Шадловский Леонид Абрамович : другие произведения.

Красное море

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:


  
  
  
  
   КРАСНОЕ МОРЕ
  
  
  
   ПРОЛОГ
  
   1992г.
  
  -- Анатолий Михайлович! - в кабинет Натана ворвался Зорин. - На нас "казанские" наехали!
   Зорин работал на Южном кладбище в Петербурге, числился землекопом. Натан поднял голову, посмотрел на перепуганного Зорина.
  -- Ты, что, Николай Петрович, белены объелся?
  -- Какие "белены"!? Пришли "казанцы", требуют сорок процентов с каждого, говорят, что теперь начальником на Южном их человек.
   Сфера ритуальных услуг - это золотое дно, ни с чем несравнимый мир со своими доходами, традициями, неписаными законами... Натан руководил этим миром из своего шикарного кабинета, не допускал чужих, контролировал доходы...Слишком много сил он потратил на то, чтобы "похоронка" была под ним, чтобы приносила деньги, исправно платила налоги, чтобы не было нареканий на эту сферу бизнеса ни со стороны властей, ни со стороны жителей Петербурга, ни со стороны криминальных структур. И вдруг какие-то отморозки...
  -- Ты ничего не перепутал?
  -- Анатолий Михайлович, я отвечаю за базар!
  -- Сколько раз я тебе говорил, оставь свой зоновский блатняк. Мы все-таки в Смольном, а не в крытке. Ты ж пединститут закончил. Рассказывай по порядку.
  -- Нечего рассказывать. Январского уволили, а мы при нем, как сыр в масле катались. За что уволили?! Он, что, мало отстегивал? А сегодня приперлись "стриженые", требуют долю... Говорят, что распоряжение о назначении какого-то Петрова согласовано со Смольным. Что за дела, Михалыч?! Наши решили объединиться с другими кладбищенскими, и завтра выйти на демонстрацию, - Зорин уже успокоился, сел в кресло, налил себе воды. - Толик, а водочки нету?
  -- Возьми сам, - задумчиво сказал Натан. Информация о том, что директора СПБО (Специализированное предприятие бытового обслуживания) Владимира Январского уволили без его ведома, наводила на неприятные мысли. Он снял трубку прямого телефона связи с мэром. - Алло! Анатолий Александрович, это Гринберг. Что у нас происходит на кладбищах? Почему я не в курсе?
   Он долго слушал, кусая губы, пальцы, сжимающие трубку, побелели от напряжения, перед глазами поплыл туман...
  -- Эй, Толик, Толик, - откуда-то издалека донесся взволнованный голос Зорина, - что с тобой?
  -- Ничего, ничего, - Натан опустил трубку на рычаг. - Что-то сердце защемило.
   На самом деле, это было не сердце. Это было преддверие приступа эпилепсии. С ним бывало такое, когда он начинал сильно волноваться. Натан не боялся приступа. Скорее наоборот, как это ни странно, но в те несколько секунд перед приступом, когда мир становился выпуклым и объемным, когда столб голубого цвета опускался ему на макушку, в голову приходили самые неожиданные решения.
  -- Значит так, Зорин, - Натан уже окончательно пришел в себя. - Свяжись с Коноплевым, Лариным и Малышевым, пусть ко мне зайдут, и забей стрелку с "казанскими". Будем решать вопрос.
   Зорин быстро исчез из кабинета. Натан задумался. Интересно, кто это решил поднять на него руку? Кто осмелился залезть в его карман? Чурилов, зам.мэра по делам молодежи? Вряд ли. Больно хлипок. Лукошников? Этот должен быть благодарен Натану, он сидит в Смольном, пока Натан этого хочет. Хотя благодарность - мерзкое чувство. Человек, который должен испытывать благодарность к другому человеку, в конце концов, начинает его ненавидеть. Может быть, это Мезенцев из комиссии по правам человека? Говорят, у него большие связи в преступном мире. Но ведь, вполне возможно, что все происходит с ведома Собчака? Как он там ему сказал: "Занимайтесь своим делом. Не лезьте в чужую епархию!". Интересно, чья же это епархия, как не его?! Или Собчак совсем зарвался? Мало того, что всю свою семью обеспечивает дачами, виллами и квартирами, так он еще умудрился объединить два совершенно разных района в один! Лучшие курорты ленинградской области - Зеленогорск и Сестрорецк! И все только для того, чтобы было легче пробивать дорогостоящие участки. Да еще и главой администрации этого, нового, Курортного района, посадил вора, на котором пробы ставить негде, своего друга - Козырева. Конечно, это не его, Натана, дело, но когда-нибудь Собчак погорит на этом. И если он решил запустить свою руку в "похоронку", значит, без совета со стороны не обошлось. Но при чем здесь "казанские"?
   Раздался звонок на прямой телефон. Этот номер знали немногие, самые избранные.
  -- Толик, беда! - Зорин даже заикался от волнения. - Ларина час назад убили! А Малышев исчез! Что делать?
   Натан выругался про себя. На людях он никогда не матерился. Быстро ребята работают, круто взялись за дело. Что же это происходит?
  -- Спокойно, Николай Петрович, не суетись. Коноплев где?
  -- Я уже передал ему. Он к тебе едет.
   Владислав Коноплев, некоронованный король Южного кладбища, приехал через полчаса.
  -- Что происходит, Владик? - спросил его Натан. - Ты можешь хоть что-нибудь объяснить?
  -- Кажется, могу, - спокойно сказал Коноплев. - Январский не захотел делиться бюджетными деньгами, даже когда его предупредили, что он поступает нехорошо. Но Январский не внял. Его и уволили.
  -- Почему я не в курсе?
  -- Анатолий Михайлович, вы же в больнице лежали в это время. А Лукошников, считая, что вы пробудете там долго, решил прибрать "похоронку" к рукам. Заодно и бюджетные средства. Самое интересное, что Собчак дал ему "зеленый свет" на это. Но Лукошников деньги не получил. Они еще не успели прокрутиться через наши кооперативы.
   Натану все стало ясно. Значит, это все-таки Лукошников. Ах, падла! Он молиться должен на Натана, а он...
  -- Ларина тоже Лукошников? - глухо спросил Натан. - Откуда взялись "казанские"?
  -- Тут странная история, Анатолий Михайлович, - Коноплев почесал подбородок, - я думаю, что Мезенцев приложил к этому руку. Подумай сам, - он даже не заметил, как перешел на "ты", - Ларин после ухода Январского, остается временно исполняющим обязанности директора. Ты лежишь в больнице, неизвестно когда выйдешь, а на него давит Лукошников. Ларин и подчиниться боится, и не подчинятся - боязно. А если ты из больницы все-таки выпишешься, и узнаешь, что он без твоего разрешения деньгами распорядился, то ты Ларина с говном смешаешь. Вот он, дурачок, и побежал к Мезенцеву. Тот, похоже, сразу просек, в чем дело и какие барыши это сулит. Мезенцев обратился к Артуру Валееву, тот возглавляет "казанских". Они в хороших отношениях, Мезенцев год назад помог Валееву выйти по амнистии. И вот Смольный назначает директором кладбища Александра Петрова, который никогда не работал в нашей структуре, и вообще, темная лошадка, но зато является другом и Артура Валеева, и Мезенцева. А дальше все просто. Ларина убирают, а Малышев, понимая, что будет следующим, пускается в бега. А тебя, Анатолий Михайлович, просто не успели предупредить. Слишком быстро все закрутилось. Да и ты только первый день на работе.
  -- Все ясно, Владик, - Натан мрачно смотрел перед собой. - Я сказал Зорину, чтобы он забил стрелку с "казанскими", ты свяжись с Грузином, пусть тоже будет там, остальным я сам позвоню.
   Натан еще не знал, что начался слом с таким трудом выстроенной им структуры. Но он почувствовал, что все идет не так, как было задумано. Крепкие связи между "кладбищенскими" и чиновниками всех уровней зародились еще в советское время. Никто не имел права безнаказанно посягать на это, поистине, золотое дно. И как бы не называли, что бы ни говорили про работников кладбищ, свалить эту "мафию" никому было не под силу. С приходом к власти Горбачева и разрешением свободного предпринимательства, влияние и доходы "трупняков" увеличились во много раз. Другое дело, что работники одного кладбища стали поглядывать на другие, желая и их прибрать к рукам. На них стали наезжать различные группировки, предлагая "крышу" и требуя процент от доходов. Натан первым попытался наладить отношения между "кладбищенскими" и криминалом. Надо заметить, что ему это удалось. Несмотря на войну между группировками, огромное количество убитых, искалеченных, закопанных заживо на тех же самых кладбищах. Ни для кого не было секретом, что сам Натан в этой борьбе опирался на "авторитетов", воров в законе, "королей" старого мира. Он и сейчас позвонил Секе.
  -- Сека, у нас проблемы. Надо решать.
  -- Что предлагаешь? - голос авторитета, слегка скрипучий, звучал равнодушно, но Натан знал, что это равнодушие напускное. Сека, похоже, был в курсе происходящего.
  -- Нужно стрелку забивать. Я уже отдал распоряжение.
  -- Что от меня требуется?
  -- Собери всех наших воров. "Казанские" не остановятся. "Похоронка" только первый шаг. Или ты хочешь отдать им весь Питер?
  -- Я понял. Но ты не можешь присутствовать на стрелке. Ты не вор.
  -- Сека, я думаю, ты знаешь, что надо делать.
  -- Хорошо. Договорились.
   "Стрелка" между "казанскими" и "питерскими" авторитетами состоялась через неделю после убийства Ларина. Натан на ней не был, и, сидя в своем кабинете, с нетерпением ждал звонка от Секи. Он позвонил поздно ночью.
  -- Вот что, Натан, - как всегда бесцветно сказал Сека, - хочешь, не хочешь, а с ними придется поделиться. Мы все подсчитали, прикинули и договорились. Коноплев будет "смотрящим".
  -- Надеюсь, ты все сделал правильно, - устало проговорил Натан. Он не ожидал, что "питерские" так легко пойдут на уступки. - Но помяни мое слово, добром это не кончится.
   Натан как в воду глядел. Уже через несколько дней Коноплева попытались убить. Но только ранили. И тогда он обратился за защитой к "кавказцам". Но это привело всего лишь к противостоянию двух крупнейших группировок: "казанской" и "кавказской". Александр Петров, поставленный директором кладбища, быстро разглядел огромные возможности левых заработков, и стал, ничтоже сумняшеся, класть деньги себе в карман, ничего не отдавая в общак. Натан пытался его предостеречь, но тот только отмахнулся.
  -- Анатолий Михайлович, вы уже никто, а за мной - и "казанские", и "чечены", - сказал он.
   Через три месяца его пристрелили. Еще через месяц убрали Артура Валеева. Натан не мог понять, что происходит. Он перестал влиять на ситуацию и чувствовал, что мало того, что власть уходит из его рук, но еще и кольцо вокруг него сжимается. Лукошников, который теперь стал заместителем мэра, натравил на Натана РУОП, УБОП, и даже авторитеты стали косо поглядывать на него.
   Натан чувствовал, что из России надо уезжать. Особенно, если учесть, что общак украинской братвы, который он в свое время прикарманил, не найден до сих пор, и подозрения с него не сняты, его могут "пришить" в любой момент. И не только его. У Натана семья, и если захотят наехать на него, то, в первую очередь, начнут с жены и детей.
  
  
  
      -- Камера 14.
   (Израиль. Несколько лет спустя).
  
  
  
   Было дело, схлестнулся Натан с Быком. Хотя до этого вполне мирно уживались. Но Бык все границы перешел. Не по правилам мужика в "спички" проиграл. Не нужно было этого делать. Человек все-таки. Впрочем, то, что проиграл, как раз неудивительно. Что еще в этой “хате” делать? День сидишь, неделю, две, три... год... Развлечений нет, лица одни и те же...Суд все время переносится, то адвокат не пришел, то еще смешнее, - дело “посеяли”, то судья в отпуске, то всеобщая израильская забастовка...Надоело до смерти! Все переговорено, все истории рассказаны...Сидишь, в черные зубы соседа смотришь и думаешь, чего бы еще такого придумать? То ли покемарить, то ли с сидельником бучу затеять, то ли с вертухаем поругаться за то, что "коку" не притащил или бабу не привел...Скучно, сил нет! А тот, кто думает, что в израильской тюрьме ничего нельзя купить, глубоко ошибается. Были бы деньги. Хотя, "избранные", вроде Григория Лернера, в таком дерьме сидят, что врагу не позавидуешь!
   А этот, Коля, которого проиграли, неплохой, между прочим, мужик был. Чувствовалось, правда, в нем что-то слабое, размазанность какая-то, что ли... Он, наверное, и на воле был такой же. Хотя черт его знает, каким он на воле был. Говорил, что главным инженером где-то в Молдавии работал. А что у нормального советского главного инженера может получиться в этой стране? Бывают, конечно, исключения. Например, бывший мент становится главным редактором, или полковник спецназа - хозяином забегаловки, или уголовник - депутатом мэрии. А вот Коля никак работу не мог себе найти. В Израиле трудно с этим. И на стройке пахал, и в ресторане полы мыл, и на бензоколонке, и дворником.... Однажды он напился, душа не выдержала. С кем не бывает?! Что уж потом произошло на самом деле, сказать сложно. То ли он поднял руку на жену, то ли она на него...Но в полицию попал именно он. Короче, обычный "кухонный боец". В израильских тюрьмах каждый третий, а то и второй, "кухонный боец". В этой стране дети и женщины самый защищаемый контингент. Впрочем, чаще всего прав тот, кто первым добежит
   до полиции, а впоследствии, все зависит от того, с какой ноги встанет судья. Ему-то, судье, в тюрьме не сидеть!
   Короче, не было Коле места в камере. Не мог он найти общий язык. Все время чего-то боялся, будто его каждую минуту могли избить, изнасиловать, засунуть в задницу швабру, отправить в "петухи"... Тюрьма - вещь жестокая, неважно какая - израильская или российская. Как себя поставишь, так тебя и ценить будут. В каком-то смысле, тюрьма даже справедливее, чем, то общество, которое на воле осталось. Насильников, педерастов, педофилов тюрьма не жалует. Если уж "садиться", так по крупному. По крайней мере, уважать будут.
   К сожалению, не понял Коля самого главного закона: не верь, не бойся, не проси. Не "крысятничай", делись передачей, и ни в коем случае не зови на помощь вертухаев. Хуже будет! Не хочешь о себе говорить, - молчи! Не хочешь спать возле параши - не ной!
   Не понял этого Коля, не внял. Уже на второй день орать начал. И было бы с чего! Ну спросил бы, чьи сигареты. Любой бы дал. Зачем же без спросу брать? Так ведь нет! Хорошо еще, что "опустить" не успели. А то у Быка, похоже, конец зачесался. "Хата" переполнена. Конечно, не питерские "Кресты", и не Бутырка... Но все-таки... На четыре шконки девять человек. Здесь любая ссора - развлечение. Возмущался, в основном, Бык. Сам себя заводил. Остальные молчали, не вмешивались. Ждали, чем закончится. Хотя, чего там ждать, и так все ясно. Закон есть закон, против него не попрешь! Пока разбирались, в камеру вошел Дядя Борух.
   Дядя Борух (Борис Камянов) - старый вор. Сидел еще в Союзе. За кражи, взломы, сейфы щелкал, как семечки...Короче, "медвежатник", элита! Как он оказался в Израиле, зачем, почему?.. Одному Богу известно. Судя по всему, уже с первой отсидки в колонии для несовершеннолетних он оказался в ярых "отрицалах". Чувствовался в нем характер. Иначе бы он не стал тем, кем стал. Вор Дядя Борух был не по слову, а по призванию и по признанию "законников". Есть такие люди. Кем бы они ни были, ворами или профессорами, они пользуются огромным уважением. Есть, как говорится, "честные воры" и "честные менты", все остальные, которые рядом, так, шваль подзаборная.
   Никто не смел ослушаться Дядю Боруха, всесильного вора, даже израильские полицейские. Когда в израильских КПЗ, будь то Беэр-Шева, Ашкелон или Хайфа, стало невозможно жить от жары и холода, он заставил поставить кондиционеры. Дядя Борух всегда отстаивал как интересы воровской элиты, так и последнего из "обиженных". Властью он обладал куда большей, чем любой из израильских президентов. Одного его слова, движения бровей бывало достаточно, чтобы провинившегося изметелили до смерти. Он был справедлив и не знал компромиссов. Дядя Борух никогда не вмешивался в дела кланов, будь то "марокканцы", "эфиопы" или "кавказские"...Но его часто просили выступить в качестве третейского судьи. Он пользовался непререкаемым авторитетом.
  -- Что здесь случилось? - спросил Дядя Борух низким, хриплым голосом. Таким голосом мог говорить ротный, прошедший Афганистан, Чечню или Ливан. Как будто в горле навсегда остался раскаленный солнцем песок. - Вы что, забыли, где находитесь?!
  -- Все нормально,- проблеял Бык, вжавшись в угол.
  -- Эх, пацаны, пацаны... Что вы творите? Я вас предупреждал: в клочья разорву!
   Сказано было тихо, вроде бы скучно, но от этого становилось еще страшнее. Будто лезвие к горлу приставили.
  -- А тебе, парень, я вот что скажу,- продолжал Дядя Борух. - Жить будешь. Как - это вопрос. "Крысятничество" на первый раз прощаю. Но расплатиться ты должен.
   А наутро схлестнулся Натан с Быком. Никто не имеет права ставить на человека, тем более уже прощенного. Бык был вспыльчив, сидел не один раз, что позволяло ему считать себя чуть ли не козырным. Правда, сидел он все больше по бытовухе, как "кухонный боец". То по пьянке кому-нибудь рожу начистит, то сожительницу изобьет... В свое время Бык закончил минский пединститут и даже успел поработать в провинции учителем истории. Но в Израиле стал постоянным клиентом полиции, КПЗ, тюрьмы... Охранники хоть и не уважали его, но относились как к старому знакомому. "Вай, вай, - говорил ему Горкадзе, тбилисский еврей, пять лет отработавший в тюрьме "Эшель", а теперь пребывающий охранником в КПЗ Беэр-Шевы, - как же так? Опять ты здэсь? Нэ живется тэбэ тихо".
   Сергей Быков действительно воспринимал каждую очередную отсидку совершенно спокойно, без эмоций. Как маленькую неприятность, которую надо пережить.
   Был он небольшого роста, рано облысевший, худощавый, никакими особыми талантами не блистал, зато обладал непомерным честолюбием. Этакий наполеончик. Чуть что, сразу лез в драку. Правда, делал он это всегда с оглядкой. Никогда не "выпендривался" на тех, кто сильнее физически. Самым большим удовольствием для него, или, как говорил сам Бык - "смаком", было поиздеваться, унизить, особенно, новичков. Очень он любил камерную "прописку". Пока не нарвался на неприятности. Неприятность звали Игорь Шульман.
   Игорь появился в камере неделю назад. Вошел, нервно озираясь, потер глаза, привыкая к полумраку...Чувствовалось, что это не его стихия. Но страха в глазах не было. Скорее, любопытство. Был он высок, худ, сутул, лицо вытянутое, чисто выбритое... Все время искал место своим длинным рукам. То в карманы засунет, то подбородок начнет чесать, то затылок...
  -- Привет, мужики, - сказал он.
  -- Какие мы тебе мужики! - сразу же взъелся Бык. - Ты бы нас еще "козлами" обозвал. Ты кто такой? Откуда взялся? Делай предъяву!
  -- Ша, гнида. Фасон держать не умеешь, а туда же... "Предъяву" ему!
   Вся камера уставилась на новенького. Такого еще не бывало. А он как-то мгновенно успокоился, сел на нижнюю койку, огляделся...
  -- Меня зовут Игорь Шульман. Слыхал, наверное? - обратился он к Быку. - За что закрыли, пока не знаю. Допрос был, но я так ничего и не понял. Какая-то курва жалобу накатала. Бэседер, разберемся. - Он немного помолчал, потом спросил, кивая на Быкова: - А этот пидор, случаем, не дырявый? А то уж больно похож...
  -- Не-ет, - протянул, позевывая, Боря Спиногрыз. - Он по жизни такой, трахнутый. А вон тот, - он показал в угол, где сидел на корточках Миша Дорман, - да. Но за дело. В Ашкелоне пацанят имел. Еще и на видео их снимал, падла.
  -- Эй ты, - Шульман поманил Быка пальцем, - здесь будет моя шконка. Понял? И чтоб тебя рядом со мной не стояло. Если не хочешь узнать, что такое "эскимо".
   Странно, но Бык промолчал. Обиду, однако, затаил. Мало того, что Дядя Борух его сегодня ночью без развлечения оставил, мало того, что с Натаном сцепился, так еще этот новенький права качает! Ничего, отольются кошке мышкины слезки.
   На своей койке заворочался Сашка Евреин. Вот интереснейшая личность. Хоть и Евреин, а чистокровный русак. Посадили за подделку документов. Правда, Сашка говорит, что он ни при чем. Какая-то девица в министерстве прочитала фамилию, и написала ему в теудат-зеуте "иудей". Хотя, кто его знает, может он ее обольстил, а теперь сдавать не хочет. На воле у него осталась жена, которая постоянно таскала ему передачи, и самое главное, сигареты и телефонные карточки. На сигареты все, что хочешь обменять можно, а уж за телефонный звонок должника можно и на "кол" посадить.
  -- Ужина еще не было? - хриплым со сна голосом спросил Сашка.
  -- Не было, - отозвался из своего угла Миша Дорман по кличке Дора.
  -- Эй, Саня, ты чего ночью делать будешь? Весь день проспал, - Шульман отбросил старую газету.
  -- Зато рож ваших поганых не вижу. А ночью я представляю себе зеленый лес и голубое небо, тропинку между деревьев...
  -- И голую голубую бабу, - засмеялся Бык.
  -- А ты, Бык, вообще, молчи. Тебе слово не давали, - Игорь пристально посмотрел на Сергея. - Или тебе Натан мало вломил? Так я добавлю. И Дядя Борух не поможет.
  -- Я эту тропинку из детства помню, - Саня прикурил сигарету. - Мне года два было, а я помню.
  -- В этом дерьме все, что угодно вспомнишь. Даже самого себя, обмотанного пуповиной, - Натан сплюнул на пол.
   Шульман хотел было сказать, что в "хате" не сорят, а плевок - это вообще оскорбление уважаемому обществу, но тут загремел замок.
  -- Эй, вы, куда ведете? - заорал Бык, - И так переполнено! Дышать нечем!
  -- Потерпишь, - ответил охранник Горкадзе. - Завтра кого-нибудь в Офаким переведем. Или в Нетивот.
  -- Обрадовал, блин! Сам, наверное, не хочешь туда.
  -- Мне- то что? Я человек подневольный, военный.
   Камеры предварительного заключения (или "маацар" на иврите) и в Офакиме, и в Нетивоте славились своей перенаселенностью, духотой и дурным отношением начальства и охраны к заключенным. В Беэр-Шеве, по сравнению с другими, КПЗ считался одним из лучших, самым уютным, если, конечно, в такой ситуации может идти речь об уюте. А уж по сравнению с российскими, здесь вообще курорт. Так говорил Дядя Борух. А он знал, что говорил. Насмотрелся за свою жизнь. В камере было два помещения. В одном туалет с душем, в другом, соответственно, спальные места. Нельзя сказать, чтобы было очень просторно, но те, кто приходил из других мест, утверждали, что здесь намного лучше.
  -- Всё, принимайте новичка, - Горкадзе ввел в камеру парня. Тот держал под мышкой матрац. На вид ему было лет тридцать - тридцать пять. Невысокого роста, длинные волосы, борода, одет в джинсу...
  -- О, пацаны, лоха привели, - загорелся Бык. - Ну-ка, ты, иди сюда!
   Парень оглядывался, искал, куда бы положить матрац. Но место было только возле Доры. Он кинул матрац рядом с ним.
  -- Ты кто? - спросил Шульман. - Постой, постой, что-то мне твое лицо знакомо. Ба! Так это ж Евгений Черной, журналист. Я твои фотографии в газете видел. Ты-то как сюда попал? За что? Садись сюда, со мной.
   Журналист присел на койку. Зажал руки между коленями.
  -- Честно говоря, понятия не имею. Мне позвонили из полиции, сказали, чтоб я пришел, что какая-то жалоба на меня, нужно проверить...Я, как нормальный человек, пришел, а меня в наручники...И понеслось! Тут тебе и шантаж, и угроза убийства, и связь с криминалом, и черт знает что еще! Я уж и не помню толком.
  -- Да-а, - протянул Игорь, - влип ты по самые яйца. Если полиция вцепилась, так просто не отвертишься. И что, ты хочешь сказать, что ни в чем не виноват?
  -- Ну знаешь, было бы желание, а компромат на любого можно найти. Что же теперь делать?
  -- Ждать. Кто у тебя адвокат?
  -- Нет у меня адвоката.
  -- Значит, дадут бесплатного. Правда, здесь и платные адвокаты - дерьмо. Не переживай, судя по всему, влепят тебе года три. Ну, ладно. Где ж тебе пристроиться? - Шульман оглядел переполненную камеру. Остановил взгляд на Мише. - Слышь, Дора, дуй в душевую. Будешь возле параши спать.
  -- А почему я? - заныл Дорман. - Пусть новенький туда идет.
  -- Дора, ты никак головой поехал? Права вздумал качать! - Натан недоуменно повертел головой. - С ним здесь, как с человеком обращаются, а он...Хочешь, чтоб мы тебя "марокканцам" отдали? Смотри, у нас не застоится. Они любят таких, как ты. Будешь им не только трусы стирать, но и задницу подставлять. Хочешь?
   Дорман молча свернул свой матрац и скрылся в душевой. Оттуда донеслось его недовольное ворчание. Евгений бросил свои вещи на освободившееся место. Рядом лежал смуглый парень, все время смотрел в потолок, будто хотел в нем дырку сделать. Его смуглость была не природная, скорее всего, обгорел на жарком израильском солнце.
  -- Не обращай на него внимания, - сказал Натан. - Он румын, не понимает ни хрена, ни на иврите, ни по-русски.
  -- За что же его сюда?
  -- Неизвестно. Может, нелегал, а может, и пришил кого-нибудь. На допросы его не вызывают, суда еще не было....Слушай, журналист, ты уже бывал в этих местах?
  -- Не приходилось.
  -- Ну, тогда, с крещеньецем тебя, - Игорь Шульман достал из-под подушки самодельный нагреватель, изготовленный из двух проводков и консервной крышки. Опустил его в банку с водой, включил в розетку. - Кто чифир будет? Кстати, журналист, чтоб ты знал на будущее: в "хате" не сорить, не плевать, это неуважение. Теперь это наш дом, а в доме не срут. Что касается Доры, то все его вещи помечены дыркой. Видишь, на кружке, на ложке... Никогда его вещи не бери, ничего ему не давай, не здоровайся за руку... Иначе сам будешь считаться "опущенным". Понял?
   Игорь сделал глоток, передал банку Сашке Евреинову. Тот понюхал, поморщился, но тоже отпил. Банка пошла по кругу. Потом все с наслаждением закурили. На нижней полке заворочался пожилой мужичонка с испитым лицом.
  -- О, наш убивец прочухался, - засмеялся Шульман.
  -- Сам ты убивец, - прошепелявил мужичонка. - Дай чифирчику.
  -- Это Лёша Бляхман. Его за убийство посадили, - пояснил Натан Евгению. - Свою бабу врезал бутылкой по голове. Светит двадцать пять лет. Так что, когда он выйдет, ему уже будет далеко за семьдесят. Если вообще выйдет.
  -- За что ж он ее так?
  -- По пьянке. Она ему сказала, что он не мужик. А Леша обиделся. Потом неделю от полиции бегал. В итоге, сам пришел и сдался.
  -- А что было делать? - подал голос Бляхман. - Жрать нечего, денег нет. Тут хотя бы кормят. - Он тяжело вздохнул. - Она сама виновата. Разве можно так мужика оскорблять? Я ж из Дагестана, у меня кровь горячая.
  -- Башка у тебя дурная, а не кровь горячая! - Игорь поднялся, чтоб заварить новую порцию. - Эй, Колян, подваливай к нам, не бойся, - позвал он бывшего главного инженера, - ничего тебе Бык не сделает.
   Николай Борисович молча взял из рук Шульмана банку с чифирем, выпил, и снова отошел в свой угол, куда испуганно забился с самого утра. Весь день он мучительно размышлял, чем ему придется рассчитываться за ночное прегрешение. Что с него еще потребует Бык, или хуже того, Дядя Борух? И надо ж было такому случиться! Он чисто автоматически взял ту злосчастную сигарету, даже не задумался. Нет, он знал, что чужое брать нельзя, но даже представить себе не мог, чем это обернется. Кто бы мог подумать, что он, Николай Борисович Кляймер, главный инженер огромного производства, бывший депутат всех мыслимых и немыслимых советов, член коммунистической партии, близкий друг первого секретаря Молдавии, и т.д. и т.п., окажется в таком дерьме?! Что он будет бояться какого-то недоноска, какого-то Быка, который и на быка-то не похож...
  -- Слышь, Колян, не мучайся, - угадал его мысли Шульман. - Твоя "хавера" телекарт принесет? Вот и отдашь его Быку. Будете в расчете. И не расстраивайся. Много тебе не дадут. В крайнем случае, три месяца не будешь появляться дома. Ты же не судимый, в первый раз...
  -- Все мы когда-то были в первый раз! - буркнул Натан. - Смотря какой судья попадется. Есть тут один гад, лысый...То ли ''марокканец'', то ли еще кто, короче, сефард... "Русских" терпеть не может. Залепит на полную катушку! Мало не покажется! Как говорится, "мама, не горюй".

Натан улегся на койку, закинул руки за голову и прикрыл глаза. Воспоминания, как уже бывало не раз, накатывались медленно и неотвратимо. Где же он все-таки допустил оплошность? Или его арест, это просто чья-то ошибка?

   2. НАТАН
   Натан давно уже понял, что этот мир не для него. Но в каком из известных миров ему жить, не знал. Он страшился смерти, хотя догадывался, что там, за чертой, душе, не обремененной телом, наверное, будет легче. Нет, не смерти Натан боялся, а предсмертья. Того, что предшествует уходу: боли и одиночества. О чем бы ни умолял Бога человек, а в глубине души он больше всего надеется на легкую смерть. Нет, не надеется, жаждет! Жаждет, потому что боится.
   Окружающие говорили про него, что он злой и бездушный, что обмануть ближнего для него - все равно, что во*********************************************************************************************************************************************************************************************************************************
   ******************************тстве, после первой драки. Эту драку Натан запомнил на всю жизнь. Была такая считалочка: "Жид, жид по веревочке бежит". Натан не знал, что такое "жид". Думал, что это жадный человек. Но отец объяснил, что за такие слова по роже бить надо. И уже на следующий день вызвал он приятеля на поединок. А точнее, слегка заехал ему в нос. Был Натан не шибко сильный, не спортивный, толстоват даже...Короче, обычный еврейский пацан. К тому же боялся, потому что приятель был намного здоровее. Но когда друг ответил ему кулаком в глаз, что-то щелкнуло у него в голове, зашумело, и он уже не чувствовал боли, ничего не видел перед собой, одна всепоглощающая ярость, которую Натан смог удовлетворить, только увидев приятеля на земле, грязного от крови и пыли. Вот тогда-то он и испугался по настоящему. Самого себя испугался, ибо понял, насколько он может быть страшен в слепой своей ярости.
   Иногда Натан представлял себе, что будут говорить о нем после смерти. Например, так: "Он был сильным человеком. Когда он шел, земля вращалась ему навстречу. Мужчины боялись и уважали его, женщины любили его и трепетали от ощущения его силы, люди искали его благоволения..." Так говорили об отце Натана, и ему хотелось, чтобы о нем отзывались так же.
   Впоследствии, в любой драке он ждал первого удара, после которого мозг отключался, и переставал чувствовать боль. Вообще ничего не чувствовал, не видел, не осознавал. Только жажда крови и победы толкала его вперед. Позже один врач объяснил ему, что подобное явление называется "амокова пляска". Это малоизученный синдром внезапного бешенства, которому подвержены жители некоторых островов Малайзии. Где находилась Малайзия, Натан примерно знал, посмотрел на глобусе, но какое отношение "амокова пляска" имеет к нему, представлял себе с трудом. Врач сказал, что малайцы называют это состояние "мата глаб", что означает "слепой глаз". Человек теряет ощущение времени, теряет над собой контроль, и начинает убивать всех, кто попадется ему под руку.
   Нечто подобное Натан чувствовал и перед приступом эпилепсии. Только там все было по-другому, совсем другие ощущения. Он видел сверкающий голубой столб, мерцающий блестками, который спускался откуда-то сверху. Предметы становились выпуклыми, словно оживали...Чужие мысли переставали быть тайными, он их даже не читал, он их видел... Цвета яркими, ослепляющими, и даже шепот слышался так, будто вокруг него били барабаны... Ему начинало казаться, что он смотрит на себя со стороны, словно выходил из тела...Стен не существовало, он их не видел, не чувствовал преград...Но когда столб достигал головы, Натан проваливался в темноту. Он не знал, не ведал, что происходит с ним там, в бездне. Но когда возвращался, приходил в себя, ощущал огромную усталость, ломоту и боль во всем теле, будто его долго били ногами. Наверное, это единственная схожесть с "амоковой пляской". Но иногда, очень редко, в памяти возникали видения. Странные, непонятные, навевающие такой дикий страх, что хотелось, как страусу, зарыться в землю...Ничего не видеть, не знать, не слышать, не чувствовать... Он понятия не имел, откуда эти видения. Но они были очень яркими. Как-то Натан попросил друзей проследить и рассказать, что же все-таки происходит с ним в период приступа. Но они ничем не смогли ему помочь. Кроме пены изо рта, конвульсий рук и ног, закатившихся глаз, зубовного скрежета и страха за его жизнь, они ничего не видели и не чувствовали. Но однажды, из той черной бездны, Натан принес предмет. Небольшая статуэтка женщины в позе лотоса. Когда он смотрел на нее, его пробирал такой жуткий страх, что хотелось выть, как собаке над трупом, спрятаться, забиться в угол, бежать из квартиры... В конце концов, он выбросил статуэтку. Но страх не ушел, он только еще глубже въелся в подсознание.
   За то время, что Натан находился в этой израильской тюрьме, видения его не посещали, так же как и приступы эпилепсии, и взрывы дикой ярости. Только недоумение и полное равнодушие к будущему. Натан никак не мог понять, где же он "прокололся". Операция была продумана до мелочей. Конечно, это была чистой воды авантюра. Но зато какая! Агата Кристи могла бы им гордиться. По лицам следователей он видел, что его дело разваливается, доказательств нет, вещдоков нет, свидетелей нет.... Но израильская прокуратура не из тех, кто так просто отказывается от своих обвинений. Поэтому суд постоянно откладывался, дело отправлялось на доследование. И все-таки Натан чувствовал, что где-то был прокол. И чем дольше он тут сидит, тем больше возможностей у полиции найти концы. И черт его дернул ехать в этот Израиль, который давно уже перестал быть ИЗРАИЛЕМ, а стал просто израиловкой.
   Из Киева он бежал так быстро, будто за ним гналась свора голодных собак. Собственно, так оно и было. И свора, и собаки в человечьем обличье. Благо, новые документы он приобрел загодя. Разве что из Анатолия Тимощука превратился в Натана Гринберга. Его родители были евреями, но ехать по старым документам он не мог. Обложили его профессионально, охоту устроили, суки...
   Первая жена Натана тоже была еврейкой. Все в ней было хорошо, начиная от зажиточных предков (папа работал директором ювелирного магазина), и заканчивая огромной пятикомнатной квартирой (папин подарок) на улице Артема, в самом центре Киева. Одно страшно раздражала Натана в жене: волосы на груди. Жесткие, черные, кучерявые... Она пыталась избавляться от них, но когда волосы начинали отрастать, он постоянно натыкался на их колючесть. В итоге, он вообще перестал с ней спать, даже перебрался в другую комнату. И все чаще подумывал о разводе. Но не так-то легко это было сделать. И проблема заключалась не в шикарной квартире, не в безбедной жизни. Все это Натан мог бросить даже, не задумываясь. Но отец Елены взял его в свой бизнес. А Натан чувствовал, что живым из этого бизнеса, по своей воле, никто не уходит. Поначалу он был на побегушках, отвезти, привезти...Он и не пытался глубоко вникать. Это потом, позже, Натан осознал весь масштаб дел. Ушлый был мужик, его тесть, Яков Моисеевич. За десятилетия работы ни одного прокола. Его уважали все, от "авторитетов" до первого секретаря киевского горкома. Любил Яков Моисеевич широко пожить, погулять на курортах, съездить в санаторий обкомовский, с "комсомолочками" покувыркаться... Не забывал и про подарки женам, дочерям и любовницам "сильных мира сего". Да и они его не забывали. За то и милиция закрывала глаза на некоторые его делишки. Имел Яков Моисеевич свой подпольный цех по обработке алмазов, считался одним из крупнейших "цеховиков". Бизнес Якова Моисеевича в конце 70-х явно попахивал колонией строгого режима с конфискацией. Или как тогда говорили "пятнадцать и пять по рогам". Из близких, правда, никто и не догадывался, чем занимается глава семейства. Жили в довольстве, отказа ни в чем не знали...Радостно, можно сказать, жили. Но всему приходит конец. К власти в СССР пришел Андропов. И эйфория кончилась. Обкомовских, городских и республиканских работничков снимали, повышали, на их место присылали других... "Цеховиков" сажали пачками. Имущество конфисковывали...Яков Моисеевич одним из первых почувствовал конец вольготной жизни и однажды позвал к себе Натана.
  -- Вот что, Толя, поговорить я с тобой хочу. Парень ты неглупый, хоть и себе на уме. Я до сих пор в тебе не разобрался. Но речь сейчас не об этом. Я задницей чую: недолго мне на свободе гулять. Но, видишь ли, я уже не молод, вряд ли из тюрьмы выйду. Можно было бы скрыться, лечь на дно, уехать за границу...Но я хорошо известен в определенных кругах, все равно найдут. Поэтому я хочу передать тебе кое-какие дела, связи...Тебя никто не знает, а те, кто знает, считают за придурка. Я-то уверен, что это не так, но переубеждать никого не собираюсь. И тебе не советую.
  -- Яков Моисеевич, вы думаете, я справлюсь? Никогда не чувствовал в себе таланта к такому рода бизнесу.
  -- У меня нет наследников. Только жена и дочь. И ты! Я больше никому не верю. Друзья? Друзья для того и существуют, чтобы продавать и предавать. Причем, чаще всего, по мелочи. В бизнесе друзей не существует, запомни это. С врагами проще, всегда знаешь, что от них ждать. И запомни еще одно: не верь, не бойся, не проси. И то, что нельзя взять за деньги, можно за большие деньги. Или силой. Есть в тебе искра божья, я вижу. Иначе бы не позволил Ленке за тебя замуж выйти. К ней многие сватались, на мой капитал надеялись. Но хрен им всем, фиг что они получат! Но если ты не позаботишься о моей жене и дочери, я тебя из тюрьмы достану. Или с того света. Учти!
   И в ту же ночь вылетел Яков Моисеевич из окна. Вылетел как птица, да приземлился неудачно. Сломал позвоночник, парализовало его полностью. Но властей это не остановило. Хоть и не осудили Якова Моисеевича, но семью почистили основательно. Пришлось Натану с женой покинуть квартиру в центре, теперь в ней жил новый начальник милиции, и перебраться в двухкомнатную хрущевку в пригороде. Правда, и там они долго не задержались. Через несколько месяцев умерла свекровь, Ольга Михайловна. Не смогла привыкнуть к нищете. А Елена ударилась в загулы, начала пута****************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************шалаву, жену. Но однажды именно так и случилось. В ту ночь Натан вернулся поздно, в третьем часу. Сначала разгружал вагоны, потом выпил с приятелями - грузчиками, и, идя домой, надеялся, что непрошеные гости уже разошлись. Долго не мог открыть дверь, что-то подпирало ее изнутри. Разозлившись, он врезал ногой по хлипкой двери и увидел, что в коридоре развалился голый мужик. Тот был настолько пьян, что даже не шелохнулся, когда на него свалилась выбитая дверь. Натан почувствовал нарастающую ярость, которая тисками сжимала виски. В мозгу что- то щелкнуло, и наступила темнота. Он не помнил, что произошло дальше. Только когда пришел в себя, увидел, что сидит на полу в спальне, а на кровати лежат два зарезанных тела: жены и какого-то мудака. Ни сожаления, ни страха Натан не испытывал. Скорее наоборот. Облегчение, избавление и полную ясность перед будущим. Он вытащил нож из тела Елены и вышел в коридор. Мужик лежал в той же позе, только из виска медленно вытекала кровь. Он был мертв. Очевидно, Натан хорошенько приложился к его голове ногой. Он вложил в руку мертвеца нож. Огляделся. Подумал: не собрать ли вещи, не махнуть ли на все четыре стороны? Покачал головой. Нет, это не выход. Натан опрокинул несколько стульев, перевернул стол, разбил пару бутылок, сбросил на пол телевизор...И позвонил в милицию.
   Дело закрыли быстро. Никто не стал глубоко копать. Друзья подтвердили, что он почти до утра разгружал вагоны, соседи, - что среди ночи слышали шум драки. Так что Натан даже не попал под подозрение. Правда, на допросы его потаскали. Но интересовались не столько убийством жены, сколько деньгами тестя. Но и тут Натан ничем не мог помочь. Он понятия не имел, куда Яков Моисеевич спрятал свой немалый капитал. Может прогулял, прокутил, потратил на любовниц, мало ли... От капитана милиции, Голобородько, с которым Натан был давно знаком, он узнал, что его парализованный и впавший в беспамятство тесть, пребывающий на данный момент в доме престарелых, оказывается, был держателем общака. Натан немного знал воровские законы, и потому был немало удивлен, что человек, ни разу не нюхавший зоны, может быть держателем общака. Хотя чем черт не шутит! Это говорит только об одном, что его тесть пользовался непререкаемым авторитетом у криминальных генералов и маршалов. Но он задумался. Яков Моисеевич был мужик умный, тертый, даже по самым минимальным меркам, его капитал должен был перевалить за несколько миллионов. А если добавить сюда общак! От такой суммы у кого угодно голова закружиться. Не удивительно, что милиция рыла землю в поисках. Но Натана интересовал другой вопрос: почему до сих пор никто не пришел к нему ни за общаком, ни за деньгами Якова Моисеевича? Или его действительно считали придурком, которому ничего нельзя доверить? Что ж, может оно и к лучшему. Скорее всего, милиция следит за каждым, кто приходит к тестю. Недаром его перевели в дом престарелых. Но ведь он, Натан, какой - никакой, а родственник, и вполне легально может навестить тестя.
   С тех пор как Яков Моисеевич выбросился из окна, Натан его не видел. Не до того было. Несколько дней он колебался, ехать или не ехать. Не то, чтобы боялся слежки, просто не знал с чего начать разговор. С того, что он не уследил за женой и свекровью? Так его вины в этом нет. Или сразу начать с денег? Впрочем, разговор вообще вряд ли получится. От Голобородько он знал, что Яков Моисеевич не разговаривает, не двигается, и вроде как полностью потерял память.
   Дом престарелых находился на Подоле, и внешне больше напоминал бомжатник, чем государственное заведение. Что как раз не удивительно: государственное, значит, ничье --> [Author:x] . Правда, Яков Моисеевич лежал в отдельной палате, небольшой, но довольно чистой, на втором этаже. Окно выходило во двор, где шумели тополя, доносился гомон обитателей дома, за дверью шуршали тапочки медсестер...Несмотря на раздолбанный внешний вид, внутри было вполне уютно. Тесть лежал, прикрыв глаза и, казалось, спал. Вид у него был неважный. За то время, что Натан его не видел, он постарел лет на тридцать. Кожа покрылась пигментными пятнами, челюсть отвисла и слюна стекала по подбородку.
   Натан присел рядом с койкой и взял тестя за руку. Его веки дрогнули, открылись, черные зрачки, немного поблуждав по комнате, остановились на Натане. Губы растянулись в улыбке.
  -- Здравствуй, Толик, - прошелестел шепот. - Ты все-таки пришел.
   У Натана глаза полезли на лоб от удивления. Он уже открыл рот, но тесть приложил палец к губам.
  -- Дай бумагу и ручку, - он показал на тумбочку, - и говори что-нибудь, говори.
   Натан начал нести какую-то чушь, про погоду, про новые веяния времени, про общих знакомых...Единственное, чего он не касался, это смерти Ольги Михайловны и Елены. Но оказалось, что Яков Моисеевич в курсе.
  -- Ты не вини себя, пацан. Это я виноват, - прошептал он. - Не уберег. Думал, еще успею. И вот еще что, - тесть протянул ему записку. - Найди и передай. Поможет. И не ходи сюда больше. Подойди ко мне.
  
   Натан наклонился к самым губам. Яков Моисеевич сказал всего одну фразу, но Натан почувствовал, как тело сразу охватил жар. Он кивнул головой в знак уважения и прощания, взял записку и вышел в коридор. Постоял у окна, теребя записку в руке. "Это невозможно! Этого просто не может быть! Значит, он все понимает",
  -- Вы плохо себя чувствуете? Вам помочь?
   Натан оглянулся. Рядом стояла пожилая медсестра.
  -- Нет, нет, спасибо. Все в порядке.
  -- Вы к Якову Моисеевичу?
  -- Да. Я уже был у него.
  -- Я давно знаю Якова Моисеевича, - сказала медсестра. Что-то в ее голосе заставило Натана насторожиться. - Такой человек! И так не повезло! Вы его уже видели? Я думаю, что он еще поправится.
   Натан склонил голову в знак согласия и пошел к выходу. У дверей он оглянулся. Медсестра смотрела ему вслед. Белый халат обтягивал ее так прочно, будто под ним был офицерский китель. "Странная какая-то, - подумал он. - Может, следит за мной? Да нет, обычная медсестра, зачем ей это...".
   Но чувство опасности не покидало. Тем более что он заметил за собой "хвост" еще на Андреевском спуске. Необходимо проверить была ли это слежка или обычный прохожий, идущий тем же маршрутом. Благо, в этом районе много разных кафе, забегаловок и пивных. Он зашел в первую попавшуюся, заказал сто грамм коньяка и сел у окна. Кафе было маленькое, на пять столиков, и совершенно пустое. Человек остановился у входа, завертел головой, раздумывая входить или нет. Потом перешел на другую сторону улицы, сел на скамейку, закурил...Значит, это все-таки "хвост". И вели его от дома престарелых. Недаром медсестра показалась ему странной. Натан развернул записку. "Птенец! Есть время разбрасывать камни, и есть время собирать камни. Мое время пришло".
   "Бред какой-то", - первое, что пришло в голову Натану. Но он помнил слова Якова Моисеевича, которые тот прошептал ему на ухо. И еще адрес. Какая-то деревня под Киевом. Нефедовка, кажется. Он и не слышал о такой. Но тесть не тот человек, чтобы просто так посылать его к черту на рога. Что-то есть там, в этой забытой богом деревушке. Но сейчас главное уйти от слежки. Однако, вполне возможно, что этот "хвост" не один. Натан огляделся. За стойкой бара висела занавеска.
  -- Это у вас туалет? - спросил он у бармена. - Можно?
   Бармен равнодушно кивнул. Рядом с туалетом находился запасной выход. Натан выглянул. Чисто. Можно уходить. Он пересек поросший травой холм, вышел на маленькую улочку. Так, что же дальше? Домой возвращаться нельзя. Наверняка его там "пасут". Значит нужно найти эту чертову деревню. Но где она находится? В какую сторону ехать? В принципе, можно на вокзале узнать. Нет, туда нельзя. Лучше всего поймать машину и, желательно, дальнобойщика. Водитель должен знать. В конце концов, дальнобойщики по всему Союзу мотаются. Чем черт не шутит, вдруг ему повезет.
   До Белой Церкви он добрался на попутках. Несколько раз пересаживался, кружил по Киеву и пригородам, но слежку так и не обнаружил. С водителем ему подфартило сразу. Парень оказался разбитной, говорливый, обрадовался случайному попутчику.
  -- Нефёдовка? Знаю такую. Три дома, две березы... Зато лес вокруг!.. Закачаешься! Благодать! Только дороги туда нетути. Километров пять пешкодралом тебе придется переть. Мой танк там не пройдет. А тебе зачем туда? Зазноба, что ли? Так там, кроме старух, никого не осталось. Ладно, не хочешь говорить, не говори. Садись, домчу с ветерком.
   Парень оказался прав. До Нефедовки пришлось идти пешком, через лес. Если здесь когда-то и была дорога, то она давно заросла травой и сорняками, покрылась рытвинами и колдобинами. На деревушку Натан наткнулся внезапно, как только вышел из леса. Уже взошла луна, и слабым, голубоватым сиянием осветила крыши домов. Издали деревня казалась нежилой. Собаки не лаяли, кошки не мяукали, свет в окнах не горел...Только цикады нарушали тишину. Натан осторожно подошел к крайнему дому, заглянул во двор. Никого. Труп собаки, исклеванный птицами, валялся около забора. Дом скрипел и стонал, как старый столетний дед, но держался, не разваливался. Натан прошелся по единственной деревенской улице. Вдоль нее стояло всего пять заброшенных домов, два с одной стороны, и три - с другой. Дальше, насколько он мог видеть, простиралось пепелище. Натан шел тихо, постоянно прислушиваясь. Однако ничего не нарушало тишины. Он подумал, что Яков Моисеевич или что-то напутал, или просто подшутил над ним. Вот старый кретин! Натан уже готов был разозлиться и идти обратно, как сзади раздался голос:
  -- Ты кто? Что делаешь на моей земле?
   Голос прозвучал так неожиданно, что Натан чуть не обделался. От страха он присел, обернулся через плечо. Позади него стояло какое-то странное, маленькое существо, в темноте казавшееся лесным жителем из сказки. На нем была то ли овчина мехом наружу, то ли он сам так зарос...Не разглядеть. Натан видел только сверкающие живые глаза.
  -- Я...Мне... - от страха он забыл, зачем вообще оказался здесь. - Мне бы птенца...Птенца...
  -- Птенца? - удивилось существо. - Ну, я Птенец.
  
  
  
   4. КАМЕРА 14
   (продолжение)
  
   Снова заскрипела дверь. На этот раз принесли ужин. Что и говорить, кормили здесь неплохо. Правда, кусок не всегда лез в горло. Евгений даже смотреть не мог на еду.
  -- Ты жрать не будешь? - глядя на Журналиста, спросил Игорь Шульман. - Понимаю. Я первые дни тоже не хотел, - он взял поднос, - о, малява! -
   Игорь развернул записку. - Так, так...''От Теймура, Вовы, Ромы. Как дела, как жизнь, чего слышно? Там к вам посадили лоха, рыжего, с нашими часами и телекартом. Сними с него и передай нам сегодня. Загрузи его, как ты можешь. Бай! Одиннадцатая хата''. Бык! По-моему, это тебе малява. Только ты у нас "грузить" умеешь. А рыжий-то кто?
  -- Наверное, я, - сказал Евгений. - Часы, действительно, новые, "Ролекс", а телекарта у меня нет. А кто такие эти Теймур, Вова и Рома?
  -- Да так, отморозки, наркоманы законченные.
  -- И что, ты считаешь, часы нужно отдать?
  -- Это уже решать тебе. Отдашь - плохо, не отдашь - тоже не сахар.
  -- Нет, не отдам. Это подарок.
  -- Смотри сам. Тебе "дачку" принесут?
  -- Никто не знает, что я здесь. В полиции мне не дали позвонить по телефону.
  -- Плохо. Требуй, чтоб разрешили. Если тебе не будут носить передачи, ты быстро попадешь к кому-нибудь в "должники". А хуже этого, как сам понимаешь, ничего нет. Держи пока сигарету.
  -- Завтра суд. Может мне и удастся связаться.
   После ужина все разбрелись по своим местам. Бык с Лешей затеяли игру в "буру". Карты были маленькие, вырезанные из твердого картона из-под чайных упаковок "Липтон".
  -- Слышь, Инженер, иди к нам, - позвал Бык Николая Борисовича. - Мы "под интерес" играем.
  -- Не слушай его, Коля, - сказал Боря Спиногрыз. - И вообще, никогда не садись играть, если не уверен. Бесплатной игры не бывает.
  -- Чо ты лезешь?! Чо лезешь?! - взбеленился Бык. - Я ж не с тобой разговариваю!
  -- Знаю я, что ты хочешь. Смотри, Бык, нарвешься на правеж Дяди Боруха. Президент Израиля не поможет.
  -- Дядя Борух, Дядя Борух! Что ты заладил! В гробу я видел вашего Дядю!
  -- За базар отвечаешь, Бык? - плотоядно улыбнулся Спиногрыз.
   Сергей Быков почувствовал, что зашел слишком далеко, но обратной дороги уже не было. Вся камера ждала от него ответа, кто с любопытством, кто с сочувствием...Он махнул рукой, и снова взялся за карты. Его будущее было предопределено, и все это знали. За свои слова надо отвечать.
  -- Давайте, я с вами сыграю, - сказал Евгений, чтоб разрядить обстановку.
  -- Не боишься, Журналист? - спросил Леша - убийца. - Продуешь, жалеть будешь.
   Евгений взял колоду, перетасовал... Он сразу почувствовал подушечками пальцев булавочные наколки на рубашках карт. Перетасовал еще раз, чтобы лучше запомнить. Когда-то, в армии, один дембель научил его блефовать. Сейчас это умение может пригодиться.
  -- Ставлю свои часы, - сказал он.
  -- Идет, - обрадовался Бык.
   Но доиграть им не дали. Дверь открылась, вошли двое полицейских.
  -- Так, - грозно произнес Горкадзе, - кто тут у нас Евгений?
  -- Я.
  -- В Офаким поедешь. Вместе с румыном и... и... - он заглянул в бумажку, - со Спиногрызом, то есть, с Борисом.
  -- Эй, Горкадзе, ты, что, головой поехал? - приподнялся Натан. - Женьку только что привели, у него суд завтра.
  -- Завтра? - удивился полицейский и зашелестел листочками. - Во, блин! Точно! Сами не знают, что пишут. Бардак! Ладно, оставайся. Остальные за мной.
   Полицейские вышли вместе с молчаливым румыном и Спиногрызом. В камере наступила тишина. Только Бык шуршал картами.
  -- Вот идиоты, - выругался Шульман, - таскают людей с места на место. Делать им нечего.
   Натан снова улегся на шконку, посмотрел на Евгения. Он думал о том, что никому не может довериться. Прав был Яков Моисеевич, ни с кем нельзя откровенничать. Продадут, оглянуться не успеешь. А может, поговорить с этим журналистом? На лоха вроде бы не сильно похож, а если даже и лох, что ж, тем лучше. Не будет лезть не в свое дело. Сделает то, что скажу, а там "трава не расти". Или, все-таки, лучше с Шульманом? Парень, чувствуется, битый, не промах, такой не подведет. А если подведет? К тому же с ним делиться придется. Хотя, делиться нужно будет в любом случае. Главное, не прогадать. А если с Дядей Борухом? У него сила, авторитет, его слушают, ему верят! Нет, нельзя. Именно потому, что Дядя Борух - авторитет, вор в законе. Самого же Натана потом обвинят в связях с криминалом, и тогда не видать ему депутатского места в этом гребанном кнесете, как своих ушей. Черт, до выборов осталось всего ничего, а он торчит в этой камере, как последний фраер. Уже несколько дней Натан ломал голову над этой проблемой, и никак не мог придти ни к какому решению. Правда, у него один из лучших адвокатов Израиля, и он передал ему уже 50 000 шекелей, но тот что-то ни мычит, ни телется. Только пустопорожние обещания, Может, адвоката поменять? Нет, не имеет смысла. Адвокат говорит, что в прессе поднялась волна в защиту Натана. Если он в ближайшие дни отсюда выйдет, то на этой волне как раз и сможет попасть в кнесет. А если еще и Эдик Либерман поддержит!.. Не зря же Натан столько бабок вложил в его партию. На Щаранского с его "Исраэль ба алия" сейчас надежды мало. Удивительно, что его до сих пор не посадили. Ворюга, каких поискать! Сколько денег он снял со своего Сионистского форума! И быстренько ушел. Потом создал свою партию, настриг купонов... Правильно говорят, хочешь разбогатеть, придумай собственную религию, или партию. Либерман, правда, тоже не лучше. Когда он идет, вокруг него охранники, прихлебатели, бабы глаза закатывают от восторга, толпа "кипятком писает"... Пахан паханом! Хотя "авторитеты" говорят про него - "честный пахан". А это чего-нибудь, да стоит. А был такой пай-мальчик...Кто бы мог подумать! Может создать свою партию? Объединить "кавказских", "горских", "бухарских", разбавить их бедуинами или друзами, добавить парочку "эфиопов", "марокканцев", и дело в шляпе. Все равно те деньги, которые лежат сейчас мертвым грузом, нужно как-то легализовать. С другой стороны, ему пока нельзя "светиться", охота за ним и за "общаком" Якова Моисеевича еще не закончилась. Тем более необходим человек, которому можно было бы довериться. Окончательно решившись, Натан спрыгнул с койки и направился в туалет, предварительно поманив за собой Евгения.
  -- Эй, Дора, вали отсюда. Дай пописать по-человечески.
   Дорман молча вышел. Он уже привык к такому обращению.
  -- Слушай, Жень, дело у меня есть. Надеюсь, тебе можно доверять?
  -- Я не знаю, о чем ты хочешь говорить. Ты меня видишь первый раз, я тебя тоже.
  -- У тебя завтра утром суд. Скорее всего, уже разнесся слух, что ты арестован. Ты ведь не последний человек в этой стране. Наверняка кто-нибудь придет тебя проведать.
  -- Быть журналистом, пусть даже известным, и быть зеком, две разные вещи. Здесь люди быстро забывают хорошее. Наоборот, радуются, если кому-то хуже. Так что рассчитывать на друзей не приходится. Ладно, говори, что ты хотел.
   Натан задумчиво почесал нос, глядя на Евгения, потом сказал:
  -- То, что я тебе скажу, должно умереть вместе с тобой. Если откажешься, зла держать не буду, но если проговоришься, пеняй на себя.
  -- Не пугай, Натан, не такие пугали. Это, во-первых, а во-вторых, ты еще ничего не сказал. Можешь молчать и дальше. Я не буду знать твоих тайн, а душа твоя будет спокойна.
  -- В том-то и дело, что мне нужна помощь. Сделаешь, озолочу. Я добра не забываю.
  -- Это не разговор. То пугаешь, то сулишь золотые горы... Может, закончим? Мои проблемы меня волнуют больше, чем твои.
  -- Хорошо, Женя. Значит, так. На воле остался мой компаньон, у которого находятся все документы. На фирму, на деньги... Я тебе дам записку, а ты уж постарайся передать ее по назначению.
  -- Почему сам не передашь?
  -- Подозреваю, что за мной следят.
  -- Что ж ты такого натворил, что даже здесь за тобой следят?
  -- Потом расскажу.
  -- Хорошо, передам, если получится.
   Когда они вышли из туалета, вся камера грохнула от смеха.
   - Ну? Что я говорил? - взревел от радости Бык. - Мужики, вы как, уже подружки? Что-то быстро справились.
  -- Заткнись, Бычара, - осадил его Натан. - Не забывай, что тебе еще перед Дядей Борухом ответ держать.
   Не смеялся только Игорь Шульман. Он как-то уж очень внимательно рассматривал Евгения. Под его взглядом Евгению стало неуютно, он поежился. "Черт возьми, что-то здесь не так", - подумал он.
   Камера готовилась ко сну. Выключили свет, арестанты разбрелись по своим местам. С уходом румына и Спиногрыза стало немного свободнее, даже Дора пытался перебраться на свое прежнее место, но Бык цыкнул на него и тот моментально убрался. Вскоре камера наполнилась вздохами, сонным бормотанием, храпом... Шульман не спал. Он думал. Фазиль затолкал его в это дерьмо, твердо пообещав, что решит все его проблемы, но только в том случае, если он, Игорь, вернется с результатом. А как подкопаться под Натана? Под него многие копали, все напрасно. Фазиль почему-то думает, что в маацаре тот расколется и расскажет, где воровской общак. Как же, держи карман шире, расскажет! Интересно, каким образом Фазилю удалось засадить Натана? Впрочем, чего там думать, у него такие связи в полиции! Именно поэтому он до сих пор на воле гуляет. Даже когда сын Фазиля влип с проститутками, которых переправлял через египетскую границу, и то он его отмазал. А вместо сына посадили кого-то другого, который, якобы, и повесился в камере. Страшный человек - Фазиль! А с виду не скажешь. Высокий, красивый, подтянутый, всегда доброжелательный... Вот только доброжелательность его - крокодилья. Так зубами цапнет, что самому легче повеситься, чем ждать от него пощады. Вот и он, Игорь, попался к нему на крючок. А ведь так хорошо жил! Три магазина, ресторанчик, молодая жена, с которой уже в Израиле познакомился, она сейчас на седьмом месяце. Если бы не это, фиг бы он пошел на поводу у Фазиля. Не шиковал, конечно, на мерседесах не ездил, за ручку с премьер-министром "не здоровкался", но жил нормально, имел свой постоянный доход. О прошлом давным - давно забыл, благо, напоминать было некому. А был Игорь в Одессе обыкновенным фарцовщиком. Начинал с сигарет и со шмоток, но быстро освоился, обрел основательные связи, и ударился в спекуляцию валютой и аппаратурой. Деньги текли рекой. По молодости и глупости он не сильно заботился о конспирации, швырял купюры направо и налево, от сторублевок прикуривал...Но подловили его на самом пике удачи, и загремел Игорек в КПЗ. Однако быстро понял, что выбираться надо отсюда, выбираться любыми способами. И когда следователь предложил ему быть "стукачом", Игорь недолго раздумывал. Многих он знал из преступного мира, не только спекулянтов и валютчиков. Сталкивался он и с ворами, и с рэкетирами, и с цеховиками... И обрел Игорь Шульман куратора - капитана Машукова, жуткого антисемита. Тот при каждом случае тыкал ему в нос национальность. И когда Игорь приносил ему бутылку виски или импортного коньяка, капитан разражался тирадой насчет того, что "это вы, жиды, споили матушку - Россию и нэньку - Украину". Коньяком, однако, не брезговал, да и другими гешефтами тоже. Правда, и не зажимал его сильно, позволял заниматься спекуляцией, хотя и приговаривал при этом: "Ты, Шульман, работай, доносы, чтоб, каждую неделю, без вранья, без утайки, а то представляешь, что будет, если твои коллеги узнают". Игорь прекрасно понимал, что будет, что с ним сделают, если хоть одна живая душа даже не то, что узнает, просто начнет догадываться. А потому все чаще хотелось ему задушить капитана Машукова. Но он считал, что из-за такой мрази не стоит садиться в тюрьму. И продолжал писать доносы. Однако надо отдать должное одесской милиции: берегли его, зря не подставляли. Игорь подозревал, что "сексотом" работает каждый второй спекулянт. И не понимал, почему же их всех до сих пор не арестовали. Потом понял: милиция на них делала свой бизнес. Как говорится, богу - богово, а кесарю - кесарево. Указания капитана Игорь выполнял беспрекословно, на совесть, за что тот скоро получил майора. Казалось бы, пей, гуляй, зарабатывай немыслимые бабки под защитой нашей "доблестной", но мешало Игорю сознание того, что он все время под "колпаком". Что мечта его уехать за границу, накрылась медным тазом. Правда, он не совсем понимал, чем будет там заниматься. Ведь невозможно спекулировать валютой там, где этой валюты навалом.
   Но скоро пришла перестройка. То, что он делал, стало называться "честным бизнесом", хотя этот бизнес больше напоминал Чикаго 30-х годов. Деньги, которые он заработал, исчезли в вихре перемен, оставшееся вложил в МММ, и погорел, "как швед под Полтавой". Клял себя на чем свет стоит. Как он мог просмотреть, проморгать такой потрясающий "пирамидный" бизнес?! Вместо того чтобы вкладывать, сам бы мог делать нечто подобное. С его опытом, с его связями... Машуков больше не донимал Игоря, он перебрался в Киев и там стал каким-то большим начальником. Дорога за границу теперь была для Шульмана открыта. Но он не ехал. Какой смысл начинать новую жизнь без денег? Он выжидал. Вдруг подвернется какое-нибудь дельце. Но ничего походящего не было. Пока однажды не зашел к Игорю старый приятель - Гришка Крымов, по кличке Золотой. По своей натуре, Гришка был занятный тип. Не пил, не курил, примерный семьянин, деньги зарабатывал более чем приличные....А то, что денег у него много Игорь знал доподлинно. В свое время Гришка делал бабки на том, что скупал золотые побрякушки у простаков возле ломбардов. За что и получил свое прозвище. Сейчас он крутился в одесском горкоме, подбирая к своим рукам мелкие бизнесы. И, похоже, успешно. Но к нему Золотой пришел не просто так. Он предложил Игорю зарегистрировать на себя липовую фирму, через которую он, Гришка, будет прокачивать левые деньги, а ему достанется неплохой процент. И делать ничего не надо. Игорь согласился. Но открыть фирму они не успели. Через два дня Золотого расстреляли, как писали газеты, "у подъезда своего дома". Шуму было много. Гришка работал в команде будущего мэра, поэтому убийство квалифицировали, как политическое. Хотя Игорь догадывался, что дело, скорее всего, в тех баснословных левых доходах, которые Гришка прокачивал через подставные фирмы. Он убедился в этом, когда, на следующий день после убийства, придя домой, обнаружил все перевернутым, выпотрошенным... Что-то у него искали, но что? Судя по всему, следили за Золотым, думали, что тот оставил Игорю какие-то документы или деньги. Он понял, что надо "рвать когти" из Одессы. Даже если он ни в чем не виноват и не имел связей с Золотым, на том свете доказывать это уже будет поздно. Куда бежать? В Америку? В Германию? Нет, туда нужно ждать вызова и разрешения. Быстрее всего уехать в Израиль, хотя и не очень хочется в эту маленькую восточную религиозную страну. Игорь считал себя западным человеком. Но сейчас выбора не было. И он вылетел в Израиль с двадцатью долларами в кармане.
   Шульман очнулся от своих тягостных мыслей, оглядел камеру. Черт бы побрал этого Натана вместе с Фазилем! Может, у него и нет никакого общака, но Фазиль хрен в это поверит. Даже если Игорь притащит ему стопроцентные доказательства. Если бы он тогда, три года назад, не обратился бы к Фазилю за помощью, не сидел бы сейчас в этой камере, не висел бы у Фазиля на крючке. Тогда на него "наехали" кавказские, потребовали 20% от дохода. Игорь удивился, неужели и в Израиле есть рэкет? И отказался платить. А ночью сгорел его магазин. Игорь бросился в полицию, но там как-то странно отнеслись к его жалобе. " Тебя же не убили!". "Вы что, хотите, чтоб меня убили?!". Из полиции Игорь пошел к Фазилю и попросил того о защите. Это потом, много позже, у него появилось подозрение, что Фазиль сам спровоцировал поджег. Но уже ничего не мог сделать, он попал в кабалу. Фазиль, у которого все было "схвачено", помог получить ему кредит на расширение бизнеса. И вот сейчас пришло время расплачиваться. Поэтому он и торчит в этой вонючей камере, и думает, как "раскрутить" Натана. Интересно, а чего это Натан с Журналистом в параше закрывались? Не трахались же они, в самом деле. Может, они в сговоре? А может, он с Журналистом своей тайной поделился? Разбудить, что ли, этого, как его, Евгения Черныха? Игорь спрыгнул с койки, подошел к Евгению.
  -- Эй, Женька, проснись. Дело есть.
   Черных открыл глаза, Шульман приложил палец к губам.
  -- Тс-с-с!
  -- Блин, не спится тебе. Что случилось?
   Игорь огляделся. Все спали, или делали вид, что спали. Нет, здесь нельзя разговаривать. А завтра может быть поздно. Он поманил Евгения за собой в душевую.
  -- За свою жизнь не боишься? - прошептал Игорь.
  -- Да что вы меня все пугаете сегодня? - возмутился Женька.
  -- Кто это - все? - сразу ухватился Игорь. - Натан, что ли?
  -- Почему Натан? - окончательно проснулся Евгений. - То полиция, то ты... И почему я должен бояться?
  -- О чем вы говорили с Натаном?
  -- Во-первых, с какой стати тебя это интересует? А, во-вторых, ни о чем особенном мы не говорили. Я когда-то писал статью про одну несуществующую организацию. Может быть, слышал, "Русские пантеры" называется? Вот он и спрашивал об этом. А вообще-то, ссали мы здесь. А ты-то чего так задергался?
  -- Да нет, я просто так, - Игорь понял, что не добьется прямого ответа. Может, припугнуть его? А если они действительно говорили о какой-то статье? Натан ведь тоже не дурак, не будет открываться перед первым встречным. Все равно надо будет передать Фазилю, пусть проследит за этим журналюгой. - Ладно, пошли.
   Евгений улегся на свой матрац, но сон не шел. В нем заговорила профессиональная жилка. Что-то слишком быстро эти ребята им заинтересовались. Один скрывает какую-то тайну, хочет передать записку, второй жаждет узнать, о чем они говорили...Скорее всего, тоже гоняется за этой же тайной. Что же за всем этим кроется? Хотя, что думать, завтра, точнее, уже сегодня, наверное, все прояснится. Ему бы со своими делами разобраться. На допросе этот черный мордоворот, эта "эфиопская" задница, майор гребанный, так орал на него, будто получал от этого громадное удовольствие. Ну кому придет в голову орать на человека на одной и той же ноте в течение почти восьми часов? Да еще и обвинения какие-то дурацкие, из пальца высосанные. Странно, что ко всему прочему его еще не обвинили в и изнасиловании или подделке документов. А то предъявили какую-то фигню, будто бы он, Женька Черных, профессиональный журналист, кого-то шантажировал, кого-то угрожал убить, кому-то обещал "начистить рожу"... Да здесь в Израиле половине "русских" рожи надо "чистить". А уж как этот майор обрадовался, когда он в раздражении сказал последнюю фразу. "Ага! Значит, ты все-таки угрожал!". И тут же занес это в протокол. Убеждать его в обратном, было совершенно бесполезно. Евгений это сразу понял. Одного никак не мог понять, кто написал на него весь этот бред, кому он помешал? Если кто-то ему мстит за статьи, то кто? Врагов у него, конечно, достаточно, даже с избытком, но вряд ли они будут мстить так изощренно. Они, скорее, морду набьют, что уже бывало не раз. Его били, он бил, это нормально. А то, что произошло сейчас, больше похоже на женскую месть. Вот среди прекрасного пола недовольных, действительно, "выше крыши". Хотя, чего там удивляться, сходился он с ними быстро, расходился еще быстрее... Но ведь он никому ничего не обещал, ни жениться, ни последний стакан воды преподнести. Может, конкуренты? Журналисты в Израиле, как пауки в банке, загрызут и не подавятся. К тому же, выборы скоро. Может быть, именно перед выборами кто-то решил избавиться от него таким образом? Если это так, то тогда все понятно. Вот только как отсюда выбраться? Евгений много писал про израильскую полицию, и прекрасно знал, что уж если попал сюда, то должно произойти что-то необыкновенное, из ряда вон выходящее, какое-то чудо, чтобы его выпустили. К нему часто обращались люди, родственники которых сидели по надуманным обвинениям, а многим даже обвинения не предъявляли. Так что он не надеялся быстро выйти отсюда. Денег на адвоката у него нет, друзей, по большому счету, тоже, значит защищать его некому. А на бесплатного адвоката надежды мало. Он знал, что с делом подозреваемого адвокат знакомится перед самым процессом, а часто даже не читает его. "Бесплатный" защищает, в основном, так называемых "кухонных бойцов", а у них все преступления, практически, на одно лицо. Напился, поругался, обиделся, и кулаком в глаз, или бутылкой по голове. Возможны, конечно, вариации, но происходит все, обычно, по одному и тому же сценарию. Поэтому адвокаты не сильно вникают в подробности. Поэтому и Евгений не особенно на них надеялся. Собственно, он ни на что уже не надеялся. Если очень захотеть, на любого можно найти компромат. А в Израиле даже искать не надо, ты заранее виноват, потому что ты "русский". Недавно старика посадили, 72 года. Все знали, что у него дочь - шизофреничка, что ей нельзя верить, что ее лечить надо. Но судья почему-то поверил этой пятидесятилетней дуре, которая заявила, что старый немощный отец ее насиловал. Бред? Бред! Но старика посадили на пятнадцать лет. А перед этим судили "марокканцев", которые в кафе убили "русского" парня. Так их выпустили "за недоказанностью улик" прямо из зала суда. Хотя были и свидетели, и доказательства. Нет, "умом Израиль не понять"...
  
  
  
  
   3. ДЯДЯ БОРУХ
  
   Городок, в котором рос Боренька Камянов, был легендарным и героическим, воспетым в песнях и кинофильмах... "Каховка, Каховка, родная винтовка, горячая пуля летит...". На самом деле это было обычное еврейское местечко, грязное, заброшенное, заросшее лопухами и крапивой. Небольшие, в основном, деревянные или глинобитные, покосившиеся домики с соломенными крышами, с крохотными участками и сарайчиками, переполненные бараки, с вечно ругающимися жильцами... Единственная асфальтированная дорога, которая по традиции называлась "улица Ленина", единственный на весь городок огромный двенадцатикомнатный каменный домина, который принадлежал хозяину завода "Трактородеталь" Гроссману, и три школы - русская, украинская и еврейская...Каховка стояла на берегу великолепного, широкого, теплого Днепра, где детвора ловила бычков, окуньков и огромных раков. Вокруг простирались плавни, а за городом - необъятная степь. Но такую Каховку Боренька уже не застал. Он родился позже, после войны, он вообще был поздним ребенком. Город восстанавливался заново, отстраивался, разрастался...Уже вовсю шло строительство Каховской ГЭС... Его отец до 41-го года был директором еврейской школы, мать преподавателем русского языка и идиш, три старшие сестры баловали Бореньку, как могли, любили и лелеяли....Во время войны немцы убили всех каховских евреев, которые не успели уйти, большинство из них живыми сбросили в колодцы, откуда в течение нескольких дней доносились крики и стоны. По рассказам родителей Боренька знал, что они чудом спаслись. Немцы появились в городе, когда семья Камяновых только - только переправилась на другой берег Днепра. А потом была долгая дорога в Казахстан. Где пешком, где на подводе...В 37-м его отец ослеп, и Боренька, слушая все эти рассказы, только удивлялся мужеству матери, которая с тремя маленькими дочерьми и слепым мужем, смогла проделать такой немыслимый путь. Удивлялся и гордился. А еще он гордился тем, что его семья была самой уважаемой в городе. Он и сам старался не ударить лицом в грязь. Учеба давалась ему легко, и учителя постоянно его хвалили. В музыкальной школе он тоже был одним из лучших. В классе он сидел за одной партой с Маринкой Парчелли. Была она длинная, нескладная, на голову выше его, с едва сформировавшейся грудью, но итальянская фамилия придавала ей неповторимое очарование. Бореньке казалось, что он влюблен в Маринку, и поэтому все время таскал ей конфеты, которые в то время были в дефиците, и давал списывать контрольные. Впрочем, он вообще был влюбчивым, что, конечно же, в итоге должно было сыграть с ним злую шутку. С друзьями он бегал на пляж, где с интересом и любопытством рассматривал женщин в купальниках. А если удавалось, то заглядывал и в баню. Женщины не стеснялись Бореньку по причине его малолетства. Он же испытывал огромное и непонятное еще ему самому возбуждение. Теоретически он знал как избавиться от этого напряжения. Приятели, "с понтом" цыкая через зубы, хвастались своими победами, объясняли, с какой "ялдой" лучше иметь дело, и какая "даст" без проблем. Но Боренька им не верил. Они были такими же тринадцатилетними подростками, как и он. Точно так же бегали на пляж и в баню, рассматривали картинки с голыми и сисястыми бабами, спорили на то, кто дальше пописает, если "хрен стоит", кто дальше сплюнет или кто громче свистнет. Ни плеваться, ни свистеть Боренька не умел, и страшно завидовал корешам. Зато он дальше всех писал и лучше всех играл на пианино. Однако последнее как раз не являлось достоинством, потому как музыкой мало кто увлекался.
   В 63-м из колонии вернулся Ванькин старший брат, Валерий, куда загремел три года назад за пьяную драку. Во рту у него были две железные фиксы, предмет зависти всех пацанов и непременный атрибут "настоящего" зека. Валерка со смаком рассказывал о тюремной романтике, кичился знакомством со всякого рода "авторитетами", и только глаза выдавали его грусть и тоску. Ванька, Борькин приятель, ходил за старшим братом, как собачонка, заглядывал ему в глаза и бегал за пивом. Правда, на свободе Валерка долго не задержался. На танцах он пырнул кого-то ножом и получил очередной срок, уже как рецидивист. Говорили, что он, якобы, заступился за Таньку, но в это мало кто верил. Про Таньку Осипову знали, что она шалава, ложится под кого угодно, так что защищать ее не было вроде бы никакого резона. Но еще долго вокруг витал запах и вкус тюремной романтики, еще долго гордился Ванька своим братом и утверждал, что каждый настоящий мужик должен пройти через тюрьму. Боренька тоже в это верил, только в тюрьму ему отчего-то не хотелось. Может быть, если бы не Ванька, он так никогда бы и не узнал, что это такое. Но, как говорится, "от сумы, да от тюрьмы не зарекайся". И первой, кто его толкнул на эту дорожку была, как ни странно, все та же Танька Осипова.
   Однажды, будучи на пляже, Боренька увидел, что Танька направляется в кусты. Крадучись, он пошел за ней следом. Она углубилась в заросли, повертела головой, проверяя, не следит ли кто за ней, сняла трусики и присела возле дерева. Зажурчала струйка, а Боренька из своего укрытия с волнением смотрел, как она писает. Он еще никогда не видел, как писают большие девочки. Струйка переливалась на солнце, с силой била в землю, образуя в ней ямку, а Боренька чувствовал, как горячая волна поднимается от пяток до таза, и выше, выше, до самой головы....Перед глазами уже плыли круги, затвердевшему, как камень, члену становилось тесно в плавках...Он неловко переступил, под ногами хрустнула ветка... Боренька так и застыл в неудобной позе, стараясь, чтоб его не заметили. Даже дышать перестал.
  -- Эй, иди сюда, - позвала, увидевшая его, Танька. Она нисколько не смутилась, так и продолжала сидеть возле дерева. - Почему такая несправедливость, как ты думаешь? Мужчины расстегнут ширинку и могут писать стоя, а женщинам нужно все с себя снимать.
   Боренька стоял, переминаясь с ноги на ногу, и молчал. Но краем глаза рассматривал густые черные волосы, росшие у нее на лобке, розовые половые губки, и выделяющийся, похожий на маленький член, клитор. Он знал, что это называется "клитор", брал иногда в школьной библиотеке медицинскую литературу. Танька стянула с него плавки и удивленно сказала:
  -- Ничего себе, какой большой и толстый! А ты такой маленький. Точно, все в корень пошло.
   Она прикоснулась языком к пенису, втянула его в рот, и зачмокала губами. Боренька не мог долго сопротивляться, и довольно быстро кончил ей прямо в горло.
  -- Вкусно, - она облизала губы. - Только никому не говори. А то меня еще посадят за совращение несовершеннолетних, - Танька натянула трусики, отряхнулась. - Ладно, пошли. Кстати, если еще захочешь, готовь денежку. Много с тебя не возьму, потому как маленький, но и бесплатно делать это не буду.
   Она пошла вперед, покачивая бедрами. А Боренька поплелся сзади, ощущая себя радостно и опустошенно. Он представлял, как будет хвастаться Ваньке, но вовремя остановился. Он не может об этом рассказать, ведь он обещал никому не говорить. Но, как бы там ни было, Боренька больше не чувствовал себя маленьким и несмышленым. Скорее, наоборот, в нем появилась уверенность в своих силах. Он больше не подсматривал за женщинами в бане, считая это ниже своего достоинства, не обсуждал с приятелями бабские прелести, и совершенно забыл про учебу. Ни о чем другом, кроме секса, он думать не мог. Танька посвящала его во все прелести и запретные тайны, и что удивительно, перестала брать с него деньги. Но Бореньке хотелось сводить ее в кино, купить цветы, подарить что-нибудь необычное...Карманных денег, естественно, не хватало, а где их взять он не знал. Боренька не мог просить у родителей, тем более что он не смог бы им объяснить, зачем они ему нужны. Несмотря на то, что родители неплохо зарабатывали, и отец не пил, как большинство соседей, денег все равно не хватало. Сестры уже выросли, им постоянно что-то было нужно: то новые туфли, то платье, то духи или помада...
   Как-то он поделился своими проблемами с Ванькой.
  -- Тю, дурило, - засмеялся приятель. - Зовсим з глузду зъихав! Нашел с кем трахаться!
   Но Боренька видел, что Ванька ему завидует. В свои четырнадцать лет Ванька выглядел на восемнадцать. Здоровый, высокий, под рубашкой мышцы перекатываются... Боренька, по сравнению с ним, совсем пацаненком казался. Но Танька Осипова выбрала почему-то именно его, и это казалось Ваньке странным, непонятным. Но Боренькина просьба не застала его врасплох. Он уже несколько месяцев подыскивал себе напарника, не знал только с кем поделиться своей тайной. Никому из друзей он не мог довериться, боялся, что они сдадут его раньше времени. А Борьке вроде бы верить можно. Вон сколько времени держал в себе, никому не проговорился про Таньку!
  -- Есть у меня одна идея, - сказал Ванька, - но не знаю, как ты, сможешь?
  -- Что за идея?
  -- Если скажу, назад дороги не будет. Согласен?
  -- Двум смертям не бывать, - махнул рукой Боренька.
  -- Смотри, если поймают, припаяют столько, что мало не покажется.
   И Ванька поделился с ним своей идеей. В центре города находился большой продовольственный магазин. К вечеру у продавцов собиралась немаленькая выручка, которую они под роспись сдавали директору. Деньги отвозились в банк на следующий день, утром. Это значит, что всю ночь они лежали мертвым грузом в кабинете. Оставалось их только найти и взять.
  -- Как же мы попадем туда? - спросил заинтригованный Боренька. О последствиях он не думал.
   Но оказалось, что у приятеля есть план. Он несколько месяцев присматривался к магазину. Продавщицы уходили с работы в девятом часу вечера, директор закрывал магазин около десяти. Правда, недалеко находилось отделение милиции, но на них можно было не обращать внимания. Милиционеры были на сто процентов уверены, что их близость будет отпугивать воров и налетчиков. Каховка, вообще, в этом смысле, была тихим и спокойным городом. Все друг друга знали, и любой новый человек сразу привлекал внимание. Так что ни о каких крупных кражах или разбойных нападениях не могло быть и речи. На этом Ванька и хотел сыграть. На них вряд ли подумают. А попасть в помещение было достаточно просто. Магазин открыли в заново отстроенном и отремонтированном бывшем жилом доме, на крыше которого сохранилась старая печная труба. Она уже давно не использовалась по своему прямому назначению, но по ней можно было попасть внутрь.
  -- Ты невысокий, худенький, как раз пролезешь, - закончил свой план Ванька.
  -- А как же ты?
  -- Откроешь мне окно в туалете, на втором этаже. Там тополь рядом стоит, я с него перепрыгну.
   Все получилось именно так, как рассчитал приятель. Деньги они нашли в ящике стола, пять с половиной тысяч. Новыми! Сумма по тем временам немыслимая. Директор даже не удосужился закрыть кабинет, настолько был уверен в себе и в близлежащей милиции. В кабинете еще находился огромный сейф, которым ребята тоже заинтересовались. Но открыть его не было никакой возможности. Боренька покрутил круглый диск, вокруг которого были цифры, и вдруг услышал щелчок. Даже не услышал, почувствовал. Он осторожно продолжал крутить, пока снова не щелкнуло.
  -- Пошли быстрее, - торопил его Ванька.
  -- Подожди, тихо, - Боренька прислушался к сейфу. Ощущение было такое, будто перед ним живой организм, еще чуть - чуть и он откроется.
   Замок щелкнул еще раз и дверца сейфа распахнулась. Внутри стояла бутылка армянского коньяка, и лежали какие-то бумаги. Денег не было.
  -- Ну, ты даешь! - восхищенно сказал Ванька. - Ты, наверное, любой замок открыть сможешь.
   Из магазина они выбрались тем же путем, как и пришли. Даже не забыли протереть все, за что хватались. Из кинофильмов Боренька знал, что все воры так делают. А вот о своих новых способностях, которые обнаружил в себе, открывая сейф, даже не задумался. Не придал этому значения.
  -- Слышь, Ванька, - сказал Боренька, когда они шли по ночной, пустынной улице, - не вздумай деньги тратить, пока все не успокоится.
  -- Не учи ученого, - во весь свой щербатый рот заулыбался приятель. - Представляешь, сколько денег за один раз заграбастали!
   На следующий день весь город гудел. Такого ограбления нищая Каховка давно уже не помнила. Взмыленные милиционеры проверяли каждого встречного - поперечного, тащили в отделение всех, кто когда-либо стоял на учете, или сидел, но найти грабителей так и не смогли.
   Через полгода Боренька подошел к Ваньке и сказал:
  -- Пора бы повторить.
  -- Ты чо? Я в магазин теперь ни ногой.
  -- Зачем в магазин? Как ты думаешь, где директор хранит свои деньги? В сберкассе, что ли?
  -- Не знаю, - задумался Ванька.
  -- А я знаю. Нужно только к нему домой попасть.
  -- И как ты себе это представляешь?
  -- Ты знаешь его дочку? Она в нашей школе учится. Так вот, у нее день рождения скоро. Соображаешь?
  -- Пока нет. Объясни.
  -- Мы придем к ней и сделаем слепки с ключей. А ты в своем сарае потом сварганишь ключики.
   Все получилось так, как говорил Боренька. Единственное, чего он не учел, это то, что в дверях был не один замок, а три. Но его это не остановило. В квартиру они попали в ночь с субботы на воскресенье. Александр Наумович с семьей уехал на выходные в Херсон, к родственникам. Пока Ванька шмонал комнаты, Боренька остановился перед сейфом в спальне. Он был уверен, что основная сумма находится здесь. Боренька походил перед сейфом, потрогал его руками... Он хотел почувствовать его, сжиться с этой железной коробкой. И только, когда пришла уверенность, он начал крутить диск. Пальцы и слух чутко реагировали на каждый слабый щелчок. Когда дверца открылась, Боренька ахнул. Весь сейф был заполнен денежными пачками в банковской упаковке. Здесь же находились и золотые побрякушки жены Александра Наумовича, директора продовольственного магазина. Боренька был уверен, что тот не побежит в милицию, вряд ли все это богатство было нажито честным путем. В секретере в комнате Ванька нашел несколько сберегательных книжек на предъявителя, на общую сумму 38 тысяч рублей. Что с ними делать, ребята не знали, но книжки взяли, просто так, из вредности.
   Боренька уже давно забыл про Таньку Осипову. Постоянное чувство опасности и риска было намного острее, чем секс. Это не значило, что он совсем отказался от женщин, просто относился к ним теперь как бы свысока, никому не отдавая предпочтения. Они же наоборот, будто почувствовали в нем что-то значительное, необычное, сами вешались ему на шею. За последний год Боренька, практически, не изменился, был все такого же невысокого роста, вихрастый, только плечи стали пошире, да в глазах появилось что-то взрослое, не свойственное его возрасту.
   Однажды во дворе появился мужчина. На вид неприметный, лет сорока, в легкой болоньевой курточке.
  -- Эй, еврейчик, иди сюда, - позвал он Бореньку. - Скажи мне, жиденок, это ты Наумыча ломанул? Ай-ай-ай, а еще из такой уважаемой семьи!
   Боренька молчал, прикидывал, откуда этот человек про него знает. От Ваньки? Вряд ли. Вон он на качелях сидит, в его сторону смотрит. Тогда от кого же?
  -- Ты не переживай, - сказал мужик, словно отгадал его мысли. - Во-первых, слухами земля полнится, а во-вторых, вычислил я тебя. Скажи лучше, как ты сейф открыл? И не ври. Мне врать нельзя. Понял?
   В голосе прозвучала угроза. Но Боренька молчал, он еще не верил, что этому человеку можно доверять. А вдруг он из милиции. Да и не собирался Боренька никому ни о чем рассказывать, ни с кем делиться своей тайной.
  -- Ага, ты, наверное, думаешь, что я мент? - спросил мужчина. - Нет, я не мент. Я Паша Коробов. Слыхал?
   Боренька кивнул. Конечно же, он слышал про Пашку Коробова по кличке "Сын полка" или Сынок. Во время войны Пашка был членом партизанского отряда, и, несмотря на свои десять лет, небезуспешно взрывал немецкие эшелоны. После войны он попал в детский дом, где стал профессиональным "домушником", научился резать сумочки и карманы, подделывать купюры, открывать отмычкой любые замки. Короче, мастер на все руки. Два раза сидел, но большие срока припаять ему не могли. Милиция все про него знала, но с доказательствами ей не везло. Осторожен был Сын полка, опасность чуял за версту.
  -- Ну, что, жиденок, разговаривать будем?
  -- Я не жиденок, - отрезал Боренька.
  -- А кто же ты? - удивился Пашка. - Раз еврей, значит жиденок. До жида еще не дорос.
  -- Меня Борисом звать.
  -- Ах, Борис значит? А по вашему это как будет? Броха? Или Борух?
  -- Борух.
  -- Значит, с этого момента будешь Борухом. Гордись! Сам Сын полка тебе погоняло дал, - Коробов засмеялся. - Ладно, расскажи, как ты сейф подломил.
  -- Да я сам не знаю, - замялся Боренька. - Почувствовал что-то...Для меня этот сейф как живой был, как девушка...Нужно было только слово подобрать. То есть, не слово...ну-у...Не знаю, как это объяснить.
  -- Да у тебя талант, пацан. Извини. Борух. Слушай, а куда же ты деньги дел? Такую сумму на мороженое не проешь, и на кино не промотаешь...
   Пришлось Бореньке признаться, что из ворованных денег почти ни рубля не потратил. Он не пил, ни курил, на женщин не разорялся...Лежат себе денежки, есть не просят. А к ним еще и несколько сберкнижек...Что с ними делать? Разве что выбросить.
  -- Дурак! Отдай их мне, я знаю, что делать. А я тебя за это учить буду. Хочешь стать настоящим, фартовым?
  -- Хочу.
   С этого дня Сынок взял Бореньку под свою опеку. Теперь никто не называл его Боренькой, только Борисом или Борухом. Теперь перед ним лебезили, заискивали, даже в рестораны пускали, взяв "под козырек", несмотря на то, что ему еще не исполнилось семнадцати. Все это очень нравилось Боруху, чувствовал он за собой широкую спину. На танцах никто не смел даже косо взглянуть в его сторону. Ни одна "телка" не могла ему отказать. Боялись. Он чувствовал вокруг себя этот шлейф страха. Даже Ванька стал реже с ним общаться. Но Боруха это мало трогало. Сын полка теперь учил его, как справляться с замками различных конструкций, как общаться с сейфами, как с первого взгляда определять сложность того или иного объекта. Он оказался талантливым учеником. Коробов давно понял, что не ошибся в выборе. Оставалось только найти подходящего барыгу, или взломать контору. Боруха нужно было проверить в деле, в настоящем деле. То, что его до сих пор не поймали, было лишь везением.
  -- Вот что, Борух, - как-то утром сказал ему Сынок. - На следующей неделе будем брать сберкассу.
  -- Почему сберкассу?
  -- На следующей неделе выплата пенсий. Денег привезут немерянно.
  -- Нет, Сынок. Я старух грабить не буду. У меня есть другое предложение.
  -- Ну-ка, ну-ка...
  -- Когда-то хозяином завода "Трактородеталь" был некий Гроссман. Его расстреляли в 37-м, но насколько я знаю, ни денег, ни золота у него не нашли.
  -- Было что искать?
  -- Было.
  -- Куда же все делось? - заинтересованно спросил Паша Коробов.
  -- В том-то все и дело. У Гроссмана остался сын, тот самый, который сейчас заведует мебельным производством. У него огромнейший дом за городом. Думаю, что папашины ценности находятся там. Впрочем, наверное, не только ценности. Гроссман - младший толкает мебель налево. Так что там точно есть, чем поживиться. Это тебе не старушек грабить.
  -- Ну, ты, голова! - уважительно произнес Коробов.
  -- Только Ваньку с собой возьмем, - как о решенном, сказал Борух. - А то он на меня волком смотрит. Завидует.
  -- Как бы он нас не завалил, - засомневался Коробов. - Ладно, если что, пойдет паровозом.
   Сын полка как в воду смотрел. Они не учли, что дом Гроссмана - младшего охранялся собаками. Правда, здоровый, как бык, Ванька быстро справился с ними. И почти без потерь, если не считать разорванной куртки. Коробов приложил к оконному стеклу мокрую газету и бесшумно его выбил. Пока Борух занимался сейфом, который оказался не таким уж и сложным, Сынок с Ванькой спустились в подвал. В углу был навален всякий мусор, какие-то коробки, ящики, садовый инвентарь...Они раскидали все и обнаружили в стене свежую кладку. Под ней оказались несколько банок с царскими червонцами, картины, свернутые в рулон, бронзовые статуэтки, золотые слитки...
  -- Ничего себе! - присвистнул Паша Коробов. Он переложил все в специально заготовленную сумку. - Пошли. Посмотрим, как дела у Боруха.
   Когда они поднялись, Борух уже перекладывал пачки денег из сейфа к себе в рюкзак.
  -- Так, уходим в разные стороны, - распорядился Сынок. - И смотри, Ванька, если что, я тебя из-под земли достану.
  -- А я чо? Я ничо, - проблеял тот.
  
   Милиция быстро вышла на их след, благодаря остаткам Ванькиной куртки, которые застряли в зубах у мертвых собак. Но надо отдать ему должное, он все взял на себя. Правда, это не спасло от зоны ни Коробова - Сынка, ни Боруха. Борух получил три года за соучастие. Год он должен был париться в колонии для несовершеннолетних, а потом - прямая дорога на взрослую зону. Там Борух за свой ум, рассудительность и приверженность воровским законам и понятиям, получил добавку к своему имени и стал Дядей Борухом. А за отказ выходить на работу и идти на соглашение с кумом, попал в "злостные отрицалы".
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
      -- СУД
   (Израиль)
  
  
  
   В шесть часов утра заскрипела и открылась дверь. Это дежурный полицейский пришел на поверку. Прокричав фамилии и, убедившись, что все на месте, он сказал:
  -- Быков, Черной, Кляймер, на выход.
   Названые стали собираться. Правда, собирать, особенно, было нечего. Спали в одежде, брать с собой какие-то личные вещи на суд, не имело смысла. Натан подошел к Евгению, сунул ему в руку пачку сигарет.
   - Тебе там долго париться, без курева плохо.
   В предбаннике, на выходе из маацара, собралось человек тридцать. Вокруг крутились полицейские, сковывали людей наручниками и кандалами. Наручники были маленькие и впивались в кожу.
  -- Блин, это что, для детей, - выругался Евгений.
  -- Ничего, потерпишь, - огрызнулся полицейский. - Не бабочку же тебе одевать. Невиновные сюда не попадают.
  -- Не лезь в бутылку, - прошептал Евгению сосед, - хуже будет. Не зли его. Он хоть и "русский", но дерьмо порядочное.
  -- А тебя-то за что взяли?
  -- За наркотики. Кстати, меня Валерой зовут.
   На вид Валере было лет шестнадцать. Высокий, костлявый, лопатки торчат...
  -- Ты, что, наркоман?
  -- Нет, я дурак.
   Поговорить им не дали. Толпа задвигалась, зашаркала ногами, загомонила...В кандалах ходить было очень неудобно, все передвигались "гусиным шагом", в затылок друг другу. Во дворе стояли два зарешеченных "воронка", разделенные внутри тремя рядами скамеек. В железном кузове было темно, тесно и очень жарко. Не спасал даже ветерок, залетавший через небольшое квадратное окошко. Слева от Евгения сидел его новый знакомый Валера, справа - благообразный старичок, который тут же достал пачку “Кэмэла” и предложил Евгению.
  -- Спасибо, у меня свои, - отказался Черной.
  -- Бери, пока дают, - сказал старичок. Голос у него, на удивление, оказался звучным, басовитым, наполненным. Таким голосом протоиреи в церкви молитвы читают. - Беги, когда бьют. Понял, Черный?
  -- Я не черный, я - Черных.
  -- Один хрен, теперь будешь Черным. Гордись, сам Дядя Борух тебе погоняло дал.
  -- Так вы и есть Дядя Борух? - удивился Евгений. Он не думал, что этот благообразный человек окажется грозным "вором в законе", про которого весь вечер говорила вся камера.
  -- А что, непохож?
  -- Не знаю. Я же вас никогда не видел.
  -- А ты, значит, тот самый журналист, который выводит на чистую воду всяких обманщиков, - Дядя Борух усмехнулся. - Читал я, читал твои опусы. Молодец, хорошо пишешь. Только мелко. Какие-то маклеры, лекарства, экстрасенсы...
  -- А вам нравится, когда людей обманывают? - с пол-оборота завелся Евгений.
  -- Не кипятись, не кипятись. Люди сами виноваты. Никто их не заставляет быть обманутыми. Ты никогда не думал, что за теми, про кого ты пишешь, стоят другие, про которых никто никогда не слышал? Но благодаря которым, они бегают на свободе.
  -- А чего тут думать! Я уверен, что за ними стоят другие. Например, Фазиль, который подмял под себя весь Старый город в Беэр-Шеве. К тому же, насколько я знаю, он имеет свою долю и в Тель-Авиве, и в Хайфе. Не говоря уж про Москву и Питер. Или Рустам, который держит лохотронщиков, кидал и наперсточников. Или Моше Абуказиз. Под ним все "марокканские" ходят. Или адвокат Овшикадзе. Его младший брат, бывший боксер, имеет свою собственную банду, всех в Офакиме запугал. Только взять его не могут. Старший братец, адвокат хренов, вытаскивает его из всех передряг. Их бы обоих сюда, на наше место.
  -- Ишь ты, разбираешься, - покачал головой Дядя Борух. - Молодец. Овшикадзе уже всех достал. Думаю, недолго ему осталось.
  -- Кому? Старшему или младшему?
  -- Обоим. Что тебе Натан говорил? - сменил тему "авторитет".
   Черных поперхнулся. Быстро же слухи расходятся. Черт, он совсем забыл про записку. Натан ее, наверно, в сигаретную пачку засунул. Но отдавать ее старому придурку Евгений не собирался.
  -- С Натаном? Я когда-то статью писал про "русских пантер", может, слышал?
  -- Подожди, подожди. Это не те ли самые "пантеры", под которых два мудака, муж с женой, кажется, деньги собирали?
  -- Точно, они самые.
  -- Так они, по-моему, за границу смылись.
  -- Так, да не так. Марк Доберман, который и провернул всю эту авантюру, действительно сорвался в Америку, когда узнал, что на него открыли уголовное дело. Перед отъездом успел развестись со своей женой, Леей Филаретовой, но куда он дел нахапанные бабки, никто не знает. Собственно, никто даже не знает, зачем они поженились, что за всем этим стояло. Доберман гомик, об этом всем известно. Возможно, он деньги на жену переписал, возможно, в Америку перевел. Тоже, кстати, журналистом был. Жулик, каких поискать!
  -- Ладно. С Доберманом и его подстилкой потом разберемся. А сейчас скажи мне, о чем вы все-таки с Натаном шептались?
  -- Вот об этом и говорили. Он тоже заинтересовался, - Евгений сделал честные глаза и, чтоб прервать неприятный разговор, повернулся к Валере. - Как ты залетел?
  -- По глупости, - ответил сосед и покосился на Дядю Боруха. Тот делал вид, что не слушает, погрузившись в свои мысли. - Я шел по улице, поздно уже было. Вдруг подъезжает полицейская машина и меня просят поднять какой-то коробок. Я поднял, отдал им, а там оказался героин, и мои пальчики на коробке. Вот так я и попал. Дурак, он и есть дурак. Знал ведь, что нельзя этого делать. А теперь уже никому ничего не докажешь. Я не употребляю, так что пойду "за распространение". Вот так, - Валера горестно вздохнул.
  -- Да, не повезло тебе.
   Машина подкатила к зданию суда и спустилась куда-то под землю. Евгений встал, размял ноги, и полез из кузова. Вслед за ним попрыгали остальные. Черных огляделся. Находились они где-то в подвале, под потолком горели лампы дневного света, вдоль длинного коридора располагались двери. С них сняли наручники, кандалы и развели по камерам. Камера, в которой Евгений оказался, была большая, не в пример той, что в "маацаре", только сидеть было не на чем. Вместе с ним затолкнули еще человек 15 - 20. Расселись вдоль стен, на корточки, закурили. Черных с любопытством оглядывал соседей. Люди собрались самые разные, в основном, русскоязычные. Ивритских было мало, и они кучковались своей стайкой. Остальные, наверное, в других камерах. Недалеко от него сидел Дядя Борух. Рядом на пол опустился Валера. Бык и Инженер расположились у другой стены, напротив. Бык из-под прикрытых век рассматривал Дядю Боруха, гадая, известно ли ему о том, как он нелестно вчера о нем отозвался. Бык понимал, что ответ все равно придется держать, вот только когда? Сегодня, завтра, через год? А еще он понимал, что нигде ему не спрятаться. Уж если в необъятной России укрыться, практически, невозможно, то, что уж говорить об Израиле, которого и на карте-то не найти. На всю страну четыре тюрьмы. Правда, сидят в них друг на друге, как сельди в бочке. Может сейчас поговорить с этим старым пердуном? Все-таки, лучше самому попросить у него прощения, чем ждать, пока заставят это сделать. Он поднялся, подошел к "авторитету".
  -- Извини, Дядя Борух, что нарушаю твой покой. Я могу с тобой поговорить?
   Тот пристально посмотрел на Быка, но даже не сделал попытки встать.
  -- Потом поговорим, - сухо сказал он и добавил, - если будет это "потом".
   Быка передернуло. Он знал, что это значит. Он всю жизнь в этой системе. Только в Союзе он стоял по другую сторону колючей проволоки. Он гонялся, ловил, сажал, был сыщиком - профессионалом, имел большой и всесторонний опыт, его уважало и ценило начальство. Бык уверенно поднимался по служебной лестнице и считал, что так будет продолжаться до пенсии. Пока он не применил служебный пистолет и не убил одного хмыря. По правде говоря, хмырь оказался обыкновенным пьяным бузотером. Но этот хулиган попер на него с ломом, а был он большой и здоровый, как бульдозер, и не хотел идти на мирные переговоры. Бык, попросту, испугался, и пальнул в него из "макарова". Он даже не целился, но хмырь этого не оценил и умер в больнице. Ох, и потаскали же Быка в прокуратору, ох, и потаскали! Что, зачем, почему...Да еще прокурор попался молодой, щенок, только - только с юрфака. Ему нужно было, кровь из носа, доказать вину Сергея Быкова. И он ее доказал. Это было нетрудно, особенно, если учесть, что Бык в тот день был немного подшофе. Его не посадили, но из милиции поперли. В течение долгого времени он не мог найти работу, ударился в крутую пьянку, принялся побивать жену, которая, на счастье, оказалась еврейкой. На счастье, потому что она вывезла его в Израиль, надеясь, что там он излечится от алкоголизма. Зря надеялась. Столкнувшись с израильской действительностью, безработицей, антируссизмом, Бык совсем сошел с катушек. Он пьяный просыпался, и пьяный засыпал, в перерывах лупил жену и детей, называя их "жидовским отродьем". В конце концов, жена сбежала от него вместе с детьми, а Бык на себе узнал прелести израильских тюрем.
   Он отошел от Дяди Боруха, снова присел у стены, рядом с Инженером.
  -- Все из-за тебя, гнус, - процедил Бык сквозь зубы.
  -- А я-то при чем? - Николай Борисович испуганно посмотрел на него и постарался отодвинуться.
  -- Чтоб тебе провалиться! И черт меня дернул с тобой связаться, - Бык отрешенно смотрел в пол.
  -- Может, обойдется? - Инженер даже пожалел Быка.
  -- О! Чо я вижу?! Я вижу свои часы! - раздался чей-то возглас.
   Все подняли головы. Развязной, переваливающейся походкой к Евгению направлялся парень с ярко выраженной кавказской внешностью.
  -- Слышь, пидор, это мои часы! Или ты не знал? - он нагло схватил Черного за руку. - Сам отдашь или как? Бык, ты мою маляву получил? Ты ему сказал, что это мои часы?
   Евгений встал, оглядел парня. Тот был на полголовы выше, но в плечах чуть поуже. Скорее всего, привык не столько драться, сколько брать криком. В одиночку никогда не нападает, надеется на поддержку. Вон его дружки ухмыляются. Черных прислонился к стене.
  -- Нет, дарагой, нэ отдам, - он специально коверкал слова, надеясь вывести парня из себя. Ему это удалось.
  -- Да я тебя... - парень замахнулся, Евгений отклонился, и кулак со всего размаха врезался в стену. - У-у-у... - завыл парень, тряся рукой. "Кавказские" начали угрожающе подниматься со своих мест.
  -- Ша, пацаны, - тихо сказал Дядя Борух. - Кто еще часы хочет? - он обвел глазами камеру. Все молчали. - "Черный" - мой кореш. А тебя, Теймур, чтоб я больше не слышал. Понял? Я тебя спрашиваю, понял?
  -- Понял, - чуть слышно, сквозь зубы, процедил Теймур.
  -- Вот и вали в свою псарню!
   Теймур убрался, покачивая больную руку, и бросая злые взгляды на Евгения.
  -- А ты молодец, Журналист, - доброжелательно сказал Дядя Борух, - не испугался.
  -- Что ж ты раньше не вступился?
  -- Хотел посмотреть, как ты себя поведешь.
   Евгений снова присел на свое место. Пришел полицейский, вызвал троих на заседание суда, потом еще двоих...Через четыре часа "Черный" остался в одиночестве. Никто из тех, кого уводили, не возвращался обратно. Он не знал, где они, впрочем, и не задумывался. Евгений достал пачку сигарет, вытащил из нее записку. Теперь никто не мешал ему прочитать.
   "Валентин, ты знаешь, что делать. Только поторопись".
   И это все? Из-за этого весь сыр-бор? Интересно, как же он передаст записку? И кому? Ведь никто не знает, что он здесь. И почему его не вызывают на суд? Но только он об этом подумал, пришел полицейский, надел на него наручники и вывел из камеры. Снаружи стоял Элиягу, адвокат, грузинский еврей, приехавший в Израиль лет двадцать назад.
  -- О, Женя! Я еще не успел прочитать твое дело. За что тебя?
   Евгений знал Элиягу уже несколько лет, изредка консультировался с ним.
  -- Понятия не имею. Какие-то угрозы, шантаж, чуть ли не попытка убийства...
  -- Кому же это ты помешал? - Элиягу защищал, в основном, "кухонных бойцов", и потому находился в некоторой растерянности. Для него дело Евгения было в новинку. - Ладно. Разберемся.
   Черныха ввели в зал суда. Он уже бывал здесь раньше, но по другую сторону решетки. Зал был полон. Он увидел знакомые лица, глаза, ободряющие улыбки, сочувственные взгляды и злорадные ухмылки. Последних, правда, было немного.
   Вошел судья, все встали. Элиягу, прокурор, секретарь уже были на своих местах. Прокурор начал говорить. Он произносил свою речь на иврите, поэтому Евгений не сильно прислушивался. Только отметил про себя, что говорил прокурор эмоционально, страстно, обвиняя Евгения во всех смертных грехах, требовал для него максимального наказания...Что ж, такая у него работа, вздохнул он. Хреновая, прямо скажем, работа. Обвинять человека, который ни в чем не виноват. Ага, вот он говорит о какой-то пленке...
   - Существует магнитофонная пленка с записью угроз подозреваемого, - гремел прокурор.
   Тут встал Элиягу:
  -- Если уважаемый суд позволит, мы бы хотели услышать эту пленку. И хотя для суда данная улика не считается основополагающей, более того, она даже не должна рассматриваться, или, по крайней мере, должна пройти экспертизу на интедефикацию голоса, я прошу предъявить ее.
   Прокурор засуетился, нагнулся к секретарю, тыкал ему в нос какие-то бумаги, а Элиягу в это время продолжал:
  -- Евгений Черных - известный журналист, его фотографии и статьи публикуются во многих газетах, он часто выступает по телевидению, то есть, его многие знают. Человек, лицо которого известно чуть ли не каждому жителю Израиля, вряд ли будет делать то, в чем обвиняет его уважаемый прокурор, - адвокат раскраснелся, его красноречие не знало границ.
   Прокурор развел руками, давая понять, что пленки нет. Собственно, ее и не могло быть, потому что Евгений никому не звонил с угрозами. Нет, бывало, конечно, в порыве раздражения он мог наговорить, что угодно, но всегда знал границы дозволенного. Элиягу распинался еще минут сорок, сыпал цитатами, взывал к древним еврейским мудрецам, и даже отрывки из Танаха ввернул. Судья слушал с интересом, не перебивая. А адвокат, похоже, сам для себя открывал новые грани своего ораторского таланта. Когда он закончил, судья сказал, что суд, что по просьбе прокурора, переносится на неделю. Зачем нужна была эта неделя, непонятно. Может, прокурору необходимо было найти, из-под земли достать, эту злосчастную пленку?
   На выходе из зала Евгения ждал Элиягу. Рядом стояла Ирина. Она когда-то работала вместе с Черныхом в газете.
  -- Одно удовольствие было защищать тебя, - улыбаясь, сказал адвокат. - А то все алкаши, наркоманы, "кухонные бойцы"...
  -- Спасибо, Илья. Как ты думаешь, долго мне еще сидеть?
  -- Вот этого не знаю. От судьи зависит.
  -- Я ужу наслышан про этого судью. Что он "русских" не любит.
  -- Да нет. Нормальный мужик. Не подарок, конечно.
   Ирина подошла ближе, дотронулась до наручников. Криво улыбнулась, как будто вот-вот заплачет.
  -- Я тебе сегодня передачу принесу.
  -- Главное, сигареты. И одежду какую-нибудь. И консервы.
  -- Хорошо.
  -- И вот еще что, - Евгений огляделся. Полицейский стоял в стороне, ждал, когда свидание закончится. Он сунул Ирине записку и тихо сказал, - передай обязательно. Там есть адрес.
   Полицейский неторопливо подошел к ним, легонько подтолкнул Черныха в плечо.
  -- Все, пойдем.
   Евгений "гусиным шагом", в кандалах, направился в подвал. Там уже стояли заполненные "воронки", ждали только его. Дядя Борух поманил его пальцем и подвинулся, уступая место.
  -- Ну, как?
  -- Ничего. Перенесли на неделю.
  -- Понятно. Инженеру дали три месяца, в Рамле будет отсиживать. А Быку - полтора года, - глаза Дяди Боруха нехорошо сверкнули. - Значит, Натан тебе ничего не передавал?
  -- Нет, - теперь, когда Евгений избавился от записки, ему уже нечего было скрывать.
  -- Тебе видней, - старик пожал плечами, - но дело может повернуться таким образом, что и я ничем не смогу помочь. Под богом ходишь, Черный. Я ясно излагаю?
  -- Яснее некуда. Только не понимаю я тебя, Дядя Борух.
   Камера встретила Евгения всеобщим радостным гулом. Он тоже был рад снова встретиться со своими новыми приятелями. Но еще больше был доволен, когда дежурный вертухай принес передачу. Там оказался блок сигарет "Ноблес", рыбные консервы, палка колбасы, печенье, несколько пачек чая и спортивный костюм.
  -- Гуляем, ребята, - Евгений вывалил содержимое на нижнюю шконку, отодвинул в сторону сигареты и костюм.
  -- Отложи для Дяди Боруха, - сказал Игорь Шульман. - Внеси, так сказать, свою долю в общак.
   Евгений отложил две банки консервов, половину колбасы и пачку печенья. Он оглянулся, приглашая всех пировать, и наткнулся на пристальный взгляд Натана. Черный утвердительно кивнул ему. Натан облегченно улыбнулся. Шульман стал заваривать чифир. Сашка Евреин бросился ломать хлеб и открывать банки. Остальные задвигались, перебираясь поближе к "хавке". Один Дора сидел в своем углу, с завистью глядя на пиршество. Он знал, что его не позовут, могут только подачку кинуть, как собаке. Евгений уже немного разобрался в камерной иерархии, поэтому не мешал другим распоряжаться его "дачкой". Открылась дверь, дежурный запустил Дядю Боруха.
  -- Ага, празднуете? Ништяк!
  -- Дядя Борух, это в общак, - Евгений протянул ему "долю".
  -- Молодец, Черный, уважаешь, - "авторитет" потрепал его по плечу. - Жалко, водочки нету. Ну, ничего!
   Пока все рассаживались перед импровизированным столом, Натан рассматривал железную крышку из-под консервов. Потом взял пластмассовую ложечку, отломал ручку и накрутил на нее крышку. Разогрел изделие на зажигалке, пластмасса прочно сцепилась с железом. Получился неплохой и довольно прочный нож. Натан заточил его о стену, пальцем попробовал остриё.
  -- Класс! - удовлетворенно выдохнул он.
  -- Ну что, мужики, правеж делать надо, - Дядя Борух обвел всех глазами, остановил взгляд на Быке. Зрачки сжались, как у кошки. Гробовое молчание было ему ответом, даже жевать перестали.
  -- Не дамся! - вдруг заорал Бык и бросился на "авторитета".
   Натан подставил ему подножку и Бык растянулся у ног Дяди Боруха. Натан навис над ним с самодельным ножом.
  -- Убери нож, - приказал старик. - Встань, гнусь.
   Бык поднялся. Испуганно смотрел на Дядю Боруха, но мышцы напряглись, в любой момент он готов был броситься в драку.
  -- Успокойся, Бык, не гоношись, - ласково сказал Дядя Борух, - я ж с тобой по-хорошему разобраться хочу. Я не держу на тебя зла, но ответить ты должен? Должен! Я правильно говорю, пацаны?
  -- Правильно, - поддержала его камера.
  -- И какое ж мы ему наказание придумаем? - все так же ласково спросил Дядя Борух.
  -- Я кричать буду, - глухо пообещал Бык.
  -- Что ж, дорогой мой, кричи. Тебе же хуже будет. Да и не услышит никто.
   Авторитет моргнул Шульману. Игорь перехватил Быка сзади, наклонил его голову вниз. Он был намного сильнее, ему не составляло труда держать провинившегося в таком положении. Бык дергался, вырывался, но ничего не мог сделать.
  -- Давай, Инженер, твоя очередь. Он ведь, кажется, хотел тебя обидеть?
   Николай Борисович заерзал на своем месте, переводя взгляд с Дяди Боруха на Быка.
  -- Не...не... Я не могу. Нет...
  -- Ну, тогда ты, Санька, - кивнул авторитет Евреинову.
   Сашка начал расстегивать штаны, но Бык, собравшись с последними силами, сбросил с себя Шульмана, выхватил у Натана нож, и с криком бросился на Дядю Боруха. Старик незаметным движением ткнул ему два пальца под горло и Бык, закатив глаза, свалился на пол.
  -- Эх, молодежь, молодежь, - вздохнул Дядя Борух и приказал, - В парашу его. Обоссать. И всю задницу порвать. Шваброй. Быстро!
   Евреинов затащил Быка в душевую, следом за ним туда же вошли Шульман, Леша - убийца и Натан. Евгений слышал как орал Бык, хоть пущенная из душа вода и заглушала крики. Николай Борисович в ужасе закрывал уши руками. Дора сидел в углу, безразлично глядя в стенку. Он лучше всех знал, что сейчас происходит в душевой. Он уже прошел через эту боль и унижение...
  -- Ты, Журналист, не думай обо мне плохо, - спокойно сказал Дядя Борух. - Думаешь, мне это надо? Но закон есть закон. Не я его придумал. Выйдешь отсюда, напишешь. Клевое чтиво будет.
   Дверь душевой открылась. Евгений увидел Быка, стоящего на коленях между своими мучителями. Его голая задница была в дерьме и крови, из заднего прохода торчала швабра. Во рту он держал член Леши - убийцы, глаза были закрыты, по щекам текли слезы...
  -- Вот теперь, Женя, ты знаешь, что такое "эскимо". Никогда не доводи до этого. Лучше харакири сделать, - Дядя Борух поднялся, постучал в дверь камеры и, когда она открылась, вышел, ни с кем не попрощавшись.
  -- Скоты, скоты, - как заклинание повторял Николай Борисович, качаясь из стороны в сторону.
   Натан, Шульман и Леша молча вышли из душевой, аккуратно прикрыв за собой дверь.
  -- Вот теперь и пожрать можно, - радостно заявил Леша, потирая ладошки. Кажется, он был очень доволен собой.
  -- Не суетись, - осадил его Натан. - Всему свое время. Инженер, жрать будешь?
   Николая Борисовича вырвало прямо на пол. Тошнотворный запах разнесся по всей камере.
  -- Во блин! Убирай теперь, - Шульман коротким ударом сбросил Инженера с койки. - Или тоже швабру хочешь?!
  
  
  
  
  
  
  
  
   6. Бегство в Петербург.
   (Натан)
  
   Незнакомец провел Натана в ближайший дом. Завесил единственное окно старым байковым одеялом, зажег керосинку, выставил на стол чугунок с вареной картошкой, соленые огурцы, помидоры и трехлитровую банку самогонки. Дом был пуст. Кроме стола, трех колченогих табуретов, проваленного, частично сгоревшего дивана и огромной кровати с пожелтевшей от времени периной, ничего не было. Только в углу висела почерневшая икона, на которой с трудом угадывался лик Иисуса.
   Птенец снял свою доху и оказался стареньким, очень ветхим мужичком. На вид ему можно было дать и 70, и 150 лет. Хотя Натан мог бы предположить, что и во времена Парижской коммуны ему было столько же.
  -- Садись, мил человек. Здесь не часто люди ходят, - старик выговаривал слова ясно, четко, без шамканья. Может быть даже слишком четко. Так говорят, когда язык не является родным от рождения. - Рассказывай, кто ты, как сюда попал, откуда меня знаешь?
   Натан протянул ему записку. Старик взял ее осторожно, двумя пальцами, за краешек. Долго читал, шепча про себя слова, потом разлил по стаканам самогон:
  -- Давай! Помянем Яшу...
  -- Он жив, - заикнулся было Натан. - Я его недавно видел.
  -- Нет. На этом свете его уже нет, - старик опрокинул в себя стакан, не закусил, не занюхал, только вдохнул поглубже. - Хороший был человек, такие раз в сто лет рождаются.
  -- Вы давно его знаете?
  -- Как ты думаешь, сколько мне лет?
  -- Ну-у...Не знаю.
  -- Девяносто два. А Яшу я знаю лет пятьдесят, с тех пор, как он на горшок ходил. А лет тридцать пять назад выручил он меня, жизнь мне спас, так что я его должник. Но теперь он хочет, чтобы я тебе помог. Ты зять его, верно? Яша меня давно предупредил, что ты придешь.
  -- Как он мог знать? Я мог бы уже сто раз погибнуть!
  -- Значит, знал. Неисповедимы пути господни, - старик перекрестился на икону. - Так чем же я могу помочь тебе?
  -- Яков Моисеевич велел на словах передать, - Натан наморщил лоб, вспоминая, - “Не все то золото, что в глазах блестит”...
  -- И “не все то золото, что в гробу лежит”, - подхватил старик.
  -- Да, - удивился Натан, - а вы откуда знаете?
  -- Молод ты, оттого и глуп. Мы уже давно с Яшей договорились отдать то, что здесь лежит, тому, кто слова скажет. А слова скажет тот, кто придет от него. Пришел ты, значит тебе и принадлежит.
  -- Что принадлежит?
  -- Увидишь. Ешь пока.
   Натан накинулся на еду, уже почти сутки маковой росинки у него во рту не было. Старик в это время налил себе еще стакан, опрокинул его в глотку, и, опять не закусывая, глубоко вдохнул воздух.
  -- В этой деревне давно никто не живет. Ее сожгли, когда меня искали. Обложили, как волка флажками. Всех жителей на улицу выгнали. А я в подвале прятался. Я ведь беглый был, мне терять было нечего. Для меня раньше человека убить, что для тебя эту картофелину съесть. Вот Яша и нашел меня в этом доме. Он тогда солдатом был. Нашел, да не выдал. Он меня с детства знал. Я когда-то мать его любил, во время войны спас ее семью от Бабьего яра. Я ведь полицаем служил. Там в полиции и получил прозвище "Птенец". Я ж маленький, все равно как воробышек. Да никто про это не знал, кроме Яши. А тех, кто знал, давно уже косточки сгнили. А уж скольких я людей перевешал! В жизни не знал большего кайфа! Накидываешь ему веревку на шею и спрашиваешь: тебя как, быстро, или дать помучаться? Веревку-то можно намылить, а можно и так...Вот он висит, ногами шебуршит, течет из-под него...А я смеюсь, мне весело.
   Натан подавился картошкой. Его чуть не стошнило. Он отставил от себя чугунок, налил самогонки, выпил залпом...
  -- А потом меня приговорили к высшей мере, - продолжал Птенец, ударившись в воспоминания, - да фиг они до меня дотянутся! Сбежал я, в этой деревне прятался. Нагнали сюда солдат, танки, будто не Птенца взять хотели, а еще раз Берлин занять. Всю Нефедовку проутюжили, сожгли к чертям, а меня не нашли. Яша нашел, да, видно, совестливый был слишком. Не выдал. Крикнул, что здесь никого нет, они и ушли. Я потом еще несколько раз помогал Яше, убрать кого, или к ногтю прижать. Меня ж, вроде как, и на свете не существует. Потому и не искал меня никто. Да что сейчас говорить, теперь уже перед Богом отвечу. Немного осталось, недолго ждать.
   Старик замолчал, заново переживая прошлое. Натан, потрясенный рассказом, тоже молчал. Никак не вязался образ Якова Моисеевича, нарисованный Птенцом, с тем человеком, которого он знал. Всегда приветливый, доброжелательный...Хотя, хрен его знает, каким он был на самом деле. Не зря же говорят: "В тихом болоте черти водятся". Натан снова потянулся за самогонкой, но старик накрыл банку рукой.
  -- Хватит. Не то до места не дойдем, - он накинул на себя огромную доху, которая укрыла его с головой, и встал, - Пошли.
  -- Куда? - Натан уже нетвердо стоял на ногах, и, чтоб не упасть, ухватился за край стола.
   Птенец взял его за плечи, встряхнул, и Натан с удивлением почувствовал, какая сила в руках у этого столетнего старикашки. "А может он вечный, - подумал Натан, - может он этот, как его... “Горец”". И пьяно захихикал. Но на воздухе ему стало легче. В ночной темноте пахло полынью и цветами, ярко светила полная луна, освещая нежилую, неприветливую деревню, ноги мягко проваливались в траву...
  -- Бог ты мой! Хорошо-то как! - вздохнул Натан.
  -- Хорошо там, где нас нет, - философски изрек Птенец избитую истину. - А тебя, поди, ищут везде? Ну, здесь-то не найдут, хотя, береженного бог бережет. Уезжать тебе надо из Киева. Как можно дальше. Ты же еврей? Вот и мотай в страну предков. Здесь тебе жизни не будет, найдут, разорвут на части. Я хоть и не люблю жидов, но тебе добра желаю. К тому же ты Яшин родственник, а это много значит!
   Они прошли за деревню, точнее, за те несколько покосившихся домиков, что еще оставались в Нефедовке. Впереди, сколько мог видеть глаз, простиралось пепелище. Здесь все еще, несмотря на прошедшие десятилетия, витал запах сгоревшего дерева, паленого человеческого мяса, собачьих трупов...Кое-где торчали закопченные печные трубы, как памятники или кресты на кладбище. Здесь воздух все еще был пропитан страхом и ужасом, настолько явственным, что у полупьяного Натана мурашки побежали по спине, и в животе похолодело. Птенец немного покрутился по пепелищу, ногой отбросил какие-то ведра, мусор, примерился и попытался что-то поднять.
   -Помоги, - просипел он, и крякнул от натуги. Натан подошел ближе, нагнулся, ухватился вместе с ним за кольцо и потащил на себя крышку, по своей тяжести больше напоминавшую могильную плиту.
  -- Рассохлась, блин! - выругался Птенец и зажег фонарь.
   Внутрь вела лестница, по-видимому, когда-то здесь был погреб. Они спустились вниз. Вокруг стояли бочки с соленьями, были развешаны разные копчености, видное место занимал самогонный аппарат...В углу у бетонной стены стоял большой кожаный диван, возле него радиоприемник, пара табуреток, стол...
  -- Ну ты даешь! - восхитился Натан. - Да здесь целый бункер! Любую бомбежку, наверное, пересидеть можно.
  -- Любую, не любую, но хрен кто найдет, - ответил польщенный старик. - Я его несколько лет строил. Может еще и тебе пригодится.
   Птенец отодвинул стол, сдвинул в сторону половик, под ним оказалась еще одна крышка. Он поднял ее, и Натан ахнул: деньги, много денег, в полиэтиленовых мешках, перевязанных бечевкой. Еще какие-то железные ящики из-под патронов. Птенец открыл один из них. Он был доверху заполнен золотыми цепочками, кольцами, кулонами...
  -- Видишь? - довольно хмыкнул старик. - Теперь это твое.
  -- Мое?!
  -- А то чье ж? Только обещай, похоронишь меня по-человечески, чтоб с попом, с молитвами... Похоронишь?
  -- Да тебе еще жить и жить, Птенец. Но откуда столько?
  -- Не моего ума дело. Это Яша, вот у него и узнаешь, когда свидишься на том свете. Но это еще не все. Деньги - ерунда, сегодня есть, завтра - уплыли. А вот в этом, - старик указал на полутораметровый деревянный ящик, - здесь то, что никогда не теряет цену.
   Он поддел крышку. В ящике, в несколько рядов были уложены золотые слитки. У Натана разбежались глаза, такого он не ожидал. Он присел на табурет, глубоко вздохнул...Вокруг все стало темно, сердце гулко забилось в груди, Натан чувствовал каждый толчок...Сверху, на голову, опускался столб голубого цвета. Он видел его, он ждал его, он знал, что за этим последует.
  -- Дед...Птенец...Я сейчас...
   Он не видел, как старик суетился вокруг, как укладывал его на пол, как просунул ему между зубов деревянную ложку...Натан не знал, сколько времени провалялся в обмороке. Но когда очнулся, старик сказал:
  -- Светает уже. Уходить тебе надо, - и добавил. - Знал бы, что ты эпилептик...Хотя, говорят, эпилепсия - болезнь гениев, как у Достоевского и Юлия Цезаря. Может, и прав был Яшка, не простой ты человек, на роду тебе написано...Ладно. Возьми с собой денег, сколько нужно, как устроишься, приезжай за остальным. В Киеве не оставайся, скорее всего, ищут тебя. То, что здесь лежит, наверняка, не только Яшке принадлежало. Он, хоть, и не говорил мне, но я не первый день на свете ковыляю, догадываюсь кое о чем. Я когда по его просьбе Косого убрал, слышал, наверное, после него много чего осталось. А вот куда делось, никто не знает. Подозреваю, что весь его общак здесь лежит. Но не моего ума это дело. Я Яшке жизнью обязан, я за него любого замочу.
   Натан знал Косого, Косоротова Игоря Ивановича, директора овощной базы, дважды судимого, веселого и общительного человека. Косой вместе с Яковом Моисеевичем отдыхал в обкомовском санатории, где они и познакомились. Вместе какие-то дела проворачивали, на бегах играли, подпольное казино организовали, но как-то проговорился Яков Моисеевич, что "быдло Косой, быдлом и подохнет". Натан тогда не придал значения его словам, он вообще не лез в его дела, но через некоторое время Косого убили. А Яков Моисеевич, как ни странно, радовался. И потирал руки. И приговаривал: "Я предупреждал, предупреждал...Дождался, падлюга". Натан знал, что Косоротов был держателем общака, но даже не догадывался, что после его смерти держателем стал Яков Моисеевич.
   Из деревни Натан вышел другой дорогой, более дальней, кружной, но безопасной. Он все еще чувствовал слабость после приступа, но пёр, как лось, через чащу, через березовые рощицы, обходя близлежащие хутора, замирая при каждом звуке человеческого голоса. В одной руке он нес сумку, доверху набитую деньгами. Натан не знал, сколько там. Может, сто тысяч, а может, и миллион. Побросал не считая, выбирая только рублевые пачки, пожал крепкую ладонь Птенца, и ушел. Но точно знал, что вернется.
   К вечеру Натан добрался до Белой Церкви. Он понимал, что ехать в Киев ему нельзя. Тогда куда же? Союз большой, с такими деньжищами хоть на край света можно. Но на край света не хочется. Что-то там Яков Моисеевич, перед тем как из окна выпрыгнуть, насчет Ленинграда заикался. И даже адрес давал, кажется. Вот только вспомнить бы...Бог с ним, все равно надо подальше отсюда. Была не была, Питер так Питер! Хорошо бы на самолете, но документов нет, придется на поезде. Может оно и к лучшему, на поезде безопаснее.
   В Ленинград Натан прибыл через два дня. Все это время он провел в общем вагоне. Ему казалось, что в общем затеряться легче. Народ все время менялся, одни выходили, другие занимали их места... Все двое суток он провалялся на верхней полке, подложив под голову сумку с деньгами. Первое время он волновался, но когда въехали на территорию России, успокоился. Никто его не искал, никто не гнался за ним...
   Витебский вокзал встретил его так же, как и всех, кого встречал и провожал: шумом, гамом, бомжами и цыганками, проститутками и милиционерами...Натан покрутился по вокзалу, посмотрел на паровоз, на котором когда-то Ленин приехал в Россию, выпил пива и подошел к грузчику:
  -- Слушай, братан, где тут можно угол снять?
   Грузчик скептически осмотрел его помятый, кое-где порванный костюм, единственную, довольно непрезентабельную сумку, и достал из кармана "Беломор":
  -- Кури. Откинулся недавно, что ли?
  -- Да, - не стал отнекиваться Натан. - Так где можно снять?
  -- Ты не светись здесь, - посоветовал грузчик. - Не дай бог, на ментов нарвешься. Ксивы, небось, нету?
  -- Нет. А что, ты можешь достать?
  -- Покумекать надоть. Меня Вовчик зовут.
  -- Толя. Анатолий, - Натан пожал протянутую руку.
  -- Вот что, Толик. Дуй до конца платформы, там налево, под вагонами пролезешь, забор увидишь. Пройдешь метров пятьдесят, дырка будет. Вот там и жди меня.
   Натан быстро нашел указанное место. Вовчик подошел минут через тридцать. Еще раз критически осмотрел его.
  -- Приодеть бы тебя, а то менты враз прицепятся.
  -- Ты не переживай, Вовчик. Деньги имеются, - Натан чувствовал, что этому человеку можно доверять. Он открыл сумку.
  -- Нифига себе! - присвистнул Вовчик. - Грабанул кого? Ладно, не мое дело. Но бегать с такими деньгами по Питеру, резону никакого. Поехали ко мне.
   Они поймали такси. Натан никогда не бывал в Ленинграде, поэтому не мог определить, куда они едут, но Вовчик его просветил:
  -- Погоняло у меня Купец, и живу я в Купчино.
   Для Натана Купчино - все равно был пустой звук, да и кличка Купец не вязалась с обликом Вовчика. Купец должен быть толстый, с золотыми часами на пузе, с окладистой бородой...Он сказал об этом новому приятелю. Вовчик рассмеялся:
  -- Ничего, все еще впереди. И пузо будет, и часы золотые...Будем живы, да на воле...
   Квартира, куда привел Вовчик Натана, была небольшая, однокомнатная, чистенькая... В комнате стояли два дивана, стол, сервант и старенький черно-белый телевизор.
  -- Небогато живешь, - заметил Натан.
  -- Мне богато жить закон не позволяет. Я ж вор! Пошли на кухню, выпьем, побазарим...
   Натан все еще сомневался, стоит ли посвящать Вовчика во все перипетии своей жизни, но, немного поразмыслив, решил, что без помощника в чужом городе ему не обойтись. Он рассказал о Якове Моисеевиче, о жене, только про Птенца умолчал. Зачем "грузить" человека ненужными сведениями. Вовчик слушал молча, не перебивая, постукивал пальцами по столешнице. Потом долго думал.
  -- Да, Толян, интересный базар гонишь,- наконец сказал он. - Слышал я про этого Якова Моисеевича. Его фамилия Блумберг. Погоняло - Алмазный. Крутой мужик был. Так говоришь, общак пропал? И все его ищут, а найти никто не может? А эти башли, - Вовчик кивнул на сумку, - не из общака ли?
  -- Нет. Это мои. Все-таки я его зять.
  -- Это еще выяснить надо. Я тебе верю, а вот поверят ли другие... Алмазный - это фигура! Глыба! Короче, кое-что нужно проверить. Поживешь пока здесь. Не боись, корешок, все будет нормалек.
   Всю следующую неделю Натан провалялся на диване, тупо уставившись в телевизор. На экране постоянно мелькал Горбачев со своей Раисой, дебаты в Государственной думе сменялись демонстрациями, артисты, в последнее время толпой повалившие на эстраду, больше походили на дебилов, только что выпущенных из психушки, чем на нормальных людей... Купец все время где-то пропадал, а когда появлялся дома, куда-то звонил, что-то выяснял, с каждым днем все больше мрачнел, но Натана не посвящал ни во что. Натан уже подумывал, не "сдернуть" ли ему от своего гостеприимного хозяина, но быстро отбросил эту мысль. В Питере ему негде спрятаться, ни друзей, ни знакомых, его мгновенно вычислят. Собственно, чего ему бояться? Он сказал правду, а про Птенца все равно никто ничего не знает. А значит, и копать никто не будет.
   Однажды вечером Вовчик пришел веселый, поставил на стол две бутылки водки, шампанское, закуску и сказал:
  -- Все, кореш, вставай, пить будем, гулять будем, сейчас две биксы завалятся.
  -- Выяснил что-нибудь? - спросил Натан, не делая попытки подняться.
  -- Выяснил. Встретиться с тобой хотят. Большие люди, имей в виду.
  -- Наконец-то. А то всю задницу уже отлежал.
  -- Ничего, лежать - это тебе не лес валить. Вставай, будем отрываться по полной. Все разъяснилось, слава богу, и в Киеве о тебе хорошо отзываются.
   В эту ночь они действительно оторвались по полной программе. И биксы оказались на высоте. Давно уже Натан не кувыркался в постели, да еще с такими профессионалками. При желании они могли бы даже мертвого поднять. И Натан несколько раз поднимался в заоблачные выси. Пока не почувствовал, что - все, сил больше нет, тело мертво, зато на душе пели птицы.
   Встреча с авторитетами была назначена в ресторане "Баку", рядом с Невским. Натан с Вовчиком пришли чуть раньше. "Не хорошо заставлять людей ждать", - сказал Вовчик. "Законники" приехали почти одновременно, друг за другом. Если бы Натан встретил кого-нибудь из них на улице, в жизни не сказал бы, что это "короли". Самые обычные прохожие, неброско одетые, выделяющиеся разве что уверенностью в своей силе, и глазами, которые, казалось, прожигали насквозь. В ресторане никого, кроме собравшихся не было. На дверях висела табличка "Санитарный день". Даже официанты не бегали по залу. Они вообще где-то растворились.
  -- Люди! - начал Сека, вор в законе, лет сорока пяти. - Мы собрались здесь, чтоб помянуть нашего друга - Алмазного. Поднимем за него бокалы.
   Все молча выпили. Сека, посчитав, что дань памяти уже отдана, продолжал:
  -- Но мы собрались здесь, чтоб еще и выслушать этого молодого человека, - он указал на Натана, - который, как нам стало известно, был зятем уважаемого Якова Моисеевича. Я специально пригласил сюда Васю Хмеля из Киева. Вы все его знаете, он там "смотрящий". Мы кровно заинтересованы найти общак, который пропал после смерти Алмазного. Менты его не нашли, это известно. Может быть, молодой человек поделится с нами своими знаниями?
  -- Он ничего не знает, - вмешался Вовчик.
  -- Ты не уважаешь наши правила, Купец? - спокойно, но с угрозой спросил Сека. - Тебя позвали, но права голоса ты не имеешь. Пацан сам за себя ответит.
  -- А стоит ли его слушать? - сказал Вася Хмель. - Может, его лучше сразу на правеж? Я знаю за него. Мне говорили.
  -- Нет. Сначала выслушаем, - подал голос Грузин, огромный бородатый мужик. - Оторвать голову всегда успеем.
   - Полковник, ты самый старший, что скажешь? - обратился Сека к старому сморщенному мужичку в потертом, засаленном костюме.
   Старичок осмотрел общество, выдержал паузу, как хороший артист в театре, почмокал губами и сказал:
  -- Выслушаем.
   Натан поежился. Он слышал про Полковника от Якова Моисеевича. Знал, что когда-то его звали Паша Коробов, Сын полка, один из самых крутых авторитетов Советского Союза. Долгожитель. В воровской среде редко кто доживает до таких лет. А этот мало того, что дожил, так еще и подмял под себя третью часть страны. "Ссучившихся" режет без суда и следствия, ни одной ошибки не прощает. Его несколько раз хотели убить, но руки коротки. Зато он расправился не только с теми, кто "наезжал" на него, но и с их близкими. Про него легенды ходили. Страшный человек! А с виду не скажешь.
  -- Я действительно ничего не знаю, - охрипшим голосом сказал Натан. - То, что знал, рассказал Вовчику, то есть Купцу.
  -- А теперь нам расскажешь, - ласково произнес Сека.
   Натан начал свое повествование с момента знакомства с Еленой, дочерью Якова Моисеевича. Он говорил медленно, раздумывая над каждым словом. Как говорят блатные, фильтровал базар. Авторитеты - это не Вовчик, тут лажа не прокатит. Они наверняка навели о нем справки. Вот только знать бы, что им известно. Натан не стал скрывать, что убил жену и двух хачиков, объяснил, почему менты его не заподозрили, рассказал про посещение тестя, вспомнил даже про медсестру в доме престарелых, но о Птенце не заикнулся. Сказал, что деньги, которые он привез с собой, двести тысяч рублей, ему передал Яков Моисеевич, а то, что тесть был держателем общака, он узнал от ментов, конкретно от капитана Голобородько.
  -- Все верно, - подтвердил Вася Хмель, - но я ему не верю. Этот хмырь - зять Алмазного, работал с ним, и что, ничего не знает!? Паяльник ему в задницу, расколется, как кокосовый орех!
  -- Отстаешь от жизни, Хмель, - улыбнулся Грузин. - Паяльник - вчерашний день. Теперь пользуются феном.
  -- Как бы там ни было, общак нужно найти, - не поднимаясь, сказал Полковник. - Пацан, похоже, действительно, ничего не знает. Ты, Хмель, сам подтвердил, что он правду базарит, а не горбатого лепит. А вот если ты ошибся, то с тебя и спрос. Не обессудь.
  -- Ты, чо, Полковник, угрожаешь мне? Мне!?
  -- Сядь, Вася, не гоношись, - Сека положил руку на плечо Хмеля. - Ты всю Украину перекопал, перелопатил, ничего не нашел. Там одного золота на два миллиона долларов. Такую сумму не спрячешь, и за границу не вывезешь. Даже если бы Алмазному помогал сам Щербицкий. Значит, деньги где-то здесь, в Союзе. И мы их найдем. Теперь, что касается тебя, Толик, - Сека повернулся к Натану. - Новые ксивы Купец тебе передаст. Устроишься на работу, дай знать. Далеко не исчезай, мы еще не сняли с тебя подозрений. Жить пока что будешь у него. Он присмотрит за тобой.
   Вовчик улыбнулся и подмигнул Натану. Мол, все ништяк, паря, будем живы, не помрем.
   Расходились из ресторана, не прощаясь. Только старый Полковник подошел к Натану, пристально посмотрел на него серыми, выцветшими глазами:
  -- Я наслышан о тебе, парень. Разное говорят. Из этого я делаю вывод, что ты себе на уме. Но не пытайся меня перехитрить, не иди по пути тех, кто уже в земле лежит. Со мной дружить надо, может и тебе что-то от этой дружбы обломится. Это тебе Паша Коробов говорит.
  -- Спасибо, Полковник, на добром слове. Не забуду твоего совета.
  -- Ишь ты, уважительный какой, - пробурчал старый вор, но чувствовалось, что ответ пришелся ему по душе.
   На радостях, что все кончилось хорошо, Вовочка в этот же вечер надрался, как "зюзя". Натан не пил, боялся по пьянке сболтнуть что-нибудь лишнее, но с девахами, которых приятель снова пригласил, побалдел от души. Они уже не знали, куда от него деваться. Но утром, когда Натан отвалил каждой по тысчонке, биксы завизжали от радости, запрыгали на одной ноге, затанцевали, чмокнули его в щечку, и весело щебеча, убежали.
   Вовчик, жалуясь на больную голову, умотал за новыми документами для Натана. Пришел он часа через три.
  -- Значит, так, кореш, - сказал он, отрыгивая пивом, - ксива чистая, не засвеченная, живи, не хочу. Звать тебя теперь, - Вовчик открыл паспорт, - Гринберг Анатолий Михайлович. Можно было бы и русского из тебя сделать, но какой же ты русский? По роже видно, умный, интеллигентный, значит, еврей. Да, и по нынешним временам, выгоднее быть жидом. Хотя можно и под немца закосить. На, держи. Не женат, детей нет, не состоял, не привлекался, короче, чистый и прозрачный, как родник. И вот еще что велено тебе передать, - он посерьезнел. - Сейчас открываются всякие разные кооперативы, общества, организации и так далее. Умные люди тащат вещички из Китая и Турции, денежки не должны лежать под камнем. Но Сека приказал другое. Недавно была зарегистрирована одна организация, называется "Милосердие". Поддерживает всяких там пенсионеров, ветеранов... Но все это херня на постном масле. Деньги через нее отмываются. Вот и было бы совсем неплохо, чтоб ты пролез в эту богадельню. Как, это уже твоя забота. Да, вот тебе права на машину, ключи, "жигуль" у подъезда стоит. Ну, ни пуха тебе!
   Вовчик поднял стакан, до краев наполненный водкой, и залпом выпил. Занюхал рукавом, крякнул и отправился спать. Натан выглянул в окно. Действительно, во дворе стояла машина, не новая, но вполне приличная. Одна проблема, водить он не умеет. "Придется у Купца уроки брать", - подумал он.
  -- Ну ты даешь, - засмеялся Вовчик, когда на следующий день услышал, что Натан водить не умеет. - Полжизни на свете прожил, а таким вещам не научился.
  -- Так мне вроде и ни к чему было. У Якова Моисеевича шофер был, вот он и возил, - улыбаясь, оправдывался Натан.
  -- Заметано. Я сейчас подлечусь, и поедем за город.
   Но подлечиться ему не пришлось. В доме не осталось ни капли водки. Вовчик почесал в затылке, сплюнул и начал одеваться.
   Натан быстро научился вождению. Лихачить, правда, не рисковал, но по городу мотался вполне уверенно. Ему нравился Ленинград. Строгий, красивый, по западному шикарный... Это не вычурный Киев, и не аляповатая Москва. Настоящий Петербург! Любил Натан ездить по пригородам. Репино, Лосино, Комарово... Здесь был воздух, которым дышали великие люди. Ахматова, Пастернак, Бродский, и, конечно же, Пушкин. Первое время у Натана не проходило ощущение чего-то непостижимого, ведь по этим улицам ходили те, кого он любил и почитал. В Киеве такого чувства не было, наверное, потому, что он родился в этом городе, и с детства привык к нему. Не испытывал он пиетета ни к Ярославу Мудрому, ни к Владимиру-Красно Солнышко, ни к святыням Киево-Печерской лавры, ни к Богдану Хмельницкому, ни к Тарасу Шевченко...
   Общество "Милосердие" находилась на Петроградской, рядом с гостиницей "Прибалтийская". Больше всего гостиница была известна тем, что здесь всегда, когда приезжала на гастроли, останавливалась Алла Пугачева, итальянский актер, борец с мафией, Мигеле Плачидо, и многие другие знаменитости. Еще она была известна самыми дорогими в городе проститутками, а также кидалами, менялами, ломщиками, разного рода жуликами... Рядом находилась неувядающая "Березка".
   Общество располагалось в жилом доме, на втором этаже. Питерские власти пошли навстречу, и выделили для него одну из пустующих квартир. Натан несколько дней присматривался к тем, кто посещал "Милосердие". Как ни странно, пенсионеры, участники войны, просто пожилые люди, туда почти не заходили. Очень редко, как видно, по ошибке, кто-нибудь из них забредал на второй этаж. Или видя рекламу по телевизору, читая в газетах о праведных делах "Милосердия", они безоговорочно верили тому, что написано, и шли сюда за помощью. Но, судя по всему, отшивали их мягко, вежливо, с улыбкой, потому как выходили пенсионеры с надеждой на лицах и блеском в глазах. Зато молодые люди, иногда в кожаных куртках, иногда в дорогих костюмах, постоянно посещали Общество. Одного не мог понять: чем они там занимаются. А понять это было необходимо. Чтобы попасть в "Милосердие", нужна была зацепка.
   И эта зацепка скоро появилась. Ее звали Оля. Познакомились они случайно, на выставке авангарда. Художники, которые раньше считались непризнанными, как тараканы повалили из всех щелей, из котельных, из дворницких, из подполья... Народ радовался и с умным видом обсуждал синих бабочек, желтых бегемотов, и серо-буро-малиновых червей. Натан обратил на нее внимание только потому, что в отличие от восторженной толпы, она ходила по залу со скучающим видом.
  -- Вам не интересно? - спросил он, подойдя к ней сзади.
  -- Нет, - она повернулась к нему. Глаза у нее были большие, выразительные, того редкостного темно-изумрудного цвета, который можно увидеть под вечер, в заходящем солнце, в просвете поднявшийся морской волны.
  -- Тогда что же вы делаете здесь?
  -- Я работаю в обществе "Милосердие", привела сюда группу пенсионеров, чтобы они, так сказать, приобщились к искусству.
  -- В "Милосердии"? - Натан даже захлебнулся от неожиданно подвалившей удачи, но быстро взял себя в руки. - Мне кажется, пенсионерам больше пристало ходить на выставки Ильи Глазунова. Там, по крайней мере, все понятно, и не нужно искать тайный смысл в кошачьих экскрементах.
  -- Вы так думаете? - девушка с интересом посмотрела на Натана. - Я знакома со многими художниками, большинство из них считают себя непризнанными гениями. Вы считаете иначе? Кстати, меня зовут Ольга.
  -- А меня - Анатолий. А что такая молодая девушка делает в "Милосердии"? Я считал, что там должны работать те, для кого это общество предназначено.
  -- Наш председатель Лукошников тоже так считает. Но без молодежи не обойтись, у них энергии больше. К тому же я не такая молодая, как вам кажется. У меня двое детей. А пенсионеры у нас тоже работают. Мы сотрудничаем с "Мемориалом".
  -- Скажите, Оленька, вечером вы свободны? - его уже не интересовал ни "Мемориал", ни "Милосердие". Он впервые за много лет почувствовал, что эта женщина ему дорога. И Натан со страхом ждал, что она может ему отказать.
  -- Свободна, - сказала Оля.
  -- Тогда я буду ждать вас у Финляндского вокзала, на выходе из метро. Там есть замечательное кафе, которое я очень люблю. Мало народа, и хороший коньяк.
   В половине восьмого Натан уже был на месте. Он договорился с Купцом, что тот на сутки освободит квартиру. Вовчик заартачился было, но, услышав, что это необходимо для дела, немного поворчал для вида, и, пожелав хорошо провести ночь, ушел.
   Натан присел на парапет, с нетерпением ожидая, когда появится Ольга. Но ее не было. Минутная стрелка показывала уже без пяти девять. Он тяжело вздохнул. Наверное, не придет. Черт, надо было спросить у нее телефон. Но он все равно ее найдет. Натан чувствовал, что влюбился, как мальчишка, как пацан. Такого с ним никогда не было. Ольга появилась на эскалаторе ровно в девять. У него перехватило дыхание. Это была уже не та серая птичка с выставки. Она распустила черные, как смоль, волосы (он так и произнес про себя: “черные, как смоль”), легко подкрасила свои темно-изумрудные глаза с длинными ресницами, на ней было вязаное платье, приоткрывающее грудь, и проходящие мужики, скосив глаза, старались заглянуть за вырез. "Козлы!", - мысленно выругался Натан, и поспешил ей навстречу.
  -- Извини, Толя, я перепутала линию, пришлось ехать по кругу, - сказала она.
  -- Вы... Ты... прекрасно выглядишь, - Натан протянул ей букет гвоздик, который купил тут же, у метро.
  -- Спасибо. Куда пойдем?
  -- В кафе, как и обещал. Можно было бы и в ресторан, но там шумно и накурено. Я не разгляжу тебя в сигаретном дыму.
   Она взяла его под руку. Кафе находилось рядом с вокзалом, в переулке, и благодаря этому, а также тому, что над входом не было вывески, кафе почти всегда пустовало.
  
  
  
  
  
  
   7. На свободе.
  
   Натана вместе с Игорем Шульманом, Спиногрызом и другими сидельцами перевели в тюрьму "Эшель". Евгения Черныха давно уже выпустили прямо из зала суда. Адвокату даже не пришлось выступать. Судья еще раз выслушал прокурора, помолчал, подумал, и высказал потрясающую мысль, которая в переводе на русский, звучала примерно так: "Бред сивой кобылы". Прокурор не настаивал на своих обвинениях, и так было понятно, что бред. Дядю Боруха тоже выпустили. Причем выпускал его лично начальник полиции Южного округа. Даже газеты напечатали фотографии, где он пожимает руку Дяде Боруху. И его извинения в связи с незаконным задержанием. На лицах окружающих их полицейских, запечатленных на снимке, прямо-таки читалось: "Ну и суки! Мы ловим, а они отпускают!". Но они тоже пожимали руки Дяде Боруху, хлопали его по плечу, желали ему счастья и советовали больше не попадаться. Он воспринимал все, как должное. Встречать его приехали самые известные воровские авторитеты Израиля: Фазиль, Моше Абуказиз, Ицик Хадиф, Рустам, даже из Кармиеля приперся старый Аарон Берг...Все в окружении телохранителей, быков, друзей и любовниц. Особенно отличился Ицик Хадиф, который привез с собой своего брата - раввина, а заодно, и чуть ли не весь его приход. Правда, поговаривали, что Шимон Хадиф не просто так стал раввином, уж очень было удобно отмывать деньги через религиозные организации. Встречающие вели себя тихо, благопристойно, без эксцессов, так что, если даже полиция и хотела бы кого-то арестовать, то ей не дали для этого повода.
   Натан с легкой завистью смотрел на проводы законника. Он знал, что его тоже скоро отпустят. Адвокат сделал все, чтобы документы, которые могли бы его скомпрометировать, исчезли. Валентин, компаньон, слава богу, не подвел, быстро сориентировался. Да и журналюга этот, Женька Черных, тоже молодец, успел записку передать. Вообщем, все в тему. Вот только Шульман его беспокоит. Все время крутится рядом, выспрашивает, вынюхивает, на прогулках старается поближе к нему пришвартоваться. Даже здесь, в тюрьме Эшель, нет от него покоя. Как будто в друзья набивается. Нужны ему такие друзья, как религиозному еврею - свинина.
   Игорь Шульман тоже мучался неизвестностью. Он понимал, что стоит ему выйти из тюрьмы, Фазиль возьмет его за горло. Игорю так и не удалось раскрутить Натана на откровенность. Он уже и так, и этак подбирался к нему, все впустую. Однажды ночью, глядя как Бык, который, правда, уже перестал быть Быком, а переименовался в Светку, обрабатывает одного из сокамерников, ему пришла в голову мысль, использовать новоявленную Светку против Натана. Если Светка бросится его обцеловывать, да еще и обслюнявит вдобавок, то Натану конец. Он будет считаться "опущенным". Светка-Бык, конечно, с радостью согласится, ведь Натан был одним из тех, кто участвовал в его экзекуции. Вот только что он, Игорь, от этого получит? Натану, после подобной шутки, останется только повеситься. Но перед этим он вытрясет из Светки душу, а тот, естественно, расколется. И тогда он возьмет Игоря с собой в гости к ангелам, задушит ночью, или пырнет заточкой. Собственно, какая разница, здесь его кончат, или Фазиль на воле... Конец все равно один. Что же делать? Шульман прекрасно понимал, что Натан долго в тюрьме не задержится. К нему вчера приходил адвокат, так Натан чуть ли не танцевал от радости. Наверняка, принес какие-нибудь хорошие новости. А может сделать проще? Может стоит все ему рассказать? И, тем самым, обезопасить себя от Фазиля. Натан не дурак, должен понимать, что в стане врага нужно иметь своего человека. И таким человеком будет он, Игорь. Конечно, опасно работать на два фронта. Но ему не привыкать. По крайней мере, это лучше, чем ждать пока шестерки Фазиля сожгут его магазины, сделают из самого Шульмана инвалида, а его жену поставят "на хор". Придя к такому решению, Игорь почувствовал себя увереннее. Не откладывая разговор в долгий ящик, он на прогулке подошел к Натану.
  -- Мне поговорить с тобой надо.
  -- Ну? - недобро прищурился тот.
  -- Не нукай, как бы самого не взнуздали. Охота на тебя идет.
  -- А тебе что до этого?
  -- Давай отойдем. Стрёмно здесь говорить. Ушей много.
   Они отошли в дальний угол прогулочного дворика. Игорь достал пачку "Ноблесс", протянул Натану...
  -- Ты не думай обо мне плохо... Меня самого подставили. Фазиль на тебя охоту открыл. Прослышал он, что ты общак заныкал, а меня специально сюда воткнул, чтоб я у тебя выяснил, где ты его закопал.
  -- Зачем ты мне об этом рассказываешь? Прощение заслужить хочешь?
  -- Нужно мне твое прощение! Я тебе сделку предлагаю. Если я выйду отсюда "пустой", Фазиль меня на собственных кишках повесит. А мне жить хочется. К тому же жена должна вот-вот родить.
  -- Фазиль, говоришь? - Натан задумался. - Что же ты от меня хочешь?
  -- Подумай сам, хоть что-то, но я должен ему рассказать. Я скажу, что мы с тобой подружились, что у тебя от меня нет тайн, ну, или почти нет. Он поверит, что ему остается. И будет давать мне поручения, а я буду тебе передавать. Двойная выгода: ты знаешь, что он замышляет, а я перестану трястись за свою жизнь.
  -- Почему я должен тебе верить? Тот, кто предал своего друга, может предать и меня.
  -- Фазиль мне не друг, и никогда им не был. Он поставил меня в такие условия, что ни пукнуть, ни просраться. Сначала сжег мой магазин, а потом сам же и на счетчик меня поставил. Вот поэтому я и здесь. Ну, так как, согласен на сделку?
  -- Гладко глаголешь, но я тебе не верю. Расскажи все, что знаешь о Фазиле.
  -- Да немного я знаю. Главарь "кавказской" группировки, весь южный наркорынок под ним. Недавно убили Хаги Загури. Слышал? Подозреваю, что это его рук дело. Семья Загури держала под собой Эйлат. Представляешь, какие они там бабки делали! Фазиль давно мечтал прибрать к рукам те места. Сейчас Загури нет, но остались его братья. Если Фазиль их не уберет, плохо ему придется.
  -- Кто стоит за Фазилем?
  -- Вот этого я не знаю. Возможно, что никого. Он и сам по себе достаточно силен. К тому же связи у него в полиции, да и в мэрии кое-кто прикормлен.
  -- А тебя он зачем пожег?
  -- Я отказался платить. Я ж не знал, что это от него приходили.
  -- А если бы знал?
  -- Все равно бы, наверное, отказался.
  -- Ладно, Игорь, я подумаю о твоем предложении. Но ты понимаешь, что по краю ходишь?
  -- Ничего. Как говорится, бог не выдаст, свинья не съест.
   Шульман не торопясь пошел в общий строй, а Натан остался докуривать сигарету. Вот так, вот теперь все становится на свои места. А он-то голову ломал, кто подвел его под монастырь, на Валентина грешил, компаньона своего... А это оказывается Фазиль! Нарочно, сука, кляузу накатал, нарочно засадил, чтобы, пока Натан здесь парится, поворошить, значит, по его сусекам. Хрен ему там обломиться, а не брильянты с золотом. Все уже давно спрятано - перепрятано, отмыто через оффшорные зоны, по разным банкам распихано... Никто ничего не знает, кроме, разве что, Валентина. Вот только странно, что он до сих пор никакой весточки не прислал. Впрочем, все правильно, зачем зря светиться. Скорее всего, Фазиль устроил за ним слежку, поэтому он и осторожничает. Натану даже не могло придти в голову, что Валентин давно уже продал его. И что документы, которые попали к адвокату, и которые тот скрыл от следствия, это всего лишь счастливое стечение обстоятельств. Но сейчас он еще не знал об этом. Сейчас его занимала мысль, как использовать Шульмана в той игре, которую против него затеял Фазиль. Что будет с Игорем после этого, Натан не думал. С какой стати он должен о нем заботиться?
   Вечером вертухай передал ему последние газеты. Первые полосы пестрели фотографиями Натана Гринберга и статьями, которые почти все начинались со слов "За что?". Шум в прессе, раздутый его адвокатами и поддержанный прикормленными политиками, сделал свое дело. Даже ивритские охранники, не читающие "русских" газет, стали относиться к нему подобострастно, как будто рассчитывали на то, что когда Натан отсюда выйдет, он не забудет доброго к нему отношения. Начальник тюрьмы теперь заходил по несколько раз в неделю то поздороваться, то узнать, не нужно ли чего... Из кнесета приезжали депутаты, посмотреть, в каких условиях он находится. Нельзя сказать, чтоб Натана радовала вся эта шумиха, но он понимал, что она необходима. Тем более, что "кавказская" община уже заочно выдвинула его своим кандидатом в депутаты. Натан обратил внимание на статью, написанную Евгением Черныхом. В отличие от других авторов, он не задавался вопросом "за что". Наоборот, он приводил примеры из обвинительного заключения и тут же опровергал их, приводя в качестве доказательств интервью с бухгалтером и директором дома престарелых, куда были переведены деньги из натановской фирмы, восторженные отзывы пенсионеров, которые, благодаря ему, здорово поправили свое материальное положение. В статье были также высказывания мэров Беэр-Шевы, Хайфы и Тель-Авива, которые хоть и не признавались в явной благосклонности к Натану, но отзывались о нем почтительно, с уважением. Еще бы, если бы он захотел открыть рот, эти мэры быстро залетели бы под следствие. "Молодец, Чёрный, профессионал! Знает куда бить надо, - подумал Натан. - Нужно будет его найти, когда выйду. Он еще пригодится".
   Но Евгения искать не пришлось. Когда Натана выпускали, у ворот тюрьмы собралось множество журналистов, телекамер и просто любопытных. Чёрный стоял немного в стороне, рядом с Дядей Борухом, которого окружили телохранители. Фазиль тоже был здесь, хотя так и не вылез из своего "Сааба". Натан повертел головой, надеясь увидеть Валентина, но на него налетела журналистская братия, как всегда наглая и бесцеремонная... Особенно нахальной оказалась какая-то толстая тетка с черной щеточкой усов. Она, как ледокол, раздвигала коллег, стараясь стать как можно ближе к Натану. Следом за ней двигался худой и пришибленный фотограф, поминутно щелкавший камерой. Натан поморщился, он знал такого рода женщин. Про них говорят, "ей легче отдаться, чем объяснять, почему ты ее не хочешь".
  -- Меня зовут Лида, - представилась женщина, и начала сыпать вопросами, одновременно отдавая приказания фотографу.
   Натану не хотелось ссориться с журналистами, он терпеливо отвечал, терпеливо переносил знойное израильское солнце, и мечтал побыстрее приехать домой, погрузиться в прохладу кондиционера, и выпить сто грамм коньяка.
   Наконец, репортеры удовлетворились его ответами и начали расходиться. Возле него осталась только Лида.
  -- Вам что-то еще? - удивленно спросил Натан.
  -- Да, - нисколько не смутившись, сказала журналистка. - Хотите пригласить меня к себе домой?
  -- Зачем?
  -- Дадите мне интервью.
  -- Не горю желанием. Я хочу отдохнуть. Может быть, в следующий раз.
  -- Ловлю вас на слове, - томно, как, наверное, ей казалось, ответила Лида и тяжело переваливаясь на толстых ногах, пошла к машине, где уже сидел ее фотограф.
   Натан обнял Евгения, пожал руку Дяде Боруху, помахал Фазилю, сел в поджидавший его автомобиль, и кавалькада из пяти машин направилась в Беэр-Шеву. Там у Натана был большой двухэтажный дом, с огромным балконом, на котором он любил загорать, и подвалом, где при желании можно было бы пересидеть газовую атаку. Беэр-Шева, в переводе с иврита, означает "Седьмой колодец". По преданию, праотец Авраам, путешествуя по пустыне, остановился именно в этом месте, вырыл колодец и основал поселение. С тех пор Беэр-Шева считается святым городом. Не таким, конечно, как Иерусалим, но все-таки... А вообще-то, в Израиле есть поговорка: Иерусалим молится, Хайфа работает, Тель-Авив веселится, а Беэр-Шева - спит. Шутка, конечно, но в каждой шутке - доля правды. Когда начинается "хамсин", сухой, жаркий ветер, а температура поднимается до 40, город вымирает. Те, кто по каким-либо причинам оказался на улице, передвигаются, как сонные мухи, обливаясь потом, ругая и жару, и климат, и пустыню, и Израиль...Тень найти проблематично, но даже если и удается найти, она все равно не спасает. Просто удивительно, Моисей водил евреев по пустыне сорок лет, за это время можно было весь земной шар исколесить вдоль и поперек. А он выбрал именно эту пустыню, где ни воды, ни нефти, ни золота, ничего!
   Хоть Беэр-Шева и считается южной столицей Израиля, но по российским меркам, это деревня, с населением 200 тысяч жителей, половина из которых "русские". Натан, по приезде в Израиль, намеренно выбрал этот город. Подальше от центра, от Тель-Авива, где он мог ненароком столкнуться с кем-нибудь из старых знакомых, и где периодически проводятся воровские сходки, куда съезжаются законники со всего мира, что, естественно, увеличивает возможность с кем-то из них встретиться. А Натану это было совершенно ни к чему. Первое время он снимал квартиру, и, практически, не выходил из нее. Разве что поздно вечером, перед закрытием магазинов, за продуктами и сигаретами. Но через несколько месяцев успокоился, и стал жить, как все новые репатрианты. Ходил на курсы иврита, который давался ему с трудом, забивал "козла" с пенсионерами на лавочке, слушал их наивные политические рассуждения, подрабатывал ночным сторожем...
   Через год, несколько адаптировавшись в Израиле, немного привыкнув к невыносимой жаре, Натан начал присматриваться к богатым бизнесменам, к криминалу, к местным политикам, и пришел к выводу, что Беэр-Шева - идеальное место для воплощения его планов. По большому счету, здесь не было ничего, а то, что было, находилось в зачаточном состоянии. Воры, наркоторговцы, сутенеры, мошенники, больше напоминали неразумных детей, которым дали поиграться со спичками под присмотром взрослых, то бишь, полиции. Все серьезные люди обосновались в Тель-Авиве или Хайфе, где были порты, склады, ангары, где можно было крутить дела, не опасаясь особенно засветиться. В провинциальной же Беэр-Шеве единственной личностью, которой стоило заинтересоваться, был Фазиль. Родом он был из Дербента, большую часть жизни прожил в Москве, где, как поговаривали, купил себе "корону" вора в законе, хотя этого никто и не доказал...В Израиль он приехал с "малявой" от своих кавказских родственников. Имел жену, двоих сыновей, роскошный дом в пригороде... Бизнес Фазиль делал на проститутках из стран СНГ, которых ввозил через Египет. Пытался подмять под себя также рынок наркотиков, но его быстро поставили на место.
   Натана не интересовали дела Фазиля, он хотел понять, кто из местных политиков его поддерживает, кто находится у него на содержании. Имея российский опыт, где все продается и покупается, он был уверен, что и в Израиле то же самое. Но Израиль - страна восточная, а восток, как известно, дело тонкое. Здесь очень сильны семейные, клановые, дружеские связи, совсем не обязательно платить какому-нибудь политику или полицейскому, главное, чтоб тот или иной был из твоего клана.
   Когда Натан открыл свою первую фирму по продаже недвижимости, Фазиль пришел к нему сам. Покрутился по помещению, поздоровался за руку со всеми работниками и отозвал Натана в сторону.
  -- Ты знаешь, что это мой город? - спросил он.
  -- А ты кто? - Натан постарался, чтобы вопрос прозвучал наивно.
  -- Я? Фазиль.
  -- Фазиль? Не слышал. И что ты хочешь, Фазиль? - он продолжал косить под дурачка. Похоже, ему это удалось, тот проглотил наживку. На холеном, красивом лице отразилось удивление.
  -- Ты откуда такой взялся?
  -- Фазиль, тебя интересует моя родословная или мои деньги? Говори, что ты хочешь, и мирно разойдемся. Если ты пришел со мной ругаться, то ничего не выйдет. Если ты пришел, стричь с меня купоны, тоже ничего не выйдет. Если ты пришел поговорить со мной по-хорошему, я не против. Могу даже угостить тебя чашечкой кофе.
   Фазиль недобро прищурился. Он не привык, чтобы с ним так разговаривали. Но он чувствовал, что "лезть в бутылку" время не пришло. По-первости, нужно выяснить, кто стоит за этим человеком, которого он поначалу принял за придурка. Уж очень уверенно и нагло он себя ведет.
   На этом и закончилась их первая встреча. Потом были другие, но друзьями они не стали. Фазилю так и не удалось ничего узнать ни о прошлом Натана, ни о том, кто его поддерживает. И это настораживало. Фазиль с ненавистью смотрел, как разрастается его фирма, как он набирает силу, завязывая знакомства и связи в высших сферах...Фазиль не мог понять, откуда у него деньги, не с собой же он их привез. По документам, которые по его просьбе проверили в министерстве иностранных дел, человек по имени Натан Гринберг приехал из Ленинграда, практически, пустой, с двумя сумками, и с двадцатью долларами в кармане. Нигде не был засвечен, никому из местных воротил не известен, темная лошадка, короче. Только старый Аарон Берг, следивший за всеми перипетиями, происходящими на его бывшей родине, которую он покинул тридцать лет назад, припомнил, что слышал эту фамилию вместе с именем Анатолия Чубайса. Но это ничего не давало. Гринбергов среди евреев, как Ивановых, среди русских. К тому же, если верить памяти Аарона, того Гринберга то ли убили, то ли посадили.
   Фазиль держался теперь на расстоянии, Натана не трогал, но и из виду его не упускал. Ждал какой-нибудь его промашки, за которую можно было бы уцепиться и раскрутить этого гавнюка. И дождался. Полгода назад приехал из Хайфы Менахем Розенблат, маляву привез от сходки. И на словах передал, что необходимо выяснить, не тот ли это Натан, который много лет назад заныкал общак в Киеве на сумму полмиллиона долларов. По некоторым сведениям, общак он переправил в Израиль, и здесь отмыл. Так ли это на самом деле, предстояло разузнать. Фазиль купил компаньона Натана, Валентина, тот пообещал сделать все, что сможет. Однако предупредил, что Натан очень скрытен, и на это уйдет не один день. К тому же, пока он рядом, Валентин не имеет доступа ни к банковским счетам, ни к документам. Вот тогда и пришла Фазилю мысль - посадить Натана, чтобы развязать Валентину руки. Это несложно, достаточно намекнуть двум - трем полицейским, чтоб его закрыли на парочку месяцев. А за это время можно разобраться, откуда ноги растут.
   И вот сейчас они все вместе едут к Натану домой, отметить его счастливое возвращение. А он, Фазиль, так ничего и не узнал.
   Машины въехали в город. Натан, сидевший на заднем сиденье, похлопал Евгения по плечу:
  -- Слышь, Черный, ты журналист, тебе, случайно, не знакома та толстая шалава, что ко мне подкатывалась?
  -- Немного. Работает в "Новостях", талантлива, но пишет неинтересно, мелко, прославляет, в первую очередь, себя, что для журналиста - самоубийство. Умеет расположить к себе людей, умна, обходительна, но по характеру похожа на змею: жалит, когда этого не ждешь.
  -- Гм, коротко и ясно. Интересно, что ей от меня надо?
  -- Не знаю. Но могу добавить, что она не профессиональная журналистка. Она - бывший мент. Капитан. Насколько я знаю, служила на "химии" где-то в Белоруссии. Зовут Лида Маркова. С ней надо быть осторожнее, она умеет залезать в душу, но если ей будет выгодно, продаст не задумываясь. Кстати, знаешь кто ее муж?
  -- Ну?
  -- Сашка Евреинов.
  -- Сашка? - засмеялся Натан. - Да она его раздавит!
  -- Уже не раздавит, - не принял шутки Евгений. - Лидка его же сама и засадила.
  -- То есть как?!
  -- Сначала за дело: он нажрался, и давай на нее кидаться. А тут еще и дети... Она и вызвала полицию. Первый раз Евреинову дали три месяца. Но за то время, что Сашка сидел, она поняла, что это оказывается довольно выгодно.
  -- Что выгодно?
  -- Чтобы муж сидел. И чем дольше сидит, тем для нее лучше.
  -- Говори яснее, ничего не понял, - разозлился Натан. - Почему лучше, почему выгоднее?
  -- Дурак ты, Натан. Все очень просто. Пока он сидит, Лидка от государства получает за него алименты, ей прощаются долги за квартиру, телефон, свет, ну и так далее...Короче, выгодный бизнес. За последние три года, Сашка четыре раза сидел. Выйдет, месяц на воле покантуется и обратно. Естественно, судья с каждым разом дает ему все больше и больше, он же теперь квалифицируется как рецидивист.
  -- Почему же он ее не замочит? - удивленно спросил Натан. Он даже не обратил внимания на "дурака". - Почему не уйдет от нее?
  -- А зачем? - Евгений пожал плечами. - Он же в тюрьме, как у себя дома. У них с Лидкой что-то вроде соглашения: он сидит, а она обязуется таскать ему передачи. Вспомни, Сашка хоть раз оставался без сигарет? Без телефонной карточки? На воле он кто? Пустое место. А в камере - король. Задрипанный, правда, король, но все-таки...
  -- Идиотизм! - сплюнул Натан. - Слушай, Женя, я что-то Валентина не вижу. Где он?
  -- Понятия не имею. Я его не видел.
  -- То есть, как, не видел?! А документы? Кто документы адвокату передал?
  -- Я. Ты что, не в курсе?
  -- Черт знает что! Ничего не понимаю. Рассказывай все с самого начала.
  -- Я твою записку передал Ирине. Ты ее не знаешь, мы когда-то работали вместе. Она пришла в фирму, а Валентина нет. Вместо него какой-то другой парень. Он сказал, что все вопросы теперь решает он. Я подозреваю, что это был человек Фазиля или кого-нибудь еще, но наверняка не твой. Иначе, ты бы меня предупредил. Короче, она не стала с ним лясы точить. Дождалась, когда я выйду, а потом мы уж вместе стали думать, как тебе помочь. Кстати, в ту же самую ночь Игорь Шульман пытался из меня вытащить, о чем мы с тобой разговаривали. Я еще тогда подумал, что дело нечисто. А потом, еще утром, перед судом, Дядя Борух о тебе спрашивал. Это меня тоже насторожило. Слишком многие тобой интересуются. Короче, Ирина записку отдала мне обратно, а там шла речь о каких-то документах, которые надо было уничтожить. Я покумекал своей неразумной головой и решил, что раз существуют документы, которые надо уничтожить, значит, они представляют для тебя опасность. И компаньон твой исчез. По всей видимости, в фирме этих документов нет, и никогда не было, иначе ты бы уже знал об их исчезновении. Возникает вопрос, где они могут быть? Ответ: где угодно. В банке, дома, у друзей, у соседей, у любимой женщины... Банк я проверить не могу, друзей твоих я не знаю, любимую женщину тоже. Остается - дом. Одна проблема - как туда проникнуть? Наверняка ты его на сигнализацию поставил...
  -- И как же ты ее снял? - Натан с интересом смотрел на Черного.
  -- Этого не понадобилось. Окно было приоткрыто. Кто-то уже до меня там побывал. Но то ли этот "кто-то" чего-то испугался, то ли у него времени было мало, но он ничего не нашел. А я нашел. Сейф под картиной Елены Ифлянд. Я его ломиком раскурочил. Ты уж извини. Бумажки я прочитал, кое-что стало ясно, но не все. Но я понял: для тебя эти документы очень важны. Уничтожить их недолго, а вот восстанавливать - куча времени уйдет. Я и решил их твоему адвокату сплавить. Раз ты его нанял, значит, доверяешь.
  -- Ну, Черный, ты даешь! - восхищенно покрутил головой Натан. - Я теперь твой должник.
  -- Сочтемся, - Евгений пожал протянутую руку и улыбнулся. - А с Лидкой все-таки будь осторожнее. Змея еще та!
  -- На что она мне, корова толстая, - легкомысленно отмахнулся Натан. - Мне же с ней детей не крестить...
  -- Не скажи. Вобщем, я тебя предупредил.
   Машины покрутились по городу и въехали на небольшую улочку, всю застроенную виллами. В этом районе жили обеспеченные люди, очень обеспеченные. Натан, как радушный хозяин, открыл ворота, подождал, пока все пройдут в дом. Фазиль немного задержался у входа, осматривая палисадник.
   - Фазиль, что-то потерял? - с намеком спросил Натан.
  -- Смотрю. Красиво у тебя здесь. Странно, что полиция не заинтересовалась твоими доходами.
  -- А чего ей интересоваться... Я налоги вовремя плачу, и все до копеечки, цента и шекеля. В отличие от других. Ладно, проходи, ничего ты тут не высмотришь.
   Гости расположились в комнате, ждали хозяина. Дядя Борух устроился в кресле, подальше от окна. Сказывалось врожденное чувство опасности.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   
   
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"