F Маргарита : другие произведения.

Про вампиров

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

  

Про вампиров

  
  
  

***

  
  - Глубоко зарыта, прямо-таки боялись, что вылезет, - раздражительно фыркнул Отроша, сплюнув на землю табачную коричневую жижу. - С два часа уже копаем, а все никак не выкопаем.
  Второй, присутствовавший нынешней темной ночью на кладбище вместе с Отрошей, работал энергично и с завидным постоянством опускал лопату в рыхлую тяжелую землю, не чувствуя усталости. В то время как Отроша, не мог разогнуть спину, да и мозоли на руках кровоточили.
  - Странная работенка сыскалась у богача, выкапывать могилу среди ночи, - подметил Отроша, усевшись на край выкопанной ямы и вновь, прикурил.
  Детина, имени которого Отроша не знал, продолжал копать, не заговаривая. Он был слаб умом и хилый жилистый Отроша уповал на отсутствие в нем мозгов, без конца кряхтя и жалуясь на боли в спине, ногами подрыгивая на земляной насыпи, которую слабоумный и вырастил.
  - Коли работать не можешь, тады чего увязался? - спросил детина из ямы, продолжая копать.
  Отроша покраснел и спрыгнул в яму, авось деньги отберет.
  Сваленный в землю на боку лежал крест, укрытый, как было велено заказчиком, шкурой и Отроша, бросив на него случайный взгляд, перекрестился.
  - Отчего крест шкурой приказал накрыть? - спросил Отроша, но ничего не услыхав в ответ, опустил в землю лопату, набрал земли и выкинул ее наверх.
  Копали еще полчаса, покуда лопаты не ударились о деревянный гроб. Затем веревками обхватили маленький ящик
  с обеих сторон и, выпрыгнув наверх, потянули на себя.
  - Откроем, - предложил Отроша. - Поглядим, кого оттудова доставали.
  - Гляди, - сказал слабоумный.
  - Ну и погляжу, - задиристо ответил он и лопатой отбил крышку гроба.
  Ногой скинул ее наземь, прикрыв нос ладонью.
  - Господи! - воскликнул он. - Да, это ж совсем девка еще!
  Детина оглянулся.
  - Не тронутая, - изумился Отроша. - Как такое может быть, давно уж в земле лежит, а не разложилась?
  Склонившись на колени, детина приложил ладонь ко лбу покойной и резко отобрал ее.
  - Холодная.
  - Как живая! - перекрестился Отроша.- Только ведьмы так могут. Может, она ведьма?
  - Ежели ведьмой была, на кладбище под крестом хоронить не стали бы.
  - За деньги могли и похоронить, - настаивал на своем Отроша.
  - Могли, - кивнул детина. - Только пустое все это, они ведь не переносят кладбищенской земли. Да и не похожа она на ведьму, ребенок еще совсем, в свадебном платье погребена.
  - Хороша-то как! - восхитился Отроша и дотронулся рукой до волос покойной. - Зачем господину понадобилось выкапывать ее?
  - Много вопросов ты задаешь, - ответил ему здоровенный молодой человек и крышкой закрыл гроб, прихлопнув ее огромной ладонью. - Перехоронить желает.
  - Стал бы он платить такие большие деньги, видать секретность сохраняет, - продолжал Отроша.
  - Коли и так, пусть сохраняет, нам-то болтать чего по пустякам.
  - А вдруг он плохое, что задумал? - в лоб ему бросил Отроша.
  - Какое плохое не задумал бы, мы не причастны, - спокойно отвечал тот.
  - Откуда ж тебе знать, что не причастны?
  - Плохое уже свершилось, - покорно проговорил тот и снял шапку в знак своей скорби. - В сырой земле под толщей снега, в дешевом худом гробу, лежит мертвая красавица - девица в свадебном платье, куда уж хуже.
  - И впрямь, - согласился Отроша, сняв шапку и перекрестив лоб.
  Подняли гроб на плечи и направились к телеге, куда его и аккуратно взгромоздили. На перекрестке между кладбищем и темной нелюдимой улицей, остановили лошадь, погрузили гроб в карету и разъехались. Отроша медленно поцокал восвояси, а второй с кошелем, набитым деньжищами, пешком пошел до хаты.
  Карета черная, чернее ночи, тронулась и погнала, столбом вздыбливая снег и вихрем отметая его в разные стороны. На расхлябанных дорогах, при такой езде, должно быть, сам черт погоняет. В небе кружил черный ястреб, не спуская зорких глаз с дьявольской повозки, и сопровождал до самой черты города, оборвавшейся замерзшей грязной речушкой.
  Ястреб исчез высоко в небе, а карету накрыла черная туча и вьюгой унесла прочь! Метлой вымела за порог натопленной избушки, где пироги с яблоками на столе, родители и елка. Развеяла в пыль прошлое, настоящее, будущее, развенчала, развела - уничтожила все!
  Сон. Вечный сон затуманил рассудок и овладел.
  Но не только в свете рождается жизнь, - и в темноте восходят незабудки, и убитое, может, жить. И прелесть, и могущество жизни в том, что она многогранна.
  - Пророчество, - провозгласил повсюду чей-то голос и в маленькую ненатопленную избу, шагнул высокий человек в дорожном походном плаще. - Ты как всегда уверен в собственной непобедимости, а меж тем ступаешь по моему пути.
  - Выбор, - скривив губы в ухмылке, возразил ему давний соперник, древний из людей. - Судьба надо мною не властна и ты, ты для меня пустое место.
  - Как часто созданное нами, превосходит нас, - проговорил он, высоко подняв подбородок и выражение его лица, хоть и было спрятано под капюшоном, выдавало в нем страдание.
  Он подошел к низенькому столу, на котором лежал белый гроб и боязливо, с любопытством глянул в него, и глаза его так загорелись и губы расплылись в широкой белой улыбке, будто он век желал увидеть этот гроб и того, кто в нем лежал.
  - Двум одинаковым на свете тесно, однажды будет битва.
  Человек в черном меховом пальто запрокинул голову и расхохотался, самым что ни на есть непозволительным образом, некрасиво и зло засмеялся, что аж слюни изо рта потекли.
  - Ах, насмешил ты меня, отродясь так не смеялся, - громко проговорил он и длинной вытянутой ладонью вытер мокрый рот. - Мне в битвах равных нет, единственное чему научен я - сражаться.
  - Битва может быть мечами, а может и сердцами. В делах сердечных рубить тебе не по плечу, ты это знаешь. А сердце лучше всякого меча способно убивать.
  - Не родилось на свете еще такого человека, что мог бы меня мечом иль даже сердцем уничтожить!
  Другой, что был в простом дорожном плаще, запыленном и дряхлом, протянул руку и приложил ладонь ко лбу девицы, которая в гробу, как будто белым полотном, ни мертвая и ни живая лежала.
  - Эхе-хе, - язвительно заулыбался противник и взглядом ревностным проследил за его ладонью. - Не тронь ее, она моя.
  - Какой бы ты ее ни сделал, она человеческое созданье, - заметил он.
  - Я создал ее в тьме, она вкушала кровь мою и будет мне служить. Уходи!!! - взревел убийца и улыбнулся острыми клыками. - Убирайся!!! Или ты желаешь разделить со мной добычу?!
  - Не охотник я и не жертва. Я против всякой крови, - спокойно, без вызова в голосе, проговорил пришлый. - Выбирая, знай, придет время, когда за все придется платить, этот день обязательно настанет, и я приду за тобой. Но до тех пор живи и бойся, твой будущий убийца, только что появился на свет.
  Он убрал ладонь с белоснежного лица и нежно по-отечески взглянул на пробудившуюся девушку.
  - Ей не по силам! Ты блефуешь!
  Девица заворочалась, завертелась, распахнула глаза и села, прямо так взяла и в гробу села, будто не в гробу вовсе, а в кровати на простынях и подушках. Ни живая, ни мертвая, но совсем не страшная, сама растерявшаяся, что в гробу. И громко, задыхаясь вдохнула воздуха в опустошенную грудь и не чувствуя облегчения, собственно говоря, ничего не чувствуя, вопросительно загляделась по сторонам. От воспоминаний всех сразу, что мгновенно нахлынули на нее, как поток воды в реке, от смерти, что являлась к ней, от шума и грома земли, валившейся торопливыми лопатами на крышку ее гроба, растеклись слезы по ее лицу, неестественно, так не бывает и она в конец ничего не чувствуя и не понимая, закрыла глаза ладонями.
  - Я ей дарую свет, она рожденная во свете, - проговорил пришлый и рукой брызнул что-то в ее сторону, мол "на, лови!".
  Изба волшебным образом вся озарилась ослепительным солнечным светом, который, будто по утру по привычке, окатил ее с ног до головы своим теплом. Кровопийца как ошпаренный отлетел в темный угол и оттуда злобно и завистливо уставился на творимое волшебство.
  Да будет свет во всем мире! Да будет свет в каждой человеческой душе!
  Хорошему рано или поздно приходит конец. Все когда-нибудь кончается! И свет погас, и солнце никогда не появлялось, не по законам ему в такую позднь на другом полюсе земли восходить. Исчез и свет дарующий.
  Изба заледенела, на окнах выступили морозные рисунки, и бриллиантовой россыпью звезд заискрилась, заиграла ночь.
  
  - Вот и кончилось его господство, - выступив из темноты на лунный свет, струящийся из окна, сказал ее творец. - Мое господство кончится с восходом солнца, тебе придется выбирать - идти со мной или поодиночке.
  Маруся неловко выкарабкалась из гроба, он вслед за ней упал и раскололся, не чувствуя ни холода, ни тепла, зашаталась и повалилась на колени.
  - Ни за что, отпустите меня, - дрожащим голосом кинула она ему в лицо и зажмурила глаза от страха.
  - Иди, - усмехнулся он, - но где твой дом... и где твоя дорога... куда пойдешь ты со своим проклятьем... кто примет тебя на пороге своего дома... и как ты будешь утолять свой голод... без меня тебе не выжить.
  - Я человек, - неуверенно она прошептала и прислушалась к своему сердцу.
  - Я, я, я, - передразнил он. - Кто ты?
  - Человек, - сказала она и прислушалась.
  - Ты вампир! - воскликнул он.
  - Dы лжете мне, - замотала она головой. - Отпустите меня, я хочу домой к отцу, мне холодно.
  Лицо его не выражало никогда печали, но он вдруг как-то пригорюнился и ладонью потер подбородок.
  - Маруся, - сказал он и заслонил собою лунный свет перед ее глазами и, о, ужас, она видела в темноте как днем. - Ты не человек. Была когда-то человеком, но теперь ты больше чем просто человек. Ты вампир! Нет близорукости, ты видишь лучше ястреба, твое сердце не бьется - ты мертва, ты не чувствуешь холода, тебе так только кажется, над тобою все еще довлеют воспоминания, они пройдут. Ты никогда больше не вернешься к себе домой, в свой город, никогда не придешь к своему отцу, потому что для них ты мертва, мертвее мертвого и захоронена в белом гробу в подвенечном платье, для них ты больше не существуешь, для них, для всех, кого ты знала, тебя больше нет. Чтобы жить, ты должна пить человеческую кровь.
  - Я сейчас же вернусь домой.
  - В вампиров нынче не верят, но на всякий случай, от лихой беды, осиновый кол в сердце, голова с плеч.
  К горлу подкатила тошнота, все в организме претерпевало изменения и жуткий голод, не испытываемый в таком объеме никогда, закружил голову и зазвучал внутри бесплотными множественными голосами, отзываясь всяким внешним звуком. Она почувствовала кровь и жадно оглянулась на добычу, в виде серой мыши, пробежавшей до печи, вильнувшей в пасть ее, хвостом, раскидав золу.
  - Ты слаба, - заметил он ее мученья, - без крови долго не протянешь.
  - Уходите! - злобно прохрипела она и забилась в угол.
  - Что ж, прощай, - откланялся он и, взметнувшись в воздухе, исчез.
  Даже после исчезновения, его присутствие незримо ощущалось рядом с ней, он был поблизости, рукой подать, лишь стоило его позвать.
  Твердо вознамерившись умереть, Маруся решительно не двигалась и смотрела в окно. Не приходил ни сон, ни пробуждение и смерть была настолько томительной и мучительной, что умирать устав, она пошевелилась. На небе вспыхнула блеклая розовая полоска, занялся рассвет, и окна потихонечку оттаяли. Голод становился все острей и Маруся заоглядывалась на печь, где должно быть, мирно спала притаившаяся мышь.
  Вдруг в нос ударил запах крови, не человеческой, но все же кровь. Мгновенно выросли клыки, она ощерилась и все вокруг стало красным и пульсирующим. На дворе лежала жертва, простреленная и слабая. Маруся подобралась, да так босиком и выкралась на улицу и дверью старой и несмазанной, умудрившись не скрипнуть. Выбежала за калитку, утопая в снегу, оглянулась, повсюду лес. Принюхалась и зорким глазом уловила в сугробе, прикрытую хвойной веткой, птицу. Добротную такую птицу монгольских степей и китайских равнин, северную, невероятно красивого коричневого окраса с бронзовым отливом, раненую в твердое сильное крыло.
  Встрепенулась еловая ветка и на голову Маруси посыпался снег.
  - Кышь, кышь, кышь. Пр-пр-ропади пропадом. Ходи стороной.
  На снег неловко взгромоздилась сорока и закивала головой, будто пытаясь призвать правонарушителя к совести.
  - Вы разговариваете?! - спросила Маруся.
  - Милочка, вы тоже р-р-р-р-разговариваете?! - изобразив на морде неподдельное удивление, каркнула сорока.
  - Я человек, мне положено говорить.
  - А вот и нет, не человек вы - зверь, по запаху чую - зверь, потому и меня слышите, что зверь. На слабых нападаете не иначе как зверь. Толк то от него какой, в нем и крови нет столько, чтобы вас накормить, вам бы человеческой кровушкой напиться, через лес, да проселочной дорожкой деревушка есть, в ней найдется, чем поживиться, всяких нехороших людей там полным полно, а сокола этого не троньте, - заявила сорока, да и прыг скок на хвойную ветку плюхнулась, растревожив спящего.
  - Отчего это! - обозлилась Маруся и выставила вперед клыки.
  Сокол желтыми глазищами заволновался, запищал, да и сорока обомлела от страха, но вида не подала, бесстрашная однако ж, попалась.
  - Вам кровопийцам таких птиц убивать нельзя - грех, - заняв убедительный тон, заговорщическим голосом, поведала сорока. - Сокол ведь, молодой, благородных кровей, нынче мало их осталось, днем с огнем не сыщешь.
  - Какое мне дело? - прохрипела Маруся и занесла руку для удара.
  - Вылечи и он всю жизнь тебе верен будет! - крикнула сорока и взлетела на ветку.
  - Как же я вылечу его, он кровью истек, замерз, вот-вот умрет?
  - В вас сила исцеляющая есть, попробуй, - присоветовала сорока.
  - Сил нет, - вздохнула Маруся.
  - Приложи ладонь к крылу и загадай, чтоб исцелился он, сил много не потребуется, - со знанием дела, проговорила сорока и выжидательно уставилась на девчонку.
  - Мне слуги не нужны, век жить я не собираюсь и почему я должна слушаться какую-то птицу.
  - Какие твои годы?! - усмехнулась сорока. - Век жить будешь! Драться будешь, чтобы жить, руки в кровь раздирать, только бы жить, босыми ногами всю землю исходишь, а жить будешь. И слугой его зря кличешь, даже, если и вылечишь, не подчинится, на слугу откликаться не будет, улетит. Воин он. Учить будет.
  Птица шевельнулась и дернула раненое крыло. Жалость забилась в мертвое сердце Маруси и она неуклюже накрыла холодной ладошкой кровавую рану. 'Живи! - подумала она. - Живи! Пожалуйста, заклинаю тебя, живи, не зря же я трачу свои последние силы на тебя. Лети! Улетай, свободен ты'. Сорока замерла, затаив дыхание.
  Потом все снова обратилось в темноту - жизнь потихоньку умирала, рождалось новое.
  
  'Темень то какая, - первое что пришло на ум Марусе, когда она очнулась и распахнутыми немигающими глазами всмотрелась в ночное сверкающее небо'. Все равно. Все равно, что темень, все равно, что небо такое торжественное. Пустота, и мысли, любые мысли, только, чтобы забыть пустоту, заполнить, барабанящую пустоту, не подозревать, что все лишь пустота.
  - Костер разведи, - буркнул кто-то в темноте, и в голосе его нечеловеческом и суетливом, отчетливо послышалось раздражение.
  Рядом аккуратным кружком лежал натасканный хворост и множество мелких птичьих следов, оставленных по всей маленькой заснеженной полянке, которые натолкнули ее на мысль о сороке.
  - Как? - спросила Маруся.
  И сорока ей еще более раздражительней отвечала.
  - Не знаю как?! Холодно и волки таскаются.
  - Откуда ж мне знать как! - злобно выпалила Маруся и перевернулась на другой бок, чтоб только не видеть противную сороку.
  - Сокола смогла вылечить, а костер развести и того проще.
  - Нет сил, - прошептала Маруся и тяжело вздохнула. - Есть охота.
  Вдруг на землю рядом с ней повалилось что-то пушистое и взмахом сильного крыла над нею сокол, словно, острым мечом прорезал воздух. И мощной когтистой лапой подпихнул госпоже своей еще живую добычу. Белый заяц умирал, истекая драгоценной кровью и успокоенными странными глазами смотрел сквозь всех, презрительно должно быть, проклиная своих убийц. Инстинкт, пока еще слабый, проснулся в Марусе и она мгновенно, к ужасу сороки, сомкнула челюсти на заячьей шее, впилась и будто заново родившись, отбросив мертвую тушку, набрала в рот снега.
  - Горячо! - воскликнула она. - Так жарко!
  - Смотри, пей до последнего удара сердца, - участливо предупредила сорока. - С последним ударом выплевывай, не жалей.
  - Иначе смерть? - спросила Маруся.
  - Леший их знает, смерть не смерть. Тебя ли смертью стращать, умереть хочешь, по глазам вижу. Жить по-другому не желаешь, слабая. А жизнь то всякая бывает и худая, и хорошая, земля всех терпит, еще не под одними ногами не провалилась.
  - Убивать противно, я комаров то никогда не давила.
  - Ты скоро поменяешься, все вы меняетесь, - сказала сорока, будто б отмахнувшись. - Что для вампира такое человек? Когда-нибудь ты и не вспомнишь, что убивать претило твоей человеческой натуре.
  - Все вы меняетесь, - повторила Маруся и вопросительно уставилась на сороку. - Я не одна?
  - Ты не одна, много я встречала тебе подобных, но не ищи встречи с ними. Вампиры существа одинокие и беспощадные.
  - Можно излечиться?
  Сорока потопталась, подпрыгнула и плюхнулась на хворост.
  - Костер разведи, перья замерзли.
  Маруся, желая продолжить разговор, представила огонь и в глазах ее вспыхнул ярким пламенем костер.
  - Свет дарующий тебя отметил.
  Костер потрескивал и волновался, отпугивал лесных зверей и пламенем роковым и жарким подсвечивал прекрасное бледное Марусино лицо.
  - Мне жаль тебя дитя, - отбросив в сторону обиды, проговорила сорока и прыг-скок села Марусе на плечо. - Огонь тебя не греет. Но ты еще жива! Ты можешь плакать и смеяться, радоваться и жалеть, храни себя, храни. Храни огонь внутри себя и рано или поздно он тебя согреет.
  - Куда идти мне?
  - Ты теперь бессмертна и появляться дважды в одном и том же месте рискованно и опасно. Срок человеческой жизни мерило времени, отведенного тебе при одной стране, при одном городе, при одном и том же человеке, не важно. Остерегайся подобных себе, мир велик и к счастью, встречаться с ними тебе придется редко, но при встрече не подавай вида, уходи, не признавайся.
  - Кто он такой, свет дарующий? Как его найти?
  - Не найдешь, он сам приходит. До рассвета немного осталось, вздремни часок. А наутро в деревню пойдешь, прикинешься заблудшей. К воде не подходи, перед зеркалами не крутись и людей на расстоянии держи. Бледна очень, одевайся поплотней или представляйся болезненной от рождения, и если будут спрашивать о родных твоих - сирота ты, простолюдинка по крови, никаких манер. Работу будут давать, не отказывайся, берись за любую, себя не жалей, лишнего не болтай, кормить будут, вида не подавай, выплевывай, терпи, еда человеческая вреда не принесет, но она для тебя теперь по вкусу хуже яда. Пить кровь надо тебе раз в три дня, это если человеческую, зайцами, да лисицами каждую ночь.
  - Как же я буду зайцев с лисицами ловить? - вопросила Маруся и безнадежно уставилась в темные непролазные заросли леса.
  Как будто, услышав ее вопрос, на землю звенящей стрелой упал сокол и долго кружился над ней, пока она не вытянула вперед руку, куда он и уселся, острыми когтями изрезав тонкую бледную руку.
  - Не улетел, - хмыкнула сорока, - благодарный оказался, пока жизнь тебе не спасет, не улетит, однако ж, бессмертные не умирают, вот и ему век при тебе свой коротать. Он будет охотиться и по зову твоему прилетать.
  - Стало быть, все, прощай. Спать не могу, пойду уже, к утру в деревне буду. Спасибо.
  - Прощаться тяжело, - вздохнула сорока, - многого тебе я не сказала, всего уж разом не припомнить. А вслепую, да наощупь, много шишек поставишь.
  - Все равно.
  - Встретятся тебе на пути настоящие вампиры, те в которых и капли человеческой крови нет, не вздумай драться с ними, им равных нет. Это главное, иди.
  Не поняла Маруся, про каких вампиров, в которых и капли человеческой крови нет, говорила сорока и почему с ними не надо драться, словом и драться то она не умела, и главного как водится не усвоила.
  Луна выглянула из-за туч и линией косой улыбки больным дыхание отравила всех слабых, страшащихся, ищущих и не находящих. О, ненавистники луны - сгиньте, для некоторых она единственный источник света.
  
  Наконец, нехоженые лесные поляны вывели странницу на обширную заснеженную дорогу, по которой, мирно подрыгивая, катилась двухколесная арба, груженая дровами. Старенькая кобылка плелась часто переводя дух и недовольно хмыкала на возчика, что поверх мерзлых сырых палок сидел на арбе, дымя вонючей самокруткой.
  Маруся, как велела сорока, упала на дороге и прикинулась без чувств. Мужик, не подозревавший присутствия в столь ранний час в лесу других людей, откашлялся от табака и заклевал носом, и чуть было не проехал мимо МАруси, подобно белому снегу лежащей при дороге. Однако лошадь встала на дыбы и громко задышала в нос, чуя зверя. Возчик нащупал ладонью обух топора и заводил глазами по сторонам в поисках волков, но вместо них наткнулся на девицу в белом ободранном платье, что белоснежная, неотличима от снега, прямо так и лежала на обочине дороги.
  - Господь Всемогущий! - присвистнул крестьянин и натянул потуже поводья.
  Он был из рода богобоязненных деревенских жителей, какие и надобно и без надобности всуе поминали имя господа, даже в конюшню шли и то непременно как-нибудь, а бога вспоминали. Грамоте обучен не был, красивых слов не знал, это при том, что душа в огрубевшей плоти, то есть в нем самом была самая что ни на есть тонкая, как хорошая скрипка настроенная и 'господь всемогущий' так нравились ему, что он сам невольно подивился как искренне, как чистосердечно вырвались у него эти восхитительные слова.
  Лошадь заупрямилась, протоптала межу и неспокойная остановилась. Михель, так звали крестьянина, перевалился на боку через телегу и прямо по колено в снег встал. Почесал лоб, откусил ноготь большого пальца, потер потные ладони о штаны и подобрался ближе к телу. Присел на корточки, пошевелил бездыханную и обомлел. Девчонка красоты не писанной лежала заметенная в снегу, и бледна, и холодна и, вроде бы, как и не жива.
  А в это время на соседнем дереве глазами зоркими и беспокойными следил сокол, и как человек, словно понимая все, ждал, когда же увезут его богиню к людям.
  Крестьянин укутал девушку в кафтан и снес ее в телегу. Кобылка потопала передними копытами, напряглась и потянула потяжелевшую ношу вперед по вязкому рыхлому снегу. Так и вошли они в деревню, просторную и обжитую примерно с двадцать глинобитных домиков, крытых соломой. И церквушка в ней была, высокая деревянная, белая.
  Вверх по морозному густому воздуху поднимался дым, топили печки, бабы с коромыслами носили воду из колодца, ставили самовары, пекли пироги.
  На Михеля внимания не обращали, часто в лес по дрова, а из леса с дровами он ездил. До самого дома на кобыле доехал, собаки, правда за ним увязались, лошадь перепугали, а когда девчонку в кафтане из телеги на руках вынес, так и вовсе ощерились и чуть было не бросились на него, разорвать хотели.
  В доме жена варила суп из сушеных грибов и запах стоял необыкновенный, сытный и лесной. Трое ребятишек весело толпились на печке и облизывались на блины, которые мать вытаскивала из печки, да на глиняную тарелку складывала, да маслом сливочным топленым поливала.
  - Лезьте долой, - прикрикнул на детей отец, вошедший в теплую натопленную хату.
  Ребятня рассыпалась по углам и огромными глазами уставилась на отца.
  Михель уложил на печь девчонку и подозвал жену.
  - В лесу подобрал, - буркнул он и бросил в огонь дров. - Замерзла.
  - Что с ней? - спросила Эльза и потерла масляные руки о передник.
  - Не знаю, - коротко отвечал Михель. - Грей воду, молока накипяти, а я за Бернардом сбегаю.
  Эльза кивнула подбородком, потуже подвязала платок на голове и поспешила во двор за водой.
  Девица на печи пошевелилась и растревожила детей, старший из них Бойша, белокурый ясноглазый мальчишка выбежал на улицу и позвал мать.
  - Проснулась! - крикнул он. - Проснулась!
  Всю хату выстудили, водой излили, в суете первую половину дня извели, пока не стукнула калитка и в стуженный дом вошли Михель с Бернардом.
  Бернард обученный был травник, всю деревню лечил и нажился с того хозяйством и даже женой обзавелся благодаря тому, что вылечил местного старосту от какой-то хвори, который в знак благодарности дочь свою ему в жены и предложил. Хороша собой была молодуха и свадьбу сыграли через несколько дней и почти год вместе счастливо прожили и находились в радостном ожидании младенца, сороковая неделя пошла уж как. Ни за что не хотел Бернард оставлять жену, хотя бы и на минуту, рожать скоро ей приспичит, но Михель уговорил и десяток кур в придачу обещал только за посмотр. Врач окунул в котел с горячей водой руки, обмыл, вытер, поданным белым накрахмаленным полотенцем и приступил к больной. Ощупал белоснежный лоб, проверил пульс, прислушался к биенью сердца и вопросительно покачал головой.
  - Не пойму, - громким басом выговорил он, и мокрый указательный палец приложил к носу девушки. - Дышит. Однако ж сердце не стучит и пульса нет.
  - Но дышит же, - сказала Эльза.
  - Дышит, - заключил Бернард и с теми словами с хозяевами и распрощался, и кур не взял. - Поправится, раз дышит. Примочки горячие ей прикладывай Эльза, да молоком кипяченным, когда в сознание придет, пои ее.
  Девушка очнулась к вечеру и холодными зелеными глазами уставилась на Эльзу. Женщина мгновенно покраснела и отвела взгляд.
  - Вот, выпей молока, - с нежностью в голосе проговорила она. Маруся голову отвернула и пить наотрез отказалась.
  Затем Эльза смочила примочку в тазике с горячей водой и хотела было приложить ко лбу девушки, но та резким движением ее остановила и как-то дико по-звериному, сильно стиснув губы, на нее взглянула.
  - Тебе холодно? - спросила Эльза.
  Маруся решительно покачала головой и виновато проследила за действиями Эльзы.
  - Как тебя зовут? Меня Эльза.
  - Маруся, - ответила она и пока Эльза отвернулась за полотенцем, вытерла упавшую слезу.
  - Марусенька, ты оказывается еще, и говоришь, - улыбчиво прекрасным голосом сказала Эльза. - Что с тобой произошло?
  - Я не помню.
  Эльза растеряно посмотрела на Марусю, потом на свои руки и лоб ее прорезала маленькая морщинка от мучительных раздумий. Руки у нее все были в мозолях и цыпках, немолодые и неухоженные, пальцы казались опухшими с коротко остриженными ногтями и так неловко ей стало от своих рук, что она быстро спрятала их в фартуке.
  - Как не помнишь?! - изумилась Эльза. - Что делать то теперь с тобой, ты видно не из простых? А вдруг ищут тебя, слезы льют, страдают? Откуда шла хоть помнишь? Из стороны какой?
  - Не помню, - отрицательно покачала она головой. - Одна я, никого у меня нет, плакать по мне некому. Простолюдинка я - Маруся, более о себе ничего не помню, и помнить не хочу.
  Руки у девушки были верх совершенства, тонкие грациозные изгибы линий, белоснежная, почти прозрачная кожа, ногти розовые одинаковой длины, ни морщинки, выдававшей возраст, ни мозоли от работы.
  - Простолюдинка значит ты, - скрывая все свои сомнения, сказала Эльза, и радостью вспыхнули ее глаза. - Раз идти тебе некуда, оставайся у нас в деревне, здесь каждому найдется место и работа, а там глядишь, и замуж позовут, такую девку как ты сразу схватят, драться будут из-за тебя.
  - Замуж не пойду, - решительно заявила Маруся и смешно надула щеки. Эльза мгновенно вспрыснула добрым смехом и показала белые большие зубы. - К работе я любой готова, не жалей меня.
  - День другой полежишь на печке, а после я тебя и впрямь щадить не буду. Кур и скотину будешь кормить, коров доить, обед готовить, в доме подметать, полы мыть, словом мне во всем помогать. В своей семье тебя как родную примем.
  - Согласная я, - ответствовала Маруся.
  
  День как пробыла у них, а слух распространился по всей округе и люди выжидали время, когда же можно будет к кузнецу наведаться с визитом, чтоб только на девушку, из леса привезенную, взглянуть. И Эльза, чувствуя гостей все прихорашивалась и в зеркало гляделась и к Марусе подносила, но та и вида его не переносила, и фыркала на него и смешно надувала щеки и пряталась в подушку, совсем как ребенок, вызывая смех хозяйки.
  Дети в ногах девушки на заплатанном одеяле сидели и любопытно, взглядами детскими таинственными на нее глазели, к каждому слову ее прислушивались, к каждому движению ее присматривались.
  В печке тем временем кипела каша, румянились пироги с квашеной капустой и окна запотели, и было так хорошо и спокойно, как никогда еще в жизни и Маруся облегченно вздохнула.
  - Дети на стол накрывайте, - сказала мать, - отец вот-вот должен прийти.
  Маруся уткнулась лицом в подушку и притихла.
  - Ты чего? - заволновалась Эльза, отложив в сторону янтарные бусы. - Ужинать будем, сейчас Михель придет, да Себастьян с ним, он по вечерам всегда к нам таскается ужинать, молодой, жены нет, готовить ему некому.
  - Можно я спать буду, - попросила Маруся.
  - Не здорова что ли или людей пужаешься?
  - Спрашивать меня будут, а ответить что не знаю.
  - Не отвечай тогда, обиду на тебя никто держать не будет. А к людям привыкать придется, нелюдимой быть нельзя, осудят. На-ка примерь, - кинула Эльза Марусе простое шерстяное платье. - Велико. Поясом подвяжи.
  И предстала Маруся в потертом сером платье, о шелковом зеленом вспомнила тот час и закрутилась по хате, не находя себе места, 'как же в нем я приму гостя'. Черные длиннющие волосы упали на плечи, и красота ее даже в скромной одежде зачаровала, запленила Эльзу, красота, которую ни богатством, ни бедностью не испортить. Не потушить огонь зеленых глаз, не смыть кроваво красные губы на бледном шелковом лице. Красота не увядающая, не умирающая, страшная, подобной ей первостепенной, неземной не сыщешь на белом свете.
  - Шить умеешь? - спросила Эльза.
  - Научусь, - ответила Маруся и с вызовом взглянула на Эльзу.
  - В таком то платье девке молодой ходить негоже.
  - В самый раз, - сверкнув глазами, пролепетала Марусенька и подхватила кувшин с молоком, выпавший из рук Бойши, старшенького, лет восьми, сына Михеля и Эльзы.
  Ребенок испуганно воззрился на мать, как будто спрашивая: 'возможно ли такое?', но Эльза примиряла бусы и ничего вокруг себя не замечала.
  Вдруг Маруся недобро покосилась на дверь и, нахмурив лоб, прислушалась к шагам за дверью. Бойша поспешил скорее отворить засов, и в комнату вошла как королевна, рыжая хитрющая-прихитрющая кошка. Она сразу же учуяла пришельца и придирчиво заводила носом по хате, пока, наконец, не остановила взгляд зеленых глаз на Маруське. Смерила ее неодобрительно, прищурилась и словно, потеряв интерес, зазевала и ленивой походкой подобралась грациозно к миске с молоком, принюхалась и занялась.
  - Это кошка наша, не бойся, - обратился Янус, средний из сыновей Михеля и Эльзы, к Марусе и, схватив ее за маленькую холодную ладошку, потянул вслед за своей любимицей рыжухой.
  МАруся натянула на себя улыбку и покорно уселась рядом с мальчишкой на колени возле рыжухи, вылизывающей молоко. Та только облизалась и как ни в чем не бывало, затерлась у ног девушки, требуя ласки.
  - Нравишься ты ей, - заключил Янус и еще больше полюбил девчонку. - Она плохих людей за версту чует, вот, например, Влашек к нам приходит коня подковать, так она на дыбы встает и за печкой прячется, терпеть его не может.
  Во дворе скрипнула калитка, послышались голоса и в хату, кряхтя и, отряхиваясь от снега, вошли Михель и юноша, по всей видимости, тот самый Себастьян, красивый и высокий, с удивительно взрослыми голубыми глазами.
  - Ну, - по-свойски толкнул он в спину Себастьяна, - гляди, она!
  И Маруся доселе с интересом разглядывавшая молодого человека, смущенно опустила голову.
  - Стесняется, - подмигнув левым глазом, засмеялся Михель и подтолкнул Себастьяна к Марусе. - Ужинать будем.
  Эльза подскочила и помогла мужу умыться и рубаху чистую холщовую ему дала.
  Расселись за столом, посередине Михель, по бокам от него дети, напротив Себастьян с Марусей, а рядом с ними Эльза, без конца встававшая, чтобы подать хлеба или супа подлить. Маруся от супа отказалась и худыми ручонками чистила картошку, что в мундире варилась с шелухой и в рот осторожно брала, а сытости не чувствовала и лишний раз делала вид, что ест. Кошка, пристроившаяся возле печки, за нею наблюдала и прислушивалась к разговору за столом.
  - Маруся значит ты, - обратился к ней Михель, - рассказала бы, что про себя. Откуда родом, из мест каких, родители кто, чем занималась и что случилось-то с тобой?
  Эльза поперхнулась и злобно глянула на мужа.
  - Не помнит она, да и нездорова еще, чтоб много говорить, - проговорила Эльза. - Сирота она, одна одинешенька, из простых, у нас останется, по хозяйству мне будет помогать, а там и замуж выскочит и семьей своей обзаведется.
  - Замуж дело нехитрое, - подмигнув Себастьяну, сказал Михель. - Парней у нас в деревне неженатых много, такую девку, как наша Маруся сразу схватят.
  Себастьян улыбнулся и нежно глянул на свою соседку.
  - Не скотина она, чтобы на нее кидаться, - упрекнула мужа, Эльза. - Замуж она не хочет.
  - Аппетит приходит во время еды, не век в девках ходить, - смекнул Михель и зубами раздавил луковицу. - Ты скоро переменишься.
  Девчонка вздрогнула, опрокинув кружку с молоком и от неловкости и от невыносимого страшного голода, ударившего в виски, взвизгнула: 'что-то мне не здоровится, прилечь хочу'. И не испросив разрешенья, выбежала из-за стола и прыгнула на печку. Как водится, не удержалась, вспомнила дом, отца и заплакала теми девичьими слезами, что не сирота вовсе, и даже если и простолюдинка, а рук грязной работой, не маравшая никогда и в платьях шелковых непременно, всегда щеголявшая, обвенчанная к тому же. Обидно стало до слез, будто мимо нее проходили удивительные замечательные события, которые при ней не случались, а в ее отсутствие тут же наступили и вправду говорят, хорошо там, где нас нет. Опротивело ей всё и все, в минуты раздражения так бывает, и медленно на деревушку улеглась ночь.
  Михель,Эльза и дети спали. В печке догорели последние дрова и по дому зашаркали мыши. В лесу хозяйку дожидался сокол и мыслями звал ее. Но выбраться на улицу не представлялось возможным, собаки увяжутся, да и дорогу она не запоминала и пол скрипит, сон у детей невероятно чуткий. Вдруг мысли Маруси перебила какая-то возня в ее ногах и в темноте возникла кошка.
  Михель,- Зачем ты сюда явилась? - негостеприимно человеческим голосом она спросила и прищурила правый глаз.
  Маруся, пребывавшая все еще в раздражительном настроении, не отвечала.
  Рыжуха усмехнулась и облизала лапу.
  - Я могу помочь тебе выйти отсюда и привести обратно, тебя там кто-то дожидается.
  - Я не хочу никуда выходить, меня никто не ждет, - шепнула Маруся.
  - Обманщица.
  - Почему ты со мной говоришь?
  - Я со всеми говорю, но пока ты единственная, кто меня понимает. Время не ждет, чем больше будешь медлить, тем больше будешь злиться, и обманывать, голод тебя мучает, завтра глядишь и на меня накинешься.
  - Ты знаешь кто я?
  - У тебя на лице написано. Не понимаю, как люди этого не замечают. Вампир ты.
  Маруся оглянулась по сторонам, не услышал ли кто-нибудь ужасных слов.
  - Разоблачения боишься?
  - Не знаю.
  - Люди в деревне подозрительные, чуть, что сожгут на костре как ведьму, а коли прознают, что ты вампир кол осиновый всадят в сердце и голова с плеч.
  - Что же мне делать?
  - Хочешь жить среди людей, а не в лесу, так оставайся человеком.
  - Собаки меня травят, не переносят вида моего.
  - Для них ты, все равно, что зимородок, пока они не знают твоей силы.
  - Нет у меня никакой силы, - вспыхнула Маруся и тут же осеклась, перейдя на шепот.
  - Нет сил, комнату не могу перейти без одышки, а с собаками и подавно не справлюсь.
  - Я спать хочу, - зевнула кошка. - Проводить тебя?
  Практически во сне, в бреду, босая, в одном шерстяном платье выбралась она на улицу и потонула в снежных сугробах. Каждый шаг давался с трудом, в глазах плыло и пахло сразу всем, противно, до тошноты и даже нос, закрывая, все равно пахло. Темень непроглядная творилась в это время ночи в деревне, хоть глаз выколи, но Маруся видела как днем и беспрестанно озиралась по сторонам, опасаясь слежки.
  Зажглась полярная звезда, практически касаясь лунного светила, и очень-очень далеко замерцала разными цветами, восхитительная крабовидная туманность, в которой множество веков по сегодняшнюю ночь, рождались звезды, восходила новая галактика, быть может, сама жизнь там возникала. Внезапно темное пятно перечеркнуло крабовидную туманность, заслонило собой полярную звезду и луну задело, отчего она покачнулась и скрылась в тучах. Пятном было не что иное, как сокол, горделиво встречающий свою хозяйку, беспокоящийся. И сразу как-то легче стало на душе, что не один ты в мире, что есть еще кто-то кроме тебя, кто о тебе помнит и ждёт.
  - Дальше сама дорогу найдешь, - остановилась кошка, - проводник у тебя надежный. А я здесь покараулю, если что не так пойдет, предупрежу. Ты разве летать не умеешь или в животного какого-нибудь превращаться?
  - Нет, не умею, - улыбнулась Маруся и легко и уверено шагнула вслед за своей звездой.
  На снег упал маленький лисенок, замученный, с блестящими глазами и шерсть его скаталась и кровью вымазалась. Приятно в нос ударил запах теплой крови и невероятная сила накатила на Марусю, с такой силищей, казалось, можно было, и взлететь, и превратиться в зверя и убить десятерых, если не больше.
  Сокол взгромоздился на высокую ветку ели и оттуда наблюдал за трапезой хозяйки. Однако к удивлению его, девчонка к груди прижимала сорванца, качала его на руках и слезы над ним проливала. Вся перепачкалась в крови его и, хоть клыки торчали изо рта и глаза налились зеленью, а все равно жалела. Взволновался сокол не на шутку, как бы мертвой крови не испила, да и соскочил на снег подле нее. Вгляделся в нее желтыми соколиными глазами и клювом хотел вырвать у нее добычу, но она руками лисенка прикрыла и не отпускала. Умер уж давно как, рассвет занимался, а она упрямица все его в руках держала, оживить старалась.
  - Мертв. Отмучился. Зачем обратно к жизни возвращаешь? - непримиримо вопросил ее сокол. - У нас, ведь жизнь не такая, как у людей. Жизнь есть жизнь, смерть есть смерть и все едино. Жизнь - череда мгновений и каждое из этих мгновений все равно станет последним.
  - Однако ж я тебя спасла, и ты мне благодарен.
  - Свою судьбу я знаю наперед и благодарен я тебе лишь потому, что умирать мне было рано.
  - Я не могу пересилить себя.
  - Все, что ты попросишь я готов исполнить, но силой заставлять тебя пить кровь я не могу.
  Лисенок на руках Маруси ожил, зашевелился, принюхался и, облизав ей щеки, по белому снегу, ускакал в лес.
  - Лис больше мне не приноси, - сказала Маруся и во все зубы улыбнулась мило, как дитя, сердиться на нее уж было невозможно. - Зайцев неси.
  - Зайцы они ведь белые и пушистые, - язвительно заметил сокол и, взмахнув огромными крыльями, взлетел в небо.
  Не успело и пяти минут пробить, как сокол снова появился в небе, в когтях неся белоснежного толстого зайца. Маруся ощерила клыки и впилась ему в горло. В висках задрожала, словно тонкая невидимая нить - истома. Сердце заячье бешено колотящееся затихало, последних два удара оставалось. Кровь сладкая заструилась у нее под кожей, чудодействием своим, оживляя мертвые холодные члены и, будто ненасытный младенец, насосавшийся материнского молока, она жадно огляделась на охотника: 'еще хочу!'.
  Пять зайцев он ей изловил, истерзал и полуживых к ногам ее бросил. Всех их она выпила до последний капли крови, аккуратно, на снег не пролив. Способная оказалась. Даже кусок мяса хотела откусить и съесть, но вкуса не почувствовав все выплюнула.
  - Пора! Иди в деревню, - строго-настрого проговорил сокол и взметнулся ввысь.
  'Добавки не будет, - подумала Маруська и пустилась в бег до самой хаты'.
  
  Наутро встала она раньше всех, натаскала в хату дров, воды и половики все выколотила. Михелю на стол накрыла завтракать и с собой ему собрала обед в кузницу, про Себастьяна не забыв.
  Эльза еще только потягивалась в постели, а Маруся уже печь топила на славу, казалось, вся деревня была в дыму. Хату выметала, да полы водой из колодца мыла, не к добру.
  Солнце высоко уже стояло. Эльза тесто раскатывала, пироги пекла, дети на улице снежную бабу лепили, а Маруся в сарае кур кормила.
  Во дворе заскрипела калитка, хрустнули шаги, подбоченившись и как-то наигранно сутуловато в дом постучал мужик.
  - Влашек, открывай, - присвистнул барин, да раз, глазом на сарай и огляделся, уж больно нечистым духом оттудова несло.
  Маруся, подглядывающая в щель, аж в сторону подалась, обернув решето с зерном, и кур всех здешних перепугала до смерти, поднялся галдеж и квохтанье, как на базаре.
  - Что у тебя там за шабаш? - злобливо он вопросил.
  - Маруся кур кормит, - весело отвечала ему Эльза.
  - Маруся?! - повторил Влашек. - Знакомь меня с Марусей своей.
  Маруся замерла и пожелала провалиться сквозь землю, только бы с Влашеком, от которого рыжуха вставала на дыбы и за печкой пряталась, не знакомиться и вообще словом ни одним с ним не обмолвиться.
  - Маруся! - позвала Эльза. - Гости у нас!
  Влашек одними губами только улыбнулся и глаза у него так, и загорелись недобрым хитрым огнем.
  - Не здоровится ей, - предупредила Эльза, - не выспрашивай у ней ничего, нелюдимая она, скромная, зато работящая, по природе своей добрая. Девка хорошая, так и знай.
  - А мне девок то обижать нечего, я с ними дружбу вожу, так сказать контакт тесный налаживаю, жену выбираю.
  - Маруся, ей-богу, куда же ты подевалась, выходи уже, гость у нас.
  Из сарая выступила девушка, вся тонкая и белоснежная, на здешних не похожая, в солнце слепящем зимнем, бархатными зелеными глазами, окутывающая, задумчивая, тайну в себе хранящая. Прелесть! На такую только б смотреть и любоваться всю жизнь.
  - Маруся стол накрывай, чай пить будем, - сказала Эльза.
  Маруся качнула головой и поспешила в дом скрыться от назойливого острого взгляда волчьих серых глаз Влашека, а заодно и у рыжухи испросить совет, кто он такой и почему в нем странный запах. Когда она мимо него проходила, он оскалился и за рукав ее поймав, притянул лицом к груди и крепко обнял.
  - Хороша девка, - подтвердил он и подмигнул Эльзе, мол, не серчай всего лишь шутка.
  Маруся забрыкалась, ощерила лицо и руками в грудь Влашека забила. Вырывалась, сопротивлялась, а все без толку, силой с высоким сильным молодым мужчиной не поспоришь, даже если и вампир. Пощечину ему залепила звонкую и горячую, а он не почувствовал, только рассмеялся еще пуще.
  - Говорила же тебе, - засмеялась Эльза, - скромная она.
  - Скромные так не дерутся, - усомнился Влашек, ослабил хватку и девку оттолкнул в сугроб на общую потеху.
  Эльза смахнула с глаз слезу от смеха. Ребятня за калиткой тут же Марусю снегом закидала, а соседи шапки поснимали, да в поклон перед Влашеком опустились, как никак барин сам был.
  - Здорова Влашек, - поклонился Властемин.
  - И вам того же, - неохотно отвечал Влашек, отвернувшись в сторону Маруси.
  Но ее в той стороне не было и смех и улыбки утихли.
  - Обиделась? - ухмыльнулся Влашек. - Совсем она не скромная, обижаться умеет.
  - Говорю тебе, не тронь ее, - попросила Эльза. - Пойдем лучше, коня покажу, трех покупателей на него уже сыскали.
  Пыхтя и метая молнии, Маруся ввалилась в хату, забралась на печку, уткнулась в подушку и заревела навзрыд. Ненависть и злость ее одолевали, не было мочи им сопротивляться. Выросли клыки, зажглись глаза зеленым ядовитым светом и словно, что-то вышло из нее, неподвластное.
  - Ух, высосать бы всю кровь из него, - простонала она и горшок глиняный, что на печке сушился, бросила об стену.
  - И как только люди не видят, что ты вампир?! - выглянула из-под стола рыжуха и опасливо попятилась на Марусю.
  - Замолчи, если не хочешь, чтобы я тебя съела, - с угрозой в голосе сказала она и бросила в рыжуху пуховую подушку.
  - Беспорядок наводишь, сейчас Эльза с Влашеком придут, как объяснять будешь! Приживалка, а ведешь себя так, как будто всем здесь владеешь.
  - Приживалка?!!! - взревела Маруся. - Да... я... я...
  - Да, приживалка! А, как тебя еще назвать? Вампир, притворяющийся человеком? Я тебя в три счета выдам. Знай свое место и помни, кто здесь главный.
  - Я бы ушла, клянусь ушла, если бы твердо стояла на ногах, если бы только знала, кто я есть такая и что со мной произошло, как жить мне с этим. Прошу тебя не выгоняй меня, покуда я не определюсь куда идти, пока не обучусь, как жить другою жизнью.
  - Как долго будет продолжаться твое обучение?
  - Обожди до следующей зимы.
  - Зима не подходящее время для странствий, - засомневалась кошка. - Так уж и быть поверю тебе на слово, а пока вставай и приберись, да на стол накрыть не забудь. Поживей, поживей.
  И про обиды все свои забыв, Маруся накрыла стол, чаю заварила, разбитый горшок в печь кинула к дровам и руками, подперев лицо, уселась на скамейку.
  - Кто он такой, этот Влашек? - задумчиво она спросила у Рыжухи.
  - Барин местный, у него свое имение в нескольких милях отсюда, хозяйство большое. Отчего спрашиваешь?
  - Странно, - хмыкнула Маруся. - Вот я смотрю на него, а вроде бы вижу не его, а волка.
  - Глаз у тебя хороший. Иной раз смотришь на человека, а видишь в нем свинью, тут главное не перепутать и при встрече с ним не хрюкнуть ему вместо приветствия. Влашек человек опасный, черт его знает, кто он такой и что в нем сидит, но силой мериться с ним тебе я не советую. Обиду с его губ любую сноси, по щеке даст, вторую подставляй, но перечить ему не вздумай, сразу зверя в тебе поймет, у него, знаешь ли, нюх какой-то. От него и народ здешний терпит много, в неурожайный год, зерно из соседних областей везет и в три дорога продает, ничем не брезгует ни деньгами, ни лошадьми, последнее забирает, с того и нажился.
  За окном, как в барабаны ударили голоса и в дом первым, не снимая шапки, без поклона взошел высокий мужчина в каракулевой шубе, из-под которой торчали носы кожаных сапог. С мороза он был красен и необычайно весел, что называется чересчур, и от веселости его бросало в дрожь. Эльза, как видимо, была закалена невиданным характером именитого гостя своего и даже в росте стала больше, выпрямив спину, как делает это всякая женщина, порой самопроизвольно, пытающаяся понравиться мужчине.
  - Эх, хата хорошо натоплена! - громко воскликнул Влашек. - Подмога по хозяйству объявилась у тебя знатная, каждому дому такую б иметь, - сказал барин, да и сел за стол простой крестьянский напротив девки и кулаком по столу ударил, глаз с красавицы не спуская. 'Не шевельнулась, видать не из пугливых, не засмеялась, не весела, томная, воспитания классического капризного'.
  - Картошка в мундире с грибами, огурчики солененькие, хлеб белый, пироги с капустой, пиво, - скороговоркой выпалила Эльза.
  - Не обеда время, - усмехнулся Влашек, смерив Марусю прищуром серых глаз.
  - Стоит только начать и обед подоспеет, - сказала Эльза и проворно повытаскивала из печки всяческие яства, горячими прегорячими на стол подав. - Угощайся.
  Влашек снял шапку, на стол положил и руки сильные загорелые, еще после лета, вытянул вперед. На мизинце левой руки засверкала печать из черного драгоценного камня, а на указательном пальце правой руки зардел перстень из самоцветов.
  - Маруся, воды теплой принеси вон в том горшке.
  Принесла горшок с водой, не смотрясь в мутное отражение (на счастье горшок был старый глиняный, на дне осадок) поставила на табурет рядом с Влашеком и хотела было сесть, но Эльза ее притормозила.
  - Руки гостю обмой, - приказала Эльза.
  А Влашек меж тем одними глазами улыбался и руки в чан с тепленькой водичкой опускал, колец не снимая. Видать чистюля был знатный и чан этот специально на печке каждый день грелся для него, авось Влашек придет. Поводил он руками в воде, поводил, и, сложив ладони в горсти, зачерпнул водицы и ею Марусе в лицо прыснул.
  Замерла она, зажмурила глаза и ладони кулачками сложила, ожидая какого-нибудь страшного болезненного превращенья, но капли воды скатились по ней, точно также, как скатились бы и по всем другим людям, а Влашек разразился громким заливистым смехом, казалось бы, эхом отзывающимся на другом конце земли, что даже хата будто затряслась. Опять шутил барин и эко барина шуткам противиться, ох, как не стоит противиться.
  Эльза затрепетала, толкнула Марусю в бок, чтобы та опомнилась и сунула ей белоснежное полотенце, мол руки гостю вытирай.
  Недаром говорят, на свете бог живет и видит все и всех, и каждого по его деяниям знает и воздает каждому по делаем его, и награждает и наказывает, в особенности за гордыню.
  - Отдай мне красавицу свою, в доме будет мне прислуживать, руки мыть, за нее отблагодарю тебя по-царски я, - выхватив у Маруси полотенце, проговорил Влашек, и в голосе его была угроза, отказов он не знал.
  - Господи! - испуганно взмолилась Эльза. - Да, разве ж я людьми торгую?! Побойся бога, добрый господин. Коли пойдет сама, сегодня же отпущу, а коли нет, силком заставлять не буду. Человек она свободный, ничем с нами не связанный, судьбой ее распоряжаться я не властна.
  - Сама говорила из простых она, крестьянка, чем руки на поле в мозоли истирать, пусть уж у меня в богатстве и достатке нежится, кому, как ни тебе ее судьбу определять, под твоей крышей живет, твой хлеб ест, - стоял на своем Влашек и твердо вознамерился в дом богатый и большой, Марусю забрать.
  Влашек загорелся непременно заполучить желаемое и смотрел на Марусю как на бриллиант, который в скором времени на пальце его будет сверкать, и играть, и танцевать, и веселиться, всем на зависть. Ох, уж этот пыл! Эта страсть! Азарт! Вся жизнь - игра! Обман, и в жизни играючей много скуки. Золото, сундуки, набитые шелком, ковры и нечего покупать более - куплю человека.
  - Не пойду, - возразила Маруська и колко, очень колко уставилась на барина. - Ни за что не пойду, измучаюсь, но не пойду.
  Левый глаз Влашека задергался, не выдержал он пристального взгляда ее и отвернулся. Противно стало ему на нее смотреть и он, махнув на нее рукой, продолжал обращаться к Эльзе.
  - Капризная, - озлобился он и далее в разговоре слов на ветер не бросал, а бил, бил ими. - Не таких я видал?!
  - Девок то у тебя полным полно, чего обижаться?! Любую только пальцем помани, твоею будет. Забудь, идти к тебе Маруся моя не хочет, а то, что под крышей нашей живет и хлеб наш ест, так не за даром, отрабатывает на совесть, себя не жалея, - заступилась за нее Эльза и прямо перед самым Влашеком поставила тарелку картошки с грибами. - Угощайся.
  Запахло вкусной домашней пищей. Сей аромат подействовал на сильного здорового мужчину волшебным образом, обид как не бывало и на красивом лице его вспыхнула пусть и омерзительная, но все же улыбка.
  Эльза села подле гостя, знаком приказала и Марусе сесть за стол и разговорами Влашека обворожила. Маруся изобразила на лице интерес к их беседе, а сама внимательно Влашека изучала. Было ему от роду на глаз лет тридцать, разве что на год или даже два меньше, ростом он выдался велик, на славу всей деревни, недаром звали его видным, шутили, будто заметно было его отовсюду, лицо у него было ровное, правда вся нижняя часть, подбородок и скулы были чересчур остры и напоминали треугольник. Бороды он не носил и, судя по маленьким царапинам, тщательно брился, нос у него был подходящий к его лицу, не большой и не маленький, ни разу не поломанный, хоть дрался он наверняка частенько. Губы, как и все его лицо, были остры, но по разрезу и аккуратным линиям, розовости цвета можно было судить об их чувствительности. Такими губами он не мало женщин свел с ума. На мир смотрел он узкими серыми блестящими глазами, которые выделялись на фоне смуглой кожи и черных вьющихся, коротко остриженных волос. С такими глазами он не мало женщин в себя влюбил. На деревне не сыскалось ему жены и в городах различных, куда частенько он наведывался такой не нашлось, хоть многие известные семьи желали породниться с ним и дочерей своих ему предлагали. Однако он был неприступен, барышень напыщенных, накрашенных и различных светских манер не терпел, предпочитал водиться с простыми девками. Многих попортил, за слуг своих выдал замуж, чувства самые прекрасные в девичьих сердцах убил и топтал и ходил по ним, как по коврам своим персидским, половикам в ручную тканным. Одним словом душегуб. Бабы местные кланялись ему в лицо по пояс, а за глаза плевались.
  - Михель, говорят, из леса ее привез, - начал Влашек.
  - Да, из леса ее привез полуживую. Не помнит она ничего.
  - Хм, не помнит! - призадумался Влашек. - Вот увидишь, сама будет ко мне проситься.
  - Не попросится, - печально сказала Эльза. - Умрет, но не попросится. Ей-богу, вижу по ней, что тяжело ей жить на белом свете, какая-то правда у нее своя есть, ни за что не отступится. Будь снисходительным с ней, от других ее отличай, ласковей, ласковей.
  Марусю дети во двор увели и слышать остальное не могла она и не хотела.
  - Крест на ней есть? - как бы невзначай, случайно осведомился Влашек. - Богу молится она, крестится ли перед сном?
  Эльза поперхнулась и громко закашлялась.
  - Не обратила я своего внимания, - озадачилась она и стала вспоминать.
  - Первым делом спросить нужно было. Спасибо тебе хозяйка за угощение, за прием, пора мне уходить, дела не ждут, в последнее время весь в заботах я.
  - Только о ней и говорил, задела она тебя за живое. Вот и меня, и Михеля, и детей до глубины души тронула, помни, она теперь из нашей семьи.
  - Всему свое время, - вставая со скамьи и оборачиваясь в шубу, буркнул Влашек. - Что-то мне в ней не нравится и точка.
  Нюхом на разного рода мытарства и колдовство Влашек отличался завидным и, хоть сам он не был чист душой и грешки водились за ним под час непростительные, никакому богу, не понравившиеся бы, нечистую силу он чувствовал и не переносил в своей деревне. Бабку местную, в наговорах которой вся деревня ходила от зубной боли, младенческих болезней, мужской слабости - еретичкой назвал, ведьмой обозвал и хотел судить суд, но люди воспротивились бариной воле и к милости его призвали. Помиловал, из деревни выгнал, вход строго-настрого воспретил. С тех пор охотился он на честной народ, и даже травы, так сказать колдовского свойства, запрещал в домах держать.
  
  Я в плену', щемило Марусино сердце.
  Вдруг на дорогу выбежала девчонка худая и некрасивая. Приметив незнакомку, она резко остановилась, подалась назад и вытерла слезы.
  - Почему ты плачешь? - спросила Маруся.
  Девчонка нахмурила брови, отвечать ей не хотелось.
  - Тебе какое дело?! - с вызовом в голосе произнесла она и в башмаках, бывшими ей великими, явно с чужой ноги, хлюпая ими, убежала.
  - Чего бежишь за мной? - заплакала девчонка, оборачиваясь. - Отвяжись. Ишь пристала? Липучая, какая оказалась, если б знала, другой дорогой пошла бы.
  - Мне жаль тебя.
  Девчонка свернула с дороги и бросилась к замерзшей речке. На берегу потопталась, потопталась и упала на снег, голыми ручонками его под собою подминая и громко навзрыд заплакала. 'Щенки! - догадалась Маруся. - Из-за щенков убивается. Отец как час назад их сюда в мешке приволок, двух белых и одного черного с белым пятном на голове и закопал'. Следы злодея и место преступления припорошил снег, да и щенки уж как час назад издохли.
  В небе коричневой переливающейся стрелой пронесся сокол, покружил и на дерево за рекой уселся. Всматривался, всматривался, и все ему не нравилось, предчувствовал плохое он, тревожился.
  '- Мертв. Отмучился. Зачем обратно к жизни возвращаешь? - непримиримо вопросил ее сокол. - У нас, ведь жизнь не такая, как у людей. Жизнь есть жизнь, смерть есть смерть и все едино. Жизнь - череда мгновений и каждое из этих мгновений все равно станет последним'. Вспомнились ей слова сокола.
  Не думая ни о чем, забыв о страхе, Маруся побродила по бережку, пригляделась, выбрала место и опустилась на колени. Руками начала снег копать и действиями своими непонятными девчонку привлекла.
  - Ты что делаешь? - спросила она.
  - Помоги лучше мне, - упрекнула ее Маруся, продолжая копать.
  Девчонка медленно неохота из любопытства подошла, опустилась рядом и принялась копать, на Марусю украдкой взгляды нехорошие бросая. Копали, копали, вдруг на ткань грубую наткнулись. Клоринда округлила глаза, скорее мешок развязала, скинула с себя шубу, расстелила на снегу и щенков мертвых, один за другим на нее уложила. Слезы горячие опять покатились по ее щекам и падали, падали, растапливая снег.
  - Не плачь, - успокоила ее Маруся.
  И хвать одного из них самого крупненького. В руках его сжала и долго держала что-то приговаривая, ничего не получалось. Клоринда уже начала беспокоиться и подозрительно на Марусю глядела, и отобрать щенка у нее хотела. Однако детеныш запищал, заерзал, начал вырываться и Клоринда счастливая его из рук Маруси приняла и в шубу бережливо завернула. Двух других Маруська также вернула к жизни и Клоринде их передала.
  - Это ведь ты их оживила! - воскликнула Клоринда и Марусю в холодные ледяные щеки расцеловала. - Ты спасла их, ты добрая.
  - Нет, - вырываясь из объятий Клоринды, сказала она. - Нет, они не умерли, просто замерли и в руках моих оттаяли.
  - У тебя золотые руки! - обрадовалась Клоринда и руки ее стала целовать.
  - Нет, нет, нет, - воспротивилась она, - у меня такие же руки, как и у тебя. В твоих руках они бы тоже проснулись.
  - А вот и нет, - сомневалась Клоринда. - Ты волшебница! Я так не умею.
  За рекой треснула ветка, сокол раздраженно сорвался вверх и скрылся в облаках.
  - Пойдем, - сказала Маруся. - Я отведу тебя к Эльзе, щенков надо молоком напоить. Домой-то тебя с ними не пустят.
  - Как тебя зовут, волшебница? - улыбчиво спросила Клоринда.
  - Маруся. У Эльзы с Михелем я живу.
  - Так ты что же, та, которую из леса привезли полуживую? - брови Клоринды сдвинулись в удивлении, отчего она впервые показалась Марусе милой.
  - Похоже, что переубеждать тебя в этом бесполезно, - развеселилась она. - Но все же я не волшебница, прошу тебя, не называй меня так.
  - Не бойся, я не выдам тебя, - успокоила она Марусю. - Меня Клориндой зовут, я хоть и глупая, но добрых дел никогда не забываю.
  - Звучит многообещающе, - ухмыльнулась Маруся. - Я здесь почти никого не знаю. Будем дружить?
  - А я здесь всех знаю, но дружить со мною никто не хочет. Ты первая.
  - Поспешим.
  В окно увидав Катерину, Эльза выбежала на крыльцо. Дети, игравшие на улице, расступились и следом за ними по пятам устремились. За спиной Маруси показалась Клоринда с мешком в руках, заплаканная и растерянная.
  - Ты иди в сарай, - приказала Маруся Клоринде, - а я за молоком в дом сбегаю.
  Девчонка кивнула и в сарай побежала.
  - Что это Клоринда в мешке понесла в сарай? - спохватилась Эльза.
  - Я молока возьму для щенков, - попросила Маруся.
  - Не водись с ней, - предупредила Эльза. - Она дура.
  Эльза взялась помогать. Нагрела молока, щенков напоила, не впервой ей было, в сено их укутала и Клоринду в дом повела чаем кормить.
  - О щенках мы позаботимся, - начала Эльза, сахар в чай Клоринде подкладывая. - Толстенького Янус себе присмотрел, с рук его не спускает, в сарае за ним с братьями присматривает, а двух других соседям раздадим, в хорошие руки. Отцу своему ничего не говори, бить будет.
  - Спасибо, - сказала Клоринда и вся покраснела от чая сладкого, слезы еле сдерживала. - Спасибо. Свет дарующий воздаст за доброту вашу.
  Маруся затаила дыхание, как бы ни наброситься на Клоринду с расспросами о таинственном человеке, вдруг он ее обратно вернет в дом к отцу. Откуда было знать ей, сколько предстояло пережить смены времен, сколько любимых на пути похоронить, откуда ж знать ей было, что любовь человеческая непостоянна, а память ненадежна - предательская память.
  - Свет дарующий, - изобразив на лице полное равнодушие, повторила Маруся. - Кто же он, бог?
  Эльза покраснела до кончика волос и как учительница глянула на своего нерадивого отстающего ученика, выпрашивая голубыми почти прозрачными глазами, правильный ответ.
  - Нет, он не бог, он появляется всегда там, где худо или хорошо, зарождая в душах человеческих надежды.
  - Ты видела его? - спросила Маруся.
  - Да, - ответила Клоринда, высоко подняв голову, - видела один раз, совсем недавно.
  - И что же он был там, где было хорошо или творилось злое? - насторожилась Маруся.
  - Не знаю, мельком видела его.
  - Тогда откуда тебе знать, что это он, когда на улице обычно было? - усомнилась Эльза.
  - В нем было много света.
  - Вот еще! - насупилась Эльза. - Слышал бы тебя Влашек! За такие речи он бы тебя выпорол или из деревни выгнал. Я то не расскажу ему, не бойся, знаю, что по молодости, да по глупости, противоречить в этом возрасте охота вам. Только ты и по людям не распространяй, разговоров тьма поползет до Влашека дойдет, спасти тебя не смогу, битая будешь.
  - А я Влашека не боюсь, - громко стукнула Клоринда кулачком по столу и ногой притопнула. - Зверь он! Сам в бога не верит, других заставляет.
  - Молчи негодная! - крикнула Эльза и второпях Клоринду из дома прогнала и Марусе воспретила пускать ее даже на двор.
  - Подруг себе найдешь других, она тебе не ровня.
  
  В скором времени Клоринда за Марусей стала следить, вылавливать ее на улице, подкрадываться ко двору. А раз учудила переодевание, мальчишкой босоногим и чумазым постучалась в дверь, дома никого не было кроме Маруси, та сразу распознала обман, молоком и пирогами с капустой горе-подругу накормила, с собой дала. Голодала она, синяк под глазом отец поставил, в дом не пускал, в сарае ночевала.
  - Не жизнь у тебя, - пожалела Маруся. - Мать твоя где?
 &
  nbsp;- Задавилась, - отвечала Клоринда, будто и не мать вовсе. - Отец пил, избивал ее.
  - Стало быть, теперь тебя бьет.
  - Бьет, еще как бьет, искры из глаз летят.
  - Терпишь?
  - Отец он мне.
  - За что бьет?
  - Дура я и мать дурой была, - отвечала Клоринда
  - Разве за это бьют? - Не знаю, - задумалась Клоринда. - Ты меня не жалей, я к другой жизни не приучена, какая есть терплю.
  - Замуж тебе надо, от отца в другой дом уйти, - придумала Маруся и надкусила верхнюю губу прекрасным ровным зубом.
  Клоринда покраснела, отложила в сторону пирог и волосы немытые рукой пригладила, будто по мановению волшебной палочки могла она превратиться в красавицу.
  - Замуж?! - огрызнулась она. - На меня смотреть никто не хочет.
  - Влюблена, - улыбнулась Маруся. - По глазам вижу, любишь кого-то.
  - Назови его, - потребовала Маруська и к Клоринде ближе придвинулась. - Кто он?
  - Я тебя люблю, - серьезно отвечала она, - ты моя подруга, но никогда я никому об этом не говорила и тебе не скажу, не упрашивай.
  - Зря ты на себе крест поставила. Чучелом ходишь, какой парень на тебя посмотрит. Ты умойся, волосы причеши, принарядись и обувь, обувь подбери по размеру, босиком не ходи, - присоветовала Маруся.
  - Хм, - буркнула Клоринда, обидевшись. - Нет у меня обуви, какая есть такую и ношу, нарядов мне отец не покупает, а баню раз в две недели топит, дрова бережет, в лесу за срубленное дерево платить надобно.
  - Прости меня, - попросила Маруся и ручку худенькую Клоринды сжала в своих ладонях.
  - Прости, я не хотела.
  - А ты, ты была влюблена?
  Маруся отстранилась, отвернула лицо и стала с той минуты печальной и задумчивой, ни слова не проронив про свою любовь, быть может, она и не любила.
  - Странная ты, - сказала Клоринда и на Марусю со стороны залюбовалась. - Красивая очень, неужто никогда не любила?!
  - Не любила! - засветилась Маруся, радостью полны глаза, а за ней, за радостью, застоявшиеся слезы. - Сама не любила, а любимой была, так то ж не я любила.
  - Не простолюдинка ты, - прошептала Клоринда. - Барышня. Такие как ты, к нам на постой в деревню с родителями приезжают, коней меняют. Что за беда в твой дом пришла? Почему ты здесь? Не место тебе тут, уходи.
  
  
  

***

  
  Вышла довольно прескверная история. Всё чаще стали одолевать им тоска и одиночество, от которых он сначала недели две кутил и пьянствовал, а потом познакомился с каким-то паломником, который только с виду был паломник, на самом деле плут и повеса, тот ещё мошенник, кочующий из одного города в другой и везде кого-нибудь надувая с того и кормился.
  
  Он привёл в его свой нумер, накормил, напоил и стал слушать всякие истории его про другие города и страны, диковинные обычаи и странных людей. От него узнал он, что в другой стороне, какой именно грамотно объяснить бродяга не сумел, но не в той, из которой когда-то пришли они с Марусей, живёт благородный муж истинный аристократ, у которого в собственности целый замок, деревня и окружные земли и что он не иначе как кровосос.
  
  - Я конечно не видал, что он кровосос, близко никогда не имел честь, - уплетая за обе щёки колесо копчённой колбасы, проговорил бродяга. - Правда бледен, и очень уж костляв, так не за это ж ему пенять, они голубых вен все такие.
  
  - Голубых кровей, - поправил он.
  
  - Кто их разберет, может и кровь голубая, только кожа, говорили, настолько бледна, что даже вены голубые просвечивают. Ты поди тоже шибко на аристократов энтих смахиваешь, сам то весь тонкий, белый, но тот белее.
  
  - Утончённый, - опять поправил он.
  
  - А?!
  
  - Ты, верно, хотел сказать не тонкий, а утонченный, так это наука не хитрая, праздная лень, безделье и демагогия, плохая наследственность, кровосмешение. И всё-таки почему кровосос?
  
  - За что купил, за то и продаю. Будто бы в деревне ему вместо дани и податей два раза в месяц, девицу возле ворот оставляют и не какую-нибудь инвалидку, а специально отбирают, иначе рассердиться может и порешить в два раза больше, - паломник залпом выпил стакан пива и перекрестился. - Чем не кровосос?
  
  - И что же больше никого не трогает он кроме двух девок в месяц, не маловато ли для кровососа?
  
  - По мне и того много, хотя люди и без того пропадают, кто в проруби пьяным утонет, кто со скалы бросится, а кто из леса не вернется, ибо все леса тамошние волками кишат. Удумал как-то старик один красной лентой огородить лужок свой, на котором овец он пасёт, чтобы и самому спокойней было и выводку, поверье есть, что волк никогда через ленту красную не переступит, порядок такой. Господин прознал про то и велел строго настрого ленту снять, хоть бы и под страхом смерти, так в тот же вечер волки прямо в сарай бросились и всех овец перегрызли и собак, что их стерегли.
  
  - И всё же одного этого мало, - сказал он. - Вампир никогда себя не выдаст.
  
  - Будто бы он много лет живет и совсем не так молод, а времена ведь тогда какие были, что господин приказал - закон, пусть даже и ребенка собственного разрезать, вот он и живёт по старинке. Днём его никто никогда не видел, все дела предпочитает откладывать на вечер, бесчинства творит в пасмурную погоду, когда солнце неделю может из-за туч не выглядывать.
  
  - При чём здесь это? - спросил он
  
  - Э, да вы батюшка в них ни черта не разбираетесь, вампиры солнечный свет не переносят, мгновенно сгорят, хоть и бессмертны, оттого ни одного из них днём с огнём не сыщешь, прячутся, знают своё уязвимое место.
  
  - А что знать? - поинтересовался он.
  
  - Молодой господин со всеми водит дружбу, ко всем ласков и внимателен, всем во всём уступает и даже одалживает значительные суммы, хоть и себе в убыток, делает визиты, разумеется, по вечерам, все дамы общества оценили его манеры и прочат своих дочерей ему в невесты.
  
  - А что он на это?
  
  - Он намерения имеет самые серьёзные и впрямь в поисках невесты, но откудаво-нибудь издалека, чтобы не рассориться с соседями, словом тянет, куда ему кровососу невеста.
  
  - Он один такой или о ком ещё говорят? - спросил он
  
  - Один он такой к счастью. Если б их много было изуверов, страшно представить было бы что, - снова перекрестился паломник и зевнул.
  
  - Не убедил ты меня добрый друг, - похлопал он его по плечу, прощаясь, - за таких, как этот твой кровосос каждого встречного в коляске лаковой богача можно принять.
  
  Паломник хотел что-то прибавить, но промолчал, только пожевал солеными от копченой колбасы и пива, губами, и улыбнулся деловито так, убеждённый что знает побольше его.
  
  - А всё ж не ходи туда, - щёлкнул глазом, будто бы даже издав звук, кочевник.
  
  - С чего ты взял, что пойду я туда и вообще куда-нибудь пойду?
  
  - Взгляд у тебя такой, словно нет-нет да пойдёшь куда-нибудь, - сказал он и улыбнулся, удивительно красиво улыбнулся и зубами превосходными сверкнул, развернулся и был таков, собственно был ли не был, а только он его больше никогда не видел.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"