Шумский Александр Владиславович : другие произведения.

Последний рыцарь Европы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:


ДЬЯКОН АЛЕКСАНДР ШУМСКИЙ

ПОСЛЕДНИЙ РЫЦАРЬ ЕВРОПЫ

  
   Я наград не ждал себе!
   Не себе искал победы!
   Генрик Ибсен.
  
   За более чем тридцать лет со дня смерти гене­рала-президента в мире произошли такие колос­сальные качественные и, как принято сейчас гово­рить, системные изменения, что простой пере­чень их занял бы десятки, если не сотни страниц. Это и телекоммуникативная информационная перманентная революция, связанная с тотальной компьютеризацией, и так называемая глобализа­ция, и откровенно глумливое попрание всякой нравственности, прежде всего христианской, в мировой политике. Казалось бы, де Голль безна­дежно устарел. Ну как, скажите, старенькому "Ре­но" угнаться за каким-нибудь "семисотым-восьмисотым" "Мерседесом"? Характерны слова Андре Мальро, одного из немногих людей, которые могли посещать экс-президента в его деревен­ском уединении в Коломбэ: "Как он глубоко во­площает прошлое Франции". Как совместить вся­кие современные "партнерства ради мира", за ко­торыми стоит лишь желание США поглотить всех своих партнеров, с фундаментальным деголлевским положением о "приоритете национального фактора"? Как, наконец, совместить вопиющую аморальность многих нынешних властителей мира с безупречными личными качествами де Голля? Так что же получается, наш генерал всего лишь красивая восковая фигура в отвратительной кунсткамере мадам Тюссо, великолепный старик, на которого можно только любоваться, словно на рыцарские доспехи времен Орлеанской девы, хранящиеся в Парижском национальном музее? Неужели Шарль де Голль заслужил лишь чести по­полнить пантеон "дорогих покойников", как назы­вал лучших европейцев далекого прошлого Ф.М.Достоевский?
   Если ответить на все эти вопросы утвердитель­но, т.е. признать безнадежную отсталость и устарелость де Голля и его идей, то возникает еще один вопрос: чего же в таком случае боятся наши либерал-демократы, которые устами бывшего ни­жегородского губернатора и экс-вице-премьера буквально вопят, что самое страшное для России, если ее возглавит человек типа генерала де Голля? Чего опасаться человека, идеи которого, по мнению наших прогрессистов, отжили свой век?
   Ну ладно, когда боятся наши так называемые буржуа (кстати, отдадим должное чувству опасности у бывшего нижегородского губернатора), но вот совсем недавно заговорило полупрозрачное инфернальное существо из Нового Света по име­ни Збигнев Бжезинский: Россия не смеет даже помыслить о том, что у нее когда-нибудь появится лидер с качествами генерала де Голля, -- так примерно рассуждает веду­щий русофоб всех вре­мен и народов. Здесь старина Збигнев свое паническое настроение выдает. Ведь де Голль преподал всему миру великий урок -- можно эффективно противостоять США даже при наличии небольших материальных и военных ре­сурсов, главное -- это отсутствие страха и мощ­ная человеческая и политическая воля.
   Гениальность де Голля как уникального запад­ного политика проявилась прежде всего в ясном понимании того, что только сильная Россия все­гда была и будет гарантом равновесия и стабильности в мире, а значит и гарантом жизни на земле. Он всегда и везде об этом открыто писал и гово­рил. Оценка де Голлем мировой роли России, как удерживающей от мирового зла, поразительно совпадает с воззрением на миссию нашего Отечества многих православных русских святых, мыслителей и писателей. Политическая позиция президента де Голля, определяемая прежде всего его отношением к России-СССР и США, выходит далеко за рамки обычной политики и исполнена глубочайшего провиденциального смысла.
   Можно ли в новой и новейшей истории отыскать еще хотя бы одного западного лидера, занимающего высший государственный пост, который бы относился к нашей стране так, как президент Франции де Голль? Он никогда не разделял русскую историю на дореволюционную и послереволюционную. Генерал всегда говорил о вечной, не­изменной в своей основе, великой России. Силь­нейшей и, наверное, уникальной стороной личности Шарля де Голля была его способность прозревать за политической конъюнктурой, повседневной непреходящие истины. Скажу парадоксальную на первый взгляд вещь: де Голль собственно и не был политиком, он прежде всего -- великая личность, великий интеллектуал, поставленный провидением служить своей Родине и миру в качестве политика высшего ранга. Аналог можно найти только в древней (Марк Авре­лий) или средневековой (Жанна д'Арк, святой благоверный великий князь Александр Невский) истории. Наполеон ни в какое сравнение с де Голлем не идет. Они абсолютно полярные типы. На­полеон думал исключительно о собственном ве­личии, о безграничной личной власти, и только в этой связи для него представляло ценность вели­чие Франции.
   Шарль де Голль любил Францию, как свою жену, как тяжелобольную и поэтому еще более люби­мую дочь. Власть сама по себе для генерала не представляла никакой ценности. Он воспринимал ее лишь с утилитарной точки зрения, как инстру­мент, с помощью которого можно принести поль­зу своей Отчизне. Для Наполеона величие Фран­ции отождествлялось с подавлением и уничтоже­нием других народов, что ставит его в один ряд с Гитлером. Для де Голля величие Родины означало прежде всего ее независимость и духовно-нрав­ственное процветание. Военную силу генерал-президент рассматривал исключительно как средство защиты, а не нападения. Такое отноше­ние к государственной и военной мощи еще боль­ше сближает его с Россией, правители которой во все времена воспринимали силу исключительно с позиции самозащиты. И кажется удивительным, что французский президент, который вроде бы лишь "глубоко воплощает прошлое Франции", не любящий телефон и автомобиль, вкладывает ко­лоссальные средства в создание самой совре­менной армии, разворачивает масштабную ядер­ную программу, мечтает об освоении космическо­го пространства. Чтобы добиться поставленных целей, де Голль совершает финансовое чудо, вы­разившееся в создании так называемого "тяжело­го франка", заставившего считаться с собой не только гордый английский фунт, но и наглый американский доллар, не говоря уже о немецкой мар­ке. А военный самолет "Мираж" признавался одной из лучших в мире машин своего класса! Все эти и другие успехи позволили великому генералу подняться уже в полный рост и на поставленный однажды журналистами вопрос, что он думает о президенте США Джоне Кеннеди, небрежно, с присущим только ему юмором, бросить фразу: "У этого молодого человека хороший парикмахер". Что бы он сейчас сказал о президенте США Буше?
   Одной из граней гениальной деголлевской на­туры было феноменальное чувство истории. Тако­му чувству нельзя научиться, это дар Божий. Здесь с ним может сравниться, пожалуй, только один политик высшего ранга. Речь, как, возможно, догадывается читатель, идет о Сталине. Одна из главных бед послесталинской эпохи состоит в том, что не оказалось больше в нашей стране по­литических лидеров, так глубоко понимающих ис­торию. Хрущевско-брежневское пренебрежение историей -- одна из причин падения СССР. Но сказанное относимо также и к последеголлевской Франции.
   Де Голль обладал ярко выраженным даром предвидения. Достаточно вспомнить, как этот якобы ретроград и консерватор перед самым на­чалом второй мировой войны бегал по военным и министерским инстанциям, предсказывая неминуемое нападение Гитлера на Францию и ее неизбежное поражение с том случае, если в кратчайшие сроки не будет создана современная танковая армия. В ответ над ним смеялись, издевались, называли сумасшедшим. Во Франции это закончилось тем, что немцы, опрокинув одним ударом кованого сапога "линию Мажино", словно та была сделана из папье-маше, не вылезая из танков, доехали до Парижа, а несчастный генерал с нечело­веческой болью в сердце все вспоминал и вспо­минал слова Отто фон Бисмарка, сказанные им после поражения Франции во франко-прусской войне 1870-1871 годов: "Франции оставили лишь глаза, чтобы оплакивать свои несчастья". Неуже­ли опять все повторится?! И здесь, пожалуй, впер­вые no-настоящему прояви­лась гениальная способность де Голля быть на "ты" с исто­рией. Уже в своих первых об­ращениях к французскому народу из Лондона он гово­рил непосредственно от име­ни Франции тоном средневекового монарха, повелеваю­щего своими подданными. Внешне это походило на су­масшествие, особенно после обнародования манифеста о создании Совета обороны империи. Посудите сами, манифест начинается такими словами: "Именем француз­ского народа и Французской империи мы, генерал де Голль, глава свободных фран­цузов, постановляем..."
   На первый взгляд мани­фест о создании Совета обо­роны империи совершенный абсурд, начиная с названия документа. Он называет Францию империей, а не рес­публикой. (Кстати, генерал-президент почти никогда не употреблял название Фран­цузская Республика, а гово­рил исключительно о Фран­ции, тем самым настаивая на единстве и непрерывности истории своей страны. Так же он относился и к России). В первом же предложении манифеста мы сталкива­емся с немыслимым, взаимоисключающим, каза­лось бы, сочетанием понятий. С одной стороны, де Голль подчеркивает, что восстанавливает имперскую традицию, пресеченную франко-прусской войной в 1870 г., и не признает законным ни одно из "правительств", действующих в настоя­щий момент на территории Франции. Таким обра­зом, генерал как бы присваивает себе неограни­ченную власть. С другой стороны, де Голль тут же заявляет, что он всего лишь "глава свободных французов". И дело здесь, конечно, не в болез­ненной самоуверенности, а, напротив, в тончай­шем историческом расчете, сочетающимся с мо­гучей интуицией, которые только и делают поли­тика подлинным реалистом. В сопряжении всего пяти слов "мы, генерал де Голль" и "свободных французов" с особой яркостью и гениальным лаконизмом обнаруживается "творческий традиционализм" (Термин историка С.М.Сергеева). Словно Паганини, на скрипке которого осталась всего одна неподпиленная недругами струна, в самый ответственный для Отечества момент берет такую потрясающую ноту, которая заставляет забиться в унисон сотни тысяч сердец молодых и старых французов и француженок, отцов и матерей, пышек и гаврошей, простых сельских краснолицых кюре и городских оборванцев-клошаров. Словами своего манифеста и другими призывами он попал в какую-то самую главную нервную точку французской истории и сумел разбудить во французах погребенный под плитой либерализма, казалось бы, навсегда древний архетип, столь необ­ходимый для сплочения нации в борьбе с тевтонами. Подобное историческое чудо и попадание в архетип чуть позже произошло в далекой и всегда любимой де Голлем стране, когда над ее необоз­римыми просторами негромко, с легким грузин­ским акцентом прозвучали извечные русские сло­ва: "Братья и сестры".
   О взглядах генерала на историю стоит погово­рить несколько подробнее, ибо это позволит нам еще глубже понять особое отношение Его Величе­ства Шарля к России. Невозможно объяснить тягу де Голля к нашей стране лишь одними политиче­скими интересами, иначе вряд ли бы он стал так настойчиво искать контакта с СССР и лично со Сталиным в самом начале Великой Отечествен­ной войны, когда на Западе практически никто из серьезных политиков уже не сомневался в том, что в самое ближайшее время кремлевские звезды будут заменены свастикой. Все запад­ные политики думали лишь об одном: какую выгоду они смогут из­влечь из краха СССР. А де Голль, этот парадок­сальный французский Дон Кихот, не только не разделяет убеждений своих западных коллег, но, напротив, все его высказывания как в частных бе­седах, так и в официальных выступлениях, все его послания И.В.Сталину после 22 июня 1941 года, когда Советская Армия стремительно отступала, неся колоссальные потери, полны оптимизма и неподдельной радости, скрытый смысл которой можно было бы выразить так: "Ну наконец-то этот паршивец Гитлер влез в Россию, теперь ему, точ­но, крышка". Его ни на секунду не смущает ни ог­ромный перевес немецких сил, ни их подход вплотную к белокаменной столице нашей Родины. Его вообще ничто не смущает, и это поистине по­разительно и политически совершенно необъяс­нимо. Де Голль, словно пророк, все видит на мно­го лет вперед, мыслит не днями, а эпохами. Иначе как объяснить вот такое, например, послание И.В.Сталину 27 сентября 1941 года: "...Я не сом­неваюсь, что благодаря героизму советских ар­мий победа увенчает усилия союзников, и новые узы, созданные между русским и французским народами, явятся кардинальным элементом в перестройке мира". Это говорится в момент, когда по всей Германии бюргеры готовятся к проведе­нию своего ежегодного, любимого, но в данном случае совсем особенного праздника пива в Мюнхене, посвященного победе вермахта под Москвой, в момент, когда ликующая Германия по­лучает сотни тысяч писем с Восточного фронта с вложенными в конверты фотографиями, на кото­рых ее сыновья, Гансы и Фрицы, белоснежно улы­баются на фоне повешенных русских Иванов, Пе­тров, Марий, Зой или торчащих обугленных дере­венских труб, а миленькие Гретхен и Урсулы со слезинками восторга в глазах показывают эти фо­тографии аккуратным мальчикам и девочкам со словами: "Смотрите, дети, это наш папа", в мо­мент, когда русский предатель Власов готовит свой коварный удар в спину Сталина, а тучный Черчилль с полуметровой сигарой во рту и рюм­кой армянского коньяка в пухлой руке сонными, но зоркими глазками поглядывает на происходя­щее и прикидывает: "а что Англия будет с этого иметь?"
   Для меня несомненно, что генерал был человеком верующим. Интересно, что харизматичность де Голля был вынужден признать даже откровенно его не любивший великий политик и прагматик Уинстон Черчилль: "...О нем говорили в насмешку, что Он считал себя живым воплощением Жанны д'Арк. Это не казалось мне таким нелепым, как выглядело". Согласись, читатель, такое призна­ние "английского бульдога" дорогого стоит и по­могает нам глубже проникнуть в тайну личности Его Величества Шарля. Особый взгляд генерала на историю обусловлен в первую очередь его об­щим мироощущением, не свойственным западно­му менталитету, но родственным, по моему убеж­дению, той картине мира, которая присуща рус­скому сознанию.
   Жаль, что он не был знаком с трудами русского гения Константина Леонтьева, ярчайшего представителя "творческого традиционализма". Одна из краеугольных мыслей Леонтьева заключается в том, что Россия, если она не хочет быть добычей Запада, должна больше думать о силе, а не о благе. Как удивительно эта леонтьевская мысль перекликается с деголлевской, высказанной незадолго до окончания президентства: "Французы не имеют больше великих национальных стремлений. Они думают о своем жизненном уровне, что не является национальной задачей".
   Надо особенно подчеркнуть, что в своем отношении к стяжательству, к собственности, ко всякой буржуазной пошлости генерал проявляет себя как истинный христианин. Сейчас, спустя более тридцати лет после его смерти, мы видим, к каким катастрофическим послед­ствиям привело человечест­во неуемное желание во что бы то ни стало повышать свой жизненный уровень. А генерал, сам будучи челове­ком весьма скромных по­требностей, призывал французов к самоограничению. Разве это противоречит Евангелию? Нет, но про­тиворечит тем, кто сегодня ради своей ненасытной ут­робы подводит мир к пос­ледней черте. Прежде всего это относится, конечно, к США, в которых великий генерал всегда прозревал главную опасность для буду­щего человечества. Он ни­когда не поступался, своими принципами ради со­хранения власти. В этом его величие и одновре­менно ахиллесова пята. В нем всегда жил дух под­линного рыцаря, презирающего страх перед тол­пой, источающей злобу.
   Интересно, что де Голль никогда не испытывал чувства исторической обиды от поражения своего соотечественника в войне 1812 года. В то же вре­мя он чрезвычайно болезненно переносил поражение своей Родины во франко-прусской войне. Странный западник Шарль де Голль, не правда ли? Но и в данном случае не следует удивляться, поскольку в его представлении, по моему мне­нию, Германия олицетворяла собой воинствую­щий волюнтаризм, постоянно нарушающий миро­вое равновесие, в то время как Россия -- объек­тивная и справедливая сила, все умиротворяю­щая и расставляющая по надлежащим местам, несмотря на свои внутренние колебания. Парадо­ксально, но Германия, воплощение внутреннего бюргерского порядка и аккуратности, всегда вно­сила беспорядок и дисгармонию в мир, в то время как Россия, воплощение внутреннего беспорядка, страна "абсолютной бытовой свободы", напро­тив, всегда восстанавливала в мире порядок и ба­ланс. В этом заключена некая тайна истории.
   В самых главных или, как сейчас принято гово­рить, судьбоносных вопросах де Голль всегда демонстрирует адекватность жизни, природе вещей хотя и он, конечно же, подчас и ошибался, и заблуждался. Но если у большинства политиков ошибки и заблуждения составляют едва ли не большую часть их биографий, то у него они сведе­ны к возможному для реальной жизни минимуму. Другое дело, что многое из гениально задуман­ного генералом не уда­лось осуществить, и из-за этого мы пожинаем сегодня один плод гор­ше другого. В этой связи я хочу еще раз вернуться к обращению де Голля к Сталину 27 сентября 1941 года. Там руководитель движения "Свобод­ная Франция" из лондонского сиротского далека говорит не только о неминуемой победе России над Германией, но уже смотрит на годы вперед и предлагает, по существу, свой проект послевоен­ного устройства мира, сформулированный бук­вально в одном предложении: "...новые узы, соз­данные между русским и французским народами, явятся кардинальным элементом в перестройке мира".
   Ты представляешь, уважаемый читатель, какие сложные, мягко говоря, чувства испытали Черчилль и Рузвельт, когда на их рабочие столы легла бумага с деголлевским текстом?! Особенно вероятно, опешил от вопиющей наглости Балерины (так за длинные ноги Черчилль иногда называл де Голля) английский премьер-министр "Ну надо же, пригрел этакого долговязого генералишку под боком, а он, нате вам, что вытворяет, мир вздумал без нас делить!" - так примерно, я полагаю, рассуждал Черчилль. Обезноженный Рузвельт, покачиваясь в своем инвалидном кресле, вероятно, периодически брал бумагу со стола и с рассеянным недовольством, очнувшись от оцепенения, приказал срочно соединить его с Черчиллем. И только один человек, которого английский премьер за короткие ноги прозвал дядюшка Джо, с едва заметной за плотными кавказскими усами улыбкой, попыхивая трубкой, вероятно, думал: какой интересный парень этот де Голль, надо бы к нему хорошенько присмотреться.
   Было отчего всполошиться Лондону и Вашинг­тону. Ведь де Голль в своем обращении к Сталину осознанно (и в какой исторический момент!) предлагает создать ни больше ни меньше как, говоря современным геополитическим языком, новый "центр силы" СССР -- Франция в противовес старому "центру силы" США -- Англия. Этому ге­ниальному проекту не суждено было осущест­виться, так как де Голль с 1946 по 1958 год был не у дел, а Сталин умер в 1953 году. Драгоценное время было упущено. Пришедший на смену Ста­лину Хрущев в силу своего дремучего невежества и личностной ничтожности не мог подняться на высоту деголлевских идей, хотя отношений между СССР и Францией оставались хорошими. Но это было совсем не то, что предлагал французский президент предшественнику Никиты Сергеевича. Сам де Голль прекрасно понимает изменившуюся ситуацию, когда в 1953 году говорит: "Эра гиган­тов на какое-то время кончилась. Рузвельт ушел, Сталин умер, Черчилль готовится покинуть сцену, де Голль больше не у дел". Эра гигантов так боль­ше и не вернулась, если не считать президентское правление самого де Голля с 1958 по 1969 годы.
   Особая и, как мне представляется, интересней­шая тема -- это отношение де Голля к Католической церкви. Эти отношения были весьма неодно­значными на протяжении всей политической карь­еры, генерала-президента. Посудите сами, из Лондона, начиная с 1940 года, он призывает сво­их соотечественников вести активную вооружен­ную борьбу с немецкими захватчиками. Преда­тель Петен вступает в сговор с Гитлером и созда­ет марионеточный вишистский режим, призываю­щий, в свою очередь, народ прекратить всякое со­противление немцам. Весь католический еписко­пат, как уже говорилось выше, присягнул Петену. В создавшейся ситуации католические священнослужители, начиная с епископа и кончая послед­ним сельским священником, обязаны были раз­вернуть широкую антидеголлевскую пропаганду среди своей паствы.
   Вообще с самого начала второй мировой, а за­тем и Великой Отечественной войны поведение Ватикана по отношению к Гитлеру было колеблю­щимся и неустойчивым. С одной стороны, руководство Католической церкви опасалось вождя нацистов, который ненавидел христианство в любой форме, поскольку сам собирался стать богом. С другой стороны, католические прелаты не могли не радоваться, когда Германия напала на Россию, поскольку руками Гитлера рассчитывали уничто­жить Православную Церковь, а там, глядишь, и с фюрером как-нибудь договорились бы. Только в июне 1944 года папа Пий XII вынужден был при­нять в своей резиденции генерала, уже ставшего к этому времени фактическим лидером Франции. В том же 1944 году главе Временного правительст­ва Франции Шарлю де Голлю один из епископов прямо заявил, что католические прелаты обеспо­коены сближением генерала с коммунистами, т.е. с СССР. Я полагаю, что на самом деле прелатов беспокоила не столько коммунистическая опас­ность, сколько изменившаяся политика И.В.Сталина по от­ношению к Православной Церкви, которая получила значительную свободу: вновь открывались храмы, духов­ные семинария и академия, возвращалось репрессиро­ванное духовенство. Вождь СССР предельно отрицатель­но относился к Католической церкви, справедливо считая ее пособницей гитлеризма. Планы Ватикана, вожделенно ожидающего краха право­славной России, провали­лись. Де Голль с его предельным русофильством не мог не вызывать у Ватикана с его предельной русофобией по­дозрения и недовольства, особенно после того, как стал президентом Франции.
   Незадолго до отставки де Голля, 25 декабря 1967 года, произошло событие, прове­рившее на прочность все его убеждения, чаяния и идеалы, всю систему ценностей, сформированную за многие годы. В этот день израиль­ская авиация бомбит бейрут­ский аэродром и уничтожает находящиеся там граждан­ские самолеты. Погибают ни в чем не повинные люди. По существу, это был крупней­ший государственный терро­ристический акт. Реакция президента Франции была молниеносной. В одностороннем порядке он принима­ет решение о полном запре­щении поставки Израилю партии "Миражей", несмотря на то, что Тель-Авив уже пере­вел во Францию деньги за эти боевые самолеты! Дерзость со стороны де Голля была неслыханной, таким об­разом с Израилем еще никто никогда не поступал. Кто-ни­будь, возможно, подумает: "Вот ловкач этот де Голль, деньги за самолеты взял, а сами самолеты по назначе­нию не отправил". Но так мо­жет думать только самый на­ивный человек, не представ­ляющий себе всех последст­вий несоблюдения такого рода контрактов, тем более с Израилем. Материальная выгода в данном случае была ничтожной по сравнению с политическими и моральными потерями лично для де Голля. И сам президент это, конечно, очень хорошо пони­мал. Он полностью отдавал себе отчет в том, какие силы воздвигает против себя. Весь мир был ошеломлен. Генерал и раньше не мог похвастался обилием друзей в Европе, а после такого "выкрутаса" шансов привлечь кого-ни­будь на свою сторону у него вообще не оставалось. Толь­ко СССР поддержал прези­дента Франции, но этого бы­ло явно недостаточно. Да, собственно, де Голль в сло­жившейся ситуации, как и в большинстве других, ни на кого, кроме себя, и не рас­считывал. Такого "бунта" пос­левоенный цивилизованный мир еще не видел. И никакой политической выгоды, подчеркну еще раз, от своего поступка он получить не мог, по­скольку, как точно по этому поводу писал Н.Н.Молчанов, "теперь международный сионизм объявляет ему войну не на жизнь, а на смерть". Так чем же руководствовался президент Фран­ции? Люди, которые привыкли усматривать за лю­бым человеческим действием корысть, не смогут ответить на этот вопрос. В лучшем случае они на­зовут де Голля сумасшедшим. На мой же взгляд, отбросив всякие политические соображения, он поступает здесь, руководствуясь исключительно духовно-нравственными мотивами. Совершая акт политического самоубийства, Его Величество Шарль проявляет поистине королевские мужест­во и героизм, заставляющие нас невольно вспом­нить великий европейский эпос. Поэтому абсо­лютно прав был "лейте­нант Рузвельта" (кличка, данная де Голлем анг­лийскому премьеру) Уинстон Черчилль, не считающий смешным уподобление генерала Жанне д'Арк. Послед­ний рыцарь Европы пал в сражении, но он его не проиграл и по-прежнему остается великим примером.
   Но безмерно челове­ческое лукавство, и зачастую бывает так, что лю­ди, нравственно нечистоплотные, пытаются при­крыть свои тёмные дела, ссылаясь на высокие ав­торитеты и ценности. 22-23 января 2003 года в Париже состоялась встреча между президентом Франции Шираком и канцлером Германии Шреде­ром, посвященная сорокалетию договора о фран­ко-германском сотрудничестве, подписанного де Голлем и Аденауэром в Елисейском дворце 22 ян­варя 1963 года. Ширак и Шредер подчеркнули, что этот договор положил начало интеграционно­му процессу в Европе. Ширак сделал особенное ударение на том, что его нынешняя встреча с ли­дером Германии является прямым продолжением великого дела президента де Голля по созданию единой Европы. Большинство людей принимают все это за чистую монету, ведь трудно себе пред­ставить, что президент Франции, серьезный по­литик, может откровенно и нагло лгать. Но именно так, дорогой читатель, и обстоит дело. Ширак, ссылаясь на де Голля, даже не просто лжет, он фа­ктически глумится над памятью великого генера­ла. "Что же, -- спросит кто-нибудь, -- разве де Голль был против европейской интеграции?" Нет, он, как глубочайший реалист, признавал необхо­димость европейской интеграции, потому что ви­дел ее неизбежность. Но весь вопрос в том, что он понимал под интеграцией, какой ему виделась единая Европа. Так вот, интеграционные проекты де Голля и Ширака-Шредера представляют собой, как говорят на одесском привозе, "две большие разницы". Де Голль видел единую Европу как конфедерацию независимых суверенных государств под эгидой Франции, что вполне естественно, поскольку центрообразующей силой в Европе могут быть либо Германия, либо Франция как два самых сильных материковых государства. Больше неко­му. Англия, будучи сателлитом США и островным (атлантическим) государством, на эту роль пре­тендовать объективно не может. Что получается, когда в Европе начинает доминировать Германия, история нам уже показала. Поэтому его стремле­ние поставить во главу европейского угла Фран­цию вполне закономерно и справедливо. Здесь прежде всего видится забота о мирном будущем Европы. Обвинения де Голля в бонапартизме, ко­торые исходили от правящих кругов США, прини­мать всерьез, конечно, нельзя.
   Конфедеративный проект отвергал все, что могло так или иначе подорвать незыблемый для генерала принцип национального суверенитета. Поэтому он ни под каким видом не принимал идею противоположного унитарного интеграционного проекта о создании в единой Европе наднацио­нальных органов власти. Кроме того, деголлевский проект предполагал включение в единую Ев­ропу славянского элемента, прежде всего России как равноправного члена семьи, а не в качестве пасынка или Золушки. Но почему же де Голль все-таки пошел на подписание договора с Германией в 1963 году? В двух словах причина заключается в том, что когда он предложил свой конфедератив­ный проект европейской шестерке государств, то получил категорический отказ. Вот тогда фран­цузский президент и решил подписать двусторон­ний договор с Аденауэром, которому в силу поли­тической слабости Германии деваться было неку­да. Договор этот был призван прежде всего укре­пить политическое лидерство Франции в Европе. Хотя очень уж серьезно де Голль к договору не от­носился. И он действительно "не дожил и до ле­та". При ратификации договора в мае 1963 года немцы совершенно произвольно внесли в его текст ряд неприемлемых для Франции дополне­ний, в частности о создании "наднациональной Европы". Де Голь ответил на это с присущим ему юмором: "Видите ли, договоры подобны девуш­кам и розам; и те и другие быстро вянут...". Вот эти, еще сорок лет назад засохшие, цветы нам се­годня, под видом живых, пытаются подсунуть Ши­рак со Шредером. Иначе как политической чичиковщиной подобное не назовешь. То, что Ширак называет продолжением линии де Голля, на деле является ее полным отвержением. Посудите са­ми. Лидеры Франции и Германии в 2003 году до­говариваются именно о том, что де Голль в свое время посчитал бы изменой национальным инте­ресам Франции. Например, президент и канцлер сошлись на признании необходимости введения двойного гражданства для французов и немцев, единых вооруженных сил и, следовательно, еди­ных наднациональных органов власти. Единая де­нежная система (евро) уже существует. Очевидно, что перед нами чисто унитарный, антидеголлевский проект интеграции Европы. И хотя встреча Ширака со Шредером носит предварительный ха­рактер, совершенно ясно, что в ближайшем буду­щем данная инициатива получит конкретное дого­ворное продолжение. Следует обратить особое внимание на символическое изображение-эмб­лему, олицетворяющую собой встречу двух евро­пейских лидеров, -- французский и немецкий флаги, сливающиеся друг с другом таким обра­зом, что их цвета уже отчетливо не различаются. Перед нами картина, наглядно демонстрирующая физико-химический процесс, получивший в науке название диффузия (от латинского diffusio -- рас­пространение, растекание). В данном случае речь идет о растекании, размывании национальных границ и признаков, всеобщем "смесительном упрощении" и исчезновении столь дорогого де Голлю национального суверенитета. Ширак и Шредер понимают, что не всем гражданам их стран придется по душе такая политическая диффузия, поэтому они обосновывают ее необходимость нарастающей американской угрозой. Дес­кать, если Европа сейчас не превратится в единое целое, США ее уничтожат. На первый взгляд здесь есть доля правды; ведь действительно, от нагло­сти и тупости янки уже деваться некуда. Среди европейцев набирают силу антиамериканские на­строения. Казалось бы, и у де Голля важнейшим мотивом ускорения европейской интеграции бы­ла угроза со стороны Вашингтона. Именно поэто­му Ширак и заявляет о преемственности своей внешней политики с деголлевской. Но генерал-президент, повторим еще раз, мыслил объедине­ние Европы против США только под эгидой Фран­ции. Немецкий вариант европейской интеграции он исключал полностью. Сейчас же становится все более очевидным, что общий европейский дом в конце концов станет копией немецкого.
   Еще во времена де Голля Германия, будучи "по­литическим карликом", претендовала на роль "экономического гиганта" и вдвое превосходила Францию по экономическим показателям. Сегод­ня эта разница выросла во много раз, а карлик, как в сказке братьев Гримм, превратился в здоро­венного бугая со зверским аппетитом. Недаром же Германию называют "большим желудком Европы". Германия приближается к своим довоенным границам. На очереди Чехословакия, Калинин­град и т.д. Но есть два непреложных закона: один природный, другой политический. Природный -- приходит осень, и перелетные птицы отправляют­ся на юг; политический -- объединяется Герма­ния, и начинается война под девизом "дранг нах Остен". Так уже было дважды в истории, и каждый раз все с удивлением думали, что это какое-то не­доразумение. Сейчас Германии не хватает по большому счету только двух вещей: постоянного членства в Совете Безопасности ООН и ядерного оружия. И то и другое Германия справедливо рассчитывает приобрести через Францию. А что та­кое Германия с атомной бомбой, как ты думаешь, читатель? Не забудем, что де Голлю даже в самом кошмарном сне не могло присниться, что страна, породившая Гитлера, когда-нибудь получит ядер­ное оружие.
   Итак, Германия набирает силу не по дням, а по часам и растекается по Европе с пугающей быстротой. Этому расползанию и пожиранию здесь уже никто противостоять не может, тем более что так называемый эмиссионный центр, т.е. монет­ный двор, чеканящий единую европейскую деньгу "евро", располагается в Германии. Как ты дума­ешь, читатель, что по этому поводу сказал бы соз­датель "тяжелого франка" президент де Голль? В большой единой Германии, как в огромном пив­ном котле, неизбежно начнут бродить дрожжи ре­ваншизма, и ослабленная Россия в очередной раз породит у немцев нестерпимое желание осущест­вить план молниеносной войны. Сытость бошей обманчива. Россия вот-вот займет место между молотом и наковальней, т.е. между США и Герма­нией. Мы не нужны Западу, ни европейскому, ни новосветному. И это очень хорошо! Подтвержда­ются слова, сказанные Александром III своему сы­ну, о том, что у России нет друзей, кроме ее Армии и Флота. С Божьей помощью Россия, оставшаяся в одиночестве, вынуждена будет позаботиться о своих единственных друзьях, и здесь нам не обой­тись без творческого осмысления опыта великого де Голля. Недавно я узнал, что в Москве собира­ются поставить памятник Шарлю де Голлю. Это радует и обнадеживает.
  
  
  
   7
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"