Глава ХХХII. Гулебщики и подвиг лабинской казачки Анны Сердюковой.
Трус умирает при каждой опасности, грозящей ему, храброго же смерть настигает только раз.
Уильям Шекспир - известный английский драматург и поэт
Яркими и достойными представителями донского казачества, которых как огня, боялись горцы, являлись гулебщики, или охотники. Их называли иногда словом "отвага". То были люди большей частью отпетые, которым не сиделось дома, которых так и тянуло, как говорит величайший из русских поэтов:
"В чистом поле погулять, серых уток пострелять. Руку правую потешить, Сарацинов в поле спешить. Иль башку с широких плеч у татарина отсечь.Или вытравить из леса Пятигорского черкеса...".
Есть следующая легенда о донских охотниках, приезжавших однажды за Кубань на "полеванье" - охоту. Легенда эта записана автором: "Записок старого казака" Шпаковским в начале 1840-го года со слов очевидца, почти столетнего бабая - старика, князя Каплан - Гирей - Канокова. Она рассказывает следующее.
В конце 18-го столетия, в то время, когда Александр Суворов только что начал строить укрепления по правому берегу Кубани, партия гулебщиков расположилась табором на берегу Малого Зеленчука, и несколько человек из неё тотчас же отправились для осмотра окрестностей и мест, удобных для охоты.
В то же время партия горцев, человек до полутораста, под предводительством отца князя Канокова беспечно шла с верховий Зеленчука на Кубань для грабежа в русских пределах. До тридцати молодых черкесов, в числе которых находился и сам рассказчик, князь Каплан - Гирей - Каноков, вздумали поджигитовать и незаметно ушли далеко вперёд от партии.
Один из джигитов, вскочив на высокий курган, привычным взглядом окинул окрестность и заметил вдали пробиравшегося среди зарослей конного наездника в необыкновенной одежде, с длинной пикой и с винтовкой за плечами. Горец кликнул товарищей, и молодёжь, окружившая со смехом окружившая всадника, потребовала, чтобы он слез с коня и, положа оружие, приблизился к ним.
Делать было нечего. Мрачно взглянул казак на джигитов и, злобно улыбнувшись, медленно сполз с коня, снял с себя саблю, винтовку и кинжал, воткнул пику в землю и, накинув поводья на луку, подошёл к ним. На вопрос по-ногайски, что им нужно, раздался дружный хохот...
Неуклюжий охабень, высокая рысья шапка, надетые на неповоротливого воина-богатыря, его тупой взгляд из-под нависших бровей, грязное загорелое лицо так насмешили молодых людей, что они велели казаку взять оружие, сесть на коня и следовать за ними. Молча, истым увальнем вооружился витязь и не сел, а взвалился на чалого маштака, такого же невзрачного и неуклюжего, как его хозяин, и, казалось, едва передвигавшего ноги.
Эта пародия на джигита вызвала новый взрыв хохота, и молодёжь, потешаясь, заставила пленника джигитовать. Неуклюже согнувшись, размахивая руками и болтая ногами, тронулся казак вперёд каким-то куцым скоком на своём вислоухом и понуром чалке. Вот он вытаскивает из чехла длиннейшую винтовку. Грянул выстрел, и с ним чуть не свалился с коня олух, едва удержав в руках ружье. Всё это опять было сделано так топорно, что молодые горцы помирали со смеху и принудили казака повторить скачку несколько раз, и каждый раз он отличался какой - нибудь особенной уродливостью движений и неловкостью.
Но силач уже порядочно поразмял свою лошадь и, ласково потрепав её по верблюжьей шее, сказал: "Ну, маштак, одолжил! Что тебе!". И вдруг молодцевато оправился он в седле, стройно и ловко уперлась нога его в стремя, стан выпрямился, конь навострил уши и гордо поднял свою горбоносую голову.
Огонь сверкнул в глазах и коня, и всадника. Винтовка быстро и ловко оборотилась назад, грянул выстрел, и один из джигитов с простреленным лбом покатился без стона и жизни на землю. Черкесы вспыхнули. Одни из них бросились к убитому, другие - за казаком-великаном. Но боевой скакун далеко уже унёс не прежнего увальня, а лихого наездника, проворно на скаку заряжавшего винтовку.
Вот конь приостановился, казак привстал в стременах, ловко оборотился, раздался, новый выстрел, и ближайший к казаку джигит, точно с такой же раной, как и первый, грохнулся на землю. То была уже не случайность - этот меткий выстрел стал дерзким вызовом черкесам на смертный бой. Чувство злобной мести овладело горцами, и они бросились за силачом - атлетом.
Но тот, в свою очередь, как бы потешаясь над ними, то исчезал стрелой из глаз, то останавливался, подпуская гнавшихся за ним на несколько шагов, и каждая новая пуля, посланная им, становилась вестником смерти для одного из горцев, и смерти всё от той же раны между бровей, как будто для казака не осталось другой цели.
Так уложил он семерых черкесов. Черкесы смутились. Перед ними, казалось, в образе казака - гиганта стоял Шайтан - Джахенем, то есть адский дух. Они не осмеливались уже налетать на него, как прежде, и следили за ним издалека, пока он не навёл их на охотничий табор. Тогда только уразумели джигиты, что за дьявол сыграл с ними злую шутку.
Дозор отыскал свою партию и представил старому князю Канокову в таких заманчивых красках малочисленность казаков и лёгкость наживы, а главное - необходимость отомстить за смерть товарищей, что старый князь, забыв свою опытность, решился напасть на табор.
Стояла лунная ночь. В казачьем таборе тлел небольшой костёр, и казалось, что кроме коней и волов, в нём нет ни живой души. Горцы спешились и смело пошли к повозкам, но едва они приблизились шагов на пятнадцать, как из - за возов и сверху и снизу сверкнули огни, грянула дробь выстрелов, и около пятнадцати хищников покатились в предсмертных судорогах. Горцы, страшно гикнув, с выстрелами бросились к возам.
Новый дружный залп отбросил их, опять устлав путь трупами. Тогда они, поднявшись на окрестные высоты, повторили атаку с разных сторон, но охотники, будто горные духи - невидимки, встречали их везде меткими выстрелами винтовок. Заалел восток. Раннее осеннее солнце озарило окрестность.
Старый князь, убедившись в невозможности одолеть засевших казаков, решился на переговоры. Сев на коня, он с несколькими стариками - аксакалами подъехал к возам, имея белый флаг на джериде, и стал громко вызывать старшего. На одном возу поднялся исполинского роста казак в малахае, в высокой рысьей шапке и с длинной винтовкой в руке.
Молодежь узнала в нём грозного всадника и, невольно попятившись, схватилась за оружие. Казак, не обращая на это никакого внимания, звучным, как труба, голосом спросил: "Какого чёрта вы хотите от нас?!".
Старый князь Каноков ответил, что желает вступить в переговоры. Дело вскоре уладилось, и недавние враги расположились неподалеку от табора-крепости, а князь с несколькими старшинами повёл приятельскую речь с воином - богатырём. Этого витязя звали Баклан, и это имя глубоко запечатлелось в памяти князя Канокова. На Дону это прозвище принадлежало деду знаменитого кавказского генерала Якова Петровича Бакланова.
Встреча с охотниками - донцами расстроила черкесам набег на закубанские казачьи хутора. В партии их погибло и получило ранение до пятидесяти человек, в то время как из гулебщиков - охотников только шесть человек отделались лёгкими ранами. Недель через пять тяжёло нагруженные возы с разным битым пушным зверем, кабанами, лосятиной и дичью потянулись за Егорлык, границу Донского войска, и благополучно прибыли домой, а горцы не только Каноковской партии, но и соседних аулов, долго после того не отваживались нападать даже на одиночных казаков-охотников. В дневных патрулях и секретах участвовали все казаки.
В засады отбирались самые опытные и ловкие, имевшие сильных и резвых коней. В их задачу входило проникнуть в глубь неприятельской территории, следить за появлением врага, пропустив его вперёд, определить его силу и численность, узнать направление движения, вести наблюдение до тех пор, пока не станут ясны планы противника. Линейцы - пластуны вели одиночную разведку возле своей территории.
В 1824 году для укрепления кордонной линии между Моздоком и первыми станицами Волгского полка образовали новую казачью линию, гарнизоны которой составили переселённые из Луковской и Екатериноградской станиц, казачьей Моздокской горской команды, и образовали Горскую станицу жители двух осетинских селений, ставших впоследствии: Черноярской и Новоосетинской станицами, четырёх русских слобод, преобразованных в Павлодольскую, Приближную, а также Прохладную и Солдатскую станицы. Через четыре года к ним присоединили созданные из русских гражданских селений станицы Государственную и Курскую. Все вместе они составляли шестисотенный Горский казачий полк.
В 1825 году, в начале царствования Николая I, общее число служащих казаков Кавказской линии достигло семи тысяч человек, причём в дальнейшем из-за войн с Персией, Турцией и Кавказскими горцами численность полков увеличивалась. В 1831 году линейным конным казакам впервые установили форму обмундирования черкесского образца.
В 1832 году за проявленные подвиги в борьбе с неприятелем от сборнолинейного полка назначили команду лейб - гвардии казачьих кавказских линейных казаков в Собственный Его Императорского Величества конвой. В 1832 году войско вошло в общегосударственную российскую военную организацию.
Терско - Кизлярское войско усилили служилыми татарами, которые поселились особой станицей по Тереку. Линейцам предоставили все рыбные промыслы, кроме пяти участков на реке Кума, и все леса, находившиеся на казачьих землях. Гребенское, Терско - Семейное и Терско - Кизлярское войска переименовали в: Гребенский, Терский и Кизлярский казачьи полки соответственно и вместе с Моздокским, Волгским, Горским казачьими полками и другими образовали Кавказское линейное войско. В том же году назначили первого наказного атамана вновь образованного войска - генерал-лейтенанта П. С. Верзилина.
Служба казаков на Кавказе требовала от них полной самоотдачи, самоотверженности и боеготовности. Вооружённые отряды горцев постоянно нападали на казачьи
станицы, превращая их в развалины и пепел. В 1837 году для обеспечения безопасного сообщения с Грузией от Владикавказского укрепления поселили два малороссийских полка, сформированных в 1831 году и усиленных частично линейными казака ми и переселенцами из Воронежской, Черниговской и Харьковской губерний. Эти полки также присоединили к Кавказскому линейному войску.
О воинской доблести и боевой сноровке казаков сказано много, но портрет казачества будет неполным, если не упомянуть о женщинах, живших в донских, кубанских, терских и иных станицах. "От моря до моря" через весь Кавказский перешеек в конце XVIII-го века протянулась Кавказская кордонная линия, на которой несли службу "неусыпные стражи границ" - казаки. В период многолетней Кавказской войны линия постоянно пополнялась переселенцами, обустраивались новые станицы, крепости и другие фортификационные сооружения.
В 1770-начале 1800-х годов на Кавказскую линию без учёта Черноморского войска было переведено 4 116 семей. В 1836-1837 годах из Малороссии для пополнения Кавказского линейного казачьего войска вызвали 5 783 мужчин. В 1840-х годах количество мигрантов в войске насчитывалось 67 522 человек, а в 1849 году сюда были назначены еще две тысячи семей из Малороссии. На Сунженской линии в 1845-1857 годах поселены две тысячи семей.
С 1850 по 1859 годы из области Войска Донского в Кавказское линейное войско переселились 10 343 семьи. Если взять за средний размер переселяемой семьи по самому низкому значению в четыре человека, на Кавказскую линию без учёта Владикавказского полка и Черноморского войска с 1770 по 1859 годы мигрировало не менее 154 000 человек. В свою очередь, в ходе "четырех миграционных волн": 1792-1794, 1809-1811, 1821-1825, 1848-1849, 1851 годы в Черноморском казачьем войске осело около 122 800 человек, и это выходцы из Малороссии.
Таким образом, общие масштабы казачьей колонизации Кавказской линии в 1770-1850-е годах составили около 280 000 человек. Среди воинов-казаков существовала незыблемая традиция: тщательно мыться перед каждым боем, надевать чистое белье и одежду. В случае ранения белая рубаха разрывалась на полоски и использовалась в качестве перевязочного материала.
Предохраняясь от холеры и других инфекционных заболеваний, казаки никогда не пили сырую воду из сомнительных и непроверенных источников. Ее обязательно кипятили в котелке над костром, добавляя зверобой или полынь - траву, известные своими антибактериальными свойствами.
Если и такой возможности не было, то в воду добавляли древесный пепел - походный аналог современного активированного угля. Каждый казак с детства учился правилам оказания первой медицинской помощи, поскольку во время военных походов такие знания могли спасти жизнь боевым товарищам. Жизнь на пограничье, в условиях постоянной опасности и непрестанных боевых действий наложила свой отпечаток на характер казачек, сделав их такими же храбрыми и умелыми, как их мужья.
Нередки были случаи, когда казачки становились на защиту родной станицы или крепости плечом к плечу с мужчинами. Но даже и на этом фоне удивительным выглядит случай, описанный в книге офицера-пластуна Аполлона Шпаковского "Записки старого казака. Пластуны на Лабинской линии". Анна Сердюкова была лабинской казачкой, то есть ее станица располагалась на берегу Лабы - притока Кубани. Случай, о котором пойдет речь, имел место в 30-х годах XIX-го века. Анне в ту пору исполнилось шестнадцать лет. Она была, пишет Аполлон Шпаковский, настоящей красавицей: высокой и стройной, черноглазой, с толстой и длинной русой косой.
Однажды она отправилась на огород, который располагался довольно далеко от станицы, на самом берегу Лабы. С ней был младший брат. Увлекшись работой, Анна не заметила, что к ней приближаются пятеро черкесов, и только крик мальчишки предупредил ее об опасности. Увидев горцев, девушка бросилась бежать. Надо сказать, причины спасаться бегством у нее были: черкесы часто совершали налеты на казачьи станицы именно с целью похищения людей, особенно молодых женщин.
В горном селении русскую пленницу, как правило, ждало рабство. Иногда самых красивых женщин черкесы делали своими наложницами и даже неплохо обращались с ними, но такие случаи были довольно редки. Бежавший впереди черкес, видя, что добыча может ускользнуть, метнул в неё кинжал. Он не хотел, чтобы девушка криками подняла станицу в ружье. Кинжал Анну, по счастью, не ранил, а вонзился в плетень впереди нее.
На бегу она схватила оружие и исхитрилась ударить наскочившего сзади черкеса. Тот рухнул на землю замертво. Ловкая девушка пыталась перепрыгнуть через забор, однако черкесы настигли её и сумели схватить, легко ранив саблей. Шпаковский поясняет, что рану Анне нанесли "в зад". Отчаянно отбиваясь от четверых пленителей, девушка потеряла сознание и пришла в себя уже далеко от родной станицы.
Она обнаружила, что сидит позади одного из черкесов, привязанная к нему ремнем. Тем временем спустился вечер, и горцы спешились. Вероятно, Анну постигла участь всех пленниц - изнасилование.
Аполлон Шпаковский пишет об этом в традициях своей эпохи - весьма туманно, сообщая лишь, что девушка была совершенно измучена и проснулась глубокой ночью, лёжа рядом с главарём. Черкесы были так уверены в своей безопасности, что даже не связали её. Храбрая казачка сумела бесшумно вынуть кинжал черкеса из ножен и одним точным ударом убила спящего.
Затем она схватила саблю убитого, принялась отчаянно рубить двух других черкесов и успела покончить с ними раньше, чем они смогли проснуться и понять, что происходит. Последний оставшийся в живых горец так напугался, что бросился бежать, однако Анна уложила его выстрелом из пистолета.
Оставшись победительницей на поле сражения, она поступила в соответствии с традициями кавказской войны: собрала оружие и все ценное с убитых, навьючила это добро на лошадей и к утру добралась со своими трофеями в станицу.
После пережитого Анна некоторое время находилась на излечении в госпитале. Весть о храбрости лабинской казачки дошла до высокого начальства. Анна была награждена за свой подвиг золотой медалью на Георгиевской ленте и пожизненным пенсионом в 50 рублей. Главнокомандующий князь Михаил Воронцов от себя добавил подарок - золотой браслет. Как писал в 1861 году поэт С.Д. Нечаев: "Но грозным казакам безвестны страхи битв: с пищалью меткою союз они скрепляют и, оградившись щитом молитв, на все опасности дерзают...".