Сербин Виктор Антонович : другие произведения.

Пустораменья Былые Дни И Ночки

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

  ПУСТОРАМЕНЬЯ БЫЛЫЕ ДНИ И НОЧКИ.
  
  
   Автор Сербин Виктор
  
  
  
   Землякам своим посвящаю.
  
   Моя искренняя благодарность Главному редактору газеты Призыв г. Харовск ЮН Шорохову за редакцию и публикацию моей первой маленькой повести.
  
   Сенька с утра засел на кухне у окна. Сквозь мутное стекло виделся соседский двор и несбыточная мечта его, предмет страстных потаённых воздыханий - Нюра. Краса округи, причина многих драк среди парней в извечных спорах за обладание любимой. Её же взгляд пока не остановился ни на ком, что ещё больше распаляло многочисленных соперников.
  Прекрасная соседка в легком ситцевом платьице развешивала бельё. Упругая девичья грудь, осиная талия, крепкие икры стройных ног, улыбка, с которой только яркое искристое солнце в июльский день могло в отчаянии и без надежды спорить с ней и те два, от природы, завиточка у виска сводили Сеньку с ума. Ветер, с ней играя, иногда трепал подол, она не успевала, занятая делом, его сразу придержать. Сеньку разом бросало то в жар, то в дрожь, не было сил отвести взгляд, думать о чём - то другом. Он так и продолжал бы съедать любимую глазами, да помешала бабка.
   Кряхтя, сползла с печи, старая. Долго смотрела в окно подслеповатыми глазами,
  - Куды пелиссё - то, матери бы помог. Ведь ждёт на покосе. Опять Нюрку увидел, - разглядела, наконец,
   - Говорено, не по сеньке шапка, попрошше бы нашёл! Так и протарашшисься попусту. В бобылях - от свой век и промаёшься. В зеркало - то погледись рыжой да конопатой и ростом невелик, нос-от, как лопатой попристукнули. Весь в свёкра моего бесстыдника. Уж помыкались было девки - то от него, прости, Господи.
  Бабка прошаркала к столу, налила давно остывший чай, приготовилась Сеньку поучать и далее. Любимая тема.
  Легонько снялся и на поветь, к заветной щелочке. Нюры не было, ушла, наверное, в дом. С неохотой, в надежде ещё её увидеть, спустился вниз, засобирался к матери. Прихватил тарочку с водой на чай, грабли - и на покос.
   Ненаглядная у калитки болтала с Серёгой, счастливо о чём - то заливаясь. Серёга был известный в деревне балагур и сердцеед, но с ней у него случился, как ныне говорят, облом. Не западала сердцем на него Нюрка, как парень не старался.
  - Рыжик, привет, - увидела его. Что на посиделки - то не ходишь? Знаю, зазнобушку в Ершихе нашёл, туда бегаешь. Мне изменил соседушка, страдаю я. Смотри, Шурку за косы натаскаю, коль тебя мне не оставит.
  И зашлась веселым смехом хохотунья
  Шурка, под два метра ростом с могучим басом, приходилась Сеньке родственницей, и в гостях у неё в Ершихе не раз бывал, погоревать вдвоём, попечалиться.
  Хотел было ответить, отшутиться, но Нюра его уже из виду потеряла, переключившись вновь на Серегу. Так и прошёл, скользнув мимолётно жадно взглядом.
  
   Время шло. Подбиралась осень. Уборочная отнимала силы и время. Соседку видел редко, мельком, но стоило отвлечься, остаться без дела одному и она стояла перед ним, как наваждение, во всей своей неотразимой привлекательности.
   Бабка, как - то внезапно, ни с чего вроде, зачудила вдруг,
   - Пожалей девку - то бесстыдник, у матери одна младшенькая в семье, долгожданная. Души в девке - то не чают с родителями братовья. Погубишь, что тебе. Найдешь себе зазнобу, мало ли их по деревням. Эту так не тронь. Как и с соседями - то матери жить потом. Мне - то что, я повернулась неловко, да и на погост.
  Бывало, в день заведётся и не раз.
   - Мам, чё с бабкой, приболела вроде. Может доктору показать. Свёз бы дядька Саша в район, кабы хуже не было.
   - Мать, уймись! Парню и так с девками - то не сладко. Уж, какая вдовая позарится время придёт. Лежала бы на печи, думаешь, мне легко смотреть на страданья - то его.
  Примолчала старая на время. Вечером подсела к невестушке. Та катала коклюшки, выводя на подушечке узоры.
   - Любушка, погоди, пооставь дело - то. Послушай, что скажу!- пододвинулась ближе,- нашептывать стала в самое ухо,
   - Не с ума я схожу. Намедьни свёкор ночесь приходил. Сны - то у меня, знаешь, вешшиё. Уж что пометит Господь - то, так жди, сбудётца непременно. Невеселый такой, худой весь, немошный, трясётся, как листик на ветру, постарел. Из одёжи - лохмотья одне. Едва узнала по кудрям рыжим, да глазишшам бесстыжим на баб - то.
  Старушка передохнула, пооддышавшись перед главной новостью,
   - Эх, Марья! Худо мне. Маюсь, говорит, меж двумя воротами. Ни в которые не пускают. Уж и ад - от для меня от таких страданий - райское место. Так и туды ходу нет. Дар - от свой не передал, а держать его тут при себе не велено, вот и выставили мне отказ. Наказание мне за все мои грехи Господне. Сил, сказывает, нету моих боле. Сдался я. Жаль отдавать - то, дак не сказать. Думал, пронесёт, помурыжат, да и определят где гож - от по делам. Не идут мне на уступки. Строго с этим тут. Женшин - то, говорят, много там, и у ворот тоже за порядком приглядывают. С даром - то мне б за любыми воротами - легота и томление, но видно не судьба. Передавать буду, как луна спадёт, Сеньке, сказывает. Похож на меня, да и до девок охочь. Самое ему то. Не повредит, к месту, говорит, придётся.
   - Ой, мать, иди спать - то! Уж не дело говоришь, нани худо стало мне! Уж, не взаболь ли приболела ты?
   - Ой, Любушка, вот луна - то спадёт, так болесёт моя и раскроется. Свекор - то, каку девку было угледит, так она уж, пропашшая, его. Иных - то родители и увозили от взгляда то его, и запирали. Флашка с Тетерихи бил кровинушку свою Дашку до убитья. Ничего не помогало, люб свёкр и одново. Что молодой был и поизношенный уж, всё одно, любили девки без ума. Побили мужики за грехи его в тёмную под старость, так не долго с тово и пожил, представился. Время прошло и не упомнить. Лет так пятьдесят, горемычный, на распутье почитай уж маётца, а то и боле, вот как девок - то любит. И дар при себе держит, не отдаёт. Прости его Господи, супостата.
  Замолчала, по - стариковски пережёвывая, что - то беззубым ртом,
   - Отправь - ко парня в Харовскую. Пусть там куролесит. Глаза бы наши не гледели. Тебе, помяни меня, спокойнее.
   - Мать, что говоришь - то, один и мужик у меня остался. Как жить - то мне? Сосватаю за Петровну вдовую с Захаровской. Старовата, конешно, да может приголубит, успокоит жеребца.
   - Поздно, девка, беда уж в воротах!- засеменила бабка к печи.
  
   Сенька проснулся в полночь от необычного ощущения тревоги и жара во всем теле и чувства чьего - то присутствия рядом. Ночь была черна, луны не было, уж сошла на нет. Что - то более черное, чем ночь и жуткое, возникло облаком и медленно, закручиваясь высоко, за вдруг исчезнувшим потолком, всё более заполняя каморку, неумолимо спускалось все ниже. И не было сил шелохнуться, позвать на помощь, сбежать, наконец. Облако, извиваясь, коснулось его лица утончённым нижним жалом и медленно стало проникать в страхе приоткрывшийся рот. Всё исчезло в померкшем сознании, и Сенька стал проваливаться в открывшуюся его взору иссиня - черную, уходящую в бесконечность бездну. Где - то в самом её удалении увиделся пока размытый силуэт старца с печальным ликом. Лицо приблизилось к нему и сквозь странный шум и визг, он с трудом, но разобрал слова,
   - Дар отдаю тебе не по воле своей. По обстоятельствам. Временно. Не ленись в томлении своём, не растекайся по - малому, большее постигай. Мимо не пройди, не переступи, благодать неси свою всем, бери числом. Ибо сказано: по делам твоим и воздасся.
  Страх сковал сознание и тело, но, как только всё без остатка вошло в него, откуда - то из глубины его чрева вырвался дикий торжествующий вопль, разом всполошивший весь дом.
   Мать, разбуженная страшным криком, в испуге за Сеньку, вскочила и, натыкаясь, роняя в темноте табуретки, ведра бросилась в комнату сына.
   - Погляди в окно - то, девка, - донеслось с печи,- нет луны - то. Свекор приходил. Говорила тебе сны - то вешшие у меня. Ой, батюшки - светы, за что наказаньё такое....
  Спешно, как могла, вздула лампу. Сенька спал, безмятежно раскинувшись на кровати, блаженно чему - то улыбаясь.
   - Приснилось что? Напугал, сердце - то зашлось. Подоткнула одеяло, поправила подушку, побрела обратно на вдовину кровать...
  
   Бригадир окликнул запрягавшего в сани лошадь Сеньку:
   - Сёдни, парнёк, с Чищений сено потаскай. К весне там так всё в ручье переметёт, буде на аероплане только вывози.
   - Помощника давайте, дядя Митя. Пока доеду, путь не близкий, от снега разгребу, на сани наметаю - как в прошлом разе завечерею. До морковкина заговенья оттуда сено провожу.
  - Сам видишь, парнёк, людей у меня не решето, кого и дать. Понимаю, надо, - правду говоришь. В прошлом годе все с Чищений так и не вывезли, а нонче сена не богато запасли. Каждый стожок дорог будет по весне. Ладно, - бригадир чуть задумался,- Нюрку со двора возьми. Без неё управится Глафира, баба бойкая. Пошумит, конечно, да уймётся, не в первой - девка она отходчивая. Оглянулся - не слышит ли кто,
  - мягонькая,- но тему, всегда для него интересную и вводившую всякий раз в необычайное волнение, не продолжил. Все же отвлекли. Махнул, уходя, рукой - как бы действуй, Сеня, распоряжение дано.
  У Сеньки разом сердце зашлось - вот удача! Не виделись сто лет, так всё из далека да мимоходом. Словом не перемолвились, съедал украдкой, в тоске по ней, глазами. Казалось ему, али блазнило, но, как - то по - другому на него она смотрела в последнее время. С интересом что ли, изучающе.
  Глафира, узнав о решении бригадира, крик подняла, сбежались все, не пожар ли? В испуге замычали, заметались разом все коровы, круша подойники. Встала дойка.
  - Глафира, коров - то пожалей! Господи, опять без молока, пропали трудодни, совестили бабы, но осторожно. Старались не задеть. Глафиру в гневе в спорах можно одну было выставлять против всего колхоза, как футбольную команду. Даже бык под тонну весом в углу двора только Глафиру и признавал, чуть, казалось, даже заискивал. При ее появлении учтиво в стойле замирал и украдкой так на неё в задумчивости поглядывал. Обижался про себя, правда, что его зовёт не как все Мартиком, а Митрей, как и бригадира.
   - Мало я подойников помяла об охальника - то твоего?! Не дам, укатаешь девку Сенька, где такую мне помошницу сыскать?
   Закончила она уже миролюбиво.
  - Бригадиру - то, так скажи - на один денёк. Сам пусть коров доит! Мне что, мужика нет, так и домой не уходить.
  Нюра вновь, вроде показалось ему, была новой работе рада и даже раньше его присела в дровни и улыбнулась ему счастливо. Будто не меньше его ждала их совместного пути.
   - Ну, трогай, командир,- словно торопила, чтоб остаться с ним наедине.
  От перемены такой к себе Сенька вначале ошалел. Пока не выехали через перелесок в поле, не вымолвил и слова, только моргал глазами, да сглатывал слюну. Нюра над ним потешалась, спехнула его в сани, навалилась сверху и стала тормошить. Зачерпнула варежкой снег и натрясла за шиворот. Сердечко Сенькино зашлось, едва справился с собой, чтоб дел не натворить от внезапной близости такой, ещё вчера возможной только в его наивных призрачных фантазиях. Снежок, тая под шарфом, растекаясь холодом, быстро отрезвлял. Не заметно и он включился в её игру. Так и ехали, ухохатываясь не понять над чем, не раз вываливались из дровней, купались в белой крупе и бежали за санями наперегонки. Добрались быстро, снег был ещё не глубок, и стог выбрали, что стоял в воронке, вылизанной ветром от снега до земли. Быстро накидали воз. Нюра бойкая в работе была девчужка, и Сенька всё никак не мог её сеном завалить, как ни старался. Пот лил ручьем, а Нюра вначале снизу, затем и сверху всё потешалась над слабостью его и шутливо поторапливала, не жалела. Крушила пред девичей выносливостью его мужскую честь.
   Отдышался только взобравшись к ней на воз. Стал остывать, забил озноб в промокшей от пота и дорожных купаниях одежонке до дробления в зубах. Жалеючи его, зарывшись оба в сено, к нему прижалась всем телом, и такой пошёл от куда - то изнутри у Сеньки жар, что в пору было на морозце раздеваться. И жар тот, Сенька чувствовал, пошел и от неё, и мир исчез, и остановилось время.
   Очнулись кучера, уж завечерело. Едва сообразили, куда и конь завёз. С чего бы вдруг в Сысоиху. Работница всплакнула - где ж найти теперь девичью честь? В те времена, не так признаться и далеки, против чести девичьей, золото ценилось в кузнице для крестьянской повседневности, что рядовой металл!
  Едва успокоил и убедил, что тот час же по приезду зашлёт к родителям сватов. Как она была тому рада - иметь его в мужьях! Все прижималась, теребя его рыжие кудряшки, всего исцеловала, не отрывая взгляда, и никак не могла налюбоваться избранным своим. Сенька все удивлялся: с чего бы так и вдруг такое счастье выпало ему, такому не статному, срамному, как бабка иногда в сердцах его ругала. Искренне страстная любовь первой по красе и желанности в округе, вчера ещё смотревшей сквозь него! Чудно это. От счастья кружилась голова.
  
   Новая беда - сватов найти не мог.
   - Сенька ты, что совсем ополоумел - к Нюрке свататься зовёшь! На порог не пустят, поднимут всей округой на смех. С тобой и нас посчитают дураками. Да братовья в сестре души не чают, могут и всыпать по первое число. На Петров день, что не слыхал, младшего обидели, так три деревни в Мартыновской с мужиками разложили. На Харовск дорогу те новую через Федюниху болотом проложили, через Аламбаш тепере добираются, чтоб их деревню объезжать. Не таких горячих у калитки тормозили! Колюха с Ивановской по деревням - то гоголем ходил - кобенился, а уж год их деревеньку обходит стороной. Всё, поди, бока болят. Посмотришь - идёт, как лебеда щеперится.
  Едва бригадира дядьку Митрия уговорил. Тому со слов его хошь свадьба, хошь похороны - всё одно, и выпить и закусить, и гармонист к тому, и балагур. Благодаря известности его такой и чину через порог пробились без задержки. Хозяева вначале всё приняли за шутку, гостей посадили в красный угол под иконку и долго не могли понять, кто сват, а кто жених. Хозяюшка на стол быстренько поднаметала, уж не за что краснеть. Отец семейства, Александр Петрович, зная слабости гостя, не задолил, брякнул четвертью на стол,
   - Не кажий день начальство жалует!
  Лишь присутствие Сеньки, соседки сына, несколько смущало. И смутно в предчувствии чего то, что хорошего ждать от шалопая, настораживало, но всё одно гость.
   Разобрались. Позвали Нюру для хохмы, как бы в невесту с ними поиграть. Вот тут - то всё и началось. Вышла суженая в зало, встала пред гостями и сказала, что хотела. И наступила тишина. Для всего семейства разом свет померк. Свою - то девку знали, могли шутку от слов серьёзных отличить.
  Лишь у Сеньки сердце при близости любимой, как мотор у льнотеребилки, в разнос пошло.
   Впервые Митрич понял, как он в этом деле оплошал. Стал осторожненько, казалось ему, не заметно по скамеечке к выходу сползать. Но старший брат Серёга, собой детина, присев на краешек скамьи бегство сие приостановил и ласково так Митрича спросил:
   - Бригадир, ты, однако, не партейный, политическую - то не пришьют.
   - Ты что, Серега! Бог миловал, сам знашь, ежели и не переступлю, так только вдовую. Рад бы с вами посидеть, - зачастил в испуге, ясно было, с добром порога не дадут переступить, - Вижу, хозяева вы хлебосольные, но отёлы нонче рано, что - то чередой пошли. На двор спешу. Завтра, ежели смогу, зайду непременно, Александр Петрович, повернулся в надежде, ища поддержки, к старику.
  И так осторожненько начал привставать, на реакцию Серёгину косясь,
   - Господи, хошь чево бы в костях - то не нарушили.
   - Уж в хлебосольстве - то нас, Митрий, не упрекнуть - любого поспрашай. Хошь, видим, и не выпьешь, но как человека в колхозе уважаемого, да за жениха такого, без внимания не отпустим, - Серёга тоже встал, пропустив вперёд гостя.
  Уже за калиткой Митрич, отряхнувши снег и ощупывая заплывший разом правый глаз, порадовался сиянию, исходившему от места особого хозяйского внимания. Убедился ещё раз - не бывает худа без добра. По чину приложились, не переусердствовали, быстро заживёт. Уж для кого и девку эдак берегут, прынцесса да и только!
  Идти домой, пожалуй, и не стоит. Чего зря бабу с робятишками пужать. Глафирушка одна поймёт, поможет. Что и соврать, чтоб жалела всю ноченьку гостя, а идти - то бором благодать в сиянии таком по темноте.
   Не успел подумать, где жених, как тот мягко, легонько охнув, опустился в сугроб, чуть вздыбив снега пыль.
   - Красиво прошёл Сенька над забором - то, чистый аероплан. По - соседски тебя братовья, ласково можно сказать, раскачали зятя, не чужой им видно человек. В загороду метили, прямо на родну земельку, метра два и не дотянул. Все члены - то целы, что не защемили.
   Хорошо погуляли, прикинул бригадир, вроде и не выпили, а голова кругом всё влево клонит, вправо, к бабе так и не повернуть.
   - Интересно, Сенька, мне с тобой. Где невесту приглядишь, зови, в сватовстве не откажу.
  Подобрал далеко заброшенную шапку и зашагал, свернув привычно в сторону Патрашки.
  Сенька уныло побрел домой. Сватовство не удалось, но надежды не терял. Нюра характером не далеко от братьев ушла, за ней слово последнее. Любит, так всё в семье перевернёт!
  Долго не мог уснуть, ворочался, страдая по любимой. Уже засыпая, когда сознание не заметно подошло к той грани, за которой существование называют сном, Сенька услышал чей - то голос, а может и подумал сам.
  Сами приползут, почин весомый ты к ней в любви заложил, куда теперь
  ей без тебя.
  Так ранее он никогда не мыслил цинично в мыслях к ней, как будто кто другой в него с чуждым мнением зашёл.
  
  
   Предчувствие иль подсказка чья, его не подвело. Рано, мать только затопила печь, в ворота постучали. Соседка, не иначе будущая тёща, неслышно прошла за хозяйкой в столовую. Долго о чём - то шептались, слышно было, как швыркали носами, по - бабьи наскоро всплакнув. Хлопнула дверь, остался только материнский по хозяйству шум. Затем и он затих на время. Не выдержала, вошла, присела к Сеньке на кровать.
   - Сеня, что натворили с Нюркой - то? Господи, мать ведь приходила, свататься зовёт. Нюрка руки обещает наложить, если не отдадут за тебя. Вечером пойдём, лишнее не скажи, братовья узнают, так прибьют. Уж не совсем довольна я оборотом - то таким, но хорошую помощницу мне приведёшь, и с роднёй новой мне легче станет. Когда вы и успели? Хошь бы, кто сказал. Да, ладно, дело молодое, совет вам да любовь.
  Сон слетел. Такого счастья в жизни Сенька не имел. Тянулось время к вечеру, едва и пережил. Со свадьбой решили не тянуть. Понятно разговоров в подозрениях, гаданиях немало будет по деревням. Девка - то заметная, но лучше упредить, чем вдруг со свадьбой опоздать и подозрительно, на радость многим, заторопиться. На том и порешили.
  
   Неожиданность, с которой было объявлено о свадьбе, невзрачность жениха, вид лишь одной Нюры, счастливой из родни со стороны невесты, тормозило на первом этапе старания массовика затейника в скорейшем придании пока ещё трезвым, празднично одетым сельчанам, достойный свадьбы вид. Вначале робкие не стройные просьбы в помощи убавить горесть хозяйского веселящего творения не задолили перерасти после нескольких приёмов в дружный настойчивый порыв. Сомнения, не ловкость, подозрения ушли, и жених вроде стал почти красив и статен, а уж невеста отменно хороша.
   Одна свекровушка, даже не шевельнув задернутым наглухо пологом, безмолвно лежала на печи.
   - Тета Марья, чево лежиш - ёт, не гулеёшь. Слезывай с печи, выпей стопку за молодых. Невестушка ой красавица, поискать во круге - то.
  Племянница Полина, родом из Игнашихи, взобралась на приступок печи, приоткрыла полог.
  - Не приболела ли? У меня так совсем здоровья не стало.
   - Рано о здоровье - то тебе, Полина, рассуждать. Восьми десятков, поди нет, а уж и ты про немощи тепёшь.
   - Такушь всё одно возрас - то, - пообиделась старушка.
   - Чему радоваться - то Полина? На жениха погледи. Разе не узнаёшь свекра моего. Помянете меня, ищо почище кобелино - то будёт, прости Господи.
   - Как не узнавать тётушка! Петруша, средненький наш, рыжеватый весь был, в роду так и не в кого. Отец маменьку с одново поколачивал, простить не мог измену - то.
  
   Медовый месяц забылся быстро, почти прошла весна. Было утро, мать пришла с работы со двора, брякала посудой, хлопала дверьми. Тянула на себе домашнее хозяйство. Заглянула в каморку к сыну, оставив на распашку дверь.
   - Сеня, к обеду скоро позову, а ты лежишь. Жена дрова колет, совесть поимей: на седьмом месяце девка.
   - Занемог я, мама, худо мне, оставь хоть ты меня.
  Забежала Нюра, разгоряченная, румяная с легкого утреннего апрельского морозца. Подсунула руки под него погреть за тёплым одеялом.
   - Нюра болен я, весь закоченел, знобит, и ты с холодом ко мне.
   - А мне так всё одно: рукам тепло, - ответила ему, смеясь.
  Поворочался в истоме.
  - Господи томление - то какое.
  Открыл глаза. Жена, сидя на скамье у стола, нарезала хлеб к обеду.
  Где талия, где стан её девичий, что так влёк меня? С лица совсем не та, ишь, как всё расплылось. Чего торопиться с дитём, сами дети, не налюбились, не натешились. Ох, как ошибся в любви - то я.
  Отвернулся, и только стоило ему закрыть глаза, она уже стояла перед ним и так влекла его к себе: вся беленькая, утончённая, как статуэтка. Небесное создание, словно ангела к нему в утешение Бог послал. Вспомнилось, как прижал её к себе в сенях, её горячий шепот:
   - Сенечка, любимый мой, увидят ведь, остынь, не время, - коснулась губами нежно дважды губ его, поплыло всё вокруг, едва себя остановил.
  Легонько оттолкнулась от него и мягко застучала валенками по ступенькам вниз.
  Упорхнула птичка. Но уж в клетке ты, и я её закрыл.
  Встал, оделся, подошёл к окну. Там за ручьем на возвышении стояла её деревня. Вот дом её и два окошечка видны. Может так же, как и он стоит, тоскует по - любимому. Как Господь к нам с ней не справедлив!
  - Нюра, что подружка - то к тебе зачастила, раньше не так были, вроде, вы дружны? Смотри, незамужняя ведь, не велика по мне бы так потеря, но мужика - то уведёт. Бабка сидела, прислонившись к печи, грела спину.
   - Что вы, бабушка, как можно даже так подумать? Сенечка любит меня, а Фрося так добра ко мне. Одиноко мне без подруг, с ней хорошо.
  - Ой, девонька, как внучка любимая стала ты мне, уж тоскую заранее в разлуке по тебе.
   - Мать, опять ты завелась. Тень наводишь на плетень, помолчи, только девку - то расстраиваешь. Накаркаешь опять, - невестка голос с кухни подала.
  
   Незаметно подкралось, пролетало лето. Дитя так надоедно верещало и по ночам, и вечерам. Никакого Сеньке не было покою, хоть в баню жить переходи. Всё мог он перетерпеть, но любовь терзала душу и звала.
  Прадед ко всему ночью притащился, пожурил.
   - Дар-от греть надо, заморозишь пропадёт. Чево сидишёт с Нюркой, ждёшь дожидаешься? У неё, что ли одно такое? Дальше постигай. Сколькие страдают, ждут да маются.
   Видимо само Провидение помогало им. Наказал Митрий с льнотеребилки развозить снопы по полям. Женщины расстилали и среди них Фрося куколка, желанная его. Обратно по домам по пути крестьянок развозил. Так получилось, что Фрося последняя в пути была. К дому вовремя и не приехали, застряли на пол-пути. Кого винить. Оба виноватые настрадались, наждались, сил не было сдержаться да и хотели ли.
   Ноченьки не теплы были, но разве при страсти такой всё, как хотелось бы, приладишь. Под утро только и сморило. Лошадка, что взять с животины, постояла, постояла и к конюшне в родные края маханула за утренним овсом. Конюх, дядя Федор, раненько на работу по привычке приходил. Голубков увидел и, недолго думая, под узды Маечку к окошечку Нюры и привёл. Постучал легонько по стеклу, загородами, кустиками обратно к месту. Делам занялся, будто греха и не видал.
   Нюра лишь мельком взглянула, всё поняла, будто окаменела, слезинки не пролила. Собрала узелочек, ребеночка на руки и - в родительский дом. Бабка с тово неделю с печки не слезала, не пила не ела, так жалко внученьку было, думали, помрёт.
   Нюра, как вернулась в отчий дом, у всей родни лица разом просветлели, как будто в полоне была, и дом - то засиял. Старики на век помолодели, а уж братаны! Старший сестру сгрёб и на руках поднял, да вокруг дома, приплясывая. Младший с дитём за ним, а средний Колька на гармошке вприсядку. Как в Петров день праздник развели. Едва родители уняли. Посидели, рассудили и на вечеру в Вологду к тётке увезли. Боялись, вдруг обратно повернёт. Зря боялись, порода - то ещё та! Что решила, как Кубена река, вспять не повернуть.
  
   По Сеньке не видно было, что уж очень горевал. Собрал вещички на саночки да в примаки к Фросе. Не очень приветливо тёща встретила, да с тёщей в доме не в шалаше, всё одно - с милой рай.
  Погодя, свадебку собрали. Не шумная была, числом не велика. Так больше родня попировала. Примечательного и не запомнилось бы ни чего, но была там одна девчушка, ох краса! Как голубка! Приметил Сенька сразу, пару раз глазочком приложил, больше так пока и рановато. Уходя, так посмотрела, в другое время, как на веревочке бы увела. Было, что ещё, но уже досада. Соседка, постарше с годочкам чуть, на ногу наступила так придавила, что хромал по - лёгонькому дня четыре. С чего бы? Будет время, обязательно зайду. Причину немилости такой надо будет уточнить.
  
   Само как - то получилось, с конюшни вечером к дому пробирался, через соседки загороду, поближе будет и повернул, а та, как сердце чувствовало, у крылечка ждала, перехватила. Доярки все девчата статные не каждый обоймёт. Сенька, при его - то мелковатости, сопротивления значительного и хотел бы так не смог ей оказать. Только и успел подумать, ища поддержки, Фросенька, любимая. Поднатужиться, показать силушку молодецкую, да напрямую через забор рвануть к соседям, помогли, отбили бы, но мужская гордость, будь неладна, остановила, подвела. Вступил в борьбу. К полуночи лишь противник поослаб. Так и бросил почти бездыханное тело, неповадно будет соседа обижать. Чудеса, нога прошла, как и не болела, так поясницу прихватило. Соседушка и пригласила.
  - Приходи, коль не отойдёт, так косточки и разомну, не одному с просьбой поправляла. Помогало. С жалобами не бывало ходоков.
  - Ну, уж дождешься ли? Разве можно с Фросенькой тебя сравнить? - это про себя, уходя, подумал.
  Но у калитки, открывая, неловко повернулся, засомневался, что и делать, как дальше быть.
   Поясница - то болит.
  
  Фрося, милая моя! Носить на руках хотелось, не отпускал бы. Все бы ноченьки любил. Тёща, баба вредная, другого мнения была, видимо прознала что. Днями от дочери ни на шаг не отходила. В спальню к ним свою кровать поставила и так, чтоб всё, как полководцу на поле боя, полную видимость создать.
  Казалось Сеньке, что и не спала всё, слушала и наблюдала. Знала, стерва, где тонко у любви, всё порвала и всё измяла.
   Голубка - то ждала, приветы полные любви через подруг почти, что каждый день из Харинской передавала. Мама, тёща будущая то - есть, своё расположение при встречах не скрывала. А была она, Сенька враз подметил, не так стара и не дурна собой.
  
   Года летели, как годочки. Менялись люди и события. В какой деревне тоскует нынче Фрося? Спроси Сеньку, так сразу и не сообразит, пока пол - Пустораменья в уме не переберёт. Так и жил, как половодье на Кубене весной, чем ближе к лету, денёчкам теплым, разливался по деревням всё шире и полней. Казалось и года, как снег, что таял, наполняя его ручьи и реки, будут повторяться и не ослабнут никогда.
   На этот раз судьба в Починке, всё удивлялись, второй уж год держала, не отпускала: так любимая была хороша, добра, и хозяйство крепкое. Всего хватало, нужды не знал. Бывало приходили мысли, а не остаться ли тут навсегда, но то, что даровано ему иначе рассуждало.
   Однажды летним тёплым днем, хозяйка делами занималась, решил за рыжикам сходить по старым заросшим сенокосам, проверить первый урожай. Сказывали, был хоть и робкий, но росток. Дела такого рода, кроме амурных, правды ради надо признаться, были Сеньке в целом в тягость. Мест грибных толком не знал и махнул на тот берег за Сосновку. По слухам, будто на Фёдора горе, рыжиков хоть косой коси. Как в сказке: кустик за кустик, деревцо за деревцо унесло не знать куда. Грибов и не видал. Тем временем с погодой стало хуже, потемнело, прошла по тем местам не слабая с градинами гроза. Вылилась ручьем на Сеньку, не пожалела, побила где до синяков! Комары да овода вконец достали, а к вечеру в добавок и похолодало.
  Поздно, ближе к ночи, проплутав по лесу, полям и сенокосам, вышел наконец к жилью. Вначале деревню не узнал. Постучался в крайнюю избу для уточнения дальнейшего маршрута. Открыла приятного вида женщина.
  - Деревня Каплиха,- пояснила.
  Вот так унесло. Вид его потерянный, усталый от перенесённых в блуждании мучений хозяйку не обрадовал, а испугал. Не отпущу, пока не отдохнёшь, не придёшь в себя, лица на тебе нет, от сырости эвон, как продрог. Заходи, попьёшь чайку с медком. К месту пироги, суббота ведь, в баню только собралась, теперь вперёд иди, так недолго и до простуды. Идём всё покажу.
   То ли ученик оказался непутёвый, долго пришлось всё объяснять. Или в бане жарко и быстро разморило, но обратно хозяйка так и не пришла, не дождалась её в тот вечер с самоваром изба, остыл чаёк.
  
   Три дня Сенечку с пяти деревень мужиков двести, не мене, работу побросали по лесам искали - шастали, не жалеючи, теряли трудодни.
   Серёга с Сысоихи врёт - не врёт, говорил, что чуть до Кирилова не дошёл, колокола было уж слыхать. Махорка кончилась, да портянки зацвели, чернотой пошли и духом сильны стали. Комаров да мошкару силой той, как тополиный пух, по траве да кустам развешало. Вороньё надоедное метров со ста с крыла оземь горохом сыпало.
  С силой той история была, от того ныне Серёгу повернуло, растревожило.
  В позапрошлом годе бригадир Костя на Троицу подзагулял и не послал замену подменить на выпасе телят. Две недели на маслятах да кореньях перебивался, а где такое пережить пора и выходить. Мимо стада дойного свою отару и прогнал, а сапоги, на дорогу вышел, снял да с портянками через плечо и маханул, ногам поотдохнуть. Где знать то всё! Коровы с того две недели не доились. Ох уж наслушался от баб - то. Председатель так всех больше осерчал. Мол, в тридцать седьмом парнёк, пастух ты хренов, так уж у стеночки холодненький давно лежал.
   В Кубене воде только на третий день с портянок поотмякло, в воду отошло.
  Мученья же Серёгины только начались.
   Харовские рыбаки птицей раненой над Буклёй, как святый дух в рассвета мгле метались. Рыба - то в озеро ушла, где насилье такое над собой стерпеть! Как не прятался по деревням, а от людей - то не уйдёшь. Пару раз поймали, настучали больше всё по голове.
   Вода тем временем на месте не стояла и в озеро пришла. Рыба и своя, и чужая, как лосось на нерест вверх по Кубене рванула, билась шла. Под Стегаихой, на перекате, места не хватало, плотно, как на сплаве молевом, затором всё мела, мелочь по берегам раскидывала. Мужики с Гриткина, Бобровской, Старого Села, Стегаихи, аки по суху, на тот берег да туда - сюда с малёношными корзинами, что покрупнее выбирали на берег складывали. С Кузьминского не шли, там исстари рыбу девки на дух не переносили, мужиков не отпускали. Те сидели всё по домам, больше на печи. Хитроваты были, знали, чем сдержать, с краишку укладывались, мужиков смущали. Через время в деревеньке детишки подрастали. С тово и пошла на Кубене примета.
  Коль в Кузьминском прибавление не меньше десяти, жди лещей по весне большие косяки!
  Старики всё удивлялись, живности такой в Кубене, сколь не тужились, события всех времён перебирая - не помним, и по весне столь не бывало - не захаживала.
   Теперь на Букле без Серёги ни какой жидкости, вплоть до ухи, не разливали. От компании к компании, где переводили, где переносили, все уважили. Поговаривали - Первый, с района, Серёгу с начальством на вечер забивал. Всю ночь, мол, пировали - славили. Должностёнку будто бы в райкоме обещал - по экологии инструктором.
   Председатель выручил, ночью на телеге тайно выкрал, пока народ расслабился, зорьку с лещами, отдыхая в дреме, ждал. Сноровистее - то, где найдешь в колхозе пастуха. От того карьерного росту парню и не дал. С соседями договорился - и за Колубаниху, от греха, на выпас с телятами к Крутому полю в дальние покосы, как на ссылку, отослал.
   Рыба тем временем поплескалась в Плёсе, пообмылась, местной стаи кормовую базу подмела, будто на положено, и обратно к дому в дорогу собралась.
   С чего бы отпускать - то? - сельчане миром порешили. Сама пришла - не насилили, да и не обидели. Малёшенько и половили - то, не в озере неводом - жадничали, хапали, а как родную берегли.
   Решили запрудить, отрезать отходной к возврату путь. Мужиков со всех деревень пятьсот не мене подтянулось. Лучше, чем под Стегаихой на перекате места не найдешь. Кто подручными средствами, кто и механизмы применил, каменья поднатаскали намертво забили - бегству не бывать!
   Всё бы ничего, да в Устье Кубенском на ершах, им - то всё нипочем, да колупанцах на однех, мужики на безрыбье сохнуть стали. Потерпели, потерпели, да и настучали в область, будто Самому. Мурановы поговаривали - с их, мол, стороны челобитная пошла.
   На десяти подводах устьяне с двумя урядниками к Стегаихе и подкатили. Супротив Самого - то не попрёшь. Не своё так, что беречь! Каменьё - то раскидали бурунами по перекату, как и легло. Раньше водичка в тех местах, словно под Кузнечихой, по песочку не шумливо, любо было посмотреть, скатывалась, а уж после этого насилья на лодке по малой воде так не пройдёшь. Надо ждать большую. Лучше в половодье, я вам присоветую, уж тут наверняка.
   Братовья Мурановы, меж тем пока мужики с каменьём - то корячились, по деревенькам шастали - Серегу бы найти! В Песках, мол, вещички попробовать прополоскать. Да не худо, видно было по настрою, там и придержать.
   Хитроваты бывали в Устье мужики!
  Рыбы с тово на Кубене в Харовской не густо стало, видно пообиделись, вредят в Устье рыбаки, не пускают, притормаживают. Сказывали, бабы бельё полоскали по весне, белое по реке несло. Уж не дуста ли втихаря подкладывают!?
   Евстолья, супруга на тот момент заблудшего, пообещала - кто живого благоверного через порог первый переставит, корову отдаю.
   Животина у Евстольи не проста была. С выпаса меньше двух ведёр так и не нашивала. Вымя, как барабан гудело, соски словно борона о земь скребли, хошь на пашню приворачивай!
   Соседка Любушка Евстолье - то подначила, подзадорила народ. Мол, молоко - то, как сметана, ложка стоймя стоит не провернуть, хошь плугом выворачивай.
  Суета - то в народе с тово пошла.
   Уж про Любушку так не промолчать. До того, краса, добра собой, а юморна! Чего и притащился рано, не к месту устарел. Сенька - и тот боялся, не поглядывал. Знал, за такую девку, в первый же праздник гирьку на цепочке раскрутят, голову снесут.
  Как - то попримерился, около девки походил, потёрся, позаглядывал. Вижу, что приметила. Тронуло, не дурён, ещё видать, собой. Достал сердешко девичье, улыбнулась солнышком, мимо шла. Ну, мужики, сам себе думаю, дело - то пошло! Старушка моя не раз говаривала: - Уж тебе твоих годков дак и не дать, от стола не отходить, смело пару отметай.
  Мысли в голову разные пошли, старушку сразу так и не соображу с таким успехом - то куда? Да, ладно уж, не до неё, не обижу, пол - дома отпишу. Плечики развёл, поосанился. В любовных играх знаю толк, первый не заговорю, пусть, думаю, помучиться.
   - А и правда - то вся, - не задолила, ласково подошла промолвила.
   - Милый мой, чего у старушки своей на печке всё лежать? Наскучило поди, приходи на моей время коротать, надо - так и поднатоплю. В новом месте и одному, а всё повеселей.
   С тово на молоденьких так только погляжу украдкой, да и то из далека, чтоб интереса не приметили.
  Эк, девка, отмела!
   Фаина с Крестиковской всех пятерых мужиков со двора выгнала. Без коровы так и не приворачивайте, один расход на вас. И в девках - то суровата была, чево и брал, говорили ведь не раз - в Абрамовской девки не просты, с ними бы поосторожнее.
   Свёкор с 90 годками к околице к обеду путь преодолел, в крапиву сунулся там, весь аврал и просидел. Старушки, сверстницы, фуфайку принесли да из ежи что. Подслеповат был дед, бородой патлатой народ пугал, из крапивы, кого мимо вело, поднимался привидением, спрашивал:
  - Девки, не видали, к невестушке Евстольину корову не проводили сыновья?
  Не надёжили.
   Оседал до времени с глухими стонами.
   - От ты, Господи, передайте сыновьям зиму так не пережить, до весны не дотяну.
   На четвертый Сенька вышел сам. Худой, измождённый. В такую - то погоду, как и выжил паренёк. Евстолья отпоила, накормила, с неделю вокруг его, любимого, на цыпочках курочкой выхаживала, боялась потерять.
   Часто с того случая он выходить стал на угор, тот бережок в задумчивости рассматривал. Жалеючи - женщины, меж собой - то рассуждали. Намаялся бедняга, всё не может страданья грибные позабыть.
   И зимой не отпустило, тропку натоптал.
   По весне, как снег сошёл, не могла ведь Евстолья удержать, пока на дворе по хозяйству обряжалась, туесок собрал - и за реку. Бабы сразу объяснение дали - видно, встал на ведьмин круг, как теперь и быть. Старушку с заговором от кругов в Пустораменье где найти?
   Ох уж девка горевала....
   Не задолила, пришла благая весть. Прасковья с Каплихи в лесу Сенечку повстречала, с третьего раза с круга - то и сняла. Разом не смогла, сбивала уповодами. Уж больно, печалилась, ведьма - то сильна. Теперь передали, у неё живет, поправляется.
  Евстолья до болезни изводилась, так любимого было жаль. Соседка боялась, того гляди, руки наложит. Но виноватила, покинутая, себя - уберечь - то не смогла. Не Прасковья, так был уж не жилец. С ведьмами дела плохи, старики не сомневались. А они уж знают в бесовых проделках толк.
   Погоревала - погоревала, и с оказией: Сенечке пожитки постирала - гладила, Ох, уголечков извела. Собрала - отправила. Пирогов положила, напекла. Может, и простит непутёвую, что от напасти такой в помощи дружок совета не дождался. Год ведь рядышком была, а круга окоянного и не приметила.
   В Каплихе жилось, как сыр в масле катался. У Евстольи запасы шли к концу, трудности иной раз уже встречались, Прасковья, девка верткая была. За дровцами собрался - глядь, а печка топится уже, за водой на ключик - стоит в ведёрке, плещется, полотенчиком прикрыта. Подходи да пей. Герой наш был уж больно Прасковье люб.
  
   Дед радость подпортил: ночью притащился не дал поспать.
   - Эх, внучек! Варька, первая моя, я ли не любил, чертей - то подкупила. Дрова все сухие, ольховые накидывают. По ученику для поддержки кочегарам приставили. Из ушей стреляет, как из самовара паром бьёт. Спасу нет. Что пониже в тиски зажали. По утрам всю неделю на два оборота добавляют, тешатся. Лишь к выходным в субботу отпускают. Мочи нет с терпеньем, извёлся я. Соседи, что сырой осиной маются, греться, пока кочегаров нет, иной раз прибегают. От чиха кашля избавляются. Пьяницы одни и не идут! Тех в одном приборе по пятнадцать штук в рассоле держат, вниз головой. Дурь вымачивают. Раз в месяц подышать дают, на раз переворачивают, туда же и кладут.
   Про Дар прознали, в карты требуют сыграть, на кон поставить. Ох, бестии рыжие, хитры. Проиграю - придут к тебе за Даром, заберут. Ты уж прости, внучек, сможешь отбиться, так не зевай. Рискну я, вдруг выиграю - на дрова пошлют, полегче там.
   С тово и не бывал.
  
   Протальон завернул за угол, пробираясь домой от свата, ища в темноте занесённую за вечер вьюгой тропку. Узковата, вроде. Гостем шёл, так шире была, и от забора будто подале отвернула. То и дело проваливался, чертыхаясь вылезал, ища ногами твердь. Посидели хорошо! Хлебосольно встречен.
   "Уж со сватом повезло!"-, рассуждал довольный предсовета, пока не упёрся в мужика. Странновато как - то, не по сезону, одет был тот. В мороз, а налегке. Выряжёнок! Ишь, приоделся, сущий черт!
  - Чей будешь - то, парнёк, не пойму?
   Подошёл поближе и обомлел.
  - Господи свят, свят! - разом забыл про партустав и атеизм, стал накладывать размашисто кресты.
  Черт перед ним стоял. Рыжеватый такой, ухоженный, в коротких черных атласных шортах, такого же цвета душегрейке. На голове шапчёнка, как перевё
  рнутая баночка из - под монпасье. Торчали и рога.
  - Чево, мужик, уставигся. Вижу по пгикиду - начальник. Коммунист поди - аль единогосс?
  - Комунис, комунис, - застучал зубами в страхе предсовета, - едгоссом не бывал. Это, поди, с Америкой товарищ черт вы спутали.
  Колени восьмерили, наклонился Протальон, попридержал.
  - Давненько в краях ваших не бывал. Нищают деревеньки, мельчают, и народец пошёл не тот, да и земельки - то осталось только лапоть приложить. Благодать в запустении таком, лепота! От Николашки - то мы вас, как избавили, так и стало Расею вашу заболачивать, а в болоте, мы, черти, как рыба в воде.
   Бодуна, как не бывало, как стекло стоял. Пригляделся, был под фонарем, а тени не откидывал, хоть снова к свату приворачивай. Ну и дела, что будет - то, помоги Господи!
   Стояли недалече у приоткрытого колодца.
   " Может сигануть, всяко в сырость не полезет, повезёт, так по верёвке вылезу. Журавель нонче поменяли - ставили, должон сдержать. Всё одно пропадать!" - чуть туда, к колодцу - то, и подвинулся.
  - Не суетись Протальон, хватит пропеллер раскручивать, руку отпусти. И так вьюжит, ишь, как замело... Сенька, где нынче? Как найти его? Домишко покажи.
  - Не знаю, товарищ черт, кто нынче Сеньку приголубил. За ним не уследить. В паспорт устал печати ставить, уж места нет. А в своём доме так точно не живёт. Без бабы, жены то есть, так и не разобраться, если только у неё спросить.
  - Веди.
  Господи, хоть бы в дом - то не попёрся, перепугает всех, черт ведь! На улице, кто увидит - не тронуться умом, так засмеют. Эко, скажут, с чертом предсовета водится! Бабки точно заплюют.
   Шарашась в темноте за ним в сенях, черт гремел копытами и чертыхался, как простой мужик.
  - Да потише вы, товарищ черт, уж как пьян не был, но на коне в дом ещё не заезжал. Перепугаешь всех. Постой тут, дальше не стучи.
  - Ладно, ладно тебе, Протальон, не дерзи. Поможешь - так должностёнку каку приберегу, сочтёмся...
   - Известно где! В Каплихе, у Прасковьи, - не задумываясь, поведала супруга.
  Новостей по деревням велось не коробами, знала всё.
  - Вези, со временем у меня туговато. Лошадь запрягай, - черт потребовал, привык людьми повелевать.
   Конюшня, почувствовав нечистую, заходила ходуном. Того гляди, лошадки строение развалят. Пошарил в кармане полушубка, вроде сватья на дорожку предлагала что... Точно, четверушка!
  - Нако, друг, отпей, и на себя побрызгай. Эка, смрадом от тебя несёт! Уж не русским духом. Производственные помещения, когда в последний раз проветривали? Вот и подзадохлась атмосфера, - Протальон черта пожурил.
  - Наивен ты, однако, человече, если мы проветрим, чем вы здесь дышать - то будете? Спускаться к нам начнут праведники. Для тела благость в наших просветлённых кущах будет, но для души ведь адом всё, как ваш коммунизм останется. Ближе к делу Протальон - наливай!
  Время торопило, черт не задержал.
  - Господи, возвысь за грехи мои!
   И четверушку осушил, а побрызгать в спешке и не оставил. Шум в конюшне поутих, но не ушла нервозность. Черт по ладони горлышком постучал - вроде посырело, и по шерсти растёр. Захрустели овсом лошадки, теперь не напугаешь, все вроде свои.
  Запрягли - и в Каплиху.
   У Сеньки с Прасковьей любовь на тот момент ещё крепкая была. Её ждал, в окно выглядывал, скучал. От того и встретил не особенно приветливо, что, мол, припёрлись - то, другое время не нашли. Приходу черта не удивился, испуга не показал, как будто ждал, но пристально так его разглядывал. Повстречались, видимо, впервой.
  - С Рождеством вас, Арсений Никонорович! - не нашёлся, что сказать Протальон. ( не каждый день черта в гости водишь.)
  - Супруги нет, на дворе, дояркой трудится, разносолами не угощу, - с недовольством так Сенька пооправдывался, но к столу пригласил. С самоваром подсуетился, поллитровочку достал. Видно было по нему крепко он о чём - то призадумался. Но не суетно так соображал, не торопился.
  - Так что, товарищ черт, я, пожалуй, отъеду. С удовольствием бы посидел, но дела не терпят, знаете ли, - вздохнул не весело, откланиваясь, Протальон.
   Поллитровочка не шутейно так манила, была заманчиво полна.
  - Протальон Пантелеймонович, не отпущу! - Сенька дверь попридержал, - не по- божески вдвоём - то. Грех, надобно на троих.
  - Да и правда - то вся, - легко согласился Протальон. Оправдание враз пришло, партейный же я, с незваным гостем надо разобраться, атеизм подзакрепить. Сеньке тож подмочь, ишь резину тянет, задумал что?
   Черт подзахмелел, и понесло его! Вначале старшим кочегаром представлялся, потом бригадиром стал, а после третьей уже и цехом управлял. Сенька всё поддакивал, прихваливал, да подливал. А сам всё на ключ поглядывал, что у черта на боку висел. Здоровый такой, кованный, видно мастер наваял.
  - Вы, человече, погромче со мной речь ведите, - черт их попросил, - К нам, намедни, реформатора приставили. Господь - то наш, в Божьем промысле своем, иной раз такое сотворит, что ужаснётся сам и мерзость эта ещё не здесь, а уж на исправление к нам. Ревёт, аки зверь, похмелиться просит. Я говорит всенародноизбранный! Мне и здесь положено. Оглохли все. Хоть на работу не ходи, так он всех достал. И дрогнул голос у гостя. Скупая чертова слеза капнула в стакан и пошла по светленькой чернотой блудить.
  - Наверху решение приняли, на третий, последний уровень будем опускать. Только надеждой и живем, что слух - то восстановится. Вам - то я не позавидую, - закончил гость, грустный свой рассказ. Но на то он и нечистая, настроение быстро изменил. Гармошку попросил, эко, понесло, загульный видимо попался. Едва уняли. Нечистая ведь, с таким в веселье пускаться грех.
   - Чего Протальон, взгрустнулось? Вино не веселит. Не тужи, коммунистов через одного к нам заворачивают, может Бог даст и пронесёт. Вот американцы, так те гурьбой пойдут. Ворота укрепляем, боимся, что снесут. Всем котлы, как джакузи, по размеру подавай, а где набраться - то? Да и с площадями туговато, с привилегией такой всех не разместить.
   Время быстро пролетело, много ли его надо - то втроем? Протальон на горку посмотрел, на хозяина внимательно, но расплывалось как - то всё, вроде и не накурено. Продолжения застолья не увидел, и засобирался враз домой. Сенька не держал. Похоже решил, как дальше себя без лишнего гостя вести и на дровни Протальона уложил. Соломку для сугрева подоткнул. Лошадка дорогу к дому и без поводыря найдёт, споро так по снежку в нужном направлении засеменила.
  
  
   Ключ Сенька приметил сразу, стал соображать, за что бы зацепиться. Дар - то сохранить. Отдавать и не собирался, чего бы ради, как без него прожить.
  Посидели, ещё четверушечка нашлась. Такие гости - то редки и в наше время, а уж в те времена и подавно. Греха бывало меньше.
  Так, как бы между прочим, про ключ Сенька и спросил захмелевшего гонца. От сундука, мол, вроде, аль в цеху от апартаментов, гостю польстил. Хитер блудник - то был, тот ещё! Черт, расслабившись, в простоте своей хмельной и поведал, не таясь от двери, мол, что в ад ведёт, без него не попадешь:
   - Со временем у меня, Сенька, туго, погуляли бы! В Рождество Христово пригляда за нами такого, как обычно, нет. Празднуют все. Не до нас. Вот изредка нет - нет, да и прошмыгнём. Спешу я, закончил черт - волю прадеда твоего исполняй. Проигрался в карты он, Дар и достался мне.
  - Повезло с Даром-то, черт, тебе. Уж никак бы не подумал, что и на вашей глубине счастливчики встречаются. Так, поднял на свет бутылочку, остаточек приценивая. По последней, да и в обратный путь благословлю. Щас только в погребок за огурцами сбегаю.
   Вспомнил Сенька, что у Прасковьи в кладовке похожий, от старого амбара, кованый, с Насонова еще мастером Быстровым, полутше ключ лежит. Его и прихватил. Вернувшись приобнял, приятеля:
  * Жалко расставаться - то, как родной ты мне стал. Как дальше без тебя и жить, когда ещё увидимся. Здоровьем - то меня Бог наказал - не обидел.
  Ключ тем временем и подменил. Черт, хмельной, подмены не заметил. Дар, как сметанку в горшке, с Сеньки снял - тот и крякнуть с последней не успел. Лишь холодок с дрожью по телу пробежал, и в сон потянуло, едва до подушки дотянулся. Так ткнулся и заснул.
   Гость в дорогу заспешил санным следом, что нарезал Протальон. Как не торопило время, но у колодца задержался. Сомнение взяло, а вдруг Сенька в чём с Даром - то надул. Хитроват парень - не скажи.
   Бабка Шура, фонарём посвечивая, к ключику на бережок с тарочкой, сердешная,
   за святой водичкой шла. Путь мимо колодца пролегал. Кто бывал, так знает, у Бекренихи в ручье и всё еще старый сруб торчит. Черт её и подстерёг с испытаньем - то...
  
  Это уж на следующий день подруженьки у бабки Шуры сидели к полудню, швыркали чайком.
  - Ой, бабоньки, что расскажу! Вчерась, молодежёт разгулялась - не кому, за святой водичкой к ключику на бережёк и шла с тарочкой. Иду, значит, фитилёк поднакрутила, фонарём помахиваю.
  Мимо колодца в ручье прохожу и вижу, вот глядите, крест накладываю, не за что не поверите, черт стоит. Страшноёт такой, рожища те! Стоять не могу, ноги сами, будто, кто в задницу подпихивает, несут. Подхожу поближе. Ой, девочки, ждёт меня баловник - то, дожидается. Пригожоёт какой, а рожки - то мааааленькиё. Уж дотово шутник! В колодец передо мной - брык. Я уж ножку - то поднимала, поднимала, хотелось так за ним, да сруб-от высоковат.
  И зарделась бабка Шура, уж лет 60 так точно не цвела.
  * На льду поскользнулась, вокруг колодца - то, лежу, да и думаю: вот тебе бабка с чертями водиться: не святой водички, не фонаря! Едва до дому дохромала, бочина - то всё ещё болит. Уж сижу теперь, да и думаю, пошто маменька чертями нас пугала? Жизёт прожила и не разу ведь не погрешила. Чево и берегла, со спяшшим - то своим?
  * Ой, вроде, у Сеньки печка топится. Уж не Прасковья ли выставила?
  * Вечером видела, сани со скарбом тянул. Не велико нажил богатство. Да не долго печке с дымом, найдет себе баламут зазнобушку...
  
   Прасковья спать ложилась. Ласково так Сенечку будила:
  * Милый, двинься, я прилягу.
   Тот, приходя в себя от роковой для него потери, головёнку и поднял. Прасковья в страхе отшатнулась.
  * Господи, свят - свят, ты кто, мужик, есть - то!? Срамноёт такой! Сееня!? - удивленно в полном смятении, узнавая еще утром любимые черты, протянула,- так это ты? Мелковатой - то какой, а рыжоёт! Про приворот - то бабы говорили, разве бы поверила!?
   И так плечиком-то и повела. Бойчее, да горячее, чем в Каплихе, девок в Пустораменье и не бывало. Сенька враз струхнул - шмыг к стенке, как прилип.
  Как и достать поганца? Домишко у Прасковьи не велик: до печки добежать так от кровати два шажка. Без ухвата какая печка! Подхватила Сенечку, да на улицу вынесла горшком, дверёт и не скрипнула. Вещи покидала, хотела уж ворота было затворить, да вспомнила про ночьки сладкие, что Сенечка дарил, саночки и выкатила. Всё не на себе. Отходчивы бывали девки в Каплихе, жалостливы.
  
   Время шло к полуночи, Сенька беспокоился, в окошечко поглядывал, где и черт, не заблудился бы.
   Прибежал, не потерялся. Забарабанил вначале в двери, под окнами помелькал, позаглядывал, поколотил. Как и стекла не рассыпались.
   Сенька будто стуков и не слыхал, пьёт чаёк себе в прикусочку, сухарики помачивает. Черт на крыше по шиферу копытами топотить - не иначе к трубе подбирается. Сенька вьюшечку прикрыл. Вновь в двери застучал.
  - Сенька, прохвост, ключ давай! Твоя взяла, мен на мен, обратный ход даю.
  Пора вроде, кажись, созрел.
  - Кого там черти в такое время носят? Завтра приходите, припёрла вас нелёгкая. Сплю!
  - Сенька, не томи, ключ давай! Дар забери, не губи, время совсем нет.
  - Ах, это вы! Простите, друг мой, вас не сразу и узнал - слабым, совсем упавшим поведал голоском, будто при смерти лежал.
  - Страдаю, брат я. Прадедушку жаль, так не сказать. Извёлся весь, ноги не несут. Как и встать ворота - ти открыть.
  - Ладно, не тоскуй, переведу на лесозаготовки, дрова будет рубить.
  Выбора - то не было: ноги ко времени лишь бы утянуть.
   Сенька время с ответом подзатянул.
  - Нелегка работа - то, старый ведь, поизношенный.
  - Сучки из гарема блудниц рубить к нему приставлю - ухмыльнулся черт, впервые чувство показав, утехи вспоминая, и страшен был его любви оскал,
  - Всех мастей таких девиц нам отдают, не жалко, поделюсь.
  Таким черным леденящим душу ужасом с заведения того из адовых глубин повеяло, что Сеньку в страхе затрясло. Господи, что там они и с девками - то делают. В вере был не уличён, но крестов наложил разом с дюжину и молитв, что мать учила, не одну перечитал. Вроде отлегло.
  Черт, вновь задержку видя, продолжил Сеньку убеждать,
  - Легше и почётней, как с дровами, работы в моём хозяйстве нет, другого не проси.
  - Друг ты мой, все оконца проглядел, кто и есть - то не пойму? - засуетился враз хозяин, - на дорожку по обычаю посидим. Может, чайку? Проходи, замерз - то вижу! Для сугреву покрепче что? Не откажу.
  Двери быстренько открыл, гостя впуская.
  Наловчились с передачей вдвоём - то, чертяки! Трень - брень и всё! Вновь при Сеньке, что хотел.
   - Ключ у колодца на задней стенке на гвоздике висит, дожидается, не сомневайся, правду говорю.
  С тово и не виделись.
  Если черта встретите, значит, обратно прошмыгнуть бедалага так и не успел. Здесь за грехом присматривает. Призадуматься бы надо, просто так не придет, не поглядит....
  
  Сенька же решил холостяком побыть, от супружеской жизни отдохнуть, сколько можно!? Уж отдых заслужил!
   С тем у него впервые промашка вышла. С потерей на время Дара туман со всех, кто был им приголублен, как снег весной сошёл. Заметный в Пустораменье был собран Сенькой коллектив. Кто подсказал, надоумил уязвленную толпу - были видать и в те времена доброжелатели. Теперь уж не упомнишь. Написали на проказника в суд. Делу был дан не нужный Сеньке ход.
  Повесточка не задолила, пришла. Не дали парню отдохнуть - собрался наутро и в район улаживать дела.
   - Арсений Никонорович, не сомневайтесь, судья будет женщина, как вы и просите. С места не сходить. Вам понравится, стоит только на неё взглянуть. Одинокая, по мужчине, несомненно, стосковалась. При ваших - то чудных дарованиях успех обеспечен, не изволю другое и предположить,- обнадёжил свояк, ( Уж не мог Сенька и упомнить, по которой законной супруге) секретарь районного суда. Хитро, всё ж как - то он с едва уловимой издёвочкой, в предвкушении преприятнейшего представления, улыбался. Чему значения, обрадованный благой вестью Арсений, вначале не придал. Ободрённый, единственно важным для него решением, об исходе судебного разбирательства даже не хотелось думать, настолько для него его исход этот был ясен.
  Заспешил к условленному месту, где ждала его оказия - Петро с подводой, подбросивший попутно до суда.
   - Что, Сеня, все дела решил. Быстро - молодец. Честно признаюсь, пожалел, что обещал пообождать, стою уж цельный час. Делов - то по хозяйству! Страда извечная крестьянская с временем торопит,- закончил он, ловко заворачивая подводу.
   - Ну, с Богом в обратный путь, заждалась, поди, старушка. Эх, Сеня, мне б твои заботы, судачат, новую зазнобу присмотрел? Прасковья - то чем не угодила девка - краса. И по хозяйству и вообще.
   - По хозяйству, Петро - не возражу, Прасковьи работящей не сыскать. Это - то и губит, устаёт. К ночи - то в кровать до подушки голову не донесёт, уж спит, а я ведь - тонкая натура, чувственная. Любовёт где?
  
   Протальон Пантелеймонович после встречи черта стал задумчив, и в разговорах с односельчанами всё сводил в конце обсуждения любых тем к Богу:
   - Каяться мужики надо, грехи наши замаливать. Эка, что натворили - то, все церкви порушили - и переходил всякий раз на шёпот,
   - Чертей без ада не бывает, значит, и рай есть. Нам, безбожникам партейным, ходу только в ад, - всякий раз говаривал на собраниях, - часовенку надо строить мужики, спасаться.
   Чудачества его, человека в народе уважаемого, да власть, что ни говори, вначале относили к временному недомоганию. Работа умственная, ответственная. С нами, бестолковыми, не эдак заболеть можно, рассуждали сельчане. На курорт бы отправило начальство, глядишь, оно в норму и придёт.
   Потеряв веру в мужиков, Протальон решил сам, один, вытягивать народ на сухое место. Выпросил у председателя в колхозе лошадёнку, потихоньку стал рубить лесок и подвозить складывать брёвнышки на окраине села. На вопросы отвечал уклончиво, события не торопил. Так потихоньку, всяк вечер, где и выходные прихватывал, срубик подрастал. Всё бы ни чего, но дело до маковки дошло, и затею было уж не скрыть. Свои старухи, да с других деревень помощниц набежало, до щепочки все убрали и иконки сняли с чердаков поприлаживали. Фекла с Быковской, бойкая, ещё в семьдесят всего и годков, было на крышу полезла маковку подмочь попридержать, да зацепилась подолом за угол, едва на верёвках опустили.
  Стали Протальона батюшкой называть, при встречах кланялись. Все к ручке метили приложиться.
   Первым воспротивился председатель колхоза, когда увидел, что колхозники не одно дело серьёзное без совета с предсовета, батюшкой то есть, не зачинали, положив на Петра Сергеевича все бы ничего, а где и матом.
   На срочно объявленном внеочередном партейном собрании прозаседали до рассвета. Шуму было! До потасовок дело доходило! Зав сельпо под утро только прилегла, тревожить перестали. Так ни чего и не решили. Председатель, видя, что дело худо, встал с петухами - и в Харовск , в райком.
   Прислали двух инструкторов. Вначале те к часовенке сходили. Осмотрели не спеша, со знаньем дела. К качеству работ претензий не нашли. Вновь позаседали. Протальон Пантелеймонович ответы с библией давал, целыми псалмами выгораживал, задавил интеллектом - то, в рядах сомнение пошло. Гости всё больше многозначительно молчали, с аргументами видно было слабовато. Не тех послали, молоды ещё против ветерана. С опиумом справиться - то нелегко. Составили протокол, да и съехали. Разберёмся мол, доведём.
   Время шло, а у "батюшки" паствы прибавлялось. Уж, кто с молодежи от скуки, заглянет вечерком. С Харовска и секретарь - то приезжал, уговаривал. Не поднималась рука на Протальона, у местных - то. Сколько выпито, да ухи нахлёбано по берегам у Кубины - не сосчитать! И по ягоды с грибами не откажет, всегда сведёт. Когда и просто из уважения в кабинет прямо доставит. Когда самим - то? Мужик компанейский, интересно было посидеть. И, опять же, всегда с почтением ко всем.
   Кто до области довёл - теперь не разобрать, но не задолила, нагрянула комиссия. Аж, под секретарем партийным кресло закачалось, так дело - то развели. Тут уж не до Протальона, абы самим усидеть. События спорые пошли. Собранье провели, исключили, заклеймили, с работы сняли и постановили часовенку разобрать, а батюшку обследовать на предмет состояния души.
   Народ хитрил, просил: не разбирайте, пусть, мол, амбаром постоит. На уме - то было, вдруг чего с властью, маковку недолго на место прилепить. Но стояли твердо, не могли свернуть. Двух опойков упросили, угостили, так не задолили, попилили на дрова. Старушки так изплевались ядовито на поганцев, не долго с тово и пожили бедалаги. Дрова те так и не тронул кто - погнили. По Николе справа, как проходите, крапивой затянуло, всё еще видать.
   Протальона Пантелеймоновича вначале к фельшеру пригласили, мол, бледноёт такой, на ренген провериться бы не мешало. А уж там в районной, сердешного, и повязали санитары. Из Кувшинова прибыть, тем было указано.
  
   Разговоров не вели, посадили да и повезли. Притормозили, правда, у продмага. Буржуйка не плохо грела, но дорога дальняя, люди ведь. Беседу решили душевно подрасширить, подогреть. Протальон, воспользовавшись некоторой свободой, выглянул в окно, увидел Афоню с Дресвянки, а с ним двух не знакомых мужиков. Соображали видно на троих. Открыл его, высунулся, как позволило отверстие. Крикнул, сколько было силы и с надеждой, что услышат:
  - Братцы, пить - то нам нельзя, от того земельку нашу в Расее заболачивает.
  Афоня узнал, махнул рукой, вздохнул сочувственно:
  - Предсовета наш. Дело - то казённое по работе, умственное, тронулся в заботах человек. Уж бывало посидели с ним.
  - Что, мужики? Следующая за здоровую власть, в таком случае! - разливал Колюха.
   Поддержали все.
  Санитар легонько потянул за хлястик пальто и Протальона усадил.
  - Сядь, мил друг, дорога дальняя, береги силушку. И тепло не лишнее, выстудишь.
   Светленькую закончили как раз перед Захаровской речкой, пока раз пять машина туда сюда на пригорок после мосточка буксовала. Вьюгой дороженьку подзанесло. В кусты и улетела пол-литра - то. В санитары рябят крепких отбирают, мало ли что, и буйные встречаются. Посидели, помолчали, посмотрели друг на друга, а говорить с одной - то и не о чём. Ну, взгляд на Пантелеймона и перевели: ты, мол, мужик вроде с этих деревень.
  - Так приворачивайте, - Протальон предложил, - в Пустораменье гостеприимней - то кого найдешь? Уж в добром деле так ему не отказать.
  Привернули. Три дня пролетело - не заметили, ещё бы погостили, да санитар, что послабее, чертей на печке у Протальона углядел. С тово и засобирались да и с района звонили, спрашивали, ищут, мол.
  Протальон же иконку в бане приспособил, зажёг лампадку, да и клал поклоны все дни и ночки.
   Богу всё за Расею словечко закладывал, подмочь просил.
  Тяжело в дороге мужикам было, уж служба у санитаров, что и говорить, не легка. Не знали куда и головы приложить, хоть в рассол замачивай.
  - Протальон, что хозяйка то не положила, - старший в надежде от отчаяния спросил.
   - Да уж как не положила? Гости за три дня, как родные стали,- и бутылочку достал.
  Радости как улеглись и полегше разом стало, старший и пообещал,
  - Ты Протальон Пантелеймонович тепереча у нас после главврача первый человек. Как дома жить будешь. И хозяюшка за нами, как за сыновьями приглядывала, уж не обидела.
  - Плохого не скажу. В Кумзере брал из Куриловых. В девках - то, ой. красавица была - и умна, а работяшша!
  Второй добавил:
  - Не тужи, и женшшину тебе найдём. Не колхозницу какую, у нас знаменитостей - так каждой не по одной, любую выбирай. И поселим, не сомневайся, с уважаемыми людьми.
   - Эх, ребята, вам бы всё шутить, а мне - то совестливо. Из народа малость только посуху пошли, а тут и вы в темницу узником везёте.
   - Эх, Протальонон Пантелеймонович, узник совести ты наш! Таких у нас в бору ещё и не бывало. Первый будешь.
  Въезжали в Вологду ночью. Возвращение в родные края, сдвинутое во времени заботами хозяйки похмелье, ввело служивых в легкое радостное возбуждение. Санитары высунулись по обои стороны фургона, дружно кричали в темноту, освещённую редкими тусклыми фонарями,
  * Даешь свободу узнику совести, Протальону Пантелеймоновичу!
  Их призывы безответно тонули в глухих ночных переулках и дворах древней Вологды.
  
   Старушки ждали поводыря своего. Марья с Сиблы так на дорогу чуть не каждый день выходила, как родного высматривала.
  * Стою, гляжу под горочку - то, думаю, вот - вот за ручьем покажется...
   Но ни Марья ни другие страждущие так дождаться и не могли. Время шло, а Протальона Пантелеймоновича всё не было. Откуда было пастве знать, что от веры своей он всё не как не откажется. Наоборот, в окружении своём всех в сомнение вводил. Стойно Николы стало, хоть часовенку в Кувшинове лепи. Приходилось и далее лечить. Главврач весь извёлся, чем ещё больного поддержать для выздоровления? Ничего в лечении не помогало.
  Власть позванивала, беспокоилась, а вдруг болесёт заразная, в эпидемию перейдет, как и с народом - то. А уж органы...
  
   Как время не тяни, оно идёт. Вот и суд не за горами. Всю предсудебную суету свояк бескорыстно помог преодолеть. Защитник государев был определен. С ним все хитрости и тонкости фемиды обсудили. Месный, родом с Кумзера парнёк, Сеньку успокоил:
  - Не беспокойтесь Арсений Никонорович, дела такие не редки. По опыту - так суму не нужно собирать. Тюрьмой дела не заканчивались. Поверьте, отобьёмся. Многое, конечно, зависит от судьи, он пока не определён. Время отпусков. Дел много - подзашились, знаете ли. Но судебное заседание, уверили, отложено не будет, пройдет в назначенные сроки. Занимайтесь текущими делами, что будет нужно, я вас извещу.
  На том пока и расстались.
   Неудачное время для новых дел, как начинать, остаётся ждать. Со старыми бы разобраться. Простой пошел. Форс - мажорные, так сказать, обстоятельства непреодолимой силы, грустно рассуждал наш герой, нахватавшись терминов в суде...
   В судный для себя день приехал в город пораньше. Ещё раз с защитником обсудили варианты возможных неожиданных ходов в течение суда. Были спокойны. Подсудимый даже заскучал, но, не теряя времени, планировал дальнейшие любви шаги. Был, был в резерве у него аленький цветочек, до времени томился! Сеньку ждал. Жаль потерянные дни в ходе навязанного и обидного процесса ( и от кого, от любимых женщин!). Каждая, как первая была, не жалея всего себя он им дарил.
   Размышления его прервал голос секретарши:
  - Встать, суд идёт!
  - Наконец - то! Пожалуй, развяжемся к обеду, - шепнул защитник.
  Открылась не спешно дверь. Зал встал, но женщины, что выступали в качестве истиц, ритуал проигнорировали. Похоже, намеренно вызывающе себя вели, а проще говоря, сидели.
   Причина Сеньке открылась несколько позднее.
   В двери, чуть боком, проём был явно узковат, вплывала Мария Ивановна, старейшая судья, а проще обозначить, ветеран. В период отпусков суду услуги её были весьма кстати.
   Пронеся свои величественные формы, присела в кресло. И когда всё в ней, от передвижения восстановилось, приняло естественный в покое внешний вид, осмотрела зал. При виде дерзости такой нахмурила в осуждении брови, нервно побарабанила пальцами по столу, но тактично, сдержав себя, сухо поздоровалась и предложила сесть.
  Защитник, было видно, вначале даже впал в замешательство, но постарался справиться с собой, уняв испуг от неожиданности встречи. Итог процесса уже не так чётко виделся ему. Нервозность защитника передалась и Сеньке.
  - Арсений Никанорович, от этой дамы можно ждать всего, - зашептал он,
   заметил, женщины не встали! Знали, кто судья, предупреждены и жаждут крови. Не уважение к суду Мария Ивановна, принципиально не прощает. Приговор намеренно предложит по суровей - не важно, с чьей стороны проявлено не уважение. Мужчин не жалует, всю жизнь одна... Паниковать, однако, не будем, сориентируемся по ходу дела.
  - Да..., - засомневался в адвокате Сеньке, - спасибо брат, называется, поуспокоил.
  Растерянность была не долгой. Украдкой так, чтоб не спугнуть, за ней понаблюдал. Женщина, сомневаться не приходиться, как свояк и обещал. Разом стало легче. Разумеется значительно его постарше, а формы, определенно хватило б даже и с лишком на двоих. С виду неприступна крепость, как Измаил. Таких, пожалуй, он еще не брал, но и поражений припомнить, как не силился, не смог. Стал готовить себя к нанесению стрелой амура точному удару. С учетом тяжести противника Сенька решил ударить всей мощью, что б наверняка. Привычно выжидал, когда черёд в разборе дел дойдёт и до него.
  Занудные заявления истиц, опрос свидетелей, перечень всевозможных справок совсем его не волновали. Сенька, как коршун, ждал, когда безмятежная жертва займёт удобную для его стрелы позицию.
   Вот и пришел его "звёздный час".
  Мария Ивановна поискала взглядом и легко нашла ответчика. Место таковых в зале раз и навсегда определено.
   Когда они встретились глазами, все флюиды, что на тот момент Сенька в себе располагал, разом выстрелил прицельно пушечным ядром. Мило улыбаясь, не отрывая полного любви невинного по - детски восторженного взгляда, стал ждать, как отреагирует жертва.
   Реакция последовала незамедлительно. От - куда - то из глубины, тронутых легкой дряблостью необъятных щек плавно переходящих в первый, затем второй и частично, виднеющийся из под судейской мантии, третий подбородок возник вначале лёгкий, но стремительно темнеющий румянец. Мгновение - и он всё не скрытое одеждами пространство безжалостно, что видел зал, завоевал. "Стрелок" засомневался, а вдруг переборщил? Но с удовлетворением отметил: Всё - моя". Уверенно, не зная до селе промахов, попал. Мария Ивановна не зря слыла среди коллег, если сказать принятым сегодня слогом, железной леди, и быстро справилась с собой. Минута - и ничто не напоминало о её смущении от внезапности, и к тому же публичного зарождения любви. Сенька растерялся от первого в своей амурной практики фиаско. Уверенность стала покидать его. Видимо такие формы стрелой амура не пробить. Здесь нужен мощный арбалет.
   В ответах путался, отвечая невпопад, выглядел жалким и растерянным. Судья была, напротив, спокойна, даже равнодушна ко всему происходящему. Но явно игру вела на стороне его противниц. Так всё подытожила ближе к концу события, что Сенька понял: тюрьмы не миновать! Его не давние любимые, торжествовали, предчувствуя близкую и легкую победу.
  Судья же, все посчитали беспричинно, объявила перерыв. Решили возраст: видимо устала. Мастерским ведением дела заслужила, пусть отдохнёт.
  В зале наступила тишина. Каждый судил о ней по - своему. Рода, прекрасной половине, что скрывать, явно видно из хода дела, слышался в той тишине "отмщения гром", а Сеньке же - тоскливое позвякивание кандалами.
  Молчал защитник. А что сказать? Успех сегодня не сопутствовал ему. Был лёгкостью погрома униженно расстроен. Но вряд ли от коллег услышит осуждение. С Марией Ивановной в баталиях, все они не раз терпели поражение. Ему, юнцу, участие с ней в деле - уже успех. Тем себя и успокоил.
  Не слышно подошла секретарь суда, и пригласила Сеньку в совещательную комнату к судье.
   Растерянно и робко постучав, вошёл, остановился у порога, потупив взор, ждал.
  - Проходите, Арсений, присаживайтесь, - указала на стул.
  Сидела за столом, пила из блюдца чай. Помолчала, и пристально, с явным интересом, и не свойственным ей трепетом и теплотой во взгляде, рассматривала вошедшего. Сенька присел на краешек стула, мял в руках картуз, потерянно готовился к худшему.
  - Не знаю на что и предположить, Арсений. То ли в том виноват ваш необычайный божественный талант в очаровании женщин, то ли мне судьба под старость преподнесла так ожидаемый мной всю жизнь сюрприз.
  Вздохнула глубоко. И всколыхнулась грудь и всё в ней расходясь затрепетало, но стихло, улеглось.
  - Полюбила я вас, всем своим не тронутым ни кем, до сих преклонных лет, девичьим сердцем. Видит Бог, Арсений, вы - моя судьба!
  Сенька в страхе на "жертву" взглянул свою, подняв глаза. Уже не знал, что лучше кандалы или пленение.
  - Времени у нас Арсений на долгое обсуждение дальнейших взаимоотношений нет. Зал ждёт. Потому свое видение я просто вам объявлю. Вам судьбу нашу решать.
  Поставила блюдце, по - школьному свела руки, положив на стол.
  - У маменьки я одна воспитывалась. Своим с чужими, делиться не приучена. Вы должны это понять. Любовь свою первую, что обсуждать, конечно же, единственную (возраст, от судьбы не чего уж мне более ждать), я не хочу терять.
   Решение по делу, как правосудие определит, мне решать. Выбор у меня. Конечно, игнорируя любовь мою к вам, вы вправе отказать, но в таком случае мне нет резона вас жалеть. Знать, что вы где - то рядом с другой и, любя, страдать. Уж лучше вдалеке вы будете один. Хочу вас предупредить: не красиво с женщинами вы обращались, не любят это там. Не скажу, что плохо в тех местах к вам будут относиться. Вам о таком отношении к себе самому судить. Непременно, вас будут там любить, но иначе, чем принято в миру.
  Решайте, Арсений! Дайте мне знак в последнем слове.
  Ступайте.
  Когда он был уже в дверях, добавила:
  - С женщинами вашими я разберусь сама. Будете при мне, докучать более не станут.
  Пробираясь в зал по коридору, как не думал, но осознавал. Дело можно хоть дважды в неделю снова открывать. Дети - то растут.
  Решение, что принял для себя Арсений, не сомневаюсь, вам было не сложно угадать.
   В ходьбе Мария Ивановна была тяжела. Хоть дом имела - от суда рукой подать, но кучер понимал, когда с пролеткой нужно подкатить. Все знали - привычек не меняла, потому Макар уверенно и ждал. Не скупа была на вознаграждение. Брат - извозчик, клиентку уважал.
   Арсений, привыкая к новой роли, учтиво за ручку барышню усаживая, придержал. Скользнул и сам, бочком прилаживаясь. Избранница его над сидением чуть вознеслась, и повела не спешно собой туда - сюда, расправляя всевозможные складки и складочки, разгладив и одежду заодно.
   Кучер, опытный был служака, в страхе рванувшего коня сумел попридержать. Арсения отбросило на самый край, но цепкий парень: так просто не собьёшь, удержался и от - туда, испуганно и молча, смотрел на пассию свою. В душе - то, размечтавшись, тешил себя, мол, не надолечко всё это, но, трезво мысля, понимал, что другой уж в этой жизни не видать. Так было тоскливо. Про жизнь разгульную остаётся уж, видимо, только вспоминать. Всех своих желанных в уме перебирал, прощаясь.
  - Страдает, - чуть краешком, косила взглядом Мария Ивановна на свой под старость божий дар, - дурашка мой, если б знал, какой сегодня будет ему от меня, безмерно любящей, презент. Право первой ночи.
  За верность, при всех немыслимых соблазнах на долгом жизненном пути, что сохранила я ему, познаю сегодня в ночь всю страсть благодарного мужчины.
   Счастливчик! Как ему везет!
  И взгрустнулось:
  - Маменька, эх, не дожила, сердешная. Все печалилась, кто на старости мне будет картошечку окучивать, да колоть дрова.
  - Господи, это ж где мне там, что найти да удержать - то,- стал приходить в себя Сенька.
  Кучер не спешил. Матчасть жалел: ноша не легка и клиент солидный, как бы угодить, не натрясти.
  Так и ехали по ухабам, думая каждый о своём.
  
   На совете своём, как раз на Троицу, решили старушки гонца послать к Протальону Пантелеймоновичу. Выбрали и кандидата на ответственную миссию, Алевтину с Оносино. Сама напросилась. Дочь у нее в Вологде - и проведаю, мол, попутно, внуков повидаю. Что уж не кто не подправил, пустовата бабка - то, а уж стопку выпьет, так не понять о чём и говорит. Но не отказали. Города большего все побаивались, да и здоровье - то...
   Стали готовить, расходы утверждать, собирать гостинцы. Кто пирогов напёк, варенья земляничного с Деряжницы Зинаида принесла, грибочков да капуски поднатаскали. Варвара с Хватковской цельный рубель притаранила, да меньше - то от неё так и скуповато бы. Пензия - то 35 рублей. Кто копеечками погремел. Вобщем, собрали, на попутную телегу посадили, в район с гостинцами, наказами на поезд и отправили. А там и до области по железке рукой подать. Стали ждать вестей.
   Неделя - нет, месяц, где и Алевтина, хоть в район заявление подавай! Явилась, наконец, расфуфыренная вся, как городская, в жакете новом - и не подходи!
  - С внуками водилась, дочь попросила. Приболела вся. В больнице так и не бывала. Не пускают, сказывали, туда, да и опасно. Дураки ведь всё. Дочь будто бы не отпустила.
  Кто поверит - то!? Бывать так и не думала, всем с ней всё понятно.
  Вот те бабушки! Ждали беленький, кубанской мучёнки, хлебушко, а на те! Мы вам подносим ржаные с клюквой пироги.
   Косточки Алевтине поперемывали меж собой, упрёков не говаривали. Знали - не пронять, а в ответ эстоль наговорит, куды от неё и с гостинцами, век не унести.
   Протальона Пантелеймоновича всё одно проведать надо. Решили - снова будем посылать. На этот раз серьёзно подошли. Едва уговорили Веру Петровну, бывшую учительницу. Женщина настоящая, плохого не скажи. На свои уехала, гостинцев даже не взяла:
  * Нужно будет, прикуплю.
   Ждать пришлось не долго. Не прошло и недели, как Вера Петровна отворила в дом калитку. Бабки разом набежали.
  * Всех проведала: и сына, и у дочери погостила три денька. Зять, как за мамой ухаживал. Внуков вновь на лето привезут, скучать не придётся.
   Не торопили про главное, ждали, Видно было по хозяйке, есть и по этой теме, что сказать.
  Всё чаёк подливала, индийский, из пачки со слоном. Самовар - то, как пчела гудел, кипяточком лился. Гостинцами угощала, бараночки подсовывала да пряники тульские. Не скупилась, уж угодила всем подругам, даже Алевтину не обнесла, а та... Ой. Нахалюга! Подавилась бы, ещё и в сумку пряников хватила:
  * Дедушку побалую, всё прибаливат...
   Видали давеча, болезного, бегает, как лось! Так с ключа из - под горы воду прёт, молодому не догнать.
  - Что девоньки, знаю, ждёте. Была, была с дочерью, без неё так, наверное, и не осилить поручение ваше. Очень строго там, больница не проста. Вышел к нам, меня узнал, даже всплакнул было, сердешный наш. Так по дому, видимо, скучает. Худой весь стал, постарел, но бодро выглядит. Духом не упал. Лечение не помогает, как доктора не бьются, от Бога никак не отвернут.
  - Видно, уж с тем и помру, - предположил. Надежды, значит, на выздоровление не видит.
  - Про нас - то вспоминал? - Алевтина перебила.
  Вот притащилась, уж молчала бы, только и зыркает глазищами бестыжими, что ещё у хозяйки прихватить. Это все про себя отметили, но лишь переглянулись. Вслух так не сказали, какая уж и есть, что поделашь-то. Уж порода - то не добра, по деревням известна. Не попросту
  бабка Люба с Харинской не раз говаривала: виной все вода оносинская.
  - Невеска, хуже девки в Пустораменье и не бывало, как на наш ключик в Харинское перешла, словно подменили. Старость рядом доживаю, как доченьку люблю!
  Не даром Оносино - то по за глаза в Пустораменье - Поносово и звали. Говаривали девки из Починок будто нет нет да ветром с той стороны нанесёт и засмердит и засмердит. Хошь в погреб полезай.
  * Про каждую спросил, всем поклоны бьёт!
  Тактичная была Вера Петровна, интеллигентна, не осудила бестолковую, виду не подала.
   Помолчала, расставляя рассказ свой по порядочку...
  * Спокойно, мне сказал здесь, народ тихий, воспитанный, не обидит. Доктора, опять же, с почтением. Против Бога не перечат, не требуют отречься, лишь таблеточки бы пил. Горькие. Повезёт так соседу отдаю. Вся палата, говорит, ему сочувствует, несёт, а что послаще, удаётся утаить, так к чаю берегу. Про часовеньку всё спрашивал, горевал, как, мол, та без поводыря, сиротинушка, жива ещё? Не расстраивала, отвечала уклончиво, на другую тему отвлекла.
   Угольков в самовар тем временем подсыпала, валеночком добавила огня. Помолчала вновь Вера Петровна, к главному готовилась.
  - Человек я, вы знаете, относительно веры в сомнении состою, но Протальона Пантелеймоновича уважаю, потому и согласилась на уговоры ваши. Всё дословно вам от лица его передаю:
  - Были, сказал, виденья мне. Приходили будто все святые, просиявшие в веках на Руси. По три ноченьки тревожили. Сурово, говорит, на меня смотрели, осуждающе, словно за всю Русь сегодняшнею в ответе я.
  Наказ дали, сказывал, народу нашему:
  Надлежит со всех краев Руси доверенным людям православным собраться и церковь поставить. Но самим мастеровым, без государева начальства. Испоганят, сказал, те всё партейным ядом, погубят затею - то.
  Срубить от рассвета до заката, как в старину для изгнания чумы. Оставить в прошлом для русских чёрный век.
  На красном месте на Кубене - реке
  Возвести на престол Государя нашего Русского Православного, соединить разорванную недругами Ветвь. Продолжить, начатый в ту пору, преобразований русский путь. Другого нет у народа нашего пути.
  Кто бы не приходил из самозванцев на княжение после к нам, только грабили нас, да убивали нас. И что бы не строили они для нас, всё они строили во лжи. И нет им конца.
  У Государя же нашего нет страха к нам и алчности. Чем больше нас, чем богаче мы, тем больше нас у него и богаче он. Все равны мы перед ним и богатый, и бедный, и рассудит он нас по справедливости, и одёрнет или остудит горячие головы, что поставит над нами или выберем мы.
  Не живет русская душа без Веры, Государя и Отечества, а гибнет. И не долог, остался души нашей путь.
   Как свершите всё, что святыми нашими вам предначертано, встанет твердо Русь и спадёт Благодать на землю Русскую и пойдет по всей земле нашей с севера и земля русская вновь станет полна и обильна, голосами детскими счастливыми полна. Заколосятся нивы в полях наших, и дома полны будут, как чаша от трудов наших для себя и Отечества праведных. Гордость в каждом сердце русском будет за Русь Святую и Великую...
   Притихли старушки за столом. Каждая о своём детстве, юности вспомнила, взгрустнула. Было Алевтина рот открыла, придержали, опять вывезет, пустомеля, что не к месту. И без неё на душе не сладко.
  - Что слышала из уст Протальона Пантелеймоновича, то слово в слово и передала. Увели его от нас, время кончилось, пастыря вашего. Увидим ли ещё?
  - Ох, девки, дождёмся ли? Где мужики - то наши? Почитай все в германскую полегли. От молодёжи, что и ждать. Хотелось бы, пока в силе, колени в святом месте преклонить.
  Так посидели, пригорюнившись, посудачили и разбрелись по избам, поблагодарив хозяйку за угощение и исполненный наказ.
  Загрустили подруженьки от таких вестей, кто и слезинки поронял, жалко друга своего, невзгодами не сломленного, так не сказать. Не на кого теперь надеяться, не кому русскую земельку осушать.
  Стали ждать мужиков. Таисья с Насонова так не давно ещё поглядывала, на угор выхаживала днями - то. Шофера, кто, может, и видели сухонькую, как подросток, старушку. Стояла, горбилась на клюшечке. Одна и осталась. Подруженьки все ушли, не дождались, не преклонили колени в храме - то. Не собрались мужики.
  Устарела и Таисья. С правнучкой доживает второй свой по счёту век. Память - то не та, ни чего уж и не помнит - заходили спрашивали.
   С тово шофера - то мимо Николы едут так, кто и погудит.
  Мол, не тужи Пантелеймон Протальонович! Не погибла земля - то Русская - Силушку набирает!
  
   Пролог.
  
   В наше время весть пришла. Будто Петруха по утру мимо колодца шёл, слышал жуткий шум, и освещало будто бы из колодца - то иссиня черным как ноябрьской ночью цветом, и тени не ясные метались по кустам. Ведьмин шабаш с чертями, не иначе! Не знаешь, верить ли? Старушки так быстро рассудили. Дело - то утром шло, чуть заря занялась, а Петруха трезвый был. Уж в таком - то чрезвычайном состоянии, что угодно может намерещиться. Так и не поверили. Петруха же стоял на своём:
  - Хошь на библии готов слово своё правое отстоять.
  Да где нынче библию то найдёшь по деревням? Так пошумели, посудачили и забылось всё.
   По весне, как в деревеньку свою, от зимы отходящую, впервые приехал тоску по разлуке долгой унять и на речку - красавицу, на яблоньки стройные в саду посмотреть. Ласково им от радости встречи что пошептать, и в ответе принять нежный шелест стыдливых, не прикрытых летней кроной, ветвей. Лёгкую, будто звездочек в небе искринками, водной ряби трепетный с переливами едва слышимый Кубены звон и ко мне подходил. Перекошенный весь, худой.
  - Чего, Петруха, с тобой - приболел?
  - Да так, поприхватывало. Вторым инсультом отметился. Переступил.
  Пристально так вглядывался, произвело ли впечатление.
  - На Петров день третий жду.
  - Ну, а что врачи - то?
  - У них одно, можно и не спрашивать - меньше пить надо! Подумали бы, а много - то на что? Да и образ жизни веду здоровый. На природе всё, питаюсь кашами, мучным так и не всегда, и голодания лечебные систематически по Малахову веду. Раньше бабки были. С ними -то полегше жилось.
  - Какие у тебя *бабки* Петруха!? От сырости, что ли. Юморист.
  - Эх вы, чудо, садово - огородное. Старушки имеются в виду. Бывали времена, по две на неделе отойдут. На погосте поможешь, на поминках, какое - никакое угощение. А нынче, когда и узнаешь, пока весть от села идёт, уже работа перехвачена. Демократия брат, конкуренция.
  И без перехода, что бы врасплох, и пока не отошло возможное сочувствие:
  - Дай сто рублей.
  И смотрел, пристально цепким умным взглядом: даст, не даст.
  - Так ведь и так должен.
  - Что изменится - то? Так и останусь должон.
  Святая простота.
  Понял, не даст. Развернулся молча, потеряв интерес, пошёл дальше, отмеривая свой тернистый похмелья путь, ища удачу, спускаясь по тропке в сторону реки. Независимый, редко трезвый и гордый, как последний из могикан. Но тот знал, кто его враг и умер не от огненной воды, а за землю свою, без жалости множа скальпы врагов своих.
  Силуэт его ещё долго виделся на фоне уже стареющего, а местами и молодого леса на том берегу реки, тянущегося до Сосновки, наглухо, как будто в спешке, по чьему - то злому навету, скрывая остатки всё более редких деревень, далее теряясь за изгибом реки и уходя в бесконечность, всё расширяясь и полоня неумолимой поступью некогда необъятные угодья крестьянства на Руси.
   Кормящие его, даже чуть дольше своей смерти, ушедшие на погост бабки в юности в тех местах ставили стога, жали, колосившуюся, налитую за лето рожь, вязали льна снопы, а вечерами бежали на перегонки по росе от тяжелых крестьянских за день дел, чтоб снять усталость, с нетерпеньем ждущей их, искрящейся в лучах уходящего солнца от счастья встречи, синеокой Кубене - реке. Босоногие и счастливые, полные чистых в девичестве надежд, бросались в парное молоко. И девичий визг, голоса парней, откликались эхом по всей реке, и трудно было понять, чьи они. То ли с Мартыновской юность высыпала на реку гурьбой, а может с Сиблы со Стегаихой, иль от Тетерихи с Насоновым потянулись в Николу через Бекрениху и Быковское к селу. С противоположного берега не меньший гвалт и шум из многочисленных правобережных поселений. И так до Мишковских девчат и пареньков, что замыкали многолюдных русских деревень Пустораменья цветущую гряду.
  Не погибла ли ты Земля наша Русская?
  Прости нас.
  Дай нам силы, Господи!
  
  
  Пустораменье д. Насоново. 2011 год.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  1
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"