовсе не фирентийцы, всего несколько месяцев на должности, тут кто просто поглупее, кто не совсем понимает пока, а вот консулы старших цехов - другое дело. Они не на полгода избирались, многие уже не первое десятилетие цехами управляют, среди них дураков нет. Не то, чтобы они только об этом и говорили, мессеры, но и проблема с гвардией кароччо тоже немаловажна. И консулы её понимают, как никто.
  - И что Капитан?
  - А это, мессеры, как раз и есть его идея: задействовать бывших гибеллинов, заманив их индульгенциями для них и их семей, а ещё возвратом имущества... Ну, тут веронец полного понимания не нашёл, согласились только на частичную реституцию, и то лишь командирам, но всё же. Он убедил остальных, что такой стимул - он получше иных других будет. Не так ли? И ведь как угадал. Вот и пример: раньше мессер Бокка думал лишь, как уберечь свою жену и дочь, а теперь, возможно, они вернут своё прежнее положение, да безо всякого труда, только сделай, что сказано. А ведь если не сделать, то можно и не уберечь. Они-то останутся у гвельфов. И мессер Бокка далеко не единственный, кто сто раз подумает, прежде чем подвергнуть жизни своих жён и детей реальной опасности ради сомнительных шансов. Более того: участие бывших гибеллинов на стороне гвельфов мало, что повяжет их кровью и исключит угрозу с их стороны в будущем, так и наглядно покажет остальным окончательность победы гвельфов в Фиренце. Словом, хорошо со всех сторон. А риск... Рискуют они только если у местных гибеллинов уже есть и готовность и связь с сиенцами. Да, всё это есть, но они-то уверены в обратном. Так что идея Капитана пришлась по вкусу всем. Но его идея - его и ответственность. Потому и право назначить командира - тоже его.
  - Странно, что Подеста и приорат так легко согласились отдать ему это право, - Бокка задумчиво почесал подбородок. - Быть командиром гвардии кароччо, пусть даже только кавалерии, да в победоносной битве, это великая честь, и значительная часть славы этого командира падёт на того, кто его туда назначил. Когда наши правители сложат полномочия и уедут в другие города Италии, их слава, какая бы ни была, пойдёт за ними, облегчая получение постов и должностей и там. Зачем же отдавать такое без боя?
  - Так не без боя, - улыбнулся в ответ Симоне. - Это малая уступка, на самом деле. К тому же с довеском большой ответственности: Капитану Войны не простят, если что пойдёт с этим назначением не так. А вот капитаном гвардии будет человек Приората.
  - А гонфалоньер?
  Симоне развёл руками:
  - Это самое интересное. Пока не знаю. Или человек Подеста, или консулов. Я бы поставил на консулов, но тут сложно. И между ними самими нет единства, и малые цеха могут объединиться против. С другой стороны, хотя у Подеста нет именно этой проблемы, он тоже должен прислушиваться к своему Совету. И если с Ближним Советом ему договориться не трудно, всё-таки свои люди, то с Общим Советом, где среди трёх сотен членов есть и делегаты цехов, и люди Приората, так легко не будет. Капитана Войны от этих лакомых кусков оттёрли, так надо же ему было бросить хоть кость, а? А вот Капитану Народа и этого не досталось.
  - Удивительно, сер Симоне, - заметил Бокка. - Удивительно. Откуда вы только всё это знаете?
  - Так я же сказал, - как бы равнодушно пожал плечами секретарь. - Люди у меня есть. Во всех этих Советах. А вот уж как они туда попали... Впрочем, что тут сложного? Везде одни нотариусы да менялы. Не задумывались, что они любят и ценят превыше всего? Нет, спешу вас уверить, это не честь. А уж слово "верность" ими и вовсе воспринимается, как товар. Следовательно, его всегда можно купить. Зачастую - недорого...
  
  
  
  [Год 1260. Август, 13. Вечеря]
  
  - Что хотели эти люди? От Гано я не жду ничего доброго. - Кьяра натянула одеяло на плечи и легла мужу на грудь. Бокка притянул жену за шею и поцеловал кончик носа.
  - Это мужские дела, женщина.
  - Мужские? - Кьяра требовательно заглянула ему в глаза. - Тогда почему от ваших мужских дел всегда страдают женщины?
  - Потому, что Господь, сотворив мир, назвал нас одним целым. Разделять долю мужчин - такова судьба женщин от века. Почему я тебе это должен говорить?
  - А если мы разделяем вашу судьбу, почему мы не можем хотя бы попытаться её изменить?
  - Потому, что вы женщины, и этим всё сказано, - Бокка хотел снова поцеловать её носик, но она сердито отстранилась. - По моему, я и так тебе слишком много позволяю. Другой бы уже поколотил тебя за такие вопросы.
  - Я не за другим замужем, а за тобой, - резонно возразила Кьяра. - Я не хочу тебя потерять. Не хочу, чтобы страдал ты, и не хочу страдать сама.
  - Так и будет, - он убрал тёмный локон её волос, щекочущий его лицо, нежно заведя ей за ушко. - Потерпи, Кьяритта, совсем немного осталось. Скоро всё изменится, очень скоро.
  - Что они тебе предложили, муж мой?
  - Всё-таки тебя следует поколотить, - вздохнул Бокка. - Ладно, ладно. Они... Они хотят, чтобы я пошёл на предательство, Кьяра. Чтобы я предал Фиренцу.
  - Что?! - Кьяра рывком села на его ногах. Покрывало соскользнуло по её спине, обнажённые полушария грудей, качнувшись, сверкнули белизной в лунном свете. Она, как будто и не заметив, впилась ногтями в кожу на его бёдрах. - Предать Фиренцу? В битве?
  - Да, - Бокка, поморщившись от боли, кивнул. - Так они хотят...
  - Значит, можно... Можно... Но как? Как ты сможешь?
  - Меня назначили... почти назначили одним из трёх командиров полусотен... ну, так называется, на самом деле будет три раза по три десятка, и ещё десяток капитана гвардии. Гано и... тот, второй, хотят, чтобы я набрал в свою полусотню тех, кого они укажут...
  - И вы ударите проклятым пополанам в спину! - почти закричала женщина. Её хищно-радостное лицо вдруг стало Бокке неприятным. В первый раз за все эти годы.
  - Нет, я не...
  - Вы ударите им в спину! Будете убивать этих мерзких ублюдков, резать их, как свиней!
  - Нет, Кьяра, я не...
  - Скажи мне, что ты согласился, муж мой! Скажи мне, что это так! О, если это так... Я буду молиться за тебя! Я буду молиться за победу... Твою победу, муж мой! Я буду молиться за тебя! И тогда, даже если тебя убьют... тогда... Я буду молиться за тебя...
  
  
  [Год 1260. Сентябрь, 3. Первый час]
  
  
  
  Три пары быков затащили огромную повозку на холм и встали на самой вершине Монтаперти. Белые покрывала на их спинах и боках, украшенные алыми лилиями и вышитые золотом по краям, напитались едким бычьим потом. Вексилиумы Фиренцы с такими же лилиями, поднятые на высоком, в три роста, флагштоке, трепетали на утреннем ветру. Гвардия начала выстраиваться вокруг кароччо: копейщики - в каре по полусотням, латная конница - тремя отрядами в линию и ещё одним десятком позади. Конная сотня гонфалоньера располагалась справа. Остальное войско становилось в боевые порядки вниз по склону, обращённому к неприятелю. Горожане-таки научились за два месяца удерживать строй и действовали при перестроении почти слаженно. По крайней мере плотный ряд щитов распадался не всегда.
  Лица ополченцев светились от предвкушения поживы. Фиренца привела под стены Сиены тысячи воинов, от простых пополан, мало что умеющих на поле боя, до настоящих рыцарей, прошедших не один десяток войн. Здесь были отряды со всей Тосканы: из Орвието, Лукки, Прато, Сан Джиминьяно, Вольтерры, и других городов-коммун. Многие поддержали Фиренцу. В войске коалиции царило приподнятое настроение. Союзники ожидали скорую и лёгкую победу: сиенцев, как все знали, чуть не в два раза меньше, и позиция их заведомо проигрышная - внизу. Туда и стрелы дальше полетят, и таранный удар сверху-вниз, что копейщиков, что конницы, удержать гораздо труднее. В гуле возбуждённых голосов Бокка, командир полусотни гвардии правого фланга, то и дело различал радостные выкрики, не сулящие сиенцам ни пощады, ни милосердия.
  - Черти бы их подрали, - вполголоса яростно ругался Гано, назначенный, по рекомендации Бокки десятником, и сейчас нервно сжимавший поводья рукой в латной перчатке рядом с полусотником. - Что они делают? Им же ещё и солнце будет в глаза...
  Солнце действительно поднималось в небо из-за спин фирентийцев, бросая перед ними длинные тени.
  - Сиену нынче может спасти только чудо,- хмуро согласился Бокка. Его настроение было далеко не радужным. Он не хотел и не собирался идти на измену, но, когда заговорщики раскрыли ему свои планы, он не сдал их властям, как следовало. Это ещё можно было объяснить: ведь сам он ничего бесчестного не делал, а вот сообщи он в Барджелло, то было бы прямое предательство друга. Но он к тому же сформировал свою полусотню из тех, на кого указали Гано и тот многознающий сер секретарь. А вот это уже было весьма близко к измене. Почему он согласился сделать это?
  - Выходят, - напряжённо сказал Гано.
  В полумиле от них из-за холма Рополе в низину начало выходить войско Сиены. Слаженности в их действиях было ненамного больше, чем у фирентийцев и их союзников, но, поскольку их было меньше, построение заняло у них гораздо меньше времени. Вот появилась кароччо Сиены, чью гвардию составляли только около двух сотен конных рыцарей и толпа монахов. Крики фирентийцев усилились, но тут же послышались недоумённые возгласы: что-то у сиенцев случилось, и уже построившиеся отряды начали уходить с поля, а им на смену из-за холма выходить другие.
  - О Господи, - взмолился Гано. - Вразуми их! Они не могут быть такими кретинами!
  - Невольно возникает вопрос, - мрачно заметил ему Бокка. - А на той ли ты стороне... Не так ли, друг мой?
  
  Почему он пошёл на измену? Из страха, разумеется. Любящие всем сердцем всё и всегда делают из страха. Из страха обидеть любимого человека, из страха сделать ему больно, из страха показаться недостаточно достойным, недостаточно красивым, недостаточно сильным, недостаточно заботливым... И все эти мелкие, по сути, страхи - лишь крошечные осколки одного единственного Большого Страха. Огромного, как вся созданная Творцом бесконечная Вселенная, страха потерять свою любовь. Кьяра была для Бокки той самой любовью, ради которой идут на всё. Она и дети. Но в первую очередь всё же она. После поражения он остался ради неё в осатаневшей от злобы Фиренце. Нищим и гонимым, да, но он не сбежал, как другие, и не утянул за собой в безнадёжные скитания. Он согласен был забыть о своём благородном происхождении и заниматься любым трудом, чтобы она не знала нужды. Он просил и унижался перед вчерашними ничтожествами, обивал пороги цеховиков и нотариусов, ходил в ночные стражи по улицам города, делал всё, что мог. Но всё это оказалось более не нужным ей. Кьяра превратилась в одержимую жаждой мести ведьму, и более ничто её не интересовало.
  
  - Да что же это такое? - шипел сквозь зубы Гано. У сиенцев творилось что-то не то. Отряды становились в боевые порядки, потом перестраивались, снова становились, снова перестраивались, потом их военачальник, словно недовольный результатом, уводил с поля боя, выводя на смену другие, и всё начиналось заново.
  Радостное, по началу, возбуждение фирентийцев сменилось недоумением. Отряды сиенцев носили разные цвета и над ними развивались всё новые и новые флаги и получалось, что сиенцев как бы и не больше, чем фирентийцев. Подкрепление? Откуда? Как? Кто? Сколько? Ряды ополченцев заволновались. Сколько-сколько??? Тысячи? Тысячи! Да не может быть! Откуда столько? Манфред! Проклятый Манфред прислал германских рыцарей! Рыцарей? Рыцарей! И сарацинов! И наёмников! Тысячи! За холмом прячутся! Готовятся ударить в самый решающий момент!
  Гано торжествовал, а Бокка мрачнел всё больше. Германцы - это плохо. Со времён Барбароссы нет рыцарей лучше. Нет силы страшнее. Может, всё-таки просто слухи? Нет! Ведь и тот сер секретарь, теперь Бокка это отчётливо вспомнил, ещё тогда проговорился, что на поле надо будет противостоять германцам.
  От заколебавшегося войска к гонфалоньеру потянулись вестовые.
  - Ага! Заволновались, мерзавцы! - торжествовал Гано. - Ну, теперь держись! Ты чего такой хмурый?
  - Если Манфред и правда сумел дать Сиене такое подкрепление, - не скрывая досады ответил Бокка.- То остаётся только умереть с достоинством.
  - С чего это ты заговорил о смерти?
  - Мне, похоже, более ничего не остается. С поля боя можно бежать, можно даже сдаться в плен, но у командира полусотни гвардии такой возможности нет.
  Гано нахмурился.
  - Что такое, Бокка? Мы же договорились?
  Армия Сиены, наконец, закончила свои бесконечные манёвры и встала в окончательном построении. На северном фланге сосредоточилась рыцарская конница, числом около полутысячи, остальных рыцарей было не видно, хотя Бокка был уверен, что их гораздо больше. Стоят за холмом? Резерв? Ощетинившейся пехоты было тысяч двенадцать-пятнадцать, растянувшихся с севера на юг прерывистой разноцветной линией. В центре развевались красные флаги с зелёным драконом, увенчанные треугольными вымпелами с чёрным орлом на золотом фоне. Тернийцы. Этот вымпел, в дополнение к флагу, им был пожалован самим Фридрихом Вторым за особую стойкость и преданность Императору. Тернийцы были особо яростными бойцами, но их было всего несколько сот, и в целом армия Сиены, будучи почти в три раза меньше, выглядела гораздо слабее войска Фиренцы. Вот только где остальные рыцари? И сарацины, и наёмники? Где они?
  - Да, - тихо ответил Бокка. - Я помню, не волнуйся. Я помню...
  
  
  
  [Год 1260. Сентябрь, 4. Утреня]
  
  Рассветало. Утро после тяжёлой ночи выдалось прохладным, с туманом и обильной росой. Затухающие кострища чадили едким дымом. Вялые, как снулая рыба, монахи монотонно, на ходу, пробубнили благословения на битву, и их фигуры растворились в туманно-дымном утреннем мареве. Им ещё обойти многотысячное войско, а потом служить литургию на кароччо всё время сражения, под рёв труб над самым ухом беспрестанно призывая благодать на своих и проклятия на врагов.
  - В сёдла, мессеры! - скомандовал Бокка и устало взгромоздился на коня. Поспать эту ночь не довелось. Вчера армии несколько часов простояли напротив друг друга, но атаковать неизвестные силы врага гонфалоньер Фиренцы так и не решился. На ум Бокки пришла мысль, что в том и был план сиенцев: запутать фирентийцев и сорвать атаку в тот день. Но зачем? Ждали ещё подкрепления? Вряд ли. Дозоры гонфалоньер всё-таки догадался разослать, и никакое войско незаметно подойти бы не смогло. Зачем ещё откладывать битву? Теперь-то понятно, зачем. Ночью, когда фирентийцы уже затушили все костры, кроме как у сторожевых постов, сиенцы напали. Бокка, только задремавший, услышал шум и крики: зло кричали нападавшие, в смертном ужасе визжали убиваемые, кто-то орал какие-то команды, кто-то сыпал проклятиями. Над всем этим истошно ржали лошади. Судя по шуму, это была не ложная атака и не просто беспокоящая вылазка: сиенцы напали крупными силами и рвались к кароччо. Войско Фиренцы быстро превращалось в бесполезную толпу. Никто не знал, что делать - ведь по ночам, как известно, добрые католики не воюют. Ночное нападение - неслыханное дело. Сиенцы, конечно, отродья дьявола, но даже от них такого не ожидал никто.
  Бокка поднял свою полусотню в седло, успев ещё надавать древком копья по спинам неповоротливых сонных горожан, пеших гвардейцев, никак не могущих взять в толк, куда бежать. Капитан гвардии где-то затерялся, командовать было некому. Совсем неподалеку кипела схватка, сиенцы и фирентийцы продолжали яростно резать друг друга. Соваться на шум сражения было нельзя, место гвардии было у кароччо, хотя Бокка сдерживал себя с трудом. Шума и неразберихи в темноте, едва освещенной редкими кострами, было много, часто было непонятно, чьи мелькают тени между огнями - свои, или уже враги, но, тем не менее, каким-то чудом к кароччо сиенцам прорваться не удалось и вскоре бой затих. Сколько было нападавших никто не знал, говорили о целой тысяче, которую геройски отбили. Убитыми, однако, сиенцев нашлось лишь пара десятков. Фирентийцев полегло заметно больше, сотни две. Но это ещё и хорошо кончилось, поскольку казалось, что в такой сутолоке только затоптать должны были больше. Пока отбились, пока разобрались, кто где, пока командиры советовались, пока отделяли свои трупы от не своих, пока приводили лагерь в порядок, время перевалило далеко за полночь. Вскоре, однако, вновь поднялась суматоха: часовые обнаружили сиенцев готовящихся к новой атаке. Выслали дозоры, вроде бы нашли какие-то следы, но самого врага не нашлось. Побоялись, посуетились, побегали, покричали. Окончательно лагерь Фиренцы утихомирился только под утро, и перед рассветом, естественно, сиенцы напали опять. На этот раз они не очень старались и убрались едва организовалось сопротивление, оставив всего полсотни убитых фирентийцев, но и сами потеряли лишь несколько человек. Однако сна этой ночью они армию Фиренцы лишили.
  
  Бокка тронул поводья, ведя свою полусотню на положенное место. Вокруг, в утреннем тумане и в дыму полузатухших костров, бродили усталые ополченцы, волоча по земле потяжелевшие копья, разыскивая свои потерянные ночью десятки и сотни, перекликались, переругивались, проклинали сиенцев, жаловались на скудный завтрак. Гамбезон под кольчугой промок от росы, рубаха неприятно липла к телу.
  
  Что было решено на ночных советах у гонфалоньера Бокка не знал, Капитана гвардии он так и не видел со вчерашнего дня, но, по всей видимости, было решено атаковать: конница выдвигалась вперёд, арбалетчики на флангах конницы, за ними остальная пехота. Однако когда фирентийцы вышли на склон, оказалось, что армия Сиены уже стоит в полной готовности. На этот раз у них тоже впереди стояло несколько сот германских рыцарей и пехоты. За ними выстроились копейщики, а на севере, как и вчера, стояла тяжёлая конница. Сиенцы стояли в полной тишине, и опять где-то скрыв основную часть войска.
  
  Командир гвардии из палатки пока не выходил. Полусотники, в его отсутствие, неуверенно построили своих людей и собрались вместе. Рядом с Боккой, конечно же, постоянно крутился Гано, но был услан следить за своим десятком.
  - Дьявол разберёт, что творится, - прокомментировал Дзенато, командир второй полусотни. - Никто ничего не знает!
  - После вчерашнего ещё не решили, чего именно ожидать, - философски заметил третий полусотник по имени Виорнато, которого Бокка раньше видел только мельком.
  - Пока разберутся, сиенцы будут прямо у кароччо, - ухмыльнулся Дзенато. Виорнато пожал плечами. - Да и ладно. А нам-то что делать?
  - Пока другой команды не было, встанем, как вчера, - решил Бокка. - Там видно будет.
  - А эти? - Дзенато показал подбородком на десяток у палатки Капитана гвардии.
  - Без них обойдёмся.
  Бокка, подъехав к кароччо, приподнялся в стременах, вглядываясь в построение сиенцев.
  - Беспокойная выдалась ночка, не так ли? - услышал он звонкий голос. - Мессер дельи Абати? Я не ошибаюсь?
  Бокка обернулся. Голос принадлежал мужчине лет сорока, священнику, судя по выбритой макушке и одеяниям. Лицо его было спокойным, на губах - приветливая улыбка. Священник устроился на широких ступенях кароччо и безмятежно оглядывал Бокку.
  - Ваше спокойствие, как я вижу, потревожено не было, - в том, что незнакомый священник или монах знал его имя ничего особо странного не было, к нему, как к командиру, часто обращались по имени, но тем не менее Бокке было неприятно. - Э-э?...
  - Моё имя Бонуомо. Бонуомо Инфаньяти.
  - Вы... монах? - осторожно поинтересовался Бокка.
  - Не совсем. - Инфаньяти улыбнулся. - Я викарий.
  - Вот как... - Бокка оглядел более чем скромные одежды собеседника, на что тот снова улыбнулся. - Рад видеть ваше высокопреподобие. Чем могу быть полезен? Прошу прощения, - он поклонился в седле. - Что не приветствую вас достойно вашего сана. Сами понимаете - война.
  - Ну что вы, что вы! - тон викария был небрежным. - Не стоит. Отец Бонуомо, этого вполне достаточно.
  - Польщён, отец Бонуомо.
  - Я тоже весьма рад знакомству с вами, сын мой. Приятно видеть возвращение заблудших на путь истинный. Вы ведь не так давно были в стане богопротивных гибеллинов? Да, да... я знаю, знаю. Ну, что было, то прошло и свои былые ошибки вы вполне искупаете нынешней верностью праведному делу. Ваше рвение выше всяческих похвал и, несомненно, будет отмечено после победы. Более того: я бы сказал, оно будет высоко оценено.
  - Но, - неожиданно смешался Бокка. - Я не понимаю, отец Бонуомо... о чём вы? Я всего лишь исполняю свой долг...
  - И это верно. - согласился викарий, глянув по сторонам. - Вы - исполняете. И, кажется, только вы один. Я вот до сих пор не вижу мессера Буонконте, вашего командира, и это вы фактически командуете конной гвардией вместо него.
  - Слишком громко сказано. Мы просто выполняем команды, которые получили ещё вчера.
  - И это весьма мудро с вашей стороны... О! Смотрите-ка! Я узнаю этот вымпел. Это граф д"Альяно. Вот, кто, оказывается, стоит в авангарде гибеллинов.
  - Не слышал этого имени.
  - Вы редко бывали за пределами Фиренцы, сын мой. Имя это достаточно известно.
  - Однако в вашем голосе не звучит одобрения.
  - Ещё бы. Он ведь не на нашей стороне.
  - Хорош как воин?
  - И весьма. И как воин, и как командир. Не зря же Фарината доверил авангард именно ему. А вот основные силы, разумеется, Альдобрандино возглавит сам. Ну да, конечно, это имя вам тоже ничего не говорит, хотя вы и гибеллин... бывший. Это сам Альдобрандино Альдобрандески, фактический хозяин Сиены.
  - Вы упомянули, что командовать авангардом графу д"Альяно доверил мессер Фарината, значит ли это...
  - Ну да, да. Альдобрандино - хозяин Сиены, и командует основными силами, состоящими из сиенцев. Но командование всей армией отдали Фаринате, как наиболее опытному военачальнику. И вот что интересно, мессер Бокка, почему Фарината, столь опытный полководец, выбрал столь странную и проигрышную позицию для своего войска? К тому же уступающего числом?
  - Почему же уступающему? Вчера мы убедились, что их силы вполне могут превосходить наши.
  - Да бросьте, сын мой. Оставьте эти бредни дураку вроде Рангони, нашему самозванному гонфалоньеру.
  - Почему самозванному? Мне кажется, его выбрали...
  - Принимающие любой титул и должность без утверждения Святым Престолом являются самозванцами. Запомните это, сын мой. Не важно, где это происходит и каковы названия этих должностей. Не может он быть никем просто "выбран", ибо всякая власть от Бога, а наместник Его на Земле - Папа, и только он может назначить или утвердить какой-либо выбор. В данном случае никакого утверждения не было. И это печально, поскольку такое небрежение - путь к катастрофе.
  - Но, получается, что все командиры тут - самозванцы? Я, например, тоже не получал должность от Его Святейшества.
  - Это не страшно. Его Святейшество не может назначать каждого десятника или полусотнкика. Для этого у него есть мы, его слуги. Вы - не самозванец. С вашей кандидатурой я вполне согласен.
  - Э-э... а в каком диоцезе вы служите, отец Бонуомо?
  - Ни в каком. У меня нет диоцеза. Я - викарий. Вам знакомо изначальное значение этого слова?
  - Разве это не замещение епископа?
  - Это всего лишь название должности, причём современное. Двенадцать сотен лет назад викарием называли и... Впрочем, не будем об этом сейчас. Это очень интересная тема, но есть вещи более насущные и не менее интересные. Не так ли?
  - Не уверен, что понимаю, о чём вы, отец Бонуомо.
  - О расстановке сил. Как вы думаете, Фарината дельи Уберти - дурак?
  - Не имел чести знать этого человека.
  - Того, кто был для вас лидером, в вашу бытность гибеллином?
  - Не думаете же вы, что все гибеллины состояли между собой в дружеских отношениях? Я никогда не разговаривал с мессером Фаринатой. Более того, я никогда не встречал его лично, и мне не довелось принимать участие в сражениях под его руководством. Так что я никоим образом не могу составить своего мнения относительно его ума.
  - Да? Ну, допустим. А вот мне посчастливилось свести с сим мессером знакомство. И я вас уверяю, сын мой, что ум его ясен и остр, и он очень хорошо представляет, что делает. И я ни в коей мере не допускаю, что он может допустить столь грубые ошибки в том деле, кое знает лучше всего. И я задал себе вопрос: тогда что это?
  
  От шатра гонфалоньера протрубили сигнал. Солнце потихоньку поднималось в небо, разгоняя туман. Становилось совсем светло. Мало-помалу, войско фиренцы организовывалось, ополченцы находили свои отряды и вставали в строй и сигнал к обороне застал построение на завершающем этапе. Войско начало спешно перестраиваться, готовясь отразить атаку врага, конница сместилась на фланг, но сиенцы по-прежнему не двигались с места.
  
  - И как же вы на него ответили, отец Бонуомо? - поинтересовался Бокка, думая, что сейчас у сиенцев для атаки самый подходящий момент.
  - А так, что есть кое-что, о чём Фарината знает, а мы нет. И он будет очень сильно рассчитывать в сражении на это кое-что. Вы, часом, не знаете, что бы это такое могло быть, сын мой?
  Страх никогда не парализовывал Бокку, не заставлял его терять контроль; наоборот: он как будто сжимался перед прыжком и мысли его становились быстрыми и чёткими, он начинал замечать такие детали, которые ранее ускользали от его внимания, время замедлялось, и становилось возможным спокойно подумать, какой из возможных вариантов действий выбрать. Он не стал спрашивать в ответ, с чего бы викарий решил, что он, Бокка может что-то об этом знать. Вместо этого он ответил более нейтрально:
  - Нет. Да и откуда? - он даже не повернул головы, пожав плечами и продолжая оглядывать будущее поле боя.
  - А вы сами не задумывались об этом?
  - Нет, - Бокка вынужденно повернул голову к собеседнику и снова пожал плечами. - Меня поставили полусотником, но, думаю, просто из-за недостатка хороших бойцов. Я неплох с мечом, но я не полководец, и даже это назначение может превысить мои способности.
  - Жаль, - улыбка отца Бонуомо стала печальной, и Бокка поймал себя на мысли, что она весьма неестественна на скуластом лице викария с тонкими губами под нависающим костистым носом и холодными глазами, которое словно самой природой было создано для олицетворения суровости. Как неестественен был и молодой, звонкий голос, более подходящий только ставшему мужчиной юнцу.
  - Жаль. А ведь ваше мнение, мнение человека, куда более опытного в воинских делах, чем скромный священник, могло быть весьма ценным. Неужели я ошибаюсь в том, что позиция Фаринаты невыгодна со всех сторон, сын мой?
  - Пожалуй, нет.
  - Может ли он этого не видеть?
  - Вряд ли.
  - Так, может, это мы вынудили его занять её?
  - Не слышал о таком.
  - Вы ведь, судя по тому, как напряжённо вы вглядывались, тоже подумали, что сейчас самое подходящее время для атаки? Так почему он не атаковал? Чего он ждёт? А ведь он ждёт чего-то, это совершенно очевидно...
  Бонуомо перевёл взгляд с полусотника на строй сиенцев, и его взгляд и полуулыбка приняли мечтательное выражение, словно он наслаждался моментом, чьей изюминкой была нерешённая загадка, в скорой разгадке которой он не сомневался.
  - Такие вопросы уместно задавать полководцам, например на советах. Почему бы вам не обсудить это с мессером Рангони?
  - Я - не воин, а простой слуга Господа. Мне ли советовать в воинских делах? К тому же Святой Престол, как я уже заметил, не утверждал его назначения на должность гонфалоньера, и не будет вмешиваться иначе, как молитвой. Я думаю, что вчера сиенцы просто переодевались за холмом, будучи скрыты от наших глаз, а на самом деле нет у них никаких резервов и перед нами действительно всё их войско, всё, что у них есть. В совете Рангони не все глупцы, и понимают, что сиенцы могли просто попытаться нас запугать и запутать, но решили всё-таки не рисковать и подождать, пока дело не прояснится. Но смятение в умы они внесли, а ночью ещё и лишили отдыха. Урона особого не было, но почву они подготовили...
  - Почву? Для чего?
  - Вот и я говорю: для чего? Очевидно для того, на что втайне рассчитывает Фарината.
  - И на что же?
  - Или на что, или на кого.
  - На кого?..
  - Из двух вещей, доблести и предательства, на войне более всего воспевается доблесть, но, увы, чаще встречается предательство. Ведь измена остаётся изменой, в какие одежды её не ряди, верно, сын мой? Важно ли, из-за чего именно человек предаёт? И трусость можно понять, и ошибку можно объяснить, и веру, что он поступает, как лучше, можно принять. Вот только оправдать нельзя. Не будет оправдания. Вы согласны?
  - Несомненно. Но почему вы говорите об этом со мной?
  - А с кем же мне ещё говорить? - Бокка почувствовал, как под ласковым взглядом викария начинает неудержимо краснеть. - Ведь вы - командир одного из отборных, лично вами набранных отрядов гвардии кароччо, сердца нашего войска. Да ещё к тому же ближайшего к гонфалоньеру и к знамени.
  - И... И что? Не думаете же вы...
  - О, нет. Но когда... вернее, конечно, если... если настанет момент... Я думаю, от вас многое будет зависеть. И только вы сможете понять, что есть трусость; определить, что ошибочно, а что верно; разобраться, где доблесть, а где предательство, и решить, как лучше поступить.
  
  ***
  
  Очередное перестроение многотысячного войска заняло почти час. Усталые лица невыспавшихся и изнурённых длительным ожиданием боя фирентийцев более не выражали ни предвкушения поживы, ни радостной уверенности в скорой и лёгкой победе. Бокка был рад, что он сейчас не в пешем строю или среди простых всадников, и что его место определено на всё время этой кампании; что ему не придётся после многочасового стояния, выполняя кажущиеся нелепыми команды, осуществлять непредсказуемые манёвры.
  Отец Бонуомо, принявший торжественную позу, издалека видимый в кароччо в окружении четырёх священников, нескольких служек и восьмерых трубачей, был готов начать литургию. Бокка, не в силах удержаться, время от времени невольно бросал туда взгляды. Он понимал, что беспрестанными оглядываниями через плечо привлекает к себе внимание, и, может, даже усиливает подозрения викария, но ничего не мог с собой поделать. Викарий же, казалось, Бокку более не замечал. Полусотника такое показательное безразличие не успокаивало вовсе. Как-то всё неопределённо. Викарий всё знает и о заговоре, и о его, Бокки, в нём участии? Или только пока подозревает? Или, будучи необыкновенно проницательной личностью, действительно лишь догадывается о возможности и того, и другого? Уж лучше бы папский слуга сказал прямо, а так, намёками, так - непонятно. Непонятно, что делать. Вольно же ему, божьему человеку, рассуждать о предательстве, плести словеса в красивые кружева. Сам-то он в таком положении небось и не был никогда. А тут что ни сделай - всё будет подло, даже если не делать вообще ничего. Как же так получилось, что он, благородный Бокка, за всю жизнь не показавший никому страха, презиравший лжецов, трусов и предателей, сам вскоре неминуемо предаст? Вопрос только - кого. И тут викарий не прав, не будет у него никакого выбора из правильного или ложного, доблести или трусости, верности или предательства. Всё, всё подло, всё мерзко. Или словом своим поступиться, клятвой, воинской честью, или дружбой да любовью.
  
  Вскоре, весь в пыли, прискакал посыльный, казавшийся (а может, и бывший) ещё более уставшим, чем строевые воины.
  - Мессер Бокка, вас к сотнику.
  Посмотрев направо, Бокка действительно обнаружил своего непосредственного командира на положенном ему месте, во главе его личного десятка.
  - Гано, - он подозвал своего друга. - Принимай пока команду. Я к сотнику.
  Гано глянул на посыльного, на Бокку, молча кивнул. Бокка тронул поводья и они с усталым посыльным двинулись бок-о-бок.
  - Что-то стало известно? - обратился полусотник к молодому дворянину.
  - Наоборот, - тот пожал плечами. - Всё ещё больше запутывается. Кажется, никто ничего не понимает. Битва ещё не началась, а уже идёт не так, как задумывалась.
  - У них, - Бокка показал подбородком. - Обнаружились подкрепления?
  - Вроде за Монсельволи и за Арбией видели какие-то отряды, но кто и сколько - неизвестно, - посыльный большего не знал и Бокка прекратил расспросы. Не стал и спрашивать о цели вызова: до сотника несколько шагов, сейчас сам узнает.
  
  Мадиано Буонконте первым кивнул Бокке, который в ответ вежливо поклонился в седле. Сотнику было уже за пятьдесят, был он лыс и полноват, если не сказать грузен, но, по слухам, всё ещё силён и не дурак подраться. Верхом он держался уверенно и доспех на нём вовсе не выглядел нелепо, как на некоторых молодящихся престарелых рыцарях. Рядом с ним на приметном вороном жеребце в жёлтой попоне, выделяясь ярко-алым сюрко, гарцевал один из молодых Пацци, Якобо, который по жизни приходился ему зятем, а тут, на войне, знаменосцем. Именно к Пацци отошли земли дельи Абати в контадо Пульчедальо. Вполне возможно, что именно Якобо, женатый на старшей дочери Мадиано, получил виллу, где родился Винче. Винче... Кьяра с самого начала была уверена, что первенцем будет мальчик, и, когда они выбрали имя (вопреки обычаям - сами), говоря о будущем сыне называла его не иначе, как Винченцо дельи Абати. Как она гордилась сыном, обещавшим стать утончённым, благородным рыцарем. Лучшим из лучших. Самым прекрасным во всей Италии, разумеется. Поэтому и имя было так важно: имя зачастую предшествует человеку, и по нему составляют представление за глаза. Имя её сына должно было быть таким же совершенством, как и сам её сын. И оно им было. Винченцо дельи Абати. Кьяра была попросту влюблена в эти звуки...
  
  Бокка улыбнулся и кивнул знаменосцу. Тот не был причастен к убийству Винче. Да и земли эти... какая разница, кто их получил? Не этот, так кто-то другой. Да, Кьяра, не знавшая в своей ненависти границ, не улыбнулась бы, не кивнула. Не сдержала бы ни обиды, ни гнева. Но она - женщина.
  - О, а вот и мессер Бокка пожаловал, - Якобо преувеличенно широко растянул губы. - Говорят, вы тут неплохо покомандовали, пока мессер Мадиано был занят?
  Бокка удивлённо покосился на него, не зная, как на такое реагировать. Устраивать ссору здесь и сейчас было бы совершенно неуместно, потому он лишь молча кивнул ещё раз и демонстративно развернул коня, скажем так, хвостом к знаменосцу.
  - Вы желали меня видеть, мессер, - обратился Бокка к сотнику. - Я к вашим услугам.
  - Не столько я, сколько капитан, - ровный тон сотника не выражал никаких эмоций.
  - Капитан? - удивился Бокка. - Какая нужда может быть у капитана во мне?
  - Ну, какая-то да есть. Поедемте, и узнаете. Якобо, смотри тут пока.
  - Как прикажете, папа. Тем более, мессер Бокка изволят убыть и...
  - Не зарывайся, - оборвал Мадиано зятя и, когда они уже отъехали, добавил негромко и так же равнодушно. - Не обращайте на него большого внимания.
  Отвечать на это явно не требовалось, и, поскольку Бокка ехал слегка сзади и сотник, не подумавший при этом повернуть голову, его видеть не мог, даже кивать в ответ не пришлось. Сказано и сказано.
  
  Капитану гвардии, Якопино Мональдески, был положен свой шатёр, поскольку, по фирентийским традициям, должность такого уровня уже не могла обходиться без нескольких помощников. Справедливости ради, не столько для помощи, сколько для лишнего присмотру. А то мало ли, что такому большому начальнику в голову взбредёт. Соответственно, решения без участия этих помощников, назначенных от Ближнего совета подеста, от его же Общего совета, от совета приоров, от консулов цехов и от представителей пополан, принимать было нельзя. А для принятия таких решений требовалось приличествующее место. Отсюда и шатёр. Полог шатра был откинут и небольшая группа мужчин в матово блестящих доспехах и чистых накидках обозревали поле предстоящего боя. Кроме самого Мональдески, Бокка никого тут прежде и в лицо не видел. Сам же Якопино Бокку не признал. Не удивительно: не по чину ему. Любезностей тоже не последовало. Короткий кивок на приветствие младшего, и Бокке поставили задачу: выслать разведку. Предполагалось, что за Рополе может скрываться резерв, да и за Арбией могут находиться какие угодно силы гибеллинов. Они, кажется, решили воевать не по правилам, так что всё может быть.
  - Разве лазутчиков не посылали? - уточнил Бокка.
  - Посылали, - капитан был недоволен, что его перебили. - Не вернулись. А те, что вернулись, вернулись ни с чем. Ослы.
  - Тогда, прошу прощения, но что вы ожидаете от нас? Мы - не лазутчики. Наша задача охранять кароччо...
  - Я сам без вас знаю, какая у вас задача! - рявкнул капитан. - И я буду решать, что и когда вам делать. А вы извольте исполнять приказы и не спорить. Ясно? - дождавшись поклона, он продолжил спокойнее. - Верхом вы сможете провести более глубокую разведку. Без неё мы не сможем решить, что делать, наступать, или обороняться. Выделите три отряда по пять человек. Один отправьте вокруг Рополе, но близко пусть не суются. Другие - вверх и вниз от моста через Арбию. От реки тоже пусть отойдут подальше: говорят, к гибеллинам присоединились сарацины, так что не исключены засады.
  
  Бокка сделал, что сказано и три пятёрки отправились искать неуловимые резервы сиенцев. Если бы он, Бокка, был гонфалоньером, то, конечно, поступил бы проще. Обстановку за Рополе разведать можно, тут ведь совсем рядом, а вот с рекой дело другое. Мост один, на мили в обе стороны - ни других мостов, ни бродов. Если там, за рекой, и есть скрытые силы, то гибеллины или уже охраняют мост, или находятся где-то совсем рядом с ним. Если охраняют, то вот вам и результат разведки. Если нет, то в любом случае достаточно сотни-другой опытных копейщиков, чтобы намертво блокировать переправу по мосту, а к другому способу перебраться на другой берег гибеллины вряд ли готовились. И атаковать, атаковать сиенцев не теряя времени. Не успеют они ввести в бой резервы из-за реки, даже если они там есть, уж час-то мост удержать можно такими силами, а за это время... Разогнать несколько тысяч бойцов вниз по склону и ударить слитной массой. Не удержат сиенцы удара, мало их на поле. А если и есть у них кто за холмом, то тоже ещё пусть успеет. Смять, обратить в бегство основное войско - и тогда никакие резервы не помогут. А вот если дождаться их атаки... Защищаться на холме от наступающих снизу тоже легче, кто спорит, но тут быстрой победы не будет, а будет затяжной, многочасовой, вязкий бой. И вот тогда и резервы могут успеть, и мост можно не удержать. Но сомневающийся в расстановке сил гонфалоньер всё тянул, теряя и преимущество первого удара, и уверенность бойцов в победе.
  
  Разведка и в этот раз вернулась ни с чем. Глядя на весёлые лица разведчиков, Бокка подозревал, что видели и знают они больше, чем докладывают. Что и говорить - неудачное это было решение, отправлять на разведку именно его бойцов. Не получив никаких новостей, гонфалоньер Фиренцы так и не решился двинуть своё войско в бой. К концу первого часа сиенцы, не дождавшись атаки, стали изображать вылазки, явно провоцируя фирентийцев. Гонфалоньер и тут не поддался, думая, что на сегодня этим и ограничится. В поле сиенцев стояло гораздо меньше; весьма возможно, что они, рассчитывая только на оборону, могли этими силами лишь связать противника боем до введения резервов, для удара по смешавшемуся строю или во фланг. А вот нападение таким числом самоубийственно. В начале третьего часа, так ни на что не решившись, он дал команду на отход.
  
  Развернуть и увести с холма тридцатипятитысячную массу народа одномоментно совершенно невозможно. Поэтому войско уходило по частям. Командиры отрядов сестьер послали гонцов, сотники уже проорали команды, и десятки, начиная с передовых, один за другим потянулись внутрь строя. Лиц с такого расстояния было особо не разобрать, но Бокка и так знал, что на лицах - смесь усталости, разочарования, и облегчения. Именно то, что испытывал он сам. Облегчение - от того, что не сегодня. Что бы ни случилось - не сегодня. Умереть ли, предать, потерять друга или любимую - не сегодня. Разочарование, как ни странно, от того же: ничего не случилось, а значит - и не кончилось. И всё длится и длится, разъедая душу, этот кошмар, в котором он не знает, что делать. Почему он вообще должен выбирать? Как так получилось, что он в такой ситуации? Он как марионетка в руках двух поссорившихся кукольников. Они тянут её каждый к себе, разрывая на части, отрывая руки, ноги, голову, даже не замечая этого; и даже в голову им не приходит спросить у куклы: а чего хочет она сама?
  
  Начало движения сиенской конницы, разгоняющейся вслед уходящим фирентийским отрядам, он увидел сразу, но далеко не сразу понял, что происходит. Сегодня сражения уже не должно было быть: войско одного из противников покидало место будущей битвы, и все правила войны диктовали второму комбатанту поступить так же и либо вывести армию на поле завтра, либо прислать переговорщиков. Конная лава всё набирала ход, вот уже опустились копья, выцеливая спины жертв, а Бокка всё не верил, что сейчас случится то самое неизбежное, после чего уже ничего нельзя будет вернуть назад. Даже когда стало очевидно, что перешедшую в бешеный галоп слитную конную массу уже нельзя ни остановить, ни отвернуть, фирентийские отряды продолжали неторопливо уходить вверх по склону. И лишь когда до столкновения остались считанные удары взволнованного сердца, растерянные фирентийцы попытались выставить копья и щиты... Поздно. До самого кароччо донёсся жуткий глухой удар сотен копий, проламывающих щиты и доспехи и входящих в человеческую плоть, и тут же понёсся по полю крик. Кричали умирающие, нанизанные на лезвия, кричали ещё живые, но смертельно перепуганные видом грозного врага и близкой смерти, кричали и торжествующие враги; с лязгом встретились мечи, кони били в людей нагрудниками и давили падавших копытами, и все звуки слились в один рёв разгоревшейся битвы.
  Кричали и наверху. Тут, на вершине, кричали те, кому пока не грозила немедленная гибель, но зрелище творящегося у подножия холма ада не могло оставить равнодушным никого.
  Звонкий голос с кароччо несколько привёл в командиров в чувство. Завыли трубы, заглушая звуки боя. Отец Инфаньяти начал литургию, призывая помощь Господа верным сынам церкви, и обещая проклятия и вечные муки Его врагам и врагам Фиренцы.
  Внизу была уже не битва - избиение. Конница Сиены смешала строй фирентийцев, безнаказанно вырезая передние ряды, в то время когда задние ничем не могли тем помочь, и уже разогналась для удара пешая рать гибеллинов. Несколько мгновений - и ещё один удар. В тело фирентийского войска первыми врубились тирренцы. Всего несколько сот, но сборная армия гвельфов ощутимо дрогнула, даже задние ряды подались, выгибаясь. Было ясно, что ещё немного и фирентийцы просто побегут, побросав оружие, несмотря на численный перевес. Бокка оглянулся, выискивая взглядом командиров. Сейчас надо непременно спешить туда, где кипит бой, где решается, будут ли фирентийцы биться или покажут врагу беззащитную спину. Надо показать ополченцам, что командиры тут, с ними, ведут в бой, армия стоит, надо только напрячься и постоять ещё немного - и враг будет разбит. Даже кондотьерам для стойкости перед лицом врага нужна вера в победу, что же говорить о еле обученных горожанах? Их надо воодушевлять постоянно. Но командиры не спешили в гущу битвы, столпившись вокруг гонфалоньера, что-то горячо обсуждая. Гонфалоньер, с пунцовым от бешенства лицом, орал на помощников и подчинённых, показывая куда-то руками. Бокка порадовался, что ему в той толпе не место. Не хотел бы он там оказаться в сей час.
  Сорвались вестовые, помчались верхами.
  Полусотня Бокки теснее сдвинула ряды. Гвардейцы то бросали взгляды на поле боя, то переглядывались, то косились на своего командира. Гано, задевая правое бедро Бокки своим, нервно грыз губу. Его волнение передалось коню, который беспокойно перебирал ногами, толкая крупом коня Бокки. Тот же думал, что если есть ещё возможность переломить ход сражения, то надо пускать её в ход сейчас, пока не поздно, иначе можно и не успеть.
  По задним рядам (передним было не до того) фирентийцев прокатился радостный гул, когда с правого склона Монтаперти покатилась, обходя сиенцев с фланга, конница под красными лилиями. Успели, подумал Бокка. Численности гвельфской конницы вполне достаточно, чтобы сокрушить завязших в сече всадников Фаринаты. А там будет удар в тыл сиенской пехоте - и исход сражения решится простым превосходством в числе. И самому ему было непонятно, то ли радуется он этому, то ли наоборот. Такого раздрая в душе у него никогда не было. Фиренцей правили те, кто убил его сына, разорил его, и грозил смертью его жене и дочери, и все его друзья и любимая требовали от него жестокой мести... но как можно мстить не конкретным убийцам, а целому городу? Своему городу? Тем более во время войны. Если фирентийцы победят, ему уже обещано полное прощение и никакого поражения в правах как у гибеллина более не будет. Правда, он останется нобилем, со всеми вытекающими ограничениями перед законом, но это уже не так страшно, не надо будет платить залог за жизнь семьи. С другой стороны, если одолеют сиенцы уже не о послаблениях будет идти речь - полное восстановление всех прав и привилегий нобиля. Вернутся все земли и владения, в рабы пойдут те, кто сегодня помыкает его семьей. Только сына не вернуть...
  - Ага! - возбужденный вскрик Гано вывел его из задумчивости. Из-за Рополе вынеслась засадная конница гибеллинов. Рыцарей тоже было заметно меньше, но они ударили во фланг атакующим фирентийцам, которые не могли перестроиться на ходу. Часть красно-белых всадников донеслась до пеших воинов Сиены, сминая их ряды, но смертельного натиска не получилось. Больше половины конницы оказалась связаной боем с кавалерией неприятеля. Вторая половина сумела-таки вгрызться в пехоту, но опрокидывающего натиска не получилось. Пошла вязкая рубка на износ. У сиенцев было преимущество первого удара, они в целом казались более умелыми воинами, они поверили в успех и дрались яростно. Фирентийцы были вымотаны, растеряны, обескуражены первыми кровавыми потерями, но у них всё ещё было превосходство в численности и более выгодное положение. Можно сказать, силы оказались равны и весы победы заколебались в нерешительности.
  Трубы с кароччо голосили немилосердно, буквально оглушая всех, кто находился рядом. Зато их было слышно по всему полю битвы. Сквозь их вой Бокка едва услышал шум. У ставки капитана творилась непонятная суета, мелькали накидки с лилиями, люди бегали с обнажённым оружием, кто-то пытался взобраться на коня, держа в руках знамя, кто-то пытался то ли помочь, то ли помешать. Туда скакало несколько всадников от сотника. Между ставкой и кароччо в беспорядке носились латные копейщики, должные бы стоять в слитных каре. Ничего было не разобрать. Никто, похоже, не командовал и не пытался навести порядок. Бокка попытался найти вышестоящих командиров взглядом, но не преуспел. Один из его десятков вдруг сорвался куда-то вскачь.
  - Дзенато! - Бокка быстро сообразил, кто десятник. - Куда?... Чёрт!
  Было желание пришпорить своего скакуна вслед и догнать с оставшимися двумя десятками, но нельзя бросать кароччо без охраны. И одному тоже нельзя. Он только проследил глазами за скрывшимися в пыли всадниками, огибающими шатер сотника и явно направляющимися к ставке гонфалоньера.
  - Чёрт!
  - Бокка! - глаза Гано были бешеными, круглыми, на красном от возбуждения лице. - Сейчас!
  От ставки сотника к кароччо галопом несся всадник, нещадно стегая круп коня плетью.
  - Бокка!
  Бокка повернул голову к кароччо.
  - ... и покарает господь отступников и приблизит к себе верных...
  Викарий ни на секунду не прекращал литургии, и голос его, казалось, заглушал неумолчно визжащие трубы, доносясь до самого отдалённого воина на поле, но глаза почему-то смотрели на него, на командира конной стражи.
  - ... геенны огненной и на вечные муки...
  Несмотря на три десятка шагов до кароччо, казалось, что священник смотрит на него в упор.
  - Бокка! - Гано кричал, срывая горло, хотя мог дотянуться рукой. - Сейчас!! Ну же!!!
  - ... утешит любящего правду, ибо милосерден он, утрёт слезу из глаза верного, но возненавидит отринувшего...
  Бокка с трудом отвёл взгляд. Воной жеребец в жёлтой попоне, роняя пену, был несся прямо на них.
  - Бокка! А черт! - Гано поднял коня на дыбы и помчался к кароччо. Виорнато, третий полусотник, с ожиданием смотрел на Бокку, положив ладонь на рукоятку меча. Десяток Гано, оставленный без присмотра, так же ждал решения полусотника. Вот он, подумал Бокка, тот самый момент.
  - ... поддавшийся страху поддаётся Сатане, не бойтесь умереть верными, ибо верным открыты врата рая, но бойтесь поддаться врагу человеческому, ибо тем погубите душу свою. Верные слову - верны Господу, горе же отрекшимся...
  - Нет, - шепнул Бокка отцу Бонуомо. - Даже Петр отрёкся от Господа... трижды. А я только раз. - и отвернулся от кароччо, от размахивающего оружием Гано, встречая налетевшего на него Якобо.
  - А, мрази! - завопил тот, занося меч над головой. - Ты! Ты!!! Ублюдок!!!
  - Как же хорошо, - улыбнулся Бокка отводя удар своим клинком. С души разом свалилась тяжесть. - Я так ждал этого мига! Как же я люблю тебя сейчас, Якобо!
  Их схватку словно ждали. Оставшиеся два десятка его полусотни выхватили мечи и, ударив пятками в конские бока, устремились на копейщиков.
  - ... отродье Сатаны!!! - завопил в этот миг викарий и вдруг смолк. Смолкли и трубы. Вдруг показалось, что наступила гробовая тишина. Но это было, конечно, не так.
  Непонятно, кого замолчавший священник имел ввиду, скорее всего Гано, с коня рубившего древки вексиллиумов и всех на кароччо, кто пытался ему помешать. Там не было никого с оружием, ведь как раз он, гвардеец, и должен был быть тем самым, кто бы их охранял. Да, скорее всего, отец Бонуомо именно Гано в сердцах назвал отродьем Сатаны, но его услышал Бокка и улыбнулся, доставая клинок из живота падающего с коня Якобо.
  - Нет, - он прищурился. - А если бы и так, то кто же не спас невинного и не утер слезу из глаза моего?
  Тело в красном сюрко рухнуло под ноги скакуна.
  Бокка обернулся. Кароччо Фиренцы было захвачено врагами... То есть ими. Вексиллиумы пали. Копейная гвардия пыталась сбить ряды, но командиров не было, а на них напирали всадники, к которым спешила подмога от шатра гонфалоньера, где, кстати, знамёна тоже пали. И копейщики побежали. Тишина со стороны кароччо Фиренцы не прошла незамеченной, обернувшиеся увидели бегущую с холма гвардию, и на этом собственно сражение закончилось.
  
  
  
  
  xx
  
  [Год 1263. Август, 19; Третья стража]
  
  Первое и важнейшее качество женщины - кротость.
   -- Жан-Жак Руссо
  
  
  Накрыло меня мягко, как и в первый раз, а вот отходняк был гораздо жёстче. Рыцарь после операции уже мирно отключился, то ли уснув, то ли потеряв сознание, а я ещё слышал крик Гано, видел его перекошенное лицо, чувствовал запах лошадиного и людского пота, и не знал, куда деваться от обращённых на меня взглядов десятков людей. Они всё смотрели и смотрели на меня, как будто ждали. Я даже знал, чего. И хотя Якобо уже валился с коня, неловко скособочившись направо, а знамя Фиренцы уже лежало под копытами наших коней, но пронзительно кричал с кароччо викарий, отец Инфаньяти, призывая вечное проклятие на головы трусов и предателей и их потомков... и я не двигался. Вокруг нас шла самая настоящая резня; страшно, по-животному полурычали, полухрипели сосредоточенные убийцы, на выдохе вгоняя копья в спины бегущих или врубая топор в голову, и так же жутко, по-животному орали в смертном ужасе убиваемые; омерзительно воняло страхом, кровью, и говном. И в самом центре битвы, посреди стихии смерти, был островок спокойствия, где время застыло. И я всё не мог пошевелиться... Нет, не я. Бокка дельи Абати не мог. А я...
  
  А я, держась за стену, поднялся с полу, где оказался в результате незапланированного выхода в астрал, и огляделся. МОроки всё ещё окружали меня, постепенно бледнея, но я уже не был там, не был с ними, и выбор, который делал лучший меч Фиренцы, уже не был моим выбором. А вот его сомнения, его страхи, его боль - всё ещё были моими. Сидели во мне, как ком в пищеводе. Как-то вынес я их оттуда; снял, как ситечко забирает накипь с бульона. Ну, надеюсь, тебе станет от этого полегче, парень. Надеюсь, и с Кьярой у тебя всё будет нормально. Вернее - не будет, а уже. Так или иначе - наши победили, и Кьяра наверняка уже стократ отомстила за Винче. Кстати, можно, наверное, их как-то найти, проведать. Ведь - хех! - не чужие же люди, живём в одном городе, и это всё не так давно случилось. Это не как с Джатто и его сестрой. То вообще более полста лет назад было. Стой-ка, стой-ка... Джатто... Джатто, блин! Инфаньяти! Надо же. Сын Джатто где-то тут бегает. Ну, или бегал, если Гано его там на кароччо прирезал.
  
  Боско, обмотав челюсть мокрой тряпкой, дрых на второй и последней лежанке. Матиро был бледен до крайности, что неудивительно после потери полуведра крови, но вроде помирать после моей операции не собирался. Я проверил повязку. Нижние слои за эти пару-тройку часов, конечно, намокли кровью, но и только. Швы были хороши. Я аж загордился. Людей-то я резал лет хрен знает сколько назад, и то под присмотром настоящего хирурга, а так-то я всё больше по мышам.
  
  Снаружи была такая удивительно тихая ночь, какая бывает только высоко в горах где-нибудь вот в таком вот ущелье. Воздух совершенно неподвижен и прозрачен, и в нём, как искорки на алмазных гранях, высоко в небе сверкают звёзды. Едва-едва, на пределе, слышится шум воды - где-то неподалеку маленький ручей. Изредка вздыхают во сне лошади. Из сарая, где они стоят, пахнет прелой травой. Упершись в землю оглоблями, стоят две телеги. В одной спит наш водитель, в другой - Маджио. Прохладно, но не холодно. Чуть-чуть пар изо рта.
  Идиллия, одним словом. Только мне-то где спать, а? Не то, чтобы я с ног от недосыпа валился, наоборот, сна ни в одном глазу, но ведь ночь же, что ещё делать, когда все спят? Компьютеров нету, телевизоров нету, книжек, чтоб почитать - так тоже нет. Хотя у меня есть кое-что для чтения, кстати. Жёлтеньким уже несколько раз мигало.
  Новости были приятными. За доставку Матиро в безопасное место меня назвали "настоящим другом первой степени" сo вручением немножка опыта, харизмы, и славы. Слава у меня, кстати, стала целых 0.0002%. И если вы мне объясните, что это значит, я вам спасибо скажу. Большое. Но это ещё мелочи. Открытие навыка "Целительство" и умения "хирург" было как бы намного интереснее. Во-первых, за это отсыпали намного больше опыта, целых десять килограмм. Во-вторых, на десятом, максимальном уровне там было следующее: "Способность излечивать любые раны огнём, водой, воздухом, землёй и металлом. Шанс успешного заживления 100%". Вот так вот. Любые раны. Сто процентов. Что-то сверхестественное. Правда и требования были ого-го: Целительство X; Абстрактное мышление VII; Концентрация 80; Проницательность 80; Наблюдательность 80; Интеллект 90; Ловкость 60. Короче, чтобы стать хирургом высшей категории, надо было быть практически богом. На моём начальном уровне всё было скромнее: Способность излечивать лёгкие раны металлом. Шанс успешного заживления 10%. Требования: Целительство I; Абстрактное мышление I; Концентрация 3; Проницательность 3; Наблюдательность 1; Интеллект 10; Ловкость 2. Всем этим требованиям я вполне соответствовал, и теперь гордо считался хирургом первого уровня.
  
  Спать не хотелось, а вот пить после нескольких напряжённый часов - да. Вода в доме была, но в какой-то неопрятного вида бадье. Кто чем туда лазил, руками, или целиком мордой, человек, конь, крыса или таракан, я не знаю, и даже узнавать не хочу. И, подмигнув звёздам, отправился я на поиски ручья. В хорошем, замечу, настроении. Одно меня напрягало на данный момент: донна Мария с девочками. Но тут у меня как бы и выбора не было: Матиро в таком состоянии на растерзание местной медицины я оставить тоже не мог. Ещё я успокаивал себя, что всё возможное Фарината и без меня сделает, а я как раз для них сделать ничего и не могу. А ещё у меня была вообще безумная мысль: сорваться прямо сейчас нафиг отсюда в Фиренцу. А что? Есть не хочу. Спать не хочу. Делать... нет, делать тут как раз есть что, но не так уж к спеху, на самом деле. И не ночью уж во всяком случае. К утру до города добегу... Я вздохнул. Ну да. А там запертые ворота и совет идти на. До утра. Ну, утра мы и здесь подождать можем. А там и назад отправимся. Почти всё, что можно тут узнать, я узнал. Помощников почти всех нашёл. Ситуацию выяснил. Имеющиеся проблемы идентифицировал. Задачи вчерне определил. С поставщиками, смежниками, источниками сырья и так далее пока глухо, это да, и плана пока никакого нет, но не всё сразу. Лёд тронулся, господа присяжные заседатели, и это уже хорошо.
  
  Возле ручья было ещё прохладнее, наверное, из-за скучковавшихся тут деревьев. Напившись, я прислонился к одному из них. Ночь к этому времени выглянула из-за горы лукавым жёлтым глазом, и стало гораздо светлее. Какое-то, воля ваша, умиротворение есть в лунном свете, в тихой ночи, вдали от людской суеты, когда ничто человеческое не нарушает изначальной гармонии, созданной идеальным разумом Творца. Поднявшийся от земли слой тумана поначалу ничуть не насторожил меня, поскольку предутренний туман над травными полянами - дело вполне обычное. То, что сейчас разгар ночи и до утра ещё ой, как далеко, до меня дошло далеко не сразу. И даже не туман, сказочно клубящийся в лунном свете насторожил меня, а протянувшиеся в нём быстрые тени.
  Страха по-началу не было, поскольку, как уже отмечал, бояться за жизнь я тут почти отучился. Тревога - то да, было такое, встревожился. Ночь, тишина, тени какие-то непонятные. Только музычки соответствующей не хватает. Кто тут такие тени неприятные бросать может? Словно кто-то быстро пробегает перед прожектором. Так быстро, что и не понять, кто. То ли человек, то ли дворняжка неприкаянная. Да и прожектора никакого нет. А туман-то и вправду как подсвеченный. Невольно вглядевшись в ночь, я, кроме этих непредусмотренных материализмом феноменов, обратил внимание ещё и на то, что мир стал не совсем тем, не прежним; как будто реальность немножко так повернулась вокруг оси. Чуть-чуть, но достаточно, чтобы заметить сей факт и почувствовать определённый дискомфорт. И эта ось явно проходила через меня: с какой бы стороны эти тени не появлялись, они неизменно были направлены в мою сторону. Быть центром мирового катаклизма - оно значительно повышает самооценку, это да, но мне было неприятно. Мне казалось, что как раз этот катаклизм со смещением то ли пространства, то ли времени, мог бы обойтись и без меня. А я бы просто спать пошёл, например. Я с грустью оглянулся назад. Домика и сараюшки за деревьями было не видно, зато там стоял волк, по грудь погруженный в туман. Согласен, может, и собака. Но откуда в глухих горах дикой Италии собаки? Логика. Значит, волк. Едва мой взгляд наткнулся на него, ночной зверь бесшумно метнулся в сторону, отбросив ту самую длинную тень. Завертев головой, я обнаружил, что волков тут было множество, и все они кружили вокруг меня в полной тишине. Нападать не нападали, что характерно, но и отступить мне, понятно, не дадут. Ответ на вопрос "чего ждём?" появился из того же тумана в виде женского силуэта абсолютной черноты. Собственно, то, что это женщина, я предположил по несвойственной мужским организмам тонкости талии и высокой причёске с хвостом на макушке. Она появилась - и всё замерло. Волки перестали метаться по кругу, туман превратился в неподвижную молочную массу, текущая вода в ручье стала беззвучной ватой. Она смотрела на меня. Я с удивлением обнаружил про себя, что мне хочется немедленно убежать отсюда и никогда более не возвращаться, но то ли взгляд хозяйки, то ли вернувшийся из небытия страх приморозил меня к месту. Всего один удар сердца - и она упала в туман волчьей тенью, чтобы мгновением позже появиться в другом месте, таким же чёрным силуэтом, разглядывая меня. Секунда. Другая. Потом опять, уже ближе. И звери подошли на шаг. И когда она переместилась ещё ближе, я заметил, что она совсем невысока и удивительно тонка при таких явно женских формах. Но, несмотря на привлекательные очертания и при всём том, что я не мог видеть никаких деталей, ни лица, ни одежды, от неё разило чем-то нечеловеческим и совсем недобрым. У меня аж уши заложило. И, казалось бы, отчего? Да, понятно - мне этой встречи не пережить. Ну и что? Не в первый раз ведь. Но маленькая, ехидная копия меня самого, живущая где-то в недрах моего туловища, запустила немытые когти в ствол мозга, подтянулась поближе к черепу, и торопливо зашептала в слуховой анализатор: "Тото, мы уже не в Канзасе! Это другой мир! Эта сука, кто бы она ни была, выдернула нас оттуда, где всё понарошку. Выдернула! Здесь нет никаких точек привязки и не будет "персонаж перенесён". Я не знаю, как она это сделала, не знаю зачем, но если мы сдохнем здесь - всё! С концами. Рви когти, братан! Линяй немедленно!"
  Бежать мне, если подумать здраво, было и некуда, и бессмысленно. Но я не то, что здраво, я вообще думать был не способен, смысла никакого не искал, и бежал не КУДА-ТО, а ОТТУДА. Точнее - от неё. От жуткого чёрного силуэта маленькой - с меня ростом - изящной женщины, которая мне и слова плохого пока не сказала. Но и без слов, без косы в руках, и без костлявого оскала, она была моей смертью. Самой настоящей. Неминучей и окончательной.
  Я чуть не влетел в неё, когда она появилась у меня на пути, так же неуловимо переместившись. Я почти увидел тогда её лицо, со сжатыми губами, тонким прямым носом, и гневными глазами под сведёнными бровями. Одно движение её рук - и в мою грудь как будто на первой космической скорости врезалась сорвавшаяся с орбиты международная станция "Мир" со всеми опупевшими космонавтами на борту. Крутанувшись несколько раз вокруг меня, Вселенная, наконец, успокоилась под моей спиной в нескольких метрах от места столкновения. Неслабо я отлетел. Урона, наверно - мама не горюй. И никаких сообщений или, там, шкалы какой. Ничего. Нехорошо это, кстати.
  Подняться мне не дали... То есть, самому не дали. А так - да, подняли. Я как раз на четвереньки умудрился. Пинок под рёбра меня поднял гораздо быстрее и выше, чем я мог когда-либо надеяться без посторонней помощи. Метра на два, наверное, с лишним над взлётно-посадочной. В воздухе, аккурат в зените траектории, я ещё раз перевернулся, оглядев безучастные и не желающие вмешиваться в конфликт сторон звёзды, и жёстко приземлился на бок, кубарем прокатившись несколько шагов вниз по склону, к ручью. И это хорошо, что склон подвернулся, так бы я точно селезёнку напрочь отбил. Впрочем, какая тут уж теперь разница...
  У ручья мне в скулу прилетела... ну, наверное, это была пощёчина. Говорю потому, что кости целы остались. А я перелетел на другой берег. И снова на меня накатил страх. Жуткой совершенно волной накатил. Я только могу надеяться, что не скулил позорно от ужаса, когда, несомый этой волной, понёсся, не разбирая дороги, подальше от этого кошмара. Ну и, естественно, меня приложили опять. И опять. А потом ещё разок. И снова дикий страх. И снова я бегу. И снова недалеко. Но когда на меня накатило опять, я понял, что периодичность эта весьма странна. Скорее всего, страх - это одно из того, чем она меня бьёт, её оружие. Как умиравший не раз и прошедший через страх смерти, я вам скажу: со страхом бороться не нужно, ибо не имеет смысла. Всё равно не поможет. Бессмысленно. Подавить страх нереально сложно. Это я вам как нейрофизиолог говорю. Амигдала, кусок мозга, ответственный за эту фигню, без напряжения и труда посылает в кору мозга в десять раз больше импульсов, чем может ответить амигдале кора. То есть невозможность выключить страх волевым усилием заложена не просто физиологически, а ещё и анатомически. Так что все эти дурацкие пожелания, типа "успокойся", "не бойся", и "возьми себя в руки" полностью дебильны. Это не значит, что со страхом нельзя справиться. Можно. Позволив ему течь через тебя. Окунувшись в него. Отдавшись его течению. Наблюдая, как он заставляет колотиться сердце, как учащает дыхание, как сушит рот и мокрит ладони, как тоскливой тяжестью давит на плечи... Дать ему делать всё, что он хочет, а самому заняться своими делами.
  Где-то в каком-то овражке я сидел, прижавшись крестцом к валуну, она давила меня морально, а я, проходя через все прелести животного ужаса, кроме расслабления сфинктеров, одновременно думал, а не инфразвук ли это? Ну, а что ещё-то? Какая хрень ещё может так действовать? И кстати, лучше уж вот эти её психологические трюки: пока она занимается моральным самоутверждением, обходится без рукоприкладства. И то хорошо.
  В какой-то момент страх исчез. Выключила она свою инфразвуковую пушку. Правда, радовался я недолго: тут же атаковали волки. И на этот раз я понял - шутки кончились. Не знаю, чем я эту фурию разозлил, что плохого ей сделал, но до сих пор она пока всего лишь тупо вымещала на мне своё женское эго. Ноги таракану вырывала. Чтоб, значит, помучился, гадёныш. А теперь - всё. Волки меня пинать не будут.
  
  Ну, все, конечно слышали, как перед смертью вся жизнь перед глазами. Не знаю. Сколько раз помирал - не было такого. Не до воспоминаний мне как-то было. А вот тут вдруг вспомнилось. Но не своя жизнь, а моего предшественника в этом теле, настоящего Ружеро. И не вся жизнь, а один единственный момент, момент его фактической смерти. Дрогнул пол под ногами. Я, не понимая, поднимаю глаза от чертежа. Дверь слева вдруг влетает в комнату, вспыхивая на лету, а за ней - огненный ад. И не красный, почему-то, а ярко-жёлтый, в чёрных прожилках. Ад, не сдерживаемый более ничем, влетает, клубясь, в комнату вслед за дверью. Я поднимаю руку, защитить глаза от этого яркого света, но не успеваю. Пламя окутывает меня, я хочу испугаться, но тоже не успеваю. Меня приподнимает от пола, и вдруг я застываю в воздухе... нет, в пламени...
  
  Я так понимаю, именно в этот момент Ружеро не стало.
  
  Ружеро не стало, а я, почему-то, остался. Остался в том застывшем мгновении, в котором раскалённая стихия текла вокруг и через меня, круша всё на своём пути, а я пребывал в ней, и мне не было горячо. Огонь не опалял меня. Не причинял более никакого вреда. Может, потому, что он уже убил меня. Вернее, конечно, Ружеро. Всё это уже осталось в прошлом: и разгул стихии, и гибель мальчишки... камешки переложены, упала капля из клепсидры, вплетена новая нить в полотно, и из того прошлого адский пламень уже не мог навредить мне. Но и мне не было места в прошлом - и я вернулся. Вернулся, не помня - куда возвращаюсь. И раскрытая волчья пасть была неприятным сюрпризом, на который я ответил обычным жестом защиты. Отчаянный и бесполезный жест, да. Ну, а вы бы что сделали, а? Когда зверюга вспыхнула чёрно-жёлтым пламенем и с коротким визгом сиганула в сторону, я сам ничего не понял и огляделся в поисках неожиданной кавалерии, прибывшей по всем киношным законам в самый последний момент. Но кавалерии не было. В нескольких шагах от меня валялся дымящийся кусок волчатины, возле него застыл силуэт злобной стройняшки, далее были другие волки. Та же луна на небе, тёмные деревья на фоне звёзд, голубоватые в лунном свете скалы вдали, ни ветерка, и никого вокруг.
  
  Я супермен? Да. Я супермен. Я долбаный огненный супермен. Огонь, а не человек. Но как?!!
  
  Силуэт шевельнулся. Она подняла взгляд от мёртвого волка у её ног, и именно в этот момент я полностью разглядел её лицо. Лицо очень, очень красивой женщины, искажённое бесконечной, запредельной ненавистью. Жуткое зрелище, между прочим.
  - Пщщфффлллчччь!!!
  Языка, на котором она мне выдала короткую, но, несомненно, ёмкую характеристику, я не понял. Потому, что не знал. Но тут и не надо было, правда? Вам бы такое сказали с такими глазами и интонациями, вы бы тоже всё про себя поняли. Лицо её вмиг изменилось с юной девушки на почти старушечье, и полыхающие тёмной злобой глаза оказались прямо напротив моих. Если женщина хоть раз посмотрела на вас таким взглядом - знайте: вам шандец. Лучше менять прописку на другую галактику, потому, что в этой вам не жить. Спрятаться негде. Амнистия невозможна.
  Я вскинул руку в том самом жесте, что спалил волка, но не вышло ничего даже близко похожего хотя бы на зажигалку, не говоря уже о большем. Огнемёт оказался одноразовым. Я ещё успел подумать некстати "эх, коротка кольчужка!", как оказался опрокинутым, в живот упёрлось что-то твёрдое, а горло сдавило.
  - Сссккххха! - выдохнула она холодом мне в лицо. - Кхзсйол йпппнннййй!
  Естественно, на "козла" я бы обиделся меньше, чем на прилагательный эпитет, но мне вообще было не до обид: шея как в удавке, венозный отток перекрыт, мозг отекает, глаза выпучиваются, дышать нечем. Хорошо хоть коленку - или чем она там мне желудок чуть не проткнула - убрала и уселась на меня верхом... а ведь я тут несовершеннолетний ещё. Попытки оторвать её руки были столь же успешны, как языком лом согнуть, и я уже начал плыть, как вдруг она наклонилась ещё ближе.
  - Щщщщ??? Щщщщ пщщщ?
  Брови требовательно изогнулись. Но хватка ослабла. Не совсем, но кровь потекла от набухшего мозга и можно стало вдохнуть.
  - Щщщщ пщщщ? - повторила она, на что я, естественно, мог разве что квакнуть в ответ. Но делать этого благоразумно не стал. Она изначально не в духАх была, а тут ещё любимую собачку убили. Расстроена девушка. Мало ли. И так чуть не убила.
  - Не понимаю я тебя, - мотнул я головой. - Ты чего вообще ко мне пристала?
  - Йдййхт! - констатировала она и, не получив ожидаемого ответа, задрала мне голову и стала медленно водить носом вокруг моих губ, принюхиваясь. А может и присматривалась к чему-то. Я не рискнул мешать. Ну его нафиг. Хищников лишними телодвижениями раздражать нельзя. Разглядев - а может и вынюхав - всё, что хотела, она вскочила с меня, задрав голову к небу. Половину возраста она потеряла и теперь выглядела лет на тридцать. Я, было, тоже попытался встать, но фиг там.
  - Лжшшшхттть, гхдйййнш! - и она припечатала меня к земле, встав в позу Наполеона, с ногой на моей груди. Босой. На ней вообще кроме короткой туники ничего не было. А с кем-то наверху у неё точно был сеанс связи, судя по сосредоточенному взгляду на луну. И, блинский глаз, луна ответила! Самым буквальным образом: очередное едва различимое шевеление реальности, какой-то трюк компьютерной графики с рябью по воздуху - и далёкий спутник земли неуловимо трёхмеризировался из диска на небе в блик обруча на голове ещё одной невесть откуда соткавшейся молодой женщины. В новоприбывшей черноты никакой не было. Так же легко одетая сексапильная такая тёлочка в ночном освещении, нормального роста, с хорошими обводами как выше, так и ниже ватерлинии. Такая редкость в эти времена. Я тут приличную грудь только у Марии и видел, а у остальных - так, намёки одни. Как и талия.
  
  - Ты не ошиблась, Феда. Он действительно одарён моим поцелуем, - красавица улыбнулась и повернулась к миниатюрной фурии. - Ты правильно поступила, позвав меня.
  - Благодарю, госпожа. - в присутствии женщины-луны, голос той, что чуть меня не угрохала стал мелодичен и нежен, а из речи исчезла всякая шипучесть. Она уже не стояла, попирая меня, а опустилась на одно колено, склонив голову. - Что прикажешь сделать с ним?
  - Ты в своём праве, защищая свою территорию, и я не хочу приказывать тебе. Если решишь убить его - убей. Но мне хотелось бы узнать, кто и как подарил ему мой поцелуй. Это не так часто случается в последнее время.
  - Твоё желание - закон, госпожа, - Феда вскочила, шагнула ко мне и уставилась на меня чёрными глазищами. - Кто ты такой, червь? Откуда на тебе отблеск радости госпожи? Отвечай!
  - Дамочки... - начал было я, но тут же сделал поправочку. - Тётеньки, а вы о чём вообще, а?
  - На тебе след касания госпожи. Ты был одарён её благословением. Как это случилось? Кто ты такой?
  - Да никто я такой. Ружеро я. Сирота. Вообще не понимаю, что тут происходит. Что вам от меня надо? Что вы ко мне пристали? Что я такого сделал?
  - Отвечай мне, червь!
  - Да не знаю я, о каком касании ты говоришь!
  - На тебе! След! Поцелуя! Госпожи!!! Откуда? - едва не взвизгнув на последнем слове, она сделала ещё шаг ко мне и приподняла руки с напряжёнными пальцами. А ведь полуголая чернушка в античном прикиде сдерживается изо всех сил. Если бы не эта с луной в волосах, точно уже прибила бы. Может и сейчас кинуться, вон как хапалки скрючила.
  - А! - понял я наконец. Ведь целовала меня Мария, точно! И говорила что-то про поцелуй богини своей. - Это вы про поцелуй богини Дианы?
  
  Думп!!! Ночь вздрогнула. В воздухе неслышно лопнула басовая струна, вдавив барабанные перепонки. Силуэт женщины-луны размазался на миг, став двухмерным абрисом. Феда отпрянула от меня, быстро обернувшись на хозяйку. Кольцевая волна прошла по съёжившемуся туману... Удар в грудь выбил из меня дыхание.
  - Не смей, мерзс-ская тварь! Не смей упоминать имя пресветлой своим вонюч-чим ртом! - вновь постаревшая Феда склонилась надо мной, шипение вернулось в её голос. Точно на пределе девка. Вот-вот у неё в голове перегретая скороварка лопнет. Стоп. А ведь Мария не про Диану-богиню тогда говорила, а про... Блин. Забыл имя. Я глянул на хозяйку Феды. Она уже вернула себе трёхмерность и отрешённо смотрела в сторону. Ну да. На планы бытия взирала те, что недоступны смертным взорам. Хозяйка призрачным просторам и птиц полёту в высоте. Как же имя-то было, а?
  - Простите, а вас как зовут? - я, вобщем-то, просто хотел уточнить у луноволосой, про то ли я думаю. Ну, чтобы, значит, более информативно ответить на поставленный вопрос. И вот тут-то скороварка и бахнула, ошпарив девке мозги. И без того бешеная, Феда впала в какое-то запредельное, потустороннее неистовство. Сначала, подняв на метр, она швырнула меня оземь, отбив лёгкие и почки, а потом начала лупцевать, куда ни попадя. В тот момент я отчётливо понял, что дело происходит не на Земле. По крайней мере, не на той Земле. На той, если так по человеку врезать, он окочурится. В ЭТОЙ реальности я даже сознания не потерял ни разу, хотя ощущение было такое, что меня то ли все кони эскадрона гусар летучих лягают, то ли бригада бритоголовых братков-быков бейсбольными битами в чернозём вколачивает.
  - Кусок зловонной слизи! - визжа поучала тем временем Феда. - Не смей задавать госпоже вопросов!
  Один из твердокаменных ударов пришёлся туда, куда мужчин бить пожалуйста не надо и, хоть сознания я опять к сожалению не потерял, дальнейшие удары - да и вообще происходящее - потеряли всякое значение. Несколько минут я был занят исключительно своим хрупким внутренним миром и учился заново дышать и любить себе подобных. И то и другое получалось не очень. Аккуратно, ладошкой, не обращая внимания на продолжающиеся побои, я пытался собрать пульсирующие болью ошмёточки, осколочки размозжённого, самого дорогого и нежного в своём организме.
  
  Пауза в ударах.
  
  - Ты будешь отвечать, или наказать тебя ещё? - выместив злобу, Феда маленько успокоилась и говорила без змеистости.
  - Буду, буду, госпожа! - я помню Бокку дельи Абати, лучшего меча Фиренцы, глядящего в глаза Якобо. Eго пылающая ненависть не стёрла тогда учтивой улыбки с его лица. Для ненависти и мести - своё время. Но тебе не стоило бить меня по яйцам, сука. Не стоило. Не прощу никогда.
  - Откуда на тебе касание госпожи?
  - Донна Мария... - чёрт, как же её фамилия? А! - Камби помогла мне после... ну, боя... Силы вернуть...
  Феда глянула на луноволосую. Та слегка повернула голову.
  - Когда это было? - продолжила допрос Феда.
  - Это... Три дня назад. Ночью.
  
  Феда снова глянула на хозяйку.
  
  - Интересно, - протянула та. - Да, тогда я почувствовала, как сила вышла из меня... Дай-ка мне его слепок. Посмотрю...
  Мне это слово как-то не понравилось, но спрашивать меня никто не стал и сопротивляться не дали. Чёрная широко махнула рукой, как бы очерчивая вокруг меня, и меня придавило к земле так, что шевелиться я не мог. После этого Феда провела над моим лицом ладонью, от чего то тут же онемело, и стала легонько дуть. От кожи пошло синеватое свечение и через несколько секунд от моего лица отлепилась голографическая маска, застыв между ладонями маленькой ведьмы.
  - Вот оно как, - луноволосая с лёгкой, мечтательной улыбкой приблизила к глазам переданную ей маску-слепок. Под её взглядом губы маски изменили цвет и с них сиреневым светящимся пятном поднялось что-то, похожее на оттиск печати, только неправильной формы и в воздухе. Главная колдунья прикоснулась к нему пальцем, и печать втянулась ей под ноготь. Голографическая маска исчезла. Тут она впервые повернула лицо и заговорила со мной.
  - Ветана. Я знаю её. Ты помог ей? Да, вижу, ты помог ей. Ты защищал её? Нет, не её... Или её? А, её и непосвящённую... Что было до этого? Ты уводил её от жрецов нового Бога... Ей грозила смерть? Да... Где она сейчас? Что это за место?
  
  Луноволосая долбила меня вопросами и, по всей видимости, получала все нужные ей ответы, несмотря на то, что моё участие свелось к тупому рассматриванию её сосредоточенного лица. А, да! Ещё я удивлялся, как забавно резонирует в моём организме её гулкий голос, и думал, что она тоже, как и Феда, без трусов сейчас.
  Смотрела она вроде на меня, а вроде и мимо. Глаза её двигались сверху-вниз и вправо-влево совершенно безотносительно моих движений. Сканирует что-то, понял я. Что-то там у неё появляется перед глазами, когда она вопросы задаёт. Я, наверное, тут как экстёрнал мемори девайс выступаю, с удалённым доступом. А глаза у неё наверняка серые. А лифчика нету.
  
  - Поторопись, - о, оказывается, сеанс чтения моего прошлого закончен и теперь в натуре со мной разговаривает сама... Ну, та самая. Имени не помню. Первоведьма. - Им грозит опасность, - я ещё подумал, что как расскажу девчонкам, какой чести удостоился, они от восторга визжать будут. Ну, и мне восхищения перепадёт, конечно. Тут-то бы мне и обрадоваться в предвкушении, но мне как-то не до того было. Плохело мне. Слабость накатила что-то, и стало тяжело голову держать. - Успеешь до следующего утра - спасёшь всех, успеешь до следующего вечера - потеряешь одну, не успеешь - потеряешь всех.
  
  Слова были понятными и имели весьма ясный смысл, но что-то мне становилось совсем погано. И причём быстро. Шея вдруг перестала бороться с силой тяжести, уронив голову, туловище повалилось на бок, глаза сами собой закрылись, но тьмы перед глазами не было: вместо неё были плавающие пятна. Тошнило каждую клетку организма.
  
  - Ты поднялся на один шаг от Малхута, но твоей позиции нет на Древе Жизни и связи со стихиями не определены...
  
  Может, у меня сотряс? Неудивительно было бы. Эта чернявая ведьма с переменным возрастом вполне могла не только сотряс, но и ушиб мозга мне устроить.
  
  - Я не видела его гения, госпожа. Я не ошиблась?
  
  Ага. Легка на помине.
  
  - Ты не ошиблась. У него нет гения.
  - Но как такое может быть? Значит ли это, что он - обитатель Кетер?
  
  Голоса их стали отдаляться, тускнеть, словно я засыпал. Появилось характерное чувство раздвоения, словно я и лежу скрючившись на земле, и одновременно как бы наблюдаю со стороны. Знаю я такое ощущение. Проходили уже.
  
  - Не знаю. Это странно.
  - Не хочешь ли посмотреть ближе, госпожа?
  - Нет. Он больше не выдержит присутствия моей сущности. Он уже умирает. Может, в другой раз. Сейчас мне надо, чтобы он остался живым и поспешил. Я не хочу потерять своих верных. Их слишком мало осталось. Позаботься об этом, Феда.
  - Как прикажешь, госпожа.
  
  Через секунду я открыл глаза, потому, что мне резко полегчало. Иродия, подумал я, глядя на вернувшийся на положенное место спутник. Я вспомнил имя. Первоведьма Иродия. Дочь Дианы-Луны.
  
  - Хчччххлсссйххх? - презрительно поинтересовалась Феда и ткнула в меня ногой. - Фстхххафай дхххафай. Хххх... урод.
  
  
  
  
  xxi
  
  [Год 1263. Август, 19; Четвёртая стража]
  
  
  Слушай, обидно, клянусь, обидно, ну, ничего не сделал, да, только вошел.
   - - Кавказская пленница, тов. Саахов.
  
  
  
  До секретного ракетного КБ я добежал в считанные секунды. Накрутка Иродии действовала лучше скипидара. И Боско с Маджио, и ди Тавольи, и водитель кобылы спокойно спали. Я хотел было оставить непричастных досыпать без тревог, но так было нельзя. Проснувшийся в непонятках рыцарь, не имеющий внятных объяснений моего отсутствия, не пойдёт мне на пользу. Поэтому Боско пришлось проснуться и выслушать мои торопливые, наспех придуманные резоны.
  - Не валяй дурака, - заявил он, похлопав на меня сонными глазами. - Спать иди... куда нибудь, - и завалился на бок, досматривать сны. Ну да. Я ж тут права голоса пока не имею.
  Я сдержал желание пнуть его в почку. Хватать за ухо тоже, наверное, не стоит.
  - Боско, - я не боялся разбудить рыцаря и почти орал. - Просто утром передай мессеру ди Тавольи, что я в Фиренце. Хорошо?
  - Спать иди, - повторил толстяк и добавил, подумав: - Придурок угорелый. Спать...
  - Ну и спи, - ответил я его спине. - Хряк безмозглый. Только не забудь, что я тебе говорил. Кстати, чтоб ты знал: волки тут есть, балда. Да ещё какие.
  
  Мой персональный водитель был тоже не в восторге от ночной побудки, но был менее свободолюбив и более послушен. Через какие-то полчаса мы были в пути. С горки, да под мои постоянные понукания, путь не занял и полутора часов. В три часа я был у ворот города.
  
  Замечательная это всё-таки штука, я вам скажу - знать точное время. И не тогда, когда квёлый звонарь ударит в колокол на башне Сан-Себастьяно, а когда захочешь. Функция эта у меня появилась, когда Феда придала мне ускорение правой коленкой и мир дернулся, вправляясь на место. Исчез сказочный туман, лунный свет перестал быть загадочным, тени потянулись просто от деревьев, а у меня требовательно засверкало левом нижнем углу. На ходу прочитав новости, я возликовал. Было отчего. За убийство "матёрого волка" мне открылась новая способность, "лесная жизнь", умение "охотник", и титул "истребитель хищников", за что привалило и опыта и славы, хоть и не очень много. Не это главное. Не это, а... Так, внимание! Барабаны... Фанфары... Гаснет свет... ПА-БАМ-ДА-ДААААМ!!! Наконец-то! "Мастер Стихий"! Мне открылась магия! "мастер огня" первого уровня мог не очень много, прямо скажем - смехотворно мало: создание фрагмента пламени независимого от источника с возможностью перемещения до 5 метров. Причём "энергопроводность" была лишь 100 дж/сек при массе требований, как то: "энергоёмкость" 300 дж; Мудрость 1, Самоконтроль 1, Абстрактное мышление 1, Концентрация 2. Я про джоуль помню лишь то, что дульная энергия калаша около двух тысяч дж, и что один джоуль - это примерно столько нужно, чтобы переместить один килограмм на один метр. Получается, что мне не только до калаша далеко, я даже литра воды не вскипячу своей огненной магией. Тем более, что энергоёмкость у меня была лишь 136 дж. Ну, и хрен с ним. Вы же понимаете, что в магии - всё это так, шелуха. Главное-то что не обманули! Есть она, есть! А всё остальное приложится со временем.
  
  А, ну да. Набрался-таки опыт и тут я, честно говоря, свалял дурака.. Я прикинул, что мне интеллекта не хватает для магии, и почти тут же, не думая, взлетел на уровень. И только сделав это понял, как лажанулся. Если умения не могут быть выше способностей, а способности можно менять только на опыт, то чем выше уровень, тем сложнее повышать их. И толку будет от моего интеллекта, если я уровень умения поднять не смогу? Но что сделано, то сделано. Теперь если даже помру, в этой виртуальности это уже ничего не поменяет. А то бы я "саблиста" своего давно на что-нибудь более практичное сменял.
  
  И ещё из интересного: по совершенно какой-то бабской логике, за общение с лицом, приравненным к божественному статусу, дали почётное звание "избранник богов первой степени" без знака отличия, но зато с повышением удачи и славы, и в то же время сняли опыт. Вот так. За то, что Феде не сопротивлялся, позволив ей мутузить себя, как тряпку. Немного сняли, одну единичку всего, но всё-таки! Они не охренели вообще? Где я, и где эта тварь?
  
  У неё ко мне отношение, кстати, минус девяносто. Упреть. Тварь, одним словом. Если бы не Иродия - живьём бы меня сожрала.
  
  Вобщем, было у меня теперь опыта сорок пять из ста пятидесяти до следующего, пятого уровня, семь единиц для распределения, которыми мне некогда было заниматься, и замечательный зелёный аналоговый циферблат по желанию. Красота. Вoт только циферблат был, а времени - нет. До утра оставалось меньше трёх часов.
  
  Как проникнуть в город я уже придумал... в общих чертах, и даже заранее, по дороге объяснил лошадиному драйверу. Тот послушно проехал от ворот вправо и продолжил движение сначала вдоль стены, а потом и вдоль реки. Тут я и соскочил с телеги. Наши дальнейшие пути разошлись. Mне - навстречу приключениям и опасностям, а ему - обратно, на тайную базу. Досыпать. Я бы с ним поменялся, конечно, но он не предложил.
  
  Отдыхая на первой плотине водяной мельницы, которыми тут перегорожена большая часть реки, я с отстранённым ужасом понимал, что мозги у меня бродят, как квашеная капуста, и выпускают зловонные пузырьки отвратительных идей и мыслей. И что я - полный придурок, возомнивший себя умнее всех остальных. И что я переоценил свои умственные, и физические способности. А также заносчивый, высокомерный, и так далее, прыщ на теле истории. Почему бы мне не подумать, что если местные считают, что по реке в город не пробраться, то в этом есть какая-то сермяжная правда? Воды в реке было гораздо больше, чем несколько дней назад, течение было намного сильнее, и, главное, вода была в буквальном смысле ледяная! Я ж думал - летом вся вода тёплая! А тут, видать, исток реки недалеко, и исток тот - тающие в горах снега. Река - не озеро. Солнцем не прогревается. Не успевает.
  
  На вторую плотину я вылез совсем задубевший. В буквальном смысле. Руки и ноги двигались исключительно в выпрямленном положении. Надеяться на воздушный обогрев не приходилось - хоть и не холодно особо, но не солнцепёк, и ветерком тянет. Как бы совсем не околеть. Пришлось уподобляться Ипполиту и Жене. Ещё семь минут утекло. Однако, уже три одиннадцать. Пора спешить. Времени всё меньше. Я с сомнением поглядел на тёмную, бурлящую воду. В неё категорически не хотелось. В моём случае - в буквальном смысле проще умереть. Как же холодно, блин! А ещё под цепью плыть, и кто его знает, где там следующая плотина. Как бы не оказалось, что следующей землёй, которую я коснусь, будет дно. Да что ж меня так колотит-то, а? Я ж виртуальный... Или нет? Ладно, поплыли.
  
  Когда меня, полумёртвого от изнеможения и холода вынесло на следующую плотину, я понял: произошло чудо. Я не помнил никакой цепи, как я её преодолевал, было ли это вообще, но я находился уже внутри городских стен, это точно. Осталось протопать по плотине до почти берега, там по воде ещё немного, и я на месте. Только сил не было. И не удивительно: "энергия - 10 Ккал/2000 Ккал". Разве что на поддержание сфинктеров в тонусе и хватает. У меня тут же возник вопрос: куда делись все эти килокалории? Две тысячи - это дохрена, на самом деле. Не каждый в день столько съедает. Не мог же один заплыв, пусть даже экстремальный, всё исчерпать? Потом подумал, что, возможно, это потому, что я не из той, привычной мне плоти и крови; что две тыщщи - это теперь ВСЕ мои ресурсы, ВЕСЬ запас. Нет ни глюкозы в печени, ни липоцитов. И митохондрий в коричневой жировой ткани, для обогрева, тоже нет. Так что, возможно, все мои тридцать килограмм общего веса за счёт этих калорий и обогревались всё время, и в движение приводились. А ел я последний раз вчера утром. Потом и по горам бегал, и оперировал, и били меня насмерть, и с почти богиней общался до потери пульса. Как теперь энергию восстанавливать? Если следовать логике этой реальности, спонтанного восстановления, типа "2 единицы в секунду", не будет. Не знаю, возможно ли мне умереть от голода, но проверять некогда - я, может, и не помру, но на девчонок это точно не распространяется. "Не успеешь до следующего утра - потеряешь одну". Вот блин. Кого, интересно? Тфу, нахрен! Какая разница?
  
  Сожрать бы кого. Я огляделся. Сухие ветки вокруг да галька с песком. Змеи, может и есть, да где их искать. Я бы в моём состоянии и сверчков несолёных смолотил, и мышь сырую. Но на этой убогой полоске суши даже комаров не пищало. Рыбу?.. Да глупость это - опять в воду лезть. Оттуда я уже точно не вылезу. Ветки... Я тронул одну пальцем. Интересно, у меня есть ограничения по пищеварению? Может, переварю?
  
  Три двадцать пять. Близится рассвет, а я ещё тут валяюсь, как вяленая вобла. Что я могу сделать? Было бы это в моём мире... но я не в нём. Я - набор циферок. Всё, что у меня есть, это долбаные единички в характеристиках... Стоп. Единички. Циферки. Вот оно, идиот. Выносливость. Мне нужна выносливость. Она была на двоечке. Поднять её на единичку стоило двадцатку опыта, которого у меня накопилось сорок пять... Ну что ж, вот и пригодился. Да, Подтверждаю... Есть! Энергия 3000 дж/3000 дж. Теперь бегом, бегом!
  
  Самоконтроль вырос до пятнадцати процентов. Бегу и смотрю, что даёт. В частности - конвертировать одни показатели в другие. Например ТП (тупых приколистов?) здоровья в ватты, или калории в джоули. Раз в сутки. Правда, на первом уровне только десять процентов. Но всё равно, можно, наверное, научиться сжечь с десяток калорий и напрямую согреться, например.
  
  Три двадцать восемь.
  
  Охраны на берегу нет - она на мосту и у ворот. Ворота - хрен знает где; мост, едва видимый в темноте, перекинулся через реку метрах в двухстах. По ночным улицам бродит ночная же стража, но прямо сейчас никаких огней передо мной нет. Бегом, бегом! Сунулся в тёмную улицу. Вонючая, кривая загогулина, описав ломаный полукруг, вывела меня обратно к реке. Сука.
  
  Три тридцать четыре.
  
  Ловили и убивали меня всё время на другом конце города, и география этой его части мне совсем незнакома. Какая улица ведёт к Барджелло? Барджелло - место значимое, центровое; по идее, и улица туда должна быть поширше... Точно, она наверняка от моста идёт. Но на ней - тут к бабке не ходи - и стражи поболе. За прогулку по ночной Фиренце, если поймают, можно и ноги лишиться - это тут запросто. Так что по центральной улице ломиться нельзя, надо найти как на неё выскочить у самой площади.
  
  Три сорок.
  
  Я ношусь по этим переулкам кругами: одна и та же колокольня возникает силуэтом в ночном небе то справа, то слева, то позади. Я уворачиваюсь и прячусь от патрулей в тёмных закутках и "мастер пряток" дорос уже до двадцати трёх процентов. Но время идёт, а я всё не могу выйти на нужную мне площадь. Временами я развиваю максимальную для меня скорость - двенадцать км в час, но постоянно бегать не рискую, больше приходится красться.
  
  Три пятьдесят пять.
  
  Наконец-то. Вот она площадь, вон она Барджелло. Или оно.
  
  Площадь безлюдна и тиха. Огни только у входа в уродливое и по форме, и по содержанию сооружение. Между зубцами башни тоже кто-то прогуливается со светильником. Наблюдать и строить планы некогда. Помощников у меня нет.
  
  Под полукруглую арку, ведущую во внутренний двор, я проскользнул никем не замеченным. Устав караульной службы тут кровью ещё не написали, никакими решётками проход забран не был, часовые переговаривались внутри. А ведь недаром сказано: болтун - находка для шпиона. В данном случае - для меня. Хотя я не шпион. Я - диверсант. И с этой приятной мыслью я вытащил из ножен Лунный клинок, специально для этого дела одолженный мне Иродией. Длиной в локоть, ухватистый, хищный, жаждущий крови. Дающий мне плюсы к ловкости, ярости и удаче. А также пять килоджоулей маны и охрененный шанс крита. Жаль, не насовсем дала первоведьма, а только на время попользоваться. Клинок уникальный, легендарный, минимальной цены в 150 флоринов. Цена ошеломительная, но это, конечно, всё равно совсем лохом надо быть, такую вещь всего лишь за десять средних годовых доходов отдать.
  
  Три пятьдесят семь.
  
  А, тут таки есть наружный пост. Из одного человека. Как так-то, а? Ну как так? Стоит внутри, тихенько, посредине прохода, в темноте, без света, малозаметный снаружи - это да, но один.
  
  Делаем так...
  
  Позади хитрого, но одинокого стражника с лёгким треском зажёгся огонёк, с непропорциональной скоростью пожирая мои невеликие джоули. Солдат резко развернулся на свет и на звук. А у меня ограничение в пять метров, не мог я его дальше от его глаз создать. И так на пределе дальности. Он отшатнулся от пляшущего перед глазами пламени, вскинул руку. Рука никого не нашла. Пустота. Только небольшой, как у свечи, огонёк. Прямо в пустоте. Просто ярче раз в десять... Который уже, кстати - опаньки - и погас. Всё! Не было никакого огонька. Только пятна в глазах.
  
  Башмаков с деревянными подошвами на мне давно, с самой реки уже не было, и я почти неслышно скользнул к часовому на босых ногах. Не совсем неслышно, конечно: и одежда шуршит, да и самые разбосые ноги, если ты не ниндзя, тоже какой-никакой шум производят. Солдат резко развернулся в мою сторону, выхватывая оружие и ища взглядом опасность. Вот только глаза уже не видят в темноте, да и с ростом предполагаемого противника он ошибся, сканируя пространство поверх моей головы. А я низехонько так... Не давая себе времени на раздумья и сомнения, я с ходу вогнал острие под нижнюю челюсть. Чисто анатомически, в реальном мире если, так там продолговатый мозг в нескольких сантиметрах, смерть практически мгновенной должна быть. Ну, а тут... ну, тоже, наверное, значение иметь должно. Да и ярость с шансом крита... Урон, опять же, у Лунного клинка с моей тридцатидвухваттной силой - до 105 ТП, даже и без критов. У взрослого мужчины здоровья, конечно, больше моих 40 ТП, но не до бесконечности же.
  Было бы это моё первое убийство, не вышло б ничего, скорее всего. Не решился бы я. А так уже и привычно становится.
  Таскать тело с целью скрыть преступление не стал: помог трупу мягко опуститься на холодные камни - и ладно.
  
  Три пятьдесят восемь.
  
  Маны, с учётом Клинка - 5 070 джоулей. Три секунды огонёк держал - больше шестидесяти джоулей как не бывало.
  
  Идём дальше. Тихонько, не спеша. Аккуратно. Вот и вход во двор. Стражников двое. Стоят, привалившись к стене, лицом друг к другу. Трепятся о бабах, за территорией не наблюдают.
  
  Двое - это хуже чем один. Но что нам завещал великий Цезарь? Разделяй - и властвуй.
  
  Я, без ложной скромности, человек почти гениальный - и это не хвастовство. Это скромность. Сухим фактом было бы это "почти" опустить. Поэтому обнаружив обидно малую мощность новообретённых магических талантов, я, по дороге сюда, пытаясь не вылететь из подпрыгивающей на кочках и ухабах телеги, пытался придумать, что можно извлечь хотя бы из таких возможностей. Цель ясна: магия эта в первую очередь должна стать оружием. Бытовое применение возможно и даже желательно, но вторично. Суп можно и на костре сварить. Вопрос: как этот махонький огонёчек использовать так, чтобы он стал грозой врагу и надёжной защитой другу? Примечание: для врага это уже в таком виде должно стать смертельным. Первой идеей было создать его прямо внутри вражеского организма. Жечь, так сказать, калёным железом изнутри. Пять секунд даже небольшого, в пару свечей, пламени в желудке - а в качестве особо гуманного способа: на бифуркации трахеи или аортальной арке - и супостат надёжно выведен из строя навсегда. Это потребовало эксперимента. Под рукой - кроме личного водителя и мешков с овсом в телеге - ничего не было. Но мешки с овсом меня устраивали. Увы. Облом. Создать огонёк там, где я не мог его видеть не получилось. Надеюсь, это просто практики у меня нет. Хуже, если такое невозможно в принципе.
  
  Второй идеей... Второй идеи вот до самой этой минуты не было. Времени не хватило на проработку вопроса.
  
  Ждать и целиться пришлось довольно долго. Автоматической привязки огонька к объекту то ли вообще не было предусмотрено проектом, то ли функция у меня пока не активирована, так что все его перемещения приходится осуществлять вручную, а потому надо тщательно выбрать и момент, и место. С баб стражники уже перешли на на семейные дела и недалёкие планы, а нужный момент всё не наступал. Наконец стоявший ко мне лицом приподнял руку чтобы поудобнее перехватить свою алебарду. В этот момент у него под подмышкой и вспыхнул маленький, но очень горячий огонек. Я постарался сделать его настолько жарким, насколько мог со своей энергопроводностью полных 100 джоулей в секунду. Стражник дико взвыл, бросил алебарду, подскочил на месте, хлопнул себя здоровой рукой в больное, и завертелся юлой. Вой перешёл в пронзительный, отчаянный визг. Несчастный рухнул с ног, катаясь по камням двора. Его напарник уставился на него ничего не понимая. Из караулки выскочили ещё четверо и кинулись на вопли. Надеюсь, вся дежурная смена и внутри больше никого. Оперативно так выскочили, словно готовились. Ну и хрен с вами. Я всё равно тут больше никого убивать не собирался. По стеночке, в тенёчке, бочком, я двинулся к открытой двери. Трое из оперативной четвёрки да напарник пострадавшего ещё пытались выяснить, почему шум - огонёк-то мой уже давно погас и очевидной причины не находилось - а один был поумней и начал озираться по сторонам. Но это я заметил краем глаза, уже проскальзывая в дверной проём. Осторожно так, не наглея. Внутренней географии Барджелло я не знал. До этого я тут бывал только с персональными вооружёнными гидами, и дальше подвала они мне экскурсий не проводили. Шёл я наобум и потому следовало быть максимально осмотрительным. Следовало продумывать каждый шаг. Следовало держать ушки на макушке и глядеть в оба. Следовало двигаться медленно и бесшумно. Следовало... Да там много чего ещё следовало. Да только я не успел ничего. Ей-бо, ну как тут не вспомнить: "ничего не сделал, слушай, только вошёл"...
  
  
  
  
  xxii
  
  [Год 1263. Август, 19; Четвёртая стража]
  
  
  - А вот не занимали вы за мной! За мной вот он занимал! - И Ососков ткнул пальцем в следующего за Ордыниным старичка с палочкой. - А откуда вы здесь взялись, я не знаю!
   - - Евгений Лукин. Чёрный сон.
  
  
  
  Темнота была густая и плотная, как жидкий асфальт. Одна единственная свеча не могла разогнать её. Но света хватило, чтобы проявить из тьмы бледное лицо. Только лицо, больше не было ничего. Вокруг только темнота.
  - Сгинь, - посоветовал я ему, и закрыл глаза.
  Не помогло. Тонкогубое, хрященосое лицо, подсвечивая себе свечой, всё так же всматривалось в меня выпуклыми зенками. Лицо было странно знакомым, но я не мог пока заняться воспоминаниями, поскольку решал вопрос: открывал ли я глаза до того, как увидеть эту рожу, и закрывал ли после. Потом мне пришло в голову, что мне могли банально вырезать веки. Я тут же поверил именно в эту версию, и стало страшно.
  - Мессер Ружеро, - голос острыми колючками тыкается в барабанные перепонки. - Мессер Ружеро!
  Тонкие губы растягиваются в довольную улыбку. Мне же не до веселья. Мне как-то неудобно во всём теле, неуютно как-то, но я не понимаю, что именно не так.
  - Ну-же, мессер Ружеро, - звонкий голос прокалывает-таки мои бедные перепонки и колет в самый мозг. - Просыпайся, дружочек, просыпайся. Хватит уже спать.
  Почему - "просыпайся"? Я, вроде, не сплю.
  Лицо уплывает вверх. Я поднимаю голову вослед - и тьма начинает таять, выявляя детали окружающего.
  - Вот и хорошо, дружочек, - лицо, к которому потихоньку присоединяются шея с руками и туловищем, одобрило мою активность. - Вот и славно. Славно. Хорошо ты побегал, хорошо... Но ведь как получается? Сколько не бегай, а от нас не убежишь.
  Что-то коснулось левой щеки, картинка рывком сместилась и меня словно кипятком облило. Я попытался оттереть щеку, но рук не было. Вернее, они были, но делать то, что мне было нужно не желали.
  А ведь меня, похоже, ударили. По лицу. По моему лицу. Голова свесилась и я обнаружил каменные плиты где-то далеко внизу. Поднять голову почему-то уже не получалось. Снова начало темнеть.
  - Давай-ка, мессер Ружеро, продолжим наше общение, - предложили мне.
  Я хотел вежливо предложить перенести нашу беседу, так как в настоящее время мне что-то явно нездоровится, но тут моя голова безо всякого моего участия вздёрнулась и затылок больно стукнулся обо что-то очень твёрдое.
  - Сука, - сообщил я Вселенной.
  Чем-то мне знакомая физиономия, проявившись уже полностью, стояла в трёх шагах от меня, значит, за волосы меня держит ещё кто-то. Я попытался повернуть голову. Не вышло. Зато я понял, почему так трудно дышать и почему не слушаются руки: они были привязаны к кольцу в стене высоко над головой. Я на них висел.
  - Как-то не задалась у нас беседа прошлый раз, - короткий смешок. - Но да ничего. Теперь нам не никто не помешает, не так ли? Тут ведь нет ваших рыцарей. Где они? Нету. Нету! А что ты без них? Так, кусок мяса.
  А, точно. Это же тот, который тогда в том зале был, когда нас с Гвидо освободил ди Тавольи. Помню, помню. Отец Козимо. Плохо-то как. Но как он тут оказался? И, словно отвечая на мой невысказаный вопрос, он продолжил:
  - Так я и знал, что ты сюда явишься.За девками за своими... Вот ведь как. Мне даже не поверил никто, когда я сказал, где тебя ждать. Да что там, Ружеро, я бы и сам не поверил, скажи мне кто. А тут, знаешь, как кольнуло мне что-то: девок попридержать, а там ты и сам за ними пожалуешь... Девок твоих, кстати, тут нет уже. Что им тут делать? С ними всё ясно. В Стинке они. [Тюрьма Стинке стояла на месте нынешнего театра Верди, на восточной стороне улицы Изола-делле-Стинке, тут перед казнью держали приговорённых] С завтрашнего дня по одной будут за грехи свои кары принимать. Сначала главную ведьму четвертуем, потом и мелких тварюшек вслед за ней. А вот с тобой разговор особый.
  - Сука, - повторил я и Козимо небезосновательно принял это на свой счёт. И мне опять прилетело кулаком в лицо. Бил, естественно, не он, а тот невидимый, что стоял сбоку. Пересохшим языком я облизал распухшие и подозрительно солёные губы. Угу. Ну, зубы вроде на месте все... Я с надеждой глянул наверх ещё раз. Как давно, интересно, я в таком подвешенном состоянии? Вообще-то, у нормального человека часа за три-четыре такого висения уже и отёк лёгких должен начаться. Вот было бы здорово. Правда, смерть не из самых приятных, но перетерпеть можно - всяко лучше, чем опять с Альфонсо повстречаться. Вот только я - не нормальный. Я, может, вообще не человек. Ладно. Повисим, подождём.
  
  - Ружеро Понтини... - продолжал меж тем Козимо. - Несомненно, не так тебя назвали родители и крестили в храме. Может всё же скажешь своё настоящее имя?
  Я попытался найти у себя в памяти хоть какое-то обоснование своему нахождению здесь. В смысле - для него. Так-то понятно, что меня схомутали при попытке проникновения на охраняемый объект. Мысли были как перья в старой подушке - серые, ломкие, и сбившиеся в бесполезный комок. Вроде всё же делал правильно, и всё равно ничего не получилось. И девочкам не помог, и сам спалился. Не помогла мне моя вундервафля огненная.
  - Настоящее... Ружеро... - слова давались с трудом, шепеляво, но поговорить надо, ибо другого источника информации у меня не будет. Они тут ещё не дошли до понимания, что на все вопросы задержанных надо отвечать только одно: "вопросы тут задаю я".
  - Разве? Ну, положим. А кто же твои родители, мессер Ружеро?
  - Я... не помню.
  - Интересно. А откуда ты родом? Ты фирентиец?
  - Не знаю.
  - И как давно живёшь в Фиренце ты, конечно, тоже не помнишь?
  - Не точно... год... или два... не знаю.
  - Интересные у тебя особенности памяти, Ружеро, - заметил клирик. Ну да, подумал я, тут помню, тут не помню. И вообще, незабвенные братья-францисканцы всё это у меня уже спрашивали практически теми же словами. И этот туда же. И комментарии даёт такие же. Неужели настолько плоха легенда? Козимо тем временем помянул, что я и в Фиренцу заявился без объяснений откуда, ссылаясь на ту же амнезию, и продолжал выяснять, как я, такой хронически беспамятный, добрался до Фиренцы один, да ещё умудрился попасть к Фаринате? Да не просто попасть, а сразу же начать работать с виднейшим механикусом Италии. А действительно, как? Это уже я спрашиваю: как настоящему Ружеро это удалось? Если, конечно, он не косил под такого же дурачка, как и я. Значит, косил. И тут вопрос: а действительно ли имя настоящее? И откуда пацанёнок взялся? Кто такой на самом деле?
  
  - А вы, - похрипел я. - Отец Козимо, верно?
  - Вспомнил, Ружеро? Да, я - именно он.
  - А... братьев Альфонсо и Бартоломео вы не знаете?
  - Францисканцев? - в голосе послышалось удивление. - Да, появились тут недавно. Почему спрашиваешь?
  - Так ведь... Они со мной разговаривали уже, - чего, к счастью, в этой реальности пока не было.
  - Вот как... - клирик задумался. - Не врёшь? Где это ты с ними поговорил?
  - Этого не знаю. Они как-то не поделились секретом.
  - Что ты имеешь ввиду?
  - Ну, глаза мне завязали. Только где-то в подвале и сняли повязку.
  - Хм... Как-то не верится. И о чём говорили?
  - О том же самом... Кто я, откуда, почему...
  - И что ты им рассказал?
  - Правду рассказал, отец Козимо.
  - И они тебе поверили?
  - Как видите, я у них там не остался. Отпустили меня.
  - Сомнительно мне что-то... Ну, и какую правду ты им рассказал?
  - Да вот именно такую, что меня отпустили. И велели больше никому не говорить. Сказали, если ещё у кого, например как у вас, отец Козимо, вопросы ко мне появятся, то к ним отсылать. Они уже всё, что надо узнали.
  - Ах, Ружеро, Ружеро... маленький обманщик. А я чуть было тебе не поверил. - клирик покачал головой и мне под рёбра, выбивая дух, впечатался кулак. Я только порадовался, что селезёнка у меня, хоть по ощущениям и как настоящая, но всё-же цифровая. Её не так жалко. Потом, ненадолго появившись у меня в поле зрения кряжистым силуэтом, подручный клирика двинул мне в челюсть. Одного такого удара бы хватило, чтобы я поплыл, а тут я ещё затылком от удара звезданулся о камень, так что хоть окончательно сознания не потерял, но реальность существенно утратила значение и отошла на второй план. А на первом у меня осталось лёгкое сожаление, что наспех сляпаная придумка не прошла. С другой стороны, я многого и не ожидал. Времени на обдумывания у меня не было. Может профессиональный разведчик бы и сообразил чего менее наивное, но я не он. Ничего. В другой раз у меня будет больше информации. Втирать ему про братьев, видимо, не стоит. Он с ними, видать, накоротке. Или вообще одна шайка-лейка, что, вобщем, мне должно было быть очевидно с самого начала. Ещё думал, почему-то, что я опять в Барджелло, опять меня по морде бьют, а Гвидо, подлец, отсутствует, на своё счастье. Про ракеты думал, что легко их теперь найду. Ну, после воскрешения, естественно. Вот только девочек было жалко до слёз. Но поделать я ничего не мог, надо было помирать как-то. Может, в следующий раз лучше получится. Или попробовать без них. Не выходит же явно, чего я упёрся и тыркаюсь в одно и то же? Понравились они мне, что-ли? С нынешним пониманием ситуации я, пожалуй, сам смогу выкрутиться... Надеюсь. А потом уже и им помочь. Без такого экстрима. Несколько-то дней у них есть, пока к ним не нагрянут францисканцы. Правда, это будут уже другие девочки, и я для них буду никто. Но лучше ж так, чем никак.
  
  Клирик продолжал бубнить что-то, видимо спрашивая и всё ещё надеясь получить ответы, но я его слышал как сквозь вату, продолжая думать о своём. Но из того, что я всё это время о чём-то думал, не значит, что ничего не происходило, кроме его вопросов и моего думания. Ещё как происходило. Меня продолжали бить, и бить сильно. Чаще в живот, но и лицу доставалось. Губы были размочалены в тряпку, на грудь и на пол лилось из разбитого носа, затылок пульсировал от ударов о каменную стену, и, помимо селезёнки, дёргало отбитую печень. Только по сравнению с парочкой францисканцев, Козимо - сущий пацан и ничего кроме забивания меня насмерть не придумал, а, стало быть, мне можно было не отвечать на его вопросы, отрешиться от реальности и, тупо глядя перед собой бессмысленным взглядом, ждать, когда зелёная полоска покажет "0 ТП" и мигнёт мне на прощание, сменяясь воплем Бьянки "Ружеро очнулся!".
  
  В какой момент всё прекратилось - я не заметил. Моё сознание, мелкодисперсно рассеявшись невесомой дымкой по необъятной реальности, впитывало биотоки Вселенной и ему было не до мелочей. Однако ж был какой-то шум в пыточной, вроде недолгого спора, потом короткое звяканье и бряканье, которые я отметил клочком того облачка, которым мыслил, но конденсироваться и овеществлять свой разум по таким мелочам не стал. У меня в планах была Смерть и попытка заметить переход из реальности в реальность. Отвлекаться по пустякам в такой момент было бы просто глупым. У меня было 1 ТП на индикаторе, и вроде даже казалось, что циферка уже начала мерцать. Вот-вот ЭТО должно было случиться. Но оно всё не случалось и не случалось, а потом я обнаружил себя уже лежащим на полу, причём не на голом. Кто-то подстелил мне какую-то подстилку. В голове постепенно прояснялось, возможно оттого, что мне дали напиться и омыли лицо холодной водой. Самочувствие улучшалось, но было всё-же обидно: вместо причащения тайн мироздания мне всего лишь предложили какую-то тряпку под зад.
  - Полегчало? - голос был не Козимо. Ба, знакомые всё лица! Привет из прошлого, правда, не моего: мою голову у кружки с водой придерживал ни кто иной, как викарий Бонуомо Инфаньяти лично. Выжил он, значит.
  - Спасибо, да, - поблагодарил я. - Что происходит?
  - Встать можешь, отрок? - викарий поставил кружку на стол.
  - Попробую, - я повернулся и упёрся руками в пол, не давая ему выскользнуть из-под меня.
  - Пробуй. Если я не ошибаюсь, тебе надо торопиться. Скоро рассвет.
  - Торопиться? - не понял я. - Куда?
  - Через два часа после рассвета донна Мария Камби будет колесована.
  - Мммм... - чёртов пол! Шатается. Но хоть блевать не тянет. - Я-то что могу сделать?
  - А сюда зачем тогда пришёл?
  - Сюда... - я всё-таки умудрился встать и смог сохранить вертикальное положение без поддержки. Совсем недалеко от меня на полу лежало то самое кряжистое тело, что так любило меня бить. Было ясно, что теперь оно ничего больше не любит и уже больше никого не ударит. Вошло, так сказать, в гармонию с мирозданием. А где же сам Козимо? А вот и он, лежит с другой стороны стола, ближе к двери. Такой же посмертно безобидный. Опа, а тут и ещё один, прям у порога. Униформа как у Козимо. Этого я не видел. Снаружи стоял, когда жив был? Ну, теперь лежит внутри. Больше никого, ни живых, ни мёртвых. Викарий, получается, их в-одиночку троих уложил? Вот тебе и монашек. - Да я даже и не знаю, как тут очутился. Дали по голове - и вот я уже оказался тут.
  - Какие только совпадения не случаются, - согласился викарий и отошёл к столу. - А теперь тебе надо оказаться там. В Стинке. О, неплохо! - он нюхнул из кувшина, тут же набуздыкал себе в кружку и присосался, не откладывая на потом. Понятно, алкаши все тут запойные. К моему удивлению, опорожнив поллитровый сосуд, он и мне предложил, на что я только головой мотнул, ощупывая левую щеку. - Туда ещё как минимум полчаса добираться, - продолжил он, наливая себе ещё. - И столько же, не больше, тебе останется на всё про всё. Даже не знаю, как ты успеешь.
  - А вы кто? - я посчитал нужным задать наконец логичный в моём положении вопрос. На пальцах осталась кровь. Что ж они, гады, никак моё лицо в покое не оставят? Прям как специально по левой стороне лупят.
  - Я - викарий, - ожидаемо ответил викарий.
  - О, ваше... это... преос... - у меня вылетело из головы, как к нему обращался Бокка. - В общем, рад видеть...
  Бонуомо чему-то рассмеялся.
  - А почему вы мне помогаете? - продолжил я.
  - Слушай, отрок, я бы тебе и рассказал... может быть, да только у тебя действительно нет времени. Ну совсем нет.
  - А...
  - Давай так, коротко. Я всё знаю про твою эпопею с донной Марией и прочими. И совсем не прочь поучаствовать в их вызволении, но только так, опосредованно. Саму работу ты должен сделать сам. А ты, вместо того, чтобы мчаться туда на всех парусах, ни мычишь, ни телишься тут.
  - Да что я могу? - стиль речи священника показался мне не совсем таким, каким он был когда я видел кусочек жизни Боско. - Я вообще сейчас не в том состоянии...
  - Ну, с состоянием я тебе помогу, это не проблема. Давай-ка, пей, - он протянул мне маленькую серебряную по виду фляжечку. - Пей, не бойся. Не вино.
  Это действительно было не вино. Даже не знаю, что. Показалось, что жидкость пряно пахнỳв в нос, испарилась ещё до того, как я успел её проглотить.
  - Помогло?
  Это было ох... сказал бы хорошо, так нет, ближе - офигительно, но надо, чтобы начиналось почти то же самое, но с "ох..." а заканчивалось бы тем же "ительно". И с толпой восклицательных знаков. Зелёная полоска метнулась вправо, восстанавливая всё мои ТП здоровья, и даже, по-моему, пробила там какой-то барьер. Вокруг меня, наверное, аж воздух захрустел снежной свежестью, настолько мне вдруг стало кайфово от ощущения полного здоровья и переполненности сил. Как у перекачанного волейбольного мяча.
  - О, - заметил викарий. - Вижу, что помогло.
  - Ага, - я ещё раз потрогал щеку. Нет, увы. Халява не настолько могучая. - Спасибо.
  - Бога благодари. А теперь слушай. Одному тебе точно не управиться, хоть там тебя и не ждут. Но и лазутчик из тебя никакой. Так что одному в Стинке делать нечего. К счастью для тебя, знаю я, кто тебе поможет. Заскочишь по дороге к одному человеку, с ним точно справишься.
  - А что за человек?
  - Ты не знаешь. Бокка дельи Абати зовут. Он точно поможет.
  - Да? - я постарался не показать вида, услышав такое знакомое имя. - Ночь на дворе, и я не принц какой. С чего бы это ему кидаться за мной куда-то?
  - Скажешь, тебя отец Инфаньяти послал. Есть за ним один грешок, за Монтаперти расплатиться надо. Да добавь, что старуха та ещё жива, он поймёт. А я ему подскажу, через тебя, конечно, где ему её найти.
  
  Викарий дал мне несколько инструкций и указаний, как найти дом Бокки и как себя с ним вести.
  - И вот ещё что, - остановил он меня, когда я уже был у выхода. - Думаю, он тебе пригодится, сын мой. Хорошая вещь. Не теряй больше.
  Рукоятью вперёд, он протягивал мне Лунный Клинок, а сам этак снисходительно ухмылялся.
  
  Стражников снаружи не было. О них тоже позаботился отец Бонуомо, викарий особого назначения, так что я спокойно пересёк двор и вступил под арку, где первый раз жизни применил свою новообретённую магию и упокоил человека магическим оружием. Вот что человеку ни дай, он непременно приспособит это в первую очередь для причинения максимального вреда другому человеку. И я, оказывается, не исключение. С другой стороны, мне оно для того и было дадено.
  - Лёш, - окликнули меня из темноты женским голосом.
  - Чего? - совершенно автоматически отозвался я и только потом встал как лопатой шарахнутый. Из темноты на относительный свет вышла невысокая женщина, откидывая с головы накидку. Её грубоватые черты, более подходящие цыганке, или там иранке, были мне весьма знакомы, но этого не могло быть от слова совсем.
  - Узнал? - с улыбкой спросила она.
  - Этого не может быть, - вслух озвучил я эту глупейшую мысль. - Лила?
  - Значит, богатой не буду, - развела она руками.
  - Ты как здесь?
  - Да вот, сорока на хвосте принесла, что проблемы у тебя тут.
  Я растерялся, честно говоря, не зная, что говорить, как реагировать, что спрашивать, увидев человека, оставленного в том, настоящем мире, где я был из плоти и крови. Откуда был отправлен сюда с такими трудностями и с её же, надо отметить, помощью. Кто должен был остаться там и кого я никак не мог встретить здесь, во-первых, непонятно где, а во-вторых где оказался совершенно случайно... ведь случайно же? А?
  - Не стой столбом, иди сюда, - она утянула меня в тень. Я открыл было рот, чтобы вывалить на неё кучу вопросов, но она приложила мне к губам ладонь. - Тихо. Во-первых, он может услышать. Во-вторых, не надо, чтобы нас видели вместе...
  - Кто тут может...
  - Может, может, не сомневайся. В-третьих, у тебя нет времени на вопросы сейчас. Потом. Сейчас быстро скажи мне, о чём он с тобой говорил?
  - Кто?
  - Инфаньяти.
  - Слушай...
  - Лёш, я обещаю, я отвечу на все твои вопросы, но не сейчас! Ну, не до того сейчас просто, пойми. Так что он спрашивал?
  - Я фигею... Да ничего, вроде, не спрашивал. Наоборот, советы давал.
  - Советы? Что за советы?
  - Ну, как девчонок спасти...
  - Каких ещё девчонок?
  - А ты не знаешь, что ли?
  - Лёш, откуда я могу знать про каких-то твоих девчонок, сам подумай!
  - Откуда я могу знать - откуда?!
  - Не ори.
  - Откуда я могу знать - откуда? Я вообще, бляха-муха, ничего не знаю и не понимаю, кажется! Ты возникаешь ниоткуда, вопросы какие-то... Какая разница? Вот Бонуомо знает откуда-то...
  - Бонуомо? - она на секунду задумалась. - Плохо дело.
  - Почему?
  - Если он тебе в чём-то помогает, то, скорее всего, он эту проблему и создал. Ладно, подробности потом. Ты куда сейчас?
  Я коротко обрисовал ситуацию.
  - Понятно. Бонуомо тебе что-то давал?
  Я рассказал про клинок, что он мне вернул, и про то зелье.
  - Покажи-ка ножик, - потребовала она. - Ого! Неслабо тебя вооружили. Божественная вещь! А там такая бешеная сучка поблизости не отиралась?
   Сучка, конечно, отиралась. Даже, я бы сказал, не сучка, а... вот именно. На употребление мной того энергетика от Инфаньяти Лила не обратила внимания.
  - Да уж, ситуация, - констатировала моя знакомка. - Многим я тебе сейчас помочь не смогу, но кое-что тоже тебе дам. Вот, как в сказке. Будет тебе тяжело - сожми веточку в ладони и дунь вот сюда. Помощь и придёт.
  - Лила, слушай, что происходит? Что за хрень?
  - Это не хрень. Слушай сюда. Феда - она та ещё тварюка. Одно хорошо, что от дубравы своей далеко отойти не может. А веточка эта - как раз от её священного дерева. Вобщем, я, как самая настоящая баба-яга, тебе волшебную вещичку дала. Не потеряй. Ну, беги теперь, - и подтолкнула меня в спину.
  И, хоть у меня была тьма тьмущая вопросов, я побежал. Кто бы Лила ни была, что бы тут не творилось, но в одном она права: не время. Задам, ох, задам я, кажется кое-кому вопросов по мозгам! Ох, и придётся тебе ответить, Лила, по всей строгости! Ох, мне кажется, ты мне всё время по ушам ездила, да и сейчас... Вот интересно, про девочек она не знала, а что времени нет - сразу сказала. Выходит, это не у меня времени не было, а у неё. На что не было, и почему не было? Кто ж она такая, как тут очутилась, зачем, что тут делает, как меня нашла?. Я ведь даже выгляжу сейчас совсем не как шестидесятилетняя развалина, которую она когда-то видела. Интересненькие дела творятся.
  
  Прямо за углом одну из улочек перегораживало несколько телег. На некоторых громоздились бочки литров по сто, на других - горами уложенная солома. Или сено. Вобщем, то, чем тут полы укрывают и матрацы с подушками набивают. Видимо не поместились на складах, или, что вероятнее, пригнал в город кто-то независимый, не из цеховых, вот и пришлось кантоваться на улице. И это было хорошо. Когда я, на пару секунд задержавшись, побежал дальше, за спиной с рёвом разгоралось пламя.
  
  - Ты кто такой? - Бокка держал в одной рука свечу, а в другой обнажённый меч. - Что надо?
  Я понимаю: выгляжу не очень. Одёжка в крови, морда разбита, на левую половину лучше вообще не смотреть, от греха. Запыханный весь. Ещё и горелым наверняка от меня несёт. В руке - кинжал такой, по виду острый. Доверие такому персонажу добровольно оказывать не хочется. Кьяра аж охнула, когда увидела. А Бокка... Бокка мало изменился за эти три года, разве что взгляд стал более твёрдым и каким-то... надменным, что-ли. Понятно: уже не бесправный "бывший", а владетельный и благородный магнат. Дом был не тот, в котором я видел его с Кьярой, гораздо больше, полон слуг, один из которых и разбудил его. Я с поклоном, а как же, передал ему маленький крестик на ремешке.
  - От отца Инфаньяти, мессер.
  Лицо Бокки, при взгляде на крестик, закаменело.
  - Это... Винче?
  Я кивнул. Простоволосая Кьяра, выглядывающая из-за спины мужа, опять охнула и схватилась за круглый живот. Судя по размеру, ей скоро было рожать.
  
  Внутрь меня не пригласили. Бокка сказал жене, чтобы шла в дом и быстро уточнил, где, как, и при каких обстоятельствах я пересекся с викарием, и чего я вообще к нему, Бокке, припёрся, ни свет ни заря.
  Объяснил, конечно. Коротко, как мог. Время-то не терпит. Без подробностей, а исключительно в части, его касающейся. Насчёт освобождения дам. Мой старый (хоть он этого и не подозревает) знакомый выслушал, подумал, и коротко кивнул:
  - Жди здесь.
  Пока мой ударно-штурмовой романтик меча собирался, на улицах подымался шум. Зазвонил колокол ближайшего Сан-Джиминьяно, беспокойным дребезжанием подымая людей из постелей, сообщая встревоженным, полусонным горожанам, что в их городе беда. Пожарных команд тут нет. В таких случаях в первую очередь подымается приход, потом сестрьера, ну а потом выходит на, так сказать, федеральный уровень, если до того времени проблема не рассасывается местными силами. Пожар в таком тесном городе - дело серьёзное. Его так не оставят. Я, рассчитывая пожечь повозки сена чтобы отвлечь и стянуть силы неприятеля в другое место, к сожалению не учёл пожароопасности моей идеи в узкой улице. Но тушат горожане своими силами, что, в условиях отсутствия водопровода и ограниченных запасов воды в домах, становится делом весьма затруднительным. А если ещё в бочках было масло, о чём я не задумался, тогда дело швах. Не потушат. Но, как по мне, так и пофиг. Хоть полгорода пусть выгорит.
  
  Когда, через буквально несколько минут, Бокка явился из дому в боевой готовности, уже можно было видеть зарево неподалеку и слышны перепуганные женские голоса.
  
  Не знаю, почему благородный дельи Абати так легко согласился помочь. Я, хоть и рассчитывал на это, всё равно был удивлён. Магия имени викария? Возможно, было что-то ещё в последующие за битвой три года, о которых я ничего не знаю.
  
  До Стинке мы с благородным мессером добежали за считанные минуты, за которые никакого совместного плана придумать или обсудить было невозможно. Оставалось надеяться на итальянский авось. Снаружи самая мрачная тюрьма Фиренцы никак не охранялась. То ли моя задумка с пожаром сработала и вся наружка сейчас там, то ли её тут вообще не предусматривалось. Тем не менее мой напарник тормознул перед входом. Массивные двери были заперты изнутри.
  - Что теперь?
  Интересный он человек, да? Бежит куда-то среди ночи неизвестно с кем, неизвестно зачем, не поинтересовавшись соответствием неизвестно чьих планов жизненным реалиям, а столкнувшись с этой реальностью в виде непреодолимой преграды, пацана малого спрашивает, что делать. Растерянный весь такой. Ты, чудо гороховое, чем думал, когда на эту авантюру-то соглашался, а? Дошло, наконец? Да нет, конечно. До таких, что вот так вот могут в ночь куда-то сорваться помогать кому-то, никогда не доходит. Так их потом и хоронят, с удивлённым выражением на мёртвом лице.
  
  - Разрешите, мессер? - мне, собственно, близко подходить не обязательно, но огонёк будет ярким, его бы закрыть хоть как-то. А то в городе пожар, народ и так навзводе, на ещё одно возгорание может неадекватно отреагировать.
  До встроенных замков пока не додумались, так что скорее всего - засов. Открыть засов снаружи, если он грамотный, практически невозможно без соответствующего инструментария, конечно. У меня такой был. Той же своей "зажигалкой", отмечая катастрофическое убывание энергии, я прожёг дерево до металла. Металл, натюрлих, прожечь не прожёг, нема у меня такой мощности, но этого и не требовалось: раскалённые скобы вывалились от рывка и с громким лязгом рухнули на камень за дверью. Вход был открыт. В клинке осталось две тысячи пятьсот пятьдесят джоулей.
  - Ну, вот, - я повернулся. Ожидал я, не скрою, этакое восторженное удивление, челюсть, там, отвисшую... Ну, магия же. Он что, каждый день такое видит? Однако ничего, кроме явного недовольства, я не увидел. Ладно, хоть не плюнул, не развернулся, и не ушёл. Только головой покачал.
  В принципе, без Бокки я бы дальше и не прошёл, поскольку по коридору уже резво мчалась нам навстречу тройка стражников. Без бубенцов, зато с короткими мечами наголо. Оперативно они, кстати, отреагировали. Бокка, оттолкнув меня в сторону, шагнул им навстречу. Он был профессионал в этом деле и обошёлся без киношных красивостей. Разом они на него напасть в коридоре не могли, поэтому он их просто быстро зарезал по очереди и пошёл дальше. А я за ним. В караулке оставались сидеть ещё двое. Чтобы потренироваться, пока напарник разделывался с одним, я у другого постарался зажечь огонёк как можно ярче и ближе к глазу, раз уж внутри не могу. Джоулей не пожалел, вливая по максимуму. Выжечь глазик не получилось: очень уж он головой быстро мотал, но за тот первый миг слизистую, а может и роговицу, я ему опалил, точно. В любом случае, программу минимум я выполнил и, с глазом или без, ему было не до драки. А потом он умер. Причина смерти - злокачественный острый боккадельиабаттоз грудной клетки. С этих двух тел мы сняли здоровенные, как их и рисуют в книжках, ключи от внутренних решёток и дверей. Этажом выше Бокке пришлось убить ещё троих, и на этом охрана Стинке закончилась. Подозреваю, что последние трое, больше похожие на карикатурных надзирателей, чем на реальную охрану, и рады бы, не вмешиваясь, слинять куда по-тихому, но выхода, кроме как тот, через который вошли мы, предусмотрено не было, деваться им было некуда, поэтому они и умерли так по геройски.
  
  Планировка Стинке была проста: длинный коридор метров трёх шириной, полукруглые своды по сторонам, в них - решётки, за решётками, соответственно, сами камеры. Освещение скудное, несколькими светильниками на простенках, только чтобы хоть что-то видно было.
  - Они здесь? - Бокка заглянул в первую камеру. Различить, кто там находился в таком освещении было трудно. Заключённые никак не проявляли радости при виде потенциальных освободителей. Наоборот, испуганно прижались к стенам, словно стараясь укрыться в тени. Ничего хорошего ни от нас, разглядывающих их через толстые прутья, ни от кого бы то ни было ещё они не ожидали, надеясь только, что сегодня минует их чаша сия. Мужчины, четверо, один, по-моему, совсем старик. Лиц не видно - на нас не смотрят, отворачиваются, прячут глаза, словно выстраивая наивный защитный барьер, беспомощно отгораживаясь от неотвратимого.
  Отсюда выходят только на казнь.
  - Нет, - я покачал головой, ожидая, что Бокка откроет решетку. Но он проследовал к следующей камере.
  - Мессер, - окликнул я его, - Мы разве не откроем эту клетку?
  - Зачем? - он подошёл ко второй двери. - Ты ведь сказал что женщины и девиц там нет?
  - Но мессер, - местная манера общения несколько патетична и неестественна для меня, словно я участвую в театральной постановке, но именно так они и разговаривают. - Разве мы не будем освобождать всех узников?
  - Всех? - удивление его достаточно, чтобы посмотреть на меня. - Конечно, не будем. Зачем?
  - Разумеется, чтобы подарить этим несчастным свободу, мессер.
  - Ружеро, эти, как ты говоришь, несчастные - преступники. Довольно уже того, что мы, пусть и с самыми благими побуждениями, под властью благородного порыва, сами совершаем поступок, который, если не знать причин, заставивших нас его совершить, может показаться неблаговидным. Но нас ведёт стремление освободить похищенных злодеями дам и это нас оправдывает. Освобождать же преступников уже само является преступлением и оправдания в нем для нас никакого нет.
  "Преступники", замерев у стен, никак не реагировали на наш разговор, хотя не могли не слышать. Один точно был старик, глаза попривыкли к полумраку и я смог его разглядеть. Худой, явно испуганный. В сторону смотрит, как провинившаяся собака. Какое преступление он мог совершить? Украсть кусок булки с прилавка? Не успел спрятаться от ночной стражи?
  - Ну... - Бокку не переубедить, он слишком "правильный" гражданин, в самом полном смысле этого слова, с промытыми мозгами, и я старался найти другие аргументы. - Они могут нам быть полезны, когда мы будем выходить, чтобы отвлечь от нас внимание... В толпе ведь легче затеряться, мессер.
  - Этого не понадобится. Какой-то негодяй устроил в городе пожар. Сейчас всем не до того. Разве не слышишь?
  Неумолчная колокольная истерика действительно была слышна даже здесь, за каменными стенами. А если прислушаться, то можно различить и людской гомон и крики. В городе, похоже, серьёзный переполох. Хорошо хоть я не успел рассказать этому примерному гражданину о своей военной хитрости.
  - Да, наверное, сильно горит. Но ведь гореть-то когда-нибудь перестанет, мессер.
  - Что ты хочешь сказать?
  - То, что сейчас до нас дела нет, но потом будет.
  - Потом нас уже здесь не будет.
  - Зато, если мы выведем только тех, за кем пришли, нас легко вычислят.
  - Что сделают?
  - Я хотел сказать, что ведь непременно будут дознаваться, кто это сделал, так?
  - Разумеется.
  - Ну вот. Дознаватели сразу догадаются, что приходили именно за женщиной и девицами, а там уж несложно выяснить, у кого мог быть такой интерес.
  - Каким образом?
  Ну, придётся выдать расширенную версию. Я коротенечко так, конспективно, посвятил его в свои непростые взаимоотношения с отцом Козимо и некими францисканцами. О том, что означенный Козимо, спасибо его знакомцу Бонуомо, уже ныне покойный, я поминать не стал. Зато намекнул на своего патрона, Фаринату, у которого могут в связи с этим возникнуть определённые неприятности, и его возможное недовольство по этому печальному поводу. Фарината к спасаемым дамам был мною пристёгнут через меня же, которого означенные дамы, рискуя репутацией и жизнями, спасли от его, Фаринаты, врагов. Всё почти правда, но получилось прям как в обожаемых местными балладах жогларов: рыцарь (ну, в данном случае, конечно, в масштабе 1:1000), благородная дама (весьма условно благородная, зато в трёх экземплярах), сюзерен, долг, честь, козни злодеев, приключения, опасности, и счастливое спасение. Благородный спаситель лично присутствует, вот он передо мной. Бокка, как легко можно догадаться, не только не читал Карнеги, он вообще вряд ли что читал, кроме писем. Баллады и комедии пока не издаются, а исполняются.
  - Но... - на лице изумление от осознания себя героем по типу Роланда. - А что же делать?
  В моём словесном потоке благополучно потонул огромный "Титаник" того факта, что Бокку проблемы прятания концов совершенно не касаются, ибо об его участии известно только мне и викарию. Фаринате же - вычислят его интерес францисканцы, не вычислят - некий дельи Абати совершенно до лампочки. Слюшай, Бокка-Шмокка, кто такой, да? А я, правде в глаза, его и так и так заложу, если что. Ну, а викарий... С тем непонятно.
  - Давайте выпустим всех, тогда им никак будет не догадаться, кто это сделал.
  - Но ведь это же преступники, Ружеро!
  - Кто знает, мессер? Наших дам тоже завтра казнили бы, а они никаких преступлений не совершали. Я вижу тут несчастных, с которыми судьба обошлась сурово... возможно, тут и есть совершившие проступки, но если они никого не убили, то уже само пребывание в этих стенах послужит им достаточным наказанием.
  - А если убийцы и разбойники?
  - Бог накажет, - оборвал его я. Куй железо, пока горячо. - В любом случае, здесь есть невинные, а ведь сказано, что лучше пусть уйдут от наказания десять виновных, чем пострадает один невинный. Так что мы совершим благое дело.
  Не уверен, что это где-то сказано, но подобную фразу я слышал. Или видел.
  - Ты удивительный юноша, Ружеро, - заметил Бокка поморщив лоб. - Такие разумные речи в таком юном возрасте. Да, ты прав, с какой стороны ни посмотри, хотя на первый взгляд всё кажется не таким. Так и поступим.
  И мы, разумеется, так и поступили. Бокка тут же сунулся открывать первую попавшую камеру.
  - Не стоит этого делать, мессер.
  - Почему? Ты только что меня убедил, что надо отпустить всех.
  - Мы непременно должны это сделать. Но сначала следует найти тех, кого мы ищем. В толпе и сутолоке это будет сделать труднее. К тому же эти несчастные наверняка не будут нас слушать, а сразу кинутся на выход, и тем привлекут внимание на улице. Нам придётся спешить, чтобы избежать столкнуться со стражниками, которые могут сюда пожаловать, чтобы выяснить, что тут происходит. Можем и не успеть. Так что давайте спокойно найдём наших дам, а потом и остальных освободим.
  - Я снова поражаюсь твоей разумности, - покачал головой мой напарник. Скажите пожалуйста, какая сложная логистическая задача.
  Девочки нашлись на первом этаже, куда пришлось спускаться, осмотрев почти тридцать камер наверху. Их заперли вместе, не разделили. Маша сидела в углу, Паола и Лоренца устроились головками у неё на коленях. Спали. Тётушка нежно перебирала племянницам волосы. Услышав наши шаги, она подняла голову, вздёрнув подбородок. Когда Бокка загремел замком, она поднялась на ноги, тут же словно заслоняя собой девочек, вставших чуть за ней.
  - Донна Мария, - сообразил я, что они не могут понять, кто к ним заявился среди ночи. Я ведь, найдя их, только окликнул Бокку шёпотом. - Это я, Ружеро.
  Маша склонила голову набок, словно приглядываясь. Девочки ухватились за её руки. Я, говоря о девочках с Боккой, постоянно повторял "наши дамы", чтобы он привык, что они "дамы" (а тут это важно, ради неблагородной девки или бабы никто и пальцем не пошевелит) и что они "наши". Про "дам" можно было не стараться. Как она смотрела, как держалась, не зная, кто там идёт по их души, никакого сомнения в её благородстве у Бокки оставить не могло от слова совсем. Зайдя в камеру, он первым делом отвесил ей поклон.
  Тут, вообще-то, царит махровый такой патриархат и место женщины в дальнем углу под лавкой. В целом. Но есть нюансы. Вот, например, в случаях встречи с незнакомой женщиной на её территории, если только он не собирается предложить ей потрахаться (языком трубадуров, конечно), что его немедленно оправдывает, особенно ночью в её спальне, пока она мужа не позвала, мужчина должен ждать, пока первой с ним не заговорит она. Если захочет.
  - Кто вы и что это значит? - Маша девушка неглупая, заговорила только оглядев мужчину, сделала выводы, и речь выбрала сообразно моменту.
  - Моё имя Бокка дельи Абати, и я пришёл, чтобы освободить вас... - тут он покосился на меня и поправился, - мы пришли. С Ружеро. Рад сообщить вам, что отныне свободны.
  В тусклом свете я, как мог разглядывал девчонок. Одежда на месте, крови нет, на лицах синяков не видно. Вот только Паола не просто держится за руку тётки. По-моему, ей трудно стоять.
  Да и кидания на шею спасителям что-то не случилось. Ну, Маше, понятно, не по чину мне на шею вешаться. Паола тоже ко мне кидаться не стала бы, типаж не тот. Она такая вся мягкая, как бы чуть сонная всегда, хотя она из тех самых омутов, в которых даже черти тонут с концами. Но вот от Лоренцы я как-то этого ожидал. Но она тоже только глазками блестит и жмётся к тётке. А Паола точно заплаканная, теперь-то уж вижу.
  - Я благодарна вам за наше освобождение, - в голосе Маши звучит грусть. Только я знаю, что она прекрасно может говорить без вот этого всего, без манерности. И грусть - это совсем не её эмоция. Не её богини стиль. Диана любит не грустных, Диана любит сильных, злопамятных, и мстительных. - Но что же нам с нею делать, со свободой? Нам некуда пойти и любой может вернуть нас сюда, как только увидит. Свобода не подарит нам спасения, мессер. Хотя ваш поступок и выдаёт вас как благородного человека, но, боюсь, всё напрасно, и нам не избежать нашей участи.
  Это, кстати, действительно скользкий момент. К Фаринате я их отведу, это да. Даже, думаю, сумею убедить их там оставить до утра. Или даже до завтра. Но что потом? Однако Маша не зря разыгрывала свой спектакль.
  - Не стоит беспокоиться, донна, - Бокке, как мужчине... нет, как благородному мужчине, не оставили выбора и он, естественно, резво встал на проложенные ему рельсы и поехал, куда проложили путь. - Под моим кровом вы найдёте и защиту, и безопасность. Никто не сможет причинить вам и малейшего вреда, и в том порукой моё слово, слово дельи Абати.
  Ну, вот и славно. На первое время проблема решена, а там посмотрим.
  - Даже и не знаю, мессер, - Маша в сомнении качает головой, а я понимаю, что торопить их сейчас бесполезно. Сцена должна быть доиграна по всем правилам. Иначе нельзя. - Будет ли это прилично? Беззащитная женщина, с молодыми девушками, в доме незнакомого мужчины... О, я верю вам, ваши помыслы чисты, как утренняя роса, но что скажут люди? Да хотя бы ваши слуги? Уже завтра о вас и о нас будут судачить. И если мужчине в том нет большого горя, то нам будет не выйти на улицу, чтобы не быть осмеянными.
  - Не стоит беспокоиться, донна Мария. Никаких пересудов не будет. Я женат и моя жена будет счастлива оказать вам такое же гостеприимство, какое желаю оказать вам я. А слугам мы скажем, что вы наша дальняя родня.
  - Ну, если так... Что ж, мы будем рады такому обороту.
  Пока взрослые играли в свои игры, Лоренца медленно подошла ко мне. Вот у неё действительно в глазах застыла отрешённая печаль и стеклянный страх. Она шла ко мне, губы подрагивали, словно она сдерживала плач, и я думал, она скажет мне что-то типа "где же ты был так долго", ну, типа, по закону жанра. И, как бы, мы обнимемся. Я даже шагнул ей навстречу. И она подошла ко мне почти вплотную, только шага не хватило, и, не останавливаясь ни на миг, залепила мне с правой пощёчину. Да так, что я чуть с копыт не слетел.
  
  
  
  xxiii
  
  [Год 1263. Август, 19; Третий час]
  
  
   - Но это факт?
   - Нет, это не факт.
   - Это не факт?!
   - Нет, это не факт. Это гораздо больше, чем факт. Так оно и было на самом деле.
   - - - "Тот самый Мюнхгаузен".
  
  
  -Ты болван! - кричал мессер Уберти. Да что там кричал, он прямо бесновался. - Кто дал тебе право распоряжаться у меня в доме? - это да, не подумал. То есть, подумал, но не продумал. Частная собственность тут - всё. Вопрос "моё-не моё" - есть самый первостепенный и кардинальный, и выясняется в первую очередь. Защита своего, своей собственности - первейший приоритет. Ради этого тут всё и делается. Любовь, не считая внезапно вспыхивающей в пламени тестостерона страсти, существует пока только в балладах и песнях, являясь прерогативой благородных рыцарей, непорочных дев, фей, и прочих вымышленных персонажей. Дружба, за редким исключением, в основном вокруг общих дел и пока есть выгода. Верность, лояльность, преданность - эфемерны, поскольку покупаются и продаются и никого это не напрягает. Бескорыстная честность - туда же, в баллады. Требовать награды за любое одолжение - норма поведения, другое только вызовет подозрение. Всё, что есть у нормальных, реальных людей, это их собственность. Она охраняется свято. Покуситься на чьё-то право - смертельное оскорбление. А я не только покусился, но и распоряжался в его доме. Если бы не острая нужда во мне, ей-бо убил бы он меня.
  - Ты посмел ввалиться в мой дом ночью, без спроса! Ты посмел отдавать приказы моим слугам так, будто они твои слуги! - перечислял он мои смертные грехи. И ведь это ещё Бокка оставил девчонок у себя, а так бы я и их сюда приволок. Ой, что бы тогда было...
  - Это мой дом! Это мои слуги! - шла уже тринадцатая минута воплей, а я, между прочим, вторую ночь толком не спал, и забыл, когда ел последний раз. В том смысле, что более продуктивно было бы меня сначала накормить, напоить, дать выспаться, и только потом орать. Но этот-то, матюгальник самозаводный, сам сытый и выспавшийся, чего бы и не поорать. Хотя ничего такого, если разобраться, я не совершил: нормально пришёл домой, уже светало, так что подъём слугам я устроил не совсем ранний, кто-то и так уже не спал. Тем более - в городе кипеш и пожар в разгаре. Да, сказал никому из дому до особого распоряжения не выходить, было дело, так ведь и распоряжение должно было ж от него быть, не от меня. Только добавил, что гонца надо в контадо отправить, к Тавольи, а то он глупостей наделает. Этим озадачил фаринатовых вояк, высунувшихся во двор на шум. Себе попросил - а не приказал! - принести пожрать. Вот и всё. А, да! Доложить хозяину, как проснётся. Всё! Ну? Чего истерика?
  - Где ты вообще был? - ага, где шлялся всю ночь. - Ты вообще должен быть где?
  - Прошу меня простить, мессер, - вот так, глазки в пол, ручки к бочкам, поза кающийся Ружеро. - В тюрьме.
  - Что? - Фарината поперхнулся очередной порцией воплей. - В какой тюрьме?
  - В Стинке.
  - В Стинке? Но... Постой, как - в Стинке? - уже не орёт. Удивил я его. - Что ты там делал?
  - Освобождал донну Марию и её племянниц. Вы помните, мессер, та, что...
  - Да помню я прекрасно! Ещё бы мне не помнить, если ты только позавчера мне все уши прожужжал об этом! - надо же, подумал я, только позавчера, а по мне как будто полгода прошло. - Нет, ты действительно болван. Я же сказал тебе, что займусь этим сам! Этим утром бы, скорее всего, их уже отпустили. - К сожалению, мой дорогой мессер, это только вы так считаете. А вот дочка верховной богини придерживается другой точки зрения. И я её словам доверяю больше. Тем более, что Паоле уже досталось по полной.
  - Увы, мессер, это не так, - грубовато, конечно, но... Какого хрена? Или я ему нужен, и тогда надо очерчивать и свои территории тоже, или не нужен, тогда... пусть он мне их мне очертит, и я буду знать где и что. По крайней мере не буду рассчитывать на него там, где надо действовать самому, не теряя времени.
  - Что значит "не так"? - Фарината недовольно хмурит брови.
  - То, что одну из девиц уже пытали, а к этому времени, как мы с вами ведём беседу, мессер, донна Мария была бы уже казнена.
  - Вот как... - он кажется смутился. Как ни крути, а получается, что слова он не сдержал. - Не ожидал я, что всё будет так быстро. Я собирался сам навестить Капитана этим утром и не думал, что... Ты сказал, их уже пытали?
  - Да. Одну из девочек, Паолу, - я постарался, чтобы мой тон оставался ровным. Всё же Фарината мне нужнее, чем я ему. Даже с учётом Единорога. - Её сажали на "колыбель иуды".
  - О Господи Исусе! Бедная девочка... сколько ей лет?
  - Четырнадцать.
  - Боже милосердный, бедное дитя... - он отвернулся и подошёл к окну. - Я не мог заняться этим делом раньше.
  - Я понимаю, - говорю я, хотя я нихрена не собираюсь его понимать, не хочу и не буду. Мне просто некуда от него деваться. Но если раньше у меня были какие-то иллюзии, то теперь всё.
  
  Паолу пришлось нести до дома Бокки на руках. Ему пришлось, конечно, не мне. Я вообще плёлся как оплеванный. Когда, после перевода в Стинке, девочку забрали из камеры, Мария места себе не находила, хотя их общая дальнейшая судьба была ясна с самого ареста. Через пару часов Паолу привели обратно. Тащили её не слишком грубо, но и без особой заботы. Опустили на солому. Ни стоять, ни сидеть девочка не могла. Подол задрался, на внутренней поверхности ног коркой застыла ссохшаяся кровь.
  - Тётушка, прости! - Мария пыталась прижать к груди рыдающую племянницу, но та отворачивалась. - Прости, я не смогла...
  - Успокойся, моя милая, успокойся...
  - Я... - Паола плакала не от боли. - Я всё сказала, всё... даже больше... чего не было никогда... тётушка... прости, я предала тебя, я тебя оговорила... прости, прости... я не смогла... я всех... и себя, и сестру.... тётушка, очень больно, я не смогла, прости... очень больно...
  Лоренца, до этой самой минуты не понимавшая всей серьёзности случившегося с ними, застыла фарфоровой статуэткой с выражением безмерного ужаса на белом лице.
  - Не вини себя, малышка, - Мария поцеловала Паолу в лоб, ощутив солёный вкус испарины. - Тебе не за что просить прощения.
  - Тётушка, я всех предала...
  - Ну что ты, милая, что ты... Они для того и пытают. Никого ты не предавала. Под пытками никто не выдерживает, никто. И я бы всех оговорила, и тебя бы оговорила, и Лоренцу бы оговорила, а ты ведь знаешь, как я вас люблю? Знаешь? - Девочка прижалась к обнимавшей её женщине и молча закивала. - Наоборот, ты очень сильная, очень... Ты должна была сразу всё рассказать, на всё соглашаться...
  - Они... они называли это колыбелью Иуды - Паола вновь разрыдалась в голос.
  - Маленькая моя... Маленькая... - Мария губами подхватывала её слёзы.
  - Теперь нас убьют? - голос Лоренцы был такой же безжизненный, как и она сама. Мария теснее прижала к себе старшую племянницу и спрятала лицо в её волосах. Она не знала, как ответить на вопрос младшей, глядя в огромные, неподвижные глаза. Самой захотелось заплакать.
  
  - Я понимаю, - сказал я Фаринате, глядя тому в спину. - Вы должны были встретиться с герцогом Новелло.
  - Да... Ты знаешь? Откуда? Тебя ведь не было здесь?
  - Во дворе слышал, - пожал я плечами. - Ещё позавчера.
  - От кого?
  - Не знаю, - не стал я сдавать солдатика. - Я только голос слышал.
  - Ну что ж, - мессер Уберти вернулся от окна и сел в кресло. - Только ты, вероятно, не знаешь зачем.
  - Не знаю, - согласился я. Да мне это и не важно, поскольку что бы ту встречу ни вызвало, для меня это не оправдание и веры тебе больше никогда не будет.
  - Надвигается война, - открыл он мне огромный такой секрет. - И у нас не самое лучшее положение сейчас, поэтому крайне нужны союзники. Я отправил своего сына в Сиену, там он, даст Бог, заручится поддержкой нескольких сильных фамилий. Хорошо бы, он получил от них слово... М-да. Но этого будет всё равно мало. Войск у знатных родов и даже городов не так много, они, в основном, полагаются на ополчение, которое не так просто поднять нам на помощь.
  - У герцога есть свои войска?
  - Есть, конечно, но не в этом дело.
  Он пожевал губы, явно раздумывая, стоит ли мне что-то рассказывать.
  - От него многое зависит. - Решил-таки со мной поделиться. - И многие. Если он скажет в нашу пользу, получить поддержку будет гораздо проще. Тем более, что за Новелло стоит Манфред. Но и Его Величеству тоже надо знать, на что он может с нами рассчитывать и есть ли смысл нам помогать...
  - Или напротив, - усмехнулся я. - Придержать войска при себе, готовясь воевать самому, если мы, как союзник, ничего из себя не представляем.
  - Именно так, - вздохнул Фарината. - И его нельзя за это упрекать.
  Ну понятно. Герцога надо ублажать всячески и показывать товар лицом. Поэтому тут разве что траву не красят.
  - Три года назад Его Величество не был так осторожен с помощью, - заметил я.
  - Тогда на нас не шёл Анжуец, - это, я думаю, он сам себя убеждает. - И он ничем не рисковал. Одолей нас гвельфы - просто ничего не изменилось бы. А с нашей победой он получил многое.
  - Мы платим ему?
  - Пф. Нет конечно. У него много сильных врагов, а сильных союзников почти нет. Плохо то, что наши территории не соединены, это делает нас уязвимыми и удара франков мы без Манфреда не выдержим. Но зато мы - его сильный довод в противостоянии со святым престолом...
  Стук в дверь прервал его излияния. В кабинет, мрачный донельзя, вошёл Симоне.
  - Что там? - недовольно спросил Фарината.
  - В городе неспокойно, мессер, - доложил секретарь. - Я только что с площади. Горят кварталы Санта Кроче, ветер несёт огонь на Борго Пинти. Нас пожар скорее всего минует, но из города лучше уехать.
  - Почему?
  - Как я сказал, мессер, в городе неспокойно. Горожане волнуются. Ходят упорные слухи, что пожар был неспроста и что ещё было нападение то ли на Барджелло, то ли на дворец Капитана народа, то ли на подеста. Никто толком ничего не знает, но это только усиливает слухи. Многие считают, что гибеллины что-то готовят. Опять же, никто не знает, что именно, но такое неведение пугает народ. Уже начали говорить, что подеста и капитан убиты гибеллинами, а власть хочет захватить дельи Уберти а всех гвельфов будут либо высылать, либо убивать. Всё это очень плохо, мессер. Это может вылиться в бунт и погромы. Подеста и капитан, кстати, заперлись у себя, приоры на месте но успокаивать народ не спешат.
  - Консулы?
  - Не знаю, мессер. О них ничего нет. Наверняка, как обычно, выжидают. Разве что подеста созовёт совет, но, как я сказал, он заперся у себя и не показывается. Надо уходить, мессер. Наших сил в городе, как вы знаете, сейчас почти нет. Если начнётся свара с гвельфами, не уверен, что мы одолеем.
  - Дьявольщина! - Фарината вскочил с кресла и забегал по кабинету. - Как же это не вовремя!
  Ну извините, блин! Как мог. Надо было самому раньше шевелиться! А у меня как получилось, так и получилось.
  - Нет, - решил Фарината. - Покидать город нельзя. Иначе точно придётся опять воевать. Симоне, созывай консортерию. Пошли к... Кто у нас есть? Строцци и Альберти, к ним в первую очередь. Пусть собирают людей. Пять - шесть десятков у них должно быть. Надо сейчас же показать силу, иначе будет поздно. Остальные пусть тоже подходят по готовности. Отсиживаться по домам нам нельзя. Кто-то мутит воду. А ты, - это уже мне. - Сейчас же отправляешься в Трамонтану... Чёрт! Ещё тебе кого-то выделять... Где Матиро?
  - Мессер ди Тавольи ранен и остался на вилле, - напомнил я. - Но, вобщем-то, может и не надо никого специально выделять...
  - Надо! - Перебил он меня. - Отправлю туда Фиону. Не ты же её защищать будешь.
  Хм, ну если только в таком аспекте.
  - Мессер дельи Абати, - сказал я.
  - Что?
  - Думаю, он не откажет в помощи.
  А если откажет, я Кьяре намекну. Женщина беременная, дочка маленькая, и если, после истории с Винче, Бокка откажется вывезти семью из вновь ставшим небезопасным города, я думаю она найдёт ему пару-тройку сотен аргументов. В том числе может и словами что-то скажет.
  
  Из города, от греха, выезжали на юг, через те самые Римские ворота, что не так давно стали непреодолимой преградой для нашей компании. В городе действительно было неспокойно. Ожидание беды смешалось в воздухе с горьким дымом пожара, охватившего пусть не полгорода, но значительную его часть. Непрерывно трезвонили колокола, обычный гомон городской толпы был полон тревоги, людские лица были либо испуганы, либо сами вызывали опасения. Взгляды исподлобья, провожающие в спину. Плевки в сторону. Напряжённые позы.
  По Ольтрарно проехали без проблем, это другая сторона, через реку, и пожар сюда точно не доберётся, соответственно, и переживать местным как бы не о чём. Если не считать угрозы внутренней резни. А вот на мост, чтобы сюда попасть, я думал пробиваться будем с боем. Перед Понте Веккьо собралась толпа человек под сотню, и чего-то они явно ждали. Не думаю, что это были сторонники гибеллинов. Но, слава КПСС, паспортов и удостоверений члена партии гвельфов ещё не придумали, татуировок на лоб "ненавижу гвельфов" мы не делали, и униформы никакой не было, чтобы нас как-то по другому идентифицировать. Язык, кстати, тоже один. Так что пронесло, хотя Бокка не выпускал рукояти меча. Но один он, пусть и с шестью вооружёнными слугами, вряд ли справился, в случае чего. А, ну да. Я же ещё есть. Супергерой малолитражный. Зато с огоньком и волшебной веточкой в кулачке.
  Огонёк этот у меня, к сожалению, совершенствоваться никак не желал, и навык "Мастер Огня" застыл на трёх процентах первого уровня. Мало, мало у меня практики. Зато за вызволение наших узниц заплатили тридцать пять рублей опыта. И это хорошо. Плюс ещё одна десятитысячная процента славы. Плюс единица харизмы, которая, блин, сгорела бестолку, поскольку уровнем не вышел.
  
  На воротах была, конечно, повышенная боевая готовность и положенная ситуации бдительность, так что я сильно опасался проблем насчёт Марии и девочек. А ну как ориентировка сюда пришла? Но нет, не пришла. Нашу большую компанию - Бокку с Кьярой и Нанеттой, его шестерых слуг, меня, Марию с девочками, и Фиону с её компаньонкой - задерживать не стали.
  За воротами особого столпотворения не было, но народу хватало. Спешили убраться из города такие, как мы; какие-то сумасшедшие наоборот стремились внутрь по какой-то надобности; кого-то проверяли взвинченные стражи порядка; кто-то пытался криком доказать свою правоту; кого-то уже шмонали вовсю; группы вилланов и торговцев стояли на привратной площади, не решаясь заходить в город, будучи то ли не в курсе событий, то ли выжидая, чем дело кончится. Мы поспешили выбраться из толпы и свернули налево. Долго по римской дороге мы не прошли, на первой же развилке свернув налево ещё раз. Так, через Арчетри, добираться раза в два дальше, зато спокойней. Можно было надеяться на отсутствие приключений.
  Приключений не было. А вот Лила, как только мы свернули второй раз, из-за деревьев на дорогу вышла.
  - Помолчи пока, - коротко бросила она мне и пошла рядом с повозкой, класса "телега люкс". Кареты им тут, что-ли, уже изобрести, а? Ну ни до чего сами додуматься не могут. Я, кстати, тоже пешком передвигался. Бокка со слугами - верхами. Повозок у нас было две. На семерых особ женскаго полу, с учётом всех необходимых им вещей, впритык. Дополнительных мест для пассажиров типа меня выделено не было. Что удивительно: На Лилу удивлённо покосились, Бокка даже нахмурился, но никаких вопросов задано не было. Возражений её присутствию, соответственно, не последовало. Я, почему-то, тоже захлопнул уже открывшийся рот. Как-то вот так оно само получилось. Мы все молчали, а Лила шла рядом, словно она с нами из самого города идёт, держась рукой за борт телеги.
  
  Я уже успел, кстати, подумать на эту тему. С учётом, что я не знаю даже кто я сам, человек ли, и настоящее ли всё вокруг, сделать однозначные выводы о том, кто она такая, как сюда попала, и что здесь делает, очень трудно. Сейчас самым главным становился вопрос: зачем? А, ну ещё: почему? Кажется мне, что, начиная с моего рака, через всю ту эпопею весьма неприятных ощущений, и кончая смертью "там", всё это было не случайно. И Лила фигурирует в этой истории с самого начала. Она, собственно, и появилась в моей жизни одновременно с диагнозом "Недифференцированный рак поджелудочной железы Т3 N1 M1". Кажется, кажется мне, что я, именно я должен был оказаться здесь. Вот именно здесь. Так вот: почему я? Почему здесь? Зачем? Кто она такая? Что ей надо? Как она всё это провернула? И вот ещё мне кажется, исходя из прочитанного про то, откуда дети берутся, что вряд ли она одна-одинёшенька такая на свете. А из этого следует целая череда выводов, один из которых может быть для меня весьма неприятным: мы ведь понимаем - взрослые ведь люди - что, провернув такое со мной, человеком она вряд ли является, так? Нет, так-то люди с другими людьми и не такое готовы учинить, но руки-то у нас пока коротки, да? А вот у неё не коротки. Думаю, ей, чтобы сюда переместиться, как мне помирать не пришлось. А, может, она вообще шастает туда-сюда невозбранно. Может у неё сюда студенческий проездной выписан. [Для тех, кто не в курсе, такой проездной - это как шенгенскяя виза во все городские транспортные средства]. Да. Длинные у неё лапки. Аж вон куда достают. И если она не одна такая, с такими загребалками, то у кого-то из ихней шатии-братии хотелки и могелки могут ещё похлеще оказаться. Ясно ведь, что она - она! - шифруется. От кого, спрашивается? Явно не от второгодников из пятого класса по зауглам ховается. Есть, видать, кто-то и покруче её и с её планами не согласен. Может даже категорически. Может даже вплоть до. А я, блин, как раз и есть тот план!
  И, парадоксально, но, попав сюда и пройдя через всё это, труднее всего мне было поверить именно в то, что Лила - не человек. Ведь тогда надо как-то отвечать и на вопрос "а кто?". А я не знаю.
  
  Шли молча. Бокка со слугами болтались кто впереди, кто в арьергарде процессии, Кьяра, Нанетта, Фиона с компаньонкой ехали на передней повозке, "мои" - на той, рядом с которой мы шли. Мария изредка косилась в нашу сторону. Паоле было не до того, она до сих пор не отошла от случившегося. А вот Лоренца, та да, блестела из-под руки Маши на меня и Лилу глазками. Как хомячок из норки.
  
  Ваччиано обогнули с юга, потом опять пошли налево и теперь до самой Антеллы будем топтать пыль по грунтовке. Не дорога, а две жалкие колеи по чахлой траве среди невысоких холмов. Кроме нас других путников видно не было. И то добре.
  Дело уже шло к полудню, солнце начинало припекать. На небе, если не считать до сих пор заметного задымления позади, ни облачка. Через пару часов таким темпом будем на месте. Я бы ещё вздремнуть не отказался, конечно, но пока терпимо. Не в телегу же лезть - некрасиво это. Ничего. На вилле досплю. Хорошо хоть Кьяра, святая женщина между прочим, покормила меня, пока я у них ждал окончания сборов. Там же часок удалось надавить на массу, но как-то маловато. Но в целом: пить не хочу, есть не хочу, писать-какать не хочу, девчонки со мной, от францисканцев, похоже, отделался... Жизнь налаживается. Вот только Лила, конечно...
  За Антеллой колея вновь стала дорогой, хоть и осталась грунтовкой, и пошла меж двумя холмами вверх. Зелень тут же стала сочнее, появился какой-никакой ветерок, приятно обдувавший потное лицо.
  
  - Лёш, тебе какого чёрта твои способности даны были, а? - я так ушёл в свои мысли, что не сразу сообразил, что это Лила собственной персоной ко мне обращается. Тем более, что она даже взгляда на меня не кинула. Шла как шла, глядя перед собой. - Чтобы ты фиг знает чем занимался?
  Это наезд? Это наезд. Грубить? Очень хочется. Но я не в той весовой категории.
  - Так я и не знаю, какого.
  - Ну уж всяко не для того, чтобы ты носился по ночам где не надо, ведьм спасал, да с Федой схлёстывался. Ты зачем внимание Дианы привлекаешь?
  - Ну, тут как бы... - может всё же нахамить, нет? Я вздохнул. - Ты про какие способности сейчас?
  - Ого. А тебе мало?
  - Ммм... Я... Скажем так: ты про какие именно способности?
  - Ты в свой интерфейс заглядывал? Заглядывал. Видел там навыки такие "Перо и бумага", "Абстрактое мышление", умения такие, как "Чертёжник", "Экспериментатор", "Исследователь", а?
  - Ну, видел.
  - Так какого же хрена из всего, что тебе дали, ты используешь и развиваешь что угодно, только не это?
  - А надо это?
  Тут она даже чуть повернулась ко мне.
  - Да Лёш. Надо - это. - Сдерживается. Прям видно, как сдерживается. Так и я же тоже.
  - О. А кому надо?
  - Представь себе - тебе.
  - Да? И зачем.
  - Я тебе сейчас открою тайну, мой милый мальчик: чтобы остаться в живых. Сойдёт тебе такая цель?
  - Круто. - согласился я. - И откуда бы мне это бы мне это знать? Ты не забыла мне инструкцию в билет вложить?
  - Мозги тебе забыли вложить, похоже. Это ведь были твои первые навыки! Самые первые! А на интеллект свой ты внимания не обратил? А ситуация какая была? Что тебя вот прямо с самого начала просто вот вынуждали задействовать? Куда тебя всё время пихали? Что от тебя тут требовалось сделать?
  - Вопросов и у меня, между прочим...
  - Ты на мой сперва ответь! Что. Тебе. Надо. Было. Сделать?
  - Хрень какую-то. - выдавил я. - Гранатомёт реактивный.
  - Ну и? - вопросила она. - Каким боком тут твоя долбаная магия? На кой хрен тут "Мастер стихий"? "Искатель", "Следопыт", "Мастер пряток", "Хирург", какой только хрени не нахватался! "Лесная жизнь"... да у тебя даже "Пловец" уже сорок два процента до второго уровня... Скажи мне, ты что, в сборную России по плаванию собрался записываться?
  - Я...
  - Боже ж ты мой, да у тебя даже "Асассин" и "Боевая ярость" активны! Террорист-подводник ты хренов!
  - Ну...
  - Не нукай. Я заранее знаю все твои возражения. И то ты не знал, и это тебе не объяснили, о таком не догадывался, и тут тебя не предупредили, и здесь ты не ожидал, да? А самому подумать? Ты ж неглупый парень, Лёш. Ну, хоть сейчас включи мозг, а. Ну, если не объяснили-предупредили, ну, значит, была причина, да?
  - Была, наверное. Только знаешь...
  - Знаю, - вот что она меня всё время перебивает, а? Бесит же. - Ты не думай, что я тебе какие-то претензии выкатываю. Просто всё пошло немного не так, как... как должно было бы идти. Ты, конечно, разочаровал... Не морщься! Разочаровал! Мог бы быть и поумней. Но да ладно. Просто это для всех нежданчик получился, потому и криво так пошло.
  - Мне-то спросить можно хоть когда-то? А то я так и останусь в непонятках, а ты потом опять будешь мне высказывать.
  - Да спрашивай, спрашивай, только поторопись.
  - Опять времени нет?
  - Представь себе, это не отмазка. Так оно и есть на самом деле.
  - Ага. Ты мне скажи, это всё - настоящее?
  - В каком смысле?
  - Да в прямом, бляха муха! Звучит, конечно, дико, но так оно и есть: я не знаю, это реальный мир, или так, игра какая компьютерная. И давай без этих вот, конкретно и прямо мне говори!
  - Эк тебя перегнуло, Лёш. - Лила усмехнулась. - Ты не беспокойся, за сумасшедшего тебя я не посчитаю... с учётом обстоятельств. Ну, на этот вопрос ответить легко: этот мир столь же настоящ и столь же несомненно реален, как и твой собственный. Тут никаких отличий совершенно. Можешь не сомневаться.
  - А...
  - А некоторые его особенности, это уже... Хм. Особенности, короче. Тебе не об этом сейчас думать надо.
  - Слушай, - не выдержал я наконец. - А давай я сам буду решать, о чём думать, ладно?
  - Ладно, - легко согласилась она. - Тогда ты будешь тут думать о чём хочешь, а я пойду. Да?
  - Такой вариант, значит?
  - А как ещё? Я, вообще-то, помочь тебе стараюсь, а ты в позу встаёшь.
  - Помочь? Ну да. А проблемки тут у меня не из-за тебя ли? Сама проболталась, что у вас там нежданчик случился. Кстати, интересно: где там, и у кого у вас?
  - Эти проблемки - может быть и из-за меня, - вторую часть вопроса она проигнорировала. - Вот только если бы не я, у тебя бы и таких не было. Давно бы уже червей кормил. Забыл?
  Нет. Я не забыл. Только вот вполне себе возможно, что и не кормил бы, если бы не ты. Может, и не подыхал бы так весело, а нобелевку обмывал. Вот же, сука, тоскливо как стало. И не скажешь ей сейчас ничего.
  - Ладно, Лил, это... погорячился я. Извини. Сама понимать должна - вопросов у меня море, а ответов как не было, так и нет.
  - Всему своё время, Лёш. Уж извини за банальность.
  - И что? Когда это время придёт?
  - Да как только, так сразу. Мне ж не жалко тебе ответить, просто сам же сказал: вопросов у тебя море. Сразу на все не ответишь. Да ты главные-то и не задашь... по крайней мере, не сразу. А вот вместе нам с тобой долго лучше не светиться, поверь.
  - Перед кем не светиться?
  - Вот пример ненужного вопроса. Ну, хорошо. С Иродией ты встречался? Чья она дочка знаешь? Ну вот с кем-то таким. Много тебе это дало, а?
  - Если так отвечать, то мне и спрашивать бесполезно... Хотя... Лила, а ты сама - кто?
  - Ох, Лёшка, - она рассмеялась. - Я-то как раз человек. Просто человек. А ты что подумал?
  - Не знаю, я что думать, - буркнул я в ответ. - Может тоже...
  - Не. Не тоже. Просто человек.
  - А как же тогда...
  - Опять не туда едешь. Жизнь у меня так сложилась. Давай, всё-таки, не меня сейчас обсуждать, а тебе как-то жизнь облегчим. А там и до остальных вопросов доберёмся.
  - Я бы лучше сейчас добрался.
  - Вот настырный! Нет, ты думаешь, это у меня времени нет? Да? У меня его нет потому, что я не хочу, чтобы ты тут сгинул к чертям! А ты упорно именно этого добиваешься. Я-то могу просто отсюда уйти, да и всё. А ты? Может, уже начнёшь слушать, наконец?
  - Эх, - я помялся для виду и кивнул. - Я так понимаю, большего, чем сама хочешь, ты мне всё равно не расскажешь, да? Да ладно, ладно... Ну, давай сама тогда. Только подробнее, хорошо?
  - Подробнее уже в следующий раз. На сегодня мы своё время потратили на ненужные дискуссии... А вот если опять будешь перебивать, вообще тебе не успею ничего сказать! Короче. Тебе обязательно - обязательно! - надо выполнить заказ Фаринаты дельи Уберти. И как можно скорее. От этого, и ни от чего другого, сейчас зависит твоя жизнь. Слушай дальше и не перебивай, я сказала! Значит так. Магию свою запрячь подальше и не свети. Избавиться от неё было бы идеально, но уже, к сожалению, невозможно. Не сможем мы это спрятать. Ты должен безо всякой магии всего добиться, это важно.
  - Всего - это чего? - всё-таки перебил я.
  - Подсказок вокруг тебя - туча. Не тупи. Но для начала - у тебя задание есть? Есть. Вот и вперёд. И, Лёш, правда, ну не тупи, а? Сам смотри по сторонам и думай. Я не могу всё время вокруг тебя крутиться и вытаскивать тебя из жопы. Да я даже советами тебе рискую так, что мало не покажется. Давай сам тоже, да? Да, насчёт советов. Будь предельно осторожен с Инфаньяти. Лучше держись от него подальше. В крайнем случае, не верь ни одному его слову. Будет советовать делать что-то - не делай ни в коем случае.
  - А он - как ты, да?
  - Не как я. Не важно. Просто избегай его. Не светись перед ним. Иначе может быть очень, очень нехорошо.
  - Мне?
  - Тебе в первую очередь.
  - Ага. А эти... инквизиция? С ними как?
  - С ними пока неясно... Это я о своём, не обращай внимания. На вилле они тебя достать не должны, а там - сделаешь, что надо Фаринате, и будешь им уже не интересен. Просто в город пока не лезь.
  - А вот эту веточку ты мне дала...
  - Тут уже я ступила. Дура была, мне уже... Короче. Дала, и дала. Пользуйся теперь, чего уж тут. Она, кстати, не одноразовая уже, к сожалению.
  - Ну, если такие проблемы, так держи обратно.
  - Поздно. Всё уже. Не сыпь мне соль, ладно?
  - Ладно, конечно. Хотя суть проблемы я не уловил.
  - Проблемы... - она хмыкнула. - Проблема в том, что артефакт этот уже замечен, и отменить этого уже никак нельзя.
  - Ну, вроде как это не первый артефакт у меня. Иродия мне ножик подогнала, Инфаньяти, опять же, какую то фигню выпить дал, нифига не обычную валерьянку, кстати. Это как?
  - Иродия...- Лила покачала головой. - Этим... Короче, Иродии не возбраняется творить что вздумает. Имеет право. И Инфаньяти этот тоже... Не Иродия, конечно, но что можно ему, никак нельзя мне. Ой, Лёш, опять мы не о том. Вобщем, я пойду уже, пора мне. А ты не светись, я сказала. Сиди тихонько, делай своё дело, и всё будет хорошо. Верь мне.
  И она спокойно сошла с дороги. Думаю, за теми кустами, что скрыли её, уже никого нет. И в округе её нету. А я остался. Стараться ей верить. Только не получалось.
  
  - Кто это была? - Лоренца подползла поближе и, растолкав баулы со скарбом, устроилась поудобнее рядом.
  - Это? - я задумался. Как, в самом деле, её, Лилу эту, объяснить? Хотя бы даже Лоренце? - Родственница одна. Дальняя. Случайно в городе встретились. Она тут где-то живёт неподалеку.
  - А... - взгляд хомячка стал очень подозрительным. - А на каком языке вы с ней говорили?
  Чё? Чё-чё? На каком языке? Как на каком языке? А я что, ещё какие-то знаю? Быстрый просмотр своих свойств подтвердил, что я до сих пор курлыкаю только на тосканском диалекте. Но сомневаться в том, что Лоренца слышала нечто другое, я не мог. Лоренца - не дура и слух у неё нормальный. Тогда... А что я, собственно, туплю, а? Или Лила - действительно, простая прохожая?
  - У нас на севере так говорят. В некоторых местах.
  - А ты с севера?
  - Ну да, - тут я даже и не соврал ведь.
  - А откуда?
  - Ну, неподалеку там есть такой город, Моска называется.
  - Моска? Какое смешное название ["москва" и "муха" по-итальянски звучат и пишутся совершенно одинаково]. Это в Миланском герцогстве?
  - Нет, дальше.
  - Уууу. Дальше уже горы, я знаю.
  - Вот за ними.
  - Далеко, - сказала она.
  - Далеко. - согласился я. Очень.
  
  Двор виллы очень злой подводной лодкой барражировал мессер Матиро ди Тавольи. При нашем появлении, он сфокусировал свои перископы на мне, от чего я почувствовал себя в перекрестье прицела. Обнаружив цель, он стал разгоняться в моём направлении, словно торпеда, разве что пузырькового следа позади не оставлял. Хотелось куда-то спрятаться, но это было бы не солидно. Щас рванёт, только и успел подумать я.
  
  
  
  
  xxiv
  
  [Год 1263. Август- Сентябрь]
  
  
  "Всякая революция лишь тогда чего-нибудь стоит, если она умеет защищаться"
  
  -- В.И. Ленин
  
  
  
   Жаркий август закончился в беспокойной Фиренце суматошно и не мирно. Сам я тогда в город не выбирался, но слухи переносились слугами как говно мухами на лапках - понемногу, постоянно, и с характерным жужжанием. Кроме того, с нами были мессер ди Тавольи с двенадцатью благородными рыцарями, и не менее благородное семейство дельи Абати. Это не считая саму Фиону. Ко всем благородным и от них периодически мотались посыльные - у всех были либо дела в городе оставлены, либо имущество, которое требовало пригляда и бережения даже в хозяйское отсутствие. Фиону опять же не считаем, к ней никто не мотался. Вобщем, о происходящем в Фиренце мы были в курсе. Первый день после устроенного мной пожара и, как следствие, неожиданного бунта населения, недовольного правлением гибеллинов, был самым критическим. Фаринате не удалось утихомирить горожан малой кровью. Наличных бойцов, чтобы продемонстрировать силу везде, не хватало и лидер гибеллинов стал наносить удары точечно. В бунтующие кварталы врывалось несколько десятков хорошо вооружённых, озверевших от крови головорезов и убивали всех без разбору. Где-то они встречали сопротивление, где-то горожане разбегались или пытались прятаться по домам. Помогало горожанам это мало - сопротивлявшихся убивали на месте, убегавших догоняли или перехватывали, прятавшихся вытаскивали из домов. На пол и возраст никто не смотрел. На стенных крючьях, предназначенных для вывешивания праздничных ковров, висели хозяева домов, кто-то повешенный по всем правилам, за шею на верёвке, а на кого не хватало верёвки - подвешивали на крюк за нижнюю челюсть. Те умирали дольше, оглашая улицы жуткими криками. Кто бунтовал, кто нет - особо уже не разбирались. Крюков на всех было не достаточно, поэтому остальных просто резали, как свиней, и улицы в буквальном смысле тонули в крови. Не знаю, была ли оправдана жестокость Фаринаты, имеющая целью запугивание населения, хоть и была понятна, но в любом случае она сработать не успела: пока граждан принуждали к миру в одном приходе, они забывали о страхе в другом. Очаги спонтанных бунтов множились, как фурункулы, и грозились слиться в огромный гнойный карбункул. Солнце затянуло густым, чёрным чадом распространяющихся пожаров. Под ставшим низким и недобрым небом Фиренцы то и дело истошно голосили отчаянно не желавшие умирать люди. Все городские ворота наглухо закрылись. Среди гвельфов пошли слухи, что к городу уже подходит французское войско Карла Анжуйского и скоро ненавистные гибеллины будут изгнаны. Слухи были ложными, а если бы и нет, то горожанам после входа иностранных - к тому же королевских - войск вряд ли стало бы жить слаще, но пополаны о том не задумывались. Городская верхушка собирала в своих дворцах наиболее доверенных ополченцев и готовилась к худшему. Или к лучшему, если удастся вернуть власть. Хорошо ещё, наёмников в городе почти не было. По улицам носились разномастно вооружённые толпы агрессивных мужиков. Горлопанили во славу справедливости, коммуны, и его святейшества, вспоминали про хартию Фридриха от какого-то мохнатого года, но больше смотрели, как бы чего урвать и на пути им было лучше не попадаться никому, даже и самому Фридриху. Могли и в дом ворваться. В таких случаях везло тем, у кого всего дома - одна комнатушка с земляным полом и не имеется пригодных к употреблению баб. Все лавки и мастерские позакрывались. Отцы семейств прятали жён и дочерей в самых дальних и тёмных закутках. От массовой резни относительно немногочисленных гибеллинов спасла только старая традиция фирентийцев сосредотачиваться на близком и тщательно помнить обиды на него. И в то время, как четыре из шести сестьер уже готовы были договориться и собрать единое ополчение, в самых сильных сестьерах, в кварталах Санта Мария Новелла, Сан Джиминьяно, Санта Кроче, Карро, Випера и Леон-Бьянко, консортерии десятков семейств под шумок пошли выяснять отношения друг с другом. Личные счёты оказались важнее, на радость получивших неожиданную передышку гибеллинов. А там и сын Фаринаты, Лапо, привёл три сотни латников из Сиены. В масштабах почти стотысячного города этого было бы мало, если бы горожане сумели сорганизоваться, но этого, при наличии даже такого подкрепления, Фарината им сделать уже не дал. В одну ночь были взяты Консистория, дворец Консулов и Барджелло, где засели приоры, консулы, и капитаны со своими личными гвардиями. Приоров и капитанов пустили под нож. Среди консулов потерь почти не было - эти, в отличие от первых двух, были местные уроженцы и Фарината не стал окончательно портить отношения с Цехами, взяв золото вместо крови. Я ожидал, что под шумок Фарината разберётся и с папским нунцием, ибо он-то и был главным гнойником в Фиренце, без которого гвельфам затевать бунты и смысла не было, если уж совсем в корень посмотреть, но дом нунция, хоть и был окружён, штурмовать никто не решился. Для моего ума такой пиетет перед папой понять сложно, но для местных это в порядке вещей. Травануть понтифика они могут, а пока жив - надо уважать и всячески ку делать. Поэтому и епископа тоже никто трогать не стал, и вся коллегия инквизиции вместе - я так подозреваю - с клятыми братьями Альфонсо и Бартоломео пребывала в здравии и благополучии, хай им грець. С нунцием было тем обиднее, что, несмотря на уверения обоих, и Фаринаты, и Лилы, я не забывал о письме Никколозо с моим описанием и требованием заполучить живым, и о странном интересе Бонуомо Инфаньяти, который называет себя викарием, но непонятно - чьим. Вкупе с уверенностью, что инквизиция - организация большая и инерции действия у неё на десяток таких Ружеро хватит, я на вилле себя в безопасности отнюдь не чувствовал. Не верил я, что вот просто так все возьмут и про меня забудут. И Фаринате не верил. Ну, а Лиле верить - и вовсе надо наивным быть. Времени у неё объяснить нет... Как же! С ликвидацией верхушки гвельфов перспектив у спонтанного бунта уже не осталось, но успокоения это, как ни странно, не принесло. Пожар давно сошёл на нет, бунт потерял всякую цель и логику, но не жестокость и не жажду обогащения. Несколько дней и ночей шла нескончаемая бойня, где правили бал месть, нажива, и первобытные инстинкты. Потом объявился, наконец, Гвидо Новелло. Где он до сих пор шлялся я не знаю, понял только, что он был назначен Манфредом Сицилийским в Тоскану в качестве герцога. Логику, по которой какой-то сицилийский король назначает герцогов за тридевять земель в Тоскане, я пока тоже не понимал. Такое вмешательство окончательно поставило Манфреда под удар сразу с нескольких сторон: обозлённого до белого каления папы, французского короля, и без того претендующего на Неаполь и Сицилию, и кастильско-леонского короля Альфонсо, который по маме Елизавете тоже был Гогенштауфеном и непосредственным правнуком ажнак самого Барбароссы. И если с наместником Петра всё и так было ясно, нашествия анжуйца в любом случае было не избежать, а кастильца можно было пока не принимать в расчёт, то вот четвёртый недовольный - арагонский король Хайме Завоеватель, имевший сильный флот и успешно громивший мавров уже несколько десятилетий - это было серьёзно. У Арагона тоже были виды на юг Италии, пока неоформленные, но явные. Новоявленный тосканский герцог привёл с собой до трёх тысяч войска. Город оцепенел от страха: весёлый междусобойчик, который фирентийцы праздновали уже несколько дней, мог оказаться лишь прелюдией к тотальному выпиливанию населения поголовно. Позакрывались - невиданное дело - церкви. По улицам, кто в рясах, кто в рубище, срывая голоса в уличных проповедях и гневно потрясая кулаками, пошли бродить попы и монахи, предрекая беды и грозя карами. За попами сворами голодных собак всюду таскались нищие и прочее неприкаянное отребье, не нашедшее пока, чем и с кого поживиться. Смотрели зло, хищно, волками. Хоть и собаки. Беды и кары им уже были не страшны, они ждали, когда те падут на других. Попы обещали что вот-вот Урбан четвёртый сначала отлучит герцога вместе с его королём и Фаринатой от церкви, а потом пришлёт свою армию. Но увы им, с этим в данный момент у папы были проблемы: не так давно пала Латинская империя и на престол восстановленного Восточного Рима взошёл деятельный и амбициозный император, Михаил Палеолог, раскатавший губу не только на Пелопоннес и Балканы, но и на весь юг Италии в том числе. Урбан тут же начал готовить против того крестовый поход и уже безуспешно подвергал интердикту Геную, отказавшуюся разорвать отношения с восточным базилевсом. А у Манфреда был козырной король в рукаве: беглый латинский император Балдуин предложил ему в обмен на приют права на Константинопольский трон. Манфред по какой-то причине предложения пока не принял, хотя не понятно, чего он тупил: все притязания испанцев, фанцузов, и самих понтификов на Королевство Обеих Сицилий были как раз связаны с сомнительной легитимностью Манфреда как короля, ведь наследником этой короны был Конрадин, его племянник, родной и законный внук императора Фридриха II, король Иерусалима, герцог Швабский. В позапрошлом году парень официально вступил в права как герцог, а дальше - пропал, и его опекуна подозревали в причастности к этому исчезновению с целью сохранения своего трона. Доказательств только не было. Но вот прими он предложение Балдуина - и будет совсем иной расклад, тут уж сомнений у католической части христианской Европы по поводу прав на трон не останется. Пусть трон далеко, но всё равно трон. Не знаю, как прогрессивная католическая общественность отнеслась бы к тому факту, что вообще-то в Константинополе уже есть император и никуда деваться не собирается. Скорее всего, сей факт был бы проигнорирован, как несущественный. Ибо схизма уже случилась, а действующий император католиком не был, папой не утверждён, и таким образом никакими правами престол не обладал. Но это если Манфред ограничится полумерами. Может быть и радикальный вариант: южная Италия в полном составе станет лишь частью Восточного Рима. Как и говорил тогда Фарината - вместе с отрывом от престола святого Петра в пользу константинопольского патриарха. Это Урбану вообще поперёк горла. Если Манфред туда ещё и Фиренцу утянет, то всей католической Италии и власти папы - хана. Вот как раз совсем недавно под интердиктом была вся Португалия целиком. Второй громкий интердикт, и опять неудачный. Португалия продержалась больше года и в конце концов Урбан вынужден был сдаться и отступить, признав-таки брак короля Альфонсу законным, а сына короля - наследником. Причём никаких уступок от строптивого португальца папа не получил - ни денег, ни усиления влияния кортесов, ни замены епископа Лиссабона. После таких репутационных потерь Урбан, прекрасно осознавая риски, резких движений делать не станет - ведь помимо геополитических проблем ушлый сын французского сапожника имеет проблемы ещё и со многими итальянскими семьями на самом Апеннинском полуострове. Было это следствием того, что вскоре после своего избрания неместный папа значительно расширил коллегию кардиналов, причём все они оказались французами. Итальянские же подданные Урбана давно забыли, что французы, в сущности, фигня: среди пап бывали и евреи, и африканцы, и арабы, и вообще непонятные далматинцы. Сомнительные и нелегитимные наследники древней Римской Империи с неприязнью косились на галлов. Кроме того, в финансовых делах Урбан сделал ставку на одну единственную олигархическую группировку - сиенских банкиров, настроив против себя всех остальных, особенно тех, кому он, окончательно расколов Италию на два лагеря, запретил взыскивать с должников. Эти маленькие гешефты значительно помогли ему материально, но в результате страх римского понтифика перед собственными кардиналами, епископами и паствой был настолько велик, что он ни разу даже не переступил ногой городскую черту Вечного Города, предпочитая отсиживаться в Витербо, и его гвардия нужна была ему самому. Кроме того, папская гвардия сама по себе невелика, а армия собирается по большей части из войск знатных семей епископатов да наёмников, а их всех поди ещё собери. Так что, никого в помощь не дождавшись и убедившись, что герцогские войска, лишь частично взявшие под охрану стратегические объекты в самом городе, а частично рассредоточившиеся по окрестностям, контролируя дороги, никого вырезать не собираются, Фиренца, наконец, утихомирилась. Неделю с улиц убирали трупы. Хоронить пришлось развозить по загородным кладбищам - в городе всех погибших по-человечески, с подобающими песнопениями, телодвижениями и прочей нахрен трупам не интересной ритуалистикой похоронить не успевали - не хватало квалифицированных попов. А трупы настоятельно, посылая сигналы запахом и цветом, просились в землю. К середине сентября всё окончательно устаканилось, пооткрывались ворота, и к нам заявился Гвидо. Не Новелло, конечно, а который Медичи. Заявился счастливый и гордый, как орёл, который только что вылупился, но уже знает, что все зайцы в поле и беспризорные куры - его, по праву формы носа. Кстати о курях. Первым делом наш орёл понёсся к Паоле - хвастаться подвигами. Я, прослушав эту саморекламу из-за угла, поделил всё на десять, из остатка извлёк квадратный корень, и выходило, что купцом орлу, к его счастью, уже не быть - Лапо поклялся сделать из него рыцаря. Не сейчас, понятно, но потом, потом, обязательно. А всё потому, что по дороге в Сиену им довелось попасть в засаду... ну, это по его рассказу, я же думаю, что имел место обычный безликий дорожный рэкет. На политические пристрастия жертв решившим воспользоваться ситуацией коммерсантам-экстремалам было наверняка наплевать. Гвидо сопровождал Лапо не в-одиночку, понятное дело, но именно он оказался рядом, когда на его господина напали двое гопников. На этом, в принципе, долгий рассказ о его подвигах можно было бы и закончить, ибо, влекомый идиотской мечтой и олигофренической тягой к героизму, он ринулся грудью защищать сюзерена от вражеской стали. Тут ключевое слово - грудью. Всё. Конец документального фильма. Дальше он не помнит. Потому как получил не в подставленную грудь, а по дурной башке. И правильно, я считаю. Грудь-то тут причём, если проблема - голова? Гвидо, конечно, сериал продолжил, но поскольку он несколько часов оставался бессознательной тушкой, а следующие несколько дней провёл в койке, то эту, уже фантастическую, сагу о его приключениях можно смело отнести к разряду былинных сказаний о сказочных богатырях. Впрочем, кроме меня его невероятная одновременная недееспособность и деятельная активность никого не смущали. Ну, получил герой кистенём по голове, ну отключился, ну скачет при этом на врага с мечом в руке, истекая кровью - бывает. Квантовый перенос. Релятивистское смещение. И лежание в койке не мешало ему при этом подавать господину советы, за которыми тот к нему обращался с регулярностью пригородной электрички, и советы те, конечно же, тут же признавались весьма мудрыми и своевременными. Обкатав нервнопаралитическое действие своего эпоса на Паоле, Гвидо повторил его вечером на остальной женской аудитории. Ожидаемо, героических подробностей только прибавилось и градус бреда совсем уж зашкалил, а Гвидо потерял всякую наглость: ведь среди слушателей была и сама Паола, которой уже были даны показания на предыдущем допросе. Но, опять же к моему удивлению, Паола новым байкам была вовсе не против, только сладко маслянилась при взглядах героя на неё. Не иначе как благодарные слушательницы все несостыковки списывали на парадоксы сингулярности. Ну, не мне на переносы и парадоксы жаловаться. Где бы я сам без них был? То-то. Возвращению нашего блудного попугая я был искренне рад. С ним у меня вернулось ощущение какой-то миросозидательной законченности и эмоционального равновесия, как при закрытом гештальте, и появилась тяга к активности. Конечно, я и так эти две недели не бездельничал. Совершенно неожиданно, дел оказалась куча. Во-первых, Матиро чётко обозначил, что возложенные синьором на меня обязанности никто не снимал. Это означало, что всё, связанное с проектом Россини, ложилось на мои плечи. То есть, организация разбора завалов и восстановительных работ, поиск и наём дополнительных работников, поиск и возвращение в строй сотрудников обезглавленного КБ, поиск переводчиков с арабского и китайского, восстановление производственной цепочки, включая поставки исходного сырья и материалов, что, в свою очередь, влекло за собой устранение логистических лакун и поиск возможных поставщиков или посредников. Организационных вопросов возникало - вагон и маленькая тележка каждый день, причём вокруг - чуть ли не гражданская война, а помощников у меня только двое: мой опыт завлаба и мой же здравый смысл. На местных переложить было нельзя ничего. Я повторяю: ничего! Понятия не имею, откуда тут берутся такие, как Да Винчи и тот же Россини, но вокруг меня реально одни идиоты. Ладно, не буду никого оскорблять. Просто тупые. Образования им не хватает, вот. Дворяне в этом отношении были получше, но их припрячь к работам было тоже невозможно, пусть и по другим соображениям. Остальным, чтобы было сделано хоть что-то, надо было внедрять в куцый мозг специальную программу, пошагово описывающую каждое простейшее действие в последовательности, иначе - непредсказуемый результат или тотальное зависание системы. Как пример: распорядился расчистить от груд полусгоревших брёвен и обрушившихся стен предположительный очаг возгорания. Ну, то есть, взрыва. Работа тупая, тяжёлая и объёмная, но интеллекта совершенно не требующая, так что даже прикинув возможные последствия, катастрофы я не ожидал. Сам, в сопровождении Матиро и ещё двух рыцарей, отправился в Вольтерру где был шанс найти поставщика клея. Вот тоже совершенно дебильная ситуация: если что-то от мастера надо, должен сам переться и договариваться. Не только меня касается - вообще на всех распространяется. Ладно, съездили. С клеем решили в принципе, то есть заключили договор о намерениях, так как вот прямо сейчас он мне не нужен, да и денег нет, но знать, где брать - уже хорошо. Один контакт налажен. До Вольтеры нашими темпами - день туда, день там, чтобы по ночухе не путешествовать, да день обратно. По возвращению на месте катаклизма я обнаружил прекрасно, до грунта расчищенный квадрат, обозначенный лишь фундаментом, и почти полностью заваленную мастерскую вместе - блять! - со станками и останками этого долбанного ракетомёта! Заваленную камнями, землёй, головёшками, и даже тем мусором, что они собрали вокруг. Вы думаете, они поняли, почему я на них ору? Да нихрена! А куда, типа, нам это девать было, не на двор же складывать? Тут же и скотина, и люди ходють. Ёппперный театр... Теперь боюсь отлучиться хоть на минуту. Постоянно какая-то херня. А за переводчиком надо ехать как минимум в Геную, а то и в Милан придётся. Сюда он переться вряд ли захочет, так что придётся там ещё торчать, пока не переведёт. Кошмар, что здесь за это время будет. И всё это было только во-первых. Во-вторых, мне надо было заниматься собой. Опыта бы мне побольше, уровень там повысить, навыки, опять же. Думаю, это бы меня усилило и значительно повысило мои шансы на выживание, в случае чего. Да я бы и рад, да только вот как? В драки надо было лезть? Так это не игра, хоть для меня это и не совсем верно, но тем не менее. Всё вокруг - как и у нас, с поправкой на век только. И вот если бы мне в моём родном городе, в родном двадцать первом веке, захотелось бы "прокачаться", как бы я это делал? Ну, без последующего визита суровых парней в шлемах и масках, с автоматами в руках и добротой в сердце? Ото всех не отобьёшься ведь, а в тюрьме не покачаешься. Общество давно уже научилось справляться с такими супергероями, даже с целыми их толпами. Местные были в этом плане ничем не хуже, а порядки даже жёстче. Начни я выходить за рамки - тут же прилетит ответка, пусть без масок, но шлемы и ласковое слово для меня найдутся. Можно бы не обращать внимания на смерть, но с ростом характеристик она только становится мучительнее, а ведь и так не миньет сама по себе. К тому же есть ещё два аргумента против прокачки со смертями. Первый: возрождение, боюсь, не гарантировано. Вот кажется мне, что я "возрождаюсь" не совсем в том же самом месте. Каждый раз хоть немного, но всё по-другому. И это не даёт мне отбросить сомнения по поводу виртуальности происходящего. Да и Лила, кстати, тоже сказала, что всё абсолютно реально. Опять же, никто, кроме меня в таких способностях тут вроде не замечен, никто уровней набирает, навыков не качает. Что, виртуальность для меня одного? Да ладно! Поэтому, хоть отношение у меня к ней сейчас непростое, кое в чём Лиле приходится верить на слово, когда сказанное ею не противоречит логике и остальным фактам. И вывод такой, что с тем обилием оговорок про массу ошибок при перезагрузке, в очередной раз я могу просто стать одной из них, только успешно исправленной. Так что лучше я буду живым, чем прокачанным. Второй аргумент - это то, что даже успешное возрождение отбросит меня в исходную точку. Так бы оно и ничего, но появляюсь я тут уж совсем никакой, и несколько дней уходит только на восстановление. Хоть какое-то. Даже сбежать из дома не могу, пока меня к Фаринате не оттащат. И - всё сначала. Долго. Трудно. Нудно. Одно и то же, за исключением уже упомянутых нюансов. По кругу. И без шансов улизнуть и "покачаться". Просто тупо мочат на месте, в случае чего. От этого опыта не набирается. И, как уже как-то говорил, исчезают те, с кем был рядом и успел подружиться. Будем реалистами - человек один не живёт. В окружении Фаринаты я - просто мелкая сошка, служка неприглядный. Там мне отношений не наладить. Так и буду вечным слугой, и карьера соответствующая. Для местных это в порядке вещей, они привыкли, но мне нужен свой круг, где я - по меньшей мере равный остальным. Лучше, конечно, чтобы я главным был. Я не знаю ещё, как буду устраивать своё будущее, особенно в свете последних откровений, но не в качестве слуги это уж точно. Даже если слуга из высшего эшелона. Не вынеся общение за пределы очерченного мне круга, это невозможно. Конечно, Гвидо и девчонки далеко не идеальный вариант, тут надо бы кого рангом повыше, из благородного сословия, но для такого я и сам ещё слишком мал, и шансы на такое чудо нулевые. Слуге в благородный круг не попасть, это, ребята, не кинематограф. Переметнуться к гвельфам, которые благородных магнатов прессуют и вроде как республиканцы по политическому вероисповеданию, так себе вариант. Во-первых, это всё агитация и пропаганда. Правят у гвельфов всё так же благородные, просто таковыми считаются другие, называются по-другому, да правила их игр отличаются. Причём игры так и остаются внутренними, для своего круга. Во-вторых, у них на меня зуб а отношение в минусах, что означает спонтанную агрессию на месте моего обнаружения. Нет, к ним мне дорога закрыта. Так что, перефразируя, плоха Маша, да наша. Опять же, Паола. Да и Лоренца. Та вообще. За что меня в Стинке ударила, спросил, так она логично объяснила: "дурак"! Фыркнула и ушла. А я почему-то подумал, что, походу, да. Короче, помимо организационных работ, приходилось выкраивать время на себя. Помня недвусмысленные советы Лилы, пытался чертить что попало на чём попало, где попало и когда попало. Прогресс был мизерный. Опыта вообще никакого. За организационные успехи капало, а за черчение - почти нет. Как его тогда качать - чёрт знает. Возможно, изготовление какой-нибудь сложной хрени по своему чертежу и двинуло бы прогресс к светлому будущему, но чтобы сделать что-нибудь, надо иметь из чего и чем, а у меня ни того, ни другого. Было ещё подозрение, что не вся моя чертёжная продукция была жизне- и работоспособна. Может, это играло. Например, начертил я, в порядке эксперимента, простейший плуг, причём стопроцентно деревянный, как я его представляю. Несколько часов, в совокупности, угробил, прорву чернил и бумаги извёл. А результата - ноль. Хотя по моим задумкам его можно было как икеевскую мебель одной отвёрткой - в данном случае топором - собрать, ничего не собралось. И поди гадай: то ли чё, то ли почему. А то ли эта конструкция вообще несовместима с мирозданием, как безалкогольная водка. А ведь и чернила и бумага денег стоят. Печаль. Гарантированно удачно у меня получалась до сих пор только одна вещь - бумажные самолётики. Их я мог чертить и делать до бесконечности, но опыт дали только один раз и прогресс шевельнулся только на первом. Жаль только, что кроме муравьёв мои самолётики перевозить никого не могли. Да и летали недалеко. В-третьих, помимо "игрового" развития, за моё физическое состояние взялся мессер ди Тавольи, запрягший меня махать мечом. К этому делу тут же подключился ещё один энтузиаст - Бокка, и они взялись меня гонять в четыре руки. Так-то я не против, понимаю, где я и когда. Случаи - они ведь обязательно представятся. Вопрос времени. Так что лучше заранее готовиться. Но избитому телу и слипающимся от недосыпа глазам объяснить это было трудно. К тому же это сильно затрудняло мне то, что было в-четвёртых. А в-четвёртых было - думать. Очевидно же, что мне все врут. Ну, пусть не все. Лоренца, например, не врёт. Или, там, Маша. Но не суть. Если вокруг цифра - мне врут даже мои собственные органы чувств. Да, Лила сказала, что мир - реальный, такой же, как и мой в будущем, но не сказала, что тот же самый. Здешнее будущее может оказаться совсем не моим. Вся эта беготня со спасением себя и девчонок, сопряжённая с болью и смертями, изрядно выматывала, но тем не менее думать на эту тему я не переставал и у меня по этому поводу завелась пара мыслишек, не слишком утешительных, к сожалению. Смущали меня несколько моментов, особенно появление богини. Вернее, её дочки. Не важно. Никаких богов нету, ребята, вот в чём фокус. Это точно. Всякая религия проистекает из одного - из невозможности для живого разума понять свою суть и принять конечность своего существования. Ну и естественного страха смерти и необходимости самоуспокоения. Я вот тоже перед смертью чем только не занимался, даже Лиле верил, хоть и атеист. Смерть, она, знаете ли, такая ещё штука. Но это чистая психология. А вот в реальности - тут либо здравый смысл, либо боги. Тем более сочетание языческой Дианы с единым христианским в одном флаконе. В смысле территориально. А там что - мусульманский единый подтянется, индийские и прочие? Кроме того, Диана современных ведьм, мне кажется, сильно отличается от классической как нарративом, так и по сути. Какая, нахрен, Иродия? Какой Люцифер? Что за гремучая смесь? Доморощенное мифотворчество какое-то. Но ведь факт налицо. Феда, сука, пинала вполне так реально, падла. И ножик у меня божественный вполне вещественный был. А потом непринуждённо дематериализовался. Получается что - есть то, чего нет? С другой стороны, магия же у меня есть? Конечно, можно вспомнить, что магия - это интерпретация физики теми, кто её в школе не учил, и что любая высокая технология неотличима от магии, но тут-то какая такая огненная технология у меня у самого в руке? Магия самая и есть, а её, по логике, без богов быть не может. Иначе - откуда? Да, люди постепенно приближаются к такому уровню, что для Эллады времён Троянской войны, например, вполне себе божественный. Но я же про настоящих богов. Или люди могут-таки доразвиться и до этого? Создавать жизнь, в том числе разумную, создавать миры? Наделять избранных сверхъестественными способностями по своему выбору? По моему опыту, конечно, нифига. Да и нельзя нам такого позволять. Мы ж люди. Короче, с богами тут непонятка. Если, конечно, они действительно боги. Инфаньяти, опять же, занозой в мозгу сидит. Для обычного священника он что-то слишком необычный. По осведомлённости про меня и мои проблемы - мама родная, по тактико-техническим характеристикам - терминатор. И про магию в курсе, и своих не жалеет. Не такие уж они и свои для него, получается. А что это был у него за эликсирчик, которым он меня отпоил? Точно это не церковная 'святая' вода. И отношение к нему Лилы странно опасливое. Явно они одного поля ягоды. Только сорта у них разные. Оба притворяются полезными, но как минимум один - ядовитый. Оба типа помогают, только Лила сама меня сюда засунула, каким-то образом, и объяснить ничего не хочет, а викарий... пока только один раз помог, правда безвозмездно. Но что я знаю о его целях? Наивно верить в человеческую заботу о ближнем я не собираюсь. Кстати о помощи и том эликсире. Где он такой надыбал? За всё время тут я ни разу ни о чём подобном не слышал. Ну, если не считать сказок о живой воде. Я в практическом смысле. И Лила веточку Феды где раздобыла? Я её пока не использовал, но даже из короткой инструкции по эксплуатации ясно, что сидит там та самая настоящая тварюка собственной персоной, а вовсе никакая не китайская реплика. И как Лила её туда умудрилась засунуть? Сомневаюсь, что Феда туда добровольно залезла, как джинн в бутылку. Выходит, что либо по силе Лила намного превосходит, либо у неё связи покруче, чем у самой Иродии. В любом случае, моя старая знакомка выходит за пределы, очерченные тем самым здравым смыслом. И при этом, заметим, викария она, не скрывая того, побаивается. И после этого я должен был себя тут чувствовать в безопасности только потому, что выехал из города? Нет. Не чувствовал. Просто выхода не видел пока. Линять некуда. Что Лила, что Инфаньяти, меня без труда отследят, не сомневаюсь. Какой-то GPS трекер в меня где-то вмонтирован, не иначе. И ведь не они одни. Оставим пока нелогичность богов, вспомним собственный опыт, который свидетельствует: где зёрнышко, там и колосок где-то был. Значит и другие боги объявятся рано или поздно. И их последователи тоже. Но самые агрессивные уже тут, скоро начнут костры жечь с человеческим мясом. И вот их внимания и внимания их хозяина я боялся, пожалуй, побольше даже, чем Феду. Скрыться от них в тотально религиозной стране, сбежав из Трамонтаны, даже мечтать не стоит. Поэтому пока я делал то, чего от меня и ожидали: восстанавливал КБ, чертил, и тренировался. Девочки мои в сельскую жизнь вписались легко и элегантно: заняли маленький домик на две комнатки, Маша с Паолой потихоньку своё ремесло практиковали - врачевание местных болезных, Лоренца таскалась за мной, суя нос во все щели и изводя меня своим любопытством. Я поначалу опасался демонстрации таких способностей со стороны тётки и старшей племянницы, но оказалось, что чем дальше от города, тем причудливее становится сочетание христианства и местных суеверий, а иногда и откровенного язычества. Библии тут никто в жизни не читал, ибо и не умели, и не имели права [до семнадцатого века читать и толковать Библию имели право лишь рукоположенные священнослужители. Обычным прихожанам было строго запрещено не только читать Священное писание самим, но даже просто иметь в доме, за что полагалась смертная казнь], а потому библейские истории обрастали, как дно корабля полипами, невероятными наслоениями, зачастую меняя изначальный текст до неузнаваемости. Волшебство, несмотря на то, что прямо и недвусмысленно не признаётся Библией, в фольклоре распространено повсеместно; отнюдь небиблейские персонажи - феи, волшебницы, колдуньи и прочие магические существа - живут чуть ли не под каждым кустом или холмом и не стесняясь, с охотой, помогают рыцарям и прочим добрым людям. Есть среди них, конечно, и зловредные, но с ними уже разработаны средства борьбы, которые, опять же, никакого отношения к библейским сказкам не имеют. Но это всё не мешает местному люду искренне считать себя католиками и чуть ли не ежедневно посещать церкви. Хотя, если посмотреть на виллан хоть несколько минут, можно увидеть, что крестятся они гораздо реже, чем отгоняют нечистую силу - коей, опять же, в Библии ни следа нет - другими жестами: одни универсальные, как рогулька пальцами; другие специфичны, как вдруг от сглаза подержать себя за яйца у мужчин. У многих женщин, если порыться в их одёжках хорошенько, можно найти спрятанный маленький глиняный фаллос - оберег на удачу и от всяческих бытовых напастей, обычно сработанный профессионалами и купленный втихаря из-под полы, но зачастую самодельный, слепленный корявенько, зато с любовью и всеми возможными подробностями. Впрочем, если уж так разобраться, обмахивание себя крест-накрест, как и поклонение картинкам на деревяшках, это тоже чистое язычество, адаптированное к новым реалиям столетия после смерти того, кто с ним боролся. Вобщем, настороженности или враждебности ведовство Маши и Паолы ни у кого не вызвало. А Лоренца начала присоединяться даже к моим тренировкам с Боккой. Ди Тавольи её гнал, а Бокка - нет, только учтиво улыбался и показывал, как лучше махать прутиком. Оружия ей, конечно, никто не давал.
   У Кьяры временно, ещё на месяц, не больше, по моим прикидкам, испортился характер. Если поначалу она частенько гуляла по территории большой виллы, то теперь она из господских покоев дома, которые они с мужем заняли с полного одобрения ди Тавольи и остальных рыцарей, далеко не отходила, чаще останавливаясь у маленького фонтанчика, куда Бокка самолично выносил кресло. Местные пейзане обеспечивали её фруктами и вином с закусками. Я дёрнулся было сказать Бокке про вино и беременность, но махнул рукой: на таком сроке тут уже поздняк метаться, до восьмой-десятой недели беспокоиться надо было. Шумных скандалов она не устраивала, и Бокка, понятное дело, выдавать подробности семейной жизни никому не собирался - не те времена - а вот крестьяне, вынужденные записаться в слуги, впечатлениями об общении со вспыльчивой и гневной синьорой делились. Кьяра могла накричать за малейшую оплошность или даже без оной. Рук, впрочем, не распускала. Со мной она особо никогда не общалась. Думаю, её отношение имело корни в той недавней ночи, когда я забрал мужчину от беременной женщины, оставив её одну в тревожной неизвестности. Если б я не знал её по своему провалу в "астрал", и не был в курсе её трагедии, ответное отношение тоже могло быть неприязненным, но я - знал, и чисто по человечески она мне очень нравилась. Да и внешне она была из редкой пока породы очаровашек. Из таких я пока только Машу и Паолу видел. Лоренца - та пацанка, и вряд ли вырастет красавицей, да и Фиона, при всей её детской миловидности, скорее всего через несколько лет её растеряет и станет обладательницей довольно типичной местной внешности. Ну, плюс-минус. Поэтому у меня к Кьяре было отношение предвзято хорошим, но ответных любезностей я не ждал и не нарывался, довольствуясь её сдержанными кивками при встрече и отсутствием высказанных претензий. Тем более я удивился, когда она однажды пришла ко мне в мастерскую. Мастерскую к тому времени очистили от завалов и я тщательно обтачивал на станке заготовку - деревянную болванку длиной около метра. Станок был, наверное токарный, но тут я не уверен. Поскольку на болванку будут накручиваться корпуса будущих ракет, мне нужна была идеально цилиндрическая форма. С этим были проблемы, поскольку привод у станка был ручной и выдать хороших оборотов для качественной обработки взмыленный Маджио не мог, не говоря уже о пухлом и более старом Боско, периодически его подменявшим. Эти двое пока являлись моими основными помощниками. Были ещё двое - Луто, в которого вилы воткнулись, и Мериньо, напарник погибшего при взрыве Оттано, но Луто, хоть и выжил стараниями вовремя тут появившейся стреги Марии, всё ещё был нетрудоспособен, а Мериньо, в силу феноменальных даже для этих мест размеров интеллекта, годился только в носильщики, в каковом качестве, собственно, и был всегда использован. С силой у него всё было в порядке, но даже просто крутить колесо ременного привода, на подмену Маджио, я ему боялся доверить, из опасения, что он найдёт, где тут накосячить. Так что отдуваться приходилось в основном тому самому парню, что чуть не завалил из лука мессера ди Тавольи. Я же, стараясь на глазок выдерживать равномерное расстояние, снимал с болванки тонкую стружку. Резцы были, естественно, полное дерьмо: бронзовые. И у меня уже зрел в голове очередной чертёж - точильного станка. Только делать его не известно кто будет.
  - Ружеро, - отвлекла меня Кьяра. - Можно с тобой поговорить? Я обернулся, отводя резец от деревяшки, и Маджио с облегчением тут же бросил рукоятку колеса.
  - Да, донна, конечно, - чуть поклонился я. - Маджио, далеко не уходи. Как только донна закончит разговор со мной, продолжим. За порогом мастерской завалов уже не было, но и ровного пола тоже, поэтому я предложил Кьяре локоть подержаться. Она осторожно опёрлась на него ладонью.
  - Ты не против проводить меня до дома? - спросила она. - Мне тяжело стоять.
  - Конечно, донна. Буду только рад, - и мы осторожно стали выбираться из развалин. - Вы как себя чувствуете?
  - Спасибо, Ружеро. Хотела бы сказать, что замечательно, но увы.
  - Вам уже скоро?
  - Да, - она смотрела под ноги, тщательно выбирая, куда наступить, пока мы вышли наружу. - Донна Мария ожидает к концу месяца. Но дело не в этом...
  - Вы заболели? - напрягся я. Женщины тут вообще долго не живут, но беременные и роженицы вообще от любой напасти как мухи мрут. Присутствие Маши и Паолы меня несколько успокаивало, но им обоим даже до сельской райбольницы было далеко.
  - Нет, - успокоила она меня и замолчала. Дорожка к центральной усадьбе, выложенная плотно подогнанными плитами, была ровной и уже поддерживалась в достаточной чистоте, чтобы не опасаться споткнуться, но моей руки напряжённо молчавшая Кьяра не отпустила до самого дома. Я, в свою очередь, видя её затруднения, наводящих вопросов задавать не стал. Пусть собирается с мыслями. Что-то интересное мне сказать хочет. И явно непростое. Я не ошибся. Кьяра нашла, как меня неприятно удивить. Дойдя до самого дома, она не стала садиться у заставленного снедью столика, оставшись стоять с отрешённым взглядом.
  - У меня был сын, - спустя минуту молчания наконец сказала она.
  - Винченцо, - кивнул я, показывая свою осведомлённость. Совершенно ей не нужную, разумеется. Ей было нужно высказаться, прежде чем перейти к главному, а мои комментарии были неуместны. И я заткнулся, а она рассказала мне всё то, что я уже и так знал. Не считая не столь уж важных подробностей, вроде её воспоминаний о его раннем детстве. Для меня неважных, не для неё. Потом она рассказала, как её сына казнили. Этого я в деталях не знал и, честно говоря, предпочёл бы и дальше не знать. Но она, всё так же глядя в никуда, вывалила на меня всё до мелочей. И только потом повернулась ко мне лицом.
  - Имя той твари, что убила моего сына - Пареста Савинари. Я хочу увидеть, как она сдохнет... Нет! Я хочу, чтобы она сдохла от моей руки! Ты должен мне помочь. Ты сделаешь это.
  - Э... донна...
  - Ты сделаешь это. Мой муж помог тебе рискуя своей и моей жизнью, и жизнью своей дочери. Я имею право стребовать долг!
  - Донна Кьяра, я помогу вам всем, чем могу, - уверил я её. - Только я не совсем понимаю, что именно вы хотите? Чтобы я убил её?
  - Нет. Её убью я.
  - Хм. Вы, как бы, сейчас немного в таком положении, когда даже резких движений лучше не делать, не то, чтобы отправляться на приключения. Может, стоит дождаться...
  - У меня будет мальчик, - перебила она нетерпеливо. - Во всяком случае, так утверждает донна Мария. Увы, она ожидает, что роды будут тяжёлыми. Я могу умереть, Ружеро. Так что времени у меня нет. И если я умру, то хочу знать, что эта мразь уже сдохла, и что мой младший сын будет жить. Но спасти ребёнка донна Мария обещает почти наверняка. У тебя есть несколько дней, чтобы притащить эту тварь сюда, ко мне. Несколько дней, не больше. Вот тебе и на. Я в своей жизни много, кем был. Пускающим пузырики младенцем был. Школьником был. Участником городской олимпиады. Студентом был. Медбратом был. Мужем, хоть и плохим. Любовником, надеюсь, лучше, чем мужем. Пассажиром метро. Врачом был. Докладчиком на симпозиуме. Завлабом. Претендентом на нобелевку был. Больным раком. Покойником, хоть и недолго, был. Снова ребёнком. Начинающим магом. Разработчиком ракетомётов, вот уже, главным конструктором и прорабом в одном лице. Но спецназовцем я не был никогда. Даже ни разу. Попробовал было на днях - и мне не понравилось. Не получилось. И как в нынешнем тельце похитить и вывезти из неспокойного города несогласного с этими противоправными действиями человека, пусть даже нехорошего, пусть и старуху, я представления не имею. И вместе с тем понятно, что отказать Кьяре никак нельзя. Квест выдан; за отказ или провал - падение репутации до нуля по Кельвину. Беда в том, что у Бокки могут быть свои, противоположные мысли и планы по этому поводу. Что я и озвучил его жене прямо сейчас. Ибо одно дело лезть в пекло, откуда вряд ли вылезешь, а другое - в межсупружеские разборки.
  - Не беспокойся об этом, - уверила она меня. - Мой муж не будет против. Ведь другого случая может не представиться. Тут она была права. Бокка, видать, выдал этот маленький секрет. Буквально на днях я получил ответ от Фаринаты на свой подробный доклад с изложением сути проблемы. А проблема была в том, что даже если я восстановлю этот Единорог, эту "Катюшу" недоделанную, ракет на найденном в конце концов "складе" было всего три штуки. Причём все три - разные по конструкции как боевой части, так и стабилизатора. Только с корпусом стало понятно, как делать. Ну и принцип превращения ракеты в реактивный снаряд. Хотя неизвестно, как оно там на деле сработает. Лично испытывать эти произведения искусства на предмет функциональности я что-то ни малейшего желания не имел. Оно придётся, конечно, этого не избежать, но хотелось бы больших знаний и понимания сути предмета, а не проводком в розетку только потому, что там интересные дырочки. Три ракеты многое проясняли, но в практическом смысле толку от трёх бабахов никакого. А большего сделать не из чего. Все мои усилия по восстановлению цепочки поставщиков упёрлись в один тупик - селитра. Уголь - нажгут без проблем. Сера - нашли. А кто обеспечивал селитрой - глухо. Путём коротких поездок в сопровождении почётного караула и перекрёстного опроса купцов, в том числе заморских, удалось выявить только географический источник сырья - Китай. Но туда мне не добраться - слишком долго. Никколо Поло [венецианский купец, возможно хорватского происхождения, специализировался на ювелирных изделиях и пряностях, отец Марко Поло. В 1260г. вместе с братом направился через Крым и Сарай-Бату (ныне село Селитренное, Астраханской области) в Китай, добрался до Пекина в 1266г.] отправился туда три года назад и ещё неизвестно, добрался ли уже . А ведь ещё и обратно переться. Нет. Кто меня тут столько ждать будет? Кому та селитра будет нужна? Но выход был: Рум, который совсем даже не Рим, а вовсе турки. Они в тесных связях с арабами, а те активно торгуют с Китаем и Индией. У турков напрямую нам что-то получить маловероятно, но есть Константинополь, где у наших соседей генуэзцев торговая монополия, и там румийский купцов - как тараканов в бомжатнике. И добираться недалеко, неделька плавания всего. По нынешним временам, это как в аптеку через дорогу сходить. Вобщем, надо искать концы по селитре в Константинополе. Поскольку, среди нас купцов - ни одного, надо идти на поклон к генуэзцам, чтобы те сдали свои контакты в Восточном Риме и помогли договориться. Я ожидал, что эта канитель затянется на несколько месяцев, а может и на год, но Фарината ответил буквально через несколько дней, что наглядно показывало всю срочность и важность предмета. Суть ответа коротко: генуэзцы помогут, а нам - готовиться к отправке на шоппинг.
  
  
  
  
  xxv
  
  [Год 1263. Середина сентября]
  
  
  
  Гоп-стоп,
  У нас пощады не проси,
  Гоп-стоп,
  И на луну не голоси.
  
  
  -- "Гоп-стоп". А. Розенбаум.
  
  
  
  
  
   Бокку Кьяра со мной не пустила. Не из-за того, что в Фиренце было опасно, а из-за неизвестности с ней самой. Ведь с точностью до дня роды тут предсказать пока не умеет даже Маша. Ясно только, что вот-вот; точно не сегодня, но завтра или через неделю - Бог весть. Кьяра могла родить и умереть в любой момент и как минимум хотела, чтобы её муж был рядом. Понять можно. И кроме Гвидо с собой брать мне было некого. Мы это на нашем уже почти семейном междусобойчике обсудили. Лоренца дёрнулась было с наказуемой инициативой, но Маша её быстро на место осадила безо всякой нежной и воспитательной канители. Всего два подзатыльника, обещание розг, и бунтарка отконвоирована Паолой в девичью спальню. А вот когда мы остались втроём, Маша неожиданно дала дельный совет: ведь у нас есть ещё одна боевая единица. В запасе сидит. В монастыре Умилиатов. Была только одна проблема - как убедить Вито, что на сей раз Мария действительно нас за ним послала. Веры-то нам у Вито совсем нет. Я б в таких случаях записку передал, но тут увы - с грамотностью у парня беда. Проблема решилась прям классическим сказочным способом: подтверждением наших полномочий выступит перстень матери детей, который Вито должен знать и помнить. С ним мы и отправились в Фиренцу на следующий же день. А чего тянуть? Адрес нам Кьяра дала, описание злокозненной личности тоже, планов никаких мы придумывать не умели, на помощь силовую или советом со стороны рыцарей рассчитывать бесполезно, Бокка вообще не по этой части, так что ждать да гадать - только время терять.
   Входные ворота мы преодолели с утренним крестьянским обозом. Поток продовольствия в гигантский и две недели отрезанный от поставок город был таким, что у стражи, по идее выполняющей по совместительству и таможенные, и налоговые обязанности, времени не было даже толком осмотреть, что там ввозится. Заметен был явный стражи недокомплект. Городской чиновник магистрата, в одном экземпляре, носился как после скипидарной клизмы, наобум начисляя акцизные сборы и городские пошлины. Впрочем, никто не возмущался: как всегда в лихие и голодные времена, пошлины на ввоз в Фиренце становились очень низкими.
  
  - Слушай, - начал было Гвидо, как только мы спрыгнули с телеги уже внутри городских стен. - А может, всё-таки...
  - Отстань, - отмахнулся я, оглядываясь. Не так давно, в темноте ветреной ночи, мы уже были тут, неподалёку, пытаясь вырваться из негостеприимного города. Сейчас картина была для меня не столь безрадостной и безнадёжной. - Не путай нас с сыном магната. Говорили же уже.
  - Ну, говорили, - неохотно согласился мой напарник, стряхивая с себя прилипшие соломинки. - Но ты не знаешь Лапо. Может, он не из тех Медичи, а? Наивный уж очень. А ведь хронологически, именно он мог бы быть их родоначальником. Видать, погибнет парнишка, не оставив потомства.
  - Нет, дружище. Не будем мы сюда младшего Уберти втягивать. Ни к чему это. У него свои дела, у нас свои. С одной стороны, участие в совместной авантюре сильно бы помогло мне сбилизиться с одним из высокоблагородий, к тому же немного подходящим по возрасту, и, возможно, восхитительно сказалось бы на моей дальнейшей карьере; вон, Гвидо уже почти рыцарем стал, пусть только будущим. Но с другой, даже если бы Лапо и согласился, что маловероятно, такую авантюру стопроцентно не одобрит его папа. То, что Фарината про неё прознает - тут даже и к бабке не ходи. И его реакция на вылазку сына с двумя плебеями, да с криминальными целями, да с риском спалиться и облажаться, да перед всем честным народом... да тут даже гадать не надо, какой она будет. И Лапо нас никак не отмажет в таком случае, потому, как отец - он и есть отец. Глава семьи - и точка. А семья тут - святое. Дружба приходит и уходит, а семья остаётся. И если Гвидо ещё будет иметь шанс на будущее, оставаясь компаньоном младшего синьора, тем более чуть ли не спасшим тому жизнь, то меня Фарината точно назначит козлом отпущения. Кто ему Гвидо? Он с ним даже и не разговаривал ни разу.
   К монастырю я решил добираться по набережной. Так было дальше, но мне показалось безопаснее. Пусть особых угроз в дневное время пешеходам на улицах Фиренцы уже не было, но я - не простой такой парень. За мной целая инквизиция охотится. Да и с богами может непонятка выйти. Неизвестно, кто из них на чьей стороне. Или наоборот. Не исключено, что и ещё заинтересованные во мне найдутся. Так что приметным лицом, с хорошо заметными последствиями сильного ожога, я лишний раз светить не хотел и по центру города слоняться избегал. Филёрской службе тут можно смело ставить четыре с плюсом, как оказалось. Но всё равно надо было перебраться на правый берег. Как ни не хотелось идти по Понте Веккьо, главному мосту, где и глаз больше, но делать крюк до Понте Санта Тринита хотелось ещё меньше: ведь не знаешь заранее, какой мост будет гореть у тебя за спиной, а расстояние, и, следовательно, риск, удваивается. Благополучно преодолев преграду и свернув с моста налево, мы уже через сотню-другую метров оказались в царстве рыбных ароматов. Набережная то и дело неожиданно сужалась, заставленная корзинами со свежей рыбой, или бочками с солёной, повсюду были развешаны сети, торчали багры, шесты, и прочий загадочный для меня рыболовный или лодочный инвентарь, натянутые паруса закрывали тенью от уже высоко взобравшегося солнца, уши забивал людской гомон: пик рыбной торговли уже прошёл, но бесконечный уличный рынок умер не совсем. Среди ста тысяч всегда найдутся ленивые, согласные довольствоваться уже не совсем свежим и лучшим товаром, зато выспавшиеся. Толкотни и сутолоки хватало. Имеющим денежку тут лучше было крепко держать её в кулаке, да смотреть внимательно, но нам терять было нечего: с собой (да и не с собой тоже) у нас не было ни монетки. Отсутствие денежных средств помогло пройти мимо временных открытых забегаловок, где на наскоро сооружённых очагах, типа мангалов, жарили и варили нераспроданную речную живность. А я бы уже и навернул чего. До монастыря, по моим прикидкам, было километра с полтора. Набережная, если правильно помню, занимает только половину расстояния. Дальше уже не столько улица, сколько дорога. А там и монастырь. Туда я предполагал запустить Гвидо. Как у более старшего, у него больше шансов не быть посланным сразу. Это то, что мы с ним обговорили. У меня было ещё две неозвученные причины туда не соваться, и самая безобидная из них это та, что я понятия не имею, как с монастырскими тут общаться. А о второй причине, по которой мне вообще со всеми монахами и прочим церковным людом лучше не пересекаться, Гвидо уж вовсе знать не надо. И так была проблема на вилле, когда я резко заболевал на регулярные наезды попа из соседнего аббатства. Там за подведомственным населением бдили зорко и ну никак не могли оставить неокученной такую грядку. Гвидо было бояться нечего, потому ему и отдуваться. Если повезёт, конечно. Ибо как вытащить пацана из монастыря если с Гвидо просто через окошко поговорят и пошлют подальше - неясно. К счастью, повезло нам гораздо раньше: Вито нашёлся на своём обычном рыбачьем месте, том самом, где я нашёл его впервые и потом обнаруживал столько раз. Словно и не изменилось ничего.
  - Чего надо? - буркнул он вместо "здрасьте", когда, привлечённый нашими криками и размахиванием руками, причалил к берегу. Из лодки он даже и не подумал выходить. Пришлось мне лезть в воду.
  - Ну? Мамкино кольцо, - констатировал он, оглядев перстень, и начал озабоченно осматривать себя, явно прикидывая, куда его пристроить. А карманов-то - опаньки! - и нету. Только у меня.
  - Давай сюда, - сказал я, протягивая руку.
  - Чего это? - тут же насупился он, пряча перстень за спину. - Не твоё. Нечего руки тянуть.
  - Да тебе его девать просто некуда, - пояснил я. - Я спрячу, а когда придём обратно, отдам. Тебе или тётке твоей.
  - Куда придём? Куда - обратно? И наступил самый сложный момент. Надо было объяснить для него необъяснимое: почему "обратно" - это туда, где он никогда не был; и почему, чтобы туда попасть, нужно сначала в другую сторону; а ещё - почему "как можно скорее", но надо подождать до вечера. А самое главное: почему надо живьём похитить какую-то незнакомую старушку. Для чего - он не понимал, а рассказывать ему о её дальнейшей судьбе я не рискнул. Ну, хоть сомнений в том, что на вилле будут ждать тётка и сёстры у него не возникло.
   Незнакомым туристам в монастырь на пару часов зайти было нельзя. Своим, таким, как Вито, можно хоть на пять минут добро пожаловать, а посторонним проходимцам вход воспрещён. Ну, или просись на постоянное место жительства, чего мы не предполагали. Так что пришлось перекантоваться на берегу. Я воспользовался случаем и прикорнул возле воды, убаюканный мерным плеском речных волн. У меня было только одно место, кроме дворца Фаринаты, куда я мог пойти - дом Пеппины. Но если я бы с удовольствием проведал Бьянку, то с Пеппиной встречаться совсем не хотелось. И не потому, что мы характерами не сошлись, а из-за подозрительности её работы на мессера Уберти, когда она явная гвельфка. Как итог, город большой, а пойти пожрать некуда. Дневной сон помог с усталостью, накопившейся от хронического недосыпа и перманентного стресса последних дней, но, интересный момент, шкалы усталости у меня никакой не было. Выносливость была, определяющая предел энергии в калориях, а усталости - нет. И энергию эту сон не восстанавливал. Усталость субъективно, без всякой визуализации, уменьшилась, самочувствие улучшилось, а калории, несмотря на отдых, продолжали утекать в небытие. Теоретически, исходя из этого, отдых мне вообще не нужен. Ну, пока есть калории, конечно. Но практически это почему-то не работает. Я и устаю, и спать хочу. И где логика? С едой помог Вито. Опять. Хороший он человек, всё-таки. Не знаю, как он к Гвидо относится, а ко мне у него особой любви нету. И всё равно заботится. Кусок хлеба нам приволок, добрая душа. Не так шикарно, как прошлый раз, ну так прошлый раз тут его сёстры были да тётка, понимать надо. Хлеб имел следы макания в оливковое масло с чесноком и базиликом, и был немножко подсолен. Семьсот шестьдесят четыре килокалории славно утешили мой организм. До капа энергию не добил, но настроение улучшилось. Кроме хлеба Вито вынес из монастыря замотанный в мешковину меч, отобранный им в честной битве у реки. Нас там было всего четверо против одного, но мы победили. Меч, я так понимаю, кроме одежды был единственным личным имуществом парня и то, что он захватил его с собой могло означать, что в монастырь Вито возвращаться не планировал. Ну, что ж. И это хорошо. На вилле он всяко пригодится. Хотя, в таком случае, мог бы и окорок какой-нибудь спереть у монахов для лучших друзей... Да-да, я помню - я ему не особенно-то и друг.
   Тяжело планировать спецоперацию, если у тебя ни копейки денег. Ещё труднее - без денег её осуществлять. Совсем плохо - когда надо провернуть такое в недружелюбном, да ещё и закрытом городе. Найти старуху была не проблема. Прибить её там же - и вовсе пара пустяков. Чисто технически - пнул хлипкую дверь этой халупы, зашёл, зарезал, ушёл. Комната одна, прятаться ей негде. Соседи такие, что даже если будет орать, никто на помощь не прибежит. Скорее, потом придут проверить, не осталось ли им чего в нежданное наследство. Но нам её надо из города живой вытащить.
  - Ну, давай я дам ей по башке, да и всё, - первым делом предложил Вито.
  - Ага, убьёшь ещё, - Гвидо с сомнением покосился на нашего мощного даже для взрослого мужика компаньона, и продолжил прохаживаться взад-вперёд.
  - Да не, - Вито вытащил веточку из зубов и сплюнул в уличную пыль зеленоватой слюной. - Я тихонько стукну. Вот так! - и он резко ударил по дну бочки, на которой сидел. Звук вышел гулкий. Я задумчиво покачал головой. Чёрт его знает, как там старухин череп гудеть будет. А ну, там внутри мозг есть? Может не выдержать. Мне не жалко, но Кьяра обидится. А кто беременную обидит - тому удачи. Она понадобится. Да и вообще не дело это, беременным перечить. Захотела сама бабку придушить - надо этот маленький каприз удовлетворить.
  - А если она тогда не отключится? - справедливо уточнил Гвидо.
  - А тогда я её ещё раз стукну! - и Вито для убедительности вновь ударил по дну бочки. На этот раз явно сильнее, так, что отчётливо хрустнуло дерево. Гвидо тоже услышал и заметил:
  - Ага. И убьёшь.
  - Да не, я тихонько, - разговор вернулся к началу. Я перевернулся набок и приподнял голову, глянув на старухину лачугу. Ничего там не изменилось и измениться не могло. Это я так, типа, а вдруг осенит. Не осенило. Мы пристроились в куче растрескавшихся или полусгнивших бочек, корзин, и прочего хлама, дожидавшегося дальнейшей сортировки местным нищим отребьем, и первым делом решили понаблюдать за округой. Место было сочтено удовлетворяющим нашим хулиганским намерениям на все сто, но вот как именно осуществить задуманное, пока было неясно. Я устроился на сухих и почти уже не воняющих останках сетей, полагая, что лучше плохо лежать, чем хорошо сидеть, Вито как раз сидел на бочке, грызя веточки и болтая ногами, а Гвидо лезть в свалку брезговал, а потому вышагивал по её периметру. Скрываться и играть в шпионов мы и не думали, открыто бездельничая прямо напротив домика объекта нашего нездорового интереса. Быть обнаруженными мы не опасались, потому как три подростка никому совершенно не были подозрительны.
  - И что потом? - спросил я.
  - Чё? - уточнил Вито. - А чё?
  - Ну, оглушишь ты её, а потом что, я спрашиваю.
  - Так это, всё. Понятно. Наши программы не совпадают. Что для нас программа минимум, для него уже максимум.
  - Куда тело девать будем? Вито огляделся и ожидаемо наткнулся взглядом на бочки.
  - Ну, засунешь ты её в бочку, - не стал дожидаться я от него гениального озарения. - Дальше что? Вместе со старухой ещё и бочку нести?
  - Телегу нужно нанять, - пришёл к выводу Гвидо.
  - Прекрасно, - согласился я. - Только у нас денег нет.
  - А, - опечалился юный Медичи. - Ну да.
  - Тогда украсть! - в Вито вдруг проснулся решительный экспроприатор.
  - Деньги? - уточнил я. - Или телегу?
  - А... мммм... Ясно. И то и другое. И можно без хлеба. Вот ведь скользкая какая дорожка, а? Сначала человек всего лишь бабку похитить соглашается, а потом пошло-поехало! И деньги украсть, и телегу угнать, а если хозяин повозки рядом случится и возражать примется? Хозяина замочить, разумеется. Тут ведь другого ничего не остаётся. А менты набегут? Так, наверное, революции и начинаются. За всем проклятые бабки стоят. Хотя у нас всего одна.
   - Бабку в бочку, бочку на телегу, - задумчиво резюмировал я. - А телегу?
  - А чё телегу-то? - не понял Вито. И заключил:
  - Всё!
  - Из города вывозить никаких продуктов нельзя.
  - Так мы ж не продукты?
  - А они знают? Стражники-то? Бочку наверняка открыть заставят. А там бабка, пусть и несъедобная.
  - А если стражу подкупить? - озарило Гвидо. Но он тут же стушевался под моим взглядом:
  - А, да... денег нет... А если Вито возьмёт лодку...
  - То есть, угонит? - уточнил я.
  - Нет, - не согласился будущий рыцарь на сделку со своей совестью. - Возьмёт на время. И мы по реке...
  - Плавали, - напомнил я ему. - Знаем.
  - Ну... да, - вздохнул он. Опыт и впрямь был не очень. - Слушай, Ружеро, у меня что-то тогда совсем ничего не придумывается.
  - Да, - буркнул Вито. - Не нравится, а сам ничего не предлагаешь. Я так тоже могу. О! Её напоить надо!
  - Чем?
  - Как чем? Вином! До беспамятства - и всё!
  - А чего она его вдруг пить станет?
  - Так вино же, - мышечная масса удивилась моему непониманию.
  - Я не спрашиваю, как ты объяснишь старухе такой подарок со стороны незнакомых проходимцев, я не спрашиваю, как ты заставишь её тут же, не сходя с места, вылакать столько этой бурды, чтобы рухнуть без памяти, я спрашиваю, где ты столько вина возьмёшь?
  - А у нас денег нет, - вздохнул Гвидо.
  - Ну... это... - Вито многозначительно качнул головой. Ну вот. Я же говорил . Стоит только начать - и одной бабкой дело не ограничится. Теперь у него в голове ограбить тратторию или остерию. Именно ограбить, потому, что украсть в Фиренце бочку вина среди почти бела дня - это, граждане, чистая фантастика.
  - А может, её выманить как-то? - выдал Гвидо очередную идею.
  - Горожанку, - хмыкнул я. - Из города. На ночь глядя. Как? Уточняю: горожанка - не молоденькая и глупенькая Джульетта, получившая любовное послание от Ромео, и готовая бежать на край света, лишь бы он в ней своей писькой поковырялся, а старая, мезкая, жадная гадина. К тому же нищая почти, которой за городом делать нечего.
  - Так, может ей денег дать? А, ну да. Тогда пообещать.
  - И она так и поверила и побежала.
  - Ну, а что тогда делать?
  - Перестать мыслить стандартно.
  - Чего?
  - Того. Шаблонный подход и тоннельное мышление нам не помогут. Рутинный поведенческий паттерн - это как раз то, к чему наши оппоненты готовы и на что имеют средства и алгоритмы противодействия. Нужно выходить за пределы предсказуемости. Так, - подытожил я, оглядев застывших соратников. - Захлопнули рты. Я вам потом всё это переведу. А пока слушай мою команду.
   ***
  
  - Прости, что не открываем лиц, сестра, - прошептал я. - Сама знаешь, в городе засилье безбожных еретиков, и верным дщерям церкви стало небезопасно.
  - Знаю я это, - громко проворчала старуха, не вставая со своей лежанки. - А ты сама-то кто будешь?
  - Прошу тебя, говори тише. Не будет добра, если нас услышат, - я этого не опасался, на самом деле. Просто шёпотом легче выдать мой детский ещё голос за женский, и моё ложное беспокойство должно было этот шёпот объяснить. - Моё имя донна Марченца деи Партонетти. Я - дочь Никколо деи Партонетти.
  - Не знаю такого. От меня-то тебе что надо? - карга подозрительно покосила злым глазом на стоящих позади меня Гвидо и Вито. Все мы были скрыты под монашескими рясами с глубокими капюшонами. Вито сегодня всё же реализовал свои уголовные наклонности и спёр их из монастыря. Вместе с письменными принадлежностями. Чистой бумаги было мало, но не в этом дело. У Гвидо в руках был свиток с печатью и подписью. Понятия не имею, чьей, так же, как не в курсе о содержании, которое было всё на латыни. Но главное - они были. Нет, так пришлось бы самому что-нибудь начеркать, а так сохранил и бумагу и чернила на будущее.
  - Именно мой отец был председателем коллегии суда Фиренцы три года назад, - напомнил я. - Когда благодаря тебе, сестра, был выявлен и впоследствии казнён один из этих негодяев, гибеллинов, именем Винченцо дельи Абати. Разве ты не помнишь этого?
  - Ну, помню, - довольства в голосе старухи не было. - Вот только мне так ни денария не заплатили, так что зря я старалась.
  - В этот раз всё будет по-другому, - искренне пообещал я и, не оборачиваясь, протянул руку назад. - Давай, брат Альфонсо. Старуха тут же резко перешла в сидячее положение. Подозрительная какая.
  - Держи, сестра. Это булла его святейшества папы Урбана четвёртого о защите веры и справедливости. Читай.
  - Неграмотная я, - старуха уставилась на свиток, словно на диво дивное. - Чего там? Именно на это я и рассчитывал. Хотя риск был: несмотря на повальную безграмотность неблагородного населения, призрачные шансы на то, что именно эта нищая карга умеет читать имелись. Но нет. Сработала статистика. И я, развернув неизвестный мне документ и, словно читая с листа, монотонно поведал хозяйке лачуги, что затевается грандиозный судебный процесс над гибеллинами, коих ждёт вселенская анафема, и со всей Италии собирают важных свидетелей по этому делу. Сам понтифик лично призывает Паресту Савинари в Рим, что и требуется исполнить не медля. Проживание в столице, равно как и достойное содержание, глава церкви берёт на себя. А по окончании процесса ждёт её тысяча дукатов награды, право на личную аудиенцию у папы раз в год, и, по желанию, небольшой домик в предместье Вечного Города.
  - В Рим? - не поверила старая. - Слыхала я, папа не в Риме сидит.
  - Всё верно, - согласился я. - Резиденция понтифика в Равенне. Но суд состоится в Риме, ибо именно Рим является столицей и символом католического мира и святой церкви.
  - А чего это его святейшество девку послал? - не унималась старухина паранойя.
  - Я не была в Риме, - признался я. - Всё это время я находилась здесь, в одном из монастырей, куда мой отец, неотлучно пребывающий подле папы, и направил гонцов с поручением, как только узнал от его святейшества о его нуждах. Именно он вспомнил твоё имя, и то, что ты как никто другой можешь быть полезна святому престолу. И я взяла грех на душу, облачилась в мужское платье, сбежала из монастыря, и в сопровождении братьев Альфонсо и Бартоломео поспешила к тебе. Нам надо покинуть Фиренцу сегодня. Боюсь, шпионы гибеллинов уже прознали про всё, и скоро бросятся за нами и придут за тобой. С дополнительными подробностями застарелую подозрительность будущей жертвы удалось успокоить. Она даже сама предложила план по выходу за ворота города, когда я доверительно сообщил, что не знаю, как это устроить. Видимо, это незнание и было последней соломинкой, убедившей её в моей искренности. И она сама, своими ногами, без всякого упаковывания в бочку и похищения телег, в полном сознании, повела нас к воротам из города. Солнце уже почти село и суета стихла. Местные совместители пограничной службы и таможни готовились закрывать вход в город. И выход, кстати, тоже. Тут мы разделились и мы с пацанами пошли вперёд, а бабка позади. За то, что она в последний момент сбежит, я уже не переживал. Если досюда дошла, никуда уже не денется. Нас выпустили без вопросов - время такое: монахи идут, куда хотят. Бабку тормознули, но она легко отмазалась, что не фирентийка, а из контадо, и возвращается домой, до ночи ещё успеет. Когда мы свернули с большака на Трамонтану, её беспокойство вернулось:
  - Куда идём-то? - заозиралась она.
  - Не пешком же до Рима будем идти, - успокоил её я. - Дойдём до одной виллы, там нас ждут сопровождающие и повозки. И уже послезавтра ты предстанешь перед его святейшеством. Всю дорогу до виллы бабка доставала меня своими вопросами о том, как ей себя вести, как предстать перед понтификом, и прочие "как" и "а что..."; мечтала, как будет сиять на суде, поражая своим ораторским искусством, а потом эх, заживёт на всю катушку и они ещё все посмотрят. Пыталась пристать и к "Альфонсо" с "Бартоломео", но Гвидо с Вито предусмотрительно засунули в рот по камешку. Я же уже даже не шептал, но старуха, увлечённая грёзами о будущей великолепной жизни, перемены в моём голосе не замечала. Шли ходко, размашистым шагом. Старуха не жаловалась и не отставала, видать, с суставами у неё всё было в порядке. Тем не менее, к воротам Трамонтаны мы подошли уже в полной темноте.
  - А чего это? - удивилась карга, оглядываясь.
  - Действительно, чего? - я тоже забеспокоился. По такому времени, всем уже спать пора бы, а народ, человек пятнадцать, со свечами, лампами, и факелами, даже и не думал. Все сгрудились у господского дома и я, в отличие от старухи, догадывался, почему. У входа в дом на меня налетела Лоренца с бешенными глазами.
  - Донна Кьяра рожает!
  - Да понял я уже. Как она?
  - Там тётушка и Паола с ней!
  - Где мессер дельи Абати?
  - Тут где-то, - Лоренца завертела головой.
  - Кто??? - подскочила бабка, выпучившись на меня.
  - А, да, кстати, - сказал я, с облегчением стаскивая капюшон. - Это похищение. Прошу всех оставаться на своих местах. Обещаю, вы обязательно пострадаете. Вито, вяжи её.
  
  
  
  
Оценка: 4.45*8  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"