Серов Алексей Викторович : другие произведения.

Дорога в Италию

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:


  
   Дорога в Италию
   трагедия
   Серов Алексей
  

Дорога в Италию.

Трагедия.

   Оглавление:
   Глава 1. Антон.
   Глава 2. Тоня.
   Глава 3. Женька.
   Глава 4. Прощание.
  
   Пишущая машинка (благодарности).
Даша хоть и считает машинку моей любовницей, бдительно следит, чтобы страниц этак 5 в день были готовы, и чтобы при этом ничто не мешало процессу. За это я дарю слова благодарности.
   Мои немногочисленные, но близкие до атомов, друзья, которые, надрываясь, несли пишущую машинку мне в подарок, что хоть и было преисполнено шуткой, явилось величайшим признанием. Спасибо Вам.
   Мои Мама и Папа, хранившие машинку в минуты тяжелейших мук, что стало главным признанием. Огромное спасибо Вам.
   Моя кошка, пристрастившаяся вырывать напечатанные листы, а это тоже что-то да значит. Мур.
   Спасибо. Без вас мне и строчки не написать: Стас, Рената, Антон, Даша, Паша, Настя, Саша, Эдик, Иосиф Александрович, Даша Б., мама, папа.
  
   Глава 1. Антон.
   Я сидел в небольшом кабинете с зарешетчатыми окнами и писал заявление. В другом конце коридора был мой единственный новоиспеченный коллега. У меня тряслись руки, а в желудке творилась странная суета. Хотелось спать.
   ***
   Вчера, в шесть или семь часов вечера, мне позвонил знакомый и спросил, не хочу ли я поработать. По телевизору в тот момент шла передача о богачах, купающихся в шампанском. Я на них страшно злился.
   Что это за работа, знакомый мне говорить не хотел, да и сам не знал толком. Сказал только, что платят вовремя и, вроде бы, по специальности. Он сказал "Работа хорошая, зарплата исправная". У меня вырвался смешок на обилие "р" у картавого собеседника, но я сдержался.
   Из соседней комнаты доносились крики отца и матери. Они сердились друг на друга за что-то малозначительное.
   - Хорошо, я согласен, - сказал я знакомому, поглядывая то на телевизор с богачами, то на комнату с родителями.
   В тот момент мне казалось, что нет ничего ясного, от того и нет ничего сложного или простого, и что нет такой работы, которая могла бы не устраивать. Мне казалось, что на любой работе можно найти свои плюсы, ну и "бла-бла-бла". В тот момент мне вообще много чего казалось.
   А утром у меня заболел живот. Еда в рот не лезла, но мать настояла, чтобы я поел. Сказала, что весь день еще на работе голодом буду сидеть.
   - Так я же только узнать про работу! - спорил я.
   - А может, тебя сразу и устроят! Здорово же будет, правда?
   Отчего-то ей было очень радостно. Она гладила мне рубашку и джинсы. Пела при этом песни. А мне было не ясно, что же тут такого веселого?
   Мне пришлось поторопить ее с глажкой, хоть и не очень хотелось. Я оборвал ее на полуслове очередного шлягера, сославшись на автобус. Порхая, она дала мне рубашку, джинсы и вернулась в кровать. Ей можно было поспать еще полтора часа.
   В своей комнате я открыл окно и вместе со звуками, свежестью и приятной прохладой, квартира постепенно наполнялась утром. Несколько минут я стоял неподвижно, кажется, даже с закрытыми глазами, то ли уснув, то ли просто наслаждаясь медленными и ровными глотками чего-то нового. Меня разбудила мать, вернувшаяся, чтобы "еще раз поцеловать тебя и сказать, какой ты у меня молодец, что устраиваешься на работу".
   Мне было не по себе. Открыв глаза и обернувшись посмотреть на мать, я снова подумал о ее радости. Затем, резко оборвав собственную же мысль, я почувствовал изжогу и вышел в коридор. За несколько секунд завязал шнурки, сказал, что постараюсь произвести хорошее впечатление и вышел.
   Мать закрыла за мной дверь. Пока я спускался, пальцы безо всякой команды, выудили из кармана сигареты, спички, и, дождавшись улицы, я закурил.
   Прекрасное спокойное утро. Деревья чуть поблескивали от восходящего солнца и каждая веточка на сиреневом небе казалась чрезвычайно контрастной и наведенной на самую верную резкость. Остановившись у подъезда с сигаретой в зубах, я смотрел на высокие тополя, верхушками щекотавшие балконы двух соседних пятиэтажек, выставленных лицом друг к другу. Белые у основания деревья медленно покачивались под прохладным ветром, еле слышно вздыхая. Глядя на их мерный сон, улыбаясь, я медленно шел на остановку, ступая на носки ботинок.
   Знакомый сказал мне, что нужно доехать до "Светланы" и немного пройти по дворам. На словах все выходило крайне просто:
   - Там через дворы пройти до углового дома, за него свернуть по дороге, но можно и прямо, а потом налево до киоска. Потом в здание бывшего детского сада... - я насчитал шесть "р", но так и понял куда идти. Пришлось переспрашивать.
   За остановкой "Светлана" оказалось пять детских садов, из которых четыре -- различного профиля организации.
   Следуя схеме, я прошел от остановки через дворы, до углового дома, за него не свернул, а пошел прямо и налево до киоска. За киоском стоял серый, обнесенный забором детский сад. Конечно, бывший детский сад.
   За парадной дверью, шагах в двадцати, сидела толстенная баба. С ног до головы изучив меня, она заключила.
   - Нечего тут ходить. - Злобно так посмотрела испод очков.
   - Я насчет работы.
   - Какой еще работы? - толстенная баба сдвинула очки в красной пластмассовой оправе на переносицу, посмотрела на меня еще строже.
   - Видите ли, я не знаю, туда ли я пришел. - Я крутился на месте под тяжестью ее взгляда.
   - Если не знаешь, зачем тогда говоришь, зачем пришел. - Бессмыслица какая-то.
   - Скажите, пожалуйста, это Пионерский 30? - я потянулся в карман за бумажкой с адресом, чтобы сверить названный адрес.
   - Нет. - Толстенная баба в ту же секунду потеряла ко мне всякий интерес.
   - Тогда до свиданья.
   На улице я утешал себя мыслью о том, что такое может случиться с каждым. "И нет в этом -- говорил я себе -- ничего дурного или постыдного. Бывает имена путают, числа, а тут всего адрес".
   Чуть взволнованный я шел обратно на остановку, чтобы восстановить маршрут и понять, где я совершил ошибку.
   "От углового дома можно свернуть и пройти по дороге".
   Солнце с высоты миллиона километров плавило мои волосы. Подмышки вспотели, что выбивало меня из колеи. Было неприятно опускать руки вдоль туловища, рубашка собиралась и отдавала влагой.
   Остановившись, я глупо вертел головой. Киоск, до которого я дошел, был точной копией предыдущего. Здание бывшего детского сада не отличалось от того, что я видел прежде, и было обнесено точно таким же забором из тонких железных прутьев, слитых в решетку.
   У входа в здание, на этот раз, было много народу. Все курили и часто смотрели на часы. Пройдя мимо них, приближаясь к парадной двери, я отдернул рукав рубашки и, развернув запястье, посмотрел на часы. 8.25.
   Крупный парень с большим животом посмотрел на меня с уважением, словно я сделал то, что отличало их компанию и в чем они видели эталон смелости и чести. Я кивнул ему, как сделал бы это ковбой или рыцарь, медленно и не останавливаясь, лишь слегка замедляя шаг, и открыл парадную дверь.
   Шагах в двадцати от входа стоял письменный стол и настольная лампа на нем. Девушка лет двадцати пяти, завидев меня, оторвалась от работы и произнесла тонким, тихим голосом:
   - Мы еще закрыты. Рабочий день с 8.30. - из ее уст это звучало волшебно. За двадцать шагов, что нас отделяли, смысл ее слов под действием пьянящей магии тонкого голоса перевернулся и предстал для меня, как "Давай, сбежим отсюда. Давай, унесемся на катере или на гондоле куда-нибудь очень далеко. Давай, улетим на марс вместе. Только подожди до 8.30".
   - Да я хотел спросить просто. Я насчет работы и не знаю куда обратиться. - Почему я не согласился на ее уговоры выкрасть ее? Честно, я просто надеялся, что мои слова тоже как-нибудь видоизменятся за двадцать шагов.
   - Наверное, вы не туда попали. А вам какая организация нужна? - в ее голосе, на этот раз, звучало разочарование.
   - Я только адрес знаю: Пионерский 30.
   - Нет, не то, к сожалению. - И девушка улыбнулась.
   Свет от настольной лампы бил сбоку, заостряя кончик ее носа. Признаюсь, в тот момент я подумал, что никогда больше не встречу в своей жизни девушки с таким краешком носа. И мне хотелось бесконечно смотреть на ее улыбку, на то, как она, раскрасневшись от моего навязчивого присутствия, листает газету, на то, как она встает за кофе и как свет настольной лампы медленно ее отпускает, перетекая по лицу и одежде, на то, как она протягивает парню с большим животом, вышедшему из-за моей спины, журнал для регистрации.
   Теперь, когда я это пишу, сами слова, что я выбрал и то, как они меж собой переплетены, как в целом смотрятся на листе -- все это кажется мне избитым и услышанным уже где-то ранее. Поверьте, в то самое мгновение истинным моим желанием было стать желтым светом ее настольной лампы. Я хотел, чтобы несколько раз в день она будила меня для того, чтобы я медленно скользил по ее одежде и чертам лица, останавливаясь и наслаждаясь краешком ее носа. И конечно, никого, кроме меня, для нее бы не существовало, а она сама даже и не знала бы обо мне.
   - Простите. - Запинаясь от долгого молчания, проговорил я, подходя к ее столу все ближе.
   - Да? - она снова мне улыбнулась, верно радуясь, что я истолковал первые ее слова о похищениях правильно и что они трансформировались под верным углом и расстоянием в двадцать шагов.
   - Я хотел бы стать...- на мгновения я задумался. В следующее -- развернулся и убежал.
   - Она что-то говорила мне вслед, но угол и расстояние были совершенно неверными и слова ударялись мимо, пролетая словно снаряды, пущенные наотмашь.
   Все, кто стоял на улице и курил, поглядывая на часы, уже разошлись по своим кабинетам, поэтому во дворе перед входом было тихо. Я встал спиной к зданию, и пальцы выуживали из кармана сигарету и спички. Жара плавила асфальт, превращая его в черную липкую массу. Курить на такой жаре невыносимо, поэтому я стал искать подходящую тень.
   По правую руку от входа, если стоять к зданию спиной, были аккуратно посажены несколько тополей. Метров пятнадцать в высоту они создавали невероятно плотную тень, стоя в которой можно было на время забыть о жаре.
   Мне нужно было найти место, где будет собеседование. Четыре практически одинаковых в округе бывших детских сада, и в одном из них меня ждут. К каждому из этих зданий ведет одна и та же дорога: от остановки через дворы до углового дома, за него можно свернуть, а можно пойти прямо и налево до киоска.
   Я курил, видя как опоздавшие медленно заходили на работу, напоследок, окидывая взглядом тополя и щурясь солнцу. Они смотрели на птиц, что кружили над верхушками тополей.
   Перед глазами у меня была мать. Она радостно гладила мне рубашку и джинсы, напевая мелодию из советского фильма о любви. Она приговаривала "Ты у меня такой молодец, сегодня ты устроишься на работу". Она целовала меня в щеку, спешно стирая влагу, оставленную поцелуем.
   Некоторое время я стоял так в нерешительности и странной задумчивости о матери. Поискав взглядом урну, я щелкнул ногтем большого пальца о мякоть указательного, отправив остатки сигареты в траву. Оставалось еще два здания из четырех. В каком-то из двух меня, должно быть, ждут и уже готовят рабочее место. Знать бы вот точно в каком, чтобы перед входом успеть посмотреть на птиц и солнце.
   Перед третьим зданием моя рубашка окончательно промокла от пота. В ботинках был пожар, а джинсы то и дело липли. Я в тот момент думал о странных вещах: когда в книгах читаешь о поте, это кажется простым и до того понятным, что голова не воспринимает эти строчки и наскоро пробегает их мимо; когда же твои ботинки служат для тебя адом сорок третьего размера-- восприятие несколько меняется.
   Автомобиль, решивший меня обогнать, поднял в воздух столп пыли.
   Третье здание было точной копией двух предыдущих, как вы верно могли предположить. Не было, правда, забора. Этот недостаток с лихвой восполняли три парадных входа. Предполагаю, бывший детский сад был скуплен и расхвачен на три части. Каждый из хозяев решил сделать собственный вход. Полагаю, так.
   Средняя дверь из потертого поблекшего от солнца дерева мне показалась самой удачной для того, чтобы испытать судьбу.
   Внутри, меня встретил узкий коридор, уходивший вдаль по обе стороны и стойкий запах гниения. Пол был устлан ковром, давно потерявшим свежесть и вид.
   Покрутившись немного у входа, я прошел дальше, повинуясь единственным звукам, доносившимся в правом конце коридора. Там, в небольшом кабинете, большую часть которого занимает стол, сидела женщина лет тридцати. Отодвинув клавиатуру вправо, она накручивала бигуди, периодами отрываясь на остывающий по виду чай.
   - Вам помочь? - неохотно спросила она.
   - Я... - засмотревшись, как ловко она накручивает прядь волос на пластмассовую трубочку, я забыл зачем пришел.
   - Вы что ищите? - Она явно злилась и от злости прядь не удавалось закрепить.
   - Я насчет работы. - Наконец, удалось собраться.
   - Секунду. - Она подняла голову на манер дикого животного и закричала, - Светлана Николаевна! К вам пришли!
   С другого конца коридора послышалось негромкое восклицание, а после довольно громкие шаги.
   - Здравствуйте! - бойко начала толстенькая женщина с щербинкой. - Вы к нам насчет работы!
   В ее словах, между прочим, и правда не было ничего вопросительного, она утвердила (или знала наверняка?) цель моего визита.
   - Нам требуется молодой, уверенный в себе, исполнительный работник. Вы, кстати спросить, уверенный в себе, - криво улыбнувшись, я кивнул, - Вот и славно! Наша компания очень быстро развивается, поэтому у вас есть шанс привести ее на вершину успеха. Согласитесь, довольно лестная мысль, что ты сам привел компанию к величию? Ваш рабочий день начинается прямо сейчас. Мой помощник Оксана вам поможет оформить заявление. Мне же нужно идти.
   Оксана тяжело вздохнула несколько раз; мне захотелось извиниться, не знаю только за что.
   - Вот, - на выдохе произнесла она и протянула мне стопку бумаг. - Вы где будете заявление писать: здесь или у Светланы Николаевны?
   - Я, пожалуй, пойду к Светлане Николаевне, если вы не против.
   - Да, да. Иди. - И взялась за кружку с чаем.
   Коридор казался долгим. Бумаги, что дала мне Оксана, то и дело намеревались упасть. Я перебирал мысленно все ли документы у меня с собой, чтобы заполнять заявление.
   В кабинете у начальника стоял стол, шкаф и вешалка для одежды. На десяти квадратах я насчитал пятнадцать стульев. Потом только смекнул, что стулья были снесены сюда из остальных запертых кабинетов.
   На столе, кроме нескольких стопок исписанных от руки бумаг, стояла подставка для ручек и фотография в рамке. Со снимка мне улыбался мой новый начальник в объятиях двух негров и с изрядно кривым лицом.
   Если считать сколько раз я переписывал заявление из-за помарок, то уложился в общей сложности за двадцать восемь минут. Особенно сложного ничего в этом не нашел. В другом конце коридора Оксана громко вздохнула, и мне снова захотелось извиниться.
   Через маленькое деревянное окно, местами потрескавшееся и разбитое, с грязными маслянистыми разводами был виден двор действующего детского сада. Я подошел почти вплотную к немытому стеклу, прислонил ладонь и смотрел, как дети скатываются с железной горки, лупят друг друга и спорят, затем снова скатываются. Мне стало грустно. Глупо, конечно, ведь я не был снаружи всего тридцать с небольшим минут, но мне показалось, что я никогда снова не увижу всей этой красоты воочию. Никогда не услышу полностью, не через форточку, споры детей. Мне хотелось снова попасть к себе во двор сегодняшнего утра. Побывать около девушки из второго здания и поговорить с ней, рассказать о глупостях, что царили в тот момент, что я стоял рядом.
   - Обживаетесь? - в дверях стояла Светлана Николаевна.
   - Ну да. - Поворачиваясь к ней от окна, я все думал. - А почему вы решили, что я пришел к вам насчет именно этой работы? Вы ведь даже ничего не спросили. Может я ошибся?
   - Исключено, - в решительности она рассекла рукой воздух слева направо. - Я же сказала, что сразу поняла, что вы мне подходите. Тем более, мы очень быстро...
   - Постойте, - перебил ее я, - но почему вы решили, что меня устраивает эта работа?
   - А разве она вас не устраивает?
   - Нет, - мне-то, по большому счету было все равно, просто ее уверенность заставляла меня сопротивляться, - Понимаете, мне вчера знакомый позвонил и сказал прийти...
   - На собеседование? - улыбнулась она.
   - Откуда вы знаете? - получается, что я пришел в нужное место.
   - А вы ведь все равно не поверите? Правильно? - она села за стол и с ее лица вмиг пропала улыбка, оно сделалось серьезным и серым. - У вас два варианта: подписывать заявление или не подписывать его. По условиям контракта нашей компании вы не можете его расторгнуть.
   - Как это?
   - Если вы решите бросить работу, а я не сочту это правильным шагом -- вы останетесь работать. Мне не нравится, когда бросают работу, - с тем же серым лицом проговорила она.
   - Все равно не понятно, - я снова повернулся к окну.
   - Что именно? - она взяла мое заявление и прочла нарочито медленно, - Антон Геннадьевич.
   - Непонятно, туда ли я пришел, - мне самому эти мысли казались странными. В тот момент, стоя у окна, я тянул из нутра клубок. Взявшись за одну единственную ниточку этой работы, я подтягивал клубок до живота, где он болтался болью и урчанием, затем выше к горлу, заслонив собой дыхание.
   - Эх, - выдохнул мой новый начальник, - ты ведь даже не представляешь от чего пытаешься отказаться. Жалеть не будешь?
   - Думаю, нет. - Я кивнул ей, взял со стола заявление и вышел, сунув его в карман.
  
   2.
   Дома меня встретила мать. Я не стал ей ничего рассказывать, посетовал просто на ошибку знакомого, отправившего меня туда, где никто не требуется. В сущности, говорил я, сегодняшняя поездка не что иное, как случайность, поэтому и волноваться особенно не из-за чего.
   В халате и запачканном фартуке поверх она слушала меня и вытирала руки вафельным полотенцем. В уме она, судя по напряженному взгляду, прикидывала факты и, в конце концов, заключила:
   - Ладно. Успеешь еще наработаться, - и развернулась на кухню.
   Я крикнул ей вслед, что она права. Чрезвычайно права. Что в моем возрасте нужно думать об учебе, а не о работе. Разгорячившись, я заявил даже, что даю себе срок в два года. Ровно через два года от сего дня я буду работать.
   Мать была в тот момент страшно занята готовкой, поэтому в ответ лишь звякнула несколько раз поварешкой о кастрюлю. По всей квартире разносился запах свежей еды. Несколько самых разных по своей природе и форме блюд смешались и доходили до меня невероятным оркестром. Борщ, несомненно, играл первую скрипку, а пирог и котлеты с гречкой ему аккомпанировали. В маленькой неуютной квартире, обставленной слишком смело для ее размеров, всего несколько блюд создавали гармонию.
   Вдыхая запахи, я стягивал с себя рубашку, джинсы и ботинки с носками. Прямо в коридоре. Не смея пройти дальше и тем создать неудобство для установившегося до меня и без меня прекрасно существующего движения воздуха, приносившего из комнаты в комнату скрипку, что исполняла борщ, котлеты, гречку и пирог.
   Странно подумать, но сейчас, сидя за много километров, за тысячи морских и сухопутных миль, будучи так далеко от родного дома, я могу прикрыть глаза и услышать тот оркестр. Я всегда считал себя не склонным к меланхолии по родному краю и был убежден, что подобные мысли лишь результат иного рода психологии, но сейчас, вспоминая, как пахнут эти совершенно обыденные, повседневные по тогдашним меркам пирог, борщ, котлеты и гречка, меня наполняет странная сила. Именно сила, потому что мне не хочется плакать и бежать до телефонной станции с требованием соединить меня с родными. 
   Сила эта, подобна жару, иного сравнения подобрать невозможно. И приводит она меня к пишущей машине и страницам этой книги. Именно здесь она преображается и, выходя на поверхность, предстает в нечто еще менее объяснимое - слово.
   На следующее утро, запах практически улетучился и я не так остро на него реагировал. Борщ остыл, котлеты почти все съели, а гречка, как известно, в холодном состоянии не желает пахнуть.
   Не говоря никому из родных ни слова, я прошел в ванную, умылся, и так же молча, перед телевизором съел завтрак. Жаркое утро врывалось в открытое настежь окно криками водителей маршруток и похмельными спорами субботнего утра. 
   Я подошел к окну, и несколько бабочек, что сидели на раме, упорхнули. Автобусы выстроились в ряд, и водители, воспользовавшись минутой отдыха, бегали по остановке и спорили. По-хорошему, каждый из них мог стоять на одном месте, они могли встать, образовав круг или какую-нибудь фигуру еще. Вместо этого они беспорядочно передвигались вдоль своих рабочих мест и кричали, указывая на колесо, кричали, поднимая вверх канистру с бензином, кричали, показывая на часы. Люди, меж тем, дожидались конца их споров и возможности уехать.
    Небо грозилось безоблачностью, яркой синевой и огромным оранжевым  диском.
   Я слышал, как за моей спиной мать постучала в дверь спальни, где отец заперся несколько часов назад. Он ответил ей, чтобы она убиралась, похоже, к черту. Сделав вид, что ничего не слышала, она спросила еще раз, но чуть громче:
   - Может, ты хочешь чаю? - и, оставаясь за закрытой дверью, подождала ответа.
   - Не хочу, - выпалил отец и продолжил что-то стучать.
   Еще немного постояв у двери, мать развернулась и посмотрела на меня.
   - А ты хочешь чай? - улыбаясь, спросила она.
   - Хочу. - Мне было ее страшно жаль в эту минуту.
   Чай и остатки пирога были передо мной на столе, самое большее через минут десять.
   - Что сегодня будешь делать? - с участием начала мать.
   - Не знаю. - В то мгновение я не мог понять серьезен я или зол. - Откуда мне знать.
   - Эх, как бы я хотела вот так посидеть. - По телевизору шла передача о путешествиях в Европу. На экране в тот момент был старик, сидящий в небольшом кафе на берегу моря.
   - Угу. - С пирогом во рту пробубнил я.
   - Как у тебя дела с Тоней?
   - Нормально, мам. - Я тяжело, громко и явно переигрывая, выдохнул.
   - Ну что, мне нельзя спросить что ли. Один весь день дуется, сейчас еще второй перестанет разговаривать. - Она поправила халат на груди и глотнула чай. Мой, между прочим, чай.
   - Ты вроде мне его приносила.
   - Прости, могу новый налить. Пить просто захотелось, - и, глядя на мое лицо, - Пойду все-таки налью новый.
   - Нет! - я взял ее за руку. - Не нужно. Я пошутил.
   Прожевав кусок, я улыбнулся.
   - С Тоней все в порядке, правда. Сегодня пригласила с ее подругой встретиться. - Мне хотелось реабилитироваться.
   - А что ты оденешь? У тебя глаженного ничего нет! - испугалась мать.
   - Да не нужно мне ничего гладить! Я правда смогу сам найти, что одеть.
   Телефон потусторонним треском устанавливал возрастающую по глубине тишину, возвращая все на свои места: мать сидела перед телевизором, отец что-то забивал в комнате, а я стоял в коридоре и разговаривал по телефону.
    ***
   Мы встретились с Тоней, потом, как договаривались, пошли вместе к ее подруге. Ясное, безоблачное небо сдержало свои обещания, и жара засовывала нас под ватное одеяло. Было нечем дышать и испарения от тел, вещей и домов мерцали в воздухе зигзагами. Мы с Тоней шли в сланцах по раскаленному асфальту, вздыхая, заходя в тень.
   Около магазина стояла Женька. Завидев нас, она двинулась на встречу.
   В тот день я впервые с ней познакомился. На Женьке тогда были легкие джинсы, мокасины и блузка. Я почти ничего не говорил, слушая, как Тоня и Женька пересказывают истории своих прогулок, посиделок и прочих общих тем. Я знал, что рассказывают все это они по большому счету больше для меня, поэтому слушал и не мешал.
   Когда мы проводили Женьку и остались с Тоней вдвоем, я предложил ей пожить вместе.
  
   3.
   - Мне приснилось, - сказала как-то в утро Тоня, - что у каждого из нас есть сверхспособности. У каждого своя: у меня были такие тряпки волшебные, которые кидаешь на человека, и он исчезает, - сонная Тонька обильно жестикулировала, отчего я не мог сдержать улыбку, - у тебя веревка была с двумя камнями, которая вокруг ног обвивается и человек падает, у Женьки - способность летать.
   Я сказал ей, что сон очень интересный и что по нему можно написать целый рассказ или фильм снять. Тоня приподнялась на локтях в кровати, сохраняя состояние, близкое к сну. Просыпаясь, она некоторое время делала все лежа, словно уговаривая свой сон отступить.
   - Ого, - затянула она, - Серьезно, что ли?
   - Еще бы, - я уже ставил рядом с ней на столик чашки с чаем.
  
   4.
   Официантка с толстыми боками порхала между столиками, а внизу длинной широкой дороги розовел закат. Мы пили пиво в маленьком итальянском ресторанчике, расположенном на самой оживленной улице. Парусиновые занавески на окнах делали это место островом в тихом океане между многочисленными торговыми путями. Очень тихим и тем самым чарующим островом.
   В ресторане играла приятная музыка исключительно на итальянском. Возможно, в самой Италии эти песни давно считаются старомодными, но в России - идут на ура.
   Женька кричала во все горло, рассказывая Тоне о чем-то сокровенном.
   Глядя на посетителей ресторана, мне на ум пришли два стихотворения, когда-то сочиненных мною же.
   Во-первых, я увидел двух молоденьких мам. Они склонились над коляской с малышом, на них были юбки такой длины, что, как мне кажется, малыш плакал из стыда все громче и громче. Так вот:
   Две красивые девушки встали,
   Говоря по-простому,
   Раком.
   Любовался я высью далью,
   Говоря по-простому,
   Закатом.
   Во-вторых, за соседним столиком сидела парочка. Мужик прост как трико, пьет себе водку, наливая ее из графина, и ковыряет болячку на левой руке. За правую руку его обвила девушка, склонив голову ему на плечо с блаженным видом, выражающим понимание и искреннюю поддержку в его занятии. Стих N2:
   Я тебе говорил о вечном:
   О любви и бессмертье души.
   Ну а ты продолжал пить водку
   И искать в волосах вши.
   Затянувшись, я подумал о том, как замечательно у меня получаются стихотворения. Мне вдруг стало приятно даже от того, что я владею таким талантом.
   - О чем думаешь? - Женька легонько толкнула меня в плечо и улыбнулась.
   - Ничего особенного, - я осмотрел их кружки с пивом и заключил - Пойдемте отсюда.
   Тоня и Женька подняли бокалы до уровня глаз, пригляделись к оставшемуся на дне пиву и поморщились. Самое вкусное они уже выпили.
   А вокруг - красота: кожаные диваны, столы с красными скатертями поперек, музыка на итальянском, неспешность света ламп под трехметровыми потолками.
   Мы оплатили счет и немного оставили на чай. Выпячивая надутые, довольные животы, мы вышли, раздавая по дороге пожелания бесчисленным официанткам. Мы улыбались вечеру, ощущая в себе небывалую силу и уверенность, исходящую из живота.
   Была середина лета. Тоня и Женька уже закрыли сессию, а мне через пару дней должны были дать диплом.
   Мест, чтобы погулять, у нас практически нет. Мы предпочитаем маршрут по всем крупным улицам: по Кирова до Драмтеатра, там по Металлургов до Строителей и т.д. Таким образом, мы обходили все достопримечательности нашего города: три кинотеатра, две кофейни, театр Драмы, пятнадцать магазинов одежды, недостроенный торговый центр, металлургический институт, библиотеку и тридцать восемь пивных. Из столь недолгого маршрута можно заключить, что мест погулять у нас в городе нет, за исключением трех-четырех улиц.
   И конечно, логично, если у нас нет мест, чтобы гулять, то гуляем по этому маршруту мы не в полном одиночестве. Ирония состоит в том, что мы, двигаясь по названным улицам, встречаем только пьяниц и наркоманов. Хотя в то же время убеждены, что это самый безопасный маршрут, так как все пьяницы и наркоманы обитают на остальных улицах. Получается, либо есть маршруты еще лучше, где гуляет "нормальные" люди, либо "нормальных" людей вовсе нет.
   А вечером в нашем городе красиво, особенно когда фонари уже раскалились, а солнце хвостами озаряет все небо. В такие минуты, подняв голову в небо, кажется, что еще совсем светло, а на самом деле темно жуть. В тот вечер мы погуляли хорошо. Воздух был чистый, свежий. Было в этом воздухе...
   - Есть курить.
   Справа от нас стоял парень килограмм 200, скрестив руки на груди. Спрашивал очень тихо, даже мурашки побежали по телу.
   - Что? - Зачем-то я наклонился к нему ближе.
   - Есть курить. - Это был не вопрос, а очень жуткое утверждение шепотом.
   - Да. - Протягиваю сигарету и ухожу к чертям.
   Мы проходили дальше, оставив шепчущему парню сигарету, к круглосуточному магазину, куда всегда, как светлячки слетаются разные отщепенцы.
   - Девочки, красивые, можно у вас сигаретку попросить, чтобы угостили. - Голос стручкообразного человека становился все тише. Затем он и его друг стали медленно приседать на асфальт.
   Подруги, молодцы. Они даже и не думали останавливаться. Тонька успела одернуть Женьку от потока ругательств в адрес парочки.
   - Ребята, можно вас на секундочку. - Терпеть не могу такую херню. Он сейчас будет заливать, как ему нужны деньги уехать из пункта А в пункт Б, потому что в пункте А его друзья бросили его без денег, и теперь он не может уехать в пункт Б. Каждый раз одно и то же.
   - Говори.
   - Я из Калтана. Приехал...
   Меняется, если я уже говорил, только порядок слов, остальное неизменно.
   - У меня, к сожалению, нет денег. - У меня и правда их не было, что там.
   - Вообще нисколько? - умоляющим голосом.
   - Нет. Нисколько. - Мне показалось хорошим вариантом, вывернуть один карман. Этакое, представление.
   - Иди ... тогда.
   С этими словами мы почувствовали всю злость, которую сдерживали проходящие мимо люди. На нас устремились взгляды присутствующих на общем собрании жителей "ночного города". Возникло ощущение, что мы попали не в ту дверь и вошли на вечеринку, которая уже началась и список ее членов был точен и полон, и не включал нас.
   Вся злость города обрушивалась на нас. Велосипедист, проезжавший мимо, бросил мне в лицо охапкой листьев, не сказав при этом ни слова. Два мужика били друг другу лица в кровь. Очень расчетливо. Тот, кто бил, всегда оставлял второго на ногах, чтобы бой был честным, чтобы получить удар в ответ. Завидев нас издалека, они остановили поединок, устремили на нас свои окровавленные лица, проводили взглядом и продолжили, когда мы прошли дальше.
   Осознав степень этого безумия, мы захотели уехать на такси. Сели в первую попавшуюся машину. Водитель грузин или азербайджанец. Как только мы закрыли за собой двери, подлетели два земляка нашего водителя и начали объяснять ему, что это их место и т.д. Нам до этого нет никакого дела. Водитель тронулся. Проехали метров сто. За спиной послышались звуки мигалки. "Да твою та мать" - я сказал это точно вслух.
   Конечно, кроме всего прочего, погуляли мы славно. Мы много говорили о фотографии, живописи, даже политике. И хорошо очень было, легко. Останавливаясь на определенной теме, я ловил себя на мысли, что очень хотел бы заниматься именно этим делом. Хотел бы стать фотографом, художником и даже политиком. Если бы были другие люди, кроме Тони и Женьки, я быть может завидовал им в том, что они нашли себя куда больше и лучше. Злился бы на них, за то, что они успешнее и целеустремленнее. С Тоней и Женькой мне было приятно.
   5.
   После этой прогулки Тоня увидела тот самый сон, в котором каждый из нас обладал какой-либо сверхспособностью: Тоня бросала исчезающую тряпку, я кидался камнями на веревке, а Женька летала.
   Мне в ту ночь, как я уже говорил, тоже приснился сон. Во сне стояла поздняя осень. В моих снах, почему то всегда поздняя осень. Город был еще меньше нашего: несколько пятиэтажек, разбросанных на большом расстоянии друг от друга и огромная больница времен гражданской войны.
   Между домами редко стояли деревья, посаженные каким-то чудаком наугад. Глядя на них, становилось не по себе, и в голове возникала отчетливая мысль о том, что "их не должно быть здесь". Не знаю, как это объяснить и с чем связать.
   Каким-то чудом мне удавалось видеть все, что происходит в каждом окне пятиэтажек. Совершенно не напрягая зрение, передо мной открылась картина различных человеческих слабостей: мужчина занимался любовью с приятельницей по работе, мать била своего ребенка трубкой от телефона, два мужика пили водку.
   Мы же находились на первом этаже больницы. Старой и обшарпанной. Огромный холл с мраморными полами. Двери и окна заколочены досками. Крыша, на удивление, была сделана полностью из стекла, что так не клеилось с обликом здания. Помещение было залито серым, плотным, пасмурным светом, от которого резало глаза.
   Рядом со мной сидел старик и, похоже, молился, беззвучно шевеля губами. Остальных я не видел, но могу поклясться, что со мной и стариком был кто-то еще.
   Тишину этого крохотного, иллюзорного городка нарушил шум мотора. Автомобиль несся из-за горизонта.
   - Они едут! - выкрикнул вдруг старик, сидящий возле меня. - Они нас убьют. Это бандиты.
   Вслед за шумом мотора их автомобиля потянулись вопли людей в пятиэтажках. Посмотрев в окна, я видел, как лица, уже знакомые мне, некогда предававшиеся своим порокам, горят заживо. Люди на автомобиле сжигали их, находясь на расстоянии от пятиэтажек. Они колесили вокруг домов, смеялись, а в окнах полыхали тела. Стало страшно и тяжело.
   Автомобиль приблизился к больнице. Старик прекратил молитву и навалился на дверь, чтобы удержать убийц, но тщетно. Резкий толчок отбросил его к стене, и перед нами оказались шестеро.
   - Почему вы не убили нас? Также как остальных! - Мне было страшно. Чертовски страшно. В желудке стрекотало, а губы то и дело пробивала дрожь.
   - А разве у Вас есть грехи? - тем самым шепотом, которым он просил сигарету, двухсоткилограммовый парень шептал сквозь зубы.
   - Да. Как и у всех. - К тому времени, как я произносил это, до меня дошло, что они просто не хотят нас убивать. Им нужно больше.
   Велосипедист раздал каждому из бандитов по охапке листьев и прошел первый. Он поднял руку и бросил мне в лицо охапку листьев. Тяжелыми, острыми камнями они ударили в лицо. Потекла кровь. Следом за велосипедистом пошел двухсоткилограммовый. Затем два инородца, которые подходили к таксисту, два наркомана, падающие на асфальт. У каждого была охапка листьев. И каждая била нас в лицо, как груда камней.
   Они не хотели нас убивать. Конечно, мы, как и все, имели грехи, но эти люди карали нас не за них. Им нравилось унижать нас.
   Старик упал на колени, прижав ладони к лицу. Двухсоткиллограмовый подошел ближе и наклонился к нему:
   - Я тебе помогу старик. - Размахнувшись, он ударил ногой старику по горлу.
   Старик прохрипел и рухнул замертво.
   Я не знаю как долго во сне, право, время идет по дурному графику, они забрасывали нас листьями. Проснувшись, мне стало очень грустно. Грустно от того, что никто из нас, так ничего им и не ответил.
  
   Глава 2. Тоня.
   1.
   Наша любовь началась в августе. В тот самый день, когда я предложил Тоне пожить вместе. В тот же день, когда я познакомился с Женькой.
   Оставшись наедине, мы целовались под августовским солнцем, прощаясь до следующего дня. Тоня сказала, что ей нужно идти сидеть с племянником, обняла меня и отошла к светофору.
   В тот самый момент я полюбил ее. Подумать только, прошло уже пятнадцать лет, а я помню, как она шла в сандалях и длинном платье. Помню, что счел ее в тот момент богиней столь древнего и загадочного государства, что историки бьются лбами, споря об одном его существовании. Медленно переходя через дорогу, она останавливала перед собой машины, словно воды Красного моря.
   Если Тоня была богиней, то единственной моей задачей являлось оберегать ее от нашего мира. Следить за тем, чтобы ничто не помешало бы ей являть миру ее красоту и спокойную уверенность царицы.
   Я стоял, глядя, как она удаляется в потоке машин, веря, и впервые в своей жизни доподлинно осознавая, что у меня есть предназначение.
   Тонина любовь родилась ночью. Она лежала на мокрой от зноя простыне и пыталась удержать мой образ перед глазами. Перед ее взором была сегодняшняя дорога. На другом ее конце я махал Тоне рукой, беззвучно шевеля губами. Она пятилась назад, удаляясь от меня все дальше. "Останься, пожалуйста. Мне будет гораздо лучше, если я буду засыпать с тобой".
   Мой образ улыбался ей и шептал, несмотря на расстояние, вдруг необычайно четко: "Засыпай. А завтра мы снова увидимся". Засыпая, она протянула вперед руку в сторону моего образа.
   Опускаясь в сон все глубже, она все больше находила его странным. На самом верху башни она сидит в костюме средневековой принцессы. На этажах внизу слышны голоса матери, отца и тетки. Ей очень хочется спуститься вниз, но она должна ждать. Несмотря на то, что она понимает необходимость заточения и ожидания, ее мучает сомнение относительно того, что за ней никто и никогда не придет. Она будет сидеть здесь вечно, как ей кажется во сне.
   Но тут, в момент, когда сомнения почти съели всякую надежду, внизу старой сырой башни послышался новый голос. Тот, которого она никогда не слышала за все свои годы заточения. Затем все слышнее становятся звуки борьбы.
   С каждой секундой голоса приближаются и тот, новый голос становится все отчетливее. По очереди она слышит мать, отца и тетку. И вдруг, за несколько секунд до того, как рыцарь врывается в ее комнату, голоса прекратились вовсе. Стало тихо, но всего на несколько секунд.
   Двери ее темницы распахиваются необычайно легко, без каких-либо усилий. Она спрыгивает с кровати и берет за руку принца, что пришел за ней.
   Тонино воображение лестно рисует меня облаченным в яркие, сверкающие доспехи. Я улыбаюсь ей, держа ее за руку. Тоня видит, что все, чего я коснулся пока шел к ней наверх, стало недвижимым: живым, лишь перешедшим в вечность. Мы бежим из темницы, где Тоня провела всю свою жизнь.
   Такой была Тонина любовь. Она сама была автором этих картин. Все эти образы - дело ее рук. Она понимала смысл каждого отдельного действия во сне, каждого движения.
   2.
   С самого первого дня с Тоней происходили все те же вещи, что и с каждым из нас: ее родители сперва смотрели на нее, затаив дыхание; потом трепетно дышали на нее с надеждой, что ее путь будет легче и ровнее их собственного; потом дышали на нее с тревогой, когда ее шаги начали отклоняться от задуманных; затем дышали на нее, а после протирали рукавом, чтобы стереть налет самостоятельности; дышали друг на друга, а Тоня случайно видела это, и они дышали, после со стыдом в сторону.
   Оглядываясь назад и думая о детстве, оно кажется большим, но полым внутри, словно воздушный шар. Мы можем лишь улавливать отдельные оттенки, силуэты, часто не в силах вспомнить детали.
   У большинства детство похоже на похмелье: радостное время от прошедшего веселья, неизменно вызывающее тошноту и головокружение. Это оправдано, если перепробовать ром, водку, текилу, абсент, вино, пиво по одной рюмке - на завтра точно будет похмелье. Чего тогда ожидать от времени, где мы пробуем столько новых впечатлений?
   Тоня же, придя на изобилие детства, вела себя абсолютно иначе. Она помнит каждый отдельно важный момент своего детства и может установить последовательность событий безо всякого труда. Она точно может сказать в каком году и в какой день ей подарили фиолетовое пальто на трех больших пуговицах, и что ей подарил одноклассник на четырнадцатый день рождения. Она прекрасно помнит день, когда впервые к ним в гости приехала тетя, чтобы погостить и жила после этого семнадцать лет.
   Стоит ли говорить, что Тоня может с легкостью вспомнить день, когда забралась на родительскую кровать с пригоршней бисера и принялась вязать каральку для своего будущего мужа. Усердно, но с перерывами на Русалочку, она плела каральку и была уверена на все сто, что пройдет много лет и она подарит ее своему принцу. Этот изящный предмет мужского туалета она вложит в руку своему избраннику и произнесет что-нибудь очень важное.
   Тоня не забывала этот важный день и эту важную каральку ни на минуту. Она всю жизнь искала того, кому могла бы посмотреть в глаза, и нежно, но немного напористо, чтобы избранник ощутил важность ноши, вложить каральку и произнести тихо, она все-таки придумала слова "Не потеряй ее".
   Остальное то, что я упустил из ее множества воспоминаний, она и сама бы с удовольствием забыла. За исключением, пожалуй, фиолетового пальто, подарка одноклассника и каральки, она отдала бы все свои воспоминания.
   3.
   Было бы правильно и полезно рассказать больше обо мне и Тоне. Рассказать о том, как, собственно говоря, мы встретились, как решили куда поселиться и что кушаем изо дня в день. Но. Но, давайте лучше представим, что я и Тоня родились в ту самую минуту, когда родилась наша любовь? Это будет не честно по отношению к памяти, но честно по отношению к нервам.
   4.
   Двери тюремной камеры звонко закрылись и Тоня начала понимать, что происходящее имеет куда более серьезный характер, чем она думала раньше. Взявшись обеими руками за прутья стальной решетки, она еле слышно простонала.
   - О! - позади нее произнес женский голос.
   Тоня, не оборачиваясь, тихо поздоровалась и, не поднимая головы как ребенок, совершивший проступок, шмыгнула носом.
   Все, что она сейчас видела - это стена. Нижняя часть стены была окрашена в синий, а верхняя ободрана до кирпича. Стена, к которой Тоня сама себя приговорила взглядом, имела с ней много общего: она начиналась как красивая и ровная синяя поверхность, а продолжалась старым кирпичом. Это, кстати, тонино сравнение. Она мне после заключения, так и сказала: "Я - эта стена. Если глаз не поднимать - красиво все и прекрасно, но если заглянуть вглубь, в данном случае, посмотреть выше, - как и у всех кирпич ободранный".
   Я понимаю, что это не правда. Так на нее подействовало заключение, хоть и не долгое. Она сказала, что поняла за это время очень многое. Что именно, не сказала.
   Набравшись храбрости и совершенно устав от собственного отражения в стене, Тоня развернулась. Две скамьи из дерева, туалет и окно высоко над скамьей слева - то, что она увидела обернувшись. Так она себе все и представляла.
   - Дорогая, ты дорогу не там перешла что ли? - проститутка, сидевшая на правой скамье, отвлекла Тоню от изучения камеры. - Эй, подруга!
   - Как тебя зовут? - спросила Тоня.
   - Настя. - Отозвалась проститутка. Она стянула сапог и перевязала наскоро колготы на пальцах, закрывая дыру.
   - Ты тут давно? - Тоня волновалась. У нее тряслись руки, как при встрече со звездой.
   - Достаточно. - Указав на двух других проституток у окна, добавила, - они недавно.
   Две проститутки сидели у грязного окна, прижавшись к решеткам, выкрикивая что-то невразумительное.
   - А что они делают? - уточнила Тоня.
   - Да хрен их знают. Прилипли и все. Целый день так уже сидят. Их привели утром, они походили минут десять по камере, окошко увидали и к нему так и прилипли. Я думаю, они дуры. Может еще и на наркоту подсели. В таком деле бывает.
   Тоня поняла, что сейчас в этот самый момент она видит первую в своей жизни настоящую проститутку! Это был сон, не иначе. Она мечтала об этой минуте уже многие месяцы и тщетно пыталась их отыскать. Как видится, этот миг настал. Она стоит напротив самой настоящей проститутки.
   - А ты давно в этом деле? - Тоня от волнения затараторила, потирая руки.
   - Вопросы у тебя, конечно, дебильные, - потом, чуть сообразив, - так ты пади журналистка? Вот дела. Так это получается мое первое интервью.
   Проститутка за несколько секунд надела сапог, поправила волосы и приняла удобную позу для интервью.
   - Да ну, ты что. Какая же я журналистка. - Отмахнулась Тоня.
   - А че тебе тогда от меня надо? - снова снимая сапог, прошипела проститутка.
   - Да ничего... - в растерянности промямлила Тоня. - Просто спросить хотела.
   - Спросила? Все, иди. - Носок проституткиных колгот не поддавался приличному завязыванию, в прошлый раз она так и не завязала его, одев наспех сапог, и поэтому расстроенная сразу двумя неудачами за день она легла на скамью.
   - Ты на меня не обижаешься? - по-доброму проговорила Тоня. - Я ведь, правда, просто спросить. Без зла. Мне как ученому интересно.
   - Как ученому? - поднялась на локтях проститутка.
   - Ну да! - воодушевилась Тоня. - Я - антрополог. Изучаю.... Да я все подряд изучаю. Сейчас изучаю проституток, как ты! - все так же воодушевленно Тоня указывала на собеседницу пальцем.
   - Да пошла ты, овца. - И проститутка отвернулась.
   Вот так, судьба сперва преподносит нам встречи, о которых мы мечтаем, а потом легкой рукой отнимает у нас их у нас прямо из-под носа.
   Проститутки у окна спорили с такой скоростью, что слов нельзя было разобрать, только повизгивание, похрюкивание и помуркивание, верно в знак согласия.
   В камере пахло сыростью. Стены имели очень необычную, а если точнее, непостоянную форму: секунду назад они были от тебя в пяти метрах с обеих сторон, а сейчас едва можно вытянуть руки в стороны. Словно волны они накатывали, принося все нарастающий запах сырости и плесени. Стены, забрызганные наотмашь чем-то красным, перешептывались.
   Всего несколько минут тишины, бурчание проституток у окна не в счет, и Тоне сделалось невыносимо.
   - А чем вы занимаетесь? - заговорила она с девушками у окна.
   - Мыв ваыва кпулвавл. - ответила одна из них, обернувшись.
   - Что? Я ничего не поняла.
   - ВЫДВЫПТВЫПВЫ! - прокричала на нее вторая со строгим видом.
   Когда проститутки по очереди оборачивались к Тоне, она смогла увидеть часть окна: крохотное, залепленное грязью окошко, вырубленное под самым потолком. Что они пытаются в нем разглядеть и почему спорят постоянно, оставалось загадкой.
   Скамья, с которой они глядели в окно, была в нескольких метрах от Тони. Она медленно встала, чтобы ненароком не вызвать вновь их гнева, и тихо подошла к ним. Проститутка, что отвернулась обиженно от Тони, заинтересовавшись, снова приподнялась на локтях.
   Заглядывая девушкам за плечи, Тоня увидела через окно на улице силуэт. Он был до того нечеткий, что ни одежды, ни лица, ни даже пола разглядеть нельзя было.
   - Что там? - заинтересовалась обидевшаяся проститутка.
   - Сама не знаю. Кто-то стоит прямо под окном, но не видно ничего. - Напрягая глаза, отвечала Тоня.
   - Вообще не видно?
   - Вообще не видно.
   - Ну, кто там, скажи?
   - Я же говорю, непонятно! Кто-то стоит точно.
   - Щас.
   Проститутка села на скамью, ловко влезла в сапог и забралась на лавку, с которой Тоня и еще две проститутки пытались разглядеть хоть что-то в окне.
   Отодвинув Тоню, проститутка заглянула ей через плечо и завопила:
   - Ну и че тут непонятного! Ясно как день, кто там!
   - Кто? - изумилась Тоня.
   - Аыввиывдлвывс? - вслед за Тоней изумились две проститутки у самого окна.
   Проститутка, явившая озарение, ежесекундно менялась в лице, как видно, то теряя, то находя нить. Тоня начала неосознанно дергать ее за руку в нетерпении.
   - Странное дело, - почесала затылок проститутка, - я, как только заглянула туда, сразу поняла, кто это. Но сейчас и не знаю.
   - Ну а кто там был-то хоть? - вопрошала Тоня.
   - Забыла. Я же говорю, как только посмотрела, подумала "Черт, так это же..." и забыла кто.
   Разочарованная Тоня спустилась со скамьи, напрочь оккупированной проститутками. Она вздохнула.
   - Смотри! - крикнула проститутка, - там ОАРУОУЛАУСШУСЬ!
   - Что там? - Тоня снова вскочила на скамью и вглядывалась в окно. В маленьком, залепленном грязью окне по-прежнему виднелось только овальное пятно.
   - Вдлапвлымвмы, - проговорила проститутка.
   - ФЫАФФАЛАЬЖФЬАЖФДЬ! - по очереди закричали две проститутки, прилипшие к самому окну.
   - ваываыаывпарпти... - ответила им первая.
   Тоня потеряла всякую надежду, глядя на то, как они спорят. Она не поняла ни слова, и теперь стены давили на нее все больше. Каждый прилив этих бетонных, забрызганных чем-то красным волн оставлял в ней страх и боль.
   В отчаянии она начала перебирать все, что случилось с ней за сегодняшний день:
   "Я проснулась. Проводила Антона. Убрала за кошкой. Выпила чай. Оделась и пошла гулять. Погода была замечательная, я много фотографировала. Даже получилось снять пьяного парня. Потом спустилась в метро. Там была давка, что-то кричали. Меня еще с двумя парнями усадили в милицейскую машину и увезли. Вот и весь день".
   Через час Тоню выпустят. Хотя этого часа мне едва хватит, чтобы доехать до пункта милиции, для Тони он покажется, верно, большим. Я встречу ее у входа. Дам кофе в большом стакане. Мы пойдем до дома и до самого дома никто ничего не скажет. Я почти не спал в ту ночь, все сидел, писал. Утром страшно обрадовался, когда она поздоровалась со мной и предложила завтрак.
   Тоня рассказала, что тогда в камере очень испугалась. Вот только чего - никогда не рассказывала.
   5.
   Несколько недель спустя, Тоня провожала меня на работу. Я тогда затянул с глажкой, мешал ей спать и бегал по квартире полчаса, потому как очень опаздывал.
   Тоня проводила меня и снова уснула. Во сне она была в Италии.
   Она бродила по узким улицам, фотографировала безумолку, ела мороженое и пила кофе. Она была счастлива. Улыбалась своему отражению в витринах лавочек, решала, во сколько ей лучше заняться работой.
   Мягкое морское солнце нежно гладило ее по щекам, отчего она закрывала глаза и шла ощупью, давая себе самой возможность получать удовольствие.
   Скорее всего, эта была пятница.
   Толстенная сеньора тащила за руку двух своих измученных бамбино и ворчала о нота бене, пожилая парочка не могла оторвать друг от друга глаз и все шептала о белиссима, а молоденькая студентка-ходожница рисовала все это фретта. Среди толчеи улиц она разглядывала банкира в горчичном плаще, плетущегося на работу, домохозяйку, оставившую детей ради продуктового и делающую при всем вид страшно занятой особы.
   Зазевавшись, она наткнулась на толстяка, жующего по дороге круассан.
   - Скузетте, - пробубнил он.
   Птицы стаями кружили над домами, беспокоя жильцов своим криком. Римские птицы, как потом отметит Тоня, отличаются страшной назойливостью.
   Тоня шла уже несколько часов и ровно две пленки для фотоаппарата. Дойдя до моря, она увидела великолепное кафе на берегу. "Чин-чин". Выбрала столик ближе всего к воде и заказала чай. Не переставая, дул теплый ветер.
   - Скузи, - сказал престарелый итальянец, по виду адвокат, усаживаясь рядом с Тоней.
   - Вы что-то хотели? - предположила Тоня, оглядев пустое кафе.
   - Вы знаете, - итальянец бессовестно улыбался.
   - Что я знаю? - удивилась Тоня и отпила чай.
   - Вы знаете ответ, - поулыбавшись, добавил, - тот, что так страстно ищите.
   Тоня помедлила, а затем спросила:
   - А почему вы улыбаетесь?
   - Как раз это вы прекрасно знаете сама, - итальянец на мгновение снял улыбку, отпил тонин чай и продолжил улыбаться.
   - Откуда я могу это знать? - не обратив внимания на чай, доставшийся теперь итальянцу, Тоня продолжала пристально смотреть на этого престранного человека в соломенной шляпе и льняном костюме.
   - Вы хотите знать, почему я улыбаюсь? Скажите сначала почему улыбаетесь вы? - итальянец почувствовал, что взял хороший темп и близок к цели - его улыбка стала еще довольнее.
   - А почему бы мне не улыбаться? Я же в Италии. - Усмехнулась Тоня.
   - Вот именно! - Эта была победа. Она яркими вспышками горела в глазах итальянца. - Хорошего вам дня. За чай я заплачу.
   Тоня сидела за столиком в кафе "Чин-чин". Она ничего не заказывала, да никто этого и не требовал. Она повернулась лицом к морю, закрыла глаза и медленно, несмотря на то, что ветер требовал большего своими порывами, вдыхала морской воздух.
   Когда я пришел с работы, Тоня по-прежнему лежала в кровати. Мне было стыдно, после утра, проведенного в беготне, поэтому я первым делом подошел к ней. Увидев ее в кровати, я спросил все ли в порядке.
   Тоня в ответ посмотрела на меня. Мне казалось, она проверяет меня, изучает на предмет чего-то очень важного. Когда я улыбнулся, Тоня обняла меня и заплакала.
  
   Глава 3. Женька.
   1.
   - Италия? Да что с вами, ребята? - Женька напряглась и ожидала ответа.
   - Жень, мы же не говорим, что бросай все и отправляемся завтра в Италию жить. Мы, вообще, в принципе, думаем туда переезжать. Нас ничего не держит, вот мы о чем. - Тоня говорила мягко, от нас обоих, сообщая Женьке о нашей идее.
   - Не знаю. - Прокрутив дважды чашку чая на подносе, добавила, - Мне кажется, это глупо. Вы простите, конечно, но чем там лучше-то? Все также.
   - Всем. - У Тони горели глаза. Видно было, как она уже заготавливает аргументы, чтобы рассказать Женьке, почему мы хотим и куда. - Там...
   Остановив себя на полуслове, Тоня замерла, глядя на официанток. В тот самый момент, когда она говорила о причинах переезда и плюсах Италии, что-то в ней заклинило, иного слова нет. Мы сидели недалеко от места сбора всех официантов. Там была их "база", что ли.
   Мы просидели, молча, полчаса. Женька вдруг попросила счет у официанта, и мы также, молча, вышли.
   На улице Женька глубоко вдохнула и на несколько секунд прикрыла глаза.
   - Приятно смотреть, - улыбнулся я.
   - На что? - Женька вздрогнула.
   - На тебя. - Нужно было пояснить, - мне просто кажется, что когда мы перестаем чувствовать разницу между помещением и улицей, когда перестаем радоваться воздуху - мы умираем.
   - Возможно, - отмахнулась Женька.
   Тоня стояла поодаль почти у самой дороги. Она до сих пор была в полусне, так и не договорив о причинах переезда.
   - Может, по домам? - отчужденно пробормотала Женька.
   2.
   Женька посадила нас с Тоней на автобус, а сама решила прогуляться пешком. С самого разговора об Италии, с того момента, как Тоня замерла, Женька беспокойно смотрела по сторонам. Она рассеяно крутила головой, вглядываясь в лица прохожих. Те, замечая на себе Женькин взгляд, делались серьезные и глядели моей подруге прямо в глаза, щурившись. Женька чувствовала в груди сильное жжение.
   Женька с гордостью смотрела каждому, кого встречала на пути.
   На этот напор со стороны Женьки, люди реагировали по-разному:
   * Мужчина в розовой майке с размаху толкнул ее плечом;
   * Две девушки посмеялись, глядя на Женьку;
   * Парень спросил ее телефон;
   * Старуха назвала ее ведьмой;
   * Женщина лет тридцати фыркнула, отвернувшись.
   3.
   - Тебе не кажется, что ты видишь во всем только плохое? - отец разделывал лосося, вытирая пот со лба тыльной стороной ладони.
   - Ну а что я должна сказать? Шла сейчас домой и мне все улыбались и желали доброй ночи? - Женька оскалила зубы и придвинулась вплотную к отцу.
   - Перестань, - рассмеялся отец, - не так уж все и плохо.
   - Я не говорю, что плохо. - Немного подумав, Женька добавила, - а ты знаешь, что в Германии есть страшно большой музей?
   - Да. У меня там коллега был. За весь день не обошел. - Голос отца стал чуть тише.
   - А еще в Соборе Святого Петра особенно пахнет, - задумчиво добавила Женька.
   - Ты там была, да? - улыбнулся отец.
   Отец высыпал килограмм соли на противень и, раздвинув в серединке ямку, вложил в соль лосося. Довольно мурлыкая Бэссаме Муча при всем этом.
   - А что мама делает? - спросила отца Женька.
   Скривив лицо, отец выдохнул и зашвырнул противень с рыбой в разогретую духовку.
   - Иди, посмотри сама. Опять с ума сходит. - Пробубнил он.
   Мать медленно ходила по залу, прощупывая воздух вытянутыми перед собой руками. Услышав шаги, она повернулась в сторону дочери.
   - Кто здесь?
   - Это я. - Безо всякой радости произнесла Женька.
   - Женя. - Улыбнулась мать. - Я пытаюсь найти пульт. Скажи, пожалуйста, где он?
   - А почему бы не открыть глаза и не посмотреть самой. - Пробубнила Женька, вкладывая пульт в руку матери.
   - Спасибо, Женечка. - Улыбнулась мать, нащупывая кнопку переключения каналов.
   Мать стояла с пультом в руке посреди зала. Все столики, комоды и вазы с цветами были наспех перенесены в угол комнаты. Скорее всего, отец помог матери, когда та закрыла глаза. Через плотные синие шторы падал вечерний свет, раскачивая на себе пылинки.
   - Женя! - крикнула мать.
   - Что?
   - Ой! Ты здесь. Я думала, ты ушла уже! - обрадовалась мать. - Скажи мне, а где телевизор?
   - Повернись налево на... - Женька рассчитала угол - 40 градусов.
   Мать покрутилась, соображая траекторию и минут через пятнадцать нашла телевизор, затем села на диван и дотронулась до Женьки.
   - Я знаю, - неожиданно серьезно сказала она Женьки - Знаю, что я была плохой матерью. Возможно, я дала тебе не так много любви, как ты хотела.
   - Перестань, - ласково прервала ее Женька, - все в порядке. Я пойду к сестре.
   - Да, да, - словно вдруг вспомнив о еще одной дочери, запричитала мать, - проведай ее, да.
   3.
   Женька проснулась за несколько минут до будильника. На мгновение проскользнула мысль или даже желание, мечта, что на дворе раннее утро, часа четыре не больше. Едва ли прошла минута, после чего будильник вернул Женьку к реальности.
   Одновременно со звонком будильника к Женькиной руке привязалась Нить, тянувшаяся от указательного пальца к будильнику. Женька знала, что как только она выключит будильник, Нить протянется в ванную к зубной щетке. Затем к кофейнику. Потом к шкафу с одеждой, входной двери и через парк к самому ее рабочему столу.
   Женька не умела медлить. Она делала все на лету, играючи, с прекрасным чувством такта, подобного профессиональной балерине. Сейчас, глядя как она уже пять минут полощет зубную щетку под краном, мне и самому на секунду показалось, что она ленится. Правда потом, когда она почистила зубы, вытерла полотенцем лицо за считанные секунды, я понял, что это обман. Скорее, она хотела опоздать, но не могла.
   Следуя Нити, Женька уже выпила кофе, оделась, вытащив выглаженную одежду из шкафа, вышла из квартиры и прошла через парк к своему рабочему столу. Рабочий день Женьки начнется через пять минут.
   Сегодня до обеда Женьке нужно было разобрать стопку бумаг, разделив по трем отдельным стопкам, позвонить двадцати пяти клиентам и ответить на двенадцать электронных писем.
   Так как Женька еще училась, начальник разрешил ей работать по полдня. Он не снижал ей за это зарплату, чем вызвал много недовольства со стороны Женькиных коллег. Периодически они устраивали ей, если так можно сказать, "профессиональную темную". Меняли местами ее бумаги, которые она разбирала весь предыдущий день, удаляли что-нибудь с ее компьютера, прекрасно зная какую ценность это несет для Женькиной работы. Или, например, они могли просто подойти к ней во время обеда, когда та собиралась домой и сказать:
   - Привет, Жень.
   - Здравствуйте, - отвечала та. Все-таки они годились ей в матери.
   - Скажи, ты у нас сколько работаешь? - спрашивали коллеги.
   - Ну, полтора года. Да, точно, полтора. - Спокойно отвечала Женька.
   - А ты сразу с начальником начала или только потом? - та, что спрашивала, старалась быть серьезной, а остальные за ее спиной еле сдерживали смех.
   - Что начала? Я не понимаю. - Вопрошала Женька.
   - Да всем ясно, что ты подстилка его. Вот мы и хотим понять, как давно? - теперь уже смеяться начинала и та, что спрашивала.
   - Извините, мне нужно на учебу. - Отвечала Женька и быстро уходила.
   Она прекрасно понимала, что они злятся на нее из-за режима работы, который ей позволил установить начальник. Ну и что с этого? Что с того, понимает она причину или нет? Да, черт с ними. Так обычно думала она. На мой взгляд, верно.
   Женька ответила на последнее электронное письмо, вспоминая коллег с их издевками. После того, как она поставила последнюю галочку в списке сегодняшних дел, Нить исчезла, предоставив Женьке свободу на сегодняшний день. Она появится снова ровно со звонком будильника в 6.50 утра.
   - Вы посмотрите, еще часа нет, а у нее уже Нить пропала. - Ворчала женщина, зашедшая к Женьке в приемную ради ксерокса.
   - Хорошего дня. - Улыбнулась Женька и вышла из кабинета.
   "И что им только нужно от меня. Чего им неймется!". Женька вышла на крыльцо, и ее подхватил бесконечный водоворот поющих птиц, ветра, шелеста листвы, детского смеха, ссор у соседнего подъезда и солнечного света. Она вспомнила наш разговор после ресторана вчера: необходимо чувствовать разницу между помещением и улицей.
   Женька быстрым шагом добралась до дома. В дверях ее встретил запах оторванных обоев и грохот в ванной.
   - Привет, Женька, - ответил голос в ванной на Женькин вопрос, все ли в порядке, - я шампунь ищу.
   - Ты с закрытыми глазами, что ли, ищешь его? - начала заводиться Женька.
   - Конечно! - радостно выкрикнула мать.
   Женька включила свет в ванной. Не то, чтобы она не верила матери, но грохот прекратился.
   Женька прошла в комнату к сестре. Та сидела на подоконнике, глядя через окно, как дети играют во дворе. Увидев Женьку, она радостно бросилась ей на шею.
   - Женька! Наконец ты пришла! - плача, выдавливала она.
   - Что случилось? Ты что плачешь, что ли? - Женька испугалась. В миг у нее защемило сердце и сжалось от одного взгляда на сестру.
   - Немного. Я скучала. - Слова давались ей не так хорошо, уж слишком долго она просидела у окна, воображая, как она играет с детьми, как Женька смотрит на нее и улыбается, как кричит ей быть осторожнее на горке, а она, услышав ее, нарочно старается скатиться с самой высокой горки, чтобы сестра поняла, насколько она бесстрашна. Поэтому теперь, она, чуть ли не заикаясь, произносила то немногое, что Женьке удавалось вытянуть.
   - Я пришла. - Женька немного помедлила и прижала сестру сильнее, глубоко внутри понимая все, что она пережила за это время.
   Они просидели, обнявшись несколько часов. Закрыв глаза, они представляли, что бы сказали друг другу.
   Женька в голове прокручивала диалог с сестрой. Устала ли старшая сестра на работе, что она хочет на ближайший день рождения, до которого всего месяц, почему сейчас у нее нет Нити, где ее парень и многое другое.
   Приходилось отвечать по очереди, держа в голове все предыдущие вопросы. С работы она не устала, потому что сегодня было не так много дел. На день рождения она хочет новый ноутбук (тут сразу поступил запрос, отдать старый в хорошие маленькие руки).
   Нить она хотела обойти, не отвечать на вопрос о ней. Сестра, открыв рот, следила за каждым словом, произнесенным Женькой. Когда она получила ответы на все вопросы, спросила "Это все?". Женька кивнула. "А почему не рассказала про Нить?". Женька сказала, что родители ей, наверняка, уже тысячу раз рассказывала о Нити и о том, почему она есть в рабочее время, а почему по приходу домой ее не становится. Сестра отрицательно покачала головой. Женька выдохнула и начала.
   "Нить - это такое изобретение. Я надеваю колечко на палец, которое запрограммировано на мой распорядок дня. И каждый из этапов дня связан с определенным действием и объектом. Нить протягивается к каждому объекту по очереди, пока я не выполню действие, связанное с ним. После того, как я выполняю все дела на день, Нить исчезает. Ты поняла?"
   Ум семилетней сестры бурлил и напрягался. Она пристально смотрела на Женьку, связывая воедино цепочки головоломки. Подумав еще с минуту, она убрала руку ото рта.
   - Поняла. - Подумав еще немного, - а что будет, если ты будешь делать что-то не то?
   Женька задавала этот вопрос сама себе уже тысячу раз. Что будет, если она утром пойдет не к зубной щетке, а к холодильнику? Что случиться, если она откроет не платяной шкаф, а ноутбук и будет сидеть за ним до обеда?
   - Я не знаю. - Ответила Женька.
   - И ты ни разу не пробовала? - удивилась сестра.
   - Нет.
   Пока Женька и сестра обнимались, малышка тоже прокручивала в голове кинофильмы. Только немного другого рода.
   В сестринских мечтах девочки рисовали. Женя зачинала картину, проводя несколько линий на белом листе офисной бумаги, а сестра довершала работу обильными мазками гуаши разных цветов. Они поглядывали друг на друга и улыбались.
   4.
   Женька проснулась за несколько минут до будильника. На мгновение проскользнула мысль, что на дворе раннее утро, часа четыре не больше.
   Одновременно со звонком будильника к Женькиной руке привязалась Нить, тянувшаяся от указательного пальца к будильнику.
   Следуя Нити, Женька почистила зубы, выпила кофе, оделась и вышла на работу.
   Вчерашние слова сестры о "другом варианте" ничего в Женьке не задели. Она себя в этом убеждала со всем усердием. Она полагала, что ребенок ничего не может знать о взрослении, о приобретении обязанностей, о необходимости делать многие вещи, руководствуясь Нитью, а не желанием, о возможностях и "вариантах" в принципе. Ей всего лишь семь лет, она и понятия не имеет, что значит ходить, следуя Нити.
   5.
   Позавчера, когда меня не было дома, Женька заходила к нам в гости. Она знала, что я пишу ее историю и, сгорая от нетерпения, заглянула в еще неоконченные записи. Тоня рассказала, что лицо ее менялось несколько раз. В итоге, закончив читать на абзаце выше, она засмеялась. Мне стало легко и спокойно, когда я узнал о реакции Женьки. Это значит, что все стало куда лучше в ее жизни с того утра, как она брела через парк на работу, размышляя о сестре и ее неправоте.
   6.
   Нить натягивалась сильнее, и кольцо, что она надела на палец в тот самый день, как устроилась на работу, начало сжиматься все туже, доставляя странную, непривычную боль.
   "Я хочу всего лишь присесть на лавочку". Она тянула Нить на себя. "Ничего страшного не случится, если я на несколько минут присяду на лавочку и пойду на работу! Перестань! Мне больно уже! Хватит!"
   Женька сжала палец, обхватив его вокруг кольца, с силой дергала в сторону. Нить сопротивлялась и издавала высокий звук гитарной струны.
   "Я просто хочу посидеть! Отстань от меня!"
   Еще несколько минут Женькиной борьбы с кольцом и Нитью, и вот телефон уже пищит из кармана. Стало быть, начальник узнал о ее непослушании Нити и звонит узнать, что случилось.
   Нить натягивалась все сильнее, и мобильник в такт Нити звонил все громче и громче.
  
   Глава 4. Прощание.
1.
   На столик нашего любимого ресторана падал розовый свет лампы, и играла приятная музыка. Мы с Тоней показывали фотографии, сделанные в Италии, наблюдая за доброй завистью подруги. Женька изменила прическу, что нельзя было не заметить, и как всегда купила себе несколько новых кофт. Ее частые смены гардероба заставляли меня испытывать зависть. Эта зависть была несколько странной, потому что я хотел, чтобы она мне завидовала, ведь я вернулся из Италии, а обилием новых кофт она вызывала зависть у меня. Каламбур, в общем.
   На улице в это время царствовала настоящая осень. Она обманом тянула людей на улицу в легкой одежде, где с помощью ледяного ветра, они могли почувствовать собственное нутро. К слову, осенью многое становиться обманом. По крайней мере, то, что летом казалось истинной и притом непреложной: солнце, которое переходит к разряду лампочек; светлые дни, длящиеся очень немного; и свобода, присутствие которой умирает вместе с теплой курткой и шарфом.
   Посидев немного в ресторане, мы отправились по нашему маршруту: по Кирова до Драмтеатра, там по Металлургов до Строителей и т.д. По дороге меня и Тоню выташнивало от вида гопников, о существовании которых мы успели забыть. У меня, конечно, несколько раз спросили сигарету. С девушками, естественно, несколько раз хотели познакомиться.
2.
   Холод вскрывал куртки и кожу, оставляя сухожилия костей ежиться.
   В тот вечер мы долго гуляли, и когда настало время торопиться в сторону дома, Женька схватилась за голову:
   - Молоко не купила! - она остановилась посреди дороги. В новой кофте, между прочим.
   - Ты молодец, конечно, - Тоня посмотрела на часы, - давай быстрее.
Лавируя между томными прохожими, мы продолжали торопиться, но на этот раз в сторону супермаркета. По дороге я случайно выхватил глазами интересного парня. Он шел с компанией: сам парень, проститутка и трое гопников, возраста лет восемнадцати, в руках - "Охота".
   Женька слишком долго выбирала молоко.
   - Это же не помада! - возмущалась Тоня.
   В это время ко мне подошел тот парень с "Охотой", и все случилось до остервенения просто.
   - Зачем ты мою девушку толкнул? - он приблизился почти вплотную, чтобы не услышала охрана.
   - Ты о чем? - ну, мне же 21 годик, нужно было сразу догадаться.
   - Ты сейчас когда заходил, мою девушку толкнул плечом, - он указал на проститутку, шедшую с ним, весившую тонны две. Интересное вышло бы столкновение, будь его слова правдой.
   - Я не толкал никого. - Мне очень хотелось уйти, но молоко и мужская гордость держали меня крепко за ноги.
   - Ты, в смысле, считаешь, что моя девушка не человек, что ли?
   - Слушай, тебе денег нужно? - я не собирался давать этому парню деньги, но правду услышать и кошке приятно.
   - Пойдем на улицу, поговорим. - Он озирался по сторонам.
   Я до сих пор не представляю, что тогда заставило меня выйти с этим парнем, проституткой и тремя их друзьями на улицу. Наверное, молоко и мужская гордость. Жертва, которую я чуть не прибил мнимым столкновением, уже курила "Максим", а четверо, он присоединился к друзьям, что-то решали. Мои подруги вышли на улицу, чему я был признателен.
   - Ну, давай говорить, - мой голос чуть слышно дрожал.
   - На..., вы так делаете? - парень сильно осмелел после магазина.
   - О чем ты? - вопрос и с его и с моей стороны явно тупиковый.
   - Мы тут с пацанами порешили...
   - Слушай, - Женька стала очень серьезно смотреть парню прямо в глаза, - лучше бы вы нахер шли вместе с парнями.
   Наступила тишина. Их подруга, молча, курила и, казалось, не соображала ни грамма, что же происходит. Трое парней потянулись в карманы курток, а мистер "Охота", испустив предупредительный выкрик, побежал на меня.
   - Антон! - крикнула Тоня. Затем, перейдя на шепот:
   - В кармане. Посмотри в кармане.
   На несколько секунд я растерялся, но очнувшись в решительности, засунул руку в карман. На ощупь там было что-то тяжелое и круглое. Парень бежал на меня, но движения его были медленными. Он словно представлялся мне в кино в замедленной съемке.
- Это камни на веревке! Брось в него! - Тонин голос был в норме, незамедлен. Получается, медленный был только "Охотник", бегущий на меня.
   Я выхватил из кармана камни, привязанные на длинной веревке. Раскрутил над головой и бросил парню в ноги. Камни сработали отменно, и парень уже лежал на земле. Проститутка закричала что-то, но Тонька, достав из сумки кусок тряпки, бросила на нее и испарила в небытие.
   - Хватайтесь за меня, - Женька чуть присела и приготовилась к прыжку. Мы схватились за нее, как детеныши коалы. Женька прыгнула и взмыла в воздух, таща нас за собой.
   По пути в Италию, мы болтали, выяснив, кстати сказать, что каждый из нас, так или иначе, хотел бы побывать в Венеции.
   Конец.
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"