Скворцов Юрий Владимирович : другие произведения.

Казаки-разбойники

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

  Скворцов Ю.В.
  
  ПОВЕСТЬ
  о том, как мы с братом
  учились в Московском университете,
  готовились стать путешественниками,
  пережили череду опасных событий,
  и познали, как причудливы порою бывают капризы судьбы
  
  Часть 1.
  "Казаки-Разбойники"
  
  Москва
  2008 г.
  
  От Автора
  Не ропщи на меня, мой любезный читатель, коли в записках моих не сыщешь добродетельных поучений, а в тех поступках моих, что я описать осмеливаюсь, не найдешь достойного примера для подражания. Нет, не собирался я преподать кому-либо правила жизни или понятия о вещах, относимых к нравственности. И если не увидишь в рассуждениях моих исполнения обычаев и нравов народных, умеренности во страсти и подчинения ее рассудку, то знай - это совсем не от того, что я невоздержанность свою за достоинство почитаю. Не в оправдание, но в пояснение сказать могу: в годы молодые часто рассудок слаб еще на обуздание страстей. И, кроме того, ведь давно известно, что совершенно бесстрастный человек есть глупец и истукан нелепый, ни на худое, ни на доброе не способный. Не есть достоинство воздержаться от сомнительных нравственно поступков, когда лишен был соблазна их сотворить. Станешь ли спорить, любезный мой читатель, что корень страстей благ, и основан на нашей чувствительности самой природой? Ведь чувства наши благую в нас производят тревогу, без них уснули бы мы в бездействии.
  Так что не целомудрие и праведность в этих записках себе в заслугу ставлю. Нет, признаюсь по чести - не наблюдаю я их у себя. Но искренность моя и правдивость пусть будут оценены тобою по достоинству. А коли попрекнет меня какой ханжа за мою искренность, то я так скажу. Не печалит меня осуждение тех, кто сам не грешил лишь потому, что страсти были мелки и вполне сдерживались робостью и нерешительностью. У таких, у них свой крест - послушание и повиновение, рассудочность в делах чувств и бесцветно прожитые годы. Бог им судия. Я же воздаю хвалу Создателю, что не скрыл от меня покровом неведения пагубных следствий совращения от пути умеренности и в праведном гневе и в чувственном услаждении. Что дал мне на собственном опыте понять, как гнусно пресыщение, что пагубны волнения страстей, превысивших берега своего естественного течения, но что еще более пагубны бесчувствие и равнодушие к судьбе и самой жизни других людей.
  То, как сложилась моя судьба, скорее является счастливым стечением обстоятельств, чем моей собственной заслугой. Конечно, по молодости лет я совершил массу неразумных и недостойных поступков. Представься возможность прожить жизнь заново - я бы вел себя мудрее. Но если бы условием возвращения в молодость было бы требование повторить все с самого начала, "шаг в шаг", я бы без сомнения согласился. Может, и эти записки мои являются попыткой хотя бы мысленно вернуться в ту же жизнь, вспомнить и еще раз испытать то волнение, которое довелось пережить в молодые годы.
  Брат мой, участник всех описанных ниже событий, прочел рукопись и сказал, что все мои собеседники говорят со мною моими же собственными словами и с моими же интонациями. Должен признать, что его упрек во многом справедлив. Но что поделать? Речь людей, с которыми мне доводилось общаться, я воспроизвожу так, как я ее понял и запомнил. Ясно ведь, что вспомнить я могу лишь то, что запомнил, и так, как запомнил.
  Да и не в словах суть. Все разговоры, описанные мною в повести, всего лишь фон, на котором я помню себя, своего брата и наши переживания. Картины минувшего одна за другой встают перед мысленным взором. И коли ты, любезный читатель, готов проявить интерес к нашей полной превратностей судьбе, то перелистывай страницу - тебя ждут описания весьма неординарных событий.
  
  Часть 1. "Казаки-Разбойники" *
  * "Казаки-Разбойники" - забава персон пола мужеского, возраста отроческого.
  
  Глава первая, в которой Автор не только с грустью вспоминает окончание счастливых дней беззаботной юности, но и рассказывает про Странное приглашение, с которого начались еще более странные события, то есть о том, что случилось в День первый
  
  В Москве была пора золотого бабьего лета. По Пречистенскому бульвару, на который выходили огромные, до потолка, окна нашей квартиры, ветер кружил желтые листья. Стояли теплые ясные сентябрьские дни. Уже неделю шли занятия в Университете. Лето мы с братом Андреем провели замечательно в поездке по самым красочным местам Закавказья, включая приграничные районы Турции и Персии. Жизнь была к нам благосклонна, а мы молоды, сильны и полны самых грандиозных планов.
  Утром, до завтрака, мы с братом, как обычно, спустились во двор размяться и пофехтовать. Андрей, затянутый в белый фехтовальный костюм с сетчатой маской в руке и эспадроном в другой, был строен, элегантен и удивительно грациозен. Каштановые мягкие вьющиеся волосы ниспадали на лоб и обрамляли его красивое тонких черт лицо с неизменно насмешливым взглядом. Ему в феврале того года, когда начались наши злоключения и странствия, исполнилось 18 лет. Мне в ноябре должен был исполниться 21 год. Будучи старше его на два года с четвертью, я был физически крепче, что называется "шире в кости", но, увы, его ловкостью и сноровкой не обладал.
  Ничто так не способствует хорошему тонусу на весь день, как удовольствие от фехтовального поединка, в котором причудливым образом меняется рисунок боя. Андрей фехтовал именно в такой манере, сплетая узоры из приемов французской и итальянской фехтовальных школ, вставляя эскапады казацкой сабельной рубки. Господи, до чего я любил поединки! Как это славно, когда ноги в мягкой обуви легко и быстро перемещают тебя вперед и назад по ровной дорожке, послушный клинок в руке порою опережает мысль, негромко, но значимо звенит сталь, а в душе восторг от изысканной грации этой благородной забавы.
  Впрочем, мелодичный звон клинков свидетельствовал, что моя или его хитроумная атака парирована. С одной стороны было приятно думать, что крепка защита. С другой стороны, это свидетельствовало о слабости атаки. Видимо, о том же подумал и Андрей.
  - Наши защиты хороши только от наших атак, - сказал он, опуская клинок, поднимая маску и делая шаг назад. - Есть сомнения, что они будут столь же надежны против неведомой нам манеры боя. Да и наше искусство атаковать показало свою полную беспомощность. Надо искать серьезных соперников.
  Потом, сняв маску совсем, добавил:
  - Жаль, некогда.
  Я был вынужден согласиться и с первым и вторым его утверждением. Мы ведь с братом учились в Московском университете, брат на втором курсе медицинского факультета, а я на четвертом юридического. Учились старательно, так как готовились быть путешественниками. Знания путешественника должны быть разносторонни и точны. Превратности дальнего путешествия - самый беспристрастный и совершенно безжалостный экзаменатор.
  Мы не стали получать образование по специальности "географ" сознательно, так как не собирались быть кабинетными географами. Мы видели себя первопроходцами и первооткрывателями новых земель. Мечтали и Империи послужить, и себя на серьезном деле испытать. Англия и Франция, Турция и Германия имели свои колонии в Африке. Даже у крохотной Бельгии там имелись колонии, многократно превышающие ее собственную территорию. И только у Великой Российской Империи к концу ХIХ столетия не было ни малейшего клочка земли в Африке! Такое положение вещей самым чувствительным образом уязвляло наш патриотизм.
  Военная карьера прельстить не могла. Император Александр III ни с кем воевать не собирался, и не приходилось надеяться на иноземное вторжение, которое позволило бы нам проявить свою удаль и отвагу. Россия оправилась после балканской кампании, и теперь вряд ли какому-нибудь европейскому правителю вздумалось бы напасть на неё. Ведь все ищут легкой поживы. Быть же военным в мирное время - дело совершенно не интересное. Ну, это все равно, как быть кабинетным географом. Вот мы с братом и решили, что станем не географами, а землепроходцами и путешественниками. Но не такими, как Миклухо-Маклай или Пржевальский, а такими, как Ермак Тимофеевич, Фернандо Кортес, чтобы нашими открытиями Земля Русская прирастала. Мы считали себя не менее предприимчивыми, чем бывший фермер Сесиль Родс, в это время весьма успешно расширявший британские владения в Южной Африке.
  В своем выборе мы были вольны, так как были материально независимы. Я уже учился в Университете, а мой брат Андрей заканчивал гимназию, когда мы осиротели. Это было, безусловно, большим горем. Но, с тех пор, мы стали владельцами всего имущества, принадлежавшего нашим родителям. В наследство остались предметы домашней обстановки в квартире, снимаемой в доходном доме на Пречистенском бульваре, полуразвалившаяся летняя дача недалеко от города, и, самое главное - пакет ценных бумаг, дававших ежегодно около десяти тысяч дохода. Пять тысяч на каждого - по тем временам это было совсем не плохо. Другими словами, мы вполне могли вести ту жизнь, которую вел в наши лета Евгений Онегин: спать до обеда и развлекаться до утра. Но такая жизнь была бы пустой и бесцельной. Разве достоин уважения человек, который живет только ради развлечений? Мы были слишком тщеславны, чтобы согласиться на безвестность или сомнительную славу прожигателей жизни. Поэтому старательно учились и серьезно готовились к далеким и опасным путешествиям.
  Как я уже сказал, брат учился на медицинском факультете Университета. Однако областью его интересов была не столько собственно медицина, хотя в дальних и опасных походах не иметь рядом врача - смерти подобно, сколько душа человеческая, сиречь психология. Но психологию изучали только на философском факультете. А философия путешественнику необходима в самую распоследнюю очередь. Вот брат и учил медицинскую науку на медицинском факультете, а лекции по психологии посещал на философском.
  Я же избрал себе юридический факультет, поскольку организация серьезного путешествия связана с преодолением ряда бюрократических препон и решением массы юридических вопросов. Кроме того, требовалось совершить множество сделок как по приобретению снаряжения и припасов, так и по заключению сделок на проезд и провоз багажа. Да и присоединение к Российской Империи вновь открытых нами земель также следовало должным образом оформить. Помимо изучения дисциплин юридических, среди которых особо интересовался международным правом, как частным, так и публичным, также слушал лекции по истории и филологии.
  Естественно, что кроме этих предметов мы учили географию, с интересом знакомились с фольклором и обычаями разных народов. А ещё, помимо большой учебной нагрузки в Университете, занимались гиревым спортом, гимнастикой, фехтованием, а потомок славных галлов "мусью Филипп" обучал нас фехтованию подручными предметами. "Мусью Филипп" покорил наше воображение своим искусством превращать любой предмет как в надежное средство защиты, так и в опасное оружие. Кроме того, он умел виртуозно и мощно драться ногами. А это все навыки далеко не лишние для тех, кого манят дикие края и варварские народы. Как свидетельствовал Фенимор Купер, а он был для нас авторитет по части межкультурных контактов, при общении с дикарями недостаточно полагаться только на эффективность огнестрельного оружия. То и дело белым людям приходится доказывать в рукопашную, что они достойны уважительного отношения дикарей.
  Поскольку имя "мусью Филиппа" ещё не раз встретится в моем повествовании, позволю себе вкратце представить этого человека.
  "Мусью Филипп", хотя и именовал себя "профессо"р", но был совершенно непохож на наших университетских преподавателей. Ему было лет тридцать - тридцать пять. Точнее я не умел определять возраст. Был он поджарым, всегда энергичен, скуп на слова, весел и полон веры в наилучшее. Добровольно, по зову сердца он приехал в Россию. Первоначально он открыл фехтовальный зал. Но в Москве имелись и другие фехтовальные залы. Требовалась своя специфика, чтобы привлечь платежеспособных клиентов. Поэтому "Мусью Филипп" сначала отошел от "чистого" фехтования, и стал преподавать "фехтование" подручными предметами - тростью, зонтом, шваброй, ножкой стула, которую, как оказалось, можно довольно легко и достаточно быстро отделить от стула. Учил метать различные предметы. Мы же с братом стали у него заниматься, когда он в своем фехтовальном зале открыл еще и школу французского бокса.
  "Мусью Филипп" располагал к себе своим оптимизмом и своей любовью к России. Он говорил, что приехал в Россию, чтобы своими глазами увидеть, как в снежную зиму красивых русских барышень катают на тройках в облаке искрящихся снежинок разудалые бесшабашные парни. Сам он разудалым не был - был энергичен, но осмотрителен. Бросив налаженную жизнь во Франции, прибыл в Россию, где надеялся составить себе состояние преподаванием танцев или фехтования. Фортуна ему благоприятствовала - он удачно снял подходящее помещение и нашел состоятельных учеников. В достатке было и розовощеких московских барышень, у которых ещё молодой и весьма любвеобильный француз пользовался неизменным успехом.
  Нас же с братом что называется "взяла за живое" надпись, сделанная у него зале на стене вдоль фехтовальной дорожки: "Ты можешь любить драться, можешь не любить драться, но ты обязан уметь драться". Надпись была сделана по-французски, но ниже был и русский перевод. Очевидно, "мусью Филипп" хотел, чтобы эти слова лучше запомнились и глубже запали в душу его ученикам.
  О том, что мы обязаны уметь драться, мы знали и сами - не приходилось ожидать заступничества со стороны во время дальних путешествий. И еще одно наблюдение утверждало нас в этом намерении: чем ниже культура человека, тем естественнее для него применять насилие, общаясь с другими людьми. Поэтому для нас, важнее знания языка зулусов, было знание приемов рукопашного боя.
  Успехи в учебе подтверждались результатами экзаменов. Нам было не стыдно за эти результаты. По науке "мусью Филиппа" "экзамены" сдавались в слободских районах Москвы, где-нибудь на Зацепе или на Пресне. Местные парни терпеть не могли хлыщей с тросточками. Еще не было случая, чтобы прогулка по заводским окраинам окончилась без драки. А надо сказать, хорошая драка ценилась нами так же высоко, как изысканная еда и кокетливые барышни. И то, и другое, и третье весьма занимало воображение моего брата. Я-то, по крайней мере, хотя бы делал вид, что все эти удовольствия отношу к "плотским", а потому хоть и необходимым, но низменным. Поэтому, когда за завтраком Андрей, плотоядно облизнувшись и подмигнув, напомнил, что сегодня вечером нас ждут подружки, я напустил на лицо маску безразличия, и сказал:
  - Все это суетное и земное. О душе надо думать и душу свою бессмертную беречь. И, в отличие от высокого искусства, прозу жизни следует принимать без экзальтации, как нечто, потребное не душе, а телу, как неизбежную, увы, дань нашей бренной телесной оболочке.
  Мой брат проповедовал иную философию. Насмешливо глядя из-под темных вьющихся волос, и сопровождая слова скупой, но очень выразительной жестикуляцией, тут же возразил:
  - Нет искусств низменных, как нет и возвышенных. Низменные или возвышенные бывают произведения искусства. Любой вид творчества позволяет создавать как пошлость, так и шедевры. Кстати, мне рассказывали, что в трактире у Егорова, в Охотном ряду, такую селяночку со стерлядкой подают - истинный шедевр! У них не повар, а Буонаротти какой-то!
  И мы решили, что сегодня обедать пойдем к Егорову. Благо, в том трактире не только рыбный стол был хорош, но и курить не дозволялось. А мы и сами не курили, и дым табачный переносили плохо.
  * * *
  Так вот. Все наши невзгоды начались тот памятный день с события необычного, но не предвещавшего ничего дурного - нас, когда мы пришли в Университет и разошлись по своим аудиториям, вызвали в ректорат. Секретарь, мужчина неопределенного возраста в мятом форменном мундире, удостоверившись, что мы это мы, вручил нам под роспись конверт.
  - И впредь-с, - добавил он каким-то скрипучим, недоброжелательным голосом, - господа студенты, предупредите своих барышень, чтобы писали вам не на Университет, а на домашний адрес. Или на почту, "до востребования". Думаете просто было найти, на каких факультетах и в каких группах вы учитесь? Полдня вчера списки изучал...
  Андрей молча достал портмоне и положил секретарю на стол, под какую-то папку с бумагами, "зелененькую" - казначейский билет в три рубля. Мы развернулись и пошли на выход.
  - А впрочем-с, - вслед нам бросил подобревший секретарь, - пусть пишут. Теперь я знаю, где вас искать...
  Письмо действительно было подписано явно девичьей рукой и адресовалось "Господам студентам Московского Университета Андрею и Юрию Скворцовым". Похоже, это было самое настоящее амурное послание. Встав у большого окна, мы сразу вскрыли конверт и прочли письмо. Там аккуратным почерком и наивным слогом сообщалось, что некие две сестрички, которые давно, тайно и безнадежно в нас влюблены, мечтают о том, чтобы мы пришли к ним на ужин. Решительности им, якобы, придает то, что родители уехали на свадьбу к родственникам и до понедельника не вернутся. Подав ужин, прислуга уходит, и они вечерами всю эту неделю остаются вдвоем в огромной пустой квартире. Указан номер квартиры и номер дома на Сретенке. В заключение выражалась надежда, что мы не оскорбим их холодным пренебрежением. И подписи: Татьяна, 17 лет, Ольга, 15 с половиной.
  - Не удивлюсь, - сказал Андрей, тряхнув кудрями, - если у них фамилия "Ларины". Наблюдал уже за родителями такую блажь - давать детям имена литературных героев, если Бог дал известную по книгам фамилию.
  - А мне непонятно, - сказал я, - как это девушки со Сретенки могли влюбиться в молодых людей с Пречистенки. Ведь наши пути-дорожки до сих пор нигде не пересекались?
  - Что ж, - вскинул брови Андрей, - это еще одна тема для куртуазного разговора. Может быть, у нас есть общие знакомые...
  Письмо заставило призадуматься. Вообще-то, у нас с братом были две подружки - миленькие гризетки. И все бы было хорошо, да вот последний год поддались они всеобщей моде и стали ходить на занятия в какой-то революционный кружок. При каждой встрече щедро делились с нами полученными знаниями. А нам такие агитаторы и в Университете надоели хуже горькой редьки. Те, что подбивают по всякому поводу и без повода устроить студенческую демонстрацию или митинг. Лишь бы пошуметь! Долго политическое стрекотание даже одной из наших подружек выдержать было не просто. А они могли говорить наперебой и одновременно. Впечатление было такое, что два петуха поют не переставая - хоть святых выноси! Девчата, бесспорно, были хорошие, доброжелательные, искренние и покладистые. Вот и приходилось выслушивать рассуждения о происхождении неравенства и природе эксплуатации. Тем не менее, наверное, каждый получал, что хотел. Конечно, и нам, да и им, полагаю, мечталось о чем-то ином, но, было все так, как было. Поэтому предстоящий ужин в компании молоденьких сестричек волновал возможностью чего-то нового и необычного.
  - Так что? - прищурившись, спросил Андрей. - Куда мы сегодня? На Собачью площадку или на Сретенку?
  В районе Арбата, в доходном доме в Дурновском переулке, рядом с Собачьей площадкой, снимали комнаты наши гризетки.
  - Надо подумать, - пожав плечами, сказал я.
  * * *
  После лекций мы зашли домой переодеться. Студенческая форма несколько сковывала. Да и от Университета на Моховой до нашего дома на Пречистенском бульваре меньше получаса неспешного хода. После занятий и перед обедом полезно иметь небольшой моцион по свежему воздуху.
  Василий, видя, что мы переодеваемся не в домашнее, спросил:
  - А дома отобедать не желаете? Я курицу зажарил, "по-походному". С рисом и черносливом.
  - Не, - мотнул головой Андрей, - мы уже на Егорова настроились. Сам ешь. А нам сегодня и ужин готовить не надо...
  * * *
  Раз уж в моем повествовании зашла речь о Василии Петровиче, то позвольте представить его, и сказать несколько слов, без которых будет совершенно не ясно ни кто он, ни наше отношение к нему, ни его к нам.
  Василий Петрович служил с нашим отцом во время Балканской кампании, они под командованием Гурко вместе дрались на перевалах Шипки, а затем обеспечивали блокаду Плевны. Пока отец воевал, нашим воспитанием занимался гувернер-немец. У меня не осталось о нем приятных воспоминаний. Когда война окончилась, мне было восемь лет, а брату, соответственно, меньше шести., Наш покойный батюшка по своему глубокому убеждению был против того, чтобы детей воспитывали гувернеры-французы, или британцы с немцами. Хотя материальное положение семьи это вполне позволяло. Отец не хотел, чтобы у нас было заурядное детство мальчиков из состоятельных семей: с боннами, гувернантками, белыми чулочками, с тремя языками и музыкой. Обыкновенное, для людей нашего круга. Боялся, что мы вырастем избалованными барчуками. Он привез нам из Освободительного похода своего боевого товарища, отставного казачьего подхорунжего, чтобы тот был нашим "дядькой", то есть воспитателем в старых русских традициях. Василий Петрович походил на былинного богатыря. Не размерами, а сложением и ухватками. Он был широк в плечах, как говорят "косая сажень", глаза голубые, "вострые", ухоженная борода. Всегда опрятно одет и подтянут. Ходил легко, мягко, а не печатая шаг, как это очень часто делают отставные военные. Я не знаю, почему Василий Петрович не вернулся после войны в свою станицу. Он об этом не говорил, а мы никогда не спрашивали. Зато Василий Петрович много рассказывал нам о дальних странах, в которых ему довелось побывать, ходил с нами на рыбалку и на охоту, а когда мы подросли - совершал с нами многодневные путешествия по таким глухим местам, где годами не ступала нога человека. Он учил нас устраивать себе в лесу ночлег, добывать и готовить пищу, и многим другим солдатским хитростям, без знания которых человек беспомощен, оказавшись один на один с дикой природой.
  Потом, когда я заканчивал гимназию, был тяжело ранен при ограблении и в мучениях умер отец. Матушка видела нападавших, хорошо запомнила убийцу, и ее не раз приглашали в полицию на опознание задержанных подозрительных лиц. По дороге в полицию на одно из таких опознаний, запрыгнув на ходу к ней в пролетку, ее пырнул ножом какой-то негодяй. Видно, намеревались избавиться от опасного свидетеля. Матушка, промучившись меньше месяца, тоже отдала Богу душу. И как-то так само собой получилось, что Василий Петрович стал не просто нашим воспитателем, а членом семьи. Он нам в каком-то смысле заменил отца. Хотя, наверное, мы относились к нему не как к отцу, имеющему право приказывать, а скорее, как к своему деду (отдавая должное мудрости его советов), или как к старшему брату (ценя то, что он никогда не навязывал своего мнения). Матушка, умирая, просила его о нас заботиться, а нас - его во всем слушаться. И он, и мы с братом, исполняли матушкино пожелание так, будто иначе и быть не могло. Во всяком случае, никому и в голову не приходило считать его "прислугой", хотя он исполнял обязанности камердинера, сам кухарил, и сам ходил за продуктами. Разве что пол не мыл и не стирал - приглашал уборщиц да отдавал белье прачке.
  * * *
  - Что, у своих барышень поужинаете? - спросил Василий
  - Мы сегодня, - похвастался Андрей, - письмо получили - к каким-то другим барышням приглашены. Пишут, что давно влюблены в нас.
  - А вот откуда они нас знают - не пишут, - вставил я.
  - Вот как? Странно... - в задумчивости пробормотал Василий. - И можно на это письмо глянуть?
  - Конечно, - сказал Андрей, подавая ему конверт. - Вот это письмо.
  Василий Петрович аккуратно достал письмо, неспешно развернул и начал читать.
  Потом, о чем-то задумавшись, сложил письмо, вложил в конверт, и, кладя его на стол, сказал:
  - Если вы позволите, то я днем подошел бы по этому адресу, да поговорил с дворником. Разузнал, что это за девушки, часто ли к ним молодые и всякие другие люди ходят. А то, как бы вам какой позорной болезнью не заболеть.
  Сочтя такую предосторожность совсем не лишней, договорились, что после библиотеки, до того, как идти в гости, заглянем домой и узнаем у Василия, что ему удалось выяснить.
  * * *
  Так вот. Сидели мы в трактире, ели совершенно изумительную селянку. Я, вспоминая слова брата, вынужден был согласиться, что творения поваров бывают волнующими значительно сильнее и возвышеннее, чем творения, скажем скульпторов или даже композиторов. Но, увы, в кулинарном искусстве даже самые великие творцы лишены возможности волновать своими шедеврами сердца потомков.
  Мои размышления прервал брат. У него был красивый голос - глубокий, музыкальный, с неуловимо изящными интонациями воспитанного человека. Такой голос сам по себе было слушать приятно. Но то, что он сказал мне, меня удивило:
  - Я понял, почему матушка, упокой Господь ее душу, считала меня старшим. Я прожил больше, чем ты.
  - ?? - я смотрел на его улыбающееся лицо с тонкими правильными чертами, обрамленное каштановыми кудрями, и не мог понять, с какой стати ему пришла в голову такая мысль.
  А надо вам сказать, что хотя я и родился на два года с четвертью раньше своего брата, наша покойная матушка всегда, или, по крайней мере - последние годы, относилась как к старшему именно к нему. Совсем не потому, что я чересчур был склонен к ребячествам, а потому, как я полагал, что мой братик, в отличие от меня, говорившего не всегда то, что от меня хотели слышать, предугадывал желания старших, и говорил именно то, и именно тем тоном, которого от него ждали. Он был тонким психологом еще до того, как стал изучать психологию в Университете. Он был им всегда.
  - Представь, что из двух братьев, - продолжил он, - один впал в летаргический сон и только через три года проснулся. Сравнивая их возраст, эти три года следует, безусловно, исключать. Ведь если в летаргический сон впадет трехлетний ребенок, то через двадцать лет проснется именно трехлетний ребенок, а не двадцатитрехлетний молодой человек. Так ведь?
  - Так, - кивнул я, - но я не впадал в летаргический сон на два разделяющие нас два года.
  - А вот здесь есть о чем поспорить. Только сначала небольшой психологический практикум. Придуман он мною лично. И, заметь, для проверки именно тебя. Но, полагаю, он войдет в сокровищницу отечественной психологии. Итак, фраза из прочитанной на днях книги: "В окне промелькнуло лицо в очках". Что ты можешь сказать о человеке, который на миг показался в окне?
  - Ну, наверное, это человек, не занимающийся физическим трудом. И не из домашней прислуги. Они очков не носят. Возможно, это какой-нибудь мелкий служащий, чиновник не высокого уровня, или школьный учитель. Тот, для кого очки - средство труда.
  Брат посмотрел на меня, как смотрит добрый человек на бедное больное животное.
  - Вот в этом ответе ты весь. Я был почти уверен, что ты скажешь что-нибудь подобное. А ведь ни для юриста, ни, тем более, для путешественника, такой тип мышления совершенно недопустим. Я уж не говорю о чудовищной логике! Если лицо человека не физического труда - так значит чиновника! А почему ты не допускаешь, что это было женское лицо? Или детское? Разве не мог выглянуть в окно гимназист младших классов?
  Увы, он был совершенно прав. И, что самое обидное, нас этому учили. На практических занятиях по криминалистике, когда мы составляли протокол осмотра места происшествия, то в протоколе следовало указывать, что "на пальце кольцо желтого металла", а не "золотое кольцо", "перстень с тремя прозрачными камнями, размером с просяное зерно", а не "перстень с тремя бриллиантами". "Вы, - учил нас преподаватель, - будущие следователи, а не ювелиры. Даже если уверены совершенно, что это золото и бриллианты, то все равно вы не вправе этого писать. Определят, что это за металл и камни, эксперты. Они наделены для того не только специальными знаниями, которые, кстати, могут оказаться и у вас, но, главное, - тут он поднимал вверх указательный палец и делал паузу, - правами давать на этот счет свои заключения. И они несут ответственность за свои заключения! ".
  Конечно, я опростоволосился. Но еще обиднее было то, что я все еще не понимал, как это относится к моему фактическому возрасту, и как связано с вопросом о летаргии. Однако спросил о другом:
  - "В окне промелькнуло лицо в очках". Что ты можешь сказать по этому поводу?
  - О мелькнувшем лице? Только то, что оно было в очках!
  - Нет, о мелькнувшем в окне человеке? - пояснил я.
  - Тут допустимы два утверждения. Во-первых, этот человек иногда надевает очки. Ну, к примеру, бабушка решила посмотреть: "Кто там пришел? ", надела очки и выглянула в окно. Во-вторых, возможно, у этого человека ослаблено зрение.
  - Что значит "возможно"? - не понял я. - А возможно и не ослаблено?
  - Конечно! У нас на курсе есть один обалдуй, который носит пенсне с простыми стеклами. Очевидно, надеется придать этим своему виду нечто-то такое, чего от природы не имеет.
  - Но как все это связано с моим возрастом?
  После некоторой паузы, которую он заполнил поглощением расстегайчика, я услышал:
  - Твоя летаргия постоянно с тобой. Ты живешь не в этом мире, а, большей частью, в каком-то другом, воображаемом, которого в действительности не существует. А реальная жизнь проходит мимо тебя, как сухой песок меж пальцев.
  Я не мог с ним согласиться. Да, действительно, мне самому с собой никогда не бывает скучно. Всегда есть несколько тем, над которыми мне приятно размышлять. И в этих размышлениях время проходит незаметно. Но я был уверен, что из реальной действительности в эти моменты не выпадаю. То есть отдаю себе отчет, где я, чем занимаюсь, куда направляюсь. Брат, похоже, имел на этот счет совсем другое мнение.
  - Ты разговаривал со мною, а эту изумительную селянку отправлял в рот, совершенно не ощущая ее вкуса. Из всей тарелки, дай Бог, распробовал первые три ложки. А остальное было поглощено бесчувственным чурбаном, полагающим себя мыслителем!
  - А тебе не приходит в голову, что от чурбана и слышу? Я ведь с тобою беседовал, тебя слушал, на твои вопросы отвечал. Мы в равной степени чурбаны оказываемся.
  - Отнюдь, отнюдь! Вспомни, как мы в Крыму вина дегустировали. Два десятка бокалов с винами разных сортов и стакан ключевой воды. Чтобы после каждой пробы водою смыть "послевкусие". Чтобы каждый новый глоток был бы воспринят "с чистого листа", сам по себе. Не для того ли мы с тобою крепкий кофий порою вперемежку с холодною водою пьем? Так вот для меня беседа с тобою была тем самым "глотком воды", который позволял насладиться очередной ложкой, как первой. А ты и ел, и говорил, и слушал. Все сразу. А так нельзя. Обязательно вкус чего-то упустишь. Вот ты и упускаешь вкус жизни постоянно. Вот и пролетают мимо тебя прекрасные мгновенья, не останавливаясь. Это и есть твоя летаргия.
  Я не знал, что ему ответить.
  - Вот кстати, - он достал из кармана спичечный коробок. - Мне тут на днях забавный сувенир подарили - "Гуттаперчевый коробок". Внешне - обычный коробок из-под шведских спичек. Но обладает удивительным свойством - гнется, как ученический ластик. Смотри.
  Он взял спичечный коробок двумя пальцами с одной стороны, и двумя с другой. И, легкими движениями кистей рук стал изгибать спичечный коробок так, будто тот был резиновый.
  - Ну, как? Видел? На, дарю!
  Я взял коробок и попробовал согнуть. Ничего не получилось. Это был самый обычный спичечный коробок. Я удивленно взглянул на брата.
  - Что, тебе кажется, что у тебя не получается? - засмеялся он. - Не поддавайся этой иллюзии. Если ты сам будешь уверен в этом его свойстве, то четверо из пяти, которым ты будешь показывать, увидят удивительно гибкий коробок. Впрочем, ты был пятым, кто увидел этот коробок гнущимся.
  Я был в легком недоумении. С одной стороны, у меня не было оснований считать себя легко внушаемым. Слава Богу, наблюдаю за собою уже давно. А с другой стороны, я только что ясно видел, как коробок гнется. И подменить его другим брат никак не мог - передал мне тут же.
  * * *
  Надо ли говорить, что мы с братом были вполне довольны друг другом, собой и своей жизнью? Но, в тот день, когда мы получили нежданное приглашение, и когда брату удалось обосновать себе, что из нас двоих он является старшим, с этого самого дня наша такая налаженная жизнь вдруг стала стремительно меняться.
  * * *
  День выдался не по-осеннему жарким и душным. Как перед грозой. Мы шли домой из библиотеки и неспешно беседовали. Кажется, об индийских факирах и их необычайных способностях. Андрей уверял меня, что тому, что демонстрируют эти босоногие чародеи, вполне могут научиться и европейцы. Было бы желание учиться, да толковый учитель. У меня не было ни сил, ни настроения спорить с ним. Безоблачное голубое небо щедро делилось нерастраченными запасами летнего тепла. У Андрея кудри прилипли ко взмокшему лбу. Хотелось скорее укрыться где-нибудь в прохладе каменных стен.
  То, что дома сообщил нам Василий Петрович, вызвало некоторое недоумение. По этому адресу на Сретенке никакие девушки не проживали. Не поверив дворнику, Василий это проверил сам, поднявшись в названную в письме квартиру. Довольно глупая шутка - приглашать в квартиру, где тебя никто не ждет. Я подумал, что те, кто решился на такую дурацкую и обидную для нас затею, вполне заслужили хорошей трепки.
  - Мне кажется, - сказал я, - нужно пойти вечером по указанному адресу и хорошенько "взгреть" этих шутников. По крайней мере тех, кто носит штаны. Письмо написано явно девичьим почерком.
  - Я против, - не раздумывая, сказал Андрей.
  - Почему? - удивился я. - Ты находишь, что таким образом позволительно шутить безнаказанно?
  - Нет, совсем по другой причине, - ответил он. - Попробуй рефлексировать. Посмотри на это как бы со стороны. Ты никогда и никому не докажешь, что пришел наказать шутников, а не к сестричкам. Все будут думать, что ты шел именно к ним, а увидав, что это розыгрыш, рассердился и, демонстрируя полное отсутствие чувства юмора, ищешь, на ком выместить свою досаду. Нет уж, пусть лучше эти шутники сами там помаются часок-другой в ожидании нас. В этом случае уже мы над ними посмеемся. Не потеряв ни минуты времени из-за них. Полагаю, что это проделки каких-нибудь наших сокурсников, которые знают нас, но не знают нашего домашнего адреса.
  Я был вынужден признать его правоту. Да и его версия насчет того, что это проделки сокурсников, звучала довольно убедительно - нас считали зазнайками, поскольку мы не принимали участия ни в студенческих сходках политического характера, ни в студенческих пирушках. Сокурсники считали это проявлением высокомерия, ни на чем не основанного. А мы не опускались до объяснений, что нам некогда занимать голову такой ерундой, что время дорого для подготовки к дальним путешествиям.
  Вопрос о проведении вечера однозначно решился в пользу наших гризеток.
  - Если господа не возражают, - сказал Василий, - я вечером схожу, посмотрю, кто собирался над вами посмеяться. Кто те зрители, для которых вы должны были стать скоморохами. И расскажу Вам потом. Память у меня неплохая. В разведке с плохой памятью делать нечего. Таких в пластуны не брали.
  Так и порешили.
  Ночью, когда мы вернулись домой, за самоваром, Василий рассказал, что в подъезде, снизу и до самого верхнего этажа, слонялись какие-то подозрительные типы. Он насчитал восемь человек. Ни один из них на студента Университета или на кого-либо из наших знакомых не был похож даже близко. Василий просил нас теперь держаться вместе и вести себя крайне осторожно.
  К его совету, как вскоре стало ясно, мы отнеслись недостаточно серьезно.
  
  
  Глава вторая, в которой Автор рассказывает про Новое странное приглашение и про первое нападение преступной группы, то есть о том, что случилось в День второй
  
  На следующий день мы с Андреем, не видя повода вдруг резко менять свои привычки, сговорились после лекций пойти на Варварку, отобедать у Лопашова. Прогулка через Красную площадь позволяла обсудить новости, подышать воздухом, размять кости и нагулять аппетит. Сразу пересаживаться из-за учебного стола за стол обеденный нам было не по нраву. И тут, в скверике перед Университетом, произошло второе из цепи странных событий.
  - Так это вы господа Скворцовы?
  Перед нами стоял человек, сословную принадлежность которого установить было затруднительно. Пострижен аккуратно. Руки чистые, явно никогда не знавшие физического труда. Платье было из дорогой ткани, и, так скажем, непростого фасона. Но сидело как-то не совсем ладно, будто с чужого плеча. Держался он уверенно. Смотрел оценивающе и, пожалуй, как-то неуважительно. Мы переглянулись.
  - А собственно, кто Вы такой и что Вам нужно от господ Скворцовых? - спросил я после минутной паузы.
  - Мне указали на вас, как на господ Скворцовых. У меня к вам поручение. Один очень важный господин, титулов которого я, пока, называть не имею права, желает с вами увидеться и переговорить по интересующему вас вопросу. Следуйте за мной. Пролетка ждет.
  С этими словами странный субъект повернулся и пошел. Мы переглянулись (брат повертел пальцем у виска) и зашагали к другому выходу из скверика. Через некоторое время этот субъект догнал нас.
  - Вы что, не поняли, какая честь вам оказывается? Вы не смеете пренебрегать таким приглашением! Такого оскорбления их сиятельство вам никогда не простит!
  - Иди-ка ты, любезный, своею дорогою. Пока тебе бока не намяли, - сказал я.
  - Пока тебя за уши не оттаскали, да на пинках прочь не погнали, - добавил Андрей.
  - Твой хозяин, хоть и сиятельство, как ты его называешь, да по всему видно, такой же балбес, как и ты. Иначе бы он тебя научил, как следует с благородными господами разговаривать. Убирайся по добру по здорову! И постарайся больше на пути не попадаться. Ты нам не понравился. А значит, для тебя это может плохо кончиться!
  - Но, мой господин велел...
  Андрей, как правило, исполнял обещанное, а потому молча взял хамоватого посыльного свободной рукой за ухо и, резко крутанув, пригнул к земле. Я же дал наглецу хорошего пинка под зад. Такого, что он, так и не распрямившись, отлетел в кусты.
  Мы уже уходили, когда вслед нам раздалось не проклятие, как я ожидал, не брань и угрозы, а нечто униженно-просительное. Это была отчаянная попытка нас остановить.
  - Господа, простите. Но мой хозяин убьет меня, если я вас не приведу.
  - Я бы на его месте давно прибил такого неотесанного лакея, - чуть обернувшись, сказал Андрей.
  Мы уже отошли на десяток шагов, когда я догадался спросить:
  - Скажи-ка, любезный, а зачем это мы понадобились твоему хозяину?
  - Ну, он того... Хотел вам предложить должность домашних учителей в своей семье. Он хорошо платил бы за уроки. Как профессорам.
  Мы с Андреем недоуменно переглянулись и повернули назад.
  - Это становится занятно, - сказал я.
  - Что-то я не припоминаю, чтобы мы давали объявление, что даем частные уроки, - сказал Андрей.
  - Правильно. Потому как такого объявления мы не давали. Как и не собирались давать кому-либо уроки. Думаю, мы не выколотили из этого лгуна и мошенника еще много интересного, - ответил я.
  Услышав это, расфуфыренный субъект со всклоченными волосами вскочил и пустился наутек. Конечно, бросив ему в ноги портфель, вполне можно было сбить его с ног и поймать. Но в тот момент нам эта игра уже наскучила. Мы устали и хотели есть.
  * * *
  Пообедав, сытые и довольные, мы шли по Кремлевской набережной, а потом по Волхонке, говорили о каких-то пустяках, любовались ясным синим небом, наслаждались особенным ароматом начала осени. И совсем забыли о наглом субъекте и его странном приглашении. В скверике у храма Христа Спасителя мы присели на стоявшую в тени лавочку и некоторое время молча наблюдали муравьиную суету богомольцев вокруг массивного здания. Когда мы встали, чтобы продолжить свой путь, случайно взглянув в сторону Волхонки, я увидел, что подозрительный тип, который приставал к нам в университетском скверике, неотступно следует за нами.
  - Смотри, - указал я Андрею на нашего преследователя, - похоже, ему было мало. Идет за добавкой. Поймаем?
  - Ну, поймаем... Ну, намнем бока, настучим по тыкве. А дальше что? Давно бока никому не мял? Соскучился? Он тебе нужен?
  - Вообще-то, интересно, на что мы сдались тому, кто его послал? Так настойчиво домашних учителей не приглашают. Да и со вчерашней запиской, полагаю, это как-то связано.
  - А все равно он тебе правды не скажет. Соврет еще что-нибудь. Уверен, что догнал бы его в два счета. Да велика для него честь - чтобы я за ним гонялся!
  Мне, после плотного обеда, тоже было лениво играть в "догонялки". А реального смысла в поимке нашего преследователя я не видел. Андрей был прав - все одно соврет что-нибудь. Поди проверь.
  - Давай, - предложил Андрей, - войдем в дом со двора. Если он тоже за нами во двор сунется - там его и возьмем. Затащим в сарай (а надо пояснить, что во дворе нашего дома стояли сараи, в которых жильцы хранили всякий хлам), привяжем, как на дыбе, к потолочной балке. Сам все расскажет. А мы, пока всё не проверим, его не отпустим. Как тебе вариант?
  Вариант мне понравился. Но, когда мы зашли в арку дома, этот тип за нами не сунулся. Подождав немного, мы поднялись в квартиру по черному ходу. До вечера занимались своими науками, а когда часы пробили девять, быстро собрались и отправились на занятия к "мусью Филиппу".
  * * *
  Где-то ближе к полуночи мы возвращались домой по Пречистинскому бульвару со стороны Арбата. Народа на бульваре уже не было, вдоль бульвара конка тоже в связи с поздним временем не ездила. Было тихо, уютно, спокойно. Город рано вставал и рано засыпал. Жизнь в городе как бы остановилась.
  Так вот, подошли мы к бульварной ограде, прямо напротив нашего дома, и видим, что у арки во двор, у запертых ворот, толпятся какие-то совсем здесь неуместные фигуры - сутулые, вертлявые. Эта публика нам сразу не понравилась. Мы увидели их первыми. Они же, явно поджидая нас, смотрели вдоль тротуаров. Трудно было сказать, кто они такие. Но ни один из них не был похож на добропорядочного и законопослушного горожанина. Как, впрочем, не походили они и на фабричную молодежь с окраинных застав. Мы остановились и стали их рассматривать. Наверное, зря остановились. Нас заметили, стали друг другу показывать на нас руками, бестолково суетиться, жестикулировать и отрывисто перекликаться. Среди них без труда можно было узнать посыльного, шедшего за нами по пятам днем. Он тоже узнал нас.
  - Выследил и привел мстителей. Таких же недотеп, - проронил Андрей.
  - Да уж, явно не в домашних учителей такой компанией пришли приглашать, - согласился я.
  Кто-то дал команду, и вся эта шайка бросилась в нашу сторону. Человек семь, не меньше. Бросились резво, вроде как с азартом. Один даже споткнулся о рельс конно-железной дороги, что проходит вдоль бульвара. У двоих или троих в руках палки. У кого-то в руке мелькнул нож. Конечно, если бы с нами были трости, то ни палки, ни, тем более, ножи нам были бы не страшны. Фехтовать тростью "мусью Филипп"" научил нас отменно. Трость в руке жила как бы сама по себе. Сама выбирала цель, сама ее молниеносно поражала и тут же била по новой цели. Но, на занятия к "мусью Филиппу", мы их не взяли. И, как теперь стало ясно, поступили неосмотрительно. Самое обидное было то, что ведь предупреждал Василий, чтобы мы вели себя осторожнее. Теперь же не оставалось ничего иного, как убегать.
  Для тех, кто не знает, я должен пояснить, что в той части бульвара, где стоял наш дом, то есть ближе к Храму Христа Спасителя, дома на одной стороне бульвара, на нашей, стоят значительно ниже, чем на другой. Поэтому нам к своему дому надо было бы спрыгивать, так как бульварная ограда проходит по возвышению, примерно на уровне плеч взрослого мужчины. Им же пришлось карабкаться и подсаживать друг друга, чтобы взобраться на бульвар. А до ограды на другой стороне вообще надо взбираться по крутому холму. Поэтому, развернувшись, мы резво взлетели на другую сторону бульвара.
  Когда наши преследователи влезли на бульвар, мы уже бежали к Арбату вдоль бульвара по другой его стороне. Побежали и они. Я был уверен, что нас с братом им ни за что не поймать. Мы хорошо бегали. Мало кто смог бы играть с нами на равных в "Салочки-догонялочки". А уж той публике, что увязалась за нами, подвижные игры на свежем воздухе были явно непривычны. Но и долго держать преследователей "на хвосте" тоже было нельзя. Вдруг один из нас подвернет ногу. Не исключено ведь. Ножи и палки у преследователей не сулили ничего хорошего. Явно, играть в "Догонялки" с этой публикой не следовало.
  - И что, - подумав, очевидно, о том же самом спросил Андрей, - мы с ними всю ночь наперегонки бегать будем?
  - Пошли дворами, - сказал я. - Изменим правила игры. Теперь играем не в "Салочки", а в "Казаки-Разбойники". Пусть они нас поищут.
  Брат кивнул. Мы выросли в этих переулках и этих дворах. Тут прошло наше детство и отрочество. Непонятные преследователи, создавалось впечатление, - не москвичи. А если и москвичи, то из каких-то очень отдаленных слободок. Они не могли знать эти места так, как их знали мы. Это давало шанс оторваться. А у нашего дома они, скорее всего, никого не оставили. Главное сейчас - вот от этих убежать.
  Мимо церкви Ржевской иконы Божей Матери, что стояла напротив нашего дома на другой стороне бульвара, перебежали на параллельный бульвару Большой Знаменский переулок. В этом переулке стояли в основном двухэтажные дома, крашенные желтой краской по штукатурке, и только один, дом Љ 4, выделялся среди них. Он был высокий, пятиэтажный, и был облицован кафельной плиткой. Не изразцы, конечно. Но на фоне других домов он смотрелся и богаче и как-то культурнее, что ли. Влетели в узкую и длинную, как туннель, подворотню этого дома. Это был известный нам дом. В нем когда-то жил мой одноклассник по гимназии. Я частенько играл здесь с ним и другими ребятами этого двора, ставшими моими приятелями. Играли, как правило, в "Казаков-Разбойников". Бегали по всем окрестным дворам, прятались друг от друга, догоняли, забирались по металлической пожарной лестнице на крышу, а с нее, через чердак, можно было пробраться в любой подъезд этого дома. Вот по этой самой лестнице мы и стали взбираться вверх. Дом был большой, мало того, что пятиэтажный, так ещё и потолки в квартирах были высотой саженей в шесть, не меньше. Лестница длинная. Едва мы добрались до середины, наши преследователи уже цеплялись за ее первые ступеньки. Лестница противно качалась. Я знал, как отсюда пробраться через чердак в любой подъезд дома, и был уверен, что наши преследователи наш след здесь точно потеряют. Правда, дверь с чердака на лестницу иногда запирали на висячий замок. Потом, через какое-то время, этот замок, кто-то срывал, вместе с петлями. Со временем замок появлялся вновь. Так что был риск оказаться окруженным численно превосходящим противником в темноте чердака. Без каких-либо шансов убежать или позвать на помощь.
  Когда мы взобрались на крышу, то наиболее резвые из наших преследователей были на середине лестницы.
  - Пойди, проверь, открыта ли в дверь с чердака в подъезд, что выходит не на Большой Знаменский, - сказал я брату. - А я постараюсь задержать их на этом рубеже.
  Андрей кивнул и исчез за дымовыми трубами и слуховыми окнами.
  Все было каким-то нереальным: звездное небо над головой, освещенная неизвестно чем крыша, тьма за краем крыши. И запах опасности в воздухе. Представилось, что я на борту большого испанского галеона, полного сокровищ инков, а на борт из ночной тьмы лезут пираты с кривыми кинжалами. Но рука, непроизвольно потянувшаяся к бедру, не обнаружила на поясе ни шпаги, ни абордажного палаша. Надо было искать какой-то другой способ вооружиться. Причем, не теряя ни секунды. Иначе галеон будет захвачен, а я - сброшен за борт.
  Тут пригодилась наука "мусью Филиппа". Выдернул брючный ремень, продел его в кольцо перочинного ножа и в кольцо связки ключей. Сдвинул нож и ключи к пряжке ремня, и получился довольно приличный кистень. Взялся за конец ремня и пару раз крутанул свое оружие над головой. Тяжелая ударная часть со свистом рассекала воздух.
  Первый, поднявшийся до самого верха лестницы, держал в руке нож. Это был настоящий пират, а нож у него был кривой и длинный. "Наверное таким, - невольно подумалось мне, - зарезали отца и мать".
  Конечно, можно было с возмущением сказать ему:
  - Чего Вы хотите? Чего к нам пристали? Отстаньте от нас!
  Но я так не сказал. Хотя соблазн был. Но вести переговоры, а тем более полемику в таких условиях немыслимо. Да и свой кривой "аргумент" мой "оппонент" сжимал в руке. Это была бы игра в "поддавки". А они явно играли по другим правилам. Общий смысл этих "правил" был очевиден. Уточнять детали не требовалось.
  Этот нестриженный и неумытый парень никак не ожидал, что его смогут достать, стоя чуть в стороне от края крыши. Не давая ему встать на ноги, резко взмахнул своим оружием и почувствовал через ремень, как, сдирая кожу, ключи прошлись по его щеке. Горе-пират застонал, упал на колени и схватился рукой за щеку. Кулаком другой руки, сжимавшим угрожающего вида нож, он опирался о крышу. Мне не верилось, что преследователь просто хотел попугать меня. Такие не пугают, а пыряют без всяких объяснений. Как моего отца, как мою матушку. Может, именно он это и сделал. Или такой же, как он. Злость накатила на меня. Без разговоров, молча и изо всей силы ткнул его ногой в лоб. Взмахнув руками, пират с воплем полетел "за борт", в темноту. Шлепок, и стало тихо. Некоторое время никто больше не поднимался на крышу. Я же не рисковал заглянуть вниз. Вдруг выстрелят из чего-нибудь. Вскоре один преследователь все же поднял голову над уровнем крыши. Но, получив удар по голове, со стоном убрался. Прибежал Андрей.
  - Как ты тут? Держишься?
  - Знаешь, взял грех на душу - сбросил одного. Надо быстрее уходить. Как там дверь?
  - Заперта. Я не стал выламывать, чтобы не поднимать шума раньше времени. На вот.
  Он держал в руках четыре кирпича. Два дал мне. Мы принялись сбрасывать их так, чтобы они падали вдоль лестницы. Раздались стоны и ругательства.
  Освободившись от кирпичей, спустились на чердак, на ощупь прошли к нужной двери, вышибли ее ударом ноги, кубарем скатились вниз. Опустевшими улицами, по булыжникам мостовых и каменным лестницам, на которых шуршали сухие листья, мы бежали и бежали, пока не добрались до своего дома.
  Около подъезда стояли двое из той же компании. Но мы, разгоряченные битвой, решительно направились в их сторону. Импровизированный кистень жаждал снова проявить себя. Те двое сначала тоже двинулись навстречу, но потом, видя, что мы бежим к ним, дрогнули и бросились прочь. Вслед негодяям полетели попавшиеся под руку камни.
  - Встретитесь еще раз - уже не убежите! - пригрозил я.
  Один обернулся, провел ребром ладони по горлу и указал на меня. Потом исчез за поворотом.
  - Догоним? - я был исполнен боевого духа.
  - А, не стоит, - легкомысленно махнул рукой брат.
  * * *
  Дома, когда отдышавшись сели пить чай из самовара, я с некоторым удивлением обнаружил, что совершенно не испытываю раскаяния по поводу совершенного мною убийства. "Неужели, - думал я, рассматривая свой удивительный душевный покой как бы со стороны, - у меня не осталось сострадания к людям? Неужели можно так вот, убить человека, и, как ни в чем не бывало, сидеть и пить чай? ". В это время Андрей обо всем случившемся рассказывал Василию.
  "Наверное, я совсем потерял какие-то нравственные ориентиры, если могу, не задумываясь, взять и убить человека? А у него, конечно же, есть родители, младшие братья и сестры. Они ждут его. Уже напрасно ждут, - продолжал размышлять я над своим поступком. - Есть ли мне оправдание? ".
  Возможно, последние слова я произнес вслух. Или Андрей и так догадался, о чем я сейчас думаю. Во всяком случае, из задумчивости меня вывело его замечание:
  - Перестань переживать по этому поводу. Я за тобой лез по лестнице. И иногда оглядывался назад, вниз. Так этот тип, что лез за нами следом, в зубах длинный кривой нож держал. Ну, прямо лез как пират на купеческий корабль.
  Меня поразило, что мы оба сравнили крышу дома с палубой корабля, а нападавших - с пиратами.
  - Пойми ты, - продолжал Андрей, - этот охламон вполне мог выбрать другое занятие, более полезное для здоровья, чем гоняться с ножом за людьми, которых совсем не знает. Он выбрал такую судьбу. И если Всевышний наделил людей свободой воли, так это, наверное, для того, чтобы снять с себя ответственность за судьбу каждого отдельного человека. Да, мы с тобой оба не одобряем поступков того, кто вспорхнул с крыши, не умея летать. Но это был его выбор. И он был сделан им добровольно. По крайней мере, без нашего влияния. Мы его не уговаривали вести себя столь безрассудно. Возможно, такая судьба ему изначально была уготована. У каждого свой удел и свой жребий.
  Видя, что это всё меня мало убеждает и совсем не успокаивает, Андрей сказал:
  - Представь, в Африке на нас набросилась бы толпа охотников за головами. Ты что, не стал бы защищаться? Стал бы. А что, стал бы ты считать, скольких дикарей ты при этом прибил? И стал бы по поводу каждого из них переживать? Да ни в коем случае!
  Я хотел ему возразить, уже даже рот открыл, но он мне не дал ничего сказать.
  - Только, Бога ради, - сказал он, - не пытайся меня уверить, что наши российские дикари тебе родней и ближе дикарей африканских. Дикарь - он и есть дикарь. Что здесь, что в Африке. Дикарь - человек только в очень маленькой степени. А в основном он - животное. Все его жизненные проявления - это проявления животного. Поэтому, если он ведет себя агрессивно, то и поступать с ним следует как с агрессивным, злобным животным. Как с бешенным. Не задумываясь о природе этого бешенства. И если нет другого выхода - уничтожать. У тебя, вернее - у нас, другого выхода не было.
  Я пожал плечами, не зная, что на это ответить. А он продолжил:
  - За нас, мне почему-то так кажется, какие-то уголовники взялись всерьез. Давай, в качестве рабочей гипотезы примем, что каждый уголовник - это в той или иной степени дикарь, ну, раз не привили ему основы человеческого поведения. Соответственно, он в значительной степени просто животное. И если это животное ведет себя агрессивно, нападает, создает угрозу здоровью или самой жизни, то его следует рассматривать как бешенное животное, подлежащее уничтожению. Без всяких сантиментов.
  Потом, немного подумав, добавил:
  - Если бы отец убил или, хотя бы, покалечил напавших на него грабителей, то и сам остался бы жив, и матушка наша жива была бы. Это, брат, диалектическое единство таких понятий как "гуманизм" и "жестокость". Одно без другого не существует. И именно человеколюбие заставляет уничтожать опасных выродков.
  - Интересно, сами-то вы, что думаете, из-за чего за вами гоняются? - спросил Василий. - Какому крупному преступнику вы на хвост наступили? Такому, что может сразу десятку мазуриков приказать убить вас? И при этом не знает вашего домашнего адреса?
  Андрей посмотрел на меня.
  - Михась! - не сговариваясь, произнесли мы оба.
  
  
  Глава третья, в которой Автор рассказывает о событиях, состоявшихся в начале лета, а именно о знакомстве с хорошенькой девушкой по имени Анюта, с Антоном - сыном главаря преступной шайки по кличке Михась, а также о том, как мы провели лето. Автор в этой главе отступает от дневникового характера своего повествования. Это - Отступление первое
  
  Где-то в самом начале лета мы с Андреем закончили освоение ударов ногами "по верхнему уровню", а проще говоря - в голову. Но, чтобы эти навыки закрепить, требовалось хотя бы один раз опробовать все эти "шассе", "фуэте" и "реверсы" на практике, в реальной уличной драке. Летние вакации мы предполагали провести на Южном Кавказе - в Армении и Нахичевани. Но до этого надо было сдать университетские экзамены - мне за третий курс, а Андрею за первый. Ну и, уже упомянутый, зачет по наукам "мусью Филиппа".
  Теплым воскресным июньским утром мы прошлись от Смоленской площади мимо уютных московских двориков, в палисадниках которых пышными гроздьями разных оттенков цвела сирень, до садов Девичьего поля, а затем и до Новодевичьего монастыря. Воздух московских окраинных переулков пах свежей выпечкой. Когда проходили мимо церквушки, стоящей на взгорке, зазвонил колокол. И мне даже показалось, что запахло свечным воском и ладаном. В такой благостный день искать возможности подраться было даже как-то и неуместно. Но мы готовились к непосредственным контактам с дикарями черной Африки, когда, возможно, рассчитывать придется не на оружие, а на свои собственные силы и навыки. И эти навыки должны быть прочными. Мы хорошо понимали разницу между уверенностью в своих силах и самоуверенностью. Увы, по пути никого, подходящего для хорошей драки, не встретили. Надо было спешить, так как к вечеру в слободках трезвого уже не встретишь, а драться с пьяными не интересно - слишком просто. Зашли в район ткацкой фабрики, где стояли дощатые двухэтажные дома с ситцевыми занавесочками на окнах и цветами на подоконниках. Опять никого подходящего. Только старики да старушки. Повернули к Хамовникам, в самый конец Остоженки. Низкие двухэтажные то ли дома, то ли бараки. Покрашены в желтый или коричневый цвет. Между ними дощатые заборы в рост человека. От времени доски заборов почернели. Иногда, но редко, заборы тоже были покрашены в какой-нибудь тусклый цвет. В заборах калитки или ворота. Проходя мимо одного из дворов, почерневшие от времени ворота в который были распахнуты, увидели группу местной молодежи - парней и девчат. Парней было семеро. Все достаточно крепкие и трезвые. Они сидели на бревнах, сваленных посреди двора, и явно скучали. Это было как раз то, что мы искали. В родных стенах, да в присутствии девчат, парни будут задиристее.
  Надо сказать, что "сдавать зачет" по наукам "мусью Филиппа" в слободских районах мы придумали не сами. Однажды, в садах Девичьего поля, на нас напала полупьяная компания фабричной молодежи.
  - Сейчас мы вам, "чижики-пыжики", перышки-то пообщипываем! - крикнул один из этих храбрецов.
  Мы уже знали, что людям ущербным требуется унизить или помучить какую-нибудь жертву, чтобы убедить себя в собственной значимости. Подобная агрессивность "нищих духом" призвана компенсировать чувство неполноценности, получить подтверждение, что они не самые ничтожные в этом мире. А невысоких умственных способностей все же хватает, чтобы сообразить, что безопасней всего самоутверждаться за счет более слабого.
  Андрей тогда только поступил на свой медицинский факультет и гордо носил студенческий китель и картуз с эмблемой университета. Мы только начали занятия у "мусью Филиппа", но до того уже год занимались французской борьбой, да года полтора английским боксом, а потому нападения не испугались. Хотя, конечно, волновались очень. Это ведь была первая настоящая драка, притом в соотношении двое против всех. Этих всех на нас навалилось человек семь или десять. Мы потом, как ни старались, вспомнить, сколько было нападавших, так и не смогли. Не досуг нам было их пересчитывать. Много их было. Не занимайся мы боксом увлеченно - быть бы нам крепко побитыми. Но, сначала боксом, а потом просто пинками под зад, мы их разогнали по кустам. Преследовать, понятное дело, не стали. Когда мы, возбужденные и гордые одержанной победой, шли домой, Андрей говорил без умолку:
  - Все-таки уличная драка отличается от боксирования на ринге. Четыре раза наносил апперкот, но только в двух случаях "достал" противника. И джеб не как удар, а как толчок все время получался.
  Тут же, что-то надумав, засмеялся, и добавил:
  - Уверен, что хлопцы будут всем рассказывать, как сегодня двух нахальных студентов поколотили, которые вздумали к ним приставать. А может, и не про двух будут говорить, а про целую компанию. Мы их осчастливили - дали повод хвастать всем знакомым хорошей дракой. А что драка была хорошей, так это по ним и так всем будет видно.
  Явно гордясь тем, как все благополучно для нас разрешилось, Андрей продолжил:
  - Вот если бы вместо нас по саду гуляли двое моих однокурсников, то, можно быть уверенными, им бы крепко досталось ни за что, ни про что. И твоим ровесникам вклеили бы по первое число. Да поиздевались бы над ними вволю по-всякому. Думаю, теперь к студентам будут более уважительно относиться. Станут для драк своих же, слободских искать. Чтобы без сюрпризов, вроде сегодняшнего. Так что мы с тобою вроде как педагоги на выезде. Прививаем у фабрично-заводской молодежи уважение к молодежи учащейся.
  Андрей не мог успокоиться и продолжал говорить:
  - Мы у себя на факультете, на занятиях по нормальной физиологии, лягушек режем. Ножницами. Из одной живой лягушки готовится два препарата. Это задняя лапка с нервом. Жалко, конечно, лягушек. Я бы и без этой вивисекции поверил, что лапка будет дергаться именно так, как написано в учебнике. Но ничего не поделаешь - учебным планом предусмотрены именно такие практические занятия. Будто только так мы сможем понять, что такое "тетанус". Вот я и подумал: "Лягушка, существо беззащитное, сама бы под нож да под ножницы не полезла, страдает безвинно, ради учебного процесса. А тут, по слободкам, полно хамоватых хлопцев, для которых драка - второе, после выпивки, удовольствие. Так давай им это удовольствие доставлять? И нам польза - будем на практике испытывать, научились чему реально, или сами себя обманываем, свое самолюбие тешим, а защитить себя от дикарей так и не умеем? "
  Я согласился с его предложением. С тех пор, по крайней мере раз в месяц, мы проводили в окраинных слободках "практические занятия" и "сдавали зачеты". К вящей радости местных драчунов. "Войти в драку" мы умели. Наши соперники и сами не замечали, как вдруг события их захватывали и уносили бурлящим потоком. Обычно и делать-то ничего не требовалось - достаточно было просто зайти на "чужую территорию". Если этого оказывалось недостаточно, можно было изобразить испуг: "Ой! Куда это нас занесло! Пойдем отсюда быстрее, пока беды не случилось! Вы ведь ничего нам не сделаете? Правда? Нет! Вы не посмеете нас тронуть! ". У примитивных людей чужой испуг вызывает непреодолимое желание покуражиться. В исключительно редких случаях приходилось проявлять инициативу самим. Например, выбрав компанию, где от пяти до десяти парней, начать сманивать оттуда самую симпатичную девушку. Мол, у нас есть интересное предложение и т.д. В такой наш разговор с девушкой обязательно кто-нибудь встревал. И, естественно, недостаточно учтиво. Мы, в самой изысканной форме, что всегда воспринималось обиднее любой привычной им грубости, просили в чужие разговоры не встревать и помолчать, пока не спросят. Дальше, обычно, в наш адрес следовали брань и угрозы. Мы деликатно высказывали сомнения, что наши собеседники решатся перейти от слов к делу и осуществят свои угрозы. Как правило, видя свой большой численный перевес, простодушные хлопцы первыми лезли в драку.
  В тот раз на бревнах среди прочих сидела хорошенькая девушка лет шестнадцати. Все парни в белых косоворотках, а девушки, кроме нее, в светлых кофточках, темных юбках и цветастых платочках. Только она была в сиреневом платьице и без платочка. Еще она отличалась от других девушек в этой компании тем, что была более свежей, что ли, более здоровой и жизнерадостной. С лица ее не сходил румянец, а с пухленьких губок - улыбка. Бесспорно, она была значительно интереснее всех прочих сидевших рядом девиц. Мы, естественно, позвали именно ее. Девушка встала и подошла к нам. Остальные притихли, прислушиваясь.
  - Как тебя зовут, милая девушка, - спросил Андрей.
  Она заговорила звонким мелодичным голосом:
  - Нюра.
  - Можно, мы будем называть тебя Анечкой?
  - Можно.
  - Анечка, пойдем погуляем? Скучно, небось, сидеть тут без дела?
  - Пойдемте. Действительно скучно.
  Обняв ее, я за талию, а Андрей за плечи, пошли со двора. Вслед ни звука. Мы вышли за ворота и пошли в сторону набережной. Было такое ощущение, будто с разбега ткнулись в незапертую дверь и вылетели вон. Зашли за угол. Анечка была очень мила - просто кукольное румяное личико с очаровательно вздернутым носиком и наивными хлопающими глазками. Глаза какого-то удивительного цвета - фиалковые, под тон ее платья. Русые волосы были заплетены в толстую косу, кончик которой доставал ей до пояса. И она теребила конец косы красивыми чистыми руками. А надо заметить, я обращал особое внимание на красоту и чистоту рук. Если у девушки даже руки немытые, то можно легко представить, каковы ее ноги и все остальное. И богатое воображение рисовало мне картины, вызывавшие сильнейшую брезгливость.
  Болтая о всяких пустяках, мы дошли до берега Москвы-реки. Анечка была хороша, но в сегодняшних наших планах было совсем другое. Андрей нашел в себе силы первым сказать:
  - А как же зачет? Мы же не сможем уехать, пока не сдадим зачет.
  - Ах, ты Господи, - стал я притворно сокрушаться. - У нас же еще важное дело. Ты уж прости нас, Анечка. Ты необыкновенно мила и хороша. Но сегодня погулять не получится. Как-нибудь в другой раз. Если, конечно, ты согласишься.
  - Уж не держи на нас обиды, - сказал Андрей. Он вынул портмоне и дал ей несколько купюр разного достоинства. - На, купи себе что-нибудь на память о нашей встрече.
  Сумму, которую он ей дал, квалифицированный рабочий на ткацкой фабрике не заработает и за три месяца. А простая работница и за полгода.
  Мне не хотелось выглядеть скаредным в глазах этой девчушки. Я достал портмоне и дал больше.
  - А от меня, Анечка, отдельно. Не думай о нас плохо. Мы тобою действительно очарованы, но сейчас у нас другие заботы. Не обижайся.
  - Я не обижаюсь.
  - Скажи, Анечка, - спросил я, - где тебя найти, когда у нас свободное время появится? Ведь не всегда же ты с этими обормотами на бревнах сидишь?
  - Не всегда. Но они не обормоты. Самые обычные парни и девушки. Там и мой брат сидит. А живу я в том двухэтажном доме, что на углу Остоженки и этого переулка, на втором этаже. Там всего один подъезд со двора, а на втором этаже всего одна квартира. Если захотите, то легко найдете.
  - Извини, если мы обидно сказали про твоих приятелей и подруг. Просто, наверное, мы им позавидовали. Ты, среди них, как фиалка среди ромашек, - сказал я.
  - Как голубой тюльпан, - поправил Андрей.
  - Нет, ты не прав, - начал спорить я, - посмотри на нее внимательнее. Ты слышишь небесную музыку сфер? Это же Фея цветов "Анютины Глазки".
  - И точно! Позволь тебя поцеловать на прощанье, Фея цветов?
  И, не дожидаясь ответа, он поцеловал ее в щеку. Я поцеловал в другую.
  - А где вас найти? Если что...
  - Мы учимся в Университете, на Моховой. Сейчас лекции уже закончились. У нас экзамены. В такие дни мы обычно освобождаемся около двух и идем обедать в трактир на Варварку. Тот, что держит Лопашов. Там каждый покажет.
  - Но экзаменов осталось всего два, - сказал Андрей, - в понедельник и в четверг. А в следующий выходной мы уезжаем на все лето.
  - Куда?
  - На Кавказ. К турецкой границе.
  - Я вас еще увижу до отъезда?
  - Мы бы хотели, а там как получится, - сказал я.
  - Непременно увидимся, - зачем-то соврал Андрей. - До встречи?
  - До встречи!
  И она пошла в одну сторону, а мы в другую. Когда она скрылась за поворотом, мы решили возвращаться домой. Вернуться на Остоженку было удобнее всего по тому самому переулку, по которому мы спустились к набережной.
  - Теперь, - сказал я, - с этими ребятами, раз уж среди них брат Анюты, драться не будем. Придется где-то еще задиристую компанию искать.
  - Ну, это ты так решил, - усмехнулся брат. - А вот они, похоже, решили по-другому.
  Он кивнул вдоль переулка, и я увидел, что та самая компания парней идет нам навстречу. С весьма решительным видом.
  Они подошли и полукругом отжали нас к стене дома.
  - Куда Нюрку дели? - спросил один из парней.
  - Съели, - съязвил Андрей. - Вот выбираем, кого еще слопать.
  - А не подавитесь?
  - Тобою - точно нет! Такую мелюзгу по пять за раз заглатываю.
  - Нет, вы послушайте, - обрадовался один из парней, - они еще нахальничают!
  - Да уж, надо отучить их к нашим девчатам цепляться, - поддержал его другой. - Мы же к их барышнями не пристаем. Так пусть и они к нашим не лезут.
  - Ладно, - прервал его Андрей, - кончай ля-ля! Или давайте драться, или валите отсюда. Туда, откуда пришли.
  - Чего это мы должны валить со своего переулка? - загудели хлопцы. - Они к нам приперлись, к нашим девчатам пристают, а нам валить? Это вы отсюда свалите, когда мы вам бока намнем!
  После этого не начать драку парни уже не могли. И все шло как обычно. Мы их били, не выводя из строя. Чтобы их численный перевес сохранялся, чтобы нужно было уворачиваться от атак с разных сторон. И атаковать тоже в разные стороны. Но все испортил один тип. Он достал нож. А это уже нарушение неписаных правил уличной подростковой драки. Отбить руку с ножом - не Бог весть какая сложная наука. Но вот оставлять это безнаказанным было нельзя. Воспитательную функцию я взял на себя. Следуя рекомендациям "мусью Филиппа", вывихнул ему руку в плечевом суставе. Парень дико завопил. Все замерли. Мы, подобрав нож, перебросили его через ближайший забор и неспешно покинули место сражения.
  * * *
  В понедельник, ближе к двум, Анечка ждала нас в скверике около Университета. Вместе пошли обедать в наш трактирчик. По дороге Анечка рассказала, что из-за того, что она пошла с нами, никто с ней не хочет разговаривать. Ни парни, ни девчата. Она боится, что могут поколотить или, не дай Бог, что-нибудь и худшее сделать. Руку-то мы сломали не кому-нибудь, а Антону, сыну Михася. Михась этот, по словам Анечки, отъявленный бандит, главарь местной воровской шайки. Об этом в полиции знают, но он подкупил кого надо, и его теперь не трогают. Говорят, что местные карманники и домушники делятся с ним своей добычей. Как-то один не захотел делиться, так его из Москвы-реки с проломленной головой выловили.
  - Да не ломал я никому руку. Только вывихнул, - сказал я.
  - Говорят, сломал. И если Михась вас найдет, то непременно зарежет.
  Мы задумались.
  - Я даже на фабрику сегодня не пошла. Теперь уволят, наверное. На что жить буду - ума не приложу. Мне родители советуют в деревню, к бабке с дедом уехать. Чтобы не сделали и со мной чего, - добавила Аня.
  - Вот это - совсем лишнее, - улыбнулся Андрей. - Если такие красивые девушки из Москвы уедут, а одни страхолюдины останутся, то и по улицам страшно будет ходить.
  - А мне сейчас страшно ходить. Шла к вам, а сама всю дорогу оглядывалась - не следит ли кто?
  Я пожалел ее, представив, насколько ей одиноко и тоскливо без друзей во враждебном окружении.
  - Что будем делать? - спросил я Андрея. - Нельзя такую хорошенькую девушку в беде бросать. Тем более что мы - причина ее несчастий.
  - Согласен. Есть предложения?
  - Давай снимем ей меблированную комнату и подыщем какую-нибудь работу. Не очень тяжелую. Чтобы наша красавица свой цветущий облик не потеряла.
  Мы уже расположились в трактире. Когда половой принял заказ, я спросил его:
  - Скажи-ка, любезный, не знаешь ли, кто сдает комнату? Так, чтобы недорого и в приличном месте?
  Половой протянул руку ладонью вверх. Я вложил в ладонь монетку.
  - Знаю, господин студент, кто промышляет сдачей квартир и комнат. Пойдемте-с, покажу. Они как раз сейчас обедают-с.
  Я пошел с половым и переговорил с этим человеком. Встречу назначили через полчаса.
  В этот же вечер мы сняли на три месяца для Анечки комнату в Большом Молчановском переулке, между Воздвиженкой и Большой Никитской. Домик был небольшой, в два этажа, светло-коричневый, с белыми кружевными карнизами. Квартира на втором этаже большая, но все соседи тихие. Анечкина комната светлая и просторная, в два окна. Между окнами висело большое зеркало в резной овальной раме. Анечка сразу направилась к нему и стала прихорашиваться. Окна, с геранью на подоконниках, выходили не в переулок, а во двор дома. Двор был похож на все московские дворики - с липами и сиренью, с высокими мальвами и золотыми шарами у изгороди. В центре комнаты стоял круглый обеденный стол с парчовой скатертью вишневого цвета. Справа диван, слева двуспальная кровать. Комната хорошо обставлена. Там были и комод, и буфет, правда, без посуды, и платяной шкаф, небольшой письменный стол и даже большой кованый сундук.
  - А не скажешь ли нам, прелестная хозяюшка, когда будем новоселье справлять? - поинтересовался я, передавая Анечке ключи.
  - А давайте прямо сегодня, - восторженно предложила она.
  - Ах, Анечка, - вполне искренне вздохнул Андрей. - Наша бы воля - мы бы с тобою до утра не расстались. И даже дольше. Но, увы...
  - К сожалению, Анечка, сегодня нам уже пора уходить. Но вот если, например, на четверг назначишь, то мы не откажемся. Как раз у нас последние экзамены, - сказал я.
  - Конечно. Приходите, я все приготовлю.
  Я достал деньги.
  - На, купи посуды, сервиз столовый и чайный. А то не из чего будет гостей потчевать. Я тут недалеко, очень приличный видел. С голубыми и фиолетовыми цветочками. К твоим замечательным глазкам очень подойдет.
  Сказав это, представил на мгновение, как буду вскоре пить чай в этой уютной комнате, смотреть на огромную луну, заглядывающую в окно, и обнимать хорошенькую хозяйку.
  Андрей тоже достал и протянул ей деньги.
  - И постельное белье тебе новое понадобится. Не у родителей же забирать. Да мало ли что еще по хозяйству будет нужно.
  - Можно, я на новоселье маму с сестрой приглашу? У них редко праздники бывают. Пусть за меня порадуются.
  - Конечно, приглашай кого хочешь. Ты же хозяйка.
  * * *
  В четверг, после экзаменов, мы пошли покупать Анюте подарок на новоселье. Нами единодушно был выбран большой самовар с витыми ручками и узорчатым краником.
  - Можешь считать меня совершенно не разбирающимся в людях, - сказал Андрей, когда мы с букетом цветов и со своим приобретением сели в коляску и поехали к Большому Молчановскому, - но я совершенно уверен, что сегодня Анечка одного из нас оставит у себя. Она твердо решила бросить свою фабрику и перейти к кому-то из нас на содержание. Вспомни - в понедельник, с утра она уже поджидала нас с сообщением, что с ней во дворе никто не разговаривает и общее отношение враждебное. А когда, спрашивается, ей с дворовыми приятелями было разговаривать? Вечером ушла куда-то, явно не домой, а на следующий день, когда все работали, она нас в университетском садике караулила. О том, что мы сыну Михася руку вывихнули, она от брата узнала. Вот и выходит, что девушка всерьез настроена круто изменить всю свою жизнь. Одного пока не знаю, кого из нас она выберет. Не исключаю, что сие ей и самой не ведомо. Еще не определилась. Сравнивает твой рост с моими кудрями, а мое остроумие с твоей прямотой. Да уж, трудный выбор!
  Я промолчал, хотя должен признать, что его предположение было более чем вероятно. И, естественно, мне захотелось, чтобы Анечка выбрала меня.
  * * *
  Анюта встретила нас у порога квартиры и провела в чистенькую комнату. Там уже были ее мать и сестра. Мы поздоровались, вручили Анюте цветы и свой подарок, стали осматриваться. Комната преобразилась. Трудно сказать, что именно изменилось, но комната стала жилой и уютной. Стол застелен белоснежной льняной скатертью и уставлен закусками. Часть столового сервиза с голубыми и фиолетовыми цветочками стояла на столе, а другая часть, вместе с чайным сервизом того же рисунка, в буфете. Мама Анюты, бесцветная женщина, возраст которой я не смог бы определить, с интересом рассматривала нас. Для меня женщины в тридцать пять и пятьдесят пять тогда выглядели совершенно неотличимо. Да и особого интереса рассматривать ее у меня не было. Сестра Анюты, тринадцатилетняя девочка-подросток была похожа на Анну, да видно, к моменту ее зачатия родитель стал чаще бывать во хмелю, и младшая сестра не совсем удалась. У нас с Андреем было приподнятое настроение по случаю окончания экзаменов. Кроме того, мысль о том, что одному из нас сегодня достанется выигрышный билет, приятно волновала. Мы шутили, а Андрей безудержно нахваливал хозяйку. В какой-то момент я понял, что брат самым беззастенчивым образом пытается предрешить ее выбор в свою пользу. Это меня задело, так как я не собирался уступать ему этот приз без борьбы. Соревноваться с Андреем в славословии было бесполезно. Поэтому я избрал другую тактику. Я рассудил, что коли девушка выбирает, к кому из нас перейти под опеку, то именно это - защиту и содержание, а не пустые восторги, надо ей предложить.
  - Скажи, Анечка, - спросил я, как только Андрей на время умолк, - никто не пытался тебя обидеть из дружков того бандитского сынка? Я очень за тебя переживал. И сожалел, что из-за подготовки к экзамену не мог быть рядом и защитить тебя.
  - Да нет, что Вы. Никого из них на этих днях и не видела. Не до того было. Маме с сестрой записку с приглашением на новоселье через посыльного передала. Из наших-то во дворе никто и не знает, где я теперь живу.
  Потом, видимо осознав, что слишком благодушный ответ не совсем уместен, добавила:
  - Это когда еще они проведают, где я теперь обитаю. Вот тогда действительно может стать опасно.
  - Мы с братом, как ты знаешь, уезжаем на все лето - продолжал я свою линию. - Так может и тебе куда-нибудь на это время уехать? Ты ведь говорила, что имеешь родственников где-то в деревне? Я бы оплатил проживание у них до самой глубокой осени. Чтобы у меня душа за тебя не болела - как ты там, да не случилось ли чего с тобой? А в сентябре мы вернемся, и я смог бы уже что-то более основательное придумать, чтобы ты чувствовала себя в безопасности, и не испытывала какой нужды.
  Я смотрел на Анюту, но краем глаза увидел, что Андрей покачал головой, как бы отдавая должное сделанному мной ходу.
  - Да, Анечка, я тоже эти дни очень за тебя беспокоился, - тут же вставил он. - Просто душа была не на месте. Слава Богу, что все пока обошлось. Я бы хотел, чтобы ты не сомневалась, что я за тебя очень переживаю, никому в обиду не дам, и готов о тебе заботиться, как о родной.
  Анечка кивнула головой, как бы принимая и это к сведению.
  - А кто у тебя новые соседи? Что они за люди? Не обижают ли? - поинтересовался я.
  - Разные люди. В основном - пожилые. Но есть одна, Марфой Ивановной зовут, живет как настоящая барыня. А ведь тоже, как и я, из рабочей семьи.
  - Удачно замуж вышла? - поинтересовался Андрей.
  - Нет. У нее двое знакомых... два богатых господина. Она с ними встречается. Вот и живет сладко, забот не знает. Прислугу себе наняла.
  Анюта, смущаясь, спросила:
  - А вы ревнивые? Ревнуете друг к другу?
  - Не знаю, - удивился я. - Как-то до сих пор не было случая это узнать? А что?
  - Интересно, а почему тебя это интересует? - оживился Андрей.
  - Да так. Я сказала, что она забот не знает. А это неправда. Она очень озабочена, как бы один из них про другого не узнал. Боится обоих потерять.
  - Чем так в страхе жить, - сказал я, - так лучше ей самой выбрать того, кто больше нравится, а с другим не встречаться.
  - И я ей так сказала, - ответила Анюта. - Но она уверяет, что мужчины непостоянны. И кто из них ее раньше бросит, не известно. Вот и надеется, хоть одного сберечь подольше.
  - Рискуя обоих потерять? - сказал Андрей. - Фу, глупость какая-то.
  - Вам просто ее осуждать. Вы ведь и представить себе не можете, как тяжело жить без средств одинокой женщине. Вот она и хочет удержать хотя бы одного. Но как - не знает. Может, вы ей что-нибудь подскажете? Я передам.
  - Ну, в таком деликатном деле никаких советов давать нельзя, - иронически заметил Андрей. - Пойдет что-нибудь не так - замучит упреками, мол, своим советом всю жизнь поломал. Нет, тут она должна так поступить, как сердце подсказывает. И ни на кого, ни на чьи советы, равняться не следует. Главное - чтобы она сама была уверена в своей правоте.
  - А Вы что думаете? - обратилась ко мне Анюта.
  - Да то же самое. Каждый сам набивает себе шишки. Или наоборот, получает то, что хочет. "Ищите, и обрящете, стучите, и вам отворят", так ведь говорится? Надо верить в свою правоту и в свою удачу. Ибо, как сказал Спаситель: "И будет вам по вере вашей".
  На некоторое время беседа прервалась, так как Анюта была занята переменой блюд. Потом был чай из самовара с пирогами и ватрушками. За чаем разговор возобновился. На этот раз инициативой завладела Анютина матушка. Она расспрашивала нас, кто наши родители, как мы живем и чем занимаемся в свободное время. О друзьях и планах на будущее. Похоже, что наши ответы женщину полностью удовлетворили.
  * * *
  Пока мы пили-ели-говорили длинный июньский день незаметно подошел к своему естественному завершению. Наступили фиолетовые сумерки. Из раскрытого окна, выходившего во двор, доносился звон цикад. Мама и сестра Анюты стали собираться домой.
  - Нам уже пора. Далеко добираться, - сказала ее мать.
  Анюта дала им денег на извозчика и пошла провожать. Андрей откинулся на стуле и сказал по-французски:
  - А соседку эту, уверен совершенно, она сама придумала. С вполне конкретной целью.
  - Причем, хорошо придумала. Но не уличать же ее во лжи? - я пожал плечами.
  - Отнюдь. Она поделилась с нами трудностью выбора. Два арбуза одной рукой не унесешь, а ни один оставлять не хочется. С нетерпением жду, когда же она все-таки сделает свой выбор.
  Я тоже ждал этого момента с волнением. Мне очень хотелось остаться здесь до утра. Двуспальная кровать была застелена новым бельем - даже складки были, как у накрахмаленной скатерти. "Интересно она к новоселью готовилась! - подумал я. - Явно всю неделю не на этом белье спала. Стало быть, к нашему приходу постлано. Для одного из нас! ". Мысль о том, что счастливчиком могу оказаться я, доставляла неизъяснимое удовольствие.
  Анюта, простившись с родными, вернулась к нам.
  - Вы тут о чем-то беседовали? - спросила она.
  - О Вас, очаровательная Анюта, - почтительно сказал Андрей. - Я восхищался Вашей прямотой и решительностью. У Вас внешность прекрасной куколки из дорогого игрушечного магазина, сердце женщины и ум старого еврея. Редкое и завидное сочетание. Вас непременно ждет блестящее будущее.
  - А вы, оба, готовы проводить меня к этому блестящему будущему? - спросила Анюта, переводя испытующий взгляд с одного из нас на другого.
  - Можете, прелестная Анна, - сказал я, - не сомневаться, что каждый из нас хотел бы, чтобы Вы постоянно чувствовали его заботу о себе.
  В разговоре наступила пауза. Не знаю, как Андрей, а я ощутил некоторую неловкость или тревожность. Какое-то волнение витало в воздухе. Уж скорее бы она определялась со своим выбором. Я был полностью согласен с предположением Андрея, что Анюта намерена упрочить свое положение самым незатейливым способом - предложив себя одному из нас. Она была необычайно мила, и чем дальше, тем сильнее мне хотелось, чтобы ее выбор пал именно на меня. Так и подмывало поторопить ее и сказать: "Анюта, не тяни, выбирай меня - не пожалеешь! ". Но я не делал этого. Немного покопавшись в себе, я понял почему - меня страшила возможность оказаться не выбранным ею, одному плестись домой по Пречистенскому бульвару, той самой дорогой, которой мы обычно вдвоем с Андреем возвращались от наших подружек, снимавших жилье у Собачей площадки.
  Молчание становилось тягостным. "Ладно, - подумал я, - через два дня мы все равно уезжаем. А уж к осени она сделает свой непростой выбор. Пора эту вечеринку заканчивать".
  - А не пора ли и нам прощаться с нашей прелестницей? - осведомился я.
  - Вообще-то я полагал, что кое-что еще услышу. Ну, да ладно, пора и честь знать, - согласился Андрей.
  Анюта встала, задула лампу, и, подойдя к Андрею, прижалась к нему всем телом.
  - Не уходи, пожалуйста. И Юрий пусть останется. Я вас обоих люблю, - проговорила она в смущении.
  Андрей встал и обнял Аню. В открытое окно, как мне и представилось несколько дней назад, заглядывала луна. Заливались московские соловьи, пахло сиренью, и хотя милую хозяйку обнимал не я, а Андрей, на душе было легко. Я был рад, что не надо никуда уходить, что я, по крайней мере, не отвергнут.
  Вообще-то меня такой исход несколько озадачил. Андрей никогда не пытался "полакомиться" моей гризеткой, а мне и в голову не приходило зариться на его подружку. Даже если бы он такой обмен предложил, то, уверен совершенно, что я бы с возмущением отказался. По гигиеническим соображениям. Есть вещи, которые должны быть у каждого свои. Выбор Анечки меня весьма обескуражил неприкрытым желанием не упустить ничего и никого. А еще мне открылось, что именно такой выбор был сделан ею не в последний момент. Ведь не зря же она спрашивала, не ревнивы ли мы. Да видно даже Андрей, знаток человеческих душ, не понял смысла этого ее вопроса. Все ждал, что выберут именно его.
  Андрей, поцеловав Анюту в обе щеки, сказал:
  - О, я в смятении! Мне ужасно неловко, что мы вынудили тебя делать первый шаг. Конечно же, все должно было произойти совершенно иначе. Чтобы тебе не пришлось, преодолевая естественную девичью стыдливость, первой признаваться в своих чувствах. Но мы не знали, кого из нас ты предпочтешь оставить.
  - А как это должно было произойти? - спросила Анюта.
  - Вообще-то, первый шаг должен был сделать тот из нас, кто почувствовал бы твое расположение. Он обнял бы тебя, заглянул в твои прекрасные глаза, и сказал: "Мадмуазель! Вы - прекрасный цветок. Мое сердце разбито навек. Лягемте у койку! ". А Вы бы, моя милая, сказали: "Ах, ну что Вы такое говорите! Я же барышня! Мне такое даже слушать конфузно! ". И стали бы расстегивать кофточку.
  - Еще как конфузно, - сказала Анюта и стала расстегивать кофточку.
  Вскоре мы втроем оказались на просторной двуспальной кровати. Помню, что она вкусно хрустела свежим постельным бельем. Анечка была горячая и ласковая. И пошли обычные в таких случаях словечки и поцелуи.
  * * *
  Где-то среди ночи, когда мы лежали, отодвинувшись друг от друга насколько это было возможно, чтобы хоть немного дать остыть разгоряченным телам, мои благочестивые размышления о допустимости подобных оргий прервала Анюта. Она спросила:
  - Вам правда было хорошо со мной?
  - Правда, - подтвердил Андрей.
  - Очень, - сказал я, не покривив душой.
  - А правда, что мы теперь не просто приятели, а уже стали близкими людьми?
  - Конечно, правда, - сказал я.
  - Ах, милая Анечка! Не могу и мысли допустить, что ты это не почувствовала, - с нежностью добавил Андрей.
  - Тогда я хочу, чтобы вы не бросили близкого вам человека, а взяли меня с собою на Кавказ. Вы меня возьмете с собой?
  Мы несколько опешили. В наши планы это не входило. Действительно, кто-то должен был носить наши вещи, выполнять различные поручения. Но это должен был быть какой-нибудь резвый хлопец.
  - Анечка, милая, это будет трудное путешествие. Мы собирались взять какого-нибудь проворного парнишку. Чтобы носил чемоданы, делал разную тяжелую или нудную работу. Не будешь же ты носить чемоданы?
  - Конечно, не буду. Этот парнишка будет носить и мой чемодан. А я, если вам действительно, как вы говорите, было хорошо со мною, для чего-то другого сгожусь.
  - А давай и в самом деле ее возьмем, - сказал Андрей. - Все равно же купе в поезде будем оплачивать четырехместное. Да и я без нее теперь ведь скучать буду. Вспомни, Ибн Баттута весь известный тогда арабам мир объехал в сопровождении своего гарема. И постоянно свой гарем расширял. Что не мешало ему быть наблюдательным путешественником и написать несколько книг по географии. А мы что, монахи, что ли?
  - Ты так говоришь, будто я настаиваю, чтобы мы с ней на два с лишним месяца расстались. Но и о ней подумай. Она - такой нежный, прекрасный цветок. А там вокруг крутые горы, в которые надо лезть, жара, никаких удобств.
  - Я к удобствам и не приучена, - сказала Анюта, - так что это не повод оставить меня одну на все лето в Москве. И, коли уж вы сравнили меня с цветком, то я цветок полевой, а не оранжерейный. Если вы ко мне действительно хорошо относитесь, как это говорите, то обязательно возьмете меня с собою.
  Пришлось пообещать. Дальше, проявляя удивительное умение подластиться, она убедила нас взять в поездку в качестве рабочего своего брата, восемнадцатилетнего Мишутку. Его, оказывается, еще весной уволили из мануфактурной лавки, а другой работы он до сих пор не нашел. Если бы отъезд был назначен не на ближайшие дни, то, скорее всего, мы ехали бы еще в сопровождении ее мамы и малолетней сестры.
  * * *
  Наша поездка прошла на редкость комфортабельно и интересно. Мы купались и в Черном, и в Каспийском морях, вкушали все возможные дары юга, смогли посетить даже Турцию и Персию. В поездке, когда останавливались в гостиницах, представляли Анну то как мою жену, то как жену Андрея. Поэтому пришлось существенно расширить ее гардероб и учить пользоваться приборами в ресторанах, где мы при малейшей возможности обедали и ужинали. А еще учили ее формулам вежливости русского языка и наиболее ходовым французским фразам и выражениям. Она относилась к этой учебе очень серьезно, впитывая и зазубривая все, что отличало барышню из обеспеченных слоев общества от девушки из простонародья. К концу поездки наша барышня могла вполне сносно произнести два десятка дежурных фраз по-французски и понимала, когда ее о чем-нибудь по-французски спрашивали на бытовые темы; манеры весьма облагородились. Это уже была не фабричная девчонка, а минимум ученица очень приличной гимназии из состоятельной семьи.
  Еще в самом начале нашего путешествия, то ли в Минеральных Водах, то ли в Кисловодске мы среди дня зашли пообедать в один из центральных ресторанов. Анечка смущалась торжественности обстановки. Чувствуя это, Андрей сказал:
  - Анечка, в ресторане смущаться не следует. Здесь они должны стараться нам понравиться. А нам остается только оценивать, как они, очень старались, или не очень.
  - А еще важно, - добавил я, - чтобы все сервировано было правильно. Если сервировано кое-как, то это неуважение к посетителю. Тут и поскандалить не грех.
  Подошел официант с полотенцем на руке. Склонившись, спросил:
  - Чего господа желают?
  Видимо для того, чтобы Анечка меньше робела перед этим человеком во фраке, брат сказал:
  - Господа желают отобедать. А заодно решить, стоит ли сюда приходить ужинать, или поискать место, где готовят приличнее, и обслуживают грамотнее.
  - У нас очень приличная кухня, - заверил официант. - Лучшая в городе. И обслужу вас со всем моим усердием.
  - Усердия будет мало. Надо еще и дело знать. Ну, начинай. Поглядим, умеешь ли ты тарелки расставлять. Накорми нас обедом. Подавай по своему выбору. То, что не стыдно подать.
  Когда официант отошел, Анечка сказала:
  - Но тут столько ножей, вилок и ложек! Я непременно что-нибудь не то схвачу!
  - Ну, вряд ли ты начнешь суп ножом есть или вилкой, - сказал Андрей самым невозмутимым тоном. - А ложкой не станешь рыбу или мясо резать.
  - Это-то конечно, - согласилась Аня. - Но зачем их так много?
  - Да совсем не много, - попытался успокоить я. - Больше трех пар приборов и не бывает, как правило. Семь приборов, как сейчас, максимум. Вот смотри. Справа от тарелки лежит столовый нож. Вообще-то, его положено класть лезвием к тарелке, да так, чтобы половину лезвия прикрывал борт тарелки. Здешние рестораторы видать этого правила не знают. Рядом со столовым ножом, чуть правее - нож рыбный, а еще правее - бульонная ложка. Ложка, слава Богу, лежит правильно - углублением вверх. Последний в этом ряду - закусочный нож. Он лежит как надо - лезвием к тарелке.
  - А слева от тарелки, - подхватил Андрей, - кладут вилки, непременно зубцами вверх. Ближе всех к тарелке располагают столовую вилку. Так, чтобы она была наполовину прикрыта тарелкой, а не валялась где-то в стороне. Левее кладут рыбную вилку, а рядом с ней - закусочную. Концы ручек всех приборов должны находиться на одной прямой линии. Сейчас подадут закуску. Берешь крайний прибор справа и крайний слева. Это будут закусочный нож и закусочная вилка. К другому блюду - другие приборы. Тоже с краев. И так далее.
  - А бокалы? Их три...
  - Вот именно, что всего три, - сказал Андрей. - А должно быть шесть - семь.
  - Семь? - удивилась Анечка. - Зачем столько?
  - Ну, посуди сама, - стал объяснять Андрей. - Ты ведь чай из одной посуды пьешь, молоко из другой, квас из третьей, а простую холодную воду из какой-нибудь четвертой. Так и тут. Вина разные. Значит, и бокалы должны быть разные.
  - Но семь? - продолжала недоумевать Аня.
  - Мы у себя дома, когда сервируем стол для гостей по каким-нибудь торжественным поводам, ставим семь бокалов, в два ряда. В первом ряду справа налево ставим водочную, мадерную рюмку, рюмку для вина. Во втором ряду - рейнвейную, лафитную, бокал для шампанского. И непременно стакан для соков. Тоже ставится во второй ряд.
  Когда подошел официант, Анечка спросила его:
  - Скажите, любезный, а почему я не вижу на столе ни рейнвейной рюмки, ни лафитной? Или в ваших погребах нет таких вин?
  - Видите ли, госпожа, у нас действительно нет лафитного вина.
  - Ты тут не умничай особо! - тут же вступился за Аню Андрей. - Или ты не собирался нам подать виноградного красного вина к мясу? Или и горячего мяса не будет? Ты вообще кормить нас собираешься? А ну-ка, кликни метрдотеля.
  Пришел метрдотель. Мы попросили заменить нам официанта на более вежливого, и обученного тому, как стол сервировать. Анечка чувствовала себя победительницей. Больше она не робела обедать или ужинать в ресторанах.
  Но, как говорят китайцы, ничто очень плохое и ничто очень хорошее не длится очень долго. Окончилось лето, и мы вернулись в Москву.
  * * *
  По возвращении с Кавказа, мы втроем пришли в банк, выплачивавший нам проценты по ценным бумагам. Нам с Андреем нужны были наличные, а Анюта открыла счет - она сэкономила какую-то сумму на том, что выдавалось на карманные расходы.
  - Да, - горестно вздохнула она, - на эти деньги долго не прожить...
  Мы поняли намек. Обругав себя в уме за то, что девушке пришлось нам об этом напоминать, я сказал служащему банка, оформлявшему наши бумаги:
  - Мы бы хотели сделать распоряжение об ежемесячном отчислении определенной суммы с наших счетов на счет этой милой барышни.
  - Это пожалуйста. Так как все счета открыты в нашем банке, то даже комиссионный сбор банк не будет удерживать.
  С тех пор мы могли не беспокоиться о том, что Анюта голодает, или, что ей нечем заплатить за жилье.
  Естественно, что новые заботы, связанные с учебой и некоторыми приключениями амурного характера, совершенно вытеснили из памяти все, что предшествовало нашему отъезду. И в первую очередь, всякие неприятные воспоминания. Вроде того, что Михась обещал нас зарезать.
  
  
  Глава четвертая, в которой Автор рассказывает про состоявшийся Военный Совет, то есть о том, чем закончился День второй
  
  За окном была глубокая ночь, а мы втроем сидели вокруг большого обеденного стола и искали выход из сложившейся ситуации.
  - Может пойти к Михасю, - неуверенно предложил Андрей. - Если это его рук дело, пусть видит, что мы его не боимся. И пусть знает, что мы знаем, где его логово. Где он живет, Мишутка нам покажет. Или Антона возьмем за бока - он нас сам к папочке приведет!
  - А не сильно мы этим облегчим его задачу? Бандит нас там прямо и прирежет! - засомневался я.
  - Вот это - навряд ли, - молвил Василий. - В своем доме он мараться не будет. Может, кого и пошлет за вами. Но тут уж я прослежу. Может лучше действительно с ним попробовать договориться. Откупного предложить.
  - Вот еще! Жулью откупное платить! - возразил я. - Давить надо эту мразь. О том, что жалость и милосердие существуют, они только под топором палача вспоминают.
  - Что же ты предлагаешь? - спросил Андрей. - С чем мы придем, если не собираемся платить откупное? Или предлагаешь, что называется - "решить вопрос радикально", его в его же доме и порешить?
  - Почему сразу "порешить"? Растолкуем, что худой мир лучше доброй ссоры, что у нас и решимости и возможностей покончить с ним по крайней мере не меньше, чем у него покончить с нами. Не вижу других вариантов.
  И тут мне пришел в голову вариант, который показался весьма толковым:
  - А если, к примеру, утречком, когда он из дома выходить будет, стукнуть аккуратненько его по голове, в мешок и на извозчика. Отвезти к нам на дачу. В подвале приковать к стене за левую руку. Принести жаровню с углями. Он сразу сам обо всех своих подвигах расскажет и собственноручно, правой рукой, о них напишет. И будет униженно просить суда над собой по всей строгости закона. И мы, как величайшие гуманисты, сдадим его полиции. Не будем судить своим собственным судом, не будем мстить ему за попытки нас угробить. Простим его. Мы не мстительны. Просто мы испытываем праведный гнев за его преступное прошлое и настоящее. Нам не безразлична общественная безопасность. Защита правопорядка всеми доступными силами - вот что нами движет. Исключительно благородные порывы восстановления законности в Хамовниках.
  - Нет, - сказал Василий, - надо все-таки сначала с ним переговорить. Может быть, это и не он вовсе. Или, действительно, подарком каким отделаетесь. Может и по-другому как договоритесь.
  - Представляю себе, - ехидно улыбнулся я, - как придем мы к нему и скажем: "На, ломай нам руки, как мы твоему любимому сыночку сломали. Мы всё понимаем: око за око. Только пощади, не убивай нас! " Так что ли предлагаешь дело улаживать?
  - По-моему Василий прав. Надо попробовать с ним поговорить по-хорошему - сказал Андрей.
  - Единственный понятный таким людям язык, - возразил я, - это язык угроз, термины прямого и непосредственного насилия, как утверждает "мусью Филипп". Попытки улаживать миром, такие люди воспринимают как проявление слабости и наглеют еще больше. Ты, как знаток человеческих душ, должен это понимать.
  - Это я понимаю. Но думаю, угроза должна быть реальной. Такой, чтобы он в нее поверил сразу и полностью. Но нам нечего сказать, мы не знаем ничего такого, что бы его испугало.
  - Поэтому я и говорю, - упорствовал я, - что надо бить сразу и наповал.
  - Зря вы думаете, что его нельзя припугнуть, - сказал Василий. - Он тоже человек. С нами по той же грешной земле на своих ногах ходит. И тоже жить хочет. Подольше. У себя дома он вас не убьет. И если вы ему скажете: "Или ты отменяешь охоту на нас, или мы начинаем охоту на тебя и твоего любимого сыночка. А уж кому Бог пошлет выстрелить первым - поглядим", то, может быть, он и отступится. Ведь это жулье всегда добычу послабее ищет. Всерьез рисковать, да еще за здорово живешь, они не любят.
  - Уж не думаю, что испугать такого будет просто - сказал Андрей. - И еще, имею основания думать, что для него эта охота окажется более удачной - у него больше "легавых", "гончих" и "стрелков". Если он полиции не боится, с другими бандитами ладит, то двух студентов вряд ли испугается.
  - А давайте сами создадим банду! - предложил я.
  - И это я слышу от человека, - брат не упустил возможности подколоть меня, - взволнованная речь которого в защиту законности еще звучит под сводами этого зала и эхом отдается в этих стенах!
  - Нет, действительно, - не унимался я, - ты, Василий, подберешь человек пять из тех, кого по войне знаешь, кто с турком воевал, кому убивать приходилось, кто крови не боится. Наверное, не все из них в мирной жизни хорошо устроились. Снимешь домик где-нибудь в глухом месте. Оборудуешь там подвал с камерами-одиночками. Повозку приобретешь. Будем ловить и туда отвозить всех, кто будет подозреваться в участии в покушениях на нас.
  Вопреки моим ожиданиям, Василий этот вариант не отверг.
  - Дело это хоть и опасное, но интересное, - сказал он. - С войны, конечно, почти десять лет прошло. Срок не малый. Люди могли и постареть, и сильно измениться. Но поищу. Может быть, кто и захочет тряхнуть стариной, принять участие в нашей маленькой, но праведной войне.
  - А еще, Василий, - у Андрея загорелись глаза, - раздобудь винтовку с сильным боем. Может проще убрать этого Михася с другого берега Москвы-реки, и дело с концом. Уверен, что новый главарь в их воровской шайке за обиженного сына бывшего главаря мстить кому-то не будет. Ему достанет собственных забот.
  - Ну, таких винтовок не бывает, - возразил Василий. - С Воробьевых гор или из Нескучного сада до Остоженки не дотянешься.
  - Да я это так, образно сказал, - поправился Андрей. - В том смысле, что из безопасного места. Чтобы избежать преследования.
  - Это-то понятно. Кому же охота без крайней нужды на рожон лезть? Тут мы солдатскую смекалку непременно применим. Но вас обоих очень попрошу завтра легкой добычей не подставляться. Сам я постараюсь местность разведать. Вы мне только скажите, где Анечку найти и ее братца. Я у них все выведаю. Да и с нужными людьми переговорю. Уж больно резво за вас взялись. Тут раскачиваться некогда, лучше излишнюю заботу проявить, чем халатность.
  Мы рассказали Василию, где искать Анечку, что ей сказать. Где может находиться ее брат Мишутка, мы и сами не знали. Зато начертили схему двора, где произошла наша драка, объяснили, где этот двор и как выглядит из себя Антон, сын Михася.
  * * *
  После возвращения с Кавказа мы, по сути, с Анечкой встречаться перестали. Как-то все другие заботы одолевали. Опять-таки же по гризеткам нашим соскучились, по их щебету беспрерывному. Да и еще одна история амурного, можно сказать, плана произошла.
  - А ведь нехорошо мы себя ведем по отношению к Анечке. Совсем позабыли-позабросили. Непременно надо навестить в ближайшее время, - как-то сказал Андрей.
  - Это точно, - поддержал я. - Каждый раз себе говорю, что на этой неделе непременно выберу время. Да все не получается.
  В связи с последними событиями меня стало беспокоить еще одно соображение. Если, не дай Бог, эти уголовники своего добьются, то имущество наше, включая ценные бумаги и деньги на счетах, перейдет нашей петербургской тетушке. Она у нас единственная родственница осталась. Других родственников, а значит, и наследников, нет. А она в своих необъятных закромах нашего наследства и не рассмотрит толком. Такая это по ее масштабам мелочь.
  - Надо будет непременно завтра духовные завещания нам с тобою составить, - предложил я Андрею. - А то все наши деньги тетушке отойдут. А они ей - что голому заплатка.
  - Да никак ты помирать собрался? - попробовал съязвить Андрей. - Я так помирать не собираюсь. Пусть эта шваль и не надеется.
  - Я тоже не собираюсь, но предусмотреть мы все варианты должны.
  - Ладно, - согласился Андрей. - Надо, так сделаем. А ты что, действительно допускаешь, что с нами может что-то случиться?
  - Не дай Бог, конечно, но долгов на земле оставлять не хотел бы, - признался я. - Да и нашей тетушке эти крохи не нужны. А кому-то они могут значительно жизнь облегчить.
  - А на кого духовные напишем?
  - А что, у тебя много близких людей? - вопросом на вопрос ответил я. - На Василия, да на Анюту. Все-таки она была нам женою все лето. А жен не оставляют без средств к существованию. Там же, у нотариуса, оформим Василию доверенность на право распоряжения процентами по нашим счетам.
  - Благодарствую, - сказал Василий, - но я не мечтаю стать вашим наследником. Наоборот. Очень бы этого не хотел. Не для того меня к себе ваш покойный батюшка приблизил. А вот об Анюте, коль дорога она вам, я позабочусь. Только очень прошу, чтобы вы сами, без меня, ничего не предпринимали и под удар не подставлялись. Хорошо?
  Мы заверили его, что все понимаем и к сложившейся ситуации относимся очень серьезно. Будем крайне осторожны.
  Вот с такими настроениями и отошли ко сну.
  
  
  Глава пятая, в которой Автор вспоминает о том, как было принято решение покинуть Москву, что для этого предстояло сделать, о том, какая у него была тетушка, как организовывались и гибли революционные студенческие общества, а также о том, как прошла встреча с главарем хамовнических бандитов по кличке Михась, и как прощались с Анечкой, то есть о том, что случилось в полный событиями День третий
  
  На следующий день Василий поднял нас по обыкновению рано. Разминку и упражнения с гирями делали дома. На улицу выходить не стали.
  Василий, пока кормил завтраком, рассказал, что сегодня ничего подозрительного вокруг нашего дома не заметно. Но, он считает, это ничего не значит, опасность может появиться в самый неожиданный момент. И вообще, пойдем мы сегодня к Михасю, или нет, а из Москвы надо непременно куда-нибудь уехать, на некоторое время, или в городе где-нибудь затаиться. Но это уже опаснее. А он "возьмет языка", расспросит обо всем с пристрастием, и узнает, зачем это мы им понадобились, и сколь серьезные у жуликов намерения. В словах Василия была горькая, но правдивая оценка ситуации. Мы должны были признать, что ходить под "Дамокловым мечем", постоянно оглядываться и в каждом случайном прохожем видеть наемного убийцу - это совсем не геройство. Да к тому же это сбивает все мысли от действительно интересных тем.
  - Ну, вот и славно, - обрадовался Василий. - А то я боялся, что вы, быть может, не достаточно серьезно отнесетесь к ситуации, захотите геройствовать. А коли так, начну вещи собирать. Сегодня где-нибудь еще переночуете. А завтра, или, в крайнем случае - послезавтра, надо уезжать. Нечего зазря рисковать. И занятия в Университете тоже придется пока прекратить, раз они про Университет знают.
  - Василий, а Вы уже решили, куда нам ехать? - спросил я. - Сейчас, осенью, даже в Крыму делать нечего. Скоро зарядят дожди. Море будет штормить. Ветер. Сырость. Слякоть. А в других местах так и еще хуже.
  Я представил себе холодное беспокойное осеннее море, туман, сырость - и меня передернуло. Василий, как бы отметая этот вариант, замахал руками и сказал:
  - Зачем на море? Никаких курортов. На этот счет я такое мнение имею. Вам не следует ехать туда, где много людей. Особенно, если много людей пришлых, не местных. Ведь они самые опасные. По здравому разумению следует ехать куда-нибудь в глубинку. В те места, куда случайные люди не забредают.
  - Но в таких местах и мы сами будем как белые вороны, - справедливо заметил Андрей. - У всех на виду. И каждый спросит или, по крайней мере, подумает: "Что это вас сюда занесло? ".
  - А вы всем и объясняйте: "Так, мол, и так. Вот поместье себе подыскиваем. Получше, да подешевле. Потому к Вам так далеко и забрели. У Вас-то, небось, цены пониже будут, чем под Москвой али Петербургом".
  - Так на поместье у нас и денег нет, - сказал брат. - И это довольно быстро выяснится. "А какой суммой вы располагаете? " - спросят нас. И ложь очень легко будет разоблачена. Всех наших средств - едва тысяч пятьдесят наберется. Так, на приличную дачу под Москвой. Не более. Какое уж тут поместье. Не трогать же ради нескольких месяцев отшельничества ценные бумаги!
  - Пятьдесят тысяч в провинции, - Василий поднял брови и покачал головой, - не сомневайтесь, очень большие деньги. Тем более, что вы можете сказать, что ищите не доходное поместье, а охотничьи угодья, чтобы было куда на охоту с друзьями выехать. А это может быть и заовраженный лес, и болота, и другие неудобья, для хозяйства мало приспособленные. А потому дешевые. Ведь, по сути, дорого то, что доход приносит. Там, вдали от столиц, люди живут практичные. Они о хлебе насущном больше думают, чем о развлечениях. Уверен, что в какой-нибудь глуши, участок земли, непригодный для хозяйства, можно вообще за бесценок купить. А тут пятьдесят тысяч! Да вы этими пятьюдесятью тысячами будете только в воздухе помахивать, а какое-нибудь охотничье урочище, такое, что и за день не обойдешь, тысяч за пять, от силы - за десять, без всякого труда приобретете.
  - Ну и что? - не унимался Андрей. - Мы там шалаш построим, и в нем жить будем? А питаться тем, что добудем охотой и рыбной ловлей?
  - Ну, зачем же в шалаше? - удивился нашей непонятливости Василий. - Уже сейчас крестьяне весь урожай собрали и обмолот закончили. Скоро и озимые засеют. А там, до весны, каждый станет думать, где бы подзаработать. В поле-то делать до весны уже совершенно нечего. Вам за пару недель такой охотничий домик срубят, из леса вашего же участка, что любо-дорого. И баньку, и всякие хозяйственные постройки срубят. И печи сложат. Да еще таким частоколом обнесут - чистая крепость будет. Конечно, из сырого леса дома не ставят. Но у вас случай особый. Тут не до тонкостей. Зато уж ружей всяких в охотничьем доме иметь в достатке - сам Бог велел. Да и без своры собак тоже вроде как нельзя. Чтобы вас в таком доме порешить - целая армия будет нужна. С пушками. А пока вам будут эту заимку рубить, так вы можете с соседями знакомиться, бумаги оформлять, прислугу нанимать. И не заметите, как две недели пролетят. Поверьте, в таком домике перезимуете зиму не хуже, чем в Москве. И барышень своих туда сможете взять. Только о цене с ними договоритесь - сколько они за зимовку с вас возьмут? Если Анюта вам за лето не надоела, так можете ее с собою взять. Книжки возьмите, сабли, все, чем сейчас занимаетесь. За зиму многое прояснится. Может быть и раньше. Если ваши недруги не заметят, что вы уже съехали, а думать будут, что вы просто в квартире отсиживаетесь, их довольно легко будет засечь и повязать. Мне не раз приходилось "языка брать", да допрашивать. Я ведь знатным пластуном был, из турецкого стана не рядового турка - офицеров притаскивал. А это, скажу вам, воины. Не чета жулью всякому. Так что следует нам сговориться, где вас искать, да как связь держать будем, через кого или через что. Тут тоже разные варианты быть могут.
  - Василий, - мне захотелось поговорить о чем-то, что не связано с охотой на нас. - Вы никогда нам об этом не рассказывали. А как же Вы их допрашивали? Вы разве по-турецки понимаете?
  - Допрос - это, я вам скажу, особая наука. Но, умеючи, из простой палки с веревкой можно такую штуку в два счета смастерить, что ни огня, ни железа не потребуется. Взахлеб начнут все секреты выбалтывать. Да и по-турецки я, конечно, разумею. Наша станица, где я детские годы провел, рядом с татарским аулом стояла. Мы с татарскими ребятами и дрались, и дружили, по всякому. Но общались. Так что я татарскую речь легко понимаю. Особенно крымских татар. А потом, когда война началась, я поначалу пленных конвоировал. Начало войны, как вы знаете, удачное было. Турок в плен тысячами брали. Так оказалось, что если они медленно что-то говорят, то я их понимаю. И они меня понимали. А потом я так наловчился, что теперь, наверное, турецкий лучше татарского знаю.
  - Так где же ты нас будешь искать, если мы и сами еще не знаем, куда нам поехать придется? - вернул Андрей разговор в прежнее русло.
  - А вы будете мне писать. Только не сюда, а Якову, нашему булочнику. А он мне будет передавать. Я его предупрежу, чтобы он делал это незаметно. В булочную я хожу каждый день и это ни у кого не вызовет подозрений.
  Булочника Якова мы знали. Его булочная находилась в самом начале Пречистинского бульвара, как раз напротив храма Всех Святых. Приятный был человек, трудно сказать чем, но умел к себе расположить.
  - Если мне нужно будет приехать к вам, - продолжил Василий, - то условимся так. Вы, как узнаете, что приехал новый человек, один, живет в трактире или на постоялом дворе, который вы мне укажете, так можете объявляться. А уж коли скажут, что не один новый человек приехал в этот маленький поселок - берегитесь. Меня спасать не думайте. Сам как-нибудь выпутаюсь. Одному сподручнее.
  Я начал представлять себе, каким должен быть домик в лесу, чтобы хотелось в нем провести целую зиму. Эдакие хоромы с высоким резным крылечком, светелками из узорчатого стекла, переходом в баньку по крытой галерее. И чтобы банька непременно на берегу озера. Говорят, из баньки, распаренному, в прорубь окунуться - самое милое дело!
  - Надо будет зайти в банк и взять сбережения, - прервал мои размышления Андрей.
  - А вот этого, наверное, не стоит делать, - возразил Василий. - В дороге и обворовать могут. А без денег пропадете. Без денег человек совершенно бессилен. Насколько я знаю, в каждом уездном городке есть конторы или Дворянского, или Крестьянского банка. Вложите деньги и туда, и сюда. Возьмите у них необходимые документы и можете не бояться, что все ваши деньги похитят. А с собою наличных надо иметь совсем немного.
  Его предложение нам показалось разумным. Решили именно так и поступить.
  - Но тогда нам и завтра не уехать, - сказал Андрей. Даже если мы сегодня в своем банке дадим распоряжение, чтобы часть денег перевели в Дворянский и Крестьянский банки, то они туда даже к завтрашнему дню могут не дойти. Кроме этих трех банков нам надо посетить наших подружек, оформить духовную и Вам доверенность на право управления всем нашим имуществом, необходимо предупредить в Университете, чтобы нас не отчисляли, а предоставили отпуск на неопределенный срок. Ну, например, для ухода за больной тетушкой в Петербурге.
  А надо сказать, что в Петербурге у нас действительно жила наша вдовствующая тетушка. Ее покойный супруг был младшим братом отца. Пока отец был жив, наши семьи еще встречались. Но уже тогда тетушка не скрывала, что эта родственная связь ее не радует. Она считала нас бедными родственниками, хотя на самом деле мы далеко не бедствовали, но, по сравнению с ними, действительно жили весьма скромно. После смерти отца встречи прекратились. Мы по-прежнему поздравляли письмами дядюшку и тетушку с основными двунадесятыми православными праздниками и с днями их тезоименитства. Иногда, в ответ получали коротенькие записки от дядюшки. А потом и он почил в Бозе. Тетушка даже не пригласила нас на похороны. О том, что дядюшка умер, мы узнали совершенно случайно от общих знакомых. Мы написали тетушке, что это было с ее стороны не по-христиански. Она не ответила. Сначала мы хотели вообще забыть о ее существовании. Но потом, руководствуясь не столько призывом Спасителя прощать врагов своих, сколько общими принципами человеколюбия, все тетушке простили. И продолжали, как и раньше, поздравлять с двунадесятыми праздниками. Естественно, ответов и встречных поздравлений мы не получали.
  Василий наши планы одобрил:
  - Это правильно. Сегодня и завтра вы постарайтесь все свои дела сделать, а послезавтра, вечером вас уже будет ждать экипаж со всеми необходимыми вещами на постоялом дворе, что при выезде из Москвы на Владимирский тракт. Ну, ночевать сюда уже не возвращайтесь. Наверное, ваши подружки позволят вам пару раз переночевать у них. И еще, там, где вы обычно ходите, не ходите. Особенно осторожны будьте в Университете. Мазурики это место знают и, скорее всего там и будут вас поджидать.
  Мы приняли во внимание все советы нашего воспитателя. Начать решили с нотариуса, а уж затем идти в Университет, чтобы книги сдать в библиотеку и подать заявление о предоставлении отпуска по уважительной причине.
  С нотариусом управились быстро - оформили и духовные завещания на Анюту и Василия, и доверенность Василию управлять всем нашим имуществом, включая суммы на банковских счетах.
  Потом пошли в Университет. Идти в Университет было не страшно. На людях совершить убийство сложнее, чем в пустом переулке. Тем более что уголовная физиономия будет среди студентов сильно выделяться.
  * * *
  Как это обычно бывает: когда кто-то очень нужен - его нет на месте. Наверное поэтому деканы и юридического факультета, и медицинского в Университете отсутствовали. Раз уж приехали, пошли на лекции.
  В перерыве между лекциями к нам подошел Саня Свечкин, из разночинцев, как он любил говорить. Ему было лет девятнадцать - двадцать, среднего роста, непоседливый, с бойким нравом. Лицо открытое, простосердечное. Глаза непонятного цвета на собеседнике никогда не останавливались. Мне он был несколько неприятен. По образу мыслей был он нигилист и революционер-теоретик. Саня давно изъявлял желание дружить с нами, но, увы, дружбы у нас не получалось. И не из-за несходства политических позиций. Вся его политическая позиция - склонность трепаться на общие темы с непременным креном в осуждение существующего политического строя. Трепаться мы тоже были горазды на любую тему. Проблема была в том, что нам было просто некогда дружить. Насыщенный план самоподготовки не оставлял места для пустой болтовни. А если появлялось несколько свободных часов, то нам было интереснее общаться с представительницами прекрасного пола. Частенько, особенно первое время, сокурсники приглашали нас на вечеринки, с шустовским и вистом. Но мы всегда вежливо отказывались. В тех случаях, когда приглашения делались более настойчиво, мы делали контрпредложение - пойти гирьками двухпудовыми пожонглировать, или на саблях порубиться. А еще Андрей не упускал случая, вздохнув, сказать:
  - Хорошо вам, нищим духом - ваше царствие хмельного дурмана и азартных игр. Блаженствуете в царствии своем, прочим на зависть. А нам туда, увы, хода нет. Рассудок не дозволяет.
  Так вот, стоим мы в широкой рекреации у большого, до потолка, окна, беседуем о чем-то. И тут подходит к нам Саня и говорит:
  - А вы знаете, что у нас в Университете арестовали за революционную деятельность несколько человек? Троих с юридического и двоих с философского.
  Мы пожали плечами.
  - Видишь ли, Саня, - сказал Андрей, - что в нашем Университете, что в Кейптауне, что в Шанхае - аресты студентов, как впрочем, и уголовников, нас не интересуют. Вряд ли что поучительное для себя мы сможем из этого извлечь.
  - Нет, вы послушайте, это действительно интересно, - начал заводиться Саня. - Они создали студенческий революционный комитет. Каждый написал заявление о приеме и подписал клятву посвятить все свои силы и саму жизнь борьбе с угнетателями трудового народа. Составили то ли Программу партии, то ли Манифест. Короче, что-то там сочинили чрезвычайно революционное. И все эти бумаги хранили на квартире избранного председателя. Вместе со всеми протоколами собраний, списками членов и прочими компрометирующими материалами, конспираторы хреновы! Но о конспирации думали. Придумали пароль: "Вы, случайно, не из староверов? ". Отзыв: "Нет, я истинно православный! ". Это притом, что их всего-то с полдюжины и друг друга прекрасно в лицо знали. Как дети малые! И попались - глупее не придумаешь. Предложили вступить в свою организацию одному студенту (его имя в материалах дела отсутствует), который, как им казалось, разделяет их взгляды и убеждения. А этот студент пошел домой и стал хвастать об этом своему отцу. Все дело в том, что его отец старался иметь репутацию убежденного революционера. А на самом деле был платным агентом Охранного отделения. А вся его революционность - только для того, чтобы при случае в какую-нибудь революционную организацию внедриться и всех разом предать. Но время шло, а его никто в революционную организацию не приглашал. И вдруг такая удача! Уж не знаю, долго ли он убеждал сына предать своих товарищей, или тот сразу согласился. Но рассказал отцу все. Тот, конечно же, написал рапорт своему начальству по Охранному отделению, что, мол, так вот и так, проделал большую работу - внедрил своего сына в революционную организацию, установил то-то и то-то. Пора брать. Полиция произвела аресты. Изъяли все их протоколы, манифесты, клятвенные обещания бороться за свержение существующего строя. Короче, ждет наивных дурачков каторга ни за понюшку табаку!
  - А ты не думаешь, - спросил я, - что такая участь ждет всех, кто вступил на путь борьбы с правительством? Ведь плетью обуха не перешибешь.
  - Совсем нет! Истории известны случаи, когда революционерам удавалось захватить власть. Тот же Аристоник. В Египте в период Среднего царства, как отмечено в хрониках, рабы захватили власть. Было такое и в истории Китая.
  - И долго просуществовали эти революционные правительства? - спросил я.
  - Ну, это уже другой вопрос, - уклонился Саня от прямого ответа. - Главное, что революция может победить. Только революционная организация должна быть построена с умом. Должна быть хорошо законспирированной. Без наивного дилетантства.
  - А я так думаю, - сказал Андрей, - что революционеры всегда будут любителями, а те, кто с ними борется, всегда будут профессионалами. Соответственно, исход борьбы известен заранее. Давай лучше о возвышенном поговорим. О любви, к примеру. Ты сейчас с кем встречаешься? Как предохраняетесь?
  * * *
  Сразу после лекций поехали в банк, который выплачивал нам дивиденды по ценным бумагам, и в котором на вкладе "до востребования" у нас скопилась уже кругленькая сумма. Сделали распоряжения о переводе части денег равными долями в Дворянский и Крестьянский банки. Спросили, когда деньги туда поступят. Нам сказали, что завтра, после обеда, мы уже сможем получить в этих банках чековые книжки или аккредитивы по своему выбору.
  Пора было идти на встречу с Василием, а заодно и пообедать.
  Когда мы с Андреем выходили из банка, чтобы пойти обедать в трактир к Лопашову, он сказал:
  - А ты знаешь, в Санином рассказе что-то есть. Еще не знаю, удастся ли применить, но, кажется, возможны интересные варианты.
  - Какие варианты? - не понял я.
  - По дороге объясню, - ответил он.
  * * *
  Василий, как и было условленно, пришел к нам на встречу в трактир на Варварке. Он рассказал, что разыскал своего земляка и сослуживца. Зовут Гаврилой. Согласен нас охранять. Об оплате договорились. У Гаврилы на примете есть еще два бойца. Один, правда, уже пожилой. Зато всю турецкую пластуном прошел, большого жизненного опыта человек. Еще Василий сказал, что в крыше дома, как раз напротив квартиры Михася, есть слуховое окно. Оттуда, как на ладони все три комнаты квартиры Михася, и кухня. Будет ждать нашего сигнала. Продумал пути отхода. Гаврила со своими товарищами прикроет нас на улице, на случай погони. Недалеко оставят стоять извозчичью пролетку. Извозчик будет ждать хоть до рассвета. Так что, говорит, можете сегодня идти к Михасю в гости - мы прикроем.
  - Ну что ж, - сказал Андрей, - тогда делаем все так, как договорились.
  * * *
  Уже вечерело, года мы нашли Антона в уже известном нам дворе. Он сидел в компании тех же самых ребят. Только на этот раз не было девушек и не было Мишутки. Не было уже и бревен посреди двора. Зато под деревом стоял стол, а вокруг стола лавки. Мы подошли к столу и поздоровались:
  - Привет честной компании! Привет, Антоша! Как рука, не побаливает?
  Антон нагнулся и поднял камень, размером с кулак.
  - Оставь, - сказал Андрей, - все равно не попадешь. Бросать камни тоже учиться надо. А ты больше привык по завалинкам штаны просиживать.
  - Оставь камень, - поддержал его я. - Ты не Давид, а мы не Голиафы. К тому же мы в гости пришли. И драться не собираемся.
  - А я вас в гости не приглашал. Или новый Указ издали - в гости без приглашения ходить? - сказал Антон, но камня из руки так и не выпустил.
  - Ой, прав ты, Антоша, ой, как прав! - начал сокрушаться Андрей. - Нет пока такого Указа. Да Бог даст и не будет. А потому смущаемся мы отчаянно, что незваными пришли. Но ты камушек-то положи. Не встречают так гостей. Даже незваных. А я тебе за то секрет один открою: коли ты в кулаки свои не веришь, а на камень или там на нож надеешься, то тебя в любой драке непременно поколотят.
  - Коли и вправду не драться пришли, так шагайте отсюда по добру, по здорову, - сказал Антон. - Шли бы вы на хрен, незваные гости, со своими секретами.
  - Мы сейчас пойдем, Антошенька, - сказал Андрей. - Но не туда, куда ты нас послал, а к тебе домой. Вместе с тобою. Мы ведь, на самом-то деле, не к тебе пришли, а к папане твоему. У нас к нему разговор есть.
  - А с чего вы взяли, что он захочет с вами говорить?
  - Видишь ли, Антоша, - сказал Андрей, - не в обиду тебе будь сказано, но твой отец поумнее тебя будет. Ты сам всякие бесцельные поступки привык совершать, а потому и в поступках других смысла не ищешь. А твой отец, я совершенно уверен, подумает: "Раз пришли, значит, какое-то предложение имеют. Приму ли их предложение, нет ли, там видно будет. А вот выслушаю непременно". Вот так примерно умные люди рассуждают. Так что вставай и веди нас.
  - А пошли бы вы... Нужен вам мой отец - так сами его и ищите. У меня в том нужды нет, в провожатые к вам не нанимался. И помогать вам хоть в чем-то не собираюсь.
  - И опять ты, Антоша, не прав, - сказал я. - Ну, подумай сам, если бы мы считали учтивым вламываться к тебе в дом, пугать своим появлением твою матушку, безусловно почтенную женщину, то стали бы мы битых четверть часа перед тобой, говнюком, изгаляться, тебя упрашивать? Мы бы давно уже сидели у тебя дома в гостиной, и пили чай. Но почтительное отношение к твоей матушке нас от этого удерживает.
  - В общем, слушай сюда, дубина ты стоеросовая, - сказал Андрей. - Во-первых, если ты сейчас же не положишь камень туда, где ты его взял, то я сделаю так, что ты месяц не только камень, а чайную ложку в эту руку взять не сможешь. Считаю до трех. Раз, два...
  "Три" Андрей не произнес. Он кулаком ударил по руке с камнем, а потом кистью этой же руки наотмашь ударил Антона снизу по носу. Антон откинулся на лавке. Из носу пошла кровь. Никто из сидевших рядом с ним парней не вмешался. Антон не подал им примера.
  - Во-вторых, - продолжил Андрей, - если ты сейчас не встанешь и не поведешь нас к себе в гости, то мы тебя, как упрямого барана, увезем с собой. И тогда беседа с твоим папашей отложится на несколько дней. Но кормить эти дни мы тебя не будем. Ты просто будешь висеть, привязанный ногами к балке сарая. Но надо ли причинять твоему отцу беспокойство, отвлекать его от прибыльных дел, занимаясь поисками непутевого сына? Значит так. Сейчас я считаю до трех. Если ты не встанешь и не поведешь нас в гости, то ... в сарай! Раз, два...
  Антон вскочил с лавки и вышел из-за стола.
  - Пошли, - сказал он. - Но предупреждаю - отца нет дома. И когда он вернется - неизвестно. Может быть, он вообще не будет сегодня дома ночевать.
  - А ты позаботься, чтобы ему сообщили, что у его сына разбитый нос, а обидчики, хоть и очень смущаясь, но все-таки напросились к вам в гости и его поджидают.
  Антон вздохнул и кивнул одному из парней. Тот встал и ушел со двора. Мы втроем пошли к дому, в котором жил Михась. Дом этот был двухэтажный, с низкими стенами, выкрашенными в дикий серый цвет, с зеленой широкой несимметричной крышей, а крыльцо несуразно высокое с перилами белого цвета. Он показался мне каким-то скособоченным и неуютным.
  * * *
  Мы вошли в довольно светлую переднюю. Из нее одна дверь вела прямо в небольшую гостиную, две других двери были прикрыты. Гостиная, она же, очевидно, столовая, была отделана с трактирной роскошью: на окнах приличные и довольно чистые занавески, посредине большой стол с огромным самоваром, множество стульев, на стенах фотографии в деревянных рамках, под иконами, чуть-чуть сбоку, висела картина. На картине аккуратно нарисованный среднерусский пейзаж - деревья, травка, пушистые облака. Сама местность была, по-видимому, очень красива, но на картине выглядела скучно. Антон пошел умываться.
  Мы с братом остановились в нерешительности. Тут с шумом одна из дверей открылась, и вошла девочка с некрасивым широким лицом в розовом полотняном платье с белым передничком. Она со смущенным любопытством посмотрела на нас и тут же выбежала. Наверное, это сестра Антона, решил я. Вскоре вошла еще не пожилая женщина. Бросилось в глаза, какое у нее длинное туловище и короткие ноги. Жестом женщина пригласила нас сесть. Мы поняли, что это хозяйка дома.
  Мы еще не выпили и по чашке чая, как явился Михась в сопровождении двух очень крепких и решительных мужиков.
  - Здравствуйте, Михал Михалыч, - приветствовал его Андрей. - А мы тут чаевничаем, вас поджидаем.
  Антон, к этому времени умытый, сидел с нами и пил чай. Картина была самая мирная. Пришедшие с Михасем мужики подошли к нам и проверили, нет ли у нас оружия. Оружия, естественно, не было.
  - Кто такие, с чем пожаловали? - все еще стоя у порога спросил Михась.
  - Да вы проходите, присаживайтесь, - продолжал Андрей. - О делах успеем поговорить. Вы-то, небось, прямо с работы. Устали, проголодались. Работа-то, знамо-дело, не простая, все на нервах. Клиент все сбежать норовит, на помощь полицию позвать или какую другую пакость выкинуть. Успевай поворачиваться. Да эти ваши помощники, тоже, небось, все норовят по-своему сделать. Думают, что лучше Вас знают, как надо дело вести. Одна маята с ними. Отпустили бы этих двух - не понадобятся они Вам сегодня. Мы Вам свое предложение сделаем и сами уйдем. Не надо будет нас силой выпроваживать.
  - Можно я его вытащу во двор и отрежу ему язык? - спросил Михася один из его подручных.
  - Наверное, так и придется поступить, - сказал Михась. - Но сначала выслушаем их предложение. Язык отрезать всегда успеем.
  - А у нас, обычно, начинают с уха, - ничуть не смутившись, продолжил Андрей, - потом другое, а уж потом что-то еще.
  - Где это у вас?
  - И об этом мы тоже с Вами поговорим. Мы о многом успеем переговорить. Но Вы, сначала, хоть чайку попейте. Разговор нам предстоит не быстрый. Может, только к полуночи и управимся.
  - Так все-таки, о чем вы намереваетесь беседовать?
  - О нас, о Вас, о Вашем Антоне, о нашей Анюте.
  - Уж не сватами ли вы сюда пришли, моего Антона за эту шлюху сватать?
  - Ну, зачем Вы так. Кто бы в здравом уме такое предложил. Вашему Антону девушка попроще нужна, откуда-нибудь из глубинки. Чтобы поверила, что он умный и деловитый. Вы ведь его ни к какому труду не приохотили. Вот он и сидит целыми днями на завалинке, как деревенский дурачок. А Анюта - девушка смекалистая, хозяйственная. Ей и муж такой же нужен.
  - А поганый твой язык все-таки придется отрезать!
  - А вот с этим спешить не следует. Может, этот язык здесь для того и оказался, чтобы жизнь Вашу, заметьте - единственную, спасти. Чтобы продлилась она еще хотя бы на несколько лет.
  - Нет, вы посмотрите на них - спасители! Сами одной ногой уже в могилах, а все туда же - кого-то спасать хотят.
  - Да в общем-то, совсем и не хотели мы Вас спасать. Но приказ есть приказ. Вот приходится беседы беседовать, вместо того, чтобы разметать вас всех в клочья.
  - Ну, боевые ребята, ничего не скажешь! Гроб с ними, почитай, уже крышкой накрывают, а они все еще кому-то грозятся. Берите-ка их, ребята, - сказал Михась своим спутникам, - и тащите, куда сочтете нужным. Но чтобы их языки были у меня завтра.
  - А мы думали, что Вы умнее своего простоватого сына. Хотя бы выслушаете нас, - вмешался в разговор Андрея с Михасем я. - Да видно ошиблись.
  - Ошиблись, ой, как вы ошиблись с такими погаными языками ко мне в дом являться, - сказал Михась.
  - Но может быть, Вы, все-таки, чайку попьете, да мы о деле поговорим? - не терял я надежды на мирный исход переговоров. - Ведь мы, собственно, не об Антоне и Анюте пришли говорить, а о Вас.
  - Постойте, - Михась жестом остановил своих подручных, - кстати, почему ваша шлюха, эта Анюта, мне не платит? Мне все местные проститутки платят. И для нее я исключения делать не намерен.
  - Но если нам отрежут языки, - сказал Андрей, - то мы никогда не сможем ей сообщить, что Вы ждете от нее денег. И тем ее изрядно позабавить.
  - И о деньгах мы собирались с Вами поговорить. О таких деньгах, что мало не покажется! - сказал я. - Так что если чая пить не хотите, то, может быть, пройдем в другую комнату, чтобы поговорить с глазу на глаз. То, что мы хотим сказать - не для посторонних ушей.
  - Михал Михалыч, правда, - поддержал меня Андрей, - не подумайте Бога ради, что мы залезли к тигру в логово, чтобы подергать его за усы. Мы пришли его предупредить, что появились охотники, готовится облава. Охотники беспощадные. И все очень серьезно. Но Вы, почему-то, упорно не желаете серьезно поговорить.
  - Поверьте, - добавил я, - это нужно больше Вам, чем нам. Мы могли бы более интересно провести вечер. Не рискуя лишиться языка или получить нож в бок. Но приказ есть приказ.
  - Чей же это приказ? - спросил Михась.
  Мы пожали плечами, показывая глазами на многочисленных слушателей.
  - Хорошо, - сказал Михась, - пойдем в соседнюю комнату. Только вы не думайте, что там вы даже вдвоем со мною сможете что-то сделать.
  "А зря он это сказал", - подумал я, - "ведь он признался, что сам нас боится".
  - И мысли такой не было, чтобы нам с Вами что-то делать, - сказал Андрей. - Наоборот, хотим, чтобы другие с Вами ничего не сделали. Но, чтобы Вас спасти, потребуются два листа бумаги, перо и чернила.
  - Что-то не понимаю я, как это двумя листами бумаги можно спасти человека? - спросил Михась.
  - А мы сейчас это подробно объясним, - сказал Андрей.
  Михась кивнул сыну, и тот полез куда-то за письменными принадлежностями.
  Мы прошли в соседнюю комнату. Сели за стол. Михась сел спиной к окну, затылком к винтовке Василия. Антон принес письменные принадлежности и удалился.
  - Дело в том, - начал Андрей, - что последние три дня на нашу жизнь уже несколько раз покушались какие-то недотепы уголовного вида.
  - Ничего себе! - не сдержался Михась. - Вас порешить хотят, а вы делаете вид, что меня спасаете? И на что вы надеетесь? Что я стану вас защищать? С чего бы это мне этим заниматься?
  Андрей не стал отвечать на эти вопросы и невозмутимо продолжил.
  - Руководство партии, к которой мы имеем честь принадлежать, забеспокоилось. Это может сорвать готовящееся покушение на великого князя Сергея Александровича. Уполномочен Вам сообщить, что брат Государя, человек самых низменных и порочных наклонностей, предпочитающий своей красавице-жене нижних чинов юного возраста, был приговорен руководством нашей партии к ликвидации. А наша группа, в отличие от других групп, имеющих то же задание, добилась того, что мы стали вхожи в дом Сергея Александровича. Это, поверьте, в нашем деле дорогого стоит. И вдруг какие-то нескладные уголовники все могут сорвать. Из наших июньских рапортов руководство партии знало, что у нас вышло недоразумение с Вашим сыном. И, для обеспечения проведения операции без помех, было принято решении Вас и Вашу... скажем так - команду ликвидировать.
  - Ну, это решение принять легко, а меня без хрена не съешь! Не вашим очкарикам на меня охотиться. Лучшие московские сыскари зубы обломали, а с поличным взять так ни разу и не смогли.
  - Так тут совсем другой случай, - как-то даже устало сказал Андрей. - Никому Вы, тем более с поличным, не нужны. Просто бросят бомбу в окно - и нет помехи делу освобождения трудового народа. А что при этом безвинные люди пострадают, ну, ваша супруга уважаемая, сыночек-тунеядец, еще кто, так им и дела нет. Идут к великой цели - мелкоту всякую под ногами не замечают.
  - Нешто так можно? - вырвалось у Михася. - Нелюди какие-то. Хуже зверей. Зверь хищный, так и тот, когда сыт, никого не убивает.
  - Считается, - так же устало ответил Андрей, - что великая цель - освободительная революция, и должна делаться кровью. Только большая кровь может смыть грехи, очистить нацию от скверны. Чтобы остались только те, кто достоин жить в новом, справедливом обществе.
  - Я как-то был далек от политики и всяких политических идей. А теперь понял, что не прав. Вас, революционеров, надо как бешенных собак убивать.
  - Вот, и Вы, оказывается, в рядах защитников загнивающего строя, сатрап царизма. Не ожидали. Хотели видеть в Вас второго Робин Гуда или Стеньку Разина. Намеревались предложить Вам вступить в партию.
  - Зачем же мне в вашу партию убийц? Мы, хоть и жулье, как вы выражаетесь, но людей без разбора не губим. Для нас каждый покойник - неприятность и муки душевные.
  - Ой, только не рассказывайте мне, как вы рыдаете над каждым жмуриком, - не удержался Андрей. - Как представлю Вас, в слезах и соплях над прирезанными Вами же прохожими, так самому плакать хочется!
  - Увы, в нашей партии чужая жизнь действительно ни в грош не ценится, - сказал я. - Это, к сожалению, правда. И, если бы не цель - освобождение трудового народа от рабства эксплуатации, так мы бы тоже с такой партией связываться не стали.
  - Но обстоятельства складываются так, - сказал Андрей, - что если сегодня до полуночи Ваше заявление о вступлении в партию мы не передадим по команде, то, начиная с полуночи, и в течение суток Вы, с Вашими компаньонами, будете уничтожены.
  - А вы, случаем, не блефуете, ребята?
  - А у Вас есть способ проверить - выставить нас за дверь с пустыми руками. И тогда отсрочка до полуночи, которую мы для Вас выпросили, прервется. Группа ликвидации уже окружила Ваш дом. Вы можете себе легко представить, что им не хочется затягивать это дело. Сидеть по чердакам и подвалам, ждать очередной команды - это совсем не весело и не романтично. Ну, если бы Вы были хотя бы великим князем... А так...
  - Нет, ребята, вы явно пришли блефовать и дергать меня за усы, - сказал Михась, поднимаясь из-за стола. - А я этого никому не позволял, и позволять не собираюсь.
  Раздался звон разбитого стекла. Михась схватился за правое ухо и метнулся в простенок между окнами.
  - Вот видите, - сказал Андрей, - у кого-то не выдержали нервы. Или просто захотелось быстрее принять ванну и сесть ужинать. Увидел, что Вы писать ничего не собираетесь, да пальнул.
  - Кондрат! Мозоль! Сюда! - закричал Михась. - Прирежьте этих гадов! А там разберемся...
  - Вы бы лучше супругу свою позвали, - сказал я, - чтобы она Вам ухо перевязала. Или то, что от него осталось.
  Михась грубо выругался в наш адрес.
  - А до уголовников своих Вы не докричитесь, - сказал Андрей. - Нет их уже в доме. После допроса они, скорее всего, будут ликвидированы. Как не относящиеся к трудовому народу. Как болезненное порождение существующей системы эксплуатации.
  На крики Михася никто не пришел. Он на корточках пополз вдоль оконной стены, оставляя на полу кровяной след. Выглянул в столовую. Там, естественно, никого уже не было. Супругу Михася с сыном заперли в чулане, громил увезли. Мы выпустили домочадцев из чулана. Со стонами, причитаниями и руганью они начали оказывать ему первую помощь. Михась стоял на корточках на полу, а все, стоя, толпились вокруг него.
  - Задерни шторы, - приказал Михась сыну.
  Но когда Антон приблизился к окну и взялся за портьеру, снова раздался звон бьющегося стекла. Пуля попала в шкаф на другой стороне комнаты и расколола какую-то посуду.
  - Если Вы не передумали, то мы пойдем, - сказал Андрей. - Чего тут зря время терять. Вы там Ваньке Каину привет передавайте. А мы найдем себе на сегодня занятие поинтереснее. Извиняйте, коли за зря побеспокоили.
  - Не понял, какому Ваньке привет? - спросил Михась.
  - Ну, как же. Вы ведь уже сегодня будете на одной сковороде с известным душегубом Ванькой Каином, - сказал Андрей. - Так Вы там с ним без всяких церемоний: "Подвинься, мол, пополнение достойное прибыло! ". Особо не заискивайте. Он таких не уважает.
  Мы повернулись к выходу.
  - Стойте, - сказал Михась, - погодите, я напишу заявление.
  Мы подвинули в межоконный простенок стол и стул, помогли ему сесть. Андрей начал диктовать:
  - В Московский комитет революционной партии "Национальный Конвент".
  - Что-то не приходилось слышать о такой партии, - сказал Михась и отодвинул руку с пером. - Нет такой партии. Я бы такое странное название обязательно запомнил. Да и все бы о ней знали.
  - Видите ли, Михал Михалыч, - сказал Андрей, - наша партия не ищет дешевой популярности. Для нас главное - результат революционной деятельности. Конкретные дела, призванные ослабить гнет самодержавия.
  - Что-то не приходилось слышать ни об одном деле, которое совершила бы ваша партия, - продолжал почему-то упорствовать Михась.
  "Может действительно, - подумал я, - его надо было в "Народную волю" вербовать? Уж про нее-то он наверняка слышал".
  - То, что до сих пор арестовывали в основном народовольцев, говорит единственно о плохой конспирации в их партии, а не о том, что они - единственные революционеры в России, - сказал Андрей. - Вы полагаете, что Вера Засулич просто так в генерала Трепова выстрелила? Просто дамочке эдакая блажь в головку стукнула - из пистолетика пострелять? А он чисто случайно оказался высокопоставленным защитником строя эксплуатации и угнетения? Нет, любезный Михал Михалыч, не блажь это была, не дамский каприз. Партийный приказ она исполняла. А поезд с царской семьей, Вы полагаете, сам по себе с рельсов сошел?
  - Ну, не сам по себе, - сказал Михась, - а потому, что слишком большую скорость машинист развил. Комиссия все выяснила. Не было там никакого заговора или вредительства. Об этом все газеты писали.
  - Право, не ожидал от Вас такой наивности, - сказал Андрей. - Вся наша беда была как раз в том, что поезд слишком медленно ехал. Завалить его завалили, а результата не было. Если бы он сошел с пути на большой скорости, так из всех точно отбивная была бы. А так вся царская семья отделалась легким испугом. Только невинные люди зазря пострадали.
  - Действительно, - призадумался Михась, - как-то не подумал, что крушение на большой скорости непременно должно к большим разрушениям привести. А если скорость небольшая, то и жертв много быть не должно. И как же это вам с рук сошло? Ну я-то в таких делах наивный, поверил, но там специальные комиссии были. Специалисты-железнодорожники, из полиции следователи. Что же, они тоже наивные, вроде меня?
  - Конечно же, специалистам все было ясно с самого начала, - сказал Андрей. - Но если бы они назвали настоящую причину крушения, то Государь потребовал бы найти и представить суду злоумышленников. А где их искать? Никто не знает. Да и нехорошо, некрасиво как-то признавать, что народ своего государя не любит и лютой смерти ему желает. Вот и решили, что всем спокойнее будет, если объявить о крушении из-за превышения скорости. Но мы очень отвлеклись на изучение истории нашей партии и ее героических свершений. Пишите дальше: "Я, Селиверстов Михаил Михайлович, стремясь принести счастье трудовому народу России и всего мира, прошу принять меня в члены революционной партии "Национальный Конвент". Цели партии разделяю всецело. С методами партии согласен..."
  - Да не согласен я с вашими методами! - не выдержал Михась.
  - Вот войдете в руководство партии, станете членом Центрального Комитета, тогда и измените методы. А пока придется согласиться с существующими. Пишите, я продолжаю.
  И Андрей стал диктовать дальше:
  - Мне известно, что я обязан выполнять все приказы руководства партии и представителей руководства, а за неповиновение - смерть.
  Михась хотел что-то возразить, но Андрей ему не дал, показав пальцем, что следует писать, а не болтать.
  - Мне известно, что погибнуть за освобождение трудового народа - большая честь, а потому я исполню любой приказ, даже если это потребует самопожертвования.
  Михась прекратил писать и посмотрел на нас. Мы молча закивали головами. Михась кажется начал понимать, что попал в крутой переплет, и занервничал.
  - Пиши, пиши, - сказал Андрей. - Мы все такие заявления писали.
  Михась продолжил писать, а Андрей диктовать:
  - Обязуюсь на нужды партии отдавать десятую часть всех своих доходов в виде партийных взносов. Мне известно, что за утаивание доходов и укрывательство принадлежащих партии средств - смерть.
  Михась отложил ручку. Было похоже, что он более готов расстаться с жизнью, чем с частью своих доходов.
  - Я этого не напишу, - сказал Михась.
  - Видите ли, господин Селиверстов, - сказал я. - Если партия пустит Вас в распыл, как врага трудового народа, то и остальные девять десятых Вам будут совершенно не нужны. Как сказал Спаситель: Не собирайте сокровищ земных. Человек голым приходит в этот мир и таким же его покидает.
  - Послушайте, ну какой я враг вашей партии? - начал Михась. - Я вас не знаю, и вы про меня забудьте, Бога ради! Давайте разойдемся по-хорошему.
  - Михал Михалыч, мы понимаем, что Вы - просто жертва неудачного стечения обстоятельств. Сначала Ваш сын, дуралей несчастный, решил с помощью ножа, которым, кстати, не умеет пользоваться, напугать неизвестных ему людей. Потом какие-то уголовники, неумехи и придурки, стали бегать за нами, тоже, как и Ваш сын, размахивая ножами. Вот таким роковым образом карта легла. Ну и что же? Надо ли Вам погибать из-за этого? Мы вот стараемся Вас спасти. Другого пути к спасению мы не видим. Если знаете другой путь - Бог в помощь. А мы пойдем.
  - Ладно, диктуйте, - сказал Михась. - Обещать - не жениться!
  - А вот об этом я Вам настоятельно советовал бы даже не помышлять, - сказал я. - Если Вы не напишите этого заявления, то просто, быстро и, заметьте, безболезненно, практически мгновенно, отойдете в иной мир. Не думаю, что для Вас он будет лучше этого. Скорее - совсем наоборот. Тут Вас на сковородках никто не жарит, да и не собирается. Но если вдруг Вы позволите себе обмануть партию или ослушаться приказа, то на глазах Ваших бывших товарищей, начнут жарить отрезаемые у Вас части тела и кормить Вас ими. До сих пор не могу без содрогания вспоминать эти сцены. Так что лучше трижды подумайте прежде чем подписать заявление о приеме.
  - Ладно, диктуйте, а там посмотрим, - сказал Михась. - А кстати, зачем второй лист бумаги? Писать заявление о выходе?
  - Выходов может быть только два: или в герои, которым вечная слава, или в ослушники, которым запихивают в рот жаркое из их самих. Третьего не дано.
  - Да будьте вы прокляты, народные заступники! Да я сам сейчас, своими собственными руками вас придушу!
  - Вот это навряд ли, - сказал Андрей. - Вам из-за простенка никак нельзя показаться. С тридцати шагов, которые отделяют эти окна от соседней крыши, из хорошей винтовки даже новичок не промахнется. А у нас новичков на задания не посылают.
  - А чего же он уже промахнулся? В такую большую цель не попал?
  - Ну, сказать, что совсем промахнулся, нельзя, - сказал Андрей, показывая на разводы крови на полу. - Но выстрел был действительно не совсем удачный, так как часть уха у Вас все-таки осталась. Мастерский выстрел - это когда под самый корень. Вы-то всё: Язык отрежу! Язык отрежу! А у нас уши обрубают. Мы же Вас об этом сразу предупредили.
  - Гады вы все, - простонал Михась, прижимая руку к окровавленным тряпкам у уха.
  - Ну что Вам сказать на это, - брат уже мог позволить себе пофилософствовать. - Мир действительно несовершенен. И одни люди недовольны другими людьми. Вплоть до ненависти. Мы для того и объединились в партию, чтобы сделать мир лучше. Но лекарства не бывают сладкими.
  - Как я вас всех ненавижу, - продолжал сокрушаться Михась.
  - Да, вижу, что не по идейным соображениям вступаете в партию, - сказал Андрей, кивнув на недописанное заявление. - Но не вправе Вас осуждать. Лишь бы потом честно служили великому делу.
  - Какому еще великому делу, - продолжал охать Михась, - все ваши дела - одно сплошное зверство!
  - Вы собираетесь вступать в партию, или так и будете сидеть да причитать? - спросил Андрей. - Пишите, или мы уйдем. Нет у нас времени слушать Ваши стенания.
  Михась взял ручку, а Андрей продолжил диктовать:
  - Обязуюсь на нужды партии отдавать десятую часть всех своих доходов в виде партийных взносов. Мне известно, что за утаивание доходов и укрывательство принадлежащих партии средств - смерть.
  Михась написал эту, так трудно давшуюся ему фразу. Андрей продолжил:
  - Обязуюсь ставить в известность руководство партии и его представителей обо всем, что может представлять для партии интерес, не иметь от партии каких-либо секретов, в том числе доносить на всех своих товарищей, не исполняющих должным образом партийных обязанностей. Клянусь даже под самыми страшными пытками не выдать партийных секретов.
  Эта фраза далась Михасю легче.
  - Обязуюсь не делать попыток уйти из-под влияния и контроля партии, в том числе без предварительного разрешения менять место жительства, уезжать по делам или на отдых и прочее.
  - Вот и хорошо, - сказал Андрей, - а теперь напишите свою фамилию, имя, отчество, место и год рождения, партийный псевдоним (мы оставляем Вам Ваш), и распишитесь. Поставьте дату. Хорошо. Думаю, что теперь Вы член партии. Скорее всего, городской комитет утвердит Вашу кандидатуру. По крайней мере, несколько дней можете спать спокойно. Если что-нибудь не помешает нам доставить Ваше заявление по нужному адресу. Теперь берите второй лист. Пишите:
  "В Московский комитет революционной партии "Национальный Конвент". Я, Селиверстов Михаил Михайлович, по поручению моих товарищей, до сих пор самоотверженно, но стихийно боровшихся с социальным неравенством, прошу принять нас в единый строй борцов за социалистические идеалы. Просим присвоить нашему отряду почетное наименование: боевой Хамовнический отряд имени Степана Разина Сосковского комитета революционной партии "Национальный Конвент". Клянемся отдавать на нужды партии десятую часть всех своих доходов в виде партийных взносов, а также не щадить своих сил и самой жизни за дело партии".
  - Написали? - Андрей удовлетворенно кивнул. - Так, теперь перечислите фамилии, имена и отчества, а также партийные псевдонимы, ну, клички по-Вашему, всех бойцов отряда.
  - Чего? - взревел Михась. - Хотите, чтобы я вам всех своих ребят сдал? За кого вы меня держите? Вы понимаете, что вы просите?
  - Понимаем, - Андрей был невозмутим. - Но мы хотим сразу отличить "чистых" от "нечистых". Кроме того, Вы, кажется, с первых часов своего членства в партии хотите иметь от партии секреты? Отучайтесь как можно скорее. Если не хотите попробовать на вкус свое другое ухо.
  - Да я скорее язык себе откушу, чем друзей предам! - негодовал Михась. - И плевал я на все ваши угрозы! Надо же, мне, вору, такое предложить!
  - Вором Вы были полчаса назад. Теперь Вы член партии. Пока еще - малосознательный. Но партия займется Вашим перевоспитанием. Если, конечно, вы не нарушите своей клятвы. Тогда партия поручит какой-нибудь боевой группе Вашу ликвидацию. И, на глазах своих бывших товарищей, Вы займетесь самоедством. Пишите, товарищ Михась, пишите. Снявши голову по волосам не плачут.
  - Не буду! - Михась был непреклонен.
  - Для члена партии - крайне неразумный поступок. Партия может реагировать на такой демарш единственным, Вам известным, способом.
  - Верните мне мое заявление и проваливайте ко всем чертям!
  - Увы, вернуть заявление мы не можем, - притворно вздохнул Андрей, - так как оно фиксирует результаты нашей с Вами работы. Теперь это заявление - часть партийного архива. Я не вправе распоряжаться судьбой партийных документов. Так Вы продолжаете нарушать принятую Вами присягу? Утаивать что-то от партии, не исполнять приказы представителей руководства партии?
  Михась сидел задумавшись.
  - А где гарантия, что ваша партия не ликвидирует нас всех по этому списку? - спросил он наконец. - Как врагов трудового народа?
  - Гарантий я Вам дать, разумеется, не могу, - ответил я. - Но в случае регулярной уплаты партийных взносов и беспрекословного выполнения партийных заданий можно полагать, что партия закроет глаза на Ваше уголовное прошлое. Вы меня понимаете?
  - Чего уж тут не понять! - сказал Михась. - Пока буду шестерить да откупаться от вашей партии - буду жив. Вот уж не было заботы.
  Он взял ручку и стал писать.
  - Вот, - сказал он, - вроде все.
  - Что же, - сказал Андрей, - в наши обязанности проверка не входит. Другие этим займутся. Сравнят этот список с теми, которые получат от тех двух, что еще сегодня были с Вами. Любые расхождения будут расцениваться как попытка обмана партии.
  Михась взял ручку и молча дописал еще три фамилии.
  - Вот и славненько, - сказал Андрей, - а теперь еще раз напишите свою фамилию, имя, отчество, место и год рождения, партийный псевдоним, и распишитесь. Поставьте дату. Теперь мы будем рады Вас покинуть. У нас есть дела и важнее, и интереснее. Значит так. К Вам придет человек, скажет пароль. Ему будете отдавать партийные взносы и от него будете получать партийные задания.
  - А какой пароль?
  - К Вам подойдет человек и спросит: "Вы, любезный, случаем не педераст? "
  - Да кто мне такое скажет - того сразу на месте и удавлю!
  - Нет, Вы ответите: "Что Вы, что Вы (обязательно два раза). Я добрый семьянин! ". И все его указания будете выполнять беспрекословно. Вам ясно?
  - Чего уж тут неясного. А что, нельзя было какой-то менее обидный пароль придумать?
  - Если у Вас спросят, который час или где винная лавка, то это будет, скорее всего, обычный прохожий. Пароль должен содержать фразу, которую от случайного человека услышать нельзя. Впрочем, всему этому Вы быстро научитесь.
  - Нужна мне эта ваша наука! - буркнул Михась.
  - Теперь будет нужна.
  - Вот Вам первое партийное задание. Надо узнать, кто на нас покушался, кто является организатором, кто исполнители, и все детали, которые можно будет выяснить. Задание ясно?
  - Ясно. Но где же их искать, тех, кто на вас покушался?
  - Скорее всего, они будут по-прежнему крутиться около нашего дома. Это Пречистенский бульвар, дом 9. Или поджидать нас около Университета. Уголовные рожи от студенческих, надеюсь, Ваши товарищи по партии смогут отличить?
  Михась скривился, как от зубной боли.
  - Счастливо оставаться! - сказал Андрей. - Мы пойдем, а Вы, до утра, к окнам лучше не подходите.
  И мы ушли.
  * * *
  Ночевать мы пошли не к себе домой, а к Анюте. Конечно, скорее всего Михась знает или легко может узнать ее адрес. Но мы были уверены, что он до утра носа из дому не высунет.
  В Анютиной комнате все было аккуратно прибрано: паркетный пол блестел, на столе накрахмаленная скатерть, везде, где только можно, разложены накрахмаленные салфетки и кружевные покрывала, в вазочках цветочки, на окне - горшки с геранью и еще какой-то зеленью. На письменном столе, на самом краю, три книги. Я полюбопытствовал. Оказалось, что это любовный роман на французском языке, франко-русский словарь и русско-французский разговорник.
  - Смотри, - сказал я Андрею, - Анюта уже любовные романы на французском читает.
  - Да нет, - смутилась Анечка, - пыталась читать, да ничего не получается. Вроде перевод каждого слова знаю, а толку нет. Не складываются как-то слова друг с другом. Общего смысла не понимаю. Вот взялась пока разговорник учить. Может, потом смогу роман прочесть?
  - Нет, Анютик, - сказал Андрей, - язык надо не по разговорнику, а по учебнику учить. Впрочем, заучить разговорник тоже не плохо. Там самые распространенные слова и обороты. Всегда пригодится.
  Когда мы сели ужинать, Анюта огорошила нас сообщением о том, что она в положении. Это было настолько неожиданно, что мы замерли, не зная, что и сказать. Я подумал, что приглашать ее жить в лес теперь более чем неуместно. Теперь врач всегда недалеко должен быть. Чтобы мог быстро нужную помощь оказать.
  - Мама говорит, - сказала Анюта, - что еще не поздно вытравить. А еще говорят, что как-то спицей можно там что-то проколоть и будет выкидыш.
  - Дура твоя мама, - не сдержался я, - чтобы ей век внуков не видать!
  - Анюта, - сказал Андрей, - похоже, пришло тебе время задуматься о материнстве?
  - Тут думай - не думай, а он вот уже, ребеночек-то, - и она похлопала себя рукой по маленькому животику. - Уже разговариваю с ним целыми днями.
  Я потрогал. Животик был совсем небольшой, но утратил былую мягкость.
  - А маме своей бестолковой скажи, - меня разозлила наша общая теща, - что ей потом стыдно будет в глаза внуку смотреть. Или внучке, которая будет такой же красивой и умной, как мама. А может быть даже еще лучше. Дети, как правило, совершеннее своих родителей.
  - Она не бестолковая, - сказала Анюта. - Она за меня переживает. Ведь позор какой - без мужа родить. Стыдно будет людям на глаза показаться. А как потом ребеночку всю жизнь зваться незаконнорожденным? Я ведь сама видела, что в документах незаконнорожденных "выблядок" называют. Гадкое какое слово. Так не то, что в документах писать, так и говорить то порядочный человек не должен.
  - Ты, - сказал я, - какой-то очень старый документ видела. Так уже давно не пишут.
  - Не переживай. Что-нибудь придумаем, - пытался успокоить Андрей. - Жаль только, что мы завтра уезжаем. И, как кажется, надолго.
  - Как уезжаете? А как же я? Как мы? - и она показала на свой живот. - Кто о нас позаботится?
  - Насчет этого не беспокойся, - сказал Андрей. - Мы попросили надежного человека, чтобы помогал тебе, если что. Завтра сделаем в банке распоряжение, чтобы на твой счет больше перечисляли. Теперь тебе большие расходы предстоят. Будешь получать ежемесячно столько, сколько у вас на ткацкой фабрике опытный мастер получает. Считай, что ты жена мастера. Причем идеального - не пьет, не курит, всю получку в дом.
  - А у нас на ткацкой фабрике не только мастера, но и инженеры работают. И управляющий есть. Почему бы вам не сделать так, чтобы я могла считать себя женой инженера или управляющего?
  - Видишь ли, Анюта, - сказал я. - Ты ведь читала сказку Пушкина про золотую рыбку? Нет? Прочти обязательно! И все поймешь. Но, если с нами вдруг что-нибудь случится, то тебе довольно приличное наследство от нас достанется. По духовному завещанию. У нас ведь кроме тебя да нашего дядьки Василия больше никого нет. Из близких людей. Так что очень может быть, скоро станешь довольно богатой наследницей.
  - А с чего это вдруг с вами может что-то случиться? Что вы такое говорите?
  - У нас большие неприятности. Надо срочно бежать из города и где-то прятаться.
  - Какие у вас неприятности? Что случилось?
  - Да вот кто-то хочет нас укокошить, - сказал Андрей. - Мы, поначалу, думали, что это Михась. Вот сегодня поговорили с ним. Похоже, что это не он. Лучше на время исчезнуть. Не поверишь - толпой с ножами за нами какие-то уголовники бегают.
  Глаза у Анечки наполнились слезами.
  - Не надо мне вашего наследства, - сказала она. - Я хочу, чтобы вы были живы и здоровы. Чтобы сами обо мне заботились. И о нашем ребенке.
  Она заплакала.
  - Анечка, - сказал Андрей, - мы ведь зашли попрощаться. Утром уйдем, а вечером уедем. И неизвестно, когда сможем вернуться. Ты уж тут без нас постарайся, чтобы все с тобою хорошо было. Пусть, хоть за тебя душа будет спокойна.
  - Господи, да что же это? - плача, сказала Анюта.
  - Вот и мы не поймем, - сказал я. - А пока наши люди во всем не разберутся, нам возвращаться никак нельзя.
  - Ну вот, - продолжала причитать Анюта, - я думала, что теперь-то вы будете мне больше внимания уделять. А то, как приехали, так и бросили меня.
  - Не бросили, а были лишены возможности видеть тебя так часто, как бы нам того хотелось, - поправил я.
  - Не исключено, - добавил Андрей, - что и после возвращения нам придется некоторое время скрываться у тебя. Пустишь?
  Похоже, такое развитие событий ее не пугало, и она немного успокоилась.
  - Будь моя воля, то я бы вас просто не выпустила. Но, коли толпы с ножами за вами бегают, то, действительно, лучше уехать. Давно этого следовало ожидать. Надо же - сыну Михася руку сломать!
  - Мы сегодня самому Михасю пол-уха оторвали. Правого. Может, теперь посмирнее будет?
  - Нет, вы просто с ума сошли. Вы меня вдвойне вдовой сделать хотите?
  - Не мы, но кто-то действительно очень хочет, чтобы ты овдовела.
  - Ладно, - примирительно сказал Андрей, - давайте лучше спать ложиться. Давненько я тебя, Анютик, не обнимал, не целовал.
  
  Глава шестая, в которой Автор вспоминает о том, как шла подготовка к отъезду из Москвы, какую третью ловушку придумал наш хитроумный противник, то есть о том, что случилось в День четвертый
  
  Пока Анюта кормила нас завтраком, я обдумывал, как лучше всего провести последний день пребывания в Москве. По уговору с Василием завтра, после захода солнца, его хороший знакомый и бывший сослуживец Гаврила будет ждать нас уже со всеми необходимыми вещами в известном нам постоялом дворе на Владимирском тракте. А нам сегодня и завтра надо уладить дела в банках, в Университете, и с нашими подружками.
  Мы взяли извозчика и поехали в банки. Сначала во Дворянский, а потом в Крестьянский. Получили по две с половиной тысячи наличными, на тот случай, если деньги потребуются срочно, аккредитивы на предъявителя, и чековые книжки.
  Из Крестьянского банка направились в Университет. И по дороге в банки, и по дороге в Университет я внимательно осматривался по сторонам - нет ли где за нами слежки. Слежки не заметил. Хотя специально просил возницу сворачивать в пустынные переулки. Никто нас не преследовал. Это успокаивало. Но тем сильнее нас задело то, что произошло в Университете.
  Когда мы приехали, занятия уже шли. В вестибюле и коридорах было пустынно. В приемной декана мне сказали, что его и сегодня не будет. В ответ на мое недоуменное: "А как же нам быть? ", нам ответили, что зря мы рвемся к декану - эти вопросы решает проректор по учебной работе и только он. Заодно нам подсказали, как надо оформить нашу просьбу. Мы нашли удобный уголок и написали на имя проректора заявления с просьбой предоставить отпуск по уважительным семейным причинам - из-за болезни тетушки в другом городе.
  Мы спустились на второй этаж. В приемной кабинета проректора секретаря не было. Появилась мысль положить наши заявления секретарю на стол и уйти. Но потом подумали, что еще лучше - положить самому проректору на стол. Пусть думает, когда они у него появились. Мы набрались храбрости и открыли дверь в его кабинет. Увы! Он был там и сидел за своим столом.
  - Проходите, молодые люди. Кто такие, с чем пришли? Почему не в форме? Почему не на занятиях?
  Мы вошли, смущенно прижимая котелки и тросточки к груди и протягивая другой рукой свои заявления. Представились. Он помрачнел. Потом как-то очень неприязненно посмотрел на нас и сказал:
  - Только давайте без вранья! Очень я это не люблю. Я знаю, что вы собрались к своей тетушке в Петербург. Вот только совсем не за тем, чтобы за ней ухаживать. Когда надо было за ней ухаживать - вам было недосуг.
  Мы изобразили своими физиономиями полное недоумение.
  - Да, мне все известно. И с вашей стороны было бы честнее и порядочнее сказать правду самим. Полагаю, что в университет вы больше не вернетесь, и я вас никогда больше не увижу. О чем ни мало не сожалею.
  Он выглянул в приемную, но секретаря по-прежнему не было. Мы оторопели и не знали, что и думать. Проректор достал из какой-то папки конверт, вынул из него письмо и дал нам. Письмо было из Петербурга и адресовалось Московскому университету. Мы с братом начали читать это письмо, а проректор, со словами: "Я оставлю вас одних на несколько минут - куда-то делся секретарь...", вышел из кабинета. Желание дочитывать пропало сразу - мы услышали, что дверь запирают снаружи на ключ. Мы вскочили и подбежали к двери. Было слышно, как проректор торопливым шагом вышел в коридор и почти побежал по нему. Попробовали дверь. Заперто. Подбежали к окну. Окно легко открылось. Оно выходило на задний двор университета. Но находилось очень высоко от земли. Я спрятал во внутренний карман пиджака письмо и конверт. Затем мы сбросили вниз свои трости. Рядом с окном, буквально в пяти шагах по карнизу, была водосточная труба.
  - Давай ты первый, - сказал я Андрею. - У меня задумка есть.
  Он вылез на карниз. Я, расстегнув ворот кителя, снял нательный крестик на шелковой нитке, и тоже вылез на карниз. Потом, сложив шелковую нитку петелькой, поднял ею шпингалет и прижал внутреннюю раму окна. Оставалось только отпустить один конец петли. Шпингалет, под действием собственного веса, опустился и закрыл окно. Отжав незакрытую верхнюю часть рамы, я потянул за крестик, и шелковая нить выскользнула из щели. То же я проделал и с наружной рамой. Сказать по правде, я не знаю, зачем я это сделал. Наверное, просто из озорства. Пусть нас по шкафам ищут! Брат уже был на земле. Я поспешил присоединиться к нему.
  - А знаешь что, - сказал он, когда я оказался рядом с ним, - мне как-то трудно представить нашего проректора в компании тех типов, которые нас преследовали. Я схожу, посмотрю. Вдвоем нас быстрее узнают, чем меня одного.
  Он опустил на глаза волосы из-под котелка, достал откуда-то из внутреннего кармана очки и, прихрамывая и опираясь на свою трость, пошел ко входу в университет. Я шел следом на некотором расстоянии, чтобы иметь возможность помочь ему, если вдруг кто-то захочет его поймать. Он вышел в скверик перед входом и сел на лавочку, облокотившись двумя руками и подбородком на трость. Из-за угла я наблюдал за ним. Через некоторое время он, покачав головой, встал и сделал мне рукою знак следовать за ним. Мы вышли на Моховую улицу.
  - Плохо дело, - сказал он. - Проректор повел к себе полицейских. Похоже, что надо как можно быстрее отсюда скрыться. Я имею ввиду - из Москвы.
  Мне нечего было на это возразить.
  * * *
  По пути мы прочли письмо, которое нам дал проректор. Из него следовало, что в Петербурге, после продолжительной болезни, в конце августа скончалась наша тетушка. И хотя мы с братом не были рядом с нею ни во время болезни, ни в последние дни ее жизни, тем не менее именно мы упомянуты в духовном завещании, а потому ее душеприказчик, некто господин Кутузовский, просит, сразу как мы появимся в Университете после летних вакаций, направить нас в Петербург, где мы должны будем расписаться в том, что уведомлены об открытии наследства и об условиях вступления в наследство. И был указан петербургский адрес господина Кутузовского. Возможно, составителям этого письма казалось, что они проявили удивительную находчивость, знание наших родственных связей и человеческой психологии. Действительно, известий от тетушки мы не имели. Ведь она нам не писала. Не писала никогда. Поэтому, по мнению составителей письма, мы вполне могли поверить, что с тетушкой что-то случилось и помчаться в Петербург за наследством, как молодые ослики за морковкой. Но для нас фальшь была очевидна. Во-первых, составители письма почему-то не знали нашего московского адреса, а потому писали на Университет. Но, какое интересное совпадение: не знали нашего домашнего адреса и те, кто приглашал нас "на свидание с двумя сестричками", и на службу "домашними учителями". Они тоже писали на Университет и искали нас около Университета. И это сходство не могло быть случайным. Было очевидно, что все три приглашения осуществлялись по заказу одного и того же лица. Во-вторых, составители письма даже не представляли себе тетушкиного характера и ее истинного к нам с братом отношения. Не думаю, что она нас за что-то ненавидела. Просто мы для нее не существовали. А уж чтобы она вспомнила нас при составлении завещания, так я скорее в спасение души через индульгенцию поверю, чем в это. В-третьих, не могло такого случиться, чтобы о болезни, а уж тем более, о смерти тетушки нам никто из общих знакомых за прошедшее время так ничего и не сообщил. Третью попытку заманить нас в ловушку мы сочли самой неудачной. Но после этого не хотелось оставаться в Москве ни одной лишней минуты. К сожалению, требовалось провести здесь еще сутки.
  Теперь по плану следовало предупредить об отъезде наших подружек. Но девчата появятся дома только вечером - они обе работали. Одна была швеей в какой-то модной мастерской, а вторая служила приходящей няней. Домой возвращаться нельзя. До вечера далеко, и время надо чем-то занять.
  - А давай, - предложил Андрей, - заедем к Николаю Кузьмичу. Помнишь нашего учителя географии из гимназии?
  Николая Кузьмича я помнил. Хороший человек. Именно он, по сути, привил нам с братом желание путешествовать. Интересный рассказчик. Он много поездил по свету, многое повидал своими глазами. А уж сколько книг про разные страны прочел и мог подробно пересказать - не счесть.
  - Поехали, - согласился я. - Может чего присоветует.
  Николай Кузьмич был дома. И, похоже, искренне обрадовался нашему приходу. Наш бывший учитель проводил нас в гостиную, усадил на диване и стал расспрашивать по житье-бытье.
  Было Николаю Кузьмичу лет тридцать пять - сорок. Застегнутый на все пуговицы в гимназии, дома он носил свободную шерстяную рубаху на выпуск, подпоясанную шнуром, и мягкие, суконные штаны. Русые волосы аккуратно расчесаны, а бородка коротенько подстрижена. Говорил неторопливо, мягким, хорошо поставленным голосом. Серые глаза смотрели внимательно и дружелюбно.
  Я не знал, надо ли вот так, сразу, рассказывать о наших неприятностях. Видя это, Андрей взял инициативу в свои руки.
  - Мы ведь, Николай Кузьмич, не просто так к Вам зашли. Совет Ваш нужен. На нас уже несколько покушений было. Неизвестно кто, непонятно почему, хочет нас жизни лишить. Решили мы с братом на какое-то время Москву покинуть. Куда бы Вы посоветовали податься.
  - Так, чтобы место было не бойкое, чужих людей немного, - присоединился я. - Нам до следующей осени, наверное, в бегах быть придется.
  Николай Кузьмич задумался, а потом, глубоко вздохнув, сказал:
  - Есть одно место, где я и сам бы с удовольствием жить остался. Вернее, жалею, что не остался. Место тихое. Чужих людей мало. Все друг друга знают. А красота какая - неописуемая! Русский Север! Леса, озера, реки. Рыбы, дичи - немеряно. А люди. Там совсем другие люди. Бесхитростные, хотя и пытаются постоянно хитрить. Но все их хитрости детские, незатейливые. И сами они прямые, открытые, щедрые, но каждый, конечно, свой интерес блюдет. Ежели хотите, у меня там ведь и свой дом есть. За ним присматривают. Я напишу вам записку. Будете жить бесплатно сколько хотите. Цены на все там ниже московских значительно.
  - Так где такая красота? - не выдержал Андрей.
  - Тотьма. Тотьма это место зовется. В Вологодской губернии городок, между Вологдой и Великим Устюгом. У меня там свой хозяйственный интерес. Совладелец я одной из лесопилок. А еще этот городок - мое самое главное в жизни приключение.
  - Ну, и как? - полюбопытствовал Андрей. - Судя по всему, приключение окончилось благополучно?
  - Как считать. Я, к примеру, в этом не уверен. Но вспоминаю его часто. Сколько лет прошло, а как сейчас все перед глазами стоит.
  - Интересно, что это за край, что за люди и какие случаются приключения с путниками, рискнувшими посетить эту Тотьму? - спросил я.
  Николай Кузьмич пожал плечами, покачал головой. Я не понял, что значат эти жесты.
  - Нет, конечно, - поправился Андрей, - если это что-то интимное, то мы не настаиваем...
  - Да ничего особо интимного нет, но мне эти воспоминания дороги. Пройдемте в столовую. Нам уже чай накрыли. За самоваром расскажу.
  Когда мы расположились и наполнили чашки ароматным чаем с мятой, Николай Кузьмич начал:
  - В Тотьму я поехал по делам. До Вологды добрался без труда...
  Рассказ Николая Кузьмича мне запомнился. Я потом часто вспоминал эту историю. Как она мне запомнилась, так я её и постараюсь передать.
  
  Глава седьмая, в которой Автор вспоминает рассказ о городке на Русском Севере, о том, какие люди живут, и какие нравы царят в этом городке, именуемом Тотьма
  
  До Вологды я добрался без труда. А вот найти извозчика, который взялся бы доставить меня в Тотьму, было сложнее. И это было тем удивительнее, что Тотьма в Вологодской губернии - город не из последних. Но, коли уж я, оставив все дела, отправился в эту поездку, то не поворачивать же назад, когда цель была уже столь близка? В какой-то момент я понял, что у извозчиков просто сговор. Они, таким образом, цену набивают. На небе сгущались тучи. Мог начаться дождь. Мне стало совсем тоскливо.
  - Тогда кто отвезет меня в гостиницу, что подешевле? - спросил я.
  Бородатые мужики на козлах переглянулись, и один из них пробурчал:
  - Ну, до гостиницы, так и я могу подвезти...
  Когда мы отъехали от площади, он поинтересовался:
  - А что, барин, в Тотьму, что, не очень надо? Али вовсе передумали?
  - Почему же, не передумал. Вот отдохну ночку, с дороги, а завтра мне расскажут, сколько стоит добраться до Тотьмы. Кто-нибудь из местных подыщет возницу. Подешевле.
  Не то, чтобы я был скуп, но чужая жадность до моих денег меня всегда злила. Ведь ясно, что каждый день из Вологды в Тотьму повозок отбывает без счета. Так нет же - ломаются, увидев приезжего, растрясти намерены, сукины дети.
  Некоторое время мы ехали молча. Длинные серые облака тянулись по небу. По обеим сторонам дороги стояли красивые деревянные дома, какие бывают только на Русском Севере.
  - Ну, а сколько, барин, заплатишь? - обернулся ко мне извозчик.
  - Потому мы и едем в гостиницу, что я здешних цен не знаю. Вот завтра уже смогу торговаться со знанием дела.
  - Так Вы, барин, на этом сутки теряете. Али времени своего не жаль?
  - Время, конечно, жаль, - усмехнулся я. - Но и деньгами разбрасываться не привык.
  - Видать, Вы - богатый человек, - покачав головой, сказал мой возница. - Просто неброско одеваетесь.
  Мой дорожный костюм из добротного английского сукна в крупную серую клетку действительно был "неброский". Но весьма приличный. Мне его пошил известный на Москве мастер - Изя Рубиншнейн. И обошелся мне этот костюм совсем не в малую сумму. В приличном магазине готового платья за эти деньги можно было два-три костюма купить. Видно поэтому слова возницы меня задели. Но я промолчал. Он же, так и не поняв, что сказал бестактность, продолжил:
  - Те, что расфуфыренные, готовы последний рубль нашему брату на водку дать. А с таких, как Вы, лишнего пятака не получишь.
  - Так у нас ни один пятак лишним не бывает - пробурчал я. - Так что, за сколько в Тотьму отвезешь?
  Названная им цена не показалась мне чрезмерно высокой, и мы поехали в Тотьму. А надо вам сказать, что от Вологды до Тотьмы свыше двухсот верст по почтовому тракту. Это, почитай, три дня пути. Первую остановку сделали в селе Усть-Печеньга. Пока извозчик кормил лошадей и давал им отдых, я прошелся по селу. Село так себе, среднего размера. Ни одного каменного здания. Но Покровская церковь мне понравилась. Я не очень религиозен, но, на всякий случай, поставил свечку за благополучный исход моих дел.
  * * *
  Когда уже подъезжали к Тотьме, извозчик спросил:
  - Так что, подсказать Вам, какая гостиница подешевле?
  - Конечно, - ответил я.
  - Тогда пятачок-другой добавить придется. Всё одно Вы на том сэкономите.
  - Ладно, добавлю, - согласился я. И стал с любопытством смотреть по сторонам. Русло реки Сухоны голубой змеей извивалось меж лесистых берегов. Из-за туч порой выглядывало солнце. И тогда все вокруг играло радужными бликами.
  Подъехали к гостинице. Это было двухэтажное каменное здание. Желтая краска местами пооблезла. Извозчик, привязав к столбику лошадь, понес в холл гостиницы мои чемоданы. Я последовал за ним. И успел увидеть, как портье сунул ему в руку монету. А может, и несколько.
  "Господи, - подумал я, - и тут у них сговор! ".
  * * *
  Цены в гостинице были отнюдь не ниже московских, что меня удивило. Гостиница-то обставлена так себе. Уж очень неказисто.
  - Надолго ли к нам? - улыбаясь, склонив набок расчесанную на прямой пробор и набриалиненную голову, спросил портье.
  - К вам, - ответил я, оглядывая убогую обстановку гостиницы - на сутки. Надо оглядеться.
  Коридорный отнес мои чемоданы в номер. Я переоделся и собрался было пройтись по городку, а заодно и поужинать в каком-нибудь местном трактире. Идти в ресторан при гостинице мне почему-то решительно не хотелось. Но, без стука, открылась дверь, и вошел коридорный.
  - Я понял, Вы намерены снять другое жилье? Так я могу подсказать...
  * * *
  Квартира, адрес которой за малую мзду дал мне коридорный, располагалась на втором этаже большого доходного дома купца Киренкова. Просторная комната с белеными стенами была почти пуста. Окна выходили на улицу, по которой взад-вперед сновали повозки, гремя по булыжной мостовой окованными железом колесами. Комната мне не понравилось. О чем я и сказал хозяйке, женщине неопределенного возраста, какой-то безликой, одетой во все черное. "Монашка, что ли? " - подумал я.
  - А чем плоха? - удивилась хозяйка. - Телеги шумят? Так это днем. Как стемнеет, всё стихнет. Ночью спать никакого беспокойства Вам не будет. Вы надолго к нам? С семьей приехали?
  Она говорила с легким окающим выговором, мягко и даже чуть заискивающе.
  - На все лето, - ответил я. - Без семьи, поскольку не женат. Но все-таки это не то жилье, которое мне хотелось бы. Видите ли, я - человек осторожный. Мне надо присмотреться, все взвесить.
  - Оставайтесь, я уступлю в цене, - сказала хозяйка.
  - Много уступите?
  - А сколько Вам не жалко за такую комнату?
  Я назвал сумму, вдвое меньшую, чем стоил номер в гостинице. Она согласилась.
  - Вот деньги за три дня вперед. Как найду что получше - сразу съеду. Вы уж не обижайтесь. А завтра с утра можете присылать человека за моими чемоданами.
  Простившись с хозяйкой, пошел бродить по городу. Городок, надо признать, был славный. Наверное, такой был на острове Буяне у князя Гвидона. Только стоял городок не на берегу моря-океана, а на левом берегу красивой широкой реки Сухоны. Маленький, по-провинциальному тихий, уютный, со множеством златоглавых церквей, он раскинулся среди дремучих бескрайних лесов, чистых рек и озер Русского Севера.
  Обошел несколько трактиров - сравнивал кухню. Во всех готовили очень прилично. Мне понравилось.
  * * *
  Утром в мой гостиничный номер заглянул какой-то мужичок с козлиной бородкой и бегающими глазками.
  - Позволите Ваши чемоданчики забрать? - спросил он.
  - Вот ещё! - не понял я. - С какой это стати?
  - Как же? Пелагея Степановна распорядилась Ваши чемоданы к ней в квартиру занести. Вы же с ней вчера договаривались...
  Я вспомнил вчерашний уговор насчет комнаты и сказал:
  - Присядь. Я сейчас соберусь и вместе пойдем.
  * * *
  - А что, - полюбопытствовал я у мужичка, когда мы уже шли по улице, - эта Пелагея Степановна, она что, монашка что ли?
  - Отчего же, - отвечал он. - Вовсе нет. Траур у неё. Супруга схоронила. Зимой, как раз на Крещение. Теперь одна двоих сынков в люди выводит. Слава Богу, что у неё не девки. Тогда и вовсе хоть с моста в реку. Эти-то хотя бы мать не бросят, коли что заработают - непременно с матерью поделятся. А дочке как с матерью мужниным делиться? Вот то-то и оно...
  Я кивнул понимающе.
  * * *
  Распаковав чемоданы, я не стал задерживаться в доме, так как приехал в Тотьму по делам. Один мой знакомый получил по духовному завещанию лесопилку в этом городке. Доход эта лесопилка давала совсем небольшой, а потому мой знакомый не видел проку в этом приобретении. Но и бросать хоть какое имущество не разумно.
  - Хочешь, - сказал он, - попробовать разобраться с этой лесопилкой? А я тебе буду выплачивать половину от того, что она сможет сверх своих обычных доходов присылать?
  Предложение показалось мне интересным. Стали торговаться. Договорились, что станем с ним совладельцами, всю прибыль будем делить поровну, но его доля в любом случае не должна быть менее того, что прежде его родственник с этой лесопилки получал. Ударили по рукам. Оформили документы. Вот с ними и доверенностью действовать от имени своего знакомого я и прибыл в Тотьму. А еще имел я поручение от одного моего родственника прикупить строительного леса подешевле.
  * * *
  Слышался в утренней тиши пересвист птиц, визг лесопилки, мычание коров. И звуки эти были такие явственные. Лесопилку нашел без труда. Она располагалась недалеко от места, именуемого Савинский угор. Это на берегу Сухоны. Вдоль берега лежали кверху дном черные лодки, сохли раскинутые на кольях рыбачьи сети. Пахло смолой и рыбой. А на лесопилке стоял сильный запах смолистых стружек.
  - Кто тут у вас управляющий? - спросил я одного из работников.
  - А вот, Лука Семеныч, в конторке сидит. Вы по какому собственно делу?
  - Родственник под Москвой в своей усадебке дом перестраивает. Просил тут недорогого леса прикупить. У вас-то, говорят, много дешевле нашего будет.
  - Это точно. Но ведь знаете, как говорят? "За морем телушка - полушка, да рубль перевоз". Впрочем, Бог даст, обо всем договоритесь к обоюдной выгоде.
  Луку Семеныча я нашел в конторке. Это был человек лет пятидесяти. По виду - обычный крестьянин. Одет был в толстую рубаху, подпоясанную узорным ремешком, плисовые штаны, заправлены в сапоги "бутылками". Серая борода по-мужицки неухожена, руки грубые, с обломанными ногтями.
  - Я бы хотел тёса и бруса прикупить, - начал я. - С доставкой под Москву. Почем у вас тёс? Брус? С доставкой?
  Он назвал цены. Мне они подходили. Тес и брус были нужны моему родственнику. Узнав, что я стал совладельцем лесопилки, он просил помочь ему в строительстве дома в усадьбе. Я согласился и взял у него нужную сумму.
  - Только Ваш заказ, - предупредил управляющий, - мы сможем лишь через недельку-полторы исполнить. Уже других заказов набрали. Не обессудьте.
  Говорил Лука Семеныч вроде правильно, но мне он сразу не понравился.
  - Да у меня особой спешки нет, - успокоил я. - Если месяца через полтора или даже два груз придет в Москву, и ладно. Пока только фундамент заложили. Он отстояться хотя бы немного должен.
  Подписали нужные бумаги. Я заплатил и получил расписку. Потом мы с Лукой Семенычем обошли лесопилку, и он мне показал, как все устроено. Я остался доволен лесопилкой и её работой. Непонятно было только почему доход от этого работающего на полную мощь предприятия такой скудный. Но тут уж не мне, тут специалисту разбираться надо.
  * * *
  Была вторая половина дня. Следовало подумать об обеде, и я зашел в трактир. Тарелки пирожков, квашенной капусты, пельменей и кружки кваса - этих чудесных кушаний я едва дождался. А холодные щи, приготовленные не хуже чем в Москве в Охотном ряду у Егорова, холодец и свинина с хреном были просто превосходны.
  Пообедав в трактире, я вернулся в снятую мною комнату в квартире Пелагеи Степановны. Переоделся и лег на диван отдохнуть. Полдня на ногах. Всё пешком, а концы не малые. Наверное, я задремал. Когда хозяйка постучалась ко мне в комнату, за окном уже смеркалось.
  - Вам самоварчик не поставить? - улыбнулась она. - У меня хорошая заварка есть. Английский чай, из самого Китая.
  - Сделайте милость, - ответствовал я, садясь, - поставьте самоварчик. Только, если можно, прямо ко мне в комнату. Мне так сподручнее чай пить - вроде как никому не мешаю.
  - А кому Вы можете помешать? Других постояльцев у меня нету. Вы, я, да сыночки мои - вот всех жильцов.
  - А сколько годков сыночкам? - поинтересовался я.
  - Старшему, Никите, двенадцать, как раз на Пасху исполнилось, младшему, Сашеньке - скоро десять. Гимназисты они у меня.
  Последние слова она произнесла с явной гордостью.
  - А не пошлете старшего за сладким к чаю? - спросил я. - С полдюжины пирожных, конфеток с полфунта разных, сахарку колотого. Деньги я сейчас дам.
  - Отчего же не послать, - отвечала Пелагея Степановна, - сейчас и пошлю.
  Я встал и дал ей денег.
  Вскоре на столе в моей комнате весело шумел небольшой, полуведерный, самовар с пузатым заварочным чайником наверху с каким-то "китайским" рисунком. В старом буфете за толстыми, "зеркальными" стеклами, я заметил чайный сервиз тоже с "китайским" рисунком. Сам поставил перед собою чашку с блюдцем, сел и стал поджидать сладостей. У кого-то пристрастие к табаку, кто-то без водочки дня прожить не может. А моя слабость - сладости. Грешен. Но, согласитесь по совести, невелик тот грех.
  В дверь постучали.
  - Заходи, Никита, заходи, - крикнул я.
  Дверь открылась, но вошел не мальчик Никита, а вошла женщина. Она была круглолицей, улыбчивой, ей можно было дать лет сорок. У неё было красивое умное лицо. Улыбалась приветливо, но смущенно. Перекрестившись на икону в "красном углу", повернулась в мою сторону.
  - Вы ко мне? - удивился я.
  - Да, к Вам. Позволите войти?
  - Да Вы уже, как погляжу, вошли. Проходите, присаживайтесь. Будем чай пить. За чайком и поведаете, кто Вы такая и что Вас привело.
  Я достал из буфета еще одну чашку с блюдцем и поставил перед гостьей. Только мы уселись и разлили чай по чашкам, как Никита принес сладости. Дело пошло веселее.
  - Так кто Вы и с чем пожаловали? - начал я застольную беседу.
  - Зовут меня Анной Саввишной. А Вас как величать?
  - Ну вот, - не удержался я от ехидства, - пришли сами не знаете к кому? Точно ли я Вам нужен?
  - Да уж точно Вы. Других постояльцев у Пелагеи Степановны нет. Стало быть, к Вам. Вы, Пелагея Степановна говорит, человек не семейный, ну, не женатый значит? Так?
  - Так-то оно так. Вот только не пойму, кого мои семейные дела могут касаться?
  - Меня, меня самым непосредственным образом это касается. Я ведь - здешняя сваха. Многим счастливую семейную жизнь устроила. А уж сколько детишек мне своим рождением обязаны - не счесть.
  - Видите ли, Анна Саввишна, - сказал я, - не надоела мне ещё моя холостая жизнь. Не собираюсь свою свободу на узы Гименея менять.
  - Это Вы так потому говорите, что наших девушек не видели. Красавицы, как на подбор. А умницы, скромницы какие! Нигде больше таких не найдете. А ещё хозяюшки, рукодельницы. Да весь свет обойдите - лучше не найти.
  - Стойте, Анна Саввишна, - прервал я её, - остановитесь. Товар надо покупателю хвалить. А я - не покупатель Вашего товара. Нет в моей жизни для него места пока. Давайте лучше чай пить. Попробуйте это пирожное. Мне такие очень нравятся. Вот конфетки Никита какие-то не такие купил. Впрочем, это на мой вкус. А Вы угощайтесь на здоровье, не стесняйтесь.
  - И все-таки, - продолжала гнуть свою линию Анна Саввишна, - сделайте милость, гляньте на двух-трех невест наших. Право-слово, не пожалеете.
  Моя собеседница производила самое благоприятное впечатление. От нее исходило спокойствие, уверенность в своем достоинстве. Степенность и приветливость были разлиты во все ее фигуре. По крайней мере, мне так представилось. Я не мог согласиться с ее предложением, но и выпроваживать тоже не хотелось.
  - Нет и еще раз нет, - отвечал я. - Нечего девушек без толку смущать. Лучше расскажите, какие тут у вас еще производства есть, кроме лесопилок и солеварен?
  - А что, Вы уже с нашими лесопилками и солеварнями ознакомились? И как они Вам?
  - Только с одной лесопилкой. Той, где Лука Семеныч управляющим. Неплохо вроде работает. Мне понравилось. Я, правда, не специалист.
  - Ну, этот Лука Семеныч не чист на руку. Вы уж лучше с ним не связывайтесь. Может облапошить. Эх, да что там "может"! Облапошит, и глазом не моргнет!
  - Да я уже у него сегодня лес купил. Договор составили. Всё честь по чести. Я и деньги уплатил. Полностью. Он мне расписку выдал.
  - Ну, дай-то Бог, чтобы он Вас не надул. Но что-то слабо в это верится. Он и наших-то, тотемских, и то всё норовит обмануть.
  - Ничего, пока он заказ не исполнит, я здесь, в Тотьме, жить буду. У меня тут еще кое-какие дела есть.
  - Жениться Вам надо. Вас сюда Сам Бог послал, чтобы Вы себе хорошую невесту смогли выбрать. Ведь главное дело у мужчины какое? Сына вырастить. Ну, еще дом построить, да деревьев у дома насадить. Да ведь дом без детей пуст, как могила. Вам сейчас, позвольте поинтересоваться, сколько лет?
  - Да уж без малого тридцать, - ответил я. Я никогда не делал тайны из своего возраста.
  - Вот видите, уже тридцать, - незнамо чему обрадовалась Анна Саввишна. - Там и не заметите, как и еще пяток лет пробежит. А ведь как народная молва говорит? "Коли к сорока годам в доме не слышно детского смеха, в нем поселяются кошмары". Надо ли Вам в доме с кошмарами жить? Всевышний ведь как заповедовал людям? "Плодитесь и размножайтесь! ". Вправе ли человеки менять Богом установленное предназначение? Грех, большой грех это!
  Мне не хотелось дискутировать по теологическим вопросам. Тем более, в этот момент мне открылось, что на смотрины сваха подбивает меня сходить совсем не бескорыстно. Явно что-то с невест намерена заранее получить за мой визит. Значит, тем более нельзя на это соглашаться.
  - Скажите, Анна Саввишна, сколько Вы намеревались с невест за смотрины получить?
  - Господи! - всплеснула она руками. - Да что Вы такое говорите. Да я разве только из-за денег? Мне важно людям счастье в дом принести. Это поважнее всяких денег будет.
  - А все-таки, скажите честно, сколько Вы на этом заработали бы?
  Немного смущаясь, она все-таки назвала сумму. Совсем небольшую. Я тут же достал портмоне и дал вдвое больше.
  - Будем считать, что Вы меня всем своим невестам показали, а я ни от одной голову не потерял, под венец идти не загорелся.
  - Зря Вы отказались на наших девушек посмотреть. А ну как какая-нибудь понравилась? Да и от Вас не убыло бы.
  - Нечего пустыми надеждами души им тревожить. Да и хватит об этом. Хотите на другом заработать?
  - Хотеть-то заработать хочу. Да важно, что делать придется? Не всякая работа позволяет честь и доброе имя сохранить. Без этого любому человеку нельзя, а свахе тем более. А то в приличный дом и на порог не пустят.
  - Ну, полагаю, Вашей чести эта работа урона не нанесет. Я здесь, в Тотьме, до осени прожить собираюсь. А эта комната, я и Пелагее Степановне это сразу сказал, мне не нравится. Вот и хочу Вас просить другое жилье мне подыскать. Чтобы место поспокойнее было. К землице поближе. С палисадником и видом на реку. Красивая у вас в Тотьме река. И чтобы банька во дворе была. Мне в городскую баню зазорно ходить, а без ежедневного мытья тоже не могу. Вы же, по разным домам ходите, многих знаете. Вам для меня жилье подобрать особого труда не составит. Заплачу Вам за труды так, будто не жилье мне, а невесту подобрали. Согласны?
  - А что обо мне Пелагея Степановна подумает. Она меня позвала, двери своего дома открыла, дала мало-мало заработать, а я у нее жильца уведу? Позовет она меня в другой раз? Будет ли со мною на улице раскланиваться, коли встретит? Нет, не добавит мне чести такая работа.
  - Ну, как хотите. О том, что отсюда я через три дня все равно уйду, я Пелагею Степановну сразу предупредил. Не Вы, так ещё кто мне другое жилье найдет. Да и сам не безногий. Похожу, посмотрю, поспрашиваю...
  - Ладно, поговорю с Пелагеей Степановной. Если она не против, помогу Вам новое жилье подобрать.
  * * *
  Утром, когда я умывался над тазиком, а Никита поливал мне на руки из чайника, Пелагея Степановна со вздохом сказала:
  - Жаль, что Вы от нас съезжать задумали. Комната неплохая. Жили бы себе. И нам какой-никакой доход. Тяжело одной двух пацанов в люди вывести...
  - А знаете что, Пелагея Степановна, - предложил я, обтираясь полотенцем. - Отдайте-ка мне Никиту в услужение. Я тут у вас в Тотьме не меньше двух месяцев пробуду. Вот Вам и будет какой-никакой доход, как Вы выражаетесь. А уж к сентябрю, когда начнутся занятия в гимназии, я непременно его Вам верну.
  - А что ему для Вас делать нужно будет?
  - Как что? Дом убирать, за покупками ходить. Баню топить. Все, что необходимо по дому. Разве что стряпать я его не заставлю.
  - Это вполне по силам будет. Да и стряпать я его могла бы обучить. А какое содержание положите?
  - Я ваших тотемских цен на прислугу не знаю. Вы уж сами скажите, сколько такая работа стоит.
  * * *
  Я заканчивал свой легкий первый завтрак кулебякой с рыбой и ряженкой, когда приоткрылась дверь, и Никита сказал:
  - К Вам посетительница. Пускать? Или пусть подождет?
  - Да уж, - сказал я, - нечего мне в рот заглядывать, когда ем. Пусть подождет. Ну, если это не Анна Саввишна.
  - Нет, это не Анна Савишна, - сказал Никита и прикрыл дверь.
  Дожевав последний кусок и запив все остатками ряженки из небольшой кринки, встал, подошел к двери и, открыв её, сказал.
  - Кому я понадобился с утра пораньше?
  В комнату вошла женщина невысокая, толстая и "сырая", в ярком, цыганском платке и таком же пестром платье.
  - Позвольте представиться, - сказала она, - Евдокия Селиверстовна, первая на Тотьме сваха. Узнала я, что Вы вчера Анну Саввишну ни с чем отпустили, отказались её "товар" смотреть. И правильно. Какая она сваха. Смех один. Дочку свою и то выдать замуж не может. Как говорится: "Сапожник без сапог". А её дочке уже двадцать годков минуло, а все в девках сидит.
  Так как слова из новой свахи лились сплошным потоком, я молча указал ей на стул и сел сам. Ведь неизвестно, когда этот поток прервется, чтобы я мог отправить её восвояси. Не стоять же четверть часа столбом посреди комнаты. А гостья не умолкала:
  - Грех на душу не возьму ее дочку хаять. Хорошая девушка, и скромная, и ладная, и работящая. Так тем позорнее для профессиональной свахи, которой она себя считает, такую девушку замуж не выдать. Вот она к Вам и прибежала - думает, что молодого человека женить проще, чем девушку замуж выдать. Но, как видно, у нее не заладилось. Тут тоже свои хитрости есть. А она все в лоб норовит. Чтобы всё как бы само собою случилось, а ей только вознаграждение получить осталось. Нет, с женихом работать сложнее, чем с невестой, это я точно Вам говорю. Каждый жених намерен наилучший товар получить. Вот Вы, к примеру, скажите, разве согласились бы на абы какую невесту? Ведь Вам самую лучшую девушку хочется? Правда? Правда, что хотите самую лучшую, необыкновенную девушку?
  Возможно, у них, в Тотьме, такие подходы были ещё в новинку. Но в Москве каждый, кто с коммерцией хоть как-то связан, знает этот прием "Трех ДА". Надо заставить потенциального клиента не меньше трех раз сказать "да". Начав соглашаться, он и дальше, скорее всего, будет воспринимать слова продавца благосклонно и согласится на покупку. Я ни на какую покупку соглашаться намерен не был. Потому, воспользовавшись паузой, попробовал перехватить инициативу в разговоре:
  - Нет, не правда. Не хочу я ни самой лучшей, ни какой-то необыкновенной девушки. Мне вообще невеста не нужна. Никакая. Пусть даже самая распрекрасная. Так что Вы не по адресу явились. И не вовремя. Заходите так годков эдак через десять. Может, к этому времени мне захочется семейной жизни. А пока все разговоры о женитьбе меня пугают сильнее Страшного суда.
  - Ну, так каждый молодой человек говорит. А потом как глянет на ту, что изначально была ему предназначена, да тут же и теряет все свои былые страхи. И уже ни о чем более думать не может, как бы поскорее с милой да желанной соединиться. Это хорошо, что Вы за каждой юбкой не бегаете, а именно свою половину ждете. Но и упустить случай её встретить тоже не должны. И себя тем самым обездолите, да и ей, Вам предназначенной, мука в разлуке с Вами жить. Никто Вас с нелюбимой под венец вести не собирается. О чем речь? О том, чтобы Вы нашли именно свою половинку, что до сего дня в ожидании Вас томится.
  - Евдокия Селиверстовна, Вы меня не поняли. Не родилась еще та, что мне в жены предназначена. Или уже родилась, но еще мамкину сиську сосет. Давайте, лет через десять её искать начнем? Хорошо?
  Я встал, давая понять, что прием окончен. Она тоже с неохотой поднялась. Но молчать эта дама не могла.
  - Зря, зря от смотрин отказываетесь. Вас бы не убыло, а вдруг, та самая, не только уже родилась, но и вполне созрела к семейной жизни? И в томлении любовном уже не дождется никак, когда же Вы за ней явитесь?
  Она продолжала тараторить без умолку.
  - А девушки у нас какие в Тотьме замечательные - это видеть надо. По всей Руси чистых русичей почитай и вовсе не осталось. Ведь как говорят: "Поскребите русского и найдете татарина". А к нам сюда, на Русский Север, татары не дошли. У нас почитай все чистокровные русичи. Это тоже ценить надо. А Вы, если не секрет, надолго к нам?
  - Не секрет. Месяца на два, два с половиной. До сентября. Рад был познакомиться. Желаю успехов в Вашем благородном деле.
  Евдокия Селиверстовна неохотно побрела к выходу.
  Но тут я вспомнил, что обещал Анне Саввишне за подбор жилья заплатить как за подбор невесты.
  - Постойте, Евдокия Селиверстовна, - сказал я. - Один вопрос, пожалуй, Вам задам. Скажите, а сколько у вас в Тотьме берут с жениха за найденную невесту?
  Моя собеседница, обрадовавшись продолжению разговора, поспешно вернулась на свой стул, уселась поосновательнее, расставив колени, и эдак, со значением, начала:
  - Вот это правильный вопрос. А то и не поинтересовались, а уже все для себя решили. Вопрос хоть и правильный, и важный, но не простой. Все зависит от того, кто жених и какое приданое дают за невестой. Обычно с жениха берут до пятой части невестушкиного приданого. Больше считается просто неприлично просить. Ну а меньше десятой части от цены приданого тоже вроде как нельзя брать. Вот в таких пределах: от одной до двух десятин от цены приданого.
  К моему случаю это не подходило.
  - Ну, а ежели невеста - бесприданница, тогда как?
  - Тут все от состоятельности жениха зависит. Ежели, скажем, жених доходы от капитала имеет, то это одно, а ежели он служивый и с оклада живет, так совсем другое. С теми, что с капитала живут, с теми проще. Известно, какое в их кругу принято приданое давать. Вот от этого и считают. С теми, что на окладе, по-другому. Меньше чем за его месячный оклад денежного содержания ни одна сваха работать не будет. Ну, а чтобы три оклада просить, так это совсем совести надо не иметь. Вот Вы, к примеру, каким капиталом обладаете, какой он вам доход дает?
  Хитрить и врать мне не хотелось. Все одно, городок маленький, скоро все про меня всё знать будут.
  - Капиталом, не таким уж большим, я буквально неделю как обладаю. Дохода он пока никакого не приносит. Затем и приехал, чтобы хоть какой-то доход с капитала получать. А так я на окладе. Преподаю в гимназии.
  - Так Ваш капитал у нас в Тотьме? Чем же Вы тут стали обладать?
  - Вот об этом пока рано говорить. Хочу со стороны посмотреть, как работает предприятие, совладельцем которого я стал. Спокойно все обдумать, какие тут меры нужны, чтобы предприятие доходным стало.
  - Но я так думаю, что Вы не просто вдруг ценой на услуги свахи поинтересовались? Да? Все-таки хотите здесь семьей обзавестись и корни пустить? Ведь любое производство хозяйского глаза требует. Надо здесь жить, тогда и дело прибыльным будет. Так ведь?
  - Пожалуй, что и так. Но менять Москву на Тотьму пока не решился.
  - А вот я подберу Вам чудо-девицу, умницу и красавицу, так и решитесь.
  - Ну что Вы, Евдокия Селиверстовна, ведь я же говорил - не склонен в брачный союз вступать. От одной мысли, что еще за кого-то отвечать надо будет - оторопь берет. Ни к чему мне это, право слово.
  На том и расстались.
  День прошел в прогулках по городку. Поужинал в полюбившемся мне трактире. Вернулся домой только к вечеру, часу в десятом. Сразу лег спать.
  * * *
  На следующий день к завтраку пришла Анна Саввишна. От угощения - калача и сметаны, отказалась. Ограничилась чаем с вареньем да медом.
  - Подыскала я Вам домишко. Не большой, с мезонином, в тихом месте, с видом на реку. Река сразу под обрывом. Вокруг дома сад. Благолепие неописуемое. Это видеть надо. Ежели ничего срочного нет, можно прямо сейчас поехать дом смотреть.
  Срочных дел у меня не было, и мы поехали.
  Действительно, минутах в пяти ходьбы от реки за плетнем стоял одноэтажный бревенчатый дом с мезонином и балкончиком, на высокой подклети, как принято в северных губерниях, с хозяйственными постройками. Вокруг дома сад. С балкона открывался прекрасный вид: направо и налево домики в яблоневых и вишневых садах, за обрывом раскинулась река, за рекой - леса и поля. Тишина в воздухе, природа великолепная. Я был в восторге.
  В доме жила пожилая пара и удивительной прелести молодая девушка со светлорусыми косами, в белой блузке с высоким воротом, с трогательными тревожными глазами. Она то бралась что-то показывать, то вдруг начинала по-детски смущаться и краснеть.
  Анна Саввишна повела меня в сад.
  - А где же банька? - спросил я ее. - Мне без баньки никак нельзя.
  - Баньку хозяева готовы заказать построить, коли сразу за все лето заплатите. Вот здесь, за сиренью, вполне можно баньку ставить, - сказала она.
  Я согласился, что место для баньки вполне подходящее.
  - А чем это тут все-таки пахнет? - полюбопытствовал я. Действительно, какой-то странный и в то же время знакомый запах меня преследовал с того момента, как мы вышли в сад. Но вспомнить, что это за запах, сам не мог.
  - Это у хозяев коптильня. Вон в том сарае. Они рыбу коптят. Сырую у рыбаков покупают, копченую на рынок сидельцам отвозят. Заработок небольшой, но постоянный, пока река не станет на зиму. Но и тогда многие мужики подледным ловом занимаются. Но Вы не беспокойтесь. Хозяева съедут, никто рыбу коптить не будет, и запах развеется.
  - А сколько хозяева хотят за проживание с меня получать?
  - Ну, этот дом поболее будет, чем комната у Пелагеи Степановны. Стало быть, и стоить должен дороже. С другой стороны, конечно, обслуживание здесь не как в гостинице. Значит, и цена, выше гостиничной, быть не должна. Хотя, конечно, в гостинице разве такой простор? Разве такая свобода, как здесь? За это вполне доплатить можно. Есть за что. Хозяева за собой только маленькую комнатку оставляют, чтобы, значит, иногда приходить, смотреть, все ли в порядке. Сами к родственникам жить на лето переедут. Ну, а ежели и придется им вернуться, то, опять-таки, этой же маленькой комнаткой обойдутся, и на глаза Вам без нужды лезть не будут. Будут тут вам с Никитой покой и раздолье.
  - Ну а сами Вы, Анна Саввишна, как полагаете, сколько должно проживание в таком доме стоить? Ведь и переплатить не хочется, и упускать такое место, честно скажу, жалко.
  - Я бы Вам вот что посоветовала: ежели с Липочкой договориться, ту девушку, что Вы видели, Липочкой зовут, чтобы она дом мыла-убирала, белье постельное меняла, ну, все как в гостинице, то вполне за этот дом можно как за гостиничный номер платить.
  Я должен был признать справедливость её слов. За те же деньги я получал значительно более просторное и спокойное жилье. Без соседей-постояльцев, без портье, горничных, дежурных и швейцаров, от которых толку никогда никакого нет, а одно беспокойство и необходимость давать чаевые. Вот только требование заплатить сразу за все лето меня смущало. Уж очень приличная сумма выходила для разового платежа.
  - А нельзя хотя бы помесячно оплачивать? - спросил я.
  - Нет, если помесячно, то у них денег на постройку баньки может не хватить. Её же надо быстро построить. Да еще, чего скрывать, хотелось бы им быть уверенными, что не удерете после первого месяца, оставив вместо прибытка с ненужной им банькой.
  Пришлось признать справедливость её слов.
  - Ладно, согласен, - сказал я. - Но только деньги мне в банке получить надо. С собою такие суммы носить, согласитесь, не разумно. Что, надо пойти сказать хозяевам, что я согласен?
  - Нет нужды. Я сама им все скажу, рассчитаюсь и прослежу, чтобы съехали без задержки. И насчет строительства баньки тоже сама присмотрю. Лучше вот о чем скажите, как Вы эту "невесту", я усадьбу имею ввиду, находите. Помните наш уговор? Как за невесту мне за труды заплатить?
  - Конечно, помню. Во сколько Вы свои труды оцениваете по поиску этой "невесты"?
  - Полагаю, имею право на надбавку за срочность?
  Я кивнул.
  - Ну, тогда сто рублей было бы в самый раз. Мне так кажется.
  Сто рублей - большие деньги. Но уговор дороже денег. В такую примерно сумму, как я теперь понимал, оценивалась бы работа по поиску мне невесты "моего круга".
  Вздохнув тяжело, и скрепив сердце, чтобы пережить неизбежность крупных расходов, кивнул в знак согласия:
  - Наверное, это цена хоть и высокая, но не чрезмерная. Поехали в банк.
  - Нет, - сказала Анна Саввишна. - Деньги большие. Давайте сначала к страпчему заедем. Пусть наши договоренности на бумаге запишет, чтобы потом разговоров не было, что кто-то не так уговор понял.
  Присяжным поверенным, которого Анна Саввишна называла стряпчим, был молодой человек, моих примерно лет, чернявый, шустрый, в отличном костюме тройке из серой шерсти, что для такой провинции, как Тотьма, было даже и необычно. Он, уточнив детали, набросал проект, зачитал, и, получив наше согласие, отдал своему помощнику переписать каллиграфическим почерком в двух экземплярах. По договору выходило, что Анна Саввишна, действуя в качестве представителя собственницы дома, сдает его в наем на три месяца, а я обязуюсь наем и строительство баньки оплатить при подписании договора. Ну и другие договоренности, насчет уборки и смены постельного белья, и то, что одну комнату хозяева оставляют в пользование за собой, договор также содержал. Расплатившись с присяжным поверенным, поехали в банк.
  В банке я заплатил Анне Саввишне условленную сумму, мы подписали договор и обменялись экземплярами. Прощаясь, она сказала:
  - Баньку начнут завтра же строить там, где вы пожелали - за кустами сирени. Дом тоже за завтра отскоблят, очистят, так что через день сможете въехать. Вещей у Вас, полагаю, не много?
  - Чемодан и саквояж. Остальное все на мне, как у цыганки.
  - Вот и славно. Послезавтра приеду за Вами.
  * * *
  В назначенный срок я переехал на новую квартиру. Следов пребывания прежних хозяев в доме не осталось. Липочка хлопотала с уборкой. Никита помогал. Работа у нее спорилась. Все движения были естественны и грациозны. Трудно было не остановить на ней взгляд. Оживленное свежее лицо, сияющие синие глаза, и заливистый, неподдельный, как будто из самой души смех. На нее хотелось смотреть и смотреть, как на диковинный и нежный цветок. Вечером, когда стало смеркаться, девушка ушла к родителям. Никита поставил самовар, взятый на время в пользование у его матушки Пелагеи Степановны. Я сел чаевничать. В открытое окно залетал с реки ветерок, полный луговых ароматов и речной свежести.
  Вот только после ухода Липочки дом сразу как-то опустел и стал гораздо менее уютным.
  * * *
  Утром, к завтраку, в мой новый дом явилась Евдокия Селиверстовна.
  - Садитесь со мною завтракать, Евдокия Селиверстовна, - сказал я. - Заодно и потолкуем.
  Уговаривать не пришлось. Она села и без стеснения стала есть. На завтрак Никита приготовил яичницу с ветчиной, принес свежие калачи и заварил чай.
  - Да, - сказала Евдокия Селиверстовна с глубоким вздохом, передающим безмерную досаду, - обошла меня Анна! Обошла. Я-то, дура, думала, что я её переиграла, большего добилась. Что это она с носом осталась, а я - на коне. Куда там. Мне такие дела проворачивать ни разу не удавалось. Да и не удастся никогда. Это же раз в жизни такой случай подвернуться может. Вот она его не упустила. А я даже не заметила. Какая же я растяпа. Теперь, с досады, хоть на голове волосы рви, хоть где...
  - О чем Вы, Евдокия Селиверстовна, какая Анна, по какому поводу досада?
  - Какая Анна? Да та самая, над которой я третьего дня насмехалась, как над неумехой и неудачницей, Анна Саввишна Ваша. Надо же, как все разнюхала и к своей пользе обернула. Ну, мастерица! Теперь-то, осенью, дочку без труда замуж пристроит. С таким приданым такую ладненькую с руками оторвут. Это я Вам точно говорю. Я наш рынок невест знаю. Не первый год этим занимаюсь.
  Потом, как бы спохватившись, несколько раз перекрестилась, приговаривая:
  - Господи милостивый, прости дуру безмозглую. Опять хвастаюсь. Не впрок мне Твоя наука. Наказал Ты меня за прошлое бахвальство. Нет, не наказал, а вразумил. Да все мне не в пользу - опять за старое.
  - Так что произошло, Евдокия Селиверстовна, объясните толком? - попросил я.
  - Да похоже, только Вы ещё ничего не знаете. Весь город сегодня только об этом и говорит. Вот этот дом, который Вы на лето сняли, и заплатили сразу за все лето, Анна Саввишна, вот уж Лиса Патрикеевна, у прежних хозяев за Ваши деньги совсем выкупила и на дочку свою, Евлампию, уже оформила. Вот как дела делать надо. Из ничего - дочке приданое. Совсем неплохое по здешним понятиям. Ведь при доме коптильня, которая хоть и не очень большой, но вполне осязаемый доход давала, и будет давать.
  "Ну и ну! - подумал я. - Действительно неплохую операцию Анна Саввишна провернула. Вот у кого надо поучиться свои дела обделывать". Но сказал другое:
  - Не завидуйте. Зависть до добра не доведет. От нее только муки душевные да неразумные поступки.
  - Да я и сама это понимаю. Только как этих мук избежать, коли так опростоволосилась? Боюсь, что и это еще не всё. Если она Вас на своей дочке женит, то мне вообще здесь, в Тотьме, заказов не видать. Все только к ней обращаться будут. Не зря же она к Вам ее приставила.
  - Кого приставила? - не понял я
  - Как кого, дочку свою, Липочку. Кстати, что это ее не видно? Или от меня прячется? Если прячется, то напрасно. Знаю, да все уже знают, что она здесь с Вами жить будет.
  - Не живет она здесь. Домой ночевать ходит.
  - Вот как? Значит точно, хочет женить.
  * * *
  Дальше дни замелькали быстро. С помощью того присяжного поверенного, который составлял нам с Анной Саввишной договор, вывели на чистую воду Луку Степаныча. Через суд взыскали с него уворованную прибыль. Возвращать похищенное он не стал, и мне присудили его дом с земельным участком. Но переселяться из дома, где за порядком присматривала Липочка, не хотелось. Нравилась она мне. Да и чего переселяться, когда за аренду уплачено по сентябрь?
  Завтрак мне готовил Никита. А обед они вместе с Липочкой стряпали. Потом мы с Липочкой садились обедать, а Никита нам прислуживал. После обеда вели разные беседы, я рассказывал о тех местах, где успел побывать, а она мне о Вологодчине, примечательных местах, нравах и обычаях.
  Я быстро привязался к девушке. И если с утра ее не было, начинал переживать, не случилось ли что. После ужина она всегда возвращалась ночевать к матери. Я как-то спросил:
  - Липочка, зачем на ночь глядя из своего дома куда-то идти?
  - А это, - отвечает, - чтобы ни Вас, ни себя во искушение не вводить. Любы Вы мне. И Вы это знаете. Тут и до греха недалеко. А грех этот и Вам, и мне, ежели здраво рассудить, без надобности.
  В ее больших голубых блестящих глазах читался вопрос.
  Сделать ей предложение я так и не решился. Уж сам не знаю почему. И хороша была, и по сердцу пришлась, а вот гляди ж, так и упустил. Сглупил по молодости. Представлялось, что самое важное еще где-то впереди, а здесь и сейчас все хотят меня использовать к своей выгоде. И надо быть осторожным. Перед сентябрем, дня за два, уехал в Москву. Мы пробовали переписываться. Но в суете городского быта писать особенно некогда. Да и не о чем. Обычно люди ухитряются терзать себя тысячью мелочей, и только потом спохватываются: а ведь это и было счастье.
  Прошло уже почти десять лет. К ней, наверное, сразу начали свататься женихи. Еще бы, невеста завидная - и дом, и сад, и нрав хороший. Полагаю, давно замужем. Уж и детишек пяток имеет, не меньше. А вот любит ли ее муж, относится ли так же трепетно, как относился я - не знаю. Не уверен. У них там нравы простые. Муж - хозяин и бабе, и детям, и домашней скотине. И относится к ним примерно одинаково. Со мною, небось, счастливее бы жила. И моя жизнь больший смысл имела бы. Да разве теперь поправишь? Понял я, что прошлое никогда не воротится, нигде его не отыщешь, пропало оно.
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"