Дринк Реди : другие произведения.

Алиса всё ещё звонит

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:


Дринк Реди

Алиса всё ещё звонит

   Мы всегда добираемся до места прогулки через кроличьи норы, хоть я-собака и говорю, что способ скушен, ибо никаких кроликов в этих норах нет, одно название.
   Я-хозяин безразлично пожимаю плечами - что поделаешь, всех длинноухих и розовоглазых давно распугали любители халявных карманных часов и маленьких английских девочек в фартучках. Зато никогда не догадаешься, чем закончится падение в норе, выбор сделает рулетка подсознания. А вот уж что действительно скучно, так это изо дня в день тащиться за три квартала от дома и вышагивать подобно заключённым по периметру куцего парка, где традиционно собираются все местные собачники.
   Я-хозяин вообще не в духе, как обычно и бывает по пятым числам. В этот день на счёт Алисы приходит очередной кеплерианский взнос, после чего она использует своё право на один звонок в месяц.
   Фон в нагрудном кармане уже в режиме отключённого видео.
   Разговоры всегда пронзительно мучительны для нас обоих, но когда-то я-... тогда ещё просто я, раздираемый на части виной, дал слабину и теперь расплачиваюсь ожиданием.
   Не ожиданием звонка, ожиданием того, что этого звонка не будет.
   Новый муж, может быть, дети... Когда-нибудь всё это появится на другой чаше весов и перевесит воспоминания о прошлом... я-хозяин желаю Алисе счастья в новом мире, который сам же для неё и создал. Но где-то в самом дальнем, в самом тёмном и потаённом уголке своего жадного сердца я - просто я - хочу раз в месяц получать подтверждение, что Алиса будет любить меня вечно.
   Я-собака не обращаю внимания на хозяйскую хандру и ною (из любви к искусству нытья), что из-за паршивого разнообразия у меня нет ни друзей, ни врагов, и вообще хотелось бы передвигаться по тротуару, как это делают все порядочные домашние питомцы.
   То есть, кривлю рот в усмешке я-хозяин, тормозя у каждого столба, кидаясь под полозья слайдопедистов и приставая ко всем проходящим сукам, независимо от их видовой принадлежности?
   Всяко лучше, чем лететь в чёрной кишке кверху лапами и орать, чувствуя, как ветер обрывает уши, бурчу я-собака. А больше всего бесит отсутствие заявленных кроликов.
   Особенно кроликов-сук, понимающе хмыкаю я-хозяин, тяну за поводок, и мы начинаем падение в норе.
   Стая летучих теней срывается с места и сопровождает нас.
   По дороге действительно не встречается ни один кролик, но вскоре мы замечаем далеко впереди маленькую английскую девочку, которая при приближении оказывается грузным мужиком в длинноволосом парике. Он один, интенсивно вращается и так же интенсивно поминает всех матерей мира, причём в голосе явно присутствуют нотки неофитского восторга - должно быть, недавно вступил в наш клуб. Поминальщик бородат и наг, только арбузное пузо символически перетянуто фартучком. Однако ж самые интимные части мужского тела - локти - целомудренно прикрыты чёрными нарукавниками.
   Бухгалтер, кричу я-собака.
   Пятница, кричу я-хозяин в ответ.
   По пятницам мы непременно лицезреем таких вот персонажей из соседнего бизнес-небоскрёба. Их жажда перемен к концу недели приобретает маниакальную силу тропического урагана, ровняющего с землёй бедные островные государства. (Кстати, неужто синоптики не знают, что всякий раз, как они называют ураган женским именем, какая-то Линда, или Марта, или Хелен становится первостатейной стервой с кухонным ножом в руке? Бедняжки и сами не понимают, что с ними происходит, а всё дело в парочке фраз из телевизионного прогноза погоды.)
   Догоняем ещё двоих, таких же мутуалов как и мы, только конфигурация второго я- здесь выбрана другая.
   Я-собака изворачиваюсь и загребаю лапами, чтобы приблизиться и обнюхать соплеменника, но поводок натягивается на предельное расстояние; ощущается боль: у меня-собаки ноет загривок, у меня-хозяина - запястье.
   Полегче, недовольно восклицаю я-хозяин. Я-собака оставляю свою затею, но некоторое время мы с соседней парой движемся рядом. На фигуристую симпатяшку стоило бы поглазеть, однако сомнений, кто тут родился человеком, а кто обзавёлся выдающимися статями по прихоти партнёра, не возникает. Девицу больше интересует пёс, чем его спутник, молодой брюнет атлетического сложения.
   ... Ощущения смешанные, как всегда, когда я-хозяин вижу, что кто-то из землян выбрал своему второму я- конфигурацию, изображающую лицо противоположного пола.
   Пытаюсь представить, как это у них происходит. Надо думать, они и связь, выходящую у обоих из центра живота, не называют поводком, и используют её более изобретательно...
   С одной стороны меня-хозяина не оставляет инстинктивное неприятие, с другой - рефлекторная зависть. Впрочем, всё чушь, выбор сделан давно, сделан сознательно, и с тех пор ничего в моём мировоззрении не поменялось.
   Человекоподобная фальшивка - для слабаков.
   Разумеется, когда-то и для моего второго я- конфигурация женской особи была предложена в первую очередь. И даже вкупе с упоминанием имени Алисы.
   Я-хозяин тогда сразу заявил... то есть, до слияния, ещё просто я...
   Стоп-стоп-стоп, сказал я.
   Никаких баб.
   Баб-пришельцев с планеты Кеплер номер какой-то там пятизначный.
   Тем более, с внешностью моей жены.
   Я всегда буду помнить, что второе я- в нашу первую встречу представляло собой здоровенный шмат кровянистого студня с торчащими из него щупальцами. Студень поигрывал дюжиной мигающих изумрудных глазок, раскинутых по кривой дуге, и это также не способствовало дальнейшему интимному сближению.
   У моего второго я- конфигурация собаки, старого доброго друга человека... Джеком навеяло.
   С какой стати я вспомнил тогда именно о Джеке? Вроде, мне было до того хреново, что даже к факту собственного существования я начал относиться как к дурной шутке фортуны... так почему бы не продолжить шутить и после того, как вся предыдущая жизнь отправилась в Большой Вселенский Шредер.
   Джек был чёрно-рыжим колли, с роскошной белой манишкой и узкими аристократическими челюстями. Он никогда не принадлежал мне наяву, уже в конце прошлого века собака стала роскошью, доступной лишь богачам. Он был киношным псом-детективом, персонажем полицейского сериала "Джек - Потрошитель козлов", и, по правде говоря, являлся другом далеко не каждому человеку. Я находился под его своеобразным, отчасти порочным очарованием долго, не менее трёх сезонов.
   Начало четвёртого сезона я смотрел уже с Алисой, а потом нам стало не до видео.
   Впрочем, моему второму я- было настолько невтерпёж слиться со мной в духовном экстазе, что он охотно согласился бы изображать что угодно, хоть рулон трёхслойной туалетной бумаги со вкусом персика. Так что кеплерианин без проволочек лёг под нож, или как там у них, инопланетян, называется эта процедура. Так же быстро, не отходя от кассы и не приходя в сознание, он прошёл курс собачьей психологии.
   Особой собачьей психологии.
   В качестве пособия я настоятельно рекомендовал будущему второму я- просмотр первых трёх сезонов про Джека, смешавшего в своём характере забавный коктейль из брюзжащего циника, большого ребёнка и неутомимого бабника.
   Через месяц после закрепления договора кеплерианин вилял пушистым хвостом, будто бы с ним родился и отпускал рискованные комментарии вслед дамочкам.
   ...Что ж, так или иначе, выбор сделан, и я-хозяин продолжаю считать, что он неплох. Отворачиваюсь от попутчиков, желая, чтобы тоннель впереди разветвился подобно бронхам великана. Я-собака подхватываю этот образ, и вскоре мы теряемся в бесчисленных коридорах.
   Ещё немного, и полёт обрывается. Выбрасывает нас под синее небо, яркое как свежевыкрашенная дверь, на красный песок, по которому разбросаны сизые проплешины травы.
   После полумрака свет так интенсивен, что первое время кружится голова, будто живительная связь с кеплерианином порвалась, и я снова болен и уязвим.
   Колышется зной, редкие деревья имеют вид чахлый, но живучий.
   Вдыхаю запах нагретого кварца.
   Австра-а-алия, презрительно морщусь я-собака. Мы здесь уже были.
   Кажется, кто-то жаждал стабильности, замечаю я-хозяин, встаю и отряхиваюсь. Получите, распишитесь. Можно завести себе друзей из кенгуру и врагов из вомбатов. Или наоборот.
   Я пошутил, спешно признаю я-собака, тоже вскакиваю и отряхиваюсь. Колючий песок летит во все стороны. Мне никто не нужен, у меня есть ты, посему имеется и друг и враг. И тот и другой должен быть в единственном числе, не то количество неминуемо угробит качество.
   Согласен. Я тоже пошутил. Здесь нет никого, кроме нас.
   Я-собака окидываю взглядом горизонт, и в моём голосе всё же появляются просительные интонации.
   В прошлый раз были... эти... как их... нелепые такие, с птичьими носами...
   Не собираюсь никого вспоминать. Не было никаких прошлых разов. Мы родились сегодня, сразу же после завтрака. После чьего-то завтрака. Помыли за кем-то посуду и отправились гулять.
   Я-собака вздыхаю, но слышу кодовое слово "гулять" и срываюсь с места.
   Недалеко, само собой.
   Умчаться вдаль не даёт связь - поводок, пуповина, двусторонняя капельница... особый орган, что соединяет нас в единый организм, тонкий полый шнур из полупрозрачной кожи, сквозь которую пульсирует ток крови. Шнур растёт из моего запястья, заканчиваясь на собачьем загривке. Он сжимается и растягивается, но может удлиниться лишь до определённых пределов, на три-четыре метра, не более. Это функциональное ограничение, мы как два передатчика, что не могут удаляться друг от друга слишком далеко.
   Так что на деле рывок заканчивается у ближайшего колючего деревца, предположительно, акации. Я-собака задираю ногу и с глубокомысленным выражением стою в такой позе с полчаса. Наверное, оставляю послание кому-нибудь с птичьим носом.
   Может, хватит уже валять дурака, в конце концов спрашиваю я-хозяин, уступая место пронырливому ручейку расплавленного золота. Ещё немного, и растение, прозябавшее доселе в кроткой бедности, с непривычки пустит свою жизнь под откос - женится на стерве с именем урагана, пристрастится к кокаину и в итоге разобьётся о фонарный столб в новёхоньком "Мазерати".
   Мы передвигаемся дальше, от куста к кусту, от кочки к кочке. Везде происходит одно и то же, везде задирается лапа, только чередуются конечности - левая с правой и передняя с задней. Вскоре изрядная площадь покрыта застывшим золотым кружевом, но я-собака и не собираюсь останавливаться.
   Вари, горшочек.
   Признаю в этом затяжном действе некую демонстрацию и сдаюсь. В конце концов, я-хозяин сам выбрал такого себя.
   Ладно, заканчивай. Здесь полно живности. Кенгуру, вомбаты и эти твои, с птичьими носами.
   И все-все-все сумчатые?
   Сумчатей не бывает, подтверждаю я-хозяин и припускаю на минуту веки.
   Пустыня оживает. Антиподы принимаются бегать, прыгать, шнырять туда-сюда, словом, наслаждаться внезапно обретённым бытием.
   Толпа приземистых утконосов покрякивает среди акаций.
   Я-хозяин скептически разглядываю их лоснящиеся тушки. Крупненькие получились. Вероятно, их размеры превышают природные стандарты, но я-хозяин не жадина.
   Я-собака счастлив. Мне нравится идея живых сумок. Я-собака испытываю тёплые чувства к утиным носам.
   Золотистое тепло пульсирует, объединяя наши сознания.
   Невдалеке обнаруживается стая кенгуру. Что-то сверкает среди серых тел. Я-хозяин прикладываю свободную ладонь козырьком и вглядываюсь.
   Белый кенгуру пускает в небо высокий фонтан воды, а песок вокруг него начинает вздыматься волнами. Из мощной ляжки торчит длинная рукоять.
   Кажется, кто-то опять читал на ночь "Моби Дика". Неудивительно. Когда-то и я читал на ночь, находя это занятие восхитительным, а я-собака перебираю привычки, нынешние и давно позабытые, с тщанием гурмана. В этом и состоит профит кеплериан - получить доступ к нашим чувствам, желаниям, фантазиям, страхам, к полуночному бреду и прочим побочным эффектам жизнедеятельности человеческого мозга, поскольку кеплерианской эволюцией в их орган мышления встроен фильтр, нейтрализующий нецелесообразные химические изменения... и только слияние с землянином раскрепощает инопланетное сознание до беспредельных широт, позволяя трансформировать образы в общую реальность.
   Или псевдореальность, кто знает.
   Человечество как звёздный наркотик... зная нашу породу, в общем-то, снова удивляться нечему. Мы и сами себя отравим и до других дотянемся.
   На счёт реальности-нереальности нашего времяпровождения в обществе нет единого мнения. Общество периодически выражает надежду, что кто-нибудь из бывших его членов, а ныне мутуалов-отщепенцев, переселившихся в пентхаусы кеплериан, прояснит этот вопрос. Действительно ли мы сейчас в австралийской пустыне, деформированной совместным сумасшествием, или же моё тело хрестоматийно мокнет в ванне с питательным раствором, а параллелепипед из желе, склоняясь над ёмкостью, заботливо поправляет щупальцем мокрые прядки на лбу галлюцинирующего?
   Наверное, я-хозяин узнал бы ответ, если б захотел. Но штука в том, что стёклышку, крутящемуся в калейдоскопе, не так уж важно, настоящее ли оно, или только отражение в зеркале детской игрушки. У стёклышка, может быть, уже давно поехала крыша от бесконечной смены узоров, а дитя никак не наиграется.
   Сегодня Австралия, песчано-каменистая, залитая солнцем, завтра подводные дворцы Венеции, окружённые сумрачным колыханием водорослей... послезавтра, может быть, трущобы Калькутдели, все обитатели которых окажутся многорукими и глазолобыми... Ничто больше не имеет значения для человеческой половины нашего тандема, кроме кое-каких привязанностей, сохранённых из ослиного упрямства и мазохистских соображений.
   ...Я оказался в этой связке по причине невезения. Работал инженером в фирме, производящей системы очистки воздуха для космических кораблей, вместе с бригадой техников отправился в доки выяснять причины рекламации: все, и команда, и пассажиры, жаловались на проблемы с дыханием во время рейса.
   На внутренней стороне вентиляционных труб кое-где обнаружились крошечные бледно-фиолетовые светящиеся пятнышки. Помнится, я поскрёб ногтём одно из них.
   Как вскоре выяснилось, с нашей техникой всё было в порядке, просто корабль назывался "Новембер-5" - тот самый печально известный "Новембер-5", что завёз на Землю центаврийскую чахотку.
   Нас было шестеро, трое подхватили инопланетную заразу. Из этих троих я был самым молодым, и моя неокрепшая страховка исчерпала себя быстро. После чего так же быстро мы с Алисой очутились по уши в долгах. В бесполезных долгах - земная медицина оказалась бессильна. Единственным светлым пятном во всей истории было то, что Алиса не заболела, она принадлежала к землянам, обнаружившим природный иммунитет.
   Когда стало ясно, что финал близок, я, сипя как порванный насос, выхаркивая фосфоресцирующие ошмётки лёгких, преодолев семь мучительных пересадок с лифта на лифт, поднимаясь всё выше и выше, добрался до Центра слияния. Это был давно вынашиваемый план, но решился я лишь оказавшись на грани. Прирастить себе конечность, на которой всю последующую жизнь будет болтаться инопланетянин... впустить чужака в свой мозг, позволить ему черпать самое сокровенное... превратить состояние одиночества в миф... да будет ли это жизнью?
   Возможно, если бы не Алиса, я бы и шага не сделал в том направлении. Но я не мог просто взять и умереть, бросив её вот так - нищей, с кучей неоплаченных счетов, с перспективой лишиться жилья за долги. Даже пластиковые стены в сотах нижнего города требовали регулярных жертвоприношений.
   ...Сняв за углом маску и залив в глотку последний баллон эфразина, лучезарно улыбаясь, я предстал перед служащими Центра, заполнил анкету, подал заявку и успел пройти кучу тестов и саму процедуру ментоскопирования до того, как закончилось действие заморозки. Отправляясь в кеплерианский квартал, я не питал осознанных надежд и действовал скорее на каком-то автопилоте, решительный поступок был ничем иным, как прыжком через пропасть загнанного в ловушку животного.
   Но я выиграл в этой лотерее. Мой психотип, некие характеристики мозга совпали с тем, что требовалось одному из кеплериан.
   Обнаружена анахронизмическая составляющая. Эту парную сороконожку и много-много других заковыристых слов я увидел впоследствии в приложении к договору, где очерчивался мой психологический профиль... и сразу как-то расхотелось читать дальше.
   А за слияние платили щедро - не только суммой, равной пожизненному обеспечению, но и тем, в чём я нуждался больше всего - здоровьем. Ведь организм кеплерианина способен воздействовать на человеческую физиологию подобно регенератору, побеждающему любую болезнь; после слияния центаврийская тварь, казалось, впившаяся в меня мёртвой хваткой, была изгнана за несколько дней.
   ...Когда я вышел из здания Центра, несколько оглушённый переменой участи, ко мне торопливо направился тщедушный очкастый человечек в слишком длинном для него балахоне. На его груди алела нашивка - крест, заключённый в сердце.
   Я медленно сообразил, что это, должно быть, член церкви Святости тела. На любом уровне можно встретить кого-нибудь из этой братии. Они всегда шатаются неподалёку, агрессивно протестуя то против пластической хирургии, то против пересадки органов, то против клонирования, или, как здесь, против слияния с чужаками, отказываясь признать, что патриархальные устои рухнули давным-давно.
   Думаю, о том, что я был избран, рассказало выражение моего лица, потому что этот тип сразу же принялся вопрошать, осознаю ли я тот факт, что продал дьяволу не только тело, но и душу.
   Виновен, падре, сказал я.
   Понятия не имею, как следует называть последователей этой церкви, равно как и многих других новоявленных культов, но в тот момент меня заклинило на "падре". Более того, виновен вдвойне, сказал я и снова добавил "падре"... виновен вдвойне, падре. Я не только продал душу, но ещё и продал её не нашему дьяволу, а чужому. У нас с инопланетянами, верно, разные лукавые?
   И пока за очками непонимающе хлопали редкие ресницы, я тщательно прокашлялся прямо ему в лицо. Потом достал из кармана маску, нарочито медленно вертел её в руках, расправляя так, чтобы была видна изнанка в сиреневых брызгах и наслаждался ужасом, плескавшимся за толстыми линзами.
   Такие дела, падре.
   Я надел маску, развернулся и ушёл.
   Неизвестно, имела ли последствия моя выходка. Многие из нас изначально были имунны, к тому же центаврийская чахотка, пообжившись на Земле, умерила аппетит и стала, к счастью для человечества, чертовски избирательна; также не уверен, что впоследствии меня мучила совесть, но Алисе я об этом своём поступке рассказывать не стал.
   Алиса вообще ничего не знала до самого конца и готовилась не то к похоронам, не то к чуду. Самым тяжёлым было сообщить ей, что чудо произошло, только не то чудо, что сделает нас счастливыми.
   Я сказал ей утром, в спину. Она следила за отваром из трав, кипевшим на плите, рассеянно помешивая ложкой в кастрюльке. Травы не помогали, и ничто уже помочь не могло. Мы оба это знали, но надо же ей было чем-то заниматься.
   Она у меня такая. Оптимист под зонтиком цунами.
   Я был в Центре, у кеплериан, сказал я. Я подхожу. Меня выбрали.
   Алиса обернулась. Никогда раньше не видел я на чьём-либо лице такой отчаянной смеси радости и горя...
   ...И дальше - пустота.
   Кое о чём я-хозяин знаю только из записей, оставленных самому себе, поскольку стёр из памяти дни прощания.
   Не сам, конечно, а с помощью мозгоправных кеплерианских технологий.
   Ну, и ещё благодаря моральному пинку от будущего второго я-.
   При подписании окончательного соглашения обнаружился пункт, гласящий, что у мутуала-землянина есть право на двадцатипроцентную амнезию. Я было увяз в тяжёлых раздумьях. В итоге нерешительно проблеял ожидавшим юристам Центра, что, скорей всего, воспользуюсь этим правом, хотя лишиться дорогих воспоминаний будет нелегко, и точно я не уверен, впрочем, делать их совместным достоянием мне тоже не хочется и пойти на такие меры вроде бы надо...
   Тут второе я-, сидевшее напротив на кресле, посмотрело на меня тёплыми карими глазами, моргнуло, зевнуло, вывалив трепещущий язык, и произнёсло хриплым голосом детектива Джека, что как мужик мужика он меня понимает - к чему эти розовые сопли, но и сам советует отмерить семь раз, прежде чем, так сказать, отчикать. В конце концов, совсем скоро и розовые сопли поступят в полное его распоряжение, а ему, Джеку, думается, что подобные переживания могут оказаться весьма впечатляющими на вкус.
   На вкус!
   Я немедленно обрёл решимость, объявив, что воспользуюсь своим правом по полной программе. И действительно так сделал. В частности, не помню, где и как познакомился с Алисой, как проходили наши первые ночи и последние ночи... но, странное дело, ничего это не изменило. Тоска по прежней жизни периодически накатывает в неизменном виде, и, возможно, будь я-хозяин предоставлен сам себе, она сгрызла бы сердце и разум без остатка не хуже центаврийской бациллы.
   Но я-хозяин не один - никогда не буду один. Припоминаю, поначалу падал в норе и кричал: никогда, никогда, никогда, и эхо утраивало мои вопли. Теперь же звуки, издаваемые гортанью, по большей части малозначимы, но все мои "никогда" никуда не делись, привычно сопровождают стаей летучих мышей.
   Многое изменилось с тех пор. Прошло три года... так утверждает Алиса, которая всё ещё звонит, а всё, что она говорит - правда.
   Она говорит, что любит - и это правда.
   Однажды - в самом начале - она позвонила смертельно пьяная, и сказала, что лучше бы я умер.
   И это правда.
   Последний раз она сказала, что пытается начать всё заново и когда-нибудь перестанет меня тревожить.
   Это может стать правдой в любой момент... например, сегодня.
   ...Я-собака начинаю лаять.
   Неподалёку сгущается песчаный вихрь, сумчатые разбегаются по сторонам. Мы переглядываемся: вихрь пришёл извне, не наших щупалец дело.
   Таращимся на вращение.
   Песок бессильно осыпается, и с ним вниз валится голый человек. Я-хозяин опознаю в нём давешнего сбрендившего бухгалтера - в чёрных нарукавниках, с трогательным фартучком; парик слетел, обнажив намечающуюся лысину, и лежит поодаль, разметав пряди.
   Таращимся на пришельца.
   Никто и никогда до этого момента не вторгался в наше приватное пространство. Клуб падающих популярен, но одноклубники встречаются лишь по дороге, а дальше все мы улетаем в собственные грёзы.
   В норе бухгалтер кувыркался один, но одиночек мы встречали и до этого. Порошок из высушенной слизи с полупрозрачной кожи кеплериан на чёрном рынке стоит баснословных денег, зато дарует краткосрочную возможность путешествовать безо всякого слияния. Краткосрочную, потому что такие путешествия разрушают биоритмы организма и быстро укорачивают жизнь, но, как всегда, не всех такое обстоятельство смущает.
   Должно быть этот тип удачно грабит родную корпорацию.
   Бухгалтер очухивается, очумело крутит головой, отплёвывается и, наконец, фокусирует взгляд на нас. Рычит что-то нечленораздельное, встаёт на четвереньки, ползёт к парику.
   Отключил ментальную связь, произносит вдруг Джек. Иначе шок будет сильней, чем сейчас.
   Ладно, отвечаю машинально, и слышу скрип собственных заржавевших мозгов: Джек?
   С трудом осознаю: я - снова просто я. А существо, которое привычно воспринималось как второе я-, теперь кто-то другой, отдельный, независимый, и я называю его Джеком.
   Исчезло золотистое сияние, пронизывавшее навылет каждую клеточку, пропало единение. Мне кажется, я распадаюсь на куски, и вовсе не на две половины.
   Странный бухгалтер тем временем доползает до парика и копошится в нём целеустремлённо, как бродяга в мусорном пакете.
   Я созерцаю его действия - слишком отрешённо. Наверное, это и есть шок, о котором говорил Джек.
   Локти в чёрных нарукавниках подрагивают. Неподвижная спина упитана, бледна, покрыта волосками и редкими пигментными пятнами.
   Связь оборвёшь сам, снова произносит Джек. Иначе отравишься. Уж постарайся.
   Я не успеваю переспросить: бухгалтер поднимается с колен и разворачивается к нам, расставив ноги. Фартучек на брюхе съехал в сторону, сквозь рыжую шерсть на груди светит алым татуировка - крест, заключённый в сердце, в руках - ажурное сооружение из гибких металлических прутьев, тонких как спагетти, - двенадцатиствольный центаврийский игломёт.
   Одновременно происходит несколько событий.
   Бухгалтер странно полуприседает и начинает орать что-то о грязных предателях Земли и инопланетных выродках. Странное заявление, успеваю отметить я, для того, кто держит в руках оружие тех самых выродков.
   Прутья игломёта выпрямляются горизонтально.
   В нашу сторону летит веер из двенадцати смертоносных игл - двенадцать магниевых указателей на дорогу к смерти.
   Я решаю, что это конец.
   Фигура Джека точно размывается по краям и оказывается заключена в центре внезапно возникшего параллелепипеда - желтовато-полупрозрачного, с красными прожилками. Его прежняя форма. Будто бегущая собака утонула в застывающем желатине.
   Параллелепипед, содрогаясь, щитом принимает в себя полный заряд; я остаюсь невредим.
   Там, где в пульсирующей толще застыли иглы, возникает намёк на белесое помутнение - пока ещё только намёк.
   После секундного оцепенения, постигшего всех участников сцены, Джека начинают сотрясать судороги, иглы сдвигаются с места и начинают медленно выходить из его тела.
   Одна за другой они падают на песок.
   И вслед за ними падает на песок Джек.
   Звони в Центр, тебя заберут, слышу я его угасающий голос. Полупрозрачный параллелепипед начинает мутнеть и таять на глазах.
   Сумчатое зверьё ковыляет и собирается в круг, в центре которого стоит чёртов фанатик, набитый дерьмом под самую завязку. Утратив грацию живых существ, механически дёргаясь как зомби, кенгуру, утконосы, вомбаты всё ещё повинуются мне.
   Убийца роняет оружие, поворачивается и бежит, бежит, бежит - на одном месте, потом его сбивают с ног.
   Придурок, это наш Неверленд. Попасть в него, минуя главный вход, возможно, но выбраться - вряд ли. Особенно, если испугаться. Страх ведь не ненависть, он открывает гораздо меньше дверей.
   Звери движутся, образуют холм из своих тел и погребают упавшего.
   Его крики быстро слабеют, а после и вовсе стихают.
   Холм теперь тоже недвижим, мои силы иссякли. Завод у здешних обитателей кончился, но сама пустыня не исчезает, даже не меркнут краски.
   Вот я и узнал.
   Ноги подкашиваются, я опускаюсь на песок, откидываюсь на чахлый стволик, который опасно гнётся под моей тяжестью.
   Через минуту заставляю себя приняться за дело.
   Кладу связь на щербатый плоский камень и долго, с первобытным упорством колочу по ней другим камнем. Потом подбираю ещё один, с острым ребром, истово пилю, размочаливая ткань на волокна.
   Всё.
   Пережимаю канал, но между пальцами всё равно проступает влага - пока прозрачно-розовая.
   Времени у меня не так много.
   Звони в Центр, сказал Джек.
   Я смотрю на него.
   Он лежит, деревянно вытянув лапы, и пялится в крашеное австралийское небо дюжиной изумрудных стекляшек, проступивших на боку меж перепутанных прядей шерсти. Язык, выпавший из приоткрытой пасти, лежит на песке безжизненно, как продырявленный воздушный шар.
   Вокруг тела - широкий прямоугольник тёмно-красного песка, потемневшего там, где истаяла кеплерианская плоть, казавшаяся всемогущей.
   Кто спас меня - киногерой, не существовавший наяву, но воплощённый моей прихотью, или некто, любитель приключений, мечтатель с чужой звезды, наверняка изгой в своём рациональном мире, из которого он сбежал в наш общий безумный рай?..
   Звони, сказал Джек.
   Я позвоню. Но сегодня пятое. Сначала я дождусь другого звонка. И если нет... Без него ничто не будет иметь смысла... Наверное, у меня действительно есть эта пресловутая анахронизмическая составляющая.
   Непослушными пальцами достаю из кармана фон.
   Кладу перед собой на ещё влажный камень.
   Возвращаю видеорежим.
   Упрямо гляжу на мёртвый пока экран.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"