Филонов Владимир Петрович. : другие произведения.

Гуляй Поле. Часть третья. Обломки рода

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

   ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.
  
  
  
  
   ОБЛОМКИ РОДА.
  
  
   Помнишь ли ты кто твой отец
   И кто мать твоя? Любишь ли ты
   Землю свою и отчий дом свой.
   Уважаешь ли ты своих соседей?
   Нет в тебе ничего этого! Ты
   Обломок рода своего, на земле
   Чужой.
   (Авторство текста неизвестно)
  
  
  
   ГЛАВА ПЕРВАЯ.
  
  
   Весна. Весна.
  Духом родным красна. На деревьях лопаются почки, распускается изумрудно-зеленые листья. Трава лезет, удлиняясь с каждым днем. Две-три недели, и можно будет на выпас скот выгонять, самим у костра посидеть, на зори ясные поглядеть. Чумацкий шлях поведёт думки-мысли по дорожкам жизненным твоим, по тонким оборвавшимся тропинкам ушедших близких твоих.
  Где бродят теперь, души их? С кем теперь воюют? Или может, примирились с врагами своими? Может там,
  вон за той зиркой*(звездой), что прислонилась на краю ковша, и начинается новая дорога тех. Кто ушел от нас навсегда?
   Пусть будет дорога их прямой, не тернистой. Пусть икнётся им там, в вышине, и услышат они мысли наши. Узнают, что помним мы их, и никогда не забываем. Идите с миром.
  Идите.
  Скоро и мы к вам.
  Поспешаем.
  
  
   Весной вернулись в село ... как их назвать ...обломки.
  Воевали вместе с красными. Против. Против нас. Против рода своего. Против братьев своих. Против жен и деток своих убогих.
  Не радостное это было возвращение.
  Не праздничное.
  Отцы и деды, братья и сёстры не отвечали на приветствие. Не склоняли головы в поклоне. Проходили мимо, как мимо пустого места. Был до того человек. Был. Да весь вышел. Нет доверия больше. Да и можно ли доверяться тем, кто связался с самим Сатаной?
  Опасно. Опасно не только доверяться, общаться.
  Вернулось семнадцать.
  Даже больше чем пластунов. А уходило, на сколько меньше?
  Вояки. Скрывались где-то, за чужими спинами.
  Они потоптались в селе несколько дней. Побродили по селу, покрутились у шинка. Бач*(видишь) есть в мошне деньга. Платили жалование. Жаловали с барского плеча. Шинелями английского сукна, островерхими колпаками со звездой бесовской.
  Бесы. Бесы из рода нашего.
   В апреле двадцать второго, собрав свои пожитки, детей и баб своих пришли в Новосёловку. Мне только их тут не хватало.
  Дед. Дед Лыпка их принял. Как когда-то меня.
  Вышел на встречу. Сказал.
  - Здоровы будьте, воины красные. Как жить будем? В мире, или нам тоже живыми закапываться?
  - Дед. Не обессудь. Не по своей же воле, по неволе.
  - Разве можно человека неволей принудить убивать?
  - Так не мы одни.
  - Другие за себя ответят сами. Нам с Миколкой, куда теперя?
  - Мы тебя просить пришли. Пусти ради Христа. Нет греха нашего. Беда наша. Дети. Бабы. Просите милости от деда. Куда мы теперь.
   Мужики стояли, тихо глотая слёзы, тайком утирая глаза свои бесстыдные. Бабы и детишки их плакали навзрыд.
  Плакал дед и Миколка обтирал свои горькие слёзы. Как тяжело потерять брата. Как горько. Как обидно брата потерянного оплакивать. Но, ведь просят. Христа ради. Врагу - прости, как же брата не простить.
   Подошел дед, обнял Дёмку Гайко. Начали прислоняться к деду и остальные. Васька Максеменюк, упал на колени, обнял деда и плакал, как дитё малое, аж сопли котились по бороде.
   Дед всех обнимал, целовал трижды. Целовался и Миколка с мужиками.
  Простили им.
  Ради Христа, кого не простишь.
  А, брата и подавно.
  И народ простил.
  Разве только Гнат Шведюк сопел.
  Сопел, до поры. Потом тоже признал.
  
  
   Дёмка Гайко.
  Служил крепко. Дослужился до командира эскадрона. Домой вернулся по ранению. Коммунист? Да и Бог с ним. Бога в душе держал, своих людей берёг.
  Он воевал ещё с германцами. В пятнадцатом, вместе с Брусиловым (?!) в прорыв ходил. Медаль георгиевскую имел.
  К красным попал с дуру. Приехал домой бельишко поменять, харчей собрать, а тут такое. Прихватили мальчишек, совсем сопляков. Ну и что бы было? Так, хоть половину домой привёл.
  Мужики злобятся? Злобятся! Пройдёт время, утихнет злоба, уляжется на своё место, смотришь - поймут, что к чему. Приложатся губой к раскалённой подошве утюга, перестанут через неё слюной брызгать. Всем не объяснишь и слов не наберёшь и думок со своей головы, в чужую, не переложишь.
   Кто бы из вас, столько потерпел, ради сынков ваших. Пять раз раны детские на свою шею брал, и то не всех уберёг. Они теперь каждую ночь снятся.
  Видит Бог, не он начинал эту войну, не он порвал род на клапотник*(сшитое из кусков одеяло). Тянут его теперь на ноги, нос замерзает, на нос - зад весь в инее...
   ... Может, думают поляки на фронте, давали сопли спокойно на усы накрутить. Под Варшавой, таких ганзулей*(подольское разговорное слово) дали, так от них гребли, аж под Бердичевым остановились.
  Вот только Микола и смог выслушать, да дед понять.
   Пол ночи дед с Дёмкой пил малиновый перегон*(самогонку из перебродившей лесной малины), слушал Демкин рассказ, вскакивал каждый раз, как тот хоронил очередного мальца и доставал из кармана военного френча следующий православный крестик, передавая в руки деда со словами: - отдай батькам*(родителям). Подбегал, брал крест трясущимися руками и всё допытывался.
  - Схоронили? По-людски? А, крест поставили.
  - Все справили, в лучшем виде.
   Демка.
  Крепкий мужик. Слеза котится, а хоть бы дрогнул, не то, что мускул, голос.
  Бабы с детишками, вояки, заняли четыре свободные хаты. Спят давно. Намаялись. Натерпелись. Ладно. Лес прокормит. Кто теперь поля сеет, да и чем их сеять.
  Дед переводит разговор на другую тему.
  - Шо теперь делать будете?
  - Шо? Жить. Хлеб сеять.
  - Хлеб сеять? Какой хлеб? Где зерна на посев взять?
  - Завтра. Завтра Микола напишет заявку в волость. Буду просить семян для вновь образованной коммуны. Напишешь?
  - А, сколько будешь просить?
  - Сорок подвод на посев, да шесть на прокорм, шоб до урожая прожить.
  - Неужто столько дадут?
  - Дадут. Герою, дадут. Мало того. Надо родне помочь. Как, пока не знаю. Мрут в селе?
  - Мрут.
  Какого человека обидели! Какого человека! Только из села выжили, а он о людях печётся. Это же какую силищу иметь надо? Не утерпел.
  - Дёма. Неужто не обиделся?
  - На кого? На своих? Да как на них обидишься, они же свои, злобятся от неведенья. Узнают, успокоятся. На вас надеюсь.
  - Узнают. - Вскрикнул дед. - Они у меня узнают. - Помахал кулаком почему-то не в сторону села, а в сторону реки.
  - Дед. Я понять не могу. Почему голодают? Неужто работать разучились.
  - Работать? А, кому работать? Мужиков, через пять хат в шестой. А, чем работать? Ты знаешь, сколько у единоличников, "тягла"* (тягловых животных) осталось? На всё село, шесть пар волов и три десятка коней. Остальные в совхозе. Они там "курнык"*(курятник) устроили. Зерно пустили на корм курам, не пахали, не сеяли, курчата*(цыплята) подохли, курей хорь подушил. Сена не заготовили. Под нож тягловых волов, дойных коров пускают. Ещё год протянут и разбегутся. А, ведь всю живность из села, Щур для них собирал. Последних коров со двора уводил, вдов и сирот на голодную смерть обрекал. Знаешь почему? Крыська, Задворнячка*(Крыся Задворяньска) ему доложила, что мужики к батьке ходили.
  - К батьке? А, она откуда узнала?
  - Да как в селе утаишь. Это тебе шо шило в мешке, как не прячь, а острие вылезет. Кто-то проболтался. Калики*(инвалиды) пили по черному, пока было шо пить. Бабы меж собой обсуждали, кто, когда вернулся? Да, Бог её знает. Вызнала. А, когда Щур объявился, к нему на перьину*(слово с двойным значением; и постель и мужское достоинство) напросилась.
  - А, кто в совхозе объедается?
  - Из наших, никого.
  - Да ты что!
  - Вот тебе и что. Ежели бы не Щур, может, и сами бы организовались, а с ним, сам знаешь, никто на одном поле нужды не справит. А, тоже бывает "чтокаешь".
  - Зачтокаешь. Закукарекаешь. Ты давай так. Бандиты в округе есть?
  - А, куда без них. Народ кусать*(слово с двойным смыслом; отбиваться и кушать) хочет. Голод не тётка, галушками не угощает, и пушками не застращает. Хоть так, хоть иначе, помирай.
  - Кто?
  - Может, слышал, Волынец.
  - Где обитает? Сюда заглядывал?
  - Вокруг Христиновки крутится, к нам не ходит - живиться нечем. Как ты сюда сунешься. Вон, Зятковцы, батальон да эскадрон квартируют. Станция. Кто его сюда пустит. Может, по черному лесу и бегал. - Слукавил дед, косвенно давая ответ.
  - Значит так. Дед. Завтра. От села десять подвод с ходоками в волость. Хлеба просить. Ещё двадцать, в черном лесу, ждут обоз. Нет. Надо тридцать. Сможете собрать?
  - Бабы запрягутся.
  - Годится. Стрелять только в гору. Коней не брать. Кони все таврованные*(поставлено тавро) найдут, беды не оберёмся. Телеги - тоже. Зерно в село не везти. Прятать в лесу. К схронам нести на руках. Всё подмести. Чтоб не одна собака не нашла, пока не отсеетесь.
  - Дёмушка. - вмешался в разговор Микола. - Это моё дело. Пластуны с семьями сделают.
  Он сразу вник в смысл предлагаемого дела.
  - Сделаем в лучшем виде.
  - Надо, чтобы в коммуну, кто-то из наших пошел. Надо. Вам надо. Не захотят, человек десять назначайте. Потом всё объясню. Название коммуне будет "Имени Ворошилова". Так надо. Один наш комиссар здесь ошивается. Для него, это бальзам на душу - для нас спасение. Те, что будут ехать, десять подвод, те будут тоже наши. Днём, будете нам помогать сеять, ночью на ваших полях сообща будем. Плохо. Плохо, что земля под пар не поднята. Сорняк замучает. Ежели комиссара привезу, принимать как родного. Мужик не вредный, к уважению падкий. Ну, пожалуй, всё. Мне надо своих поднимать, слово сказать, обоз готовить, а вы давайте в село. Встреча в четыре по полудню в березняке. Своих не постреляйте.
  - И вам того же.
  
   Как он добыл зерно, каких ему это стоило трудов, но в четыре часа всё делали сообща. Перегрузили на тридцать подвод хлеб, остальные двадцать повернули назад. Когда отъехали, устроили стрельбу. Постреляли в гору, и погнали оставшихся двадцать подвод к Крутогорбу. На въезде в село их уже обстреляли по настоящему. Трех "ворошиловцев" ранили и одного сельского. Это ещё более показалось правдой, когда рассказывали в городе комиссару. Тот выделил ещё тридцать подвод зерна, да дал в подмогу полуроту солдат, да выделил коней на посев.
   На следующий день, когда обоз шел по старому пути, нашли своих коней и пустые подводы. Командир взвода, ехавший с Дёмкой сказал.
  - Смотри. Поумнели бандюги. Попробуй их теперь найди.
   И Дёмка повторил.
  - Попробуй.
  - А, мне зачем? Мужики жить хотят. Может и мои так, по лесам.
  - Ты мне это прекрати.
  - Виноват, товарищ комэска.
  - Ну, то, то же.
   Сразу после приезда в Новосёловку начали сев. Их уже ждали сельские мужики и бабы, три пары волов и пять пар коней. Пахали, сеяли, бороновали в один ход. За пять дней посеяли всё, до последнего зерна, как раз к приезду комиссара.
  Увидав такую прыть в работе, да услышав, что помогали сельчане, устроил митинг, на котором что-то говорил о мировой революции, такой же мировой контрреволюции, борьбе за светлое будущее, в общем и целом нес "снегом в пургу, метелью в завирюху". Мужики самоотверженно ему хлопали, кричали ура, раз сто, на все предлагаемые здравицы, в честь любого чёрта и дьявола и радовались. Искренне радовались. Отсеялись! Уже осенью будут с хлебом.
  Он, радость принимал чистой монетой на свой счёт, обещал ещё зерна и обещание сдержал. Выделил зерна ещё пятьдесят подвод. Работали как каторжные, с голода падали, но посеяли снова всё. До последнего зерна. Комиссия приехала, когда хлеб взошел, проверяла. Не могли в комиссии поверить, что столько хлеба можно посеять со ста подвод, и не знали, что мужики взяли по три килограмма зерна на хозяйство, двадцать два мешка на село! Одну подводу на всех!
  Целое лето держались. Собирали щавель, крапиву, ели ботву столовой свеклы, заправляя эти травяные супы двумя ложками муки жесткого помола.
  
   Дёмка привёз в совхоз вместе с комиссаром комиссию, после того, как там съели первую лошадь. Скандал вышел нешуточный. В селе люди умирают с голода, но отсеялись, а тут доедают дойное стадо, за коней взялись.
  Комиссия совхоз распустила, вернула оставшихся коней и коров во вновь образованную коммуну имени Ильича. Старого директора забрали с собой в волость. Вместо него прислали нового "коммунара", но тот не прижился и, в конце концов, перед самой уборкой согласились назначить своего, сельского, из "ворошиловцев" Максеменюка.
  Из окрестных сёл, ещё не созревшее зерно, стали подкашивать набегами. Мало того, бандиты Волынца, пытались сжечь хлебную ниву. Их постреляли сами мужики. Помог и комиссар. Выделил на охрану полей солдат.
  Так два человека спасли село от голодной смерти.
  Имя одного известно, второй, сделав своё благородное дело, канул в Лету.
  Как у каждого живущего были и у этих людей грехи, но Господь Всевышний не оставит без награды благие дела.
  
  
   ГЛАВА ВТОРАЯ.
  
  
   Тяжко хоронить своих сынов. Нет тяжелее беды.
  Когда вернулись Николай и Степан Шведюки и принесли домой Гринькину уздечку, саблю и шапку, Даша просто упала, как подкошенная, и впервые в своей жизни две недели провалялась в горячке. Да и Юхим, выплакав последние слёзы за столом поминок, тоже слёг.
  Если бы не Гринина жена, Катерина, наверное, и не встали. Выходила. На руках выносила стариков.
   Но, когда пришел голод, он забрал четверых младших дочерей Юхима и маленькую дочь Грини, последнее звено цепочки его на этой Земле.
  Бывшее всегда богатым хозяйство затихло. В хлеву не храпели кони, не вздыхали волы и коровы, не повизгивали свиньи, не галдели гуси и утки, не кудахтали даже куры. Что куры. Сорвался с цепи и удрал пес "Сирко". Кошка "Мурлыка" одичала. Хоть и жила поблизости от людей, но только потому, что развелось в пустых клунях мышей, на призывы не шла, в руки не давалась.
   Кому в голод нужны сапоги? Кто и за какие шиши их будет покупать?
   Слава Богу, не бывает беда вечной. Проходит её время, как всё на Земле. Проходит.
  Практически в одно время с "ворошиловцами" объявилась в селе дочь Дарьиной сестры Софии, Стефания.
  Может и гуляла Софийка с паном Вижинским, как бы он отдал её замуж за своего управляющего Косиньского? С ним и прижила себе она дочку Стефанию по возрасту как раз Миколе ровня. А, вот она то, всем удавшись в мать, и красотой, и статью, и паскудством поведения, приворожила таки молодого Выжинского. Нажила с ним трех детей. В одиннадцатом родила ему Стасика, в четырнадцатом Юрасика, а уже после революции в восемнадцатом, младшую, Марию.
  В двадцатом, Вижинский вырвавшись из рук селян в Гайворон, казнил вернувшихся жовниров, и сам под ударами красных сдрыснул в свой Краков, бросив на произвол судьбы, ладно приживанку, детей своих.
   Старшего Стасика, игравшего в войну, как настоящий поляк - польский офицер, зарубил пьяный красноармеец, а двое других спасло чудо в виде красного командира, которому понравилась красивая подоляночка.
   Всё бы ничего, но как напивался новый муж, начинал Стефанию бить, попадало и детям. По этой причине, как только появилась возможность вместе с мужем приехать в Зятковцы, она прихватив детей приехала к тётке.
  Приехала она не с пустыми руками. Оставила детей, и кое-что оставшееся из прошлой жизни, а в замен, для мужа, взяла в подарок пару хороших хромовых сапог. Узнав о бедственном положении семьи, и порадовав мужа подарком, разжалобила его так, что тот прислал, пять мешков зерна, подсолнечного масла, большой кусок сала и даже пару ржавых селёдок.
   Это, сначала, спасло Юхима и оставшихся в живых членов его семьи, а затем пошли за его сапогами новые представители власти. Когда кончились старые запасы кожи, начали привозить свою. Работы появилось больше, чем в былые времена. Возили за работу столько еды, что хватало не только самим, но и подкармливать соседей. Нет в жизни горя, есть только беда, которая это горе разбавляет.
  
   Юхим с каждым годом старел. Как ни как, восьмой десяток меняет. Сел шить с ним сын Николай, но не его это дело, да и какой из него мастер с одной рукой, сел сын Степан, да водка мешает, а другого кого посадить?
  Юрко.
  Хоть и пся крев, а добрый хлопец растёт. Душа добрая, щедрая, руки золотые. С десяти лет деду помогал, в четырнадцать, уже сам шил.
  Закончилась эпоха военного коммунизма, началось короткое время НЭПа. Село обрастало мясом на глазах. В хатах появилось, что есть, в люльках прибавилось новых сельчан.
  Голод, как только насытился, быстро притупляется памятью.
  Не забывается. Тот, кто в жизни своей испытал голод, не забудет его никогда. Притупится сытостью, восприятие чужого голода, но как только забрезжит на горизонте свой, будет копить кладовые сухарями недоеденными, да крупами, да солью, да спичками.
  
  
   Шумит, переливается спелым колосом нива. Не то, что сильный поднялся хлеб. Плохо. Плохо выработанная земля не даст хорошего урожая. Где сорняк задавил всходы, где комок земли придавил. И всё же. Из одного зерна встаёт колос. А, в нём четырнадцать, шестнадцать зёрен. Сжали хлеб, в снопы связали, на ток подали. Мужики отладили старенький локомобиль, доставшийся от совхоза.
   Молотили хлеб круглосуточно. Мужики и бабы, даже детишки малые тут же на току спали.
  "В 1922 году коммунами имени Ворошилова и Ильича было посеяно семьсот десять гектаров земли. Средняя урожайность составила 15,5 центнера с гектара. Собрано 11005 центнеров зерна. Заложено в семенной фонд: 2285 центнеров с целью посеять в 1923 году одну тысячу двести пятьдесят гектаров земли.
  Между пятьюстами сорока пятью крестьянскими хозяйствами, составляющими в две коммуны, разделено ровно 3000 центнеров зерна, по одиннадцать мешков на хозяйство.
  Собрание постановило:
  В благодарность рабоче-крестьянской Красной Армии, за бесценную помощь в посевной кампании, отправить обоз хлеба из пятисот двадцати подвод с зерном, общим весом пять тысяч восемьсот двадцать центнеров зерна.
  Решение принято единогласно.
  На собрании присутствовал военный комиссар товарищ Гайко".
  
  
   Дёмка. Наш Дёмка. Военный комиссар!
  Любой власти нужны умные люди, за которыми идет народ.
  А, как за таким, народу не двигать? Это же сколько, в голове мудрости иметь надо, чтобы так из беды людей вывести.
   Ему выделили в волости служебное жилье, так нет же, каждые выходные - в Новосёловку. А, детишки, так вовсе в школу в селе ходят. Не отрывает детей от рода. Потом, что их в городе держать? Сельская школа, обычная сельская школа. Первая на всю волость десятилетка! Математика, физика. Да в школе учат языкам: французский, немецкий, даже латынь!
  Это конечно не институт, не гимназия, но хорошо, что так можно учить.
   По Подолью гуляют разношерстные банды грабителей и убийц. Самый опасный, из доморощенных атаманов, Волынец, совсем озверел. Люди только-только почуяли облегчение, а его мерзавцы, прямо на полях крестьян убивают. Нивы жгут.
  Черный лес может скрыть целую армию. Попробуй их найди.
   Дёма ездил по сёлам, уговаривал крестьян не помогать этому извергу. И ездил то как? Вдвоём, на обычной бричке, с женой. Такая мишень. Стреляй, не хочу.
  Дома. Дома не все понимают.
   Злобятся до сих пор на красных, а как понять не могут?
   Несколько раз проводил общий сельский сбор. Выступал с речами. Говорил:
  - Чего хотел батька? Поделить Русь на лоскутки крестьянских Советов? Вокруг будут сильные, большие государства и они дадут спокойно жить сельским анархиям? Это здорово, когда сами решаем свою долю. Здорово. Если есть умные водители. А, если нет? Жить будешь хуже, чем в округе? Хуже. Не время пока самим, своим умом жить. Не дадут. Не позволят.
  Мужики, не боялись, пытались в ответ, своё в ступе тереть:
  - Батька хотел крестьянскую республику, своё правительство.
  - Ну! И почему не смог? Почему, столько жизней за него положили? Где теперь батька? А, там разве крестьян нет, только они шо то не спешат за батькой в ад прыгнуть. Дурное дело не хитрое. Кулаком не дубину перебьешь, а руку покалечишь. В злости своей забываете, что рабочие, такие же труженики, как и вы. А, им права на Советы не даёте? Так вот сейчас и есть рабоче-крестьянские Советы.
  - Рабочие? Это они труженики? Это шо они нам такое нужное делают?
  - А, ты шо век собираешься в лапти обуваться?
  Вопрос вызвал бурный хохот собравшихся, из которого слышались реплики, возгласы.
  - Это ты с кем сейчас говорил?
  - Это ты кого в лапти обул?
  - Юхим. Пошей ему сапоги.
  - Ша. Я никого не обуваю. Я говорю, слушайте, о-б-у-ю-т! Если не с рабочими нашими братами будем сообща, обуют в лапти. Да. Мы поступаемся рабочим, будем их кормить. Будем. Они нам будут трактора, сеялки, косилки, молотилки делать. Может, это вы делаете? Дадут облегчение. А, окромя этого, будут делать ружья и пушки, пулеметы и танки, корабли и аэропланы, шоб нас защищать. И защищать нас будет наша, рабоче-крестьянская Красная Армия!
  Сел, обдумывая сказанное, потом вскочил и закончил.
  - Били вас. Били. А, как было не бить? Не свободу свою защищали, а вольницу отстаивали. А, ваше своеволие, это чья-то неволя. Может, вы не принуждали кого-то по своим законам жить? А, законы ваши, всем милы?
  - А, чем законы наши плохи? - Спросил Гнат Драчук.
   Он не пошел в коммуну. Держал своё хозяйство. Не то, чтобы сильное, но всё пытался делать сам.
  - Может и хороши законы. Я не знаю, но один ты не сможешь справиться с обществом. Да, и зачем тебе, против своих напрягаться. Смотри. Пройдёт срок, что-то вернётся из наших законов, что-то новое утвердится.
  - Эх, Дёма! - Выдохнул Гнат. - Попомнишь моё слово. Ежели назначают с верхов, забудут они там, ради каких слов зачинали дело. Таких, как ты побьют, а новых панов поставят нам на головы. Снова будем мы, по разным конторам шеи гнуть. Как же не можешь понять ты, что Советы будут слова говорить, а служивые будут, не нам кашу варить. Меж собой сварятся, и не в весильный* (свадебный) борщ. Пройдет время, сядут разные щуры кабинетные нам на голову.
  Не к слову вспомнил Щура. Как черт из табакерки выпрыгнул, ворвался в комнату для собраний при сельсовете, Васька Щур.
  - Шо здеся за собрание? Товарищ Гайко? По какому праву?
  - Во! Вот теперь, у Щура будем право просить. - Закончил Гнат, махнул рукой и пошел к выходу.
  За ним пошли все единоличники и часть коммунаров, сплевывая и матерясь сквозь зубы.
  А, Щур все больше распаляясь, кричал.
  - Развел здесь анархию. Я в губкоме поставлю вопрос. Я выведу тебя на чистую воду.
  - Да пошел ты. - Не сдержался Дёма. - Ты зачем людей злобишь? Это ты поставишь? Это я поставлю. Ты ... ты ... пошел вон отсюда.
  Щур потянулся рукой к кобуре, но столкнулся взглядом с мужиками и пулей вылетел из сельсовета. По дороге ему попался на пути старенький сельский священник.
  Он, уже с трудом ходил, опираясь на палочку, и когда выскочил Щур, он просто столкнул старика с высоких ступеней. Даже не заметил. Прыгнул на коня и скрылся с глаз.
  Старец, при падении сломал себе ногу и сильно ударился головой, отчего слёг, и через два месяца, хоронило село своего священника.
  Пусть не нарочно. Пусть. Но, оказался Васька повинен ещё одной смерти.
   Есть такие люди. Рождаются они, как само проявление зла. Плодят его, вокруг себя, в неимоверном количестве, разносят вокруг беды и страдания. Каждый в меру отмерянную ему. Сами же, под гнетом этих бед падают и погибают.
  Никогда.
  Никогда, не доживаю эти люди на Земле лет, отмерянным им Судьбой.
  Тянет их в ад. Там их место.
  Место исчадий ада - в аду.
  
  
  
  
   ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
  
  
  
   Щур собрал в волости всех своих последователей. И с их помощью, он бы добился поставленной задачи - расправиться с Гайко.
  Они смогли бы. Смогли скинуть его.
  Комиссара перевели в Киев. Не было у Гайко своих людей в Совете. Не было. А, если и были они, то было их совсем мало.
   Судьба распорядилась иначе.
  Утром следующего дня ехал Дема со своей женой первой, Марией, в волость и попал в бандитскую засаду.
  Въезд на мост, через Соб был высоким. К самой дороге подходил лес. Оттуда и открыли огонь бандиты. Марию убили первыми же выстрелами. Кони испугались и сбросили бричку под откос.
  Это спасло Дёме жизнь, но получил он пулю в бедро и сильно поломался.
   Хорошо, что вышел на полевые учения эскадрон дивизии имени Котовского расквартированный в Гайсине. Они то не дали бандитам добить искалеченного военкома. Нападавших рассеяли, некоторых из них взяли в плен, кого постреляли, а Гайко отвезли в больницу.
  Пол года он отвалялся по госпиталям, получил инвалидность, у него неправильно срослась нога, он стал сильно припадать на неё. В тридцать лет он стал не нужен новой власти.
  Пока человек здоров, власть с него выжимает последние соки, он отдаёт ей все свои жизненные силы, как только силы эти заканчиваются, человек не нужен больше этой системе.
  Система.
   Такое устройство государственной системы. Пока человек нужен, самым маленьким винтиком, но нужен, она встраивает его в свой механизм, как только этот винтик ломается, система его отторгает.
  Взамен остается пенсия, да куча болезней, которые укорачивают и без того маленький человеческий век.
  
  
   Привезли Дёму в Новосёловку, к тому времени переименованную в Ворошиловку, весной двадцать четвертого.
  К тому времени, с помощью крестьянских народных дружин, банду Волынца, котовцы разгромили, а самого атамана, поймали в клуне его любовницы. Так они были на него озлоблены, что не дожил атаман да законного суда. Когда его вели по улицам села, выбежала на встречу конвоировавшим его бойцам женщина, у которой бандиты убили мужа и двоих малолетних сынов, и проткнула его насквозь простыми крестьянскими вилами. Её, не успели не только остановить после первого удара, который пришелся в живот Волынцу, но и даже когда она нанесла ему удар вилами в голову. Сила удара была такой, что два рога из четырех сломались, а два других прошли сквозь глаз и рот и вышли насквозь, пробив кости черепа.
   Дёму взял к себе жить дед Лыпка. Так они и жили некоторое время, сельский знахарь, сельский блаженный и сельский посланник. Божественный посланник ради спасения рода.
  Травмы, полученные Дёмой, не давали ему сна. Боли, которые его преследовали, не давали ему покоя ни днем, ни ночью.
   В больнице ему давали морфий, дома он пил маковый отвар, только благодаря нему, мог немного поспать.
  В дело вмешался дед.
  - Дёма, не дело это. Шо, ты постоянно на маковки припадаешь, это до добра не доведёт.
  - А, шо делать? Кости ломит, голова болит, сам себя еле ношу только тогда, когда маковок попью.
  - Надоть ... Надоть от них отказаться.
  - А, как от них откажешься? - С тоской спросил, как выдохнул. - Так тело болит и душа, так пылают, шо только маковками спасаюсь.
  - Давай лечиться, ежели гожусь для тебя, помогу.
  - А, ты можешь мне помочь? Как? Может, болячку заберёшь? Может, ногу удлинишь? Может, Маню мне вернёшь?
  - Маню? Маню не верну. И ногу не сделаю такой, как была, но болячку уведу, ежели сам захочешь. Или ты собрался к предкам? На новоселье?
  - Кто хочет туда раньше времени?
  - Тогда помогу. Ты готов?
  - А, шо делать надо?
  - Надо? Надо пить будет бузину. Настой тебе сварю с ней и с травами.
  - Так говорят, от неё с ума сходят.
  - Можно и с ума свести, ежели без ума, а можно и от боли отвести.
  - Это как?
  - А, так. Будет боль. Будет. Но, терпимая, привычная. С годами свыкнешься.
  - Шо? К боли можно привыкнуть?
  - Чему ты удивляешься? Можно подумать, тебя никогда, ничего не болело. Ты сколько раз был ранен?
  - Пять.
  - И шо, не болели тебя раны?
  - Как не болели, и сейчас бывает, ноют.
  - Ну вот, значит можно терпеть. А, потом можно будет и это нытье забыть. Долгое займет время, но можно. Так как? Готов.
  - Да мне готовым быть, штаны подтянуть, с бабы на коня прыгнуть.
  - На коня не знаю, наверное, надо будет подсаживать, а на бабу будешь прыгать.
  - Да где её теперь, эту бабу взять.
  - Бабу мы тебе найдем, без хвоста и работящую. Сколько вдов одиноко бедует. Найдём. И мальцов поможет поднять, и своих заведёте. Знаю. Молчи. Маню не вернёшь. Её только любишь. Жизнь продолжается, а ты мужик крепкий, корень знатный.
  - Шо? Ты шо дед, корень мой измерял?
  - Дурак ты, Дёмка. Весь корень в матне ищешь, а его надо в роду искать. Твоё как прозвище? Гайко. Сын лесной. Лесом вскормленный. Полем на крыло поднятый. Марийка твоя, царство ей небесное, тобой не скептовала* (не пренебрегла), с войны дождалась, не веялась по чужим постелям. Был бы ей не люб, носил бы рога оленьи. Да шо оленьи, сохатые бы завидовали. Значит, мужик ты знатный, под боком у бабы теплый. Промерял. Ты слышишь, Микола, шо он говорит: - Я ему корень промерял.
   Дед ещё долго молился, одновременно поднимая в русской печи из углей огонь, ставя в неё множество чугунков с разными травами, которых было у него неизмеримое количество.
  Только к вечеру приготовил он свое снадобье. Долго молился перед иконой Николая-чудотворца. Еще какое-то время колдовал над своими рецептами, смешивая варево из разных посудин, в одну глиняную миску.
  Дёма маялся от боли, доставал разговорами Миколу и тот поддерживал ему беседу.
  - А, шо Микола? Как думаешь, прав был Гнат?
  - А, ты как думаешь?
  - Оспорить не могу, чую правоту его.
  - Правильно чуешь. Сам подумай. Ну, выберут лопухов сельских правду править. Так? А как углядеть за теми, кто бумажки стряпает? Они же ученые слова пишут, за ними правду прячут. Я, когда в Киеве учился, шо понял? Они так напишут любую бумагу, шоб самим не работать, а на других переложить, шоб кто не заподозрил, шо они из пустого в порожнее переливают.
  - Да, это точно. Я, когда эскадроном командовал, столкнулся с таким. Он, до меня был ком эскадрона. Ему из штаба приказ письменный, так он на него напишет своих десять, словно армией командует, а когда в дело надо, лаву возглавить, так в телеге сзади трясёт, шоб во время на коня, и удрать. Стольких пацанов, ни за понюшку, положил. Его даже судить хотели. Не дали штабные. Крысы. Мало того, мне на ногах гирями повесили. Сколько он на меня доносов настрочил, один Бог знает.
  - И шо?
  - А, шо. Я тоже не лыком шит. Когда у меня спросили военспеца в дивизию, я его и сплавил.
  Подошел дед с кружкой отвара.
  - Нашел чем хвалиться. Ты бы его на пулеметы отправил, а не людьми командовать. Это же он теперь начальник?
  - Начальник.
  - А, ты баран. Вот так они и лезут по ступеням - человекам. Он бы тебя, не сомневаясь, в пекло погнал.
  - Так, так оно и получилось. В последнем бою, он нас на пулеметы как раз вывел. Скосили пол эскадрона. Я чуть под суд не попал. Он сразу: - я не я и хата не моя. Нас в госпитале чекисты месяц допросами мордовали. Хорошо, комиссар заступился. Теперь понимаю, дурак. Ты прав дед.
  - Ну, вот, шоб поумнел малость. Слушай и не перебивай. Делаешь три глотка, так шоб варево с воздухом заглатывал. Малость попучит, по этому спать будешь тут, а мы с Миколкой в летней кухне. Болячка будет выходить с запахом смрадным. Надо десять дней пить. На ночь. Давай. Завтра с утра я тебе сготовлю поесть. Тебе мясного нельзя будет. И жирного ничего. Придется рыбалку снарядить. Ты спи, а мы с Миколой с утра сходим ятиря*(рыбные ловушки) проверим. Заварганим тебе ушицу душистую. Спать будешь, как убитый.
   Дёма глотнул три раза, и полезли глаза у него на лоб. Он ещё силился что-то деду сказать, но свалился замертво на постель.
  Микола на это смотрел с сомнением.
  - Дед, а ты случаем не траванул его? Ты когда до этого лечил так?
  - Никогда.
  - Та ты шо? Ты шо на живом человеке опыты проводишь?
  - Какие, такие опыты? - Говорил дед, смотря на Дёму с сомнением и к чему-то прислушиваясь.
  Микола ещё хотел что-то сказать, но вдруг его прервал звук и распространившаяся после этого вонь. Такая она была едкая, что они пулей вылетели из хаты, по пути пытаясь задержать дыхание.
  Дед удовлетворённо хмыкнул.
  - Ну, а ты сомневался.
  - Он там не задохнется?
  - Своё дерьмо не воняет.
   Рассвет встретили, подходя к реке.
  
   " Соб спокойно несёт свои воды меж невысоких холмов. Только в одном месте своего течения, его долина сжимается до ширины метров триста двумя гранитными скалами высотой метров сорок. Одна называется Волчьей, по названию омута под ней находящегося, глубины которого доходят до семнадцати метров. Вторая скала, называется Каменный край, тоже по названию омута. В другие времена, глубина этого омута доходила до сорока метров, но когда на скале открыли карьер, большую часть омута завалили огромные глыбы гранита, скатившиеся в воду. Но и теперь, против неё еще есть глубины больше пятнадцати метров. Теперь, в этом месте, расположено водохранилище".
  
  
   Русские малые реки. Не Волга, не Днепр, даже не Дон. Так, речушки. Сколько в них водилось рыбы! И какой! Щука и судак, окунь и голавль, сазан и карась, плотва и краснопёрка, верховодка и пескарь, ёрш, и не тот ёрш, размером в палец. Жирный, толстый, постоянно с икрой, в ладонь длиной. Эх, и уха из ерша.
  Да, что, пусть с палец, но чтобы этот палец был уклейкой! Какие, с ней расстегаи.
  А, сом. Усатый, усань. На Подоле говорят: - нет вкуснее мяса, чем свинина, нет вкуснее рыбы, чем сомина.
   Сомина.
   В рост человека длиной, весом свыше центнера, в желудке - килограммовый карась.
   Таких сомов в ятирь не поймаешь, но килограммов до десяти, часто заходит поживиться попавшей в ловушку мелочью.
   Дед знает все ямы на реке, все выходы под нависавшие над водой кусты и ивы. Он даже на зиму оставляет свои ловушки. В меньшем количестве, чем летом, но три-пять штук мокнут в реке круглый год, пока не приходят в полную негодность. Плетёт их из ивовых прутьев, метра по два длиной с двумя крыльями тына у горловины.
   Этот раз пришлось проверить штук десять, пока в одной не оказался усань. В других было пару сазанов, караси, окуня и полтора ведра мелочи.
  Управились быстро, ещё солнце не встало над скалой.
  Шли на рыбалку по воде, на плоскине*(лодка с плоским дном). Вода из реки, заходит рукавом мелкой в полколена речушки, прямо под самую долю, которую отвоевал дед у леса. В хороший паводок вода заливает всю низину, а когда отступает, открывается заливной луг. На нем долго стоят лужи, в которых ребятишки руками ловят карасей, линей и вьюнов.
  Вода ещё не совсем отступила с луга. День-два и начнет подсыхать.
  Лодку вытащили метров на пять, на прибрежный бугорок и неспешно разговаривая, пошли к хате.
  - Дед. Ты мне скажи, почему ты такой рыбалка? Ведь в округе много мужиков рыбачат, сети даже ставят, бывает - ловят, но чаще пустыми возвращаются. А, ты всегда с рыбой.
  - А, ты что, со мной всю жизнь на рыбалке провел? Рыбка, другим пойманная, сама в ведро прыгает.
  - Это ты на сказку намекаешь?
  - Это, я тебя думать заставляю. С рыбой я потому, что часто рыбачу, многие повадки рыбные знаю. Вот смотри, вчера солнце как садилось?
  - Как? Да не знаю, как всегда.
  - Как всегда? Ну, тогда рыбки точно не поймаешь. Вчера, ещё солнце за обрий*(горизонт) не зацепилось, а на траве роса стала. Это значит, дождя не будет, зори станут ясными. Вода чистая, значит охотников водных, видно мелочи, Так?
  - Так.
  - Значит, мелочь будет жаться к ямам с кустами по краю.
  - Почему?
  - Ива к ночи ветки поднимает из воды, легче охотиться.
  - А, если будет дождь?
  - Сам смотри. Если, если. Дождь давит рыбу к глубоким ямам. Там её искать надо.
  - Так просто? Почему же её не все ловят.
  - Да кто же её ловит у нас? Я да Гнат, остальные ходят вдоль воды. Сколько лодок смастерили? С пяток на весь поток. Кто на реке - тот поймал, а кто по бережку погулял, мою юшку*(уху) нюхает.
  - А, зачем ты усаня искал?
  - Из дешевой рыбки плохая юшка.
  - Ну. Сазаны вон, какие попали.
  - Сазан. Это не сазан, это карп, он не такой. Этот видишь, округлый, сазан продолговатый. И тот и другой жарится хорошо, если бы не было усаня, варили бы, куда бы делись. Сом - другое дело. Его на заливное хорошо, в печи с кашей готовить. Жареный он, жиром стечет. А потом, с чего ты взял, что я усаня на юшку пущу. Я только голову возьму, потом верховодку, да окуней да пескарей с ершами. С них самый навар юшки.
   Разговор продолжался в летней кухне, где они чистили рыбу, ставили её для готовки в печь. Дед испек пироги со щавелем и ещё какими-то травами, расстегаи, пожарил карпа, заложил в чугунок последнюю порцию мелочи, когда пришел проснувшийся Дёма.
  - Ну, как спалось? - Спросил его дед.
  - Как? Как в былые времена, у Марийки под сиськой. Эх! Нет моей сладуни.
  - Та не кори ты себя. Шо ты мог сделать. Не ушел твой ворог без кары от рук людских.
  - Не я его, гада приложил.
  - Не ты. Микола за Гриню, с братами сколько охотился, а так и не достал. Сколько орлов полегло, а он уполз.
  - Да ладно тебе дед. Он от своего не уползет. Лучше было бы ему, чтобы не свои его, а мы. Перед Богом лучше. И на мне крови нет.
  - Как? - Вскрикнули в один голос. - Ты шо, так никого и не порешил?
  - Никого. Там, кому решать было и без меня. Я рядом ходил, очи закрывал.
  - Ну, ты блаженный! - Выдохнул Дёма.
  - Обычный я. Обычный человек. Хотел посмотреть, сколько в людях зла.
   За разговором поспела уха, и он плавно свернул на больную тему.
  - Так шо, Микола, ты считаешь эта власть тоже не на пользу мужикам? - Спросил Дема.
  - На пользу? Когда власть о нашей пользе пеклась? Кто, забравшись на гаргоши, слезет и скажет такой орде: - я проехал, садитесь, вас повезу? Дёма. Нет в жизни правды, как в ж... дна. Тьфу ты, Господи прости, не к столу будет сказано. Дай поесть без думки дурной. Только слово скажи, она на пороге.
  И эта думка материализовалась. На пороге.
  - Добрый день. Так вот вы, какие разговоры ведёте. Понятно. Значит, прав я был.
  На пороге летней кухни стоял, ухмыляясь, Васька Щур.
  - Для кого добрый? Ты зачем Васька по хатам бродишь? - спросил его дед.
  - А! Ты дед не влазь, а то я тебя быстро поставлю к стенке.
  - Это ты можешь, а потом живого меня снова на землю опустишь?
  - Чего это я тебя должен? Тебя. Ты контра, давно в могиле должен гнить.
  - Ты чего сюда пришел? - Вмешался в разговор Дёма.
  - Да вот хотел послушать, какие разговоры коммунист Гайко ведёт.
  - Ну, послушал? Так нас трое. Завтра в волости скажу, что ты подрывные разговоры вел, а они подтвердят. Правду говорю?
  - Да как сказать, это от Васьки зависит.
  - Ну, Гайко, попомнишь меня. Я тебя выведу на чистую воду.
  - Давай так. Ты иди себе, а на чистую воду выведет судьба любого, у кого рыло в пуху, и тебе не быть судьбой. Ты такой же смертный, как любой, не пугай людей. В испуге они непредсказуемы.
  - Ты мне угрожаешь?
  - Да нет Шур, это ты пришел мне угрожать, а я тебя, не боюсь. Тут ты, так, хорохоришься, но сам знаешь: нет здесь твоей силы.
  - Васька. - Вступил в разговор Микола. - Тебя не изменить, ты как был падлюкой, так им и умрешь. И кем бы ты теперь не был, ты можешь свершить только то, что тебе суждено, не больше не меньше. Не бери на себя все судьбы мира, не по Сеньке шапка.
  - О! Ещё одна контра проявилась. Давайте, давайте, злее буду.
  - Да куда уж злее, в тебе отродясь, добра не было. Одно слово - злыдня.
  - Всё. Моё терпение кончилось.
   Васька развернулся и вышел из летовки, с силой хлопнув дверью. Она не выдержала удара, ломая петли, упала на ступени крыльца.
  Все присутствующие доедали свой обед уже без разговоров, обдумывая произошедшее. Никто не пошел на продолжение конфликта. Нельзя дразнить беду, стоящую на пороге, влетит в дом и порушит в нём всё.
  
  За десять дней дед победил боли преследующие Дёму. Дед не делал ничего сверх естественного, всё по науке. Кому не известно, что травы могут лечить, просто нужно знать, какую из них и когда применить, в каких пропорциях смешать отвар или настойку.
  Обучить этому можно, нельзя другое. Нельзя, без божественного дара, найти верный рецепт приготовления, нужный для больного тела и души. Это нельзя постичь учёбой, это можно получить только в том случае, если лекаря, Бог в маковку поцеловал.
   Десять дней они не ели мясной и жирной пищи, даже растительного масла, яиц и молока. Рыба, каши, продукты, дарованные огородом и лесом. Плохо было только то, что кроме щавеля ещё не было на огороде овощей. Прошлогодняя редька и брюква, которую Микола не принимал на дух.
  А, дед эту брюкву, как назло - варил, парил, шкварил. И запеченную, и жаренную. С рыбой и кашами. Так достал, что Микола взмолился.
  - Дед. У тебя ещё много брюквы есть?
  - Есть, хочешь, добавлю.
  - Ещё пару дней, и я на неё не то шо смотреть больше не смогу, я на неё гавкать буду как твой Туман. Ты, может, и его ею кормишь?
  - Зачем? - Дед хитро посмотрел на своих квартирантов. - Туман на цепи не сидит, сам охотится для пропитания.
  - Так, может, и нам заняться охотой?
  - А, это ... каждый барин, я думал вы еще слабые для охоты.
  - Ладно, Дёма, но я зараз.
  - Да и я могу. - Пропел Дёмка.
  - Правда? Вперёд. Нечего на шее сидеть, пора на свои харчи перебираться.
  - Ах ты, дед! Ты чего молчал?
  - Вам, только дай волю, всё в пельку*(рот) потянете, как дети малые.
  - Так шо, закончилось моё лечение?
  - Так я второй день тебя не пою зельем, ты уже здоров.
  - Так шо ж ты молчал?
  - А шо я должен был, на луну брехать?
  - Причем здесь луна? Нам мог сказать.
  - Так я сразу сказал, десять дней. Уже прошло.
  - Сегодня ладно Дёма, а завтра пойдём петли ставить, зайцев в лесу тьма. Пойдём?
  - Аж бегом.
  - Ну, вот и хорошо, - сказал дед, - а я завтра в село наведаюсь, есть у меня одно дело. У меня шкура кабана соленая лежит, схожу к Юхиму, надо тебе сапоги новые заказать. Нога у тебя меньше стала, так надо, чтобы он по ноге тебе каблук больше сделал, ходить легче будет.
  - Так надо, шоб он промерял, на сколько каблук больше делать.
  - Какой ты быстрый. Каблук. Шкуру еще выделать надо, а это тебе не день работы, дня три, вот тогда и пойдёшь. Завтра, к хуторам идите, там мои петли стоят. Я их на косулю третьего дня навострил.
  - Когда ты успел? Это же километров восемь.
  - Меньше спать надо. Микола, у яра, на звериной тропе, ты знаешь, мы там брали уже косулю.
  
  
  
  
   ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
  
  
  
   Черный лес.
   Сколько веков, длинных и темных, он прятал в своих чащобах жителей окрестных мест? Сколько разных тайн, так и остались тайнами под сводами вековых дубов?
   Чем больше человеческих жилищ разрасталось в его дубровах, березняках, сосняках, ельниках, тем меньше становился сам лес.
  Его рубили на жилища и подсобные постройки, на Храмы и часовни, на топливо и просто потому, что нужно было новое поле. Когда-то он был частью Брянских лесов, Беловежской пущи, великой европейской тайги.
  Это было давно. Давно и не правда. К двадцатому веку он ещё цеплялся своими перелесками за старые свои границы, постоянно возникающими молодыми порослями по оврагам и неудобным для земледелия своим уделам.
   Мужики шли по еле угадываемым тропинкам в сторону Ладыжинских Хуторов. Странное на слух название: - Ладыжин. Что оно может значить?
  - Микола. Спросить хочу, - позвал ушедшего вперед спутника, Дёма. - Откуда такое название: - Ладыжин? Ты не вычитал нигде?
  - Вычитал.
  - И шо?
  - Когда в древности пришли сюда "чудные рода"* (рода чудского корня), тут уже ляхский курень жил, языки сильно разнились, потому не всё понимали. Одни охотниками были и собирателями, другие выжигали лес под поля. Для "чудных" в диковину было, чтобы человек лес жег, вот они и спросили: - "ладь ё жин"? Ладно, ли жечь? А, у ляха "лад ы жин" значило совсем другое. Хорошее место для жизни. Ну и возник раздор, побили друг друга, а потом, когда замирились, решили совместное селище образовать из молодых. Баба чудная, мужик лях и на в круг.
  - Чудно ты объясняешь. Так мы кто? Ляхи? Ведь их корень укоренился?
  - С чего ты взял?
  - Ну, Ладыжин же.
  - Ну, так и у чудных означало тоже. Хорошее место для жизни. Река могучая встречает по пути малый приток, с той стороны Буга тоже. Место рыбное, сытное. И попасть сюда было трудно, всё-таки чащоба. Так и обживались.
  - Так они раньше нас тут поселились?
  - Да кто его знает. Этого в веках не осталось. Наши же, по истокам селились. Мы от Соболиного истока, от Лыбеди-Славутича*(от Днепра), они от Богати*(Ю. Буга). А, от какого истока не сохранили. Спроси любого, с трудом прадеда вспомнит.
  - Скоро и у нас так будет.
  - Скоро. Ты даже не представляешь, как скоро! Вы же общину рушите, коммуной заменяете.
  - Кто это вы?
  - И ты тоже Дёма. Не по злому умыслу, по недомыслию.
   Разговор стих, какое-то время шли молча, но не стерпел хромой черт.
  - Прав Васька. Мутишь ты народ. Плохо кончишь.
  - Плохо. Но, не поступлюсь против правды.
  - Да кому она, твоя правда, нужна.
  - А, я её никому не навязываю, не в пример Ваське. Сам по ней живу и другим даю. А, Васька хочет, шоб все по его шапке голову гнули. А, ты по себе меряешь. И так каждый. Передерётесь, народ побьете. Надо самому жить и другому дать.
  - Не возможно так. Всё одно, найдется, кто на шею полезет.
  - Найдется.
  - Ну, хоть с этим согласился.
  - С этим согласился, с другим - нет.
  - Это, с каким, другим?
  - С тем, шоб ты, али Васька на шее уселись. Да и любой другой.
  - Да ну тебя! Тебя не переспоришь. Вот ты мне скажи, чем тебе Советская власть не люба?
  - Тем и не люба, шо не Люба. Любу потискать можно, ласку подарить и самому получить, а от власти одни напасти.
  - Анархист ты Миколка, скрытый анархист. Без власти никак нельзя.
  - Нельзя. Без власти никак нельзя, а с властью тоже не можно.
  - А, как же жить?
  - Как жили. Власть - сама по себе, мы - со стороны смотрим, шо тебе кино. Такое скрутят, всем курам на смех.
  - Не смешно.
  - Та как тебе смеяться, это же над тобой потешаются.
  - Ну, Микола спасибочки, удружил.
  - С меня не убудет, а у тебя не качан, вместо головы. Разумный, да при власти, и народу облегчение. Это я тебе говорю, шоб не сильно зазнавался, от народа не отрывался.
  - Всё. Хватит меня учить. Ты мне не поводырь ...
   Как раз на последнем слове, Дёма оступился на круто спускающейся тропинке в яр, и покатился в кусты, поминая святых и нищих. Выбирался долго. В яру тёк небольшой ручей, но от него все уступы были сырыми и скользкими. Микола встретил его сидя на поваленном дереве.
  - А, ты говоришь не поводырь, я прошел, а ты покатился гав*(ворон) ловить. - Сказал с усмешкой.
  - Ага. И шуганул их так, шо они теперя аж но в хуторах собак брехать зовут.
  Дема не злобился на шутку, сам над собой подшучивал.
  - Молодец, шо не злобишься. Вот шо от власти надо. Оступиться любой может, другому не надо ногу подбирать.
  - Ты меня прямо за царя держишь, а я обычный человек.
  - Был бы ты царем, разве слушал бы сельского дурачка.
  - Да не дурак ты Микола, понять тебя не могу.
  - А, хотелось ли когда?
  - Хотелось. Ты вот с виду нормальный мужик, детей прижил, всё как у всех должно быть, ан нет. Я своих детей сам буду воспитывать, а ты на голову женчиной матери спровадил и не волнуешься про них. Как так можно?
  - Ежели смотреть так, то и правда каверза выползает. Ежели. А, ежели моя судьба мне ведома, как обременять их ею?
  - Говоришь ты мудрено, только выплывает одно, бросил ты детей, не желаешь брать на себя труд об их подъеме.
  - Это ты желаниями живешь, уязвить меня хочешь.
  - Сдался ты мне ...
  Разговор затих. Ушел неведомо куда шум ненужных слов. Каждый произносит слова как откровение. Но, малейшее дуновение ветерка уносит их в неизвестность. В такую далекую, что если и возвращаются они, то, только произнесенные кем-то другим.
  
  
   Лыпка пришел на хозяйство Юхима к самому обеду. Как всегда вошел в дом, без приглашения сел за стол и только тогда сказал.
  - Мир вашему дому хозяева. Чем потчевать будете, обедом или объедом?
  - Устраивайся дед. Сейчас накроем, не обессудь, гостей не ждали, а ты всегда как татарин, с налета. Есть дело? Какое?
  - Пришел называется, крошки в рот не положил, а уже дело спрашивают. Может, если заранее скажу, в шею и за порог?
  - Ага. Ты как раз тот, кого в шею гонят, за дверь выставят, а в окно пустят.
  Тихая перебранка мужиков сопровождалась суетой у стола хозяйки. Она, споро выставила на стол тарелку вареников, другую с грубо порезанным салом, две больших миски с солеными огурцами и мочеными яблоками. В литровой бутыли появилась на столе сливянка. Прямо на столе нарезала большую краюху хлеба.
  Без лишних слов выпили по одной, второй, третьей, изредка бросая в рот нехитрый закусь, и искося посматривая друг на друга.
  Перекусив, дед поднялся из-за стола, перекрестился в угол, где у иконы Святой Девы Марии чадила лампадка. Повернувшись к хозяевам, спросил.
  - А, где Катерина?
  - На работе.
  - На какой работе?
  - Она в больницу пошла, нянчится с убогими.
  - Вы её в монастырь не собрались спровадить?
  - Ты, дед говори, какое дело?
  - Пришел Катерину сватать.
  - Шо? С дуба упал? Как это сватать? За кого?
  - За Дёму.
  - А, мы тут при чём?
  - Не при чем, только без вашей воли не пойдет она.
   Дарья тихо заплакала, отходя к печи, а Юхим с горечью смотрел на деда.
  - Шо ж ты делаешь с нами. Она только и осталась нам памятью о Гришуне.
  - Нет Гриши более. Нет. А, держать кралю забавой от беды негоже. Ей детей рожать надо.
  - Почему именно ей? Шо, мало вдов в хатах? Чего к нам приперся старый хрыч?
  - Её судьба детей Дёмкиных поднять.
  - Судьба. А, наша судьба, какая?
  - У вас шо, внуков мало? Я всё сказал. Теперь о деле. Там на подворье*(во дворе) мешок с кабаньей шкурой. Выделаешь. Я его через три дня приведу. Отправите ноги мыть. Не шучу. ... Спасибо за хлеб соль.
  
  Поговорил один. Как ядом накормил. Хочешь, слушай, хочешь, кушай. Старики сели рядом, на одной лавке у окна, и так просидели до темна. Так и нашла их, вернувшись с работы, невестка.
  Даша достала из печи чугунок, налила тарелку капустняка, сказала.
  - Третьего дня на работу не ходи, будут гости.
  - Кто придёт?
  - Дед, Микола и Гайко.
  - Ну и шо?
  - Надо будет стол накрыть, поможешь. Юхиму сапоги заказывают.
  - Мало ли сапоги заказывают.
  - На работу не ходи.
  - Та как не ходить. Уволят.
  - Не уволят. Объяснишь.
  - Ой, мамо, шо то вы темните.
   Темнила. Загоняла тень на плетень, а той было лезть туда лень.
  Третьего дня, с полудня, пришли гости. Один старый, другой дурной, третий просто хромой.
  Стол уже ждал. К столу принесли подарком кусок косули. Она несчастная попала таки в дедову петлю. Рядом с ней, уже мертвой, лежал новорожденный телёнок-сосунок. Даже убежать не смог. В Ворошиловке его напоили молоком через марлевую соску, а теперь вот принесли. Подарок. Бедный детёныш погибшей матери. Попал в руки к людям. Какая его судьба? Рано или поздно, в жаркое.
  Даже если здесь, эти теплые, ласковые женские руки его не отдадут на погибель, всё равно, придёт время и найдётся на его шею нож.
  Пока принесли из хлева от коровьего телка соску. Она большая и жесткая. Дырка в ней растянута так, что молоко заливает ему рот. Но, есть ещё время жизни. Кормят, значит, пока есть.
  - Как его там звери не нашли? - Спросила Даша.
  - Мы пришли, косуля еще теплая была, не остыла, а он, ещё не обсох. Её петля за выю поймала, когда от земли отрывала, он и выпал. - Ответил Микола.
  - Шо то я за тобой охотничьего азарта не наблюдала.
  - Угу. - Ответил пасынок, засовывая в рот вареник, и быстро проворачивая его своими зубами, как жерновами, тяжело сглатывая. - У него не я, Туман, охотой питается.
  - Ну, так шо ты там сидишь? Тебя там шо, вместо Тумана на цепок привязали.
  - Во-во, - влез в разговор дед. - Давно пора на свободные хлеба, нечего старца объедать.
  - То-то я смотрю, от тебя одни кости остались. - Подпалил разговор Юхим.
  Дед всегда, даже в самые голодные года, в своем извечном жупане выглядел не просто упитанным, а прямо таки толстым человеком. Лицо, что ли такое было, или малый его рост и большая не по размеру одежда добавляла лишние килограммы веса.
   Обедали степенно, не спеша, как бы отдаляя час-время того дела, за которым пришли.
  Как не крути, а приспичит, и надо пройти.
  Помаленьку разговор перекочевал на сапожную тему, начали обсуждать фасон сапог, да какой каблук и на сколько делать больше.
  Женщины убирали со стола, когда подошли к неизбежному.
  - Я так не смогу вырезать каблук. Мне нужно ноги смотреть. Как он стоит, на сколько одна меньше другой. Снимай свои корзуны*(кирзовые ботинки, сапоги).
  - Да как? Я же не знал, ноги сейчас дух такой дадут.
  - Ноги? Дух? Бздюх дадут. - Пошутил Микола, еще не зная, чем чревата шутка.
  - Катерина, налей в ножную миску воды теплой. Давай живее.
  Она, без задней мысли, налила, поднесла и поставила на против Дёмы. Ещё и пошутила.
  - Ты чего стесняешься? Чай сапоги пришел примерять, а не невесту выбирать.
  
  Дёма успокоился, снял чуни и опустил ноги в миску. Быстро сполоснул. В это время Даша подала невестке полотенце, и та подала его гостю.
  - Ну, вот и всё. - Прервал идиллию дед. - Собирайся жонка.
  - Как? - Возопила молодежь. - Это шо? Вы понарошку.
  Как не странно больше всех возмущался Микола.
  Дед его быстро присмирил.
  - Тебе шо? Тоже бабу сосватать?
  - Так негоже.
  - Как, так? Им шо век теперя одневать? Молчи. Я говорю. Тоже мне знаток судеб людских. Вот так судьбы делаются. И пущай теперя попробуют супротив пойти.
  Катя горько плакала, Дёма, спешно пытался обуться, что-то мямлил, злился оттого, что никак не мог обуть свои чуни. В конце концов, сказал.
  - Шо ж вы так с нами, без спросу?
  И в сердцах бросил один на пол.
  - Шо она обо мне подумает?
   Дед молча смотрел на эту сцену, ждал. Катя начала давить на жалость. Дарья плакала вместе с ней, ничего ей не отвечая.
  - Мамо, мамо. Знал бы Гриня, на шо вы меня так?
  И дед не вытерпел.
  - Всё. С меня спрос. Ты род спас от голодной смерти. Она должна была мизинцу быть жонкой. Не судьба. Не твоей Марийке, ни её Грине. Всё. Вы теперя пара. Смиритесь.
  - Дед. Ах, ты вражина. Правильно Васька тебя контрой кличет. Совсем меня от рода хочешь увести? Не возьму Катерину, нарушу закон, возьму, против её воли пойду? Так?
  - Так. А, ты шо думал? Ты краснозадый. Какая тебе есть вера, ежели сейчас закону не подчинишься? Ты нас знаешь. Вот Бог, а вот порог, либо выю согнешь, либо в чужбине сгниешь. Вот тебе моё слово.
  - А, ты чего из себя телку необъезженную строишь. Будешь ему женой, али нет?
   У Кати как-то сразу пропали слёзы. Она жестко сказала.
  - Буду дед, буду, но и тебя век не забуду. Попомнишь меня старый пенёк, ужо я тебе придумаю зло заговорное.
  - Наврочишь*(напустить порчу) мне? Не смеши меня! Давайте хозяева, выставляйте отходную. Или ты не берешь за себя такую кралю?
  - Беру дед, беру. Только негоже это без любви.
  - Без любви? Вдвоем, без любви не обойдётесь, а без меня не притрётесь.
  
  
   Под вечер увел Лыпка из дома Юхима Катерину. Назначил ей новую судьбу и увел. А, вот Микола не пошел больше с дедом.
  Закончилось его время обучения, да и чему учиться? Как можно двоих посторонних людей как котов в мешок на всей жизни срок? Как можно переступить через горе потери и даже слов утешения не найти?
   Горечь после этого селится в душах людей. Может, и хотел сделать что, да не выйдет из этого роя нового улья. Не выйдет.
   Мать уже уложила детей. Не своих. Свои то где?
  Коля.
  Как потерял руку, так хозяйство совсем запустил, жена на такого хозяина не надеется. Хорошо хоть дети подрастают. Трое пацанов да две дочки.
   И рука то не отвалилась, так не может её согнуть нормально, а показывает, как нет у него рук.
  Стёпа.
  И нет больших проблем у мужика со здоровьем, ну нет трёх пальцев на руке, ну и что? Так нет же, присел на стакан, меры не знает, а выпьет, расширяй село дорогу, уступи дорогу богу. Детишек правда настрогал, как родители.
  Больше не выжило сынов. Где схоронили?
  И девки. Семь сынов родила, восемь девок. Двое осталось сынов. Ладно они в бойне погибли. Где дочери мои? Одна осталась. Одна Тина и то одного внука мне родила. Слава Богу, хоть выходила. Сама. Муж в пятнадцатом в Карпатах сгинул.
   Похожие мысли крутились и в голове Юхима, но он сам не ложился, и все сидел за столом рядом с пасынком.
  Так и не признал его своим татом. Младшие, Марийка и Юрко, они как, будут родниться хоть?
  Поднял глаза на Миколу, тот сидит за столом, тяжело оперся на руки, голову повесил.
  - Шо сопли жуешь?
  - Да вот думаю, как вам тато сказать.
  - Говори прямо.
  - Надо уходить из села.
  - ... Шо? ... Даша, ты спишь? Иди сюда. Послушай.
  Она подошла, села, тупо уставилась на мужиков.
  - Слушай, шо он говорит.
  - А, шо я такого сказал? Сказал, нужно уходить из села. Беда грядёт. Не уйдем, все к дедам переселимся. Ежели Господь из семьи вырывает, вот так части, по живому, значит, ждет нас час испытаний.
  - Так разве от них убежишь?
  - Лежать нам на погосте нашем, но не уйдем сейчас, ляжем завтра.
  - Шо? Прямо завтра?
  - Прямо али криво, того не ведаю, уходить нужно.
  - Микола. ... Может, минется? ...Куда мы пойдём с детьми малыми.
  - Всем уходить надо. И Кольке с семьёй, и Степану, и Тине.
  - Куда мы пойдем? Куда?
  - Мамо, скажите ему, надо бросать всё и уходить.
  - Коля ... ну куда мы пойдем? А, ежели не пойдёт он, я тоже с места не стронусь, он мне муж, ему решать.
  - Тато ...
   Юхим долго и мучительно молчал, понимая, как он ошибался. Микола то уходил из семьи ... он беду пытался за собой увести. А, она тут, она за всеми охотится. И впервые обратился к пасынку с уважением достойным любого человека.
  - Микола, ... Михайлович, ...Сынок, ты точно знаешь?
  - Точно, тату, точнее не бывает.
  - Когда уходить надо?
  - Зараз*(сейчас). Утром может быть поздно. Она, - он кивнул куда-то в неведомую даль головой, - она нашим оберегом была. А, я грешным делом на себя рогожку примерял.
  - Так, может нас где-то по дороге беда встретит?
  - Лежать нам вместе с дедами.
  - Всем?
  - А, вы шо хотите всех положить, в один день?
  - Та шо ж это такое может случиться?
  - Ваське руки развязали. Дед поперёк судьбы попер, а она этого не любит. Чем дольше будем сидеть, тем ближе подступим к яме. Я пойду, Степку, Кольку и Тину подниму, и вы собирайтесь. В четыре часа ночи через Зятковцы поезд идет.
  
  
  
  
   * * * * * * * *
  
  
   Собчак первым увел из села пятнадцать семей. Они так и не вернулись больше к родным пенатам. Мы уходили на время. Мы уходили на час.
  Нас было меньше. Ушли Шведюки. Все ушли. Четыре семьи. Микола забрал семью своей покойной жены, со своими детьми. Ушел Юхим Драчук, но он ушел по своим дорогам и без семьи. Ушли последние Собчаки. Они уехали в Смоленск, а потом и дальше, в Ленинград.
   Так развалился на обломки род, великий и древний род Соболей Подольских.
  
  
  
  
   КОНЕЦ ТРЕТЬЕЙ ЧАСТИ.
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"