Сицуно Арисава : другие произведения.

Когда звезды стали ярче

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Когда погасло солнце, люди укрылись в заранее построенных подземных городах, мало-помалу разделившись на несколько враждующих рас. Четверка отважных "чистокровок", хочет заполучить секреты людей до угасания--и ,возможно, увидеть звезды.


   Сицуно Арисава
  
  
  
   0x08 graphic
  
  
  
  
  
  
   --Увертливый, чтоб тебя! Добивай уже свои стрелицы, скоро за заказом придут!
   А? Что? Ну все, понял. Пробовали заснуть, сидя на холодном каменном полу под грохот молота? А я смог... А что, работы много, отдыхаю мало, и не работой единой жив человек...
   Усевшись на жесткий каменный выступ, прикрытый крысиной шкуркой, я ловко собираю воедино все части механизма. Хитрое переплетение пружин и изогнутых пластин превращается в неплохое оружие крестовидной формы, с удобной рукояткой, метающее сразу несколько гарпунов, самовзводное и легко перезаряжающееся. А еще я умею чинить любые двигатели и механизмы. Урвик, брат мой, может изготовить любую деталь, и несколько подмастерьев на подхвате тоже кое-что могут...
   Прилаживаю удобную витую рукоять из кости. Нет, по кости я резать не умею, резчицы в нашем печальном городе отдельно. Потому приходится заказывать рукояти у Ункани, так зовут резчицу по кости. Она не так давно прибыла из Мореона--города подземного моря--и теперь работает вместе с теткой Юйвой. Хорошо помню, как я ее увидел в первый раз. Подошла совершенно незаметно, и только потом проявилась в тени базальтовой стены.
   --Ты занят? Сколько берешь за ремонт шлифовального механизма?
   --А Юйва где?--удивился я.--Обычно резьбой по кости занимается она.
   --У нее ноги болят, потому и меня отправила. Но я тоже хороший костерез. Ункани Полутень, кстати.
   Двигатель, вращающий шлифовальную пластину, я починил сразу же, при ней. Все это время резчица смотрела на мои руки и чуть ниже шеи, пока не сказала задумчиво:
   --Вижу, ты любишь красивые вещи... Сделаешь мне такой же камень?
   Это она про украшение--зеленый камешек, отполированный до мягкого блеска и озерной прозрачности, подвешенный на шее на тонкую цепочку и забранный в изящную оправу: завитки тонкой проволоки складывались в имя "Оррин". Подписываться полностью--Оррин Увертливый--было лень... Для нее я бы таких вещей сделал хоть тысячу, это я понял сразу.
  
   Я поднимаю на уровень глаз зашлифованную пластину--я их все проверяю, ровные ли. В тусклом свете отражается осунувшаяся, чуть вытянутая физиономия, бледная до синевы, с огромными красными глазами. Ну, глаза как глаза, в подземных городах у всех такие, а красные--потому как в кузнице работаю. Уши оттопырены, как у всех чистокровок. Волосы необычного золотого цвета почти до плеч, и я их собираю в хвостик, чтобы не мешались. Говорят, в прежние времена, когда солнце еще не погасло, люди выглядели по-другому.
   Так, вот эту стрелицу сделаем помощнее, под тяжелый гарпун. С такими на крокодила ходить хорошо. Здесь несколько зарядов не нужно, одного хватает. А гарпуны пусть закупают отдельно, у Ункани. Как разберусь с ножами, надо сделать резчице браслет и украсить его от души, у меня как раз жемчуг есть, для Ункани ничего не жалко.
   --Увертливый, дай пожевать, умираю!
   Ничего страшного, это Птиц. Он происходит из рода летучих мышей. Разумеется, мутированных. Во время Угасания их вывели специально для разведки--летуны стали гораздо умнее, даже умеют произносить осмысленные фразы...
   Я поднимаю руку, и Птиц шумно пикирует из-под каменного свода, зацепляется тонкими лапками за рукав куртки из кротовьего меха, повозившись, складывает пушистые коричневые крылья и внимательно таращится на меня. Я говорю "таращится", потому что эти мыши--зрячие, в отличие от всех остальных. Высказывание "слепой, как летучая мышь" приводит в ярость любого летуна. Огромные и выпуклые, как жемчужины, глаза блестят на мохнатой сморщенной мордочке, то и дело принимающей самое пакостное выражение. Несуразно большая голова с огромными острыми ушами явно перевешивает.
   --Ну так мы будем кормиться или нет?--вопит Птиц, широко разевая рот, усеянный мелкими зубами.
   зверюшки получились не только умными, но и такими вредными, что просто ужас. Птиц, например, не признает никого, кроме меня, да и со мной ведет себя не то чтобы очень. А вот пожевать действительно пора! Я откладываю в сторону инструменты.
   Запустив руку в немаленький мешок с пожитками, валявшийся в углу, я извлекаю промасленный сверток. Что тут у нас? Сушеные грибы, несколько ломтиков копченой рыбы... По-моему, должно остаться немного мяса. А, вот оно.
   Тремя пальцами на кончике крыла Птиц аккуратно берет кусок гриба и довольно щерится. Я подъедаю все, что было в свертке, и запиваю странной на вкус, но очень полезной водой из минерального источника. Да, от такой еды не раздобреешь! Неудивительно, что я такой хрупкий! А вот Урвик--настоящий великан: надо мной возвышается на полголовы (хотя рост у меня нормальный, пять футов, говорят, до Угасания люди были и шести, и семи футов, но это было очень давно), и выдающейся ширины, может меня на плечи положить и только ноги чуть-чуть свисать будут, а пальцы толщиной чуть не в мое запястье. Волосы у него гладкие, цвета глины, и стянутые в косичку, а кожа чуть темнее и очень крепкая--ножом не проткнешь, сколько раз сцеплялся с подземными тварями и выходил без царапины. Таких по праву называют Камнекожими, и это самый редкий тип чистокровок. Попасться ему под руку--не соберешь своих костей, но ближе Урвика у меня никого нет. Конечно, родители пребывают в добром здравии, но они далеко--по древнему обычаю, некоторых детей переправляют в другие города для поддержания чистоты крови. Выбор пал на нас, но я не жалуюсь, ведь неплохо живем!
   --Оррин, ну скоро там?
   Я срываюсь с места, схватив в охапку сразу все стрелицы. Не удержавшись на рукаве, Птиц едва не шлепается на пол на пол, но успевает поднять себя в воздух и высказать, что он думает о таком обращении. Я не слушал--Птиц готов скандалить по любому поводу.
   Ай, больно-то как! Летающий подлец сделал-таки свое черное дело, мелькнув прямо перед глазами--из-за него я не вписался в поворот и приложился об угол, а мастерская-то прорублена в твердом базальте!
   --Вот. Держи обещанное,--я протягиваю брату стрелицы, и он принимается аккуратно раскладывать оружие на простом, но добротном столе. Здесь мы храним уже готовые вещи--к стенам зеленоватого базальта прикручены стеллажи, освещенные лампами, в их свете загадочно блестят инструменты, оружие и части механизмов. Чуть дальше--рабочие помещения с горном, паровыми молотами и прочим, я туда не заглядываю, основное время провожу в своем закутке.
   В мастерскую один за другим входят охотники, в прочной одежде из крокодиловой кожи, за спинами подвешены гарпуны, а на плетеных поясах--духовые трубки. У одного из них--с узким остроносым лицом и подрезанными пепельными волосами, вечно падающими на глаза--на поясе повязан яркий платок, а на шее, на цепи--отполированный лиловый камень в изящной оправе, моя работа. Этого я хорошо знаю, на редкость хитрый тип, но душа у него добрая. Отзывается на имя Зарн. Говорят, в старину носили два имени--собственное и родовое, но когда детей стали отдавать в другие города, это потеряло смысл. Считается, что мы все одного рода, и к имени добавляют определяющую способность, способности у всех разные. Охотник прозывается Зарн Остроглазый--видит в темноте не хуже кошки и никогда не промахивается. А уж по части где чего добыть ему и вовсе нет равных. Знает, где растут самые вкусные грибы и водится самая толстая рыба.
   --Ну как, готово?--спросил он.
   --Если у вас готово серебро, то у нас готовы стрелицы,--ухмыляется Урвик.
   Охотники расхватали оружие и принялись его внимательно рассматривать.
   --Почему рукоять такая странная?--презрительно кривится один из них.
   И ничего не странная, рифленая и с углублениями под пальцы.
   --А ты подержи, почувствуй, какая удобная и не скользит,--не растерялся я.
   --Что за металл такой?--удивляется другой.
   Странный? Я просто применил более совершенную обработку, вычитал в старинном трактате.
   --Не нравится--давай меняться,--предлагает Зарн, не спуская с лица ехидной улыбочки.--Тебе-то все равно, а мне приятно будет.
   Он берет усиленную стрелицу--с широченной перекладиной, и витой рукоятью, и протягивает совсем еще юному, круглолицему чистокровке, на котором охотничья одежда висит мешком. Тот застенчиво улыбается.
   Охотники без лишних разговоров выгребают из карманов небольшие медные и серебряные слитки, на которых выбито Всевидящее Око--знак чистокровок.
   --Оррин, ты с нами на крокодилов, как собирался?--уточняет Зарн.
   Я оглядываюсь на брата. Тот одобрительно кивает, широко ухмыляясь.
   --Доводить пока нечего, так что иди. Но учти, вечером придется еще поработать.
   --С вами,--отвечаю я, смахнув со стеллажа кистенишко на длинной ручке и подвесив на пояс. Оружие я себе сделал сам, и постарался от души--кистень получился очень удобный и не особо массивный, но достаточно увесистый, чтобы отбиваться от подземных тварей.
   Ничего удивительного в том, что я при оружии, за камешками лучше всего выбираться за пределы города, но в одиночку ходить не стоит, вот я и падаю на хвост охотникам, они не против. На этот раз мы собрались на дальнее озеро--ловить крокодилов. Съедобных крыс, овец с густой шерстью и некоторых других полезных существ выращивают на подземных фермах, но некоторые слишком велики либо агрессивны для приручения.
   Я запираю за собой дверь из листового железа с выбитым на ней "Мастерская стальных братьев" и иду вдоль улицы, целиком прорубленной в базальте. Под сводами прилепились тусклые лампы, забранные решеткой, а на стенах расползлись яркие пятна лишайников и колонии бактерий, очищающих воздух, вдоль стен растут светящиеся грибы на клумбах с кованым ограждением. Некоторые из них художественно выковал Урвик. Каждый чистокровка занимается одним видом ремесла и одним видом искусства. Вон, кстати, один старательно вырисовывает на стенах удивительно ярких бабочек. На улицу выходят вделанные в скалу двери--чаще всего металлические, поскольку крысы лезут везде. Иногда попадаются двери в виде частой медной сетки на жесткой раме, ох, не завидую я обитателям--временами ощутимо сквозит, то ли с поверхности выносит промерзший воздух, то ли, наоборот, из глубин.
   А вот и лавка костерезов, ее сразу видно по узорчатой двери и забранному слюдой оконцу, за которым выставлены статуэтки тончайшей работы. Ункани не видно, только тетка Юйва, закутанная в вышитую крупными бусинами шерстяную мантию, протирает окно.
   Границу города патрулируют полосатые кошкоподобные создания с отравленными когтями, на их спинах наросли длинные шипы, а хвосты украшают тяжелые костяные набалдашники. В старые времена этих зверей вывели для защиты, с чем они и по сей день неплохо справляются. В незаметных нишах засел небольшой отряд с духовыми трубками, многозарядными стрелицами нашей работы, а так же плетями с подвешенными на концах зазубренными клинками. Лучшего оружия у чистокровок нет. Говорят, какое-то оружие, созданное еще до Угасания, пылится в палатах Совета Старейшин, и вроде бы способно убивать звуком или стреляет смертоносными лучами, но никто не знает, так ли это на самом деле, а главное--пользоваться им никто не умеет. А защищать себя надо не только от многочисленного зверья, но и от отребьев, извечного врага чистокровок.
   Если в городе стены еще кое-как выровняли, то за его пределами начинаются природные пещеры: сталактиты, свисающие с неровных сводов, застывшие каменные водопады, валуны причудливой формы, все это из розового мрамора со сверкающими прожилками и фантастическими узорами лишайников. И темень, которая была бы совсем непроглядной и непроходимой, не захвати мы с собой светящиеся камешки.
   Мы уступаем дорогу артели рудокопов, бодро шагающей за груженой до верху грузовой машиной. Не такие огромные, как Урвик, но крепкие и жилистые, рудокопы очень довольны собой--за работу платят полновесным серебром. Каждый затянут по самые глаза в одеяния из прочной кожи, на голове--легкий защитный шлем, на поясе--клеть для дыхания: сосуд с кислородными бактериями и маской, защита от ядовитых газов. Остальное снаряжение погружено в тележку либо осталось на медных копях. Сейчас им предстоит прошагать до лавового озера, где расположены плавильни.
   У нас в основном добывают медь и торгуют с другими городами: например, в Анаворе обменивают на железо, из некоторых городов везут пищу. Между подземными городами ходят караваны под усиленной охраной, на одном из таких мы с братом покинули родной Крисви.
   Из-за пределов города доносится едва слышное шипение гейзеров. Горячий пар вращает турбины силовой станции, построенной еще до Угасания. За все время ни разу не давала сбоев.
   Не успеваем мы углубиться в природные пещеры, чуть не из-под ног выскакивает огромный мохнатый паук и лезет по стене, скрежеща тонкими лапами. Невысокий охотник тянется за гарпуном, но Зарн его останавливает:
   --Побереги силы, нас ждет добыча посерьезнее.
   Через несколько шагов один из охотников сворачивает в незаметное боковое ответвление, где днем раньше поставил силки на кротов, и возвращается с добычей.
   Потянуло сыростью, впереди послышался негромкий плеск. Птиц, круживший над головой, метнулся вперед--на разведку. Кто-то из охотников понимающе хмыкнул. Мы почти дошли до озера, когда перед лицом, хлопая крыльями, промелькнул кусок густого мрака.
   --Отребья на озере!--верещит Птиц (а кто еще это мог быть)--И крокодилов полно!
   --Крокодилы?--оживают охотники, вскидывая стрелицы.
   Тревога оказалась ложной--ни признака отребья. Только подземное озеро, за тысячелетия выровнявшее скалы и подточившее обрыв. Чуть маслянистая вода, отражающая свет, как полированный обсидиан, расходится кругами--должно быть, крокодил только что ушел под воду.
   --Что сейчас будет!--ухмыляется охотник, двумя пальцами держа за шкирку крупную крысу, наверняка отловленную по дороге. Когда успел?
   Конечно, крысы--твари еще те, житья от них нет, но смотреть на кровавую расправу будет неприятно. Тем более, что камешков здесь не наберешь--берег сразу уходит вниз, а подальше он более пологий. Конечно, не дело отходить от своих, но у меня есть кистень, и я в состоянии разогнать зарвавшихся тварей.
   Из-за камней высовывается белесая подземная змея толщиной с ногу и таращит на меня изумрудно-прозрачные глаза. Я приподнимаю кистень, и змея с шорохом втягивается обратно--знает, что это такое.
   Закатав штаны из шерстяной ткани, я захожу в мутную воду до колен, подворачиваю рукава и запускаю руку до дна. Так, что это такое продолговатое с острым краем, ракушка, что ли? Ага! А вот еще одна. Несколько штук я все-таки смог оторвать, порядочно ободрав пальцы. Открывая намертво захлопнутые створки узким ножом, я радуюсь не переставая--почти в каждой оказалось по отборной жемчужине.
   --Назад, Оррин!--вопит Птиц над самым ухом.
   Я отпрыгиваю от воды, и вовремя--к самой кромке подплыла воронковая медуза. А это знаете, какая подлая штука: воронка омерзительно-розовой, как крысий хвост, слизи, подплывает незаметно и, вращаясь подобно водовороту, мгновенно срывает плоть с костей. От такой надо держаться подальше! Думаю, в воду уже не стоит лезть, жемчуга и так набрал достаточно.
   Я поправляю штаны, крепко зашнуровываю сапоги из крокодиловой кожи и бреду по кромке воды, глядя под ноги, подсвечивая камнем. Зеркальные осколки слюды и самые яркие камешки я подбираю и отправляю в карман, то и дело оглядываясь на озеро--не хочу, чтобы крокодилы мной полакомились. И еще кое-кого следует опасаться.
   В очередной раз наклонившись за симпатичным трехцветным осколком, я выпрямляюсь и вижу прямо перед собой мертвое лицо. То есть мне показалось, что мертвое, настолько оно пустое и невыразительное. При виде меня выпученные черные глаза кровожадно блеснули, а широченные челюсти раздвинулись в издевательской ухмылке. Согбенное существо шагнуло из тени мне навстречу, поигрывая ржавым ножом в широкой ладони.
   Отребье! Я про них наслышан. Когда солнце погасло, ученый и рабочий люд спустился в заранее выстроенные подземные города и со временем стал чистокровками. Но были и другие--преступники, тоже спустившиеся под землю, там они занялись тем, что могли лучше всего--убивать и грабить. Они уносили на себе все, до чего могли дотянуться, пожирали все, что движется, и убивали с одного удара. Чистокровки были лучше вооружены, ставили ловушки и натравливали мутированных зверей, более того, чистокровки, сами подвергшиеся мутации, стали видеть и слышать лучше, а ускоренная реакция позволяла им нанести град ударов, прежде чем отребье ударит единственный раз. Так чистокровки освободили города, оттеснив отребьев на окраины, где те окончательно потеряли человеческий облик, стали сильнее, и раны стали заживать очень быстро. Отребья не потеряли навыков и живут набегами на города, грабежом караванов или нападают на охотников.
   Передо мной стоит один из них--покрытый коротким белесым мехом, мощные руки свисают чуть не до колен, тело прикрывают лохмотья, настолько истрепанные, будто их прежний владелец всю жизнь передвигался ползком, искривленные ноги согнуты еще сильнее--для прыжка.
   Ловкий выпад уходит в пустоту--не зря меня называют Увертливым! А потом отребье начало двигаться медленнее--это сработало чувство опасности, которое есть у всех чистокровок, но проявляется по-разному. Увертливые ускоряют реакцию еще больше.
   Ржавый нож хищно целится в сердце, но я уклоняюсь и клинок лишь слегка распарывает куртку. Я бью кистенем в голову, но отребье подставляет мощное запястье мне под локоть, и длинные шипы только чуть рассекают кожу над глазами. Отребье вслепую роняет меня на землю и добивает. Точнее, пытается, но я прыжком поднимаюсь на ноги. Неудачно--ржавое лезвие скользит по ребрам. Надо же, как больно! Только бы заражения крови не было. Отвратно они оружие содержат, не к месту подумалось мне, хоть бы чистили да смазывали. Я размахиваюсь для нового удара в голову, но отребье закрывается ножом. Слишком медленно--я успеваю раздробить ему локоть. Этого хватило, чтобы отребье, выронив нож и по-звериному ревя от боли, в несколько прыжков пропало из вида, затерявшись в извилистом коридоре. Жалко, я не проломил подземной твари череп. Но с их силой и скоростью чистокровкам трудно тягаться. И какими бы живучими отребья не были, такая рана вряд ли заживет.
   Я зачерпываю воды из озера и пытаюсь промыть рану. Получается плохо. Ладно, в городе к исцелителям зайду. Не настолько сильно меня зацепили, чтобы помереть на ходу. Я побрел по берегу озера к охотникам.
   Из-под свода шумно спустился Птиц, зацепился когтями за воротник куртки.
   --Где ж ты раньше-то был, подлец,--с досадой ворчу я.
   --Только начинается драка, как я становлюсь трусливой крысой,--завел он покаянным тоном,--все-таки я прирожденный разведчик и нисколько не герой.
   Странно слышать такое от язвительного летуна. Более того, Птиц выглядит на редкость расстроенным.
   --Ладно, наплюй. Ты нас честно предупредил, что возле озера отребье подстерегает.
   --Увертливый, ты что, с отребьем боролся?--удивился Зарн.
   Да, я уже дошел до охотников. На берегу озера сидит давешняя крыса, промокшая насквозь, чистится кривыми лапками и боязливо косится на неподвижно лежащего крокодила. Хорошая добыча, я насчитал десять шагов от носа до хвоста. Зеленовато-коричневая, как мох, шкура, длинный гребень, мощные челюсти... из развороченной глазницы торчит гарпун, еще несколько вонзились в разверстую пасть. Только так и можно справиться с крокодилом.
   --Нет, сам себе царапину поставил!--злюсь я.
   --Неслабо тебя зацепило. Но ты, я смотрю, дал отпор--кистень в крови. Только в озере не полощи, на запах крови все крокодилы соберутся. Мы даже крысу вытаскиваем из воды, чтобы крокодил ее не перекусил.
   --Вижу. Эх, жалко, ушел отребье... Но локоть я ему раздробил!
   Юный и круглолицый охотник смотрит на меня с обожанием, тяжело вздыхает и принимается, раскачивая, выдирать свой гарпун из крокодиловой пасти.
   --Зарн, может, тут его и обдерем, а шкуру понесем в город?­­--неуверенно предлагает он.
   --А плоть здесь бросим? Каждый раз, когда захочется сварить суп, будем бегать сюда и хватать куски от добычи? Если отребья не утащат...
   Охотники шустро обвязывают добычу веревками и тащат, ибо на грузовой машине по природным пещерам не пробраться. Вернее, пробраться, но не по всяким. Я вызываюсь помочь, но Зарн внимательно на меня смотрит, даже с сочувствием, и вздыхает:
   --Не надо, и так еле на ногах стоишь.
   Вот уж не знаю, до города я шагаю бодро, даже рана не беспокоит, только изрядно мерзнет бок--куртка намокла от крови. И первый раз за все время не оглядваюсь на диковинно сросшиеся розоватые кристаллы--настроения никакого.
   Непривычно хмурые охранники внимательно смотрят на нас, потом один из них отмахивается, мол, проходите. Подбежавшая кошка обнюхивает поверженного крокодила и убегает по своим делам. Вскоре из темноты раздается тягучий мяв и шлепок--подземная крыса прекратила свое существование. Зарн одобрительно хмыкает.
   Крокодила доволокли до охотничьего домика, сложенного из базальтовых плит, стянутых железными скобами. Зарн еще раз смотрит на меня, и выглядит он очень обеспокоенным, даже извечная ухмылочка сползла с тонких губ.
   --Иди к исцелителям, крокодила сами обдерем. А хочешь, помогу дойти?
   Ага, как же! Чтобы меня за ручку водили? Это ж позор на весь город! Еще не хватает попасться Ункани в столь плачевном состоянии.
   --А на руках слабо донести?--подкалываю его я и тяжело бреду по улице.
   Ой, зря я отказался от помощи, зря! Стены тонут во тьме, люди--блеклые, как отражения в воде, своды с тусклыми лампами нависают низко-низко, не разбить бы голову, а двери и вовсе сливаются, размазываются в пятна.
   Широко распахнутые ворота из легкой медной сетки, над ними подвешен кусок белой ткани с зеленым крестом... Кажись, дошел.
   --Прием окончен, мест нет!-- презрительно поджимает губы полная, закутанная в белое тетка с расплывчатым лицом.
   --Умираю!--взвыл я.--Поймите же, меня отравленным ножом ударили.
   --Не одного тебя. У нас тут куча народа отравилась, грибов поели, сейчас бесятся. И несколько с серьезными повреждениями--попали под обвал. Некуда класть уже! Завтра приходи!
   Дыхания не хватает, чтобы высказать, что я о них думаю. Да и сил--всего на несколько шагов. Наверное, у стражи есть противоядия, или у охотников... Пойду-ка я к ним...
   Похоже, землетрясение началось--вон как своды дрожат и изгибаются. Нет, не обрушится ничего, до Угасания умели строить.
   Силы кончаются, сейчас немного отдохну, и пойду дальше, а то уже рана дергать начала... И холодно...
  
   Не знаю, бывают ли такие своды, как тот, который надо мной. Высоченный, что даже главная площадь города кажется крысиной норой по сравнению с ним; непонятно, где кончается, и ни одной удерживающей колонны, а ведь не рушится. И сплошь синий, как полированная бирюза, только без черных прожилок. Даже не знаю, бывает ли такой камень. И свет... ни одной лампы не видать, а светло, как от тысячи. Куда ни глянь--пол ровный, как поверхность озера, и так же волнами прокатывается. Только волны переливчатые, как малахит или яшма. Я не сразу понял, почему. Оказывается, пол покрыт растениями. И не такими тонкими и блеклыми, которые в подземном городе выращивают под особыми лампами. Нет, эти растения длинные, с широкими листьями, и усыпанные цветами, белыми, как перламутровые створки раковины. И бабочки--не черные подземные, а ярче драгоценных камней. Ничего прекраснее мне не доводилось видеть. Интересно, где же такое место? А не остаться ли навсегда? Пожалуй, останусь, хороший кузнец нигде не помешает. Только встану, ноги разомну, и, может, дойду до стен. В стенах обязательно будут выдолблены дома. Интересно, что за люди здесь живут? Издалека, непонятно откуда, доносится неясное бормотание. Я прислушиваюсь. "Измучилась, пока вернула человеку радость жизни. Очень он мрачный... Только одного не пойму, что такое зло?"--спрашивает голос помоложе. Наверное, жители города очень добрые, если не знают, что есть зло. Другой голос обстоятельно объясняет:"Зло--это неправильное применение свободы. Это от недостатка воли. Укрепи волю и достигнешь добродетели" И ведь не поспоришь. Пойду-ка я к ним, надеюсь, свободой они пользуются правильно.
  
   --А ну стоять, еще разнесешь что-нибудь!
   Свод потускнел до черноты и сдвинулся вниз--теперь я могу дотянуться до него. С потолка свисают пучки засоленных крысьих хвостов, связки грибов и хилых белесых корешков, и железные колокольчики. Стены тоже черные, с нишами, в которых теснятся пузырьки и всякая мелочевка. Отдельно лежит стопка книг, на обложке верхней вытиснено: "Учение о вечной душе". Рядом-- "Трактование снов", зеленая пластиковая обложка покрыта пылью, по краю--четкие пятна от пальцев. Я едва не свернул стол, заваленный кусками ткани и, опять же, заставленный пузырьками и свитками с непонятными рисунками. Что-то дернуло за рукав--в куртку вцепилась рука в длинной, выше локтя перчатке с обрезанными пальцами. Я повернул голову--так и есть, меня держит рослая рыжая чистокровка в тяжелом меховом плаще с нашитыми по краю лезвиями. Лишь немного ниже Зарна и чуть шире в плечах, а черты лица скорее суровые, нежели прекрасные.
   Это я у шаманки, что ли? А то у кого же еще? Такие плащи только шаманки и носят--со множеством карманов изнутри, куда можно рассовать полезные вещи, и клинками по краю, между прочим, работы Стальных братьев. Помнится, брат очень удивился, когда старая шаманка заказала у него тридцать лезвий без рукоятей и попросила просверлить каждое, а я замучился их шлифовать и вделывать в каждое блестящий камешек. Более того, шаманка по самые глаза увешана украшениями--как сделанными мной, так и работы Ункани, и даже собственного изготовления.
   Жители подземных городов цивилизованны, и у них есть служители культа, которые оказывают духовную помощь. Так повелось, что эту роль делят духовник и шаманка, каждый из них вправе обзавестись учеником. Вот уж не знаю, как они решают духовные вопросы между собой. Может, в других городах и договариваются, но у нас друг друга на дух не переносят. И непонятно, кому стоит верить, кому нет. Духовник говорит правильные слова, но чувствуется, что сам себе не очень-то верит. А шаманка настолько отличается от остальных чистокровок, что иногда ее трудно понять, причем это касается всех шаманок. Ученица, например, на людей бросается...
   --Отпусти, куртку порвешь, я уже в себя пришел!--взмолился я.--Кстати, не знаешь, в каком городе свод из бирюзы?
   --Из бирюзы?--задумалась шаманка.--С чего ты взял, что такое возможно? Жилы бирюзы видела, но чтобы целый свод...
   --Я только что видел. Высокий и сплошь синий, и светло, хотя ни одной лампы не видно.
   Широкое лицо шаманки-ученицы вытягивается, взгляд скользит по стенам, словно в поисках поддержки.
   --Это духи подземные шутят,--неуверенно возражает она.--Или от яда повело. Ха! Между прочим, чистокровки использовали яды, вызывающие видения. Тогда отравленное отребье перестает различать, что реально, а что нет, и крушит даже своих.
   --Коварно,--восхищаюсь я.--Подожди, какой яд?
   --Кто его знает... не беспокойся, я его вывела и рану обработала, и перевязала. Наставница будет довольна такой хорошей работой.
   Только что за рана и что за нелегкая меня занесла?
   ...Жуткий ржавый кинжал прошел по ребрам. Как же так, я ведь Увертливый. Отвратно они оружие содержат... Исцелители меня прогнали...
   Я скосил глаза. Так и есть, рубашка с курткой распороты, через прореху виднеется чистая белая ткань.
   --Ты мне жизнь спасла,--склонился я перед шаманкой.--Я перед тобой в вечном долгу...
   --Не стоило бросать тебя в таком состоянии. Я прекрасно слышала разговор с исцелителями и звук падающего тела. Не смотри с таким удивлением, слух у меня отменный, каждый шорох слышу. Не зря меня прозвали Нэла Шорох. Но сама бы не справилась, если бы не Зарн. Говорит, его Птиц позвал.
   --Какой Зарн?--уточнил я.--Охотник?
   --Ну да. Он такой душка...
   Я же говорил, шаманки сильно отличаются от обычных чистокровок. Никто, будучи в здравом уме, не назвал бы вредного и ехидного, как летун, Зарна душкой. Впрочем, это не мое дело. Я высыпаю немного серебра на ближайшую полку--пришлось передвинуть потрясающую каменную статуэтку.
   --Не надо,--мрачнеет Нэла.--Меня учил просто помогать людям. И потом, исцелители повели себя несправедливо.
   --Еще раз спасибо, мне пора. Долгой жизни тебе и твоей наставнице.
   Не знаю, откуда пошло это изречение, чистокровки и так живут очень долго, лет триста, а то и пятьсот; лекарство, продляющее жизнь, разработали еще до Угасания, а раны заживают довольно быстро, но намного дольше, чем у отребьев, по силе и выносливости не всякий чистокровка с ними сравняется. Зато мы умнее и хитрее.
   Пойду-ка я домой, меня уже брат ищет. И заодно поспрашиваю о городе с бирюзовыми сводами. Начну с Остроглазого, он видит чуть не сквозь скалы. И шаманка на него намекает странным образом, может, что и слышала.
  
   Уже несколько дней... В подземных городах понятие "день" не имеет смысла, но природа требует своего, и время отсчитывается условно, как на звездных кораблях. Да, мы знаем, что такое звездный корабль. На них вывезли часть людей, когда погасло солнце, а остальные спустились под землю, в заранее построенные города, где тоже есть время для тишины.
   Так вот, несколько дней мне не дает покоя этот самый бирюзовый свод и ярчайшие цветы с кружащими над ними драгоценными бабочками. Он мне даже во сне снится. Я всех спрашивал, но никто ничего не знает. Брат объявил это полной чушью и обозвал меня мечтательным. Что ж, вполне возможно. Зарн присоединился к Нэле, свалив видения на подземных духов, портящих жизнь чистокровкам, и подлых отребьев, натирающих клинки ядом. Последнее время Остроглазый во всем поддерживает шаманку...
   Надежда остается только на Ункани, она не старше меня, но в своей жизни сменила несколько городов, тогда как я не выбираюсь дальше охотничьих угодий. Разве что переезд из Крисви заслуживает внимания, но тогда я был совсем маленьким.
   Покончив с очередной партией механизмов и инструментов, я отправился туда, куда собирался нагрянуть уже давно.
   Узорчатая дверь с выпуклыми буквами "Мастерская костерезов" распахнута настежь, статуэток за слюдяными окнами прибавилось. На стенах развешаны гарпуны, рукояти для оружия и инструментов, на каменных выступах лежат изящные флейты, духовые трубки, на полу сброшены каркасы для лодок, которые позже обтянут промасленной кожей, медные или стальные каркасы слишком тяжелы, но в морских городах строят большие и тяжелые корабли, даже с металлической обшивкой.
   Ункани сидит на полу, поджав ноги в легких кожаных ботинках и доводит до блеска флейту. Флейта просверлена и отполирована, и Ункани то и дело поднимает ее перед глазами, осматривает, добавляет несколько штрихов и снова поднимает. Мне нравится смотреть, как работает резчица. Да и когда не работает тоже. Кожа у нее чуть розоватая, а волосы--черные, как отчаяние, стянутые в маленький пучок. Черты лица необычайно мягкие, даже когда она хмурится... Просто удивительно, как она полирует кости и очищает черепа, не меняясь в лице. А еще у нее есть такое свойство--передвигаться неслышно и незаметно, сливаясь с окружением.
   ...Украшенная резным браслетом рука взметнулась, и... Не зря меня называют Увертливым! Я не просто успеваю уклониться, а еще и ловлю летящий в меня камень.
   --Ункани, зря ты занялась резьбой по кости, из тебя бы получился отменный охотник.
   Резчица тонко улыбается.
   --Глаза у меня уже не те. Я не смогу стрелять так же метко, как Остроглазый. Кстати, ты не знаешь, почему они с шаманкой друг друга на дух не переносят и грызутся не на жизнь, а на смерть, и в то же время я часто слышу от шаманки: "Без Зарна никак" да "Что же Зарн посоветует"
   --Не знаю. Честно,--признаюсь я.--Остроглазый тоже шаманку упоминает чаще, чем охоту. А потому ничего интересного сказать не смог...
   --Оррин, ты о чем?--Ункани вскидывает на меня удивленные малахитовые глазищи.
   --Я... о городах. Расскажи мне о тех, в которых ты была...
   Ункани тяжело вздыхает.
  
   Что же тебе рассказать, храбрый Оррин, в одиночку обративший в бегство отребье, тяжело ранив его. Только в следующий раз поаккуратнее, ладно, из отребьевых предплечий, говорят, отменные духовые трубки получаются и очень крепкие рукояти. Но ты, Оррин, живешь, как домашний кот, в то время как я... Впрочем, именно это ты и хотел услышать. Так вот, родилась я в Кьерне, но его почти не помню. Разве что темноту и страх. Хороший город, но часто подвергается набегам отребьев. Сам понимаешь, они пожирать любят, а Кьерн--город фермеров. Да, вспомнила. Светящиеся грибы, покрывающие стены, и даже свисающие со свода. Светляки, питающиеся спорами. Их было так много, что в городе никогда не случалось полной темноты--она лучилась зеленоватыми искорками. Потом я покинула город вместе с другими детьми. Караван привез меня в Вилвани--город стекла и тканей. А заодно и крыс. Маленькие злобные твари... Все без исключения ходили в высоких сапогах из толстой кожи или даже защищали ноги широкими плетеными браслетами, когда крысы научились прокусывать сквозь кожу. А химика или исцелителя можно было узнать издалека в полной темноте--по сильному запаху ядов и заживляющих мазей, самого ходового товара. Чистокровки то и дело вскрикивали по ночам и просыпались с кровоточащими ранками. Потом мне это надоело, и я упала на хвост каравану... Спряталась в тюках с тканью. Я и тогда приходилась младшей сестрой подземной тьме, а бесшумности научилась у крыс. Караванщики до самого Мореона не догадывались... А в Мореоне я и прижилась до недавних пор. Теплое море, ракушки, лодки... Ты светящихся рыб видел когда-нибудь? Когда их много, море просто слепит глаза. И отребья не беспокоили... Много ли надо для счастья? Жизнь спокойная, работа хорошая. О чем я жалею, так это о гребнях. Те, что из панциря черепахи, прекрасны, если их отполировать--прозрачный коричневый с черным. А гребни из костей морского гада лучше всего узорчатые, с нежным лазуритовым оттенком. Однажды я превзошла в мастерстве резчика по кости. На свою голову! От просто взбесился! Я работала днями и ночами, но выручку старый подлец забирал себе полностью. Бил меня чуть не до смерти, но так, что не оставалось никаких следов. Таким образом, я даже не могла просить защиты у Совета Старейшин, а так хотелось, чтобы костереза объявили монстром и изгнали из города. Достал он меня. И... для юной чистокровки от таких как он всегда исходит определенная опасность... ну, ты понимаешь... Он не успел причинить мне вред. Я сбежала, взяв с собой только горсть серебра--заплатить караванщику, духовую трубку да одеяния. Костерез получил свое--я отравила его пищу. Только никому... я не монстр, я защищалась...
   Вот я здесь. Хорошая у вас резчица, приютила меня, как родную. Вот так то. Я получила награду за свои страдания.
  
   К концу речи она уже отложила флейту в сторону и отворачивается, чтобы я не заметил слез. Маленькая смелая Ункани... Я начал вытирать ей слезы, и резчица презрительно фыркнула. Да уж... Я после такого просто не мог спросить про бирюзовый свод. Вот почему она так странно одевается--на мореонский манер. Брюки, юбка и рубашка--из темной ткани, безрукавка--из шкуры морского змея, меняющая цвет.
   --Не смотри на меня так странно, Оррин, своды во всех городах самые обычные.
   Что?!
   От удивления я не могу двух слов связать, и наконец нахожу силы спросить:
   --Откуда ты знаешь про особые своды? Я же ничего не...
   --Причем здесь ты, я с детства ищу потерянный город. Знаешь, огромный и высокий, без удерживающих колонн, и свод на нем серый. Вот такой,--Ункани кивает на растущий в углу кристалл дымчато-белого кварца.--И мокрый, с него постоянно льется вода. Приятная такая водичка.
   Я тихо сползаю по стенке.
   --Свод сушить надо,--выдавил я.--И потом, бирюзовый гораздо симпатичнее.
   Ункани бледнеет до серовато-мраморного.
   --Где... Где ты его видел?
   --Когда отребье ткнуло меня отравленным ножом...--я страдальчески улыбаюсь: треклятая рана все-таки ноет.--Я лежал, смотрел на свод из бирюзы, удивлялся, что без единой прожилки, думал, как он держится, если стен не видно, колонны тоже ни одной... А тем временем Нэла меня перевязывала и противоядиями отпаивала.
   --А мне он снится часто...--вздыхает Ункани.
  
  
   --Что, Оррин, священным писанием занялся?--подкалывает меня брат, натренированный в общении с духовниками.
   --Ага, и тебе советую!--отшучиваюсь я.
   Я действительно разлеживаюсь под теплым шерстяным одеялом и перечитываю "Описание механизмов для подземных городов"--трактат в тысячу страниц, который каждый, кто имеет дело с механизмами, должен если не знать слово в слово, то хотя бы понимать и запоминать. На расстоянии вытянутой руки--не менее могучий трактат "Свойства и обработка металлов", на который--да простят мне подобное святотатство--я поставил керамическую миску с крепко просоленными крысьими хвостиками. Такое правило от самого Угасания: механик, начиная от ученика должен идеально знать все металлы и сплавы, и как их применять, а ремонтировать механизмы--даже с закрытыми глазами. Фермерам и охотникам еще хуже--они должны знать наперечет не только всех подземных тварей и все, что растет в пещерах, но и всех созданий, живших до Угасания. Между прочим, легенды гласят, что во дворце Старейшин хранятся образцы, по которым любое существо можно воссоздать. А вот про оборудование для этого нелегкого действия--ни полслова, возможно, вышло из строя или вовсе было разрушено. Многие существа сами спустились под землю, иных люди переправили вниз для своих целей. Только под землей не все приживаются, многие даже изменяются. Например, мохнатые овцы на коротких кривых ногах--раньше у них были твердые копыта, а теперь--широкие лапы с когтями, чтобы на камнях не скользить; кормятся грибами, а зачастую крыс ловят и жуют. Костерезы и каменотесы должны знать толк в постройках; и непонятно, причем здесь костерезы... Ах да, сюда еще стеклодувы и гончары относятся... Странно. Про духовников и шаманок я вообще ничего сказать не могу.
   Закинув очередной крысий хвостик в рот, я перелистываю страницу, и удивляюсь, какая она тонкая. Прямо как вилванийский шелк... ушлые чистокровки в этом Вилвани, мало того, что овец стригут, еще и гусеничьи коконы расплетают на нити и ткут. Но тончайшие страницы к шелку отношения не имеют, они сделаны из пластика, потому практически вечные. Жалко, что секрет утерян в смутные времена, когда отребья пытались выбить чистокровок из городов. Вот подлость-то! Люди триста лет города строили, всякие хитроумные приспособления изобретали, изготавливали лекарства, продляющие жизнь, а какие-то полуживотные ничего не делали, пришли на все готовое и потребовали себе место. Гоняли их чистокровки и впредь гонять будут.
   Из вредности и чтобы лучше запомнить, я читаю вслух. Птиц переминается с лапы на лапу и внимательно слушает, наклонив голову. Между прочим, этот крылатый хитрец иногда мне помогает, если я что-то забываю. У летунов память просто удивительная, жалко, что они ленивы невероятно и пользуются ей крайне редко...
   --Ну все, Увертливый, завязывай, у меня уже уши отказывают,--не выдерживает Птиц.--Ложись спать, тебе силы понадобятся. Придется хорошенько побегать.
   Летун вспорхнул на жердочку под сводом и свесился в нее, завернувшись в пушистые крылья. Все, теперь из него ни слова не вытянуть. Я отставил подальше плошку с хвостиками, чтобы не перевернуть, погасил лампу и провалился в мягкую тьму.
  
   Ночь рассыпается в осколки от резкого, пронзительного воя. Я не сразу понимаю, что это, но Птиц начинает барражировать под потолком и верещит: "Спасайся народ, отребья в городе!" Точно, сигнал общей тревоги. И ведь как удачно время выбрали--вчера часть защитников, патрулирующих город, отправилась вместе с караваном. Очевидно, груз настолько ценен, что обычной охраны не хватило. Возможно, помимо меди и керамики в отдельных, удобных повозках расположилось несколько крошечных чистокровок. Если это так, то я рад, что отребья напали на город--караван они оставили в покое.
   Я одеваюсь--ночи под землей не теплее дней--и хватаю кистенишко. Брат выходит с огромным молотом. Между прочим, когда паровой молот в кузнице сломался, брат орудовал ручным, такой он сильный.
   --Хоть одного да завалю!--ору я, распахивая железную дверь.
   Пусть отребья получат по заслугам! Разве не строили город для чистокровок? Разве его не доводили и не достраивали от самого Угасания? Так что не позволю его отбирать.
   На улице идет побоище, каких не было от самых смутных времен. По стенам суетливо мечутся тени, согбенные белесые твари пробиваются по освещенным местам, тогда как чистокровки держатся теней. Отравленные иглы духовых трубок и гарпуны из стрелиц летают чуть не роем, несколько отребьев уже растянулось на базальтовом полу, в углу скорчился от боли невысокий чистокровка в охотничьей одежде. Впрочем, раны не мешают ему плеваться иглами, окуная их в узкий стеклянный пузырек.
   --Разойдись! Сейчас мы им покажем, что такое Стальные Братья!
   --Ты аккуратнее маши, должна хоть одна целая кость остаться! Для Ункани.
   Брат уже не слышит, а несется не разбирая дороги в ту сторону, где белесый мех мелькает чаще. Отребье пытается вытянуть меня дубинкой по ногам, но я подпрыгиваю и метким ударом отшвыриваю его с дороги... кажется, он больше не поднялся... Один есть! Теперь второй...
   Окружающий мир замедлился--и отребья, и чистокровки, и даже летящие иглы увязли словно в янтаре. При опасности способности усиливаются--в таком состоянии я увертлив как никогда. Кажется, я могу перехватывать иглы руками... По крайней мере, когда несколько отребьев швыряет камнями и шипастыми металлическими снарядами из кожаных пращей, я собираю их в полете и зашвыриваю обратно. Кажется, промазал--куда мне до Зарна. В глаз подвернувшемуся под руку отребью плавно прилетает гарпун...
   --Оррин! На нас напали новые существа, я таких никогда не видел!--кричит Остроглазый, невыносимо медленно уклоняясь от ржавого клинка.
   Я хватил отребье кистенем так, что рука с ножом хрупнула. Едва он перебрасывает нож в другую руку, я разбиваю локоть в осколки. Зарн снимает с пояса нож и спокойно, по-охотничьи, добирает врага.
   --А где "спасибо, милый Оррин"?--не удержался я.
   --Кости испортил. Ункани тебя побьет!--качает головой Зарн, и, не спуская с лица извечной издевательской ухмылочки, вытаскивает несколько легких гарпунов, а так же стеклянный пузырек.
   Это мне напомнило кое о чем.
   --Твой?--я кивнул на невысокого чистокровку в углу.
   --Ага! Кстати, лучше всех делает силки на кротов.
   Не скажу насчет кротов, но охотник действительно окружил себя ловушками. В одной из них, прихваченное за ногу, извивается создание, которых я еще не видел. Ростом чуть больше чистокровки, кожа чернее подземной тьмы влажно поблескивает, отчего оно кажется струящимся, как змея, непомерной длины пальцы оканчиваются округлыми присосками, сквозь кожу проступают вздувшиеся жилы. Существо повернуло голову, и даже бесстрашный Зарн содрогнулся: огромные уши прижаты к приплюснутой голове, широченная пасть усеяна несколькими рядами мелких острых зубов, вывороченные ноздри чуть подрагивают, а дальше--совершенно гладкая кожа, с едва заметными складками там, где должны быть глаза.
   --Подземный дух меня забери,--выдохнул Зарн,--как же с ними драться то? У них же глаз нет, куда я целиться буду.
   Существо тянется длинными пальцами ко мне, явно намереваясь задушить, но я уклоняюсь, и оно растягивается на холодном базальте. Крепким ударом я ломаю ему вытянутую шею.
   --Что за уроды?--спрашиваю я у раненого охотника.
   --Из самых... глубин...--шипит тот сквозь зубы, каждый вздох причиняет ему невыносимую боль.--Полезли изо всех... всех пропастей... в одно время... с отребьями... и еще стреляют...
   --А ты молодец, заметил. Сейчас подожди, я шаманку позову. Она вот этого к жизни вернула, и тебе поможет,--Сидящий на корточках Зарн поднимается и кричит куда-то во тьму:--Нэла!
   К непрекращающемуся шуму сражения добавляются еще несколько вскриков и сердитое ворчание. Рядом появляется шаманка. С лезвий, украшающих ее плащ, падают тяжелые капли темной крови.
   --Вот твари,--ворчит она,--ни во что не ставят цену жизни, тупо крушат все, что движется, даже съедобных крыс.--и обращается к Зарну:--Ну что ты вопишь, я и так прекрасно слышу.
   Нэла зашелестела плащом, выискивая нужные предметы в многочисленных карманах.
   ­­--Сейчас рану промою, перевяжу, и снова забегаешь,--и она садится на корточки возле поверженного охотника.
   Зарн прикрывает ее со спины и выцеливает отребьев, подбирающихся слишком близко. Самые осторожные обходят нас по широкому кругу--видимо, уже поняли, что такое выстрел Остроглазого.
   --Ункани не видела?--уточняю я.
   -- Ха! Куда она денется...--отмахивается шаманка.
   Поднимает с земли какой-то вытянутый предмет. При ближайшем рассмотрении это оказывается существо, похожее на подземную рыбу. Мокрое и скользкое, но без плавников, с загнутым хвостом и вытянутой мордой, один блестящий глаз поворачивается и смотрит на Нэлу. К горлу подкатывает тошнота, и я отворачиваюсь. Рыбоподобное существо выплевывает что-то округлое, разбившееся о стену и распустившееся пышным цветком со множеством нитевидных отростков. Нэла морщится с отвращением, осторожно протягивает руку к цветку, и отростки вцепляются ей в пальцы, окрашиваясь красным изнутри. Нэла пытается вырваться, но отростки держат крепко. На лепестках цветка расходятся алые прожилки. Шаманка бледнеет до полупрозрачности и, выхватив свободной рукой пузырек с ядом, широко расплескивает. Еще рывок, и отростки, ставшие хрупкими, рассыпаются. "Подземный дух вас прокляни, вы не заслуживаете жизни!"-- рычит она, и швырнув рыбоподобное существо об пол, принимается в ярости топтать ногами.
   Я перехватываю кистень половчее и бегу в сторону мастерской костерезов, то и дело наступая на отребьев. За мной снимается с места Зарн, но направляется к центру города. Некоторые отребья хватают за ноги или пытаются ткнуть ножом--таких я обхожу. Особо несговорчивого, уронившего меня и вознамерившегося перегрызть горло, я успокоил кистенем промеж выпученных глаз.
   Успеть бы, если они доберутся до резчицы, не знаю, как я дальше буду жить, наверное, ослепну от горя сразу же.
   Белесые мохнатые тела извиваются у самых ворот мастерской--шеи пронзены отравленными иглами. Сама Ункани, забившись в расщелину между камнями, отстреливается от глубинных тварей. Те сжимают свое оружие, и цветы-кровопийцы распахиваются совсем рядом с резчицей. Несколько уже повержено отравленными иглами. Юйва метает в нападающих порядочных размеров каменные глыбы и бормочет "Эх, такие кости пропадают". Уклонившись от грубой железной дубины отребья, а заодно и шального камня, я пробиваюсь к Ункани и помогаю ей выбраться из расщелины. Иглы из ее духовой трубки продолжают жалить врагов, и глубинные твари отправляются искать добычу посговорчивее. Некоторые окружают отребье и вцепляются длинными зубами, не дожидаясь, пока добыча испустит последний вздох.
   --Что творят уроды!--ворчит зажиточный фермер в меховой одежде, короткий боевой трезубец соскальзывает по ребрам глубинных жителей,­­--Мне ж еще крыс кормить! Откуда только поналезли?
   Уклонившись от выстрела, он выбивает оружие из рук и все-таки вгоняет трезубец одному из них между ребер.
   Ункани прибирает духовую трубку в рукав и смотрит на меня с невыразимым страданием:
   --Оррин, скажи, я очень громко бегаю? Или, может, меня хорошо видно в темноте? Может, я потеряла свои способности?
   Малахитовые глаза наполняются слезами.
   --Нет, что ты. Тебя ни одно отребье не заметило. А эти...глубинные... У них глаз нет. Наверное, по запаху нашли, или даже по дыханию.
   --А ты видел чистокровок? Я заметила, как они попали в одного, хоть тот и слился с камнями... цветы просто опутали его и вытянули всю кровь, это ужасно!
   Ункани припадает к моему плечу и дрожит, как бездомный котенок. Меховая куртка промокает от слез.
   --Ладно, давай продвигаться к центру,--вдруг поднимает лицо резчица.-- Юйва сказала, что они не обойдут наградой защитников города. А Юйве я верю.
   Да уж, та, кто в бою сокрушается по вражеским костям, не может обманывать. Теперь я понимаю, почему Зарн так метнулся в сторону цитадели--чтобы охотник да упустил наживу...
   Проходя мимо кузницы, я увидел брата, до колен заваленного телами отребьев и деловито собирающего с них оружие. До меня доносится бормотание:
   --Плохо они оружие содержат, поубивал бы, потом оживил и снова поубивал. Вот это еще можно почистить и заточить прилично. А вот это и это можно переплавить, а то караван из Анавора когда еще будет... Фу, гадость какая... А тут и переплавлять нечего...
   --Урвик, давай за нами!--машу ему я.--Ножи и дубины никуда не денутся, а награду не каждый день дают.
   На меховой куртке Урвика распускается кровавый цветок, но брат отдирает его от себя, раздавив меж пальцев. Хорошо быть Камнекожим. А я если бы не увернулся... Ункани попадает отравленной иглой в рыбоподобное существо, и оно выскальзывает из лапы глубинного жителя, закрыв единственный глаз. Я в три прыжка добираюсь до врага и крушу ребра кистенем.
   Мы проходим через рынок. Ужас--базальтовые лавки и столы, на коих раскладывают товар, разгромлены и опрокинуты, на стенах проросли отвратительно-крупные цветы, исцелители выносят на себе раненых чистокровок, кто-то уже таскает с поля убитых или же добивает врагов. Отребьев скормят крысам--у них нет души, зачем их хоронить. С глубинными поступят точно так же. Конечно, перед тем вынут кости...Огромные глаза поверженного чистокровки смотрят в никуда, а иссохшая кожа прилегает к костям, сквозь нее пробиваются белесые отростки. Я обтираю слезы и отворачиваюсь. Это несправедливо, чистокровки должны жить триста лет и ни днем меньше.
   Некоторые отребья заколоты и изрублены честным оружием чистокровок, другие отмечены мерзкими цветами. Глубинные твари где-то изранены, где-то изгрызены и даже разорваны на куски. Рыбоподобное оружие чаще всего растоптано или придавлено камнями, ни один чистокровка не забрал его себе. Несколько глубинных жителей доползли до пропасти и теперь быстро спускаются по отвесной стене. Юйва злобно швыряет камни им вслед, некоторые срываются и падают.
   Старейшины--девять почтенных чистокровок в длинных шелковых одеяниях--выходят из узорчатых ворот (умели когда-то строить, восхитился я) и раздают защитникам по горсти серебра из внушительного мешка. Кружащие над старейшинами летуны то и дело спускаются и что-то шепчут на ухо. До меня доносится сухой, шелестящий голос:
   --А ты куда лезешь? Ты дома отсиживался, пока отребья брали город. Нам все видно было.
   Подходим мы с братом и резчицами. Подумать только, старейшин я вижу на расстоянии вытянутой руки. Их чтят как хранителей подземных городов--кто как не они поддерживали порядок после Угасания... Но это было давно даже по нашим меркам. Рослой даме, стоящей напротив меня, около пятисот лет--она тяжело опирается на витую трость, волосы иссохли так, что шелестят при каждом вздохе, глаза запали и погасли. Худыми руками она набирает горсть серебра и высыпает мне в протянутые ладони.
   --Рад служить городу, старейшинам и чистой крови,--церемонно кланяюсь я, косясь на искусно украшенный камнями медальон: Всевидящее Око, символ власти. Такой же символ я замечаю на ошейниках у летунов.
   Отхожу в сторону, и только тут чувствую боль в горле--забыл перевести дух. Ссыпаю награду в карманы.
   --Вот это да!--ухмыляется Зарн, пересыпая серебро в грязных ладонях.--Хоть каждый день отребьев гоняй! Оррин, сколько хочешь за самое лучшее ожерелье?
   --Для тебя я даром сделаю. А зачем? Шаманке?
   На мраморно-белом лице Остроглазого проступают резкие красные пятна.
   --Ага, только никому не говори. Кстати, где Нэла?
   --Не знаю, не видел. Наверное, раненых перевязывает,--предположил я.
   Зарн метнулся в сторону так, что я проникся глубокой завистью. Чтоб я так бегал!
   --Чего это он?--удивилась Ункани.
   Я, как всегда, не заметил, как она подошла.
   --Шаманку не видела?
   Ункани оглядывается и показывает на невысокую фигуру в темном меховом плаще.
   --То старая шаманка. А Нэла?
   Я в два прыжка добираюсь до шаманки с потемневшей от времени кожей и тонкими поджатыми губами. Она мрачно смотрит сквозь падающие на глаза волосы.
   --Где ваша ученица?--напрямую спрашиваю я.--Мы ее найти не можем.
   --Где бы не была, все равно прибежит,--ворчит шаманка,--чтобы такая неугомонная, да не прибежала за серебром?
  
   Просыпаюсь я от совершенно убийственного холода и того, что меня кто-то отчаянно трясет за плечи.
   --Что за?--мрачно спрашиваю я, не открывая глаз и отмахиваясь кистенем.
   --Увертливый, так и убить можно! Нэлу не видел?
   Я открываю намертво смерзшиеся глаза--оказывается, заснул вчера на крыльце мастерской, кто-то прикрыл меня драным плащиком, наверное, Ункани, кистенишко под локтем, Зарн злой, как подземный демон, весь потрепанный, но стрелица еще за спиной, а нож уже отчищен от крови.
   --Нэла так за серебром и не пришла,--Зарн вытирает глаза.--Среди павших ее тоже нет. Отребья утащили...
   --Я этим отребьям...--зло зашипел я, приподнимаясь, и проснулся окончательно.
   --Тогда беги за мной!--Остроглазый нетерпеливо взмахивает руками.--Их ближайшее поселение как раз между охотничьими угодьями и караванной дорогой.
   Не успеваю я сделать и шага, как дверь распахивается, и Урвик едва не хватает меня.
   --Ну ловкач!--ворчит он, удивленно глядя на пустую ладонь.--Как вода сквозь пальцы. Эй, Увертливый, куда тебя понесло? Кучу железа надо переплавить и еще кучу почистить.
   --Какое железо, шаманку похитили!--ору я, в три прыжка нагоняя уже снявшегося с места охотника.
   Еще успеваю заметить, как брат с тяжелым вздохом--словно гора покачнулась--возвращается в кузницу. Улицы выглядят плачевно--двери в скале изрядно исцарапаны и покрыты вмятинами, растущие вдоль стен светящиеся грибы потоптаны, на базальтовом полу еще виднеются кровавые пятна. Этим утром в городе особенно тихо, даже далекое эхо не гуляет под сводами, шагов почти не слышно--чистокровки приходят в себя после побоища, разве что редкий охранник пройдет или крыса прошлепает по камням кривыми лапами. Из незаметной расщелины показывается мохнатый паук, и я перешагиваю через него, вытягивая пальцы в жест защиты от злых сил: встретить такое создание, направляясь на серьезное дело--хуже не бывает, это я проверил на себе, когда на охоте треклятое отребье едва не закололо меня.
   Там, где город переходит в природные пещеры, нас останавливает охранник--злой, посеревший от усталости, и плеть едва не выскальзывает из его пальцев.
   --Не надо,--болезненно морщится Зарн.--Отребья шаманку похитили, мы идем вызволять...
   --Бешеные!--качает головой охранник.--За пределы города вообще опасно вдвоем выходить, а вы прямо в отребьевое логово, явно жить надоело...
   Зарн только хмыкает, но так, что желание задавать вопросы пропадает.
   За пределами города нас нагоняет Птиц, ворча что-то крайне обидное.
   --Чего тебе надо?--интересуюсь я, ибо летун плохого не посоветует.
   --Шаманку вызволять идете? Так вот, неправильно вы идете!--Птиц летит задом наперед, глядя мне в лицо и пакостно ухмыляясь.--Я сам видел, куда ее нелегкая понесла! Отребья, конечно, гады, и я не против, если вы, ребята, погоняете их по пещерам, но Нэлу лучше спасти как можно быстрее. Последний раз я ее видел спускающейся в ущелье. Это недалеко...
   --Что ж ты раньше молчал?--напустился на него Зарн.
   --А вы не спрашивали...
   Птиц разворачивается и уносится, хлопая крыльями и теряясь за сталактитами. Мы устремляемся за ним, скользя и падая на сырых камнях. Когда мы миновали озеро, в обсидиановой воде которого плескались крокодилы (Зарн тянется к гарпуну, но отдергивает руку­­­--в одиночку крокодила не взять) Птиц перестает носиться, а трусливо вьется возле меня, обеспокоенно вертя головой. Я бесстрашно иду вперед, держа кистень наготове. Отребьев пока не видать, а вот крыс предостаточно: копошатся за камнями, покрытыми пятнами блеклого лишайника, обдирают кривыми лапками со стен грибы. Птиц изворачивается, сгребает подозрительного вида гриб и шустро жует, хитро поглядывая на меня. Я не обращаю на него внимания--пусть делает, что хочет, у меня неприятность посерьезнее. Зарн совсем спал с лица и смотрит остановившимся взглядом, тонкие брови страдальчески заломлены.
   Через несколько поворотов--все проходы одинаковые, осклизлые низкие своды, лишайники, какие-то мелкие косточки под ногами--слева открывается пропасть, и Зарн едва успевает перехватить меня.
   --Все, пришли,--ворчит Птиц.--Между прочим, там спуск есть.
   Я присматриваюсь получше. В темноту действительно уходит подъемник, очень старый на вид, но ни одной цепи не коснулась ржавчина. Зарн спрыгивает на опасно покачнувшуюся площадку подъемника. Я присоединяюсь. То есть пытаюсь это сделать, но меня хватают за руки, за плечи, за ноги широкие лапы, покрытые белесой шерстью. Чья-то нога выбивает запирающий клин, и подъемник со скрежетом уходит вниз.
   --Зарн!--ору я, пытаясь вырваться, удается не очень, и я, отмахиваясь кистенем, ворчу:--Птиц, летун проклятый, мог бы и предупредить!
   Или отребьев слишком много, или я с завидным упорством промахиваюсь, но хватка не ослабевает. И охотник не поможет, как бы он не попал в лапы глубинных жителей...
   Меня роняют на неровный каменный пол и вяжут грубыми кожаными веревками. Только этого не хватало, какой я после этого Увертливый... Основательно связав, отребья поднимают меня--с большим трудом, поскольку в лодыжку мне вцепилась тонкая рука. Но их много, а потому отребья тащат меня вглубь пещер, а по неровным камням с шорохом тянется что-то длинное и тяжелое. Внезапно хватка ослабевает...
   --Ну спасибо, ребята, выручили!--доносится знакомый голос, и Зарн поднимается, отряхивая крокодиловые одеяния.--Оррин, я пока там цеплялся, чуть пальцев не лишился! А сейчас будет драка!
   Один из державших меня отребьев падает, руки его тянутся к засевшему чуть ниже шеи гарпуну. Остальные от неожиданности роняют мое бедное тело на камни. Остроглазый снимает с пояса новехонький охотничий нож и перерезает веревки, с разворота ткнув отребье в глаз. Я поднимаюсь, шипя и кривясь от боли, подбираю брошенный кистень...
   Израненные отребья, приволакивая ноги, отходят в ближайшую пещеру, прихватив с собой убитого, чья судьба ясна--отребья павших не хоронят.
   Из глубин доносится скрежет цепей подъемника и надрывный крик:
   --Зар-р-р-н! Помоги-и-и!
   Лицо охотника сереет, тонкие губы бессмысленно вздрагивают. Я перегибаюсь через край пропасти, но в темноте ничего не видно даже чистокровочьим зрением. Голос же не оставляет сомнений...
   Рифленая площадка подъемника поравнялась с краем, и мы видим растянувшуюся на ней шаманку. Роскошный мех плаща слипся, костяшки пальцев ободраны, из длинного пореза на лбу еще сочится кровь, заливая правый глаз. "Зарн!"--выдыхает она, пытаясь подняться, но снова падает.
   --Увертливый, прикрой, если что,--бросает мне охотник и поднимает Нэлу на руки.
   Лицо Зарна растягивается в обычной ухмылке, но глаза предательски блестят слезами. Он вытирает лицо шаманки от крови и выдвигается, слегка пошатываясь. Откуда-то из-под мраморных сводов с шорохом пикирует Птиц. "Трус крылатый!"--ворчу я, и обиженный летун не разговаривает со мной всю дорогу.
   --Как...хорошо, что ты меня спас...--на измученном, перепачканном лице шаманки прорезается слабая улыбка.--Я знала... что ты меня не бросишь...
   Шаманка закашливается, я подношу к побледневшим губам фляжку с водой, и Нэла жадно пьет. Охотник заботливо вытирает ей лицо.
   --Спасибо, ребята, думала, не выберусь. Я же не могу карабкаться по отвесным стенам, как те безглазые твари. Наверное, хотите узнать, как я докатилась до жизни такой?
   --Не то слово!--вмешивается нахальный Птиц.--Мы тебя ищем, и старшая шаманка с ног сбилась...
   --Крылья оборву!--злюсь я.--Нэла, а ты можешь говорить или настолько ослабела, что...
   ­­--Ха! Смогла же я выбраться, значит--и несколько слов свяжу.
  
   Сглупила я, милый Зарн. Наслушалась от старшей сестры про подземных духов... Только никому не говори--стыдно. Захотелось поближе посмотреть, на что они похожи. Потом я вынула флейту из отребьевой кости... Ха! Старшая сестра меня обманула или это были какие-то особые духи--по крайней мере, звук флейты не сокрушил их и не заставил убежать... Клинки по краю плаща намного надежнее... Спасибо, Оррин, хорошие клиночки... Ну не могу я спокойно слышать предсмертные крики чистокровок, побитых какими-то тварями. А еще я что слышала... до сих пор в себя прийти не могу. Перевязываю кого-то из наших...исцелители везде не успеют, а духовникам я не доверяю... а за поворотом разговаривают почти по-человечески, только с трудом. Один голос--гортанный, хриплый, как у всех отребьев, а другой... Даже и не знаю, как сказать... Свистящий с каким-то скрежетом, шелестом. Такой, думаю, может быть только у глубинных духов. И точно...Они с отребьем разговаривали о захвате города. Изначально было условие, что пространство им, глубинным достанется, а всю добычу отребья могут забрать. Представляете, эти твари сговорились с отребьями... Но самое страшное... что глубинные жители...когда-то были...людьми. Людьми, такими же, как мы...ну, почти такими. Говорят почти так же трудно, как отребья, и больше описывают, чем называют. "Почему вы не очистили множество высоких пещер от маленьких шумных существ?". Правильно, у них же нет глаз, и о городе они знают только то, что своды очень высокие--эхо слышится далеко. Да, все мы видели, как они пожирают убитых отребьев, и как отребья проделывают то же самое. Более того, почти все глубинные жители спустились в пропасти по гладким стенам, когда поняли, что города не заполучат. Но некоторые прихватили добычу и пошли до подъемника. И тут я сглупила--полезла за ними, просто любопытно стало, чем они живут. Сначала они спустились, потом я. Хорошо, что у меня слух тонкий, а то не видно вообще ничего, темно, как у крота в пасти. Камешек на три шага вперед подсвечивает, а дальше непроглядно. Крысы под ногами шмыгают, шуршат, еще какие-то вроде них, но голые и безглазые. Одна даже подпрыгнула и меня прихватила, перчатку прокусила! Ха, со мной так просто не справиться. Пауки какие-то, червяки... я, конечно, привычная ко всяким тварькам, но там чуть от страха не умерла. Иду себе, песочек светящийся роняю, ну, светящийся камень растертый у меня был. Это чтобы дорогу найти, навсегда оставаться меня не тянуло. И жарко просто смертельно, а плащ бросить нельзя, у меня там все необходимое... Иду, слышу голоса из-за поворота, и много так...Обхожу. Думаю, поселение, незачем туда соваться, их много, а я одна. Дальше какое-то красноватое зарево пробивается. Ну, интересно же! Выхожу в огромную пещеру с лавой на дне, сама-то я небольшом обрыве стояла. Что-то вроде города, но гораздо хуже--высоченная пещера с кучей ответвлений и глубинных жителей просто тьма. К лаве не спускаются, жмутся наверху. И видно, что некоторые ответвления наполовину затоплены. Я думаю, что же это такое случилось в глубинах, что камни плавиться начали...Иначе откуда столько лавы. И слышу, как наверху глубинные жители переговариваются, поднимается лава или нет. Вроде нет... Вы не поверите, братья-чистокровки, и никто не поверит, они почти по-нашему говорят. И город у них чем-то похож: загородки, в которых крысы бегают...грибы растут бесцветные, но еле-еле. И что-то вроде камешков, присмотрелась--растения с круглыми плодами. Удивительно, как они растут без света. Я подошла и пальцем одно потрогала...опять чуть крови не лишилась! Те самые цветы. Ха! Я их ядом полила, не пить мерзким тварям чистой крови. И дальше слушать... Они еще думали вторую попытку предпринять по захвату города, но без отребьев. А отребьев жрали, представляете... Сидят на корточках и рвут зубами плоть еще с клочьями белого меха, даже слышно, как кости с хрустом раскусывают...Я чуть не умерла. Чувствую, уже в глазах плывет--и назад, иначе бы точно на дно пещеры упала. Зацепила какой-то камешек... Я же не Ункани Полутень, чтобы бесшумно ходить. Услышали меня и на растопыренных пальцах прямо по гладким стенам! Сами знаете, какие у глубинных жителей пальцы--с присосками. Как мне пришлось от них побегать! Чтобы запах перебить, намазала плащ противокрысиным маслом, а оно такое пахучее, аж глаза слезятся. Вроде помогло, но потом меня чуть не словили, вовремя успела камешек кинуть... Хорошо, что они без глаз совсем! Ха! И хорошо, что я всегда слышала, как они приближаются, и успевала затаиться... но тоже не всегда проходило. Весь путь был отмечен цветами, некоторые даже вцепиться успели, но за мной не застряло плеснуть яда. Один раз на меня глыбу уронили огромную--до сих пор не пойму, как жива осталась. Глубинные твари думали, уже все, меня даже добивать не надо. Окружили плотным кольцом, зубы скалят, шеи тянут, шипят как одержимые, камешек их снизу подсвечивает. Откатывают глыбу--тут я поднимаюсь, и несколько взмахов плащом...Все, можно уносить. Конечно, не всех зацепила и пришлось пробежаться. Чуть остановилась отдышаться--слышу, лапы по камням шлепают. Я-то думала, они хотя бы раненых оттащат, или что там с ними делают, так нет же, увязались за несговорчивой добычей. Тогда я в боковое ответвление склянку с маслом бросила--пускай на запах бегут. А сама добралась до подъемника. Ваши голоса издалека услышала, и, признаться, подумала, что это предсмертный бред начался. И как раз подъемник опустился, пустой. Я запомнила, как с ним обращаться, и выбралась наверх. Как хорошо, что вы меня спасли! Зарн, я знала, что если кто и будет меня искать, то именно ты. А теперь дай-ка еще попить...Ха, из твоих рук я приняла бы даже яд...
  
   Зарн снова протягивает шаманке фляжку и ухмыляется:
   --Извини, яда нет. Сам съел... и ты весь свой потратила.
   Нэла снова пьет, шипит что-то в ухо охотнику, и ухмылочка исчезает, как рябь на воде. На шаманку больно смотреть, и я отвожу взгляд на стены. У поворота растет пучок розовых кристаллов--сколько мимо него ни хожу, а все равно заглядываюсь, как они переливаются, если поднести светящийся камень... То есть мы уже возле города? Да, точно. И охранник--уже другой, но тоже серый от усталости, и здоровенный сторожевой кот жмется к его ногам.
   --Мне сказали, если появятся два одержимых, которые полезли в логово отребьев, впустить без разговора.
   Нэла приподнимает голову:
   --Ха! Трое одержимых. Я оттуда же. Отребья в сговоре с глубинными жителями, так что будьте осторожны.
   Шаманка снова откидывается на плечо Зарна и не говорит больше ни слова, оставив охранника в недоумении. Мы идем дальше--в сторону шаманского жилища. Город понемногу возвращается к жизни--следы крови на полу замыты, темные пятна на стенах, где лишайники были содраны, затягиваются, вывороченные глыбы, которые защитники города обрушивали на врагов, куда-то оттащили, мрачный чистокровка заделывает проломленную дверь в скале.
   Остроглазый едва держится на ногах, из пореза на лбу Нэлы сползает тяжелая капля крови. Расхаживающие по городу чистокровки кажутся нереальными--ступают, приволакивая ноги, затравленно озираются, обведенные темными кругами глаза пылают бешеным огнем, губы скорбно поджаты. Разговаривают редко, неохотно и тихо, с присвистом.
   --Кто-то успокоился!--оскаливается Зарн.--Проклятые отребья!
   Охотник подметил то, что я разглядел не сразу--у каждого на руке, голове или шее была завязана красная лента, в цвет крови и смерти. Оборвалась жизнь не одного чистокровки...
   Возле входа в шаманское жилище, украшенного керамическими колокольчиками, мы встречаем резчицу Юйву, та прижимает к себе небольшой пузырек и морщится при каждом шаге, ворча под нос: "Хоть это поможет! Суставы ноют, не надо было тяжелыми глыбами швыряться". Неодобрительно хмыкает, бросая взгляд в нашу сторону.
   Измученную Нэлу мы оставляем старшей шаманке, и та отпускает едкие замечания нерадивой ученице, но как-то нехотя. Нэла только слабо отмахивается--она-то прекрасно слышит беспокойство в голосе наставницы. Меня шаманка прогнала сразу, Зарн же удостоился чести занести Нэлу в дом, после чего тоже был изгнан.
   Аккуратно прикрыв за собой дверь, охотник чуть наклонился, чтобы не задеть колокольчиков. Оглянувшись по сторонам, он бодро шагает по улице, на лице извечная ухмылка и ни тени того страдания, с которым шел вызволять шаманку. Потом будет три дня лежать в охотничьем домике из глыб и выть, что надо было заранее укрепить ему спину железными штифтами, чтобы легче переносить тяжести, а поправившаяся Нэла--растирать целебными мазями его тощую спину. После подобного исцеления он будет ходить с жутко довольной физиономией.
   Подойдя к кузнице, я замечаю кое-как прихваченную к двери записку: "Ушел в дозор. Кто что знает про Увертливого, пусть сообщит". Так я и знал, при штурме города унесли несколько жизней!
   Чистокровки, как цивилизованный народ, хоронят павших. Испокон в мягком песчанике прорубают углубления, заполняя непригодной в пищу солью. За несколько дней она полностью иссушает тела... В месте успокоения все это время посменно несут дозор горожане, иначе бы отребья набегали и разрывали могилы. Одно хорошо--умирают чистокровки крайне редко. Рождаются, конечно, тоже нечасто, но это к делу не относится. Это отребья плодятся как крысы и не живут даже сотни лет, и пожирают друг друга...
   В кузнице помимо всего прочего аккуратно сложены в угол грубо сделанные инструменты и части механизмов--это мне надо довести до совершенного состояния. Я перетаскиваю их в свой закуток со шлифовальным кругом и резаком по металлу. По пути роняю нечто невообразимо искривленное и сильно проржавевшее--оружие отребьев, которое брат пока не успел переплавить.
   Резаком я снимаю все лишнее, затем заравниваю неровности, вяло переругиваясь с летуном. На душе просто отвратительно. Работы много и чистокровок жалко, просто сил нет. Птиц свисает с неровного свода и ворчит, что я постоянно ищу неприятностей на свою голову, а заодно и на голову летуна. Я не выдерживаю и метаю в него едва доведенной шестеренкой, безнадежно промахиваясь.
   Когда спина заныла от усталости, я закончил работу и включил плиту, поставив на нее медный котелок. Уголь можно жечь только в кузницах и стеклодувных мастерских--во-первых, воздух выгорает, во-вторых, уголь не бесконечный. А с энергией пока проблем нет, силовая станция работает исправно.
   Сварив густую грибную похлебку, я половину выливаю в кувшин с двойными стенками, чтобы не остыла, кладу в мешок несколько ломтей мяса и хилых корешков, и выхожу.
   Хмурые и усталые чистокровки шарахаются от меня, как от зараженного, когда я спрашиваю дорогу к месту успокоения. Некоторые хмыкают: "Рано тебе туда еще". Навстречу выворачивает знакомый охотник--тот самый, что отменно ставит ловушки на кротов. Идет с трудом, но страшно довольный--карманы затрепанной куртки из крокодиловой кожи оттягивают серебряные монеты, при каждом шаге раздается приятный звон. Из воротника выбивается белая ткань--краешек перевязки. Охотник странно ухмыляется и проходит мимо меня, глядя вдаль.
   Я негромко насвистываю, и из-под свода шумно срывается крылатая тень. Зависнув прямо перед лицом, Птиц вопросительно смотрит на меня круглыми глазищами. "Веди к месту успокоения"--говорю я, и Птиц легко скользит в нужном направлении, то и дело оглядываясь на меня. Летит достаточно медленно, чтобы я успел за ним, но, оглянувшись в очередной раз, цепляется крылом за сталактит. Проворчав под нос что-то крайне обидное, продолжает путь под презрительный хохот летунов, оказавшихся поблизости. У одного из них я замечаю ошейник с выложенным мелкими бусинами Всевидящим Оком. Шпионит за честными людьми, подумалось мне.
   Улица резко уходит вниз, прорубленные в камне боковые коридоры и двери в стене становятся реже и исчезают совсем. По обеим сторонам тускло поблескивают высокие черные кристаллы, очень красивые.
   Я выхожу в пещеру с низким сводом, не освещенную ни единой лампой, только невысокие резные колонны со светящимися камнями на вершинах разгоняют мрак. Споткнувшись обо что-то, я растягиваюсь на холодном камне, глядя в черное чистокровочье лицо, и вскакиваю от неожиданности. Только тогда я замечаю, что споткнулся о выступающую из земли каменную плиту, отполированную до блеска. Прорезанные в ней надписи истерлись, а лицо чистокровки, вложенное в выемку на камне, сделано из глины с таким мастерством, что кажется живым. Настолько, что чистокровку становится невыносимо жалко...
   Осторожно ступая между плитами и вздрагивая каждый раз, когда взгляд выхватывает резные лица из подземной тьмы. Они все смотрят на меня... От этой мысли дыхание застывает, а тянущий со всех сторон и вполне привычный холод кажется нестерпимым. Я замечаю массивную фигуру, сидящую на корточках у одного из камней. Не отребье, им сюда хода нет, пусть только посмеют выворотить хоть один камень и тронуть хоть одно тело...
   Я подхожу ближе. Так и есть--брат мой кутается в широкую куртку коричневой кожи с меховым воротником. Услышав шаги, он испуганно оборачивается--странно смотреть, как вздрагивает такая гора. На широком лице Урвика рождается добродушная улыбка, когда он меня замечает.
   --Увертливый! А я уже боялся, что не увижу тебя! Знаешь, как надоело здесь сидеть! И за тебя переживал, не случилось бы чего, и вот этим ребятам,--он оперся на плиту,--не нравится, что мы здесь находимся. Надо же, явился и тоску разогнал.
   --И пожевать принес,--продолжил я, протягивая брату мешок,--а то ты здесь с утра сидишь.
   Брат вытягивает из мешка ломоть мяса, жует, отпивает из кувшина, улыбается еще шире. Я же расхаживаю между старинными и совсем новыми плитами, разглядывая резьбу в камне. Вот успокоение одного из старейшин--и камень покрасивее, с красноватыми прожилками, и затейливые узоры прорезаны с огромным старанием, лицо как живое, до мельчайшей морщинки. А вот еще, совсем свежее, не столь богато украшенное, но лицо знакомое.
   --Главный механик, убит во время нападения,--поясняет брат.--Непонятно, как он вообще оказался на площади, тем более, что туда мало кто из отребьев пробился.
   --Он вроде Камнекожий, как и ты,--вспоминаю я,--и по телосложению достаточно крепкий.
   --В спину достали,--вздыхает брат и, оглядываясь, понижает голос:--Таким ударом Камнекожего не свалишь, разве что отравленным ножом. А яд отребьев легко вывести. Вот и думай...
   Похоже, что Урвик размышлял об этом все время, пока охранял Успокоение, но, когда его сменил на посту торговец стеклом, и брат вернулся домой, он не сказал ни полслова.
   А вот на размышления у меня времени как раз не осталось. Старейшинам и городу нужен новый главный механик, и выбирается он, как заведено от самого основания, из кузнецов, кто же лучше разбирается в механизмах. Так что к испытанию я готовлюсь до звона в голове. Я и раньше неплохо разбирался, а теперь хоть ночью разбуди, починю что угодно. Только разбудить меня невозможно--устаю. Разве что грохот молота, и то не всегда. Вечером--за трактатами, утром--работаю и по ходу дела рассказываю про механизмы и металлы Птицу, кому ж еще. Тот выслушивает и поправляет, но больше язвит, тогда он огребает по оттопыренным ушам.
   Я бы сошел с ума или умер, если бы не резчица. Моя маленькая смелая Ункани... Несколько раз она заходила в мастерскую, и тогда мой невзрачный закуток, казалось, сверкал, как пещера драгоценных камней. Кстати, камешки она мне тоже приносила, и я сделал ожерелье для шаманки, как и просил Зарн. Связь с миром я держал только через Птица и резчицу, они мне все рассказывали, а Ункани играла для меня на флейте. Что тоже радует, иначе бы я лишился ушей от грохота молота и собственного глухого, как из пропасти, бормотания, о том, какие бывают сплавы и для чего используются.
  
   В назначенное время я подхожу к цитадели Старейшин. Главную площадь уже привели в порядок, базальтовые лавки, столы и навесы стоят, как будто выросли на скале, чистокровки бойко торгуют едой, кухонной утварью и тканями. Надо бы купить еще кувшинов с двойными стенками, очень полезная вещица.
Узорчатые ворота цитадели распахиваются передо мной, но я не спешу внутрь, а застреваю у ворот, восхищаясь изящнейшей ковкой. Интересно, сделаны они перед или после Угасания. Наверное, после, и когда закончилось смутное время.
   --Заходи уже, я не собираюсь торчать здесь всю жизнь,--ворчит охранник в черных кожаных одеяниях, сливающихся со скалой.--Если механик, то первый поворот направо.
   Я оставляю ворота в покое и выдвигаюсь по широкому, чуть уже улиц, коридору. Стены полностью покрыты гладкими листками зеленоватого металла--даже и не знаю такого. Лампы кажутся вдвое ярче тех, какими освещают город, и стены ослепительно блестят, даже глаза заслезились. Я присматриваюсь получше и замечаю, что на металлических листках выдавлены изображения животных. Некоторых я знаю, скажем, крокодилов или овец, о многих догадываюсь--например, создание с острыми ушами и пушистым хвостом здорово напоминает собаку, хотя лапы гораздо длиннее. Или кошка с полосатой шкурой. Но многие создания необычны и удивительны.
   Справа округлая дверь откатывается в сторону, и захожу. Помещение выложено пластинами янтарно-прозрачного материала, похожего на стекло, в центре стоит массивный стол и удобные кресла, прикрытые меховыми ковриками. На одном из них восседает высокая худая дама с короткими золотистыми волосами, зачесанными назад. Кожа слегка розоватая, как у чистокровок из Мореона, но иссохшая до шелеста и стянутая морщинами. Яркая шелковая блузка вышита бусинами, а на тонких пальцах блестят перстни.
   --Старейшина Имурэ,--назвалась она резким голосом, и я почтительно склоняяюсь чуть не до пола, истертого до стеклянной гладкости.
   --Оррин Увертливый, механик и знаток металлов. Прибыл на испытание.
   От пронзительного взгляда ноги подгибаются, и я почти падаю на кресло. Горло как будто смерзлось, как же я буду с ней разговаривать?
   --Вот мой первый вопрос. Строят город, из чего сделают удерживающие балки?
   --А город у водоема или нет? Может, несколько ниже основного уровня?--уточняю я.
   --Первый, кто спросил. Допустим, обычный город.
   --Сталь 16 марки. В своде более мягкого камня балки двойные.
   --Это и крысе понятно. А если у водоема?
   --18я с хромом. Или медное покрытие.
   --Хорошо. А как будет работать вот этот механизм?
   Через стол Имурэ передает мне тончайший лист, на котором четкими линиями изображено громоздкое сооружение. Я поворачивал лист так и эдак, пока меня не озарило.
   --Ну,--говорю,--это двигатель рудокопной машины.
   И рассказываю все, что знаю--немало таких перебрал. Дальнейший разговор продвигается в том же духе, и я ни разу не сбился. Не зря столько промучился с трактатами, а на плохую память не жаловался никогда. Тогда Имурэ задает мне совершенно неуместный вопрос:
   --Как вы все это запомнили?
   --Сидел как привязанный над трактатами,--отрезал я, понимая, что злюсь совершенно зря, но очень бредовый вопрос.
   --Упорный и трудолюбивый,--говорит Имурэ куда-то в сторону, затем поворачивается ко мне и протягивает рубиново-алый диск в пол-ладони, с черной прожилкой посередине--Всевидящее Око.--Приняты! Поднимайтесь, я покажу ваши владения.
   Я вожу пальцами по гладкой и чуть прохладной поверхности знака. Носить такое могут только на ответственных должностях. Обслуга силовой станции носит вдвое меньшие, но все равно раздувается от гордости. Я несколько раз зажмуриваю и широко распахиваю глаза. Надо же, я это заполучил. Именно я, и никто другой.
   Упорный и трудолюбивый, как бы не так. Скорее, гордый и нахальный. Награда такая, что за нее стоило бороться.
   Цитадель Старейшин--это как будто еще один город, загадочный и непостижимый, выложенный блестящими пластинами и ярко освещенный, или же неровно прорубленный в скале, почти непроглядно-темный и пропахший водой и ржавчиной.
   Бесшумные насосы качают воду--нужно проследить, чтобы они не вышли из строя.
   Очистные сооружения--то же самое.
   Помещения, где собирают сложные механизмы для добычи и обработки меди, а так же самодвижущиеся машины. Обязательно давать мастеровым указания и проверять работу. Хотя, они дело знают, но надо подстраховаться.
   Пещера с выступами, сталактитами и сталагмитами, сверху донизу белесая--камень скрыт под разросшимися колониями бактерий, очищающих воздух, который насосы гонят в город. Проверять каждый день.
   Оррин Увертливый. Пребывает везде сразу, отныне без него никак. Иногда кормить, иногда давать отдых.
  
   Вот так я и живу. Лишний раз оглянуться некогда. Ради чего боролся, ради полновесного серебра? Так мне хватало? Все подряд проклял. Ункани уже неделю не видел. Брат заходит иногда, заносит пожевать чего-нибудь, выслушивает мои жалобы на жизнь и клянет глупых подмастерьев. Я передаю ему инструменты и не громоздкое оснащение--иногда покупаю, но чаще подтаскиваю. Принимаю все меры, чтобы не подставиться. Ни за камешками вырваться не могу, ни на охоту. Зарн звал на пещерного медведя, а это такой зверь! Шагов семь-восемь в длину, широченный, шесть лап не тоньше колонны, морда--ведром не закроешь, клыки с хороший клинок, а шерсть настолько плотная, что с духовыми трубками делать нечего. Либо по глазам бить, либо камни ронять, можно еще отравить, но нежелательно. Отправил к шаманкам Птица, дав тому мешочек с серебром и объяснив ситуацию. Умный летун вернулся, сжимая в когтях баночку мази. К концу дня кости ноют ужасно...
   Несколько раз набегали глубинные жители--настолько нахальные, что даже в цитадель пробирались. Несколько раз выныривали из водоемов, успевая выстрелить прежде, чем я их видел, и только природная ловкость Увертливых позволяла пропустить мимо летящие снаряды, расцветающие на стенах. Приходилось крушить глубинным кости, а тела оттаскивать, чтобы не забивали насосы. Потом тварей скармливали крысам, а я получал лишнее серебро.
   Что я действительно успеваю делать--так это высматривать всяческие старинные секреты. Например, случайно уронив монетку под шкаф--из полированной бронзы, тяжеленный, на массивных витых ножках--я пошарил под ним рукой и выгреб не только свое богатство, но и дивной красоты браслет. Явно старинной работы, сейчас таких не делают. Золотая и серебряная проволока переплетаются затейливыми узорами, камни обработаны так тонко, что даже тусклый свет заставляет их рассыпаться искрами. Обязательно отдам Ункани, как только ее увижу.
   В другой раз чуть не провалился под пол--одна из каменных плит провернулась вниз, едва я на нее наступил. С проклятьями вытащив ногу и едва не расстался с ботинком. Внизу что-то блеснуло. Я лег на пол, просунул руку в щель по самое плечо, вытащил старинное оружие--вроде духовой трубки с приделанной к ней рифленой ручкой. Без зарядов. На всякий случай сунул на место--мало ли...
  
   Но на этот раз поиски придется отложить--вышел из строя один из воздушных насосов, и я возвращаю его к жизни. Сам мучаюсь, помощникам ничего нельзя доверить. Радуюсь, что сам по себе хрупкий и маленький, приходится чуть не по пояс засовываться внутрь. Постоянно проверяю, отключил ли... Знаю, что отключил, но если какая-нибудь движущаяся часть сломает мне руку или вовсе отхватит, будет обидно... Должен уже привыкнуть... Надо бы камешком подсветить. Проклятье, опять уронил. Поднимаю, присматриваюсь получше и замечаю посторонний предмет, намертво заклинивший весь механизм. С трудом вытаскиваю и отбрасываю назад. Смахиваю шлейф пыли--наверное, то, что провалилось внутрь насоса, изначально лежало наверху, в расщелине между камнями, потом соскользнуло. Закрываю кожух, запускаю насос. Воздух закачивается с едва слышным шипением. Есть!
   Внимательно рассматриваю предмет, который вывел механизм из строя. Не очень большой, прямоугольной формы, скользкий, наверное из пластика. Отряхиваю толстенный слой пыли, осевший на нем не меньше, чем за сотню лет.
   Книга! На простой лиловой обложке, прихваченной тускло-желтыми латунными уголками, выдавлено: " Иерра Тагава-Полутень. После конца света" и дата. Нет, не может быть, наверное, у меня что-то с глазами. Поднимаю книгу на уровень глаз, подсвечиваю камнем, почти вплотную прижав к обложке. Да, точно. 193-й от Угасания. А сейчас у нас 5429й... Пластик с особыми добавками, он и дольше пролежать может. Конечно, ни слова никому не скажу. Так, что у нас тут? Чернила выцвели, что-то написано неразборчиво, но в целом понять можно.
  
   "Меня зовут Иерра Тагава, и мне исполнилось 300 лет. Пора начинать то, что я должна была сделать--рассказать о том, кок погасло солнце, и как мы пытались выжить в новом мире. Я веду род от людей, и подверглась незначительной мутации. Все чаще звучит слово "чистокровные люди" или "чистокровки". Не мы одни покинули поверхность погибающей Земли... Животные хорошо приспосабливаются. Недавно видела клонированных овец. Кошки-мутанты появились первыми, и охраняли нас, пока длилась мутация. Но стоит начать по порядку.
   Сначала я сотворила небо и землю... Это в наше время так изысканно шутили.
   Началось с поиска хорошей работы--интересной и хорошо оплачиваемой. Кто ищет, тот всегда найдет... И куда уж интереснее, и солидные суммы на счет, а главное--продлили жизнь.
   Название меня привлекло, вот что. "Корпорации "Плутон" требуются..." и длинный список. Бредовое название, понимаю. Но оплату предложили просто заоблачную. Думала, что-то с космосом связанное...
   Попасть туда оказалось трудно--засекречена не хуже правительственных организаций. Беседовали со мной в подставном помещении, то ли записанном на несуществующую компанию, то ли использованном без ведома хозяина.. Как бы то ни было, на все вопросы я ответила без единого промаха, написала огромный тест--пальцы просто свело, но меня приняли. Первым делом потребовали подписку о неразглашении, и тогда посвятили в предназначение фирмы.
   Оказывается, корпорация существует больше пятидесяти лет и занимается строительством подземных городов с полной системой жизнеобеспечения--солнце тогда почти угасло. Работали они совместно с компанией "Дети Ноя", которая занималась космическими перелетами.
   Проблему продления жизни решили в самом начале--лекарства проверяли на крысах, сразу несколько вариантов. Две крысы прожили больше 12 лет. Вскоре удавшееся лекарство получили люди. Это было задолго до моего появления, и я очень удивилась, когда после полугода работы мне поднесли пилюлю и стакан воды. Когда я приняла пилюлю, спросили: "Знаешь, что это такое?" "Конечно, знаю. Яд замедленного действия. Чтобы получить противоядие, я должна работать на вас еще какое-то время. Такое во всех книгах пишут". Смеялись долго... После чего посвятили в тайну продления жизни. Как видите, получилось... В свои триста бегаю и прыгаю, как котенок..."
  
   --Оррин Увертливый!--окликает резкий голос, как будто бьется стекло.
   Я прячу книгу под просторной безрукавкой кротового меха.
   --Старейшина Имурэ, воздушные насосы работают исправно,--докладываю я.
   Это действительно она--худая и высокая, ярчайшие одеяния видно издалека, в полумраке морщины прорисовываются еще резче. И голос, опять же, ни с чем не спутать. Она презрительно поджимает губы:
   --Это и крысе понятно. Причина поломки известна?
   --Ага,--говорю,--камешек застрял.
   --Камешек...застрял...--повторяет она с еще большим презрением.--Обход делал?
   --Ну да,--признаюсь я.--Еще раз обойти?
   --Тогда до завтра свободен, --улыбнулась Имурэ,--И не вздумай бродить по цитадели в нерабочее время!
   Меня долго просить не надо--сразу срываюсь с места. Уже притормаживая у запертых ворот цитадели, задумываюсь: "С чего это такое великодушие? Раньше она не давала мне спуску. Обошел все сверху донизу, мастеровым указания раздал, все проверил, все починил...Придраться не к чему". Как будто отделаться от меня хотела. Вполне возможно, что всевидящая Имурэ (по глазастости с ней может побороться разве что Зарн) заметила, как я прятал древнюю книгу. Хотя, если бы документ был действительно нужным, то не пролежал бы неизвестно сколько в пещере, забытый и запыленный. Все-таки чистокровки столь почтенного возраста ведут себя странно...
   За что мне такое счастье, не знаю, но все-таки уверен, что заслужил его.
  
   Надо же, я почти отвык от прорубленных в камне улиц... Дни за днями провожу в Цитадели, домой возвращаюсь поздно, когда две трети светильников погашены. Оказывается, базальтовые стены перетянуты тончайшей сеткой бирюзовых жил, на поворотах растут кристаллы розоватого кварца, а неглубокий ручеек перекатывает нежно-лиловые аметисты. Двери в чистокровочьи жилища украшены медными завитушками, а вдоль стен растут светящиеся грибы. Или не светящиеся, но очень яркие. По камням расползаются разноцветные пятна лишайников. Ослепительно блестящая бабочка облетает меня кругами, разворачивая хоботок. Я лениво отмахиваюсь кистенем--подземные бабочки частенько пьют кровь.
   --Увертливый, ты ли это?!
   Глядя по сторонам, я едва не врезаюсь охотника со стрелицей за спиной. Крокодиловую куртку стягивает завязанный на поясе яркий платок.
   --А что, не похож? Тебя, охотника, тоже в городе нечасто увидишь!
   Зарн понимающе ухмыляется и откидывает с глаз пепельные волосы.
   --За курткой иду. Один мастер потрясающие шьет. Легкие, теплые и прочные. А главное--я должен ему только за работу. Кожа у меня есть, крокодила завалили на днях. Необычного. Представляешь, весь белый, как чистокровочья ладонь.
   --А смотри, что я нашел!--и показываю найденный трактат Зарну.
   Охотник сразу забывает про белых крокодилов. Внимательно смотрит на дату, бледнеет, даже ухмылочка исчезает.
   --Увертливый, ну скажи, скажи, что ты меня не разыгрываешь!
   --Не подделка,--успокоил его я.--Нашел, когда чинил насос.
   Страдальчески закатив глазищи, Зарн возвращает книгу и изрекает то, от чего становится не по себе:
   --Знаешь, Оррин, лучше бы ты ее не находил. Не зря ее спрятали так далеко и надолго.
  
   Придя домой, я завариваю себе целебных корешков и сажусь читать. Конечно, не все понятно, очень много написано, как строили подземные города, как разрабатывали систему жизнеобеспечения...
   "Перебирая старые документы, я нашла проект интересного устройства, которое бы зачерпывало кристаллы замерзшего воздуха на поверхности и подавало в подземный город. Но, во-первых, с повышением температуры кристаллы расплавятся и испарятся, и весь воздух улетучится обратно, а во-вторых, не создано такого материала, способного выдержать космический холод...
   ...Как-то зашел спор о подаче энергии в города. Разделились на две группировки: одни настаивали на ядерных реакторах, другие, наоборот отвергали из-за сложности исполнения и ненадежности. И очень трудно будет подземным жителям их обслуживать, особенно через тысячу лет после основания. Боюсь, одичают... Я выписала из Рекъявика усовершенствованную станцию, использующую энергию земных недр. Точнее, чертеж станции. Внесла небольшие изменения, и ее намного проще обслуживать и ремонтировать. Наша бригада довела это дело до конца, и станции теперь почти полностью автоматизированы, а пластики и сверхчистые металлы сделают их почти вечными"
   Да уж, Иерра Тагава права: по сравнению с людьми до Угасания, чистокровки безнадежно одичали. Хм...довольно интересный механизм для зачерпывания кристаллов. Хотя, возникли бы явные трудности с ремонтом...
   Надо найти про само Угасание... А, есть кое-что...
   Никогда не забуду тот день, когда погасло солнце. Во-первых, несколько недель кряду оно поднималось очень поздно даже по меркам нашего умирающего мира. Все это время оно было тусклее обычного. Если раньше было сравнимо с раскаленным металлом--не расплавленным, как в совсем уже давние времена, миллион лет назад... То последнее время солнце было пурпурно-карминного оттенка, как подсохшая кровь. Печальное зрелище! Во-вторых, все это время держались необычайные холода.
   В самый последний день оно взошло почти черным. Я сразу поняла, что это значит, но не спешила в подземный город, а только поплотнее замотала лицо шарфом под самые глаза. Ресницы сразу же прихватило инеем, и я смотрела как из ледяной пещеры с заросшим сосульками входом.
   Я читала про затмения и ожидала чего-то похожего, но при затмении тьма закрывает солнце только с одной стороны, постепенно наползая. Угасло солнце совсем не так.
   Сначала солнце обвело огненной кромкой, которая почти сразу исчезла. Солнце подернулось тускло-пурпурной дымкой, а по краю--совсем черное. Затем полоса по краю начала разрастаться, пока не затмила окончательно. Светлое пятно в середине сжималось до тех пор, пока не исчезла последняя искорка.
   И--я заявляю это как большую правду, чем мой город и я сама, поскольку в последний раз взглянула на небо--звезды стали ярче.
   Ярче и крупнее, как алмазы...хотя что я знаю об алмазах"
  
   Да, что госпожа Тагава знает об алмазах. Они на самом деле страшненькие--блеклые, либо полупрозрачные. Говорят, в древности их обрабатывали до блеска, но непонятно, зачем. Тогда ими трудно будет резать прочную сталь. Звезды... Что есть звезды? Ах да, были звездные корабли... Может, дальше попадутся более подробные объяснения?
   Я быстро просматриваю текст, не вникая в смысл, просто ища слово "звезды". Есть!
  
   "А еще в подземных городах построили станции для наблюдения за звездами. По образу и подобию орбитальных телескопов, как я понимаю. Просто ужасное мучение к ней энергию подводить! Ближе к поверхности пришлось ставить обогрев, иначе любая часть телескопа рассыпалась бы в пыль. Особенно кварцевые стекла меня настораживают. Ну оптволокно ладно, и не такое выдерживало. Управление примитивное, кто угодно поймет. Сбоев с энергией пока нет. Если что-нибудь выйдет из строя--вот готовые чертежи"
  
   Следующие несколько страниц исчерчены чем-то малопонятным. Под одним из набросков размашисто подписано "общий вид". В переплетении линий, перехваченных короткими черточками и зигзагами, проявляется что-то крайне знакомое... Я достаю из кармана тонкий листок с наспех процарапанной картой Цитадели--несмотря на строжайшие запреты, нарисовал себе, чтобы не заблудиться. Да, вот стены, вот коридоры, сходится почти полностью. Кроме вот этой пристройки. В цитадели ее нет. Может, я просто ее не нашел? Я пролистываю еще несколько страниц. Вот пристройка крупным планом и пол-листа непонятных формул. Подписано "станция наблюдений". Завтра загляну. А ну как... приду не один? Зарна с собой проведу! Как истинный Остроглазый, он увидит даже малейшую щель в камне. Ведь могли вход на станцию и заделать с целью безопасности--например, перед крупным вторжением отребьев. Так же его могло завалить землетрясением. Чтобы снять наблюдения, пробирались каким-нибудь кружным путем. Подземный дух меня забери, я должен посмотреть на звезды. Не знаю, зачем, но если я их не увижу, мне незачем дальше жить.
   До вечера я успеваю переделать кучу дел. Зайдя в кузницу за инструментами (не голыми же руками стену царапать) скандалю с новым подмастерьем Урвика, высоким рыжеволосым вилванийцем, по их обычаю затянутым в шелк. Захожу к Зарну, пытаясь уговорить его помочь мне, и терплю поражение--завтра он уходит по своим охотничьим делам в двухдневный рейд. Наконец, посещаю Ункани--уже вечность ее не видел. Резчица как раз решает с шаманкой крайне сложный духовный вопрос, в которых я мало что понимаю. При виде меня Ункани даже прослезилась. Нэла тактично отвернулась, а потом и вовсе покинула лавку. Я до поздней ночи рассказываю Ункани о найденных записях, не проронив ни слова о "станции наблюдений", о поисках секретов. Резчица тонко улыбается, фыркает "Полутень кого угодно обойдет! Если что найдешь, я хоть мимо охраны вынесу, хоть спрячу". Ну да, маленькая смелая Ункани может. Но если она догадалась, что будут с этой книгой у меня неприятности, значит, так оно и есть.
   Но прятать у Ункани я пока ничего не собираюсь, а придя домой, прочитываю еще главу.
  
   Я успела уйти до того, как началась паника. Люди, собравшиеся на площади посмотреть на гибель Солнца, были слишком ошеломлены, чтобы помешать, только смотрели пустыми глазами сквозь меня, когда я пробивала дорогу локтями. Наверное, никогда не забуду поблескивающие в темноте глаза. Вскоре мне приходится бежать по тоненьким затерянным улочкам--толпа заполнила более широкие, а каждый раз ввинчиваться в плотные людской поток отняло бы много времени и сил. Инструкцию я помню четче, чем если бы она была вытатуирована на запястье: прибыть в научный центр корпорации и воспользоваться подъемником. Успеть, пока не началась паника. Остальных эвакуируют спецтранспортом. Главное--чтобы подземные города успели занять те, кому они предназначались. За вычетом преступников, бродяг, пьяниц, наркоманов и тех, что с психическими отклонениями; только ученые и рабочие. О чиновниках не знаю...
   Подъемник забит так, что и крысе не втиснуться, но я все-таки нахожу место, прижавшись к боковой стенке. Кто-то ворчит: "Ну наконец-то, тебя только ждали" Вляпываюсь во что-то блеклое, размазанное по стене. Озабоченный голос: "Спуск долгий, а ну как воздуха не хватит" "Между прочим, здесь колонии кислородных бактерий"--отрезала я. Подъемник плавно скользит в глубину, и очень вовремя--сверху доносится звон разбитого стекла, топот множества ног, яростные вопли.
   Несколько раз я засыпала и просыпалась от особенно сильного толчка или тычка локтем--спускались не меньше пяти часов. Однажды я уже была в подземном городе, проверяла силовую станцию. Должна сказать, понравилось--рационально, удобно насколько возможно, и ничего лишнего.
   Первым делом нас привели в главный отсек--со всеми системами жизнеобеспечения. Самое большое помещение выглядело, как больничное крыло--узкие лежанки, накрытые белым. Несколько выбивался из вида длинный стол, уставленный подносами.
   "Прошу к последней трапезе"--ухмыльнулся наш специалист по мутации. Узнала я его только по голосу... Просто ужасно, в каком он был виде: неестественно выпуклые глаза, блестящие, как у кошки; круглые оттопыренные уши; а кожа гладкая и глянцевитая, как листья южных растений. "Вот, полюбуйтесь на человека нового типа. То есть на меня. Через месяц станете такими же. Принимайте капсулы, ешьте и ложитесь" На подносах лежали разноцветные капсулы и куски чего-то прозрачно-янтарного, как оказалось, энергетическая пища. Не знаю, как остальные, но я после долгого спуска слишком устала, чтобы противиться, и выполнила все в точности. Запив снадобья водой из пластикового стаканчика, я растянулась на лежанке. Превращение займет месяц, который мы проведем в бессознательном состоянии. Последней мыслью было: "Хоть отдохну от души!"
   Первым, что я почувствовала при пробуждении, был голод. Хорошо, что о нас позаботились--на прикроватной тумбочке оказался стакан с водой и блюдце с концентратами. Изменений я в себе не почувствовала, сразу скажу. По ощущениям--глаза такие же, уши тоже, кожа и внутренние изменения тем более не чувствуются. Но показалось, что в помещении очень светло. А ведь раньше освещение было тусклым. Может, новые лампы вделали? Нет, такие же. Значит, я стала лучше видеть. Поднесла руки к глазам--кожа чуть побледнела и теперь напоминала глянцевые лепестки. Провела пальцами по лицу--глаза как будто выпирали из слишком маленьких глазниц. Неосторожным движением столкнула стакан и поймала его на лету. Да, как и предупреждали, реакция несколько ускорится.
   Что я знаю о дополнительных способностях? Да почти ничего. Ученые считают, что это побочный эффект мутации. Как бы то ни было, некоторые получили более быструю реакцию, у кого-то улучшился слух или зрение, и другие способности. Я, например, частично владею мимикрией, кроме того, бесшумно перемещаюсь. Мы даже придумали определения для каждой способности и приставляем к имени. Немного смешно звучит, как у дикарей из древних племен. Зато не путаемся. Я, например, Полутень--идеальный шпион. Остроглазые все до одного снайперы...
  
   Ну, про способности я знаю. Странно, у Иерры ни полслова о чувстве опасности, которое обостряет способности. Наверное, развилось позже, пять тысяч лет, как никак... Мимикрия, я так понял, это маскировка, а что такое, "снайпер"? Это, наверное, очень меткий и ловкий охотник, который не возвращается без добычи.
   Помолившись на сон грядущий, я подзываю Птица. Как назло, крылатый подлец куда-то делся. Перевернув полдома, я нахожу его в собственном мешке с припасами--там оставалась пара порций копченой крысятины, которые летун основательно подъел, затем пригрелся и заснул. Пару раз тряхнув Птица за задние лапы, я объясняю ему свой план. Тот отпускает издевательскую тираду и соглашается.
  
   К цитадели я подхожу даже раньше, чем обычно. Смотрю строго вверх--если бы я опустил взгляд, глаза закрылись бы сами собой. Через город я прошел, чуть покачиваясь и мало что замечая; без подсказок возмутительно бодрого Птица явно бы заблудился. Первый раз в жизни позавидовал охотникам--они носят длиннющие гарпуны. Зарн, когда не выспится, не столько держит гарпун, сколько держится за него сам, чтобы не упасть. А на кистенишко не обопрешься.
   У цитадели пришлось ждать, когда откроют ворота. Я привалился к скале и чуть прикрыл глаза... И почти сразу же стражник прикрикнул на меня:
   --Эй, шаман, не стой здесь, вход в цитадель только для избранных.
   --Я не шаман, я механик,--ворчу я, показывая знак Всевидящего Ока.
   --А вид у тебя, будто духов вызывал!--хихикает стражник мне вслед.
   Птиц оглядывается на него, потом на меня, ворчит "Ну просто бездна остроумия" и от греха подальше взмывает чуть не под своды.
   Я прохожу в цитадель, еще раз оглянусь на изящно выкованные ворота--сколько их вижу, а все восхищаюсь. Умудряюсь споткнуться на пороге и переплетаю пальцы в жест защиты от злых сил.
   Хорошо быть механиком! Вроде как я вполне законно совершаю обход, проверяю системы жизнеобеспечения. Разумеется, все они работают безотказно, не зря я столько возился... Но это не столь важно, как возможность сунуться в любой уголок цитадели. И даже если кто заметит, как я простукиваю стены рукояткой кистеня, то внимания не обратит. Хотя глазастую Имурэ я побаиваюсь--найдет, к чему придраться, а врать ей и вовсе нереально.
   Я сверяюсь по карте. Да, вот она, пристройка. Несколько раз ударяю рукояткой кистеня--осторожно, чтобы не погнуть зеленоватые металлические листы. С тем же успехом можно было лупить по базальтовому монолиту. Странно...
   Птиц барражирует возле стены, чуть не обнюхивая каждую неровность, наконец изрекает:
   --Оррин, хватит возиться, смотри сюда.
   Летун показывает чуть выше моей головы. Да, видно, что зазор между листами несколько шире. Птиц разевает утыканную мелкими зубами пасть. Я зажимаю уши--крик летуна может как поднять мертвого, так и успокоить живого, по крайней мере оглушить. Резкий визг просачивается даже сквозь пальцы. Птиц прислушивается, наклонив голову, затем обводит когтем очертания запечатанного входа. Презрительно фыркает в ответ на мое: "Не царапай стену, Имурэ нас съест"
   Я поддеваю край плиты, и та свисает на тонкой полоске металла. То ли проржавело настолько, что не держит, то ли нормально заделать было лень. Хотя, мне же легче. Расширив отверстие настолько, чтобы в него можно было протиснуться, я цепляюсь за край и подтягиваюсь. Зацепляюсь рукавом за угол пластины, и узорчатая окантовка отрывается начисто. Крепко расшибаю колено о что-то твердое, подсвечиваю камешком.
   Лестница--не прямая и не витая, а с резкими угловатыми изломами--завалена обломками базальта. Взрывали, что ли? Убить мало, мог бы свод посыпаться. Стены и потолок покрыты стекловидным материалом, сквозь который проглядывает переплетение балок. Нет, на таком каркасе ни взрыв, ни землетрясение не причинит вреда. Металл какой-то странный, с лиловатым оттенком, даже в трактатах не упоминается. Я поднимаюсь по лестнице--тоже металлической, с удобными рифлеными ступеньками, некоторые даже проворачиваются под ногами, и только благодаря хорошей реакции я успеваю отпрыгивать. Через несколько поворотов я вхожу в округлое помещение. Едва не изорвал сапоги--пол сплошь усеян осколками, в стенах зияют дыры, сквозь которые свисают оборванные провода. "Зря Иерра Тагава старалась!"--подумалось мне. Подняв голову, вижу округлый свод то ли из темного стекла, то ли из пластика. Сейчас он совершенно бесполезен--весь в чернеющих пробоинах. Какие нелюди могли сотворить это. Я просто зашипел от злости и досады. Сходил, называется, приобщился к тайнам мироздания. Мрачно сплевываю на пол, хотя раньше за мной такого не водилось. Оглядываюсь на Птица--тот увлеченно копается в кучах мусора на полу в надежде найти что-нибудь стоящее.
   --Птиц,--зову я,--полезли обратно, ничего тут нет интересного.
   Летун выбирается из кучи обломков пропыленный, но очень довольный. Отряхивая крылья, он подлетает ко мне:
   --Говоришь, ничего? А это ты видел?
   Разжав когти, он роняет на пол увесистый предмет. Книга... Обложка такая же потертая, как на дневнике Иерры, только синяя и без застежек, зато в середине прикреплена латунная табличка, истертая и потемневшая, но еще можно разобрать: "Журнал космических наблюдений"
   Первая страница расчерчена чуть изогнутыми линиями и усеяна мелкими точками. Рядом подписано: "Год 1й, день 1й, без изменений. Эколог и астроном Лара Акил". Подобные записи повторялись раз в четверть года, делали их поначалу ученые, а после--то старейшины, то механики, то есть все, кто хоть что-то понимает. Ученые за полтысячи лет вымерли, как уссурийские тигры. Да, я знаю, что такое подземный тигр, но вот что есть уссурийский... А, неважно. Видать, предшественники Лары Акил плохо работали, раз они вымерли...
   Попадались записи вроде: "Яркость звезды в секторе К-8 увеличилась на 10%" и мелко написанные, оттого нечитаемые, расчеты. Впрочем, мне ни расчеты, ни рисунки с точками и линиями ничего не дают. Из любопытства пролистываю почти до конца. Попадаются интересные записи. "Яркость увеличилась значительно, видно поверхность Земли, покрытую голубоватыми кристаллами смерзшегося воздуха"...
   Последняя запись датирована 4352 годом от Угасания "Кристаллы расплавились и начинают испаряться--появляется новая атмосфера...Лет через 1000 уже можно будет жить".
   Как так? Я больно прикусываю руку, чтобы проснуться--не помогает. Надпись остается столь же отчетливой, как следы зубов на запястье.
   --Оррин, что ж ты как? Если есть хочешь, так я тебе сейчас грибочков принесу...
   От неожиданности я едва не роняю пыльный талмуд и резко поворачиваюсь в прыжке. Ничего страшного, всего лишь ехидно оскаленный Птиц. Летун рискованно закладывает вираж у лица, и я прихватываю его за шкирку.
   --Смотри сюда. Что видишь?--тыкаю его носом в последнюю запись, как провинившегося котенка.
   --Закорючки какие-то,--честно отвечает Птиц. Да, память у этих созданий отменная, соображают прилично и разговаривают связно... Но всего один недочет--жемчужно-круглые глазищи полностью убивают способность к чтению.
   --Слепой ты, как летучая мышь!--ворчу я и зачитываю запись летуну на два раза, для надежности и чтобы поверил.
   --А знаешь, Увертливый,--проникновенно изрекает Птиц,--кому-то эти несколько строчек испортили остаток жизни...
   И тут я замечаю кое-что помимо мелкого выцветшего почерка: от последней буквы вниз наискосок тянется длинная черта, а внизу страницы из ярко-белого пластика отпечаталась размазанная пятерня, бурая, почти черная от времени.
   Пролили чистую кровь... Это самое страшное, не считая предательства города. Каждый, кто совершает такое, объявляется монстром и изгоняется из города немедленно, не имея при себе никаких средств выживания. Упадет ли он в подземное озеро или глубокую пропасть, разорвут ли его отребья или дикие твари, или он сам умрет от голода, холода и жажды--результат один. Это справедливо...почти всегда. Ункани отравила своего хозяина--подлец получил по заслугам--и сбежала из Мореона, не дожидаясь изгнания.
   --Пошли-ка отсюда,--Птиц тянет меня за воротник безрукавки.--А то как бы свою печать не оставить. И мне заодно шею свернут.
   --Через тысячу-то лет? Кто?--отмахиваюсь я, но честно скажу, становится не по себе, ноги противно слабеют.
   Сунув журнал наблюдений под мышку, я спускаюсь по рифленым решетчатым ступенькам. Летун следует за мной, но его крылья как будто вязнут в воздухе. Проржавевшая ступенька с тоскливым скрежетом прогибается подо мной--металлические полосы рвутся мучительно медленно, и я успеваю отойти на несколько шагов, покуда она проваливается вниз.
   Чувство опасности никогда не подводит чистокровок.
   Я оглядываюсь. Ничего. Явно что-то ждет меня внизу. "Птиц,--выдыхаю я почти неслышно для себя, но летун-то все слышит.--если со мной что случится, отнеси это Зарну, он поймет" Умный зверек ухватывает журнал покрепче, с силой бьет в воздухе крыльями--ноша нелегкая.
   Из прохода в стене я выпрыгиваю, держа в руках кистень, и успев
   развернуться. Едва не зацепляю Имурэ, но успеваю отбросить кистень в угол. Стоявший там Старейшина--скорее всего, из Увертливых--с удивительной для его возраста ловкостью уклоняется от броска. Еще несколько окружают меня и роняют на пол, тогда как Имурэ визгливо кричит: "Предатель города! Хватайте предателя!" Я наугад отбиваюсь локтями, но меня давят числом.
   В другое время я бы радовался--редко кому из чистокровок уделяют такое пристальное внимание сразу все девять Старейшин...
   Птиц, не подведи!
  
  
   На голову падают крупные капли--прозрачные и чистые, не сравнить с маслянистой водой подземных озер. Я поднимаю голову, и вода заливается в глаза--она струится с невероятно высокого свода сплошь из дымчатого кварца или агата. Даже трудно описать--камень мягко-серых оттенков с плавными переливами, как будто движущимися. Наверное, эту иллюзию создают струи воды. Ярусом выше города находится озеро, потому свод и протекает... странно, как не прорвало. Интересно, из чего должны быть удерживающие балки, при такой-то влажности. Свод рассекает надвое ярко-белая линия с резкими изломами, заливая все вокруг резким светом, и тут же исчезает. На уши давит гулкий грохот--все ясно, протекающий, истонченный водой свод треснул и сейчас обрушится...
  
   --И так, Оррин Увертливый обвиняется в нападении на Старейшин и предательстве города.
   Имурэ, за что вы меня так, я ж хороший!
   А за что меня подвесили в железной клетке, порядком проржавевшей? Какое уродливое творение, явно не Стальных братьев. Я пытаюсь устроиться поудобнее, и клетка угрожающе раскачивается. Оглядываясь по сторонам, а точнее--вниз, я вижу главную площадь, заставленную базальтовыми лавками, но торговцы покинули их и теперь собрались вместе с остальными чистокровками у ворот Цитадели, тогда как Старейшины удобно расположились в глубоких креслах на огороженном изящной решеткой балконе--чуть выше клетки.
   --Протестую!--раскатывается под сводами мощный голос Урвика,--Оррина я знаю всю жизнь, и он не способен на какую-либо низость. Он верно служит городу. Разве вы сами не убедились? С тех пор, как его назначили Главным Механиком, ни случилось ни одной серьезной поломки, либо они сразу же устранялись. Все механизмы--без единого изъяна.
   --Тем не менее, сей предатель замечен за диверсией в Цитадели. Должность механика служила лишь прикрытием для его коварных планов. Более того, он задался целью истребить Старейшин,--продолжает Имурэ.
   --А вот этого не надо!--не выдерживает охотник Зарн. До этого момента он сидел на базальтовом полу, но теперь стоит во весь рост.--Он не способен пролить не то что чистую, а любую кровь. Даже когда мы ходим на охоту, Оррин держится в стороне и отворачивается, когда убивают зверя.
   --Вот видите!--вмешивается кто-то из Старейшин, я их плохо различаю.--Он труслив, а трусы чаще всего предают.
   Мрачно сплюнув на землю, Зарн расталкивает локтями толпу и в гордом одиночестве направляется в сторону охотничьего домика. Сдался, подлец, подумалось мне.
   --Ага как же!--взвивается Нэла.--Когда на город напали отребья, Оррин не отсиживался в своей пещере, как некоторые, а крушил захватчиков направо и налево. Что, кстати, доказывает не только его смелость, но и верность городу, который он защищал, рискуя жизнью.
   --Убийца!--воскликнула Имурэ.--От убийства отребья до убийства чистокровки--один шаг. Ни для кого не секрет, что до Угасания и отребья, и чистокровки были одним народом!
   --Тогда объявите убийцами всех нас, мы тоже отребьев крушили...
  
   Вскоре мне надоело выслушивать этот бред. Конечно, понимаю, что решается моя судьба, но шума могло быть и поменьше. Обвинение совершенно не оправдано, и все понимают это, но со Старейшинами спорить трудно. Я начинаю вспоминать видение про город с дымчатым сводом. Что с ним случилось, обрушился или нет?
   "Я с детства ищу потерянный город. Знаешь, огромный и высокий, без удерживающих колонн, и свод на нем серый. И мокрый, с него постоянно льется вода. Приятная такая водичка".
   Вот о чем говорила Ункани... Наверное, сейчас маленькая смелая резчица спорит не на жизнь а на смерть со Старейшинами--и зря, меня уже не спасти...
   --Увертливый, ты уши моешь? Битый час уже тебя зову!
   Я поворачиваю голову. Возле клетки, обиженно вереща, вьется Птиц.
   --Зарн просил передать: Если изгонят--за розовыми кристаллами на выходе из города припрятан мешок со всем необходимым. Кистень твой там же, то есть не пропадешь...
   Уже радует. Охотник меня спас! Теперь я ничего не боюсь.
   --Оррин Увертливый, по решению Старейшин вы приговариваетесь к изгнанию из города на двести лет!--возвещает та, кто еще после нападения на город награждала меня серебром.
   Если бы это сказал кто-то другой, вряд ли бы так досадно было. А то она же мне горсть серебра отсыпала, и она же теперь из города гонит. Да еще на какой срок! Лучше бы навечно, честное слово.
   Как там было у Тагавы?
   "Жизнь под землей сделала то, что не удавалось от начала цивилизации--разделила Людей и Нелюдей. Раньше и грабитель, и убийца, и псих-маньяк, а так же человек чистейшей души, преданный и честный--все они выглядели одинаково, и различить почти не было возможно. Сейчас все легче: порядочные и благородные чистокровки, которых нужно защищать любой ценой, и отвратительные отребья, которые не заслуживают существования"
   Наивна ты была, сестренка-Полутень. Разлом между Людьми и Нелюдями хоть и прошел, но не до конца. Явно не до конца... И выходит, кто именно оказался нелюдями... Опять же, кровь тысячелетней давности и удар в спину, которым свалили механика. А вот теперь и меня почти обрекают на смерть.
   Клетку длинными крючьями подтащили к балкону--все это время охранники держали меня под прицелом своих стрелиц и духовых трубок. А через город повели и вовсе жестоко--навесив цепи на ноги и на шею. И нет, чтобы провести безлюдными улицами, скажем, мимо стоящей на отшибе силовой станции, так ведь повели через весь город, по главной площади, мимо мастерских и сооружений культа. Большего позора я за всю жизнь не испытывал, хотя жизнь мою чередой слез и унижений не назовешь. Надо же когда-то начинать!
   В том месте, где город переходит в природные пещеры и охотничьи угодья, как всегда, стоит несколько охранников с плетьми--откормленные, мордастые, зевают во весь рот. Правильно, отребья давно уже не нападают, битву в городе запомнили надолго. При виде меня охрана оживилась.
   --Что смотрите, забирайте этого подлеца, чтоб ноги его в городе не было,--стражи из Цитадели больно толкают меня в спину.
   --Цепи снимите, гады!--не выдерживаю я.--И начистите их как следует, проржавели насквозь.
   --Изгнанный?--уточняет самый мордатый охранник, по виду ему лет 200.
   --Нет, погулять вывели. Конечно, изгнанный. Предатель города.
   --Предателей у нас давно не было. Вот убийца был, его при мне изгнали. Нашли наутро в нескольких шагах от города... Истерзанного и с высосанными глазами.
   Ноги противно ослабли и дыхание перехватило. Я не трус, но лишаться глаз совсем не хочется. И тут своды вздрагивают от прямо-таки медвежьего рева:
   --А ну отпустили его, пока все кости не переломал!
   Размахивая огромным молотом так, будто он не тяжелее резного гребня, Урвик в три прыжка настигает нас, филигранно сбивает с меня оковы. Стража осыпает его тучей игл из духовых трубок, но все до одной вязнут в плотной меховой куртке или отскакивают от кожи, прочной и гладкой, как мрамор. Хорошо чистокровкам-Камнекожим, меня бы давно уже истыкали. А брат даже плеть ладонью отклоняет, хотя навешенные на нее клинки отхватывают порядочный кусок рукава. Мордастый охранник достает из кармана длинную иглу и с сильным нажимом вгоняет Урвику в шею. Тот падает, как скала.
   --Не убил?--обеспокоился один из стражей.
   --Механики нам нужны. Проспится и будет как новенький.
   Подхватив с пола обрывок цепи, я захлестываю его за шею мордастому. До смерти не убью, но мало не покажется...
   Свод все-таки обрушился, и черные с прожилками базальтовые глыбы завалили меня полностью.
  
   Глаза раскрылись с жуткой болью. Я полежал на голом камне, дождавшись, пока боль ослабнет, после чего осмотрелся. Поворот пещеры, недалеко от города. Значит, охранники меня приложили по темечку и перетащили от греха подальше. Был бы кистень--вернулся бы, как приложил бы промеж глаз! За что они Урвика так жестоко? Хоть живым оставили...
   Кстати, о кистене. Как раз за поворотом растут кристаллы розового кварца, за которыми что-то темнеет. Я запускаю руку в узкую щель между кварцами и шершавой базальтовой стеной. Ободрав костяшки пальцев, вытаскиваю потертый кожаный мешок. Так, что у нас тут? Большая бутыль с водой, дыхательная клеть, несколько светящихся камней, кое-какая еда, и даже толстая книга, дневник Иерры. Ну и Зарн, все предусмотрел. Кстати, кистенишко я тоже нашел.
   --Остроглазый Зарн--на редкость коварный тип. Я не сразу догадалась, что он задумал!
   А? Кто здесь? Я внимательно осматриваюсь--ни единой живой души, голый камень кругом да лишайники. Ну, крыса под ногами путается, но ведь говорящих крыс не бывает. Тогда я вытаскиваю из мешка светящийся камень и подношу к ближайшей стене. Ничего. Поворачиваюсь, и свет отражается в глазах. Огромных и зеленых с прожилками, как малахит. Вот уж не ожидал!
   --Ункани,--зову я,--выходи, не прячься.
   Часть стены начинает менять цвет--как из воды, проступает чуть розоватое, с нежными чертами, лицо, изящная шея, стройная фигура в мореонских одеяниях. Ункани поднимает мешок, лежащий в ногах, за большим сталагмитом, и забрасывает на плечо.
   --Оррин, я тебя никогда не брошу.
   Вот, маленькая смелая Ункани в этом вся... Я прячу лицо в воротник, чтобы она не увидела предательских слез, и спрашиваю:
   --Тогда как же Юйва? Ей одной трудно будет.
   --А тебе не трудно?--идет в атаку резчица.--Один против отребьев и прочих подземных тварей. Юйве--что, она новую ученицу найдет, скоро подойдет караван из Крисви--в том числе и с маленькими чистокровчиками. А тебе не смогут помочь, даже если захотят.
   --Как--не смогут?
   --А вот так! Никого из города не выпускают без особой надобности. За братом твоим вдвойне присматривают, ему вообще не высунуться.
   Урвик-то чем провинился... Я вздыхаю, разворачиваюсь и иду в никуда, просто в обратную от города сторону. Знаю, что Ункани бесшумно скользит за мной. Устанет--вернется в город. А если нет... Признаться, я даже рад, что она последовала за мной, хоть одна живая душа... Даже Птиц--и тот запропастился куда-то, подлец крылатый.
   --Да вот она. Неудивительно, что ты ее не заметила. Бабочки дышат громче, чем она ходит.
   Я даже и не оборачиваюсь. Голос летуна узнал бы даже во сне сквозь толстую стену.
   --Где тебя носило?--ворчу я.
   Птиц не удостаивает меня ответом. Зато примешивается другой голос:
   --Резчица, ну и где моя флейта? А набор гребней из кости крокодила?
   --А заплати! Расценки знаешь?--выдает Ункани и только потом, развернувшись, меняется в лице и растерянно бормочет:--Извини, не признала.
   Поворачиваюсь и я. Рослая рыжая шаманка обмахивается краем плаща, рот широко раскрыт, дыхание сбито после бега. Рядом вьется страшно довольный Птиц. Перехватив мой взгляд, он прячется за широкую спину Нэлы. Та прислушивается, склонив голову набок, и вдруг говорит:
   --Подождем, сюда кто-то идет. И даже знаю, кто,--Нэла мечтательно улыбается, даже и не знал, что суровая шаманка так может.
   Я прислушиваюсь. Тихо, только кошки на границе города мявкают. Наверное, крыс ловят. Потом зашелестели осторожные, охотничьи шаги, и из-за поворота, широко ухмыляясь, вывернул Зарн. Он явно готов к долгому походу: новехонькая куртка из кожи белого крокодила, на поясе ярко-желтый платок с узором алых завитушек, за спиной подвешена стрелица и чехол с гарпунами, на бедре--широкий нож, и еще один, поменьше, под мышкой--охотничья сумка. Сдув челку с глаз, он удивленно смотрит на шаманку.
   --Нэла, ты тоже из города сворачиваешься?
   --Надоело!--вздыхает шаманка.--Видишь, какая несправедливость.
   --Ни один подлец за Оррина не заступился!--ворчит Зарн.
   --А вот это ты зря. Я все слышала, а уж как я слышу... Наоборот, все за него просили, но против Старейшин не пойдешь...А тем и дела нет, что вместо одной души аж четыре загубили.
   --Как это загубили?--взвилась Ункани.--Вчетвером-то мы проживем. Оррин будет нас защищать, а ты, Зарн, охотиться. Может, и я пригожусь, скажем, новый гарпун вырезать, а еще шить умею. А если кто поранится или заболеет, то... Нэла, я так понимаю, у тебя все с собой. Птиц пусть разведывает дорогу. Проживем!
   То, что предложила резчица, мне нравится больше, чем быть растерзанным отребьями, и глаза жалко. Но и всю жизнь прожить, как дикое существо, тоже не тянет.
   --Может, сразу в другой город?--вмешиваюсь я.--Вряд ли там знают про изгнание. На крайний случай, соврем что-нибудь. Хороших охотников много не бывает, резчицы и шаманки везде нужны, к тому же механик не помешает ни в одном городе.
   --Ха! Вот это я понимаю!--громогласно радуется шаманка, даже притопывая ногой в мягком меховом сапоге.--Пошли?
   Поскучневший от бездействия Птиц с шумом срывается из-под каменного карниза и уносится вперед, пропадая в извивах пещеры. Зарн несется за ним длинными прыжками, по-охотничьи, но вскоре останавливается. Нэла, подобрав плащ, неторопливо шагает за ним. Замыкаем мы с Ункани--у меня еще немного плывет перед глазами после удара по темечку, а резчица, хитра как все Полутени, и бережет силы.
   О самом переходе много не скажешь при всем желании. Неровно промытые в скале проходы, базальт города давно уже сменился мрамором, то бело-розовым, а то и серым с пурпурными прожилками. Расплывшиеся пятна буро-зеленого лишайника и белесые--скоплений кислородных бактерий. Хорошо, не придется пользоваться клетями. В нишах и промоинах шелестят крысы, под ноги лезут пауки и скорпионы. Однажды мы обогнули гнездо земляных ос, а в другой раз охотник странно вильнул в боковой проход--такой узкий, что там и змея не пролезет--и вернулся, неся за задние лапы отъевшегося на мелкой живности крота. Гордо взглянул на шаманку. Та неопределенно повела плечом. Ункани перехватила ее взгляд и отрицательно махнула рукой. Крот извернулся, куснул Зарна, и когда тот разжал руку, крот шлепнулся о камни и, прихрамывая, улепетнул.
   --Ну и зачем?--уточняю я.
   --А как? Они не хотят крота обдирать. И непонятно, как варить.
   Ну, скажем, на первое время пожевать у нас есть. Только хватит ли до города. А, ладно. Грибов наберем, есть такой, бхуна называется, его сырым едят. И... Как раз водой тянет...
   --Зарн, а как ты по рыбке?
   --Когда я отказывался поживиться?
   Через несколько поворотов мы выходим в просторную пещеру, своды которой полностью затянуты мхом и лишайником, а из-под камней пробивается неглубокая чистая речушка. Остроглазый охотник замечает то, что приводит в восторг. Прошагав вдоль речушки, и выбрав наиболее удачное место, достает из мешка за спиной странное переплетение костяных полос и стеклянных шипов, садится на корточки у самой воды. Повозившись с этой хитроумной ловушкой, выпрямляется и довольно вытирает мокрые пальцы о завязанный на поясе платок.
   --Ха! Зарн, ты нигде не пропадешь!--одобряет его действия шаманка и по-кошачьи скользит вглубь пещеры, заинтересовавшись каким-то особым лишайником.
   Ункани отворачивается, спиной изобразив, что ее ничего не касается, и обдирает грибы--те самые бхуны--прямо под ногами. Надо же, а я и не заметил, так здорово грибочек подделывается под камни. Я перебираюсь по камням к речушке--быстрое течение перекатывает гладкие камешки, несколько симпатичных халцедончиков я по привычке вылавливаю и тут же бросаю обратно. Еще раз оглядываюсь--воронковых медуз не видно, зато есть раковины, облепившие дно. Я отбиваю несколько штук острым камнем.
   Шаманка, подкравшаяся, как всегда, незаметно, тянет меня за рукав и косится вглубь пещеры. Я оглядываюсь на Зарна, но тот не сводит глаз со своей ловушки.
   Отребье почти не скрывается, белесую шерсть отлично видно в отблеске светящегося камня. "Что, подлец, рыбки захотел?"­­--зло спрашиваю я, и эхо перебирает мой голос, словно бусины, превращая его то в резкий вой, то в свистящий шепот. Ункани возмущенно фыркает, а Нэла Шорох страдальчески заводит глаза под лоб. Понимается это одинаково--"Незачем так шуметь". Отребье молчит--или они совсем не умеют говорить, или настолько презирают чистокровок. Перепрыгнув речушку по крупным скользким камням, я надвигаюсь на него, помахивая кистенем. Вместо того, чтобы убежать, отребье бросается на меня, но я уклоняюсь и бью в голову. Отребье тяжело падает в воду, и быстрое течение уносит его.
   Тем временем Зарн с торжествующем воплем снимает со стеклянных шипов, почти невидимых в воде, наткнувшихся по неосторожности рыб--крупных, пучеглазых, с мелкой блеклой чешуей. Нэла, взяв его охотничий нож, принимается чистить рыбу, а я--разбивать раковины камнями.
   Покормившись от души и сложив остатки пищи в рюкзаки, мы продолжаем путь--не вглубь пещеры, чтобы не сталкиваться с отребьями, а вдоль реки. И питьевая вода всегда есть, и подземным тварям труднее подобраться. Крокодилов тоже не должно быть--они любят спокойные водоемы. Ункани то и дело останавливается, чтобы процарапать черточку на скале или сложить пирамидку из камней--отмечает дорогу. Ей пришлось за свою жизнь больше проплутать, чем нам. Ну, разве что охотник... Кстати, всю дорогу держится бодро, а я, если честно, каждый шаг проклинаю потрепанные сапоги--любой камешек в них чувствуешь. Нэле в тяжелом и теплом плаще не легче--то и дело вздыхает, обмахивается растопыренными ладонями. Ункани косится на нее с завистью, а сама то и дело вздрагивает от холода, и я жертвую ей свою куртку на кротовьем меху.
   Мы сворачиваем в небольшую пещеру--шагов пять в длину, в ширину не больше, недалеко от той же речушки. Спугнув стаю летучих мышей, Птиц закрепляется под низким--рукой можно достать--сводом.
   --Как хотите, но я дальше не полечу,--ворчит он, заворачиваясь в пушистые крылья.--Устал так, что в глазах темно.
   --Летун, ты прав. У нас, охотников так: где упадешь--там и дома. Лично я уже упал.--ухмыляется Зарн и, положив стрелицу под руку, падает на мох.
   Выпавший из его пальцев светящийся камень бросает отблеск на уставшее и осунувшееся лицо. Ухмылка уже поблекла, глаза закрыты.
   --Остроглазый прав,--тонко улыбается Ункани, уставшая не меньше.--Привыкший к тяготам жизни.
   Шаманка ласково укрывает Зарна своим плащом, подворачивая края с лезвиями, чтобы тот не оцарапался. Да уж, а мне всю ночь мерзнуть, куртку--и ту отдал! Хрупкая Ункани подтаскивает ко входу в пещеру крупные валуны.
   --Лень всю ночь на страже стоять, спать хочу смертельно,--смущается резчица.--Вспомнила, как Юйва камни швыряла.
   Я выкатываю тяжеленный валун, перекрывший вход в пещеру почти доверху--никакое отребье не пролезет. О том, что сдвинуть камень ему будет намного легче, нежели хрупкому чистокровке, я не задумываюсь. Змей, скорпионов и пауков, если пролезут, переловит Птиц... Рухнув без сил на мокрый мох там, где стоял, я в полной мере понимаю Зарна. Из глубины пещеры слышится звон металла по камням--не иначе, Нэла вворачивается под теплый плащ. Охотник чуть ли не мурлычет. Совсем рядом--звук падающего тела, резчицу тоже свалила усталость. Ункани придвигается поближе и заботливо укрывает меня краем куртки. Никогда еще не был так близко к маленькой смелой Ункани... Мурлыкать начинаю уже я, а Зарн понимающе хмыкает.
   Просыпаюсь я ужасно--от холода. То есть заледенел до самых глаз, даже головы не повернуть. Только усилием воли я поднимаю свое намертво примерзшее тело. Под спину мерзко сквозит--кто-то откатил валуны в сторону. Мох немного примят.
   Ункани...
   Отребья утащили Ункани. Совсем недавно.
   Где мой кистень? Догоню--мало не покажется. В том, что резчица сможет сбежать от них, не сомневаюсь нисколько, но подземные твари должны получить по заслугам.
   Выхожу из пещеры в пробитый рекой проход. Краем глаза замечаю движение у воды... Сейчас они получат!
   --Оррин, ты куда собрался? Не подождешь никого? Может, поешь сначала? И куртку заберешь? Кстати, спасибо за нее...
   Возле самой реки на корточках сидит Ункани и шумно отфыркивается, по лицу и волосам струится вода. Я подхожу и тоже зачерпываю воду горстями, умываюсь и вытираю лицо ладонями.
   --Я вот что думаю,--продолжает она,--До города идти далеко, а я не хочу до конца жизни бродить по пещерам. Надо упасть на хвост каравану, быстрее доберемся. Достаточно найти караванную тропу.
   --И как ты собираешься ее искать?--уточняет Зарн, подпирая ближайшую стену и рассеянно жуя ломтик сушеной крысятины.--Подземных духов вызывать?
   --Я тебе вызову,--ворчит Нэла, выходя из пещеры.--Ха, флейту мою сломал, она в кармане плаща лежала. Хоть склянки не подавил, уже хорошо.
   Она немного пригибается--рост у шаманки огромный для чистокровки--и одной рукой поправляет плащ на плечах, а другой удерживает забытую охотником сумку с гарпунами. Тот краснеет, потом привычно ухмыляется и подвешивает их за спину. Бормочет под нос: "Подумаешь, флейта...Я чуть не умер от холода, а никто даже согревающей мази не предложил" Под пронзающим взглядом шаманки принимается разглядывать камешек, подвешенный на шее на цепочке, и протирать его рукавом.
   Эти двое могут скандалить хоть до окончания времен, а я, наскоро перекусив, выдвигаюсь все так же, вдоль реки. Все равно дальше проход узкий, никуда не свернешь. Остается только тоненькая кромка вдоль воды, так, что приходится распластаться по скользкой скале и передвигаться боком, держа светящиеся камни в зубах, а пальцами цепляться за мельчайшие трещины в камне. С каждым шагом я все сильнее кляну Птица, хотя летун ни при чем, просто спокойно летит над водой и ловит блеклых подземных мотыльков. Кромка становится все тоньше и сходит на нет. Поскольку я иду первым, мне и плыть... Спросить бы Птица, глубоко ли там, а то я не вижу ничего, кроме шероховатостей стены перед носом, каменной кромки под ногами, да влажного блеска водной ряби. Треклятый камень зажат во рту, ни полслова не скажешь... Вдыхая носом, я спрыгиваю. Кистень бы на дно не утянул и припасы в мешке не промокли...
   Красивым прыжком я вхожу в воду и сразу же отбиваю себе ноги. Глубина--от силы по колени. Круглые обкатанные водой камешки. Светящиеся кальмары так и сквозят, хотя что им в таком мелком месте делать... С шумными всплесками присоединяются остальные, меня обдает брызгами.
   --Зарн, злодей, роняй свое тело аккуратнее!--ворчу я, отряхиваясь.
   --А ты под ноги смотри!--не остается в долгу он, выхватывая стрелицу.
   Громкий всплеск--и на иззубренном наконечнике гарпуна извивается тошнотворно-розовое тело воронковой медузы. Охотник брезгливо соскабливает ее о скалу, и поверженную тварь принимаются растаскивать мелкие рыбки. В глазах темнеет--еще немного, и медуза бы сорвала всю плоть с костей.
   Шаманка передает небольшой, причудливо украшенный флакон, просто произведение стеклодувного искусства.
   --Оррин, ты идешь первый, как увидишь еще--присыпь солью.
   Но больше ни одна не попалась, зато свод становится все ниже, и приходится пригибаться. Нырять не хочется совершенно... Но над водой чуть в сторону начинается довольно широкий коридор, сплошь затянутый паутиной.
   --А ну, расступись!--шаманка расталкивает нас локтями, долго роется в многочисленных карманах. Случайно коснувшись паутины локтем, с ворчанием отдирает ее, и кусок ткани, вырванный из перчатки, остается прилипшим к паутине. Страшно подумать, что станет с кожей, если зацепить такую паутину, скорее всего, ее обдерет так, что можно истечь кровью насмерть.
   Широко размахнувшись--я едва успеваю уклониться--Нэла закидывает что-то округло-блестящее вглубь коридора. Ревущее пламя перекрывает его сверху донизу, трусливый Птиц с писком прячется за спиной, Зарн отворачивается и жмурится от слепящего света, Ункани закрывается от жара рукавом. Нэла же выглядит страшно довольной.
   --Ха! Получили свое!
   И, дождавшись, когда огонь угаснет, храбро входит в пещеру. Своды почернели, камень еще теплый, а выжженная паутина настолько хрупка, что от малейшего прикосновения рассыпается в пыль.
   --Там кто-то есть!--Зарн настороженно всматривается в густую тьму.--Похож на паука, но я не уверен...
   Свет от камней отражается в цепочке выпуклых глаз. К паукам это существо имеет то же отношение, что глубинный житель к чистокровке--почти одного рода, но изменилось до неузнаваемости. Глаза опоясывают тело кольцом, под ними--восемь лап, усеянных шипами, прочный матовый панцирь тускло блестит. Гарпун Зарна просто скользит по нему, оставив только царапину.
   Из трещин в скале вывертывается таких еще штук пять или шесть. Зарн подбирает гарпун и явно спадает с лица. Шаманка сосредоточенно шарит в карманах. Ункани чуть отступает за мое плечо. Я половчее ухватываю кистень, хотя перед глазами плывет, но не показывать же резчице, что я боюсь чуть ли не больше всех.
   На ближайшего паука падает немаленький камень, сбивая того с ног, а Птиц (он-то откуда взялся?) закладывает лихой вираж и верещит:
   --Ну теперь делаем крылья!--и срывается с места, а мы за ним, как караваны по путеводным знакам...
   Вслед летят длинные петли паутины, я уклоняюсь и прикрываю Ункани. Нэла продолжает на бегу звенеть плащом, вынимает из кармана что-то округлое и кидает за спину. Ничего не происходит. Шаманка ворчит сквозь зубы, Зарн тянет ее за руку, глазищи тревожно поблескивают. Резчицу приходится чуть ли не тащить, прихватив поперек туловища, как котенка--ноги подламываются... коридор резко сворачивает, и нас выносит в обширную пещеру с характерными светящимися метками на стенах. В твердом камне выдавлены глубокие колеи, оставленные караванами за пять тысячелетий, между ними растут хилые лишайники. Эхо перебрасывает от стены к стене нарастающий грохот, к которому примешивается резкий голос:
   --Ах, чтоб тебя, прет вперед, не глядя, чуть не под колеса!
   Резко свернувшего Зарна сносит назад, тот врезается в чуть отступившую шаманку. "Не ушибся?"--сочувственно спрашивает Нэла, на всякий случай закрывая страдальца собой. Прислонив ослабевшую резчицу к скале (хотя можно было и к шаманке прислонить, ее даже длинный Зарн с места не сдвинул) я протиснулся вперед. Ну так и есть, как по заказу.
   --Вы чего носитесь, подземный дух вас забери?--на лобовой броне огромной как скала самоходной машины восседает невысокий чистокровка, чуть полноватый, как все караванщики, в диковинной курке из черного меха с белыми пятнами, капюшон спадает на глаза, от тонких губ тянутся едва заметные морщинки, полторы сотни ему уже есть.
   Несколько таких же машин с лязгом и грохотом останавливаются чуть поодаль, хмурые караванщики ворчат, самые ушлые уже спрыгнули и разминают ноги. Особо добрые потянули дубинки из-под сидений, ножи и духовые трубки из рукавов и карманов, но старший караванщик отмахнулся:
   --Отставить, все свои. На отребьев не тянут, хотя и потрепанные ужасно.
   Нэла явно пользуется поддержкой духов, иначе какая сила помогла ей сориентироваться на месте:
   --А вы куда путь держите? И куда? И что везете?
   --Вышли из Анавора,--охотно втянулся в разговор караванщик,--продали железо в Мореоне, теперь везем в Вилвани дары моря. Там, может, тканей наберем, они везде хорошо идут.
   --А чистокровок?--оживает Ункани, отлепляясь от скалы.
   --Ну что ты...--страдальчески вздыхает караванщик.--На таких развалюхах--и детей возить? Ну его...
   --А если постарше и таких уставших, что им нет дела, на чем добираться?--резчица ловко извлекает из-под безрукавки небольшой, но увесистый мешочек из бледно-зеленой кожи морского змея.
   Узрев на изящной ладони Ункани приятно блестящее серебро, караванщик добреет:
   ­­­­--Конечно, доставим. Забирайтесь. Извиняюсь за беспорядок. Вон та--полупустая...
   Внутрь машины даже худущий Зарн пробирается с трудом, сложившись чуть не пополам. Нэла, гораздо шире в плечах, протискивается боком, брезгливо подобрав плащ. Я сначала подсаживаю Ункани, очень уставшую и довольную собой, потом забираюсь сам. Радуюсь, что я такой хрупкий и маленький, брат бы не развернулся. Под рукой проскальзывает хитрющий Птиц.
   ...И почему мы пешком не пошли, тут всего каких-то три недели ходу... Мало того, что кузов трясет, как мокрого крысеныша, так еще и рыбой пропах насквозь. Пожевать, разумеется, нечего. Караванщикам самим еле хватает, а рыба--на продажу. В больших таких бочках, сложенная слоями и пересыпанная солью. Ушлый, как все охотники, Зарн попытался открыть бочку, подцепив крышку широким ножом, но та держалась намертво. Конечно, мы взяли съестное еще когда выходили из города, но запас иссякал стремительно. Самое приятное--то, что ночами не приходится мерзнуть, милосердные торговцы одолжили нам меха фантастической окраски, купленные в невообразимо далеком городе, пропахшие рыбой и замурзанные настолько, что уже пропала надежда сбыть их даже по бросовой цене. И так скучно, что просто жить не хочется. Один раз вызвали починить двигатель, на все остальное время спим или отвлекаемся тягучими разговорами. Даже общество Ункани не радует. Шаманка с Зарном постоянно скандалят, но тоже как-то нехотя. А когда Нэла начинает с резчицей решать духовные вопросы (в прямом смысле--перебирать малопонятную и загадочную жизнь подземных духов), мало не кажется никому, я укрываюсь замурзанными мехами с головой, охотник забивается в угол, прячась за бочками, а Птиц свисает с потолка со страдальческой миной, аккуратно свернув уши.
   На третий день мы отлежали себе все кости и прокляли все на свете. День пятый--иссякли запасы еды и еще кое-что произошло...
   Даже через громыхание мотора (который я самолично перебрал, и все там работало нормально, а вот опять загремел) хорошо слышно нарастающий гул в глубинах, твердая порода под колесами как будто пружинит, словно мягкий мох. Караванщики перекрикивают гул:
   --Останавливаемся, все в укрытие!
   --Не поможет, только своды города защитят нас, а до города еще...
   --Что за чушь, никогда здесь не было землетрясений, просто не может быть, цельный пласт пересекаем!
   --Тогда какого подземного духа тут творится?!
   Ункани вцепляется в меня, ее начинает бить крупная дрожь. Я не могу двинуться с места, как будто воздух вокруг превратился в лед. Нэла перебирает нанизанные на нить бусины кварца, бледные до синевы губы беззвучно шевелятся. Зарн, забросив в угол гарпуны, лупит ногой в дверь, а Птиц верещит "Хватит дергаться, перевернешь"
   Наверное, земля взорвалась... По крайней мере, грохот просто сокрушительный. Машину подкидывает и, похоже, переворачивает, в борта и днище стучат осколки камней, а нас заваливает бочками... Я сворачиваюсь в клубок, чтобы голову не разбило, а в спину прилетает что-то тяжелое. Какая уж тут увертливость, на открытом пространстве я бы уклонился, но запертым в столь узком месте... От удара перехватывает дыхание. Может завалить камнями полностью, так что никогда не выбраться, может отколоться кусок скалы, который просто разотрет нас в пыль, можно провалиться в глубокую пропасть, можно упасть в лавовое озеро, могут подобраться глубинные твари и сожрать нас, израненных и переломанных, может...
   Острый осколок проходит вскользь, вспоров прочный металл, как если бы это была тонкая ткань. Через пробоину тянет сыростью.
   После грохота сразу накрывает такая чистая и прозрачная тишина... Мы мертвы? Неужели... да нет, не могли, с чего бы. Тишину прорезает длинный вздох. Первым подает голос, выползая из угла, изрядно помятый Птиц:
   --А чего приуныли-то? Если дышим--значит, живы!
   -- Ха! Хвала подземному духу, обошлось!--Шаманка, отряхиваясь, поднимается с пола и упирается головой в свод.
   --Похоже на то. Успокоенным так плохо не бывает, по крайней мере, им не больно...--ворчит придавленный бочкой Зарн, силясь вывернуться. Камень тускло освещает его разбитые, ободранные руки.
   Нэла, цепляясь плащом, протискивается к нему, помогает откатить бочку и принимается промывать и перевязывать раны. Осколок чуть задел охотника, оставив длинный порез через всю руку. Мне повезло больше, а Ункани и вовсе получила лишь несколько царапин. Она вздрагивает и открывает глаза.
   --Оррин, я знала, что ты меня спасешь...
   И смотрит так, что я неудержимо краснею и бормочу что-то вроде "Да ладно, мы все легко отделались, конечно, потрепало, но живые". Резчица разжимает сведенные пальцы и, отряхнув свою безрукавку из шкуры морского змея, протискивается через пробоину--маленькая и легкая. С шорохом спрыгивает, наверное, на мох, и зовет:
   --Вылезайте, здесь безопасно!
   Я вылезаю из покореженной машины, ободрав локти о неровно выгнутый и изорванный металл, мягко падаю на мох, которым выстлана чуть не доверху высокая сводчатая пещера. Далеко вверху теряется край пропасти, с которого мы и упали, содрав длинную полосу мха. По всей пещере разбросаны обломки скалы, явно свежеотколотые. Землетрясением, наверное, отломило... Накрой нас хоть один такой осколочек... Хорошо, что вскользь прошел.
   На белесый мох приземляется потрепанный и перевязанный в трех местах Зарн и ловит на руки Нэлу, придерживающую плащ. Спустившись на мох, шаманка принюхивается и морщится. Тут я замечаю, как из ближайшей моховой кочки прорывается зеленоватый пар, вокруг расплывается гнилостный запах. Я закрываю нос рукавом и лезу за клетями, помню, мы брали их с собой. Заодно сую за пазуху Птица, не способного пошевелить разбитыми крыльями. Осматриваюсь в поисках мешков...как назло, по ним прокатились бочки с рыбой. Медные сосуды с кислородными бактериями раздавлены, лопнули в нескольких местах и уже никуда не годны. Не хватало еще задохнуться насмерть какой-нибудь дрянью...
   Я выпрыгиваю в пещеру, отмахиваюсь на вопросительный взгляд Нэлы, та негромко вздыхает: "Так я и знала. Не разбить клети не могло... хорошо, что сами живы". Охотник, мучительно заведя глаза под лоб, что-то отвечает, косясь на поврежденную руку. Пар прорывается совсем близко, и Ункани, закашлявшись, сползает на мох. Я бросаюсь к ней с криком:
   --Шаманка, противоядие давай!
   Голоса Нэлы я уже и не различаю--он расплывается в неземной музыке. Что-то мягкое и пушистое накрывает со всех сторон. Подземная тьма становится гуще... И кажется, скала под нами разломилась надвое от очередного толчка.
  
   (Зарн)
   С каких это пор крысы ловят чистокровок? И почему я, почти самый ловкий охотник в городе, лежу на голых камнях крепко связанный--так, что сдвинуться не могу. Более того, надо мной склонились крысы, целых три штуки, все ростом с человека. И у одной белесая шерсть заплетена в косички, голова другой почти скрыта кожаным капюшоном, а третья вдела в округлые уши аметистовые серьги, блестящие даже в темноте. Не спорю, Нэле бы такие подошли куда больше... Крысолюд в капюшоне широко оскаливается, щуря красные глаза, и выдает, слегка растягивая слова:
   --Здравствуйте, человечеки!
   Собравшись с силами, поворачиваю голову. Нэла увязана не слабее меня, а глаза безнадежно закрыты. Очень жаль, кто может показать себя в разговоре лучше, чем шаманка? Поворачиваюсь в другую сторону. Никого. Может, что-то с глазами? Вроде нет, различаю каждую мельчайшую трещинку в полу синего мрамора, на коем лежу. Где же Оррин-то с Ункани? Может, крысолюди что знают?
   --Здравствуй, если не шутишь,--отвечаю я. --А зачем вы нас связали, мы же тихие. Лежали себе, никого не трогали.
   --Мы вас спасли!--довольно улыбается крыса в серьгах. --Как же вы попали-то в пещеру ядовитых испарений? Там ничего ценного, ни кротов, ни рыбы, мох бесполезный...
   --Да так, погулять вышли.
   --Пока останетесь у нас, а там посмотрим, чем вам помочь. Я Зира, с косами Зисс, а вон Зирэй. Мы живем в поселении.
   --А я Зарн. Ничего себе, у меня что, в роду крысолюди были?
   --Сам ты крысолюд, --обиженно прижимает уши Зисс,--а мы народ Йирн.
   --Приятно слышать, а то думала, к отребьям попали,--возвращается к жизни Нэла. --Проявите милосердие, развяжите нас. А потом мне будет интересно побеседовать с нами.
   Зирэй развязывает нас, и я наконец-то могу подняться в полный рост. Нэла, ворча под нос и явно призывая на помощь всех подземных духов, растирает затекшие ноги. Крысолю... то есть йирны, смотрят на нее с жалостью. Кстати, ростом они действительно с некрупного чистокровку, и по телосложению почти такие же, только плечи более покатые, и длинный розовый хвост (у Зиры--украшенный ярким шелковым бантиком) никто не отменял. Одеты они в туники из тонко выделанной кожи, вышитой стеклянными и каменными бусинами. Да, Оррин бы восхитился замысловатыми узорами... К слову, где он? Может, тоже лежит связанный?
   Оглядываюсь с высоты своего роста. Обычный подземный город в синем мраморе... Ну, почти обычный. Начиная с того, что пещеры не закрыты прочными металлическими дверями, а занавешены тканью или плетеными ковриками из кротовых шкурок. И как не мерзнут? Механизмов тоже не видно, но живут же. Вода--в реке, рассекающей надвое поселение, воздух очищают расплывшиеся по сводам колонии кислородных бактерий. Очень много разноцветных грибов, особенно светящихся. Крысы беспрепятственно бегают по всему городу, и никто их не трогает... переловить бы их, а хвостики засолить. Но тогда йирны сами меня высушат и съедят. Хорошо, что хвостики, которые я брал в дорогу, мы с Оррином подъели еще на третий день путешествия.
   Крупный крысолюд с порванным ухом, зайдя в воду по колени, ловит рыбу какой-то странной ловушкой--переплетением из множества тонких полос, стянутых узлами. Но ясно, что не поможет ему такое приспособление--огромная рыбина в светящейся желтыми огоньками чешуе запросто рвет его в клочья. Чистокровочьей ловкости хватает, чтобы достать из-за спины стрелицу. Поймавшие нас йирны даже не отобрали оружия. Еще взгляд, и все вокруг становится пронзительно-холодным и ясным, словно из чистейшего стекла, а приплюснутая рыбья голова приближается, я хорошо вижу ее глаз--выпученный и обращенный вверх...
   --Ха! Зарн, ты, как всегда, бьешь без промаха!--восхищается Нэла, подпрыгнув на месте.
   Но я не особо прислушиваюсь, а уже сбегаю по мокрым каменным уступам и, прихватив кончик гарпуна, чуть видневшийся из воды, пытаюсь вытянуть рыбу. На острые плавники намотаны остатки кожаных веревок, в которые йирн-рыбак вцепляется намертво, до побеления когтей, и общими усилиями мы вытаскиваем добычу на берег.
   --Ну, как делить будем?--уточняю я,--Поровну или по справедливости?
   --Отдам всю рыбу вот за такую штуку,-- крыс показывает на гарпун, а потом и вовсе ухватывается за него, мучительно пытаясь вытащить.--Только не понимаю, как им можно поймать небольшую рыбу... Сетями намного легче.
   ...Если вернусь хоть в какой-нибудь город, обязательно расскажу этот секрет чистокровкам, не знающим сетей. Йирны плетут их из кожаных полос, пропитанных жиром, но, думаю, из шелка получится не хуже. И рыбу, и зверя ловить сетями гораздо сподручнее, когда нельзя поставить ловушки со стеклянными шипами. Но так получилось, что йирны не знают гарпунов, а стрелиц я наделать не могу. Во-первых, не из чего, во-вторых, только Оррин может понять, как нужно поставить пружины.
  
   (Нэла)
   Чего не случается с путешествующими чистокровками... Зарн, душа моя, взялся тренировать йирнов. Ха! Ну что ж, успехов ему в столь полезном деле, но хорошо бы ознакомиться с городом--очень уж необычные существа его населяют. И сам по себе... Никаких механизмов не слышно, но тише от этого не становится. Йирны стучат когтями по каменному полу, река шумит, крысы пищат. Но то, от чего я давно отвыкла, слышится беспрерывно: топот маленьких лапок, гулкие удары кожаного мяча и россыпи смеха. Последний раз я слышала что-то подобное, когда еще не носила шаманского плаща--нас было пять или шесть, еще не разделившихся на Шорохов, Остроглазых, Полутеней... Для любого чистокровочьего города это немало.
   А маленькие йирны носятся чуть ли не десятками--намного меньше ростом, с чистой, почти прозрачной шерсткой, в ярко выкрашенных одеяниях. Иногда мелкие цепляются за более крупных--наверное, младшие братья-сестры, которые еще сами ходить не умеют...
   --Наэ-р-ла,--с трудом произнесла Зира,--ты что-то хочешь спросить?
   Язык у них такой же, как у чистокровок, но говорят они более резко и высокими голосами, искажая некоторые звуки. Общий смысл понять можно, а вот имена их затрудняют...
   --Я удивлена, как у вас много детей. Города чистокровок--безжизненные глубины по сравнению с вашими...
   --Это цена выживания нашего народа,--вздыхает Зира, на дне выпуклых красных глаз сквозит усталость.--Мы по триста лет не живем...и даже по сотне редко.
   Бедные йирны... Жизнь у них как, круги на воде, а в душевных качествах обходят многих чистокровок. Вспомнить, как Старейшины обошлись с Оррином... А я даже не смогла пробраться в Цитадель и успокоить их навсегда, хотя яды смешивать умею. А Ункани--такая маленькая и такая смелая, подсыпала же яда мореонскому костерезу! Будь у нее больше времени... Надеюсь, эти двое не пропадут. Только где их искать...
   Не знаю, сколько времени я расхаживала по переплетению промытых в мраморе гулких коридоров--тех, что далеко от поселения, но ближе к ядовитой пещере. В саму пещеру я опасаюсь заходить. Не слышно ни йирнов, ни других существ. Только жуки копошатся, да очень далеко журчит вода. И глубоко из-под пола доносится едва уловимый крик: "Нэ-э-эла!".
   Оррин? Ункани?
   Я опускаюсь на пол и прикладываю ухо к истертому мрамору. Из глубин не доносится больше ни звука. Щека леденеет, ухо начинает ныть от напряжения. Как тихо, до звона. Не помню, сколько я так пролежала. Поднимаюсь, даже не отряхнув плаща. После нереальной тишины мех шелестит громко, а бряцанье клинков и вовсе отвратительно. Возможно, то, что я услышала, не было голосом чистокровки. Шум воды, свист гейзеров, измененные эхом до неузнаваемости, а может, рев морского гада или предсмертный вой отребья...
   Ха! Чем лежать и мерзнуть, лучше поговорить с крысолюдами. Хоть какое-то действие. Полдня я расхаживаю по многочисленным норам, пещерам и ответвлениям, вслушиваясь в обрывки разговоров, но никто не произнес ни полслова о пропавших чистокровках. Потом начинаю останавливать спешащих по своим делам йирнов и приставать с расспросами, пока один из них не вынимает из-за пояса широченный бронзовый боевой заступ. Уклонившись от столь явного вызова на бой, я возвращаюсь на шум реки к тому месту, откуда вышла.
   Увидев Зарна, я смеюсь до слез. Очень уморительный у него вид: охотника обсадили не меньше десятка крысолюдовых детенышей, цепляющихся тонкими лапками за руки, за ноги, ухватившихся за куртку, восседающих на плечах... Под таким грузом Зарн ощутимо пошатывается, на лице застыло страдание и удивление одновременно, и даже не пытается стряхнуть их с себя, видимо, поняв бесполезность таких попыток.
  
   (Зарн)
   Ну никак не пойму, что за жизнь такая. Как неприятности--так сразу на мою голову! Может, я не так с подземными духами общаюсь? Шаманка-то избежала обидной участи, стоит в сторонке и хохочет, а мне-то тяжело. Чистокровки так себя не ведут, даже маленькие. Хотя, их и поменьше. А у йирнов даже детеныши способны задавить числом, причем в прямом смысле. Ну проявите кто-нибудь милосердие, разгоните их.
   Нэла разворачивается и длинными прыжками уносится в один из боковых туннелей, подобрав плащ, чтобы не цеплять свозящих во все стороны йирнов. Я еще не успеваю двинуться с места, как она появляется с другой стороны, держа под мышкой кожаный мяч, и ушераздирающе свистит. Йирны замирают, и в полной тишине шаманка прокручивает сложный финт:
   --Ха! Малышня, кто со мной?
   Дышать и двигаться становится легче--детеныши по одному отцепляются, отвлекающий прием сработал. Теперь можно вернуться к охотникам и рыболовам, а то я не совсем понял, как сеть плести. И надо запомнить, чем они кожу обрабатывают, что даже от воды не расползается.
  
   (Нэла)
   Пещера--в самый раз, чтобы развернуться...для йирна. Но для рослых чистокровок она несколько тесновата. Удивляюсь собственному коварству--смогла пристроить алтарь духов, наскоро сделанный из плоского камня и поставила на него резную статуэтку работы Ункани. Только где она, эта Ункани...ей, маленькой и смелой, приходится труднее всех. Конечно, Оррин не даст ей пропасть, но... И Оррин тоже неизвестно где. Ни полслова от этих йирнов, или не доверяют мне, или на самом деле не знают...
   При помощи статуэтки и выложенного на алтарь аметистового осколка связываю подвернувшегося поблизости подземного духа и отправляю его на поиски. Ответ должен прийти во сне, а устала я за день ужасно. Или не за день? Йирны не ведут счета времени, слово "день" не имеет для них смысла. Кормятся и ложатся спать они как придется, или тогда, когда сочтут нужным. Никакого порядка, как будто совсем дикие.
   Свернув плащ и перчатки, аккуратно кладу их возле алтаря--не хватало побить склянки в карманах. Удивительно, но места хватает. Помимо алтаря в округлой пещере, скорее всего пробитой в мраморе водой, имеются два меховых одеяла на полу, каменный кувшин с водой, несколько светящихся грибов на стенах, не позволяющие ослепнуть от темноты. Насквозь промерзнув в тонкой шелковой тунике и брюках, я ввинчиваюсь под одеяло. Зарн, не просыпаясь, подвигается ко мне поближе. Я прислушиваюсь к его дыханию.
  
   --...А кого позвать? Разве что Наэ... как ее...Шороха...
   --Поможет ли? И где найти...
   --Они триста лет живут, многое знают... Да там она, в пещере. И этот, с палкой. Как его? Имя почти йирнское. Кстати, можно его использовать для защиты нас.
   Ну вот, чуть что, сразу Шорох. Еще и разбудили, надо было перед сном голову плащом накрыть. А у кого имя йирнское? Ах вы крысьи дети, Зарна обидеть решили? Ха! Сейчас как выйду, мало никому не покажется. Плащ невыносимо гремит, но охотник только фыркает презрительно. Легко жить тем, кто плохо слышит...
   --А ну выкладывайте, что у вас там!--рычу я, вылетая из пещеры.
   Небольшой отряд побитых и потрепанных, чуть не плачущих йирнов. Поджимают израненные лапы и поскуливают, на пол густо капает кровь.
   --Шелка мне!--ору,--Или еще чего-нибудь похожего. И мха!
   Крысолюд, скромно стоявший позади, внимательно на меня смотрит и тут же уносится. Успеваю заметить, что он изранен меньше всех. В том, что скромность полезна, он убеждается не впервые... Йирн с тонкими белесыми косичками, Зисс, как я помню, поворачивается спиной, шипя от боли. Кожаная безрукавка разодрана, шерсть слиплась, длинная рана от плеча вниз уже потемнела. Хм... Только этого и не хватало, отребьевый яд. Так. У меня же было противоядие... Вот оно, в кармане. Обрабатываю рану, наношу заживляющую мазь. Разжав намертво стиснутые зубы Зисса, вливаю противоядие. Как раз прибегает трусоватый йирн с охапкой лохмотьев и внушительным комком мха. Продолжаю перевязывать раненых. Кто-то наложил на порез кусок змеиной плоти--извечное средство от яда. Сделал себе только хуже, ибо змеятина явно несвежая. С отвращением отбрасываю кусок в сторону. Что у меня есть для очищения крови?
   Покуда я возвращаю страдальцев к жизни, с которой бы они расстались, со всех пещер подтягиваются крысолюди, долго наблюдают за мной. Сначала смирно стояли в сторонке, а потом начали лезть под руки, мешая работать. "А ну прочь!"--рявкнула я так, что самой надолго заложило уши.
   --Это какая зверюга вас так потрепала? Подать мне ее сюда!--разоряется проснувшийся Зарн. Только как он подошел, и я его не услышала?
   --Пожиратели,--дрожащим голосом отзывается самый побитый йирн, водя перевязанной лапой перед лицом, видимо, зло отводит.--С согнутыми спинами, длинными руками и крепкими зубами... Жрут все, что движется!
   Зарн оценивающе разглядывает страдальцев. Конечно, он уже увидел темные пятна от яда.
   --Они поймали двоих из нас,--захныкали все остальные,--а мы ничего не смогли сделать, пожирателей очень много... Они сильные и им нет дела, рыбину поймать, крота или йирна... Или даже...
   Крысолюды замолчали, даже стараются дышать потише.
   --Или разрыть место успокоения и забрать тела,--спокойно продолжает Зарн.--Поэтому мы выставляем охрану. Даже самый хрупкий чистокровка может тяжело ранить такое существо и даже обездвижить, сломав крепкие кости.
   Охотник коротко, но тяжело вздыхает--наверное, вспомнив Оррина.
   --А вот врете как дышите!--обижается Зира, непонятным образом появившаяся за моей спиной. Я не поворачиваюсь, ибо по голосу различаю даже крысолюдов.--Вас совсем мало, а силой вы уступаете им. Как вы можете хорошо драться?
   --От тычка в глаз никакая сила не спасет. А драться мы умеем. Может, и вас научим!--отрезал Зарн.--Заодно и врачеванию Нэла поучит. Придумали тоже, тухлой змеятиной яд вытягивать...
  
   (Ункани)
   Оррин, храбрый мой Оррин, ну поднимайся же. Я знаю, ты сможешь... Нет, это ужасно. Дыхание слабое, глаза запали так, будто смотришь в темные пропасти. Сколько раз он меня спасал, теперь я должна... Помню, Нэла что-то говорила об этом... Ах, да, помочь продышаться. Надавливаю ладонями чуть ниже распахнутого воротника и слышу сдавленный писк. Из-под обсидианово-черной безрукавки кротового меха выползает летун, с самым несчастным выражением на мордочке рассматривая свои крылья. Осторожно ими взмахивает, взлетает и, кружась вокруг меня, ворчит:
   ­­--Ну ты злая! Чуть кости мне не переломала. Вот хозяину нажалуюсь...
   --Не жалуйся, она хорошая. Она меня спасает!--улыбается Оррин, открыв свои огромные глаза.--Спасибо, маленькая моя смелая Ункани...
   Да, это приятно слышать, но зачем постоянно намекать на мой рост. Уже шаманка меня "маленькой и смелой" называет. Но ей можно, вон она какая огромная...
   --И к слову: где ребята? Птиц, ты охотника с шаманкой не видел?
   Тот молча уносится в ближайший коридор. Да, отсюда мы сами не выберемся--на дне ущелья, отвесные стены шершавого, пронизанного трещинами камня с блестящими прожилками уходят высоко в темноту. Насколько видно при светящемся камне--несколько коридоров расходятся в разные стороны, до половины загроможденные камнями с ошметками мха, металлические обломки и донельзя истрепанный мешок Оррина. Сам Оррин с ворчанием прислоняется к витой колонне, обломленной почти у основания. Провожу пальцами--удивительно гладкая и слишком правильная, чтобы быть природным творением. Отхожу к одному из коридоров, тоже уводящему в темноту, ощупываю стены. Тоже очень ровные, кое-где прорезанные выступами и нишами, так они лучше удерживают своды. То, что осталось от города? Или предместья города?
   --Оррин, мы спасены!--вот первое, что я говорю, вернувшись к колонне.
   Увертливый поднимается, отряхиваясь, и широко улыбается:
   --И снова ты меня спасаешь! Ну, рассказывай.
   Я молча указываю на колонну. Оррин обходит ее со всех сторон, рассматривает, чуть ли не обнюхивает, пробует на прочность кистенем, презрительно фыркает.
   --А вот теперь посмотри еще раз, может ли природа создать такие правильные очертания.
   Запавшие глаза Оррина становятся еще больше.
   --Так хочешь сказать, что...
   При всем моем уважении, иногда чистокровки бывают странными, даже такие великолепные, как Оррин. Так нелегко догадаться...
   --А если эти места покинули тысячу лет назад?--сомневается он.--Ты же знаешь, города могут стоять вечно.
   А ведь он прав! Опускаюсь на холодный пол, как недавно Оррин, и смотрю вдаль, привалившись спиной к колонне. Коридоры заполняет непроходимо-вязкая тьма, в которую я даже не пытаюсь всматриваться. Припасов с собой никаких, воды поблизости нет, грибов не видно, и даже никаких живых существ, на которых можно бы поохотиться. Идти особенно некуда, еще три дня, и... Что самое обидное, не будет даже места для успокоения, и какие-нибудь отребья обгрызут наши косточки. Бедная Ункани... Столько раз уходила от любых неприятностей с изяществом, достойным Полутени, а теперь гнить заживо на руинах старого города...
   --Нэла, Зарн, отзвовитесь!-надрывается Оррин, и эхо превращает его крики то в протяжный плач, то в дикий хохот.­--Нэ-эла-а! За-арн!
   --Бесполезно. Мы провалились так глубоко, что они даже не услышат.
   --А вот это ты зря,--через силу улыбается он.--Шаманка-то у нас Шорох, она слышит, как падает крылышко мотылька. Так что шансы есть. Нэ-эла-а!
   Скоро он окончательно срывает голос и обессилено опускается у колонны, стараясь отдышаться. Пытается что-то сказать, но слышно только слабое шипение. Заглянув в свой мешок, обиженно морщится--вода кончилась еще во время путешествия на караване.
   Издалека доносится шелест и резкое посвистывание. Отребья пришли за нами? Или--ужасные безглазые обитатели глубин? Не ожидала, что так быстро. Вынув из рукава духовую трубку, обмакиваю стальную иглу в чудом уцелевший пузырек с ядом и распластываюсь по ближайшей стене. Выступы и неровности впиваются в спину. Одежда достаточно темная, чтобы ее не заметили. Скосив глаза, вижу, как прижатые к скале руки принимают оттенки камня, даже с каким-то подобием прожилок. Теперь меня не заметят, если буду сохранять неподвижность и немного сощурю глаза--слишком большие и блестящие, чтобы быть незаметными. Говорят, некоторые Полутени способны менять цвет глаз. Шелест и шаги все ближе, Оррин поднимается и сжимает кистень слабеющими руками.
   --Увертливый, ты не поверишь, я подмогу привел!
   Это всего лишь Птиц... Радостно вереща, он кружится вокруг головы Оррина, и оглядывается по сторонам с легким недоумением на мордочке.
   На стены ложится синеватый отблеск, и из-за поворота, сжимая в руке светящийся камень, выходит...хм...существо.
   Во-первых, кожа блестит, как отшлифованный металл, в ней отражаются скалы, остатки колонны, распластанная тень Птица, лицо Оррина расплывчатым белым кругом с двумя пятнами на месте глаз. Во-вторых, от непомерно длинных рук тянутся широкие кожистые перепонки, крепящиеся у лодыжек. Фигура и лицо напоминают чистокровочьи--та же прямая спина, гордый поворот головы--но пальцы на руках и ногах непомерно длинны, уши чуть ли не на темени и огромные, как у летучей мыши, темная полоска сбегает ото лба к плоским кошачьим ноздрям. Существо открывает тонкогубый рот и выдает заливистую трель.
   --Песни и я петь могу,­­­--отмахивается Оррин, довольно быстро придя в себя, тогда как я не могла ни слова сказать.--Ты скажи, брат, как нам до города добраться.
   Зеркальное существо издает протяжный свист, запрокидывая голову. Оррин страдальчески заводит глаза под лоб и проделывает то же самое. Никакого эффекта.
   --Ты не можешь говорить?--догадываюсь я, давно пора. Я отлепляюсь от стены, выхожу на свет, закрываю ладонями рот и качаю головой.
   Зеркальный яростно верещит и машет крыльями так, что блики от светящегося камня мечутся по его коже, как испуганные рыбки в подземном море. Кажется, я что-то показала неправильно. В некоторых городах, даже в Мореоне, закрытый руками рот означает успокоение в плохом смысле. Поднимаю растопыренные ладони--знак мира, принятый во всех городах и на все времена. Зеркальный пытается улыбнуться и тоже растопыривает свободную ладонь.
   --Ну вот и поняли друг друга!--облегченно вздыхает Оррин, подвешивая кистень за спину.
   Существо, окончательно осмелев, машет худой лапкой в сторону одного из коридоров и ловко ступает по неровным камням. Очень выразительно оглядывается на нас. Птиц срывается за ним, мы с Оррином тоже. Тогда летун возвращается и просится на руки.
   --Подлец крылатый,--ворчит Оррин.--Ты еще бодро держишься. Лучше Ункани понесу.
   И действительно подхватывает меня, хоть и сам выбился из сил--тонкие пальцы подрагивают, тяжелое дыхание чуть касается моего лица. Странно, такое мягкое касание, хотя привык всю жизнь иметь дело с железом. Стянутые в хвост волосы растрепались и несколько прядей падают на высокий лоб белее кости. Потемнели от пыли, но когда-то были золотисто-сверкающими... Глядя на меня, Оррин чуть оскальзывается, но удерживается. Птиц презрительно хохочет. Жалко, не дотягиваюсь от свода камешек отломить и метнуть...
  
   (Оррин)
   Жалко, что чистокровкам не дается по три руки. Отпускать Ункани, чтобы огреть зловредного летуна кистенишком--это не дело. Тем более, что кистенем я размахиваю постоянно, а возможность понести маленькую и смелую перепадает нечасто. И пальцы уже дрожат. Много чего пережил, все-таки, но держусь на чистом упрямстве. Помню, как Зарн уносил израненную шаманку...
   Крылатое существо резко останавливается, не успевший сориентироваться Птиц с размаха врезается в свисающий сталактит. Попробуй пойми крылатого, что он объяснить хочет. Свистит, как пар в гейзере. Тонкой когтистой лапкой отмахивается на тяжеленные ворота из непонятного лиловатого сплава, отмеченные стертыми до нечитаемости надписями и утерявшим смысл старинным знаком--круг, разбитый на шесть частей закрашенных через одну. Я с большим сожалением отпускаю Ункани, та тоже внимательно смотрит на ворота. Крылатый шумно обнюхивает нас (резчица вздрагивает от отвращения), внимательно рассматривает, крепко задумывается, потирая полоску на лбу. Лиловатые отражения пробегают от макушки до пяток. Потом презрительно хмыкает и показывает на маленькую, почти не заметную каменную дверь. Косясь на ворота, хватается тонкими пальцами за шею и делает вид, что падает на пол.
   --Так это ты подкрепление вызвать хочешь, чтоб нас тут же, под воротами, и положили?
   Выхватываю кистень, а Ункани сливается со стеной. Птиц прячется ко мне за спину. Крылатое существо вздрагивает, резко свистит и поднимает растопыренные лапки. Царапает когтем по створке ворот и снова хватается за шею, а потом указывает на каменную дверь и хитро улыбается.
   --Ладно, веди!--говорю я, но кистеня не убираю.
   Дверь открывается от одного касания, и сущность, свернув крылья, протискивается в узкий проход. Изящная Ункани проходит запросто, я тоже хрупкий и маленький, но злостно обдираю локти о грубые, кое-как вырубленные стены. Еще не вполне очнувшийся от удара Птиц цепляется за кистень и свисает с него. Явно нелегкое оружие становится просто неподъемным. Покушать бы, а то ноги нисколько не держат. Да еще и Ункани... Нет, мне, конечно, не трудно было, но завтра точно кости болеть будут. Вспоминаю, как Зарн ворчал, жаловался на жизнь и просил укрепить ему кости стальными штифтами, пока милосердная шаманка не явилась растирать ему спину целебными мазями. Более довольной физиономии, чем у охотника, я не видел еще ни у кого.
   ...Это самый необычный город из существующих! Может, только в других мирах и есть нечто более великолепное. Каменный коридор сменился более просторным, с гладкими прозрачными стенами, через которые явно видно высокие своды, изукрашенные светящимися пятнами и прожилками, и больше из металла, чем из камня. И так необычно построен, что в нем не сможет жить чистокровка. Я-то привык, когда двери не выше фута над полом, а дальше--стены, колонны, балки, удерживающие своды. А этот город весь из паутинного кружева. Двери в стенах--сверху донизу, колонны не столько прямо, сколько наискось, балки тоже ни одной ровной нет, и они чуть ли не все свободное пространство заполняют. И среди всего этого великолепия, ослепительно сверкая, перепархивают или вниз головой ходят по балкам такие же сущности. Свист стоит такой, аж уши закладывает.
   Через прозрачный коридор нас отводят в Цитадель--точно по образу и подобию той, что стояла в нашем городе. После этого зеркальный широко улыбается и ускользает чуть не сквозь стену, а на самом деле--через хитро упрятанную двойную дверь. Птиц свистит ему что-то вслед, потом устраивается под потолком, уцепившись когтями за барельеф.
   --Оррин, похоже, нас хотят представить Старейшинам. Ты знаешь, где они могут быть?
   --Ну, я одну цитадель сверху донизу облазил...
   Ункани молча берет меня под руку, и мы из последних сил направляемся в церемониальный зал. Не знаю, где как, но у нас им пользовались крайне редко, даже защитников города награждали на главной площади. А в этом городе, похоже, им не пользуются вообще. Барельефы нельзя разобрать из-за намертво въевшейся пыли, все девять высоких кресел в центре зала пусты и кое-где надломлены, тонко выкованные решетки проржавели насквозь, некоторые предметы обратились в неопределимые кучи хлама, углы скруглились от богатых драпировок паутины, у колонны прочно обосновалась стайка ящериц. Ункани тяжело вздыхает.
   --Может, в кабинетах?--вспоминаю я.--Или даже в личных покоях.
   Ни в одном из девяти кабинетов не было живой души, разве что крысы или бабочки-кровопийцы, а в личные покои мы даже и не заглянули, и так ясно, что никого мы там не найдем. Осторожные старейшины всегда оставляют охрану, когда находятся в покоях, а тут даже обычной боевой кошки нет.
   Ункани останавливается, прислушиваясь, потом указывает на дверь чуть дальше по коридору. Через несколько шагов я тоже слышу неясное посвистывание, и даже негромкий стук стекла и керамики.
   Это помещение выглядит намного приличнее, чем покинутый церемониальный зал. Стены надраены до такого состояния, что сверкают не хуже зеркальных обитателей этого странного города, лампы под потолком сияют ровно, даже какие-то шкафы сохранились в приличном виде, ни признака крыс и паутины. Но это я замечаю гораздо позже, вертя головой так, что многострадальная шея чуть не отвалилась. Первое, что притягивает взгляд, это резной базальтовый восьмиугольный стол, за которым восседает четверо крылатых, ловко орудуя двузубыми вилками и тонкими иззубренными ножами. Указывают на свободные места, придвигают узорчатые стеклянные тарелки, выдают непонятные, но приветливые трели. Ункани нерешительно присаживается, я тоже. Кистень цепляется за спинку стула, потому приходится сидеть, невероятно изогнувшись. Чувствую, как вздрагивает резчица. И неудивительно--на тарелках аккуратно выложены жука размером с ладонь, запеченные и облитые полупрозрачным соусом. Зеркальная сущность, сидящая напротив, блаженно улыбается и вонзает вилку в паука, беспомощно разметавшего по тарелке тонкие лапы. Странная у них кормежка, чтоб не сказать больше. Даже страшно подумать. Но... Похоже, внутри у меня завелся зверь целиком из шипов и когтей, и теперь он беспокойно возится, разрывая все, до чего успевает дотянуться. Правильно, сколько времени не ели... И вроде никто не отравился. Попробуем... А между прочим, удивительной вкусноты блюдо!
   Запив необычную трапезу отваром из корешков, один из зеркальных--в алом одеянии в виде куска ткани с прорезью для головы и двумя ленточками по нижнему краю, завязанными на лодыжках--поднимается. Смерив меня и Ункани по очереди задумчивым взглядом, хватает под локти и ведет в непонятном направлении. Я пытаюсь извернуться и достать из-за спины кистень, но природная ловкость меня подводит. Резчица же выглядит явно повеселевшей, из ее огромных глаз исчезла вечная печаль, а кожа остается чуть розоватой, хотя при ближайшей опасности все Полутени начинают сливаться с фоном. Я тоже не вижу чтобы движение вокруг меня замедлялось. Или чувство опасности нас покинуло, или побои и всякие неприятности пока откладываются.
   После затяжного странствия по коридорам разной степени заброшенности, зеркальный распахивает перед нами слегка поржавевшую дверь, кивая на застеленное мехами и шелком возвышение в дальнем конце комнаты. Да, отдохнуть бы не мешало... Тем более, что в симпатичной стене, обитой мягким зеленым пластиком, обнаружилась небольшая дверца, которая ведет в умывальню. С подачей воды тоже все в порядке... Так что поплескавшись от души--строго по очереди, не подумайте плохого--мы устраиваемся отдыхать. Я сворачиваюсь в клубок у края возвышения, положив под локоть кистень и закрывшись мехами с головой. Вспоминаю, как Нэла Шорох рассказывала о своих страданиях--ей приходилось закрывать голову, чтобы посторонний шум не мешал спать. И где теперь она? Надеюсь, Зарн не даст ей пропасть, охотник все-таки.
   Уже засыпая, чувствую, как тонкие пальцы развязывают ленту, которой я стягиваю хвостик и аккуратно перебирают отмытые до изначально-золотистого цвета волосы. Развернувшись, крепко обхватываю резчицу за талию, и получаю в ухо рукояткой собственного кистеня. "И где твое чувство опасности, храбрый мой Оррин?"--ехидно фыркает Ункани и устраивается на моем плече.
   Утро начинается неожиданно и неприятно--кто-то самым жестоким образом свистит в ухо. Разомкнув намертво сросшиеся веки и отбросив от лица черную как отчаяние прядь, первым делом я замечаю давешнего зеркального в алой накидке, а потом--Птица, которого тот держит под мышкой. Этого хватает, чтобы со смущенной физиономией попытаться заползти под возвышение и хорошенько стукнуться, ибо оно оказалось монолитным. "Ах, чтоб тебя, совсем чувство опасности потерял"--ворчу я и слышу подозрительный стук с другой стороны. Отряхиваясь, поднимаюсь и вижу, как по ту сторону возвышения встает во весь рост Ункани, потирая лоб. Потом она, с нереальной быстротой орудуя гребнем, собирает черные волосы в сложную прическу, а я кое-как стягиваю взлохмаченные патлы лентой и поправляю изрядно потрепанные одеяния. Зеркальный что-то свистит, и Птиц выдает:
   --Кто вы и откуда родом?
   Это он издевается или как?!
   --Ты что,--говорю,--опять головой в стенку приложился? Это ж я, хозяин.
   --Да я знаю,--ворчит летун.--Вот, он спрашивает. Кстати, его имя по-чистокровочьи звучит как Созерцатель.
   --Так ты понимаешь, что они свистят?--огромные глаза Ункани становятся еще больше.
   --Еще бы не понять, это язык летунов, мы так общаемся между собой. Хоть кто-нибудь слышал, чтобы мы решали свои летуновские дела на чистокровочьем? Вот и я о том же. А теперь объяснись.
   Созерцатель нетерпеливо подсвистывает.
   --Я Оррин Увертливый, родом из Крисви, механик и ювелир,--называюсь я, церемонно поклонившись.
   Птиц выдает ушераздирающую трель.
   --Ункани Полутень, рожденная в Кьерне. Резчица по кости, еще много знаю о строительстве,--отрекомендовалась Ункани.
   Прежде чем Птиц успевает расшифровать, зеркальный Созерцатель впадает в ярость, хлопая крыльями и выронив летуна на каменный пол. К счастью, я успеваю перехватить Птица в падении.
   --Дикие существа!--Птиц обиженно шмыгает носом.--Мало того, что швыряется, как бешеный, а еще у них самкам не положено держать ответ. Ну что за...звери!
   --Хороший вопрос... Сами-то вы кто и в каком городе мы находимся?
   Вот зря я это спрашиваю. Потому как Созерцатель свистит долго и переливчато, как только дыхания хватает. Птиц, закатив глазки, в меру сил обеспечивает перевод:
   "Это город Сиари, а сами мы--Сверкающая раса, так нас нарекли создатели, еще до угасания прилившие кровь летучих мышей. Там, где стоит город, раньше добывали особый металл, из которого получали энергию и оружие. Мы не знаем, каким образом. До угасания люди были велики... Но невидимые лучи, испускаемые металлом, приводили к медленной смерти. А для городов использовали любое углубление, любую трещину... Тогда люди заметили особую породу летучих мышей, изменившихся настолько, что обживали шахты без вреда для себя--их кожа отражала опасные лучи так же хорошо, как и обычный свет. Ученые воспользовались этим, превратив людей не в таких тоненьких большеглазых существ, а наполовину летунов. Нам достались крылья, блестящая кожа, длинные пальцы... но мы уже не могли говорить, так как изменилась и гортань. Пришлось выдумать свой язык, который потом переняли ваши летуны"
   --Так ты, Созерцатель, моему Птицу родственник?--не удерживаюсь я от подколки. Летун благоразумно молчит... Тогда я спрашиваю уже серьезно:--А старейшины-то ваши где?
   Сверкающий горестно вздыхает, страдальчески прижимает лапки ко рту и отвечает:
   --Нет у нас больше старейшин. Умерли от вредоносных лучей, хотя цитадель полностью защищена. Но спустились навести порядок в городе, и... Хотя не скажу, что их ужасно жалко. У нас и так в городе полный порядок, как от основания. А у вас как?
  
   Следующие полдня проходят в повествованиях о городах, чистокровках, и всем, чем мы живем, будь то добыча меди, приготовление пищи или служение культам. За трапезой я поражаюсь способности Сверкающих одновременно говорить и есть. Мы с Ункани так не можем, но я слышал, что древние летающие существа птицы могли. По-моему, птицы--это те же летучие мыши, только у них клювы были и крылья не кожистые. Несколько зеркальных присоединяются за едой и тоже внимательно выслушивают. Поначалу придираются к Ункани, не позволяя ей произнести ни слова, но потом привыкают, тем более, резчица очень многое знает о городах. Очень удивляются украшениям из камней и узорчатой резьбе или гравировке. Меры по очищению крови тоже принимают, но не детенышей в другой город отправляют, а наоборот, берут себе взрослых существ. Да, городов, подобных Сиари, не меньше, чем чистокровочьих, но Сверкающие могут перелетать большие расстояния...
   Когда мы уже не в состоянии вымолвить ни полслова, Сверкающие покидают нас и расходятся по своим делам. Тогда Ункани осушает кувшин воды и высказывается:
   --А по-моему, Созерцатель врет. Не знаю, в чем, но точно врет. И вообще они сами по себе странные, того и жди предательства. А чувство опасности их не замечает.
   --Точно, точно. А надо бы осмотреться...
   Отдышавшись, мы принимаемся осматривать цитадель, хотя дело это почти безнадежное, используются только несколько помещений, остальные пребывают в ужасающем запустении. Даже личные покои старейшин, в которых не осталось богатого убранства, созданного еще до Угасания... даже пластиковое покрытие со стен ободрали, и, судя по восхитительной толще пыли и выводкам крыс по всем углам, довольно давно. Во всех девяти покоях одно и то же. Только Ункани, явно заметив что-то скрытое от моих глаз, водит растопыренными ладонями по дальней стене, отфыркиваясь и чихая от взметывающейся пыли.
   --Оррин, подай-ка свой кистенек, тут что-то интересное.
   Крепким ударом отшвырнув крысу, нахально взбирающуюся по моей ноге, с изящным поклоном подаю оружие. Резчица прицеливается и разносит полстены. За фальшивой стеной оказывается полка с полупустым стеклянным пузырьком и оплавленным обрывком пластика. На первый взгляд он кажется чистым, но, держа его над светящимся камнем, я разбираю процарапанное:
   "Мне очень жаль, что они украли весь твой запас продлителя жизни, и из уважения жертвую один флакон. Лет еще на триста должно хватить, а потом придется закупать его--химики примкнули к повстанцам. Не уверен, что вернусь. Если все-таки предпримут атаку--пользуйся акустическим орудием, я оставил одно на нижнем уровне, запасные батареи там же. Если вышло из строя..." дальше запись затерта до неузнаваемости
   Записка старейшины, кого же еще. Что такое "повстанцы", подземный дух меня забери! И что значит "ЕЩЕ триста лет"?
   Продлитель жизни.
   Чистокровки проживают свои триста и успокаиваются. Старейшины, по легенде, до полутысячи. Но...присвоить секрет, известный до Угасания--и можно жить вечно.
   Несправедливо, как сказала бы шаманка.
   Свои триста--безо всякого продлителя, настолько глубоки изменения, превратившие людей в подземных чистокровок. А они...
   Несправедливо!
   --Оррин, что с тобой? У тебя глаза во все лицо, и дыхание...странное, будто тонул и только что вынырнул.
   Явно обеспокоенная Ункани придерживает меня за плечи, опасаясь, что я сползу по стене. Перед глазами расплывается.
   --Ункани,--с трудом выдыхаю я,--маленькая и смелая, как ты меня удержишь-то... Ты знаешь, что такое "повстанцы"?
   --Я помню по древним трактатам... Когда правители были жестокими, всегда находилась горстка безрассудных, бросающих им вызов. Справедливости они добивались силой, и крайне редко. Но чаще терпели поражение--их затапливали их же собственной кровью...
   Не перестаю удивляться. Такая хрупкая и нежная, тонко чувствующая--а кости шлифует и черепа сверлит не меняясь в лице. Тем более, когда с такой милой улыбкой описывает затопление кровью... или подсыпает яд.
   Если в Сверкающей расе есть такие же...
   Вот оно...
   --Ункани, а как ты думаешь, могли старейшины не сами успокоиться? Им и помочь могли!
   --И не могли, а точно!--поддерживает Ункани.­­­--Сначала, как видишь, весь продлитель выкрали, а потом устали ждать и... помогли. Только что такое "акустическое орудие" и где оно хранится?
   --Где бы ни хранилось, его давно стащили.
   Ункани, тяжело вздыхая, ударяет по стенам еще пару раз, но не обнаружила ничего стоящего и, отпинывая кидающихся под ноги крыс, выходит в запустелый коридор. Подсвечивает камешком, рассматривая запыленные барельефы. Когда-то они были выдавлены в зеленоватом металле. Черная пыль делает очертания еще резче и выразительнее. Резчица задумчиво обводит пальцами изображение усеянной шипами рыбы с выпученными вверх глазами и оскаленной пастью. По таким стучать жалко, подумалось мне, Птиц их как-то криком проверял, а потом я аккуратно поддел барельефы и пролез на станцию наблюдений.
   Если все Цитадели по одному образу и подобию...
   Карту я безнадежно потерял еще до изгнания, но прекрасно помню, куда надо пробраться. Скорее всего, вход запечатан, но барельефы на стенах очень легко подцепить и снять.
   --Ункани,--говорю.--А ты видела, как звезды становятся ярче?
   --Маленькие такие огоньки, тысячами висящие на самом верху?--резчица перестает осматривать барельефы, оборачивается ко мне и смотрит куда-то сквозь.--Мне они иногда снятся.
   --Вот везет-то!--ворчу я и сворачиваю к ближайшей лестнице.
   Так, верхний этаж, бесполезный на первый взгляд зал с несколькими отходящими коридорами и совершенно ровной стеной. Вернее, она должна быть ровной, но барельефы прихвачены вкривь и вкось, отвратительно топорщатся и послужили домом для выводка скорпионов размером в полруки, с тусклым, будто каменным, панцирем, выпученными желтыми глазами и внушительным выгнутым жалом никак не меньше двух дюймов. Ункани обходит их по большому кругу, прижимается к стене, и я теряю резчицу из вида. В нужный момент делаю нужное движение и без промаха хватаю за хвост пробегающую крысу--природная реакция Увертливых, дополненная чувством опасности, не оставила ей шанса. Раскрутив зверюгу за хвост, запускаю ее прицельно в скорпионье гнездо. Та, не успевая опомниться, прикладывается в стену и срывается с места. Скорпионы все до одного устремляются за ней. Ункани понемногу проявляется рядом со мной и ехидно хмыкает. Я подцепляю одну из пластин рукояткой кистеня и отрываю ее удивительно легко, поднимая длинные шлейфы пыли. Маленькая смелая Ункани отдирает барельефы пальцами. Вскоре в пролом уже можно протиснуться, что я и делаю, успевая ободрать локоть. Резчица пробирается в пролом намного ловчее меня, вытянув руку со светящимся камнем, запинается за какой-то осколок и ворчит.
   Оглядываясь, я понимаю, что лезли зря. Лестница из лиловатого металла разворочена взрывом чуть не в пыль--удивительно, как своды не посыпались.
   --Интересно, это повстанцы постарались или старейшины своим "акустическим орудием" так разнесли?--задумчиво протянула Ункани, присаживаясь на корточки перед обломками.
   --Не важно,--отмахиваюсь я.--Все равно не узнать, что на поверхности.
   Резчица смотрит на меня, как кошка на свое отражение в зеркале: удивление, смешанное с ужасом и бессилием что-нибудь понять. О записках Иерры Тагавы, оставленных через пару сотен лет от Угасания, она знает, но про обзорную станцию я молчал, как убитый. Быстро рассказываю ей не только о станции, но и о "журнале космических наблюдений", и о фразе, что "через 1000 лет уже можно будет жить", как раз почти тысячелетней давности.
   --А старейшины молчали?--изумляется резчица.--Ведь уже можно выбраться на поверхность и жить как люди, а не как крысы.
   --Не просто молчали,--мрачнею я,--а заставляли замолчать других. Последняя страница, как раз со словами о новом солнце, как раз с пятнами крови. Механик был убит во время атаки отребьев и глубинных, но чистокровочьем оружием и в спину. Меня обвинили в предательстве и изгнали.
   --Правильно, живут-то они вечно. И вечно правят чистокровками, покуда те под землей.
   Голос Ункани остается ровным и спокойным, но лицо превращается в оскаленную маску, а пальцы со скрежетом сжимают металлические обломки.
   --Пошли отсюда, Оррин, а то как бы нас чем-нибудь в спину не приложили.
   Аккуратно переступая через скорпионов, вернувшихся к порядком погромленному гнезду, мы отправляемся на поиски хоть кого-нибудь из Сверкающих, хотя бы того же Созерцателя. Хотелось бы знать, научились ли они подниматься на поверхность после того, как избавились от козней Старейшин. Ведь люди до Угасания все предусмотрели, когда строили подземные города, даже то, что когда-нибудь можно будет выбраться.
   Но в цитадели не оказалось никого, даже в жилых комнатах пусто. Оброненный на пол кусочек ткани еще подрагивает--Сверкающий ушел только что.
   --По-моему, они от нас убегают...­--задумчиво вздыхаю я.
   --Не похоже, я бы почувствовала движение воздуха,--отмахивается Ункани, но тут же сливается со стеной, принимая цвет и тусклое поблескивание зеленоватого металла.
   На шее смыкаются длинные холодные пальцы, я пытаюсь их разжать, но руки соскальзывают. Краем глаза замечаю длинное мерцание пролетевшей иглы, и извивающееся тело глубинного жителя растягивается на полу.
   --И здесь пролезли...--ворчу я, растирая шею. Она еще мокрая от касания липких пальцев и страшно ноет.
   --Оррин, смотри...--резчица садится на корточки возле поверженного существа.
   На отвратительно-черном теле завязан кусок узорчатого вилванийского шелка с бахромой по краю. Платок? Такие любил завязывать вокруг пояса Зарн...
   Вот и нашли друга-чистокровку... только это и осталось от охотника, на редкость хитрого, стремящегося к любой наживе, но очень доброго душой...
   Темно-синий с волнами шелк... я должен забрать его в память об Остроглазом и страшно отомстить... Если найду Нэлу, отдам ей...это разобьет шаманке сердце... За глазами как будто кипит смола, и я не сразу замечаю, что творится вокруг.
   Складывая длиннющие крылья, Сверкающий в алой накидке склоняется над глубинным жителем, даже обнюхивает его, ощупывает длинную шею и вздрагивает, когда безглазая голова поворачивается к нему.
   --Вот такие совершили несколько набегов на наш город и даже утащили Нэлу-шаманку. Хорошо, что она спаслась...
   Созерцатель протяжно свистит и всхлипывает. Оглядывается в поисках Птица, свистит еще раз, и коварный летун вытаскивает себя из узкой ниши непонятного назначения.
   --Это накидка нашего Защитника,--переводит Птиц.--Все. Это началось... Защищать город любой ценой!
   Сверкающий, продолжая всхлипывать, становится ногами на убитое существо и взлетает, утаскивая его за собой. Спросить, что именно началось, мы не успели. Тогда я напускаюсь на Птица:
   --Треклятая ты крыса! Трус несчастный! Где тебя носило?
   Птиц с виноватым видом оправдывается, что душа у него тонкая и ранимая, к виду кровопролития не приученная.
   --Хорошо, что это не Зарна платок...--вздыхает Ункани.--Но как они пробрались, город хорошо защищен и смертелен для каждого, кто зайдет...
   --Через Цитадель. В нашем городе тоже несколько раз пробирались, но я успокаивал их. Ладно, пошли за ним...
   --Точнее, полетели,--зверею я.­­--Он ведь наверх рванул, а по стенам мы лазить не умеем.
   Тогда Ункани изящным движением прихватывает за лапы Птица.
   "Давай за ним!"--шипит резчица ему в ухо, и летун снова исчезает в полутьме.
  
  
   (Нэла)
   Нет, я так больше не могу. Честно! Стремление к справедливости когда-нибудь меня погубит, как говорила наставница. А еще она говорила: Не жалуйся на жизнь, могло бы не быть и этого. Должна сказать, крысиный город довольно мил, по крайней мере, нет шума и скрежета механизмов. Те, кто их строил, явно Шорохами не были ,потому считали механизмы бесшумными, но я-то знаю... Только маленькие йирны иногда становятся настоящей напастью. Врываются в пещерку, переворачивают все вверх дном, верещат непрестанно, а то и за плащ цепляться начинают. Это надо быть очень крепкой чистокровкой, чтобы не упасть, когда крысолюдовы дети висят на мне гроздьями. Иногда опаснее отребьев... А вот это я зря сказала, не привести бы их сюда. Складываю пальцы в отводящий знак, едва не разбив плошку готового противоядия. Да, йирнская керамика никогда с чистокровочьей не сравнится, нет того изящества. Как странно, скорпион--создание настолько ядовитое, что убьет запросто, но из них в то же время варят противоядие. Наставница это вселенским равновесием объясняет... Но как объяснить, почему крысолюди относятся с таким доверием к совершенно непонятным пришлым созданиям? Даже портрет Создателя показали. Пришлось прикусить воротник плаща, чтобы не обидеть йирнов непочтительным хохотом. Когда смахнули пыль, на портрете проявился...почти чистокровка, но кожа немного темнее и глаза не такие большие. Человек, вот кто. В белых одеяниях. И кормит с рук крысу, здоровенную такую, в целый фут ростом, не считая хвоста. Ха! Среди чистокровок ходит легенда, что до Угасания пытались создать умных крыс, которые открыли клетки и сбежали все до единой, за день до того, как погасло солнце. Считалось, что умные крысы так и живут под землей, но сильно изменились. Как видно, легендам можно верить. Неплохо бы, если о нас с Зарном пошла легенда среди крысолюдов. Может, наши изображения повесят рядом с портретом создателя...
   Снаружи доноситься шумный плеск и фырканье--не иначе, вернувшийся с охоты Остроглазый принимает омовение в струящейся через город реке. Выхожу из пещеры--так и есть, Зарн в своих крокодиловых одеяниях, с потрепанным платком на поясе, сидит на мокрых камнях, опасно свесившись до самой воды. Опускаюсь рядом, старательно отмывая руки, испачканные желтым соком грибов бхуна--хорошо, что я перчатки сняла, иначе бы испортила их безнадежно. Зарн поворачивается ко мне и широко улыбается:
   --На медведя ходили. Жаль, кры...хм...йирны не умеют стрелицы делать, а у нас Оррина нет, чтобы... Но медведя стрелицей не проймешь, только камнями завалить. Йирны тоже умеют камнями забрасывать. И отребьев потрепали хорошенько, они засаду нам устроили. Наваливались йирны по пять штук на каждого отребья и сбивали с ног, а там уже и загрызть можно. Эх, надо научить их бить в глаз, чтоб шкуру не портить. Вон, полюбуйся...
   На другом краю обширной синемраморной пещеры ушлые крысолюды уже растягивают белесую шкуру, прихватывая ее металлическими штырями. За спинами охотников подвешены на кожаных ремнях широкие боевые заступы. И где взяли? Сами сделали?
   Я поворачиваю голову на негромкое страдальческое подвывание, но не вижу никого. Вскоре из соседнего коридора, затянутого мхом, выбирается четверо крысолюдов, потрепанных и побитых, в изорванных кожаных одеяниях. На длинных зубах и широких лезвиях заступов темнеет отребьевая кровь, шерсть вымокла от более светлой крови йирнов... При этом все четверо широко улыбаются, насколько то возможно для крысолюдов.
   Зарн--вот умница!--без лишних вопросов отбегает в пещерку и приносит сверток чистой ткани и пузырек мази. Успевает поворчать по поводу нерадивых учениц. Это ко мне присоединились две милые крыски, которые быстро соображают, сразу запоминают, что с чем смешивать и где применять, даже духовные учения понимают в меру сил, но один недостаток у них--когда нужны, то их нет на месте. Здорово напоминают Птица... Интересно, где он с Оррином... И маленькая смелая Ункани.
   Чистейшей водой из ручья я промываю раны побитым йирнам и смазываю где лечебными мазями, а где и противоядиями. Зарн на подхвате--рвет ткань в длинные полосы. Он такой душка, всегда готов помочь, но перевязку я охотнику все-таки не доверяю. Впрочем, его присутствие поднимает дух крысолюдам, которые хоть и вздрагивают от боли, но не перестают хвастаться своими подвигами. Выяснилось, что один из них искалечил нескольких отребьев боевым заступом, а другой позаимствовал у Зарна стрелицу и попал пожирателю прямо в глаз.
   --А где вы заступы-то берете?--не выдерживаю я.--Что-то я не заметила, как йирны выплавляют бронзу.
   --Да в заброшенный город набегаем, когда что-нибудь чистокровочье надо...--машет один из них перевязанной лапкой куда-то в стену.--Мы их там делаем из металла. Все равно никто не пользуется...
   --И что, он совершенно пуст?--уточняю я.
   --Ну... недавно видели, что там чистокровка расхаживал и разговаривал с летучей мышью. В кротовой куртке, похоже...
   "Эй, кто-нибудь видел чистокровку в кротовой куртке? Да, такой же, как я, только поменьше ростом. Оррин... Он еще разговаривает с летучей мышью. С ним еще была Ункани, это резчица, у нее черные волосы и яркие одеяния. Впрочем, ее трудно увидеть, когда она этого не хочет"
   вот с таким кличем Зарн в первые дни оббегал все поселение, пока охотнику не дали по ушам.
   Я поднимаю глаза от полосы ткани, которую накладывала на рану очень шустрому йирну, наименее побитому из всех. Лицо Зарна не поддается описанию. Не лицо, а одни глаза даже... остальное как стерло. Две черные дыры из звездных трактатов. Тонкие губы мучительно растягиваются.
   --Идем в пустой город, Нэла.--тяжело вздыхает охотник и поднимается, с ворчанием отряхивая далеко уже не белую крокодиловую куртку.
   --Куда тебе, ты на ногах не держишься,--честно говорю я, ибо Зарна явно покачивает от усталости.
   --Не важно,--отмахивается тот и шагает к окраинам поселения.
   Прошипев вслед "Нет более упрямого существа чем чистокровка, которому что-то взбрело в голову" забегаю в пещерку, хватаю плащ и перчатки, и в несколько длинных прыжков нагоняю охотника. Успеваю сгрести за хвост пробегающего крысолюда и спрашиваю, как добраться до заброшенного города. Ничем не обидевшийся на такое неласковое обращение йирн даже соглашается нас провести, и вскоре мы запутываемся в переплетении наполненных шорохами коридоров. Светящихся камней едва хватает на то, чтобы разглядеть впереди острый розоватый хвост йирна. Слабо доносящееся откуда-то рычание неожиданно приблизилось, нахлынув со всех сторон. Удается даже разобрать подобие речи, похожее на чистокровочью, но слова произносят с трудом, будто мешают излишне длинные зубы. Видать, не всех отребьев разогнали крысолюди на охоте. И йирн обеспокоенно принюхивается, дрожа всем телом. Зарн отодвигает его и исчезает во тьме. Крадется хоть и тихо, но не бесшумно, подошвы мягких сапог шелестят по камням, с писком разбегаются мелкие крысята. Хорошо, что ни одно отребье не отличается таким же тонким слухом, как Шорох. Я с ужасом жду шума побоища и криков боли, на худой конец дрожащего звона пружин стрелицы, но перестала слышать даже дыхание охотника. Через несколько ударов сердца снова появился негромкий шелест, и из непроглядного мрака выныривает смертельно мрачный Зарн.
   --Ну все, спасли Увертливого,--ворчит он.--город издалека видать, но отребьев возле него--никаких сил не хватит их разгонять.
   И даже как будто став меньше ростом, потерянно плетется уже в сторону йирнского поселения. Я успеваю развернуться на придушенный писк и мельком заметить проблеск длинных зубов. С криком "Спасай йирна" утремляюсь на скрежет когтей по полу, размахивая перед собой зажатым в пальцах светящимся камнем. Голубоватый отблеск скользит по изогнутым стенам и отражается в пустых, мертвых глазах под низким лбом. Покрытая белесой шерстью рука со вздувшимися жилами захлестнулась вокруг тонкой йирновой шеи, из раскрытого рта крысолюда вырывается едва слышное шипение. С диким взвизгом гарпун втыкается в обмотанное грязными тряпками запястье, хватка разжимается и йирн сползает на пол, а отребье с протяжным ревом бросается на меткого Зарна, тут же получив навешенными на плаще клинками по широкой спине. Едва придя в себя, йирн с размаха опускает на всклокоченную голову подвернувшийся камень, и отребье тяжело приваливается к стене. Останавливаемся мы только на синем мраморе поселения, не успев отдышаться, начинаем оправдываться перед охраной, которую Зарн же в рекордные сроки сколотил из йирнов, страдающих от того, что подземные тварьки нередко наведываются в город. Основательно обнюхав мой плащ, крысолюды напустились и на меня и на охотника: "Ну что, людишки, привели своих пожирателей в поселение! Все, скоро нас перережут всех!"
  
  
   (Зарн)
   А? Что? Где? Нэла, поверь мне на слово, в легкой тунике ты лучше смотришься, чем в плаще. Он, конечно, очень красив, из гладкого переливчатого медвежьего меха, но страшно неповоротливый. Осторожнее, шаманка, ты из меня душу вытрясешь. Какие стрелицы, на охоту мы уже ходили. Не надо по ушам лупить, гораздо лучше, когда по голове гладишь... Гладишь, я сказал, не надо меня головой в крысолюдову речушку окунать. Спору нет, приятно, что ты меня на руках носишь... Ай!
   Из маслянисто-темной воды высовывается пара рук такого же цвета и с таким же мокрым блеском. Оторвав от своих запястий длинные пальцы с присосками, я просыпаюсь окончательно. Поселение слабо освещается проросшими в стенах разноцветными грибами и кое-где рисунками Нэлы, выполненными светящейся краской. На улицах ни одного живого существа, разве что у моста, раскинув лапы, дрыхнет толстая белая крыса. Йирнские жилища плотно закрыты цельными шкурами и плетеными занавесями, прижатыми камнями. С низкого свода капает вода. Нэла, удивительно беззащитная без своего плаща и многочисленных украшений, мрачно приглаживает короткие рыжие волосы.
   --Зарн, созывай своих бойцов. Я слышу...их.
   Внимательно прислушивается, глядя в стену.
   --Их много... оборону бери на себя. Отойди, я сейчас крикну.
   Нэла глубоко вздыхает несколько раз и как будто сразу обрушиваются своды всех пещер. Я едва удерживаюсь на ногах. Шаманка опирается на мою руку и встряхивает головой, на Шорохов оно действует сильнее. Заспанные йирны высовываются из своих нор, потирая лапками красные глазищи. Нэла вкладывает мне в руки стрелицу и исчезает. Что ж, мне доводилось участвовать в большой охоте.
   --Вооружайтесь!--ору я,--Пожиратели в городе!
   --Какие пожиратели?--бурчит встрепанный со сна Зиг.--Нет тут никаких...
   --Сейчас будут,--пообещала Нэла, уже закутанная в плащ. Из-за ее спины выглядывают две неразличимые йирны с тонюсенькими косичками и в одинаковых ядовито-желтых платьях в красных завитушках: Зита и Йиса, не знаю, кто из них кто.
   Слабый, едва слышный гул переходит в нарастающий топот. Я пока не вижу ни одного отребья, а если честно, то и совсем ничего--отросшая челка, стараниями шаманки промокшая насквозь, надежно занавешивает глаза. Крысолюди обеспокоенно принюхиваются и раздраженно шипят. Чуть наклонив голову, одним глазом замечаю первые ряды отребьев. Один из них падает, сраженный гарпуном. Кто, интересно, постарался? Йирны стрелять не умеют. Перевожу взгляд на стрелицу в руках, ее пружины еще подрагивают. И когда успел? Крысолюды, разбившись на кучки по пять-шесть штук, кидаются под ноги отребьям, особо ушлые просто лупят по мощным искривленным ногам боевыми заступами. Отлетают в стороны, отброшенные пинками, и отребья проносятся мимо них, не обращая никакого внимания, хотя обычно пытаются прибить и сожрать любого йирна, не говоря уже о чистокровках. Я совершенно не по-охотничьи вжимаюсь в стену, Нэла же с разворота полосует пробегающего клинками, но тот только зажимает длинные, но не глубокие раны и пробегает, не нанеся ответного удара. Из под ног с писком улепетывает давешняя крыса.
   Убегают?
   Не нападают, а спасаются бегством?
   Кто ж их так напугал-то, не крысолюди же.
   Замечаю что-то яркое на широкой, согнутой спине отребья, прикрытой расползающейся по швам кожаной безрукавкой. Привычное уже состояние, когда все вокруг принимает стеклянную ясность, а отдаленные предметы приближаются, надвигаясь.
   Цветок, от которого отходят белесые щупальца, врастающие в плоть.
   Давно, еще до изгнания Оррина... Безглазые обитатели глубин, сжимающие в отвратительных руках рыбоподобных созданий, выплевывающих цветы-кровопийцы.
   Даже отребьев разогнали...
   --Не трогать пожирателей, сами сбегут!--надрываюсь я.--Круши безглазых!
   Нэла останавливается и прислушивается, чуть наклонив голову. Да что можно услышать в таком визге и топоте, который даже мне уши режет.
   --Зарн, в реке!
   Я отпрыгиваю и очень вовремя--растопыренные черные пальцы скребут по камням, где я только что стоял. Падая на колено, протыкаю длинную руку глубинного охотничьим ножом, уворачиваюсь от развернувшегося за дюйм от меня цветка. Оррин бы не только увернулся, а еще бы обратно метнул... Нэла командует своими подручными. Не зря у нее кувшинчик с ядом был припрятан, ох не зря!
   Из стрелицы сбиваю еще одного--гарпун вонзается в разинутую пасть. Ногой наступаю на рыбоподобное существо-оружие, отброшенное на каменный пол, и оно отвратительно скользит. Йирны все так же одолевают числом, кидаясь на каждого глубинного впятером. На чистых белых шкурках распускаются отвратительно-красные цветы, но от касаний Нэлы чернеют и рассыпаются. Нескольких крысолюдей утаскивают в воду мокрые черные руки, но те отчаянно сопротивляются, разрывая мертвую хватку когтями и зубами.
  
   (Оррин)
   ­­­­--Оррин, а ну врежь им!--верещит Птиц, устроившись на плече. Я с трудом разворачиваю длинный ствол акустического орудия, и глубинных, ползущих по отвесной стене, сокрушает в пыль. Сверкающие летают кругами, метая взрывающиеся снаряды или попросту заливают ядом из кувшинов, злобно пересвистываясь и отдирая от серебристой кожи сморщенные шарики с длинными зубами. Цветов-кровопийц я почти не вижу--они попросту соскальзывают по коже, не в силах ее проткнуть, разве что намертво въедаются в шелковые накидки. Скосив глаза на руку, сжимающую замысловатый пусковой рычаг орудия, замечаю на рукаве несколько капель бледной крови, упавшей с крыла Созерцателя. Он ворчит себе под нос, не в силах оторваться от каменного выступа и прижимает мятую тряпку и изрядно порванному крылу.
   --Проклятые безглазые твари, как они пробрались через нашу защиту? Тайный ход надежно запирается, а в городе бы они не продержались и нескольких шагов,--шипит Птиц в ухо с теми же злобными интонациями.
   --Созерцатель, ты сам видел, что они пробрались в цитадель изнутри, через источник чистой воды. Они могут долго сидеть под водой.
   Дело началось с того, что Сверкающие, которые знали о тварях из глубин больше, чем чистокровки, едва успели подготовиться к нападению. На нижнем уровне в нише за водяными насосами обнаружилось сложное устройство с длинным стволом, вид которого вызвал в памяти разворот из трактата по обороне городов, который как-то брал в Цитадели. Прикрыв глаза, я вспомнил как оно устроено и как устранить неполадки. Сверкающие вшестером потащили громоздкое орудие в верхнюю башню. А потом это началось. Водоем будто вскипел и почернел насквозь, а потом из него выползла сплошная масса растопыренных гибких рук и блинных извивающихся шей. Я заблокировал вход, но надолго их не задержало. Теперь сидим в верхней башне и боремся изо всех сил. Да и силы уже не те, Сверкающие просто падают от усталости, и сплошная темная волна подхватывает их. Многие раненые добираются до уступов и отстреливаются оттуда, выворачивая из грубых, неровных стен внушительные глыбы. В ближний бой стараются не ввязываться без необходимости, попросту сталкивая глубинных вниз, где их, разбитых и переломанных, разгрызают свои же. Ункани орудует непонятно где поднятым железным прутом, ломая растопыренные липкие пальцы и круша кости с тем же отрешенным лицом, с каким работает в мастерской. Лицо и руки приняли гранитно-серый цвет с красными прожилками, но пользы от маскировки нет никакой: глубинные не видят резчицу, равно как и все их окружающее, но прекрасно без этого обходятся. Бесшумность, спасающая всех Полутеней, помогает, но не идеально--полностью заглушить дыхание никому живому не под силу. На запястьях привязаны невыделанные крысьи шкурки, а в карманах рассованы хвостики--запах отбивать. Этого хватает, чтобы привести в замешательство и нанести крепкий удар. Духовую трубку резчица спрятала--пользы от нее против такой оравы еще меньше, чем от маскировки. И откуда их столько взялось...будто не рождались, а вылуплялись из камней. Один из Сверкающих издает протяжный удивленный визг, поднимая руки к шее. Чуть ниже ключицы свисает что-то темное, похоже, крыса. Сверкающий отрывает ее и сворачивает шею твари, бросив ее под ноги. Я успеваю разглядеть...существо имеет такое же отношение к обычным крысам, как глубинные к чистокровкам--такое же безглазое и отвратительное, а морда переходит в костяной острый клюв, испачканный засохшей кровью. Ункани пинком сбрасывает ее вниз. Ногу мне пронзает резкая боль--такая же тварь впивается чуть выше колена, и я сбрасываю ее кистенем и с разворота ломаю шею близко подобравшемуся глубинному. Пока я боролся с крысой, их собралось полдюжины. Вовремя опомнившийся Созерцатель сметает их одним выстрелом и в изнеможении опускается спиной к стене.
   --Похоже, все,--Ункани перегибается вниз, и ее голос жутким хохотом отражается от стен.
   Сверкающие один за другим устало рассаживаются на уступах башни, хрипло пересвистываясь. Птиц, до того прятавшийся у меня под курткой, зацепляется за ствол орудия и свисает, поворачивая голову с оттопыренными ушами.
   --Говорят с трудом, очень сложно понять,--изрекает он.--Первая...стена? Нет, волна. Ну да, первая волна закончилась, следующую можем и не выдержать.
   --И что теперь?--выдыхает сквозь зубы Ункани. Маскировочная окраска исчезла, но кожа, когда-то розоватая, посерела от усталости, а прекрасные малахитовые глаза запали.
   Выслушав негромкий, прерывающийся свист Созерцателя, Птиц отвечает:
   --Можно запереть их в Цитадели, а самим перебраться в город. Так мы спасемся. Глубинные не выдержат смертельных лучей.
   --И чистокровки тоже,--мрачно добавляю я.--Тем более, системы жизнеобеспечения находятся в Цитадели. Может, в городе и есть бактерии, очищающие воздух, но без очищенной воды мы не проживем.
   --Тогда укрепимся и будем держать оборону,--переводит Птиц слова Созерцателя, а потом добавляет от себя:--Замучили уже, говорите много. Я устал переводить и вообще жрать хочу!
   --Поговори еще, и тебя съедим,--ворчит резчица. Вредный летун подцепляется к стволу орудия, свесившись вниз головой, и заворачивается в крылья с самым безразличным видом.
   Ункани подсаживается рядом и подносит к моему рту кусочек гриба, а еще один протягивает Птицу, который заглатывает свою порцию с нереальной быстротой.
   --Бедный Оррин,--вздыхает резчица.--устал смертельно... Глаза у тебя покраснели, как у крокодила.
   Я изворачиваюсь, чтобы поцеловать кончики ее пальцев. Почаще бы она со мной так обращалась. Конечно, покормиться я и сам могу, но...
   --Они идут!--вздрагивает Ункани, серея до гранитного цвета и бесшумно ускользая на другой край выступа.
   Я опасно свешиваюсь вниз. В темноте ничего не разобрать, но мокрое шлепанье тысячи ног не оставляет сомнений. Орудие разряжено только наполовину, есть шанс отбить и эту волну, а потом что?
   Заворачивая широкий круг, Сверкающий в изорванной, когда-то зеленой накидке опускается рядом с Созерцателем и взволнованно свистит. Замечаю, что ухо у него раздроблено, а зеркальная кожа усеяна следами мелких зубов.
   --Они в город пролезли!--придушенно пищит Птиц, забиваясь под безрукавку, его крылья сильно дрожат.--Лучи не убивают их, вот что странно. Жители пытаются спрятаться в Цитадели, но...
   Ситуация отвратительная. И бежать некуда, и отстреливаться негде, и заряд в орудии кончается. Нечего даже и думать отмахаться кистенем, вон их сколько лезет. Страшно даже подумать, сколько мы их успокоили, но глубинные твари даже не заметили потерь.
   Созерцатель пытается взлететь, но раненое крыло беспомощно подламывается, тогда он выпрямляется во весь рост и оглашает башню протяжным визгом. Летун под безрукавкой перестает дрожать.
   --Сверкающие! Пришла пора покинуть Сиари! Пусть город достанется ползающим, но они не заполучат больше ни единого из нас! Все в покинутый город, его легче будет защитить. Я его видел, я поведу вас!­­--докладывает приободрившийся Птиц.--Взлетайте, ползающим никогда не достать вас! Помогайте подняться раненым!
   Двое Сверкающих подхватывают меня под плечи длинными пальцами на ногах, точно так же поднимают Созерцателя и Ункани, и взмывают под самый свод башни. Созерцатель худой лапкой касается двери из лиловатого металла, и она легко откатывается в сторону.
   --Не бойтесь, чистокровки, не отравитесь, проход чист!--переводит его слова Птиц.--Все в покинутый город!
  
   (Корабль "хищница")
   --Шарна, ты хоть сама понимаешь, что говоришь? Ты посмотри, насколько все изменилось за столь долгий срок. Трудно найти что-либо.
   Шарна Отранд презрительно фыркнула и воззрилась на старинную звездную карту, порядком затертую по краям. Ее, зулинку огромного роста, с черным волосами, стянутыми в узел, кривым коршуновым носом и жирно подведенными глазами, похожими на метеоритные пробоины на серебристом лице, труднее всего принять за ученого, кем она и является. Жестким взглядом она, кажется, может смести гору.
   --Карты подлинные,--отрезала Шарна.--Я лично нашла их в древнем звездолете. Сама знаешь, металлоткани более совершенны, но и пластик может сохраниться на тысячи лет.
   --Пусть так,--кивает помощница, откидываясь в глубоком кресле. Расовая принадлежность у нее стерта полностью: кожа не имеет ни великолепного серебристого сияния зулинов, ни роскошного оливкового цвета аклорианцев, а нежно-персиковая, но не усеянная шипами, как у Улмарри. Глаза слишком велики для обитателей Вечной Ночи-4 и малы для жителей Нимфы. То есть ни на одно существо из плоти и крови она не похожа как внешне, так и по сути. Ее, робота, создавали так, чтобы не было обидно ни одной расе. Нарекли творение рагнарским именем Андра, хоть до рагнарки ей не хватало двух дополнительных рук, но она самовольно назвалась легкомысленным Андромеда. Позже у творения проявились и другие человеческие признаки, например, любовь к музыке. Провальный результат эксперимента решено было уничтожить, но Андромеда такого шанса не дала, таинственно исчезнув. Как все самообучающиеся роботы, в технике она разбирается великолепно, и отключить сигнализацию, а потом угнать звездолет ей ничего не стоило. Дальнейшие поступки были и вовсе непредсказуемы, начиная с кражи книг по оккультизму и заканчивая тем, как Андромеда пробралась на корабль эры Первого Переселения, где и столкнулась с Шарной.
   --А ведь логично,--задумчиво изрекает Шарна после недолгого размышления.--Поиски будут затруднительные. Планету еще можно отличить по очертанию континентов, но вряд ли на ней что-то осталось.
   --А очертания не могли измениться?--уточняет Андра.
   --За столь короткий срок? Да, но не значительно. И я знаю эти остывшие планеты. Космический холод...любой материал станет хрупким, и первое же землетрясение превратит целый город в горстку пыли.
   --Не забудь еще повреждения от метеоритов.
   --Метеориты не часто попадают,--отзывается Хеддвильд, женщина-рептилоид из Дальнего Предела, капитан и штурман корабля "Хищница", достаточно цивилизованная, опытная в управлении звездолетами и не отказывающаяся от риска.--Но все равно удивительно, зачем вам понадобился покинутый мир, застывший и печальный.
   --Разве не Хеддвильд заявила, что готова направиться хоть через всю Вселенную, если хорошо заплатят?--уточняет Андра.
   --Да, Хеддвильд все равно, лишь бы платили,--широко скалится капитан и уходит в рубку, приволакивая по стеклянно-гладкому полу длинный хвост.
   --Самое сложное было заполучить деньги на исследование,--вздыхает Шарна.
   --Ну, кому как!­­--ехидно улыбается Андра, пошевеливая длинными пальцами, из которых на мгновение высунулись серебристые щупальца.
   Изредка она пробиралась в систему любого банка и понемногу заимствовала на свои нужды, при этом ни разу не попавшись. Рейд по трем планетам принес ей сумму, достаточную, чтобы нанять корабль и купить пару летных капсул высшей защиты, пригодных, чтобы скользить вдоль поверхности заледеневшей планеты, тогда как Шарна с присущим ей коварством заполучила в личное пользование кое-какое научное оборудование.
  
   (Оррин)
   --Серьезно, Созерцатель, а куда мы путь держим?
   --В тысячный раз отвечаю тебе, бескрылое создание, мы спасем свои жизни в покинутом городе.
   Я ногой поддеваю подвернувшийся камешек и спрашиваю:
   --А ты не думаешь, что там еще опаснее, чем в Сиари? Ведь не просто же так его покинули.
   --Что бы там ни было, оно давно исчезло. Твое дело--акустические орудия, которых достаточно сохранилось в городе.
   Так ловко от меня еще не отделывались... Замахнувшись со злости кистенем на ничем не провинившегося Птица, иду дальше. Белесые лишайники скользят под ногами. Из стен растут полупрозрачные кварцевые кристаллы, а у меня даже нет настроения отбить несколько штук на украшения. Мрачная Ункани едва идет, опираясь на мою руку. Не смотря на то, что свод в коридоре высоченный, Сверкающие завернулись в крылья и неловко перебирают ногами по неровному базальтовому полу, грустно вереща. Птиц перевел несколько витиеватых проклятий по поводу того, как они все устали, а города еще не видать, но быстро забросил это безнадежное дело, и теперь мы шли окруженные жалобным пересвистыванием, как будто тоскливой музыкой. Эх, Зарна нет с его резной флейтой, порадовал бы охотничьей песенкой. И резчица, как назло, тоску наводит:
   --А знаешь, Оррин, у меня глаза устали высматривать каждую новую трещинку в стене. Пытаюсь понять, сколько мы прошли, но кажется, что стоим на месте. А были бы тут стенные росписи... особенно рукой Нэлы, у нее такие симпатичные бабочки получаются! Как думаешь, они найдутся?
   --Куда они денутся,--я смахиваю с ее лица слезы,--Не переживай ты так...
   И отворачиваюсь, дабы Ункани не заметила кислого выражения на лице. Но у нее не хватает сил даже повернуть голову.
   Признаться, я сам едва переставляю ноги, а голову задираю под потолок. Ибо стоит ее только опустить, как веки закрываются под собственной тяжестью. Устраивать лагерь прямо здесь, на мокрых холодных камнях в пределах досягаемости бесчисленной волны глубинных жителей, мне не улыбается. Тем более, нечего пожевать. От паука, которого Созерцатель на ходу добыл из пыльной паутины, я отказываюсь, и тот заглатывает паука живьем. Я бы так не смог. Одно дело, когда приготовленный, в грибном соусе, а вот так, еще дрыгающего противными мохнатыми лапами... Чтобы не слышать противного хруста и предсмертного шипения, я проталкиваюсь вперед. Ункани с тяжелым вздохом отпускает мою руку.
   Продравшись через густые завесы паутины--удивительно толстой и усаженной странными шипами, как ловушка для рыб--и дорвав без того истрепанную куртку, которая теперь едва удерживается на плечах, я выхожу в пещеру удивительной ширины и даже зажмуриваюсь--настолько непривычно после темных коридоров и тусклого свечения камня видеть подвешенные под потолком лампы.
   --Ункани, здесь город!--кричу я, отворачиваясь от рвущего глаза света.
   --А я уже вижу,--раздается ее голос совсем рядом. И когда успела? А главное, незримо и бесшумно. Одно слово--Полутень...
   Птиц, тоже появившийся непонятно откуда, заворачивает вираж над головой и уносится в переплетение городских улиц.
   Завернувшись в крылья, в узкий пролом один за другим протискиваются Сверкающие.
   --Все,--говорю,--пришли, располагайтесь, как дома.
   А сам добираюсь до ближайшей металлической двери, немного приоткрытой и настолько проржавевшей, что невозможно ее было сдвинуть ни на дюйм. Тогда я протискиваюсь, обхожу подозрительную темную кучу на полу, подсвечивая себе камнем, добираюсь до растянутого в неровной базальтовой нише гамака (устройся там кто-нибудь покрупнее меня, истертые нитки бы не выдержали), заворачиваюсь в шерстяное одеяло, изъеденное молью чуть не до прозрачности, тыкаю в кнопку обогрева в стене. Странно, обогреватели работают исправно... Ах, ну да, город опустел недавно, а энергостанции вполне могут работать без обслуги--это на тот случай, если чистокровки одичают окончательно.
  
   --Увертливый, ты злодей. Мы уже все переискали, а ты тут дрыхнешь. Разлегся, понимаешь ли, когда должен город охранять...
   Высовываю из одеяла одно ухо и один глаз, не спеша его открывать. Тогда меня с силой встряхивают за плечи. Выворачиваюсь из крепкой хватки, прикладываюсь о стену, ворчу на несработавшее чувство опасности и просыпаюсь окончательно. Вернее, подумал, что просыпаюсь. На самом деле еще дрыхну. Действительно, откуда здесь быть охотнику Остроглазому? Может, меня обманывает зрение, и худущий высокий чистокровка в пыльной, некогда белой крокодиловой курке с завязанным на поясе платком, сдувающий с глаз отросшую пепельную челку--вовсе не Зарн... Но, с другой стороны, если извечную ухмылочку не стерли даже неприятности (коих, судя по потрепанному виду, немало свалилось на чистокровочью голову), никем иным он быть не может.
   --Оррин, так вот ты где, злодей, а мы тебя повсюду ищем, всех йирнов на уши поставили...--и приподнимает меня на руки.
   --Шаманку на руках таскай,--для порядка ворчу я, утыкаясь лицом в куртку и пару раз шмыгнув носом.--Как хорошо, что ты нас нашел...
   --А то! Это Нэла вас услышала... И тебя, и Птица, и Ункани, и тех крылатых оборванцев, что с вами пришли. Кстати, кто они?
   --Сначала кормежка. Я так ослабел, что ни полслова не скажу.--Вывертываюсь из охотничьих рук, удивляясь, откуда во мне такая наглость. Зарн разворачивает походный мешок, сует мне в руки солидный кусок проваренного кротовьего мяса и несколько грибов. Я расправляюсь с порцией, почти не жуя--все-таки намного приятнее жуков, даже под соусом.
   Остроглазый смотрит на меня, улыбаясь еще шире, и изрекает:
   --А вот по части переодеться в чистое--с этим тяжело. Все, что было--истлело, либо сожрали.
   Вытирая руки о мелкодырчатое одеяло и отчаянно краснея, я просачиваюсь мимо Зарна и выгребаюсь все через ту же заклиненную дверь. Охотник следует за мной, для порядка пнув многострадальную дверь пару раз, без особого успеха.
   Город как город, ничем не отличается от тех, что мы покинули, кроме пустоты и почти полной тишины. Входы в дома, закрытые металлическими дверями, тусклые зарешеченные лампы под потолком, буйно разросшиеся мхи и грибы, затертые и выцветшие узоры на стенах... Тишина, к слову, тоже не особенная: верещат на разные голоса Сверкающие, а еще доносится сильно искаженная чистокровочья речь. Как же так, ведь город покинут...
   Я поворачиваюсь к Зарну, но тот отмахивается от меня, как от бабочки-кровопийцы, присаживается на корточки у подозрительной кучи и запускает в нее пальцы. Я присматриваюсь получше, замечаю переплетенные ветви и корни, которые от малейшего прикосновения рассыпаются в пыль.
   Зарн с отрешенным лицом выдирает из кучи тончайшей работы медную застежку, обдувает ее со всех сторон и кидает в карман. После беглого осмотра извлекает еще и охотничий нож с облезлой рукоятью.
   --И что есть сие?--издевательски вопрошаю я.
   --То, почему город опустел,--мрачно изрекает Нэла, неожиданно выходя из приоткрытой решетчатой двери. Судя по нарисованному на стене знаку бесконечности, когда-то здесь было шаманское вместилище.--Вот запись одного из шаманов. Ученый сильно страдал и даже под конец успокоил сам себя. Он и еще несколько создали особое растение... Из него можно было получать масло, а взрослое растение стягивало камни не хуже железных скоб. Подкармливали его, естественно, крысами и прочей живностью. Убитые во время нападений на город отребья тоже, думаю, попадали в оранжереи. До тех пор, пока кто-то не опрокинул ускоритель роста... тогда они выползли и сожрали тех, кто не успел убежать. А те, кто их создали...сами бросились в чаны с растениями. Вот так. И весь город опустел. Даже... я была в цитадели...все девять. Не оглядывайся, Оррин, растений больше не осталось...
   Надо же, от глаз Нэлы не укрылось, как я украдкой бросаю взгляд по густым теням в углах. Подхожу к Зарну, запустившему пальцы в очередную кучу и с отвешиваю ему хорошего пинка. Охотник подскакивает, разворачивается...и я уклоняюсь от его удара. Сбивая с ног, ворчу:
   --Подлец ты, сожранных обыскивать...Ну-ка выбрасывай награбленное.
   --Не буду выбрасывать,--Зарн поднимается, прижимая рукав к разбитому носу.--Успокоенным все равно, а нам пригодится.
   Я разворачиваюсь и ухожу. Не ожидал от лучшего друга такой подлости. На редкость ушлый, но душа добрая... Ага, как же. Подлец, лишь бы поживиться!
   --Приветствую, человечек!--режет уши высокий, чуть шипящий голос.
   Я замираю от неожиданности. Так как всю дорогу мрачно смотрел под ноги, то сначала замечаю тонкий и острый розовый хвост, повязанный грязно-зеленой лентой. Подняв голову, нос к носу сталкиваюсь с улыбающейся крысой. Не с такой, которые обязательно залезут в дом и от которых житья нет... существо довольно симпатичное для крысы, с добрыми розовыми глазами, трогательным носом и аккуратно расчесанной шерсткой. Выпуклый лоб украшает диадема с хорошо отшлифованными малахитами, а довольно крупное тело--туника с красными завитушками.
   --И я вас приветствую,--улыбаюсь я в ответ, ибо после общения со Сверкающими и пережитых приключений способность удивляться изрядно угасла.--А ты кто?
   --Я Йиса, ученица шаманки. Происхожу из народа Йирн.
   Я тоже назвался. Услышав мое имя, Йиса радостно подрыгивает и взмахивает хвостом.
   --А тебя тут искала одна. Той же крови, что и ты, но ниже ростом и умеет менять цвет.
   Ункани? Вот кто меня никогда не бросит, не то, что Зарн, подлец...
   --И где она?--уточняю я, истоптать весь город, заваленный успокоенными и переплетениями корней и стеблей, нет никакого желания.
   --Она везде и нигде сразу!--заводит глаза под своды такая же йирна, разве что диадема не малахитовая, а из прозрачных топазов.
   --Зита, не глупи, ее у ворот видели.
   Ворота города я нахожу без труда, ибо он ничем не отличается от иных чистокровочьих городов...разве что крайнее запустение, но об этом я уже говорил. Йирны и Сверкающие расхаживают, как у себя дома. Особо ушлые уже обыскивают то, что не попалось на глаза Зарну. Ункани сидит на корточках у сгустка стеблей, еще сохранившего очертания охранной кошки, осталось даже несколько шипов и ошейник-цепочка. Резчица поднимается, и тогда я замечаю, что лицо у нее мокрое. Ни слова не говоря, вытираю ей слезы ладонью.. "Они пытались уйти,--всхлипывает Ункани.--и не смогли!" Покосившись на распростертые тела, я смотрю в глаза резчицы и стараюсь, чтобы голос не дрожал. "Ункани, в любом городе может жить три, а то и семь тысяч чистокровок. Успокоенных на улицах от силы несколько сотен. А остальные спаслись. Отребья трусливы и не напали бы на большой отряд. А глубинных обитателей и вовсе не видели до недавнего времени" Резчица отворачивается, а я отхожу к акустическим орудиям, установленным у входа и почему-то повернутым внутрь. Переломив кистенем высохшие отростки, обвивающие рычаги (рукой коснуться не решаюсь), разворачиваю орудие, принимаюсь за другое. Ровно четыре штуки, как раз для четырех чистокровок. Насколько я помню, у Сверкающих руки изменились настолько, что они не смогут держать сложно выгнутые рычаги, а крысолюдям я не особенно доверяю.
   Батареи заряжены от силы на четверть. Думаю, в цитадели есть запасные.
   Шелестя плащом, подходит Нэла. Я оглядываюсь в поисках предателя Зарна, но, похоже, богатая добыча привлекает его больше, чем общество шаманки. "Что, Оррин, готовишься к обороне? Ха! Враги чистокровок обходят город стороной. Ни об одной злобной твари не слышала с тех пор, как йирны сюда перебрались. Они наврали, что в городе все-таки живет несколько чистокровок" "И ничего не наврали, мы как раз здесь живем"-- вмешивается Ункани, и тень улыбки скользит по ее изможденному лицу.
   Не помню, сколько дней мы живем в городе, уже не заброшенном. Я нашел мастерскую и подходящие трактаты, и без устали натаскиваю подмастерьев из крысолюдей, более того, мне помогает несколько механиков из Сверкающих. Системы жизнеобеспечения проверяют они же. Ункани занимается резьбой, а так же шьет. Нэла продолжает оказывать духовную и иную помощь. Зарн охотится вместе с крысолюдьми, и каждый вооружен прекрасной стрелицей. Первое время мы с Остроглазым не разговаривали, даже за оружием он присылал своих подручных.
   Как-то я осмелился выйти за пределы города за камешками--йирны тоже любят украшения. Я бы никогда не подошел к пропасти, начинавшейся в обширной пещере, если бы не многочисленные жилы бирюзы. Отбивая камешки и ссыпая их в карман, я не замечал ничего вокруг, да и Птиц ни разу не предупредил об опасности, пока я не почувствовал на себе взгляд. С разворота замахиваюсь кистенем. Зарн отпрыгивает в сторону.
   ­­--И что, ты сейчас стукнешь меня по темечку, обберешь и сбросишь в пропасть?--издевательски скалюсь я, все-таки убрав кистень за спину.
   Охотник досадливо сморщился.
   --Не совсем. Оррин, прости меня. Я видел перед собой только листья и забыл о том, что... Ну ты понимаешь. Бедные чистокровки... Я не задумывался, пока не нашел в одном коконе... Рука...была съедена не до конца... и перстень на костяном пальце...я не смог к нему притронуться...и... Не могу больше это с собой носить.
   Из охотничьей сумки на поясе он выгребает несколько украшений и еще чего-то по мелочи и высыпает в пропасть. Из рукава выскальзывает на длинной цепочке подвеска--приметный алый диск с черной прожилкой.
   Я выдираю пристегнутый под воротником знак с Оком--надо же, умудрился не потерять--и бросаю в пропасть. Не знаю, зачем, все равно благосклонность Старейшин мне не нужна, больше я их не увижу. Тоже не смогу носить... Вот так. Как будто старый долг отдал. Теперь я понимаю Зарна. Понимаю и прощаю.
   --Остроглазый, хочешь перстенек с бирюзой?
   Узкое лицо растягивается в издевательской ухмылке.
   --Только сам сделай, а не...
   Последние слова, вполне понятные, заглушает издевательский, пересыпаемый эхом, хохот Птица, который резко обрывается.
   --Там, внизу, кто-то есть!--пищит летун, прячась за тощую спину Зарна.
   Охотник мрачнеет. Я тоже догадываюсь, кто именно там может быть, но поздно--длинные липкие пальцы смыкаются возле лодыжки, я успеваю увернуться. В следующий момент Зарна сдергивают за ноги вниз...То есть он невыносимо медленно сползает в пропасть, и я прихватываю его за руки, вытягивая на себя. Краем глаза замечаю Птица с камнем в лапах... Снизу раздается приглушенный удар и злобное шипение.
   --Крылатый, ты меня спас!--тяжело вздыхает Зарн, выбираясь и отряхиваясь.--Не ждал я такой подлости... Кто как хочет, а я отсюда сваливаю...
  
  
   За пределы города никто больше не выходит, а охотники обязательно берут с собой пузырьки яда. Ночью мы, четверо чистокровок, по очереди стоим на страже. Если честно, не очень-то старались, поскольку опасные существа, вполне способные напасть даже на усиленный отряд в природных пещерах, по-прежнему обходят город стороной.
   Так было до недавнего времени, когда я увидел нескольких йирнов и Сверкающих недалеко от торговой площади. Собравшись в кучу, они старательно разделывают отвратительные двух или трех глубинных тварей, а двое Сверкающих даже сцепились из-за узорного шелка, которым обвязываются глубинные. Удивительно, думаю, почему безглазые жители глубин предпочитают именно такую ткань. Разве что скользящий шелк с выпуклыми узорами нравится им на ощупь...
   --Эй, крылатые, хватит драться из-за тряпки, Ункани вам лучше вышьет. Лучше скажите, где вы взяли эту падаль.
   Не знающие ни полслова по-чистокровочьи, двое Сверкающих продолжают увлеченно трепать друг друга. Зато один из йирнов, кажется, Зисс, я их немного различаю, подходит ко мне, приволакивая лапу. Очень старательно обходит пятна черной крови, пропитавшие мох.
   --И ничего не падаль, Оррин, недавно еще бегали, мы их кое-как...из этих железных штук с перекладинами
   --Стрелицы,--подсказываю я.--Но грязную работу лучше делать за городом, там где вы их добыли.
   --А здесь же, в городе, и настреляли. И есть чем пауков кормить, и ходить далеко не надо.
В городе? Как же... Или шаманка дрыхла на посту, или маленькая и смелая позволила себе прикрыть глаза. А может, через цитадель? Нет, надо Зарна искать, он умеет читать следы. А вот и он, в полном боевом облачении, стрелица за спиной, ножи на поясе. Принюхивается. Осматривает выводок йирнов.
   --Глубинных уже в городе ловить начали,--говорю ему я.--И тут пролезли.
   --Да я уж вижу,--тяжело вздыхает Зарн.--Увертливый, за мной. Тут два чувства опасности надо.
   Я устремляюсь за ним. Дело это нелегкое: охотник то приседает на корточки, рассматривая неровный черный пол, то отбегает к еще сохранившейся кованой решетке, то проводит пальцами по стене с полустертыми рисунками. Не очень-то понимаю, что он делает. Не шаманка же--духов вызывать. От меня--никакой пользы.
   --Мокрая полоса на полу...Ну да, у них влажная кожа. Обрывок шелка на решетке... Даже следы на стенах остались от пальцев-присосок. Ну правильно, они слепы. На ощупь двигаются... И, похоже, из цитадели...Оррин, продвигаемся...
   Я же говорю, он может следы читать. И дальше продолжает перебегать, опускаться на корточки и прыгать до потолочных балок. Крысолюды-торговцы, разложившие свой товар--главным образом пищу, ткань и керамику--на грубо зашлифованных базальтовых столах под пестрыми навесами, смотрят на него с удивлением и даже раздражением. Сверкающих не видно, вот что странно.
   Когда-то красивые кованые ворота, теперь проржавевшие, с половиной отломленных завитушек, заперты накрепко. Зарн ехидно ухмыляется и протаскивает свое тощее тело между выгнутыми прутьями. Зацепившись краем куртки, ворчит под нос. Я тоже худой, и меньше его ростом, так что с легкостью пробираюсь за охотником, протаскивая кистень за собой.
   Войдя в цитадель, я непроизвольно тянусь к воротнику, где недавно было приколото Всевидящее око. Хотелось бы знать, что стало со Старейшинами.
   Зарн рассматривает стены, выложенные пластинами зеленоватого металла, кое-где отвалившимися. Удивляется выбитым на них очертаниям древних существ и изящным оправам, в которые вделаны светящиеся камни на стенах. Некоторые камни выдраны из стен и лежат на полу, стянутые пыльной паутиной. Зарн видит цитадель в первый раз (жаль, что в таком отвратительном состоянии), потому отстает и оглядывается. Опасности он не чувствует, так же, как и я. Так, шаг за шагом, наступая на пробегающих крыс, мы добираемся до церемониального зала. Зарн входит первым.
   --Они здесь,--бледнеет Остроглазый.--Все Девять.
   Я протискиваюсь вперед, обдирая локоть о стену, так как дверь очень узкая. На девяти тронах переплетения корней еще хранят очертания человеческих тел, когда-то яркие длинные шелковые одеяния вылиняли до серого. Они не ушли...почему?
   --Эй, глянь-ка сюда!
   Быстро пришедший в себя охотник ткнул большим пальцем куда-то в сторону. Пыльная драпировка прорвалась, открыв угол тяжелой двери. Подойдя ближе, я замечаю то, что осталось от руки, сомкнувшейся на косяке.
   Зарн уцепляется за край двери, рванув ее на себя. Я пытаюсь подцепить кистенем. Так двойным усилием мы распахиваем дверь и поднимаемся по резко изломанной лестнице из лиловатого металла, с рифлеными ступеньками. Что удивительно, в хорошем состоянии. И своды с прожилками нигде не обваливаются. И вделанный в стену пульт управления не выворочен и не разбит... А самое главное--большая, с хорошую пещеру, квадратная кабина, как в шахтовых подъемниках, но огромных размеров и хорошо закрытая, ее проем нависает два фута выше уровня пола. Внутри--разросшаяся во весь потолок колония кислородных бактерий и выцветшая надпись на стене: "Здесь был Ульра" и огромное, во всю стену "ЗВЕЗДЫ СТАЛИ ЯРЧЕ"
   Это может означать только одно.
   --Ну что, Зарн, зовем Нэлу и Ункани, и выбираемся наверх.
   --У тебя чувство опасности исчезло? Им же пять тысяч лет не пользовались.
   --Оррин проверит и починит, если что. Правда, Оррин?
   Так, или мне кажется, или...
   Поворачиваюсь. Маленькая смелая Ункани, не прячась, стоит на верхней ступеньке. Шаманка еще поднимается, придерживая обеими руками плащ. Цепляется клинками за ступеньку.
   --Ха! Да что там проверять,--тяжело отдувается она.--Если помните, все построено с запасом на десять тысяч лет. Если оно вообще двинется с места.
   Аккуратно подвинув Зарна, Нэла впрыгивает внутрь кабины. Ункани, поплевав на ладони, забирается за ней, поманив кого-то пальцем. Из густой тени под сводами с шумом срывается Птиц и устраивается у нее на плече. "Подлец крылатый"--ворчу я и мы с Зарном одновременно залезаем в кабину. Я нажимаю на светящуюся кнопку со стрелкой вверх. Двери кабины плавно закрываются, и она поднимется с тихим гудением.
   Через час я сворачиваюсь клубочком в углу. Ункани, не раздумывая, пристраивается рядом и кладет на меня голову. Охотник роняет свое тощее тело под надписью про звезды. Нэла, закончив выцарапывать наши имена на стене (не ожидал от нее такого странного поступка) прикрывает охотника плащом и падает рядом.
  
   --Увертливый, хватит дрыхнуть, наши уже все собираются!--верещит Птиц в самое ухо.
   Не открывая глаз, я отмахиваюсь кистенишком, промазываю и от грохота стального шипастого шара о стену просыпаюсь окончательно.
   Кабина уже остановилась, но ее двери еще плотно сомкнуты. Закутанная в плащ по самые глаза Нэла рискованно привалилась к ним спиной. Зарн, сидя на корточках под надписью "здесь был Ульра" взводит стрелицу, заряжая сразу пятью гарпунами. Ункани проверяет запас игл для духовой трубки, смотрит на свет изящный флакон, сколько там осталось яда.
   --Вперед и с песней?--изрекаю я, поднимаясь и отряхивая куртку.
   Птиц когтем тыкает в едва заметную кнопочку, и двери с шипением раздвигаются. Шаманка едва успевает отскочить. Все четверо, мы выходим в каменный коридор с неровными мокрыми стенами, подсвеченный только камнем, вделанный в потолок кабины. Через десять шагов начинается тьма, непроглядная даже для чистокровки. Дальше двигаемся, вытянув перед собой руки. Нэла вслушивается в эхо от шагов и внезапно останавливается.
   --Дальше стена. Точнее, завал. Не поломайте ноги. Еще через несколько шагов я обдираю ладони о кучу острых каменных обломков. Похоже, коридор перекрыт полностью. Вот и спаслись! --Все, пришли.--мрачная, как глубокая пропасть, Ункани садится спиной к завалу. Я этого не вижу, но прекрасно слышу отчаяние в голосе. Не знаю, на что расчитывали перед Угасанием, но явно не на то, чтобы появившиеся за пять тысяч лет завалы рызгребала четверка чистокровок, у которых нет ничего, кроме хрупких пальцев и стремления спастись. Если до поверхности и доберется более подготовленный отряд, к тому времени четверо будут мертвы, как камни. Неожиданно жизнерадостный голос Зарна в такой ситуации звучит почти кощунственно.
   --Ребята, а что вы приуныли? Я вижу слабый свет сверху. Мы выберемся, это точно. За мной!
   Охотник карабкается по каменным обломкам, то и дело соскальзывая и шипя сквозь зубы. Мы лезем за ним, обдирая пальцы, разбивая локти и колени. Причем в полной темноте--настолько слабый свет под силу увидеть только Остроглазому.
   Только чувство опасности помогло нам не сломать шеи.
   Первым таинственно исчезает Зарн, потом мои пальцы смыкаются в пустоте--удивительно, как не упал и даже изловчился подтянуться на одной руке. Дыра между камнями оказывается достаточно широкой, чтобы в нее пролезть. Спрыгнув на каменный пол и едва не прибив Зарна, я помогаю спуститься Ункани, Нэла зацепляется плащом и едва не падает, но охотник успевает поймать ее на руки. В этой части коридора немного светлее, можно даже разглядеть впереди округлый проем, подернутый темно-синим, как глубины чистейшего подземного моря. Мы бежим, оскальзываясь и обгоняя друг друга, не помня о многочисленных опасностях и не замечая протестов Птица.
   Нет, я никогда не видел такого, и один взгляд стоит трехсот лет под землей. Нереально высокий свод. А точнее, даже не свод, а открытое на сотню сторон пустое пространство. Воздух...я не знал, что он может быть плотным и тяжелым, словно стекло. А под этой толщей переливаются пригоршни чистейших кристаллов. Внезапно они начинают сложный танец, а свод надвигается. Кажется, я падаю, но Зарн подхватывает меня и хорошенько встряхивает.
   --Выдохни, Оррин, не хватало, чтобы ты помер у меня на руках
   Ужас, даже дыхание перехватило. Отдышавшись, я поворачиваюсь к Ункани.
   --Они похожи на светящихся рыбок под водой--улыбается она.
   --Звезды, маленькая и смелая...Звезды стали ярче...
  
  
   (Корабль "Хищница")
   --Шарна, сегодня ночью я слышала странный звук, он доносился как будто из-под земли. Явно не природного происхождения!--доложила Андра, едва ученая подошла к ней.
   --Да? Не уверена. Мы облетели на капсулах всю планету и не заметили ни малейших следов цивилизации.
   Шарна за свою долгую жизнь посетила множество миров: тех, чье солнце сияло ровно, умирающих, чья звезда угасала, или вымерзших насквозь. Оттаивающие миры, притянувшиеся к новому солнцу, чаще были пусты и безжизненны. Но этот цвел и сверкал удивительно зелеными деревьями и шелково-гладким небом. Безмолвный днем, ночью он оживал шорохами, криками и щебетом.
   Они разбили лагерь в небольшой впадине, по дну которой струилась чистая река со странными белесыми рыбами. Хеддвильд ловила и ела их сырыми, как и небольших грызунов с непомерной длины хвостами. Шарна предпочитала их отваривать, хоть и опасалась отравления или заражения. Андромеде же для поддержания жизни требовался только корабельный генератор или солнечная батарея. Ночевали они в наглухо задраенном корабле--после того, как местная змея вонзила зубы в лодыжку спящей зулинки. Хоть змея и была покрыта блестящей чешуей а не перьями, но оказалась такой же ядовитой, как зулинский вариант. Корабельная аптечка помогла, но Шарна все еще прихрамывала. Подобная тварька пыталась укусить и Андру, но безуспешно. Нет, Андромеда пала духом из-за результатов исследования. В том, что открытая планета и есть мифическая Старая Земля, она не сомневалась--старинные карты не могли обмануть, а тем более, так говорила Шарна Отранд, которой Андра верила безоговорочно. Но почему же--никаких следов пребывания человека?
   (Примечание: человек--раса, населявшая Старую Землю. Считается, что дала начало некоторым галактическим расам наподобие аклорианцев, но предположение ничем не обосновано). Разве что странный звук...
   --А ты запомнила, где бы мог быть источник звука?--уточняет Шарна.
   --Обижаете! Могу даже указать на карте с достаточной точностью.--одним глазом Андра смотрит на зулинку, другим--мимо нее, на разбухшее пурпурное солнце, скрывшееся за горизонтом до половины.--Предлагаю провести именно ночную разведку.
   --Ну да, в этом странном мире все живые существа особенно активны ночью. Хотелось бы знать, почему так.
   --А может, они до того под землей прятались?--предположила Хеддвильд, отрываясь от недоеденной рыбины. В последнее время она располнела так, что защитный костюм, сшитый по рептилоидским меркам, чуть не рвется по швам.--В Дальнем Пределе все существа роют норы и переживают в них время долгой засухи. Наш народ строил даже города в скалах, чтобы прятаться от засухи. И Хеддвильд пряталась.
   --Вполне возможно,--соглашается Шарна.--У многих местных животных огромные глаза, а некоторые совсем слепы. И к слову, некоторые обитатели Мантикоры в холодное время прячутся под землей.
   Шарна слегка морщится--рожденная на Мантикоре, она оставила самые неприятные воспоминания: полгода нереальный холод, от которого вымерзают глаза, еще столько же--убийственная жара. И заносчивые мантикоряне, которые легко переносят перепад температур. Да, это под стать их лживым душонкам. Климат Зулины--куда мягче, а ее обитатели--чище и прекраснее.
   Хеддвильд моет в ручье лапы и поднимается на корабль, а Шарна и Андра располагаются в летной капсуле, легкой и изящной.
   --Думаю, стоит просканировать недра на несколько километров вглубь. До центра планеты--лишняя трата времени.
   Шарна только фыркнула, страгивая с места капсулу. Всем, связанным с техникой, занимается Андромеда.
   Через несколько часов пути, когда ночную тьму разрезали длинные лучи прожекторов, а Андромеда уже следила за чем-то глубоко под землей, перед самым лобовым стеклом метнулось что-то живое. Шарна зашипела, резко останавливаясь. Тормозные дюзы раскалились докрасна.
   Шарна выбралась, осматривая лобовое стекло. Ни трещинки, ни царапины. Следов сбитого существа тоже не видно.
   --Не слабо!--присвистнула Андра, свешиваясь из кабины.--Это какая нужна реакция, чтобы от скоростной капсулы на полном ходу увернуться!
   Из темных, переломанных кустов, отряхиваясь, выбирается непонятное существо--маленького роста, худое до прозрачности, с огромными красными глазами. Тускло-золотистые волосы стянуты в хвост, а меховая куртка и штаны из шерстяной ткани ужасно потрепаны.
   --А вы кто?--спрашивает оно, широко улыбаясь.--Можно на вашу машину посмотреть поближе? У нас таких никогда не было.
  
   (Оррин)
   Я не знаю, откуда они появились. Говорят, что со звезд. Может, врут, может, нет. Шаманка говорит, что это верхний вариант подземных духов. Зарн только издевательски ухмыляется, но хорошего ничего не ждет, очень опасается за то, что подземных жителей подобные существа могут выбить подчистую. Ункани не соглашается, а она неплохо чувствует людей...и нелюдей тоже. Та, с серебряной кожей и кривым носом, на самом деле не такая мрачная, как кажется, а в той, что развеселая и с маленькими глазами, все же чувствуется что-то неживое и холодное. Но это потом. Самое главное, что наверху уже можно жить. Здесь есть животные, которые почувствовали изменение и выбрались наверх намного раньше нас. Есть небо--я вспомнил, как называется свод из бирюзы. Наверное, память об этом у нас в крови. Здесь много чистой воды, а воздух всегда пригоден для дыхания. Я его не видел раньше, потому как сплю днем, но один раз проснулся и смотрел целую минуту... А потом у меня страшно заслезились глаза. Ничего, привыкну, как привык жить под землей. Мы рассказали чистокровкам, и теперь они тоже выбираются из-под земли. Старейшины же наотрез отказались покидать свои цитадели. Надеюсь, они будут править глубинными жителями и отребьями так же мудро, как и нами. "И в железные клетки сажать тоже по доброте душевной,--ворчит Зарн.--Но отребья этого заслуживают". Чистокровки скоро начнут строить города уже под небом, а не под сводами. Придется поднять старинные трактаты о городах до Угасания. Думаю, стоит спуститься и поискать в цитаделях. Пластик, на котором они написаны, почти вечен. Поэтому я оставляю на тонких пластиковых листах записи о своих приключениях. я не смог написать множество красивых слов, но это такая же правда, как и то, что после тысячелетий мрака снова появляется солнце. Последние строчки несколько расплывутся, потом что недавно прошел дождь. А после дождя звезды всегда становятся ярче.
   Оррин Увертливый, 5429 от Угасания и 1 год Рассвета.
   Подписываемся. Ункани Полутень, Зарн Остроглазый, Нэла Шорох.
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"