Шевцова Зинаида : другие произведения.

Две тетрадки любви (часть первая)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

  
   Зинаида Шевцова
  
   ДВЕ ТЕТРАДКИ ЛЮБВИ
  
  
   Часть первая
  
   Вместе с многочисленными пассажирами и я ступила на московскую землю. На перроне - невероятная сутолока, к тому же, идет сильный дождь. На стоянке такси машин было предостаточно. Я села в одну из них, и она повезла меня по длинным московским улицам, пока не вывезла на блестящее от дождя широкое Дмитровское шоссе, как стрела, пронизывающее утренний сумрак.
   Остановилось такси на просторной, почти безлюдной, окраине у высокого нового дома под нужным мне номером. Я расплатилась с шофером и с небольшим чемоданчиком зашла в подъезд. Этаж был не то второй, не то третий, поднялась без лифта и позвонила в коричневую дверь. Вокруг стояла абсолютная тишина, казалось, что в квартирах никто не живет. Но вот послышался шорох, дверь передо мной открылась, и я увидела в цветастом шелковом халате немолодую женщину, скорее всего, бабушку моей хорошей подруги Риты Валдайской.
   С Ритой мы познакомились несколько лет назад, нам тогда было по четырнадцати - пятнадцати годков. На летние школьные каникулы девочка приезжала отдыхать в украинский город Винницу к бабушке - матери отца. Приземистый беленький флигелек, где обитала я, и двухэтажный из красного кирпича коммунальный дом, в котором жила в маленькой комнатушке бабушка Риты, стояли друг против друга, и встреча двух любознательных, умненьких девочек не могла не состояться. Мы сразу же понравились друг другу и подружились.
   Надо сказать, место, где мы жили тогда в Виннице, считалось окраиной города и называлось романтическим именем "Славянка". Тут в летнем зное дремали сады, высокие травы, разных оттенков великолепные розы, пышные и душистые флоксы, садовые лилии, настурции, а вечерами источала сладкий аромат синяя матиола. Трава - мурава устилала даже грунтовую дорогу, вьющуюся возле наших домов. Автомашины появлялись здесь очень редко.
   В укромных уголках садовых зарослей, сбросив с плеч сарафанчики, я и Рита загорали, читая старинные, еще до революции семнадцатого года изданные, потрепанные журналы "Нива", сохранившиеся у Ритиной бабушки и ее сестры, которая жила здесь же. Но этим наш досуг, длившийся целыми днями, не ограничивался. С соседскими девчонками и мальчишками мы частенько ходили купаться на речку Южный Буг. Туда вела длинная и прямая грунтовая дорога, обсаженная старыми полувысохшими пирамидальными тополями и зелёными кудрявыми кустами шиповника, за которыми, по правую руку, тянулись совхозные поля.
   А вот и река. Мы сбегаем по пологому спуску почти к самому бережку. На его твердой глинистой полоске расстилаем тонкие покрывала , старые полотенца и загораем. Пышная зелень крутых берегов обрамляла реку. Оттого, чистая и прозрачна, она тоже казалась зелёной. Прямо под ногами, сбоку, на тёплых песчаных отмелях кружились косячками крохотные юркие рыбки. Стоило чуть потревожить воду, они тут же исчезали, но через какое-то время появлялись снова.
   Кто сразу, а кто после солнечных ванн идёт купаться. Течение Буга быстрое, сильное, просто валит с ног. Распластавшись на воде, мы плывём, какое-то мгновение, не прилагая усилий. Привыкая к речной прохладе, ныряя и плескаясь, долго не выходим на берег. И только, совсем продрогшие, бежим греться на солнышко. А день незаметно убывает. Загоревшие докрасна, мы спешим домой. После ужина, теплым ясным вечером опять собираемся вместе. Посреди дороги встаем в круг, и до самой ночи волейбольный мяч летает над нашими головами. Когда мяча становится совсем не видно, а так же и лиц играющих, усаживаемся у кого- нибудь во дворе или у калитки на старом бревне, грызя семечки, рассказываем всякие истории и страшные байки...
   - Проходите, пожалуйста! С приездом! - бабушка Риты была сама любезность.
   - Спасибо! - В коридоре возле массивной деревянной вешалки я поставила чемодан и повесила влажный плащ. Женщина пристально изучала меня, но не долго.
   - Нина Александровна! - протянула она пухлую руку.
   - А вы - Оля? Если не ошибаюсь! Я давно жду вас. Попали под дождь? Сейчас обсохнете, идемте на кухню! - Нина Александровна ласково смотрела на меня выцветшими глазками, кокетливо склонив к плечу небольшую голову, повязанную шелковым платком, из под которого выглядывали подкрашенные волосы. На чуть припухлых щеках и подбородке выступали чуть заметные красноватые жилки. Рита говорила, что бабушка была актрисой драматических театров. "Наверное, это след от частого наложения грима", - подумала я.
   Улыбнувшись, как можно приветливее, я кивнула головой, и мы пошли на кухню. Она оказалась довольно вместительной и светлой. К окну примыкал большой, накрытый клеёнкой, стол. Левее от него, между стенкой и столом, приютилась односпальная железная кроватка под пестрым шерстяным одеялом. На противоположной стороне стоял кухонный шкафчик, и красовалась новенькая четырёхкомфорная газовая плитка. В большой белой кастрюле, стоящей на маленьком огне, что-то тихо кипело. Было тепло и уютно. Вкусно пахло котлетами и чаем.
   Нина Александровна усадила меня на кроватку поближе к столу и, не прерывая хлопот, начала выспрашивать о житьё - бытьё в Виннице. В течении получаса я отвечала на всякие вопросы, а потом мы ели борщ, гречневую кашу с котлетами и пили вкусный душистый чай. Побеседовав еще немного, Нина Александровна предложила помыться с дороги и отвела меня в ванную.
   Ванная! Это было что-то необыкновенное! То из одного, то из другого крана я подливала в большую белую блестящую емкость то горячую, то холодную воду и, окунувшись в неё, представляла, что плаваю в море. А волосы мыла жидким мылом, которое называлось шампунем, и находилось в стеклянном круглом флаконе с яркой этикеткой. Дома, на Украине, мы такой роскоши не имели. Купались на кухне в оцинкованном круглом корыте или ездили на трамвае через весь город к папе на завод в душевую. Потом я опять сидела на кухне, сушила и расчесывала волосы, заплетая их в четыре косички: две тоненькие сверху по бокам, переходившими в две толстые снизу, затем укладывала коски красивым полумесяцем чуть ниже затылка.
   - А теперь, тебе неплохо было бы отдохнуть: глаза совсем посоловели,- посоветовала Нина Александровна.
   - Хорошо бы, - согласилась я. - Пойдем, отведу тебя в Ритину комнату. Будете спать на тахте вдвоем. - Мы зашли в просторную квадратную комнату, посреди которой находился столик, покрытый тонкой светло-зелёной льняной скатертью. Напротив - широкое трехстворчатое окно, тут же набитый книгами шкаф, недалеко от него на тумбочке закрытый патефон с торчащей в боку блестящей ручкой. Ближе к дверям, у левой стены, располагалась широкая тахта со спускающимся сверху темноватым пёстрым ковром.
   - Какая хорошая комната у Риты! - восхитилась я.
   - Нравится?
   - Очень!
   - Вот и поспи немного. Впереди день большой, еще намаешься. Я тоже пойду, прилягу.
   Нина Александровна незаметно удалилась, а я забралась на тахту, положила голову на подушечку, укрылась шерстяным одеялом, которое лежало тут же, и не заметила, как заснула.
   Проснулась от того, что меня кто-то раскачивал во все стороны, приговаривая:
   - Проснись, соня! Проснись! Так спят только младенцы и люди с очень чистой совестью! - Я открыла глаза, но ничего не понимала. - Ты не младенец, остается второе. Здравствуй, человек с очень чистой совестью!- Смеющееся лицо Риты склонилось надо мной. Темные мягкие локоны закрывали её щёки и касались малиновых губ.
   - Ритуля, дорогая, здравствуй! - Я хотела подняться, но не смогла: разоспалась окончательно. Наконец, села, и мы радостно впились глазами друг в друга. Не знаю, какие воспоминания посещали сейчас Риту, а передо мной вставали одна за другой картины наших прогулок на реку и путешествий по винницкой окраине, по сокрытым в траве тропкам, когда впереди шла Рита, а я подсказывала, куда надо идти. В зелёных листьях мелькали лямки сарафанчика, белые плечики, темные косички ниже затылка, розовые пяточки, выглядывающие из босоножек. А сейчас, я с удивлением разглядывала весьма повзрослевшую за последний год подругу и осторожно стала задавать ей вопросы.
   - Обрезала косы?
   - Косы? - Рита рассмеялась. - Ты называешь жалкие мышиные хвостики косами? Сразу же после школы! На выпускном вечере уже танцевала с новой прической. Многие девчонки сделали то же самое! Я думаю, ты согласишься, нам пора уже становиться взрослее.
   - А тебе идёт. Интересно, как бы я выглядела с короткими волосами?
   - Стрижка всем идёт, - утвердительно кивнула Рита, а тебе будет замечательно. Вставай! Пойдём, поедим. А потом приведем себя в порядок. Вечером ко мне гости придут. - Рита заняла выжидательную позу.
   - Гости? Твои?.. - Я опустила ноги с тахты одевая комнатные туфли, и поправляя халатик.
   - Мои!.. Мы почти каждый вечер собираемся... Днем готовимся к экзаменам, а вечером отдыхаем.
   - К экзаменам в институт готовитесь?
   - Кто в институт, а кто и в университет, - показала на себя Рита, кокетливо улыбнувшись. - А ещё моя мама хочет с тобой познакомиться. Всё выспрашивает про тебя. Чем ты её заинтересовала? Не знаю! Кстати, как окончила школу?
   - Сносно. Я ж тебе писала. Потом покажу аттестат.
   Поужинав, мы пошли в ванную прихорашиваться. Рита тщательно расчёсывала свои чёрные локоны, кропя их духами, а потом надела шёлковое бордовое платье с вырезом спереди. Я облачилась в своё синенькое из "шотландки" платье с мелкими белыми листочками с кружевным воротничком и заплела четыре косички: две потоньше вверху, которые переходили в две толстые внизу и уложила их сзади полумесяцем. Рита и я поочерёдно подходили к большому широкому зеркалу, висевшему на стене, вглядываясь в своё отражение. Оказалось, я на пол головы выше подруги, раньше этого не замечала. Свежая, в меру загорелая, тоненькая и стройная, я осталась довольна своим видом. И заметила: лицо, руки и стройные ноги Риты были белы, как сметана: "Это же неестественно в такую летнюю пору". Я сказала об этом подруге.
   - Конечно, девочка моя, справедливое замечание. Рита прикалывала на груди брошку. - Но у меня есть оправдание. Теперь, для нас, для всех, такая ответственная пора наступила. Много занимаемся, готовимся к экзаменам в ВУЗ... От книг, от знаний, причём, обширных знаний, а не каких-нибудь пустяшных, зависит вся наша дальнейшая судьба. Поэтому сейчас не думаю об отдыхе, о пляже, о купании... Лицо Риты стало грустным.
   - Бедняжка! - И, желая развеселить подругу, продолжала. - И загар к тебе плохо пристает. Я это хорошо помню, - я улыбнулась, - хотя, надо заметить: зелёные глаза, яркие губы хорошо сочетаются с белоснежной кожей и бордовым платьем... В этом наряде, ты как роза в саду.
   - А ты, как цветочек полевой, и часики у тебя премиленькие... Где ты их купила?
   - Это папин подарок в честь окончания школы. Я даже не знаю, где он их приобрёл. Наверное, в Киеве, когда ездил в командировку.
   - А мама что подарила?
   - Да ничего особенного. Сшила вот это платье...
   - А что? Платье очень даже приличное. И тебе идёт. И вообще, рассказывай, как жила все это время, что нового у вас? Мы же с тобой больше года не виделись. Хотя, что я спрашиваю? Все мы жили одинаково: окончание школы, выпускные экзамены. А как там Алик? Твой приятель из украинской мужской школы?
   - Куда нас приглашали на танцы?
   - Да.
   - Алик уехал, его отца перевели на новое место работы. Он теперь или инженер, или директор на сахарном заводе в районном центре. Я точно не знаю.
   - Жаль!
   - Мне тоже очень жалко. Он такая умница. Умнее его я вообще человека не встречала. Отличник в школе. А какая эрудиция! Ты знаешь, в конце прошлого лета он, вдруг, приехал в Винницу по каким-то делам. Пошёл в свой любимый физико-математический кружок во Дворец пионеров, и мы с ним встретились на мосту через Буг. Знаешь тот мост? Трамваи ещё по нему ходят. Мы так обрадовались друг другу, просто не могли расстаться. Я ждала его, пока он был во Дворце пионеров. А он ждал меня возле нашего флигелька. Время подошло к вечеру. Я вышла, угостила его пирожками, и мы пошли гулять по окрестностям, возле нашего дома, до самого утра, до восхода солнца. Как он интересно рассказывал о новом в науках. Над чем упорно сейчас работают учёные. Какие открытия готовят. Рассказал об аппарате: вот по телефону ты слышишь голос, который звучит за километры от тебя, а по тому аппарату будешь видеть ещё и изображение.
   - Знаю. Такой аппарат называется телевизор. Он в Москве уже есть.
   - Да?.. Я бы говорила с Аликом безконечно. Если б ему не уезжать домой в этот же день, мы бы ещё встретились. Рассказывал про забавный случай в школе. Была у них одна вредная учительница, кажется, химичка. Она всегда придиралась к ученикам. Дошла очередь и до Алика: "Городнюк, - как-то на уроке обратилась она к нему, - я смотрю, ты чем старше, тем становишься глупее!" Тут Алик и отвечает: "Если вы считаете, что глупость пропорциональна годам, то, извините, у вас её больше". Весь класс так и покатился со смеху, а его вызывали к директору, больше химичка его не задевала. А ты знаешь, Рита, удивительное дело. Я даже не знаю, говорить тебе об этом или нет?
   - А что такое? Скажи, конечно, я ж не кто-нибудь, а твоя подруга.
   - Бывает же так, это просто невероятно. С мамой, с моей родной, дорогой мамой, я не могу долго разговаривать. - Почему?
   - Она абсолютно не понимает меня и, если беседа затягивается, мы обязательно ссоримся. Хотя она любит, жалеет и переживает за меня. А с папой мы понимаем друг друга с полуслова, с одного взгляда и можем говорить часами. Просто, уму непостижимо.
   - А!.. - Махнула рукой Рита, - у меня не лучше. Ты думаешь, кто меня воспитывал? Бабушка и папа. Мама всегда была занята.
   - Это - Зоя Алексеевна?
   - Да-да, дорогая наша Зоя Алексеевна. А раньше, сколько раз она намеревалась бросить отца, а значит, и меня. Он часами, бывало, простаивал перед ней на коленях, умоляя остаться. Представь себе, устилал цветами их спальню, а в театре гримёрную, где она переодевалась. Одно время, мама пела в оперетте, блистала там на подмостках. И влюбилась в режиссёра. Хотела уехать с ним куда-то. Приезжали родственники и тоже уговаривали остаться в семье. Еле оттащили её от этого режиссёра. В те времена она была настоящей красавицей, а как пела! Любила брать высокие ноты и не жалела голосовых связок. Лишь бы покрасоваться. И, вдруг, одна за другой ангины. Голос ослабел. А думалось, что этот дар - навеки, будет петь, когда пожелает. Пришлось уйти из театра. И вот уже несколько лет бывшая примадонна нигде не работает, а всё лежит и лежит в постели, изображая больную. Если б ты знала, как папа её любил, да и сейчас очень любит.
   - А может она и, в самом деле, больна?
   - Знаем эту болезнь. Одно притворство. Когда у неё хорошее настроение, встает, убирает в комнатах, ходит на базар, посещает портних, шьёт нарядные платья. Я тебе когда-нибудь покажу их. Слава Богу, папиной зарплаты на всё хватает. Он же работник союзного масштаба: в Министерстве связи - начальник отдела. - Рита назвала отдел, но я тут же забыла его название. - Так вот, мама нарядится в новое платье и подолгу пропадает где-то. Говорит, общается с друзьями, узнаёт новости. Да, кстати, она хотела с тобой познакомиться. Всё расспрашивала о тебе... Чем ты её заинтересовала?
   - Рита, а почему у вас квартира двухкомнатная, если твой папа такой большой начальник, могли бы дать и попросторнее? У нас, в Виннице, и то две комнаты.
   - Что ты! Разве не знаешь, как в Москве туго с жильём? Сколько людей целыми семьями живут в одной комнате, да ещё и в коммуналках. Просто кошмар! А эта квартира - хоромы и совершенно отдельная. У нашего родственника, у министра, и то три комнаты, правда, они большие и в старом доме. Недавно маленькую кладовку тоже переделали в комнатку, сейчас там спит их племянник - Юрка.
   "Пусть так, - подумала я, - но почему такая простота в доме, как у мелкого служащего?" В Виннице я, однажды, была в гостях у дочки мастера фабрики и тоже в новом доме. Так там блестящие полы цвета янтаря, изящная мебель, ковры, хрусталь. У Риты же всё наоборот: стандартная, как в дешёвой гостинице, мебель, серые паркетные полы не натирались пастой, а лишь подметались.
   Я вспомнила Ритиного папу. Он как-то приезжал на несколько часов летом в Винницу, что бы повидаться с матерью и проведать отдыхающую у неё на летних каникулах дочь. Это был невысокий человек державший голову так, будто хотел спрятать её в плечи. На бледном безжизненном лице не было ни кровинки, ни тени какой-либо эмоции. Застывшее, оно напоминало маску. И только дорогой чёрный элегантный костюм говорил, что это не простой человек.
   Много лет спустя, я поняла, что высокопоставленные чиновники той поры боялись хоть как-то выделиться. Тогда ещё был жив Сталин, а все, кто так или иначе, находились в поле зрения вождя и его "верного соратника" Берии, смертельно боялись их неудовольствия, впрочем, и ласки тоже. В любую минуту совершенно ни за что можно было оказаться в жутких подвалах НКВД и по ложным обвинениям быть расстрелянными или осужденными на длительные сроки. Такие люди, как говорится, не высовывались ни на работе, ни в быту и вели себя крайне осторожно и осмотрительно.
   Представляю, как радовались такие работники, а также невинно осуждённые, смерти Сталина, а потом и расстрелу Берии. Окончился кошмар, в котором они жили многие годы. Но мы - простые люди, не знавшие репрессий НКВД и не догадывавшиеся о культе личности Сталина, его жестокости, о зверствах Берии и его пособников, уважали и даже любили Сталина, Политбюро, боевых маршалов Советского Союза, местных начальников и жили обычной жизнью: радовались своим успехам и горевали по поводу неудач...
   Рита повела меня в комнату матери.
   - Не забыла, как её зовут?
   - Зоя Алексеевна!
  
   Мать Риты - средних лет женщина с усталым разочарованным лицом лежала на спине на одной из двух деревянных кроватей, разделённых тумбочкой, к изголовью которых падал с потолка большой пёстрый ковёр.
   - Закрывай дверь, пожалуйста. Не делай сквозняков, - недовольно посмотрев на дочь, сказала Зоя Алексеевна, едва мы переступили порог.
   - Ты хотела познакомиться! Это - Оля! Беседуйте, а я пойду, у меня ещё куча дел!
   Рита быстро ушла, плотно закрыв за собой дверь. А я с робостью поглядела на лежащую. Её мережанная ночная сорочка то тут, то там, выглядывала из под летнего одеяла, заправленного в вышитый пододеяльник. Она не спеша повернулась на бок, лицом ко мне, подперев голову бледной в рыжих крапинках рукой.
   - Здравствуйте! - не то с испугу, не то от растерянности, выпалила я.
   - Здравствуй. Ничего, если я буду с тобой на "ты"?
   - Конечно! - кивнула я. Из открытого настежь окна тихо веял сухой теплый ветерок, делая воздух в комнате по-летнему свежим и душистым.
   - Присаживайся.
   Я села на один из мягких стульев у стены, возле дверей, и посмотрела на старый, протёртый до дырочек, коврик у кровати.
   Зоя Алексеевна старалась прогнать с лица скуку и внимательно смотрела на меня, в лёгких морщинках, голубыми глазами.
   - Этим летом вы встречаетесь с Ритой у нас, а не в Виннице?
   - Да, пришлось приехать в Москву. Этот год такой ответственный, такой ответственный...
   - Я слышала, ты намереваешься поступить в ВУЗ? Куда, если не секрет? - Зоя Алексеевна еле заметно улыбнулась. У неё, явно, появлялся интерес ко мне. - Какой же институт собирается осчастливить сия молодая симпатичная особа? - Хочу отнести документы во ВГИК, - я скромно потупилась.
   - Куда?
   - Во Всесоюзный Государственный Институт Кинематографии, - пришлось повторить сказанное.
   - Не старайся. Это я поняла. - У Зои Алексеевны сделалось недоуменное выражение лица, будто, она не в силах была чего-то понять.
   - Деточка, а почему ты приняла такое удивительное решение? Может, тебе родители подсказали?
   - Нет, это мой выбор. Дело в том, что я очень люблю кино и хорошо разбираюсь в нём...
   - Ага, значит, родители не имеют представления, куда ты хочешь поступать?
   - Ну, почему, я им рассказывала в общих чертах. К сожалению, они сейчас заняты не мной. Папу переводят на новое место работы в Городок - на - Днестре. Это возле Молдавии, на директорскую должность. А раньше, в Виннице, он был только заместителем директора по коммерческой части, а теперь сам будет директором ликёро-водочного завода. Заводик, правда, небольшой, но как раз по его силам. Плохо то, что производство запущенно, числится в отстающих, так что папе придется нелегко: надо выводить его из прорыва. Но это не страшно, он справится. У него большой опыт. - Да что ты говоришь? Какая ты умница, рассудительная и папу любишь - это хорошо, тем печальнее будет, если ты не поступишь в свой ВГИК. - Не поступлю? А почему вы так решили?
   - Да, да, дорогая, я тебе сразу скажу, что ты там учиться не будешь!
   - Это почему же вы сделали такие выводы? - обида переполняла меня, но виду я старалась не показывать.
   - А потому, дорогая, что конкурс на киноведа, куда ты хочешь поступать, двадцать человек на место, а на другие творческие факультеты и того выше. На актёрский, например, свыше ста. Киновед - это кто - кинокритик? Если б ты доказала приемной комиссии, что ты талант, что у тебя есть уже печатные работы в толстых журналах, или ты - семи пядей во лбу - золотая или серебряная медалистка, тогда другое дело. Но у тебя всего этого нет. Если бы твой папа или дядя были министрами и сняли бы трубку телефона, и сказали директору института: "Примите такую-то". Или в приемной комиссии работали бы твоя мама или тетя, или просто хороший знакомый семьи, то тогда еще можно было на что-то надеяться и, если не в этом году, то в следующем. А такие, как ты, рядовые десятиклассники, которым пришла блажь стать кинокритиками, за которых некому похлопотать, отчисляются пачками, сотнями. Теперь ты меня понимаешь?
   - И что? Везде так?
   - В престижных ВУЗах, особенно на гуманитарных факультета, почти везде. На физико-математических факультетах намного проще. Там маленький конкурс. Но это надо иметь математические способности, а они, согласись, не у каждого есть. Сейчас молодежь пошла развитая, и все непременно хотят получить высшее образование. Это не то, что после войны. Тогда институты пустовали. Преподаватели зазывали молодежь учиться. А теперь такой наплыв, такие конкурсы! Если б у меня были знакомые во ВГИКе, я бы похлопотала за тебя. Но, увы, таковых не имеется.
   И все же мне показалось, что моя собеседница лукавила, хотя, может быть, и нет. Зоя Алексеевна еще долго рассказывала, как трудно поступить в Москве учиться. Как люди годами поступают и не могут добиться цели и идут туда, где их принимают.
   - А есть институты, где нет конкурса? - Спросила я.
   - Есть! Рыбный! Но ты же не захочешь всю жизнь заниматься рыбоводством.
   - Нет, не захочу.
   - Вот видишь. Смотри, я предупредила тебя, а там сама решай, как поступать дальше.
   Я верила и не верила Зое Алексеевне. Но, услышаное, конечно, меня не обрадовало. Чуть погодя, под благовидным предлогом с тяжёлым сердцем я выскользнула из комнаты в коридор. Дверь на кухню была открыта. Нина Алексадровна позвала меня. Она готовила ужин.
   - О чем вы так долго говорили с Зоей?
   - Да так, о разном, - чуть не плача ответила я. - Ритины гости ещё не собрались?
   - Нет, придут, когда стемнеет.
   Зоя Алексеевна основательно попортила мне настроение. Я сидела опечаленная, но Нина Александровна этого не замечала.
   - Оля, а ты так и не рассказала до конца, как вы там живете в Виннице. Уважь старую, расскажи. У Риты не допросишься.
   - Ну, как живём? По-моему - неплохо. В общем, хорошо живём. Те, кто проживает на окраине, имеют и у дома, и за городом огороды. Так что огурцов, помидор, картошки - хоть завались. Вот вы всё с базара, да с магазина овощи приносите, а у нас все своё. - Я стала немного отвлекаться от грустных мыслей. - А ещё сады, ягодные кусты. Недалеко от нас базарчик "Каличе" называется, так там лавки ломятся от всякой снеди, овощей, фруктов: яблоки, груши, вишню, сливы - девать некуда. Варим варенье, сушим на зиму. А моя мама ещё делает заготовки из вишни: вынимает из них косточки и набивает бутылки, которые ставит в воду в большую кастрюлю и кипятит сорок минут. А потом достает их и герметически закупоривает. Воздух не проходит. А зимой откроешь такую бутылку - вишня, как свежая. А какой запах! Из неё мы варим кисели, компоты, даже вареники делаем.
   - А вот, говорят, в сорок седьмом году на Украине сильный голод был. И в сёлах, и в городах люди мёрли, - возразила Нина Александровна.
   - Да, припоминаю, было сухое жаркое лето. Тогда жители еще вручную огороды, всё время, поливали, что возле дома. Ну, а в поле, всё, конечно, сгорело. И урожай в селах высох без дождя. Сала, мяса, муки, крупы было мало, и всё дорогое. Конечно, если урожайный год, то продукты дешевые, а если не урожайный, то цены сразу идут вверх. Но я, например, не испытала голода. Мы на окраине держим корову и кур. У людей есть и козы. Трава хоть и сухая, а корове или козе всё корм. Свежая трава, конечно, лучше да где ж её взять в засуху? Некоторые даже ухитрялись свиней откармливать. Ну, а тем, кто жил в самом городе, на саму зарплату, приходилось туго... Могли и умереть от недоедания.
   Когда с продуктами было очень трудно, у папы на заводе решили этот вопрос по-своему, не дали рабочим голодать. Как-то вызвал директор папу в кабинет и говорит:
   - Ты, Василь Васильевич - коммерческий директор. Это значит - замдиректора по снабжению, вот и доставай продукты для работников завода. Люди голодают, в обмороки падают, детей надо спасать. В магазинах продуктов нет, а если появляются, то безконечные очереди быстро разбирают всё. Деньги и машину мы выделим. Говорят, в западных областях Украины и Белоруссии, что недалеко от Польши, засухи не было и там, в селах, можно разжиться крупами, салом и мукой.
   - Западные области? Так это же опасно, - сказал папа, - не любят там советскую власть, особенно коммунистов; из лесов вооруженные группы делают вылазки, убивают советских работников и активистов.
   - Что же делать? - опечалился директор, - выхода нет.
   - Раз нет выхода - придется ехать, - ответил папа печально.
   - Поезжай, Василь Васильевич, ты справишься. Я уверен. Кроме тебя никто этого не сделает. Ты везучий. А мы все молиться за тебя будем и надеяться, что всё будет хорошо. Пока осень сухая, надо ехать.
   Дома папа никому ничего не сказал. Сказал только, что едет на несколько дней в командировку. И, однажды, ясным осенним днём положил он в директорский железный сейф свой паспорт, партийный билет, военные награды, которые тогда еще носили на груди, оделся, как простой сельский житель, взял справку, что уполномочен закупать продукты, деньги, мешки и с шофером первого класса поехал на грузовой машине. Кстати сказать, папа тоже имел права водителя.
   Недаром на Западной Украине нет засухи. Дождик там постоянный гость. Чем дальше они двигались в сторону западной границы, тем погода становилась пасмурней. Дня, эдак, через полтора заехали в одно село, территория которого не так давно стала советской. Естественно, там существовали свои порядки и правила, а в лесах прятались вооруженные люди, которые не хотели менять старые порядки на новые и старались уничтожить всё, что называлось "советским". Остановились у одной из крайних хат. Папа вышел из машины, пересёк двор и осторожно постучался в дом. Его впустили. В переднем углу небогатой хаты висели иконы, украшенные вышитыми длинными рушниками. Тут же, сняв шапку, папа стал креститься на иконы и низко кланяться, затем поздоровался с хозяевами за руку, выказывая им глубокое почтение. Те попросили его сесть. Завязался неспешный разговор на чистом украинском языке, на котором папа говорил в далеком детстве. Гость поставил на стол бутылку водки, выпил и закусил с хозяевами и только тогда стал просить помочь купить муку и сало у зажиточных селян. Хозяева согласились посодействовать.
   Так, располагая к себе людей, а потом , обращаясь с просьбой помочь, папа с шофёром объехали несколько сёл, закупая продукты, и почти целиком загрузили машину мешками с мукой, фасолью, горохом, салом и гречкой, пряча их под старый брезент. Под вечер последнего дня заехали ещё в одно село и сделали немалые закупки. Но хозяева, у которых папа остановился, сказали, что к ним поздно ночью могут придти люди из леса и намекнули, что среди них есть и настоящие бандиты.
   - Лучше будет, если ваша машина постоит во дворе у старой больной вдовы на другом конце села. А в пять утра уезжайте обязательно, если не хотите беды.
   Было уже совсем темно, когда хозяева показали заготовителям двор вдовы. Папа поговорил с ней, и задобрил старушку деньгами. Спрятав машину за огромным сараем, еле дождались они с шофёром утра. И в половине пятого машина тихо покинула село. Почти без остановок мчалась она до самого Проскурова, ныне Хмельницкого, а там уже недалеко и родная Винницкая область.
   На заводе муку, сало, крупы, фасоль, горох распределили между рабочими и служащими. Появились эти продукты и в нашем доме. Так что, голода я не ощущала.
   И только мама знала, как нелегко далась отцу эта командировка. Как подставлял он голову смертельной опасности, как беседовал с незнакомыми людьми, крестился на иконы в каждой хате, если б узнали об этом ярые партийцы, то папе не поздоровилось бы.
   - Да, ничего не скажешь, твой отец - смелый человек, - сказала Нина Александровна.
   - Это ж надо, под самым носом у вооруженного врага закупить столько продуктов и вывезти их, не у каждого хватит выдержки и храбрости.
   - Это верно. У него еще с войны орден Красной Звезды есть. А эта награда рядом со звездой Героя Советского Союза стоит. Кто знает, если б не ранение в сорок третьем, может папа и Героя бы заслужил.
   - А что, твой отец был ранен?
   - А как же? Осенью сорок третьего года в ногу, в большую берцовую кость осколок попал, раздробил костную ткань. Еле срослось, а рана до сих пор сочится, и нога на несколько сантиметров стала короче. Каблук на одном ботинке надо наращивать. Рассказывал, когда его ранило, то в запале он еще метров двадцать прошёл, представляете, и чуть не плакал, что выбыл из строя. А потом ординарец Вася перевязал ногу и тянул его на плащпалатке одиннадцать километров по кукурузному полю до медсанбата... Папа тогда много крови потерял. Врачи еле спасли.
   - А в каком чине папа, если у него ординарец был?
   - Капитан...
   - И куда потом его направили лечиться, в какой госпиталь?
   - В Среднеазиатский, по месту жительства. Мы тогда в Казахстане жили, и уходил он на войну добровольцем из Казахстана, из города Кзыл-Орда... О-о! Это был глубокий тыл. Об ужасах войны мы с мамой узнавали только из рассказов эвакуированных, по радио и из газет, а сами, слава Богу, войны не видели. А еще что было! Рассказать?
   - Конечно, рассказать! Рассказывай!
   - Так вот, мы знали, что папа ранен. И, вдруг, от него пришла телеграмма, что санитарный поезд N такой-то, вагон девятый будет проезжать мимо нашего города в первом часу ночи, в ближайшие сутки. Видимо, папа и сам точно не знал, в какой именно день возможна встреча. А может это была и тайна. Ночью мы с мамой были уже на вокзале. Приходили санитарные поезда, но под другими номерами. И ещё одну ночь дежурили на вокзале. Наконец, дождались. Поезд подошёл тихо, незаметно, с затемнёнными окнами. Мама спросила его номер, и мы стали бегать туда-сюда по перонной гальке, отыскивая девятый вагон. Там, видимо, ждали нас. Сразу помогли взобраться на высокие ступеньки.
   Я рассказывала, а передо мной, как наяву, вставали картины встречи с отцом.
   В белом от простыней вагоне нас обдало теплом. Свет был притушен, и в мягкой тишине слышались хриплые вздохи спящих раненных. Где-то в середине вагона, на нижней полке, у столика, мы увидели папу. Он полулежал на простынях в нижней белой рубашке рубашке, бледный, как мел, с бритой, похожей на оголённый череп, головой и улыбался. В полной тишине мы поцеловали его щёки и синие губы, и сели рядом, на краю лавки. Напряжение нарастало. Я смотрела на изменившееся до неузнаваемости родное лицо и, не выдержав, горько заплакала. Ведь тогда я была маленькой девочкой. Мама тоже ничего не могла сказать: у неё перехватило горло.
   - Что ты, доченька, испугалась? Я, наверное, страшный? А вот так? - он снял с крючка, сбоку, военную фуражку и одел на голову. И, действительно, так он больше походил на себя. Я понемногу успокаивалась. Родители стали шёпотом переговариваться. Через минут десять - пятнадцать пришла женщина в медицинском халате, одетом поверх легкого пальто, и тихо сказала:
   - Скоро поедем, надо выходить. Прощайтесь.
   - Да-да, - сказала мама, - уже выходим, - и торопливо зашептала что-то, наклонясь к папе. Потом мы поцеловали отца ещё раз и, пожав его худые руки, ушли, чтобы в темноте, под высокими звёздами, стоять возле вагона до тех пор, пока поезд не тронется.
   У Нины Алексадровны появились на глазах слёзы. Мой рассказ напомнил ей что-то своё. Она закрыла лицо фартуком и беззвучно зарыдала. Я тоже чуть не расплакалась. В кухню заглянул дядя Юра - Ритин папа. Воспользовавшись ситуацией, я выбежала в коридор.
   Из Ритиной комнаты доносились голоса. Наверное, ребята целый день просидели над учебниками, а теперь веселятся. Но идти туда, сразу, не хотелось. Хотелось побыть наедине с собой, собраться с мыслями, уяснить что-то. После разговора с Зоей Алексеевной мучил вопрос: оставаться в Москве или уезжать? " Может, и в самом деле, поехать в более спокойное место, поступать там, где нет большого конкурса, опереться, в конце концов, на помощь папы. Но, ведь, сотни тысяч десятиклассников поступают в Москве, учатся и не у всех же у них блат!"
   Я стояла в коридоре, опершись о стену, откинув голову назад, закрыв глаза. Конечно, где-то в глубине души я осознавала некоторую правоту Зои Алексеевны. Но её слова надо проверить и не полагаться на чужое мнение. Зачем же я тогда приехала в столицу, чтобы при первом же сомнении удирать без оглядки? Нет, отступать нельзя. Надо остаться. И будь, что будет.
   Я не слышала, как в коридоре появился Ритин папа. Он подошел и коснулся моей руки.
   - Голубушка, что с вами? Не решаетесь заходить? - кивнул он головой на двери Ритиной комнаты. Голос его звучал мягко, доброжелательно. - Там только друзья. Идите, не бойтесь. Там все свои, уверяю вас.
   Я открыла глаза, словно очнулась ото сна, и посмотрела на дядю Юру, на его доброе уверенное лицо. Слова его, каким-то образом, повлияли на моё настроение. Я, вдруг, успокоилась и поняла, что это судьба - приехать мне в Москву, а от судьбы, как известно, никуда не деться. Поживу, узнаю город, узнаю себя, да и соблазн учиться во ВГИКе уж больно велик. Я еще раз с благодарностью посмотрела на дядю Юру и постучалась в дверь.
   - Заходите!
   - Открыто! - раздались голоса.
   Комната, как мне показалось, сначала, была полна народу. Чуть-чуть оробев, я поздоровалась и села рядом с Ритой на тахту. Она посмотрела на меня весело и игриво.
   - Наконец-то, мы тебя дождались. Внимание! Это Оля из Винницы! Прошу любить и жаловать. Приехала поступать во ВГИК на киноведа. Помните, я вам когда-то рассказывала о ней? А теперь, представьтесь каждый персонально. Кое-кто переглядывался, пересмеивался.
   У всех было шутливое настроение, и как-то, само собой, получилось - ритуал знакомства превратился в театральное действо. Первой подошла к нам высокая стройная темноволосая барышня в голубом открытом платье, с круглым белым лицом и синими-пресиними глазами. Она протянула обнажённую белую руку, мягко коснулась моих пальцев и, сделав реверанс, произнесла:
   - Руфа.
   За ней, из-за стола, поднялся невысокий щупленький паренёк в клетчатой рубашке:
   - Лёня! - Энергично, за руку, поздоровался он. Из-под светлых кудрей, нависающих на высокий выпуклый лоб, пристально, изучающе, смотрели большие карие глаза. На узком лице они казались особенно выразительными. "Джигит, да и только" - весело подумала я. Тут же, петухом, подскочил высокий худой и ширококостный молодой человек в вылинявшей рубахе, в широких выцветших штанах и сандалиях на босу ногу :
   - Стас-с-ик! - Бодро отрекомендовался он и крепко, обеими ладонями, сжал мою руку. Слегка привстав, сухо поздоровался высокий, узкоплечий, в тёмной одежде, Коля. От патефона, производя руками плавные движения, а ногами танцевальные "па", приблизился Андрей и манерно поцеловал мне руку, вернее, сделал вид, что поцеловал.
   - Может быть, потанцуем? - склонив голову набок, жалобно спросил он не то у Риты, не то у меня.
   - А, в самом деле! - Давайте танцевать!
   - Давно пора! - Андрей, патефон!
   - А что, всё Андрей да Андрей?! - Но долго упрашивать симпатичного паренька не пришлось. Покрутив никелированную ручку, Андрей осторожно опустил на крутящийся чёрный диск круглую блестящую мембрану с иголкой, и комната наполнилась, сначала, чуть слышным шипением, а затем звуками мелодичного завораживающего аргентинского танго. Лёня пошел танцевать с Ритой, Коля - с Руфой, меня пригласил Стасик, и только Андрей, воздев руки кверху, с полузакрытыми глазами танцевал сам с собой.
   Моя ладонь слегка касалась широкого костистого Стасикиного плеча и подумалось: "Боже мой, и в Москве, и в Виннице, и, наверное, на всем белом свете одно и то же - молодежь танцует танго".
   Вспомнилась прошлогодняя зима. Третья украинская мужская школа Винницы, куда по воскресеньям мы - девочки из первой женской русской школы приглашались на танцы. В воскресный вечер я и подружки с моей улицы чисто умывались, тщательно причесывались, одевали лучшие платьеца, кофточки, юбочки, но не пудрились, не красили губ, не подводили бровей. Если бы кто-то заметил это, то плохо подумал бы о нас. Пудрой и помадой пользовались только наши мамы и другие замужние женщины, а мы обходились своей природной красотой. В разгар танцев наши щеки горели, глаза блестели, и все мы становились прехорошенькими...
   Я и мои подружки появлялись на танцах одними из первых. В большом школьном актовом зале стульев не было. Они складывались где-то у самой сцены. Еще влажными были полы. Видимо, их только что хорошо помыли. С краю сцены на небольшом столике стояла музыкальная аппаратура, над которой "колдовали" несколько мальчиков, добиваясь громкости звука. Среди них всегда был мой знакомый: отличник учёбы, блестящий эрудит, физик по призванию, участник многочисленных школьных олимпиад, член физико-математического кружка Дворца пионеров - Алик Городнюк. Когда я появлялась в зале, то неспеша подходила к сцене, отыскивала его глазами и здоровалась. Он что-то говорил товарищам и спрыгивал со сцены. Его огромные чёрные глаза на смуглом лице излучали тёплый свет. Он протягивал мне руку, и мы здоровались ещё раз. Не знаю, нравился он мне или нет, но я очень отличала его среди других ребят за ум и эрудицию. Он интересно рассказывал, и общаться с ним было, на удивление, просто и легко. С каждой минутой в зале становилось всё больше и больше народу. И, когда раздавались громкие звуки танго "Брызги шампанского", Алик протягивал мне руку, и мы шли с ним танцевать. Позже он опять возвращался на сцену к своим товарищам, занятым музыкальной аппаратурой, и со мной танцевали уже другие ребята.
   А теперь, я вот, в Москве. И тоже танцую танго. Удивительно... За окном давно уже погасли сумерки, а мы всё танцуем, всё смеёмся и шутим. Но вот, всем захотелось глотнуть свежего воздуха. И вскоре, наша весёлая компания выбегает из высокого громадного дома в тёплую звёздную ночь. Впереди, в метрах двухстах, виднеется тускло освещённое Дмитровское шоссе. По нему, дребезжа, проезжает пустой трамвай, а по асфальту на предельной скорости мчатся редкие легковые автомашины...
   Совсем недавно эта местность была сельской, и поэтому в кустах, разбросанных то здесь, то там, ещё жили кузнечики, сверчки, земляные жабки, и теперь, наслаждаясь тёплыми ночами, они сладко стрекотали и пели... Коля, Руфа и Андрей отделяются сразу, ссылаясь на поздний час. Прощаются и, не спеша, уходят в сторону шоссе, а мы, оставшиеся, начинаем гулять по дорожкам возле дома и говорить о разных пустяках. Я хотела рассказать, как дядя Юра уговаривал меня не бояться зайти к Ритиным гостям, но раздумала. Только через много лет я поняла смысл тогдашних его слов: "Не бойтесь, там все свои, уверяю вас".
   Ведь были и такие компании, в которых находились люди, критиковавшие советскую власть, деятельность Сталина и партии. И если там находились "стукачи" - доносители, то они обязательно докладывали об этих разговорах в отделах госбезопасности и тогда, держись, дело могло кончиться тюрьмой для юных критиков и их друзей. Возможно, дядя Юра понял мою нерешительность именно так, но он ошибался. Во-первых, до смерти Сталина все, кого я знала, не имели понятия, что людей сажают по доносам, а посаженые узнают об этом только на следствии или в тюрьме. Это потом, нам открыли глаза, когда развенчивали культ личности вождя.
   Во-вторых, и я, и те, кто был в Ритиной комнате, как и большинство народа, получили прочное советское воспитание и были крепко убеждены, что наша Коммунистическая партия и правительство, Политбюро и Сталин самые достойные, самые лучшие в мире руководители. И отдать жизнь за них, за Советскую Родину, за народ - большая честь для каждого. Еще не так давно бойцы на фронте со словами "За Родину! За Сталина!" шли в атаку, презирая смерть.
   Все мы были дети обыкновенных законопослушных семей, так что диссидентством в этой компании и не пахло. Разве только Рита что-то знала запретное, сокрытое от наших глаз, но не на столько была глупа, что- бы говорить об этом во всеуслышание, или кому-нибудь тайком. Скрытность была чертой её характера всю жизнь. Стасик держал меня под руку и всё время прижимался. Мало было ему танцев... Рита с Лёней ушли вперед, ведя бесконечные разговоры, и мы старались не мешать им. Я представила, как мы со Стасиком выглядим со стороны: скромница под ручку с огородным пугалом, который всё время обнимает её, и рассмеялась. В наше время не было в моде столь вольное обращение парня с девушкой. И если девушка считала себя порядочной, то обязательно осаживала парня, чтобы не забывался. Я старалась отстраниться от Стасика, но он продолжал прижиматься. Это не раздражало, а, наоборот, очень смешило, и я дала волю смеху. Я смеялась до слёз. Рита с Леней то и дело посматривали в нашу сторону. Стасик обиделся и вел себя уже более скромно.
   Рита и Лёня стали прощаться, и мы приблизились к ним. Большие карие глаза Лёни блестели. Он держал Риту за руку и, явно, не хотел расставаться, спросил: не проводить ли нас до дверей, но Рита ответила, что это излишне. Кивнув ребятам на прощанье, мы отправились домой. Ночь была чудесная. Мы шли не спеша. Под ногами хрустела усыпанная мелким красным гравием дорожка, в невысоких зелёных кустиках пели кузнечики. Редкие фонари бросали неяркий свет. Громады новых домов еле виднелись в густой темноте, и только, как маяки, светились подъезды и лестничные клетки.
   - Что это ты так заразительно смеялась весь вечер? - лукаво спросила Рита...
   - А вы, что, слышали?
   - А как же? Конечно, слышали!
   - Да, это Стасик, такой смешной, умора!
   - Смешной-смешной, а школу с серебряной медалью закончил.
   - Да что ты?
   - Представь себе. И будет поступать в МГУ.
   - В университет имени Ломоносова?
   - Да. А что одет комично, так это, он шёл с огорода. Они с матерью поблизости огород имеют. Забежал на минутку, да так и остался.
   - Ну, я ж говорю - огородное пугало, - засмеялась я.
   - Ну, хватит смеяться. Он чудесный парень.
   На следующее утро, когда все разошлись, и в доме остались только Нина Александровна и я, старушка поведала, что Лёня - друг Риты, и дядя Юра помогает ему поступить в институт Связи.
   - Ведь Юра работает в министерстве, и у него есть в институте знакомые. Руфа помогает Коле. Стасик имеет серебряную медаль и ему не нужны помощники. Андрей, кажется, пойдет в армию, а оттуда в военное училище.
   - Поэтому он такой беззаботный и веселый?
   - Наверное...
   В воскресенье Рита и Лёня сидели на кухне и, по обыкновению, о чём-то шептались, а я принимала гостей. Пришли Руфа с Колей, затем Андрей. Руфа и Коля очень внимательны друг к другу. Видимо, между ними большая дружба, а, может быть, и любовь. Затем явился Стасик. Его одежда опять оставляла желать лучшего, хотя была намного опрятнее, чем вчера. Пришли и Рита с Лёней. На столе появились ваза с печеньем и чашки с зелёным чаем. Мы выпили чай, съели печенье, убрали со стола и начали разговаривать.
   - Оля, а, похвались, что ты читала? - спросил кто-то.
   - О-о-о! Книги, как и кино, для меня - святое! Представьте, толстенную книгу "Былое и думы" Герцена я, в пятнадцать лет, за две недели прочитала. Толстого "Войну и мир", "Казаки", "Анну Каренину", "Рассказы" быстро прочла. Потом, почти, всего Горького, немного Чехова. Обожаю Алексея Толстого "Пётр первый", "Хождение по мукам", "Гиперболоид инженера Гарина", "Аэлита". А Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Шевченко - мои любимые, я их обожаю. Советских авторов безсчётное количество. Шолохова, например, "Тихий Дон", "Поднятую целину", "Рассказы"...
   - А как с иностранной литературой?
   - Еще в пятом классе "Всадника без головы" прочитала за сутки. Уж больно интересной книга показалась. Потом всю ночь печатные страницы мелькали перед глазами. Читала Дюма "Три мушкетера", "Королеву Марго", "Графа Монте-Кристо". Стендаля - "Красное и чёрное". Люблю Гюго, Бальзака. Впечатляет современный американский писатель Теодор Драйзер: "Сестра Керри", "Американская трагедия", ну, и многое другое.
   А вот, что интересно, "Гаргантюа и Пантагрюэля" Франсуа Рабле, "Дон Кихота" Сервантеса, нашего Достоевского - не хватает терпения долго читать. Несколько раз принималась, так и не одолела полностью.
   - Я тоже не смогла долго читать и Гаргантюа с Пантагрюэлем, и "Дон Кихота" и даже Ильфа и Петрова, - сказала Руфа.
   Что тут началось! Мальчишки горой встали за Ильфа и Петрова, в восхищении сыпали цитатами из "Золотого телёнка" и "Двенадцати стульев". Я сидела тихо, потому, как тоже не читала полностью Ильфа и Петрова, а только листала и выхватывала отрывки из начала, середины и конца произведения. Это уже потом, через много лет, открылась мне и стала понятной вся прелесть этих сочинений.
   Напоминаю, что в те времена, о которых пишу, в домах ещё не было телевизоров, транзисторных радиоприемников, видео и просто магнитофонов. Редко у кого были проигрыватели. Телевидение только начинало делать свои первые шаги. Книга для нас была всем в духовном развитии, ну и, конечно, кино, театр, музыка, живопись, радиопередачи. Писатели, поэты, знаменитые кино и театральные режиссеры, известные артисты, музыканты, композиторы, художники были для нас живыми богами, которым мы поклонялись.
   Молодые интеллектуалы гордились друг перед другом количеством прочитанных книг. Цитировали целые отрывки из поэтических сборников, читали наизусть стихи и целые поэмы. Удивляли ту или иную аудиторию друзей, а главное подруг, собственными стихами. Многие тогда отличались умением складывать рифмы. Именно к этому незаметно перешли и мы. Сначала, свои стихи прочитала Рита. Это были миленькие лирические миниатюрки о природе. На детскую тематику оказались стихи Руфы. Лёня прочитал ладно скроенные - свои. Что-то пробормотал Коля. Но Андрей наотрез отказался явить миру свои детища, хотя кто-то говорил, что он неплохо пишет. Пришла очередь моя и Стасика. Я могла бы сказать, что никогда ничего не писала, но это было бы неправдой. Я тоже сочиняла, и сейчас настал тот самый момент, когда можно озвучить выстраданное перед "утончённым бомондом" и узнать его мнение. Но прежде я сделала небольшое вступление и немного рассказала о себе.
   - Дело в том, что место, где мы жили в Виннице, называется "Славянкой". Там еще есть "Каличе", "Литин", но наше место - утопающая в садах и цветах "Славянка" а так же тихая, немноголюдная улица имени поэта Александра Блока. Здесь на виду была, в основном, школьная молодёжь. Большими и маленькими компаниями мы совершали походы на речку, играли посреди улицы в мяч. Иногда вечером бегали гурьбой в городской парк, там рассыпались, а потом в условленном месте собирались и шли домой.
   Как братья и сестры, мы знали друг о друге всё. И запросто, без приглашений, приходили к подруге или к товарищу в гости: просто посидеть несколько минут, поиграть в карты или послушать новые и любимые старые патефонные пластинки. Жили на нашей улице и сердцееды, и утончённые барышни, и умники-отличники, и откровенные разгильдяи-двоечники. С наступлением осени, когда в школе начинались занятия, дружба наша шла на убыль, замирала, но с наступлением лета и каникул расцветала вновь.
   Летом мы с подружками ходили, иногда, в городской парк на танцевальную площадку под открытым небом. С танцев меня всегда провожали двое-трое знакомых ребят. По соседству со мной, дома через два, жили переростки-лоботрясы и разгильдяи Лёлик и Фимка. Во время оккупации города немцами они не учились, а теперь навёрстывали упущенное, посещали старшие классы школы, хотя им было уже по двадцати лет. Так вот, эти лоботрясы от нечего делать или от того, что на них девчонки не обращали внимания, затевали драки с провожатыми, в том числе и с моими, а я ничего не знала. И лишь, случайно, один из ребят рассказал, что после того, как проводив меня, они возвращались домой, два "амбала" с кольями, вывернутыми из забора, стали бежать за ними с криками и угрозами зарезать, и, поймав кого-то, размахивали перед его носом бритвочками. Я, как услышала это, разозлилась страшно. Тотчас отправилась к Фимке и Лёлику, чтобы сказать, как я их ненавижу, и кто они есть на самом деле: уроды и низкие создания. Но парней не оказалось дома, а может, завидя меня, попрятались. Потом я поостыла и, вдруг, увидела комичную сторону этой ситуации, сделалось смешно, и я написала по этому поводу стихи.
  
   Заветам дружбы нашей братской
   Верны мы будем до конца.
   В союз "Славянки" не пробраться
   Не хватит силы у врага.
   А если что, так мы сумеем
   Ему хороший дать отпор.
   И никогда не пожалеем
   Для палок хоть и весь забор.
   Так пусть же знают кавалеры
   Союза членов провожать
   Такое ж гибельное дело,
   Как в пропасть страшную упасть.
  
   Кто-то зааплодировал.
  
   - Это лучше, чем бегать с кольями.
   - А сейчас, если хотите, прочту ещё и лирическое.
   - Конечно, читай...
   - Это не автобиографическое, а скажем, собирательное, но, как в каждой шутке, есть доля правды, так и в стихе есть пережитое, перекликающееся с личным.
  
   Я часто вспоминаю дом
   Ничем особо не украшен,
   С просторным цементным крыльцом
   И небольшим кудрявым садом.
   Берёзку прямо пред окном
   И две сосны, стоящих рядом,
   И окна скромные потом
   Густым обвиты виноградом...
  
   Из тех окон струился свет
   Подолгу нежно-нежно синий
   И в них мелькала голова,
   Склонясь чуть-чуть над пианино.
   И звуки, что летели в сад,
   И к звёздам, и к луне,
   Могла я слушать без конца:
   Отрадны были они мне.
   Мелодии те редко слышу,
   Лишь напеваю в час ночной.
   Их не забыть, они ведь были
   Любимой играны рукой.
  
   - Ничего, молодец!
   - Впечатляет!... Хотя есть немного плагиата, как кажется!
   - А вот еще одна предистория стиха.
   - Рассказывай!..
   - Когда я читала развернутую биографию Пушкина, запомнилась встреча опального поэта, зимовавшего в одном из своих имений, с лицеистом Иваном Пущиным. Я так живо представила себе эту встречу, она, как выяснилось, потом, была последней в их жизни. Стихи полились сами собой. Ода получилась большая, но я прочту только окончание, момент прощания друзей...
  
   Уж сани, лошади готовы,
   Но не готовы лишь друзья:
   Всё так же сомкнуты их руки,
   Глаза с тоской глядят в глаза.
   Но вот, всему конец, и друга,
   В последний раз, к себе прижав,
   Бежит взволнован, бледен Пущин
   К давно заждавшимся саням.
   Схватив дрожащею рукою свечу,
   Во след бежит и Пушкин,
   Но сани дрогнули и вот,
   И вот, уж нет его Ванюши...
   Один средь ночи на крыльце
   С своею плачущей свечою
   Он долго, молча, так стоял,
   Глядя с тоской перед собою.
   А Пущин осмотрел вокруг
   Дол тёмный мокрыми глазами
   И слышал он:
   - Прощай!.. Друг!...
   - Прощай, друг! - сосны повторяли.
  
   - Твои стихи, как репортажи, описывают события, - сказал Лёня, - на какой факультет ты поступаешь во ВГИК - киноведческий? Я бы, на твоем месте, на сценарный поступал. - А Стасик шепнул мне на ухо:
   - Хотя я и не критик и не знаю, как оценивать твои произведения, но ты выросла в моих глазах, хотя я и раньше был о тебе хорошего мнения...
   - Стасик! Хватит шептаться. Теперь твой черёд!
   - Ваш выход, маэстро!
   - Что, уже? Так скоро? А отменить нельзя?
   - Невозможно! Читай!
   - Ну, ладно. Уболтали. Стасик посерьёзнел, расправил плечи, слегка откинулся на спинку стула, и в комнате зазвучал Маяковский. Безудержно лились четкие весомые строфы и фразы, и каждая поэтическая строка была совершеннее предыдущей. Мы все подражали тем или иным поэтам: и Рита, и Лёня, и Руфа, и я, но Стасик... Стасик превзошёл всех. Блестяще справился с заданием: написать под Маяковского. Мы в тайне восхищались им и уже не видели ни старых брюк, ни вылинявшей рубашки, ни лохматой головы. Была только личность: яркая, интересная, притягательная. Мы ещё долго говорили и спорили о стихах, новых книгах, пока Рита не принесла игру и не отвлекла нас от темы. Игра называлась "Цветочный флирт". Каждый из присутствующих выбрал себе карточку с цветком и назвался им. Я, кажется, была незабудкой. Стасик прислал мне карточку с пушистым георгином и с напечатанными на обратной стороне стихами русского поэта.
  
   В семнадцать лет
   Вы расцвели чудесно,
   Неподражаемо,
   И это вам известно.
  
   Комплимент мне понравился. Лёня не отходил от Риты, просто увивался вокруг неё. Я возьми и отошли ему карточку со стихами тоже известного русского поэта:
  
   Иль у сокола крылья связаны?
   Иль пути ему все заказаны?
  
   Почтальон Стасик вручил ему послание. Лёня прочел и почему-то сильно покраснел. Смущать его не входило в мои планы, и я уже пожалела, что затеяла с ним этот флирт. Потом все танцевали, не переставая посылать друг другу карточки игры. Было много шума и веселья. Гости разошлись после полуночи.
   Рита со Стасиком договаривались завтра идти в университет. Услышав это, я попросила и меня взять с собой.
   - Я так хочу взглянуть на старую "альма-матэр", ведь университет, ко всему прочему, и историческая достопримечательность!
   - Хорошо. Не волнуйся. Пойдем все вместе, - успокоил меня Стасик. На следующий день мы все трое стояли на улице Моховой, и я разглядывала праздничную бирюзово-белую облицовку университета имени М. В. Ломоносова. Заходим в середину. Нарядность и праздничность ощущаются и здесь. В коридорах чуть-чуть сумрачно. Но пешеходные ступени великолепны. Кажется, что они и перила выполнены из чистого тёмно-вишнёвого янтаря и отполированы до зеркального блеска.
   Вместе с нами и навстречу нам идет множество молодых людей. Это будущие студенты. Это шло моё поколение, которое за сорок лет, с пятидесятых по девяностые, залечит раны ужаснейшей войны, сделает страну могучей и богатой, которое будет творцом и свидетелем запуска первого космического спутника Земли и первого звёздного корабля с человеком на борту. Оно создаст атомную энергетику, лучшие в мире реактивные двигатели и ракетно-космический щит страны. Орбитальные станции и множество спутников будут помогать в ведении народного хозяйства, и позволять говорить с любой точкой земного шара и видеть её по телевидению. Оно создаст высокие технологии во многих сферах промышленности, сельского хозяйства, а так же в медицине и в военных отраслях. Создаст страну, в которой утвердится принцип "от каждого - по способностям, каждому - по труду". Жильё в стране будет не продаваться, а даваться по месту работы, можно будет купить и кооперативное жильё; медицина и образование будут бесплатными. Сын министра и сын уборщицы смогут оказаться рядом за одной партой и в школе, и в ВУЗе. И министра, и рабочего будут оперировать лучшие хирурги и совершенно безплатно. Страну, где люди питались натуральными, а не трансгенными продуктами, где почитались нравственность и духовность, уважение к людям и любовь к Родине.
   У нас были одарённейшие "физики и лирики", одни из лучших театров мира, создавались прекраснейшие фильмы, музыкальные произведения и несравненная живопись; успешно осваивались Арктика и Антарктика. Одни любили это государство. Говорили, потом, что жили при коммунизме и не осознавали этого. Другие были недовольны, что мало демократии, а проще - вседозволенности. Третьи ненавидели - из-за невозможности разбогатеть, как, например, в Америке или другой какой капиталистической стране. Им хотелось ещё большего благополучия, ещё большего богатства для себя, хотелось безумной роскоши и баснословных прибылей. И эти люди перевернули страну. В результате мы "имеем то, что имеем"... И неизвестно, возродится ли когда-нибудь могущественная держава, успешно соперничающая с Соединенными Штатами Америки и странами Западной Европы?
   Конечно, многим людям присуще гордиться своими современниками, своим поколением и считать молодые годы прекрасными и уникальными. К ним, наверное, отношусь и я.
   Гости у Риты собирались всё реже. А за недели две до вступительных экзаменов в ВУЗах и вовсе перестали появляться. Было не до танцев, когда решалась дальнейшая судьба. Все штудировали экзаменационный материал. Рита целыми днями пропадала в библиотеках и на консультациях. Я, сидя за столом или лежа на тахте в её комнате, тоже не выпускала учебников из рук. И ходила на консультации в институт, где познакомилась с такими же абитуриентками Лидой и Наташей. Девочки были очень милы.
   Как-то в субботу Зоя Алексеевна объявила всем, что завтра едем на пикник, на природу, на целый день. Нина Александровна стала жарить котлеты и собирать в сумки разную провизию. А утром, в воскресенье, две легковые машины на большой скорости по старому московскому шоссе увозили нас подальше от города. В тёмно-синей "Победе" ехали Зоя Алексеевна, какой-то чернявый в годах мужчина и дядя Юра - Ритин папа. В другой, вишнёвой, мы - молодёжь: Рита, Лёня и я. Немного проехав, дядя Юра вышел из машины, а на его место сели вторая дочь Нины Александровны Надя с мужем. Свою двенадцатилетнюю дочь Галю они подсадили к нам.
   Преодолев многие километры, машины, наконец, остановились на берегу небольшой речушки рядом с огромным вековым лесом. Женщины постелили на траву, под деревом, старую скатерть и клеёнки, и выложили на них почти все продукты и бутылки с питьём. Бутылок было много. Завтракали и обедали одновременно. Зоя Алексеевна все время опекала чернявого мужчину и была с ним исключительно вежлива. После трапезы люди загорали, купались и плескались в речке; кто просто спал, а кто-то пошёл в лес собирать грибы. Я и Рита бродили по лесу со всеми, а когда остались одни, я тихонько спросила.
   - А кто этот чернявый с Зоей Алексеевной? Уж не режиссер ли, о котором ты рассказывала?
   - Что ты, какой режиссёр! Это с исторического факультета, куда я буду поступать, давний папин знакомый.
   И тут я поняла, что чернявый и составит Рите протекцию при поступлении, а Лёне - сам дядя Юра... Я завидовала ребятам. У них всё подготовлено, всё схвачено. Им не страшны никакие экзамены. Они их успешно сдадут и поступят... "А я? Что будет со мной?", - мое сердце впервые сдавила какая-то непонятная тоска...
   Дни быстро бежали, и настало время вступительных экзаменов. Аудитория, где я сдавала первый экзамен, то есть, писала сочинение, была уставлена тяжёлыми деревянными партами, покрытыми тусклым тёмным лаком. Низкий потолок, приплюснутые окна с левой стороны делали её уютной, домашней. Абитуриентов было множество. Через экзамены пропускался первый или второй поток. Члены комиссии сидели за столом, некоторые, не спеша, прохаживались между рядами парт. Названия тем писались на доске: две - по русской литературе, третья - связана с фильмом "Кубанские казаки". Надо было описать поэзию социалистического труда, отображенного в фильме. Это тема называлась вольной. То есть, как Бог на душу положит, так и пиши.
   Я выбрала вольную тему. Как и требовалось, начала с того, что составила план сочинения. Вступление: преимущество социалистического труда над капиталистическим. Главная часть: поэзия социалистического труда в кинофильме "Кубанские казаки". Заключение: неизбежная победа социализма.
   Во вступлении сочинения написала о нашей победе в Великой Отечественной войне и роли социалистического ведения хозяйства в ней. В главной части показала, как изображен творческий труд в самом фильме. Описала его первые кадры, где пшеничное зерно - плод самоотверженной и упорной работы сельских тружеников неудержимым потоком льётся из хлебоуборочных комбайнов на площадки зернохранилищ. И, что волшебная музыка Исаака Дунаевского подчеркивает творческий характер трудового энтузиазма ещё сильнее и ярче...
   Не жалея красок, я воспевала свободный труд: работу не там, где человека принуждают, а там, где он желает трудиться, и что прибыль от такого труда получается большей и идёт, как ему, так и всему народу. Повышается производительность труда, растёт благосостояние каждого члена общества, а не отдельного капиталиста и его семьи. Плодами социалистического труда пользуются все. Лозунг "от каждого по способности и каждому по его труду" выполняется неукоснительно. Зато спекулянты и посредники - обманщики, деляги всякого сорта, любители набить карманы за счёт трудового народа "пролетают" и попадают прямо за решётку.
   Я добросовестно выражала взгляды, которые долгие годы формировали у своих учеников преподаватели только что оконченной мной школы - десятилетки. Писала, что капиталист и спекулянт думают прежде всего о том, как бы больше выжать из простого человека средств, как бы больше на нём заработать. Отсюда идут все беды простых тружеников. А наша социалистическая система исключает это и ставит лозунги "Всё - для человека, всё - во имя человека", "Максимальное удовлетворение нужд трудящихся" на первое место. Это ли не благородная цель руководителей страны и всего общества?! Затем я подошла к третьей и последней части сочинения - заключению. Ещё раз написала о преимуществах социализма и его окончательной победе во всём мире. Кроме того, писала ещё и о том, что в нашей стране развиваются культура, искусство, спорт, процветает дружба народов, их взаимовыручка в дни лихолетья. Поэтому мы и победили в страшном испытании для всех живущих на земле людей - в Великой Отечественной войне.
   Большая часть времени, отпущенного на экзамен, уже ушла. Поэтому две последних части я писала сразу на чистовик, допуская небольшие помарки. Это была очень кропотливая работа. Надо было обдумывать каждое слово, каждую фразу. Еле успела сделать приличную концовку. Уже преподавательница стояла надо мной, а я всё писала и писала... На другой день узнала, что первый экзамен в ВУЗ я сдала на четыре. Хорошие отметки получили и мои новые подружки Лида и Наташа. Мы ходили по коридорам института и не могли нарадоваться. Я познакомилась с девочками ещё на первых консультациях. Фамилии у них были, как у известных в Москве людей. Но Лида отрицала родство с популярным артистом, у которого была такая же фамилия, говорила, что это просто совпадение. А Наташа не скрывала, что она дочь известного критика, статьи которого постоянно публиковались в популярном журнале "Огонёк". Наташа была черноволосой высокой худенькой приветливой и приятной девочкой. Она рассказала о своей маме, об истории своего рождения, после которого мать стала инвалидом. Потом Наташа познакомила меня с нею, такой же приветливой и внимательной, как и её дочь. Однажды, мы с Наташей зашли в одну квартиру, и, неожиданно, я увидела актрису Янину Жеймо - исполнительницу главной роли в фильме "Золушка". Беленькая большеглазая, она сидела в большом кожаном кресле посреди пустой комнаты: шло переселение её в другую, лучшую квартиру. Она, кажется, была дальней родственницей моей подруги. Наши взгляды встретились. Я не знала тогда, что у знаменитостей берут автографы и говорят им приятные слова. Поэтому я стояла, онемев от восторга, и только смотрела на актрису и молчала. Пришла Наташа и долго говорила с Яниной о чём-то, а потом мы ушли.
   Второй экзамен был через три дня и назывался "специальным". Он определял, есть ли у поступающих наклонности к избранной профессии и, ещё, достаточно ли он эрудирован. На консультациях так много говорили об этом экзамене, что у меня появилась мысль, что я его не сдам. Уверенность постепенно покидала меня. В назначенный день я появилась перед экзаменационной комиссией. Это были, в основном, пожилые очень серьёзные женщины, сидящие в полупустой аудитории за длинным столом. В душе возникло чувство, что я пришла обманывать этих людей, что никакого кинокритика из меня никогда не выйдет. Воля совсем улетучилась, когда я увидела изучающих меня профессоров - профессионалов. Казалось, они видят меня насквозь, как рентген. Я, в свою очередь, стала смотреть на комиссию, наверное, как кролик на удава. Из них я никого не знала, но Юрия Завадского - режиссёра театра имени Мосссовета узнала сразу. Большеголовый лысоватый он был уверенным в себе, весёлым, подвижным, ироничным и представительным. Настоящий мэтр. Я изучала режиссёра и почти не думала об экзамене. Голова моя казалась абсолютно пустой. Уже не было страха, а только неловкость и стыд, что сажусь не в свои сани. Ухватившись пальцами за концы шёлковой косынки, что висела у меня на шее, старалась собраться с мыслями, что бы хоть что-то сказать в своё оправдание экзаменаторам.
   Первый вопрос был самым тяжёлым. Маленький тощенький преподаватель, сидящий среди женщин, показал мне большую глянцевую фотографию, на которой была изображена сцена в чайной из нового кинофильма "Сказание о земле Сибирской". Я должна была сказать, о чём идет речь в данном эпизоде между шофёром Бурмаком и другими персонажами, в руках одного из которых был огромный белый фарфоровый чайник с красными кружочками. В этой чайной прошла добрая половина фильма. А что говорилось в данном эпизоде, я не вспомнила. Потом мне показали известный портрет Пушкина, выполненный художником Кипренским. Поэт написал ещё стихи по этому поводу:
   Себя, как в зеркале я вижу,
   Но это зеркало мне льстит.
   Я читала развёрнутую биографию поэта, знала и художника Кипренского, но перемудрила. В годы Пушкина был некий молодой поэт Веневитинов, который не только писал стихи, но и хорошо рисовал. Умер он в двадцать семь лет. Так я назвала автором портрета Пушкина художника Веневитинова, хотя чувствовала и хотела сказать, что это Кипренский. На этом экзамене меня всё сбивало с толку, и, прежде всего, я сбивалась сама. Надо было сосредоточиться, настроиться, но этого не было сделано. После того, как я не ответила на второй элементарный вопрос, женщина из комиссии взяла мою зачётную карточку написала там слово "два" и отдала мне. Это значило, что я должна уходить и больше не возвращаться в институт. С пустой головой, с пустым сердцем я вышла из аудитории, потом из института. Побродила по большой площади возле скульптуры Мухиной "Рабочий и Колхозница" и пошла к остановке трамвая.
   Я совершенно не обижалась на комиссию и считала, что она поступила верно. Не знать ответа на такой простой вопрос об известном портрете Пушкина недопустимо и стыдно. И ещё я поняла, что на экзамене провалилась не я, а моя натура, мой характер, моя рассеянность и растерянность. Не могла фальшивить перед "земными богами", обманывать их, что я кинокритик. "Какой я, в самом деле, кинокритик?"
   Провал не был для меня большой трагедией. Вставал тревожный вопрос: как жить дальше и что теперь делать? На один день приехал папа. Мы ходили с ним по улицам, сидели на лавочках, кушали в столовых и обсуждали создавшееся положение.
   - Ты знаешь, есть один вариант, - сказал папа, - в Винницкий пединститут ещё можно подать документы и в последних потоках попасть на экзамены. Знакомые там у меня есть - помогут.
   - Папка, дорогой, какой же из меня педагог? Я совершенно не умею управлять людьми, а тем более учениками - этими неслухами и сорванцами. Это какую железную волю надо иметь, подумай сам. Я считаю - надо ждать следующего года и поступать туда, куда моя голова полезет, а сейчас пожить в Москве, осмотреться. - Папа задумался. А потом сказал:
   - Я знаю, ты у меня умница, поступай, как тебе виднее. Может из этого что-нибудь да выйдет. А год быстро пролетит, по себе знаю. Не успеешь оглянуться, и опять будешь поступать. Жизнь на этом, ведь, не кончается, правда?
   - Правда, папочка. - Я благодарно сжала папе руку. - А деньги мы с мамой будем высылать. Много не сможем, но так, чтобы за квартиру и немножко на еду...
   - Спасибо, я знала, что ты мой верный друг.
   Папа уехал вечером. Он не захотел заходить к Рите, чтобы не толковать, лишний раз, о моём поражении. Он ждал меня на лавочке, у трамвайной остановки. Я посадила его на поезд, и долго ещё стояла перед окном, в котором мелькала его лысая голова и, иногда, прощально машущая рука. Когда поезд ушел, побрела к выходу. Моё сердце было переполнено любовью к папе, к маме, которая, не смотря ни на что, отдала бы за меня жизнь, к добрейшей бабушке, к маленькому братику Вовику. Теперь для меня наступил новый неизведанный период жизни. Как, когда-то сказал Маяковский: "Езда в незнаемое", где родных не будет рядом. Но остаться в чужом городе я не боялась. Всё детство я провела с родителями и, вместе с тем, не с ними. Была очень самостоятельная и независимая. Родители никогда не руководили мной, не контролировали каждый шаг, не цеплялись за мелочи. Все мы безоговорочно доверяли друг другу, жили, как хорошие любящие друзья. Поэтому, самое страшное было - не оправдать их доверие, упасть в их глазах, сделать то, из-за чего им бы пришлось за меня стыдиться. И если понадобилось бы, в любую минуту я готова была бежать и исполнять свой дочерний долг: помочь, посочувствовать, подбодрить. Так воспитывались и такими были почти все из моих ровесников.
   Рита успешно сдала экзамены и поступила в высшее учебное заведение. До начала учебного года, то есть, до первого сентября, ещё оставалось время. Вся семья, кроме Нины Александровны, уехала догонять лето на дачу, и мы остались с ней вдвоём. Много разговаривали, готовили еду, варили варенье.
   - Нина Александровна, вы не знаете, где бы мне стать на квартиру?- спросила я.
   - А разве ты не едешь домой?
   - Видите ли, мы из Винницы уехали в другой город, гораздо меньший - районный центр Винницкой области. Там я никогда не была и никого не знаю. Так лучше я эту зиму поживу в Москве, а летом попробую опять поступать.
   - И то, правда. Чем в незнакомой глухомани сидеть зиму, а потом опять ехать сюда, так лучше живи здесь. Квартиру я тебе подыщу. Ты, когда садишься в трамвай, видишь деревянные дома по ту сторону шоссе?
   - Вижу. Они от остановки совсем близко.
   - Вот, там живет одна моя знакомая. Правда, знакомство шапочное, но, всё же, я постараюсь наведаться к ней и спросить: не возьмёт ли она тебя на квартиру. Трамвайная остановка недалеко, не то, что от наших домов: идёшь, идёшь, и конца нет. Поняла?
   - Поняла! Спасибо! Зовут-то её как?
   - Кажется, Надежда Константиновна. Ну, это потом, а сейчас, вот какое дело. Еду я к своей сестре Валентине и забираю тебя с собой. Будем жить у неё неделю, а то и дольше, пока не вернутся из отпуска, с моря, её дочь, зять и внук. Ей одной скучно, вот она и приглашает меня, а я беру с собой и тебя. Захвати что-нибудь из белья - ночевать там будем.
   Через какое-то время к дому подкатила тёмная легковая машина, и мы с Ниной Александровной, захватив маленькие кошёлочки, поехали на Сретенку. Младшая сестра Нины Александровны - тётя Валя выглядела старше её, наверное, потому, что не красилась и не прихорашивалась, особенно, но всё же, имела очень приятный, ухоженный вид. Мягкие седые волосы, собранные на затылке в аккуратный пучочек, там же поблескивала непростая заколка. Тёмно-синее, в горошек, платье сшитое по фигуре, а на ногах - красивые тапочки.
   Встретившись, сёстры сели на кухне и не могли наговориться, забыв обо всём на свете, и обо мне тоже. Пришлось самой идти осматривать квартиру. Ещё, когда ехали, я спросила Нину Александровну:
   - Где работает зять Валентины?
   - Он - министр. - Коротко ответила она.
   Я подумала, что это шутка и не стала больше расспрашивать. По убранству комнаты были такие же строгие и скромные, как у Риты: ни роскошных ковров, ни красивой люстры, ни картин, ни зеркал. В большой гостиной - громоздкий, полированный, тёмный без скатерти длинный стол, тяжёлые стулья. В простенке между окнами - бюро, открыв его, можно увидеть пластинки и коробку проигрывателя. В левом углу тумбочка с предметом, накрытым красной бархатной накидкой. При входе в спальню, в правом углу - голубая кафельная печь. В третьей комнате, с противоположной стороны гостиной - ученический стол, унылый шкаф с книгами, и ещё один шкаф - платяной с выдвигаемым внизу ящиком для обуви; в простенке между окнами - широкая тахта, на ней могут уместиться и три человека. Две большие бархатные зелёные подушки упираются в стену. В коридоре имелась ещё одна небольшая дверь. Она была открыта. Я заглянула в маленькую комнатку. Она и была когда-то кладовой, но теперь её отремонтировали, и тут находился маленький столик и железная с панцирной сеткой кровать. В сумрачном коридоре у выхода, вдоль стены, стояла массивная широкая деревянная вешалка. Напротив неё висело овальное зеркало, а в дальнем углу, ближе к кухне, поместилась высокая тумбочка с телефоном. В этом старинном доме комнаты были большими, просторными, не то, что у Риты. Но, если следовать логике, чем больше квартира, тем выше начальство, то я уже не сомневалась, что Нина Александровна сказала в машине правду. Я была в доме министра. Но почему опять такая простота и аскетизм? И лишь много лет спустя, я узнала, что и тот и другой чиновники вынуждены были подделываться под вкусы самого главного и грозного руководителя.
   Хлопнула входная дверь, и через мгновение в гостиную комнату протиснулся свёрнутый в трубку и обхваченный пухлыми короткими руками громадный старый ковёр. Протиснулся и замер. Из-за него, как из-за дерева, выглянула кудрявая темноволосая головка девушки. Она кивнула на дверь спальни и попросила:
   - Открой, пожалуйста.
   Тут же, встав со стула, я выполнила просьбу. Девушка с трудом доволокла ношу до открытых дверей, и кинула в них ковёр, как полено в печку. Закрыла двери, обернулась, глубоко вздохнула, и спросила с любопытством.
   - Тебя Олей зовут?
   - Да.
   - А я - Люба. - Она протянула мне руку. - Очень приятно познакомиться! - Улыбка не сходила с полных губ девушки.
   Я пожала шершавые с маленькими мозольками тёплые пальчики.
   - А я про тебя всё знаю, - продолжала улыбаться Люба, - ты дочка директора завода с Украины. Приехала поступать, но пока тебе не повезло. Ну что ж, всякое бывает. А пойдём, отдохнём немного, поговорим, поваляемся на тахте.
   Мы пошли в соседнюю комнату. Люба легла на тахту и скрестила на груди ладошки, а я села на самый краешек. Увидев это, она категорически запротестовала.
   - Будь, как дома! Хозяева уехали на море и будут не скоро. Так, что не стесняйся! Разве, что Юрка может заглянуть, но он свой парень, днём редко приходит, только вечером и то не всегда. У матери, как молодой месяц, появляется. Воспитываем мы его. Я его не очень-то жалую и могу сказать в глаза всё, что про него думаю. Так иногда пропесочу, только держись!
   - А кто такой Юрка? Студент?
   - Племянник дяди Серёжи, - Люба посмотрела на меня, - министра. Юрка уже окончил институт и теперь работает.
   - А ты тоже родственница им?
   - Я родственница тёти Вали, помогаю по хозяйству. Они вызвали меня из деревни в прошлом году, когда я окончила десять классов. У тёти Вали уже не то здоровье, чтобы везти на себе весь дом. Дочь тоже не враг матери, чтобы завалить старушку работой. Вот и вызвали меня. Представляешь, сколько здесь хлопот, а, главное, всякой суеты.
   - Да какая здесь работа, Люба? - Удивилась я. - Мебели мало. Смахнула пыль, подмела полы, и всё.
   - Это кажется - мало... А стирать на шесть человек, а гладить, постели перестилать, ковры выбивать. Этот ковёр из хозяйской спальни доконает меня, чую, сердце начинает покалывать.
   - Так бросай эту работу!
   - Я бы бросила, - задумчиво произнесла Люба, - да не могу. Тогда в деревню надо возвращаться, а мне дядя Сережа обещал московскую прописку сделать через два года. Год уже прошёл, ещё год остался. Потерплю, как-нибудь. Представляешь, когда у меня будет прописка, я окончу бухгалтерские курсы и устроюсь работать на большой завод или фабрику, или ещё на какое-нибудь предприятие. Стану на очередь на получение квартиры, получу её и буду совсем самостоятельная. Сейчас такая стройка в Москве идёт. Говорят, скоро целые районы новые появятся.
   Люба умолкла. Мечтательное выражение блуждало на её лице. Я искоса поглядывала на её узкие с припухлыми веками глаза, вздернутый чуть широковатый нос, волевые скулы. И очень хотелось, чтобы у этой девушки хватило терпения и характера добиться всего, чего она так желает.
   - Люба, а за что ты не любишь Юру?
   - За многое, перечислять неохота. Его и жена не любила.
   - Как? Разве он был женат?
   - Был.
   - А сколько же ему лет?
   - Двадцать четыре скоро будет. А жена молоденькая была, Еленой звали - дочка дипломата. Всё плакала и говорила, что не любит Юрку, что он замучил её своим характером, что он размазня и поддаётся влиянию не очень-то благовидных людей. Как ни мирили их, как ни уговаривали, Елена развелась и вышла замуж тоже за дипломата. Живёт сейчас в другой стране. А Юрка, известное дело, загулял, а особенно, когда институт окончил. За это я его и ругаю, ведь так можно стать горьким пьяницей.
   - А какой он институт кончал?
   - Связи!
   - Боже, - засмеялась я, - в этом роду все мужчины связисты.
   - Я тебе так скажу, может он и не виноват. Дядя Серёжа и Людмила...
   - Дочка тёти Вали?
   - Да, брали его с собой на всякие приёмы, вечера. Он видный такой, красивый. Когда придёт, увидишь. Они даже с самим Берией не раз гуляли, - понизив голос, сказала Люба, - хочешь, не хочешь, а пить надо, чтобы угодить всем. А Людмила наша - красавица, иностранные языки знает. Её на все дипломатические вечера приглашают, как переводчицу, и чтобы похвастаться, какие красивые женщины живут у нас в России. А сколько мне работы, когда они с дядей Серёжей на приём собираются. Ужас! Бегаю, как угорелая, и жду - не -дождуся, когда это всё закончится...
   - Бедная ты, - пожалела я Любу.
   Пришла Нина Александровна.
   - Ну что, Любаша, всё надрываешься? - старушка села на тахту и пристально посмотрела на Любу.
   - А что делать, Нина Александровна? По правде сказать, никаких сил уже нет.
   - Знаю, дорогая, знаю. Мы решили с тётей Валей помочь тебе. Сейчас приедет машина, соберём ковры и коврики и остальное, вывезем на дачу, просушим, проветрим, и шофёры помогут всё выколотить. А сейчас идите обедать, а то всё остынет, мы с Валей уже поели.
   После обеда пришла младшая внучка Нины Александровны Галя. Потом приехала машина, и шофёр помог забрать все дорожки, ковры, гардины, покрывала, зимнюю одежду. Сёстры и Люба уехали на дачу, а мы с Галей остались: в легковой машине уже не было места. Перед этим Нина Александровна сказала.
   - Девочки! Я, Валя, Люба едем, а ты, Галя, остаёшься с Олей; вечером приедем. Мы бы вас взяли, но, сами видите, нет места.
   - Езжайте, не волнуйтесь, - успокоила бабушку Галя, - будем сидеть тихо. А вы приезжайте скорее, если не хотите, чтобы мы умерли со скуки.
   Квартира опустела. Мы с Галей говорили мало: хотелось скорее заняться чем-то интересным. Я сидела за длинным столом в гостиной, погрузившись в чтение. В открытые двери соседней комнаты была видна тахта. Посередине её, поджав ноги, сидела Галя и нанизывала на шелковую нить разноцветные бусинки, которые доставала из маленького холщового мешочка, лежащего рядом. Когда я брала из книжного шкафа книгу, то подошла к ней, чтобы лучше познакомиться. Типичный подросток: живой любознательный худой и длинноногий. Короткая, словно под линейку, подстриженная чёлка чёрных, как смоль, прямых волос чуть-чуть касалась небольших ушек...
   Тишина продолжалась недолго. Через какое-то время в коридоре зазвонил телефон. Галя побежала к нему и долго разговаривала с кем-то. Возвращаясь, она остановилась возле меня. - Что читаешь? - склонилась она над столом. Я показала обложку книжки.
   - А... Тургенев, "Записки охотника". - А знаешь, что это такое, - указала она на тумбочку возле стены недалеко от окна с накрытым бордовой бархатной накидкой предметом.
   - Нет, не знаю, а что там?
   - Что? А вот сейчас увидишь. Только не удивляйся. Мы с Олежкой, сыном Людмилы, сколько раз уже смотрели его. Выйди из комнаты, а потом зайдешь?
   - Хорошо. - Я как раз хотела попить воды, и пошла на кухню. По возвращении, сразу же заметила на тумбочке небольшой лакированный деревянный ящичек. Посреди его внешней стенки светился прямоугольник в половину тетрадного листа. Слышалась приятная музыка. Приглядевшись, увидела на крохотном экране мелькающие кадры из кинофильма "Цирк". Как раз тот момент, когда коварный иностранец в ресторане уговаривал девушку Раю съесть торт и конфеты. Это надо было для того, чтобы девушка прибавила в весе, и не смогла на арене цирка из самодельной пушки взлететь на "Луну", что висела под куполом. Чтобы ей не удалось повторить цирковой номер, с которым иностранец приехал в Россию.
   Тихо лилась обворожительная музыка Дунаевского. На открытой площадке - на крыше гостиницы "Россия", где располагался тогда ресторан, Рая и иностранец танцевали танго. Затем они подошли к столику. Поддаваясь на уговоры мистера, девушка уже отрезала себе большой кусок торта, а иностранец одобрительно кивал головой...
   Я слышала, что есть аппараты, которые могут принимать изображения на расстоянии, но видела телевизор впервые. Сидя, как вкопанные, мы с Галей смотрели на крохотный чёрно-белый экранчик, следя за событиями, которые разыгрывали наши любимые киноартисты. Как всегда, блистала Любовь Орлова, мужество и энтузиазм являл главный герой картины Столяров. В эпизодах мелькали талантливые комики; и все они были маленькие, как лилипутики из книжки про приключения Гулливера...
   Фильм окончился. Галя выключила телевизор, накрыла его накидкой, поставила на окно антенну, где она стояла раньше. Кино нас очень развлекло. Мы, по-прежнему, находились под впечатлением, и, смеясь, вспоминали разные эпизоды. Приехала тётя Валя, заглянула к нам. Галя соскочила со стула и побежала в коридор разговаривать по телефону.
   - А Нина Александровна и Люба где? - спросила я.
   - Ночуют на даче. Включайте свет, темно. И идите ужинать.
   - А мы телевизор смотрели. - Молодцы.
   После ужина Галя включила свет и ушла в соседнюю комнату, а я продолжала чтение. Послышалось: кто-то открыл входную дверь. В коридоре, а затем на кухне, тётя Валя с кем-то охотно разговаривала. "Если Нина Александровна и Люба остались на даче, то кто это мог быть, - подумала я, - у кого ещё имеются ключи от квартиры? Юра!", - мелькнула мысль. Мне почему-то очень захотелось, чтоб это был именно он. Тогда, возможно, вечер будет не таким скучным. А главное: сбудется желание, хоть краешком глаза взглянуть на человека, вращающегося в таких высоких сферах, где мне, простой смертной, вряд ли придётся, когда-нибудь, побывать. Я уже не читала: не могла сосредоточиться и вертела книгу в руках.
   Немного погодя, в комнату неслышно вошел молодой светловолосый человек хорошего телосложения, видный и представительный, как говорила Люба. "Да, молодец, хоть куда, и похож на скандинава. Вот такие Рюриковичи, наверное, и пришли когда-то на Киевскую Русь" - еле успела подумать я.
   - Здравствуйте, Оля! - произнес молодой человек, глядя по сторонам, как бы думая, что бы ещё сказать для приличия? Я была уверена, что он постоит немного, переступит с ноги на ногу и уйдет во-свояси, в ту маленькую комнатку, вход в которую с коридора.
   - Здравствуйте, - уныло сказала я, - как поживаете, как идут ваши дела? - Наши взгляды встретились. Какое-то время мы без особого любопытства разглядывали друг друга. И, вдруг, Юру словно подменили. Он посмотрел так доверительно, так тепло будто встретил давнего знакомого. Это подбодрило и обрадовало.
   - Что читаете? Если не секрет, - поинтересовался он. - Да так, взяла первую попавшуюся книжку из вашей библиотеки "Записки охотника" Тургенева.
   - Хорошая книга: "Бежин луг", "Хорь и Калиныч"... А библиотека не моя, а двоюродного брата Олежки, который качается сейчас на волнах Чёрного моря. - Юра пошевелил руками, чтобы показать, как качается на волнах брат.
   - А что же вы не поехали отдыхать? - спросила я сочувственно и чуточку иронично.
   - Работаю. И отпуск мой не скоро. - Юра смотрел на меня, явно ожидая продолжения разговора.
   - А мы сегодня с Галей кино "Цирк" смотрели по телевизору, - кивнула я в сторону тумбочки. - Юра еще больше оживился. - А вам нравится этот фильм?
   - Нравится. Я, вообще, люблю комедии Александрова.
   - А за что?
   - Ну, как за что? Тут тебе и Ласкер, и Чарли Чаплин, и Протазанов с Игорем Ильинским. Но, главное, это не то, не другое и не третье. А совсем новое, созданное на нашей русской и советской почве. Не только юмор, но и пафос, значительность и, наконец, социальная сущность!
   - Например?
   - Да, сколько угодно. Возьмите, хотя бы, одну из последних сцен того же фильма "Цирк". Зрители берут на руки плачущего негритёнка - малыша, успокаивают его, поют колыбельную песню на многих языках страны и не отдают дитя жестокому закоренелому расисту. Не обвиняют женщину - актрису, что у неё черный ребёнок. Согласитесь, эти трогательные кадры будут волновать людей и через тысячу лет.
   Юра тоже высказал свое мнение о работах режиссёра Александрова и актрисы Любови Орловой. Меня удивила его хорошая осведомлённость. Я сказала ему об этом.
   - Ничего удивительного. У меня мама - киноактриса.
   - Как?!..
   - Да! - он назвал фамилию. Я где-то слышала её и вспомнила фильм о сибирской стройке, где она играла. Юра тоже носил эту фамилию.
   - А знаете, я ведь поступала на киноведа в этом году и провалилась.
   - Слыхал, слыхал... Жаль, что мы познакомились только сейчас.
   - А чтобы это изменило?
   - Ну, есть такие люди, которые подняли бы телефонную трубку, поговорили бы с ректором института, и вы были бы зачислены в студенты. Надо, чтобы момент был удобный, когда все на своих местах.
   - А сейчас поздно. Приём окончен, профессора на дачах, институты закрыты, а ваш дядя на море, - горестно констатировала я.
   - Почти угадали.
   - Да Бог с ним, - махнула я рукой, - что теперь рассуждать! Я уже схоронила надежду и мечту о ВГИКе, - воцарилось молчание...
   - Дунаевский, что вы скажете о нём? - Юра, видимо, решил отвлечь меня от грустных дум.
   - О... это чудо. Его музыка к кинофильмам безподобна и раскрывает глубинный смысл, как всей картины, так и отдельных эпизодов. Кажется, не музыка иллюстрирует кино, а кино иллюстрирует музыку. Дух захватывает, когда слышишь увертюры к фильмам "Дети капитана Гранта", "Цирк" или тех же "Кубанских казаков". Да, что там говорить! Гениальный композитор - гениальная музыка!
   - Я с тобой абсолютно согласен. Ничего, что я на "ты"?
   - Ничего. Нашу страну и композиторами, и музыкантами Бог не обидел.
   - Это уж точно, - сказал Юра. - Знаешь, когда вышел фильм "Маскарад", смотрела? Там в главных ролях Тамара Макарова и Мордвинов? - Я кивнула головой. - Тогда многие просто заболели вальсом Арама Хачатуряна, прозвучавшим в картине. Люди звонили друг другу по телефону, что бы тот, кто хорошо запомнил его, напел мелодию.
   - Помню, такой необычный, энергичный вальс. Мятежным новым веет от него... Он чем-то перекликается с музыкой из балета "Ромео и Джульетта" Прокофьева. Особенно момент выхода Монтекки и Капулетти. Идут, как стенка на стенку, и мелодия та... та-та-та ...та ...та-та-та ... та-та-та... та и опять... еле слышно напела я. А еще, когда-то, поразил меня "Вальс-Фантазия" Глинки. Он просто приковал к радиоприёмнику, когда я впервые услышала его. Представь себе, провинциальный город, летний вечер, сад, дом, вот-вот взойдет луна и надо всем этим плывет тонкая грусть, нежность, переплетённая с чувством неотвратимого безжалостного рока. Чарующая мелодия. Я вообще люблю классику. Как у Римского-Корсакова скрипки поют о Шахерезаде! А Садко, а музыкальная картинка "Царевна - Лебедь"? Это, вообще, божественно. Тот же Бородин со своими "Половецкими плясками" из "Князя Игоря", да и сама опера - какое совершенство, великолепие. А Мусоргский - "Утро на Москва-реке" из "Хованщины". Это уникальные музыкальные шедевры, которым нет цены. Правда? Согласен?
   - Конечно!
   - А зарубежные композиторы! Ария Надира из оперы "Искатели жемчуга" Масне - настоящая молитва о любви. И ария Нормы из оперы Винченцо Беллини "Норма" тоже чудо. А - Далилы из оперы "Самсон и Далила" того же Масне. Просто гимн в честь весны и любви. О Чайковском и других отечественных да и зарубежных композиторах - классиках прошлых столетий, я уже не говорю. Это ларец с несметными сокровищами. Жаль, что многие проходят мимо этих сокровищ. От какого духовного богатства люди отказываются!
   Конечно, мода на оперный жанр будет длиться не вечно, но, всё равно, опера будет украшением нашей жизни. Не так ли?..
   Потом мы долго и много говорили о кино, о замыслах режиссёров и замечательной игре артистов. Согласились, что многие фильмы безконфликтны, приглаживающие, лакирующие действительность. Скользят по поверхности, не углубляясь в проблемы жизни.
   - Но если в фильме поднята какая-то проблема, то она разобрана по косточкам, очень основательно, - сказал Юра. - Согласна?
   Потом мы вернулись к прежнему разговору о комедиях.
   - Всё равно, комедии милы, талантливы и любимы.
   На последнюю тему больше говорила я. Юра только слушал и соглашался или что-то оспаривал. Я чувствовала, что произвожу на него приятное впечатление и выдавала, как никогда, очень оригинальные суждения. Что было особенно отрадно и приятно - наши взгляды и вкусы почти совпадали. Даже не верилось, что такое может быть между едва знакомыми людьми. Нам было легко и интересно общаться. Иногда с его или с моей стороны задавались каверзные вопросы, но ответы на них только объединяли и радовали нас.
   Разговаривая, я сидела за столом и теребила книжку. Юра же то ходил по комнате, то останавливался напротив меня. - Оля, - сказал он, наконец, - я не верю, что ты не сдала в институте экзамен. Что хочешь говори, не верю, ты сейчас сдала его мне.
   - Эх, если б ты был преподавателем института.- Последнюю фразу мы произнесли одновременно.
   - Ты такая умница, такая молодец.
   - Сейчас вся молодежь умная и образованная...
   - Да, глядя на тебя, трудно этому не поверить, - улыбнулся Юра.
   Наверное, мы могли тогда проговорить всю ночь, если бы не тётя Валя, возвратившая нас с небес на землю...
   - Вы что, полуночники, спать не собираетесь?
   - А сколько времени? - Испуганно спросила я.
   - Да, уж третий час пошёл.
   - Всем доброй ночи, - пробормотал Юра и быстро исчез, а я пошла на кухню попить водички и ополоснуть разгорячённое лицо. Выключив кругом свет, я легла на тахту рядом со спящей Галей. Сердце моё сладко замирало, довольная прошедшим вечером, я тоже быстро заснула.
   На следующее утро мы с Галей проснулись рано. Наша комната казалась огромной, может быть потому, что мебели было немного. Два шкафа: книжный и светло-жёлтый платяной, столик и стул, и наша широкая тахта, одним концом упирающаяся в простенок между двумя высокими закрытыми тюлем окнами, а другим концом выдвигающаяся в комнату. Мы не знали, вставать нам или нет. Не хотелось безпокоить тётю Валю. И, укрывшись одним одеялом на двоих, тихо лежали и разговаривали. Двери в зал, где слышались вчера вечером жаркие дискуссии, были приоткрыты. Неожиданно, пришел Юра в длинном бежевом халате и с толстым журналом с закладками. Поздоровался.
   - Здесь, - показал он на журнал, - разбираются вопросы кинематографии. Я нашел две интересных статьи и хочу зачитать некоторые цитаты.
   - Это продолжение вчерашних дискуссий? - улыбнулась я. - Да! Можно я сяду? - он присел на тахту с моей стороны и начал читать. Нам с Галей стало как-то не по себе, но вместе с тем, пришла гордость, что солидный человек уделяет нам своё внимание...
   Но я не вникала в цитаты, а наблюдала за Юрой. Было понятно, что ему очень захотелось посидеть возле нас, а вернее, возле меня, перед тем, как идти на работу. В двадцать три года, да ещё, когда тебя бросила жена, видимо, очень хотелось доброго слова, простого человеческого участия... Я понимала его и не осуждала. И чего надо было его жене? Я такого никогда бы не бросила. И, вдруг, что-то произошло у меня в душе. Мне стало абсолютно все равно: был Юра женат или не был, гулящий он, как утверждала Люба, или не гулящий. Я начинала влюбляться в этого парня...
   Целый день я и Галя провели на даче. Ещё утром за нами приехала машина, и мы поехали. По дороге тётя Валя с шофёром купили два больших ящика абрикос, и сейчас мы с Любой мыли их на веранде. Крупные, мясистые, желтовато-красного оттенка абрикосы плавали в лохани в мутноватой воде и, словно, просили вынуть из них тёмно-коричневые, наполненные ядрышками, косточки. Потом Нина Александровна сварила из этих плодов варенье. В Москве, у тёти Вали, уже стояли завязанные марлей банки с клубничным и вишнёвым вареньем производства её рук.
   После полудня мы с Любой освободились и вышли из дома размяться, побродить по тенистому дачному парку. Надо сказать, что природа вокруг была сказочной. Повсюду, как роспись: клёны, берёзы и сосны с елями. Среди ветвей мелькали краснеющие гроздья рябины. Красоты манили к себе, словно, хотели рассказать о какой-то вековой тайне. Наши резвые ноги обошли почти все укромные уголки парка, и вышли опять к даче.
   - Интересно, а где же сад и огород? - удивилась я.
   - А что, тебе парка мало? - тряхнула кудряшками Люба. - Нет, но раз есть дача, то должны быть и сад, и огород!
   - Сад и огород вырастить надо, много труда приложить, ухаживать за ними. А кто будет этим заниматься? Некому! Сюда только отдыхать и веселиться приезжают, дети - поиграть в войну, а трудиться на земле никто не хочет. Всё можно купить на базаре.
   - Не знаю, мы, например, весной, немного, летом и осенью на огороде работаем. Зато имеем свою картошку, вдоволь помидор, огурцов, свеклы, даже тыкву...
   На закате дня тётя Валя, Галя и я вернулись в Москву. Зашли в знакомый подъезд, открыли дверь квартиры и очутились в темноватом коридоре. Юра был дома, но не один. В зале за длинным, тусклого цвета, столом, сидел боком к нам, примерно, его лет, а может быть, и старше, парень. Жидкие волосы, небогатая одежда, несколько надменное лицо. В руках он держал карты и смотрел в них. Мы с Галей немного перекусили на кухне. Войдя в гостиную, поздоровались и проследовали в свою комнату. Через какое-то время Юра зашел к нам.
   - Оля, если вы не против, я прошу составить мне и моему гостю компанию, - он почему-то опять перешел на "вы". Я пожала плечами и пошла в большую комнату.
   - Знакомьтесь: это - Валера, это - Оля!
   - Я ещё не забыл своего имени, - ухмыльнулся парень и, слегка привстав, обменялся со мной слабым рукопожатием.
   О, эти рукопожатия! Как много они говорят о характере и темпераменте человека. Я не любила таких рукопожатий, каким удостоил меня Валера. Очень часто с обладателями их я не находила общего языка и, нередко, ссорилась, даже, если это были чрезвычайно умные и утончённые люди. Мне больше импонировали энергичные рукопожатия ребят, знающих себе и другим цену, ребят - рыцарей с открытым забралом, с горячими сердцами, жар которых заставлял трепетать девушек.
   Я села в противоположном конце стола.
   - Вы пока посидите, поиграйте, я скоро приду, - сказал Юра и ушёл. Валера собрал рассыпанные на столе карты и начал тасовать их.
   - Во что играем? - спросил он с ухмылкой, не глядя на меня. Он постоянно чему-то ухмылялся, говорил загадками и всё время, как бы давал понять, что делал большое одолжение тому, с кем общался.
   - В "подкидного дурака", - сказала я с безразличным видом. - Всего лишь?
   - Я больше ни во что не умею.
   - А ещё садитесь играть?
   - Могу уйти.
   - Не надо!
   Зависло молчание. Мы сыграли две партии, и я проиграла обе.
   - Как я погляжу, вы очень цените свое внимание и не собираетесь ни на кого его расходовать, - Валера, бросив на меня взгляд, стал сдавать карты в третий раз.
   - Почему вы так решили? - сквозь зубы спросила я.
   - Да потому, что вы всё время молчите, ваше напряжение чувствуется на расстоянии. За целый вечер ни единого слова. Вы глухонемая?
   - Наверное. Впрочем, сегодня ваш день... Вы говорите без умолку и, кстати, всё невпопад.
   - О-о! Да мы зубки имеем?
   - А как вы думали? - я еле сдерживала раздражение.
   - В отличие от многих, мы всегда думаем верно. Возможно, вам придётся, когда-нибудь, убедиться в этом. Не оставляя надежды отыграться и в этот раз, сверкая глазами, Валера безжалостно крыл мои карты.
   - А не находите ли вы, что карты хлопают по столу, как ладонь по голым женским ляжкам?
   Я обомлела. Ещё никто из мужчин ни молодых, ни старых, ни даже таких дебоширов, как Лёлик и Фимка, не говорили со мной так развязно и мерзко. Не дожидаясь конца игры, я положила на стол карты, встала и ушла на кухню. Лицо моё горело, а сердце гулко стучало. Пришёл улыбающийся Юра. Но, увидев моё взволнованное лицо, с тревогой спросил: - Что такое? Валера обидел? - У вас что, все друзья такие? - я посмотрела Юре прямо в глаза. - Он отвратительный! Это ужас! - Я подыскивала слова и не находила, чтобы точнее охарактеризовать гостя...
   - Всё ясно. Узнаю Валеру. Кстати. Он мне не друг, упаси Боже, и не товарищ. Так, познакомились в одной компании, вот и заходит, иногда, причём, без приглашения. Чем-то я ему приглянулся... А, может быть, совсем другая причина - наблюдатель?
   - Юра смотрел на мое негодование с явным удовольствием, - ладно, не обижайся. Сейчас тихонько, незаметно иди в комнату к Гале, а я как-нибудь объясню твой внезапный уход.
   - Хорошо, - печально кивнула я. Появилась тётя Валя и стала нарезать дорогую закуску и разливать кофе. Потом отнесла всё это гостю и Юре. Я была уже рядом с Галей, тихо сидела, переживая неприятность. Через неплотно закрытые двери из зала изредка слышался стук вилок и ножей, проникал запах ароматного кофе и спиртного напитка. Молодые люди говорили, смеялись. Вдруг, Валера начал выражать недовольство чем-то. Мы прислушались: - Да брось, - послышался голос Юры, - Это же ребёнок, да и к тому же больной. - Валера о чем-то спросил. - Голова у неё болит. Все время не переставая. - Нет, там характер... Такой характер, учить таких надо! - Не смеши. Это же ребёнок, пойми ты. - Валера снова спросил. - Пятнадцать, шестнадцатый, точно? - Точно. Ёлки зелёные. - Это Юра тебе года уменьшает, чтоб Валерка отцепился, - прошептала мне на ухо Галя, закрыв ладошкой смеющийся рот... "Уменьшает, хотя хорошо знает, что мне семнадцать с половиной".
   - Валерка - это большое барахло, чтоб ты знала, - сообщила мне Галя одними губами.
   На следующий день Нина Александровна и Люба привезли с дачи банки золотистого абрикосового варенья, и все просушенные, выбитые дорожки и ковры. Я не могла дождаться, когда Люба освободится, и мы останемся вдвоём. Наконец, такой момент настал. Мы уединились в комнатах, и я полушёпотом рассказала ей про вчерашний вечер. Внимательно выслушав всё, Люба сделалась очень серьёзной.
   - Оля, чтоб ты знала: с таким людьми лучше не связываться и надо быть осторожной.
   - Ох-хо-хо! С таким нахалом и должно быть очень осторожной. Только так и надо поступать. Сказать, кто он есть, и игнорировать, - Люба перебила меня. - Представь себе, хотя бы потому, что это гад и нахал, а ещё он работает в министерстве Берии, правда, сошка небольшая, но гонору...
   - Ну и пусть себе работает. Берию все уважают, а этот подлец только воду мутит и позорит всё министерство. - Глупая ты. Берию не столько уважают, сколько боятся. Всякое говорят о его делах. Вот, допустим, поймают шпиона, посадят, а вместе с ним сажают честных людей, которые рядом работали или жили, или учились. Семью не жалеют: жён - в тюрьму, детей - в детский дом. Были случаи - своих арестовывали, сажали, как и простых, так и занимающих высокие посты. Сколько раз дядя Серёжа за сердце хватался после разговора с ним по телефону. Людмила отпаивала дядю успокоительным, уколы делала. Не так всё просто, как кажется.
   - А вот, ты говорила, что Людмила с удовольствием ездит в Кремль на всякие дипломатические приёмы, рауты, красиво одевается...
   - Конечно, ведь она не должна быть обыкновенной.
   - А что, по-твоему, и там боятся Берию?
   - Не знаю...
   Наивные головушки Люба и я. Как и большинство граждан страны, мы и понятия не имели, что по указаниям Сталина и Берии в разных тюрьмах и ГУЛАГе уничтожались миллионы невинных людей, цвет русского, украинского, белорусского и других народов СССР, за что палачам никогда не будет прощения, сколько бы веков ни минуло. Да, Валера, без сомнения являлся тем, кто был около высшей власти, обслуживал её, выполнял приказы, отображал её суть. И эта суть мне не нравилась. Я уже не завидовала Людмиле, министру, Юре, которые в силу обстоятельств, помимо работы на благо державы должны были ещё окунаться во что-то нечистое, отвратительное, дьявольское. Мои размышления прервала Люба.
   - Людмилу, дядю Серёжу ещё так сяк, а вот Юрку жалко по-настоящему: молодой, жизни не знает, отец погиб на фронте, и дядя Серёжа взял племянника, сына сестры, к себе. Кормил, поил, помог получить образование, а теперь будет продвигать по службе. И, само собой, разумеется, Юрка тоже не должен давать маху, а быть своим в высоких кругах, участвовать в их гулянках и забавах. Они это любят. Я думаю, - Люба заговорила ещё тише, - он или сопьётся, или сломает себе шею по возвращении ночью на легковой машине с дачи. Хорошо ещё, что их официальный шофер возит. А сколько раз Юрка уже в авариях побывал, приходил весь в синяках...
   Мне тоже было очень жаль Юру. И так захотелось убедить его, чтобы не гонялся за знакомствами, за приобретением "блата", не приносил им в жертву всё ценное и доброе, что есть у него в душе. Что ложные понятия о жизни, о её ценностях могут обернуться бедой. Надо разобраться, что, на самом деле, главное, а что так - ерунда. Я, как увижу его, так и скажу: "К чёрту "блат", долой пьянки! Ты рождён, чтобы быть самим собой: хорошим, добрым, честным, а не прогибаться под того, от кого, по ложным понятиям, зависит твоя судьба. Никто и ничто не прибавит тебе и не убавит. Как сделаешь сам, так и будет. Рано или поздно, всё вернётся на круги своя, и ты будешь тем, кем есть на самом деле: не больше и не меньше. И что истинное счастье в свободе своего "я". Нравственность - превыше всего". От напряженных мыслей у меня самой закружилась голова, а Юры всё не было. Один вечер прошёл без него, другой, третий. Казалось, что он сюда уже никогда не вернётся. А я так хотела поговорить, перетянуть его на свою сторону, чтобы мыслил и чувствовал, как я, а не так, как те, которые манят его к пропасти. Хотелось спасать парня. Он хороший, ведь ему нравилось, когда я обличала Валеру. Я видела. "А что, если он заболел и сидит дома у мамы, больной, несчастный и не решается прийти сюда". Я вышла коридор. На тумбочке стоял чёрного цвета телефон, а возле него лежал узкий длинный блокнот. Открыв его, нашла Юриной мамы телефон. Надо было попросить Любу позвонить, но я решила сделать это сама. Да и на тот момент Любы не было в доме. Набрала нужный номер и стала слушать. Сердце громко стучало. Господи, в который раз в этом доме так сильно трепещет моё бедное сердце. В трубке послышалось короткое нервное "алло!".
   - Добрый день, а скажите Юра дома? - и тут началось такое - я не рада была, что позвонила. На меня обрушился шквал вопросов. Крайне раздражённый, требовательный и чуть не плачущий женский голос стал не то спрашивать, не то допрашивать: - Кто вы такая, зачем вам Юра? Откуда вы знаете его и откуда звоните? Вам известно где он сейчас? Я спрашиваю, что вам известно? Что вы молчите?
   Я очень испугалась и не нашла ничего другого, как тихо повесить трубку и на цыпочках отойти от телефона. Такой реакции на простой звонок я не ожидала и, как не старалась, не могла объяснить её. Оставалось забыть неприятный инцидент, и к вечеру почти забыла его.
   К половине одиннадцатого ночи в доме все спали. Тётя Валя с Ниной Александровной расстелили себе в спальне Людмилы и дяди Сережи. Люба давно почивала в большой комнате на раскладной кровати, Галя во второй комнате на широкой тахте. Одна я сидела на кухне в своем лучшем синеньком платьице и насильно заставляла себя пить чай. Сонные мухи безцеремонно ползали по стёклам окна, до половины зашторенным белыми занавесочками. Неожиданно пришел Юра. А я ведь и ждала его, хоть и не признавалась себе в этом. Кто-то должен сообщить ему, что я звонила. Ждала, хоть и потеряла надежду на его приход. А вот он взял и пришёл. Огромное счастье переполнило меня. Я встала из-за стола и сделала шаг навстречу. Он был в лёгкой чёрной кожаной куртке. Это всё, что я запомнила.
   - Я тебе звонила. - Созналась я. - Знаю. Ты переполошила весь дом. Никто не знал твоего голоса ни мать, ни тётка и не могли понять, кто звонит, зачем? Думали уж не случилось ли что со мной. А ты перепугалась и повесила трубку? - я кивнула головой.
   - А кто это был - мама или тётя? - ответа не последовало. Юра взял мою руку поднёс к губам и поцеловал. А потом не спеша обнял и поцеловал в губы. Он долго не выпускал меня из объятий и целовал, целовал не торопясь, будто пил безценное вино и боялся его расплескать. Глаза наши были полузакрыты, и мы иcпытывали необыкновенное блаженство от того, что, наконец-то, находимся рядом друг с другом. Юрины поцелуи были первыми поцелуями любящего меня мужчины. Они - драгоценный подарок для меня, безконечная память души. Позже в моей жизни бывали всякие поцелуи и нежные, и страстные, желанные и не очень, я помнила и не помнила их, но Юрины запомнились навсегда.
   На следующий день мы с Ниной Александровной ушли, вернее, уехали домой. Добирались своим ходом на метро и на трамвае. Два дня жили одни. Рита и её родители продолжали отдыхать на даче. Нина Александровна переговаривалась с тётей Валей по телефону, и я один раз разговаривала с Юрой. На третий день тетя Валя позвонила и сказала, что приехали домочадцы с моря, побросали вещи и к вечеру уехали на дачу, где пробудут до первого сентября, и что мы обязательно должны приехать. Мы опять поехали к тёте Вале. По приезде, старушки занялись делами на кухне, а мы с Любой ушли в комнаты. - Я тебе должна что-то сказать, - прошептала Люба.
   - Что? - С тревогой спросила я и с замиранием сердца приготовилась слушать.
   - Такое, такое - ты не поверишь.
   - Рассказывай.
   - На днях Юрка пришёл вечером и спрашивает, где ты и Нина Александровна. Я сказала, что уехали. - Жаль, я так хотел видеть Олю.
   Он ходил задумчивый, а потом сказал: - Осенью хочу поехать на Украину к Олиному отцу просить её руки. - Правда-правда, я ничего не путаю, а что тут такого? - Сказала Люба. - Разве ты плохая невеста? Мы бы с тобой породнились. Я бы не против, а ты?.. Но Юрку я пропесочила, сказала, - не знаю, как посмотрят на твоё решение Олины родители, а твои мать и дядя, по всей вероятности, будут против. Они, небойсь, и невесту тебе новую подыскивают, у которой папа - рукой не достать, с квартирой, машиной, дачей. Конечно, можно поехать к Оле и там обосноваться. Но тогда - прощай Москва, и все прелести московской жизни, к которым ты привык. Хватит у тебя воли и силы для этого? Да, и Оли ты не стоишь. Она чистая романтическая девочка, а ты истрепался и распился в кутежах. Тебе нужно взять себя в руки и полностью перемениться. Ты способен на это?
   Юрка молчал, а чуть-чуть позже, когда приехали с моря наши, и когда дядя Серёжа ушёл, он направился к Людмиле. Я весь разговор их слышала: собирала её на дачу:
   - Говоришь районный центр, богатая украинская область, - начала Людмила после того, как Юрка ввёл ее в курс дела. - Утопать в грязи по колено, выслушивать нотации какого-нибудь районного начальства?
   - Ну, почему районный центр? - возразил Юрка, - может, дядя Серёжа поможет устроиться в Киеве?
   - В Киеве, дорогой мой, есть свои дяди и свои племянники. Захудалое место, конечно, можно найти и лет через десять - пятнадцать квартиру получить. Учти, там ты окажешься без нашей поддержки, без близких друзей, без хороших знакомых, без весёлых компаний, наконец. Тебе придется менять весь образ жизни. Ты готов к этому? А вдруг ещё жена надоест, или ты ей? А обратно в Москву, ой, как трудно попасть! Одна прописка чего стоит. И то, если Серёжа будет министром. Сам знаешь, сегодня он министр, а завтра - никто, если чего не хуже. Москва - это судьба. Люди стремятся попасть в неё, а ты наоборот. Пользуйся, пока Серёжа может тебе помочь. Кстати, в Крыму отдыхало много его сослуживцев с сыновьями и дочерьми. Среди дочек есть очень миленькие.
   - Опять? Я сам позабочусь о себе.
   - Начальник по кадрам дружил с нами, будет иметь тебя в виду. Так что, не исключено, твоё скорое повышение. Смотри, не проворонь эту возможность. Пойми, дорогой, все мы вышли из деревень и маленьких городков, все мы провинциалы. Никто тебя не неволит. Хочешь стать провинциалом? Становись! И вообще, поступай, как знаешь. Но мы тебя любим и никуда не хотим отпускать! Подумай, пока будем на даче. И вспомни ещё о матери...
   - Ну, что ты решил? - спросила я его через два дня. - Побыл в сказке и хватит, надо возвращаться в суровую действительность, - буркнул Юрка и больше ничего не говорил, всё ходил и думал, а потом пропал. Видно, опять загулял с дружками, несколько дней не видать. Мы с Ниной Александровной ещё два раза приезжали на Сретенку, но Юры, как правило, не было дома. - Где же он гуляет? - с тоской спрашивала я у Любы. - Где-где... У товарищей, на дачах, в весёлых компаниях, там и ночуют. Друзья его, может быть, ребята не плохие. Но, - Люба перешла на шепот, - в компаниях этих могут гулять и работники Берии. Я слышала об этом. А с ними вести знакомство - себе дороже. Опять же, родные безпокоятся. Мать с ума сходит: звонит, волнуется.
   Мы ещё несколько раз говорили с Юрой по телефону. Однажды он спросил: - Люба считает, что я не достоин тебя, соглашаться с ней или нет? - Ничего подобного, - рассмеялась я. - Не верь ей! Она говорит глупости! - Мы немного пошутили и посмеялись.
   Начался учебный год и сразу похолодало. Я как-то пришла к Любе, чтобы сходить с ней за фотографиями. Недели две назад мы сфотографировались. Пришла уже в осеннем пальто. Ожидая, когда Люба соберётся, заметила, что дверь маленькой комнатки, выходящей в коридор, настежь открыта. Заглянула в неё и увидела Юру. Он сидел на панцирной сетке, на кровати: матрац и подушки вынесли во двор, чтобы проветрить. На нем были дублёная безрукавка с опушкой, домашние брюки и тапочки. Мы поздоровались. Он был рад мне, но сидел не шелохнувшись и смотрел на меня не отрываясь. Я немного смутилась. Пауза затягивалась. Надо было сделать весёлый вид и завязать разговор, но меня позвали. Ещё какое-то мгновение я стояла, чего-то ждала, но меня опять окликнули. Помахав Юре рукой, я ушла. Думала, как и он, наверное, что мы ещё не раз увидимся, но больше нам не довелось встретиться...
   Разрыв с Юрой для меня не являлся трагедией. Мой парусник только что покинул розовую бухту детства и начал плыть по бескрайнему морю юности. Путешествие обещало быть безконечно прекрасным, сулило много счастья и возмещение прошлых потерь.
   В первых днях сентября Нина Александровна нашла мне квартиру по другую сторону Дмитровского шоссе и, образно говоря, передала меня со своих рук на руки другой старушки, тоже пенсионерки Надежды Константиновны. Ни та, ни другая не уговаривали меня ехать домой, и уже за одно это я была благодарна им. Правда, в разговорах упоминалось о московской прописке и каком-то участковом Иванове.
   - Ей бы только зиму переждать, а весной и летом он не заходит в дома, - уточнила Надежда Константиновна, - тогда можно жить спокойно.
   - Разумеется, - согласилась Нина Александровна, - весной и летом молодёжь приезжает поступать в институты, что уж тут проверять? Оля будет платить за квартиру. Пусть родители высылают деньги прямо на вас, Надежда Константиновна. Но зимой, всё-таки придётся остерегаться участкового, а там, как Бог даст.
   Таким образом, из сфер высокопоставленных особ, где мне не суждено было остаться, я попала в мир простых рабочих и служащих, домохозяек и пенсионеров, в их скромную не очень богатую жизнь, зато размеренную, относительно спокойную, и, по-своему, счастливую.
   Я не раз приходила к Рите. Хотелось узнать, как проходят первые дни студенческой жизни. Но её невозможно было застать дома, разве что в выходные дни, но тогда возле неё крутился Лёня, и я была, как бы, третьей лишней. Да и Зоя Алексеевна без конца мучила разговорами о моём неудачном поступлении и убеждала ехать домой. Я перестала ходить в дом подруги.
  
   РАЗДЕЛ ВТОРОЙ
  
   Надежда Константиновна имела одну комнату в деревянном двухэтажном, на четыре квартиры, доме. В её комнате на первом этаже, недалеко от окна, стоял накрытый пёстрой клеёнкой стол. По правую руку от него у стены - матерчатый диван со спинкой, напротив - жёлтый платяной шкаф, а у глухой задней стенки - кровать самой хозяйки. Я должна была спать на диване, а простынь, подушку и одеяло прятать на день в шкаф. На выходе из комнаты находился небольшой тамбур, завешанный длинной ситцевой в цветочек занавеской. Там была прибита вешалка для пальто и другой верхней одежды. Дверь квартиры выходила в опрятный коридор с крашеными деревянными полами и панелями. Рядом была другая дверь, ведущая в двухкомнатную квартиру семьи рабочего Николая, жившего с любимой женой Зинаидой и двумя детьми: Толиком и Танечкой. В коридоре также находились два маленьких столика и две табуретки, на которых возвышались безшумные керогазы. На них хозяйки варили обед и кипятили чай. Тут же затевалась стирка, и можно было умыться из умывальника, привести себя в порядок. Таким образом, коридор служил жильцам и кухней, и ванной. Из этой импровизированной кухни дверь вела ещё в один тесный холодный коридорчик с лестницей наверх, на второй этаж, и дверьми на улицу.
   Мимо нашего дома проходила засыпанная гравием дорожка, ведущая к Дмитровскому шоссе, к остановке трамвая. Остановка виднелась из нашего окна. Всего минуты три - четыре ходу, и ты садишься в трамвай N27 или N26, которые, если едут направо, везут тебя в центр столицы, а если налево, то - на её окраину, к Сельскохозяйственной Академии имени Тимирязева и к институту "Механизации и электрификации сельского хозяйства".
   Всё интересовало меня в Москве, всё было в новинку. Целые дни проводила я в городе. Ходила в Третьяковскую галлерею, Большой театр на дневные спектакли: слушала оперу польского композитора Монюшко - "Галька", Бородина - "Князь Игорь", "Хованщину" Модеста Мусоргского. А однажды пошла в Большой Зал консерватории имени Чайковского на концерт для фортепиано с оркестром фа-минор Шопена. Он написал его в девятнадцатилетнем возрасте, когда был первый раз влюблён. Мелодии, звучавшие в концерте, особенно, во второй его части, были так нежны, так полны чувств, что сам собой представлялся образ молодого влюблённого музыканта. Там же, слушала и концерт симфонического оркестра, исполнявшего произведение итальянского композитора Вивальди "Времена года". Солировал молодой с пышным чубом скрипач. Интересно было наблюдать за живым виртуозом, видеть страсть, с которой он воспроизводил мелодию на любимом инструменте, чуть только прикоснувшись к нему. А главное, восхищала сама музыка. Она плыла по залу, по городским улицам, по всему миру. Особенно впечатлила пьеса "Зима". Энергичные, мажорные звуки её наполняли решимостью и желанием преодолеть многие жизненные препятствия и быть счастливой. Ходила я и на Красную площадь, в музей Ленина, а в мавзолей не попала. Он всегда был закрыт, когда я намеревалась его посетить.
  
   Соседская шестилетняя Танечка очень подружилась со мной и всё куда-то тянула: то в магазин, то в ближайший кинотеатрик, то просто погулять. И мы гуляли в окрестностях. А окрестность была вся из деревянных бревенчатых домиков, какие, нередко, изображают на своих картинах старые мастера живописи. "Настоящее царство Берендеев!" - подумала я. Стояли дома длинными рядами. Возле нас не было деревьев, а тут, в бревенчатом царстве, почти перед каждым домиком, росли с гроздьями красных ягод тоненькие рябинки, плакучие белоствольные берёзки. Всюду было очень красиво и поэтично. Красота брала за душу, щемила сердце. Теперь я хорошо понимала ностальгию русских людей, оказавшихся за границей. Им снилось всё русское и, вероятно, вот такая тихая, сказочная околица... Ведь на Западе не встретишь такого. Может быть худшее, может быть лучшее, но такого нигде в мире нет. Мне так казалось.
   Однажды в городе на глаза попался плакат - объявление, что на Таганке с первого октября начинают работать платные курсы английского языка. Принимаются лица и с иногородней пропиской. "Это, конечно, для граждан из подмосковья, и таких, как я". Объявление очень обрадовало. Я перечитала его несколько раз, а потом пошла по указанному адресу. Выяснилось, что занятия будут проводиться вечером два раза в неделю и до марта включительно. Плата за обучение пятнадцать рублей. Для зачисления надо написать заявление и предъявить паспорт.
   Я написала родителям письмо, чтобы они выслали дополнительно деньги. Они выполнили просьбу и одобрили моё намерение заняться иностранным языком. И вот, первого октября в половине седьмого вечера, я сидела за партой в классе одной из московских школ на Таганке и внимательно слушала преподавателя.
   Народ на курсах собрался, преимущественно, молодой: студенты - заочники, служащие и рабочие, школьники старших классов, две - три молоденькие жены из обезпеченной номенклатуры, особы не прошедшие по конкурсу в институт и прочая интеллигенция.
   Преподавательница английского языка простого вида молодая женщина, смахивающая на воспитательницу детского сада, с тёмно-русыми волосами, с большими серыми глазами и пухленькими щеками была влюблена в свою профессию и с душевным трепетом вела занятия. В школе я изучала немецкий язык, а вот английский - мне был абсолютно не знаком. Удивляли чудеса происходившие в нём. Например, буква "а", которая во всех других языках и наречиях так и читалась как "а", в английском - произносилась, как "эй", а буква "i", как "ай". Правда, в закрытом слоге она так и читались, как "i". Странным было и то, что многие слова произносились не так, как писались. Для этого после каждого английского слова в квадратных скобках мы писали латинскими буквами его транскрипцию, и только это помогало правильно произносить то или иное слово, или буквосочетание. Аннушка, так мы звали, между собой, нашу преподавательницу, любила устраивать контрольные. Говорила, что они дают полную картину усвояемости предмета курсантами. Очень часто на первой паре занятий мы писали контрольную, а на второй - шло объяснение нового материала. Всё начиналось с того, что Аннушка писала на доске столбиком десятка полтора транскрипций, а мы, переписав их себе в тетрадь или на листочек, должны поставить против каждой английское слово. В другой раз, наоборот, после английского слова писали его транскрипцию.
   Одни с этими заданиями справлялись легко, играючи. Таких были единицы. Другие долго думали, что-то писали, заглядывая украдкой в учебники или к соседу по парте, третьи, если удавалось, списывали у отличников, передавая взад-вперёд шпаргалки, на что Аннушка, если замечала, говорила, что они обманывают не её, а себя. В конце пары контрольные сдавались и, зачастую, с наполовину выполненным заданием.
   На большой перемене почти все курсанты выходили в коридор, создавая там большое оживление. Кто-то бежал покурить, кто-то разговаривал с приятелями, кто-то гулял, разминая ноги, и поглядывал на развешанные по стенам стенды, в которых отражалась жизнь дневной школы. У таких стендов я познакомилась с двумя девочками - Эммой и Консуэллой. На занятиях они сидели за одной партой.
   Эмма - серьёзная тихая с абсолютно белыми мягкими волосами, такими же бровями и бледными тоненькими губами заочно училась в каком-то техникуме. А шестнадцатилетняя живая, энергичная Консуэлла оканчивала последний класс школы - десятилетки. Она была несколько полновата и, похоже, немножко тяготилась этим. Красивыми были её волосы: чёрные вьющиеся. Завитки каскадом падали на лоб, виски, плечи, оттеняя матовое гладкое лицо с тёмными блестящими, как маслины, глазами. Если б не некоторая полнота, девушку можно было бы назвать красавицей. Кроме того, за ней закрепилось звание вундеркинда. Её отец и мать - талантливые юристы привили дочери трудолюбие и стремление к знаниям. В школе она получала одни пятёрки. Вот и на курсах блистала способностями, схватывая всё на лету. И числилась среди лучших. Мы с Эммой находили в ней не только забавную девочку, но и умного интересного собеседника.
   Сегодня Консуэлла делала политинформацию. Дело в том, что, кроме учёбы, курсанты в очередном порядке раз в неделю готовили обзор статей, напечатанных в центральных газетах "Правда", "Известия", "Труд" и других. В начале занятий один из курсантов доставал газеты, исписанные листки, раскладывал их на парте и минут пятнадцать рассказывал о важных событиях, произошедших за неделю в стране. О постановлениях партии и правительства, о выполнении крупными предприятиями квартальных и годовых планов, о выпуске сверхплановой продукции, о начале или окончании больших строек, их роль в народном хозяйстве и многих других свершениях трудящихся. Кто-то рассказывал бойко, хорошо, зачитывал цитаты из газет, а кто-то, еле выжимал из себя фразы, был косноязычен, двусмысленен и вызывал смешки у окружающих. В дальнейшем, такому уже не доверяли готовить обзор. Да он и сам не изъявлял желания.
   После политинформации Консуэлла отвечала у доски. И, как всегда, блестяще. После занятий Эмма, Консуэлла и я выходили на улицу. Какое-то время шли вместе. Затем Консуэлла садилась на трамвай, и дальнейший путь мы продолжали с Эммой. - Правда, Консуэлла удивительная? - спрашивала Эмма.
   - Не то слово, как старушка! И английский ей легко даётся, не то, что нам. Лучше всех отвечает! Аннушка её просто обожает. Заметила, с каким удовольствием она разговаривает с ней?
   - Это настоящий вундеркинд. Как, по-твоему, сколько ей лет?
   - Семнадцать-восемнадцать.
   - Вот именно, - с жаром продолжала Эмма, - на самом деле, ей шестнадцать недавно исполнилось! Представляешь, с шести с половиной лет пошла в школу. Сейчас тратит на приготовление уроков два - три часа. Я спрашиваю, почему так мало? Говорит, что внимательно слушает учителей на уроках: на физике, химии, алгебре, геометрии, а если, что не поймёт, сразу переспросит. Домой придёт - закрепит, что слышала, а потом уже делает остальные уроки на завтра. Ну, не умница ли? Одним словом, голова! Есть чему поучиться. Я у неё дома была, видела тетрадки, дневник, так там одни пятёрки. А живут скромно, в однокомнатной квартире. Правда, комната хорошая, метров тридцать, а то и больше, и квартира отдельная, в старом доме. У неё еще братишка есть, в пятый класс ходит, и тоже отличник.
   Итак, два вечера в неделю занимали курсы. Остальные вечера я проводила в библиотеках или шла в кино, или гуляла по городу. Не хотела попасться участковому на глаза. Примерно, с заходом солнца и до девяти он посещал квартиры, где, по кое-каким сведениям или по его личной интуиции, должны были находиться непрописанные люди, то есть, личности без вида на жительство в столице. Он приходил редко: раз в две-три недели. Но если приходил, то всегда неожиданно, как стихийное бедствие. Один раз застукал и меня.
   Мы с Надеждой Константиновной на какой-то момент совсем забыли о существовании участкового. Теоретически знали, что такой где-то есть, даже иногда дрожь пробирала при мысли о встречи с ним. Но он так упорно не появлялся в поле нашего зрения, что мы забыли о нём. И в какое же смятение пришли, когда, вдруг, увидели его посреди нашей комнаты: громадного и худого в милицейской шинели с непроницаемым лицом. Оказывается, он уже несколько раз приходил к нам, но меня, на тот момент, не было дома. Бог знает, какими преступниками мы чувствовали себя в эту минуту. Побледневшая Надежда Константиновна застыла, сидя на кровати. Кто-кто, а она, особенно, не была заинтересована в моём отъезде, так как имела от меня кое-какой доход. Но когда убедилась, что "гость" не обращает на неё внимание, побежала к соседям. А мы с участковым остались сидеть за столом один на один. Заглядывая в мой паспорт, он заполнял небольшой бланк. Что это был за бланк, я понятия не имела, и от этого было ещё страшнее. Иванов уже слышал мою короткую биографию и причину появления в Москве, что я провалилась на экзаменах и готовлюсь поступать на следующий год в институт. Вид мой, видимо, не вызывал у него недоверия. Но порядок - есть порядок. И его должны придерживаться все без исключения. Внешне я соблюдала спокойствие, но внутри у меня все дрожало. Вид у Иванова был очень серьёзный. И казалось, что сейчас он встанет, прикажет собирать вещи и поведёт меня на вокзал, посадит в поезд и проследит, чтобы я уехала домой. Или оштрафует на большую сумму, которую мне никогда не выплатить.
   Наконец, он перестал писать, и, глядя на бланк, стал пугать меня, изрекая ледяным голосом:
   - Вы хорошо знаете, я думаю, что Москва - режимный город, и проживать здесь без прописки строго запрещено. Это нарушение закона. Приезжайте летом и поступайте, куда хотите, а сейчас в двадцать четыре часа вы должны покинуть Москву, в чем и распишитесь.
   Я расписалась внизу мелко исписанного бланка в двух экземплярах, копию которого участковый взял собой. Он бесшумно поднялся, и его долговязая тощая фигура, как тень, выскользнула из дома. Я сидела не шелохнувшись. "Да, теперь страшнее Иванова не будет ничего на свете". Пришла Надежда Константиновна и сообщила, что соседи стоят за меня горой, и, в случае опасности, можно будет спрятаться у них.
   - Заберешься на кровать, а Зина закидает тебя одеялами и подушками. Что потом так и было не раз. Теперь решили чаще смотреть в окно, чтобы снова не попасть в беду. На следующее утро мы пошли с Надеждой Константиновной, не куда-нибудь, а в баню, она находилась недалеко от нас. Как раз, там был женский день. Вчера мылись мужчины. Для конспирации, до остановки шли порознь, встретились в трамвае. Выйдя из него, немного прошлись. И вот он - желанный объект еженедельного посещения. Заплатив в кассе по двадцати пяти копеек, мы устремились под его своды. Как хорошо чувствовалось в массивных, заполненных паром, сероватых влажных стенах. Тут не надо было прятаться и бояться Иванова, Петрова, Сидорова, а можно целиком расслабиться, попариться на деревянных выскобленных лавках в жаркой парной, а потом встать под прохладный душ или поплескаться из тазика, отдохнуть и одеться в тихой раздевалке. К часу дня мы уже были дома. Нас ждал, хоть и вчерашний, но вкусный борщ. С намазанным сливочным маслом хлебом, я сёрбала из глубокой тарелки горячее красное варево и каждой клеточкой своего организма ещё чувствовала благодать банных процедур.
   На курсах разнеслась весть, что скоро будет устроен вечер. Приближалась очередная годовщина Октябрьской Социалистической революции, и решено седьмого ноября здесь, в школе, провести вечер курсантов, посвящённый празднику: послушать доклад, организовать концерт художественной самодеятельности и, напоследок, устроить всеобщие танцы. Наша староста, коротко подстриженная, кареглазая девушка Ира, с блокнотом в руках присаживалась на каждую парту и деликатно спрашивала: сможет ли курсант принять участие в самодеятельном концерте. Нашлись и чтецы, и певцы, и танцоры, и немало. Из нашей компании, например, Консуэлла захотела прочесть басни Сергея Михалкова, Эмма - спеть лирические песни, а меня и еще трех девочек попросили разучить матросский танец. Все были рады этому вечеру. Консуэлла отмечала праздник дважды: в своей школе и с нами, а мы с Эммой праздновали только на курсах. Наш девичий танцевальный ансамбль приступил к репетициям. Главной в ансамбле выбрали Елену, высокую со светлой густой косой девушку. Она, как и я, в этом году не поступила в институт. Елена была коренной москвичкой и жила не далеко от курсов, она обещала достать юбочки цвета морской волны для исполнения танца, а белые блузки мы должны принести сами. Интеллигентная худенькая женщина Евгения согласилась аккомпанировать нам на пианино, что стояло в школьном актовом зале на сцене. Свободными вечерами мы приходили в этот зал и разучивали танец.
   - Девочки, - говорила Ира, глядя на наши репетиции, - задача состоит в том, что бы вы добились синхронности, в этом состоит вся соль танца. Синхронность и слаженность. Имитируйте поднятие якоря, натягивание канатов, установку парусов и мытьё палубы. Ну, и чечётка. И слушайте аккомпанемент.
   Мы старались и не напрасно. Через несколько репетиций у нас выходило неплохо. В последние дни перед праздником подготовка к концерту шла полным ходом. На большой перемене самодеятельные артисты оставались в аудитории и показывали, как будут выступать на концерте. Двери изнутри закрывали, продев ножку стула в дверную ручку: посторонним вход был запрещен, а то потом будет не интересно. Мы бегали к Елене домой мерить юбки. Их взяли напрокат в каком-то театре. Помогали друг другу пришивать к белым блузкам синие матросские воротники и мерили безкозырки.
   И вот праздник наступил. Седьмого ноября около семи вечера в ярко освещённый украшенный актовый зал школы начал сходиться народ: сами курсанты, их мамы и отцы, жёны и мужья, дети и бабушки с дедушками, родственники и просто знакомые. В первом ряду тихо сидела нарядная и красиво причесанная Аннушка. Он держала в руках папку с докладом, который должна прочесть через несколько минут с трибуны, что стояла на сцене. Написала его сама, используя кучу брошюр, труды классиков марксизма-ленинизма и Сталина. После этого ходила в райком партии, где доклад прочитали и поставили штамп "Разрешено". Это означало, что Аннушка могла его прочесть, где угодно и когда угодно перед многочисленной аудиторией.
   За кулисами сцены и в небольшой гримёрке толпились доморощенные артисты. Они переодевались, накладывали грим на лицо, то-есть, пудрили носы, подводили глаза, красили губы. Староста Ира ходила между ними с программой выступлений и, в который раз, объясняла кто за кем должен выходить на сцену. Кто-то заглядывал в зрительный зал и сообщал много ли народу собралось.
   Ире дали команду начинать, и она вышла на сцену. Обращаясь к зрителям, переполнившим зал, торжественно произнесла:
   - Дорогие товарищи! Вечер, посвященный годовщине Великой Октябрьской Социалистической революции начинается! Сейчас преподаватель курсов,- были названы имя, отчество и фамилия Аннушки, - прочтёт доклад на тему: "Великий Октябрь и его социальные завоевания". Прошу внимания, доклад будет интересным. - Все захлопали.
   Аннушка поднялась на сцену и, встав за кафедру, стоявшую чуть сбоку, открыла папку.
   - Товарищи! - начала она приятным, поставленным голосом. В зале установилась тишина. Зрители рассматривали и, конечно же, оценивали докладчика. - С победой Великой Октябрьской Социалистической революции в нашей стране наступила новая эра - эра социализма, о которой мечтали лучшие умы человечества прошлых столетий. И мы с вами являемся свидетелями и участниками строительства этого передового общественного строя в нашей стране, а так же в странах дружественного нам послевоенного социалистического лагеря!
   Аннушка, минут пятнадцать, рассказывала о преимуществах социалистической системы хозяйствования. О социальных благах нашего народа и отсутствия таковых у простых неимущих граждан многих капиталистических стран Запада и Востока, стран Азии, Африки, и Америки. Приводила впечатляющие примеры упадка стран, попавших под гнёт мирового капитала. Цифры приводились впечатляющие и хорошо иллюстрировали доклад.
   - Вы, молодые люди, и в зале, и за кулисами, я думаю, не жалуетесь на свою судьбу. Вас не сосут, не угнетают толстосумы. Все вы равны, имеете работу, безплатное образование и медицинскую помощь. Мы гордимся нашей страной и своим народом, сумевшим завоевать эти права и отстоять их в Великой Отечественной войне. - Дальше Аннушка говорила о быстром послевоенном развитии СССР. О росте промышленности, сельского хозяйства, об укреплении военной мощи и, что страна все более и более превращается в могущественную мировую державу. Правда, она немного повторялась, но это было почти незаметно. В докладе говорилось, что промышленность и другие отрасли народного хозяйства разрастаются, что рабочих мест предостаточно. Советские граждане понятия не имеют, что такое безработица, или задержка зарплаты.
   - У нас студентам высшего и среднего специального образования платится стипендия, а в капстранах простому молодому человеку надо много и тяжело работать, чтобы оплатить свою учёбу или лечение. В нашей стране это просто нонсенс. Развиваются у нас науки, в том числе, наука о космосе. Развернулось большое строительство жилья для трудящихся, совершенствуются театральное и киноискусство. Всё большее внимание уделяется спорту.
   "Да что там говорить, - подумала я, - простому человеку, труженику, жить при социализме не плохо". И как бы в подтверждение моих мыслей Аннушка сказала:
   - Труженик - вот главный и почетный гражданин нашего общества... - Она красиво говорила и также красиво закончила доклад торжественными здравицами в честь Великого Октября, в честь великого Сталина, партии и правительства, в честь великого советского народа.
   Аннушка понравилась слушателям, все дружно и долго аплодировали. Довольная, она сошла в зал.
   Затем начался концерт. Ира играла роль и распорядителя, и конферансье. Не уставая, объявляла один номер за другим. С начала на сцене читались посвящённые революции стихи, баллады. Была показана пантомима с красными знамёнами. А потом пошли всякие басни, юморески, частушки. Среди чтецов была и Консуэлла. Исполнялись танцы народов СССР, очень мило спела лирические песни Эмма. И вот, Ира обратила свой взор на нас, на четверых девчат, в матросских костюмах и безкозырках, дрожащих от волнения.
   - У вас всё в порядке? Готовы? - Ира смотрела чёрными глазами на наши цвета морской волны коротенькие юбочки, белые блузы с синими воротниками, безкозырки и, видимо, осталась довольна.
   - Сейчас ваш выход! - Мы заволновались ещё больше и сильно засомневались в успехе затеянного "мероприятия". Аккомпаниатор Женя, сидя за пианино, улыбалась нам и, подбадривающе кивнув головой, взяла первые бравурные аккорды. Подчиняясь музыке, следуя за нашей ведущей Еленой и пританцовывая, мы показались на сцене.
   - О-о!.. - одобрительно загудел зал. Это немного воодушевило. Стараясь попадать в такт музыке, мы стали танцевать чечётку, показывая при этом, как моряки поднимают якорь, натягивают канаты, ставят паруса, моют палубу. Синхронно выполняли эффектные элементы танца. Аккомпанемент был замечательным. Женя старалась изо всех сил. Музыка и танец сливались воедино и, когда мы, помахивая безкозырками, скрывались за кулисами, раздались такие аплодисменты, что задрожали стёкла в окнах. Нас начали вызывать "на бис". Не смея обидеть зрителя, мы два раза повторяли танец. И это было понятно: четыре нарядные хорошенькие румяные девчушки, неплохая хореография, старательное исполнение. Никто не думал и не гадал, что выступление будет таким удачным. А зрители всё аплодировали и аплодировали и не отпускали нас со сцены. Пришлось повторить конец танца ещё два раза. Таким образом, мы выходили на сцену пять раз и уже устали раскланиваться. Я смотрела в переполненный шумящий зал и, казалось, что среди доброжелательных восторженных зрителей мелькали лица и моих родных: папы, мамы, бабушки, брата Вовика, что и они хлопали вместе со всеми и радовались моему успеху.
   Наконец, концерт окончился. Стулья в зале отодвинули к стенкам и начались танцы. Четверо девчат стали именинниками вечера. И хотя мы переоделись, нас, каким-то образом, узнавали, говорили комплименты, спрашивали, кто мы и откуда, чаще приглашали танцевать. Знакомая сокурсница таинственно сообщила, что один молодой человек желает со мной познакомиться. Но я вскоре ушла: боялась опоздать на последний трамвай. Эмма, Консуэлла и я старались весь вечер держаться вместе. Перед тем, как расстаться, Консуэлла сказала: - Девочки, завтра ещё праздник, я приглашаю вас к себе в гости. Потанцуем под патефон, у меня есть хорошие аргентинские танго. На семь вечера. Устраивает? Ты, Оля, встретишься с Эммой у входа в метро, она знает, где я живу, и придёте вместе. Только без опозданий! Договорились?
   - Хорошо! - радостно согласились мы и, довольные всем на свете, разошлись.
   Восьмого числа половину дня я провела дома. Помыла голову, погладила выстиранное синее с мелкими беленькими листочками платье и пришила кружевной воротничок. Почистила пальто, каракулевую шапочку и обувь, покушала, отдохнула немного и поехала в центр города. В шесть вечера я уже стояла у входа в метро. Подошла Эмма. Я не сразу узнала подругу. На голове модная миниатюрная шляпка, на ногах новые ботики. К тому же, она чуть-чуть подкрасила брови, ресницы и губы и сделалась прехорошенькой. Я против неё казалась обыкновенной простушкой, хотя мои брови и так были черны, а щёки и губы, особенно на морозе, свежи и румяны.
   - Здравствуй! Давно ждешь?
   - Не очень.
   - Ну что, пошли? - Эмма взяла меня под руку, и наши фигурки затерялись между стволами деревьев, росших по краю тротуара.
   Минут через пятнадцать белая рука Эммы нажимала на кнопку звонка у оббитой чёрной кожей двери. Открыла сама Консуэлла и пригласила войти. Переступив порог, мы очутились в длинном коридорчике. У стены на лавке возле вешалки сидели четверо мальчиков, примерно, нашего возраста. Завидя нас они, как по команде, встали, приветствуя девочек. Это красивое и элегантное приветствие было неожиданным и приятным. Мальчики помогли нам снять верхнюю одежду, повесили её на вешалку и начали по очереди представляться, как военные, выходя из шеренги: "Саша, Костя, Игорь, Вадик". Я и Эмма протягивали каждому руку, обменивались рукопожатием. Самое энергичное оно было у Саши, а самое нежное у Игоря. После церемонии знакомства Консуэлла пригласила всех в апартаменты. Как только мы вошли в комнату, то сразу поняли, почему Консуэлла полненькая. Нас приветливо встретила её мама - очень полная, широкая в кости женщина. Она была уже в шапочке и с шарфиком на шее. Возле неё стояли молчаливый худощавый отец и такой же худенький брат Консуэллы. Семья отправлялась в гости к друзьям. Женщина ласково поздоровалась со всеми. Потомственный юрист, сотрудник адвокатской конторы-консультации, она умела располагать к себе людей.
   - Проходите, пожалуйста, не стесняйтесь. Друзья дочери - это и наши друзья, - приятно звучал голос обаятельнейшей хозяйки дома. Радушная встреча привела молодёжь в хорошее расположение духа.
   Я пошла в другой конец комнаты к столу, на котором стоял патефон и лежали разбросанные пластинки. Стала рассматривать их в надежде найти аргентинские танго, о которых говорила Консуэлла. Сбоку кто-то подошёл. Я повернула голову и увидела Сашу. Он взял в руки, лежавшую в стороне, покрытую пузырьками и бугорками пластинку.
   - Смотрите, на неё ставили горячее или облили кислотой. У этой пластинки несомненно кожная болезнь! - Саша улыбался.
   - Да-да, похоже, - засмеялась я. Между нами завязался разговор. Саша стоял совсем близко, и я незаметно рассматривала его. Был он на пол головы выше, широк в плечах и крепок. Из присутствующих мальчиков казался мне наиболее симпатичным. Возле Консуэллы то и дело появлялся Костик - длинный худой с торчащим на голове ёжиком волос. Игорь - утончённый, высокий и гибкий брюнет - ученик музыкального училища по классу скрипки - сразу же привлёк внимание Эммы. Она не отходила от него весь вечер. Вместе с нами рассматривал пластинки самый молодой из присутствующих мальчиков Вадим. Он подчеркнуто не обращал ни на кого внимания, но потом все же стал наблюдать за танцующими.
   Консуэлла принесла обещанные танго. Мы поставили пластинку на вращающийся чёрный круг патефона, и танцы начались. Правда, танцевала только она с Костиком. Эмма и Игорь не спешили, видимо, их занимал интересный разговор.
   Танцы, ох уж эти танцы! На танцплощадках или в клубах, на школьных вечерах или у кого-нибудь дома, в компаниях, чаще всего начинались с танго аргентинского или какого другого.
   Это, наверное, потому, что молодежь, придя потанцевать, чуточку стеснялась и предпочитала неспешно, размеренно вступать во всеобщее веселье. Наши танго совсем не были похожи на темпераментные эксцентричные танцы аргентинцев. Это, обуреваемые страстью, жители южных стран вкладывали в него всю душу, придумывая всякие "па" и фигуры. Мы же отдыхали во время этого танца, разговаривали и знакомились.
   Надо сказать, что семья Консуэллы, хоть и жила в большой комнате, но в одной. В левом от входа углу стояла широченная почти квадратная кровать родителей. А где же спали дети? Может, на раскладушках? Но нам - гостям сейчас было все равно, что стояло в комнате и как жили хозяева. Главное, мы остались одни, и можно быть самим собою, проникнуться романтикой вечера, предаться роскоши общения со сверстниками, нашутившись и насмеявшись вдоволь.
   С лёгким поклоном Саша приглашает меня танцевать. Я кладу руку на тёплое упругое, как у спортсмена, плечо. Пальцы другой тонут в Сашиной ладони. Он уверенно держит меня чуть выше талии, и мы начинаем кружиться, крутиться, подчиняясь то бешеному, то плавному ритму танца. Лица наши разгорячены, глаза полны огня, а сердца колотятся в упоении и в восторге. За танго идут фокстроты и вальсы. И мы опять кружимся, крутимся, не чувствуя ног. Эмма и Игорь, неотрывно глядя друг на друга, тоже пошли танцевать. Только у Вадика не было пары. Он сидел возле стола, крутил ручку патефона и ставил пластинки. Но, как только кто-то из партнеров зазевался, быстро подходил к девочке и приглашал на танец. Три часа пролетают мгновенно. Консуэлла объявляет, что через полчаса придут родители. Все понимают: надо комнату привести в порядок, чтобы показать себя с хорошей стороны и получить разрешение собраться в следующий раз. И, хоть очень не хочется прерывать веселье, не рассуждая, мальчики берутся за работу. Вадик и Костя, поставив ступни на щётки, натирают паркет. Их сменяют Игорь и Саша. Девочки, где могут, вытирают пыль, складывают и убирают пластинки. Через полчаса комната сияет чистотой, а мы разгоряченные, торопливо одевшись, выскакиваем на свежий воздух.
   На улицах по-праздничному светло. Вовсю горели фонари и гирлянды разноцветных лампочек. Они подсвечивали недавно выпавший снег и окрашивали небо во все тона розового цвета. Мы шли гурьбой, "слегка соприкасаясь рукавами", не смея взяться за руки и под руку. Это было не принято у молодых в то время: считалось неприличным и чуть ли не греховным, а о поцелуях и говорить нечего. Они позволялись только в крайних случаях, в основном на свадьбах, жениху и невесте, под возгласы "горько!" и то в скромных количествах. Остальным оставались взгляды, и только они выражали настроение и дивную музыку наших душ.
   В этот вечер мальчики были в ударе. Они сыпали остроты, шутки, анекдоты. Мы смеялись до слёз, не стесняясь прохожих, ведь был праздник. И когда, много лет спустя, появились молодёжные клубы весёлых и находчивых - КВНы, которые с восторгом смотрела по телевидению вся страна, я вспоминала московских ребят.
   Правда, в девяностых годах, к концу двадцатого века, талантливый юмор КВНа начал исчезать. На смену ему пришло рейтинговое развлекательное бизнес--шоу. И очень жаль, что во многих шутках стала преобладать сексуальная тематика. А ведь его, больше всего, смотрят дети и юношество. И это уже был совсем не тот остроумный, искромётный, высокоинтеллектуальный КВН прошлых лет.
   Когда мы переходили дорожный переход, нам навстречу попалась небольшая компания молодых ребят. Шутливо перегородив нам дорогу, кто-то из них воскликнул:
   - Смотрите, какая несправедливость: у них три девочки, а у нас ни одной! Не будьте эгоистами, дайте нам хоть одну! Невысокий паренёк театрально простёр руки и подошел ко мне.
   - Это невозможно! - Ответили наши мальчики, - Аравийская принцесса проездом в наших краях и сейчас отбывает на Багамские острова. - А вы кто? - Мы почетный эскорт её высочества!
   На переходе засветился жёлтый огонёк светофора, и под шутливые возгласы наши компании разошлись. Было приятно, что посторонние кавалеры тоже заметили меня. Но я этого не выказывала. Ни за что на свете не хотела бы обидеть подруг. Мы продолжали гулять по праздничной Москве и вышли к Главпочтамту. Он сиял огнями, и вокруг него было видно, как днём. Вдруг, Эмма остановилась.
   - Девочки! - она прижала руки к груди, глядя вслед ребятам, идущим впереди, - я с ума сойду! Сойду с ума! Вы не представляете, как мне нравится Игорь. Что мне делать, как быть, чтобы по-настоящему обратить на себя его внимание?
   - Так ты же разговаривала с ним весь вечер, поступай так и дальше. Покажи, что ты умный интересный человек, - посоветовала Консуэлла.
   - Слушайся своего сердца, как оно тебе подскажет, - заметила я.
   - Да, да... Девочки, вы правы, я согласна с вами. Надо быть интересной. Мы ещё придем к тебе танцевать? - обратилась она к Консуэлле.
   - Конечно! Мы будем собираться часто, каждое воскресенье. И у тебя будет возможность ближе узнать его и подружиться.
   - Я думаю, что ты ему тоже небезразлична, - высказала я своё мнение.
   - Да?
   - Да!
   - Девочки, если б получилось всё так, как вы говорите! - Эмма закрыла глаза.
   Ребята встали в кружок, поджидая нас. В это время из дверей Главпочтамта вышел молодой мужчина в чёрной зимней шапке и такого же цвета бушлате. Постояв немного, он подошел к ребятам и что-то спросил, кажется, хотел узнать, как проехать на Белорусский вокзал. Костя и Саша объяснили, но незнакомец не спешил уходить. Видимо, в праздничный вечер ему захотелось пообщаться с народом.
   - Далеко ли путь держите? - спросил кто-то из ребят.
   - В Белоруссию, в отпуск, к матери еду после шестимесячного плавания.
   - На боевом корабле?
   - На торговом.
   - Так вы в загранкомандировке были?
   - Угадали! - обрадовался моряк, улыбка осветила его лицо.
   - И давно плаваете?
   - Почти пять лет, как мореходку окончил.
   - Здорово, завидуем, - ребята подошли ближе к "морскому волку".
   - И где успели побывать, если не секрет?
   - Да, какой секрет? Во многих странах: в Греции, например, в арабских странах, в Средиземноморье.
   - А во Франции бывали?
   - И во Франции был, и в Испании, и в Египте, и в других местах... Мы смотрели на моряка, как на чудо, как на капитана Немо - Жюля Верна, как на космического путешественника, побывавшего на Луне и Марсе. На дворе только начинались пятидесятые годы, и этим объяснялось всё.
   Близко от нас, за зубчатыми стенами тёмно-красного цвета, в тиши кабинетов не спал и прохаживался тот, кто строго-настрого запретил советским людям ездить за границу, и чужие страны для нас были недосягаемы. А кто тайком пробирался туда или оттуда считался, страшно сказать, врагом народа, шпионом, подлежащим немедленной изоляции, а то и расстрелу. Только дипломатические работники, профсоюзные делегации и творческие коллективы посещали зарубеж, и то, больше страны социалистического лагеря. А простой человек совершал заграничные путешествия по географическим картам во время изучения их, по специальной литературе, трофейным фильмам и художественно - литературным произведениям. Но эта мысль только мелькнула в наших головах и, тут же, улетела. Не стоило же ею забивать голову в праздник. Весёлое настроение не покидало нас. Мы окружили моряка и стали водить вокруг него хоровод, напевая песенку весёлых контрабандистов, которые поспешно убегали от турецких полицейских, оставляя за собой город Истамбул -Константинополь... Моряк немного знал эту песню, и припев мы пели все вместе.
  
   "Истамбул - Константинополь,
   Истамбул - Константинополь,
   Истамбул - Константинополь,
   Истамбу-у-у-л!
   Небо, как Чёрное Море,
   Растеклись звёзды в Босфоре,
   Ночь повисла на минаретах,
   Пальцы жжёт сталь пистолета...
   Узких улиц мрак в паутине
   Завлекает в глубь Византии,
   За спиной крики и топот,
   Кто тебя потом будет штопать?
   Истамбул - Константинополь,
   Истамбул - Константинополь,
   Истамбул - Константинополь,
   Истамбу-у-ул!"
  
   Моряк был молод и мгновенно проникся нашей весёлостью, озорной атмосферой, в которой жили в праздничный вечер замечательные московские мальчишки и девчёнки. Единение наших душ было полным.
   - Эх! Как хочется побродить с вами по Москве, да ехать надо, и билет в кармане. Спасибо вам!
   - За что?
   - За всё! Что такие весёлые и хорошие! - моряк простился со всеми за руку. Мы немного проводили его, а когда он отошёл на почтительное расстояние, то ещё долго оборачивался и махал рукою.
   - Братцы! Пора и нам по домам, поздно уже! - Мы начали торопливо прощаться, чтобы успеть на последние поезда метро, на последние трамваи, которые уже точно довезут нас до самого дома.
   Как и моряк дальнего плавания, я была в восторге от своих новых друзей. И именно тогда в очередном письме родителям написала, как мне хорошо и весело живется в Москве, о празднике на курсах, об участии в художественной самодеятельности и успешном выступлении. Вложила в конверт свой карандашный портрет, нарисованный и подаренный мне ученицей Строгановского художественного училища Зоей Арсенькиной. С ней я познакомилась в ближайшей от дома библиотеке, и не раз была у неё в гостях. А в конце письма приписала фразу, что вне Москвы я себя не представляю. Когда родители получили и прочитали это письмо, папа не придал значения этим откровениям, но мама приняла их близко к сердцу и расценила фразу "вне Москвы я себя не представляю", как оскорбление, как вызов, как дерзкое заявление: "Разве места, где мы всю жизнь жили, не заслуживают твоей хорошей оценки, не достойны твоего проживания, и ты не собираешься вернуться к нам?"
   В ответных письмах пришлось долго оправдываться и убеждать маму в обратном: "Ты же знаешь, - писала я с раскаянием, - что Винница, например, где я провела самые юные годы, осталась для меня святым и любимым местом. И я мечтаю приехать туда и встретиться со своими старыми друзьями. Ты же знаешь это". Я простила маме её гнев. Она же меня никогда не понимала, хотя и любила, и жалела по-своему, как и я её.
   Но, как ни странно, мамина позиция застряла у меня в голове и облегчила расставание с Москвой, когда оно пришло. В конце концов, качество жизни зависит не только от места, где живешь, а ещё и от того, чем наполнены душа и сердце, от того, чем живёшь. Как я убедилась позже, без любимых мест, без родного края нет полного счастья, как я заболевала ностальгией, когда долго не видела их. Но вот, что удивительно, меня с одинаковой силой тянет и в Винницу, и в Москву, и в Городок - на - Днестре, где я жила какое-то время... И как только предоставляется возможность, я лечу в эти города, в эти милые сердцу места, как птица, как всадник на коне на встречу с давними друзьями.
   Уже давно не видела в читальном зале библиотеки, где готовилась к занятиям, знакомую художницу Зою Арсенькину. Она тоже захаживала сюда готовить уроки. Решила навестить её. Как-то утром, часов в одиннадцать, по открытому пространству я направилась в сторону чернеющих вдали низеньких бараков, где жила Зоя. Погода была ясная морозная. Солнце расцвечивало снег серебристыми, голубыми и розовыми искорками, и он скрипел и сыпался под ногами. Вдоль дороги тянулись обдуваемые ветром чахлые кустики, что росли по краям вырытой еще с осени неглубокой траншеи. Когда было тепло, в них укладывали трубы. К жилью проводили газ. А вот и знакомый барак, дощатые сарайчики не далеко от него. Я открываю оббитую косматым войлоком дверь, и вместе со мной в длинный тёплый коридор врываются клубы холодного белого пара. Он стелется по низу, оставляя влажный след на крашеном полу и стенах. Небольшое заледенелое окно в конце коридора даёт мало света, и приходится внимательно приглядываться к номерам на многочисленных дверях. Наконец, я увидела знакомые цифры и постучала в дверь.
   - Заходите, открыто! - послышался знакомый голос. Я обрадовалась: пришла не напрасно. Вошла, и в продолговатой, метров восемнадцать, комнате увидела подругу.
   - Здравствуй, Зоя!
   - Олечка! Здравствуй! Молодец, что пришла! Раздевайся, проходи.
   Я сняла пальто и повесила на стоячую вешалку у входа. В комнате было тепло, даже жарко. Подошла к Зое. Она сидела на высокой кровати в шерстяной кофте, одетой поверх ночной рубашки, обложенная со всех сторон подушками и книгами, с укутанными одеялом ногами. На высокой шее был намотан старый платок - согревающий компресс. Блестящие, цвета спелой пшеницы волосы были заколоты на затылке, а красивые завитки падали на белый круглый лоб и виски, прикрывая юношеские прыщики.
   - Садись! Садись на табуретку.
   - Что, заболела?
   Зоя кивнула, - ангина, уже две недели. Так надоело сидеть одной дома. Спасибо, что пришла.
   - А я мой портрет, что ты рисовала, отослала домой. Реакция положительная.
   - Да?.. Спасибо! А у меня новые рисунки есть, хочешь посмотреть?
   - Конечно!
   - Но сначала попей чаю. Я совсем выздоровела, думаю, не заразишься. Возьми там, на полке, чистую чашку.
   Она сняла со стола большую салфетку. Под ней оказались: целое блюдо жареной рыбы, пирожки домашней выпечки, кипячёное молоко, мёд в баночке, сливочное масло, хлеб, закутанный в полотенце чайник, ближе к Зое - термос и коробка с печеньем.
   Я придвинула к себе стол, тут и ем, и готовлю уроки, на время болезни, а так это - кровать родителей. Поблагодарив Зою, я стала пить чай и поглядывала на тесноту в комнате. Поотдаль, ближе к окну находилась этажерка и полка с книгами. За этажеркой, вдоль стены - топчан. Здесь, собственно, и спала Зоя. Ближе к дверям теснились узенькие шкафчики, и до самого потолка прибитые полки со всякой хозяйственной утварью, прикрытой занавеской. Еду варили на общей кухне в конце коридора.
   - Папа с мамой на работе?
   - Да, только к вечеру будут.
   - Трудно вам жить в одной комнате, - пожалела я Зою.
   - А мы в этой пятилетке квартиру получаем. У папы на работе одни из первых на очереди стоим.
   Я видела Зоиного отца: пожилого хмурого молчуна с широкой сутулой спиной. Он был рабочим - "Золотые руки". На заводе таких очень ценят. Когда приходила к Зое, то не раз видела его, сидящим у окна. Подсвечивая себе настольной лампой, он увлечённо мастерил что-то и не обращал на нас никакого внимания. Когда приходила с работы Зоина мама, полноватая добродушная женщина - санитарка больницы, то не отпускала меня домой, не накормив:
   - Сейчас поужинаем, потом пойдёшь, - говорила она, сажая меня за стол.
   Общаясь с этой семьей, я поняла, что она очень дружная и большое значение придаёт хорошему питанию, не жалея на него средств. А ещё родители очень любят свою талантливую дочь, и в тайне, гордятся ею.
   Напившись чаю, я помыла и убрала чайную чашку, тряпочкой смахнула со стола крошки, и посмотрела Зоины рисунки.
   - Оля, видишь вон те толстые книги, - указала подруга на этажерку, - принеси их. Посмотришь итальянских художников.
   - Эпохи Возрождения? Помню, в школе нам рассказывали о них.
   Я принесла две книжки и положила на стол. В одной из них повествовалось об искусстве итальянского Возрождения, в другой - о Фламандской живописи. Листаю глянцевые страницы разбухшего старого фолианта, побывавшего в руках не одного студента. Сначала, идёт печатный текст. Он оканчивается не сразу и занимает почти половину книги. А потом перед взором предстают яркие красочные репродукции удивительных портретов и картин мастеров итальянского Возрождения. Чудесные портреты словно оживают и рассказывают о чём-то сокровенном и важном в жизни. И я, разглядывая их, стараюсь понять это важное, постичь его смысл. Образы кажутся посланцами иного мира - мира Красоты и Гармонии, говорят о правде человеческой сущности: скорее нежной и чистой, чем агрессивной и жестокой. Тут были и Мона Лиза Леонардо да Винчи, и Мадонны Рафаэля, в том числе и Сикстинская. Фрески и изображения статуи Давида Микельанджело Буонаротти, и многое другое, поражающее воображение не только знатока, но и простого человека.
   В жизни моего поколения искусство мастеров итальянского Возрождения присутствовало всегда. Одно то, что без особых затрат можно было поехать в Ленинград, посетить Эрмитаж и пропадать там часами, созерцая шедевры живописи. А также пойти и в другие музеи. Но было ещё и такое: однажды, подлинник картины Моны Лизы Леонардо да Винчи привезли в Москву на несколько дней. И миллионы москвичей, и гостей столицы шли вереницами, чтобы хоть мгновение постоять около неё. В конце Великой Отечественной войны сорок первого - сорок пятого годов, когда советские солдаты нашли в сырых штольнях, запрятанные гитлеровцами, уже погибающие шедевры живописи из Дрезденской галереи, советские реставраторы не остались равнодушными к этой беде. Несколько лет они работали над картинами, возрождая их к жизни. Перед отправкой отреставрированных полотен назад в Германию была выставка, и мы опять могли созерцать подлинники великих произведений.
   Искусствоведы из Ленинграда не раз приезжали в большие и малые города страны. На заводах, и фабриках для желающих рабочих и служащих они читали лекции по искусству живописи и скульптуры, сопровождая их показом цветных слайдов на больших экранах. Популярный в Советской стране журнал "Огонёк" на своих разворотах постоянно печатал репродукции известных картин отечественных и зарубежных художников. Многие люди покупали в специальных магазинах копии с этих картин в рамках и вывешивали у себя дома. Сейчас, в рыночное время, когда поклонение заслуживают, в основном, денежные знаки, многие молодые люди ничего не знают ни о знаменитых мировых произведениях искусства, ни об отечественных знаменитых художниках, композиторах, поэтах, писателях. Не читают Пушкина, Тараса Шевченко, Толстого, Гоголя, Леси Украинки, Бунина, Павла Загребельного. Не интересуются их произведениями, а только идут необозримыми толпами, чтобы заполнить зрительные залы, стадионы, площади, желая причаститься к тяжёлому или еще какому-нибудь року, не замечая, что поклонение даже самым талантливым эстрадным кумирам - это ещё не вся палитра красок нашей жизни.
   Ближе к Новому Году мы стали усиленно заниматься на курсах. Надо было успеть окончить программу первых трёх месяцев. Сменился и график занятий. Я так была поглощена подготовкой к урокам, что, как-то незаметно, перепутала дни посещений и только, когда пришла в школу и увидела пустой класс, поняла ошибку. Всю обратную дорогу я смеялась про себя, вспоминая, как вошла в школьный вестибюль, как удивилась, что уборщицы так рано моют полы, как пошла по коридору и никого не встретила. "Что такое? Неужели начались пары? Какая странная тишина кругом?" Зашла в пустую аудиторию и только тогда вспомнила, что сегодня нет занятий.
   "И стоило ехать так далеко, чтобы убедиться в этом. Ну, ничего, всякое бывает, зато приду домой пораньше. Попьём с Надеждой Константиновной чаю, поговорим по душам. Часов в одиннадцать или раньше, ляжем спать. Старенькая утонет в одеялах на кровати, а я постелю себе на диванчике, и мы будем мирно спать до самого утра". Вот и остановка. Сойдя трамвая, я пошла по утоптанной дороге. Зима давно уже вступила в свои права... Морозец хватал за нос, за кончики ушей и пальцев, хотя руки были в перчатках. Я прибавила шагу. Подойдя к дому, хотела уже забежать в первый прохладный коридорчик, как, невзначай, глянула на ярко освещённое окно нашей квартиры. Беленькие мереженные занавесочки были не совсем задёрнуты, и я чуть было не вскрикнула, чуть не встретилась глазами с участковым Ивановым. Он сидел без шапки за столом на моём месте и, словно, ожидал кого-то. "Ясно кого - меня. А ведь я дала ему обещание уехать из Москвы". Страх заполнил всё моё тело. Оно сделалось лёгким, невесомым, как пёрышко, и это пёрышко будто подхватил ветер. Не чувствуя ни холода, ни усталости, с небывалой скоростью я бросилась бежать вдоль домов нашего ряда в сторону от дороги. "А если участковый, всё-таки, заметил меня, и сейчас выскочит на улицу и, размахивая фалдами широкой шинели, начнёт догонять?"
   Я бежала, ничего не видя перед собой, пока не стукнулась головой в чью-то грудь. Подняла глаза и увидела высокого худого человека и тоже в шинели. В кромешной тьме не заметила, как он вышел из-за угла одного из домов. Я же не могла затормозить, и мы чуть не упали. Незнакомец схватил меня за руку и еле устоял на ногах.
   - Что с вами, девушка? Вы куда так спешите? Что случилось, пожар?
   Бежать уже не было сил. Часто дыша, я смотрела на незнакомца, пытаясь извиниться, и ждала, когда парень, а это было заметно при свете звёзд, пойдет своей дорогой. Но незнакомец не уходил и повторил вопрос:
   - Так, что же случилось, нужна помощь?
   - Спасибо, ничего не надо, - ответила я, еле переводя дух. Какое-то время парень смотрел на меня, что-то вспоминая.
   - А я вас, кажется, знаю. Вы живёте в крайнем доме у дороги. Сердце моё заныло. Я не знала, что ответить.
   - А вы, собственно, кто?
   - Я - студент МИМЭСХ.
   - МИМЭСХ? А что это такое?
   - Московский институт механизации и электрификации сельского хозяйства. Отсюда пару трамвайных остановок в сторону Тимирязевской академии.
   - Вы тут живёте?
   - Нет, я живу в общежитии, а тут просто - агитатор. - Агитатор?.. Разъясняете политику партии и правительства?.. - Не только, ещё веду беседы о международном положении.
   - А кто дал вам такое задание?
   - Как кто? Комитет комсомола института.
   - А к милиции вы никакого отношения не имеете? Парень засмеялся.
   - А причем тут милиция?
   На душе стало легче, и я готова была рассмеяться вместе с ним.
   - В вашем доме я ещё не бывал, но могу зайти в любое время, - сказал студент.
   - А сейчас?
   - Что сейчас?
   - Можете зайти сейчас?
   - Могу, но, думаю, немного поздновато.
   Это сообщение обрадовало и разволновало меня.
   - Послушайте, идите в наш дом сейчас, сделайте одолжение, и посмотрите на окно, на первом этаже, с беленькими занавесочками, они не совсем задёрнуты. Там ещё ярко горит свет, и узнайте, сидит ли участковый в квартире или уже ушёл? А потом придите и скажите мне. Я вас очень прошу.
   - А, вот в чём дело! Вы от участкового так удирали? - студент улыбался. Поджав губы, я кивнула головой. - Сильно бегаете, чуть меня с ног не свалили! А я ведь тоже спортсмен. Ну, хорошо, пойдёмте.
   - Нет-нет! Я вас здесь подожду. А вы идите и возвращайтесь скорее. - Как хотите. - Парень пошел, но тут же остановился. - А всё-таки, идёмте вместе. Торжественно обещаю: в обиду вас участковому не дам! - Парень опять заулыбался. - Согласитесь, девушке стоять одной в такой темноте и на таком морозе не очень-то удобно. - Ладно, идёмте, только близко к дому я подходить не буду. - Хорошо! На разведку я пойду сам.
   Мы вышли на протоптанную в снегу широкую дорожку. Студент искоса
   поглядывал на моё хмурое лицо. - Между прочим, меня Валентином зовут, а вас?
  - Оля, - печально ответила я, подавая руку.
   - Очень приятно.
   Через несколько минут мы уже были у цели. Я показала на светящееся окно. Валентин кивнул.
   - Ждите. Если боитесь, спрячьтесь за дом, ветер там тише.
   Валентин ушёл, а я направилась за угол нашего дома. Вопреки его мнению, ветер здесь был злее. Он забирался в рукава, за воротник, морозил колени. Страх постепенно отступал, и я выглянула из-за угла. Но ужас - хлопнула дверь, и на дворе показался Иванов. Он немного постоял, носовым платком вытер лицо, спрятал платок в карман и, не спеша, направился в сторону шоссе, к трамвайной остановке. Его фигура в свете фонарей всё более удалялась. Фалды шинели становились короче, талия, перетянутая ремнём, всё уже. Наконец, он исчез, растаял в тёмной дали. Только теперь я почувствовала, что окончательно замерзла и поспешила в дом.
   Я нисколько не удивилась, когда увидела Валентина в нашей комнате, сидящего за столом, со стороны шкафа. С прямой спиной, как королева на троне, восседала на диване Надежда Константиновна и, увидев меня, сразу принялась рассказывать о том, что происходило в квартире только что.
   - Вот, Оля, наш агитатор - Валентин. Скажи ему спасибо, помог спровадить Иванова, а то до сих пор бы сидел. Всё допытывался: "А не живет ли у вас девушка? Люди видели, что у вас кто-то есть". А я ему: "Так, то племянница Клавдия из Фрязино приезжает, заночует иногда, вы же её видели и знаете. Да вот агитатор приходит. А Валюша разложил на столе газеты, книжки и хотел прочитать мне какую-то статью. Иванову, наверное, скучно стало, он только посмотрел на Валюшино удостоверение и студенческий билет и ушёл".
   Я сняла пальто. Повесила на вешалку возле двери, подошла к окну и плотно задёрнула занавески.
   - Закрой, закрой, Оленька, я нарочно оставила их открытыми, чтобы ты заметила незваного гостя. Слава Богу, всё обошлось. Теперь он долго не придёт, но опаску иметь надо. Пойду, расскажу всё Зине, чем всё кончилось. Она тоже за тебя переживает. Участковый и у них побывал, спрашивал, живёт ли кто у меня, она сказала, что нет. Вот ведь, как выручила.
   Надежда Константиновна спросила у Валюши, как она окрестила агитатора, когда будет очередное понижение цен, и на какие товары и, получив ответ, ушла к соседям.
   Валюша свернул газеты и положил на стол пачку папирос, попросил разрешения закурить.
   - Надежда Константиновна разрешила, а вы?- Он лукаво взглянул на меня.
   - Курите, раз хозяйка позволила. - Валюша прикурил от зажжённой спички. Я сделала обиженный вид и спросила.
   - Почему вы не пришли за мной и сидите тут, как ни в чём ни бывало, а я мерзну, вы ж обещали? - Валюша улыбнулся и выпустил дым после затяжки.
   - Ждал, пока Иванов отойдёт подальше. Поспешность могла всё испортить. Не мог же я подвести вас.
   - Вообще-то, верно. А я уже не могла стоять на морозе. Сегодня такой холод.
   - Оля, а почему вы живете без прописки? Курсы не дают право на неё? - Видно, Надежда Константиновна всё рассказала Валюше про меня.
   - Нет. Не дают, а других веских оснований нет. Да мне только до апреля -- мая дотянуть, а там уже не страшно, тогда я буду жить как поступающая в институт как абитуриентка. А у тебя есть прописка?
   - Временная, как у всех студентов.
   - А где тебя прописали?
   - В общежитии. - Мы не заметили, как перешли на "ты".
   - Счастливчик, мне бы так!
   Я полистала книгу и взяла заполненный Ивановым в первое его посещение бланк, подписанный мною, где говорилось, чтобы я покинула Москву в двадцать четыре часа такого-то числа, и подала Валентину. Он внимательно прочёл его.
   - Да, серьёзное предупреждение, но не страшное. Иванов, как я понял, человек не злой, да и ты угрозу государству не представляешь. Если б тебя прописать в нашем общежитии. Я поговорю с комендантом.
   - Ты серьёзно?
   - Конечно.
   - Поговори... Хотя бы на три - четыре месяца: январь, февраль, март, ну, и апрель, а там уже и лето не за горами! - Надежда затеплилась у меня в душе. Стало так хорошо и уютно, как будто прописка была у меня уже в кармане: "Молодец, Валюша, развеял страхи".
   - Я вижу, занятие у нас сегодня не получится. Не тем ваши головы заняты.
   - Да-да, не тем. А мы на курсах политинформацию каждую неделю проводим. Я сама её один раз готовила. У нас каждый курсант обязан хоть раз подготовить недельный обзор газет.
   - Приду в следующий раз, когда обстановка будет более благоприятной.
   - Приходи. Валюша встал, сложил в планшет газеты и брошюры, прошёл к дверям, снял с вешалки шинель, оделся, спросил, в какие дни я хожу на курсы, и протянул мне руку. Прощались мы - настоящими друзьями...
   Валюша оказался верен своему слову. Через несколько дней он опять пришел к нам. Быстро рассказал о новостях отечественных и зарубежных, ведь телевизоров тогда в домах не было. Оставалось только слушать радио и читать газеты. Но не у всех простых рабочих людей хватало на это время. Поэтому агитатора во многих домах слушали охотно. Надежда Константиновна ушла к соседям, и мы повели разговор о жизни вообще. Я рассказала о своих неудачах и планах на будущее, что снова буду поступать в институт. - Да, и если не доберешь балов, не теряйся, не падай духом, иди в деканат и настаивай, чтобы тебя приняли. Говори, что с Украины, а Украине тоже требуются квалифицированные специалисты, каких готовят в Москве. Я тоже, когда поступал в свой институт, не добрал пол балла и в списках поступивших не значился. Так не растерялся, а пошел в деканат факультета и стал требовать зачисления: сказал, что мать моя сельская учительница, отец погиб на фронте, старший брат окончил войну в Берлине. И кого принимать в сельскохозяйственный институт, как не сельского жителя. И если меня не зачислят, то напишу жалобу в Кремль, в Совет Министров или ещё выше. Отступать - не намерен. Ходил в деканат каждое утро. И, представь себе, где-то на пятый день меня зачислили, и я стал студентом.
   - Какая прелесть! Но ты не добрал пол балла, а я провалилась. И мальчишек скорее принимают, чем девчат.
   - Как бы там ни было, - продолжал Валюша, - а характер проявить надо.
   - Ой, как ты прав, как прав, - я вспомнила свои экзамены.
   - Я думаю, в следующий раз ты обязательно проявишь решимость и волю.
   "А их-то у меня во время экзаменов, как раз, и не хватает" - подумала я.
   Жизнь в Москве продолжала быть насыщенной и интересной. Эти месяцы в столице были для меня, поистине, счастливыми. Наверное, потому, что я была молода, что передо мной были открыты все московские библиотеки, где можно было заниматься подготовкой к урокам и к поступлению в институт. Я постоянно посещала театры, где видела воочию знаменитых артистов, ходила в музеи, в картинные галереи, даже побывала с подругой из Винницы, поступившей в институт, в огромной мастерской, где известный скульптор делал памятник Юрию Долгорукому. Дядя подруги был большим специалистом "по лошадям", и скульптор нуждался в его консультациях, так как лепил лошадь князя. Мы видели фрагменты скульптуры.
   А главное - я общалась с удивительной московской молодёжью, ровесниками: остроумными, весёлыми, эрудированными мальчиками и девочками, которые отличались, к тому же, тонким культурным и благородным поведением, что меня особенно привлекало и приводило в восторг. И вообще, хамство, разнузданность в молодые годы я почти не встречала, а если и встречала, то обходила их стороной. Мы продолжали собираться у Консуэллы на танцевальных вечерах, а после танцев гуляли по ночной, залитой огнями Москве. Это был уютный, спокойный город с доброжелательными серьёзными людьми с интереснейшей эрудированной молодёжью. Умеренным было уличное движение, почти не нарушалась экология. В семьдесят шестом и семьдесят седьмом годах прошлого столетия мне приходилось бывать в Москве, так ещё тогда она считалась самой зелёной и самой чистой столицей мира.
   У Саши оказалось ещё одно имя - Володя. Саша - это игра в конспирацию. Мы его потом так и звали: Саша-Володя. Саша-Володя танцевал больше всего со мной: я считалась его главной партнёршей и, когда наша компания гуляла по Москве, всегда шёл рядом. Не раз, поглядывая на меня, он напевал песенку из известной тогда оперетты:
  
   У вас на платье белые горошины,
   Нельзя их даже сразу сосчитать.
   Глаза у вас добрые, хорошие,
   А по глазам мы можем всё узнать...
  
  Костик, следуя его примеру, из той же оперетты, поглядывая в сторону Консуэллы, тоже напевал:
  
   И где бы я вас только не заметил,
   Кудрявый локон, выгнутую бровь,
   Уверен я, что мне идёт на встречу
   Моя мечта, моя любовь идёт.
  
   В конце вечера очень не хотелось расставаться. Но мы тогда были послушными детьми, и домой должны являться хотя бы к полуночи. Да, и мороз на улице сильный - долго не погуляешь. А жили: я на окраине города, Саша- Володя тоже. Говорил, что воду в вёдрах с улицы домой носит из водозаборной колонки. Только Эмма и Консуэлла - недалеко от центра, Костик и Вадик тоже жили в пределах города. А нам с Сашей-Володей добираться до дому, на самый край Москвы - больше часа. Едем на метро и трамвае.
   В конце гулянья Игорь шёл провожать Эмму, мы провожали до трамвая Консуэллу. Затем я, Саша- Володя, Костик и Вадик направлялись в метро, чтобы разъехаться по разным сторонам огромной столицы. Станции метро, как всегда, блистали красотой и чистотой. Время приближается к полуночи, но расставаться, по-прежнему, неохота, особенно нам, с Сашей-Володей. Мы пропускаем один поезд, другой, третий. Наконец, попрощавшись, я заскакиваю в полупустой вагон, стою недалеко от дверей и улыбаюсь мальчикам. Последние поезда стоят чуть дольше, чем обычно: надо подобрать всех полуночников. Голос объявляет: "Поезд отправляется". Саша-Володя, Костик и Вадик несколько секунд держат половинки дверей и не дают им сомкнуться. Двери урчат, бьются в судорогах, но соединиться не могут: мальчишки крепко держат их, что-то выкрикивают и делают страшные рожи. Я заливаюсь смехом. Но вот поезд трогается, и ребята отпускают двери. Скорость нарастает. Я машу рукой, но станция быстро исчезает, и вагоны, как пушечные ядра, летят по тёмному туннелю.
  
  
  * * *
  
   Началась последняя неделя декабря. Как обычно, днём я сидела
   за книгами: готовилась к английскому. На занятиях Аннушка ухитрялась опросить половину учащихся. О встрече Нового года на курсах не было слышно. Наверное, потому, что праздник этот был семейным. А жаль, так хотелось весело и интересно встретить его всем вместе. Но курсанты постарше и женатые планировали попраздновать в кругу семьи. К тому же, на дворе стояли лютые морозы. А в такую погоду больше всего хотелось домашнего уюта и тепла, а ещё, и выспаться в выходные. Ну, а молодёжи морозы - нипочем. Уже многие купили билеты, чтобы встретить Новый год в клубах, дворцах культуры, театрах. Консуэлла пригласила нас к себе только на первое января. " Выходит, тридцать первого я буду встречать Новый год дома. Да, и не могу я позволить себе где-то гулять целую ночь в незнакомом месте. Что подумают Надежда Константиновна и соседи? Да, и денег таких, чтобы купить билет куда-нибудь у нас, у всех из компании, включая и Консэллу, не было. Как-никак, мы ещё находимся на иждивении родителей, а это многое объясняет. Ну, ничего, зато первого января отведём душу: потанцуем на славу".
   Пару раз заходил Валюша. Один раз не застал меня дома, а в другой - мы ходили в кино. Потом пропал. У него началась зимняя сессия в институте, а экзамены надо хорошо сдать, чтобы получить стипендию. С пропиской ничего не вышло. И я, по-прежнему, вечерами старалась не быть дома. Но теперь можно и не опасаться Иванова. На праздники люди приходят и приезжают в гости. Итак, в новогоднюю ночь мне пришлось сидеть дома. Надежда Константиновна звала меня к своим приятелям, но я отказалась.
   - У вас своя компания, свои разговоры, я вам буду только мешать.
   - Ну, как хочешь, да и я задержусь не долго, только встретим Новый год - и тут же приду. Знаешь, как работают люди на хлебозаводе, - это она о своих приятелях, - сутками. А как отдохнуть хочется. Сама всю жизнь проработала - знаю. Так, что засиживаться никто не будет. Некоторым первого числа на смену заступать. Тут, в наших домах, сам рабочий класс живёт.
   Надежда Константиновна ушла, осыпав меня перед этим, поздравлениями и пожелала найти хорошего жениха.
   Немного погодя, я поставила на стол белый хлеб, колбаску, маслянку со сливочным маслом, сахарницу, печенье, бублики, заваренный чай в фарфоровом чайничке. В чём-чём, а в чае Надежда Константиновна хорошо разбиралась, и не раз, когда я ехала в город, давала мне поручения найти такой-то магазин и купить такого-то чаю. Наевшись и напившись, я убрала всё со стола и открыла Пушкина: читанную-перечитанную небольшую книжицу повестей Ивана Петровича Белкина. С первых же абзацев пушкинской прозы я перенеслась в девятнадцатый век, во времена помещичье-дворянской России. "Как это так, - думала я, - что люди, находившиеся на большом расстоянии друг от друга, общались только посредством переписки. Главным тогда был эпистолярный жанр. Правда, кроме почтовой связи, послания привозили и приносили специально посланные слуги - нарочные. Это уже в двадцатом веке появились телеграф, телефон, радио. Читала и замечала, что и в повестях Белкина люди остаются верными своим страстям, и эти страсти определяли многие их поступки.
   Какие перипетии выпали на долю молодой девушки - Марьи Гавриловны и её тайного жениха Владимира в повести "Метель". Сколько душевных сил стоило молодой девушке ослушаться родителей, пойти против их воли и решиться ночью ехать в ближайшее село, в церковь, чтобы обвенчаться с любимым. Как было жаль Владимира, заблудившегося ночью в окрестных снегах в метелицу и опоздавшего на венчание. А Марья Гавриловна долго ждала его. Ближе к рассвету, еле живую, служанка и друзья увезли её домой.Девушке и юноше не судилось быть вместе. Позже, Владимир был участником войны с Наполеоном 1812 года и погиб при Бородинском сражении. По-юношески он был не очень-то собран, а главное, горяч, от того и пошли все его несчастья в отношениях с любимой.
   "Я тоже в чём-то похожа на него, - печально размышляла я, - и меня ждут неудачи. Но что за грусть под Новый год? Наоборот, надо смеяться, веселиться!" Быстро нашла страницу, где начиналась другая повесть "Барышня-крестьянка". В который раз я перечитывала её и восхищалась изобретательностью молоденькой Лизаньки - дочки русского англомана - помещика Григория Ивановича Муромского и такой же забавной служанкой барышни Настенькой. Эта изобретательность и помогла Лизаньке обрести своё счастье.
   Читала Пушкина и, словно, пила драгоценный напиток. "Но, что удивительно, прошло всего полтораста лет с небольшим, а как переменилась жизнь. В девятнадцатом веке девушки в семнадцать - восемнадцать лет становились совсем взрослыми, стремились во чтобы то ни стало выйти замуж. От этого зависела их дальнейшая судьба. Солидный, добропорядочный муж, дети, хороший дом - составляли смысл жизни женщин той поры. А сейчас, в двадцатом веке, в наши пятидесятые годы, девушка семнадцати - восемнадцати лет считалась ещё ребенком, школьницей. И первой заботой её было: в какой университет, институт, техникум, профтехучилище поступать после школы. Какие курсы окончить? Кем стать? Какую нишу в этой жизни заполнить? Девушки мечтают о любви и замужестве всегда, но, по началу, отодвигают это на потом. С начала - образование, а через него достаток, свобода и независимость личности". Я постелила себе на диванчике и прилегла, продолжая раздумывать. " Сколько простых девушек, окончивших, хотя бы, курсы, профтехучилища, техникумы работают бухгалтерами, продавщицами, швеями, медсёстрами, пекарями, поварихами - миллионы. Работают за станками на заводах, штукатурами на стройках, шофёрами, трактористами. Со временем, все они выходят замуж, некоторые, правда, так и остаются незамужними, как племянница Надежды Константиновны. Ей тридцать лет, а она ещё ни разу не была замужем. Замужние любят семью, детей, а так же свою работу. Даже у тех, у которых мужья много зарабатывают, нет желания сидеть дома. Взять хотя бы Людмилу - жену министра". - Радио негромко пело... " А как повернется жизнь еще через сто лет? Вот интересно бы узнать? Любые догадки и прогнозы, конечно, не нарисуют подлинной картины будущего".- Мысли мои начали расплываться, запутываться и, не дождавшись поздравления с Новым годом и боя курантов по радио, я крепко заснула.
   Четвертого января, к концу дня, явился Валентин. С моего разрешения снял шинель, шапку, повесил всё у двери и прошел в комнату. Подстриженные тёмные волосы свисали на лоб и на виски маленькими крылышками. Щёки и подбородок продолговатого лица - хорошо выбриты и чуть слышно источали запах тройного одеколона. Поведя бровью и блестя светло-карим глазом, он сел за стол, напротив, курил и не отрывал взгляд от меня. Я отодвинула в сторону тетрадки и учебники и приготовилась слушать его.
   - Как встретила Новый год? - Валентин повернул голову в сторону, чтобы не дымить на меня.
   - Да, никак. С начала, попила чаю, потом почитала и легла спать. Надежда Константиновна ушла в гости к сослуживцам.
   - А я прекрасно, у брата на квартире! Так хорошо, наверное, никогда ещё не встречал.
   - Завидую.
   - Наша мама приезжала из дому. Это такая радость была для нас, для всех. Брат встречал её на вокзале. Я так рад был. Представляешь, завалила весь стол деревенскими продуктами. Чего там только не было: печенье и соленья, и варенье, и копчёное сало, и мясные рулеты, и котлеты. Я приехал к брату тридцатого декабря, а на улицу вышел только второго января. Сдал экзамен в институте и опять к родным. Как мама радовалась, что мы собрались все вместе. Всё слушала наши рассказы о жизни в Москве. Брат недавно женился. Познакомились с его женой Марией. Она нам понравилась. Очень хорошая женщина. Был момент, когда я и мама остались одни, и она спросила: есть ли у меня девушка? Я сказал, что есть очень хорошая знакомая. - Валентин как-то особенно посмотрел на меня. Я, конечно, смутилась, но виду не подавала.
   На дворе темнело. Не включая свет, мы с Валентином еще долго разговаривали. Я отважилась почитать свои стихи. Он слушал, дымил папиросами и, похоже, влюблялся ещё больше.
   На студенческие каникулы Валюша не поехал домой, в Воронежскую область. С матерью он недавно виделся, а теперь отдыхал, навещал брата и приходил к нам. В мои свободные вечера мы ходили в кино, бывали в театре. В тёмном зале он брал мою руку и согревал её. От этого и руке, и сердцу становилось теплее.
   Саша-Володя, Валюша. Выходит, теперь у меня два кавалера. Вспомнились мамины рассказы о юности. Однажды у неё набралось пять ухажеров. И это не удивительно для семнадцатилетней высокой, черноглазой, темнокосой смуглянки. Это я удалась в папу: среднего роста, сероглазая и русоволосая... И что девушка удумала? Назначила всем пятерым свидание в одном месте, на перекрёстке дорог. И вот, вечером, в назначенный час с поднятым подбородком она прошла мимо них. Кавалеры кинулись за ней. И скоро увидели, что все пятеро идут за одной и той же девушкой. Пока разбирались, что к чему, пока смеялись и возмущались, мамин и след простыл.
   Тогда парней было много. Это уже после войны сорок первого - сорок пятого годов не досчитались девушки многих ребят, погибших в кровопролитных сухопутных, морских и воздушных боях, партизанских отрядах, в плену, а после в сталинских лагерях. Погибал цвет нашего народа.
   Соседские женщины, знавшие Валентина как агитатора, определили, что он человек хороший. Говорили Надежде Константиновне: "Из Валентина выйдет хороший муж, и твоя квартирантка правильно делает, что дружит с ним. Она будет очень счастлива, если выйдет за него замуж". Наивные, они полагали, что, как и раньше, у молодых только ЗАГС на уме. Теперь, после окончания школы молодежь торопилась не в ЗАГСы, а в учебные заведения. Каждый хотел поскорее получить профессию, которая кормила бы и стала делом всей жизни. Как я завидовала ребятам и девчатам, твёрдо знавшим, что им нужно. После провала в институте я абсолютно не знала, кто я, что я, какое дело должно стать моим. А что касалось Валюши, так ему, как я понимала, надо ещё окончить институт, устроиться на работу, получать зарплату и только тогда думать о женитьбе. Примерно, также считали и ребята из компании Консуэллы. Всем было ясно: сначала учиться, перестать быть иждивенцами у родителей, тогда и думать о серьёзном, а пока гулять, вздыхать и влюбляться... В отношении учебы, девочки нашего времени не отставали от мальчишек, а некоторые даже превосходили их. Многие были отличницами. Как правило, на первых курсах учебных заведений учились неженатые и незамужние. А уже к третьему, четвёртому курсу и далее студенты начинали обзаводиться семьями, и то не все. Так, что у меня, не поступившей ещё ни в какой вуз, и в мыслях не было идти замуж. Да, и Валентин, наверное, не думал о скорой женитьбе.
   Тогда, в пятидесятых, в нашей стране ранние браки были редки. Воздержание, целомудрие - этот закон был для всех. И вообще, существует расхожее мнение, что в Советском Союзе секса не было. Он не популяризировался, не пропагандировался, а внебрачный секс молодых считался неслыханным позором, недостойным советского человека и при широкой огласке участникам его грозило вылететь из комсомола и даже из ВУЗа...
  
  
  * * *
  
   Наступил февраль со своими метелями и лютыми морозами. Недаром у нас на Украине февраль так и называется - лютый. Но это было уже не страшно. Зима перевалила свою середину, издалека-далёка зашагала в здешние края весна. Это радовало и поднимало настроение. На курсах оставалось заниматься месяца полтора - два. Я уже знала многие английские слова, верно писала их и старалась следить за правильным произношением. Если неверно произнести слово, то менялся и весь смысл сказанного. Требовалось быть очень внимательной при составлении предложений. Правила тут были жёсткими. Надо знать, как пользоваться глаголами, особенно вспомогательными. С помощью преподавательницы мы составляли простые диалоги, в основном, на бытовые темы и разговаривали друг с другом, стоя за партами, или выходили к доске. Лучше всех вели диалоги Консуэлла и еще двое - трое отличников, но Аннушка поднимала с мест и других менее успешных учеников. Задавала им простейшие вопросы, вслед за нею они тоже что-то лопотали.
   Почти каждое воскресенье Консуэлла устраивала у себя дома танцы. Она объявляла об этом на переменке в коридоре. Мы очень радовались.
   - Как я люблю эти вечера! Это такой праздник, такой праздник! - Мечтательно шептала Эмма.
   И действительно, это были настоящие праздники. Мы танцевали, а потом долго гуляли по вечерним улицам. Девчонки восхищались остроумием и весёлым нравом ребят, особенно Саши-Володи. Я обожала его как обожают популярного артиста, знаменитого комика, отдавая должное его уму, волевому характеру и тонкой натуре. С какой неохотой мы расставались в метро, пропуская поезда, и только одно утешало, что новая встреча не за горами, и в следующий раз она будет ещё интереснее и увлекательнее.
   После одного из таких вечеров, в двенадцатом часу ночи, я вышла из трамвая на своей остановке и пошла по тускло освещённой дорожке к дому. Было морозно. На каком-то городском табло я заметила цифру пятнадцать. Но это полбеды, если б не ветер. Его порывы просто обжигали лицо и руки. Проходя мимо низеньких деревянных сарайчиков, стоявших недалеко от домов, заметила, как от них отделилась тонкая фигура и пошла мне наперерез. Не успела я испугаться, как увидела перед собой Валюшу. От мороза глаза его стали узкими, нос и щёки покраснели, а губы приобрели синий цвет.
   - Здравствуй! Ты же совсем замёрз! Что ты тут делаешь так поздно?
   - Весь вечер был у вас, ждал тебя и не дождался. - Порывы обжигающего ветра забивали его дыхание.
   - Вот напасть-то, - он повернулся спиной к сквозняку, - пойдем к сарайчикам: там тише.
   Мы остановились между двумя длинными рядами черно-голубых, в лунном свете, деревянных сарайчиков. Ветра здесь почти не было и стало, как будто, теплее. Блестел снег. Полная луна то и дело закрывалась лохматыми тучками.
   - Наверное, ты была в той компании? - Валентин замолчал, переводя дух, он очень волновался. - Там веселее?... - Я уже пожалела, что когда-то рассказала ему про компанию Консуэллы. - Если ты не хочешь, чтобы я приходил - скажи. Тогда расстанемся.- Луна, выглянувшая из-за тучки, осветила его лицо. Кроткая печаль и скорбное достоинство запечатлелись на нём. Глаза глядели куда-то вдаль, а поза выражала беспредельную скорбь и решимость в любую минуту повернуться и уйти, уйти навсегда.
   Что-что, а расставаться с Валюшей мне не хотелось. Даже заныло в груди: "Господи, какой же он глупый. Какой глупый. Что же делать? Как поступить? Что сказать, чтобы рассеять его мрачные думы и уберечь от рокового поступка"? Я шагнула вперед и, встав на цыпочки, поцеловала его в холодную шершавую щёку, где-то у подбородка: выше не достала. Он повернулся, пошатнулся и, как бы пришел в себя, будто возвратился из дальнего печального путешествия. Наши глаза встретились: " Не ожидал такого", - говорил его ошеломлённый и удивленный взгляд. Он ухватился за концы моего мехового воротника и приблизил своё лицо к моему. Радость всё более и более овладевала ним. Видимо, он хотел ответить мне тем же, но не посмел, боялся показаться слабохарактерным, сентиментальным, а главное, за спиной была дорога, по которой могли идти люди, хорошо знавшие его шинельку и планшет, висевший на боку на длинных узких ремешках. Вот пошел бы поговор по округе: образцовый, серьёзный агитатор обнимается с девчонкой. И где? У сарайчиков! Как в бреду, он смотрел в мои глаза, будто читая там ответ на все свои вопросы. Но и так было ясно: своим поцелуем я, как бы сказала, что никто другой мне не нужен.
   - Мир и дружба? - прошептал он. - Я кивнула головой. Ничего больше не говоря, он проводил меня до дому, и потом ещё минут пять стоял во дворе, напротив наших окон, глядя в небо.
  
  
   * * *
  
   Как бы чувствуя свой исход, зима неистовствовала. Не отпускала от себя крепкие морозы, от которых леденело всё вокруг и страдало всё живое, насылала студёные ветры, снежные метели, засыпала снегом дороги, наметая сугробы. Лютовала, будто мстила кому-то. Но весна со своим первенцем мартом была уже близко. Всё ярче сияло солнце, более глубоким становилось синее небо, позже наступали сумерки. Приближалось завершение и нашего полугодичного обучения английскому языку. Аннушка не раз говорила, что курсы - это только начало изучения языка, элементарное представление о нём, они знакомят с методикой его изучения. Но чтобы хорошо знать язык, надо много работать самостоятельно. Тогда обязательно будет хороший результат. А кто недостаточно освоил азы предмета, может опять приходить на занятия следующей осенью, отказа не будет. "Ура!" - закричали некоторые курсанты и стали учиться, спустя рукава, надеясь на повторное обучение.
   С приближением весны стали хуже посещать курсы школьники и студенты. Их можно было понять. Школьникам предстояло заканчивать последнюю учебную четверть, а от неё зависели годовые отметки. К тому же, пошли всякие школьные олимпиады, в которых хотелось принять участие. Начались долгожданные дни открытых дверей в ВУЗах. Затаив дыхание, школяры ходили по длинным строгим институтским коридорам, заглядывая в таинственные лаборатории и методические кабинеты, надеясь оказаться здесь в недалёком будущем в качестве студентов. В огромных актовых залах преподаватели ВУЗов рассказывали об институте, о его корнях и будущем, отвечали на разные вопросы, интересующие абитуриентов. А студенческая молодёжь, тем временем, писала курсовые и дипломные работы, ликвидировала академические "хвосты". Впереди - защита диплома и госэкзамены.
   Наступала ответственная пора: одни покидали ВУЗы, другие поступали в них. Сотни тысяч десятиклассников сдадут в начале лета выпускные экзамены, затем нарядными и красивыми повеселятся в школах на выпускных балах, а потом пойдут на Красную Площадь, на Воробьёвы горы, в сады и парки встречать восходящее солнце и первый день своей самостоятельной жизни. Некоторые взгрустнут, пожалеют, что уже никогда не будут школьниками, и пообещают не забывать школу, школьных товарищей и учителей.
   Валюша заканчивал предпоследний - четвёртый курс. Он, то приходил каждый день, то не появлялся неделями. Всё время был занят институтскими делами. Эмма и Консуэлла решили посещать курсы до конца, чему я была очень рада. Наши танцевальные вечера продолжались, но стали реже. Как-то в разговоре Консуэлла заметила, что летом вечеров не будет вовсе. У всех начнутся экзамены, а осенью опять будем собираться.
   В марте у меня было два праздника: Международный женский день - 8 числа, и в конце месяца - мой День рождения. Женский праздник прошел незаметно. Тогда он считался рабочим днём. Женщины - работницы имели короткий рабочий день. На производствах читались доклады. В них говорилось о трудовых достижениях женщин, затем передовых работниц награждали почётными грамотами, дарили цветы и ценные подарки в зависимости от вкуса и средств местных профсоюзов.
   Валюша подарил мне и Надежде Константиновне цветочки и конфеты, а потом мы пошли с ним в кино. На День рождения вместе с конфетами и цветочками он вручил мне книгу Юлиуса Фучика "Репортаж с петлёй на шее". На обложку приклеил небольшой портрет автора. Получилось неплохо. Книга очень нравилась ему. Недавно кончилась война, и воспоминания народа о ней были трепетны. Он уверял, что книга увлечёт меня.
   - Это серьёзное антифашистское произведение. Вот увидишь, серьёзная книга, - говорил он и смотрел на меня чуть тревожными светло-карими глазами.
   Курсы окончились внезапно, как скрывается солнышко на закате: клонится, клонится, а потом раз, и нет его. Только сполохи вечерней зари во всё небо. Мне даже стало жаль занятий. В этот день Аннушка пришла в нарядном платье, тщательно причёсанная. Попросила дежурного стереть с доски и написала на ней два длинных столбика изменяющихся во времени глаголов, объяснила правила их употребления и правописания, ответила на вопросы, а потом скромно заявила: - Это был последний материал программы нашего обучения, и сегодня мы будем прощаться. - В аудитории зависло молчание. Наверное, не только мне, но и многим было жаль, вот так сразу, расставаться с курсами, с Аннушкой, с ощущением причастности к обучающейся молодёжи, с обязательными и не обязательными посещениями занятий, приготовлением уроков, ко всей этой курсовой суете и своеобразному использованию свободного времени. Потом тишина нарушилась, и все разом заговорили, зашумели. С первой парты поднялась староста - черноглазая Ирина. Она, видимо, знала, что сегодня последний день занятий. Махнув рукой, чтобы все замолчали, Ира собралась с духом и задушевным голосом, обращаясь к Аннушке, произнесла небольшую речь, окончив её словами:
   - От лица всех учащихся разрешите поблагодарить вас за труд и терпение, которые вы проявили, обучая нас, и пожелать вам дальнейших успехов в педагогической работе. - Ира пожала руку Аннушке и вручила ей скромный букет цветов и большую красивую книгу, кажется, по искусству живописи. Я вспомнила, какие-то копейки Ира собирала с нас ещё месяц назад. Аннушка, в свою очередь, поблагодарила всех за внимание, прилежание и пожелала успешного изучения языка, подчеркнув, что истинно образованный человек должен знать иностранные языки... Аннушка окончила своё напутствие, и, словно, по команде "вольно" курсанты поднялись со своих мест. Кто-то, попрощавшись, сразу покинул аудиторию. Большинство же обступило преподавательницу, о чём-то расспрашивая. Некоторые листали и рассматривали, лежащую на столе, подаренную книгу. Среди них были Эмма, Консуэлла и я. Позже вместе со всеми мы вышли на улицу и, попрощавшись, пошли домой. Повсюду горели огни, стелился лёгкий туман, а мороза не было. Наступал второй месяц весны апрель. Прощаясь, Консуэлла сказала:
   - Девочки! В воскресенье обязательно приходите ко мне. Послушаем пластинки, попьём чаю и посидим просто так. Хорошо?- Она улыбалась и, постояв немного, кивнула головой и пошла своей дорогой. А мы с Эммой направились к остановке трамвая.
   - Оля, если ты когда-нибудь не застанешь Консуэллу дома, то приходи ко мне. И вообще, заходи в любой день, только после обеда. Хорошо?
   - Хорошо! А, правда, жалко, что закончились курсы?
   - Правда. - Эмма помахала рукой и заскочила в подошедший трамвай. Немного погодя, уехала домой и я.
   После окончания курсов свободного времени стало гораздо больше. С соседской шестилетней Танюшкой мы гуляли возле дома и в "деревне Берендеев", восхищались обновлёнными видами. Если в марте ощущался приход весны, то в апреле всюду разливалась её благодать. Золотистое солнце сияло. На высоком небе дольше не появлялись звёзды. Исчезли снежные островки на открытых местах, таяли серые ледяные глыбы вдоль дорог и тропинок. А воздух был так чист и влажен, что, казалось, ты не вдыхаешь, а пьёшь его, как берёзовый сок в лесу.
   За зиму Валюша, как и многие студенты, вдоволь насиделся в многолюдных аудиториях, в душноватых комнатах общежития. И теперь долго сидеть в помещениях уже не было сил. Хотелось гулять на вольных просторах, дышать полной грудью свежим воздухом и ощущать на лице теплоту солнечных лучей. Он не раз говорил об этом.
   - А что тебе мешает? Приходи. Погуляем. Конечно, теперь некогда, но немножко-то можно.
   - Ты права, так и поступим.
   Валюша приходил под вечер, чуть ли не каждый день в лёгком стареньком пальто, без головного убора, в толстых резиновых сапогах с отвернутыми голенищами. Я тоже одолжила у соседки поношенные резиновые сапоги и обувала их на тёплый носок, мостила на затылке вязаную шапочку, одевала демисезонное пальто, и мы шли, не спеша, в таинственные, незнакомые дали. Проходили мимо "Берендеевской деревни", засматривались на милые березки и рябинки с набухшими почками. Клонившееся к горизонту большое красное солнце не слепило глаза. В его лучах Валюша, подвязавший свои чёрные волосы матерчатой полоской, выглядел более значительным, чем обычно. Я сказала ему об этом и начала смеяться и подшучивать. Ему нравились мои шутки, и сейчас на лице его расплывалась блаженная улыбка.
   Миновав "деревню", мы выходили на широкий простор. По правую руку, вдали, тянулась трамвайная линия, и еле угадывалось шоссе с редко мчащимися автомашинами. Дальше в синей дымке виднелись прямоугольники высоких новых домов, а впереди, как мираж, дрожали зыбкие контуры строений Тимирязевской академии и Валюшиного института. Иногда мы гуляли по ту сторону трамвайной линии, возле жилых домов по извилистым асфальтовым дорожкам. Валюша держал меня за руку или обнимал за талию, нисколько не заботясь, что это кто-то увидит. Там его никто не знал. Валентин не любил рассуждать об учёбе. Бросит одну - две фразы: "пишу курсовую", "сдавал зачёт" и всё. Рассказывал только о брате - переводчике с немецкого, прошедшего всю войну, о знакомом фотографе, который был ещё и философом и психологом.
   - Давал ему твою фотографию.
   - И что он сказал?
   - Хорошо отзывался и увеличил.
  Валюша раскрыл планшет, и за слюдой я увидела свой портрет, словно, с обложки журнала...
   Так, за разговорами, незаметно, мы уходили довольно далеко. И когда заходило солнце, и воздух становился прохладным, спохватывались и торопливо начинали идти обратно. Не разбирая дороги, ещё долго кружили и месили ногами холодную апрельскую грязь, пока не появлялись знакомые места и мой дом. Сколько приятных впечатлений, бодрости и сил приносили нам эти прогулки, а как спалось после них...
   С наступлением мая Валюша у нас уже не показывался. Ему надо было усиленно заниматься. Заканчивался учебный год, приближалась летняя сессия. Среди экзаменов были и государственные, оценки за них входили в диплом. Подождав недели две, я решила навестить его сама. Как-то вечером, в сумерках, я села на трамвай и чуть-чуть проехала в пустынную сторону. Найти общежитие института ничего не стоило. Оно находилось недалеко от остановки. Зашла в небольшой, хорошо освещенный вестибюльчик. За узеньким столиком, справа, сидели две пожилые женщины в платочках. Как можно вежливее, я попросила позвать Валентина Зеленцова, если он есть в общежитии. Доброжелательные вахтёрши переглянулись, что-то сказали друг другу, и одна из них ушла. Валюша появился неожиданно и в таком домашнем виде, в каком я его ещё никогда не видела. Байковая тёплая рубашка, шаровары, на ногах тапочки. Я посмотрела на него долгим, чуть насмешливым взглядом, и мы сразу вышли из вестибюля. На улице было темно. Мы сели на скамейку, втиснутую между двумя толстыми деревьями, недалеко от общежития.
   - Рад, что я пришла?
   - Рад. Спасибо. А я так занят был - защищал курсовую.
   - Защитил?
   - На четыре.
   - Теперь экзамены. Если получу хоть одну тройку, стипендии не видать. А без стипендии, сама понимаешь, не сахар. Мать получает мало. Брат только женился, много помочь не сможет. Труба, одним словом, будет.
   - Не переживай, справишься. Ведь ты же способный: с первого раза в институт поступил.
   - После экзаменов сразу едем на практику. Ты спроси у Надежды Константиновны можно ли у вас оставить кое-какие книги и учебники на лето. Потом, как начнётся учебный год, заберу. К брату везти - далеко.
   - Спрошу, думаю, она не будет против.
   - Целый месяц - практика, на каникулы остаётся совсем ничего.
   - Домой поедешь, в деревню?
   - К маме, - кивнул Валюша.
   - Тебе хорошо. Ещё один годик и учеба позади. А у меня и не начиналась.
   - Ничего, выучишься. А лет в двадцать семь будешь уже водить за ручку своего малыша, - скосив глаза, я посмотрела на Валюшу. Он смотрел прямо перед собой, и лицо его было мечтательным. Мы ещё долго говорили на разные темы. Потом пошли на трамвайную остановку, и Валюша проводил меня до дому.
   - Увидел тебя, и на душе стало легче. Спасибо, что зашла.
   - Не стоит благодарности.
   - Но всё же...
   Решила чаще видеться с Эммой. Они с сестрой жили на Люсиновской улице в длинной узкой комнате с одним окном. Родителей никогда не видела. Уж не были ли сёстры сиротами? У Лены, так звали младшую, постоянно болели гланды. Она то лежала, то сидела в разобранной постели с обвязанным горлом. С Эммой мы ходили к Консуэлле, но танцевали не более двух раз, а потом настал перерыв: Консуэлла сдавала выпускные экзамены. Летом вновь начали собираться, но я об этом не знала. Когда пришла в гости к Эмме, она с удивлением спросила:
   - Ты что не приходишь? Мы собирались, хотели тебе телеграмму давать, чтоб ты пришла, а точного адреса никто не знал. Саша-Володя, особенно, жалел, что тебя нет.
   Я подала документы в приёмную комиссию Московского Библиотечного Государственного института и ходила на консультации. Всё время готовилась по тем дисциплинам, по которым предстояло сдавать экзамены. Иногда, целыми днями просиживала в библиотеке, в читальном зале с учебниками и тетрадками. В один из таких дней, когда я пришла домой, Надежда Константиновна рассказала, что был Валюша, принёс кучу книг, в шкафу сложил, и оставил записку. - Он завтра уезжает на практику, вроде бы, всем курсом едут...
   Я развернула записку. Валюша подтверждал слова Надежды Константиновны и сообщал название вокзала, время отправления и номер поезда: "Буду очень рад, если приедешь меня проводить". На другой день я поехала на вокзал, но опоздала: плохо рассчитала время, прибежала на перрон, а поезд уже ушел. Как я жалела об этом тогда...
   Приближались экзамены. И хотя в иститутских коридорах ходили слухи, что все места уже разобраны медалистами и "своими людьми", а остальным остались крохи, я верила, что обязательно поступлю. Ведь тут, в библиотечном, нет специальных экзаменов, а к обыкновенным я подготовлена не плохо. Даже, если не доберу баллов, буду, как Валюша, ходить в деканат и хлопотать. И даже через полгода меня возьмут на место того, кто отсеется. Я вспоминала, как Валентин говорил мне об этом зимой: "Я думаю, ты поступишь в следующий раз, если проявишь волю и решимость".
   Но на следующих экзаменах я провалилась. Причём, на первом же письменном по русскому языку, на сочинении. Я прекрасно знала, что написала его без ошибок: проверяла несколько раз. Но конкурс был опять большущим, десятки человек на одно место. Экзаменаторам надо было отчислять абитуриентов сотнями. И я попала в эти сотни. Мне надо было пойти в деканат, как учил Валюша, попросить своё сочинение и доказать, что я его написала не на двойку. Да ещё вывести обманщиков проверяющих на чистую воду и привлечь к ответственности. Но меня словно парализовало. Я оцепенела и была уверена, что в этой войне они одержат победу. Их много, а я одна. Помочь абсолютно некому. Они вывернутся, а я потеряю только здоровье: не выдержу такого напряжения. А на нервной почве может приключиться любая болезнь - об этом всегда говорила моя мама. Подать документы в другие ВУЗы, которые бы меня устраивали, было уже поздно.
   Чувство безысходности и отчаяния овладевали мной. Можно было сойти с ума. Две попытки поступить, и обе неудачные. А победа казалась безспорной, но она, как рыба, выскальзывала из рук, сколько бы я её не ловила. Больше всего убивала несправедливость. Менее способные девочки как-то поступали, я же, будто заговорённая - нет. Упрекала себя за неумение быть своей в нужных кругах, заводить знакомства и блат. Печалило отсутствие способностей к точным наукам. Была бы химиком, физиком, математиком, биологом, куда-нибудь, уже б пристроилась. Технических ВУЗов гораздо больше, чем гуманитарных. Отсюда и фантастические конкурсы.
   А в гуманитарные идут все, кому не лень, и те, кому лень, тоже. Я поняла это лишь теперь, когда уже было достаточно поздно. Надо как-то бороться с нестерпимым душевным страданием. Думала, лучшее средство - забыть обо всём, и побыстрее переменить обстановку. Уйти туда, где ничто не напоминало бы о поражении.
   Я написала папе большое письмо со всеми подробностями второй неудачи. И с нетерпением ждала ответа, будто в нём заключалось моё спасение. И ответ пришел. Папа писал, чтобы я не отчаивалась, что эта неудача не стоит моих нерв и слёз. Обещал приехать через недельки полторы в Москву, в своё министерство, и что домой мы поедем вместе. Я читала и перечитывала письмо и без конца прижимала к губам дорогие строчки. Казалось, папа увезёт меня далеко-далеко в страну, где нет горя и неудач, слёз и печали, а есть только солнце, счастье и радость. Конечно, очень не хотелось покидать Москву, но я стала готовиться к отъезду, к бегству. Я убегала без оглядки, стремительно, поспешно, как от стихийного бедствия, от несправедливости, от мнимого позора, от мнимой своей глупости: "Я ничтожна, и моё ничтожество скоро увидят все, самые дорогие мне люди - мои друзья, все девочки и мальчики. Нет, я уеду, исчезну из их поля зрения, они не увидят моих глаз полных жалкого отчаяния. Слава Богу, что можно опереться на папину руку. Слава Богу, что она у меня есть".
   Недели через полторы пришла телеграмма: "Жду вещами двадцатого Киевском вокзале поезд N... Папа". Я поехала на вокзал узнать, когда отходит наш поезд. Он отправлялся в пятом часу вечера. Жить в Москве мне оставалось полтора дня. С замиранием сердца я верила и не верила этому. В день отъезда мы сидели с Надеждой Константиновной за столом и пили чай:
   - Ты уже попрощалась с друзьями?
   - Не успеваю. Да и то сказать, встретиться и объявить им, что я не поступила во второй раз - это уж слишком. Ну, посудите сами, какой же надо быть бестолковой, идиоткой, неудачницей, чтобы два раза подряд провалиться, расписаться в собственной безпомощности, никчемности, несостоятельности, в неумении приспособляться к обстоятельствам. Не самой оседлать жизнь, а позволить ей оседлать себя. Нет, встретиться с Сашей-Володей, с Валюшей, с Ритой и её друзьями, когда угодно, но только не сейчас. Правда, Валюша понял бы меня и уж, конечно, не осудил, да и Эмма с Консуэллой, наверное, тоже. Но, верите, не хочется предстать перед ними, побеждённой, поникшей, жалкой. - Я смотрела на Надежду Константиновну и продолжала:
   - Сейчас писать Валюше не буду, не о чем, а когда поступлю, тогда и напишу. Да и вообще, я же не на совсем уезжаю. Через год - полтора опять приеду к вам в гости. Не выгоните? И опять увижу всех.
   - Как знаешь, - ответила Надежда Константиновна, - я тебе не советчик, но будешь писать мне - значит и Валюше. Я от него секретов держать не буду.
   - Вот и хорошо! Отлично! Валентин всё будет знать про меня.
   Половину вещей я оставила у Надежды Константиновны, взяла только сумку с летней одеждой, попрощалась и поехала на вокзал, чтобы встретить там папу. Два дня он провел в министерстве, там же купил билеты на поезд, а сегодня ждал меня в назначенный час, в условленном месте. Я долго искала его. Он сидел в зале ожидания, тяжко думая о чём-то. Увидев меня, обрадовался и посадил рядом с собой.
   - Как настроение? - спросил он с несколько виноватым видом.
   - Да, так себе, жаль уезжать из Москвы. Привыкла. Целый год здесь прожила.
   - Я виноват перед тобой, - вздохнул папа, - очень виноват. Следующие экзамены будем сдавать вместе. Я тебя уже никому в обиду не дам. В последнее время был очень занят, сама знаешь, новое назначение, новые люди, надо было поднимать завод. Вот и не уделял твоим делам должного внимания. Как, бедняжка, ты настрадалась. Но теперь всё будет иначе. Хватит недоразумений. Поступать будешь ближе к дому, в Киевский Университет, хочешь? Там тебе место. Ты у нас такая умница, такая начитанная. Тебе любой экзамен по плечу. Ты ж не виновата, что в Москве теперь такие порядки, такие конкурсы.
   - Ну что ты, папа? Сколько студентов поступило нормально. Мне просто не повезло. Я ж выбирала институты, куда шли тысячи. На что они надеялись? И я вместе с ними... Если б выбрала институт какой попроще, например, Рыбный - давно была бы студенткой.
   - Вот то-то и оно, что не подумали, как следует, ни ты, ни я. Ну ничего, в следующий раз я буду рядом и не позволю за хорошие ответы получить плохие отметки.
   Я посмотрела на папу. "Как хорошо, когда рядом родной человек, готовый в любую минуту защитить, утешить, поговорить по душам". Я слушала родителя, и мир опять становился добрее, интереснее, радужнее. Куда-то стали уходить обиды и потрясения. Появлялась уверенность, что впереди будет только хорошее, что папа не даст снова упасть и обжечься.
   - Ты поскорей переверни эту неприятную страницу жизни и вспоминай о ней, как о плохом сне, - успокаивал меня папа.
   "Плохо, конечно, что уезжаю, ни с кем не попрощавшись, не взяв адресов, без обещания писать, но уже ничего не поправишь". На наш поезд объявили посадку. Мы поднялись, взяли сумки, и вышли на перрон. В вагоне, в нашем купе, ещё никого не было. Папа снял и повесил на вешалку пиджак и галстук и пошёл искать, где можно помыть руки. А когда пришёл, открыл свой саквояж и стал выставлять на столик бутылки с газированной водой, лимонадом, пивом. За ними пошли: копченая колбаска, сыр, сливочное масло, варёные яйца, рыбные консервы, помидоры и огурцы. Воду, пиво, овощи, сыр и хлеб - он купил здесь, а вот, копчёную колбаску и консервы возил с собой. Ни о чём больше не расспрашивая и не нарушая моего меланхолического настроения, пригласил к столу. Я чуть-чуть поела и, с его согласия, забралась на верхнюю полку. Лёжа на животе и опираясь на локти, стала смотреть через окно вниз на перрон. Там сновали люди: с вещами и без них, сосредоточенные и рассеянные, и одеты были по-разному. Кто-то хорошо, даже с шиком, кто-то скромнее, а кто-то серо, невыразительно, даже неряшливо. "А та группа подростков, мальчишек шестнадцати - семнадцати лет тоже была в серых тонах"- промелькнуло в голове. Через какое-то время я опять подумала: "Возможно, те ребята и не были так страшны, как я себе вообразила, и ничего худого в отношении меня не затевали? Просто, хотели посмотреть, какая у Гены будет девушка? Но я благодарна себе за то, что поступила тогда так, как поступила"... Как-то Надежда Константиновна попросила меня купить хорошего чаю. Я, как раз, только что поселилась у неё и ещё не училась на курсах. Подробно рассказав, где находится магазин, хозяйка дала мне деньги, и я отправилась выполнять первое её поручение. Ехала долго трамваем и троллейбусом, но, видно, рано вышла из транспорта и всё шла и шла по улице, а магазина с нужным названием не видела. Уже устала читать вывески и разглядывать витрины. Решила спросить у прохожих: в том ли направлении иду? Впереди шёл щупловатый человек в сером хлопчатобумажном дешёвом пиджаке. Я прибавила шагу и, заглядывая ему в лицо, спросила:
   - Вы не скажете, где здесь находится большой бакалейный магазин, там ещё продается китайский, индийский и цейлонский чай? А то я первый раз на этой улице и совсем запуталась. - Прохожий с интересом посмотрел на меня. Это был юноша лет восемнадцати.
   - Знаю, о каком магазине вы говорите. Надо ещё немного пройти. Мне тоже в ту сторону, могу проводить вас.
   - Вот хорошо! А то я в Москве первый раз и многого не знаю. Парень кидал на меня внимательные взгляды. Я тоже посмотрела на него, наши глаза встретились, и мы улыбнулись друг другу. Парень был хорошеньким, а если сказать правду, красивым. Широко расставленные, на выкате серые глаза, тонкий с чуть заметной горбинкой нос, русая чёлка. Вид у него был независимый. Он, словно, презирал всё окружающее, но, вместе с тем, старался быть общительным и приятным. Удивляла одежда. Наверное, бедные родители купили сыну самый дешёвый практичного цвета костюм, пиджак и брюки которого уже давно потеряли форму. Такой же серой была и лёгонькая кепочка. "А может, это какой-то стиль, а парень стиляга?" - подумала я. Мы разговорились. Незнакомец отвечал кратко, односложно, в основном, говорила я: рассказала, что в Москве первый раз, что приехала поступать. Подавая красивую руку, парень ловко переводил меня через встречавшиеся большие и маленькие лужи, чем ещё больше расположил к откровениям. И тут я начала изливать свою душу, как никому другому, как спутнику в поезде, который выйдет сейчас из вагона на какой-нибудь станции, как пешеходу, который скроется за углом, и уже никогда не встретится. Я рассказывала, как поступала в институт, как мне не повезло и что хочу поступать снова. Он слушал, но мыслями, был далеко. Когда я задавала конкретные вопросы, он как бы возвращался к себе, мило улыбался, переспрашивал и давал самые поверхностные ответы. Мне очень хотелось уловить суть этого человека, что для него главное, а что нет, что он любит, а чего терпеть не может. Но он продолжал оставаться обтекаемым и неискренним. Иногда казалось, что незнакомец контролирует себя, но об одном он сказал искренне, даже со страстью.
   - Люблю гулять ночью, - и, обратив ко мне красивое лицо, спросил, - а вы любите?
   - После двенадцати я предпочитаю спать. - Ответила я коротко.
   - Жаль. - Он не усмехнулся, и эти слова не показались шуткой.
   К концу встречи парень знал обо мне почти всё, я же о нём - ничего. Остановились возле сводчатой арки, ведущей в безлюдный просторный двор. Из него редко выходили люди, и проехала одна легковая машина. Мы уже успели познакомиться и называли друг друга по имени.
   - Оля, дальше вы пойдете одна. Вон там ваш магазин, видите?
   - Вижу!
   - Верите, я готов гулять с вами целый день, но мне надо сюда, - показал Гена в сторону двора, - срочно. Давайте встретимся завтра! И будем гулять столько, сколько пожелаем.
   - Завтра? Можно! А где? - Гена чуть-чуть задумался. - Да, хоть, на этом самом месте, в час дня, как сегодня. - Гена оживился.
   - На этом самом месте, в час? Хорошо, я приеду. Какая разница, погуляем завтра. Вы же знаете, времени у меня теперь достаточно. - Я ещё что-то говорила. Гена поддакивал. В хорошем расположении духа мы расстались.
   Можно было понять мою разговорчивость и доверчивость. Я тогда ещё не посещала курсов, не была знакома ни с Консуэллой, ни с Эммой, ни с Валюшей, ни с Сашей -Володей. Не было встреч с Ритой. А хотелось найти друзей простых, обыкновенных, таких, как сама, и была рада новому знакомству. Купив несколько пачек чаю, поехала домой, раздумывая о встрече.
   Геннадий мне понравился, и я ему, кажется, тоже. Но, честно говоря, чем чаще я думала о встрече, тем больше возникало неясностей и сомнений: "Во-первых, что это за место, где мы собираемся увидеться? Живёт ли он там, или его знакомые обитают? Во-вторых, чем он занимается: учится или работает? Кто его родители?" Я постоянно задавала эти вопросы, но он незаметно уходил от них: "Ну, ничего, завтра уж он не отвертится. Всё выспрошу". Я представила, как мы будем гулять по мокрым улицам и скверам, перепрыгивать через лужи, вдыхая прохладный осенний воздух, и безконечно рассказывать о себе и своих планах... Но что-то, всё время тревожило меня и заставляло хорошенько осмыслить эту встречу.
   В одиннадцатом часу следующего утра я тряслась уже в трамвае. Доехала до центра, а затем пересела на троллейбус. И хотя до встречи оставалось много времени, все же решила посмотреть на то место, где Геннадий будет ожидать меня: "Проеду мимо, а потом вернусь и пойду не с той стороны, с которой он ожидает, а с другой". Троллейбус ехал довольно долго, уже доходило до половины первого. И вот, знакомое место: огромная лужа на тротуаре, скоро будет арка. Я напряглась, вглядываясь в окно. Из-за небольшой дорожной заминки троллейбус сбавил скорость и то останавливался, то тихо катился вдоль тротуара. И тут, я заметила Геннадия. Очень обрадовалась: "Может выйти из троллейбуса и немного пройти пешком?" Интересно смотреть на знакомых, не знающих, что за ними наблюдают. Они ведут себя расковано, непринуждённо, стают самими собой и бывают, при этом, очень забавными. Я увидела Геннадия в половине первого дня у той самой арки, где мы расстались вчера. Он стоял в окружении таких же, как и он, ребят и, разговаривая, гнал всех во двор, стреляя глазами во все стороны. Некоторые из "серой" компании курили и сплёвывали на тротуар, нахально посматривая на прохожих. Нетрудно было догадаться, что это самое настоящее хулиганьё - любители ночных приключений. Отсюда и слова Гены: "...люблю гулять ночью..." Троллейбус стоял, а я издалека, как заворожённая, смотрела на Геннадия и его дружков. Казалось, все они нетерпеливо ожидали каких-то интересных событий.
   Геннадий посмотрел на часы и глянул в мою сторону. Холодок пробежал у меня по спине: "Вот так друзей я себе выбрала". Троллейбус дрогнул и поехал. Я быстро нагнулась, делая вид, что зашнуровываю туфлю. Две-три остановки ехала, не поднимая головы, затем выскочила из троллейбуса и тут же пересела на трамвай, все более удаляясь от опасного места, чтобы больше там никогда не появляться...
   ...Руки затекли, и я перевернулась на спину, продолжая размышлять: "Возможно, те ребята и не были так страшны, как я себе представила, и ничего худого по отношению ко мне не затевали. Просто хотели посмотреть, какая у Гены будет подружка. Но я благодарна себе за то, что поступила тогда именно так, а не иначе. А ведь, как мало надо, всего один шаг, чтобы примкнуть к ворам, пьяницам, хулиганам и к другим порочным компаниям. Пребывать в сумеречном состоянии, валяться в грязи за мнимую полноту жизни, за призрачное блаженство.
   Нет!.. Ни за что на свете! Лучше светлые дали! Скудость духовной жизни не для меня! Увяла бы, как цветок, без прекрасной музыки, искусства, мудрых книг, романтической любви, привязанности к родным и друзьям, высокого горения души, животрепещущих жизненных открытий...
   Я спрыгнула с верхней полки и вышла в коридор. Стоя на мягком коврике у открытого окна, прощалась с Москвой, медленно уплывающей вдаль. "А всё-таки, как благосклонна ко мне судьба. Она подарила мне замечательный год московской жизни, встречу с друзьями Риты, Консуэллы, с дорогими сердцу Валюшей, Сашей-Володей, а также с Надеждой Константиновной, Ниной Александровной, с Юрой, девушками Любой и Зоей и со многими хорошими добрыми людьми..."
   Я поняла, чтобы снова свидеться с любимой Москвой, с друзьями, надо ещё многое пройти и преодолеть: "Маленькая птичка залетела, однажды, в незнакомые края, осмотрелась, нашла друзей. И увидела такие прекрасные дали и просторы, которые очаровали её навсегда. Улетая на зиму, она уносила в своём сердце не тоску, не печаль, а светлую надежду, что посетит милые места ещё много-много раз..."
   Впереди меня ждут иная жизнь, иные события и встречи. И если Бог позволит, то непременно поведаю и о них.
  
  Апрель - май 2005 г.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"