Шиян Роман Викторович : другие произведения.

Жил-был я...

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


Оценка: 7.44*6  Ваша оценка:

  ЖИЛ - БЫЛ Я...
  
  РОМАН ШИЯН
  Содержание
  
  К читателю
  Свобода - навсегда
  Поезд отправляется в нирвану
  Весёлые истории
  Моя Богиня
  А вместо цветов - дрова
  Романтика под кайфом
  Пересадка крыльев
  Хроника последней весны
  
  УНИВЕР - САМ
   ЧАСТЬ 1. ВСТУПИТЕЛЬНЫЕ ЭКЗАМЕНЫ
  1. Мебеля
  2. Всё ништяк!
  3. Великий и могучий...
   ЧАСТЬ 2. ХОЖДЕНИЕ ПО АУДИТОРИЯМ
   Где у человека голова
   Пять минут идиотизма
   Удвоение ВВП
  ИТОГО
  
  Водка, килька, 'пассажирка'
  Угарная поездка
   Предпосылки сделать ноги
   Хавать
   На пляже - тупо
   Мечты сбываются
   В своей тарелке
   Любознательная Аня
  Нелюбовь
  Ночное похождение
  Рождённый ползать
  Одеколон с ветчиной
  Кое-что ещё
  Под потолком
  
  К ЧИТАТЕЛЮ
  
  Эта книга по-своему необычна и уникальна. Она написана буква за буквой, знак за знаком, указкой, зажатой зубами автора. Автор далёк от мазохизма, просто для него это единственная возможность работать на компьютере.
  Роман Шиян родился в Волгодонске 22 января 1982 года. Родовая травма, которая была ему причинена акушерами, обернулась для Романа ДЦП - детским церебральным параличом, сделав его инвалидом. В семь лет родители привезли его в Новочеркасск, в специализированную школу-интернат для детей с физическими недостатками, после окончания которой, Роман переселился в Новочеркасский дом-интернат для престарелых и инвалидов, где он живет и сегодня. Он не просто живёт, он занимается творчеством, учится в университете. Не смотря ни на что, и вопреки всему.
  Уникальность этой книги ещё и в том, что она предельно правдива. Автор, не стесняясь, предстаёт перед читателем таким, какой он есть, не опасаясь непонимания или несправедливого суда. Он делится с читателем своим мироощущением, своими наблюдениями, рассказывает о таких вещах, о которых многие из нас предпочли бы умолчать, без оглядки на то, как это будет воспринято. Именно поэтому в книге есть места, которые могут вызвать неоднозначную реакцию читателя, есть (как и в жизни) ненормативная лексика, есть натурализм, который может кого-то покоробить. Это всё есть, но зато, в книге нет лжи, нет желания что-то причесать, приукрасить, приврать. Здесь - ПРАВДА, правдивый рассказ о жизни человека, которому выпало несчастье быть инвалидом.
  Зачем это всё написано? Наверное, для лучшего понимания их и нас, стандартных людей, которые зачастую смотрят на инвалидов с неким превосходством или брезгливостью, а то и вовсе предпочитая их не замечать. Они такие же, как все мы, так же любят и страдают, так же совершают безумные поступки, так же мечтают о счастье, и Роман Шиян доказывает это своей предельно честной и откровенной книгой 'Жил-был я...'.
  
  Михаил Мартынов
  
  Посвящается памяти Евгения Осипова.
  
  Очень много приходится врать. Даже не лгать - нет, а именно врать. По мелочам, ради спокойствия или ерундовой выгоды. Не думайте, что я такой плохой, а вы такие хорошие. Все мы одинаковы. И все считаем себя в душе честными людьми.
  А. Житинский 'Дитя эпохи'.
  
  I would tell you about the things they put me through
  The pain I've been subjected to
  But the Lord himself would blush
  The countless feasts laid at my feet
  Forbidden fruits for me to eat
  But I think your pulse would start to rush
  
  Now I'm not looking for absolution
  Forgiveness for the things I do
  But before you come to any conclusions
  Try walking in my shoes
  Try walking in my shoes.
   Depeche Mode 'Walking in my shoes'*.
  
  В общем, всё, о чём Вы прочитаете в этой книге, - чистая выдумка.
  Автор.
  
  СВОБОДА - НАВСЕГДА
  
  1
   В разгаре - 'тихий час'. В школьном дворе не было ни души. Я сбивчиво и одиноко вышагивал взад-вперёд по беседке, мучительно размышляя над вопросом: 'Стоит ли переселяться жить в дом престарелых?..'. Успокаивающе поскрипывал нестройный ряд запылённых половиц под тяжестью моего бараньего веса, настраивая на продуктивный лад. Басовито содрогалась опустевшая лавочка, где буквально до обеда теснились шумною гурьбой завсегдатаи, знавшие не понаслышке почём фунт 'Примы' и пол-литра палёнки*... Но в тот момент все они с отягощёнными желудками разбрелись по кроватям вздремнуть. А мне не спалось - я гулко медитировал. Мысль, навеянная моей учительницей по литературе Татьяной Ивановной о переселении тела в невиданные края, не давала мне покоя.
  Накануне, в один из ясных апрельских дней я остался в классе во время большой перемены, чтобы в ускоренном темпе освежить память перед предстоящим уроком. Все остальные мои однокашники свалили во двор покурить, погулять, потрепаться. В класс зашла Татьяна Ивановна с охапкой тетрадей и журналом, в котором фиксировалась наша успеваемость, и села за учительский стол со словами:
  - Я так и знала, что ты останешься!...
  Я улыбнулся.
  Её лицо приняло задумчивый вид. После паузы Татьяна Ивановна спросила, интонацией голоса предвещая разговор на равных и на серьёзную тему:
  - Ром, ты никогда не задумывался над тем, где ты будешь жить после окончания школы?
  Несколько растерявшись от банального, как мне показалось, вопроса, я ответил:
  - Нет... Но, скорее всего, дома... с родителями.
  - А не лучше ли тебе остаться жить после школы в доме престарелых?
  На моём лице видимо отобразилось недоумение.
  - Извини за прямолинейность, но послушай, - продолжала она. - Я видела твоих родителей - они весьма немолодо выглядят. Сколько им? Почти шестьдесят?
  Я кивнул.
  - Видно, что жизнь для них - тяжёлое испытание... Я ничего не имею против твоих родителей. Наоборот, они дали тебе великолепное воспитание... Но пойми. Ты сейчас в девятом классе, пройдёт ещё три года, прежде чем твоё обучение подойдёт к концу... Уходить после десятого класса тебе нет никакого смысла. Надеюсь, ты со мной согласен?
  - Да, торопиться некуда, - был мой ответ, в котором смешались фаталистическая грусть и пионерский оптимизм. На самом деле, жизнь наскучила мне в те лета, и хотелось перемен. Консервационный режим интерната давил на психику.
  - Три года!.. - подчеркнула Татьяна Ивановна. - Твои родители - пожилые люди и время для них течёт очень быстро. А за тобой нужен уход...
  - Да я понимаю, - предупреждая ряд неприятных следствий из её монолога, произнёс я.
  - К тому же, в доме престарелых проживают не только люди преклонного возраста, но и твои сверстники... Пусть их и немного, тем не менее... Во всяком случае, ты всегда будешь одет, обут и накормлен. В реальной жизни, за воротами детского дома, нет никакой гарантии, что у тебя будет хотя бы это. Подумай над моим предложением. Я ни в коей мере не хотела тебя обидеть или переубедить. Просто, мне кажется, там тебе будет лучше.
  После разговора с учительницей я с неделю мысленно почёсывал затылок в размышлении о том, какой вариант будущего мне выбрать. Удобное до определённой поры существование с родителями, где у меня нет никого из друзей и подруг. Или неопределённое проживание в неизвестных условиях, но с похожими, как физически, так и морально, людьми, с которыми рано или поздно завяжу дружбу. С каждым днём второй вариант становился всё более и более привлекательным, обрастающим моими оптимистическими и амбициозными фантазиями. И словосочетание 'дом престарелых', которое ассоциируется, если трезво вдуматься, с одиночеством, обречённостью и унынием, преображалось во мне в те годы в прибежище свободы, равенства и взаимопонимания.
  
   Закончив девятый класс, я приехал домой на летние каникулы, и решил деликатно сообщить о своём намерении родителям.
   - Разве мы не всё для тебя стараемся делать?! - с вызовом, скрывающим обиду, спросила мама.
   - Ма-а?.. Я не в этом смысле... Просто... Ведь здесь у меня никого нет: ни друзей, ни подруг. А там - будут.
   - Решай сам, - сухо произнесла мама, продолжая мыть посуду.
   Её отстранённость меня несколько смутила. Папе я ничего говорить не стал, зная, что мама сама сообщит ему эту новость за ужином. К новости отец отнёсся довольно спокойно:
   - Хочешь жить в доме престарелых? Пожалуйста. Мы не настаиваем. Это твой выбор.
   Только год спустя, сидя за столом и на равных общаясь со мной, мама призналась:
   - Ты знаешь, сынок, я, когда услышала от тебя, что ты собираешься в стардом, я поначалу на тебя обиделась: родителей своих бросаешь, чужие мы для тебя? И эту вашу Татьяну Ивановну с говном готова была съесть за такой совет, - мама комически показала злобную гримасу. - Как!? Я не позабочусь о своём ребёнке!!? Да я горы сверну!.. Но потом подумала - а ведь она права. Здоровье - никуда, нервы - ни к чёрту! Да дело-то не в этом... Пусть и в золотой ты у нас, но в клетке. Это - да. Неделю-две поживёшь и начинаешь метаться. Тебе и вправду в стардоме будет лучше... К тому же, ты говоришь, подружка твоя, Анжелка, тоже туда собирается.
   (Перспектива жить с подружкой в одном и том же заведении меня окрыляла).
   И добавила, озабоченно вздохнув:
  - Соседи, правда, будут обсуждать: 'Бросила-таки своего сыночка' - ну да всем не объяснишь. Так ведь?
   Я согласился.
   В те незапамятные времена у меня были довольно натянутые отношения с родителями - переходный возраст. Все их нравоучения я воспринимал в штыки, дерзко иронизировал по поводу их высказываний, пытался найти 'остроумные' контраргументы. Казалось, что своими советами родители хотят меня унизить в интеллектуальном отношении, намеренно занижают мою самооценку. Помимо всего, у меня создалось некое предубеждение, что папа и мама должны, хоть из кожи вон вылезти, но сделать всё, чтобы у своего эгоистичного сыночка жизнь была в шоколаде. С годами я понял, что истинное счастье доступно лишь единицам из шести миллиардов человек. И постигнуть это чувство способен лишь сам индивид без чьей-либо помощи. Много денег, неограниченная власть, недосягаемая популярность - это ведь всего только эрзацы счастья... Можно ли назвать бесконечное удовлетворение своих инстинктов счастьем?
  Обычно, с родителями я ладил... первые две недели после приезда на летние каникулы. Рассказывал, как там в школе... Про взаимоотношения с учителями, воспитателями, нянечками... Кое-что о друзьях и подругах... Когда рассказывать становилось не о чем, смотреть попсовое телевидение - невыносимо, а от прослушивания набивших оскомину историй родителей о своей жизни, и моих проделках в детстве становилось не смешно, я впадал в депрессняк с элементами истерии. Мне абсолютно нечем было себя занять. Папа с утра и до вечера работал на заводе электриком, мама занималась стряпнёй, убирала по дому или ходила по магазинам. Лена, моя старшая сестра, хоть и оставалась бы дома, я с ней всё равно бы не общался, ибо смотрела она на меня свысока, с некоторой долей пренебрежения... Я ей - вопрос, она мне - 'Отстань!' или 'Отцепись!'. Никакого полёта мысли. А так, Лена, обычно, работала. С мамой тоже особо не пообщаешься. Когда я, сидя за столом, затевал длинные монологи, скажем, о парадоксальности субъективного идеализма*, она продолжала молча чистить картошку, жарить котлеты или нарезать капусту. Спустя несколько минут мне становилось ясно, что 'народ не внемлет' речам моим.
   - Мам, ты меня не слушаешь?! - возмущался я.
   - Слушаю, сынок, слушаю. Продолжай, - ответствовала она.
   Вскоре я терял интерес к разговору и удалялся в зал рассматривать потолок и, глумясь над самим собой, задавал экзистенциальные вопросы вселенского масштаба, типа: 'Какого чёрта я ЗДЕСЬ делаю?!'.
   С папой завести какой-нибудь диспут тоже не удавалось. С работы он приходил обычно уставший, и не имевший никакого желания со мной разглагольствовать. После ужина, видя мою депрессивную физиономию, папа предлагал сыграть в шахматы. Дух соперничества активировал мои апатичные нервные клетки, и я снова возвращался к жизни.
   Однако же неотвратимо наступало утро, часы показывали 10 - я просыпался, и мне снова становилось скучно. Когда моё нытьё об информационном голоде окончательно доставало маму, она чуть ли не насильно снаряжала меня прогуляться во дворе или в неподалёку растущей дубовой роще.
   - Иди, разомни кости, проветри мозги. А то совсем как старик стал, - эти словами мама вежливо посылала сына на улицу.
   От таких предложений я обычно отбрыкивался нигилизмами: 'Что там делать? Видел я эту рощу!.. Настроения не то' - и уходил в состояние фрустрации, излечиваясь от словесного поноса, но заболевая запором той же природы.
  Выйти на улицу я жуть как боялся, думая, что каждый прохожий исподтишка будет тыкать в меня пальцем, косо смотреть в мою сторону или, по крайней мере, сделает вид, что меня нет. Иногда, правда, я, пропитавшись ненавистью к знакомым до боли стенам родной квартиры, уступал маме и, преодолевая свои комплексы, с каменным выражением лица выходил на получасовой моцион в близлежащую рощу.
  В начале пути была лестница. Весь напряжённый, скованной поступью преодолевая ступеньку за ступенькой, я спускался вниз по лестнице, улавливая своим параноидальным слухом малейшие шорохи. 'Лишь бы никого не было в это время. Особенно детей, - судорожно мыслил я. - А то снова их дурацкие пантомимы, шуточки, смешки за спиной'. Но самое страшное - это собаки, ибо своим немелодичным лаем они пугали меня, и привлекали к моей персоне незаслуженное всеобщее внимание - драматичная сцена. Чтобы себя как-то воодушевить, набраться смелости и уверенности в себе, я вспоминал вместо молитвы песню Летова 'Слепите мне маску'. Но проходили взрослые люди - и меня сразу же охватывал 'столбняк'. Я, прижавшись к стене, не шевелясь и затаив дыхание, пропускал их вперёд. Пробегали по лестницы дети - и слышалось мне, как, удаляясь, они шепчутся, бросив косой взгляд в мою сторону.
   Выйдя на улицу и сверкнув исподлобья взором шпиона, я, обозначив свой путь, направлялся в сторону рощи напряжённо-испуганной походкой. Нервно и вскользь вглядывался вдаль, отрывая глаза от земли. Вокруг люди: встречи с лицами мужского пола и детьми вызывали во мне страх, а с девушками и женщинами - приступы резкого мышечного напряжения и крайнего чувства стеснения. Наконец, я врывался в дебри рощи и усаживался на пустую лавочку, принимаясь внимательно рассматривать вокруг растущие дубы с лицом сосредоточенного дебила или озабоченного параноика - не знаю, однозначно трудно описать. В эти минуты меня терзали мысли: 'Ну почему в этом городе у меня нет ни единого друга, не говоря уже о тёлке? Почему никто не подсядет ко мне и не заведёт беседу, например, о химии, футуризме, сюрреализме, философии, религии, о музыке, в конце концов?... Неужели я такой урод?!' Спустя 10-15 минут, ненавидящий, в первую очередь, себя, и всех остальных в придачу, не возжелавших вступить со мной в высокоинтеллектуальный духовный контакт, я ожесточённо маршировал восвояси.
   Мама, открыв двери, неизменно иронически спрашивала:
   - Нагулялся? Что так быстро? Надоело?
   - Да, - пыхтя, лаконично и недовольно отвечал я.
  - Я дольше тебя одевала, - укоряла мама.
  После таких прогулок, которых было немного (две-три в течение всего лета), я обыкновенно тупо впяливался в потолок или во включенный телевизор. Я бы мог, конечно, громко послушать музыку группы 'The Prodigy' или 'Гражданской обороны', но повышать своё настроение и действовать остальным на нервы таким способом, мне не позволяла совесть.
  Прогулка в рощу - крайне редкое событие во время летних каникул. И потому, чувствуя себя одиноким, никем непонятым и лишь 'хлебом единым' сытым, я принимался канючить, что мне скучно.
  Мама выдвигала предложения:
  - Ну, посмотри телевизор.
  - Там ничего интересного, - голосом отшельника, которого попросили вернуться в бренный мир, констатировал я.
  - Послушай музыку.
  - Надоело. Всё одно и тоже.
  Музыка привезённых мной со школы кассет вначале вызывала чувство эйфории, но в процессе многократного прослушивания постепенно пробуждала во мне нарастающее чувство тошноты. Родители покупать новинки отказывались: папа - вследствие некомпетентности, мама - по причине нерационального расходования семейного бюджета, а сестра сдавала все деньги 'в кассу'.
  - Почитай книгу. Вон, какая у нас богатая библиотека, - настаивала мама.
  - Одна история и детективы. Классики нет.
  - Как же - 'нет'? А Гоголь, Толстой, Чехов...
  - Чехова - уже читал, - продолжал я выёживаться. - Горького у нас нет. Булгакова - тоже.
  - Ну не знаю тогда! - возмутилась мама. - Тебе не угодишь! Сиди тогда и смотри в потолок!
  - А вы же можете в библиотеке взять? - не унимался я, заочно обращаясь ко всем членам семьи.
  - Когда? Мы штаны не просиживаем!
  - А что в выходные ни одна библиотека не работает?
  - Нет, - уже с кухни донеслось.
  - А соседи?... Это ведь не такие уж редкие книги, - настойчиво 'обнадёживал' я маму.
  В конечном итоге папа приносил пару соседских книг, которых хватало максимум на неделю. И всё начиналось сызнова.
  Потому-то я и воспринял предложение Татьяны Ивановны, чуть ли не как панацею от своего пресловутого одиночества, а также душераздирающих повседневности домашнего очага и школьного режима. В последние годы ученичества всевозрастающая жажда новизны в сочетании с врождённой инфантильностью придавали моему интеллекту слабо уловимые признаки кретинизма. Иначе не назовёшь. Двенадцатый класс - мне двадцать лет стукнуло, а я до сих пор морочил голову учителям с выбором профессии.
  Например, моё восторженно-наивное высказывание, граничащее с глупостью:
  - Татьяна Ивановна, я химию люблю!
  Или, всматриваясь в 'бесконечные' просторы потолка, риторически рассуждал я на уроке истории:
  - Не знаю... Меня волнуют религиозные вопросы, причины возникновения бытия. Может, на филфак...
  Более разумное решение было высказано мной буквально за неделю до аттестационных экзаменов:
  - Поскольку я физически ограничен в движении, к тому же у меня не всё в порядке с дикцией... Думаю, что мне стоит пойти 'на программиста'...
  Принимать желаемое за действительное - моя излюбленная привычка.
  И вот свершилось, наконец, долгожданное мною (около 5 лет ждал - как с куста) торжественное событие - прозвенел последний звонок! Всё - я закончил школу-интернат! Мне, наивному, чудилось, что теперь я абсолютно свободен, увижу мир во всей красе и добьюсь творческих успехов в своих футуристических кривляниях! В чём именно заключалась моя свобода, мне представлялось довольно смутно - разве что отсутствие контроля со стороны воспитателей, которые не пускали меня в город погулять - 'мало ли что, машина ещё собьёт'. А об аплодисментах в мою честь я помышлял потому, что верил - в стардоме найдутся-таки люди, разбирающиеся в авангардном искусстве, и по достоинству оценят и поймут... Бла-бла-бла... В общем, хоть я и окончил школу с серебряной медалью, но о практической стороне жизни инвалида вне стен интерната мне не было известно, по сути, ничего. Спасибо нашему школьному психологу Елене Витольдовне, которая взялась за мою дальнейшую адаптацию в образовательной среде. Она упросила директрису Елену Александровну оставить меня в интернате, пока я не сдам вступительные экзамены в институт. Ведь стардом находился довольно далеко от ВУЗа. По сути, если бы не альтруистическая забота Елены Витольдовны о моём поступлении в святилище науки, то не знать бы мне многих странных и неизвестных вещей мироздания... К примеру, не посчастливилось бы повстречать харизматических, без просыпу занятых и загадочных преподавателей, не впасть в транс в ожидании очереди на получение 'бегунка', не узнать бы о вечно запертых или несуществующих аудиториях, не войти в состояние азарта во время многокилометрового забега во имя сокровенного росчерка ручки - 'Зачёт'... И сногсшибательная давка в нерезиновом автобусе, и вдохновляющие трамвайные перезвоны в стиле индастриал* не приснились бы мне даже в самом, что ни на есть, отвязном сновидении. Но о моём остросюжетном превращении из целеустремлённого абитуриента в несуразного студента и прочих причудах жизни - отдельный разговор...
  Так или иначе, но наступило время покидать стены школы-интерната. Меня, уже как полноправного студента ВУЗа, и скромную выпускницу десятого класса Свету повезли в стардом в сопровождении фельдшера Светланы Леоновны и медсестры Ольги Алексеевны. На первый взгляд непонятно, что побудило столь юное и в меру прекрасное создание переехать в учреждение, уже в названии которого скрывается мистический страх: хоть дом престарелых, хоть стардом - как не крути, но пятизвёздочный отель так не назовёшь. Света здесь была ни причём. Она за все свои годы редко принимала решения, серьёзно повлиявшие на её судьбу - у Светы наблюдалась лёгкая форма олигофрении. Всё дело в том, что ей исполнилось 20 лет и по закону школы-интерната, Свете следовало покинуть учреждение. Но девушке некуда было отправляться, кроме как в дом престарелых, поскольку родственников у неё не имелось. Положение Светы усугублялось ещё и тем, что она не могла ходить и передвигалась при помощи коляски.
  Стардом располагался далеко от центра города - минут 30 езды на автобусе. С одной стороны задумано всё довольно гуманно: относительная тишина и чистота атмосферы благоприятно влияет на самочувствие пожилых людей, коих в здешних местах подавляющие большинство. Впрочем, с другой стороны, наличие напротив стардома зоны усиленного режима слегка настораживает...
  Наконец, мы достигли пункта назначения. Водитель посигналил - охранник открыл ворота с символическим знаком 'кирпич'. Проехав ещё пару сотню метров по относительно узкой аллейке, обрамлённой пышной зеленью каштанов и кустарников, машина остановилась у трёхэтажного здания, на вывеске которого читалось: '2-й корпус'. Сопровождающие, выйдя из авто, попросили нас, новопоселенцев, подождать.
  Прямо у входа в корпус на меня пристально посмотрела коротко стриженая бабка без ног, с тускло-красными мешками под глазами, одетая в застиранное убогое платье, похожее на большую распашонку. В её задумчиво-серьёзном взгляде я прочитал приговор: 'Вы тоже здесь умрёте...'. Она отвернулась в сторону. Глаза бабки отчуждённо смотрели вдаль, казалось, в никуда, но я, каким-то образом, догадался, что она смотрела в своё прошлое. Мой взгляд метнулся в сторону: на лавочке сидело человек десять по-разному искалеченных болезнью и старостью дедушек-старушек - была надежда увидеть хотя бы у одного из них в глазах намёк на какую-нибудь эмоцию. Нет. Меня и Свету они изучали, флегматично осматривая.
  'Вот и всё - приехали', констатировал я.
   Спустя приблизительно 15 минут, возвратились близкие сердцу фельдшер и медсестра с несколькими чужестранными нянечками в придачу.
   - Так. Рома у нас спустится сам, - начала объяснять мои физические возможности Светлана Леоновна. - Вот только пакет с его вещами помогите ему донести.
   Я благополучно спустился с машины. Одна из нянечек спросила меня:
   - Где твои вещи?
   - Вон тот жёлтый пакет.
   - И всё?
   - Да.
   Я понял удивление нянечки: у Светы было вещей раз в пять больше.
   Нянечка высокая с благородно-красивыми чертами лица, беременная, взяла мой пакет и сказала:
   - Пойдём.
   И я последовал за ней во 2-й корпус. В это время Свету пытались вытащить вместе с коляской через заднюю дверь машины.
   Пока я шёл, всё думал о моей сопровождающей. Лет ей было не больше 20-ти. 'Зачем она здесь работает - беременная? Ведь это опасно... И всё же, какая изящная, даже с животом!'.
  В помещении гулял сквозняк, тем не менее в воздухе присутствовал до сих пор не известный мне букет запахов: моча, карболка и что-то ещё... Прожив с месяц в стардоме, я понял, что это запахи мочи, кала и разложения живых тканей: пролежни, язвы, нагноения...
   Некоторое время мы с нянечкой ждали приёма у медработника неизвестной мне иерархии, распределяющего прибывших по корпусам.
   Довольно длинный обшарпанный коридор со стенами, выкрашенными в зелёный цвет, был заполнен рядами красных пластмассовых стульев. Однако люди отсутствовали.
   - Извините, можно вас спросить? - немного смущаясь, чуть наклонившись, беременная нянечка полушепотом обратилась ко мне. - Почему вы такой? Я имею в виду вашу болезнь.
   'Она меня на 'Вы'?!' - очень воодушевило.
   Я задумался, как бы ей попроще ответить. Вряд ли ей известно приспособление, которое вытягивает младенцев при помощи вакуума из утробы матери, якобы облегчая роды.
   - Понимаете, у моей мамы были тяжёлые роды. Надо было делать Кесарево сечение, но врачи не захотели.
   - Понятно..., - задумчиво произнесла она. - Вы простите за мой вопрос. У меня скоро роды и я должна знать...
   Нянечка замялась, пытаясь не обидеть концовкой фразы. Странно, почему многие думают, что инвалидов подобные вопросы оскорбляют? Меня - нет, таким бы как она я бы отвечал круглосуточно. Но больше нянечка ни о чём не спрашивала и не говорила.
   'В институте училась, вероятно. Флегматик', искоса взглянув в её лицо, исполненное возвышенным спокойствием, отметил я про себя.
   Тем временем подвезли Свету. Ещё через минуту подошла ожидаемая женщина в белом халате, открыла кабинет и сказала: 'Входите'.
   Заполнив анкету с моих слов: ФИО, год рождения, место проживание родителей, - и списав паспортные данные - она постановила, указывая на меня:
   - Этого в первый корпус, к Никитичне.
   - А в какую комнату? - поинтересовалась беременная.
   - Пусть Никитична сама решает.
   Никитична - упитанная, лет 50-60-ти фельдшерица, отвечающая за крыло 'В' на втором этаже первого корпуса. Она-то меня и встретила на полпути к намеченному месту проживания.
   - А вот и новенький, - пошутила Фельдшерица. - Как твоё имя?
   Обливаясь от жары, я ответил лаконично:
   - Рома.
   - Очень приятно. Меня зовут Ольга Никитична. Я работаю здесь фельдшером на втором этаже первого корпуса. Если возникнут какие-то проблемы - обращайся. Понял?
  - Да, - сквозь отдышку ответил я.
  - Вот корпус, в котором ты будешь жить. Ты, я слышала, в институт поступил?
  Я кивнул.
  - Хорошо. Место мы тебе подобрали спокойное. Сосед непьющий. Чистоплотный старичок.
  Она назвала его ФИО, которые я тут же забыл.
  - Я тебя с ним сейчас познакомлю.
   Тем временем, мы подошли к входу в здание. Ольга Никитична взяла мой пакет у нянечки и сделала ей жест кивком головы, означающий: 'Иди с миром'.
   Как только я вошёл в корпус, Ольга Никитична предупредила:
   - Жить ты будешь на втором этаже - сейчас свободных комнат на первом нет. Возможно, в дальнейшем освободится какая-нибудь. Посмотрим...
   Помнится, в атмосфере первого корпуса токсических примесей краски, благовоний медикаментов, гноеродных и иных, душе неугодных запахов практически не улавливалось. Дышать было относительно легко, что приятно удивило.
   Экскурсия продолжалась:
   - Вот здесь - столовая, - указала свободной рукой на ряды столов и стульев фельдшерица. - Но ходить в столовую ты не будешь - завтрак, обед и ужин тебе принесут в комнату. А нянечки тебя покормят.
   Вспомнив школу, как мне по стечению обстоятельств посчастливилось кушать в столовой, где мы с друзьями отмачивали шуточки, я возразил:
   - Но я могу сам кушать.
   - Не надо... Будешь питаться у себя, - в голосе Ольге Никитичны послышались командирские нотки.
   'Жаль. Было бы довольно нескучно в обществе...', промелькнула в голове наивная мысль, которая тут же сменилась приказом: 'Пререкаться не стоит'.
   - Ты по лестнице на второй этаж подняться сможешь? - спросила 'экскурсовод'.
   - Могу, - убеждённо ответил я.
   - А то, если что, здесь есть лифт. Попросишь - поднимут и опустят.
   По лестнице я поднялся без особых усилий...
   - Так. Теперь налево ещё немножко пройти... Вот твоя комната 42, - Ольга Никитична постучалась в белую деревянную дверь и на потустороннее восклицание 'Да-да!' - вошла.
   Передо мной предстал лысый долговязый круглолицый старик, сидящий на низкой скамейке, спиной облокотившийся на кровать-полуторку. В такой позе колени его находились почти вровень с плечами.
   - Здравствуйте, Анатолий Николаевич, - приветствовала фельдшерица. - Вот ваш новый сосед, Рома. Учится в институте.
   - У-у-у! - восхищённо воскликнул Анатолий Николаевич, спешно поднявшись, и обеими руками с лёгким старческим тремором пару раз сотряс мою полусогнутую напряжённую правую руку и доброжелательно добавил. - Можешь звать меня дядя Толя.
  'А-а, как неудобно!' - подумал я, едва удерживая равновесие. В голове возникла картина: 'Китаец здоровается с водонапорной колонкой'.
   Старик воротился обратно на низкую скамейку.
   - Слева - твоя кровать, - вещала Ольга Никитична.
   Внешний вид кровати ассоциировался с инквизицией - высокая, рассчитанная на двухметрового человека, вся на ремнях, защёлках, сцеплениях, задвижках. Возникла мысль, что на таких удобно проводить эксперименты.
   Запыхавшись от вездесущей летней жары, я поспешил сесть - постель как-то странно подо мной вздрогнула, точно верёвочка натянулась, на которой зиждилась вся конструкция.
   - Кровать надо заменить, - вкрадчиво и в тоже время настоятельно заявил сиплым косноязычным голосом старик, сотрясая руками в сторону моего ложа. - Перевернётся ещё ненароком.
   - Заменим. Ничего страшного.
  Переключив внимание на меня, Фельдшерица продолжала:
  - Постельное бельё меняют нянечки через каждые 10 дней. Туалет, ванная - по коридору. Дедушка тебе покажет... Захочешь помыться - попросишь нянечек. Они тебя искупают.
  И обратилась к старику:
  - Так, Толщин. Поможешь ему, в чём он будет нуждаться: раздеться, одеться, в туалет сводить. Понял? - спросила наставительно-шутливым тоном женщина в белом халате.
   Старик пожал сам себе руки: мол, нет проблем.
   - Хорошо. Договорились. Ладненько. Вы тут общайтесь, а я пошла, - и Ольга Никитична, закрыв за собой дверь, скрылась в неизвестном направлении.
   Анатолий Николаевич, будто бы не замечая меня, принялся неспешно и, насупившись, перебирать свои вещи, которые, по общему моему впечатлению, заполняли чуть ли не всю комнату. Семейный портрет на допотопном ковре, чемодан-сундук под кроватью, затхлые старые мелочи в тумбочке, стоящей около его постели, полшкафа одежды, предметы гигиены, разложенные на полке над умывальником... Казалось, что для расположения личных вещей ещё одного человека эта комната слегка тесновата. Я не стал наблюдать, что и где лежит у деда, чтобы у него не возникло подозрений, будто бы я - вор или наводчик, а принялся я рассматривать своё новое пристанище, чтобы найти место и для своего барахла.
   В комнате было душно, несмотря на распахнутую настежь форточку и приоткрытую дверь; мрачно, из-за разросшихся крон деревьев, посаженых по периметру здания. Сквозь ветви ивы и алычи проглядывался убогий вид на стены и окна одного из крыльев трёхэтажного корпуса. Впрочем, мой взгляд быстро нашёл приятное в полуурбанистическом пейзаже - синее, незамутнённое алчным летним солнцем и облаками небо.
   Напротив окна, впритык к подоконнику располагался незатейливый, но довольно обширный стол, накрытый синтетической скатертью с наивно-примитивным рисунком. На нём сиротливо стоял графин с водой и два стеклянных стакана. Венчал композицию задвинутый под стол деревянный заляпанный чем-то чёрным, похожим на пластилин, стул. Слева от стола и справа от моей кровати была втиснута тумбочка. 'Надо полагать - это моё вместилище', рассудил я, так как симметрично столу находилась такая же тумбочка с принадлежностями деда. Не замедлив проверить своё предположение, оказался прав, открыв левой рукой верхний ящик, - там было пусто. Старик, заметив мои манипуляции, косноязычно изрёк, перебирая пиджаки на вешалке:
   - Та тоже твоя, - кивнул он головой, указывая на тумбочку возле умывальника.
  - А вы? - спросил я, чувствуя не совсем справедливое распределение территории.
  - Мне хватит, - добродушно ответил Анатолий Николаевич. - Да ты садись на стул. Чё мучишься: не удобно ж на кровати сидеть? Свалишься ещё.
  Кровать и впрямь была для меня высока, и потому всё это время я сидел на самом краешке.
  Отодвинув весьма увесистый стул левой рукой, я героически решил сесть на него, не смотря на сомнительные чёрные пятна на его материи. 'Вроде сухо, - присмотрелся я. - Да и на моих чёрных брюках, если что, будет незаметно'. Сидеть было приятно, но меня страстно мучила жажда и, преодолевая стеснение, я попросил моего соседа:
  - Дядь Толь, вы не могли бы мне налить воды?... И попоить?
  Анатолий Николаевич, бросив свою инвентаризацию, с готовностью выполнил мою просьбу. Было трудно напиться из дрожащих рук старика, но, тем не менее, я утолил жажду.
  - А из стакана пить сам никак? - спросил он.
  - Нет. Только из металлической кружки. Зубами зацепив.
  - Плохо, - философски заметил старик. - А вот если б руками как-то?!..
  Он с гримасой старания на лице, пародируя меня, пантомимой неумело изобразил процесс.
  - Не получится, - обречённо ответил я. - Только стакан разобью - руки всё время дрыгаются.
  - Дя? - в риторическом вопросе прозвучали удивление и озадаченность. Для здоровых людей в таких ситуациях обыкновенно возникает парадокс: руки есть, а не работают - странно.
  - Ща я приберусь, и помогу, - сказал Анатолий Николаевич, показывая на мой пакет с вещами.
  Немногочисленная одежда и предметы гигиены были вскоре распределены, сопровождаясь кряхтением дяди Толи. В довершении всех неплавных телодвижений, он положил на стол стальной и латунный ключи.
  - Вот твои ключи. Это от нашей хаты, а это от бани, - тяжело дыша, пояснил Анатолий Николаевич, поочерёдно тыкая дрожащим пальцем в дубликаты.
  Дед принялся за свои вещи и, прибрав их на первоначальные места, сел на табуретку, приняв свою излюбленную позу - упёршись спиной и локтями на кровать.
  Неожиданно в дверь постучали:
  - Можно? - спросили разрешения.
  - Да-да, - ответил дядя Толя.
  В комнату въехала женщина на коляске и спросила, обращаясь ко мне:
  - Тебя Рома зовут?
  - Да.
  - У тебя кружка и ложка есть?
  - Нет.
  - Сейчас привезу.
  - Правильно Валя, а то у него ничего нет, - кричал вдогонку дядя Толя.
  В школе я ни в чём практически не нуждался: кружки, ложки, тарелки давали нянечки, кормившие нас в корпусе; полотенца, мыло и мочалка имелись в бане, в которой учащихся купали раз в неделю... И дополнительных школьных принадлежностей не надо было приобретать. Но здесь оказалось всё иначе.
  Спустя несколько минут въехала Валя с обещанным.
  - Куда тебе поставить? - спросила доброжелательница.
  Анатолий Николаевич ответил за меня:
  - На стол ему ставь.
  - Так. Скоро будет обед, - сообщила Валя. - Тебе оставят еду. Я поем быстренько в столовой и приеду - покормлю тебя.
  Я, было, начал говорить, что сам могу есть. Ртом, по-свински, однако ж, сам. Но она не захотела меня слушать, заметив только, что это ей не трудно, и уехала.
  'Странно. Верующая, наверное', попытался объяснить я необычное поведение женщины.
  Как я узнал позже, незадолго до моего переселения, в стардом приезжала наш школьный психолог Елена Витольдовна и позаботилась о многом во имя моего комфорта. Благодаря ей, меня не поселили во второй корпус, где много пьяниц и плохая санитарная обстановка. Знакомая с некоторыми проживающими, Елена Витольдовна попросила их помочь в моей адаптации на новом месте.
  Старик включил радио. Оно что-то говорило, а я размышлял, что же будет дальше, опёршись спиной на стуле и смотря в небо.
  Дальше, приблизительно около часа дня по времени, привезли обед. Внезапно распахнулась дверь и с коридора одна из раздатчиц спросила:
  - Мальчик, тебя как звать?
  - Рома.
  - Как?
  - Рома, - стараясь говорить более чётко и громко, ответил я.
  - Рома, ты суп будешь?
  Я мелко закивал и, заикаясь от волнения, выразил согласие:
  - Д-д-да.
  Занесли суп.
  Вторая раздатчица повторила вопрос касательно второго блюда. Я всё также кивал и заикался.
   На моём столе появилось второе: пшённая каша и помидорно-огуречный салат.
   Радио возвестило о часе дня, и Анатолий Николаевич живо воскликнул:
   - Так - пора на обед! - взял свою ложку и засеменил в столовую.
   Посмотрев на дымящуюся, но не внушающую аппетита пищу, я продолжил созерцать небо. Пока что, кроме него, я ни к чему не испытывал симпатии. В новых условиях всегда чувствую себя не в своей тарелке. Период моей акклиматизации обычно длится два-три дня.
   Минут через пятнадцать приехала Валя. Долго меня кормила, ибо у неё оказалась только одна рабочая рука. После трапезы я поблагодарил её.
   Пришёл с обеда Анатолий Николаевич и завалился на тихий час.
   Спустя приблизительно час меланхоличного наблюдения за небом я возжелал в туалет, и стал с нарастающим нетерпением дожидаться пробуждения моего соседа. 'Надо уважать чужой отдых', говорила во мне совесть. Настал долгожданный миг, и очи старика распахнулись.
   - Дядь Толь, я хочу в туалет, - не замедлил я изъявить своё почти перезревшее желание.
   Кряхтя и медленно вставая с постели, он сказал:
   - Пошли.
   Расстегивать мой ремень и пуговицу, а потом их застёгивать, оказалось для 70-летнего Анатолия Николаевича с мелкой дрожью в руках делом сложным, почти ювелирным. И я высказал про себя предположение, выходя из туалета:
   'В скором будущем старик меня пошлёт... Надо менять моду'.
   Брюки, рубашки, носки, обувь со шнурками - для самостоятельного ношения такой одежды нужно, чтобы человек мог управлять своими пальцами: застёгнуть-расстегнуть пуговицы, завязывать-развязывать шнурки... На такую тонкую работу мои пальцы не способны. Разве что с риском для жизни могу поковыряться в ухе или в носу.
   Цепочка моих мыслей продолжала виться, нагоняя тоску.
   'А если подумать о большем, - размышлял я, возвращаясь в свою обитель. - Ведь мне ещё и срать необходимо! Был бы дед мне близким человеком... Хотя, какая разница: близкий или не близкий человек будет подтирать мне зад? Крайне неприятно в любом случае. Этот вопрос нужно решить через день, через два - больше не выдержу'.
   Анатолий Николаевич, зайдя со мной в комнату, сообщил, что пойдёт прогуляется. Он надел на почти лысую голову широкополую соломенную шляпу и солнечные очки - аксессуары, придавшие ему экстравагантный вид, и добавил:
   - Если выходишь, дверь закрывай на ключ. Тут все только и ждут как бы чего стябнуть...
   Дядя Толя без тени шутовства показал как 'ждут'. Его руки согнулись в локтях, скрюченные пальцы зловеще зашевелились и маленькие глазки воровски забегали.
  Я сказал:
   - Хорошо, - и сел за стол.
   - Может, со мной прогуляешься? - спросил Анатолий Николаевич.
   - Нет. Спасибо. Не хочу - устал, - дипломатично отказался я.
   Накануне ужина ко мне явилась Анжела, давняя школьная подруга - муза моего тайного сексуального вожделения. Невысокого роста, с широкими бёдрами, коротко стриженная симпатичная девушка с аккуратными чертами лица. В сущности, ничего уникального в её внешности не было. Анжела не являла своей фигурой мировой стандарт красоты: 90-60-90. Но её лицо!.. Для меня это самая важная часть женского тела - стержень очарования. Как правило, лицо человека в процессе становления личности выражает вне зависимости от настроения или ситуации, подсознательно, что-то своё: эмоцию, черту характера, гримасу какого-нибудь чувства. Лицо Анжелы: гремучая смесь вздорности, упрямства и эротичности.
  В тот день она приехала поздравить меня с новосельем. Обтягивающий топик и короткая юбка ей очень шли. Анжела много о чём-то говорила, и я внимательно на неё смотрел, иногда вставляя односложные фразы. Меня лишь удивило, что она пересела на коляску, хотя прежде ходила на костылях.
   - Так удобней и быстрее. Сначала с непривычки тяжеловато крутить самой колеса, а потом привыкаешь, - был её ответ.
  На мой вопрос, чем она здесь обычно занимается, сообщила:
  - У сторожки с мужиками пиво пью, - и кокетливо добавила. - Иногда покрепче... Книжки читаю.
  - Тут есть библиотека?
  - Да. В метрах десяти от твоей комнаты. Конечно, до библиотеки имени Ленина ей далеко, но мне хватает.
  - Надо будет зайти, - сказал я. - Что сейчас читаешь?
  - Дюма. 'Мушкетёры. Десять лет спустя'. Люблю приключения.
  - А дискотеки здесь бывают? - наивно поинтересовался я.
  - Какие дискотеки, Ром?! Тут молодых - раз-два и обчёлся. - Анжела стала перечислять. - Я, ты и пара психохроников. У меня дискотека - мой заезженный магнитофон. Это не школа, Ром.
  - А где ты здесь обосновалась?
  - Да, во втором корпусе, на втором этаже, в 28-й комнате, но я там редко бываю. Только ночую. Я к тебе сама постараюсь почаще 'залетать'. Ну, ладно - я пойду. Не скучай.
  - Попробую, - ответил я, иронично улыбаясь.
   Принесли ужин. Валя снова меня кормила невкусной пищей. Выполнив долг, она уехала.
   Пришёл Анатолий Николаевич. Снял свою залихватскую шляпу и очки. Затем почистил вставную челюсть и включил радио. Усевшись на табуретку, он жал то одной то другой рукой эспандер, смотря сквозь меня на ковёр. Я понял, что такова его прелюдия ко сну.
   - Дядь Толь, вы, когда будете ложиться спать, поможете мне раздеться?
   - Конечно! - с наигранным энтузиазмом согласился он, произнеся слово так, как оно пишется.
   - Вы рано встаёте? - продолжил я расследование.
   - В 6 часов - как жаворонок! Одеваюсь, умываюсь и, ать - на улицу, прогуляться! Потом на завтрак и опять на солнышко!
   - Дядь Толь, вы меня в 7 часов оденете, чтоб я мог в туалет сходить.
   - А ты в трусах... Шлёпанцы свои напялил и вперёд!
   - Как в трусах?! - растерялся я от его простоты. - Нет, не могу. Стыдно так.
   - Чё стыдно. Я ж хожу - ничего.
   - Не, я так не привык. Но вы поможете, ладно?..
   - Ладно, - махнул рукой дед в знак согласия так, будто согласился приносить кофе мне в постель по утрам.
   Радио просигналило 8 часов вечера. Дед принялся, было, неспешно раздеваться, но я тут же попросил его сводить меня в туалет - будить соседа посреди ночи чревато последствиями.
   Свет погас. В коридоре ещё оживлённо болтали, смеялись, но я не роптал, что меня положили спать, как младенца в 8 часов. Я думал, как стать независимым и потому долго ещё не спал. В первую же ночь мне удалось сделать первый шаг в этом направлении. Дед храпел, а я алчно хотел пить. Стараясь не перевернуть кровать и не производить шума, я пробрался к раковине и, еле дотянувшись зубами до крана с холодной водой, открыл его. Полилась заветная вода, и я утолил жажду. Потом таким же способом закрыл кран и лёг спать. На этой оптимистической ноте завершился мой первый день в прибежище 'свободы', 'равенства' и 'взаимопонимания'.
  
  2
   Я, жмурясь, открыл глаза, казалось, от всепроникающих лучей светильника, находящегося над умывальником. Анатолий Николаевич усердно драил свою вставную челюсть. Задрав голову, я посмотрел в окно. На улице стояла сплошная темень.
   Старик, заслышав мои копошения и настораживающие звуки уникальной кровати, повернувшись ко мне, прошамкал:
   - Чего заворочался? Рано. Спи ещё, - продолжив свои очистительные работы, добавил. - Одену я тебя - не боись. Управлюсь маненько, и одену.
   Примерно к семи старик управился и принялся за меня. Осторожно помог мне подняться, стараясь не нарушить целостность кровати.
   - Вишь? - указывал он мне, тыча пальцем в остов моей пастели. - Вишь на чём держится?
   Части, которые служили опорой конструкции, были смекалисто связаны каким-то ветхим разноцветным поясом.
   - Так что - не елозь! Понял! - наставительно и строго произнёс сосед, доставая мою рубашку.
   - Дядь Толь, вы сначала с левой руки начните, - пытаясь предотвратить длительные мучения, стал подсказывать я. - А потом правую руку загнёте назад... и вденьте в рукав.
   Анатолий Николаевич скептически посмотрел на меня, но, вспомнив, вероятно, вчерашний процесс моего водонасыщения, воспринял мои инструкции всерьёз:
   - Сначала, говоришь, на левую?.. - дед стал просовывать левый рукав на мою, выставленную вперёд и покачивающуюся в пространстве, одеревеневшую руку.
   - Тяк, - удовлетворенно крякнул Анатолий Николаевич.
   - Теперь заламывайте мне правую руку назад, - следовал второй пункт в инструкции по надеванию рубашки. - Не бойтесь. Мне не больно. Давайте! И просовывайте руку в правый рукав.
   Дед хоть и неуклюже, но заломил мне правую руку и добился цели.
   - Ага! - воскликнул Анатолий Николаевич, переводя дух. - Ишь ты, как оно всё!..
   Далее он подставил свою скамейку, сел и принялся застёгивать мне пуговицы.
   К брюкам и кроссовкам особых инструкций не прилагалось.
   Затем сосед помог мне сходить по нужде. Возвратившись, Анатолий Николаевич включил радио, вещавшее 'Маяк', и принял свою излюбленную позу. Я сел за стол в ожидании 10 утра, когда откроется библиотека. Чтение интересной книги - один из способов уйти от скучной, если не сказать больше, реальности.
   Мои размышления о судьбе своей тяжкой прервал вопрос раздатчицы:
   - Рома, ты кашу гречневую с зелёным горошком будешь?
   Я был на всё согласен: и на кашу и на горошек - лишь бы поскорее снова погрузиться в свои мысли.
   Без вопросов мне налили 'чай' - подкрашенную кипячёную воду. Сыпанули в напиток две чайных ложки сахара и накрыли кружку куском хлеба с не размазанной 20-граммовой порцией масла. 'Может дать чаевые?', иронично подумал я. От былых школьных времён у меня остались наличными только два червонца. Не знаю почему, но одна из молодых воспитательниц перед моим отъездом безвозмездно вручила мне 50 рублей. Сказала, что они мне пригодятся. Как она была права! Но куда делись ещё 30? 'На нужды', успокоил я себя, помня, что в школе что-то покупали по моему прошению.
   Дядя Толя ушёл на завтрак.
   Спустя примерно четверть часа приехала Валя. Во время кормления поинтересовалась:
   - Ну, как тебе на новом месте?
   - Нормально, - как можно бодрее ответил я. Конечно, в голове роились эпитеты более эмоционального и экспрессивного содержания, но я предпочёл оставить их при себе.
   - Ничего. Привыкнешь, - приговаривала Валя, точно зная мои меланхоличные мысли. - Найдёшь друзей. Дедушка у тебя не плохой - не пьёт. Всегда поможет.
   'Ей бы внуков нянчить...', подумалось мне.
   Валя, накормив 20-летнего отрока, уехала, пообещав вернуться...
   Пришёл Анатолий Николаевич и принялся что-то доставать.
   - У меня глаз... - начал он, ковыряясь в тумбочке, и в промежутках между поиском страдальчески встряхивал руками. - Хрусталик мутный стал - искусственным заменили. Теперь постоянно капать надо.
   Речь Анатолия Николаевича не отличалась складностью и полнотой мысли. Почти всегда приходилось достраивать про себя предложения, чтобы понять смысл сказанного, или подсказывать слова, которые застревали у него на языке, - забывались.
   Старик нашёл на верхней полке глазные капли и, сев на свою скамейку, закапал вылеченный глаз.
   Минут пять Анатолий Николаевич молчал, говорило только радио, рекламировавшее очередной чудодейственный препарат с красноречивым до маразма названием.
   Дед поднялся на локти, и, обращаясь ко мне, стал путано, но эмоционально рассказывать с чего всё начиналось:
   - Я ведь здесь деревья, кусты подрезал. За виноградом ухаживал. А оно всё на глаза - нать! Хуже и хуже вижу. Нельзя мне, значит, напрягаться. Пошёл к Никитичне - объяснил. Она меня быстренько к врачу... Тот мне операцию и сделал: хрусталик заменил.
   - И не больно было? - вставил я.
   - Не! - заверил меня Анатолий Николаевич. - Туда-сюда - и готово!
   'Весьма образно', прокомментировал я про себя разъяснённый в двух словах ход операции.
   - Главное, сказал он, - заострил моё внимание Анатолий Николаевич, имея в виду врача. - Что напрягаться мне нельзя ни в коем случае! И нервничать! - добавил дядя Толя. - Понял?
   Последнее слово было обращено ко мне, нерадивому.
   - Да. Понятно, - поспешил я успокоить неожиданно посуровевшего старика с искусственным хрусталиком.
   - Тут до тебя лежал один, - поднимаясь со скамьи, измученно молвил дед, показывая рукой на мою кровать. - Ничего не жрал! Я ему колбаски, хлебушка, а он ни в какую! Помирать, вишь ли, собрался! Теперь на третьем этаже валяется. Тебя ещё тут подселили! Как не напрягаться?!
   'Да уж!' - воскликнул я, подумав о перспективах дальнейшего соседства.
   - А они, - не унимался Анатолий Николаевич, тыча пальцем в окно. - Всё просют: 'Поухаживайте за нашим садиком. Займитесь виноградом'. Не понимают, что ослепну я, если обрезать буду. Да им-то чё? Жопы поотъели! Как коровы! Э-э! - махнул дед отчаянно рукой, завершая монолог. Надев тёмные очки и нахлобучив широкополую соломенную шляпу, он отправился на прогулку.
   Ситуация накалялась. Чтобы не заставлять старика напрягаться и нервничать, мне предстояло как можно быстрее научиться самостоятельно раздеваться, одеваться и ходить в туалет без его помощи. Всего - ничего. Иначе - жди переселения... Меня могла спасти только подходящая одежда.
   Я решил позвонить Косте, моему однокласснику. Не сказать, что мы были с ним друзья, но я ему неоднократно помогал делать уроки, домашние задания... 'Возможно, он мне поможет съездить на базар купить трико на резинке, футболку, мочалку, мыло, зубную щётку, пасту... На сберкнижке деньги есть. Осталось найти телефон. Помнится, Костя мне его давал накануне выпускного'.
  Ветхая тетрадь - моя записная книжка, по совместительству сборник моих же стихов, лежала в верхнем ящике тумбочки. Ничего в мебели удивительного нет, если не иметь в виду, что выдвижной ящик, судя по дизайну, был 'неродным' моей тумбочке. К тому же он обладал редкостной особенностью: падать на пол, если его выдвинуть из гнезда чуть больше чем на середину. Во время компоновки моих вещей Анатолий Николаевич вследствие специфики здешней мебели пару раз чуть не уронил на пол почти что убранные в тумбочку вещи. Потому я зубами, осторожно, примерно на четверть отодвинул верхний ящик и, достав ртом тетрадь, положил её на стол. Ящик обратно задвинул туловищем.
  Передо мной на столе лежали не просто скрепленные воедино исписанные листки бумаги, но кладезь воспоминаний и несбывшихся амбиций. Однако в тот момент ничего высоко духовного, кроме номера телефона Кости в своих рукописях, я не нашёл. Надо было как можно скорее позвонить ему. Теперь передо мной стояли дилемма: откуда позвонить, и кто мне наберёт телефонный номер. О, я верил в чудо техники, ведь мы живём в высокоразвитой стране и телефоны столь же нередки в ней, как кенгуру в Австралии. Ну, а чтобы я стал совсем счастливым, кому-то придётся около трёх минут держать телефонную трубку у моего уха. Моя мама часто говорит, что мир не без добрых людей. Исходя из этой мудрости, у меня были весьма неплохие шансы осуществить свой первый в жизни шопинг.
   Между тем, время подошло к десяти... Сей факт установило не смокающее радио. Отвратительное чувство возникает, когда сидишь один и слушаешь 'Маяк' в не зависимости от содержания его программ. Комната заполнена одиночеством, незыблемым постоянством, от которого сам становишься частью вещей, заполняющих интерьер. В редких пробивающихся лучах солнца парит пыль. Жизнь прожита, существование - набор физиологических процессов и воспоминаний. Остаётся только бесстрастно, свыкнувшись с действительностью, ждать смерти. Примерно такие чувства испытывал я, оставаясь наедине с радио. А мне ведь было всего 20-ти. Говно получается.
   Хотелось сорваться с места и пойти в библиотеку, чтоб, взяв любимую книгу, погрузиться в чтение, как в молитву... Но надо было закрыть прежде комнату. Я никогда раньше таких фокусов не выделывал. 'Ключ - в зубах, левой рукой захлопываю дверь. Становлюсь чуть ли не раком, чтобы закрыть внутренний замок, - прокручиваю я про себя ситуацию. - А если ключ нужно вставить другой стороной? Наверняка уроню, переворачивая. Потом, заикаясь, оттого, что нервничаю, придётся просить проходящих мимо по коридору: 'Простите, поднимите, закройте, положите в карман' - вот бодяга!'.
  Мне было стыдно буквально за всё перед незнакомыми людьми: походка, нервные гримасы лица, плохая дикция, заискивающий взгляд... Чувствуешь себя полнейшим ничтожеством. 'А если всё же закрою? Ключ переложу в левую руку. А книгу нести ей же?! Ключ сразу окажется на полу. И опять: 'Простите, поднимите, откройте дверь...' - вообще бред!'. Сопоставив свои шансы на успех, я убедил себя дождаться соседа, чтобы не закрывать дверь на ключ.
   Ждать Анатолия Николаевича пришлось не долго. Он явился в благодушном настроении, с некоторой дремотной ленью в теле. Снял тёмные очки, плетёную шляпу и откинулся на кровать.
   - Дядь Толь, вы в комнате будете? - спросил я.
   Он медленно кивнул головой.
   - Я сейчас в библиотеку схожу, книгу возьму и вернусь. Хорошо?
   - Иди, - мягко, точно объевшийся кот, просипел старик, махнув обеими кистями рук и на секунду зажмурив глаза.
   Выйди из комнаты, не спеша, чтобы не пропустить библиотеку, двинулся направо, помня сокровенные слова моей подруги Анжелы. Пройдя метров шесть по коридору, я обнаружил средство связи с внешним миром - телефон. По телефону в это время говорил какой-то старик. 'Работает, однако', радостно заключил я. Продолжив свой неспешный путь, я наткнулся на вывеску слева над открытыми дверьми: 'Библиотека'.
   Помещенье представляло собой читальный зал с расставленными тут и там столами, на которых зиждились подшивки газет и журналов. За столами сидели какие-то пожилые люди и читали. У меня не было желания их разглядывать, всматриваясь, запоминать лица: вид старости на большинство молодых действует угнетающе, подобно нейролептикам. Повертевшись по сторонам, я обнаружил в глубине зала открытую комнату, где восседала молодая особа за письменным столом. 'Она здесь не проживает, - применяя индуктивный метод познания, предположил я. - Она здесь работает. Хотя - жаль'. Тяготящий информационный голод помог мне преодолеть смущение пред скорой грядущей взаимосвязью с девушкой - я целеустремлённо двинулся к ней через весь читальный зал.
   - Здрасьте, - чуть запыхавшись, вступил я в контакт с существом приятной внешности.
   - Здравствуй, - вежливо-деловито ответила она. - Что ты хотел?
   - Книгу взять... почитать.
   - Какую книгу?..
   - У вас есть Стругацкие?
   - Стругацкие? - точно погрузившись в гипноз, повторила с симпатичным лицом библиотекарша, ковыряясь в картотеке.
   - Не-а. Нет, - с сожалением замахала она головой.
   - А стихи Маяковского у вас есть?
   - Нет. Тоже.
   - А Леонид Андреев?
   Девушка вышла из-за стола с чувством лёгкого негодования, направилась к стеллажу, где располагались книги писателей, чьи фамилии начинались на букву 'А'. Проведя пальцем по корешкам изданий, она уверено, будто убедившись, что её дурачат, произнесла:
   - Нет. И этого тоже.
   Ситуация принимала абсурдный характер.
   С творчеством Стругацких я начал знакомится ещё будучи в школе, в двенадцатом классе - мой одноклассник Костя приносил пару книг из дому. В библиотеке интерната произведений таких писателей не имелось. В стардоме - аналогичная картина. Но отсутствие стихов Маяковского меня обескуражило. Я знал наверняка, что имеются книги Достоевского, Гоголя, Чехова, стихи Пушкина и Лермонтова, но, как же меня ещё со школьной поры достал этот 'суповой' набор 'музейных' писателей и поэтов!
   - Ну а Горький у вас есть? - обречённо спросил я.
   - Горький? Горький есть, - оживилась девушка. - А какое конкретно произведение тебе нужно?
   - 'Жизнь Клима Самгина', - не задумываясь, ответил я.
   - Вот, пожалуйста, - она достала книгу страниц в пятьсот. - Сейчас я запишу на тебя. Подожди, ты сюда недавно поступил?
   - Да.
   - Тогда мне надо зависти на тебя карточку. Как твои фамилия, имя, отчество?
   Я назвался.
   - Как? - попросила повторить она мою фамилию из четырёх букв.
   Моя фамилия ничего пошлого не символизирует: на 'Ж' не начинается, на 'А' не заканчивается - просто у меня плохая дикция.
   Я произнёс несколько раз по слогам. Для меня - типичная ситуация.
   - Ага. Ясно. Срок сдачи: 28 сентября. Если что, можешь продлить. Держи. Куда тебе?.. - спросила библиотекарша, видя неспокойное состояние моего естества.
   - Под левую руку, - стараясь 'очистить' своё тело от беспорядочных колебаний, произнёс я.
   Со второй попытки серьёзная и симпатичная девушка впихнула мне книгу под мышку. Держать таким образом книгу было не очень-то удобно, но кое-как я всё-таки смог донести её до своей комнаты. Вывалив многостраничное произведение Горького на стол, я плюхнулся на стул, чтобы отдышаться.
   - У-у-у, какая толстая! - воскликнул старик. - Сам выбрал?
   - Ага.
   - А я вот чё-то не очень. Не до книжек было... Да и глаза уж не те, - заключил Анатолий Николаевич.
   И продолжил:
   - Я вот футбол любил - ты что! В первых нападающих был! Э! Бегал, как сайгак. Раз-раз и в дамках. А потом травма. Что-то с коленной чашечкой. А так бы футболистом стал - я тебе дам!
   Дед призадумался.
   - Потом в шахту пошёл работать. Ничего. Нормально! И нать-возьми - обвал! Меня и придавило. Голову крепко пришибло. Привезли в институт какой-то. А я пластом лежу. Врачи, студенты вокруг... Глядят, мол, толку мало - тяпнется. Подошёл ко мне бодренький старичок в очках. Я так понял - профессор и говорит: 'Этого ко мне - будем оперировать: поставим пластину. Оживёт - куда денется'. Вишь - профессор! А если б не он, может и вправду - на тот свет? А он - молодец! Сразу знал, что вытащит. Чуешь! Башка! Не то, что шантрапа здешняя! Куды?! - старик махнул рукой. - Вот теперь с пластиной. Титановой! И жив - ничего!
   'Ваще здорово! Искусственный хрусталик, пластина в голове. Кибер, а не дядя Толя!', резюмировал я.
   Не преминув воспользоваться его добродушным настроением, попросил:
   - Дядь Толь, вы бы не могли бы подержать мне телефонную трубку - тут на углу телефон... Я другу позвоню, чтоб приехал.
   - Хорошо. Это со школы что ли?
   - Да. В одном классе учились.
   - Ну, тогда, конечно, позвоним! - покровительственно произнёс старик. - А то всё один да один сидишь... Как зовут-то?
   - Костя.
   Мы подошли к телефону. Аппарат располагался довольно низко, чтобы им смогли воспользоваться, в том числе, и колясочники. Ничего похожего на стул вблизи не наблюдалось. Перспектива стоять буквой 'Г' настроила меня на деловой и по возможности максимально лаконичный лад предстоящего разговора. Дядя Толя набрал продиктованный мной номер.
   - Алло, Костя! - начал я.
   - О, это ты, Ром?!
   - Да это я. Здоров.
   - Привет! Как тебе на новом месте?
   - Да, в общем - ничего. Жить можно. Кость, ты в ближайшие дни занят?
   - Так. Сегодня - нет. В воскресенье еду на дачу к бабушке. А ты что-то хотел?
   - Да, понимаешь, нужно вещи купить. Здесь несколько другая ситуация, чем в школе. Долго объяснять, но это для меня важно.
   - Хорошо. Тогда я приеду к тебе в понедельник. Деньги, как я понимаю, у тебя на книжке?
   - Да.
   - А в воскресенье 'Почта' не работает. Так что, по-любому, в понедельник. С утра я приеду к тебе.
   - Ага. Спасибо. Ну, ладно - давай.
   - Пока.
   Тело от неудобной позы ломило, пот лился с меня градом. Но настроение явно улучшилось. 'Осталось дожить до понедельника и жизнь изменится к лучшему'.
   Возвратившись восвояси, я спросил у Анатолия Николаевича, какая нянечка должна меня купать.
   - А вот сегодня будут драить полы - ты и спроси.
   Мой вопрос не был безосновательным. Я чувствовал, что от меня воняет потом, отчего испытывал сильный дискомфорт.
   Как обычно в час дня принесли обед. Невзирая на соседа и уговоры раздатчицы, я отказался от первого. Мне было выгодно 'культивировать' запор. И ещё... По-моему: борщ без мяса есть помои.
   Оставшись один, я съел самостоятельно второе блюдо ртом: тошнотворную пшеничную кашу с пятью кусочками плевы, жира и, кое-где, мяса. Плюс, в качестве бонуса, маринованный помидор. Затем я подошёл к крану. Открыл его зубами и подставил грязноватый рот под горячую воду. Закрыв кран, взял в левую руку полотенце и медвежьими движениями вытер лицо.
   Спустя минут десять пришёл дед:
   - Чё-то тебя Валя сегодня рано покормила. Видать сама, что ль, не ела?
   - Да нет. Я сам съел ртом. А то постоянно беспокоить не хочется.
   - Вот! Верно. Всё - сам и человеком будешь! - похвалил дед. - А то, что ешь как свинюшка, так кто смотрит? Лишь бы сам всё делал - вот что главное! Да и чистое у тебя лицо.
   - Я под краном помыл.
   Дед в изумлении развёл руками.
   Въехала Валя, явно спеша меня накормить:
   - Что? Не дождался? Дядя Толя помог?
   Анатолий Николаевич ответствовал за меня, разводя руками:
   - Так ведь он сам. Не я...
   - Научился, - кивнув головой, сделала вывод Валя. - Ну, тогда я поехала. Если что - зовите.
   С тех пор Валя не приезжала меня кормить, ибо поглощал пищу я сам и был доволен приобретённой частичкой самостоятельности.
   Вечером часам к четырём зашла нянечка помыть полы. Я сидел один - Анатолий Николаевич проводил моцион перед ужином. Улучив момент, когда нянечка смогла бы расслышать мой голос, я пролепетал:
   - Извините, вы не могли бы сегодня искупать меня?.. Когда у вас будет свободное время...
   - Так не мы вас купаем?
   - А кто?
   - Ваше крыло купает следующая смена, - ответила нянечка тоном, будто я спросил о чём-то банальном.
   - Эта, которая завтра будет?
   - Ну, да.
   - Спасибо, - искренне и неумело поблагодарил я нянечку из 'чужеродной' мне смены.
   'Здорово! Хоть какая-то определённость. Завтра искупают, а на следующий день чистым в город поеду!', радовался я, как идиот, которому пообещали подарить пачку пургена.
   Пришёл с прогулки Анатолий Николаевич. Я не замедлил поделиться радостной новостью с ним. Он скептически махнул рукой:
   - Поглядим, как они тебя искупают. Вон, Мирон, сосед рядом, плотит - они каждый день его полощут. Да и других - только бабки им отваливай! А так - и жопы не подымут. Всё чаи гоняют. Разбаловали! Вот так не платили б никто - и купали, куда б делись! А то всё пугают: 'Не можешь себя обслуживать - во второй корпус'.
   Старик продолжал ораторствовать, рубить правду-матку... Я его слушал, долго слушал, и с каждым словом всё осмысленней понимал, что истинным настоящим абсолютно бесполезным инвалидом я стану именно здесь. Этот момент наступил бы довольно быстро, если бы я не попытался изменить себя к лучшему, а значит - и свою жизнь. Мне срочно требовалось научиться многому, что умеет делать здоровый человек, иначе перевели бы, как пить дать, во второй корпус - пристанище немощных убогих полусгнивших заживо и спившихся до маразма тел.
   'У меня ж денег нет, - закручинился я. - Двадцатка паршивая, да и та на проезд в город. Что ж, может мне повезёт - искупают'.
   День подходил к концу. Анатолий Николаевич, раздевая меня перед сном, заметил:
   - Тебе и впрямь надо искупаться. Уже попахиваешь...
   Ночью я никак не мог уснуть.
   Следующий день был почти похож на предыдущий: радио, завтрак, полудремотное чтение прочитанного в школьные годы, созерцание в окно, обед...
  Старик, встав после 'тихого часа', сказал:
   - Пойду, поговорю с няньками - будут они купать тебя или нет?
   Минут через пятнадцать Анатолий Николаевич чуть ли не ворвался в комнату. Он был взбешён: движения его стали плохо скоординированными, усилился тремор. Захлопнув за собой дверь, старик нервно и напряжённо, точно страус, прошёлся по комнате, сдавленно, сквозь вставные челюсти выговаривая:
   - Пидораски! Мудачьё! Я им говорю: 'Человека искупать надо. Не может сам'. А они мне: 'Ах, не может!? Пусть идёт на милосердие - там пускай и купают!'.
   Дед, весь трусясь от злобы, заорал мне в лицо:
   - Ну, на хуя им деньги плотют!? Ну, на хуя, скажи!? - в полном недоумении, вытаращившись на меня, спросил старик. - Они, что, переломятся, если тебя вымоют?! Эка тяжесть - человека искупать! Мне-то уже под семьдесят... А им?! - и судорожно повернув головой, зычно произнёс, точно поставил приговор: - Лошади!
   Анатолий Николаевич пожевал губами. Немного постояв, стал быстро собирать свои мыло, шампунь, мочалку.
   - Где твои чистые вещи? - сдерживая оставшийся гнев, спросил он меня.
   - Там, в шкафу: рубашка, трусы, брюки...
   Напихав пакет моими вещами, и лихорадочно захлопнув дверцу шкафа, дед гневно упрекнул меня:
   - Чё, расселся!? Пошли - я тебя искупаю! От них дождёшься!.. Как же!
   Мы направились в сторону душа.
   Процедура омовения была долгой: Анатолий Николаевич всё боялся, как бы я не поскользнулся на кафельной плитке. Тем не менее, искупал он меня на совесть: намылил шампунем голову, два раза натёр мочалкой тело. После душа Анатолий Николаевич вышел потным и измотанным, я - пахнущим шампунем и оптимистично размышляющим о предстоящем событии - поездке в город.
   После ужина, на сон грядущий, мне пришла в голову весьма практичная мысль: составить список покупок.
  Достав из тумбочки тетрадь и открыв её последнюю страницу, я стал, размышляя, записывать:
  'Средства личной гигиены, обязательно'.
   Мыло хозяйственное, мочалка, шампунь, зубная паста, щётка...
  '...и самое важное - туалетная бумага - листы формата А4'.
   Принтерная бумага (листы формата А4) - 1 упак.
   Во время одного из посещений туалета у меня возникла мысль, что раз обычная туалетная бумага мне не подходила - она легко рвалась и вываливалась из моей левой, более-менее рабочей, руки (неудачное испытание, проводившееся дома) - значит, мне требовался материал прочный и не мнущийся. 'Газета - почти идентична туалетной бумаге. Журналы? Если только глянцевые... Эстетично, конечно, но дорого. А вот принтерная бумага - вполне оптимальный вариант. Дёшево и сердито'. Собственно, почти всегда, чтобы научиться чему-нибудь в плане самообслуживания мне приходилось отказываться от общечеловеческих способов и изобретать свой собственный или перенимать опыт других инвалидов.
   'Ну, раз тема покатила...', продолжил я размышления о приобретении материальных ценностей.
   Средство от диареи - 1 упак.
   'Одежда. Так, если трусы я умею натягивать, то аналогично смогу и трико на резинке... А из верха - футболка. Растягивающаяся. Можно на размер больше...'
   Трико на резинке - 2 шт.
   Футболка - 2 шт.
   Трусы - 2 шт.
   '... с носками проблема. Здесь задачка со звёздочкой. Как их надевать? Хотя, в конечном итоге, у меня носков мало. Пусть будут', - и записал:
   Носки тонкие, хлопчатобумажные - 5 пар.
   'Так. Что ещё? Еды бы скоромной...'
   Мясо-сало, сахар - 1 кг.
   'Но еда в финале...'
   Я задумался над продолжением списка:
  'А! Вот ещё! Из канцелярии...' - и воодушевлённо вывел:
   Ручка - 2 шт., тетрадь 96 листов, скотч широкий.
   'Может - гвозди? Ага. А также молоток, зубило, дрель, - посмеялся над собой. - Нет, лишнее'
   'А... Это... 'Резинки'... на всякий случай. Стоп. Они у меня есть. 'Кролик' покупал ещё в школе. Где медаль лежат. Может перепрятать? Так, ладно. По-моему - всё'.
   Подошло время ложиться спать - биологические часы деда пробили отбой. На этот раз я заснул со спокойной душой.
   Утро. Пробуждение от электрического света светильника. Анатолий Николаевич снова меня одел теперь уже без моих подсказок и довольно проворно - прогресс налицо. Далее по режиму дня следовал завтрак. Примерно в 8 часов передо мной на столе стояла тарелка с незамысловатым набором: столовая ложка кильки в томате с полуслипшейся вермишелью, традиционный кусок хлеба с маслом и горячий 'чай'. Вкушать пищу я не стал - мало ли что могло произойти с моим желудком. Диарея и предстоящий шопинг - вещи не совместимые. Уставившись в окно, я принялся ждать явления Кости.
   Старик, заметив моё аскетическое отношение к завтраку, настороженно поинтересовался:
   - Чего не ешь?
   - Я ж сегодня в город еду. Поем - вдруг в туалет захочу.
   - Ну, хоть маслица с чайком можно.
   - Не. Не хочу, - я был неумолим.
   Спустя час, в дверь бодро и громко постучали. Это явился Костя со своим другом Лёхой, с которым я не был знаком.
   Мой одноклассник Костя, сутулый, с плохо развитой с рождения рукой, олицетворял в нашем классе образ оригинального человека. Оригинальность его начиналась с кучерявых волос, будто после завивки, и несимметрично оттопыренного уха. Неординарность Кости дополнялась не всегда удобоваримым винегретом из психологических черт: рассеянностью, суетливостью, дремлющей вспыльчивостью, чувством лидерства, тщеславием и врождённой интеллигентностью. Он не особо заботился о субординации и весьма часто высказывался фамильярно по отношению к учителям и воспитателям. Например.... Шёл урок физики. Костя размашисто от души расписал доску, но, несмотря на творческий подъём, светила ему по содержанию писанины тройка. Оттирая руки от мела, Костя, как бы между делом заметил: 'Светлана Алексеевна, как коллега коллеге, вы должны поставить мне пять'. В устах Кости фраза прозвучала комично. Класс повалился со смеху. Ещё один случай... Когда учительница по алгебре однажды перед окончанием урока много задала упражнений на дом, он искренне возмутился: 'Это же до хуя!'. Смеялись все, но громче всех я. Учительница по алгебре в принудительно резком тоне попросила Костю извиниться перед ней и выйти вон, а мне - немедленно заткнуться. Свои лидерские качества Костя реализовывал в дружбе с ребятами из младших классов (играл с ними в футбол), ибо наш класс не воспринимал его всерьёз.
   - Привет, Ром! - как всегда энергичный и жизнерадостный, сказал Костя и, обратив внимание на моего соседа, добавил, кивнув в его сторону. - Здравствуйте.
   - Это дядя Толя - мой сосед, - пояснил я.
   - Здрасьте, - ответил Анатолий Николаевич, пожимая моему другу руку.
   - Очень приятно, - вежливо закончил приветствие Костя.
   Лёха, который в дальнейшем стал и моим другом, причём более близким, нежели мой одноклассник, тоже со всеми поздоровался. Его болезнь практически не отличалась от болезни Кости, за исключением прихрамывания на одну ногу. Лёха был чем-то подавлен и в разговорах практически не участвовал, но за его молчанием чувствовалась сосредоточенность и рассудительность.
   Костя, окинув взглядом комнату, произнёс:
   - Да! Конечно, не номер-люкс, но жить можно. О! И вода есть? - обратил он внимание на кран.
   Я подтвердил.
   - И горячая?! - не унимался Костя.
   - Ага. С 6 утра до 10 вечера, - пояснил я.
   - Да ты тут неплохо устроился, чувак!
   - Да уж - повезло, - съязвил я.
   Костя сел на мою кровать и, почувствовав что-то неладное, посмотрел под неё:
   - Кровать тонкой ручной работы мастера Франкенштейна?.. - и разогнувшись, обратился ко мне:
   - Ну, что - ты готов?
   - Да, - уверенно ответил я.
   - Я Лёху с собою взял, потому что подумал - покупок будет много. Мне одному тяжело будет.
   - Да. Я понимаю. Ага, - стараясь соблюсти правила приличия, поспешил я одобрить решение Кости, хотя с незнакомым человеком всегда чувствовал себя не в своей тарелке.
   - К тому же с Лёхой легче будет посадить тебя в автобус. Так, где там твои вещи?
   - А вон - в шкафу.
   - Брюки... Рубашка... А носки - где?
   - Там, в прозрачном кульке.
   - Ага - нашёл. В туалет ты уже сходил?
   - Да.
   - Лёх, ты пока начинай его одевать, а я пока найду сберкнижку и паспорт. Они у тебя в тумбочке? - обратился Костя ко мне.
   - Точно, - поразился я - В верхнем ящике.
   - Я так и понял.
   - Осторожно. До конца не выдёргивай, - поспешил я предупредить Костю, который, резко потянув на себя ящик, чуть его не уронив.
   - Вот система, а?! - усмехнулся Костя.
   Тем временем Лёха медленно надевал на меня рубашку. Его левая рука плохо работала, к тому же раньше он не имел радости заниматься такой практикой.
   - Слышь, Кость? - позвал Лёха на помощь. - Ты там всё уже нашёл?
   - Да, практически всё. Даже деньги. На проезд.
   - Давай ты его оденешь? У тебя опыта поболя.
   - 'Опыта', - передразнил Костя, принимая эстафету. - Лени в тебе поболя.
   - Ну, да. Есть децел*, - с достоинством заявил Лёха. - Давай, я пока к себе документы положу.
   - Кстати, ключи от комнаты у тебя есть? - поинтересовался Костя, в быстром темпе одевая меня.
   - А... Да. На столе лежат.
   - Лёх, возьми.
   - Из тетради надо последний лист вырвать, - вспомнил я про вчерашнюю 'заготовку'.
   - Зачем? - спросил Лёха.
   - Там я записал список вещей, которые нужно купить.
   - Давай, Лёха, - подзадорил Костя. - Рви тетрадь! Чужого не жалко.
   Лёха, усмехнувшись, принялся осторожно изымать листок.
   - Ну-к, покажи, - прервав процесс одевания, Костя протянул руку и, бегло прочитав вслух список, спросил:
   - Рациональный подход к делу, но... Листы формата А4 на фига?
   - Это моя туалетная бумага, - пояснил я.
   Костя переглянулся с Лёхой.
   - А простую не пробовал брать? Между прочим - дешевле... Или цвет не тот?
   Я засмеялся:
   - Простая рвётся.
   - Понятно, - серьёзно сказал Костя. - Может, наждачку возьмём?
   - Хорош прикалываться, Кость, - вставил Лёха.
   - Да ладно. Пошутить нельзя что ли?
   - Всему есть придел, - спокойно заметил Лёха.
   Минут через десять всё и все были готовы, и мы втроём двинулись в путь.
   В отличие от школы, где выходить за пределы детского дома позволялось чуть ли не с письменного разрешения директора, особенно для ярко выраженных инвалидов, в стардоме всем наплевать куда, с кем я еду. Правда, как я позже узнал, если мой поход в самоволку затянется на неделю - в этом случае могут подать в розыск. Если легально уезжать куда-либо на длительный срок, пишешь заявление на имя директора: в какую сторону отчаливаешь и когда тебя ждать с хлебом-солью. Для 'первогруппников' требуется ещё и сопровождающий, который поможет в трудную минуту. Вроде бы, его должно предоставлять государство. Впрочем, слово 'должно' в отношении нашего государства звучит, как бред. В роле сопровождающего обычно выступает кто-либо из моих друзей: приходит со своим паспортом и клянётся в письменном виде, что за мою сохранность отвечает головой. На деле, друг сажает меня на вокзале в автобус, который довозит моё тело до пункта назначения, где ждут моего прибытия, как манну небесную, родители или друг, позвавший в гости. Так обычно происходит операция по телепортации Ромы 'из рук в руки'.
   Итак, мы беспрепятственно покинули территорию дома престарелых, и направились к остановке.
   А за стенами стардома: тут и там проходили девы сексапильной красоты, облачённые в покровы в стиле 'минимализм'. За все школьные годы я редко вырывался в город, и не было у меня времени таращиться по сторонам: из школьного уазика мы гуськом следовали либо в музей, либо в театр или ещё в какое-нибудь культурное местечко в сопровождении строгого воспитателя, а после - обратно в машину и восвояси. На настоящие 'достопримечательности' поглядеть как-то не доводилось. А в этот раз я был свободен: смотри куда хочешь и на кого хочешь (впрочем, мимоходом, и краем глаза, а то можно и в глаз получить за детальное рассмотрение идеальных форм).
   На остановке пришлось ждать автобуса, чему я внутренне радовался: люди, знойное солнце, проносящиеся автомобили, затуманенное небо - как давно мне это было недоступно!? Когда подъехал '11-й', и отворились дверцы, Костя, быстро поднявшись на ступеньки, и потянув меня за левую руку, помог взобраться в автобус. Лёха толкал меня в спину, принимая посильную помощь в погрузке пассажира с экстравагантной пантомимикой. Поднявшись по лестнице, я неуверенно держался на ногах, желая поскорее сесть. Женщина, находившаяся вблизи меня, быстро освободила мне место то ли из жалости, то ли боясь, что я случайно на неё упаду. Костя, тем временем разбирался с водителем, показывая моё пенсионное удостоверение: мол, инвалид едет, без балды.
   Автобус тронулся в путь. Костя, держась за поручень, стоял возле меня. Лёха уселся сзади... Мы с Костей начали неторопливую беседу о судьбе бывших одноклассников. Собственно, Костя рассказывал, а я комментировал. Вкратце было изложено следующее.
  Не в меру упитанный, вечно набыченный троечник Лёня, хромающий на одну ногу и обладающий практичным складом ума, поступил в техникум на сапожника. А помнится, в школе, судя по содержанию его сочинения 'Твоя будущая профессия', он написал, что хотел бы стать киллером. Видать, не сложилось. Разгильдяйский Морозов, 'Конём' в народе прозванный, чуть ли не двоечник, удивил: поступил в строительный техникум. Как это ему удалось? Может, папа помог деньгами, может мама - слезами. А, впрочем, - красавчик! Как говорится, сделал ход конём по голове. (Любил он, играя в шахматы, ковыряться конём в ушах. Отсюда и прозвище... Сходство с шахматной фигурой ему добавляла внушительная сутулость). Абсолютно здоровый Ульянкин, сидевший за моей партой, поступил на строителя-оценщика. 'Ведь профессия, - пояснял он мне. - Халявная. Зашёл, посмотрел и деньги срубил'. Парень он неглупый, хитрый, изворотливый. Поступил, значит, закончит. Живодров, у которого нет ног, пошёл на автослесаря. Мне говорил, что у него рядом с домом автомастерская. Обещали пристроить. 'К тому же, - убеждённо рассказывал он. - Мне с моей болезнью легко будет. Раз - и под машиной' - практичный взгляд на жизнь. А что касается самого Кости, то он был зачислен, после годичных подготовительных курсов по алгебре, в тот же институт, куда поступил и я. По окончанию института, ему будет дарована возможность ковыряться во внутренностях персонального компьютера, а мне - вправлять компьютеру 'мозги'.
   Я не помню в точности маршрут наших странствий по магазинам, ларькам, супермаркетам, киоскам.... Знаю, что первым пунктом посещения значился в нашей программе 'Главпочтамт', где я снял две тысячи рублей. В 2002 году это оказались весьма существенные деньги. Хватило на всё.
   Костя, под конец увлекательнейшего своей траекторией марафона, заявил:
   - Я тратил намного больше денег за раз, но столько вещей в один день не покупал никогда.
   В стардом мы приехали примерно к пяти часам, с набитыми пакетами, изнурённые и предвкушающие отдых. Ключей не понадобилось - сосед был дома.
   Голод терзал нам душу, и мы принялись за поедание курицы гриль. Немного откушали грудинки, и запили Pepsi. Я для остроты ощущений добавил в напиток столовую ложку сахара. После сытной трапезы Костя переодел меня в футболку, спортивные штаны и кроссовки. Я поблагодарил моих сопровождающих за помощь, а они, попрощавшись, ушли. Мне показалось, что все остались довольными.
   'Теперь я могу осуществить свои мечты', подумал я, и стремительно начал распечатывать зубами 'снежинку'. Отслюнявив ртом пять листов (по моим приблизительным подсчётам должно было хватить) и, захватив их челюстями, я перенаправил бумагу в левую кисть руки - зажал. С обещанием, адресованным старику, что скоро вернусь, я рьяно зашагал в сторону туалета. Было боязно, что рука выпустит сокровенные бумаги, и разлетятся они по коридору, подобно осенним листьям при порыве ветра. Но нет - удержал, дойдя до намеченной цели, обозначенной вторым дальним унитазом. Всё в соответствие с продуманным заранее алгоритмом. Слева недалеко от унитаза к стенке была прикреплена батарея. На неё я осторожно положил листы формата А4, сим действием освободив единственно полуработоспособную руку. Опёршись спиной о стену, я, поочерёдно хватая рукой то за левый край трико, то за правый, принялся стягивать его до колен. Те же действия были применены и к трусам. Но... Футболка длинная, однако. С помощью зубов и левой руки я, извиваясь, кое-как подтянул её вверх до пояса. Дабы зафиксировать положение футболки, мне пришлось её край зажать в зубах. Теперь ничто мне не мешало воплотить мечту в реальность, и я с придыханием осторожно сел на унитаз.
   После того, как я исполнил физиологический долг перед своим организмом, передо мной встала задача номер два: подтереть зад. Все чистоплотные люди делают это. Я тоже из их числа. В школе оставаться чистоплотным мне помогали нянечки. А когда я повзрослел, на смену пришли друзья. Стардом - совсем иное дело. Делаешь всё сам, либо отправляешься во второй корпус, где о соблюдении чистоплотности и речи быть не может.
   Весь вопрос поставленной предо мной задачи сводился к тому, что надо было ртом схватить лист и перенаправить его в кисть левой руки. Смекалка и на сей раз меня не подвела. Моя полусогнутая одеревеневшая правая рука - вот решение. Зажатый край футболки во рту я нацепил движением головы на кулак правой руки, как на вешалку. Надёжность фиксации - сто процентов. Взяв ртом один из пяти листов, я осторожно вложил его в кисть левой руки. Теперь бумагу надо было положить на край унитаза и сеть туда же пятой точкой, не выпуская лист из руки. Эта процедура была мной успешно выполнена. Затем поступательными движениями я проложил путь своей пятой точкой от начала листа до его конца. На листе остался специфический след, который мне пришло на ум назвать абстракцией пятой точки. После я приподнялся и выбросил в ведро новоиспеченное 'произведение' искусства. Потом последовал второй 'холст': что поделаешь - 'вдохновение'. Мои расчёты оказались верны, ибо последний лист после 'проглаживания' оказался чистым. Оставалось надеть трусы и трико. Если бы не мои пальцы... На правой руке они, будто бы срослись в кулак, а на левой они не всегда 'понимали', что я от них хотел. В школе, где мне довелось учиться, были инвалиды, у которых пальцы вовсе не разжимались. Тем не менее, этим людям удавалось надевать нижнее бельё на резинке. Вспомнив прошлое, я последовал их примеру. Снова опёршись о стену спиной, силой мысли заставил правую руку разогнуться. На лбу выступил пот. Наклонившись, погрузил левые и правые кисти руки, зажатые в кулаки, в спущенные трусы и раздвинул руки в стороны. По сути, резинка трусов держалась на моих кулаках. Изогнувшись, я потянул трусы вверх, сгибая руки. Есть! Они на мне. Трико я надел таким же способом. Футболка была на половину заправлена. Исходя их своих физических возможностей, я сделал вывод, что полностью её заправить мне не удастся. Досадовать я не стал: мне вспомнились по клипам люди из 'чёрных' кварталов, проповедующие рэп. Они носят футболки-майки навыпуск. Чем я хуже? И выпустив футболку полностью, самодовольно зашагал в свою комнату. Теперь мне можно всё - даже молоко с огурцами!
   Я вошёл в комнату. Анатолий Николаевич, сидя на скамейке, медленно помахивал своей соломенной шляпой и задумчиво смотрел на ковёр, висящий над моей кроватью. Я проследовал к столу, сел и, немного отдышавшись, начал, обратившись к старику:
   - Всё, дядь Толь - теперь я сам буду ходить в туалет!
  Фраза прозвучала задорно, с оттенком глупости - так мне хотелось как можно скорее дать понять моему соседу, что я для него - вовсе не обуза.
   Анатолий Николаевич некоторое время непонимающе смотрел на меня, потом спросил:
   - Это как же?
   - Ну, видите - я себе трико и футболки купил? Такие вещи я сам могу снимать и одевать. А рубашки с пуговицами и брюки - не могу.
   - Ну, правильно! - присаживаясь поудобнее на скамейку, молвил Анатолий Николаевич. - Так и надо!
   Лаконичность и двусмысленность высказывания старика на мгновение сбила меня с толку. Что - 'так и надо'? Впрочем, зная его уже не первый день, понял - он не измывается, а гордится мной, и я продолжил:
   - Только вот носки и ботинки - никак...
   - Ничего. С этим мы справимся. Вот кабы тебя купали эти 'жирные коровы', - старик, образно мысля, имел в виду нянечек. - Тогда бы мы жили с тобой, как у Христа за пазухой!
   - Да, - неопределённо произнёс я и отвернулся к окну.
   За окном темнело.
   Дед включил радио и начал раздеваться, подготавливаясь к вечерней чистке челюстей.
   Я, всем своим видом показывая самостоятельность, пересел на кровать и принялся стягивать с головы футболку левой рукой. Действо вышло не столь эффектным, как мне представлялось - футболка подчас вырывалась из моей не цепкой и не спокойной руки, но, в конце концов, я скинул верхнюю одежду и положил её на стул и обернулся. Старик, стоя перед умывальником, искоса посмотрел на меня скептическим взглядом и продолжил свои гигиенические процедуры. Развязывать шнурки на кроссовках я не рискнул - вдруг неверным движением затяну узел. Такое проявление инициативы не будет радовать глаз Анатолия Николаевича. Потому, не особо церемонясь, я стянул поочерёдно при помощи ног обувь, подобно калошам. Далее последовало трико, которое довольно быстро оказалось рядом с футболкой. В итоге я сидел на не расправленной кровати в одних трусах и носках. 'Поспешил', пронеслось в голове. Дед по-прежнему наяривал свою челюсть над раковиной... Мне оставалось ждать, пока Анатолий Николаевич освободится, чтобы расправить мою кровать и снять с меня носки.
   Минуло пару минут, прежде чем старик, закончив свои дела, принял меня во внимание.
   - Во! Уже? - удивился он. - По-солдатски прям, смотрю. Ну, вставай - сейчас кровать разберу.
   Затем старик снял мне носки и укрыл одеялом. Было всего лишь начало девятого, когда комнату заполнила темнота. Чувствуя себя идиотом, я сказал Анатолию Николаевичу:
   - Дядь Толь, вы радио забыли выключить.
   - Пускай ещё с часок погутарит. Авось, умное скажут.
   'Самое время познавать мир', саркастично подумал я.
   Спустя примерно час Анатолий Николаевич непринуждённо захрапел. Я ожесточённо заскрипел зубами, не зная чем себе заткнуть уши. Но делать было нечего, кроме как попытаться уловить 'умное' из информационного потока радиостанции. 'Маяк' вещал что-то про политику. Я пытался заснуть - не получалось. Впрочем, мне вскоре удалось переключиться на воспоминания о прожитом дне. Упиваясь подробностями, я не заметил, как по радио политическая передача сменилась музыкальной. В темноте под храп старика комнату наполняли чудотворные звуки кантри. 'Слушайте музыку разную, но хорошую', вспомнилось мне изречение под конец передачи. Эфир радиостанции издал последние пульсирующие звуки и исчез в белом шуме, а я исчез во сне.
  
  3
   Наступил новый день, и я сразу почувствовал в нём какое-то несоответствие, будто произошёл сбой в часовом механизме. В комнате было светло и даже немного уютно - за окном солнце уже давно встало. Старик где-то пропадал. На моём столе был поставлен завтрак. 'Слушать радио надо меньше, - выругал я себя. - А то так и перепутаешь день с ночью'. Я быстро поднялся с пастели, нашарил трико и суетливо стал его напяливать. 'Сейчас зайдут, не постучав, а у меня ведь по утрам встаёт не только солнце'. Футболку оказалось надеть не так-то просто. Левой рукой натянуть рукав на правую, учитывая, где зад, а где перед. Потом, зажав между правой рукой и правой ногой надетую часть верхней одежды, чтобы не спала, просунуть левую руку во второй рукав, помогая зубами. И последнее - запрокинул футболку за голову полурабочей рукой. Мои надежды на удачный исход операции оправдались - футболка на мне. Я лишь слегка потрясся, чтобы одежда расправилась на спине.
   'А носки? Кроссовки? - вопрошал я себя, оглядывая комнату, будто Анатолий Николаевич, спрятался где-то и злорадствует над моей беспомощностью. - Ну и хрен с ними и с ним - босиком пока похожу', - подумал я, имея в виду кроссовки и Анатолия Николаевича. Сел за стол, дабы отведать рис с изюмом, проглотить 20-грамовый кусочек масла и выпить ржаного кофе.
   После трапезы, я перетащил свой стул с неповторимым окрасом к раковине. В те годы он был тяжёл для меня и, казалось по ощущениям, что тащу я не стул, а санки по асфальту, гружённые мешком цемента. Весь этот процесс, от которого комната мелко содрогалась, наполняясь громкими грубыми и нервирующими звуками, имел очень даже великий смысл. Во всяком случае - для меня. Ведь чистить зубы, стоя, тяжело и нерационально, когда под руками есть стул. Ещё в далёкие школьные времена я научился следить за своей ротовой полостью. Опять же, в любом деле нужно найти оптимальный подход. Учитывая состояние моих верхних конечностей, было бы, мягко говоря, неразумно чистить зубы по-человечески. Нетрудно вообразить картину. Минут десять я откручивал бы только крышку тюбика с пастой. Осторожным, но не в меру старательным нажатием я бы попытался выдавить пасту на щётку. В моём случае желаемое сильно бы не совпало с действительным: тюбик был бы наполовину опустошён, в зубной пасте оказались бы не только щётка, но и большая часть раковины, стены, пол и моя одежда. И я вряд ли бы захотел довести дело до конца - почистить зубы. Можно для наглядности провести параллель с человеком, который, обладая последней стадией алкоголизма и тяжелейшим похмельем, вознамерился бы провести эту гигиеническую процедуру. Но я чистил зубы не по-человечески.
   Отрегулировав краны с горячей и холодной водой при помощи зубов, я достиг оптимальной температуры воды. Сел на стул и осторожно спихнул с полки левой рукой тюбик с зубной пастой в раковину. Потом - свою щётку. Теперь всё было готово, чтобы приступить к намеченному делу.
   Я достал рабочей рукой со дна раковины тюбик. Можно, конечно, было бы взять его непосредственно с полки. Однако в этом случае я мог бы с большой вероятностью нарушить гармонию вещей, лежащих на полке. Спихнуть легче, чем взять. Зафиксировав на краю раковины руку с тюбиком, я принялся откручивать зубами крышку, как плоскогубцами - гайку. Открутив крышку, положил её на правый край раковины. Затем я осторожно выдавил из тюбика одноразовую порцию зубной пасты в рот. Снова взял в зубы крышку и закрутил её. Приподнялся и положил ртом тюбик на место. Сев на стул, я взял щётку в руку, зафиксированную на краю раковины, чтобы не дёргалась, оставалась неподвижной. Засунув щётку в рот, я стал поступательно двигать головой - чистить зубы. И так продолжалось минуты три. Затем я бросил щётку в раковину и прополоскал рот. Потеребив зубную щётку под струёй воды, я бережно бросил её на полку. Закрыл зубами краны. Вот и всё - процедура окончена.
   Я снова перетащил стул на прежнее место и сел. Чуть в стороне от невымытой посуды лежала раскрытая книга. Читать не хотелось. 'Может взяться за творчество?' - спросил я себя. - А кому это надо? Контингент не тот'. Последняя фраза по какой-то странной ассоциации воскресила во мне образ Анжелы. 'Наверно, она ещё спит. Рано к ней ещё идти. А после обеда будет поздно: компания подвыпивших мужиков, и она в центре внимания с бутылкой, как минимум, пива - законченное произведение искусства. В сущности, я для неё ботаник. Её секс-символ - рокер на харлее с папиросой в зубах и бутылкой водки в руке. Но, может быть, со временем она изменится. Перебесится, как говорится. Будем надеяться и верить...'. На душе стало гадостно. 'Пойти, что ли, прогуляться, посмотреть на бабушек? А что?! Я ведь так толком и не разглядел, что за народ здесь обитает. Да и что-то тягостно стало на душе. Пора на волю. Ну, где этот Анатолий Николаевич?'. На этот раз ждал я его не меньше получаса. За эти полчаса я вспомнил, что где-то во втором корпусе живёт почти беспомощная Света, с которой вместе приехал сюда. Стало совестно, что ещё ни разу не навестил её. А ведь меня просили в школе многие воспитатели присмотреть за ней, хотя бы первое время. Я, конечно, помнил об их просьбе с самого первого дня пребывания, но всё откладывал посещение, находил для себя отговорки. То мне не хотелось смотреть на дедушек и бабушек, вслух сострадающих мне, как это обычно бывает. То не хотелось лишний раз потеть, чтоб совсем не завонять. Теперь я искупан, чист, а встреч с пожилыми людьми мне всё равно не избежать. Так что - вперёд исполнять долг. Только бы кроссовки надеть...
   Собственно говоря, об этом я и попросил пришедшего, наконец, Анатолия Николаевича:
   - Дядь Толь, вы бы не могли одеть мне носки и ботинки?
   - Конечно, - ответил он, снимая свою широкополую шляпу и чёрные очки.
   - Я проснулся, а вас нет.
   - Да я не стал тебя будить. Вижу - спишь. Ну и хорошо. Пошёл на завтрак. Потом прогулялся вокруг... - объяснял старик, принимаясь натягивать мне носки.
   - Дядь Толь, Вы меня всё-таки будите, даже если я буду спать. Как умоетесь, управитесь... Режим надо поддерживать.
   - Это ты правильно говоришь. А то так и в свинью превратиться не долго: только спать да жрать.
   Мне действительно так было нужно, чтобы не потерять себя в этом 'заколдованном' месте, где люди и время утрачивают всякий смысл. Мне нужен был вектор сопротивления, чтобы чувствовать свою силу воли, тренировать её. Пусть даже это и выглядело наивным.
   - Ты б ещё прогуляться бы выбег, - продолжал дед. - А то сидишь всё равно, как сыч.
   - Так я вот сейчас и хочу прогуляться, - сказал я. - Во второй корпус пойду - надо Свету проведать... Ну, что вместе со мной приехала.
   - А-а... Это надо. Конечно, сходи.
   - Дядь Толь, а как мне узнать, в какую комнату её поселили?
   - Так ведь вахтёр есть, что, как входишь, сидит. Видел у нас?..
   - Да.
   - Вот у них тоже есть. Подойдёшь, скажешь фамилию, она тебе - комнату.
   - Понятно, - заключил я.
   Потом дождался, пока Анатолий Николаевич завяжет мне шнурки.
   - Всё! Шуруй! - скомандовал дед, справившись со шнурками.
   - Дядь Толь, можно вас попросить?
   - Чего?
   - Да вы вчера радио забыли выключить - я заснуть никак не мог...
   - Склероз, - объяснил Анатолий Николаевич, показав на голову. - Ладно, как буду спать ложиться - буду выключать.
   - Спасибо. Я пошёл.
   - Давай, - махнул рукой старик, точно благословил.
   Путь к Свете показался длинным. Спускаясь с лестницы, я встретил какого-то дряхлого старика в бейсболке. Он был одет в помятый коричневый пиджак на голое тело, синее поношенное трико в пузырях и тапочки - трижды секонд хенд. Дед опирался на трость, поднимаясь наверх. Я прижался к стене, чтобы пропустить. От него яростно разило потом, мочой и перегаром.
   Спустившись на первый этаж, я быстро зашагал к выходу. Во дворе в тени деревьев на скамейках сидели старики и старухи. Деды в основном курили, бабки вяло шушукались. Я был в центре внимания - новый объект обсуждения. 'Такой молодой, а уже здесь' - слышал я за спиной. 'Без вас тошно' - огрызнулся я про себя, продолжая идти. Вдруг я заметил, как мне на встречу по аллее идёт высокая под 180 миловидная девушка в юбке до колен, в белой блузке, стрижка каре, в аккуратных очках. Она несла папку, направляясь, вероятно, в первый корпус. Девушка упорно смотрела вдаль, пытаясь никого не замечать. У неё это отлично получалось. Между нами оставалось чуть больше полметра - я, подняв голову, сказал 'Здрасьте'. Но спазм от волнения в горле сделал моё приветствие тихим и, потому ничтожным. Она даже не взглянула на меня. И я, опустив голову, пошёл дальше. 'Конечно, она на работе. У неё дела. А кто я такой, чтоб со мной здороваться? Ур-род! Ничтожество! Дерьмо!'. Симпатичная девушка, сама того не подозревая, вызвала у меня приступ психологического самоуничижения.
   Я подходил ко второму корпусу не очень счастливым. Откуда-то слева донеслось:
   - Рома, привет!
   Всё ещё находясь в состоянии аффекта, мне не сразу удалось определить, кто со мной здоровается. Это была Света. Она сидела на коляске у подъезда, махала мне рукой и улыбалась, точно увидела Деда Мороза, который исполнит всё её желания.
   Я быстро подошёл к ней:
   - Привет. А я как раз к тебе направлялся...
   - Спасибо, что пришёл, - скромно сказала Света. - А то тут одни бабушки. Скучно. Меня кстати с Анжелой поселили.
   - Да?! А где она сейчас? - спросил я с неподдельным интересом.
   - Спит.
   Я посмотрел по сторонам:
   - Ну а вообще - как ты тут?
   - Нормально.
   - Никто не обижает?
   - Нет.
   - Нянечки, как вас тут, купают?
   Она кивнула головой. Порывшись в сумочке, Света достала сигареты и неумело закурила.
   - Курить начала?
   - Угу.
   - У, ты какая! - пожурил я по-хазановски.
   Она улыбнулась, продолжая выпускать клубы дыма. 'Дама из Амстердама', усмехнулся я про себя, наблюдая за Светой. Всем своим видом она старалась показать себя серьёзной и взрослой.
   - Извини, что без ничего пришёл... - продолжил я говорить штампами.
   - А, обойдусь, - сказала Света.
   - Нет, я б принёс, но ещё ни в курсе что здесь и где.
   - Я тоже, - она сделала затяжку. - Ваня скоро обещал приехать.
   - Да?
   - Он перед моим отъездом пообещал.
   Ваня - однорукий любовник Светы. Он - тот самый 'Кролик', что купил мне презервативы за день до отправления в стардом. Его сходство с пушистым животным - два выдающихся передних зуба. Периодически, на протяжении всего последнего года, Ваня любил Свету не платонически, а Света любила его по-всякому.
   - Ну, значит, приедет, - обнадёжил я её. - Ладно, Свет... Если что - я в первом корпусе на втором этаже, комната 42. Запомнила?
   Света кивнула.
   - Если что - приходи. Чем смогу - помогу.
   - Хорошо. Пока.
   - Пока.
   Я пошёл обратно. Честно признаться, Света мне была безразлична как девушка. Друзьями мы не были. Нас даже нельзя было назвать знакомыми. Я изредка видел, как везли Свету по школьному коридору или в корпус, да во дворе пару раз натыкался взглядом на неё. Правда, как человека мне всё же было Свету немного жаль. Вся в иллюзиях, живущая в воздушных замках - ребёнок.
  Странно, но после встречи с ней мне стало как-то легче: приступ самобичевания сошёл на 'нет', и долг был выполнен.
   Позже, временами прогуливаясь вокруг зданий, я часто видел Свету около второго корпуса. Она в наушниках неизменно слушала группу 'Краски', мотая головой. Я подходил к ней, спрашивал 'Как дела?'. Света ни на что не жаловалась, курила и ждала Ваню. Он так ни разу и не приехал к ней.
  Спустя примерно два года, в интернат стал приходить некий мужчина: невысокого роста, лет 35-40, кавказской внешности - оформлял какие-то документы. Неясным для меня образом он познакомился со Светой. Стал часто к ней приходить. Я не помню точно, как звали этого посетителя, по-моему, Олег. В разговоре со Светой мне открылось многое: во-первых, она его любит, во-вторых, у них был неоднократный секс, в-третьих, её ВСЁ в нём удовлетворяет. (Парадокс, но и вполне нормальные люди сами нередко рассказывают мне такие откровения, от которых внутренне становится жутко, неловко или даже противно). Света заявила мне, что хочет уехать с ним в Дагестан.
  - Олег сам предложил - я не напрашивалась, - заверила меня Света, давая понять, что у них всё очень серьёзно.
  - А как же Ваня? - ради интереса спросил я.
  - А что - 'Ваня'? Он меня бросил, - с вызовом ответила Света и добавила с чувством собственного достоинства. - И вообще, я его разлюбила.
  Не знаю, повезло Свете или нет, но после довольно продолжительных визитов Олега, администрация отпустила Свету на все четыре стороны с этим человеком... С тех пор я Свету не видел.
  
  4
  Вернувшись преисполненный долгом в свою комнату, я увидел, как Анатолий Николаевич, зловеще шепчась про себя, старательно ковыряется в дебрях своей тумбочки. Он явно что-то искал. На его лице застыли недоумение, растерянность и гнев. Я, как обычно, сел за стол и хотел, было, продолжить читать книгу, но мне интуитивно показалось, что этот мистический шёпот, хоть и не напрямую, но касается и меня. Старик, как колдун чёрной магии, продолжал произносить вполголоса нечленораздельные слова.
  Я попытался прояснить ситуацию:
  - Дядь Толь, что там у вас?
  - Да потерял я!.. - весь затрясшись, ответил Анатолий Николаевич голосом, срывающимся на крик, в котором слились ненависть, ярость и отчаяние.
  Для меня стало очевидным, что вдаваться в подробности - смерти подобно. Поэтому я сидел, уставившись в книгу невидящим взглядом, и ждал, когда пройдёт у старика приступ истерики. Искоса я всё же поглядывал за Анатолием Николаевичем: мало ли, ринется душить меня, как Дездемону - может, успею увернуться и наутёк.
  Перебрав по косточкам тумбочку, дед направился неровной поступью к своему шкафу. С течением времени, пока он возился в шкафу, его свирепое бормотание становилось всё более разборчивым и я смог уловить пару фраз:
  - ...Спиздили... Этот ещё... подселили, блядь!.. Попривыкли на халяву всё!..
  С каждой минутой мне становилось всё более и более некомфортно находится в комнате с соседом - душно как-то стало, климат поменялся что ли?
  Старик захлопнул шкаф. Его выражение лица ничуть не изменилось, наоборот - эмоциональные краски сгустились.
   Анатолий Николаевич, матерясь, уселся на кровать и с кряхтением достал запылённый чемодан. Порывшись в нём пару минут, он извлёк из недр своей 'шкатулки чудес' ископаемую электробритву, тихо восхитившись:
   - Вот она! - и уже с улыбкой обратился ко мне, сотрясая перед лицом свою 'находку'. - А я её ищу. Всё переворошил. Ну, думаю, спиздили. И про тебя подумал, - сверкнув в назидание гневным взглядом, признался старик. - 'Кого-то навёл, сукин сын?!'. До тебя со мной жил один. Вроде, нормальный, с виду. Потом хвать: то одного нет, то другого. Э, думаю, что-то с тобой нечисто. К Никитичне пошёл, разъяснил дела - разом выперли из хаты. Они же всё тут на бухло поменять готовы, - дед имел в виду проживающих.
  - Памяти совсем не стало, - удручённо заключил напоследок Анатолий Николаевич, укладывая свои вещи на место.
  'Интересно, какие ещё представления ожидают меня в будущем? - находясь под впечатлением от пережитого, подумал я. - Кстати, о будущем...'.
  Мне захотелось узнать, сколько осталось от потрачённых накануне 2 тысяч рублей. Порывшись в тумбочке, нашёл 40 рублей с мелочью. 'Следующая пенсия через месяц, так что купать меня никто не станет. Старик тоже вряд ли захочет - слишком тяжко для него. Ну, что ж - попробуем сами. Раз сумел подтереться - смогу и искупаться. Душ закрывается на щеколду, так что никто моих 'выкрутасов' с мочалкой не увидит. Главное - быть чистым'. Настроившись на оптимистичный лад, я с удовольствием принялся за чтение.
  День шёл за днём, похожий один на другой и, если бы я не увлёкся сюжетом книги, то происходящее вокруг меня напоминало бы бесконечный просмотр самой безвкусной медленной картины. Мне пришла в голову мысль, что не будь в комнате радио, я в скором времени забыл бы, в каком году живу, не говоря уже о месяце, числе и дне недели. Один лишь вопрос меня мучил: привозить в интернат из дому мой компьютер или нет?
  Ещё задолго до окончания школы мои родители купили мне его, с надеждой на то, что в перспективе я смогу при помощи компьютера освоить профессию и зарабатывать деньги. Тогда же было оговорено, что, если в стардоме будут подходящие условия, родители, как только я напишу им об этом в письме, привезут компьютер. Паранойя деда заставила меня сильно засомневаться: а подходящие ли условия в этом учреждении? Ситуацию прояснила Анжела, заглянувшая ко мне в один из августовских дней. Деда в комнате не было. Он, вероятно, осматривал свои запустелые 'плантации', за которыми когда-то ухаживал.
  - Привет! Ты всё сидишь, читаешь? - с укоризной заметила Анжела. - А я с мужиками пиво пью!
  Её заявление ввело меня на несколько секунд в состояние ступора - я не нашёлся, чем ответить на её бахвальство.
  - Да... Интересная книга, между прочим, попалась... - замявшись и чувствуя себя конченным зубрилой, стал я оправдываться. - 'Жизнь Клима Самгина' Горького - не читала?
  - Я 'Челкаша' читала, да 'Старуху Изыргиль'... Ну, что по программе задавали. А так, для себя - Дюма. Почти всего прочла. Люблю приключения!
  - Нет, на самом деле, очень философская книга. Она учит мыслить, подвергать всё сомнению...
  'Вот херню несу: говорю, как перед учителем, - думал я. - Как же её заинтересовать?'.
  - Например... - Анжела сделала вид, что ей не всё равно.
  - Например, там есть такое выражение... точно не помню... 'Бог играет в людей, как дети в игрушки'. В самом деле, какова функция человечества для Высшего Разума, если задуматься? - меня понесло. - Хотя, с другой стороны, можем ли мы познать эту функцию своим человеческим интеллектом? И, вообще, что нам известно о Боге: вечен и всемогущ?..
  - Не знаю, Ром... В мою голову такие мысли не залетают. Разве что - по накурке*,- и доставая из сумочки пачку сигарет, зажигалку, продолжила. - Я зачем заехала... Как ты тут обжился?
  - Да, нормально.
  - С соседом ладишь? - указала не прикуренной сигаретой Анжела на кровать справа.
  - Да, - кивнул я, как воспитанник детского сада.
  Чтобы как-то поддержать разговор, похвастался:
  - Я ж недавно ездил с Костей в город - вещей понакупил.
  - Как он там живёт?
  - Да, ничего. Поступил в институт, куда и я. А так - всё такой же, как в школе.
  - Тоже безбашенный* тип, - прикурив сигарету, отметила Анжела. - За Доломановым, помню, с кирпичом гонялся по всему двору.
  - Тогда Каштанке чуть не досталось, - вставил я.
  - Ага. Встала, дура, между ними - разнимать взялась. За малым тогда ей от Кости не досталось, - ухмыльнулась Анжела.
  - Кстати, - некстати говорил я в те времена, чтобы сменить тему. - Ты ведь сейчас со Светой живёшь?.. Ну, мы с ней вместе приехали.
  - Медведевой? Да. Откуда знаешь? Ты к ней ходил?
  - Было дело. Меня воспетки со школы попросили за ней присмотреть.
  - Теперь я об этом позабочусь, - наставительно шутливым тоном заявила Анжела. - Можешь спать спокойно.
  - Ну и как тебе с ней?
  - Есть немного, - со снисходительной миной Анжела покрутила у виска. - Но, по крайней мере, лучше, чем с какой-нибудь бабушкой.
  'Бессмысленный разговор', отметил я и, немного помолчав, спросил:
  - Поступать никуда не собираешься?
  - На кого? На швею-мотористку в НТТИ?! - с вызовом, скептически спросила Анжела.
  - А в институт? Ты весьма умна, - серьёзно заметил я.
  - Ром, ты мне льстишь. Какой институт?! Ради Бога.
  Я понял, что Анжела приняла на этот счёт окончательное решение: 'Не хочу! Не буду!' - и изменить свой приговор способна лишь она сама.
  Чтобы успокоить Анжелу, я поинтересовался:
  - Как твоё творчество? Стихи пишешь?
  - А, - отмахнулась она. - В основном - для себя.
  Было видно, что тема творчества волнует её меньше всего. А ведь раньше в школе мы хвастались друг перед другом своими поэтическими новинками. Анжелу не раз приглашали на концертах декламировать свои стихи, в строках которых звучали любовь, одиночество и борьба за место под солнцем... Смысл понятный, местами наивный...
  
  Мне говорят, что у меня железная душа.
  Железная, согласна, но, а всё же,
  Заплакать хочется мне тоже.
  Не оттого, что с детства инвалид,
  Не оттого, что я учусь в спецшколе,
  А оттого, что в мире нет любви,
  И оттого, что всюду идут войны.
  Мне плакать хочется, что всюду есть бомжи,
  И что карман повсюду миром правит.
  Что молодёжь не отрекается от лжи...
  И этого, к несчастью, не исправить.
  Исправить можно: надо быть добрей,
  И руку помощи протягивать почаще,
  И, может быть, мы множество людей
  Своим добром спасём от неудачи.
  
  Этот стих был написан Анжелой в 97-ом, когда она была ещё в интернате, где детей учили верить в себя. В стардоме каждый предоставлен сам себе - никто не учит, никто не воспитывает. Но не каждый человек способен управлять своей свободой и временем.
  Я чувствовал, что Анжела уже не та, что была в школе - убеждённо спивалась. Впрочем, выпивала она задолго до поступления в стардом. Впервые, как призналась сама Анжела, в совсем ещё детские годы. В школе её увлечение спиртным продолжилось, но имело разовый характер. Прийти на урок или на самоподготовку пьяным - непозволительная роскошь: вызов 'на ковёр' к директору, линейка в твою честь, педсовет, наказания в виде лишения прогулок, реальные угрозы об отчислении, ужесточение режима для всех учащихся... Поэтому, в сравнении со стардомом, выпивали редко, организованно, по выходным или праздникам: после ужина, на заднем дворе - в беседке. Двое на стрёме - один принимает на грудь. И так по кругу пускали бутылочку палёнки до ритуального отжимания последних капель. В общем, весьма проблематично было получить вторую, не говоря уже о третьей, степени алкоголизма в стенах дома-интерната.
   Часто говорят - надежда умирает последней. Красиво, конечно, но по мне - всё происходит совершенно иначе. Похоже, у Анжелы надежда подавала последние признаки жизни. Впрочем, мне трудно сказать, была ли изначально у неё цель в жизни, чтобы к чему-нибудь стремиться.
  Мы помолчали. Она курила - я наблюдал. Когда Анжела затягивалась, её пухлые губы нежно обнимали фильтр сигареты - мне в голову навязчиво лезли ассоциации по Фрейду.
  Опомнившись, я спросил:
  - Анжел, а как тут с воровством?.. Я вот хотел бы привезти сюда компьютер...
  - Воруют, Ром, везде. Но если будете замыкать комнату, когда уходите куда, - она имела в виду меня и соседа. - То никто ничего у вас не сворует. К тому же компьютер - не спичечный коробок.
  - Понятно, - обрадовался я.
  - Привози, конечно.
  - А то для учёбы надо, да и скучновато тут как-то.
  - Это точно, - с юмором подтвердила Анжела. - Если б не бухло, я б повесилась! Ладно, Ром... Я пошла. Если что - заходи.
  Она уехала, а я, оставшись один, всё отказывался признать, что мы, как пара, слишком разные. Разные навсегда. И винил себя, что закомплексован, что не могу заинтересовать её. Будто решая квадратное уравнение, мне ясно виднлось, что никакая здоровая девушка никогда не влюбится в меня. Это было бы чудом, а я в чудеса не верю. Именно поэтому, мне казалось, пусть у Анжелы есть недостатки, но она в целом равна мне, и станет, в конечном итоге, моей спутницей жизни. Союз по принципу 'Огонь и вода'. Эта эфемерная идея помогала мне жить.
  
  5
   Убедив Анатолия Николаевича, что компьютер мне жизненно необходим в освоении моей будущей профессии, я принялся писать письмо родителям. Письмо получилось лаконичным, но многообещающим. Конспект текста примерно следующего содержания: 'Здравствуйте!... Не болею... Не воруют... Привозите компьютер... Пока!'
   Старик знал толк в почтовых ящиках и предупредил, что в сторожке есть почтовый ящик, но лучше бросать письма у продуктового магазина.
   - Там всё на мази! - многозначительно пояснил Анатолий Николаевич. - Каждый день с утра проверяют. А тут на проходной неизвестно...
   Аргументация выбора почтовых ящиков была более чем исчерпывающая и не вызывала во мне никаких сомнений. Старик вложил в конверт, заранее подписанный Костей, разрисованный моим размашистым почерком лист, и заклеил послание... Моё письмо было готово к отправке, и мы с Анатолием Николаевичем направились в сторону продуктового магазина. Неспешно по-страусиному вышагивая, старик повествовал о своей жизни. Я плёлся рядом, пытаясь не отстать от 'проводника', но нравоучительная былина моего соседа пролетала мимо моих ушей, как стая журавлей в небе мимо пивзавода. Мысль о том, что скоро на моём столе будет стоять компьютер, затмевала всё. Компьютерные игры меня не волновали - в своё время я досыта наигрался в приставку, подаренную родителями и 'крёстным' мне к 11-летию. Теперь волнуют мне душу программное обеспечение для сублимации, музыка, книги, живопись, кино...
  Во время похода в город мне посчастливилось купить диск, на котором были записаны сотни, тысячи книг самых разных направлений. Без всякой цензуры и практически никакой классики. Не то, что в школе - сплошное ретроградство.
   Однажды тет-а-тет я с вызовом спросил учительницу по литературе:
   - Татьяна Ивановна, неужели в современной литературе нет ничего высоко духовного и интеллектуального?..
   - Представь себе - нет. Есть боевики, вульгарные романы, никчёмные детективы. Ром, я бы с удовольствием преподавала вам современную литературу, если б в ней была хоть толика здравого смысла, зерно культуры и нравственности...
   Я с умным видом закивал, мол: абсолютно с вами согласен. А про себя подумал: 'Ага. Чёрта с два!'.
   В пятом классе меня записали в библиотеку и пичкали всякими нравоучительными сказочками, ребяческими приключениями, трогательно-романтичными рассказами о животных и красотах нашей родины. Моего терпения хватало на две-три страницы такого патетического творчества, и я прятал новую книгу под подушку на три-четыре дня. Если раньше сдашь, спросят содержание, а так обычно проносило. Я был уже в восьмом классе и ни хрена художественную литературу толком не читал. Если сочинение грядёт - читаешь критику, и будь здоров. Правда, книги по химии, физике - не в счёт. Их я прочитывал почти полностью, и даже брал перечитывать.
   Страсть к художественной литературе возникла случайно. Пришёл я как-то в библиотеку и попросил дать мне что-нибудь из мистики, так, чтоб иметь представление об этом направлении в литературе.
   Пожилая женщина-библиотекарь посмотрела на меня подозрительно, будто я хотел взять у неё книгу по чёрной магии:
   - Из мистики, говоришь? Ну, вот тебе 'Танец с дьяволом', - протянула она мне чёрно-красного цвета 'сатанинское писание'.
   Возвращаясь в корпус с книжкой в руке, я подумал, проговаривая название: ''Танец с дьяволом' - опять говно читать!? Какие дьяволы? Понапридумывали!'.
   От давящей обыденности я, сев после ужина за стол, всё-таки принялся за чтение. Книга была внушительной по объёму - страниц около четырёхсот. Я прочитал её за две ночи взахлёб. Это была вовсе не мистика, а современная проза. В книге описывались судьбы двух евреев, познавших тяготы голода и жестокости, царивших в фашистских концлагерях во время Великой Отечественной Войны. Война закончилась, наступило мирное время. Прошли годы. Он стал преуспевающим режиссёром, она - профессиональной проституткой. Они встретились на съёмках фильма - был кастинг. На протяжении всей книги главные герои встречались, занимались сексом, делились воспоминаниями... Но им не суждено было сойтись вместе: главный герой стыдился и презирал в себя еврея, при случае отрицал свою национальность. В конце книги он посещает синагогу и раскаивается, что предал свой народ.
   Таким случайным образом я полюбил читать книги, современные и без цензуры. Но в школьной библиотеке их практически не было. В те года мне повезло прочесть произведения Кнута Гамсуна. А так и вспомнить нечего.
   Вот и тогда, бросив конверт, Анатолий Николаевич сокрушался о падении нравов, аморальном поведении молодёжи... Меня пугала лишь одна мысль: 'Неужели и я буду таким же брюзгой?!'.
   - Они же голые ходют?! - старик имел в виду девушек. - Там-сям напялют, а всё равно, что раздетые. Всё висит, болтается! Тьфу! - Анатолий Николаевич сплюнул в сторону.
   Спорить я не стал: голодный сытому - не товарищ.
   Мы с дедом вернулись в свои 'хоромы', отделанными неизвестными 'зодчими' в стили 'минимализм'.
  И снова потянулись, как жеваная резинка, обыденные дни, отягощённые чувством ожидания. Въедливая духота делала моё тело липким от пота и навивала апатию. 'Вот, собственно, и встряска для твоих нервов, - подумал я про себя. - Научись купать себя сам!'. И решился - помощи ждать не от кого.
   Пообедав, я открыл свой шкаф. Достал из глубин вместительный чёрный кулёк - положил на кровать. Дед молча смотрел на мои манипуляции. На кровати оказались так же мои чистые вещи. Прежде всего, я, взяв за ручку кулёк, пару раз махнул им, пока тот, наполнившись воздухом, не раскрылся. Аэродинамика, однако. Осторожно положил его на кровать. С полки я, крайне сосредоточенный, взял левой рукой сухое хозяйственное мыло и, будто вместо него держал динамит, аккуратно вложил в глубину кулька. Далее следовала мочалка - с ней никаких проблем. Банное полотенце я попытался уменьшить в объёме, дабы не повредить конструкцию распахнутого кулька. Затем были вложены трусы, трико и футболка.
   - Дядь Толь, я пошёл купаться. Попробую сам!
   - Иди, - равнодушно отозвался Анатолий Николаевич. - Только чтоб не долго.
   - Постараюсь, - пообещал я, захлопывая левой рукой дверь, а в правой, держа поклажу и связку ключей.
   Пока я шёл, сомнения одолевали меня: 'А вдруг не сумею и зови тогда на помощь. В этом случае точно - 'экстрадиция' во второй корпус'. Я быстрым шагом направился в душ, пока никто не заметил. Благо, что он был открыт.
   Подбородком нажав на выключатель, я буквально влетел в душевую, и прикрыл дверь. 'Маловато будет - на щеколду надо закрыть', подумал я. Кулёк бросил на скамью, придвинутую к кафельной стене. А сам левой рукой, потянув на себя ручку, скорчившись, зубами закрыл дверь на щеколду.
   Душевая представляла собой помещение размером приблизительно 1х2 метра, - некий коридорчик, обложенный плиткой. В одном конце стояла скамья, обтянутая довольно скользкой не промокающей материей. 'Хорошо сидеть на такой скамье, где-нибудь на солнышке, в сухом месте, но не под душем - скользко, как на льду. Судя по всему, здесь везде салом намазано. А если ещё и намылиться, то возможно меня отвезут в травматологию или прямо в морг'. Так я размышлял, смотря в дальний конец душевой, где примерно на уровне моей груди по бокам от душа в стенки были вмонтированы поручни. 'Держаться правой рукой за поручень, а левой намыливать мочалку? Я - не Копперфильд. Придётся сесть на коленках под струю душа'. Передвинуть скамейку под душ и, сидя на ней купаться - для меня показалось затеей самоубийственной: намыленная кожа, пена застилает клеёнку, резкое движение и Рома в головокружительном пике 'целует' кафельную плитку - катафалк, титры.
  Я открыл горячую воду, чтобы хоть немного продезинфицировать пол. Затем осторожно вытряхнул на скамейку содержимое кулька. Вроде всё было на месте - ничего не забыл. Я разделся, скидывая грязные вещи на сухой кафель. Душ стремительно заполнялся паром. Мягко ступая по ещё не нагретому полу, подошёл к крану с холодной водой и зубами отвинтил его. Теперь можно было не бояться потерять сознание. Следующей мыслью было собрать пока ещё сухие вещи с пола в кулёк. Для начала надо было раскрыть его, используя 'принцип аэродинамики'. Помахал я кульком разок-другой, придав ему шарообразную форму, и положил его на скамью. Нагибаясь, левой рукой поочерёдно запихал грязное бельё. И дело это, замечу, весьма сложное: во-первых, нужно попасть вещью в кулёк, во-вторых, не дать одежде вывалиться обратно и, в-третьих, в порыве деятельности случайно не сбросить кулёк на пол. Не знаю, долго ли я занимался подготовкой к купанию - в замкнутом пространстве время бежит незаметно. Минут 15 приблизительно, а то и больше. Теперь осталось скинуть мыло и мочалку на плитку, подтащить правой ногой эти предметы к струе воды и опуститься на колени. Что я и сделал. Передо мной возникла дилемма: как намылить голову? 'Мыло мокрое и скользкое, - досадовал я, смотря перед собой на коричневый кусок. - Рукой схватишь - не поднимешь. Хоккейная шайба, а не мыло'. В голове возникали варианты: 'Замотать в мочалку и повозить по голове? Неэффективно и неприятно. Намылить мочалку, а ей в свою очередь намылить голову? Неэкономно и тупо'. В раздумье я подставил голову под струю и по-медвежьи стал левой рукой водить по волосам. 'Если Магомед не идёт к горе...', осенила меня идея. Отстранившись от душа, я опустил голову на уровень пола и неловко затащил рукой кусок мыла на макушку. Мыло несколько увязло в волосах и я, продолжая прижимать его кистью руки, поднял голову. Поелозив куском моющего средства по волосам, специально выронил мыло и продолжил намыливать голову кистью руки, ощущая нарастающую от движений пену. В окончании процесса я намылил лицо... Сориентировавшись по звуку, где душ, я подставил голову под воду, продолжая неуклюже массировать волосы.
   Первый этап очищения был успешно пройден: когда я провёл ладонью по волосам, ощущалось трение. Теперь оставалось намылить всё остальное. Эта задача оказалась более простой.
   Приблизив левой рукой кусок мыла, я набросил на него мочалку и, помогая всем, чем мог, завернул в мочалку ускользающий 'кирпич', точно юркого карася в хозяйственную сетку. Теребя обеими руками мочалку, в которой 'запуталось' мыло, я достиг результата - мочалка вся была в пене. Левой рукой натёр подмышки. Причём до правой добраться оказалось легко, а вот с левой было сложнее. Применяя задатки йоги, изловчившись, я просунул мыло, завёрнутое в мочалку под левую подмышку. Подержал его там несколько минут, подёргал левой рукой, создавая трение. Как-никак, но подмышки были вымыты.
   Я снова тщательно намыливал мочалку, чтобы помыть спину. В дверь постучали.
   - Ты скоро? - по голосу я узнал, что это Анатолий Николаевич беспокоится - вдруг утону ненароком.
   - Скоро! - заверил я старика.
   За дверью стихло.
   Намыленной мочалкой я принялся хлыстать себя по спине. Другой способ намыливания спины мне не представлялся.
   Когда я почти весь был в пене, держась за поручень, встал и помылся под струёй душа.
   Мне надо было любым способом положить мыло в кулёк. 'Миссия не выполнима', преждевременно 'капитулировал' я, но, поразмыслив, собравшись с мужеством, с минимальным давлением мне пришлось взять мыло в зубы. 'В конце концов, мыло - не говно', подбодрил я себя. После - долго полоскал рот. С мочалкой проблем не возникло. Натянув её двумя руками, как бинт-резину, я выжал из мочалки лишнюю воду и положил в кулёк.
   Закрыв краны, я прошлёпал к полотенцу, дабы вытереться. С головой проблем не было. В смысле мне без труда удалось её вытереть... А после и ноги... 'А со спиною как?', задался вопросом. Недаром я учился в школе и неплохо шарил по физике. Сила трения поможет в столь сложном вопросе. Я, выпрямившись, закинул левой рукой полотенце за спину и, нагнувшись буквой 'Г', потянул полотенце на себя. Между полотенцем и спиной вследствие земного притяжения создавалось трение - влага впитывалась в полотенце. Пару таких 'закидонов' и спина была сухой. Далее, я, как обычно, оделся и вышел из душа с кульком грязного белья, ключами и с развязанными кроссовками на босу ногу.
   Вся эта 'инициатива', может показаться, на первый взгляд, бесполезным и нелепым занятием, ведь так люди не купаются. Я бы не стал строить из себя упрямого осла, кичась своей самостоятельностью, и не продолжал бы купаться без чьей-либо помощи, если бы недельки через две мне бы намекнули, что от меня плохо пахнет. В первую очередь об этом должен был сказать мне или сообщить медикам сосед по комнате. Однако... В течение шести лет я через день хожу мыться в душ, и никто ни разу не усомнился в моей чистоплотности. Вот!
   - Чего так долго?! - встретил меня Анатолий Николаевич.
   Хотелось послать дедушку к чёртовой бабушке, но я, сдержавшись, сказал:
   - Так ведь в первый раз. В школе нас банщицы купали.
   - А я чух-чух и готов, - хвастался старик, завязывая мне кроссовки. - Не то, что некоторые часами в ванной нежатся. Чего там делать, так долго?
   Я промолчал.
   На этом мои проблемы не кончились: надо было постирать грязное бельё.
   Анатолий Николаевич советовал:
   - Сдай в стирку. Через неделю чистое принесут.
   - Да у меня всего два комплекта одежды. А купаться мне часто надо - потею.
   - Ну, как знаешь, - махнул дед рукой.
   - Дядь Толь, я, как постираю бельё, выжмите мне его и развесьте, пожалуйста.
   - Ладно, развешу, - неохотно согласился Анатолий Николаевич.
   Прежде всего, я положил в раковину грязную футболку, в которую предварительно замотал хозяйственное мыло. Затем поочерёдно выложил и остальные вещи. Отрегулировав зубами струю со слабым напором тёплой воды, я принялся месить грязные вещи вместе с мылом, подобно пекарю, взбивающему тесто. (Старик то и дело ворчливо бросал в мою сторону скептические фразы). Спустя пятнадцать минут мне подумалось, что вещи в достаточной степени намылены. Я выключил воду, несколько раз осторожно вытаскивал разбухшее мыло, пытаясь положить его на полку, и оставил киснуть бельё часа на два. По прошествии некоторого времени я включил горячую и холодную воду с довольно сильной струёй, чтобы вымыть мыло. Опять мне пришлось месить вещи. Спустя минут десять я интуитивно понял, что бельё простирано и попросил Анатолия Николаевича заняться отжимом и развешиванием моих чистых вещей на спинках моей кровати и стула.
   'Не мужское это дело - стирать бельё', озарила меня мысль, запыхавшегося и усталого.
   Конечно, чуть позже я узнал, что есть на свете порошок, стирать при помощи которого - одно удовольствие.
   Так, используя 'нечеловеческую' смекалку и запавшие глубоко в душу знания по физике, а также проявляя дремлющую до поступления в стардом силу воли, я освоил нехитрые, но необходимые процедуры, которые здоровым людям никаких проблем не доставляют. По-любому, но бытовые проблемы я преодолел!
  
  ПОЕЗД ОТПРАВЛЯЕТСЯ В НИРВАНУ
  
   Эх, детство моё 'безногое', 'безрукое', хипповое! Малышом я был безбашенным, но вместе с тем пытливым, красоту чувствующим, романтичным! Как вспомнишь, аж слеза наворачивается от радости... Впрочем, вы сейчас сами во всём убедитесь.
  Появился я на свет в довольно молодом, по российским меркам, городе Волгодонске. Вместе с родителями и старшей сестрой Леной жил в четырнадцатиэтажном доме, на третьем этаже в двухкомнатной квартире. Вид из окон представлял собой композицию из четырёх монументальных зданий, образующих между собой некое полузамкнутое пространство, засаженное изнутри по периметру одинарным рядом высоких тополей. Взглянул вниз - асфальтовая площадка, точно на блюдечке, предстаёт с узкими аллейками вдоль домов, по которым, вседневно, шли пешеходы, резвились дети. По краям стояли машины, а в центре площадки покоилась водонапорная станция. Задрал голову вверх, а там неизменно возвышается бессолнечное небо, насыщенно синее, пересечённое редкими длинными проводами, соединяющими многоэтажки. Иногда, будто по морю, в вышине проплывали одинокие белые кучевые облака-корабли или безразмерные чёрно-серые тучи-одеяла, чуть ли не касаясь крыш, стягивали небо, предвещая дождь целебный, гром бодрящий и молнии потрясные.
  У моих родителей я был уже третьим ребёнком. Первый, Саша, прожив всего три дня, умер от асфиксии. Вторым - появилась на свет сестра Лена. А спустя 11 годков 'вылупился' чувачок Рома - ни дать, ни взять братец младшой, сыночек родимый.
   Итак. В начале было... Нет, это не про меня. Откуда ж путь истории моей держать?.. Воспоминания раннего детства отрывочны - на видео снять себя как-то не сообразил. Моя память, как запутанный оравой кошек, шерстяной клубок. Ладно, не буду особо заморачиваться. Пожалуй, начну с того, что сидел я на коленках в кроватке, изнутри обложенной подушками, дабы нечаянно не изувечила себя деточка. Сестра Лена вместе с мамой в это время лепили на кухне пельмени. И заметили они, что крики мои стихли, нарушая привычный шумовой фон в квартире за последние месяцы. В спальне, где обыкновенно пребывало моё несмолкающее тело, внезапно наступила тишина.
   - Мам, что-то с Ромкой не то, - забеспокоилась Лена.
   - Пойди - посмотри.
   А спокойствие воцарилось в двухкомнатной квартире потому, что я, сидя на коленях и плохо управляя своим туловищем, случайно упал головой вниз, упёршись в матрас. Чувствую нарастающий дискомфорт. Дышу с трудном. Руки без контроля - не помогают. Я полусознательно попятился вперёд, отталкиваясь ногами и надеясь головой пробиться в более блаженные условия. Но вместо этого моя голова забилась под пирамиду подушек, и дышать стало уж совсем нечем. Мне хреново, отчего я сильно начинаю нервничать: воздух кончается с каждым моим взбрыком. В спальню вбежала сестра, скинула с меня подушки и подняла туловище братика в вертикальное положение. Судорожно захватив воздух свободы, и, насытившись им, я снова заорал.
   - О-о-о! Начинается, - прокомментировала Лена. - Нормально!
   И ушла на кухню помогать маме.
  *****
   'Опять холодной водой - в лицо?!', морщась спросонья, внутренне возмущаюсь я каждое утро, недовольно машу головой и кряхчу в маминых руках.
  *****
   Первым моим словом было отнюдь ни 'мама', ни 'папа', ни 'Родина' и ни 'синхрофазотрон', а компрометирующее - 'дядя'. Папа, узнав об этом, пришёл в недоумение. Но всё оказалось довольно просто - большую часть времени я, младенец, проводил с мамой в больнице и, когда приходил врач для осмотра, мама говорила:
   - Вот, сынок, к нам дядя пришёл.
   Можно провести аналогию с говорящим попугаем. Если его часто просить: 'Ну, скажи - 'противогаз'' - он в конечном итоге скажет, да ещё и рифму точную подберёт.
  *****
   Шло время - я эволюционировал, и, примерно, в год и 4 месяца проявил не дюжинные ораторские способности.
   Было время обеда и дефицита на куриные яйца.
   Мама спросила меня:
   - Ром, яйцо будешь?
   Я, надув и без того круглые щёки, отрицательно замотал головой. Мол: 'Нужны мне ваши яйца!'. И продолжил угрюмо наблюдать за происходящим на кухне.
   - Мам, можно я съем, если он не хочет? - спросила дочка.
   - Конечно, ешь на здоровье.
   Я напряжённо следил, как сестричка старательно очищает яйцо от скорлупы - бывшей моей собственности. Мне вовсе не хотелось есть яйцо, но отдать его Ленке, которая старалась помыкать мной, - никогда! И тогда я выдал фразу, достойную Шекспировского 'Гамлета':
   - Отдай! Моё яйцо!
   Реплика произвела ошеломляющий эффект на мою сестру.
   - Сейчас, сейчас, Ромик. Конечно, дам, - ответила Лена, завершая очищать дрожащими руками скорлупу.
   Собственность была возвращена первоначальному владельцу.
  *****
  Сижу я на ковре в зале один, воображая себя главнокомандующим, среди разбросанных оловянных солдатиков и строго вопрошаю воображаемых родителей, будто бы априори наблюдающих за мной: 'Почему они меня не слушаются?!'.
  *****
   Что скрывать, я был нервным, капризным и эгоистичным малышом. Всех забадывал своими воплями, и днём, и ночью. Чуть что не по душе - истерика. Мои родители знали отличную успокоительную процедуру - отшлёпать меня по мягкому месту. Действовало безотказно. Днём. Но ночью я орал совсем по-иному, 'как резанный'. Мои, сводившие с ума всю семью ночные рулады, не были проявлением капризов. Я очень боялся темноты. Родители укладывали меня спать, гасили свет, закрывали двери в спальне, и, через некоторое время, я начинал кричать. Мама и папа не могли понять, в чём причина: накормленный, сухой, чистый. Научивший более-менее выражать свои мысли, я просил родителей:
   - Не выключайте свет. Я боюсь.
   - Спи, сынок, - говорили они. - Ничего страшного нет.
   И выключали свет, закрывали двери. Меня охватывал отупляющий страх, нарастающая тревога. Будто я никому не нужен, один в целом мире. И начинались кошмарные сны наяву. Помню, будто моя кровать поднимается к самому потолку - я боюсь упасть и разбиться. Снова мой протяжный крик раздаётся в спальне. Вбегает папа, схватил меня за руку:
   - Рома, что случилось?
   - Мне страшно, - приходя в себя, отвечаю я.
   - Не бойся. Всё нормально. У тебя что-то болит?
   - Нет.
   - Ну, успокойся. Всё хорошо.
   Я успокаиваюсь. Папа уходит, закрывает двери и всё начинается снова. Я ощущаю в спальне помимо моей сестры присутствие кого-то ещё: страшного, шепчущего какие-то непонятные зловещие слова... Так продолжалось до трёх лет. По рассказам мамы, врачи говорили, что у меня - головные боли. Ясно, что в результате родовой травмы часть моего мозга немного 'искрила': не только двигательная, но и та, которая отвечает за индивидуальное восприятие человеком себя в пространстве. С её помощью люди мгновенно въезжают в тему, где заканчиваются границы их собственного тела, и начинается всё остальное пространство. Поэтому нормальный человек, когда у него, допустим, чешется ухо, ковыряется в своём, а не в чужом. А мои 'головные боли' - не что иное, как заблуждение врачей.
   Стоит отметить ещё одну фишку моего младенческого мышления. Вплоть до поступления в спецшколу, я мыслил образами. Попросту говоря, если я хотел трапезничать, мозг не парился над сочинением словесного призыва: 'ням-ням!', а постепенно погружал меня в виртуальную реальность - готовую образную картину того, как я поглощаю всякие сладости, деликатесы, чувствуя при этом вкус и запах еды. Однако желудок вскоре подмечал подвох и начинал нудно тянуть своё, в подробностях. Тогда только, чтобы родители или сестра поняли, чего мне хочется, я с трудом превращал желание в речевую форму, как мясо превращается в фарш. Так что, если вам покажется, что младенец слишком правильно мыслит, прошу прощения за вольность 'перевода'.
  *****
   Немного повзрослев, традиционно играть в игрушки я разлюбил - мне, страсть, как нравилось их разбирать ради любопытства: а что же там внутри? Причём, главным инструментом моих варварских экспериментов были зубы. Редкая конструкция выдерживала под натиском этого инструмента. Хотя, иногда я сталкивался с серьёзными трудностями в освоении 'машиностроения' и 'робототехники'. В таких случаях мной применялся метод тотального разрушения: я бросал игрушки о стену и любая 'загадка природы' раскрывалась перед моим взором в два счёта. Завидев следы моих 'открытий', мама и папа наказывали меня по системе 'а-на-на'. Я недоумевал: 'Подумаешь - обои испортил! Ну и что, что соседи жалуются. Зато я узнал, из чего состоит...'. Далее следовал внушительный список моих 'открытий'.
  Как правило, внутренности игрушек меня разочаровывали. Я надеялся, разобрав очередную забавную 'кибернетическую систему', найти там что-то волшебное, например, шапку-невидимку, маленьких человечков, миелофон, или выпустить на волю джина, который... Короче, очень даже непросто так совершал я вскрытия многочисленным машинкам, мишкам, Ванька-встанькам... Родители, не догадываясь о моих благих побуждениях, ругались:
  - Что ж ты всё курочишь?! Мы покупаем, значит, а ты - всё ломаешь. Больше ничего не получишь.
  Зря они этот 'экспорт' прекратили. Спустя какое-то время я, не найдя в квартире ни одной целой игрушки, случайно заприметил на полке шкафа массивную 1,5-вольтовую батарейку. Мой мозг стал усиленно думать над задачей, как достать столь невиданный ранее предмет, который являлся для меня новой неразгрызанной китайской шкатулкой.
  Когда родители отправились ужинать, а сестра - выполнять домашнее задание, я закинул на полку левой рукой с пятой попытки что-то плюшевое и заполучил столь желанную неисследованную вещицу, свалившуюся к моим ногам, подобно подстреленной куропатке. Это был довольно сложный трюк, поскольку на ногах я не стоял, а ползал на коленках вплоть до шести лет, потому высота до полки была весьма ощутимой.
  Моей добычей стала гальваническая батарейка фирмы 'Орион', в золотисто-зелёном защитном металлическом корпусе. Я сразу заметил слабое место, откуда можно было начать демонтажные работы столь удивительной штуки. Тоненькая прорезь на защитном корпусе батарейки говорила о том, что оболочка не литая. Вдобавок, у меня имелась отвёртка, которую я выклянчил у папы, убедив его ответом на вопрос 'Зачем?..', лаконичным и исчерпывающим словом 'Нужно!'. И я с усердием принялся грызть, кусать и отслаивать золотисто-зелёную 'броню'. Запах изломанного металла своей новизной вдохновлял меня на 'великие свершения'. В конце концов, оболочка была сорвана моими зубами с батарейки, как кожура с сосиски. Теперь передо мной лежал предмет, напоминающий небольшой стаканчик из шероховатого серебристо-серого металла. Сверху стаканчик оказался залит смолой, а в середине находился чёрный графитовый стержень с металлической шляпкой. Я задумался, как достать из батарейки этот стержень. Из 'объятий' моих зубов выскальзывала металлическая шляпка, за которую я хотел выдернуть графит. Мне пришла идея попробовать на прочность стаканчик из шероховатого металла (это был, как я узнал позже от недоумевающего папы, цинк). На мою радость он оказался довольно мягким и хрупким для моих зубов. Стаканчик треснул пополам, и из него посыпалась угольная масса, пропитанная щёлочью, как стало мне ясно в дальнейшем из тех же источников. Отплёвываясь на ковёр, я осторожно достал ртом из разобранной батарейки столь дорогой моему сердцу графитовый стержень. 'Теперь мне не нужен простой карандаш, который так легко ломается. Теперь я буду рисовать вот этой штукой!', был сделан мной рациональный вывод после проделанной 'трепанации' батарейки.
  После ужина моих родителей ожидал шокирующая инсталляция: эскиз 'Чёрного квадрата' (полотно - ковёр) и моё сакраментальное выражение: 'Оно само'. Полный дадаизм*.
  По-видимому, мама с папой пересмотрели свое первоначальное решение о прекращении поставок новых игрушек для моей коллекции и, спустя несколько дней, подарили мне железный грузовик. Грузовику я, недолго думая, 'вскрыл' кузов, чтоб 'как у настоящей машины'.
  *****
   Вот ещё история, на мой взгляд, достойная пера Конан Дойла. В трёхлетнем возрасте я нарушил Уголовный кодекс СССР, и совершил кражу со взломом. Произошло это так.
  Однажды вечером я остался один: папа работал, сестра училась, а мама решила сбегать в ближайший магазин за хлебом. Мне - скучно. Но передо мной стоял неисследованный на содержимое шкаф. Все дверцы были закрыты. Но я знал, что нужно всего лишь потянуть за ручку, и дверца откроется.
  'Так, - раздумывал я. - Левой рукой я, конечно, дотянусь до ручки и... дёрну так, что выломаю дверцу, в лучшем случае - сверну набекрень. Тогда заметят, наверняка. Здесь нужен изящный подход'. И с этими мыслями я подполз к заветной цели. Схватил зубами ручку и потянул на себя. Дверца приоткрылась. Далее я просунул в щель подбородок и повернул голову в правую сторону. Часть содержимого шкафа была успешно рассекречена. Но долго любоваться 'сокровищами' я не стал, ибо в скором времени родители, или сестра должны были вернуться. Объектом кражи стал кошелёк, точнее разноцветные бумажки в нём.
  'Если спрятать кошелёк - заметят. Точно заметят', пришёл я к логическому умозаключению и принялся вытягивать из него по одной купюре. Они необычно пахли. Эта была ювелирная работа: кошелёк был защёлкнут, и бумажки требовалось вытянуть зубами, не порвав их. Я вытянул почти всё, что выглядывало из кошелька, оставив для отвода глаз пару купюр. А сами деньги засунул под софу. В книжки, которые часто читала мне мама, прятать месячную зарплату родителей было небезопасно. Об этом я сообразил сразу.
  Утром в субботу родители настойчиво допытывались у меня: не лазил ли я в шкаф?
  В тот момент меня осенило, что если я признаюсь в содеянном, то мне влетит по первое число. Ответ был один и односложный:
  - Не-а.
  - Точно? - переспросила мама.
  - Да.
  Бедная сестра! - первый подозреваемый - психологический прессинг тяжело сказывается на детской психике. Наверно, ещё б чуть-чуть, и она бы призналась в том, чего не совершала. 'Ромка бы не смог... Папе и маме красть друг у друга деньги - чушь собачья. Значит, всё-таки я, во сне крала', мучили, наверно, мою Ленку всякие домыслы.
  Одного я не учёл, что каждую неделю мама делала генеральную уборку. Она испытала лёгкий шок, когда, протирая под софой, вымела из-под неё шваброй денежные знаки.
  Родители отшлёпали меня грязным тапкам - как же это унизительно - и строго-настрого запретили лазить в шкаф.
  Потом спросили:
  - Ну, зачем же ты их крал?! Всё равно ничего не смог бы купить!
  - Не знаю, - промямлил я.
  Лишь через годы, мне открылось, зачем люди совершают сходные моему поступки: покоряют вершины, рискуя сломать шею, проматывают целые состояния в казино, гоняют на тачках с запредельными скоростями... Просто им скучно жить в пределах общепринятых норм. Людям нравится контролировать страх, повышать уровень адреналина в крови.
  *****
  Помимо любопытства, мне было присуще и чувство гордости. Устав возиться с игрушками, я приползал на кухню, где мама с сестрой обсуждали разные темы. Мне было интересно послушать, о чём идёт разговор. Лена любила меня подразнить и однажды прокомментировала моё пришествие словами:
  - О! Мока явился!
  - Ома я! Ома! - не выговаривая букву 'р', возмутился я такому панибратскому отношению к своей персоне.
  Лена продолжала раззадоривать:
  - Ома, Ома. Закон Ома, во!
  Я хотел, было, тоже что-нибудь сострить на счёт её имени, но подумал и не стал. 'Закон Ома' - это звучит гордо!
  *****
  Знакомых, а тем более друзей у меня не было. Мама или папа вывозили моё тело в коляске на улицу погулять. Детей - много: строят домики в песочнице, гоняют на велосипедах, играют в прятки. Но я их не интересовал. Иногда дети подбегали и спрашивали: 'А чего ты такой?'. Этот вопрос меня унижал. Я, уставившись в асфальт, что-то бормотал и замыкался в себе. А они, не пригласив поиграть вместе, и не попрощавшись со мной, убегали, чтобы снова продолжить свои забавы. Может быть, на интуитивном уровне в те годы, когда мама или папа выводили меня на прогулку, я испытывал за себя стыд: навязчивый интерес в виде вопросов к родителям на счёт моего здоровья, никому ненужная сердобольность и наклеенная мина сострадания на лице у соседей. У знакомых моих родителей со мной часто складывались отношения 'доктор - пациент'. Конечно, имелись и люди, относящиеся ко мне, как к обычному ребёнку, но их было - по пальцам пересчитать. С самого детства ко мне неявно приклеился ярлык белой вороны. Я это чувствовал и часто отказывался от прогулок на улице, предпочитая наблюдать с третьего этажа за происходящими событиями: днём наслаждался забавными видами кучевых облаков, а вечером наблюдал, как играют дети - воображение позволяло мне быть с ними рядом, быть участником их проказ и дурачеств. Чужие беззаботность, веселье, огорчения я воспринимал, как свои, был победителем и проигравшим.
  Особенно мне нравилась гроза: в ней чувствовалось величие природы! Люди разбегались кто куда. В преддверие ливня поднимался ветер: в воздухе летали сорванные с бельевых верёвок кульки, одежда. Иногда слетали даже простыни. Было интересно наблюдать, как все эти вещи парят в воздухе. В вакханалии непогоды ощущалось какое-то очарование, что-то неземное и непонятное. Родители с балконов многоэтажек кричали своим детям, чтобы те 'немедленно' возвращались домой. Дети любят дождь, и потому они обычно стояли или бегали по двору до последнего, пока родители насильно не затаскивали их в подъезд. Меня тоже возвращали с балкона в квартиру, боясь, что я простужусь от хлёсткого щедрого летнего дождя.
  *****
  Пугливо вглядываясь с балкона третьего этажа в безоблачное небо, я растерянно думаю: 'Страшно! Какое большое! Можно утонуть, как в ванной'.
  *****
  Помимо демонтажа игрушек, моим излюбленным занятием было созерцание телепередач. Мультики будоражили мое сознание в особенности. В те времена они были не только смешными, но и психоделическими*, поэтическими, философскими. Смотря такие мультфильмы, я многое не понимал, но они завораживали, уносили меня в космос, на неведомые планеты, рождали переживания, которые невозможно передать словами. Проще говоря, они меня вставляли по-взрослому. Мультики заканчивались, и начинались телепередачи образовательного канала, которые строили по кирпичикам в моём сознании грандиозное здание бытия. В общем, телевизор для меня был окном в безграничный мир.
  *****
  - Мама! Ма, почему телевизор со мной не разговаривает?! Где у него уши?
  *****
  А в шесть лет, когда я научился более-менее ходить, папа и мама повели меня в кинотеатр на польский комедийный фильм 'Секс-миссия'. Вряд ли родители хотели ненавязчиво познакомить своё чадо с половой жизнью. Впрочем, ничего криминального в этом фильме нет.
  Я весь - внимание: потрясали кинозал, который раз в тысячу был больше нашей квартиры, неповторимая атмосфера происходящего на экране невообразимого размера, всепроникающий звук - всё способствовало тому, чтобы стереть грань между реальностью и вымыслом. Тонкого юмора я не понимал, и воспринимал фильм как приключенческую научную фантастику. И в один отнюдь не дивный миг всё превратилось в ужас, когда один из главных героев, игравший на протяжении почти всей киноленты роль женщины, снял накладные груди, парик и превратился в мужчину. У меня чуть крыша не съехала. Отвернувшись в сторону, я испуганным голосом вопрошал папу и маму:
  - Как это!? Как это!?
  - Рома, успокойся. Это всего лишь сказка.
  А я ведь всё воспринимал всерьёз. В гробу видал я такие 'сказки' со счастливым концом. После, вернувшись домой, всю ночь не спал - бредил и уснул только под утро.
  Прошло какое-то время, и родители решили повторно сводить меня в кинотеатр. Фильм, как помню, - фантастика с элементами боевика. Название забыл. Сюжет - современная интерпретация мифа о ящике Пандоры. Где-то в джунглях, в одном из храмов, монахи свято хранили шкатулку, напоминающую чёрный миниатюрный дипломат, как у моей сестры, ходившей с ним в школу. Однажды шкатулку выкрали. Новоиспечённые владельцы чуда открыли ящичек, и сошли с ума. Мой разум тоже слегка тронулся от переживания увиденного: вроде были умными, бац - дураки. Под впечатлением увиденного я долго кричал в ухо папе. Папа не понял моего душевного состояния и заверил, что в кинотеатр мне вход заказан.
  
  *****
  Сидя в углу наказанный за очередное непослушание, я сквозь всхлипы задаю вопрос маме:
  - Ну, почему вы всегда командуете мною?!
  - Потому что мы - твои родители.
  - А кто вами командует?
  - Никто, - ответила мама, перебирая какие-то бумажки.
  'Так не бывает', подумал я.
  *****
  Говорят, домашние животные успокаивают нервы домочадцев. А домочадцы?.. Как они влияют на нервы домашних животных?
  Буквально через год после моего рождения, у нас в квартире появился рыжий пушистый кот Васька. Правда, при моих попытках войти с ним в сенсорный контакт, он превращался в приведение, которое обитало то под софой, то на шкафу, то под столом за бутылками. В общем, там, где этот самый контакт невозможен. Такой специфический рефлекс выработался у Васьки после того, как я пару раз схватил его за хвост - исключительно в целях коммуникации. То ли я неправильно начал 'разговор', то ли кот попался слишком скромный, но общались мы крайне редко. Когда Васька кушал, мама брала меня под контроль:
  - Дай ему хоть поесть спокойно. Совсем загонял пушистика.
  В такие моменты я мог наблюдать его довольную упитанную мордашку, на которой шевелились длинные, испачканные в сметане, усища и умилялся.
  Обычно, когда мама приходила меня будить, следом за ней следовал Васька размеренной вальяжной походкой. Лениво мурчал. А я, едва продрав глаза, тянулся своей левой загребущей ручкой его 'нежно' погладить. Васька, почуяв неладное, близко к моей койке не приближался. Но всё равно было приятно видеть, как он каждое утро захаживал ко мне, совершая свой королевский променад. Однажды пушистик не заглянул... Я с грустью спросил маму:
  - А Васька?
  - Васька на гульки отправился проветриться.
  Ответ меня успокоил.
  - Он же придёт? - для пущей уверенности спросил я.
  - Конечно. Куда ж ему без нас!
  Но Васька не возвращался. Первое время я всё допытывал маму:
  - Когда Васька придёт?
  - Да он приходил, а ты спал. Махнул хвостом и ушёл, - заверяла мама. - Скоро вернётся.
  Или говорила, что капризным пушистик стал, как я, - не хочет идти домой ни в какую.
  Так постепенно и померк образ жирного пушистого кота в моей голове.
  Прошло несколько месяцев со дня последнего появления в моей почивальне пушистика и в один из дней моей не вполне адекватной житухи, ни с того, ни с сего, появились в нашей квартире попугаи - Дашка и Юрик. Мне сразу стало весело: что-то там чирикают, зёрнышки колупают, в зеркальце долбят - умильная картина. Однако через некоторое время мне несколько наскучило меланхоличные щебетания пташек. Душа просила светопредставлений. Тогда я тайком решил создать для пернатых не совсем обычные условия. Сидя на коленках, схватил клетку за прутья своей железной левой и давай трясти. Так в моём понимании должно было выглядеть землетрясение. Имитация природного явления показалась птичкам довольно правдоподобной, и стали они соответственно реагировать - бурно и интересно. Мама прибежала на истерический ор попугаев и отвесила мне подзатыльник со словами:
  - Что ж ты делаешь, живодёр!? Им же страшно! А ну, тебя так мотылять!?
  - А чё они сидят всё? - набычился я.
  - А, по-твоему, они бегать должны?! Нашёл игрушку! Чтоб я этого больше не видела! - пригрозив пальцем, строго наказала мама.
  Пару дней спустя Юрику каким-то образом удалось сделать ноги - наверно, улетел в поисках политического убежища. Я пожалел Дашу - одна осталась - и никаких экстримов ей больше не устраивал. Разве что, иногда дул на неё, чтоб она как-то оживилась. Летели месяцы, за которые я сильно прикипел к Дашке. Разговаривал с ней: философствовал об инопланетянах, делился переживаниями об увиденном на улице, негодовал о 'несносном' поведении родителей...
  Однажды я проснулся утром - тишина. Я позвал маму, но никто не пришёл: Лена в школе, папа на работе... 'А где мама?', стал я задавать себе вопрос, всё больше и больше испытывая страх одиночества. Как только меня оставляли одного без предупреждения, у меня тут же начиналась паника. Очень боялся, что родители меня бросят навсегда. Я в отчаянии обратился взглядом за помощью к Дашке и увидел в клетке, что она лежит на дне лапками к верху. Сначала подумал, что Даша спит, хотя и странно, обычно на жёрдочке. Почувствовав что-то неладное, я стал громко её звать:
  - Дашка! Дашка! Проснись! Где мама?!
  Спальню наполняли мои отчаянные вопли, становясь с каждой минутой всё сильнее. В какой-то момент я понял, что Даша никогда не проснётся, и принялся её буйно оплакивать. Так впервые я познакомился со смертью.
  *****
   Смотрю с балкона вниз и думаю: 'Люди, как муравьи. И муравейники есть. А самый большой - где?'.
  *****
   Все мои капризы, шалости, причуды уходили для родителей на второй план с первых месяцев моего рождения. Изо дня в день, несмотря ни на что, они делали мне зарядку, массаж, хвойные ванны, выравнивали ноги в коленях, разжимали сцепленные в кулак пальцы, заставляли подымать с пола разные предметы. В отличие от врачей, папа с мамой верили в чудо. В три года я встал на ноги. Это не значит, что я сразу же начал играть в футбол во дворе с мальчишками. Нет. Это значит, что мои ноги перестали подкашиваться, когда папа держал меня за руки, согнутые в локтях.
  - Ну... Молодец! - говорил он заворожёно. - А теперь я отпускаю тебя... Постарайся простоять как можно дольше.
  Папа отпускал - я мешком падал на пол.
  - Ничего. Ничего, - подбадривал он. - У тебя получится.
  Я снова стоял на ногах, поддерживаемый папой. Он отпускал мои руки, и я валился на мягкое место. Один вечерний сеанс сей процедуры повторялся раз пять, после чего я впадал в уныние, сопровождаемое депрессивным рёвом. Лениво и плаксиво было моё естество.
  Прошло ещё полгода и я, благодаря постоянным тренировкам, научился держать равновесие и самостоятельно стоять на ногах. Точно так же, набивая многочисленные шишки, потратив ни один месяц практических занятий, мне удалось научиться ходить со скоростью черепахи.
  И последнее, чему я смог научиться, благодаря родителям, в дошкольный период - перемещаться с этажа на этаж по ступенькам. Так папа и мама учили меня быть независимым от посторонней помощи - готовили к жизни, к школе, понимая, что моё будущее без знаний - жалкое существование. И в условиях, где родителей нет, я должен был быть максимально самостоятельным ребёнком. Увы, руки, несмотря на бесконечные тренировки, остались, как и прежде, почти неработоспособными, обыкновенно согнутыми в локтях. Поэтому меня ждала не просто школа, а школа-интернат для детей-инвалидов, которые не могут обслуживать себя: раздеться, одеться, сходить в туалет, самостоятельно умыться, поесть, помыться без посторонней помощи... То есть для всех тех детей, кто в результате какого-либо увечья или заболевания становились в разной степени физически неполноценными.
  В 1990 году, под конец августа-месяца папа, мама и я совершили путешествие длиною в 300 км в старинный город Новочеркасск, где мне предстояло грызть гранит науки вприкуску с плодами мною доселе невиданными, ибо запретными по понятиям культуры современной, - взрослыми от детей тайно охраняемыми...
  
  ВЕСЁЛЫЕ ИСТОРИИ
  
   - Ну, что, сынок, отправляем мы тебя в школу, - полушутливым тоном объявил мне папа, войдя в зал, где я беззаботно играл в давно уже сломанные игрушки.
   - Будешь там учиться, уму разуму набираться, - продолжал он.
   - А где школа? - попрощавшись со своим беспечным настроением, поинтересовался я. - В которой Ленка учится?
   Мне было известно, что школа, в которой училась моя сестра, располагается напротив нашей четырнадцатиэтажки, совсем близко. Ничего страшного в сообщении папы не содержалось, ведь в таком случае расставание с родителями мне не грозило.
   - Нет, - ответил папа. - Учиться ты будешь далеко отсюда - триста километров ехать.
   Видя, что новость мне пришлась не по вкусу, папа наставительно заявил:
   - Но выучиться тебе, сынок, надо!
   Впрочем, известие о скором поступлении в школу ненадолго задержалось в моей голове: были дела и поважнее - построить ртом из кубиков дом как можно большей высоты.
   Однако когда родители сообщили день отъезда, понял я, что опять меня ссылают. Раньше - в санатории да больницы, а теперь в школу в какой-то Новочеркасск. Эх...
  Вещи собраны, билеты куплены. Мы вместе с папой и мамой присели на дорожку и двинулись на вокзал. Мне не впервой было путешествовать по стране: в Москве, Евпатории, Калуге, в Таганроге я проходил лечение, в Донецке и Волгограде гостил у родственников... Посетить ещё один город нашей необъятной родины мне было не в лом, но ведь родители учится со мной не останутся.
  Папа и мама заверяли меня:
  - На каникулы мы тебя домой обязательно заберём. Не переживай!
  Сквозь надутые от обиды губы я, якобы удовлетворённый таким компромиссным решением, бубнил:
  - Угу...
  - Скучно тебе уж точно там не будет, - родители, в надежде успокоить сыночка, решили сыграть на моём буйном воображении. - С мальчишками, девчонками наиграешься... Будешь рисовать сколько захочешь!
  Рисовать я любил, особенно иллюстрации к книжкам в экспрессивно-абстрактной манере. Настроение моё немного наладилось.
  Итак, я - в автобусе. Километр за километром убегали вдаль, урбанистический пейзаж города сменился деревенскими постройками, а потом и вовсе пошли длинные, упирающиеся в горизонт, поля, косматые полосы деревьев, полузасохшие речушки. Вся атмосфера поездки располагала к фантазированию. И представил я, что школа выглядит, как грандиозное многоэтажное здание, наподобие американского небоскрёба. Учителя будут разговаривать с моими родителями официально-деловым тоном, одетые в строгие чёрные костюмы, как на заседании ЦК КПСС. Меня тоже переоденут в такой же строгий деловой костюм. А дальше, скорее всего, сотрудники школы покажут и расскажут гостям, что и где находится. Такое представление об учебном учреждении у меня, вероятно, сформировалось в результате интенсивного просмотра телевизора. А что ещё делать маленькому инвалиду в двухкомнатной квартире, если игрушки все поломаны?
   Под конец поездки я начал канючить:
  - Ну, скоро мы приедем? А?
  - Потерпи. Скоро, - ответила мама.
  Спустя некоторое время наш автобус въехал в необычный город: в основном преобладали обшарпанные одноэтажные дома старинной архитектуры, такой же 'архитектуры' были и дороги, с выбоинами, местами выложенные камнем.
  'Нет, ещё не скоро мы приедем, - поразмыслив об убогости города, решил я. - В городах-карликах школ не бывает'.
  Автобус довёз пассажиров до пункта прибытия - на вокзал города. Сам город походил, на мой взгляд, на большую деревню. 'Здесь даже троллейбусов нет', отметил не без гордости, как столичный человек, приехавший в провинцию.
  Пару остановок на общественном транспорте, пешочком с полкилометра - и вот я у ворот сцецшколы.
   Во дворе детдома мне стало страшно и одновременно интересно. Страшно, потому что до той поры я нигде не видел столько инвалидов самых разных мастей. Было ощущение, что это люди с другой планеты. Интерес вызвала сама атмосфера жизни заведения: все что-то делали, куда-то спешили, и никто ни в кого не тыкал пальцем, типа 'Смотри, какой идёт!'. Я почувствовал, что в этом месте каждый 'свой среди своих', равный среди равных. Во дворе звучал 'Эскадрон' Газманова, вдали за одноэтажным зданием, напоминающим избушку, на площадке играли в футбол. И 'Эскадрон' и футбол я любил, так что на мгновение мне подумалось, что в такой атмосфере жить можно. К нам подошла женщина, представившаяся по имени-отчеству, и попросила пройти за ней в корпус. Она работала воспитательницей. 'Странная профессия у тёти', подумал я. Мне казалось, что воспитывать имеют право только родители.
   Перед входом в корпус меня поразил валяющийся на асфальте запылённый помятый плакат с изображением Ленина. 'Ленин не должен валяться!', заметил я про себя.
   Между тем, воспитательница ретиво вещала о том, что встречалось у неё на пути. Например, дивная архитектурная конструкция под названием 'трап'. 'Ага. Лестница без ступенек', смекнул я.
  Как только вошли в корпус, во мне вспыхнули воспоминания о больнице: наставленные рядами койки, голые, будто отполированные, зелёного цвета стены. В помещении воняло свежей краской, всё вокруг ощущалось фальшиво-уютным, чужим и подавляющим. К корпусу примыкала школа - длиннющий коридор с многочисленными дверьми. Такой планировки здания я до той поры не встречал. Да и где мне было её встречать: первые семь лет провёл в четырнадцатиэтажке. Лестницы, лифты, короткие коридоры на четыре квартиры да балконы. В школе всё иначе.
  Меня поселили в палату с одноклассниками и детьми чуть постарше. Шёл тихий час. Все делали вид, что спят.
  Родители уехали. Я поревел минут 10 и успокоился, потому что - всем по барабану.
  Неожиданную радость породило в моих нейронах слово 'Подъём', брошенное из уст старой воспитательницы. Все дети, пребывающие за миг до этого в дрёме, внезапно ожили, будто дружно шарахнули чифира. Сверху было принято решение: 'Гуляйте. Только на переднем дворе!'. Умеющие себя обслужить, ринулись сломя голову на улицу. Меня кипало до слёз от нетерпения: 'А меня!.. А меня оденьте!'. В очереди беспомощных выпало стать третьим. Когда мне завязали последний шнурок, я тоже буйно пошёл гулять, где и подружился с неугомонным мальчишкой Андреем. Физически он ничем не отличался от обычных здоровых ребят. Был общительным, энергичным и артистичным малым. В свободное от учёбы время он облачался в разные тряпки, найденные на мусорке, и вдохновенно играл моноспектакли на тему 'Господин и его раб'. Утром его сценой была кровать, днём - более-менее уединённое место во дворе. Его непревзойдённая артистическая игра не воспринималась народом всерьёз и чаще всего оставалась без внимания. А вот как модельер Андрей часто получал 'призы' в самых неожиданных местах в виде тумаков от старших за свой негигиенический поп-арт. Позже, когда я стал учиться вместе с ним в классе, выяснилось, что у него не всё в порядке с головой: олигофрения с элементами чего-то ещё... Способность к обучению была минимальна и с каждым годом стремительно приближалась к нулю. А после пятого класса Андрея отправили на пожизненные 'гастроли' исполнять свои моноспектакли в 'дурке'.
   Играть с Андреем оказалось труднее, чем заниматься дома зарядкой. Он, почти не переставая, носился по двору, изображая из себя всадника и одновременно коня. Я бежал, изо всех сил стараясь успеть за ним, но быстро отставал, падал, стёсывал себе колени и руки. Андрей подбегал, помогал встать и негодовал:
   - Ну что же ты всё падаешь?!
   Вскоре ему это надоело, и он с раздражением заявил:
   - Играй сам!
   Веселье моё заметно угасло: первого друга и то потерял.
  
   Со своими сверстниками я не сдружился из-за своей некоммуникабельности и, отчасти, несовпадения интересов: прятки, догонялки, войнушки меня не вставляли. Ребята чуть постарше относились ко мне пренебрежительно: водиться с малышнёй считалось унизительным. Поэтому я заполнял духовную пустоту, проводя время в обществе старшеклассников. Сначала, разумеется, они меня прогоняли: ругались воспитатели, дескать, научат всякому... Но я был настырным, не по возрасту сообразительным, и, в конце концов, старейшины приняли меня в свой круг. Конечно, я не имел право голоса, но зато появилась возможность слушать то, что я никогда не слышал от родителей, воспитателей и учителей. Атмосфера в группе 'дедов' тоже была для меня в диковинку.
   Вот, например...
   Однажды я зашёл после самоподготовки к старшим. В комнате курили, забыв открыть хотя бы форточку. В углу тускло светилась лампада над многочисленными иконами - один из старшеклассников, Игорь, являлся верующим и преподавал по четвергам 'Закон Божий'. В магнитофоне орало что-то из techno 90-х.
   Один из пацанов, в глубине души которого взыграл патриотизм, включил группу 'Сектор газа' - частушки. Никто ничего против не сказал - каждому нравилось то, что нравилось всем.
   Из магнитофона с внушительной громкостью заиграло весёлое и матерное.
   С невероятной силой ощутив желание сеять доброе, разумное, вечное, кто-то предложил:
   - Давай маг в форточку вставим - хорошее стерео получится!
   Вставили и по двору детского дома, когда на улице резвилась малышня, задорно прокатилось:
  Полюбила парня я -
  Оказался без хуя.
  На хуя мне без хуя,
  Когда с хуем дохуя?!
   (Смысл сей жизненной скороговорки стал понятен мне только спустя год).
   В это время на улице в качестве воспитателя дежурил глуховатый старик, так что процесс просвещения юных масс длился ещё минут десять в той же ненормативной струе. Всем - весело и радостно кроме воспитателей, которые ворвались в палату в шоковом состоянии. Они хотели, было, конфисковать магнитофон, но путём мирных переговоров учащиеся старших классов вежливо убедили педагогический коллектив довольствоваться только кассетой с эксклюзивной записью.
   Таким образом, я впервые познакомился с отечественной панк-культурой. А уже во втором классе моё музыкальное образование продолжилось 'штудированием' творческих изысканий Егора Летова. Душевно! Особенно мне нравилась песенка про Незнайку.
   Однако следует заметить, что мои увлечения были разносторонними и не ограничивались интересом только к контркультуре. Во внеурочное время я посещал факультативные занятия по 'Закону Божьему', где постигал Библию, учил молитвы. Но даже на этих уроках во мне пробуждались зачатки скептицизма, и я часто задавал Игорю каверзные вопросы: 'Откуда взялся Бог? Если у Адама и Евы были только Каин и Авель, как появились другие люди? Куда делись динозавры?'.
   Примерно в тоже время недурно заинтересовался биологией. 'Деды' часто упоминали в своих диалогах слово 'цикл'. Я и спросил:
   - А чё это такое? Мотоцикл что ли?
   Пацаны засмеялись. Один из них сказал:
   - Маленький ещё такое знать.
   Другой дал наводку:
   - Завтра на большой перемене приходи ко мне в 9 класс - расскажу.
   На следующий день я пришёл в назначенное время. В классе сидело два старшеклассника. У того, кто меня пригласил, было странное прозвище - Мусокол. Он принялся долго и терпеливо объяснять прописные истины гинекологии, показывая соответствующие рисунки в учебнике. Второй, Вован, угорал со смеху. Но я только и понял, что в один период 'трахаться' можно, а в другой - нельзя.
   - А почему нельзя? - поинтересовался я.
   - Потому что дети будут.
   А мне казалось, что дети всегда получаются.
   - Вот, смотри! - для пущей наглядности 'учитель' показал мне пару фото с голыми девушками. Девушки меня в те годы почему-то не особо волновали.
   С тех пор я частенько приходил к Мусоколу изучать анатомию. Всякого рода 'циклы' меня больше не интересовали, а вот строение мозга, функции его частей, психика человека - это да! Мама часто говорила на эти темы с врачами и папой. Вот мне и хотелось узнать, о чём говорили мои родители. Выяснилось, что у меня затронут мозжечок.
   - Знаешь, как проверить мозжечок? - спрашивал меня Мусокол.
   - Нет.
   - Закрой глаза и постарайся дотронуться указательным пальцем носа.
   Я стал делать всё, как он сказал.
   - Стой! Стой! - испугался он. - Ты сейчас себе глаз проткнёшь. Шофёром стать и не мечтай.
   В класс вошла учительница, как я позже узнал, по литературе, Татьяна Ивановна.
   Она, усевшись за стол, спросила с педагогическим интересом:
   - Тебя как зовут?
   - Рома.
   - Я заметила, что ты часто заходишь к Саше, - она имела в виду Мусокола. - Зачем?
   В это время я перебирал варианты ответа. Сзади последовал лёгкий тычок в спину.
   - Ну, мне интересно с Сашей, - заикаясь от волнения, начал я. - Он мне рассказывает про мозг, клетки... С ним весело.
   Учительница высказала одобрение по поводу моего увлечения биологией и похвалила Сашу за инициативу.
   Честно сказать, я и без тычка сказал бы то, что нужно. Грань между общепринятым и скрываемым различал без проблем ещё в дошкольном возрасте: дома часто шкодил и, чтобы не получить ремня, придумывал 'правильные' ответы.
   Когда учительница ушла, Мусокол с облегчением похвалил меня:
   - Красавчик! - и обратившись к Вовану, добавил: - А я думал - сейчас заложит как на духу.
   Где-то вдалеке послышался звук фанфар в мою честь.
   Конечно, были и обидные моменты, когда я находился в обществе 'дедов'. Например, некоторые из пацанов, проверяя свою силу, брали меня за голову двумя руками и поднимали над землёй. Или сажали в коляску, разгоняли по коридору и бросали. Шутка называлась 'На автопилоте'. Я со страшной силой ударялся коляской о какое-нибудь заграждение - вылетал в открытое пространство, словно парашютист, и падал на пол, как мешок говна. Не знаю, как мне удавалось отделаться только несколькими ушибами. Но я понимал, что таковы 'издержки производства'. Без них - никак.
  ****
   В начале школьной поры меня пытались научить писать по-человечески: брать в руку ручку и выводить буквы. То, что получалось в прописях, можно было с большой натяжкой назвать китайской абстрактной письменностью. Клавдия Семёновна, моя первая учительница, делала вид, что находила в моих трудах что-то похожее на русские буквы. Спустя примерно полгода она поняла, что научить слона плясать лезгинку не представляется возможным, и предложила мне попробовать писать ртом, то есть взять ручку в зубы, и выводить ею буквы при помощи плавных движений головы. Результат был превосходным: я получил возможность писать то, что хотел написать. Вообще, опыт не новый: так делали почти все, у кого не было рук. Но в данной ситуации у здоровых людей срабатывает стереотип большинства: то, как и что делает большинство - есть норма и правило. У меня есть руки, значит, я обязан ими писать, иначе неправильно, и, как следствие - невозможно.
   В первые дни моего появления в столовой происходила аналогичная история: нянечки пытались научить меня есть при помощи ложки. После того, как я пару раз разлил на себя борщ, энтузиазма у персонала поубавилось. Решили кормить меня сами. Я был, в принципе, не против. Правда, приходилось ждать, пока нянечка раздаст всем еду или воспитательница освободится, чтобы накормить с ложечки беспомощного ребёнка или подростка. Подобных мне детей переводили питаться в корпус, чтобы лишний раз не ходить им по улице и не падать на грешную землю.
   Учился я хорошо: родители дали мне базовые знания перед поступлением в школу - научили читать по слогам, считать до ста, складывать и вычитать числа, ориентироваться по часам... По мнению Клавдии Семёновны, если бы, вдобавок к этому, я умел выводить на бумаге прописные буквы, меня бы сразу же посадили во второй класс. К слову сказать, обучение в школе-интернате было отменным. Главное преимущество, в отличие от общеобразовательной школы, состояло в том, что, если кто-то чего-то не понимал, к нему подходила учительница и пыталась объяснить более доступным языком. В общем, разжуют и в рот положат.
  Каждый день у Клавдии Семёновны я старался выпытать что-нибудь новое, неизвестное мне. Увы, лишь письменность оставалась для меня наукой, которую я успешно постигал. А ведь в моей голове роилось столько волшебных и непонятных слов: НЛО, солнечная система, ток, клетки и главный секретарь горкома партии, - о сущностях сих вещей Клавдия Семёновна умалчивала. Но, как ни странно, мне не было скучно, а очень даже наоборот, потому что состав учеников первого класса был шокирующим. Например, Жанна любила кокетничать на уроках с Андреем, или швырять в истерике ручку, если у неё что-то не получалось, со злобой и безоговорочно заявляя: 'Не буду!'. Андрей постоянно качался на стуле всем туловищем вниз-вверх и шёпотом выговаривал экспромтом сочиняемые стихи на манер Винни-Пуха. Клавдия Семёновна пыталась подобрать правильный дифференцированный подход к Андрею. Иногда ей это удавалось: тогда Андрей, высунув язык, старательно выводил в тетрадке буквы. (Правда, не понимал - зачем). Но чаще всего он выдавал следующий алгоритм: стремительно выскакивал в середину класса, щёлкал о пол 'плёткой' (верёвкой, найденной на мусорке), фыркал, подобно жеребцу, и вылетал на улицу, с чувством захлопывая за собой дверь. Я же хохотал на весь класс при любом аморальном поведении учащихся, за что часто стоял в углу, при этом успевая раздавать направо и налево подсказки. Других первоклассников мне трудно припомнить: они были менее эмоциональны, менее общительны и почти полностью неспособные к обучению. По окончании первого класса я их больше не видел.
  ****
   В год моего поступления дедовщина буйно процветала и являлась неотъемлемой частью школьной и внеурочной жизни. Данное явление негласно поощряли учителя и воспитатели, чтобы поддерживать дисциплину. К распоясавшимся деткам приходил старшеклассник, громко стукал тростью или костылём о парту или кровать, в крайнем случаи брал за шиворот, давал подзатыльник, и тишина воцарялась гробовая. Однако с каждым годом власть 'дедов' ослабевала и приблизительно к 2000-му году дедовщина сошла на 'нет': перевились 'главнокомандующие'.
   В отличие от большинства, я, без ложной скромности, был послушным и воспитанным мальчиком, и педагогическому коллективу пришёлся по душе: не буянил, не хамил, считался прилежным и не глупым. Одно лишь им не нравилось - мои спринтерские забеги на короткие дистанции, как правило, завершающиеся стремительным пикирование на асфальтовую поверхность. После пары таких падений меня смело можно было причислять к детям подземелья.
  
   Да... Весёлые были времена, незабываемые!...
   Помню, кормит меня воспитательница гречневой кашкой с подливкой. День был солнечный - бабье лето наступило. Хорошо! Вдруг в корпус ворвался здоровенный долговязый детина. Звали его Ваща. Весь на шарнирах, движения, как при болезни Паркинсона, ноги полусогнуты. Понесся он, чуть ли не иноходью, в ближайшую палату. Свалившись на пол, залез, подобно нашкодившему коту, под кровать. Спустя мгновение вбежал тоже не маленький парень, по прозвищу Вано, без рук, с зажатым между плечом и подбородком перочинным ножиком, и в бешенстве спросил:
   - Где он?! - и, не дождавшись ответа, вынес вердикт, в исполнении которого трудно было усомниться: - Зарежу суку!
   С этими словами Вано влетел в ту же палату, где скрывался Ваща.
   Нянечка и воспитательница в полубезумном состоянии бросились за ним. Тот тем временем яростно бил ногой по кровати и очень настойчиво просил вылезти спрятавшегося. Ваща издавал мяукающие вопли отчаяния, и молил о пощаде. Нянечка и воспитательница в этот момент с нежностью и лаской заклинали Вано уйти, пока не случилось непоправимое.
   Здесь надо сделать небольшое пояснительное отступление. Организм человека устроен так, что отсутствие какой-либо части тела или функции восполняется увеличением работоспособности оставшихся частей или усилением каких-либо способностей. Скажем, если человек потерял зрение, то его организм компенсирует этот недостаток усилением слуха и осязания. Так вот, у Вано вся сила, которая могла бы быть в руках, перешла в ноги. Звучит немного мистически, но факт остаётся фактом. Потому, если бы не увещевания нянечки и дежурной воспитательницы, реанимация Ваще была бы обеспечена.
   Вся эта заварушка началась благодаря чей-то детской шутке. Ваща усердно кормил с ложки своего друга борщом. Вдруг кто-то сзади, с левой стороны, изрёк 'Па!' и содержимое ложки взмыло ввысь через правое плечо. В этот сакраментальный момент проходил мимо Вано, на которого и упали 'чудодейственные' капли горячего борща.
   Что-то подобное наблюдалось довольно часто, но с двумя братьями, учившимися на класс выше меня. Вася и Ваня, вооружившись друг против друга циркулями, заточенными карандашами, вилками или чем-нибудь острым, дрались всегда до первой крови. Их могли разнять только старшеклассники. Когда братьям было лет по пять, на их глазах отец зарубил топором мать. После чего они попали в Первомайку - учреждение для детей-сирот, а потом - в школу-интернат. Оба - физически здоровы. Разве что, у Вани были небольшие проблемы со слухом. Повзрослев, Вася стал вором, наркоманом и альфонсом, а Ваня - просто маленько придурковатым разгильдяем, женившимся на девушке 1-й группы инвалидности, которую впоследствии бросил. Как он сам признался, ему стыдно заниматься с ней сексом. Интересно, чем Ваня думал раньше?
  ****
   Сейчас не вспомню, в каком классе, в первом, или втором, произошла со мной история, давшая понять взрослым ребятам, что я в их компании - свой человек.
   Как уже упоминалось, в коллективе сверстников, и ребят чуть постарше, я не прижился. Они играли в футбол, хоккей на асфальте, прятки, перегонки... Я же предпочитал шашки, шахматы, домино. Как говорится, не сошлись во вкусах. Поэтому дружеские отношения у меня с ровесниками до пятого класса не складывались. Так, приятельские, не более.
   Всё же стоит выделить двух отроков, с помощью которых я смог повысить свой рейтинг в среде старшеклассников.
   Первого звали Мансуром. Учился он на два класса выше меня. Столь редкое имя полностью соответствовало его неординарному виду и поведению. Ходил Мансур на полусогнутых ногах, опираясь на две трости. Все его движения были замедленными, мало пластичными, неуклюжими, будто тело сделано из каучука. Мансур перемещался в пространстве медленно и сосредоточенно, непроизвольно пуская слюни. Создавалось впечатление, словно идёт он против ветра по зыбучим пескам. В такие ответственные моменты его пытались рассмешить, что было довольно легко сделать. Мансура накрывала волна истерического смеха, и он с грохотом падал на пол, продолжая гоготать. Приступ длился минуты две-три, затем ему помогали подняться (сразу после падения поднимать - не имело никакого смысла). Неудивительно, что одноклассники Мансура часто пользовались его слабостью, чтобы сорвать урок... Естественным решением учителя образовательной школы стало бы изгнание нарушителя спокойствия из класса. Но в отношении Мансура этот приём не проходил: выходя из класса, он мог бы запросто упасть на полпути и валяться продолжительное время, беззаботно ржа. Несмотря на такое экстравагантное поведение, Мансура нельзя было назвать дебилом. Соображал он довольно неплохо, если речь касалась выгоды для него.
   Второго отрока кликали Сапуном. Сидя на маленькой коляске, передвигался он, отталкиваясь ногами. Руки у Сапуна не действовали из-за чрезмерной напряжённости и представляли собой два полусогнутых бревна. Если б не ДЦП, быть Сапуну качком от природы. А вышла ему судьба стать ходячим клише к слову 'качёк': твердолоб, упрям и недалёк. Однако положительных качеств не отнять: общительный нежадный и простодушный чувак.
  С начала 90-х по стране покатилось повальное увлечение восточными единоборствами. Эта мода не на шутку задела свободный от дум и мечтаний мозг Сапуна, и он поменял бодибилдинг на каратэ. В свободное от учёбы время Сапун скрывался в кустах, и часа по два отрабатывал сложнейшие приёмы. Технике позавидовал бы сам Брюс Ли. Однако вскоре 'мастер восточных единоборств' пришёл к выводу, что ему необходим ученик и помощник. Выбор пал на меня. Какой-то период я играл роль манекена для оттачивания коронных ударов. Однако что-то мне подсказывало, что успехов на сим поприще мне не достичь, и я покинул стены 'Шаолиня'. На моё место пришёл новый ученик Мансур. Из беседки можно было наблюдать соперничество двух неподражаемых стилей: 'заторможенный дракон' против 'пьяной обезьяны'. Звуковые 'спецэффекты' единоборцев не поддаются описанию. (Жаль, что режиссёры не ездят по домам-интернатам, не проводят съемки будничной жизни инвалидов - много 'Оскаров' потеряли).
   Практика без теории - ничто. Эту мудрость Сапун знал, и потому приобретал, где только можно всё, связанное с единоборствами: видеокассеты, фотографии кумиров, журналы. Тогда и встал перед Сапуном финансовый вопрос.
   И вот однажды, зашёл я как-то ненароком после уроков в третью палату, где спали ребята чуть постарше, и увидел, как юные 'каратисты' прячут под тумбочку кассеты. Никого кроме них не было - все ещё учились. Сапун сказал, что кассеты они с Мансуром украли у старших, и предупредил меня не болтать о тайнике. Я кивнул.
   - И чё вы с ними будете делать?
   - Отвезу на базар - продам, - выложил свои предпринимательские планы Сапун.
   - Угу, - подытожил я, внутренне сомневаясь в успехе мероприятия.
   Примерно через неделю сидел я в туалете - думал. Справа от меня аналогичным делом был занят старшеклассник Женя. Неподалёку ждал его помощник Вован. Завели они беседу. Женя начал сокрушаться, что стали пропадать кассеты из палаты 'дедов'. Вован предположил, что нянечки могли переложить их куда-нибудь.
   - Да нет, - отмёл Женя эту версию. - Спрашивали. Никто никуда не перекладывал. Да и на хрена они им?
   Догадаться о том, что в уголовном деле замешана малышня, им помешал собственный высокий статус.
   В эту минуту я сообразил, что мои знания о тайнике помогут мне выбиться в люди.
   - Кажется, я знаю кто... - начал я.
   - И кто-то же? - скептически поинтересовался Женя.
   - Это Сапун с Мансуром. Они спрятали кассеты под тумбочку.
   - Под какую?
   - А там, в третьей палате.
   - Ну-ка, Вован, сгоняй.
   Спустя несколько минут, Вован приехал с кучей кассет:
   - Так и есть, - рассматривал он надписи. - 'Технология', 'Сектор газа', 'Depeche mode'... Все наши.
   Женя смачно выругался в адрес выявленных воров, и попросил привести их для свершения суда.
   На казнь Вован привёл конвоем только Мансура.
   - Сапун где-то лазает во дворе.
   - Ладно, с ним отдельно поговорим. Ну, Мансурище, рассказывай, на хрена кассеты пиздил? - Женя был весь во внимании.
   Мансур потупил глаза.
   Женя продолжал:
   - У тебя ведь даже мага нет. Или ты решил их на своей головке воспроизводить?
   - Отвечай, когда тебя спрашивают! - подключился к допросу Вован, от души отвесив подзатыльник.
   Мансур, пуская слюни, о чём-то невнятно промычал. Впрочем, с дикцией у него всегда были большие проблемы.
   Я, будто бы переводя его слова, сообщил:
   - Он с Сапуном хотел их на базаре продать.
   - Ах, вот оно как! - удивился Женя. - Так вы, значит, предприниматели, мать вашу ёб?!.
  Вован выразил своё возмущение ударом под дых. Мансур удар не сдержал - загнулся.
  Напоследок Женя предупредил Мансура, что если ещё хоть одна кассета пропадёт из палаты старейшин, быть тому евнухом до конца дней своих.
  Когда обвиняемый уполз, Вован выразил мне благодарность:
   - Молодец, Ромка! Наш человек!
  После вышеописанного случая Сапун неоднократно угрожал мне расправой. Я не особо его боялся, чувствуя за спиной мощную поддержку появившейся 'крыши'. Однако подобных поступков больше не совершал: я понял, что быть стукачом, мягко говоря, не есть хорошо.
  ****
   Вот ещё один удивительный случай, свидетелем которого я стал, будучи всего лишь первоклашкой.
   Самоподготовка закончилась, и меня отпустили гулять на переднем дворе. Был ещё и задний, где в сумраке, под крышей беседки, проводили время старшеклассники. Воспитатели крайне редко посещали эти заповедные места - брезговали. Пол, усеянный окурками и плевками, отборный мат, откровенный жёсткий петтинг*, не редко - алкогольный угар. И искоренить этот детдомовский андеграунд не могла даже педагогическая 'верхушка'. А что говорить уже про рядовых воспитателей. Конечно, особо непослушных выгоняли из школы, но только после окончания десятого класса. Раньше - не имели права.
   Всем малышам строго-настрого воспрещалось ходить после самоподготовки на задний двор. В противном случае ставили в угол или сразу после ужина раздевали донага и в постель - без одеяла. Но часто моё стремление к познанию мира перевешивало всякий страх перед наказанием. Вот и тогда вышло тоже самое.
   Улучив момент, когда воспитательница выпустила меня из вида, я, крадучись, пошёл на задний двор, в темноту. В беседке происходила странная возня, сопровождаемая слабыми выкриками какой-то девчонки и приглушёнными угрозами мальчишек. Передо мной открылась по тем временам довольно странная картина. Мальчишки со второго класса (их было трое) прижимали своими телами полненькую довольно высокую девочку, залезая ей под платье. Она покрикивала, отпихивалась, пыталась вырваться, но без особого усердия. Старшеклассников в беседке не было: они ещё учились. Мальчишки, заметив меня, зашипели:
   - Вали отсюда!
   Я сделал вид, что свалил, оставшись подглядывать за происходящим из-за угла беседки, сквозь разросшиеся ветки дикого винограда. Меня захватила греховная атмосфера ситуации. Я мало что понимал в творящемся сумбуре, но явственно чувствовал в этом нечто запретное. И, казалось, что, вот-вот, и откроется какой-то секрет жизни, который взрослые так тщательно скрывали от меня. Движение мальчиков становились всё более и более настойчивыми и агрессивными. В этот момент в беседку зашли двое 'дедов'.
   - Ну-ка, рассосались в темпе! - гаркнул один из них.
  - Тоже мне юные маньяки нашлись! - добавил второй.
   Участники и зритель реалити-шоу разбежались кто куда. Представление было окончено.
   Девочку, которую пытались поиметь, звали Ирой. Её мама работала в то время санитаркой в медпункте. Ира пришла в гости к маме. А уборки, как назло, невпроворот - некогда с дочкой заниматься. И разрешила мама Ире немного погулять во дворе. Экстремальная получилась прогулка у девочки. Ещё интересный факт: спустя год Ира поступила во второй класс, в котором я учился. Знакомиться было излишним. Сколько приятных моментов связанно с её пребыванием в моём классе - не сосчитать!
   В первый же год пребывания в школе, благодаря стараниям третьеклассника Васи, Ира лишилась девственности. Событие стало достоянием общественности. Мама и бабушка Иры совместно с нашей классной воспитательницей, завучем и директором чего-то хотели от Васи. Может восстановления первоначального психофизиологического состояния, в котором пребывала Ира до рокового 'свидания'? Или моральной компенсации в размере столько-то рублей за причинённые душевные страдания девочки? Быть может посадить насильника? Однако доказать ничего так и не смогли. Плюс ко всему социальный статус и возраст Васи не вписывались ни в один пункт статьи об изнасиловании. Дело замяли.
   Естественно, что все эти разбирательства ни к чему не привели, и Ира с тех пор периодически удостаивалась кратковременного, но усиленного внимания со стороны Васи. А, начиная с пятого класса, почти каждую большую перемену меня, и всех моих однокашников за исключением Иры, Вася вежливо просил подышать свежим воздухом. Дверь закрывалась на вешалку, и класс превращался в бесплатный публичный дом для двоих на 30 минут.
   Да! Удивительные были времена, незабываемые!...
  ****
   Конец сентября. Четвёртый класс - зачёт. После окончания самоподготовки я неспешно брёл на задний двор, в беседку, мечтательно смотря на величественные тополя на фоне пасмурного неба. Под моими ногами умиротворяюще шуршали опавшие клиновые листья. Задумавшись, я не заметил, как пронёсся мимо, будто ураган, чуть не сбив меня, зазывно орущий 'Ура!' одноклассник Андрей. За ним шлейфом мчалась, не поспевая, сражённая харизматичностью 'лидера' ребятня из младших классов. Андрей размахивал в руках палкой, точно знаменем. Вместо флага на древке веяла изображённая на полотнище таблица Менделеева.
   'Интересная революция', усмехнулся я.
  
  МОЯ БОГИНЯ
  Безответная любовь - это неостановимое кровотечение.
  Мишель Уэльбэк 'Возможность острова'.
  
   Пустынный двор дома престарелых. Льёт дождь - холодный хлёсткий всепроникающий. Я сижу на корточках под навесом, всматриваясь в хрустальные всплески на воде. Кажется, что этому не будет конца. Но шум водопада постепенно стихает, бой капель становится размеренным, как сердцебиение, и солнечные лучи боязливо вздрагивают в чуть просветлённом небе. Я погружаюсь в воспоминания. В моём сознании неясно, но всё чётче и чётче, всплывает осенний ковёр сухих и хрустящих листьев. Пыльный ветер гоняет их по спирали. Солнце угодливо лижет моё лицо. Жмурюсь, наслаждаясь теплом. Звенит звонок на урок, но я, первоклассник, свободен. Неуклюже бегая в круговоротах ветра, чувствую себя птицей, которая вот-вот должна взлететь. В воздухе по-домашнему пахнет пирожками. Но в эту минуту я далеко от дома, без папы и мамы, даже без воспитателя - один. Абсолютная свобода - это абсолютное одиночество, без печали, без вопросов, без обиды. Я не чувствую себя одиноким. Надо мною невозмутимое ясное небо, наблюдающее за своим чадом с отцовским благоговением.
   Стук каблучков проникает в мою игру с листьями.
   - Играешь, мальчишка?! - нарочито строгим голосом, откуда-то сверху, спрашивает молодая учительница, проходящая мимо. - Уроки прогуливаешь?!
   - Нет. Уроки кончались, - улыбаясь, отвечаю я. Дома взрослые тёти не прочь пощипать мою круглую мордашку, потрепать вьющиеся светло-русые волосы и умилиться моим послушанием, а в школе далеко не все так ко мне относятся. Эта женщина одна из немногих.
   - Ну-ну, - с улыбкой погрозив пальцем, она идёт дальше.
   'Добрая...и красивая', подумал я, глядя ей вслед.
   Недалеко ветер гоняет по асфальту пустой целлофановый кулёк. Я подбегаю и, изловчившись, хватаю его, - начинаю махать им.
   'Это будут мои крылья или парус!', с ликованием провозглашаю про себя.
   - Впе-е-ерё-ё-ёд! - в осеннем шелесте по двору разносится моя сказочная радость, уверенность, что мир - это подарок навсегда...
   Пыльный и счастливый, ковыляю на обед. Хороший был день!..
   ...Дождь сходит на 'нет', тучи тают под напором сочных июльских лучей, и земля медленно начинает парить, стараясь согреться после 'холодного душа'. С крыши медленно падают в лужу крупные прозрачные капли, заставляя вздрагивать бесконечно-синее небо, отражённое в воде.
   Впервые я влюбился, когда мне было 7 лет, в учительницу младших классов. Высокая, стройная, с вьющимися чуть ниже плеч мягкими светлыми волосами. Ей было чуть больше двадцати. Однажды Она одевала мне курточку, опустившись на корточки: идеальные черты Её удлинённого лица, чистый взгляд, полный спокойствия и милосердия, изящные длинные пальцы Её рук. Обращаясь к моей учительнице, Она с чувством произнесла: 'Не ребёнок, а ангел!'. Её нежный голос поразил мою детскую душу своей искренностью: я Ей нравился, Она нравилась мне - мой первый ангел, которого мне посчастливилось увидеть в своей жизни. При Её появлении мне становилось тепло и уютно, и хотелось бесконечно долго смотреть на всё, что Она делает. К сожалению, я не часто видел эту неземную женщину, поскольку учился не в Её классе. Иногда, проходя по коридору, Она мило улыбалась мне, и моя душа, окрылённая улыбкой, улетала в облака. Сколько грации было в Её походке, сколько ласки было в Её взгляде!
  Любовь к учительнице, не успев окрепнуть, оборвалась через год: Она уволилась. Восемь лет спустя я не сразу узнал своего ангела, вошедшего в мой класс в качестве старшего воспитателя. Она по-прежнему была стройной, красивой, как майский день, лишь волосы Её немного погрубели и стали короче. Постепенно утраченные чувства к этой женщине стали проявляться с новой силой.
  Часто по ночам я мысленно представлял себя в неразрывном сплетении с Ней. Мы были одно целое, без греха, без грязных движений. Две чистые энергии. Нам достаточно было только соприкосновения двух дыханий, и цепочка сладострастных божественных мелких судорог пронизывала наши клетки. Но потом наступало отрезвление, и я с трудом сдерживал слёзы, понимая, что Она никогда меня не полюбит: я для Неё - никто, просто мальчик-инвалид. От этой боли можно сойти с ума, всё яснее и яснее осознавая своё одиночество.
  Говорят, Бог - это любовь. Она была и останется навсегда в моей памяти Божеством, наивным и беззащитным. За Её строгостью таилась хрупкая детская весёлая беспечность, которая под ударом чужой грубости источала редкие чистые слёзы обиды. Я не видел более ужасного зрелища, чем Её бесшумный прячущийся в ладонях плач.
  Я закончил школу. Иногда, отправляясь по делам в город, проходя мимо сотен людей, я мечтаю увидеть хотя бы ещё раз неповторимый образ моей первой любви, Её невольно благословляющий взгляд. Прошло несколько лет, но мне так и не удалось повстречаться с Ней снова. Как странно, но человеку нужно потерять, чтобы обрести. Нужно забыть, чтобы вспомнить... Попытаться забыть то, что у него есть. То, без чего его нет. Всё остальное - эгоизм, самообман, суета.
  Последний звонок - последняя возможность видеть Её, быть рядом с Ней. С тех пор как я окончил школу, каждый день размывает четкость Её милого нежного лица в моей памяти ровно... Процесс необратим. Я потерял почти всё: надежду, веру, мир, друзей - остались только стёртый временем лик любви и расширяющееся холодное одиночество. Когда идёт дождь, я выхожу на улицу, мокну и стараюсь вспомнить всё, что было связано с Ней, складывая кусочки Её божественного образа в картину неповторимой красоты. Моя жизнь без Неё ничего не стоит...
  
  А ВМЕСТО ЦВЕТОВ - ДРОВА
  
   Помню, был день учителя. Все праздничные мероприятия уже прошли: песни спеты, цветы раздарены. Вечером планировалась дискотека. Но до кульминации праздника оставалось часа три свободного времени: играй, дыши воздухом, читай книжки, смотри телевизор. Но как-то не по-взрослому заниматься такими вещами, когда тебе почти восемнадцать. В частности, я собирался накуриться для поднятия духа и преображения реальности. Всё было запланировано заранее. Мой однокашник посулил привести отборной дички (примерно, стакан), и Вася обещался принести с речки пару шариков гашиша. Вася знал в этом толк. Были и любители старины - они собирались распить пару бутылок палёной водки, заранее припрятанных под полом нашей беседки.
   Я вышел из корпуса. У трапа стояла воспитательница, Та самая, в которую я был влюблён. В карнавальных красках бабьего лета и убаюкивающих лучах солнца Она была неотразима. В довершение картины совершенства и красоты зазвучал Её шутливый голос:
   - Что - пошёл курить?
   - Нет. Я не курю, - сказал в ответ без зазрения совести, ведь это было почти правдой. Быстрым взглядом скользнул по Её фигуре и подумал:
   'Боже! Как же я Тебя люблю! И какая же Ты недосягаемая!' - и пошёл на задний двор полный любви, отчаяния и желания нажраться. Точнее укуриться в дрова, поскольку водку я не пил принципиально, считая употребление спиртного уделом недалёких людей. Намерение отметить праздник приняло агрессивный характер.
   В это время подоспела трава с однокашником на велосипеде. Или наоборот? Как правильно? Обещание он своё выполнил: отдал мне пол-целлофанового кулька сушёной конопли-дички и умчал в город. Я стал проявлять задатки организаторских способностей: сагитировал двоих любителей нетрадиционных форм отдыха. Мы ушли вглубь сада, где нас практически не было видно. Правда, эти друзья слабо понимали глубокий смысл травокурения, однако других вариантов не было. Живописность и умиротворённость данного места потрясала. Воспитатели в эти непроходимые кущи редко заглядывали. А если уж и заглядывали, то ничего провокационного не находили - не успевали.
   'С праздником вас, учителя!' - и мы на троих раскурили первую папиросу. Ни в одном глазу. Принялись за вторую. Что делать - дичка, она и в Африке дичка. Как раз во время пришёл Вася с 'пластилином'*. Он долго и сосредоточено мельчил шарик. Потом смешал содержимое с табаком и начинил папиросу.
   Подбежал лилипут Витя - только что с тихого часа - ученик седьмого класса и любитель халявы. Мы его никогда не прогоняли - с ним веселее. Зато нежелательные лица мудро покинули 'священное' место. Произошёл, что называется, селективный отбор. Нас снова стало трое и мы второй раз пустили по кругу 'беломорину'. Над нашими головами тускло засветились нимбы. Хорошо! Но не в достаточной степени... Решили повторить. Сказано - сделано. Я заметил, что реальность преобразилась в лучшую сторону: всё было, как во сне. В эти минуты глупость и идиотизм приобретают крайне умилительные формы. А вот со стороны мы выглядели полными придурками.
   Я, постепенно отстранившись от общего веселья, задумался. В голове роились сотни самых разнообразных мыслей, напоминающих своей неуловимостью змей. Каждая из них, казалось, таила в себе вековую мудрость предков, сущность смысла жизни или, на худой конец, устройство вечного двигателя. Я долго старался сосредоточиться, чтобы поймать хотя бы одну из них. И мне удалось - 'хвост' пойманной мысли вёл к Ней.
   - Слышь, Вась, давай ещё одну забьём? - как можно бодрее прогундосил я. - Что-то меня не очень вставило.
   - Да, ладно - 'не вставило', - продолжая смеяться, передразнил Вася. - Тебя ж у-би-ва-ет! Плю-ю-щит!
   - Нет, в натуре. Чё-то не прёт, - настаивал я.
   - Хорошо. Давай ещё.
   Лицо Васи сделалось серьёзным. Он достал из кармана катышек и стал его измельчать.
   В это время Витя плёл всякую тарабарщину, приплясывал и одновременно ржал. Мне было не до смеха - я думал о Ней.
   Папироса была готова к старту. Витя, выхватив струю дыма, замахал руками, и отошёл... Больше ему не позволило самочувствие.
   После третьей затяжки мои ноги подкосились, и я рухнул на землю. Вася меня поднял:
   - Стоишь?
   - Стою, - покачнувшись, не утвердительно промямлил я.
   Моё тело в тот момент можно было сравнить с мешком навоза, чудом балансирующим на двух шестах.
   Я начал вспоминать, как нужно пошевелить языком, чтобы произнести жизненно важную мысль. Наконец, молвил:
   - Мне надо присесть.
   'Растаманы' заботливо усадили меня на близлежащий камень.
   Всё вокруг было деформированным, будто смотришь на окружающий мир через лупу с громадным увеличением. Веки налились свинцом. Мысли в страхе разбежались по углам сознания. Закрыв глаза, я почувствовал себя холодцом в невесомости. Каким-то образом мне удалось подумать, что если я сейчас же не лягу, то рухнул с этого камня, как подбитый истребитель
   Полный сомнения в реальности происходящего, я высказался:
   - Мне надо лечь...в кровать.
   То ли Вася был титанически крепок здоровьем, то ли я стал полным кретином, но его рациональный подход к ситуации меня здорово удивил:
   - Ты идти сможешь?
   - Кажется, да, - вспоминая, есть ли у меня ноги, ответил я.
   Вася взял меня за руку и повёл в корпус.
   Я лёг на кровать и через некоторое время провалился в забытье. Не было абсолютно ничего, даже меня.
   Я вспомнил, что я есть, когда понял, что кто-то меня тормошит. Это оказался Вася.
   - Эй, вставай! Давай - подъём!
   Он поднял меня с кровати за руки:
   - Держишься?
   Если правильно поставить тряпичную куклу, она тоже будет сидеть. И я сидел.
   - На, поешь, - Вася сунул мне в рот какие-то сухофрукты.
   Жуя эти инородные тела, я промычал:
   - Не-хо-чу.
   - Надо, надо, - уговаривал Вася. - Желудок заработает и тебя отпустит.
   Так продолжалось минут пять или десять. Потом Вася оставил меня в покое.
   Спустя какое-то время пришла нянечка. Строго поинтересовалась:
   - Что с тобой?
   - Не знаю, - ответил я с закрытыми глазами.
  Каким-то образом мне удалось вспомнить, что я ел на обед, и добавил:
  - Арбузами отравился.
   - Понажрутся всякой дряни... - услышал я её стихающий баритон.
   Снова забытье.
   Мои глаза открылись в тот момент, когда дежурная медсестра хлестала меня по щекам, приговаривая:
   - Рома, ты меня слышишь?
   - Да-а-а, - расцепив слипшиеся губы, выдавил я.
   - Что с тобой? - продолжала допрос медсестра.
   Этот вопрос показался мне настолько философским, что я оставил его без внимания - не время для риторики - и принялся блевать чем-то густым и зелёным (по рассказам очевидцев). Меня наклонили на бок.
   - Похоже на отравление, - заметила медсестра. - Но чем?
   Она терялась в догадках. Измерила давление:
   - Очень низкое.
   Медсестра решила повторить серию своих коронных ударов ладонью по лицу:
   - Рома, ты меня слышишь? Не засыпай.
   Очнувшись на мгновенье, я заметил, что меня одаривают вниманием нянечки со всех корпусов, воспитатели, дежурившие в то время, сторож. Не хватало собаки Найды для полного счастья. Я слышал обрывки чьих-то фраз:
   -...Героин ... завучу ... 'скорую'.
   Последняя моя рождённая в тот момент мысль: 'Что же я наделал?'.
   Потом приехали медбратья. Говорят, я был белее мела. Интересно, Ленин в мавзолее белее?
   Пару раз моё тело пыталось свалиться с носилок.
   Меня везли в реанимацию. Сопровождающим был... Вася.
  Казалось, что все мои внутренности представляют собой кисель, бултыхающийся в кожаном мешке. Когда 'скорую' заносило на поворотах, внутренности, по инерции, устремлялись мощным потоком, то в голову, то в пятки.
   Очнулся я на мчавшейся в реанимацию каталке. Справа кто-то измерял на ходу давление:
   -...60.
   Я почувствовал укол в руку. Плафоны на потолке с большой скоростью сменяли друг друга. Вдруг в моём сознании произошла метаморфоза: ряд ламп на потолке превратились во взлётную полосу. Я, подобно самолёту, набирал скорость.
   Моё состояние стабилизировалось. Я почувствовал, как тело перекладывают на кушетку. Ночь. Было ощущение, будто всё происходит не со мной.
   Где-то недалеко кричал маленький ребёнок. На какое-то мгновение его плач затихал, потом возобновлялся, но с совершенно другой интонацией. Чудилось, будто рядом со мной лежали тысячи попеременно кричащих младенцев. Так продолжалось до утра. Иногда в плач вклинивался разговор реаниматологов:
   -...тоже, конь с яйцами. Всю ночь орал не своим голосом. То он на стадионе, то в подвале, то в лесу... Ещё б чуть-чуть, и сердце бы остановилось...
   - Нет. Ты прикинь - шестеро за одну неделю... Совсем уже детки поохуели!
   Утром ко мне пришли взять кровь.
   Спустя некоторое время меня перевили в палату. Там лежали мальчик лет десяти, который объелся белены, и пацан с больной почкой. Мальчик вёл себя крайне недипломатично: махал перед моим бледным лицом ногами и руками, стараясь меня избить. Я пытался увернуться от его ударов. Хорошо, что пацан выступил в мою защиту:
   - Да оставь его в покое. Он тебя трогает?
   Мальчик комично задрал голову и надменно произнёс:
   - Ладно. Живи.
   В целом я был спокоен. Трудно быть неспокойным, когда тебя пичкают феназепамом. Лёжа в кровати, смотря в потолок, я не переставал анализировать ситуацию и планировал дальнейшие действия. В таком ритме прошло три дня.
   На четвёртый приехал тот самый однокашник-поставщик, правда, без травы, но с домашней едой. Пища была весьма кстати.
   - Ну, ты, чувак, дал джазу. Начудил делов, - начал друг. - Меня по твоей милости к Жуку вызывали. Устроили допрос. У меня теперь новая кликуха - наркодилер.
   (Жуком прозвали в народе завуча - фамилия у неё такая).
   Я слабо улыбнулся.
   - Да вот, чуть не забыл, тебе тут записка от Каштанки.
   Каштанка - это прозвище нашей классной воспитательницы. Интеллигентная и принципиальная женщина.
   В записке тактично изъяснялось, что я совершил серьёзный проступок и мне следует подумать, очень хорошо подумать, что говорить по возвращении в школу. У меня же других отговорок кроме отравления ничего на ум не шло. Позже я узнал, что если б Каштанка не выступила в роли моего адвоката, меня бы преспокойно отчислили, несмотря на то, что я был отличником.
   На пятый день к нам в палату пришла врач. Всех осмотрела по очереди. Последним был я.
   - Так... Рома. Как себя чувствуешь? - начала врач.
   - Хорошо.
   - Ничего не болит?
   - Нет.
   - Что же с тобой произошло? - спросила она риторически.
   Я попытался замести следы:
   - Может, отравился?
   - Да нет... - уклончиво возразила врач.
   Через годы выяснилось, что в моей истории болезни после описанного случая дописано было одно слово - эписиндром. Эпилепсия - это лучше, чем состоять на учёте в наркодиспансере.
   Выписавшись из больницы, я возвратился в школу и заметил, что отношение ко мне резко изменилось. В глазах воспитателей и нянечек читалось нескрываемое презрение. К моему удивлению моя Возлюбленная была исключением, будто ничего не случилось. Хотя Ей порядком досталось по моей вине - тогда Она работала старшим воспитателем. А я до сих считаю себя полным мудаком - получается, что я Её хоть и не намерено, но всё-таки подставил.
   Учителя же, в первые дни после больницы, участливо спрашивали, что со мной случилось. Я отвечал, что чем-то отравился. Не все верили, что это правда, но допросов не устраивали. Одна лишь учительница по литературе, оставшись наедине со мной, обеспокоено заметила:
   - Я боюсь, как бы у тебя не начались ломки.
   Мне только и оставалось, как потупить глаза. Она была тонким психологом, всегда могла распознать истину, обладая критическим умом.
   За ломки я не беспокоился, хотя, до происшествия, и употреблял анашу два месяца подряд. Это был своего рода запой как метод подавления комплексов и проявление веры в 'расширение' сознания. По мировоззрению я напоминал нигилиста и хиппи в одном лице. Мне не хотелось выглядеть 'ботаником' среди своих знакомых и друзей. Таких приравнивали к изгоям. Но в то же время я уважал (нет, скорее боялся) своих родителей и помнил их наставление: 'Учись хорошо, сынок!'.
   Таким образом, я балансировал над пропастью.
   Вдобавок ко всему, мне запретили вечером ходить на задний двор, в беседку, где собиралась молодёжь, чтобы сбросить стресс после уроков и самоподготовки.
   - Вдруг у тебя снова случится приступ, - говорили воспитатели. - Кто тебя откачивать там будет?
  На самом деле они думали, что я повторю экскурсию в реанимацию или для разнообразия захочу отправиться в морг. Мне же, по правде, не хотелось больше кататься в скорой помощи - как-то себя некомфортно там чувствуешь. Я бы многое отдал, чтобы в тот самый злосчастный вечер избежать передозировки. Выходка, стоившая мне двух месяцев одиночества и презрения со стороны воспитателей, нянечек и некоторых учителей. Хорошо, что друзья от меня не отвернулись. А могли бы, ведь я тоже в какой-то степени их подставил: неоднократные вызовы к директору и завучу, усиление контроля над воспитанниками, отмена дискотек... У меня же от всего этого ужесточения режима началась депрессия. Вечерами я сидел один в палате и думал о том, как, наверно, весело проводят время мои друзья и подруги в беседке: травят анекдоты, рассказывают забавные истории, спорят на интересные темы, целуются... И вот в один миг у меня этого не стало - ощущения единения с близкими тебе людьми, когда ты сопереживаешь с ними успех, трудности, любовь, ненависть, когда жизни твоих друзей отражаются в тебе, а твоя - в них.
  Были перемены, и мы собирались, как и прежде вместе, общались, иногда с иронией вспоминая тот случай:
  - Да, нагрубил ты немного, пожадничал, - говорил мне Вася. - 'Не вставило. Не прёт' - тоже мне, растаман со стажем. Да я тоже протормозил: надо было тебе водки дать грамм пятьдесят. Для запаха. Всё же не такой кипишь подняли бы. Ну, перепил - с кем не бывает.
  - Меня б тоже ещё б чуть-чуть и за компанию, - продолжил Витя. - Я тогда во время в предстоловник смылся. Отсиделся до ужина - отпустило.
  - А помнишь, помнишь, - продолжил Витя с азартом, обращаясь к Васе, указывая пальцем на меня. - Эти, медбраты, несут его на носилках, а он: 'Куда вы меня несёте?! Мне и так хорошо!'.
  Присутствующие в беседке дружно заржали.
  В такие моменты хотелось жить.
  В это время в угол беседки писал Гусь, инвалид без ног и чемпион России по езде на коляске. Его действо с давних пор вошло в систему, ибо путь к уличному туалету был долог и неказист - метров пятнадцать.
  - Всё это весело, - начал с ледяным спокойствием Гусь. - Но есть новость - в школе будут брать анализы на наркотики. Когда именно - не знаю. Наверняка - на днях.
  - А кто тебе сказал? - как бы между делом поинтересовалась завсегдатая беседки Маша.
   Гусь в ответ ехидно и цинично предложил рассказать всем о специфике соития с ней.
  - Слышь! Да! - возмутилась Маша. - Чё такого - я просто спросила!
  - И чё? - глубокомысленно вставил Борт, переводя разговор к животрепещущей теме.
  - Чё-чё, - передразнил Гусь. - Отчислят - во чё!
  Борт подытожил ситуацию эмоциональным и ёмким по содержанию словом, которого нет ни в словаре Даля, ни в словаре Ожегова. Но по смыслу, я думаю, оно близко к 'концу света'.
  Вася, выдувая дым сигареты, стал с мастерством великого комбинатора анализировать:
  - Да, ну, на фиг, тут полшколы надо отчислять, если на то пошло. Один, два, три... - он принялся подсчитывать в уме употреблявших. - Человек тринадцать - точно.
  Я был в смятении и, будто на симпозиуме, посвящённом вопросам о наркотиках, поинтересовался:
  - Интересно, сколько шмаль держится в крови?
  - Около полутора месяца, - ответил Протас. - У моего друга брали такой анализ. Правда, он ему недёшево обошёлся.
  - Тем более, - воодушевился Вася. - Кто станет такие бабки платить?!
  И бросив окурок, матерно подытожил, что новость эта - ложь и провокация. Затем подхватил коляску Гуся, сидящего с хмурой миной, и пошёл в школу.
  Сквозь гул малышни, гоняющей мяч, было слышно удаляющееся возражение Гуся. Мол, мама его, если узнает о проделках сынишки, сделает над ним извращение, которого свет не видывал.
  - Да, ладно...- лениво успокоил Вася разнервничавшегося Гуся.
  В беседке продолжалась дискуссия, как выйти из создавшейся ситуации.
  Я неуверенно предложил:
  - Может усиленно заняться физнагрузкой. Я где-то слышал, что наркотики конденсируются в жирах. Плюс - усилится метаболизм. С водой всё и выйдет.
  - Нет, - возразил Протас. - Тут времени - считанные дни... Да и кроме жира есть ещё и кровь...
  - А может просто - сделать ноги, когда будут проверять? - находчиво выдал Борт.
  - Ты что думаешь - они тут один день будут анализы брать? - заметил Протас. - У них всё по спискам. Ладно, в первый день ты, предположим, усрался - бывает - не пришёл. Уважительная причина. А на второй?
  - Тоже, - заржал Борт, вовсе не потому, что ему было смешно, ему было страшно.
  - Да, попали вы, мальчики, - с лёгкой иронией отпустила резюме завсегдатая Маша.
  Прозвенел звонок на урок - симпозиум, посвящённый проблемам подростковой наркомании, завершился в пользу администрации...
  Сидя на уроках, я то и дело возвращался к надвигающейся угрозе быть разоблачённым в истинной причине моей невменяемости. И уже к вечеру план ухода от ответственности был готов.
  В палате для старшеклассников, где я жил, тогда насчитывалось, точно не помню, человек пять. В принципе, мы неплохо ладили друг с другом: пальцы не гнули, помогали по возможности, отпускали остроты направо и налево. В этой палате был пацан на коляске, наречённый школьной братвой Попом, в честь фамилии. Мы с ним сдружились: он помогал мне одеться, раздеться, сходить по нужде, а я давал ему советы, как не получить снова плевок в лицо. Флегматичный внешне, Поп был труслив и глуп, обладая при этом кулаками, каждый размером с пол моей головы. Ему бы вначале появления в толпе лишь единожды показать зубы, и занял бы он тогда не последнее место возле урны. А так статус Попа выражался двумя словами: либо лох, либо 'мебель'.
  После второго ужина, накрываемого на столе из личных запасов 'старейшин', все ушли смотреть телевизор. Я же с Попом остались решать проблему, как в кратчайшие сроки очистить кровь от наркотиков. План выхода из создавшейся ситуации созрел у меня давно: нужны были только здоровые руки и чистое лезвие для бритвы.
  - Да, Поп, попали мы под раздачу. Со дня на день анализ крови и прощай школа.
  - Меня ж дома кастрируют. Трындец полный...
  - Слышь, Поп, у меня идея... Звучит, правда, глупо... Давай вскроем вены?
  - Чё, гонишь?!
  - У тебя есть другие варианта?! Ты прикинь, старая кровь выйдет, новой заменится.
  - Ну и сколько нужно слить?..
  - Грамм двести. Уже концентрация уменьшится! - торжествовал я шёпотом. - Нет, ты можешь не делать - твоё право...
  - Ну, раз другого выхода нет - придётся.
  - Сегодня смена хорошая - нянечка спит без задних ног. В сортире, в тазик нальешь воды - типа порезался я, а ты рану промываешь - вдруг зайдут.
  - А если закрыться на швабру? - толкнул идею Поп.
  - А малышня ссать захочет? В дверь начнёт тарабанить - нянечку разбудит. Не стоит.
  - Да. Точно.
  - У тебя чистое лезвие есть? - спросил я, заметив, что 'клиент' готов.
  - Есть.
  - Короче, через час они улягутся, - кивнул в сторону палаты. - Я пойду с тобой покурить за компанию. Тряпки чистые есть?
  Поп кивнул.
  - Это в качестве жгута, - пояснил я. - Перетянешь руку выше пореза. Ты будешь вскрываться?
  - Да, буду.
  - Только по очереди: сначала я, потом ты - чтобы, если что - отмазаться. Ну, всё - пошли.
  Мы отправились смотреть телевизор, чтобы убить время.
  ...Посреди туалета на полу стоял тазик с водой. Рядом валялись несколько тряпок.
  - Тебе какую руку резать? - спросил ровным голосом Поп.
  - Правую: трудно будет заметить...
  Я подошёл к Попу, тот закатал мне рукав рубашки.
  - Посильнее закатывай, чтоб не сполз не вовремя.
  Я сидел на коленях, опустив в воду кисть правой руки, запрокинутую назад. Поза была не из лучших, но делать было нечего.
  Со стороны всё выглядело, как обряд какой-нибудь секты, только вместо свечи над нашими головами горела лампочка.
  Поп аккуратно достал лезвие для бритвы 'Спутник'.
  - Ну, что - начали? - спросил он.
  - Да, - в моём голосе звучала решительность праведника. - Только режь там, где вены особенно выделяются.
  - Хорошо.
  Поп черканул лезвием по руке, точно спичкой по коробке. Острая боль молнией пронзила правую часть моего тело, но в ответ не звука, лишь гримаса на моём лице.
  - Больно? - сочувствующе поинтересовался Поп.
  - Нормально, - сквозь зубы, стоически ответил я. - Как - кровь идёт?
  - Немного. Как от простой раны.
  - Давай ещё.
  - Уверен?
  - Да. Только по тому же месту.
  Поп ровным, но резким, движением провёл лезвием по кровоточащей ране. Боль оказалась сильней раза в два - я с трудом подавил желание крикнуть.
  Поп, ошеломлённый результатом, выругался.
  - Что там? - спросил я, подавляя страх.
  - Льётся, как из крана.
  - Ничего. Постепенно станет слабее течь.
  Немного погодя Поп задумчиво произнёс:
  - Никогда ещё не резал человека.
  - Ну и как?
  - Да, вообще, приятного мало.
  Боль стихала. На смену ей медленно растекались спокойствие и умиротворённость. Это меня насторожило.
  - Что там? - спросил я.
  - Стихает понемногу. Перевязывать?
  - Нет. Пусть ещё немного.
  Тишина. Краем глаза я увидел, что в воде плавают красные комки. Казалось, что тело, теряя кровь, становится легче и легче, а мысли приобретают ни с чем не сравнимую ясность и целомудренность. Боль почти не беспокоила. Но я не имел понятия, до какой степени можно продолжать пускать кровь, чтобы не потерять сознание. Страх сделать повторную ошибку заставил меня прекратить процесс:
  - Всё. Затягивай, - сказал я безразличным тоном.
  Поп ждал этих слов. Наверно, моё лицо заметно побледнело.
  - Сильнее, - скомандовал я. - Течёт?
  - Ещё - да. Но уже слабее.
  - Сейчас, сейчас всё затянется.
   Спустя несколько минут Поп констатировал:
  - Перестало.
  - Пусть немного присохнет. Вытри пока руку, осторожно.
  Потом тоже самое повторил он. Но во мне процесс кровопускания не пробудил никакого интереса. Я сидел, уставившись в одну точку, и чувствовал, как начинает кружиться голова.
  План 'очищения' был завершён. Мы отправились спать. Я, будто почти невесомый, с наслаждением шёл к своей кровати.
  Поп, как всегда, помог мне раздеться, и я лёг в разобранную постель. Мысли... О чём я думал в тот момент? Неважно. Главное, что впервые за многие месяцы до этого мне было так спокойно и легко на душе. Возможно, именно в тот момент я смог приблизиться к пониманию слова 'душа', потому что тело в ту ночь, казалось, перестало для меня существовать. Были только светлые мысли непорочности. Никогда больше я так крепко не спал.
  Утром объявили подъём. Проснувшись, я почувствовал, что всё не так уж плохо, как кажется. Голова слегка кружилась, правая рука затекла, стала тяжёлой и слегка синюшной. Снимать повязку я побоялся - вдруг задену рану, как польётся... К обеду решился, обнаружив, что почти не чувствую пальцев...
  С тех пор у меня на правой руке запечатлён довольно широкий шрам. Иногда меня спрашивают:
  - Откуда это у тебя?
  Рассказывать правду долго и стыдно, но не менее тяжело осознавать, что в этот момент думают о тебе люди: 'Попытка суицида - слабак'.
  Я бездарно вру:
  - Обжёг о печку в детстве.
  Ответ обычно пропускают мимо ушей. Во лжи не уличают - то ли из вежливости, то ли из сострадания.
  У меня много шрамов, но их не видно: они в душе. Можно, конечно, шрамы 'замазать' самооправданием, но забыть о них никак нельзя.
  
  РОМАНТИКА ПОД КАЙФОМ
  
   Самоподготовка подходила к концу. В классе кроме меня и Татьяны Константиновны никого не было: все, кто имел возможность переночевать дома, слиняли, клятвенно пообещав воспитательнице сделать уроки в семейном кругу. Местные имели такую возможность. Мой же дом находился в трехстах километрах от школы-интерната, так что спешить некуда. Однако писать при помощи рта около часа подряд сочинение по литературе - занятие не из приятных. Тем более что сочинение не предполагало свободомыслия: требовалось пересказать критику Иванова на произведения Петрова - скучно, никакого креатива. Вдохновение моё почти иссякло. Оторвавшись от писанины, я посмотрел сначала на Татьяну Константиновну, углублённо изучающую текст Евангелия (она любила нравственно наставлять меня, психологически обоснованно трактуя религиозные постулаты и притчи). Созерцание классной воспитательницы не придало мне творческих сил. Устало вдохнув, взглянул я в окно: в свете уличного фонаря, кружась, медленно падал первый снег. С минуту заворожено наблюдал за полётом снежинок. Но мысль о недописанном сочинении неожиданно всплыла в сознании, нарушив мой душевный покой. Ручка в зубах жалобно хрустнула.
  Буквально несколько минут моей дерзновенной мозговой деятельности прошло под девизом: 'Нате! Подавитесь!', и сочинение было готово к массовому тиражированию. Наутро одноклассники обыкновенно заглядывали в мою тетрадь по литературе в поисках 'свежей' мысли.
  - Всё, я закончил.
  - Хорошо. Можешь идти в корпус, - оторвавшись от чтения Евангелия, сказала Татьяна Константиновна.
  - А можно я на улице погуляю?
  Она поднялась со стула:
  - Пальто у тебя где?
  - Здесь в шкафу, - показал я головой.
  Выйдя из класса в полном обмундировании, я неожиданно встретил Васю, немного суетливого, с хитрой улыбкой в глазах.
   - А вот и ты! Мазнуться хочешь? - спросил он вполголоса.
   Я понял смысл фразы, но сделал вид, что не расслышал: слишком неожиданным было предложение, особенно после моего недавнего эксцесса.
   - Что? - в вопросе слышались страх перед неизвестностью и желание попробовать ещё один запретный плод. В подобные моменты я вспоминал философский принцип Гуся: 'Один раз на свете живём'.
   - Ну, уколоться хочешь попробовать? - с ухмылкой пояснил Вася.
   Пару секунд я был в замешательстве: вдруг засекут или подсяду на иглу. Но интерес в который раз перевесил страх.
   - Да, - не очень уверенно ответил я.
   Вася огляделся по сторонам - безлюдно:
   - Пошли в сортир.
   Пока мы шли, я судорожно думал: 'Неужели это и вправду самый сильный кайф? Какой он по ощущениям? И как Вася собирается меня ширнуть при моей спастике, да ещё в туалете, куда обычно ходят по совсем иным причинам?'
   Слева от первой входной двери туалета в полумраке располагался умывальник. Далее следовала вторая, где нас встретили сияющие в электрическом свете лампочки два унитаза. Посторонних лиц не наблюдалось. Закрыв за собой дверь, не имеющей щеколды, Вася осторожно достал из внутреннего кармана куртки шприц, наполненный розовым раствором. Игла была накрыта колпачком. На глаз я определил, что объём жидкости - не больше одного кубика.
  Вася поднёс шприц к свету:
   - Тут всего один куб. Но тебе хватит... Чтоб не нагрубить...
   'Грубить' не хотелось, тем более в первый раз.
  - Раствор мутный - надо процедить через ватку...- конспектировал Вася. - Чтоб голова не трещала. Стой здесь - я сейчас к Ленке сбегаю.
   Ленка - молоденькая медсестричка, олицетворявшая собой образ прилежной студентки. Интеллигентного вида девушка. На людях вела себя, следуя субординации. Но частые и затяжные визиты в её кабинет Васи с Гусём наводили на мысли далёкие от медицины... В общем, когда эти Казановы школьного масштаба приходили к Ленке в медпункт, девушка неизменно теряла эту самую субординацию. До какой степени - неизвестно. Однако Гусь как-то намекнул, что внешняя неприступность Ленки - ещё не повод причислять её к святым. Через пару лет после выхода из школы один из моих друзей в разговоре упомянул, что у интеллигентного вида девушки 'чёрный пояс' по минету. Бинго!
   Тем временем я стоял в пальто посреди туалета, бесцельно смотря в чёрное окно, сквозь которое ни черта не было видно. Со стороны это выглядело немного странно. Абсурдность данной ситуации усугублялась ещё и тем, что все знали - я не курю. (Тем более ведь это школьный туалет, а не какой-нибудь уличный...). Да и наличие рядом двух унитазов вряд ли могло способствовать созданию благоприятных условий для медитации. Так что отговорка о вхождении мной в состояние нирваны тоже отпадала. Но моё внешнее спокойствие было непоколебимо: я жду человека, который поможет мне... сходить по нужде. Таковым являлся ответ для всех усомнившихся в моём психическом здоровье.
   Неожиданно быстро вернулся Вася. Он присел на корточки, вытащил из внутреннего кармана мензурку, поставил её на пол. Осторожно выпрыснул раствор в сосуд. Затем намотал на кончик иглы ватку и набрал снова шприц.
   -Так. Ремень есть?
   - Да, - ответил я. - Только ты мне штаны сними - типа в туалет мне помогаешь сходить.
   - Ага.
   Снять пришлось так же левый рукав пальто, закатить рукава свитера и рубашки. Чтобы рука не дёргалась, я схватился за трубу батареи. Немного припекало. Вася перетянул руку ремнём выше локтя - вены незамедлительно вздулись.
   - Сейчас... Это быстро, - успокоил Вася, подготавливая шприц.
   Уколов я не боялся, но мучил мой внешний вид со стороны, который явно не вязался с интерьером туалета.
   - Ну, начнём, - сказал Вася, вздохнув. - Постарайся не дёргаться.
   Моё внутреннее напряжение возросло.
   - Так. Вот она, - прокомментировал Вася, найдя наиболее подходящую из вен.
   Игла медленно, но верно, вошла под кожу. Боли я практически не почувствовал.
   Вася оттянул поршень шприца, но кровь не смешалась с раствором.
   - Блядь, не попал! - огорчился Вася. - Придётся вытаскивать, и дырявить по новой.
   Медленно закапала кровь. Чтобы остановить её, Вася зажал на несколько секунд рану большим пальцем. Затем повторил процесс.
   Я заворожено наблюдал, как раствор смешивался с кровью, получая эстетическое удовольствие от многообразия полутонов.
   - Оп-па! Пошёл 'контроль', - было видно, что Вася хоть и не новичок в этом деле, но случай со мной потребовал от него определённой сноровки и выдержки.
   Сеанс 'иглоукалывания' успешно завершился. Остановив кровь, Вася проворными движениями привёл мой внешний вид в порядок.
   - Ну, как? Ничего не чувствуешь? - поинтересовался Вася.
   - Пока что - нет, - сообщил я, прислушавшись к своим ощущениям. - Вась, разотри кровь.
   На полу виднелись бурые пятна.
   - О! - воскликнул я. - Что-то есть. Будто выпил 100 грамм...
   - Да, - подтвердил Вася. - Но это только начало. Ладно, пошли на улицу.
   Я почувствовал лёгкость и плавность в своих движениях. Мысли стали ясными, и с каждой минутой росло желание поделиться ими.
  Мы вышли из школы во двор, где резвилась малышня. Асфальт покрылся тонким слоем снега, подающего пушистыми хлопьями с чёрного неба. Мне хотелось пойти в беседку, где в то время уже собралась наша компания, но после случая с передозировкой я решил воздержаться.
  - Присаживайся, - предложил Вася, указывая мне на пустующую лавочку.
  Сидеть не хотелось, но отказываться не стал, подумав, что так будет спокойней.
  - Как ощущение?
  - Хорошо! - мне показалось, что слова мои также легки, как этот первый снег. - Хочется говорить.
  Чувствуя неизвестно откуда взявшуюся энергию, я встал и, глядя в белую землю, стал делиться мыслями о первом снеге, о том, что надо загадать желание, и оно наверняка сбудется и что-то ещё поэтическое. Казалось, от каждого моего слова исходит тепло, и от этого становилось уютно на душе. Монолог сопровождался топтанием на месте и моим наблюдением за формой следов, образовавшихся от ботинок. Попросту говоря, я месил грязь, но даже такая обыденность доставляла мне удовольствие. А Васе почему-то нет. Он небрежно свернул мой патетический спич:
  - Ладно. Ты тут отдыхай. Мне пора идти.
  'Странно, неужели я неинтересно выражаюсь?', подумал я, но сказал:
  - Ага.
  Вася исчез. Я сел на скамейку и принялся рассматривать небо, но рассказывать, как великолепно оно, мне было некому.
  - Пора! - воодушевлённо сказал я, приняв решение идти в корпус, дабы найти свободные уши.
  Взгляд у ширнувшегося человека специфический: радужная оболочка обесцвечивается, остаётся только чёрная точка зрачка на фоне белоснежного белка. Трудно не заметить метаморфозу, тем более что смотреть в такие глазки страшно. Потому по дороге 'домой' я подумал, что следует принять меры предосторожности и постараться не показывать свои нечеловеческие глаза дежурной воспитательнице и нянечке. Люди, сидящие на игле - довольно распространённое явление. Можно, конечно, было бы одолжить у Васи чёрные очки (в последнее время он часто их надевал). Но я в чёрных очках зимой?! Это всё равно, что батюшка на похоронах с гармошкой.
   Зайдя в палату, я натолкнулся на Попа. Он вздрогнул: обесцвеченные оболочки глаз и зрачки размером с точку - довольно жутковатое зрелище. 'Да, плохи мои дела', подумал я. Спустя некоторое время мы сидели за столом и слушали музыку. Попу не терпелось узнать, что я испытываю, а мне - поделится своими новыми впечатлениями. Я долго и с удовольствием объяснял ему свое новое мироощущение. Зная, что у меня в нормальном состоянии проблемы с устным изложением мыслей, я поинтересовался:
   - Как я говорю? Мне кажется, что я разговариваю свободно, быстро, не запинаясь... и как-то необычно...
   - Говоришь ты, как всегда. Только такое чувство, что на тебе пахали двое суток.
   - Да? Правда?
   Он кивнул. Меня данное обстоятельство озадачило: опять я вообразил себя Юлием Цезарем.
   Позвали на ужин. В те минуты меньше всего на свете я хотел есть. Но отказ от ужина - поступок весьма подозрительный.
   Передо мной лежал кусок хлеба, намазанный повидлом, и кружка с чаем. От вермишелевого супа я всё же отказался. В нормальном состоянии ужин показался бы мне весьма аппетитным, но не в тот момент. Каждый осторожно проглоченный кусок вызывал еле сдерживаемый спазм рвоты. Чтобы поскорее закончить эту пытку, я стал запивать хлеб чаем. 'Ну, давай. Осталось совсем немножко!', уговаривал я себя, смотря на еду как на нечто отвратительное. Когда с ужином было покончено, я поблагодарил нянечку и прямым ходом направился в туалет к крану выпить воды, чтобы подавить приступ рвоты. Спазмы прекратились.
   Зайдя в комнату, решил заняться стихосложением. (Лет с 14 обнаружил я в себе способность рифмой думы выражать). Но, покопавшись в голове, отметил, что там пусто. Куда-то пропали те задор и трепет, которые обычно возникают, когда начинаешь творить. Будто какая-то часть мозга внезапно отключилась. Этот неприятный сюрприз меня озадачил. Забегая вперёд, скажу, что после укола мне не удавалось сочинить ни строчки целых два месяца, хотя, как правило, за указанный срок я выдавал стихов пять-шесть.
   Последующие три часа я трепался с Попом. О чём - не помню. Потом проживающие палаты, старшеклассники, пошли поглощать второй ужин. Все аппетитно жевали, а я бессмысленно смотрел на вкушающих, и ждал, пока заварится чифир.
   - Странный у тебя сегодня взгляд, - заметил Лёха-дружбан.
   - А? - очнулся я, будто только что проснулся, и тут же, как бы, между прочим, добавил: - Да это меня Вася угостил травой. С Краснодара.
   Я дал понять, что трава там особенная, по-иному прущая. Все были удовлетворены ответом.
   - Не боишься снова прокатиться? - шутя, поинтересовался Лёха.
   - Да нет. Я себя полностью контролирую.
  Завершив второй ужин, трезвые отправились смотреть телевизор, а мне что-то не хотелось, и я решил лечь спать, сославшись на усталость.
   Странная была ночь. Я видел сон и одновременно то, что происходило в палате. Может быть, по звукам мозг создавал проекцию событий. Не знаю, но всё, что я представлял в голове, происходило на самом деле. Временами по телу пробегала волна тёплой энергии, превращаясь в беззаботную тихую радость, - ощущение ни с чем не сравнимое. И так продолжалось до утра.
   'Проснулся' я, полный бодрости и оптимизма. С аппетитом позавтракал и отправился в школу учиться, будучи ещё слегка балдея.
  Я сел за парту. По расписанию шёл урок, который вызывал во мне неподдельный интерес, подкрепляемый благородной красотой преподавшей учительницы. Высока, стройна, умна; по мне - не женщина, а идеал! Она была прирождённо изящна во всём. Изящность в движениях, жестах, мимике и мыслях, не переходящая в манерность и пошлость. Уникальная учительница - воплощение одухотворённости! Внешне Она была похожа на неизвестную мне тогда певицу Сандру с ещё более притягательными формами тела.
  В общем, я в Неё влюбился ни на шутку, но чувств своих не выказывал. Вряд ли, узнав такую новость, Она бросилась бы ко мне на шею со словами 'Любимый! Я так долго этого ждала!' Она уже никого не ждала: ни мужа, ни ребёнка, ибо они у Неё имелись. Мне же оставалось только облизываться.
  Трудно сказать, когда именно я в Неё влюбился. В отличие от первой моей любви, подобной внезапно пролившемуся слепому дождю в знойный день, эта любовь зарождалась, набирая силу, в течение многих месяцев, была похожа на снежную лавину. В восьмом классе меня накрыло... её бархатным облаком.
  В то утро я был раскован, смел, естественен и смотрел на Неё открыто, знаете так, глаза в глаза. В моём непринуждённом взгляде читалось: 'Я твой раб навеки!' Думаю, что только полная дура не смогла бы разглядеть этот слоган к божественному чувству под названием 'любовь'. Повторюсь, Она была далеко не дурой, и потому отнеслась к посланию сдержанно, без осуждения, с пониманием. Что означало примерно следующее: 'Влюбился? Дело твоё, но я здесь ни при чём'.
   Собственно ни на что большее я и не рассчитывал, и до сих пор ни сколько не сожалею о том, что мучился, страдал и тащился от любви к Ней. В мире столько говна, что только ради этого чувства и стоит жить.
   Дальнейшие события были лишены всякой романтики. Мне захотелось снова пережить наркотическое состояние. Желание заполнило моё сознание. И я никак не мог понять, чем пленил меня этот кайф? Блаженство? Наслаждения были преимущественно телесного характера, что меня не удовлетворяло. Расширение сознания? Жалкие потуги. В этом кайфе не было максимализма. Он не давал возможности почувствовать себя творцом. Все те иллюзии, что я испытал под морфием, казались игрушками по сравнению с тем, что мне довелось испытать под травой. И, тем не менее, мне страстно хотелось повторить. Впервые я потерял ментальную свободу, получив взамен жалкие 'медяки' удовольствия.
   Каждый раз перед отъездом в школу после каникул родители давали мне небольшую сумму денег на дополнительное питание.
   - Отдашь их Татьяне Константиновне. Она купит тебе что-нибудь поесть, когда попросишь. Понял? - говорила мама, собирая мне пакет с провизией и одеждой для комфортного пребывания сыночка в школе-интернате.
   - Да. Хорошо. Передам.
   Так и происходило, пока я не повзрослел. Мне вдруг открылось, что тратить все бабки на еду, не рационально. Дескать, не хлебом единым... Но нарушать традицию, сказав воспитательнице, что родители не дали денег, было, по меньшей мере, подозрительно. Поэтому я решил прикарманивать лишь небольшую часть суммы на 'духовные' нужды. Тратил деньги в основном на кассеты - очень любил музыку иностранного происхождения: Dr. Alban, 2 Unlimited, The Prodigy... Последним от меня respect пожизненно.
   Но в тот раз мой интерес к музыке отошёл на второй план. Взяв заначку в размере ста рублей, я направился к Васе договариваться о повторном сеансе 'иглоукалывания'. В то время один куб раствора стоил, конечно, не сто рублей, а всего лишь двенадцать. Но я не был эгоистом: один куб мне и семь Васе. По-моему - альтруистично. Вообще-то с Васей трудно вести деловые отношения. Была у него одна особенность: когда ему давали деньги на что-нибудь, он воспринимал сей жест, как подарок. Так случалось не всегда, иногда Вася добросовестно доставал то, что от него просили. 'Иногда' - это примерно процентов двадцать пять из ста. И никакие угрозы и увещевания не повышали процент вероятности 'удачного исхода'. Поэтому я сильно рисковал своими накоплениями. Но семь кубов, думалось мне, должны пробудить его совесть.
   Вася без проблем согласился, взял деньги, и сказал, что на днях принесёт дозу.
   Ни на днях, ни через месяц дозы не было. На мои расспросы Вася говорил, что никак не может встретить своего наркодилера. Я кивал, прекрасно зная от друзей, что он периодически ширяется. В конце концов, плюнул на свои 'вложения' и постарался забыть о пережитом наркотическом опыте, что было довольно сложно сделать.
   Февраль. Воскресенье. Я от нечего делать валялся в постели в полусонном состоянии. Скоро ужин. Кто-то принялся меня толкать, пытаясь разбудить. Это был Вася:
   - Вставай. У меня кое-что есть. Пойдём.
   Я всё понял - у Васи проснулась совесть.
   Место, куда мы направлялись, находилось неподалёку от школы. По всей видимости, там жил наркодилер. 'Очень удобно', подумал я.
   Одноэтажный домик деревенского типа. Комната размером, примерно, 3 на 4. На кровати сидел пацан возрастом чуть старше Васи. Ничего необычного в нём не было. Он разрешил мне не разуваться:
   - Дел-то - на пять минут.
   Пацан достал шприц с раствором. Меня смутила доза.
   - Вась, тут два куба? Немного ли?
   - Нормально!
   - Не беспокойся, - поддержал пацан. - Сейчас ты улетишь...
   'Смотря куда?', подумал я.
  - Так, что у нас с венами? Нормально.
   Моё состояние изменилось практически сразу: раствор разошёлся по крови мощным приливом тепла. Стало трудно дышать и всё, что я видел, уходило вверх, как кадры у сломанного телевизора. 'Твою мать, опять передоз! Только не это', с отчаянием пронеслось в моей голове.
   - Смотри, как его вставило! - восхитился пацан.
   - Да! Не хило! - подтвердил Вася.
   Я не стал их разочаровывать, тем более что пошевелить языком мне было ой как тяжко. Я только и смог выдавить просьбу, чтобы Вася отвёл меня в интернат.
   - Базара нет - отведу.
   Он довёл меня до лавочки, находящейся через дорогу напротив ворот школы.
   - Посиди здесь - отойди немного. В корпус тебе пока нельзя. Оставайся здесь. Понял? Я скоро приду.
   Меня по-прежнему переворачивало: реальность, как на киноплёнке, уходила частыми кадрами в высь, иногда обдавало жаром и перехватывало дыхание. Кайфом и не пахло. Прикладывая неимоверные усилия, я периодически поднимал веки, чтобы быть в курсе происходящего. На улице стемнело.
   'Мне надо идти в корпус: скоро ужин. Меня начнут искать'. Ситуация обострялась. Самостоятельно подняться, а тем более, идти не представлялось возможным. Да ещё эта февральская слякоть. 'Чёртов раствор! Видно димедролом от души разбодяжили'. Со стороны я выглядел, как человек, уснувший в сидячем положении, временами неожиданно вскидывающий голову - типичный наркоман. Мне в тот период часто приходилось видеть одного нарика Гену, тусовавшегося с Васей вблизи школы. Он обычно стоял на перекрёстке с семечками в руке, щёлкал их, чтобы не выключиться. От накатывающих волн блаженства его ноги сильно подгибались, будто на спину грузили пару мешков цемента, глаза закрывались, голова падала на грудь, а рука застывала на полпути ко рту. В момент блаженного оцепенения Гены по его облику можно было смело ваять с его фигуры аллегорический памятник всем остановившимся на полпути странникам-морфинистам. (Материал - фанера). Но чудо - Гена никогда не падал, в какой бы степени улёта не находился.
   Я продолжал сидеть, надеясь, что за ворота выйдет кто-нибудь из друзей. Удача в который раз улыбнулась мне - на горизонте появилась девчонка-малолетка из младших классов. Как ни странно, но я знал её имя.
   - Катя! Кать! Иди сюда!
   - Да, что ты хотел? - довольно миролюбиво откликнулась она, переходя через дорогу.
   - Ты бы не могла меня довести до ворот? А то - грязь, упаду, - попросил я.
   - Конечно, конечно.
   Меня несколько удивила её готовность помочь.
   Катя помогла мне войти через калитку.
   - Всё? Дальше сам? - участливо спросила она.
   - Да. Спасибо.
   В корпусе меня ожидал ужин: молочная каша, яйцо и чай с хлебом. Я ограничился яйцом и чаем, ибо знал без сомнений, что каждая крошка любой самой изысканной пищи отзовётся во мне бурными спазмами желудка. Покончив с ужином, отправился в палату прилечь. Горизонтальное положение тела облегчило мои муки: накатило состояние физического расслабления. Как только я подумал, что кризис миновал, неожиданно сработал рвотный рефлекс. Я едва успел подставить полотенце, как ужин в полупереваренном виде извергся наружу. Благо свет был выключен, и все смотрели телевизор: никто не заметил ничего необычного. Думая, что это далеко не всё, на что способен мой организм, я, за здрасьте стряхнув на пол рвотные массы, вышел на улицу. Во дворе никого не было. Странное ощущение света: как будто кто-то добавил контрастность. Впрочем, 'фокусы' с освещением мне были до размазанного в луже фонаря: меня снова вырвало возле лавочки. Некоторое время я неподвижно сидел, прислушиваясь к своим ощущениям. Вроде всё успокоилось. 'В гробу я имел такой кайф', думалось мне в тот момент. Просидев ещё какое-то время на улице, я отправился спать.
   С тех пор раствор не вливался в мои вены. Впрочем, по правде говоря, меня иногда посещают мысли ширнуться снова, и, что само по себе вызывает опасение, я не могу дать обоснованных объяснений этому спонтанному желанию. (К счастью, с каждым годом идеи подобного рода рождаются в моём сознании всё реже и реже). Это никак не связанно ни с настроением, ни с жизненной ситуацией. Я могу беззаботно идти по улице, рассуждая, скажем, о влиянии генетики на эволюционное развитие человечества, как вдруг в мозгу возникает провокационная мысль: 'Эх, ширнуться бы сейчас!'. Или, погружаясь в сон, на меня вдруг накатывают воспоминания той ночи, когда я впервые укололся. Разум говорит мне, что игра не стоит свеч, что это не мой кайф, и, к тому же, в растворе может присутствовать всё что угодно, но только не опиаты... В общем, разум приводит не меньше десятка доводов в доказательство абсурдности моего желания. Но, в тоже время, мне ясно, что будь у меня в данный момент возможность принять дозу, я бы принял её без особых колебаний. Это единственный случай, когда мне нравится быть инвалидом: слишком много надо проделать манипуляций, чтобы осуществить свой малодушный замысел.
  Мой бывший друг Евгений, а теперь - покойник, говорил:
   - Опий порабощает разум.
   Опираясь на свой жизненный опыт, без всякого стремления к популизму, скажу: если вы хотите поставить крест на своём будущем, начните колоться.
  
  ПЕРЕСАДКА КРЫЛЬЕВ
  '...остатки неземного догорят внутри нас!'.
  Гражданская оборона 'Каждому - своё'.
  
   Многие в юности сочиняют стихи. Одни пишут, вдохновлённые любовью, другие - пытаясь доказать ближним своим, что они тоже, того, Пушкины. Часто эти две категории креативных личностей трудно различимы. Именно таковым в разгар своей юности был и я: влюблённый, и жаждущий славы человек. Потому немудрено, что впервые муза ударила мне в голову в 16 лет... молотом тщеславия. Невозможно описать словами всю полноту ощущений, возникающую в процессе творчества, когда чувствуешь, что тебе нет равных в остроте и свежести мысли, оригинальности подхода, что ты - творец... Потом носишься со своим детищем, просишь друзей и подруг оценить труд. Те, кому была, в принципе, до лампочки всякая литература, пробежав по строчкам новоиспечённого 'шедевра', отвешивали, хлопая по плечу:
  - Ну, ты, чувак, даёшь! Красавчик!
  Или что-то подобное односложное, но обязательно с восклицательным знаком в конце. Те же, кто уже сочинял, многозначительно произносили:
  - Да! Я б так не смог!
   А я рад стараться - стабильно выдавал в месяц по два-три стиха с нестройным размером и мутной философией. Вот, например:
  
  ПИРАМИДА ЗЛА
  Каждый живёт ради себя, уничтожая других.
  Карабкаясь вверх, мы давим любых,
  возвышаясь над всеми.
  Так строится власти гора,
  где сильные топчут слабых,
  где хитрые ищут прохода,
  а нижние под всеми гниют,
  не оставляя порока.
  Но знайте же люди с верхА -
  придёт и ваша пора,
  катиться вниз и ломать шею,
  ведь это - пирамида зла.
  
  Однажды, набравшись смелости, дал почитать наиболее удачное стихотворение учительнице по литературе. Сюжет вкратце такой: одному индивиду надоело всё на этом свете, и он решается на суицид, в надежде обрести новизну ощущений на небесах... Учительница сказала, что смысл глубокий, но рифма немного хромает. И добавила:
  - Ничего страшного. Новичкам это присуще.
  'Ага! - подумал я. - Значит всё очень даже серьёзно'. Тщеславие приняло хроническую форму. Справедливости ради, стоит отметить, что с началом творческой лихорадки я начал с неподдельным интересом вникать в суть поэзии, прочитывая книги известных мне классиков. Пушкин, Лермонтов, Тютчев, Фет, Некрасов, Белый... Однако, я вскоре заметил, что собственные строки перестают трогать меня за душу. Всё приелось, захотелось новизны.
   Пока я корпел над стихами, мои друзья, почувствовав в слове 'водка' прозаичность, начали покуривать травку.
  'А чем не новизна?!', подумал я и присоединился к товарищам.
  Естественно, новаторство из меня так и попёрло. Окрылённый дымом осенних листьев я уходил всё дальше и дальше от ортодоксального стихосложения классиков, приближаясь по стилистике к творчеству Маяковского, со стихами которого впоследствии мне довелось познакомиться. Вы не подумайте, что писал я исключительно под хорошим настроением. Отнюдь. Но всё же ничто не проходит бесследно: сознание меняется, даже после отрезвления. Привычный ассоциативный ряд приобретает аморфные черты. В создании своего собственного изощрённого стиля я дошёл до того, что мои творения перестали понимать друзья. Я искренне удивлялся, и с каждым днём во мне росло сомнение: 'А может, я пишу бред, выдавая его за оригинальность?'.
  Моё отношение к своему творчеству поменялось в корне, когда я впервые познакомился со стихами Маяковского на уроке литературы. Учительница сообщила, прочитав одну из самых известных вещей поэта, что смысл стихотворений не каждый поймёт.
  - Лично я до сих пор их не понимаю, - шёпотом сказала мне на ухо Татьяна Ивановна.
   Знаете старый анекдот про то, как вышедший из психушки, якобы вылечившийся душевнобольной с благоговением поднимает с земли ёжика и произносит:
   - Так вот ты какой, северный олень!
   Ознакомившись со стихами Маяковского, то же самое я подумал о настоящем искусстве.
   Несколько месяцев я сидел над книгами футуристов и впадал от восхищения в транс. Потом, естественно, начал подражать. И мне было плевать, что скажут о моей писанине друзья, поймут или не поймут: я знал на кого равняться. Как говориться, пусть и дебил, но не один!
   Период необузданной страсти к футуризму продлился примерно полгода. Мои стихи множились подобно бактериям, но роль непризнанного гения стала постепенно мне приедаться. Поскольку мои интересы сконцентрировались вокруг литературы, а любителей сего предмета было мало, я ощущал себя одиноким. Стал всерьёз задумываться о смысле жизни, вернее об её бессмысленности.
  ***
   По закону природы снова наступила весна, обычно вселяющая надежду, и доставляющая необъяснимую радость людям. Но в моей душе воцарилась осень. Я не понимал юмора своих друзей, считал их излишне ветреными, но вместе с тем, без их общества, мне становилось ещё более тоскливо.
   Май. Воскресенье. По мне - так самый скучный день недели в жизни интерната. Местные уезжали домой, а оставшимся приходилось от безделья обсуждать события столетней давности, играть в карты, слушать заезженные кассеты с набившими оскомину песнями... Или просто спать. Чем я и занимался в то воскресенье.
   Провалявшись до четырёх дня, опухший и меланхоличный побрёл на улицу, зная, что всё будет как всегда.
   Во дворе бегала одна малышня. Старших не было видно. Вышел за двор. Толпа сидела на лавочке. Там я заметил незнакомого мне парня. Все внимательно слушали его. Он довольно эксцентрично жестикулировал. Подойдя ближе, я услышал знакомые строчки:
  Я сразу смазал карту будня,
  плеснувши краску из стакана;
  я показал на блюде студня
  косые скулы океана.
  На чешуе жестяной рыбы
  прочел я зовы новых губ.
  А вы
  ноктюрн сыграть
  могли бы
  на флейте водосточных труб?
   - Ты - футурист? - спросил я, как спрашивают люди, пытающиеся найти в толпе единоверца.
   - Да! - ответил незнакомец в тон моим мыслям и добавил. - Всегда приятно иметь дело со знающими людьми.
   Мы представились друг другу. Его звали Евгений. Он учился в училище искусств на актёрском отделении.
   - Ты сочиняешь стихи? - поинтересовался я.
   - Иногда. Но в основном пишу рок-песни. Жаль, что у меня нет при себе гитары... А то б сыграл.
   - А я сочиняю стихи... В футуристическом стиле... Что-то наподобие Маяковского. Хочешь почитать?
   - Давай.
   - Я сейчас схожу за ними... Ты будешь здесь?
   - Да-да. Я подожду... - с участием ответил Евгений.
   И я поспешил в корпус за тетрадкой.
   Когда вернулся, обнаружил футуриста обдолбанным. Он с трудом удерживал глаза открытыми, будто его веки были сделаны из свинца. Иногда от наплыва ощущений, Евгений почёсывал себе лицо. Когда я подошёл, он заканчивал какую-то фразу. Промежутки между словами были длинными и, казалось, что ещё чуть-чуть и мысль оборвётся.
   - Вот, я принёс... - переводя дыхание, произнёс я.
   Евгений с усилием поднял голову и обесцвеченными от морфия глазами сфокусировал на мне взгляд:
   - А, давай-давай, - и взял у меня тетрадь.
   Евгений раскрыл первую страницу и стал вникать. Смутившись, я начал пояснять:
   - Нет-нет. Там, дальше, в середине футуристические стихи... Я сначала...с реализма начинал.
   - Понимаю. Я кстати тоже, - медленно, но со знанием дела сказал он.
   - Да, вот здесь... 'Энное пришествие Бога'.
   Евгений принялся читать, вернее, сделал попытку... То и дело его глаза закрывались, как у человека, не спавшего двое суток.
  - Слышь, может, я прочитаю? - предложил я.
  - Да. Так будет лучше, - согласился Евгений.
  Набравши воздуха полной грудью, я начал:
  
  Там, в трансцендентальном организме бытия,
  где зомбируют механизмы отживших планет,
  крутится одинокая рАковая Земля,
  которую безудержно разлагает тысячи лет
  эгоистическая шестимиллиардная шизофрения.
  ...
  Декламация стихов, да ещё таких, в моём исполнении - то ещё зрелище. От стеснения не хватает воздуха, половину слов проглатываю. Патетика так и прёт. Тем не менее, я старался, как мог, и прочитал стихотворение до конца. Когда мой голос умолк, Евгений внезапно пробудился ото сна, будто над его ухом зазвенел будильник:
  - Ром, можно я возьму твою тетрадь с собой, потому что, сам видишь, в каком я состоянии.
  - Да, конечно. Я понимаю.
  Напоследок он посоветовал мне:
  - Ты, главное, читай побольше. Пополняй свой багаж знаний.
   Надо заметить, наше знакомство с Евгением произошло довольно случайно. Дело в том, что моей подруге Анжеле в то время понравилось колоться. Её наркодилер Гена жил напротив интерната. Но самое удивительное, что этот самый наркодилер был, по совместительству, конченым торчком и другом Евгения - учились в одном и том же учебном заведении.
  Так вот, в те минуты, когда Евгений просвещал молодёжь, Гена пошёл за очередной дозой раствора. Трудно, проанализировав ряд вышеописанных событий, не стать фаталистом. Тем более, когда теряешь веру в себя.
  Прошли два дня с момента моего нового знакомства. Всё это время я мучился сомнениями: 'А если всё-таки бред? Вдруг он солжёт мне и скажет, что у меня талант, только лишь потому, что я - инвалид? Или не придёт вовсе?'
  На третий день ближе к обеду меня попросили выйти за двор:
  - Ром, тебя зовёт этот...ну, что стихи читал.
  Я всё понял и быстрым шагом направился к воротам.
  Евгений, как и в первый раз, сидел на лавочке и что-то рассказывал любителям отдохнуть за стенами школьного двора. Заметив моё появление, он прервал речь и направился ко мне. В руке у него была моя потрепанная тетрадка...
  - Привет, братское сердце! - воскликнул Евгений и по-дружески похлопал по плечу.
  - Здорово, - смущённо ответил я.
  - Читал я твои стихи, - продолжил он более серьёзным тоном. - Некоторые мне понравились. Скажем, 'Закат'. Тебе неплохо удалось выразить любовь через страдание. Немного слабее, но тоже весьма неплох 'Океан'. Потом - 'Нигилист' тоже здорово. Ну и, конечно, 'Асфальтовый шизоид' - это, вообще, бомба! Как там?.. - и Евгений продекламировал четверостишие:
  Металлическим визгом пропитались перепонки,
  гипнотической мыслью наливались глаза;
  летаргический дождь облизывал листья и окна,
  умывая каплями морщины-гравюры асфальта.
  
  - А вот твой переходный период между реализмом и футуризмом мне не понравился, - продолжал он. - На мой взгляд - бред.
  - Почему? - в моём вопросе звучал искренний интерес узнать, в чём ошибка.
  - Понимаешь, ты соединяешь не соединяемое. Скажем, есть стихи Пушкина, и есть стихи Маяковского. Чувствуешь разницу? Реализм и футуризм. А ты взял, и всё смешал. Получилась галиматья. Понятно, ты пытаешься создать свой собственный неподражаемый стиль, - экспериментируешь. Это правильно: художник умирает, когда перестаёт быть новатором. Но есть земля, есть небо - их нельзя смешать, понимаешь? Придерживайся какого-то определённого стиля. По-моему, футуризм - твоя стезя. Читай мастеров поэзии. Не брезгуй классиками - у них тоже можно почерпнуть массу интересных образов. И, конечно, продолжай писать...
   Так в моей жизни наступила эпоха возрождения. Я снова почувствовал себя не самым последним человеком на Земле.
  ***
   С тех пор Евгений периодически приходил меня навещать: знакомился с моими новыми творениями, сам читал по памяти стихи, пересказывал кое-что из прозы, повествовал о жизни поэтов, писателей и своей собственной. После визита ко мне он, как правило, бывал у своего наркодилера.
  Как и большинство творческих личностей, Евгений частенько уходил в запой. Стоя возле скамейки, где сидели я и двое девчат, Маша и Анжела, он рассказывал, что для него значит романтика:
   -...Вам, конечно, трудно будет понять, но, как же прекрасно бывает, однажды проснувшись утром, пойти в магазин, купить много водки и уйти в никуда! Не сказав ни слова никому: ни родителям, ни друзьям. И пить! Пить, не просыхая, беспробудно, валяясь на свалке, в помоях, обоссанным и обосранным. Примерно с месяц. Ну, вот!.. Я же знал, что вы не поймёте.
   Внутренне я осознавал, что Евгений имеет в виду, но в столь радикальной и провокационной форме?! Для меня это было чересчур.
   - А как же ты останавливаешься? - сдерживая нервный смех, поинтересовался я.
   - Тут два варианта. Либо мозг без моего участия даёт команду 'Стоп! Снято!', либо кончается водка. Как-то раз в один из таких замечательных периодов моей жизни ко мне пришёл Бог! Не помню, о чём мы с ним разговаривали, но беседа получилась душевная! Я, бывало, напьюсь и начинаю своим друзьям рассказывать о высоком, а они не слушают - не интересно. Как же так, Богу интересно, а им - нет?!
   На этот раз все смеялись от души.
   Он продолжал:
   - У Мамонова есть хорошая песня на эту тему. 'Бутылка водки'.
   Евгений снял с плеча гитару, перебрал струны и запел тихо, но с чувством, будто рассказывал историю любви:
  
   Стоило завидеть осанку твою,
   Я понимал, как тебя люблю.
   Стоило завидеть крутые бока,
   Знал, и видел, будешь моя.
   Бутылка водки! Бутылка водки!
  
   Бутылка водки, ты была так нежна,
   Прозрачна, изящна, и нежно светла.
   К тебе поневоле тянул свои руки,
   Корчась от боли и любовной муки.
   Бутылка водки! Бутылка водки!
   ...
  
   Последний аккорд, и девушки, явно покорённые талантом, искренне похлопали исполнителю, будто на концерте.
   Маша сквозь улыбку спросила:
   - А ты всегда такой... весёлый и жизнерадостный?
   - Да. Я - оптимист на протяжении всей жизни. Редко, когда бываю грустным. Разве что, во время похмелья. Да и то нет: там своя лирика. С самого детства я пытался выделиться из толпы, рассмешить, удивить чем-нибудь, шокировать. Как видите, до сих пор не изменился. А мне уже двадцать два...
  После того, как Евгений, попрощавшись, ушёл, я много думал над его словами. Возможность показать себя таким, каким ты есть, быть в гармонии с самим собой, уметь преподнести себя людям - вот те качества, которых мне так не хватало по жизни. Евгений обладал ими в избытке.
  
  ***
   Евгений вернулся с отдыха. Он был на Дону.
   - Место напоминает полуостров. Туда обычно я езжу с друзьями каждый год. Разбиваем палаточный городок и живём полноценной жизнью. Там нет запретов. Согласись, что любое разумное существо понимает, где зло, а где добро. Хочешь бухать - бухай, хочешь ебать - пожалуйста, без проблем. Обычно как? Самцы выбирают самок. Там же даже вставать не надо: лежишь, загораешь, а они обнажённые ходят, выбирают 'жертву'. Помню, ночью в палатке имею я одну красавицу. Она до этого спокойно спала на боку. А мне что-то не спалось. Ну и решил пристроиться. Она - не против. Разницы ведь нет: и то удовольствие и это. А народу в палатке ещё человек пять - и все упрямо изображают гробовой сон. Прямо - храпят! И, знаешь, в то время, когда я решил немного передохнуть, к ней пристраивается, уже сзади, мой друг барабанщик, - рассказывал Евгений, улыбаясь, и продекламировал строчку из неизвестного стиха. - 'Один барабанщик не спал'.
   - Или вот ещё случай... - продолжал он. - Жил в нашем лагере товарищ, фашистом звали. Форму носил а-ля 'фюрер'. Правда, всегда на своей волне, но, бывает, как отмочит. Говорит мне: 'Хорошо было бы порнуху снять на патриотическую тему. Представляешь, на экране показывают кадры: солдаты несутся в бой, летят снаряды, отовсюду взрывы, танки горят... И на этом фоне крупным планом Сталин ебёт Гитлера в жопу под гимн Советского Союза!'... Так вот. С утра, как обычно, мы сели позавтракать, разложили консервы, хлеб, сало, в общем, у кого что есть. А фашист лежит на берегу, спит. Всю ночь бухал по-чёрному. Мы едим - всё хорошо. В этот момент он просыпается, снимает штаны и начинает методично выгребать рукой говно! - Евгений показал пантомимой действие. - Представляешь картину?! А мы к тому же ещё и с похмелья! Половина нашей компании разбежалась блевать.
  ***
   Каждый рассказ Евгения о ненормативной стороне жизни поражал меня. И не потому, что в этой среде было много секса, пьянства, наркотиков и мата. Притягивала передающаяся через повествование атмосфера человеколюбия, раскрепощения, романтики, самовыражения... Образ жизни Евгения не нов - смесь хиппи- и панк-течений, переделанных на русский манер. Но в отличие от культуры запада в нём больше смысла, философии, душевности, юродства. Неслучайно Евгений считал своим духовным отцом и учителем Велимира Хлебникова, причисляя его к истинным хиппи.
   Сопровождая каждое слово серией неординарных жестов и мимикой, он декламировал:
  
  Бобэоби пелись губы,
  Вээоми пелись взоры,
  Пиээо пелись брови,
  Лиэээй - пелся облик,
  Гзи-гзи-гзэо пелась цепь.
  Так на холсте каких-то соответствий
  Вне протяжения жило Лицо.
  
   - Ты чувствуешь, - спрашивал меня Евгений, - как каждое слово, превратившееся в звук, несёт в себе образ?..
   Я действительно чувствовал и знал о чём идёт речь.
   -...Это словообраз, - продолжал он. - Термин, придуманный Хлебниковым. Предположим, если ударить в этот мусорный бак камнем, раздастся грубость. И совсем противоположное ощущение возникнет, если одинокая капля упадёт в лужу. В тебе возникнут чувства умиротворения, спокойствия, нежности... Так же и здесь. Слово - звук, рождающий образ.
   Безусловно, Евгений был необычным человеком, точнее сказать, даже странным, но только для друзей. Он никому не навязывал своих взглядов, убеждений, привычек. В его рассказах о своей жизни звучало только завораживающее повествование. И я до сих пор убеждён, что пусть Евгений и был не от мира сего, но прожил он свою недолгую жизнь свободно, красиво, по-настоящему. Все эти бесконечные разговоры о деньгах, вещизме, собственном статусе его абсолютно не волновали. Он жил всепоглощающей любовью к людям, природе, небу, космосу, женскому началу.
   Разговор зашёл на религиозную тему и Евгений спросил меня:
   - Что для тебя Бог?
   Вопрос был неожиданным. Я задумался:
   - Подсознание.
   - Интересная точка зрения, - он сделал паузу, смотря в сторону. - А для меня Бог - это всё.
   - То есть? - не понял я.
  - Всё, что нас окружает: атомы, организмы, космос - всё! - он сделал, описывающий дугу, жест.
   - Одно во всём, всё в одном, - кивнув, подытожил я.
  ***
   На улице стояла сухая серая зима. Евгений сидел на лавочке и, уставившись невидящим взглядом вперёд, говорил:
   - Меня выгнали из училища.
   - Почему?
   - Видели меня обдолбанным* неоднократно. Комиссию собрали по поводу моего изгнания: давать мне шанс или нет. Не дали. 'И все кричали: 'Распни его! Распни!''
   - Что теперь?
   - Пойду в грузчики. Буду горбом своим зарабатывать на хлеб, раз лицедейством не смог... Третий курс! Ещё б один год!!.
   - Родители знают?
   - Вот сейчас поеду, обрадую.
   Молчание.
   - Ром, у тебя травы не найдётся? Тяжко на душе. Я б водки купил, но денег - только на проезд.
   - Сейчас, я сбегаю. Попробую достать.
   Спустя четверть часа мы с Евгением раскурили папиросу.
   Я сразу предупредил, что трава - дичка.
   - Ничего. Пойдёт и такая, - ответил он.
  Думаю, ему просто необходимо было отвлечься.
  Евгений стал приходить всё реже и реже. И на оптимиста он уже не тянул. На нём лежала печать обречённости.
  Почти при каждой встрече он признавался, что ему всё труднее и труднее контролировать свою зависимость от наркотиков.
  - ...Представь, родители дали мне сегодня 40 рублей, чтоб я устроился на работу: сделать фотографии, оформить документы... А я их, мудак, проширял!
  - Может всё-таки есть какой-то способ бросить? - спросил я.
  - Ром, что я только не делал. Меня запирали на ключ: через день я брал что-нибудь для продажи и сбегал через окно. Меня приковывали наручниками к батарее: я извивался от ломок, как рыба на песке. Ходил под себя... И, вроде бы, всё - прошли ломки. Но стоило меня отпустить, и я снова срывался. Это как чувство голода. Оно внутри тебя, вшито в разум.
  Я не знал, как ему помочь.
  ***
  Евгений шёл ко мне навстречу с какой-то довольно большой книгой:
  - Привет, братское сердце! Я всё обещался тебя просвещать, да с училищем и ширкой, времени совсем не было. Вот, принёс тебе иллюстрации картин Сальвадора Дали.
  Евгений указал на книгу:
  - Вещь! Качество достойное. Правда, один пидорас наляпал вареньем в нескольких местах! Как можно одновременно жрать, и изучать искусство!? Не понимаю. Руки-ноги ему повыдёргивать!
  Мы присели на лавочку.
  - Чистый сюрр, - продолжал объяснять он, открывая первую глянцевую страницу. - Здесь наиболее известные его творения. Вообще, у этого Великого Мастурбатора (Дали любил себя так называть), их больше двухсот.
  - Ого! - удивился я и стал вглядываться в 'репродукции'. - Подожди. Но, по-моему, это не сюрреализм.
  - Правильно. Так практически у всех художников: вначале - поиски себя. Гениями не рождаются. Импрессионизм, кубизм, реализм, а потом уже сюрр. Ты ведь не с футуризма начинал?
  Я кивнул.
  - К каждой картине есть пояснения. Почитаешь. Хотя я думаю, они излишни.
  - Почему?
  - Картину надо чувствовать, а не понимать. Вот, кстати, первые сюрреалистические творения пошли.
  - Вот это да! - восхитился я 'Незримым человеком'. - Трансцендентальное ощущение пространства!..
  - Заметь, какая техника. Всё прорисовано с фотографической точностью. Дали брал лупу часовщика и, буквально, по точкам, наносил изображение.
  Евгений перевернул страницу, открыв перед моим взором 'Просвещённые желания'.
  - Это же целый мир! - не отрываясь, заворожёно произнёс я.
  - Ты прав, это мир. Мир подсознания, из которого Дали черпал сюжеты. Проснувшись, он обычно кидался к холсту, чтоб запечатлеть свои сновидения. Вообще, его творчество - наглядная иллюстрация теории Фрейда. Читал?
  - Да. Хотя наш психолог сказала, что Фрейд - это прошлый век.
  - Не думаю. Возможно, он в чём-то и ошибался, но сбрасывать со счетов всю его теорию нельзя. Видишь, почти в каждой работе присутствует сексуальная тема. Собственно, на этом Дали и сдвинулся. А вот - портрет его жены. Кстати, русской. Гали. Он называл её на испанский манер - Гала. Муза, которая постепенно убила в нём гения. Хотела денег, богатства. Дали и стал клепать всякую херню.
  - А он не принимал ЛСД? Ну, или какие-то другие психотропные вещества?
  - Нет. Это у него было в крови. Как ты говорил, настоящий сюрреалист - душевнобольной. Дали - сумасшедший, не сомневайся. Я видел творчество ЛСДешников. У них совсем другой стиль, несколько схожий с абстракционизмом, иная техника. В основном, их тема - телесные метаморфозы...
  - Да. Я видел. Я вот недавно читал книгу Грофа... Как же она называлась?.. 'За гранью разума'. Там тоже было несколько картин... Вообще, конечно, интересно: пережить своё рождение, смерть... По Грофу, с помощью ЛСД можно познавать мир. Ну, человек, допустим, ничего не знал о теории относительности, а под кислотой он понял её основы.
  - Вполне возможно. Мы ведь до сих пор не знаем, на что способен наш мозг. 10% нервных клеток только используется...
  - А ты пробовал ЛСД? - спросил я.
  - Да, года два назад. Сейчас вряд ли где встретишь стоящий продукт - разбодяживают всякой хренью.
  - Ну и как ощущения?
  - Вообще, их трудно передать.
  - Ну, примерно, - настаивал я.
  - Ощущение глобальной любви ко всем людям. В каждом прохожем ты видишь брата, сестру, - самого близкого тебе человека. Всё представляется тебе необыкновенным, новым... Будто ты никогда не был на этой планете.
  - И сколько длится сеанс?
  - Точно не помню - время не засекал, - усмехнулся Евгений. - Часов шесть. Потом отпускает. Впрочем, и после ходишь под кайфом, ещё, примерно, с неделю.
  - Но такой приход, наверно, у каждого - свой? - поинтересовался я.
  - Конечно. У других бывают совсем иные состояния. Скажем, те же самые метаморфозы тела, цвета, звука...
  - А отходняк есть?
  - Никакого, - отрицательно покачав головой, ответил Евгений.
  - Понятно... У меня тут недавно идея возникла написать рассказ... Я как-то смотрел научную передачу про ЛСД. Летом ещё. Так вот, в средневековье люди ели хлеб, заражённый спорыньей, грибком таким. В ней - яд химически схожий с кислотой. Болезнь называлась 'Огонь святого Антония'. У людей из-за гангрены отпадали конечности. Ну, из-за отравления. Они видели такие же галлюцинации, как под ЛСД. А сегодня люди используют кислоту для расширения сознания. Я вот подумал, неплохо бы было как-то сравнить время средневековья и современное время... Сопоставить, как у Булгакова в 'Мастере и Маргарите'... Прошлое и настоящее.
  - Неплохая идея, - прокомментировал Евгений.
  - Да, но вот только плоховато у меня с историей.
  - Необязательно надо вдаваться в подробности. Ведь история - всего лишь фон, сцена.
  - Да, наверно, - засомневался я. - Так вот, в прошлом можно описать историю любви, а в настоящем - какую-нибудь закрытую секту.
  - Дерзай, - воодушевил Евгений и посмотрел на свои часы. - Ладно, Ром, я пойду - скоро электричка.
  - Ага. Хорошо.
  - Книгу как отдашь, так отдашь. Мне она ни к спеху.
  Я кивнул и, извернувшись, схватил протянутую Евгением книгу под левую руку.
  - Может тебе её донести?
  - Да нет, не надо, - заверил я. - Ну, ладно. Давай.
  - Давай.
  ****
  Придя в очередной раз, он с улыбкой на лице начал:
  - Поздравь меня. Я скоро стану отцом.
  - Поздравляю. Неожиданная новость, - высказался я.
  - Я тебе не говорил: уже не один месяц встречаюсь с однокурсницей. Она скоро закончит училище. С одной стороны меня, конечно, радует эта новость, но с другой... Сам понимаешь. Я - наркоман и неизвестно, сколько ещё протяну.
  - Большая доза?
  - 8 кубов. До Гены мне ещё далеко - у того 13. Но...
  - Подожди, но как так получилось? А презервативы?
  - Какие презервативы? - он махнул рукой. - Всё в ширево уходит. Вчера презервативы были, сегодня их уж нет. А страсть не спрашивает когда можно, а когда нельзя...
  Он закурил.
  - Ладно. Буду биться до последних сил... Я недавно перечитывал твои стихи. Их у меня скопилась целая пачка. Так что, пора книгу издавать.
  - Книгу? - я несколько смутился.
  - Ну, не книгу. А брошюрку, точно можно выпустить. У меня друг работает в типографии. Какой у них минимальный тираж? 100 экземпляров. Бумага, конечно, неважная. Но это не главное. Главное тебе пора выходить в люди. Я знаю, кому предложить такую литературу. Так что валяться мёртвым грузом брошюры не будут.
  - А сколько это будет стоить?
  - Я узнавал. 75 рублей.
  - Хорошо, - согласился я. - Ты когда ещё придёшь?
  - Дня через два-три. Надо будет ещё критику написать к твоим стихам.
  - Тогда и отдам. Сейчас при себе нет.
  Не помню, под каким предлогом я выудил у Татьяны Константиновны деньги, но это было довольно сложно сделать. Говорить правду мне не хотелось, потому что она, узнав, что ко мне периодически приходит некий человек, навела о нём справки. В результате, моя классная воспитательница имела практически полное представление о том, что собой представляет Евгений - наркоман, исключён из училища, работает грузчиком... Я был потрясён её осведомлённости. Оставшись со мной тет-а-тет, и изложив сведения о моём друге, Татьяна Константиновна говорила:
  - Надеюсь, ты понимаешь, чем чревато общением с ним?
  - Татьяна Константиновна, мне он интересен как человек. У него совсем другой уровень развития, гораздо выше. Мне просто интересно с ним общаться.
  - Я тебя прекрасно понимаю, - смягчилась она. - Но будь с ним поосторожней... И, пожалуйста, в следующий раз, когда Женя придёт к тебе, пригласи его ко мне в класс. Я хочу с ним поговорить.
  - Хорошо, - согласился я, не представляя, что скажу Евгению, после допроса, который проведёт с ним Татьяна Константиновна. Будь на её месте какая-нибудь Авдотья Митрофановна, я б, выслушав внимательно наставления, сказал 'Ага', и тут же забыл бы про разговор. Но с Татьяной Константиновной такую песню не споёшь.
  Был 'допрос'. Воспитательница ни словом не обмолвилась с Евгением о его наркотической зависимости. Речь зашла о моём творчестве, увлечении Евгения роком и о его дальнейших планах.
  В конце беседы Татьяна Константиновна напомнила:
  - Женя, ты даёшь ему возможность подняться в небо, - она имела в виду меня. - Это очень ответственно с твоей стороны. Потому что падать всегда больно.
  - Я понял, - кивнул Евгений.
  Выходя со школы, он спросил меня:
  - Что это ещё за допрос она мне устроила?
  Чувствуя себя нехорошим человеком, я объяснил ситуацию.
  ***
  Прошло пять дней. Евгений ждал меня, как всегда, за воротами.
  Я вышел, и на мгновение остановился. Он сидел, скрючившись, на лавочке. Правая рука была неестественно согнута, кисть разжата, указательный палец торчал, подобно сучку, голова упала на подбородок... Вся его фигура являла собой корявость. В этот момент Евгений был похож на меня, с той только разницей, что так я выгляжу всегда, с самого рождения.
  Я подошёл и нарочито громко сказал:
  - Здоров!
  Он сразу же очнулся и принял облик здорового человека:
  - Привет, братская печень! Рад тебя видеть! - и как всегда похлопал по плечу.
  - Всё нормально?
  - Да... Раствор сильный оказался.
  - Да, я знаю, - вырвалось у меня.
  (Несколько дней назад я второй раз кольнулся, и чуть не схлопотал передозировку).
  - Что!? Ром, ещё раз узнаю - башку откручу!
  Я заулыбался.
  - Серьёзно! - продолжал Евгений. - Ты мне хоть и друг, но так и сделаю! Не сомневайся! Ром, пойми - это ведь не шутки.
  Мне стало немного стыдно за себя:
  - Я понял. Так случайно вышло... Не буду... - пауза. - Я тут деньги принёс. Вот в левом кармане достань. Пересчитай на всякий случай.
  - Да. 75. Всё под расчёт. Завтра я тогда съезжу к другу - сделаю заказ. Сегодня никак не получится... Ты уж извини.
  - Да всё нормально.
  - Наверно дней через пять будет готов черновой вариант.
  Мы ещё какое-то время пообщались, рассуждая о жизни творческой и личной известных людей искусства. Пришли к выводу, что смешивать эти две категории не стоит. И он ушёл, пообещав через пару дней прийти.
  *****
  С той поры я больше его не видел. Мне говорили друзья, что видели Евгения в городе неоднократно. А я ломал голову, почему он не заходит. Было понятно, что деньги ушли 'случайно' на раствор. Но мне на них насрать. 'Может, его мучит совесть и потому не хочет приходить, - думалось мне. - Догадывается, что так будет повторяться беспрерывно. Мог, хотя бы, объяснить для начала'.
  Но, ни смотря не на что, я, как помешанный, всё продолжал сочинять и сочинять, подогреваясь песнями 'Гражданской обороны'. По ночам ковырялся в толковых словарях, отыскивая слова, наиболее подходящие по смыслу и звучанию к моему футуристическому стилю. На уроках, решая задачи, упражнения и уравнения, про себя образовывал сюрреалистические словосочетания, способные, как мне казалось, пробудить в человеке неземное, иррациональное начало. 'Покончившее с собою небо; волоча зелёные ресницы; гангрена снега; полиэтиленовые слёзы; чёрное солнце глаза; атрофированная способность карать...'. В свободное время слеплял накопившийся материал в стихи. И так без перерыва. Ни дня отдыха. Всё остальное было мелким, ничтожным и бессмысленным. Почти все уроки, кроме литературы и русского, я запустил: делал задания - лишь бы отвязались. Скатился на четвёрки. Но проходил месяц, второй, третий... И до меня всё ясней доходило, что никто не придёт, никто не скажет, что я 'по крайней мере, самобытен' и о моём творчестве 'должны узнать многие'. Писать сугубо для себя, в стол, мне не улыбалось. В итоге послал всё к чёрту! Часто самопроизвольно я входил в состояние творческого вдохновения, и мне оставалось только взять ручку и записать очередное новое стихотворение. Но я тупо продолжал смотреть телевизор, мучить подушку или просто ничего не делать, впадая в апатию. Только спустя год весь мой футуристический кошмар сошёл на 'нет'. Я стал готовиться к аттестационным экзаменам, навёрстывая упущенное время, только бы поскорее забыть ощущение полёта. Ведь крылья у меня давно отсохли.
  Впрочем, безвозвратно покончить с творчеством я так и не смог: помешали собственный нарциссизм и 'непредвиденные' обстоятельства. После окончания школы я определился в дом престарелых по причине поступления в институт, отсутствия друзей и всяких перспектив в родимых краях. В богадельне без самовыражения скончаться бы мне, как личности, и не читать бы вам этой книжки. Но судьба распорядилась иначе. Постепенно поэзия сменилась прозой, юношеский максимализм - рационализмом, а романтика плавно мутировала в иронию. Время диктует свои правила.
  
  ХРОНИКА ПОСЛЕДНЕЙ ВЕСНЫ
  
  Школа. По календарю - время возрождения, апрель, но на дворе моросит дождь и дует промозглый ветер. Почки набухли на чёрных деревьях, но боятся превратиться в листья, будто гусеницы в бабочек. Кашель. В моём горле ноет рана. Какие-то уроки. Второй день подряд пронизывает озноб. Валяться в кровати не хочу.
   Вечер субботы. Все гуляют во дворе, пока перестало моросить. Я один в палате вышагиваю, декламируя по памяти стихи Маяковского. В голове - вертеп от отсутствия внутри себя весны и переизбытка ошеломляющего ощущения непостижимого. Горло саднит - ангина. В окне замечаю Её, удаляющуюся. Видится, будто Она своей необъятной грациозностью мягко качает всё вокруг. Боязливо взираю вслед, как трусливый раб, на величавую красоту, словно на памятник Богу. Она исчезает, невольно превращая меня в ничтожество - горечь утраты, отчаяние, раздражение. Строка из 'Нате' разрезает пустоту приглушённым криком. Кашляю. Сплёвываю на обои - не я. В груди разодрано. На улице - грязь.
   Воскресный день. Валяюсь в кровати до четырёх, лишь два раза встав на завтрак и обед. Вечером - заклинания из коротких поэтических строчек. Бронхит изматывает.
   Дни разлетаются, как разбросанные карты. Я сижу один в классе, читаю и не понимаю учебник. Слышу - Её уверенный изящный шаг заполняет оживляющей мелодией школьный коридор. Не в этой Женщине увидел я очертания Бога. Она - другая. Моя совершенная любовница, в пугающей маске отчуждённости. Но в глазах - океаны понимания, беззаботности, кротости, ласки, ранимости. Она - первая ветвь очарования на моём древе совершенства. 'Почему не со мной, не наравне?'. Удаляется неземная, оставляя лишь метающуюся тревогу деревьев и невнятную возню людей... За окном - ветер, сумрачно. Дождь и я творим грязь.
  Сызнова осознаю течение нового дня. Большая перемена. Старшие играют, вонзая ножик в размеченный круг ещё непрогретой земли. В воздухе развеян аромат непонятного счастья. Я то бессмысленно оцениваю силы соперников, то смотрю себе под ноги на зеленую поросль. Мои ботинки вязнут в тёмно-коричневой массе. Скучно. Бросаю взгляд на прорезавшееся сквозь серые тучи солнце. Щурюсь и кашляю. Отхаркиваюсь на пробившуюся траву.
   Обыденный вечер. Проваливаюсь во тьму сна. Пробуждение - противное утро. Уроки похожи на вагоны проносящегося поезда. Стремительно направляюсь в библиотеку. Вблизи лавочки, замечаю, стоит Она, неизменно непревзойдённая, облачённая в снисхождение. Таит загнанные в угол души смиренность и милосердие. Объясняет заигрывающим сосункам, что Ей нравятся мужчины старше, чем Она. Сгибаюсь, как от удара в солнечное сплетение. Ускоряю шаг, словно убегаю. В воздухе пахнет цветением черёмухи, пылью и дождём. На небе - чёрное облако, затмевающее солнце, распустившее веером ярко-жёлтые лучи, будто бы ресницы. Сверху падает крупными хлопьями снег - тает, соприкасаясь с асфальтом.
  'Нет... Никогда - нет'.
  
  УНИВЕР - САМ
  
  ЧАСТЬ 1. ВСТУПИТЕЛЬНЫЕ ЭКЗАМЕНЫ
  
  Мебеля
   Школьный уазик, неожиданно предоставленный мне в распоряжение директрисой детдома на время сдачи экзаменов, остановился вблизи главного корпуса Южно-Российского Государственного Технического Университета. Буквально за год до моего поступления этот храм образования и науки назывался скромно - Новочеркасский политехнический институт. Теперь же вместе с названием поменялся статус на более высокий. И думал я: 'Вот, блин, попал: из школы - сразу в университет! Завалят, как пить дать'.
   Шофёр помог мне спуститься на землю - вылезти из машины, подав руку для опоры. Елена Витольдовна, оказавшись рядом, сказала:
   - Ну, что - пошли не спеша? Через двадцать минут начнётся экзамен.
   - Пойдёмте, - ответил я, дивясь причудливости архитектуры ВУЗа.
   - Если устанешь стоять, я взяла раскладной стул.
   - Хорошо.
   - Скажешь, как устанешь.
   Мы продвигались к внутреннему входу главного корпуса по аллее, ибо над парадным входом проводились косметические ремонтные работы. Уже издалека было видно, как у двери толпятся абитуриенты, а также прочие посторонние переживающие лица: мамы, папы, сестры, знакомые и друзья потенциальных студентов. Трудно было сказать, кого было больше: самих поступающих, или членов групповой поддержки. Дорога показалась мне длинной - масштабность и античная стилистика строений потрясала. Что такое школа по сравнению с университетом в плане пространственного размаха? Хижина, разве что.
   Мы остановились неподалёку от толпы в тени деревьев.
   - Сейчас внутрь не пробиться, - заметила Елена Витольдовна. - Ещё минут десять придётся подождать - раньше двери не откроют.
   - А сколько будет длиться экзамен? - поинтересовался я.
   - Полтора часа на 25 примеров. Всё точно так же, как в тех листах, что я тебе приносила. В общем, ты же помнишь... Примеры делятся на три категории сложности. 10 примеров - категории 'А', относительно лёгкие. За них дают 5 балов. Столько же - категории 'В', посложнее. Каждый правильный ответ даёт тебе по 10 балов. Ну и последние пять - категории 'С' - повышенной сложности... По 15 балов. Главное не волнуйся - времени хватит. Ты же решал аналогичные задания... И довольно успешно.
   - Да, - неуверенно сказал я, судорожно сопоставляя полтора часа и 25 примеров. И стал вспоминать, как дошёл до наглости поступить в ВУЗ.
  Не только за пивом время бежит незаметно. В школе на контрольных по алгебре или геометрии, продолжительностью в 40 минут, где обычно давалось по 5 заданий, я еле успевал к концу урока... Мне некогда было думать - широким размашистым, понятным лишь учительнице по алгебре почерком, я строчил без остановки сначала условие задания. Пока моя голова на подсознательном уровне выводила ручкой само задание, в моём мозгу созревала цепочка логических действий, приводящих к правильному решению. Эта спешка связана с тем, что в силу заболевания, моя скорость написания уступала, тем, кто писал рукой. И набегающий страх, что не успею во время, заражал мой мозг паранойей. Учительница всегда поражалась моей способности получать правильный ответ к заданию, как говорится, 'через три звезды - колено'. Применение авангардного подхода в алгебре и геометрии, я объяснял чрезмерно развитым воображением, что отнюдь не являлось положительной чертой ученика, изучающего точные науки. В далёкие ранние годы своего школьного обучения, над каждым примером я сидел минут по пятнадцать, прежде чем правильно решил его. Учительница хвалила меня, но в классный журнал ставила тройку, потому что за урок надо было решить ещё два задания, на которые времени не хватало. Моё тугодумие было естественным порождением размеренной беззаботной домашней жизни: играю в игрушки и некуда мне торопиться, смотрю с балкона - людей созерцаю, природу; на небо взгляну - метаморфозам тучек поражаюсь. Сплошной буддизм. В школе всё иначе. Буддизм ни в почёте.
  Решение примеров должно быть доведено до автоматизма. Нужно знать все логические комбинации, ухищрения, нестандартные ходы, чтобы не терять драгоценного времени на изобретение велосипеда. Внимание - абсолютно. Плюс и минус - это разные знаки, как небо и земля, как огонь и вода. Неверно написанный знак, и всё летит к чертям. И формулы, формулы, формулы - огромная связка ключей в лабиринте с множеством закрытых дверей. Видишь дверь - знаешь, а не подбираешь, какой ключ откроет её. Ты - не вор, ты - хозяин лабиринта, помнящий с закрытыми глазами путь к заветному выходу. Иначе о положительной оценке и не мечтай.
  То, с чем мне предстояло справиться, сравнимо с примерами в учебнике по алгебре с двумя звёздочками, которые на уроках не решались. Это личная инициатива каждого ученика: хочешь - решай, хочешь - нет. Я одолевал такие примеры, но на обдумывание подхода иногда уходило много часов свободного время. Прошли экзамены в школе. Мне вручили серебряную медаль. Я хотел свинцовую, но таковой не оказалось. Оставался месяц до первого вступительного экзамена по алгебре. И всё это время я решал примеры для поступающих в ВУЗы. Длинные, не умещающиеся на одной строке задачника, точно постоянно развязывающиеся капроновые шнурки на кроссовках. Процентов на восемьдесят мною всё решалось, а то, что оставалось, мучительно обдумывалось и исправлялось, пока результат не совпадал с ответом в книге. После месяца подобной подготовки мне казалось, что я готов с лёгкостью набрать минимальную сумму балов для сдачи вступительного экзамена. Но уверенность в себе - самая зыбкая черта моего характера. Образно говоря, мельчайший камешек непредвиденного обстоятельства, брошенный в зеркальный пруд моего спокойствия, наводил бурю тревоги и неуверенности, затмевающую разум.
  - А сколько нужно набрать балов, чтобы сдать экзамен? - поинтересовался я у Елены Витольдовны.
  - Минимум - 30. Не беспокойся - наберёшь. И не такие набирали, - успокоила она.
  'Шесть простых, три - категории 'В' или два - категории 'С', - вычислял я. - Но от меня ждут же все 100. И никаких оправданий! Медалист, мать твою так! А если провалюсь?..'. Груз ответственности и страх сковали мои извилины.
  - Пошли в здание. Проход уже освободился. В институте не так жарко, - сказала Елена Витольдовна.
  Университет изнутри своим гигантизмом породил во мне ощущения, которые я испытывал в храме: величественность, искусственное расширение пространства и некое приятное растворение в нём своего 'Я'. Возникло чувство умиротворённости, спокойствия.
  - Может, сядешь - я стул разложу? - заботливо поинтересовалась у меня Елена Витольдовна.
  Все абитуриенты стояли и ждали начала экзамена. Хоть я и инвалид, но мне было неловко при всех стоящих сидеть, выделяясь, как белая ворона.
  - Нет. Спасибо. Я постою.
  - Зря я стул притащила с собой, - нотки обиды прозвучали в её голосе.
  Мне стало совестно.
  - Кстати, я договорилась, чтобы экзамен проходил на первом этаже, - сообщила Елена Витольдовна. - Лестницы, знаешь... Собьют ещё.
  - Хорошо, - согласился я.
  Забота Елены Витольдовны казалась мне несколько излишней, но, учитывая её профессию - психолог, всё было объяснимо.
  Издалека эхом, перекрывающим общий гомон толпы, послышалось сдержанно-снисходительное приглашение какого-то дядьки проследовать за ним. Абитуриенты вместе с группой поддержки приглушённо зашагали вдоль коридора. Чувствовалось напряжение толпы.
  Пока мы доходили до истины, большая часть абитуриентов зашла в назначенную аудиторию с зарешёченной дверью, оставив своих сопровождающих стоять вдоль стен.
  Мужчина с бородой и мешками под глазами, на вид лет 50-55, и женщина бальзаковского возраста - люди, как я понял, отвечающие за проведение экзамена, расположились у входа, проверяя паспорта и отбирая на время экзамена мобильники у поступающих. Сопровождающих, пытающихся пробраться в заветную аудиторию вежливо, но настойчиво отстраняли в коридор.
  - Мамаша, вам туда нельзя, - с искусственной терпеливостью повторяли контролёры очередной 'курице-наседке'. - Сейчас начнётся экзамен. Посторонним лицам вход воспрещён.
  Всё это мне напомнило кадры из кинофильмов про тюремную жизнь. Матери и отцы пришли навестить своих заключённых сыновей и дочерей.
  На входе попросили мой паспорт для заполнения личных данных.
  Елена Витольдовна отдала требуемое женщине на входе и попросила:
  - У меня к Вам большая просьба: заполните за него анкетный лист и, когда он решит примеры, впишите, пожалуйста, в бланк номера ответов, которые он продиктует. У него почерк плохой - компьютер не воспримет...
  Бланк представлял собой двадцать заданий, к каждому из которых прилагалось четыре варианта ответа. В общем, принцип игры 'О, счастливчик!'. Только без подсказок. А к пяти последним заданиям ответов не давалось - их надо было вписать самому исключительно КАЛЛИГРАФИЧЕСКИ, иначе компьютер ваш некаллиграфически вписанный правильный ответ посчитает за ошибку. А мой почерк давно пора использовать секретным службам при переписке - не надо тратить время на зашифровку. Поэтому просьба моей сопровождающей была вполне понятна и уместна.
  - Хорошо, - сухо молвила женщина, взяв мой паспорт.
  - Я только усажу его за парту и сразу уйду, - просительно сказала Елена Витольдовна, пропихивая в проход моё дёргающееся тело. (Я всегда начинаю дёргаться, когда нервничаю).
  - Ну, давайте, только побыстрее, мамаша, - негодующе, с оттенком пренебрежения выговорила женщина-контролёр.
  - Я ему не мамаша, - спокойно и с достоинством сказала Елена Витольдовна.
  - Неважно. Побыстрее.
  Реплика психолога меня несколько смутила. Что это? Подсознательное проявление материнского инстинкта: мол, больных не рожаю? Или простой ответ на агрессию?
  Мужчина-контролёр стоял спиной у доски, заложив руки назад. Аудитория практически вся была заполнена юношами и девушками, некоторым уже вручили анкетные листы. А сидели они к моему великому ужасу за партами, зафиксированными под углом примерно в 45 градусов. Если положить какой-нибудь лёгкий или катящийся предмет на такие 'мебеля', то он слетит или скатиться непременно на пол. Но результат эксперимента изменится, если придерживать этот лёгкий или катящийся предмет рукой. А что оставалось делать мне с моими инстинктивно колеблющимися конечностями? Отличная работа, плотники-дизайнеры!
  - О, Господи! Как же ты будешь писать?! - воскликнула шёпотом Елена Витольдовна, усаживая меня за ближайшую свободную парту.
  'Да уж!', подумал я, 'восхищаясь' эргономическому дизайну мебели.
  - Так. Вот платок, - стоически произнесла психолог, разложив его на парте. - Он вроде не падает. Попроси, чтоб на него положили черновик. На нём же записывай номер правильного ответа. Да, вот гелиевая ручка. - Елена Витольдовна положила её поперёк наклону парты. - Как всё решишь, позовёшь женщину-контролёра - она отметит номера на бланке. Ну, всё мне пора. Удачи!
  Напоследок она улыбнулась мне, и бросила пару реплик контролёрше. Та кивнула.
  Рядом сидел юноша, спокойно и вдумчиво заполнял анкетные данные. На меня он не обратил никакого внимания.
  - Здравствуйте, уважаемые абитуриенты! - поставленным менторским голосом начал свою вступительную речь мужчина, стоящий у доски. - Меня зовут Владимир Станиславович. Моя ассистентка - Ирина Дмитриевна. Если возникнут какие-то вопросы, касающиеся проведения экзамена по алгебре, обращайтесь к нам.
  Он развернулся к доске лицом, взял мел, и, начиная расчерчивать для наглядности анкетный трафарет, продолжал говорить:
  - Итак. Сегодня вы будете сдавать первым Единый Государственный Экзамен по алгебре. И надеюсь, что ваши положительные результаты по данному тесту подтвердят обладание вами серебряных и золотых медалей.
  'Грёбанная медаль! Так и знал, что так будет: 'Медалист? Купил? За уши, небось, натянули?' Теперь доказывай, что не верблюд!', злился я про себя, смотря в платок, на котором уже возлежал черновик - бумага хренового качества, тонкая. 'Конферансье' далее продолжил объяснять на доске, как правильно заполнить анкетный лист. Бланков с тестами ни у кого пока не наблюдалось.
  После десятиминутного объяснения, как правильно двигать ручкой по анкете, Владимир Станиславович акцентирующим голосом произнёс, отряхивая мел с рук:
  - Сейчас Ирина Дмитриевна вскроет запечатанную упаковку бланков, и раздаст каждому в течение нескольких минут по одному экземпляру. Задания на каждом из бланков абсолютно идентичны по сложности, поэтому результаты тестирования целиком и полностью зависят от вас самих. Пенять не на кого. На решение 25 заданий вам предоставляется ровно полтора часа с момента раздачи всех бланков.
  Ирина Дмитриевна методично раздавала бланки. Наконец и ко мне на парту лёг заветный лист с тестами, который тут же попытался свалиться нахрен. Ирина Дмитриевна подложила его край под платок и двинулась дальше вдоль парт.
  Какие ощущения я испытывал, решая тесты? Наверно, те же, что испытывает человек, балансирующий на канате, протянутом над пропастью, которого принудили сочинять стихи. Писать на тонком листе, под которым подложен платок, выходило очень незабываемо. Гелиевой ручкой нужно было еле касаться черновика, иначе возникала дырка. Водя по черновику ручкой, точно лебединым пером по эрогенным зонам девушки, я с трудом разбирал, что пишу. Вдобавок ко всему от перенапряжения с меня лился пот. Некоторые капли попадали на черновик, превращая его в промокашку. Писать становилось совсем невозможно. Тогда я просил дать мне новый черновик.
   Само содержания теста отличалось во многом от того, что содержалось в задачнике для поступающих в ВУЗы. Почти все примеры были короткие, как волосы у подстриженного неделю назад скинхеда, и заковыристые, как китайская шкатулка. Я кинулся к решению логарифмов, не представлявших для меня особой сложности при подготовке в ВУЗ. Распинал я эти логарифмы по-всякому, осторожно пачкая черновик: переворачивал, поднимал, опускал, возносил...
  '- Это ж элементарно, Ватсон!
   - Чёрта с два, Холмс!', резюмировал внутренним диалогом я ситуацию и перешёл к другим примерам.
  Тут ещё 'конферансье' душу успокоил:
  - До окончания времени экзамена остался ровно час. Рассчитывайте свои силы.
  'Ладно. Хрен с ним - решаю всё подряд, особо не зацикливаясь. Будь что будет', дал я себе внутреннюю установку.
  За этот оставшийся неполный час я сделал около одинадцать примеров, уверенный, что отмеченные варианты ответов должны быть правильными. Минут десять у меня отобрала Ирина Дмитриевна, сказав, что позже она не сможет заполнить мне тестовый бланк. Я, ковыряясь в черновиках гелиевой ручкой, продиктовал номера ответов.
  Ирина Дмитриевна засунула мне в нагрудный карман паспорт и, сочувствующе подтолкнула к выходу.
  Елена Витольдовна ждала меня в коридоре. Я увидел её стоящей у стены в раздумьях. Как только она обратила на меня внимание, сразу подбежала и подхватила меня за плечи с сожалением и заботой на лице. Я только лишь смог изнеможённо помахать отрицательно головой, мол, дела, ни в звезду. Позже она призналась, что на меня было жалко смотреть - 'как выжатый лимон'.
  По дороге назад к машине я говорил Елене Витольдовне:
  - Может, не стоит поступать в институт?
  - С чего это вдруг? - в её голосе появилась строгость.
  - Ну, я почти ничего не решил.
  - Завтра узнаем, что решил, а что не решил.
  - Да и ваше время я трачу зря, - продолжал я ныть.
  - Так. Знаешь что... Ты, пожалуйста, за моё личное время не беспокойся. Я сама как-нибудь им распоряжусь. И чего это ты сразу руки опустил? А? Ты это брось! Если что - доплатим за не достающие балы. А в школе скажешь, что всё прошло нормально. Понял?
  - Да.
  Первым делом, когда я приехал в школу, направился в туалет. В раковине стояло ведро, в которое медленно набиралась вода из-под крана. Окунувшись головой в 'заздравный кубок', я пил, пил и пил, чтобы не издохнуть от обезвоживания.
  Спустя день Елена Витольдовна сообщила мне, что я набрал 35 балов, и добавила, что говорить об этом не стоит. Медалист получил тройку - позор.
  
  Всё ништяк!
  
   - Ничего, Рома. В этот раз всё пройдёт нормально, - успокаивала меня Елена Витольдовна, когда мы стояли возле толпы абитуриентов, пришедших сдавать ЕГЭ по физике. - Я проверила: первый этаж, парты такие же, как у нас в школе - плоские. К тому же среди контролёров - моя знакомая, поможет в любом случае.
   Слушая умиротворяющую речь психолога, я иногда кивал, рассматривая толпу будущих студентов. Настроение у меня было спокойным - после экстремального экзамена по алгебре, я испытывал умеренное равнодушие ко всему происходящему. 'Парты ровные, прохладный ветерок на улице веет, контролёр - знакомая то, что ещё нужно?', подумалось мне.
   Среди ожидающей молодёжи я заприметил девушку, стоящую ко мне спиной. Спина была слегка оголена. 'Красивая, видать. С косой по пояс', подумал я, более пристально вгляделся в её оголённую спину и тут же отвернулся. Кожа девушки заметно обрастала тёмными волосами. 'Да уж. У меня на ногах и то поменьше', неприятно удивился я. 'Странное сочетание. Атавизм', констатировалось в моём сознании.
   Открылись двери храма знаний, и снова меня встретила аудитория, совершенно другая, с новыми прямыми добротными партами. Они были девственны, как только что купленное нижнее бельё: на них ещё никто не выдалбливал ножичком свои амбициозные имена, не делал расчёты переставшей писать ручкой, не вытачивал ключом от двери фрагменты средневековых сражений или эскизы диковинных пейзажей.... Окна были распахнуты и в помещение дул освежающий ветерок. 'Да, здесь я в своей тарелке', промелькнуло в голове. Меня усадили за пустую заднюю парту. Елена Витольдовна положила на поверхность более плотную материю, учитывая прошлый неудачный опыт с платком и, пожелав удачи, удалилась. Всё шло по тому же плану, что и в прошлый экзамен. Только контролёры были нормальные, без апломба. Мужчина был лыс и остроумен, женщина - заботлива и вежлива.
   Я избрал тактику 'от простого - к сложному'. Сначала вопросы по молекулярной, ядерной физике, вопросы по законам Ньютона, а потом - на что время останется. Задания делились на две группы: на теоретические и практические, в которых, применяя формулы, решаешь задачу.
   Прошло минут десять с начала экзамена, как я услышал укоризненный говор мужчины:
   - Вот вы, молодой человек, что вы всё время заглядываете девушке в черновик? - говорил контролёр полушутливым тоном. - Там что - мёдом намазано?!
   - А что - нельзя? Тесты ведь разные, - начал оправдываться подглядывающий.
  - Нет. Нельзя! У вас нет такого права! У абитуриента есть право смотреть себе в черновик, в потолок, в окно, если душа романтики просит, или в затылок соседу впереди. Больше - никуда! Всё. Ещё раз замечу - рассажу.
   Примерно под конец экзамена подошла контролёрша и дружеским тоном спросила:
   - Ну, что, Роман? Заполнять бланк будем?
   'Знакомая', улыбнуло мне.
   - Да, - согласился я, зная, что большую часть решил правильно. Особенно по части теории - вопросы показались мне несложными.
   Вышел я из аудитории в хорошем расположении духа. В коридоре меня встретила неизменная Елена Витольдовна.
   - Вижу, что у тебя всё не так уж плохо, - отметила она, сопровождая меня рядом.
   - Да, - несколько смущённо и с улыбкой ответил я. - Было удобно.
   По физике мне удалось набрать 55 балов. Я был доволен собой.
  
  Великий и могучий...
  
   Всё так банально, что и вспоминать не хочется, как я сдавал последний вступительный экзамен по русскому языку. Ну, кому интересно читать, где мне взбрело в голову поставить недостающие запятые в предложениях, напичканными причастными и деепричастными оборотами? Или на каком слоге ставится ударение в слове 'алкоголь'? Вообще, русскому народу чужды иностранные слова, тем более для обозначения столь ценного и дорогого душе напитка. Своих национальных синонимов хоть отбавляй... Поэтому, спроси общественное мнение, поставят это самое ударение, как язык повернётся. Редкий, даже трезвый русский поставит ударение - Алкоголь. А ведь доктора и профессора важно и ответственно делали ударение на первом слоге этого слова. Кому верить? Конечно же, светилам науки. Как выяснилось - зря.
  В целом, тест по русскому языку был построен по принципу 'знаешь - не знаешь'. Мне до сих пор вспоминается один из вопросов теста: 'Выберете из четырёх предложений то, в котором одно из слов употреблено без учёта его лексического значения?' В трёх вариантах не было ничего 'криминального', но четвертое предложение заставило меня внутренне засмеяться: 'Близкие друзья в честь юбилея своего дорогого товарища составили для него некролог'. Всё это, конечно, смешно, но в основу составления тестов легли, в большинстве своём, вопросы, основанные на исключениях из правил в русском языке. Логически мыслить, и надолго задумываться над большинством вопросов было абсолютно бесполезно. Ну, как можно, применяя логику, аналитический, дедуктивный, индуктивный или иные подходы, ответить на вопрос: 'Сколько букв 'н' в слове 'ветре..ый'?'. Надо просто помнить, что данное слово пишется с одной буквой 'н' потому, что относится к словам-исключениям. Вот и вся фишка.
   Елена Витольдовна, провожая меня на экзамен, почему-то была уверенна, что я сдам его с лёгкостью:
   - Ты ж у нас поэт! Футурист! - говорила она.
   Вот именно что - футурист. Я знамо дело знал, как правильно пишутся и что значат слова: 'эксгибиционизм, трансцендентальность, антропоморфный, гигроскопичность, клаустрофобия, люминесцентный' - и прочие многобуквенные слова, о которые можно сломать язык и голову, не считая изобилующих в моих стишках неологизмов, вроде причастия 'опозвоночневшезвенящий' или наречия 'по-роботически'... Но нахрена футуристу знать правильное написание банальных слов?
  Впрочем, утрирую: по части пунктуации, морфологии и лексики я преуспел в школьные годы. На уроках писали, в основном, сочинения, диктанты, изложения. Особые затруднения вызывало у меня написание изложения - я всегда выходил за рамки сюжета и представленной базы авторских слов. К примеру, излагая однажды рассказ на военную тему, я пустился в философские дебри о неизбежности военных конфликтов на Земле.
   - Не знаете, как правильно пишется нужное вам слово - замените его синонимом, - поговаривала то и дело Татьяна Ивановна, учительница русского языка, дабы облегчить интеллектуальные усилия моих одноклассников.
  (В моей ситуации с ЕГЭ синонимы не канали).
  Орфография, правда, вначале учёбы страшно нервировала меня. В детские годы я всё воспринимал на слух, и взял себе за правило, что как слово слышится, так оно и пишется. В школе Татьяна Ивановна ясно дала мне понять, что я - лопух. Есть проверочные слова на безударные гласные. И все эти заморочки нужно знать, чтобы избежать путаницы при написании слов. Ведь существуют множество диалектов в русском народном языке. Представить себе невозможно, что произойдёт, если каждый будет писать, как говорит. Взять того же чукчу. Как он напишет, к примеру, слово 'экзистенциализм', однако?
   Да, ещё было очень трудно сфокусировать своё внимание на экзамене, потому как обслуживала абитуриентов ассистентка - распрекрасная такая от макушки до туфель. Волны, исходящие от её походки, часто сбивали частоту моих мыслей.
   В общем, к экзамену по русскому языку я отнёсся 'спустя рукава', самонадеянно. Управился за сорока пяти минут, хотя на решение теста давалось полтора часа. Елена Витольдовна через день с большой неохотой сообщила мне о результатах - ровно 30 балов. Я расстроился и досадовал на себя. Впрочем, даже после такого удара ниже пояса, я всё же стал студентом.
   Елена Витольдовна оформила меня как студента-экстерна. В отличие от других форм обучения (очное и заочное, которые мне не подходили в связи с физической экстравагантностью), от меня зависело, когда я соизволю взять задание по выбранному из учебного плана предмету, и, когда явлюсь в университет, чтобы сдать экзамен по изученной дисциплине. Ограничения всё же были - минимум я должен сдавать по четыре экзамена в год. За такую форму обучения университет затребовал 25 тысяч рублей за весь курс обучения. На дворе шёл 2002 год. Елена Витольдовна нашла спонсорскую фирму, которая перечислила указанную сумму на счёт ЮРГТУ. Психолог сообщила, что переезжает в Московскую область, и когда ещё меня увидит - не знает...
   Наступил август-месяц, и меня транспортировали в дом престарелых. С этого момента я и начну повествование о своей студенческой жизни.
  
  ЧАСТЬ 2. ХОЖДЕНИЕ ПО АУДИТОРИЯМ
  
  Где у человека голова
  
  И было лето 2003 года, солнечное, жаркое и безветренное - июнь. Мой друг Костя месяца два назад принёс мне экзаменационные вопросы по информатике, предоставленные преподавателем по данному предмету.
  - А дидактический материал?.. - начал, было, Костя.
  - У меня его нет, - отрезал информатик.
  Вопросы, в основном, касались программирования на языке низкого уровня - ассемблере. Я подключил всех своих друзей на поиски книги, дающей ответы на большинство пунктов экзаменационного листа.
   После подготовки, приехал в университет, чтобы сдать экзамен по информатике, в то время, когда учебный год в ВУЗе подходил к концу. Студенты и студентки, будто тараканы, протравленные дихлофосом, бегали по лестницам и коридорам университета, сдавая сессию, и предвкушая наступление каникул. Какой-то парень нёс ящик шампанского. 'Это для одного или для всех? До или после экзамена? - возникли у меня вопросы. - А может - во время?..'. Я долго стоял в очереди, получая бегунок для сдачи экзамена. Когда подошёл мой черёд говорить название сдаваемого предмета и форму аттестации, заведующая отделом столь ценных листиков, оформляя мне документ, пояснила почему 'пробки'. Дескать, время сейчас такое суровое - сдача экзаменов в разгаре.
   Зашёл я на кафедру по информатике, и, запинаясь от волнения, спросил: 'Кому я должен сдавать экзамен по информатике?..'. Всем до лампочки. 'Не мы, типа', вывел я главную сюжетную линию из разрозненных и мычащих ответов преподавателей. На моё спасение, в кабинет вошёл зав. кафедрой. Ему объяснили, по какой причине моё тело топчется здесь. Зав. кафедрой сказал, что, мол, есть такой преподаватель, которому я смогу сдать экзамен, но он сейчас принимает студентов, придётся подождать... За дверью.
   Около двух часов я шатался по коридору, наблюдая, как студенты втекали в аудитории для сдачи экзамена с бутылками шампанского, цветами, пакетами, наполненными чем-то, и прочим ералашем вещей никак не относящимся к информатике. Другие входили в 'священный' кабинет с одними зачётками, и в глазах их я замечал гордость всех пионеров, и спокойствие насытившегося питона. Не знаю, как так получилось, но когда я вошёл в аудиторию, там уже никого не было. 'Мистика', подсказала мне интуиция. Нашёл я преподавателя по информатике на моей родной... кафедре, то ли ленивого, то ли усталого. Полный маленький мужчина сидел за столом расслаблено. На столе стояла бутылка шампанского, цветы, 'Ассорти', закусочки всякие... Оказалось, что я не во время, надо подождать, пока насытятся благородные желудки. Что ж, делать нечего, ещё полчаса моей жизни вылетело в трубу.
   Наконец, меня попросила зайти какая-то женщина, высунувшаяся из приоткрытой двери кафедры.
   - Ну, что - готовы? - спросил меня препод с красным лицом, выражающим страдальческую немую фразу: 'Когда же вы все закончитесь?!'.
   Простоять на остановке минут 15 под палящим июньским солнцем, ожидая нужного автобуса, залезть и вылезти из него, прошагать с полкилометра до университета, простоять с полчаса в очереди за бегунком, истекая потом, затем дождаться препода и в итоге сказать, что нет, не готов?!! Наверно, информатик - поклонник чёрного юмора.
  - Да, - ответил я.
  - Тогда пройдёмте в соседнюю аудиторию.
  Я с информатиком расположились за одним из компьютеров. Преподаватель стал задавать мне вопросы. Прежде всего, надо отметить, что я учусь на программиста. Поставленным преподавательским голосом информатик задал мне гениальный вопрос-экспромт:
  - Покажите, пожалуйста, где здесь монитор?
  'Проверка на идиотизм? Это всё равно, что спросить у человека, где у него голова'. Я порядком подзабадался: с 9 утра не ел, не пил - устал, в общем. Так что мне не было никакой охоты морочить себе мозги, почему мне задали такой 'парадоксальный' вопрос.
  И высказал 'предположение':
  - На столе, перед Вами.
  - Вот это? - обвёл он рукой прямоугольник экрана. Я рассуждал про себя: 'Ну, что сказать ему? Что: 'Нет, нет! Что Вы?! Это вовсе не монитор компьютера, а сюрреалистическая картина Сальвадора Дали 'Предчувствие весны' и, вообще, мы находимся в музее''. Однако я лаконично и упрямо сказал:
  - Да.
  Через несколько более или менее умных вопросов, информатик спросил с выражением подвоха на лице:
  - А где на клавиатуре находится буква 'р'?
  Я опешил.
  - Там, - кивнул головой в сторону клавиатуры. (С кем поведёшься, того и наберёшься).
  - Где? - недоумённо спросил преподаватель. Я встал и ткнул носом в букву 'р'. Мой сопровождающий, стоявший всё это время в стороне, отметил, что я ещё умею печатать на клавиатуре и, к тому же, быстрее него. Препод состроил сомнительно-насмешливую гримасу, и вяло воскликнул:
  - Правда!?
  К концу беседы информатик явно поумнел. Я ответил на последний его вопрос, и он спросил у сидящей всё это время аудитории студентов:
  - Даже не знаю, что ему ставить? Вроде на всё ответил правильно.
  Студенты разрозненно, но упрямо затвердили:
  - Отлично.
  - 'Отлично', говорят, слышишь? - обратился он ко мне. - Ну, что ж... Поставим - 'отлично'. Мне, собственно, не жалко.
  
  Пять минут идиотизма
  
   Просмотрел я однажды свой аттестационный план и узрел, что в одной из изучаемых дисциплин значится физика. 'Ну что, будем сдавать этот предмет? - спросил я себя. - Или... Вот, к примеру - 'Методы аппроксимации функций'? Физику..., - мысленно ответил я, причём обоснованно. - Как-то ближе и родней звучит'. В качестве формы аттестации числился экзамен. 'Экзамен так экзамен - физика не 'вышка', ничего иррационального там нет', рассудил я и кичливо щёлкнул указкой сочетание клавиш Alt-F4, давая понять себе, что вопрос решён. Осталось всего-навсего взять задание. Это проблема. 'Так, - начал я размышлять. - Все мои друзья работают шесть дней в неделю. У Сергея, правда, скользящий график работы. Попросить его? Съездить на такси пару раз, потому что в первый заезд, мы, как назло, препода не застанем, ибо у него выходной, отгул, больничный, запой, месячные... Или мы слишком поздно приедем в универ, и к этому времени он смоется домой. Или слишком рано... А проторчать до первой звезды, дожидаясь физика к началу вечерней лекции, совсем не смешно. Впрочем, в первый же день мы узнаем расписание: когда и где у физика стрелка, и в каком корпусе, а конкретно - в аудитории, он базарит. Дальше, на уровне теории вероятности: совпадёт ли выходной Сергея, с рабочим днём препода? Куш ни с первого раза выпадает, особенно в моей жизни. В общем, неделю, как минимум, я буду получать задание', закручинился я. В этот момент мне вспомнился друг Елены Витольдовны Юрий Алексеевич, мужчина лет сорока с юношеским лицом, который работает в университете. Психолог оставила мне его телефон - в случае необходимости, можно обратиться за помощью. Я бы Юрию Алексеевичу и не позвонил бы (он - всё-таки не мальчик на побегушках), но годовой план по сдаче четырёх экзаменов поджимал.
  Юрий Алексеевич вежливо согласился взять для меня задание по физике.
  Преподаватель в качестве задания велел мне решить 40 задач по задачнику определённого автора. Я попросил Сергея купить мне учебник по физике для ВУЗов (толстый такой, на четыре сотни рублей потянул) и задачник, страниц всего на 150, а ценой в 230 рублей. Видно, рейтинг читаемости у автора высокий, и фамилия очень созвучна с фамилией Франкенштейн. Но ради познания научных истин, мне лично денег не жалко! Спустя два месяца моего штудирования теории по физике и синхронного выполнения практического задания, я приехал с Сергеем сдавать экзамен с решёнными задачами. Сергей своё уже отвоевал: приобрёл профессию электромеханик, а работает грузчиком. По специальности не берут без начального опыта, связей нет.
  Мы с Сергеем подождали под дверью, пока не закончится лекция. Когда из аудитории нестройным рядом стали выходить немного заторможенные студенты, я вошёл в почти пустующий зал и обратился к преподавателю, которому было лет 50 на вид, - почтенно-упитанный дядька в очках.
   - Здрасьте. Я по поводу сдачи экзамена. Вы мне задали решить 20 задач по механике и 20 по молекулярной физике...
   Сергей положил перед ним на стол увесистый файл с решениями.
   - Да, да... Помню... - рассеяно проговорил он, продолжая в ускоренном темпе укладывать свои вещи в портфель.
   Прошло около полминуты немой мизансцены. Я продолжал стоять у преподавательского стола, Сергей неподалёку держал всё необходимое для экзамена, а физик набивал своё непомерное кожаное вместилище нескончаемыми архиважными документами. Все студенты ушли.
   'А как же я?!', вспомнилась мне фраза из мультика.
   Мой мозг терялся в догадках:
   'У него жена рожает? Он опаздывает на обед? Или наоборот - диарея?', мучили меня вопросы, возникшие в связи с неадекватной реакцией.
   - Вы посмотрите, - кивнул я на файл. - Правильно ли я решил задачи?... Вроде бы ответы с задачником совпадают.
   Мне хотелось хоть как-то обратить внимание физика на факт существования в пространстве моей персоны в полуметре от него.
   Преподаватель вытащил два верхних листа, покрутил их, посмотрел мельком и проговорил:
   - Бегунок с собой? Зачётка?
   - Да, - ответил я.
   Сергей передал запрошенное.
   - Какую оценку Вам ставить? - спросил меня преподаватель.
   Я растерялся: неожиданный и 'сложный' вопрос. Учитывая степень своих знаний по физике, сказал:
   - Ну, 'четыре'.
   'Наверно, проверяет мою самооценку?', предположил я, ожидая, что сейчас физик начнёт опрос по изученным темам.
   - Значит, 'хорошо', - поправил меня светила науки, заполняя бегунок и зачётку.
   - А задачи Вам оставить? - обалдев от неожиданного поворота событий, спросил я.
  По обыкновению у преподавателя должны оставаться на руках выполненные работы студента.
   - Зачем? Они мне не нужны, - с удивлением произнёс преподаватель.
   А я с удивлением подумал: 'Не дурак ли я?'.
   После чего он удалился и все остались довольны, кроме меня. Два месяца тернистого, полного сомнений, пути к истинному пониманию физического устройства мироздания, и пять минут идиотизма не укладывались в моей голове.
  
  Удвоение ВВП
  
   За окном стояла слякотная зима. Недавно прошли Новогодние праздники, но голова моя не болела, ибо принципиально не бухаю. Болела душа - нужно было в кратчайшие сроки сдать экзамен по экономике. Информация, прочитанная мною из купленной заранее научной литературы, успешно запечатлелась в мозгу. На вопросы, врученные мне на кафедре экономики, у меня имелись обоснованные ответы, заготовленные в течение четырёхнедельного штудирования предмета. Настало время высказаться в полный рост. При первой встрече с заведующей кафедрой экономики, мне сообщили имя преподавательницы, корпус, номер аудитории и время суток, когда проводятся лекции по интересующему меня предмету. Для надёжности зав. кафедрой написала всё на листке бумаги: 'Радиковская Е. Н., чт. 425 лк, 18:30'.
   Я напряг своего друга Лёху съездить со мной в универ. Он согласился без возражений.
   Настал долгожданный четверг. Примерно к пяти вечера пришёл Лёха. Одел меня в чёрное облачение: рубашка, брюки, носки. В трико и футболке посещать университет зимой, вроде бы, несолидно. В довершении гармоничной картины были сняты мои повседневные сандалии и надеты чёрные туфли. Со стороны можно было подумать, что я еду на похороны, или меня пленяют нацистские идеи. Последний вывод подкрепляется тем, что я периодически остригаюсь наголо. (Как-то раз меня так и назвал за моей спиной один из группы студентов: 'Оп-па! Скинхед!'). Всё гораздо проще - моё появление в общественных местах в подобном одеянии не оставляет людей равнодушными. Чувства колеблются от сострадания до отвращения. Я люблю эпатировать, мне нравятся чёрный цвет и идеология декадентства, но отнюдь не фашизма.
   - Ну, что, Лёх, вызывай такси, - бодро сказал я, когда был одет последний туфель.
   - Ром, давай оденем куртку. Меня запарили все эти косые взгляды, причитания... Будто я тебя специально вывожу раздетым...
   - Ну, ладно. Придётся париться мне, - с грустью произнёс я и тут же бодро добавил. - Ты же знаешь, как много я выделяю килоджоулей в атмосферу, когда хожу!?
   - Знаю, - ответил Лёха, напяливая на меня куртку. - Но попробуй, объясни это каждому прохожему.
   - Это очевидно - я испаряюсь!
   - Не в этот раз.
   - Да уж. В общем, Лёх, нам надо сначала к лабораторному корпусу за 'бегунком', а потом - в главный... Вон записка на столе.
   - 425 аудитория - четвёртый этаж! В натуре, запаришься.
   - Правда, я не расшифровал, что есть 'лк'.
   - А хрен его знает? Лабораторный кабинет, может?
   - Наверно. Да будет так! - комично согласился я.
   Мы вышли из корпуса, и направились в сторону ворот. Лёха достал свой мобильник, и вызвал такси.
  Первое время я стоически ездил в университет на общественном транспорте. С автобуса на трамвай, с трамвая на автобус. Затем следовали минут 15 ходьбы моим 'стремительным' медленным шагом. В результате я добирался до точки назначения запыхавшимся и потным. А в слякотный период времени добавлял колорита к уставшему виду дистрофика испачканные грязью нижняя часть брюк и чёрные туфли. Хоть картину пиши: 'Униженный и оскорблённый гот'. Так что экономить на собственном достоинстве мне надоело.
   Такси подъехало к воротам стардома. Лёха помог мне залёзть на заднее сидение, и, сев сам рядом с водилой, разъяснил, куда путь держать.
   Приехали. Зайдя в лабораторный корпус (как я сразу не понял, что это и есть 'лк'?), поднялись за 'бегунком' в деканат, на второй этаж. Естественно, в такое недетское время двери были закрыты.
   - Ага. Все ушли на фронт, - дёрнув ручку, резюмировал Лёха.
   - Jesus crazy! - выругался я вполголоса, наслушавшись песен группы 'Limp Bizkit'. - Ну, всё равно пойдём к экономичке. Я ей сдам, а ты уж, когда сможешь, 'бегунок' достанешь. Она, я думаю, распишется.
   - Базара нет. Пошли.
  И начался квест. Искать дверь под номером 425 на четвёртом этаже, на котором последняя значилась 419-ой, - занятие не для слабонервных. В коридорах - ни души. Дневные лампы трещали, мигали, но ни одна толком не освещало пространство.
  - Может, ты что-то перепутал? - спросил усомнившийся Лёха, дёрнув пару запертых дверей.
  - Да нет. Сама зав. кафедрой писала, - ответил я.
  - А где кафедра экономики?
  - В Главном...
  - Странно.
  Людей, как назло, не встречалось. Услышав странные звуки за дверью 416-ой аудитории, Лёха потянул на себя ручку, а там - хореографией баловались. Мой друг объяснил, что ищем мы - заплутавшиеся путники, спросил про заветную дверь под запредельным номером. Ответили, что вроде нет здесь такой, не знают.
  Потоптались в полумраке пустеющего коридора, где кроме наших дыханий были слышны: треск мигающих ламп, о которые бились озабоченные бабочки, глухие удары от поэтических па и лёгкий свист ветра за окном.
  - Короче, Ромыч, пора домой сваливать. Оставаться - нет смысла.
  - Да, я понимаю.
  - Ты завтра Косте звякни. Пусть узнает - что и как. Пускай он и возьмёт 'бегунок'.
  - Ладно, - я был опечален неудачей.
  На следующий день позвонил Косте и объяснил ситуацию. Костя сказал, что я ошибся корпусом. 'Лк' по институтской аббревиатуре означает 'лабораторный корпус', находится там же, где деканат...
  Бывает, что люди иногда путают дверь, телефонный номер, туалет, время, а я глобально 'включил' дебила - ошибся корпусом.
  - Слышь, Кость, ну, возьми для меня 'бегунок' по экономике. Лёха зайдёт в гости - ты ему передашь, а то деканат в это время закрыт.
  - Хорошо, возьму. Кто у тебя будет принимать?..
  - Радиковская.
  - Сейчас. А как отчество?
  - Елена Николаевна.
  - Ага. Записал. Всё - возьму.
  
  Четверг. Такси. Лабораторный корпус. Мы с Лёхой взбирались на четвёртый этаж. При нас - зачётка и сокровенный 'бегунок'.
  'Со светом здесь лучше - ремонт сделали', отметил я про себя.
  Нашли 425 аудиторию. Лёха постучался в дверь, дёрнул за ручку - заперто.
  - Приехали, - констатировал он. - Подождём минут пятнадцать - может, пробки.
  - Странно - и студентов нет, - озвучил я свои душевные переживания.
  - Наверно, повальный гололёд. Или месячные, - сострил Лёха, пожав плечами.
  Голый номер - 'тётя' не явилась. В соседней аудитории шла лекция. Войдя, Лёха спросил преподавателя, дескать: 'Что с коллегой? Когда будет?'. Добрый человек, посмотрев на меня из дверного проёма, разъяснил, что здесь обычно проводятся лабораторные работы, примерно раз в месяц, и посоветовал сходить на кафедру экономики - уточнить расписание.
   Лёха, вернувшись ко мне, изъяснил положение дел и добавил:
   - У меня следующая неделя занята, так что ты кого-нибудь другого попроси.
   Место и время стрелки с преподавательницей по экономике были уточнены благодаря Косте, сходившему на кафедру: вторник, Энергетический корпус, 16:25, аудитория 225. Я всё усвоил, но возникал вопрос: 'С кем ехать?'. Все работают. Хотя в стардоме у шапочного знакомого дяди Вани была машина 'Ока'. Я с ним договорился, но сопровождать меня было всё равно некому - у дяди Вани нет ног.
   В намеченный вторник дядя Ваня подвёз меня к Главному корпусу и сказал, чтобы я не торопился - он подождёт.
   В кармане моего джемпера лежал 'бегунок', а в брюках - зачётка. Мой непослушный язык довёл меня до нужного корпуса. Я вошёл с внешней стороны (была ещё и внутренняя) и попал в 'лабиринт'. Я спросил у одного студента, где аудитория 225? Он посмотрел на меня, как на олигофрена, и ответил с насмешкой, что это с внутренней стороны. Продолжать диалог мне было стыдно и противно. Меня разбирало отчаяние. И в этот момент я заметил женщину лет 50-ти, которая просила у коменданта дать ей ключи от той самой аудитории, куда мне надо было попасть. Женщина, тем временем, подошла к зеркалу и стала подкрашивать губы.
   Время пожимало. Лучший для меня вариант - выловить препода перед лекцией, а не стоять всю пару в коридоре.
   'O, my God! - сокрушился я мысленно. - Интимная процедура, но надо подойти', решился я.
   - Здрасьте. Извините, Вы - Елена Николаевна Радиковская?
   - Да, - она повернулась в мою сторону и спокойно, с симпатией в голосе произнесла. - А вы, вероятно, тот самый молодой человек, что хочет сдать мне экзамен?
   Я закивал:
   - Да.
   - Мне о вас рассказывали на кафедре... Как ваше имя?
   - Рома, - я почувствовал, что сказал невнятно, и повторил, как мог чётче. - Рома.
   - Очень приятно.
   - Но я не знаю, как попасть в 225 аудиторию! - с отчаянием в голосе сказал я.
   - Это с другой стороны. Пойдёмте со мной - у меня как раз там лекция.
   Я поднялся за Еленой Николаевной на третий этаж в тусклом свете, меж обшарпанных синих стен, по старым обломанным ступенькам, которые, по идее, должны были быть разукрашены ссохшимися ручейками коричневатой крови переломанных конечностей акробатически неразвитых личностей. На последней ступеньке мне еле удалось удержать равновесие - шнурок развязался. 'Из университета в травматологию - весело!'. Попросить преподавательницу, или заходящих в аудиторию завязать мне шнурок - совесть не позволила.
   - Предоставьте, пожалуйста, этому молодому человеку свободное место, - попросила Елена Николаевна студентов, указав на меня, неуклюже вошедшего в открытую дверь.
   На окраине аудитории, посреди прохода кто-то поставил мне стул.
  Итак, впервые за всё время своего существования я сидел на лекции по экономике. Точнее, вообще на лекции. Весьма увлекательное зрелище. И вот некоторые выводы, которые мне довелось извлечь за время, проведённое в аудитории. Интерес студента к предмету имеет обратно пропорциональную зависимость от расстояния до лектора. На последних партах, как правило, изучаются свободные темы, и оттачивается варварская гжель в тетрадях с парадоксальной надписью 'экономика'. Нужно обладать весьма чутким слухом, чтобы услышать спокойный уравновешенный голос преподавателя. И не принято кричать ему: 'Говорите громче!'.
  Пара подошла к концу. Большинство студентов без колебаний направились в сторону выхода, но некоторые окружили Елену Николаевну и что-то у неё вымораживали: то ли спрашивали дополнительных разъяснений (хотя куда уж понятней?), то ли раскручивали на халявный зачёт или узнавали, как правильно оформить курсовую работу... Спустя минут пять Елена Николаевна, устало отмахиваясь от страждущих, мытарствующих и стяжательствующих, подошла ко мне:
  - Ну, как? Ты что-нибудь понял из моей лекции?
  - Да, практически всё. Я, собственно, книгу читал по экономике Мухамедова... Я экзамен хотел вам сдать.
  - Как? Сейчас?!
  - Да. У меня 'бегунок', вот - в кармане джемпера и зачётка - в брюках..., - тараторил я, будто боясь что-то забыть.
  - Но я сейчас не могу, - она посмотрела на часы. - У меня через пять минут лекция. Никак не получится.
  Я немного сник.
  Елена Николаевна, подбадривая, схватила меня за плечи:
  - Но я восхищаюсь твоим мужеством...
  А я восторгался мужеством дяди Вани.
  -... Взять 'бегунок', подняться по лестнице. Да ты ещё и легко одет.
  - Мне не холодно, - констатировал я.
  - А где ты живёшь?
  - В стардоме.
  - А уедешь на чём?
  - Там меня ждут, - я кивнул в сторону окна. - На машине.
  - Знаешь что? Я завтра буду в библиотеке Главного корпуса с часу до трёх. Обязательно приму.
  Я кивнул.
  - Помогите ему выйти, - обратилась Елена Николаевна к уходящим студентам.
  Студенты буквально вынесли меня из аудитории, увенчанной ступеньками-порогом, и растворились.
  Я стукнул в стекло машины - дядя Ваня точно отклеился от руля, открыл дверь:
  - Сдал?
  - Сдал! - уверенно соврал я. - Но раньше не смог - лекцию надо было просидеть.
  - Понятно.
  Только приехав в стардом, я позвонил Косте и взмолился, что без его помощи - мне кранты. Он согласился меня сопровождать, сказав, что как-нибудь отмажется от пар.
  ****
  Следующий день. Я сидел за столом на кафедре экономики. Передо мной лежал развёрнутый учебник с двумя взаимообратными графиками. Не читая подзаголовок к рисунку, можно было понять, что они изображали взаимозависимость спроса и предложения. Елена Николаевна попросила подумать и ответить, какая между этими графиками связь. Ежу было понятно - какая. Я хотел, было, начать рассказывать преподавательнице 'почём в Египте кукуруза', но она настояла подумать... Через несколько минут Елена Николаевна села напротив и сказала:
  - Ну, Ром, рассказывай, что ты видишь на этом рисунке?
  Я, уставившись в лакированный стол, стал втирать истины, прочитанные мной в учебнике Мухамедова. Мой пятиминутный монолог преподавательница прерывала одобрительным: 'Так'. Немного погодя сказала, что достаточно. Задала ещё пару вопросов. Я не замедлил ответить.
  - И какую же ты, Ром, хочешь оценку, чтобы я тебе поставила?
  Я задумался. Было несколько экономических аспектов, в которые я не въезжал. 'Главное не оценка, а знание', вспомнилось мне изречение Жука (завуча школы).
  - '4'.
  - А почему не '5'. Вроде бы на все вопросы ответил правильно.
  Я выразил свою философскую точку зрения относительно мнимого и действительного.
  Елена Николаевна смотрела на меня спокойным взглядом:
  - Я поставлю тебе 'четыре', как ты просишь. Твёрдую! Я сначала думала: ну, 'наплачет' он мне на 'трояк', а бал прибавлю за мужество.
  Она вышла из-за стола:
  - А здесь - всё заслуженно! Молодец!
  Всё было подписано и оформлено должным образом.
  ...Мы вместе с Костей и преподавательницей по экономики, не спеша, спускались по ступенькам Главного корпуса к выходу.
  - Есть такая шутка, - начала Елена Николаевна и обратилась ко мне. - Знаешь, что обозначает ВВП?
  - Что?
  - Владимир Владимирович Путин.
  
  ИТОГО
  
   Я до сих пор учусь в универе... Пятый год, а по сути - заканчиваю только третий курс. Работники и проживающие стардома довольно часто спрашивают меня: 'Как учёба? Когда закончишь?'. Я туманно выражаюсь: 'Да, нормально... Год... Может два ещё... Всё зависит от обстоятельств...'. По-серьёзному надо отвечать: 'Не знаю. Скорее всего отчислят'. У многих на лице выражается примерно такой же вывод: 'Всё понятно с тобою, 'студент'. Баран ты, а не студент'. После каждого подобного блиц опроса чувствуешь себя полным кретином.
   Когда я заканчивал 12-й класс, к нам в школу проехала группа социологов, чтобы провести тест: 'Какую профессию стоит выбрать'. Помогала специалистам в общении с выпускниками Елена Витольдовна, психолог. Она внимательно следила за моим тестированием. С виду вопросы были лёгкими. Большинство моих одноклассников свалили по истечению примерно пяти минут, ибо восприняли сие занятие, как развлечение: 'Прикольно - ноутбуки! Щас в Counter Strike* по сетке рубиться будем. А какой проц здесь стоит?..'. Я же подошёл к делу ответственно, чувствуя заботу и внимание психолога. Озадачил вопрос: 'Кем бы вы предпочли стать: поэтом или психологом?'. Я, подобно компьютеру, 'завис'. Поводом впасть в ступор послужила всплывшая из недр подсознания фраза Базарова: 'Порядочный химик в двадцать раз полезнее всякого поэта'. В то время футуристом я мнил себя ударным, ёклмн. К тому же мне ясно представлялось, что коммуникабельные способности у меня были на нуле - с незнакомыми людьми я и двух слов не связал бы. Но и психологию в отношении теории до сих пор уважаю. В тот момент я совсем растерялся, однако, собравшись с духом, выбрал: 'Поэт'. Ставя в основу выбора ответов свою некоммуникабельность, продолжал моделировать профессиональное будущее... В итоге вышло: способности к точным наукам - 7 баллов, к гуманитарным - 11... Социолог резюмировал, что я преднамеренно уходил от ответов, связанных с ораторскими способностями.
   - Это вовсе не означает, что их у тебя нет, - продолжал он. - Просто ты боишься общаться с людьми... Стесняешься.
   Когда закончилось тестирование, мы с Еленой Витольдовной вышли из кабинета.
   - Видишь: 11 балов против 7... В филологический институт поступать тебе надо, - посоветовала она.
   - Стихами на хлеб не заработаешь, - печально произнёс я, давая понять, что 'глаголом жечь сердца людей' сейчас не в моде.
   Психолог будто бы согласилась со мной.
   В результате получилось, что я, как и большинство граждан нашей необъятной Родины, выбрал профессию не по себе. Образно говоря, художник поступил на математика. В программирование я более-менее врубаюсь: Pascal, Delphi - тоси-боси. Однако дальше решения курсовых и лабораторных работ для студентов моя мысль не шагнула. (Одно время мы с Костей организовали подобным образом совместный 'бизнес'). Не хватает ума написать стоящую программу, точнее проект. Всегда прихожу к ситуации: 'тут знаю - там не знаю'. Этот же диагноз наблюдается при изучении многих предметов. Мне советуют:
   - Покупай книги, лазай в интернете - восполняй пробелы.
   Покупаю, ищу, читаю. Но есть такие вещи, которые мой мозг отказывается понимать. От отчаяния хочется прийти к гипнотизёру и взмолиться:
   - Ну, внушите мне, пожалуйста, что я - Диего Марадона!
   Снежный ком недопонимания продолжает расти и расти, набирая скорость и вес. Надо признать - моё левое полушарие мозга почти всегда 'заводится' исключительно с толкача и коробка передач напрочь заржавела - всегда первая скорость.
   Для наглядности - два примера.
  'Экологию' я осваивал не больше месяца. Теорию препаду без запинки отчеканил, как пионер - клятву. И написали мне жирно в зачётке 'хорошо' - расчёты не довёл до кондиции, по-моему, промышленный угар не суммировал.
   А как я сдавал и пересдавал 'Высшую математику'!? В целом - кома. Полгода мусолил. Спасибо Юрию Алексеевичу. А то бы мне настал кирдык.
   Набравшись мужества, я пришёл 'сдаваться'. Посмотрел преподаватель на мои работы во второй раз - благожелательно и полувопросительно сказал:
   - Что же... Поставлю я вам, пожалуй, '4'.
   Я, уставившись в пол и по-медвежьи массируя себе затылок, промямлил:
   - Нет. Лучше '3'.
   - Зачем '3'? Не стоит себя так унижать.
   - Спасибо, - шёпотом поблагодарил я.
   - Не за что. Учись.
   Да. Как бы там не было, всё же надо продолжать учиться, идти до конца. Нет ничего проще бросить институт. Написал по шаблону челобитную - и кушай кашу, плюй в потолок. Но как мне после этого жить дальше? Если уж и отчислят, то моя совесть будет чиста и не станет меня со смаком грызть, точно алкаш с бодуна соленья, - я сделал всё, что мог. А так будет избивать она меня усердно, что, наверняка, приведёт к помешательству в той или иной форме: 'Здравствуй, Бог' или 'Привет, психушка'. Поэтому - 'Show must go on!*'.
  
  
  ВОДКА, КИЛЬКА, 'ПАССАЖИРКА'
  
   Солнечное мартовское утро, пятое по счету в этом месяце, не предвещало никаких значимых событий в моей серой жизни. Всё как обычно: дом престарелых, двухместная комната номер сорок два, размером три на четыре. Я, сидя за компьютером, зубрил труднопроизносимый предмет. Рядом на своей кровати сидел мой сосед, дядя Саша, бывший сантехник интеллигентного вида. Худощавый, беззубый, с большой плешью на голове. Он, как обычно бывало после очередной пьянки, читал книгу, специфично оправляясь от похмелья. Дядя Саша - инвалид третьей группы: контрактура пальцев, диабет и заикание. Молчалив и рассудителен, когда трезв. Весел, болтлив и занудлив, когда пьян. Очень чистоплотен.
   Стук в дверь. Так часто бывает - заглядывают и, осмотревшись, через секунду закрывают, даже не попрощавшись. Что поделаешь, здесь у многих маразм. Но в этот раз по адресу - приехал Миша, старый знакомый моего соседа. Высокий, лет сорока мужик, еле передвигающийся на костылях.
   Дядя Саша обрадовался. Воскликнул:
   - О! Привет, Миша! Заходи! Ты откуда? А! Вот мой сосед - Роман.
  Мы поздоровались. Миша был чем-то стеснён.
   Дядя Саша сообщил мне:
   - Мы с ним в одной больнице лежали. Ну, как там у вас? - дядя Саша переключил внимание на своего друга.
   Я всё также продолжал читать, правда, теперь уже невнимательно.
   Спустя некоторое время, дядя Саша с надеждой в глазах спросил:
   - Ром, я за прибытие выпью с Мишей, а? Всего чекушку.
   Не удивляйтесь. Мне хоть и шёл двадцать первый год, но мой сосед меня уважал. Относился как к родному сыну. Я часто орал на него, когда он приходил пьяным, и начинал бубнить мне под ухо всякую чушь. Желая воскресить в нём самолюбие, я с презрением отчитывал бухого соседа:
  - В кого ты превратился? - театральная пауза. - Жи-вот-ное!
  Он тупо смотрел на меня и, пуская слюни, мямлил:
  - Дя. Я - з'ивотное. Ну и што? Тебе какая раз'ница?
  Я, тоже дебил: начинаю доказывать ему, до какой степени он - животное, привожу логически обоснованные доводы.
  Кончалась, обычно, эта нравоучительная беседа тем, что интеллигентный дядя Саша валился в беспамятстве на кровать и храпел.
  Но в той ситуации я был снисходителен: пускай выпьет с другом - повод существенный. Хотя мне было известно, что одной чекушкой дело не ограничится.
  Мой сосед, обрадовавшись, быстро засеменил к соседям: там предприимчивый инвалид-миопатик круглосуточно предоставлял водку всем нуждающимся.
  Миша, сидя на кровати, смотрел в окно, молчал. Я без особого стеснения перед гостем читал книгу, не обращая на него внимания.
  Минут через десять на стуле, как на скатерти-самобранке, появились: килька в томате, два куска хлеба, чекушка, поставлены две пластмассовые кружки - типичный натюрморт здешних алкашей.
  Друзья, распивая водку, вспоминали больницу, бывших жён, рассказывали друг другу, как докатились до такой жизни.
  Спустя какое-то время выяснилось, что пьяному Мише негде переночевать. Собутыльники долго перебирали все возможные варианты. Наконец, дядя Саша предложил:
  - Переночуй у нас. Мы с тобой, Миш, как-нибудь вольтом... Ром, ты не против?
  Я сказал, что нет. 'Пускай, 'пассажир' переночует - не мои проблемы'.
  Неожиданно в пять вечера ко мне явилась знакомая - вместе учились в школе-интернате. Звали её Ирой. Худая, на согнутых ногах, в тяжёлой зимней куртке без претензий на моду, она, близоруко щурясь, вошла в комнату. Её птичье лицо с длинным носом и выпученными затуманенными глазами выражало наигранную радость. Ира, стоя в дверях, навеселе сказала:
  - Привет!
  Мы недружно ответили.
  Потом Ира подошла ко мне, села на корточки и попросилась переночевать.
  - Мать выгнала, сука. Пьяная, - пояснила она.
  Честно говоря, в школе я с ней практически не общался. Так, привет, как дела. Она, мягко говоря, меня не возбуждала. Её девичий максимализм выражался в феминистическом поведении, курении и выпивке. Она прикрывалась грубостью, чтобы избежать насмешек. Иногда так бывает, когда девушка часто находится среди парней. Мне же нравятся женственные и высокие натуры, меланхоличные и нежные. 'Мужчина ищет в женщине, прежде всего, материнское начало', - говорила моя классная воспитательница. В общем, Ира - не мой идеал красоты.
  Я немного задумался: разрешить ей переночевать или нет? Мне уже стукнул двадцать один год, а я до сих пор оставался девственником. Для многих это не проблема, но только не для инвалида первой группы. Вряд ли кто-то из здоровых женщин хотел бы заняться сексом с индивидом, наподобие меня. Будучи ещё в школе, я пытался трахнуть свою одноклассницу. Её тоже звали Ирой. Она выглядела физически полноценной акселераткой, имея, по словам Татьяны Константиновны, третью степень дебильности. Во втором классе Иру изнасиловал физически здоровый сирота Вася. А потом понеслось: здоровые, безногие, лилипуты, хромающие... Некоторым она давала добровольно, некоторым - только после удара в печень, другим - исключительно после ста грамм чего-нибудь спиртного. А мне так и не дала. Максимум, чего я добился от неё после недели настойчивого ухаживания - это возможность подержаться за её толстую ляжку на уроке физики. Наверно, причина всё-таки была во мне: закомплексованный, с затруднённой речью, маленький ростом, мальчишеского телосложения - какая клюнет?
  А тут такой случай подвернулся. Конечно же, я разрешил Ире остаться переночевать. Дядя Саша не возражал - квиты.
  Ей предложили выпить:
  - Садись - согреешься.
  Ира была не против.
   Присела рядом со мной. Близко так, что стал я 'намагничиваться' внутренне. Потерялся мой покой, взволновалось сердце. Но также до меня всё яснее доходило, что душевные метания - пустая лирика и надо действовать. Несмотря на присутствие посторонних, я принялся гладить её груди, прижавшись к ним лицом. (Ласки моих рук сопоставимы с нежностью садиста, ласкающего свою жертву плёткой. Эти руки, они постоянно, блин, дрыгаются). Ира для виду сделала пару попыток остановить меня. Потом, опрокинув грамм пятьдесят и наспех закусив, начала со мной целоваться. Это был первый поцелуй в моей жизни, настоящий. Я понятия не имел, как правильно совершать сие таинство. Она залезла в мой рот языком и стала водить им туда-сюда. Эти движения были быстры и напористы, в них не было плавности, нежности. В ответ я вяло шевелил языком, стараясь быть осторожным, контролируя своё тело. Теперь я понимаю, каково акробатам в цирке. Благо, что у меня встал - дело пошло немного легче: появилась смелость. Я норовил поцеловать Иру в шею. Та увернулась и попросила ещё водки. Ире дружелюбно налили. Потом снова поцелуи в губы, а в перерывах - пятьдесят грамм водки, изредка - сигарета. Так продолжалось часа три. Мучительное томление моё зашкаливало, как столбик термометра летом в жару. Изрядно выпив, Ира почему-то не падала со стула. Вместо этого заявила, что хочет в туалет. Миша предложил ей помочиться в бутылку. Выходить в коридор было опасно: нравы в интернате круче, чем в коммуналке.
   - Да мы отвернёмся, - увещевал дядя Саша.
   Давая пример для подражания, Миша вытащил свой член и зажурчал в пустую бутылку из-под минералки.
   Отвернувшись, пьяная и стеснительная Ира заявила:
   - Нет, я так не могу, - и вышла в коридор.
   Вернувшись, села со мной рядом и обняла.
  Устав ждать, когда Саша с Мишей откинутся, я начал уламывать Иру на нечто большее:
   - Ира, я тебя хочу.
   - Да ты чё?!
   - Очень! Давай трахаться?
   - Не сейчас. Они ещё не легли. Когда заснут, тогда... - кокетливо произнесла Ира.
   - Ты что стесняешься?
   - Да-а-а! - и принялась меня целовать.
   В тот момент я б точно её отымел, не смотря на присутствие двух неуместных тел. Возбуждение - страшная сила.
   Было начало одиннадцатого. Свет выключен. Те, кто должны спать - спали. Ира, раздевшись до нижнего белья, стала стаскивать с меня майку, потом трико. Трусы снять не решалась.
   Я подбадривал:
   - Ну, давай, смелей!
   Она нехотя стянула. Я был готов к 'великому подвигу'.
   - Видишь, он тебя ждёт, - приговаривал я. - Сделай минет.
   Ира стала делать - классно, здорово, с фантазией, но недолго. Наверно, боялась 'ритуального завершения'. Прервав трогательную прелюдию, она сообщила:
   - Люблю, когда мужчины стонут.
  Тогда я тоже решил сделать всё по уму: довести девушку до готовности.
  Сказал:
   - Снимай лифчик.
   У неё были груди второго размера, довольно упругие, округлые. 'Грудь - это та, что помещается в ладони, а если не помещается, это уже вымя', - вспомнилось мне изречение симпатичной воспитательницы с грудью второго размера. Я стал медленно водить языком по соскам. Потом в том же темпе спустился ниже и наткнулся на ажурные трусики. Сделал пару движений языком, чтобы снять их.
  Ира молвила:
  - Нет.
  Я сделал попытку стянуть трусики зубами, но её рука этого не позволила.
  - Ну, чё ты ломаешься, как целка? Снимай, - раздражённо сказал я.
  Мне было известно, что Ира давно не девственница.
  Она - ни в какую. 'Неужели она мало выпила?', подумал я. Увы, в то время мне смутно представлялось, что такое 'женская логика', где 'нет' - это 'да', а 'да' означает 'может быть'. И в этот момент я проявил малодушие и разочарованно произнёс:
  - Тогда подрочи, что ли, - и уселся на Иру верхом.
  Быстрые движения её руки были плохо скоординированными: то, что представляло собой в конкретный момент мою суть, металось из стороны в сторону. Я боялся, что благодаря Ире суть потеряет присущий ей смысл. Тем не менее, через некоторое время наступил happy end. Ира поспешила вытереться.
  Спустя минуту я размышлял: 'И это всё: погоняла шкурку и хватит?! Об этом я столько мечтал?! Нет, так дело не пойдёт'.
  Приказным тоном сказал:
  - Снимай трусы!
  - Не хочу.
  - Давай, давай!
  Она лежала абсолютно голая: белая гладкая кожа в свете монитора казалась идеальной, весьма женственные бедра ещё больше добавляли эротичности. Мне даже почудилось, что Ира стала полней, чем была в одежде.
  Ира прошептала:
  - Поцелуй меня в губы.
  Вместо этого я зарылся головой в её 'бермудский треугольник'. То, что там обнаружилось, походило на язычок колокольчика. Несколько моих движений заставили Иру чувственно застонать. Целая серия стонов, превратившись в музыку, облагородили периодически сменяющиеся храп и гробовую тишину. Руки нежно ласкали мою голову. Вожделенные звуки изредка дополнялись мелкими сладострастными судорогами. Её тело распускалось нежностью, подобно бутону цветка. Впервые в жизни я делал девушке куннилингус - и это было здорово - дарить ей минуты счастья.
  Сквозь стон она прошептала:
  - Засунь мне.
  Я взобрался на неё выше и хотел, было, войти, как вдруг абсолютно трезвым голосом Ира с оттенком недоумения спросила:
  - Ты хочешь без резинки?!
  Да, я хотел секса без резинки, потому что желал почувствовать её тело, а не презерватив. В конце концов, потом дал бы ей деньги на соответствующие таблетки - и все проблемы.
  - Да, - твёрдо произнёс я.
  - Ты точно подумал? - не унималась Ира.
  В голове крутилось: 'Я совершаю преступление? Она больна СПИДом? Если боится забеременеть, вылечим'. Но от тона в её голосе мне стало не по себе:
  - Ладно. Доставай в тумбочке презервативы.
  Войти в Иру оказалось сложно: ноги трудно раздвигались. 'Вот, сейчас наступит, наконец, момент истины в моей жизни', - надеялся я.
  Как в плохом анекдоте, я ошибся 'дверью'.
  - Да не туда! - воскликнула Ира и терпеливо 'указала' руками путь.
   Произошёл 'старт', как мне представлялось, легендарного и упоительного марафона всех времён и народов, но нет. 'Кроссовки' жали - почему-то узко. 'Неужели она не возбуждена? - думал я. - Может дальше будет легче'.
   Ира охала, а я ничего не понимал: 'Какого чёрта так узко?!'. Я себе вовсе не льстил в отношении размера, но что-то там было не так.
   Минут двадцать растягивал 'туннель' - безрезультатно. Моя партнёрша входила в раж, а я тупо двигался туда-сюда без особого возбуждения: мне хотелось глубже, но силой я вызывал лишь боль... Было желание всё бросить: я устал, воображение почти отсутствовало, но это выглядело бы по-свински - оставить девушку неудовлетворённой. Подумал: 'Пускай тащится, пока у меня ещё стоит'.
   Вспомнив свою первую любовь, я почувствовал что-то вроде второго дыхания: возбуждение плавно стало переходить из пассивной фазы в активную. И в этот самый период Ира произнесла:
   - Подожди. Я хочу в туалет.
   - Сейчас. Потерпи.
   Она не унималась.
   'Обосанная кровать - не лучший итог после первого секса', - на секунду остановившись, подумал я и выпустил Иру.
   Она, судорожно натянув трусики, накинув комбинацию и напялив мои кроссовки, прошаркала к двери. Дверь была предусмотрительно закрыта на щеколду. Ира никак не могла найти её.
   - Включи свет, - посоветовал я.
   Зажёгся свет. Ира нервно задёргала щеколдой - и вдруг, в этот момент из неё полилось. Странно, но я не испытал брезгливости. Мне было только жаль моих кроссовок. 'Как я в них потом ходить буду? Ладно, вымою'.
   - Ира, Ира, - неодобрительно покачал я головой.
   Она посмотрела на лужу. Потом открыла дверь и зачем-то пошла в туалет.
   В комнате стоял табачно-водочный угар, был слышен храп двух 'трупов'. На паре соединённых вместе стульев валялись объедки, пустые бутылки, окурки. На мониторе кружилось время - 0:20. Всё было, в принципе, нормально, знакомо и даже как-то по-особому уютно, но лужа у двери - явный перебор. Я, абсолютно голый, подошёл к умывальнику и с трудом, нагнувшись, схватил половую тряпку. Дёргающейся рукой вытер лужу.
   Стараясь не размахивать мокрой тряпкой, вернулся к умывальнику и прополоснул её. Конечно, я мог бы попросить Иру убрать за собой. Но меня мучили опасения: 'Не свалится ли она в лужу, такая нетрезвая?'.
  Вроде всё было сухо. Я сел на кровать отдохнуть.
  Вошла Ира, подсела ко мне:
  - Ты на меня не злишься?
  - Нет, - сказал я абсолютно искренне.
  - Можно я закурю?
  - Кури. А я сейчас поем. Ты будешь?
  - Нет.
  На моей тумбочке стояла сахарница, банка со свиным жиром, лежал кусок чёрного хлеба. Я, орудуя ножиком, зажатым в зубах, обильно намазал жиром хлеб, налил в кружку воды и насыпал в неё столовую ложку сахара. Ира задумчиво курила, а я ел хлеб и запивал сладкой водой, надеясь на восстановление эрекции.
  Потом была вторая попытка, ещё менее успешная. Ира всё поднимала мою 'самооценку', а она спустя непродолжительное время всё опускалась. Не помог даже минет.
  В конце концов, я сказал, что устал. Спать вдвоём на одноместной кровати - чистый садизм по отношению к девушке, которую не любишь. Я просидел до утра за компьютером, размышляя о произошедшем.
  Ранним утром я поднял Иру: в восемь должны были прийти раздатчицы - принести завтрак. Она быстро оделась и ушла. Во мне кипела злость от недотраха и бессонницы. С тех пор я больше не видел Иру. Говорили, что она заболела туберкулёзом, - положили в тубдиспансер. Спустя полгода моя первая женщина умерла от язвы желудка. Как бы там не было, но я ей благодарен за ту ночь. Для меня это был вовсе не способ получения кайфа, а самоутверждение, как мужчины.
  
  УГАРНАЯ ПОЕЗДКА
  
  Предпосылки сделать ноги
  
   В особо тоскливые минуты жизни, как лекарство от меланхолии, вспоминаю я поездку в Анапу...
   Пришли ко мне как-то зимним вечером в гости Костя-однокашник и Димас - низкорослый щуплый пацан в неизменной чёрной бейсболке, тоже в одной школе учились. Болтливый и шустрый тип. Он - дилетант рейва и контр-культурной музыки, но продвинутый ценитель неформалок разных оттенков. Димас принёс мне диск 'Каzантип', зная, что мне нравится электронная музыка. На диске помимо пси-транса оказались фото с рейв-вечеринок: телодвижения, полные жизненной энергии, ночное небо в электрических огнях, пляжи в разноплановом сочетании с многочисленными полуобнажёнными девушками приятной наружности, в фас, и в профиль. Желание попасть в эту атмосферу праздника и веселья сразу же вселилось в нас троих. Но Димас, подумав, сказал, что переться ему туда нет ни смысла, ни денег. Всё и так есть на Дону: рейв, пляж, девочки - и почти бесплатно. Мы же с Костей высказали мнение, что отдыхать на Дону слишком банально и стоит отправиться куда-нибудь подальше. Скажем, не на Каzантип, конечно, но в Анапу вполне реально. Поднакопить денег с полгодика, купить путёвки и рвануть поскорей на море.
   - А хватит на путёвки? - спросил я Костю.
   - Путёвки я беру на себя, а ты копи на развлечения.
   У меня были все основания, чтобы захотеть развлечься на всю катушку... Каждодневное пребывание в стардоме медленно, но верно истощает в человеке желание жить, признаюсь я Вам во вменяемом состоянии. Это учреждение - ограниченный площадью в несколько квадратных километрах 'бермудский прямоугольник'. Территория огромная, ничего не скажешь. Реально можно в прятки играть. Существуют на сих земелях порядка шестиста человек, которым за шестьдесят, и ещё человек двадцать более юного возраста: выпускники спецшкол, люди, ставшие волею судьбы инвалидами в результате несчастного случая или болезни, психохроники на правах бесплатной рабочей силы. Подавляющее большинство населения богадельни пьёт отнюдь не минеральную воду, но спирт сивушный, пиво, настойку боярышника, тройной одеколон и прочую разномастную этиловую байду. Как правило, спиртом увлекаются все в разной степени тяжести. Иногда и бабушки в стельку джазу дают... (Однако ж, замечу, попадаются и трезвенники, подобно снежному человеку в Гималаях). Пессимистично как-то получается. И правда - не водкой единой сыт человек! В доме престарелых имеется собственный хор - показатель культурного уровня интерната, - дающий концерты в других учреждениях. Нередко в стардом также приезжают с собственной развлекательной программой ансамбли, певцы, артисты, музыканты, школьники - к престарелым массам. (Только мне все эти репертуары местные-приезжие до фонаря - не мой формат, господа). 'Массам' же всё мило. Есть в доме престарелых любители шахмат, шашек, бильярда, для которых организовываются соревнования два раза в год. В карты пожилые люди играют, в домино. (Со стороны состязания представляются драматичным зрелищем. Каждый считает себя мастером спорта. Обидчивы, как дети). Молодёжь с энтузиазмом часами рубится друг с другом в компьютерные игры по сетке, завязывают контакты с внешним миром по ICQ, с помощью мобильника заводят знакомства. Немного девчат молодых есть - каждая со своей 'короной' и 'тараканами'. В основном, они общаются с бывшими одноклассниками и мускулистыми здоровяками-психохрониками. Любят слушать попсу и обожают смотреть телепередачу 'Дом-2'. Так что, пёстрая картина получается. Всех прёт в starдоме!
  А что же я? А мне лично всё это бытиё параллельно. Я с ним пересекаюсь только в общественных местах: в коридорах, сортире, да на улице. Бабушки меня не прельщают ни платонически, ни эстетически, ни экспериментально. Старики на свою волну настроены: консервативное мышление, нравоучения или общий маразм. Они, как заезженная пластинка, всё втирают: 'вот в наше время!', 'поживи с моё - поймёшь', 'до чего молодёжь докатилась?!'. Какие могут быть диспуты? Речь, замечу, идёт о непьющих пожилых людях. (Пьющих не признаю). Впрочем, есть три человека в доме престарелых, с которыми я беседую, испытывая духовное наслаждение. Общаясь с такими людьми, познаёшь мир, собеседника, себя, духовно растёшь. Если, разговаривая с кем-нибудь, этого не происходит, то я предпочитаю молчать. Трепаться не люблю.
  Обладая минимальными коммуникабельными способностями, я, в сущности, веду жизнь отшельника: читаю на своём компьютере разную современную литературу, знакомлюсь через интернет с новыми веяниями в живописи, люблю смотреть психологические драмы и дискуссионные аналитические телепередачи, слежу за внешнеполитическими отношениями стран, и за состоянием отечественной экономики, в частности... Люблю сублимацией заниматься. Да!
   Однако я отвлёкся. Курорт. Зачем мне туда приспичило ехать? Для многих это прекрасные банальности: море, солнце, песок, свежий воздух, неповторимая природа, развлечения, случайные, но приятные, знакомства... Чего, собственно, и хотел пережить Костя. Я же преследовал прагматические цели. Во-первых, снять проститутку. В стардоме провернуть подобную многоходовую комбинацию - для меня за гранью возможного. По моим представлениям в курортном городе сфера развлечений должна была быть на высшем уровне, в частности - интим-услуги. Я по жизни - максималист. Хочу познать секс в высшем его проявлении. Что может дать женщина, знающая в этом толк? Как говорится, бери лучшее от жизни, имей - так королеву. Впрочем, мой друг Лёха заметил, что у меня просто идея-фикс такая - переспать со здоровой девушкой, - последствие 'посттравматического синдрома' после первого, чёрт знает какого, сексуального опыта. Пусть так. Но мне лично кажется, человек всегда стремится к лучшему во всех смыслах. Многое произошло в моей жизни с той поры: теперь для меня половой акт, как десерт после вкушения изысканного блюда. Но в то время я стремился расширить свой кругозор в интимном плане максимально, во всех тонкостях и нюансах. А приятные банальности, по большому счёту, были мне знакомы с раннего детства. Я неоднократно ездил с папой в Евпаторию лечиться, в школьные годы два раза побывал в Адлере на соревнованиях по шашкам. Так что море, солнце и песок для меня не новость. Вторая цель моей поездки: узнать, что такое клубная жизнь, рейв-культура, гедонистические зрелища. Примерно за полгода до путешествия я прочитал почти все произведения Бегбедера, Стогова, Тибора Фишера. И стало мне ясно, что люди могут отдыхать совсем не так, как это принято в стардоме: синячить до потери пульса, смотреть бесконечные мыльные оперы, судачить целыми днями об одном и том же, или в экстазе хлопать в ладоши от божественных трелей баяна. Совсем иначе: с воображением, азартом, фантазией, раскрепощаясь, отбрасывая прочь все свои комплексы. Получать наслаждение от жизни - это тоже искусство.
  
  Хавать
  
  Дорога к курортным местам была долга и замысловата: подъёмы, спуски, серпантины. И только, примерно, по истечении восьми часов, двухэтажный автобус, наполненный уставшими пассажирами, остановился в черте города около частного дома, где нас с Костей поселили в двухместной комнате: очень душной, но чистой; с единственным окном, выходящим в коридор. Недалеко располагались: душ, туалет, вода, кухня. Разложив наскоро вещи и прихватив деньжат, мы отправились на пляж в 10 часов вечера. Таков был предварительный план действий - 'обмыть' приезд.
   Ночной город, украшенный огнями реклам, светящийся витринами магазинов, напоминал новогоднюю ёлку, обвешенную разноцветными гирляндами. Время - десять вечера, но улицы были практически безлюдны.
   - Здесь, наверно, все ложатся спать после просмотра 'Спокойной ночи малыши', - сострил Костя.
   - Да... Странный город, - задумчиво произнёс я. Меня наполняло чувство восхищения: чёрное небо в звёздах, воздух, насыщенный свежестью моря, и мёртвая броскость фетиша, как частица сюрреализма. Случайно образовавшаяся поп-арт-композиция.
   По мере приближения к пляжу, на моей ноге образовывался мозоль, и всё отчётливей становилась слышна веселая музыка. Группки людей, подобно мелким ручьям, сливались воедино, направляясь с разных районов города к месту отдыха и развлечений. К морской свежести примешался аппетитный запах шашлыков. Мы шли вдоль побережья, усеянного закусочными и сувенирными палатками. Теперь город напоминал во многом базар. Интересно было разглядывать девушек и женщин: все их наряды, зачастую белые, полупрозрачные, несли в себе элемент лёгкой эротики.
   Наконец, я увидел море: чёрное, мягко рокочущее. У кромки прибоя ноги приятно увязали в прохладном песке. Берег, окутанный в полумраке ночи, был практически пустынным, лишь вдалеке едва различался силуэт обнимающейся парочки. С моря дул слабый освежающий ветер. И свершили мы с Костей погружение в водах чёрной пучины, каждый по-своему.
   Костя плавал и нырял, а я, омываемый накатывающимися волнами, лежал на песке и смотрел в звёздное безоблачное небо, на яркую луну, пробуждающую в душе своим ликом мистические чувства. Повернув голову в сторону, увидел разноцветное ожерелье огней развлекательных заведений, обрамляющих полуовальное побережье. Шум волн будто бы отделял меня от мирской стороны жизни. Вода согревала. Было счастливо.
   Костя вылез из воды, обтёрся и сказал:
   - Поднимайся. Пора похавать.
   - Слышь, Кость, давай сначала ты похаваешь, а потом вернёшься за мной.
   - Нет. Я не могу тебя оставить одного. Как-никак я за тебя отвечаю.
   - Да тут никого нет.
   - Мало ли что, Ром. Хватит валяться. Вставай.
   Зная лидерские наклонности Кости, я не стал спорить - он всё равно не захотел бы меня понять.
   Костя искал 'место посолидней'. Мы прошатались в поисках чего-то возвышенного около получаса. Ни одна из закусочных, встретившихся по пути, меня лично не заинтересовала. Я бестолково пялился по сторонам. Завлекающие огни, попсовая музыка, серые люди, одетые по-праздничному. Мой взгляд задержался на одной миловидной тенейджерке, которая завораживающе вытанцовывала вприсядку, ритмично и соблазнительно. Костя тем временем отыскал-таки заведение, показавшееся ему рестораном с пошлым названием 'Рандеву'. На самом деле это была обычная забегаловка с некой претензией на эстетичность.
   - Давай, может, здесь?.. - спросил Костя с сомнением в голосе, будто подозревал, что где-то совсем рядом скрывался какой-нибудь фильдеперсовый ресторан.
   - Давай, - апатично сказал я. Мне было плевать. Пусть и хотелось мне есть, но лучше бы я остался на берегу.
   Кушанья и молочный коктейль, что я заказал, были вкусными, но всё остальное никак не вписывалось в моё представление о рейв-культуре. Полуоткрытое помещение с многочисленными столиками довольно ярко освещалось... Откуда-то слева, временами, интенсивно наплывал белый туман от жарившихся неподалёку шашлыков. На сцене двое солистов пели шансон, от которого меня душевно тошнило. Иногда в их репертуаре проскальзывали слащавые песенки, из тех, что заезжены до оскомины, но почему-то всем ещё нравятся. Публика - под стать музыке: в основном, толстопузые мужики с эскорт-девочками, либо те же самые мужики в сопровождении увядающих жён. Я чувствовал себя как хиппи, попавший в церковь на обряд причащения. Зазвучал 'Владимирский Централ', словно реквием по мне.
   - Я вижу - тебе скучно, - заметил, кормящий меня Костя.
   - Немного, - в ответе смешались нарочитая вежливость и ироничность.
   - А мне здесь нравится, - добродушно и прямолинейно произнёс Костя, чем меня изрядно удивил, и добавил. - Ничего. Пару дней я погуляю, а потом пойдём на транс-техно, как ты любишь. Куда хочешь.
   - Хорошо, - без особого энтузиазма отозвался я.
   После пива Костя пошёл танцевать, а мне, опустошившему стакан молочного коктейля через соломинку, пришлось лицезреть народное гуляние. Вспомнился Новый год с родителями: забитый деликатесами стол, символическое Цимлянское шампанское, 'Голубой огонёк' по ТВ - и все, кроме меня, такие счастливые-счастливые, аж блевать охота! Вот и в тот момент я спрашивал себя: 'Чему веселятся эти люди? Что, типа, иногда умеют жить на широкую ногу, 'короли жизни, бля!'? Или просто спирт стимулировал выброс эндорфинов в кровь у опьяневшей публики? А, может, они все перевлюблялись друг в друга - что-то вроде массового психоза? Непонятно. Бред какой-то'. В общем, я включил Гамлета.
   Протанцевали-просидели до полуночи. Потом мы пошли домой, на съёмную квартиру и по дороге заблудись. Костя был слегка навеселе от пива, а у меня с пространственной ориентацией нелады. Да и название улицы на языке путалось. Можно было спокойно нанять такси, но мы думали, что это непозволительная роскошь для нашего бюджета в 12 штук. И потому брели по ночному городу часа два. Редко встречающиеся прохожие, как назло, оказывались неместными, и помочь нашему горю ничем не могли. В конце концов, нам попался приезжий и продуманный человек с картой города. Он показал, как выйти на нужную нам улицу. Мы вернулись на квартиру около трёх часов ночи. Моя нога была натёрта сандалиями до крови, неимоверно хотелось пить и одновременно спать. Я попросил Костю принести воды. Ему пришлось сходить на кухню три раза - большей посуды для питья, чем 200-граммовый стакан, на кухне не имелось. 'И какого хрена я сюда приехал?', подумалось мне, перед тем, как отрубиться в душной двухместной комнатке.
  
  На пляже - тупо
  
   Часам к восьми утра мы снова отправились на пляж. После ночного марафона я порядком устал, и идти никуда не хотелось. Но оставаться на съёмной квартире одному - никак не альтернатива.
   Город был чистый, скучный, весь в пальмах - претензия на экзотику для приезжих. Hi-tech-архитектура - тут и там. Автомобили, прохожие, торговцы...Чтобы как-то себя взбодрить, я стал припоминать отрывки из книги Бегбедера 'Каникулы в коме':
  '...Превратившись в перископ, он пытается засечь всех клевых телок... Он замечает драг-дилера великих мира сего (лучшая коллекция визиток в городе)... Хардиссоны пришли на вечеринку со своим трехмесячным младенцем...Чтобы рассмешить чадо, они поджигают петарду у него под носом. Люди проносятся мимо, не задерживаясь на одном месте. Трудно усидеть на месте, если жадно ждешь, когда что-нибудь произойдет...'.
   'Интересно, увижу я в этом городе что-то подобное? Сомневаюсь'.
   Костя о чём-то говорил:
  - ...всё-таки стоит разузнать, какие расценки у таксистов, а то, я чувствую, что на седьмой день ты скончаешься.
  - Да, было бы неплохо.
  Повстречав ближайшее такси, узнали, что цена более чем умеренная: 50 рублей днём и 100 ночью в любую точку города.
  - Вот бы у нас так, а?! - восхитился Костя.
   - Ага.
   - Обратно поедем на такси, - попытался вселить в меня дух своим утверждением бывший однокашник.
   На пляже я чувствовал себя не в своей тарелке. Казалось, что люди исподтишка наблюдают за мной. Паранойя, конечно, в мозгу - вавка. Каждый загорающий или купающийся наслаждался отдыхом, а меня что-то не вставляло. Ни море, которое виделось мне каким-то обесцвеченным, ни небо такого же мутного оттенка, ни девушки весьма симпатичных форм - ничего не вызывало во мне подлинного интереса. Может быть, я каким-то мистическим образом постарел лет на пятьдесят после ночного блуждания по городу? Или за годы пребывания в стардоме разучился радоваться жизни? Вспомнилась чья-то фраза: 'Детство кончается тогда, когда человек понимает, что он тоже умрёт'. Чтобы разобраться в собственных причинах пофигизма и хандры, не хватало ни желания, ни сил. На душе было тупо. Лезть в воду совсем не хотелось. Во-первых, я не умею плавать так же, как крокодилы не умеют смеяться. Во-вторых, моя пресловутая закомплексованность - стыжусь себя самого на людях. Костя пошёл купаться, а я бессмысленно принялся загорать на солнце среди многочисленных личностей с бульдожьей кожей. Девушек, кстати, было мало. Я счёл, что молодёжь сейчас отсыпается после ночных гулянок. Гораздо позднее меня просветили, что истинная причина минимального количества моложавых див на комфортных песчаных пляжах как ни странно - песок. Эх, молодо-зелено. Надо было галечные пляжи посещать, чтоб хоть попялиться вдоволь. А я всё: 'комфорт, комфорт!'...
  А вообще, день был говном. Ночь - тоже, потому что - в 'ресторане'.
  
  Мечты сбываются
  
  Вплоть до обеда следующего дня я провалялся в кровати, окончательно устав, и физически и морально. Костя тем временем вернулся с пляжа, и я напомнил ему, что неплохо было бы снять проституток. До поездки мы разбирали эту тему, и, вроде бы, пришли к общему знаменателю - 'за'. А в течение двух последних ночей-дней никаких разговоров по этому поводу не заводилось. Когда же я завёл беседу об интим-услугах, заметил, что Костя проявляет нерешительность. А мне что делать - принялся навязывать свою идеологию:
  - Ладно, я - наполовину девственник, но ты, Костя! В твои годы?!.. А здесь есть реальный шанс совершить 'ритуал'. Опыта наберёшься, самооценка повысится. Надо просто заказать...
  Убеждение подействовало.
   Однако не всё было так просто. Дело в том, что в нашей стране проституция под запретом и спросить у прохожих: 'Не подскажите ли, где тут у вас публичные дома?' - как-то неудобно. Купили газету с объявлениями. Максимум что нашли - стриптиз. Что делать? Выручили таксисты. Мы подошли к одному из них. Он дал визитку интим-салона, заметив, что его достали с этими вопросами. А я-то наивно полагал, что мы первые.
   Позвонили. Телефон заведения не отвечал. Обратились к другому таксисту кавказской национальности. Тот ввёл нас в курс дела: публичных домов в Анапе нет. ('Бедные люди', сочувствующе промелькнуло в голове). Для осуществления мечты надо заказать сауну как минимум на час - 300 руб., вызвать девочек на это же время - заплати по тысяче за каждую, ну и таксисту за помощь - 200 руб. 'Да! - подумал я. - Здесь половине города дай на лапу, чтоб всё получилось'. Причём, таксист уверял, что девушки-модели, будет выбор, по меньшей мере, из четверых.
   Чёрт, почему всегда перед особо значимым событием в жизни у меня возникает неотвратимый навязчивый страх, что ничего не получится и всё абсолютно произойдёт не так, как хотелось бы? Сидя в такси, я внутренне трясся, будто перед самым важным экзаменом. Грёбанный я невротик.
   Мы подъехали к гостинице. Сели на лавочку. Таксист стоял напротив, курил. Он спросил через некоторое время:
   - А вы случайно не менты?
   Я улыбнулся. Костя ответил вопросом:
   - А что - похожи?
   - Да, нет. Но мало ли что. Недавно две точки накрыли.
   Интересно, какой ответ он ожидал от нас получить?
   И вот нам подвезли заказ: во-первых, не четверых, а двоих, во-вторых, не моделей, чесслово. Говорят, что на безрыбье и рак - рыба, но я с таким утверждением не согласен.
   Делать выбор, как правило, всегда сложно, но ещё труднее выбирать людей, предстающих пред тобой в качестве товара, собственности на час... Всё это отдаёт принуждением и фальшью.
  Когда представительницы древнейшей профессии вышли из машины, мне стали ясны их мысли. Внутренне девушки были напуганы моим видом. Одно дело наблюдать за инвалидом и совсем другое - делать с ним секс. Первая пухленькая, Таня, с отвращением скривив губы и отвернувшись, посмотрела на широкоплечего сутенёра, будто моля о пощаде. Вторая - я просто скользнул взглядом - развязная малолетка Оля в стиле унисекс пыталась не смотреть в мою сторону. В общем, актрисы с них никакие.
   - Ну, что - выбирай, - сказал Костя.
   - Я уже выбрал, - и взглядом указал на Таню.
   Перед входом в сауну сутенёр скороговоркой сообщил:
  - Значит так. Секс только с презервативами, аналами не меняться.
  'Обмен тёлочками после использования в задний проход карается физически', расшифровал я последнюю фразу.
   - Через час они уходят. Поняли? - добавил он, указывая на настенные часы.
  Я и Костя послушно кивнули.
  Сутенёр ушёл. Мы перезнакомились с девчатами и стали спускаться в сауну.
  - Мы же с тобой будем, Костя? - игриво спросила с надеждой в голосе Оля.
  - Да, я с тобой.
  - Отлично! - воскликнула Оля, беря Костю под руку.
  Таня молча спускалась по ступенькам, слегка придерживая меня за руку.
   Спустившись, девчата дружно достали из сумочек сигареты и закурили.
   - Да, Кость, ты нам деньги, пожалуйста, сразу дай, - сказала Таня.
   - Может после?.. - замялся Костя.
   - Нет. У нас такое правило. Чтоб потом не было никаких проблем.
   - Не кинете? - в вопросе Кости слышалась убеждённость в обратном.
   - Надо это нам, - с обидой сказала Оля. - У нас - фирма!..
   Костя достал две тысячи из носка. Рассчитались.
   - Вот и всё. И никаких вопросов, - будто имея за плечами огромный деловой опыт, спокойно прокомментировала Оля.
  Костя по-быстрому помог мне раздеться до плавок.
   Оля курила, следя за весьма замысловатым процессом, и неторопливо облачаясь в простыню, спросила у него:
   - А чё ты его раздеваешь? Это ж мы должны делать.
   - Ну, попробуй? - с издёвкой в голосе произнёс Костя. - Вряд ли у тебя что-то получится. Это не так легко, как кажется. Всё остальное, конечно, будете делать вы.
   - Ты его брат?
   - Нет, друг. В одном классе учились.
   Девчонки явно тянули время.
   - Ну, давайте, давайте, в темпе!.. - взбадривал обстановку Костя.
   - Сейчас, сейчас! - воскликнули девушки, не особо торопясь.
   Костя, чуть ли не насильно прихватив Олю, зашёл с ней в сауну - дверь закрылась.
   В углу фоном шла fashion-программа. Я сел на диван и принялся рассматривать девушку, пока она докуривала сигарету: задумчивый взгляд, длинные ресницы, овальное миловидное лицо, увенчанное стрижкой каре. Округлые внушительные формы тела при росте в метр 65 пророчили ей преждевременное ожирение. Иногда Таня пыталась ласково улыбаться мне. Докурив сигарету, спросила:
   - Ну, что - начнём?
   Кивнув, я, стараясь скрыть волнение, как только мог, непринуждённо заговорил:
   - Я в этом деле не профессионал, так что ты уж постарайся...
   - Я постараюсь, - заверила Таня, снимая с меня плавки.
   - А у вас минет через презерватив? - с надеждой на отрицательный ответ поинтересовался я.
   - Да. Только через презерватив.
   - Тогда давай ты мне подрочишь для начала.
   Таня послушно принялась за процесс возбуждения. По мере нарастания эрекции я стал интенсивно покрываться потом от перенапряжения. Девушка снизу соблазнительно моргала ресничками, изобретательно онанировала, но всё бесполезно. Я чувствовал, что теряю силы. Из сауны выбежала Оля, быстро взглянула на нас и, удовлетворив профессиональное любопытство, захватила со стола пачку презервативов и сигареты.
   - Ну, что такое?! - наигранно возмутилась Таня. - Не мешайте человеку.
   - Да всё - исчезаю, - и скрылась в темноте сауны.
   Мы с Таней переглянулись, как бы снисходительно говоря: 'ну, никакого уважения'.
   У меня упал, и я попросил передохнуть. Таня закурила. Свободной рукой стала вытирать с моего лица пот.
   - Бедный. Устал, - шептала она.
  'Ну, полный абзац!', подумал я, задрав голову и дыша, как загнанная лошадь.
  Минут через пять мне подумалось, что, возможно, минет в исполнении Тани, сотворит чудо. Хотя я не особенно надеялся на удачный исход: нюхать цветы в противогазе - что может быть абсурдней? Надо отдать девушке должное, ибо надеть ртом презерватив на невозбуждённый член, это всё равно, что всосать пудинг через соломинку. Результат был тот же - море пота и ни капли чуда. Я пожалел Таню: у неё ещё вся ночь впереди - сказал:
  - Всё. Хватит.
  - Ты уверен?
  - Да.
  Она курила, я смотрел в стену. Тишина напрягала. И тут меня понесло. Стал извиняться, что так получилось... Ведь в первый раз... Потом невпопад переключился:
  - Знаешь, я люблю читать ироническую литературу современных авторов.
  - Я тоже много читала, - призналась Таня. - Но в основном приключенческие книги. Дюма.
  Я удивился.
  Таня пояснила:
  - Бабушка у меня больная была. С постели не вставала. У неё давление поднималось от любого шума: оставалось только читать.
   В процессе разговора также выяснилось, что Тане - 25 лет, местная, сирота. Воспитывалась бабушкой. Училась в музыкальной школе (специализация - аккордеон и гитара). Но из-за болезни ближайшего и единственного родственника учёбу бросила.
   - Ты, наверно, выступала на концертах? - поинтересовался я.
   - Да.
   - Мне вот всегда хотелось узнать, в чём прикол: ну, выходит, предположим, пианист на сцену и начинает играть мелодию, которой не одна сотня лет? Не легче ли просто прослушать музыку на магнитофоне?
   - Понимаешь, каждый исполнитель воспроизводит мелодию по-своему. У кого-то получается медленней, у кого-то быстрей... Особый темп, стиль. Каждый музыкант вкладывает в композицию своё настроение. А успех заключается в том, чтобы настроение исполнителя совпало с настроением слушателей.
   Я кивнул. Таня продолжала курить. Молчание. По-моему, курение - весьма удобный способ отстраниться от собеседника или получить время на ответ. Чувство неловкости переполняло меня. Как ни иронично это звучит, хотелось духовного единения, взаимопонимания... В общем, private touch. И я решил удивить Таню, привлечь к себе внимание, сыграв в игру наоборот. Обычно люди стараются показать себя с лучшей стороны по отношению друг к другу, но в данном случае это означало бы унизить мою партнёршу. И я, как бы, между прочим, заявил:
   - Знаешь, а я кололся... Два раза.
   - Ты меня удивляешь, Ром, - затяжка. - Не ожидала... Ну, и как тебе?
   - Ну, я бы не сказал, что это самый лучший кайф на свете... Он быстро порабощает разум...
   - Я тоже кололась - полтора года на героине, - задумчиво произнесла Таня и в подтверждении своих слов показала на руке недвусмысленные следы.
   Моя карта оказалась битой.
  - Как же ты бросила? - поинтересовался я.
  - Знаешь, однажды я проснулась и поняла, что так продолжаться больше не может.
  'Где-то я это уже слышал'. Ответ показался мне фальшивым. Был у меня друг Евгений, тоже торч со стажем, который утверждал, что бросить ширяться - всё равно, что перестать есть. Но я не стал спорить - бывают же чудеса по теории вероятности.
  - У тебя большая сила воли, - отметил я.
  - Может быть, - уклончиво сказала Таня.
  Напряжение постепенно сходило на 'нет'. Я ненавязчиво рискнул затронуть тему её профессии. Думал, что будет бурная реакция - типа 'не учи меня жить', но нет, всё спокойно, без истерик. Наверно ей часто задают подобные вопросы.
  - Получаю я половину оплаты... - повествующим тоном ответила Таня.
  - Тяжело?
  - В общем-то, нет. Тяжело ни сколько физически, сколько психологически. Три-четыре заезда в день - не так уж много. К тому же не всем нужен только секс. Некоторые предпочитают просто пообщаться.
  Последний вопрос я задал Тане скорее не из любопытства, а ради самоутверждения:
  - Скажи, а я первый твой клиент-инвалид?
  - Не буду тебя обманывать - первый.
  В этот момент меня охватило чувство гордости: я ощутил себя первопроходцем (в отношении инвалидов, конечно).
  И всё же общим впечатлением после таких развлечений был полный депрессняк. Таксист был не прав, говоря, что надо сразу приступать к делу, а то не заметишь, как час пролетит. Сейчас у меня совершенно противоположное мнение.
   Время закончилось, и мы побрели на пляж, впадая в хандру. Косте тоже не понравилось: всё вышло не так, как он представлял.
   А собственно, если рассудить, какого чёрта я хотел?! Совершить тринадцатый подвиг Геракла?! Бред. Или встретить ту единственную, что со мной на край света?.. Довольно странный способ поиска возлюбленной.
  Хотелось опыта. В какой-то степени я его получил.
  По дороге на пляж, старался шутить. Помогало плохо.
  
  В своей тарелке
  
  На третий день я никуда не захотел идти, остался один в комнате, чтобы отдохнуть, почитать книжку, искупаться. (Чёрта с два - заняться самобичеванием).
  Я пошёл купаться в душ, предварительно попросив Костю не закрывать дверь комнаты на замок. Он пошёл на пляж и по привычке закрыл дверь ключом. Тем временем я купался.
  Спустя примерно полчаса я вылез из душа и, обнаружив замок запертым, возвратился обратно, ибо стоять под дверью в одних трусах я не привык. Пришлось привыкать купаться в душе около 6 часов подряд. Честно говоря, мало приятного в этом занятии.
  Возвратившись, Костя сообщил, что узнал, где проводятся реальные вечеринки. Кафе 'Титаник', 10 часов вечера: дискотека, стриптиз. Вход бесплатный. Заманчиво. Но в тот момент мне всё было до фонаря. Однако Костя настоял.
  Мы пришли ко времени открытия кафе. Внутри стоял полумрак, разрезаемый яркими лучами светомузыки. На многих столиках лежала табличка 'Заказан'. Народа практически не было, зато звучала моя любимая электронная музыка: транс-ремикс на композицию 'Smack My Bitch Up'. Настроение моё заметно улучшилось.
  Заказав поесть, стали ждать. Постепенно стягивались люди. Пришла даже семья: муж, жена и дочка лет пяти. Малышке я позавидовал: 'Мне б такое детство!'. Пока что никто не танцевал.
  Напротив нас висел здоровый экран, показывающий всякую хрень, вне зависимости от того, что в данный момент играло. Я так и не понял, к чему этот 'кинотеатр'?
  К одиннадцати всё кафе было забито. Тут и там бегали официантки, косившие под 14-летних девочек. Люди пили и, по мере опьянения, пускались в пляс. В основном среди посетителей превалировали люди лет 20-30. Женские фигуры были довольно привлекательны, особенно в момент танца. Но главное - впереди.
  Примерно в час 'кинотеатр' стал показывать эротику.
  'И это и есть стриптиз?!', подумалось мне.
  Я чуть не расплакался. Костя озвучил наболевший вопрос. Сидящие за соседнем столиком нас успокоили, сказав, что скоро будет самый настоящий стриптиз.
  Тем временем, недалеко от нашего столика сидела в одиночестве девушка лет 25-28, меланхолично попивая шампанское и отрешённо взирая на происходящее. Время от времени забавлялась со своим мобильником. Она напоминала внешне мою первую любовь. На её лице читалось объявление: 'Ищу рыцаря на час'. Девушка часто курила, сигареты кончились, и она попросила у Кости. Не знаю, чем он её очаровал, но она ему явно симпатизировала. Я тихо завидовал.
  Выяснилось, что зовут её Леной, она из Питера, менеджер средней руки, последний день гуляет.
  Пробило два часа и началось шоу. Диджей попросил сесть всех на свои места.
  В центр кафе под аранжировку песни 'Из чего же, из чего же, из чего же?' вышла высокая стройная девушка с внешностью топ-модели в пионерской форме. Грациозно вышагивая по залу и скидывая понемногу одеяние, она взором хищницы искала себе партнёра. К первому подошла - он отрицательно замахал руками, ко второму - утянула в центр зала. И тут начался драйв! Я, было, подумал - подстава с первым попавшим стриптиз зажигать. Позже оказалось, что нет. Публика неистовствовала: 'Сними с неё трусики, сними!'. Многие пришли с камерами и снимали. Номер продолжался минут 5-7. Потом вышел мужик в садомазохистском прикиде*, тоже выбрал партнёршу для фокусов. Было не менее интересно. Последним номером вышла пара - акробаты отдыхают!
  После стриптиз-шоу продолжилась дискотека. На потолке я заметил несколько штуковин неизвестного мне предназначения. Вдруг из них повалила пена, и дискотека превратилась в вакханалию в хорошем смысле слова. Все ринулись в пену 'шампуньскую', стали бросаться ей, носить друг друга на руках через струю. Некоторые пары имитировали половой акт. Я по-детски радовался происходящему. Всё было по-настоящему, без сценария и фальши, как хотелось.
   Пока Костя танцевал, к Лене подвалил какой-то пьяный боров (а-ля 'директор на отдыхе'), стал ей втирать, что он тоже с Питера, земляки значит. В этот момент подошёл Костя и сказал:
   - Извините, но это моё место.
   - Чё?!
   - Я говорю - я здесь сижу.
   - Слышь, ты меня заебал! - пренебрежительно и развязно произнёс боров.
  - Я с вами ещё ничего не делал, - ответил находчивый Костя.
   - Не понял! - не понял боров.
   - Это мой друг, - поспешила вмешаться Лена, обращаясь к свину.
   Между борцами 'за место под солнцем' встала знакомая-землячка и какой-то подоспевший чел. Ещё пару реплик и была бы драка.
   Вечеринка подходила к концу, зазвучала 'Enigma' и Костя пригласил Лену потанцевать. Они занялись мягким петтингом.
   Кафе закрылось в 4 утра. Я и влюбленные направились к такси. Лена села сзади, где и я. Она смотрела поверх головы водителя и отстранённо думала о чём-то. Костя продиктовал адрес нашего ночлега.
   Машина почти беззвучно притормозила у ворот. Костя помог мне вылезти из такси. Лена осталась в салоне авто.
   Костя подбежал к таксисту:
   - Я сейчас сбегаю за оплатой, и мы поедим дальше в гостиницу.
   Зайдя в душную комнату, я присел на кровать опустошённый.
   - Ладно, Ром. Я поеду, - наспех захватив из 'сейфа' тысячу рублей, сказал, будто извиняясь, Костя. - Свет оставить?
   - Да. Удачи, - сухо сказал я.
   Металлическая калитка защёлкнулась.
   Я продолжал сидеть, тупо уставившись в грязный от песка пол, попеременно представляя Лену то во время вечеринки, то в одной из комнат гостиницы вместе с Костей. Внутри ныло от отсутствия возможности быть с ней.
   Прошёл небольшой промежуток времени. Внезапно в комнату вошёл Костя.
   - Ты всё не спишь? - зло заметил Костя.
   - Нет. А чё так быстро? - не скрывая улыбки, осведомился я.
   - Потому что, - закуривая сигарету, ответил Костя и, помедлив, добавил. - В гостиницах мест не было. Лена долго ждать не стала и уехала, пока я искал. А тебе весело?!
   - Ну... Немного.
   Костя, презрительно посмотрев на меня и затушив сигарету, утвердительно сказал:
   - Блядь, Ром, я у тебя её не отбивал!
   Я промолчал, думая о ней.
  - Давай спать, - и, не дождавшись моего ответа, Костя потушил свет.
   Внутренне мне было празднично, ведь в тот день я увидел Лену и вспомнил Её. Засыпая, я восхищался благородством Лены, подкрепляя свои иллюзии 'железной' логикой: 'Если б ни я в её памяти, далеко ездить не надо было - отдалась бы на пляже'.
  
  Любознательная Аня
  
  Наши деньги подходили к концу. Собственно говоря, для такого города, как Анапа, 12 тысяч - это не деньги. Но около 3 тысяч рублей всё же у нас оставалось. План прощания с курортными местами был таков: днём - девочки, ночью - 'Титаник'.
  Первую половину дня мы провели на пляже - ничего особенного. Сходили на выставку восковых фигур оборотней и в кунсткамеру. Костя предложил мне посетить аквапарк. Я отшутился, что хотел бы ещё пожить.
   Наступила очередь для девочек. Теперь мы были немного умнее и обошлись без посредников. Позвонили в фирму, сделали заказ. Забронировали навороченную сауну за 500 рублей, хотя прежняя за 300 была куда лучше: в дешёвой сауне диван имелся, а в навороченной - одни стулья.
   Администратор сауны попросила немного подождать.
   Мы сели на расположенную неподалёку лавочку.
   - Блядь! - сказал Костя, доставший мой телефон, чтобы позвонить в фирму, узнать какую машину ждать, и через сколько. - Ты в курсе - у тебя мобильник разрядился!
   - А ты свой не захватил? - спокойно спросил я.
   - Вот он, - Костя повертел им перед моими глазами. - Но здесь нет номера фирмы. Ну, тебе что трудно было зарядить СВОЮ мобилу?!
   - Да, трудно, - моё спокойствие испарялось подобно ртути на солнце.
   - Понятно. 'Я - инвалид и меня не трогайте', - проговорил Костя, ставя мою сим-карту в свой телефон.
   - Да! Я - инвалид! - с расстановкой утробно проорал я, кажется, на весь квартал от возмущения.
   - Всё-всё. Успокойся, - сказал Костя голосом психиатра. - Мы поняли. Алло, девушка. Я по поводу заказа... На 4 часа. Какой марки и цвета должна приехать машина? И через сколько?
   Костя положил мобильник в карман.
   - Вишнёвая шестёрка. Через 10 минут, - объяснил он мне.
   Костя курил, я молчал.
   Предупреждая возможные казусы, я, наконец, спросил:
   - Выбирать кто будет первым?
   - Ты, - спокойно ответил Костя.
   - А если тебе понравится, что я выбрал?
   - Неважно. Выберу другую.
   Приехала машина, вышли трое: две молоденьких и одна под 30. До приезда девчонок я размышлял, что в этот раз нужно взять квалифицированную работницу, чтобы всё пошло, как по маслу. Но работница с опытом показалась мне слишком износившейся, вульгарной: презрительный взгляд, пропитое и прокуренное лицо, еле заметная красная полоса на щеке. Вторая была помоложе, но опять всё испортил взгляд: надменный и холодный. А вот третья красавица умела скрывать свои чувства. В лёгком смущении она смотрела себе под ноги.
   Зашли в сауну, сели у круглого столика и, попивая пиво (кроме меня), дымя сигаретами (не мой сорт), занялись коммуникацией, наученные прошлым опытом. Костя усердно напивался, рассказывая обо мне и о себе. Старшая, имя ей - Милена, неожиданно проявила благосклонность ко мне, сказав, что её первая любовь - тоже инвалид.
  Видя моё смущение, Милена спросила:
   - А он - не девственник?
   - Нет, нет, - заверил Костя.
   - Тогда всё нормально. А то с девственниками тяжело.
   Костя спросил мою партнёршу Аню, сидевшую задумчиво, в молчании, сколько ей лет.
   - 17, - голос слегка грубоват, хотя сама весьма женственна, чувственные округлые формы, ни капли брезгливости по отношению ко мне, лишь озабоченность читалась на её детском лице. Что-то в ней было притягательное... Наивность, быть может.
   - И давно работаешь?
   - Нет. Она у нас новенькая, - ответила за Аню Милена.
   - Ну, ты попала, - подковырнул Костя, обращаясь к Ане. А мне подумалось, что попала вовсе не она, а я.
   - Ничего - справится, - подбодрила Милена, её наставница. Они, который месяц, ездят вместе.
  - Надо ж девчонке помочь на первых порах, - пояснила она.
   Я завёл тему о дискриминации проституток в обществе, как правило, несправедливом и жестоком отношении к ним.
   Милена поддержала:
  - Да, действительно. Вот у меня, например, двое детей, муж бросил, денег не хватает. Чем детей кормить? Ведь не от хорошей жизни пошла! У меня есть профессия, да. Но, устроившись, я буду получать всего 3 штуки в месяц, не в день, как сейчас. А дети кушать просят. Им не объяснишь, что денег нет.
  Далее разговор зашёл об Ане. Выяснилось, что у неё есть парень.
  - Я ему сказала, что пошла гулять, - с удовольствием рассказывала Аня. - А сама - сюда.
  - И зачем? - спросил Костя.
  - Ну, опыта набраться, там... - замялась Аня.
  - Да, вот такая она у нас! - разрядила обстановку Милена, почувствовав неловкость своей напарницы.
  'У каждого свои тараканы в голове', подумал я.
  - Ну, что - по местам? - затушив сигарету, с улыбкой спросила Милена, давая понять, что это не Бостонское чаепитие.
  Костя оживился.
  - Сейчас я его раздену до трусов, чтоб проще, - сказал мой 'однополчанин'.
  - Вы где будете? - спросила Милена меня с Аней.
  - Да здесь - как-то прохладней, - ответил я.
  - Ну, а мы с Костей там, где погорячее, - кокетливо произнесла Милена, увлекая за собою партнёра.
   Аня спокойно сняла лёгкое платьице, хотя по её задумчивому взгляду всё же улавливалось некоторое волнение. Безропотность и скрытая инициатива в глазах девушке заводили меня. Созерцание добротной полноты тела Ани, налитых грудей третьего размера, объёмных бёдер и аппетитно тяжёлых ног наполнили моё тело приятным томлением. Раздевшись до трусиков, Аня зачем-то укаталась в простыню, точно в саван.
   - Ань, как нам с тобой лучше? - спросил я, когда она стягивала с меня плавки.
   - Ой, даже не знаю, - произнесла Аня, обводя взглядом сауну.
   - Может там, где полка для обуви? Там низко, - предложил я.
   - Давай.
   Я занял место.
   Аня стояла в раздумье:
   - Даже не знаю, как с тобой этим заняться?
   Иногда так приятно, когда угадывают твои мысли, а ещё лучше желания, о которых ты сам толком не подозревал. Но это был не тот случай.
   Аня продолжала оставаться неподвижной и задумчивой в своём никчёмном белом одеянии. Инициативность куда-то исчезла. Я не знал, до какой степени она хотела отдаться мне и хотела ли вообще.
   'Ну! Сорви одежды! Прижмись ко мне своим бархатным телом, слейся со мной. Гладь меня собой! Дай окунуться лицом в твои роскошные груди!', бушевало в моём воображении.
   Но в действительности, из-за моей нерешительности, и кучи выдуманных мной моральных установок, тигр опять превратился в зайца:
   - Ань, подрочи мне, - с просьбой в голосе произнёс я.
   - О, давай! - облегчённо сказала Аня и быстро вытащила из сумочки 'резинку'.
   - А без презерватива - никак? - недоумённо и разочарованно спросил я.
   - Нет. Нельзя, - категорично ответила Аня, точно врач пациенту, который отказывается от спасительного укола.
   'Карантин', подумал я.
   - Ничего, и так пойдёт, - улыбнувшись, заработала рукой Аня.
   'Не то. Вообще, не то. Нужны стимулы', негодовал я.
   - Аня, ты бы не могла показать груди?
   Несколько задумавшись в нерешительности, она ответила:
   - Могу, конечно.
   Груди блаженно качнулись в пространстве.
   - Красивые! - восхитился я.
   - Да, мой парень тоже так говорит, - со знанием дела заметила Аня, продолжая монотонное стимулирование...
   'Подобные заявления меня не заводят', хотелось ей сказать, но я промолчал.
  - А у тебя хороший пресс, - погладила она свободной рукой по моему животу.
  'Ну? А дальше?'. Продолжение не последовало.
   - Угу, - притронулся я коленом к её груди, давая понять, чего мне не хватает. Это было грубо: колено и грудь. Но как ещё я мог объяснить Ане, что мне нужны тактильные ощущения? Просто сказать - значит всё испортить. Я не хотел быть режиссёром.
   - Ром, а сколько тебе лет?
   - А-а?..24...
   - А у тебя сестра есть? - поинтересовалась Аня.
   - Сестра? А, да... Сестра - есть.
   Я почувствовал, что эякуляция, вдалеке сверкнув надеждой, померкла в небытие. Резина понемногу стала натирать эпителий.
   - Она тебя старше?
   - Да... На... 11 лет.
   С меня лился пот.
   - Ну, скоро ты? - с нетерпением спросила Аня.
   - Сейчас, сейчас, - затараторил я, а про себя подумал с сожалением:
   'Зачем мне такие 'качели'?'.
   - Ладно, Ань. Хватит. Мне уже больно.
   - Больно? - не поняла Аня, осторожно стягивая презерватив...
   - Бедненький - весь вспотел, - и, достав гигиеническую салфетку с клубничным запахом, вытерла мне лицо.
  'Уже лучше, но до истины далеко', - сопоставил я первый опыт со вторым.
   Аня бережными движениями надела мне плавки.
   'Хорошая из тебя получится жена, мать, но не любовница'.
   - Ну, что - пойдём к ним? Я тебя хоть ополосну, - предложила Аня, облачившись в простыню. - Вы там - всё? - крикнула она в сторону парилки.
   - Всё, - донёсся голос Милены.
   - Мы идём к вам, - объявила Аня.
   Открылась узорчатая мутно-стеклянная дверь, и мне в лицо пахнул пар. Костя сидел на краю бассейна и курил.
   Милена, выходя из парилки, искренне поинтересовалась у меня:
   - Ну, как? Получилось?
   - Почти, - чуть ли не шёпотом ответил я, смотря в пол.
   - Вот видишь! - обернувшись в сторону Кости, поучительно высказалась Милена. - Эх, ты!
   Костя, с удручённым видом затушив сигарету, быстро вышел с парилки.
   - Смотри, здесь душ есть, - показала Аня. - Давай я тебя обмою? Весь вспотел. Ничего что - в плавках? Или снять?
   - Нет. Не надо. Штаны тёмные - не видно.
   Освежив меня, Аня принялась обмываться сама, сняв с себя простынь и закрыв при этом полупрозрачные стеклянные дверцы.
   Я присел на край бассейна и спросил, трудно ли ей работать?
   Ответ точь-в-точь совпал с ответом Тани.
   Время поджимало. Мы с Костей оделись и тепло попрощались с партнёршами. Я не обижался на Аню за её некомпетентность. До меня тогда дошло, что в любой профессии ассов своего дела очень мало.
  По дороге в 'Титаник' мы с Костей обсуждали свежее событие.
  - Как у тебя с Аней?
  - Да, в целом, никак. Сама по себе она очень даже ничего. Но дрочить через презерватив - вообще, не радость.
  - А я минет захотел. Милена тоже вначале с резинкой стала. А у меня не стоит.
  - Как? Совсем?!
  - Да. Я сам охуевал. Она мне и губами и языком и руками. А у меня - по нулям. Слушай, говорит, раз такое дело, накинь мне ещё 300, я тебе всё по-человечески сделаю, без резинки. Я согласился.
  - И чё?
  - Бля, что она только не вытворяла! - Костя описал страстную самоотдачу своей партнёрши. - А у меня всё равно не встал. Милена сказала, что это от пива, - перепил. Типа, хоть что делай - не встанет. А у тебя как - встал?
  - Да, но я думал, что будет по-человечески. А тут сплошная резина да ещё эти вопросы в процессе: 'Сколько тебе лет? У тебя сестра есть? Она тебя старше?..'.
  - Что, дрочит, и спрашивает?!
  - Ага.
  - Пиздец полный! Надо было тебе Милену выбрать...
  - Да как-то не приглянулась.
  - ...Или в процессе поменяться. Они бы согласились. Кстати, Милена дала мне визитку. Если без посредников - 500 рублей за час. Я хочу в последний день ещё раз попробовать.
  - Где? В сауне?
  - Да нет. На квартире.
  - А с хозяйкой как?
  - Скажу, подруга моя.
  - На час, - иронично вставил я.
  - Ой, да всё нормально будет! А деньги я тебе по приезду отдам.
  - Отдашь, так отдашь.
  В 'Титанике' происходило тоже самое, что и вчера. Мы сели поближе к центру - Костя пожаловался, что плохо видит. 'Ну-ну', подумал я. Ничего нового, чтобы заставило меня удивляться, не было. Почти тот же набор музыкальных композиций, развлечений и пришедших в кафе отдыхающих. Наверно, чтобы всё время повышать уровень адреналина, ночные клубы надо менять с той же периодичностью, что и носки. Единственным исключением было то, что стриптизёрша выбрала Костю в качестве партнёра и благополучно раздела на радость публики... В те недолгие минуты он многое разглядел!
  Закончилась последняя ночь - вечером должен был приехать за нами автобус.
  До обеда мы с Костей провалялись в кроватях. После полудня утолили голод сникерсом: 500 рублей оставалось только для оплаты трудолюбивой Милены. Костя, собравшись на пляж, пообещал вернуться к 16 часам. Я продолжал валяться, обдумывая вчерашний срыв. 'Знакомые - не больше. Нет ничего общего: ни в прошлом, ни в настоящем. Оратор, который ищет в каждом слушателя. В чём-то он, возможно, прав. Но иногда нужно замолчать, чтобы услышать. Не люблю людей, у которых есть на всё своё мнение. А может, я просто завидую или вижу в нём соперника? В любом случае, больше с ним не поеду - напряжно'.
  Вернулся Костя. Спустя несколько минут, зазвонил его мобильник: Милена с Аней ждали у ворот. Костя выбежал встречать.
   'Может мне чего перепадёт', мелькнула мысль.
   Открылась калитка, и послышался стук каблучков.
   - Привет! - точно близняшки, поздоровались Милена и Аня, входя в туристическое логово.
   Костя протиснулся между ними:
   - Располагайтесь! Вот моя кровать. Пиво не хотите?
   - Можно, - согласилась Милена, присев на Костину кровать.
   Аня отказалась, поблагодарив.
  - А сигареты есть? - искоса взглянув на Костю, спросила Милена.
  - Да, есть, - Костя протянул раскрытую пачку.
  - А то после вчерашнего как-то не по себе.
  - Вы всегда вместе ходите? - поинтересовался Костя, посмотрев на Аню, курившую дамские папиросы.
  - А как же? - удивилась вопросу Милена. - Я же её наставница.
  Пауза.
  - Ну и как мы здесь? - недвусмысленно спросила наставница, обведя комнату сигаретой.
  - Я могу выйти, - с улыбкой заявил я.
  - Да, пожалуйста, - с мягкой настойчивостью сказала Милена. - Так будет лучше.
  Я вышел на террасу, заметив, как в комнате погас свет. Сел на диван и негодующе подумал, что и Аня могла бы со мной покувыркаться в качестве бонуса. 'Жалко ей, что ли? Интересно, они втроём сразу или Аня сейчас сидит на моей кровати и конспектирует процесс?'.
  Примерно в таких размышлениях провёл я час на свежем воздухе. Неожиданно для меня появились Милена и Аня в сопровождении Кости. Девушки попрощались, мило улыбаясь и махая ручками. Я закивал, усиленно растянув губы.
  Мы с Костей вернулись в комнату.
  - Ну, как? Кончил? - поинтересовался я из чувства мнимого сопереживания.
  - Да. Всё нормально, - расковано, с чуть заметной молодецкой удалью, произнёс Костя.
  - Трахал?
  - Нет. В рот давал. Правда, без презерватива не согласилась. Видно, из-за Ани.
  Получилось, в принципе, у Кости или нет, мне было безразлично. Мучил вопрос: 'Что делала Аня в эти 60 минут?'. И я, наконец, его озвучил, когда Костя собирал вещи.
  - Чё делала? Сидела. Милена минет мне делала, а Аня базарила о всякой хрени. Прикол. Аня спрашивает: 'По какой улице мы вчера проходили, где новый бутик открылся?'. Милена отвечает с полным ртом: 'Об-же-ни-блидзе'. 'Какая-какая?', Аня переспрашивает. 'Об-зе-ни-бкидже'. 'Чего?'. Милена подрывается: 'Ёбанный в рот, Аня! Ты, блядь, что, не видишь, чем я занимаюсь!? Ор-джо-ни-кидзе, заебала!'.
  
  P.S.
  Интересна одна пикантная подробность по части секс-туризма, которую узнал Костя в приватном разговоре от своей знакомой после поездки. Оказывается, девушки стремительно осваивают этот вид развлечений. Весь год, до начала курортного сезона, они стараются воздерживаться от половых связей. И дело вовсе ни в обете безбрачия. Отнюдь. Девушки-провинциалки хранят себя для курортных плейбоев, дабы отдаться им в летнюю лунную ночь полностью и бесплатно. Эмансипация, однако.
  
  НЕЛЮБОВЬ
  
  Странные взаимоотношения складывались между мной и Анжелой. Они походили на абсурдный спектакль. Пустой зал. Немой парализованный зритель на протяжении долгого времени, сидя в кресле, наблюдает за игрой слепой актрисы, совершающей омовение. Ей кажется, что весь мир следит за гениальной игрой. Она думает, что по окончании пьесы её ждёт триумф, шквал аплодисментов. А зритель ждёт, когда опустится занавес и актриса выйдет на поклон и увидит всего лишь одного человека - единственного поклонника.
  Впрочем, к чему метафоры? Сюрреалистическая картина, не более. Симбиоз дружбы и сексуального вожделения. Кем был я для Анжелы? Интересный друг, которому можно рассказать о многих сокровенных вещах. Человек, способный понять истинные мотивы её проступков, вздорных эмоций и потому оправдать, когда все давно осудили. Она получала от меня внимание, совет, добродушное снисхождение. Но вместе с тем Анжела не испытывала ко мне никаких чувств. Зачем? Бесплатный адвокат, немой священник, бесстрастный мудрец. Бесполое существо, инопланетянин. Такие вроде не испытывают каких-то чувств. Стеснительный мальчик об этом ничего не говорил.
  Однако моё молчание, внутренний трепет, потаённый скрежет от негодования, весь этот изнуряющий театр абсурда длился не месяц, не год, а навскидку около десятилетья.
  Началось всё внезапно, как вспышка молнии в пасмурный зимний день.
  Во время большой перемены я сидел в беседке на заднем дворе школы. Обстановка стандартная: завсегдатаи-пацаны курили, харкая на пол, на теннисном столе играли в карты, матерились, рассказывали похабные анекдоты. Из девчат присутствовала только Маша, учившаяся на два класса старше меня. Она сидела поодаль на коляске и непринуждённо плела что-то из бисера. Маша любила общество 'мальчиков', а некоторые из этих мальчиков 'любили' и её. Остальные девушки курили возле уличного туалета, в укромном месте. Отношение к курению в педагогическом коллективе имело градацию по половому признаку: юношам разрешалось дымить в определённых местах, а девчонкам строго воспрещалось брать в рот сигарету... Впрочем, курящих 'дам' было мало.
  Анжела вошла на костылях первой после перекура, полностью уверенная в себе, несколько даже заносчивая. Взобравшись на теннисный стол, включилась в компанию и принялась играть в карты. Остальные курильщицы скучковались около стенки беседки и о чём-то шептались, хихикали. Я по-новому взглянул на давнюю знакомую, играющую в карты. Медленно, точно завороженный, принялся рассматривать фигуру Анжелы снизу вверх. Внезапное наваждение затмило мой разум. Её джинсы, которые, казалось, трещали по швам на бёдрах; обтягивающая майка изящно подчёркивала грудь второго размера с оригинально выделяющимися сосками. Анжела взглянула на меня, как на предмет интерьера беседки, и отвернулась. Её лицо сфотографировалось моим сознанием: короткая стрижка, круглое лицо, идеально пухлые щёчки, умный своенравный взгляд карих глаз, волевой носик, женственный рот, волнующие губки. С тех пор этот сексапильный образ бередил моё воображение долгие годы.
  Странно, почему я обратил внимание на Анжелу именно в тот момент? Ведь она поступила в интернат в четвёртый класс, когда моим родным был второй. Компенсацией односторонней любви к недосягаемой учительнице явилась животная страсть к Анжеле? Некий принцип дополнения: одну, любя, обожествлять, другую, испытывая похоть, грубо трахать? Или её своенравность, строптивость сразила меня?.. Ведь, в сравнении с другими девушками, Анжела, помимо страстного личика, весьма выделялась своим поведением, и, казалось, не имела никаких комплексов. В тоже время, в отличие от некоторых, она имела статус неприкасаемой, чем гордилась. (Впрочем, в последние школьные годы гордиться своим статусом ей явно надоело). 'Недоступность - хорошая черта', думал я, не догадываясь об истинных причинах. Но я лелеял мечту, что однажды, мне перепадёт кусочек: в жизни всё возможно.
   Иногда Анжела показывала свой норов и вела себя в компании как агрессивная истеричка. В такие моменты мне представлялось, как я хватаю её за волосы и бью лицом о стену. Но чаще Анжела была жизнерадостна, остроумна и доброжелательна. В эти минуты мне страстно хотелось самозабвенно целовать её нижние губы, забыться в них, стать рабом её возбуждающих стонов, поощряющих прикосновений. О, снова и снова моя эгоистическая наивность, граничащая с тупостью, растравляла воображение: в реальности, даже при согласии Анжелы, я вряд ли смог бы сделать ей нечто подобное. Есть болезни, от которых жизнь любой девушки становится невыносимой. У Анжелы именно такое заболевание. Не стану уточнять... Не смотря ни на что, мне хотелось с ней сблизиться. Но я не решался. Боялся, что она посмеётся надо мной, если я расскажу ей о своих чувствах, изменится в лице и забудет обо мне, как о прочитанной скучной книге. Если бы Анжела подала мне знак, что я ей тоже небезразличен, то моё стойкое вожделение к ней переросло бы в экзальтированную любовь. А так во мне кипела одна лишь сексуальная страсть.
  Тем не менее, я стал завоёвывать внимание Анжелы своим умом - пытался обольстить её. Рылся в книжках, находил мудрые изречения и на вечеринке выдавал их за свои, вёл с друзьями философские диспуты. Иногда она восхищалась 'моей' мудростью. Но всё же Анжеле были интереснее двести пятьдесят граммов водки и пьяное остроумие её друзей. Причина такой избирательной привязанности стала мне ясна позднее. Находясь в стардоме, разговаривая со мной, Анжела не без гордости призналась:
  - Где-то в шесть лет... Мы тогда ещё с папой жили на Камчатке... Я частенько ходила с ним на рыбалку. Там и попробовала вино...
  А я не пил. Даже в минуты тоски лютой - ни грамма.... Были мысли стать таким же пьяным и остроумным, раскованным и наглым, но мне почему-то казалось, что водка 'не исправит' меня, не сделает плейбоем.
  Осенью 97-го в интернате наступил конопляный бум, и мы с Анжелой были одни из первых, кто попробовал травку. Это нас сблизило в плане досуга и общения. Я стал более раскованным и философичным, а пристрастие Анжелы к водке ушло на второй план: её, как и меня, тоже захватили, навеваемые раскуренной папиросой, метафизические размышления. Анжела заслушивалась моими продолжительными проповедями о взаимосвязи бесконечности и непостижимости познания бытия, о нелепости религиозного представления рая и ада, а также о сиянии тополей в морозную ночь...
  Стоит отметить, что общались мы и на трезвую голову. Правда, в этом случае, говорила в основном Анжела.
  Однажды, оставшись наедине со мной, она призналась, что уважает меня, как человека. На мой вопрос 'почему?' ответила:
   - Сколько тебя помню, ты ни разу меня не оскорбил, хотя поводы были. Я знаю. Даже не осудил...
   'Трогательно', - подумал я.
   Было время, когда мы с Анжелой часто оставались вдвоём: беседовали, по-доброму спорили на разные темы, делились впечатлениями - и только. С каждой такой встречей я всё больше понимал, что появись сейчас рядом Вася и Гусь, которые обычно проводили досуг в городской компании, она тут же примкнула бы к ним. Мы были слишком разные. Но мне верилось, что пройдёт срок и Анжела остепенится, захочет домашнего уюта, спокойствия, уверенности в завтрашнем дне. Эти наивные мысли помогали мне дышать чаще, чувствовать мир острее, быть поэтом... О, Анжела! О, чудо!.. Впрочем, уже в том возрасте я чувствовал разницу между физиологией, влюблённостью и любовью.
   Имелись, естественно, и учительницы, воспитатели, медики, банщицы, в сто крат женственней, сексуальней, проницательней... Но я понимал, что они для меня недосягаемы, как звёзды; несвободны, подобно автобусам в час пик, и фригидны, как статуя Венеры в музее. А с Анжелой мы были, в общем, равны: инвалидность, возраст, опыт.
  Анжеле хотелось праздника, чуда, скандала - всего, чего угодно, только не спокойствия и порядка. С каждым годом желание крамольной свободы становилось всё сильнее. Пацанка, стерва, божественная блядь! Я видел, сидя на лавочке за двором, как, буквально в метре от меня, чужие пьяные руки ласкали её разгорячённое водкой и палящим солнцем тело. Оно было нежно и податливо, как сочная весенняя трава. Сквозь влажный от поцелуев топик виднелись явственные очертания её грудей, провоцируя на добровольное изнасилование. И я чувствовал, что Анжела умеет любить, пряча самое сокровенное, неземное - своё женское начало - под коростой грубости, цинизма и вульгарности.
  - Ром, скажу тебе честно... Я - блядь! И, пожалуйста, не оправдывай меня!.. - присутствуя в компании алкашей стардома, слушал я её пьяные откровения.
  Несмотря на свою латентную, скрываемую болезнь, Анжела в доме престарелых всегда была в центре мужского внимания. У неё было много сексуальных партнёров и в стенах учреждения и 'на воле'. В основном - маргиналы. Иногда она отдавалась по прихоти, иногда по любви.
  Заканчивая последний класс, Анжела впервые влюбилась в городского парня-сорвиголову. Какое-то время с ним встречалась. Но случилось так, что парня обвинили в убийстве, и посадили в колонию строгого режима. Анжела, проживая в доме престарелых, отсылала своему возлюбленному передачки. Роман их длился года два - они поссорились при переписке. До ссоры она выпивала, но в меру, а после - стала морально опускаться: частые запои, беспорядочный секс без презервативов.
  - Но почему без презервативов? - удивился я беззастенчивому признанию Анжелы, когда речь зашла о сексе.
  - Ром, а ты пробовал нюхать цветы через противогаз? - ответила она вопросом.
  Что я мог ответить? Я и через скафандр не пробовал...
  Такие довольно откровенные разговоры были так же естественны для нас, как выпить воды.
  Так прошло два года с момента моего поступления в стардом. Со мной Анжела практически не общалась - я для неё стал абсолютно неинтересен. Мои футуристические изыскания и юродивый взгляд на мир Анжела теперь не воспринимала никаким боком. Но именно в тот период я впервые с ней, совершенно случайно, поцеловался в губы.
  Заурядным вечером я исследовал свой экран монитора. Неподалёку, сидя с моим уже вторым соседом дядей Сашей, Анжела выпивала водку, закусывая шпротами. Я переключил своё внимание на ритуальный процесс и принялся наблюдать, как Анжела ест. О, насколько это зрелище было эротичным! И я не удержался сделать комплимент:
  - Как вкусно ты кушаешь!
  - Правда?! - Анжела кокетливо улыбнулась, отставила кружку и потянулась ко мне.
  Она нежно обвила рукой мою голову. Её прикосновения были так трепетны, божественны и легки. Поцелуй, мягкий, влажный, бесконечно долгий и гармоничный, точно гипнотическое взаимопроникновение... Будто я уже пребывал в её лоне любви... Мне захотелось взять Анжелу целиком, полностью, без остатка, с поэтическим вдохновением. Но в этот чудесный момент я ощутил правым ухом своим присутствие третьего лишнего, который 'случайно' поперхнулся, давая понять, что водка 'стынет'. И подумал, что в таких условиях ничего не получится, занервничал, и Анжела отстранилась.
  - Извини, мало опыта..., - промямлил я.
  - Ничего. Научишься, - подбодрила она и принялась за водку.
   А в первое время пребывания в стардоме, когда водка не стала ещё для Анжелы единственным смыслом жизни, я приходил к ней, когда шёл дождь или на улице было много снега, заранее зная, что наверняка в такую погоду Анжела будет дома. От предвкушения встречи у меня немного съезжала крыша и всё: дождь, снег, небо, лужи на асфальте, ветер - вызывало восторг. Я посещал её, как выставку выразительных картин в стиле ню, чтобы почувствовать себя живым, чувствующим красоту, чтобы зарядиться энергией - мысленно заняться со своей подружкой сексом. Анжела о чём-то рассказывала: что написала пару новых стихов, что ничего гениальнее песен групп 'Сектор газа' и 'ДДТ' нет. Кокетливо хвасталась, что стала заниматься бизнесом - вязать и продавать платки, подстилки... Я говорил о каких-то мелких, ничего не значащих событиях, произошедших за последнее время, о своих иррациональных мыслях, навеянных атмосферой стардома... И никогда о самом главном. Мы не слушали друг друга, не понимая причин, зачем видимся. Друзья? Но, по существу, бывшие... Визиты из чувства вежливости? Глупость, конечно. Чувство надежды, что Анжела поймёт меня - вот, что заставляло в действительности приходить к ней. Анжела тоже приходила ко мне, но по другому поводу - поиграть в компьютер.
  Всё чаще и чаще мне приходилось видеть её пьяной в компании одного-двух немолодых людей, точный возраст которых было трудно определить. Признаться честно, меня это радовало: я надеялся застать её одну (полоумные бабушки - не в счёт) - пьяную и доступную - признаться ей о наболевшем и выпросить у неё хотя бы поцелуй. Но каждый новый мой визит был сплошным разочарованием: либо трезва и недоступна, либо пьяна и в компании, либо пьяна и недоступна - в отключке.
  Примерно так произошла одна из встреч с Анжелой в период её затяжных запоев.
  Анжела полулежала в кровати и слегка балансировала, будто находилась в лодке, дрейфующей на волнах. Рядом с кружками в руках держали службу 'моряки недальнего плавания'. Вместо кричащих чаек в вышине, над потолком, бодренько напевало радио 'Шансон'.
  - Прив-е-е-т, Ромашка! - встретила она меня у порога своим любвеобильным голосом, в котором исчезли привычные нотки рассудительности, серьёзности, градации 'приятель-друг-любовник'.
  Анжела по-детски протянула ко мне руки. Я немного стеснённо подошёл к ней, едва сдерживая трепетавшую внутри страсть. Истомлённая, розовощёкая, нежная сучка в ярком халатике на голое тело - Анжела обняла меня и поцеловала в щёку, провела по ней рукой. Она, как всегда, была без лифчика.
  - Да ты присаживайся! - барским жестом показала на свою кровать.
  Из-под простыней виднелась водонепроницаемая клеёнка. Под кроватью - утка.
  Я присел.
  - Водку будешь? - Анжела продолжала проявлять ко мне гостеприимство хозяйки.
  - Нет, спасибо, - вежливо ответил я, как интеллигентный кролик из известного мультика.
  - Ой, забыла, - спохватилась она. - Вот! Принципиальный человек! Мне б твою силу воли!
  Далее шли её хвалебные речи в мою честь, что меня несколько напрягало.
  Собутыльники предлагали по сему случаю чокнуться.
  Пропустив грамм по пятьдесят, они закусывали какой-то едой. Я, улучив момент тишины, сказал, что хотел, собственно, её увидеть (что было правдой), здоровьем поинтересоваться.
  - Здоровье у меня в норме, - заверяла Анжела. - Пока есть!
  Отмерив паузу в пять секунд, я высказался:
  - Ну, ладно... Я пошёл - дела.
  - А... Ну, да. У тебя ж институт: контрольные, лабо-ла-торные, - она искренне рассмеялась и уже серьёзно добавила, - курсовые!
  Я, улыбнувшись, кивнул и ретировался.
  - Удачи! - на прощание выкрикнула Анжела.
  Собственно, оставаться не было никакого смысла. Главная причина - собутыльники. А когда ушли или уползли бы эти пьяные создания по своим норам, Анжела превратилась бы в дрова, как карета в тыкву. И говори, сколько хочешь, тогда: 'Алё, Анжела!' - в ответ лишь 'помехи'.
  Я продолжал приходить к ней, но всё также безрезультатно. Мне кажется, что моя программа 'минимум' была бы выполнена, если бы не одно 'но'.
  Шёл 2004 год. В начале лета поступил в дом престарелых Серёга по прозвищу Калмык, однако. Коренастый пацан низкого роста, широколобый, с исконно русским простецким лицом, с носом-картошкой посередине и пухлой нижней губой, как у негра. Он учился в той же школе-интернате, где и я с Анжелой. Калмык - рубаха-парень - добродушный, всегда весёлый, остроумный, азартный отличался своим энтузиазмом и максимализмом. Все эти положительные незаурядные качества Сергей проявлял не только в обучении, в школьных мероприятиях, олимпиадах, кружках и спортивных эстафетах, но и во внеурочных таинствах по распитию спиртных напитков. На Новый год, когда Калмык учился в третьем классе вместе с Анжелой, он, будучи очень нетрезвым, гоняясь на коляске по всему двору за дежурившей на улице воспитательницей Татьяной Константиновной (Каштанкой), первым и последним бросил в неё кирпич и сказал громко порочное слово в адрес живой 'мишени'. На всеобщее счастье бросок оказался неудачным - кирпич не достиг намеченной цели. Однако после такого инцидента Калмыка исключили из школы.
  С той поры прошло года четыре, или около того, точно не помню.
  Я приехал из дому с осенних каникул, когда учился уже в седьмом классе, и снова увидел Калмыка. Теперь он был моим одноклассником. Как его снова зачислили, понятия не имею.
  Первый месяц Серёга вникал в науки, слушался учителей и воспитателей. В компании отказывался даже от пива. По иронии судьбы, нашей классной воспитательницей была та самая Татьяна Константиновна, Каштанка. Но и с ней он довольно быстро наладил отношения, и был назначен воспитательницей старостой класса. Учился Серёга на твердую четвёрку и занимал второе место по успеваемости после меня. Но идиллия продолжалась недолго. Толпа старшеклассников, обычно собиравшаяся в беседке, увлеклась в ту пору токсикоманией - нюхали бензин, клей. Калмык попал под влияние Васи, и они часами просиживали в уличном туалете или каких-то иных трудно доступных местах: закоулках, чердаках, подвалах, - дыша токсическими парами. Из всей компании только Вася и Калмык продолжили заниматься токсикоманией, остальные соскочили. Естественно, педколлектив заметил странности в поведении юношей. Вскоре обо всём узнали. Васю и Калмыка вызывали к директору, выставляли на линейке и отчитывали, а лично Серёге пригрозили отчислением. Но им было всё до лампочки - они жили уже в другом мире. Однако в начале весны Васю во время нюхания клея посетил bad trip - галлюцинация, воплощающая в себе все негативные, усиленные многократно, образы и чувства, которые может испытать человек. Это всё равно, что пережить собственную смерть в тяжких муках. И Вася остановился. Калмык продолжал, в любое свободное время прятался и нюхал. Гусь, чемпион России по скоростной езде на колясках, увлекающийся боксом, вознамерился спасти парня от повторного исключения из школы или, того хуже, от переселения на века вечные в дурку. Он решил отбить вредную привычку у Серёги - хорошенько отметелил его. Через некоторое время у Калмыка что-то перемкнуло в мозгу, и он сбежал со школы на коляске. Ехал он целенаправленно домой на своих четырёх колёсах в Красный Сулин всю ночь. Калмыка, естественно, отчислили во второй и последний раз, но детдомовскую коляску надо было вернуть. Мать Сергея поехала отвозить государственное имущество. По дороге в школу её сбила машина насмерть.
  И вот уже в третий раз я, словно дежавю, увидел Калмыка летом 2004 года, когда его приняли в стардом, не зная, что у Серёги новое хобби - цирроз печени наживать. Сергей с токсикоманией завязал, а с алкоголизмом развязал. Клин клином вышибает. Напившись до свинства, он, облеванный, выкатывался в коридор и, ненормативно выражаясь, пафосно орал, точно на демонстрации, об ущемлении социальных прав и свобод инвалидов со стороны администрации дома престарелых. Нянечки насильно завозили Калмыка в палату. Отмерив время двумя опрокинутыми стопками, Серёга ползком высовывался в коридор и, пуская слюни, изредка давая петуха от перенапряжения голосовых связок, продолжал свой монолог. Калмыка заносили обратно, бросали на кровать, и тот отключался. Так продолжалось с полмесяца. Сыпались докладные. Однако Калмык смог перестроиться: продолжал выпивать, но в меру - манифестов больше не устраивал. И дело вовсе не в том, что он стал на путь истинный. Нет. Серёга влюбился в Анжелу. И я отошёл в сторону - куда мне до такого массовика-затейника! Но вот что было странно. Анжела воспринимала Калмыка, как брата, хотя он ползал перед ней чуть ли не на коленях. Не знаю, что хуже, когда любимая девушка говорит тебе: 'Ты мне друг' или - 'Ты мне брат'? Однажды, он подарил ей букет цветов. Анжела обматерила в ответ Сергея, и съездила пару раз букетом по обалдевшей роже влюблённого. Воля, свобода выбора - её константы жизни. После тостов, закусив, Анжела не упускала случая с кем-нибудь перепихнуться.
  Как-то прогуливаясь с Калмыком вокруг интерната, я спросил его:
   - Ну, как там у тебя с Анжелкой? Всё ещё не дала?
   - Да даже если б дала, я б отказался.
   - Во, как! - нарочито восхитился я героизму и стойкости Серёги.
   Он заметил мою иронию:
   - Ты что думаешь, что я свой хуй на помойке нашёл?!
   - Да, ладно. Предложила б - не отказался бы, - подначивал я.
   - Да иди ты к Аллаху! - вспылил Калмык и, помедлив, добавил:
   - Я сам лично видел, как её ебал какой-то боров за стеной морга! Думаешь, мне приятно было на это смотреть?!
   - Какой ещё боров?
   - В душе не знаю, первый раз вижу - наверно с улицы подцепила. А, ну её к Аллаху!
   - Однако, - вполголоса удивился я похотливости Анжелы.
  Предпочитала она в основном здоровых: разнорабочих, строителей - в стардоме не прекращался ремонт. В одного из них, кровельщика, она и влюбилась. Звали его Олегом. Анжела заметно переменилась: стала спокойнее и целомудреннее - теперь она трахалась только с ним.
   Их любовь продлилась не долго - всего пару месяцев. Олег, будучи подвыпившим, сорвался с крыши на смерть. Анжела затосковала, топила своё горе в водке, говорила мало - в основном только о нём. Горечь потери любимого человека постепенно притупилась, и всё возвратилось на круги своя. Калмык, утешая Анжелу, неспешно старался завоевать её любовь. Они по-прежнему вместе выпивали, шутили, клеймили администрацию за то, что штрафуют за буйное поведение и ограничивают в свободе передвижения.
   - Они у меня даже коляску отобрали! - возмущалась Анжела. - Чтоб я, значит, за водкой не ездила. Ага! Щас! У меня костыли есть - встала и пошла. Отобрать уже не могут, потому что костыли мои личные, - хвасталась она своей собственной сообразительностью.
   Да, Анжела - девушка целеустремлённая, настойчивая, решительная. Если решила жрать водку до отупения - никакие препятствия её не остановят. Не беда, что отобрали коляску - на костылях пойдёт покупать палёнку. Но, по всей видимости, изначальной её целью было уничтожить себя как личность. Превратиться в животное. Не понимать этот мир, если, со слов Анжелы, мир не понимает её.
  Месть за свою инвалидность? Несбыточные надежды и желания? Или заурядный неизлечимый женский алкоголизм? Что заставило Анжелу опуститься на дно существования? Риторический вопрос...
   Был вечер, часов восемь. Я сидел, как всегда за компьютером, читая какую-то книгу. Со стороны комнаты, где проживал Калмык, послышались глухие удары, лязг, шум, приглушённый крик.
   'Нажрались, - полувопросительно подумал я. - Бывает'.
   На следующее утро, ближе к обеду ко мне забежал приятель Женя, сосед по крылу:
   - Пойди посмотри на Калмыка! Ему теперь только сниматься в фильмах ужасов без грима.
   - Чё, подрался с кем? - лениво спросил я.
   - Его Анжела отъебашила так, что там не лицо, а каша! - с ненормальным возбуждением пояснил он. - Пошли!
   - А почему именно она? - допытывался я.
   - Он сам так сказал.
   - Да ну на хрен - Анжела? - брали меня сомнения, когда я выходил в коридор. - Калмык, что, совсем беспомощный, как младенец что ли?..
   - Зайдёшь - увидишь! - заверил Женя.
   Я вошёл в соседнюю комнату, где жил Калмык, и мне вначале показалось, что субъекта, заслуживающего столь пристального внимания нет. Кровать располагалась у окна и в ту минуту была накрыта одеялом. Я хотел уже сказать неугомонному Жене, что сегодня не 1 апреля, но... Из-под одеяла медленно, точно чего-то боясь, стало вылезать нечто непонятное безобразное синюшно-пепельного цвета, раздутое, напоминающее по форме нечто среднее между тыквой и воздушным шаром. Это была голова Калмыка. Впервые в жизни мне пришлось испытать чувство оцепеняющего страха. На Сергее были надеты тёмные очки, но скрыть сотворённое Анжелой уродство могла только сплошная маска. Это было не лицо, а раковая опухоль. Я попросил Калмыка снять на минутку очки - мне хотелось увидеть всё проявление жестокости, на которую оказалась способна та, что однажды так восхитительно целовала меня в губы. Калмык что-то прошлёпал губами, напоминавшими кроваво-синие разбухшие ошмётки, из чего мы с Женькой еле разобрали:
   - Ничего ребята - на мне всё заживает, как на собаке! - за наигранной бодростью, которую пытался выразить Калмык движениями рук и головы, скрывалась, не физическая, а моральная боль.
   - Это действительно сделала Анжела?! - напрямую спросил я Сергея.
   Он устало кивнул головой.
  Я не мог на это долго смотреть.
   - Поправляйся, Калмык! - произнёс я окаменевшим голосом, и ушёл к себе.
   К нему приходила психолог. Предлагала написать докладную на Анжелу - он наотрез отказался.
   Я сидел в комнате за своим компьютером, но не мог ничем себя занять. Снова и снова вспоминал вчерашний шум, стук, невнятные крики в смежной комнате, где обычно собиралась компания во главе с Анжелой. И сопоставлял результат. Калмык не был из числа трусливых, забитых парней, мамкиных сыночков, дистрофических ботаников. Серёга, хоть и будет слабее своего врага, но драться не прекратит, пока не сдохнет... Но почему он не смог дать сдачи?.. В крайнем случае, удержать Анжелу?
   Вспомнилось, как Калмык без тени дурачества, рассказывал:
   - Время к полуночи. Возвращался домой. Слышу крики о помощи: недалеко в подворотне девку пытаются изнасиловать. А я не могу проехать мимо - ну в крови у меня это что ли!? Заезжаю в подворотню - там два бугая почти уже ебать её начали. Понятно, что отгребу по полной, но... - Калмык пожал плечами. - И встрял. Я им, мол, по тормозам, ребята! Отпустите девушку! У той чуть ли не судороги... Они - никакой реакции на меня, мол, отвяжись. Я достаю 'бабочку' и пру на них, тогда только эти амбалы обратили внимание на меня. Стащили с коляски и отпинали от души. В общем, перелом рёбер, лицевой кости, почки отбили. Правда, девка успела смыться.
   'А здесь ситуация поменялась полюсами, - продолжал рассуждать я. - 'Женщину никогда не ударю' - вспомнилась его фраза. Пусть она калечит ему физиономию', саркастичный пришёл мне на ум вывод.
   В чём причина такой агрессии - у меня была одна гипотеза. 'Систематическая алкогольная интоксикация, траур по возлюбленному, 'белочка' - не первопричина. Скорее всего, конфликт на уровне либидо, - размышлял я. - Возможно, он попытался ей овладеть насильно'.
   Спустя две недели Калмык с абсолютно нормальным лицом сидел со мной у компьютера - играл.
   Я не удержался и спросил его, пока он делал ход:
   - Калмык, скажи честно, почему Анжела тебя отпиздила?
   Он вздохнул, давая понять, что ему надоело отвечать на этот вопрос:
   - Ну я же говорил... Повздорили мы с ней немного, пьяные ещё. Я её назвал сукой...
   - А сдачи не мог дать? Пощёчину хотя бы?
   - Я же не бью женщин, ни при каких условиях. Это принцип, понимаешь!
   - Ясно, - сказал, лишь бы закрыть тему, а про себя подумал:
   'Сто пудов, домогался ты её. А когда дело зашло далеко, тут и всплыл запрет - 'инцест'. 'Брата' она в тебе признала не на шутку. На святое посягнул'.
   Что касается меня, то Анжелу с тех пор я стал всерьёз побаиваться. Мы с ней беседовали после. Анжела, заметив мою настороженность, спросила:
   - Ты теперь считаешь меня маньячкой?
   - Немного - да, - смягчив ответ улыбкой, сказал я.
   - Ты понимаешь, - как бы, между прочим, заметила Анжела. - Калмык сам виноват.
   - Что же он сделал, чтобы так его изувечить?
   - Пусть это будет моей маленькой тайной, - с натянутой ухмылкой произнесла Анжела.
   С тех пор мы не общались и не виделись. Во всяком случае, я тщательно избегал встреч с ней.
   Калмык довольно часто приходил ко мне поиграть на компьютере. Между игрой делился новостями стардома.
   - Анжела вчера хотела спрыгнуть со второго этажа.
   - А зачем?
   - Ну, шиза у неё. Чуть что не так - прыгать. В этот раз еле успели... За ноги... С мужиком еле удержали.
   - А где бухали?
   - На переходе, как обычно. Там, как назло, все окна нараспашку - жара.
   В один из летних дней мне сообщили, что Анжела ночью спрыгнула с третьего этажа, где она проживала. Её, недвижимо лежащую на траве, нашёл примерно в четыре утра сторож, делавший обход. Вызвали 'скорую': у Анжелы были сломаны шейка бедра и нога. Сама она, получив сотрясение мозга, осталась живой.
   Анжелу пару месяцев лечили в больнице. Всё это время к ней приезжал Калмык: привозил фрукты, еду, одежду... Деньги он просил у знакомых и друзей Анжелы: кто отмахивался, кто занимал, иные дарили... Переломанную ногу хотели ей ампутировать, но из-за низкого уровня гемоглобина побоялись.
   Анжелу из больницы привезли в дождливый осенний день. Я пришёл навестить её. Второй корпус, третий этаж, отделение милосердия, комната 92. Было начало первого. Воняло мочой и медикаментами. Дверь распахнута. Не входя в комнату, из коридора я крикнул:
   - Можно войти!
   - А это ты, Ром? Заходи, конечно, - ответила Анжела негромким обесцвеченным голосом.
   В комнате располагалось три койки, расставленные вдоль стен. В перспективе - единственное окно. Около него - стол-тумбочка.
   Анжела лежала слева от окна. Возле её кроватью, сидя на корточках, как верный пёс, пребывал Калмык. Он приветственно махнул мне рукой, и повернулся к Анжеле, продолжая рассказывать что-то весёлое. Серёга всегда был балагуром.
   Я вспомнил наш с ним спор, ещё в первый год, когда он поступил в дом престарелых. Мы с Калмыком играли в компьютер. Серёга настойчиво и беспричинно дурачился, пытаясь рассмешить. У меня было плохое настроение в тот день, и я завёлся:
   - Ну, что ты всё хуйню плетёшь?! Ты что серьёзным быть не можешь!? Че-му здесь ра-до-ва-ться?! - произнёс я по слогам, обводя комнату непроизвольно дёргающейся рукой. - Ведь ты же не смешишь, а тупишь по большому счёту!
   - Пусть туплю, - серьёзно сказал Калмык. - Но если хоть одна моя шутка будет удачной и человек засмеётся, мне будет приятно. Уже один день будет прожит мной не зря. Если хочешь, это мой смысл жизни.
   Вот и в ту минуту он живо рассказывал Анжеле что-то смешное. Она из вежливости устало улыбалась в ответ.
   Я присел на край её кровати.
  Анжела сильно похудела: опали щёки, руки стали тонкими, как ветки засыхающего дерева. Когда Анжела, нагнувшись, что-то доставала в тумбочке, я заметил, что под халатом, который был ей на два размера больше, отчётливо выпирали косточки позвоночника. Их можно было с лёгкостью пересчитать. Обычно так выглядят люди, страдающие анорексией. Заключённые концлагерей выглядели так же.
   - Спасибо, что давал деньги, - поблагодарила меня Анжела.
  - Да, ничего, - отмахнулся я, смутившись от пристального и спокойного взгляда её карих глаз, похожих на две пустыни. Всё остальное на лице Анжелы казалось серым пеплом, даже губы.
  - А нам сейчас картошку принесут, - нарушил молчание Калмык своим шутливым голосом. - Мы её будем варить, а потом есть.
  - Я думал наоборот. А что так скудно?! - поинтересовался я.
  Анжела почти шёпотом пояснила:
  - С моим желудком гурманом не станешь - тошнит, рвать тянет.
  Анжела закурила: отсутствующий взгляд, молчание, астенические движения - вот и всё, что осталось от прежней Анжелы.
  Я посмотрел по сторонам - возле стенки стояли костыли.
  - Они мне больше не понадобятся, - сказала Анжела, поймав мой взгляд. - Отходилась.
  В этот момент мужик на костылях вошёл в комнату с пакетом.
  Калмык прокомментировал:
  - А вот и наша картошечка пришла!
  - Тебя только за смертью и посылай, - сказала Анжела 'поставщику'.
  - Так ведь, пока туда-сюда... - объяснил мужик, оправдываясь.
  Я почувствовал, что становится тесно. Ясно было, что в непрозрачном пакете бонусом шла чекушка. Пьяный трезвому - не товарищ. И 'полёт' Анжелы, вернее его последствия, связывали мне язык. Утешать - глупо, вообще, говорить было глупо. И я откланялся:
   - Ладно. Вы тут кушайте. Поправляйся, - обратился к Анжеле. - Приятного вам аппетита.
   - А ты что, с нами не будешь? - спросила она.
   - Я ж - гурман! - отшутился я.
   - У-у-у! Понятно. Ну, тогда давай. Приходи ещё.
   - Выздоравливай, - напоследок, как можно бодрей, сказал я, хотя сам не верил в то, что говорил, и это чувствовали все, кто был в палате.
   Я, не торопясь, шёл обратно к себе в комнату, полусознательно спускаясь по ступенькам на второй этаж, и обдумывал увиденное. Кто теперь для меня Анжела? Бесполое существо с глазами обречённого ракового больного. Что я испытывал к ней теперь? Бесполезное и циничное сожаление, что Анжела больше не возбуждает во мне сексуальные чувства. Удивление её пессимизмом и смирением, так несвойственные ей до той поры. Я не осуждал Анжелу за её поступок - извращённый способ обратить на себя внимание. Это ведь не самоубийство в нетрезвом состоянии, близком к белой горячке. Это - эпатаж, проявление женской истерии. Если - суицид, то наверняка, с надёжностью в 100%. Жаль, конечно, что она себя испортила... Жалко, что больше не возбуждает. Теперь Анжела для меня - старый знакомый, которого из вежливости надо будет навещать. Хорошо, что у неё есть Калмык, преданный, как собака.
   Серёга был для Анжелы истинным другом. Он ездил на ближайший рынок побираться, чтобы к ужину купить ей что-нибудь поесть. Анжела поправлялась: медленно, но уверено. Примерно через полгода она пересела на коляску. Целеустремлённости Анжелы уничтожить в себе всё человеческое, можно было только позавидовать. Она просила спивающихся стариков возить её по злачным местам, притонам. О поездках Анжелы говорили много: осуждающе, брезгливо и опасливо. Калмык всё так же продолжал побираться не корысти ради... Продолжал заботиться о Анжеле, не смотря ни на что. Но в один из дней Серёга вдруг исчез. Сбежал он или заставили побираться на дядю в другом городе - никто толком ничего не знает. Анжела продолжала неистово выпивать, навёрстывая упущенное. В конце концов, администрация отобрала у неё коляску и установила контроль, чтоб гости водку не приносили. Я же посещал Анжелу. На меня косились, но пускали, зная, что трезвенник, проверенный годами. Приходил я к ней: иногда с шоколадкой, иногда с травкой, проявляя, как мог, заботу и утешая её. Анжела похорошела: щёки округлились, подрумянились, тело приятно пополнело. Говорила она в основном о Серёге, с жалостью и обидой. Собственно, я Калмыка прекрасно понимал. Рано или поздно, так должно было случиться. Он любил Анжелу, ждал, надеялся, а она беспорядочно отдавалась, особо не скрывая от Калмыка своих похождений. Серёга просто расставил все точки над 'и'. Он не мог так больше ждать... Глупо думать, что его похитили в рабство. Калмык не из простых: он бы вернулся в стардом любой ценой, если бы захотел. Он до сих пор в розыске. Серёга понял, что надеяться бесполезно: лучше забыть, залить память водкой, отупеть от паров бензина или нарваться на кого-нибудь, чтобы убили, лишь бы стереть из своего прошлого Анжелу. Мне от Анжелы был нужен всего лишь нежный откровенный секс, а ему - слишком много: взаимная любовь.
   Я видел, как тяжело Анжеле вести монашеское существование. Одно удовольствие - курить. На мои визиты ей было, по большому счёту, наплевать. Я хотел Анжелу, но никак не решался ей об этом сказать. На мои намёки она не реагировала.
   Спустя несколько минут после того, как я приходил, Анжела неизменно закуривала сигарету.
   - У тебя, наверно, с тех пор не было секса? - спросил однажды я после серии банальных фраз и вопросов.
   - Нет, - ответила она ровным голосом, в тоне которого чувствовалась бессмысленность всего происходящего.
   - Тяжело? - с сочувствием задал я вопрос.
   Она затянулась и кивнула.
   Я задумался. Что может чувствовать человек, не отказывавший себе ни в чём, ценящий превыше всего в жизни дружбу близких людей и свою бунтарскую свободу, и вдруг оказавшийся прикованным к постели, ставший в одночасье одиноким? Наверное, только прошлое может утешить, а мысли о будущем способны довести человека до безумия. Смериться и вспоминать, или, сопоставляя прошлое с будущим, сходить с ума.
  - Я, честно, не представляю, чтобы я делал на твоём месте? - мой голос был наполнен бессилием от осознания невозможности в чем-либо помочь Анжеле, и восхищением хотя бы её внешним спокойствием, терпением Анжелы.
  - Ты бы не прыгал с третьего этажа, - ответила она за меня.
  Я всегда завидовал её рациональному мышлению.
  Прошло около двух недель после моего последнего визита. Чувствуя угрызения совести, по поводу того, что оставил Анжелу без внимания на столь долгий срок, я поспешил увидеть её возбуждающее лицо. На пути мне встретился кто-то из знакомых проживающих:
  - Ты - к Анжеле?
  - Да. А что?
  - Похоже, она того... - он покрутил пальцем у виска.
  - 'Белочка' что ли накрыла? - усмехнулся я, удивившись находчивости Анжелы достать водку чуть ли не из-под земли.
  - Да нет. Там что-то серьёзней, - без улыбки сказал проживающий.
  - Ладно. Пойду - посмотрю, - легкомысленно отреагировав на новость, направился я по заранее предначертанному мной пути.
  Снова мои ноги взбирались по ступенькам на третий этаж второго корпуса. Рвотная смесь застоявшихся запахов медикаментов, мочи и гниения набирала силу. С виду всё казалось, как обычно: слева - первая кровать, на которой извечно лежала немая бабушка. Справа от окна располагалось ложе спившейся женщины лет сорока пяти, Ольги. Ольга в тот момент, сидя на полу, пыталась взобраться на постель. Сломанная рука и болезнь, схожая с ДЦП, сводили все её усилия на 'нет'. Анжела читала какой-то журнал. Она подняла голову и радостно воскликнула:
  - Привет, Рома! Я тут прочитала в журнале, что нам надо спасаться.
  - От кого? - улыбаясь в ответ, принял я условия её незатейливого розыгрыша.
  Боюсь разочаровать читателя, но передать речь Анжелы даже в общих чертах мне не удастся. Начало каждой её фразы было абсолютно логичным, но конец превращал всё прежде сказанное в бред. Глаза Анжелы были расширенны, она активно жестикулировала.
  Через пару десятков предложений Анжелы, заправленных неподдельным энтузиазмом, улыбка сползла с моих губ.
  - И давно это с ней? - спросил я сидящую на полу Ольгу, явно чем-то недовольную.
  - Да уже пятый день подряд заладила - бред несёт.
  - Может у неё 'белка'?
  - Какая 'белка'?! Я уже забыла, когда в последний раз она бухала: полгода, год. Крыша у неё поехала, - установила 'диагноз' Ольга и, разозлившись, закричала на больную:
  - Да замолчи ты, Анжелка! Заебала уже!
  Только после этого окрика Анжела прекратила свой агитационный монолог со словами:
  - Всё. Молчу, молчу.
  'И это смирение, и безропотность - откуда? Ведь Анжеле палец в рот не клади - заткнёт любого, за словом в карман не полезет', всё ещё сомневаясь, я убеждал себя, что человек действительно сошёл с ума, а не устраивает нелепый спектакль.
  - Анжела? - обратился я.
  - Да.
  - Анжела, что с тобой? - мне хотелось войти с ней в контакт.
  - А что со мной? - в недоумении сказала она.
  - Ты говоришь бред.
  - Ром, ты просто не понимаешь - мы все в сетях, - терпеливо начала Анжела.
  - В каких ещё сетях? - стал я раздражаться.
  - Из паутины, что плетут вороны на крышах..., - абсолютно спокойно ответила она и продолжила нести ахинею.
  - Бесполезно, - констатировала Ольга и снова гаркнула на Анжелу.
  - Ей что-нибудь дают?
  - Пока нет. Придёт на днях психиатр, тогда и назначит...
  Я смотрел на Анжелу, перелистывающую с нездоровым интересом потрёпанный журнал с кроссвордами, и поражался, насколько легко можно потерять самое дорогое, что есть у человека - рассудок, причём внезапно и быть может навсегда. И это хуже смерти, ибо умершие стыда не имут. Тяжело было смотреть на Анжелу - пример 'сломавшегося сознания'. Пугала аналогия с ЭВМ, зациклено работающей по случайно сбившейся программе. 'Неужели наш разум не более надёжен и защищён от сбоев, чем какой-нибудь самый изощрённый механизм?'. Казалось, что психоз Анжелы может каким-то образом передаться и мне:
  - Ладно. Я пошёл, - поспешно сообщил Ольге. - Через несколько дней навещу снова - может, пройдёт.
  - Надеюсь, - сказала она.
  Вернувшись домой, я никак не мог прийти в себя. Конечно, мне не раз приходилось читать о душевнобольных, изучать симптомы психических расстройств, знакомиться с теориями их возникновения. (Я надеялся применить эти знания ещё в школьные годы в своем творчестве). Но все прочитанные мной клинические описания больных представлялись мне абстракциями, как числа в математических расчетах. А ведь в действительности за каждым таким описанием стояла невыдуманная человеческая жизнь, пущенная под откос, личность, превратившаяся в хлам из слов, мыслей и понятий. Изложенные истории болезней были мне интересны, но не более того.
   В тот день я увидел, что стоит за сухо изложенными фразами научных статей.
   Естественно, у Анжелы была предрасположенность: алкоголизм, неоднократные сотрясения мозга, тяжёлый стресс от смены условий после падения, возможно, детские психические травмы... Но меня пугала та внезапность, с которой её эго деформировалось. Почему? Ведь должны были быть какие-то первые признаки болезни.
   Прошло несколько дней после той угнетающей встречи, и я снова пошёл к Анжеле в надежде застать её прежней: угрюмой, задумчивой и ко всему равнодушной - но с глазами, наполненными мыслями и со словами скупыми и умными. Мне хотелось верить, что психоз Анжелы - явление кратковременное, проходящее, как модная в современном обществе депрессия. 'Не может быть, чтоб вот так - бах! - и нет человека. Только физиология и бред - ничего больше. Её мир - это галлюцинация, неосознанная бессмысленность. Если так будет до конца жизни, она добилась своей цели: не понимать мир, который теперь уж точно не понимает её. Если это временно, постарается поскорее покончить с собой. Невозможно жить с бомбой замедленного действия в голове - неизвестно, когда рванёт, или снова осечка...'.
   Я зашёл в девяносто вторую комнату со словами:
   - Привет, Анжела, - и сел на край её кровати.
   Нас разделяло расстояние примерно в метр.
   - Привет, - задумчиво ответила Анжела, продолжая смотреть по телевизору программу 'Час суда'.
   Ольга, её соседка по комнате, в тот момент где-то пила, иначе она ждала бы ужина - время подходило.
   Принесли ужин.
   Доброжелательная раздатчица, пока разливала чай, поинтересовалась:
   - Как, Анжелочка, дела?
   - Да, ничего. Инопланетяне, вот, недавно навещали, - взгляд потерянный, смотрящий куда-то вдаль, голос бесстрастный.
   - Да ты что?!
   - Ага, - кивнула Анжела, пребывая в прострации.
   Раздатчица, искоса посмотрев на меня, быстро ретировалась.
   - Что смотришь? - спросил я, чтобы как-то начать разговор, тем временем прокручивая в голове: 'Может всё-таки спектакль, сумасбродный прикол?..'.
   - Смотрю, как людей судят, - сурово ответила Анжела и, повернувшись ко мне, стала нести бред. По мере выступления, её глаза и голос наполнялись праведным гневом. Анжела будто читала отповедь миру, стараясь убедить меня, что вокруг царит всеобщая несправедливость.
   Вдруг в моём сознании пронеслось: 'Мы одни'.
   Её болезненно страстный взгляд, непрерывное движение губ, её лицо были так близки ко мне.
   'Моя дьяволица! Как идёт тебе сегодня эта облегающая футболка!'
   Похоть захлестнула меня, и я занялся с Анжелой сексом в собственноручном исполнении через трико. С юношеских лет я - сам себе проститутка. Грешен. Каюсь. Но об этой стороне моей жизни - отдельные многотомные издания.
   Несмотря на мои недвусмысленные движения и ошалелые глаза Анжела продолжала толкать пламенную речь. Чтобы как-то поддержать пыл и задор жрицы, я кивал и поддакивал, чуть ли не через каждое её слово.
   Я почти готов был уже отдать 'салют', когда Анжела внезапно спросила меня, хмуря брови:
   - Что 'да'?
   Вопрос Анжелы был так некстати, сбивающий с толку, с налаженного ритма...
   - Ну... Это..., - потерял я дар речи. - В общем... Да... В смысле - я согласен, - с трудом, но мне удалось справиться с формулировкой ответа.
   - С чем? - последовал строгий вопрос Анжелы.
   - Со всем, - выдавил я, пуская слюну.
   - Знаешь что, Рома!?
   - А?
   - Иди-ка ты...
   - Куда? - оправившись от оргазма, готовый ко всему спросил я.
   -...к Богу!
   - Это в какую сторону?
   - Ты знаешь, - таинственно, внушая уверенность, уже спокойно молвила Анжела.
   Мысленно я поблагодарил Анжелу за незабываемый 'ужин' и пошёл с мокрыми трусами домой. Бога искать не хотелось.
   'А счастье было так близко - и тут на тебе, вопрос. Вероятно, Анжела что-то заподозрила'. К внутреннему облегчению примешивался стыд. Меня утешала мысль, что демонстративным рукоблудием психозы не лечат.
   Дней пять после последнего посещения я не появлялся у Анжелы. Мне было стыдно за свой поступок, ведь я воспользовался её состоянием. В этом чувствовалась какая-то подлость.
   Кто-то принёс новость, что Анжела выздоровела. Её перевили на первый этаж, боясь, что она попытается снова спрыгнуть вниз. Эта новость и радовала меня и внушала опасение. 'Вдруг она вспомнит...'. Я решил снова пойти к ней и расставить все точки над 'и'. У меня больше не было сил ждать. Неопределённость моих с Анжелой отношений угнетала меня. 'Друг', 'знакомый', 'приятель', которыми Анжела в недавнем прошлом определяла мой статус к ней, меня абсолютно не устраивали. 'И вообще, кого ей, в конце концов, надо?! 'Бери ношу по себе, чтоб не падать при ходьбе'. Я не принц, но и она не принцесса'. Настроив себя на конструктивный лад, я, набравшись смелости, зашагал в сторону нового пристанища Анжелы.
   Первый этаж. Комната, где теперь жила моя зазноба.
   Я постучал. Изнутри послышались чьи-то старческие возгласы, мол 'Входи - гостем будешь!'.
   Зашёл. По комнате бродили две старушки, незаметно производя какие-то манипуляции для усугубления уюта... Они гостеприимно поприветствовали меня, а я их. Старушки оказались сообразительными и, как бы между делом, вышли 'покурить'. Около окна сидела Анжела.
   - Здравствуй, Анжела! - я посмотрел ей в глаза - они были разумны.
   - Привет, - ответила спокойно и даже равнодушно.
   Было трудно начать разговор: примешивалось ощущение, что её здравомыслие - нечто очень хрупкое.
   - Мне сказали, что ты поправилась...
   - Да, буквально вчера, - сказала Анжела.
   'Если бы - нет, ты бы не остановилась на этой фразе', - облегчённо подумал я и продолжил:
   - Рад за тебя. Я даже боюсь себе представить, как это страшно - сойти с ума, - я осёкся. - Извини.
   - Да ничего, - махнула рукой Анжела и потянулась за сигаретой. - Страшно, Ром. Очень страшно.
   - Ты, наверно, ничего не помнишь? Ну...в том состоянии.
   - Ничего, - спокойно сказала Анжела. - Знаешь, это как сон без сновидений. Заснул-проснулся - и ничего не помнишь.
   - Как тебе тут с бабушками?
   - Нормально. Вроде спокойные.
   Тяжёлое молчание.
   Анжела, докурив сигарету, затушила её в банке из-под кофе.
   'Я ведь не за этим, собственно, пришёл. Надо как-то начать', думал я.
   Анжела беззвучно щёлкала пальцами правой руки. Потом потянулась в сумочку за сигаретой - закурила. У меня, как бывало обычно, в трико пульсировало 'сердце', но вместе с тем одна мысль не давала мне покоя:
   'Неужели я никогда не признаюсь в своих чувствах к ней?! Ребячество какое-то. Да и для неё прошло время хватать звёзды... Праздника больше не будет'.
   - Знаешь, Анжел, - нарушил я тишину уверенным голосом. - А я ведь тебя любил! Ещё в школе... В седьмом классе...
   Она удивлённо посмотрела на меня, будто открыла во мне что-то новое, интересное.
   - Нет, - продолжал я. - Скорее эта была влюблённость, которая могла бы перерасти в любовь, если б ты ответила мне взаимностью... Как тлеющий костёр мог бы вспыхнуть при малейшем дуновении ветра.
   Я был настроен поэтически.
   - Ты меня немного обескуражил... - Анжела затушила недокуренную сигарету и потянулась за новой. - Такие вещи говоришь... Я ничего такого не замечала...
   Анжела с вниманием смотрела на меня. В её взгляде я не нашёл никакой фальши или кокетства.
   - Но как же?! Конечно, я старался скрыть свои чувства, боясь насмешки. Но, по-моему, об этом можно было догадаться.
   - Наверно, ты слишком хорошо скрывал свои чувства. Я воспринимала тебя, как друга.
   - И только?!
   - Да, - ответ Анжелы прозвучал для меня как приговор к пожизненному заключению в одиночной камере. - Мы слишком разные. Но, если хочешь, поручись за меня у директрисы, что я не буду пить и, наверняка, нас поселят вместе. Только секса между нами не будет...
   - Почему? - недоумённо спросил я.
   - У меня там - никак, - она показала взглядом на низ живота и сложила руки крест-накрест. - Разве что - минет тебя устроит.
   Рациональный тон Анжелы несколько охладил мой настрой. Впервые в жизни я явственно ощутил боязнь что-то менять:
   'Жить ради минета с той, которая к тебе безразлична? Ведь не так я хотел. Совсем не так. Она же меня вскоре возненавидит'.
   - Нам нужно будет расписаться, - я надеялся, что напоминание о штампе в паспорте изменит решение Анжелы.
   - Распишемся - пустая формальность, - по-простецки сказала Анжела.
   ''Формальность', - повторил я. - Грёбанный компромисс, идиотский спектакль!'.
   - Мне надо подумать.
   - Хорошо. Подумай. Времени много.
   Несмотря на то, что настроение у меня несколько упало, я всё ещё хотел Анжелу.
   Бабушки до сих пор 'курили'.
   Подойдя к её кровати вплотную, я почти шёпотом произнёс:
   - Анжел, помоги мне.
   - В чём?
   Я взглядом показал на вздыбившиеся трико.
   - Чего тебе? - спросила Анжела. В её вопросе было желание, чтобы от неё поскорее отвязались.
  'Неужели только водка делает тебя страстной и желанной?'.
   Как всегда я был непритязателен в этом деле:
   - Ну, подрочи, хотя бы.
   - Как? С минуты на минуту зайдут.
   - Залезь в трусы.
   Было ужасно неудобно и мне и ей. Ещё этот страх, что внезапно войдут. Какой тут может быть кайф.
   - Тебе хоть приятно? - спросила Анжела, обрабатывая мои гениталии.
   -Да, - соврал я. На самом деле почти всё способствовало тому, чтобы превратить сексуальную утеху в мазохистский экспромт. Такой позы нет даже в Камасутре. Изнанка трико натирала мозоль... И вообще, место и время крайне неудачно были подобранны для широкомасштабных действий.
   - Хватит, Анжел.
   Она вытащила руки и вытерла их о пододеяльник.
   Я запрокинул голову к потолку и с отчаянием простонал:
   - Господи! Ну, почему так?!
   И обратился к Анжеле:
   - Анжел, что тебе сделать, - я искренне хотел, чтобы хоть она испытала наслаждение. - Может, ланет?
   - Нет, не надо ничего, Ром. Ты и так для меня сделал очень много.
   Я постоял ещё немного, сдерживая ком в горле.
   - Ладно, Анжел. Извини за всё. Пока.
   - Пока, - на глазах у Анжелы блестели слёзы.
   Я уже повернулся в сторону выхода, когда она, чуть ли не плача, сказала:
   - Рома, как же я перед тобой виновата! - и уткнулась лицом в одеяло.
   'По-моему, всё наоборот', подумал я и ушёл.
   На следующий день мне вновь захотелось увидеть Анжелу, теперь уже не в качестве объекта вожделения, а как близкого человека, вместе с которым одиночество и тоска рассеивались.
   - Привет, Анжел!
   - Привет. Ну, всё Ром, можешь не париться. Уезжаю я в Красный Сулин. Директриса предложила - я согласилась.
   В Красном Сулине есть интернат для престарелых и инвалидов. По правде же, там существуют только алкоголики. Администрация не запрещает им бухать до потери сознания в любое время дня и ночи. Приезжающие туда жить, быстро превращаются в животных, деградируют. Сильно выпивающих субъектов часто посещают инсульты. Их болезни - параличи различных мастей. Но субъекты продолжают пить суррогат и вскоре умирают. Таков непродолжительный цикл проживающих в Красно-Сулинском интернате.
   - Ты считаешь - тебе там будет лучше? - спросил я Анжелу.
   - Да, я так считаю.
   По её тону было ясно, что переубеждение бесполезно.
   - Может, ты и права, - произнёс я.
   - Ну, ты сам подумай, что мне здесь делать. Всю жизнь видеть бабушек и слушать их бред? И никуда мне больше не деться: моя Родина - кровать. Коляску отобрали. На костылях ходить я не могу. Всё!
   Я молчал. Она закурила.
   - А у нас с тобой всё равно ничего бы не вышло. Мы слишком разные и нас уже не переделать. Эта была бы не жизнь, а обоюдное мучение.
   Вскоре мы расстались, как старые знакомые, и больше я Анжелу не видел: она уехала на следующий день утром.
   Анжела была тысячу раз права. Насильно мил не будешь. И какую Анжелу я любил? Ту, что была в школе? А может быть, в стардоме до падения с третьего этажа? Или ту, что сидела в данный момент передо мной? И ко всем этим разным Анжелам нужно ещё прибавить эпитет 'пьяная'. Сколько вариаций получается! И самый главный вопрос: любила ли меня Анжела? Ответ очевиден. Я лишь выдавал желаемое за действительное. А в последние годы - просто надеялся, ждал, что в один прекрасный день Анжелу переклинит, и она влюбится в меня без памяти. Бред. Наверно, от безнадёжности встретить женщину, которая полюбит меня, я неосознанно пошёл на компромисс, спутав любовь с похотью, и выбрал в качестве объекта вожделения Анжелу. Это было моим долгим опьяняющим заблуждением. Хотя в моём положении напрашивается вопрос: 'А другого глобуса у вас нет?'.
  
  НОЧНОЕ ПОХОЖДЕНИЕ
  'Без секса даже ёжики стонут...'
  (Народная мудрость)
  
   Приблизительно, в пять утра я сидел на скамейке у ближайшей к интернату пятиэтажки, физически изнеможённый и проклинающий одного 'честного' и 'надёжного' человека, который назвался при встрече со мной Олегом. Я ждал, когда сторож откроет ворота дома престарелых, чтобы пройти в свою комнату, не раздеваясь, лечь на покрывало и заснуть сном праведника. Но вернёмся к началу моих приключений.
   В интернате, примерно, полгода назад, поселился некий Вован. Относительно молодой, по сравнению с населяющим стардом народом, чуть за тридцать. Он, прежде чем попасть сюда, физически был нормальным со дня появления на свет, и ничем от остальных здоровых людей не отличался. Вован вёл криминальный образ жизни: ширялся, занимался рэкетом, воровством и прочими нехорошими делами. Всё ему до определённой поры сходило с рук: у мамы имелись с прокурорским начальством дружеские связи. Но всё же посадили Вована, за мелочь - нёс пакет, набитый травой для изготовления 'молока'. Дежурившие на улице менты заподозрили неладное. Всему есть предел, в том числе и прокурорскому 'неведению'. Короче, отсидел Вован три с половиной года. Вышел, но порядочным человеком не стал. В один из своих пьяных вечеров с дружками Вован, по его рассказам, упал с лестницы, проломив себе голову и изувечив глаз. Нынешний вид у него такой: одноглазый, одна рука функционирует, примерно, процентов на десять, ходит очень медленно, в сравнении с обычным пешеходом, волоча одну ног. Продолжает пить. Я бы и не рассказывал об этом 'субъекте РФ', если бы Вован не обладал чрезвычайной коммуникабельностью.
   В общем, я предложил Вовану магарычовое дело: он находит для меня сутенёра, который предоставляет мне на ночь шлюху, которой всё что нужно - это только выпивка. (Мне не хотелось бы видеть брезгливое выражение на лице трезвой проститутки, когда я бы её имел. Алкоголь, в особенности пиво, как правило, нивелирует такую гримасу у пьяной девушки или женщины. Ей было бы плевать, кто на неё залез: тарзаноподобный красавец, или дистрофический инвалид). Все расходы по обеспечению налаживания связей со знающим человеком я брал на себя: 100 рублей на пиво для переговоров. Вован долго отнекивался, потому что ему здесь никто не был знаком. Но когда я добавил, что в случае удачного исхода, спишу ему долг в 750 рублей, он согласился, при условии, что я буду сопровождать его, чтобы сразу 'перетереть базар'.
   Какого кляпа мне вздумалось найти себе секс-партнёршу не первого сорта столь экстремальным и лохоподобным способом? На другие способы у меня бы не хватило денег - я хоть и Роман, но не Абрамович. С другой стороны, - отчаяние. Пять лет без секса - это для аскета нормальное состояние души и тела, а для меня - проклятие, порча. Я чувствовал себя аутсайдером в сексуальном плане. Может для кого-то воздержание является признаком проявления силы воли, стоицизма, героизма... Я же в этом видел свою никчёмность и, неподвластный времени, закостеневающий комплекс неполноценности. Заколебался я тогда быть один. Мне думалось, что удачный секс - первый шаг к своему внутреннему раскрепощению и преодолению закомплексованности.
   Итак, в первый вечер вышли мы на поиски 'связующего звена'. Встретили сидящего на корточках худощавого типа, лет сорока, с наколками - из зоны мужик. Вован подошёл, познакомился и обрисовал ему ситуацию.
   Бывший зэк ответил:
   - Не. Здесь таких нет. Здесь все ширяются.
   - Ну, может, есть ещё какие-нибудь варианты. Я пиво куплю - посидим.
   - Ну, купи, - безучастно согласился зэк.
   Я всё это время оставался неподалёку и подозвал Вована:
   - Вован, ты слышал? Тут все на игле. Они же кинут.
   Зэк, услышав слово 'кинут', начал возражать:
   - Не. Я на зоне сидел. Кидать никого не собираюсь.
   Вован разъяснил мою позицию, что, мол, друг имел в виду девок.
   - Если дашь на грамм, никуда не денутся. Они у нас под контролем.
   Вован пошёл за пивом.
   'Всё равно. Связываться с нариками - дело последнее. Они свою маму продадут ради грамма', думал я.
   Спустя минут пять, к зэку подошёл краснокожий, обнажённый по пояс, пузатый мужик. Между ними произошёл короткий диалог, в котором прозвучало слово 'ханка'.
   - Ну, где твой кореш с пивом? - спросил меня зэк.
   - Да, сейчас должен выйти.
   Зэк нервно передёрнул руки в карманах.
   В это время вышел Вован с двумя полторашками какого-то пива:
   - Эй, мужики, пойдём на трубах посидим, пиво попьём, поговорим, - зазвал он зэка и его знакомого.
   - Какое пиво? Нам ханку варить надо, - отмахнулся зэк.
   - А что они хотят? - спросил краснокожий товарищ.
   Я стоял неподалёку.
   - Да, девку трахнуть...
   - Только чтоб за синьку, на ночь, - пояснил Вован.
   - Нет, парни, тут таких нет, - повторил новость друг сидевшего.
   - Короче, - начал постулировать зэк. - 400 рублей за грамм, и она ваша.
   - У меня сейчас нет 400 рублей, - честно признался я.
   - Ну, а что тогда базары разводить?! - и, уносясь вдаль, добавил. - Всё равно дешевле не найдёте. У всех - по 800...
   - А пиво? - недоумённо произнёс Вован им вслед.
   Я был зол:
   - На хрена ты покупал пиво, если он сказал, что здесь все торчат?!
   - Ну, может, нашлись бы другие варианты.
   - Какие?! И зачем столько пива?
   - Ну, думал, чтоб зря не мотаться. Возможно, кто-нибудь подтянулся бы. Да и что ты на меня наехал?! Откуда я знал, что они ханку собираются варить?!
   - Короче, Вован, пей пиво, сиди на трубах, наводи связи, а я пошёл.
   - Да я ж один не выпью, - возразил Вован.
   - Подтянешь кого-нибудь, - уходя, крикнул я.
   Вечером зашёл ко мне подвыпивший Вован:
   - Зря ты тогда ушёл?
   - А что мне было делать - смотреть, как ты синячишь?
   - Да ты только ушёл - я встретил Толяна.
   - Какого Толяна?
   - Да я его сам в первый раз его вижу.
   - Ну, ты даёшь Вован?
   - Подожди, ты хотел, чтоб я нашёл человека?
   - И что он говорил? - спросил я, чтобы сбить агрессию.
   - Что есть такая. На Хотунке живёт одна. На ночь - без всяких проблем.
   - Так, такси нанять не проблема, - начал рассуждать я. - И сколько ей надо, чтобы напиться?
   - 500 - за глаза. Ну, Толику - стольник за наводку.
   - Хорошо, - обрадовался я. - Меня это вполне устраивает.
   На следующий день я зашёл к Вовану уточнить детали:
   - Вован, а твой Толян даёт гарантии, что я останусь с ней один на всю ночь?
   Вован нехотя начал:
   - Он даёт гарантию, что отвезёт тебя к ней. А то, что ты останешься с ней на всю ночь один - такую гарантию тебе никто не даст. Толик что ей - сутенёр? Он пришёл, дал ей бухнуть, отымел, и пошёл дальше. Я просто вспоминаю свои времена. Бухнули толпой. Что делать? Пошли 'кобылу' ебать? (Была у нас такая же). Пойдём. Если там уже кто-то был - мы и ему пизды давали. Понимаешь, Ром?
   - Ну, если так, то сделка наша отменяется. Мне нужны гарантии.
  - Никто тебе здесь их не даст, - повторил Вован.
  - А так - нет. Как-то не хочется... Спасибо, Вован, за сотрудничество.
  - Не за что, - сказал он с разочарованием в голосе.
  Следующий день, когда время уже подходило к десяти вечера, в мою комнату ввалился почти на автопилоте Вован с каким-то незнакомым мне человеком цыганской внешности.
  - Вот я тебе привёл... - начал Вован заплетающимся языком.
  - Добрый вечер, - уверенно, но в тоже время с некоторой долей уважения, сказал незнакомец. Чувствовалось, что он подвыпивший.
  В комнате находился мой сосед, бывший мент, смотрел телевизор. Ситуацию надо было брать в свои руки.
  - Слышь? Как тебя? - обратился я к пришедшему.
  - Олег, - с готовностью назвался незнакомец.
  - Меня - Рома.
  Мы наскоро поменялись рукопожатиями.
  - Пойдём в коридор - переговорим, - сказал я Олегу.
  Мы вышли.
  - Там за углом - диван, - указал я рукой.
  Мы присели.
  Олег начал серьёзным и деловым тоном:
  - Как я понял из слов Вована, тебе нужна женщина?
  - Да, - кивнул я.
  - На ночь?
  - Да. Только чтоб: я и она.
  - Я понял. А зачем тебе целая ночь? - спросил Олег.
  Мне не хотелось, чтобы о моей затее знал весь коридор, поэтому я старался говорить полушёпотом, но с чувством. Это давало собеседнику знак, что информация сугубо личная.
  - Понимаешь, я очень закомплексованный человек...
  - Я тоже, - понимающе кивнул он.
  'Сомневаюсь', - промелькнуло в моей голове.
  -...Мне нужно узнать девушку, - продолжал я. - Привыкнуть к ней... Чтоб не было спешки...
  - Я понял тебя. Всё будет. Шестьсот рублей тебя устроит?
  - Да, вполне. А где она живёт?
  - На Хотунке. Зовут её Валентина. Женщина - просто чудо. Сделает всё, как надо.
  - Так мне на такси, значит, деньги ещё брать, - полувопросительно сказал я.
  - Какое такси? Ты что, Ром? Я привожу её сюда, на остановку, и мы идём на хату.
  - Ага.
  Иногда проскальзывало ощущение, что он заранее знает, чего я хотел и как сделать это проще.
  - Так, телефон у тебя есть? - спросил Олег.
  Я продиктовал свой номер. Олег два раза перепроверил внесённые цифры.
  - Ну, тогда давай деньги - я поехал за ней.
  - Подожди, я сегодня не смогу. Кое-какие проблемы... - замялся я.
  Мне надо было опустошить свой мочевой пузырь. А при спешке, или в неприспособленных условиях, помочусь я или нет - бабушка надвое сказала. Нервы.
  Выждав паузу, Олег спросил:
  - Хорошо. Когда ты будешь готов?
  - Завтра - точно.
  - Ладно. Завтра я привожу её в 12 часов ночи к воротам. Звоню тебе - ты выходишь, и вы идёте на хату.
  - В 12 часов меня не выпустят. Здесь режим.
  - Ну, я тебя выведу.
  - Тебя не пропустит охрана - слишком поздно. Я выйду к 10 вечера, и буду ждать вас на остановке.
  - Ладно. Значит - завтра?
  - Да.
  - Ром, ты извини, я потратился на машину. Дай мне 300 рублей.
  Всё было обговорено, и возможность провести с девушкой ночь не хотелось упускать из-за каких-то 300 рублей.
  'Может, действительно он рассчитывал на сегодня?..'.
  - Хорошо. Ты подожди здесь. Я сейчас принесу.
  Через несколько минут деньги были у него в руках.
  - Ром, раз уж мы всё обговорили, ты бы не мог в счёт нашей сделки дать мне ещё 200 рублей.
  - Я надеюсь, ты меня не кинешь? - просительно спросил я.
  - Ром, я никогда, веришь, такими вещами заниматься не стану!
  Олег ещё что-то убедительно говорил на эту тему, убеждая меня в своей честности. 'В конце концов, в этом мире надо кому-то доверять', решил я, и вынес ему ещё 200 рублей. Мне не нужны были эти деньги. Я не находил в них радости. Мне нужно было только одно - девушка на ночь. Сотни, тысячи прикосновений, ласк, чувствовать её всю своим телом... И никаких механических движений. А деньги? Сколько лет я их трачу на всякого рода вещи: еду, музыку, фильмы, книги, но истинного счастья не испытываю.
  - Олег, один вопрос: она чиста?
  - Абсолютно. Я сам в ней был. Но, если хочешь, резинки будут.
  - Нет, я просто уточнил.
  - Слышь, Ром, а здесь что, нет девушек?
  - Есть, но они ждут принцев. Молодых очень мало. В основном, бабки, которым за шестьдесят.
  Он огорчённо покачал головой:
  - И ты ни с кем, никогда не был?
  - Был. Но это трудно назвать сексом.
  - Ром, давай помолимся, чтоб у нас всё получилось?
  И Олег, не дождавшись моего ответа, снял кепку, присел на корточки и, сложив руки, подобно буддисту, стал, обращаясь к Богу, что-то бормотать про здоровье, про хлеб...
  Я начал говорить, что я не верующий.
  Он оборвал меня на полуслове:
  - Помолчи, - в голосе смешалась просьба и приказ.
  'Бог и секс? Бред какой-то', подумалось мне.
  - Скажи 'аминь', - попросил Олег.
  - Аминь.
  Он медленно поднялся, надевая кепку:
  - До завтра, Ром.
  - До завтра.
  
  Заканчивался следующий день.
  Я вышел на остановку к половине десятого - в десять меня бы не выпустили за ворота. Я был готов, и у меня всё было с собой. Три презерватива, если Валентина неожиданно признается, что она не чиста. Мятная жвачка для свежего дыхания. И чтобы моё тело не отдавало хозяйственным мылом, в этот раз в душе я намыливался душистым. Полностью заряженный, включённый мобильник в кармане. И, наконец, 500 рублей - разменивать не стал. Примерно к десяти подошёл сам Олег и его команда: два сопляка-шестёрки, в голове которых царила агрессия, и примерно такого же возраста друг Олега.
   - О, привет, Саша! - обратился он ко мне.
   - Меня зовут Рома. Привет, - ответил я.
   - О, извини, Ром. Познакомьтесь с моим другом.
   Примерного ровесника Олега звали Димой, остальных, по-моему, Андрей и Стас.
   Впрочем, имена новых 'друзей' быстро вылетели у меня из головы.
  - Пиво будешь? - предложил мне Олег.
   - Нет. Я не пью.
   - Ну, смотри. Если захочешь, налью.
   Двое сопляков зачем-то молотили металлическую остановку.
   - Эй, вам ног не жалко? - обратился Олег к отморозкам.
   - Не-а, - с какой-то свирепой весёлостью ответил один. - Олег, давай маски оденем - маг грабанём?
   - У тебя дерьмо вместо мозгов. На зону захотел?
   - А чё?!
   Мимо прошла девушка весьма аппетитных форм.
   Олег отреагировал:
   - Смотри, Димыч, какая идёт! А мы бы её 'вертолётом' бы отымели?
   - А третий - кто?
   - Да, Дрон.
   - Тогда - запросто, - ответствовал Димыч, отпивая пиво с горла.
   - Запросто! - похотливо заржал Олег и тоже приложился к пиву.
   Мне было неприятно видеть, как эти, вполне взрослые мужики, ведут себя, подобно подросткам.
   Андрей и Стас тем временем принялись гоняться за собаками и пинать их.
   - Слышь, Ром, ты мне Валентину оставь, - попросил Олег. - Не крути на всю. Я тоже хочу ей засунуть.
   - Тогда ты будешь первым.
   - Почему?
   - Я не люблю спешить.
   - А. Хорошо. Курить будешь?
   - Нет, - и, чтобы не показаться пионером, добавил. - Я только накуриваюсь.
   - А если будет накуриться - будешь?
   - Если будет - буду, - без всяких эмоций ответил я.
   - Зря ты вышел раньше двенадцати, - посетовал Олег.
   - А в чём, собственно, проблема?
   - Понимаешь, мы сейчас уйдём где-то на час. В одиннадцать приедет шпана беспредельничать. Для них всё равно, кто - ты: инвалид, старик, беременная женщина. Отметелят битами, и не спросят 'зачем?' Тебе теряться надо.
   - Куда?
   - Домой.
   - Не пустят меня.
   - Но сидеть на остановке, по-моему, - это безрассудство.
   Я немного подумал:
   - Слышь, давай я перекантуюсь в промежутке между стеной интерната и 'зоной'.
   - Давай. Нормально. Мы сейчас пойдём за Валентиной, потом прихватим ещё пару шлюшек. Ты, главное, сиди на одном месте. Я позвоню тебе - ты выйдешь, и мы пойдём на хату. А там уж сам выбирай: хочешь - в туалете, хочешь - в ванной.
   'Как всё быстро меняется. Похоже на хате будет побоище через букву 'ё''.
   - Ну что - давай деньги, и мы пойдём за Валентиной, - отвлёк меня от размышлений Олег. - Телефон у тебя включён?
   - Да.
   - Я звоню - ты выходишь.
   - Ага.
   - Смотри только не отключай телефон. Ну, всё - давай.
   Я направился в намеченное место. У порога магазина валялась пьяная бабушка, проживающая в стардоме, которую не успели ещё подобрать санитарки. Такие 'трупы' - явление закономерное после очередной пенсии.
   'Как бы с персоналом не встретиться', обеспокоила меня мысль, и я прибавил шагу.
   Между зоной и стардомом пролегала пешеходная дорога. Я вошёл в проход: за несколькими рядами колючки, слева, на вышке, стоял часовой, прогуливались злобно рычащие собачки. На каждое моё движение они бурно реагировали. Я прижался к кирпичной стенке, и опустился на корточки. Лай умолк. По этой дороге проходили в разные стороны девушки, парни, несколько семей. При этом собаки, твари позорные, молчали, как сфинксы. Как только я поднимался, они рычали, будто чувствовали во мне кота. Колени стали болеть от долгого сидения на корточках. Прохожие по-всякому реагировали на меня. Отец, проходя с тремя маленькими дочками мимо, прокомментировал:
   - Не трогайте дядю. Он - пьяница.
   Большинство прохожих спрашивали:
   - Ты чего сидишь?
   - Я человека жду, - отвечал я, типа - стрелка у меня назначена.
   Некоторые не понимали и умничали:
   - Иди домой.
   Иные выпаливали сразу приговор, не удостоив меня ответить:
   - Ты чего сидишь? Иди домой.
   Пару человек побеспокоились о моём здоровье:
   - Парень, с тобой всё нормально?
   - Да, я человека жду, - моя первая и последняя отговорка, ибо говорить, что я жду звонка, сидя на корточках в двенадцать ночи, опёршись на кирпичную стену, смотря на зону сквозь решётку, довольно глупо.
   Пару раз я вставал с корточек, и собаки обращали своим рыком внимание всех контролирующих зону. Часовой часто курил - видать нервничал. Меня тоже раздражает, когда собаки гавкают...
   Кое-как я просидел до двенадцати, судя по ответу проходящей мимо женщины. Несколько минут спустя, с внутренней стороны зоны подошли двое охранников с собаками на привязи. Один в очках посвятил мне своим ручным прожектором в зрачок, спрашивая:
   - Парень, ты чего здесь сидишь?
   - Я жду человека, - ответил я, но понял, что такой ответ их не устраивает, и подумал, что они уж точно могут отправить меня не только в интернат... Я как бы невзначай спросил:
   - Извините, а сколько сейчас времени?
   - Начало первого.
   - А, тогда я пошёл.
   - Удачи, - на прощание сказал охранник в очках.
   Собственно, идти мне было некуда: интернат закрыт, на остановке - изобьют. Я вспомнил, как два дня назад мы с приятелем пошли попутешествовать в неизведанную нам до тех пор сторону - конечной остановкой нашего путешествия стал въезд в посёлок под названием Бурляевка. Остановились мы именно там, потому что на въезде располагался ларёк, а рядом с ним две скамейки со столиком посередине.
   Туда я и побрёл. Людей из администрации стардома там, вроде бы, не живут, место тихое. Можно было спокойно дождаться рассвета и прийти к шести в интернат. Были лишь две вещи вызывающие во мне боль и страх. Асфальтовая дорога скоро закончилась и началась щебёнка. Я был в сандалиях, и каждый, случайно зачерпнутый моей сандалией камешек впивался в ступню. Приходилось периодически махать ногой, чтобы камешек вытрясти. Второе проклятье - собаки. Но по пути их было мало, и они были привязаны. Погавкают и перестают. Пока я шёл, голова моя была занята исключительно выбором правильного пути, и болью в правой ноге, где уже образовались мозоли. Мобильник молчал. Его тишина - опровержение моей неистребимой наивности и веры в то, что честные люди всё-таки встречаются. Они есть... Редко, но встречаются. Хоть в красную книгу заноси.
   Я шёл, шёл и пришёл к месту, где должен был, по идее, находиться ларёк с заветными двумя лавочками и столиком между ними. Но ничего подобного не замечалось. Впереди была темнота. В замешательстве я свернул направо. Это было моей чудовищной ошибкой. Свора мелких непривязанных собачек помчались за мной. Я не знал, что лучше: если проснувшиеся соседи дружно и весело застрелят меня из дробовиков, или эти шавки завалят меня и, подобно саранче, загрызут. Итог - один. Зачерпывая горы мелкого щебня, я, из последних сил, бросился в темноту. Превознемогая боль, я бежал (в моём случае - быстро передвигал ногами), пока собаки постепенно не отстали от меня. И о чудо, я увидел тот самый ларёк, правда, закрытый, и лавочки со столиком, на котором стояла недопитая бутылка пива. Сверху светили три фонаря, освещая полукилометровую зону. Пить хотелось, но не до такой степени, чтобы лакать чьё-то недопитое спиртное. Левой рукой я осторожно схватил за горлышко бутылку и выбросил в картонный мусорный ящик. Первой осознанной мыслью был вопрос: 'Сколько времени?'. Бурляевка напоминала вымерший посёлок из стройного ряда коттеджей по правой стороне от дороги, если бы не приезжающие временами к своим 'хоромам' иномарки, а с левой стороны - поле некошеной травы. Помню, когда я был здесь впервые с приятелем, мы восхитились подобному контрасту урбанистического искусства и первозданной природы, где местами паслись овцы. Живописно. Приятель попивал пиво, а я вкушал мороженное. И продавщица попалась молодая вежливая и симпатичная. Мечта поэта.
   Однако время... Я осторожно вытащил из кармана пачку презервативов, завёрнутых в бумагу. 'На хрен они мне теперь нужны. Шарики надувать?'. Положил на стол. Затем вынул мятную жвачку и, наконец, мобильник. Когда я ткнул передним зубом по красной кнопке, на экране засветилось время - 1:15. С обидой вспомнилось изречение Эйнштейна о теории относительности: 'Когда вы сидите на раскаленной сковороде, для вас минута кажется часом. А когда вы сидите с любимой девушкой, для вас час кажется минутой'. 'Иными словами боль и мучения удлиняют время, а наслаждения - укорачивают. Но это скорее прерогатива разума, нежели физики... А сколько времени? 1:35! Нет, это невыносимо. Что делать ещё три часа?! И ларёк, как назло, закрыт. А то бы с девушкой пообщался. Хорошая такая! Или мне голову тогда напекло?' Я посмотрел в сторону дороги. 'У меня же ступни отвалятся!', взвыл я, подумав о возращении в родные пенаты. 'О, как я хочу спать! И как же мне холодно! И эти грёбаные комары!..'. Чтобы согреться, я принялся бегать по мокрой росистой траве. Мой мозг рождал какие-то отдельные бредовые мысли, ноги подкашивались от усталости, но я всё брёл по густой мокрой траве, надеясь, что утро когда-нибудь настанет.
  И было утро без солнечного света - небо затянулось облаками, мелко моросил дождь. Я плёлся тем же путём - через зону, не боясь ни собак, ни часового на вышке. Мне подумалось, что люди, живущие одними удовольствиями, подобны детям. Преодоление любого посильного испытания - это восхождение по ступени к полноценному пониманию мира. Иначе у человека в голове - красивая дорогая бутафория, вместо истинного представления о жизни. А всё-таки... Может быть, к лучшему, что у меня ничего не было: ни на толчке, ни в ванной? Время покажет.
  
  РОЖДЁННЫЙ ПОЛЗАТЬ
  
   Редко, но на протяжении трёх лет, ко мне в гости заходит Катя - было время, учились в школе. Девушка, примерно, под метр семьдесят ростом, с усталым бледным высохшим лицом. Всё в этом лице, обрамлённом свисающими волосами, кажется износившимся, мелким и невзрачным. Тонкая длинная шея, узкие плечи и талия, длинные худые ноги довершают картину убогости. Отдельно, точно колёса от джипа, приделанные к телеге,
  перекатываются выдающиеся бёдра, прибавляя к внешнему виду девушки жирный штрих несуразности. Одета Катя просто, дешево, заношенно: розовые майка с бретельками, бриджи и шлёпанцы.
   Она осторожно закрывает дверь, фальшиво улыбается, и наиграно детским голосом протягивает:
   - При-в-е-ет!
   Я знаю, что произойдёт в ближайшее время на три хода вперёд, но тоже пытаюсь изобразить в своём голосе приятную неожиданность встречи, а на лице - дружелюбие и заинтересованность визитом девушки:
   - Привет!
   По правде говоря, в первый же момент встречи с Катей мне становится скучно.
   'Где-то я её уже видел?', иронизирую я и заставляю себя улыбнуться. Из вежливости всё, что произойдёт в течение ближайших десяти минут, должно быть выражено в сочетании со словом 'интересно'.
   - Как дела? - спрашивает Катя. - Сколько тебя не видела?! Месяцев пять?! Ну, рассказывай!
   Гостья сосредоточено смотрит на меня своим бычьим взглядом.
   'А ведь когда-то она мне нравилась. Почему? - пробегает в голове мысль. - Ну, что ей рассказывать!?'.
   - Дела?.. Да, в общем, ничего. Как всегда: читаю, пишу, учусь... Иногда ем, - острю я неуклюже.
   - Да ладно - 'иногда'! А чё читаешь?
   'Как же впадлу говорить!'.
   - Да, вот, недавно начал читать социальную фантастику...
   Честно говоря, Кате по барабану, что я читал, читаю, и буду читать. У неё другие духовные интересы: просмотр и обсуждение телепередачи 'Дом-2' с подружкой Олей, что живёт в доме престарелых; теоретизирование и бесконечное подведение итогов по поводу отношений с парнями, попавшими в их поле зрения; искусственное повышение самооценки, путём самовнушения. Но главное для Кати - у кого или на что пожрать, и где переночевать. За первым она и пришла ко мне. Если бы Катя с порога вежливо и чётко выразила свои потребности, базара нет, я бы дал ей по возможности запрошенное. Но зачем такие 'реверансы'?..
   Я продолжаю:
   - Весьма интересно!.. Дело в том, что у такой фантастики очень много общего с реальностью... или с будущим. Не каким-то отвлечённым, а... с максимально вероятным. Например, я сейчас читаю книжку про перенаселение Земли. Ведь это же будет?!
   Катя кивает и говорит, как само собой разумеющееся:
   - Да, конечно.
   - И вот, в рассказе описывается, что произойдёт при подобных обстоятельствах. Как люди будут себя вести...
   - Интересно! - заворожёно произносит моя собеседница. - И что же произойдёт?
   Я пускаюсь в футурологические дебри, и толкаю теорию о постоянстве численности людей на Земле.
   - Это всё равно что... - я на мгновение поэтически задираю голову к потолку. - Представь, что ты на маленьком острове в океане и на этом острове только одно дерево... Ну, например, с яблоками. Согласись, еды для тебя хватит?
   - Ну, да.
   - А если бы на этом острове было бы ещё сто человек, еды не хватило. Понимаешь? - мне подзабадало расписывать картину, и вопросом своим предлагаю собеседнице подумать о последствиях нехватки урожая перед сном.
   - Да. Понятно, - произносит Катя в полузабытье. - Интересные книжки ты читаешь!
   Я пожимаю плечами. Мол, куда деваться - судьба такая.
   Пауза.
   Лицо Кати преображается - лёгкое кокетство с элементами подобострастия:
   - Ром, я вот чё зашла... Займи мне денег, а? Сколько сможешь.
   На моём лице появляется такое выражение, будто мне, ученику, возвращавшемуся за парту после ответа у доски, преподаватель задал на прощание каверзный вопрос. Я сопоставляю в уме количество денег с датой, когда дадут пенсию в ближайшем будущем. Необходимо, чтобы небольшая сумма осталась на непредвиденные расходы - стиральный порошок, мыло, зубную пасту. Около стольника. А ещё надо учесть, что беспроцентный срок заёма - полгода, не меньше...
   - Ну, хочешь, я на колени встану! - умоляюще говорит Катя.
   Это её любимая реплика в 'спектакле' под названием 'Ну, дай мне денег, а?!'. Причём, причитала она данную фразу не только в моей комнате, но и в коридоре со снующими людьми, на улице было дело...
   Меня внутренне коробит от её самоунижения:
   - Да, ну... Зачем!? Не надо. Подожди, я подумаю, сколько тебе смогу дать...
   Спустя пару мгновений объявляю:
   - Хорошо. Займу. Давай только посмотрим, какая сумма у меня лежит в зачётке...
   - Давай, - бодро говорит Катя, открывая верхний ящик тумбочки, в котором находится пакет с запрятанной зачёткой, в которой и покоятся заветные сбережения.
   Катя нежно и показательно принимается считать деньги.
   - Так. Смотри: пятьсот, сто, двести... Семьсот рублей, - объявляет она, завершая подсчёт.
   Я киваю и на некоторое время задумываюсь, прокручивая в голове: 'Никому не должен. Ехать в институт в ближайшие две недели не надо. Сало есть'.
   - Давай я тебе дам пятьсот рублей. О'кей?
   - Хорошо, - сдержанно и удовлетворенно отвечает Катя. - Но я не знаю, когда смогу отдать.
   - Как сможешь, так отдашь. А зачем тебе, если не секрет?
   - Да вот попробую прописку получить. С подругой договорилась. Говорит: 'Пропишу, только за свет-газ плати'. Временно, конечно. Я ещё порошочка возьму немножко? Ладно?
   - Бери, - говорю я со снисхождением.
   - И мыло можно возьму?
   - Можно.
   Катя суетливо насыпает в прибережённый целлофановый пакетик стиральный порошок, затем открывает мой шкаф и берёт хозяйственное мыло. Я наблюдаю за происходящим, и думаю о её будущем:
   'Ну, прописка. Ну, предположим - паспорт, а группу ей ни хрена не дадут. Такой, как она - только за деньги, или через связи. И то, третья - максимум. Странный геморрой она себе нажила'.
   Катя не получает пенсию по инвалидности примерно с полгода, а может, и больше. Вначале она потеряла паспорт, и не озаботилась его восстановлением. Когда же Катя перестала получать пенсию - кончился срок инвалидности, она, благодаря людям, прозрела. Оказывается, для оформления ВТЭКовской справки, помимо денег и прописки, необходим паспорт. В свою очередь, на его восстановление тоже нужны деньги. Финансы давно пели романсы. Чтобы спастись от банкротства, Катя решила стать БОМЖом, продав однокомнатную квартиру, доставшуюся ей от пьяницы-отца по наследству. (Мать умерла, когда Катя училась в четвёртом классе). Но куда делись деньги от продажи квартиры - не понятно.
  А начиналось всё довольно романтично.
   За два года до выхода из школы, полюбила Катя Олега, парня коренастого, спокойного, лихо на коляске ездящего, да на скейте виражи нарезающего. Олег - 'внук' Васи, растаман со стажем, знающий почти всё, что касается травокурения. Для Васи наступил дембиль, и стало 'внучку' скучно: не с кем на конопляное поле сгонять, кашки прихавать, молочка припить - радость трансцендентальную разделить. Сидел Олег сиднем в беседке месяц-два - задумчиво покуривал. И Катя покуривала рядышком. Так вот и соединились одинокие сердца. Что до учёбы, так этим двум влюбленным созданиям образование казалось чем-то нудным, обременительным, не стоящим их внимания. И молодые лобзались, перепихивались, курили папиросы-сигаретки, посасывая пиво разных сортов - мир, вместе с будущим, был им глубоко до лампочки. Учителя, как ни старались наставить Катю с Олегом на путь истинный, всё равно ставили трояк с отчаянием и бессилием, только лишь за слово покруглей. Оба, ученица и ученик, из неблагополучных семей, по сути - сироты без всяких натяжек. 'Может, хоть в техникум поступят, или пусть даже в ПТУ', надеялись учителя. Однако...
   Прозвенел последний звонок и живи, как знаешь. Выходи за ворота детдома - получай свободу в обе руки.
   Если говорить по сути, то у инвалида есть три способа построить свою жизнь после окончания школы: продолжить образование, уехать к родителям в качестве иждивенца, переселиться в стардом. (Завести семью - это скорее исключение из правил). У некоторых индивидов случается смешение всех трёх вариантов. Каждый жизненный путь имеет свои преимущества и недостатки, но общее одно: к самостоятельной жизни нужно заранее подготовиться интеллектуально, духовно и нравственно, ибо всякая из трёх дорог имеет свои крутые подъёмы, стремительные спуски, непонятно откуда взявшиеся выбоины вместе с нежданно появляющимися ГБДДшниками... Существует также 'альтернативное' и расплывчатое самоопределение. Есть жильё и прописка? Хочешь жить сам по себе? Пожалуйста.
   'Альтернатива' для сирот и вовсе кажется дорогой, выложенной пухом. Иллюзии рождаются неспроста. В детдомах юридически установлено правило - вся пенсия идёт сиротам на сберкнижку. (Съём этих денег может быть осуществлён директором в исключительных случаях с санкции лиц высшей иерархии). За школьные годы набегает сумма, примерно, в сто-стопятьдесят тысяч рублей. (Имеется в виду деньги 2005-2007 года.) Так что, накануне выхода из школы, у выпускника-сироты возникает нехилый соблазн кутнуть по-взрослому.
   У Кати была однокомнатная квартира и принудительно накопленные деньги, у Олега был дом в другой области РФ, в котором жили три его брата, и те же сиротские деньги на сберкнижке. Влюбленные решили свить гнёздышко.
   Приблизительно полгода после окончания школы 'птички' гудели по полной. Домашний кинотеатр, кожаный диван, прикид фильдеперсовый, мобильники навороченные, пища богов, пиво, травка... Туда-сюда, глядь - с молотка пошло добро к многочисленным азартно потирающим ручки 'друзьям'. Пришло время собирать раскиданную по полу мелочь. Безрадостно и медленно потянулись дни для Кати с Олегом. Всё чаще стали они заявляться к Оле, Катиной подружке, между прочим, телик посмотреть, перекусить на дорожку, чайка-кофейку попить, хлебнуть пивка и покурить за компанию - 'вспомнить молодость'. Естественно, всё за чужой счёт. Олег стал ко мне заезжать проведать. Перекинувшись двумя-тремя фразами, стрелял мелочь. Я давал: 'бери - не жалко'. С неделю дарил - надоело. И стал я замечать одну ярко выразившуюся особенность знакомого: нечистым духом после него пахнет стойко. С чего вдруг? Принялся выяснять.
   - Как у вас там, на хате? - спрашиваю я, обращаясь к Олегу затылком.
   - Ничё. Нормально.
   - Как с водой?
   - Хуёво.
   - Чё так?
   - Да, горячую воду отключили за неуплату.
   - Вы чё не платите?
   - Да нет. От Катиного пахана долг был в 10 штук.
   - Ну, а у вас бабки есть?
   - Пиздец - кончились.
   - Ну, а пенсия?
   - ВТЭК просрочен.
   - У обоих?!
   - Ага.
   - Пиздец! А чё не оформляете, тормозите?
   - Да всё впадлу. Надо как-то собраться. Бля, это ж с утра вставать в очередь!
   - Ну, хоть какие-то бабки будут, - вразумляю я.
   - Да надо. Слышь, Ром, у тебя червонец есть?
   - Посмотри, - лениво говорю я. - Там, в тумбочке, может, найдёшь.
   - Траву обещали подогнать, - ковыряясь с воодушевлением в ящике, говорит Олег. - Если чё, привезу.
   - Угу.
   - Прикинь, нам овчарку подбросили, щенка!
   - Здоровый?
   - Да вроде.
   - Не тесновато будет?
   - Не-а. Я чё его взял. Первый этаж, а у нас окна без решёток. Так хоть соваться не будут.
   - Ну, да.
   Олег лаконично прощается со мной и быстро уезжает с 'находкой'. В комнате, как воспоминание о недавно пережитом ярком моменте жизни, остаются насыщенные запахи пота и мочи. Мой сосед по жилищной площади вежливо уставился в книгу, не выказывая ничем недовольства по поводу визита 'пахучего' гостя. Я встаю открывать форточку, хотя на улице зима вставляет по-крещенски.
   Червонцы мои давно закончились. Олег об этом знает, но приходит, дабы показать, что не ради денег со мной дружит. Говорим о всякой хрени. Скучно и воняет. В таком ключе диспут длится примерно минут двадцать-тридцать. Олег уходит - я открываю форточку, иногда вместе с дверью, чтобы был сквозняк.
   Насколько помню, наверно, в тот период моей жизни и стала ко мне заявляться редко, но метко, Катя - леди number 2005, исключительно во время отсутствия Олега в моей комнате. Тогда ещё, при появлении Кати, у меня 'вырабатывался тестостерон'. Впрочем, не последнюю роль в биохимическом синтезе играла она сама: шуточки, кокетливый взгляд, разговор о том, о сём, во время которого я Катю со знанием дела 'сканировал' - дешёвый флирт. Обычно гостья уходила к Оле или, на пока ещё свою, хату либо с полтинником, либо со стольником в кармане обтягивающих джинсов, обещая занести долг на днях. Хождение ко мне приняло систематичный характер - я потихоньку нищал. В один прекрасный день мне стало обидно, что держат меня за лоха. В который раз Катя пришла в гости - я сдержанно, но по-деловому, объявил претензии:
   - Кать, ты говорила, что на днях вернёшь мне долг. Прошло уже несколько дней: ты всё занимаешь, но не отдаёшь. Чё за байда?
   Катя тут же призналась как на духу, что денег у неё сейчас нет. Пенсию она не получает уже полгода, потому что справка по инвалидности просрочена.
   - Ну, а чё не оформляешь?
   - Надо врачей пройти.
   - Ну?
  - А для этого деньги нужны.
   - Сколько?
   - Рублей пятьсот, как минимум.
   На тот момент у меня таких денег не было.
  Геморрой рос.
   'Поздно пить Боржоми, когда печень отвалилась', вспомнил я поговорку однокашника Доломанова.
   - У нас даже на хлеб нет, - жалуется Катя. - Ром, ты не беспокойся, я всё, что у тебя беру, записываю. Отдам до копеечки. Мне скоро долг люди должны вернуть. Правда! А сейчас - вообще ноль.
   - Ладно, ладно. Ты извини, но занять я тебе сейчас не могу. Скоро поеду в институт. 200-ка - на такси. И всё.
   - Да ничего. Я у Оли возьму на хлеб. А за долг не переживай - отдам. Просто, положение... Сам понимаешь.
   Я понимаю и киваю.
   Катя кокетливо машет ручкой и испаряется.
  *
  Середина мая. Олег приглашает меня в гости на хату. Время - около десяти утра. Жара. Мы с Олегом прём по раздолбанной дороге, изредка перебрасываясь пустыми фразами. Идти примерно с километр. В моём представлении - все пять... Несмотря на изнурительный путь, мне интересно увидеть квартиру, превратившуюся в андеграунд за полгода (Оля и её знакомые часто об этом говорили в коридоре). К тому же Катя, собираясь её продавать своей бабке, хочет узнать моё мнение: не продешевила ли она?
  Молодые по-прежнему в жопе: без денег, паспортов, без справок об инвалидности, с огромной пенёй за коммунальные услуги, долгами.
   Пятиэтажный дом - хрущёвка. Я спешно плюхаюсь на скамейку у подъезда, ибо устал основательно. Олег, подъезжая, говорит:
   - Я сейчас Катьку позову, чтоб коляску затащила.
   - Хорошо.
   Олег с Катей давно 'в разводе': любовь прошла - завяли ананасы. Сильные чувства растворились во множащихся проблемах, точно аспирин 'UPSA' в стакане воды, когда у парочки закончились деньги. Корабль любви разбился вдребезги о рифы семейного дефолта. Я выспрашивал по очереди, раздельно друг от друга, Олега и Катю: как было раньше, и почему всё исчезло? Сходятся они лишь в одном: два года, проведённые вместе в школе, и один - 'на воле' казались им прожитыми 'нормально', 'по приколу', 'ништяк'. Дальше мнения расходились, и каждый смотрит на ситуацию со своей колокольни: взаимные претензии, ссоры, обоюдное хреноваляние...
   - А чё не разбежитесь?
   - Как продадим квартиру, разбежимся. Деньги надо поделить.
   Я поднимаюсь со скамейки. Олег спрыгивает с грязной полуразобранной, едва не разваливающейся коляски, и заползает, опираясь на руки, в подъезд по ступенькам. Тарабанит в массивную железную дверь - напоминание о былой роскоши. Я думаю о гигиене: 'Не подцепить бы чего-нибудь'. Спустя некоторое время за дверью доносятся сонные недовольные возгласы:
   - Щас! Щас! Подожди.
   Щёлкает замок. Шатаясь, потирая глаза, выходит дистрофическая Катя в розовом: майка с бретельками, брючки, шлёпанцы. Одежда кажется чистой на вид, но изрядно поношенной. Волосы выглядят свисающей паутиной. Катя с грохотом поднимает по ступенькам коляску, Олег помогает сзади. Действо успешно завершено - средство передвижения покоится на лестничной площадке. Олег лихо запрыгивает на сидение. Катя милостивым жестом руки приглашает меня в гости:
   - Чё стоишь? Заходи.
   Перешагнув порог квартиры, я останавливаюсь. Дисгармония начинается со скулящего громкого гавканья собаки откуда-то издалека квартирного пространства. Тусклый свет голой лампочки. Впереди, в углу прихожей, примерно в метре от меня, зиждется внушительная куча мусора: порванные вещи, обломки посуды, бутылки, пустые консервные банки, кости, куски заплесневелого хлеба...
   В моей голове прокатилось эхом матерное словечко, будто только что грузовой поезд сокрылся в дымке. Я нахожусь чуть ли ни в ступоре, но отступать некуда.
   В комнате - вонь мочи, псины и человеческого пота, пищевых отходов, с лёгкой примесью 'ароматов' затхлой одежды и фекалий. Меня мутит. Начинаю дышать через рот - отпускает. Олег тем временем, устремляясь в глубину, набрасывается на лающую собаку:
   - Заткнись, на хуй! Щас, блядь, ёбну! Кому сказал!?
   На полу, покрытом потёртым, порванном во многих местах линолеуме, грязь.
   - Я думаю - разуваться не стоит? - иронично спрашиваю я хозяйку, потирающую ладонью глаз, и стоящую в прихожей, подобно засохшей берёзе.
   - Конечно, - Катя, точно подстреленная в ногу, ковыляет вправо. - Проходи на кухню. Не стесняйся.
   Стены - без обоев, серо-чёрного цвета, кое-где с выбоинами.
   Осторожным шагом иду на зов Кати. Стараюсь не задеть мусорную кучу. Продвигаясь в сторону кухни, замечаю две двери: слева - в туалет, справа - в зал. Последняя напоминает фанеру, выкрашенную когда-то в белый цвет, посреди которой зияет прямоугольная дыра - стекло отсутствует. Олег словом и делом учит собаку не выпрыгивать через дыру. Я всматриваюсь в полумрак зала. Собака гавкает, мечется, пытается выскочить - Олег отбрасывает её в сторону, лупит кулаками по морде, вдалбливает истину руганью. Я с детства побаиваюсь больших собак, поэтому оглядываю помещение мельком. Какой-то диван, тряпки, полуразобранная тумбочка. Отхожу в сторону кухни и вдруг замечаю на голой бетонной стене, освещённый светом лампочки в прихожей, плакат с полуобнажённой сексапильной девицей. От такого эстетического контраста у меня немного кружится голова и открывается рот.
   - А это чё за тёлка весит у вас в зале? - обращаюсь я к лежащей на топчане Кате, входя в кухню.
   - Это Олег повесил. А чё, нравится?! - игриво спрашивает Катя.
   - Ага, - отвечаю я голосом озабоченного дебила.
   Смеёмся. Приползает Олег, злобно бормочущий что-то про проблемы дрессировки. Я принимаюсь осматривать кухню, сидя на краю топчана.
   Катя быстро поднимается со словами:
   - Я отключу свет в прихожей? А то нам и так на днях пообещали электричество вырубить.
   - Да, конечно. У меня хорошее зрение.
   Бетонные закопчённые стены, поломанный умывальник, объедки на полу...
   - У вас на кухне вода не идёт? - спрашиваю я Олега.
   - Нет. Только в ванной.
   - А горячая?
   - На газе разогреваем, - отвечает входящая Катя. - Так и купаемся.
   - Заёбисто, - резюмирует Олег.
   Катя включает газ.
   - Чтоб светлее было, - поясняет Катя.
   - Не понял, - говорю я, смотря на яркие огоньки.
   - За газ бабка моя заплатила. Еле уломала.
   - А-а. Понятно. А за свет - никак.
   - Никак.
   Я киваю в сторону мусорной кучи, от наличия которой у меня до сих пор немного не по себе:
   - А чё за куча?
   - В прихожей? - спрашивает Катя. - Да всё впадлу убрать.
   - А сразу нельзя было?
   - Впадлу, Ром, впадлу. Олега не допросишься...
   - Как я тебе вынесу? По ступенькам - раком?! - парирует Олег.
   - ...А самой тоже влом. Думаешь: ну, завтра вынесу, послезавтра... Приходишь от Оли, и ничего не хочется. Пока дошкантелёпаешь...
   - Не, в натуре, вы соберитесь, - воодушевляю я. - А то так заразу подцепить недолго.
   - Да вот сегодня - край, - соглашается Катя. - Завтра придёт какая-то мадам - план составлять для продажи... Надо прибраться, Олег.
   - Приберёмся.
   - Полдня придётся эту кучу разгребать. Да ещё за собакой убрать.
   Гав-гав-гав - слышу я нарастающий лай. Собака, во мгновение ока, оказывается передо мной: скулит и гавкает, смотрит болезненным молящим взглядом на меня, лижет мне руку. Я шарахаюсь: 'Пиздец! Минимум - чесотка!'.
   - Уберите её от меня! Уберите! - полушутливо прошу помощи.
   Катя с Олегом смеются:
   - Да не укусит она тебя. Не укусит. Жрать она хочет. Ждёт от тебя подачки.
   Олег загоняет псину в зал.
   Собака, и впрямь, напоминает лошадь с картины Дали 'Всадник по имени Смерть', только ростом поменьше, - мне по пояс будет.
   - Чем Вы её кормите?
   - Чем придётся. Когда день-два вообще ничем. Она ещё жрёт много, тварь такая. Сами ели концы сводим - у Ольки что-то перехватим да по ночам огороды шманаем: огурцы, помидоры, картошку... Я - на стрёме, Олег собирает. А что делать?! Вот мы и приучили её огурцы хавать. Правда! Сначала морду воротила. А сейчас - за милую душу.
   - А не проще на улице оставить? - говорю я.
   - Прибегает и в дверь ломиться.
   - Ну, привяжите, где-нибудь в посадке.
   - Олег не может - жалко.
   - А ты?
   - Тоже.
   Я смотрю на забитое подушкой и порванным одеялом окно. Оставшееся стекло залеплено изолентой.
   - А что с окном?
   - Да ещё в феврале какие-то мудаки разбили, - говорит освободившийся Олег.
   - Это твои дружки бывшие! - укоряет его Катя.
   - Какие дружки!? Чё несешь!? Чё, ебанутых мало на улице?!
   - Я поэтому и хочу квартиру побыстрее продать. Боюсь.
   - Документы на квартиру у кого? - спрашиваю Катю.
   - У Оли.
   - Правильно. А то спиздят и всё - не продашь, - говорю я, продолжая оценивать квартиру.
   'Пещера доисторического человека. Зал, правда, просторный. И... И всё'.
   Я запрокидываю голову и вижу нечто, отчего открываю рот в изумлении. Потолок оформлен в дизайнерском супрематистском стиле - творческие изыскания Малевича нашли и здесь практическое применение.
   - А это вы сделали? - в лёгком замешательстве произношу я, не зная, что ещё из ряда вон выходящего меня здесь ждёт.
   - Нет, - улыбается Катя, смотря на мою обалдевшую рожу. - Подружка с другом, учатся на дизайнеров, попросили потренироваться. Мы - не против.
   - Бесплатно?
   - Да.
   - Красиво! - смотрю я на потолок.
   - Нам тоже понравилось.
   - Так сколько тебе даёт твоя бабка? - перехожу я к делу.
   Катя принимает сидячее положение.
   - Триста пятьдесят штук. Правда, один человек предложил мне пятьсот... Но к нему у меня нет доверия. Вдруг кинет.
   - Я, конечно, не юрист, - начинаю я. - Но, по-моему, такие сделки проводятся через риелтора. Агент по недвижимости... Естественно, какой-то небольшой процент от продажи придётся отдать. Вот. Но, как я понимаю, у тебя - пеня?
   - Да.
   - Причём, немалая.
   - 10 с чем-то штук.
   - По идее, ты должна её оплатить. А денег - нет. Если твой человек согласен оплатить эти расходы, базара нет. В чём я сомневаюсь. Вообще, придётся за многое платить...
   - Не. А если так оценить... В общем.
   - Ну, первый этаж - цена сразу падает. Надеюсь, понимаешь почему?
   Катя понимает.
   - Потом нужен капитальный ремонт. Дальше... Ты живёшь не в центре города.
   - Но ведь рядом Казачий рынок, - возражает Катя.
   - Но не Азовский же? В любом случае до центра минут двадцать-двадцать пять езды на автобусе?..
   - Примерно, так.
   - В общем, я могу ошибаться, но цена вполне приемлема. Плюс к тому - бабка оплачивает все твои заморочки. Левый чувак тебе этого делать не будет.
   - Понятно. Спасибо, - Катя приняла задумчивый вид.
   - А потом куда? - интересуюсь я.
   - В стардом. Восстановлю паспорт, ВТЭКовскую справку и к вам. Бабке я не нужна, да и не пойду. Она ж со мной как со служанкой...
   - Ну, а ты? - обращаюсь к сидящему на полу Олегу.
   - В Краснодар. К своим.
  
  Возвратившись в стардом, собираю вещи и иду в душ, отягощённый увиденным. Купаясь, размышляю:
  'Квартирка, конечно - эксклюзив. Впечатляет... Да, не привил интернат этим деткам любовь к 'труду и обороне'. Халявные школьные годы, любимые!... Вышли на волю, и на тебе: здравствуй, мир! Зачем учились - не поняли. Гламурно пожили с полгодика - и в параше. В общем, понятно... На хер больше такие экскурсии. Лучше к Протасовым поеду. Давно не был... Там всё на уровне: комфорт и уют, цивильно. В голове - порядок, поговорить интересно... Хотя и перво-группники, на пенсию живут, и ребёнок ещё. В общем... Хочешь жить? Левой! Левой! Левой!'
  *
   Катя продала квартиру только в сентябре. Раздала долги. Мне тогда, как манна небесная, свалились три штуки. Олег тоже пятьсот рублей отдал, поблагодарил за помощь и уехал восвояси. А Катя по сей день без паспорта, прописки и копейки за душой влачит существование у каких-то знакомых, использующих её в качестве домработницы на халяву. Изредка появляется у Оли. Крайне редко наталкиваюсь на Катю в коридоре и на улице. Она измученно улыбается, здороваясь со мной. Слушаю её - жалуется, что ходит вечно голодная, унижают постоянно там, где спит, что на обочине жизни оказалась... Спрашивает совета. Я не люблю повторять не раз сказанное: зарабатывай деньги, пусть потом и кровью, оформляй документы и поступай в стардом. Пожимаю плечами. Говорю, что, если прижмёт, заходи. На душе становится грустно и уныло. Я сворачиваю разговор. Катя бредёт за покупками для Оли. 'Рождённый ползать, летать не хочет', вспоминается мне афоризм.
  
  ОДЕКОЛОН С ВЕТЧИНОЙ
  
   Иногда я смотрю из окна второго этажа, вниз, на аллею. Так, от нечего делать. Впрочем, чего таить?.. Жажду я увидеть чудо - появление красоты неписанной в здешних местах. Однако ж, вопреки желанию наблюдателя, дефилируют шатко-валко по банальному асфальту чаще всего личности неизвестные миру: уже непривлекательные работники дома-интерната, старики, старушки, грузчики и прочие не в контексте... Грустно от сего факта становится, печально. А в один из дней вид из моего окна был и вовсе крайне удручающим. По аллее, не спеша крутя колеса коляски, ехал мой приятель Лёха с недовольной, суровой миной. Видно было невооруженным взглядом, что свет ему в данный час не мил, а жизнь и вовсе тривиальное говно. Я не умею читать чужие мысли, как Вольф Мессинг, но точно знал, почему человеку, совершающему утренний моцион, хреново. У Лёхи - похмелье, а не сплин какой-нибудь. И вот почему.
   За полночь, накануне, как я увидел трагическое явление пространства-времени из своего окна, произошло событие, самопроизвольно и неизгладимо отпечатавшееся в моей и без того захламлённой памяти.
  Предварительно постучав в дверь, въезжает ко мне на рогах вышеупомянутое пока действующее лицо, и в который раз начинает клянчить с виноватым видом деньги на 'ещё'. Что мне нравится в Лёхе, так это его уважительное отношение ко мне, в каком бы состоянии он не пребывал. Но я не люблю, когда ночью, хотя и вежливо, но достают, ибо период творческой активности у меня начинается именно с восходом луны. Лучшего времени не бывает. Я творю. И той ночью тоже делом был занят. Но Лёхе наплевать на мою музу. Для него подпитого - всё открыто и работает круглосуточно. Лёха со своим 'займи' неприкаянно стоит посередь моей комнаты и ездит мне по ушам. Чтобы заново воссоздалась божественная тишина, и муза опять влетела в мою, и без посетителей, тесную жилплощадь, я обыкновенно вручаю Лёхе полтинник или стольник. Тотчас гость с благодарными речами неповоротливо, но решительно, выезжает в коридор на тропу невероятных приключений. Однако в тот раз я пошёл на принцип: банк кредитов не выдаёт, лицензия на финансовую деятельность аннулирована, печатный станок сломался - и вообще, у меня бумажки кончились. Когда до Лёхи доходит, что его многочасовая мольба о выдачи священного стольника вызовет у меня лишь усталую стёбную усмешку, а у него - преждевременный приступ похмельного синдрома, он, как ни в чём не бывало, безапелляционно заявляет:
   - Тогда я у тебя вот этот одеколон возьму, - на моей тумбочке стояла туалетная вода не самого плохого качества.
  Я печально отвечаю:
   - Бери.
   А что мне оставалось делать? Кинуться с остервенением в попытке отобрать приобретённую за свои наличные туалетную воду у неслабого от природы, к тому же ещё и поддатого, приятеля? Лёха, хоть и на коляске, и страдает хрупкостью костей, но дать сдачи может прилично. Да нахрен нужна мне эта вода в таком случае. Беспокоило другое: что заберёт с собой со следующим восходом луны незваный и недобравший гость. О своём недобром предчувствии я уведомляю Лёху.
   - Завтра мне совесть не позволит к тебе приехать. Уж совесть я ещё не пропил, - заверяет он.
   - А послезавтра? - не успокаиваюсь я.
   - Вообще никогда, Ром! - сказал Лёха, как отрезал. - Во-о-обще!
   На душе стало спокойней.
   - У тебя нет ничего острого, Ром? А то взломать надо... - Лёха показывает на пока ещё брызгающий парфюм.
   - Ножик есть, ножницы, отвёртка...
   - О, давай ножик.
   - Вон там, - я киваю на стол, заставленный тарелками, кружками, ложками, кусками хлеба, пакетиками зелёного чая... Где-то в дебрях бытовой утвари и жратвы, по идее, должен валяться нож.
   Лёха с силой сжимает одной рукой флакон туалетной воды объёмом в 150 мл, другой - при помощи ножа пытается разворотить верхушку, чтобы вылить живительную влагу до последней капли в мою пол-литровую кружку. По его мятому красному в прожилках утомлённому лицу обильно стекает пот, вихрастые волосы липнут ко лбу. Он, сидя на краю коляски, согнувшись в три по гибели, настойчиво поддевает пломбу. Ножик гнётся, соскальзывает и несколько раз накалывает пальцы 'медвежатника'.
   - Сука! Ведь открывал же раньше! - взволнованно говорит Лёха.
   Я, не скрывая удовольствия, наблюдаю за зрелищем. Мысленно поражаюсь силе человеческой воли, целеустремлённости, выносливости и почти неистовому стремлению нажраться во что бы то ни стало. Хотя чего греха таить. Будь во флаконе вместо ароматически-спиртовой смеси бензин, я б тоже втихую зубы ломал о стекло - завязавший токсикоман, признаюсь. До определённой степени мне чувства и желания приятеля понятны. Он хочет снова попасть в беззаботное детство, где его все любят, уважают, где все - родня и не надо скрывать правду, кривя душой отвечая, что 'всё нормально'. Ведь в подвыпившем состоянии действительно, всё не просто нормально, а сногсшибательно. А если кому-то это не нравится, пусть идёт на... И женщины все красавицы - щедрые и ласковые. Дают ему, Лёхе-Аполлону, не отказывают. В общем, он есмь король мира, который уже не осознаёт своего величия в силу отключения того, чем обычно осознают - мозг под наркозом.
   Наверно так под воздействием стремительно возрастающей дозы алкоголя в крови, оперативно меняется представление о мире у Лёхи.
   Не смотря на столь длинный поток возникших в моём сознании мыслей и аллегорий, реальность ничуть не изменилась: невскрытый флакон продолжает сохранять первозданный производственный вид, чудом не сломанный нож скрипит и гнётся о 'бронированное' стекло, идут колоссальные затраты мышечной энергии.
   Вздохнув, Леха просит:
   - Ром, дай отвёртку.
   - Какую? Маленькую или большую?
   - Давай большую, - качает лохматой головой товарищ, будто заезженная лошадь.
   Действо продолжается и теперь напоминает по схожести ремонт ручных часов зубилом.
   - Не, чё-то не идёт, - замечает Лёха по прошествии пяти минут. - Ром, а ножницы можно?
   'Всё, что угодно, только бы поскорей свершилось чудо', - думаю я, осторожно протягивая предмет гигиены, для которого изобретательный взломщик придумал новое применение.
   Кстати сказать, в шкафу у меня по наследству от бывшего соседа завалялся топор. Но об этом инструменте я принципиально умалчиваю.
   Весь этот перформанс вскоре меня начинает утомлять. Всё равно, что смотреть в течение получаса, как подслеповатый тяжеловес-боксёр вяжет оренбургский пуховый платок. Мне бы за производственным станком поработать наедине. Собственно этим я увлечённо и занимался до появления гостя, - сочинял электронную музыку. Эх, эти чудные мгновения, когда в голове зарождаются миры... Но озарение снисходит лишь в спокойствии, сосредоточенности и тишине. И посторонние, даже близкие, никак не способствуют вдохновению. По ходу творения шлягера, часто лажаешь, а это как-то неприятно осознавать в присутствии слушателей, сбивает с толку. Подсознательно слышишь со стороны что-то вроде: 'Ну, что же, ты, Вивальди, с басами подкачал?! А перегрузки полезны только лётчикам...'. В общем, здесь один - сам себе творец и критик.
   Однако ж... Чёрт возьми, почему у меня нет пилы?! Дал бы я её человеку и не мучился бы он. А так невроз многосерийный наблюдаю.
   - Ну, что там, Лёха? - с нетерпением намекаю я о скором приближении зари.
   - Да, никак... Короче, я у себя попробую.
   - Лёх, раз уж ты здесь, нарежь мне ветчины. Она в холодильнике.
   Приятель достаёт полкило полезной и питательной пищи, усердно и кривовато нарезает мясо ломтями.
   - Себе возьми. Бери! - уговариваю я. - С ветчиной парфюм нормально пойдёт.
   - Это - да. Спасибо. Ой, сколько я их перепил! - качает он головой. - И 'тройные' и 'Шанели'... Не помню, но много! - поднимает Лёха указательный палец в знак значительности числа опустошённых флаконов.
   Я выражаю удивление и восторг на лице от поставленных им убийственных рекордов. С детства Лёху знаю, потому верю на слово.
   Не готовый ещё в доску товарищ, прощаясь, махает рукой, повторно благодарит за закуску и с парфюмом под задницей выезжает в коридор.
  ***
   Надо заметить, что в стардоме алкоголики не редкость. И я бы тоже запил от непроглядной нищеты, если б, хронически сочувствуя, раздавал каждому по-дружески, кто не в кондиции иль в похмелье, - деньги, еду, бытовую технику, компьютер, шмотки... Но такого не происходит, потому что пьющие люди для меня никто и отношусь я к ним никак. Сказать 'презираю', слишком громко. Просто стараюсь обходить стороной, как гастарбайтер обходит сборище скинхедов. С Лёхой совсем другое дело. Я ему со второго класса должен по горло за музыкально-литературное воспитание. А как же?! Духовное становление личности в общепринятом смысле начинается с пелёнок. Понимаете ли, культуру человечества неверно и даже пагубно делить на 'чёрное' и 'белое'. На самом деле, она многогранна и неоднозначна по своей структуре, ибо... Ибо... Ну, вы поняли, да? И Лёха, как никто другой, привил мне вкус к обширной неисчерпаемой экспериментально эволюционирующей эстетике слова и звука. Нет-нет, вы не подумайте, что автор съехал с катушек. Просто в 9-ть лет в моём сознании определилось, что такое 'русский рок', чем отличается музыка для жопы от музыки для ума и чем вообще отличается творчество от штампованного производства. Я считаю, что это весьма ценный жизненный опыт... Да, без сомнений, ага.
  ***
   Из детских воспоминаний о Лёхе стоит выделить одно: яркое и целостно его характеризующее, как личность.
  Вечер. За окном - темно. Вместо того чтобы запрограммировано засыпать со своими сверстниками в восемь часов вечера, я в одних трусах прохожу вниз, чтобы якобы напиться воды. Сделав пару глотков, незаметно, как могу, пробираюсь в палату к старшим - поступок более, чем смелый, нежели малолетке попасть в престижный закрытый клуб.
  И вот сижу я на полу, смотрю с 'дедами' футбол. Распахиваются с треском двери палаты. Кто-то из пацанов ввозит Лёху почти в отключке и вываливает на кровать. Он мычит, переворачивается на спину и начинает орать во всю глотку:
   - 'Гражданку' мне! Хочу 'гражданку', бля!
   Дежурившая нянечка с усталым и недовольным видом заносит тазик, ставит его возле кровати буйствующего и возмущается:
   - Ну, вот нажрался - теперь гражданку ему подавай, скотина! Детей ведь всех подымит! Что я с ними делать тогда буду?!
   Так приблизительно около полуночи состоялся несанкционированный митинг в количестве одного человека с требованием немедленного и бесконечного прослушивания песен группы 'Гражданская оборона', в простонародии - 'Гражданки'. Таков Лёха - инвалид с детства, алкоголик по призванию и революционер от одиночества, с младенческих лет оставленный родственниками на попечение государству - отца его убили, а мать пребывала в постоянных запоях.
  По сути, я познакомился с Лёхой ни в тот момент, когда он требовал 'гражданку' для души, выкрикивая анархические 'лозунги', а в мирное дневное время, когда я учился во втором классе, а Лёха - в седьмом. Собственно, тогда никаких диалогов он со мной не вёл. Просто включался почти на всю громкость очередной альбом Егора Летова, я присаживался рядом и тихо проникался силой элитарного искусства.
   Прошло много времени с той поры, как покинул Лёха стены школы-интерната. Ждали его впереди буйные приключения в безмерно подвыпившем состоянии, частые миграции в стардома с количеством звёзд по нисходящей в связи с беспрерывными асоциальными выпадами в любую сторону, изрядное число переломов из-за хрупкости костей и людского недопонимания, а также настоящая ядрёная любовь. Навскидку - нескучно так прожитый тридцатник лет. На последнем издыхании вышел Лёха из крутого пике - занесла его нелёгкая в новочеркасский дом престарелых во второй раз. (В первый раз был сослан в кратчайшие сроки в таганрогскую богадельню за активную пропаганду анархистских идей). Поселился и закодировался, решив обрести своё счастье в трезвом уме и твёрдой памяти.
  ***
   Нынче в свои 32 года Лёха выглядит на 45 с гаком, не меньше. Лицо - изношенная прорезиненная маска: дряблые щёки, красный нос картошкой и 'пожалуйста, улыбаться не надо'. В его утомлённом, но ещё живом, взгляде - внутренняя сосредоточенность и подавленный протест против судьбы, за которыми прячется осознание своей ущербности, никчёмности и детской обиды. Обычно Лёха делает всё медлительно и осторожно, будто его кто-то только что разбудил и приказал строить карточные домики. Мне кажется, что ему просто влом пребывать в чистой вежливой и правильной действительности, ведь где-то там, в глубине кудластого черепа, как и в юные годы, всё ещё неистово куётся гаражный русский панк-рок в замедленном, правда, ритме, ведь батарейки в плеере давно подсели.
   Лёха вернулся из ада, семь лет прожив в стенах Красно-Сулинского стардома. Явление, стоит отметить, уникальное. Всё равно, что переехать с помойки на Рублёвку. Каким-то неведомым образом ему удалось пробыть абсолютно трезвым без кодировки около полугода среди стада тотально бухающих постояльцев казематов.
   - Как отрезало, - вспоминает он, попивая со мною зелёный чай. - Сам удивляюсь. Всюду срач, вонь, помоями кормят, а мне даже как-то забавно на всё это смотреть. Коплю денежки, жду отправки. Правда, до этого синячил по-чёрному. Бывало, по пять литров самогона в день выжирал. И все разного цвета. Да! То синий, то зелёный, то коричневый какой-то... Смотря у кого брал. А фанит - ебать ту Люсю! Но ничего. Трудно принять первый стакан с похмела, а потом - как по маслу. Один раз я даже муравьиным спиртом похмелялся - всё кончилось. Ни денег, ни бухла. Никакого. Медичку уболтал. Только от этого спирта потом руки-ноги мёрзли, хоть и жара была. Одно время съехал на чифир: пачка чая на литр воды. И так полгода хуярил. Думал с водкой завяжу. Весь на шарах, курю одну за одной. Худой стал, щёки впали, как из концлагеря. Удивляюсь, как язву себе не нажил - почти ничего ведь не жрал. Хорошо, если бы я чифир только пил. Куды там. Предложат - не откажусь. Самогон чифиром запивал. Страсть. Как увижу - ну, не могу, внутри всего трясёт. Что там от того сердца осталось? В коридоре кто-то закурит, а меня уже канудит, выворачивать начинает от дыма.
   Помолчав немного, со скрытым желанием в голосе исполнить сказанное, добавляет:
   - Если сорвусь, то сразу сдохну.
   После подобных повествований у меня закрадывается подозрение, что Лёха втайне от самого себя ставил опыты на собственном организме для выявления предела физиологической выносливости человека. Кто заказал эксперимент? Зачем? Боюсь в метафизические рассуждения пускаться. Впрочем, всё лежит на поверхности:
   - Как там в песне: 'В 24 года я понял, что жизнь - дерьмо', - рассуждает Лёха. - Я понял это намного раньше. Как первый раз предложили вина, так и понял. Выгляжу, как урод, учёба мне до пизды, бабы не дают. Хули ещё терять?!
  Возражать, а тем более, наставлять на великие свершения у меня нет права и смысла. Да и какая была в юные года альтернатива у Лёхи, если вдуматься? Ведь всё, что даровано ему свыше - это максимализм, нонконформизм и генетически унаследованный алкоголизм. С таким рифмованным сочетанием психологических качеств весьма затруднительно вписаться в летопись времён, однако очень легко стать 'героем' дня. Учителя и воспитатели недоучили-недосмотрели? В любом, самом строгом социальном институте, есть 'обратная сторона луны'. В данном случае - улица. Что пересилит в ребёнке, такова его и дорога.
   - Когда я выпью, я - человек. Мне всё по кайфу! Нет скованности, стыда. И за сиську, и за ляжку могу, без вступлений. А на трезвяк - просто посмотреть боюсь на бабу, не то, что сказать ей слово. Сколько случаев помню, ещё по молодости. Сидит напротив, буквально в метре от меня, в одном халатике. Молодая, пышная. Никого нет. Мне бы ей между ног и в атаку. Вижу, что ждёт. А я трезвый - сижу, молчу, туплю в пол. Она и ушла. А когда бухну, то либо поздно уже ебать - ну, уже никакой, либо беспонтово - ничего не чувствую, как - на автомате. Мне бы бутылочку выпить и порядок. А тормозов нет. Не знаю меры.
  ***
   Жизнь Лёхи не стала счастливей после кодировки. Как бы иронично это не звучало, поселили его с миопатиком, который приезжает лишь по вечерам, чтобы сбыть несколько литров водки, а после уезжает к жене и ребёнку, где и ночует. Так что Лёха практически весь год живёт один в двухместной палате. Многие завидуют. Мол, в хоромах живёт. Я б тоже завидовал, если бы девицы прекрасные хоть в месяц раз в палаты Лёхины захаживали. Однако ж его, как и всех трудно передвигающихся, навещают только бесстрастные пожилые раздатчицы аж трижды в день - удовольствие так себе. В остальное время в его палате пребывает одиночество, заглушаемое вещанием телевизора, звучанием неспокойных мелодий из музцентра или моими короткими замечаниями по поводу высказанного, прослушанного, увиденного. Чтобы хоть как-то отвлечься от одиночества, пессимистических мыслей, самоедства, он неспешно наматывает круги вокруг дома престарелых. В основном - один, редко - со мной. Воображаемый спидометр Лёхи наверняка фиксирует немалое количество пройденных километров. Вся проблема в том, что дорога представляет собой замкнутый путь - известны все изгибы и выбоины, встречные и догоняющие пешеходы, и неожиданностей на прокатанной в тысячный раз дороге, ему найти, никак не получается.
   Лёхе советуют знакомые и друзья: 'Будь оптимистом, не комплексуй, займись бизнесом, тогда счастье само тебя найдёт'. Я, конечно, лишь приблизительно передал общий смысл рекомендаций, с помощью которых слетаются соблазнительные 'жар-птицы', но суть пожеланий примерно такова. В итоге получается нечто среднее: Лёха откладывает пенсию, ездит в Ростов побираться и изображает пофигиста - до жизнерадостного преуспевающего бизнесмена он явно не дотягивает. Всё-таки русский менталитет не вырубишь топором. Рефлексии хоть отбавляй, а практичности - кот наплакал.
   Так проходит день за днём, месяц за месяцем, а в океане жизни - как будто вечный штиль.
  
   Время от времени я прихожу к нему поболтать, вернее - послушать о том, как здорово было бухать (вариация - забухать бы), что справедливости нет, а современное искусство - говно. Обязательной частью выступления для Лёхи является тема о власть имущих всех рангов и ипостасей. По его мнению, все они - люди нехорошие, думают исключительно о себе и дела их только в ущерб другим идут. (Это я вкратце и без пафоса). Отдельно слагаются повести о прелестях женских, описываемых поэтически-брутальным языком. Обо всём этом Лёха говорит хорошо, но долго. Я в основном демонстрирую умение молчать. Иногда у меня случаются осечки:
  - Ну, хуля, Лёх, пиздеть об одном и том же! Лучше от этого всё равно не станет?
  - Да, нет. Я просто. Надо ж о чём-то говорить?
  Я пожимаю плечами. Скандалить бессмысленно: у Лёхи есть головокружительное прошлое, тоскливое однообразное настоящее цвета зелёного чая, а будущее будет только в двух случаях: либо баба любящая появится рядом с ним, либо он уйдёт в запой, как в непроходимые джунгли, в поиске... Вариантов - миллион.
  А пока настоящее представляет собой поцарапанный диск, на котором проигрывается в режиме нон-стоп Лёхино разудалое прошлое. В комнате витает едкий пессимизм от хронического одиночества, отягощённого трезвым образом жизни. Но я продолжаю слушать из вежливости, частичной солидарности, в какой-то степени из-за желания оказать посильную психологическую помощь, либо мне просто впадлу говорить. После нескольких красноречивых и громких диалогов я понял, что вступать с Лёхой в дебаты всё равно, что спорить с включённым радио. Для него всё на свете ясно, определённо и пересмотру не подлежит, будто мир - таблица умножения. Мне кажется, что он так и не повзрослел... Мировоззрение умного, но всё же, подростка, доказывающего бескомпромиссностью во взглядах своё дутое превосходство.
  
   Иногда от невозможности почувствовать себя счастливым, Лёха высказывает гневные речи, полные обречённости и мизантропии:
   - Ну, что это за жизнь?! Кружка чая, телевизор и четыре стены. Чему я должен быть счастлив?! Тому, что кому-то ещё хуже живётся? Кто-то парализован, жрать нечего, жить негде... Да, им в натуре хуёвей, чем мне... Я не отрицаю. И что? Я здесь причём?! От моего сострадания лучше никому не станет. И вообще, все эти сказки: 'Радуйся каждому прожитому дню!' - поебень это полная.
   Не надо мнить себя Фрейдом, чтоб понять, в большинстве своём, причины гнетущего состояния одинокого человека. Всё очевидно.
  Я советую:
   - Лёх, с тобой сосед живёт - за деньги всё достанет. Найми через Санька проститутку. Средства у тебя вроде есть.
   - Да не хочу я, - отмахивается Лёха, будто я попросил его постичь бомжу ногти.
   - Почему? - говорю с недоумением.
   - Да без души там всё. Тем более с презервативом. Ни то это, ни то. И какая ещё попадётся: прокуренная, пропитая, в дрова убитая. Я-то за три штуки закажу, а Санёк поймает за пятихатку - мне, мол, и такая сойдёт.
   - Ну, да. Может и так. Хотя ты Саньку сколько помогал? По-дружески подъебать не должен.
   - Да причём здесь 'помогал'. У него это в крови.
   - Я бы нанял. Хоть бы полежать на ней и то...
   - Не, я так не хочу.
   - Ну, дело хозяйское, - сворачиваю я беседу, мысленно сопоставляя и поражаясь насколько легко превратить существование в жизнь, и что только не навыдумывает из-за болезненного страха человек, лишь бы ничего не менять. Жизнь отвратительна, но зато так предсказуема.
  ***
   'Водка, бабы, панк-рок' - почти ежедневный разговорный омлет. Всё, что не входит в состав этой пищи, Лёха без особой скромности отрыгивает. Есть люди, не знающие многих вещей, но их разум открыт для познания нового. Недосказанная фраза становится для них мыслительным фундаментом, на котором эти люди с энтузиазмом строят колёса, конструируют машину времени, изобретают философский камень... Потом им скажут, что это давно придумано или придумать невозможно. Они посмеются над собой, и будут снова ждать хлеба для души.
   Другие же сами себе строят стену. Лет к тридцати они самоограничиваются, считая свой статус индивидуальным совершенством. Причин, заставляющих их остановиться в нравственно-интеллектуальном развитии, много. Однако, то, что они вобрали в себя до начала коллапса, возводится в ранг идолов, святынь и прочих неоспоримых вещей. Осмысление идеологических аксиом подобных людей, вызывает у них чувство ксенофобии. Таков и мой товарищ - закрытый полупустой сосуд. Правда, пока ещё прозрачный.
  Так прослушав однажды от Лёхи монолог об истинном положении вещей на планете, я заметил, вдохнув:
  - Да, Лёх. Даже если и встретишь ты бабу, тяжело тебе будет с ней ужиться.
  Он согласился:
  - Матрёшка мне нужна. Чтоб стирала, готовила, давала, а с меня - пенсия. В общем, как в песне: 'Чтоб сытую и равнодушную'.
  ***
  Я медленно пью чай, закусывая какой-то шоколадкой, и слушаю воспоминания, рассуждения, литургию по упущенной любви...
  - Понимаешь, я сначала не понял. Ну, подшутит она надо мной, по плечу погладит. А я отнекиваюсь, отмахиваюсь. Да ещё постоянное бухло. А потом сообразил и понеслось. Где мы только с ней не прятались: и в бане и кинозале. И даже в сортире... Я на неё - она аж вся дрожит. Вот то было по-настоящему! Любила она меня, а я не выдержал - заревновал. Был там один дежурный санитар - лапал её. То за грудь схватит, то за жопу, то просто обнимет у всех на виду. Она смеётся, отбрыкивается. А у меня всё внутри переворачивается, как увижу. И я сорвался. Запил - ни дня не пропускал. Она говорила, чтоб потерпел, что с мужем разводится, к себе заберёт. А с дежурным просто игра. А я не смог... Ревность такая.
  После первого прослушивания шекспировской трагедии я сказал, что оба возлюбленных прогнали. Она экзамен устроила на поверку глубоких чувств, а он включил паранойю. Лёха, отмахнувшись, взял всю вину на себя. Во время второго и последующих прослушиваний о настоящей и беззаветной любви Лёхи и бабы в теле, готовой его на руках носить, я прихлёбываю чай, киваю и смотрю в телевизор, чтобы не потухнуть. Обрывки несущегося видеоряда по Альтернативному каналу я замысловато соединяю с известными до боли трагедиями. Так немного интересней. Понятно, что жизнь, в принципе, говно, но от повтора этого утверждения, слаще не становится. Лучше смотреть клипы.
  У Лехи есть спутниковое телевидение и один любимый канал - 'Альтернативный'. Было два, но 'О2' отключили. Остальные он практически не смотрит. Жалуется, что из телека на него постоянно 'говно' льётся.
  Я возражаю:
  - Ну, почему говно? Есть интересные передачи, фильмы...
  - Какие?
  - 'Школа злословия', например...
  - Это там, где пиздят?
  - А что ты вообще хочешь увидеть?!
  - Панк! Почему не показывают гаражный панк?
  - Потому что это не выгодно. Во-первых, государству. Панк - это бунт.
  - Да, мне плевать... Я не хочу смотреть всяких Басковых со Шпильками. У мне другие вкусы.
  - Лёха, вкусы диктуешь не ты, а те, кто наверху.
  - И ты хочешь сказать, что это музыка?!
  - Для масс - да.
  Лёха в недоумении разводит руками:
  - Не. Ну, что тут говорить. Ни голоса, ни смысла - и музыка.
  - Ну, в ноты они ж попадают?!
  - И что?! Попадают или нет - всё равно хрень.
  - По-твоему, что ни панк, то говно? Так?
  - Почему? Вот то, что ты слушаешь, я говном не назову, хоть и не понимаю в электронике. Но то, что сейчас поют, называть музыкой?!.
  - Просто, Лёх, люди разные. Большинству 'му-му' нравится, так что я сделаю?! Для них Басковы, Шпильки и прочие - искусство.
  - Да какое, нахрен, искусство!?
  - Ну, а кино?..
  - Какое 'кино'?! Советское только. Сейчас же не играют, а выёбываются!
  - Кино бывает разное. Искать надо.
  - Где?!
  - У тебя спутник.
  - Да, везде - один порожняк.
  Такой вот продуктивный диалог в сжатом виде на тему: 'Искусство и народ'.
  Ещё у моего товарища есть музыкальный центр, на котором он проигрывает золотые по цене заказные диски андеграудных групп, чтобы не слушать голоса тех самых Басковых и Шпилек, и не смотреть им в ясные очи. Слева от стола солидно стоит полупустой холодильник, а справа покоится новенький видик. Всё своё имущество он заработал на подаяниях.
  - Наверно, трудно было начинать?.. Стоять, просить?.. - без издёвки поинтересовался я.
  - Да, что тут трудного, Ром. Помнишь, в школе нас водили в церковь. Ну и деньги там давали. Мне они и не нужны тогда были. А когда стал бухать... Опохмелиться негде - с Димычем поедем в церковь, постоим полчаса и на бутылку вина хватает. Сейчас в Ростове неплохо дают. Бомжей, правда, прибавилось. Молодых много. Видишь девку - ну, лет 20-ть ей от силы. Вроде ничего так. Проходит полгода и всё: лицо и ноги опухшие, походка уже не та. И это навсегда, Ром. Даже если бросит - отпечаток останется.
  Лёха трёт себе колени и поясняет:
  - На холоде стоял. Кажется, Рождество Христово было. До сих пор ноги ноют...
  Попрошайничество, как часть Лёхиной жизни, я понять не могу, хотя и не говорю об этом вслух. Тем более в сочетании с его ортодоксальной верой в Бога. По крайней мере, в желании следовать православным традициям. На стенах наклеены иконы и тут же вывешен знак анархии. Из динамиков центра я никогда не слышал, чтоб лился колокольный звон. Хотя меня это не касается: кто свят, кто грешен и что там 'на небесах'. Лёха же верит в загробную жизнь, и совесть его наряжена в религиозные атрибуты. Однажды он сказал, что потерял страх перед Богом. Возможно, вид икон помогает ему воскресить забытый страх, чтоб меньше грешить. Впрочем, религиозную тему мы не любим обсуждать. Часто ругаемся. Его суждения мне кажутся детскими, наивными, а мои философствования он воспринимает как кощунство.
  ***
   Два года Лёха искал в своей одиночной камере чудо. Ездил по кругу, строил планы, сострадал себе и глумился над собой... Итог всему - стакан.
   Не прошло и двух лет после кодировки, как сорвался Лёха, ушёл в тотальный запой, потому что по его словам 'всё заебало'. С той поры комната его представляет собой одну сплошную дадаистическую инсталляцию - и на выставки не ходи. 'Художник' неистощим на перформансы - каждый день что-то новое. Только б выпивка была.
   Однажды заглянул я к Лёхе в гости в период его полного раздолбайства.
   В комнате стоит полумрак и спёртый спиртовой угар. Стол обезображен всевозможными объедками, огрызками, обвёртками из-под конфет, окурками... На пол капает разлитая заварка. Из динамиков музыкального центра надрывно орут в асинхронный унисон два вокалиста какой-то андеграунд-группы и коза (думается, тоже андеграунд) под аккомпанемент калмыцкой балалайки. Смысл песни моим мозгом не осознаётся, но что-то про Ленина по типу мантры. Лёха периодически хлещет с горла вино и от души закусывает мёдом с пол-литровой банки, обливая себе пузо (наверно, инсценировка строк Пушкина), а в паузах простестующе мычит, утомлённо потряхивая лохматой головой, и стучит кулаком по подлокотнику. Смотреть долго на столь необычное зрелище в неповторимо украшенном интерьере я не смог - угнетающе подействовала на психику обстановка. К тому же, что-то внятное услышать от Лёхи уже не судьба, хотя, с другой стороны, если бы я стал доказывать ему в ухо неважно что, но громко, он бы всё так же кивал, воспринимая мою речь как часть элитарного искусства. Престижно, конечно, но надо бы уходить, иначе - отупение, невроз, судороги. А идти, в принципе, было некуда. Свои собственные 4 стены, компьютер, Интернет - жизнь почти как по 'Матрице'. И социальная тишина.
  ***
   Пьяный Лёха - это гремучая джазовая смесь из человеколюбия и барского высокомерия. Получив пенсию, он едет в магазин. Скромно покупает двухлитровую бутылку пива. Стыдливо заезжает в кусты, осознавая свою духовную слабость, где медленно, с наслаждением попивает чудодейственный напиток. Гнетущее чувство вины за вчерашние эксцессы сменяется дзэн-буддисткими настроениями. Начинается доверительный, дружеский разговор с бабочками, муравьями и прочими тварями Божьими о высоких материях в контексте: 'Ты меня понимаешь?!'. В разгар проникновенной беседы с природой Лёха с извинением в голосе произносит:
   - Сейчас, я ещё одну бутылочку возьму и вернусь...
   Он снова едет в магазин, покупает добавку чего-нибудь покрепче и дарит продавщице 'на мороженое' полтинник или стольник за красоту неземную. С этой минуты время ускоряется. Преображение сознания ведёт к эволюции бытия. По крайней мере, для Лёхи точно. Теперь распитие происходит на автобусной остановке, в кругу случайно материализовавшихся 'другов'. По программе - громящая правда обо всех и во весь голос с параллельной раздачей собственной пенсии просящим 'на опохмел', 'на здоровье', 'на похороны'... Сюжетов много. В отличие от Станиславского, мой товарищ после второго похода в магазин всегда говорит: 'Верю!'. Ну, а в заключение сольного выступления, когда в карманах бумажек больше нет, Лёха шлёт всех на... В том числе и продавщицу той самой небесной красоты, которая почему-то отказалась подарить ему бутылку водки.
  ***
   И всё-таки мне кажется, что в Лёхе что-то есть от Бога: талант, способности, чистое желание жить - жить по чести. То светлое человеческое, что теперь всплывает почти всегда только во время пьяной стихии и тут же тонет. В сущности, у него есть врождённая, нерушимая никем и ничем совесть, и такая же тяга к бухлу.
  
  КОЕ-ЧТО ЕЩЁ
  
  Есть люди, искренне удивляющиеся тому, что я просыпаюсь после полудня, когда все 'нормальные' возвращаются (да нет - сваливают) с работы домой. Им невдомёк, что ложусь спать я на рассвете. А если узнают, укоризненно качают головой: мол, в клинику пора пациенту. Претензий ко мне со стороны правильного общества много. Мне не положено получать пенсию, потому что не работал нигде со дня своего рождения и поныне, и вообще. Кроится подозрение, что достающиеся на халяву деньги, я должен отдавать им. Ну, а кому ж ещё? У них дети, семья, коммунальные платежи, ипотеки, а у меня - всего лишь какая-то 1 группа инвалидности. Некоторые говорят прямо: 'Вот бы мне так: жить на всём готовом и ничего не делать да ещё деньги получать'. Бедные, бедные люди. Жаль мне таких человеков. Но беда в том, что так думает 95% нынешнего общества: чистенького, культурного, матом не ругающегося; и, наверно, детей в семьи таких людей приносят аисты. Продолжая логическую цепочку, я с гордостью могу считать себя на весь мозг ненормальным человеком. Наркоман, извращенец, закомлексованный урод, сбежавший из психушки, самоубийца - такие характеристики мне говорили прямо в лицо. Забавно даже. Как такое исчадье ада Земля носит?
  Итак, здравствуйте, я - социопат.
   Живу в небольшой комнате, считающейся в здешних заповедных краях элитной, поскольку пребывает там всегда только одно тело, принадлежащее сугубо мне. Слева от окна с видом на небо солдатская койка с деревянным щитом. По правую сторону два неказистых стола вдоль стены. На первом - всё, что связанно с едой, на втором - всё, что связно с мозгами: собранный своим умом из частей нехилый компьютер, звуковая система 2.1. Окно открыто навсегда, чтобы дуло. А дуло, потому что надо. На подоконнике гудит массивный вентилятор, обогащая воздух кислородом. Дверь звукоизолирована по моей просьбе - некоторые люди любят чужие шорохи. В шкафу бардак и вмонтированный тренажёр. Удивительно, но ещё есть раковина, в которую падает вода, когда я открываю кран. А когда закрываю кран, ничего не падает. Парадокс. Много барахла в моей комнате, но чтиво не про инвентаризацию.
  В палате, где живут по два-три человека трудно построить собственную систему комфорта, не вторгнувшись в чужие пространства. И дело вовсе не в эргономике быта. Как бы ни было просторно жильё, двум и более индивидуумам приходится вместе нелегко, ибо у каждого свои привычки, причуды, режимы. Постепенно присутствие соседа по комнате вызывает одно лишь раздражение, как у собаки Павлова слюноотделение. Пословица: 'Одна голова хорошо, а две лучше' - в стардоме теряет позитивный смысл. Суть проблемы раскрывает другая пословица: 'Чужая голова не карниз - не приставишь'.
   Для наглядности пройдусь по особо близким мне...
   Первый сосед преклонного возраста искренне полагал, что от моего компьютера у него зрение портится. Страшно злился на меня. Но поняв, наконец, что я не разобью свой компьютер на утешение старику, он перевёлся в другую палату.
   Второй сосед дядя Саша показался мне на первый взгляд интеллигентным человеком. Помню, каким джентльменом он вошёл: серый плащ, широкополая шляпа, белый шарф. Выбритый, чистый, вежливо заикающийся от волнения, как я. Князь Мышкин 2.0 - не иначе. Вдобавок выяснилось, что он любит книжки читать, с компьютером пытается подружиться. Рассуждения свои излагает логически выверено и лаконично. Но прошёл месяц и забухал интеллигент. Я, в сущности, не против, если тихо и без гостей. Но водка, как известно, не располагает к медитации. И пошло-поехало: 'У меня жена была, Рома. Понимаешь? А тут бац диабет объявился. Пальцы мои видишь? Скрючились. Прощай сантехника - уволили с работы. А кому я такой нужен, а? Никому. Прогнала жена любимая. Эх. Водку будешь? Зря. Я ж её не просто так пью. Лечусь я - сахар снижаю. Не знал? Во, учись студент. Я ведь не просто сантехник какой. Много книг прочёл. Знаешь, почему кошка спину выгибает, как проснётся? Позвоночник себе вправляет, чтоб горба у неё не было'. И вся эта пьяная философия мне в правое ухо диктуется. Настойчиво, неутомимо и по кругу. В ту пору я действительно был студентом и пытался под былинное бормотание мудрого сантехника освоить язык программирования Pascal. Не получалось - логические построения дяди Саши компьютер не воспринимал.
  Вначале я поддакивал соседу, чтоб поскорей отстал:
  - Ага.
  - Нога, - с энтузиазмом откликался дядя Саша, думая, что я с ним играю в буриме.
  Терпение моё заканчивалось, и я переходил на мат.
  Моноспектакль завершался только тогда, когда тело начитанного человека падало в подушку, и начинало нещадно храпеть.
  Выступления повторялись всё чаще и чаще. В конце концов жители крыла написали заяву об отселении моего соседа.
  - Я думал, это ты настучал фельдшеру, - говорил, прощаясь, дядя Саша. - Специально пошёл разузнать. Оказалось не ты. Уважаю.
  - И Вам спасибо.
  Следующим соседом стал Толик - ярый шахматист на коляске, с большим эксклюзивным телевизором. Не пьющий, не курящий, но почти всегда лежащий. В народе Толика кликали Мамаем - ироничная производная от его фамилии.
  Нельзя не сказать пару слов о столь незаурядной личности.
  Как сейчас помню...
  Слева от меня, в углу, на смастерённой полке орёт телевизор с утра до позднего вечера. Мне настойчиво кажется, что я постепенно глохну на левое ухо. Этот акт добровольного пожертвования слуховым органом - живое доказательство, что альтруизм - не выдумка. Некуда больше было ставить громоздкий телевизор.
  Когда впервые я включил по просьбе соседа раритетный источник деструктивных знаний, меня стало бодрить от страха: из динамика диктор громко и тяжеловесно сваливал в мою голову всякий хлам. Толик деликатно пояснил, что громкость работает только в двух режимах: либо без звука, либо 'весь мир будет в курсе всех событий и вестей!'. Во втором режиме стардом будет также в курсе, где живёт Толик.
  Мамай информационно всеяден и обладает возможностью делать несколько дел одновременно. Просыпаясь, я обыкновенно включаю по его просьбе генератор пропаганды и безвкусицы. Лёжа на боку в кровати, Толик слушает трансляцию, уплетая говённую кашу, одновременно расписывая какой-нибудь кроссворд на своём министолике. Процесс поглощения пищи заменяется или дополняется разбором шахматных партий, чтением книг, газет, журналов. И так до поздней ночи.
  - Толик, ты ж не Юлий Цезарь, чтоб одновременно, писать, читать и слушать?! - обращаюсь я к совести соседа.
  - Ну и что? Я всё воспринимаю и делаю одновременно без ошибок. Способность у меня такая, - отвечает он мне спокойно, с оттенком непонимания в голосе и в выражении лица его просматривается отпечаток закостеневшей детской обиды, которую он всю жизнь помнит и не может простить.
  Чтобы как-то успокоиться, я сбегАл на улицу или надевал 'лопухи' и глохнул всласть на оба уха, включив группу 'Rammstein'. Иногда, медленно крутя колёсами, Толик тихо уезжал, чувствуя, что моё желание расфигачить 'громофон' близко к воплощению.
  Мамай хорошо играет в шахматы: сочетает теорию с импровизацией. Видать оттого и прозвище получил в народе: почти всех казнит на шахматном поле. Но играть мне с ним не по душе. Толик, осознавая свой уровень, применяет психологические приёмы подавления самооценки соперника. Всякий его ход сопровождается уродливой шуткой - уничижительной насмешкой. В общем, игра в шахматы для Толика - это некий акт мщения, способ унизить человека.
  Однажды я ему озвучил эти мысли.
  Толик ответил поучительным тоном:
  - Чтобы выиграть, надо возненавидеть соперника.
  - Однако, - удивился я.
  - А что здесь такого?! - возмутился Мамай.
  - Да нет, ничего. Просто концепция интересная.
  - Привет, братья! - с порога нас с Толиком задорно поприветствовал пожилой мужчина, лет за шестьдесят, с диабетически опухшим лицом и мешкообразным телосложением.
  Я с почтением отвесил гостю 'здрасте', продолжая копошиться взглядом в виртуальных закромах своего компьютера.
  - Привет-привет, Юрик, - произнёс Толик, лежа в кровати подобно тёткам с картин Тициана, тоном преподавателя, к которому пришёл вымаливать тройку бездарный ученик.
  - Ну, что - пару партеек сбацаем?!
  - Конечно.
  В тусклом свете настольной лампы вырисовывался грубо слепленный, точно из камня, сгорбленный обрюзгший старик, нависший бесформенной глыбой над шахматной доской. Обширная плешь, крючковатый нос, раскосый хищный взгляд, жульнически мечущийся по лабиринту чёрно-белых клеток, предавали старцу схожесть со средневековым инквизитором. Беспокойным движением корявых пальцев Толик, точно коршун, схватил свою шахматную фигуру, вознёс её над доской, застыв на мгновение, и с силой поставил на новое поле, тут же объявив своему сопернику:
  - Шах!
  В сдавленно провозглашённом восклицании отчётливо слышался неминуемый смертный приговор. Однако реакция задумчиво сидящего на стуле заочно казнённого после нескольких секунд тишины была довольно неординарна.
  Отбарабанив ладонями по ляжкам деревенский хардкор, Юрик тихо произнёс, будто заклинание:
   - 'Шах', говоришь...
   - Ну, да... Не видишь что ли?! - сдерживая клокочущий смех, сказал Толик. - Ладья твоя летит.
   - Да ты Мамай, как Мамай! Всё сносишь!.. - задумчиво произнёс Юрик.
  В ответ Толик глухо захохотал.
   В отличие от своего соперника, Юрик думал долго, произнося весёлые непристойные прибаутки, словно они были тенями его мыслей. Толик медленно, но верно терял самоконтроль:
  - Долго думаешь.
  - А как ж не думать? Ты мне вон какую козу устроил.
  - Ну, всё равно - побыстрей надо, - упрекнул Толик нерадивого.
  - Щас-щас. Будет тебе взятие Бастилии, - Юрик, опершись руками о колени, пристально рассматривает доску, точно необъятные просторы Родины взором окидывает. - Ну, прям бык. Ты смотри. Это ж надо!
  - А то! - Толик хохочет, прыскает слюной, предвкушая скорую победу.
  Тишина сгущается и время будто бы останавливается, изредка ускоряясь звуками шагов по коридору да щёлканьем клавиш моей клавиатуры.
  - Да вот тебе! На! - Юрик бодро передвинул слона.
  Толик суетливо забегал взглядом с фигуры на фигуру, защёлкал нетерпеливо пальцами, будто что-то забыл.
  - Ты думай. Не торопись. Я пока случай один расскажу.
  - Играть надо, а не басни молоть, - заворчал Толик.
  - Так я ж сходил. Что ж мне делать?
  Толик нервно потирает свой выдающийся нос, тяжело дышит.
  - Ну, значит, в деревне это было, - начинает Юрик повествование. - Я тогда ветеринаром работал, коровок обхаживал. Ага. Подходит ко мне как-то раз бригадир:
  - Надо Юрий завтра срочно подойти!
  - Что стряслось?! Вчера ж всех проверял - целы, здоровы, не кашляют.
  - Да коровы ни при чём. Начальник с горано приезжает. Хочет лично со всеми работниками познакомиться.
  А мне что? Пришёл как звали, в срок. И вот нас человек пять, не меньше, выстроились в ряд. Начальник подходит к каждому и жмёт руку:
  - Быков!
  - Иванов!
  - Быков!
  - Сидоров!
  Ну и так дальше... Пока до меня очередь не дошла. А бригадир сзади всё семенит. Что-то поясняет. И тут, значит, начальник подходит ко мне, тоже жмёт руку. Высокий, сволочь. На голову выше меня. И говорит:
  - Быков!
  А я ему спокойно, почти нараспев:
  - Коровин.
  Представляешь?!
  Я одобрил историю непродолжительным ржанием.
  - Начальник-то весь покраснел - убил бы, если б не бригадир наш вовремя не пояснил, что это моя настоящая фамилия.
  - Мастер ты с толку сбивать, - мямлит Мамай.
  - Чего сбивать? Ты ходил бы лучше, чем ворчать.
  - Да ну тебя. Вечно во время игры цирк устраиваешь, - Толик кидает на доску журнал с кроссвордами, объявляя тем самым китайскую ничью.
  - Да ты ж проиграл здесь. Вот и бесишься.
  И пошла словесная перепалка. Признать проигрыш Мамаю как всегда западло - всё предъявы пустые бросает.
  Коровин на прощанье резонно замечает:
  - Да на черта ты мне сдался! Не на корову я ж играю?
  Было ещё много партий, в которых Толик проиграл по сути, но не признавал поражения. В этих случаях он устраивал провокационные перформансы, о коих упоминать стыдно. Зачем же с таким играть? Может, как человек Толик с гнильцой, но шахматист талантливый. В стардоме большая редкость.
  Толик, прожив со мной несколько лет, тоже покинул помещение из-за проблем со здоровьем. Я не стал упрашивать его оставить телевизор. Зачем он мне? Ухи дороже.
  Последним в череде сменяющихся соседей был дядя Ваня Шаолинь. Нет, он - не китайский монах. Обычный бывший русский мент: коренастый, с густыми усами, спокойный и немногословный. Каждый день дядя Ваня занимался зарядкой на природе и чем-то напоминал в этот момент каратиста. Опосля акробатических кувырканий на траве или на снегу шёл пить ядрёный зелёный чай. Завершая ритуал оздоровления, задумчиво курил приму, вспоминая про себя прошлое. Верил человек, что оправится однажды после инсульта. Я ему как-то намекнул, что сигарета - не конфета. На что дядя Ваня так же амбивалентно парировал фразой, в которой смешались убеждённость и сожаление:
  - Курить не брошу, хотя надо.
  Вообще хороший был человек. Грех жаловаться. В его эпоху я и съехал в одиночку. Очередь моя подошла. Человек умер - место освободилось. Суета заповедного края.
  
  ПОД ПОТОЛКОМ
  
  Приглашёние по вызову наверх: переустанавливать Windows и прочий софт бесплатно - мой скромный вклад в историю человечества. Лет с 16-ти понял я свою миссию и пошёл по миру компы чинить без устали да по сей день. Скучное, деструктивное призвание. Установка винды сравнима с распитием стакана водки в течение двух часов в одиночку. Ощущение, что становишься глупее, есть, а радости не чувствуешь.
  Задание благополучно выполнено, и я спешу покинуть третий этаж - страну немощных, спившихся, заживо гниющих, стирающихся из жизни, медленно погружающихся в маразм. Быстро иду по коридору - мимо проплывают шаркающей походкой тела. Когда-то эти биологические механизмы считались людьми: имели гордость, честь, разум, талант, совесть, свой образ жизни, грехи и победы... Но старость превратила их в бесполезный социальный хлам. За окном палит лето. Воздух спёрт и безобразно резок. В открытых палатах на кроватях неподвижно сидят и лежат скукоженные остатки жизни, созерцающие серую статичную бездну бетонного одиночества. Те, кто пошустрей, привычно расположившись в фойе, глазеют внутрь орущего телевизора, будто в аквариум. Где-то из переплетений стен разлетается чёрный мат сварливых бабулек, точно стая ворон. 'Пенсия как осень вызывает обострение', возникла догадка. Нянечки уютно расположились в отдельной комнате за столом. Неустанно говорят и пьют чай, почти как в знаменитой сказке. Они не любят проживающих, жаждущих внимания по поводу и без повода, как дети. Нелюбовь взаимная, но обычная, привычная, привносящая разнообразие в пустоту. Вообще, в стардоме так много странного и непонятного, что изумление окружающим бредом со временем проходит. Да и был ли бред? Всё как всегда, всё как везде. Мир - это бесконечная константа. Кто не понял, тому вечная переэкзаменовка.
  *
  В нескольких метрах от меня лестничная клетка - дорога к своему уютному одиночеству. Но врождённое любопытство заставляет на ходу невольно влезьте взглядом в распахнутую комнату. Изнутри палаты на меня смотрят молодые наивные глаза. Дружелюбная гостеприимная улыбка на ассиметричном от спазмов лице. Голова дёргается, смешивая 'да' и 'нет' в безобразную вероятность. Я останавливаюсь на секунду - киваю в знак приветствия. Взглядом долговязый ДЦП-шник подхватил моё внимание, как большую рыбу на крючок, и его тело будто пустилось в безумный пляс - массивная коляска закачалась от непроизвольных судорог. Надо бы познакомиться поближе, узнать человека, помочь, просто заговорить. Но думаю по-скотски: 'Что мне может сказать этот веселящийся в гробу? Как здесь здорово или как херово? Не ново', заключаю я и спешно спускаюсь вниз, в свою престижную одиночку. Предвкушаю, как зайду в интернет и буду смотреть театр глобальных свершений, отклонений, откровений, унижений, лицемерий и прочих гипертрофий души. Там весело и интересно, как в цирке. Переустановщик Windows к созданию бытия отношения не имеет.
  *
  Спустя какое-то время меня снова попросили подняться на третий этаж и починить незнакомому человеку ноутбук:
   - Да ты его уже, наверное, видел. На коляске. С руками плохо. Лёшкой зовут.
   - Наверно, - и думаю: 'Таких полстардома'. - А где его палата?
   - Вот как у вас библиотека, только сразу слева.
   - Ясно. Я где-то через час зайду.
   - Зайди, а то он весь измучился. Сам понимаешь - там никто в этом не разбирается.
   Палату, где проживал неизвестный, нашёл быстро и был удивлён - это тот самый 'веселящийся в гробу'. Лет ему оказалось 49-ть. Небритое костлявое лицо, седые вздыбившиеся волосы. А вот в глазах - юность, полная громких начинаний, бронированная оптимизмом слепая веры в альтруизм людей и сбивающая с толку ухмылка. Он сидел на коляске за встроенным столиком, на котором зиждился раскрытый ноутбук.
   Соседи по палате - два типичных жильца 'поднебесья': один, заросший, с опухшим красным лицом, в потрёпанной хипповской одежде, валялся разбросанными частями тела на перекособоченной продавленной кровати, пребывая в хмельной полудрёме, а второй, сгорбленный и точно окаменевший сидел в продавленном ложе, уставившись в зелёную стену. Одет он был в рубашку и памперс.
   - Здрасте, - сказал я, остановившись на пороге.
   - Привет. Меня зовут Алексей. Можно просто Лёха. Заходи, присаживайся, - говорит без стеснения, простодушно, с ухмылкой в искривлённых губах. (Не так легко и лаконично Лёха произнёс первое и последующие предложения, но всю сложность и неопределённость его мыслевыражения мне не удастся, так что и не пытаюсь). Можно подумать, что он, прикидываясь простаком, меня троллит. Одет цивильно по здешним меркам: рубашка, трико, носки. 'Недавно прибыл', заключаю я. Слова в его быстрой речи почти непонятны, искажены, как лица на картинах Пикассо.
   Тем временем я подтаскиваю ногой стоящий неподалёку стул, сажусь рядом, чтобы взглянуть на монитор - там обычно понятней бывает примерно в два с половиной раза...
  На столике перед Лёхой стоит ноутбук, пол-литровая банка заваренного кофе с трубочкой, папиросы, спички.
  - Так что случилось? - интересуюсь я, смотря, как товарищ лихо ударяет напряжённо выпяченным средним пальцем по клавишам, точно забивает гвозди молотком, попутно поясняя ситуацию. Остальные пальцы кручены в безобразный кулак. Я предельно поражён - никогда не видел, чтобы при таком обращении ноутбук оставался 'живым'.
  - Вчера работал как новенький. Я кое-что изменил в настройках, чтобы комп быстрее работал. Потом перезагрузил систему, а Windows не загружается. Нужно нажать три клавиши одновременно, а залипание почему-то не работает. Вот посмотри, - он повернул ноут ко мне.
  Понял я из сказанного чуть больше половины. Помогла, высвеченная на дисплее, белая надпись на чёрном фоне. В переводе смысл такой: 'Файл такой-то не найден. Для восстановления системы вставьте установочный диск и нажмите Ctrl-Alt-Delete'.
  - Установочный диск есть?
  - Конечно. Он в дисководе. Просто я не могу нажать три клавиши одновременно. Не получается.
  - А другие почему не помогут?
  - Они даже боятся подходить к нему. Думают, что сломают.
  - Да, есть такие, - соглашаюсь я.
  Принимаюсь за реанимацию бездушного ящика.
  'Залипание', естественно, не работает - система ведь в DOSe. Но почти 15-летний стаж работы за компом научил меня проделывать манипуляции не хуже йога.
  Два пальца левой руки прижимают Ctrl и Alt, ну и носом тык по клавише delete. Перезагрузка, F8, пробежал стрелками по меню и Enter - аминь. Винт механически заурчал, загружая операционную систему в первозданном виде.
  Лёха ликует и снова начинает энергично долбить указательным пальцем по клавиатуре.
  - Ты поосторожней с ним, - указывая взглядом на бронированный ноутбук.
  - Ничего! - отвечает Лёха. - Мне его на военном заводе собирали.
  В палату заходит ядреная нянечка средних лет - на вид здоровьем крепкая, лошадиной породы, круглолицая и равнодушная.
  Алексей замысловато и интеллигентно просит дать ему кофе. Повторяет желание раза три.
  - Чего?!
  Я перевожу просьбу.
  - Кофе дать?! - переспрашивает нянечка.
  Лёха кивает.
  Женщина преподносит со стола 500-граммовую банку с трубочкой. Слышатся жадные глотки.
  - Напился?!
  - Да. И закурить дайте, пожалуйста.
  - Чё ещё?!
  Лёха тычет оттопыренным указательным пальцем в пачку беломора.
  Ленивое лицо нянечки изображает знакомое слово 'заебал'. Она достаёт папиросу. Лёха, будто стоя на протянутом над пропастью канате, весь шатаясь, жадно хватает папиросу ртом. Сам подкурить не может, потому терпеливо ждёт...
  В потолок устремляются густые клубы табачного дыма.
  - Теперь всё?! - раздражённо произносит нянечка.
  Лёха кивает и пытается что-то сказать. Папироса падает на стол:
  - Спасибо.
  Как выяснилось позже, он всегда благодарит за помощь.
  - Пожалуйста. На, держи же уже!
  Исполнив желания, нянечка картинно покидает палату.
  'Хорошая была бы натурщица для Рембрандта', думаю я, восхищаясь формами тела бэйбы, томно уходящей в коридор.
  - Весьма-весьма, - киваю я в след.
  Лёха улыбается, пуская клубы дыма.
  Ещё раз осматриваю помещение: 'Кто рисовал андеграунд?'.
  - Так. Комп работает? Тогда я пойду, - полувопросительно говорю я. Мне ситуация понятна и давит на мозг.
  - А ты придёшь ещё? - в голосе и глазах застыла надежда.
  - Наверно... Постараюсь... На днях, - уклончиво отвечаю я.
  - Приходи. Поговорим.
  Я спускаюсь по ступеням. Внутри - депрессивные мысли от предвидения печального будущего беспомощного Алексея. 'Реальность убивает...'.
  *
   Со дня появления в стардоме я вижу баптистов со своей паствой в холле. Они зачитывают отрывки из Библии и поясняют смысл изречений на свой лад, а потом поют песни о любви к Богу. Меня однажды пригласили. Чтобы поскорей свернуть беседу, я смело заявил, что являюсь атеистом. Баптисты оказались понятливыми и в мою голову лезть не стали.
   В тот год, когда Алексей обосновался на 'кладбище для живых', ко мне явился некий молодой человек по имени Саша. Лет ему около 30-ти, долговязый, худой, на костлявом лице едва заметно скошен нос. Он представился и вежливо попросил распечатать на принтере текст церковного содержания. В устройстве не было бумаги. Я опрометчиво попросил достать листы из тумбочки. В нижнем отделении стола была бумага, а сверху покоился личный бульбулятор. 'Заложит, как пить дать', мысленно перепугался я. Экнув пару раз, принялся было переубеждать гостя, что это всего лишь кустарный саксофон, и я хочу научиться играть джаз, как Бил Клинтон.
   - Да, в молодости я тоже увлекался всякой ерундой, - глубокомысленно сказал Саша и, доставая бумагу, добавил. - Но Бог направил меня на путь истинный и избавил от греха. Надеюсь, когда-нибудь ты обратишься к Богу, и он спасёт тебя.
   'Бывалый, хоть и баптист. Не должен заложить. Аминь'.
   Я, молча, распечатал текст. Гость поблагодарил за помощь и ещё раз упомянул об истинном пути, и всепрощении Господа Бога. Когда Саша закрыл за собой дверь, я подождал с минуту, потом достал пакет, положил в него бульбулятор и выбросил в общее мусорное ведро. 'Фух. Избавился от улик. Совесть моя чиста по крайней мере перед ментами'.
  Так уж вышло, но практически все верующие люди, встретившиеся мне по жизни, напоминают испуганных до смерти существ, которые, чтобы спастись от собственных страхов, нерешённых проблем, комплексов, залезли в идеологическую клетку. Большинство из неё не вылезают, занятые примеркой нимба перед иконами. Саша почему-то не забыл, что такое жизнь и вера для него лишь напоминание рукотворно помогать другим людям. Редкий вид - адекватно верующий.
  *
   Оп-па появился внезапно - подселили к Лёхе и абзац. Прозвали человека так, потому что кого бы он не повстречал вне зависимости от статуса почти всегда вместо приветствия говорил 'оп-па!', иногда 'здорово!'. Он бывший зэк, перенёсший инсульт, гражданин-нерв, весёлый до неадеквата и яростный до пены у рта, когда как - сон, погода, влитый градус, обстановка на остановке - сложная формула прогнозирования... Лёха и Оп-па славно пребывали вместе. Кореша. Свои в доску. Оба пёрлись от Deep Purple. Пили водку. Оп-па неистощимо травил анекдоты и сам над ними ржал. Лёха посмеивался. Но однажды соседа увезли в Романовку - в стардом для зэков и алкоголиков. Лёха ушёл в себя надолго.
  *
  Нежданно к обеду моложавая сотрудница принесла бандероль. Так сказать, двойной сюрприз в одно мгновенье. Графа 'От кого' подписана смутно знакомыми ФИО женщины. Расписываюсь на автомате, соображая 'Кто сподобился? Что внутри?' и одновременно решаю задачу: 'Какой же у гостьи реальный размер груди?'. Расписался и мысленно ответил: 'Хороший'.
  Я, поблагодарив приятную особу, не спеша закрываю за ней дверь. Затем замыкаюсь на ключ, чтоб никто не мешал.
  'Итак, приступим'. Беру в зубы нож и лихо вскрываю бандероль. Обнаруживаю шерстяные носки, банку кофе и пачку чая на 50 пакетиков. 'А где мои любимые трюфеля?', застываю в недоумении с ножиком во рту. - 'Ладно, забодяжу хоть чай'. Подозрительно пухлая пачка идёт на вскрытие. Помимо расфасованной по пакетикам заварки я нахожу в качестве пикантной добавки - 100 таблеток димедрола. 'Охуеть!' - восхищаюсь я изощрённому способу контрабанды наркотический средств. Сам димедрол меня не волнует - помнится, я вкушал удвоенную лечебную дозу ещё в школе натощак для 'хорошо'. Приходы мне не понравились. Но все же, какой красноречивый переход количества в качество я наблюдал! 100 таблеток димедрола - вот наглядный пример философского закона о переходе количества в качество (преподавателям филфака на заметку). 'Так. Ладно, - рассуждаю я. - Куда бы это всё засунуть? О! - вспомнилась пустая непрозрачная посудина'. Открываю тумбочку и пластинки загружаю в 'контейнер'. Крышкой не закрываю - неудобно будет потом доставать. Затыкаю посудину смятой принтерной бумагой. Следующим этапом в моей жизни становится поход на третий этаж к Алексею, дабы сообщить ему благую весть, что 'товар' прибыл и готов к употреблению. С этого момента я считаю себя без пяти минут наркодиллером-альтруистом.
   - Здоров.
   - Привет, братишка, - его неизменно дружелюбное из искривлённых спазмами губ.
   - Пришла бандероль от твоей тёти. Сколько колёс принести?
   - Как всегда - пять.
   - Ок. Спички я беру.
   Лёха соглашается, кивая на стол, где лежит спичечный коробок.
   Спускаюсь к себе, закрываю изнутри дверь и принимаюсь за дело. В левой руке зажата пластинка с димедролом, в зубах - ручка. Кровать как точка опоры, чтобы преобразить чужой мир. Таблетки выковыриваются и последовательно загружаются липкой от слюны губой в нетривиальный контейнер. В России люди изобретательны и потому не всегда можно предугадать, что находится в спичечном коробке среднестатистического гражданина.
  Спустя полчаса я возвращаюсь со спичечным коробком в непрозрачном кульке. Конспирация - почти искусство. Доставить до клиента товар - полдела. Алексея надо накормить снадобьем. Сам он выпить лекарство не в состоянии. Я высыпаю таблетки на кровать, беру в зубы чайную ложку и начинаю кормить Лексея димедролом. Иначе человек останется 'голодным' и жизнь его неминуемо превратится в ад: бесконтрольные спазмы, рвота, понос. Лёха при помощи трубочки запивает дозу кофе. Так приручается непослушное тело. Побочное действие от приёма лекарства - деструктивный энтузиазм. Но Лёха утверждает, что так и должно быть. Щёлкая по клавиатуре пальцем, он 'оптимизирует работу Windows', и видит в этом великий смысл. Можно с чувством презрения утверждать, что Лёха под кайфом, и давно неадекватная личность. Но по мне - он просто под счастьем. Неважно, какова его природа. Счастье почти всегда неразрывно связанно с глупостью. Пусть Лёха потупит - мир от этого хуже не станет.
  - Слышь, я возьму 'красное колесо'? - так на нашем сленге называется клоназепам. Алексею дают его каждодневно и ещё пять таблеток фенозепама.
  - Зачем спрашиваешь? Всё равно от него никакого толку. Бери. И 'феники' возьми.
  - Меня пока не колбасит. К тому же от 'феников' долго отходишь. А вот 'красное колесо' в самый раз - хоть посплю нормально, - говорю я, закладываю за щёку нераспечатанную таблетку и иду домой - Лёха на своей волне.
   Процедура повторяется каждый вечер, пока мой тайник не опустеет.
  *
  
   Лёха на всё тело больной ДЦП, почти круглосуточно сидит в коляске и долбит пальцами, точно молотками, свой ноутбук. Говорит при встрече много, витиевато и вместе с тем грамотно, но с большим звуковым искажением. На довольно простые вопросы неизменно отвечает отвлечённо, невпопад, что захочется. Произнесённое им я частично понимаю благодаря своим интуитивным способностям. А вот смысл в потоке слов теряется, как беглый заяц в скопе деревьев. Приходится постоянно переспрашивать, чтобы уловить смысл в затяжном вербальном абстракционизме. 'Ты всегда огород городишь вместо того, чтоб сказать чётко и ясно, говорила мне мама', как-то признался он, видя моё раздражение. Прибыл Лёха в интернат сравнительно недавно, и в течение считанных месяцев администрация переселила его в 'одиночку'. Феномен экстремального переселения в благодатную жилплощадь Алексей объясняет наличием друзей, занимающих высокие посты. Однако каждый прожитый им день в этих стенах меня заставляет всё больше сомневаться в правдивости его слов. Лёха не лжёт - он выдумывает, как ребёнок.
   Гениальный малыш убивает винду за три дня, которая у меня стабильно работает по полгода.
   - Блядь, ты охуел, - страдальчески говорю я, когда он просит переустановить Windows третий раз за неделю.
   - Рома, я же не специально.
   - Конечно! Ты виртуозно, с поэтической лёгкостью. Если бы о тебе узнал Билл Гейтс, ты бы шикарно зажил. Тестировал бы их продукты на выживаемость. Ну, скажи, какие файлы ты удаляешь, чтобы слетела винда? Я их скрою к чертям собачьим!
   - Я ничего не удаляю. Просто пытался обновить через интернет. Произошёл сбой, а после перезагрузки windows перестала загружаться.
   - Зачем обновлял?
   - Чтобы быстрее работал ноут, - ответ дилетанта.
   - Может у тебя жёсткий диск сыпется?
   - Нет. Комп на военном заводе собирали. Проверяли в разных экстремальных условиях.
   - Ну-ну. Ладно, переустанавливаю в последний раз. И не надо ничего оптимизировать. Окей?!
   - Окей.
   - Печатай, рисуй, читай, танцуй. Делай всё, что хошь, только в систему не лезь.
   - Понял.
   Но на деле история повторяется снова и снова.
   Я прихожу к нему почти каждый день, пытаюсь поговорить с ним на отвлечённые от быта темы, но Лёха, как параноик, жалуется на то, что к нему не приходят нянечки, что они подмешивают в еду и кофе аминазин и в его комнате висит скрытая камера наблюдения - за ним постоянно следят... От этих откровений у меня быстро вскипает мозг:
   - Лёх, почему ты постоянно мне жалуешься? Я что - Бог? Президент? Министр здравоохранения? Я ничего не могу изменить. Моя комната на втором - забыл? Я пришёл и ушёл. Ты здесь живёшь и тебе нужно налаживать отношения с нянечками. Как? Я тебе уже говорил. Здесь нужен стимул, понимаешь? Бабки! Чем больше, тем отзывчивей. Сегодня, конечно, тебе помогут, а завтра - от чистого сердца забьют на тебя. Налаживай контакты. По Марксу, распределяй труд - не еби одну и ту же...
  Но Лёха просто не умел договариваться. Все отказывались от его денег. Даже вся пенсия Алексея не заставила бы нянечек почти ежечасно исполнять всего его оправданные и неоправданные просьбы. За такими как он должны ухаживать роботы или люди, переполненные любовью к ближним.
  *
  Алексей - живой 50-летний труп, мечтающий об эвтаназии. Его тело истощённо неконтролируемыми хроническими спазмами, переизбытком убойных доз нейролептиков-миорелаксантов. Оно скрюченно лежит уродливым вырезанным листом фанеры на кровати. Алексей с параноидальным вниманием старается быть неподвижным. Будто над пропастью его держат тоненькие ниточки. Тем временем обособленная часть мозга почти беспрерывно заставляет мышцы сокращаться. В смотрящих детских глазах Алексея запечатлёно ожидание боли. Каждый день для него - не больше чем запрограммированная пытка.
   Однажды после сухого приветствия Лёха добавил нечто оригинальное:
  - Убей меня, пожалуйста.
  - Чё?! Ты ебанулся, товарищ.
   - Купи нитроглицерин и водку: я не хочу больше так жить, - продолжал он, плача.
   Я представил, что его ожидает, и с лёгкостью произнёс:
   - Хорошо - куплю.
   Сказал необдуманно, из жалости. Спустя день, будто извиняясь, я заявил обратное:
   - Нихуя, Лёха. Решай этот вопрос сам. Как мне ещё трицадник лет жить с мыслью, что я тебя убил? И не переубеждай - без толку.
   - Ты же обещал.
   - Сдуру пообещал! Такие вопросы чужими руками не решают. Это твоя жизнь, а не моя. Надо было раньше думать.
   - Раньше умирать не хотелось.
   - Ты просто боялся...
   Он так и не решил свой вопрос:
   - Братишка, я - трус. Ты прав.
  *
  Первые месяцы я пытался расшифровать его жизнь, мысли, устремления. Спустя год я стал понимать самое главное, что ему надо: 'принеси димедрол, подай, пожалуйста, кофе, позови кого-нибудь'. Всё хорошее осталось давно позади, в его молодости, в
  удивительном городе Самарканде, среди добродушных друзей, которые воспринимали его как нормального человека. Настоящее не имело никакого смысла. Пустотой никто не восхищается. Лёха отучил меня задавать вопросы о прошлом.
  Поступив в стардом, Лёха излучал наивный оптимизм, легкомысленный энтузиазм и чужеродную дружелюбность. Ему неведомо было, что поселившись на третий этаж, он попал в страну третьего мира, где не живут, а существуют беспомощные и убогие, равнодушные ко всему и отверженные всеми. Но Алексей продолжал верить в бескорыстие и доброту людей, альтруизм, врождённую святость. Сидя на коляске, с привязанной левой рукой, наносящей телу маленькие увечия в свободном состоянии, он долбил указательным пальцем по клавиатуре ноутбука. Алексей, как вздорный гений, самозабвенно делал ошибки во всём: в общении с нянечками, фельдшерами, в суждениях о прошлом и настоящим, в непокорном стремлении жить. В ответ получил скрытую ненависть персонала, не подозревая о всеохватывающей, вездесущей меркантильности окружающих. Лёху быстро переселили в одиночку, чтобы не слышать его постоянные вежливые просьбы помочь поднести кофе, прикурить, покормить, посадить в коляску, привязать руку, поставить ноутбук, искупать, подложить утку... Лёха хотел слишком многого и 'за бесплатно':
  - Они же здесь работают. Зачем мне им платить?
  - Ты где жил? На луне?
  - Дома.
  - Дома у тебя были папа, мама, твои родственники, которым не наплевать на тебя. Здесь всё иначе. Ты здесь никто.
  Спустя месяц-другой нянечки прозвали его унизительным глаголом 'заепал'. Так они говорили, вслух или про себя, когда я приходил к ним с просьбой: 'Извините, Алексей вас зовёт'.
  В жизни Лёхи есть только три человека, которые по мере возможности посещают его: 70-летняя почти глухая и искренне любящая тётя, баптист - бывший наркоман и отец-одиночка, осознающий, что вера - это не только проповеди, но и воплощение всего хорошего в поступках, делах и я, тоже делающий что-то и хронически уставший давать советы. Тётя раз в полгода из-за сильнейшей гипертонии приезжает к Алексею. Привозит по десять пачек димедрола. Без отупляющего седативного средства Лёха превращается в мученика: блюёт, бесконтрольно обделывается, не может помочиться, дёргается, как марионетка в руках у пьяного театрала. Иногда от тёти приходит на моё имя бандероль: банка кофе, шерстяные носки и набитая таблетками димедрола запечатанная пачка чёрного чая. Каждый вечер я приношу Лёхе дозу. Выковыриваю ему пять таблеток ножом и 'кормлю' с ложки. При сильных приступах - вдогонку столько же феназипама. От ежедневного употребления таких доз у него наблюдаются относительная физическая гармония тела и стойкая не проходящая паранойя: весь мир наблюдает за ним с помощью скрытой камеры, неведомый никому Игорь постоянно строит заговоры и 'все тайком воруют'. Я устал выслушивать однообразный бред. Устал переубеждать. Перестал верить любому его слову.
  Иногда меня подменял Саша. Он приходил к Алексею после службы, и они подолгу о чём-то говорили. Я не знаю, как Саше это удавалось, но после разговора в Лёхе просыпалась жизнь. Чтобы не выйти из образа обиженного на весь мир человека, 'потрошитель винды' ворчал:
  - Вечно он о Боге песни поёт.
  Да, именно этот простой и вежливый баптист - единственный человек, кто катал Алексея вокруг интерната. Покупал ему еду, лекарства и говорил цену за купленное вполовину меньше, чем есть. Сажал Лёху на коляску, когда нянечки отказывались под вымышленными предлогами: 'Нам фельдшер запретила. У тебя хрупкость кость. Вдруг ещё чего поломаем'. Но Саша не жил на третьем этаже в стардоме. Он был всего лишь гостем на птичьих правах - сектанты нынче не в почёте. Постояльцем был я, но тоже без особых прав...
  *
  Вначале, поселившись в стардоме, Алексей делился своими подростковыми впечатлениями, наивными идеями и мыслями. Я слушал его по нескольку часов, рассказывал о настоящем, делился событиями своей жизни. Диалог не строился. Алексей не умел рассуждать, не знал, что такое 'сегодня', а будущее он выдумывал налету, как задорную частушку. 30-ть лет взаперти с родителями сделали Алексея посредственным, безынициативным, остановившимся в развитии. В интернате он довольно быстро растерял остатки воли: его проявление в реальности сводились к удовлетворению физиологических потребностей и высказыванию суицидальных мыслей.
  Спустя год я не мог просидеть с Лёхой и пяти минут - уходил внутренне истощённым. Иначе меня перемыкало, и я превращался в словесного садиста: матерно орал ему в лицо, что он свихнулся, что не хочет вникнуть в суть - продумывать свои поступки.
  - Это необходимо, понимаешь! Иначе не выжить! Стократно наступать на одни и те же грабли - признак маразма.
  *
   Спустя несколько месяцев после приезда в интернат у Алексея нешуточно загноилась нога из-за пустяковой раны: плохое кровоснабжение нижних конечностей. Фельдшер прописывал никчёмные копеечные мази.
   Я внушаю:
   - Леха, у тебя деньги есть?
   - Да.
   - Давай я куплю тебе антибиотики широкого спектра действия? Здесь нихера тебя не вылечат.
   - Я хочу купить себе мобильник.
   - На всю пенсию?! Ты ебанулся! Через месяц ты сляжешь.
   - Я так не думаю.
  Алексей мог бы сидеть в коляске и по сей день, но навязчивая боязнь боли пересилила его волю:
   - Нога дёргается. Подножка прямо по ране бьёт.
   - Пусть лучше перевязывают.
   - Не помогает.
   - Так терпи. Перестанешь вставать - начнутся пролежни. Тебе физически надо что-то делать, иначе спастика начнёт усиливаться. По себе знаю.
   - Мне больно, понимаешь?
   - Я понимаю, что ты либо глухой, либо ёбнутый. Купи мазь! Саше позвонить?
   - Не надо. Я сам.
   Он позвонил и попросил купить телефон.
   Мои предсказания, к сожаленью, сбылись. Алексею всё же купили путёвую мазь, но было уже поздно. Развилась трофическая язва.
  Лёха сделал очередную ошибку - не захотел больше вставать.
  *
   Я в который раз прихожу к нему, кормлю димедролом, подношу в зубах банку кофе. Сажусь на стул. Мы молча смотрим друг на друг. Так проходит минут пять. Мне нечего сказать, потому что весь он пронизан ожиданием боли от малейших движений тела. Человек внутри себя.
   Наша встреча почти всегда заканчивается просьбой:
   - Позови кого-нибудь.
   Однажды он забыл проснуться.
  
  СНОСКИ
  *Я рассказал бы через что пришлось пройти,
  Про боль, что встретил на пути,
  Смутился б даже Господь.
  Про бесконечный пир и карнавал,
  Запретный плод, что я вкушал.
  Но волненья вам не побороть.
  
  Я не прошу теперь у вас прощенья,
  И не в оправдании суть.
  Но перед тем как вам принять решение
  Пройдите весь мой путь,
  Пройдите весь мой путь.
  Depeche Mode 'Пройдите мой путь'. (Перевод: Евгений Кулешов aka Dante).
  
  *Индастриал (от англ. industrial - 'промышленный') - музыкальное направление (жанр), отличающееся выраженной экспериментальностью и особой эстетикой механических и других промышленных звуков. (Википедия).
  *Индукция (лат.) - форма умозаключения, характеризующаяся переходом от частного к общему выводу путем обобщения отдельных фактов. (РУДН).
  *Кибернетические системы рассматриваются абстрактно, вне зависимости от их материальной природы. Примеры кибернетических систем - автоматические регуляторы в технике, ЭВМ, человеческий мозг, биологические популяции, человеческое общество. (Википедия).
  *Креативность (от англ. creative - творческий) - творческие способности индивида, характеризующиеся готовностью к созданию принципиально новых идей, отклоняющихся от традиционных или принятых схем мышления и входящие в структуру одаренности в качестве независимого фактора, а так же способность решать проблемы, возникающие внутри статичных систем. (Википедия).
  *Психоделический опыт (а также Трип англ. Trip - путешествие) специфичные переживания в сознании человека, характеризуемые отличным от типичного восприятием и интенсивным мыслительным процессом, как правило творческого плана. Психоделические состояния ума могут быть вызваны различными способами - сенсорной депривацией (англ. sensory deprivation) или приемом психоактивных веществ. Данные состояния ума заключаются в переживаниях иллюзий, галлюцинаций, измененного восприятия и ощущения внутреннего "Я", мистических состояний, а также иногда и состояний, схожих с психозом. (Википедия).
  *Анорексия (от греч. an - отрицательная частица, όrexis - аппетит) - психопатологический синдром, выражающийся в навязчивом стремлении к снижению веса, которое реализуется при помощи диеты или полного отказа от еды, физических упражнений, приема лекарственных препаратов, воздействующих на аппетит и процессы выделения. (Энциклопедия социологии).
  *Пластилин (сленг) - гашиш.
  *Палёнка (сленг) - самогон.
  *Субъективный идеализм - группа направлений в философии, представители которых отрицают существование независимой от воли и сознания субъекта реальности. Философы этих направлений либо считают, что мир, в котором живёт и действует субъект, есть совокупность ощущений, переживаний, настроений, действий этого субъекта, либо, как минимум, полагают, что эта совокупность является неотъемлемой частью мира. (Википедия).
  *Петтинг (англ. petting) - любовная игра для достижения оргазма без сношения. (Сексологический словарь).
  *Децел (сленг) - малость, немного; малой.
  *Безбашенный (сленг) - сорвиголова.
  *По накурке (сленг) - накурившись анаши.
  *Шоу должно продолжаться.
  *Прикид (сленг) - стиль одежды.
  *Обдолбанный (сленг) - человек в состоянии наркотического опьянения.
  *Counter Strike - компьютерная shooter-игра.
  *Целка (сленг) - девственница.
  *Ланет (сленг) - куннилингус.
  5.05.2009, 2016 г.
Оценка: 7.44*6  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"