Шарафутдинов Раиф Кашифович : другие произведения.

Хемингуэй. Эпиграфы для глав

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

ХЕМИНГУЭЙ. ЭПИГРАФЫ ДЛЯ ГЛАВ
Роман


Глазами Хэдли
(Введение в тему)

Всего полстолетия назад, когда СССР лишь вступал в эпоху хрущевской оттепели, сексуальной революции и джаза, в каждом доме, считавшем себя продвинутым, на кухне или в другом укромном уголке, висел портрет Папы, осеняющего окружающих мудрым, добрым, ободряющим взглядом.
21 июля 2009 года исполнилось бы 110 лет американскому писателю, нобелевскому лауреату Эрнесту Хемингуэю, кумиру целого поколения. К этому событию приурочена публикация нижеследующего произведения в электронной Библиотеке Мошкова. В бумажном варианте весьма ограниченным тиражом роман выйдет в конце июля.
Кто такая Хэдли, и в 1950-1960-х мало кто ведал. Ну, начинающая пианистка, осложнявшая жизнь и парижский быт талантливого писателя. В самый неподходящий момент родившая ему сына. И вообще - дама, почти в тридцать лет, вышедшая замуж за 22-летнего юношу. И к тому же в декабре 1922-го потерявшая чемодан с полным архивом Хемингуэя.
Сегодня слово Хэдли Ричардсон Маурер-Хемингуэй.
P.S. Автор просит прощения за плохое владение французским..


Пролог

Все истории, если продолжить их достаточно далеко, заканчиваются смертью, и тот не правдивый рассказчик, кто утаит это от вас.
Эрнест Хемингуэй

Дурные вести всегда поступают неожиданно. Когда утром 2 июля 1961 года Хэдли Маурер узнала о случайном выстреле из ружья, который разнес Хемингуэю череп, она невольно воскликнула про себя: "Бедный, бедный, бедный Эрни!" Однако не без удовлетворения человека, чей прогноз оправдался, подумала: "А можно ли было ожидать иного конца? Это был, понятно, совсем не случайный выстрел".
Хемингуэй, вероятно, устал от самого себя, от успеха, от окружающего мира. Его судьба до сего дня складывалась более чем благополучно. О его достижениях могли только мечтать обычные люди. Но, как оказалось, войн, талантливых книг и любви прекрасных женщин для полного счастья недостаточно. Более важно - не наскучить себе самому...
Накануне Хэдли приобрела месячный пансион в одном из фешенебельных пригородов Майами, ее соседями были милые старики и старушки, очевидно из двойной фамилии вынесшие, что она и есть та самая Хэш. Однако Хэдли не старалась казаться внезапно овдовевшей супругой, хотя и не пресекла за завтраком то и дело проскальзывавшей по отношению к ней предупредительности окружающих.
Она, не оглядываясь, даже не краешком уха - краешком сознания, улавливала за своей спиной:
- Они поженились в 1921 году. И у них есть сын Джон Хэдли Никанор Хемингуэй, сейчас ему под сорок. Но они развелись, когда мальчишке было четыре года...
- Да, да, как раз после того, как она сумела вскрыть любовную связь между Хемингуэем и своей лучшей подругой Полин Пфайфер...
- Однако, как я слышала, они переписывались до последнего дня...
- Говорят, она очень талантливая пианистка. И к тому же чувствительна, начитана и интеллектуальна...
- Еще при жизни он стал мифом, кумиром целого поколения. Папа Хем казался нам святым, вот ему мы верили...
- Насколько мне известно, и Хэдли, и Полин, и Марта, и Мэри - сильные интересные женщины...
...которые этим отличаются от нередко безликих безвольных героинь, населяющих романы Хемингуэя, - безмолвно завершила последнюю услышанную реплику Хэдли. Твердым шагом она прошествовала к себе. Телевизор в ее номере работал не переставая.
Днем позвонил из Европы, Хэдли не расслышала откуда точно, Пол, удивился, что она еще не знает о новости: Хэдли разыграла удивление и старалась говорить с ним об Эрнесте как можно более бесстрастно. Хотя Хемингуэй был постоянной темой их разговоров, ей не хотелось ранить семидесятичетырехлетнее сердце Маурера. К счастью, слышимость была отвратительной.
Пол Маурер был на двенадцать лет старше Хемингуэя. Он сделал блестящую карьеру на журналистском поприще: будучи спецкором "Чикаго Дейли Ньюс" еще в 1929 году, на двадцать четыре года раньше Хемингуэя, получил Пулитцеровскую премию за серию материалов о политическом положении стран вечно бурлящей Европы. Хэдли, познакомившаяся с сорокалетним Полом в середине 1920-х годов в Париже, в полной мере могла оценить эти работы - они были, возможно не такими яркими, как у Хемингуэя, но более глубокими, аналитичными. Пол к тому же был признан по обе стороны океана и как талантливый поэт - автор сборников поэзии, самыми известными из которых были собрания поэм "Время Франции" и "Время Европы".
- Ночью разболелась голова, я была, как в вакууме, - объяснила она. - И сейчас болит.
Хэдли и вправду чувствовала недомогание, приняла успокоительные и легла в постель. Пол Маурер был, само собой, достоин большего. Должно быть под влиянием этого всю жизнь он внутренне противопоставлял себя Хему, хотя внешне старался своих чувств не проявлять. "Нам необходимо интеллектуальное мужество, а не романтические мифы о героях-одиночках, - цитировал он кого-то. - Хемингуэй слишком ограничен, его герои молчаливы, замкнуты в себе. В его книгах описываются только бокс, бой быков, драки, ловля форели и прочие мужские утехи. Стиль Хемингуэя и стилем-то не назовешь - настолько он прост".
Хэдли не сомневалась, что Пол женился на ней, первой жене Хемингуэя, в полной уверенности, будто отбил ее у соперника. Впрочем, разве можно в любви отличить победу от капитуляции? Хэдли вполне допускала, что сама вольно или невольно создала и взлелеяла эту иллюзию.
Но ей все равно было удивительно и приятно, что Пол в его годы испытывает чувство ревности к ней, семидесятилетней старухе. Она, разумеется, сознавала, что сгущает краски, ее тренированному телу не вылезающей из бассейна женщины могли бы позавидовать девять из десяти сверстниц, но все же нечаянно поймав на себе взгляды совершенно незнакомых людей, она понимала, что направлены они на миссис Хемингуэй, а не на миссис Маурер. "И этот музейный экспонат еще таскает ноги?", - читалось в них.
Когда-то Хэдли нашла в себе силы, стерпев все унижения, расстаться с на глазах взрослевшим Эрнестом. Теперь Хем сам расстался с лишенным радости творчества, утех, дальних путешествий и опасных приключений миром.
- Настоящий мужчина не может умереть в постели. Он должен либо погибнуть в бою, либо пуля в лоб, - рисуясь, говаривал за стаканом виски Эрнест. У него были свои понятия о чести.
Хэдли снова коснулась регулятора громкости, которую уменьшила было, едва услышала в трубке голос мужа.
- Эрнест Хемингуэй, - вещал кто-то взахлеб за кадром, - слыл великим жизнелюбом и любимцем женщин. Был фанатично предан правде, а если и уклонялся в сторону, то только для того, чтобы хоть немного оживить скучную типографскую краску. Его жизнь так невероятна и невозможно увлекательна, что голливудским сценаристам едва ли хватит воображения, чтобы воссоздать ее в кино. Папа Хем, помимо неоспоримого вклада в литературу, участвовал в трех войнах, охотился в Африке, ловил рыбу и выслеживал немецкие подводные лодки, дрался, выпивал, был четырежды женат. Историческое значение трагической кончины писателя подобно тому, как если бы вдруг обвалился один из краеугольных камней в мировоззрении нашего поколения.
"В сущности, он стал заложником образа, созданию которого в большой мере сам же и способствовал", - безмолвно дополнила тележурналиста Хэдли. Для нее не было затруднительно ответить на вопрос о причинах и обстоятельствах гибели писателя, который был ее мужем в течение пяти лет и с которым она потом поддерживала чисто дружеские отношения. Более того, Хэдли не прерывала связей и со всеми новыми женами Хемингуэя. Она плеснула немного ликера на дно стакана.
- Хемингуэй встретил свою первую большую любовь в Италии, где во время Первой мировой войны он восемнадцатилетним юношей принимал участие в боевых действиях, - говорил телевизор. - Там в госпитале после ранения он познакомился с хорошенькой двадцатишестилетней медсестрой Агнес фон Куровски. Они полюбили друг друга.
"Со стороны Агнес это чувство, безусловно, не было столь уж серьезным и вряд ли стоит воспоминаний - разве что как пикантный курьез", - подумала Хэдли и сделала первый крошечный глоток. Крепкий дринк привычно обжег гортань. Хэдли, по странному стечению обстоятельств имевшая возможность наблюдать только примеры серьезнейшего и ответственного отношения к слову и фактам высокими профессионалами, очень удивлялась вольным методам подбора и проверки материала большинством известных ей сегодня журналистов.
- Вскоре после выписки Эрнеста, - между тем продолжал телевизор, - она послала ему письмо, в котором мимоходом сообщала, что обручена с итальянским герцогом и собирается выйти за него замуж. По словам самого Хемингуэя, эта новость буквально потрясла его, с повышенной температурой он слег в постель. Потом написал ответ, но не ей, а подруге: "...пусть Агнес, возвращаясь, споткнется на сходнях и вышибет свои проклятые зубы..." Тем не менее, для будущего писателя эта потеря обернулась приобретением. Прообразом милой кроткой Кэтрин Баркли в написанном спустя годы романе "Прощай, оружие!" стала именно Агнес фон Куровски.
"Теперь, кажется, настает моя очередь, - Хэдли "освежила" напиток. - Итак..." - Она подняла стакан.
- После окончания войны Хемингуэй возвращается в Штаты, однако он мечтает о Париже - городе, ставшем в начале 1920-х годов Меккой для подающих надежды литераторов. Эта поездка стала возможной благодаря его браку с двадцатидевятилетней Элизабет Хэдли Ричардсон, получившей довольно приличное наследство, - на мониторе семейный портрет молодых Хемингуэев, Париж, Монпарнас.
"Как хорошо сошлось, что язвительный и не понимающий условностей Пол Скотт Маурер в Европе и не видит этой идиотской передачи местной телестанции штата Флорида", - успокаивала себя Хэдли, потому что журналист неумолимо продолжал читать свой закадровый текст:
- Заручившись рекомендательным письмом от известного писателя Шервуда Андерсона, Хемингуэй с женой приехали в Париж, где достаточно быстро сблизился с такими видными литераторами, как Эзра Паунд, Гертруда Стайн, Джеймс Джойс. Кстати, именно из-за небрежности и рассеянности Хэш, как ласково называл жену Хемингуэй, он лишился рукописи своего первого почти законченного романа и некоторых других работ. Хемингуэй нашел в себе силы успокоить совершенно убитую этой пропажей жену, но боль от этой потери преследовала его всю жизнь.
Хэдли усмехнулась и снова отхлебнула из стакана: в прессе чаще приходится встречать формулировочку: "Элизабет Хэдли Ричардсон, вошедшая в историю главным образом тем, что безвозвратно потеряла рукопись первого законченного романа Хемингуэя".
- Чемодан, битком набитый архивами Эрнеста, украли на Лионском вокзале в Париже, - подсказала она телевизору.
Уже на другой день, не сговариваясь, они с Полом вернулись домой. Для них обоих Хем не был чужим человеком. Они знали, что им придется принять участие в церемонии похорон.
...Идэ фикс Хемингуэя было постоянно утверждать себя как мужчину "№1" во всем - и по атлетическим данным, и по способности пить, оставаясь на ногах. Доступный собутыльник, не допускающий однако никого в свои глубинные тайники индивидуалист, отшельник с репутацией превосходного охотника и рыболова, чье появление на людях никогда не оставалось незамеченным. Он, считавший гордыню смертным грехом, привык играть на публику и вместе с тем оставался, в сущности, застенчивым, скромным и легко ранимым человеком. Признанный мастер слова подчас был не в состоянии сесть за обычное письмо. Всю жизнь Хемингуэй пытался исправить дефект речи, были у него проблемы и с грамматикой.
Хемингуэй был четырежды женат - три раза на светловолосых журналистках, но в первый раз - на рыжей пианистке Хэдли Ричардсон, от лица которой будет идти наше дальнейшее повествование. Хэдли здесь не претендует на истину в последней инстанции


КНИГА ПЕРВАЯ

Chapter I

Так начались путешествия юного Хемингуэя. И продолжались они всю остальную жизнь.
Хэдли Ричардсон Маурер-Хемингуэй

1

"18 августа 1918 года
Письмо к родным Милан
Дорогие родственники. Сюда я включаю и дедушку, и бабушку, и тетушку Грейс. Большое спасибо за 40 лир! Очень кстати. Вот так штука, дорогие, но мое ранение точно наделало много шума! Сегодня получил "Оук ливс" и оппозиционную газету и уж начал подумывать, что вы меня недооценивали, пока я жил под семейным крылышком. Большее удовольствие может доставить только чтение некролога о собственной гибели.
Знаете, говорят, в этой войне нет ничего смешного. И это так. Не скажу, что война - ад, уж очень заездили такие слова со времен генерала Шермана, но раз восемь я предпочел бы угодить в преисподнюю. Может статься, там не так скверно, как на этой войне. Например, в окопах, когда во время атаки в группу людей, среди которых стоишь и ты, прямым попаданием угодил снаряд. Снаряды не так уж страшны, если нет прямого попадания. Конечно, может задеть осколком. Но при прямом попадании на тебя градом сыплются останки товарищей. Буквально сыплются. За шесть дней, проведенных в окопах на передовой всего в пятидесяти ярдах от австрийцев, я прослыл заговоренным. Надеюсь, так оно и есть. Вы слышите постукивание - это звук моих костяшек о доски на койке.
Что ж, теперь я могу клятвенно поднять руку и заявить, что был обстрелян фугасными минами, шрапнелью, химическими снарядами, ручным "гранатометом", снайперами, пулеметами и в дополнение ко всему аэропланом, совершавшим налет на наши позиции. Правда, в меня еще не бросали ручной гранаты, но винтовочная граната разорвалась довольно близко. Возможно, ручная граната еще впереди. И после всего получить только пулеметное ранение и осколки мины, да и то, как говорят ирландцы, наступая в направлении тыла, это ли не везение. Что скажете, родственники?
227 ранений, полученных от разорвавшейся мины, я сразу даже не почувствовал, только казалось, будто на ноги мне надели резиновые ботинки, полные воды. Горячей воды. И колено повело себя как то странно. Пулеметная пуля стегнула по ноге словно обледеневший снежок. Правда, она сбила меня с ног. Но я поднялся и дотащил своего раненого до блиндажа. У блиндажа я просто рухнул. Итальянец, которого я тащил, залил кровью мой китель, а брюки выглядели так, словно в них делали желе из красной смородины, а потом прокололи дыры, чтобы выпустить жижу. Капитан, большой мой приятель - это был его блиндаж - сказал: "Бедняга, Хем, скоро он О. В. П.". Это значит "обретет вечный покой". Из за крови на кителе они решили, что у меня прострелена грудь. Но я заставил их снять с меня китель и рубашку. Нижней рубашки не было, и мой старый торс оказался целехонек. Тогда они сказали, что я, возможно, буду жить. Это меня бесконечно ободрило. Я сказал капитану по итальянски, что хочу взглянуть на ноги, хотя мне и было страшно. Итак, мы стянули брюки, и мои конечности были на месте, но, бог мой, в какое месиво они превратились. Никто не мог понять, как мне удалось пройти сто пятьдесят ярдов с такой ношей, простреленными коленями и двумя здоровенными дырками в правом ботинке. Кроме того, я получил еще свыше двухсот легких ранений. "О, - сказал я, - мой капитан, это пустяки. В Америке такое может любой. У нас главное не показать противнику, что мы разбиты!"
Тирада эта потребовала некоторого напряжения моих лингвистических способностей, но я с ней справился и тут же отключился на пару минут. Когда я пришел в себя, они потащили меня на носилках три километра до перевязочного пункта. Дорога была перепахана снарядами, и санитарам носильщикам пришлось идти напрямик. Как только заслышат большой снаряд - жж ух бум, - так сразу меня на землю и сами плашмя рядом. Теперь мои раны болели так, словно 227 дьяволят впивались когтями в тело. Во время наступления перевязочный пункт эвакуировали, так что в ожидании санитарной машины мне пришлось два часа проваляться в конюшне, крышу которой снесло снарядом. Когда машина пришла, я приказал им проехать дальше по дороге и подобрать раненых солдат. Машина вернулась, полная раненых, и меня погрузили в кузов. Артобстрел все еще продолжался, и где то позади ухали наши батареи, и 250- и 350 миллиметровые снаряды, грохоча как паровоз, проносились над нами в сторону Австрии. Потом мы слышали их разрывы за передовыми позициями, и снова свист большого австрийского снаряда и грохот взрыва. Но наши палили чаще и более крупными снарядами, Потом сразу за нашим навесом заговорили полевые пушки - бум, бум, бум, бум, и 75- и 149 миллиметровые снаряды, шипя, полетели к австрийским позициям, и пулеметы трещали, как клепальные молотки, - тат а тат, тат а тат.
Два три километра меня везли в итальянской санитарной машине и потом выгрузили в перевязочном пункте, где оказалось полно знакомых офицеров медиков. Они сделали мне укол морфия и противостолбнячный укол, и побрили ноги, и извлекли из них двадцать восемь осколков разной величины. Они великолепно наложили повязки, и все пожали мне руки и, наверное, расцеловали бы, но я их высмеял. Пять дней я провел в полевом госпитале, а затем меня перевезли сюда, в базовый госпиталь.
Я послал вам телеграмму, чтобы вы не волновались. В госпитале я пробыл один месяц и двенадцать дней и надеюсь через месяцок выйти отсюда. Хирург итальянец здорово поработал над моей правой коленкой и правой ступней. Он наложил двадцать восемь швов и уверяет, что я смогу ходить не хуже, чем до сих пор. Раны все затянулись, и инфекции не было. Он наложил гипс на правую ногу, чтобы сустав сросся. У меня осталось несколько оригинальных сувениров, которые он извлек при последней операции.
Пожалуй, теперь без болей я буду чувствовать себя даже неуютно. Через неделю хирург намерен снять гипс, а через десять дней он позволит мне встать на костыли.
Придется заново учиться ходить.
Это самое длинное письмо из всех, что мне доводилось писать, а сказано в нем так мало. Поклон всем, кто обо мне справлялся, и, как говорит матушка Петингил, "Да оставят нас в покое, дабы могли мы пребывать в семьях своих!"
Доброй ночи и всем моя любовь.
Эрни"

2

Когда уже смеркалось, в вытянутом, как гигантский железнодорожный вагон ангаре кегельбана начался вечер вопросов и ответов, посвященный памяти лауреата Нобелевской премии, писателя Эрнеста Хемингуэя. Основным выступающим был профессор университета штата Флорида.
Мне хотелось знать, что прежде всего интересует людей. Я не сомневалась, что стоит ступить на землю любого из штатов родной страны, и прежде всего Нью-Хемпшира, где я постоянно проживаю, и меня заставят публично делиться воспоминаниями, предположениями и гипотезами по поводу жизни и гибели моего бывшего мужа. Надо сказать, что так и сталось, теперь фактически я главный эксперт по Хемингуэю. Только не получаю за это денег.
Публика собралась совершенно разнообразная, как это всегда бывает на массовых мероприятиях в период летнего отдыха. Правда, не было привычного барабанного боя, синкоп местного бэнда, но прозвучали торжественные звуки Государственного гимна США. Хотя стук о крышку стола тяжелых пивных кружек присутствовал, как и шелест и хруст употребляемого попкорна. О, да встреча устроена пивной компанией, догадалась я. Дай-то Бог прибыли и процветания ей! Благодаря ее креативщику присутствующие узнают что-то новое для себя и вспомнят много забытого со школьной скамьи о великом писателе и гражданине Соединенных Штатов Америки.
- Эрнест Миллер Хемингуэй, погибший сегодня утром, - начал без вступления профессор, - был рожден 21 июля 1899 года в южной передней спальне дома № 439 по Северной авеню Оук-Парка, штат Иллинойс. Когда ему было шесть лет, их одна из самых уважаемых в городе семья, переехала в новый дом под № 600 по Северной авеню.
Матерью Эрнеста была Грейс Холл Хемингуэй, отцом был Кларенс Эдмондс Хемингуэй. Его сестер звали: Марселина, рожденная 15 января 1898 года; Урсула, рожденная 29 апреля 1902 года; Маделайн, рожденная 28 ноября 1904 года; Кэрол, рожденная 19 июля 1911 года. Его единственный брат, Лестер, родился 1 апреля 1915 года, таким образом, он почти на шестнадцать лет был младше Эрнеста.
Хемингуэй учился в средней школе Форрест Тауншип в Оук-Парке. Там он и приобрел свой первый опыт в области журналистики, участвуя в издании школьной еженедельной газеты "Трапеция"...
Вопрос: А в каком институте он учился?
- У Хемингуэя не было серьезного систематического образования.
Вопрос: Семейный летний дом Хемингуэя был расположен в северном Мичигане, на озере Валлун, тогда озеро Медведя, что около города Петоски. За какой проступок Эрнест преследовался Мичиганской охотинспекцией, когда ему было шестнадцать лет?
- Хемингуэй с сестрой плавали вдоль акватории Валлунского озера в одной из их семейных лодок, когда он увидел редкую синюю цаплю. Исходя из того, что ее чучело могло бы стать прекрасным дополнением к отцовской коллекции птиц и животных, он выстрелил в птицу. Завернув цаплю в газету, они спрятали ее в памятное место и последовали дальше. Когда они возвратились, птица уже ушла.
Они никому не сказали о происшествии. На следующий день, когда Эрнест на другом берегу помогал соседу сушить сено, к ним в дом явился охотинспектор и объявил матери Эрнеста, что должен арестовать молодого человека за содеянное. Грейс не оправдывала сына. Дядя Эрнеста Джордж повел его к судье, и тот, выслушав нарушителя, приговорил его к небольшому штрафу и тут же освободил.
Это было единственное столкновение Эрнеста с законом, которого он никогда не забывал. Более того, он использовал некоторые полученные тогда впечатления как основу для ряда рассказов о Нике Адамсе.

3

Вопрос: В каком виде спорта Хемингуэй впервые был отмечен?
- Хемингуэй, вступая школьником в футбольную команду, прибавил к своему году рождения еще пару лет. Ему поверили, потому что он был почти шесть футов ростом и весил 150 фунтов. Он был неуклюжим подростком, а ноги у него были такими большими, что ни одни футбольные ботинки со школьного склада по размеру не подходили ему. Лучшее, на что Эрнест мог рассчитывать при таких физических данных, это скромная позиция во второй или даже третьей линиях. Доктор Кларенс Хемингуэй, несмотря на очевидное, трогательно стремился стать свидетелем спортивного триумфа сына. Он всюду сопровождал команду и неоднократно пытался убедить тренера и капитана в том, что его сын является лучшим линейным в лиге. Как нередко случается, слово материализовалось. По итогам сезона Эрнесту была на вечные времена на свитер нашита большая оригинальная эмблема.
Вопрос: Какой была первая оплачиваемая трудовая должность Хемингуэя?
- С 1917 года Хемингуэй работал помощником полицейского репортера в "Канзас-Сити Стар", штат Миссури. Всегда отличавшийся самостоятельностью, Хемингуэй не пошел ни в престижный колледж - мечту мамы, ни в медицинскую академию, как того хотел отец, а поступил в одну из лучших американских газет. Там он познал несколько незыблемых правил, которым следовал всю жизнь: - Пиши короткими предложениями. Первый абзац должен быть кратким. Язык должен быть сильным. Утверждай, а не отрицай. Избегай обветшалых жаргонных словечек. Избегай прилагательных, особенно таких пышных, как потрясающий, великолепный, грандиозный, величественный и т.п.
Всего в правилах этой газеты было сто нормативных пунктов. Эрни проработал там в соответствии с договором шесть месяцев, а затем завербовался водителем санитарной машины американского Красного Креста на войну в Италии.
Следующие опущенные мной несколько вопросов и ответов касались обстоятельств ранения Хемингуэя у Фоссальты. И далее:
Вопрос: Какую роль в судьбе Хемингуэя сыграла Агнес фон Куровски?
- Агнес Ханна фoн Куровски, как говорят, была высокой, темноволосой девушкой, которая родилась в Вашингтоне, округ Колумбия. Она приобрела профессию медсестры в больнице Бельвю в Нью-Йорке и была направлена Красным Крестом в Милан, Италия, в отделение грудной хирургии, где Хемингуэй выздоравливал от полученных на фронте ран. Агнес была добра, щедра, полна бурлящей энергии и умна, любила людей. Девятнадцатилетний Хемингуэй безумно влюбился в Агнес. Она произвела на него такое впечатление, что стала прообразом героини одного из самых главных его произведений.
Вопрос: В превосходном рассказе Хемингуэя "В чужой стране" говорится о методах реабилитации его ног в больнице в Милане, Италия. Цитирую: "Здание госпиталя было старинное и очень красивое, и мы входили в одни ворота и, перейдя через двор, выходили через другие, с противоположной стороны". Как долго продолжалось лечение и когда Хемингуэй смог вернуться в Соединенные Штаты?
- Хемингуэй, в соответствии с медицинскими показаниями, имел возможность находиться на излечении в Италии в течение пяти месяцев. Он возвратился в Нью-Йорк 21 января 1919 на борту парохода "Джузеппе Верди" в сопровождении сослуживца. Тот передал по приезде в Чикаго Эрнеста из рук в руки его отцу, который привез сына в Оук-Парк.
Вопрос: 8 января 1920 года Хемингуэй сел на поезд, следующий в Канаду, чтобы поступить работать в газету "Торонто Стар". Нельзя ли рассказать поподробнее об этом важном для становления молодого журналиста периоде?
- Если судить непредвзято и честно, работа в "Торонто Стар" была скорее маркетингового, рекламного характера. Представленный руководителю рекламного объединения обоих изданий Хемингуэй стал каждую неделю получать тысячи счетов от социально заметных гражданок Торонто, арендовавших оригинальные картины местных художников.
Но, понятно, Эрнест, попутно старался вникать и в тонкости выпуска крупной ежедневной газеты, а также еженедельника, входившего в состав медиа-холдинга. Рвение молодого человека не осталось незамеченным. Позже он даже был представлен главному редактору "Торонто Стар".
После окончания контракта в Канаде Хемингуэй с приятелем бросились искать счастья в Чикаго. У Эрнеста вышли деньги, и они решили разделить доход друга, пока Эрнест найдет себе работу. Каждый день они ходили в греческую закусочную за углом, где работал афро-американский повар. Считается, что с этого ресторана-закусочной списано место действия известного рассказа Хемингуэя "Убийцы". На основе этого рассказа студией "Юниверсал" в 1946 году была снята лента продолжительностью 105 минут. Звездой фильма по праву стал Берт Ланкастер - "Швед". Фил Браун - "Ник Адамс". Режиссером был Роберт Седмак, сценарий написали Энтони Вайлер и Джон Хьюстон.
Вопрос: В начале ноября 1920 года Хемингуэй в Чикаго встретил молодую особу. Насколько мне известно, она и стала первой его женой. Извините, но я запамятовал ее имя.
Вот те на! Но, если вдуматься, почему люди должны помнить имя первой жены даже выдающегося человека?
- С девушкой по имени Элизабет Хэдли Ричардсон Хемингуэй познакомился в начале ноября 1920 года в квартире Смита, дом № 1230 по Норт Стэйт авеню в Чикаго. Это была высокая, темно-рыжая особа (особа!!!) из Сент-Луиса, штат Миссури.
Хэдли родилась 9 ноября 1891 года - последней из шестерых детей. Она была непринужденной, импульсивной, нежной девушкой, доверчивой и любящей людей. Хэдли посещала серьезный колледж Брин Маур, почти профессионально играла на фортепиано. Высокая, стройная, с приятной внешностью, Хэдли была музыкальна, начитана, отличалась ровным характером. В сентябре молодые люди поженились.
Ее возраст приближался к критическим двадцати девяти годам, и она, должно быть, готовилась принять снисходительный, чисто американский титул spinsterhood - эта сумасшедшая старая девица.

4

"Да этот так называемый профессор просто спятил!", - возмутилась я и уселась поудобнее, так как речь уже пошла о венчании и медовом месяце в летнем доме Хемингуэев..
Вопрос: Почему Хэдли опоздала в церковь на собственный обряд венчания?
- Перед венчанием невеста вымыла голову, а густые волосы ни в какую не спешили сохнуть
"Я не помню, были ли в то время фены или их еще не было, - подумала я, без особого волнения вспомнив тогдашний переполох. - А что вообще было в Соединенных Штатах в 1921 году? Ну, автомобили, ну, радиоприемники, ну, холодильники... Даже кондиционеры! А фенов, насколько я помню, не изобрели".
Вопрос: В какую страну была первая зарубежная командировка журналиста Хемингуэя?
- Это не была, строго говоря, командировка. Эрнест и Хэдли решили пожить в Париже, Франция. Они пересекали океан в середине декабря 1921 и прибыли в Париж за три дня до Рождества. Эрнест имел договоренность с "Торонто Стар", что присылаемые им корреспонденции, подготовленные на свой страх и риск, будут без промедления публиковаться и оплачиваться сполна. Эти кабальные, в сущности, условия скрашивало то, что Хемингуэй, оставаясь вне штата издания и, освобождая "Торонто" от какой-либо ответственности за себя, был совершенно свободен при поиске и отборе материала. Но молодой паре абсолютно не на что было бы жить, если бы не регулярно получаемые Хэдли из Америки чеки доверительной собственности.
Они остановились в отеле "Джекоб" - теперь отель "Англетер". Это жилье было еще в Америке рекомендовано другом, который только что приехал из Парижа. Там было чисто и сравнительно дешево.
Вопрос: К тому времени уже очень известный писатель Шервуд Андерсон подготовил для Хемингуэя рекомендательные письма американским литераторам, осевшим в Париже. Профессор, вы не могли бы напомнить, именно кому?
- Четыре известных экспатрианта, кому адресовал свои письма Андерсон, были: Гертруда Стайн, жившая совместно с компаньоншей по имени Алиса Б. Токлас, известная как коллекционер работ Пикассо и других современных живописцев, а также как самостоятельный автор.
Сильвия Бич, ей принадлежал книжный магазин "Шекспир и Компания". Знала всех видных литераторов, включая ирландского писателя Джеймса Джойса. Эзра Паунд, непревзойденный поэт из Айдахо, который жил в Англии перед войной, обладал большим влиянием в литературных кругах Лондона, Парижа и Нью-Йорка. Луи Галантье, сотрудник Международной Торговой палаты, знал французский как родной. Помогал переводить книги Шервуда Андерсона.
Вопрос: Какой тираж был у первой изданной Хемингуэем книги? И если можно, коснитесь последующих изданий.
- Первая книга Хемингуэя, увидевшая свет в августе 1923 года, называлась "Три рассказа и десять стихотворений". Она была издана тиражом 300 копий. В 1925 году вышла мало кем замеченная книга рассказов "в наше время".
Мне вспомнилось, что тогда все задавались вопросом: "Почему заголовок набран в нижнем регистре?" Эрнест обычно отвечал со смехом: "А чтобы услышать, как вы спросите это!"
Вопрос: Вы не сказали, каким тиражом вышла вторая книга Хемингуэя.
- Предполагался такой же ограниченный выпуск - 300 экземпляров. Но фактически было напечатано только 170 копий, вследствие небрежности французского печатника, использовавшего не тот вид бумаги при репродуцировании портрета Хемингуэя в начале книги. А через год, в 1926 году, широкое признание принес Хемингуэю его роман "И восходит солнце", более известный в мире под названием "Фиеста". В 1929 году, эта слава была прочно закреплена вторым из ранних романов Хемингуэя "Прощай, оружие!".
Вопрос: Почему Эрнест и Хэдли в августе 1923 года выехали из Парижа в Канаду?
- Они ожидали ребенка и хотели, чтобы он родился на территории США. Эрнест к тому же надеялся заработать денег, сотрудничая с "Торонто Стар". 10 октября 1923 года в 2 часа ночи родился мальчик Джон Хэдли Никанор весом семь фунтов пять унций.
Вопрос: Кто были крестным отцом и крестной матерью Джона Хэдли Никанора?
- Крестным отцом и крестной матерью ребенка стали Эрик Эдвард Дорман- Смит и Гертруда Стайн.
Взяв Джона на руки впервые, вдруг вспомнила я, Эрнест сразу дал ему прозвище Бамби - такую медвежью основательность имела теплая пухлая ручка сына.
Вопрос: Каково было значение песенки "Dix bis Avenue des Gobelins"? Я чуть не прослезилась от внезапно нахлынувших воспоминаний, но ответ профессора меня вполне удовлетворил:
- Эрнест и Хэдли научили сына песне: "Dix bis Avenue des Gobelins?" - адресу, где Бамби живет, чтобы была гарантия не потерять мальчика в громадном мегаполисе. В случае чего, он мог вспомнить песню и спеть ее тому, кто его нашел.
Это был не наш адрес, захотелось уточнить мне, а адрес нанятой для сына няньки, которую всегда можно было застать дома.
Вопрос: Я слышала довольно любопытную историю приобретения Хемингуэем картины Миро "Ферма". Ведь это был королевский подарок для его тогдашней жены Хэдли, не правда ли?
"Правда, правда!", - чуть прямо со своего места не закричала я.
- Это было в 1925 году, - сказал профессор. - Большой, 48 на 55 дюймов, яркий холст, написанный испанским гением Хуаном Миро, Хемингуэй мечтал подарить Хэдли на ее тридцать четвертый день рождения. Нужно было срочно найти 5000 франков, а где их взять? Основную сумму помогли взять в долг друзья, но пришлось использовать и умение играть в кости. И наконец шедевр кисти самого Хуана Миро помещен над кроватью в жилище Хемингуэев. Вскоре художник самолично прибыл и остался доволен тем, что картина попала в хорошие руки и как ее разместили.
- Сейчас разрыдаюсь! - довольно громко и не скрывая сарказма, проговорила сидящая впереди и чуть правее дама. - В то время картина стоила сущие пустяки - где-то 250-300 долларов. Это и есть эквивалент по тогдашнему курсу 5000 франков.
Мне нестерпимо захотелось стукнуть ее стулом по голове. Конечно, Хемингуэй в таких ситуациях был более принципиальным. Мы уже не жили вместе почти десятилетие, но я никак не могла не вникать, хотя бы со стороны, в перипетии жизни Эрнеста. Тем более, что все годы мы не теряли связи. Испанская Гражданская война, вторая из трех войн, в которых Хемингуэй принимал участие и на опыте которой потом родился "По ком звонит колокол", была наиболее политически ангажированным периодом жизни Хемингуэя. Как раз в то время он помог привлечь финансирование для производства пропагандистского фильма "Испанская земля", осуществленного голландцем Йорисом Ивенсом, а сам написал и прочел его закадровый текст. Орсон Уэллес, приглашенный, чтобы сделать запись комментария, хотел изменить некоторые из фраз, которые показались ему излишне напыщенными. При просмотре фильма, самостоятельно поправленного Уэллесом, они сошлись с Хемингуэем в рукопашной. В ход пошли не только кулаки, но и стулья. Комментарий европейских газет к этому необычному поединку был кратким: "Два американских тяжеловеса примирились позже при посредничестве бутылки виски". А вот Уэллес, бестрепетно отметивший плоскую, резкую монотонность Хемингуэя, которая сопровождала весь фильм, завоевал право на бессрочный и беспроцентный кредит в некоторых издательствах.

5

За воспоминаниями, похоже, ушло немало времени. К действительности меня вернул новый, еще более болезненный вопрос.
Вопрос: Почему покончил с собой отец Эрнеста, доктор Кларенс Хемингуэй, 6 декабря 1928 года?
Опытный профессор ответил исчерпывающе.
- Доктор Кларенс Хемингуэй, - сказал он, - серьезно страдавший стенокардией, диабетическими осложнениями, постоянной потерей сна в результате существенных финансовых потерь на фондовом рынке, выстрелил себе позади правого уха из старого револьвера Смита и Вессона 32 калибра в спальне второго этажа его дома в Оук-Парке, штат Иллинойс.
Вопрос: Говорят, дядя Полин, Гас, купил дом для них с Хемингуэем, едва они женились?
- Это был обычай дядюшки Гаса - покупать дом для молодоженов, едва кто-то из членов их клана женится. В данном случае, стоимость сделки составляла восемь тысяч долларов. Дом являлся уникальным для Ки-Уэста: из кораллового камня, с прилегающей недвижимостью. Дому было почти восемьдесят лет.
Как и следовало ожидать, был поднят традиционный вопрос о чемодане. Суть его вот в чем. Молодой Хемингуэй писал много, но ранние его вещи не попали в печать и даже не сохранились: чемодан с рукописью почти законченного романа, восемнадцатью рассказами и тридцатью стихотворениями был похищен в дороге у его жены. Дело в том, что 2 декабря 1922 года Хэдли Хемингуэй упаковала три папки беллетристики Эрнеста Хемингуэя, чтобы взять их в Швейцарию, где Хемингуэй освещал Мирную конференцию в Лозанне. На Лионском вокзале в Париже Хэдли поместила сумки в свое купе и отошла за газетой и некоторыми мелочами. И по возвращении обнаружила, что чемодан с рукописями мужа украден. Хемингуэй еще долго не мог прийти в себя. Теперь он должен был начать все сначала.
Но, понятно, не без намека повторяется в литературных кругах и следующая история. Однажды в 1920-х, Эрнест Хемингуэй собрал все свои рукописи, чтобы сдать в издательство. Но прежде решил еще раз их отполировать до совершенства. Поэтому все их сложил в чемодан и поручил жене доставить его в Лозанну. В конечном счете, издав свои произведения в изумительном едином томе, он намеревался произвести большое впечатление как автор. Книга, к сожалению, так и не вышла.
- Хэш проявила безответственность и крайнюю невнимательность, - клеймил лектор первую жену Хемингуэя, не подозревая, что она находится тут же, в зале. - Эрнест пытался заставить Хэдли лететь самолетом (это в 1922 году! Да у нас таких денег не нашлось бы!) и присоединиться к нему. Вместо этого она решила путешествовать поездом. Она упаковала все его рукописи в отдельный маленький чемодан - таким образом, Эрнест смог бы продолжить свое работу в течение рождественского сезона. За исключением двух рассказов, - продолжал профессор пересказывать жеванное и пережеванное, - все материалы, даже черновики (!) были в чемодане. Не исключено, что Хэдли намеренно сделала так, чтобы проводник взял багаж и понес в ее купе. В течение считанных мгновений сумки находились вне поля зрения Хэдли. И этого было достаточно, чтобы чемодан с рукописями был украден.
В любом случае получается, что я и только я украла поклажу где-то по дороге.
Проходят годы и десятилетия, но не утихают споры о злополучном чемодане. Согласно некоторым биографам, у Хемингуэя была причина для фальсификации событий. Как выразился Николас Дельбанко, такой маневр оказался "плацдармом для победного воздушного десанта". Хэдли однажды села на поезд в Париже, чтобы посетить Хемингуэя в Швейцарии, и по его запросу не довезла до места чемодан, полный якобы предстоящей работы.
Примечательно, что и друг Хемингуэя Эзра Паунд расценил эту неудачу как "удар удачи": когда будут восстанавливаться рассказы, сами собой забудутся слабые части, и только лучший материал возникнет в памяти.
Проблема на самом деле существует, говаривал он: просто Хемингуэй потерял чемодан! Позже Эрнест многое восстановил из утраченного - то, что счел приемлемым.
Пол Маурер до конца своих дней сильно сомневался в справедливости присуждения Хемингуэю Нобелевской премии по литературе в 1954 году.
- Хемингуэю надо благодарить деву Марию, ведь прошло явно политическое решение, - рассуждал он, если разговор касался этого вопроса, а он сам собой возникал довольно часто. - Вспомни, сколько возни было как раз в те годы вокруг присуждения Нобеля по литературе Шолохову и Пастернаку? Да разве можно было сравнивать русских гениев с нашим шалопаем?
Я тихо улыбалась, потягивая из бокала красное.
- Его сопровождает такая красивая легенда, - помолчав, промолвила я.
- Еще добавь сказку о "неотразимой ауре" Папы! - совершенно ровным тоном проговорил Пол. - Кстати, дорогая, тебе известно, откуда возникло это прозвище?
Мне было известно, но я спросила:
- Откуда же?
- Он сам придумал его на террасе "Клозери де Лила"! - победно воскликнул Пол. - А было Папе в ту пору 27 лет.
Приятно, когда муж ежедневно старается делать для тебя открытия!
- Спокойной ночи, милый!

6

После выхода книги Николаса Дельбанко "Потерянный чемодан" Пол Маурер будто обрел союзника в отстаивании своей точки зрения. Он уже совсем не сомневался, что инцидент с чемоданом был специально подстроен. Ведь Хемингуэй в те годы весьма охотно, пространно и со знанием дела рассуждал о теории литературы в парижских кафе, но предъявить на суд публики ему, в сущности, было нечего, говорил Пол.
Мне были близкими подобное понимание подноготной памятного случая и его трактовка Дельбанко - по крайней мере, в двух сценариях наши с автором взгляды смыкались.
Но одновременно я никак не могла уяснить свою роль в этом деле, потому что даже неискушенному человеку было ясно, что за полторы недели активного отдыха в горах времени для работы над огромным объемом рукописей не выкроишь. Я боялась какого-нибудь отчаянного поступка со стороны становившегося все более неуравновешенным и импульсивным Эрнеста, так как положительных ответов из издательств все так и не было.
"В Альпах следовало бы избавиться от этого груза прошлого раз и навсегда. Советую и тебе не изучать эти папки, а поступить именно так. Кажется, я делаю совсем не то. Надо кончать с этими экспериментами", - подобных слов из уст Эрнеста я боялась больше всего. И не только потому, что вложила так много в предприятие под именем Хемингуэй. Я выращивала великого писателя, а не психопата.
"Этот инцидент был разрушительным для них обоих так же, как и для их брака...", - в этом своем утверждении Дельбанко был безусловно прав.
- Психологи уже давно стали обнаруживать истоки явной неадекватности поведения Хемингуэя в отдельных ситуациях, - констатировал Пол. - Среди них самые явные - тяжелая наследственность, душевные травмы, ранний алкоголизм.
- Но, если встать на другую точку зрения, не покажутся ли не совсем ловкие действия Хемингуэя вполне естественными для внутренне свободного, не стесняющегося проявлять присущие ему качества юмора, доброты и романтизма человека? И если бы Эрнест был другим, состоялся ли бы он как писатель? Ведь невозможно отрицать, что искусство может придавать очарование даже ужасам - в этом, быть может, его благословение, а быть может, проклятие. Искусство - это рок.
Но, оказывается, Маурер имел ввиду несколько иное. Как обычно в ясную безветренную погоду, мы коротали вечер на открытой террасе, откуда хорошо была видна гладь озера.
- Поставим вопрос более прямолинейно и жестче. Обладает ли человек свободой распоряжаться собой, в частности, правом на самоубийство? - спросил будто бы сам себя Пол Скотт Маурер. - Безусловно, мир абсурден: все мы рождаемся случайно, существуем в непрерывной борьбе и умираем случайно. Мы жаждем счастья на земле и к тому же еще и вечной жизни, что, конечно, опять же абсурдно из-за непропорциональности желаемого и выполнимого.
- Выходит, мы живем в абсурдном мире - без потребностей, без целей, без сущности, - произнесла я, не скрывая сомнения. - Но я не считаю, что неудачи должны восприниматься человеком как повод для отчаяния.
- В абсурдном мире любой выбор возможен, даже самоубийство. В любимом русском произведении Хемингуэя, романе Достоевского "Бесы", Кириллов, захваченный идеей свободы, убивает себя, чтобы доказать, что Бога не существует и человек волен распоряжаться своей судьбой как ему заблагорассудится.
- Это и есть одна из граней абсурдного в нашей жизни и смерти, - поддакнула я и попыталась развить мысль Пола. - Разве не нелепо, что Хемингуэй в итоге интенсивной творческой жизни, путешествий и приключений вдруг покончил с собой. Одни рассматривают этот поступок как слабость, трусость и смертный грех. Другие, напротив, склонны видеть в нем преднамеренный выбор, требующий концентрации силы воли и храбрости, что может осуществить только закаленный профессионал. Он знал, какова она, смерть, исчерпывающе показал это знание в "Смерти после полудня", книге, где смерть - ритуальная работа. Тореадор это художник, следует восхищаться его элегантностью, храбростью, точностью. Это не кровопролитие, а драматическая конфронтация жизни и смерти, потому что смерть регулирует жизнь. Страх может быть преодолен, трусость одиозна, а ремесло вечно. Работа всегда облагораживает жизнь.
- Наверное, ты права, - согласился Пол. - Самоубийство Хемингуэя должно рассматриваться именно в этом контексте. И все же имеет значение, умирает ли человек в двадцать лет или в пятьдесят. Самоубийство разрушает любой возможный будущий выбор, ведь оно отрицает появляющуюся волю к жизни. Смерть, как бы она ни выглядела, далекое от гуманности зрелище, а самоубийство к тому же представляет союз с абсурдным. Выходит, надо крепко подумать, прежде чем убить себя.
- Жизнь подобна горе, - вспомнила я древнюю мудрость. - И человек живет до тех пор, пока карабкается вверх. Надежда, вновь возникающая на горизонте, - это вершина, которую предстоит достичь.
- Должно быть, Сизиф олицетворяет человека двадцатого века? - улыбнулся Пол Скотт. - Несмотря на знание, что все смертны, он без устали катит свой камень вверх, потому что результатом своих усилий считает достижение достоинства и счастья. Он не сомневается, что когда поднимет груз на вершину, скала опять скатится в долину, и он должен будет начинать подъем снова и снова. Несмотря на все трудности, обреченный на очередную неудачу Сизиф посвящает себя этому. Такова трудовая судьба людей во всех поколениях.
- Далеко не все достигают значительных высот - справедливого вознаграждения и признания, как, скажем, Хемингуэй, получивший Нобелевскую премию, - поняла и приняла я выводы Пола Скотт Маурера. - Однако, усилия Сизифа - это стремление к высотам, которое придает осмысленности существованию в мире без цели. Другими словами, это - катализатор.
- Мы живем в мире, в котором смерть - арбитр жизни, пусть Хемингуэй и не развивал свои размышления по этому поводу. Но эпиграф-притча о леопарде, открывающий "Снега Килиманджаро", без сомнения, метафорическое видение Хемом его ремесла. Хотя в эпиграфе заявлено, что никому не известно, что леопард искал на такой высоте, сочинения Хемингуэя предполагают, что он знает это точно. Аналогия между охотой и творчеством очевидна. В конечном счете, смерть леопарда и смерть Хемингуэя являются напоминанием об усилиях, которые Сизиф прикладывал к подъему скалы, - сделал окончательный вывод Пол. - Так же, как Гюстав Флобер, Хемингуэй полагал, что создание произведения искусства сродни восхождению на высокую гору. Горовосходитель упорно поднимается, даже если это означает умереть в снегу от переохлаждения или сердечной недостаточности, или от отека легких, или от кислородного голодания - в двух шагах от вершины.
Жизнь и работа Хемингуэя, думала я уже в постели, готовая ко сну, свидетельствуют о его таланте, выносливости и упорстве. Произведение искусства, если взглянуть правде в глаза, всегда в точности равно своему создателю. Оно не может быть больше, чем он, как не может быть и меньше. И персонажи его произведений под стать автору. Джейк Барнс не теряет завидного присутствия духа, несмотря на полученное на войне ранение. Фредерик Генри выживает, несмотря на окружающий его ужас войны. Фрэнсис Маккомбер преодолевает свою слабость. Роберт Джордан остается преданным Марии и делу, которому служит. Старик Сантьяго, не обращая внимания на свой почтенный возраст и преследующие его неудачи, демонстрирует, что он - все еще чемпион. Несмотря на абсурдное, достижения Хемингуэя доказывают, что есть различие между смертью в возрасте двадцати лет и смертью в возрасте пятидесяти лет. Его жизнь демонстрирует, что усилия Сизифа тоже несут свои плоды.

7

- Микроб, поразивший Эрнеста, легко передается друг другу в семье. Посмотри, как кончили его ближайшие родственники. Не будем заглядывать в глубь веков, смерть доктора Хемингуэя потрясла писателя. Он называл поступок отца трусостью, хотя и понимал, что тот пожертвовал собой во имя семьи: чтобы помочь близким с помощью страховки выйти из материальных затруднений. После смерти отца Эрнест распорядился высылать постоянную сумму матери. Мысль о самоубийстве отца преследовала Хема всю жизнь.
Но в 1961 году сам Эрнест снес себе череп выстрелом из английской крупнокалиберной двустволки. Некая умственная болезнь стала проклятием их рода. Ведь кроме названных, две из его сестер, и единственный брат также покончили с собой; двое из его троих сыновей прошли курс электрошоковой терапии.
Я не стала напоминать Полу, что мой Бамби, самый старший сын Хемингуэя - отец живых, здравствующих и процветающих Марго и Мэриэл, еще в юности поклялся не уступать искушению самоубийства.
- Пусть все видят, - заявил он тогда, - как долго Хемингуэи, если захотят, могут жить.
Но Пол Маурер, практически с Первой балканской войны близко знавший Эрнеста, стал приводить убийственные, на его взгляд, примеры.
- Без комментариев, посмотрим на эти факты непредвзятым взглядом, - предложил он.
Я терпеливо приготовилась слушать. Сотни подобных историй сыпались, как из рога изобилия, из разных источников информации, но приводимые сейчас Полом, в сущности, были совсем безобидными.
...К Хемингуэю как-то в Солнечной долине, в ресторане, подошел неизвестный и спросил: "Где тут восходит солнце?". Хемингуэй любезно ответил. "Спасибо, г-н Хемингуэй", - сказал человек. Некоторое время спустя он снова подсел к Хемингуэю. "Привет, г-н Хемингуэй", - сказал он и потом, оглядываясь, воскликнул: "Привет, Эрнест!"
Поощренный любезными поклонами Хемингуэя, человек продефилировал мимо столика писателя еще раз. "Привет, Папа!" - кричал он. На этот раз Хемингуэй, набычившись, поднял его руки, как победителю на ринге, и проревел: "Hellooooo! и Goodbyyyyye!"
"...Париж - это банкет, который всегда с тобой". Любимая еда Эрнеста Хемингуэя - сырой лук на намазанном маслом хлебе. Чтобы облегчить муки голода в одну из особенно трудных парижской зим, Эрнест решил обратиться в Люксембургском саду к своему богатому охотничьему опыту. При этом крошечный сын спал в коляске. Замысел был до гениальности прост. В присутствии жандарма, ревностно исполняющего свои служебные обязанности, надо было спокойно сидеть в кафе за стаканом вина. Но как только страж порядка удалялся, необходимо было подманить голубей припасенной горсткой зерна, постараться поймать несчастных птиц и, молниеносно свернув им шею, спрятать теплые мягкие тельца под одеялом у Бамби. Дома голубей готовили и съедали. ...Контракт Эрнеста Хемингуэя со Скрибнерами содержал важный пункт, мешающий издателю изменить без разрешения автора даже отдельное слово в его рукописях. Читая "Смерть после полудня" знаменитый редактор Скрибнеров Максуэл Перкинс столкнулся со словом "fuck" и решил согласовать возникшую на ровном месте проблему с руководителем фирмы Чарльзом Скрибнером. Скрибнер, однако, собирался срочно уехать из офиса. "Мы должны будем обсудить это подробно после обеда", - сказал босс, со вздохом достав блокнот-поминальник, озаглавленный "Что надо сделать сегодня". Скрибнер размашисто вписал крупными буквами "fuck" и уехал на обед. Хемингуэй впоследствии со смаком рассказывал об этом случае, особенно женщинам.
...Патрик принес показать отцу свое первое произведение. Хемингуэй внимательно прочел рукопись, прежде чем возвратить ее сыну. Изменения были внесены в одно-единственное предложение. "Но, папа, - попытался пожаловаться Патрик. - Вы изменили только одно слово". "Если это - точное слово, - ответил Хемингуэй, - это уже много".
Я вспомнила, что требовательный к себе Хемингуэй пересмотрел заключительную страницу "Прощай, оружие!" 39 раз. А вводный параграф "Фиесты" - почти 100 раз. ...Скотт Фицджеральд, - Пол торжествующе взглянул на меня, - был невысокого мнения относительно человеческих качеств Эрнеста. "Он всегда старался угодить тем, кто что-то мог сделать для него", - заметил Скотт.
А я, между прочим знала, что Фицджеральд даже был готов убить Хемингуэя из ревности. "Но Эрнест так хорошо пишет", - плакал Скотт на моем плече. Вообще Хемингуэю суждено было безошибочно попадать в различные драматические ситуации, это неотъемлемая часть имиджа Эрни, его харизмы.
- Забавно, - сказала я, - было узнавать из газет о гибели Хемингуэя, после того, как только что разговаривала с ним по телефону. И звонил он из какого-нибудь кафе в Венеции.
...Эрнест Хемингуэй стал лауреатом Нобелевской премии по литературе ровно через пять лет, как ею был отмечен Уильям Фолкнер. Надо сказать, они оба не очень высоко ценили друг друга. Фолкнер, например, громогласно заявлял, что Хемингуэй "никогда не использует слова, побуждающие читателя полезть в толковый словарь".
- Ничего Фолкнер не понимает, - парировал Хемингуэй. - Он, что, действительно считает, что я не знаю слов по десять долларов? Знаю. Мне они хорошо известны. Но есть более простые и более точные слова, вот их-то я и использую.
- Ну не хвастовство ли это? - повернулся Пол ко мне.
- Я думаю, здесь хвастовство присутствует в высказываниях обеих сторон, - примирительно проговорила я.
...- Эрнест Хемингуэй освещал, как испанскую Гражданскую войну, так и Вторую мировую войну Мы подчас встречались с ним на фронтах как военные корреспонденты и старались быть в авангарде войск, - сказал Пол.
И я, слушая Маурера, понимала, насколько все это было не просто.
В 1944 году Хемингуэй вместе с американскими частями моторазведки вошел в небольшой французский городок в столичном предместье, где с местными партизанами организовал круговую оборону. Вид на горизонте оставленного немцами, подернутого дымом пожаров Парижа вызвал у него слезы: "В горле у меня запершило, потому что впереди раскинулся жемчужно-серый и как всегда прекрасный город, который я люблю больше всех городов на свете".
Войдя в Париж и обосновавшись в номере отеля "Ритц" со своими заросшими и вооруженными до зубов приятелями, которые готовы были пристрелить всякого, кто обидит их Папу, он долго и бурно праздновал победу.
- Но в Париж мы не имели права входить раньше французских регулярных легионов и формирований маки, - горячо, как будто все это происходило вчера, продолжал Пол. - Однако Хемингуэй во главе собранного по дороге отряда из бродяг и клошаров опередил всех. Они осели в "Ритце" и стали корзинами требовать подать "Вдову Клико". Когда пробил час расплаты, денег оказалось мало. Хемингуэй зашел по старой памяти к Пикассо, но художника дома не оказалось. И Хемингуэй оставил корзину, на которой написал: "Пикассо от Хемингуэя". Когда корзину открыли, там аккуратными рядами размещались ручные гранаты.
- Ну разве так поступают нормальные люди?
Маурер достал сигару.
- Общеизвестный, но забытый факт. Как раз в те дни, когда мир праздновал победу над фашизмом, один старый администратор отеля передал Хемингуэю чемодан с рукописями, который хранился в "Ритце" с 1920-х годов. Это был не тот чемодан, который ты якобы потеряла?
- Нет, похоже, это был другой чемодан. Но, выясняя все эти тонкости, ты, милый, забыл упомянуть, что как раз в "Ритце" и именно в эти дни Хемингуэй и провел свои первые ночи с Мэри Уэлш, - заметила я как бы мимоходом. - В номере, заваленном винтовками, гранатами и пустыми бутылками, слушая, как на улице распевают "Марсельезу", - уточнил Пол Маурер.
В конце 1945 года, когда Эрнест развелся с Мартой, в одной парижской газете появилась заметка, озаглавленная: "Колокол звонит по трем оставленным женщинам Хемингуэя".


Chapter II

Ничто не отбирает больше духа у человека, чем трусость и страх.
Эрнест Хемингуэй

8

"3 марта 1919 года
Джеймсу Гэмблу
Оук Парк, Иллинойс
Дорогой вождь, знаешь, я бы написал тебе и раньше. В моем дневнике в течение месяца было нацарапано на первой странице "написать Джиму Гэмблу". Каждый день, каждую минуту я корю себя за то, что меня нет с тобой в Таормине. У меня дьявольская ностальгия по Италии, особенно когда подумаю, что мог бы быть сейчас там и с тобой. Честно, вождь, даже писать об этом больно. Только подумаю о нашей Таормине при лунном свете, и мы с тобой, иногда навеселе, но всегда чуть чуть, для удовольствия, прогуливаемся по этому древнему городу, и на море лежит лунная дорожка, и Этна коптит вдалеке, и повсюду черные тени, и лунный свет перерезает лестничный марш позади виллы. О, Джим, меня так сильно тянет туда, что я подхожу к замаскированной книжной полке у себя в комнате и наливаю стакан и добавляю обычную дозу воды, и ставлю его возле потрепанной пишущей машинки, и смотрю на него некоторое время, и вспоминаю, как мы сидели у камина после одного из обедов... и я пью за тебя, вождь. Я пью за тебя.
Бога ради, пока можешь, не возвращайся в эту страну. Поверь знающему человеку. Я патриот и готов умереть за эту великую и славную страну. Но жить здесь, черта с два!
Нога молодцом, родные в порядке, было здорово снова увидеть их. Кстати, они не узнали меня, когда я сошел с поезда. У меня было бурное, но приятное путешествие домой. Три великолепных дня на Гибралтаре. Я одолжил штатский костюм у какого то английского офицера и съездил в Испанию. Потом, как всегда, несколько сумасшедших дней в Нью Йорке... Здесь из меня пытались сделать героя. Но ты и я знаем, что настоящие герои мертвы. Будь я действительно смельчаком, и меня бы не было в живых...
Написал несколько чертовски хороших вещей, Джим. И начинаю кампанию против филадельфийской газеты "Сатердей ивнинг пост". В прошлый понедельник послал им первый рассказ. Пока, конечно, молчат. Завтра еще один рассказ отправится к ним. Я намерен послать им так много рассказов и все такие шедевры (нет, голова моя не вскружилась), что им придется купить их по крайней мере в целях самозащиты...
...Невеста моя все еще в забытом богом местечке Торре ди моста за Пьяве... Она пока не знает, когда вернется домой. А я откладываю деньги. Можешь себе представить? Я не могу... Вот что значит не пить и быть за тридевять земель от друзей. Может быть, теперь, когда я исправился, я ей больше не понравлюсь, правда, исправился я не окончательно...
Знаешь, мне бы так хотелось быть с тобой,
Хемми".

9

Мои сестры знали толк не только в продукции калифорнийских виноградников, но и в гороскопах, которые очень удачно составляли чуть ли ни с детства. Когда я окончательно решилась выйти замуж за Эрнеста, на больших листах миллиметровки за несколько часов был изображен астральный портрет моего суженого, который впоследствии, как показала жизнь, практически полностью оправдался. Исходной точкой было принято 8 утра 21 июля 1899 года. В гороскопе Хемингуэя, утверждали мои доморощенные астрологи, планеты расположенные над и под горизонтом, делятся поровну, что указывает на равновесие между открытостью и потребностью подняться выше того уровня, который связан с рождением в конкретной семье, с одной стороны, и субъективностью вместе с врожденными инстинктами, с другой. У него семь планет к востоку и три к западу от Меридиана, что указывает на способность, а главное, желание самому разобраться в возникающих проблемах и всегда использовать без остатка свою свободную волю.
Можно видеть, что все планеты находятся в пределах двух третей гороскопа, оставляя свободным один сектор в 120 градусов. Такая ситуация часто связана с человеком, который тратит много труда, чтобы преуспеть. В качестве двигателя в этом механизме выступает Плутон. Он подталкивает моего жениха к действию и играет важную роль в его гороскопе, поскольку это наиболее высоко расположенная планета. Исходящая от Плутона движущая сила постоянно побуждает Хемингуэя доказывать себе и окружающим собственную ценность и важность, и что он и только он будет распоряжаться собственной жизнью.
От Плутона - стремление рисковать и играть с опасностями, и чем опасность ближе, тем острее ощущение. Принцип Хемингуэя - все или ничего. Он многогранен, склонен к сочувствию, его планы и настроения часто меняются, у него прекрасная интуиция.
Управитель гороскопа Меркурий во Льве указывает на человека, который живет скромно, уединенно, но занят не только своей частной жизнью, но и стремится к неведомому. Личность Льва тянет к драматическим переживаниям, романтическим приключениям, он стремится быть в центре общественного внимания, пользоваться славой, испытывать гордость в связи со своей ценностью и достижениями, наслаждаться творчеством, радостно вести к свету. Эти разнообразные чувства могут привести к тому, что такая сложная натура, как Хемингуэй, так и не найдет равновесие между своими, борющимися между собой ипостасями.
Но когда дела касается идей и людей, нерешительность и колебания, которые часто проявляются в других ситуациях, сводятся к минимуму. С Марсом в качестве центральной планеты Хемингуэй приобретает энергию, которую может направить на литературную работу, с которой мечтает связать свою жизнь.
Еще сестры добавили, что расклад звезд твердо обещает Хемингуэю одаренность в искусстве, честолюбие, славу и богатство. Но это будет уже не с тобой. Хемингуэй тебе нужен до рождения вашего первого ребенка, а ты ему - пока не остынет его неуправляемая юношеская страсть. А так вы люди с разной судьбой и с разным будущим. Таким образом, я не испытывала иллюзий относительно продолжительности своего первого брака.
Но, конечно, особое значение в гороскопе Хемингуэя сестрами совершенно справедливо, как показало время, придавалось Солнцу. Под знаком Солнца Хемингуэй относительно легко достиг успеха в избранной области после того, как решил стать репортером и посвятить свою жизнь литературной работе.
Солнце является сердцем этого гороскопа - оно здесь выражает самое главное. Вообще говоря, место, где находится Солнце, указывает на то, в чем человек будет блистать, а Хемингуэй хотел блистать между всеми своими друзьями и во всех общественных ситуациях, в которых он оказывался. Так что все, что видели в нем люди, было только той частью, за которую отвечает Солнце, все остальное было сочетанием влияния Солнца и влияний остальных планет. Это хорошо просматривается в прочитанной мною гораздо позже версии Хемингуэя о том, как он познакомился с кинозвездой Марлен Дитрих:
"Знаешь, как мы познакомились, Немка и я? Однажды, когда я занимался контрабандой, я плыл на шикарном пароходе "Il de France", правда, третьим классом, но один мой приятель, плывший первым классом, одолжил мне свой запасной смокинг и сумел провести меня в ресторан на ужин. Кое-кто уже начал есть, когда на верху лестницы появилось это совершенно невероятное нечто в белом. Конечно, это была Немка. В длинном облегающем вечернем платье. Совершенно очевидно, что она была мастерицей в искусстве, которое называется "произвести впечатление", и сейчас она давала урок своего ремесла. Она без необходимости, только демонстрируя себя, задержалась наверху, а потом медленно начала спускаться вниз, чтобы подойти к тому месту, где Джек Уитни заказал праздничный ужин. Конечно, после того как она появилась в зале, никто из присутствовавших не прикоснулся к еде. Когда Немка дошла до стола, все мужчины повскакивали со своих мест, чтобы предложить ей стул. Но она уже всех пересчитала и сказала, что их вместе с ней получится, увы, тринадцать. Она сказала, что ей, конечно, жаль, но она слишком суеверна, чтобы тринадцатой сесть за стол, и повернулась, чтобы уйти, но тут я воспользовался замечательным шансом и под предлогом спасти общество предложил ей свое, четырнадцатое место. Так мы и познакомились. Достаточно романтично, не так ли? Может быть я эту историю продам Дареллу Панику".
Эта ситуация характерна для одиннадцатого дома с Солнцем, с управителем гороскопа во Льве и с управителем Солнца в пятом доме. Но вот как Марлен, "Немка", описывает ту же встречу: "Этот симпатичный молодой человек предложил решение дилеммы, перед которой я оказалась, а потом он сел за стол и в течение всего вечера больше не проронил ни одного слова".
Асцендент в Деве с управителем в двенадцатом доме соответствует версии Марлен, сильно противоречащей версии милого лжеца Хемингуэя. А мои сестры еще за двенадцать лет до этого пришли к выводу, что с таким человеком связывать себя узами брака серьезной девушке не следует. И особенно потому, что он подвержен земным порокам - от пьянства до членовредительства, мягко выражаясь. Последнее я не совсем точно поняла, тем более, что ясновидение с ходу дало отказ, едва коснулись воскресенья, разделявшего на равные половины 1961 год. Это тоже показалось непонятным, но логичным. И я в любом случае решила подобрать то, что щедро отломил мне господь Бог почти что на четвертом десятке лет.

10

Сейчас, на склоне лет, я отчетливо сознаю, что судьба человека решается на зеленом сукне казино под названием жизнь, где карты сдают хитрость, зависть, подлость, лицемерие и двоедушие. И что нередко все сполна получает тот, кто умеет выждать. Моя жизненная стратегия случайно или неслучайно всегда сводилась как раз к этому.
Все детские и отроческие годы меня, в отличие от Эрнеста, можно было назвать, исходя из воспитания, домашним ребенком. Я родилась 9 ноября 1891 года, под знаком Скорпиона, в семье, принадлежащей к высшему сословию города Сент-Луиса, и в момент встречи с Хемингуэем мне приближался тридцатый год. У меня были две старшие сестры и старший брат, таким образом, я была младшим ребенком в семье, что тоже имело немало своих плюсов и минусов.
Мать была чрезвычайно религиозным человеком, к тому же имела необычную страсть - ее болезненно интересовали психические проявления личности. В сущности, она всерьез претендовала на сан психиатра-любителя и с высоты своего увлечения старалась проникнуть в индивидуальные особенности своих близких. Наш отец, однако, обладал весьма мягким характером, да еще пристрастием к горячительным напиткам. Ему не хватало динамизма, напористости, агрессивности, чтобы достичь делового успеха. Традиционное семейное занятие на фармацевтическом поприще отцу не приносило морального удовлетворения. Он покончил с собой, когда мне было двенадцать лет.
Считаю, что сходство наших негромких по натуре, деликатных отцов и решило позже многое при моей встрече с Эрнестом Хемингуэем. Но пока я была в полной власти своей матери, которая рассматривала меня как носительницу саморазрушающих отцовских генов. Мать считала меня готовым сломаться в любой момент физически хилым подростком, поэтому, как ни печально констатировать, я была лишена естественных детских радостей. И в юности мне внушалось, что неприлично девушке концентрировать свои помыслы на одежде, на современной моде. Поэтому в кругу своих сверстниц я часто ощущала себя застенчивой и неуверенной, чуть ли не изгоем. ЈТолько фортепьянные упражнения давали мне возможность выразить тщательно скрываемые мной движения души, обуревающие меня чувства.
Когда мне было семнадцать, мать затеяла давно обещанное детям европейское турне. Довольно скучное плавание через Атлантику скрасилось встречей с четой Саймонов и их великовозрастным сыном, который любил уединение и которого я почти не видела. Госпожа Саймон была одаренным музыкантом и предложила мне протекцию для обучения музыке в Вашингтоне, но мать потребовала, чтобы я закончила последний год средней школы дома. Понятно, невозможно было устоять перед ее фанатичным напором.
- Домашняя работа - лучшая терапия, - утверждала она. - Редкое дело так быстро приносит видимые результаты, а следовательно, и полное удовлетворение.
Я была разочарована и опустошена. Еще один, более страшный удар постиг нашу семью через два года, когда погибла при пожаре моя любимая сестра Доротея. Я вернулась домой на летние каникулы после завершения первого курса колледжа Брин Маур в Пенсильвании, и мне все было не мило. Была противна мысль об обыденном будущем, об обычном доме, о предсказуемом муже. Я рассматривала брак как западню. Единственной отдушиной была музыка. И нет ничего удивительного в том, что первые свои нежные порывы я готова была отдать новому педагогу по фортепьяно, показавшемуся мне весьма возвышенным человеком, Харрисону Уильямсу, но он не счел возможным ответить на мои чувства взаимностью.
С годами я начала терять уверенность в себе, короче говоря, стала чувствовать себя старой девой. Я даже отказалась от музыкальной карьеры. Незаметно для себя я сдружилась с семьей Блэкманов, своим укладом так похожую на среду, из которой я вышла. Должно быть, у меня не хватило характера, но после переселения Блэкманов в Калифорнию, я снова попала под влияние своей властной матери. Мимо ее зоркого взгляда не проходила ни одна моя обнова, которые, впрочем, она обожала примеривать на себя. К тому же мама злословила по поводу всех моих новых знакомств, особенно с молодыми людьми.
В конце жизни мама тяжело болела, и мне в течение нескольких месяцев пришлось посвятить себя заботе о ней. После ее смерти в конце 1920 года я почувствовала себя совсем одинокой на белом свете: как бы мы не относились друг к другу - близкий человек остается близким навсегда. К тому же, привыкшая к постоянной, пусть и навязчивой опеке матери, я не имела представления, как мне теперь жить дальше. К одиночеству в конце концов привыкаешь, но примириться с ним трудно. Меня поддержало письмо старой школьной подругиЈ по имени Кейт Смит, которая пригласила погостить у нее недельку-другую в Чикаго.
Кейт организовала небольшой прием в честь моего приезда, и здесь-то я познакомилась с Эрнестом. Первое впечатление от негоЈоказалось сильным, но это не было следствием его чисто физической привлекательности, хотя внимание молодого человека, что скрывать, льстило. Главным в личности Эрнеста, даже при том, что он был на восемь лет младше, было непередаваемое ощущение напряженной работы мысли, способности чувствовать больше и сильнее, чем многие нас окружающие.
Запомнилось, как он, несколько более торжественно, чем требовал момент, заявил мне, единственной его собеседнице:
- Кто не был на войне, не имеет права говорить о ней!
Понятно, он безудержно бравировал своим боевым прошлым, а также любовными победами, что в общем-то нехарактерно для выходца из американской глубинки. Его склонность к выпивке по поводу и без повода меня не беспокоила, потому что в те годы в Америке выпивали практически все.

11

В Чикаго я провела тогда три недели, большую часть этого времени наедине с Эрнестом. Кейт была потрясена столь скоропалительным нашим романом.
- Никогда бы не подумала, что ты способна на такое, - как-то призналась она.
Проявления любви моего избранника были несомненно искренними, но неуклюжими, напоминающими жесты отчаяния. Когда наши отношения дошли до дела, то было много боли, много крови, много слез и слов раскаяния. Признаюсь, растерянность Эрнеста передалась и мне.
Кейт с сомнением относилась к возможности совместного будущего двух романтически настроенных молодых людей. К тому же Хемингуэй только-только начал свою газетную карьеру в Чикаго и ему удавалось делать совсем немного случайных денег на материалах для "Торонто Стар". Но я была совершенно впечатлена его верой Јв будущий успех. Как только я возвратилась в Сент-Луис, Эрнест начал забрасывать меня письмами. ЈПоначалу я полагала, что будет уместно занять снисходительно-ироническую позицию, не отвергая, впрочем, окончательно чувств молодого человека. Меня и вправду несколько забавлял этот нечаянный поклонник, но его учтивость и забота по отношению ко мне, даже в какой-то мере неудержимая настойчивость, сделали свое дело. Я была в смятении, но постепенно начала верить Эрнесту.
Меня беспокоила ощутимая разница в возрасте, мы много беседовали на эту тему, но сомнения постепенно рассеялись, потому что Эрнест настаивал на том, что это вообще не имеет никакого значения. К тому же мне импонировало его не знающее границ трудолюбие в стремлении овладеть писательским мастерством. Он, казалось, точно знал, чего хотел добиться и непоколебимо верил в истинность избранного пути.Ј
Мы начали обсуждать предстоящий брак, и Эрнест предложил начать совместную жизнь в Италии. Однако, позже работа Эрнеста не дала нам возможности встречаться регулярно, практически наши отношения завязывались в разлуке. Но я и сегодня, по прошествии пяти десятков лет, отчетливо понимаю, что это только способствовало укреплению доверия между нами. Я сознавала, что Эрнест пробил стену отчуждения, которую я возвела вокруг себя, и поэтому полностью открылась для него.
Я не скрывала от Эрни, что именно под его влиянием сумела освободиться от владевших мной опасений и беспокойства. Я писала ему, что "каждая струна моей души поддерживает вас", Ј ведь известно, что мужчину больше интересует женщина, которая интересуется им и только им.
Родители Эрнеста были совершенно равнодушны к избранному сыном роду занятий. А мать так вообще замучила сына упреками в безответственности.
- Оказывается, что бы ты ни делала для блага своих детей, это не окажется достаточным поводом для выражения ими благодарности. Вот уже восемнадцать месяцев после возвращения из Италии ты болтаешься без дела, не желая найти себе достойное занятие, приносящее доход, - выговаривала она сыну.
Профессия журналиста была для мамы, воспитанной в традициях XIX века, синонимом тунеядства. А мысль о том, что юноша из порядочной семьи может стать писателем, выводила ее из равновесия. В конце концов Грейс поставила сыну ультиматум: или пусть ищет достойную в глазах окружающих работу, или убирается из дому. Эрнест без раздумья остановился на втором.
Как оказалось, ему нужен был кто то, верящий ему и верящий в него. И в нужде Эрни нашел опору во мне, своем alter ego. Моя поддержка, таким образом, была решительно важна для роста взаимопонимания в зарождающейся семье. Но мне он коротко, даже несколько нравоучительно, бросил:
- Неизбежное надо принимать с достоинством, милая.
Церемония бракосочетания состоялась 3 сентября 1921 года в небольшой методистской церкви в нескольких милях от залива Хортон. Отмечу особо, что в списке наших гостей значились Шервуд Андерсон и Агнес фон Куровски.
Медовый месяц мы провели в летнем доме Хемингуэев на Валлунском озере в Мичигане. Нам обоим пришлись по душе наши взаимные ласки, и мы при первом удобном случае старались уединиться. Но я, сильно сомневаясь в долговременности столь неравного союза и боясь обрасти кучей детишек, старалась познакомить Эрнеста с нехитрыми принципами тогдашней контрацепции. Мой муж, как я и ожидала, поначалу встал на дыбы, надул свои пухлые губки, но, как потом оказалось, и он считает рановатым обзаводиться потомством.
Однажды, когда мы с Эрнестом были в городе, онЈ представил мне нескольких девочек, которых знал в прошлом. Мне это активно не понравилось, я восприняла его поступок как некую форму хвастовства. Тем более, что он пустился в путаные объяснения, а я не могла найти их достаточно удовлетворительными.
- Я просто хотел продемонстрировать молодую жену своим бывшим подружкам, чтобы они оставили нас в покое, - чуть ли не со слезами на глазах настаивал он. - Ведь они не могут жить без меня.

12

Мы сначала снимали небольшое жилье в Чикаго, и я чувствовала себя в нем одинокой, когда Эрнест уходил на весь день на работу. Он все еще писал заметки для "Торонто Стар", но главным образом нас обеспечивали доходы от принадлежавшей мне небольшой доверительной собственности. После смерти матери я получила наследство и была готова вложить эти средства в своего подающего надежды мужа-литератора. Но для исполнения намеченного, конечно же, требовались деньги покрупнее.
- Хоть бы какое-то большое наследство свалилось на голову! - часто восклицал веривший в чудеса Эрнест.
Наследством провидение опять нежданно-негаданно отметило меня. $8000 я унаследовала после смерти родного дядюшки - немалые по тем временам деньги, сегодня они стоили бы как минимум $150000. У нас сразу появилась возможность всерьез думать об осуществлении своих планов - выезде на постоянное место жительства за океан. Эрнест мечтал о знакомой ему по военным воспоминаниям Италии. И тут редактор "Торонто Дейли Стар" предложил ему поехать в Европу разъездным корреспондентом газеты. Все расходы Эрнест должен был взять на себя, редакция будет оплачивать только его публикации. Позже стали известны другие версии контракта, но при его заключении я знала только такую.
Друг Хемингуэя, писатель Шервуд Андерсон, отговорил его от путешествия в Италию:
- Человеку искусства сейчас нужно быть поближе к Парижу, - сказал он. - А для заработка можно продолжать писать внештатно статьи из Европы для "Торонто Стар"
Мы отплыли из Нью-Йорка в Европу на пароходе "Леопольдина". В Париже меня прежде всего поразили баснословно низкие цены. Сюда отовсюду съезжались молодые таланты, привлеченные дешевой жизнью и атмосферой творческой и нравственной свободы.
Мы сняли жилье на улице Кардинала Лемуана без водопровода и прочих удобств. Спали на матрасе, брошенном на пол. По общему признанию, я была идеальной женой для непризнанного гения - стойко переносила все прелести походно-полевой жизни. Мне было тридцать, Эрнесту - 22. Не скрою, нам очень помогли быстро освоиться рекомендательные письма Шервуда Андерсона, но нельзя сбрасывать со счетов и счастливый общительный нрав Эрнеста, что ощущалось в основном вне стен нашего дома. Как оказалось, мне достался весьма нелегкий в общении муж.
Единственное, на чем, оказывается, нужно настаивать при воспитании детей, это на изучении иностранных языков. Я пожалела, что меня в детстве учили многому, но только не этому.
Эрнест писал для газеты корреспонденции о парижском быте и нравах, благодаря имеющимся у меня деньгам имел возможность посещать европейские столицы, побывал на международной конференции в Генуе и взял интервью у Муссолини. На Монпарнасе он сблизился с парижскими американцами: Гертрудой Стайн, полной некрасивой женщиной, которая говорила метафорами, взбалмошной четой Фицджеральдов, владелицей книжного магазина и библиотеки Сильвией Бич. В январе 1922 года мы уехали в первый раз на две недели в Швейцарию. С деньгами, понятно, у нас не всегда было просто, но все же удавалось иметь их достаточно, чтобы жить вполне пристойно. Мы возвратились с Альп в Париж с добрым запасом хорошего алкоголя, а я даже имела возможность теперь практиковать на собственном фортепьяно.
Европейцы видели во всех американцах толстосумов. Однако вскоре нам уже с трудом удавалось наскребать даже семь франков на обед. Эрнест предпочитал экономить лишь на нарядах для меня, но не на еде и не на выпивке. Он с ужасом воспринял известие о моей беременности и жаловался Гертруде Стайн, что не готов быть отцом, подозревал, что ребенок осложнит его и без того тяжелый быт.
В конце концов, однако, он примирился с ожидавшей его участью. Мы вместе посещали боксерские поединки, катались на лыжах в Швейцарии, ездили в Испанию на бой быков.
- После таких зрелищ у тебя непременно родится мальчик, который вырастет настоящим мужчиной, - убеждал меня Эрнест.
Он считал корриду в Памплоне самым великолепным зрелищем, сродни античной трагедии. Танцующие люди на улицах, с кожаными бурдюками, полными вина, бег быков по главной улице - все это создавало обстановку средневекового карнавала. Казалось, празднество не имеет границ ни во времени, ни в пространстве.
Средства из моего наследства к тому времени растаяли, как снег весной, и мы решили пару лет провести на американском континенте, чтобы заработать денег, а потом снова вернуться в Европу. В октябре 1923 года в Торонто родился Джон Хэдли Никанор. Никанором мальчика назвали в честь матадора, который поразил Хемингуэя своей виртуозностью.


Chapter III

Тот, кто щеголяет эрудицией или ученостью, не имеет ни того, ни другого.
Эрнест Хемингуэй

13

"8 августа 1920 года
Грейс Куинлэн.
Воин Сити, Мичиган.
Дражайшая Ги, мы были на Черной реке и вернулись в Хортон Бей только вчера, и твое письмо уже пришло... Чудесно ночевать в лесу, завернувшись в одеяла возле тлеющих углей погасшего костра, и, когда все уснули, смотреть на луну и думать, думать обо всем. В Сицилии считается опасным спать, если луна смотрит в лицо. Можно стать лунатиком. Помешанным. Должно быть, именно так случилось со мной.
Теперь о том, как меня выгнали из дому. Урсула и Санни, дочь миссис Лумис и гостившая у нее подруга, задумали полуночный ужин. Они потащили с собой и меня с Брамми. Нам и идти то не хотелось... Вернулись мы в три часа утра... Миссис Лумис хватилась девушек и, разъяренная, явилась к нам и устроила скандал, и обвинила меня и Брамми в том, что мы затеяли эту пирушку бог знает в каких целях!.. Итак, наутро меня и Брамми выгнали из дому, не позволив даже объясниться!
Мамаша обрадовалась случаю избавиться от меня, поскольку имела на меня зуб с тех самых пор, как я не дал ей выбросить две или три тысячи на постройку коттеджа для нее, когда отцу предстояло отправить сестер в колледж. Впрочем, это другая история. В семье не без урода. Возможно, у Куинлэнов их нет, но у Хемингуэев предостаточно... Полно скандальных историй, которые мы скрывали от соседей. А тут еще и эта.
Ну, не смешной ли повод выставить человека? Получил из дома три или четыре письма, но даже не открыл их... Мне так противно, что по крайней мере год я не хочу иметь с ними ничего общего.
Брамми тянет меня в Италию, а мне хотелось бы поработать эту зиму. Джекки также намерен поработать, и весной мы, возможно, купим машину, а летом проедем по стране...
Но мысли об Италии волнуют кровь и не дают заниматься чем либо еще. Понимаешь, мне чертовски нравится работать в газете и писать...
Но все в руках господних. Я за то, чтобы следующую зиму поработать в Нью Йорке. Но меня также манит дальняя дорога, и морские просторы, и старенький грузовой пароход, уходящий за горизонт.
И мне нравится просыпаться утром в незнакомых портах. Вдыхать новые восхитительные запахи. Слышать чужестранную речь и шум перемещающихся в трюме грузов.
Нравятся диковинные истории и старые друзья в далеких странах. И жаркие ночи на палубе, когда спишь в одной пижаме.
И холодные ночи, когда за кормой ревет ветер и волны разбиваются о толстые стекла иллюминаторов, и ты идешь по палубе под порывами ветра, и нужно кричать, чтобы тебя услышали.
Нравится лежать, уткнувшись подбородком в траву на краю обрыва, и смотреть на море. И еще много всякого такого, Ги.
В любом случае, никто другой не пишет тебе таких дьявольски безумных писем, как я...
...Пожалуйста, пиши...
С любовью (всей, что есть), Хем".

14

В конце декабря 1922 года мы с Эрнестом должны были встретиться в Лозанне, чтобы потом вместе отдохнуть в каком-нибудь шале на отрогах Швейцарских Альп, покататься на лыжах с крутых склонов. Я сознательно не обрисовываю обстоятельства инцидента, потому что он давно оброс мифами и легендарным деталями, вплоть до называемой даты. Эрнест выехал на какую-то мирную конференцию первым, мне же пришлось немного задержаться в Париже. С дороги муж в телеграмме попросил привезти ему такой-то и такой-то чемодан с рукописями, мол, они необходимы ему для работы. Поклажа оказалась тяжелой. Однако я не привыкла отказывать в чем-либо Эрнесту, тем более, что у меня имелись деньги на носильщика. Но прежде я, поколебавшись, распаковала поклажу, так как предстояло с ней в руках пересечь границу, а учитывая авантюризм, присущий Эрнесту, это могло обернуться крупными неприятностями на возможном пограничном контроле. Не следует, наверное, в поисках причин моего такого поступка сбрасывать со счетов и заслуживающего снисхождения женского любопытства.
Стопки тетрадок были пронумерованы. Дневники, начатые в юности, в ранние годы не содержали ничего, представляющего для меня интерес. Что сделано по дому, какая была погода, кто что сказал, сексуальные фантазии подростка. Счета, счета и счета, а также всевозможные квитанции и расписки - все подшивалось с бухгалтерской тщательностью. И далее:
- наброски чего-то значительного, которые я поначалу и открывать не стала;
- письма под копирку, исполненные химическим карандашом;
в толстых репортерских блокнотах:
- работа в газете,
- участие в войне (чего и сколько было выпито за день),
- госпиталь (чего и сколько было выпито за день),
- Агнес фон Куровски, благосклонности которой юный тененте Эрнесто безрезультатно домогался,
- возвращение героя в Оук-Парк.
И вот искомая Элизабет Хэдли Ричардсон: "Пианистка без всяких условностей и претензий. На первое свидание пришла с подвернувшейся распухшей лодыжкой, в красном огромном домашнем тапке. Миленькая, но переросток. По мнению родителей - не пара, долго нам вместе не жить. Я в ответ: зато богатая. Отец матери: "Ты знаешь как они живут? А в чем они варят яйца? Даже стыдно рассказывать..."
В общем-то, ничего неожиданного во всем этом не было. У меня кое-как сложились отношения со свекром, а со свекровью в лучшем случае поддерживалось зыбкое перемирие. Может быть во многом из-за этого я согласилась уехать с мужем в неизвестность, в Европу. Нас все вокруг считали очень счастливой парой.
К тому времени я была сложившейся женщиной, что скрывать, уже вступившей в первое бальзаковское десятилетие, сознающей, что совершенно потеряла голову от любви к самоуверенному и непосредственному во всех отношениях, едва вывалившемуся из мамашиного гнезда своему юному мужу. Наверное и сейчас, спустя годы и годы, утрирую возникшую тогда ситуацию, но я беззаветно, как под гипнозом, верила в талант и близкий литературный успех Эрни. Однако у нас кончились деньги, а зарабатывать Эрнест не хотел и не умел.
Кстати, Пол Скотт Маурер никогда не сомневался в том, что инцидент с чемоданом был подстроен "этим пройдохой, а тебе было некуда деваться, ведь ты была его жена".
Шло время, а я так до конца и не понимала, зачем Эрни потребовались в Австрийских Альпах старые черновые наброски. Неужели для того лишь, чтобы избавиться от них? Так не проще ли было сделать это непосредственно в Париже? Все, что можно было выжать из заметок, Хемингуэй использовал в ранних рассказах, где пытался сфокусировать то, что видел, слышал на матчах, в тренировочных залах: движения, свет, запах, любую деталь. Возможно, он уже в те дни открыл для себя, что только настоящее искусство выражает правду - оно и есть правда, быть может, единственная правда.

15

Я попробовала почитать толстую рукопись, но дальше второй страницы пойти не смогла: так тяжело эта вещь давалась. Бравада своей литературной смелостью, подчеркнутые объективизм и примитивизм повествования, намеренное огрубление, угловатый лаконизм и косноязычие в построении фраз, недоговоренные рубленые реплики и раздробленный, но пространный - весь на повторах и подхватах - поток сознания в сумме отдавали назойливой нарочитостью.
Рукопись имела совершенно невыносимое по жестокости, глубине безверия и тоски содержание, что усугублялось бесконечными веригами громыхающих, как несмазанные шестерни, плохо пригнанные фраз.
Жизнь очень рано столкнула Хемингуэя со смертью, и он с самого начала много писал о ней. Это и насильственная смерть охотника, матадора. И смерть от болезни, и массовая гибель населения на войне. Пережитое на фронте оставило в памяти Хемингуэя рану, которая не заживала.
Отношение к смерти у него было сложное.
- Нужно слишком много мнить о себе, чтобы бояться ее, - говаривал он с молодой бравадой.
Однако Эрнеста интересовало, как ведут себя люди перед лицом страданий и смерти, как принимают смерть. Ответы на эти вопросы, данные юным Хемингуэем, содрогнули меня.
- То, что важно, всегда несет в себе зловещую тайну, - парировал он.
До лучших времен я решила оставить рукопись и дневники в камере хранения Лионского вокзала.
Чем большую славу как писатель, в чем я не сомневалась, получит Хемингуэй и чем более весомыми на рынке окажутся его рукописи, тем больше будет выдвинуто новых версий моей потери на Лионском вокзале. Но неизменно в конце концов Эрнест Хемингуэй выступит благородным рыцарем. Мне, например, вполне по душе любой из вариантов, распространителем которых, как подозреваю, мог быть только сам писатель. Чтобы сохранить контроль над ситуацией, я передала, некоторое время спустя, дневниковые записи на хранение в администрацию отеля "Ритц", а неудобоваримую и непригодную для публикации часть материалов оставила на попечение сотрудника "Шрунса" по имени Ханс Вернер Вайсмюллер, когда мы в последний раз перед разводом всей семьей отдыхали в Форальберге.
После случая с чемоданом мы с Хемингуэем жили в браке практически совсем недолго, скорее, просто ждали развода, хотя как раз в это время у нас родился наш сын. Причину развода сформулировали стандартно: из-за несовпадения реальности с вымышленным образом "идеальной семьи". Мы вроде бы оба не желали расходиться, но даже Бамби не уберег от развала наш союз.
Не пропустившая ни одной публикации Хемингуэя, могу в полной мере оценить его достижения в практическом овладении "теорией айсберга". Дело в том, что, как всякий художник, воображая, будто прячет свою сущность, он в действительности обнажал себя на протяжении своего творчества.
В начале 1920-х годов Европу, а Париж в особенности, охватила шпиономания, и юный Эрнест старался поддерживать вокруг себя ореол таинственности и могущества человека, прошедшего огонь, воду и медные трубы, испытавшего все и даже больше, способного, если нужно, подтвердить свое реноме кулаками. В его ранней, частью увидевшей свет прозе предстает разочаровавшийся в жизни, опустошенный суровой действительностью, оскорбленный черствостью окружающего мира молодой человек - вечная тема литераторов всех времен и народов. Но только Хемингуэй, в отличие от Байрона или Льва Толстого, сумел так слиться с образами своих героев, когда для самоидентификации автора в читательской среде требуются немалые усилия. Думаю, что такое болезненное раздвоение личности и стало одной из причин трагического завершения пути в целом весьма незаурядного человека, принявшего на себя непосильный груз - вместить в свою судьбу десятки жизней.
Знаменитый телеграфный стиль позволял быть экономным в красках и эмоциях - так актер, выйдя на площадку, бережет силы, чтобы не растратиться преждевременно, удержать принятую высоту накала страстей до финальной сцены.

16

Не следует сомневаться: появление Хемингуэя на Монпарнасе не осталось незамеченным. В славе, которая опережала его, трудно было отличить факты от вымысла. Девятнадцатилетний герой итальянской кампании тененте Эрнесто, награжденный то ли медалью, то ли высшим орденом или сразу тем и другим за беспримерную храбрость. Перенесший сложнейшую операцию нашпигованной металлом ноги, и в госпитале вел себя как настоящий мачо - влюбил в себя аристократку Агнес фон Куровски. Неясные намеки на трагический исход романтической истории позже, в романе "Прощай, оружие!", вылились во вполне определенные откровения. Если добавить сюда, что Хемингуэй производил впечатление богатого, как Крез, американца (что в разоренной войной Европе было нетрудно), умел пить не пьянея (что во все времена было доступно далеко не каждому), причем целые дни проводил на террасах "Ротонды", "Куполь" или "Клозери де Лила", щедро угощая каждого, даже малознакомого прохожего, то становится понятно, чем еще привлекал Эрнеста позволяющий о многом умолчать телеграфный стиль.
Люди обычно имеют о себе совершенно искаженное представление. Формальная, в сущности, литературная категория неизбежно стала неотъемлемой частью мыслительного процесса, а то и линией повседневного поведения Хемингуэя - даже когда он не вполне сознавал это. Причем, несомненное обаяние созданных воображением писателя образов сформировало многомиллионную когорту его поклонников и апологетов по всему миру.
Признаюсь, я с большим удивлением для себя обнаружила в одном из библиотечных, заполненных уже в конце жизни Хемингуэя формуляров, что на самом деле он имел всего две военные награды: итальянскую Серебряную медаль военной доблести (medaglia d'argento) за ранение в ходе Первой мировой войны и еще более скромную американскую Бронзовую звезду за участие в нерегулярных вооруженные силах во Второй мировой войне. И все же героическая харизма Эрни не может подвергаться сомнению.
Однако по настоящему человек проявляется в долгой цепи дел, а не в кратком перечне самотолкования. Я переставала узнавать Хемингуэя в ходе общения даже не с самыми именитыми литераторами. Всегда будто напоказ самоуверенный, он легко тушевался, что подчас ставило в неловкое положение не только его самого, но и его спутников. Несмотря на блестящие рекомендательные письма от Шервуда Андерсона, он проявлял даже некую застенчивость при встрече с парижскими авторами.

17

Поначалу я тосковала по американским друзьям, но быстро привыкла к одиночеству. Замужество принесло мне освобождение от угнетавших в последние годы комплексов. Даже поползли слухи о моей близости с Эзрой Паундом.
Мы с Эрнестом хотели, чтобы наш ребенок родился по другую сторону океана, и наметили поехать в Канаду для прохождения дородового и послеродового периода.Ј
Эрнест, несмотря на молодость, с пониманием отнесся к моему стремлению стать матерью, но опасался что столкнется с бытовыми проблемами, а следовательно, с ограничением свободы работать, как и сколько он хочет.
Я помнила напутствие Эзры Паунда: никогда не стараться изменить своего мужа. "Надо попытаться самой обновиться полностью, так как ни за что невозможно будет остаться той же самой". И вообще, добавил он, Хемингуэй считает, что материнство разрушает женщину.
В Канаде мы нашли квартиру по средствам, и Эрнест продолжал писать для "Торонто Стар". Он был очень занят работой и не смог уделять мне соответствующего внимания. Надо сказать, что Эрнест пропустил и само рождение первенца, последовавшее 10 октября 1923 года. Он, как оказалось, возвращался из Монреаля в поезде. Позже он не скрывал, что чувствовал себя ужасно, так как подвел и виновницу торжества, и собравшихся людей.
В период работы в прессе Хемингуэй блестяще овладел экономным стилем репортажа, ему нравились крутая краткость, четкость и емкость кода, он даже щеголял намеренным упрощением и огрублением повествования. Однако он уже чувствовал себя писателем. Это заметно по целому ряду его газетных корреспонденций в "Торонто Стар" 1922-1923 годов, среди которых явно различимы и этюды к будущей "Фиесте", и фрагменты, достойные включения в книгу "в наше время".
Газетная поденщина требовала злобы дня и сенсаций, люди и их переживания редакцию не особенно интересовали. А формирующегося писателя Хемингуэя как раз волновали не столько события сами по себе, сколько люди и поведение их в данной обстановке - то, "что не портится от времени". И вот Хемингуэй бросил репортаж, как ни увлекал его язык телеграфа.
Недаром модернисты недоверчиво относились к своему строптивому ученику, не напрасно Стайн говорила про него: "Он выглядит современным, но пахнет музеем". Я видела, как все эти годы Эрнест внимательно читал и перечитывал Стендаля и Толстого, Тургенева и Киплинга, Марка Твена и Конрада, Стивена Крейна и Джека Лондона и на собственном опыте приходил к сформулированному им позднее убеждению, что для писателя: "Во-первых, нужен талант, большой талант. Такой, как у Киплинга. Потом самодисциплина. Самодисциплина Флобера. Потом надо иметь ясное представление о том, что из всего этого получится, и надо иметь совесть, такую же абсолютно неизменную, как метр-эталон в Париже, - для того, чтобы уберечься от подделки... Потом от писателя требуется ум и бескорыстие и самое главное - долголетие. Попробуйте соединить все это в одном лице и заставьте это лицо преодолеть все те влияния, которые тяготеют над писателем. Самое трудное для него - ведь время бежит быстро - прожить долгую жизнь и довести работу до конца".
Как раз время нужно было Хемингуэю для того, что он считал главной своей задачей: писать о том, о чем до него не писали, или же стараться превзойти тех, кто писал об этом раньше.


Chapter IV

Забыть друг о друге могут только любовники, любившие недостаточно сильно, чтобы возненавидеть друг друга.
Эрнест Хемингуэй

18

"3 декабря 1921 года
Шервуду и Теннесси Андерсон
Париж.
Дорогие Шервуд и Теннесси. Вот мы и на месте. И сидим на террасе кафе "Дом" напротив "Ротонды", где заново клеют обои, греемся у железной печурки, которую топят древесным углем, и на улице чертовски холодно, а от печурки так тепло, и мы пьем горячий ромовый пунш, и ром растекается по телу, точно дух святой.
И когда на парижские улицы опускается холодная ночь, мы возвращаемся домой по рю Бонапарт и думаем о том, как волки пробирались в город, и о Франсуа Вийоне, и о виселицах на Монфоконе. Что за город!
Хэдли сейчас в городе, а я зарабатывал на хлеб на пишущей машинке. Через пару дней мы окончательно устроимся, и я разошлю рекомендательные письма, словно корабли. Я не сделал этого до сих пор, потому что день и ночь мы, держась за руки, бродили по городу, заглядывая во дворы и останавливаясь у витрин маленьких магазинчиков. Боюсь, сладости погубят Боунс. Она ужасная охотница до них. Должно быть, раньше бедняжке приходилось сдерживать свои сокровенные желания...
...Мы приехали сюда через Испанию и чуть чуть, всего на день, успели захватить настоящий шторм. Побережье Испании нужно видеть. Большие бурые горы, похожие на припавших к воде усталых динозавров. Чайки следуют за кораблем, повиснув в воздухе, точно управляемые невидимыми проводками бутафорские птицы. Маяк словно крохотная свечка на плече динозавра. Испанский берег бесконечный, бурый и кажется очень древним.
Потом мы ехали поездом через Нормандию с ее деревеньками, дымящимися штабелями навоза, вытянутыми полями и лесами с опавшими листьями и деревьями с обрезанными в нижней части стволов ветвями, и башнями на гребнях холмов. Темные станции и туннели, и купе третьего класса, набитые молоденькими солдатами, где в конце концов все засыпают, прислонившись друг к другу и покачиваясь в такт поезду. Вокруг мертвая, усталая тишина, какая бывает лишь в купе поезда под конец утомительного путешествия.
Как бы там ни было, но мы ужасно рады быть здесь и надеемся, что вы хорошо встретите рождество и Новый год, и хотелось бы отправиться вместе с вами поужинать сегодня вечером.
Эрнест".

19

Эрнест чувствовал себя все более несчастным, и я посоветовала ему бросить газету и сконцентрироваться на писательском труде. Я решила в очередной раз принять ответственность за финансовую состоятельность семьи, возложив на себя все риски по судебным тяжбам в части наследования.
Перед возвращением в Париж мы навестили родителей Эрнеста, которые были очень рады достижению им "нового уровня зрелости и заботы", как несколько выспренне выразился доктор Кларенс Хемингуэй.
Мы тайно покинули Америку 11 января 1924 года с оглядкой на возможные последствия одностороннего нарушения нами арендного договора.
В Париже нам пришлось искать новую квартиру, которая хоть в какой-то мере отвечала бы потребностям семьи из трех человек, и нашли такую недалеко от студии Эзры Паунда, над лесопилкой, на улице Нотр-Дам-де-Шан. Нас устраивало как соседство, так и местоположение нашего нового жилища.
Мы с Эрнестом оба любили Бамби, но он подчас раздражал отца, работавшего дома. Я старалась отправить мужа писать в кафе или самой уйти надолго с сыном гулять по Парижу. С появлением ребенка, с чем я пока не могла до конца свыкнуться, у меня укрепилась воля к жизни. Я с радостью встречалась с друзьями как дома, так и вне дома, несмотря на скудный семейный бюджет.
Многие из наших знакомых считали именно Эрнеста источником нашей бедности. ЈНо когда у нас появлялись какие-то средства, мы отправлялись в отель "Шрунс" в курортном австрийском Форальберге, где цены за аренду жилья были пониже, а свою парижскую квартиру передавали в субаренду, чтобы сделать несколько дополнительных долларов.

20

Когда мы развлекались на отдыхе, как раз и пришло волнующее известие о том, что книга Эрнеста "В наше время" была принята для публикации нью-йоркским издательством "Бони и Ливрайт".
Она вышла малым тиражом в январе 1924 года. Отец Эрнеста, Кларенс, заказал шесть экземпляров сборника и сразу отослал их обратно. Натуралистические подробности некоторых рассказов очень шокировали родителей. Отец написал ему: "Порядочные люди не обсуждают свои венерические болезни нигде, кроме кабинета врача". Замечу, что доктора Кларенса перепугало и возмутило даже не одно из самых ранних, а более позднее произведение сына.
Сестра-"близнец" Эрнеста Марселина вспоминает, что родители отреагировали на книгу сына "как монашки, попавшие из монастыря в публичный дом". О сборнике "в наше время" Кларенс и Грейс старались не вспоминать, а если и вспоминали, то именовали его не иначе, как "эта книга". Такое неприятие своего творчества больно задело Эрнеста, и он перестал писать родителям.
Хемингуэй окончательно порвал с журналистикой, справедливо сочтя, что она испортит его перо. Мы питались луком и кагором, разведенным водой. Эрнест в "Празднике, который всегда с тобой" признавался, что врал мне, будто приглашен на обед, а сам отправлялся гулять по Парижу, чтобы жене и сыну досталось больше еды.
Избегая смотреть на витрины кондитерских, он бродил по Люксембургскому саду, иногда заглядывал в музеи и отмечал, что картины становятся яснее и прекраснее, если сосет под ложечкой. У него появилась привычка работать в кафе, где не мешали шум лесопилки и плач сына. "Я заказывал кофе с бриошами за один франк и работал весь день", - вспоминал позже писатель. Полуголодное существование не обескураживало Эрнеста:
Он зарабатывал по 10 франков за раунд, выступая спарринг-партнером для тренирующихся боксеров-профессионалов.
Эрнест часто и подолгу отсутствовал, так как много работал. Я же в своей американской одежде и с непривычной европейскому восприятию прической, без знания языка не всегда была правильно воспринимаема соседями. Они нередко бывали даже грубы со мной.
Однако Эрнест чувствовал себя во Франции совершенно естественно, потому что он умел производить хорошее впечатление, уважение, интерес и восхищение своей внешностью. Хемингуэй писал рассказы, которые публиковали его парижские друзья и знакомые в своих журналах, появлявшихся и лопавшихся подобно мыльным пузырям. Это не приносило никаких денег. Усилиями тех же друзей он выпустил малым тиражом свои первые сборники, которые едва окупились. Но некоторые критики в США отметили появление нового автора и его необычный стиль. Это дало толчок, и вскоре Хемингуэй, наконец, понял, что созрел для романа.
- Будь я проклят, если напишу роман только для того, чтобы обедать каждый день, - говорил он. Только магия настоящего сюжета остается в веках.
- Пиши о том, что очень хорошо знаешь. Твое произведение должно быть шедевром и стать бестселлером - иначе мы не выживем, - напутствовала я Хемингуэя.
Его работа была центром всех наших надежд, ради осуществления которых мы находились в Париже. Я никогда не сомневалась в том, что Эрнест для достижения желаемого не остановится ни перед чем и преуспеет. И мы с ребенком старались все вытерпеть.
Хемингуэй был очень строг в соблюдении рабочего регламента. За завтраком мы часто не говорили друг другу ни слова. Также было и после долгого рабочего дня. Я не возражала против тишины. Я любила быть одной и не чувствовала, что мной пренебрегают. Это было существенно для Эрнеста. Ј

21

Наше возвращение в Париж совпало с прибытием туда Скотта Фицджеральда. И хотя я нашла его абсолютно очаровательным, но не особенно обращала на это внимание, потому что имела слишком очаровательного собственного мужа. Мне очень нравилась и внешность Зельды, но меня всегда озадачивало легкомыслие этой парочки. Если мы вместе гуляли всю ночь по городским кафе, то Фицджеральды в концов буквально падали от усталости.
- Как вам удается выглядеть постоянно такой свежей? - с завистью спрашивала меня Зельда.
Мне иногда намекали о возможном романе Хемингуэя с Зельдой. Эрни и Зельда - это действительно меня сразило бы наповал и побудило бы искать подтверждения остальным своим более реальным догадкам. Но мы старались быть выше ревности.
Дело в том, что Хемингуэй обычно подмечал два типа ревности в семейной жизни тех же Фицджеральдов. Зельда, говорил он, ревновала Скотта к работе, а Скотт ревновал Зельду к кому придется. Зельда стремилась удержать Скотта от писательства, а Скотт старался отделить Зельду от остальных людей. Инстинктивно Зельда чувствовала, что частично ее привлекательность для Скотта заключена в способности провоцировать его ревность, но она не видела способов утихомирить свою собственную ревность.
Я не совсем понимала, что Эрнест все этим хочет выразить. В то время ходили упорные слухи о связи Зельды с неким молодым французским летчиком по имени Эдуар Жозан, буквально через пятнадцать лет в чине вице-адмирала занявшим один из самых высоких постов в ВМС Франции.
Да, Зельда была очаровательным, приятным созданием, она исповедовала праздничную концепцию жизни, как это называл Эрнест. Я же считала, что Зельда принадлежит к фривольному типу женщин, и это в конце концов стало первоосновой разногласий между нашими парами.
- Для нас они очень неудобные друзья, - обреченно вздыхала я порой. - Могут позвонить в дверь в четыре утра, а у нас маленький ребенок, и нам это, ей-богу, не очень нравится.
Скорбно поджав губы, я сочувствовала:
- И когда Скотту удается писать, просто не знаю.
И вот, пожалуйста. Оказывается, не только летчик Жозан, но и писатель Хемингуэй, в соответствии с молвой, не устояли перед обаянием безумной алкоголички Зельды. С той минуты Зельда стала казаться мне хитрой женщиной, я тут же вспомнила, как она однажды произнесла с усмешкой:
- Я заметила, что вы поступаете только так, как хочет Эрнест.
Тот сделал вид, что ему это замечание пришлось не по нраву, однако все было именно так.

22

В "Фиесте", я без колебаний утверждаю это, прообразом и вдохновительницей героини романа была американка по имени Дафф Твисден, воплощенная в образе леди Брет Эшли. Дафф, дочь аристократки и лавочника, была одной из самых скандальных личностей Парижа той поры.
Она уже успела побывать британской шпионкой, женить на себе английского аристократа и сбежать от него в Париж со своим кузеном-бисексуалом. Эрнест понравился ей тем, что был нераспущенным и симпатичным - редкое для Парижа сочетание.
Летом 1925 года состоялась оказавшаяся знаменательной для нас поездка в Памплону. С нами ехали Дафф в сопровождении кузена и ее новый любовник Гарольд Лэб. Сразу по приезде в Испанию образовался этакий перекрестный любовный пятиугольник. Соперничество трех мужчин наэлектризовало компанию. Ревнивый кузен Дафф поставил ей бланш под глаз, а Эрнест, который всюду стремился быть победителем, вызвал Лэба на поединок. Остается добавить, что все любовники Дафф узнали себя в "Фиесте". А главная героиня, Брет Эшли, списанная с Дафф, беспечная и страдающая, понравилась читателям больше всех. Я молча наблюдала за всем этим, будто не замечая, что Дафф с ее короткой стрижкой, просто и элегантно одетая, стала прямо-таки музой Эрнеста, вдохновившей его на написание первого романа под названием "И восходит солнце". Их отношения дали трещину, когда она забеременела вторично, и Хемингуэй заставил ее сделать аборт. В конце концов, Дафф бросила всех троих, увлекшись неотразимым тореро.
Много позже бывший мой супруг написал мне, что Дафф, по ее признанию, с мальчишкой-матадором не спала. Но то, что с ней, не стесняясь присутствия жены, регулярно спал он сам, утверждалось в его записях, небрежно хранившихся у него на столе. Я, вечно в будничных старых платьях, располневшая, всегда сидящая дома с сыном, такая обычная и одновременно влюбленная до глупости, считала, что определенный ответ на ключевой вопрос во взаимоотношениях между мужчиной и женщиной - "было-не было" - решит проблемы нашей семейной жизни. Может быть еще и поэтому Эрнест обратил внимание на мою подругу Полин Пфайфер.

23

Так в самом начале 1926 года душевное состояние Эрнеста опять всколыхнуло любовное волнение. В жизнь писателя вошла новая женщина - Полин Пфайфер. Однажды Фицджеральды, пьяно дурачась, привели ее к нам.
Только женщина может разглядеть другую женщину с микроскопической точностью. Полин можно было назвать, скорее, очаровательной дурнушкой, чем красавицей. На четыре года старше Хемингуэя, дочь крупного промышленника, президента компании по производству пива в Арканзасе, Полин работала в системе фэшн-изданий "Вог" и "Харперс Базар" и одевалась как модели с их страниц.
Полин оказалась моей землячкой, она выросла в моем родном Сент-Луисе, как оказалось, совсем по соседству со мной. Она с самого начала показалась мне обладательницей безупречного вкуса, безусловно шикарной, совершенно ухоженной женщиной. Однако было заметно, что при первой встрече Эрнест отдавал предпочтение сестре Полин. Ј Ј
Мы провели зиму опять в "Шрунсе", на сей раз Полин присоединилась к нам в канун Рождества. Даже невооруженным глазом было видно, что она без ума от Эрнеста. Однако Полин была неизменно общительна и дружелюбна со мной и старалась как бы оставаться в моей тени. Поэтому я делала вид, что не воспринимаю всерьез вызревающий на моих глазах флирт.
Любезная предупредительная блондинка Полин Пфайфер умела льстить мужчинам и воспользовалась старыми, как мир, приемами, чтобы развести и женить на себе модного писателя - прежде всего, стала незаменимой помощницей в семье и усиленно разыгрывала из себя поклонницу творчества Хемингуэя. Она безотказно вечерами сидела с Бамби, пока мы развлекались, цитировала фразы из рассказов Хемингуэя, так и сыпала его любимыми выражениями и даже переняла его манеру говорить.
Полин последовала за нашей четой на швейцарский горнолыжный курорт, где, скорее всего, и стала любовницей Эрнеста.
Летом мы с Эрнестом во второй раз поехали в Памплону смотреть бои быков. Именно в этой поездке Нино дe лa Пальма вручил мне ухо убитого им быка. Я забросила этот почетный трофей в ящик бюро, но через какое-то время Эрнест сказал, что надо или избавиться от этого сувенира, либо, разделив его на части, раздарить их друзьям. Надо ли говорить, что один из фрагментов матадорской реликвии оказался предназначенным "на счастье" Полин.
Там же, в Памплоне,ЈЭрнест начал работать над "И восходит солнце". И еще мы узнали, что наконец вышел сборник "в наше время". Эрнеста раздражал комментарий, автор которого сравнивал его с Шервудом Андерсоном. Хотя они были хорошими друзьями с Шервудом, Хемингуэй решил написать пародию "Вешние воды", достаточно недобрую по отношению к творчеству Андерсона. Я расценила пародию как несправедливую, но Полин восторженно приняла ее и предложила непременно опубликовать.
В период двоеженства Эрнест стал совершенно нетерпим, несдержан в словах, однажды с пьяных глаз даже пытался распустить руки. Я, после родов набравшая веса, но сохранившая верткость, сумела дать обидчику смелый отпор. Благо уроки бокса получила от самого Хемингуэя. Вот они скоро и пригодились.
Позже он обвинял Полин в крушении своего брака, впал в глубокую депрессию, называл себя мерзавцем и сукиным сыном. Весь гонорар за "Фиесту" Эрнест передал нам с Бамби.
Шок, который он испытал от этого развода, эхом отозвался во многих салонах Парижа. Светские сплетники связывали половое бессилие Джейка Барнса с нынешним состоянием автора "Фиесты". Роман Хемингуэя стал энциклопедией представителей "потерянного поколения". Люди, вернувшиеся с моральными и физическими травмами с фронтов Первой мировой войны, находясь в плену легенд о бравом Хеме, задавались вопросом: "Неужели так позволил себе расслабиться этот храбрый солдат, меткий охотник и неутомимый бражник? А как же его бесчисленные любовницы по обе стороны океана - в Америке, Франции, Испании, Италии? Эрнест - старый бродяга, повеса и соблазнитель? Не может быть!"
Но полностью увлеченного новой любовью Эрнеста не оставляло чувство вины передо мной и сыном. Когда Эрнест оказывался в моем с Бамби обществе, он не уставал повторять, что любит нас. Однажды, когда мы играли на лужайке втроем, он даже воскликнул:
- А не перейти ли мне в Ислам? Ведь эта религия разрешает многоженство.
Я с полным пониманием отнеслась к этому заявлению, потому что с трудом представляла Эрнеста коленопреклоненным перед алтарем в любом храме, тем более, что однажды, в девятнадцать лет, он уже менял осеняющую его церковь - стал католиком под влиянием Агнес фон Куровски.
С уходом образа великой личности она в памяти поколений c годами обретает монументальные черты. Фигура Эрнеста Хемингуэя, напротив, стала покрываться мрамором и гранитом, благородной патиной еще при жизни писателя и нобелевского лауреата, знатока женских сердец и известного любовника. Но если отбросить словесную шелуху, возникнет образ загнанного трудами и долгами, вечно неуверенного в себе, спасающегося под пулями от бытовых неурядиц человека.
Истина на все времена: не бывает некрасивых женщин - бывает мало виски. Разумеется, я догадывалась о случайных изменах мужа на почве алкоголизма и старалась не придавать им большого значения. Я понимала, что он влюблен, как в женщину, в большую литературу, и никакое вино не заменит ему пьянящего вкуса вдохновения.


Chapter V

По-настоящему серьезное отношение к писательскому делу - одно из двух непременных условий. Второе, к сожалению, - талант.
Эрнест Хемингуэй

24

"17 июля 1923 года
Уильяму Хорну
Париж.
Билл, старина,...я написал тебе семь страниц о нашей поездке в Скио... на места бывших боев. И ради бога, Хорни, никогда не возвращайся туда ни при каких обстоятельствах, потому что прошлое мертво. И Италия мертва, и я порвал письмо. Оно было слишком грустным, и тебе совсем не обязательно переживать то, что пережил я.
Хорни, нужно забыть обо всем. Нельзя постоянно возвращаться к прошлому или "щекотать себе нервы", пытаясь увидеть вещи такими, какими они были когда то. Прошлое осталось в нашей памяти, и только там, прекрасным и удивительным, и нужно жить дальше... Однако я вовсе не собираюсь поучать.
Как бы там ни было, Хэдли и я... приехали в Аосту из Швейцарии и первый день ночевали в монастыре на высоте около двух тысяч метров. Из Аосты мы добрались до Милана, оттуда в Виченце, потом автобусом в Скио - Себио по другую сторону горы, пост Доломите теперь гостиница для туристов - и в "то бишь как его" - маленький симпатичный городок, который итальянцы не обстреливали, если австрийцы не обстреливали Себио. Затем мы поехали в Тренто и оттуда на машине через Адамелло в Риву и вдоль озера Гарда в Сермионе очаровательное выступающее мысом в озеро местечко, которое видно из Дезенцано - станция, где мы видели чехов, помнишь? Дальше на машине в Верону и поездом в Местре - видел дом, где разводят шелковичных червей и где я нашел моего рогоносца, когда он, лежа на носилках в исподнем, слушал, как жуют шелковичные черви. Фоссальта - совершенно новый, отвратительный город, в котором ничто не напоминает о войне, разве что шрамы на деревьях, да и те зарастают и заживают. От старых окопов не осталось и следа. Разрушенные дома заново отстроены и заселены людьми, отсиживавшимися в Сицилии или Неаполе. Я нашел то место, где был ранен, - гладкий зеленый берег реки - напоминает современные картины битвы под Геттисбергом. Пьяве прозрачная и голубая, и вверх по ее течению, туда, где был траверс, тянули на лошадях большую груженную цементом баржу.
Ну, да ладно. В Милане я видел Муссолини, и взял у него интервью, и написал три статьи, в которых предсказал захват власти фашистами.
Мы вернулись в Париж, и полетели в Страсбург, и бродили по Черному лесу, и ловили форель, и останавливались в маленьких гостиницах, и любили друг друга Снова вернулись в Париж, и я получил телеграмму из "Стар" с просьбой выехать в Константинополь, и, приехав туда, прошел вместе с отступающей греческой армией, и провел три недели в самом Константинополе - три восхитительные недели, когда в предрассветной мгле мы садились в машину и ехали к Босфору посмотреть на восход солнца, протрезвиться и поразмыслить над тем, будет ли еще одна война, которая снова повергнет в огонь весь мир - и ведь она чуть было не началась. Возвращаясь домой, я пересек Фракию - в машине, верхом на лошади и просто пешком, а затем через Болгарию и Сербию добрался до Триеста и оттуда на поезде в Париж к Хэдли... А потом мне пришлось отправиться в Лозанну на конференцию. В Лозанне я оставался до рождества, и мы ездили в горы, и жили в маленьком коричневом швейцарском шале, и катались на лыжах и бобслее, и вечерами пили горячий пунш, и дни стояли ясные и холодные, и было полно снегу. После этого я уехал в Рапалло, и снова телеграмма, и я отбыл в Рур...
Должно быть, ты устал от моего рассказа. Но я старался раскрыть тебе все "секретные" сведения и разрушить образцово показательное представление о себе.
Хемми".

25

У Эрни сформировалось страстное, непреодолимое стремление претворять в действительность то, о чем им уже было написано. Он полагал естественным мое полное подчинения ему - в путешествиях, в приключениях, даже, как говорилось, в овладении приемами бокса. Писатель считал, что его женщина должна уметь все, что умеет он. Поэтому не только я, но и все последующие его жены стали меткими стрелками, блестящими лыжницами и искусными рыбачками.
У него была мощная карма, он мог быть настолько заразительным в своем энтузиазме, что я также, без всякого внутреннего сопротивления целиком отдавалась его увлечениям, его интересам и занятиям.
Природное упрямство порождало и отрицательную реакцию. Если Хемингуэй кого-то невзлюбил, то его уже невозможно было повернуть к этому человеку. Если он кого-либо выделял, то об этом также бесполезно было с ним спорить.
Обычно он всех более или менее знакомых включал в свой круг, все были его старые друзья. Он ненавязчиво изучал их психологию, позволял себе, препарируя их сознание, проникать в самые затаенные уголки души. Особенно это касалось женщин, потому что, по убеждению Хемингуэя, именно женщина рождает гениев и вдохновляет их на великие дела, на великие книги. Не мудрено, что уже в первых романах Эрнеста прообразами основных персонажей стали оставившие след в душе впечатлительного юноши особы.
Хемингуэй возвратился на родину, в Иллинойс, в 1918 году после примерно двухлетнего отсутствия, пока работал младшим репортером в "Канзас-Сити Стар" и служил добровольцем Красного Креста на итальянской границе во время войны. Как раз в это время у Эрнеста появился, пусть и неудачный, первый мужской опыт с медсестрой в Милане. А в 1920 году, уже на родине, он пережил реальное любовное приключение со мной, закономерно перешедшее в брачный союз.
Эрнест потом признавался, что был очарован мной и как привлекательной женщиной, и как приятной собутыльницей.
- А я была впечатлена тем, как ты красиво выпускаешь папиросный дым из ноздрей, - в ответ расхохоталась я. - Ты ведь курил тогда?
Вообще Хемингуэй пил всегда, конечно, безмерно. Обожал русскую водку - "один из самых здоровых алкогольных напитков". Вошло в легенду, что гораздо позже в баре "Эль Флоридита" Эрнест изобрел коктейль "Папа Дубль", из белого рома "бакарди", сока двух лимонов и половины грейпфрута, плюс пряности. Все это помещалось вместе со льдом в электрический миксер. Хемингуэй потом гордо заявлял дома, что выпил за один присест шестнадцать таких коктейлей. Уже в 1950-х даже через одежду выделялась выпуклость его печени, похожая, как писала мне Мэри, на "длинную полную пиявку".
К концу жизни у Эрнеста появилась мания преследования, он полагал, что ФБР и налоговая служба исследуют его финансовое положение. В 1960 году у Хемингуэя была диагностирована серьезная депрессия. В клинике Мейо им тайно был получен курс электрошока. Неспособный писать, он стал искать смерти. Была неудачная попытка самоубийства, когда Хемингуэя буквально вытащили из-под винта самолета.
- Мне иногда приходит в голову такая сумасшедшая мысль, - не меняя тона проговорил вдруг Пол. - Почему ты не боролась, когда стало очевидно стремление Полин увести от тебя мужа?
- Ты знаешь, у меня было скорее материнское отношение к Хемингуэю, я думала, что с Полин ему будет лучше. - Мне показалось излишним цитировать Полу строчку из своего давнего письма: "Я хочу то, что Вы хотите", которую Хэдли Ричардсон написала Эрнесту, прежде, чем Кэтрин Баркли сказала это Фредерику Генри в "Прощай, оружие!" И в этом моем утверждении было все, но прежде всего стремление заполучить в свои объятия молодого породистого самца, который и станет отцом так желаемого мной ребенка. Слишком прагматично и цинично рассуждала ты, не поверил бы мне Маурер. Но сказывался фактор времени - когда начинаешь уставать от сочувствующих взглядов подруг.
- Я полагаю, - сказал Пол Маурер, - что Хемингуэю чрезвычайно повезло с первой женой. Если бы не ты, он так и остался бы неотесанным мужланом "откуда-то с Вайоминга".

26

Маурер был очень тонким человеком, он умел и любил разбираться в хитросплетениях людских судеб. Несколько позже, когда Пол уже навечно покинул нас, подтверждение высказанным им в тот вечер мыслям пришло с довольно неожиданной стороны. Для своей статьи о "потерянном поколении" у меня взял интервью исследователь творчества Хемингуэя Лоренс Броер. Отметив то, что в течение возможно самых главных лет, когда Эрнест формировался как писатель, я была его помощником и верным другом, он назвал "И восходит солнце" и моей книгой.
Я настоятельно просила остановиться на том, что нам очень помогли быстро освоиться в Париже рекомендательные письма Шервуда Андерсона, но также и общительный нрав Эрнеста, позволявший практически с любым встречным молниеносно найти общий язык. Благодаря этому он влился в ряды экспатриантов, стал своим в кругу литераторов, художников, представителей даже самого высокого эшелона искусств, что способствовало совершенствованию особого взгляда Хемингуэя на окружающую действительность, выработке оригинального литературного стиля.
Мы беседовали с ученым весь долгий день.
Отдельно Броер выразил благодарность "за замечательный подарок", который я ему вручила на прощание - мой личный экземпляр "первого и возможно самого грандиозного" романа писателя с надписью: "Наилучшие пожелания от человека, который видел, как восходит солнце. Искренне Ваша Хэдли Р. Маурер".
Элизабет Хэдли Ричардсон была матерью самого старшего сына Хемингуэя, счел необходимым напомнить в заключение Броер. Из его четырех жен Хэдли считают единственной настоящей любовью Хемингуэя. Он не мог простить себя за то, что так предательски оставил ее ради Полин Пфайфер. В одном из писем своей бывшей жене писатель называет их развод обоюдной болью, а Хэдли - "лучшим, истинным и самым прекрасным человеком, которого я когда-либо знал".
В общем-то такого рода высказывания мне приходилось слышать и из уст так называемых простых людей в ходе бесчисленных встреч с читателями, где я выступала в качестве лектора. Или читать в письмах, которые мне пересылают библиотеки и всевозможные массовые издания.
"Поражает, какое благотворное воздействие эта замечательная женщина имела на развитие ее первого мужа, Эрнеста Хемингуэя. Когда они поженились, Хемингуэй был полон диких амбиций, но не достиг никаких высот на литературном поприще. А ко времени их развода в середине 1920-х Хемингуэй написал "И восходит солнце" и сразу получил известность. Мне было жаль, что многие исследователи почему-то упускают из вида эту сторону дела".
"Хэдли была первой женщиной, которая поддержала Эрнеста Хемингуэя в его стремлении стать писателем № 1, которым он благодаря этому и стал. Она была предана мужу и любила его, несмотря на его недостатки. И она не препятствовала ему, когда он выбрал другую. Если вам суждено любить "Фиесту", читать и перечитывать ее, то вспоминать при этом Хемингуэя вы будете гораздо реже, чем первую госпожу Хемингуэй".

27

Такое впечатление, что каждый гражданин нашей страны находится как бы под увеличительным стеклом. Например, до сих пор я понятия не имела, что существует некий Центр имен ребенка, обеспечивающий подробную информацию относительно популярности того или иного имени и подобных тенденций в Соединенных Штатах.
Итак, что в последнее время подсказывают материалы центра и как они комментируются?
11 августа: "Имя нашей дочери Хэдли - в честь Хэдли Ричардсон. Она была сестрой моего дедушки. Ее подарками семье были, во-первых, Эрнест, как таковой. Во-вторых, чайный сервиз, принадлежавший самойХэдли".
23 июля: "Мои девочки - Кайли Энн и Хэдли Грейс. Я очень люблю имя младшей, и оно соответствует ей!"
18 июля: "Если у меня появится девочка, я собираюсь назвать ее Хэдли Грейс. Чтобы была забавная, какими забавными бывают обладатели как первого, так и второго этих имен".
30 июня: "Меня зовут Хэдли. Никогда не подозревал, что это женское имя, пока не начал читать американские избирательные списки. Но я его по-прежнему воспринимаю, действительно и только, как обращение ко мне, и мне все также продолжает казаться странным - слышать о женщинах по имени Хэдли. Однако я предполагаю, что это лучше, чем назвать вашу девочку Коралл или Шторм".
19 мая: "Женщиной, которой было по пути с ее временем и с этим именем, была Хэдли Ричардсон, первая жена Эрнеста Хемингуэя - мать Джека Хемингуэя и бабушка актрис Мэриэл и Марго. "Хэдли" - также псевдоним руководителя Балета Шпандау Тони Хэдли".
17 мая: "...наша вторая дочь появится через 3 месяца, и мы назовем ее Хэдли. Мою первую дочь зовут Эвери. Хэдли - красивое имя, оно оригинальное, не банальное для девчушки".
12 мая: "Мы назвали свою первую дочь Хэдли. Мы получили много замечательных поздравлений по поводу ее рождения. Мы никогда не встречали другую Хэдли - хорошо знать, что ее тезки на белом свете действительно существуют!"
3 мая: "Хэдли, кажется, не очень женское имя. Пройдет какое-то время и закрепится неверное произношение названия. И, как следствие, неверное прочтение и написание судьбоносных небесных предначертаний, связанных с этим именем".
12 февраля: "Меня зовут Хэдли. Когда я представляюсь, меня обычно переспрашивают: "Извините, повторите ваше имя снова, если не затруднит?" Это может раздражать порой, но, случается, ощущаешь себя довольно забавно. Однако для простоты общения я чаще называю себя Джуди. Но, иногда я намеренно использую свое настоящее имя, и закрепляю в памяти кое-какие интересные альтернативы ему. Не могу понять, почему люди находят, что мое имя столь трудно выговорить. Но я жила с ним всю мою жизнь, хотя и никогда не встречала никого с таким же именем. Однако слышала о нескольких таких людях. Мои родители, например, назвали меня по примеру первой жены Эрнеста Хемингуэя. Признаюсь, что у меня были причины ненавидеть свое имя, но теперь, мне кажется, я ценю его больше".
14 января: "...имя помощника Шерлока Холмса было д-р Джон Хэдли Уотсон".
5 января: "Хэдли - это такое счастливое, приятное, простое имя. Моя младшая сестра подчас фыркает, услышав его, - "потому что это - такая редкость" Но ведь быть редким - это значит быть настолько особенным! Хэдли - очень емкое имя".

28

С детства Эрнеста не покидало желание поиграть в войнушку. Ему хотелось поучаствовать в этом представлении. Он желал сражаться ради сражения, а не защищать какие-то идеалы. Скорее всего, ему было все равно даже, на чьей стороне воевать. Но военная медицинская комиссия отбраковала его из-за слабого зрения. Тогда он завербовался в транспортный корпус Американского Красного Креста и стал готовиться к отправке на итальянский фронт. И вот на пароходе "Чикаго" страдающий с юношеского похмелья Хемингуэй отправился в Европу.
Пассажиры опасались нападения немецких подводных лодок. Хемингуэй стоял на палубе, ожидая, не покажется ли над водой вражеский перископ. Когда пароход благополучно прибыл на место, он, жаждавший приключений, заявил, что у него такое чувство, будто его надули.
Из Милана Хемингуэй отправил домой открытку с лаконичным: "Прекрасно провел время". Только на сей раз этот смельчак бравировал. В Милане бомба попала в завод боеприпасов, и волонтеры расчищали от трупов огромную территорию. Это было жутко, особенно когда выносили тела женщин. Потом они собирали куски тел, застрявших в колючей проволоке. Все это немного отрезвило молодого журналиста. До этого момента он воспринимал войну как мальчишескую игру в завоевание дикого Запада.
Волонтеров разместили в тихом местечке Шио. Эрнесту казалось, что он нечаянно попал на отдых в загородный клуб, и это его бесило. Он попросился на передовую, его послали на реку Пьяве. Ежедневно он доставлял в окопы еду и сигареты и однажды чудом остался цел после прямого попадания снаряда в окоп. "Я был весь забрызган тем, что осталось от моих приятелей".
Хемингуэй хвастался, что он заговорен от пуль и снарядов. Но 8 июля 1918 года, когда он, как обычно, привез солдатам на велосипеде шоколад и сигареты, австрийцы неожиданно открыли шквальный огонь из миномета. Всех, кто был рядом с Эрнестом, убило. Его же сильно оглушило. Последнее, что он видел, был раненый итальянский снайпер, лежавший неподалеку. Очнувшись, Эрнест выбрался из окопа и пополз к снайперу. Тот оказался жив, и, взвалив его на себя, Хемингуэй, пригибаясь, стал двигаться вперед. Однако австрийцы заметили его и стали обстреливать.
Контуженный на этот раз взрывной волной, Хемингуэй опять оказался был брошен на землю. Душа рвалась через горло наружу, но потом вернулось все же обратно. "Осталась только боль, - вспоминал позже Хемингуэй. - Пришла мысль о том, что я должен думать о всей своей прошлой жизни, и это показалось мне смешным. Я должен был приехать в Италию специально для того, чтобы думать о своей прошлой жизни! И вообще в такие минуты думаешь о чем угодно, но только не о прошлом. Я хотел бежать и не мог, как это бывает в ночных кошмарах".
Когда Эрнест добрался до своих, оказалось, что итальянец, которого он тащил, давно убит осколком. Сгоряча сам Хемингуэй не чувствовал боли, хотя ему раздробило колено и в ноге засело множество осколков. В полевом госпитале часть железа из тела вынули, и Эрнест был отправлен в Милан. Один его знакомый вспоминал, как, лежа на госпитальной койке, Хемингуэй развлекался тем, что вынимал из своей ноги стальные осколки, складывал в баночку и пересчитывал. Нависшая над ним опасность ампутации миновала после многочисленных операций. Однако боль мучила его днем и ночью. Он старался заглушить ее с помощью коньяка.

29

Одной из легенд, превративших в одночасье заподозренного в импотенции ветерана войны в выдающегося почитателя женщин, была повесть, основанная на трагической любви тененте Генри, в котором легко угадывался юный Хемингуэй, и медсестры Кэтрин Баркли - она же героиня страстных юношеских мечтаний автора медсестра Агнес фон Куровски. В данном случае, считаю, проявила мудрость Агнес, не поддавшаяся на уговоры и оставившая без внимания капризы большого ребенка. Мне нетрудно представить, во что за считанные дни мог превратить жизнь зрелой женщины, наверняка имевшей богатый выбор и немалый опыт, "малыш Эрни Хемингуэй".
- С чего тебя вдруг понесло на фронт? - однажды спросила я, когда мы коротали летний тихий вечер под звездным небом.
- Черт его знает, - ответил Эрнест. - Наверное, хотелось убежать подальше от повседневности, от родителей, от семьи.
Не забираясь в глубины человеческих отношений, я пыталась осознать мощь милитаристской истерии, вынудившей добровольно встать под штык молодого наивного парня. Эрнест действительно стремился попасть на фронт, однако не получил разрешения медицинской комиссии из-за плохого зрения. К тому же родители даже не желали и слушать о безумном замысле сына. Тогда будущий писатель стал искать иные пути для осуществления своей затеи. Однажды узнав, что в итальянскую армию, которая в то время вела ожесточенные бои, требуются добровольцы, юноша решительно направился в Красный Крест и стал требовать, чтобы его отправили в Италию. Война казалась ему занятным приключением, но убедиться в обратном он смог уже спустя несколько недель. А тогда, в 1918 году, в группе американских добровольцев будущий писатель отправлялся на огромном лайнере "Чикаго" в Европу. Ему было всего восемнадцать лет. И как раз в этот момент начался отсчет легенды, оставившей отпечаток на всей жизни Хемингуэя - градус накала его приключений уже не мог снизиться ни на ступень.
На фронте молодому человеку пришлось готовить, стирать окровавленную одежду, перевозить раненых в госпитали и выполнять другую, совершенно непривычную и неприятную для юноши работу. Однако долго оставаться на фронте ему не пришлось. В один из дней, когда молодой американец привычно курсировал между госпиталями, возле машины разорвалась бомба, и осколки, которых потом насчитали несколько десятков, ранили Эрнеста. Окровавленного юношу отвезли в миланский госпиталь, где он долго не мог прийти в себя. А когда через несколько дней Хемингуэй открыл глаза, то увидел над собой лицо хорошенькой, молодой девушки. Это была медсестра Агнес фон Куровски.
Она дежурила возле кровати раненого по ночам, и новые знакомые могли подолгу беседовать до самого утра. Когда наступал рассвет и Эрнест мог на несколько часов заснуть, медсестра оставляла его и уходила в соседнюю палату к другим раненым. Если юноша просыпался и не видел рядом заботливого лица, он писал Агнес записки и просил других передать эти маленькие послания сестре Куровски. Вскоре ни для кого, в соответствии с растиражированной легендой, не оставалось секретом, что молодые люди влюблены друг в друга.
Если следовать логике молвы, Агнес вообще могла обходиться без сна.


Chapter VI

Постоянная колонка в газете - ежеутренний заменитель бессмертия.
Эрнест Хемингуэй

30

"18 июля 1923 г.
Уильяму Д. Хорну
Париж.
Дорогой рогоносец, итак, ты снова влюблен. Что ж, это - единственное стоящее занятие. Неважно, чем может обернуться любовь, но пока ты любишь, игра точно стоит свеч. Черт побери, Хорни, я надеюсь, все закончится хорошо. Кто кто, а ты этого заслуживаешь...
Испания чертовски хороша в жару. Я ездил туда два месяца назад изучать бой быков, и жил в Мадриде на Кайе Сан Херонимо в пансионе для матадоров, а потом разъезжал по всей стране с группой тореадоров - Севилья, Ронда, Гранада, Толедо, Аранхуэс - и старался все понять. Вернулся, забрал Хэдли, и мы отправились в Памплону - столицу Наварры, и только что возвратились домой после лучшей недели в моей жизни со времен "Подразделения". (Хемингуэй имеет в виду 4 е Подразделение Красного креста, в составе которого он служил в Италии. - К. Бейкер.)
Празднество в Памплоне - пять дней бои быков и танцы днем и ночью, чудесная музыка - барабаны, свирели, флейты, лица с картин Веласкеса, Гойи, Греко, все мужчины в синих рубахах и красных платках кружат, взмывают, парят в танце.
Мы единственные иностранцы на этой дьявольской феерии. Каждое утро быков, которым предстоит драться после полудня, выпускают из корраля на окраине города, и они мчатся по длинной главной улице к арене, и все молодые смельчаки Памплоны бегут впереди! Нужно пробежать полторы мили - боковые улочки отгорожены большими деревянными воротами, и вся эта преследуемая быками ватага несется очертя голову.
Ей богу, в этом городе настоящие бои быков. Здесь собрались восемь лучших тореро Испании, и пятеро из них были пронзены рогами! Быки поднимали на рога по одному тореро в день.
Ты был бы в восторге от настоящего боя быков, Билл. Это не просто жестокость, как нам рассказывали. Это великая трагедия, и самое прекрасное зрелище из тех, что мне доводилось видеть, и требует мужества и мастерства, и еще раз мужества - большего, чем что либо. Это все равно, что наблюдать войну, сидя в первом ряду, и в то же время самому находиться в полной безопасности. Я видел двадцать боев, пять из них в Памплоне, и был в диком восторге.
Где то в октябре у нас появится малыш. Надеемся, мальчик, и ты будешь его крестным отцом. Первые месяцы своей жизни он провел на лыжах, один раз видел на ринге Колотушку Сики, дважды Карпентьера и пять раз бой быков, так что, если внутриутробное влияние не пустые слова, то все должно быть в порядке. Нам обоим ужасно хочется парня. Хэдли все время чувствовала себя хорошо, ее даже ни разу не тошнило. Так здорово она себя никогда не чувствовала и выглядит прекрасно. Билл, доктор говорит, все идет хорошо, просто замечательно.
Эрнест".

31

Агнес, как и Эрни, приехала в Италию из Америки. Родившаяся в Пенсильвании в 1892 году в семье интеллигентов, она с ранних лет стремилась испытать что-то интересное и необычное в жизни. После смерти отца, когда девушке едва исполнилось 18 лет, она приняла решение обучаться на медсестру, втайне мечтая, что когда-нибудь сможет поехать на фронт. Ее мечта осуществилась в 1917 году, когда фон Куровски уехала в Европу, чтобы лечить раненых итальянцев. Агнес была старше пылкого американца почти на восемь лет. Впрочем, разница в возрасте совершенно не смущала юного Эрнеста и не являлась преградой для предложения замужества любимой девушке. Он попросил ее стать его женой в день своего 19-летия, когда вся палата шумно отмечала день рождения Эрнеста. Однако реакция медсестры была для него неожиданной. Она отказалась, хотя и явно выделяла молодого соотечественника в массе раненых, наверное, жалела его больше.
Агнес фон Куровски, как говорят, была красива, независима и свободна. Любившая общество мужчин, смелая девушка не скрывала, что желает наслаждаться жизнью и любовью, невзирая на мораль и нормы. Раненые в госпитале были без ума от рыжеволосой медсестры. А впервые столкнувшийся с подобными испытаниями, чувствительный Эрнест ревновал предмет своих воздыханий.
И молодая медсестра все больше убеждалась в непростом характере нечаянного поклонника. Однажды, когда она пожелала направиться отдохнуть на юг в обществе друзей, Хемингуэй, услышав столь неприятную для него новость, устроил скандал и потребовал от Агнес немедленно отказаться от поездки. Свидетели этой сцены вспоминали, что юный Хемингуэй был вне себя от ярости, кидал на пол одежду, осыпал девушку оскорблениями и вел себя крайне грубо. Например, кричал, что от нее вечно пахнет спермой - оказывается, кто-то из сослуживцев поделился с ним мнением то ли гинекологов, то ли криминалистов о том, что вкус мужского семени сохраняется во рту женщины на несколько часов после полового акта.
Самолюбивый и заносчивый юноша имел к тому же еще один серьезный недостаток - он слишком зависел от властной матери, хотя упорно не признавался в этом. На самом же деле, девятнадцатилетний Эрнест так боялся родителей, что ни в одном своем письме из Италии он ни разу не упомянул имя любимой Агнес.
В начале ноября 1918 года медсестру направили работать в госпиталь во Флоренцию. В надежде не потерять любимую девушку, Хемингуэй еще раз потребовал от нее согласия на брак. Но та лишь промолчала в ответ. Вскоре Куровски была проездом в Милане, и молодым людям удалось увидеться всего на два часа. Это была их последняя встреча. В январе 1919 года Эрнест Хемингуэй вышел из госпиталя и отправился на родину. Переписка с возлюбленной не прекратилась, но показательно то, что Эрнест даже не попытался остаться хотя бы поближе к месту прохождения службы медсестрой фон Куровски.
- Я сделал все что мог, - говорил он со слезами на глазах. А я-то давно для себя уяснила, что если люди говорят так, то они сильно недооценивают себя.
Из Америки в Италию летели страстные, отчаянные письма. Эрнест умолял Агнес приехать к нему и стать его супругой. Но седьмого марта того же года она написала ему последнее письмо: "Я совсем не та совершенная женщина, какой вы меня считаете. Я считаю себя злой... Я уверена в вас. Перед вами открывается удивительная карьера, которую заслуживает такой человек, как вы... Прощай, малыш. Не сердись...". В том же письме, по слухам, она сообщала, что обручилась с богатым итальянским аристократом и намерена связать с ним свою дальнейшую жизнь. Это событие так расстроило эмоционального юношу, что тот всерьез стал думать о самоубийстве и несколько дней провел в приступах лихорадки.
Можно без особой натяжки предположить, что фон Куровски обладала могучим даром предвидения. К тому же она не чувствовала никакой необходимости срочно выходить замуж - только аристократическая приставка "фон" имела ощутимый вес в среде трепетавших перед титулами послевоенных нуворишей по обе стороны океана. Так что ее светлое будущее не требовало залога. Агнес как можно мягче пыталась донести беспощадную правду до сознания бамбино Эрни.
Да и то правда - кого из нас первое чувство не охватывало в двадцать лет, исчезая потом бесследно. Фон Куровски, судя по всему, была к тому же и довольно неплохим психологом. Не буду давать руку на отсечение, но с большой долей вероятности могу предположить, что будущих медсестер в их учебных заведениях натаскивали и на решение подобных, весьма распространенных для преимущественно мужских сообществ проблем.
К тому же, всякий художник, по определению, несчастный влюбленный. А несчастные влюбленные любят рассказывать свою историю. Поэтому, если и через десятки лет от Хемингуэя его собутыльникам приходилось выслушивать сентенции о нестареющей любви к медсестре из миланской больницы, это не вызывало никаких эмоций, кроме понимающих улыбок. Под определенным градусом Хемингуэю в порядке исключения позволялись вещи для простых смертных запрещенные: отягощать других своими заботами и искать сочувствия к себе.
Уже спустя год после расставания с незабываемой Агнес Эрнест женился на мне и мы отправились в Париж. Там у Хемингуэя завязались новые знакомства, он продолжал кружить головы женщинам, пока не закончились деньги. Быстренько покончив с двумя выпавшими мне одно за другим наследствами, Хемингуэй оставил меня в чужой стране, с практически грудным ребенком на руках, без пары франков в кошельке. Так пришла моя очередь убедиться в том, что и неземная любовь забывается.
Благодаря обладавшей средствами, темпераментной и обожавшей путешествия Полин Хемингуэй посетил пол-Европы, побывав в тех местах, где когда-то воевал. Но и совместные поездки не смогли навечно продлить этот брак. Через четырнадцать лет влюбчивый писатель опять женился. На этот раз женой Хемингуэя стала журналистка Марта Джелхорн.

32

После выхода "Фиесты" 27-летний Хемингуэй сразу стал знаменитостью.
Мое раздражение по поводу деталей романа требовало разрядки:
- Это было несправедливо - в образе Роберта Кона изобразить нашего друга Джеральда Мерфи, - едва сдерживая истерику, выдавила я.
Весной 1921 года, немного раньше нас, в Париже появилась американская пара - Сэра и Джеральд Мерфи. Оба красивые, элегантные, счастливые, богатые, с тремя маленькими веселыми детьми. Они были так хороши, что на них оборачивались на улицах, их приглашали к столикам в кафе, посетители
ресторанов приходили в необъяснимое возбуждение при их появлении... Богемному кругу чету Мерфи представили композитор Кол Портер и художник Леже, который ценил Джеральда как художника и помог ему выставить несколько картин в Независимом Салоне. Сэру и Джеральда полюбили сразу и все. И через полгода их квартира в Париже, а потом и вилла на Антибе стали не просто светским салоном, а гостеприимным домом и самозваным культурным центром, в котором целое десятилетие кипела жизнь всего "потерянного поколения". Там бывали и месяцами проживали все: от ядовитой Дороти Паркер до нежного и обидчивого Скотта Фицджеральда. От короля поп-музыки Кола Портера до модерниста Стравинского. От классика Сарджента до экспериментальных Пикассо и Леже.
- Я отталкивался от фактов, - невозмутимо произнес Эрнест. - И все видят результат, к которому не могла не привести логика событий.
Никто не может точно объяснить загадку обаяния четы Мерфи. У них был дар так преображать мир вокруг себя, что все в нем выглядело волнующим. Художник Фернан Леже писал, что после прогулки с Джеральдом он начинал видеть все предметы по-новому. Сэра умела превратить миску помидор в натюрморт, которым восхищались Пикассо и Леже.
Супруги Мерфи обладали чутьем на талант и обнаруживали его в совсем, казалось, ничем не примечательных людях. У Сэры к тому же была способность к установлению волнующих отношений с людьми. Она совершенно разбередила воображение Пикассо. Он изображал ее Венерой, а себя Марсом. Он рисовал ее на пляже с её знаменитой ниткой жемчуга на спине. Его неоклассическая "Женщина в белом" - это, бесспорно, Сэра Мерфи.
Сэра вдохновляла на любовь. Скотт Фицджеральд начал роман "Ночь нежна", надеясь воспроизвести ее магию. Ему не доводилось раньше встречать в женщинах такой искренности и бесстрашной прямоты. Сэра отмахивалась от Фицджеральда и за глаза называла размазней. А Фицджеральд, влюбленный в Сэру, совсем, похоже, потерял чувство меры.
Кругом было столько великих, что легко было забыть масштаб. Однажды Фицджеральд написал кому-то в письме: "В это лето у Мерфи на вилле никого не было кроме меня, Зельды, Мориса Шевалье, Дос Пассоса, скрипача Мэннеса, четы Валентино, Мак Лишей, Чарли Брэккета, Дороти Паркер, Рекса Инграма, Натальи Гончаровой - словом, подходящее место для того, чтобы уйти от мирской суеты".
Я недаром всегда говорила, что Эрнест относится к тем людям, которых любят женщины, дети и собаки. Он учил детей четы Мерфи чистить рыбу и замечательно объяснял, как убедить себя не испытывать страха. Но главное, Джеральд и Сэра стали теми тогда еще немногими читателями, которые восхищались его прозой. Это восхищение тогда нужно было Хемингуэю, как воздух: ведь, он даже отца не сумел убедить в том, что его произведения чего-то стоят. А к Мерфи он мог примчаться ночью, и они, в халатах, глотая кофе, слушали его новые вещи.
"Ваши проклятые рассказы не дали мне спать всю ночь. Боже мой! Как вы твердокаменно держите обещание в верности себе, которое каждый писатель дает, и потом почти каждый нарушает", - пророчески писал тогда Хемингуэю Джеральд.
Хемингуэй попытался привить Мерфи собственные увлечения: охоту, рыбную ловлю, горнолыжный спорт. Но, возможно, пусть и незаметно для себя, он сверял их человеческой ценности со своими личными критериями мужества, выносливости, сердечной прямоты. Он уговорил своих приятелей на несколько дорогостоящих путешествий - за которые, естественно, платили они. В Альпах они впятером, с Дос Пассосом, поднялись в горы, где Хемингуэй сначала учил их кататься на горных лыжах, а потом они на лыжах спустились вниз. Джеральд писал в дневнике:
"Я был хуже всех. Эрнест делал остановки каждые 20 метров, чтобы убедиться, что я в порядке. Внизу он спросил меня, было ли мне страшно. Я признался, что было. И он сказал, что увидел мое мужество. Я был по-детски польщен".
На фотографии, сделанной во время этой поездки, они стоят в свитерах на зимнем солнце, загорелые и веселые. Их тела легко касаются друг друга. "Это было, - писал Дос Пассос в воспоминаниях, - наше последнее неомраченное совместное наслаждение". Что же омрачило их дружбу? Не исключено, что это были особые отношения между Хемингуэем и Сэрой Мерфи.

33

Сэра любила отважных мужчин - таких, каким был ее отец. Сильных физически и духовно. Она видела и романтизировала эти свойства в Хемингуэе. Он же, как теперь известно, писал в письмах, что "любит Сэру и не выносит Джеральда".
Роман между ними назревал. Это страшно переживал Фицджеральд. Но, похоже, ничего не произошло между Хемингуэем и Сэрой. Возможно, потому, что Сэра была воспитана в пуританских традициях. Ее подруга говорила: "Сэру ничем не купить".
Сэра была чувственная, теплая женщина, и очень красивая. Но она так и не обрела ту сексуальную свободу, которой отличалось наше поколение.
Следующим летом в Памплоне Хемингуэй заметно флиртовал с Сэрой. И похоже, именно Сэра подстрекнула Джеральда поддаться уговорам Хемингуэя и участвовать в традиционных самодеятельных играх с молодыми быками.
Джеральд принял вызов. В дневнике он записал: "Эрнест все время исподтишка следил, как я буду себя вести". И когда Джеральд осмелел до того, что краем своего плаща подразнил бычка, Хемингуэй немедленно бросил новый вызов: он умудрился вскочить быку на спину и за рога пригнуть к земле. Зрители одобрили его криком "Оле!" Джеральд на больший риск не пошел, но ничуть от этого не смутился. После корриды он признался Хэмингуэю, что красота и ужас Памплоны так их с Сэрой взбудоражили, что они снова влюбились друг в друга. Вечером они танцевали на площади "сардану". Памплонская толпа, сразу выделившая Сэру и Джеральда, окружила их с криками "Танцуй чарльстон! Танцуй чарльстон"!". И Мерфи, которые танцевали чарльстон почти профессионально, показали абсолютный класс - к бешеному восторгу испанцев.
А потом был написан роман "Фиеста". Читаем в книге "Все были так молоды!":
Пока Хемингуэй писал, Мерфи тайно поддерживали его семью, то есть меня с Бамби, оплачивая наши счета, в том числе за лечение мальчика, когда он болел коклюшем. Так же тайно они перевели 400 долларов на банковский счет Хемингуэя, а ему писали: "Ни о чем не заботьтесь. Пишите".
Когда я рассказала Хэмингуэю о деньгах, он был страшно раздосадован. Он не хотел быть никому обязанным. И, как он часто это делал, он выразил свои досаду, обиду, презрение не в жизни, а в литературе. Он вставил Джеральда в роман в образе богатого дилетанта, безнадежно влюбленного в Брет Эшли, которая над ним издевается. В первом варианте романа этот жалкий простофиля, чьи деньги персонажи романа тратят, да еще и оскорбляют его за привилегию их содержать, носил реальное имя - Джеральда Лоэба, в окончательном варианте он получил имя Роберт Кон. В своих поздних письмах Хемингуэй писал о Мерфи почти злобно: "Они хвалили "Фиесту", и я вилял хвостом. А надо бы понять, что если этим богатым сволочам вещь понравилась, значит, с ней что-то неладно". Но самой ужасной мне показалась его реакция на горе Мерфи, когда на протяжении двух лет они потеряли своих сыновей. Один умер от туберкулеза, другой неожиданно - от менингита. Обоим исполнилось по 16 лет. "Вот жили в беспечной роскоши, - написал Хемингуэй, - а теперь пришло отмщение".
Но сами Мерфи на всю жизнь оставались верны друзьям молодости. Этим они как бы подтверждали убеждение о существовании огромной разницы между теми, кто в результате усилий заработал много денег, и теми, кто богат от рождения. Мерфи постоянно переписывались с Фицджеральдом. В трудные времена оплатили его дочери Скотти семестр учебы в колледже, и единственные из старых друзей приехали на его похороны. А когда Хемингуэй уехал в Америку, и вообще - когда жизнь разнесла их, Сэра написала ему чрезвычайно теплое прощальное письмо: "Мой дорогой Гросс Патрон, не благодарите нас за дружбу - не вы один от нее выиграли. В конце концов именно вы всех нас спасете: своим отказом принимать все второсортное - вещи, места, идеи и человеческую природу. Благослови вас Бог, и не отступайте ни на шаг".
Этот золотой круг был разорван в 1929 году, когда в него ворвался окружающий мир. Отчасти это было связано с приближением Великой депрессии.
Все отдалились - даже просто географически. Каждого унесла его судьба. Хемингуэй уехал в Америку и стал знаменитым писателем - культовой фигурой. Фицджеральд метался между Голливудом и Швейцарией, где Зельда жила в санатории для нервнобольных. Сэра тоже уехала в Швейцарию лечить младшего сына от туберкулёза. Всех разбросало: кого - напряженные обстоятельства, кого - возраст, болезни и бедность, а кого-то, напротив, - богатство и слава.
После крушения биржи, когда Мерфи потеряли большую часть своего состояния, Джеральд бросил живопись и вернулся в отцовский бизнес, из которого сбежал в молодости. Он поселился с Сэрой и дочерью Хонорией в Нью-Йорке, около музея Метрополитэн. Художники - обидчивый народ. Говорили, что проходя мимо музея, он каждый раз отворачивался. В 1964 году, за несколько дней до смерти Джеральда, Мерфи сожгли на лужайке перед домом огромную кипу писем. И Сэра жалела после лишь о том, что забыла срезать марки для внуков.

34

Приходится слышать, будто Полин представляла для меня неразрешимую проблему, будто я смотрела на разлучницу как кролик на удава. Но к тому времени решение оставить Хемингуэя уже созрело во мне. И все тактические ходы Полин не были для меня загадкой. Шпильки, заколки, расчески, предметы косметики, оброненные случайно волосы в моем доме в мое отсутствие, а также синяки и царапины на теле мужа должны были вывести меня из равновесия - это, так сказать, неотъемлемая часть классики жанра. Но я будто ничего этого не замечала. А Эрнест в это время разрывался на две части, он продолжал сожительствовать с нами обеими, что меня сильно угнетало и оскорбляло.
В январе 1926 года, когда Полин вернулась в Париж, Эрнест в течение нескольких дней оставался под ее опекой. Полин заставляла Эрнеста напряженно трудиться, и регулярно в форме отчетов писала мне о том, как они провели время.
С наступлением весны тактика Полин становилась все более целеустремленной. У меня не было никаких сомнений, что теперь моя некогда лучшая подруга не остановится ни перед чем. Однажды она и ее сестра пригласили меня на автомобильную прогулку по живописным местам. Признаться, я была в восторге от этого мероприятия, но, казалось, что от этого Полин раздражается все сильнее. Она позволяла себе огрызаться буквально на каждое мое восклицание или вопрос. Я сделала вид, что не замечаю напряжения, возникшего между мной и Полин, и невинно спросила у ее сестры: "Да Полин ли это?" На что ее сестричка, ничуть не смущаясь, ответила, что между Полин и Эрнестом сложились весьма милые отношения, так как они очень любят друг друга. Ј
По возвращении в Париж, я задала Эрнесту пару неприятных вопросов. Он не пытался отрицать что-либо, он был разъярен. Он вел себя так, как если бы во всем виновата была я: не следовало выносить сор из избы и можно было продолжать жить втроем - Париж видел и не такое. Ј ИЈ Полин пыталась приватно побеседовать со мной, но я отказалась. О чем нам было с ней говорить? Каждая из нас уже выбрала определенный дальнейший путь. И пора было ставить на прошлом точку. Ј
Но я сумела преодолеть понятное негодование. Мы продолжали поддерживать дружеские отношения с Полин и ее сестрой. Возможно, со стороны это выглядело по-другому, но для себя я это объясняла заботой об Эрнесте и Бамби.
Совсем не ко времени Бамби заразился коклюшем, и доктор велел его изолировать. Я с благодарностью использовала возможность жить в пустующей меньшей вилле Фицджеральда. Полин и Хемингуэй часто навещали сына, подолгу живя на вилле. Но мне не нравилось это: я чувствовала себя неуютно рядом с Полин - ощущала себя неряшливой на фоне ее внешней ухоженности и шикарной одежды. Ј Как бы то ни было, я очень сердилась на Эрнеста, поставившего нас в столь неловкое положение. Он всегда был внимательным к моим чувствам, и я поняла, насколько серьезные отношения связывали их с Полин.
Мы продолжали жить с ней под одной крышей, пока Эрнест ездил в Сан-Себастьян. Полин все так же посылала ему ворохи писем. Я же до конца для себя уяснила, что процесс необратим. Однако я поставила условие возлюбленным: для проверки чувств они не должны видеть друг друга в течение ста дней. Ј Ј
Полин уехала в Америку и ежедневно писала Эрнесту, а он сообщал мне, как Полин страдает без него. Я почувствовала, что становлюсь посредницей в странной игре и раньше срока сняла поставленное мной же условие. Ј Когда я известила Эрнеста о том, что начинаю процесс о разводе, он был чрезвычайно благодарен мне и отметил мои великодушие, храбрость и лояльность.
ЈНаш развод состоялся в январе 1927 года. Но эта дата была, как оказалась, лишь началом отсчета новой биографии как Хэдли Ричардсон, так и Бамби, Пола Маурера, да и Эрнеста Хемингуэя тоже.
"Таким был Париж в те далекие дни, когда мы были очень бедны и очень счастливы", - напишет Хемингуэй не без горечи позже, вспоминая определенный период своей парижской жизни


Chapter VII

Человеку нужно два года, чтобы научиться говорить, и пятьдесят, чтобы научиться молчать.
Эрнест Хемингуэй

35

"Дорогая Сэра! Я ни разу не поблагодарил Вас за то, чем Вы были: такой верной, и такой красивой, и такой притягательной, с тех самых пор... с самого начала и всегда... Знаете, чего я хочу? Чтобы в это дождливое утро мы бы вместе убивали... Сейчас роскошный шторм... Я люблю вас и буду любить всегда. И вы всегда рассчитывайте на это.
Эрнест".

"Сэра, дорогая! В отличие от Эрнеста, я считаю, что каждый литературный образ создается из дюжины реальных людей. Но в опровержение собственной теории, в "Ночи..." я снова и снова использовал Вас... и тот эффект, который вы производите на мужчин. И я надеюсь, что несмотря на ваш скептицизм, вы отдадите мне во владение тот маленький уголок себя, который я знаю лучше всех, даже лучше Джералда. Вы и Джералд неразделимы в таких вещах, как вдохновляющая сила, которой вы наделяли других. Но я отдаю приз Вам - за ту крошечную, в миллиметр, разницу, которой вы одарили меня, когда, сидя на диване, обсуждали "чемпионов" и "тех, кто просто участвует в состязании". Перечисляя чемпионов, вы глянули на меня и сказали: "И Скотт"... О, как я был вознагражден!.. О чем я хотел написать вам? Наверное, о том, что выразил Кол Портер в своей красноречивой песенке: "Я думаю, это объяснит тебе, какая ты замечательная".
Ваш друг навеки,
Скотт Фитцджеральд".

36

10 мая 1927 года Эрнест и Полин обвенчались во Франции. Среди многих оставшихся общими друзей, привычно продолжавших посещать нашу съемную гостеприимную обитель в Париже, был Пол Маурер, с которым я уже некоторое время находилась в рискованных отношениях, хотя и не решалась перейти известную грань.
Поначалу я не строила особых планов на совместное с кем-то будущее, но потом, чтобы не остаться в статусе брошенной жены, я внимательно посмотрелась в зеркало, целеустремленно огляделась вокруг и остановила взгляд на Маурере. Я поняла, что мое первое замужество - лежащий под спудом козырь в борьбе за союз с Полом. Далеко не мальчик - сорокалетний мужчина, научившийся достигать желаемого, выдающийся поэт, полный сексуальной энергии и неистребимого опыта, Пол был к тому же известным журналистом и публицистом, политическим обозревателем, мечтавшим о славе Хемингуэя, заочно соперничавшим с ним.
Имелась одна нерешенная, но очень сложная проблема: непреодолимым препятствием для достижения мной заветной цели могли стать двадцатилетний брак Маурера с Уинифред Адамс и два несовершеннолетних сына в этом браке - Ричард Скотт, который родился в 1911 году и Дэвид Адамс - в 1912 -м.
Пол первым среди коллег получил Пулитцеровскую премию за иностранную корреспонденцию еще в 1929 году. Это был праздник для нас обоих, поскольку я очень хорошо усвоила уроки, преподанные мне несколько лет назад Полин Пфайфер.
Я даже усовершенствовала ее опыт. Ведь любовницы, как известно, делятся на две категории: рассеянные, которые вечно забывают на диване обе сережки, и внимательные, которые одну серьгу всегда приносят домой - чтобы был повод созвониться и встретиться с понравившимся мужчиной снова. В наглую звонила в любую точку земного шара, где в данный момент находилась чета Мауреров, и спрашивала Пола. Уинифред чрезвычайно волновали эти звонки, а когда Пол попросил меня не звонить к нему в гостиницу, а тем более, домой, я проворковала, потянувшись по-кошачьи:
- Но я же соскучилась по тебе, милый.
И других объяснений, естественно, не потребовалось
Как только оба сына Мауреров достигли совершеннолетия, мы с Полом 3 июля 1933 года женились в Лондоне, где инкор крупной и влиятельной чикагской газеты освещал ход Мирового экономического форума. В 1934 году наша пара перебралась из Европы в Америку - там Пола Скотта Маурера ожидало место главного редактора "Чикаго Дэйли Ньюс".

37

Мы оставались в дружеских отношениях с первым моим мужем, Эрнестом Хемингуэем, до самой его безвременной смерти. Известны неоднозначные стихи Маурера 1930-1940-х годов, высоко оценивающие действия военного корреспондента. Стихотворение так и называется "Хемингуэй", но его герой будто действует в прошедшем времени: "Убитому в Сражении - Да, я Сообщаю, Что Причину, Поверьте, Надо Искать в Этом, а Не в Маурере Поле Скотте..." Что это? Пророчество поэта, который и в Новом Свете, похоже, несет функции более широкие, чем пустое рифмосложение?
Наследие художника: корреспонденции, фотографии, личные материалы хранится в национальных музеях США. Со снимков смотрит типичный янки с тяжелой нижней челюстью - совсем не добрый дедушка Хем, которого на всех континентах, при всех режимах привыкли именовать "Папа". Однако Пол Скотт Маурер, пулицеровский лауреат, заслуженный иностранный корреспондент, неподкупный газетный волк, прирожденный редактор и поэт Маурер, работал к тому же парижским корреспондентом для "Чикаго Дэйли Ньюс", основанной в 1910 году, возглавлял иностранную информационную службу этого издания до 1934 года, и был главным редактором газеты в 1935-1944 годах. Позже, в 1944-1947 годах, он трудился иностранным редактором "Нью-Йорк Пост". Талантливый стихотворец, Маурер издал девять поэтических книг и стал лауреатом первого конкурса поэзии Нью-Хэмпшира.
Он был прекрасным отцом для моего сына Бамби. Они с Полом очень хорошо дружили, и через годы в характере Джека чувствовалось влияние его второго отца.
В разделе домашнего архива, отведенного сыну, хранятся снимки Бамби чуть ли не с младенческого возраста. Потом, с ростом славы его родного отца, сюда добавились вырезки из газет и журналов. Умиляет фотография из журнала конца 1920-х годов: сын прильнул к груди отца, у обоих такие счастливые лица. А ведь Эрни уже оставил меня и Бамби.
Хемингуэй был действительно ублюдком, утверждал Маурер: все его браки были недолговечными. Брак с Пфайфер развалился ради союза с журналисткой Мартой Джельхорн, которая в свою очередь была оставлена на полях сражений Второй мировой войны в результате романа с Мэри Уэлш...
- Весь секрет в том, что у каждого, кто хоть однажды был соблазнен, появляется желание соблазнять самому, - может быть невпопад вступила я.
Кто знал Эрни лучше меня? Ведь счастливые люди не кончают самоубийством, не правда ли?

38

Пол Скотт Маурер начал увлекаться поэзией в четырнадцать лет. После окончания хай-скул в 1905 году, перед поступлением в Мичиганский университет, Маурер немного поработал арт-обозревателем для "Чикаго Дэйли Ньюс". После нескольких лет колледжа он возвратился в 1908 году в "Чикаго Дэйли Ньюс" репортером.
Мауреру было 22 года, когда его в 1910 году командировали в Париж в составе организующейся иностранной информационной службы все более укрепляющегося издания. Он оставался в этой службе в течение двадцати четырех лет.
Так получилось, что Пол, удачно осветив события Первой балканской войны 1912-1913 годов, затем закономерно стал военным журналистом и политическим обозревателем. Маурер анализировал события в период всех европейских войн первой половины ХХ века. Он представлял "Дэйли Ньюс" во Франции в ходе Первой мировой войны и на Парижской мирной конференции 1919 года. В 1924 году Маурер активно выступал за сокращение влияния Марокко, информировал общественность о развитии военного конфликта между этой областью и Испанией.
Свои первые поэтические книги Маурер издал как раз в это время - объемистый том "Время Франции" и "Хороший товарищ", а так же политические труды: "Балканизация Европы. Исследование по политическому анализу и реконструкции", "Наши иностранные дела. Исследование о национальном интересе и новой дипломатии". В полной мере признанный и за границей, Маурер был представлен в 1918 году к награждению французским орденом Почетного Легиона, а в 1933 году получил статус высшего государственного чиновника.
В 1943-м он освещал для "Дейли Ньюс" действия союзников в Северной Африке и Средиземноморье.
В 1944 году Маурер принял предложение занять должность иностранного редактора газеты "Нью-Йорк Пост" в Париже, а также в короткий срок наладил парижский выпуск газеты, под названием "Пэрис Пост". Были изданы поэтический сборник, поэма "Между войнами", а так же автобиография. В 1945 году Пол напечатал ставшую знаменитой поэму "Дом Европы".
Чтобы сосредоточиться на поэзии, Пол в 1947 году отдалился от газетной работы. Мы возвратились в Соединенные Штаты, а в 1949 году обосновались в Чокоруа, штат Нью-Хэмпшир. Это живописная деревня недалеко от города Темворса в графстве Карролла.
Озеро Чокоруа у южного склона горы - одно из самых красивых озер в Уайт-Маунтинсе. Во всех путеводителях отмечается, что в деревне Чокоруа вместе со своей супругой Хэдли Ричардсон, которая прежде была первой женой Эрнеста Хемингуэя, живет лауреат 1-го поэтического конкурса штата Нью-Хэмпшир1967 года Пол Скотт Маурер.

39

В этот период Маурер написал еще многочисленные статьи и выпустил девять книг стихов. Он также издал две театральные пьесы. В 1969 году Пол Маурер написал поэму "Нью-хэмпширские холмы", которая была положена на музыку и позже приобрела статус почетного государственной песни.
Не буду приводить интимных подробностей, но комплекс неполноценности Пола Скотта Маурера можно объяснить только отсутствием харизмы простого американского парня, с которым сочтешь за честь идти в одной компании хоть в бой, хоть на пьянку, хоть по бабам. Тем, что в избытке имелось у Хемингуэя, и стало основой его всемирной славы.
Между тем, Хемингуэй написал в десятки, сотни раз меньше трудяги Пола! В Америке это называется цена паблисити и умелой саморекламы. Когда Полу казалось, что я перебарщиваю с оценкой личности Эрнеста, он мягко напоминал мне, что в 1926 году Хемингуэй оставил свою некую первую жену с крошечным ребенком ради богатой Полин Пфайфер.
-- Мало того, благородный Папа Хем выставил тебя и Бамби в жалкую гостиницу, - напоминал Пол желчно.
Так и было. Я, глотая слезы, возила своего сына и нехитрый наш с ним скарб в тачке в поисках крыши над головой по всему городу. Стоит ли упоминать, что приличное жилье для нас нашел Пол Маурер.
Я, понятно, в ответ на это помалкиваю, но со слов знакомых знаю, что до самой своей смерти Эрнест называл себя ублюдком, когда его спрашивали о причине разрыва с Хэдли. "Потому что я ублюдок", - буквально так отвечал он.
Конечно, сын скучал по отцу. Они были очень близки, даже первые свои слова Бамби научился произносить, гуляя с отцом по парижским улицам. Четверостишья трансформировались в нехитрые куплеты, несущие неповторимый аромат шансона:
Dix bis Avenue des Gobelins Dix bis Avenue des Gobelins Dix bis Avenue des Gobelins All? es donde vive mi Bumby.
А может, кто-то подсказал ему эту складненькую песенку. Ведь в Бамби не чаяли души все обитатели Латинского квартала. Но это не был адрес его родителей. На авеню Гобелен жила нанятая нами нянька. А через два десятка лет эта песенка стала маршем возглавлявшихся Эрнестом Хемингуэем нерегулярных частей армии США, первыми вошедших в оккупированный немцами Париж.
Должно быть, это тоже образчик красивой легенды, мириады которых сопутствовали Хемингуэю всегда и везде. Но вдруг наталкиваюсь на совершенно, казалось бы, немыслимый документ: лесбиянки Гертруда Стайн и Алиса Б. Токлас с умилением купают такого пухленького, такого нежного Бамби. Рядом радостный отец, подрядивший кого-то сфотографировать сына.
А вот в другом журнале изображен уже не Бамби, а Джек Хемингуэй. Он в костюме яхтсмена синего цвета и с розовым платком на шее. Рядом его вторая жена. В комментарии Джек утверждает, что никогда не имел проблем, присущих его знаменитому отцу. Он счастлив, доволен жизнью и свободен от пороков и комплексов. Его сводный брат - имел, да. Джеку же повезло в том смысле, что его мать, то есть я, развелась с Хемингуэем, когда сын был еще несмышленышем. И вскоре вышла замуж за влиятельного журналиста Пола Маурера, который оказался лучшим на свете отчимом, мудрым и заботливым. Таким образом, у Джека было как бы два отца, а у всех остальных его сверстников только один. Джека при рождении нарекли, среди других, гордым именем Никанор - в честь тореро Вильяльты, с которым Эрнест познакомился при первом посещении Памплоны и которого обожал за беспримерную храбрость на арене.
Но отвлекусь от фотографий. В обычной жизни Джек представляется мне более образованным, утонченным, элегантным мужчиной, нежели Хемингуэй. Но как бы они не отличались друг от друга, невозможно, встретив Джека, не понять, что перед тобой повзрослевший Бамби. И сразу начинает щемить сердце, потому что неизбежно, пусть на периферии сознания, воскрешаются фигуры его истинного отца и его обоих дедушек, вспоминаются трагедии их добровольного ухода из жизни.

40

Несмотря на мои оказывавшиеся тщетными финансовые жертвы и усилия, мы с Эрнестом жили как бедные люди. Но у Полин имелись серьезные капиталы. Очень быстро Хемингуэй сильно изменился. Под влиянием новой жены Эрнест начал одеваться более модно. К тому же, он научился выбирать и заказывать только хороший виски и отказался от украшений, напоминающих рыбацкие трофеи. Ј
Теперь Хемингуэй обычно был в приподнятом настроении. Он мог не волноваться о своих наличных: Полин предпочла без оглядки субсидировать их роскошный образ жизни, а не жертвовать средства строго исходя из потребностей.Ј Бессрочной банковской гарантией Полин хотела выразить полное свое доверие мужу.
Полин, в отличие от меня, забеременела в первый же год их брака, и Эрнест был заметно растерян. Никто вокруг не удивлялся нашему совместному проживанию, а я старалась проявлять одинаково заботливое материнское отношение к большому ребенку Хемингуэю, и к малому Бамби. Между тем, мой роман с Полом развивался, никого не затрагивая и никому не мешая.
ЈВ марте, почти через год после того, как мой бывший супруг и Полин поженились, Эрнест поранился - получил травму как раз повыше глаза. Он тянул шнур, который крепил фрамугу окна под потолком, и она, резко захлопнувшись, ударило его по голове. Сославшись и на психологическую травму, полученную в результате этого печального происшествия, Эрнест объявил, что он хотел бы пожить некоторое время на родине, в Америке. Оказалось, что об этом же мечтала и Полин - она считала, что ее ребенок должен родиться в Соединенных Штатах Америки, а значит, поближе к хорошо обеспеченным маме-папе и дядюшке-банкиру. Ј
Когда в установленный срок родился мальчик, его нарекли Патриком. Роды были трудными, и после доктор посоветовал Полин не иметь детей в течение по крайней мере трех лет.
Эрнест был рад, что ситуация хотя бы таким образом разрешилась.
- Мне все это надоело, - говорил он в полный голос. - Я сыт по горло бесконечными помехами в моей работе.
Отцовство для него теперь не было в диковинку.
- Я уже не могу смотреть на эти бутылочки с детским питанием, слышать беспрестанный пронзительный крик.
В творчестве заключена безнадежность, о которой знает каждый художник. Хемингуэй мечтал закрыться от всех на десять замков, обложиться подушками для абсолютной тишины и закончить свою книгу.
Полин понимала неистребимую потребность Эрнеста писать. Она не возражала против этого. Чтобы набраться впечатлений, Эрнест поехал охотиться в Вайоминг, но Полин бестрепетно последовала за ним.
В январе 1930 года они возвратились в Америку и жили в арендованном доме на Ки-Уэсте. Эрнест постоянно ловил очень много рыбы, и прибывший погостить Бамби оказался весьма кстати. Он остался с отцом на некоторое время.
Полин забеременела снова в марте 1931 года и в ноябре она родила Грегори. Эта беременность прошла намного легче, чем первая.

41

В феврале 1932 года Эрнест закончил "Смерть после полудня". Они продолжали жить в Ки-Уэсте, все свободное время проводили на океане, а Полин все мечтала взяться наконец за капитальный ремонт дома. Тут-то, откуда не ждали, стали нависать тучи очередного семейного кризиса. Джейн Мазон, с которой они познакомились во время прогулки на катере, подружилась с Хемингуэем на почве рыболовной страсти.
Джейн и ее муж Грант были богатые люди. В момент знакомства с Хемингуэем Джейн было всего 22 года. Она блистала классической красотой. Президент Кулидж назвал ее самой привлекательной женщиной, когда-либо посетившей Белый дом. Джейн обожала охотиться на крупную рыбу и проявила себя как прекрасный напарник и партнер, поскольку не уступала Эрнесту в мастерстве рыболова-профессионала. Так как Полин во время чуть ли не ежедневной охоты-рыбалки оставалась вроде как не у дел и вынуждена была ждать триумфального возвращения усталых, но довольных Эрнеста и Джейн, у нее не могло не возникнуть сомнений по поводу характера взаимоотношений молодой, захваченной общим увлечением парочки.
Я хорошо понимала Полин, поскольку сама несколько лет назад прошла через это. Налицо был повышенный интерес Эрнеста к Джейн друг к другу.Ј К тому же следует иметь в виду, что в период наших с Хемингуэем брачных уз сексуальный опыт Эрнеста был крайне ограничен традиционными детородными функциями. Только в условиях парижской фронды мы нашли тонкую грань между извращенностью и изощренностью. И, надо сказать, второе пришлось нам по вкусу, как, впрочем, порой с охотой практиковалось и первое.
Чувство вины из-за злонамеренного обмана нас с Бамби со своей подружкой Полин преследовало его всю жизнь - тогда еще он не был морально готов осознанно и по-настоящему быть неверным. Повзрослевший же Хемингуэй, преодолев барьер гиперсексуальности, стал способен регулировать и рационализировать сексуальные отношения с Полин. Если Эрнест оставлял ее неудовлетворенной, он объяснял это стремлением избежать новой беременности. Между тем, многочасовые океанские заплывы с Джейн продолжались, и перед Полин все отчетливее открывалась перспектива повторения судьбы моей с Эрнестом семьи.
Полин, конечно, никак не могла сбрасывать со счетов и то, что Джейн далеко не единственная претендентка на сердце молодого, быстро обретающего популярность писателя. Да что там! В Ки-Уэсте, например, Хемингуэй уже был литературной знаменитостью, а также признанным спортсменом, и без сомнения пользовался благосклонностью женщин. Однако, должно быть, от сознания, что она первая среди равных, позднее у Джейн поехала крыша и она вынуждена была подвергнуть себя психоанализу. Пять месяцев Джейн к тому же провела в больнице, где лечилась после автомобильной катастрофы и неудачной попытки самоубийства, в результате которой сломала себе спину. Эрнест, естественно, постарался остаться в стороне от всех проблем Джейн, даже не оказал ей материальной помощи в лечении.
В декабре 1933 года Полин и Эрнест отправились в путешествие по Африке. Они охотились на львов, и их приключения нашли отражение в "Зеленых холмах Африки". Наверное, от непривычной пищи дал знать слабый кишечник Хемингуэя, и среди львов и носорогов им пришлось несколько задержаться. В результате цепи событий, Полин оказалась в Ки-Уэсте,Ј где должна была в течение лета заботиться о Бамби, а Эрнест совместно с выздоровевшей Джейн продолжили совершенствовать свое мастерство в рыбной ловле. НоЈ Полин, учтя уроки прошлого лета, будет как можно чаще составлять ему компанию.
Однажды Эрнест случайно выстрелил себе в ноги, охотясь на акул среди островов Бимини, что в районе западных Багам. Полин тут же доставила его в Соединенные Штаты и, как примерная жена, буквально не отходила от койки больного. ЈНо даже при этом Джейн практически ежедневно посещала Эрнеста. А он, не стесняясь присутствия жены, и, возможно, безосновательно, устраивал подружке сцены ревности.
Марту Джельхорн Хемингуэй увидел впервые в баре "Неряха Джо" в компании молодого человека. И решил, что это ее муж, и необходимы будут некоторые усилия тактического характера, чтобы завоевать красавицу. Ј На следующий день они опять встретились в том же баре, представились друг другу и оказалось, что женщина по профессии тоже журналист и писатель. К тому же она не замужем и не прочь поболтать с Эрнестом за мохито хоть целый вечер.
А у Эрнеста дома, напротив, его с нетерпением ждут, потому что назначен обед для очень важных персон. Один из гостей не выдерживает и совершает короткое путешествие по ближайшим точкам, предлагающим спиртное. В "Неряхе Джо" гонец понял, что стало причиной задержки хозяина. И он не стал скрывать своих выводов от Полин. Все дело в красивой блондинке, одетой в черное платье, сказал он. Именно так начал развиваться роман Эрнеста с Мартой.
Полин надеялась, что это временное увлечение, что она должна дождаться спада страстной любовной горячки. Но у Марты были серьезное преимущество перед Полин - она была моложе и, в отличие от Джейн Мазон, не замужем. Кроме того, с Полин ее не связывала дружба.
Полин долго отказывалась соглашаться на развод. Хемингуэй всерьез рассердился. Он сказал, что больше она задерживает ее.
- Твой набожный католицизм разрушил мою сексуальную жизнь, - упрекнул он Полин.
Наконец, Полин подписала требовавшиеся документы. Она, как могла скрывала свои страдания по этому поводу, всюду и всем говорила, что давно мечтала о замечательном статусе свободной женщины. 4 ноября 1940 года об их с Эрнестом разводе было объявлено публично.


КНИГА ВТОРАЯ

Chapter VIII

Из всех животных только человек умеет смеяться, хотя как раз у него для этого меньше всего поводов.
Эрнест Хемингуэй

42

"11 октября 1923 года
Гертруде Стоим и Алисе
Токлас Торонто.
Дорогие друзья, свободное время за пишущей машинкой в редакции - миф. У меня не было никакого свободного времени, ни на что. Вчера в два часа ночи родился молодой Джон 7. Все в порядке. Мне говорили, он славный, но лично я нахожу в нем поразительное сходство с испанским королем.
Я был очень занят... На прошлой неделе ездил в Нью Йорк для встреч с Ллойд Джорджем. Проехал с ним на специальном поезде от Нью Йорка до Канады. Когда родился малыш, я был в поезде, идущем в Торонто. Ллойд Джордж - вздорный, злой, вредный субъект, который тщательно старается скрыть это от посторонних. Эти длинные волосы неспроста. Вечером он отменяет все назначенные на следующий день встречи, а утром проснувшись бодрячком, распекает за это секретаря. Мне доводилось видеть его без прикрас. Он хочет устроить брак своей дочери и надеется навязать себя Европе с этой стороны Атлантики. В Штатах его принимали с помпой, но канадцы, читающие английскую прессу, остались более сдержанными. Я рад избавиться от него.
Здесь все как в кошмарном сне. Работаю от двенадцати до девятнадцати часов в сутки и к ночи так устаю, что не могу спать. Вернуться сюда было большой ошибкой. Правда, у нас просторная квартира с солнечной стороны на краю оврага, где кончается город, с чудесным видом и холмами, где вы можете, вернее, я могу, кататься на лыжах, если есть снег и свободное время. Хэдли и малышу здесь хорошо, и мы можем скопить немного денег, чтобы вернуться в Париж...
...Нас обоих ужасно тянет назад. Впервые в жизни я понял, как кончают самоубийством просто потому, что накапливается слишком много проблем и дел и им не видно конца. Малополезное открытие. За четыре дня в Нью Йорке я не смог связаться ни с Шервудом, ни с кем либо другим, кого хотел повидать, - был занят. Нью Йорк очень красив, особенно в районе Бродвея и Уолл стрит, куда вообще не проникает солнечный свет, только случайные лучи. Но что за люди там живут. За все время я ни разу не видел, чтобы кто нибудь улыбнулся. Перед биржей какой то человек рисовал на тротуаре желтым и красным мелом, выкрикивая: "И послал он туда своего единственного сына. И послал он единственного сына умереть на виселице..."
Собравшаяся вокруг толпа молча слушала. Бизнесмены, клерки, рассыльные. "Досталось парню", - сказал мальчишка рассыльный, обращаясь к приятелю. Превосходно. Есть действительно красивые здания. Новые. Любопытные формы. Через триста лет люди будут приезжать сюда из Европы и ездить по улицам в туристских автобусах. Мертвые, заброшенные громады, как в Египте...
Ни за что не согласился бы жить там. Пора ехать в больницу, так что закругляюсь.
С любовью от Хэдли и меня,
Хемингуэй".

43

Как и последняя жена Хемингуэя Мэри, так поэты из штата Чикаго, в том числе Пол Скотт Маурер, никогда не хранили копии своих писем. Но некоторые из них благодаря аккуратности адресатов после смерти поэта были обнаружены в различных архивах. На полках книгохранилищ, как оказалось, можно отыскать также его статьи, корреспонденции, книги и поэзию. Папки избранного содержат обширные размышления Маурера о поэзии и поэтике, о собственных поэмах.
Пол Скотт надеялся еще при жизни издать некоторые свои письма и стихи под одной обложкой. Создал макет книги. Существуют также копии очерков Маурера касательно Парижа, Лондона и Марокко, написанные для "Чикаго Дэйли Ньюс", сборник рыбацких историй по заказу журнала "Саги" и копии колонок редакционных статей для "Нью-Йорк Пост". Понятно, что в фондах архивов имеется еще очень много не разобранных материалоа, в том числе и о Хемингуэе, но боюсь, что без моего непосредственного участия это невозможно будет осуществить.
Недавно для программы телевизионных новостей я подготовила сюжет о работе Пола Скотта в Европе, в частности, в Париже. Легко обнаружила фотографии 1910-1924 годов, которые хранятся в образцовом порядке. Восемь снимков относились к различным фронтам Первой мировой и Первой балканской войн, а несколько фотографий были сделаны в Париже и в Великобритании. Так что экспонаты в достаточном количестве имеются, только их надо разыскать и систематизировать.
Я вышла замуж за 21-летнего Хемингуэя, когда мне было 29 лет.
- Почему происходит так? - однажды не без удивления спросила я - скорее себя, чем Пола. - Мы с тобой уже много десятилетий вместе, но в общественном сознании я так и осталась "той" Хэдли. А ведь с Хемингуэем мы были женаты всего каких-то пять лет.
- Для окружающих все это не имеет значения. Я ведь не ханжа? - спросил Пол, но по тону его было ясно, что это не вопрос, а утверждение. - Для меня это тоже не имеет значения, потому что что-то великое, что нас соединяет, живет, несмотря на быстротекущие годы. А вообще-то следовало давным-давно привыкнуть к тому, что ты как бы являешься национальный символом, достоянием США. Ты навсегда останешься частью нашей истории, связующим звеном всех будущих поколений американцев с гениальными поэтами и писателями из когорты Эзры Паунда, Гертруды Стайн, Джона Дос Пассоса. И к тому же, - Пол широко улыбнулся, - ты являешься чемпионкой и экспертом среди представительниц прекрасного пола по боксу, по боям быков и пьяным парижским разгулам.
И я снова отдала должное такту Пола Скотта Маурера, который не стал лишний раз напоминать, что моим гидом по всем сомнительным достопримечательностям Парижа был молодой человек по фамилии Хемингуэй, которого я именовала "принцем". И что этот молодой писатель, искренне гордившийся моими музыкальными талантами и открывший для меня секреты молодого женского счастья, оставил меня ради невзрачной Полин Пфайфер. И я в чужом городе, в чужой стране, отделенной от моей родины безбрежным океаном, не впала в отчаяние только благодаря поддержке собкора "Чикаго Дейли Ньюс", за которого потом и вышла замуж.
Но прежде, в период хемингуэевского "брака втроем", наш повелитель однажды ворвался домой разъяренный, в то время, как мы с Полом обсуждали наши дела, целомудренно держась за ручки. И мужчины ушли, чтобы "прожевать" проблему, в ближайшее кафе, я же осталась ждать их решения. Маурер в то время был несвободен, к тому же у него имелись несовершеннолетние дети, а я не желала для себя роли вечной любовницы - я знала, что стою дороже. Коллеги вернулись скоро, уже не такими разгоряченными. И было заметно, что старший из них,Пол, сумел умерить разгулявшееся чувство собственника Хемингуэя. По Монпарнасу разлетелись всплывавшие то и дело слухи о том, что Хэдли сбежала от супруга-импотента к плодотворному поэту Мауреру.
- А кто тогда отец Джека? - мне было смешно.
- Маурер, - отвечали мне без всякого смущения. - Он такой же пухленький.
Хемингуэя я видела после этого, практически, лишь однажды, когда мы вместе с Маурером столкнулись с ним в Вайоминге. Но была еще одна очень короткая встреча, о которой я расскажу позже.
Понятно, я давно не держу зла на бывшего мужа. И я в полной мере сознаю, что при наших с ним весьма скромных финансовых возможностях Эрни не смог бы превратиться в пророка целого поколения Эрнеста Хемингуэя, в писателя с мировой славой. Но не забывается, а постоянно всплывает на страницах одного или другого автора напоминание о том, что Хэдли написала Эрнесту прежде, чем Кэтрин Баркли сказала Фредерику Генри: "Я хочу того, что Вы хотите".

44

В архиве Маурера сохранилась корреспонденция, личные материалы, но большая часть фондов связана с поэтической деятельностью. Маурер также написал многочисленные критические эссе, касающихся поэтических подходов и традиций. Имеется ряд фотографий, снятых Маурером во время его работы на Балканах и в Марокко, на французском фронте в ходе Первой мировой войны, снимков самого Маурера и его семьи. Также хранятся аудио записи поэзии Маурера в исполнении автора. Отведено место и для писем Мэри и Эрнеста Хемингуэй.
- В сущности, чем знаменит Хемингуэй? Тем, что далеко не каждый может с ходу разобраться в хитросплетениях его придаточных и бесконечных повторах? - Как всегда, Пол Скотт был очень точен в выводах и формулировках. - Оба его главных романа написаны о войне и о ее влиянии на мир. Сначала в "Фиесте" показано следствие, а потом в "Прощай, оружие!" Хемингуэй возвращается к причинам. Инвалид Джейк Барнс и невеста убитого, но невидимого персонажа, Брет Эшли, даже в большей степени обломки войны, чем, скажем, Кэтрин Баркли, героиня "Прощай, оружие!", для которой потерянный на войне жених - это уже пережитое прошлое.
Наверное, чтобы лишний раз подначить и встряхнуть клюющую носом жену, Маурер обычно добавлял, чтобы "Хэдли не особенно задирала нос":
- И все же лучшие произведения, составившие ему славу, вышли из-под пера Эрнеста после развода с тобой. Не могу даже догадываться, что с ним делала Пфайфер, но кроме двух сыновей в период этого брака, на свет вышли очередной сборник рассказов - "Мужчины без женщин" и второй роман - "Прощай, оружие!", который якобы имел огромный успех как у критики, так и у читателя, - едко добавил Пол Скотт.
И я, видя мужа в таком разгоряченном состоянии, не рискнула вслух уточнять, что многие литературоведы считают "И восходит солнце", "Прощай, оружие!", наряду с более поздним "По ком звонит колокол", самыми лучшими произведениями Xемингуэя., в которых ясный, сжатый и очень емкий литературный стиль достигает совершенства. Критик Малкольм Каули, живший тогда в Нью-Йорке, заметил, что "молодые люди старались напиваться так же невозмутимо, как герой романа, а молодые девушки из хороших семей проповедовали нимфоманию героини... Все они говорят в манере, которую я потом определил как хемингуэевскую, - жестко, сухо, доверительно".

45

- Не скрою, - говорил Пол Скотт Маурер, - что всю жизнь у меня складывалось такое ощущение, будто я вовсе не читал Хемингуэя. Но это, понятно, не так. Я очень хорошо знаю романы "Старик и Море", "По ком звонит колокол", повесть "Зеленые холмы Африки", но никогда не был захвачен ими. Как ты знаешь, я все книги читаю до конца и потом размышляю над ними. Прочтя очередную вещь Хемингуэя, я отмечаю: "Было несколько хороших строк, но в основном опять рыбы-носороги, не так ли?"
Я пытаюсь ответить на этот вопрос самому себе весь следующий день, но долго не могу организовать свои мысли. Во-первых, я должен без оглядки высказаться по поводу стиля Хемингуэя: это ловкость рук, посредством которой он создает напряженность через намек, а не через описание. Ха-ха, подобные методы используются, чтобы вызвать пограничное психологическое состояние у читателя. Позже примерно такими приемами стали пользоваться Воннегут и Сэлинджер. Можно назвать еще немало фамилий авторов, наловчившихся писать гудящую прозу, с большим количеством речитатива, глупого диалога, который убаюкивает или гипнотизирует читателя, завороженного непривычно окрашенными образами.
- Люди, которые не любят Хемингуэя, обычно напоминают о том, как он прославляет насилие и кровавый спорт. Но ведь насилие это часть человеческой натуры, - вставила я свое слово в длинный монолог Пола. - А вот "Зеленые холмы" или "Белые слоны" - блестящие рассказы, очень короткие и емкие.
- Рассказы, я считаю, соответствуют краткости стиля Эрнеста намного больше, чем романы, - Пол на секунду задумался. - Хемингуэй в своих рассказах берет лучшее у модернизма и возводит это в N-ю степень. Он сокращает свою прозу так, что на поверхности остается сборник афоризмов, а действие происходит между строк. Автор как бы наблюдает героев со стороны, рассказывая их психологические истории.
Мне, наверное, следовало к этому добавить, что повествование Хемингуэя стало напоминать беспристрастный глаз камеры, не объясняющий ничего. Никто не анализирует чувства действующих лиц. Вместо этого мы ощущаем проявление характеров. Точно так, как происходит в жизни. Поэтому я спросила, хорошо представляя ответ:
- "И восходит солнце" была одной из самых ранних книг Хемингуэя, не так ли? На мой взгляд, между его первым и последним романами ощущаются большие различия.
- В более поздних книгах язык усовершенствовался, стал более организованным, тщательно построенным. Я слышал, и по-моему как раз ты мне об этом говорила, что в то время, у Хемингуэя не было большого уважения к роману как к литературной форме, но он старался достичь его удобочитаемости.
Ну и память у моего старого Маурера!
- Но в 1930-е годы, однако, в творчестве Xемингуэя был заметен спад, - по своему тону Маурер уже все меньше напоминал коллегу, а больше - прокурора. -Это было проявление пресловутой "звездной болезни", которой нередко заражаются молодые удачливые авторы.
Ничего себе спад, подумала я про себя.
- Дорогая Хэдли, ты не можешь не согласиться, что навязчивое, прямо-таки вызывающее изображение из себя "настоящего мужчины" уже многими воспринимается в лучшем случае как пародия, в худшем - как позерство.
- Скорее всего, Эрни, постоянно примеривая на себя маску чемпиона, пытался победить свои комплексы, - предположила я - Мы ведь с тобой как-то говорили о том, что наши комплексы рождаются еще в детстве. Для Эрнеста не представлялось возможным преодолеть психологический удар, нанесенный самоубийством отца. Родителя своего он небезосновательно считал подкаблучником у матери. Всю жизнь Эрнесту хотелось хотя бы выглядеть сильным и волевым. Но все его жены оказывались сильнее, потому что были старше и умудреннее него. А к тому же - богаче.
- Патрик, когда был у нас, вспоминая свою бабушку, Грейс Хемингуэй, всегда говорил, что отец не любил ее. Но все же ты слишком примитивно объясняешь многочисленные браки Хемингуэя. Творчество, как правило, несет в себе бескорыстие. И внутреннюю гармонию. И романтику. И стремление к прекрасному, - наконец Маурер, кажется, заговорил о Хемингуэе как о писателе. - Будь объективной, Хэдли. И признай, что если бы, даже при всех твоих замечательных человеческих качествах Хемингуэй тридцать лет назад остался с тобой, сумел ли бы он стать Хемингуэем? Или благодаря твоей железной воле и стремлению непременно достигать своего любыми средствами, Хемингуэй с горя пропил бы свой талант?
- Не я заметила: талант не пропьешь, - несколько обиженно произнесла я. - Но не следует упускать из внимания и того обстоятельства, что благодаря мне Хемингуэй научился любить и понимать высокую музыку.
- Ты забываешь, что у его матери - не будем обсуждать ее человеческих качеств - могла сложиться карьера выдающейся оперной певицы национального масштаба. А Эрнест с раннего детства не только бродил по окрестным лесам с дробовиком и какой-нибудь маленькой скво, но и уделял достаточно времени игре на музыкальных инструментах, которых в доме, как и всевозможного оружия, было великое множество..

46

Без сомнения, Маурер прекрасно сознавал, что Хемингуэй один из наиболее известных и талантливых американских авторов ХХ века. Человек, полный жизни, но не чуждый страшных депрессивных состояний.
Не мог Пол Скотт не понимать этого. Но хотелось поворчать. Показать лишний раз свое превосходство над ушедшим, увы, соперником. И все же в чем-то глубинном Пол Скотт был прав - вместе с издевающимся над Хемингуэем в пьесе "С днем рождения, Ванда Джун!" Куртом Воннегутом. Хемингуэй, не смолкая распространяющийся о войне, революции, бое быков, боксе, охоте, выпивке,.. - понятное дело, слюнтяй, изо всех сил старающийся скрыть свое слюнтяйство!
Сколько критиков, столько и мнений. В американской литературной критике произошла так называемая "феминистская революция", которая окончательно низвергла Папу. Ранний Хемингуэй, оказывается, ещё туда-сюда -- он мог описать, например, мужчину, который перерезает себе горло, потому что не может вынести мучений жены во время родов; но уже в романе "Прощай, оружие!" повествователь убивает героиню, опять же во время родов, якобы мстя прототипу - вполне реальной медсестре, отвергшей ухаживания мальчишки, будущего писателя. Хемингуэй создает мир, где женщине отведено место только на обочине, у ног хозяина-мужчины, - заключают критикессы. И где хорошая женщина - это мертвая женщина, не мешающая мужскому братству, фронтовому и прочему.
Ну что можно сказать по этому поводу? Вот и Маурер не стал развивать напрашивавшиеся мысли, пошел прогуляться вдоль озера.
Хемингуэй называл меня Рыжей Хэш и говорил, что соскучиться со мной просто невозможно. Мне, избегавшей рутину мещанского быта и любого проявления респектабельности, льстило, что окружающие считают меня легкой, очаровательной. Меня привлекали путешествия, развлечения и творчество, чем в свою очередь бредил и Эрнест. Неблагоустроенное парижское жилье, новые друзья и вереница кафе, в которых Хем так любил творить.
- Всякое искусство, - говаривал Эрнест, - имеет дело с абсурдом, но стремится к простоте.
Денег поначалу нам хватало, но, казалось, молодость и любовь стоили гораздо дороже любых сокровищ мира. Сама атмосфера этой столицы располагала к творчеству. Утром Хем приходил в маленькое кафе, заказывал чашку черного кофе и погружался в мир придуманных образов. Вечерами же мы, взявшись за руки, часами бродили по узким улочкам древнего города. Впоследствии писатель вспоминал: "После работы мне необходимо было читать. Потому что, если все время думать о работе, можно утратить к ней интерес еще до того, как сядешь на другой день за стол. Необходимо получить физическую нагрузку, устать телом, и особенно хорошо предаваться любви с любимой женщиной. Это лучше всего..."
Мы много путешествовали: Италия, Германия, Испания, Ближний Восток, Америка и снова Париж. Нас объединяла ненасытная потребность узнавать что-то новое. Даже находясь на восьмом месяце беременности, я умудрялась посещать боксерские матчи и бои быков.
- Рождение сына, которого ласково называли Бамби, казалось, должно было укрепить семейные узы, - рассудительно говорил Маурер.
- Но идиллия ведь не может продолжаться вечно, - возражала я. - Унаследованные мной состояния незаметно уплыли, а репортерские опыты Хема помогали мало. Его первые книги, несмотря на мизерные тиражи, оставались пылиться на складе.
И все же мы не отчаивались и верили, что пройдет немного времени и мир признает писательское дарование Хемингуэя, подумала я.
Но внезапно замкнувшая классический треугольник женщина, спутала все карты. Чем объяснить вспыхнувшее чувство Эрнеста к своенравной, эксцентричной богачке? Страсть? Безумие? Жажда испытать что-то новое? "Молодая незамужняя женщина временно становится лучшей подругой молодой замужней женщины, приезжает погостить к мужу и жене, а потом незаметно, невинно и неумолимо делает все, чтобы женить мужа на себе, - вспоминал потом Хемингуэй. - Когда муж кончает работу, рядом с ним оказываются две привлекательные женщины. Одна - непривычная и загадочная, и, если ему не повезет, он будет любить обеих". Эрнесту не повезло.
Для меня все стало ясно с самого начала. Я не поспевала идти с ним в ногу. Я все время ощущала усталость и думаю, именно это и было главной причиной охлаждения наших отношений. Я мечтала об уюте и доме, а Эрнест, которому исполнилось двадцать пять, сходил с ума в четырех стенах. Чувствуя себя запертым зверем, он грезил совсем о другом.
Удивительно, как меняются отношения некогда близких людей.
У меня впоследствии часто спрашивали, была ли любовная связь между Хемингуэем и Дафф?
- Что может знать бедная жена? Он всегда нравился женщинам, - скромненько отвечала я. И действительно я многого не знала., но когда тайное стало явными, я, вспомнив к тому же о приключениях Дафф Твизден, потребовала у мужа развод. И брак наш плавно перекочевал в фазу "брака втроем". Но жить с мужчиной, который тебя не любит, унизительно для женщины.
Известно, что каждая следующая жена хуже предыдущей. В этом в полной мере имел возможность убедиться Хемингуэй. Например, третья его жена Марта не знала жалости не только к себе, что, с точки зрения Эрнеста, было очень даже здорово, но и к нему - что было непростительно. Однажды в Лондоне, перебрав за ужином спиртного, Хем с друзьями попал в автомобильную катастрофу и угодил в госпиталь с травмой головы. Когда Марта его увидела, то неожиданно начала смеяться. Ей показалось, что это очень забавно: неуязвимый Папа с забинтованной головой, а из бинтов пробивается всклокоченная борода... Эрнест страшно обиделся. Женщины в его романах переживали за раненых мужчин, а не хохотали, как ненормальные.
В 1945 году Хемингуэй освободился от своих третьих по счету брачных уз. Тогда же он познакомился с корреспонденткой журнала "Тайм" Мэри Уэлш, которая вскоре стала его четвертой и последней женой.
Ей немало пришлось вытерпеть от супруга: она закрывала глаза на его многочисленные пьяные похождения, в том числе, на то, что уже пожилой писатель завязал платонический роман с молодой югославкой Адрианой Иванчич., который длился долгих шесть лет. Смолчала даже, когда, желая в который раз вспомнить о юности, Хемингуэй повез Мэри в Италию, чтобы показать те места, где когда-то развивалась самая романтичная история в его судьбе. В конце концов мнительный и чувствительный писатель захотел покончить жизнь самоубийством. Супруга, всерьез обеспокоенная душевным здоровьем мужа, отправила его в клинику для душевнобольных. Но лечение лишь усугубило депрессию Хемингуэя.


Chapter IX

К старости человек не умнеет - он только становится осторожней.
Эрнест Хемингуэй

47

"20 марта 1925 года
Д ру К. Э. Хемингуэю
Париж.
Дорогой папа, я не посылал тебе свои работы только потому, что ты или мама вернули мне "В наше время", и мне показалось, вас мои книги не очень то интересуют.
Поймите, во всех своих рассказах я пытаюсь передать ощущение настоящей жизни - не просто описывать или критиковать жизнь, а перенести ее на бумагу. Так, чтобы, прочитав мой рассказ, вы действительно пережили все сами. Это невозможно, если писать только о прекрасном, опуская плохое и уродливое. Когда все прекрасно, то в это невозможно поверить. В жизни иначе. И только показав обе стороны - три измерения, а если удастся, то даже четыре, - можно писать так, как хотелось бы мне.
Вот почему, если что то из моих вещей вам не понравится, помните, что я хотел остаться правдивым до конца и пытался создать нечто стоящее. Если я написал о чем то уродливом и тебе или маме это кажется ужасным, то следующий рассказ может понравиться вам чрезвычайно.
С любовью и пожеланиями успеха,
Эрни".

48

В 1934 году в журнале "Космополитен" Хемингуэю предложили рекордный гонорар за рассказ "Один рейс" - 5,5 тысячи долларов. Но параллельно он набирал вес и в профессиональном охотничьем мире.
Если литературные успехи Хемингуэя известны достаточно широко, то его охотничьи подвиги знамениты в меньшей мере. А между тем с десятилетнего возраста и до конца жизни Эрнест не разлучался с ружьем.
Однажды при мне, в Мичигане, с расстояния 200 ярдов Хем с одного выстрела свалил оленя. Это был старый самец с длинными изогнутыми рогами. Затем он вынул фляжку и серебряные стаканчики, чтобы спрыснуть наш первый совместный трофей.
- За твою добычу!
- Нет, за всю ту дичь, по которой я промазал.
- Давай, за новую охоту!
- И за твое здоровье...
- Крепкий напиток. Кажется, я обожгла себе горло!
- Ожог от виски - только на пользу! Лучшее средство от всех болезней...
В 1934 году, в Танзании, Хемингуэй выстрелил точно, не промахнулся, но лев уходил все дальше. Он нажал на курок еще дважды, и животное упало замертво. Только тогда Хэм и Полина вернулись к палатке, чтобы поесть и выпить. Эрнест вспоминал: "Мы посыпали салат перцем и обмакнули хлеб в оливковое масло. Сделав по одному глотку, мы стали есть и пить не торопясь. Покончив с салатом и пивом, мы подобрали хлебом все масло".
В 1949 году, в Италии, охотники разглядели в кустах утку, которая еще дергала головой, извиваясь всем телом. Спустя мгновенье она замерла без движения. Лишь после этого Эрнест и Марта сели к костру, чтоб выпить и закусить. "Яичница с ветчиной была в круглом судочке, - аппетитно повествовал после Эрнест. - Внизу была ветчина, а сверху яичница. Она была очень горячая, и нам пришлось запивать ее пивом. Мы оба выпили по нескольку стаканов".
В 1953 году, в Конго, Хэм заметил ибиса. Тот мотал клювом, стараясь сдвинуться с места. Через секунду все было кончено. Тогда Хемингуэй достал бутылку, а Мэри - рюмочки, с тем чтобы обмыть свежую добычу. - Ты пила красное? - Красное не пила... - А ты хлебни! - А ты налей! - Пожалуйста! Останешься довольной. Вино что надо.
Хем так часто держал в руках ружье, что невольно возникает вопрос: когда он брался за перо? Ведь с 1923 по 1961 год он выпустил 29 книг - рассказы и повести, романы и пьесы, мемуары и очерки, репортажи и статьи. Многие были экранизированы: "Прощай, оружие!", "По ком звонит колокол", "Старик и Море".
49
Хем пил, казалось, без передышки. Есть мнение, что он и на войну-то в первый раз поехал, чтобы оказаться подальше от сухого закона.
- Я пью с пятнадцатилетнего возраста, -- откровенничал он, -- и мало что доставляло мне большее удовольствие. Когда целый день напряженно работала голова и знаешь, что назавтра предстоит такая же напряженная работа, что может отвлечь мысль лучше виски и перевести ее в другую плоскость?
Писатель Эрнест Хемингуэй - сделал "бакарди" всемирно известным напитком, за что фирма в его честь выпустила сборник статей.
Один из самых старых и знаменитых коктейлей на основе рома "бакарди" - это "дайкири", большим поклонником которого был в свое время писатель. Мой бывший муж и прославил этот напиток: существует легенда, что он не садился работать без бокала "Ди".
Насколько помню, всегда ощущалась некая бравада в оправдание пьяных подвигов: "Мужчина не существует, пока он не пьян. Но надо пить как мужчина, а не как девушка в день своего первого свидания". Но вместе с тем, всегдашнее чувство вины, которую Хему необходимо было загладить: "Я хочу объяснить, почему это делаю. С утра пишу. Потом, чтоб перестать думать о том, что ты писал, выпиваю и тогда немного отдыхаю. А иначе можно сойти с ума - ты не перестаешь думать о том, что дальше герой будет делать, и что ответит она ему, а он ей..."
Вторая жена Эрнеста Хемингуэя Полин, как и, признаюсь, я, никогда не отказывали себе в порции ликера, и это приводило Хемингуэя в полный восторг. Говорят, что Эрнест и Полин, к тому же, обычно после изрядного количества "дайкири" развлекались гонками по бездорожью на ее маленьком спортивном автомобиле. Это была игра: кто первый вскрикнет "Осторожно!" или "Тормози!", тот и проиграл.
Нынче приходится читать, что Эрнест Хемингуэй был истинным поклонником кубинских сигар. Мол, он любил покурить, попивая виски или красное "кьянти". Считаю, что это выдумка журналистов или рекламщиков. В период жизни со мной Эрнест не курил, не курил и позже, что явствует из очерка Лилион Росс "Портрет Хемингуэя", написанного в 1950 году:
"Миссис Хемингуэй закурила сигарету и протянула мне пачку. Я предложила сигареты ее мужу, но он сказал, что не курит: курение притупляет обоняние, которое он считает совершенно необходимым для охоты.
- Для человека с тонким обонянием сигареты пахнут ужасно, сказал он и добавил, что может отличить по запаху лося, оленя, опоссума и енота".
И все же главной страстью Хемингуэя всегда было сочинительство. Он с детства стремился стать писателем. В школе, где учился Эрни, выпускался журнал "Скрижаль". Однажды он решился отнести туда свой рассказ и с тех пор стал постоянным автором школьного издания. Позже один из одноклассников вспоминал:
- Эрнест не был нашим вожаком, но мы любили его. Он отличался от нас, он был сложной натурой. Мы восхищались его рассказами и речами. Мы слушали, раскрыв рты, и удивлялись, как он, такой молодой, может писать о приключениях, о сексе, о преступлениях - о тех вещах, которые мы только стремились познать".

50

- Эрнеста Хемингуэя раньше часто критиковали за отрицательное изображение им женщин. Но большая часть имевшихся у него опыта и знаний были явно почерпнуты как раз в общении с женщинами, - сказала я, перебирая свежую почту. - Есть немало студенческих работ и эссе из-под пера ученых дам, написанных на эту тему. Многие из них бросают вызов традиционным представлениям о взаимоотношениях Хемингуэя с представительницами женского пола, помогают возвратить центральную роль, играемую женскими характерами в его произведениях.
Я попросила горничную сменить цветы в вазе. И пока полистала журналы.
- Хемингуэй был, понятно, под влиянием самого заскорузлого восприятия женщин в нашей стране, но эти эссе показывают, что он имел представление о масштабах борьбы новой женщины в новое время. Хемингуэй в беллетристике изобразил женщин с такой силой, глубиной и сложностью, которую читатели только начинают ценить.
Хемингуэя обвиняли в антисемитизме и женофобии, а теперь объявляют недостаточно умным, подумала я. Смешно и странно наблюдать за пляшущими на могиле нобелевского лауреата школярами. Даже Маурер, как будто бы имевший право на личную неприязнь к усопшему писателю, и тот не позволял себе такого.
- Почитаем сегодняшнюю критику, - между тем говорит Пол Скотт, разворачивая "Ньюсуик". - "Современный короткий рассказ продолжает развивать складывающуюся тенденцию отточенной мысли и остроумия. Как раз с этим аспектом литературной художественной формы не мог справиться Хемингуэй, а его последователи сознательно или подсознательно этой тенденции не замечают". Получается, что традиционный американский антиинтеллектуализм, отлично приспособленный к потребностям полуобразованной читающей публики, хорошо смыкается с отсутствием у писателя систематического образования.
- Или здесь, - Маурер перелистал "Тайм". - "Выходит, что теперь тот, кому взбредет в голову, имеет возможность очернить всемирно признанного как самый великий белый автор американского мужчину. На поверку литературная репутация Папы Хема оказалась довольно шаткой и зияет пробоинами. Идет самая бесстыжая коммерциализация имени писателя". Тут же приводятся примеры этого. Как бы тебе понравилась кровать по имени "Килиманджаро"? Или чехол для той же кровати, названный "Кэтрин"? А ведь вся эта мебельная линия не имеет никакого отношения к творчеству автора.
- Может быть скоро появится в продаже комплект постельного белья "Хэдли"? - вроде как пошутил Пол Скотт.
Я, тоже вроде как обидевшись, вышла на террасу, прихватив с собой "Ньюсуик". Подвинула его ближе к лампе, поправила очки:
"Герои Хемингуэя полны внутренней силы и динамизма, автор романтизирует их. Но потом всерьез начинаешь ощущать, что они не очень интеллектуальны и приятны. Реноме Хемингуэя как писателя падает с каждым днем. Технически он работал трудно, на его изделиях просматриваются все швы и стежки. Бывало, он втискивал одно предложение в целую страницу. К сожалению, автор, которого считают каноническим, с трудом удерживается на плаву, когда требования к литературным произведениям повысились".
"Хемингуэй отвратительно невежествен для автора, которого рассматривают как американского классика".
Я нашла место в журнале, на котором остановился Пол Скотт. Но он как раз совершенно бесшумно приблизился ко мне.
- Трудно вообразить себе критика, взявшего на себя сегодня смелость так больно укусить, скажем, Джеймса Джойса или Генри Джеймса, - начал читать он. - Даже в своих лучших проявлениях письмо Хемингуэя выглядит скудным и малооживленным. Он попросту умел выдавать гладкую поверхность диалога и описания за глубину мысли и эмоций. Напротив, Джеймс, Джойс и другие авторы приложили немало интеллектуальных усилий, чтобы захватить читателя. Они любили хвастать своей эрудицией и быстрым умом, что выглядело эффектно даже при очевидном многословии и скудости мысли.
- Как образно отметил биограф Хемингуэя Майкл Рейнольдс, - нашлась я, - оценивая прозу Генри Джеймса можно говорить, что написана она на поверхности ума, а Хемингуэй пишет свои рассказы на поверхности стола кафе. Между прочим, сам Рейнольдс, как тебе известно, за четверть века издал пять томов биографии Папы.
- Скорее всего, - возразил Пол Скотт, - Эрнест не был способен справиться с лавиной обрушивавшегося на него материала. Многие критики задаются вопросом: имеется ли что-либо существенное под полировкой ресторанных столиков? "Что могут узнать девочки о мире от Хемингуэя?" - вопрошают они и отвечают сами себе с грубой американской непосредственностью: "Симпатичные девочки никогда не заглядывают к Хемингуэю под стол. А если заглянут, то сразу разорят его яйца".
Я могла бы к этому добавить, что еще в 1934 году друг и конкурент Хемингуэя Уайндхем Льюис в своем эссе подразумевал, что вымышленные герои Хема отражают немоту своего создателя: "Хемингуэй неизменно показывает унылого деревенщину, набычившегося, односложного простака, летаргическую, заикающуюся куклу, немногословнного деревенского идиота, не имеющего идей". А Гертруда Стайн в 1933 году в "Автобиографии Алисы Б.Токлас" сравнила Хемингуэя со студентом, которому полученные знания не идут впрок. Надо сказать, Хемингуэй не мог спокойно воспринимать критических замечаний.
Но вслух я заметила, что Хемингуэй мало доверял грандиозно заявленным большим идеям:
- В работах Льва Толстого он любил вникать в сюжет, но ненавидел философию, - сказала я. - "Я никогда не верил размышлениям великого графа. Ведь он мог изобрести больше и с большим проникновением в суть правды, чем любой, кто когда-либо жил на Земле. Но его трудные мессианские размышления были подобны лекциям евангелистских профессоров истории. Я учился у Толстого не доверять собственным путанным размышлениям и пытаться написать как можно правдивее, прямо и объективно и настолько коротко, насколько возможно".
Опять же я не стала говорить вслух, что упомянутый Рейнольдс признавал Хемингуэя самым начитанным американским автором его поколения: "В его кубинской библиотеке насчитывалось почти 8 000 томов, а он начинал собирать ее лишь после 1940 года. Чтением Хемингуэй компенсирует пробелы в образовании".

51

В 1950 году в интервью Лилион Росс "Портрет Хемингуэя" был подан диалог в форме боксерско-бейсбольно-писательской притчи:
- Книгу можно проверить по тому, сколько удачных мест автор может выбросить. Я пользуюсь самыми старыми словами английского языка. Люди думают, что я дурак и неуч, который не знает более ходовых слов. Я их знаю, но есть слова старее и лучше, они остаются надолго, если их правильно расставить.
Примечательно, что очень непредвзятое и совсем не комплиментарное интервью госпожи Росс Хемингуэй в целом одобрил, вспомнила я письмо Мэри. Более того, его замечания по представленной Лилион на визу рукописи были направлены на то, чтобы сбить миф о Хемингуэе как литературный супермене. Тем не менее, госпожа Росс и Хемингуэй поддерживали отношения все последующие годы, и она имела возможность оценить интеллектуальный уровень своего корреспондента благодаря восьми десяткам писем, полученным ею.
Свистопляска вокруг фигуры Хемингуэя продолжается, думала я. Кто-то находит признаки фетишизма в его поведении, кого-то интересует психоанализ писателя и он готов бесстрашно заглянуть за Зеркало Мужественности. Даже обнаружены следы гермафродитизма, и доказательством тому является якобы "пожизненное обаяние с лесбийским эротизмом".
- У Хемингуэя было примерно два десятка лет ученичества и раннего успеха, сопровождавшегося так называемым двадцатилетним спадом, во время которого он выиграл Нобелевскую премию, - сказала я. - Но, к сожалению, он не мог уже осуществить того, что еще несколько лет назад был в состоянии сделать - рассказы, романы "Фиеста" и "Прощай, оружие!" Эти произведения настолько ясны и настолько красивы, что, в отличие от работ Толстого или Джеймса, они могут действительно походить на части письма, произведенного простаком. Возможно, Хем не был гением, но точно обладал какой-то волшебной силой.
- А я, например, не сомневаюсь, что он был гением, - делая ударение на каждом слове проговорил Пол Скотт. - Злым гением. Разве ты не замечала, как вокруг него гибнут люди - в буквальном и переносном смысле. Я не буду перечислять самоубийства в его семье, но, согласись, проблемы со спиртным у великого писателя Фицджеральда образовались, как только он сблизился с Хемингуэем, начал проникаться его творческими идеями. Да я знаю целые страны, где вместо иконы на стене красуется портрет Хемингуэя, а население живет в условиях нищеты, повального пьянства и тотальной несвободы. И, кстати, всех жен своих он оставлял в совершенно жалком состоянии. В том числе и тебя, хотя ты уже и начала выходить из-под его влияния.
Вспомни, сколько ты вложила в этого enfant terrible своей любви, нервов, денег, наконец.
- Я согласна с тобой лишь в том, что что бы Хем ни выделывал, он выглядел большим ребенком, которому все прощается - добродушным Папой.
- Он был хулиганом, лгуном и энергетическим вампиром, но то, что он был к тому же адски прекрасным автором, давало ему право на истерики, которые и обеспечили ему печальный конец.


Chapter X

Писатель, если он хорошо трудится, невольно воспитывает многих своих читателей.
Эрнест Хемингуэй

52

"24 ноября 1926 года
Ф. Скотту Фицджеральду
Париж
Дорогой Скотт, как дела и как ты жил был все это время? Работал ли и как продвигается роман? Готов поспорить, что роман, коль скоро ты за него наконец взялся, удастся на славу, а последнее время в Хуан лес Пинс у тебя было вдоволь времени для работы.
Я тоже здорово потрудился: продал рассказ "Скрибнерсу" , два пишу, и отправил им еще один, который они, несомненно, купят - чертовски хороший рассказ о Милане во время войны, и только что закончил еще более удачный рассказ, который теперь же должен перепечатать. Два законченных рассказа вряд ли купят, так что я их пока попридержу - они хорошо войдут в сборник.
...Судя по объявлению в "Уорлд", "И восходит солнце" переиздается... Рецензии были хорошими, хотя критики, похоже, разошлись во мнении, кому я больше подражаю - тебе или Арлану , так что я вам обоим очень признателен, особенно тебе, Скотт, ведь я тебя люблю, с Арлана даже не знаю... Я попрошу "Скрибнерс", чтобы, начиная с восьмого издания, они ставили подзаголовок:
"И восходит солнце"
Еще более великий Гэтсби
(Написано в содружестве с Ф. Скоттом Фицджеральдом - пророком века джаза.)
Как бы мне хотелось тебя повидать. Ты единственный малый во всей Европе и за ее пределами, о котором я могу сказать так много доброго (и наоборот), но одно точно - я хочу тебя видеть... И все же, черт побери, как ты там.
Что касается личной жизни известного писателя (известного кому?), то Хэдли разводится со мной. Я передал ей все имеющиеся деньги, а также все полученные и предстоящие гонорары за "Солнце...".
...Ем раз в день и, если очень устаю, сплю - последнее время работал как проклятый - и вообще начинаю жизнь беднее, чем я помню себя с тех пор, как мне стукнуло четырнадцать. Моя покупная способность зависит от того, сколько рассказов покупает "Скрибнерс". Не правда ли, интересно? Вообще жизнь у всех катится в тартарары, и тем не менее я вполне здоров и даже снова могу работать...
Как бы там ни было, я вошел в колею, и выбить из нее меня могут только чрезвычайные обстоятельства, которые, надеюсь, не возникнут. Я обошелся без включения газа или вскрытия вен стерилизованной безопасной бритвой. Продолжаю жить в присущей мне манере сукина сына sans peur et sans rapproche! (без страха и упрека. - фр.).
Напиши мне и поведай все сплетни. Что слышно из Нью Йорка? Где ты намерен жить? Как Зельда и Скотти? (жена и дочь Фицджеральда. - В. П.) Бамби и Хэдли чувствуют себя просто здорово. Пока Хэдли была в отъезде, Бамби провел со мной десять дней, и как то утром мы пошли в кафе, я взял ему мороженое и купил новую губную гармонику, и он, держа ее и уплетая мороженое, сказал:
"La vie est beau avec papa" (жизнь прекрасна с папой. - фр. В ответном письме Фицджеральд написал: "Мы согласны с Бамби". - К. Бейкер). Он очень любит меня, и когда я спрашиваю его, что делает папа, надеясь услышать, что папа великий писатель, как это следует из газетных вырезок, он отвечает: "Папа ничего не делает". Тогда я научил его говорить: "Бамби будет содержать папу", и он повторяет это без конца. Что будет делать Бамби? Бамби будет содержать papa en Espagne avec les taureaux (папу в Испании вместе с быками. - фр.).
Всем вам моя любовь. Эрнест".

53

Это, наверное, в Эрнесте почувствовала Агнес фон Куровски, которая заботилась о Хемингуэе, пока он проходил реабилитацию после ранения в Миланской больнице. Эрнест был увлечен фон Куровски, а она позже сказала, что ей мальчик просто понравился и что их отношения были не чем иным, как легким флиртом. Не исключено, что фон Куровси потом сильно пожалела, если позволила мальчишке лишнее. Но в любом случае, многое дорисовывала горячечная юношеская фантазия.
Хемингуэй просил ее выйти за него замуж, но Агнес отвергла это предложение. Действительно, кто из подрастающих мужчин не влюблялся под натиском гормонов в постоянно крутящихся рядом и окружающих тебя заботой и шутливой нежностью кузин, тетушек и соседок? И, понятно, в представительниц сервиса и медперсонал. Это, конечно, не повод для матримониальных планов, тем более, если твои поползновения имели какой-то результат, о котором вы оба не без грусти будете вспоминать, пока живете.
В январе 1919 года Хемингуэй покинул больницу, но с упорством маньяка продолжил писать Агнес. У нее хватило выдержки и педагогического таланта, чтобы 7 марта 1919 года вывести следующие строки.
- Я мельком однажды заглядывала в эту бумагу, - сказала я. - Я знаю это письмо.
Пол прекратил рыться в своих папках:
- Тогда я не буду искать копию этого документа.
- Прочти, пожалуйста, Пол, - попросила я. - Я вспомню голос фон Куровски и, возможно, увижу ее, как наяву.
"Эрни, дорогой мальчик, - начал Пол. - Я пишу поздно вечером, после долгого раздумья. Я боюсь причинить вам этим боль, но я уверена, что это совсем не надолго.
До того, как вы уехали, вы пытались убедить меня, что это реальная любовная интрига, однако мы всегда не приходили к согласию до тех пор, пока вы не стали угрожать сделать с собой нечто отчаянное. Тогда я сдавалась, но это мало что значило.
Теперь, через несколько месяцев вдали от вас, я уверена, что все еще очень люблю вас, но, это больше любовь матери, чем возлюбленной. Вы говорили, что чувствуете меня ребенком, но, я не ребенок и взрослею все больше каждый день.
Вот вы ребенок по отношению ко мне (и всегда таким будете). Вы можете простить меня за невольный обман? Я не такая уж плохая и не хочу поступать неправильно. Теперь я понимаю, что с самого начала допустила ошибку, разрешила вам заботиться обо мне. Сожалею об этом от всего сердца. Но теперь я буду всегда чувствовать себя по отношению к вам более взрослой, как это есть на самом деле. Я не могу убежать от факта, что вы только мальчик, ребенок.
Я так или иначе чувствую, что однажды у меня будет причина гордиться вами, но, дорогой мальчик, у меня нет времени ждать этого дня. Но было бы неправильно и торопить карьеру.
Я пытаюсь заставить вас понять хоть немножко, о чем я думала в той поездке от Падуи до Милана. Но, вы действовали как испорченный ребенок, а я не могла продолжить причинять вам боль. Теперь у меня появилась храбрость, потому что я далеко.
Сообщаю, что я ожидаю внезапного скорого замужества. Надеюсь, вы будете в состоянии простить меня, и начать замечательную карьеру, показать, какой вы действительно человек.
Когда-либо в будущем восхищенно и нежно,
ваш друг, Эгги".
- Ответ Хема на последнее письмо Агнес неизвестен, так как один из ее друзей сжег все послания писателя. Но в июньском письме 1919 года своему другу Дженкинсу Хемингуэй написал: "Я любил ее однажды и затем она бросила меня. И я не обвиняю ее. Но я постарался выжечь память о ней за бутылкой и в постели с другими женщинами. И я добился своего".
- Вот уж действительно: женщину любят за настоящее, мужчину - за будущее. Я не поняла: отдалась эта сестричка мальчишке или нет? - по-моему я побледнела, спрашивая.
- Для тебя это имеет значение, милая? - удивился Пол Скотт. - Ты-то ведь без вопросов отдалась мальчишке.
- Как без вопросов? Он угрожал самоубийством, а я боялась, что он запьет еще горше.

54

- Роман "Прощай, оружие!" сразу был принят "на ура" читателями, - напомнила я. - После успеха этого произведения Хемингуэй был провозглашен лучшим американским автором. Теперь уже никто больше не видел в нем застенчивого молодого репортера из "Канзас-Сити Стар". Он стал Папой.
- Но многие критики находили характеры женщин Хемингуэя, включая Кэтрин, нереальными, - немедленно возразил Маурер. - Их позицию подтверждает мысль: "Если вы способны нести такую большую храбрость в мир, это должно убить вас или хотя бы сломить вас".
- Стоицизм Кэтрин, ее храбрость и честь фактически предполагают сильный и полностью понятый характер, символизирующий так называемый "кодекс Хемингуэя", - произнесла я, будто не расслышав реплики Пола Скотта. - Кэтрин - женщина свободная от иллюзий, которые подверглись безжалостному уничтожению вместе с ее первой любовью на Западном фронте. Этим она отличается от вслепую романтичного "хорошего мальчика" Фредерика.
Набросив старую куртку Пола, я вышла в сад. Опускался вечер, но было еще светло и аллею рано было освещать.
Предубежденные критики стараются видеть в Кэтрин представителя тактики выживания - неотъемлемой части "кодекса", размышляла я. Однако любая логическая концовка романа предусматривает смерть героини, так как автор вместе с. Фредериком Генри убежден, что в мире убийц оправдана только трагическая смерть самого храброго. Таким образом, искусство объясняет, само же оно не может быть объяснено.
Медсестра фон Куровски была почти 8 годами, старше Хемингуэя. Я также на 8 лет старше, чем он. Нельзя воспринимать, понятно, художественное произведение слишком автобиографически, но Кэтрин Баркли разделяет с нами немало черт.
- Кажется, Кэтрин неправильно понята и феминистскими критиками, которые восприняли ее как половую тряпку, - Пол Скотт будто продолжил мою мысль, встретив меня на ступеньках выхода в сад. - Однако в данном случае показан женский динамический характер в действии.
- Хемингуэй ни за что не мог позволить своим главным героям быть смущенными или слабыми, - сказала я. - Всегда чувствуется, что эти ребята могут сами позаботиться о себе.
- Хемингуэй в этом смысле всю жизнь также, похоже, ошибался относительно себя, - Маурер, кажется, не на шутку распалился..Должно быть, нам предстоит сегодня длинный разговор. - Его хорошо всем известный список доблестей и подвигов настоящего мужчины замаскировал действительную картину, на поверхности которой, в сущности, ничего не было. Личные письма Хема, опубликованные и отредактированные после его смерти, открывают портрет человека, введенного в заблуждение по поводу степени и источников его боли. Мы видим злонамеренного человека, старавшегося хоть чем-то заполнить жизнь, в которой такие категории, как любовь, сочувствие, подлинный интерес к другим, отсутствовали. Он обращался к своим корреспондентам в говорливом, самодовольном тоне. Он жил в атмосфере сентиментального энтузиазма - в радостях семейной жизни с четырьмя различными женщинами.
Пол Скотт вынул из специальной коробки сигару, аккуратно обрезал серебряными щипчиками ее кончик.
- Опытный дамский угодник старина Хем реагировал отнюдь не на внешний вид своих избранниц. Из четырех его жен лишь двух можно назвать настоящими красавицами. Прежде всего тебя, - Маурер откровенно смерил меня взглядом. - И Марту - натуральную блондинку со строгими, чистыми чертами лица. А вот невысокие, худощавые, с маловыразительными лицами Полин и Мэри явно на кинозвезд не тянули.
Я перехватила его взгляд и произнесла с улыбкой:
- Для женщины красота важнее ума, потому что мужчинам, оказывается, легче смотреть, чем думать. Но зато некрасивым девушкам легче вести скромную жизнь.
- Хем сильно злился, когда коллеги без стеснения намекали, что он устал от скромной жизни с тобой и женился на богатой женщине, которая его содержит, имея ввиду Полин Пфайфер, - едко продолжал уже в спальне Пол Скотт. -Собственные приличные деньги Хемингуэй впервые заработал только в 1940 году, когда тираж романа "По ком звонит колокол" дошел до 190 тысяч экземпляров и принес автору около 1 миллиона долларов чистого дохода, а кинокомпания "Парамаунт" купила права на экранизацию романа за 136 тысяч долларов.
В таких разговорах была определенная доля истины, отметила я про себя. Полин жаловалась, что вплоть до конца 1930-х Хемингуэй, уже известный писатель, весьма скромно зарабатывал на книгах. Его африканские сафари и морские рыбалки, поездки в Европу, дом в Ки-Уэсте во Флориде, имение-финку "Вихья" на Кубе, яхта "Пилар" - все было оплачено из средств семейства богатой женушки. Дядя Полин, банкир Гас Пфайфер, не мог допустить, чтобы зятек стеснялся в средствах.
- Думаю, не случайно, что именно в 1940 году Хемингуэй расторг брак с Полин, - закончил длинную тираду Маурер.
Он все топтался, заходил в спальню и выходил что-то бормотал себе под нос с сигарой в зубах.
- Ложись же! - шутливо приказала я. - А то я начну верить утверждению, что секс в Америке не факт, а мания, которая у всех только в голове.
После, под душем, я подумала, что нежность - лучшее доказательство любви мужчины, чем самые страстные клятвы.

55

- Эрнест был убит своим искусством. И все творческие люди должны учиться у Хемингуэя целеустремленности и самодисциплине, - сказала я. - И он стремился стать лучшим писателем своего поколения, чтобы в тени его прозы растворилась большая часть авторов. К тому же Хемингуэй мечтал прослыть глобально признанным мировым путешественником. Но впечатляющий литературный успех стоил массы жертв в личной жизни: Хемингуэй пережил много пагубных браков и разводов и оказался неспособным поддержать длительную дружбу - вспомним хотя бы Скотта Фицджеральда.
- И его жену Зельду, - произнес, со значением, взглянув на меня, Пол. "Он что-то знает", - подумала я и будто не расслышав, продолжила:
- Дружба объединяет людей куда сильнее, чем любовь. Хемингуэй допустил много печальных ошибок, но было одно качество, которое оправдало все. Еще в юности Эрни поставил перед собой цель - создание нового способа писать беллетристику по-английски, и преуспел! Это было одним из существенных событий в истории нашего языка и является теперь неотъемлемой его частью.
Хемингуэй к тому же должен был поддерживать высокую творческую планку, которую он установил для себя. Но к середине 1930-х годов этот уровень стал вдруг недостижимым, что вызвало приступ депрессии. Лишь немногие действительно успешные работы были исключением в длинном списке очевидных неудач.
- Он стал искать спасения в алкоголе - даже в рабочие часы, - прервал мои размышления Пол Скотт. - Еще в 1920-х Хем подстегивал свои творческие возможности контрабандным ромом "сент-джеймс". После отмены "сухого закона" дружба с этим напитком окрепла. К 1940-м годам Эрнест, как говорили, просыпался обычно в полпятого утра и сразу же начинал работать и пить - карандаш в одной руке, дринк в другой.
Результат, как и должно ожидать, был отрицательным. Опытный редактор всегда может определить, какая часть рукописи написана под парами алкоголя. А Хемингуэй, несмотря на свою одаренность, начал производить большое количество непригодного для печати материала. Или материала, не достигающего, по его ощущениям, минимального уровня, который он устанавливал для себя самостоятельно. Некоторые из этих произведений были изданы, но по качеству выглядели как пародия на его более ранние вещи. Были два-три, с натяжкой, исключения, прежде всего "Старик и Море", хотя немало элементов самопародии можно было отыскать и здесь. Неспособность Хемингуэя повторить его лучшие достижения, не говоря уже о развитии творческих возможностей, ускоряли набирающий обороты маховик депрессии и безостановочного пьянства.

56

Есть такие люди: они готовы обнять и обогреть всех окружающих, но больше всего в этом мире любят и лелеют самих себя. Хемингуэй относился как раз к этому типу, хотя всеми силами старался откреститься от него. Если присмотреться повнимательнее, то и все герои романов обрисованы именно с этих позиций, даже если повествование об их жизни начиналось обманчиво усыпляюще, прямо скажем, обывательски. Но всегда ощущается некая сжатая до поры до времени пружина, которая привносит известное напряжение в сюжет.
Эта пружина может быть глубоко упрятана - как в действиях героев "Фиесты"
Показательно, что как раз в то время помешанные на поиске новых путей в искусстве, но не обремененные моральными обязательствами молодые люди населяли кварталы Монпарнаса.
Мы с Эрнестом прибыли в Париж в декабре 1921 года и остановились в гостинице Англетер, бывшем отеле Джекоб. Здесь прежде, с 1805 года, жил Вашингтон Ирвинг, потом Шервуд Андерсон - до 1921 года. Он-то и рекомендовал эту крышу над головой Хемингуэю.
Вначале Эрнест регулярно питался чуть восточнее перекрестка улиц Джекоб и Бонапарт. в ресторане "Пре-о-Клерш". Но на Рождество 1921 года мы с ним по рю Бонапарт пересекли Сену и пообедали в кафе "Мир" на Вандомской площади.
Не оставлял без внимания начинающий писатель, правда, как бы, забывая обо мне, напитки в кафе "Дом" и "Ротонда". В 1922 году Хемингуэй, семья которого по-прежнему живет на дю Кардинале-Лемуане, арендовал комнату на верхнем этаже дома 39 на продолжении улицы Муфтар - Декарта. За возможность Эрнесту работать в помещении с камином мы платили 60 франков в месяц. Он достаточно подробно представил эту комнату в "Празднике, который всегда с тобой" - там он писал газетные материалы и свои рассказы, а также жарил каштаны в камине.
Первая встреча со Скоттом Фицджеральдом состоялась в баре кафе "Веселый толстяк". Тогда бар назывался "Динго", а потом "Трактир дю Центр". Таким же популярным было кафе-ресторан "Клозери де Лила". Хемингуэй любил посиживать на его террасе, установленной ниже деревьев далеко от дороги. Именно здесь Хемингуэй обожал работать. "И восходит солнце" большей частью написано на этой террасе.
- Он сидел один, склонившись над портативной пишущей машинкой, - вспоминали друзья той поры. - Сочинял медленно, будто взвешивал каждое слово.
Потом Хемингуэй решительно сокращал написанное, пока оно не выкристаллизовывалось в жесткую, не поддающуюся никакому инструменту прозу.
В конце 1921 года Эзра Паунд арендовал квартиру на первом этаже неподалеку от Нотр-Дам-де-Шан, к юго-западу от Люксембургского сада. Мебель здесь была самодельной, по-деревенски простенькой, из довольно грубого материала. Хемингуэй нередко посещал Эзру, они боксировали, и Эрнест будет после утверждать, что он давал Паунду уроки бокса, и Эзра делился с ним секретами писательского мастерства.
В августе 1926 года Хемингуэй спрятался от мира в квартире Джеральда Мерфи, который жил на южной окраине кладбища Монпарнас. Он начисто правил рукопись "И восходит солнца", запершись и не открывая дверь никому.
Зимой 1929 года Сильвия Бич представила Хемингуэя писателю и поэту Аллану Тати, когда тот останавливался в отеле "Мишелет-Одеон". Тати и Хемингуэй быстро сблизились.
К книжной лавке Сильвии Бич вела рю де Компань-Премьер, впадающая в площадь Монпарнас. Постоянным посетителем библиотеки "Шекспир и Компания" был наш Эрнест, ему здесь иногда доверяли книги без залога или давали деньги взаймы на один карман со Стивеном Шпендлером. Так было до самого отъезда Хемингуэя из Парижа в 1929 году.
Но вот минуло почти два десятилетия. И 26 августа 1944 года, когда интенсивная стрельба, знаменующая освобождение Парижа от фашистских оккупантов, шла в районе театра Одеон, Эрнест Хемингуэй опять встретился с Сильвией Бич, хозяйкой книжной лавки "Шекспир и Компания".
- Пальба, казалось, никогда не утихнет, - рассказывала позже Сильвия. - И вдруг мы увидели вереницу джипов, которые остановились перед моим домом. И услышали зычный командирский зов-приказ: "Сильвия!" И все на улице загалдели: "Сильвия! Сильвия!"
- Это - Хемингуэй! - закричала Адриен. - Это - Хемингуэй!
Я скатилась по ступенькам вниз. Эрнест подхватил меня, поцеловал, закружил. Люди на улице и в окнах не спускали с нас глаз, радовались за нас, приветствовали нас. Мы прошли в квартиру Адриен и уселись напротив друг друга, взявшись за руки. Хемингуэй был в походном обмундировании, с пятнами грязи и чужой крови. Автомат с грохотом упал на пол.
Хемингуэй попросил у Адриен мыла, и она дала ему свой последний кусок. Он спросил, что на наш взгляд надо сделать, чтобы утихомирить стрельбу в нашем квартале:
- Что я со своими людьми могу сделать для вас?
- Надо убрать нацистских снайперов с крыш наших домов, - сказала Адриен. Хемингуэй приказал своей команде покинуть джипы и обследовать крыши.
Через некоторое время мужчины снова погрузились в машины и направились, как выразился Хемингуэй, "освобождать винный подвал в "Ритце".


Chapter XI

Не судите человека по его друзьям; не забудьте, что у Иуды друзья были безукоризненны.
Эрнест Хемингуэй

57

"5 февраля 1927 года
Грейс Холл Хемингуэй
Гстаад, Швейцария
Дорогая мама, большое спасибо за каталог выставки с репродукцией твоей картины "Кузница". Картина мне понравилась, и я бы с радостью посмотрел на оригинал.
Я не ответил на твое письмо о романе "И восходит солнце", потому что я не мог не рассердиться, а писать сердитые письма, в особенности собственной матери, чрезвычайно глупо. Совершенно естественно, что книга тебе не понравилась, и мне жаль, что ты читаешь книги, вызывающие у тебя боль и отвращение.
И все же я нисколечко не стыжусь своей книги - разве что мне не удалось точно изобразить тех, о ком я писал, или добиться, чтобы читатель живо представил их себе. Книга, конечно, малоприятная. Но она наверняка приятнее оборотной стороны жизни некоторых лучших семей нашего Оук Парка. Пожалуйста, помни, что в такой книге напоказ выставляется худшее в жизни людей, тогда как у нас дома есть две стороны - одна показная, а другая вроде той, которую я имел удовольствие наблюдать за закрытыми дверями. Кроме того, как художник, ты знаешь, что писатель волен сам выбирать себе тему и критиковать его следует лишь за то, как он сумел ее раскрыть. Люди, о которых я писал, несомненно выжаты, опустошены, раздавлены жизнью, именно таковыми я и хотел показать их... На моем веку у меня еще хватит времени написать книги и на другие темы, но и они всегда будут о людях.
И если добропорядочные дамы из клуба любителей книги, руководимого мисс Фэнни Бутчер (амер. журналистка. - В. П.), которая, кстати, не лучший судья (мне было бы неловко, похвали она мою книгу), единодушно считают, что я проституирую большой талант и т. д. бог знает в каких целях, то это значит, что добропорядочные дамы судят о том, чего не понимают, и говорят глупости.
Что касается Хэдли, Бамби и меня, хотя Хэдли и я уже некоторое время не живем под одной крышей (мы разошлись еще в сентябре прошлого года, и, должно быть, Хэдли уже развелась со мной), мы остались самыми хорошими друзьями. Она и Бамби живут хорошо, здоровы и счастливы, и все доходы и гонорары из Америки и Англии за книгу "И восходит солнце" поступают, по моему распоряжению, непосредственно Хэдли... Я не взял себе из гонорара ни одного цента... не пью ничего, кроме вина или пива, как обычно за обедом, веду монашеский образ жизни и стараюсь писать как можно лучше. У нас с тобой разное представление о том, что значит писать хорошо - это принципиальное расхождение, - но ты обманываешься, позволяя разным фэнни бутчерам толковать тебе о том, что я склонен к сенсационности и т. д. и т. п. Я получаю письма из "Вэнити фэйр", "Космополитен" и других журналов с просьбой написать для них рассказ, статью или роман с продолжением, но полгода или год я ничего не печатаю (не считая нескольких рассказов, проданных "Скрибнерсу", и одной забавной статьи), потому что сейчас у меня решающий период и куда важнее работать спокойно, стараясь писать как можно лучше, не думая ни о конъюнктуре, ни о том, что мне это дает, ни даже о том, будет ли это напечатано, чем угодить в капкан накопительства, перемалывающий американских писателей почище той машины для очистки кукурузных початков, что оттяпала большой палец моему выдающемуся дядюшке...
Эрни".

58

Библиотеку под названием "Отель Сильвии Бич", оказывается, можно посетить в Ньюпорте, штат Орегон, на самом побережье Тихого океана. Мы решили провести уикэнд там, потому что мы любили Сильвию Бич. Мы выехали в пятницу днем, мчались вниз по автостраде наперегонки с наступлением ранних сумерек через каньоны, по перевалам.
Отель представлял собой старое, неряшливое здание, демонстрировавшее свою причастность к литературе. В частности, комнаты второго этажа были названы в честь известных, а то и малоизвестных авторов. На третьем этаже имелась библиотека. Чувствовалось, что здесь любят и понимают Хемингуэя.
В подвальном помещении располагалась столовая, где подавались завтраки и обеды из свежайших даров моря, и в процессе дегустации самых экзотических блюд можно было наблюдать буквально в нескольких десятках ярдов, с вершины утеса, неостановимо катящиеся тихоокеанские волны.
В гостинице было несколько прирученных кошек, которые давно освоили путь в наш номер, чтобы попить из нашего капающего крана. И это чем-то напомнило мне парижскую книжную лавку Сильвии Бич "Шекспир и Компания", библиотеку при ней, друзей Сильвии, вошедших в историю как "потерянное поколение".
После ужина мы сидели в номере у камина.
- В Европе меня как-то приятели из ЦРУ вывели на русского генерала КГБ, которого звали Хаджи, а фамилию, как это бывает у русских, прочесть можно, но произнести без бумажки нельзя, - Пол Скотт улыбнулся каким-то своим воспоминаниям. - Мне сказали, что он прообраз Роберта Джордана из романа "По ком звонит колокол". Хаджи - советский разведчик, мастер взрывного дела. Совсем молодым воевал в Испании, где его звали Ксанти, македонский террорист. Их познакомил с Эрнестом журналист Кольцов, в романе, ты помнишь, очень влиятельный Карков. Его потом, уже без литературных условностей, расстрелял дядя Джо.
Ксанти вполне сносно объяснялся по-испански и по-английски. Кольцов сказал, что он может полностью доверять американскому писателю. Они с Хемингуэем провели несколько дней, даже скрытно пересекали линию фронта. Осмотрели несколько мостов, прикинули, как их можно при необходимости поднять на воздух. Хемингуэй все, что ему говорили, аккуратно заносил в блокнот.
- Вы читали потом роман? Как он вам с профессиональной точки зрения? - спросил я на прощание у подрывника.
- Откуда у партизан в горах мог взяться виски? - рассмеялся он в ответ. - А Хемингуэй, я видел, не мог представить себе без горячительного ни дня. К сожалению, он, сев за письменный стол, не уяснил, насколько опасна и сложна любая партизанская операция. Диверсанты - как волки, они все время настороже, они все время на ногах. Какие женщины, какая снедь?.. У меня на памяти десятки случаев, когда при звуке самолета или по условному сигналу тревоги содержимым едва вскипевшего котелка приходилось заливать тщательно замаскированный костер. Не обижайтесь, если я скажу, что в романе изображена война по-американски. Я слышал, этот парень застрелился? Не каждый на это способен даже в крайней ситуации. Хемингуэй был очень мужественным человеком.
- Ты знаешь, как в России боготворят Папу Хема? - спросил Пол Скотт Маурер. - Даже мода такая есть - "под Хемингуэя": борода, грубый свитер. И выпивка. Власти безуспешно ограничивают продажу спиртного. Население посмеивается над усилиями властей - и пьет, пьет, пьет. "С утра выпил, и весь день свободен", - самая популярная московская поговорка. То есть уже не сядешь за руль, найдешь повод не пойти на работу.
- А в перерывах между тостами русские читают "Фиесту"? - рассмеялась я.
- В России есть эпиграмма с не совсем приличным подтекстом, непереводимая на английский, так как в ней содержится неуловимая для чужестранца аллитерация: "K literaturre strast imeya reshil prochest Hemingueya. Chital I dni I nochi ya - ne ponial ni Heminguya", - еще с войны Маурер неплохо говорил по-русски. - К сожалению, конец карьеры Хемингуэя был грустным. Последние его книги были самопародиями, прежде всего это относится к повести "Старик и Море". Внутренние монологи упрямого Старика порой смешны до нелепости - например, "Моя голова, да, затуманена. Но, думаю, великий Димаджио мог бы гордиться мной сегодня". А вот сентенция о том, что эта рыба "более благородна и более могуча", чем мужчины. Все это лепет семиклассника! Хемингуэй свою книгу счел возможным объяснить так: "Я постарался правдиво показать настоящее море, настоящего Старика, настоящего мальчика и настоящую рыбу" И добавил, что вся символика, о которой спорят критики, является дерьмом. И в этом автор прав, не стоит сомневаться.
- Наблюдается такая закономерность: какое-то роковое обстоятельство способствует спаду в деятельности американских писателей во второй половине жизни, - предположила я. - Тот же Хемингуэй так же, как Фицджеральд и Фолкнер, Дос Пассос и Джеймс Т. Фаррел, написал свои лучшие работы до достижения сорокалетнего возраста. Но он вынудил себя продолжать трудиться, учитывая каждое утро число слов, прибавившихся на бумаге.
Я промолчала о том, что хотя автор "Старика и Моря" дал самое блестящее описание в мировой литературе процесса охоты за большой рыбой, богатый практический опыт все же не уберег писателя от анекдотических неточностей. Въедливые журналисты раскопали: на 43-й странице герой ловит альбакора - родственника тунца, а на 64-й - уже бонито - вид макрели. Потом бонито вновь становится альбакором, чтобы окончательно воплотиться в бонито на странице 82.

59

Идут годы и с ними множатся разного рода исследования творческого наследия Эрнеста. Очень много споров ведется о функциях символов в повести "Старик и Море". Одни критики полагают, что это произведение создано Хемингуэем-романтиком; другие видят в ней убедительное доказательство символической основы всего творчества писателя.
Третьи - символику ассоциаций. Но тогда получается символична вся большая литература.
Сам же Хемингуэй на вопрос о символах отвечал: "Не было еще хорошей книги, которая возникла бы из заранее выдуманного символа, запеченного в книгу, как изюм в сладкую булку. Очевидно, символы есть, раз критики только и делают, что их находят. Простите, но я терпеть не могу говорить о них и не люблю, когда меня о них спрашивают. Писать книги и рассказы и без всяких объяснений достаточно трудно. И если мне это удалось сделать достаточно хорошо и правдиво, они, конечно, могут быть истолкованы по-разному. Кроме того, это значит отбивать хлеб у специалистов. Читайте то, что я пишу, и не ищите ничего, кроме собственного удовольствия. А если вы еще что-нибудь найдете, это уж будет ваш вклад в прочитанное".
Не следует акцентировать внимание на приключениях Эрнеста в отдаленных землях, на упрямой публикации неудачных книг, думала я. Три превосходных романа и внушительный список отличных рассказов - вот итог его деятельности. Он был одержимым мастером, который создал, преодолев огромные трудности, один из самых неповторимых в прозе литературных стилей.
В "Прощай, оружие!" повествование ведется от первого лица. "По ком звонит колокол", изданный одиннадцать лет спустя, представляет целый букет характеров - Роберт Джордан, Мария, крестьяне, взявшиеся помочь Джордану взорвать мост, известные военные, коммунистические и профсоюзные чиновники, даже фашистский лейтенант.
Сцена, где несколько партизан занимают круговую оборону на вершине, готовые к неминуемой гибели под бомбовыми ударами, почти невыносима. Краткое прощание автора с героями - шедевр, мало кем понятый и по достоинству оцененный: "Самолеты возвращались три раза и бомбили вершину, но никто на вершине не знал это".
Эрнест был слишком проницательным художником, чтобы написать пристрастную книгу. Роман обращается то к одному голосу, то к другому, позволяя автору изобразить войну с обеих сторон. Крестьяне, которых бросила в окопы их отвага, обостряющаяся в каждой перестрелке. Фашистскому лейтенанту, который штурмует холм, автор дает равное с Джорданом, взявшим его в прорезь прицела, время на размышление. Банальная, но очень глубокая истина: мужчины, под какими бы лозунгами их не загоняли в траншеи, страдают одинаково.

60

Эрнест Хемингуэй - один из самых оригинальных писателей XX века. Однажды в интервью Эрнест похвастался, что "побил г-на де Мопассана" и "в двух раундах победил г-на Стендаля". Ни на секунду не сомневаюсь, несмотря на неустанные выступления злопыхателей, что он мог бы держаться до победного конца в творческом поединке с любым романистом двадцатого столетия. Тем не менее, злые химеры влияли на сознание писателя всю жизнь.
Однако детство не предвещало ничего подобного. Эрнеста окружали достаток и внимание. Ему было пять лет, когда умер дед по материнской линии, который оставил большое состояние. Деньги ушли на постройку нового 15-комнатного дома с музыкальным салоном.
Родители Эрнеста могли позволить мальчику учиться и закончить хай-скул с очень качественным уровнем преподавания. Эрнест счел, что его образование этим можно завершить и решил выполнить давнее свое желание: записаться в армию и отправиться на фронт. Но против этого выступил отец. Пришлось подчиниться. Младший брат отца Тайлер, крупный лесопромышленник, предложил Эрнесту приехать в Канзас-сити и, поработать в местной газете. Работа репортера в "Канзас-сити Стар" пришлась по душе Хемингуэю, но его не оставляла мысль о фронте. И в конце апреля 1918 года Эрнест с группой молодых людей, отплыв из Нью-Йорка, высадился в Бордо, откуда был переброшен в Париж.
В качестве водителя санитарной машины Красного креста Хемингуэй был командирован в Италию. В Милане он получил боевое крещение. В городе произошел взрыв на военном заводе, и Эрнесту пришлось эвакуировать пострадавших. С этой поры сцены крови, смерти, человеческих страданий органично вошли в его произведения. Отношение к этим вопросам у него сложное. Его интересует, как ведут себя люди перед лицом страданий и смерти, как принимают смерть.
К концу первой недели своего пребывания на фронте Эрнест был ранен в обе ноги ниже колен. На первых порах ему грозила ампутация ноги и опасность, остаться инвалидом, неспособным к передвижению. В ходе хирургических операций было извлечено 28 осколков, однако еще около двух сотен все еще оставались в теле.
Эрнесту повезло, ему удалось полностью выздороветь. Процесс лечения занял около трех месяцев. Как раз на этот период ему приписывается серьезный роман с медсестрой Агнес фон Куровски.
В январе 1919 года. Хемингуэй возвращается домой. В это время в его жизни произошли важные события - знакомство с Хэдли Ричардсон, то есть со мной, и женитьба. Через несколько месяцев мы отбыли за океан, в Париж.
Эрнест оказался непростым в общении человеком. Его отношения с окружающими обычно складывались непредсказуемо. Так произошло и в 1926 году, когда Эрнест познакомился с Полин Пфайфер и в конце концов вынужден был на ней жениться.

61

Наверное, именно в те годы Эрнест впервые ощутил действие рокового микроба, которое потом будет преследовать его и его окружающих всю жизнь.
57-летний доктор Кларенс Хемингуэй был тяжело болен - страдал диабетом. К тому же он попал в полосу денежных затруднений и переживал психическую депрессию. Когда отец обратился за помощью к своему брату Джорджу, человеку состоятельному, директору банка, то встретил отказ. Это и стало каплей, переполнившей чашу. Брат Эрнеста, Лестер, которому было 13 лет, в своем автобиографическом романе "Зов трубы" вспоминал, как отец пришел домой на ланч, а затем поднялся на второй этаж в спальню. После чего Лестер услышал резкий звук, похожий на выстрел. Как оказалось, отец убил себя выстрелом из револьвера, который принадлежал деду писателя по отцовской линии Энсону Хемингуэю, ветерану Гражданской войны.
В 1930 году Хемингуэй вместе со своим другом писателем Дос Пассосом ехали по скользкой дороге на большой скорости и попали в тяжелую аварию. Эрнест, который был за рулем, был ослеплен фарами встречной машины, но успел свернуть в сторону, и машина, перевернувшись, оказалась в кювете. Хемингуэй получил сильнейшие ушибы, переломы руки, нескольких пальцев, пострадало зрение. Писатель был доставлен в ближайший госпиталь, где почти два часа находился на операционном столе.
До весны следующего года Хемингуэй страдал от последствий этой аварии: рука болела, он с трудом мог водить пером. Между тем, в начале 1930-х в жизнь Хемингуэя входит новая любовь. Полин не без тревоги наблюдала за развитием событий, однако не предпринимала решительных шагов, видно сообразив, что писателю претят и раздражают тяга к роскоши и неуравновешенный характер Джейн Мазон.
В середине января 1934 года, в разгар африканского сафари, Хемингуэй заболел острой формой амебной дизентерии. Его пришлось вывозить из лагеря на самолете. После недельного интенсивного лечения Эрнест возвращается в Танганьику, где охотится до самого сезона дождей. Его охотничьи трофеи - три убитых льва, один буйвол и двадцать семь разных более мелких животных.
В Ки-Уэсте писатель знакомится с Мартой Джельхорн, молодой одаренной журналисткой, на восемь лет моложе Хемингуэя. Между ней и писателем возникает взаимная симпатия, перешедшая в дальнейшем в третий супружеский союз Эрнеста.
Как странно порой складываются судьбы: ярчайшие личности ввиду стечения обстоятельств оказываются в тени других, не менее ярких, но, может быть, более знаменитых. И вырваться из этой тени им не удается даже после смерти. Вот так и получилось, что одна из первых женщин - военных корреспондентов и одна из лучших репортеров XX века Марта Эллис Джельхорн в энциклопедиях и справочниках фигурирует, прежде всего, в качестве третьей жены лауреата Нобелевской премии Эрнеста Хемингуэя.
Между тем Марта Джельхорн прожила долгие девяносто лет и шестьдесят из них посвятила журналистике. Она была официально включена в пятерку журналистов, которые оказали самое большое влияние на развитие американского общества в XX веке. В честь этого события в США была даже выпущена специальная серия почтовых марок.
О Марте Джельхорн снимают фильмы и пишут книги, которые становятся бестселлерами.
И, кроме того, Марта Джельхорн была, пожалуй, единственной женщиной, которая сама бросила легендарного Хемингуэя, не дожидаясь, когда тот бросит ее.
В конце 1944 года Хемингуэй в очередной раз по пьянке попал в неприятную историю - новую автомобильную аварию. В результате - сотрясение мозга и хирургическая операция продолжительностью два с половиной часа, ему было наложено 57 швов. Хемингуэй долго еще ходил с плотно забинтованной головой и не мог избавиться от головной боли.


Chapter XII

У меня было много восторженных поклонников, не прочитавших ни одной моей книги
Эрнест.Хемингуэй

62

"14 сентября 1927 года
Д ру К. Э. Хемингуэю
Андей, Франция.
Дорогой папа, ты представить себе не можешь, как мне скверно оттого, что я доставил вам с мамой столько стыда и переживаний, но я не мог написать о моих неприятностях с Хэдли, даже если мне следовало это сделать. Письмо через океан идет по крайней мере две недели, и мне не хотелось доверять бумаге все те адские муки, через которые мне пришлось пройти. Я люблю Хэдли и я люблю Вамби. Мы с Хэдли разошлись, и я не бросал ее и ни с кем ей не изменял.
Я жил с Бамби, присматривал за ним, пока Хэдли была в отъезде, и, вернувшись из поездки, она решила, что определенно хочет развестись. Мы уладили все, и обошлось без скандала и срама. Отношения наши осложнились давно. Во всем виноват я, и никого это не касается.
Тебе посчастливилось любить всю жизнь только одну женщину. Я целый год любил двоих и оставался верен Хэдли... Ты пишешь о "похитителях сердец", "людях, которые разбивают очаг" и т. д., и ты понимаешь, что я слишком горяч, но я понимаю, как просто проклинать людей, когда ничего о них не знаешь. Я видел, страдал и пережил достаточно, поэтому не берусь никого проклинать. Пишу только ради того, чтобы ты не мучился мыслями о стыде и позоре.
Я никогда не перестану любить Хэдли и Бамби и всегда буду заботиться о них. Так же я никогда не перестану любить Полин Пфейфер, на которой женился. Теперь у меня есть обязательства по отношению к трем людям вместо одного. Пожалуйста, пойми меня и знай, что писать об этом также нелегко.
Я точно уверен, что мои произведения не опозорят тебя, скорее, в один прекрасный день ты будешь ими гордиться. Но все сразу не получается. Верю, что когда нибудь тебе не придется стыдиться и за мою жизнь. Для этого тоже требуется время.
Насколько счастливее были бы мы оба, если бы ты верил в меня. Кто спросит обо мне, скажи, что Эрни ничего не сообщает о своей личной жизни, даже где он находится, и только пишет, что много работает. Не стоит чувствовать себя ответственным за мои произведения или поступки. Я все беру на себя, сам делаю ошибки и несу наказание.
Ты мог бы, если б захотел, гордиться мною иногда - не поступками (я не очень преуспел в добрых делах), а моей работой. Для меня работа важнее всего на свете, за исключением счастья троих людей, и ты не представляешь, как я сочувствую маме, которая переживает за то, что всем нам хорошо известно - на небесах есть бог и мы должны быть перед ним чисты.
С любовью, твой Эрни".

63

Осень и зиму 1944 - 1945 годов Эрнест провел в парижском отеле "Ритц", чередуя отдых с работой и поездками на фронт. В марте 1945 года писатель из Парижа перебирается на Кубу и приглашает туда Мэри в качестве своей четвертой жены.
Американская журналистка Мэри Уэлш, дочь лесопромышленника, родилась в Миннесоте. Когда ей было 32 года, она вышла замуж за Лоренса Кука, студента драмы из Огайо. Они жизнь вместе недолго и вскоре развелись.
Мэри переехала в Чикаго, где получала работу в "Чикаго Дейли Ньюс". У нее быстро наладилось плодотворное сотрудничество с коллегой Уиллом Лэнджем-младшим. Во время каникул, которые Мэри проводила в столице Великобритании, ей предложили новую должность в лондонском отделении "Дейли Экспресс". Но перед самой Второй мировой войной она получила предписание работать в Париже.
После капитуляции Франции Мэри возвратился в Лондон, чтобы освещать оттуда ход войны, а также посещать пресс-конференции Уинстона Черчилля и информировать о них читателей. В военные годы Мэри вышла замуж за австралийского журналиста Ноэля Монкса. Но 1944 году она сблизилась с Эрнестом Хемингуэем. В 1945 году Мэри развелась с Монксом и в марте 1946 года на Кубе вышла замуж за Хемингуэя
Мэри жила с Эрнестом на Кубе, в Ки-Уэсте, Флорида, и наконец, в Кетчаме, Айдахо. В августе 1946 года у нее случился выкидыш в результате внематочной беременности. В 1976 году она написала и издала автобиографию.
На Кубе Хемингуэй погрузился в хозяйственные заботы. На воротах своей усадьбы он даже написал: "Э. Хемингуэй. Писатель и фермер".
На финке часто гостили его сыновья Патрик и Грегори, к которым присоединялся Джон, вернувшийся из германского плена. Отец гордился старшим сыном и рассказывал, что рана и шрам на его правом плече были размером с крупное яблоко.
Эрнест сумел навсегда сохранить теплые отношения с сыновьями и с их матерями. Старший сын, Джон, предпочитал ужение другим видам рыболовства. Средний, Патрик, прошел путь профессионального охотника и охотоведа на государственной службе, переселившись в Танзанию.
Младший, Грегори, в 11 лет получил в Гаване приз, заняв второе место в соревнованиях национального масштаба по стендовой стрельбе. Он превзошел всех своих братьев, и его мать, Полин, обсуждала подарок сыну к Рождеству с бывшим мужем: по педагогическим мотивам ее смутила дороговизна ружья - аж почти $100! Для двенадцатилетнего мальчишки это было слишком дорого - пусть он ценит труд и деньги отца.
В ответном письме Хемингуэй касался весьма запутанных финансовых вопросов, сообщал о неожиданных бытовых катастрофах и, как бы шутя, высказывал мечту о профессии белого охотника, функции которого состояли бы в истреблении взбесившихся слонов, агрессивных носорогов и львов-людоедов:
"Я и сам был бы рад зарабатывать на жизнь, постреливая в бегущих навстречу носорогов или спиливая бивни рассерженным слонам. Но я не дал бы гарантии, что смогу зарабатывать на жизнь, охотясь на нападающих львов, потому что они появляются быстрее, чем телеграммы, и раньше или позже в одного из них промажешь. Вся штука, конечно, в том, чтобы не дать ему подойти слишком близко".
Но и в это время жизнь писателя была далека от безмятежности. Болезни и травмы продолжали преследовать и Хемингуэя, и его близких. В апреле 1947 года во время визита к своей матери их сыновья Патрик и Грегори попали в небольшую вроде бы автомобильную катастрофу. При этом Патрик получил достаточно существенную черепно-мозговую травму.
. Затем Патрика постигла новая беда: он провалился на вступительных экзаменах в колледж. После этого у него обнаружились признаки психического заболевания. Патрик начал вести себя крайне агрессивно по отношению к отцу, перестал принимать пищу. Долгое время усилия врачей не имели успеха. Хемингуэй опасался за жизнь сына. Его друзья составили своеобразную медицинскую бригаду, которая все время ухаживала за сыном. В конце концов неожиданно дела у Патрика пошли на поправку, и он встал на ноги.
В это время пришлось Хемингуэю перенести и еще один удар: смерть Максуэлла Перкинса, испытанного друга и многолетнего редактора его произведений.
Зиму 1948-1949 годов писатель провел на курорте Кортино д'Ампеццо, где увлекся охотой на вальдшнепов. Там с Хемингуэем случилась очередная неприятность: при стрельбе пыж от патрона отлетел в глаз, что вызвало воспалительный процесс. Писатель был помещен в больницу в Падуе, и врачи серьезно опасались заражения крови, что могло привести к потере зрения. К счастью, все закончилось благополучно.

64

В августе 1953 года началось второе африканское сафари Хемингуэя. Он с женой отплыл на пароходе из Марселя и высадился в порту Момбаса в Кении. Там же находился и Филипп Персиваль, 68-летний белый охотник, сопровождавший Хема во время сафари 1933 года.
Писатель пользовался своим привычным ружьем "спрингфильд", однако удачи чередовались с промахами: сказывались, должно быть, возраст и чрезмерное употребление алкоголя. Он заметно переживал, когда кому-то везло больше.
Среди обитателей африканских джунглей был встречен новый, 1954 год. А дальше на голову четы Хемингуэев снова обрушилась полоса неудач. В конце января Хемингуэй вылетел с аэродрома Найроби с пилотом Роем Маршем на борту небольшого самолета "Чесна", чтобы с высоты птичьего полета полюбоваться вулканами и озерами Африки. Они пролетели тогда знаменитую вершину Килиманджаро, несравненные ни с чем берега озера Виктория, живописные водопады. Мэри сделала множество удачных снимков.
Во время третьего вылета самолет столкнулся с большой стаей птиц, машина потеряла управление, стала резко снижаться и наскочила, повредив пропеллер, на телеграфный столб. Пассажиры остались в живых, но получили множество травм. Мэри сломала два ребра, а Хемингуэй серьезно повредил правое плечо. Пришлось провести ночь у костра неподалеку от стоянки слонов.
На поиски пострадавших был отправлен самолет, но шум водопада заглушил его гул. Летчик обнаружил следы аварии и сообщил, что все пассажиры погибли.
Неожиданно утром на реке показался пароход. Отчаянными криками пострадавшие привлекли к себе внимание экипажа. Хемингуэя и его спутников доставили в поселок Бутиаба на берегу озера Альберта.

65

Однако беда не приходит одна. Чтобы забрать пострадавших, на выручку им был направлен еще один самолет. Это была разведывательная, с экипажем три человека, вооруженная пулеметами, с бомбовой нагрузкой машина марки "Х-89 де Хевиленд Репид". Летное поле было в таком отвратительном состоянии, что при взлете самолет налетал на все ямы и кочки
Едва оторвавшись от земли, самолет загорелся и рухнул. Хемингуэй, покинувший машину последним, получил многочисленные серьезные травмы, в частности, головы. Страдая от боли и кровотечения, писатель преодолел 50-мильную дорогу до больницы в поселке Масинди. Позже Хемингуэй признался, что это было самое мучительное и долгое путешествие в его жизни.
Потом его доставили в более приличный госпиталь в Энтебе в Уганде. Там некоторое время Эрни находился между жизнью и смертью. Он страдал от шума в голове, боли в разных частях тела, нарушения слуха. Находясь в госпитале, писатель во многих солидных изданиях прочитал сообщения о своей гибели в авиакатастрофе и многочисленные некрологи, напечатанные по этому поводу. Хемингуэю ничего не оставалось, как отшутиться знаменитой фразой Марка Твена: "Слухи о моей смерти сильно преувеличены". Тем не менее он вырезал и хранил все подобные сообщения.
Невзгоды не прекращались. Неподалеку от охотничьего лагеря Шимони, где в это время отдыхал Эрнест, разразился лесной пожар. Несмотря на плохое самочувствие, Хемингуэй стал помогать бороться с огнем, упал в пламя. Его одежда загорелась, и он получил серьезные ожоги.
Из Момбамы на пароходе "Африка" Хемингуэй отправился в Италию. В одной из клиник Венеции писатель прошел курс лечения. Эрнест отчаянно пытался освободиться от постоянного присутствия наглых рожиц застрявших в его сознании химер. Никто не мог помочь ему, и я поняла, что трагическая развязка как никогда близка.
В конце октября 1954 года Хемингуэй получил известие о присуждении ему Нобелевской премии. По состоянию здоровья он не смог присутствовать на церемонии вручения награды. В Стокгольме его представлял американский посол Соединенных Штатов в Швеции Джон Кэбот.

66

Недавно составляла тезисы к выступлению перед школьниками об антивоенной прозе Хемингуэя. "В сущности, - писала я, - в обоих этих романах рассказывается о войне и ее влиянии на мир. Сначала в "Фиесте" показано следствие, а потом в "Прощай, оружие!" Хемингуэй возвращается к причинам. Инвалид Джейк Барнс и невеста убитого на войне Брет Эшли даже в большей степени обломки войны, чем, скажем, Кэтрин Баркли, для которой ее убитый на войне жених - это уже пережитое прошлое.
"Фиеста", хотя и возникла в результате напряженного труда, была написана быстро, одним духом, о непосредственно виденном и без особых ухищрений. Форма романа, скупая и прозрачная, только подчеркивает опустошенность героев, и в этом отношении "Фиеста", может быть, самый простой, цельный и стройный из романов Хемингуэя. К "Фиесте" тяготеет ряд рассказов о неприкаянных американцах, которые "посещают отели и пьют там коктейли", чтобы заглушить сознание неблагополучия.
"Прощай, оружие!" - более сложное, многоплановое произведение. Личная тема романа - это прежде всего непосредственное, сильное чувство любящих, выраженное в самых непритязательных, безыскусных словах, которые оживляет верно найденная интонация. А затем и ощущение неизбежной утраты самого любимого. Проходит эта личная тема на фоне большой и грозной темы войны.
Закалка, полученная еще юношей на фронте, несомненно пригодилась на войне в Испании. Шовинистический угар сопутствовал и Второй мировой войне, объявленной войной за спасение демократии от фашизма. Хемингуэй поверил, что драться необходимо и на этот раз, и он опять дрался с фашизмом "на воде, в воздухе и на суше".
Считается, что Хемингуэй так и не сказал своего творческого слова о Второй мировой войне, а роман "За рекой, в тени деревьев" воспринимается частью критики как очень неудачная. проходная книга. Но в ней устами полковника Кантуэлла дается самая честная оценка действиям военных. В самом деле, чем Вторая мировая война была для них лучше Первой? От нее осталось лишь горькое разочарование и раздражение. Если собрать воедино и хронологически расположить обрывочные, затуманенные и намеренно перемешанные воспоминания полковника, то получается примерно такая цепь: "Я всего-навсего боец, а кто стоит ниже бойца на общественной лестнице?.. Армия же в наше время - это величайший бизнес в мире... А правят нами в наши дни, можно сказать, подонки. Знаешь, вроде того, что остается в недопитом стакане пива, куда шлюхи натолкали целый ворох окурков... Хороший у меня был полк. Можно сказать, прекрасный полк. Пока я его не уложил по их приказу... В нашей армии повинуешься приказам, как собака. И только надеешься, что хозяин у тебя хороший, а до сих пор я встретил только двух хороших хозяев... Как я уложил свой полк?.. Да вот, в Париже генерал Уолтер Беделл Смит объяснил всем нам по карте, как легко будет для нас провести операцию в лесу Гюртген... И вот получаешь приказ взять город штурмом. Это важно потому, что по газетам он уже давно взят... В первый же день теряешь трех батальонных командиров, а роты не то зарываешь в развалинах, не то отрываешь из щебня... А те повторяют приказ о штурме. Строгое подтверждение исходит от того генерала-политика, который никогда в жизни не убивал, разве что по телефону или на бумаге, и сам никогда не подвергался опасности быть убитым. Если хочешь, представь его себе нашим будущим президентом... Представь его кем угодно, но только представь его и его свиту. Это целое крупное деловое предприятие, упрятанное так далеко в тылу, что лучшее средство сноситься с ними - это почтовые голуби. Разве что из предосторожности, сохраняя свои драгоценные персоны, они прикажут своей противовоздушной обороне сшибать всех голубей. Конечно, если только удастся попасть... И вот каждый второй человек в полку убит и почти все остальные ранены... Но приказ есть приказ. И ты должен выполнять его".
Неполная страница - кажется совсем немного на целую книгу, но, может быть, как раз этого оказалось вполне достаточно, чтобы допускающий подобные мысли боевой генерал в результате переквалификации остался служить в ранге полковника в захолустном Триесте. Такие рассуждения вполне близки авторским, когда Хемингуэй утверждает, что войну затевают люди, наживающиеся на ней, и предлагает в первый же день войны расстрелять этих зачинщиков по приговору народа. Получается, что тема войны, возникшая в романе "Прощай, оружие!", проходит через все творчество Хемингуэя.
Роман "Прощай, оружие!" был написан о Первой мировой войне по воспоминаниям десятилетней давности. Он вобрал в себя многие прежние заготовки, и уже снискавший мировую славу писатель позволил себе в экспериментальном порядке включить в роман отдельные этюды и в духе Джойса, и в духе Гертруды Стайн. Однако, несмотря на эти несущественные эксперименты, "Прощай, оружие!" в основе своей, может быть, самый лиричный, сильный и социально значимый из романов Хемингуэя.

67

- Мне кажется, - сказал Пол Скотт, когда мы прогуливались в саду после завтрака, - что Хемингуэй с его авторитетом внес сумятицу в умы многих европейцев, не определившихся к началу Второй мировой, какую сторону баррикад они займут. И вообще, стоит ли затевать новую кровавую бойню, едва зажили раны Первой мировой войны?
- Ты имеешь ввиду любимый миллионами роман "По ком звонит колокол"? - спросила я, зябко поведя плечами. Солнце еще не поднялось над холмами, и Пол набросил мне на плечи свою видавшую виды куртку. - Но ведь надо отличать ценности чистого искусства от ценностей прикладных.
- К сожалению, у нас на Земле искусство всегда смыкалось с какой-нибудь идеологией. Верующий католик, каудильо не жаловал фашистов, а остался в истории и в представлении поколений именно фашистом, хотя, объективно, был единственным в мире главой государства, заключившим договоры о дружбе как с Гитлером и Муссолини, так и со США. - Что такое франкизм, - продолжал размышлять вслух Пол, - ошибка истории? Реакция на коммунистическую угрозу? Что такое поражение Испанской Республики - трагедия, ускорившая Вторую мировую войну? Генерал Франко, как будто все с самого начала делал правильно: не допускал демократической заразы, поднял экономику и дал стране импульс на будущее. Как справедливо замечал Эрнест, первая "панацея" для плохо управляемой страны - валютная инфляция, вторая - война; обе приносят временное процветание, обе приносят окончательную гибель. Тогда тем более интересно, что же Испания совершила такое, что позволило ей за считанные годы увеличить средний доход на душу населения почти в пять раз? Неужели только потому, что в конце 1930-х годов испанцам удалось перебить, изловить или изгнать всех анархистов и коммунистов? Неизбежна ли диктатура при переходе из средневековья в постиндустриальный мир?
- Послушать тебя, так в Испании уже нет никаких проблем, - сказала я, потому что видела как довоенную Испанию, так и послевоенную. - Если Франко не гений при таких его несомненных достижениях, то кто же он? "Мадридское сражение" оказалось настоящим предвестником Второй мировой - с массовыми расстрелами, бомбардировками беззащитных городов, "обезьяньими" судами и жесточайшей взаимной ненавистью воюющих. Но наименее опасным. Во всяком случае, излечимым временем.
- Просто Франко инструмент истории, не претендующий на более значительную роль. Он тщеславен - но без патологии, ограничен, но честен. На нем было много крови - но могло быть гораздо больше. Примеров тому масса на всех континентах в ХХ веке. Идеологией режима стало возвращение к старой, рыцарской и доблестной Великой Испании прошлого. Франкистское правительство, в силу военного прошлого достаточно дисциплинированное, не допускает излишнего воровства из казны, помня о том, что народу нужно как-то жить. Еще у Франко нет сыновей, а потому отсутствует соблазн наследственной узурпации власти. Вместо истребленных коммунистов главными врагами стали "демократы".

68

Рассказ "Снега Килиманджаро" на первый взгляд полон безнадежности. Однако смерть писателя Гарри - это как бы образ его очищения от скверны и освобождение от прошлого. Писатель Гарри ненавидит тех, кто сгибается под ударами судьбы. Смертельно больной, он не теряет присутствия духа. Это произведение, будто слепок творческой судьбы художника, притча о пересечении путей писателя и общества.
Как раз в тот период Хемингуэй отправился в республиканскую Испанию и привез оттуда, кроме ряда очерков, главы о богатых, скучных людях на яхтах в Майами. Эрнест не скрывает, что это именно они своими подачками сводят на нет хваленную свободу слова, духовно умерщвляют писателя, заставляя его лгать, чтобы жить. Что это они прямо или через своих подручных обрекают на гибель загнанных в рабочий лагерь ветеранов, толкают на преступление Гарри Моргана. А затем - и это, может быть, важнее всего - именно из Испании он привез ведущую мысль, ключ ко всему роману "Иметь и не иметь", содержащийся в предсмертных словах Гарри Моргана: "Человек один не может ни черта".
В Испанию Хемингуэй поехал не с пустыми руками. Собрав в виде авансов довольно крупную сумму, он снарядил на эти деньги колонну санитарных автомобилей в помощь республиканцам. Сам он в Испании как бы реализовал в жизни функции своего лейтенанта медицинской службы Фредерика Генри, выполняя не только обязанности военного корреспондента, но и по мере возможности помогая санитарному обслуживанию республиканской армии.
В период 1937-1939 годов Хемингуэй четыре раза, и подолгу, жил в осажденном Мадриде, Выезжал на фронт Гвадалахары, Харамы, Теруэля, на реку Эбро. За это время им был закончен роман "Иметь и не иметь", написана пьеса "Пятая колонна" и напечатан сценарий "Испанская земля", по которому Йорисом Ивенсом был в 1937 году снят документальный фильм. Сам Хемингуэй не только читал дикторский текст, но и участвовал в протекавшей в трудных фронтовых условиях съемке как ассистент оператора Френо. Летом 1937 года он повез фильм в Соединенные Штаты, показывал его президенту Рузвельту, добился проката его на экранах, доход с которого шел в фонд помощи республиканской Испании.
Опять, как и в былые годы, он с увлечением работал в качестве военного корреспондента.


Chapter XIII

То, что писатель хочет сказать, он должен не говорить, а писать.
Эрнест Хемингуэй

69

"15 сентября 1927 года
Ф. Скотту Фицджеральду
Андей, Франция
Дорогой Скотт, получил твой чек и, как подобает сукину сыну, тут же превратил его в наличные, и при этом ничего не пишу да и не писал. Впрочем, все это ты можешь узнать, заглянув в свой банковский счет. Правда, сие не означает, что я уподобился Бону Хечу, или Максуэллу Воденгейму, или одному из тех писак, которые полагают, что раз они пишут книги, то это дает им право быть нечистыми на руку, и т. д., ведь я все таки пишу и непременно верну тебе эту сотню сразу же после выхода очередного монументального произведения под названием "Мужчины без женщин". Будем надеяться, это произойдет не позднее октября.
Как поживаешь ты, черт побери? Как тебе нравится название - "Мужчины без женщин"? Я не мог ничего придумать, Фиц, может, поищешь в Екклезиасте, хотя я уже пробовал. Перкинс (Максуэлл Перкинс, редактор издательства "Скрибнерс". -В. П.), возможно, ты его знаешь, требует названия для книги. Странный малый, этот Перкинс, что за причуда! Хочет, видите ли, название. Удивительно, но это так.
Я в то время был в Гстааде (Швейцария) и тут же отправился по книжным лавкам в поисках библии, из которой хотел позаимствовать название. Но сукины дети не могли предложить мне ничего, кроме вырезанных из дерева небольших коричневых медведей. Так что я уже подумывал, не назвать ли мне книгу "Маленький резной деревянный медведь" и посмотреть, как истолкуют это критики.
К счастью, в городке нашелся один англиканский священник, который уезжал на следующий день, и Полин одолжила у него библию, полученную им при посвящении в духовный сан, пообещав вернуть ее в тот же вечер. И что же, Фиц, я посмотрел всю библию - она была прекрасно издана - и, наткнувшись на великую книгу Екклезиаст, стал читать ее вслух всем желающим послушать. Вскоре я остался один и поносил проклятую библию за то, что в ней не нашлось для меня названия, впрочем, теперь я знаю, откуда берутся все хорошие заголовки. Другие парни, главным образом Киплинг, уже порылись здесь до меня и выудили все стоящее. И так я назвал книгу "Мужчины без женщин" в надежде, что она быстро разойдется среди гомосексуалистов и старых дев.
Если этот абзац кажется тебе скучноватым, вернись к первому, где я пообещал отдать тебе сто долларов. В нем золотые слова, Фиц.
Я же, Фиц, познал, как здорово прослыть самым прижимистым человеком на свете, а все потому, что сохранил целехоньким и не спустил гонорар за "И восходит солнце" и целых пять месяцев жил на твою сотню да еще на 750 долларов, полученные от Максуэлла Перкинса, и при этом отказался от предложенных Херстом кругленьких сумм, включая 1000 долларов в качестве аванса за контракт на 10 рассказов - по 1000 за первые пять, по 1250 за вторые пять и 15000 за роман в нескольких частях. Непосвященный, конечно, решил бы, что с моей стороны было бы куда лучше взять тысячу у Херста, чем сто у Фицджеральда, и я с ним полностью согласен. Беда только в том, что я не могу, совершенно не могу писать по заказу.
Получил вопросник из "Кто есть кто", но жизнь моя была такой запутанной, что я смог ответить лишь на два вопроса, да и то сомневался, не будут ли они использованы против меня.
Пожалуйста, пиши. Хотелось бы повидаться и поговорить.
Твой Эрнест".

70

Конечно, я не имею права об этом рассказывать, но в данном случае делюсь воспоминаниями и соображениями моего сына Джона Хемингуэя, который в конце войны был раскрыт немцами как член международной агентурной сети УСС. Когда нацисты угрожали миру, Президентом Франклином Рузвельтом в 1942 году было организовано Управление стратегических служб, в котором состояло, по моим прикидкам, от 30 до 50 тысяч человек. Из них 24 тысячи активных сотрудников занимались разведывательно-подрывной и диверсионной деятельностью в тылу противника на внештатной основе.
Управление стратегических служб - первая объединенная разведывательная служба США, возникшая в ходе Второй мировой войны. На её основе после войны выросло ЦРУ.
До создания УСС разведывательную деятельность вели специальные отделы в различных ведомствах исполнительной власти: государственном департаменте, армии, флоте и казначействе. У них не было единого руководства. Так, например, армия и флот имели отдельные криптоаналитические отделы, которые не обменивались информацией друг с другом.
Президент Рузвельт был озабочен этими недостатками американской разведки. По предложению канадца Уильяма Стефенсона, бывшего старшим представителем британской разведки в западном полушарии, Рузвельт назначил друга Стефенсона, 57-летнего нью-йоркского адвоката Уильяма Донована, ветерана Первой мировой и кавалера медали Почета, составить план новой разведслужбы.
После целевой командировки в 1940 году в Европу Рузвельт назначил полковника Донована координатором информации - начальником новой спецслужбы, которая вскоре была преобразована в Управление стратегических служб. На посту руководителя УСС Донован, получивший в ноябре 1944 года звание генерал-майора, отличался как дипломатичностью, так и решительностью и даже авантюризмом, явно предпочитая специальные операции работе с агентурой. Коллеги прозвали его "Диким Биллом".
Уильям Донован родился в Буффало, штат Нью-Йорк. До начала Первой мировой войны работал в Нью-Йорке адвокатом. С 1914 года в составе комиссии по обеспечению продовольствием армии выезжал в Европу. В 1916 году был призван в армию, принимал участие в боевых действиях на мексиканской границе. С марта 1917 года. Донован - командир батальона 69-го пехотного полка, который с ноября 1917 года. в составе дивизии "Рэйнбоу" воевал на Западном фронте в Европе. Донован был трижды ранен, награжден орденом Почёта, крестом "За боевые заслуги", орденом Почётного легиона, орденом Британской империи, Военным крестом и знаком "Серебряная звезда".
После окончания Первой мировой войны Донован состоял при штабе адмирала Колчака в качестве офицера связи. Затем занимал посты федерального прокурора, заместителя генерального прокурора США, посла для особых поручений при президенте, занимался адвокатской практикой.
УСС было основано в июне 1942 для сбора и анализа стратегической информации, необходимой для Комитета начальников штабов и для проведения специальных операций. УСС помогало вооружать, обучать и снабжать участников движения Сопротивления в странах, оккупированных немцами и японцами, включая армию Мао Цзэдуна в Китае и Вьетмин во французском Индокитае.
Под руководством генерала Донована УСС добилось больших успехов, оказав значительное влияние на ход боевых действий в Европе, Северной Африке и Азии. В конце войны Донован выступил с идеей создания центральной разведки, координирующей действия других спецслужб в мирное время.
Через полтора месяца после окончания войны УСС 20 сентября 1945 года было распущено президентом Гарри Трумэном. УСС было разделено между министерством обороны и государственным департаментом. Госдепартаменту были переданы отделы исследований и анализа, а военному министерству отделы разведки и контрразведки.
Однако уже в 1946 году на базе УСС была создана Центральная группа разведки, которая спустя год преобразовалась в Центральное разведывательное управление США. Кандидатура Донована на пост директора создаваемого ЦРУ даже не рассматривалась.
Уильям Донован в качестве заместителя прокурора участвовал в Нюрнбергском процессе, затем был назначен послом США в Таиланде, откуда ушел на пенсию. Умер генерал Донован в 1959 году.

71

Известно, что писатель всегда пишет о себе в заданных обстоятельствах. Хемингуэй не мог не увлечься работой разведчика после такого плотного погружения в образы Филипа Роллингса и Роберта Джордана в ходе работы над произведениями о Гражданской войне в Испании. Не напрасно в бесчисленных книгах, посвященных нобелевскому лауреату, утверждается, что в годы Второй мировой войны он занимался разведывательной деятельностью. Я, например, никогда не сомневалась, что Эрнест был членом УСС, как, впрочем, не только он в нашей разветвленной благодаря обилию женщин-матерей с фамилией Хемингуэй семье.
Широкая шпионская сеть, основу которой составляли военные и гражданские лица - солдаты и офицеры, актеры, историки, адвокаты, спортсмены, профессора, репортеры - люди вполне легальные и идентифицированные, но известные в массе своей вне разведывательной среды как просто УСС. В ходе Второй мировой они добывали и анализировали военные секреты противника, разрабатывали принципы противодействия пропаганде и контрпропаганде, просачивались в органы вражеского планирования, способствовали брожению и сопротивлению в противостоящих войсках. Легендой УСС стали в будущем автор популярных кулинарных книг Джулия Чайлд и звезда чикагского бейсбола, кетчер Мо Берг.
Среди агентов УСС навскидку сейчас уже, не нарушая государственной тайны, можно назвать Артура Шлезингера-младшего, в будущем историка и специального помощника президента Кеннеди; Стерлинга Хайдена, актера кино и ТВ, среди работ которого - роль в оскароносном "Крестном отце"; писателя Томаса Брадена, чей роман "Восемь - достаточно" вдохновил на создание популярных телесериалов; двоих сыновей президента Теодора Рузвельта, Квентина и Кермита. В этом ряду совсем не странно звучат имена Эрнеста Хемингуэя и нашего сына Джона.
Та же Джулия Чайльд известна всем прежде всего как ведущая кулинарных телепередач и автор книг, посвященных французской кухне. Но мало кто ведает о неофициальной сфере ее деятельности в период Второй мировой войны. Когда ее спрашивают, как она совместила в себе ипостаси блестящего кулинара и хитроумной шпионки, Джулия смиренно отвечает: "Поскольку терпение - моя величайшая добродетель, а совершенство - моя цель, я была уже Создателем хорошо подготовлена для выполнения поставленных задач"
Она получила высшее образование в 1934 году в Колледже Смита, где имея рост 1,88 метра, играла в баскетбольной команде. Джулия работала в области рекламы, когда японцы разбомбили Перл-Харбор, и она добровольно вызвалась сотрудничать с американским Красным Крестом. И потом вступила в Управление стратегических служб, так как ее из-за высокого роста не приняли в ВМФ США.
Она начала свою карьеру в УСС непосредственно в штабе генерала Донована в Вашингтоне как научный сотрудник в Секретном разведывательном отделе. Затем в течение года она трудилась в Секции чрезвычайных ситуаций и спасения на море. В 1944 Джулия была направлена со специальным заданием на остров Цейлон с целью подготовки большого объема коммуникаций для тайных станций УСС в Азии. Здесь-то она и встретила своего будущего мужа, высокопоставленного картографа УСС.
Так сложилась, что жизнь сталкивала меня со многими участниками названных событий. В руках историка Артура Шлезингера-младшего имеются богатейшие материалы, касающиеся становления УСС, прежде всего в Европе, так как сам Шлезингер, похоже, служил непосредственно в Лондоне и Париже. Придет время, и тайное станет явным. И Майкл Уорнер из ЦРУ смог бы внести свою лепту в рассказ о формировании первой спецслужбы Америки.
Все были молоды, поэтому старались с шуткой подходить к самым серьезным делам государственной важности. Живой историей ЦРУ является его ветеран, работающая в этой организации с 24-х лет, Линда Маккарти. У нее в памяти масса забавных историй и анекдотов, в которых фигурируют Мо Берг, Джон Форд, Вирджиния Холл, Стерлинг Хайден, а также Марлен Дитрих, сокрушавшая хваленную германскую мораль с помощью невинной песенки "Лили Марлен".
И, конечно, немало шуточек вокруг вручения Джулии Чайльд высшей военной награды Франции - ордена Почетного легиона, учрежденного еще в 1802 году Наполеоном Бонапартом. Как считается, им никогда не награждали повара, тем более, гражданку Соединенных Штатов.
Информация о причастности к УСС была столь оберегаема, что часто даже родственникам ничего не было известно. Так что я не удивлюсь, если со временем вскроются еще какие-либо связи нашей семьи с УСС.

72

Однако крайняя засекреченность, как обычно, породила высшую степень подозрительности. Хемингуэй, всегда без обиняков высказывавший то, что думает, быстро оказался в поле зрения соответствующих государственных органов.
"Господин Хемингуэй был связан с организациями так называемого коммунистического фронта и оказывал активную поддержку лоялистам в Испании. Мы не располагаем какими-либо сведениями о его непосредственной принадлежности к коммунистической партии в качестве ее члена, однако поступки Хемингуэя свидетельствуют о том, что он придерживается "либеральных" взглядов и, вероятно, склонен одобрять политические воззрения коммунистов. По некоторым данным, в настоящее время он выполняет совершенно секретное задание Военно-морского департамента, который в этой связи оплачивает затраты на содержание яхты Хемингуэя, снабжает его оружием и навигационными данными для плаваний в районе Кубы. Бюро не производило расследований в отношении Хемингуэя, однако его фамилия упоминалась в связи с другими операциями ФБР и в многочисленных сведениях о нем, предоставленных добровольно многими источниками", - такими словами начинался доклад директора ФБР Гувера американскому президенту Рузвельту. Доклад этот попал в руки Эрнеста Хемингуэя.
Как и предсказывал Эрнест, Марта Джельхорн, путешествуя по Суринаму, заразилась лихорадкой. В последний день, который она провела в Парамаримбо, приступы заболевания были такими мучительными, что у Марты отказали ноги, а при попытке выбраться из кресла ее ладонь соскользнула, и женщина сломала запястье. Не придав этому значения, она обмотала руку изоляционной лентой и покинула промозглый тропический рай.

73

Получив в дороге тревожную весть от мужа, она отправилась прямиком в Вашингтон и, использовав давнюю симпатию Элеоноры Рузвельт к себе, напросилась в Белый дом на обед. Встреча накоротке с президентом и его супругой помогла Марте защитить Хемингуэя от преследований Эдгара Гувера, - рассказала мне одна из ответственных работников аппарата администрации президента. - Хитрый лис Гувер расплывчато и путано сообщал президенту в ответ на его запрос о том, что Хемингуэй обвиняется в сочувствии коммунистам, хотя он всегда отрицал и продолжает энергично отрицать свое сотрудничество с ними и симпатию к ним. По имеющимся данным, Хемингуэй состоит в личной дружбе с послом США на Кубе Брейденом и пользуется его безоговорочным доверием. Поэтому предлагается указать послу на чрезвычайную опасность ситуации, в которой таким информаторам, как Хемингуэй, дозволено беспрепятственно мутить воду и сеять беспорядок, который неизбежен, если этой ситуации не положить конец. Невзирая на дружеские отношения Брейдена и Хемингуэя и очевидное доверие посла к нему, следует полностью отказаться от услуг Хемингуэя в качестве информатора.
В другом письме Гувер обращал внимание президента на то, что Хемингуэй далеко не ограничивается ролью информатора и, в сущности, учредил свою собственную разведывательную службу, неподконтрольную каким-либо "внешним организациям". Он сообщал, что 1 апреля 1943 года сотрудник посольства в частном порядке предложил Хемингуэю распустить свою организацию и прекратить ее деятельность. Этот шаг был предпринят послом Брейденом без каких-либо консультаций с представителями Федерального бюро расследований. Сейчас посольство подготавливает полный отчет о деятельности Хемингуэя и разведслужбы, которую он создал, и в ближайшее время передаст его в ФБР. "Касательно использования Эрнеста Хемингуэя в качестве разведчика или резидента, по моему мнению, Хемингуэй никоим образом не пригоден к такой работе. Его взгляды небезупречны, а трезвость суждений, если она остается такой же, как несколько лет назад, весьма сомнительна. Тем не менее, я не вижу смысла предпринимать что-либо по этому поводу и не считаю, что наши агенты в Гаване должны подталкивать к этому посла. Господин Брейден несколько опрометчив, и я ничуть не сомневаюсь в том, что он немедленно сообщит Хемингуэю о возражениях со стороны ФБР. Хемингуэй не питает теплых чувств к Бюро и не преминет обрушиться на нас с диффамацией.
Мы не получаем докладов непосредственно от Хемингуэя и не ведем с ним дел напрямую. Все, что он передает послу, а посол, в свою очередь, нам, мы можем принимать, ничего не опасаясь".
Не прекращавшееся преследование со стороны ФБР, понятно, не только оскорбляло, но и настораживало Эрнеста. Он уже давно чувствовал себя как загнанный зверь в клетки.

74

В конце 1944 года Джельхорн развелась с Хемингуэем. Во время долгих противолодочных походов Хемингуэя на протяжении всего 1943 и весны 1944 года она с перерывами жила в финке "Вихья". В письме, направленном Марте в Лондон, Хемингуэй жаловался, что в ее отсутствие ему одиноко в усадьбе, словно в Чистилище. Но после ее возвращения их ссоры становились все более ожесточенными, а примирения - менее искренними. Два года Джелхорн пыталась заставить Хемингуэя прекратить "играть в войну" и отправиться на настоящий фронт, чтобы вести оттуда репортажи, но ее супруг упрямо не желал покинуть Кубу, свою яхту, друзей, кошек и виллу "Вихья".
Наконец, в марте 1944 года он сквитался с Джелхорн за язвительные насмешки, причем таким образом, что она очень долго не могла забыть или простить это. Поскольку "Кольерс" мог организовать и оплатить поездку только одного журналиста за раз, первым в Европу отправился Хемингуэй. Джелхорн не нашлось места в салоне самолета даже в качестве "вольного художника". Лишь впоследствии Джельхорн узнала, что на протяжении всего полета рядом с Хемингуэем сидела актриса Гертруда Лоренс.
Друзья не очень удивились, когда прошел слух об их разрыве и разводе. Бракоразводный процесс обернулся лавиной унижений и оскорблений для Марты. По кубинским законам все имущество остается "обиженной" стороне. Эрнест проявил благородство и не выставил Марту с финки голой. Но он забрал у нее все, вплоть до поломанной пишущей машинки и карманных 40 долларов.
После войны Брейден и его ближайшее окружение были обвинены в принадлежности к коммунистическим кругам и предстали перед Комиссией по расследованию антиамериканской деятельности. "Настоящий красный - это Хемингуэй, - заявил бывший соратник и доверенное лицо Папы Дюран Сенату. - А я познакомился с Брейденом в доме Хемингуэя".
Спруил Брейден, сломленный обвинением в нелояльности после долгих лет государственной службы, также свидетельствовал против Хемингуэя, утверждая, будто бы тот представлял КП США на Кубе. Затем Брейден вылетел в Гавану просить прощения у писателя. "Он сказал, что ему очень жаль и что он был вынужден солгать, чтобы сохранить должность. При этом он всячески извинялся, и, похоже, искренне, - рассказывал впоследствии об этом поступке посла Хемингуэй. - В общем, я его простил".

75

Джон "Бамби" Хемингуэй вступил в УСС в июле 1944 года. Три месяца спустя его выбросили с парашютом во Франции, у Ле Боске Д'Орб, в пятидесяти километрах к северу от Монпелира.
Он должен был учить местных партизан искусству проникновения на вражеские позиции. В конце октября Джон в дневное время осуществлял рекогносцировку в долине Рейна вместе с капитаном американской армии и французским партизаном, когда их атаковало подразделение альпийских стрелков. Француз получил пулю в живот и погиб, Бамби и капитан Джастин Грин были ранены. Во время допроса австрийский офицер по фамилии Вайсмюллер, командир егерей, вспомнил, что он, еще мальчишкой, встречался с Эрнестом, Хэдли и двухлетним Бамби в "Шрунсе" в 1925 году. Он прекратил допрос и доставил истекающего кровью молодого человека в эльзасский госпиталь.
- Мой отец перед смертью завещал передать кому-либо из Хемингуэев чемоданчик, который ему оставили на хранение ваши родители, - объяснил обер-лейтенант свою снисходительность к вражескому шпиону. - Я направлю вас и вашего напарника в лагерь военнопленных неподалеку от Хаммельбурга. Оттуда вам помогут сбежать.
И верно, Джону Хемингуэю скоро удалось вырваться на свободу, однако четверо суток спустя его вновь поймали и бросили в лагерь "Шталаг Люфт III" близ Нюрнберга в Германии. Эрнст Хемингуэй считал сына без вести пропавшим вплоть до его освобождения весной 1945 года. К этому времени Джон провел шесть месяцев в немецких лагерях для военнопленных, в каждом из которых кормили хуже, чем в предыдущем. В июне 1945 года он прилетел на Кубу и встретился с отцом, братьями и очередной невестой Хемингуэя Мэри Уэлш.
Ехать в Австрию за чемоданчиком в обозримом будущем я его отговорила, тем более, что пресса широко оповестила, как о курьезе, о находке в парижском отеле "Ритц".
- Похоже, сколько имеется достаточно приличных отелей в Европе, столько и может отыскаться там чемоданчиков, - сказал тогда не без многозначительного подтекста Пол Скотт. - Если бы ты знала, как мне не по душе цепь совпадений, переходящая в зловещую закономерность, связанная с альпийским отелем "Шрунс". Надо поскорее попытаться разыскать этих Вайсмюллеров, а то, наверное, они скоро возьмут на прицел всю вашу семью.
Я сама все эти годы чувствовала необходимость не упустить из внимания местонахождение рукописей молодого Хемингуэя, но пока это не казалось первостепенно важным.


Chapter XIV

Если двое любят друг друга, это не может кончиться счастливо.
Эрнест Хемингуэй

76

"9 октября 1928 года
Скотту Фицджеральду
Пигготт
Дорогой Фиц, Максуэлл Перкинс в письме выдал мне небольшой секрет, что ты работаешь по восемь часов в день, - Джойс , по моему, работал по двенадцать. Он даже пытался сравнивать, сколько времени уходит у вас, великих писателей, на завершение работы.
Что ж, Фиц, слов нет, ты трудяга. Мне лично стоит поработать больше двух часов, и я совершенно выдыхаюсь. Чуть больше двух часов работы - и начинаю выдавать халтуру, а тут, пожалуйста, старина Фиц, которого я некогда знавал, работает по восемь часов в день. Как это у тебя получается, старина? Поделись секретом трудолюбия. С нетерпением жду возможности взглянуть на результат. Неужели и у тебя получится то же, что и у другого великого трудяги, Джойса? Начни я писать вздор, и, должно быть, тоже смог бы работать по десять, двенадцать часов в день и был бы совершенно счастлив, как Гертруда Стайн, которая уже лет восемнадцать кряду пишет вздор и всегда предельно довольна своей работой...
Пат (Патрик - второй сын Хемингуэя. - В. П.) за три месяца удвоил свой вес - крепыш, никогда не плачет, только смеется, ночами спит. Подумываю, не дать ли в газете рекламу: "Если Ваш ребенок слаб здоровьем, рахитичен или почему либо Вам не нравится, обращайтесь к Э. Хемингуэю (далее фото отпрысков - все от разных матерей). Может быть, он поможет Вам. Мистер Хемингуэй понимает Вас. Он автор рассказа "Мистер и миссис Эллиот" (рассказ о бездетной паре. -В. П.)... У мистера Хемингуэя проблема другого рода. Мистеру Хемингуэю нужно воздерживаться от производства детей... Он решил поделиться своим даром со всеми Вами. Оторвите прилагаемый купон и пошлите его в простом почтовом конверте мистеру Хемингуэю, и Вы получите его брошюру "Первоклассные дети для всех".
Не перепутайте мистера Хемингуэя с мистером Фицджеральдом. Правда, мистер Фицджеральд отец роскошной малышки, говорящей с восхитительным английским акцентом (этого мистер Хемингуэй не может гарантировать своим клиентам). Но мистер Фицджеральд, говоря профессиональным языком, делает все в единственном экземпляре... Ни в коем случае не обращайтесь к мистеру Дос Пассосу. Он совершенно бесплоден... Правда, мистер Хемингуэй порой завидует мистеру Дос Пассосу, но это лишь подтверждает то, какая ценная находка для Вас мистер Хемингуэй..."
...Конечно, дорогой мой Фиц, ты понимаешь, что я не имею в виду ничего обидного... Хорошо бы нам пообщаться. Посплетничать вместе с дамами или устроить мальчишник.
Пиши мне в Пигготт (шт. Арканзас)
Эрнест".

77

О нападении японцев на Перл-Харбор, что было равносильно вступлению Соединенных Штатов в войну, Эрнест, как я узнала позже, услышал по автомобильному радио на границе с Мексикой, возвращаясь с охоты.
Джон Уиллер, директор Объединения американских газет, не замедлил с ответом на письмо Хемингуэя. В настоящий момент, сообщал он, командование американской армии не хочет пускать журналистов на фронт - только в будущем, причем отдаленном.
Расстроенный Хемингуэй, уже видевший себя в форме военного корреспондента, уехал на Кубу. В начале 1942 года писатель обратился к американскому послу на Кубе Спруилу Брейдену с оригинальным для представителя его цеха предложением - создать тайную контрразведывательную сеть по выявлению приспешников нацистов, которых немало засело на Кубе.
- Они обеспечивают германские ВМС стратегической информацией. Пополняют продовольствием и горючим тайники на островах, куда подходят подводные лодки фашистов, - убеждал писатель. - Я готов организовать эту структуру со штаб-квартирой в моей собственной усадьбе.
Брейден не был уполномочен решать подобные вопросы, он пообещал связаться с премьер-министром кубинского правительства и соответствующими властными органами в Вашингтоне. Вскоре ожидаемое с нетерпением одобрение было получено.
Свою организацию писатель назвал весьма заковыристо - "Хитрая фабрика" и самолично начал вербовку агентов.
- Скоро у нас станет людно - начнут поступать агентурные донесения, - проинформировал жену Хемингуэй.
Относившаяся совершенно несерьезно к затее писателя Марта Джельхорн, глянув на с гордостью преподнесенный ей список агентов, расхохоталась. В нем были рыбаки, официанты бара "Флоридита", католический священник, портовые грузчики, бродяги - самые разные люди, в основном собутыльники Папы.
- Я вижу, что здесь представлены все слои населения острова, кроме, увы, профессиональных разведчиков, - сказала она, отодвигая список. - А кто, интересно, полученные агентурные донесения будет систематизировать, анализировать и даже просто передавать в американское посольство? Ведь тебе, как человеку известному, негоже "светиться" в таком деле. И вообще, разве это твой масштаб? Опять же, здесь каждого фашиста знают в лицо...
Надо сказать, и Хемингуэю поднадоело уже сидеть дома в ожидании очередного агента, и он разработал новый план.
- Вы знаете, господин посол, что, начиная с 1941 года, Германия ежемесячно спускала на воду не менее 25 подводных лодок. По данным американской разведки, только в Атлантике сейчас их действует не менее сотни, а здесь, в Заливе, не менее тридцати. Лодки вооружены бесследными электрическими торпедами. Надводное вооружение - одна 105-миллиметровая пушка и один 37- миллиметровый пулемет.
Понятно, что Спруил Брейден хорошо знал об этом.
- Немецкие субмарины хозяйничают у берегов Кубы и практически безнаказанно топят американские корабли, - продолжал Папа Хем. - С группой преданных людей я буду выходить в море на катере "Пилар". Наша задача: под видом рыбаков усыпить бдительность экипажа обнаруженной немецкой субмарины и передать в Главный штаб ВВС США ее координаты. А дальше дело бомбардировщиков и надводных боевых кораблей. А если субмарина будет находиться в надводном состоянии, и нам подвернется шанс, то подойдем к ней вплотную и забросаем гранатами и толовыми шашками. Мы сделаем это, даже если нам самим придется погибнуть, - добавил писатель не без пафоса.
- Что вам нужно для осуществления этих героических планов? - спросил посол.
- Разрешение кубинских властей, поддержка американских военных. И необходимо командировать на мой катер гидроакустика.
Марта небезосновательно считала, что как раз в это время шло формирование штата УСС, и Спруил Брейден старался сделать все, чтобы завербовать в агенты генерала Донована писателя национального масштаба Хемингуэя.

78

В конце мая 40-футовая моторная яхта "Пилар", построенная по заказу Хемингуэя еще в 1934 году, впервые вышла в море для выполнения боевого задания. Кроме владельца, на ее борту было еще пять человек. В специальных ячейках были аккуратно разложены гранаты, толовые шашки, кумулятивные заряды, пачки патронов. Специальные крепления удерживали в готовности "базуки", "томпсоны", крупнокалиберные револьверы. Боевое же крещение произошло парой недель позже, 13 июня 1942 года. Очевидцы рассказывают, что Хемингуэй только успел забросить спиннинг, как почти сразу же клюнул на приманку большой голубой марлин. Всех будто заворожила борьба человека с огромной тяжелой рыбой, и тут на палубу высунулся командированный гидроакустик:
- Лодка!
- Спокойно продолжаем заниматься своими делами! - приказал Папа.
Через несколько секунд из волн появился перископ, а потом и сама субмарина с белым номером "U-175" на рубке. Открылся люк, и на палубу начали выбираться подводники. Четверо встали у орудия, остальные принялись разглядывать "Пилар".
Хемингуэй, не прекращая ловли, сказал негромко:
- Передаем координаты. Если начнут стрелять - идем на таран.
Лодка двигалась параллельным с катером курсом. Немцы махали руками и разражались криками всякий раз, когда над водой появлялся огромный спинной плавник марлина.
Так прошло минут пятнадцать. Внезапно немцы стали молниеносно, один за другим, исчезать в люке.
- Курс на лодку! - приказал Хемингуэй.
На горизонте появились быстро растущие точки. "U-175" сбавила ход и начала погружаться.
Первый "боинг-25" сбросил четыре бомбы. Второй самолет внес поправку на ход лодки и уложил бомбы чуть впереди.
Неожиданно в глубине моря прозвучал глухой взрыв, и на поверхность стали подниматься гигантские воздушные пузыри, а по воде расползлось темное масляное пятно.
Все вопили, прыгали, обнимались, кто-то заплакал от радости. А самолеты, покачав на прощание крыльями, набрали высоту и ушли к горизонту.
- Мы сделали ее! - радостно, по-мальчишечьи кричали охотники за большой рыбой.
Через два месяца в эфир снова полетели координаты о вторгшейся в воды Залива подлодке "U-166". Вызванные бомбардировщики не сумели уничтожить субмарину, но самолет-разведчик проводил ее до самого побережья, где она была потоплена 1 августа 1942 года.
Испортившаяся погода помешала "Пилар" продолжить патрулирование, что весьма обрадовало Марту. Она считала, что вся эта затея придумана для того, чтобы выкачивать деньги на бензин из федерального бюджета. И вообще, команда "Пилар" удобно устроилась под крылышком УСС: имеет возможность отдыхать днем после ночных пиршеств. Однажды эту свою мысль Марта Джельхорн высказала даже в Овальном кабинете Белого дома.
Тем не менее, в последующие месяцы "Пилар" исследовала прилегающие к Кубе острова в поисках немецких тайников. Продолжалось и патрулирование. Но в войне наметился перелом, и германское командование отзывало субмарины к берегам Европы. Регулярное патрулирование теряло смысл. Писатель договорился с журналом "Кольерс" о том, что возглавит его европейское отделение.

79

Скрытые от сторонних взоров, но вполне объяснимые с житейской точки зрения обстоятельства, вынудили стать соперниками в 1930-х - 1940-х годах Хемингуэя и Маурера. Я это ощущала по каждому их творческому шагу, так как перед вступлением Соединенных Штатов во Вторую мировую войну оба писателя достигли пика своего мастерства, о чем свидетельствовали великолепные "Стихи и Поэмы" одного и "По ком звонит колокол" другого, получившие международное признание и обеспечившие авторам финансовую безопасность. Неудивительно, что приобретя такой опыт, писатели то и дело обращались к темам войны и мира, писали репортажи с полей битвы - Хемингуэй для Европейского бюро профсоюза угольщиков, а Маурер - для своей чикагской газеты "Дейли Ньюс". В общем-то они имели определенные военные навыки еще до того, как присоединиться к войскам на фронте. Действия Хемингуэя вызвали немало противоречивых суждений как у его жены, так и у ФБР. Они считали баловством его самодеятельную разведку и кустарную команду, патрулировавшую воды Залива днем и пирующую ночью. Впрочем, посол США на Кубе Брейден был более благосклонен к капризам художника.
Фабрика, подводного оборудования была расформирована в апреле 1943 года. Прекратить выполнения заказов для "Пилар" власти распорядились в июле того же самого года.
- Если учитывать довоенную карьеру, - не скрывая гордости говорил Пол Скотт, - мое участие в оборонных мероприятиях было более существенным. Я писал для Военно-Воздушных сил, военного Объединения Авторов и Информации Министерства обороны, Управления Стратегических Исследований большеформатные пропагандистские материалы, в том числе сценарии художественных и учебных фильмов.
Известно, что Хемингуэй презрительно отозвался об этой работе.
Маурер первым из них двоих, одновременно, кстати со Стейнбеком, 20 июня 1943 года, оказался в районе боевых действий. В тот же день им была написана корреспонденция, открывшая потом один из сборников его военных очерков и репортажей.
- Хемингуэй только через год примерил униформу военкора, - вспоминал Пол Скотт. - Всего Хемингуэй написал для "Угольщика" шесть статей. Эрнест все время опаздывал. Первая статья этой серии опубликована 22 июля 1944 года, хотя речь в ней идет о Вторжении в день "Ди" шестого июня.
У этих двух корреспондентов были совершенно различные представления об их роли на войне. Оба трудились некоторое время в прессе - до безусловного признания их как литераторов. Но доверие читателей к Хемингуэю были заметно выше, чем к Мауреру, так как Эрнест как писатель и журналист работал гораздо успешнее и солиднее. Все помнили его репортажи с фронтов Гражданской войны в Испании. И что именно он первым сообщил из Китая о распространении театра боевых действий Второй мировой на Tихий океан. Свои материалы он зачастую помечал только инициалом "Эйч" и говорил, что его подпись является сертификатом качества к статье.
Маурер, насколько я знаю, с самого начала, еще в юности, был довольно недружелюбно принят в больших изданиях, например, его сразу же отстранили от работы в нью-йоркских газетах: молодые поэты на рубеже веков в роли репортеров были не востребованы. Но преодолев черную полосу мрачных фиаско, он написал для "Чикаго Дейли Ньюс" серию талантливых политических обзоров, которая стала в будущем основой для его нескольких книг.
И для Эрнеста Хемингуэя военная тематика не была чем-то новым. Эпизоды Первой мировой войны служили фоном для первых его двух романов. Он писал о войне между Грецией и Турцией, давал отчеты с Мирной конференции в Лозанне. В 1930-х годах Эрнест предрек приближение Второй мировой войны. За глаза его уже именовали "нашим поэтом в прозе о страхе и предполагаемом столкновении - прежде, чем все мы умрем - со смертью".
Когда в Европе вызревала война, Маурер был на шестом десятке, и у него не имелось нового опыта работы на полях сражений - разве что в штабах. Но чего нельзя отнять, он уже приобрел широкую международную известность. Однако для обоих литераторов, хотя они не догадывались об этом, их самые успешные и плодотворные годы были уже позади.

80

Марта Джельхорн пыталась поднять в сознании Хемингуэя свое значение в должности военкора. Она была недовольна отведенной ей ролью хозяйки финки Вихья и без сомнений приняла назначение на Европейский театр боевых операций в чине капитана. Брак явно терпел крах, хотя оба супруга еще обменивались письмами, сочащимися любовью.
Масштабы ежедневно выпиваемого Хемингуэем алкоголя приняли критические размеры, и когда Марта возвращалась из очередной командировки, испытывавший рядом с ней комплекс неполноценности Эрнест позволял себе запугивать и всячески оскорблять ее. Но как только Марта исчезала, он начинал чувствовать себя очень одиноким, жалуясь на судьбу даже бывшей свой жене, то есть мне. Похоже, Хемингуэй погрузился в состояние глубокого психологического кризиса.
Вообще, поведение Хемингуэя в 1943-1944 годах выглядело проявлением депрессии, которая в конечном счете и погубила его. Но война, похоже, действовала на его психическое состояние как болеутоляющее. О своем участии в операции по освобождению Парижа он писал позже: "Самое прекрасное время когда-либо подаренное мне жизнью". Тем более, что он наконец расстался с Мартой, с которой сошелся на предшествовавшей войне.
Участие же Маурера в войне не имело на нас подобного целительного эффекта. Мы жили с ним вместе уже больше десяти лет, и я терпеть не могла оставаться одна. Мне надоели размеренность и благопристойность, поэтому наш дом всегда был полон гостей. Я не удивлялась тому, что Пол Скотт постоянно призывал меня в письмах к благоразумию: "Держи нашу драгоценность нетронутой в ожидании меня".
Маурер освещал Вторжение в Средиземноморье, Хемингуэй - годом позже в Нормандии. Никому не было известно, как Маурер, и новобранцы, которых он сопровождал, поведут себя в бою. Сможет ли он квалифицированно прокомментировать ситуацию или в репортаже будет ссылаться лишь на реплики солдат. Сможет ли писатель достойно вести себя под огнем? И если нет, поднимется ли у него бестрепетно рука, чтобы сообщить читателю об этом?
Хемингуэй же не пытался теоретизировать. Эрнест старался со знанием дела описать действия солдат. Он был более склонен к метафоре, чем Маурер.
Хемингуэй, как всегда, прямо или косвенно пишет о себе, Пол Скотт заостряет внимание на эмоциях и проблемах окружающих.
Маурер почти невидим. Он говорит: "они". "он". Хемингуэй уже во втором предложении начинает использовать местоимение "мы": "мы взяли Гринфокс бич", "мы двигались к земле". Лейтенант Андерсон просит у писателя Эрнеста Хемингуэя помощи, когда на их шлюпке возникла проблема с ориентировкой - "я сидел высоко на корме, чтобы видеть, где мы находимся".
Хемингуэй представляет себя в ключевой роли этой военной операции. Он разведывает берег, определяет два пулеметных гнезда и предупреждает о них лейтенанта. Уже после войны отмечает: "Я думал, что мог быть более полезным при осуществлении Вторжения".
У самых ворот Парижа перед Хемингуэем командование, полушутя, поставило задачу: с передовыми частями освободить бар отеля "Ритц", чтобы все последующие американские подразделения могли без помех подкрепиться. Хемингуэй блестяще справился с задачей, но участь "Ритца" потом разделили еще несколько рестораций. Эта инициатива и стала позже поводом для допроса писателя в Третьем армейском штабе.
Итак, два известных литератора средних лет пошли на войну. Каждый освещал события на своих фронтах: Маурер - сражения в Северной Африке и вторжение в Италию, Хемингуэй - грандиозный десант союзных войск в Нормандии и наступление во Франции и Германии.
Маурер оставил линию фронта рано; его последние корреспонденции относятся к декабрю 1943 года. Если бы он родился лет на 10-15 позже, в 1960-х он, тряхнув стариной, писал бы сообщения из воюющего Вьетнама.
И для Хемингуэя война в Европе была последним сражением, в котором он участвовал.


КНИГА ТРЕТЬЯ

Chapter XV

И когда мне становится очень тоскливо, и я уже ничего больше не понимаю, тогда я говорю себе, что уж лучше умереть, когда хочется жить, чем дожить до того, что захочется умереть.
Эрнест Хемингуэй

81

"18 ноября 1928 года
Скотту и Зельде Фицджеральд
Сент Луис.
Дорогие Скотт и Зельда, поезд взбрыкивает и бросает из стороны в сторону (слава богу, не кренится). Мы прекрасно провели время - вы оба были просто замечательны. Простите мое занудство. Я боялся опоздать на поезд, и мы приехали на вокзал слишком рано. Когда вас задержал фараон, я позвонил со станции и объяснил ему, что ты великий писатель, фараон был очень любезен. Он сказал, что ты тоже сказал ему, что я великий писатель, но что он ни об одном из нас ничего не слышал. Я быстро изложил ему сюжеты твоих наиболее известных рассказов. Он сказал - передаю дословно - "Похоже, он первоклассный малый". Вот как говорят фараоны. Вовсе не так, как в книжицах Каллагана...
Эрнест".

82

Я постоянно задумывалась: смущал ли Эрнеста очередной развод, когда он, едва влюбившись, тут же предлагал новому предмету своего поклонения руку и сердце. Похоже, предстоящий развод его не смущал, как и дальнейшая судьба оставшихся без отца детей - материально обеспечены и ладно. По этому поводу, это я сама наблюдала, он мучился только в первый раз, когда женился на Полин Пфайфер. Не удивлюсь, если узнаю, что в тот момент он даже подумывал о самоубийстве. Я была ему чрезвычайно преданной женой. Эрнест, похоже, ценил то, что я поддерживаю его бизнес - дорогостоящее увлечение литературой, причем не приносившее в семейный бюджет никаких дивидендов. Могла обходиться без модных платьев и готовить вкусные обеды, в сущности, из ничего. Но при всем при том, на пару-тройку бокалов "бордо" за столом он мог непременно рассчитывать.
Сколько себя помню, всегда на женских посиделках сам собой возникал вроде бы шутливый вопрос: в чем отличие кавалера от джентльмена? Глубокомысленный и одновременно смешной вариант ответа находился быстро, например: кавалер никогда не сможет забыть о хороших манерах, а джентльмен может. Хемингуэй, если следовать подобной логике, несомненно входил в когорту джентльменов. Пока мы не разъехались, Эрнест жил с нами обеими одновременно, по-джентльменски предоставив женщинам право самим решать, кто уйдет первой.
Его постоянные поездки на сафари, задиристость и показная смелость обсуждались во всех салонах и кафе Парижа, причем даже поклонники высказывались в том смысле, что все это лишь признаки панического страха Хема перед смертью. И действительно, Эрнест Хемингуэй в течение всей жизни раз за разом испытывал свою смелость или, возможно, пытался убить в себе отцовскую трусость. Если случая продемонстрировать свою храбрость не представлялось, то он прилагал все усилия, чтобы его найти.
Эрнест всегда приближал к себе только отчаянных женщин. Например, Джейн Мазон, представительница старинного рода и жена богатого мужа, могла без особого труда взобраться к нему в гостиничный номер по водосточной трубе.
Друзья отмечали, что и в характерах Полин и Эрнеста постоянно присутствовали, не особенно мешая друг другу в своем противостоянии, два начала: самоутверждение и саморазрушение. В случае с Полин стремления к фатальному концу в решении жизненных проблем, к счастью, не наблюдалось: она скончалась лишь в 1980 году. А вот Хемингуэй довел эту борьбу до логического завершения.
Марта Джельхорн с легкостью переносила тяготы военной жизни и могла сутками без устали держаться на ногах, отважно карабкаться по скалистым склонам испанских гор. Увидев Марту в деле, Эрнест счел, что именно такую женщину он искал всю предыдущую жизнь. Но проведя после свадьбы на Кубе. всего два месяца, новобрачная вновь бросилась на поиски приключений, на этот раз в далекий Китай. Папа не подал вида, что все опасные авантюры в их семье могут быть инициированы им и только им. Он поехал вслед за Мартой, но им обоим стало понятно, что их скоропалительный брак дал трещину.
Семейная жизнь закончилась после того, как Марта не учла того, что Папа свирепеет, когда отпускают шуточки в его адрес - он очень любил шутить сам, но юмора по отношению к себе не понимал и не принимал.
Спустя некоторое время Хем сделал предложение своей последней жене, Мэри Уэлш. Она тоже относилась к категории тех женщин, которые презрительно смотрят на любые проявления слабости. Мэри, как и все предыдущие жены, вскоре поняла, что этот с виду смелый мужчина на самом деле ждет от женщины только одного - заботы. Именно поэтому он и искал жен, способных бороться до последнего. Сам же Хемингуэй, как выяснилось, "был слаб при отборе шайбы", что не позволяло ему резко и безоговорочно аннулировать авансы, данные от широты души или из обыкновенной мужской бравады накануне. Отсюда очередные браки.
Перепады давления, старые раны и шрамы, полученные в войнах и авариях, отражались на его душевном состоянии. Самое страшное, что он не мог больше писать: диктуя тексты, Эрнест понимал, что это уже не стройные ряды бесконечно нанизываемых друг на друга придаточных оборотов. Прежде удачно подавлявшийся страх перерос в манию преследования.
Как-то раз Мэри увидела, как Папа методично вставляет в ружье патроны. Приехавший доктор поставил диагноз - паранойя и посоветовал Хемингуэю лечь в клинику, под предлогом лечения повышенного кровяного давления. До рокового утра оставались считанные дни.

83

Когда на "Лепольдине" в 1922 году мы прибыли во Францию из Соединенных Штатов и поселились в Париже благодаря рекомендациям Шервуда Андерсона на улице Кардинала Лемуана, то сразу обратили внимание на то, как дружно и сплоченно держится американская колония. К каждому из нас можно было прийти в любой час дня и ночи без предупреждения, и тебе всегда были рады. Я уже немало рассказывала о своем теперешнем муже, весьма достойном гражданине и видном литераторе. Сегодня хочу добавить несколько штрихов к его портрету.
Возможно, он не был самым частым и самым многословным гостем у нас. Но всегда появлялся с неизменной широкой улыбкой на лице, с литровой бутылкой вина в большой холщовой сумке. Впрочем, сам он не пил совсем, разве что пригубливал. Я это заметила сразу, как и по достоинству оценила его талант, а также реальные перспективы.
Как кому, а мне нравятся матерые мужчины, а когда я Пола увидела с Хемингуэем рядом, для меня вопросы перестали существовать.
Когда я захотела узнать о нем подробнее, вот что Пол, не вдаваясь в подробности, рассказал.
Родился он 14 июля 1887 года в семье Руфуса и Нелли (Скотт) Мауреров. У Пола есть брат Эдгар Ансель 1892 года рождения. Глава семьи был коммерсантом, и когда его дела в провинции пошли плохо, Мауреры была вынуждена в интересах его бизнеса переехать в Чикаго. Таким образом, среднюю школу Гайд-парка он закончил уже в Чикаго, в 1905 году.
Тогда же он начал публиковать свои стихи, был соредактором школьного литературного журнала. Параллельно он писал короткие информации для "Чикаго Дейли Ньюс". С 1906 по 1908 год Пол посещал лекции в университете штата Мичиган и был редактором ежедневной университетской газеты. Конечно, будучи на таком посту, он когда еще мог выхлопотать себе докторскую степень. Но степени почетного доктора филологии был удостоен лишь в 1941 году.
8 мая 1909 года он женился на Уинифред Адамс. Вернувшись в Чикаго, Пол поступил в местную "Дэйли Ньюс", в которой в разных должностях работал до 1945 года. Но, что важно, с 1910 года Пол жил в Париже - последовательно был собственным корреспондентом "Чикаго Дейли Ньюс", директором Информационного военного обслуживания, официальным военным корреспондентом, аккредитованным во французской армии на закате Первой мировой войны.
На основе своего журналистского опыта и поэтических упражнений Пол Скотт издал десятки книг. В 1918 году он получил французский орден Почетного легиона. Маурер первым после ее учреждения был отмечен Пулитцеровской премией за иностранную корреспонденцию, а в 1932 году - журналистской наградой США SDX с денежной премией, которая тогда представляла собой целое состояние - где-то 50-60 тысяч долларов. В том же году они с Уинифред развелись, а 3 июля 1933 года мы с ним женились.
Понятно, я учитывала и такой фактор, что при взгляде на меня его глаза прямо-таки начинали источать любовь.
Тем не менее, я ему сказала чуть ли ни в день первой близости, что ему повезло, что в нашем с Хемингуэем доме появилась Полин.
- Иначе бы тебе не видать меня, как собственных ушей, дорогой, несмотря на твою красноречивую молчаливость, - со смехом сказала я.
Сказывался ли наш вполне приемлемый для супружеской пары возрастной баланс, но мне было, оказывается, комфортнее находиться рядом с этим пожившим уже, рассудительным мужчиной, чем с гиперсексуальным юношей, готовым задрать тебе юбку в самый неподходящий момент.
Как стало ясно позже, при всех успехах на этом поприще, журналистика для Маурера являлась любовницей, а любимой женой, возможно даже более любимой и лелеемой, нежели я, была поэзия. Где-то в 1950-х годах журналистика была заброшена, и Пол Скотт полностью погрузился в поэзию.
- Знаешь, скольких поэтов я видела на Монпарнасе? - напомнила я однажды, немного перебрав при дегустации запасов наших подвалов. - Можно было выбрать и покрасивее, и помоложе, и поталантливее.
Пол Скотт стал основателем и руководителем всевозможных поэтических обществ и школ национального масштаба. Губернатор штата Нью-Хемпшир Джон Кинг совместно с общественными организациями в сентябре 1968 года проголосовали, чтобы назвать Маурера первым Лауреатом Поэзии Нью-Хэмпшира пожизненно. Фраза из ответного слова Лауреата как можно лучше характеризует его: "Приговор к пожизненному заключению довольно жесток, если учесть, что мне сейчас всего только 82 года, и имеются все возможности промучиться в этой ответственной должности следующие 50 лет. Но хорошее поведение - это реальный путь для сокращения срока".
Срок пребывания Маурера в звании первого Лауреата Поэзии Нью-Хэмпшира был, к сожалению, короче, чем он предполагал.

84

Буквально накануне смерти Пола я навестила его в Южной Каролине с тем, чтобы потом вместе уехать с курорта домой. Пол чувствовал себя превосходно и выглядел соответственно. Никто не признал бы здесь в нем великого поэта и неистового репортера. Он был как бы слепком представителя викторианской эпохи с неспешным и размеренным течением жизни. Меня это развеселило, и я сказала:
- Эй! Давно хочу спросить, старый ковбой: а с чего ты, обремененный семьей человек, вдруг решил отбить супругу у коллеги Хемингуэя? На приключения потянуло или, как говорится, седина в голову...?
В принципе, вопрос был шутливым и задан был именно таким тоном, но Пол Скотт вдруг поднялся и произнес торжественно:
- Я с самого начала ждал этого вопроса.
- Так ответь, - произнесла я, продолжая улыбаться. Я уже решила, что происходящее имеет какую-то зловещую подоплеку и приготовилась к самому худшему.
- Помнишь Элеонору Саймон?
- Нет, - сказала я растерянно.
- Библиотекарь из Вашингтона. Когда вы со строгой своей мамашей в 1908 году возвращались из Европы, то на пароходе познакомились с Саймонами. Тетя Элеонора еще намеревалась пристроить тебя куда-то в Вашингтоне учиться музыке.
- И какова их дальнейшая судьба? - спросила я, еле сдерживая волнение - так много надежд я связывала тогда с предложением миссис Саймон. Но не сбылось...
- А как по твоему? Больше 60 лет прошло с тех пор. Это тебе, молодой, всего 80.
- А ты кто этим Саймонам? И вообще, откуда знаешь все обстоятельства этой истории в океане?
- Так я плыл с вами. Я стеснялся своей полноты и все время держался особняком. Мне не было скучно - я писал стихи. В основном, они были посвящены тебе, девочке с золотыми волосами.
- Я считала, что ты их сын!
- Тетя Элеонора, если была возможность, всегда скрывала, что она бездетна.
- Ты говоришь о склонности к полноте. Но я никогда не наблюдала в тебе чрезмерного веса.
- Диета и физические нагрузки. Я научился сочинять стихи во время бега. Думаю, что здесь свою роль сыграло и ощущение безответной любви. У тети Элеоноры был твой адрес. Пару лет я писал тебе письма, которые скапливались у меня в столе. В конце концов я попросту сел на поезд и постучался к вам. Тебя дома не оказалось, а твоя мать встретила меня очень неприветливо...
- Она со всеми молодыми людьми была неприветлива.
- Кто-то из домашних сказал мне, что у тебя есть теперь молодой человек, учитель музыки Харрисон Уильямс. Ничего удивительного, столько времени прошло... И я уехал назад, домой. Я был очень неуверенный в себе молодой человек. Вначале это даже мешало моей журналистской карьере.
- Но вскоре ведь ты женился на Уинифред.
- Она была внешне очень похожа на тебя.

85

- Я разгадал истоки необычного и такого притягательного стиля молодого Хемингуэя, - сказал тогда в Бофорте, Южная Каролина, Пол Скотт Маурер - Это была самотерапия, заклинание неких демонов, о влиянии которых на себя юный Эрни догадывался.
Я удивилась проницательности Пола. Я вспомнила гнетущую атмосферу хемингуэевского дома в Оук-Парке, где Эрнест провел детство, откуда неудержимо после стремился убежать. Но куда денешься от влияния генов, доставшихся от родителей? От привычек, впитанных с молоком родной матери?
И все же я прошептала то, что было продиктовано моим уже неувядающим материнским инстинктом:
- Но не могла же родная мать вредить собственным детям! Она скорее пожертвовала бы собой!
- Если бы человеку было дано знать, сколько и чего вытеснено в его подсознание!
Да, вспомнила я, Хемингуэй интуитивно ощущал зловещую роль мамаши Грейс в своей судьбе. Привычно демонстрируемое ею разочарование несостоявшейся певицы Метрололитен Опера определило неприязнь Эрнеста к проявлениям артистизма и интеллектуализма.
Хемингуэй не любил ее и боялся. Он никогда ни устно, ни письменно не выражал не только любви, но даже простой признательности к ней. Во многих произведениях писателя образ матери, а нередко и просто женщины, представляет собой некую разрушительную силу.
Насколько далеко зашел конфликт с матерью, видно из простого житейского факта: когда мать в 1951 году скончалась, прославленный сын не приехал на похороны.
Психоаналитики утверждают: ребенок, вырвавшийся из-под опеки деспотичной матери, навсегда сохраняет в душе отпечаток ее давления - и из духа противоречия стремится найти подругу жизни, по отношению к которой он мог бы быть и супругом-повелителем, и маленьким сыном, прячущим голову в мамины коленки. Не случайно, в молодости Хема гораздо сильнее привлекали женщины старше его. И, должно быть, чтобы уравновесить разницу в возрасте со своими избранницами, он стал именоваться Папой, чем вызвал негодование даже Папы Римского.
Только третья и четвертая жены-журналистки Марта Джельхорн и Мэри Уэлш, были заметно моложе Хемингуэя. С Мэри Хемингуэй сочетался браком весной 1946 года. Здесь уже Эрнест сам выступил в роли разлучника: Мэри Уэлш была замужем. Это оказался самый продолжительный семейный союз в его жизни - полтора десятка лет.
Перевалив на шестой десяток и будучи уже четырехкратно женатым, Хемингуэй попытался показать, что есть еще порох в пороховницах. В Венеции в 1949-м он увлекся 19-летней Адрианой Иванчич, полуитальянкой-полухорваткой; в 1959-м, купив дом в Кетчаме, штат Айдахо, пригласил секретаршей 20-летнюю студентку Валери Банби-Смит. Но мудрая Мэри сумела разрулить ситуацию.
- Если глубоко вникнуть в его характер, то Хемингуэй представляется нравственным уродом, - безжалостно продолжал Пол Скотт Маурер - В раннем детстве, до шестилетнего возраста, мать одевала Эрни как девочку. Понятно, что это дезориентировало мальчика при его самоидентификации.
Проявления навязанного мамой в детстве комплекса прошли через всю жизнь Эрнеста Хемингуэя. Тебе, наверное, не нужно подробно рассказывать о формах его проявления? - Пол с заговорщицкой усмешкой взглянул на меня. - И в его творчестве таких примеров найдешь немало.
- Это прежде всего Джейк Барнс из романа "И восходит солнце", - подсказала я для того, чтобы показать, что мне памятны обстоятельства создания этого произведения, и чтобы таким образом закончить не совсем приятный для меня разговор. Следующим этапом этих откровений, я знала, будет сублимация отцеубийства, выражавшаяся в пристрастии Хемингуэя к корриде и охоте на крупного зверя.
- Похоже, он, пока был жив, искал смерти, - продолжала я. - Он был охвачен интересом к насильственной смерти, постоянно подвергал свою жизнь опасности. На этом человеке буквально не было живого места. В юности он сбежал из дома на войну и получил 227 осколков и полуоторванную ногу. Затем были тяжелые инфекционные заболевания, три автомобильных аварии, две авиакатастрофы. Он перенес шесть травм одной только головы. Он был и до конца остался подростком, патологически фиксированным на необходимости доказать свое мужество.
- Это была месть кармы, как это называется в буддизме. Ты забыла, что такая фиксация не только в конце концов погубила его жизнь, что ничего не добавляет, согласись, к его частной биографии, но и сильно повредила его литературе. В большой мере это относится к роману "По ком звонит колокол", считающемуся одним из самых высоких достижений Хема. А ведь изображение Хемингуэем Гражданской войны в Испании ничем не отличается от прочих композиционных наборов автора, в число которых входят лагерно-охотничья жизнь, выпивка и женщины. Вот начало одного из внутренних монологов Роберта Джордана: "Кто бы мог представить себе, что здесь найдется виски, думал он. Но если уж на то пошло, так единственное место во всей Испании, где можно рассчитывать на виски, - это Ла-Гранха. Но каков Эль Сордо - мало того, что расстарался достать бутылку виски для гостя-динамитчика, он еще не забыл захватить ее с собой и оставил здесь. Это у них не простая любезность!"
Если смотреть непредвзято, то, "По ком звонит колокол" очень наивная книга. Ее трагизм - наигранный, неврастенический, он не может быть характерен для автора, прошедшего с боями по испанской земле. Напомню, что такую оценку дал роману русский диверсант Ксанти, который был прообразом Роберта Джордана.

86

- Бытует мнение, что несчастливые браки с Мартой и Полин объединяла одна причина: Хемингуэй женился по расчету, - сказал неутомимый Пол Скотт. - А почему распался ваш брак с Эрнестом? Я никогда тебя об этом не спрашивал, но вряд ли все дело в Полин. Скорее, рассыпались под напором реальности воздушные замки, которые вы воздвигли.
Деликатно выразился Пол Скотт, черт бы его побрал, ничего не скажешь. Не нужно, однако, забывать, что неврастеник Эрнест Хемингуэй был действительно мужественным и готовым на жертвы человеком, подумала я.
- Нельзя валить все в одну кучу, - произнесла я, помолчав.- Наверное, в чем-то была виновата и я.
Все-таки Эрни думал не только о своем сочинительстве. Когда транши с моих счетов в американских банках иссякали, а газетные труды, как обычно, не приносили достаточно денег для содержания семьи, Эрнест, вспомнила я, подрабатывал как спарринг-партнер у боксеров-профессионалов. Дельные тяжеловесы в Европе всегда ценились, и ему довелось противостоять на ринге знаменитостям: чемпиону Европы Жоржу Карпантье, первой перчатке Британии Тому Хини.
Потом он говаривал: "Бокс научил меня никогда не оставаться лежать, всегда быть готовым вновь атаковать. Атаковать быстро и жестко, подобно быку".
- Когда ему позволяли средства, Хемингуэй писал, ловил рыбу, охотился в Африке, путешествовал, - в тоне Пола мне почудилась капля ехидства. - Африканские сафари увлекали Эрнеста не меньше океанских вылазок. Виллу "Вихья", как живописали посетившие ее журналисты, украшали охотничьи трофеи: множество чучел птиц; шкуры льва, тигра, пантеры, еще каких-то зверей; неимоверной величины рога, голова слона. Все было добыто, о чем непременно упоминалось, собственноручно, и хозяин не забывал историю каждого экспоната. С гордостью демонстрировалось чучело льва, застреленного бесстрашной Мэри. Правда, лев был очень старый и, должно быть, немощный...
- Когда Хемингуэй перестал искать приключений, - Пол опять раскурил сигару, - они сами посыпались на него - череда авиа- и автокатастроф выбила его из колеи. У него опять начало портиться зрение, он страдал от головных болей.
- Но в более или менее сносные дни, несмотря на протесты докторов, Эрнест работал - в 1952 году выходит в свет повесть "Старик и Море", за которую он получил Пулитцеровскую и Нобелевскую премии. Это была вершина творчества - превзойти себя самого он уже не мог, - напомнила я. - Теперь это превратится в цель для писателей будущего.
Пол направился в подвал за очередной емкостью калифорнийского. Когда он вернулся, я делала вид, что клюю носом и ожидаю только предложения идти в постель. Но Пол не захотел обратить внимание на мое состояние.
- Хемингуэй успел написать и отредактировать книгу воспоминаний о Париже 1920-х годов "Праздник, который всегда с тобой". С тобой! - он, взглянул на меня. - Но с осени 1960 года у него началось психическое расстройство, появились устойчивые галлюцинации. Даже в моменты просветления сознания он не мог работать - не только буквы, но и мысли расползались, превращались в кашу, - на глаза Пола набежали слезы. Он плакал, из жалости к Эрнесту, а может быть и к себе. Только теперь я увидела, какой он у меня старый.
- Хемингуэй испытывал необъяснимую привязанность к домашним кошкам. В 1957 году на его вилле в особом помещении жило 57 животных: 43 взрослых и 14 котят. Он ввел традицию давать клички, непременно содержащие звук "С" - якобы особо любимый мяукающим племенем. Весь кошачий выводок писателя имел особенность - по 6 когтей на лапах. Первый такой кот был подарком от приятеля-капитана дальнего плавания. Хозяин закрепил в потомстве эту черту и гордился выведенной породой. Усопшие меховые домочадцы хоронились на особом кошачьем кладбище - прямо под дверью столовой, - пересказала я вычитанное в каком-то журнале.
Само собой пришло в голову сопоставление: Мэри Уэлш - "Кровавая Мэри". Открытие заставило меня сесть на кровать. К "Кровавой Мэри" Эрнест испытывал пристрастие с давних пор, и именно этот коктейль, состоявший в основном из водки и томатного сока, сгубил его. В "наше время" ежевечерней нормой были 12 фужеров "Кровавой Мэри". Потом здоровье сдало. Как писала Мэри, обследование 1956 года ужаснуло медиков: кровяное давление 210/105, двойной уровень холестерина, больные печень и почки, признаки диабета. Приговор врачей был строг: диета, абстиненция, воздержание во всем. Жизнь без экзотических яств, алкоголя и секса утратила яркость красок...
Врачи отметили еще один, коварно подкравшийся недуг: МДП - маниакально-депрессивный психоз. Скрытное лечение с применением электрошока лишь усугубило болезнь. Хемингуэй уже не мог работать...
А тут еще победоносная кубинская революция 1959 года. Из-за барбудос во главе с Фиделем писатель лишился обжитой виллы с парком, библиотекой, коллекциями. Была потеряна и обожаемая яхта "Пилар"...


Chapter XVI

Что мешает писателю? Выпивка, женщины, деньги и честолюбие. А также отсутствие выпивки, женщин, денег и честолюбия.
Эрнест Хемингуэй

87

"13 сентября 1929 года
Скотту Фицджеральду
Андей, Франция
Дорогой Скотт, отвратительное состояние депрессии, когда терзаешься, хорошо ли, плохо ли ты написал - это и есть то, что называется "награда художнику".
Бьюсь об заклад, все получилось дьявольски хорошо. И когда ты собираешь вокруг себя этих слезливых пьянчуг и начинаешь плакаться, что у тебя нет друзей, ради бога, внеси поправку. Если ты скажешь, что у тебя нет друзей, кроме Эрнеста - паршивого короля романов с продолжением, - то и этого будет достаточно, чтобы их разжалобить.
Ты не выдохся и знаешь еще предостаточно, и если тебе кажется, что запас твоих жизненных познаний иссякает, рассчитывай на старину Хема. Я расскажу тебе все, что знаю: кто с кем спал и кто раньше или позже женился - все, что тебе потребуется...
Летом неохотно работается. Нет ощущения приближающейся смерти, как это бывает осенью - вот когда мы беремся за перо. Пора расцвета проходит у всех - но мы же не персики и это не значит, что мы гнием. Обстрелянное ружье делается только лучше, равно как и потертое седло, а уж люди тем более. Утрачивается свежесть и легкость, и кажется, что ты никогда не мог писать. Зато становишься профессионалом и знаешь больше, и когда начинают бродить прежние соки, то в результате пишется еще лучше.
Посмотри, что получается на первых порах: творческий порыв, приятное возбуждение - писателю, а читателю ничего не передается. Позже творческий порыв иссякает, и нет того приятного возбуждения, но ты овладел мастерством и написанное в зрелом возрасте лучше, чем ранние вещи...
Просто нужно не отступать, даже когда совсем скверно и не ладится. Единственное, что остается, если взялся за роман - это во что бы то ни стало довести его, проклятого, до конца. Мне бы хотелось, чтобы ты в материальном отношении зависел от этого или других романов, а не от треклятых рассказов, потому что они опустошают тебя и в то же время служат отдушиной и оправданием - треклятые рассказы...
Черт возьми! У тебя больше материала, чем у кого либо, и тебе это больше по душе, и, бога ради, не бросай, закончи роман и, пожалуйста, пока не закончишь, не берись ни за что другое...
Писать рассказы - вовсе не значит продаваться, просто это неразумно. Ты мог и по прежнему можешь достаточно зарабатывать одними романами. Чертов ты дурак. Продолжай, пиши роман...
...Если письмо получилось занудным, то только потому, что меня ужасно расстроило твое подавленное настроение, и я чертовски люблю тебя, а когда начинаешь рассуждать о работе или "жизни", то это всегда ужасно банально...
Полин шлет поцелуй тебе, Зельде и Скотти.
Всегда твой Эрнест".

88

Свой шестидесятилетний юбилей Хемингуэй отпраздновал в особняке под Малагой, повеселившись вовсю. Он отстреливал пепел с сигар, которые его приятели держали в зубах, с удовольствием потчевал гостей экзотическими блюдами и винами, от которых ломился стол. Казалось гостила вся округа, даже пожарные, которых вызвали соседи, испугавшись небывалого фейерверка. Потом были устроены гонки по улочкам предместья. Все понадеялись, что писатель пошел на поправку.
А через год у Хемингуэя сильно ухудшилось зрение. Он не мог сомкнуть глаз из-за ночных кошмаров. По возвращении в Кетчам появились и другие тревожные симптомы. Эрнест уверял всех, что за ним следят ФБР и налоговая полиция, что его собираются арестовать.
Однажды его охватил ужас от того, что он будто бы разорен. Мэри, при нем позвонила в банк в Нью-Йорке, чтобы убедить его в том, что его счет полон. Хемингуэй не желал признавать себя душевно нездоровым и обратиться к специалисту. Он считал, что только усилием воли он сам может себе помочь. Наконец Мэри уговорила его лечь под чужой фамилией в клинику Мэйо в Рочестере под предлогом лечения гипертонии, которой он давно страдал. Весь город состоит из всемирно известной больницы и многочисленных гостиниц вокруг, где живут родные и близкие пациентов. Мэри сняла комнату в отеле и каждый день навещала мужа.
Однако газетчики узнали о том, что Папа Хем не на шутку болен. Состояние его не улучшалось, и врачи решили, что домашняя обстановка пойдет ему на пользу. В Кетчаме он пытался продолжить работу над книгой парижских воспоминаний, но ничего не мог из себя выжать.
- Это потрясающая книга, я знаю, как все должно быть, но у меня ничего не получается, - возмущался Хемингуэй. Он обвинял врачей и Мэри в том, что они загубили его талант, говорил, что предпочитает быть психом и уметь писать, чем быть как все. Когда от него потребовалось написать предисловие из нескольких строчек для публикации одной старой книги, он тщетно пытался связать слова в предложения, плакал. В конце концов, через две недели с помощью Мэри все же сочинил требуемый текст.
Как мне сообщила Мэри, параллельно готовятся к изданию еще несколько книг. Действие одной из них открывается в Кении, в день, когда близкий друг Хемингуэя, легендарный охотник Поп, оставляет его ответственным в лагере. Тем временем, среди различных племен усиливаются напряженные отношения и не исключено нападение на охотников. Хемингуэй вынужден принять на себя роль лидера и одновременно помочь Мэри преследовать Великого Льва, которого она настроена убить перед Рождеством. Мастер воссоздания имевших место на охоте острых ощущений и сердечных отношений с африканскими соседями, Хемингуэй складывает, богатую юмором и описаниями красот пейзажа мозаику рассказа.
- Тебе что-нибудь приходилось слышать, милый, о фактически целиком написанной новой книге Эрнеста о его африканских приключениях?
- Я считаю, что в эту книгу должна войти новость, о которой наш нобелевский лауреат сам заявил еще в сентябре 1955 года - мол, в Кении, у 18-летней Дэббы из племени Вакамба, у него родился сын.
- По-твоему это правда? - спросила я с улыбкой..
- Теперь об африканском потомке Хемингуэя могут сказать что-то определенное лишь Небеса.
- Я о другом. Любил ли Эрнест кого-либо из приписываемых ему женщин по-настоящему?
- Я думал об этом и пришел к выводу, что Хемингуэй любил только себя и... - совсем как драматический актер Пол Скотт выдержал паузу, - кинодиву Марлен Дитрих. Кстати, их первая встреча произошла тоже на пароходе, пересекающем Атлантический океан.
- Ты же говорил, что у Дитрих большая неувядающая любовь с Ремарком, даже рассказывал подробности...
- Сама Марлен не скрывает, что у нее были сотни, а может, тысячи избранников. Ее любимое изречение: "Я могу быть с разными мужчинами, но сердце свое отдам лишь одному".
Наутро мы с Полом Скоттом выехали домой, чтобы к вечеру оказаться на месте. В салоне "боинга", следовавшего в Нью-Йорк, ровно гудел кондишн, было прохладно. Потом до Чокоруа нас должно было добросить такси. Пол Скотт был оживлен, много говорил о Хемингуэе, о Марлен Дитрих, о необходимости поскорее избавиться от рукописи, хранящейся в отрогах Австрийских Альп.
- Не сочти это за бред выжившего из ума старика, но ты не можешь быть спокойна, пока над вашей семьей довлеет ее энергетика. Сколько лет прошло с войны, а Джек все никак не может полностью оправиться после ранения, нанесенного ему в тех горах. И необходимо застраховать дочерей Джека, Мэриэл и Марго, мечтающих о тернистой карьере кинозвезд от воздействия "дедушкиного микроба".
Внезапно Пол умолк - как оказалось, навсегда. Он скоропостижно скончался 7 апреля 1971-го на 84 году жизни от жестокого сердечного приступа - сказались резкие колебания артериального давления при снижении машины.
К этому, наверное, я никогда не смогу привыкнуть.

89

Прежде, еще при жизни Пола, мы посещали Париж каждое десятилетие. Привычно ворча друг на дружку, мы бродили по знакомым улицам Монпарнаса. Но хотя Пол свою молодость да и зрелые годы провел именно на этих холмах, у нас, у каждого, был свой Париж. Должно быть, сказывалась разница в возрасте - не моя с Полом, а Хемингуэя с ним. Когда они впервые встретились, Эрнест был начинающим репортером, а Пол - признанным мэтром.
Хемингуэя нет на свете уже десять лет, по Полу Скотту Мауреру я еще ношу траур. Наверное, скоро придет и мой черед покинуть этот мир.
Хемингуэй явно не прожил отведенное ему Господом. Наверное, мы, находившиеся рядом, как водится, даже не попытались уберечь свое национальное достояние.
Будь бережна к своим сыновьям, Америка!
За считанные часы я пересекла Атлантику на "Конкорде" компании "Эйр-Франс" и перенеслась из Нью-Йорка в аэропорт имени Шарля де Голля в Париже. Мне не требуется гид, но чтобы обеспечить круглосуточное внимание к себе я приобрела для себя тур.
Любовь к тому или иному городу, обусловлена чувствами, которые, живя в нем, довелось испытать. Мне не надо искать собственный след на улицах Парижа и полвека спустя. В это первое утро моего пребывания здесь я одна-одинешенька просто поворачиваю направо из дверей гостиницы и утыкаюсь в ближайшую забегаловку. Теперь это бар "Динго". Получается, буквально двадцать ярдов ходу до памятного "Венецианского Трактира" с его стенами, украшенными гондолами, палаццо и видами Большого Канала, где барон Франкетти приветствовал нас с одного из балконов. Но фактически именно ароматный кофе-эспрессо связывает Венецию, Хемингуэя и Париж. Ведь когда-то, именно здесь Эрнест познакомился со Скоттом Фицджеральдом и принстонской звездой бейсбола Данком Чаплином.
Я опускаю свою булочку в кофе со взбитыми сливками, закрываю глаза в попытке добиться некоего психического единения между непосредственно мной и двумя из наиболее знаменитых американских писателей столетия - и Данком, разумеется - но все, чего я добиваюсь, это бронхиального рева кофеварки и требования подвинуться, поскольку, оказывается, я здесь сижу уже двадцать минут, а вокруг меня собралась очередь жаждущих занять мое место. Но все обращения в мой адрес предельно корректны: слава Богу, несмотря на все катаклизмы ХХ столетия, женщина в трауре по-прежнему может рассчитывать на внимание и сочувствие как раз в то время, когда она в них нуждается.
Наша квартира нынче опять занята американцами - как и в двадцатые годы. Макс и Эдвард ее полновластные владельцы. Они дружелюбны, но их немного утомляют частые визиты поклонников Хемингуэя. Приблизительно две-три дюжины групп звонят в дверь каждую неделю.Хозяева позволяют мне войти и осмотреть крошечное пространство, над которым, кажется, не властно время.
Признаюсь, я несколько была шокирована, когда узнала, что эта собственность выставлена на продажу. Один миллион франков. Или 100 000 ?, или $180 000. Хотя, обязана напомнить, что это - не больше, чем комната, продолговатая и весьма тесная, с крошечными кухней и ванной. Поэтому, получается, единственным реальным признаком былого присутствия здесь Хемингуэя является запрашиваемая цена.
Надо сказать, городской пейзаж, который Хемингуэй приводит в таких отвратительных деталях в первой главе "Праздника...", не мог за это время очень измениться. Окружающие корпуса имеют по возрасту не так уж много лет, но те, что под нечетными номерами, будто стоят в наклон друг к другу, как будто устали от вертикального положения. Это те же самые здания, которые я видела когда-то. За углом, на рю Декарт, по-прежнему принимает клиентов на сутки гостиница, настенная мемориальная доска на которой оповещает о том, что здесь умер Верлен, и в которой Хемингуэй снимал каморку для работы. Меня немного задевает то, что сведения о Хемингуэе изобилуют неточностями.
Но, понятно, масштабные изменения в окружающей обстановке не могли не произойти за пятьдесят лет. Где когда-то доились козы, сейчас автомобильная стоянка за $150 в месяц. А кафе "Для любителей", которое Хемингуэй любовно обозначил "выгребной ямой улицы Муфтар", является ныне приличным заведением, полным студентов, туристов и просто зевак.

90

Парижское метро - лучший способ передвижения. А если вы желаете без помех посетить хемингуэевские места, более удобного вида для этого еще не придумано. Я обожаю парижскую систему метро, я испытываю прямо-таки нежность к M?tro, потому что меня с некоторых пор стали завораживать так поэтически звучащие наименования станций. Я даже решила их коллекционировать. Вот на линии 7 станция Daubenton, что произносится как dobata - или примерно так. Познавательная информация всех видов изобилует в Париже, и в течение секунд, которые поезд стоит на станции, я узнаю, что Луи Жан Мари Добата, натуралист, профессор, член французской Академии наук, жил с 1716 по 1800 годы.
На прилавках торговых точек улицы Муфтар - непременно экземпляр "Праздника...", хроника парижских дней Хемингуэя, 30 лет его творческой деятельности - обязательный набор для паломников. Сразу начинаешь сознавать, что истоки биографии писателя надо искать именно тут, среди этих замечательных узких, переполненных рыночных улочек. Трудовое средоточие и к тому же туристское гетто.
Чтобы продлить удовольствие от впечатлений от рю Муфтар, сворачиваю налево, к основанию холма с церковью Сент-Медер, которая имеет необычную конструкцию из рифленых колонн внутри. И, говорят, была какое-то время связана с "судорожными" - не группой поддержки Элвиса Пресли, а с протестантской истерикой. Кто-то и вправду не сомневался, что различные чудеса произошли здесь.
Напротив церкви старый дом с нарисованным фасадом, изображающим эпизоды истории страны. А для меня Франция начинается с уличного рынка Муфтар, потому что здесь утром будоражат ноздри запахи новоиспеченного хлеба, свежего сыра, крепкого кофе, жареного цыпленка, миндаля, трав, колбас, моллюсков - всего того, что у среднего француза вызывает ряд ощутимых обонятельных оргазмов.
Дальше, по круто скошенной булыжной мостовой поднимаюсь на холм, где разместилось кафе "Ле Муфтар". Это скромное, простое управляемое одной семьей и поэтому очень хорошее место. Сидя здесь за чашечкой кофе, удобно наблюдать людские приливы и отливы, скрытые от стороннего взгляда потоки жизни рынка.

91

Мимо вереницы баров, клубов и недорогих греческих ресторанов выхожу на площадь Контрэскарп, ту самую, где обосновалось посещенное мной ранее кафе "Для любителей", обрисованное Хемингуэем как "выгребная яма улицы Муфтар" и которое даже он избегал. Теперь здесь кафе "Пивная кружка", веселое, даже бесшабашное место, популярное у студентов ближних лицеев. Я слышала там, как группа французских девочек пела потрясающую по гармонии версию "Happy birthday".
Направо от кафе - улица Кардинала Лемуана, где на третьем этаже мы с 22-летним Хемингуэем нашли нашу первую парижскую квартиру. Он вспоминал позже, что там из удобств имелись только холодная вода и клозет без сидения на каждом этаже. "Эти уборные соединялись с выгребными ямами, содержимое которых перекачивалось по ночам в ассенизационные бочки". Туалет в квартире есть, но это удовольствие оценивается на рынке услуг теперь в 1 миллион франков.
Хотя Хемингуэй был командирован в Париж как журналист "Торонто Стар", он готовился стать настоящим писателем, и, чтобы работать, он снял как уже говорилось, комнату в гостинице на рю Декарт, 39. Эрнест ежедневно, зимой и летом, поднимался на верхний этаж. Часто - с вязанкой хвороста, чтобы разжечь огонь в холодные зимние дни. Там он и написал рассказ о Северном Мичигане.
В "Празднике..." писатель вспоминает "о славном кафе на площади Сен-Мишель". На обратном пути сегодня я постараюсь заглянуть и туда, где, хочется верить, еще теплится дух великих предшественников, таких, как Вольтер, Руссо, Виктор Гюго и Золя, который, наверное, вдохновлял Эрнеста. Исчерпав все способы избежать людных магистралей, оказываюсь перед необходимостью пройти шумным бульваром Сен-Мишель. Поворачиваю направо к Сене и стараюсь высмотреть "славное кафе" Хемингуэя. Но на месте кафе, где Хемингуэй писал, выпил рюмку рома "сент-джеймс" - необыкновенно вкусного в тот холодный день, попался на глаза симпатичной девочки и затем попросил, чтобы принесли дюжину португальских устриц и полграфина сухого белого вина, сегодня поднялись огромные столовые, книжные и сувенирные магазины. Громадный город требует для своего нормального функционирования современной транспортной инфраструктуры, и она находится ныне в окрестностях прославленного Хемингуэем приятного кафе - уютного, чистого, теплого. Окрестности сохранились, самого кафе уже нет.
В 1924 году мы переселились в сказочно недорогую квартиру по адресу Нотр-Дам де Шан, 113 над самой лесопилкой. В настоящее время это здание представляет собой покрытый бетоном блок - часть Эльзасской Школы. Надо отметить, то сейчас во Франции, как грибы, растут новые школы и колежи, и если вы хотите встретиться с Францией будущего, вам необходимо забрести в полдень в любое кафе и убедиться, что все они заполнены студентами.
А рядом располагалась пекарня, и Хемингуэй не забывал регулярно заглядывать туда через черный ход, который выходил на бульвар Монпарнас, и брал там хороший хлеб, который пахнет духовками и противнями. Если тщательно оглядеться, то можно обнаружить короткую крутую лестницу, которая все еще ведет в булочную, где выпечка и всевозможные печенья так хорошо пахнут, что не мудрено испытать искушение купить один из этих искусно изготовленных багетов и разделаться с ним, не откладывая, в каком-нибудь укромном уголке Люксембургского сада.
Отелю "Венеция" сужено было скрывать супружескую неверность Эрнеста мне с Полин, которая в конце концов, в 1927 году стала второй миссис Хемингуэй. А первая миссис Хемингуэй, то есть я, вместе с маленьким сыном переехала в скромный отель "Бевуа" - как раз через дорогу, если ориентироваться на статую маршала Нея от знаменитого кафе "Клозери де Лила". В "Клозери", конечно, приятно провести время, но если становится необходим более дешевый ресторан, надо повернуть направо из "Клозери" и следовать по бульвару Монпарнас, пока не окажешься в центре известных благодаря Хемингуэю классических баров, таких, как "Ротонда", "Дом", "Куполь". А пройдя мимо них, вы встретите бар "Динго". Так теперь называется "Венецианский Трактир", хотя кулинария в нем остается итальянской, но, понятно, это уже далеко не то место, где Хемингуэй встретился в первый раз со Скоттом Фицджеральдом и двумя английскими аристократами, ставшими прообразами персонажей романа "И восходит солнце" - книги, с которой началась всемирная слава Хемингуэя и Парижа, открытого Хемингуэем.

92

В парижский период в нашей семье появился сын Джек. Мы обосновались на Монпарнасе, в центре сообщества экспатриантов. Хемингуэй здесь издал сборники "Три рассказа и десять стихотворений", "в наше время" и первые два свои романа: "Вешние воды" и "И восходит солнце". Герой второго романа сразу же был идентифицирован с автором, и тот, возможно небезосновательно, приобрел славу прожигателя ночной парижской жизни.
Хемингуэй покинул Париж в 1929 году и в составе передовых отрядов союзных войск возвратился в 1944-м, в дни освобождения города от нацистской оккупации. Во главе группы бойцов французского Сопротивления, именовавших своего командира не иначе, как "полковником", Хем блестяще осуществил операцию по захвату винного подвала отеля "Ритц", позже вошедшую во все официальные и неофициальные биографии писателя.
Следую по улице де ля Юшет на восток и через понтонный мост попадаю на рю де ля Бушери, где нахожу окруженный неровным частоколом строений шестнадцатого столетия знаменитый книжный магазин "Шекспир и Компания". Понятно, это уже совсем не та лавка, которой управляла Сильвия Бич в 1920-х -1930-х годах, и где Хемингуэй, Джойс, Генри Миллер, Эзра Паунд и другие были постоянными читателями. Однако нынешний владелец Джордж Уитман продолжает традицию индивидуального обслуживания. Он работает, обставленный полками и стеллажами с книгами, сохраняющими, на первый взгляд, из-за своей перегруженности довольно неустойчивое равновесие.
- Вы кто? - спрашивает мистер Миллер без обиняков.
- Я Хэдли, - отвечаю так же просто. Уточняющих вопросов нет - только слова сочувствия по поводу траура.
Незаметно пришло время чая. Мистер Миллер сказал, что считает правилом угощать клиентов.
За чаем мистер Миллер расспрашивал о Сильвии Бич, о ее знаменитом окружении. Рассказал о последних сплетнях, касающихся творческого наследия Эрнеста, об афере, целью которой будто бы является присвоить права наследников Хемингуэя.
- Никто не станет разносить сплетни, если их некому слушать, - наверное, не совсем тактично брякнула я.
- Имейте ввиду, у меня имеются сведения о том, что в игру уже вступили профессиональные мошенники, которые хотят использовать не до конца понятную до сих пор историю с пропавшим в декабре 1922 года на Лионском вокзале Парижа чемоданом со всеми ранними рукописями Хемингуэя. - Теперь уже мистер Миллер понял, что сам оказался не совсем тактичным. Должно быть, чтобы поправить положение, он пустился уточнять:
- В частности, планируется написать несколько произведений в стиле раннего Хемингуэя, чтобы представить их как рассказы из пропавшего чемодана. С помощью этой аферы злоумышленники намереваются заработать много денег. Возможно, вы по этому поводу в Париже?
- Вроде нет, - я неопределенно пожала плечами. - И не ностальгия привела меня во Францию: Париж и Монпарнас далеко уже не те.
Я посмотрел по сторонам, мистер Миллер пододвинул пепельницу. Я была уверена, что мои слова будут с точностью воспроизведены в сегодняшних вечерних газетах. И не ошиблась.
Похоже, перемены коснулись и воров в законе, подумала я за ужином. В свое время я была знакома с несколькими гангстерами и обнаружила, что их правила и принципы часто в какой-то мере совпадали с моими. Но теперь их усилиями проблема пропавшего чемодана может быть вновь реанимирована. Поэтому тем более я должна поторопиться с осуществлением своих намерений.


Chapter XVII

Каждый человек рождается для какого-то дела. Работа - это главное в жизни.
Эрнест Хемингуэй

93

"28 мая 1934 года
Скотту Фицджеральду
Ки-Уэст
Дорогой Скотт, книга твоя и понравилась мне и нет ("Ночь нежна"). Она начинается великолепным описанием Сары и Джеральда... А потом ты стал дурачиться, придумывать им историю, превращать их в других людей, а этого делать не следует, Скотт. Если ты берешь реально существующих людей и пишешь о них, то нельзя наделять их чужими родителями (они ведь дети своих родителей, что бы с ними после ни случалось) и заставлять делать то, что им несвойственно... Вымысел - замечательнейшая штука, но нельзя выдумывать то, что не может произойти на самом деле......Кроме того, ты уже давно перестал прислушиваться к чему-либо за исключением ответов на твои собственные вопросы. В книге есть и лишние куски - хорошие, но лишние. Что иссушает писателя (все мы сохнем понемногу, я не хочу обидеть тебя лично), так это неумение слушать. Именно это источник наших знаний - умение видеть и слушать. Видишь ты хорошо, а вот слушать перестал.Книга значительно лучше, чем я говорю, но ты мог бы написать еще лучше......Бога ради, пиши и не думай о том, что скажут, или о том, будет ли твоя вещь шедевром. У меня на девяносто одну страницу дерьма получается одна страница шедевра. Я стараюсь выбрасывать дерьмо в корзину для мусора. Ты печатаешь все, чтобы жить и давать жить. Дело твое, но если наряду с этим ты будешь писать в своей лучшей манере, то число шедевров пропорционально возрастет...
Забудь о личном горе. Все мы обжигались поначалу, а ты, в особенности, прежде чем начать писать что-то серьезное, должен испытать настоящую душевную боль. Но, пережив эту треклятую боль, выжимай из нее все, что можешь, не играй с нею. Оставайся предан ей как исследователь, только не думай, что событие обретает значимость лишь оттого, что это случилось с тобой или с кем-то из твоих близких....На сей раз я не удивлюсь, если ты пошлешь меня... Как легко советовать другим, как писать, жить, умирать и т. д.Хотелось бы повидаться с тобой и потолковать обо всем серьезно. При встрече в Нью-Йорке ты был таким занудой, что говорить о чем-либо было невозможно. Видишь ли, Бо, ты не трагический персонаж. Как, впрочем, и я. Мы всего лишь писатели и должны только писать. Ты же более чем кто-либо нуждаешься в дисциплине, чтобы работать, а вместо этого ты женишься на человеке, который ревнует тебя к работе, стремится соперничать с тобой и губит тебя. Все не так просто, и когда я впервые познакомился с Зельдой, то решил, что она сумасшедшая, и, влюбившись в нее, ты еще больше все усложнил, да к тому же ты выпивоха. Но ты не больше выпивоха, чем Джойс или другие хорошие писатели. Но, Скотт, хорошие писатели всегда возвращаются. Всегда. А ты сейчас в два раза лучше, чем в то время, когда ты мнил себя великолепным писателем. Знаешь, я никогда не считал "Гэтсби" шедевром. Теперь ты можешь писать в два раза лучше. Нужно только писать искренне и не заботиться о том, какая участь ждет твою работу. Держись и пиши. Всегда твой друг Эрнест"

94

Потом прогулка к Сене, поворот на запад вдоль набережной Гран Августин. Хемингуэй никогда не жалел времени, рассматривая прилавки букинистов, темно-зеленые металлические коробки которых до сих пор прижаты к каменным стенам набережной. Похоже, начался мертвый сезон - большая часть лавчонок пустовала, но тем не менее, на виду красовались совершенно соблазнительные вещи - от древних трактатов в кожаных переплетах и старых почтовых открыток до безукоризненных фотографий c девочками и разрозненных экземпляров Хастлера. И все это под печальные рулады одинокого сакс-альта - пока светофор сигналит красным, они усиливаются отраженным эхом в каменном коридоре улочки, но новая лавина двигателей внутреннего сгорания через интервал опять разбивает мелодию на отдельные такты. Осознаю, что появляется реальный шанс, выждав момент, прейти дорогу и найти тихий особняк номер 7 по левой стороне улицы Гран Августин, или как называют их здесь, видимо, из-за широких каменных ворот и обширного внутреннего двора для лошадей и карет, - отелями. Этот дом много лет был студией Пикассо, где он написал трагическую "Гернику". Перехожу и сразу обнаруживаю, что знаменитая парижская ухоженность и чистота канули в Лету, несмотря на обилие суетящихся вокруг людей в зеленого цвета комбинезонах. Между тем именно подобная четко налаженная коммунальная служба призвана содержать Центральный Париж в идеальном состоянии. Сточные канавы прополаскиваются дважды за сутки, мусор специальным персоналом собирается в предназначенные для этой цели емкости и также регулярно в течение дня вывозится.
Поражает, насколько стены домов по улице де Гран Августин пестрят надписями. Возможно, это должно подчеркивать, что вы находитесь в деловом торговом районе, полном магазинов, крошечных предприятий, ремесленников и дамских мастеров. К тому же здесь расположены жилые массивы, из этого следует сделать вывод, что вас окружают далеко не праздно шатающиеся личности. Поворот направо на Сент-Андре-де-Арт и выхожу на длинную прямую рю Джекоб, в витринах которой настоящая экспозиция изящных старинных вещей. За открытыми дверными проемами - милые сердцу внутренние дворики.
На шумном углу рю Джекоб по-прежнему имеется бар "Эскориал", заведение, в общем-то, ничем не примечательное, но которое в 1920-х было очень фешенебельным рестораном, где Хемингуэй прижал свой нос к окну, чтобы наблюдать за обедом Джеймса Джойса и его семью. И где Скотт Фицджеральд пожаловался Хемингуэю на то, что у него есть некоторые основания сомневаться по поводу размера своего члена. Хемингуэй, с его слов, отвел друга в туалет и после тщательного изучения предмета исследования, пришел к выводу, что волноваться ему ни о чем не стоит.

95

Разговор не остался без последствий. Cкорее всего, это было при других обстоятельствах, что не имеет сейчас большого значения, но однажды я наткнулась на листки, озаглавленные Selda. Вот это сюрприз - Зельда Фицджеральд? Дружба Хемингуэя со Скоттом Фицджеральдом всегда была окрашена духом соперничества. В момент их знакомства Фицджеральд был автором "Великого Гэтсби", вхожей в литературный высший свет персоной, а Хемингуэй - начинающим литератором. Фицджеральд ссужал Хемингуэя деньгами, представлял своего молодого друга издателям. Все изменилось после того, как Хем стал позволять себе уничижительные громогласные высказывания относительно размера пениса неуверенного в себе Фитцджеральда. В основе этого жульнического утверждения лежал открытый Эрнестом "принцип Хемингуэя", согласно которому свой член, наблюдаемый в верхней, искажающей проекции, меньше чужого, наблюдаемого сбоку. Безусловно, здесь крылся какой-то застарелый комплекс.
Приведу пример из творчества Эрни, в какой-то мере проливающий свет на данное обстоятельство. Гораздо раньше, в одну из первых наших встреч я пригласила Гертруду Стайн и Алису Токлас, хотя, признаться, и недолюбливала их обеих к нам, на улицу Кардинала Лемуана, на чай. Гертруда, казалось, расцветала от внимания, советовала, как нам построить свою личную жизнь, и даже давала рекомендации, как отложить деньги, сократив расходы на одежду - в особенности, на женское платье.
- Не следует обращать особого внимания на моду, в Париже за ней не угонишься, - учила она. - Одежда должна выбираться по принципу удобства и прочности, только и всего. А на сэкономленные деньги можно покупать картины.
Эрнест был восприимчив и обладал даром убедительно польстить при случае. Я с тревогой и отвращением поглядывала на мешковатые одеяния самой Гертруды
Гертруда читала рассказы и стихи, которые показывал ей Хемингуэй. Ей понравилось все, за исключением одного из самых первых рассказов Эрнеста "У нас в Мичигане", содержавшем откровенную сексуальную сцену.
Хемингуэй был раздосадован.
- Ваше прямо-таки викторианское целомудрие навевает тоску, - сказал он осторожно. Эрнест был черноволос, статен, мисс Стайн не скрывала, что очарована им.
Гертруда обосновала свое замечание тем, что писать о подобных вещах непрактично.
- Рассказ действительно хорош, - сказала она. - Просто он inaсcrochable, неприемлем, как картина, которую художник написал, но никогда не сможет выставить из-за ее непристойности. И ни один коллекционер ее не купит, поскольку ее нельзя повесить на стену.
Когда Хемингуэй мягко возразил, что это была попытка написать правдиво о жизненных фактах, Гертруда резко ответила, что ему следует избегать всего inaccrochable:
- В этом нет никакого смысла. Это неправильно и глупо.
Понятно, я помалкивала, но как раз в тот день отчетливо поняла, что в отдельных эпизодах рассказа в авторе попросту срабатывает эффект компенсации, заставляющий забыть о требованиях литературного вкуса - например, когда героиня рассказа жалуется на размер пениса героя. Настоящая мужская дружба, оказывается, подчиняется тем же законам, что и жестокое побоище, спортивное соревнование, непрекращающееся физическое соперничество, беспрерывное сравнение членов.

96

Пол Скотт своей репликой о love story между Дитрих и Хемингуэем разбудил дремавшего во мне детектива. Раз была влюбленная парочка, то должны были остаться какие-то свидетельства их отношений, прежде всего письма. Оказалось, что добраться до них очень непросто, потому что хранились они в разных руках, подчас в противоположных уголках планеты. Передо мной, как когда-то, встал вопрос "было-не было". Я понимала, что сегодня любой ответ на него не имеет никакого значения, но тогда мне пришлось бы привыкать к тому, что меня Хемингуэй любил не в той мере, как мне представлялось все эти годы. Между тем, я почему-то наивно цеплялась за убеждение, что мысленно его жизнь последние десятилетия, несмотря на матримониальные зигзаги, проходили в Париже 1921-1926 годов рядом со мной. И он хочет вновь вернуться в свои двадцать пять, вновь стать тем никому неведомым, бедным и влюбленным юнцом, который в апреле 1925 наткнулся в баре "Динго" на улице Деламбр на в стельку пьяного Скотта Фицджеральда.
Кстати, в "Динго" можно было встретить Айседору Дункан, Тристана Тцара, Мана Рэя... Вечерами вперемешку с творческими дискуссиями Хем давал Джеймсу Джойсу уроки бокса. А однажды литературный новичок Хемингуэй прикатил знаменитого автора "Улисса" домой на тачке. Джойс, оказывается, обожал поэкспериментировать со своей женой Норой и, как говорят, под парами спиртного убедил ее взять в любовники Хемингуэя. Но тот как раз находился в одном из своих импотентных периодов и Нору отверг.
. Самое простое было бы встретиться и поговорить по душам с "голубым ангелом" - Дитрих, которая славилась не только своей красотой, но и умом. Думаю, она бы смогла понять, что я не покушаюсь ни на чью честь. Во всяком случае, я уверена, что копии писем у нее сохранились.
Я развернула настоящее расследование сразу же после кончины Пола Скотта. Знаменитая пара действительно познакомилась в 1934 году на роскошном океанском лайнере "Иль де Франс". Хемингуэй после сафари в Восточной Африке через Париж намеревался вернуться в Ки-Уэст. Дитрих же стремилась назад, в Голливуд, после посещения родственников в нацистской Германии. Это была одна из последних ее поездок домой. Но несмотря на то, что многие из окружающих считали их любовниками, семья фрау Дитрих отказывается этому верить. Потомки Марлен между строк видят то, что хотят видеть.
У меня тоже свой взгляд на многие вещи. Не думаю, что Марлен и Эрнесту ни разу не доводилось оказаться в одной постели, но ведь это теперь не так уж и важно, особенно если отношения между мужчиной и женщиной определяются как "несинхронизированная страсть".
Он именовал ее "Дочкой" и, как это ни странно звучит, "Моей маленькой квашенной капустой". Для нее Эрнест был просто "Папа". Хемингуэй и Дитрих начали писать друг другу, когда ему было 50, а ей было 47 лет, и продолжалась переписка до самоубийства Хемингуэя в 1961 году.
Я встретилась и переговорила с десятками людей. Я затратила на это много времени, сил и денег.
Мне в руки часто попадали обрывки писем, датировку которых невозможно было установить.
- Эта корреспонденция, - игнорируя очевидное, уверяли меня, - укрепляет нас в том, что мы всегда знали в семье - эти два человека были большими друзьями.
- Это была чистая связь двух великих людей. Они тянулись друг к другу. Не существует никаких свидетельств о том, что Марлен и Эрнест выходили за рамки чисто духовных отношений.

97

Эрнест Хемингуэй и Эрих Мария Ремарк, которого прежде я практически не знала, во многом показались мне людьми похожих судеб и достойными соперниками во всем, что касается как творчества, так и высоких чувств. Они оба были способны искренне и безоглядно любить.
- Однако если Хемингуэй списывал своих героев с себя, то трудно найти много общего между Ремарком и его персонажами, - тем не менее считал нужным оговориться Пол Скотт Маурер, который знал о литературном мире все. - Хотя, безусловно, некоторое сходство существует - в основном, в мелких деталях.
В молодости Ремарк был невероятно тщеславен, продолжал свою увлекательную лекцию мой муж. Вернувшись с фронта строевым солдатом и без единой награды на груди, он с апломбом и с апломбом носил мундир лейтенанта и Железный крест. Затем его, простолюдина, потянуло в высший свет. За 500 рейхсмарок он уговорил обнищавшего барона Хуго фон Бухвальда усыновить себя и обзавелся титулом.
Как раз в этот период у Ремарка были весьма нежные отношения с дочерью одного крупного издателя. Благодаря этому Эриху удалось перебрался из германской провинции в столицу. Бросив вскоре поднадоевшую благодетельницу, он женился на танцовщице Ютте Замбоне, страдавшей туберкулезом. Она и стала прототипом Пат в "Трех товарищах".
Горя желанием увековечить жену в литературе, Ремарк вовсе не хранил ей даже элементарную верность. Поселившись в квартире одной из своих любовниц, он за полгода написал роман, принесший ему мировую славу, - "На Западном фронте без перемен". Примечательно, что его подругу звали Лени Рифеншталь, с которой впоследствии их дороги, как известно, далеко разошлись. Ремарк вынужден был эмигрировать, его книги нацисты стали жечь на площадях немецких городов. Лени же достигла при Гитлере завидных высот на своем профессиональном поприще: фильмы "Олимпия" и "Триумф воли" в постановке Рифеншталь прославят ее не меньше, чем Ремарка его романы. О да, колода на зеленом сукне казино по имени жизнь всегда тасовалась поистине причудливо! 98
Роман "На Западном фронте без перемен" стал сенсацией. С 1929 года во всем мире он выдержал 43 издания. Огромные гонорары за каждое переиздание романа и прокат фильма обеспечили его на всю жизнь. Писатель приобрел виллу в Южной Швейцарии, роскошный автомобиль и стал собирать картины импрессионистов.
Брак Ремарка с Юттой постепенно изжил себя, и писатель, покинув опасное отечество, погрузился в роскошные объятия сладкой жизни. Эрих Мария заводил бесчисленные романы с актрисами, и, подкрепляя себя алкоголем, с завидным упорством работал над "Тремя товарищами". Любил красиво одеваться. В 1938 году Ремарк безумно влюбился в Марлен Дитрих, что стало поворотным пунктом в его судьбе. Вместе они отплыли в Америку. Эриху Марии хотелось любви и спокойствия, но Марлен этого дать ему не могла. Любовная связь с писателем не помешала ей завести лесбийский роман с американской аристократкой. А когда Ремарк попросил ее выйти за него замуж, она поведала, что только что сделала аборт от партнера по фильму, актера Джимми Стюарта. Всю горечь испытываемого им мучительного чувства Ремарк излил на страницы романа "Триумфальная арка", где главная героиня Жоан Маду, женщина весьма вольных нравов, откровенно списана с Марлен Дитрих. В дневнике писатель называл свою возлюбленную "Пумой" и признавался, что она разрушила его жизнь.
Америка так и не стала для изгнанника родным домом. Писатель много пил, болел, и будущее казалось ему беспросветным. Но в 1951 году, когда ему было 50 лет, он встретил 40-летнюю Полетт Годдар. Полетт была богата благодаря своему первому мужу и весьма знаменита благодаря второму - Чарли Чаплину: он снимал ее в своих фильмах. Кроме того, Полетт была необыкновенно красива: ее признали в ходе кастинга лучшей претенденткой на роль Скарлетт О'Хара в "Унесенных ветром", и только неожиданное появление Вивьен Ли не дало Полетт возможности сыграть любимицу Америки. Веселая и искренняя, она избавила писателя от приступов меланхолии. Ей он дал прозвище Ангел.
Книгу "Время жить и время умирать" Ремарк посвятил Полетт. Был с ней счастлив, но писал в дневнике, что подавляет свои чувства, запрещает себе ощущать счастье, словно это преступление. Что пьет, потому что не может трезвым общаться с людьми, даже с самим собой... Из-за болезней Ремарк все чаще оставался в Швейцарии, а Полетт разъезжала по свету. Осенью 1970 года прославленный писатель скончался. Полетт выбросила розы, которые, как в насмешку, прислала Марлен, узнав о кончине не нашедшего ответной любви писателя. И сожгла письма Дитрих, развеяв по ветру пепел.


Chapter XVIII

Пока диктатор контролирует прессу, всегда найдутся очередные великие свершения, которыми и следует жить.
Эрнест Хемингуэй

99

"7 сентября 1935 года
Максуэллу Перкинсу
Ки Уэст
Дорогой Макс, рад был получить твое письмо и тотчас ответил бы, если бы не ураган, налетевший той же ночью. Нас он захватил только краешком. Мы ждали его к полночи, и я, отведя лодку в наиболее безопасное место, лег спать в десять, чтобы отдохнуть хоть пару часов. На стул рядом с кроватью я положил барометр и фонарь на случай, если погаснет электричество. К полуночи стрелка барометра упала до отметки 29.50, и налетевший шквальный ветер с дождем ломал деревья, срывал ветви и т. д. Машину залило водой, и я добрался до лодки пешком и оставался там до пяти часов утра, и, когда ветер стал дуть в западном направлении, мы поняли, что ураган ушел дальше на север и постепенно стихает. Весь последующий день сильный ветер не давал выходить на улицу, и связь с островами была прервана. Телефонные и телеграфные коммуникации снесло. Лодки еле выдержали. На следующий день мы отправились на остров Нижний Матекумбе и застали там ужасную картину. Должно быть, ты прочел об этом в газетах, но ты даже представить себе не можешь, что там творилось. От 700 до 1000 погибших. Многие не захоронены и по сей день. На расстоянии в 40 миль одни черные деревья без листьев, как после пожара, и земля напоминает высохшее русло реки. Все строения снесены. Более тридцати миль железнодорожного полотна смыто и унесено водой. Мы первыми прибыли на место пятого лагеря, где жили ветераны войны, работавшие на строительстве шоссе. Из 187 человек в живых осталось только 8. Здесь я видел больше трупов, чем за все эти годы со времени боев в низовьях реки Пьяве в июне 1918 го.
Ветеранов в этих лагерях практически убили. На станции Флорида Ист Коуст почти целые сутки стоял поезд, готовый вывести их с островов. Говорят, ответственные за ветеранов чиновники телеграфировали в Вашингтон. Вашингтон запросил службу погоды в Майами, которая якобы ответила, что никакой опасности нет и их эвакуация будет лишь бессмысленной тратой средств. Поезд стоял до тех пор, пока не началась буря. Он не отъехал и тридцати миль от двух нижних лагерей. Ответственные за ветеранов чиновники и служба погоды могут разделить ответственность поровну.
В чем я уверен и готов в этом поклясться, так это в том, что в то время, как буря бушевала на Матекумбе и большая часть людей уже погибла, служба погоды в Майами послала предварительное оповещение о штормовом ветре в районе от Ки Ларго до Ки Уэст и о сильном урагане во Флоридском проливе ниже Ки Уэст. Они совершенно потеряли ураган и, определяя направление его движения, не проявили даже элементарного здравого смысла...
Хотел бы я видеть здесь рядом со мной того сукина сына, который в целях саморекламы напечатал в газете, что, дескать, находился в Майами, потому что для книги, которую он пишет, ему нужно было взглянуть на ураган, а поскольку такового не ожидалось, он был очень разочарован.
Макс, ты не можешь себе представить двух женщин, совершенно голых, закинутых водой на деревья - распухшие, смердящие, облепленные мухами тела. Потом, прикинув, где расположено это место, ты догадываешься, что это те две хорошенькие девочки, которые держали закусочную и заправочную станцию в трех милях от переправы. Мы обнаружили шестьдесят девять трупов там, куда никто не мог пробраться. С островка Индиан Ки все сметено начисто, ни одной травинки, и в центре, где местность повыше, разбросаны вынесенные морем живые раковины, раки, дохлые мурены. Кажется, будто все море обрушилось на этот островок. Хотелось бы мне взять того литературного недоноска, что жаждал взглянуть на ураган, и ткнуть его носом во все это. Гарри Гопкинс (советник президента США. - В. П.) и Рузвельт, отправившие сюда этих требовавших пособия бедняг, чтобы избавиться от них, сделали свое дело. Теперь они заявляют, что погибших надо похоронить на Арлингтонском кладбище (Арлингтонское национальное кладбище. - В. П.), а не сжигать или захоронить трупы на месте. Это значит перевезти разорванные на части, разлагающиеся, лопающиеся от одного лишь прикосновения, смердящие до тошноты тела на расстояние шести или восьми миль до корабля и дальше еще миль десять - двадцать на корабле, чтобы потом уложить все это в ящики и отправить в Арлингтон. В основном протесты против кремации и захоронения поступали от владельцев похоронных бюро в Майами, которым платят по 100 долларов за ветерана. Простые сосновые ящики, называемые гробами, идут по 50 долларов за штуку. Можно было бы засыпать тела негашеной известью прямо там, где их нашли, установив личность погибших по документам, поставить кресты, а позже раскопать кости и отправить морем.
Джо Лоуи, прототип одного из парней в моем романе, тоже утонул здесь.
Я только что закончил чертовски хороший рассказ и приступил к другому, когда все это началось... В их распоряжении было целое воскресенье и понедельник, чтобы вывезти ветеранов, но никто пальцем не пошевелил. Если бы была принята хотя бы половина тех мер предосторожности, которые приняли мы, спасая лодки, не погиб бы ни один человек.
На душе так скверно, что не могу писать... Не пью ничего спиртного - должен все хорошенько запомнить, но будь я проклят, если мне это нужно для романа. Мы сделали уже пять ездок с продовольствием для случайно уцелевших, но есть это некому - кругом одни мертвецы... Удачи тебе, Макс.
Всегда твой Эрнест".

100

Жизнь звезд в подробностях рассмотреть можно только с помощью мощного телескопа. Неизвестно, что бы раскопали репортеры, взявшиеся за наш грешный жизненный путь. Впрочем, нельзя сказать, чтобы я лично была обделена вниманием прессы. Однако образ Марлен Дитрих, представленный масс-медиа, не может не вызывать уважения.
Мария Магдалена Дитрих фон Лош родилась в Берлине в 1901 году. Еще в детстве она научилась играть на скрипке и стала актрисой, конферансье и певицей. После, в 1920-х, получила работу хористки и актрисы в Берлине и Вене. Дитрих дебютировала в кино в 1922 году, потом была главные роли в "Кровавой императрице" и в "Шанхайском экспрессе"", которые закрепили за ней образ роковой женщины. Дитрих эмигрировала в США, чтобы не сотрудничать с нацистским режимом. Она снималась в Голливуде, поэтому некоторые немцы в течение многих десятилетий считали ее предательницей.
В 1939 году Марлен Дитрих получила американское гражданство. С марта 1943 года в течение трех лет выступала с концертами в войсках. Она была самой известной певицей в период Второй мировой войны и позже, в ее исполнении звучали "Влюбленные Снова" и "Лили Марлен". Восхищенные поклонники восторженно называли Дитрих Ледяной Фрау, Длинноногой Венерой и Стальной Орхидеей.
Переписка увлекла актрису и писателя. Дитрих рассказала Хемингуэю о своем романе с актером Юлом Бриннером, а Папа в одном из писем сообщил ей о своей хронической неверности. Мол, я установил для себя "семилетний план единобрачия", который выполнить никак не удается. Марлен, ответила, что она, также, разочаровалась в своем плане единобрачия. Они оба мастерски владели искусством флирта. В письме Хемингуэя, датированном 19 июня 1950 года, говорится: "Вы с каждым днем все больше хорошеете, и уже пора всюду выставлять Ваши портреты в 9 футов высотой". И автор обращается с вопросом: "Чего Вы в действительности хотите от работы и жизни? Если денег, я положу все сокровища мира к Вашим ногам".
В черновике письма, не имевшем даты, но без сомнения предназначавшемся Марлен, недвусмысленно значится: "Где Вы, там мой дом. Я это ощущаю каждый раз, заключая Вас в свои объятья". Это письмо заканчивается словами: "Я со всей страстью люблю Вас и дарю Вам самый крепкий свой поцелуй". В 1951 году Эрнест пожаловался на тропическую жару на Кубе, где он пытался работать над "Стариком и Морем": "Здесь слишком печет, для занятий любовью. Разве что под водой, но у меня пока очень небольшой опыт в этом".
Я поинтересовалась у знающих людей, предварительно рассовав с полдюжины конвертов:
- А когда можно будет взглянуть на подлинники писем?
- Скорее всего, через десятилетия, - сказали мне на это. Переписка наверняка будет по соответствующему закону засекречена лет на 15 лет после смерти актрисы и певицы. Вы, должно быть читали, что сказал в интервью по этому поводу директор Библиотеки Кеннеди? "Изучение объединенной коллекции писем Дитрих-Хемингуэй даст возможность восстановить историю замечательной дружбы двух исключительных людей".
Я прикинула: Марлен была на 10 лет моложе меня. Значит, мне следует поторопиться с осуществлением своих замыслов.
Намного позже Хемингуэй признался другу, почему он понял, что отношениям с кинозвездой никогда не суждено сложиться.
- Мы были жертвами несинхронизированной страсти, - сказал писатель другу, пожелавшему остаться неизвестным. - В те периоды, когда мне было не до секса, Квашеная капуста находилась в неком романтическом настроении, а в тех случаях, когда Дитрих была в миноре, я петухом ходил вокруг нее.

101

- Было бы здорово - поместить их корреспонденцию в одну книгу, включив туда 31 письмо от Дитрих, - поделился своими соображениями давний поклонник Хемингуэя. - В одном из них, в 1951 году, Марлен обратилась к нему "Любимый Папа" и следом: "Я думаю, пришла пора признаться Вам, что я постоянно думаю о Вас. Я перечитала Ваши письма много раз и посоветовалась по Вашему поводу с несколькими доверенными людьми. Я поместила Вашу фотографию в свою спальню и, кажется, ничего не могу с собой поделать".
- В их письмах проглядывают зыбкость бытия и страхи перед реалиями жизни, - говорил другой мой собеседник. - В них отражается и постоянное противостояние депрессии: "Как ты, так и я пережили немало плохих времен, - писал он в июне 1950 года. - И это не говоря о войнах. Жизнь вообще жесткая штука".
Я с удивлением обнаружила, что Дитрих питала неприязнь к физической близости. В этом смысле они, возможно, были схожи с Хемингуэем, который, был удивительно неловок в постели, несмотря на свою распутную репутацию. В 1950 году он написал в письме: "Мэри - все еще лучшая женщина в кровати, которую я когда-либо знал. Не скрою, я в основном бываю застенчив".
Мне показалось, что он в отношениях с Марлен опасался именно внезапно нахлынувшего приступа застенчивости.
- А Мэри, спасая их брак, достаточно лояльно относилась к окружающим писателя красавицами. Говорят, Мэри, пусть и с вымученной улыбкой, но стойко терпела, - с определенной долей сарказма говорила моя собеседница. - Она знала, что переждет любую из этих женщин, в том числе и Дитрих. Между тем, в августе 1952 года та писала Хемингуэю: "Я хочу, чтобы кольцо рук моих было крепким и Вы ощутили мое сердце. Я хочу видеть Вашу красоту и целовать Вас всегда. Невозможно любить больше и глубже, чем я". Я знал немного больше о Хемингуэе, чем тогда Дитрих. А впечатление о ней как о холодной, малоэмоциональной фрау у меня сформировалось почти исключительно на ее фильмах и нескольких интервью. Хемингуэй, при всем его распутстве, предстает довольно сентиментальной фигурой. В личных письмах они общаются более теплым, более человечески и трагическим, до некоторой степени уязвимым, как у подростков, тоне.

102

Эрнест Хемингуэй не был большим поклонником коммунизма. Возможно, существует где-то документ, более четко разъясняющий его позицию по отношению к новой Кубе, которую они с Мэри покинули 25 июля 1960 года. Под парусом они пересекли Залив, бросив в доме, как вспоминал Эрнест, "серебро, венецианскую стеклянную посуду, восемь тысяч книг ... и маленькую коллекцию моих картин - например некого Пауля Клее, двух - Хуана Гриса, пяти полотен Андре. Массона, одного - Брака...", наряду с 70 кошками и по крайней мере девятью собаками. Однако "Старик и Море" по-прежнему входит в школьную хрестоматию Кубы.
Незадолго до смерти писателя они встретились, и Эрнест Хемингуэй передал Кубок своего имени в руки Фиделю - приз по спортивному рыболовству был честно выигран Кастро.
И Фидель Кастро всегда оставался как будто бы страстным поклонником творчества Хемингуэя. В одном интервью он так сказал о писателе: "Еще меня в нем привлекает его авантюризм. Он авантюрист в лучшем смысле этого слова. В том смысле, который я высоко ценю. Я имею в виду, что он не из тех, кто живет в согласии с миром, который его окружает, а считает своим долгом изменить этот мир. Он хочет порвать с условностями, поэтому с головой окунается в очередную авантюру. И он понимает, что мир, в свою очередь, изменит и его. Ведь и он не может остаться таким, каким был до сих пор. Перемены неизбежны".
На Кубе Хемингуэй прожил без малого треть своей жизни - срок немалый!
Одним из приближенных писателя, кто обслуживал дом Хемингуэя на Кубе, был его управляющий Рене Вильярреаль. Во всяком случае, он был из тех немногих, кто мог входить в рабочий кабинет писателя и кто обедал вместе с четой Хемингуэй.
Это ему завещал Хемингуэй свой нарезной "винчестер" 22-го калибра. Писатель поручил Мэри исполнить его волю. "Винчестер" долгое время находился в доме-музее Хемингуэя как экспонат, поскольку Рене стал куратором музея. Позже Мэри Хемингуэй содействовала эмиграции Рене в США, и бывший управляющий забрал "винчестер" с собой.
В конце августа 1961 года, спустя месяц после похорон Хемингуэя, дом писателя и все, что в нем находилось, было передано вдовой в дар кубинскому государству: как гласил текст - "на благо народа". Мэри оставляла за собой право пользования домом при возвращении, в том числе право вывоза в США наиболее дорогих ее сердцу ценных произведений искусства, которые здесь хранились.
Акт передачи был выполнен без формальностей - к дому подкатили на трех автомобилях девять человек во главе с кубинским лидером. Свита осталась в машинах, в дом вошел один Фидель.
- Присаживайтесь, пожалуйста, - пригласила Мэри. - Чувствуйте себя как дома.
В неизменном берете и с толстой сигарой в пальцах, Фидель двинулся было к креслу, не подозревая, что это было любимое кресло Хемингуэя. Мэри мимоходом заметила:
- Здесь всегда сидел Папа.
Кастро тут же отошел от кресла. Но Мэри, улыбаясь, воскликнула:
- Нет, пожалуйста! Вы меня не так поняли! Сядьте в кресло, прошу вас!
За беседой и легкой закуской вдова писателя и кубинский вождь обсудили вопросы вывоза картин, рукописей и прочих вещей. Присутствовали и ближайшие друзья писателя. Между тем в ту пору отношения между США и Кубой все накалялись и накалялись. Американскими властями было уже наложено эмбарго.
Кастро провел в доме два часа. Его взор привлекли охотничьи трофеи. Будучи прекрасным стрелком и охотником, он внимательно осмотрел коллекцию оружия. Прощаясь, Кастро сказал: "Мне произведения Хемингуэя сразу становились чрезвычайно близкими. Он описывал все с необычайной точностью и ясностью. В его произведениях нет слабых мест. Все крайне убедительно и реалистично. Он обладал даром переносить вас в африканские саванны или же на арену боя быков. И вы уже никогда не сможете забыть прочитанное, как будто сами все это пережили".
Видимо, чувствуя, что кубинский лидер предельно искренен, Мэри сказала, что хочет подарить Фиделю карабин "манлихер-шенауэр-256", любимое оружие Папы. Кастро поблагодарил за этот дар, но подчеркнул, что предпочитает, чтобы оно оставалось здесь же, в музее, и что дом Хемингуэя должен быть неприкосновенным


Chapter XIX

Богатые не похожи на нас с вами - у них денег больше.
Эрнест Хемингуэй

103

"5 февраля 1937 года
Гарри Сильвестеру[14] Ки-УэстДорогой Гарри, война в Испании - скверная война... Меня больше всего заботит судьба простых людей, и, стремясь облегчить их страдания, я собираю средства на покупку санитарных машин и строительство госпиталей. У мятежников (франкистов. - В. П.) много хороших итальянских санитарных машин. Но убивать раненых в госпитале в Толедо с помощью ручных гранат или бомбить рабочие кварталы Мадрида без какой-либо военной необходимости, с единственной целью убивать простых людей - это не по-католически и не по-христиански... Я знаю: они (республиканцы. - В. П.) расстреливали попов и епископов, но почему же церковь вмешивается в политику на стороне угнетателей, вместо того, чтобы защищать простых людей или оставаться вне политики? Это не мое дело... но симпатии мои всегда на стороне эксплуатируемых рабочих, и я против лендлордов, даже если мне случается выпивать с ними и стрелять по глиняным летающим мишеням. Я бы с радостью перестрелял их самих... С приветом, Эрнест".

104

Марлен была чрезвычайно ревнивой подругой, которую Эрнест вынужден был постоянно заверять, "что есть только ты в мире". Думаю, брезентовые почтовые мешки дымились от этой кокетливой, источающей страсть корреспонденции. Некоторые, написанные от руки на гостиничных почтовых бланках, и других, напечатанных Хемингуэем в его доме на Кубе, - и те, и другие свидетельствуют об устойчивой любви между Эрнестом и Марлен. Они страстно желали друг друга, и оба, со всей очевидностью, сожалели, что непреодолимые пространство и время, а также их общественный статус не дают им простора для маневра - обоюдное стремление не перерастает в драматическую любовную интригу.
"Я люблю Вас каждой клеточкой своего сознания, но я должен ощутить и определенный сигнал от Вас", - написал Хемингуэй в 1950 году, подписавшись "Папа".
"Марлен, я люблю Вас очень и сожалею, что между нами произошло недоразумение. В лодке, которая Вас не дождалась, меня не было. Я Вас ждал до последней секунды".
В сентябре 1949 года Хемингуэй заверял уже относительно себя: "Я, еще не ставший дедушкой, очень ревную Вас являющуюся законной бабушкой". В этот период Хемингуэй как раз заканчивал "За рекой, в тени деревьев":
"Я сваял большой кирпич и где-то через три недели представлю его Вам. Думаю, эта работа Вам очень понравится. В этом повествовании Вы не найдете ни себя, ни кого бы то ни было из нашего окружения. Я все сочинил, как я это умею, от первой до последней фразы.
Дитрих, мгновенно прочтя рукопись, так оценила ее в своей записке от руки: "Я ощутила, будто ужасное, опасное животное по-хозяйски расположилось в моей комнате. И неизвестно, когда ждать его нападения. и Вы не знаете, когда оно убьет Вас. Пока я читала, мое сердце покрывалось гусиной кожей".
Марлен не упускала возможности уколоть "Папу", имея ввиду его взаимоотношения с другими женщинами. Он был вынужден отчаянно защищать свою дружбу с Ингрид Бергман. Так, в майском письме 1950 года Хем откровенно оправдывается: "Не могу же я в чем-то отказать Бергман и не помочь ей, когда она в беде". "Недопустимо сердиться так долго, - увещевает он. - Нам срочно необходимо помириться, "Дочка", потому что существует только одна из Вас в мире, и никто никогда не сможет заменить Вас. Пока Вы сердитесь, я чувствую себя очень одиноким в этом мире.
Открыто говорит Хемингуэй и о своих непростых отношениях с Мартой Джелхорн. "Я любил мисс Марту, какой я ее себе представлял, - откровенничал он. - Но я не мог выдержать того, что она лгала мне в течение восьми лет, будто у нее совсем не может быть ребенка".
"Целую. Навек Ваш..."
Письма выражают невыносимую тоску друг по другу, безысходность, поскольку судьба распорядилась таким образом - быть близко, но не вместе.
- Дитрих источает сексуальность. И Эрнест любил только находиться рядом с нею, - говорили мне наши общие знакомые, наверное, желая утешить. - Она играла для него роль Музы. Он обожал писать ей и думать о ней, слушать разговоры о ней, а также различные истории.
И Дитрих, и Хемингуэй были известны своими многочисленными романами. Хемингуэй в послевоенные годы состоял в своем четвертом браке, но его будто бы связывали близкие отношения с теми же Марлен Дитрих, Ингрид Бергман, Джейн Мейсон и многими другими светскими львицами.
Марлен была в разводе, но, как всегда, вращалась и развлекалась в самом изысканных кругах, среди высококлассных актеров, столпов общества.

105

Я уже изрядно утомилась. Потому беру такси и направляюсь в центр города, где перед колоннами с изящными дверями Театра Одеон имеется превосходный рыбный ресторан "Медитеррани", часть маленького полумесяца комплекса зданий. Совсем близко отсюда, миновав прямую, как стрела, улицу Сен-Жермен, а также улицу Вожирар с жандармами, охраняющими Сенат, надо зайти в переулок Феру, дом № 6, где ворота со сфинксами. Здесь была последняя квартира Хемингуэя в Париже. К тому времени богемный период в жизни писателя был завершен. После четырех лет в Париже он утвердился с романом "И восходит солнце" и благодаря новому брачному союзу с намного более богатой женой, Полин Пфайфер.
А до этого он довольствовался квартиркой на улице Кардинала Лемуана без горячей воды и удобствами в виде бака, что, конечно было удобнее по сравнению с сортиром "у них в Мичигане". Его любимым убежищем тогда был несравненный Люксембургский сад, 60-акровый парк, заложенный в начале семнадцатого столетия и после оставшийся в первозданном виде. Это лес в центре города, достаточно большой, чтобы представить флору всех уголков мира, и очень компактный - чтобы пересечь его из конца в конец хватит нескольких десятков минут пешей ходьбы. Парк соединяет Левый берег Сены с Монпарнасом. Хемингуэй часто вспоминал Люксембургский сад. Пока мы гуляли с Бамби, отец ходил смотреть на картины Сезанна в Люксембургском музее, теперь, оказывается, по какой-то причине закрытом, а картины перемещены в Музей д'Орси.
И отсюда через средние ворота было совсем недалеко до улицы Флерюс, 27, где жили Гертруда Стайн со своей подругой Алисой Б. Токлас. У них было много картин и всевозможных наливок. Мисс Стайн представила Эрнеста писателям и художникам, приобщила к новым идеям в области живописи и литературы. Но в конечном счете с Гертрудой Стайн они очень плохо разошлись, навешивая друг на друга незаслуженные ярлыки, что, к сожалению было характерно для Хемингуэя в отношении тех людей, которые помогли ему. А вот и бульвар Распай. Здесь в доме № 70 жил поэт Эзра Паунд. Он и познакомил Хемингуэя с одним из его первых издателей. Книга Хемингуэя "Три рассказа и 10 стихотворений", вышедшая тиражом в 300 экземпляров, потешила самолюбие Эрнеста, но осталась никем не замеченной и не принесла ни цента денег.
И опять я мыслями вернулась к Ремарку - слишком, оказывается, близки были их жизненные дороги с Эрнестом. Однако первая книга Ремарка "На Западном фронте без перемен" практически обеспечила ему на всю жизнь безбедное существование.

106

- Только настоящего друга можно позвать на помощь в четыре утра и только настоящий друг откликнется на этот зов, - сказал мне Эрнест, позвонив одним прекрасным утром в конце 1930-х, на рассвете, к нам в "Кволити Отель Таймс Сквер"
- Мне нужно, чтобы через два часа ты пошла со мной на встречу с одним человеком.
Это был первый его звонок и первое приглашение встретиться после нашего развода. Я почувствовала, что трубка скоро выскользнет из моей мгновенно вспотевшей ладошки.
- Думаю, ничего не надо говорить Полу, - предупредил Хемингуэй. - Чтобы не тревожился лишний раз.
- Откуда ты узнал, что мы в Нью-Йорке?
- Во всех вечерних газетах написано, что в Эн-Уай прибыла миссис Хемингуэй с новым своим мужем и поселились они в сердце бродвейского театрального района, на Таймс-сквер..
- Любопытно, - только и смогла выдавить из себя я. И когда прошлое перестает тянуться за человеком бесконечным шлейфом?
Он точно сказал, у какой будки таксофона рядом с центральным подъездом в отель "Пенсильвания" будет ждать меня.
- Это один из пяти самых фешенебельных отелей на Манхэттане, - добавил он.
Чтобы я не промахнулась при выборе экипировки, догадалась я.
- Подробности при встрече, - Эрнест повесил трубку, а я осталась в полной растерянности. Во-первых, я не знала, чем объяснить Полу свое столь раннее, внезапное исчезновение. Во-вторых, мы с Полом сразу договорились со своими бывшими мужьями-женами без ведома друг друга не встречаться.
К тому же, я никак не могла взять в толк, как мне одеться соответствующим образом, если мы приехали в Нью-Йорк лишь на пару дней по делам Маурера и практически не имели багажа.
Пол спал. Я тихонько собралась и выскользнула из номера, оставив на столе маловразумительную записку, целью которой, главным образом, было сообщение, что я вернусь ближе к полудню.
Ранним утром умытый Нью-Йорк свободен от автомобильных пробок. В центре Манхаттена, у отеля "Пенсильвания", я сразу увидела Хемингуэя, который превратился из живого мальчишки в степенного мужчину. Я не сомневалась, что у меня нечто забытое шевельнется в душе, но почему-то мне не сразу даже пришло в голову, что передо мной повзрослевший отец моего сына.
- Понимаешь, - сказал Эрнест, - через несколько минут в этом отеле мы должны обсудить одну проблему со знаменитым европейским писателем Ремарком.- Ты знаешь его?
Я, как кукла, отрицательно помотала головой, хотя, конечно же читала в молодости "На Западном фронте без перемен", "Три товарища".
- Это один из самых лучших романистов в мире.
- Ты первый, а он второй? - спросила я, вспомнив нашу давнюю шутку.
Хемингуэй никогда и ни от кого не скрывал, что он чемпион в большой литературе.
- Боюсь, что Ремарк и первый, и второй... Он зарабатывает хорошие деньги написанными им книжками.
А ты пока живешь на средства меняющихся одна за другой своих жен? -напрашивался долгожданный аргумент, чтобы уколоть Хема. Было видно, насколько неприятен Хемингуэю разговор, который он сам затеял.
Мы остановились у ближайшей витрины, и Эрнест придирчиво осмотрел наше отражение.
- Ах, какая пара! - воскликнул он. Но в голосе его не слышно было ни восхищения, ни сожаления. - Пожалуй, мы без осложнений пройдем фэйс-контроль. Только поправь помаду на губах. Кстати, у тебя с собой визитные карточки?
Я не поняла, чего от меня хотят и просто покрасила губы заново.
В рецепции мы сказали, к кому пришли. Прежде чем передать мою карточку портье, Эрнест повертел ее в руках. Было заметно, как он доволен тем, что на визитке значится и его фамилия.
- Я приняла двойную фамилию Маурер-Хемингуэй, чтобы Баби не задавали дурацки вопросов о маме, - объяснила я.
До нужного номера нас проводил коридорный. Красноречивый взгляд услужливого латиноса, и доллар одним движением Эрнеста перекочевал в верхний карман гостиничной униформы. Этому надо долго и терпеливо учиться, пока не достигнешь совершенства, подумала я.
Эрнест негромко, костяшкой пальцев один раз стукнул в дверь.

107

Нас встретил стройный человек в безукоризненном белом костюме, с моноклем, по которому безошибочно узнаешь германского офицера. Незнакомца можно было бы назвать красивым, если бы не тяжелый, пристальный, пронизывающий взгляд.
- Так вот вы какой Эрнест Хемингуэй, - проговорил, впрочем, довольно вяло Ремарк.
- Так вот вы какой, Эрих Мария Ремарк, - эхом отозвался Эрнест. - Хотел бы знать, почему именно я удостоен аудиенции у вас.
- Вы скромничаете, мистер Хемингуэй. Вы не можете не понимать, что фактически бросили мне вызов, остановив свой взгляд на любимой мной фрау Марлен Дитрих.
Я обомлела. Мне никогда не приходилось слышать, чтобы кто-то изъяснялся таким образом. Разве что Скотт Фицджеральд, когда напивался до безумия.
- Как вы смотрите на глоток виски? - спросил Ремарк. И тут я заметила, что и джентльмен в белом мертвецки пьян.
- На виски в любом количестве и в любое время суток я смотрю положительно, - проговорил улыбнувшись самой обаятельной своей улыбкой Эрнест.
Ремарк прошел к бару, выбрал необходимое, подтолкнул передвижной столик к дивану, на котором расположились мы.
- А кто эта дама, так украшающая наше общество?
- Это моя жена.
Я вздрогнула, но промолчала. Я не привыкла перечить мужчинам, тем более, если они заняты таким серьезным делом, как выпивка в шестом часу утра.
- Интересно-интересно, - проговорил Ремарк. - Получается, что мы будем вынуждены выяснять отношения по поводу Пумы в присутствии вашей супруги?
- Я полагаю именно это должно вас убедить в том, что ваши подозрения относительно нашей невинной переписки с мисс Дитрих совершенно беспочвенны. Не так ли дорогая? - обратился Хемингуэй ко мне.
- Совершенно верно, дорогой. - Мне хотелось вздуть этого взрослого мальчугана, который уже много лет меня без спросу использует. - Те письма, которые попадали мне в руки, говорят о том, что переписка носит платонический, чисто творческий характер.
- Я ревнив, - предупредил Ремарк.
- Я тоже ревнив, - сказал Хемингуэй и приложился к стакану.
- Я очень-очень ревнив, - сказал Ремарк.
- Вот это уже ваша проблема, - сказал Хемингуэй.
Мужчины налили еще и, наверное, от этого градус их беседы стал неудержимо повышаться.
- Тогда поставим вопрос по-другому, не стесняясь присутствия вашей жены. Что вам мешает разделить постель с Марлен? Только не говорите о присущих вам высоких моральных качествах - я уже давно не верю затертым словам и понятиям. Вы читали "На Западном фронте без перемен"? Не понимаю, почему поднялся такой ажиотаж вокруг этой книги. Меня даже как будто выдвигают на Нобеля, но боюсь, что скандалы, сопровождающие премию, не дадут ее получить. Уже Лига германских офицеров обвинила меня в том, что роман написан по заказу Антанты и что рукопись украдена у убитого товарища. Меня называют предателем родины, плейбоем, дешевой знаменитостью. Чувствую, что Нобеля по литературе я так и не получу.
- Вы знаете, много подобного шума вокруг моего романа "Прощай, оружие!", - напомнил о себе Эрнест.
Ремарк будто ждал этой реплики.
- Вы еще приведите как пример "И восходит солнце" - жалкую претенциозную стряпню, которая вообще не выдерживает никакой критики. Переживания Джейка Барнса вы писали с себя? - сверкнул он моноклем.
Хемингуэй резко поднялся, опрокинув столик. Сейчас он нанесет удар в челюсть или по туловищу этого боша, удар такой мощи, от которого, я не раз сама видела, разбивается вдребезги кирпичная стена.
- Давай уйдем, Хем! - вскричала я.
- Хотите я вас научу писать приличные романы о войне? - невозмутимо продолжал Ремарк. - Неужели вы не сознаете, что уже достигли своего потолка?
Он явно провоцировал Эрнеста. Он показывал, что ничуть не боится противника и подпускал его поближе.
У него в руке блеснул маленький пистолет.
- Давай уйдем, Хем! - повторила я и потянула Эрнеста за рукав.
- Это зажигалка? - усмехнулся Хемингуэй, продолжая всей своей немаленькой массой наступать на Ремарка. И тут грохнул выстрел.
Я бегом вывела Эрнеста из номера.
- Ты не ранен?
- Кажется, нет. Ремарк был слишком пьян и промахнулся. Вообще, из "дамского" браунинга трудно попасть в цель. Это не раз подтверждалось практикой. - Хемингуэй старался держаться, как ни в чем не бывало, и сел на своего любимого конька - стал демонстрировать свою компетентность:
- У Ремарка был маленький никелированный браунинг. "жилеточный" пистолет под патрон калибра 7,65 мм. Именно из браунинга образца 1906 года № 150487 Фанни Каплан стреляла в русского большевистского лидера Ленина. Правда, в этой истории, как и во многих, относящихся к тому времени и к этой стране, столько неясностей, что, пожалуй, только о марке пистолета и можно говорить довольно уверенно.
Эрнест помолчал секунду потом произнес значительно:
- Мир мог лишиться одного из двух своих самых больших писателей.
Других слов он, к сожалению, не отыскал. Даже не попытался ничего объяснить. Я поймала себя на том, что нахожу сейчас Эрнеста очень похожим на столь презираемого им Роберта Кона из "Фиесты".
Из отеля мы вышли на Мэдисон Сквер Гарден.
- Бери такси и уезжай отсюда, пока не набежали репортеры из всех нью-йоркских газет, - посоветовала я. Меня колотила дрожь.
Не попрощавшись, я перебежала на другую сторону улицы, перехватила желтую машину и через четверть часа была у себя в номере.


Chapter XX

Счастье - это крепкое здоровье и слабая память.
Эрнест Хемингуэй

108

"2 августа 1937 года
М с Пауле Пфайфер (мать втopoй жены Хемингуэя. - В. П.)
Кет Кей
Дорогая мама, ...меньше чем через две недели я снова еду в Испанию, где, как вы знаете, независимо от того, формируются ли ваши политические взгляды непосредственно или окольным путем, я сражаюсь не на той стороне и должен быть уничтожен со всеми прочими красными. После чего Гитлер и Муссолини могут пожаловать в Испанию и получить необходимые им полезные ископаемые и начать новую войну в Европе. Что ж, пожелаем им удачи, потому что она им очень понадобится. Меня уже мутит от подобной чепухи и всеобщего нежелания знать правду об этой войне, так что я в определенном смысле рад вернуться туда, где мне не нужно будет говорить об этом... Я снова начну работать для НАНА (Североамериканское газетное объединение), но если по какой либо причине мне придется свернуть эту работу, то без дела я не останусь. Мы собрали деньги на двадцать санитарных машин, и сборы от фильма позволят купить еще пятьдесят или сто машин...
...Дом в Пигготте мне больше по душе, чем Белый дом. М с Рузвельт высоченного роста, обворожительная и совершенно глухая. Она практически ничего не слышит, когда к ней обращаются, но так мила, что большинство людей этого просто не замечают. Президент по гарвардски обаятелен, беспол, женственен и похож на огромную даму - министра труда. Вот так так, он полностью парализован ниже пояса, и требуется немало усилий, чтобы усадить его в кресло и перевозить из комнаты в комнату. В Белом доме очень жарко - кондиционер только в кабинете президента, а еда - хуже не бывает. (Это между нами. Гость не должен критиковать.) Нам подали суп на дождевой воде, резинового голубя, чудный салат из вялых овощей и присланный каким то почитателем торт. Восторженный, но неумелый почитатель... Президента и м с Рузвельт фильм "Испанская земля" очень взволновал, но оба сказали, что в нем маловато пропаганды.
Я рад был побывать и у них и в Голливуде и посмотреть Белый дом, но жить в нем мне бы не хотелось... Марта Геллхорн, устроившая нам приглашение на обед, перед вылетом в Вашингтон съела в аэропорту три сандвича. Мы тогда решили, что она спятила... Просто ей частенько приходилось бывать в Белом доме. Во всяком случае, меня там больше не будет.
Дорогая мама, простите меня за то, что я возвращаюсь в Испанию. Все, что вы говорили о необходимости остаться и воспитывать мальчиков, очень правильно. Но когда я был там, я обещал вернуться, и, хотя всех обещаний сдержать невозможно, это я не могу нарушить. В противном случае, чему бы я мог научить моих мальчиков...
Вы всегда были такой примерной и в равной степени заботились как о земной, так и о потусторонней жизни... А я пока что утратил всякую веру в потустороннюю жизнь... С другой стороны, на этом этапе войны я абсолютно перестал бояться смерти и т. д. Мне казалось, что мир в такой опасности и есть столько крайне неотложных дел, что было бы просто очень эгоистично беспокоиться о чьем либо личном будущем. После первых же двух недель в Мадриде у меня появилось такое безликое чувство, когда забываешь о том, что у тебя есть жена, дети, дом, катер... Без этого невозможно по настоящему выполнять свои обязанности. А сейчас пробыл дома достаточно долго... и старые ценности снова вернулись, и теперь нужно опять научиться забыть о них. Так что не надо напоминать мне о том, как трудно им приходится. Я тоже имею об этом кое какое представление. Впрочем, хватит...
Передайте наилучшие пожелания всему семейству в Пигготте...
Эрнест"

109

Когда я вернулась, Пол еще спал. Он, похоже, совсем не заметил бы моей утренней вылазки, если бы я сама о ней в подробностях не рассказала за завтраком. Он аккуратно промакнул сафеткой рот и тихо, но твердо произнес:
- Не делай так больше. Будет большим счастьем для всех вас троих, если о происшествии не узнают нью-йоркские газеты.
- Но что это было?
- Эрнест на этот вопрос ответил бы более исчерпывающе.
- Я торопилась к тебе. И не сомневалась в том, что ты, как всегда, в курсе любой мировой проблемы. Но в данном случае, как я понимаю, речь идет лишь о небольшой околосемейной драме.
- Эрих Мария Ремарк многих любил в своей жизни. Эрнест Хемингуэй многих любил в своей жизни. И Марлен Дитрих любила многих.
- И еще она любила обоих этих мужчин? А может их было больше? - я постаралась вложить в эту фразу как можно больше вопросительных интонаций.
- Для общения с Марлен надо иметь не только крепкие нервы, но и здоровый желудок, - рассмеялся Пол. - Однажды я был приглашен на рядовой обед к ней для узкого круга лиц. Нам, помнится, подали: суп из акульих плавников, бифштекс по-татарски, яичницу-болтунью, запеканку из индейки с грибами и груши в красном вине. Кто-то тогда пошутил, что Фрау предпочитает закармливать мужчин, нежели спать с ними.
Но для публики, отметила я про себя, она является звездой, вокруг которой всегда вьется рой готовых бросить к ее ногам миллионы поклонников, кинодивой, появляющейся в сопровождении сменяющих друг друга кавалеров.
- Дитрих чаще всего проводит отпуска в Европе. Так как голливудские киномонстры уже не поспевают за ее финансовыми аппетитами, Марлен уже ничто не удерживает в Америке и не заставляет хвататься за любую роль. Она может себе позволить многомесячные перерывы между фильмами. У Ремарка сложилась подобная же ситуация. Всемирную известность ему принесло одно-единственное произведение - роман "На Западном фронте без перемен". За всю историю книгопечатания только Библия по числу проданных экземпляров стоит впереди этой книги.
Как и Дитрих, Ремарк, не будучи евреем, покинул Германию, презирая ее национал-социалистическую политику, и с тех пор живет либо в приобретенном еще в 1931 году доме в Порто-Ронко, на берегу Лаго-Маджоре, либо путешествуя по миру. Когда в начале сентября 1937 года Ремарк появился в Венеции, у него как раз осталась позади одна из многочисленных, но мимолетных связей - на сей раз с кинозвездой Хеди Ламарр.
Там, на кинофестивале, он и познакомился с Марлен.
- Я где-то читала, что Ремарк, хотя и успел уехать раньше, крепко пострадал во времена нацизма.
- Пострадала его родная сестра, - уточнил Пол Скотт, - которую обезглавили по приговору суда. А писателю, находившемуся в это время в Соединенных Штатах, вне досягаемости гитлеровских палачей, прислали счет за содержание фрау Ремарк в тюрьме - почти на 500 рейхсмарок.

110

- Великий писатель, хочешь ни хочешь необходимо признать, является совершенно иным человеком, нежели его герои: гордецом, щеголем, ловеласом, мазохистом.
- Что значит - мазохистом? - спросила я. Я знала значение этого слова.
- Здоровый человек не попал бы под влияние Дитрих, - без экивоков объяснил Пол.
- Сколько поколений бьются над вопросом: что такое любовь? - сказала я тихо.
Пол положил свою ладонь поверх моей: - Не надо комментариев.
Успех временно изменил Дитрих. Кинокомпания "Коламбиа", планировавшая снять её в роли Жорж Санд, отказалась от этой идеи. Роман с Ремарком спас Дитрих от депрессии. - Мне рассказали следующую вполне интимную историю, - почти заговорщицким тоном продолжал Пол Скотт. - Дитрих решила провести лето всей семьей - мути, папи, тохтер, хаузендаме и Ремарк на лучшем и самом модном курорте в Антибе. Итак, внимание, Хэдли, сосредоточься и постарайся не запутаться в связях. Все, что называется, в сборе: Марлен Дитрих, её номинальный муж Рудольф Зибер, дочь Мария тринадцати лет, её гувернантка Тами и "друг семьи" Ремарк.
Супружеские отношения Марлен с Рудольфом закончились после рождения дочери, но у них сохранились дружеские взаимодействия. Рудольф до конца своих дней официально считался мужем Марлен. "Любимый папи" был её доверенным лицом, советником, домоправителем. Марлен поверяла ему все свои любовные тайны, Рудольф почитал делом чести для себя достойно выглядеть в глазах её любовников. Впрочем, и он не был одинок. Тами, Тамара Матул, русская эмигрантка из дворянской семьи, самозабвенно любила Руди. Дитрих эту связь поощряла, как, впрочем, и все другие увлечения мужа, но Тами категорически запрещалось иметь детей.

111

Мария, дочь Марлен Дитрих, запомнила, что Ремарк писал от руки остро отточенным карандашом. Он всегда носил с собой коробку таких карандашей и желтый блокнот в линейку на случай, если вдруг придет вдохновение. Пока Ремарк трудился в затененной комнате над "Триумфальной аркой", где героиня имела "высокие брови, широко поставленные глаза, светлое загадочное лицо. Оно было открытым, и это составляло её тайну", Марлен подружилась на пляже с послом США в Англии Джозефом Кеннеди, отцом будущего нашего президента. У Кеннеди-старшего была вилла по соседству, маленькая тихая жена, родившая ему девятерых детей, и репутация изрядного волокиты. Кончился сезон, и "семья" вернулась в Париж. Все понимали, что война неизбежна, несмотря на подписание Мюнхенского соглашения. Дитрих отправилась в Голливуд: ей предстояло получить американское гражданство. В ожидании приятного события она заводит роман с известным актёром Орсоном Уэллсом. У Ремарка, кроме Марлен Дитрих, ещё два предмета страсти - художественная коллекция и машина "ланчия", будто сошедшая со страниц романа "Три товарища". Он называет машину "серой пумой", а Марлен - "золотой пумой". О коллекции стоит сказать особо. Это богатейшее собрание картин, среди них - работы Эль Греко, Ван Гога, Сезанна, Модильяни. Редкие книги с иллюстрациями знаменитых художников, поистине музейные сокровища китайской династии Тан, бесценные ковры, много другого антиквариата. Надо отдать должное, Ремарк позаботился о том, чтобы переправить коллекцию сначала в Голландию, потом в Америку и сам следил за упаковкой экспонатов. Летом 1939 года Ремарк снова приехал в Антиб, где его ждала Марлен, увлеченная лесбиянкой по имени Джо. Авантюристка и путешественница, владелица яхт и шхун, она бросила якорь в пристани Антиб. Она именовала себя "пираткой", а Дитрих - "красоткой". Ко всеобщему удивлению, неслыханная фамильярность сходило ей с рук. Вечерами Марлен наряжалась и отправлялась на яхту к своей возлюбленной, не первой и не последней в ее длинной жизни.

113

Дитрих снова пригласили сниматься в Голливуде, на сей раз сыграть роль французской шлюхи в фильме "Дестри снова в седле". Она сначала с негодованием отвергла это предложение, а потом устроила "семейный совет", в котором приняли участие муж и любовники - Джозеф Кеннеди-старший, фон Штернберг, Ремарк и "пиратка" Джо. Все настоятельно рекомендовали дать согласие. Перед отъездом Дитрих просит Ремарка позаботиться о её дочери Марии.
После подписания пакта Молотова-Риббентропа руки у немцев были на Западе развязаны. До Антиба они могли добраться за час. Пустив в ход свои могущественные связи, Дитрих забронировала "семье" билеты на пароход "Куин Мэри", отплывавший в Америку 2 сентября 1939 года.
Гитлер захватил Польшу. Великобритания и Франция уже были в состоянии войны с Германией, а в США война не чувствовалась. В Нью-Йорке открылась Всемирная выставка. О Дитрих снова кричали заголовки газет, она снова была в зените славы. Газеты живописали роман Дитрих и Стюарта, исполнителя главной мужской роли. Когда "семья" прибыла в Голливуд, журналисты дознались, что с мужьями у Дитрих явный перебор. Возмутившись пуританскими нравами, Дитрих предложила Ремарку уехать в Нью-Йорк - самое подходящее по ее словам место для блестящего таланта. Ремарк отказался, и тогда уехать пришлось мужу с гувернанткой Тами.
Дитрих снимала дом в Беверли-Хиллз. Ремарк поселился в доме напротив. Он жил затворником, днём писал, а к вечеру, когда Марлен возвращалась со съёмок, рвал написанное. За счастье слышать её голос, находиться с ней рядом он готов был выслушивать рассказы про очередного любовника, писать для нее любовные сцены, сочинять завораживающие фразы для обольщения заурядных киноковбоев.
Она блистала остроумием на светских раутах, повторяя слово в слово сказанное накануне Ремарком. Наконец Ремарк осознал, что больше не в силах выносить каждодневную пытку. Он снял дом в Брентвуде и купил двух ирландских терьеров. Дом предназначался для временного хранения вывезенной им из Германии коллекции живописи.

114

Он писал ей безмерно печальные письма, полные скрытой в прозе поэзии. Но у не уже был очередной избранник - Жан Габен, заключивший контракт с Голливудом. Он не догадывался, что Марлен уже ждет не дождется его, едва покинувшего оккупированную Францию.
Хотя интимные отношения между Марлен и Ремарком закончились в 1940 году, Дитрих еще долгие годы оставалась возлюбленной его фантазии. 9 декабря 1938 года Ремарк приступил к работе над большим эмигрантским романом "Триумфальная арка", который наконец должен был излечить его от комплекса "писателя одной книги".
Ремарк переехал в Нью-Йорк. наверное, к этому периоду относились мои встречи с Ремарком - очная, описанная выше, в присутствии Хемингуэя, и вторая, заочная, телефонная беседа, Ремарк позвонил буквально на следующей неделе,
Роман "Триумфальная арка" вышел в свет в конце 1945 года. Каково было Марлен Дитрих прочитать отповедь, данную ей Равиком-Ремарком: "Ты подлая стерва!.. Лгунья, - сказал он. - Жалкая лгунья... Убирайся ко всем чертям со своей дешевой загадочностью... Один тебе нужен, видишь ли, для упоения, другому ты заявляешь, что любишь его глубоко и совсем по-иному, он для тебя тихая заводь... Что ты знаешь обо всем этом? Тебе нужно опьянение, победа над чужим "я".
Из-за недооценки себя и депрессий, жар которых Ремарк пытался залить морем алкоголя, для Дитрих, человека, ценящего во всем порядок, он оказался трудным партнером. Она тревожилась, когда любовник пил где-нибудь сутки напролет; однако связь Марлен с необузданной авантюристкой Джо Карстерс приводила Ремарка в ярость.
В 1953 году Ремарк объявил, что подумывает о женитьбе на Полетт Годдар. Дитрих на правах друга принялась его отговаривать. Она полагала, что Годдар движет корысть, ей нужна коллекция, а не сам Ремарк. Тогда, после пятнадцати лет страданий, Ремарк - в который раз! - предложил ей руку и сердце: в противном случае он женится на Годдар. И сдержал слово. Книгу "Время жить и время умирать" Ремарк посвятил свой последней жене красавице Полетт.
Возможно, Ремарк женился на Годдар, желая отомстить Дитрих. А может быть, ему нравились хищницы, "пумы"? Ремарку был свойствен сильный комплекс неполноценности. Успех, свалившийся на него совершенно неожиданно, он считал незаслуженным. Он, разумеется, наслаждался независимостью, которая была обеспечена внезапным богатством: несмотря на приобретения предметов искусства и дорогие подарки, которые он постоянно посылал поклонникам, деньги продолжали литься к нему рекой, и гонорары из всех стран света казались неиссякающим источником. При этом Ремарк был твердо уверен, что не заслуживает таких гонораров, ибо как писатель не стоит этих сумм и, по сути дела, никаких значительных для читателя романов написать не может.


Chapter XXI

Все хорошие книги сходны в одном, - когда вы дочитаете до конца, вам кажется, что все это случилось с вами, и так оно навсегда при вас и останется.
Эрнест Хемингуэй

115

"31 января 1938 года
Хэдли Моурер,
Ки Уэст
Дорогая моя Хэдли, ...я вернулся сюда только позавчера, и за девять месяцев накопилось полно писем и прочих бумаг. Да еще ужасная ностальгия по Испании. Передай Полу, что я как нибудь расскажу ему про Теруэль... Мэттьюсу и Делмеру (амер. журналисты, аккредитованные в Мадриде - В. П.) отказали в разрешении ехать в Теруэль и мне пришлось поручиться за них... Первый репортаж о битве (за Теруэль. - В. П.) я отправил в "Нью Йорк таймс" на десять часов раньше Мэттьюса, потом вернулся на фронт, участвовал в наступлении вместе с пехотой, вошел в город вслед за ротой саперов и тремя ротами пехоты, написал и об этом, вернулся и уже готов был отправить прекрасный репортаж об уличных боях, когда получил телеграмму от НАНА. Они сообщали, что им больше не нужны мои корреспонденции. Должно быть, это им слишком дорого обходилось. Итак, эти католики в редакции "Таймc" выбросили мой материал, вычеркнули мое имя из корреспонденции Мэттьюса, и прошлой ночью, лежа в постели, я прочел в газете о том, что Мэттыос единственный из корреспондентов, кто действительно был в Теруэле. Но сначала "Таймс" вновь захватила город для Франко, сославшись на официальное сообщение из Саламанки . Они отказались печатать мои корреспонденции, и НАНА телеграфировало мне, чтобы я прекратил работу. Ну что ж. Конечно, пора научиться кушать все это дерьмо, но я никак не могу привыкнуть к вкусу. Мэттьюс замечательный парень, и я рад, что смог оказаться полезным ему. Но когда три месяца ждешь события, которое должно произойти, а потом твою работу полностью саботируют... и лишь набрасываются на твою книгу, то подумываешь не сменить ли фамилию и не начать ли все сначала .
Дорога домой очень утомила меня - все время штормовой ветер, и в такую погоду я сам привел сюда лодку из Майами. Слишком устал, чтобы писать. Пожалуйста, извини. В Мадриде написал пьесу ("Пятая колонна"), которая тебе, должно быть, понравится. Не знаю, поставят ли ее когда нибудь, но мне на это наплевать... Они (критики) уже не могут причинить мне такие неприятности, как раньше, когда я был молодым. Даже испугать меня им не под силу... Не обращай внимания на мое настроение. Завтра, возможно, опять буду чертовски жизнерадостным. Мистер Хемингуэй быстро оправляется от ударов. Извини за мрачное письмо... Прими мою любовь и передай наилучшие пожелания Полу. Я люблю вас обоих.
Эрнест".

116

Итак, Ремарк вновь и вновь находил в себе силы для борьбы с собственным одиночеством, которое силился обмануть своими светскими похождениями, столь же многочисленными, как и у Марлен.
С тех пор прошло немало лет. Большинства участников описанных выше событий уже нет в живых. Точнее, остались только я и Марлен.
В Старом Свете нет больше таких художников, как она. Несмотря на две мировые войны, которые сделали Германию не самой популярной страной в мире, Дитрих осталась единственной немецкой суперзвездой, единственной европейской актрисой столь широкого международного масштаба. И к тому же, она сумела поддерживать миф о себе, который был частью ее искусства и который особенно трудно было сохранять с каждым десятилетием ее жизни. Но она приспособилась к годам уединения, к новым правилам игры, несмотря на то, что не было никакого способа предсказать цену, которую надо за это заплатить. Она создала легенду о себе, к которой относилась очень серьезно.
Уникальные качества Марлен, ее воспитание и судьба дали ей замечательную способность и редкую возможность прожить за свою жизнь несколько судеб. Выглядело это настолько естественным, что многие считали происходящее само собой разумеющимся. В звезде под зорким аналитическим взглядом камеры герой и актер сливаются в одном оригинальном художественном облике. Люди проектируют свои фантазии и мечты на лицо Марлен Дитрих. Наверное, Марлен не хочет разрушать фантастический образ, поэтому-то она и живет теперь отшельницей.
Несколько лет назад мы с Маурером летели в Нью-Йорк. В салоне самолета она сидела перед нами со своей белокурой секретаршей. Мы представились Марлен и потом проговорили весь полет. То есть, Пол Скотт сразу же, глотнув виски, задремал, я наклонилась к ее немного опрокинутой спинке, а Марлен устроилась вполоборота. Она оживлялась по-девичьи - искренняя, забавная, сексуальная, с неистребимым немецким акцентом, с детским "r", превращающимся в "w". У меня было такое чувство, что рдом с ней я сбросила лет двадцать.
Я промолчала о своих встречах с Ремарком, она ни словом не обмолвилась о своей многолетней переписке с Хемингуэем, которого не было на свете уже несколько лет. Я сказала, что пытаюсь бросить курить.
- О, не делайте этого! - сразу начала горячо отговаривать меня она. - Я начала курить во время войны, это и сохранило мое здоровье. Бросила лет десять назад, и несчастна с тех пор. Я никогда не пила прежде, а теперь я пью. У меня не было кашля, пока я курила - сейчас я кашляю.
- Нельзя бросать курить, тем более, что вы не хотите этого делать, - добавила она, помолчав. И последний, решающий аргумент:
- К тому же, вы сразу располнеете.
Потом мы коснулись ее кинофильмов и режиссеров, у которых Марлен снималась.
- Ни одна роль из сыгранных мною на экране, не имеет ничего общего со мной лично, и отождествлять меня с моими ролями просто глупо, - заметила она.
Дитрих как раз возвращалась со своих гастролей в Денвере. Да, она не прекращала свои концерты всю Вторую мировую войну. Видела ее вблизи, поднимая своими песнями боевой дух союзных войск в течение трех лет - дольше, чем любой другой исполнитель, за что была удостоена самой высокой гражданской награды Соединенных Штатов Америки - "Медали Свободы", а так же французского ордена Почетного Легиона. И всем запомнилась в ее исполнении "Лили Марлен" - старая немудреная немецкая песенка, полюбившаяся солдатам всех стран, но запрещенная Гитлером в собственном отечестве. Вот тут впервые всплыло имя Хемингуэя, поскольку мне показалось уместным привести на память абзац из его романе "Прощай, оружие!": "Было много слов, звучание которых вы не могли вынести. Только географические названия, а также часы и даты несли какой-то конкретный смысл. А абстрактные слова, такие, как слава, честь, храбрость, были непристойны по сравнению с названиями деревень, дорог, рек, номеров полков". Марлен поняла, что я хотела донести до нее. Она стала перечислять, загибая тонкие пальцы:
- Африка, Сицилия, Италия, остров Гренландия, Исландия, Франция, Бельгия и Голландия. - Здесь она сделала паузу. - Германия и Чехословакия.
Ее голос нес невыразимую историю каждого из 500 000 солдат, для которых она пела.
Марлен попросила у меня сигарету, я щелкнула зажигалкой.
- Похоже, я скоро снова начну курить, - сказала она.
- Похоже, я передумала бросать курить, - рассмеялась я.
- Хемингуэй действует прямо, но он является также весьма тонким художником, что вовсе не характерно для американских авторов, - произнесла она. - Хемингуэй, оставаясь истинным сыном своего народа, приобрел как писатель международное значение. Он быстро и легко завоевал симпатии представителей самых разных национальных культур, - она улыбнулась. - Считаю, что в писателе Хемингуэе умер великий драматический актер. С мастерской легкостью он воспроизводил все нюансы произносимого слова, а также пауз, несущих мысли героя. Почерк Хемингуэя узнаешь даже при воспроизведении тривиальной светской беседы. И вполне справедливы высказывания критиков, называющих Хемингуэя одним из великих новаторов литературной формы двадцатого века, создателем английского языка, на котором многие следующие поколения будут говорить, писать и думать.
Марлен снова глубоко затянулась:
- На меня произвел большое впечатление прочитанный когда-то очень короткий рассказ. Два официанта наблюдают за пьющим бренди стариком в наружном кафе в неназванной испанской деревне. Один официант молод и нетерпелив, он хочет, чтобы старик быстрее ушел: его ждет молодая жена в теплой постели. Второй официант постарше, он не чужд сострадания к старику. Старший официант говорит, что на прошлой неделе старик пытался повеситься, но младший официант отмечает, что у их клиента нет причин, чтобы отчаиваться, потому что у него много денег. Младший официант наконец заставляет старика идти домой, после этого официанты закрывают кафе. Старший официант говорит младшему, что он - как и старик - ценит чистое, хорошо освещенное помещение, чтобы развлечься.
По дороге домой старший официант заходит в бар, чтобы выпить чашечку кофе, но ему не нравится неряшливость этого места. Однако ему не хочется домой. Он знает, что ему не удастся уснуть, как всегда, пока не засветает. Гениальная миниатюра, не правда ли? В этом рассказе Хемингуэю удалось вплотную сократить завесу между литературой и жизнью, к чему стремится каждый художник.
- "Там, где чисто и светло" - так называется рассказ, - подсказала я. - "Там, где чисто и светло".
- Да, должно быть, но это не имеет большого значения, потому что это прежде всего откровение одиноких людей, рассказ о страхе перед смертью, об одиночестве и пустоте вокруг. О том, что никому нет дела до вас. Об ощущении, что никто не понимает вас и даже не пытается понять вас. Не знаю, как другие, но я испытываю огромное волнение, читая Хемингуэя. Более того, моя спина и руки вроде бы без причины покрываются мурашками.
Не скажу, что Дитрих открыла тогда что-то для меня новое, но появился повод порадоваться за звезду. Эрнест Хемингуэй, должно быть, не имел случая разглядеть в ней глубины чувств. Он написал в журнале "Лайф" в честь ее 55-летия примерно так: "Она могла бы разбить любое мужское сердце только своим волшебным голосом. Но у нее есть еще прекрасное тело и бесконечно очаровательное лицо. С днем рождения, Лили Марлен!".

117

Чаще всего мы с Эрнестом отдыхали в Монтре или Лозанне. Больше полюбился нам отдых в Монтре, полвека назад представлявшем собой тихий заснеженный городишко, разбросанный по невысокому холму. Здесь особенный мягкий климат, какой я позже нигде больше не встречала. Объясняют это тем, что Монтре вытянулся между горной грядой и спокойными водами озера, среди пейзажей исключительной, прямо-таки фантастической красоты. Местность летом отличалась богатой растительностью, палисадники утопали в кущах лавров, магнолий, пальм, кипарисов и миндаля.
Я могу представить, как за пятьдесят лет все изменилось, недаром Монтре теперь называют "жемчужиной швейцарской Ривьеры". Как объяснял гид, отдых на Ривьере может быть разным: не требующим никаких усилий или очень активным - теннис, водные лыжи, конный спорт, пешие прогулки в горах. Из Монтре удобно отправиться в Грюер и в Лозанну, подняться в горы: Виллар, Лейзан, Шампери - это ближние к Монтре горные курорты. Теперь в Монтре, оказывается, действуют масса казино, баров, дискотек, магазинов. В многочисленных ресторанах подают пойманную в озере рыбу под полюбившееся нам тогда белое вино кантона Во. Стоило оно в то время гроши, представляю, какая цена ему сейчас.
Мы с Эрнестом могли себе позволить одну-другую бутылочку Во за обедом. Попросила бы я откупорить бутылочку для себя и теперь, поскольку могу себе это позволить, но вряд ли такая оказия случится - в Монтре я не поеду.
А поеду я, почти наверняка, в курортный город Торгон, в котором никогда прежде не была, но несколько раз проезжала мимо, глядя в вагонное окно. Выбор мой объясняется просто: Торгон находится на самой границе Франции и Швейцарии на высоте более тысячи метров и добираться до него от Парижа на поезде, мчащемся со скоростью 200 миль, всего каких-то четыре часа. Торгон, как написано в путеводителе, располагается у подножия вершины Ле Денс дю Миди, образованной несколькими пиками, которые со стороны Женевского озера напоминают острые зубы. В поднебесье за считанные минуты туристов и лыжников возносят за считанные секунды 224 кресельных и бугельных подъемника. Но для меня важны более комфортные подъемники кабинного типа. Их в Торгоне четыре, но уверена: сколь-нибудь обременительной очереди на них не наблюдается.
Я выехала из Парижа с небольшим атташе-кейсом, который по мой просьбе накануне купил коридорный в одном из киосков вестибюля отеля. Еще прежде нашла по телефону в Австрии Генриха Вайсмюллера, что оказалось совсем нетрудно, поскольку он фигура известная в этих горных краях - уже несколько десятилетий владеет школой проводников в Шамони. Я сказала, что специально приехала из Америки за хранимой им рукописью и назначила встречу в Торгоне, назвав день и час,
- Нет проблем, - услышала любезный ответ.
Когда-то я перелистала всю эту рукопись - от первой до последней страницы. Невозможно было вынести боли и страха автора, талантливого подростка, который еще не пересек и двадцатилетнего рубежа. Я почувствовала, что земля уходит из-под моих ног, что у меня начинается лихорадка, поднимается температура.
- Эрни, мой мальчик, - сказала я, припав к его мощному плечу. - Это печатать нельзя. То есть, среди издателей охотники добиться популярности через скандал найдутся. Но как писатель ты навсегда будешь связан с этой книгой, несущей читателю нечеловеческий ужас.
- Я все это испытал и, как видишь, душевно остался здоров, - возразил Эрнест.
- А еще кто-нибудь читал ее?
- Вся наша семья еще в Мичигане. Наверное, кроме мамы. Ты ведь знаешь - она иронически относится к моему занятию сочинительством.
- Эрни, милый, поверь моему женскому чутью. Эта книга завораживает, но в основе ее лежит зло. Я бы не хотела, чтобы наш сын когда-либо прочел ее.
Эрнест побледнел, чувствовалось, что он едва сдерживается.
- Ты сознаешь, что я эту рукопись - плод моих мук, поисков и трудов, не могу и не хочу вот так запросто выкинуть в мусорный ящик у нас во дворе?
Но чувствовалось, что нечто неощутимое осязанием и непередаваемое словами, угнетает Хемингуэя.
И однажды он не сдержался:
- Я перечитал эти рукописи, и будто черная, безнадежная бездна заглянула мне в душу. На мне будто черная метка, - сказал он. - И все, кто со мной соприкасается, заражаются опасным микробом пессимизма и безнадежности.
Я уже чувствовала, что на Эрнеста накатывает очередной приступ депрессии.
- Выбрось из головы этот индейский бред, - сказала я, чтобы успокоить большого мальчишку. Я видела, что он постепенно, исподволь прозревает.
К этому моменту я уже знала, как буду действовать и как распоряжусь опасной рукописью.
- Я помогу тебе, - сказала я.
Надо сказать, Эрни сумел быстро перестроиться. Все заметили, что его литературный стиль несколько смягчился.
Я осмотрела в окно, на проносящиеся скальные кручи, поросшие лесом каменистые осыпи. Время от времени мелькали языки ледников, образовывавших бурные речки и изумрудные озерца.

118

Где-то через неделю, а может и меньше после памятного общения с Хемингуэем и Ремарком на Манхаттане, мне позвонили из отеля "Пенсильвания".
- Сейчас вы будете говорить с господином Ремарком, - скороговоркой произнесла телефонистка и сразу же послышался его голос:
- Я получил ваш телефонный номер в рецепции "Пенсильвании", где вы оставили визитную карточку. Как германский офицер я должен принести вам извинения за недавний инцидент.
Я сочла за лучшее промолчать о том, что наблюдала писателей первой линии Старого и Нового света и не в таком поросячьем виде.
- В общем-то, должен признать, что я не очень хорошо знаком с творчеством Хемингуэя. Однако я сознаю, что вел себя по отношению к нему совсем не справедливо.
Меня снова поразила манерность его речи. Потом решила, что он опять вдребезги пьян. А может, его так научили английской речи? В общем, я набралась терпения выслушать Ремарка до конца.
- То есть я прочел все им написанное, но не все пока осмыслил, - продолжал Ремарк. - Самым первым попало мне в руки, понятно, "Прощай, оружии!". Роман не прошел мимо моего внимания, потому что и хемингуэевская работа, и моя вышли из печати практически одновременно. И, не скрою, вызвали в обществе немало шума.
Да, второй роман Хемингуэя, "Прощай, оружие!", рассматривается как самое прекрасное художественное отражение идеи. Предмет точно соответствует методам его воплощения, подумала я. Но вслух произнесла только лишь:
- Хемингуэй использовал пулеметную очередь, если так можно выразиться, как стиль письма романа. Это мастерство сделало Хемингуэй самым знаменитым американским автором двадцатого века. Но мне известно, что и ваш роман "На Западном фронте без перемен" обладает не меньшими достоинствами.
Ремарк закашлялся, и кашель выдал в нем сильно курящего человека. А возможно, это последствия отравления газом на Западном фронте...
- Недавно перечитал "И восходит солнце". Там немного лова рыбы и даже боя быков. Но что важно - достоверно показана еще одна жертва войны, может быть самая главная, - леди Брет Эшли. Если Джейк Барнс страдает от физической травмы, то леди Эшли стоически переносит свою неспособность реализовать непреодолимую тягу к любимому человеку.
Честно говоря, этот непривычный вывод профессионала прозвучал для меня совершенно неожиданно: обычно героиню "Фиесты" критики представляют как весьма распущенную особу, готовую переспать с каждым встречным.
- Краткость и точность стиля Хемингуэя являются прекрасными примерами профессионального мастерства - заметьте, это самая объективная оценка, которую может дать писатель писателю.
Он сделал паузу, будто ожидая моей реплики. Но я промолчала.
- Искусство и мы, писатели, созданы друг для друга, и где пресекается эта связь, пресекается человеческая жизнь. Только это и можно достоверно утверждать, только это зеркало и дает нам верный образ. Теперь вы понимаете, почему я с этими признаниями звоню вам, а не ему? Я даже стал подумывать о том, чтобы поэкспериментировать с новыми способами воссоздания характеров и форм взаимоотношения людей. Очень привлекателен литературный стиль Хемингуэя, заключающийся в последовательном использовании короткой, конкретной, прямой фразы и сцен, состоящих исключительно из диалога.
Когда наш разговор закончился и мы положили трубки, я подумала, что для объективности надо было упомянуть, что хотя ранний Хемингуэй многому научился у Фицджеральда и Шервуда Андерсона, его эстетика фактически ближе американским поэтам, с которыми он общался в Париже в 1920-х: Элиотом, Эзрой Паундом и особенно с Гертрудой Стайн. Наверное поэтому, беллетристика Хемингуэя не скучная равнина. И тексты Хемингуэя - результат кропотливого процесса отбора каждого слова, выполняющего предназначенную именно ему и только ему функцию. Выбор языка, в свою очередь, происходит через ум и опыт героев произведения. Главное рабочее значение "принципа айсберга Хемингуэя" в том, что вокруг основного сюжета всегда имеется сеть ассоциаций, подкрепленная включением, а, возможно, и упущением отдельных деталей.
Его романы обычно придерживаются последовательной хронологии, те же три дня в "По ком звонит колокол", но Хемингуэй постоянно использует краткие экскурсы в прошлое, воспоминания героев, ретроспективный взгляд.
Хемингуэй-художник был гением, чтобы уяснить это, необходимо отделить миф от личности, защитить красоту его прозы. Критики Хемингуэя не в состоянии увидеть в смертном человеке бессмертного художника. Хемингуэй-человек воспринимается сегодня многими как некогда могучий бык на арене среди веселящихся зрителей, который в конце жизни стал пародией на самого себя.

119

Я вышла из вагона и ко мне сразу же подошел чрезвычайно симпатичный человек средних лет со словно вырубленным из очень твердого материала загорелым лицом непреклонного тевтонского воина и бесстрашного скалолаза.
- Мадам? - было заметно, что он не знает, как продолжить обращение и от этого теряется.
- Хэдли. Мадам Хэдли, если угодно, - уточнила я.
- Искренне сочувствую, - он посмотрел на мой наряд. - И извините за Джека. Я тогда сделал все, что мог, чтобы спасти ему жизнь. Как теперь его дела?
Я достала семейную фотографию Бамби:
- Превосходно.
- Я рад, что он выжил в этой проклятой мясорубке. А как вы собираетесь распорядиться рукописью?
Он читал это, догадалась я. А чем еще развлечься в непогоду или в мертвый сезон деятельному человеку в это поднебесной дыре?
- Это не рукопись. Это небольшого объема стопка пожелтевшей от времени бумаги, испещренной машинописными буквами. Помогите, Генрих, уложить бумаги в кейс. Я сегодня же хочу с ними распрощаться. Я хочу вам оставить на память одну страничку данного текста, себе - другую. Вам первую или последнюю?
- Никакую, - сказал Генрих. - Но я мог бы составить вам в этом компанию.
Да, читал, подумала я и вслух сказала:
- Спасибо, справлюсь сама, - я потеряла интерес к обер-лейтенанту, когда-то подстрелившему из егерского карабина моего сына. Судя по внешности, характеризующей способного выйти целехоньким из любой передряги человека, Генрих сильно преуменьшал свои возможности.
- Хотелось бы перекусить в одном из этих миленьких ресторанчиков. - Я выехала из Парижа достаточно рано, и стрелки моих часов еще не достигли полудня. Сегодня я планирую вернуться в Париж, поскольку уже на завтра мной куплены билеты домой, в Америку.
- Да, их очень много в районе вокзала. Торгон вообще славится своей кухней. Но, к сожалению, не могу составить вам компанию: мне нужно кое-кого навестить здесь.
То может, то не может, уже почти враждебно подумала я. Да он просто боится лишний раз прикоснуться к листкам. Я уже полностью уверилась в том, что он читал рукопись и несет в себе заряд отрицательной энергии. Я постаралась побыстрее распрощаться с весьма любезным бывшим альпийским стрелком. В небольшом подвальчике я заказала молодую паровую телятину с овощами, булку с сыром, чашку кофе.
- А есть у вас белое вино кантона Во? - спросила я официанта.
- Да, мадам. Я мигом.
- Не надо, - сказала я. - Я передумала.
Действительно, ходить по горам под хмельком в чуть ли не восьмидесятилетнем возрасте - это один из кратчайших путей на тот свет.
Но размяться перед путешествием в горы совершенно необходимо, и я попросила официанта порекомендовать мне массажиста.
- Прямо через улицу, - сказал молодой француз.
Не снимая фартука, он бегом выскочил в дверь, чтобы занять мне очередь. Я поняла, что все жители этого благословенного городишка помогают друг другу в поиске клиентов.
В салоне тайского массажа меня уже ждали и поработали со мной на совесть, то есть с применением мешочков с нагретыми травами, доставленными, как меня уверили, с лугов Таиланда, и самых современных спа-технологий Швейцарии.
Я освежилась под душем, попила чаю из японской чашечки тонкого фарфора с изображением гейш. Чтобы окончательно высохнуть, присела, набросив халат, в кресло.
И сразу нахлынули мысли, которые я отгоняла весь день.
Кабинные подъемники двигались без перерывов, и я практически тут же устроилась на мягком сидении одного из них. Билет был взят до конечной станции, и когда мы ее достигли, в вагоне оставались лишь несколько весьма крепко сложенных мужчин с обветренными лицами да я. Спортсмены в ярких свитерах поглядывали на меня и весело переговаривались на незнакомом языке. Я озорно подмигнула одному из них, они расхохотались. Они так и не поняли, чего этой бабке надо на такой высоте.
Ребята слегка размялись, встали на лыжи, потом по одному, по сигналу, с гиком и свистом попрыгали за гребень. Все произошло так молниеносно, что я и оглянуться не успела, как осталась на станции одна.
Через каждые пять минут все повторялось в точности до последнего движения. А я сидела на скамейке, не решаясь осуществить задуманное. Вдруг из вагончика высыпала группа пестро одетых туристов.
"Вот оно!" - поняла я: мне необходима была, оказывается, благодарная публика, которая, по меньшей мере, надолго запомнит мой поступок.
Под испуганные крики окружающих я подошла к самому краю обрыва. Я заглянула в бездну и бездна заглянула в мою опустошенную душу. Я с размаху бросила в пасть этой бездны забитый рожденными полвека назад в воображении Эрни химерами кейс. И в последнее мгновение мне пришло в голову, что если через годы кто-то под языком глетчера обнаружит "дипломат", если присвоит рукопись и опубликует ее под своим именем, то прославится как величайший сочинитель грядущей современности, сказавший новое слово в писательском мастерстве. И ему придется творить в дальнейшем в этом стиле и духе. И неизбежно он будет несчастен, как Хемингуэй, потому что заразится сгубившим того микробом.
Но вращавшийся в воздухе кейс раскрылся и резвый горный ветер разбросал листки по всей поверхности ледника.


Эпилог

Эпилоги похожи на жизнь. Жизнь продолжается, пока ты не умрешь - события сменяют друг друга. Романы обладают структурой. В них есть равновесие и замысел, которых не хватает настоящей жизни. Романы сами знают, когда им кончаться.
Эрнест Хемингуэй

Хэдли Ричардсон Маурер-Хемингуэй умерла в 1979 году в возрасте 88 лет.
Пол Скотт Маурер умер от сердечного приступа в 1971 в возрасте 84 лет.
Марлен Дитрих умерла от почечной недостаточности в 1992 году в возрасте 91 года.
Эрих Мария Ремарк умер в 1970 году в возрасте 72 лет.
Эрнест Миллер Хемингуэй покончил с собой в 1961 году в возрасте 62 лет.

Утром 2 июля 1961 года Мэри показалось, что она услышала грохот резко задвинутого ящика письменного стола. Встав с постели, она увидела на полу тело своего мужа. Выстрел из двуствольного дробовика "Аберкромби и Финч" раздробил писателю голову.
Хемингуэй был правдивым рассказчиком. Иногда ему казалось, что он - несчастливый талисман, прикосновение к которому чревато трагедиями. Несмотря на то, что Эрнест всегда носил в кармане конский каштан и кроличью лапку, он не мог не чувствовать несчастливую ауру вокруг себя. Отец его убил себя, сестра Урсула, заболев неизлечимой болезнью, покончила с собой, младший брат застрелился в 1982 году. Пытались свести счеты с жизнью, любовница Хемингуэя Джейн Мазон и парижский друг писатель Скотт Фицджеральд. Один из первых биографов писателя выбросился из окна.
Сейчас уже доказано учеными, что многие наши привычки передаются по наследству, точно так же, как цвет волос или тембр голоса, но мог ли Кларенс Хемингуэй предвидеть, что его печальному примеру последуют его сын, правнук и правнучка?
Через 21 год Лестер Хемингуэй последовал примеру старшего брата, на что в американской прессе появились ироничные заметки по поводу того, что суицид становится устойчивой привычкой в семье Хемингуэй. Эрнест Хемингуэй всегда был для Лестера настоящим кумиром. С детства все, что ни делал Эрни, приводило Лестера в восторг, ведь Эрни был таким большим и сильным. Лестер так же, как и старший брат, полюбил журналистику, охоту и войну. В 1944 году Лестер работал военным корреспондентом в Европе. О своих литературных трудах он старался не говорить. Его единственным значительным произведением можно назвать мемуары "Мой брат Эрнест Хемингуэй", появившиеся в 1962 году, через год после самоубийства Эрни.
А 35 лет спустя, почти день в день после самоубийства дедушки, покончила с собой дочь Бамби и внучка Хэдли - киноактриса и супермодель Марго Хемингуэй. Обеспокоенная долгим молчанием Марго, одна из ее подруг позвонила. Не дождавшись ответа, она попала в квартиру Марго по приставной лестнице. На кровати лежало тело, настолько разложившееся, что в нем вряд ли уже можно было узнать блестящую в прошлом модель.
В юности перед Марго Хемингуэй открывались широкие перспективы, ведь она была внучкой кумира нации. Манера ее поведения была точно такой же, как и у деда. Она проводила все выходные на рыбалке или лазая по горам. После того как Марго бросила школу, она решила перебраться в Нью-Йорк и попробовать себя в качестве модели. Интенсивная диета и изнурительные тренировки сделали из обычной девушки звезду "Вога" и "Тайма". Продюсер Дино де Лаурентис увидел в Марго будущую кинодиву и предложил ей главную роль в фильме "Губная помада". С выходом фильма Лаурентис понял, что поторопился с выводами, поскольку оценки критиков колебались в пределах от "очень плохо" до "отвратительно".
Провал фильма стал для Марго началом конца. В личной жизни все складывалось также неудачно: последовал разрыв с мужем, который был официально оформлен только в 1978 году. Позже она вышла замуж за французского режиссера Бернара Фуше, что дало ей возможность еще раз появиться в модных журналах. Проект Фуше сделать документальный фильм о жизни Эрнеста Хемингуэя так и остался в планах, так как Марго внезапно увлеклась буддизмом и магией американских индейцев. Да и сам брак уже трещал по швам.
После развода Марго пристрастилась к спиртному, заливая таким образом горечь прошлых поражений, и к 1988 году выглядела абсолютной развалиной. Осенью 1990 года она попала в больницу с нервным расстройством на почве алкоголизма. Марго прошла курс лечения сильнейшими психотропными препаратами, но спустя несколько месяцев болезнь обострилась, и бывшая модель покончила с собой, приняв смертельную дозу снотворного.
Другая судьба ждала Бамби. Отец и сын были настоящими друзьями, они провели немало времени вместе в Париже, Испании, на Кубе, во Флориде. Хемингуэй-младший унаследовал от отца любовь к природе, охоте и рыбалке. Он и сам пробовал силы на литературном поприще. В 1986 году Джек написал книгу "Злоключения рыболова: моя жизнь с Папой и без него".
Джек Хемингуэй был ветераном Второй мировой войны, заслужил государственные награды США, полгода провел в немецком плену. Младшая его дочь Мэриэл, была в числе родных, с которыми Джек Хемингуэй провел последние дни своей жизни. Мэриэл считается довольно удачливой актрисой, она играла в фильмах Боба Фосса и Вуди Аллена, ее партнерами были Брюс Уиллис, Питер О'Тул и Курт Рассел. Она была номинирована однажды на "Оскар" как актриса второго плана.

Никогда не следует забывать, что каждый из великих - человек, не больше и не меньше. Любой приведенный в этой книге факт абсолютно не умаляет заслуг писателя и не бросает тень на его личность, на его признание во всем мире. В 1999 году 100-летие со дня рождения Хемингуэя широко отмечалось во Флориде, Айдахо, Мичигане, Арканзасе, Массачусетсе и Иллинойсе, а также на Кубе, во Франции, в Италии, Испании, Китае и Японии. Поэтому автор считает необходимым завершить данное повествование наставлениями-завещанием Папы, сконцентрированными в малоизвестном сочинении писателя "Кредо человека" (в пер. с англ. В. Стоянова):

Никто не может показать миру, каков я есть, ярче, чем это смог сделать я сам. Никто не может утаить себя от собратьев, поскольку каждый поступок человека, каждый акт творчества говорит о его авторе. Я рассказываю людям все о себе в своих книгах.
О работе писателя. Мне кажется, с самого первого романа я знал, какова будет моя дальнейшая судьба. Никогда я ни минуты не сомневался, что являюсь пионером новой эпохи, и понимал, что в дальнейшем каждый мой шаг будет рассматриваться с огромным интересом. Поэтому я решил дать потомству правдивый отчет обо всех моих поступках и мыслях. Я ищу то, что не лежит на поверхности событий и не проходит с течением времени. Но моя цель - показать человеческую жизнь такой, какова она есть, не сгущая красок и ничего не приукрашивая. Я не отношу себя к великим мыслителям и не сообщаю человечеству ничего сенсационного. Однако я на редкость хорошо знаю мир и показываю его с тысячи разных точек. Мне никогда не приходилось выбирать героев, скорее герои выбирали меня. Как и многие мои предшественники, я восхищался людьми сильными, подчиняющими себе обстоятельства, подчиняющими себе окружающих. Эта тема захватила меня настолько, что я не могу посвятить себя ничему другому. Вдохновение может быть таким же страстным, как любовь. Содержание моих романов почерпнуто из глубин сердца и личного опыта, но я не удовлетворяюсь тем, чтобы легко и беспечно выпускать их в свет. Мои писательские привычки просты: долгие периоды обдумывания, короткие периоды записывания. Большую часть работы я проделываю в уме. Я никогда не начинаю писать, пока мысли не придут в порядок. Записывая, я часто произношу вслух отрывки диалога: ухо - хороший цензор. Я никогда не доверяю фразу бумаге, пока не сочту, что построил ее так, что она будет понятна любому. Все же я иногда думаю, что мое повествование скорее намекает, чем говорит прямо. Читатель должен зачастую прибегать к помощи воображения, иначе он упустит наиболее тонкие оттенки мысли. Я пишу с большим трудом, без устали сокращая и переделывая. Мне очень дорого благополучие моих произведений. С бесконечной заботливостью я граню и шлифую их, пока они не становятся бриллиантами. То, что многие авторы спокойно сохранили бы в гораздо большем объеме, я превращаю в крохотную драгоценность. Я обладаю редким даром - умением применять свои критические способности в работе над собственными произведениями, как если бы это был труд другого автора. Много раз я без колебаний отвергал то, что менее добросовестный писатель оставил бы, не усомнившись ни на йоту. Писать нужно, только если это приносит радость. Я счастлив, когда пишу, но я не всегда доволен тем, что бывает написано. Я не верю, что мои книги когда-нибудь станут мне памятником - я пытаюсь честно оценивать себя. Мне удалось стать писателем скорее благодаря настойчивости, нежели таланту; я - самый яркий пример человека в литературе, всем обязанного только себе. Но я никогда не заслуживал того невероятного успеха и славы, которых был удостоен. У меня было много восторженных поклонников, не прочитавших ни одной моей книги. Впрочем, общественное мнение всегда было склонно переоценивать мою значительность - и недооценивать значение. Книги обладают бессмертием. Это самый прочный продукт человеческого труда. Храмы превращаются в руины, картины и статуи разрушаются, но книги продолжают существовать. Время не властно над великими мыслями, которые сегодня так же свежи, как и в ту пору, когда, много веков назад, они зародились в умах их авторов. То, что говорилось и думалось тогда, и сейчас столь же мощно воздействует на нас с печатной страницы. Годы лишь отсеяли и унесли плохое, так как только по-настоящему хорошее может долго жить в литературе. Современному романисту, помимо умения трудиться упорно и терпеливо, необходимо редкое сочетание способностей. Он должен обладать трезвым суждением и точным чувством меры, чтобы выбрать нужное из огромной массы материала и расположить все это, соблюдая соподчинение частей и верную перспективу. Он должен иметь воображение, чтобы мысленно переноситься и в прошлое, и в настоящее и буквально жить в гуще того, что описывает. У него должна быть критическая интуиция, которая помогает обнаружить причины и следствия и верно судить о людях и событиях. Только когда писатель ясно представляет себе мотивы человеческих поступков, он действительно может начать писать хорошо. Найдется очень мало романов, где есть все: борьба, преследование, жестокость, секс, сильные характеры, действие, которое развивается как наступление бронетанковой дивизии, а также уважение к собственным героям и к правде. Чаще всего то, что пишется большинством авторов в поздние годы, - это просто новые вариации сцен, характеров и событий из ранних произведений, с той лишь разницей, что в них меньше искусства и меньше силы и огня. Слишком многие современные романы не преподают никакого урока и не служат никакой цели, кроме возбуждения отвратительного животного страха, от которого кровь стынет в жилах. Я счастлив, если, читая новый роман неизвестного автора, обнаруживаю, что он не пропитан горечью и что это добрая, щедрая и умная книга. Ценность и привлекательность хорошей книги состоит в совершенной простоте, откровенности и как бы нечаянном обнажении характеров и мотивов действий. Это простота языка и мысли. Она безыскусна и свободна от сознательного литературного усилия. Но писать с прямодушной простотой труднее, чем с нарочитой сложностью. Стиль писателя должен быть непосредственным и личным, его образы богатыми и полнокровными, слова простыми и энергичными. Великие писатели обладают даром блестящей краткости, это упорные труженики, кропотливые ученые и искусные стилисты. Как правило, преуспевающие авторы могут мастерски писать захватывающие рассказы почти ни о чем. Великий литературный грех современных писателей - склонность к украшательству и любовь к внешнему блеску. Я с опаской отношусь к литераторам, книги которых написаны с профессиональной виртуозностью. Значительная часть того, что печатается сейчас, - это незрелые и малохудожественные произведения. Очень многие авторы пишут быстро и небрежно, редко правя текст, набросанный в пылу сочинительства. В результате погрешности стиля у таких писателей вопиющи. Диалоги героев неестественны, слова выбраны неверно, язык зачастую предельно неряшлив. По большей части их книги лишены единства сюжета и действия. Повествование по временам надоедливо затянуто и напоминает пустопорожнюю болтовню. Создается впечатление, что пишущие имеют смутное представление о том, что произойдет в следующей главе их романа. Иногда они без всякой видимой причины вставляют непонятные и совершенно ненужные сцены, нередко вводят новых действующих лиц в конце книги. И персонажи у подобных авторов либо чудовища, либо ангелы, изображенные с отвратительной тщательностью. Сплошь и рядом их поступки плохо мотивированы, сами же герои холодны и безжизненны, это просто символы, которыми пользуются для решения какой-то неопределенной, фантастической проблемы существования. Добавим сюда и кричаще неправдоподобные сюжеты. Мало что в таких книгах связано с реальным, живым миром.
О труде и времени. На море в штиль - всякий лоцман. Но солнце без туч и радость без горя - это вовсе не жизнь. К примеру, судьба и самых удачливых - спутанная пряжа. Утраты и обретения, сменяющие друг друга, поочередно печалят и радуют нас. Даже сама смерть делает жизнь более желанной. В трудные минуты жизни, в скорби и лишениях люди становятся самими собой. Простая наблюдательность должна убедить нас, что если нам суждено преуспеть в каком-нибудь большом начинании, то обойтись без трудностей невозможно. И человеку следует быть благодарным судьбе за это. Неудачи закаляют нашу способность к сопротивлению. Характер рождается при крушении надежд. Только когда мы узнаем и испытаем себя и не раз убедимся, как во вред себе переоценивали собственные возможности, опыт научит нас правильно судить о своих сильных и слабых сторонах. Сожалеть о своих ошибках до такой степени, чтобы не повторять их, - значит раскаиваться по-настоящему. Нет ничего благородного в том, чтобы быть выше кого-то другого. Истинное благородство проявляется тогда, когда человек становится выше своего прежнего "я". В жизни и работе куда более важны не способности, а характер, не ум, а сердце, не гений, а самообладание, терпение и дисциплина, подчиненные трезвому суждению. Мудрость - последний дар судьбы для зрелого ума. Человек, испытавший многое, начинает полагаться на время как на своего помощника. О времени говорят, что оно скрашивает прошлое и утешает, но оно еще и учит. Время - пища, которой питается опыт, почва, на которой произрастает мудрость. Оно может быть другом или врагом юности. Время стоит у изголовья старости утешителем или палачом, в зависимости от того, на пользу или во вред употребили его, как надо или как не надо прожита жизнь. Жизнь бывает почти пройдена, прежде чем мы поймем, что это такое. Но ее нельзя измерить только длительностью. Дуб живет сотни лет - время, за которое сменяются многие поколения смертных. Но кто согласится обменять на целый век растительного существования один день полнокровной, осмысленной, целеустремленной жизни человека? Вокруг нас так много прекрасного и глубоко волнующего, и мне немного стыдно, что я не ценил все это больше. Все же, оглядываясь назад, я могу сказать о себе в четырех словах: я прожил счастливую жизнь.
О смерти и страхе. "Старик и море" - книга, которой я хотел увенчать труд всей жизни. Работать над ней было трудно. Ко мне подкрадывалась старость. Но немногие умирают от старости. Почти все умирают от разочарования, чрезмерной умственной или физической работы, тяжелых переживаний, несчастного случая. Человек - самое работоспособное из всех живых существ. Долгая жизнь часто лишает людей оптимизма. Короткая жизнь лучше. Едва ли найдется человек, хоть раз на протяжении своей жизни не испытавший боли сильнее той, которую обыкновенно испытывают умирающие. Известный врач как-то сказал мне, что муки смерти зачастую бывают слабее зубной боли. Каждому суждено быть воином, и каждому суждено умереть, но лишь трусы умирают зря. Я всегда верил, что первейший долг мужчины - преодоление страха. Ничто не деморализует человека больше, чем малодушие и боязнь опасности. Легкий путь они делают трудным, трудный - непроходимым. Люди часто испытывают ненужный страх, боясь узнать все до конца. В боязни обнаружить факт, который хуже самого страха, они страшатся чего-то, что куда хуже этого факта. Они живут с мыслью о том, что видели призрак, и страдают от этой мысли. Лучше знать худшее, чем изо дня в день жить в страхе перед худшим.
О пороках. Из всех отвратительных пороков, позорящих этот мир, наиболее пагубен, наиболее опасен, конечно, фанатизм. Никакой другой порок не может сравниться с его темным и злобным духом. Фанатизм проявляется в том, что человек постоянно и упрямо придерживается своего особого мнения. Тот, кто привычно критикует все, по существу, обструкционист. Ему чужд творческий и деловой подход к вещам. Личное суждение становится его владыкой, а гипертрофированное самомнение - единственным наставником. Для подобного извращенного сознания собственные взгляды тождественны абсолютной истине. Честолюбие - источник всех пороков. Оно порождает лицемерие, возбуждает зависть, толкает на обман. Добродетельность большинства людей уменьшается с ростом их богатства. Дайте человеку необходимое - и он захочет удобств. Обеспечьте его удобствами - он будет стремиться к роскоши. Осыпьте его роскошью - он начнет вздыхать по изысканному. Позвольте ему получить изысканное - и он возжаждет безумств. Одарите его всем, чего он ни пожелает, - и он будет жаловаться, что его обманули и что он получил совсем не то, что хотел. Придет время, и натура человека столкнется лицом к лицу с его судьбой - какой это будет взрыв!
О целеустремленной жизни. От колыбели и до могилы, в нужде и в радости познавая окружающий мир и самого себя, современный человек продирается сквозь бесконечные джунгли различных осложнений; все теперь не просто: и мысль, и действие, и наслаждение, и даже смерть. Я всегда верил, что человек, начавший более серьезную внутреннюю жизнь, начинает и внешне жить проще. В век сумасбродств и излишеств я хотел бы показать миру, как малы наши истинные потребности. Я скорее хотел бы иметь возможность оценить что-то, чего у меня нет, чем иметь что-либо, чего не могу оценить. Меня поражает, как много драгоценных минут тратится на ненужное потакание собственным слабостям, на легкомысленные забавы, на пустые разговоры, на сомнительное и бесполезное веселье. Расширять круг своих интересов, не углубляя их, - значит просто обкрадывать себя. Нужно действовать. Пассивное созерцание - опасное состояние ума. Нельзя тратить жизнь на пустые мечтания. Любители держать пари и игроки обычно умирают в бедности. Но, даже когда в молодости кому-то повезло, конечный результат слишком часто бывает плачевным. Эти люди пренебрегают необходимостью настойчивого труда, игнорируют общепринятый опыт. Работа теряет свою привлекательность, и жизнь рушится, проходя в ожидании благоприятного случая, который никогда не представляется. Люди всегда ищут короткие пути к счастью. Таких путей нет. Человек становится намного мудрее, когда осознает, что хотеть чего-нибудь и добиваться этого - разные вещи. Характерная черта больших писателей - самое серьезное отношение к работе. Их жизнь зачастую трудна и безрадостна, но они никогда не сидят без дела. За что бы они ни брались, будь то религия, политика, образование или просто работа ради куска хлеба, они делают это с полной отдачей.
Об одиночестве. Иногда я пишу целыми днями из-за того, что совсем один. Но люди мужественные нередко употребляли вынужденное одиночество себе на пользу, чтобы завершить важнейшую работу. Именно в уединении рождается стремление к совершенству. В одиночестве душа беседует сама с собой, и часто ее энергия обретает действенность. Поэтому, если человек стремится стать счастливым, ему нужно оставлять больше времени для себя. Но принесет ли одиночество пользу или вред, во многом зависит от темперамента, образования и личных качеств человека. Если чистое сердце широких натур в одиночестве становится еще чище, то грубое сердце людей мелких делается под его влиянием еще грубее. Потому что, хотя одиночество и может воспитать сильных духом, для слабых душ оно пытка. Однако писатель не должен бежать от мира, когда он не пишет. Я всегда интересовался в первую очередь живыми людьми, мужчинами и женщинами, а не идеями. Кино, телевидение и театр нагоняют на меня скуку. И хотя одаренные рассказчики бывают плохими писателями, я предпочитаю беседовать с кем-либо или слушать кого-нибудь. Пока вы способны многое дать, друзей у вас будет предостаточно. Когда же потребуется что-то вам, их количество поубавится; но те, кто останутся, будут настоящими друзьями.
О любви. Любовь - единый творец человека и мира. Любовь - это всеобщий инстинкт. Она умудряет любящих, обостряет их ум и освежает чувства, порождает окрыленность. Любовь живет и крепнет, отдавая. Ее призвание в том, чтобы делиться всем, чем она обладает, делиться самой любовью. Любовь подразумевает взаимность. Понять другого - чуть ли не самое большое счастье, а быть понятым другим - быть может, наиприятнейший и приносящий наибольшее удовлетворение дар любви. Любовь дает, не собираясь получить что-либо взамен. Любовь терпелива и честна даже в окружении буйства, обмана и бесчестья. Она не признает ни времени, ни пространства, ни внешних обстоятельств, разделяющих влюбленных. Любовь дарит радость, приносит согласие вместо разлада и трений, не судит по внешности. Любовь - высшая цель существования, воплощение братства, сущность высоких моральных принципов, основа содружества. Любовь ищет хорошее всюду и при всех обстоятельствах и находит это хорошее. Любовь с одного взгляда открывает для себя строение вселенной и характер человека. А религия - это любовь в действии.
О настоящем и будущем. Сегодняшний день - не тихая заводь истории, а гребень приливной волны, с неудержимой силой несущейся вперед. Великие времена не в прошлом, великие времена - это наша современность, еще более великие времена - будущее. Возросшие возможности средств передвижения и избыток богатства ежегодно порождают потоки туристов, колесящих туда-сюда по планете. Каждый может поехать куда угодно, и весьма вероятно, что он возвратится обратно более достойным человеком, с широкими взглядами и менее выраженной антипатией к своим собратьям, а также с пониманием той истины, что его собственное благосостояние неразрывно связано со всем родом, к которому он принадлежит. Хотя и слабо, но сердце человечества начинает биться как одно целое.


Автором в качестве эпиграфов к главам использованы 20 писем из 600, опубликованных в США одним из исследователей жизни и творчества Э. Хемингуэя Карлосом Бейкером. В России эпистолярное наследие писателя представлено 46 письмами, отредактированными, прокомментированными и изданными кандидатом филологических наук Виктором Погостиным.

Грамматика и пунктуация комментатора.

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"