Шадловский Леонид Абрамович : другие произведения.

По ту сторону вечности

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Мистика, история, фэнтези...


   ЛЕОНИД ШАДЛОВСКИЙ
  
  
   ПО ТУ СТОРОНУ ВЕЧНОСТИ...
  
  
  
  
   ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
  
  
  
   "Демоны сходят на землю,
   неся тоску, ужас и безысходность..."
  
   "И никто не мог, ни на небе, ни на земле,
   ни под землей, ни раскрыть сию книгу, ни посмотреть в нее".
   Иоанн Богослов.
  
  
   (Пролог)
  
  
   Ворона прищурила желтый глаз, глядя сверху вниз на казнь, потом издала короткий лающий крик, когда пламя коснулось ног женщины и, взмахнув черными атласными крыльями, взлетела с собора, сделала круг над несчастной, привязанной к позорному столбу. Женщина подняла глаза к небу и улыбнулась. Она словно и не чувствовала боли, не видела огня, не замечала запрудивших площадь людей... А они смотрели на нее. Кто с жалостью, кто с любопытством, кто с нескрываемой ненавистью... Но все ждали чуда. Они верили, что чудо произойдет. Так было начертано в бесовской Книге, так было предназначено Всевышним. И только Князь смотрел равнодушно. Он не верил ни в бога, ни в дьявола, ни в рай, ни в ад, ни в смерть, ни в воскрешение. Да и как он мог верить, если сам являлся и тем, и другим. Казнил и миловал, даровал жизнь и выжигал огнем, самолично рубил головы и возвышал из низов, не знал жалости и не ведал милосердия... Князь был воином, беспощадным и страшным в войне, безрассудным и холодным в любви, нежным и ласковым со своими лошадьми и собаками, страстным и безразличным с бесконечными любовницами... Он верил только в себя, в свои силы, острый меч и безграничную мощь золота... Скольких алхимиков он порубил, сколько голов снес, сколько горячих сердец перестало биться... И все только из-за одной фразы, услышанной в своем первом походе от нищего старика - ведуна, шамана, колдуна, алхимика, которого он заставил корчиться в муках, но так и не узнал Тайны. "Ты думаешь, мальчик, я просто и понятно изложу тебе смысл того, что постигается веками? Преподнесу тебе, как агнца жертвенного, величайшую из тайн? Думаешь, смертью меня напугать? Ты глупец, князь! Не ищи, неразумный, прямого смысла в словах мудрецов. Приняв дословно то, что написано ими, ты попадешь в бесконечный лабиринт, выхода из которого нет. И твои труды пропадут зря...", - прохрипел тогда старик, изнемогая на дыбе. И взбешенный Князь, которому не исполнилось на тот момент и пятнадцати, выколол ему глаза, чтобы тот не мог видеть Бога, отрезал язык, чтобы он не мог говорить с Ним, и приказал посадить на кол, чтобы старик мучился в бесконечности. Ибо то, что незавершенно, то бесконечно. Много было потом замученных им мудрецов, философов, знахарей, поэтов... И ни один не открыл Тайну. Может, и сами не знали. Но Князь склонен был думать, что заключена в этом какая-то сила, дьявольская или божественная, которая намного сильнее его острого меча, невыносимых мук и страха Смерти.
   Конь гарцевал под ним, перебирая длинными тонкими ногами, раздувал ноздри, фыркал, когда дым от костра подбирался очень близко. А Князь смотрел на девушку, и не мог понять, чему она улыбается. И это бесило его. Она наверняка знала Тайну, но тоже отказалась говорить. Ни его нежные прикосновения, ни ласковые слова, ни жестокие пытки не заставили ее признаться. И только Книга, покрытая толстым слоем пыли, найденная в погребе ее дома, и принадлежащая еще ее прадеду, могла бы пролить свет на Неизведанное. Но Книга исчезла, рассыпалась в прах, как только коснулись ее страниц руки всесильного Князя. Книга, написанная на человеческой коже человеческой же кровью, тайнописью. Но он знал: не могла она исчезнуть, она просто перешла в другое состояние, в другое измерение... Он точно знал это, иначе не стал бы давать клятву тамплиеров.
  -- Мы признаем тебя слугой бедных и больных, и защитником католической церкви, посвящающим этому делу свою жизнь.
   - Признаю себя таковым! Обязуюсь ревностно следовать по стопам того, кто мне указал путь сей, и, елико возможно будет, потчиться собственным поведением своим, служить в пример всем тем, сердца и души коих мне препоручены будут...
   Клятва ни к чему его не обязывала, он клялся без душевного трепета, словно нужду малую справлял, но Орден давал преимущество перед простыми смертными, даже если этот смертный сам Бог. Князь был первым наместником тамплиеров на Руси. Он не стал православным. Впрочем, как и католиком. Православие только недавно начало огнем и мечом прокладывать себе дорогу на древней земле.
   "По праву десницу ходе, да не по праву дело судима, да призваху Всевышний! Умольбы Перуну избави смерти живота, на прави дела правь, дела долгие лета имети. Ибо кругов жизни несметно, Словеновы сыны славя в летах".
   Так молились его предки. Так молился и он. Потому и не придавал значения клятве.
  
   Женщины верят во всепоглощающую и всесокрушающую, спасительную силу любви. Они строят свой мир из тонких, неустойчивых, как карточные домики, надежд, из неизбывных желаний, требующих удовлетворения, и вечных разочарований, когда старятся и в отчаянии погружаются в беспросветное женское одиночество. А, потеряв последнюю надежду, вступают в войну, главное оружие в которой - отлучение от лона, не понимая и не желая понимать, что это самое лоно уже никого не интересует. Мелкий шантаж, притворные головные боли, вечные стенания и жалобы на то, что жизнь прошла мимо, и в то же время изощренная месть всем, кто, по их мнению, виноват в их никчемности. Женские войны - это войны маленьких детей. А дети иногда бывают крайне жестоки и изощренны в своей ненависти. Женщины бывают на редкость хитры и расчетливы. Они кружат голову любовникам, охмуряя их своим неподражаемым умением и коварством в постели, обманывают и смеются над ними, любят и за свою любовь готовы драться до смерти, втаптывая в грязь соперниц и выцарапывая им глаза, и безгранично жадные в своей любви прибегают к различным колдовским штучкам. В момент наивысшего наслаждения, слегка касаясь пальцами, чертят на спине мужчины крест, чтобы он больше не мог заниматься любовью с другими женщинами, подкладывают под подушку петушиные головы и мертвых лягушек, окропляют кровью пол под кроватью, сжигают над свечой кудри любимого...
   Стоящая у столба в красных языках пламени и черного смрадного дыма не была ведьмой. Она была Женщиной, любящей и любимой. Счастливой и бездумной в своем счастье. Порхающей над жизнью и смертью. Но это было в прошлом. Сейчас она стояла в самом начале пути, конца у которого нет. Ей было страшно. Неизведанное всегда страшит. Но в начале пути важна не сама цель, а возможность перемещения во времени и пространстве. Странствование - это способ познать, что все в этом мире бренно, легковесно и переменчиво. К тому же она верила в свое Предназначение и Предзнаменование.
   Ворона продолжала кружить над девушкой, платье которой уже лизал огонь. А она, улыбаясь, смотрела на Князя. В ее глазах не было осуждения, но и не было покаяния. Только любовь, убить которую невозможно.
   И вдруг тишину разорвал звериный нечеловеческий крик. Толпа расступилась в ужасе, и Князь увидел старуху, стоящую на коленях, вытянувшую вперед руки, готовую послать проклятия палачу. Стоявшие рядом попятились, прикрывая глаза ладонями. Каждый знал: проклятия невинно осужденных, обязательно сбудутся. А все чувствовали - не праведная эта казнь, ох, неправедная.
   Старуха остановила взгляд острых, голубых, не по возрасту молодых глаз на Князе. И ее шепот разнесся по площади грозными словами проклятия:
  -- Да не оставят тебя глад и мор, болезни и страдания, горе и беды... да сожрет огонь жилища твои... Да будут умерщвлены смертию страшною дети твои, и внуки твои, и правнуки... пусть процветают враги твои во веки вечныя... А ты состаришься в тоске и печали, и умрешь в нищете, отчаянии и одиночестве...
   Еще не растаял в воздухе ее зловещий шепот, как старуха выхватила из котомки куриный помет и бросила его в Князя.
  -- Крыса земляная, - скрипнул зубами Князь и взмахом руки приказал подручным схватить старуху. Но та уже затерялась в толпе, которая сомкнулась перед всадниками.
   И еще один тяжкий вздох пронесся над землей. Это люди обратили внимание на костер. Возле столба уже никого не было. Только черный дым уносил в небо прекрасный лик улыбающейся девушки. Притихшая толпа опустилась на колени. Даже приближенные Князя спешились, сгрудившись в страхе вокруг него.
  -- Где?! Где она?! - вскричал Князь.
   Он не испытывал страха. Только досаду и злость. Эта ведьма точно знала Тайну. Теперь он был уверен в этом. Но она предпочла предать его любовь, предпочла умереть на костре, лишь бы не дать ему стать Бессмертным. Сука! Шлюха и сука! А тут еще и старуха эта, тварь трехногая! Колдунья чертова! Князь знал о таинственном сообществе колдунов, существовавшем на Руси с незапамятных времен. Но никогда близко не сталкивался с ними. Считал это сказками.
  
  
  
   ГЛАВА 1
  
  -- Вы хотите загипнотизировать меня? - стараясь выглядеть спокойным, спросил Роман.
  -- Нет. Я всего лишь проведу эксперимент, - улыбнувшись краями губ, ответил доктор.
  -- Зачем? - Роман бросил исподлобья испытующий взгляд.
  -- Ты боишься? Ты же Посвященный! У тебя не должно быть сомнений. Сомнение - признак слабости человеческого ума. Когда человек не верит, он только демонстрирует свою полную незащищенность перед жизнью. Но тебя это не касается, не так ли?
   Профессор Лео Арье не выглядел старым, хотя было ему лет шестьдесят, невысокий, широкоплечий, длинные каштановые волосы, которых еще не коснулась седина, волнами ниспадали ему на плечи, карие глаза смотрели проникновенно, пытливо, но по-доброму, будто отец на неразумного сына. В своем широком темном одеянии, напоминающем балахон, он был больше похож на странствующего монаха, чем на врача-психотерапевта. На его руках вальяжно развалился шикарный, пушистый, черный персидский кот. Профессор почесывал его за ухом. Тот благодарно мурлыкал, глядя исподлобья на Романа прищуренными желтыми глазами.
   - Его зовут Тигр, - сказал Арье, заметив взгляд пациента.
   - Необычное имя для кота.
   - О, мой дорогой, это очень необычный кот. Ему очень много лет. Он даже иногда дает мне советы. Представляете? Но вы не переживайте, все будет в порядке.
  -- Хотел бы я иметь такую же твердую веру, как у вас, - тихо произнес пациент.
   Арье встал, выключил верхний свет, зажег свечи... Потом поставил подсвечник на стол перед Романом. На стенах заплясали причудливые тени, словно фигурки, сошедшие с картины Пикассо. Потом он свечным воском обвел круг, в центре которого оказалась небольшая кушетка. Роман с любопытством наблюдал за приготовлениями Лео Арье. Наконец спросил:
  -- Вы француз? Имя какое-то странное у вас...
   - Я родился в России, - не удивившись, ответил доктор и сел в кресло. - Как вам, наверное, известно, ключи к большинству психических отклонений находятся глубоко в нашем подсознании. Для того чтобы добраться до этих скрытых тайн, надо сначала отключить активную часть сознания. Как говорят йоги, погрузиться в нирвану. Или в медитацию. Или использовать гипноз. Подсознание охраняет свои секреты, и способов для этого множество. Один из них - это страх перед всем необычным, неосознанным, неизведанным. Существует множество способов погрузить пациента в транс, заставив его сконцентрировать внимание на каком-либо предмете - хрустальном шаре, обычной точке на стене, ярком или на чем-то блестящем. Но вот это кажется мне куда более эффективным. - Он щелкнул выключателем, и перед Романом появился медленно вращающийся черно-белый полосатый диск. Завораживающая музыка и диск вполне могли усыпить его и без профессорского бормотания. Но голос его шуршал и струился, словно песок между пальцами, и ему казалось, что он медленно плывет куда-то очень далеко. И вот голос профессора уже доносится до Романа из этой дали, становясь как бы более низким и звучным.
        Он продолжал:
        - Ваши руки все тяжелее, и ваши ноги все тяжелее.
   Сквозь дрему Роман удивился, до чего же мощно звучит его голос. И он действительно чувствовал это! Руки и ноги наливались свинцом, голова становилась то легкой, то тяжелой... Он бы мог... Дьявольщина, да что такое происходит?! Словно просыпаясь от тяжелого сна, Роман быстро помотал головой из стороны в сторону, чтобы все винтики встали на место, оторвал руки от подлокотников и вскочил на ноги. Диск продолжал со слабым шуршанием вращаться, черно-белые линии змеились, сливаясь в одну причудливую спираль, которая против воли приковывала к себе взгляд.
   - И заметьте, есть какое-то колдовское очарование, какая-то завораживающая прелесть в этом вращающемся диске, - сказал профессор. - Я обычно использую его для того, чтобы мой пациент легче сконцентрировал внимание, отвлекся от посторонних впечатлений. А если добавить негромкую приятную мелодию, то эффект еще более усилится.
        Он повернул какую-то ручку, и из проигрывателя полились звуки незнакомой, но очень приятной мелодии. Странное чувство непонятной расслабленности постепенно овладело Романом.
        - Вы сами можете убедиться, как это помогает, - донесся до него голос Арье. - Ваш взгляд устремлен на диск, а спокойная мелодия вместе с моим голосом оказывает дополнительное успокаивающее воздействие. Постепенно вы расслабляетесь, расслабляетесь, вы полностью расслабляетесь... - и вдруг прервал сам себя. - Но сначала я хочу, чтобы вы легли на кушетку, и полностью доверились мне. Однако если не хотите, я настаивать не буду.
  -- А чего мне бояться... - буркнул Роман, укладываясь на кушетку. - Мне и самому интересно, что происходит.
  -- Хорошо. Посмотрим, сумеем ли мы обойти ваш страх и добраться до того, что вас тревожит. Почему такие сны снятся... А теперь...
   Роман перевел взгляд с диска на огонь свечи. Он горел неровно, подрагивал, становился то больше, то меньше Профессор что-то тихо приговаривал, словно молился, глядя пристально, глаза в глаза, пациенту. Мало-помалу негромкий голос психотерапевта заставил Романа расслабиться. Вглядываясь в пляшущий огонь, он словно погружался в его красные отблески. Тело становилось невесомым, ощущение легкости усиливалось, и это не казалось странным. Наоборот, все чувства обострились, предметы приобрели очертания живых существ... Воздух заколыхался, переливаясь всеми цветами радуги...
  -- Очень хорошо, - откуда-то издалека донесся тихий, успокаивающий голос доктора. - Расслабьтесь. Рассказывайте, что ты видите.
  
  
  
   ...Наступал вечер. Зной понемногу ослабевал. С реки тянуло прохладой и запахами кувшинок. В небе показалась большая стая ворон. Хрипло каркая, они летели навстречу тучам, которые серыми хлопьями рассыпалась над степью. Редкие капли дождя застучали по крыше. Кажется, надвигалось ненастье. "Опять эти вороны", - сплюнул сквозь зубы князь Роман, стоя на крыльце своего богатого терема. Он огляделся по сторонам. Его люди отдыхали, кормили коней, забавлялись с молодухами... "Зажрались, ратники, зажрались... Бой, что ли, затеять с кем-то...". Хоть и был князь жестоким, но понимал прекрасно, что жестокость порождает неверие, а доброта - распутство подданных. Но что-то делать надо было. Да и не давало ему покоя проклятие старухи-ведьмачки. Хоть и не верил, но он все-таки был сыном своего времени, а в те века колдуны, лешаки, оборотни да вурдалаки встречались на каждом шагу. Сколько уж лет прошло, сколько зим растаяло, а все звучит в ушах громкий шепот: "Да будут умерщвлены смертию страшною дети твои, и внуки твои, и правнуки...". А ведь его Любава недавно родила ему сына. Что ждет его в будущем? Князь умолил Перуна принять жертву от него, на капище всю ночь на коленях стоял, незнакомого христианского бога просил о всепрощении... Горькие думы отягощали поседевшую голову князя.
   Вдруг зашелестела трава, и над ней показались головы двух гадюк. Змеи переплелись, стараясь преклонить друг друга к земле. Их маленькие неподвижные глаза поблескивали, грозное шипение вырывалось из змеиных пастей. Князь с интересом наблюдал за их борьбой. Вот тебе и ответ. Ничего нет лучше войны. Все дурные мысли из головы вылетят, всё на свое место станет. Да и дружине его пора мечами помахать, земли расширить, животы растрясти, девок новых попортить, а некоторых и в жены взять...
  -- О чем загрустил, княже? - к нему подошел сотник Рагнеж. Учитель, друг и соратник с младых лет. Верный воин в бою, побратим, выпивоха и балагур. - Что за кручина тебя гложет?
   Рагнеж был не молод, но и не стар, крепок еще во всех членах своего тела. На лице виднелись белые шрамы - следы сабельных ударов, морщины бороздили его низкий лоб, седые нити кое-где серебрились в волосах, над зоркими глазами нависли косматые брови. От правого уха половецкая сабля отрубила половину, и самолюбивый воин старательно прикрывал свое увечье шапкой, чтобы не быть осмеянным глупыми отроками. Зимой он носил белый овчинный полушубок, крепко подпоясанный по животу тонким ремнем с золотыми украшениями, и на бедре у старого дружинника висел прямой русский меч в кожаных ножнах с медным наконечником
   Князь оторвался от своих мрачных дум, взглянул на воеводу из-под черных нависших бровей. На многих эти сросшиеся брови и темные, словно остекленевшие глаза, наводили страх. Но и многие девицы хотели бы целовать подол княжеского платья, не чуя себя от счастья.
  -- Да так, - буркнул он. - Что слышно?
  -- Печенеги в поход собрались. Да и хазары не дремлют. Мечами грозят.
  -- Откуда знаешь?
  -- Ветер носит, птицы кричат, река шепчет, - уклонился от прямого ответа сотник.
   Князь Роман о печенегах знал немного, хотя приходилось его дружине сталкиваться с ними в кровопролитном бою. Кочевые печенежские племена ворвались на эти земли не так давно, еще при его деде, славном Кире, лет сто назад. Печенеги не пускали в свои кочевья чужаков, а тем смельчакам, которые на свой страх и риск все-таки заезжали в Дикое поле, рубили головы, разрывали лошадьми, или варили в кипящем масле. Он знал, что печенеги многочисленный и богатый народ, владеющий огромными табунами коней, и неисчислимыми стадами баранов.
   Говорят, что их набеги похожи на нападение волчьей стаи - быстро, молниеносно, никто даже спрятаться не успевает. И отступают также стремительно, несмотря на множество награбленной добычи. И выжигают все за собой. Одни пепелища остаются. Мирной жизни они не признают. Только набеги имеют для них смысл. Печенегов великое множество, как комаров на болоте, и никто их еще сосчитать не смог. Нападают они не сотнями, а тысячами, десятками тысяч... Но, если верить воеводе, хазары тоже в поход собираются. А хазары - самые лютые враги печенегов. Каждый год хазары совершают набеги на печенежские земли, захватывают пленников, которых потом продают на азиатских рынках. Совсем неплохо будет, если печенеги столкнутся с хазарами. И неважно, кто кого победит, все равно он, князь Роман, останется в выигрыше. Так размышлял князь, глядя на заходящее солнце.
  -- Ты, княже, все о старухе думаешь? - прервал его мысли Рагнеж. - Забудь. Сколько лет пролетело! Жить прошлым - значит, уподобиться лошади, скачущей вокруг коновязи: как ни бежит, остается на одном месте. Хочешь, байку расскажу? Явился однажды Бог перед умирающим с голоду. Спросил: "Говори, что ты хочешь? Проси, и я дам". "Дай хлеба", - сказал умирающий. "Только хлеба? - удивился Бог. - Проси золота, на золото все можно купить". "Дай золота", - прошептал умирающий с голода. "Только золота? - снова спросил господь. - Я могу дать тебе власть, и все богатства твоих подданных будут твоими". "Дай власть, - из последних сил взмолился умирающий. "Ты просишь только о власти? - усмехнулся Бог. - Все можно взять силой, кроме любви. А любовь дороже всех сокровищ". "Тогда дай мне любовь!". "Я могу дать тебе любовь, - засмеялся господь, - да разве только в любви счастье?". "Дай мне счастье!", - вскричал умирающий. И умер с голода. Так-то.
  -- М-да... Хорошая байка. Ему, бедолаге, только хлеба надо было, а он о счастье мечтал, о любви, да о золоте.
  -- Вот и я о том же, - улыбнулся сотник. - Не о том ты грустишь.
  -- Да не о старухе я думаю, - возразил князь. - О печенегах. О хазарах.
  -- Верно мыслишь, Роман. Войско-то собирать?
  -- Погоди, сотник. Посмотрим, чем битва между ними закончится. Тогда и нападем. На тех, кто в крови потонет.
   Вспомнил князь о тамплиерах. Только-только зарождался Орден. Узнал он о нем еще в молодости, от заезжего рыцаря. И сразу понял всю выгоду Братства. Поехал он с рыцарем на Запад, в великий город Рим. Никогда князь такой красоты не видывал. Он привык к деревянным теремам, к закопченным лачугам, к необозримым степям, где глазу не за что зацепиться, к лесам вековым... А здесь дома каменные, дороги мощенные, одежды смешные, непривычные, женщины, странно разукрашенные... И богатство немыслимое! Откуда столько изделий из злата и серебра собралось в этом стольном граде? Сколько же набегов надо было сотворить? Но рыцарь посвятил его в сии таинства, и даже обучил князя латинице, дабы он мог общаться с людьми и священниками. Рыцари приняли его хорошо, по-доброму, покои ему отвели сообразно сану, и даже сам Великий Магистр вел с ним беседы. Узнал князь о землях новых, о Палестине, Британии, королевстве франков и много-много других вещей, от которых голова кружилась. И был он посвящен в рыцари, и принят в Орден госпитальеров святого Иоанна Иерусалимского. Чтобы распространял в землях своих новый закон, добродетели христианские, любовь к ближнему... Одно не нравилось князю: что нужно было носить черное суконное платье бенедиктинцев с узкими рукавами в знак жизненных тягот и белым полотняным крестом на груди, цвет которого символизировал их целомудрие. Четыре направления - главные христианские добродетели: благоразумие, справедливость, силу духа и воздержание, а восемь концов - восемь благ, обещанных в Нагорной проповеди всем праведникам в раю. Какое может быть воздержание, какая справедливость... Справедливость у того, у кого сила, оружие, богатство! Но он благоразумно промолчал. Зачем ссориться с Магистром? Зачем плевать в колодец, который будет поить его и его потомков до конца света? Он смиренно опустился на колено и произнес клятву.
   У себя в городище он построил такой же большой каменный терем, с просторными светелками, золотыми росписями на стенах, райскими кущами и даже женской половиной, отведенной для Любавы. А еще темницы построил в подвалах терема, с камерами пыточными. Но дальше этого дело не пошло. Не захотели его люди жить в домах каменных.
  -- Не держи на нас зла на сердце, княже, - сказал ему тогда сотник. - Но мы на своей земле живем, к свои избам привыкли, к деревянным. Всем миром их строим. В них теплее, чем в твоих палатах.
   Не стал Роман спорить. Что с них взять, с лапотников...
   Впрочем, давно это было. Много воды утекло. Так же много, как и со времени казни несчастной Тайши. А еще ее Златой называли, за золотые пышные волосы да за сердце доброе. Никто уже и не помнил, откуда пришли ее предки на эту землю, но побаивались их. Поговаривали, что колдовством да шаманством они промышляют. Не проснулась совесть у князя, жалость его не обуяла, когда заполыхал костер над девушкой, которая любила его. Сама виновата. Поведала бы ему Тайну, отдала бы Книгу, глядишь, и жива бы осталась. Да что уж теперь-то... А вот проклятие покоя не давало.
   Земля в потемках подобна усопшему. Ночью - она все равно, что завязанные глаза. Хоть и освещается кострами да факелами, а что делается в полусотне шагов - не видать. И змея жалит. И медведь покидает свою берлогу. Молчит земля. Только ковыль по степи шуршит, волны речные легко о берег бьются, лес листвой шумит. Спит земля.
   И вдруг взорвалась тишина топотом копыт. Печенеги, как тучи саранчи, мчались на спящее городище. И страшны были не только они, но и их кони. Сила степняка, будь то хазарин или печенег, в его коне. Невысокий, приземистый, лохматый, в глазах - злой огонь, пламя бешеное, в бою зверь лютый. Он бьет копытами всадников вражеских, грызет зубами чужих коней, мчит хозяина в самую середину сечи...
   Не успели ратники врага достойно встретить, а уже больше половины полегло. Князь на крыльцо в одном исподнем выскочил, за ним Любава, прижимая сына к груди.
  -- Беги! Беги в лес, - закричал ей князь.
  -- Да куда ж я без тебя?! - прошептала испуганно Любава. - Порубят ведь!
  -- Беги!
   Князь схватился за меч, вскочил на коня, метнулся в самую гущу битвы. За ним бросились в бой оставшиеся в живых воины. Да где им было противостоять печенегам! А женщины, старики и дети бросились к темнеющему невдалеке лесу. Но тут засвистели стрелы, кричали и падали люди, печенеги кольцом окружили плененных... Краем глаза князь Роман увидел, как на Любаву с сыном петлю накинули, по земле потащили... Впервые в жизни он почувствовал, как потемнело на сердце. "Вот и сбылось проклятие", - мелькнула мысль в голове. И с отчаянием подумал, что грозит им горькая доля невольников, что до конца дней своих будут они рабами... Развернул коня и, рубя головы, попытался прорваться к жене и сыну. Да не повезло ему. Какой-то юркий печенег бросил под ноги коня пылающий факел. Споткнулся конь, сбросил князя... И тут же на шее его аркан захлестнулся. Видя, что их предводитель пал, бросились врассыпную верные ратники. А близкий друг, сотник Рагнеж впереди бежал. Но и его стрела настигла.
   Очнулся князь в юрте печенежской, связанный по рукам и ногам. Напротив сидел хан в богато расшитом халате.
  -- Живой? - спросил он и засмеялся, мелко-мелко, тонко-тонко, тряся жидкой бороденкой. Князь Роман застонал. Не от боли, от бессилия. - Живой, - удовлетворенно произнес хан и кивнул своим приближенным.
   В юрту ввели Любаву. Платье на ней было порвано, на губах кровь запеклась...
  -- Вот! - снова засмеялся хан. - Много мы за тебя да за твою женку, да за сына твоего золота возьмем. Где ж это видано - князь да в рабах...
   Дернулся Роман, заскрежетал зубами, веревки до крови в тело впились... Любава на него виновато посмотрела, а на хана затравлено.
  -- Но это еще не все, - хан поднялся, подошел к женщине. Потрогал за грудь, причмокнул. - Хороша!
   И щелкнул пальцами. На нее тут же набросились печенеги, бросили на ковры, платье лохмотьями в разные стороны полетело... Князь закрыл глаза, чтобы не видеть позора ни своего, ни жены своей. И чтобы не слышать крики и жалобы Любавы, погрузился в транс, которому его в свое время обучили иоаниты.
  
  
   ГЛАВА 2
  
  -- Роман! - доктор негромко хлопнул в ладони. - Просыпайтесь.
   Ресницы пациента дрогнули, он открыл глаза, бессмысленно осмотрел комнату. Кажется, он все еще пребывал в своих видениях. Наконец, взгляд его сконцентрировался на Лео Арье.
  -- Это вы, доктор? - чуть слышно прошептал он. - Что это было? Это был сон?
  -- Увы, мой милый Роман, - пожал плечами Арье, - вы видели самого себя. Правда, давно умершего. Но вот то, что вы вскользь рассказали о тамплиерах, меня крайне заинтересовало. Особенно, если учесть, что в то время на Руси не было Братства. Вы когда-нибудь слышали о рыцарях Храма?
  -- Не держите меня за идиота, доктор! Я тоже в школе учился, и книжки читал.
  -- И все же я поясню. Тамплиеры - рыцарский орден, возникший во времена крестовых походов. Целью его была охрана паломников, идущих в Иерусалим.
  -- Опять евреи, - пробурчал Роман. - Кругом одни евреи! Вам, доктор, не кажется, что их мало, но их слишком много? Куда ни плюнь, обязательно попадешь в еврея...
  -- Ну-ну-ну... - похлопал его по плечу Арье. - Я, между прочим, тоже еврей.
  -- Интересный вы человек! То француз, то русский, то еврей...
  -- Я сказал, что родился в России. Вы, Роман батькович, не переживайте. Если глубоко покопаться, то и у вас найдутся еврейские корни.
  -- Ну да? - Роман недоверчиво посмотрел на доктора.
  -- Конечно. Вы сомневаетесь? Однако продолжим. Так вот, этим они занимались на протяжении десятилетий. Суровая монашеская жизнь, обет безбрачия, постоянные опасности сплотили рыцарей Храма. Но с течением времени эту твердыню все-таки завоевала другая сила - деньги. Орден тамплиеров, славившийся своей неподкупностью и рыцарством, превратился в банду стяжателей и ростовщиков. И, кстати, разбойников. Да-да-да... Не удивляйтесь. Именно, разбойников. Они пользовались своей военной мощью, чтобы грабить кого только возможно, и, понятное дело, в первую очередь, тех же паломников, шедших к гробу Господню. И заметьте, даже императоры и церковь ходили у них в должниках. Можно сказать, с большой натяжкой, конечно, что Орден со временем превратился в хорошо организованную банду грабителей и ростовщиков. Правда, под патронажем самого Папы Римского. Они просуществовали несколько столетий, пока не пришло время расправиться с ними. Слишком уж большую власть они под себя взяли. И политическую, и финансовую. И многим это не нравилось.
  -- А зачем вы мне это рассказываете, доктор? Нафига мне ваши сказки?! Я пришел по другому поводу.
  -- Не волнуйтесь, Роман, я потом все объясню. Сначала я хочу, чтобы вы поняли, какой тайной владеете. Кстати, судя по всему, один из немногих. Так вот, причиной крушения ордена стала непозволительно огромная власть, которой овладели тамплиеры. В своих владениях они были полностью независимы. Это то, что вы увидели в своих видениях. Или в снах. Как будет угодно. Творили суд, расправлялись с неугодными, вешали, сжигали на кострах, сажали на кол по своему желанию. Или для развлечения. Но расправа рано или поздно наступает, не правда ли? Так вот французский король Филипп Красивый решил одним ударом избавиться и от сильных противников, которые лезли в его дела и политику, и от кредиторов, которым он задолжал практически всю страну. Конечно же, за его спиной стоял Папа Римский, а за ним - святая инквизиция. Она же и вела следствие. Ну, понятное дело, какие методы у инквизиции. Дыба, огонь, расплавленный свинец, да мало ли что еще... Тут и невиновный сознается в чем угодно. Даже в том, что он инопланетный шпион, - Лео Арье печально улыбнулся, словно сам побывал в руках инквизиции. - Ну а рыцарей обвинили в колдовстве. Для четырнадцатого века это было нормально. Правда, и основания для этого было. Известно, что тамплиеры исповедовали какую-то таинственную религию. Впрочем, опять-таки, это вам должно быть известно лучше. Ведь это кто-то из ваших предков или вы сами были членом ордена. Правда, намного раньше разгрома ордена. Но это не суть важно. Судя по всему, это было что-то вроде культа сатанистов. Говорят, что они приносили жертвы дьяволу, плевали на распятия и поклонялись странному божеству по имени Бафомет. Об этом вроде бы и раньше знали, но закрывали глаза. Теперь же было решено их уничтожить. Главный костер был зажжен в Париже. На нем сгорел Великий магистр ордена де Малэ. Перед смертью он проклял королевскую династию Валуа. А тех, кого проклинают на костре, долго не живут. Вспомните хотя бы проклятие Жанны Д, Арк.
   Но Роман вспомнил другое. Свой сон, и проклятие во сне. И ему снова стало страшно.
  -- Неужели такое возможно? - тихо спросил он, скорее у себя, чем у доктора.
  -- А почему бы и нет? - Арье понял, что имел в виду его пациент. - Особенно если учесть, что кое-какими знаниями тамплиеры все же обладали. Инквизиция тогда провела не просто следствие с пытками, а самое серьезное следствие. Большинство рыцарей, конечно, не знало о каком колдовстве идет речь, но когда тебя сажают на кол или в "испанский сапог", волей неволей признаешься. Но некоторые из них дали действительно превосходящие по всем статьям показания. Якобы внутри большого ордена существовал некий тайный орден, о котором знала только верхушка. Об этом, кстати, можно прочитать в исторических исследованиях. Один испанский маркиз признался, что участвовал в неких тайных оргиях, на которых вызывали души умерших, а также приносили Сатане человеческие жертвы. Он рассказал, что в какой-то пещере устраивался обряд под названием "черная месса". Возможно, оттуда это и пошло. Из окрестных селений похищался младенец, чаще всего невинная девочка. Ее приносили в жертву сатане, а потом совершали различные кощунственные обряды. Кровью ребенка мазали себя, а из человеческого сала варили свечи. Считалось, что они способны делать человека невидимым. Некоторые до сих пор в это верят.
   Романа передернуло. Какое-то непонятное ощущение овладело им. Будто все сказанное доктором он когда-то видел то ли воочию, то ли во сне... Однако он продолжал внимательно слушать.
  -- Но еще более интересную информацию поведал некий французский граф. В своих краях этот граф считался таким же исчадием ада, как и Дракула. Странно, что только Дракулу сделали воплощением абсолютного зла. Во всяком случае, в замке французского графа были найдены детские кости в огромных количествах, засушенные головы, тела людей, в основном женщин, без рук и ног, с отрезанными грудями, короче, много такого, от чего даже у видавших виды инквизиторов стыла кровь. Вы, мой дорогой, естественно, желаете знать, для чего я все это рассказываю? Я уверен, что ваша память, ваше подсознание хранит намного больше, чем нам с вами представляется. Из меня плохой физик, но мне кажется, что, то, что произошло с вами, называется временно-пространственной связью. Вы все время погружаетесь в свои прошлые жизни. Причем, вы очень хорошо их помните в состоянии, скажем так, бессознательном. То есть во сне. Понимаете?
  -- Не очень, - покачал головой Роман. - Вы, доктор, слишком многого хотите от меня хотите. Я, конечно, учился в школе, но не более того...
  -- Ничего удивительного. Любой нормальный человек воспринимает окружающий мир только мозгом, сознанием. Никто не знает, что творится в его подсознании, что движет его мыслями и поступками тогда, когда он не помнит себя. В принципе, это можно было бы назвать шизофренией, раздвоением личности. Но если есть одна личность, почему бы не быть второй, третьей, четвертой личностям, которые человеку уже не принадлежат?
  -- Ну, вы загнули! Это я, что ли, не помню, где был, что делал, с кем и когда? Разве что когда перепью. И то на утро.
  -- Я попробую объяснить, как я это понимаю. Скажите, какая самая короткая линия между двумя точками?
  -- Прямая, наверное, - немного подумав, ответил Роман.
  -- А вот и нет. Самая короткая - это ноль.
  -- Не понял!
  -- Смотрите, - Арье взял лист бумаги, нарисовал на нем две точки, провел между ними линию, потом согнул лист пополам. - Видите, точки соединились? Это и есть временно-пространственная связь. Нет настоящего, только прошлое - точка "А", - и будущее - точка "Б". Таким образом, можно попасть или туда, или сюда, или в другое измерение, которое тоже существует. И мы с вами можем туда попасть, потому что вы - Посвященный. Очевидно, у вас где-то в подсознании происходит спиралеобразное сворачивание времени, и вы попадаете в разные моменты разных же ваших собственных жизней. Потому и переживаете их так тяжело. Не просто как кошмар во сне, а именно, как свои собственные жизни. И от этого вам страшно. Наверное, много всякого наделали, и плохого, и очень плохого, и хорошего. Но вы же не Дракула, в конце концов. Хотя чем черт не шутит, когда Бог спит, - доктор, наконец-то, улыбнулся, показав ряд пожелтевших прокуренных зубов.
  -- Это я-то посвященный? - громко рассмеялся Роман. - Хотя...
   Он замолчал, заново переживая свои непонятные сны. Лео тоже молчал. Знал, о чем думает пациент, и не хотел мешать. Наконец, Роман поднял голову.
  -- Знаете, доктор, - тихо сказал он, - я, наверное, пойду. Отдохнуть надо...
  -- Конечно, конечно, идите. Завтра поговорим.
   Когда Роман вышел, Арье достал трубку, задумчиво забил ее табаком, но так и не прикурил. То ЗНАНИЕ, которое досталось его пациенту, не шло ни в какое сравнение с тем, что он знал до этого. Как советский психиатр, хоть и с большими познаниями в этой области, он предпочитал считать эту "прошлую память" порождением психики, трюками сознания, которое пытается спрятаться от жестокой действительности, обращаясь к фантазиям, или к снам. Но сам он точно знал, что это не фантазии. Многие говорят, что они способны проникнуть в будущее, но проникнуть в прошлое, НАСТОЯЩЕЕ ПРОШЛОЕ, практически еще никому не удавалось. Шарлатаны, цыганки, и прочие не в счет. Дар ли это? Божественный план или дьявольский? Когда человек, как в прокрученной кинопленке, постоянно возвращается в свои прошлые воплощения, значит, чего-то он не сделал тогда, чего-то не достиг. И это "что-то" его мучает уже многие тысячи лет, из жизни в жизнь, из одного воплощения в другое... Конечно, буддисты понимают в этом больше него, но он европеец, и сознание у него европейское. А значит, материальное. Но как психиатр, он лечил многих людей, чье сознание не укладывалось в общепринятые рамки.
   ЗНАНИЕ. Вот чем владел Роман Принц. Хотя совершенно ясно - он сам не понимал, чем владеет. Странно, что именно ему достался в наследство ТАКОЙ подарок. Но, как говорится, пути Господни, неисповедимы. То, о чем Лео Арье мог только догадываться, Роман владел в полной мере, но не знал, зачем ему это надо, как им воспользоваться, и кто его этим наградил.
   О тамплиерах он заговорил с ним только потому, что пациент под гипнозом вдруг вспомнил о них. Не было в России Ордена до Павла 1, тем более в древней Руси. Но Роман откуда-то и об этом знал. Возможно, его сознание переплелось где-то с воспоминаниями из других воплощений. Он же не может их систематизировать. Они у него как младенца. Конечно, его пациент научится когда-нибудь управлять ими, но для этого нужно время. И желание.
   Тамплиеры - это только одно из воспоминаний. Подсознание Романа ищет какую-то Книгу, с которой все и началось. Книгу, которая содержит некую Тайну. Книгу, из-за которой сожгли таинственную Тайшу.
  -- Что ж, воистину, что Наверху, то и Внизу, что Внутри, то и Вовне, - прошептал про себя доктор Арье древнее изречение. Он, наконец-то, раскурил свою трубку.
  
   Роман вышел из подъезда, немного постоял, зябко кутаясь в плащ, поднял воротник. Сентябрь всего-навсего, но уже прохладно, дождик моросил мелкий, питерский. Пробегали мимо редкие прохожие. На Литейный медленно опускались сумерки. Сколько же он пробыл у этого сумасшедшего профессора? Впрочем, почему сумасшедшего? Нормальный мужик. С прибамбасами, конечно, не без того, но на то он и психиатр. С психами пообщаешься, сам психом станешь. И все равно до конца не успокоил. Страхи-то остались. Какая-то спираль времени... Какая там спираль, к черту! Ему бы самому понять, что происходит. Правда, после проведенного сеанса гипноза он все-таки немного успокоился, а Лео Арье объяснил, хоть и непонятно, природу его снов, но сейчас ему опять стало страшно. Возникло ощущение, что по пятам за ним неслышно, как по воздуху, кто-то шел. Роман оглянулся, но ничего подозрительного не заметил. И рассердился сам на себя. И смешно, и грустно. Здоровый мужик, почти полжизни землю топчет, а страх в нем сидит безысходный, с самого детства. Сначала он не мог понять, что происходит. Сны снились непонятные, слова в голове звучали невысказанные... По юности лет он не придавал этому значения. Мало ли что может присниться. Ему и мушкетеры снились, и пираты, и кикиморы с кощеями, и арбузы сладкие... Детство его было вполне обычное, советское, пионерское, комсомольское... Семья тоже мало, чем отличалась от прочих. Отец пианист в Доме культуры, мать - швея-мотористка... Только фамилия необычная - Принц - и делала его отличным от всех остальных. Да рост маленький. Чуть ли не ниже всех в классе был.
  
  
  
  
   Г Л А В А 3
  
  
  -- Принц! Какой из тебя принц?! - смеялся рослый для своих пятнадцати лет Мишка Зубов, по прозвищу Зуб. - Шмакодявка!
   Во дворе все его боялись. Отец в лагере, мать пьет не просыхая. Сам Мишка здоровый, как буйвол, непредсказуемый в своей силе, внешне напоминал молодого задиристого бульдога. В нем по-детски соединялись звериная жестокость и наивная сентиментальность. Мог оплеуху залепить просто так, ни за что, "чтоб под ногами не путались", а мог и щеночка пожалеть. Якшался в основном с пацанами намного старше себя. Они всегда брали его с собой на "разборки", квартал на квартал. Зуб после таких драк бывал весел, со смаком рассказывал всем желающим кого, куда и как он "врезал". Мальчишки слушали, открыв рот от восторга. А недоверчивым Зуб запросто "пускал кровянку". Ромку он, правда, никогда не трогал. Подначивал, подсмеивался, но не зло. И вступался, если видел, что на него "наезжают".
  -- Интеллигенция! - со смешком, но уважительно говорил Зуб.
  
   Их дом находился в самом центре Ленинграда, на Суворовском проспекте. Только это и оправдывало его местонахождение. Потому что коммуналка, в которой проживали Принцы, была перенаселена до невозможности. И хотя многие жильцы давно уже переселились в "хрущевки" в спальные районы, все равно народу в квартире было много. Особенно это было заметно по утрам, когда перед единственным и вонючим туалетом собиралась сонная, злая, переругивающаяся толпа. Ругались, впрочем, лениво, по привычке. Гремели на кухне кастрюлями, рассказывали друг другу анекдоты и последние новости, для проформы хлопали детей по ушам, чтобы не мешали, не кричали, не бегали... Принцев соседи не сильно любили, музыку не понимали и нередко шипели вслед: "Музыкантишка хренов". Или кричали маме:
   - Тоже мне, принцесса еб...ая, тебя учили свет выключать?! Кто платить будет?!
   Мать отмалчивалась. К ругани было не привыкать. А фамилия ей нравилась - у кого еще такая есть! И мужа своего любила, хоть и называла его рохлей. Отец зарабатывал не много, но иногда, после свадеб или похорон, приносил много разных вкусностей, и тогда всей семьей устраивали праздник. В такие дни родители были веселы, много шутили, смеялись, целовались, а потом, ночью, долго скрипела их кровать, а мама утром была необычайно добрая.
   Ромка считал такую жизнь нормальной, он не знал другой. Комната, в которой он жил с папой и мамой, была большая - в три окна. Посередине стоял огромный черный рояль "Беккер", отцовская гордость. Рояль разделял комнату на две части. В большей части жили и спали родители, там же стояла их большая кровать и старые книжные шкафы. Книг было много, так много, что сосчитать их было невозможно. Еще на той половине стоял стол, ножки которого в виде львиных лап, мощно упирались в пол. Казалось, никакая сила сдвинуть его не в состоянии. Меньшую часть комнаты отвели сыну. Да еще и занавеску повесили. Она, правда, не скрывала ни звуков, ни разговоров, ни споров, ни стонов по ночам. Но Ромке было хорошо за занавеской, уютно и тепло. Полумрак и книги навевали романтическое настроение. А читать он любил. Не любил гаммы и осенний холодный дождь, не любил школу и физкультуру, не любил драться, потому что не умел и терпеть не мог, когда смеялись над его фамилией. Уважал Мишку Зуба за силу, за то, что тот заступался за него, и мечтал, что когда вырастет, станет таким же сильным, и тогда его недругам несдобровать.
   Сны пришли к нему лет в пять. Он их не понимал. Словно кто-то пытался говорить с ним на иностранном языке. Какие-то битвы, из которых он выходил и победителем и побежденным, какие-то пытки, в которых он был и жертвой и палачом, богатые дворцы и какие-то нищие лачуги, и костры, костры, костры...
   Ромка пытался рассказать матери о своих снах, но та только отмахнулась: книжек начитался, вот и снится всякая белиберда. Отец тоже ничего не сказал. Он не верил в сны, предсказания и мистику. И Рома Принц остался один на один с этими странными снами. Его отец вообще был немногословен, а под железной пятой жены окончательно утерял как собственное мнение, так и возможность настаивать на своем. Хотя, возможно, просто не любил спорить по пустякам. А пустяками он считал все, кроме музыки.
   В школе у Романа дела шли если не блестяще, то намного лучше, чем у других. Он бы без труда мог стать отличником, но не хотел. К нему и так отношение соучеников было не самым хорошим. Особенно его не любили за то, что он никогда не давал списывать. Но это уже было дело принципа. Рома не понимал, почему, с какой стати и за какие заслуги он должен отдавать свой труд, над которым нередко бился всю ночь. А приятели не понимали, почему он такой жадный. И не любили его. Иногда затевались драки, которых он пытался избежать, потому что никогда не выходил из них победителем. Из-за этого Рома был одинок. Но одиночество не угнетало его. Такой уж был у него характер. Но однажды он твердо решил, что пришла пора менять свою жизнь. И по совету Мишки Зуба начал заниматься боксом. Спорт пошел на пользу. Рома раздался в плечах, стал увереннее в себе, хотя ему и не нравилось бить своих соперников. Но и одноклассники стали его побаиваться. Теперь Рома не дожидался, когда его ударят, бил первым, и всегда неожиданно. Как говорил Зуб, оцени обстановку, найди у противника слабое место и вперед. Хочешь жить, хочешь, чтобы уважали - бей первым. Хоть и недалеким был Мишка Зуб, а правду жизни знал не понаслышке. Но не повезло ему. Загремел Мишка на "малолетку" за драку и хулиганство. А когда вернулся, это был уже другой человек - замкнутый, недоверчивый и вспыльчивый. Единственный, с кем Зуб общался, как и прежде, был Рома Принц. Многое Рома тогда узнал о зоне, о зеках, о жизни за колючей проволокой...
  -- Ты, Ромка, парень клевый, мотай на ус, - говорил ему Зуб. - От тюрьмы, да от сумы никогда не нужно зарекаться. Житуха - это не любовь под луной. Это намного хуже.
   С ним-то Роман и поделился своими снами. Как ни странно, но Мишка заинтересовался, слушал внимательно, иногда удивленно качал головой...
  -- Да ты писатель, Принц! Рассказываешь, как книжку читаешь. Не пропадешь на зоне, если что...
  -- А я туда и не собираюсь, - огрызнулся Роман. Ему стало обидно, что его исповедь Зуб принял за выдумки.
  -- Не кипятись. Я же не со зла. Ты умный пацан, а думаешь почему-то о смерти. Все твои сны о смерти.
  -- Странный ты стал, Зуб, - сказал Рома. - Никогда раньше я от тебя такого не слышал.
  -- Я дураком раньше был, - вздохнул Мишка. - Зона кого угодно научит. Я, например, понял, что позор страшнее смерти. Но каждый, кто о ней думает, рано или поздно плохо кончит. Усекаешь?
   Зуб как в воду смотрел. С некоторых пор Роман стал обидчив, за словом в карман не лез, мог нагрубить и учителям, и директору школы, и местному участковому. Однажды он набросился на великовозрастного оболтуса за то, что тот грязно выругался в адрес его матери, избил до полусмерти, за что и был поставлен на учет в милиции. Родители пострадавшего не поленились и пожаловались участковому, а тот, не разобравшись, составил протокол и отправил его в школу. Был скандал, Роман высказал все, что думал и об участковом, и об учителях, и о директоре, и обо всей "этой гребанной жизни"... Капитан Лора Иванова, молодая тридцатилетняя женщина, из инспекции по делам несовершеннолетних провела свое расследование, и мелкое хулиганство отмела сразу. Она тоже считала, что никому не позволено грязно выражаться и ругать мать одноклассника. Но на заметку все-таки его взяла. Уж очень непредсказуем был Роман Принц в своих действиях.
   Прошло немногим более двух лет, как он снова накликал на себя беду. И на этот раз довольно серьезную. Лора не поверила своим ушам, когда узнала, в чем его обвиняют. Якобы Роман напал на какую-то парочку в Летнем саду, приставал к девушке и пырнул ножом ее парня. Следователь утверждал, что он был пьян. Лора не поверила. Кому как не ей знать, что Рома никогда не пил, и даже не переносил запаха спиртного.
  
   Ей сразу понравился этот невысокий, молчаливый, замкнутый в себе парень. Лариса прекрасно понимала - они совсем разные. Она намного старше, муж, двое детей... Он - практически ребенок. Но тогда она не смогла тогда справиться с неожиданно возникшей страстью. Поэтому и отдалась в первый раз Роману прямо в служебном кабинете. Не думая ни о чем, кроме огромного желания почувствовать этого молодого парня. А у него она вообще была первая. Эти воспоминания как стрелой пронзили ее, заставляя почти физически ощутить сладость того первого, головокружительного оргазма. Потом, позже, она учила его премудростям любви, и не было ничего удивительного, что Роман влюбился. Как женщине, ей это было приятно, как офицер милиции, она понимала, что до добра такая связь не доведет. Но и поделать с собой ничего не могла.
Лариса хорошо помнила, как это было в первый раз. Он пришел по ее вызову, капитан Иванова хотела все-таки сделать ему внушение. Но когда Роман вошел в кабинет, она не смогла вымолвить ни слова. Что-то необычное было во всем облике парня, особенно, в больших серых глазах, которые смотрели на нее пристально, словно раздевая. Взгляд Романа опустился на пышную грудь. Ее будто током ударило. Он быстро отвел глаза, но Лариса женским чутьем поняла, что небезразлична ему. Сама не сознавая, что делает, она расстегнула две верхние пуговицы на блузке. Роман зачарованно смотрел на открывшееся зрелище. Ему еще никогда не доводилось видеть женскую грудь так близко. Сверху она была почти полностью открыта, маленькие чашечки бюстгальтера скрывали только одни соски. У него от возбуждения занемели кончики пальцев.
   Лариса посмотрела на его брюки, закрыла глаза и решилась.
   - Рома, ты с женщиной когда-нибудь был?
   - Не был...
   Встав, она подошла к двери и заперла ее на ключ. Потом повернулась и сбросила блузку на диван. Подойдя к стоящему в оцепенении парню, обняла его за шею и с наслаждением прижалась.
   - Поцелуй меня! - попросила она шепотом.
   Он осторожно обнял женщину и неумело чмокнул. Лора слегка застонала, впиваясь губами в его рот. Так приятно было стоять рядом, ощущая прекрасное юное тело. Ощущая  совершенно реально. Небывалое доселе возбуждение охватило его. Она  положила руку на то место, где его брюки  выделялись тугим бугорком и почувствовала через туго натянутую ткань твердую плоть... Как музыкант Лариса быстро прошлась пальчиками по пуговицам, и выпустила на волю его член, который выпрямился, словно пружина. Наклоняясь, она начала осторожно целовать, настойчиво ласкать его орудие. Она делала это медленно, со вкусом... Упиваясь ощущением власти и огромного желания, дрожа от нетерпения. Ее бедра сводило от предвкушения близкого оргазма.
Он целовал глаза своей возлюбленной, ее лицо, шею, большую грудь, с отвердевшими сосками. Осторожно и неумело...
- Целоваться потом научу! А сейчас раздевайся! - приказала Лариса.
 Он остался стоять все на том же месте, словно не слыша ее слов.
   Она быстро расстегнула на себе лифчик и обнажила роскошную грудь. Затем спустила юбку, чулки, оставшись в одних трусиках. Принц стоял, не в силах оторвать глаз от женского тела. Она казалась ему такой  не настоящей, не реально прекрасной...
   - Ну что же ты? Раздевайся! - ее руки нежно скользили по его телу.
Роман  очнулся от прекрасного видения и стал торопливо расстегивать пуговицы на рубашке. Трясущиеся руки не слушались, он с трудом сдерживался, чтобы не разорвать проклятую рубашку одним махом. Не в силах больше терпеть, Лора сама  помогла парню и сбросила его брюки вместе с трусами на пол.
- Блин! Вот блин! - Роман все еще возился с непослушной рубашкой.
   Женщина заворожено смотрела на огромный член, вздыбившийся кверху и подрагивающий от напряжения. Она схватила его рукой и сжала. Вдруг парень застонал и страшно напрягся. Из головки его орудия выплеснулась мощная струя жидкости. Горячая сперма залила живот женщины белым потоком...
 Она растерянно смотрела на парня. Роман наконец освободился от одежды и стоял перед женщиной, не очень понимая, что случилось. Ему уже доводилось видеть "мокрые" сны, но никто не удосужился объяснить - что это значит. И сейчас он был в замешательстве.
   "Ой, да ведь он же девственник!" - в отчаянии подумала Лариса. Она готова была плакать от разочарования.
   - И что теперь? - Роман понимал, что вышло что-то не так.
   - Не знаю!
   Она с тоской смотрела на него. Ее сотрясала дрожь неутоленного желания.
   - Ты все еще хочешь?
   - Конечно, хочу! Почему спрашиваешь?
   Она вдруг подумала, что для такого парня один раз кончить - сущие пустяки. Это ведь не ее задохлик-муж. По идее он должен быстро восстановиться. Лариса повеселела.
   - Подожди...
   Она достала из сумочки платок и вытерла живот. Затем снова вернулась к юноше.
   - Обними меня.
   Роман радостно улыбнулся и притиснул к себе женщину.
   - Потише! Ты же меня раздавишь...
   Его пальцы стиснули ей ягодицы, жадная рука полезла под трусики . Она расставила ноги пошире, а он пальцем  прикоснулся к ее попке, потом чуть-чуть проник внутрь этой маленькой дырочки, ощутив, как плотно она охватила кончик его пальца. В этот момент Лора издала громкий страстный возглас и забилась в конвульсиях
оргазма.
   - О-х-х!
 Лариса уже еле стояла на ногах. Она с восторгом ощутила, как его член снова наливается могучей силой. Пора, теперь пора! Она чуть отстранилась и прошептала:
   - Иди, ложись...
 Роман с трудом заставил себя расцепить объятия. Он уже сам был на самом пределе. Не понимая толком, чего от него хотят и не спуская с женщины  жадных глаз, улегся на диван.
- Не торопись. Я хочу любить тебя... Только ты сейчас будешь лежать, и будешь лишь  послушным мне.
Она легла на него сверху и стала целовать его глаза, губы, шею, погладила рукой его грудь. Хотя она и запретила ему что-либо делать, но он не мог просто лежать. Его руки все время вырывались и ласкали ее тело. Ей это очень нравилось, но она игриво возмущалась  его непослушностью.
   - Я тоже хочу любить тебя, - шептала женщина
   Ее ладони едва хватило для того, чтобы обхватить член. "О-о-о, какой красавец! - восхищенно выдохнула Лариса. - Как здорово!!! Какая же в нем сила и власть!!! Я хочу его всего...". Эта мысль билась в ее мозгу, застилая собой все другие. Роман почувствовал, как что-то теплое и жгуче-приятное охватывает его член. Зрачки ее глаз расширились до предела. А поцелуи становились все нежнее. Она взяла его в руку и начала не спеша двигать  рукой вперед-назад. Поцеловала головку сначала просто так, но с каждым разом все больше и больше приоткрывая губы. Она своими ласками заставляла его парить над землей и возвращала в реальность.
   - Мы никуда не торопимся, слышишь? Впереди целая вечность...
   От удовольствия он глухо стонал.
- Как хорошо! Обними меня... - откуда-то издалека донесся до парня голос Ларисы.
   Крепкие руки стиснули ее спину. Она развернулась лицом к нему, и села на его член. Он чувствовала, как мягко и упруго входит в нее его плоть. Ей было приятно это ощущение, поэтому она немного приподнялась и опустилась вновь. Ей
показалось, что член переполняет ее всю. Их губы слились в страстном поцелуе. Он почувствовал, как мышцы влагалища крепко обняли его член, потом отпустили, потом опять... Это было потрясающим ощущением. Впившись губами в его рот, женщина начала ритмично двигать тазом. Она медленно поднималась, почти полностью освобождая член, и затем резко опускалась до самого упора. Жгучие искры наслаждения буквально пронзали ее истосковавшееся по любви тело. Темп движения все ускорялся. Она ощутила, как его бедра тоже пришли в движение. Теперь его член врывался в нее уже с удвоенной силой. Лариса неистово билась лобком, предчувствуя надвигающийся оргазм.
   Вдруг она стиснула зубы, из самой глубины ее вырвался наружу протяжный и мучительно-сладкий стон.
   - О-о-о-о-х-х!
   Роман на мгновение замер, испугавшись, что слишком сильно сдавил свою "наездницу". А она только крепче его обняла, извиваясь пылающей грудью.
   - Давай, давай, не останавливайся!
   Она снова впилась в его губы и с бешеной силой задвигала бедрами. Партнер едва успевал за ней. Долгожданный оргазм взорвал тело женщины тысячей невыносимых искр. Она стонала и всхлипывала, вздрагивая всем телом. Ее пальцы до боли впились в широкую спину. Движения становились все неистовей, она почти теряла сознание от чудовищных спазмов. Вдруг Лариса резко остановилась и замерла, вращая пахом по телу парня. Она закрыла глаза и сжалась, ее тело содрогалось, пронзаемое судорогами...  
 Они обессилено лежали на кожаном диване и молчали, потрясенные случившимся. Роман, свободной рукой, не переставая, ласкал округлые женские ягодицы, проникая как можно глубже между ног. Она повернулась к нему.
   - Ты хоть понимаешь, что ты сделал, Рома?
   По ее лицу текли слезы счастья. Впервые за многие годы она испытала настоящее чудо любовного экстаза. Она с нежностью смотрела на юного любовника.
   - Догадываюсь, - Принц довольно улыбался.
   - Тебе-то самому хорошо было?
   - Ты еще спрашиваешь!..
   Она взглянула на него томными глазами и придвинулась поближе. Парень обхватил ее за талию, прижал к себе, их ноги переплелись. В пах молодой женщины уперся возбужденный член. Лора откинула голову назад и прошептала:
   - Какой он большой и  твердый... Я хочу почувствовать его внутри себя. Иди, и наполни меня собой...
Она почувствовала, как снова он вошел в нее. "Боже! Как хорошо!" И, поддавшись этому  бешеному ритму страсти, они снова растворились друг в друге, летя на огромной и сладкой волне бешеного оргазма.
- Еще, еще, еще!!!
Она повторяла это все громче. Сейчас они были одним телом, в котором бурлила бешеная страсть, унося их в свои, еще не познанные дали.
  
   Она помнила тот день в мельчайших подробностях. Как и все остальные дни их любви. Конечно, Рома был непредсказуем, но чтобы кого-то зарезать?! Этого просто не может быть! Начистить кому-нибудь рожу, это да, на это он способен. А напиться и пырнуть ножом... Нет, нет и нет. Однако необходимо было разобраться, что произошло.
  
   Били Романа долго и жестоко. Старались попасть по почкам. Менты были молодые и, похоже, еще не насладившиеся властью. От ударов он перекатывался с боку на бок, закрывал лицо и пах, но они все равно били - методично и скучно - будто работу исполняли. Самое ужасное было то, что Роман не понимал - за что его бьют?! Он не чувствовал за собой никакой вины. Его взяли на улице, когда он возвращался с тренировки. Нашли в кармане нож, хотя Роман никогда не носил с собой ножей. Наверное, подкинули. А теперь вышибали из него мозги и признания. Но он молчал, стиснув зубы. Всегда помнил совет Мишки Зуба: "Никогда ни в чем не признавайся. И никого ни о чем не проси".
   Дверь в кабинет распахнулась. Роман не видел, кто вошел. Он почти потерял сознание от боли.
  -- Вы что делаете, суки?! Совсем нюх потеряли?! - голос звучал визгливо, на повышенных тонах.
  -- Не кричи, капитан, - устало отозвался лейтенант, обтирая ботинки от крови. - Ты несовершеннолетняя инспекция. Здесь не твоя епархия, а следственный изолятор. Детишками занимайся, а этого оставь нам. Он мужика порезал.
  -- Это не я, - запекшимися от крови губами прошептал Роман.
  -- Вы ему ребра сломали, сволочи, - Лора склонилась над Романом. Ей было очень жаль парня, но она не могла этого показать. За любовную связь с подозреваемым можно в одно мгновение вылететь с работы.
  -- Ничего, не барин, - сказал второй милиционер, сержант, - на зоне заживет, как на собаке.
  -- В чем его обвиняют?
  -- В нападении на парочку, сопротивлении сотрудникам милиции, ношении холодного оружия... Короче, целый букет. Правда, все отрицает. Но потерпевшие написали жалобу, да и свидетели имеются. Так что... Как ни крути, а твой подопечный виноват, - лейтенант, наконец, сел за стол, закинул ногу на ногу. - А твой интерес-то какой, товарищ капитан? По возрасту он уже вроде не подходит для инспекции.
   Роману только неделю назад исполнилось восемнадцать. Он лежал на полу, глотая ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег. Легкие с трудом пропускали кислород. В них что-то сипело, хрипело, по подбородку текла струйка крови... Он приподнялся, сел на пол, прислонившись спиной к стене.
  -- Рома, Рома, как ты? - Лора бросилась к нему. - Вызывайте скорую, мудаки!
  -- Еще чего не хватало! - лейтенант сплюнул под ноги. - И так обойдется. Пусть протокол подпишет, тогда вызовем.
  -- Вызывай, говорю! А то я тебя самого в больницу спроважу. И прокурору расскажу. Вызывай!
  -- Ладно, ладно, не гоношись, Лариса. Сейчас все будет.
   Было видно, что лейтенант струхнул. Хоть Иванова и из инспекции по делам несовершеннолетних, но по званию она все же старше. К тому же ходят слухи, что прокурор района к ней неравнодушен. Действительно, пожалуется, потом проблем не оберешься. Он начал крутить диск телефона.
  
  
   Калейдоскоп сознания начал свое медленное вращение, жонглируя событиями, мыслями, лицами, людьми, когда-то виденными им. Все они что-то выражали, смеялись, грустили, убивали и воскрешались, рассыпались на тысячи новых лиц, снова собирались в один светящийся шар... Потом все исчезло, затаилось, пока из небытия не выплыл хмурый мрачный лик в бликах огненного факела. Человек шел по лесной тропинке, уходящей в непролазную чащу. Вековые сосны пахли горькой сыростью мха, откуда-то слышался далекий колокольный звон, мимо пробегали звери, испуганно оглядываясь на человека, рыча и мяукая... Он вышел на поляну. За гранью необозримого пространства простиралась манящая даль, подернутая чернильной шалью ночи в вышитых по бархату неба ярких звездах. Человек оглянулся, пристально посмотрел в чащу... Глаза сверкали в темноте, словно глаза зверя, обведенные фосфором. Он потряс кулаком в сторону колокольного звона, развернулся, и больше не оглядываясь, пошел по тропинке.
   Очнулся Роман от холода. Это было первое, что он почувствовал. Боль появилась потом. Боль была тупая, ноющая, начиналась где-то в глубине живота, и растекалась по всему телу. Он открыл глаза и увидел потолок. Белый, с желтыми разводами, в грязных пятнах влаги. Кто-то держал его за руку. Нежно, слегка касаясь пальцами ладони. Роман скосил глаза и увидел Лору. Рядом с ней сидела мать. Она плакала. Роман попытался приподняться, но тут же снова упал на подушки. Ощущение было словно после контузии - звон в ушах, головокружение, тошнота...
  -- Лежи тихо, - прошептала Лариса. - У тебя сотрясение мозга.
  -- Да, умеют бить ваши сотруднички, - он улыбнулся и скорчился от боли.
  -- Ничего, я еще разберусь с ними. Скажи мне только одно - ты виноват? Это ты порезал парня? Хорошо. Что он жив остался...
  -- Нет, - Роман дернул рукой. - Я вообще не был в Летнем саду. Они меня на улице прихватили и нож подкинули.
  -- Я разберусь. Обещаю! - ее глаза гневно сверкнули.
   Через две недели Роман вышел из больницы, и сразу попал под суд. Как говорится, с корабля на бал. Суд был скорым, никто особенно не разбирался в происшедшем, Лора тоже ничем помочь не могла. Роман надеялся, что увидится с родителями, но они на суд не пришли. Мать слегла с сердцем, а отец уже давно находился в онкологии.
   Приговор он выслушал отрешенно, словно его это и не касалось. "... Суд постановил признать виновным Принца Романа Григорьевича и приговорить к трем годам лишения свободы в исправительно-трудовой колонии общего режима...".
   Адвокат, толстый маленький человечек, с озабоченным видом собрал свои бумажки, подошел к Роману. На его предложение подать апелляцию, он лишь пожал плечами. Советский суд - самый гуманный суд в мире. Между прочим, могли бы впаять и лет восемь. Но и три года казались ему вечностью. Тем более что ни за что. Хотя, возможно, судья, немолодая полнеющая женщина с несчастным лицом, и сама не поверила обвинению, потому и дала минимальный срок. "Кивалы" - народные заседатели - как им и положено, только поддакивали.
   Еще находясь в СИЗО, Роман узнал, что Мишка Зуб отправил по зонам маляву, в которой писал, что "Принц свой пацан, и трогать его грех". Заступничество Зуба избавило его от многих проблем. Но не от всех. На зоне все чаще ему стали сниться сны, в которых он даже не пытался теперь разобраться. Просто плыл в своих снах, как по волнам.
   Первый, с кем Роман познакомился там же в СИЗО, был старый вор-карманник Бегун, Бегунов Владимир Семенович. Но самое удивительное было то, что в свое время Бегун учился в семинарии, и даже служил в каком-то маленьком приходе под Москвой. Чем он приглянулся Бегуну, Роман не знал, да и не задумывался особенно. Тот сам подошел к нему, точнее, приковылял, потому что сильно хромал на левую ногу.
  -- Ты будешь Принц?
  -- Ну, я, - грубовато ответил Роман.
  -- Это погоняло?
  -- Что за погоняло? Кличка? Нет, это фамилия. Принц Роман.
  -- Классная мишпаха (фамилия на иврите). А я Бегун. Так меня все зовут. И ты зови так же.
  -- Приятно познакомиться.
  -- Не ври. Не так уж тебе и приятно. Но бояться тебе нечего. Никто не тронет. Маляву от Зуба получили. Он горой за тебя. А Зубу можно верить. Но если что-то скрываешь, лучше расскажи сразу. Чтобы потом претензий не было. Помнишь, как в Библии сказано? "Нет ничего тайного, что не сделалось бы явным. И ничего не бывает потаенного, что не вышло бы наружу". Понял?
  -- Ты, Бегун, библию наизусть знаешь?
  -- У меня пятая ходка. А что еще на "зоне" делать? Только книги читать. Работать мне запрещено, я в авторитете, вот и просвещался понемногу. К тому же я когда-то священнослужителем был.
  -- Что ж ты в воры подался?
  -- Бес попутал. Да и сомнения в Боге у меня появились. А сомневающийся не может быть священником. Видишь ли, если ты думаешь, что Бог - создатель и вершитель всего в твоей жизни, ты заблуждаешься. Бог, скорее, наблюдатель, а не создатель.
  -- Мудрено глаголешь, Бегун. Словно не в "хате" находишься, а проповедь читаешь.
  -- Ты не смейся, Принц, ты слушай. Маловат ты еще брать мои слова под сомнение, - чувствовалось, что старый вор сел на своего "конька". - Если считаешь, что тебя по воле божьей сюда засунули, то ошибаешься. По большому счету, богу глубоко наплевать и на тебя, и на меня, и вообще на всех...
  -- Как же так? - искренне удивился Роман. - Мы же дети его!
  -- Верно. Бог создал человека по образу и подобию своему. Бог создал процесс жизни или жизнь саму по себе. Но при этом бог дал человеку свободу выбора. То есть человек волен делать со своей жизнью все, что заблагорассудится. Богу все равно, что ты делаешь. Когда родители отпускали тебя гулять на улицу, разве для них было важно, в какой последовательности ты будешь играть в игры? Сначала в футбол, потом в войнушку. Или наоборот. Конечно, родители всегда надеются, что дети не причинят СЕБЕ вреда. Но если это случится, они тут же прибегут на помощь, чтобы исцелить и дать детям ощущение безопасности, снова быть счастливыми и снова бежать во двор. Но какая разница родителям, во что ты будешь играть завтра? Конечно, они постоянно предостерегают тебя от опасных игр, но они не смогут удержать детей от того, чтобы они не делали опасные вещи. Не всегда. Не до бесконечности. И мудр тот родитель, который понимает это. В этом заключается понимание двойственности Бога.
  -- Не понял.
  -- Что тут непонятного? Отсутствие беспокойства за процесс, в данном случае, игры. И глубокое беспокойство за результат жизни. А жизнь, по большому счету, тоже игра. Только без правил.
  -- Ох, Бегун, ну и намешано же у тебя в голове! - Роман хотел рассмеяться, но дыхание перехватило. Ребра еще не до конца зажили.
  -- Что, болит? Ничего, пойдет. Ты, главное, не напрягайся.
  -- Не обращай внимания, Бегун. Продолжай...
  -- Потом поговорим. Успеется еще. Ты пацан, судя по всему, правильный. Держись меня. А то какой-нибудь "косяк" запорешь... Мне вроде бы и наплевать на тебя с высокой горки, а вот не хочу, чтобы твоя жизнь сломалась, еще не начавшись. Перейдет какая-нибудь гнида дорогу, и прости-прощай мальчишечка. Так что мотай на ус, что говорить буду.
  -- Да я уж наслышан о порядках...
  -- А ты еще раз послушай. Не отказывайся, когда помощь от чистого сердца идет. Лоханешься по мелочи, за всю жизнь не расхлебаешь.
  -- Извини, Бегун. Спасибо тебе, конечно...
  -- Вот и ошибочка, Принц. Никогда в этих стенах не говори "спасибо". Только "благодарю". Это значит, что ты благодарен, испытываешь искренние чувства... Про "опущенных" слыхал, небось? Никогда не прикасайся к ним, никогда у них ничего не бери и не давай. Иначе сам отверженным станешь. По непонятке многие в "петухи" попадают. Ты хоть и умный пацан, но жизни еще не знаешь. Со временем, конечно, сам в понятиях разберешься, но лучше все-таки раньше. Мало ли что может случиться...
   И Бегун углубился в пояснение "воровских" законов. Роман про себя отметил, что делал он это ничуть не менее увлекательно, чем рассуждал о боге.
  
  
   Г Л А В А 4
  
   Профессора Лео Арье мало интересовало недавнее прошлое Романа Принца. Намного больше его занимало далекое прошлое пациента. Настолько далекое, что поверить в него было практически невозможно.
   Он обложился кучей книг, самой старой из которых была "Молот ведьм" 1491 года издания. Профессор уже и сам не помнил, как она у него появилась. Как будто всегда была. Он редко открывал ее. При всем своем мистицизме, Арье мало доверял средневековой галиматье. С таким же успехом можно было бы поверить в "Протоколы сионских мудрецов". Хотя давно известно, что "Протоколы" - выдумка от первого до последнего слова.
   В книгах профессор пытался найти подтверждение своей догадке, в которую поверить тоже было бы безумием. Но Арье слишком часто сталкивался с непознанным и необъяснимым, чтобы вот так просто откинуть свою версию. Он поднялся из-за стола, подошел к окну. Пригладил ладонью свою львиную гриву. Подумал, что каждый человек пребывает в плену собственных стереотипов, порой, весьма противоречивых. Где уж тут познать истину, если сам живешь в вечном заблуждении? Да и можно ли вообще узреть, увидеть Истину? А хоть и увидев - поверить в нее? Это все равно, что спросить у дома о своем строителе, у машины - о своем владельце, у меча - о своем хозяине... У Романа о его снах... Если разобраться, то это даже не сны, а какие-то воспоминания, глубоко укрытые в недрах памяти и сохранившие лишь детский страх перед неизведанным, и мучительную боль утраты чего-то не свершившегося. А он сам, Лео Арье? Сам-то он чего ждал от своей жизни? Она неслась по кругу, раскручивая спираль истории, и не сулила ничего нового и необычного, потому что все уже когда-то было. Интересно все-таки, что же сыграло роковую роль в судьбе Романа - любопытство, провидение, проклятие, потянувшееся за ним, как тень, из прошлого? Это можно было бы сравнить с огромной бездной, клубящейся туманом, уходящей в бесконечность. Смешанное страшное и радостное ощущение безмерной высоты и невозможности разбиться. Это как полет в безвременье. Как Вечный Феникс, который, достигая преклонного возраста, сам сооружает себе костер и сгорает в нем, чтобы снова восстать из огня юным и возрожденным к новой жизни.
   Профессор посмотрел на часы. Надо же, пятый час утра! Всю ночь просидел над книгами. Он сам не знал, что ищет в них, в этом мировом кладбище знаний. Но листал страницу за страницей. Ему не давало покоя мысль, что он близок к разгадке Книги Бессмертия, которую искал Князь в прошлых воплощениях Романа. И из-за которой он замучил столько народа! И все-таки Арье не удавалось ухватить эту мысль. Она словно издевалась над ним. Конечный результат все время ускользал. Как психотерапевт, он был убежден, что между умом и безумием есть определенная связь. И в определенной точке они сходятся. Это все равно как каждое положительное качество в превосходной степени превращается в отрицательное. Храбрость - в безрассудство, любовь - в ненависть, гениальность - в идиотизм... Добро - во зло.
   Он пошел на кухню. И снова (в который уже раз?) подумал, что неплохо было бы нанять какую-нибудь домохозяйку, чтобы она убиралась в квартире и готовила кофе по утрам. Но профессор уже настолько привык жить один, что не представлял себе, как целый день будет крутиться возле него чужой человек. О женитьбе он вообще не задумывался. Лео Арье являл собой тип классического ученого, погруженного в свои изыскания.
   Он налил кофе в большую фарфоровую чашку с отбитой ручкой. Она была из его детства и служила талисманом. Арье любил ее, и не променял бы ни на какую другую. Он снова вернулся в комнату, расчистил место на столе, с удовольствием отхлебнул крепкий горячий напиток. И опять углубился в чтение книг.
   Сон Романа начался с того, что он заснул и проснулся в своей квартире на улице Пушкина. Он лежал на старом продавленном диване, а через щель приоткрытой двери лился голубоватый свет. Принц встал, медленно и невесомо прошел по комнате. Оглянулся и увидел себя, все так же лежащем на диване. Казалось, что его двойник не дышит. Но его это почему-то не удивило. Романа вдруг охватило острое желание найти источник света. Правда, долго искать не пришлось. Он открыл дверь и остановился на пороге. Голубоватый свет исходил из зеркала в коридоре. Оно переливалось всеми цветами радуги, и словно звало его в себя, вовнутрь. Роман подошел ближе, протянул руку. Внезапно свет погас и в зеркале появилась жуткая морда, то ли зверя, то ли человека, из пасти которого капала кровь. Глаза чудовища горели красным пламенем, шерсть на голове и плечах вздыбилась, клыки обнажились... Роман отпрянул от зеркала. Изображение поплыло волнами, затуманилось дымом... Принц глубоко вздохнул и прошептал:
  -- Слушай и содрогайся, о сатана, враг веры, враг рода человеческого, друг смерти, вор жизни, потрясатель правосудия, источник зла, корень пороков, причина жадности, начало раздоров, поставщик горестей, - слушай, о сатана, и повинуйся!
   Когда-то эту литургию Роман слышал при изгнании дьявола из одержимых. Изгнание произвело на него неприятное впечатление. Люди извивались, кричали, падали на землю, рыдали, и вообще, производили впечатление сумасшедших. Да он и не особенно верил как в дьявола, так и в одержимых. Хотя вор и бывший священник Бегун в свое время много рассказывал ему об этом. И убедительно доказывал существование рогатого. Он уже и забыл о тех разговорах. А вот сейчас почему-то вспомнилось.
   Пока Роман шептал слова, обращенные к сатане, зеркало постепенно разглаживалось, светлело, принимало свой обычный вид. Он еще немного постоял, глядя на свое изображение, потом направился в комнату и лег на диван. Он словно бы вошел в себя самого спящего, закрыл глаза и погрузился в легкий сон, на этот раз не тревожащий его ни сновидениями, ни кошмарами.
  
   Профессор Арье посмотрел на часы и отметил, что уже шесть часов вечера. А в семь должен был придти Роман. Придет или нет? Поверил он ему или, как большинство, посчитал безумцем? Да нет, придет, никуда не денется. Принц из тех немногих людей, на которых Бог или Дьявол наложили свою печать. Знать бы кто из них... Это немаловажно. Люди сходят с ума и от меньших проблем. Например, каждый психиатр знает, что наибольшее количество душевных болезней дает интеллигенция. Потому некоторые философы говорят, что высший ум где-то соприкасается с безумием. Роман не похож на сумасшедшего, рассуждает логично, здраво, да и ведет себя нормально. Так что заподозрить его в психических отклонениях было бы неправильно. Арье вспомнил своего давнего пациента, которого он лечил еще в молодости, пенсионера Шебаршина Арнольд Семенович. Тихий, спокойный человек на деле оказался самым настоящим сумасшедшим. Он скромно жил на полагающуюся ему пенсию в обыкновенной однокомнатной квартире на окраине Казани. При его аресте и изъятии вещественных доказательств понятые не были приглашены, протоколы не составлялись, дело стало закрытым с самого начала. Шебаршин с момента ареста не промолвил ни слова. В кабинете следователя ему был поставлен предварительный диагноз: "параноидальная шизофрения", после чего он был отправлен в психушку. В общем-то, как часто это бывает, всё этим бы и закончилось, однако уже предварительное следствие выдало результаты, которые иначе как мистическими не назовешь... А обвинялся пенсионер в ритуальном убийстве двух мальчиков и одной девочки. Самое любопытное было то, что ни по каким документам Шебаршин не числился. Не женат. Детей нет. Родственников нет. Больничной карты нет. Никакого криминального прошлого. Ни один из десятков тысяч архивов, перерытых спецслужбами, не дал ни крупицы информации об этом человеке. Помимо пенсии, которую государство регулярно выплачивало Семену Ивановичу, документально такого человека не существовало. Соседи не могли сказать о нем ничего определенного, человек как человек. Тихий, спокойный, мухи не обидит... Попытки допросов Шебаршина заканчивались его упорным молчанием. Он просто игнорировал происходящее вокруг себя. Выявленные факты сформировали две рабочие версии: первая заключалась в том, что пенсионер был законспирированный агент английской или японской спецслужбы, симулирующий сумасшествие; вторая - Шебаршин скрытый троцкист. Время такое было - везде мерещились или английские агенты, или троцкисты.
   Версии были не очень убедительными и формировались по принципу метода исключения. Никаких реальных фактов следствие найти не смогло. Не нашлись и родители погибших детей. Возможно, что и детей-то не было. Но раз машина правоохранительная закрутилась, обратного хода ей уже никто не даст. Вот и засунули этого странного пенсионера в психушку. С глаз долой, из сердца вон. И дело закрыли. Там Арье и познакомился с ним, и разговорить его смог. И записи этих разговоров вел, только никогда никому не показывал.
   Профессор оторвался от книг, задумчиво посмотрел в потолок, вспоминая, куда он положил эти записи. Потом встал, достал из кладовки лестницу, и полез на антресоли. Он давно не открывал эти ученические тетради в клеточку.
   "К женщинам меня не тянет, это не очень хорошо. Когда есть желание, которому ты не даешь реализоваться, оно рождает истерию - это энергия, если уметь ею пользоваться. Я всегда помню больше того, чем следовало бы обычному человеку. Многие вещи: события, поступки, произнесенные слова, картины прошлого - мне хочется забыть, похоронить их навсегда в недрах своего серого вещества... Но нет, память, моя треклятая услужливая память - она с невероятным упрямством цепляется за тысячи ничего не значащих для меня лиц, за десятки тысяч страниц исписанных бумаг, из которых добрую половину я помню, - помню, черт подери! - вплоть до каждой запятой... Я зритель, который просиживает задницу в кинотеатре своего бесконечного прошлого, я прожил большую половину своей жизни в этом затхлом кинозале, в полном одиночестве...".
   Так говорил признанный сумасшедшим пенсионер Шебаршин Арнольд Семенович. С самого начала во всем этом была какая-то чертовщина, бесовщина, мистификация. 73-летний старик, рослый, почти метр восемьдесят, широкоплечий, абсолютно седая голова, но лицо - ей-богу! - от силы сорокалетнего. Лео слышал, как перешептывались медики, пожимали плечами: здоров был, как бык, и это - в 73 года!!! Зрение, слух, кровь, сердце, нервная система, печень - все в норме, половые органы - как у молодого! Наверное, в постели с женщиной он дал бы фору какому-нибудь тридцатилетнему коню. Глаза у него были карие, яркие, не выцветшие, как это обычно бывает у стариков. Выразительные были глаза - чаще всего спокойные, уверенные, иногда равнодушные. Один раз он даже весело подмигнул ему - Арье находился с ним в палате, но охрана была на входе... Чего бояться? Отсюда еще никто не сбегал... Но Лео иногда озноб бил от страха, от одного его взгляда. Он подмигнул ему, выразительно тряхнул связанными руками, и то ли спросил, то ли предложил: "Хошь сбегу?" Лео вздрогнул, пожал плечами, отвел глаза... Тот усмехнулся, сказал: "Не боись, лепила. Я и так отсюда уйду. Обещаю".
   Арье снова сел за стол, открыл первую тетрадь.
   "Слова не помогают быть сильным. Если ты чувствуешь себя слабым - лучше молчи, не трать себя. Научишься молчать - сделаешь первый шаг к магии бессмертия. А что такое Сила бессмертия, ты знаешь? Сила первого посвящения - это наука уничтожить своего недруга. Этим владеют многие, не только колдуны и маги, но и вполне нормальные люди. Сила второго посвящения, которой владеют немногие, - умение использовать достоинства врага в свою пользу, превращать их в недостатки. Сила третьего посвящения, которым владеем мы, бессмертные, неотвратимая и неодолимая, - уметь делать людей слабыми, бессильными, податливыми, опустошенными. Для этого не нужны ни мудреные бомбы, ни яды, ни войско. Слушай и молчи. Так ты прикоснешься к Силе. Как сделать зверя послушным, как сделать больно человеку, стоящему за километр от тебя, как обрести Силу неземную, проницательность звериную, нюх волчий, ярость нечеловеческую... Как оставаться здоровым и в молодости, и в старости, как голод познать и удержаться от всего желанного... Слушай - и если с ума не сойдешь, то сильным станешь, много более сегодняшнего сильным".
   Странные речи говорил пенсионер. И говор его был странным. Вроде и по-русски, а вроде и нет. Но Лео слушал его внимательно, а дома, по ночам, записывал все услышанное. Боялся, как бы органы не пронюхали про его беседы с сумасшедшим троцкистом. Боялся, но записи вел.
   " - Вот послушай, что я тебе скажу, мил человек. У примитивных народностей смерть никогда не считалась естественным явлением. Они всегда искали причину смерти, причем смерть естественная при этом просто игнорировалась. Быть может, тебя прокляли, или ты прогневал какого-то бога, или убил свою душу на охоте, которая предстала в образе куропатки или зайца. Если взять даже небольшую часть всех поверий, связанных со смертью, ты, вероятнее всего, просто сойдешь с ума, пытаясь защититься и оберечься от того, что неизбежно. Смерть Неотвратима и Неизбежна, и это одна из причин Великой Силы, которая связана со смертью и погибелью. За все надо бороться - за добрый урожай, за благополучные роды, за милость богов, за хорошую погоду, и только смерти не нужны ни ритуалы, ни клятвы, ни вера. Смерть приходит к нам независимо от того, верим мы в нее или не верим, и еще никому из живущих на земле не удалось отвратить этот приход, откреститься от него. При этом заметь, я не склоняю тебя в свою веру. Меня мало интересует, какого бога ты почитаешь и поклоняешься. Все боги одинаковы - им нечего делать на земле нашей грешной, они же все, ха-ха, праведники вот они и обещают жизнь небесную... А детей я не убивал. Грех это большой, неизбывный. Поклеп на меня навели, оболгали, не нравлюсь я им, или вера моя не нравится. Но веру не выбирают. С верой рождаются. А вот сыщикам ничего не докажешь. Но у меня нет на них обиды. Работа такая у болезных. Слепые они, слабые... Глаз-то у нас всевидящим себя мнит, всеведающим, всезнающим, но закрыть его стоит - и беспомощен ты, словно проклятье страшное тебя одолело. Пуст взор у людей нынешних, как и речи ихние пусты, но обретешь взор внутренний и мысль громогласную - и пустое пустым перестанет быть. Вот что такое Сила Бессмертия... Око твое, врага почуявшее, когда он далеко от тебя находится, слово твое сказанное, но вслух не промолвленное, жальче стрелы разящее, слабость твоя, силу у сильного отнимающая! Вот что такое Сила...".
   Ох, как не прост был пенсионер Шебаршин. Профессор улыбнулся, вспоминая дни своей далекой молодости. Материалист до мозга костей, он почему-то поверил тогда ему. Уж больно необычный был старик, говорил непонятно, но слова в душу западали, и прорастали там яркими цветами. Арье протер очки и снова углубился в чтение.
   "Когда убиваешь человека, правильнее всего будет похоронить его по особенному. Когда человек простой, случайно или намеренно, другого человечка загубил - он его прячет, а лучше всего спрятать где? Конечно, земле предать. Схоронить так, чтобы ни одна душа живая не узнала, - вроде бы и спрятал, и похоронил одновременно. Только вот какая оказия выходит - кто-то убьет, да и ума лишится от страха или от ожидания кары какой всемогущей, а кто-то по-прежнему покойника ненавидит. Но уж если убить кого хочешь, делай это без лютости душевной, а к умершему тем более злобы не храни... Чтобы он тебя с того света не достал. Знаешь, как русские люди говорили раньше: "Покойника не поминайте лихом". Теперь говорят иначе: просто "не поминайте лихом", а, по сути - о себе как о покойнике просят. И ничего худого в этом нет, смертный час не приближается. Уважь смерть чужую - защищенней будешь на свете этом. Не отнимай у мертвого того, что положено ему, никогда не мути мир иной, мертвый мир, кровью и жаждою зальют они землю нашу. Потеряли людишки веру - и весь мир перевернулся. Крадучись зло делают, а о добре своем на каждом перекрестке кричат, суда живых боятся - а надо б мертвых страшиться... И помни еще одно, хорошо помни, Лео Арье. Ты в словах моих нуждаешься, а я, глядишь, да и скажу тебе многое, из-за чего ты благодарен мне будешь. Но тогда ты меня бойся, как и всякого другого страшись, кто с подмогою к тебе приходит. Когда человек случайный или намеренный тебе помощь делает, он потом всю жизнь свою в ожиданиях, что ты ему в ножки кланяться будешь вечно. Людишки - они о добре говорят только, но добра истинного немного делают, больше наград разных от него жаждут. Говорится в Библии - дескать, стучи и откроется, но говорю я тебе: не стучи вовсе, только если припрет тебя смертно. Если кровью истекаешь, то к тому иди, кто залечит рану твою, а потом и не вспомнит, что ушел ты, не благодарствуя и не прощаясь. Вот добро истинное, если ты понимаешь о чем я... А коли нет человека такого, лучше смерть принять, чем у разных мздоимцев жалостливых лечиться... Они же благодарности от тебя ждут вечной, и ненавидят тебя за это... Нет ничего хуже, чем жажда благодарности".
   Вспомнилось профессору, как он с пенсионером в спор вступал. По разным поводам. Его многое интересовало. Молодой он тогда был, неверующий. В смерть верил, потому что, естественно, своими глазами наблюдал, а в души - не очень. Где эта душа размещается? Кто ее видел? Даже спиритические сеансы посещал, хоть и запрещено это было. Но ничьих душ так и не услышал. А может, не захотели они с ним разговаривать. Впрочем, только Арье и спорил. Старик-то смотрел на него, как на дитё неразумное, ждал, пока Лео выговорится, и молчал. Недаром говорят: многое поведано, да мало понято.
   Он раскрыл еще одну тетрадь.
   "Когда-то я, уважаемый доктор, книги ради интереса почитывал, я про магии всякие старался что-нибудь добыть. Читаю, а там ну такую чепуху пишут, тошно становится. Пишут там, значит, как правильно души мертвых вызывать. Какие-то заговоры, заклятья, столы крутящиеся, тарелки фарфоровые... Ох, и навыдумывали! А чтоб с мертвой душой общаться - никакой науки особой не надобно, они и так завсегда с нами рядом ходят. Только позови про себя - душа какая-нибудь завалященькая да и заявится... Только людям все дух Наполеона подавай да Пушкина... А что спрашивать, не знают. Белиберду всякую несут, зря только тревожат. Душу конкретную просто так не вызовешь, ее искать надо, а вот случайная забредет легко и поговорить с ней можно. Но для этого не нужны ни столики, ни тарелки. Родственники умершие быстро приходят - только подумай, и они тут как тут, а так как человечишки этого ведать не ведают, то и бродит душа, значит, рядом или во сне приходит, где сомнений у нас нету. Дети намного больше взрослых видят, потому как разум у них еще ясный, светлый, незамутненный... Болтает такой ребенок с домовым или с духом каким-нибудь, как с другом ближайшим, а папка с мамкой говорят, что, мол, не придумывай да ерунды не говори, потому как нету никаких духов, домовых, русалок, леших, а все это выдумки и сказки. Вот так их разума ясного лишают, слепыми делают, хоть и глаза открытыми остаются... А душ мертвых великое множество по земле этой ходит, только чтоб заговорить с ними - научиться надо. Царство мертвых необозримо будет. Нет там границ никаких, и нет места такого, куда душа смертная забрести бы не смогла. Много написано про чистилище, про ад и рай небесный. А на самом деле, ад и рай в тебе самом заключаются, и только от тебя самого зависит, чем будет для тебя мир иной, который зовем мы царством небесным, - адом или раем... Вижу, не понимаешь ты меня. Ну, например, вот возьми мужика обычного, алкаша подзаборного, - помрет он, и будет ему вновь мука вечная, потому как страсть имеет эту, а удовлетворить ее нет никакой возможности. Понял? В человеке весь ад и рай содержатся в полной мере, и в той жизни и в этой, и от тебя зависит, адом иль раем будет тебе царство мертвых. А бывает так, что грешил, по меркам людским, человек много, а как в царство небесное попал - никакого наказания ему там и нет, а почему так? Потому что совестью себя не терзал, страстями не мучался - вот и получил покой. Или полюбила девчушка парня какого-нибудь, а он ее замечать не хочет. Девка дурная, молодая, жизни не знает, вот и думает - не жить, мол, без него - и в петлю лезет. Хорошо, если вынуть успеют. А если нет? Вот и придется девчушке на том свете постоянно маяться, бессчетно муку принимать, другого-то ей не дано будет. И не от того, что убила саму себя, грешница, а от того лишь, что саму себя наказала она на веки вечные... А другие - жили долго и счастливо, да и умерли в один день - так они и там всегда рядышком будут, в любви, покое и согласии... Вот оно какое, царство небесное. Нет там судилища никакого, а суд всегда над собой сам чинишь - и никто боле... А если, например, человека пытают, тело его терзают, или болезнь какая-то человека изматывает - освобождение будет этому человеку, когда он умрет, боль земная на земле и останется. Но если, в царство мертвых придя, душа лютой ненавистью мучителя ненавидит - страдание будет душе этой, потому как нет возможности у нее отомстить. Даже если мучитель умрет, спасения не будет - страдать этой душе вечно. А потому выходит, что если рай обрести хочешь на том свете, то живи, как угодно душе твоей, только умереть сумей бесстрастно, спокойно, страсть, жадность, похоть свою с собой не захватывай".
   Непонятные вещи говорил Шебаршин. Ведь все книги, и светские и священные, утверждают, что нельзя грешить при жизни. Иначе гореть человеку на том свете в геене огненной. А рая уж точно не видать. А у этого проповедника все наоборот получалось. Да еще про каких-то ангелов-хранителей речи вел. Мол, у каждого есть свой ангел-хранитель, да познать его не всем дано. А если разуверишься в ангеле, обидишь его, бросит он тебя, выпутывайся как хочешь. Вот тут тебя и настигнут всякие беды, горести и неприятности, вплоть до смерти преждевременной
   Раньше Лео тешился тем, что показывал всему миру фигу в кармане. Теперь же, в смятении после услышанного, проклинал этот мир, захлебывался в воплях своей ненависти...Теперь у него было два мира - тот, который был до ТОГО, и в который он верил, как в незыблемое, и тот, что показал ему проклятый старик... И он не знал, какой из этих миров правильный.
   "Самое главное даже не мир этот, а то зрение, каким ты на мир смотришь. Потому что мир един, а воззрений этих неисчислимые множества. Когда тебе, например, делают больно - ты начинаешь считать, что мир крайне несправедлив и жесток. Нет, не по отношению к тебе лично, а вообще, сам по себе... А когда тебе нормально живется, то ты и миром окружающим доволен. Но на земле происходящее не может быть таковым, как это тебе кажется в настоящую минуту. Это - всего лишь ощущение твое в какую-то секунду, и оно не имеет к земному миру никакого отношения. Есть много людей, которые огромный страх перед смертью испытывают, но о существовании своем после смерти особо не заботятся. Они могут веру иметь в господа Бога, или еще во что-нибудь, и по вере своей грешить регулярно, а потом замаливать грех в церквях. Только попомни меня: когда уйдут они, умрут, тело свое покинут - обнаружится, что не будет суда божьего над ними, ни рая не будет, ни ада, только сладость или муки, которые в них самих уже полностью содержатся. А если ты, по разумениям общепринятым, и не грешил вроде никогда - и тогда нет надежности, что благостным будет твое проживание в царстве мертвых. Есть другие люди, которые не верят ни в бога, ни в черта, а жизнь земную стремятся прожить как на вечном пиру. Им будет более худо, чем первым, потому как дух свой, услаждая миром материальным, обрекают они себя после смерти тоску принимать бесконечную - и ничто их в том мире утешить не сможет...
   Есть третий тип людей, которые достигают отрешенности от всего земного или стремятся к этому. Им намного лучше там будет. Путь их, конечно, трудный, нелегкий на земле нашей, но для посмертного существования вполне справным будет. Достойно по такому пути идти... А еще имеется не очень большое количество людей, кто не боится смерти и часа смертного, и поклоняется ему, кто готовит себя к существованию благостному в царстве ином. Четверть жизни своей отдают они на воспитание духа своего, к Силе смертной обращаются, и торжество бестелесное имеют. Йоги называются. Слыхал, небось? Всё остальное будет жаждой жизни в мире земном. Это радость телесная будет, здоровье тела и органов, взаимодействие с природой - травой и деревьями, птицами, зверьем разным... Это ясность ума, переживание Силы великой, и  - главное - невраждебность к окружающим. Очищение сердца своего от страха, ненависти и озлобления. Дорогу эту могут осилить очень немногие в полной мере, но даже если к этому всего лишь стремиться, то можно обрести радость своего бессмертного существования. Тело временно, смертно, тленно, а вот радость духа окончания не имеет...
   Всех хуже, скажу я тебе, на том свете самоубийцам. Никакой это не грех, как говорят многие, а только лишь вечное наказание самому себе. Самоубийцы толпами по земле нашей ходют, от жизни земной жаждут хотя бы крупицу взять, да не выходит у них... Мучаются они бесконечно, а помочь им никто не в силах. И еще скажу - помнить надобно, что на земле мы разными можем быть, но ТАМ все будут равны в бестелесности своей. Никто ни над кем власти не имеет, все равны, все одинаковы будут. Если сын за юбкой материнской волочится, то там она ему без надобности, если друг за жизнь друга свою жизнь отдал, то там он и раскается, да поздно уже... И здесь, и там пути очень тонкие выходят, порой друг от друга неотличимые. Но когда смерть придет, то и отмеряться будет по деяниям - ладно выходит, аль тошно.
   - Сам себе противоречишь, старик. Как же так? Ведь отдать жизнь за друга, детей, родных, идею, Советскую власть... это же героизм! А герои - они и на том свете герои!
   - Дурак ты, доктор! Но сие поправимо. Молодой, потому дурак...
    - Но это значит, что нет перерождения, перевоплощения, реинкарнации? Как в книжке: жизнь дается только один раз и прожить ее надо...? Умру - и все?
    - Нашел, о чем горевать! Радоваться надо, что так, а не иначе. Сам рассуди, если Бог - это закон, то какая нужда ему устраивать, чтобы ты духовность свою из жизни в жизнь в себе приращивал, а он, значится, ждал бы тысячу лет, пока ты прирастишь ее в полной мере, да? Что уж тогда говорить о свиньях и коровах? И обо всех тварях прочих? Они тоже духовность приращивают? Нет, уважаемый Лео, короткая жизнь или долгая, счастливая или не очень, а ТАМ - царство сладостное али тошнотворное - в испытании дается всего один-единственный раз. Торопись жить хорошо и умереть справно, потому, как других возможностей ошибку свою исправить у тебя уже никогда не будет...".
   Ох, как не прав оказался старик. Ох, как не прав! И Бог есть, и Дьявол, и жизнь после смерти не заканчивается... Роман Принц тому доказательство. Но душу ему Шебаршин тогда перевернул. А самое удивительное было то, что старик исполнил свое обещание - исчез из палаты. Куда и как - непонятно. На окнах решетки, за дверью - охрана, а старика нет. Многие головы тогда с плеч полетели. А вот старика больше никто никогда не видел. Но почему-то было у молодого доктора Арье ощущение, что не все еще закончено, что увидит он еще старика странного. Всему свое время.
  
  
  
   ГЛАВА 5.
  
   Квартиру заполнил переливчатый звонок. Арье поднял голову, вздохнул и пошел открывать. Конечно, это был Роман.
  -- Я не помешал?
  -- Нет. Я ждал вас.
   Роман прошел в комнату, сел в кресло.
  -- Вы что-то неважно выглядите - сказал профессор, внимательно вглядываясь в пациента.
  -- То же самое могу сказать и о вас, - усмехнулся Принц. - Вы словно неделю не спали... Хотя мы только вчера виделись.
  -- Сон - это та роскошь, которую в своем возрасте я уже не могу себе позволить, - Арье улыбнулся. - А вот вы...
  -- Я хотел рассказать... - Роман замолчал.
  -- Что рассказать? Что-то случилось? Не стесняйтесь.
  -- Не то, чтобы случилось, но...
   И он подробно поведал о своем странном сне. Профессор долго молчал, запустив руку в бороду. Что-то в этом сне перекликалось с проповедями пенсионера-убийцы Шебаршина. Он пока не мог ухватить, что именно, но что-то общее явно просматривалось.
  -- От рождения мужчина и женщина знают, что наслаждение нужно искать во зле... - пробормотал профессор.
  -- Что? - непонимающе посмотрел на него Принц.
  -- Это я так, про себя... Это из Бодлера. Он сатанистом был.
  -- Ну и что? Был себе и ладно. Я же не о Бодлере пришел говорить. 
  -- Кстати, что касается сатаны... Рассуждения Кафки, что борьба с дьяволом - это все равно, что борьба с женщиной, которая заканчивается в постели, тоже ярко показывает, что он знал, о чем говорил. Высказывания Ницше, творца философии волюнтаризма, отца белокурой бестии и сверхчеловека, который рекомендовал подталкивать падающего, и который умер в сумасшедшем доме, тоже о дьяволе. Толкования изобретателей философии экзистенциализма - горбуна Кьеркегора и Хайдеггера, где последний туманно утверждал, что "ничто ничтожит", и под этим Ничто опять-таки подразумевался дьявол... И в зеркале вы, похоже, именно его увидели. Хотя, возможно, что и самого себя... Согласитесь, Роман, в этом есть что-то...
  -- Ой, профессор, не в ту сторону вас потянуло.
  -- Нет-нет, я сегодня ночью действительно не спал, в книгах рылся, о вас думал... И нашел кое-что интересное. Ваш предок, или, возможно, это были вы сами, искал какую-то Книгу Бессмертия. Но найти не смог. Не отдали ему Посвященные, не отдали даже под страхом смерти. Значит, есть в этой Книге что-то такое, что не положено знать обычным смертным. И подозреваю я, что подсознание ваше вас же и мучает, требует достать Книгу...
  -- Ну, и где же ее искать? - Роман с усмешкой посмотрел на профессора.
  -- Не знаю. Пока не знаю. Но постараюсь помочь. Я вижу, вы не верите мне, а зря...
  -- Вы тут заикнулись о Кьеркегоре, об экзистенциализме... Что это?
  -- А-а, это философское течение. Отвращение к жизни, страх смерти, отчаянье... Не берите в голову. Они все немного сумасшедшими были. Вы пока почитайте вот это, - Арье протянул Роману ученические тетради, - а я кофейку сделаю. А потом мы с вами снова углубимся в ваше прошлое. Если вы, конечно, не против.
  -- Нет, нет, - заверил его пациент.
  -- Судя по тому, что вы мне рассказали, вам следует хорошенько покопаться в своей душе и своем прошлом.
  -- Свое прошлое я и так знаю. И могу вас заверить, профессор, ничего достойного внимания в нем нет.
  -- Я имею в виду ваши сны и ваши видения. То есть, очень далекое прошлое. Понимаете? А мой опыт доказывает, что пускаться в такое путешествие по глубинам собственного "Я", небезопасно одному. Я буду рядом с вами.
  -- Хорошо, уговорили, - Роман открыл первую тетрадку, а профессор вышел на кухню.
   "Жизнь, будто явь выходит, когда заснуть боишься, ибо страх великий может присниться. Вот и маешься, и чем больше клонит тебя в сон, тем и более страшно делается. На одно только и надеешься, что уснешь навечно: без снов, без страха, без мучения. И все одно, ужас берет тебя. А сон, сам знаешь: в нем ты собой не владеешь, мотает тебя во сне от случая к случаю, от одного страха к еще большему страху. Пока тело здоровое, ничего тебе не будет, пот холодный отрешь и забудешься. А ежели бескрайним сон твой сделается, будто вселенная черная? И хочешь проснуться, а не можешь? Вот она, значится, смертишка-то твоя! И не проснуться уже, солнышка родного не увидать. Не будет больше тебе послабления, а это значит, что веки вечные тебе мучаться... Сон страшный заявится, не спросивши разрешения, каково будет тебе? Так и мука смертная к тебе прикипит, примется сном навечным и неодолимым дух твой пытать. Смерть - это сила и есть. Смерть - это закон великий, он ни другом, ни врагом не бывает. Смерть поначалу для духа человеческого облегчением кажется. Будто ношу тяжкую с себя скинул. Ребенок ли это или старик дремучий - все одно, легче тебе становится. И нет никого на этом свете, кто в смерти своей - ожидаемой али нежданной, долгой али скорой, легкой иль мучительной, случайной или запрограммированной, - не нашел бы облегчения от жизни земной. И пускай твоя жизнь без печали прошла, только в радости и пирушках, а все одно, удивительная легкость станется с тобой. Будто не радовался ты, а горевал постоянно, будто не смеялся, как ребятенок, а плакал, будто не мороженое сладкое ел, а лук горький. Вот такой теперь твоя жизнь земная тебе видеться будет. Это дух из твоей плоти вышел, будто пчела полевая из своего плена выбралась: крылышки расправила, и в небо. Словно всегда так и летала, а не сидела, в темнице, в теле твоем затворенная. Ты верь мне. Я знаю, что говорю".
   Роман покачал головой, осмотрел тетрадь - кто это написал? Но фамилии автора нигде не было. Бумага пожелтевшая от времени, будто давно на ней писали. Он подумал, что написанное перекликается с его снами и видениями. Словно кто-то залез в его голову и выкрал его мысли. Он взял из стопки новую тетрадку.
   "Кто-то света много видит, и свет этот зовет и манит, кто-то на себя посмотреть может, а кто-то бывает и обратно в плоть свою входит. Выздоравливает, значится. Или врачи с того света вытягивают. Если душа быстро вернулась, то смерти бояться человек перестает. Он видел то, что не дано простым смертным да неверным увидеть. А если долго без рассудка человек был, то вряд ли что доброе в его рассказе услышишь, даже если ум к нему вернется. Но даже если и расскажет он чего, то не верь, неистинное оно. Потому как истинная правда только в начале ТРЕТЬЕГО ДНЯ, когда душа от тела отошла, истиной становится.
   Два дня, по земным меркам, ты будто летаешь в небесах, голубых и ласковых. Так иногда во сне бывает, знаешь, наверное: словно ты сам от земли оторвался, да и в небо... Оно и во сне так: кажется, что наивысшее удовольствие от полета слаще любой земной радости, а по смерти нашей во много раз сильнее сонного будет. А кто муку да пытки на земле принимал, еще и более того. Все на земле содеянное, все, что важным мнилось, тщетным и ненужным окажется. Такое мелкое все, жалкое и ничтожное, глупое и пустое выходит, на мир земной глядя, что и глядеть-то более не хочется. Но радуется душа твоя освобождению своему, ничто не держит ее, ничто не мучает. Так пройдут два дня земных и две ночи земных, в безрассудстве блаженном. А на третий день успокоится радость твоя. Чувство закопошится такое, будто забыл что-то. И вспомнить нужно, ан не вспоминается. Обеспокоится дух твой да округ себя оглядываться начнет, да только нет рядом никого и ничего. Пустота одна. Себя-то он чувствует, а более никого не видать и не слыхать. Встревожится дух тогда. Радость ушла, будто и не было вовсе, и не знает он теперь, куда деть себя, куда направить. Мысли земные ему припомнятся, что думалось ему о царстве мертвых. Метаться начнет - кто в розыске бога своего, в которого веровал, кто в поиске душ иных умерших, которые должны находиться на том свете в неисчислимом количестве. Каждый в разное верует, каждый свое ищет. Да только найти ничего не могут. Вот беда какая! И захочется душе обратно возвратиться, на землю, к людишкам, к друзьям и врагам своим. Вернуться легко, только помыслил и ты уже там. Ничего в мире смертном проще нет, чем назад к людям обернуться. Но вот им, земным, тебя уже не увидать более. Ушел ты для них в НИКУДА, на веки вечные. Рассуди, оно и верным будет: нет тебе ни бога, ни черта, ни ангелов, ни душ других смертных, ни сада райского, ни пепелища адова, а одно бездонное НИЧЕГО. Лети вечность целую, тысячу жизней, хоть к звездам лети - не найти тебе ничего и никого, а пустыня одна и есть. Вот и потянешься-то обратно к земному, ибо не к чему тянуться более.
   Душа, покинувшая тело, почти как человек земной. Видеть - видит, слышать - слышит, а сделать ничего не может. Только не увидать твою душу живому человеку, как будто и нет ее вовсе. Хоть криком кричи, не услышат тебя. Явится в свой дом душа отлетевшая, а там все кручинятся, возле гроба с телом его сидят. А то и похоронили уже, поминают за столом его добрым словом. А добрым, потому как о мертвых или хорошо, или ничего. Чтобы не обиделся он, чтобы ничего плохого живущему не сделал. А он рядом с ними ходит, убивается более ихнего, что не видит его никто, не слышит... Проходят сквозь него, как сквозь воду, и ничего не чувствуют. Никому в земной жизни нет горя горшего, чем душе твоей в эти минуты. Вот и выходит, что если кто-то всю жизнь свою на плотское поистратил, на том свете оказавшись, на землю обратно захочет вернуться, ибо нет в духе его ничегошеньки, кроме одних плотских желаний. Плотское-то все на земле, в жизни земной осталось. К чему в жизни земной стремился, то и в царствии небесном непременно захочется. Так и маются миллионы и миллионы душ, муку великую принимают. Принимают за то, что не дается им страсть свою утолить, жор свой насытить. И не утолить ее, и не унять ее.
   Обжора какой-нибудь муку бесконечную голодную в царстве смерти принимать будет. Ибо всю жизнь он плоть свою кушаньями ублажал - вот и там ему захочется. Если гнев свой копил на недруга, да так и не осилил его по жизни своей, то с собой этот гнев заберешь на тот свет, от бессильной муки маяться будешь. Даже тогда, когда враг твой умрет, отойдет в мир иной, - все одно, страдать будешь неутешимо и бесконечно. Если женщин любил да плоть ублажал, тоже мучаться будет. Остальных горше. Ибо нет там ни мужчин, ни женщин, души одни бестелесные. А в нем желание огнем адским горит, покоя не дает. Но в принципе, мы всё время перед смертью ходим. Или под Богом, как говорят православные. Многие в царя небесного веруют, который любого на том свете рассудит. Только надежды эти напрасные, ибо суд над собой еще в жизни земной ты совершаешь. Не надо и книжек читать церковных, а только осмотрись на свою жизнь, и поймешь, какая награда в посмертном существовании ожидает тебя. Может, тогда и жизнь свою переиначить как-то захочешь, пока есть еще время тебе в обличье человеческом".
   Роман отложил тетрадь, задумался, глядя в окно на темный, сумрачный Ленинград.
  -- А вот и кофе, - профессор поставил на стол поднос с кофейником и чашками. - Ну, как, интересно?
  -- Чья это рукопись? - обернулся к нему Роман.
  -- Записывал я. А мысли не мои. Хотя во многом я с ним согласен. Был у меня когда-то один пациент. Исчез он.
  -- Как исчез?
  -- А вот так. Был и нету. Сгинул. Сквозь решетки ушел, сквозь двери запертые, сквозь охрану... Никто не знает, как он это сделал. Я уж потом сомневаться начал, а был ли вообще этот старик... Но, признаться, многому он меня научил, на многое я тогда по-другому взглянул. И на жизнь свою, и на людей меня окружающих. Вот ты, Роман... Ничего, что я на "ты"? Так вот, что ты о себе знаешь? Душу свою читать научился? А старик этот знал намного больше, чем говорил. Можно ему верить или не верить, живой человек всегда лгуном кажется, но было в нем что-то не от мира сего. Словно он действительно в царстве мертвых побывал.
  -- Я же не знаю, о ком вы говорите, - Принц нервно махнул рукой.
  -- Но ты же читал! Неужели тебе не показалось, что ты это уже где-то видел или слышал?
  -- Нет, не показалось, - отрезал Роман. - Давайте вернемся к нашим баранам.
  -- Хорошо, хорошо. Не нервничай.
   Профессор уложил Романа на ту же кушетку, что и в прошлый раз. Пациент закрыл глаза, дышал глубоко и ровно. Сам Арье тем временем обдумывал, что делать дальше. Он, мог, конечно, просто вернуть Принца в прошлые жизни, но этого было мало. Имелся и другой способ, правда, несколько необычный. Большинство коллег Лео Арье возмутила бы даже мысль о подобной процедуре, хотя для самого профессора ничего необычного в ней не было.
  -- Я хочу, чтобы ты погрузился глубоко, очень глубоко, как только можешь. Только в том случае, если тебе будет грозить физическая опасность - пожар или наводнение, или убийство - ты должен выйти из транса. А теперь спи глубоким сном и ничего не бойся.
   Когда Роман перестал полностью реагировать на окружающее, профессор встал рядом с ним, положил руку ему на лоб, и, подняв глаза к потолку, зашептал древнее заклинание.
  
   Ярость опаляла небо. Роман сразу почуял ее. Ему почудился лязг оружия, запах мужского пота, свежей крови и старых грехов. Он задержал взгляд на хмуром горизонте. Сейчас он видел, что далеко на севере собираются темные тени, похожие на грозовые тучи. Однако это были не тучи. В воздухе не пахло дождем - Князь угадал бы его за несколько дней.
   Нет, дождь был ни при чем.
   В воздухе пахло только яростью. К ней никогда нельзя поворачиваться спиной или позволять быть сзади вас. Потому что в этом случае ярость, неспособная пока еще вонзить свои клыки в вашу глотку, поглощает все, что есть под рукой, и только дожидается своего часа. Неожиданно Роман почувствовал, как спина покрылась мурашками. Так бывало всегда, когда он ощущал присутствие чего-то, не имеющего формы и имени, и он повернул голову, чтобы посмотреть на это НЕЧТО. Сзади не было ничего, совсем ничего, пустота. Потом что-то произошло. Он даже не понял, что именно. Это началось внутри него, дрожание красного в его сознании, которое начало расти, вытягивать щупальца, касаясь нервов. Оно превратилось в нечто паукообразное, оскалившееся своей пастью, а он был неспособен вскрикнуть или отпрянуть. Тварь ползла по нему, причиняя булавочные уколы боли своими покрытыми мехом когтями. Полет ворон, взмывающих в синее небо, напоминал черную пентаграмму. Послышался короткий вскрик, затем демонический вопль, который вызвал желание закричать от ужаса.
   Он встряхнулся. Наваждение исчезло. Остался только невидимый взгляд, пристально наблюдающий за ним. Но это его уже не волновало. Взгляд всегда сопровождал его, и в походах, и на отдыхе, словно хранил от бед и несчастий. Он был его ангелом-хранителем. И не раз оберегал Романа от пожаров, мечей, пуль и воровских ножей.
   Он знал, что жизнь человеческая делится на отрезки определенной длины. По завершении каждого цикла человек обновляется, меняются даже его мысли. Одни говорят, что эти отрезки длятся по пятьдесят пять месяцев, другие - что по пять с половиной лет, третьи - по семь лет. Но такова людская вера, ищущая однозначности во всем, хотя на свете нет ничего однозначного. Уверенность, которая всегда недостижима, человек стремится постичь в знаниях. Но научиться можно многому, однако ученость - это еще не знание. Основа истинного знания - врожденная проницательность и желание постичь разум богов. Те, кто верит только себе, обречены вечно блуждать в потемках. Знание приходит к тому, кто умеет ждать. Это Роман знал наверняка. Однажды он наблюдал поединок крупной змеи и обычного кота. Кот спокойно прогуливался по саду и вдруг заметил под деревом змею. Та отдыхала в тени, свернувшись в кольца. День выдался жаркий, и ей хотелось отдохнуть в прохладе перед тем, как отправиться на охоту. Они заметили друг друга почти одновременно. Кот замер в паре шагов от змеи. Шерсть на загривке встала дыбом, хвост распушился, и кот коротко мяукнул. Он уже встречался со змеями и знал, насколько они опасны. Она мгновенно свернулась еще плотнее, громко зашипела и немного подняла голову, быстро-быстро высовывая тонкий раздвоенный язык. И кот, и змея замерли, не сводя друг с друга глаз. Постепенно первое напряжение спало. Шерсть у кота улеглась, он сел, и лишь подрагивающий кончик хвоста выдавал его волнение. Змея вроде бы тоже успокоилась, но голову держала приподнятой, и так же пристально смотрела на противника. Со стороны могло показаться, что они просто отдыхают в тени, и друг до друга особого дела им нет. Лишь присмотревшись внимательнее, можно было заметить, как напряжены мышцы у кота, как цепко следят его глаза за малейшим движением змеи. Змея же была похожа на сжатую пружину, готовую мгновенно и мощно распрямиться в любой момент. В таком напряженном ожидании прошел почти час. Никто не нападал. Никто не делал ни единого движения. Оба знали, что тот, кто шевельнется первым, эту схватку проиграет. Наконец, та не выдержала. Разинув пасть, в которой были видны длинные ядовитые зубы, она бросилась на кота. Но он, подавшись чуть в сторону, пропустил мимо себя голову змеи и тут же бросился на нее сам. Он вонзил клыки на всю длину в то место, где у змеи начиналась голова, придавив ее тело лапами с выпущенными когтями. Она бешено извивалась, пытаясь выбраться из смертельного захвата. Но кот лишь плотнее сжимал челюсти. Через минуту все было кончено. Кот устало отошел в сторону, сел на землю и принялся умываться. Неподвижное тело змеи лежало рядом, тускло поблескивая в густой траве. Эта схватка многому научила Князя. И, прежде всего тому, что побеждает, как правило, тот, кто находит мужество ждать.
   Он посмотрел на солнце. Оно клонилось к закату. Пора было идти на собрание Братства.
   "Бог совершенен, Бог есть слово и не имеет плоти, и посему он сотворил Адама и дал ему плоть и речь, дабы, будучи совершенным и бесконечным, зреть себя в несовершенстве и ограниченности Адама.
     А чтобы Адам не забывал о слове и силе, дал ему Бог Книгу, в которой записал свое совершенство, свою безначальность и свою бесконечность.
     Но когда Самуил загубил сотворенное Богом, пообещав Адаму иное, нежели Божественное, познание, Бог отвернулся от человека и забрал у него Книгу. Адам молил Бога с земли, красной от жара, отдать ему Книгу. И Бог смилостивился. Послал ангела Рафаила, и тот вернул Книгу Адаму. Адам оставил ее Сифу, а от Сифа ее унаследовал Енох. Енох познал, что Истина есть Писание и в Писании есть Истина, и посему первый среди людей научился записывать Истину и уменье это передал потомкам.
        Но человек приходит к Истине с великим трудом и окольными путями, и оттого Бог в беспредельной доброте своей взял Еноха в странствие с первого до седьмого неба, дабы показать ему все Божье творение. И на седьмом небе показал ему древо познания добра и зла, а также древо жизни. И был Енох с ангелами и с Богом шесть юбилеев, и показали они ему все, что на земле и в небе. И увидел Енох, что в Священной Книге записана истиннейшая из истин: что наверху, то и внизу.
        И когда Енох был уже стар и утомлен жизнью, Бог второй раз взял его на небо и сделал ангелом. Тогда исчезла НАВСЕГДА СВЯЩЕННАЯ КНИГА. Но обещал Бог Еноху, что отдаст ее людям, когда настанет время".
  
        Текст этот непременно читали в начале и по окончании всех собраний Братства. Затем господа переходили в другую залу дворца, где регулярно устраивались встречи. Хотя Братство являло собой сообщество замкнутое и элитарное, в нем не было единства. Каждый приходил со своими ожиданиями и целями. Одни искали здесь защиты от шаткости мира, другие - общения, но были и такие, кто в идеях Братства видел окончательное освобождение и выход за пределы своего времени, за пределы Света, наконец - за пределы самого себя и своего "Я".
        Сидя потом за кофе в ярком свете канделябров, они казались более реальными и материальными, чем где-либо в ином месте. Наверно, такое впечатление создавалось из-за контраста между этой залой и той, в которой совершались мистерии Книги. Но может быть, там их тела, окутанные кадильным дымом, окруженные мерцающими, мечущимися огнями факелов, и вправду утрачивали убедительность существования.
        В узкий круг посвященных входило около двух десятков мужчин. Они отличались друг от друга не только положением в обществе, авторитетом и достатком, но и взглядами и образом жизни. Был тут врач, который вскрывал трупы на свой страх и риск, изучал секреты жизни и мечтал увидеть сердце человека, пока оно еще бьется. Был известный поэт, который искал в Братстве вдохновение для своего творчества. Был богатый стареющий купец, который надеялся с помощью Братства продлить свою жизнь... Были и другие, но у каждого - своя выгода. Каждый являлся на встречи с чем-то своим, волоча на себе, как черепаха панцирь, собственный опыт, грандиозные ребяческие мечты, а также разочарованность скучной обыденности.
        Когда, упражняя тело и волю, мужчины эти поднимались вверх по ступеням посвящения и в конце узнавали о Книге, каждый видел в ней нечто свое. И лишь в одном не было разногласий: все верили в ее святость и неоспоримую мудрость. Книга могла также быть решением загадки жизни, зашифрованным в буквенном обозначении имени Бога, а могла быть и чисто поэтическим описанием действительности. Видимо, Бог создавал людей во всем их разнообразии, дабы доказать самому себе, сколь многие формы возможны для сотворенного им. Словно бы люди из плоти и крови послужили ему вместилищами для разных идей, взглядов и позиций. Обычному, человеческому взгляду различия представлялись огромными, но стоило посмотреть глазами Бога с его вершин - и различий не оказывалось вовсе.
        Братство окончательно раскололось, когда Князь, председатель собраний и в некотором смысле духовный отец Братства, каким-то образом раздобыл овеянные тайной карты местности, где находилась Книга. Тут-то и выяснилось, что изрядная часть посвященных вообще не верила в существование Книги. Для них это была лишь великая идея. Другие, которых следовало бы зачислить в разряд крайних пессимистов, признавали, что Книга реально существует, но полагали, что мир еще не готов ее принять. И только совсем уж немногие считали, что за Книгой можно и даже должно отправиться немедленно. Они верили, что Книга Бессмертия способна изменить историю, а главное, изменить их самих. И, возможно, сделать властителями мира.
   И только Роман знал: никогда Книга не достанется этим бездарям. Они всего лишь пешки, которые помогут ему обрести истинное бессмертие и величие. Это обещала ему Церера, великая богиня, когда однажды пришла к нему во сне. Господи, как давно это было! Но ведь она и не назначала сроков.
  
   Поддерживаемая двумя прислужницами, она вошла в храм. Это была еще молодая женщина: открытое лицо ее было ужасно, зрачки расширены, и ступала она нетвердо, словно пьяная. Она посмотрела на Романа так, будто всю жизнь его знала, при этом щеки ее раскраснелись, и с губ ее слетел невнятный возглас:
        - Вот и ты, которого я так долго ждала! Ты пришел, омыл свое тело в священном источнике. Узнаю тебя, сын луны! Ты явился с запада...
        Князь хотел было поправить ее, сказать, что она ошиблась и что он, наоборот, прибыл с востока, но промолчал. Ее слова взволновали Романа.
        - Ты и впрямь знаешь меня, богиня? - спросил он.
        С безумным смехом она подошла ближе, как ни удерживали ее прислужницы, и сказала:
        - Мне ли не знать тебя? Встань и взгляни мне в лицо!
        И открытый ее лик был так призывно грозен, что он задрожал внутренне, и поднял на нее взгляд. У него на глазах черты ее вдруг стали преображаться, причудливо изменяясь. Поначалу он уловил в ее облике нечто от пылкой Афродиты. Потом черты Афродиты сменил черный лик царицы Савской, такой, как на ее изображении, которое встарь ниспослано было с неба. И в третий раз переменилось ее лицо, но этот образ лишь промелькнул перед ним, как бы во сне, тут же подернувшись дымкой, и вновь на него смотрели безумные глаза Божественной.
        - И я тебя знаю, божественная Церера! - воскликнул Роман.
        Не будь прислужниц, она раскрыла бы ему объятия. Но высвободить она сумела только одну руку и ею коснулась его груди. Он почувствовал исходящую от нее и пронизывающую его грудь силу.
        - Этот юноша мой, - сказала богиня. - Неважно, посвященный он или нет. Оставьте его. Что бы он ни сделал, он совершил это по воле богов, а не по своей. На нем нет вины.
        Но жрецы, посовещавшись, ворчливо возразили:
        - Не Величайший и Единственный говорит сейчас твоими устами, Божественная. Это не истинное откровение. Уведите ее отсюда.
        Однако прислужницы уже не в силах были совладать с Церерой. Вне себя, она громко кричала:
        - Вижу дым страшных пожаров за морем! Вижу сажу на руках у этого человека! Сажей покрыто его лицо, и кровью обагрено тело. Но я очищаю его от скверны. Отныне он чист и свободен. Пусть ходит путями, которые он выберет сам. Вы же над ним не властны. Он выше вас всех! Бог дает ему то, что веками ему завещано!
        Так говорила она связно и внятно - после чего ее тело свело судорогой, на губах выступила пена, и с истошным воплем она как подкошенная рухнула на руки прислужниц. Те вынесли ее, а жрецы, трепеща в священном страхе, окружили его и заговорили наперебой:
        - Видно, ты отмечен богами, если твой приход поверг ее в священное исступление! Ее слова мы не можем занести на скрижали, но мы сохраним их в своей памяти.
        В знак приязни они натерли ему ступни и ладони пеплом лаврового дерева, горящего на алтаре, и сопроводили Романа до дверей храма, наказав слугам накормить его и дать пить. Слуги отвели его в скромную спальню, а на другой день научили, как подвергнуться очищению, чтобы язык и сердце были чисты, если вновь суждено будет предстать ему перед Церерой.
   - Но лучше бы тебе никогда ее больше не видеть, - добавил один из жрецов при прощании.
  
   Ничего этого не знали члены Братства. Князь, никогда не имевший друзей, никого не посвящал в свою тайну. Из этих двадцати человек ему нужно было выбрать тех, кто ценой своей жизни достанет для него Книгу.
  
  
   Профессор слегка коснулся пальцами лба Романа. Тот глубоко вздохнул, вздрогнул и открыл глаза.
   - Как ты себя чувствуешь?
   - Нормально. Вы ЭТО видели?
   - Видел. Опять Братство... Знаешь, что мне пришло в голову? Каждый, кто бьет ниже пояса - карлик. Ты, однако, далеко не праведник в своих прошлых воплощениях. Скорее, наоборот.
   - Покажите мне хотя бы одного, уверенного в своей правоте, не идущего по головам, не топящего в крови...
   - М-да, наверное, ты прав. "Тот, кого пугает ветер, никогда не посеет, а тот, кого страшат облака, никогда не пожнет". Древняя мудрость. Знаешь, как масоны давали наставления своим ученикам? "Этот ключ висит или лежит?", - спрашивали они. Для большинства он лежал. Лежал и ржавел, поскольку им давно никто не пользовался. А не пользовались, потому что либо не хотели, либо не могли, либо не знали как, и не было рядом никого, кто мог бы научить. Но для некоторых, очень немногих, этот ключ все еще висел, и ты, похоже, один из тех, кто знает это место. И хотя он вовсе не из металла, тот, кто после долгих и напряженных поисков все-таки нашел его и сумел воспользоваться, может с полным правом рассчитывать на то, что перед ним распахнется дверь, ведущая в тайну их собственной Души. И тогда он сможет назвать себя Равным среди Равных. Помнишь, как писал Френсис Томпсон? "Вглядись в свое сердце, чтоб ключ отыскать. С собою возьми только то, что другому не взять... Когда потеряешь, потерю найдешь. Умри и бессмертную жизнь обретешь...". В глубинах сердца Посвященный находит утерянное Слово, и утраченные секреты нашего Бессмертия возвращаются к нам. Так говорили Посвященные.
   - Туманно как-то, - скучающе произнес Роман.
   - Тебе, между прочим, это лучше знать, чем мне, - сказал Арье. - Я всего лишь психиатр. А ты - Посвященный.
   - Оставьте, профессор, я такой же, как все...
   - Ты просто еще не осознал себя в этой жизни. Всему свое время. Древнее знание, которое ты в себе несешь, доступно не всем. Оно предназначено только для тех, кто сам хочет вырваться из моральной и слепой тьмы, в которую погружено все нормальное человечество, хотя оно и не подозревает об этом. Тьма не может разглядеть свет, пока он сам не появится внутри человека. Оно для тех, кто ищет Истину. А таких немного. Другое дело, что истину хотят познать и святые, и грешники. Но мало кому это удается.
   - Красиво глаголете, профессор. Но непонятно. На фига мне ваша истина?! Я прошел через такие огонь и воды, что никакая истина с этим не сравнится...
   - Значит, так было тебе предназначено. Когда-то давно один Посвященный сказал: "Я был камнем, но умер и стал растением. Я умер как растение, и стал животным. Я умер как животное и стал человеком. Чего же мне бояться? Разве от смерти мне был когда-нибудь ущерб? И как человек я снова умру, чтобы воспарить с блаженными ангелами. Но и ангелом я буду не вечно. И стану со временем тем, что ныне не в силах даже представить мой разум". Вот и ты из этих людей. В тебе заложена Сила, поэтому жизнь и проверяет тебя на прочность. Из яйца может вылупиться прекрасный лебедь, но ведь может получиться и яичница. Верно? Понимаешь, о чем я говорю?
   - Кажется, понимаю. Хотя и не очень.
   Профессор хотел что-то добавить, но его прервал звонок в дверь. Арье удивленно посмотрел на часы. Он никого не ждал в такой поздний час.
  
  
  
   Г Л А В А 6.
  
   Дверного глазка у него никогда не было. Поэтому, немного постояв в коридоре, - открывать, не открывать - медленно приоткрыл входную дверь. На пороге стоял старик - пенсионер-убийца - Шебаршин Арнольд Семенович. Арье узнал его мгновенно. За прошедшие сорок лет тот нисколько не изменился.
   - Ты меня ждал, - не здороваясь, утвердительно сказал старик. - Вот я и пришел. Не смотри на меня, как на живой труп. Приглашай, да напои чаем. Не стоит давать соседям повод для сплетен.
   Профессор посторонился. Он еще не пришел в себя от неожиданного визита. Старик прошел в комнату, мельком глянул на Романа, сел в кресло, на котором недавно сидел профессор. Все это он проделал молча, по-хозяйски. Взял со стола "Молот ведьм", перелистал, положил обратно и перекрестился.
   - Людям бы только над другими издеваться, - тихо сказал он. - Самих бы в такой "испанских сапог" засунуть, заслушаешься от их песен.
   - Вы... Ты... не веришь древним письменам? - запинаясь, и не зная, как обращаться к неожиданному гостю, спросил Арье.
   - Нет, не верю. Как говорили сталинские орлы: "Был бы человек, а статья найдется". Помнишь, в чем меня обвиняли? То-то...
   - Помню. Забыть вас мне крайне сложно было. Сколько же вам лет сейчас?
   - Неважно. Много. Главное, не сколько, а как... А ты, небось, думал, что я помер?
   - Вы как-то странно исчезли... Многих вы тогда под пули подвели...
   - Не моя это вина. И ушел не по своей воле. Просто не пришло мое время помирать. Надеюсь, не забыл, о чем мы с тобой говорили?
   - Я записи вел.
   - Знаю. Все знаю. И органов не испужался. Молодец! А это, значится, - старик кивнул на Романа, - тот самый Посвященный и есть?
   - Думаю, он. Точнее, не думаю, уверен, - профессор чувствовал себя перед Шебаршиным, как провинившийся ученик перед учителем.
   Старик внимательно посмотрел на него, укоризненно покачал головой. Потом перевел взгляд на Романа. Взгляд у него был ясный, открытый, но у Принца возникло ощущение, что глаза эти видят его насквозь, каждую жилку, пропитанную возникшим вдруг липким страхом.
   - Ай-ай-ай, молодые люди! Испугались? Вижу, что испугались. А зря. Я не черт из табакерки, чтобы меня бояться. Знаете, от чего людишки болеют да сами себя в могилу сводят? Правда, многие делают это неосознанно. Они даже не знают, что делают. А когда заболевают, даже понятия не имеют, что причинило им страдание. И воспринимается это так, будто какая-то несправедливость выпала на их долю, а не они сами это создали. И кричат потом: "Господи, за что мне это?!" - старик смешно воздел руки к потолку. Профессор улыбнулся. - А происходит это потому, что большинство людей вообще идут по жизни неосознанно. Люди курят -- и удивляются, почему они заболевают раком. Люди едят животных и жир -- и удивляются, отчего у них закупорены артерии. Люди всю свою жизнь злятся -- и удивляются, откуда у них сердечные приступы. Люди соперничают друг с другом, намеренно и беспощадно, злобой и хитростями, а потом удивляются, из-за чего это у них случаются параличи. Невидимая, на первый взгляд, правда состоит в том, что большинство людей своим беспокойством изводят себя до смерти. Беспокойство наихудшая, после ненависти, саморазрушительноя сила. Беспокойство бессмысленно. Это напрасная трата умственной энергии. Оно создает биохимические реакции, которые причиняют вред телу - от расстройства желудка до остановки сердца и прочих недугов. Причем, заметьте, здоровье улучшится почти сразу же, как только прекратится беспокойство. Беспокойство - это деятельность разума, который не осознает своей связи с великим Разумом. Ненависть же является самым разрушительным умственным состоянием. Она отравляет тело, и ее последствия практически необратимы. Страх является противоположностью всего того, что ты собой представляешь, и поэтому, обладает эффектом противодействия твоему умственному и физическому здоровью. Страх - это преувеличенное беспокойство. Беспокойство, ненависть, страх, вместе со своими порождениями - тревожностью, горечью, нетерпимостью, корыстолюбием, недоброжелательностью, склонностью к осуждению и обвинению, - все они атакуют тело на клеточном уровне. Невозможно сохранить тело здоровым в таких условиях. Любая болезнь первоначально создается в уме.
   - Вот теперь я вижу, что это вы, Арнольд Семенович, - Арье подошел к старику и крепко пожал ему руку. - За сорок лет вы ничуть не изменились.
   - А вот ты постарел, постарел, лепила, - Шебаршин обнял профессора. - И перестань мне выкать. Мы с тобой сто лет знакомы. Да и не так уж я стар. А то, что ты о себе так думаешь, это очень плохо. Нельзя допускать такие мысли. В твоей жизни ничего не происходит - буквально ничего, - что сначала не было бы мыслью. Ты же не хуже меня знаешь, что мысли как магниты, они притягивают и хорошее, и плохое. Мысль не всегда может быть столь очевидной, как, например: "Я обязательно подхвачу какую-нибудь страшную болезнь". Мысль обычно бывает гораздо более тонкой, чем эта. "Я не умею жить", или "моя жизнь - дерьмо!", или "я неудачник", и так далее. Мысли - это очень тонкая, но очень мощная форма энергии. Слова - энергия менее тонкая, более плотная. Действия представляют собой наиболее плотную форму энергии. Действие - это энергия в плотной физической форме, в мощном движении. Когда ты думаешь, говоришь и действуешь исходя из негативного понятия вроде "Я неудачник", ты приводишь в движение огромную созидательную Силу. Будет удивительно, если ты отделаешься только одной простудой. Это самое малое, что может с тобой случиться. Очень трудно противостоять влияниям отрицательных мыслей, когда они уже приобрели физическую форму. Я не говорю, что не невозможно, но очень трудно. Для этого необходима величайшая вера. Это требует исключительной убежденности в позитивной силе Вселенной - как бы ты это ни называл: Богом, Богиней, Абсолютом, Изначальной Силой, Первопричиной или еще как-нибудь. Мысль не ведает расстояния. Мысль путешествует вокруг света и пересекает Вселенную быстрее, чем ты можешь произнести слово, - старик остановился, глубоко вздохнул, будто набирая воздух для новой речи. Но сказал совершенно не то: - Впрочем, если человек разговаривает с Богом - это молитва. А вот если Бог с человеком, тогда все, туши свет, это уже шизофрения.
   - Убедил, убедил, Арнольд Семенович, - рассмеялся профессор. - Познакомься, Роман Принц. А это, Рома, и есть тот самый пациент, который исчез из лечебницы, и записи которого ты читал.
   - Очень приятно, - Роман протянул руку. Старик сделал вид, что не заметил, и снова сел в кресло.
   - Но вы все-таки поделитесь с нами, Арнольд Семенович, где вы пропадали все это время?
   - Ах, дорогой мой эскулап, где я только не был, в каких только передрягах не побывал! Ты в свое время мог убедиться, что для меня ведь не существует ни границ, ни времени, ни расстояний, ни пространства... Ну, что ж, други мои, давайте поговорим о делах наших насущных. Я хоть и знаю кое-что, следил за вами, уж простите старика, но не во всем разобрался.
   Роман вопросительно посмотрел на профессора. Арье немного поколебался, словно не знал, с чего начать. Потом медленно, подбирая слова, начал рассказывать. Принцу рассказ показался более сухим, чем то, что происходило на самом деле. Но Шебаршин слушал внимательно, задумчиво покусывая ус. Профессор говорил долго. Наконец, он замолчал. Старик тоже сидел молча. Потом поднял голову.
   - Вот, что я вам скажу... Вы знаете, что такое хлопок двумя ладонями? А что такое хлопок одной ладони? Это неразрешимая задача, но и у неразрешимой задачи есть решение. Именно его нам и нужно найти. Когда Учитель задавал подобную задачу ученику, то, обдумывая решение иногда годами, тот доходил до жесточайшего стресса, понимал всю ограниченность интеллекта, но когда отбрасывал интеллект, тогда ему открывалась реальная картина мира. И он после этого знал решение любой неразрешимой задачи.
   - К чему это вы? - спросил Роман.
   - А к тому, мой юный друг, что хотел бы дать вам совет. Хотя прекрасно понимаю, что ничего люди не принимают с таким отвращением, как советы. Даже клевету люди прощают охотнее, чем поучение. Так вот, прошлое не уходит в небытие, не исчезает в бесконечном круговороте лет. Оно существует! Но существует по-особому. Не в том смысле, в котором существует настоящее - тот самый ненавистный промежуток времени, заключенный, с одной стороны, между свершившимися деяниями и красивыми иллюзиями, с другой. Настоящее ненавистно, ибо его миновала ностальгия прошлого, которую принято так бережно хранить; в то же время его не постигли иллюзии будущего. Это фактически единственное время, что мы не можем окрасить хрупкой тенью фантазии. Но вернемся к прошлому. Оно существует, но не в том смысле, в каком существует будущее - ибо будущее существует всегда. Оно вечно. Никто еще не подвергал сомнению его существование. Оно существует само по себе, и не принадлежит никому. Оно - жизнь, что ожидает человечество впереди. Оно безлико. Прошлое же, напротив, имеет лицо, но вместе с тем никому не принадлежит. Прошлое существует как прошлое, как незабытая религия, как написанная картина, утратившая всякую связь со своим создателем. Она стала частью истории. Частью прошлого, которая продолжает свое существование, с тем лишь различием, что теперь она больше не заложница судьбы и случая, творящих события по своему, одним им ведомому, усмотрению. Так, наше прошлое больше не принадлежит нам. Мы больше не единственные его обладатели. Оно - достояние истории, как бы незначительно и бедно событиями оно не было.
   - Вы слишком много говорите, Арнольд Семенович, - недовольно пожал плечами Роман. Страх уже прошел, но недовольство собой осталось. К тому же было неприятное ощущение, что Шебаршин копался в его голове своими тонкими изящными пальцами. - Нельзя ли покороче?
   - Наш посвященный друг нервничает, - старик покачал головой. - Даже странно, что выбрали именно тебя. Хотите, господа, расскажу притчу?
   - Только этого не хватало, - пробурчал Роман.
   - А ты все-таки, послушай. Может, поймешь мудрость вековую. Так вот, дело было в Китае. Однажды Ли, Защита Разбойников, стрелял на глазах у Темнеющего Ока: натянул тетиву до отказа, поставил на предплечье кубок с водой и принялся целиться. Пустил одну стрелу, за ней другую и третью, пока первая была еще в полете. И все время оставался неподвижным, подобным статуе. "Это мастерство при стрельбе, но не мастерство без стрельбы, - сказал Темнеющее Око. - А смог бы ты стрелять, если бы взошел со мной на высокую гору и встал на камень, висящий над пропастью? И тут Темнеющее Око взошел на высокую гору, встал на камень, висящий над очень глубокой пропастью, отступил назад до тех пор, пока его
ступни до половины не оказались в воздухе, и знаком подозвал к себе Ли,
Защиту Разбойников. Но тот лег лицом на землю, обливаясь холодным потом с
головы до пят. "У настоящего человека, - сказал Темнеющее Око, - душевное состояние не меняется, глядит ли он вверх в синее небо, проникает ли вниз к Желтым
источникам, странствует ли ко всем восьми полюсам. Тебе же ныне хочется
зажмуриться от страха. Опасность в тебе самом!".
   Роман недоуменно пожал плечами. Ему все меньше и меньше нравился этот нравоучительный старик.
   - Вижу, что вы ничего не поняли, уважаемый Роман. Что ж, тогда послушайте еще одну. Свет спросил однажды у Небытия: "Вы, учитель, существуете или не существуете?". Но не получил ответа. Вгляделся пристально в его облик: темное, пустое. Целый день смотри на него - не увидишь, слушай его - не услышишь, трогай его - не дотронешься. "Совершенство! - воскликнул Свет. - Кто мог бы еще достичь такого совершенства! Я способен быть или не быть, но не способен абсолютно не быть. А Небытие, как оно этого достигло?!".
   - Арнольд Семенович, - подал голос профессор, - ты слишком многого хочешь от нашего гостя. Душа у него богатая, но не разбуженная.
   - Вот и я о том же. Надо искать первопричину. А вот где, сказать затрудняюсь. В каком из воплощений Истина живет? - старик пожал плечами.
   - Ты верно сказал, Перво - Причина. Вот там и надо искать. Там, где Тайша сгорела, - Арье вскочил и в волнении забегал по кабинету.
   - А ведь он прав, - задумчиво протянул Шебаршин, и посмотрел на Романа. - Придется вам, милый мой, снова подвергнуться гипнозу.
   - Совсем из меня подопытного кролика сделали, - проворчал Принц, но как-то неуверенно. Он и сам был бы не прочь узнать, за что его предок так немило обошелся с красивой женщиной.
   - Тогда не будем терять время, - потер руки Арье. - Ложись, Рома, на кушетку.
   Принц, не торопясь, лег, расслабился и приготовился к уже знакомой процедуре. Старик и профессор встали по бокам от него. Лео Арье положил руку ему на лоб, а Шебаршин, воздев глаза к потолку, зашептал молитву.
  
  
   Темнота, темнота, как перед смертью, темнота, обступающая со всех сторон. Но тогда было ещё темнее: черный плотный барьер отделял от жизни, от пространства, от сознания. Казалось, что кроме темноты, он не знал больше ничего, все было не так, как всегда, однако в мозгу продолжали роиться отблески света, какие-то видения - обрывки, куски, тени. Но если вспомнить ту, увиденную впервые, засевшую в памяти темноту НЕБЫТИЯ, вообразить её в том первозданном виде... Попробовать воссоздать события, скитания, победы, поражения с самого начала - с первых мгновений, наступивших после воссоединения со Светом, с первого болезненного глотка воздуха, с ощущения неожиданного холода, или наоборот, испепеляющего солнца... Его мир - это мир теней, во тьме, в серости, во мраке, в сумерках и в ночи, как можно дальше от дневного света, от слепящего солнца, от пронизывающих насквозь лучей. Так и пронесет он эти воспоминания через всю жизнь, вплоть до продажи в рабство, вплоть до последнего вздоха под плетью татарина. Но это будет потом, в будущем, которое сокрыто завесой тайны. А сейчас Князь в силе, богат, уважаем, любим... Своенравны, горды и люди, что селятся в его городе. Земля здесь бедна - песок да суглинок лежат на каменных взгорьях, в низинах - топи болотные. Зато ловы здесь богатые, птицы и зверя в лесах видимо-невидимо. Благодаря лесу-кормильцу издавна жили тут зажиточно, окружали город крепкими дубовыми стенами, чтобы ни дикий зверь, ни лихой человек не пробрался к ним. Впрочем, враги редко сюда пробивались сквозь лесную глухомань. Слухи ходили о диких степняках, о том, что хазары дань берут, но здесь их никто не видывал.
 В роду каждый крепко держался друг друга, люди всем миром могли за себя постоять и даже с князем потягаться. Князю подчинялись на случай какой беды, если надобно родам объединиться, отбить чужеземных пришельцев. Княжеская дружина да ратное ополчение - большая сила.
   Князь Роман сел на коня. Дружину свистнул. Раз в седмицу он всегда владения свои объезжал. Чтобы знали люди - он всегда на страже. Чтоб покойны были, ничего и никого не боялись.
   - Постой, княже! Постой!
   Князь придержал коня, оглянулся. К нему бежал побратим, сотник Рагнеж. Лицо почернело от пыли и пота, одежда в некоторых местах разорвана.
   - Что случилось?
   - Я нашел ее! Нашел!
   - Где?
   - В хижине старого Кадеша. У него еще дочь - Тайша.
   Князь вспомнил красивую, легкую девушку с роскошной черной косой. Они с отцом, старым Кадешом, жили далеко за болотами, в городе появлялись редко. Никто не знал, откуда они появились, откуда пришли. Женка Кадеша умерла давно, Роман даже не знал, как она выглядела. А вот Кадеш с дочкой, сколько он помнил себя, всегда выглядели так, будто только сейчас явились из своего небытия. Оттого многие считали их ведьмаками, боялись, и на болота ни ногой. Разве что заблудится какой-нибудь ротозей, да и тот, сломя голову, назад кинется. Когда же они в городище приходили, люди глаза отводили, плевались им вслед, крестились...
   Князь посмотрел на солнце. До заката далеко еще. Можно успеть. Он гикнул дружине, палицей на лес указал. Рагнеж на своем скакуне рядом пристроился.
   Долго скакали, даже лошади с ноги сбились. Перед болотом спешились. Солнце, закрытое тучами, из-за которых кое-где проскальзывали слабые лучи, склонялось к закату. Весь небосклон заслоняли серые, разорванные облака, сливавшиеся на горизонте в одну темную одноцветную завесу. В воздухе можно было различить глазами ветер, срывавшийся из-за туч на землю и пролетавший над верхушками деревьев, сгибая их, обламывая ветви и снова улетая куда-то ввысь.
Земля, облаченная в траурные одежды, лишенная зелени, казалась умершей или уснувшей, а быстро пролетавшие над нею странно разорванные, причудливо очерченные облака, то расплывавшиеся, то сталкивавшиеся вместе, то и дело меняли краски, то румянясь, как бы от гнева, то становясь синими от злости. Там, где под ними угадывалось солнце, они горели желтоватым пламенем, а в местах их разрыва небо светилось зеленоватыми огнями. Серые тучи, казалось, спешили на восток, чтобы там собраться вместе, как войско в бою, и двинуться вперед одной грозной черной массой. Но и внизу пейзаж не представлял приятного зрелища. Низкая болотистая долина была окружена черными стенами лесов. Кое-где на ней виднелись одинокие деревья, наполовину высохшие или обгоревшие, как бы в отчаянии поднимавшие кверху обнаженные ветви. Осенние ветры сорвали с них последние пожелтевшие листья. Среди болота вилась дорога, на которой остались еще давние следы страшного прошлого, которые почему-то не смылись водой, не высохли и не заросли травою. По этой дороге можно было угадать, что делалось здесь много лун назад. Пронеслась по ней страшная буря: она была вытоптана и убита, как будто по ней прошло множество народа и целые стада животных; взрыли ее колеса, изрезали острия пик; повсюду валялись деревья, части сломанных повозок, окровавленные куски материй, клочки одежды, обрывки веревок. На скользкой почве кое-где отпечатались следы босых ног - детских рядом со стариковскими, человеческих рядом со звериными.
  То были, по-видимому, страшные следы войны, несущей с собою смерть и опустошение. Но к войне Князю не привыкать. Какой он мужчина без войны?! Над всей этой пустынной местностью господствовало глухое молчание, и только ветер, пролетая, приносил откуда-то из-за болот отголоски жалобного собачьего воя. Стая ворон носилась в воздухе, то припадая к земле, то с шумом и громким карканьем устремляясь вверх и кружась. Теперь птицы были здесь хозяевами, а лесные звери все смелее выходили из леса.
   Но Князя не интересовали дела минувших дней. Что прошло, то прошло. Сейчас ему нужно было найти тропку через болота. Ведь как-то проходят же через него старый Кадеш и его дочь. Хотя они отродье ведьмино, может, и перелетают. И тут ему побратим помог, друг верный. Показал тропку. Лошади едва копыта замочили, переходя на другой берег. А вот и хибара показалась. Покосившаяся, но еще крепкая, как сам Кадеш. Он и на порог вышел, Князя поприветствовать. Стоял, придерживаясь исхудавшей рукой за выступ стены. Что-то очень знакомое и очень далекое почудилось ему в облике колдуна, но, сколько не всматривался, вспомнить не мог.
   - Узнаешь меня, старый? - грозно спросил Роман. Однако свирепость его от страха шла, хотя и дружина за спиной, а боязно. Да и ратники беспокойно переминались с ноги на ногу, исподлобья поглядывая на колдуна. Никто не отваживался смотреть ему прямо в глаза.
   - Знаю тебя, княже, - спокойно отозвался Кадеш после некоторого молчания. - Ты человек смелый до бешенства, дерзкий до безумия, тебе мерещится несбыточное, потому что еще смолоду предсказала тебе какая-та гадалка, что пойдешь ты высоко. Правда и то, что не пощадил бы никого из нас, если бы тебе это понадобилось для чего-нибудь, но что пользы тебе в нашей гибели? Ты за другим приехал. Так чего же тебе надобно?
   Князь подивился проницательности старика. Но вида не подал, что удивлен.
   - Давно хотел спросить тебя, старик, откуда вы пришли? Что за беда выгнала тебя с насиженных мест? Почему поселились вдали от городища?
   - Слушай меня, Князь. Слушай и думай... Это было давно... Очень давно. Еще не родился тот поседевший ворон, который прилетает к моей хибаре клевать жертвенное мясо. Мой род имел тогда больше скота, чем волос у тебя на голове. Народ не знал горя и не боялся голода в длинные снежные зимы. Люди рождались, жили и умирали в спокойствии и благолепии. Но пришли с южной стороны орды диких и смелых людей. Их страшный вождь ел сырое мясо и пил кровь врагов. Восемь наших родов выбрали себе вождя, и ушли на закат. Пять родов остались и платили дань хану пришельцев. Но чужой хан был ненасытнее огня. Таяли, как снег под солнцем, наши стада, гибли наши люди и умирали дети, не научившись ходить. Тогда мудрейшие обратились к колдуну. По его совету выбрали вождя и потянулись на север. Большой Вождь уводил народ от диких и жадных пришельцев. Умирали отцы, рождались дети, и дети становились отцами, а племена все шли, шли и шли. Лучших лошадей и коров мы отдавали своим богам. Люди спешили уйти от опасности и углублялись в степь. Большой Вождь боялся, что враги догонят нас, и повел народ дальше, в темные и глухие леса Великой реки. Мы были гордыми и смелыми воинами. Когда умер Большой Вождь, выбрали своего вождя из рода Белых Тигров, и стали жить по заветам своих отцов: учили молодых храбрости и пасли скот... Вырастали, падали на землю и умирали деревья. На месте одной упавшей светлой сосны вырастало десять черных елей. Отцы наших отцов видели, как отступала степь, но не пошли за ней. Они привыкли к лесу, жили в деревянных домах, сеяли ячмень, охотились и ловили рыбу. Но опять пришли воины чужого хана. Мы дрались как звери, но их было великое множество, как звезд на небе. Они убили всех мужчин. А женщин и детей увели в рабство. Только я да моя семья в живых остались. Мы спрятались на капище. Перуну молились. Всем богам молились, и зверям лесным, и птицам небесным. С тех пор и живем в этой хибаре, храним память ушедших. Мы - Хранители!
   - Хранители чего? - не понял Князь.
   - Памяти веков, - гордо вскинув голову, сказал Кадеш.
   - А где же дочь твоя? Правду ли люд глаголет, что ведьма она? Али просто от страха зенки велики?
   - От страха, дорогой князь, от страха. Неизведанное всегда страшит. А Тайша здесь, в доме, за хозяйством смотрит, - старик смотрел прямо в глаза Роману, без подобострастия, чувствовалось, что он не боится его.
   - Позови ее.
   Девушка показалась в дверях, увидела князя с дружиной, хотела обратно юркнуть. Но остановилась, одернула сарафанчик, степенно подошла к отцу и прижалась к его плечу, искоса поглядывая на Романа.
   - Жить тебе и здравствовать много лет, княже, - тихо сказала Тайша
   Роман, согнувшись, вошел в избу. За ним и Рагнеж потянулся. Половину избы занимала большая печь. Лавки тянулись вокруг темных стен. В красном углу висел образок, писанный на покоробившейся дощечке. Под бревенчатым потолком на бечевках сушились пучки целебных трав.
   - Мою хозяйку бог прибрал, - сказал Кадеш. - За нее теперь Тайша хлопочет. Ты,
   князь, посиди маленько, пока нам к столу соберут.
   - Неохота сидеть. Пойду ноги размять да посмотрю, какое твое хозяйство.
   В углу избы стояло несколько рогатин. Железные лезвия на концах, отточенные до блеска, были искусно прикручены к древку толстыми жилами. Роман выбрал себе по руке легкую рогатину и с ней вышел. Столкнулся на крыльце с Тайшей, которая несла в дом деревянные ведра с водой. Они переглянулись. Девушка вспыхнула, покраснела. А князь впервые в жизни почувствовал себя неуверенно. Он посторонился, пропуская ее.
   - Подожди меня, Роман, и я с тобой пойду, - побратим бросился за ним. - Далеко ль до беды в таком болоте!
   Роман вспыхнул. Ему совестно стало перед Тайшей, как ребенок зарделся.
   Около избы, окруженной плетнем, протянулся небольшой огород. Там зеленели стебли гороха, редьки, лука и расползлись по грядкам шершавые листья огурцов.
   Продравшись через кусты, Роман увидел тропинку и пошел по ней.
   Она вилась среди густых, ветвистых деревьев и привела его на небольшую полянку среди высоких, голых, как свечи, почерневших сосен. На них сохранились только небольшие кудрявые верхушки. Князь остановился, прислушался. Откуда-то доносилось заунывное, протяжное пение, будто кто ныл от зубной боли на одной ноте. Сойдя с тропинки, Роман осторожно пошел на эти звуки. Посреди поляны тлел костер. Сутулый старичок с седой бородой, в длинной белой рубахе ниже колен и новых лыковых лапотках то и дело подкидывал в огонь сушеные травы и еловые ветви. Они тлели, трещали в тихом воздухе, и душистые клубы сладкого дыма тянулись к небу.
   По обе стороны полянки стояли, слегка наклоненные к середине, большие
   пузатые деревянные столбы. Это были древние боги, языческие истуканы, грубо вырубленные в бревне, со сложенными на животе руками, смотрели на мир выпученными глазами, повернув страшные лики в сторону огня.
   Старичок перестал петь, глянул острыми глазками на Князя, и погрозил маленьким пальчиком. Потом улыбнулся, показав мелкие зубки, и растворился в дымке. Только тлеющий костер остался. Роман бесшумно попятился и, выйдя на свободное пространство, со всех ног припустил к избе колдуна. Навстречу ему бежал Рагнеж. Он запыхался.
   - Ну, куда же ты без меня, князь? Так и заблудиться недолго. Тут много всякой нечисти бродит.
   - Ничего, - пробормотал испуганный Роман, - нас этим не запужаешь.
   - Тогда пойдем. Тайша стол накрыла.
   И они направились к хибаре. На пороге Кадеш. Он пристально посмотрел на Князя, потом перевел взгляд на Рагнежа. Тот поежился.
   - Смотрит, как волк на охоте, - чуть слышно прошептал сотник.
   Кадеш улыбнулся уголками губ, но глаза оставались такими же холодными.
   - Ты чего-то испугался, князь? Аль увидел кого? Тут лешаки болотные водятся, надо быть осторожным. И щеку вон поранил где-то...
   Роман дотронулся до лица. На ладони осталась полоска крови. Из избы вышла девушка, отерла своим платком кровавые ссадины. Движения ее были легки и приятны.
   Отобедав, уехал Князь с дружиною. Он даже забыл, зачем вообще наведывался к старому колдуну. Перед глазами все время стоял лик прекрасной Тайши.
  
  
  
   Г Л А В А 7.
  
   Подошла ночь под Ивана Купалу. В эту ночь девицы опускают на речные волны венки с зажженными лучинками, завивают венки из Иван-да-марьи, лопуха, богородицкой травы и медвежьего ушка. Если венок тонет сразу, значит, суженый разлюбил и замуж за него не выйти. У кого венок дольше всех проплывет, та будет всех счастливее, а у кого лучинка дольше погорит, та проживет долгую-предолгую жизнь! В зачарованную купальскую ночь деревья переходят с места на место и разговаривают друг с другом посредством шелеста листьев; беседуют между собой животные и даже травы, которые этой ночью наполняются особой, чудодейственной силой. В Иванову ночь собирают траву богатейку, которую втыкают в стену на имя каждого из семьи; чей цветок скоро завянет, тому или умереть в этот год, или захворать...
   Роман проснулся, глянул в оконце. Солнце уже зашло, но звезды еще не высыпали на небо во всем своем великолепии. Князь прислушался. Где-то далеко звучали веселые песни, и слышались девичьи голоса. В светлицу вошел Рагнеж. Был он весел, слегка пьян и говорлив.
   - Вставай, князь, айда через костры прыгать.
   - А где костры жгут?
   - Недалече. На поляне возле леса, - и хитро прищурился. - И Тайша пришла ужо...
   - Пойдем. Невтерпеж больше лежать.
   Они вместе вышли в темноту. Знакомой тропинкой тронулись к заветной поляне. Ее легко было найти: оттуда слышались песни, сквозь деревья мелькали отблески огней. Раздвигая кусты, Роман приблизился и замер, ухватившись за дерево. На поляне двигался хоровод. Он то разбивался на пары, то вновь смыкался и шел в обратную сторону. Князь с удовольствием наблюдал, как плавными движениями скользили девушки и лихо отплясывали парни.
   Он заметил, что Тайша, с венком цветов на голове, в одиночестве стояла в сторонке, с улыбкой глядя на веселую толпу. Смотрела, как беспечно распевали и задорно смеялись молодые люди. Как, взявшись за руки, быстро бегали кругом полянки, где посредине пылали красные огни и пары перепрыгивали через пламя. Вот она тоже разбежалась, на мгновенье скрылась в густом дыму, перескочив через костер, потом смешалась с толпой.
   - А почему Тайша одна? - спросил Роман.
   - Так ведьмачка же, - пожав плечами, ответил Рагнеж. - Кто ж с ней водиться станет?
   Князь вышел на поляну. Тайша увидела его, подошла ближе. Ее глаза смеялись, казалось, она абсолютно не тревожится о том, что к ней никто даже замечать ее не хочет. Она будто находилась за невидимой стеной. Роман взял девушку за руку, разбежался, и они вместе, смеясь и хохоча, прыгнули через костер.
   - Пошли папоротники собирать, - предложила Тайша.
   - Пошли, - не раздумывая, согласился Роман.
   Они углубились в лес. Шли медленно, князь наслаждался тишиной и близостью девушки. Она тоже была молчалива. Но молчание Тайши было каким-то особенным, будто она предчувствовала что-то, и оттого была грустна.
   - Случилось что? - тихо спросил Князь, склонив к ней голову.
   Тайша промолчала, на ресницах повисла слезинка. Потом повернула лицо к Роману.
   - Ты хочешь сделать мне больно, - вдруг сказала она. - Не делай этого. Плохо будет. Всем плохо будет.
   Глаза Князя потемнели. Да, он очень хотел ее! Но эта ведьма украла его потаенные мысли, в которых он сам себе боялся признаться. Да какая она, к черту, ведьма?! Самая обычная гулящая девка. Роман понимал, что неправ, но остановиться уже не мог.
   - Смотри, - радостно воскликнула Тайша, - здесь целые заросли папоротника!
   Она поскользнулась, и, не удержавшись на склоне, покатилась вниз. На мгновение потеряла сознание, а когда пришла в себя, то поняла, что лежит на спине, что боли нигде нет, но что она не в состоянии пошевелить ни левой, ни правой ногой. Одну ногу зажали, как в капкане, толстые нижние ветви куста, другая нога оказалась вздернутой вверх, ее защемил раздвоенный сук низкорослого дерева. Приподняв
   голову, Тайша увидела, что Роман бежит к ней. Приблизившись, он протянул обе руки вперед, чтобы помочь ей, но вдруг замер. Его глаза впились туда, где между раскинутыми ногами курчавились черные волосики. От стыда и сознания полной
   беспомощности она готова была расплакаться.
   - Ну, помоги же мне!
   В ее голосе прозвучало отчаяние. Роман словно очнулся от оцепенения. Он нагнулся над девушкой, чтобы подхватить ее за плечо, при этом грудь его коснулась ее груди. По вдруг изменившемуся лицу Романа, по его сузившимся и злым зрачкам, она поняла, что сейчас произойдет.
   - Не надо, княже, не делай этого!
   Крики Тайши заглушались рыданиями. Глаза разъяренного Князя расширились, они приобрели цвет нефрита. Он тяжело задышал. Стремительным рывком, без всякого напряжения, Роман вытащил тело девушки из кустов, но не положил, а бросил на траву. Всей тяжестью навалился на нее.
   - Тебе нужен мужчина? Сейчас ты узнаешь, что это такое!
   В него словно бес вселился. Тайша закричала. Он влепил ей пощечину, потом вторую, третью... Удары по лицу оглушили, но все же она услышала звук разрываемой ткани. Потом почувствовала, как сильные руки чуть приподняли ее, для того, чтобы содрать сарафан. Воля девушки была парализована, ей казалось, что она смотрит на себя, на все, что с нею сейчас происходит, откуда-то со стороны, сверху... Она хотела крикнуть еще раз, позвать на помощь, но теперь, открыв рот, не сумела издать ни единого звука.
   Руки Романа легли на ее грудь. Во власти сильных пальцев оказался один из сосков, пальцы перекатывали и дергали его. Вслед за пальцами к нежному бутону прикоснулись его губы, они нетерпеливо искали кончик соска, а, найдя, впились в него. Затем розовый сосок ощутил прикосновение зубов. Оторвавшись от Тайши, Князь поднялся и, широко раздвинув ей ноги. Она увидела его зеленые глаза
   совсем близко, ей почудилось, что в них одна за другой вспыхивают искорки.
   Она вновь попыталась закричать, теперь ей это удалось, но на рот тут же легла его
   тяжелая ладонь. Пальцы сжали губы, но сейчас же силой открыли их, в рот ей
   втолкнулся упругий и влажный язык. Язык мужчины жадно обшарил ее рот, потом
   вдвинулся еще дальше, почти к самой глотке. Тайша почувствовала, что
   задыхается... Она не видела, как его сильный, принявший полную длину, орган выпутался из тесной одежды. Только ощущала, как он нетерпеливо и напряженно трется о бархатистую кожу внутренней поверхности бедер. Тонкие пальцы, как щупальца, пробежали по месту, где от треугольника темных волос начиналась заветная складка, вцепились в сжатые лепестки и разомкнули их... Секунду или две один из пальцев кружил, скользя по едва влажной поверхности. И неожиданно руку
   сменила палица концентрированной мужской силы, ринувшаяся вперед и вглубь.
   Тайша содрогалась от мощных и жестоких ударов, которые наносил ей по самому
   сокровенному месту вздувшийся, переполненный прилившей кровью и желанием
   орган. Чтобы вытолкнуть из себя оружие пытки, девушка извивалась всем телом,
   билась ногами о землю, напрягала живот. Но чем больше она сопротивлялась, тем крепче к его ногам прижимались ее бедра, тем более неукротимой становилась его страсть. Девушке казалось, что с каждым толчком разрывающий ее член проникает все глубже, а, проникнув, делается все больше... Руки Романа лежали на ее грудях, без остановки массируя их, потом одна рука нашла заросль в паху и ухватила несколько волосков. Теперь каждое движение члена вглубь сопровождалось рывком его руки, выдергивавшей черную прядку. Другая рука забралась под ягодицы, защемила их, подобно клешне, чтобы толкать ее тело навстречу органу, расправлявшемуся с остатками девственности... Но этого Роману показалось мало, каждый рывок он начал дополнять укусами ее языка, зажатого меж его зубов. Она почувствовала соленый вкус крови... Движения Князя ускорились, он тяжело задышал... Вдруг тело его напряглось в последний раз и мгновенно обмякло... В этот момент Тайше показалось, что прорвалась какая-то плотина, и в нее хлынул поток, бесконечный, как Млечный путь на ночном небе, он впрыскивал в нее мириады искрящихся звездочек...
   - Что ж ты делаешь, змей?! - раздался вдруг тихий голос, но для Романа он прозвучал, как гром.
   Он поднял голову. На склоне стояла старуха в рубище, и смотрела вниз невидящими белесыми глазами.
   - Мама! - всхлипнула Тайша.
   - Будь ты проклят, князь, на веки вечные! Будь ты проклят! - прошелестел голос, и старуха, поднимаясь над землей, растворилась в темноте Купальской ночи.
   Роман встал, отряхнул штаны. Что это на него нашло? Сейчас он чувствовал себя виноватым перед девушкой. Она все так же лежала на траве, но уже не плакала. Смотрела на него широко открытыми глазами и молчала.
   - Прости меня, Тайша, - тихо сказал Роман. - Ведать не ведаю, что на меня нашло.
   - Зря ты сделал это, Роман, - спокойно ответила девушка. - Я бы и так согласилась. Люб ты мне! Но зачем же силой?
   Не в силах был выслушивать он упреки от нее. А тут еще вспомнилось, зачем первый раз приезжал к ним в избу. Книгу хотел найти. Книгу, про которую от тамплиеров слышал. Вспомнил, и глаза его снова потемнели, кровью налились.
   - Хочу спросить тебя, Тайша. Что за тайна, которую веками твой отец хранит? Он же Хранитель?
   - Не нужно тебе этого знать, Роман.
   - Почему? Какие могут быть тайны от Князя? Я вас в кипятке сварю, все скажете!
   - Не грозись, княже. Никому не дано нас убить.
   - Значит, верно народ говорит, что вы с отцом ведьмаки да лешаки? Что ты по ночам на помеле летаешь? Взгляда твоего все страшатся, знатца с вами никто не хочет... Пришли сюда не знамо откуда, на людей смотрите, как на холопов... - и вдруг жуткая догадка поразила его. - Уж не твой ли батюшка тот самый Большой Вождь? А кого я на поляне видел? Что за старуха сюда приходила? Что же это за тайна такая?
   Роман чувствовал, как в нем волной поднимается черная злоба. Но попытался обуздать свой гнев. Не пришло еще время, нет у него еще Книги. Но будет. Обязательно будет!
   Он повернулся и стал быстро подниматься по склону. Тайша с тоской и жалостью посмотрела ему вслед. Она знала его будущее. И свое знала.
  
   На берегу Великой реки чернела старая избенка с покосившимся крестом на крыше. Неподалеку паслись несколько худых изможденных коз. Высокий, очень тощий человек в длинном выцветшем подряснике вышел из двери, с торжественным видом неся перед собой ведро с грязной водой. Он шел медленными шагами, высоко поднимая ноги, точно переступал через порог.
   Увидев подходившего Князя, тощий человек остановился, удивленно всматриваясь, затем быстро поставил ведро на землю и, словно переломившись, поклонился в пояс. Потом выпрямился и пошел своей дорогой.
   Роман направился к избе и, нагнувшись, вошел в нее. Это была молельня. Солнечный луч через раскрытую дверь осветил несколько икон, написанных на покоробившихся от времени досках. Перед ними на трех шнурах висела, коптя, глиняная лампадка с конопляным маслом. Рядом, на аналое, сбитом из грубо обтесанных жердей, лежала большая развернутая книга с пожелтевшими замусоленными страницами.
   Оглянувшись и видя, что никто не следует за ним, Князь опустился на колени перед образом и, широко крестясь, трижды поклонился, коснувшись земляного пола, устланного свежими еловыми ветвями. Шепотом он стал молиться:
   - Святая матерь божья! Земно кланяюсь тебе за то, что, осенив покровом своим, ты уберегла меня от смерти неповинной девицы! Прости за то, что сотворил с нею, и она пусть простит. Не оставь меня и дальше милостью своей и защити и от зверя лютого, и от врага неведомого! Обещаю тебе, святая матерь божья, сотворять милость без меры тому, кто попросит у меня жалости, правды и защиты...
   Долго простоял Князь перед аналоем, потом с трудом поднялся с колен, ноги занемели, и, стараясь держаться прямо и гордо, вышел из молельни. На пороге его уже ждал Рагнеж.
   - Не скроешься от тебя, - недовольно сказал Роман.
   - Не серчай, княже, - заулыбался побратим. - Обыскались тебя... Гости пожаловали.
   - Что за гости?
   - Сам увидишь. Говорят непонятно, одеты богато...
   - Ну, пойдем, глянем, что за гости такие...
   После молитвы успокоилось сердце Романа. К своим палатам он шел в добром расположении духа. Не вспоминал более про Тайшу. Женщина! Для чего она еще нужна? Рожать и ублажать воина.
   Владения Романа обнесены высоким забором из получетвертного горбыля по дубовым столбам. Войдя во двор, сразу и не поймешь, где и что находится: двери, крытые переходы, крыльца. Некоторые оконца малые затянуты бычьим пузырем, но в иных частые переплеты заполнены кусочками тонкой слюды, но в большинстве настоящие стекла. В холодных клетях для света прорублены узкие щели, а где и все стены глухие.
        Нужен свет, - можно и двери распахнуть. Оконные наличники в красивой разной резьбе: уголки, крестики, дырочки, полумесяцы - деревянное кружево.
        Земли под ногами нет: дворы сплошь выстланы гладко тесаными камнями. Начнет какое крошиться, его рачительный хозяин заменит. В глубине первого от улицы двора строение расступается, давая проход во второй, крытый двор. За вторым двором прячется третий. Держал огромных, злющих собак, которые хороши не только для медвежьей и кабаньей охоты, но и для двора. Они ворчат не громко, но такими голосами, что сразу отбивают охоту войти даже днем. Так на то он и князь-боярин, хозяйство большое, народу много...
   В светелке скромно расположились трое мужчин в необычной для этих мест одежде - белые плащи с черным крестом, а под ними железные блестящие латы. Одного из прибывших он знал - рыцарь Германикус, тот самый, который когда-то ввел его в круг тамплиеров, показал ему земли заморские, города каменные...
   Лавки покрыты мягкими коврами. В углу поставец с зеркалом, в котором человек может увидеть свое живое отражение. Почетных гостей Роман угощал из высоких стеклянных кубков, оправленных в золото. Все это привезено из Восточного Рима самим хозяином. Он не любил жить простым укладом, хотел, чтоб богатство в глаза бросалось.
   - Приветствую вас, гости дорогие! - в пояс поклонился Роман.
   - И тебе мир да благоденствия во веки вечные, князь!
   Роман хлопнул в ладони, приказывая накрывать стол. Вбежали босые слуги в длинных белых рубахах и расставили блюда с дичиной, со сладкими медовыми закусками, жбаны пива, вина, крепкого меда... Когда гости насытились, князь спросил с улыбкой:
   - С чем пожаловали? Аль случилось что?
   Германикус протянул ему берестяную грамоту. Роман отошел к окошку, там светлее.
   "Понеже святая божая апостолская кафолическая церкви, сиреч патриарша, сиреч престол костантинополский, отвержению конечному предасте митрополита киевского Михаила и нЪкоторых еще с ним епископов его, яко отступников и разорителей церкви соборное, сего ради, силою и властию святаго духа, подаем всЪм благочестивым иереем, дияконом, иже наше мудрствующим обычае и догматы на власти имети, иерейская совершати невозбранно во всей епархия и где еще ключими будут отцу Радиону, протопопе менскому, со всеми до владзы его належачими, поминающе имя патриарха Гаврилиа, донелЪже ими вместо отверженых поставленны будут епископом приимати приходящих ку соборной церкви нашой, иж хранит божественная истинная обычая и догматы, явЪ известно исповедающих. Тако убо повелеваем усЪм. По сем благодать божая и неизреченная милость да будет со всими вами, иже наше мудрствующими. Писан у Берестю на сыноде, року божого нароженья месяца октобра 10 дня. Тут подпис по грецку: Никифор, первоседалник престола великого костантинополского".
   - И что сие значит?
   - Бежать тебе надобно, Роман. Не дай бог, повесят за выю. Не повесят, так живьем закопают. Много за тобой грехов. Но сначала скажи - ты Книгу разыскал? Помнишь, что обещал Великому магистру? Он ничего не забывает, - Германикус пристально посмотрел в глаза Князю.
   Роман задумался. Сказать, что нашел? После этого от него и следа не останется. Он прекрасно понимал, для чего понадобился рыцарям Ордена. Соврать? Так ведь все равно прознают. Да и грамотка эта не ко времени. Видимо, крепко кому-то митрополит насолил! А ведь они с ним в друзьях ходили. Прав Германикус, опасно ему в городище оставаться. Но и бежать нельзя. Книга-то - вот она, взять только надо. Прижать Кадеша с Тайшей покрепче, на дыбе покрутить, пятки огнем прижечь, расколятся, как миленькие. Ни один колдун пыток не выдержит.
   Человеку свойственно до последнего часа утешать себя мыслями, что беда не случится. Но Роман хорошо знал рыцарскую повадку легко мешать обман с правдой, там, где это им выгодно. Они за Книгой явились, и они его не пожалеют. Но нельзя показывать, что он их боится. Этих рыцарей самих закопать надобно. Вон какие рожи отъели на русских харчах.
   - О чем говоришь, Германикус? Ты угрожаешь мне?
   Голос Романа прозвучал резко и требовательно, глаза, не мигая, замерли на надменном, словно вырубленном из камня, лице собеседника. Его фигура напряглась, губы сжались, дыхание стало прерывистым.
   - Не горячись, князь Роман. Мы же с открытым сердцем.
   - Вижу я, с каким сердцем вы пришли! Хотите Книгу получить?! Ничего не получите!
   Роман сознательно шел на обострение. За дверью стоял Рагнеж с ратниками. Подмогнут в случае чего.
   - Я вижу, ты, князь, не хочешь исполнять своих обещаний? - с вызовом в голосе спросил Германикус. - Это все равно, что воровство. Знаешь, как поступают с ворами? Их раздевают донага, привязывают за руки и за ноги к четырем столбам и живыми разрубают топором на две части. А чтобы устрашить оставшихся в живых, половинки тел казненных развешивают на деревьях вблизи мест, где чаще всего бывают разбойники. Хочешь, чтобы и с тобой так поступили? Но Орден милостив, ты не будешь казнен. Но ты должен достать Книгу!
   - Ишь ты! - вроде как удивился Роман. - Пришли в мой дом, ели мою пищу, пили мое вино... И ты мне смеешь угрожать? Мне?! Да кто ты такой?!
   Он хлопнул в ладони. Тут же горница наполнилась дружинниками Рагнежа. Они быстро скрутили, связали рыцарей, бросили на скамью.
   - Вот так, - удовлетворенно сказал Роман. - В наших землях не казнят так жестоко, как ты рассказывал. Но для вас я сделаю исключение.
   Двое рыцарей вырывались, кричали, что-то грозили на своем языке. И только Германикус оставался спокойным.
   - Ты не осмелишься нас казнить, - тихо произнес он.
   - Это еще почему?
   - Закон гостеприимства не позволяет. Ты же русич, а не варвар.
   - Надо же, про что вспомнил!
   - К тому же Великий Магистр знает, что мы к тебе поехали, он будет мстить. Ты еще не знаком с силой его мысли. Ею он может убить.
   - Но сначала умрешь ты!
   На опушке рощицы вкопали в землю очищенные от коры бревна. Рыцарей освободили от их железных доспехов, раздели догола, привязали за руки и за ноги к столбам. Теперь они были похожи на распятых толстых жаб, подвешенных в воздухе. Посмотреть на казнь собралось много народа.
   - Слушай, княже, я побратим твой, - тихо сказал Роману на ухо Рагнеж, - доверься слову моему. Может, не нужно так строго? Отрубим руки, и пусть катятся на все четыре стороны...
   - Нет. Собакам и смерть собачья. Приступай!
   Рагнеж махнул рукой. Но ратники замешкались. Никто не хотел быть первым. И это спасло жизнь рыцарям.
   Из вечерней дымки неожиданно вынырнули скачущие всадники. Конские тела блестели от пота, но еще ярче блестел меч в руке у каждого. Рагнеж оглянулся, и сердце его дрогнуло. Роман нахмурился, в черных глазах вспыхнул мрачный огонь, рука нащупала меч. Дружина еще не успела перестроиться для отпора врагам, народ бросился врассыпную, мешаясь под ногами коней...
   Звонко вжикнула первая стрела. Потом свист летящих стрел слился в непрерывный звон. Всадники налетели с поднятыми мечами. Рагнеж закричал, ярость ударила в голову, его метнуло навстречу, топор ударился о меч, звон еще не утих, а лезвие рассекло плоть, тело развернулось, топор отразил удар, послышался чавкающий звук рассекаемого мяса и хруст костей... Князь с дружиной бросился в атаку. Слава Богу, что его ратники всегда готовы к бою. Неожиданно из общей массы сражавшихся вырвались двое. Оба всадника бились отчаянно, клинки их мечей скрещивались, отскакивали друг от друга, от щитов. Здоровущий мужик вдруг вытянулся над седлом, побагровел, и вмиг развалился на две половины по бокам своей пегой лошадки. Обезумевшая животина понесла вскачь разрубленного седока к рощице.
   Биться можно лишь тогда, когда веришь в себя. Потерял веру - голову потеряешь. А ратники верили в своего Князя, как в Бога.
   Дружина полукругом, сжимая кольцо, окружала незваных гостей. Но вся надежда теперь была на проворный меч и крепкий щит. Да на сноровку свою.
   Вдруг Роман увидел, как блеснуло в траве что-то. "С нами бог!", - мелькнуло у него в голове. Не слезая с коня, он запрокинулся набок, левой рукой уцепившись за луку седла, правой ухватил почерневшее древко. Теперь у Романа было копье. Он вслух, шепотом поблагодарил обронившего его. Однако меча в ножны не вложил. Уже на скаку он решил - бить коня. Промахнуться невозможно, удар придется точно в грудь животине. А падет она, добить пешего - плевое дело. Попробуй, уйди от меча. Но в последний, решающий миг дрогнуло сердце, пожалело неповинную тварь, и он чуть вскинул острие копья. Щит противника разлетелся вдребезги, он сам качнулся в седле, выбросив левую руку вверх, будто пытаясь уцепиться за небеса.
   Роман решил ковать победу, пока горяча. Он не стал отъезжать поодаль для
   разгона, а, круто развернувшись на месте, вздел коня на дыбы и, пользуясь тем,
   что противник не может достать его мечом, подкинул копье, подхватил его
   поудобнее и сверху обрушил всем весом кованого наконечника и своей тяжелой руки
   на шелом врага. Сталь мечей схлестнулась в воздухе, вплелась в общий шум битвы.
   Страшно ржали кони, кричали люди. Вдруг лезвие его меча бесцельно
   рассекло воздух. Он едва не упал от удара, ощутил, что бешено вертится один
   среди трупов. Остальные кони отбежали, волоча поводья. На земле корчились раненые, но больше всего было тех, кто распластался или скрючился в неподвижности... Страшно пахло горелым мясом.
   Огляделся, не веря себе, глаза горят бешенством, кровь носится по телу. Пространство вокруг поляны в трупах, один рухнул на угли, горит одежда, а обгорелая плоть источает сизо-черный дымок.
   Роман отшвырнул меч, весь по рукоять в крови. Покачал головой, вместо меча подобрал топор. Недолгий бой был окончен.
   Рагнеж, побратим верный, огляделся и проговорил с удивлением:
   - Надо же!.. Ни один не ушел.
   - Да, - согласился Роман. - А могли бы...
   - И откуда они взялись? На печенегов не похожи. На хазар тоже.
   - Наверное, своих пришли выручать. Ты же не думаешь, что эти собаки только втроем сюда заявились...
   Князь перевернул одного из воинов. У их ног, раскинув руки, в железных латах лежал красивый широкоплечий воин. Его череп был расколот топором.
   Он перевернул на спину еще одного всадника, которого явно сразили первым. Тот лежал дальше всех, стрела ударила в горло, проломила кадык и сломала шейные
   позвонки. В отличие от других, был он немолод, без доспехов, а на груди блестели обереги - амулеты. Скорее всего, это и был предводитель отряда.
   Роман пошарил в его карманах, нахмурился, вытряхнул все на землю. Рагнеж с
   отвращением уставился на вырезанные из дерева и камня фигурки людей и
   животных, всякие блестящие камешки, связку высохших лапок лягушек, россыпь
   сорванных с покойников ногтей. Как всякий честный воин, он ненавидел и
   боялся колдунов.
   - Странно, - произнес Роман.
   - Что?
   - Почему он не воспользовался своей волшебной силой?
   - Когда бы он успел? - удивился побратим.
   - Все равно не понимаю. Должен был успеть, - сказал Роман. - Это недолго. Как только увидел, что я собираюсь казнить его дружков, должен был поставить защиту перед нападением... Это проще всего. Много времени не нужно...
   - Нашел над чем ломать голову! - отмахнулся Рагнеж. - Скажи, тебя не удивляет, что они не начали с ругани, привычной брани, угроз, приказаний бросить оружие и стать покорно на колени? Им не нужны были ни рабы, ни пленники, они сразу неслись, чтобы нас убить!
   - Верно. Им не нужны были рабы. Они неслись на выручку, - сказал Роман.
   Он огляделся. Рыцари так и висели на столбах, корчились, пытались что-то кричать... Народ постепенно успокоился, и снова стал собираться на поляне.
   - Что с этими делать? - Рагнеж кивнул на рыцарей.
   - Отпусти их, - махнул рукой Князь. - Посади на ладью и пусть плывут подальше.
   - Вот это ты правильно решил, княже. Не нужно проливать невинную кровь.
   - Не такая уж она и невинная, их черная кровь, - мрачно бросил Роман. - Вот что, сотник, бери десять ратников и прытью за стариком-колдуном и его дочкой. Привезешь, посади в подвал. Я позже с ними разберусь.
   - Их-то за что? - удивился Рагенж.
   - Быстро!
  
   Тайша ничего не знала о нападении на город. Она в это время гуляла по лесу. В дубраве стояла тишина, только птичий гомон нарушал это благолепие. Неожиданно раздался приглушенный смех, Тайша остановилась. Юркнула за ближайший ствол дерева и насторожилась. Кто это рядом с ней в лесу? Что им здесь нужно? Перебегая от дерева к дереву, избегая открытых и освещенных мест, она приблизилась к лужайке, прильнула грудью к сосне. Снова послышался беззаботный звонкий смех, прерываемый чмоканьем поцелуев.
     У высокого дуба на противоположной стороне лужайки виднелись двое - обнаженные юноша и дева, невдалеке была сложена их одежда, под дубом наподобие постели лежала свежесорванная трава, густо посыпанная сверху дубовыми листьями. Парень и девушка, присев на корточки, смотрели друг на друга, но вот, рассмеявшись, дева привстала, сделала шаг назад и, разбросав в стороны руки, закружилась на месте. Когда вслед за ней начал приподниматься и юноша, она стала медленно отступать от него, пританцовывая и напевая. Растопырив руки и нагнув голову, подражая косолапой походке медведя, юноша с веселым смехом направился к деве, но та, высоко подпрыгивая, бросилась от него. Остановилась, повернулась к юноше лицом и, прикрыв груди длинными волнистыми волосами, принялась раскачиваться из стороны в сторону. Юноша был уже в трех-четырех шагах от нее, и дева сорвалась с места, легкими прыжками побежала вокруг дуба. Юноша, согнувшись пополам, поднял над головой, словно волчьи уши, два растопыренных пальца левой руки и, держа за спиной, будто волчий хвост, правую, с легким подвыванием начал мелкими шажками преследовать деву. Она вновь остановилась, на миг замерла и, отбросив на спину волосы и уперев руки в бока, с призывным смехом начала вращать бедрами.  Высунувшись из-за дуба, забыв обо всем остальном на свете, Тайша не сводила с них завороженных глаз. Древний танец любви русичей! Следуя стародавнему обычаю, они нашли уединенное место вблизи облюбованного богами священного родника и совершали обряд, который должен был скрепить их нерушимыми узами на всю жизнь.
        Для этого под старым дубом, олицетворяющим связь былого, настоящего и будущего, несущим в себе силу предыдущих поколений русичей-воинов, юному дружиннику надлежало получить часть их мужества и храбрости, а деве - крепость духа и терпение, которые должны были поддерживать ее в долгие дни и месяцы разлуки. Для этого, прежде всего, им следовало исполнить танец любви, когда обнаженная дева якобы стремилась убежать от преследующего ее юноши, не забывая, однако, при этом обольщать его, манить за собой, всем видом и поведением суля безумное, неповторимое наслаждение. Дразня и возбуждая юношу, но не позволяя ему даже прикасаться к себе, дева должна была протанцевать вокруг дуба семь кругов, после чего позволить юноше настичь себя и отдаться ему прямо на земле или заранее приготовленной травяной подстилке, посыпанной дубовыми листьями
   После того как юноша и дева досыта насытятся любовью, им надлежало сорвать с дуба два молодых листа и обильно смочить с обеих сторон жидкостью из вагины девы. Зашив в матерчатые мешочки, их следовало носить, с собой как талисманы, не расставаясь с ними ни днем, ни ночью. Сколько раз мечтала о такой сказочной ночи Тайша, представляя на месте юноши Романа! Но свершилось иначе. Что уж теперь завидовать другим, к которым боги оказались более благосклонными, нежели к ней? Значит, ей уготована другая участь: она Хранительница древних знаний! А может, находясь рядом с ней, Князь тоже воспылает любовью и подобная ночь у них все-таки свершится? Кто знает...
        Так же осторожно перебегая от дерева к дереву, Тайша возвратилась к тропке, продолжила путь. И в месте, где тропка вот-вот должна была выбежать из дубравы, вновь услышала посторонние звуки: топот лошадиных копыт, ржанье, звон оружия. Сойдя с тропки, она спряталась в кустах, раздвинула перед собой ветви для лучшего наблюдения. К тропе со стороны поля приближалась группа конников: впереди четверо воинов с копьями поперек седел, за ними два всадника, в одном из которых она узнала Рагнежа. Замыкали маленькую колонну еще четверо воинов с копьями, следующие парами друг за другом.
        У начала тропы передние всадники на ходу перестроились один другому в затылок, сменили копья в руках на обнаженные мечи, которыми на узкой тропке с нависшими над ней ветвями можно было действовать куда сноровистее, нежели длинными копьями. Почувствовав неладное, Тайша сломя голову, бросилась к своей хижине.
  
  
  
  
   Г Л А В А 8
  
  
   Роман еще немного полежал, не открывая глаз, просыпаться не хотелось, чтобы не видеть потолка над собой - со считанными-пересчитанными пятнышками, отвалившейся побелкой, паутиной в углах... Сколько времени он спал? Час? Два? Или всю жизнь? И опять эти сны!
   Вот он сейчас откроет глаза, откинет одеяло, потом сядет, ноги сами собой попадут в тапочки, старые дырявые тапочки без задников, потом зевнет, потом прошлепает в ванную, по пути зажжет газ под чайником... Потом пойдет умываться.
   Роман так и сделал. Из крана хрюкнуло, но воды не выползло ни капли, ни горячей, ни холодной.
   Не было и электричества. Он пощелкал выключателем, размышляя о
   превратностях судьбы. Потом прошел обратно в комнату, натянул трусы и штаны. Надо было бы посмотреть пробки. Но вместо этого поднял телефонную трубку. Без всякой мысли. Странно, но трубка молчала.
   Он решил, что сейчас ночь, но рассвет, серенький, осенний, мокрый, тихонько, но настойчиво лез в окно. Ничего не понимая, Роман прошел на кухню, потрогал чайник. Холодный. Значит, и газ кончился. В холодильнике была заветренная колбаса. Он жевал холодную колбасу, запивал теплой водкой, и все еще ничего не понимал. На миг подумалось: война, - в груди екнуло и сжалось, но тут же вспомнил про тишину. Нет, это не война. Война начинается с артобстрела, со свиста бомб, с криков испуганных людей, но никак не с тишины.
   Когда он съел последний кусок и допил остатки водки, стало совсем холодно. Роман побежал в комнату. Что творится, черт возьми, может кто-нибудь объяснить? Раздернул шторы. Над крышей соседнего дома уже просветлело, в окне напротив появилась девушка в ночной рубашке. Она всегда по утрам смотрит в окно. Потом снимает рубашку и задергивает шторы. Почему не наоборот, непонятно.
   Он распахнул настежь балконную дверь, свесился через перила и огляделся. Желтые листья в лужах. Высоко в небе проплыли крестики птиц. От дома к дому пробежала длинная серо-буро-малиновая кошка. Она каждое утро бегала на помойку. Значит, все в порядке. Ничего в мире не изменилось. И чего он испугался? Это все старик виноват, этот вечный старик Шебаршин. Роман вдруг судорожно начал одеваться. Ему надо идти! Идти! Идти!
   Стоп. Он остановился посреди развороченной квартиры. Что это он? Куда идти, кого искать? Роман снова снял телефонную трубку, но она по-прежнему молчала. Чтобы все это значило?
   Внизу, прямо от двери, брызнули две кошки. Рядом с подъездом сидела еще одна. Как много их, оказывается. Вот кому раздолье. Интересно, почему они все черные? Он снова перегнулся через перила. Улица была пустая и очень тихая. А может, это и не кошки вовсе, а черные люди? Говорят, у каждого есть свой черный человек. А у него даже не один, а целый полк.
    В городе стояла невообразимая вонь. Улицы воняли навозом, подъезды - мочой, лестницы воняли гнильем и кошками, кухни - испорченным мясом; непроветренные комнаты воняли пылью, спальни - грязными простынями, туалеты - экскрементами. Люди воняли потом и нестиранными трусами; изо рта у них пахло сгнившими зубами, а тела, когда они старели, начинали пахнуть старым сыром, и кислыми болезнями. Воняли реки, воняли площади, воняли церкви, мечети и синагоги, воняло в коммуналках и на виллах.
   Вонь окружала его повсюду. Лезла под рубашку, забивалась в рот, порошила глаза...Он чувствовал этот запах не только носом, и даже не носом совсем. Каждой клеточкой чувствовал. Такой же дух преследовал его, когда к нему однажды пришла женщина по имени Лана, со странной фамилией Рябоконь. Роман даже не понял, откуда появилось это ощущение вони. Ведь всё обещало прекрасный вечер. Она пришла без приглашения. Она всегда приходила без приглашения. Впрочем, на этот раз он был не против. Тоска заела. Не без некоторого любопытства Роман обратил внимание на ее эффектный наряд, но вида не подал. Заметил он и некоторую возбужденность в пылающем лице Ланы, особый лихорадочный блеск в ее глазах, резкую решительность в жестах. Он помог ей снять плащ и длинный шарф, и ровным, спокойным, без интонации голосом сказал:
   - Проходи.
   Но она не спешила выполнять его приказ. Стоя перед ним и улыбаясь красивым, цветущим лицом, на котором вместо естественной одухотворенности сверкала поддельная нарочитая страсть, она достала из сумочки коньяк и пояснила:
   - Вот взяла для сугрева. Ты не будешь возражать?
   - Да нет, пожалуйста, - слегка тушуясь, замялся Роман.
     -  Значит, устроим праздник, - с излишним восторгом сказала Лана и, направляясь к двери гостиной, прибавила: - Хотя для праздника этого бутыля недостаточно. Если к нему бы шампанского...
   "Однако ж!", - подумал с удивлением Роман. Он приготовил шипучку к Новому году. Сегодня Лана показалась ему какой-то странной, какой-то наэлектризованной, неестественно оживленной. И эта возбужденность делала ее лицо более привлекательным, но не одухотворенным. "Значит, в душе пустота", - заключил он.
   Из ванны она вышла дразнящей походкой, сверкая белизной своего гибкого тела, дохнула на него щекочущим ароматом духов, вошла в комнату и села в старое кресло царственно, как на трон, приняв свободную позу. Роман нахмурил властные брови, окинул ее оценивающим взглядом. А она смотрела на него затуманенными загадочными глазами. Вот тут-то он и почувствовал этот запах, будто от тухлой рыбы.
   - Знаешь, Рома в тебе есть что-то притягательное, неотразимое. Тебе говорили об этом?
   Легкая ироническая улыбка скользнула его по губам и затерялась в ухоженной бородке. После продолжительной паузы он, ответил, растягивая слова:
   - Я за собой такого дива не замечал. Думаю, тебе показалось, - он посмотрел на нее хитро и дружелюбно.
   - Ты, наверное, пользуешься большим успехом у женщин? - напрямую продолжила она.
   - И этого не замечал. Да и чего бы?
   - У тебя на лице написан интеллект, а в глазах - любовь и доброта.
   "Кажется, началась игра, - подумал Роман. Принимать или сразу послать к черту? Ну что ж, давай продолжай. Любопытно. Придется распечатать шампанское, никуда не денешься".
   - А разве женщинам нужен мужской интеллект? - спросил он и сам ответил: - Сомневаюсь.
   И снова почувствовал запах, который с каждой секундой усиливался. Шел ли он от Ланы, или с улицы через открытые окна, Роман не знал.
   - Ну, мы будем пировать? - она была настырна.
   Раньше за ней такого не наблюдалось. Встречались, но без постели и пьяных оргий. Не видел он в ней женщину. Хотя не отрицал - красивая, стерва. Но... и все. Роман не ожидал застолья, извинился за скромную закуску: остатки колбасы, черствый хлеб, пара помидоров... Впрочем, она хорошо знала, что у него в холодильнике даже тараканам делать нечего. Поэтому достала из пакета заранее приготовленные продукты.
   - Вау, по нынешним временам шикарно, - одобрил Роман. Ему стало интересно - чего же Лана хочет? Хотя и без того было понятно. Он был бы не прочь расслабиться и прогнать тоску, но, боже мой, какой противный запах от нее!
     Странное, необычное для себя чувство испытывал Роман - смесь чисто мужского любопытства, неловкости и сомнения, вызванные столь стремительной и откровенной атакой Ланы. Он знал, чего она от него хочет и чего добивается с таким напором, но не понимал, зачем ей это нужно, ей-то он зачем понадобился? Для коллекции? Что за прихоть? У него давно не было женщин. Сам он их не искал и решил, что с этим покончено, все в прошлом. Его поезд ушел. Хотя не стар, привлекателен, и не ханжа. Но в настоящем и будущем для него оставалась мечта о прекрасной даме, о возвышенных чувствах, о неземной любви. Свою мечту он воплощал в творчестве в образе женщины, прекрасной телом и душой, в божественном идеале, вобравшем в себя все великое и святое в нашем преступном, продажном, изолгавшемся и жестоком мире. Все же он был художником! Хотя бы во сне...
   Роман открыл шампанское, медленно наполнил ее фужер, себе не стал, сказав, что у него от шампанского болит голова. Она не настаивала, выпила залпом. Потом уставила на Романа прямой, слегка прищуренный, полный любопытства взгляд.
     - Ты, Ромчик, смотришь на меня нехорошо. Осуждаешь. Не возражай, я знаю, что ты думаешь. Развратная бабенка набросилась на первого встречного, ну и все такое. И ошибаешься. Я в мужиках не нуждаюсь, вокруг столько бродят молодых здоровых кобелей. А мне это не нужно. Мне душа нужна. Вот ты, Рома, очень красиво о любви говоришь. У тебя красивые глаза, неотразимые,- она захмелела,- у тебя, наверно, нет отбоя от поклонниц?
   - Поклонниц? - Он ухмыльнулся. - С какой стати? Я ж не артист и на телевидение меня не приглашают. Да и зачем... 
    - И любовницы у тебя нет? - с деланным удивлением воскликнула Лана.
   - И любовницы, и дачи, и машины, и даже собаки нет. И кошки тоже...
    - Машина, дача, собака - совсем не обязательно, - рассудила Лана. - Но чтоб такой интересный, мужчина, как ты, и без любовницы - это нонсенс. В наше время это какая-то аномалия. Тем более не женатый. Сейчас все имеют любовниц.  Можно тебя поцеловать?
   И не дожидаясь согласия, она размашисто обхватила его, горячо, напористо впилась губами в его губы, и они оба повалились на постель. Она прижалась к нему горячим крепким и упругим телом, награждая обжигающими поцелуями губы, глаза, щеки, лоб, уши, шею. Роман не противился. После он не мог вспомнить, как и когда он разделся. От двух рюмок выпитого им коньяка он даже не захмелел. Чтобы что-то почувствовать, ему нужно не менее полбутылки. Другое, прежде неизвестное ему состояние охватило его, словно он витал в какой-то неизведанной сфере телесного блаженства и не было на его теле ни одного дюйма, которого бы не касались пальцы Ланы и ее обжигающие губы. И этот огонь проникал на всю глубину его плоти. Она была неистощима в своем искусстве. Ему хотелось как можно дольше испытывать это блаженство, продлить его до бесконечности. Он почти физически чувствовал, ощущал ее состояние экстаза, безумства, словно вся она превратилась в шквал испепеляющего, страстного и волшебного огня, которому нет ни названия, ни объяснения. И когда, обессиленные и умиротворенные, они на минуту притихли, он вдруг вспомнил всю свою жизнь, и его уязвило тоскливое чувство жалости к самому себе за что-то потерянное давно и безвозвратно. А она продолжала нашептывать ему приятные для слуха слова, какой он необыкновенный, не похожий на других.
   - У тебя нежная шелковая кожа. Поразительно, что у мужчины такая нежная кожа! - из ее рта несло гнильем, как от мертвеца.
    Он провел рукой по ее груди и животу и вдруг почувствовал, что у нее совсем не шелковая и не нежная, а грубая, даже как будто шершавая кожа. Он отдернул от нее руку и как-то невольно стал ощупывать свою грудь. И этот жест Лана восприняла по-своему.
   - Ты не беспокойся, никаких следов я не оставила, - вдруг сказала она, неожиданно перейдя на деловой тон, который был здесь совсем неуместен и огорчителен.
   - А я и не думал беспокоиться, - сказал он с вызовом. - Мне техосмотр никто не делает.
   - Это я к тому, чтобы ты не оставил мне фингалов.
   И он снова почувствовал неприятный запах. Ему вдруг захотелось, чтоб она как можно быстрее ушла. Он решил, что произошедшее с ним не должно повториться - ни сегодня, ни вообще никогда, и с Ланой он больше не встретится. Вместе с тем в нем пробудилась надежда, что он вполне может иметь женщину, при одном условии, что связывать их будет не просто постель, а любовь - великая и святая, которая всегда жила в его мечтах.
   Уже одетая и причесанная перед тем, как проститься в прихожей, она спросила:
   - Тебе было хорошо со мной?
   - А тебе? - уклонился он от прямого ответа.
   - Мне очень. Тебе надо жениться. Нет, не женись, лучше найди себе любовницу. Хорошую. Ты меня понял?
   - Как ты?
   - Да. Ты мне нравишься. С тобой уютно.
   Он закивал головой и протянул ей руку на прощанье. Ему хотелось побыстрей расстаться. Она догадалась и резким размашистым жестом обеих рук обхватила его и впилась в его раскрытые губы, дав волю своему натренированному озорному языку. Она была неподражаема в поцелуях и знала свою силу.
   Роман вышел на кухню, хлебнул коньяку из горла, чтобы отбить противный запах, оставленный женщиной, и которым, казалось, пропахло все его тело и вся квартира. К тому же подобная связь накладывала на него некие обязательства, а этого он не любил. Ибо обязательства всегда означали трудности, а трудности всегда нарушали его душевный покой, а этого он совершенно не выносил. Роман сердился на себя за то, что вообще открыл ей дверь. Все время кому-то что-то нужно. Иной раз он мечтал, чтобы за дверью оказался человек, которому не нужно ничего. Который, например, идучи мимо, захотел бы оставить здесь маленький знак внимания. Пусть бы кто-нибудь просто заглянул и дружески сказал: "Бог в помощь, Рома, доброго тебе здоровья"! Но, видно, этого не дождаться. Если стучат - значит, что-то от тебя нужно. Нельзя на улицу выйти. Не успеешь пройти и трех шагов, как тебя уже осаждают субъекты, которым вынь да положь душу. Так вот откуда эта вонь! Недаром говорится в Коране: "Если бы карал людей Аллах по грехам их, истребил бы он на лице Земли всех до последнего зверя".
   Он прошел в комнату, захватив с собой коньяк, сел в кресло, на котором недавно сидела Лана. Это было старое дореволюционное кресло, тяжелое, с пошарпанной от времени обивкой. Оно стояло в гостиной с незапамятных времен, и мама наотрез отказывалась избавиться от него. Да и Роман уже не хотел этого: он прожил здесь все свою жизнь, и в старых, привычных вещах, окружавших его с детства, было что-то приятное, успокаивающее. Здесь, внутри дома, жизнь текла по установленному некогда порядку, все перемены происходили там, за окном. И по большей части в этих переменах для него таилось что-то угрожающее.
   Лишь прожив годы, Роман смог постичь, что человек - всего мельчайшая песчинка в огромном, неподвластном его воле мире. Его сиюминутные житейские радости и тревоги, мечты и разочарования - ничто по сравнению с его мыслью. Именно способность мыслить отличает человека от прочей живой твари, именно мысль была дарована ему Творцом всего сущего, дабы возвысить над всем живым и мертвым и приблизить к себе. И чем бы человек ни занимался, как бы ни торопил или замедлял время, чего бы ни достиг или лишился - он всегда был, есть и будет песчинкой, послушной воле создавшего все сущее Творца. Все в жизни заранее предопределено Творцом, и в этом судьба человека ничем не отличается от судьбы иных обитателей земли. И только мысль, позволяющая человеку выйти за пределы своей телесной оболочки, жить другой, отличной от реальной, жизнью, представить и понять то, чего никогда не видел и не перечувствовал, возвеличивала человека над ними. И не только над ними, но и над себе подобными, коим по скудости ума не дано было постичь, какой дар получен ими от Творца, и не могущими по достоинству распорядиться им.
        О человеческая мысль! Умеющий пользоваться тобой проживает множество жизней, а неумеющий лишен возможности распорядиться единственной. Мысль может возвратить человека в его прошлое и открыть перед ним будущее, ей дано вознести его на крыльях мечты на Небо или низвергнуть в ад. Мысль, укрепив дух человека и вселив в него веру в бессмертие души, способна поставить его над мерзостями и несправедливостями земной жизни.
   Как жаль, что понимание таких истин приходит поздно! Лишь заглянув в глаза смерти, можно понять, что такое Жизнь... Воспоминания о былом будят в сердце давно остывшие страсти, заставляя заново переживать юношеские страдания и наслаждения. Полет мысли в неведомое лишний раз подтверждает, что страждущая от боли плоть ничто по сравнению с бессмертным, не знающим преград в познании истинной веры духом.
   И опять этот удушающий запах! Не избавиться от него никак. Словно снова прочитал "Королевство инков". Никогда раньше Роману не приходилось встречать такого обилия интереснейших фактов. Например, вот это - описание "качуа", победного танца воинов: они образовывали огромный круг, извиваясь и двигаясь словно змеи. "Ритм для этого танца отбивали на том, что некогда было телом вражеского воина, - с него сдиралась кожа, живот надувался, так что он превращался в барабан, а все тело играло роль резонатора, причем звуки исходили из открытого рта: необычный, но вполне эффективный метод".
   Он поежился, словно зритель, созерцающий страшную сцену в фильме. Только представьте себе: содрать с человека, возможно еще живого, кожу, а потом надуть живот и бить по нему, словно в барабан! Интересно, как именно они это делали, как обрабатывали и сохраняли плоть мертвеца, чтобы предотвратить разложение? И еще, каким складом мышления надо обладать, чтобы вообще дойти до такой идеи?
        Не самая аппетитная тема, но стоило Роману прикрыть глаза, и эта сцена возникла перед ним так ясно, как будто он ее видел воочию: ритмичное движение обнаженных, раскрашенных тел воинов, извивающихся, раскачивающихся в такт под безжалостным, словно выжженным небом, и старуха, скорчившаяся перед ними, отбивающая бесконечный ритм на раздутом, выпяченном животе трупа. Искаженный в гримасе рот широко раскрыт, очевидно, с помощью костяных распорок, звуки доносятся оттуда. Мерный гул от ударов по раздутой плоти, идущий из сморщенных внутренностей, пробивающий себе путь по горлу и вырывающийся, словно глухие стоны, из глотки мертвеца.
        На какое-то мгновение Роману даже показалось, что он слышит эти звуки. Он снова хлебнул из бутылки. И провалился в темноту.
  
   - Роман, Роман, просыпайся! - послышался сквозь пелену забытья взволнованный голос профессора.
   Он открыл глаза. Сначала даже не понял, где находится. Чистая комната, заставленная книжными шкафами, в углах никакой паутины, белый потолок... И никакой вони. Наоборот, приятный запах дорогого мужского одеколона.
   - М-да, молодой человек, - произнес старик Шебаршин, - вы слишком далеко ушли. С трудом вас вытащили.
   - А... а... где я?.. Что это было? - голос его был настолько слаб, что Роман сам себя не слышал.
   - Все нормально. Теперь все нормально, - Арье вытер пот со лба. - Ох, и помучил же ты нас!
   Роман поднял голову. Его взгляд упал на черного кота. Тот лежал на подоконнике и умывался. Его не трогало происходящее. Вот только его взгляд Роману не понравился. Слишком уж пристальный, словно человеческий. Желтые глаза, холодные и безжалостные, как нацеленная двустволка.
   - Вам нужно отдохнуть, - сказал профессор.
   - Да, да... Я, если вы не против, пойду домой.
   - Куда же ты в такую ночь! Поздно уже. Ложись здесь.
   - Не, нет, профессор, мне что-то не по себе. Я должен...
   - Пусть идет, - глухо произнес Шебаршан. И добавил загадочно: - Держи, Роман, сердце открытым. У тебя есть цель. Самая главная цель в твоей теперешней жизни. Это и великое благо, и великое зло. Благо потому, что цель заставляет тебя отбросить всю мелочную шелуху жизни и слиться с этим миром. Чувствовать каждый миг жизни и наслаждаться им. Зло - потому, что ты рискуешь пропустить много важного и по-настоящему ценного. Только сохраняя равновесие, ты сможешь найти свою цель и узнать ее. Стоит тебе сделать один неверный шаг - и ты проиграешь. А шанса исправить ошибку может и не быть. А теперь - иди!
  
  
  
   Где-то вдали громко завизжала милицейская сирена. По небу плотными и тяжелыми рядами плыли тучи. Они несли с собой дождь. Загремели раскаты грома. Время от времени мрачный ночной пейзаж города освещала далекая молния. Казалось, что стены оживали в свете молний, а затем опять застывали безжизненной массой мертвого камня.
   Во дворе перед домом крутились милиционеры, а ближе к дороге, лежало что-то странное, то, от чего нервничала собака и ее хозяин. Что-то голое, сморщенное, сухое. Мертвая старуха. Ее словно высушило что-то. Роман разглядел рядом с телом холщовый мешок, потертый и дурно пахнущий. В морщинистую кожу ее лица воткнулись острые камушки; голова, запрокинутая назад, была наполовину отделена от туловища, глубокая рваная рана на горле влажно блестела при свете фонарей, но крови было совсем немного, а обнажившиеся сухожилия и хрящи были почти сухими, как будто из них специально выжали всю кровь. Изломанное под неимоверными углами тело было прикрыто серым одеялом. Из-под одеяла торчала маленькая рука, тонкая и грязная, вся исцарапанная придорожным гравием.
     Роман внимательно посмотрел на прикрытое одеялом тело. Его взгляд стал рассеянным; а потом он закрыл глаза. Теперь он смотрел сквозь одеяло, сквозь смерть. Теперь он видел живую старуху. Но сейчас она не была старой, наоборот, молодая красивая женщина, с желтыми и умными, как у профессорского Тигра глазами. И имя пришло так же ясно, как воспоминание: Наина. Он усмехнулся - если уж ведьма, так обязательно Наина. Роман почувствовал ее злость и ярость так ясно, словно сам был в этом теле. И вдруг понял: она искала его! Зачем? Ей нужна была помощь? Она кого-то боялась? Страшилась? Какая-то мысль не давала ему покоя и все-таки ускользала от него. Впрочем, это не важно. Важно было другое: она могла бы еще жить и жить. Она не должна была умирать. Роман чувствовал, как было страшно Наине - одной, под высокими темными деревьями и безбрежным полуночным небом с равнодушными звездами, тускло мерцающими в темноте. Он чувствовал, как старуха почти повернула назад, почти спасла себе жизнь...
       Роман чувствовал, как ее страх превратился в панический ужас, когда она услышала странные звуки - вкрадчивый шепот, тихий смех, - не обычные звуки ночи, а нечто призрачное, нездешнее: более темное, более странное и очень страшное. А потом на нее что-то наехало, сбило, смяло под себя, переехало колесами... Под конец осталась только боль: сияющая спираль боли, которая все раскручивалась и раскручивалась, устремляясь ввысь, пока не растянулась в совсем уже тонкую ниточку, - утонченная, запредельная боль. Боль, которая поглощает все мысли, всю память, всего тебя. Познать эту боль - значит утратить себя, самому сделаться болью, умереть унесенным болью, пока ее высокая песня звенит у тебя в ушах за пределами всяких звуков. Именно так все и было с Наиной. А сейчас то же самое происходило и с Романом. Он проникся бесчувственным одиночеством мертвого тела на темной обочине - он чувствовал, как оно остывает, чувствовал, как вкус крови бледнеет на языке, как стекленеют глаза. Он знал, что ему уже никогда не прикоснуться к живому теплу, никогда не узнать утешения. Роман хотел проглотить слюну, но в горле все сжалось, пересохло, и он едва не задохнулся.
       Роман вздрогнул всем телом и стал возвращаться. Тепло. Кровь - там, где и положено быть крови: у него в венах. Все хорошо. Безумие схлынуло. "Скорая помощь", милиция, одинокое мертвое тело, накрытое одеялом, - все осталось далеко позади. Он вздохнул, и стал подниматься по лестнице к себе домой.
   В квартире стояла тишина. Роман закрыл дверь, прислонился к стене, отдышался. Что это было? Никогда раньше он не видел жизнь умерших людей. А тут так ясно, словно сам был этой мертвой старухой. Черт! Всё профессор виноват! Наверняка не вывел его до конца из гипноза. Нет, надо поспать. А то эта дурь из головы никогда не выйдет.
   Он прошел в комнату, не включая свет, опустился на диван. За окном уже во всю шел дождь. Темнота иногда освещалась бликами далеких молний. На стене напротив висела икона, одна из тех, которых называют "новодел" - доморощенного, примитивного письма. Девятнадцатый век породил множество бесталанных иконописцев. Называлась "Страшный суд". Любимая тема бездарей. Грешники, праведники, святые, и все с одними и теми же лицами - тупыми и покорными... Стадо свиней, Божье стадо! Вокруг центрального персонажа летали в воздухе двое: один с белыми мохнатыми крыльями и сусальным нимбом, очень похожий на раздобревшего кота, другой с черными крыльями, худой и скелетообразный. Ангел и Демон. Персонаж на иконе смотрел на обоих равнодушно и брезгливо. Видно, эта парочка успела ему изрядно надоесть.
   Роман встал, сорвал икону со стены и запустил ею в окно. Звон разбитого стекла заставил его поморщиться. В комнату ворвался дождь... И туман.
   Плотный серый туман окутывал его, словно вата... Неясно, где верх, а где низ. Пространства нет. Времени нет. Тишина и покой. Полный покой. Умиротворенность. Не существует ничего, кроме этого тумана и ощущения абсолютной защищенности. Нет ни боли, ни страха, ни отчаяния. Ни желаний, ни чувств, ни сознания. Ничего нет. Он снова лег на диван и закрыл глаза.
     - Ты сам себя обрекаешь на поражение, - раздался вдруг приглушенный голос старика Шебаршина. - Нам все равно, достигнешь ты цели или нет. В этом мире тебе никто ничего не должен. Был знак. Ты о нем узнал. Ты один, и должен сам принимать решения, и брать ответственность за них.
        Роман чувствовал себя бесконечно одиноким. Проклятый старик прав - никому нет дела до него. Найдет он эту мифическую Книгу или нет, ни единый листочек не колыхнется на всех деревьях этого мира. Он один на один со своей целью. И он должен решать, для чего и как дальше жить.
        Больше всего ему сейчас хотелось, чтобы рядом был близкий человек. Пусть он ничем не поможет. Просто будет не так равнодушен и холоден. Но был ли в его жизни такой человек? Или он и раньше был один? Даже память оставила его. Хотя бы знать наверняка, что он кому-то нужен и что кто-то, пусть и на другом краю света, ждет его и думает о нем. Если бы быть в этом уверенным! Тогда одиночество было бы не таким пугающим.
   - Тебе сейчас одиноко и страшно, - сказал старик, словно прочитав мысли. - В начале любого пути человек чувствует себя одиноким. И боится. Неизвестность пугает. Знаешь, как преодолеть этот страх?
    - Как? - одними губами спросил Роман.
   - Полюбить его. Понять, что страх - начало начал. Без него не бывает ничего. Полюбить его и принять. А потом обратить себе на пользу. Слабость может позволить себе только человек без цели. У того, кто принял вызов, на это просто не остается времени.
   - Вы где? - он открыл глаза. Или ему показалось, что открыл?
   - Рядом. Я всегда буду рядом.
     Время перестало для него существовать. Роман не слышал ни шума дождя, ни взрывов грома. И не видел ничего. Ему стало страшно. Но это был не тот страх, который заставляет цепенеть и шептать побелевшими губами слова молитвы. Это был страх, вызывающий неукротимую ярость. Страх, пробуждающий дремлющие глубоко внутри мрачные силы и желание пустить в ход зубы и ногти, отстаивая свою жизнь. Страх, заставляющий не считаться с ценой победы. Страх, пожирающий сам себя, чтобы дать начало новому - мужеству и самоотречению ради победы.
   И тут в его сознание ворвался голос профессора.
   - Пока ты не знаешь себя, пока ты не принял свою жизнь всю, целиком, ты будешь всем недоволен. Сожаление о недостижимом - вот твой удел. Ты ищешь счастье везде, кроме самого себя. И когда получаешь то, что хотел, начинаешь задумываться - а нужно ли оно тебе? Это ли ты искал, этого ли добивался? Лишь поняв, кто ты есть на самом деле, ты сможешь быть где угодно и кем угодно. Все равно твоя жизнь будет полна до краев.
   - Я не понимаю, о чем вы говорите.
    - И не поймешь, пока не ответишь сам себе на вопрос "кто я?". А для того чтобы ответить на него, нужно принять свою жизнь такой, какая она есть. Без обид и сожалений. Начиная с этой самой минуты. Тебе легче это сделать, чем кому-либо другому.
   - Почему?
   - Ты человек без настоящего, - вместо профессора ответил старик. - У тебя есть прошлое, которым ты живешь, и есть будущее, о котором мечтаешь. Ты, как муха, запутавшаяся в паутине. Паутина - и есть твое настоящее. Застывшее настоящее.
   - Арнольд Семенович, к чему были эти сложности? Почему бы не объяснить ему все?
    - Он бы ничего не понял. А если бы и понял, то ничего не смог бы с этим поделать. Что толку давать человеку знание, которым он не сможет воспользоваться? Для него это было бы пустым звуком. Без боли, без слез не бывает побед. Всегда и за все нужно платить. И цена никогда не бывает слишком высокой.
   Они заспорили о чем-то между собой. Роман уже не слушал их. Он медленно погружался в зыбкий сон.
  
  
        Г Л А В А 9
  
   Даже закаленный жизнью Кадеш содрогнулся, когда услыхал скрип открываемой
   таинственной двери и в полумраке увидел в стене четыре маленькие отверстия,
   закрытые железными задвижками.
   - Это вход, колдун,- сказал Рагнеж с усмешкой. - Там тебе обрадуются.
   Кадеш должен был стать на четвереньки и ползти вперед, чтобы попасть в таинственную камеру, расположенную в подвалах дома князя Романа. В лицо пахнуло жуткой вонью. Он уткнулся головой в худые как палки ноги. Вначале старик думал, что ему не удастся подняться и встать рядом с другими, но удар дубиной заставил его действовать энергичнее.
   - Хватайся за нас,- произнес слабый голос. - Не то они убьют тебя.
   Так или иначе, ему удалось встать. Дыру внизу закрыли. Это немедленно почувствовалось. В камере было темно. В тесном помещении вместе с ним находилось еще трое или четверо. Он не мог разглядеть их в кромешной темноте. Они стояли притиснутые друг к другу, не было никакой возможности опуститься на пол. Единственный источник воздуха и света - маленькая дырка размером с монету.
   - За что тебя сюда?- спросил кто-то.
   - Не знаю!- ответил Кадеш. Он сейчас волновался не столько за себя, сколько за дочь, красавицу Тайшу.
   - А мы все здесь уже десять суток. Два дня назад один умер. Он ухитрился порвать на себе рубаху, сделать петлю и задушиться. Его только что убрали. Он так и стоял с нами. Ужасно холодный. В этом проклятом колодце нельзя лечь, даже чтоб умереть.
   - Грех это, накладывать на себя руки, - отозвался колдун.
   - А ты постой здесь с наше... Сам себя зубами перегрызешь.
   - Герои умирают стоя!- прошептал еще кто-то.
   - Мы не герои, мы просто вредные насекомые, которых надо уничтожить, - с придыханием сказал третий. - А ты кто будешь?
   - Кадеш.
   - Колдун?! Как же это тебя угораздило? Уж ты-то должен был знать...
   - Заткните глотки! Дыхание здесь надо использовать для жизни, а не для бабьей болтовни.
   И страшная, длинная ночь началась.
   Тошнотворное удушье хватало за горло, пот стекал по лицу, заливал глаза, но
   усталость побеждала, и они засыпали стоя. Кошмар не прекращался и во сне:
   серые демоны раскаленными когтями впивались в горло. Пленники рвали на себе
   одежду, но это не помогало. В кромешной тьме слышались хрип и стоны. На потрескавшихся губах запеклась кровь. В горле все пересохло, а они стояли, не имея возможности пошевельнуться. Распухшие губы не могли произнести ни одного членораздельного звука. А они все стояли! Бесконечные века неизмеримого страдания! Они начинали ненавидеть друг друга лишь за то, что мешали друг другу дышать. Руки тянулись к собственному горлу, чтобы покончить со всем, но опускались, потому что всегда остается надежда. Им казалось, что никогда они не захотят больше ни есть, ни пить, только была бы возможность дышать свежим воздухом. Они стояли во мраке, охваченные безнадежностью, отчаянием и жаждой
   жить, все еще надеясь на что-то.
  
  
   Роман смотрел на Тайшу, и думал о том, как же она красива. Ему страстно хотелось сесть рядом с ней, запустить пальцы в длинные золотисто-рыжие волосы, и целовать, целовать, целовать... Он жаждал почувствовать ладонью тяжесть ее грудей и прикоснуться губами к их соблазнительно затвердевшим соскам. А как легко вообразить себя рядом с ней в постели. Ее голова на его плече, а любопытные пальчики ищут дорожку по его груди и животу. Когда они спустятся ниже, то она обнаружит, что он снова готов любить ее. Тело Князя мгновенно откликнулось на эти мысли. Он отдал бы полжизни, чтобы мечты стали реальностью, но сейчас рядом с ним сидела до смерти перепуганная девушка. Ее можно было понять, ведь совсем недавно он изнасиловал ее.
   Князь коснулся щеки Тайши. Его большой палец проследил изгибы ее губ.
   - У тебя такие красивые губы, - прошептал он, наклоняя голову, чтобы коснуться ее рта.
        Ее губы были нежными, как лепестки роз, и сладостно мягкими. Тайша не оттолкнула его, не стала вырываться, когда он опустил ее на подушки и лег рядом. Ее рот приоткрылся под его губами, позволяя ему неторопливо исследовать его глубины. Их языки встретились, и Роман подумал, что она с легкостью разобьет его хваленый самоконтроль. Он немного отстранился, покрывая легкими, дразнящими поцелуями уголки ее губ. Тайша недовольно зашевелилась под ним, желая возвращения его губ и прикосновений шероховатого кончика его языка, но ей пришлось удовлетвориться тем, что его губы начали свое путешествие по ее лицу, проследили контур щеки и гладкую линию подбородка. Его зубы легонько прикусили ей мочку уха, и Роман улыбнулся, услышав довольный вздох Тайши. Его дыхание обожгло ей ухо, и она внезапно осознала, что забыла обо всем, кроме восхитительного ощущения где-то внутри себя. Она вцепилась руками в его плечи. Роман поспешно сорвал с себя одежду, швырнул в изножье кровати. Все это время не сводил глаз с Тайши, ожидая ее возражений. Когда же их не последовало, он понял, что она уже приняла решение и не отступит.
        Опираясь на локоть, Князь лег рядом с ней. Его пальцы коснулись ее грудей, и Тайша закрыла глаза. Пальцы Романа спустились вниз, гладя ее мягкую кожу, и она затаила дыхание, ощущая их нежное прикосновение. Роман смаковал медовое тепло ее кожи.
    - Как ты прелестна, - прошептал он и повторил эти слова несколько раз, подняв голову и ища ее губы. - Как ты прелестна...
     Тайша обрадовалась возвращению его губ и ответила на поцелуй с пылкостью, немало удивившей ее саму.
   - Боже мой, - прошептала она, когда вновь получила возможность дышать.
    - Да уж, - улыбнулся Роман.
   Она поцеловала уголки его губ, маленькую ямку на подбородке и снова жадно припала к его рту. И только тепло его руки сквозь тонкую льняную ткань на мгновение привлекло ее внимание, но было быстро вытеснено другим чувством: она не хотела, чтобы он убирал свою руку с ее груди.
        То, как ее тело реагировало на легкие касания Романа, было немного постыдно, но ощущения, которые возникли, когда его большой палец погладил ее сосок, были слишком сладостны, чтобы ими пренебрегать. Ни о чем больше не думая, Тайша подалась вперед. Его язык прошелся по вершинкам ее грудей. Тайша ухватилась руками за волосы Князя, а его руки скользнули вниз и начали гладить ее ноги. Достигнув ягодиц, он сел и поднял с собой девушку. Его руки на мгновение остановились и прижались к ее бедрам.
    Тайша отвернулась, пытаясь не встречаться с ним глазами, и уставилась ему за плечо. У нее не осталось времени передумать, так как Роман одним движением поднял подол рубашки и стянул ее. Тайша поспешно прикрылась руками.
   - Нет, - Роман покачал головой и, нежно взяв ее за запястья, заставил опустить руки. - У тебя красивая грудь, - их глаза встретились. - Ты прекрасна! - Его пальцы проследовали по нежной возвышенности ее груди. - И в тебе нет ни капли холода.
   Губы Тайши раздвинулись в легкой улыбке.
   - Я не чувствую себя слишком теплой, - сказала она, поглядывая на Романа из-под густых ресниц.
   - Ты моя девочка.
   - Я не твоя, - резко сказала Тайша.
   - Разве? - Роман скользнул губами по ее щеке. - Это легко исправить. - Он припал к ее губам, чувствуя, как мимолетное сопротивление сменяется первыми ростками страсти.
   Роман накрыл Тайшу своим телом, и ее руки, словно против воли обхватили его за талию. Ее пальцы гладили его мускулистую спину, наслаждаясь тяжестью и силой его тела. Его руки были везде, они были удивительно настойчивыми. Он ласкал ее грудь, живот и чувствительные места на внутренней поверхности бедер. Его губы оторвались от ее лица и втянули в себя розовый сосок, вызвав у Тайши глубокий вздох, а затем стали спускаться все ниже, по плоскому животу к изгибу бедер. Его губы не пропустили и рыже-золотистый треугольник, но касание было столь мимолетным, что она заставила себя поверить, что это всего лишь плод ее воображения. Он не мог поцеловать ее там!
   Тайша погладила его широкую грудь, когда он приподнялся и вернулся к ее губам. Его соски затвердели под ее любознательными пальчиками, и она почувствовала, как сократились его мышцы, когда она положила ему на живот свою руку. Внутренний голос предупреждал ее, что сейчас она еще может остановить Романа, но ей почему-то не хотелось слушать доводы рассудка.
   Когда он коснулся коленом ее бедер, девушка, не раздумывая, открылась ему. Его рука скользнула между ее ног, и интимность этих прикосновений была и удивительна, и приятна. Внутри Тайши запылали огненные реки, а его пальцы все гладили ее, раздувая пламя страсти. Она подняла руку, намереваясь оттолкнуть его, но вместо этого положила ее ему на грудь, заглядывая в глаза.
   Ощущения свились в клубок, и Тайша отвернулась, чтобы не закричать. Сейчас она не хотела вспоминать об изнасиловании.
   - Нет, - возразил Роман, слегка отстраняясь от нее. - Посмотри на меня. Я хочу видеть твое лицо... глаза. - Она не шевельнулась, и он убрал руку. - Дай мне твои губы, Тайша.
    Она повернулась к нему лицом.
        - Не останавливайся, - прошептала она, - я этого не вынесу...
   Внезапно Тайше показалось, что ее пронзила стрела. Ее голова откинулась, а пальцы замерли на плечах Романа. Она будто окунулась в каскад переливающихся огней. Ей почудилось, что она сама сверкает, распадаясь на множество отдельных ощущений. Ее глаза закрылись, и она прикусила губу, чтобы сдержать стон наслаждения.
        - Я хочу слышать тебя, милая...
        Голос Князя подтолкнул ее в пропасть, и она выкрикнула его имя. Ее ресницы затрепетали, она открыла глаза и увидела, как красивое лицо Романа застыло, словно изваянное в бронзе, и тут же почувствовала, как его семя заполняет ее.
        Некоторое время тишину нарушал только звук их дыхания. Князь отодвинулся и лежал рядом, но затем набросил покрывало, защищая себя и ее от внезапно наступившей прохлады. Потом сказал совсем другим тоном.
   - Тайша, послушай меня. Ты должна отдать мне Книгу!
   Ее словно окатили холодным водопадом. Так вот зачем она понадобилась Князю! Он просто хотел ею воспользоваться. Она поднялась на локте. И вдохнув побольше воздуха, плюнула ему в лицо.
   Роман перекосился от злости. Он схватил ее за волосы, и со всей силы ударил кулаком. Кровь двумя струйками потекла из ее носа.
   - Рагнеж! - взревел Князь.
  
  
   Князь с подручными начал спускаться в подвал. Замыкал процессия палач, "дел пытошных мастер". Был он высок, худ, сгорблен, словно не только низкие потолки подвала, но и чужая боль давила ему на плечи, к земле пригибала.
   Сотворив заклятие "от чужих глаз", Князь вступил в загаженное темное помещение, где между смерзшихся листьев и полуистлевших куч дерьма непонятного происхождения тускло, белыми пятнами проступал каменный пол. Из-под ног с писком разбегались крысы. Поднявшись на цыпочки, Роман определенным образом надавил на нужный камень, и часть пола отошла в сторону, открыв темную дыру. Вниз вела скользкая и ненадежная на вид лестница. В нос ударил запах плесени и застоявшейся мочи. Но Роман не остановился. Двигаясь быстро и уверенно, он спустился в черноту по ступенькам. Он видел в темноте так же хорошо, как днем, к тому же он знал каждый закуток подземелья как свои пять пальцев. Шедший за ним Рагнеж зажег факелы. В подвале стоял жуткий холод. Изо рта шел сизый пар. Князь плотнее закутался в медвежью шубу.
   Наконец они остановились. В неверных подрагивающих отблесках огня качалось подвешенное за крюк к потолку мертвое человеческое тело. Ноги мертвеца были обмотаны цепью, руки свисали почти до пола. Вены были перерезаны, а предплечья перетянуты толстыми жгутами. Кожа вокруг них посинела. Жгуты были затянуты для того, чтобы замедлить кровотечение. Раз человек должен умереть, то пусть смерть будет мучительной и долгой. Кровь мертвеца стекала в огромный медный таз, стоящий под повешенным. Мертвец провисел уже достаточно долго: кровь в тазу свернулась, покрывшись коркой.
   - Уберите эту падаль, - приказал Князь.
   Подручные сняли тело с крюка, бросили в угол. Оно глухо, как мешок с мукой, стукнулось об пол.
   - Приведите колдуна!
   Кадеша втолкнули в подвал. Ноги не держали его. За несколько дней, проведенных в "проклятом колодце", он стал похож на скелет. Только глаза непримиримо горели. Князь кивнул палачу.
   Тот схватил Кадеша в охапку, подтащил к свисавшему с потолка канату. Сделал петлю и, хихикая, показал ее старику. Палач, обладавший исключительной силой, перевернул его вверх ногами и засунул их в петлю, стянув у лодыжек. Кадеш повис вниз головой в нескольких сантиметрах от пола. Кровь прилила к голове, в висках застучало.
   - Ну вот, старик, я могу убить тебя прямо сейчас, - спокойно сказал Князь. - Но я хочу, чтобы ты умирал медленно. Однако могу и отпустить тебя. И даже наградить. Если скажешь, где Книга. Я знаю, что она у тебя.
   - Где Тайша? - прохрипел старик.
   - Пока она в порядке. От тебя зависит, что с ней станется.
   Колдун облегченно вздохнул и прикрыл глаза. Он испытывал нечеловеческие страдания. Цепи врезались в запястья, стянутые за спиной. Голова гудела, тело ныло от гноящихся и кровоточащих ран. Но он молчал.
   - Напои его,- нетерпеливо приказал Князь.
   Палач принес большое деревянное ведро и взял воронку. Кадеш следил глазами за его движениями. Тот, не спеша, подходил к нему.
   - Подумай, колдун, - сказал Роман. - Это очень неприятно, то, что ты сейчас испытаешь. В конце концов, ты все равно заговоришь.
   - Вряд ли,- произнес Кадеш с трудом.
   Палач вставил конец воронки в ноздрю старика и начал лить туда воду. Боже,
   какой ужас! Он стал задыхаться. Ноги рвались из петли, а кровоточащее тело
   конвульсивно содрогалось. Кадеш кашлял, тщетно пытаясь вдохнуть немного воздуха. Но это не удавалось. Ледяная рука перехватила горло, он перестал сопротивляться, и повис без движения в надежде на то, что скоро задохнется. Однако ему не дали это сделать. Вода вонючей струей выплеснулась изо рта. Постепенно исчезло ужасное чувство удушья, и снова появилась боль. Лицо покрылось каплями пота, а глаза наполнились слезами. Голова горела как в огне.
   - Этого никто не выдерживает!- сказал Князь.
   - А я выдержу, - прохрипел Кадеш. - Я выдержу! Ты ничего не получишь!
   В пытошную вошли еще двое, развязали Кадешу руки, вдели их в ременные кольца дыбы, ноги притянули к тяжелому бревну. Что-то хрястнуло, заскрипело, как колодезный ворот, и старик повис на дыбе с вывернутыми суставами. Острая боль прорезала тело. На миг сознание помутилось, голова склонилась на грудь. В лицо плеснули водой, и он пришел в себя, замотал головой. Брызги воды летели на палачей. Плеть снова и снова свистела в промозглом воздухе пытошной. Палач взопрел, утирал лоб рукавом рубахи.
   - Добавь ему! - махнул рукой Роман.
   И все началось по новой. Восемь раз корчилось грязное нагое тело, борясь с удушьем. Восемь раз Кадеш медленно-медленно приходил в себя, теряя последние силы. Но всякий раз на вопрос Князя, не передумал ли он, неизменно отвечал колкостью или насмешкой.
   И в тот момент, когда сил для сопротивления уже не было, а разум отказывался выносить ужасную боль, Роман прекратил пытку. Он сам устал. Колдуна опустили на пол, усадили возле стены, покрытой плесенью и слизью... Князь задумчиво смотрел на него. Понимал, что убивать Кадеша бессмысленно, тогда он ничего никогда не узнает. А то, что колдун не заговорит, было ясно как божий день. Хотя Князь был мастак и большой выдумщик по применению пыток, и мог добиться от своих жертв любых признаний. Обычно он сажал их на колья. Но если этого ему казалось мало, он придумывал для жертв всяческие другие способы умерщвления - протыкал их кольями спереди, сзади, сбоку, через грудь, живот, пупок, пах... Нанизывал их на колья через рот, вниз головой, придумывал такие способы, чтобы человек дольше мучился. Изобретал разные виды смерти для людей различного возраста, пола и положения. Готовил с этой целью специальные колья в виде различных фигур, особенно любил изогнутые. Украшал общую картину казней выдранными ногтями, головами, ушами и половыми органами. Тех, кому недоставало кольев, душил, варил в масле или ослеплял. Особое удовольствие получал, когда жертвы "плясали и извивались на своих кольях". Но Кадеша этим не испугаешь. Этот чертов старик не дорожил своей жизнью. Значит, придется воздействовать на него через дочь. Роман вздохнул: не хотелось ему пытать Тайшу. Как бы это странно ни звучало, но он любил ее.
   - Приведете девку! - наконец приказал он.
   - Не делай этого, Князь! - чуть слышно прохрипел Кадеш. - Не делай!
   - Ты еще будешь мне указывать?! - взревел Роман.
   В камеру втолкнули Тайшу. На ней было грязное, но целое, платье. Она еще не подвергалась пыткам.
   - Слушай меня, женщина. Ребенком я мечтал о Валькирии, которая на белом крылатом коне мчалась по облакам в нимбе развевающихся белокурых волос. Она принадлежала Богу, а сердце девы горело огнем. Красоту ее лица можно было бы сравнить только с силой духа этой небожительницы. Правда, тогда это было всего лишь мальчишеской мечтой, которая подобно сирене манила меня в потусторонний идеальный мир. Потом я вырос, и Богиня исчезла, а вместо нее появились женщины, тела и души которых казались мне жалкими, земными и никчемными. Так было до встречи с тобой, - Князь взял Тайшу за подбородок и повернул к себе ее лицо. - Ты не была мечтой. Ты была ниспослана мне с небес. Но, оказалось, есть кое-что важнее тебя и любви. И теперь наша общая судьба решена. Я не знал этого в момент нашей первой встречи, хотя и тогда во мне пробудилось какое-то странное и беспокойное чувство, которое я пытался не замечать, но теперь я не могу отказаться от своего предназначения. Ты знаешь, что мне нужно. Отдай Книгу, и ты избежишь пыток. Я не хочу тебя пытать. Я все же люблю тебя, - Роман склонился к ее губам и поцеловал их более нежно, но не менее страстно, чем в первый момент их близости.
   Тайша подняла глаза на Князя. В них светилась страсть. Она видела, что сделали с ее отцом, но еще не до конца осознала, что может ждать ее впереди. Она и сейчас хотела принадлежать ему, и не только телом. Но когда до нее дошли последние слова Романа, Тайша едва смогла поверить своим ушам. Взгляд ее постепенно менялся, становился осмысленным, потом волна холодного презрения окатила Князя с головы до ног. Он опустил глаза. Его душа наполнилась свинцовой тяжестью.
   - Я могу взять тебя в жены, - пробормотал он скованным языком.
   Девушка звонко расхохоталась. Ее смех болью и горечью отозвался в его сердце. Он понял, что обратного пути нет. Так пусть же мучается на дыбе, пусть молит о пощаде, пусть корчится от боли, раз не хочет по-хорошему...
   Палач сорвал с нее платье, поднял на дыбу. За короткое время тело Тайши превратилось в единый клубок обнаженных нервов. Ей казалось, что она провисела так уже целую вечность. За пару часов она лишилась всех ногтей на ногах, а икры ее до коленей покрылись искусно нанесенным узором ожогов. Что и говорить, Роман был мастером пытки. Он наслаждался, словно скульптор, ваяющий нечто прекрасное. Нанеся штришок боли, он отступал назад и на несколько секунд замирал, любуясь своим творением.
     Цепи пошли вниз. Тайша в который раз попробовала собраться с силами. Это было почти невозможно. Ей казалось, что вместо ног у нее кровоточащие обрубки. Как она сможет стоять, ходить? Но надо было бороться. Нельзя отступать, сдаваться. Этому ее учили. Пока в теле есть хоть немного сил, пока ты в сознании, нельзя сдаваться. Когда ты сдаешься, то признаешь поражение. Признаешь, что противник победил. Что он сильней. Кто был сейчас ее противник? Боль! В первую очередь боль.
   Рывок веревки. На мгновение - жуткая боль в сдавленном теле. Руки беспомощно шарят по стене, инстинктивно ища опору. Открытый рот хватает воздух. Она увидела Князя, того, каким хотела его видеть - доброго, ласкового, нежного, любимого... Но вот видение отступило и Тайша увидела Смерть. Огромный, закутанный в саван скелет с косой. Смерть стояла рядом, ухмыляясь беззубым ртом. Она ждала, она терпеливо ждала, когда придет время...
    Тьма стала заволакивать ее разум. Непроизвольно опорожнились мочевой пузырь и прямая кишка. В воздухе разнесся острый запах мочи. Где-то далеко-далеко за стенами подвала кричали вороны.
   Смерть подошла к ней, осторожно взяла за руку холодными, костяными пальцами.
   - Пойдем...
   Но девушка не умерла. Она была сильнее Смерти. На нее снова плеснули водой. В холодном, морозном подвале вода мгновенно превратилась в лед. Она не могла даже упасть и стояла, окаменев, и сквозь лед были видны застывшие в беззвучном крике синие губы.
   Тайша открыла глаза. Рядом на дыбе, с вывернутыми суставами, висел ее отец. Он что-то шептал запекшимися губами.
   "Молчи! Молчи"", - скорее, не услышала, а почувствовала она.
   Князь терпеливо ждал, хотя промерз до костей. Ратники давно уже переминались с ноги на ногу, и, пытаясь согреться, дышали себе в ладони. Наконец, Князь не выдержал.
   - Хватит! Пора кончать эту бодягу!
   Ратники подняли Кадеша. Голова его бессильно болталась, но в сердце его жила вера. Это было невероятно, но казалось, что он окреп физически. Старик твердо стоял на ногах, держась рукой за стену. Роману даже почудилось, что он радовался тому, что идет на смерть, и стыдился этого, считая в некотором роде трусостью такой уход из жизни. Бог, наверное, может быть доволен им. Теперь он знает, что перед Богом все равны. Хороша всякая вера, приносящая добро, как бы она ни называлась. Бог достиг своей цели и забирает его из этого страшного мира. Может быть, Бог позволил силам зла временно восторжествовать, чтобы все остальные люди на земле стали братьями? Может быть, Бог избрал Князя своим орудием, чтобы потом, позже, настала эпоха прекрасной жизни? Может быть, Роман, чье тяжелое дыхание он слышал позади себя, тоже орудие божье?
   - Я буду молиться за тебя там, на небесах,- чуть слышно сказал он.
   - Повернись!
   Кадеш повиновался. Казалось, что его лицо излучает свет.
   - Повтори-ка!
   - Я буду за тебя молиться.
   Тяжелый сапог со страшной силой ударил его в пах. Кадеш упал на колени, корчась от боли, но продолжал улыбаться.
   - Ты - орудие божье,- прошептал он. - Ты слабых превращаешь в героев, врагов - в братьев. Ты - орудие божье, Князь, я буду за тебя молиться... Но ты не сможешь убить меня...
   - Я - орудие смерти! Слышишь ты, вонючий, вшивый колдун, я - орудие смерти! И я убью тебя! - заорал Князь, выходя из себя от слов и улыбки старика.
   Он бил сапогами по лицу и тощему телу Кадеша, ломая ему ребра. Он топтал беднягу до тех пор, пока тот не превратился в кровавое месиво. Но ему не удалось стереть с разбитого лица Кадеша радостную улыбку победителя. Роман ругался, видя, что, несмотря на разорванную щеку, расплющенный нос и разбитые губы, покойник улыбается. Эта улыбка будет преследовать его до конца жизни, пока он в свою очередь не познакомится со страшной действительностью татарского плена.
   - Они ничего не скажут уже, - вздохнул Рагнеж, зябко кутаясь в доху. - Что делать будем?
   - Строй кострище на площади, - приказал Князь.
   Побратим изменился в лице, ратники отводили глаза. Не в чести была подобная жестокость на Руси.
   - Окстись, Роман! Люди не поймут тебя...
   - Перечить?! - Князь перетянул сотника плетью. - Быстро!
  
   Стоящая у столба в красных языках пламени и черного смрадного дыма не была ведьмой. Она была Женщиной, любящей и любимой. Счастливой и бездумной в своем счастье. Порхающей над жизнью и смертью. Но это было в прошлом. Сейчас она стояла в самом начале пути, конца у которого нет. Ей было страшно. Неизведанное всегда страшит. Но в начале пути важна не сама цель, а возможность перемещения во времени и пространстве. Странствование - это способ познать, что все в этом мире бренно, легковесно и переменчиво. К тому же она верила в свое Предназначение и Предзнаменование.
   Ворона продолжала кружить над девушкой, платье которой уже лизал огонь. А она, улыбаясь, смотрела на Князя. В ее глазах не было осуждения, но и не было покаяния. Только любовь, убить которую невозможно.
   И вдруг тишину разорвал звериный нечеловеческий крик. Толпа расступилась в ужасе, и Князь увидел старуху, стоящую на коленях, вытянувшую вперед руки, готовую послать проклятия палачу. Стоявшие рядом попятились, прикрывая глаза ладонями. Каждый знал: проклятия невинно осужденных, обязательно сбудутся. А все чувствовали - не праведная эта казнь, ох, неправедная.
   Старуха остановила взгляд острых, голубых, не по возрасту молодых глаз на Князе. И ее шепот разнесся по площади грозными словами проклятия:
  -- Да не оставят тебя глад и мор, болезни и страдания, горе и беды... да сожрет огонь жилища твои... Да будут умерщвлены смертию страшною дети твои, и внуки твои, и правнуки... пусть процветают враги твои во веки вечныя... А ты состаришься в тоске и печали, и умрешь в нищете, отчаянии и одиночестве...
   Еще не растаял в воздухе ее зловещий шепот, как старуха выхватила из котомки куриный помет и бросила его в Князя.
  -- Крыса земляная, - скрипнул зубами Князь и взмахом руки приказал подручным схватить старуху. Но та уже затерялась в толпе, которая сомкнулась перед всадниками.
   И еще один тяжкий вздох пронесся над землей. Это люди обратили внимание на костер. Возле столба уже никого не было. Только черный дым уносил в небо прекрасный лик улыбающейся девушки. Притихшая толпа опустилась на колени. Даже приближенные Князя спешились, сгрудившись в страхе вокруг него.
  -- Где?! Где она?! - вскричал Князь.
   Он не испытывал страха. Только досаду и злость. Эта ведьма точно знала Тайну. Теперь он был уверен в этом. Но она предпочла предать его любовь, предпочла умереть на костре, лишь бы не дать ему стать Бессмертным. Сука! А тут еще и старуха эта, тварь трехногая! Колдунья чертова!
   - Рагнеж! - Князь повернулся к побратиму. - Бери десяток людей, обыщи хижину сверху донизу. Все переверни, но найди Книгу. Впрочем, нет, я тоже с вами.
   И погнал коня сквозь толпу. Не успевшие разбежаться, падали под ноги скакуна, некоторым конь проламывал черепа. Но князь не обращал на это внимания. Он был обуян злобой.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   30
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"