Фирсов Сергей Юрьевич : другие произведения.

Кремовые облака

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:


КРЕМОВЫЕ ОБЛАКА

  
  
  
   То, что вы можете воспринимать спокойно,
   больше не управляет вами.
  
   Конфуций
  
  
   Только я, значит, присел на корточки у штабеля пиломатериалов, только вытянул из нагрудного кармана и распечатал последнюю пачку сигарет, чтобы насладиться её содержимым в тишине и покое, только успел мимоходом подумать, что вот он и настал, неизбежный конец всем моим запасам, и где теперь курево брать, непонятно, на пять месяцев кое-как хватило, а дальше -- полный беспросвет, здесь табак ни за какие деньги не сыщешь, -- так вот, только я всё это подумал, как вижу: прёт в нашу сторону на всех парах серебристо-зелёный "баюн". Да так прёт, что пыль за ним стеной до неба. А это, между прочим, верный признак, что за рулём не кто-нибудь, а Вырвиглаз собственной персоной.
   Ну, я пачечку поскорее назад в карман запихнул и Кадика локтем в бок легонько эдак -- тыц, чтобы он от блокнота своего голову поднял. Незачем начальство зря бесить: оно, судя по пылевому шлейфу, и так уже основательно на взводе.
   Гляжу -- и правда, Вырвиглаз пожаловал. Ишь как затормозил! Лихо! Примерно в десяти шагах от дощатого настила. Как будто дальше обрыв или откровенное бездорожье.
   Выскочил -- и сквозь серые клубы всколомученной пыли прямо к нам переваливающейся своей походочкой, а око, око правое аж из орбиты вылезает, впору и на него для симметрии повязку чёрную накладывать, нет -- того и гляди выпадет да и на землю шмякнется.
   Подошёл, значит, руки на груди скрестил, пялится, будто и не простолюдин вовсе, а сановник олуммский с агитационного плаката.
   Потом говорит:
   -- Прохлаждаемся, стало-ть.
   И не спрашивает по обыкновению своему, а утверждает, точно приговор подписывает. Всё, мол, с вами ясно. Понабрали, мол, работничков на свою голову. А то, что мы с шести утра на ногах и поясниц уже практически не чувствуем, на это ему, конечно, начхать.
   -- Никак, -- говорю, -- нет, док Саравай. Законная пятиминутка. На вверенном нам объекте работы ведутся полным ходом и отдых исключительно по расписанию. Тарагорцы, например, и сейчас вкалывают. Слышите, как их молотки да топоры стучат?
   Ну, он усами покрутил недовольно: стучат и стучат, мало ли кто, где и по какому поводу стучит.
   -- Ты мне, Грюн, -- говорит, -- зубы не заговаривай. У тарагорцев задача известная. А вот почему вы с напарником, вместо того чтобы разгребать завалы на объекте Б-44, пострадавшем при вчерашнем артобстреле, здесь, на седьмой линии, свои пятиминутки справляете?
   Не успел я рот раскрыть, как Кадик пускает в ход свой замечательный блокнот и начинает шпарить приказ, касающийся напрямую контрактников-строителей, а затем безо всякого перехода и без паузы тарабанит выдержки из самого контракта, где чёрным по белому сказано, что и как должен делать контрактник вроде нас с ним, а главное -- чего он делать категорически не должен. Регламент прав и обязанностей, короче говоря.
   Вырвиглаз, естественно, багровеет. Причём не только лицом, но и шеей и с громогласного ора переходит на задушенное шипение.
   -- Умники, стало-ть! -- Ощущение такое, что он последние глотки воздуха из лёгких выплёвывает. -- Контракты эти, я их на штыре вертел, для мирного времени составлялись. А сейчас у нас что? Сейчас у нас вероломное нападение, стало-ть... Ясно вам? Так что молитесь своим богам, чтобы я вас в траншейное обмундирование не обрядил да с седьмой линии на первую не перебросил. Укрепления обновлять. Плотва недовяленная!
   Вырвиглаз словно зачёркивает нас презрительным взглядом и шурует внутрь барака -- окучивать рослых тарагорцев.
   -- Завтра с утра чтобы были на сорок четвёртом! -- бросает он через плечо, не оборачиваясь. -- Попробуйте только откосить! Я лично прослежу.
   Я всё-таки закуриваю, когда он исчезает из виду, и, высадив с ходу полсигареты, говорю Кадику:
   -- Ну не идиот ли?
   -- Хуже, -- в тон мне отвечает Кадик. -- Самодур.
   -- Ты видел, во что превратили сорок четвёртый? Там же сплошь руины. Пацанов сколько полегло, страх! И что, будем камни от тел отделять, а тела от камней? Нам это надо?
   -- Нет уж, -- говорит Кадик, без особой нужды поправляя верхнюю застёжку на робе, -- лично я на такое не подписывался.
   -- Так ведь и я не подписывался, -- говорю. -- Похоже, кончилась наша с тобой спокойная жизнь. Бойня близится. И какая бойня!
   -- Близится, -- соглашается Кадик. -- Ты прав, к сожалению. С этим не поспоришь.
   -- Валить отсюда надо, -- осторожно замечаю я.
   -- В здравой мысли, -- говорит Кадик, -- почти всегда заключён мощный побудительный импульс. Только ведь нам проводник понадобится. Без проводника мы "точки перехода" не отыщем.
   -- Ты тарагорца имеешь в виду?
   -- Точно. И у меня один такой есть на примете. Да ты его знаешь. Забр. Берусь его уболтать.
   -- Ладно, -- говорю, -- убалтывай. Только, пожалуйста, недолго. А то, не ровён час, лишат нас свободы передвижения... Вот будет номер!
   -- Не бзди, -- говорит Кадик. -- Завтра, максимум послезавтра, сможем выдвигаться.
   -- Лучше бы завтра, -- вздыхаю я, добивая сигарету. -- До послезавтра слишком много всякого может произойти. Торопиться надо.
   Насчёт проводника, кстати, это он абсолютно в дырочку заметил. Проводник необходим как воздух. А кого ж ещё и брать, как не тарагорца? Да хоть бы и Забра. Помню я этого Забра. Это тот, что Кадика в первый месяц от "вертячки" вылечил. Нормальный парень, без придури, только уж больно громоздкий. Меня и самого бог габаритами не обошёл, но тарагорец этот... Дома я таких даже в лучших визуалах не видел. Человек-гора! Готовая машина смерти. Даром что безобидный как телёнок. И как его сюда занесло вообще? Загадочная история... Как и всё, что с тарагорцами связано. Хотя здесь на поверку много случайных, залётных братьев по оружию скопилось. Наёмники, мать их! У каждого своя путеводная... свой интерес... свои причины...
   Ладно, кому чего, а нам бы до дома добраться. Раз уж тут такая маета пошла, ничего хорошего не жди. Пошатнулось, видно, их дурацкое равновесие, пошатнулось да и лопнуло. И противостояние хвалёное превратилось в противолежание. В противостреляние. Теперь начнут друг дружку гвоздить, истреблять по-чёрному, а наше дело шестое, мы сюда не воевать рядились, как иные прочие, а казармы да лабазы возводить. Кое-чего возвели, кстати, добавили квадратиков на секретных картах обоих центров Вселенной. Ну и, как говорится, распишитесь в получении.
   -- Пошли, -- говорю, -- от греха подальше. Сейчас Вырвиглаз в обратный путь ринется, опять мимо нашего шалаша.
   Говорю, а сам стою и на его "баюн" облизываюсь.
   -- Ты чего это? -- настораживается Кадик.
   -- Нравится, -- отвечаю. -- Транспортное средство нашего командира мне оченно по душе. Надо будет посмотреть, где он его сегодня на ночь припаркует. До первой "точки"-то наверняка неблизко, а на таком коне мы вмиг доскачем. И главное, пропускСв никаких не надо.
   Кадик лишь головой качает и топает Забра своего искать. Какими словами он его убеждать собрался, ума не приложу...
   И ведь убедил, простая душа, приобщил, так сказать, к нашему коварному замыслу. Ранним утром, а точнее даже -- очень ранним утром, ещё затемно, когда я вознамерился открыть сезон охоты на Вырвиглазов "баюн", Забр и Кадик стояли со мною рядом. Ну, замки олуммские у меня никогда ничего, кроме смеха, не вызывали. Загружаемся, значит, мы при свете карманного фонаря, кидаем внутрь сумки походные со жратвой -- сухари там, галеты, консерва разная, больше-то всё равно ничего нет. Пару канистр водой чистой наполнили. Питьевой. Мешки спальные на всякий случай -- а ну как в чистом поле ночевать придётся... Забр умудрился где-то два "гистерезиса" раздобыть. И два комплекта пиропатронов к ним. Ох, как же я надеюсь, что не пригодятся они нам, совсем не пригодятся!.. Забр на заднее сиденье втискивается с трудом, почти полубоком, и начинает там возиться, устраиваясь, я -- за руль, Кадик садится рядом, справа. Всё, полна коробочка.
   -- Ну, -- говорю, -- вперёд, навстречу солнцу?
   -- Вообще-то нам в другую сторону, -- говорит Забр и рукой показывает.
   -- Уверен? -- спрашиваю.
   -- Поехали уже, Грюн, -- просит Кадик. -- Неспокойно мне как-то.
   Ну, меня-то уговаривать незачем. Главное ведь что? Главное -- правильно направление выбрать. Тронулись, в общем, помаленьку.
   -- Глядите повнимательнее, -- говорю, -- чтобы на патруль не нарваться. А то будет нам дальняя дорога.
   Ну да бог милостив, повезло нам проскользнуть, никого не встретив. Я уж расстарался -- каким-то там особым чувством угадывал проезды между недостроенными корпусами. Фары-то поостерёгся включать, чтобы ненароком, значит, не заявить о себе в такой час. Аккуратненько так выполз из расположения и уже по грунтовке скорости, конечно, добавил. Тут и светать незаметно стало, черноты в небе и вокруг поубавилось, так что мы постепенно прозрели.
   Еду это я, рулю и тихо радуюсь, что так удачно всё сложилось. Ни нам ни в кого стрелять не пришлось, ни тем более в нас никто сдуру не шмальнул. Никто нас и не заметил, судя по всему, а если и заметили, то не врубились, что это не начальство, спозаранку проснувшееся, на педали давит, а трое дезеров решили своё положение в пространстве обновить. "Баюн" -- машина что надо, словно специально для этих целей и предназначенная. Марш-броски на ней делать -- одно удовольствие. Комфортно и управление грамотное. За показаниями приборов можно следить, практически не отрывая взгляда от дороги. Вот, например, как сейчас. Даже внимание перераспределять особо не приходится. Гляди себе вперёд, не кашляй.
   И тут меня, знаете, словно водой ледяной окатило. От темечка до копчика. Аж роба к спине в момент прилипла. Мать честнАя! Топливо-то у нас почти на нуле. Вон стрелка индикатора уже почти горизонтально легла. Дилетанты хреновы! Три здоровенных лба до кучи сошлись, и скажи пожалуйста, хоть бы кому из троих в голову мысль здравая на эту тему пришла. Хоть какое-то подобие мысли, а?.. Бесхребетники! Ну вот хоть бы Кадик, умник наш с блокнотом, сказал бы мне, например: Грюн, а Грюн, машину-то заправить надо. А я бы ему в ответ: ты, братец, совсем обалдел или как? Где ж мы её заправим? Разве что Вырвиглаза в заложники возьмём, да и то ещё не факт, что поможет... Так что тут уж насколько свезло, настолько и доедем. Э-эхх!
   Спутники мои между тем несколько подразмякли. Кадик опять в своём блокноте чиркать затеял. И как он там что-то умудряется разбирать? При таком-то освещении? Тем более что "баюн" не по бетонке накатиком скользит, иногда и потряхивает его на кочках. Очень даже неслабо потряхивает. А Кадику это нисколечки не мешает. Вот ведь голова -- два уха.
   Поглядел я украдкой в зеркало заднего вида. Нет, Забр монолитности своей вроде не утратил, торчит за спиной глыба глыбой и на дорогу сквозь лобовое стекло пялится. Как хороший штурман, чувствительный этот самый... семяизвергатель в общем. Да только вот взгляд у него притом совершенно отсутствующий. Спит, басурман, с открытыми глазами, не иначе.
   Я говорю:
   -- Забр, а Забр! А далеко ли нам ехать?
   -- Уже нет, -- отвечает. -- Скоро топливо кончится. Дальше пешком пойдём.
   Провались ты совсем, хоть по самые аденоиды! Нашёлся тоже зоркий сокол из сопредельного мира! Полупроводник хренов! Всё видит и молчит.
   -- Я вообще-то имел в виду "точку перехода", -- говорю. -- Мне вот интересно, ты до неё расстояние знаешь?
   -- Очень неточно, -- говорит, -- и не всегда.
   -- Но ты же её каким-то образом чувствуешь? Сам говорил, она тебя ведёт. А как? Можешь объяснить?
   А он вместо ответа руку между сиденьями просовывает и пальцем мне прямо в бок, под ребро, тычет.
   -- Чувствуешь? -- спрашивает.
   -- Д-да, -- говорю, -- довольно неприятное ощущение.
   -- Вот и я примерно так же чувствую. Только здесь, -- он выразительно стучит себя согнутым пальцем по лбу. -- И чем ближе, тем сильнее. Сечёшь?
   -- Ну, в общих чертах.
   Не проводник, а прямо игра в "горячо-холодно" какая-то, чес слово. У этих тарагорцев вообще всё не как у людей. Мало того что здоровенные все как на подбор. Так ещё и способности эти паранормальные. Умение находить дырки между мирами, зоны нестабильности пространства, "точки перехода" -- назовите как хотите. Мне это вообще всё не слишком понятно. Уж Кадик мне объяснял-объяснял... старался... да всё не в коня корм. Чем больше я его слушал, тем больше у меня вопросов появлялось. Ну я в итоге рукой махнул -- довольно с меня и того, что я полжизни в Буари почти безвылазно прожил и знал, что Земля круглая. А оказалось, что круглая-то она круглая, да не совсем. Тьфу, вот пытаешься так сформулировать, а выходит сплошная чушь. Ну никак у меня в голове это тороидальное строение Вселенной не помещается. Семимирье с проходами из мира в мир, проводниками тарагорскими и локальными конфликтами, раздутыми из пустяка. Тут у кого угодно башку снесёт.
   -- Да не мучайся ты, -- говорит вдруг Кадик. -- Какая разница, как он это чувствует? Главное, что мы по кратчайшему маршруту прямо в "точку" эту направляемся. Всё дальше от театра военных действий, всё ближе к дому. Верно, Забр? И олуммские проблемы нас больше не касаются. Ну... правильно или нет?
   -- Или нет, -- говорю. -- Вон холм ближайший, видите? По склону вниз целый караван олуммский несёт. Дорога узкая. Будем общаться.
   Ну, караван не караван, а колонна эдак в десяток машин числом -- точно. На склоне холма их очень даже хорошо видно. Как вереницу чёрных муравьёв, спешащих в собственный муравейник. Пылят нам навстречу. Может, пополнение очередное к рубежу на реке Хорд... А может, высшее командование пожаловало... Не приведи бог, конечно. Ну, как бы то ни было...
   Я плавно съезжаю на обочину и останавливаю "баюн".
   -- Плохая мысль, -- говорит Кадик. -- Ты им лучше фарами поморгай, поприветствуй, авось проскочим.
   -- Спокойствие, -- говорю. -- У меня есть идея получше. Вы, главное, не дёргайтесь. А в случае чего морду делайте кирпичом.
   -- Это как? -- спрашивает Кадик.
   -- Это как у Вырвиглаза, -- говорю.
   А сам глушу двигатель и выхожу из машины. Закуриваю. Хочется верить, что удача не сдрейфит и не вильнёт хвостом. Время тянется медленно, я успеваю выкурить сигарету и подумать, не свалял ли я дурака по-крупному. Но отступать уже поздно да и некуда.
   Передняя машина колонны, "микро-жук" старого образца, тормозит, заприметив нас, и из неё выскакивает молоденький унтер в камуфляже, пружинистой походкой направляется в нашу сторону. Я тоже делаю несколько шагов навстречу. С тщательно рассчитанной ленцой и показным чувством превосходства. Даю ему возможность первым приветственно вскинуть кулак, после чего несколько вяловато повторяю ритуальный жест. Теперь главное -- не переиграть.
   -- Младший унтер Риодан, -- представляется он чётко, как и предписано уставом, и пожирает меня взглядом. -- Сопровождаю новобранцев к месту дислокации. Конечный пункт прибытия -- военный лагерь, сектор четыре-четыре, правый берег реки Хорд.
   Этот унтер -- настоящий подарок судьбы. Вчерашний выпускник Корпуса, совсем ещё юнец, розовощёкий и неопытный.
   -- Приветствую вас, унтер! Грант-майор Карагаш, -- называю я первое пришедшее на ум имя. -- Спецрейс грант-полковника Саравая. Конечный пункт прибытия разглашению не подлежит. Вынужденная техническая остановка.
   -- У вас что-то случилось, грант-майор? -- спрашивает он с тревогой. -- Я могу быть вам полезен?
   -- Гмм... -- Я оглаживаю его задумчивым взглядом, словно прикидывая, заслуживает ли он доверия. Потом, как бы с трудом ломая собственное эго, неохотно цежу: -- Видите ли, унтер, бывают ситуации и обстоятельства, которые нелегко излагать, в особенности если перед тобой молодой человек в более низком звании. Вы меня, надеюсь, понимаете?
   -- Д-да. -- Парень явно ошарашен, но, скорее всего, даже не моим неуставным признанием: его внимание парализовано именем грант-полковника. Как ни крути, а наш Вырвиглаз личность легендарная. Чем и когда он успел прославиться, мне неизвестно, но, вероятнее всего, о нём новобранцам в учебках разные небылицы рассказывают.
   -- Дело в том, что спецрейс был организован грант-полковником столь стремительно... -- продолжаю я, -- что мой сменщик не успел сориентироваться и крайне несерьёзно отнёсся к своим обязанностям. А именно ему надлежало подготовить машину к выезду... -- Унтер слушает, напряжённый, как струна. -- И он не осуществил полную заправку. По его милости мы угодили в смешную ситуацию. Грант-полковник Саравай убеждён, что у нас проблемы с двигателем, а у нас просто кончилось топливо... И я был бы вам крайне признателен...
   -- Я всё понял, -- торопливо говорит унтер Риодан. -- Резерв-канистра вас устроит?
   -- Вы меня крайне обяжете! -- говорю я со значением.
   Не слушая более, унтер выполняет поворот кругом и бежит к своему "микро-жуку". И тотчас же возвращается с полной резерв-канистрой.
   Я ещё раз благодарю парня и называю себя его должником.
   Унтер краснеет, как невинная девушка, и нерешительно переминается с ноги на ногу.
   -- Извините, док Карагаш, а грант-полковник Саравай... возможно ли?..
   -- Желаете быть представленным? -- вопрошаю я коротко.
   -- Надеюсь, это не слишком большая наглость с моей стороны?
   -- Напротив, унтер, это самое малое, что я могу для вас сделать. Следуйте за мной.
   Мы идём к "баюну", где загорают Кадик с Забром, причём унтер тянет тяжеленную канистру, а я лихорадочно соображаю, каким образом выдать Кадика за Вырвиглаза.
   Оказывается, нет ничего проще. Когда я распахиваю правую дверцу автомобиля, я вижу преобразившееся лицо Кадика с чёрной повязкой на левом глазу. У Кадика багровая шея и вздувшиеся вены на лбу. Кадик шумно дышит и изображает из себя грант-полковника на последней стадии бешенства. Ну вылитый Вырвиглаз да и только. Забр в виде адъютанта тоже хорош: вылупленные отмороженные глаза и волевой подбородок. Но унтер, похоже, его даже не замечает.
   Набор кодовых фраз слегка колеблет воздух.
   "Разрешите представить..." -- "Поломка устранена..." -- "Благодарю за службу!" -- "Рад соответствовать!" -- "Так держать, сынок!" Разыграно как по нотам, хотя вся мизансцена -- чистейший экспромт.
   Потрясённый унтер отваливает восвояси, и колонна во главе с "микро-жуком" уползает нам за спину, а я снова сажусь за руль, и сначала мы ждём, пока последний автомобиль из этой обречённой на воинские подвиги вереницы проследует в заданном направлении, а затем, переглянувшись, начинаем ржать как ненормальные.
   Кадик сдирает с головы чёрную повязку и заходится сипловатым смехом. Забр сзади утробно ухает, обхватив себя за бока. Меня душит нервный кашель.
   -- Откуда перевязь? -- наконец спрашиваю я у Кадика.
   -- Это Забр подсказал в бардачке посмотреть. А вовремя мы подсуетились, а?
   -- Ну, вы, парни, даёте! -- только и могу вымолвить я. -- Вам бы на сцене выступать.
   -- Ты тоже неслабо исполнял, -- благосклонно роняет Кадик и достаёт из бардачка свой блокнот.
   Тогда я доливаю в бак топливо из подарочной канистры, и мы начинаем медленно взбираться на холм. Потом так же медленно спускаемся с холма в долину и катим по грунтовке всё дальше и дальше. По левую руку открывается робкий изгиб реки, заросший осокой и камышом. В этих местах Хорд совсем ещё игрушечный, слабосильный. Наверное, его легко можно перейти вброд, да только здесь это никому не интересно. Местность совершенно безлюдная и какая-то пустопорожняя, что ли. Я смотрю на дорогу и чувствую, как с каждой намотанной на колёса лигой рвутся одна за одной последние ниточки, связывающие меня с этим странным, нелепым контрактом. Как отпускает сердце и успокаиваются нервы, и как оживает во мне вера в правильность принятого решения.
   Примерно через полчаса возникает желание чего-нибудь пожевать, но мы решаем не останавливаться, а попросту на ходу дербаним пачку галет, запивая их водой из поясных фляжек. На настоящую еду это, конечно, похоже очень мало, но консервы за рулём не особенно употребишь, а "точка", по словам Забра, уже совсем близко. Тарагорец, как хорошая антенна, ловит её пульсации. Впереди очередная гряда холмов, где-то там берёт свое начало Хорд. Забр уверен, что зона нестабильности находится именно там, в верховьях.
   Вскоре начинается сплошное бездорожье. Грунтовка уходит вправо, а Забр требует ехать вперёд и вперёд. Очевидно, что вскоре придётся идти пешком. Наконец, после серии ощутимых толчков, я останавливаю машину на небольшой поляне. Вываливаемся и начинаем навьючивать на себя походное барахло. Сумки, спальные мешки, канистры с водой.
   Кадик предлагает оставить канистры в машине.
   -- Забр, зачем тянуть на себе воду? -- резонно замечает он. -- Вода есть в любом мире. Мы же не запасаемся баллонами с кислородом...
   -- Хорошо, -- соглашается Забр. -- Ты прав. С канистрами неудобно. Но оружие надо взять. Хиасс не любит пришельцев. -- Он вешает оба "гистерезиса" себе на грудь. -- Мы почти у цели, -- говорит он. -- Шевелитесь!
   И решительно шагает в заросли кустарника, который подступает вплотную к поляне.
   -- Идём, брат Кадик! -- говорю я, устремляясь за тарагорцем. -- Зелень всё-таки лучше, чем дорожная пыль.
   -- Пыль -- это основа материи, -- говорит Кадик со вздохом, но тоже идёт следом.
   Высота кустарника стремительно растёт. Сначала он становится ростом с меня, потом с Забра, ветви всё толще, листва всё гуще. Это уже не кустарник, а какие-то малопроходимые дебри. Растительный мешок, в который почти не проникает солнечный свет. Наша поклажа не просто оттягивает руки, она парализует движения, стопорит получше любого якоря. И вдруг, словно по приказу высшего чина, заросли расступаются, распахивая перспективу; сверху обрушивается налитое солнцем небо, и мы оказываемся прямо на берегу миниатюрного озерца, зажатого в каменных ладонях скал.
   -- Ми-ирная моя жи-изнь! -- восклицает Кадик, увидев эту красоту. -- Неужто где-то здесь?
   -- Это здесь, -- говорит Забр, и я вижу, что он доволен собой.
   Он легко преодолевает несколько каменных уступов и влезает на небольшой валун, нависающий над озером. -- Карамагза тенгара йо, -- говорит он, указывая в пустоту. -- Лакус! Лакус!
   Что он несёт, думаю я и прочерчиваю взглядом невидимую линию в указанном направлении. Там, примерно на высоте человеческого роста над водой, воздух словно расслаивается, колышется полупрозрачными складками, как занавес на ветру. И сквозь эти складки проступает коричневатая изнанка другого мира. Пространство морщинится. Или морщится? При этом слышно лёгкое похрустывание, треск, как будто кто-то старательно комкает в руках свежую газету.
   -- Миры боками трутся, -- усмехается Кадик. -- Эй, Забр, а это точно сквозняк, а не каверна?
   -- Бара су, -- отвечает Забр. -- Карамагза, -- и махнув нам в том смысле, что айда все за мной, прыгает со своего насеста прямо в область наибольшего колыхания. И, конечно, исчезает.
   Я невольно вспоминаю, как нас с Кадиком транспортировали из Буари пять месяцев назад. Была зима, и была ночь. Ничего невозможно было разобрать, да я, признаться, не очень-то и старался тогда. Какие-то огни, дорога и страшная головная боль. Больше, по сути, ничего и не запомнилось.
   -- Что ж, -- говорю я, -- карамагза так карамагза. Лишь бы там не прСпасть, на той стороне.
   Я лезу на валун, Кадик натужно пыхтит за спиной. Потом мы прыгаем туда, где миры трещат по швам.
   И попадаем прямо в объятия Забра. А он уж и рад-радёшенек, хлопает нас по загривкам, ухает, а глаза у него, как фары у "баюна". Зрачки во всю радужку. Верный признак, что он, пока мы лезли, порцию "густа" хватанул. На радостях и для продувания нервной системы. Тарагорцы в большинстве своём без этого порошка не обходятся. Ну, например, как я без курева. Сыплют щепоть под язык и трансформируют стресс в живительную энергию, что ли... Тоже своего рода зависимость. Хотя и не смертельная.
   Я закуриваю и оглядываюсь по сторонам. Нас окружают серые каменные стены. Под ногами тоже камни, притёртые один к одному так плотно, что меж ними не всунуть и лезвия ножа.
   -- С прибытием на Хиасс! -- говорит Забр торжественно. -- Мир, который не обойдёшь стороной, но в котором нам лучше бы не показываться.
   -- Это ещё почему? -- недоумевает Кадик.
   -- Местным жителям недостаёт лояльности. Сторонников Олумма здесь не жалуют. А предпочитают поддерживать отношения с ксайскими захватчиками. Вы же не хотите, чтобы я пересказывал вам азы олуммской пропаганды?
   -- Олумм, Олумм... -- недовольно бурчу я. -- В кишках у меня уже этот ваш Олумм. Вместе с его пропагандой. Тоже мне, центр Вселенной! И что за династия им правит? Понавыдумывали себе врагов. Понагнали тучу народа из разных миров. А сами со своими защитниками только с помощью полиграфии общаются. Вот вам плакаты с первыми лицами города-государства, многочисленным сановным отребьем. Извольте! Любите их и превозносите! И умрите за них, если понадобится. Мне вообще давно кажется, что никакого Олумма в природе не существует.
   -- Как это? -- удивляется Кадик.
   -- А так, -- не унимаюсь я. -- Огромный мыльный пузырь этот ваш Олумм. Фикция. Пустышка. Кто его видел? Кто в нём побывал хоть раз?
   -- Я видел, -- говорит Забр. -- Поверь мне, Грюн, Олумм не фикция.
   -- Да? Ну и какой он, по-твоему? Опиши навскидку. Просвети. Раскрой тайну.
   -- Вечный город Олумм! -- говорит Забр благоговейно и закатывает глаза.
   Я жду продолжения, но Забр молчит. Молчит и Кадик.
   -- И это всё?.. Исчерпывающе! -- Моя похвала, по идее, должна больше походить на издёвку. Я с трудом скрываю разочарование. -- Но как зримо! Прямо аж захотелось в нём побывать. Может, ты и в Ксае был?
   -- Был, -- кивает Забр.
   -- Ну?
   -- Вечный город Ксай! -- повторяет Забр с прежней интонацией.
   Тьфу ты! Вот и поговори с ним.
   На помощь мне приходит Кадик.
   -- Вы, тарагорцы, иногда уж очень красноречивы, а иногда из вас слова не вытянуть. А вообще, если честно, мне тоже жаль, что мы так и не увидели этой вечности во плоти.
   -- Если хотите, мы можем вернуться, -- предлагает Забр. -- Это несложно.
   -- Ну нет! -- говорю я. -- Стоило огород городить...
   -- Что такое огород? -- тотчас спрашивает Забр.
   -- Грюн имел в виду, что мы должны пройти выбранный путь до конца, -- говорит Кадик. -- А ты, Забр... Неужели ты так легко готов повернуть вспять?
   -- Я обязательно вернусь, -- отвечает Забр. -- Вас вот доведу и вернусь.
   -- Но зачем? -- это уже мы хором.
   -- Я не могу нарушить обещание, -- говорит наш проводник.
   Мы с Кадиком переглядываемся, и я испытываю почти непреодолимое желание покрутить пальцем у виска. Нет, мы всё-таки слишком разные, хотя и живём в параллельных мирах. А может, именно поэтому? Я-то по наивности своей считал, что он нас проведёт сквозь миры, как столовый нож сквозь многослойный пирог, и сам нырнёт к себе в Тарагор, а у него, оказывается, совсем другие планы... Кто б мог подумать?
   -- Ну, -- говорю, -- и что дальше?
   -- Сейчас, -- говорит Забр, -- сейчас. Мне просто нужно немного...
   Он запрокидывает голову и на мгновение закрывает глаза. Ноздри у него хищно раздуваются. Если бы это не представлялось мне полной нелепостью, я бы решил, что он принюхивается. Как будто у "точки перехода" может быть какой-то свой, особый запах. А даже если это и так, ну на каком, скажите, расстоянии можно этот запах учуять?.. Вот то-то же.
   Забр тем временем постепенно приходит в себя, становится собранным и как будто даже менее громоздким.
   -- Нам нужно на северную оконечность города, -- говорит он.
   -- А мы сейчас где? -- спрашивает Кадик.
   -- Мы на юге.
   -- Красота! -- говорю я. -- И как туда добраться?
   -- Тут уж придётся пешком, -- говорит Забр. -- Ничего не поделаешь. Причём лучше всего под землёй.
   -- В смысле?
   -- Под городом существует мощная разветвлённая канализационно-коллекторная система. Тоннели, отстойники, утилизат-каналы, ливневый контур. Настоящий лабиринт. И всё это к нашим услугам. Если поторопимся, за пару дней дотопаем.
   -- Два дня среди говна и смрада? -- "восхищаюсь" я. -- А менее рискового способа выбраться на северную оконечность не существует?
   -- Этот способ наилучший, -- твёрдо заявляет Забр. -- Цивилизация Хиасса довольно технологична, но даже у самой технологически развитой цивилизации есть тёмная сторона -- отходы жизнедеятельности. Жители всех без исключения городов Хиасса очень грамотно расстаются с отходами собственной жизнедеятельности. Думаю, в этой системе мы будем в наибольшей безопасности.
   -- Это называется лечить подобное подобным, -- говорит Кадик. -- Или каждому -- своё.
   -- Не думаю, что хиасское говнопроизводство -- это наша родная стихия, -- говорю я с тяжёлым сердцем. -- Как-то не хочется в это верить. Вынужденная мера -- это ещё туда-сюда.
   -- Пусть будет вынужденная мера, -- соглашается Забр.
   -- В конце концов, надо пройти тьму, чтобы увидеть свет, -- задумчиво изрекает Кадик, и мне нравится, как он это говорит. Вот так, незаметно твой друг превращается в философа, а ты только диву даёшься, потому что понимаешь, что проморгал подлинный момент превращения.
   Люк на нижний этаж отыскивается довольно быстро, в пределах прямой видимости. Забр уверенно выворачивает тяжеленную крышку из мостовой и первым ныряет в саднящий полумрак.
   -- У тебя нет ощущения, что тарагорцы везде как у себя дома? -- спрашиваю я у Кадика, прежде чем начать спуск по металлическим скобам, вмурованным в камень колодца.
   -- Они же бродяги, -- пожимает он плечами. -- Хождение по мирам -- это их отличительная особенность, даже образ жизни, если хочешь. Наверное, по-другому нельзя. К тому же нам это только на руку.
   Я всё же пропускаю его вперёд. Потом зажмуриваюсь и лезу следом.
   С этой минуты время словно спрессовывается для меня в один вязкий бесцветный брикет. Мы бредём внутри огромных бетонных трубопроводов, кое-где скупо освещённых странным зеленоватым мерцанием. При этом источников света категорически не видно. Такое впечатление, что мерцает сам бетон. Порой мерцание это исчезает, и тогда приходится включать фонари или идти почти на ощупь в затылок друг другу. Это действительно лабиринт, но похоже, что Забр в нём прекрасно ориентируется. Даже тогда, когда глаза мои не различают ничего, кроме бесформенного пятна фигуры Кадика, тарагорец уверенно топает в одному ему известном направлении, и мы, как привязанные, слепо волочёмся за ним. Как ни странно, неприятных запахов почти нет. То есть они, конечно, есть, но вполне, вполне сносны. А вот монотонность движения с регулярными провалами в черноту определённо нервирует. Шаг за шагом, поворот за поворотом, едва заметный уклон, подъём, снова уклон... Периодически под ногами начинает чавкать, слышны множественный мелкий цокот и попискивание -- это крысы спешат убраться с нашего пути подобру-поздорову. Где-то за стенами, в опасной близости от нас, мощными потоками льёт вода. Лично я то и дело натыкаюсь на округлые металлические скобы, по которым при желании можно подняться куда-то наверх, к техническим люкам, на иные уровни подземелья или даже на поверхность. Забр их игнорирует. Его ведёт "точка", а он, в свою очередь, ведёт нас. Путешествие изнуряет и выматывает. Высасывает силы не хуже запущенной болезни. И когда ноги начинают заплетаться, мы с Кадиком дружно голосуем за привал. Забр легко отыскивает в темноте обширный каменный уступ, мы бросаем на него сумки и сами, чуть живые, падаем рядом. Забр включает фонарь и ставит его на камни, повернув рефлектором вверх. Мрак рвётся на части и неохотно отступает под давлением мощного желтоватого конуса. Лица у Забра и Кадика ненастоящие, треугольные и словно вылепленные из серого воска. Наверное, и у меня сейчас рожа ничуть не лучше. Мы жадно поглощаем запасённые на берегу Хорда консервы, запивая их остатками воды из фляжек. Потом Кадик прётся наобум в темноту -- справлять малую нужду и где-то там, на выселках, топит свой фонарь. Возвращается, странно посмеиваясь; утверждает, что видел ба-альшущую рыбину.
   -- Ага, -- говорю я. -- Карась особый, канализационный. Бланшированный.
   Голова у меня идёт кругом. И мне вдруг начинает казаться, что ничего, кроме этого подземного лабиринта и этого пятачка в лабиринте, где приткнулись три усталых путника, более не существует. Не существует никакого семимирья, никаких "точек перехода" из мира в мир, нет дурацких мегаполисов, затеявших свою неуёмную вражду на пустом месте, что бы там о них ни говорил Забр; нет знакомого с детских лет Буари, нет пути вперёд и нет пути назад. И воздуха... чистого, свежего воздуха тоже нет, его больше не осталось во всей Вселенной. И, видимо, не будет уже никогда.
   -- Как всё-таки хочется поскорее на поверхность! -- жалуюсь я вполголоса.
   -- Уже недалеко, -- успокаивает Забр.
   -- Давайте ещё немного посидим, -- просит Кадик и, несмотря на скудную видимость, вытаскивает любимый блокнот.
   -- Хорошо, -- соглашается Забр. -- Поспим полчаса, -- и мгновенно отключается.
   Кадик сноровисто строчит в блокноте, а я приваливаюсь затылком к холодной каменной стене и закрываю глаза. Во рту у меня неповоротливый шершавый наждак, зверски хочется курить, но осталось всего две сигареты. И я решаю потерпеть.
   Кадик не перестаёт меня удивлять. Нашей дружбе четверть века, а я, оказывается, его совсем-совсем не знаю. Словно только вчера с ним познакомился. Какие бездны таит от меня его неординарный разум?
   Я с трудом разлепляю тяжёлые веки.
   -- Давно хотел тебя спросить... Что ты всё время пишешь в своём блокноте?
   -- Так. -- Кадик еле заметно дёргает плечом, при этом не переставая строчить. -- Кое-какие мысли. Наблюдения. Гипотезы. Языковая семиотика семимирья. "Точки перехода" и их разновидности. Обновлённое строение мироздания.
   -- Надеешься создать новую космогонию?
   -- Не то чтобы... Просто жалко. Столько всего глаз цепляет. Найти бы силы осмыслить. Это ж бесценный опыт. Может, напишу книгу. Такой материал любой издатель с руками оторвёт.
   -- Ага, -- говорю я. -- Мой друг решил написать фантастический роман.
   -- Реалистический, -- говорит Кадик. -- И не роман вовсе. А такую околонаучную работу.
   -- Очень около, -- говорю я. -- И называться она будет -- "Карамагза". Правда, Забр?
   -- Что? -- Забр медленно вплывает в реальность.
   -- Я спрашиваю, ты на каком языке с нами разговаривал там, у озера?
   -- Я всегда говорю на своём родном языке, -- говорит Забр сонно.
   -- Точно?
   -- Точнее не бывает.
   -- А что такое карамагза?
   -- Впервые слышу.
   -- И что ты на это скажешь? -- спрашиваю я у Кадика.
   -- Тут впору вести речь о дисморфизме протоязыка, -- говорит он негромко.
   -- А если по-нормальному?
   -- Искажение языкового восприятия в местах существования сквозного надмирового канала. Это всё влияние "точки перехода". Которое ещё предстоит детально изучить.
   -- Бог в помощь! -- говорю я и перестаю сопротивляться наваливающейся дремоте.
   Спустя время мы возобновляем движение. Забр поминутно подгоняет нас, но Кадик еле плетётся. Дышит с трудом, периодически перхает и хватается пятернёй за грудь. Похоже, сил у парня совсем не осталось. Надо было спать, а не в блокноте своём ковыряться. Организму, как хорошей батарее, нужна регулярная подзарядка. Я забираю у него вещмешок и обнаруживаю существенную недостачу -- не нахожу "гистерезиса". С какого перепугу Забр отдал его Кадику на хранение? Спрашиваю, куда он подевал оружие, но Кадик лишь растерянно блымает ресницами. Потерял. Причём когда и где, сказать невозможно. Беда с этими пейсаттелями!
   Кадик чувствует себя виноватым.
   -- Грюн! Ну послушай, Грюн! -- причитает он плаксиво. -- Ну я же не виноват, что я такой растяпа. Ну да, не уследил, но ведь не нарочно же... Не нарочно!
   Забр останавливается, пристально вглядывается в Кадика и неодобрительно качает головой. Потом нараспев, со странной нравоучительной интонацией и явно кого-то копируя, говорит.
   -- Безобразие! -- говорит он. -- Война у порога, а мы не готовы! Ай-яй-яй, товарищ! -- говорит он. -- Это так безответственно и политически незрело! А если завтра в бой? А вы без сапог?
   И, не совладав с лицом, первый начинает ржать. Вот ведь племя басурманское! И где он только этого нахватался?
   -- Ладно, -- говорю, -- проехали. Забр даст тебе при случае попользовать уцелевший "гистерезис". Надеюсь, прицел не скособочишь?
   А воздух незаметно становится почти непригодным для дыхания. Тяжёлый, наполненный маслянистыми испарениями, от которых перемыкает носоглотку и раздирает лёгкие. Я стараюсь дышать носом, но ужасный запах высверливает сознание, проникает в мозг. Тогда я останавливаюсь, отрываю фильтры от двух последних сигарет и заталкиваю их себе в ноздри. Помогает, но не очень. Лучше уж дышать ртом. Зря только испортил курево.
   Невыносимо раскисшее время томительно до отвращения.
   Наконец, на исходе вечности, Забр объявляет, что мы у цели.
   -- Поднимаемся!
   Перед нами стандартная лестница из скоб-ступеней, ведущих к свету. Когда я начинаю карабкаться по ним вверх, на голову мне сыплются куски ссохшейся грязи с ботинок Кадика. Выбираемся на поверхность и оказываемся в тускло освещённом коридоре с высоким арочным сводом. Коридор явно проходной, и если перекроить его шагами, наверняка удастся увидеть помещение попросторнее. Топаем. В смысле -- идём, стараясь не шуметь. Забр впереди, за ним -- Кадик, я -- замыкающий. Гулкое эхо от звука наших шагов бьёт в стены наотмашь.
   -- Где это мы? -- спрашиваю я, невольно подбираясь.
   -- Сейчас узнаем, -- шепчет Кадик.
   Коридор загибается влево, сужает стены, давит, норовя превратиться в расщелину, и внезапно обрывается, выталкивая нас сквозь узкие и неоправданно растянутые по вертикали двери на простор. И, доложу я вам, то, что я вижу, будоражит и разгоняет в жилах кровь. Почище банки первача. Ни с чем подобным я никогда в своей жизни дела не имел. Да и Кадик, не сомневаюсь, тоже.
   Необъятный, неясной формы павильон с вознесённым на чудовищную высоту куполом. Пространство, пронзённое сотнями, если не тысячами, колонн в виде гигантских узловатых бамбучин и оплетающих их хвощей. Кое-где видны совершенно гладкие стволы одуванчиков вперемешку с зонтичными щитолистниками. Намертво перевитое толстенными лианами и усеянное перьями папоротников, это растительное воинство устремляется вверх, к куполу, и там распадается на отдельные фрагменты, которые плавно трансформируются в ещё более странную лепнину.
   Мириады разновеликих глаз, разделённых тонкими полупрозрачными, будто бы слюдяными, сосудистыми перепонками. Прошитые нитями серебристой слизи, поддерживаемые жгутами зрительных нервов и мышц, изумлённо-округлые глаза, иронически сощуренные глаза, пронзительные и грозные глаза, глаза в обрамлении зеленовато-коричневых ресниц, застывших в едином взмахе. Аж мороз по коже! Эдакий миллионноокий потолочно-гнездящийся интерьеронаполнитель.
   Сквозь глаза эти, как сквозь керамические плафоны, льётся сверху ошеломительной белизны свет, затапливая и плавя воздушное пространство павильона, делая его невероятно плотным и в то же время каким-то абсолютно распахнутым, почти безбрежным. Удивительно и то, что, глядя на это чудо, совершенно не испытываешь дискомфорта. Природа света не ясна, но на мой собственный глазной хрусталь он не давит, и на том спасибо.
   Я даже не сразу замечаю множественные стеклянные боксы, идущие по периметру зала, а Забр уже бодро и легко шагает к ближайшему.
   -- Торговый центр, -- говорит рядом Кадик, и голос у него как-то странно дрожит.
   Хм-м... Ну, не знаю, не уверен. Торговый! Да ещё и центр! Может, оно, конечно, и так. Но тогда у них тут явный кризис. Камер наблюдения -- хоть жопой ешь, а вот покупатели что-то в очередь не выстраиваются.
   Я пожимаю плечами.
   Мы переглядываемся и идём следом за тарагорцем.
   За стеклянной стеной, в глубине, что-то сверкает и переливается всеми цветами радуги. Доносятся звуки непонятной беспорядочной возни и зубовного скрежета. Вполне вероятно, что там кого-то едят. Но Забра это не смущает. Он уверенно двигает дальше. В следующем боксе сумрачно, свет отсюда туда почему-то не проникает. Но сумрак остаётся позади. Идём дальше. Опять свертешение, ряд голубых прямоугольников, напоминающих экраны наших мониторов или визоров. Дальше. Плавающий за стеклом в невесомости на уровне забровского подбородка водяной шар размером с приличный арбуз. Просто вода -- без сосуда и всякого резона. Впрочем, откуда мне знать хоть что-то о местных резонах? В пятом боксе обстановка напоминает что-то знакомое. По крайней мере, сквозь витрину виден ряд вполне человеческих кресел и длинная лента низкого матового стола.
   -- Время обеда, -- говорит Забр и прямо сквозь стекло шагает внутрь.
   Преграда с лёгким чмоканьем позволяет ему войти. И мы, как послушные бараны за своим вожаком, ломимся в ту же "дверь".
   Жрать и правда охота. Когда мы там ели в последний раз? В прошлой жизни, вероятно.
   Я бухаюсь в ближайшее кресло. Против всех и всяческих ожиданий, оно не кажется мне таким уж удобным. Ну да не до жиру.
   -- И как это здесь делается? -- спрашиваю я.
   -- Так же, как и везде, -- отвечает Забр. -- Рот ест, желудок переваривает.
   -- Постой, Забр, -- говорит озадаченный Кадик. -- А где народ? Почему не видно людей? Тебе это не кажется странным?
   -- Ничуть. У них сейчас фаза сантренга. Так что нам повезло.
   -- Фух! Ну, теперь всё ясно! -- говорю я с облегчением. -- А я уж голову сломал, какая эпидемия их всех выкосила. А у них, оказывается, этот... сантренг. Санитарный тренинг, короче говоря.
   -- Фаза сантренга -- это... -- Забр щёлкает пальцами, пытаясь подобрать нужное слово. -- Ну, гревень, калдаш, сиеста...
   -- Си -- что? -- спрашивает Кадик.
   -- Сиеста. Отдых. Ну, послеобеденная вялость.
   -- До такой вот степени?
   -- Вы пока даже не представляете себе эту степень, -- говорит Забр многозначительно. -- И вообще, чем разговоры разговаривать, давайте лучше поедим.
   -- Но мы же не мародёры какие-нибудь, -- сопротивляется Кадик. -- Надо дождаться хозяев.
   -- Рискуем помереть с голоду. Ребята, не морочьте меня, а я не буду морочить вас. Мы с вами находимся сейчас в автоматической едальне для низшего класса. Здесь всё бесплатно. И, поверьте, будет лучше, если мы поедим и уберёмся отсюда, пока фаза сантренга не закончилась. Нам ещё предстоит подъём на крышу здания, а это тоже, знаете... Короче, сантренг нам в помощь. Видно, кто-то там, в высших сферах, очень хочет, чтобы вы поскорее попали домой.
   -- Убедил, -- легко сдаюсь я. -- Командуй!
   Забр вытягивает руки прямо перед собой и слегка касается поверхности стола левой ладонью. В ту же секунду перед ним возникает подобие цветной голограммы, в которой можно увидеть местную жратву во всей её красе. По краю голограммы тянется текст, состоящий из непонятных загогулин, а в центре, плавно сменяя друг друга, возникают... картинки блюд, надо полагать. Забр просто тычет пальцем в понравившиеся, и мы с Кадиком следуем его примеру. Раз уж так вышло, что посоветоваться не с кем и заказ еды напоминает стрельбу по мишеням с завязанными глазами, надо всё же постараться и выбить максимум очков. Другое дело, что в подобной ситуации куда-нибудь, конечно, попадёшь, но вот сможешь ли переварить результат...
   Почти сразу в столе открывается отверстие и откуда-то из недр невидимой печи на поверхность выезжает наш заказ. Ничего, как выясняется, всё вполне съедобно. Забр одну за одной поглощает коричневые лепёшки, горкой сложенные на продолговатом блюде. При этом обильно поливает их розовым тягучим составом, от которого одуряюще пахнет хвоей. На лице у него блаженство. Кадик осторожно, двумя пальцами тискает желтоватые, в сиреневых прожилках ломтики, тщательно обсасывая их и время от времени выплёвывая какие-то мелкие косточки. Я выбираю нечто, видом своим напоминающее кусок хорошо прожаренного мяса, и, в общем, не ошибаюсь. Пища оказывается в меру жирной и довольно сытной.
   -- Ну и как вам? -- спрашивает Забр, по-хозяйски потирая ладони.
   -- Синтетика, скорее всего, -- говорит Кадик и плотоядно облизывается.
   -- Вкусно, -- говорю, -- хотя и немного обидно. Нет бы поесть в элитном заведении... Вместо этого довольствуемся едальней для низших классов...
   -- Ого! -- удивляется Забр. -- Давно ли из канализации, а туда же, элитное заведение ему подавай.
   -- Не обращай внимания, -- говорит Кадик. -- Грюн так шутит.
   -- А нельзя ли поинтересоваться, как проводит свой сантренг местное население? -- напираю я. -- Может, присоединимся? Покуролесим чуток.
   -- Вряд ли вам это понравится, -- морщится Забр.
   -- Ну, хоть одним глазком, -- не собираюсь отставать я.
   Забр о чём-то напряжённо думает. Наконец говорит:
   -- Хорошо. Но я вас предупредил.
   -- Перду пердил, -- задумчиво переиначивает Кадик.
   Мы поднимаемся со своих мест, и Забр, вместо того чтобы покинуть бокс прежним путём, ведёт нас к дальней стене из мутноватого салатного стекла. Но не проходит насквозь, как в первый раз, а прикладывает к стене ладонь. С лёгким хлопком преграда лопается, брызгает зелёными, быстро истаивающими искрами, а мы получаем возможность попасть в подсобное помещение. Довольно своеобразное помещение, честно говоря. То, что я вижу, надолго отбивает у меня охоту шутить.
   В прямоугольном белом корыте, под завязку заполненном прозрачной коллоидной жидкостью, лежит полностью обнажённая женщина. Лица её не видно. Голова и шея скрыты в фиолетовом растительным коконе, от которого тянется вверх пучок бесцветных проводов, напоминающих сухожилия. Тело же, бледно-янтарное и явно неживое, словно гигантская медуза на отдыхе, висит в кисельной толще. Пальцы ног -- дикого лилового оттенка и странным образом растопырены, будто поражены судорогой. Лобок тщательно выбрит, а груди с большими коричневыми сосками безжалостно сдавлены невидимым прессом. Пупок закрывает овальная плоская блямба со знаком косой молнии. Из-под блямбы в разные стороны ветвятся розоватые, в изломах лучики. То ли живот растрескался от вживлённого инородного тела, то ли неведомая энергия ищет выход наружу...
   Кадик перестаёт дышать. У меня возникает сильная тянущая боль в области желудка. Чувствую, что обед закреплён не вполне надёжно.
   -- Наслаждайтесь, -- говорит Забр. -- Стандартная грёзованна со стандартным женским телом. Там, дальше, есть ещё несколько грёзованн. Можете полюбопытствовать.
   Я наконец отрываю взгляд от тела, упакованного в коллоид, и смотрю в ту сторону, куда указывает Забр. Там рядком стоят ещё четыре корыта, и Кадик уже заглядывает в крайнее.
   -- Грюн, здесь мужчина, -- сообщает он. -- И по соседству -- тоже. Остальные ванны пустые.
   -- Желаете присоединиться? -- как ни в чём не бывало спрашивает Забр. -- Могу помочь с подключением. Только яйца придётся побрить.
   -- Скажи ещё хоть слово! -- цежу я зловеще.
   Забр ухмыляется.
   -- Бесполезных знаний не бывает. За мной, путешественники! Будете дома друзьям рассказывать, как побывали в сонном царстве и не поддались всеобщему искушению.
   -- Забр, -- подаёт голос Кадик, -- а "точка перехода"... нам до неё ещё далеко?
   -- Не особо. Надо отыскать лифт на крышу. Или лестницу.
   -- Надеюсь, нам не придётся прыгать? -- говорю я.
   -- Уверяю вас, это совсем не страшно, -- успокаивает Забр. -- После того, что вы уже видели...
   Отвечать ему почему-то не хочется.
   Я не очень помню, как мы оказываемся на крыше. Кажется, поднимаемся по лестнице с длинными-длинными пролётами. Помню, как на одном из этих пролётов Кадика долго и мучительно тошнит теми самыми ломтиками с сиреневыми прожилками. А вот моё мясо, как ни странно, ведёт себя на редкость устойчиво.
   Дальше я помню уже с того момента, как мы сидим на краю крыши, на ограничительном бортике, и смотрим вниз.
   -- Бросьте! -- уговаривает нас Забр. -- Что вы как дети! Не из-за чего тут горевать. Грёзованна, если разобраться, не такая уж плохая штука. Изобретателей на Хиассе канонизировали при жизни. Человек ведь -- создание ненасытное. Хочет в собственность целый мир. А количество миров ограничено. А тут вам, пожалуйста, -- пучок полновесных иллюзорных реальностей. Очень чётких, очень рельефных. Почти настоящих. И во многих смыслах -- гораздо лучше, чем настоящих. Чувственный безлимит. Индивидуальные миры -- практически по штуке на рыло. И, заметьте, без ущемления чьих бы то ни было интересов.
   -- Ну да, ну да, -- обиженно вторит ему Кадик. -- Миллионы лет эволюции именно для этого вот и были нужны человеку. Противостояние дутое, зато варианты выбора -- обзавидуешься! Локальная ванна отдохновения против безбрежного океана познания. Дураку ведь понятно, что выбрать. Какие там океаны! Какое что! Тщательно выбрить пах и засунуть голову в цветочный кокон, а жопу окунуть в кисель. А пришельцы из других миров -- будь они неладны, потому что всегда приходят не вовремя -- они что ж... сами пожрут, поглазеют немного да и побредут восвояси... Правильно я толкую?
   -- А хоть бы и так. Это их решение, их выбор, и не нам их судить. Мы здесь вообще проездом. А они, между прочим, достигли поболее нашего с вами. Добились симбиоза высоких технологий с природой. Природа потеснилась под воздействием науки, а может, и наоборот, наука распахнула свои объятия взбудораженному микромиру. И вот... всё переплелось до такой степени, что уже и непонятно, где у них кончается живое и где начинается мёртвое.
   -- Где мёртвое, всегда понятно, -- говорю я. -- На то оно и мёртвое. Удивляет другое. На кой ляд мы прятались в этих говноводах, если местному населению до нас абсолютно нет никакого дела? У них даже замкСв на дверях нет, полная свобода передвижений. Какая уж тут поддержка Ксая или Олумма?
   -- ЗамкСв нет, -- соглашается Забр. -- А поддержка есть. По крайней мере, была.
   -- Была, да в ванне уплыла, -- замечаю я.
   -- Эх, ребята! -- вздыхает Забр. -- Мне вас даже немножко жаль. Вы ведь станете вспоминать Хиасс, и перед глазами у вас будет грёзованна с безымянным женским телом. А в душе нелепая обида за местное человечество...
   -- А у тебя в душе будет восхищение местной наукой, -- в тон ему говорю я.
   -- Ну да, -- всерьёз отвечает Забр. -- Вы только поглядите, -- и обводит рукой окрест. -- Я видел это много раз. В разных местах на Хиассе. Но везде одно и то же. Я не понимаю, как это сделано. Но это потрясающе!
   Я перестаю смотреть в бездну под ногами и смотрю в бездну над головой. Небо до горизонта затянуто монолитными тёмными тучами, но прямо над нами, над торговым центром, в тучах аккуратная конусообразная проталина, сквозь которую падают на купол отвесные лучи жёлтого тягучего света. От лучей, как от горячей печки, идёт пар. И воздух чуть дрожит, колеблется, создавая лоно для густо перетекающего медового потока.
   Кадик расстроенно качает головой.
   -- Слишком силён контраст чёрного и жёлто-белого. Вот над Буари никогда не бывает таких туч.
   -- А это и не тучи, -- говорит Забр. -- По крайней мере, в том смысле, к которому привыкли мы. Это, скорее, такой защитный слой и одновременно -- светорегулятор.
   -- Они что, искусственные? -- ошарашенно вопрошаю я.
   Забр тычет пальцем.
   -- Вон там и там -- видите? -- свободно льющееся солнечное дыхание... Это потому, что здесь -- мы. А там, где света нет, нет и людей. Или они спят и свет им не нужен.
   -- Видали мы, как они спят, -- бурчу я. -- Как угри в жестянках с маринадом.
   -- Как хорошо, что в Буари ничего подобного нет! -- говорит Кадик тихо. -- Ни грёзованн, ни туч таких. И небо у нас почти всегда светлое. Иногда только, если повезёт, можно заметить лёгкие облака. Нежные-нежные. Кремовые. Мягкие и шелковистые. Таких облаков нет больше нигде. Верно, Грюн?
   -- Верно, -- говорю. -- Кремовые облака. Как кремовый торт. Хоть ложкой их, понимаешь, зачерпывай. А от этих туч хочется на лоб шляпу поглубже надвинуть. Того и гляди -- ливанёт.
   -- А что такое эта шляпа? -- интересуется Забр.
   -- Шляпа?.. -- радостно вскидывается всезнающий Кадик. -- Это... Ну, это как каска, только из фетра, из мягкого такого ворсистого материала, не из железа, в общем.
   -- Как это -- не из железа? Разве такие бывают? -- Забр почти натурально округляет глаза, но Кадик не чувствует подвоха.
   -- Бывают, конечно. Очень хорошо защищают от дождя. У вас что, на Тарагоре нет дождей?
   -- На Тарагоре много чего нет, не только дождей. Но что такое дождь, я знаю. Это когда вода с неба хлещет. И все шляпы не из железа к головам прибивают гвоздями. Чтобы не смыло.
   Ну не сволочь, а?
   Но Кадик не обижается. Просто переводит разговор в другое русло.
   -- Нам ведь надо туда, правда?
   -- Правда, -- соглашается Забр.
   Туда -- это вниз. С крыши в пропасть. "Точка", к которой мы столько времени упорно ползли по задворкам Хиасса, как назло, расположена крайне неудобно для людей, не умеющих летать. Придётся научиться. Одна надежда, что на той стороне рельеф будет к нам более благосклонен.
   Забр неожиданно проявляет чуткость.
   -- Хотите, прыгнем вместе? Или я могу прыгнуть первым.
   -- Да уж сделай одолжение, -- говорю я. -- Стань первопроходцем. А я пока перекурю.
   Я лезу в карман и вспоминаю, что сигарет больше нет.
   Забр вынимает пакетик с "густом".
   -- Ты не это ищешь? Могу поделиться.
   Я даже не пытаюсь скрыть гримасу отвращения.
   -- Боюсь подсесть. Что тогда прикажешь делать?
   -- Это вообще не проблема. Я дам вам семян. Они очень неприхотливы. Немного солнца. Немного холодной воды... Ты как, Кадик?
   -- Спасибо, как-нибудь в другой раз.
   -- Дело ваше. -- Забр кидает в рот приличную щепотку порошка и закрывает глаза. Затем медленно кренится набок -- и вдруг нырком, головой вперёд опрокидывается в бездну.
   У меня захватывает дух. В кровь выбрасывается изрядная порция адреналина, а вдоль позвоночника простреливает терпкая кисловатая судорога. Как будто я уже прыгнул сам. Кадик, сидевший до этого на корточках, мгновенно вскакивает.
   -- Смотри, смотри, Грюн! Ух ты, а далеко лететь! А я-то думаю, почему искажения языка нет? А тут до "точки" ещё о-го-го!
   Мне передаётся его возбуждение.
   -- Думаешь, не обделаемся? -- кричу я.
   -- Думаешь, нас это остановит? -- кричит он.
   -- Ну, рванули! -- Я хватаю его в охапку, и опора уходит у нас из-под ног.
   Я стараюсь держать глаза открытыми, но падение ярким протяжённым сполохом выжигает зрительные нервы. Я непроизвольно зажмуриваюсь и прихожу в себя уже на земле. На мерзлой юганской земле.
   Забр глобально возвышается над нами, лежащими вповалку, и, не сводя с нас прозрачных глаз, задумчиво жуёт сухую травинку.
   -- С мягкой посадкой! -- приветствует он, почему-то растягивая слова, и подаёт руку Кадику, а затем и мне, помогая подняться. -- Вот мы и снова вместе!
   -- Соскучились, сил нет, -- говорю я.
   Он улыбается, давая понять, что оценил мою иронию.
   -- Что дальше? -- спрашивает Кадик.
   -- Дальше всё просто, -- говорит Забр. -- Дорогу видите? По ней мы легко попадём в город под названием Изгуш. Город старый. Можно даже сказать, древний. Нормальное такое средневековое поселение. Югана -- это вам не Хиасс. Никаких технологий. Устойчивое средневековье с соответствующими нравами. И холод.
   -- Это мы уже заметили, -- говорю. -- Неплохо бы одеться потеплее.
   -- Неплохо бы сменить олуммскую форму на что-нибудь более подходящее месту и эпохе, -- говорит он. -- Если повезёт и встретим местных крестьян, можно будет попробовать договориться. В городе с нашим обмундированием могут возникнуть серьёзные проблемы. Югана -- это запасной плацдарм Ксая.
   -- Хиасс тоже силился казаться плацдармом, -- говорю я. -- Может, всё не так страшно?
   -- Я бы не стал экспериментировать. Варвары -- это вам не любители грёз. Здесь всё конкретно.
   -- А "точка"? -- спрашивает Кадик. -- Ты её уже нашёл?
   -- Вообще-то здесь их несколько. Та, что нам нужна, как раз самая близкая. И чёткая. Главное -- попасть в город.
   -- Ну, тогда идём, -- говорит Кадик и хватается за лямку вещмешка.
   Снова начинает раскручиваться дорожное полотно. Судя по тому, что вокруг поля, топать нам не одну лигу. А солнце тянет на закат, и, если не успеем добраться до темноты, ночевать будем под открытым небом. Что совсем не радует. Слишком холодно здесь. Да и хищники какие-нибудь наверняка обнаружатся, как только мы устроим серьёзный привал. Если устроим.
   Температура воздуха стремительно снижается. Изо рта идёт пар, и руки стынут так, будто их окатили ледяной водой. Такими темпами мы окочуримся раньше, чем победим расстояние до Изгуша. И это ещё не мороз. А каково здесь бывает ночью?
   Чтобы совсем не окоченеть, то и дело переходим на лёгкий бег, сознательно учащая сердечный ритм. Два коротких вдоха через нос, два коротких выдоха через рот. Потом опять два коротких вдоха через нос и один длинный выдох ртом. Главное -- не сбить дыхание, не захлебнуться холодным воздухом. Молча, всё молча. Раз-два-три-четыре. Раз-два-три-и.
   Вот наконец хоть какая-то развилка. Разрушающая однообразие последнего часа. Тут и выбирать нечего. Держимся правее: именно туда уходит основная, более широкая часть дороги. И тут как гром среди ясного неба.
   -- Ой, а это что такое? Вон там, сбоку, краснеет прямо у самой земли? -- Кадик, задыхаясь, но не снижая скорости, уносится на обочину.
   Мы с Забром вынужденно притормаживаем. Раз-два-три-четыре. Раз-два-три-и-и. Т-твою мать! Кадик падает как подрубленный. Горе ты моё! Оступился? Подвернул ногу? Только не это, господи! Только не это!
   Я несусь к нему сломя голову. Он лежит навзничь, запрокинувшись, неестественно вывернув правую ногу, и шипит от боли.
   -- Грюн! -- даже не выдыхает, а выкашливает мне в лицо. -- Только не сердись... Эта тварь!.. Уж-жалила!.. Укусила... Я хотел только посмотреть...
   -- Тихо, тихо, -- шепчу я, осторожно ощупывая его ногу.
   Задираю штанину до колена. То, что я вижу, меня не утешает. Больше всего это похоже на змеиный укус. Маленькая кровавая ранка на икре и мощный, почти на глазах увеличивающийся отёк тканей. Кожа быстро приобретает лиловый оттенок. Бред! Откуда здесь взяться змеям? Змеи не живут в холоде. Даже сумасшедшим змеям при такой температуре ничего не светит. Ну разве что попадётся какой-никакой пришелец из сопредельного мира...
   Как не вовремя-то, тысяча ревущих расщелин!
   -- За-абр! -- ору я что есть мочи. -- Помогай, блудная твоя душа! Нужен жгут. Там, в мешке, поищи что-нибудь. Ремень, давай ремень, надо перетянуть.
   Тарагорец, следует отдать ему должное, тотчас активизируется.
   -- Нет-нет, -- говорит он. -- Только не жгут. Жгут как раз нельзя. Иначе будет турникетный шок.
   Наверное, у меня ошарашенный вид, потому что он успокаивающе вскидывает ладонь.
   -- Просто поверь мне, хорошо? Жгут здесь может только повредить. Надо жёстко зафиксировать ногу. Соорудить шину, а лучше примотать её к здоровой ноге. И место укуса обработать антисептиком, наложить повязку. Больше мы ему ничем не поможем. К сожалению, -- добавляет он, словно извиняясь. -- Ему сейчас нужен покой.
   -- Какой покой? Мы здесь замёрзнем на фиг.
   -- Сейчас, -- скрипит Кадик. -- Я только немного полежу, и пойдём дальше.
   Его колотит. Лицо становится белым, как бумага с нашим дурацким контрактом. Глаза превращаются в две узкие щёлочки. По-моему, он теряет сознание.
   Я смазываю место укуса антисептиком из склянки, по счастью обнаружившейся в одном из вещмешков, туго перематываю распухшую икру, затем с помощью Забра скручиваю Кадику ноги в двух местах -- у щиколоток и чуть выше колен.
   Забр берёт Кадика на руки, а я раскатываю на земле спальник. Толку от него немного, но всё же лучше, чем на голой промёрзшей земле. Забр укладывает Кадика на сформированное ложе, приподнимает его ноги и бережно опирает их на свой вещмешок. Так, чтобы место укуса было как можно выше.
   Я чувствую, как волной накатывает отчаяние.
   Пустые хлопоты. Очевидный финал.
   -- Что теперь?
   -- Будем ждать, -- спокойно отвечает Забр и садится на корточки рядом с вещмешком.
   -- Чего?
   -- Не чего, а кого, -- поправляет меня тарагорец. -- Попутчиков, которые не дадут нам сдохнуть в чистом поле.
   Мне кажется, я ослышался.
   -- Мне бы твой оптимизм, -- говорю я.
   -- Ничего, -- говорит Забр. -- Дуракам, как правило, везёт. Думаю, те две подводы нас не бросят.
   Я поднимаю голову и вглядываюсь вдаль.
   По дороге в нашу сторону медленно ползут два тёмных пятнышка, в которых Забр учуял наше спасение.
   Я не нахожу в себе сил задуматься, откуда на пустой дороге может в нужный момент появиться крестьянский кортеж. Откуда, откуда... Да оттуда же, откуда выползла и змея, укусившая Кадика.
   Я просто сажусь рядом с Забром и обессиленно закрываю глаза.
   Спустя примерно полчаса мы с Кадиком уже мерно покачиваемся на широченной деревянной повозке, увлекаемой двумя круторогими волами. А за нами катит ещё одна почти такая же, но в отличие от первой размером чуть поменьше. И сбоку к ней пристёгнут коротким поводком небольшой ослик, послушно плетущийся рядом.
   Крестьянин, управляющий первой повозкой, -- кряжистый бородатый мужик лет сорока. Именно он вёл переговоры с Забром, когда тот вышел наперерез волам и вскинул руки вверх, широко растопырив пальцы, показывая таким образом чистоту наших помыслов. Именно он согласился подвезти нас до Изгуша, когда узнал, что случилось с Кадиком. Коротко кивнул спутникам -- молодому широкоплечему парню с удивительно правильными, тонкими чертами лица и маленькой невзрачной женщине, закопавшейся в меховые шкуры по самые брови, -- кивнул и словно подвинул их взглядом, освобождая место для нас с Кадиком. Забру указал на вторую повозку, над которой маячили две растрёпанные мужские головы.
   -- Ты, здоровый, садись к близнецам, а то, как я погляжу, больно тяжёл по рождению. А ты с хворым -- сюда. Архаз, помоги.
   Парень, мигом оказавшись на ногах, тянет и укладывает бесчувственного Кадика вместе с нами, хотя всё же больше мешает. Вполне хватило бы и одного Забра с его тарагорскими мускулами.
   И вот мы едем. И крестьянин, видимо, изголодавшийся по общению до встречи с нами, не умолкает ни на секунду.
   Я узнаю, что зовут его Турус, что родом он из деревни Отмал, что с ним его сын Архаз и невестка Лая. Что позади правят волами увязавшиеся за ними дети кривого Корнея. Что Архаз ещё достаточно молод, ему всего семнадцать вёсен, но красотой пошёл в покойную мать, а стАтью в него, в Туруса. "Наша порода, к чему скрывать..." Ещё я узнаю, что Лая всегда была девушка пригожая, уважительная и работящая и Архазу нечего было и желать лучше. Да вот приключилась беда. Сглазили невестку недобрые люди. За последние полгода Лая подурнела и скрючилась телом, стала горбатой и рябой. А это верный признак сглаза. Другие вон -- девки как девки, не красавицы, может, зато здоровые да задорные. Брюхатеют, детей рожают, а наша не брюхатая, а горбатая. Тьфу ты, наказание, право слово! Но Архаз её любит по-прежнему и уговорил его, отца своего Туруса, ехать в город Изгуш. Там, говорят, есть знахарь сильный, он сглаз и порчу снимает в один присест. И может, конечно, Турус и глупец, что поддался просьбам сына и попёрся почти за сто лиг наобум, а многие в деревне именно так и считают, но любовь ведь надо поддерживать, а беды встречать сообща. А иначе и зачем жить на белом свете, так ведь?..
   -- Любовь никогда не ходит прямыми путями, -- вдруг еле слышно сообщает Кадик, и я с удивлением обнаруживаю, что он, оказывается, пришёл в себя и неотрывно слушает всю эту болтовню.
   Турус на мгновение умолкает, затем всем телом поворачивается в нашу сторону. Смотрит на Кадика так, словно увидел величайшее из чудес.
   Но обращается почему-то ко мне.
   -- Глубину речёт твой друг. Как есть глубину!
   -- Это он умеет, -- говорю я.
   -- А зовут его как?
   -- Кадияр, -- называю я полное имя.
   -- Кадияр, -- повторяет Турус задумчиво. -- Не встречал. А вы? -- спрашивает он у своих детей.
   Те отрицательно мотают головами.
   Я трогаю лоб Кадика. У него сильнейший жар.
   -- Грюн, -- шепчет он, -- мне холодно.
   Я достаю из вещмешка второй спальник и, накинув его Кадику на грудь прямо поверх шкур, подтыкаю по бокам. Нестойкая иллюзия тепла.
   -- Тошнит, -- жалуется Кадик. -- И ног не чувствую.
   -- Потерпи, -- прошу его я. -- Скоро приедем. Найдём знахаря. Если он такой сильный, как говорит Турус, он должен знать, кто тебя укусил и чем лечат подобные укусы.
   -- Болезни... -- подаёт голос Турус. -- Не от каждой болезни есть снадобье.
   -- Чаще всего болезни -- это наказание за легкомыслие, -- говорит Кадик.
   Спина Туруса заметно твердеет. Но на этот раз он не оборачивается. Говорит, точно отвечает не Кадику, а самому себе:
   -- Ты умеешь видеть исток.
   От его слов мне становится как-то тревожно.
   -- Послушай, Турус, -- говорю я, -- может, ты знаешь, кто его укусил? Похоже на змею, но змеи в таком холоде не живут... Я это верно знаю. Какая-то злобная тварь, которая не любит людей.
   -- Шеш, -- говорит Турус. -- Это был Шеш. Укус Шеша -- это божественный знак. Твой друг не переживёт утреннюю зарю.
   В груди у меня отвратительно подрагивает. Я опираюсь о борт повозки и верчу головой, высматривая Забра. Но мне его почти не видно за серыми силуэтами близнецов.
   Солнце ныряет в редкую гряду холмов справа у горизонта. И небо сразу становится ближе, а лица наших спасителей теряют чёткость и превращаются в мутные пятна. Видны уже каменные стены Изгуша, но зрение обманывает, стократ приближая желаемое. На самом деле ехать ещё далеко. Впереди примыкающая к городу долина.
   Вдруг резко наваливается темнота, гораздо раньше, чем мы пересекаем долину и достигаем городских ворот.
   Мост через ров ещё опущен, но ворота уже закрыты.
   Там и сям перед мостом бродят тёмные ссутуленные фигуры, слышен беспорядочный говор, спешно запаливаются костры.
   -- Мы не успели, отец! -- говорит Архаз с отчаянием, и это первое, что я слышу от него с момента нашей встречи. -- Придётся ночевать у стен.
   -- Надеюсь, не придётся, -- угрюмо отвечает Турус.
   Повозки останавливаются почти у самого моста, и Турус быстро идёт к воротам.
   Я слезаю с повозки и делаю несколько быстрых приседаний, растираю предплечья, чтобы разогнать кровь. Сзади подходит Забр.
   -- Нам надо обязательно попасть в город, -- говорит он вполголоса. -- Останемся ночевать у стен -- его уже ничто не спасёт.
   К счастью, это понимает не только тарагорец.
   Я киваю на Туруса:
   -- Может, ему и удастся договориться. Турус -- мужик речистый. Поездка в его компании была крайне познавательной.
   -- Что, душу изливал? -- усмехается Забр и вдруг точно спотыкается. -- Погоди-погоди. Как, ты сказал, его зовут?
   -- Турус, -- отвечаю я.
   -- Нет, серьёзно?
   -- Так он, по крайней мере, назвался.
   Забр издает булькающий горловой звук и восторженно плюхает кулаком в раскрытую ладонь. Восклицает непонятно:
   -- Турусы на колёсах! А? Турусы на колёсах! Немыслимо! Кто б рассказал... Что ж, это очень символично.
   Что он хочет этим сказать?
   -- Твои загадки... -- начинаю я. -- Тебе не кажется, что они здесь как-то не очень к месту?
   -- Ерунда! -- говорит он беспечно. -- В принципе это ничего не значит. -- И толкает меня в бок локтем. -- Вон идёт наш спаситель.
   Возвращается Турус и сразу переходит к делу.
   -- Вот, значит, как, -- сообщает он деловито. -- Нас пропустят, но не всех. Близнецов придётся оставить до утра. Но это и к лучшему. За поклажей присмотрят. И вообще. Нас и так слишком много.
   -- Получается, повозки остаются здесь? -- спрашивает Архаз.
   -- Повозкам и волам нужен досмотр, без этого нельзя, а его после захода солнца не проводят. Значит, пойдём пешим ходом. С пешего спросу меньше.
   -- Это невозможно! -- протестую я. -- Кадик не дойдет.
   -- А мы его на осла посадим, -- говорит Турус. -- На осла я получил "добро" от смотрящих.
   Я оглядываю всю компанию. Архаз и его горбатая жена готовы повиноваться, но это и неудивительно. Рубленые силуэты близнецов неподвижны и молчаливы. Но в этом молчании чувствуется покорность вожаку стаи. Кажется, из их уст я так и не услышал ни единого слова.
   -- У них вообще есть языки? -- спрашиваю я.
   -- Каменотёсам это ни к чему, -- охотно объясняет Забр.
   Совершенно невозможно понять, шутит он или говорит всерьёз.
   -- Ночью будете спать по очереди, -- наставляет близнецов-каменотёсов Турус. -- Да не пейте много наливки, а то и повозки, и волов проспите. Как солнце взойдёт, я вас найду. Всё. Грузите Учителя на осла.
   Пока мы вынимаем Кадика из повозки и усаживаем его на полусонного ослика, от одного из костров доносятся громкие возгласы, и широкий густой баритон заводит песню. Спустя мгновение к нему присоединяются ещё несколько голосов, потом ещё несколько, и вот уже гудит почти вся долина.
   Я не очень прислушиваюсь к словам. В них имена незнакомых богов соседствуют с просьбами о тёплой зиме, сытной пище и пафосными утверждениями о том, что земной мир должен принадлежать человеку. Довольно странный набор для средневековья, если разобраться.
   Под это разноголосое пение мы пересекаем мост и приближаемся к маленькой, вполне условной дверце в левой бревенчатой воротине.
   -- Что они поют? -- вдруг спрашивает Кадик, переставая пугающе и бесконтрольно мотать головой.
   -- Это гимн. Гимн вольных торговцев, мечтающих завоевать весь мир, -- отвечает Турус. -- Его поют уже много поколений.
   -- Всякий гимн рано или поздно превращается в реквием, -- печально роняет Кадик.
   Лучше трудно угадать. Даже в кромешной тьме видно, как бледнеет Турус.
   -- Твой друг -- великий мудрец, -- говорит он с благоговением. -- Шеш никогда не ошибается.
   От такого развития событий мне становится по-настоящему страшно.
   -- Турус, -- я хватаю его за руку, -- что ты им сказал? Смотрящим. Я хочу знать.
   -- Правду, -- удивляется крестьянин.
   -- Какую правду?
   -- Сладостную. Я сказал, что мы едем в город Изгуш, что с нами великий Учитель, которого в пути укусил Шеш. И что Учителя сопровождают Посланники. Всё, как и было предсказано.
   -- Кем предсказано? -- почти уже кричу я.
   -- Предсказано, -- говорит Турус. -- Это давнее Предсказание. Учитель, повздоривший с Шешем. Посланники. Трое из другого мира. Всё сходится. А смотрящие Предсказание знают получше любого всякого. Их же специально учат.
   -- Забр, ты это слышал?
   -- Поздно возражать, -- отмахивается Забр. -- Надо пользоваться ситуацией. Нам сейчас важнее Кадика на ноги поставить. Лишь бы только он больше не смущал их слух своими "глубинами".
   -- Да он, -- говорю, -- еле дышит.
   -- Ну и прекрасно! -- говорит Забр, не обращая внимания на явную двусмысленность сказанного.
   Турус не просто проводит нас за городские стены, он размещает нас на постоялом дворе, где оплачивает две комнаты -- одну для себя и своей семьи, другую для Кадика, Забра и меня. И, наказав сыну с невесткой позаботиться об ужине, сам отправляется на поиски знахаря.
   В комнате, освещённой двумя свечами, узкое окно, выводящее во внутренний двор, пара табуретов и два ложа из красноватого пористого камня. Одно из них, правда, довольно широкое и низкое. Вместо перин или матрасов несколько охапок соломы, покрытых сверху затёртыми шкурами.
   Мы укладываем Кадика на эти шкуры, и я снова задираю его ноги повыше, подсунув под пятки свой вещмешок. Надеюсь, что в этом ещё есть хоть какой-то смысл.
   Забр сидит на табурете и отстранённо пялится в дверной проём.
   -- Ну что, Посланник? -- говорю я. -- Изменила нам удача. Учитель того и гляди в мир иной отойдёт...
   -- Не суетись, -- отвечает Забр, не поворачивая головы. -- Если Турус приведёт знахаря, тот ему поможет. К утру жар спадёт, и мы сможем осуществить переход. "Точка" совсем рядом, я её хорошо чувствую. Она почти под нами. Нормальный сквозняк прямиком в ваш мир. Скорее всего, тут есть погреб или подземный ход. Что-то в этом роде. Я пока не до конца понимаю.
   Турус всё-таки приводит знахаря.
   На первый взгляд -- конченый псих. Даже на фоне убогого населения ледяного мира Юганы он выглядит весьма запущенным. То ли настолько продвинут, что обогнал своих современников лет на триста, то ли, наоборот, никак не может выбраться из персональной выгребной ямы. Волосы его представляют собой один сплошной колтун. Одеяние -- какая-то дичайшая помесь разнородного тряпья. На шее ожерелье из зубов хищников. Если только это не зубы его ближайших родственников, конечно. Но глаза невероятно цепкие, и щурит он их так, что никак не удаётся встретиться с ним взглядом.
   Он осматривает ногу Кадика и кивает Турусу -- да, это укус. И да, это укус Шеша. Затем требует принести воды и чистую посуду.
   Я иду к хозяину постоялого двора и прошу пару пустых чашек и ковш воды. Приношу всё это знахарю и с возрастающим ужасом слежу за его приготовлениями.
   Обряд изгнания ядов из организма Кадика напоминает... да ничего он мне не напоминает; моя память бастует, отказывая мне в доступе. Я вообще стараюсь поменьше смотреть в ту сторону. Гляжу на Забра, который всё так же безучастно сидит на табурете, и слушаю длинные стоны Кадика.
   Наконец процедура окончена.
   В лице Кадика ни кровинки. Веки опущены, под глазами тёмные пятна. Ноги развязаны, вещмешок валяется на полу.
   Знахарь перемешивает в чашке какое-то снадобье. Говорит, что надо дать его больному не менее трёх раз за ночь.
   -- А это поможет? -- робко спрашиваю я.
   -- Всё в руках Света, -- говорит он и с достоинством удаляется.
   -- Теперь только ждать, -- говорит Турус. -- Знахарь будет лечить жену моего сына, а мы будем есть. Голод сейчас -- это не то, что нам нужно.
   -- А вот это очень правильно, -- вдруг оживляется Забр. -- Кусок хорошего мяса перед сном ещё никому не мешал.
   Посреди ночи я просыпаюсь от жажды и, взяв в руки свечу, выхожу в общий зал. Стол завален грязной посудой, а над рассыпавшимися в труху углями стынут остатки недоеденного барана. Зачерпнув из деревянной лохани, жадно, до ломоты в зубах пью ледяную воду.
   Затем возвращаюсь к месту ночлега. Вхожу в тёмную комнату, где спят мои друзья, и получаю чудовищной силы удар в затылок. Пламя свечи выстреливает прямо мне в мозг, и темнота опрокидывает меня на пол.
   ...Сознание возвращается рывками.
   Сначала я чувствую холод каменного пола. Потом -- боль в затылке. И наконец -- страх.
   Я шарю вокруг, пытаясь нащупать укатившуюся свечу, и попадаю пальцами во что-то мокрое и липкое. Инстинктивно отдёргиваю руку. Лихорадочно терзаю клапаны на карманах, извлекаю зажигалку и несколько раз клацаю кремнём, пока из неё не вырывается длинный и узкий язык пламени.
   Кровать Кадика пуста, а на полу, на расстоянии вытянутой руки от меня, бесформенной глыбой лежит мёртвый Забр. Горло его вспорото от уха до уха, и чёрная кровь, вытекшая из тела тарагорца, безобразным пятном обрамляет голову и плечи. Ему уже не помочь.
   Бывают дни, которые меняют всё, и для нашей троицы этот роковой день оказался именно таким.
   Учитель и Посланники! Три везунчика, ступившие на тропу чужой веры.
   Предсказание, коснувшееся нас недобрым крылом.
   Во что нам это вылилось?
   Посланниками легко пренебрегли. А вот какова судьба Учителя? Уволокли в неизвестном направлении? Что там Забр говорил про подземелье?
   Я срываю с кровати одну из шкур и укрываю ею Забра. За неимением савана. Затем беру его вещмешок. Под брезентом угадываются очертания "гистерезиса". Вынимаю оружие из чехла и загоняю в гнездо обойму пиропатронов. Вот и пригодились "боевые сапоги".
   На затылке у меня шишка размером с кулак. Можно считать, что голова обрела новую форму и новое содержание. Наверное, это улучшеный вариант Грюна. Посланника.
   Я быстро нахожу лестницу, ведущую в подземелье. Иду по каменным ступеням, готовясь увидеть тех, кто не устоит против "гистерезиса". Тех, кому не лишне будет испытать на себе действие этой чудесной штуковины. Её своеобразный гуманизм, включающий в себя ослепление противника с последующим параличом зрительных нервов. А что, зато никаких тебе трупов, клочьев плоти и фонтанов крови, заливающих победителя. Мгновенная и эффективная нейтрализация.
   Я прохожу сквозь винный погреб, где по обе стороны громоздятся бочки с весельем, и в свете коптящих факелов попадаю прямиком в искомый эпицентр. То, что я вижу, заставляет меня замереть и крепче, до хруста костяшек, сжать в ладонях приклад "гистерезиса".
   Обширный каменный грот, в котором полтора десятка аборигенов принимают участие в средневековой варварской церемонии.
   У стены вертикально стоит огромный жёрнов диаметром в два человеческих роста. К нему, как бабочка к бархатной подушке, прикноплен голый Кадик. Руки раскинуты крестообразно. Из каждой ладони торчит по стальному стержню. Ноги связаны у щиколоток верёвкой, слегка согнуты в коленях и опираются на деревянный чурбак. Волосы разметались по усыпанному бисерным потом лбу. Глаза закрыты. На груди горит свежевыжженное замысловатое клеймо. Кожа вокруг чёрная, явно обгоревшая, неживая. Но Кадик ещё дышит. Причём не грудью, а животом. Судорожно и неправдоподобно. А эти, вокруг, погружённые в дикий транс, синхронно раскачиваются и бормочут заунывную неразбериху.
   В центре грота давешний знахарь. Я вижу, как он делает шаг в сторону Кадика и, ловко орудуя длинным широким ножом, отхватывает у моего друга клок волос со лба. Затем вскидывает кулак с трофеем над головой и скороговоркой выплёскивает:
   -- Во имя Отца Светлого, всемогущего! Во имя Бога единого, Бога верного! Во имя детей его, оскоплённых по желанию таковых! Во имя жизни вечной, единожды дарованной! Дозволь нам, Учитель, нанести тебе раны кровавые, неглубокие! Смиренным последователям твоим дозволь прикоснуться к ранам твоим! И испить от тебя, как и ты испил от Отца Светлого! И вкусить от тебя, как и ты вкусил от Его хлебов!
   Кадик с трудом поворачивает голову и, не размыкая век, медленно говорит чужим горловым голосом.
   -- Не все наши раны видны, -- говорит он, и меня пробивает дрожь. -- Лишь душа может кровоточить годами.
   Его слова глубинным эхом отдаются у меня в ушах.
   Знахарь издаёт гортанный возглас, переходящий в длинный пронзительный вой на одной ноте, и этот вой подхватывается остальными дикарями и длится, длится, возвышая тональность и доходя до нестерпимого визга.
   Знахарь, поигрывая ножом, топчется на месте, желая то ли оскопить Кадика, то ли уж сразу испить и вкусить от его хлебов. Но в этот момент я поднимаю "гистерезис" на уровень груди и ставлю точку в набирающей ход вакханалии.
   Пиропатроны ложатся точно в ряд. Я едва успеваю зажмуриться. Но и с закрытыми глазами устойчиво веду раструбом слева направо и жму, беспрерывно жму на необычайно удобную спусковую скобу "гистерезиса".
   Кроме ослепления всему сброду обеспечен длительный болевой шок, который валит кого на колени, а кого ничком, стремительно истощая нервные центры.
   Это просто счастье, что у Кадика закрыты глаза. Хотя в данной ситуации стоило рискнуть.
   Я иду к новоявленному Учителю, переступая через его поверженную паству, при этом несколько раз натыкаюсь на чьи-то беспорядочно разбросанные конечности. Замечаю чуть в стороне неожиданно активное шевеление. На меня смотрит перекошенное лицо Туруса. Везучий сукин сын! Я равнодушно направляю на него раскалённый раструб. Потом наклоняюсь и беру его за бороду.
   -- Ты ошибся, крестьянин, -- зачем-то говорю ему я. -- Кадик никакой не Учитель. Он обычный парень, которому не повезло.
   Турус смотрит на меня с ужасом. Но всё же отвечает.
   -- Глубины! -- мой палец мешает ему говорить. -- Предсказание! И вы -- Посланники. Небесное воинство!
   Тупые мракобесы! Я отпускаю его и резким коротким движением приклада гашу ему сознание.
   Подхожу к Кадику и развязываю верёвки на ногах. Затем один за другим выдёргиваю штыри из ладоней. Покопавшись в Забровском вещмешке и выудив оттуда моток эластика, туго бинтую кровавые раны. Натягиваю на него штаны и куртку, валяющиеся рядом с жёрновом.
   Пора уходить. Я даже знаю, в какую сторону. Прямо напротив арки, ведущей к винному погребу, рваный пролом в стене. Если идти этим путём, мы рано или поздно упрёмся в "точку". Надеюсь, Забра не подвела его интуиция, и, надеюсь, меня не подведёт моя.
   Кадика явно чем-то опоили. Уж не тем ли зельем, которое с вечера набодяжил этот местный коновал? Мне во что бы то ни стало необходимо привести его в чувство, поставить на ноги. Иначе я его просто не дотащу. И я решаю испробовать тарагорское средство. Последний привет от Забра.
   Я нахожу в глубине вещмешка серый деревянный коробок и отщёлкиваю затёртую пальцами крышку. Приобретаем зависимость, брат! Может, не с одного раза...
   Щепотка "густа", которую я всыпаю в приоткрытый рот Кадика, начинает действовать. Кадик стонет и пытается сесть. Теперь он будет особо остро чувствовать боль, зато дурман смоется тарагорским энергетиком.
   -- Надо идти, дружище! -- говорю я и помогаю ему встать.
   Повозившись немного, Кадик встаёт и, обхватив меня за шею левой рукой, делает пробные шаги. С такой скоростью мы будем искать "точку" как раз до пришествия следующего кандидата в Учителя. Но выбора нет. Хорошо, что он вообще может передвигаться.
   Перед входом в пролом я прихватываю со стены факел.
   Этот путь немногим лучше блужданий в канализациях Хиасса.
   Мы ползём, как две улитки, медленно, но верно удаляясь от постоялого двора с последним пристанищем Забра и так же медленно приближаясь -- хочется верить! -- к предсказанной им границе миров.
   Я чувствую усталость. Оказывается, Посланникам тоже бывает нужен отдых. Эта ночь такая же нескончаемая, как постельная любовь после пары бутылок белого вина. Стоит мне чуть-чуть ослабить захват, как Кадик падает носом в землю.
   Я едва не роняю факел.
   Приходится всё начинать сначала. Порция "густа". Уговоры.
   -- Блокнот, -- вдруг вполне отчётливо говорит Кадик. -- Блокнот у Забра?
   -- Нет, -- говорю я. -- Блокнот здесь, с нами. -- Хлопаю по карману куртки.
   -- А Забр? -- не унимается Кадик.
   -- Забр на Тарагоре, -- говорю я и снова хлопаю по тому же карману.
   -- Облака, -- говорит Кадик. -- Кремовые... Буари...
   -- Да, -- говорю я. -- Облака -- это прекрасно.
   Мы делаем ещё шагов пятьдесят.
   -- Постой, -- вдруг говорит Кадик. -- Подожди, -- и опирается рукой о выступ в стене.
   Я жду.
   -- Облака, -- снова говорит он. И добавляет совсем тихо: -- Мама. Прости меня, мамочка!..
   Я достаю коробок с "густом" и всыпаю себе под язык добрую порцию. Внутри черепа у меня распускается ледяной георгин. Каждая ссадина на теле начинает настойчиво напоминать о себе, а затылок превращается в бурлящий котёл. Но в мышцах гуляет странный ветер возбуждения. Он добавляет мне ярости.
   Я отбрасываю в сторону бесполезный вещмешок. А следом за ним и факел.
   Я больше не слушаю, что говорит Кадик. Я подхватываю его на руки и почти бегом устремляюсь вперёд. Я уже вижу пульсацию цветной диафрагмы, затягивающей проход на родину. Югана -- особый мир, и "точка" здесь тоже выглядит по-особому. До неё остаётся не так уж и много -- какие-то сто, нет, двести шагов.
   Я бегу. Кадик становится всё тяжелее и неподъёмнее. Надо бы перекинуть его на закорки, за спину. Останавливаюсь и слышу в отдалении топот и заполошные крики. Вглядываюсь в темноту, разорванную россыпью жёлтых клочьев пламени. За нами гонятся. Над ухом у меня быстрый шершавый свист. Потом -- ещё. Ого!
   Что у них там? Луки? Арбалеты?
   Вчерашний день. Смехота!
   Я спешно всасываю ещё горсть волшебного порошка и взваливаю безвольного Кадика, как тюфяк, на плечо.
   Последний рывок. Дорога домой всегда вдвое короче. Расскажите мне это как-нибудь в другой раз. Когда будет время.
   Перед диафрагмой я ставлю Кадика на ноги.
   -- Домой! Домой!
   Неожиданно Кадик упирается и из последних сил толкает меня в грудь. Я теряю равновесие и лечу сквозь сплетение силовых полей, пробивая стенки между мирами собственным хребтом, но успеваю ухватить Кадика за замотанное запястье. Дурацкое путешествие завершается не менее дурацким переходом.
   Я вываливаюсь спиной вперёд на железнодорожную насыпь. А прямо на меня сверху вылетает тело Кадика. Лишённое каркаса тело большой тряпичной куклы.
   Из левого бока косо торчит короткое древко арбалетной стрелы.
   Нет, это невозможно! Абсолютно невозможно!
   Я падаю перед ним на колени. Я трясу его за плечи, хлещу по щекам, даже пытаюсь делать массаж сердца. Всё напрасно. Остановившийся взгляд. Дыхания нет. Пульса нет. Жизни нет.
   Грудь мне разрывает неожиданный мышечный спазм. Ощущение такое, будто проклятая стрела достала и меня. Я судорожно рву неподатливый ворот куртки и запрокидываю голову вверх. И вижу: высоко в небе, подсвеченные весенним солнцем, плывут, истончаясь, игривые белые облака. Белые-белые, а вовсе не кремовые, как утверждал Кадик.
  
  
  
   2012
  
  
  
  
  
  
  
  

26

  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"