Серов Павел Александрович : другие произведения.

Жизнь как Есть

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:




   ЖИЗНЬ КАК ЕСТЬ
  
  
  
   Мы встанем из пепла и пыль с рук смахнем.
  
  
   Если спросить меня сейчас, с чего все началось, я окажусь в весьма затруднительном положении. Не подумайте, что я ничего не помню, но голову даю на отсечение, я не знаю, как правильней ответить на такой вопрос. Точнее всего было бы начать свой ответ словами, которые все вы слышали и без этого малодостойного рассказа: "В начале было слово, и слово было у бога..." ...
   "А дальше?"- наверняка, спросит кто-нибудь из вас. Не то дальше, которое я мог бы бездумно переписывать с нетленного оригинала, а еще дальше. В тот период, который может вас хоть как-то заинтересовать.
   Если не слишком углубляться в подробности, то можно, наверное, сказать, что за период так называемого "дальше" было еще много слов, и все они, в конечном итоге все равно оказывались у Бога, хотя доподлинно, мне это не известно. Зато, я точно знаю (сам, конечно, не видел, но так меня учили в школе), что после библейских событий, в мире произошло еще много всего всякого, что, в конечном итоге и сформировало ту систему человеческих отношений, которая и существует, по сей день.
   И уж тут-то я мог бы от души высказаться за все, и против всех, если бы имел к этому хоть малейшее расположение. Я рассказал бы вам и про греков и про римлян, и как не правы были гунны, и сколько слез пролил Колумб, а уж что бы такого я вам наплел про скифов, невозможно передать никакими мерами. Но сейчас я не об этом. Сейчас я об истоках, и о том, с чего же все это могло начаться. (Наверное, для того, чтобы в полной мере раскрыть суть, стоит все-таки сказать несколько слов о том, как так получилось, что всё вообще началось. Раньше не было ничего, совсем ничего, одна сплошная пустота, да и пустоты, если говорить честно тоже не было, потому как пустота есть ни что иное, как определение, данное кем-то существующим тому пространству в котором его нет. А существующего не было и, значит, пустоты не было так же. Потом, по истечении какого-то времени, называемого условно вечностью (хотя, по правде сказать, времени тогда еще тоже не было), ничему надоело быть ничем и оно организовало из себя две противоположные и, тем не менее, абсолютно безразличные друг к другу субстанции: Ничто-свет, и Ничто-тьма...)
   Если вы успели заметить, вопрос с чего все началось, не вызывает у меня слишком много раздумий, но и задавать его мне не стоит из-за крайней объемности и не оригинальности ответа. И как же мне быть, спрошу я у вас? А вот как. Если по какой-то причине нельзя описать событие с начала - описывай его с конца, так учил меня мудрейший учитель - простейший подход. Ну что ж, давайте, попробуем, изменим сторону вопроса и зададим его иначе. Чем все закончиться?
   Отвечу коротко и ясно - не знаю. Не ведаю, и даже представления не имею, к чему нас, что приведет. И даже каким боком нам все это выльется, боюсь предположить.
  
   Немного обидно, но на этом, можно было бы, собственно, закончить изучение данной проблемы. Хотя такой подход не удовлетворяет в первую очередь меня. И не для того я затеял все это словоблудство, чтобы оторвать у вас минуту времени и доказать свою некомпетентность. Нет, я имею сказать, и скажу, независимо от того станете вы меня слушать или нет.
   И если все-таки вы еще склонны тратить на меня ваше время, давайте подытожим. Что я получил? Немного. Два простейших вопроса: один из которых мне (честно признаться, наверное) не по силам, и второй, перед которым я бессилен. А что можно сделать с двумя вопросами? Если не подводит меня та часть моего мозга, которая отвечаем за математическое мышление - из них можно получить арифметическую середину. Не направленную ни в прошлое, ни в будущее суть. Один, последний и самый точный, самый безапелляционный, самый надежный вопрос. Вопрос, растущий как живая единица, вопрос неизменный как последняя инстанция. Вопрос, ответа на который, еще не было. Вопрос, ответ на который безнадежно устарел только по тому, что на этот вопрос вообще не может быть ответа. Неизменный, нерушимый, постоянный как дух вопрос, который силой своей дает вечную жизнь ответу и тут же убивает его, потому что такой уж он есть, этот вопрос: Что есть сейчас?
   Не правда ли он уникален и бесподобен в своей простоте и, тем не менее, совершенно невозможен самой своей постановкой. Почему невозможен? По одной простой причине, для каждого сейчас, есть только один вариант ответа, который невозможно высказать, потому что время, потраченное на произношение вопроса и ответа, делает саму идею получения знаний о происходящем, лживой и устаревшей. Каждое "сейчас", на которое задан вопрос, безвозвратно ушло и, если вы хотите спросить меня - что есть сейчас, то логичней и тактичней было бы поинтересоваться - что произошло только что? Конечно, можно попробовать спросить, что сейчас будет и тогда, в какой-то момент, да еще и при удачном стечении обстоятельств у вас будет шанс, получить истинный ответ на вопрос, что есть сейчас.
   Хотя?! В таком случае вы, неосознанно можете попытаться заставить меня лгать, а этого я делать и не умею, и не хочу. То есть не то что бы совсем я не умею лгать, но никогда ложь не приносила мне ничего кроме головной боли и огромной путаницы в отношениях с людьми. А зачем мне сейчас путаница и боль? На поддержание их в своей душе уходит слишком много сил, которые мне бы следовало поберечь для вещей куда более важных. И даже больше, я мог бы лгать, вводя вас в транс и удаляясь от реальности, и мог бы закрывать пробелы своего знания потоками изливающейся фантазии, но не это есть цель моего теперешнего повествования.
   Итак, я мог бы предполагать, что будет через миг, но тогда я бы страшно рисковал, ведь не могу я абсолютно точно отвечать на вопрос, что будет, пусть даже это будет почти сейчас.
   Интересная получилась катавасия? И самое обидное, что из нее приходится сделать вывод, что какой вопрос не задай, в ответ услышишь либо ложь, либо признание в некомпетентности. А ни то, ни другое не интересует меня по массе независимых от меня же причин. Да и вам вряд ли может показаться интересным то, что не интересует даже меня.
   Кто-то, конечно, может не согласиться с моими выводами, ведь существует огромное количество мелких, но весьма определенных вопросов, которые в общей своей классификации звучат как: "Что было?" Ну да бог им судья. Ведь кто может быть уверен в том, что то, о чем он говорит, было именно так, как ему кажется. Чье именно мнение в бесконечных спорах о чем-то, что было, является решающим и истинным. Может ли кто-нибудь доказать всем что именно его вариант понимания произошедших событий обременен наименьшим количеством лжи. И на что кроме памяти можно опираться, когда не может быть никаких документов подтверждающих твой вариант "было". И даже не всякий документ, составленный мной же вчера докажет мне на утро, что был он составлен объективно и без врак. Вот вам одно из "было", Это то, что я видел собственными глазам, но уверен ли я теперь, что это происходило на самом деле именно так.
  
  
  
   Мы вырастем раньше, чем дым под огнем.
  
  
   Утром Андрей очнулся от дикого воя сирены. Этот мерзкий пробирающий звук разносился по всем окрестностям тревожной песней, знакомой каждому гражданину с детства. Еще в учебке, тем же самым сигналом оповещали о начале занятий и их завершении. По какой-то неясной задумке, или тонкому психологическому расчету в каждом человеке этот вой вызывал неотвратимое желание убраться куда-нибудь подальше. Уйти в андеграунд, замуроваться в бункере или, в самых патологических случаях, свести счеты с жизнью.
   Каждый раз, когда Андрей слышал его, он задавал себе один и тот же вопрос: Почему никому не пришло в голову сделать этот рев потише? Ну, или хотя бы как-то помелодичней. Но, видимо Андрей был одинок в этом стремлении, а может, на самом деле, этот звук и был очень мягким и гармоничным, но только за те годы, которые уже успел прожить рядовой Серов, он так плотно въелся в его подсознание как сигнал тревоги, что теперь основной дискомфорт создавался уже ни его тембром, а устойчивым рефлексом. Кто знает? Но, так или иначе, Андрей пришел в себя под вой сирены. Он мгновенно очнулся от ночного коматоза. Дымка слетела с сознания, чувства прочихались, глаза омыли себя рабочей слезой, начинался еще один, новый день.
   Андрей отпер бронированную тяжелую дверь и вошел в комнату штаба. Оглядевшись, он сразу, не осознавая того, отметил про себя, что все в обстановке осталось так же, как было до его ухода. Это значит, что за время его отсутствия никто не нарушал пустоту самого главного для любого военного помещения, или если нарушал, то чрезвычайно осторожно. Андрей включил свет, одна из ламп хлопнув, погасла. Видимо шальные пули выпадают и на их стеклянную судьбу. Такое бывает, это почти чудо, только наоборот - окно не разбито, видимо пуля прошла через открытую форточку (и это тоже чудо), а потом, разбив лампу, застряла где-нибудь в цоколе и по этому не видно ее дальнейших следов. "Это бывает", - подумал Андрей, - "Рано или поздно и чем поздней, тем вероятность такого совпадения увеличивается, одна из таких пуль убьет и меня. Причем отрицательное чудо, которое случается на войне сплошь и рядом, заставит мою пулю влететь мне в открытый рот, когда я буду зевать или чихну, и никто даже не заметит, что я умер от пули, а не просто от старости. Последняя свинцовая шалунья шлепнет в нёбо, проломит его, и застрянет где-нибудь в жиже моего мозга, остывая и шипя". Причем это будет хороший конец, многие солдаты кончают куда хуже, особенно, если им удается довоеваться до солидных лет. Тогда они становятся мало маневренными и их находят, выслеживают, берут в плен головорезы Гиппократа. Жуткие бойцы СС, ЛОР, отряды "Белые Зубы" и "Мертвое Сердце", или любая другая белая чума. Все их "подвиги" давно известны. Еще с малолетства Андрей слышал рассказы про группу Аиб Олита. безжалостного араба, который не гнушался даже издевательствами над зверьми. По слухам он запросто мог махнуть через весь мир только за тем, чтобы скормить крокодилам какого-нибудь бедолагу на реке Лимпопо. И еще Андрей помнил слова матери, которая предупреждала его "не будешь кушать рацион, станешь слабым, и тебя поймают ворочи".
   Но Андрюша все съел и стал взрослым, и пошел в армию, то есть он сначала пошел в армию, а потом стал взрослым. И все из-за чего - потому что еще с самого детства он слушал старших и добросовестно усваивал навыки ведения боя, сначала в младшем партизанском отряде, потом в учебке, потом воевал, потом сержантская школа, но ее разбомбили, и он снова ушел добровольцем и вот теперь каким-то невероятным поворотом судьбы он стал Контр-артиллерист. И теперь в странном интеллектуальном тумане стоит он посередь штаба и чувствует, как лезет из его нутра наружу какая-то детская недозревшая дурь.
   Сейчас было не до нее. Андрей подошел к столу и просмотрел последние вечерние отчеты, перелистал журнал, включил машину контроля и запустил остановившийся за ночь маятник вечного двигателя. Начинался еще один день, точно такой же, как все другие: бесполезный, трудный, монотонный день.
   Во всем помещении больше не было никого, и это несколько настораживало Андрея. Нельзя сказать, что он боялся одиночества, к одиночеству он уже как-то привык, но начинать бой в одиночку всегда было опасно. Бой ситуация изменчивая и сложная так, что никогда не знаешь сколько тебе потребуется сил и вообще можно ли, вернее, удастся ли тебе справиться в одиночку.
   Зазвонил телефон, Андрей нехотя поднял трубку.
   -Да, слушаю. Здравствуйте, - сказал он, но тут же понял, что слишком поторопился, в трубке звучал монотонный голос одного из промышленных шпионов. Шпион этот прикидывался женщиной и называл себя "электронный информатор".
   -Иди ты... - Сказал Андрей вяло, и повесил трубку. Время от времени информаторы наседали с особой ожесточенностью, и чаще всего это означало, что они тебя выследили. Андрей не знал, как они делают это, но если они звонили все чаще, это верная примета того, что линия прослушивается, и они отследили, нашли, раскопали твои каналы и скоро оставят тебя без связи, обрубят провода или подорвут коммутатор или еще что. У них была простейшая тактика: звони, если ответили, значит, какая-то точка еще жива. А дальше дело техники найти и отрубить, а заодно доложить начальству, что в таком-то секторе обнаружена рабочая группа боеспособного противника, и пока ты не наладишь новую связь, тебя будут долбать.
   "Наверное, у наших тоже есть свои "Электронные информаторы", только называются они как-нибудь по-другому, типа у них шпионы, а у нас разведчики, и тут что-нибудь наподобие", - подумал Андрей. "Вот уж кому сейчас не позавидуешь. В такой земле не то, что какую-нибудь выделенную линию, земли-то не найдешь".
   В смысле: до земли сейчас было глубоко, на дворе, как-никак, стояла зима.
   Самое отвратительное, с точки зрения Андрея, время года. Почему он считал зиму такой невыносимой? Очень просто: слишком темно, слишком холодно и слишком уж долго она продолжается.
   Зимой даже нельзя повоевать по настоящему. За те короткие часы, которые солнцу удается отбить у темноты только и успеваешь, что остаться в живых. А как только стемнеет, молись, ибо предстоит тебе слепая схватка. Слишком опасная, слишком трудная и слишком непредсказуемая, а потому молись усердно, ведь победить в этой схватке всегда удавалось только чудом, и неизвестно, каким чудом ты будешь побеждать и дальше, зимой.
   Но и этого всего зиме было мало, мало ей было того, что ты гибнешь в своей рубке под огнем противника, еще и каждая вылазка несла на себе печать зимы. На улице мороз и совершенно естественно, каждый поход - это обморожение. Ведь обмундирование перестали поставлять в части еще задолго до его, Андрея, рождения вот и приходилось обходиться, чем бог пошлет. А значит, опять же чудом.
   Сделав в штабе все предписанные уставом телодвижения, Андрей вышел и, закрыв за собой бронированную дверь, пошел в орудийную, где собственно и было его настоящее место. Включив по очереди, как полагается, все оборудование, он достал сигарету и медленно прокурил ее, дожидаясь, пока все системы закончат подготовку, разогрев, нагнетание и прочие настроечные развороты. Докурив, он затушил сигарету о стенку орудийной гильзы использовавшейся под пепельницу и решил, что пора уже, наверное, приступать к своим непосредственным обязанностям.
   Было девять тридцать пять утра, на улице еще вовсю светили фонари и все равно, темень была непроглядная. Сев за стол, Андрей какое-то время тупо смотрел на груды старых гильз, обрывки расчетов, тома баллистических справочников, табачный пепел, и прочую обычную грязь, густо покрывающую поверхность стола, после долгого, и не слишком успешного боя.
   Всегда было так, чем дольше затягивалась какая-то драка, тем больше оставалось после нее грязи и неприятного осадка в душе. И это не удивительно. Какой может быть срач, когда только навел, бах и сразу попал. Тут на радостях и гильзу уберешь и пылинку лишнюю, можно даже мусор вынести, если всех вовремя бьешь и без промаху. Что ж не вынести, если время остается и на перезарядку и на расчет, и на осознание выполненного долга. А когда не заладится, да еще темно как в гробу, да наседают один за другим, вот тогда-то ты и начинаешь метаться, как таз по бане. В мыле, в пене весь, руки коричневые от въевшейся в них взрывчатки и горелого пороха, бычки в разные стороны летят. Одной рукой взрывчатый состав по ингредиентам расписываешь, другой его же просчитываешь, третьей что-то на глазок да по памяти проверяешь, четвертой все в кучу скомплектовываешь, пятой крестишься и отправляешь, чтоб им всем неповадно было. А в голове у тебя при этом не то светомеханика, не то баллистика, не то аэродинамика. Тут уже не до чистоты, чуть не ползком из рубки выползешь под вечер рад, что цел остался.
   Или прет на тебя какая-нибудь дура, неведомой конструкции, и с какой стороны ни глянь, чем ее ни бей, а что-нибудь все равно выходит не так. Ты ей в морду, в фэйс ее поганый, а у нее оказывается, для тебя подарочек сбоку припасен, флип какой замудреный у нее по бортам или пулеметы. И вот она, дура эта окаянная, развернется под солнцем и потери твои будут невосполнимы. И тогда тебе тоже не до чистоты. Вроде сто раз все перепроверишь, прицелишься, пересчитаешь и все равно не попадешь. А если и попадешь, то обязательно окажется, что пока ты хренью этой занимался с флангов к тебе десяток других заходит. И ты хватаешь трубу коммутатора и благим матом зовешь подмогу, а гады все лезут один другого пуще, а второй третьего страшней. А то и не видишь ты их, а только слышишь, как они гусеницами чье-то мясо рвут да смеются под броней.
   Вот такой он зимний бой: без просветов и не в радость.
   -Привет, опять херней занимаешься!!! - сказал ввалившийся без всякого разрешения в рубку пехотинец из соседней части.
   -Здорово, - ответил Андрей и, дотушив разгоревшийся бычок, протянул руку.
   Пехота как всегда ответила бодрым рукопожатием и выдала какую-то шутку по поводу вечерних пьянок и точности похмельного прицела. Минутой позже все та же пехота уже весело негодовала по поводу систематического опоздания некоторых членов личного состава на утреннюю поверку, после чего компанейский боец неожиданно вспомнил, что ему и самому неплохо было бы подготовится к предстоящей атаке, и удалился, чертыхаясь и гремя амуницией.
   По главной директиве генштаба бои должны были начинаться в девять ноль-ноль, и неторопливо развиваться до восемнадцати ноль-ноль, что бы возобновиться на следующий день опять же по расписанию. Но, на самом деле такая хронология и систематичность были скорей мечтой, чем правилом. Никто никогда не знал, во сколько все начнется толи в десять толи в восемь, а может (бывали и такие случаи) боя не будет и вовсе. В тот день началось в девять сорок пять. Андрей еще сидел за столом, размышляя, стоит ли закурить еще одну сигарету или просто посидеть, гадая, вернется ли кто-нибудь из вчерашних недобитых клиентов или нет. Как в рубку заглянул, успевший уже опохмелится, а потому еще более веселый и наглый пехотинец и сообщил, что на Андрюху кто-то там идет. "Обломилось покурить" подумал Андрей и, подхватив со стола ключи, бегом бросился на обзорно-переговорный пункт, что бы выяснить, что происходит.
  
  
  
   Мы выйдем из боя живыми, как дождь.
  
  
   -Ну, как? - без энтузиазма спросил Виктор, прервав ненадолго расчеты.
   -Говно вопрос, - ответил Игорь задумчиво. Он нерешительно ходил около главного стола и никак не мог понять, с чего же правильней начать завершение операции. То ли сначала следует убрать патроны в несгораемый шкаф, то ли все-таки добить клиента до полного комплекта, а потом заниматься всем остальным. Картина, изображающая сомневающегося Игоря, могла бы получиться достаточно забавной. Представляете себе бойца, который, кивая и поддакивая себе в такт смен направления, топчется на одном месте, делая по шагу, то в сторону шкафа, то в сторону рабочей обоймы. При этом он не достигает ни того, ни другого, что приводит его в еще большее замешательство, ведь время-то идет, а оба действия совершенно не продвигаются. Это была бы забавная картинка, если бы она не была такой печальной, ведь все эти маленькие, а иногда и очень даже немаленькие трудности в общении с собственным сознанием были у Игоря результатом застарелой контузии и строго армейского детства.
   Наконец, перегруженный множеством одновременных задач мозг Игоря завис, и тело получило возможность двигаться в последнем заданном направлении - к несгораемому шкафу. Кризис миновал сам собой, и теперь Игорь мог внятно говорить и понимать, что же от него требуется.
   -А ну его на хрен, слишком темный и грязный, можно, конечно, накрыть бронебойными полностью, - сказал он, обращаясь в никуда. - С боку совсем хреново вышло. А может, и прокатит, нашару. Я ему по порогам с переходами.
   Виктор ничего не ответил, видимо ему хватало своих забот, да и недосуг было, слишком увлекаться уже закрытым противником. Игорь рассортировал патроны по полкам и, обернувшись через плечо, посмотрел на план-карту боевых действий. Следующими целями были два легких БТРа приблизительно одинаковой пробивной стойкости, хотя и разного калибра. По стратегическому плану начинать следовало с более крупного и опасного противника, но, видимо, Игорь захотел чуть-чуть расслабиться после последней схватки и твердо решил пройтись сперва по мелочам. Перед тем как закрыть шкаф он достал БТР-овской полки полную обойму и, выложив ее на пыльную крышку сейфа, запер дверцу.
   Дел было невпроворот, но перед тем как приступать к новым целям нужно было, для верности добить последнего "клиента". Работка конечно не сложная, но зато нудная и недостойная высокого звания контр артиллериста. Это дело для чайников, одна из стадий обучения и разминка, входящая в курс молодого бойца еще на том этапе, когда им полагается мыть старые гильзы и заглядывать в рот к более опытным сослуживцам, ловя и молясь на каждое подаренное слово. Но где бы взять молодого бойца, когда о подкреплении не слышно уже больше двух лет. После открытия второго фронта противник нес сокрушительное поражение, и начальством предполагалось, что в таких условиях нерезонно усиливать или поддерживать старые надежные группы. Все теперь приходилось делать самим. Игорь подошел к блоку компьютерного наведения и стал устанавливать на него комплект-обойму. Пока он производил некоторые корректировочные расчеты, Витя, закончив свои, получил небольшую передышку, вызванную невозможностью доступа к оборудованию.
   Он закурил, и от непривычного состояния "нечего делать", стал неторопливо прибираться. Собрал со стола разбросанные гильзы и на секунду задумался, обычно их просто выбрасывали, но сейчас было не время раскидываться боеприпасами, и он, повертев гильзы в руке, поставил их обратно на стол, придав рядам вид некоторого порядка.
   Так, стоя нестройными шеренгами, они чем-то напоминали ему старых бывалых солдат, которые вернулись только что из очередного боя. Потертые, грязные, усталые, местами даже изувеченные они вновь были в строю, и не было больше такой силы, которая могла бы их, вернувшихся из адского пекла, сломить и отбросить.
   Виктор посмотрел на них и, видимо, какая-то нелегкая думка легла на его израненную голову от их вида. Какая-то тяжелая, угрюмая мысль заставила его достать из-под стола флягу со спиртом и отхлебнуть прямо из горла. Спирт прошел легко и привычно, не потревожив ни один нерв, ни один мускул на лице бывалого артиллериста. Легче от спирту не стало, но зато мысли о слишком далеком мире и вечном последнем бое немного ослабели и растеклись по нутру теплым уютным ароматом батальонного пайка. Виктор вообще был склонен к частым отдышкам во время боя. Любой другой на его месте уже давно бы спился, а ему такой образ жизни был по душе и не причинял никакого вреда ни здоровью, ни точности наведения и стабильности ударов. Просто не легко ему, отставному дирижеру, штабному агитплакатчику было переносить это перераспределение.
   Если бы не... Если бы не какие-то скрытые тайные интриги в командовании или, может быть, если бы не повальная мобилизация. А то даже и плановый переизбыток агитаторского состава... В общем, если бы не сумма всех темных сил, влекущая извне лучшее и отпускающая это лучшее на самое дно, не видать бы нашему подразделению величайшего, в наших масштабах, представителя армейской элиты которым мог бы стать наш бессменный рядовой Виктор. Даже имя его звучало как музыка для простого смертного, и как легенда была его жизнь, заключенная в этом имени, которого по военным причинам я разглашать не могу.
   Игорь же ничем таким обременен не был. Он был просто солдат, пушечное мясо, точно такой же шмат, как и любой из нас, только немножко сильней контуженый. И как любой из нас он не любил выдавать чувств действием, но был по общему разумению на это неспособен. То есть, конечно, он мог бы спрятать любое из своих ощущений глубоко внутрь и думать, что никто не постигнет его состояние, но мимика и манера держатся, были ему неподвластны. Они кодировались где-то на подкорку совершенно невозможным хитросплетением независимых движений и посторонний человек на самом деле вряд ли смог бы догадаться по виду, что же такое происходит в Игорешиной душе. Свои же, не задумываясь, могли бы сказать, что сейчас Игорь взалкал спирту.
   Его фляга тоже стояла под столом, но по придуманному им же и нетвердо соблюдаемому правилу приступать к спирту следовало после боя. А как же можно ждать, когда уже сейчас хочется до жути. Игорь задумался и стал искать в своей психике и принятых нормах поведения хоть какую-нибудь лазеечку, которая помогла бы ему обосновать перед собой замену правильного боя на распитие спирта.
   Это оказалось несложно. Конечно, нужно было поспешить, но до обоих БТРов было еще достаточно далеко и вообще начинало темнеть, а ночью они наступать не будут. Значит, по правилам стратегии придется отложить эту схватку до завтра и тогда уже сейчас можно пить сколько влезет.
   Такой простой выход чрезвычайно обрадовал Игоря и он добавил для себя к нему еще один пункт, который окончательно убедил его в правильности выбора. Обязательно надо оставить на утро хотя бы одного вражонка, а то ведь может случиться, что с утра никого не будет, и тогда бесполезная (бесполезней спирта) пауза сразу выбьет его из боевого настроения и весь день пройдет ни к черту (чтоб вы знали это такая примета). Довольный собой Игорь снова как мог, спрятал эмоции и, даже не заметив, как достал из пачки сигарету прикурил.
   Когда его последняя жертва была уже готова окончательно, он отошел от блока Компьютерного Наведения и, изобразив на лице то, что называлось у него деловая озабоченность, задал типичнейший для себя вопрос.
   -Ну, че?
   Не дождавшись ответа, он взял со стола карту и внимательно изучил. Все было правильно и логично, может быть даже слишком логично и предсказуемо для военной операции, но все действия были обоснованны. Все нарисованные на карте красные стрелочки умело были локализованы стрелочками зелеными, а области скопления синих точек изрядно оттеснялись в сторону, точками желтыми, тут уж ничего не попишешь. Стратегия, и особенно стратегия правильная, не оставляет противнику шансов на реабилитацию. А когда противник несет оглушительное поражение, что нужно сделать правильному военному? Подумал Игорь и тут же с удовольствием ответил себе в духе Вени Ерофеева: "Немедленно выпить".
   Что он немедленно и сделал. И как только горючая жидкость растеклась в крови, на Игоря нахлынула усталость. Несусветная лень обуяла все его тело, и он медленно опустил себя на стоявший рядом со столом стул. Сидеть было хорошо, но слишком скучно. Виктор же еще сражался перед блоком Компьютерного Наведения, и Игорь почувствовал в душе небольшой дискомфорт. Неправильно сидеть без дела, когда кто-то, можно сказать, кровью и потом все еще отвоевывает свою норму, не зная покоя и отдыха. Что бы как-то заглушить этот дискомфорт, Игорь достал из ящика стола планшет и стал изучать отчеты за последнюю боевую неделю.
   Частые неразборчивые записи могли сказать очень многое тому, кто умел их понять. Вот размашистым торопливым почерком широко обозначен последний бой, а перед ним совершенно малюсенькими писульками криво накарябана целая куча кодированных символов. Кривенькие буковки вперемежку с цифрами и больше ничего для постороннего наблюдателя, но каждая такая буковка и каждая черточка были преисполнены смыслом для писавшего. В них крылась судьба и жизнь сотен, а может и тысяч людей занятых в каждой схватке. Сотен и тысяч косвенно задетых и имеющих прямое отношение к каждому бою. Вот запись ЕР-2, 940-2, ВАSЕ 3,5, не значит ничего, но, тем не менее, именно она говорит о том, как во время разворота в плотном потоке наступления не выдержал скорости и перевернулся вражеский танк. Шесть человек оказались в стальной ловушке и мгновенно перестали быть людьми, они превратились в диких зверей, которые, вырвавшись на свободу, метались по полю боя в приступе яростной агонии. И они бы уничтожили нас, если бы смогли. Они не думая, прекратили бы существование нашего подразделения, стоило бы нам их пропустить или промахнутся. А мы ляпнули броненосным и накрыли их всех тремя слоями металла.
   А вот еще запись НЕОП только знающему шифр она расскажет, как и где во время боя в самый его разгар кончились патроны у целой бригады стрелков, и только тот, кто понимает, что это такое встать стоять с пистолетом против БМП сможет понять всю трагичность этих четырех букв. Страшные дикие жестокие отчеты о проделанной работе, о потерянных надеждах, о несбывшихся мечтах. Сейчас, или точнее сказать теперь, они были уже историей. Стекающая с штурвалов кровь горящие траки подмятая вместе со всем живым содержимым техника и куски, вырванные куски плоти на лобовых щитках уходили в прошлое, чтобы дать место новым еще более жутким схваткам и боям. Вот что можно было прочитать в планшете, если точно знать все коды.
   Игорь их знал. Но удивляться или ужасаться военной мясорубке не входило в его обязанности, да и не должен, наверное, Контр артиллерист увлекаться изучением судеб и мук противника уж пусть лучше он сам ужаснется и сто раз подумает над делом рук своих, перед тем как вывести свой железный хлам на дорогу войны.
   -Уроды. - Тихо сказал Игорь.
   -Что? - Переспросил Витя. Из-за грохота установки он мало что мог расслышать, и решил, видимо, что обращаются к нему. Игорь нехотя отмахнулся, и Виктор вернулся обратно к своим делам. Он долго готовил какую-то невозможную взрывчатую смесь, которая должна была, по расчетам, облегчить нам всем жизнь хотя бы до конца дня. Закончив, он подошел к Игорю и еще раз спросил.
   -Че ты тут?
   -Да ничего, - ответил Игорь и показал в планшет: - Вот уроды, задолбали блин.
   Он последовательно ткнул пальцем в многократно повторяющуюся за неделю запись НЕОП и нецензурно прошелся на тему того, как и сколько можно терпеть подобное безобразие. Виктор молча согласился и пошел доделывать смесь. На улице уже темнело и времени до невозможности наведения, оставалось чуть. Надо было торопиться.
   Игорь перекинул несколько листов и стал сравнивать отчеты за месяц. Все было как обычно. Вполне естественный в это время года напор врага, закономерный всплеск активизации тылов снижение поддержки со стороны партизан, и полное истощение боезапаса и живой силы. Неумолимо стояла зима и даже в ее холодной непрерывности чувствовалась какая-то тяжелая рутина войны.
  
  
  
   И вытрем об землю окисленный нож.
  
  
   Строй оказался недлинным. По большому счету его вообще нельзя было назвать строем, в полной мере этого слова. Пять человек стоящих в неровную шеренгу ну разве это строй?
   И перед этой жалкой группой медленно отмеряя шаги, прохаживался генерал. Прогулки взад вперед не были обоснованны чем-то определенным, но именно они, по его мнению, должны были дать возможность боевому составу, убедится в серьезности намерений и глубокой значимости всего происходящего.
   -Товарищи солдаты. - Тихо начал свою речь генерал. Он обращался одновременно к каждому и в никуда, благо при столь малом количестве бойцов такое обращение исполнить было несложно.
   -Для нас всех, наступают тяжелые времена. Я знаю, что это значит для вас. Для вас это сложный период, но его надо преодолеть. Выстоять без потерь и быть готовыми в любой момент перейти в решающее контрнаступление. Это трудно. - Что бы присутствующие имели возможность понять насколько это трудно и что бы они же, прониклись сознанием того, как хорошо он сам понимает все предстоящие трудности, он сделал многозначительную паузу на три шага и, остановившись, посмотрел в потолок.
   По потолку вдоль гноящейся ржавыми подтеками трещины ползла какая-то мелкая живность. Толи муха, толи таракан в тусклом казематном освещении было не разобрать. Присутствие в комнате некоего постороннего живого существа, не подчиняющегося к тому же приказу стоять смирно, несколько выбило генерала из накатанной колеи привычных рассуждений и он, напрочь забыв о чем, он там говорил, продолжил свой неторопливый монолог с фразы, которая первой подвернулась под язык.
   -Поддержки не будет неделю. - Строй обреченно выдохнул.
   -Надо простоять своими силами. Нельзя допустить, что бы противник почуял нашу слабость и перебросил свои силы на другие фронта. - Он опять сделал паузу, но теперь всего на шаг и не стал смотреть в потолок.
   -И еще, из-за недостатка боеприпасов в тяжелой артиллерии врага какое-то время необходимо будет удерживать только самым... - Он задумался, пытаясь подобрать какое-нибудь веское слово, но все в строю уже знали, что удерживать врага нечем и теперь целую неделю придется перебиваться, чем бог пошлет, а пошлет он надо полагать негусто, а то и вообще далеко.
   Неделя для гражданского человека срок небольшой, но в условиях непрерывных боевых действий она кажется неким, небывало затяжным кошмаром. Особенно если всю ее придется биться чуть не в ручную.
   -Товарищ генерал. Разрешите обратиться? - Воспользовавшись паузой, вставил Игорь. Генерал, удовлетворенный потерей необходимости искать какое-то слово которого в его лексиконе не оказалось, коротко одобрительно кивнул.
   -В крайнем случае, можно обратится за поддержкой к союзникам? - Опередив Игоря, не по уставу, спросил Сергей. Вообще-то именно он, обычно отвечал за доставку боеприпаса в экстремальных условиях, и по этому, новость об отсутствии обоза расстроила его больше остальных.
   Наверное, хотя это конечно не факт, он вспомнил последнюю свою вылазку, когда ему пришлось пробираться через весь фронт под огнем союзников и все только для того что бы узнать что у них один хрен ничего нет и быть не может.
   -Думаю, нет особой необходимости объяснять, что такой вариант предусмотрен только на особые случаи. И запомните - только с оглядкой на обоз. - Сказал генерал, дав тем самым понять, что обращаться к союзникам не то что бы нежелательно, а даже и противопоказано. И это было истинной правдой. Наши союзники в этой войне, как и любые союзники в любой войне, опора пригодная разве только для того чтобы подпереть ею мысль о своем неодиночестве. Да и в таком качестве они не слишком пригодны уж слишком сильно заметно как, участвуя в боевых действиях, на твоей стороне, они преследуют только лично свои интересы. Другое дело партизаны и агентура от этих хоть может быть какой-то толк. Но за то уж боеприпасов у них даже не ищи. Они же все-таки свои же - оборванцы.
   Генерал опять погрузился в раздумья и посмотрел на потолок. Опальная живность больше не топталась. Ее вообще не было видно, и это обстоятельство весьма обрадовало генерала ведь он, по рангу и по жизни считал, что когда разговаривают военные, все остальные (живые гражданские существа) должны либо слушать, стоя по стойке смирно, либо прятаться по своим щелям, чтобы не доводить, своим видом, солдат до греха.
   Неожиданно свет в комнате чуть притух на мгновение и из-за стены послышался надрывный неравномерный стук. Все сжались. Лампы припадочно замерцали так, что у всех присутствующих появилось почти физическое ощущение нехватки напряжения в сети. Ощущение это можно сравнить только с тоской. С бесконечной печалью по нелегкой работе электродвигателя на голодном пайке, с животной жалостью к бьющемуся в предсмертных конвульсиях механическому трудяге.
   Постепенно звук становился все ровней, пока, наконец, он не стал равномерно плавающим, и только тогда все смогли вздохнуть с облегчением. Нагнетательная установка в соседней комнате перешла из режима пуска в режим устойчивой работы (если, конечно, его работу можно было назвать устойчивой).
   Вообще-то, нагнетательная установка, пока выдерживали ее механические узлы, считалась вещью достаточно надежной и даже, по большому счету, неприхотливой, особенно если не отказывала ее электронная автоматика. Которой, в свою очередь, не было износа при стабильном напряжении и безотказной работе всех механических систем. Так что, по этому самому большому счету, аппарат под кодовым именем "нагнетательная установка" очень выгодно выделялся из многих сотен своих менее навороченных собратьев незаурядными эксплуатационными характеристиками.
   И по полному праву мог бы считаться он вещью надежной и почти безупречной в своем механическом совершенстве, но вот ведь беда - безупречность эта и надежность лучше всего проявляли себя исключительно в мирное, спокойное, время, на стабильном напряжении, при условии тщательного ухода и при наличии под рукой качественных запчастей.
   В своем же настоящем состоянии установка работала не совсем так, как надо. И с каждым своим включением вместо привычных ей вещей нагнетала на окружающих все большую тревогу по поводу своего скорого и неминуемого отказа. Ведь, по сути, этот несложный в конструктивном плане механизм, был если не сердцем всей системы, то уж во всяком случае, ее легкими. И его отказ означал бы для всех присутствующих если не смерть, то, по крайней мере, мучительное поражение.
   Установка все продолжала работать. Гипнотизируя и вводя всех ее слышащих в транс своим ускоряющим пульсации темпом.
   Зазвонил телефон, но никто не заметил его трели, она как будто аккомпанировала бешеным тамтамам установки, и только через пяток звонков до Генерала дошло, что вроде бы кто-то позвонил. Он снял трубку.
   -Алло - прокричал он - Алло, да? Я слушаю. Когда? - Он порылся одной рукой в разбросанном на столе хламе и не найдя чего-то, порылся снова. Результат поиска повторился.
   -Алло, плохо слышу, сейчас запишу. Есть. До связи. - Сказал он кому-то в трубку и повесил ее на рычаг аппарата.
   Чтобы не забыть что-то, что он обещал записать, он одними губами проговаривал какие-то непонятные шифры и, видимо, пытался что-то подсчитать в уме. Но под грохот установки получалось неважно. Немножко запарившись, он рассердился и, продолжая искать на столе что-нибудь пригодное для записи, нервно приказал:
   -Андрей, принеси планшет из каптерки.
   Реакции не последовало. Весь строй напряженно наблюдал за лежащим в углу комнаты клубком проводов и трубок среди грязного нагромождения которых, можно было различить какие-то мутные циферблаты, вороточки кранов и кнопки. Вся эта безобразно нелепая куча пыльных приспособлений называлась "пульт управления нагнетательной установкой", и кроме функций управления, она же сигнализировала о выходе из строя этой самой установки, которая все еще продолжала надрывно грохотать.
   Генерал, видимо не знал, что бывает при сбое системы, и поэтому воспринял отсутствие реакции на свой приказ с некоторым удивлением. Невдомек ему было, что для всех собравшихся их личная безопасность, которая напрямую зависела теперь от работы изношенных механизмов, и готовности к экстремальной ситуации, куда ценнее, чем выполнение его малозначительных приказов. Это подразделение вообще зачастую вело себя весьма странно. То есть боевые то задачи, конечно, выполнялись и нареканий на тактику, стратегию и самоотдачу отряда у командования не было, зато во всем остальном эта пятерка, была нетипична. Ну, или как минимум мало предсказуема. Вот только что они стояли, как столпы мироздания, как атланты на плацу, и сразу было видно, что это отряд, боевая единица, мощь, и вдруг как платком смахнуло с них армейскую пыль, и вылезла наружу единоличная суть каждого, его домашняя привычка рассуждать и принимать решения по каким-то своим, нелепым понятиям. Какая-то глупая потребность хоть миг, но посомневаться в приказе. И даже не в самом приказе, это было бы еще пол беды: сомневайся сколько влезет, командиру на это начхать, но каждый из них, смел думать о неподчинении приказу. О целесообразности данного приказа, своей судьбе и степени необходимости исполнять этот приказ.
   От части, это происходило потому, что ни один из пятерых не был настоящим солдатом, "Солдатом по рождению" как говорил адмирал. Ни у одного из них не было привитого с детства чувства порядка. Не исключено что они слабо или, может, неверно понимали, что такое дисциплина и армейская выправка, хотя и научились, время от времени маршировать, и стоять во всяких уставных стойках. Они думали, что на их век этого хватит, что сумеют отсидеться здесь до самого дембеля незамеченные и не пойманные как дезертиры. Сопляки.
   На своем участке они еще как-то справлялись. Но кто знает, какими силами? Чего было больше в их успехах Личного уменья, Заложенных природой в гены бойцовских качеств или безукоризненной тактики верховного командования. Никто ведь так и не удосужился проверить, что играет решающую роль в бою реакция или дисциплина. Никто до сих пор не знал, почему данное подразделение все еще цело, когда десятки других таких же, оказались смяты и уничтожены. Командование было просто слишком занято и довольно тем, что на данном участке фронта потери не слишком велики. Но была ли в этом заслуга контр артиллерии и если да, то сколько в этой заслуге личного вклада каждого контр артиллериста, никто не знал. И все же на своем месте они справлялись. Но генералу было жутко представить, как повело бы себя данное подразделение где-нибудь в другом месте. Что с ними будет, если понадобится бросить их из теплого, уютного, низенького артиллерийского бункера в пекло какого-нибудь магазина или завода. Туда где одними инстинктами умением и знанием кого, куда и чем бить, просто не обойдешься. Туда где нужна железная дисциплина, о которой им и не мечтать. Да и что же случится с фронтом, попади туда эта пятерка, а что будет с сотнями других подразделений если они тоже начнут сомневаться лучше и не говорить. Это как минимум трибунал. Но, скорее всего, просто смерть.
   Стук в соседней комнате становился с каждой секундой все более тяжелым и сбивчивым. Установка завершала очередной цикл от чего ее электронная начинка приходила в неописуемый восторг и постоянно пыталась снять напряжение с двигателя. Но как всегда умная машина чуть-чуть торопила события, ведь цикл еще не был закончен, он только близился к завершению, а по тому отключив двигатель, электроника вдруг понимала, что работа еще не окончена, просто от вибрации некоторые датчики, несколько завышают некоторые показатели. Тогда несчастный мозг установки вновь запускал двигатель (который, слава богу, еще не успел потерять инерции и остановится) чтобы через секунду отключить его вновь, обманувшись в не четких показаниях приборов.
   От такого электронного сумасшествия, напряжение в сети окончательно взбесилось, и лампы озарили всех присутствующих новой серией световых провалов. После которых, наконец, установка встала.
   Окончательно завершив очередной цикл она, если ориентироваться на приборы все еще была цела. Но только спустя несколько десятков мучительных секунд и хорошенько принюхавшись опытные, в вопросах выхода из строя оборудования, бойцы смогли расслабится.
   Выйдя из тревожного оцепенения, они перевели свой взгляд на стоящего перед столом и пришедшего в крайнее уныние от невнимания к своей персоне генерала.
   -Андрей, планшет. - Сказал генерал, и почему-то в этих словах многие услышали не то мольбу, не то обиду. Генерал был на столько подавлен, что даже не отдал точного твердого приказа и от этого в нем вдруг стал заметен спрятанный за стальной выправкой, за громовым командным голосом гражданский. этот стареющий усталый мозгляк, стыдливо вылез прямо из-под мундира и глупо водрузил себя на месте генерала нарочно демонстрируя свой сиплый тисклый домашний дух которому не могло быть места среди настоящих военных. Не должно было быть места.
   Но он был. Умело прятался почти всю жизнь, но был всегда и никудашеньки не девался с самого рождения. Ни на плацу, ни в ставке он даже не пробовал высунуть носа. Он забивался в глубь генераловой души и стыдливо отсиживался там до ближайшего нервного срыва. И сейчас он вылез только, наверное, по тому, что у генерала появилось постыдное ощущение собственной профессиональной непригодности. Подумать только он боевой генерал битых пять минут стоит пред строем простых рядовых, распинается, объясняет, отдает приказы, а всем плевать, как будь-то его здесь нет, а есть назойливая, орущая баба, которой, дать бы в зубы, да вроде неприлично ведь как-никак женщина. Обидно, но и сделать ничего нельзя, где-нибудь в другом месте, с другими людьми, он бы разобрался мгновенно, даже не думая. В течении получаса, он решил бы этот конфликт, так что никто бы и пикнуть не успел. Чего уж проще одного к стенке, того же Андрея, например за неподчинение, а остальных на губу на месяцок, и всех делов. А если хочется быть помягче, лишить всех фронтовых ста грамм, пайка и заставить вылизать весь этот каземат до палубного блеска. Но здесь это не прокатит.
   Старому генерал-полковнику приспичило иметь под рукой боеспособную артиллерию, и он приказал не расформировывать это подразделение и ни в коем случае не доводить его до деморализации, которая могла бы привести к дезертирству или предательству. И отчасти генерал-полковник был прав. Артиллерия была нужна, и больше того нужна была надежная и неприхотливая артиллерия, способная варится в себе и не причинять лишних беспокойств. А в этом подразделении все эти качества пересекались только с одним недостатком - нехваткой дисциплины и, уважения к вышестоящему руководству. Но в дисбат их за это не отправишь и даже в запас не уволишь, пока нет хоть какой-нибудь приличной замены. А этой замены они себе все никак не нарастят, понимают наверно, что, как только будет, кем их заменить от подразделения не останется никого. Но пока до этого еще далеко.
   Что бы танки бить одного рвения мало, тут знать надо: кого, куда, чем, как, А то ведь в других расчетах как было, наберут служак, и обстрелянных, и грамотных, а они в контр артиллеризме ни в зуб ногой. Лепят абы как бы, куда попало, тут уж не то что врагу надавать - самим бы уцелеть. А враг не дремлет, промахнутся раз, промахнутся два и все. Сразу наедут и раздавят, так все прокинут, за день от фронта ничего не останется, сомнут его, согнут в бараний рог и натянут на что положено. А значит, пока смены артиллеристам нет, с этим положением вещей придется мирится.
   А может так и надо? Подумал генерал. Может так и положено, чтобы артиллерия была мобильной и гибкой чтобы в случай чего не оказаться на полосе огня и уцелеть, хотя вряд ли. А может это у них что-нибудь вроде контузии. Вечной. Ведь они вроде только здесь такими стали, из них совсем необстрелянный кто? - только Игорь. А остальные раньше вроде по периферии пристрелялись и только потом за орудия и здесь уже они вдруг все как один сдвинулись и ведь все в одну сторону. Раньше кто где, все в разнобой, люди как люди, а тут сошлись, вот их всех разом и накрыло.
   Точно Контуженные, подвел генерал, на приказы не реагируют, за собой не следят, даже гражданское свое, тисклявое нутро не слишком скрывают, бедолаги. Их же не судить, их жалеть надо, решил он, и старый бедолага, выступивший из-под его маски и мундира, стал потихоньку прятаться обратно. Что-что, а это он умел. Генерал очень умел жалеть солдата, по настоящему, по военному со всей выправкой и скупостью пролить слезу над безвестным героем и отдать ему дань и почесть, он мог уже и без присутствия своей уродливой постыдной души.
   Вещи вставали на свои места и теперь генерал более чем раньше думал об этих бойцах с уважением, Бедолаги, как их война то она кривая ненасытная, никого не щадит ни стара ни млада всех под свое похотливое зеленое брюхо затягивает. Шлюха она последняя, обласкает, зацелует своими золотыми губами, успокоит, силы даст и мечту, а потом возьмет да сунет тебя в самое свое промежное пекло, так что ты уж и не знаешь толи вниз тебе к клоаке толи вверх через кишки да по головам. И все вроде к свету лезешь, а куда ни попадешь все одно, или в дерьме или в крови. Страшная она баба эта. Не зря ведь говорят - война портит человека.
   Но куда же деваться пока она есть, нам жизни не будет. Война, она ведь только для того и нужна, что бы победить, и не страдать больше от ее жарких лап. Ведь если не мы, как говорили классики, то кто же, кто защитит нас, наши устои, нравы, обычаи кроме нас самих и по тому мы вынуждены драться. Драться жестко, жестоко не по правилам биться вусмерть, насмерть, в смерть, только чтобы не было ее проклятой темной бездны, засасывающей всех подряд не зная жалости и стыда. Только когда мы победим, перестанет существовать необходимость в повальной мобилизации только тогда и ни часом раньше, а до этого будем же биться изо всех сил, чтобы не посрамить отцов, чтобы не предать слабых, будем же учится воевать, как завещал и как учит.
   Пожалев еще раз молодых, но уже изрядно изуродованных, и видимо почти мертвых, бойцов генерал стал ждать исполнения своей просьбы. Постепенно солдатики опомнились и зашевелились. Как бы просыпаясь от столбняка, они стали соображать, что теперь пора бы угодить и генералу.
   Спохватившись, доставили планшет, и постепенно действия того же рядового Воронова все более стали напоминать действия обычного бойца почти точные почти своевременные и почти верные. Так что на мгновение Генерал даже начал сомневаться в своей догадке о контузии.
   Но в общем, весь процесс проходил на удивление разумно и если не считать небольшой заминки по поводу того, что выше указанный рядовой забыл взять с собой ключи от штаба и, вернувшись, долго не мог их найти, то приказ был исполнен достаточно четко. Только с некоторой долей отсебятины. Вот, все у них было ни как у людей, и Воронов этот, припер из каптерки вместе с планшетом еще и ручку, на которую никакого приказа и даже просьбы не было. Хотя, справедливости ради следует отметить, что ручка эта весьма пригодилась, поскольку из-за неведомых причин в планшете ее не оказалось.
   Вооружившись письменными принадлежностями, Генерал поднял трубку телефона и набрал какой то номер. Ему ответили, он что-то спрашивал, переспрашивал, записывая, время от времени, какие-то данные и производя по необходимости нужные расчеты.
   -Три тысячи четыреста семьдесят пять. Подытожил он свой разговор и повесил трубку. Это тоже был какой-то тайный, секретный пароль, разгадать который не смог бы ни один самый умный и прозорливый шпион. И секрет этого пароля был крайне прост ежечасно, ежесекундно он менялся, причем до того неузнаваемо, что его не знал даже генерал, и только регулярные расчеты и перерасчеты могли дать этот пароль, если конечно знать секретные кодовые формулы.
   Генерал еще раз посмотрел на артиллеристов. За время его разговора они уже успели расслабиться и разбрестись по всей небольшой комнате наведения, и даже мало того, каждый из них уже курил цигарку, и по возможности весело, пытался обсуждать с остальными, каким местом они, теперь, будут отпугивать особенно злых врагов. Обстановка была не армейская. Генералу так и хотелось скомандовать Смир-р-рна! Но что-то внутри не давало. Как будь-то тисклый, подмундирный ОН набрался наглости и передавил генералу глотку. А может, с годами старый вояка становился все больше сентиментален или, может, вспомнилось ему то время, когда еще не было войны.
   Хотя, это, наверное, вряд ли. Ведь мира, он еще не знал ни разу, может, этого мира и не было никогда. Зато в тяжелом тугом наполненном ядовитыми парами и смертоносными ароматами воздухе генерал явно чувствовал знакомый кисловато железный привкус приближающегося боя. Или не было в воздухе никакого такого привкуса, но старый солдат так же как и молодые, по опыту знал: враг чует, враг придет как всегда в самое неподходящее время. Он злой.
  
  
  
   Нам скажут; - Вы рано вернулись с войны.
  
   -Ну и хрен ли? Такой же он монах, как и ты. - Высказался Витька.
   -Не знаю. По мне дак солдат хоть обычный, хоть Господень все равно. Знаешь Андрюха кто они такие эти монахи? Дезертиры пойманные. Обычный человек дохнет на войне, а эти бегут, прячутся, приспосабливаются по всякому, врут пока их не поймают и не засадят. Потом школа подготовки, а там, в одиночную, или голодом поморят с полгода, а дальше он уже не человек, тогда его в разведшколу. Там их запугают страшными судами трибуналами всякими, а они же по природе трусы, обоссутся, от себя отрекаются со страху, им так мозги прочистят, что сам черт не брат. У них там думаешь, кто-то о чем-то кроме войны думает? Как же, щас. Не такие они дураки чтобы против войны воевать. А не трогают их, знаешь почему? Потому что они на обе стороны работают. Двойные агенты, и ты к ним придешь, а они тебя сдадут как чмо последнее. - Продолжал Игорь.
   -И не чужим, своим же и сдадут. Единственное, что они тебе доброго сделают, дак это патроны отнимут, чтобы ты не отстреливался, и что б твои на тебя не осерчали, без мук и быстро тебя добили. Или еще хуже, на исповедях, ты им все как есть выложишь, а они противнику стукнут, и все считай тебя, как и не было. А заодно и подразделения твоего, и семьи.
   Андрей сидел на стуле, упершись локтями в колени и слушал как легко и просто, оказывается, обвели его вокруг пальца. Теперь все было ясно, и за чем ему про врагов рассказывали и почему говорили, что оружие это вредно и грешно, и как командиры всех обманывают, и самое главное, теперь было ясно, откуда они все это знали.
   Монах разведчик подошел к нему еще с месяц назад и как бы невзначай намекнул что, мол, хочешь солдат отдохнуть, пожить по человечески, вином причастится, исповедаться о боях, грех с души снять? Сними солдатик грех, освободи душу, и господь тебя примет как есть чистым и любимым. Отрекись от войны, брось оружие и не противься злу - оно само по себе, ты сам по себе. Исповедуйся.
   Гнида подзаборная, так и заманил и заговорил и много наобещал и хлеба насущного и вечную душу, и самое обидное счастье сволочь обещал. А оказывается вот оно как, нет его счастья.
   -Он сказал, что войны вообще нет. - Сказал Андрей, пытаясь как-то защитить то, что оставалось от его веры. - Нет войны, братва, понимаете все только видимость. Только для того, что бы мы злые были и ни о чем не думали.
   -Смешной ты человек. - Сказал Витька. - Когда в тебя стреляют, когда люди умирают, когда из-за патрона, из-за снаряда умирают, это война. Когда ты как дерьмо последнее бабе пулю в лоб пускаешь из-за куска хлеба это война, когда дети твои уходят в учебку раньше, чем начинают внятно говорить, когда ты видишь, как родители твои в плен к ворочам попадают и мрут там под пытками это война. Когда ползком до дома и автомат когда родней жены...
   -И генерал, помнишь, тоже не от старости умер, - добавил Игорь.
   -А как же тогда, что фронта нет? - Спросил Андрей.
   -Как это нет? Вон в окно выгляни вот он фронт. Как есть фронт. Попробуй-ка туда без оружия дня не пройдет, как могилку тебе подготовят. Только без оружия даже не похоронят по человечески салютовать то не из чего. Зароют как собаку не имени ни звания. Это для лохов говорят, что войны нет, и что воюем, чтобы ее не стало, а на самом деле только для того и воюем, чтобы она была. - Подытожил Игорь и пошел из орудийной в штаб.
   Андрей остался сидеть точно так же как и раньше. В комнате кроме него оставался только Витька. За окном мело, снег летел прямо в небольшое смотровое окно и перед стеклом неестественно поднимался вверх к крыше блока. Временами направление ветра ненадолго менялось и тогда за окном начинался снежный хаос каждая снежинка свободно перемещалась в любую понравившуюся ей сторону без всякого порядка. Понять их движение было невозможно. "Хаос - высшая степень порядка" вспомнил Андрей. Вот мы тоже как снежинки вроде бы мечемся ищем чего-то, беспорядочно чего-то хотим, и никак нам дуракам не понять, что где-то в командовании где-то в высших эшелонах, все наши метания видны и понятны и предсказаны. И монахи оказывается тоже при войне и только дураки этого не видят, оказывается, и война она как жизнь для жизни, только для войны и нужна. А я как идиот мечусь, думаю, а оно вот, все на виду как перед стеклом, перед кем-то мудрым кто понимает от каких мелких причин в какую сторону может понести солдата в минуты отчаяния. Устал - значит ты слаб, вот тебе слабаку монаха под бок пусть он из тебя душу вытрясет и посмотрит способен ты еще выживать и научился ли родину любить. А не научился пулю тебе в лоб. Как отребью как больной собаке чтобы не размножался и не портил породу которая еще способна повоевать.
   -Вить, а как ты думаешь... хотел что-то спросить Андрей но Витька его перебил.
   -Как я думаю объяснить достаточно сложно, это процесс многоплановый и оценке не поддается, - сказал он и улыбнулся.
   Так и надо подумал Андрей, так и надо плюнул на все, улыбнулся, спирту выпил и гори оно все огнем, нечего забивать себе голову. Поживем увидим, будет ли у этой войны конец и может узнаем было ли у нее начало а пока не надо думать, незачем пока думать, глупо это (морочить себе голову).
   Ветер за окном опять переменился и снежинки пошли прямо в небо, все в верх в высь. Только что метались бились друг о дружку а все равно повинуясь ветру все поднялись обратно на крышу бункера.
   -Как ты думаешь, -сказал Андрей и улыбнулся когда не услышал продолжения о сложности этого процесса, - если монах нас заложит мы долго протянем?
   -У меня странное ощущение, - ответил Витька и подошел к окну. - Что ты знаешь больше чем говоришь.
   -Это только потому что я слишком многого не знаю и не могу грамотно построить речь, сказал Андрей вполне откровенно, - У меня так все время, я начинаю что-то говорить, а потом, вдруг, понимаю, что я совсем не знаю как закончить разговор, в смысле, что я знал - я сказал, а оказывается что этого хватило как раз для того чтобы начать беседу и тогда я замолкаю вот и получается что вроде бы как недосказанность а поближе посмотреть обыкновенная глупость.
   -Это хорошо. Сказал Витка и закурил.
   Неожиданно в рубку влетел весь какой-то взъерошенный чумной Серега и прямо с порога крикнул - "И нет мне ни сна ни покоя без этой военной тайны". Он пробежал мимо ничего непонимающих Андрея с Витькой и включил пульт наведения.
   -Уродты. Ответил он на вопросительные взгляды присутствующих, Опять всех разом принесло Горюха у штаба бьется там и юстасы и стелсы и так вольных стрелков с пяток. Полная жопа. Атака, разворачивай орудия...
  
  
   Свободы и счастья часы сочтены.
  
  
   -Слушай, а чего это они делают?
   -Как чего? Сам же видел - расчеты считают. Это же расчетный отдел.
   -Расчетный отдел?.. Чего?
   -Достал ты! Лучше бы сидел по тише, а то за жопу нас с тобой возьмут и так тебе рассчитают... Всю морду.
   -Ну, че ты?! Я ведь не знаю. Сидит целая толпа народу, думают... А мне может тоже интересно, о чем это такой толпой думать можно? Я вообще не знал, что у нас есть какие-то расчетные отделы. А потом еще вот что, раз он отдел, значит он, ну как бы часть что ли, одно из подразделений чего-то. А чего ты же мне не говоришь... А мне же учится надо.
   -Тсс. У тебя че, совсем планку срубило. Ты хоть иногда думай о чем говоришь. Это же военная тайна.
   -Что?
   -Запомни раз и навсегда: расчетный отдел единица самостоятельная как боевой расчет. Заучи это на всю жизнь, и сколько бы ты их не видел, помни, он только один - тот, который ты видел последним, остальных нет, и никогда не было, и никогда не будет. И если кто-то тебя спросит, так и скажи - Расчетный отдел, это что-то такое, чего я знать не знаю, и знать не желаю, не видел никогда, а если и видел, то только один, и тот в детстве и точно помню, как его разбомбили.
   -Ну, это мог бы и не говорить, даже обидно я же не совсем уже сопляк необстрелянный. Это ясно, ты бы еще сказал, что бы я шифровки по заборам не развешивал. Я же в целях самообразования, что бы лучше понимать задачи спрашиваю, что это за отдел, зачем...
   -Ну, они там что-то считают, вычисляют вроде, они типа как бы конструктора или нет точней бухгалтера, хотя это тоже непохоже. Ну, в общем, расчеты у них там все время, такие, как бы тебе сказать, гиперсложные что ли. Но ты себе голову не забивай это же только видимость, а самая то суть скрыта внутри самой организации, но нам с тобой знать ее совсем уж ни к чему. Понял?
   -Не очень...
   -Вот и славненько.
   -Ну тебя на хрен - славненько. Вот вернемся, пойду прямо к майору и скажу что толку от тебя наставник, как от ласт зимой. Пусть он меня переводит, уйду в пулеметчики, а ты тут ползай один, пока не пристрелят.
   -Ты еще спроси у него про Отдел, он тебе расскажет, потом догонит и еще расскажет, это если настроение будет хорошее. А то еще и в дисбат отправит послушать. И там тебе тоже расскажут. Но только без толку все это, никто не знает ничего, понимаешь, никто младше генерала не имеет представления о настоящих работах расчетных отделов. И даже если тебе кто-то скажет, что он расчетчик и расскажет то, что он делает, это все равно все вранье.
   -Почему это вранье.
   -Вот дебил. Что же тут непонятного. Каждый отдельный расчетчик глубоко убежден, что разрабатывает какую-нибудь мелочь, баллистическую ракету или бомбу какую сверхмощную, а на самом деле все расчеты, которые он ведет, есть ни что иное, как закодированная часть общей задачи, которая, между прочим, ни к каким бомбам отношения не имеет. Понимаешь, дурья башка. А решение любой сверх задачи таких масштабов невозможно без сверх конспирации. А конспирация особенно сверх, дело жестокое, потому что везде уши везде глаза это тебе любой дурак скажет.
   -А мне дураков слушать ни к чему. Я сам любого дурака переговорю.
   -Да ты уж переговоришь, говорило хреново. Договоришься.
  
  
  
   Долги не оплачены, гады живы.
  
  
   -Слушай, а сколько их на самом деле?
   -Кого?
   -Ну, вот расчетчиков, например.
   -В смысле вообще?
   -Ну да, всего то их сколько?
   -Откуда ж я знаю. Много. Тысячи.
   -Ни фига себе ... и все решают одну сверх задачу?
   -Ну, может не все одну, Хотя все зависит от задачи. К тому же не каждый ведь решает только свою часть, все части продублированы.
   -Что?
   -Продублированы говорю. Это как подстрахованы. Над каждой подзадачей всегда трудятся как минимум двое расчетчиков, что бы избежать ошибок или диверсий.
   -Или трое.
   -Могут и трое это как по уставу положено иногда и по десять человек одну подзадачу решают. А если, например она шифрована по-разному, могут и двадцать.
   -Интересно наверно.
   -Да уж наверно поинтересней, чем сводки доставлять.
   -Вот бы узнать хоть одну такую сверх задачу.
   -Да на что оно тебе голову то ломать и так мозги набекрень. Думать что ли больше не о чем. Вон нам десять километров кверху жопой под обстрелом ползти, чем тебе не сверх задача.
   -Ну, тоже конечно дело. Но я вот о чем: обидно. Всю жизнь ведь можно прожить вот так без цели. А кто-то может даже и не знает, что есть сверх задачи и над ними думают, а кто-то дезертирует, не зная, что есть расчетные отделы и там решают что-то такое, о чем знать нельзя, но они ведь для нас же считают для людей. Что бы война быстрей закончилась, чтобы победили мы, а мы даже помочь не можем. Может, они там как-то не так думают, может, они в чем-то очень ошибаются. А мы и не понимаем. Обидно прожить всю жизнь и так и не узнать ответа ни на одну сверх задачу. Обидно.
   -Брось. Думаешь, им не обидно. Многие ведь догадываются, что делают, а выше головы не прыгнешь. Им еще хуже, чем тебе - искать всю жизнь и так и остаться ни с чем.
   -Ты это о чем?
   -Об ответах. Задач ведь много...
   -И что?
   -Ответов мало.
   -Да хоть бы задачу то знать, хоть о чем думать то, на что надеяться, о чем мечтать. Чтобы не от задания до задания дни перебивать. Чтобы верить, чтобы командование понять, где они, кто, зачем, о нас ли думают ведь о нас о людях, для счастья.
   -Молодой ты еще. Неймется тебе. А ведь это же война она же вокруг нас вот подумай, если всяк будет знать сверх задачи, как же мы победим. Это же все равно что планы генштаба на доску объявлений повесить. Не все ведь лояльны, есть и предатели, и шпионы резидентура целая. И у них свои задачи, как бы нас в могилу свести. Я старею, а молодым был, думал, что доживу до конца войны, старался, крутился сейчас уж и не скажешь, что когда-то я был лучшим в своем отделе. Сейчас я кто - гонец попросту говоря. И думаешь, мне легко думаешь, я об этом мечтал. И все из-за этих задач. А знаешь ты, какое у меня звание было Генерал-майор а знаешь ты за что меня разжаловали... Не можешь ты знать, что я один нашел ответ на сверх задачу над которой весь отдел работал и стал я опасен никто не мог знать этого ответа а я нашел. И где я теперь? Так что лучше сиди потише и выкинь все из своей головы не зачем тебе.
   -Серьезно? Значит, ты был главный расчетчик? А если я попрошу тебя, а если умолять буду я же просто знать хочу. Я никому, хоть под пытками. Я же лучше пулю в лоб, чем расскажу, ты же меня знаешь. Могила.
   -Дело твое, а могила от тебя не уйдет, особенно если сболтнешь кому. Мне то уже все равно, а тебе жить. Смотри?
   -Да я... Только скажи.
   -Слушай, если хочешь. Только слушай уж тогда внимательней, там каждое слово как слиток, это как песня - слово переставишь и все псу под хвост. Ну, слушай - "Сколько стоит килограмм гвоздей, если открутить все гайки от паровоза". Все.
   -Это че? Шутишь что ли? Я же серьезно.
   -Ничего не шучу. Ты просто соли не понял.
   -Какой еще соли? Ты еще скажи перцу, ну какой соли? Фигня какая-то. Я с тобой как с человеком можно сказать душу перед тобой выворачиваю перед сволочью, а ты мне хохмишь. Я ведь и обидеть могу за такое.
   -Ну-ну. Хочешь обижаться - обижайся, только я тебе все точно сказал. Хотел узнать сверх задачу - узнал. Вот теперь давай сам. Думай. Ну чего, думай давай, как ответить. А ты что думал, они, сколько будет семью восемь, считают. Думал, на детский сад они государственное время тратят.
   -Ну не знаю, я думал там хоть что-нибудь серьезное, научное...
   -А это научное и есть. Только его в другой форме словами выразить трудно. Почитай почти невозможно. Задача то ведь сверх.
   -Ну, хоть как-то попытаться можно?
   -Ладно. Время сейчас есть и место тихое. Сейчас попробую поподробней. Вот представь себе гвозди... А теперь подумай, на сколько может измениться их цена, если на их изготовление пустить все гайки от какого-то паровоза. Понял?
   -Нет. А какого паровоза, их уже не выпускают. Их уже все вместе с болтами, гайками и прочим на гвозди пустили, а цене все равно.
   -Любого абстрактного паровоза - какая разница. Подумай еще раз, способна изменится цена на гвозди, если кто-то будет окручивать гайки от паровоза.
   -Какого хрена.
   -То-то и оно что может. Давай вместе подумаем. Представь, для получения каждого отдельного гвоздя нужно: добыть руду раз, сделать металл два, из металла соорудить гвоздь три. И на все эти операции уходит какое-то количество денег и сколько то времени. Дак вот теперь еще представь, что если взять не руду, а какую-то никому ненужную гайку то получается что часть средств уже тратить не надо. Ту часть, которая идет на копание в земле и первые переплавки. Это, несомненно, влияет на себестоимость гвоздя, понижая ее. С другой стороны цена гайки как изделия несравнимо выше цены гвоздя. К тому же затраты на отворачивание этой гайки от паровоза...
   -Все равно фигня какая-то.
   -Фигня не фигня, а самый смысл еще глубже.
   -?!
   -Не все гайки, насколько можно предположить будут использованы на производство гвоздей. Какая-то потеряется, какая-то не отвернется или вовсе соржавеет. Но и это еще не суть. Ведь если разобраться - что такое паровоз, любой абстрактный паровоз. Паровоз это некий вид наземного транспортного средства, и если развивать тему, то получится что гайки по родственным признакам можно откручивать от любых транспортных средств. А может не только гайки.
   -Ну и что?
   -А ну и то. Если пооткрутить гайки со всех перевозящих механизмов, то цена на гвозди не только не упадет. А и безобразно поднимется из-за отсутствия большегрузного и прочего остального транспорта. Доставлять то гайки будет не чем. Значит, придется развивать конное хозяйство. Отводить земли под покосы нанимать огромное количество косарей коневодов кузнецов и еще плотников, столяров каменщиков.
   -А этих еще зачем?
   -Как это зачем? А кто будет строить дома в сельской местности для пастухов и прочих, а конюшни? А кто будет делать телеги и подковы. Это все не так то просто. Придется еще так изменить условия жизни горожан, что бы их нестерпимо потянуло жить в глубинке. А то ведь крестьянам одним не справиться. Соответственно школы, училища, сельхозакадемии, некоторые фабрики, пищевые комбинаты тоже все туда поближе к производителям, чтобы не терять денег на транспортировку. А еще надо поощрять рождаемость, ведь государству нужна сильная армия пусть конная, но тогда надо брать количеством. А из всего из этого...
   -Все хватит. Понял я.
   -Ха, то-то же, а то думал сверх задача - так себе ерунда.
   -Да туго им приходится в расчетном отделе.
   -А кому сейчас легко, война ведь.
   -Интересно.
   -Чего?
   -И сколько же, получается, стоить будут. Я про гвозди.
   -Двадцать лет ума нет, и не будет. Я ему битый час объясняю, а он так ни хрена и не понял. Не суть, сколько эти проклятые гвозди стоить будут. А понять тенденции, оценить значимость возможных изменений узнать раз и навсегда цену простейшего решения. Не уж то так трудно понять.
   -Ну и как?
   -А чего как, никак. Не получается пока ничего, насколько мне известно.
   -Но ты же вроде говорил, что ответы есть. Мало но есть.
   -Ответы то? Ответы то есть, толку нет. Я так думаю, в конце концов, из всех ответов составится новый супер сверх вопрос и может тогда...
   -А вот на эту задачу, ты говорил ты нашел ответ, ты его помнишь, знаешь?
   -Знаю, но только тебе от этого легче не станет.
   -???
   -Если хочешь...
   -???????
   -"На фига тебе холодильник, если ты не куришь". Вот так.
  
  
  
   Оденьте шинели, вы людям должны.
  
  
   -Сколько сейчас?
   -Двадцать три, как и вчера. - Ответила она, и для пущей убедительности подошла к окну.
   За окном, прямо к раме был приколочен внешний датчик температуры. Он, конечно, все время врал, но не так что бы очень, просто ошибался градусов на пять в любую сторону по своему усмотрению. Двадцать три в его исполнении могло значить и восемнадцать, и двадцать восемь, и еще все что угодно включая и настоящие двадцать три.
   -Ты придешь скоро? - Спросила она
   -Как получится, ты же знаешь. - Ответил он как можно небрежней. Она то знала, может быть даже больше чем он, знала. И во сколько ему уходить, и во сколько приходить. И почти наверняка, когда он уйдет и не вернется. Она знала наверняка, железная была баба. С виду конечно и не скажешь, вроде жена как жена, как у всех, но он тоже знал кое-что, он тоже был не простачек. Вокруг была война, и он очень хорошо помнил тот день, когда через подставных и в очень секретной форме ему передали "Агент 110174 назначен под круглосуточное наблюдение", в тот же день он сделал ей предложение. Она не рискнула отказать, она почувствовала, что вся ее миссия может провалиться из-за такого необоснованного, с точки зрения противника, отказа. С тех пор они жили как муж и жена. Он ждал удобного момента, чтобы расколоть ее, она чтобы его прикончить. Оба были профессионалами и по тому ни у того, ни у другого не было ни малейших шансов.
   -Как ребята? - Спросила она, доставая из шкафа его потертую серую шинель. "Не скромный вопрос слишком явный" подумал он.
   -Да все по-прежнему, ничего интересного. А вот ведь не рассказывал еще, вчера к нам генерал заходил, пьяный в стельку. Там в ставке люди вообще по моему не думают. Прикинь прикол, явился, похвалил за службу, обещал всем орденов, а самого чуть не под руки вели. - Сказал он. "Вот так тебе пусть ваши теперь гадают что это за генерал, какого рожна пьяный за что ордена. Пусть подумают, а мы посмеемся. Будет очень забавно, если она сможет передать эту лажу своим. А еще веселей, если кто-то на ней проколется. Слушай, слушай, никогда тебе не узнать что мы как сельди в бочке, что оружия нет и связь не к черту. Слушай и записывай" - А так все как всегда Игореха все время пьет. Не знаю, пока еще стреляет но, по-моему, все хуже и хуже. Новую установку привезли, помнишь, я рассказывал, дак вот, по-моему, только за счет нее он и держится. Там ведь компьютерное наведение, так что человек то совсем не важен.
   -Чем вечером займемся? - Спросила она, когда он отпирал дверь. "Хороший вопрос, уже лучше. Чем хочешь только бы тебя поскорей раскусить" подумал он и ответил.
   -Не знаю, давай сходим куда-нибудь. Если хочешь.
   -Да нет, мне не хотелось вылезать из дому, может сегодня просто посидим, выпьем чего-нибудь, я тебе почитаю. - Нежно ответила она.
   "Сука. Вывернулась, ну ничего может в следующий раз", подумал он, спускаясь по лестнице. Он шел на службу там он станет совсем другим человеком, там он не будет больше резидентом и даже ни разу не вспомнит о наблюдаемом объекте как об объекте. Жена, для всех посторонних она его жена у них есть их дети и дом и семья у нее есть родственники и друзья, ей звонят по телефону подруги, она ходит в театры или на встречи со старыми товарищами из учебки. Она обычная жена.
   По мнению всех так и должно быть. У нее по их убеждению не должно быть рации, связных, паролей, второго имени, поддельных паспортов, докладов, кодов шифров, и еще много чего у нее как у обычной жены быть не должно. Но на самом деле все это есть. Есть "Теща", такую тещу поискать, старая матерая разведчица ей палец в рот не клади, отхватит по уши. Практически никогда не появляется одна она слишком навороченная фигура, что бы передвигаться по вражеской территории в одиночку. Всегда ее сопровождает охранник "Тесть". Скорее всего, через эту пару и осуществляется основная связь, только слишком сложно понять, как им удается кодировать разговоры. С одной стороны все ясно как день.
   -Привет.
   -Привет, как дела?
   -Да нормально, только вот денег нет. Представляешь, вчера купила пачку подгузников, сегодня уж половина кончилась. А все ведь стоит немало.
   -Лучше и не говори, сама удивляюсь, как вы еще живы.
   -Вашими молитвами.
   -А я то позавчера, отправила "бабке" мешок картошки, а она недовольна мешок маленький и говорит дырка в нем, а мне то что, я что ли дырку проделала, уж какой есть.
   -"Бабка" уже совсем старая. Я сама ей обед хожу готовить, а она, стонет то, пересолила, то не доварила. А в понедельник она запнулась, разбила банку помидор и звонит мне, говорит, приезжай, а то мне самой не убрать, я старая и нагибаться не могу. Ужас, а у меня у самой дети не кормлены, муж на службе и тесто на пироги доходит. Я уж позвонила Татьяне, да Ларисе съездите, говорю, я не могу, у меня скоро муж вернется, есть захочет он ведь у меня, что попало, не ест. Супчик любит, чтоб в нем грибочков штучек пять на тарелочку да мяска кусочка три, пару ложек сметаны, а на второе, чтобы макарон длинных, с колбасой, и что бы каждая макаронинка не переварилась, а была чуть жестковатой, а еще...
   -Кетчупом вокруг полить
   -Ну, вот мама видишь, ты же все знаешь.
   -А детишки-то как? У Лены то сынишка заболел, пришлось операцию делать, представляешь, ему всего то год три месяца и пять дней, а уже резали.
   -Что ты говоришь. Надо будет Лене позвонить поддержать как-то. Мои то, тоже болеют, но до такого дай бог не дойдет. Старшую поносит слегка, но это наверно паек плохой, но хорошего где же взять. Да Андрюшенька?
   Да, с одной стороны все ясно как день, но с другой стороны понять, что все это значит, нет никакой возможности. И что самое сложное каждый раз они меняют коды сегодня помидоры это у них пехота, а завтра снаряды. Единственное что удалось пока понять то, что коды эти Она получает по телефону в закодированном виде, а коды на те коды передает ей кто-то из учебки во время так называемых родительских дней. Но и там может быть все сложней, потому что последнее время стали появляться данные на то, что она связана непосредственно с одним из местных отрядов ворочей.
   "Кетчупом вокруг полить... представляю я, каким кетчупом они хотят полить эти недоваренные макароны. Да я люблю не тисклую еду, но не до такой же степени что бы упоминать ее при теще (если бы это была настоящая теща). А недоваренные это может быть, например необстрелянные. Значит, они хотят наших необстрелянных ребят обложить вокруг, так что бы осталась от них только кроваво красная каша, и при этом они еще смеют смеяться и спрашивать меня "так Андрюшенька?". Типа - видал ты чмо как мы ваших, а ты сиди и слушай и глазом при этом не моргни и вообще делай вид, что тебе это нравиться - когда они наших.
   Детей еще приплетают. Дети то при чем. Да, у старшей понос, да слабенький. Но не им мне рассказывать, как это делается, пяток слив да пара огурцов вот уже и не придерешься вроде все правда, у старшей понос, но что это значит на самом деле? Может старший это типа главный, значит у главных понос, а понос это экстренное отторжение организмом продуктов переработки или извлечение из тела грязи. В их понимании это может значить, что кто-то из вышестоящих начальников был уличен в предательстве и теперь он отторгнут из высших эшелонов командования как грязь. Или это же может значить, что кто-то большой опоносился со страху, типа как, какой-то из основных фронтов потерпел сокрушительное поражение и отступает. Только хрен они дождутся, когда наши их испугаются. Сами кого хошь испугаем. До поносу.
   А детишек жалко. Как они поймут потом, что мамка сволочь и враг. Трудно им будет, но это ничего, они переживут, они ведь и мои дети тоже, значит, они будут за меня за "наших" и любовь к своим им привьют в учебке и я дома расскажу им какие враги нехорошие, и в этот раз пусть уж она 110174 слушает и мило улыбается. А я им расскажу, как они наших пытали, как они наших жгли, как они наших продавали, а мы за это бьем их безжалостно и в бровь и в глаз, и били, и бить будем, и победим когда-нибудь, и их не станет вообще, а наши будут жить и радоваться. А она пусть улыбается и каждое слово пускай подтверждает. Сволочь".
   Он прошел винтовой лестницей до первого этажа жилого блока. Прикурил недокуренную еще с вечера, завалявшуюся в мятой пачке сигарету, сдал пропуск на КПП и вышел на улицу. Морозный воздух прошел по носу снежным огоньком, ноздри сжались и появилось ощущение, что все волоски в носу спутались меж собой и завязались в узелки. Наверно все-таки это было минус двадцать восемь.
  
  
  
   Идите вы к черту подумаем мы.
  
   "Завоевался боец - скоро сдохнет", - подумал Андрей и сказал. - Его дело, если ему надо пусть хоть весь амуницией обвешается, мне на это плевать. Я пойду налегке. Мне легче налегке, я и неприметней пустой, иду себе, никого не трогаю, железом не брямчу. Одного пистолета достаточно. Если раскусят, будь у тебя хоть целый арсенал, все равно положат.
   -Игорь считает что без оружия вам не пройти, там по его словам кругом засады и блокпосты, продвигаться придется только с боями. А тылы обеспечивать будет некому, да даже если бы и было кому, все равно, вы ведь выступаете как маневренная группа разведки, а значит массированная поддержка вам не полагается. - Пытался что-то доказать комендант.
   -Мне это по барабану. - Ответил Андрей, - я пойду налегке, мне драпать налегке легче.
   Он встал из-за стола и пошел в соседний бункер налить себе чаю. Комендант остался сидеть. На разложенной на столе карте был жирно прочерчен маршрут предстоящей вылазки. Длинная извилистая линия, кругалями выписанная наискось всей карты, чем-то напоминала коменданту припасенную перед казнью и выброшенную на висельный помост веревку. Чем именно она походила нее, он не думал но как бы там ни было и то и другое по определению должно было привести к смерти каких-то определенных людей в какое-то определенное время.
   Андрей вернулся неся в раненой руке стеклянный граненый стакан с мутной, покрытой тонкой маслянистой пленкой, жидкостью. Он нес его аккуратно держа двумя пальцами за самый верх, и было видно как он и рад бы поторопиться, да боится расплескать. Доковыляв наконец до стола он медленно поставил стакан и только после этого резко отдернул от него руку и стряхнув стал дуть на обожженные пальцы.
   Комендант наблюдал за всем этим молча, и без каких либо эмоций, только один раз его чуть передернуло, когда он представил как Андрей будет пить эту мутную не обеззараженную гадость, но это было скорей инстинктивное чувство, которое сам комендант, для себя, не отметил.
   Андрей достал из кармана какую-то тряпицу, обтер ей руки и сел перед стаканом.
   -Ну предположим, окажу я Горюхе любезность, наберу с собой телегу стволов, а дальше что, - сказал он и не дожидаясь ответа продолжил, - А дальше, мы как свиньи измотаемся, а когда дойдем до первого поста нам придется окапываться занимать круговую оборону потому что нам ни с дороги не сойти ни пост не объехать. Естественно нам там наваляют, дураками будут если не наваляют, и мы обливаясь горючими слезами считая потери будем делать ноги, а запасы наши, что мы с собой притащим, там же на посту потом и поделят. Мы припремся обратно, оружия нет людей потеряли, задание не выполнено; нас под трибунал.
   Комендант пытался понять мотивы Андрея, ведь с оружием были хоть какие-то шансы, а с одним пистолетом все пройдет по тому же сценарию только быстрей, Не понадобится даже нарываться на блокпост, достаточно любой проверки документов и все.
   -Хорошо, - сказал он, -а как по твоему? Представь, вы выдвинулись километров на двадцать, ни одного из своих, связи нет, кругом посты спонтанные проверки документов, и никто вас не знает и вы никого не знаете. Морду свою ты видел? По тебе же сразу видно что ты чужой.
   -Я считаю что надо пройти монахами, ствол под рясу эти как их? -Андрей задумался почесал подбородок, помял волосы на затылке еще раз поскреб бороду напряженно вспоминая редко используемое слово. -Которыми душат - напомнил он коменданту в надежде что тот вспомнит быстрей его. Комендант не высказал никаких предположений и Андрей круговыми движениями помассировал себе висок как бы помогая мозгам расшевелиться после чего вспомнив улыбнулся и сказал: - Четки, мать их за ногу.
   Он отпил из стакана, и продолжил. Пойдем как монахи, они ведь ни страны ни командования не имеют, да и кому они нужны. А мы тут там патронов стрельнем, якобы чтобы поохотиться, где на лавке поспим, где к солдату к какому пристанем, мол ты исповедуйся, приди к богу... Так в образе и пройдем. Заодно может быть и в самом деле кто исповедуется, а это сами понимаете информация.
   Комендант был удивлен, такого поворота он не ожидал, идея была конечно интересная, но как обычно со своими недостатками.
   -Ты Андрюшенька молитву то хоть одну помнишь? Спросил он.
   -А то... Верховный главнокомандующий существующий в ставке да станет незабвенным имя твое да придет командование твое. Да исполнятся приказы твои в частях как и в ставке. Паек наш заслуженный дай нам на сей день. И суди нас трибуналом как и мы судим подчиненных наших. И не испытывай нас провокацией но от шпионов с дезертирами защити нас, ибо твои есть и авиация и морской флот и вся пехота во все времена. Ура. - Оттарабанил Андрей и выдохнул.
   Комендант был явно удивлен, и хотя в словах Андрея совершенно не чувствовалось той возвышенности и загадочности которая слышалась коменданту если то же самое произносил кто-нибудь из монахов, но это было уже неплохое начало. А немного отдышавшись Андрей, склонился к столу в покорном поклоне и чтобы произвести на коменданта более основательное впечатление добавил.
   -Солдатик пожертвуй патрон на дело души, на бой против врагов веры в ставку. Да пребудет с тобой каска и бронежилет солдат, очисть солдат душу от греха исповедуйся.
   -А еще? Чуть прищурив один глаз недоверчиво потребовал комендант. Андрей выпрямился, качнулся на стуле и довольный своим представлением, ответил,
   -Так, я могу гнать часами. И если мы не напоремся на настоящего монаха, это будет надежней чем тысячи стволов. Никто не захочет с нами связываться, сами же знаете как относятся к монахам, как к вшам. Патрули просто побрезгуют связываться, посты мы сможем проходить без досмотра на правах единства веры.
   -А если все-таки попадется настоящий монах?
   -Дак я же говорю одного пистолета достаточно. К тому же эти как их? которыми душат... Четки!
  
  
  
   Мы вам не до жизни - до смерти нужны
  
   -Злые вы, уйду я от вас. - Сказала Ира.
   "Скатертью дорога, - подумал Андрей, - только ручкой помашем и гранату вдогонку подкинем".
   -Ты простой, как... Я даже не знаю, как кто. А мы с малой, что делать будем. Ты, конечно, можешь поступать, как хочешь, но ты без оружия не проживешь, и мы не проживем, мне что же на плац идти? Дак я уже не девочка восемнадцатилетняя, а мама нам тоже вечно помогать не будет.
   "Хрен-то тебе, и с детьми, и уж тем более со мной, тебе только одного жалко, - привычно думал Андрей, слушая как его наставляют на путь истинный, - что все твое шпионство прахом пойдет, сама-то поди-ка в мозгах только и думает как бы я из артиллерии не ушел, а то ведь вся жизнь ни к черту. Из разведки сразу попрут или в наружники переведут, или в пищеблок. А мне насрать, не могу я больше. Видеть я эти орудия не могу, тошнит меня и от генерала нашего нового и от вони этой пороховой, и от самоходок этих бесконечных, ну черт с ними со всеми, я дезертировать хочу, наберу патронов побольше, и к черту все, или в авто-полк подамся, или в писари как-нибудь пристроюсь. Наплевать. Не могу я больше стрелять в людей. Не хочу".
   Андрей сел за стол и молча набросал несколько строк рукописного текста, сложил листы в черный планшет и пошел одеваться. "Зайду в штаб отдам образцы текста, может быть меня и переведут, Думал он, а чего им меня не перевести почерк хороший, слова всякие знаю, не болтун не шпион, на хорошем счету всегда был, могу быть обязательным, из отряда могу рекомендации принести. Командование пусть мне характеристику составит а я отнесу. Точно переведут не могут не перевести. Не за что держать меня в артиллерии. Хоть куда-нибудь пусть переведут".
   -Андрюш, -ласково сказала Ирина из кухни где она наливала чай для малой, - только перед тем как бросить артиллерию, найди другое место.
   Внутри у него нехорошо шевельнулось, какой-то подвох какая-то догадка пробежала по мозгам расшевелив самые сокровенные тайные мыслишки и страхи по поводу собственной жены. Как всегда, во всем ее слова были правильными, но только с той поправкой что теперь он наверняка чувствовал что ни он ни дети ни семья ее не интересуют. Раньше он еще мог сомневаться, ну подумаешь "назначен под наблюдение объект 110174", это ведь еще не приговор, и вообще все его догадки о кодированных языках и постоянном наблюдении с ее стороны, это тоже в очень большой степени чужие домыслы и перестраховка. Раньше Андрей еще мог позволить себе сомневаться в целесообразности наблюдения за ней, теперь ему стало понятно наверняка. Она не была ему женой и не могла бы стать ею в мирное время и никогда она не захотела бы стать его женой не будь она из разведки, и теперь она уже начала планировать как сможет использовать его в новых обстоятельствах. "Не так уж и плохо, наверняка думала она, пусть уйдет в писари, это значит при штабе, бумаги всякие секретные документы планы командования, неограниченный доступ к информации, золотое дно. Или на худой конец в авто-полк почти то же самое что артиллерия, в чем-то даже лучше постоянные командировки, а по ним можно будет понять куда когда выдвигаются войска". Единственное чего она на самом деле боялась что он дезертирует. Просто уйдет в никуда, без оружия, без группы, без поддержки, двинется в первую попавшуюся сторону и выйдет из всех мыслимых и немыслимых видов войск в свободный полет одинокого бытия. Была бы настоящая жена не боялась бы, они попросту собрали манатки и ушли в лес вместе. В тайгу в дебри чтобы не людей ни солдат никого только они и дети, чтобы дом свой и не было комендантов, чтобы тихо без стрельбы, без крови они и природа как во время мира.
   Но она не жена, она объект 110174 и она не пойдет, в лучшем случае доложит командованию что рядовой такой-то собрался дезертировать, и тогда его в дизбат, а ей премию и всеобщее презрение за лояльность. А детей куда? Скорее всего в учебку, зачем они ей, сбагрить поскорей и снова в бой. Потому что кроме него ей никто не нужен.
   Андрей накинул шинель и подошел к двери. Ему было жарко, но не от того конечно что форменный драп грел, или в доме было слишком тепло, нет. В нем кипела ярость. Лоб, щеки, уши горели как с мороза, челюсти сжались шея напряглась, и какая то глупая безрассудная сила, поднимающаяся из всего его нутра, придавила мозг. Андрей жаждал мщения ему казалось он имел на него право, он должен был мстить, хотя бы потому что его обидели, его унизили и смешали с грязью его предали те на кого он хотел бы надеяться и хотя где-то внутри, на восьмом плане своих мыслей он еще помнил, что с самого начала его семейной жизни он знал, об этом предательстве, и каждый день он сам предавал, но тем не менее ему хотелось мстить. Пусть даже хотя бы за то что сейчас у него отобрали надежду на то что вся наша разведка ошиблась. За то, что ему все надоело, за то, что он просто хотел семьи, за то, что он устал искать ошибки в человеке с которым жил, за то, что ей он, оказалось, нужен меньше чем она ему, за то, что как бы он не притворялся и как бы себя не убеждал а он к ней привык за то, что все эти причины хотят заставить его мстить.
   -Па! Па! Послышался из комнаты голос старшей дочери. Было отчетливо слышно кок она шлепает босыми ногами по полу.
   -Почему без тапок? Как можно более мягче ругнулся Андрей.
   Шаги остановились и тут же послышались тихие всхлипывания.
   -Господи ну теперь то что? Спросил Андрей погромче так чтобы в комнате было слышно. Но ответа не было, только всхлипывания стали более затяжными и в течении нескольких секунд переросли в полноценный плачь. Времени у Андрея было не так уж много но тем не менее грех было оставлять ребенка в слезах.
   -Ну что там у тебя? Иди скорее сюда. Сказал он изобразив голосом добродушную снисходительность и заранее присел чтобы хотя бы по росту быть на одном с дочерью уровне. Ярость пришлось отложить.
   Сначала из-за двери обиженно выглянули покрасневшие заплаканные глаза. Андрей улыбнулся им и был удостоен чести увидеть высунутую из-за косяка голову. Слезы очень быстро высыхали но нижняя губа все еще показательно выпячивалась неоднозначно давая понять что здесь к чему. И пусть бы он папа сколько угодно думал что может безнаказанно ругать детей но лично она обиделась на него раз и навсегда.
   Андрей улыбнулся еще шире, и подняв перед собой руки в приветственном объятии сказал : Ну, и кто тут у нас плачет. Бегай сюда...
   Горе было забыто. Дочь выскочила из-за двери и с разбегу запрыгнула на папу. Тапок на ней на самом деле не было как собственно и колготок и трусиков. Была только майка но и та почему-то задралась и теперь едва покрывала пуп.
   -Ну и по чему ты у меня голожопая бегаешь нежно спросил Андрей и поправил майку.
   -Я сикала. А ты уходил.
   -И ты испугалась, что я уйду и с тобой не попрощаюсь? Не дожидаясь долгих путаных разъяснений закончил за дочь Андрей. Она кивнула.
   Он поставил ее на пол, встал и стал поправлять шинель.
   -Ну вот видишь, успела же. А если бы была в тапках то не плакала бы и пришла еще раньше. Попытался что-то доказать Андрей но дочь его уже не слушала она скакала вокруг него кругами и при этом на все лады повторяла одну и ту же фразу "а ты куда пошел?".
   -Я пошел на службу. Сказал Андрей сделав лицо серьезным и многозначительным.
   -А что ты там будешь делать? - Неожиданно спросила дочь остановившись.
   Андрей ухмыльнулся и ответил
   -Убивать.
   Дочь, такой ответ вполне удовлетворил, и она снова принялась скакать вокруг Андрея используя его руку как веревку которой она собиралась его же обмотать.
   -А я когда выросту тоже буду людей убивать? Спросила она не переставая терзать его руку.
   -Нет лапочка, людей не будешь, сказал Андрей потом подумал и добавил - только врагов.
   Жена принесла малой чай и показала Андрею на часы, время поджимало и зайти в штаб он уже не успевал. Он положил планшет с образцами текста на шкаф и поцеловав дочь и жену вышел за дверь. Мысли путались...
  
  
  
   Мы платим собою, мы можем рискнуть
  
  
   Это было простое задание, очень простое, но от того оно не становилось, к сожалению, ни безопасным, ни легким. Задание это было обыкновенным, рутинным и потому только еще больше раздражало, что необходимо быть осторожным.
   Впереди была обширная площадь, по ней в каком-то, кажущемся хаосом порядке торопливо гоняли взад вперед путаные колоны техники. Грузовики тяжелые пехотные машины легкие передвижные мелкокалиберные артустановки и приземистые крепкие самоходки шли через эту площадь почти непрерывным потоком во все стороны. Они демонстративно огибали стоящую по середине площади серую от въевшегося в нее песка масла и горелого бензина снежную кучу, которая во все другие времена года называлась клумбой, и с трудом не сталкиваясь меж собой, ползли куда-то дальше по известным только им, одним, нуждам. Вдоль выходившего на эту площадь проулка, по обе стороны от проезжей части, были свалены огромные грязные сугробы. За одним из которых и прятались Виктор и Игорь.
   План был прост. В этом же проулке не доходя несколько метров до самой площади, стоял укрепленный вражеский пищеблок. Его надо было взять. Конечно не в том смысле, что бы захватить и удерживать, но по крайне мере постараться навести там шухер и под шумок затариться продовольствием. С одной стороны такая вылазка совершенно безумна и это вам может подтвердить любой военный. Практически невооруженные двое бойцов не имеют никаких шансов при открытом нападении на укрепленный охраняемый объект типа "Ларь". Но с другой стороны большей группой его и не возьмешь. Человек пять, например, не смогут подойти незаметно, а внутри они перестреляют друг друга, так что самая оптимальная группа два человека. К тому же если эти люди настолько уже привыкли именно к такой тактике, то любая другая их только путала.
   Виктор и Игорь долго лежали за сугробом присматриваясь к местности. Высокие снежные валы на этой стороне дороги давали им немало преимуществ, и за ними можно было доползти почти до самого КПП пищеблока, но там, у площади, им пришлось бы встать в полный рост и преодолеть метров шесть открытого пространства, где видно их было бы как на ладони. К тому же на обочине дороги с их стороны стояло три легких самоходки, конечно невелика проблема, но и привлекать внимание попусту, тоже ни к чему. Поэтому, был придуман другой план: перейти дорогу, прямо здесь, вдалеке, и тихо подойти к "Ларю" прячась за вторым снежным валом. Так и поступили.
   Первым пошел Витька. Дождавшись, когда что-то в его душе скажет "пора" он подскочил, в один прыжок перемахнул сугроб, и присел на укатанном снегу дороги, маскируясь под ком грязи. После второго "пора" он сделал рывок и пересек дорогу. Ноги скользили и из трех шагов, за которые он перескочил шесть метров, два напугали его до полусмерти, но он устоял, подлетел к дальнему сугробу и с разбегу перевалился за него. Лицо было в снегу, одна нога чуть ныла, видимо он слегка подвернул ее, пытаясь сохранить равновесие, но это, естественно, никого не волновало. Он лежал лицом вниз и почти не дышал, прислушиваясь к каждому шороху, который мог бы означать, что его заметили. Шорохов не было. Снег пах кислятиной и таял от его осторожного дыхания, но ничего, слава богу, не происходило. Он шевельнулся, уплотнив под собой рыжий снег, и пополз в сторону. Скоро должен был появится Игорь.
   Горюха шел вторым замыкающим. Он не понял, что шевельнулось в его душе, и рыбкой нырнул через сугроб. Автомат бряцнул об лед, Игорь перекатился через плечо, несколько патронов выпало из кармана, но собирать их было себе дороже и он не останавливаясь ни на секунду кувырнулся второй раз. Потом на полусогнутых, подбежал к дальнему сугробу и через спину бросился за него, осмотревшись в полете на случай преследования.
   -Блядь...- придавлено шепнуло под ним, когда он опустился на что-то жесткое. Игорь перекатился и лег рядом с Виктором. Первый шаг был сделан, осталось немного: доползти до пищеблока, напасть, захватить и вернутся. Немного отдышавшись, они поползли.
   С этой стороны дороги сугроб был пониже и еще за ним под снегом чувствовался чугунный заборчик, но зато на этой стороне росли деревья и не парковалась техника. Ползти было легко, но противно, масляный снег пачкал лица и одежу, забивался в карманы и сапоги, но зато здесь было безопасно.
   Недалеко гудела площадь, и с каждой минутой, гул ее становился все слышней и как-то громче но, скорее всего, это происходило не оттого, что они приближались к ней. Громче стучали и их сердца чувства обострялись, приближался "Ларь". Они проползли метров сто и остановились с того места, где они лежали было видно, как какая-то группа из восьми человек штурмует КПП. Они действовали непрофессионально, четверо ворвались в помещение, а четверо остались снаружи, раскуривая дымовые шашки. Их, было слишком хорошо видно и слышно, внутри завязался бой и наружная четверка начала нервничать. Они кучковались и совершенно бессмысленно жестикулировали и давали какие-то советы внутрь через минуту или две все было закончено. На шум подлетела сине-белая самоходка спецназа и после короткого боя вся восьмерка была готова. Кто-то еще дышал, но его спеленали и погрузили в кузов дальше, его ждали пытки и лагеря. Остальных тоже собрали и их подошьют к делу, изучат кто они, откуда, к каким частям приписаны, и все что только можно узнать по и о солдате по его мертвому телу и нагрудным знакам.
   Спецназовцы подождали еще с минуту, потом погрузились, самоходка развернулась и пошла к своему штабу. Лучшего времени было не придумать. Витька дождался когда сине белый силуэт потеряется из виду и сказал "Пошли" Игорь кивнул.
   Почти в полный рост они бросились к КПП. Первым вошел Витька. Не разбираясь, что к чему, он бросил в дверь две гранаты и пошел на взрыв. Игорь замыкал. Спиной вперед он зашел за Витьком и прикрыл дверь. Внутри стоял дым и звон, скользкий от крови и талого снега, пол тут и там украшали обрывки пулеметной ленты. Какая-то баба в униформе пыталась справится со станковым пулеметом, Витя пристрелил ее и пошел, было дальше, но вовремя заметил за стеллажом двух охранников, они были из свежих и не сразу догадались, что происходит, и это была их первая и последняя ошибка. Дальше в склад Виктор не пошел. Сейчас было некогда, Игорь уже закидывал в какой-то мешок все, что попалось под его руку, Витка ждал. Внутри было тихо, но не могло быть, чтобы там никого не было, слишком мало народу они еще видели, значит, где-то в глубине помещения есть еще человек пять и возможно они, как раз и рассчитывают на твою жадность, и ждут где-то внутри, пока ты войдешь. Игорь чем-то звенел, хрустел и бряцал. Витька скомандовал "Все уходим" и они стали выходить.
   Как змея Игорь выскользнул из двери, за ним пошел Витька, он был уже у самого выхода, когда со склада выскочила еще одна баба с автоматом.
   -А это вам на сдачу! - крикнула она и дала очередь. Витька еле увернулся и кубарем вывалился из дверей.
   Пока он падал, ему показалось, что вся техника на площади остановилась, и стала разворачивать все орудия в его сторону. Автомат лежал рядом он подхватил его и на четвереньках рванул за угол "Ларя". Игорь был уже метрах в десяти, он бежал, согнувшись пополам прижимая к животу объемистый мешок с провизией, вдруг он запнулся и свалился. Виктор не слышал выстрела, но это мог быть снайпер, и он лег. Танки сзади на площади шли как обычно значит, ему только показалось, что они его заметили и он пополз. Игорь лежал, как упал и не шевелился, поравнявшись с ним, Виктор ткнул его автоматом в бок, Горюха тихо матюгнулся.
   -Че валяешься? Спросил Витка.
   -Мешок рвется. - Ответил Игорь и стал передавать Виктору какие-то банки - суй запазуху и в карманы, как-нибудь дойдем.
   Распихав все по карманам, они поползли дальше. Обратно было уже полегче - своя ноша не тянет, и, перейдя через дорогу, они уже как белые люди вошли под арку. Это была уже их территория. Они вернулись живыми и здоровыми, ведь это было простое задание.
  
  
  
   А если уйдем только вам не заснуть
  
   На улице изрядно потеплело за последние два дня. Снег стал мягким и сырым на столько что во время движения ежеминутно приходилось обстукивать сапоги от налипающих на них тяжелых плотных комьев.
   Отряд, как и было приказано, встал на опушке на краю огромного поля. До горизонта оставалось всего чуть-чуть. Всего каких то километров пять десять и единственная сложность была теперь в том что все эти километры нужно было пилить по гладкой снежной целине. Бесконечное белое поле с одной стороны которого наши, а с другой все тоже самое но их. Посередине как раз на горизонте, если смотреть отсюда, была граница, неразличимая и ничем не обозначенная эфемерная полоска единственное назначение которой доказать людям стой и другой стороны что их пространство, их территория, их свобода перемещения чем-то ограничена.
   На самом деле абсолютно неизвестно кем и когда было придумано это неясное название и понятие граница, хотя конечно можно догадаться для чего. Скорее всего в эпоху так называемого первобытно общинного строя, в те времена когда люди в основном не успевали дожить до совершеннолетия, и небыли еще достаточно разумны, понятием граница называли ту черту которую палкой по земле чертили вокруг младенцев обозначая пространство в котором те могли свободно перемещаться без опасности быть наказанными. За указанной чертой было все то же самое что и внутри круга с той лишь разницей что пока дети в круге родители могли не беспокоиться о них. За ними можно было вообще не следить особенно если дети знали наверняка что за выход из круга они будут биты.
   И пусть по обе стороны, этой первой на свете, границы каждый понимал, что линия на земле не дает никакой защиты и дикие звери эту линию попросту не заметят потому что они в нее не верят, но все же, если дети держали себя в рамках круга уследить за ними было куда проще.
   Поздней границы стали чертить гораздо шире вокруг целых племен, и хотя отродясь находились люди которые не видели этих полос, все-таки кто-то кто считал себя в праве руководить племенем мог надеяться на то, что внутри круга, на "своей" территории он в праве руководить племенем. Хоть ненадолго хоть на день на месяц на год но он имеет право сказать не ходите за границу и из-за границы не приходите.
   Никогда не понять свободному от так называемого социального мышления человеку что такое есть граница и для чего она на самом деле. Особенно явно это всегда чувствовалось когда стоишь вот так, как стояли сейчас бойцы на краю необъятного снежного поля с одной стороны которого еще наши а с другой все то же самое но чужое.
   -Если мы перейдем будет заметно. - сказал один из них.
   -Перейдем что? - Спросил второй и откинул носком сапога выброшенный в снег окурок.
   Отсюда с края поля было плохо видно что там на горизонте, скорее всего границы как таковой, в смысле черты или перепаханной полосы или трех рядов колючей поволоки там не было, было белое поле, серое небо и влажный теплый ветерок в лицо. Были вещмешки за плечами, были санки с провизией и висящие поперек пуза автоматы, а границы не было ее не чувствовалось. Особенно внутри у каждого. Не было ощущения что свободу перемещения может кто-то ограничить впереди была пустынная земля дальше города и в них люди, и сзади тоже была земля и города и люди и в любую сторону куда ни глянь везде было одно и тоже. А если не врали некоторые люди не верить которым нет никаких оснований то получалось еще смешней в любую из сторон можно было идти и все равно вернуться сюда же обогнув шар планеты.
   -Слышь, командир. - Сказал третий прошлое которого было туманно а будущее и вовсе невозможно было предугадать. -А по каковски они там базарят?
   -Противник разговаривает по-русски, без акцента, без какого то особого выговора, и не примешивая к речи иностранных слов. Ответил второй напряженно разглядывая далекий в плавных холмах горизонт.
   Почти весенний ветерок не доносил со стороны границы ни подозрительных запахов, ни каких бы то ни было необычных звуков, он пах мокрой доской и безопасно посвистывал на автоматном ремне во время редких порывов.
   -Это засада. -Сказал первый. -Мы не сможем незаметно перейти я точно говорю нас ждут не может быть что бы границу никто не охранял.
   Он подошел к командиру и встал рядом вглядываясь в даль. Он вытягивал шею надеясь заглянуть подальше за горизонт, делал шаг то в одну сторону то в другую но ничего нового увидеть видимо не смог.
   -Говорю вам это был подставной колхозник-агент. Он нас специально на это поле спровадил. Товарищ командир, вы посмотрите, как на ладони будем и приткнуться некуда, здесь же километров на десять все простреливается.
   Он обошел командира с другой стороны и еще посмотрел но так ничего и не заметив продолжил
   -Мы уже четыре часа наблюдаем и хоть бы патруль или еще что, ведь так на границе быть не может.
   -Вы боец слишком много рассуждаете, а пиздеть приказа не было. - Спокойно ответил второй продолжая смотреть вдаль. - Или может быть вы слышали приказ пиздеть?
   -Никак нет. - Ответил первый и поплелся обратно в глубь леса где подпирая деревья рассредоточенной колонной стояли остальные.
   -Разведка доложила, - тихо как бы сам себе сказал командир, что в это время года предполагаемый участок границы не охраняется и не патрулируется в связи с нехваткой личного состава в пограничных частях противника. Единственное чего нам стоит опасаться - что мы, после выхода из окружения и потери карт, не смогли выйти на назначенный нам участок границы.
   И хотя почти никто в строю не слышал этих слов командир повернулся лицом к своим бойцам и сказал.
   -Это в худшем случае. И если это все-таки так мы примем бой и постаравшись обойтись наименьшими потерями отступим имитируя разведку боем. Всем понятно?
   Над строем пронеслось неуверенное но многоголосое "Так точно".
   -Вот и славненько. -Заключил командир и осмотрев уставших своих измотанных долгим переходом бойцов скомандовал:
   -В цепочку становись, гуськом через пять шагов, ориентир вон то одинокое дерево. Шагом, арш.
   Никто в строю ни сказал ни слова. Цепочка вступила на снежную целину и, как было приказано, растянувшись через пять шагов, пошла к едва заметному на горизонте дереву. Подождав когда последний боец выйдет на поле командир отвернувшись от строя перекрестился и быстрым шагом стал обгонять колонну.
   По глубокому мокрому снегу идти было тяжко. И догнав первого в цепочке командир громко что бы все слышали, приказал
   -Смена через шестьсот шагов, первый два шага вправо, перестраивается в конец.
   Люди молчали. Слишком за последнее время они устали, гораздо сильней чем должны были, но это была война здесь и сейчас они не могли называть себя людьми все они были бойцами. И это пожалуй единственное из-за чего они все-таки шли вперед. Они понимали, пусть каждый по-своему пусть каждый с некоторой долей ненависти ко всему на свете но понимали что именно сейчас, когда они с таким трудом дошли до границы и началась собственно та их работа, та их жизнь ради которой они потратили почти все силы которые у них оставались. Именно затем чтобы перейти эту границу, их всех отобрали из отборных частей, и собрали в одно подразделение. Любой из них мог бы отказаться и даже не пытаться дойти даже до края этого поля, но для каждого теперь это было делом принципа. И в первую очередь каждый из них должен был теперь победить себя.
   Снежная целина давалась тяжело каждый шаг отнимал сил гораздо больше чем сто шагов по обычной земле. Люди старались ступать как волки след в след, но снег был слишком глубоким, мокрым и тяжелым, людей мотало и что бы сохранить равновесие они делали по несколько корректирующих шагов что сбивало с толку всех шагающих следом. А еще снег забивался в голенища и с неумолимой быстротой комковался на носках сапог делая их похожими на старые восточные сандалии с той лишь разницей что вес у них становился как у железных. И с каждым шагом тяжесть эта чувствовалась все острей.
   Люди шли молча и напряженно, как бы постоянно ожидая снайперской пули. Оружие было приведено с состояние боевой готовности и каждый без всяких на то дополнительных указаний держал палец на спусковом крючке. Хотя это бы не помогло. Если их расчеты оказались неверны и они все-таки вышли не на то поле автоматы им не помогут. Единственно что сможет их спасти в этом случае это чудо. На первый взгляд, идти через абсолютно ровное снежное поле посередь дня было не совсем разумно. Но первый взгляд как известно не дает полного представления о предмете и не замечает он великой массы возможностей которые можно увидеть со взгляда второго. И именно на эти возможности надеялся сейчас командир группы. Не зря ведь он четыре часа стоял на опушке и не разрешал своим людям выходить на снежную целину до того как пройдет перед его глазами и первый и второй и десятый взгляд. Не зря он думал и соображал как бы получше устроить охрану этого поля что бы ни одна гадина не решилась его перейти. Думал и соображал, а потом снова думал и снова соображал как бы перейти это поле если охраняют его так как он придумал.
   Из его представлений о численности противника и его возможностях получалось следующее: днем никто не станет следить за полем, потому что переходить его днем может только идиот, или свой. Но при этом, центр поля с краев скорее всего не просматривается благодаря двум плавным высотам по бокам, значит даже если по периметру стоят дозоры в центре они их почти наверняка не увидят. По крайней мере меньше чем с трех километров. Но самое главное днем их не ждут. Ночью скорее всего, на восемьдесят процентов будет хотя бы один дозор, одного вполне достаточно потому как меньше чем за четыре часа это поле просто не перейти. А что бы переход был еще дольше можно было ночью пустить пару осветительных ракет или несколько раз посветить по полю прожектором. Тогда противник будет осторожничать и двигаться медленнее.
   На той стороне, напротив низины лучше всего было бы оставить стационарный пост и пристрелять снайпера к центру поля. А еще лучше было бы заминировать все к такой то матери, поставить две вышки на обоих возвышенностях и поддержать их артиллерией, и вертолетами. Но на такое у них скорее всего была кишка тонка. В общем до ночи командир надеялся только на то что их не ждут и не встречают. А если бы до ночи они не дошли тогда он стал бы надеяться на что-нибудь другое.
   Шестьсот шагов, до смены ведущего, оказалось слишком большим расстоянием и уже через километр по строю из уст в уста передалось - "смена через триста шагов, два шага вправо перестраиваешься последним". Командир шел наравне со всеми, без привилегий и каких то особых для себя правил. Он и по виду мало чем отличался от остальных тот же белый маскхалат тот же автомат с вещмешком только перчатки выделяли его из общей массы точно таких же как он солдат. Не трехпалые голицы а полноценные кожаные перчатки коими укомплектовывался только офицерский состав.
   Вот так и шли чередуясь, обтряхивая сапоги, обшаривая медленным надежным взглядом кромки холмов и устало думая о том о чем обычно думают люди во время трудных и опасных переходов, о доме. Только командир все еще продолжал думать и соображать о способностях противника. И чем ближе был центр поля, бывший когда-то горизонтом тем сильней и отчетливей въедался в командирский мозг червячок сомнения. Ведь кто его знает, может быть и в самом деле им попался агент-колхозник. Слишком уж легко, он стал сотрудничать. Ему даже документы никто не показывал просто подошли и спросили "где старик граница", а он махнул рукой и сказал "Там сынок, там. Вон видишь где солнце садиться, вот в том месте и граница. Ты прямо иди, авось и не ошибешься". "Там поле есть?" спросили его, а он усмехнулся, как будь то его самую несусветную на свете глупость спрашивают и ответил "А куда ж оно денется, поле-то. И отец мой был, и дед, и еще при прадеде его, это поле здесь было и скажите вы мне что его там нет, дак я сам пойду посмотреть куда это оно девалось. Его милок и бомбили и обстреливали и зарином травили, а оно как поле было так и есть. Раньше-то когда войны не было там говорят хорошая картошка росла клубеши-то с голову и рассыпчатые хоть пюре не толки. Только зачем вам поле никак я сынок не соображу зимой поле оно ведь незачем". "А мы дед в футбол погонять", сказал ему тогда тот чье прошлое было туманно. "А ! мячик это хорошо". Ответил старик и надолго погрузился в какие-то свои воспоминания во время которых что-то себе бормотал задавая неслышимые вопросы и тут же невнятно на них себе отвечая.
   Это было как раз через день после того как отряд вышел из странного непонятного окружения. Тогда они бодрые и спокойные шли по своей территории в сторону границы как вдруг на мине подорвался радист. И тут началось. Неизвестно откуда взявшийся отряд противника напал внезапно и сразу отовсюду бой продолжался часов пять и потеряв двадцать процентов личного состава командир принял решение отступить, но оказалось, что не тут то было, они были в окружении. На своей территории отступать было некуда. Три дня они метались от деревни к деревне и везде натыкались на блокпосты и засады они пробовали уйти лесами и были встречены шквальным артиллерийским огнем. В конце концов им удалось нащупать слабый участок в кольце окружения и массированным ударом они его прорвали потом леса две реки одна деревня в которую они не входили. Еще какие-то леса после которых они вышли к этому богом забытому колхозу. Половина всего отряда к тому времени уже погибла, а оставшиеся в живых слабо походили на ударный диверсионный отряд. Они вошли на центральную улицу поселка без надежд уйти живыми но противника не было. Около забора стоял одинокий старик и увлеченно жестикулируя доказывал что-то сам себе. Они подошли к нему и просто поговорили. Через пол часа они покинули этот поселок. К утру они вышли к полю. И через четыре часа наблюдения вышли на целину. Идти на самом деле было не так уж и далеко но отряд был измотан и даже короткий привал в лесу не дал возможности людям как следует отдохнуть. И по этому теперь каждая сотня метров давалась все медленнее.
   Через три часа случилось легкое недоразумение. Первый из идущих, не то от усталости, не то просто запнувшись спонтанно отклонился от курса и сделав три неуверенных шага в сторону повалился на снег. Строй тут же как по мановению волшебной палочки развалился. Самое удивительное было в этой ситуации то что все это произошло в абсолютном молчании.
   Вот первый неуверенно покачнулся, шаг в сторону, второй. А сзади него уже паника кто куда молча, без шума, в стороны, в снег, лицом вниз и вжаться врыться в жесткое грязное пахнущее тиной и золой. Примять под собой что бы стать невидимым для кого-то там на горизонте и молиться не поднимая головы что бы следующим был не ты. Пусть абсолютно ясно что отсюда невозможно уйти если в тебя целиться издалека спокойный рассудительный и неторопливый снайпер, пусть. Но только не стать следующим. Пусть кто-нибудь другой а я молча харей в снег и может быть удастся дотянуть до темна, а там как-нибудь, там может быть, тогда оно понадежней.
   И пролежали бы они так не один час если бы не первый.
   -Ранен? Убит? -Спросил он в никуда не поднимая головы из снега.
   -Цел. Неожиданно спокойно и удивленно ответил споткнувшийся ведущий.
   -А хрена ли тогда лежим? -Сказал нагловатый третий боец, -у меня уже вся харя обмерзла.
   -Я думал вы чего заметили...
   -Думал , думал ... передразнил его третий и сел. - Поп в бане тоже думал...
   Он снял варежку обтер лицо и дождавшись когда все остатки отряда сползутся поближе к тропе сказал обращаясь к командиру.
   -Слышь начальник, а если б не рожей вниз я бы так и еще часиков десять полежал.
   -Я тебе потом скажу где ты полежишь третий, когда дойдем. Боец коротко но не зло ухмыльнулся.
   Командир встал первым и скомандовал: - Стройся.
   Такое простое и незамысловатое действие, просто встать из полуметрового снега и не слишком громко скомандовать "стройся" отняло у него, как ему показалось, остаток сил. Он задохся запыхался, оперся руками в колени и какое-то время стоял так бессильно склонив голову. Он хотел простоять так вечность только стоять и никуда не ходить но этого он себе позволить не мог. И кое-как отдышавшись он все-таки нашел в себе силы выпрямиться и произнести: - Старым порядком. Вперед.
   Кряхтя и матюгаясь люди выбрались обратно на тропу построились и пошли. Идти стало еще тяжелей. Неправильно было бы сказать что упав в снег люди расслабились и забыли зачем они здесь, но все-таки лежа они невольно начали отдыхать и теперь поднявшись чувствовали усталость с удвоенной силой. До этой незапланированной передышки они шли в автоматическом режиме, уже не задумываясь о степени усталости. Ноги плохо но шли, голова неважно но думала и об отдыхе, о настоящем полноценном отдыхе, так что бы полежать расслабиться поспать, никто в основном не вспоминал. То есть не то чтобы никто не хотел отдохнуть, это было неправдой люди буквально об одном и мечтали, лечь и выспаться, но не сейчас поздней когда будет не так опасно. А теперь после того как мышцы получили легкую передышку работать с прежней отдачей их было уже не заставишь. Все тело ломало и тянуло. Вещмешок стал кирпичным горбом а автомат чугунной гирей и почему-то пропали силы даже для того что бы держать до тупости и исступленности уставшую голову. И так себя чувствовал каждый.
   "А может быть это вообще не то поле не пограничное, думал командир. Ведь наших пограничников тоже не было видно. Или у нас тоже нехватка личного состава. А может мы уже давно на вражеской территории. Может на самом деле мы давно отклонились от курса и перешли границу". Точных ответов командир найти не мог. Было вполне вероятно что ни в какое окружение на своей территории они не попадали а подошли к границе и перешли ее сражаясь с вполне обыкновенным противником, а вовсе не со своими как они думали раньше. А потом они развернулись и были встречены своими пограничниками как диверсионная группа врага никто ведь их не предупреждал что данный отряд будет идти через границу на их участке. Никто ведь не проверял документов и не пытался связаться по рации со штабом. Не было рации ее разметало по сторонам вместе с радистом и планшетом с картами которые по нелепой случайности оказались у него в руках именно в тот момент когда его угораздило наступить на мину. И кто мог подумать что назначать радистом нельзя второго по званию офицера. И кто мог предположить что на несчастной мине подорвется именно этот офицер именно тогда когда его командир будет в отлучке до клозета. Глупая невозможная судьба.
   Но если тогда они границу перешли то где же они сейчас.
   Просто изматывая себя бесполезно напрягаясь форсируют никому не нужное пустое поле, которое любой идиот с лыжами мог бы перейти за пару часов просто так в качестве утренней разминки. Или глубоко во вражеском тылу они ложат свои силы на преодоление не существующей в этих местах границы. Или в который уже раз они пытаются пересечь ее и идут теперь уже в сторону своих навстречу с профессионально упорными и от души обстрелянными как и сами они, пограничниками.
   Это были вопросы которые командир боялся себе задавать но они его не спрашивали они просто возникали в его голове и оставшись без всяких ответов писали себя в его память до тех времен когда кто-нибудь сможет хоть как-то на них ответить.
   Пришла очередная смена. Первый сделал два шага в сторону и остановился пропуская строй. Теперь первым предстояло идти командиру. Раз два три четыре пять шесть семь восемь... задавал он себе ритм почти вслух. Раз два три четыре пять шесть семь восемь девять двадцать... и в этом ритме слышалась ему какая то повторяющаяся мелодия один сапог вроде наскрипывал что-то музыкальное а другой создавал общий фон композиции. Семь восемь девять тридцать... постепенно, сам не заметив того командир стал отстукивать этот ритм на автоматном прикладе но ритм шагов был достаточно вялым на глубоком снеге и потому на прикладе он был увеличен вдвое на каждый шаг по два удара потом пошли вариации. ...восемь девять пятьдесят... и командир стал поддерживать ритм едва заметными кивками головы.
   На ста двадцати, пришли слова.
   Шла Саша по шоссе и сосала сушку.
   Шла Саша по шоссе и сосала сушку.
   Шла Саша по шоссе и сосала сушку.
   Шла Саша по шоссе и сосала сушку.
   Вопросы отошли на второй план числа тоже. Где-то, по шоссе шла Саша и сосала некое подобие баранки. Жесткой маленькой бараночки которая никак не давалась ее детским зубам и которую можно было только рассасывать долго и упоительно держать губами размачивая слюной а потом оскребать о зубы мягкую влажную хлебную плоть и снова сосать, сосать шагая куда-то в безоблачную светлую даль по чистому ровному без единого поворота шоссе. И не было конца ни у баранки ни у шоссе ни у Саши и вообще не было никакого конца. Как на ленте Мебиуса.
   -Начальник, -Командир проснулся
   -Слышь начальник, пятую сотню пашешь может сменить.
   Командир сделал два шага вправо остановился и обернулся. Весь строй шел в ритме его Саши с той лишь разницей что каждый читал про себя свою считалку. Каждый кроме пожалуй третьего, видимо в его памяти не было считалок, а ни одна из известных ему Мурок и гоп-стопов под ритм не подходила.
  
   До границы оставалось меньше километра.
   Никакой перепаханной полосы или колючей проволоки никаких вышек или еще чего-нибудь пограничного видно не было, середина поля и все. И даже не совсем середина. То что раньше казалось горизонтом и было условно принято командиром за центр поля на самом деле оказалось почти его краем. Или если мерить в условных единицах это была третья четверть всего поля. Справа и слева как и предполагалось были два пологих холма сзади уходящая к горизонту тропа. Только она и была здесь границей которую можно было увидеть и опознать. Границей которая отделяла теперь правую сторону поля от левой. Возможно что настоящая граница отделяющая наших от не наших осталась уже позади но этого никто не заметил, очень плавный, слишком уж плавный получался через нее переход. И воздух здесь был точно такой же и ветер и звуки ничем не отличались от тех которые были на той стороне. Только свет слегка подкачал. Было здесь чуть темней. Но это не могло сказать о том что этот край принадлежит к какому то другому темному и злобному государству, это просто приближалась ночь. И не более.
   Последние три часа отряд шел уверенным шагом шепотом в полголоса проговаривая один и тот же ритм. "На границе тучи ходят хмуро край суровый тишиной объят..." Именно его задал командир как отвлекающий, поднимающий дух а заодно еще и отмеряющий достаточное количество шагов до смены, хронометр. Песня кончалась первый перестраивался. И на границе снова хмуро шли тучи. Теперь уже командир не пытался нести на себе общую норму он взял себя в ежовые рукавицы и на весь остаток пути сделался смотрителем строя. Пусть это изматывало его втрое, вчетверо, в пять раз больше чем прежнее положение но зато, он не мог уже позволить себе провалиться в ту бездонную вялую пропасть в которой бродила бедная Саша со своими сушками. Он гнал людей без жалости он останавливался и пропускал строй мимо себя высматривая в лицах бойцов сон и вялость. И если замечал их в ком-то он на следующем перестроении отдавал приказ идти тому бойцу во главе колонны и в одиночку читать "хмурые тучи". Человек тихо матерился проклиная причуды командования но тем не менее брал себя в руки и еще хоть на полчаса оживал.
   -Ничего ребятки, первый лесок и отдохнем. Подбадривал командир и тут же старался не дать им замечтаться об отдыхе. "...У высоких берегов Амура часовые родины стоят..." задавал он им повышенный ритм.
   Оставалось совсем чуть-чуть еще половина от того что уже прошли и все край поля а за ним лес чужой злобный полный неведомых иностранцу тварей но все-таки очень похожий на наш лес. А может вовсе и не чужой и не злой и с обычными зайцами да белками свой родной лес. И это было бы возможно даже к лучшему, узнать что теперь после долгих блужданий они неожиданно вернулись домой в свою страну. Не раз пересекли невидимую для человека свободного от социального мышления, черту, и незаметно пришли домой в свой очерченный невообразимой палкой вокруг многочисленной группы малознакомых и вообще незнакомых людей круг. Где все то же самое, но свое и где никто не накажет если бы будешь держать себя в рамках.
   Плавный переход через границу.
   -Все бля. Граница. Сплюнув через плечо сказал третий когда они проходили мимо неизвестно зачем выросшего посередь огромного поля одинокого тополя на который ориентировались всю дорогу.
   -Граница. - подтвердил командир. И задал отряду новую цель - Прямо к лесу.
   К тому моменту когда они дошли до этого дерева уже достаточно сильно смеркалось и пусть пока еще никто не пытался напасть на отряд но командир сильно опасался что именно с наступлением темноты может появиться какая-то новая неизвестная опасность. К тому же, теперь, если они все-таки никогда не сбивались с курса, они точно должны были оказаться на вражеской территории. А значит по определению здесь в любой момент можно было ждать какого-нибудь подвоха.
   Но подвоха не происходило. Все шло точно так же как и раньше, только небо темнело. Бойцы увидев лес немало приободрились "тучи..." шли хоть и хмурые но уже с немалой долей оптимизма. Враг медлил. Он прятался где-то в своих землянках и по ощущениям вообще не собирался нападать отражать или как бы то ни было охранять свою территорию.
   К ночи подошли к лесу. В сером зимнем полумраке лес стоял вдоль границы поля высокой черной стеной не разделяя себя на какие-то отдельные деревья. Отряд подошел к этой стене и не останавливаясь на опушке вступил черную мрачную глубь. Через двести метров когда поля уже стало невидно командир скомандовал
   -Отряд стой.
   Отряд встал. Даже правильней сказать не встал а сел. Остановившись люди больше не желали напрягать себя поддерживанием на ногах и присели.
   -Рассредоточится. Караул по часу очередь в порядке нумерации. Это означало что первым придется бодрствовать первому. Вторым командиру и так далее по порядку до утра а это в свою очередь означало что теперь перед караулом у командира был час за который он должен был хоть как то выспаться. Это была чуть ли не самая неудобная с точки зрения командира позиция для отдыха но так было удобней для бойцов. Он очень не хотел приткнуться на часок чтобы после этого заступать в дозор. Куда лучше было бы сейчас потерпеть а потом отоспаться без перерыва. Или поспать сначала побольше что бы караулить уже отдохнувшему. Но так как он сказал было удобней для людей.
   Отряд расползся от тропы и залег. Никто ничего не спрашивал никто не пытался намекнуть на ужин или костер все просто расползлись и расстелив плащ палатки улеглись. Только первый не лег он сел в сторонке оперевшись спиной о ствол дерева и достав сигарету закурил. Командир не заметил как отошел ко сну. Он помнил как посмотрел что бы люди расположились не слишком бездумно, прикинул место для дозорного и оценил что первый выбрал позицию не хуже, немного поодаль в стороне от тропинки так что бы одновременно можно было видеть потенциальных преследователей которые найдут следы ведущие в лес и тех кто будет двигаться из леса к полю. Потом он перебрался на место которое выбрал он и прислонившись к дереву подумал о том что было бы неплохо развести где-нибудь недалеко костер что бы отвлечь противника от их настоящего местоположения.
   Следующее что он помнил, как его будит первый. Ощущение было что он моргнул и его уже будят. Он кивнул и жестом отправил первого спать, а сам встал размял руки и сняв вещмешок от которого он даже не успел избавиться до сна, пошел широким кругом вокруг лагеря. Первый круг он сделал скорей инстинктивно, еще не понимая что делает и зачем, и не отмечая некоторых вещей которые он заметил поздней. Фактически он еще спал и потому это было самое удобное время что бы его убрать. Если бы он задался целью снять себя как часового, именно во время первого прохода он бы себя и положил. И по тому как он это знал он просыпался гораздо быстрее и уже к концу первого круга он был в норме.
   Лес стоял тихо, только чуть шептали верхушки деревьев приглаживаемые легким теплым ветерком да глухо ухал подминаемый сапогами влажный снег. Командир сделал первый обход и сел на свое место. Стараясь не издавать никаких лишних звуков он открыл вещмешок и достав из него банку тушенки открыл ее. Это был первый его обед за последние сутки. До этого у него не было времени чтобы остановиться и хоть как-то перекусить. Утром когда они были еще на той стороне поля он отдал бойцам приказ заправиться но сам в это время он не ел. Тогда он считал необходимым как можно внимательней изучить поле и не стал отвлекать себя пищей, к тому же, по опыту он знал, голодный он способен на большее. Голодный он может не курить не спать не есть не отдыхать и при этом нисколечко себя не жалеть. Почему это происходило он объяснить не мог. Но так было всегда. Если он наедался ему становилось нестерпимо себя жаль, ему было лень шевелиться лень думать и лень обращать внимание на всякие мелочи. Сытому ему всегда хотелось спать или в лучшем случае просто лежать ни о чем определенном не думая и не шевелясь. Вот и сейчас, прикончив пол банки тушенки он почувствовал как к телу подкатывает первая волна сытости, то есть, то состояние, когда организм понимал, что к его крикам прислушались и стали удовлетворять его потребности. Но если их удовлетворить он потребует большего сначала он попросит еще пол банки тушенки потом еще банку после чего нестерпимо начнет канючить горячего чаю или кофе потом тело переведет себя в горизонтальное положение и будет собой наслаждаться упоительно созерцая как расщепляются в желудке полученные к переработке продукты и как они медленно с теплом растекаются по всему организму. После этого или точнее сказать в процессе этого сосуды будут расширяться и это практически физическое ощущение того как все тело наполняется бурлящей грозящей побуждением к немедленному действию жизнью заставит тело желать никотина. А получив вожделенного организм какое-то время будет удивляться тому какие причудливые ощущения несет в себе простое сужение протоков для крови. После все это телу надоест и оно скажет хочу спать. И естественно, так как оно уже привыкло исполнять свои прихоти, немедленно уснет. А сейчас этого ему позволять нельзя если конечно оно тело не хочет испытать непередаваемые ощущения перерезаемой трахеи.
   Поэтому командир остановился на полбанки и мысленно показав своему телу кукиш отставил остатки до следующего раза.
   Он встал осмотрелся и пошел на второй круг. Его он проходил гораздо шире, и несоизмеримо осторожней. Не один раз он прижимался к деревьям или маскируясь под куст. Ему все время казалось что сзади него кто-то идет но он смог понять что это просто его шаги накладываясь на ощущение общей тревоги отдаются слабым неразличимым для спокойного человека эхом между безразличных и мирных деревьев.
   Закончив второй круг он не стал садиться и продолжать трапезу. В этом ему виделась какая-то система: круг - перекус, круг - перекус, а система тем более такая примитивная могла оказаться на руку противнику. И подойдя к своему месту он развернулся и пошел в обратном направлении но по малому кругу.
   После этого третьего круга он сел и закончил банку. После чего встал и прошел четвертый круг крестом. Мысленно он начертил поперек лагеря две пересекающиеся буквой "Х" линии и пересек лагерь по такой траектории как будь-то рисовал следами запечатанный конверт или песочные часы. Потом он закурил и сделал широкий круг с сигаретой в зубах держа палец на спусковом крючке автомата. Все было в норме противник, если он где-то здесь прятался, был либо слишком хитер либо попросту не интересовался караульным и тогда командир решился оставить свой пост и посмотреть как дела на поле.
   Но проверяя противника на интерес к охране, на самое интересное для себя он опоздал. Ему оставалось всего немного метров сто до опушки как откуда-то справа бесшумно взлетела осветительная ракета. Он бросился к краю поля но успел заметить лишь что ракета была выпущена очень далеко справа. Она долетела до верхушки одного из холмов и погаснув упала. Всего несколько секунд он видел ее но этого оказалось достаточно для того что бы он ощенил ситуацию. Пусть он не видел откуда поднялась ракета, это в конечном итоге было не важно, справа и все, главное что при ее свете протоптанной ими тропинки было не видно, так же как было не видно и идущих в их сторону пограничников. И еще, если была ракета, значит кому-то это поле нужно, значит какая то охрана есть и как следствие есть, должна быть и граница.
   Возвращаясь назад командир уже прикидывал что они будут делать завтра утром. Перво-наперво необходимо подкрепиться на это уйдет часа два потому что поесть надо без спешки обстоятельно и как можно плотней. За этим дело не станет люди уже должны были оголодать за вчерашний день так что теперь им только разреши, они наедятся до отвала. Вторым делом на утро, командир видел проверку арсенала и уточнение количества боезапаса. А после того как они покинут лагерь он хотел оставить несколько сюрпризов врагу в виде заминированной тропы и беспорядочно расходящихся от лагеря следов.
   Подойдя к лагерю командир еще пару раз обошел его, для проверки и не заметил ничего особенного. Люди спали точно так же как и до его отлучки лишних следов видно не было и никаких подозрительных перемен не произошло.
   Тем временем отведенный Второму час закончился и пришла очередь Третьего командир разбудил его, и шепотом сдал пост проконсультировав по поводу некоторых особенностей этого дежурства. Теперь можно было лечь спать что он с радостью и сделал.
  
   Утром после завтрака, и проверки оружия, командир построил своих ребят и объяснил их настоящую боевую задачу. Им предписывалось, перейти границу, продвинуться вглубь вражеской территории на сорок километров, составить карту местности с указанием всех попадающихся на пути укрепленных постов противника, и достигнув конечной точки пути провести там агентурно-изыскную операцию на предмет наличия в данной местности пунктов по производству или переработке или хранению химического бактериологического психологического и термоядерного оружия. После чего отряд должен был покинуть вражескую территорию точно таким же образом каким он на эту территорию попал.
   -Наша задача не нанести наибольший вред непосредственно сейчас а подготовить почву для более широкомасштабного нападения. Мы не террористический отряд, как вам говорили раньше, мы группа активной разведки. Именно по этому все вы проходили спец подготовку по курсу слова Божия. У каждого из вас в специальном пакете, командир достал из своего вещмешка блестящий и плоский от упаковки вакуумом, пакет и показал его строю. В специальном пакете, специальное обмундирование, ряса и четки. Автоматы настоятельно рекомендую разрядить и привести в маршевый вид они вам не понадобятся с настоящего момента все вы монахи верховного главнокомандующего, ваше оружие слово, в случай необходимости четки в крайнем внештатном случае пистолет или нож. Автоматы по легенде вы используете только для охоты поэтому перевесьте их за спину стволами вниз.
   Дальше. Ваши имена теперь у четных номеров отец Павел у нечетных отец Александр вопросы есть.
   -Начальник. Мне западло под монаха косить я верующий.
   -Во-первых, не начальник а в соответствии с приказом, отец Павел, а во вторых если тебе что-то не нравиться возьми пистолет и застрелись потому что в своей форме ты здесь и двух километров не пройдешь. Ясно третий.
   -Отец Александр, недовольно ответил третий и смачно сплюнул на снег.
   -Да да, именно так. Я как вижу мы с вами друг друга поняли отец Александр и это поверьте к лучшему.
   Больше вопросов ни у кого не было, и по этому командир отдал приказ переодеться а когда все переоделись, и собрались в круг командир отдал последние необходимые инструкции.
   -Братья, перед тем как покинуть сие место, давайте заминируем его от врагов веры, отец Павел распорядитесь на счет перетяжек, отец Александр позаботьтесь о тропе. Уйдем братья по двое в разные стороны километра на два что бы пуще запутать бесовских прихвостней, а дай бог встретимся с вами на восточной опушке и позывные пусть ныне будут "Слово правды" а отвечать необходимо "Веры слово". Нет ли у вас сомнений?
   -С нами вера, отец Павел, ответил бывший первый и пошел минировать тропу.
   -Да будет так. Одобрил командир и отошел в сторону чтобы не мешать минерам. Теперь все должно было пойти по плану они разойдутся, встретятся на опушке, и договорятся где встретятся вновь, потом опять разойдутся и может быть в следующий раз встретятся только в конечной точке. Сколько к тому времени их останется не знает никто, но если бы они не попали в окружение их было бы в два раза больше. Теперь они прочешут местность достаточно редкой гребенкой, но все равно составят карту потом проведут агентурную разведку и вернутся. Все как в расчетах командования. И никто не сможет им помешать, хотя бы потому что для того что бы кто-то догадался об их количестве ему придется выловить их всех, и даже когда они поймают всех они не будут уверены что от группы никого не осталось. Но самое интересное что никому не придет в голову ловить их всех. Если они поймают хотя бы одну пару и уничтожат ее они успокоятся. Они будут в растерянности их будут терзать странные догадки о том почему этих людей видели в совершенно разных местах в одно и то же время но все равно им никогда не догадаться что это из-за того что у них у всех одно лицо. Вся группа абсолютно одинаковая они даже могут бриться друг перед другом без зеркала. А теперь их не отличают даже имена. Все они отцы Павлы и отцы Александры. У каждого есть ряса пистолет четки и разряженный автомат за спиной у каждого дома была жена дети и служба. Каждый был в своем роде уникален но тем не менее совершенно не отличался от остальных как множество я одного человека.
   Через час мины уже стояли и отряд разбившись на пары в произвольном порядке, стал расходиться во все стороны от бывшего лагеря. Командир шел с бывшим первым. Говорить им было особо не о чем и поэтому они шли молча. Сначала около километра куда-то на юг потом еще с пол километра на юго-восток а потом повернули на восток. Через час пути пошел легкий снежок который постепенно разкочегарился до вполне полноценного снегопада и командира это весьма обрадовало, потому что под снегом спрячутся все их следы и главное снег сделает совершенно невидимой тропу через поле. Этим соображением он охотно поделился с первым и услышал в ответ не слишком обнадеживающую историю о том что снег имеет особенность создавать обширные наносы на самых незначительных неровностях отчего следы на поле могут стать лишь заметней, но это лишь в том случае если снег имеет место быть вместе с ветром а если без ветра то он может скрывать под собой достаточно большие изъяны поверхности без видимых сверху следов. Но лучше всего по мнению первого было бы если бы к снегу прибавить ветер и мороз. Тогда сухой снег забился бы в тропу и спрятал ее, но при этом он нисколько бы не помешал на обратном пути.
   Командиру не хотелось спорить и он не стал. И дальше они опять пошли молча. Но не долго. Уже через час, или около того первый ни с того ни с сего, не к селу ни к городу спросил.
   -Товарищ командир,
   Командир одернул его, и тот виновато улыбнувшись продолжил.
   -Отец Павел, вы никогда не охотились на уток?
   -Не довелось... Тихо ответил командир.
   -Жаль, если бы вы хоть раз попробовали, я вам голову на отсечение даю вам бы захотелось повторить. А уж раза после третьего вас бы за уши было бы не оттащить.
   Я когда первый раз с отцом пошел, думал "ну что там может быть такого, это ведь не спорт, не какое-нибудь там захватывающее занятие или еще что" а потом как понеслось... Это ведь целое дело, не просто так пришел и стреляй, тут столько хитростей уловок, закавык разных что пока сам не попробуешь и не рассказать.
   Все как думают, мол утка птица не умней курицы, а как бы не так, Она умная хитрая изворотливая она сама тебе под ствол выйдет и хвостом махнет ты только разрядись. Я сколько раз замечал, они все видят все чувствуют, пока ты ее ждешь даже и не думай что она в воздух поднимется. Она жить хочет.
   На этом Первый прервал свой рассказ. Видимо что-то, какие-то свои мыслишки отвлекли его от продолжения, и командир был этому рад. Ему не очень нравилась охота, вдоволь он настрелялся и на фронте, а по тому не видел смысла в истреблении живой природы ради своего удовольствия. Ему, в какой-то степени было даже жаль ни в чем неповинных уток и зайцев, которых вычисляли, загоняли, и били все кому ни поподя. А еще командиру очень хотелось что бы его дети, когда-нибудь смогли выйти в лес, и увидеть там живого лося, или белку, или еще веселей если ежика, но он не был уверен что им (и детям, и зверям) повезет настолько.
   Снег прошел. Но небо как было серым так и осталось, это было его естественное состояние в это время года. Солнца видно не было. Ближе к вечеру когда командир и первый уже подходили к опушке, где-то правей них, очень далеко, послышался глухой взрыв. А вслед за ним и еще один. Командир и первый переглянулись.
   Пока они шли по лесу, ощущение того что они в тылу врага, несколько притупилось, сосенки шуршали снег поскрипывал, было достаточно жарко. И совершенно не чувствовалось никакой опасности. Но эти взрывы напомнили им что они находятся не у себя дома. И необходимо быть предельно осторожным.
   Кто-то попался, подумал командир. Налетел на пост, или неосторожно наследил не там где надо, или просто забрел на мины, но этот кто-то наверняка погиб. Вряд ли кто-то чужой здесь не должно было быть чужих, таких которые забрели сюда случайно, или были посланы на подмогу, здесь должны были быть только свои и враги. Свои так шуметь не стали бы. Свои постарались бы решить все по тихой, ну или в крайнем случае при помощи автоматов. А тут явно слышались взрывы чего-то серьезного. В лучшем случае это группа пограничников которая нашла их лагерь. Если так то упокой господь их души. Командир хорошо знал своих минеров и сам мог устроить такие ловушки что боже упаси. Значит если это пограничники, и если они не успели послать кого-нибудь в штаб с донесением до того как нашли лагерь, значит теперь они все мертвы. Ну и черт с ними. Так им и надо что бы не повадно было. Ведь это не мы на них напали это они, вот теперь пусть попробуют подумать а стоило ли.
   До ночи надо было найти своих. Опушка леса понятие достаточно скользкое. И даже не столько скользкое сколько обширное. "На восточной опушке" звучало разумно только для того кто ее эту опушку в глаза не видел. Когда командир увидел он понял что самые непредвиденные трудности начнутся у них именно с настоящего момента. И все по тому что никакой опушки не было. Лес попросту кончился и началась роща. Вполне правильная с деревьями в рядок, без всяких там кустиков и прочей маскирующей шелупони, ухоженная роща. Деревья стояли на расстоянии пятнадцати метров друг от друга. И совершенно не давали никакой возможности спрятаться, затаиться дождаться своих или занять оборону. Опушка была в роще, ориентира не было. Лес кончился леса не стало лес был позади но впереди была опушка рощи. Далеко впереди. Слева от командира, совсем недалеко, послышались два винтовочных выстрела. Потом крик, и еще один выстрел. Первый посмотрел на командира не то со страхом, не то с надеждой и как-то неопределенно кивнув в сторону шума потянулся к автомату.
   -На все воля божья. Остановил его командир.
   После чего немного подумав добавил. Заночуем сегодня на природе брат. В леске чуть поглубже а завтра с рассветом в дорогу с божьей помощью.
   Было бы очень обидно положить всю группу здесь не продвинувшись вглубь вражеской территории и на десяток километров. Расчетно только что они потеряли четырех человек, если конечно взрывы были знаком гибели одной из групп, но если даже и нет тогда они потеряли двоих.
   Первый боялся. Это было видно. Но тем не менее вряд ли его страх заставил бы его сделать что то неправильно. Трусость и предусмотрительность очень часто идут рука об руку, но страх не предательство, это просто чувство от которого не избавиться не убежать. Другое дело что тебе со страхом своим делать. Первый знал что делать он его боялся и не любил.
   Немного углубившись в лес первый и второй нашли хорошее место для ночевки. Пологая ямка обросшая со всех сторон кустом подходила для них более чем... в ней и залегли. Поужинали и не оставляя (как настоящие монахи) дозора залегли на ночевку. Ближе к утру первый разбудил командира было тепло по зимнему светло и тихо.
   Командир посмотрел на первого, первый жестом показал что надо молчать, потом так же жестом объяснил что со стороны рощи кто-то идет. Командир достал нож и подполз к краю ямки посмотреть кого там принесла нелегкая. Аккуратно осмотревшись он убрал нож, встал и вполголоса сказал
   -Братья вас за пол версты без бинокля видно.
   -У нас потери. Ответили из-за деревьев впереди.
   -К тому же Отец Павел ты даже перышко достать не успел бы , с пары метров правей от командира сказал третий и вылез из под куста.
   Командир оценил его позицию и даже несколько позавидовал, тому с какой легкостью третьему удалось так близко к нему подобраться.
   -сколько вас? Спросил командир прямо
   -Четверо. Третий, восьмой, пятнадцатый и шестнадцатый остальных больше нет.
   -Как это? Опешил командир. К таким потерям он был явно не готов, то есть он был не готов потерять половину группы и даже большую половину за одну ночь, они не должны были погибнуть так быстро. Через несколько секунд командир справился с собой и спросил,
   -Я спрашиваю как они погибли. Я слышал выстрелы и взрыв, но это не могло привести к таким потерям.
   -Долго рассказывать, отец Павел, но по моему мы на своей территории. - Ответил Восьмой.
   -Давай конкретнее, - сказал командир. А третий добавил -Да восьмерка, ты давай в картинках, а то непонятно.
   Восьмой стал рассказывать. Из его слов получалось что когда они с девятым, который был его парой, ушли от места ночевки, они направились почти вдоль опушки на север. И где-то через пару километров они вышли к дороге, на дороге был замечен КПП, было принято решение его обойти, но по нелепой случайности они были замечены и доставлены к тамашнему командиру который лично зарезал девятого. По мнению восьмого он проделал это по двум причинам, во-первых для того что бы дать понять восьмому, что если они не будут на него работать он все равно не отпустит их живыми, и тем самым попытаться склонить его к сотрудничеству, во-вторых из-за личной неприязни к монашеству как таковому.
   К выводам о том что он находиться на своей территории, восьмой пришел из-за того, что в свое время он служил пограничником и достаточно хорошо знал как наши бойцы поступают с монахами,(точно так же как поступили с девятым) к тому же методы обустройства КПП были ему до боли знакомы. По его сведениям, противник использует шлагбаумы, в то время как у нас (и на этом КПП) шипастая лента, противник держит рацию в машинах в то время как у нас ее ставят стационарно, и еще по слухам противник, если нужно пристрелит, в то время как у нас, монаха принято резать.
   И вообще, восьмой попросту не видел ни одной приметы того что это вражеская территория.
   Командира эти соображения восьмого не удивили но насторожили, он знал, что данная местность крайне даже слишком похожа на нашу территорию, и об этом он имел письменное предупреждение, но вот доказать это своим бойцам, и предотвратить в их рядах сомнения, становилось все сложней. И хуже всего было то, что сомнения подобного плана трудней всего было предотвратить в самом себе.
   Но делать было нечего. По расчетам они должны были пересечь границу и можно было надеяться что ее они и пересекли. В таком случае не оставалось ничего более разумного как продолжать разведку в соответствии с планом командования. Надо было, необходимо было, продолжать разведку, и придя к таким выводам командир решил действовать в соответствии с инструкциями.
   Он, со слов бойцов составил примерную карту местности, и обозначил на ней все замеченные холмы и высоты, один ручей, и еще некоторые любопытные для возможного наступления особенности. Как то: обнаруженные посты, и предполагаемые опасные зоны, из которых не вернулись разведчики. Он нанес на карту и лес и рощу, и записал в блокнот свои соображения. Теперь надо было двигаться дальше. Туда где должно было копошиться гнилое вражеское логово ту да где эти недочеловеки замышляли свои гнусные планы туда где они производили бесчеловечные свои орудия пыток. И сколько бы сил, сколько бы времени это не потребовало а его им найти было необходимо. Ведь за тем они сюда и пришли.
   И напомнив это своим бойцам, хорошо напомнив так что бы они даже не думали сомневаться (сомневаться за них будет он) Он предложил им новый план действий. И даже не так. Он приказал не сомневаться и утвердил новый порядок продвижения по вражеской территории. И никто не усомнился Ведь кем бы они ни были раньше, а здесь и сейчас Он был их командир. И уже к вечеру они вновь выступили.
   Вперед только вперед , на пределе так что бы не сомневаться что бы не боятся и не поверить в ложность всех немыслимых догадок . Вперед через леса деревни и снова леса, через замерзшие болота и снова деревни . Дальше к главной цели.
  
  
   Город.
   Это был их первый город, первый населенный пункт такой величины чтобы его без сомнения можно было бы назвать городом. Со стороны город выглядел величаво, особенно после всех этих лесов полей и старых замшелых деревушек. Еще издали километров с двадцати он стал заметен по вечерам. На закате солнце опускалось к горизонту, меркло, окрашивая серую небесную гладь в цвет вываренного клубничного пудинга, но опустившись, казалось, не затухало. Казалось что оно там и оставалось, за горизонтом, и только меняло свой цвет для того что бы по утру, ехидно выскочить с востока мутным желтоватым пятном. Но это только лирика, на самом же деле на западе у горизонта был город, его неосторожные огни освещали землю и небо и все что только могло между всем этим находиться. Зарево, необъятное во всю ширь зарево над крепким основательным, до наглости ничего не боящимся твореньем сотен тысяч человеческих рук, городом. Беспечные огни избалованного отсутствием авиа налетов города были видны издалека и сомневаться в том что именно они означают не было ни малейшей необходимости.
   Город. Это был пожалуй один из самых больших городов которые доводилось видеть любому из членов группы. Еще издали, километров с пяти он стал слышим без труда. И он гудел. Гудел как зверь, как гигантский механический улей сплошь забитый смертоносными и бездушными автоматами единственная цель которых превращать в пыль и смрад все то что в пыль еще не превращено. Он ревел десятками сотен заводских труб и шипел сотнями тысяч мнущих землю покрышек он стонал миллионами ежесекундно поваленных деревьев и сотнями ежеминутно невинно убиенных. Город переваривал в себе все, он жрал. Он поедал плоть вагонами и целыми составами вагонов, он выпивал целые реки и целые реки из себя испражнял. Он пах, он вонял остатками переработанной нефти, гнилью взрытых земель, расплавленным железом не на секунду не останавливающегося производства. Километров за десять от него уже можно было без труда определить что это крупный промышленный центр.
   Сама природа говорила об этом, леса, до того чистые и величавые все более становились похожи на больные отравленные химией чепыжи, снег , раньше белый и гладкий , с каждым пройденным километром становился все серей и отчетливо ароматней, вместо снегирей все чаще попадались вороны, и вообще все вокруг менялось достаточно характерно.
   Группа подошла на расстояние прямой видимости к границе города ближе к вечеру. С того места где они остановились на ночевку, вид на город открывался шикарный, группа стояла на невысокой сопке, город лежал внизу. От одного края горизонта до другого вдоль всего периметра стояли серые кубики зданий как будь то обозначая границу этого города, никаких как это бывает в других городах отдельно стоящих микрорайонов, во всяком случае с той стороны с которой на город смотрел командир. Граница города была очерчена окружной дорогой, с внутренней стороны которой был еще город а с наружной уже нет за этой дорогой были только какие то низенькие бункеры, не то гаражи не то просто подсобные помещения каких то никому не известных частей.
   Командир долго разглядывал эти опутанные какими то трубами катакомбы в бинокль пытаясь догадаться что же это может быть, но ни к каким определенным выводам не пришел. Зато он нашел въезд в город. Основную его магистраль, насколько можно было понять. В основном, периферию города составляли дома невысокие, и однотипные, но в одном месте, в бинокль ясно виделась группа красных высоток, при подробном изучении можно было смело заявить что эти высотные дома стоят как раз на въезде в город и символизируют своим явно нетипичным для этого города дизайном некую арочную триумфальность. У какого-нибудь маленького человека который впервые въезжал в город они должны были заранее вызвать почтение и уважение ко всему остальному что он в этом городе увидит. К тому же с них очень удобно было бы вести прицельный огонь на очень и очень приличное расстояние, и опять же если это была главная входящая в город магистраль, ее благодаря этим высоткам можно было легко перекрыть перекрестным огнем. А внизу, у подножия высоток было бы очень неплохо устроить укрепленные точки для артиллерии, в мирное время их например можно замаскировать под детские замки или какие-нибудь еще увеселительные сооружения. Но сейчас то ясное дело не мир и значит там у подножия красных высоток стоят, стволами наружу, промасленные и начищенные орудия.
   Командир открыл планшет и зарисовал свои соображения, город высотки предполагаемые точки группировки артиллерии, лучшие позиции для снайперов и еще некоторые, по его мнению любопытные достопримечательности. По его мнению, например именно то место с которого они сейчас смотрели на город было идеальным местом для размещения тяжелой артиллерии.
   Но это все для будущего, все это для тех кто придет за ними, для тех кто получит их отчеты и карты и пройдет тем же маршрутом для того что бы занять позиции перед этим городом . это для тех кто сотрет этот город с лица этой вонючей грязной изгаженной земли. Теперь же было необходимо придумать как в этот город пробраться им самим. Но к сожалению это было не самое сложное в данных обстоятельствах. Самым трудным трудным для себя командир видел то что его всеболше мучали те сомнения которыми он приказал не мучатся своему подразделению.
   Ну ничего пройдет время, осмотримся, обживемся, обзаведемся агентурой, глядишь все и выясниться, Думал он, пара тройка дней в городе, и все будет ясно, все ж мы не чайники какие-нибудь , ну на просторе , ну в глубинке, мы конечно можем ошибаться. Но в городе то все должно встать на свои места. Нам бы только продержаться пару деньков.
  
  
   Две недели. Это конечно не великое время, это можно даже сказать вообще не время для того что предстояло сделать. За две недели , по большому счету, можно только приблизительно сориентироваться, даже не осмотреться, а попросту не потеряться.
   Но они были в этом городе уже две недели и тем не менее не смогли даже как следует понять что же это за место. Все дело в том что пусть даже издалека казалось что этот город ничего не биться и нагло жжет по ночам огни, но на самом деле город был на военном положении. Секретность здесь, как собственно и в любом городе который только можно себе представить, доходила иногда просто до абсурда. Две недели в городе, не считая того времени когда группа обследовала подходы к городу, и не принимая в расчет того времени когда группа бродила по практически необжитым пригородам, и уж совсем не считая того времени когда группа чапала по лесам полям и деревням ища приблизительное местоположение города. Две недели, а командир так и не смог выяснить чей это город.
   Говоря просто, город в котором находилась группа выглядел бы точно так же если бы он был занят своими. Хотя стой же степенью вероятности можно было бы сказать что даже если бы он принадлежал врагу, это вряд ли смогло серьезно изменить его обычный вид.
   Эта чертова война дошла до той степени изощренности что обе воюющие стороны вряд ли могли придумать какие то новые способы защиты или нападения .
   Вот что понял командир за эти две недели. Силы противостоящих сторон были абсолютно равны. Причем силы в не грубом, физическом, понимании этого слова, а в самом широком его смысле. Обе стороны прекрасно понимали все одно и то же, и принципы ведения боевых действий могли быть только одни, потому что измени одна из сторон этим очень логичным и правильным принципам, она тут же была бы стерта.
   Естественно Самое ценное, после целостности государства, это информация. Соответственно и средства затраченные на сохранение информации должны быть сравнимы со средствами и силами направленными на сохранение целостности государства. То что противник говорит по русски было известно давно, как и то что никакие внешние признаки не могут сигнализировать о принадлежности к тому или иному государству. Форма одежды вот что могло бы отличить противников, могло бы если бы не такое разнообразие формы. У каждого рода войск была своя форма, и даже мало того у каждого самого мало-мальски подразделения была своя форма. Это конечно удобно, с одной стороны Вот предположим ты офицер, и видишь что на встречу тебе идут трое в синих комбинезонах и красных рубахах и конечно же сразу ясно что это явные представители инженерных войск. А вот если комбинезон скажем зеленый, с накладными карманами на коленях, а рубаха черная, или цветная (в зависимости от чина) это конечно же батальон обеспечения. Шапки например носят только наружники, но модель, или сказать фасон, это уже от рода конкретных занятий. Любые знаки различия как то погоны кокарды ордена медали давно уже отрафировались в обоих государствах как слишком популярная причина гибели офицерского состава. Да и вообще схожесть обмундирования была продиктована в основном интересами контр разведки. Форма была практически вредна, ибо переодевшись в форму противостоящей стороны любая диверсионная группа могла бы проводить провокационные действия. Что в свою очередь обязательно привело бы к определенной нестабильности внутри государства.
   Конечно может показаться что совершенно некорректно переодевшись во врагов истреблять собственное население но в этой войне уже давно не было правил. Если бы это было бы необходимо. Любой солдат не задумываясь истребил бы сотню своих сограждан, с той лишь целью что бы не допустить гибели тысяч, а то и миллионов, то бишь в интересах государства.
   И вот теперь находясь в городе две недели командир не мог с точностью сказать на чьей же он стороне. Не помогали никакие из известных методов. От первоначального плана с раздельными двойками пришлось отказаться. Крупным подразделением они оказались более жизнеспособны. Время от времени они устраивали налеты на разные мелкие заставы. Вскрывали "Лари" брали незначительные базы. К середине третьего дня им удалось завербовать в свои ряды отбившегося от колонны водителя самоходки, его положение было еще хуже чем у них. Документы свои он потерял машина была повреждена , хоть и оставалась на ходу, а номера части как и имени командира, как и пункта назначения колонны он естественно, из соображений безопасности не знал. Честно сказать если бы не командир со своей группой монахов, этого дезертира все равно бы расстреляли.
   -Слышь командир , Сказал водитель обернувшись я знаю что вам нужно, Я тебе клянусь здесь неподалеку есть арт установка . Там служит мой старый приятель Мы одно время служили в одной части. Давай подъедем к нему я скажу что вы со мной. По свойски поболтаем, я вам клянусь у них там в контрартилерии информации о городе. Хоть жопой ешь. У них же все данные на всю технику.
   -Ага- сказал третий и медленно достав нож приставил его к горлу водителя - мы к нему завалимся а ты нас заложишь как лохов.
   -Хороший ты парень, но дурак, ответил водитель и вытянул шею так как будь то собственное горло ему было коротковато и он хотел его растянуть. - если я тебя заложу, во первых мы с ним не выживем, потому что у них в расчете обычно два человека а вас четверо, а во вторых даже если выживем то меня се равно пустят в расход за то что я вступил с вами в сговор и выдал положение арт установки.
   -Годится. - ответил командир. И тут он вспомнил как несколько часов на зад им на хвоста сел БТР спецназа, и как они ели от него ушли.
   -Слушай а у них там краски нет А то мы с обгоревшим крылом ездим как мишень а нам светится вроде ни к чему - сказал он.
   -А черт его знает может и есть , у них там всякого разного навалом - ответил водитель и стал разворачивать машину.
   Ехать оказалось и вправду недалеко. Не больше километра, но здесь в центре города дороги были в таком состоянии что и этого незначительного расстояния вполне хватило для того сто бы вытрясти из экипажа всю душу.
   Пока ехали Первый пытался перезарядить автомат и поминутно на каждой яме ругался роняя то патроны то рожок. А третий как обычно завел некое путанное объяснение про то как лупил он непонятно кого, из-за какой то совершенно неуловимой причины.
   Командир же просто смотрел в окно. Во всяком случае он смотрел на окно, за которым из за грязного снега и инея не было видно практически ничего. Как-то все было очень знакомо. Не то он просто устал, не то его посетило дэжавю. Но было у него такое ощущение что все это он уже где то видел, и этот неизвестно чей город, и этих непонятно зачем собравшихся вместе людей, и машину эту и водителя. И тогда в прошлый раз все было точно так же они ехали по узким ухабистым улочкам, и так же он отогревал ладонью стекло что бы посмотреть что там за окном, но только вот помнил он лишь то что уже сделал, вот посмотрел в окно увидел площадь, и вспомнил Да и в тот раз тоже была эта площадь, посмотрел на третьего и понял что тот сидит именно так же как и в прошлый раз. Одного он не мог вспомнить что будет дальше.
   Ну да это ничего, подумал он, с дэжавю это всегда так.
   И вот они свернули с площади вдоль какого то скверика завернули в арку. И водитель сказал "На месте".
   Командир посмотрел в водительское окно , место вроде было спокойное,
   -Подожди начальник, сказал водитель и подал машину чуть вперед, так что бы не стоять на дороге. Командир осмотрел присутствующих . Пять человек усталые напряженные но в принципе все еще живые и судя по виду намеренные жить и дальше.
   -Ну пошли что ли, - сказал он и выбрался из самоходки, вслед за ним вышли остальные.
   В воздухе отчетливо пахло порохом. И только теперь командир заметил огромное жерло арт установки, направленное прямо на них. И Он тут же вспомнил что и его он уже видел, и вдруг первый раз в жизни он вспомнил что будет дальше, через секунду после настоящего момента. Но времени что-то предпринять уже не было его времени просто не стало.
   Инстинктивно он бросился вперед в сторону. Но что-то горячее ухватило его за живот и бросило.
   Больно не было, была какая то иступленная необходимость двигаться вперед, туда где в кабине наведения сидит контр артиллерист , надо было подползти поближе и бросить гранату, но ползти было не удобно. Командир посмотрел на себя и краем сознания отметил что ниже ребер у него ничего нет.
   Но это его не остановило, а только утвердило в уверенности что ползти вперед надо. И он пополз. И полз очень долго может быть даже слишком долго. Всю жизнь.
  
  
  
   К чертям и пойдете постылые дни.
  
  
   "Отстаньте от меня - срочно", сказал бы любой другой на его месте. "Оставьте меня все", сказал бы и он, если бы не был он обычным рядовым, которому ни того, ни другого говорить не положено. Но он был самый обыкновенный самый простой солдат и значит, самый последний человек который был способен возмутится. И, тем не менее, никто не мог запретить ему подумать и так, и по всякому по-другому, потому что на мысли уставов еще не придумано. А вся беда была только лишь в том, что какому-то имбициллу были не указ директивы генштаба.
   Андрей лежал на полу и наблюдал мутными глазами за немигающей электрической лампой. Он размышлял о том, как раздражает его этот дом, этот мир, эта война, эти люди, это командование, эти сухие дни, это перемирие и весь этот на свете спирт. Ему очень хотелось сглотнуть, но было нечего. И вообще, при попытках пошевелить языком появлялось ощущение, что вся глотка немедленно потрескается и осыплется сухой крошкой прямо в легкие. Не один раз за это утро он пытался уже промочить горло, но каждый раз облегчение наступало только на то время, пока пьешь. Потом, все начиналось сначала: язык просто-таки забывал, как глотают и каждый раз, когда все-таки приходилось перемещать сухую слюну в желудок, он по долгу мучался, пытаясь притереть тяжелый шершавый язык к жаркому небу.
   Лучше всего было, когда его первый раз вырвало. Он сразу почувствовал облегчение. Вся всемирная гнусь разом вышла из него наружу и где-то внутри чуть выше желудка появилось ощущение какого-то освобождения. Вся налипшая от долгих разговоров пакость вылилась из него за раз и стало легче, вернее пакость летела из его рта весь вчерашний вечер, это он помнил, вчера он высказывался очень глупо, но очень критично. Что поделать, такое у него было вчера настроение - все ругать, и лить в себя, что ни попадя. А сегодня все это, чуждое организму, шло назад.
   И не было ему сейчас дела ни до живых, ни до мертвых, ни до чего вообще. Но все-таки он не очень хотел отправляться под трибунал только из-за того, что его плющит и колбасит.
   "Группа разведки ММ доложила: сегодня 02.01.01. в районе квадрата 9Б, в результате проведенных оперативных действий была обнаружена остаточная группа противника в количестве 5 (пяти) человек пехоты и 1 (одной) самоходной установки. Вследствие отсутствия достоверной информации о предполагаемых целях и боевых задачах данной группы, а так же в виду ее крайней маневренности приказывается: контрартиллеристам, приписанным к артустановке ТЕ. ХБ. (в частности рядовому Воронову Андрею Николаевичу), немедленно явиться на место постоянной службы и привести все системы установки в состояние полной боевой готовности не позднее 12:00 (двенадцати ноль-ноль) 02.01.01. Так же действуя по обстановке в рамках устава и исходя из боевой ситуации, рядовому А.Н. Воронову приказывается в случае малейшей необходимости уничтожить данную группу любым доступным способом".
   Гнусные липкие тошные строчки приказа повисли где-то в неясном пространстве между лицом Андрея и одинокой, на пустом потолке, лампой. Они настырно вертелись перед глазами, то смазываясь в неясные спирали, то проступая из небытия и заслоняя собой нестерпимо режущей свет, бьющий из нависающего над Андреем тяжелого плотного воздуха. Иногда сквозь них проступали другие слова, относящиеся к совсем другому приказу, который предписывал всем родам войск пить вино, гулять и не проводить никаких боевых действий вплоть до 04.01.01. и приказ этот, как было известно Андрею, был не просто обще фронтовой и даже не общевойсковой, а был он чуть ли не всемирный. Какие-то байки ходили на счет его создания, но ни одна из них не могла точно сказать, каким же таким образом он появился, и как вусмерть враждующие стороны смогли договориться. Из всего следовало, что кто-то на нашей стороне дабы дать людям всего мира хоть какую-то передышку, предложил время от времени устраивать всеобщий мир, во время которого всем и даже агентам разведки было запрещено проводить какие бы то ни было действия в рамках своих непосредственных боевых задач.
   А вот теперь оказывалось, что кое-кому этот приказ не указ. Какая-то неизвестная группа выходила на боевые позиции, преследуя ей одной известные цели, и не собиралась подчиняться, видимо, вообще никаким приказам. Это, конечно, было нетактично с их стороны, и за это их следовало примерно наказать, чтоб другим было неповадно. Но почему-то Андрею не давало покоя то, каким образом наша разведка и, в частности, ее группа ММ, не производя (в соответствии с директивой генштаба) никаких изысканий, об этой посторонней группе узнала. И ведь, главное, сказано: "в результате проведенных оперативных действий...", но каких, когда и по какому праву проведенных, этого Андрею было не понять.
   Враги, они враги и есть, с ними все ясно: нелюдь - он и в Африке нелюдь. Ему приказы не писаны и уставы не знакомы. Но наши-то ведь так не могли. Наши-то ребята должны были понимать, что если нам приказали отдыхать, значит, мы отдыхать и будем. Причем, будем отдыхать так, чтобы ни одна сволочь не смогла заподозрить нас в том, что мы пытаемся вести боевые действия или готовимся к передислокации нет мы набирались до состояния полной боевой неспособности, и пусть мы получали от этого удовольствие, но зато всякая тварь могла отчетливо видеть: мы воевать не собираемся.
   А теперь что? Раньше у Андрея был бы день в запасе и еще день прозапас, раньше у него была масса времени, он отлежался бы, отпился бы рассолом, отблевался бы и отмылся до более-менее потребного вида, а теперь? Сейчас он воевать не мог. Сейчас он мог лежать на полу, жалеть себя и злиться на то, что стоит закрыть глаза, как весь чертов мир начинает кружиться вокруг его головы.
   Андрей попытался подняться, перевалился на бок, ненадолго прислонился к холодному пыльному полу лицом и попробовал встать на четвереньки. Эти действия вышибли из него обильный пот и утомили его до невыносимости. Андрей постоял на четвереньках с полминуты, прислушиваясь как нездорово сипит в груди его горячее, кислотно-жгучее смрадное дыхание, и понял, что на первый раз этого достаточно. Больше он стоять не мог, и дабы как-то облегчить свои страдания, опустился обратно на пол.
   "Сейчас бы поспать", - подумал он и закрыл глаза. Мир мгновенно начал куда-то проваливаться и к горлу неумолимо стала подступать тоскливая мутная и совершенно неотвратимая безысходность.
   Выбора не было. Где-то далеко в районе артустановки шла в неизвестном направлении группа каких то неизвестных Андрею людей и шли они именно за тем, чтобы его, Андрея, замучить. Они, может быть, даже не знали, что хотят обречь на страдания именно его, и, может быть, они даже не имели ничего лично против Андрея, но, тем не менее, сам факт того, что они появились в этих местах, сам факт того, что они вообще были врагами, и, вообще, сам факт их рождения на божий свет означал то, что Андрей обречен на страдания.
   В любом случае, чтобы он ни делал ему будет плохо, если он подчинится приказу, ему автоматически станет плохо; либо он будет непрерывно блевать из пустого желудка, но тем не менее воевать, и победит, продлив свои страдания, либо он при том же начале погибнет, так и не оклемавшись от мощнейшего похмелья. И еще тоскливей могли развиться события, если приказу он не подчинится. В этом случае могло быть уже три варианта: либо через неопределенный период времени он умрет от истощения, либо очень скоро контрразведка заинтересуется, по какой из причин рядовой посмел не подчиниться приказу, и тогда его силой оттащат в подвал управления, где забьют с пристрастием, либо кто-нибудь придет и из жалости пристрелит его на месте.
   Вариантов было как грязи, но Андрею ни один не нравился. И больше всего ему не нравились последние три, хотя в них от него требовалось очень мало. То есть вообще ничего, просто лежать прислонившись лбом к прохладному шершавому полу, и наслаждаться тягучим вялым тошнотворным похмельем.
   На часах было десять, самое время для того, что бы принять хоть какое-нибудь решение. Час на сборы, час на дорогу, час сначала и час затем, итого два часа до того момента, когда принимать какие-то решения станет абсолютно поздно. Два часа нормальной, полноценной жизни в покое и мути, два часа тошноты и отвращения, пусть мерзких, пусть отвратительных, но зато спокойных, последние два часа жизни. Или два часа невыносимых издевательств над собой, два часа самобичевания и мазохизма, но с перспективой жить дальше.
   И хоть Андрею того и не хотелось он выбрал второе.
  
   Самоходка вышла из-за угла дома и остановилась, белая, и от того кажущаяся очень грязной, машина стояла не слишком удобно для того, чтобы бить, но Андрею это было все равно. Сейчас ему хотелось одного - поскорей отвязаться от этой уродливой железяки и погрузиться обратно в тошнотворную пучину своих страданий.
   Он, качаясь, подошел к пульту. Самоходка взревела и подала чуть вперед так, что из-за угла показалось ее обугленное черное заднее крыло. Андрей развернул установку и стал прицеливаться. Глаза не слушались. И изображение в окуляре прицела смазывалось, делая наведение практически невозможным. Но Андрей не первый день сидел за этим пультом, да и, по большому счету, ему было уже абсолютно наплевать, что в конечном итоге получиться. Пытаясь дать глазам время, чтобы разработаться, Андрей взял комплект и установил в орудие, прицеливаться уже просто не хотелось. Он еще раз просто так взглянул в прицел и увидел, как из машины вышли пятеро.
   Были ли их действия агрессивными, что означало по уставу то, что люди вышли из бронемашины и зачем-то встали около нее, зачем, собственно, вообще кому-то пришло в голову стрелять из арт-установок, Андрей даже не пытался установить.
  
   -Заебали...,- сказал он и дернул за ручку пакета. Он ляпнул не думая, на вскидку. Орудие ухнуло и вздрогнуло. Клубы чего-то белого, не то дыма, не то снега, не то разбитой в пыль краски поднялись перед прицелом таким плотным маревом, что кроме них Андрей не мог увидеть больше ничего. Ему оставалось только ждать вынырнет ли из этой белой пурги разъяренная атакой самоходка или бой закончен. В нос Андрею ударил едкий ядовитый смрад пороховых газов и он сразу понял, что забыл включить систему вентиляции. Из-за этого, наверно, и не было видно ничего, вытяжка продувает прицел и обычно после выстрела почти сразу можно увидеть результат. Андрей дотянулся до пульта и включил систему вентиляции. Где-то вдалеке ровно загудели электродвигатели и послышались аэродинамические шумы прогоняемого через вытяжные короба воздуха.
   Через пятнадцать или от силы двадцать секунд система заработала на полную мощь. Андрей снова заглянул в прицел, самоходки не было. Вернее сказать, ее не стало.
   Выстрел получился неточным и, говоря по совести, Андрей почти было не попал или, можно сказать, попал не совсем туда, куда было нужно. Оптимальным считалось, если бы он влепил ей прямо в борт, а сейчас снаряд лег, видимо, куда-то в район порога, и от того машину подбросило, разорвало пополам, да вдобавок ко всему она еще и загорелась. Но, в общем, теперь она была не опасна.
   Пятерых, которых вышли из нее, тоже, можно сказать, больше не было. Верхняя половина одного из них еще пыталась куда-то уползти на руках, но ее можно было не считать за противника, остальные валялись по сторонам более мелкими кусочками.
   -Нехуй... - сказал Андрей и, упершись лбом себе в колено, попробовал заснуть. Мир вокруг его головы снова стал поворачиваться куда-то набок, и Андрея снова стало мутить. Невыносимая тянущая скорбь тяжелым эксцентриком кружилась где-то внутри всей его сущности и раскачивала его и без того не прочное сейчас сознание. Андрей перебрался за стол. Ткнувшись лицом в грязную пахнущую кислым табаком крышку, сосредоточился и постарался забыть о себе. Это было трудно, безумно трудно было поймать себя в круговороте похмельной воронки, но все-таки он смог и через полчаса он заснул.
   Во сне он был трезв. Ему снилось, что где-то под серым небом в темном сыром штабе он пьет гороховый нектар с верховным главнокомандующим, и тот называет его то Стасом, то Александром, то Павлом, а то вообще каким-то незнакомым именем Сарцинций. И о чем-то они спорили, хотя, судя по всему, достаточно для Андрея безуспешно. А потом верховный говорил Андрею что-то о том, как устроен и для чего сделан человек. И из его слов Андрей понял лишь то, что каждый в том виде, в котором он привык себя видеть, есть не один человек, а много, что все рождаются такими и об этом не знают до поры до времени. Андрей естественно опять спорил и пытался что-то доказать, но опять безуспешно. Потому что никак не мог подобрать слов и не мог вспомнить понятий, которыми спорят. А главнокомандующий все говорил, подливая нектару, и так доходчиво с примерами объяснял, что, мол, вот ты, Алексаша, вышел на улицу и встретил разбойную диверсионную группу, и что ты будешь делать. А то, что никогда ты не делаешь, ты будешь драться. Ты станешь дерзким и агрессивным, тебя перестанет волновать твое будущее, и прошлого для тебя не будет, будет только сейчас и в этом сейчас у тебя будет только одно желание - победить. И это потому, что все это чувствуешь и переживаешь не ты, а то твое настроение, которое не имеет ни прошлого, ни будущего, а знает только сопротивление и бой.
   Но если ты, Шура, не призовешь к себе этого сильного бойца, то другой человек займет его место, он будет сомневаться, он возьмет тебя, Стас и уведет подальше, потому что ему страшно. До дрожи, до сумеречных картин и дурных предчувствий, тошно от того что с ним могут что-то сделать. Пусть не сделают, но ведь могут. А когда оба этих человека уйдут из тебя, потому что заспорят о смысле ведения войны, их место займет твой второй хозяин, твой командир, твой начальник, который будет думать и прикидывать, которому постоянно надо соображать, чтобы выжил он и все другие, все те, кого ты называешь собой. И когда ты, Стас, радуешься, ты не такой как тот, ты - который плачет, ты думаешь по-другому, ты по-другому поступаешь и ждешь от людей и мира разного.
   А потом верховный главнокомандующий ушел не прощаясь, а Андрею стало очень холодно неуютно и страшно. Он лежал лицом в снег, и хотя он этого не видел, но почему-то он точно знал, что снег, в котором он лежит, покрывает поле, а впереди враг и, может быть, где-то у горизонта сидят снайпера. И Андрей чувствовал усталость и боль. А потом, когда он неизвестно каким Макаром вдруг оказался в лесу, он увидел себя и еще себя, и вообще всех себя точь-в-точь такими, как говорил Верховный. Все они были им, только каждый был какой-то частью его, какой-то его отдельной личностью. И все они потерялись, потому что не было у них того его я, которое знало где находится он, и не было ни карт, ни рации.
   А потом не стало ничего: белая темнота до самого вечера когда он проснулся, все еще больной, но уже почти живой.
  
   Когда со спины резанет. Извини.
  
  
   По ушам врезало так, что Андрей согнулся пополам. Не разгибаясь и пряча голову в плечи, он бросился к одному из мелких кустов и поленом рухнул за него. Вокруг стояла неразбериха рукопашного боя. Где-то далеко, метрах в пятидесяти, рванула граната, с другой стороны еще одна. Здесь, на площади, творилась полная неразбериха. Андрей приподнял лицо из снега и увидел как сто пятьдесят человек валят укрепленные бункера пищеблоков. Правей от них в плотной толпе какой-то полудурок строчил из автомата вокруг себя. Андрея немного контузило, он видел все, как будь-то не своими глазами, какими-то чужими себе глазами. Над толпой прошел самолет, Андрей перекатился ближе к снежному валу и около него застыл. У дороги семеро спецназовцев цинично добивали наших раненых бойцов, Андрей привычным движением провел большим пальцем по плечу ища ремень автомата, ремня не было, сунул руку за пазуху и обнаружил, что гранат тоже нет. В кармане брюк лежал табельный "Беретта" но с ним нечего было и думать нападать на хорошо вооруженных профессионалов. В толпе кто-то протяжно страшно завизжал. Андрей обернулся и увидел как молодую девушку расчетчика, неизвестно каким "Макаром" затесавшуюся в бой, раздавило куском обрушившегося после взрыва ледяного укрепления. Где-то совсем недалеко опять хлопнула граната, и Андрей почувствовал, как по спине пробежала очередь мелких безопасных осколков. Ему опять повезло. Он поднялся в полный рост и двинулся в бой. Мозги отчетливо не хотели воспринимать его за своего. В глазах двоилось и, сделав шага три, Андрей поскользнулся на ком-то мягком и снова упал. Метрах в сорока от него шла еще одна группа спецназа, но в общем месиве его не заметили. Опять повезло. Они шли к горке. На ней человек пятьдесят штурмовали какую-то непонятную от сюда цель, видимо что-то очень важное, потому что люди поднимались наверх, вступали в рукопашку и их скидывали, они валились вниз по крутому ледяному склону, ломались, калечились и все равно, те из них кто еще мог подняться, снова вставали и поднимались наверх.
   Андрей встал, осмотрелся, никого из своих видно не было. И тут он увидел, как ему под ноги упала мина "Идиоты, из миномета в толпу половину своих покалечат" успел подумать Андрей, перед тем как его бросило назад. В бассейне фонтана он очнулся, ноги, как это ни странно, были на месте, руки тоже и то, что между ног в сапоге не лежало. "Ан все-таки есть он бог то!" подумал Андрей с облегчением. Отсюда снизу из ямы боя видно не было его было только слышно. Андрей осмотрел ноги, видимых повреждений не было, даже брюки уцелели как это не удивительно. И вдруг что-то напугало его. Краем глаза он увидел, как какая то фигура встала над краем ямы. Андрей резко откинулся назад, что бы быстрей достать пистолет. И тут он увидел, что перед ним стоит девушка в гражданке.
   -Вам плохо - тихо спросила она.
   -Я не ранен. Ответил Андрей. Он смотрел на нее и не мог понять, откуда она могла взяться, такая. Короткая юбка чуть полноватые, но очень аппетитные ножки полусапожки синенькая дубленочка и без пилотки.
   -Быстро прыгай сюда, - скомандовал Андрей, когда опомнился. Там наверху ее могло зацепить шальной пулей, или мог напасть сзади какой-нибудь гад, там ей было нельзя. Странная девушка бесстрашно не торопясь спустилась вниз и подошла к Андрею.
   -Ты кто? Спросил он у нее
   -Радистка. Я из сотового подразделения связи.
   "Враг" отметил про себя Андрей и полез в карман за "Береттой".
   -Садись, - сказал он ей, она была не вооружена.
   -Куда? - спросила она, Андрей показал взглядом на сугроб рядом с собой. Она подошла, пригладила двумя руками юбку к своим округлым прелестям и села рядом с ним на снег. В душе у Андрея нехорошо шевельнулось что-то животное.
   -Почему без формы? - спросил он.
   Она посмотрела на него немного удивленно и сказала - Да ладно, ты и сам не в лучшей форме. - Андрея окутал легкий аромат свежего перегара.
   -Ты же пьяная...
   -На себя посмотри.
   -Меня контузило, - сказал Андрей обиженно
   -Значит и меня, контузило.
   Андрей обиделся совсем и решил, что может быть она и молодая и даже несколько симпатичная и с аппетитным задом, но пристрелить ее все же стоит, и полез в карман за пистолетом. Как это ни странно его там не было. "Наверно выпал при взрыве" подумал Андрей. Но зато в кармане было что-то совсем непонятное и незнакомое. Он достал на свет.
   Маленькое, кожаное, плоское с виду напоминающее планшет, выглядело очень странно, Андрей расстегнул и открыл, внутри было несколько разноцветных бумажек с циферками. Девушка посмотрела на него удивленно.
   -Зачем тебе бумажник? - Спросила она.
   -Не знаю. - Ответил Андрей искренне.
   Она пододвинулась к нему поближе и приложила голову ему на плече. Так они просидели минут пять, наверху продолжало грохотать, и Андрей чувствовал себя очень неловко вне боя. Девушка пододвинулась еще ближе и плечами перекинула его руку вокруг себя. Андрей обнял ее и тут же почувствовал, как она вся дрожит.
   -Знаешь чего, - начал, было говорить он ей.
   Она потерлась лбом о его щеку и спросила
   -Чего ты хочешь?
   Он наклонился к ее уху и тихо прошептал - Убить тебя.
   -Где? - спросила она как-то даже безразлично.
   -Здесь. - Ответил Андрей прямо.
   -Здесь нельзя - перемирие. Поехали ко мне.
   Андрей согласился. Хотя про перемирие он не очень понял, там наверху, во всяком случае, о перемирии точно не знали.
   Они выбрались из фонтана. На площади гулял народ. Такого, Андрей еще не видел - полторы тысячи человек и все без оружия. Петарды, бенгальские огни, ледяные дворцы, горки, милиция, шампанское, гирлянды, ряженые, пьяные, веселье, снег, музыка, елка, улыбки, вино и все без оружия и не в форме. Полное безумство.
   "Лажа" тихо сказал Андрей, и Они пошли вдоль дороги куда-то в город, Андрей обнимал ее за талию, а она, нежно уткнувшись в холодное плечо его камуфляжа, беззаботно не смотрела на дорогу.
   Когда они уже почти вышли с площади, она, вдруг, подняла голову и сказала
   -Давай по пути "Ларь" гробанем. Рождество все-таки.
  
  
   2001-2005

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"