Самоваров Владимир Николаевич : другие произведения.

Пробуждение зимним утром рядом с любимой женщиной в Новгородской губернии

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:


Пробуждение зимним утром рядом с любимой женщиной
в Н
овгородской губернии

  
   В ту ночь мне снились мерзкие химеры
   Нотр-Дамского собора. "Может быть,-
   Подумал я проснувшись, - их забыть.
   И в зимних снах должно бы чувство меры.
   К чему мне рожи треснувшего камня,
   Иль это следствие, что не закрыта ставня
   И дребезжит промерзлое стекло",
   Но к вечеру окошко замело.
  
   И снились мне афинские руины,
   Фарнезский оникс греческих камей
   И каллипиги мраморных Психей
   И, вовсе уж нежданно, бедуины
   Брели среди песков. "Так, может быть,-
   Подумал я, проснувшись, - их забыть."
   Но к вечеру опять уездный снег
   Завьюжил россыпи сугробных зимних нег.
  
   И снился мне всего лишь серый камень
   На высоте волошинской горы,
   Снесенный водами, быть может, с той поры
   Как двигался ледник иль давний пламень,
   Отверзнув кратеры базальтовых теснин,
   Содвинул недра из морских глубин
   На киммерийский берег альбатросов,
   Стартующих от мрамора откосов.
  
   И снилось мне: иду наверх тропою,
   А око карадагского залива
   Мне смотрит в спину; пенный шум прилива
   Все тише становился и золою
   Небесное мне открывалось тело,
   Как будто смысл неясного предела,
   И облака закатами аллей
   В траве смешались с ликами теней.
   И, вдруг, себя увидел там уснувшим,
  
   И видел сон у камня той горы,
   Воздвигнутой, быть может, с той поры
   Как бронтозавров царственные туши
   Стекали вниз, где в сумраке соитий
   Во чреве вод и будущих наитий
   Парили стаи мерзостных рептилий
   Над островами океанских лилий
  
   И там, среди собранья этих тварей,
   Узрел себя на высоте орбиты,
   Потом скользнувшим в пену Афродиты...
   И чуден был космический террарий,
   Где в донном иле оперений птицы
   Рождались складки белой плащаницы,
   А в соках древ и в смолах от фекалий -
   Амфитеатры будущих Италий.
  
   И видел, как грядущей Одиссеи
   Рождались ветры в сусле океана
   И на луга мезойского шафрана
   Сочилась соль земли, и скарабеи
   В песок точили скальные громады,
   Чтоб срок настал, когда сыны Эллады...
   Но в этот миг, поверженный в высотах,
   Упал на фризы граней Парфенона
   И золотой трезубец Посейдона
   Пробил мне сердце, и в фидийских сотах
   Я стыл мильоны лет, пока проснулся...
  
   Скрипела ставня птицею напевной,
   метель кружила гостею полдневной,
   брел люд рабочий к исполненью долга,
   цвела черемуха изысканного толка,
   роняя снег на площади Помпеи,
   на каллипиги мраморной Психеи,
   и финикийцев стройные фаланги
   сплетали бедра рослой мавританки.
   "Ужель, - подумал я - настало лето,
   Иль это сон влюбленного поэта"
  
   Здесь я окончательно проснулся и увидел в отрытой форточке давно знакомую мне звезду. За окнами падал снег, светил неярко ночник, который я забыл выключить, читая накануне книгу о жизни Петрарки. Ты была рядом и легонько оправой руки удерживала меня отчего-то неясного, сумеречного, неосознанного... Я проснулся в то невесомое мгновение, когда ты, во сне, сама того не ведая, обняла меня. Это ты шла вместе со мной по краю отвесной тропы, в океанском небе падала с высоты, стараясь хоть на мгновение удержать меня, а когда я сотлел горстью земли, это ты в отчаяние застыла рядом афинским камнем. Тогда я сказал твое имя. Я прошептал его почти неслышно, легким ветром оно скользнуло по твоему лицу, овеяло твою грудь моим дыханием, достигло пламени иконной свечи, и я, словно зверь в засаде, стал ожидать твоего тысячелетнего пробуждения, вдыхая твой запах, чуя твой ознобный потаенный трепет желания, и руки мои онемели и, чтобы пересилить их, я принялся вспоминать сонеты этого безумного флорентийца, потом этого неистового Ронсара, но помнил только то, как ты в роскоши полумрака раздевалась перед сном, а я смотрел на восходящие потоки твоего тела. Тогда я очнулся и провел рукой долгую протяжную линию вдоль твоего бедра, а кончиком языка, еще влажным от невысказанных сонетов Ронсара, едва коснулся вершинной точки сосца, оснеженного морской пеной. Твои веки дрогнули, и ты глубоко вздохнула. Немедленно Афина и Посейдон умолкли и прекратили свой тысячелетний спор из-за Аттики. Елена отдалась Парису, а Троянская война так и не началась; великий Одиссей, отвергнув сны прекрасной Калипсо, поспешил домой к своей Пенелопе; Фидий в отчаянии от несовершенства холодного камня разбил в дребезги восточный фронтон Парфенона; сам Господь начал создавать женщину и мужчину уже в первый день сотворения мира. Ты проснулась, утверждая единственно неизбывное, неутолимое чувство человеческой души ради чего, собственно говоря, и держится тонкий диск нашей Вселенной и каждая крупица ее первозданной пыли.
  
   Примечание 1. Когда мне исполнилось двадцать, я поднялся по волошинской тропе к его камню с юной девицей, невероятно гордой и столь же красивой. Здесь у камня, построчно, поочередно, по памяти мы читали стихотворение Блока "Когда в листве сырой и ржавой рябины заалеет гроздь...". К моему большому удивлению она знала наизусть этот стих, но прежде чем ей досталась строчка "Христос! Родной простор печален...", я прижал ее к теплому камню, тронул ее груди и мы долго целовались, и плечи ее пахли яблоками моря, и губы мои кровились камешками горячего песка ее ладоней, и сосцы ее были оснежены морской солью, и протяжная линия ее бедра казалась мне натянутой тетивой горизонта коктебельской бухты. Правда, в отличие от нее, я тогда уже знал, что означает греческая каллипига - мраморная статуя женской фигуры, в изящном повороте обнажающая свои бедра.
   Примечание 2. Весной 1909 г. ранним утром Волошин стрелялся с Гумилевым, еще до его встречи с Ахматовой, на пятнадцати шагах и пистолетах пушкинской эпохи вблизи все той же Черной речке. Виной всему была женщина, когда Волошин, подойдя к Гумилеву, - тот стоял рядом с Блоком и Толстым, дал ему пощечину. Гумилев стрелял первым, но промахнулся, а пистолет Волошина дал осечку. Гумилев предложил ему стрелять еще раз. Волошин выстрелил и промахнулся. Русские поэты умеют влюбляться насмерть и охотно стреляют друг друга и самих себя из-за женщины, будь она девушкой из борделя или великосветской дамой. Явление это абсолютно и пониманию, потому, не подлежит, как, впрочем, не требует понимания милосердие Бога и наша столь долгая жизнь под синим бесконечным небом.
  
   (Харьков, 7 окт. 2006 г. памяти М. Волошина)
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"