Филонов Владимир Петрович. : другие произведения.

Гуляй Поле. Ч -2. Батько Махно

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Продолжение романа.

   Часть вторая.
  
   Батька Махно.
  
   Черный ворон, что ты въешься
   Над моею головой, Ты добычи
   Не добьешься, Черный ворон
   Я не твой.
   Из песни.
  
   ГЛАВА ПЕРВАЯ.
  
  
   Отряд самообороны действовал безотказно. Как пулемёт "Максим". Ближайшие сёла тоже обзавелись
  этим нововведением. За пол года отвадили разношерстный сброд ходить грабить. Хлопотно это, идешь кого-то ощипать, а возвращаешься сам ощипанный. Плетей таких нахлещут, что шкура трещит, да на последок посолят. По круче. Учёба знатная. Помнят её долго, так долго, что назад не спешат воротить.
  Дурачьё бандитское.
  Никогда на земле не было такого, чтобы они долго гуляли по земле. То сами передерутся, то на большУю силу нарвутся, то мужики в кучу соберутся, а в конце концов войска появятся.
  Должен же быть порядок.
   Смута.
  Муть. В полноводье поднимается в реке муть. Проходит время, вода спадает, пена сходит, муть оседает.
  Разумная власть ищет защиты у соли земной. Только они. Пахари и крестьяне. Только на их здравый смысл можно положиться.
  Мужики злобятся, когда их щипят, как курей перед тем, как собираются опустить в окроп* (крутой кипяток). А, если приходят краснобаи, да заговорят зубы словами научными, сложенными так, чтобы обман от правды отличить невозможно было, бери их хоть голыми руками. Да, что там. Сами ощипятся, в суп попросятся. Последнюю рубаху снимут, безоружные, на редуты полезут. Полягут, как трава в покос.
  Потом одумаются.
  Но, это будет потом.
  А, пока.
  
   В мае восемнадцатого пришел в село отряд продразверстки.
  Шли нагло, как к себе домой. Новая власть в Киеве. Советская. Тоже кушать хотят, но ругаться не стоит спешить, надо сначала посмотреть.
  Пустили.
  А, они смотри, что удумали.
   Ни тебе денег, ни тебе здрасте, а хлебушек давай. Мало того, по наглому, в клуни полезли. Все припасы подметают, подчистую. Бумажками перед носами трясут, говорят документ. Какой документ? Так, "мандат" какой-то подписал. Только лишнюю букву Т поставил. За этих полгода, столько этих мандатов насмотрелись. Стоило только в Соболевку или в Гайсин выбраться. На митингах стольких горлопанов было, столько разных гетманов, атаманов, батек развелось, ни приведи Господь.
  Мужики все битые, войну прошли, некоторые даже В Питере были, царя скидывали.
  А, эти. Тьфу. Шарлатаны. Туда же. Не может нормальная власть грабить. ЧК.
   В хозяйстве Михайлы Собчака, хорошем, зажиточном, один москаль из рабочих ударил девчонку за то, что начала ругать их.
  - Вы шо ж это побирушки, людей грабите, этак по миру пустите. Скоты.
  Только того и сказала, а он ей два зуба выбил.
  И озверели мужики. Не били. Убивали. Там где застали. Всех до единого. Прямо в селе. Всех.
   Новая власть.
  Это что же за власть будет, если такая утвердится. Мы, за Советы. За Советы.
  Воюют мужики? Воюют. Хлеба им надо, надо. Но, не грабежом же.
  Таких защитников кормить не стоит.
  Вон немцы пришли, люди что думали? Народ трудолюбивый, порядок наведут, а они опять панов посадили. Вышинский с сотней жовниров польских пришел в Куну. Всех, кто панскую усадьбу грабил, ладно бы наказал, так нет. Побил всех мужиков с детьми и женами. Хаты попалил.
  Ну, и что? Усидел? Усидел на немецких штыках? Помогли ему швабы? У самих бунт случился.
  Так и эти. Никуда не денутся. Поцарюют, и подадутся во своя си.
   Весь восемнадцатый год власть менялась, как портянки. Только промокла гнилью одна, тут же новая мразь прёт из всех щелей.
  Только одних шуганешь от двери, другие в окно лезут.
  Отправляли ползунов*(разведчиков) во все стороны. Везде бардак. Везде. Имут друг дружку и гроши в кружку. Пьянство, разврат, дебош. Баб и девок насилуют, мужиков убивают. Нет спокоя на земле родной.
  В начале 1919 года прошел слух, что есть таки крестьянский атаман. Махно. Говорят свой, русин. Собрал округ себя трударей и воюет за правое дело. Только далеко. Аж вона где, в Таврии.
  На сборе порешили. Отправить к нему полусотню с гостинцами и чтоб повоевали, посмотрели, что, да как.
  Только, чтобы именно у батьки Махно ожились.
  Отправляли самых боевых.
   Не было мужиков долго.
   А, за это время, столько воды утекло.
  Волынец силу заимел. Бил коммунистов по чём зря. Чекистов резал. Даже баб и детей не жалел. Животы на дорогах резал, зерна засыпал и оставлял на показ. А, если кто похоронить останавливался, оставлял засаду и милосердных казнил.
  Озверел народ. Озверел.
  Поля, многие в округе, начали, в запустение приходить.
  Село держалось. Держалось.
  Весной девятнадцатого пришли от батьки Махно мужики.
  Уходило пятьдесят человек, вернулась половина. Остальные полегли в боях с белыми.
  В последнем бою полегли.
   Пришли с тачанками, с пулемётами. Привоезли подарков. Золота. За каждого не вернувшегося по пятьдесят золотых монет.
  . Из старших Шведюков, тех сынов Юхима, кто уже повзрослел и взял в руки оружие, из семи сынов, семи орлов в живых осталось трое. Петро, Степан и самый младший Грицько. Был еще один. Живой. Приёмный сын Миколка. Он так и жил на выселках, сошелся всё-таки с дедом Лыпкой, даже ходить стал в той же одёже что и дед. И когда, привезли раненых Петра и Степана, дед Лыпка сам отправил его в отчий дом. Сказал только на прощание.
  - Ты, Микола, вот шо, ты собирайся домой. Не отсидишься. Пора и тебе с родом родниться, если доведётся, то и голову сложить. Не говори слов. Здесь словами не поможешь.
  - Да я дед, уже сам давно думал. Сколько наших воюет? Сколько уже головы сложило? Но, понять не могу. Шо ж их так привлекло в батьке. Почему столько наших, головы за него сложило, а другие идут и идут, и идут.
  - Вот и ты иди. Сам и увидишь всё.
   На прощание дед перекрестил Миколу, повесил ему на шею иконку Девы Марии и сказал:
  - Иди с Богом сынок. Зря кровь чужую не лей и свою жалей. Не трусь, но бойся. Храбрец не тот, кто голову сложит, а тот, кто сложит её за правое дело.
  - Не смогу я дед людей убивать. Не смогу. Раненого перевяжу, а человека убить; нет, не смогу. Убьют меня, Бог свидетель, крови чужой на руки не возьму.
  - Жить захочешь, как волк будешь грызть чужие глотки.
  - Кому она, жизнь волчья нужна? Хотят жить волками, пусть их. Я не буду. А, правду народную посмотреть хочу. Не может народ совсем дураком быть.
  - Э-э! Это ты зря. Дурость народная дна не имеет. Только единицы из народа способны разглядеть бездну. Да и то. Их слушать не будут. За собой в эту пропасть поволокут, как баранов на заклание. Народ. Сколько народ зла творит. Народ Христа распял.
  - Так. Дед. Ты так договоришься до блуда.
  - Если доживу, чтобы тебя живым увидеть, сам потом скажешь: - "Прав дед был. Знал, шо из слов лепил, не лепилу и кривду, а истинную правду". - И повторил. - Иди с Богом.
   Дома, браты встречали Миколу за застольем, в сильном подпитии. Застал разговор в самом разгаре. Говорил Юхим.
  - По вашим словам, не батька он, а отец родной. Сами же говорите: - не старый. А, такое рассказываете, как он век прожил.
  - Так и есть. Его все батькой кличат, и стар и млад. Худой, сероокий, больше на девку станом похож, а в бою - орел. И людей жалеет, зря под пули не посылает. А, как конница на нас прёт, он тачанки вперёд посылает. На них пулеметы поставил, они не столько лаву косят, сколько строй расстраивают. Знаешь, сколько бы нас полегло уже, если бы он нас не жалел. И откуда столько силы на нас прёт. И деникинцы, и гайдамаки и красные.
  - О! Здоров Микола.
  - Здравы будьте. Дед говорил, вы раненые, а вы тут пьяные.
  - Да так, поцарапало малость. Мне, ляжку прострелили, а Стёпке вон, в руку попали.
  Только теперь Микола рассмотрел; у брата рука на перевязи. Холит да гладит. Видать болит, а виду не кажет. Герой.
  - А ты шо пришел? Может, тоже с нами собрался, как Гриня. Грине нельзя, пока ему краля какая не родила, а тебя милости просим, или кишка тонка.
  - Точно. Пойду с вами.
  За столом, не дожидаясь слов, сначала прошел смешок, но, как только они прозвучали, смолк.
  - Да ты шо брат, совсем сбрендил. Ты случайно не пил сегодня?
  - Нет. Не пил, а с вами пойду. Я вон подводу снарядил, винт шо покойный Бюрик подарил, взял.
  - Да, как же ты воевать будешь. Ты же с этого винтореза не разу не стрелял? Да тебя в первом бою срежут, как качан капусты по осени. Батя. Хоть ты скажи. Мы грех на душу брать не будем.
  Юхим смотрел на приёмыша с каким-то участием. Молчал. Долго молчал.
  - Знаете, что я вам скажу. Пусть идёт. Если правду говорите и не разбойники вы с большой дороги, а народные защитники, пусть идет. Кровь людская не водица. Коли вам приходится её проливать, и свою и чужую, значит и ему надо.
  - А, я тато? - влез в разговор Гринька.
  - А, ты шо? Може женился уже?
  - Женился. Машка Полищучка понесла.
  - Ты шо, совсем сдурел. Сидишь, молчишь и байстрюков плодишь. Мать. Ты слышишь?
  Разговор перетёк на вопли и причитания. Ругали Гриню все, ругали самыми последними словами, на какие были способны. В один голос, срывающийся в галас.
  - Злыдня.
  - Паскудник.
  - Сучье вымя.
  - Мурло.
  - Недоумок.
  Кто, какие слова говорил, понять было не возможно, и другие более пристойные, разобрать не в силах было ни одно здоровое ухо. На конец, не выдержал Юхим.
  - Цыц. Цыц я сказал. - Дал затихнуть галасу, и продолжил. - Завтра пойдем, заберём девку к себе.
   Если пошла в запуск, иди, иди с глаз моих долой, шоб греха не было. Ах ты щенок.
  Взвыла Дарья.
  - Не пущу. Последний остался. Я сказала. Не пущу.
  - Пойдет. Пойдет. Я сказал. - Ответил Юхим. - А, может брешишь? - Спросил с надеждой.
  Гриня не отвечал. Голову набычил, сидит, жабу давит.
  - Нет. Вы посмотрите. Он ещё дуется. Шо тебе индюк на петуха. Ты смотри на мать, в гроб вгонишь.
  - Неня. Я шо, хотел. Так вышло.
  - Вышло у него, а, когда входило, где голова была? Не зря люди говорят: - Пуцюрин проснулся, голова заснула.
   Ругались бы ещё долго, если бы не вмешали в разговор Миколу.
  - Микола. Ты хоть шо то скажи.
  - А, я шо? Не живой. Меня матня тоже на выселки погнала. Вы бы спросили его: люба краля или нет? Как? Люба?
  - А, кто же без любви это делает?
  - Да, зараз*(сейчас) и не такое увидишь. Тоже мне нашел, без любви. Зараз без любви все делается. Была бы любовь теперь, это бы творилось?
  - А, это не причем. Когда с мужиками к Жашкову шел, годен был.
  Они снова попытались забыть в разговоре Миколу, но он не дался.
  - Нет, давайте так, по порядку. Вы узнали кто такой батька?
  - Узнали.
  - Так, отсюда поподробнее.
  - Ну, слушайте. Лет ему тридцать. Может тридцать пять. Родился в Гуляй поле. Еще дитем был, ползунком, отец умер. Пятеро братов их. Было. Так? - Спросил Степан.
  - Та вроде так. - Ответил брат.
  - Вы, вот шо. Меж собой не тараторте. Всё рассказывайте, как есть, чин чином. - Прервал диалог сынов Юхим.
  - Так я и говорю. Пятеро их было. Теперь меньше. - Начал чесать репу Степан.
  - Так. Давай ты. Не умеешь говорить, иди, помучай ... сам знаешь шо.
  - Хорошо. Поднялись старшие. Стали помогать по хозяйству. Сам, тоже ходил в работу. Батрачил.
  - Бедняк? - Переспросил отец.
  - Говорят люди, нет. Мать строгая, поблажки не давала. Летом свиней пас, как мы, зимой, в школе учился.
  - Добре. Давай дальше.
  - Хозяйство середняцкое, в детстве хлебнул сполна. Потом, с анархистами столкнулся. Начали по молодости чудить.
  - Не юли. Говори, как есть.
  - Ну, ты помнишь, когда хотели шоб наши в Сибирь ехали обживать. Тогда они собрались и побили царских людей. Говорят, одного даже убили.
  - Тать. - Вскрикнули в два голоса Юхим и Дарья.
  - Да не тать. Пацан был. Правды хотелось. А, ему галстук Столыпинский присудили.
  - Мать еле упросила. Сидел в тюрьме. Был на каторге. Потом снова в тюрьме. Как царя скинули, его освободили. Книжек там начитался, как Миколка. Домой вернулся. Женился. Жена родила. Тиф. Дитё померло. Жена. ... Жену корова языком слизнула. Ныне другая. Не пьет. Не буйный. Строгий - да. За мародерство, за воровство, стреляет, правда. Есть у него адъютант. Троян. Штаб свой. Контрразведка. Главный Лёва Задов. Кажись еврей. Этот зверь. Вреда от него много. Людей направо налево казнит. И, какой-то он не такой. Не наш человек. С гнильцой. Командиров подобрал толковых. Люди уважают их за смелость. Постоянно в строю тысяч десять-пятнадцать, но может кликнуть и через неделю соберётся тысяч семьдесят, а то и сто. Есть бронепоезд, один или больше не знаю, пушек, пушек много. Может сотня, а может и больше. Тачанки. Такие, как мы приехали, много. На каждой пулемёт. Банды крошит. Грабителей не милует. Насильников карает, за пьянство - сечёт. Если кто в бою погиб, сам знаешь по пятьдесят золотых червонцев семье.
  Не удержался отец.
  - Ну, а как наши погибли?
  - Бой был с белыми. Бой был жестокий. Мы не ждали. Если бы батька тачанки не прислал, все бы полегли. Батька им не простит. Задавим.
  - Жалко хлопцев. - Вытер Юхим рукавом слезу, покатившуюся из глаз. - Давайте помянем.
  - Иди мать, подними тост.
   Дарья подошла к столу, и Микола увидел, как могут слезы литься без звука, как может тихо оплакивать детей мать. Взяла в руку полный стакан, другой оперлась на стол, склонилась над тремя накрытыми посоленным хлебом стаканами, постояла и, выпив залпом, опять ушла в темноту у печи. И ни звука.
  Микола налил себе воды и тоже выпил. Стала она колом в горле, похлеще сивухи дешевой. Вытер набежавшую слезу и сказал.
  - Теперь точно пойду. Может, даст Бог, от кого Слепую отвести.
  - Ты шо, Микола, мы тоже поляжем?
  - Не знаю. Не вижу. Но, победа горькой будет ... и не нашей.
  - Шо? Опять повернёт на старое?
  - Не сейчас. И не повернёт, кривульками побежит.
  - Так ты шо, себя отпиваешь?
  - Не сейчас. Когда крест с нашей церкви упадет, тогда и меня Слепая заберёт.
  - Как крест упадёт?
  - Свои. За Щуром пойдут стягивать.
  - Да ты сбрендил. Ты, может не воду пил? Кто крест с купола стаскивать будет?
  - Щур. На коне железном.
  - Ну, тебя понесло. Конь железный?! Где сейчас Щур?
  - Проявится. Пойду спать. Поздно уже. ... Мама. А, шо там дети, давно не видел. Вы не ходили?
  - Ходила. Всё хорошо. Уже бегают.
  - Да то шо они бегают, я и сам знаю. Младшая уже говорит?
  - Говорит.
  - Ну, вы пейте, а я пойду, прилягу. Сон меня морит.
   Давно он не видел таких снов. С того самого сна о Кате, о празднике Ивана Купала. Но, тот сон был другим. Он предвещал, хоть минуты счастья. Мимолетные минуты простого человеческого счастья.
   Этот, иначе как дурным и назвать нельзя.
  Целую ночь, в каких-то кроваво-красных сполохах всплывали орущие в страшных судорогах лица. Лица, лица, лица. Родных и близких, знакомых и совсем чужих людей. И все они, на миг возникнув, исчезали в сизом тумане цветущего вишневого сада.
  Сначала, это были сплошь мужские, огрубевшие в боях люди, потом, все больше и больше жен и детишек, а в конце шел он сам, сам вслед за ними по этому саду, мимо цветущих деревьев, пока не вышел на свежевспаханное поле. Шел, пытаясь догнать ушедших вперёд, но ему мешала эта ... эта земля. Она цеплялась за ноги, держала его, не давая ступить свободно. И ...
  И вдруг, он оказался на краю поля. Вот, только что он шел по пашне, а впереди теперь колосится зрелым зерном рожь. До самого края горизонта. И над ним всходит, такое ласковое, такое родное, летнее солнце.
  А все, кто шел впереди, тоже стоят рядом, жницами этому полю.
  Дал бы Бог! Дал бы только Бог.
  
  
  
   ГЛАВА ВТОРАЯ.
  
  
   Родители отпустили Машу сразу. Как только вошли в дом сваты. Без торга, без лишних разговоров. Юхим высыпал на стол 30 золотых монет, только и сказал.
  - Время ныне не простое. Люба Грине ваша дочь. Ему пора собираться. Свадьбу отгуляем после жнив. Пока будет воевать, дочь вашу не обидим, будет нам как родная.
  Выпили магарыч, молодые съели принесенные по такому случаю вареники с сыром, Марийка поплакала для порядка с мамой в обнимку, и всё сватовство. Вечерю ела уже в новом доме. В доме, который отныне становился ей и её потомству отчим.
   В первых числах собрали сход. Были все, от мала до велика.
  Первым выступал Собчак.
  - Братья. Соседи мои добрые. Вы меня поставили старшим над сотнями. Вы, мне доверили защиту ваших домивок. Знаю. Знаю, какие мысли бродят у вас в головах. Все собрались к батьке. Все?
  - Все. - Ответило хором собрание.
  - Вот вам мое слово. Нельзя уходить от села защитникам. Завтра, уже завтра по вашим клуням будут хозяйничать гуляки. Вы будете гулять по чужим домам, а в ваших - будут гулять чужие. Так будет.
  Но, ему не дали закончить. Молодые, здоровые мужики перекрикивая друг друга орали.
  - Сами не справимся.
  - Ежели не объединимся с повстанцами, нас тут с детьми хоронить будут.
  - Надо идти, другим поможем, и нам помогут.
  Старики пытались остудить.
  - Ага. Помогут.
  - Как только вас догонят, так тут и помогут.
  - Сами беду домой приведёте.
  Но их не слушали.
  - Пойдем. Пойдем к батьке.
  - Он в беде не оставит.
  Кричали долго, с надрывом, с мелкими потасовками. Толкались, курили, чесались, потели, всё больше и больше зверели. Не час, не два, полдня. Увидев, что так передерутся, вновь встал Собчак.
  - Вот моё слово. Последнее. Вижу. Надо спросить у воев. Все, кто держит в руках нашу долю. Кто хочет к батьке? Становись по правую руку. Вам решать.
  - Любо. - Взревел сход.
  По правую руку вышло четыре с половиной сотни из шестисот с лишним имевших право.
  - Много. Столько не отпущу.
  - Сами пойдем.
  - Много. Столько не отпущу. Пойдёт четыре сотни. Через полтора месяца, две вернётся, им на замену пойдут другие две. Остальные будут замещать тех, кто сложит голову или ранение получит. Всё. Это моё последнее слово. Тяните жребий. Все. Так большинство решило. Все будут пить чашу. Кто не хочет, места на выселках много. Без скандалов и драк. И шоб мне не пили. Через три дня выступаем. Дежурные. Найдите дьякона. Священник наш совсем плох. Слёг. Нужно отслужить молебен по идущим на поле бранное.
  - Ага, слёг он. Не хочет отпускать грехи. Говорит, на смертоубийство собрались. Своих, бить будете. А свои, все в чужих превратились.
  - Потому и молебен нужен, чтоб на библии клялись, кровь невинную не лить. Я сам поговорю.
  Когда Микола подошел тянуть жребий, у старшин по голосованию вытянулись лица.
  - А, ты куда собрался, блаженный?
  - Туда. - Кивнул, в сторону вытянувших жребий. - Куда все.
  - Так тебя никто не считал.
  - Теперь считайте, - подвел итог Собчак. Сам он, уже тоже, потянул поход. - Пустую добавьте.
  Микола, даже не развернув бумажку, отошел к избранным.
  - Так не гоже. Шо вытянул? - Начали возмущаться счетчики.
  - Я рубиться не могу, но кто раны перевязывать будет? Кто будет обоз сторожить?
  - О! Собчак, а ведь Миколка прав.
  - Прав. Надо ещё тридцать возчиков, из молодых, неженатых. Порох нюхать надо всем. Эх, беда, беда. - Он махнул рукой и пошел по направлению к своему дому. Обернулся и крикнул: - Девок не пущать.
  Жребий из семьи вытянул еще Степан, а Гриня потянул жребий извозчика.
   В тот же день отправили десяток верховых пластунов, вперёд, искать ставку батьки.
  Собчак таки уговорил священника отслужить молебен, да и куда бы он делся. Старый наш сельский священник Фёдор Полищук, святой старец.
  Клялись на иконе Дмитрия - Святого защитника земли Русской. Целовали Святое писание и произносили немудрёную клятву:
  - Клянусь не лить крови невинной, сражаться за правду русскую и отчий дом.
   Выступили в поход сразу после обеда.
  Забрали с собой отбитую у немцев пушку. Когда они драпали с Украины, их обозы грабили все. Все кому не лень. Вот и село обросло после их бегства пушкой с десятком ящиков снарядов и почти двумя десятками пулемётов. Их теперь поставили на крестьянские подводы, кое-как приладив на них, места под пулемёты. Это были не тачанки в общепринятом виде, не такие скоростные, но во время боя служили они даже лучше. Рессоры тачанок во время стрельбы начинали покачиваться. На телегах рессор не было, от этого прицельная точность огня была лучше.
  Десяток телег могло остановить любую лаву. Была только одна проблема. Патроны. Их в тяжелых боях постоянно не хватало. По этому и молчали часто пулемёты, когда были нужны.
  
   В началу 1919 года, красные предали батьку Махно, оставив его обескровленные оборонительными боями части против двух дивизий генерала Слащёва. Тот прорвал фронт, взял Екатиренослав, и Махно пришлось отступить на правобережную Украину. Слащев, в свою очередь отправил за ним в погоню ударную группировку из пятнадцати тысяч штыков, под командой полковника Клейста. Так получилось, что ослабленные повстанческие отряды столкнулись с подолянами идущими на помощь как раз на середине дороги.
  Получив такую подмогу, такую нужную, начальник штаба, Виктор Билаш сразу бросил их в арьергардные бои.
  Пулемёты и пушка помогли на два дня задержать белых, но потом, кончились снаряды и патроны. Пушку бросили и отступили к Умани.
  Оттуда прискакали домой, благо 50 километров.
  Через три дня вернулись снова, батьке помогли преданные Винниченко офицеры-гайдамаки, выделив 300 тысяч патронов, и растянутые боями с разрозненными повстанческими отрядами, сами белые. В районе села Перегоновка, в течении двух дней, в страшных встречных боях потеряв раненными и убитыми более полторы тысячи повстанцев, и перебив до пяти тысяч белых Махно снова прорвался на юг Украины с тремя с половиной тысячами повстанцев.
  Сельчане в этих боях потеряли сорок человек убитыми и больше половины были ранены. Пришлось возвращаться домой.
  В удачах, которые после этого последовали, участия не принимали. Хоронили своих побитых братов и родственников, оплакивали соседей.
  Деникин, его войска, сделали большую ошибку, начав войну с украинским крестьянством. В это время полыхнула вся Украина. А, как было не возмутиться. С одной стороны красные со своими продотрядами и насаждением назначенных начальников, с другой белые. Эти просто шли убивать. Во всех селах деникинские части, при малейшем подозрении в повстанческих настроениях, вешали, расстреливали, сжигали заживо. Они убили двух старших братьев Нестора Ивановича, сожгли дом, в котором жила его семья.
  В селе открыли снова школу, которая весь восемнадцатый не работала. Из четырех учителей, которые работали в школе, не осталось никого. Задворянская перебралась жить в Соболёвку с вторым учителем, своим мужем, двое других как-то незаметно пропали из села в один день. Просто уехали в волость и не вернулись. Куда они подевались, так и осталось загадкой. Скорее всего, попали несчастные под горячую руку бандитов с большой дороги.
   Когда в селе появилось столько раненых, волей неволей пришлось организовывать больницу и госпиталь при ней. И потекли в неё со всех окрестных сел больные, покалеченные. А, вместе с ними, поддались на возможность пропитания люди, хоть мало-мальски имеющие понятие о медицине. Недоученные студенты, сёстры милосердия, которые волею судьбы после развала фронта, катавасии постоянной смены власти, просто не в силах были добраться по своим довоенным местам жительства.
  В селе жили люди, которые странно отличались от окружающих одичавших в безумии революции орд.
  С помощью старейшин, благодаря умелой организации сельского руководства, старосты, сельского писаря, околоточного, которого просто переименовали в начальника народной милиции, здесь продолжал поддерживаться порядок.
  Интеллигенция больше всего страдала от этого помутнения народного. Та, настоящая русская интеллигенция, которой всегда славилась Россия. Во многих районах людей били только за то, что они были умнее, грамотнее, которые не опускались в этом безумии, до подлости красится в цвета какой-либо партии. Какой-либо власти.
  Таким же образом стали подбираться учителя в школу. И когда, начавшая набирать силу Советская власть спохватилась, надумав прислать в школу директора, все вакансии в школе были заняты. Только в двадцать третьем году директора школы арестовали чекисты, по какому-то придуманному поводу, и то через три месяца он вернулся в село.
   Самое удивительное то, что не нашлось в это время среди людей ни одного предателя. Позднее были, много, но тогда. ... А, может, и были, не успевали на их сигналы отреагировать вовремя. Как это случалось позднее. Тук-тук и сразу стук в дверь. На вопрос: - кто там? Звучал ответ: - ЧК.
  
   Нет, если быть точным, несколько человек всё-таки приняли участие в знаменитом разгроме, который учинили части Махно, тылам Деникина. Десять ползунов, которые ушли первыми, оказались под руководством начальника контрразведки Махно, Льва Задова. Хорошие разведчики и воины, нужны любому войску, любой власти.
  Задов, был страшный был человек, страшные говорил поговорки. Вот одна из них, которая до сих пор гуляет на Подолье: - "Я Лева Задов, со мной шутить не надо".
  Нельзя сказать, что этот человек был абсолютным воплощение зла, но жестоким был без меры, без дна. И в глазах у этого человека, темнела эта бездна. Многие, очень многие преступления, которые приписывали махновцам, были совершены именно людьми, которыми руководил Задов.
   Вместе с повстанцами оказался в тылах белых и Миколка. Однажды, уже будучи на Тамани, к костру у которого сидел Микола со своими сродственниками, подошел Махно. Он увидел, что Миколка пишет в своих тетрадях, и спросил.
  - Ты шо это там пишешь поп?
  Братья вступились за него.
  - Батька, он не поп, он брат наш, пишет историю рода русинского во время наше.
  - Да?! - Удивился Махно. - Историю рода. Это хорошее дело, а то после нас напишут всякой гадости. Отмойся потом. Дашь почитать?
  - Бери батька. - Протянул Микола свои записи.
  Махно взял, полистал, мимолетно почитал и с интересом посмотрел на собеседника.
  - Вот здесь прочитал у тебя о страшной силе народного гнева, мол, не устоит против неё никакая власть. Это ты точно подметил. А, дальше пишешь, о страшной жестокости братоубийственной войны? Непонятно. По твоим записям получается, что мы братьев убиваем. А, мы на них руку подняли? Они решили вернуть старые порядки, чтобы снова мы гнули горб на мировую буржуазию и помещиков. Они расстреливают наших родных и близких. Это мировая контрреволюция. Это нужно понимать.
  - А, я это понимаю. Я понимаю, что нет другого пути. Либо гриву повесить и в ярмо, либо победить, либо умереть.
  - А, вот это, хороший лозунг: Победа или смерть.
  - Да, какой это лозунг, жизнь наша.
  - Вот победим, станет наша жизнь светлой и чистой. Хорошо жить будем.
  - Хорошо бы.
  - Ну, хорошо. Если вдруг Лева увидит, что он пишет, скажите с личного разрешения батьки. А, ты пиши. Пиши нашу правду.
  Как возник из темноты, так и пропал. Невысок, и в то же время статен, по одежде и не признаешь большого начальника. Глаза светлые, чистые, без лукавства, без топора за пазухой. Такие глаза не врут и не придают.
  Такие глаза за собой ведут. Ведут. В погибель.
  Власть не бывает с такими глазами.
   Странные мысли. Может и должна быть такой власть народная. Ведь не жили, сколько веков не жили при хорошем правителе.
  В конце декабря батьке удалось таки собрать Съезд независимых вольных Советов в освобожденном от белых городе Александровске. Он отказался от участия в выбранном президиуме, и произнес выдающиеся слова:
  "Вы, трудовые рабочие и крестьяне, сами выбираете себе достойных людей в Совет, а обязанность всех вооруженных сил, подчиниться этому выбору и стойко его защищать".
  Съезд состоялся первого января 1920 года, а уже четвертого, командарм 14 армии Уборевич, издал приказ "О уничтожении всех банд Махно".
  Не нравится, господам, когда народ сам выбирает свое руководство. Назначать, больше по душе. И не имеет значения, в какие краски эти господа красятся.
  Но, Господь миловал батьку.
  Под предлогом согласования дальнейших действий, в штаб армии был вызван сам Махно и его штаб. Вместо себя он отослал своих посланников с объяснением, что сам и штаб его болен тифом, от этого приехать не может.
  Все, кто были посланы, были красными арестованы и расстреляны. Так, в первый раз, Махно увидал истинное лицо красной заразы. Так, один из самых отважных комбригов Советской России, спаситель Москвы от войск Деникина, оказался врагом центральной власти.
  
   К весне девятнадцатого полыхала восстаниями половина Украины. На юге, кроме Махно набрал силу атаман Григорьев. В районе Николаева он устроил бойню греческим интервентам, которые высадились вместе с французами. После трехдневной артиллерийской подготовки вынудил греков сдаться, обещая им возможность свободно вернуться в Грецию, но не выполнил своих обещаний, а жестоко казнил 600 греческих пленников.
  Обрастая всё новыми и новыми отрядами, он подошел к Одессе и там застрял перед обороной французских войск, но смена власти во Франции привела к тому, что новое правительство потребовало в трехдневный срок вывести из России экспедиционный корпус.
  Французы из Одессы убрались не за три, за два дня, оставив город на произвол войск Григорьева. И начались грабежи. В руки этого аспида попали сотни, даже тысячи вагонов провианта, воинского снаряжения, оружия и патронов. Всё это растаскивалось по семейным селам атамана и его сподвижников.
   Это создало невыносимую обстановку в городе. Городской совет, с подачи коммунистов и эсеров потребовал от Григорьева немедленно прекратить грабежи и вывести свои войска из Одессы. И хоть сам атаман, со своим штабом вышел из города на последок переругавшись к большевиками, грабежи продолжались ещё несколько дней, что привело к вооруженному противостоянию григорьевцев практически со всеми политическими силами города.
  Григорьев, во времена мировой войны, благодаря своей храбрости дослужился до звания штабс-капитана, когда к руководству Украины пришел социал-демократ Винниченко, ему присвоили звание полковника войск Украинской Народной Республики.
  Но, человек он был скандальный, злоупотребляющий алкоголем, переругавшись с руководством, бросил полк гайдамаков, которыми командовал, и ушел с кучкой сторонников на юг. Там и развился его талант. Он стал вторым комбригом.
  Интересный портрет написал бы художник, возьмись он за это дело.
  Низкорослый человек, довольно широкий в кости, с большим некрасивым лицом, побитым оспой и, иссиня-красным, широким носом, указывающим на любимое занятие. Глаза мелкие, колючие с постоянно бегающим взглядом. Он никогда не смотрел в глаза собеседнику, только изредка бросая взгляд в сторону своих оппонентов. Для него все были враги. Человек, сам себе на уме.
   Все эти погромы привели к тому, что объявили Григорьева советские власти Киева врагом номер один и дали добро на его уничтожение.
  В ответ, тот объявил себя верховным атаманов всех повстанческих войск Украины и разослал гонцов во все стороны со своим "ценралом" в котором объявлял войну всем чекистам и большевикам, начал вырезать продовольственные и карательные отряды красных во всех сёлах.
  Это движение приняло такой массовый характер, что за несколько недель под его началом собралось до 80-ти тысяч повстанцев. Это были хорошо вооруженные части, имевшие в своём составе в первое время больше десятка бронепоездов, до четырех артдивизионов, пять танков.
  Получив в свои руки такую силу, Григорьев, не смог собрать их в единый кулак и нанести главный удар на Киев. Вместо этого он распылил свои воинские части по огромным просторам Украины, гоняя их взад -вперёд без видимых воинских успехов.
  Агитаторы красных, самые лучшие кадры, были брошены в повстанческие части, и когда Григорьев подошел к Умани, его военная сила с дулась, как дырявый воздушный шарик. Но, он еще по инерции взял город, где устроил еврейский погром. Во время погрома в Умани, григорьевы убили до ста пятидесяти евреев под лозунгом : - "Бей жидов, коммунистов, чекистов и всех назначенцев".
  Такие погромы прокатились по всей юго-восточной Украине, достигнув даже Подолья. Но здесь, первое время, они не имели таких страшных результатов, хоть банды Волынца, Орлика и Шешеля тоже убивали коммунистов и чекистов.
  Мало того, когда весть о погромах достигла села, когда общество услышало о том, что григорьевцы не только убивали мужчин, но насиловали перед убийствами женщин, девушек и даже маленьких детей, собрались все как один. Да и соседние села выделили свои отряды. Под руководством Михаила Собчака собрался отряд в три с половиной тысячи человек, догнал обозы Григорьева у Кривого Озера и разгромил их, разогнав охрану.
  После этого боя от Григорьева откололся Тютюнник и ушел со своими сподвижниками (около 3,5 тысяч) в сторону Сум, Полтавы.
  Народные ополченцы вернулись домой, как раз к тому времени, когда туда на побывку вернулись пластуны от Махно вместе с Миколой.
  
  
  
   Вот что значит, хорошо выученные воины.
   Десять человек.
   Десять.
  Десять ушло, а вернулось одиннадцать. Даже Миколку с его книжками привезли.
   Даже не поцарапанные.
   Сила армии не в количестве, а в качестве войск. Как они вооружены, обучены, стойкие ли в бою. Могут ли бойцы этой армии проявлять индивидуальную инициативу в процессе выполнения поставленной перед ними задачи. Могут ли они, навести шорох, нарушить средства коммуникаций, связи противника. Могут ли разрушить все управленческие связи.
   Для нормальной войны, нормальная власть держит не многомиллионное пушечное мясо, а отборные кадровые части. Хорошо обученные, хорошо снабженные и вооруженные.
  У русских правителей всех времён, с этим, всегда была проблема. Миллионом, лишним миллионом погибшим в боях, бросались как на дуэли: - перчатку в морду.
   Возвратившихся принимали как настоящих героев. Они были желанными гостями в каждом доме. Для того, чтобы их послушать собирались всей семьей и чтобы прекратить эти посиделки, решил Собчак собрать общий сбор.
  Каждый из вернувшихся рассказывал свою историю, а когда пришел черед Миколки, он рассказал о ночном разговоре с Махно. Этот рассказ просто взорвал людей.
  - Вот это батька!
  - Вот такой, нам люб и дорог.
  И когда он сказал о съезде, о том, что батьку объявили бандитом, мужики решили.
  "Отправить на помощь батьке всех, кто может держать оружие. Собрать с каждого хозяйства необходимый провиант, всё захваченное у григорьевцев оружие и боеприпасы".
  Вышли в поход все мужчины, возраст которых превышал семнадцать лет и не превышал пятидесяти пяти.
  Собралось таких здоровых из своих и приставших, семьсот девяносто шесть сабель, при двух пушках и сорока тачанках.
  Обоз состоял из ста тридцати подвод, которыми правили подростки и незамужние девки.
   На первой ночёвке, которую совершили, чуть только миновав стороной Христиновку, все снова собрались вместе. Разговор сам по себе снова повернул на Григорьева. И снова всеобщим вниманием завладели пластуны.
  Во время войны, через разведывательные части прошло около двухсот сельчан. Самым разудалым из них был Гнат Драчук. Он был награждён двумя "Георгиями". Он же был самым лучшим, в смысле описания того или иного события. Откуда только столько знал всё. Память имел феноменальную. И когда прозвучал вопрос, кто такой Григорьев, он тут же дал ответ.
  - Григорьев? Так он наш, подолянин. Это не его прозвище*(фамилия на украинском языке). Настоящее его прозвище ... как его ...а, вспомнил, Серветнык. Жили они где-то в этих местах, но лет пятнадцать назад переселились в Таврию. Там он и взял кацапское фамилиё. От села, где теперь живет его род. Пьяница, баламут, одно слово.
  - А, ты откуда знаешь? - спросил кто-то из мужиков.
  - Работа у меня такая. Знать.
  - Скажи, что у тебя работа ещё ведать. - Продолжил сомневающийся.
  - Да, ты Дымчак, не сомневайся. - Вступились за Игната мужики, которые с ним ходили по разведывательным делам. - Если Игнат говорит, значит знает.
  - Так шо ж они переселились? Видно злидни*(бедняки)?
  - Злидни! - подтвердили из круга. - Да и не подоляки. Мабуть*(наверное), как Щуры у нас, пришлые.
  Пол ночи шло обсуждение услышанного, мог или не мог быть Григорьев подолянином? Порешили. Мог.
  В такое время, в любом роду может гад ползучий родиться.
  А, может и батька. Вон, и мовы не знает, больше гутарит как казаки, но наш, наш по роду.
   Остановил разговорившихся мужиков Собчак.
  - Хватит байки травить. Завтра на рассвете выступаем. Пластуны, за пол часа до общего выхода. По пять человек в дозоры по обе стороны обоза. Два десятка вперёд на две версты.
  - На две версты мало, - вмешался снова Игнат. - можем напороться на кого с танком.
  - Каким ещё танком?
  - А, такая железная машина с пушкой. На ней стальных листов навешано, чтобы пуля не брала.
  - Шо? Уже такую гадость придумали? Всё думают, как бы легче мужика перевести.
  - Да ладно. Можно подумать ты не знал. Вон, под Кривым озером от нас броневик удрал.
  - Удрал. Сами прохлопали. Говорил, тихо резать надо. Удрал. Спать всем.
  -
  
   ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
  
  
   Утром не выступили.
  Собчак решил провести войсковой сбор. И, для этого были веские причины - бессонная ночь, мысли о том, что не всё пока в этой бранной свалке понятно.
  Не сходилось. Многое не сходилось.
  Когда утром подступили к нему сельчане, требуя объяснений задержки, он просто сказал.
  - Коло. Войсковое коло. Надо решать.
  - Так решили на сельском сборе. - Послышались крики.
  - Спешите умереть? Я вам, в этом деле не помощник. Еще раз поговорим с пластунами. Спешка в таком деле до добра не доведёт.
   Он пользовался большим авторитетом. Как никак, глава рода. Он один в ответе за жизни всех сельчан. Тем более, что поддержали его все воевавшие мужики, все пластуны.
  Разговор получился длинный. Первым говорил Собчак.
  - Вот, шо я вам скажу. Ночь не спал. Не складывается в моей голове в целое, то что услышал. Не целое получается, а куча. Смотрите. В Киеве - красные, советская власть. На Таврии - Махно с белыми, тут - Григорьев, за Бугом - сплошь гайдамаки и поляки, тоже сила. Мы уходим от села. Хорошо. Поможем батьке. Сколько нас? Дулька детская. Ежели припремся туда, да не осилим, то даже дома спокойствия не будет. Надо это как-то обойти. Вот мой вопрос. Гнат, вы были у батьки. Кто-нибудь знает, кто вы, откуда? Этот еврейчик, как его, ваш командир, он знает, кто вы, шо вы?
  - Ты за кого меня держишь? Я шо, с дуба упал? Каждый из нас имя своё сказал, а фамилию поменял уличным прозвищем. Как мы друг друга различаем? Вон, Гриня стоит. Скажи кому Шведюк. Кто поймёт о ком речь? А, скажи Гриня Качан - каждый знает, кому надо.
  - А, как на счет села?
  - Да ты шо? Они понятия не имеют о подолянах. Они своих дедов не помнят, а ты хочешь, чтобы они народ помнили. Да и назвались мы Соболевцами, от твоего имени. Ежели тебя где и записывали, то не Собчак, а Соболяк.
  - А, ты как? Тебя Гнат, все только так и называют?
  - Называйте так, как представился. Кухарчук.
  - А, шо это ты кухарчук? Хто это у тебя кухарить старался?
  - Так я сам. Как приходили на постой. Там готовят бабы, только харч портят.
  - Ну Гнат, не думал я, что на старости лет нам за уличными погонялками придётся прятаться.
  - Ещё одно. Ежели поделят, держаться друг дружку. Живых, раненых не бросать, голову назад отверну и всем скажу, что таким родился.
  - Кто имеет подход к батьке?
  - Я. - Выбрался из круга Иван Гончар*(приводятся уже прозвища).
  - Прямо подходишь?
  - Нет. Опасно. Через Трояна. С ним согласовано. Батьке предан, как собачонка. А, потом, можно писульку послать. В каждой хате, где останавливается штаб, он выставляет ящик под замком, каждый может напрямую батьке отписать.
  - Вот это дело!
  - Теперь вы. - Обратился к приставшим и пришлым Соболяк. - Кто не чует в себе силы? Может, домой вернёте? Чует моё сердце, будет бойня. Мы вас не бросим и не продадим. Каждый, кто с нами идёт, стаёт своим, родным. Кто идёт, клянись в верности роду!
  - Клянусь. Клянусь. Клянусь. - Понеслось со всех сторон.
  - Девиз нашего рода: - "Верой и правдой"! - выдохнули все в одном порыве.
  - Значит так. Каждый десяток, привечай новых братов. Кому, какой люб.
  - Тихий и Алёшин, вы в моём десятке. Три дня на подготовку. Общаться только в десятке. Старший десятка имеет связь с десятскими, сотниками и мной. По возможности сохраню вас от раздела. Теперь все свободны, остаются пластуны.
  Когда все остальные отошли от круга и в нём остались только две сотни пластунов, он стал подходить к стоявшим кучками разведчикам и каждой группе ставил свою задачу.
   Основную задачу ставил вновь созданной полусотне во главе с Гнатом Кухарчуком.
  - Гнат, смотри. Пойдешь в глубокий поход. Пойдёшь сегодня. Найди штаб батькин, постарайся передать письмо на счёт Григорьева, мол бандит и погромщик он или прикрываются его именем другие? Постарайтесь вызнать всё о этом злыдне, как бы мы не попали, а то начнем жаловаться на него, а они братья по крови.
  - За это не переживай. У батьки нет предпочтения русскому, украинцу или еврею. Он анархист. А. Это значит, нет власти человека над человеком.
  - Это как же так? Как в былые времена?
  - Нет. Тут мудрёнее всё, по научному. Это нам не надо.
  - Ладно, об этом мне расскажешь позднее.
  - Да, шо я тебе расскажу, сам как кутенок слепой.
  - Мы выходим через три дня. Ты выступаешь сейчас. В бои не вступать, с вами посылаю посыльных, при нужде отправлять нам послания. Всё.
   Ещё, из времен Запорожской Сечи, были в каждой семье села кони, на заглядение всей округе. Крепкие, знатные дончаки, с крупным сильным крупом, хорошие в ходу, как под седлом, так и в хлеборобской упряжи. Эти красавцы пользовались постоянным покупательским спросом, и конокрадским - тоже. В мирные времена, мужики ездили на Дон и Кубань, чтобы прикупить нового коня, поправить кровь.
  Конь.
  Что за радость, может быть в крестьянском хозяйстве, без кормильца? Корова, она тоже кормилица. Молоко, сыр, масло. Но без коня, хлебороб, как без рук. Ни вспахать, ни посеять, ни убрать. Это видно даже по именам, которыми величали своих друзей. Малыш, Буян, Шалун, Страж, Орлик, Соколик и много ещё как. Кобылы тоже имели свои имена. Соня, Лада, Порада, Отрада.
   Учили своих коней в общем табуне, чтобы не были злобными, но и таким образом, чтобы знали только одного хозяина.
  Теперь приходилось, коней из запряжных, стоящих в сбруе под телегой, обучать признавать новых людей, принимать их на круп. Для этого, хозяева водили их под уздой с разными наезниками.
  Лошади плохо слушались. Разве хороший конь признает чужого за два-три дня? Разве научишь чужого за это время, всем чудачествам коня?
  Времени было столько, сколько его выделила судьба.
  
   Шли медленно. К концу июня, начали возвращать посыльные от Гната. Он нашел штаб Махно и подготовил встречу.
  Когда "соболёвцы" подошли на объединение к батьке, к их удивлению он был в дружбе с Григорьевым. Это было так не понятно, что Соболяк вынужден был требовать объяснений от своих пластунов, чем привел в крайнее раздражение Задова, которому те подчинялись по воинскому расчёту.
  Только ночью смог скрытно Гнат прийти на разговор с Соболяком.
  Он всё объяснил.
  Григорьев вошел в тайную связь с белыми, и батька посчитал за лучшее держать его под рукой.
  26 июля 1919 года штаб Махно, получив от разведчиков знатное подтверждение предательства Григорьева в виде двух белых офицеров с полутора миллионным (золотым) привеском - взяткой Григорьеву за измену, вынес ему смертный приговор.
  27 июля 1919 года в селе Сентово должен был пройти сельский сход с участием Махно и Григорьева. На этом сборе, махновский командир Чубенко, объявил Григорьева врагом, предателем и погромщиком.
  Тот прискакал на сход с четырьмя сотнями охраны, и схватился за оружие, но оказалось, что в районе схода у него меньшинство.
  Он бросился в сельскую управу, где находился Махно за объяснениями. В это время "соболёвцы" на всех узких улицах села развернули свои тачанки, а к управе, быстро, без выстрелов обезоруживая григорьевцев, выдвинулись пластуны. С ними увязался Гриня Качан, верхом на коне.
  Когда в управе раздались выстрелы, Григорьев раненный в плечо, выскочил на улицу и припав на колено изготовился стрелять.
  Гриня одним прыжком коня оказался рядом, так что атаман даже не успел обернуться, и рубанул Григорьева шашкой по голове. Удар скользнул по голове, зацепил руку и выскочившие на улицу Махно с командирами, разрядили в Григорьева обоймы.
  Так закончилась жизнь одного из самых одиозных героев этой бесславной войны.
  
  
   Мне могут возразить.
  Не надо.
   Подумайте сами.
   Какую можно заработать славу, когда меж собой народ передрался?
   Кто может быть в этой войне героем, когда сосед соседу зубами глотку рвёт?
  Кто может быть в этой войне невиновным, если убивал?
  Эта ложь для пустых голов. Для доверчивых, таких доверчивых моих сородичей. Это же надо! Шли на Гражданскую войну и клялись не лить кровь невинную. Как может быть родственник, сосед, проживший с тобой века, быть повинен смерти? Деды ваши и прадеды жили вместе, делили хлеб и кров, а вы врагами стали? Или вас все-таки сделали врагами, чтобы снова построить курятник, повыше в иерархии этого курятника забраться?
  А, затем возвести огромную, во всю территорию страны зону, от которой не избавились пока даже внуки и правнуки "героев" Гражданской войны.
  Я не знаю, о чём думал Махно, трижды доверяя жизни его сподвижников, после того как в 1919 году красные расстреливали его старшего брата Савву. Когда без суда и следствия расстреливали депутатов Крестьянских Советов, которым он присягал на верность и обещал свою защиту.
   Я не оправдываю Нестора Ивановича Махно (Михненко). Я просто рассказываю правду. Нашу правду. Правду простых людей.
  
  
   Когда было покончено с Григорьевым, "соболёвцы" не в пример Махно, пошли разбираться с поляками, которые угрожали их домам, оставив при батьке только сотню пластунов.
  Все остальные ушли, даже пришлые.
  Власть любит сидеть в больших городах.
  Вы можете себе представить, чтобы у нас правящие людишки, сделали себе столицу в каком-нибудь Доморощенске? Да их через три дня попрут восвояси. Такие же, а может и хуже.
  Пройдёт ещё не одно десятилетие, пока вырастут поколения, которые отомстят власти за все причинённые беды.
  Будет. Будет когда-то время. Встанет народ как один, чтобы погнать всех этих назначенных друг дружкой сидеть у нас на голове. Вот тогда это будет справедливый гнев. Тогда будет справедливая война, когда будет казнён и назначавший и назначенный и семьи их, чтобы не плодили на земле мерзость.
  Как оно будет после этого, вот в чём вопрос. Найдутся ли в народе ватажки, батьки и атаманы, которые создадут такую систему управления, при которой, сам народ будет выбирать себе власть, будет менять, если надо, судить заворовавшихся.
  Не видно. Не видно пока в веках этого времени.
  
  
   К лету девятнадцатого года договорились меж собой украинские и польские паны. Собрались в один кулак, и повели войну с красными.
  В это же время попали первые "соболёвцы" под объявленную красными ещё год назад всеобщую мобилизацию.
  Большинство мужиков скрывалось в черном лесу и появлялось в селе только наездами.
  В один из таких наездов и попали под мобилизацию на борьбу с белополяками тридцать пять сельчан и пришлых, осевших в селе.
  Так ли оно и было, что служили они под руководством Ворошилова, но именно это, новое своё прозвище, получили позднее все вернувшиеся после войны домой.
  К зиме двадцатого года, ещё не объявив войну России, полезли польские жовниры по подольским сёлам. В перемешку с гайдамаками и разного рода вооруженными отрядами, которые защищали вновь возвращавшихся помещиков. Появились в сёлах белополяки в конце апреля.
  Вместе с ними вернулся пан Вижинский. В форме польского полковника, он разъезжал по окрестным сёлам, лично участвуя в экзекуциях крестьян, которые смели(!) пахать его землю. Наибольшие злодеяния были в Куне. Там были биты все мужики, кто попал под руку, десяток активистов с семьями и семьи красноармейцев были казнены, их дома сосжены.
  В Марьяновке в Вижинского стрелял подросток, но промахнулся. Жовниры после этого начали жечь село, но в который раз помогли повстанцы.
  Большой отряд "Соболёвцев", до тысячи вооруженных крестьян из окружающих сёл налетели на поляков.
  Те, никак не ожидали такого нахальства. Приступая к экзекуциям, даже охраны нормальной не выставили.
  Сам пан Вижинский успел с полусотней выскочить из села в направлении Тымара. Там на лесной дороге их и перехватили. Пану удалось уйти с тремя жовнирами, остальных как есть всех положили.
  В селе было иначе. Брали поляков теплёнькими, без выстрелов. Обезоруживали и вели к площади. В одном из дворов села Степка и Микола Швачи*(Шведюки) поймали поляка.
  Когда его обезоружили, он начал кричать по-польски.
   - Еще Польска не сгниела. - Затравленно смотря на своих конвоиров. - Пся крев ваша Подоля.
  Мужики не отвечали ему не слова, просто вели к остальным. Привели, как раз в то время, как на козлы, приготовленные к экзекуции привязывали нового поляка.
   - Кого этот бил?
  Толпа ответила безмолвием.
  - Десять плетей. - Объявил Соболяк. - И пусть клянётся, шо домой воротит.
  Жовниру всыпали, он произнёс "Клянусь", и стал рядом с мужиками. Как свой. А, каким он мог быть, обычный польский крестьянин? Свой, забритый панами.
  Когда пришел черед прихваченного Швачами, выяснилось, что он бил многих, очень многих крестьян, был так сказать штатным экзекутором. Когда его вывели перед обществом, мужики зароптали. Но вмешался Соболяк.
  - Ша, люди добрые. Даже кат ходит под паном. Кого либо убил сей жовнир без приказа, по своей воле?
  - Не. Не убивал. Но бил страшно.
  Бедный поляк, не всё хорошо понимая, всё же прекрасно понимал - сейчас решается его судьба. И прихватил мужика испуг, когда ему объявили сорок плетей. Потекло у мужика с обеих дыр. И с заду, и с переду. Так, что пошел от него запах в округе.
  Сорок плетей. Попробуй выдержать двадцать пять, и остаться на ногах.
  Когда все поняли, что случилось, по майдану прокатился хохот. Не злой, просто довольный хохот, и сами сельчане попросили:
  - Дай ему Соболяк тоже десять, шо над засранцем гнушаться.
  Он понял, воспрял духом и снова прокричал.
  - Еще Польска не сгниела.
  Мужики начали хлестать его прямо стоя, приговаривая:
  - Еще Польска не сгниела, а подляньска дух дала.
  - Тоже мне, шляхта вонючая нашлась.
  Поляков отпустили с миром. Даже магарыч выпили на прощание. Оставили им и коней со сбруей и весь обоз. Когда они вернулись и в районе Гайворона соединились с войсками, этот засранец всё доложил командованию, и всех вышедших из передряги жовниров казнили по приказу военно-полевого суда.
  А, через несколько дней, плотно утвердились красные.
  Сёла испытали на себе все прелести военного коммунизма. Общую землю, пришлых начальников, продотряды и продразвёрстку. И невозможно было с этой напастью справиться. Нагнали войск. В Гайсине стоял полк котовцев, а с двадцать пятого года и штаб дивизии имени Котовского.
  Железной рукой и страшными карами расправлялись со всеми сопротивляющимися.
  Да и не было кому в селе сопротивляться. Летом двадцатого ушли соболяне к батьке Махно. Ушли практически все. Многие даже с семьями. В двадцатом году, впервые с тех пор как стояло село, не смогли засеять поля. Не было семенного хлеба, который вытрусили поляки, остатки из урожая подобрали красные. Пришел голод. Люди ели лебеду, умирали с голода. И это, на святых подольских чернозёмах.
  
  
  
   ГЛАВА ЧЕРВЁРТАЯ.
  
  
   В июне двадцатого из Крыма вышли войска Врангеля. Первый удар, как и было до этого, приняли на себя части повстанческого комбрига Махно. В тяжелых оборонительных боях они сумели остановить белых. По кличу батьки, собралось до семидесяти тысяч крестьян. Это была сила. Пусть плохо вооруженная и экипированная, но сила. Сила народная.
  Июльские предложения красных о сотрудничестве были отвергнуты штабом. Даже самые красные, из махновских командиров, Куриленко и Билаш были против.
   Центральный Комитет компартии (большевиков) Украины, снова принял решение о сотрудничестве с Махно от двадцать девятого сентября 1920 года.
  Двадцатого октября были подписаны соглашения, по которым красные признавали Крестьянские советы.
  Но, когда махновские депутаты поехали на съезд в Харьков, они были там арестованы и расстреляны, о чем батька узнал только после победы в Крыму. Пирровой победы.
  
  Для крымской операции Махно выделил пятидесяти четырех тысячную "крымскую" армию.
  Пятьдесят тысяч должны были атаковать в лоб Турецкий вал, а четыре тысячи, с частями красных переправиться через Сиваш.
   Атаковавших в лоб поддерживали огнем последние два бронепоезда махновцев "Слава Анархии" и "Союз рабочих и крестьян"
  Красные впервые выполнили свои обязательства и к моменту начала операции обеспечили войска "крымской" армии боеприпасами.
   Пятьсот соболян, все кроме двух сотен пластунов охраняющих самого батьку, были на самом острие атак на Турецкий вал. Они под прикрытием бронепоезда "Слава Анархии", под ураганным огнём удлинили колею железной дороги до самых позиций белых войск, чем обеспечили взятие Перекопа. За четыре дня боев, погибла половина соболян, из пятисот шедших в лоб, вторая половина была ранена. Оба бронепоезда были превращены огнём белых в груду металла. Вся армия из пятидесяти тысяч потеряла убитыми тридцать шесть. Практически все остальные были раненные.
   И когда командиры не выполнили приказ посылающий из войска в глубь Крыма, но отвели свои измотанные в боях части в район села Великие Копани, где находилось десять госпиталей с раненными, которых было до двенадцати тысяч, их окружили войска Будённого и всех перебили. Даже раненных. Вырвались из этой бойни полторы тысячи.
  Из соболян спаслось сто шестнадцать человек.
  Устелили. Устелили своими костями наши браты степи Таврии и Перекоп. Полягли, как настоящие воины.
  Добыли победу красной сволочи.
  Будьте вы прокляты гады. Отступники от правды русской.
   Остальные ушли домой.
  Только две сотни пластунов остались с батькой. Остались до конца.
   Седьмого декабря вырвались из Крыма двести человек из четырех тысяч посланных через Сиваш.
  В селе Корчманчак их командир доложил батьке: - "Крымская армия вернулась"! Он доложил батьке, что красные убивали раненых и в Крыму.
  Только за одно причастие к махновским семьям людей убивали во всех сёлах юга Украины. Дорошенко напал на Гуляй поле, расстрелял совет и всех пленных махновцев. Повстанческая армия распалась. Под началом батьки оставалось полторы тысячи бойцов.
  Он начал свои рейды по тылам красных, во всех сёлах и городках расстреливая назначенных красными руководителей, чекистов и коммунистов.
  
  
   Это уже была не народная война. Это была агония. Красные, бросили против Махно, войска под командой Эйдмана с дивизионом броневиков, и двадцать первого июня 1921 года он нанёс встречный удар.
  Война.
  Эта народная война унесла всех братьев Махно, жизнь первой его фронтовой жены.
   В июле, когда уходил батька от преследовавших его броневиков, погиб первый из двух сотен пластунов.
  Погиб Гриня Качан. Погиб Гриня. Младшенький. Мизинчик наш. Пулемет срезал его Орлика, он вернулся пешим, в изрядном подпитии. Обмывал гибель друга. Без объяснений, без слов, в него выстрелил Лев Задов.
  Мужики хотели его разорвать, вступился батька.
  Собрались уходить, запретил Гнат Кухарчук.
  - Батьку надо спасать. Этого потом достанем. Пойдём домой.
  - Как пойдём?
  - Гончар, ты сможешь? Нужно шоб батька уходил в Бесарабию. Сам поляжет и мы округ его. Давай брат.
  Батька был четырежды ранен, уходить надо было быстро, так как начали направлять по следу броневики озлобленные сельчане. Повстанцы побьют коммунистов, а их бьют каратели.
   После каждого такого предательства, отступив уже на Подол, проходя родные края, оставляли соболяне по десятку. Те сжигали один-два броневика и сами сгорали как свечи у иконы.
  Вели соболяне батьку к Ямполю. У самого Ямполя в десяти километрах от Днестра догнал батьку отряд из шести броневиков.
  Остались соболяне. Сказали только на прощание последним двадцати из личной сотни батьки.
  - Вы уходите. Мы сейчас броневики по сжигаем и поводим их тут, а вы переправляйтесь через Днестр, там их власти нет.
  - Мы с вами дальше не пойдём. Здесь ляжем.
   Осталось сто десять человек.
  Три дня водили красных, теряли своих, но даже погибших, никого не бросая. Только грузили на подводы.
  Когда пришел посыльный, нашел их, сказал.
  - Всё, батьку переправили, - и они пошли домой.
  
  
  Только шестнадцать.
  Шестнадцать, вернулось домой наших пластунов живыми. Привезли всех(!) погибших. Всех девяносто четыре брата.
  Хоронили их в черном лесу. На выгоне.
  Вернулись:
  Гнат Драчук (Кухарчук)
  Степан Шведюк (Качан)
  Николай Шведюк (Качан)
  Микола Шведюк (Блаженный)
  Микола Гнатюк (Дыня)
  Иван Гайко (Гай)
  Дмитрий Пилипчак (Саенко)
  Дмитрий Максеменюк (Володарь)
  Юхим Онищук (Сапог)
  Петро Гайко (Сын)
  Павло Драчук (Вовк)
  Иван Гранчак (Кобыла)
  Гнат Гранчак (Ведро)
  Иван Собчак (Гончар)
  Михайло Максеменюк ( Долоня)
  Петро Собчак (Кусень)
  
  
   В августе двадцать первого, после того как в селе объявился Васька Щур, как новый уполномоченный ГубЧК, наш славный родич, наша соль и основа, старший в роду Михайло Собчак, собрал всех своих потомков, семьи и ушел на Галичину, прейдя границу с Польшей. Теперь большинство его потомков живет в Канаде.
  
  
  
   * * * * * * * *
  
  
   Нельзя победить власть.
  Нельзя победить в беде. Можно только кровью умыться. И своей и чужой. Можно только положить на дорогах, стёжках, в лесах и полях, в пыли и болоте головы свои и чужие.
   Люди злые. Подлые. Они хотят сами жить, но другим жить не дают, на шею лезут. Как только силу почуют, так сразу - на шею соседу.
   Нет правды на земле.
  Нет больше правды. Как избил Рюрик вече Киевское, так умерла правда. Или ушла куда-то, к лучшим. ...
  ... К лучшим временам. В другие века, не в наше время.
  Живет сейчас кривда.
  Живет и плодится, как грех наш, людской. Как ненависть всеобщая.
  ЖИВЕТ СЕЙЧАС КРИВДА.
  
  
  Отдельно выделенным текстом, в конце этой тетради было написано следующее:
  
  
  "Мабуть (должно когда-то быть - авт.) с высоты будущих лет, тот кто будет читать эти записи, сам про себя скажет: - Врал Миколка. Не могло такого быть.
  Врал?
  Я врал?
   К началу войны с германцами, уже после того, как ушли из села Щуры и Задворянские, было в селе одна тысяча триста сорок семь хозяйств. Тысяча двести с гаком из них были крепкими. Имели в работе коней и волов. И не по одной паре. Четыреста пар волов, три с половиной тысячи голов коней и жеребят, почти семь тысяч коров. Птица и свиньи были в каждом дворе.
   В декабре двадцать первого произвели перепись.
  Хозяйств осталось, шестьсот одиннадцать дворов. На шестьсот с лишком дворов, триста сорок четыре коня и жеребят, сорок пар волов, восемьсот голов коров. В десятках из них даже пивни не кукарекают, даже куры яйца не несут.
   За семь лет новый погост стал больше старого. На сто метров на поле залез.
  До войны пахали под хлеб пять тысяч восемьсот десятин земли, да у пана Вижинского арендовали больше.
  Ещё больше было сенокосов и выпасов.
  Теперь в совхозе пашут тысячу двести гектаров, да шестьсот осталось по дворам. Поля заросли кустарником, на вырезанном перед войной куске черного леса поднялся молодняк. Нет больше поля. Снова стоит лес вдоль дороги.
  Из восьми тысяч двухсот девятнадцати душ осталось две тысячи пятьсот шестьдесят семь человек. Это с пришлыми, поселёнными на кутке Задворянских. Даже куток название поменял. Теперь там "куры" наполоханные*(испуганные) живут, куток зовут Курнык.
  Так оно и есть.
  Только не куток Курнык. Все село Курнык. Каждый повыше лезет, лишь бы выжить.
   Плохое нам досталось время.
  Даст Бог, вам повезёт больше".
  
  
   КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ.
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"