Собакин Тимофей : другие произведения.

Никогда. Навсегда. Одной жизни мало

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

  Памяти Полины
  Никогда. Навсегда. Одной жизни мало
  ...мужество, и горечь, и жажда жизни, воля выполнить свой
  долг, отчаяние, надежда и загадочная скорбь тех, кто смолоду обречен на
  смерть.
  Эрих Мария Ремарк. "Три товарища"
  Пролог
  Вечность. Многогранное слово, которое заставляет кое о чем задумываться. не о том, что будет завтра и было вчера. а о том, что будет тогда, когда меня не станет. это на самом деле сложно себе представить. ведь, временами кажется, что до твоего рождения мира не существовало, или все было совершенно по-другому. или, что с твоим уходом, и мир исчезнет. представить себя прахом, а мир - продолжпающим существовать...как вообразить себе, что ты не вечен, что рано или поздно Она придет. кто она? да понятно кто...
  
  
  
  а что, если жизнь уже закончилась? что, если тебя больше нет, но ты продолжаешь себя ощущать в этом мире? что, если ты призрак? имеешь ли ты права в этом мире?имеешь ли ты право любить?имеешь ли ты право жить?...
  
  
  
  существование за гранью. что там на самом деле? что ты видищь там?
  
  
  
  ведь...это вечность...или...Бесконечность? что скрывает знак перевернутой восьмерки? что длиннее чем бесконечность? можно ли ее пережить? и...любовь...как любить, если тебя уже нет, когда...
  
  
  
  ...когда ты умираешь...
  
  
  
  ...когда в самый последний момент, когда ты верищь в ЕЕ (понятно, чье) существование, ты...любишь...
  
  
  
  и тогда ты понимаешь, в чем самая страшная проблема человека: одной жизни мало. Целой жизни мало для настоящей любви...
  
  Говорят, что Призраком ты стаешь тогда, когда сам осознаешь свою безысходность, что это не просто неизлечимая болезнь. Это нечто большее, чем физическое умирание. Прежде всего, умирает твой разум, а это самое страшное, когда больше нельзя думать и представлять...
  Может, в моем случае именно так и должно было быть, но произошло все по-другому. Я стал призраком в тот момент, когда узнал причину необычайно сильной боли в голове. Не язва, как я себя тешил. Неоперабельный рак мозга. Я не врач, никогда не учил медицину, и раньше почти не слышал слово "неоперабельный". Но теперь я знаю об этом почти все. Не потому, что где-то прочитал. Нет, я просто прочувствовал.
   - Это неоперабельный рак мозга, - сказал доктор, внимательно на меня посмотрев, - собственно, мы редко говорим пациентам их окончательный диагноз, переживая за их психику. Но, видимо, тут особый случай, Слава.
   - В чем же он заключается, Иван Прокопьевич? - спросил я.
   - В том, что ты не просто мой пациент, ты сын моих... учеников.
  Он хотел сказать - лучших учеников, но промолчал. Я не знаю, почему именно, но мне кажется, что он хоть немного, но дистанцируется от меня. В противном случае, ему пришлось бы мне сочувствовать, а это не его этика.
  Мои мама с папой долгое время учились у профессора, в какой-то мере, их можно назвать его лучшими учениками. Учились они и в самом деле хорошо, подавали огромные надежды. А, кроме того, симпатии им придавало то, что они оба всегда были вместе, как бы дополняя друг друга. Кто знает, каких высот они достигли б, если не одно маленькое обстоятельство. Я. Наука требует больших жертв, в медицине, онкологии, это особенно чувствуется. Прогрессирующая отрасль, она занимает много времени на свое изучение. Когда же появился я, много времени было упущено на воспитание и тому подобное. Они принесли в жертву науку ради меня, хотя могло бы быть и наоборот. Я не думаю, что профессор все еще держит зло на них. Нет, он прекрасно понимает, что на пути счастья наука не должна стоять. И все же, скорее всего, он был разочарован.
  Как бы там ни было, теперь я стал его пациентом, и это смущало его.
   - Понимаешь, Слава, не знай я тебя с пеленок, мне, может, и легче было бы говорить это, но ты все же особенный. Ведь, оглашать смертный приговор близкому человеку, куда тяжелее, чем самому себе. Может, в жизни каждого врача наступает такой момент. Для меня он наступил тогда, когда мне дали результаты анализов. Крепись, сынок, ничего хорошего я тебе сказать не могу. Это рак, неизлечимая его форма. Операция не просто не поможет: почти всегда в таких случаях пациент умирает под скальпелем.
   - Я умру? - в моем голосе не было обреченности или истерики. Я находился где-то далеко отсюда, не совсем вникая в то, что он говорит.
  Если бы вникал, то не задал бы этого вопроса. Он застал Прокопьевича врасплох. Все же не нужно было этого говорить. Получается, что ему пришлось оглашать приговор дважды.
   - Сынок, пойми меня правильно. Я сделаю все возможное, чтобы спасти тебя. Но врать я не хочу. Это практически конец. Вполне возможно, что мы лишь облегчим страдание, но в финале...
   - Я знаю, что в финале, Иван Прокопьевич. Не нужно лишний раз об этом говорить...
  Несколько секунд мы молчали. Он хотел что-то сказать, но толком не знал, что нужно говорить. Я должен был что-то спросить, но единственный вопрос, который вертелся у меня на языке, был очень непрост, чтоб его задавать.
  А что делать еще, если не знать самого главного?
   - Сколько мне осталось?
  Он даже не глянул в мою сторону. Он повернулся к окну и сделал вид, что что-то там разглядывает на улице. Отвечать ему было непросто, но я, наверное, смотрел ему в спину таким испепеляющим взглядом, что он не выдержал.
   - Месяц, максимум полтора. Большую гарантию я дать не могу.
  Значит, у меня тридцать дней. Что ж, я рассчитывал на год или два. Вот так вот.
   - Как все будет происходить? - спросил я, осмелев. Не то чтобы мне было все равно, но если уж умирать, то я имею право знать, что меня ожидает.
   - Сложно сказать. - Ответил он, повернувшись ко мне. Глаза его были красными, и он упорно прятал их от меня. Неужели он готов расплакаться? Не верю. У каждого человека это происходит по-разному. Мне даже сложно сказать, что происходит с человеком, у которого рак...Какое слово...Он...увядает, что ли. Медленное угасание с периодическими приступами острой боли. К концу она будет становиться сильнее, но ты к ней привыкнешь, и за счет этого тебе станет немного легче...- он смутился - в физическом плане, я имею виду. Извини.
   - Не извиняйтесь, я понял, о чем вы хотели сказать. Так я буду проходить процедуры какие-то?
   - Вообще-то, мы ложем таких пациентов на койку, но, как по мне, это бессмысленно. Человек все равно умирает, ему не становится легче, а последние дни свои он проводит в четырех стенах...
   - Значит, вы меня не будет класть?
   - Если ты сам этого не захочешь.
  Мы снова замолчали. Спрашивать больше не о чем было. Я теперь знал, что со мной, но разум по-прежнему в это не хотел верить. Он ничего такого не говорил, вроде: нет, этого не может быть, я так молод и еще хочу жить...Все это он говорил потом, а в этот момент я смотрел на все глазами спокойной обреченности. Это конец. К чему еще целый месяц мучения, если все равно там - за чертой, ничего нет. Зачем жить?
  Пришло время прощаться. Каждые три дня я должен был приходить сюда, в раковый центр. Профессор пообещал, что сделает все, чтобы облегчить мои страдания. И слово свое он намерен был держать.
  Уже в дверях, стоя к нему спиной, я спросил о том, что меня мучило намного сильнее, нежели рак желудка:
   - Иван Прокопьевич, - спросил я, - если бы мои родители были живы, было бы вам тяжелее оглашать мой приговор?
  Я по-прежнему стоял спиной к нему. Но, клянусь, я словно почувствовал, что смотрит не в спину мне, а куда-то в пол. Так прошло несколько минут.
   - Иван Прокопьевич, вы жалеете сейчас о том, что их нет.
   - Я много лет тоскую по ним, и отдал бы все, лишь бы вернуть их. Но сегодня я впервые рад, что их не стало. И ты сам знаешь почему. Прости, это не кощунство, это...
   - Я знаю, что это, - сказал я и вышел, закрыв за собой дверь.
  
  1
  Отвратительная жидкость текла по моему пищеводу и попадала прямо в желудок. Это была не просто водка. Самый настоящий спиртяга, плохо разведенный, от того горло мое он жег ничуть не меньше, чем опухоль в голове.
   Сколько себя помню, водку пил всего несколько раз в жизни. Первый раз, если не ошибаюсь, классе в восьмом на празднике восьмого марта. Да и то, не водка то была, хотя тогда нажрались все, как только могли. То была суббота, мы собрались почти всем классом и конкретно гульнули. Кто-то привез бидон бражки. Как можно догадаться, этого хватило. Тогда я чуть не умер. Рвало меня три дня, и, слава богу, Иван Прокопьевич не заложил меня родителям, когда меня привели в больницу. Сказал, что сильное пищевое отравление.
  Потом, помню, пил на выпускном. Выпил немного, но мне много и не надо было. Нет, я не нажрался и не опозорился тогда. Нет, выпил немного, и понял, что хватит.
  Зато оторвался через пару месяцев, когда поступил в университет. Там уж сам бог велел пить. Сколько выпили, не помню, но мама говорила, что всего пойла было литров восемь-девять.
  В последний пока раз пил на собственной свадьбе. Опять же, немного. Держался как-то. Не мое это, вот и не злоупотреблял никогда водкой. Все больше как-то мартини да красное вино.
  И вот теперь я снова напился. В последнее время я слишком много пью. Не потому, что стал алкоголиком. Это для того, чтобы не чувствовать адскую боль в голове. Раньше такого не было, но теперь мне все чаще кажется, что внутри головы кто-то поселился и теперь живет там, постепенно съедая мой мозг. Из-за этого я уже несколько ночей не сплю, практически ничего не ем и ничего практически перед собой не вижу. Побочный эффект - кратковременная слепота. Солнечный свет меня пугает. Он режет глаза.
  Прежде водка помогала, но сегодня произошло то, чего я больше всего боялся. Организм не стал ее больше принимать, и вся она шла назад. Я попробовал выпить вина, но с тем же успехом я мог выпить вишневого компота. Про более слабые напитки я не говорю. Сегодня пришлось брать медицинский спирт и вливать в себя.
  Я заорал, как только мог от нестерпимой боли в горле. Клянусь, я никогда не согласился бы на подобное, если бы не эта боль в голове. Только таким образом я мог заглушить ее. Пусть уж лучше огонь в горле, чем этот молот...
  Меня замутило и в глазах ненадолго потемнело. Я никогда не пил спирт, и понятия не имел, сколько его пить надо. Видимо, я выпил чересчур много.
  Ноги подкосились моментально, но я, не помня себя, во второй раз глотнул спирт. В этот раз горло болело не так сильно, но желудок буквально взвыл. Стоять на ногах я больше не мог. Потому повалился на пол. Вы не поверите, но в этот момент у меня не было сил даже перевернуться на бок.
  Я тяжело дышал, умоляя бога только об одном - чтоб он дал мне возможность уснуть. Во сне я не чувствовал боли...
  Но уснуть я не мог. Сквозь тяжелое дыхание, я слышал, как ноет желудок. Живот мой втянулся, и почти перестал существовать. То же самое было и с щеками. Они впали и просто не были видны. Зато хорошо выделялись скулы. В те редкие моменты, когда я смотрел на себя в зеркало, я казался себе похожим на Чикатило...
  Двадцать восемь дней. Четыре недели.
  Я держался из последних сил. В желудке не было ровным счетом ничего, кроме водки и спирта. Что еще там могло быть? Однако желудок настойчиво просил к унитазу.
  Я не намерен был сдаваться так быстро. Буквально на ощупь я взял пузырек, но, к своему удивлению, обнаружил, что это не жидкость, а что-то другое. Таблетки.
  Где-то на инстинктивном уровне я понял, что это: клофелин. Уже не помню, как он у меня оказался, а только мысль, которая мелькнула у меня в голове, перебила разом все сомнения. Да я и не думал вовсе, моментально все решил.
  Приподнявшись на колени, я все же нащупал второй рукой пузырек со спиртом. Открыл банку с клофелином и, не считая, бросил в рот почти все, что там было, одновременно запивая это дело спиртом.
  К чему мучения? - думал я. Лучше уж оборвать все разом. Что-то удерживало меня раньше от такого шага. Вряд ли это был страх. Мне теперь сам дьявол не страшен. Наверное, просто боль не так сильно донимала. Она не была такой, как в этот вечер. Теперь я был готов к тому, что должно произойти через несколько минут. Просто уснуть. Никакая боль не победит банку клофелина...
  Меня вырвало еще до того, как спирт оказался в желудке. Что там такое лезло наружу, я не помню. Это было отвратительно - мое тогдашнее состояние. Даже сложно описать этот ужас. Тошнота, резкая головная боль, мертвое горло.
  Но самое главное - обида оттого, что даже теперь, когда уже плевать на все, ничего не можешь с собой сделать. Даже убить себя. У меня потекли слезы из глаз.
  Я повернулся на спину и стал смотреть в потолок. Не знаю, что я мог там увидеть, а только я видел Ирину. Сегодня, почему-то, я увидел не Майю, а свою бывшую жену.
  
   - Ты смотришь каким-то особенным взглядом. - Говорила мне Ира после того, как мы выпили вина и стали разговаривать, смотря друг на друга.
   - Может, это от того, - предположил я, - что я выпил.
   - Нет, я говорю не об этом конкретном моменте. Ты всегда смотришь по- особенному.
   - Интересно, как же? - Не знаю, к чему она клонила, но было весьма забавно, я решил немного поиграть с ней.
   - Ты смотришь оценивающе...
   - ...Так смотрят руководящие работники, милиционеры и незамужние жен...
   - Перестань, Славка, я же серьезно, а ты не придумал ничего другого, как вспомнить кино.
   - Ну так похоже ж ведь!
   - Слава. Ты действительно смотришь оценивающе...
   - С чего ты взяла?
   - Я же вижу, как ты смотришь.
   - И как?
   - Ты смотришь исподлобья, чуть наклонив голову набок, и прямо в глаза...
   - Ну и что?
   - Что ты оцениваешь во мне, в людях?
   - Тебе это действительно интересно? - спросил я.
   - Интересно.
  Я немного подумал.
   - Я пытаюсь понять, о чем ты думаешь.
   - И как, по-твоему, о чем я думаю?
   - Понятия не имею. Мне все хочется спросить тебя, но у меня не хватает смелости...
   - По-твоему, я говорю одно, а думаю совершенно другое?
   - Я этого не говорил, но временами у меня складывается такое впечатление, ведь это ты по-особенному смотришь!
   - Ну, значит, мы стоим друг друга...А что, если я скажу, что говорю то, что думаю?
   - Я тебе не поверю.
   - Я такая коварная?
   - Ты такая красивая. А красивым женщинам верить нельзя.
  Ира и в самом деле была красивой. Дело не в какой-то особенной ее черте лица, фигуры. Все в комплексе. Она из тех женщин, которые обладают холодной, ледяной красотой. Глаза не грустные - они строгие и серьезные. Губы плотно сжаты, словно говорят: поцеловать их можно лишь тогда, когда они сами того захотят. И брови, словно две дуги, - они были не просто так, они подчеркивали эту строгость, эти молнии в глазах.
  Хотя, не за эти глаза и не за брови она мне нравилась. Может, дело в характере. Она умела быть разной. И доброй, и строгой, и нежной, и холодной. Будь это игрой, я быстро привык бы к ней, потерял интерес. Но игрой это не было. Все совершенно естественно: если она строгая, то оттого, что сердилась. И так далее. Но не дай бог ее разозлить...Нет, не стерва. Просто строгая. Вот так.
   - Чего же ты притащил меня в этот ресторан, если мне нельзя доверять?
  Мы и в самом деле сидели в ресторане. То был особый вечер, а потому и обстановка должна была быть соответствующей. Без всей этой фигни со свечами, оркестром...Пускай будет только вино, она, я и ночной город. В это время, как нам повезло, больше не было посетителей, а потому нам никто не мешал. Крыша, терраса. Я постарался создать подходящую обстановку.
   - Ну, допустим, я решил тебе полностью довериться.
   - Именно потому мы на крыше? Сколько под нами этажей?
   - Двадцать восемь. Это самый высокий ресторан в городе.
   - Но для чего?
   - Для того, чтобы сказать тебе кое-что.
   - Что же?
   - То, что я люблю тебя.
   - Она улыбнулась искренней улыбкой.
   - Я это знаю, Слава, ты говорил мне это, я тоже тебя люблю...
   - И то, что я хочу видеть тебя своей женой...
  
  Я закрыл глаза и больше не видел Ирину. С тех пор, как она ушла от меня три месяца назад, многое, если не все, полетело в пропасть. И не только мое здоровье. Как мне кажется, не может быть простым совпадением то, что Ира ушла, а опухоль в моей голове поселилась. Я сильно переживал ее уход, перенервничал...Хотя, конечно, дело может быть совершенно в другом.
  Ира стала моей женой, по ее словам - с радостью. Я не сомневаюсь в ее искренности, тогда она действительно говорила правду.
   А вот потом...Потом началось постоянное вранье, которое терпеть было невозможно. Вроде и по мелочам, но она постоянно говорила неправду. Словно, по-другому нельзя было. Ну зачем, в самом деле, говорить, что едешь к родителям, ежели на самом деле прешься к подружкам? Мне-то какая разница, это не принципиально.
  Еще позже Ира стала открыто врать по поводу того, что любит меня. Человек чувствует, что его обманывают, говоря "я люблю" без искренности. Вот и я не дурак. Почувствовал. Может, дело в привычке было. Кто ж теперь разберет? Ну не хотела она бросать все...
  Пока не появился другой мужчина. Его появление я почувствовал мгновенно и не стал устраивать сцен. Прямо спросил. Она прямо ответила, после этого мы разошлись.
  Только вот...Что-то заставляет меня видеть Иру в самые тяжелые моменты болезни. Видимо, не так все просто...
  
  С каждым новым днем приступы стали повторяться все чаще и все нестерпимее. Глушить боль спиртным я больше не хотел, еще меньше мне хотелось глотать всякую гадость для того, чтобы отправиться на тот свет. Парадоксально, но мне почему-то не хотелось умирать именно сейчас. Если я не умер этой ночью, то, может, есть смысл пожить еще. Доктор что-то говорил о том, что боль станет привычным делом, но за первые пять дней я не успел к ней привыкнуть.
  
  Я сидел в приемной доктора и молча смотрел в стену. Обычные серые обои с зайцами из мультика. Я был, словно в трансе и просто не мог сразу понять, что это за обои и откуда они мне знакомы. Вот просто в прострации...
  Только спустя минут пятнадцать до меня дошло: точно такие же обои висели в моей детской комнате двадцать лет назад. Помнится, всегда, перед тем, как уснуть, а без света в первые годы жизни я не засыпал, долго пересчитывал этих зайцев. Вернее, мне казалось, что пересчитывал, ведь тогда считать я еще толком не умел, потому в моем понимании перечитывать означало пройтись глазами по этим зайцам. Не знаю, почему это так четко отбилось в моей памяти, а только каждый раз, когда я вспоминаю дом, всегда первым делом представляю не маму с папой, а этих несчастных зайцев. Потом я почти каждого из них, к которому мог дотянуться изрисовал фломастером. Потом обои переклеили, и зайцев не стало.
  Вспоминая теперь то время, я невольно понимаю, что многое потерял уже тогда, в возрасте пяти лет. Что-то с самого начала пошло не так, и детства, как такового у меня не было. То есть, были игрушки, развлечения, потом школа...Но какого-то осознания себя ребенком не было и в помине. Мои родители, всегда такие серьезные, казались мне каким-то образцом, к которому стоит тянуться и подражать. Они редко позволяли себе улыбаться, потому и мало смеялся. Понимаете, даже какого-то элементарного чувства юмора не было...В другом я старался подражать родителям, когда все воспринимал с хладнокровным равнодушием. "Ты получил двойку, Слава? - говорил папа абсолютно безэмоционально. - Хорошо, сегодня гулять не пойдешь, будешь учить уроки на завтра и послезавтра..." Они никогда не кричали на меня. Сколько себя помню, у нас никогда не говорили громче, чем при тихой беседе. На крик никогда не срывались. Это передалось мне в наследство.
  А ведь на самом деле все должно было быть по-другому, как мне кажется. Получил двойку? Ну, дать подзатыльник, этого было бы достаточно. Запрет на игры таил в себе куда более злое наказание. И проявлялось оно в том, что уже годам к десяти я потерял всякий интерес к игрушкам, улице, развлечением. Мне просто этого не хотелось. Вместо этого я погружался то в книги, то в телевизор. Наверное, я должен быть благодарным родителям за то, что они воспитали меня без битья неглупым, в общем-то, человеком. Но, почему-то, я такой благодарности не ощущаю.
  Но больше всего мне хочется упрекнуть моих покойных родителей за мои сны. Какие-то странные и непонятные, мне все мое детство снились раковые опухоли. Я видел их в виде лохматых и зубастых существ, которые пожирают человека изнутри. Столько раз я слышал слово "рак", что буквально привык к нему. По ночам этот рак, с клешнями, приходил ко мне во сне. Это на самом деле ужасно. Не рак, снившийся мне, а сам факт того, что был лишен нормальных снов...Многое я бы сейчас отдал за то чтобы в детстве мне снились нормальные сны...
  Из кабинета вышла какая-то девушка и прошла мимо меня. Глаза ее были очень печальны, и, казалось, смотрела она этими глазами куда-то сквозь стену. У многих людей такое бывает, что их взгляд, кажется, не сфокусирован на чем-то конкретном, а смотрит в никуда. Ростом она была чуть пониже меня, волосы собраны в хвост.
  Тогда я обратил внимание первым делом на лицо волосы рост, но не увидел другого. Ее руки. Может, я просто не привык к тому, чтобы смотреть на руки человека, вот и тогда не глянул. Потом, чуть позже, я увидел, что кончики пальцев покрыты черной сажей. Словно она таскала угольки...
  Как я сказал, она прошла и даже не глянула на меня. Она вообще никуда не смотрела, и, если б не двигалась так уверенно, можно было бы подумать, что она слепая.
  Я смотрел ей в спину и не сразу услышал, как доктор зовет меня.
  
   - Наверное, это реакция мозга на то, что в нем происходит.
   - О чем это вы? - спросил я.
   - О рассеивании внимания.
   - О чем?
   - Ты не сразу меня услышал, когда я тебя позвал. Мне пришлось позвать тебя четырежды.
   - Простите...
   - Не извиняйся, это не твоя вина. Как ты себя чувствуешь?
   - Честно?
   - Ну, разумеется. - Не понял он чувства юмора.
   - Если честно, то отвратительно. Я почти не сплю и не ем, а в голове такая боль, что хочется эту голову оторвать.
  Он молчал, а я продолжал:
   - А еще мне все чаще хочется напиться до чертиков, чтобы поскорее уснуть, потому что терпеть это, уже нет сил.
   - Не надо пить, это тебе навредит...То есть...
  Но было уже поздно, сказанного не воротишь. Я бы мог разразиться такой тирадой по этому поводу, но у меня элементарно не хватало на это сил.
   - Вы думаете, меня это пугает? Вы понимаете, что в сейчас такие слова либо смешат, либо раздражают... " -Вас в каком гробу хоронить? - Дайте подумать...значит так, цинковый дольше сохраняется, а деревянный полезный для здоровья..."
   - Не паясничай. Я хочу тебе помочь. Если я говорю, что алкоголь тебе может навредить, то так оно и есть.
   - Да? И каким же образом?
   - Здоровее ты не станешь, а боль будет лишь усиливаться...Послушай меня, через несколько дней пойдет обратный процесс и тебе немного полегчает.
   - С чем это связано?
   - С омертвением клеток головного мозга, с замыканием и умиранием нервных окончаний.
   - То есть я вообще ничего не буду чувствовать?
   - Нет, будешь, но в некоторой заторможенности процессов. Словно в тебя вкололи снотворное, и ты постепенно засыпаешь...Ой, черт!
  Он схватился за голову.
   - Что такое?
   - Перед тобой тут была одна девушка. И она кое-что забыла у меня.
   - Что?
   - Сумочку. Я попросил ее положить сумочку, чтоб та не мешала, и вот...
   - Может, ее можно догнать?
   - Но я не побегу за ней, у меня просто сил не хватит...
   - Может, у меня хватит?
  
  Она шла, совершенно не спеша по больничному парку, и все так же никуда не смотрела. Вернее, как мне показалось, она смотрела не прямо перед собой, а куда-то туда, куда мой взгляд, например, достать не мог. Было такое ощущение, что она ни о чем даже не думает, а если и думает, то вовсе не о том, что происходит вокруг. Не замечала она ни деревьев, ни неба, ни солнца, ни того сумасшедшего пения птиц какое бывает лишь в мае. Ведь, когда я несколько раз окликнул ее, она не услышала. Тут же я вспомнил о том, что только что и сам не услышал глосса доктора, когда он звал меня.
  Наконец, я догнал ее и поравнялся с ней. Она на удивление спокойно это восприняла, словно ждала, пока я догоню ее.
   - Вы...забыли это у доктора, - сказал я, едва дыша, - думал, что не успею вас догнать...
   - Моя сумочка? - сказала она удивленным, но в то же время достаточно спокойным и в какой-то мере равнодушным голосом. Так, словно точно так же знала, что я вот сейчас прибегу к ней и отдам ее сумочку. - Спасибо. Я и думать о ней перестала, а вы кто?
  Вот так вопросик? Нет, конечно, рано или поздно можно было задать его, но я не ожидал так скоро...
   - Да, в общем-то, никто, пациент доктора Петрова, а вы...
   - Я тоже, уже три недели хожу к нему каждые три дня.
  Что? И она тоже? Мне казалось несправедливым то, что я в достаточно молодом возрасте заболел, но мне уже было почти тридцать, а эта девочка...Сколько ей? Восемнадцать, двадцать? Раньше говорили, что рак поражает лишь пожилых людей, потом - тех, кому от сорока, теперь же эта болезнь убивает даже младенцев.
   - А вы...
   - Какие-то разрушения в мозгу, говорят, оперировать нельзя...
  Господи, она говорила это так, словно рассказывала о своей собаке, у которой завелись блохи! Равнодушие? Или...Может, безысходность?...
   - У вас тоже? - весело прощебетала она.
   - Да...- я был немного смущен, но она, видимо, уже забыла эту тему, или поспешила ее сменить. Хотя, глядя на нее, я не был в этом верен, слишком уж беззаботно она выглядела для того, чтобы чувствовать конфуз.
   - Как вас зовут? - мы продолжали идти по парку, и только много позже я понял, что тогда мы шли по кругу. Не думаю, что она преднамеренно выбрала этот путь. Скорее, это получилось спонтанно.
   - Вячеслав...Слава, я не привык к полному имени...
   - А я - Майя Синицына. Можно, просто Майка или Белка.
   - Почему Белка?
   - Прозвище такое, в школе дали. Непоседой всегда была...
  Ну, то, что она была непоседой, было где-то даже очевидным, учитывая то, как легко она могла поменять тему для разговора. Как я потом убедился, настроение у нее тоже менялось весьма часто. Хотя, разумеется Белкой я ее не звал. Не то прозвище. А вот Майя...
   - Это потому, что вы родились в мае?
   - Нет, я родилась в августе, меня так назвали просто потому, что это красивое имя...
  Обычно ведь как бывает, называют человека в чью-то честь, а тут потому, что имя красивое и редкое.
   - Очень приятно, Майя. Куда вы направляетесь?
   - А вы?
   - Ну, вообще-то, я никуда не собирался направляться, просто так вышло, что побежал за вами...
   - Я никуда не направлялась. Просто гуляла по парку мнге нарвится гуля здесь воздух очень чистый, от него отдыхаешь. И кроме того, тут очень легко рисуется.
   - Вы рисуете?
   - Да...Вы не поверите, но никогда в жизни не рисовала. Вот просто не брала карандаш в руки, а если и брала, то ничего не получалось. Я совсем не творческий человек, даже почерк у меня какой-то корявый. А тут вот как-то схватилась за карандаш, начала выводить линии, потом соединила. Одну, вторую, третью, получился цветок. Потом это настолько увлекло, что теперь я почти не могу без карандашей и бумаги. Все рисую что-то. То, что вижу перед собой: мосты, памятники, церкви, деревья. Если бы мне сказали, что это возможно я бы не поверила... А вы чем занимаетесь?
   - Я переводчик. Беру тексты на дом и перевожу на заказ.
   - И какими языками вы владеете помимо русского?
   - Английский, немецкий, испанский, немного французский. До последнего времени занимался изучением японского и финского...
   - И что же? Почему не занимаетесь?
  Потому что помру скоро, смысла в изучении больше нет! Естественно, этого я ей не сказал. Мне вообще не хотелось касаться темы моей болезни, так что я увернулся от прямого ответа:
   - Да так, решил отдохнуть немного...Вы не желаете перекусить. Я подумал, что, может быть, после такой прогулки можно было пригласить вас в какое-нибудь кафе...
   - Тут есть одно неподалеку...
  
  2
  Я из всех сил старался перебороть головную боль. Улучшения не было, несмотря на то, что говорил доктор. Прошло тридцать два дня, следовательно, из тех четырех с небольшим недель, что мне были отведены, я прожил четыре с половиной. Для меня они тянулась, словно столетия, не меньше.
  Огромные тиски сжали мою голову и не хотели отпускать. Внутри что-то звенело противным звоном, а уши горели, как при температуре. Собственно, я уже почти сутки сильно температурил, но я не обращал внимания на жар. Это было собственно, почти ничто, по сравнению с тем, что происходило с остальным организмом. Я почти высох, так, что превратился в щепку, которую уносит ветром. Когда я в последний раз ел? Не помню, кажется дня три тому назад. Или неделю...Теперь для меня время исчезло. Вместе с болезнью пришла непонятная тягучесть минут, когда они словно застывают на одном месте, каменеют. Неужели это и есть вечность?
  Курить...Миллион сигарет, даже. Когда одна способна убить...Жить? А зачем, какой в этом смысл, когда нужно умереть...Когда хочется умереть...
  Просто не жить...Майя. Теперь так далеко, с ней было легче, но почему же она ушла? Почему так быстро...
  Удар, еще удар по голове, молот все сильнее бьет по ней.
  Я наклонился, чтобы взять пузырек с таблетками, внутри оставалось восемь таблеток, ровно на два раза, но я не мог терпеть и бросил в себя все, чо там было. Улучшение не наступило.
  Молот превратился в бур и теперь дырявил меня насквозь. Потом и его не стало, зато пришел червь, который пролез в образовавшуюся дырку и начал грызть меня...
  Комната превратилась в одну узкую стенку, которая наваливалась на меня. Я закрыл лицо руками, но все рано почувствовал, как стенка падает прямо на меня.
  Каким-то образом я оказался возле кровати. Ползком, на карачках я несколько минут лез к ней, пока не...Снова молот...Пусть уж лучше так, чем этот червь...Какой же разной бывает боль на самом деле...
  
  Собственно, улучшение наступило спустя неделю после того, как я узнал о болезни. Это произошло весьма предсказуемо, но доктор предупредил, что на заключительной стадии боль вернется, и что она будет куда сильнее, чем в самом начале.
  Следовательно, это конец, заключительная фаза будет тянуться несколько дней, после этого... Несколько дней, почему так долго?
  Я закрыл глаза. Майя...
  
   - Наверное, я должна была родиться в мае, - сказала она, потягивая кока-колу из трубочки, - не зря ж меня так назвали...Мне кажется, имя очень сильно влияет на характер человека и даже на его повадки.
   - Ты в этом уверена? - Спросил я.
   - Да, конечно! Ты не представляешь, как я люблю май! Для меня это единственное время года, когда можно нормально пожить. В эти тридцать дней я освобождаюсь от всего, что меня сковывает. Всего тридцать дней, но оно того стоит...Дело не в самом мае, наверное, а в чем-то другом. Например, в самом моем характере. Он весьма подходит для этого месяца. Иногда мне кажется, что я это не я, хочется представить себя в какой-то другой роли, не Майей Синицыной, а кем-то другим, кем я не являюсь на самом деле. В детстве я часто играла такие роли. Не для кого-то, сама для себя. Бывало, выйду на улицу и хожу, спрашиваю прохожих, как пройти туда-то и туда-то, дескать, я не местная. Или любила притворяться иностранкой. Английский-то я хорошо знаю. Вот подойду и начну говорить с кем-то на английском.
   - Зачем?
   - На меня смотрели, как на диковинку. Как на человека из другого мира. Из другой жизни.
   - Все равно, я этого не понимаю.
   - Этого почти никто не понимал никогда. Мои одноклассники часто прикалывались над моей манерой ходить и смотреть непонятно куда. Это осталось до сих пор. Чего только я не наслушалась по этому поводу. Дескать, идиотка, ненормальная, ни о чем не думает...А если бы я сказала, что думаю, и думаю постоянно, они поверили бы мне?
   - Сомневаюсь. - Ответил я. - Люди - странные существа, и они видят лишь то, что хотят видеть...
   - Может, они хотели видеть во мне то, что видели, но на деле ведь было не так.
   - О чем же ты думала?
   - Обо всем, что только могла себе представить. Иногда мои мысли имеют осмысленный характер: я думаю о том, что буду делать завтра или через год, что приготовить себе на ужин или где достать книгу, чтоб приготовиться к семинару. А бывает, что в голову лезет такое, о чем стыдно даже вспоминать. Иногда я представляю себе, что сделала бы, если б мне дали возможность прожить эту жизнь еще раз, чтобы я исправила.
   - Но что же тут такого? - возразил я. - Многие думают об этом...
   - Да, но я представляю себе, что родилась снова, и осознаю себя даже тогда, когда я младенец. Мол, человек, переродившийся заново...Или, вижу себя человеком из другого времени, в другом столетии, как бы я там жила...
   - Нет тут ничего особенного, - поспешил сказать я, - это в порядке вещей. Человек, не зацикленный на повседневности, часто думает о том, о чем думаешь ты. Тут ничего предрасудительного нет...
   - Вроде и серьезный взрослый человек, должна думать о том, как бы хорошо выучиться...Мне так нравится учиться.
   - Нравиться?
   - Я очень люблю свой университет. - Говорила Майя, снова потягивая кока-колу из трубочки. Мы оказались в ближайшем Макдоналдсе и теперь улепетывали гамбургеры. Странное дело, впервые за несколько дней я смог взять что-то в рот, видимо, это связано с тем, что я хорошо прогулялся на свежем воздухе. - Может, это и дико звучит, но мне нравится учиться.
   - А что ты изучаешь?
   - Международное право. Со стороны, может, и дико звучит, но еще в школе я увлеклась этим, ходила на специальные курсы, потом поступила, теперь вот уже второй год доучиваюсь. Это на самом деле очень интересно - изучать то, как государство строит свою политику, какие для этого использует правовые механизмы. Ведь, на примере многих стран, и мы могли бы строить свою политику, а так, пока что мы даже учиться не хотим...
   - Твои слова бы нашему президенту в уши...
   - Я единственная на курсе, кто нормально относится к своей учебе.
   - Как это так?
   - А так, что там учатся в основном сынки богатеньких папиков, которые устроили свои чада в универ лишь на том основании, что это престижно. Вместе со мной поступали ребята, которые искренне хотели этим заниматься, но их не взяли...
   - Тебя взяли.
   - Я всегда стремилась к этому, знала, что мне это нужно. Кроме того, мне повезло.
   - В чем же?
   - В том, что экзаменатор хороший попался, сказал, что ему нужны такие студенты.
   - Ну, значит, не просто повезло, а ты того заслуживала.
   - Может, и так, я редко задумываюсь об этом. Мне кажется, человек должен заниматься тем, что он сам чувствует нужным для себя...И все же, несмотря на всю серьезность той науки, которую я изучаю, наверное, я не рождена для нее. Вот, например, в последнее время, я все меньше чувствую тягу к праву, зато хочется рисовать. Я даже не могу этого объяснить, как такое происходит. Я уже говорила, что теперь практически не могу жить без карандаша...
  Мы замолчали на некоторое время. Видимо, Майе нужно было время для того, чтобы передохнуть и продолжить рассказывать о себе дальше. Но, как оказалось, не для того. Теперь она решила поговорить обо мне.
   - А ты?
   - Что я?
   - Какая у тебя история?
  Я задумался. Что я могу рассказать этой девочке о себе? Мне не хочется говорить, что я отмериваю последние свои шаги. А что еще?
  Может, где-то тут я и понял, что ничего особенного собой не представляю. Мне всегда хотелось выделиться, быть не таким как все, чего-то достичь. Много лет подряд подавал огромные надежды на то, что стану ученым. Когда стало ясно, что ученого из меня не выйдет, возрадовались тому, как хорошо у меня идут дела с музыкой. Но я быстро бросил музыкальную школу. То же самое было и с художественным кружком, и с историей, и с физикой. Про меня говорили, что склонности есть, и к самым разным дисциплинам, но нет усидчивости. В итоге я хватался за все, что только мог схватить, но так для себя ничего и не выбрал. Когда пришло время поступать, родители просто плюнули на меня и сказали, что им все равно. В итоге, я переборол себя и поступил в медицинский, чтобы утешить родителей. Но уже через год бросил это дело и пошел на иняз. Не знаю, что меня там удерживало. Может, просто усталость от нереализованности. Хотелось делать хоть что-то. Я всегда говорил себе, что еще успею что-то сделать в этой жизни, что еще есть время...Как оказалось, времени у меня не было...
   - Да нет никакой истории, Майя, - сказал я, - у меня многое не получалось в этой жизни из того, что просто обязано было получиться. Я не сделал многое из того, что хотел бы сделать, а теперь времени нет...
   - Но ты еще не так стар, как думаешь...
   - Нет, тут...- я запнулся. Зачем продолжать? Она все равно меня не поймет. - Не стоит об этом. Я могу тебе рассказать о себе немногое. Всего в двух словах. Мои родители ждали от меня куда большего, чем я смог дать им.
   - Чего же они ждали?
   - Что я стану большим человеком.
   - Ну, наверное, все родители ожидают этого от своих детей. И в какой-то мере любой, даже самый маленький успех их ребенка радует их и кажется великим.
   - Я не успел их порадовать.
   - О чем ты?
   - Они не дожили до того дня, когда я получил диплом специалиста в вузе. Сначала умерла мама, а через полгода не стало отца...
   - Мне очень жаль...
   - Все нормально. Это было давно, я спокойно теперь к этому отношусь. Можешь не переживать...Так вот, как им казалось, однажды я стану светилом науки. Сделаю то, от чего они отказались. Но не получилось.
   - Они были учеными?
   - Они могли стать классными специалистами в области онкологии, но когда появился я, им стало не до того. Решили, что ребенок важнее.
   - Я думаю, правильно поступили, - Майя посмотрела на меня своими зеленоватыми глазами так доверительно, что сомневаться в ее искренности не приходилось, - совершенно правильно.
   - Спасибо. Ну, я думал, что у меня еще все впереди. Они ждали от меня если не успехов на научном поприще, так, по крайней мере, личного счастья.
   - Не дождались? - осторожно спросила она. Понятно, что тут не в родителях дело - куда важнее было знать, достиг ли я этого счастья.
   - Как сказать...Они думали, что дождались. Моя бывшая жена им не нравилась, но я убедил их в том, что люблю ее...
   - Бывшая?
   - Да, мы расстались несколько месяцев назад. Просто она была не для меня.
   - Ты любил ее?
   - Ну, думаю, если брак не по расчету, то он не может быть без любви. Сейчас уже все прошло, но тогда мне казалось, что я люблю ее.
   - Казалось?
   - А черт его знает, - я вздохнул, - я уже сам не знаю. Я не часто думаю о ней, это верный признак того, что любовь прошла. И, слава богу.
  
  Я перевернулся на бок, теперь боль снова приняла вид бура, с новой силой этот бур сверлил меня. Краешком глаза я глянул на стену, где висели часы. Прошло двадцать минут с тех пор, как я в последний раз пил таблетки. Всего двадцать минут, но боль не утихала. Я нащупал в постели баночку. Та была пуста. От нового удара по голове я вскричал, после чего потерял сознание от болевого шока. Как мне показалось перед этим, мое сердце остановилось...
  3
  Я смотрел сквозь стекло на то, как Майя рисует. Между нами было несколько метров. Но я отчетливо видел каждую линию на рисунке. Я был достаточно сильным человеком и не позволял себе плакать даже тогда, когда мою голову разрывало на куски. Но сейчас была иная боль, где-то даже посильнее, чем то, что я испытывал во время приступов. Совершенно слепым взглядом, каким-то случайным, Майя проскользила по мне, но ничего не поняла, или просто не узнала, и опять погрузилась в рисунок.
  Я наблюдал за ней уже несколько часов и не мог отойти хоть на минуту. Почему так происходит? За что? Неужели в этом мире есть хоть какой-то смысл, если я вижу сейчас перед собой то, как Майя не узнает меня.
  В ее взгляде не было усталости. Казалось, она сможет рисовать еще много часов подряд. До тех самых пор, пока не дорисует. Ею двигало не сознание, а какое-то предчувствие, ощущение, рефлексы.
   - Так и должно быть. - Сказал Иван Прокопьевич, подойдя ко мне сзади. Видимо, он подошел несколько минут назад, но я не ощутил его присутствия. Так, словно его и не было.
   - Почему? - спросил я.
   - Никто не знает, почему так происходит.- сказал он, тоже смотря на Майю. -То есть, я знаю, каким образом происходит. Но вот зачем...- он покачал головой.
   - Вы предвидели это?
   - Не совсем. Провал в памяти при таком случае болезни - обыденная вещь, но то, чтоб она тебя не узнавала...С таким я еще не сталкивался. Все же, между нашим миром и ее должен быть какой-то мостик, и, скорее всего такой мостик - ты. Но, сам видишь, что происходит.
   - Сколько это будет продолжаться?
   - Не знаю. Мне хочется верить, что она еще вернется, но я не могу ничего обещать.
   - Но ведь раньше она возвращалась уже через несколько часов!
   - А теперь она не может вернуться уже несколько дней...
   - Я могу ее забрать?
   - А смысл? Ведь, если она тебя не узнает, с ней может случиться истерика. А ней дай бог, у тебя будет приступ...Что тогда будет с ней? Она ведь не сможет тебе помочь?
   - Но как же так? - крикнул я в отчаянии.
   - Иногда, Слава, они уходят навсегда. И уже не возвращаются. Теперь тебе нужно думать о себе, она больше тебе не помощник...
   - Я понимаю, но...Иван Прокопьевич, ведь там, на картине - я...
  
  Мы мчались на мотоцикле вдоль берега, и Майя до того громко смеялась, что даже сквозь рев мотора, я слышал этот смех. Я не знал, что ее смешило, и хотя со стороны это могло показаться странным, я давно уже привык к тому, что Белка странно себя ведет. Как ребенок. Именно это меня в ней привлекало больше всего. Ее непосредственность. Как буд-то она нарочно старается показать, насколько прекрасен этот мир, и что в нем нужно видеть исключительно хорошее, не замечать плохого. Мы договорились, что не будем говорить с ней о наших болезнях. Как мне показалось сразу, хорошо, что это произошло до того, как я успел рассказать о том, что я смертник. Потом я понял, что нужно было говорить все сразу...Майя была большим ребенком, искренне удивляясь многим вещам. Я просто поражался, как она порой может спросить о том, что в принципе давно уже известно. Однако...вот, например, почему люки на дорогах круглые? Действительно, простой вопрос, а попробуй на него вот так ответить!
  Как бы там ни было, ветер дул нам в лицо, и меньше всего мне хотелось думать о том, что больше я вот так никогда не проедусь на своем мотоцикле. Что касается Майи, то она была в высшей степени счастлива. Не знаю, почему, - быть может, оттого, что это впервые в жизни она почувствовала, как ветер теребит волосы на лице, если широко открыть глаза, то скоро они станут влажными, а сердце чуть не выпрыгивает у тебя из груди. Еще минутка, и ты его потеряешь...Для нее это было самым настоящим счастьем. Я был искренне рад, что сумел подарить ей это.
  На том берегу речки, прямо параллельно с нами бежало стадо коней. Стоял небольшой туман, и эти кони буквально появились ниоткуда, вышли из тумана. Теперь этот табун бежал, словно наперегонки с нами. Майя, увидев их, громко закричала: смотри! И опять засмеялась так, что своим смехом перебила рев мотора...
   - Я никогда не испытывала ничего подобного! - захлебываясь воздухом, сказала она. - Это просто потрясающе! У меня даже нет слов...Спасибо тебе...
   - Не за что. Если б я знал, что это доставит тебе столько удовольствия, я бы раньше прокатил бы на мотоцикле.
   - Но ничего, у нас еще столько времени...
  "Да уж...Недели две, наверное..." - хотел сказать я, но промолчал.
  Майя легла прямо на землю и стала смотреть на небо. Вернее, небо было видно плохо из-за тумана. Но все равно, ей казалось, что она видит небо.
   - Я с самого детства так не веселилась. Каждые выходные мы с родителями ходили в летний парк, там стояло огромное чертово колесо. Я больше всего на свете любила на нем кататься. А однажды, ты не поверишь, мы застряли на самом верху и так проторчали часа два. Вернее, так мама говорила, что проторчали. А нам с папой это ужасно понравилось. Уже вечерело, и пока нас сняли, спустилась тьма. Мы сидели там, на верху, а под нами был целый город. Это такая красота! Постепенно зажигались огни, и на наших глазах все эти светлячки, как мне тогда казалось, оживали...Единственное, что мне хватает из моего детства, так это того вечера. Тогда я в последний раз по-настоящему была счастлива. И вот опять...
  Я слушал ее, и сердце у меня щемило. Почему я не встретил ее раньше? Неужели, в этом заключается справедливость жизни. Когда встречаешь по-настоящему нужного тебе человека в самом конце...Я не мог не думать об этом даже в такой момент...
  Я встретился взглядом с Майей, и она разом замолчала. Несколько секунд она смотрела на меня. После чего приблизилась ко мне и поцеловала. Сердце у меня провалилось. Лучше б этого не было...
   - Ты чего? - спросила она, когда увидела, что что-то не так.
  Я отвернулся и не мог на нее смотреть.
   - У меня не получится это сказать.
   - Сказать что?
   - Майя, не заставляй...
   - Ты же говорил, что разошелся с ней.
   - Ирина тут ни при чем... Мы не сможем быть вместе. Я...
   - Что?
   - Я умираю, у меня опухоль в голове размером с твой кулак. Мне осталось...
   - Мне тоже немного осталось, но я не думаю об этом.
   - Что? - не понял я.
   - У меня год с небольшим, я говорила, что мой мозг разрушается. И что с того? - она обняла меня сзади я взял ее ладонь в свою. - Я просто живу.
   - Но нельзя просто жить, зная, что ты умираешь...
   - Посмотри на меня, - я обернулся, - по-твоему, мне сейчас хочется думать о том, сколько мне осталось, и что я что-то не успею? Мы все когда-то умрем, это непреложная истина. Но она не владеет мной, Слава, я не позволяю этого...
   - Но это безумие...
   - Безумие - умирать тогда, когда еще чувствуешь себя живым...
  Она наклонилась ко мне и снова крепко поцеловала в губы.
  
  В детстве мне часто казалось, что время идет очень быстро. Теперь для меня уже не существует такой четкой определенности в этом вопросе. Сейчас все чаще время для меня замедляется. В те моменты, когда наступает очередной приступ. Каждый удар невидимого молота по голове длится всего пару секунд, но для меня эти секунды превращаются в долгие часы. Мне, наверное, не подобрать для описания этого подходящих слов. Но, как бы там ни было, теория относительности в действии. Помню старую дурацкую шутку: длина времени определяется тем, с какой стороны двери туалета ты стоишь...Я теперь стою по ту сторону жизни, поэтому для меня время тянется медленно.
   Иногда же мне кажется, что время летит с бешеной скоростью, и за ним мне не угнаться. Когда хочется сделать что-то важное, времени совсем нет. Я понял, что многое не успел сделать, а потому теперь стремлюсь наверстать упущенное. В такие моменты мне кажется, что я просто не успею сделать то, что нужно сделать.
  Я не составлял для себя список того, что нужно успеть. Думаю, Бог мне судья, и там наверху давно уже отмеряно, сколько осталось.
  
  Ирина, сколько я ее не вызванивал, так и не взяла трубку. Я мысленно очень просил ее, чтобы она так и подошла к телефону.
  Спустя два часа, честно отработав положенное, я бросил трубку и сел за стол, чтобы написать ей письмо. Я сделаю все, для того чтобы это письмо не ушло раньше меня, потому опасаться того, что Ирина прибежит вся в слезах, мне не стоило.
  
  Ира.
  Я знаю, ты совсем не ожидаешь от меня письма. Я бы не стал его писать. Ты права, когда говорила, что уходить надо полностью, а не оставлять себя по частям и потом возвращаться за этими частями...
  Думаю, ты должна знать то, что со мной произошло. Хочу, чтобы ты спокойно это восприняла. Ты даже обязана воспринять все спокойно, поскольку я сам именно так все и воспринял.
  Еще тогда, когда мы были вместе, у меня временами бывали головные боли. Как ты помнишь, ни ты, ни я не могли понять, откуда они взялись.
  Потом этот бракоразводный процесс, который отнял кучу нервов и времени и у тебя, и у меня...Не до каких-то там головных болей было. Не хочется даже вспоминать. Но я вовсе не о том. Три недели назад я все - таки решил обратиться к доктору.
  У меня рак. Большая опухоль в мозгу, которая постепенно растет. Не знаю, сколько я протяну, но, думаю, время у меня есть.
  Даже не знаю, зачем я это пишу. Быть может для того, чтобы просто попрощаться. Мне не хочется устраивать тут театральных сцен. Думаю, если бы в этом была необходимость, я нашел бы тебя. Дозвониться к тебе я не смог, а потому даже лучше, что приходится писать все это в письме. Мне не нужны слезы, ни твои, ни мои. Так что это письмо будет написано достаточно спокойным тоном.
  Знаешь, несмотря ни на что, несмотря на то, как мы с тобой расстались, я часто вспоминаю тебя. Особенно в те моменты, когда очередной приступ сжимает меня. Говорят, что когда человек чувствует свою близкую смерть, он вспоминает самое главное в жизни. Ну, значит, ты для меня была самым главным событием моей жизни. Не знаю, что я еще успею сделать, и сколько мне осталось, но пока что это так...И, знаешь, вспоминается-то хорошее. Я не думаю о том, почему мы с тобой разошлись, а о том, почему сошлись, и как счастлив я был тогда вечером, на крыше ресторана. Не знаю, как для тебя, а для меня это был самый счастливый день жизни...А помнишь, как мы с тобой сбежали со свадьбы, оставив гостей, а сами помчались непонятно куда, провожать закат? Теперь это кажется таким детским и глупым, и как много это значило для нас тогда. Скажи, для тебя значило? Хотя, почему я спрашиваю, все равно ответ не успею узнать...
  А помнишь, как мы мечтали про детей? Двое, трое, пятеро...Хотели, чтоб по всему дому они бегали, чтоб был маленький детский сад. Мне почему-то хочется думать, что ты тогда искренне хотела этих детей.
  То, что ты ушла...Ну, видимо на то была причина. Веришь, я думал долгое время, что ты бросила меня из-за кого-то. Я даже ждал, что ты сама пригласишь меня на свою свадьбу. Вот, не дождался. Я ведь наблюдал за тобой, как ты живешь...Ты так никого и не нашла. Мне бы хотелось знать, что заставило тебя уходить. Но я не буду допытываться, и делать тебе больно.
  Может, дело было в чем-то таком, что за гранью моего понимания. Что-то такое, что было очень важным для тебя, но чего не замечал я. Или не хотел замечать...
  Я ведь и в самом был во многом слепой, не видел очевидных вещей. Когда любишь, не всегда замечаешь, насколько ты в тягость другому человеку. Наверное, наши отношения были тебе в тягость...Или, я ошибаюсь...Одно из двух...
  Как бы там ни было, если я что-то сделал не так, ты уж прости меня, я не со зла это делал, а просто потому что...Не знаю, почему я это делал...
  Хотел бы все вернуть? Я часто задаю себе этот вопрос. Наверное, все же да, хотел бы. Много хорошего там осталось, в прошлом, многое хотелось бы пережить. А те ошибки, которые я допустил - вернуться назад, и все исправить.
  К сожалению, иногда у нас уже просто не остается времени на то, чтобы что-то исправить.
  Думаю, эту жизнь я прожил в основном правильно, мне нечего стыдиться. Пусть где-то там, в твоей памяти, я таким и останусь. Таким, каким ты меня видела. А то, что будет дальше, меня не пугает. Это неизбежно для каждого человека, рано или поздно.
  
  Я подписался, положил письмо в конверт, запечатал и спрятал его в стол. Правильно ли я сделал, что написал бывшей жене и почему не признался в люби? Не знаю, не мне об этом судить. У Иры я спросить не успею, а больше меня винить некому. Я остался один. Даже, если я и сделал что-то плохое по отношению к ней, то уже понес наказание. А то, что не признался...Зачем говорить то, что не является правдой. Теперь мне никого не хочется обманывать. Прежде всего - самого себя.
  
  
  4
  Мы с Майей практически не произносили слово "смерть". Для нас это было словно табу, какой-то запрет. Не потому, что так договаривались, или боялись этого слова. Нет, просто само по себе так получилось. С самого начала мы стали говорить "ОНА". Мол, когда придет ОНА, или, кажется, что ЕЕ не избежать. И так далее.
  Наверное, уже тогда мы должны были превратиться в призраков.
  Никто не знает, кто придумал это определение для смертельно больных людей. Наверное, тот, кто сам чувствовал на себе ЕЕ дыхание. А означало это определение ничто иное, как простую безысходность. То, что человек, которому суждено прожить до глубокой старости, никогда не поймет. Ибо призрак всегда умирает молодым.
  Но мы с ней стали призраками уже до того, как познакомились...
   - Я знаю, что умру, - сказала Майя каким-то безразличным тоном, словно говорила не о себе, - и знала это в тот самый миг, когда мне сказали мой диагноз. Знаешь, я всегда представляла себе таких людей, в моем и твоем положении, бьющимися в истерике, умоляющими бога пощадить их и дать возможность еще пожить. Теперь я поняла, что это не так. Может, кто-то и бьется в истерике, но я так не могу. Не оттого, что понимаю бессмысленность этого, а потому, что просто не могу. Я смирилась, давно смирилась, Слава, с тем, что меня ожидает. Может, мне и хотелось бы прожить сотни тысяч лет, увидеть то, как меняется мир, но мне этого не дано. Больше того, мне не дано увидеть того, что увидят многие мои сверстники. Ну и что? Зато я прибрела то, чего, быть может, ни у кого больше нет...Возможность осознания себя как человека, разумного существа, способного мыслить и понимать для чего он существует. Через два дня после того, как я смирилась, я вывела для себя одну очень важную вещь. Пока ты не окажешься на краю, ты не сможешь увидеть, насколько глубока пропасть и насколько длинный или короткий путь позади тебя. Только вот знаешь, что самое главное в этом осознании? Только стоя на краю ты понимаешь, что именно ты делал правильно, а что - нет...Конечно, вернуться назад нельзя, но ты приобретаешь какую-то глубокую мудрость, которой у тебя раньше не было. Теперь ты спокойно можешь оценивать и себя, и других. То, что обычно приходит в старости, призрак осознает и в молодости. Ни один здоровый молодой человек никогда не будет задумываться о том, что он еще не сделал. А мы теперь можем не откладывать все на завтра. Потому что завтра уже не существует. Для нас нет будущего, вот в чем вся соль.
   - Ты боишься ЕЕ?
   - Наверное, все - таки, нет. Ведь это неизбежно чего ее бояться. Ждать ее? Может, и так. Но вряд ли я стану просто сидеть и считать, сколько мне еще осталось. Скорее, я буду стремиться делать то, что не успела.
   - А есть ли в этом смысл?
   - А какой смысл тогда во всем человеческом существовании, если не стремиться успеть все, что в твоих силах? Нет, у меня есть еще масса дел, которые я не успела сделать.
   - Например.
   - Ну, есть такие желания. Но я пока промолчу о них.
   - Боишься сглазить?
   - Нет, думаю, что у меня еще есть время для того, чтобы все успеть.
  
  
  В один из дней я схватился за голову и не мог пошевелить даже пальцами. Меня опять сковала боль, ничуть не слабее, чем раньше. Только теперь мне было тяжелее, потому что Майя была рядом, а меньше всего мне хотелось, чтобы она видела меня в таком состоянии. Все же одно дело, когда ты сам, и совсем другое, когда твои мучения видит близкий тебе человек.
  Молот, удар, еще удар. Что же это такое? Почему эта опухоль не отпускает меня. Ведь это же невыносимо, терпеть такое!
  Удар, снова. Теперь боль пронеслась волнами по всему телу. Раньше такого не было. Мелкая дрожь разбивала меня на маленькие кусочки, а потом отказали ноги. Судорога схватила.
  Доктор предупреждал, что рано или поздно такое произойдет, но вот я не мог себе представить, что отказать у человека может одновременно все тело.
  Волна, новая. Амплитуда их все сокращалась, и теперь они превратились не волну, а так словно все тело погрузили куда-то и начали чем-то заливать. Разряд, тело дернулось, еще разряд. Я пережил уже все виды боли - от сдавливающей до режущей, разряд...
  Майя подбежала ко мне и не стала громко кричать и спрашивать, что со мной и что ей нужно делать. Она схватила меня и прижала к себе.
   - Т-с-с, - она подула на меня, - все будет хорошо, все будет хорошо...
  Я не чувствовал ее рук, но понимал, что она держала меня настолько сильно, что просто не давала телу дергаться. То, чего сам я в этот момент никак не мог предпринять.
  А она все дула и приговаривала: все будет хорошо. Потом всыпала в меня нужное количество таблеток и снова прижала к себе. Я по-прежнему ее не чувствовал, но боль куда-то начала отступать.
   - Все будет хорошо, потерпи, родной, еще немного, осталось чуть-чуть...
  Через несколько минут все действительно прошла. Это был самый тяжелый приступ за все время. Но и самый короткий. Как мне кажется, если бы не Майя, он протянулся бы намного дольше.
  Сил у меня больше не оставалось, и я просто отключился.
  Проснулся я среди ночи и увидел, что Майя не спит. Она смотрела на меня и улыбнулась, когда увидела, что я открыл глаза.
  Мы довольно долго лежали вот так, молча, прижавшись друг к другу. Наверняка, мы думали об одном и том же. Больше часа прошло, прежде чем я сказал:
   - Спасибо, Майя.
  Она молчала.
  Прошло еще минут двадцать, пока она не произнесла чуть слышно.
   - Я очень за тебя испугалась. Сегодня я впервые столкнулась с этим...Мне было очень страшно...
   - Если бы не ты, я бы умер...Зачем ты это сделала?
  Вопрос абсурдный, но мы оба прекрасно знали, что для нас обоих он приобретает особый смысл. В моменты приступа ты больше всего на свете хочешь того, чтобы умереть. Ведь, кратковременное облегчение - всего лишь путь к новому приступу...
   - Я вдруг представила, что было бы, если б тебя не стало. Это так ужасно...Потерять тебя прямо сейчас...
   - Я уйду раньше, чем ты. Ты думала об этом?
   - Мы уйдем вместе.
   - Не говори глупостей. У тебя еще как минимум год. Ты не должна терять это время ради меня.
   - Если бы не ты, я бы уже ушла. Я часто думала о том, чтобы уйти раньше.
   - Даже не думай!
   - Пока ты тут, я этого не буду делать, но...Я не смогу без тебя...
   - Почему?
   - Может, потому, что я люблю тебя...
  
   - В общем-то, никого у меня у меня не было, Слава, если ты спрашиваешь о серьезных отношениях. В школе просто не до того было, многого еще не понимала, не знала, что в юности должна быть и любовь. Все как-то дома сидела, домашней девочкой была. Не потому, что меня не выпускали, а потому, что просто не привыкла к такому. Со стороны могло показаться, что у меня нет вообще никаких увлечений. Что я заточена в своем замке и жду, пока меня вызволят. Конечно, это было не так, я находила увлечения для себя в том, о чем многие в таком возрасте не думают. Ну, я всегда любила читать. Причем какого-то любимого автора не было. Я из той редкой породы людей. Которые читают все подряд. Честно, это было похоже не болезнь. Мне нужно было читать постоянно, что угодно, лишь бы видеть буквы и узнавать что-то новое. Независимо от возраста, я читала и легкое чтиво, все равно что, хоть сказки, и очень серьезную литературу. Долго под впечатлением от книги не была, потому что моментально увлекалась следующей. Так, помню, в четырнадцать лет добралась до немецкой философии, хотя она на фиг мне тогда не была нужна. И хотя не все поняла, подумала, что я молодец, раз читаю такое. Потом, конечно, это прошло. У каждого человека наступает такой период. Когда он пресыщается информацией и делает перерыв. Может, я просто устала, но одно время, почти год, я вообще ничего не читала. Вот не поверишь, но даже газету не брала в руки. Зато потом опять соскучилась по литературе и стала запоем читать все подряд. Все же, я и сейчас не могу без книг. Иногда думаю, а зачем это мне, если все равно все прочитать не успею, да и думать над прочитанным некогда...А все же читаю, и не могу себя остановить. Еще я всегда любила кино. Недалеко от нашего дома есть маленький кинотеатр, в котором показывают старые черно-белые фильмы. Вообще-то, я не пропускаю почти ни одной новинки, но больше одного раза новое, только вышедшее кино, смотреть не могу. Со старыми фильмами по-другому. Я могу пересматривать их по много раз подряд. Однажды показывали "Ночи Кабирии" Феллини, так я плакала в конце. В первый раз плакала. С тех пор каждый раз, когда фильм трогает сердце, всегда плачу. Может, я чересчур сентиментальна, но не могу не плакать, когда...Когда в фильме "История любви" умирает главная героиня. Я все спрашиваю себя: почему она умирает? Зачем людям вообще умирать? И ведь не думаю, что я вот-вот окажусь на ее месте... "Титаник"...Сидела на уроках и рыдала, не могла остановиться. И ведь немного, на самом деле таких фильмов, когда действительно хочется плакать. И тем лучше, что их мало...У меня есть маленькое хобби: я собираю на винчестер самые яркие и запоминающиеся моменты из фильмов...Какие смотрю чаще всего? Их много, на самом деле. Ну, например...Знаю! "Запах женщины". Один из самых роскошных фильмов, которые я когда-либо видела. Тот момент, когда они танцуют танго. Как они танцуют, Слава, как же они танцуют!...Просто боги, у меня сердце каждый раз замирает, когда я вижу этот момент... "Мост Ватерлоо"...Прости, это мой любимый фильм, зря я его вспомнила...Сейчас, если начну говорить, то это затянется очень надолго...Кино, книги, музыка...Все это немного не то, о чем ты меня спрашивал. Был ли у меня кто-то. Да, в общем, не было. Почти...До университета. Потом появился парень. Да, и так себе парень- друг, не больше. Дружили, ходили вместе за руки, целовались на людях...Я ведь до того и не целовалась ни разу, так он меня научил. По вечерам ходили в кино. Он говорил мне, что любит кино. Но, как я понимаю, это было скорее для того, чтобы как-то завоевать меня. Любил ли он меня? Может, и любил, не знаю. Мне он никогда в этом не признавался, да и не смог бы признаться. В ту весну я ушла от него. Сначала мне казалось, что я даже не знаю, почему. Дело -то не во мне... Понимаешь, это человек без интересов, абсолютно пустой. Сейчас это повсеместно распространено. Я не гавкаю из своей норы, что нужно читать книги, хоть чем-то интересоваться - каждый человек сам выбирает, как ему жить. Но я не могу так: когда он смотрит на меня и просто не понимает, о чем я говорю. А ведь я рассказывала о своей жизни, о своих переживаниях, о том, чего мне не хватает. А он в ответ: ну, наверное, ты еще не все прожила...Господи! Да мне любой пятиклассник скажет то же самое. Я не прошу комментировать мою жизнь, я прошу просто выслушать, и, быть может, ничего не говорить, но просто понять, почувствовать меня. А он - расслабься, не понтись и все будет...Конечно, хороший совет, но зачем мне человек, который будет постоянно говорить заежженые банальности?! Тогда, как мне казалось, я совсем разочаровалась в отношениях. Никого мне не хотелось, а потом и болезнь подоспела. Может, вовремя. Я многое поняла и стала жить быстрее, не размениваясь на всяких недоумков. Я не знаю, чего хочу от жизни, честно. Ее не так много осталось. Исполнения желаний, может быть...Но теперь почти все мои прежние желания кажутся мне такими глупыми, не достойными внимания. Приходится пересматривать весь круг жизненных интересов. Что для меня важнее, а что есть второстепенное. Хочется ненадолго вернуться в детство, хотя бы на пару часов. Увидеть маму с папой...Они развелись, когда мне было тринадцать лет. Я в основном жила у бабушки, в равной мере мало видела что маму, что папу. Причем, мне ведь не дали возможности выбирать. Суд постановил оставить меня с мамой, хотя, между нами, папу я всегда больше любила. Мать, когда добилась своего, оставила меня на бабушку, а сама помчалась колесить по стране. Папу я видела всего раз в месяц, но, клянусь, это были самые счастливые дни второй половины моего детства...Он возвращал меня в те времена, когда мы гуляли по парку аттракционов, он покупал мне мороженое или сладкую вату и обязательно какую-то книгу. Единственный человек, который всегда понимал, что мне нужно. Я не стала говорить матери, что умираю. Она узнает же все почти в самом конце. А с папой я поговорила. Я пришла к нему с бутылкой хорошей водки. Он подумал, что это какой-то праздник...Я всего лишь помогла нам залить горе. Ни он, ни я никогда не пили, но тут пришлось. Я подумала, что он должен знать. И хотя мы тогда много выпили, как-то не сильно захмелели. Видимо, не суждено было. Проговорили до самого утра...Знаешь, несмотря на то, что у меня забирают мою жизнь, я благодарна богу за то, что он подарил мне такого отца. Это он научил меня жизни, и он убеждал...В том, что человек до тех пор живой, пока чувствует себя живым. Если б не он, я бы числилась покойницей ровно с того дня, когда...Я проснулась в тот день в прекрасном настроении, мне казалось, что это один из самых прекрасных дней в жизни - начало весны, а вон как вышло...Бог шельму метит, так я для себя решила. Что суждено, того не миновать. Я долго ходила тогда по городу сама не своя, пока не попала на какую-то церковь. Нет, я не даже туда не заходила. Та церковь ничего мне не дала, кроме одного. Осознания того, что это еще не конец. Есть еще какой-то путь, и нужно жить так, чтоб пройти этот путь правильно...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  5
  Я стоял на коленях над унитазом. Вот уже несколько часов меня немилосердно тошнило. Желудок выворачивало наизнанку, а вместе с ним и все тело. Туловищу, рукам и ногам шел озноб, а сам я был в горячем поту. Сквозь пот я ощутил, насколько горячий у меня лоб. С утра я смог померить температуру: 39,9. Ничего хорошего в этом нет. Вот уже несколько дней температура растет, и завтра может быть и 40, и 41. Я не хочу никуда звонить, я давно, еще тогда, когда ушла Майя, решил, что больше в больницу не пойду. После Майи мне уже ничего не поможет...Опять передернуло. Несколько раз это время меня бросало в конвульсии, но все равно, ни конвульсии, ни тошнота, ни температура не станут тяжелее, чем тот молот, который бьет меня ежечасно. Дважды я пытался все оборвать, но таблетки организм просто не принимает, удавку сплести у меня не хватит сил, а когда я пытался перерезать вены, то просто сломал лезвие, а все остальные острые предметы, за исключением одного тупого ножа, еще Майя предусмотрительно выкинула...
  Сорок три дня. Больше шести недель при обещанных четырех-пяти. Если мне суждено умереть, то почему так долго? Что я сделал такого плохого, если заслужил столь мучительную смерть? Господи, если ты есть, скажи - почему?
  Удар, еще удар...
  Наконец меня вырвало, но тошнота не прошла. Как мне кажется, из меня уже не еда идет, а частички меня, как бы противно это ни звучало...
  Не есть, ни спать, почти ничего не видеть...И даже не кричать от боли, потому что горло воспалилось, видимо, связки повредились, и теперь голос пропал. Так даже лучше - не слышать своего собственного крика. Не так жутко стает, особенно по ночам. Хотя, какая теперь разница - где ночь, а где день. Все перемешалось.
  Волна, удар, снова волна. Я заплакал, и сам же удивился этому обстоятельству. Откуда еще во мне слезы берутся? Как маленький ребенок...Судорога свела ноги. Ну и что, я и так давно уже почти не чувствую свои ноги, какая там судорога...
  Интересно, если бы мне сказали еще год назад, что я буду умирать таким вот образом, поверил бы я? Вряд ли. Я бы сказал, что у меня всегда найдутся силы, чтобы что-то с собой сделать и побыстрее все окончить. Оказывается, не все так просто - иногда сил на то чтобы умереть гораздо меньше, чем на то, чтобы жить...
  Майя...
  
  Самое лучшее время в году - естественно, май. Я всегда это знал, и, хотя, никогда в этом не признавался ей, ощущал, что и для меня он значит ничуть не меньше. Какое-то спокойствие, которого давно не было. Это не тот ледяной покой, который бывает зимой, не летний знойный уют возле речки, и даже не осенний дождь, который убаюкивает, если смотреть на него сквозь стекло...Нет, это шелест листьев. Это...это ветер, который шумит в деревьях.
  Шум ветра. Он сводит с ума, так, словно не просто зовет - он тянет тебя к себе. Тебе кажется, что он умеет разговаривать...
  Ветер, теребящий листья на мокрых деревьях. Его шум разносится на многие километры вокруг, он поглощает собой все. Что только можно поглотить. Его звуки глушат капли, падающие на землю, перебивают тревожные крики ночных соек далекий гул полусонного города. Здесь, среди деревьев не существует ничего, кроме ветра. Время словно теряется, застывает на месте. Здесь, под знаком вечности, время теряет свой смысл, тут умирает сознание. Человек приходит сюда, чтобы убить свое сознание и перестать существовать тут, под белыми немигающими звездами. Тут, где было сознание, остается пустота. И вечность...Может, гораздо более прекрасная, чем истинное существование. А, может, в этой пустоте, и заключается смысл бытия. Сложно об этом говорить, да и не нужно это здесь - среди шума майского ветра.
  Просто ветер шумит, не спеши уходить
  ...Тише, тише, -прошу - не спугни тишину...
  Я лечу над тобой, ты меня ощути,
  Этим ветром тоски над тобою дышу...
  
   Майя...
  
  Она не стала говорить спасибо, радоваться или каким-то другим образом показывать, что она чувствует сейчас. Майя заплакала. Огромные слезы текли у нее из глаз, и, что бы она ни делала, она не могла их остановить. У нее просто не получалось.
  Слезы ведь тоже разные бывают. Иногда это целая истерика - с криками, воплями, иногда - непрерывный поток воды, текущий ручьем. Бывают слезы взахлеб, когда их можно буквально глотать. Бывает случайная слеза, одна единственная, которая скатиться по щеке и дальше за ней уже ничего нет. Бывает даже, что слезы стоят в глазах, но не могут попасть на щеку.
  Когда Майя увидела чертово колесо, у нее из обоих глаз полились тихие слезы - слезы счастья, когда человек не может произнести ни слова. Потому они и тихие. Она остановилась на месте, прижала кулак ко рту и просто молчала. Этот кулак стал мокрым от слез, но она все рыдала.
   - Я подумал, что не хочу ждать, пока ты сама признаешься в том, какие еще неисполненные желания у тебя остались. Да и трудно было не догадаться, в общем-то, все ведь очевидно...
   - Это произойдет? - спросила она, едва себя пересилив.
   - Мы для этого сюда и пришли...
  
  Огромный ночной город раскинулся прямо под нами. На высоте почти сорока метров над землей колесо остановилось и в течении следующих двух часов не двигалось. Это стоило мне изрядной суммы денег и большой убедительности, чтобы уговорить одного человека, отвечающего за это, что он просто обязан пойти погулять. Мне повезло, что мы были тогда одни с Майей на всем колесе, потому никто не стал возмущаться - как это так...
  Майя стояла лицом к стеклу и смотрела на город. Я стоял сзади нее, крепко обняв. Мы ничего не говорили тогда. В течении двух часов просто смотрели на то, как сначала солнце садится далеко за горизонт. Огромное, почти на пол неба- я никогда прежде не видел его таким большим. Это на самом деле безумно красиво. Солнца уже нет, но лучи продолжают идти откуда-то из-под земли, освещая облака. Видели ли вы когда-нибудь красные облака? Может, в детстве я и видел когда-то такие, но вот во взрослой жизни такое случилось впервые.
  Потом спустилась ночь. Так неожиданно, что я даже не успел заметить ее приближение. Знаете, когда по-настоящему она приходит в большой город? Когда он зажигает фонари. Майя была права - это по истине удивительное зрелище. Словно миллион крошечных светлячков один за другим налетели на землю. Видно было все - и реку, и лес за городом, но...
  Звезды. Быть может, такого и не увидишь больше никогда. И сверху, и снизу- звезды. Обманчивое зрелище, но, черт возьми, словами это великолепие это не описать...
  И вдруг пошел дождь. В кабине были стекла и стенки, но не была предусмотрена крыша. Потому ливень обливал нас с ног до головы.
  Майя, до того молча наблюдавшая за тем, как зажигаются фонари, вдруг громко рассмеялась. Она хохотала заливисто, словно малышка, которую щекочут.
  Она повернулась ко мне и прокричала. Сказать обычным голосом она не могла, потому что вокруг гремело, словно на войне.
   - Это дождь, Слава, это самый настоящий майский дождь!
   Я удивленно уставился на нее, улыбаясь, но, не понимая, о чем она говорит.
   - Ты...Это чудо...В (раскат грома)...в последний раз, когда мы с папой вот так застряли, пошл дождь (раскат грома).
  Тут я понял, о чем она говорит, и сам громко закричал и засмеялся.
  Это ли не чудо?!!!
  Она обняла меня, а я обнял ее. Мы целовались, и дождь обливал нас. Но нам было все равно. Под нами был ночной город, но, лично мне казалось, что это само небо, и выше уже некуда...
  То был последний счастливый день моей жизни...
  
   - Что именно с ней произошло? - Спросил доктор, когда Майю увезли в палату интенсивной терапии.
   - Я не и сам не знаю, - ответил я, - она, как, всегда, рисовала, а наблюдал за ней из-за угла. Вдруг она застыла на месте, уставилась на незаконченную картину, я позвал ее, но она не откликнулась. Я подумал, что ей стало плохо, подбежал, стал спрашивать, что случилось, но тут...Я даже не могу это рассказывать - она посмотрела на меня каким-то странный немигающим взглядом и вдруг закричала. Сколько я не спрашивал ее, что такое, но она словно не узнавала меня...Понимаете, мне показалось, что она закричала не от того, что ей больно, а потому, что она увидела незнакомого ей человека...
   - Тебе не показалось.
   - То есть, как это?
   - Вот так. Я ждал, что рано или поздно это произойдет, но не думал, что ты станешь свидетелем этого.
   - Что произойдет?
   - Приступ ее болезни. Ты не замечал ничего странного в ее поведении? Ну, какие-то неадекватные повадки, поступки?
   - Ну, бывало, конечно, но я к ней настолько привык, что просто подумал, что это особенности ее характера.
   - Особенности. Только не характера, а болезни.
   - Ее опухоли?
   - Нет, опухоль была первопричиной ее болезни. Боюсь, тут дело вовсе в другом.
   - В чем? Какая у нее болезнь?
   - Это называется фронтотемпоральной деменцией.
   - Как? - переспросил я.
   - Деменция. Слабоумие. То, чем она страдает - очень редкий подвид шизофрении. Мы почти никогда не сталкивались с таким, она - всего третий случай на моей памяти.
   - Что это за болезнь такая?
   - Понимаешь, каждое полушарие мозга отвечает за какие-то наклонности человека. Одна - за творческие, другая - за аналитические. Та часть, которая отвечает за умственное действие, сильно повреждена, можно даже сказать, почти разрушена. Майя перестает существовать социально, превращается в ребенка лет трех. Она неадекватно воспринимает действительность, людей природу. Забыла таблицу умножения, и даже основы письма. Зато другая половина ее мозга в результате процесса компенсации, наоборот, активно развивается. Именно с этим связано то, как неожиданно она стала рисовать, писать стихи...
   - Но это же невозможно!
   - Нет, возможно, и на ее примере мы в этом убеждаемся.
   - Что с ней будет?
   - Через какое-то время она придет в себя, и ты даже сможешь забрать ее. Но только до следующего приступа. Пока что эти провалы в памяти продолжаются недолго, и уже через пару часов она придет в себя. Но потом они будут продолжаться все чаще, и выходить из этого состояния она будет дольше.
   - А что в конце?
   - В конце...Боюсь, однажды она просто не вернется. Она впадет в детство и так будет продолжаться до тех пор, пока она не увянет...
  
  Сорок шесть дней. Температура не спадает ниже сорока одного с половиной. Что-то случилось такое, и боли я больше не ощущаю. Наверное, в связи с температурой нарушилась работа нервной системы. Или, может, там уже нечему работать...Три дня назад был последний приступ, самый сильный из всего того, что я успел пережить за полтора месяца. Он длился примерно час, и все это время лежал парализованный, от того не чувствовал боли ни в ногах, ни животе. Просто головная боль. На этот раз не было молота, волны, червя, бура...Голова горела. Не от температуры, именно сама по себе. Огонь разливался по голове сверху вниз и обратно. В течении часа. Как мне показалось, тогда я был к смерти ближе всего. Словно языки адского огня грели меня все те шестьдесят минут. Я ведь уже практически видел этот ад.
  Какой он? Не помню, сквозь огонь я ничего не видел...
  Я завидую Майе. Теперь, когда она ушла, ее больше ничего не тревожит. Она даже не помнит своего имени. Ни меня, ни чертово колесо, ни табун лошадей. Все это стерлось из ее памяти. Так, словно никогда не поселялось там. Интересно, где она сейчас? Не физически. Что она видит перед собой и что чувствует? Ближе ли она сейчас к небу, чем я? Почему-то мне хочется верить, что она гораздо ближе. Она ведь любит небо. Сама рассказывала, как часто смотрела в него, пытаясь угадать, что там за облаками...Встретимся ли мы там? Или у нас разные пути? Как мне хочется, чтобы она прошла правильным путем, тем, о котором когда-то говорила...
  
  6
   - Я ухожу, Слава. - Сказала Майя. - Мне приходится уходить, это не моя вина.
  Я молчал. Сегодня я в третий раз привез и забрал ее из больницы. На этот раз приступ продолжался одиннадцать часов. Как никогда много.
   - Ты же сам видишь, что со мной происходит. Если бы я только могла остановить этот процесс.
   - Я буду с тобой до конца, - сказал я, - мы уже говорили с тобой на эту тему. Я не оставлю тебя. Ты же знаешь...
   - Знаю, родной, я все знаю...Я знаю, что если мы уйдем, то вместе. Но я пойду первая. Так уж сложится...
   - Что ты видишь, когда уходишь? - спросил я.
  Она молчала, размышляя. Минут через пять ответила:
   - Не помню. Наверняка что-то вижу, но, что именно...
   - Ты рисуешь в такие моменты...Небо, облака...
   - А что, если я вижу облака? Мне так хочется верить, что в такие моменты я ближе к небу, чем, например, сейчас.
   - Может, так оно и есть, Майя. Я думаю, ты видишь то, что тебе хочется видеть. Тебе всегда нравилось небо, вот ты его и рисуешь...
   - Я много раз пробовала нарисовать небо. Я имею в виду, когда была в сознании, и...ничего не получалось. Оно получается каким-то неживым, не таким, какое оно передо мной в моменты приступов...Наверное...Я так часто думаю про детство в последние дни. Я все вспоминаю, как бегала босиком по лужам, вспоминаю свою собаку, которую потом сбила машина. Его звали Жук. Он был полностью черный, а его нос почему-то белый...Его подкинули к нам щенком, и мы с папой его выходили. Он был большой, и когда вырос, стал больше, чем я...Представляешь, я каталась на нем, как на лошади! Я бегала весной по лужам, а Жук бежал передо мной. Иногда он меня обгонял, своими лапами он цеплял воду, от чего в воздух поднимались огромные брызги. Я всегда старалась попасть под этот дождь из брызг...А потом его сбыла машина. Я утром пошла в школу, а он бросился за мной...Он всегда был очень осторожный, а тут почему-то не глядя никуда, кроме меня помчался...Он целую неделю умирал, и мне все хотелось, чтобы это я оказалась на его месте. Я думала, что не переживу его смерть. Потом он умер, и я это пережила...Человек все способен пережить, Слава, любую смерть, даже самого близкого. Люди - жестокие существа, и только хотят казаться себе добрыми и сердечными...Я слишком часто возвращаюсь в детство. И это даже не с приступами связано. Говорят, человек перед смертью все чаще думает о своем детстве...
   - Ты не умрешь так скоро...
   - Я уже умерла, Слава, и это глупо отрицать. Человек жив не до тех пор, пока бьется его сердце, а пока может это чувствовать. Я все реже это чувствую...
   - Ты о чем-то жалеешь?
  Она не знала, что отвечать. А, может, если и знала, то не хотела. Только спустя несколько часов она вернулась к этому разговору.
   - Я лишь об одном жалею: что не встретила тебя раньше, когда еще была здорова. Это, наверное, самая обыкновенная судьба...
   - Я навсегда с тобой, Майя... Никогда тебя не брошу
   - Никогда, навсегда...Одной жизни мало, Слава. - сказала она с горечью. Понимаешь? Слишком мало дается человеку на то, чтобы пожить так, как он хочет. Не девятнадцать лет мне бог отмерил, нет - он дал мне всего десять дней на счастье. Ровно десять дней мы с тобой, и впереди у нас еще дня три...Неужели это справедливо - две недели счастья...Мне не хватило одной жизни для любви. Не знаю, как тебе, но мне этого не хватило...
  
  Два часа спустя Майя ушла. Она ошиблась. Бог дал нам меньше двух недель, всего десть дней, в течении которых мы были счастливы.
  Как она ушла? А стоит ли об этом говорить? Она просто не проснулась. Я будил ее очень долго, но она была без сознания.
  Не знаю, что я тогда ей говорил, просил, умолял проснуться, но...Даже если бы она проснулась бы, то все равно не узнала меня.
  Я плакал, и слезы капали Майе на лицо. Я держал ее крохотные пальцы, но они не шевелились. Майя была словно в коме, ее нужно было срочно везти в больницу, но я просто не мог заставить себя пошевелиться.
  Я знал, что если отвезу ее сейчас туда, то она уже больше никогда ко мне не вернется.
  Последние минуты, секунды рядом с человеком, который подарил мне жизнь. Веру в то, что можно жить и чувствовать себя живым...Майя...самый прекрасный цветок из тех, что я когда-либо видел. Теперь она от меня уходила. Не по своей воле. Кто-то там наверху решил, что ей пора.
  Она ошиблась, и ушла раньше, чем я. Конечно, она сможет прожить еще несколько месяцев и даже, может быть, умрет лишь через пару лет, но из жизни она ушла сейчас - в эту минуту, лежа рядом со мной. Моя маленькая спящая принцесса. Мне хотелось думать, что она просто спит и вот-вот проснется...
   - Я люблю тебя, Майя...- прошептал я, но она меня не слышала...
  
  
   - Но как же так? - крикнул я в отчаянии.
   - Иногда, Слава, они уходят навсегда. И уже не возвращаются. Теперь тебе нужно думать о себе, она больше тебе не помощник...
   - Я понимаю, но...Иван Прокопьевич, ведь там, на картине - я...
  Майя рисовала меня. Это была прекрасная картина, никогда раньше, ни во время приступов, ни в сознании, она не рисовала портреты. И вот...Первым, кого она нарисовала, был я...Нарисует ли еще кого-то? Я хочу, чтобы нарисовала. Я хочу, чтобы она прожила еще много лет и обязательно рисовала. Я хочу, чтобы она вернулась. Пускай, не ко мне, но пусть она возвращается.
  Сердце у меня ныло, когда я смотрел на Майю. Я спрашивал себя: как такое может быть, что она меня не узнает, ведь перед ней тот же человек, которого она сейчас рисует...Это несправедливо. Хотя, есть ли она - справедливость эта? Мы так часто говорили с ней о справедливости. В итоге мы пришли к выводу, что справедливости нет, но на этом построен мир, и никуда от этого не деться.
  "Справедливости нет, -говорила она, - если б она существовала, то каждый был бы прав, а так быть не может. Мир погибнул бы в одночасье..."
   - Я могу к ней пойти? - спросил я у доктора.
   - Ты уверен, что тебе это нужно? Ведь она тебя не узнает.
   - Да, чтобы навсегда уйти, я должен попрощаться с ней...
   - Ты больше не вернешься сюда?
   - Нет, доктор. Проживу столько, сколько мне отмеряно, а там видно будет...
   - Это твое право. Но ты будешь мучаться...
   - Знаю, я к этому готов...
  Мы помолчали, после чего я наконец сказал:
   - Спасибо вам, Иван Прокопьевич...
   - За что, Славик?
   - За Майю. Я знаю, что вы неспроста позволили ей тогда оставить сумочку...- сказал я, не глядя на него.
  Она молчал. Я чувствовал, что в глазах у него стоят слезы...
   - Вы подарили мне надежду, доктор, а это куда больше для меня, чем целая жизнь...
  Я обернулся. Доктор стоял неподвижно.
   - Прощай, Славик... - он пожал мне руку и обнял меня.
  
  Майя рисовала так увлеченно, что не услышала, как я вошел. Я сел на стул у стены и стал смотреть на нее. Руки очень аккуратно, и в то же время быстро клали штрихи на лист бумаги. Портрет был почти готов, но, видимо, Майе казалось, что еще чего-то не хватает, и потому она раз за разом клала новый штрих. Наконец, я понял, что именно ей не нравилось. Двумя линиями она подвела глаза на моем портрете, и от того эти глаза стали более грустными. Это то, чего она добивалась - сделать взгляд как можно более грустным.
   - Здравствуй, Майя. - Сказал я. - Я пришел к тебе...
  Она обернулась и резко посмотрела на меня. На какой-то короткий миг мне показалось, что она узнала меня. Тогда, когда она вдруг улыбнулась. Сердце мое дернулось, но это была ошибка. Майя действительно улыбалась. Но той улыбкой, какой улыбаются самые маленькие дети, если увидят что-то яркое и красивое. Сейчас передо мной был младенец. Несколько секунд она улыбалась, и я невольно заулыбался в ответ. Грустной улыбкой, которая несла в себе исключительно тоску.
  Майя быстро потеряла ко мне интерес и снова погрузилась в рисунок.
   - ...Больше всего на свете, Майя, - говорил я, хотя точно знал, что она меня не понимает, - мне бы хотелось вернуть тот день, когда я впервые увидел тебя. Ты шла, словно у тебя были крылья, и ты готова была взлететь. Твоя походка...Таких плавных и легких движений я еще никогда не встречал...И уже никогда не встречу увы...Мне казалось тогда, что тебя абсолютно ничего не волнует и не беспокоит. Так, словно нет в мире болезней, приступов смерти...Ты никогда не боялась смерти. И даже не потому, что говорила это. А потому, что я это чувствовал. Ты такая сильная, что это сложно даже передать. Ты смелее, чем я. Ты лучше, чем я...Ты самое прекрасное создание, сотворенное богом...Ты говорила о том, что не знаешь, что такое справедливость. Наверное, справедливость заключается в том, что все прекрасное, созданное богом, должно быть рядом с ним. Он не отпускает надолго от себя то, что на самом деле принадлежит ему...Он всего лишь на миг подарил мне тебя. Я не могу на него сердиться. Уже хотя бы потому, что она дал мне тебя. Я помню каждый миг, Майя, который ты была со мной. Я знаю, ты сейчас далеко, но мне хочется верить, что издалека ты слышишь меня, слышишь все то, что я тебе говорю...Слышишь...Я люблю тебя, Майя. Просто за то что ты мне дала. Ты дала мне куда больше, чем свое внимание, заботу. Ты сделала куда больше, чем просто спасла меня от смерти. Только благодаря тебе я понял, для чего я живу. Ты - смысл моего существования. Наверное, стоило родиться для того, чтобы однажды встретить тебя. Полюбить...Нет, я не потерял тебя. Я буду ждать тебя. У нас с тобой один путь на двоих, я в этом уверен. Мы шли по этому пути, и будем идти дальше. У нас впереди целая вечность, Майя...Мы только начинаем с тобой жить. Мы никогда не умрем...
  
  Эпилог
  Небо
  Сорок девять дней. Уже несколько дней нет никаких приступов, и нет никакого жара. Вернее, он есть, конечно же, но я перестал его ощущать. Больше нет ни боли, ни страха. Больше нет ничего.
  Несколько дней я лежу неподвижно, смотря в одну точку. Там, за окном проплывает небо. Я смотрю на облака и думаю о том, как скоро я стану ближе к ним. Как мне кажется, я с каждым днем все ближе к ним...Наверное, даже тогда, когда я был здоров, я с каждым днем все приближался к ним...
  Нет ни печали, ни сожаления. Я лежу, улыбаясь. Передо мной Майя. Она тоже улыбается мне. Несколько раз я звал ее, но она не отзывалась. Она уже ждет меня. Я говорю ей, что осталось немного. Осталось совсем чуть-чуть...
  Как же все-таки странно устроена жизнь...Что, если бы я не встретил Майю? Я думаю, что бился бы в истерике, пока не проглотил бы кучу таблеток.
   Выходит, я уже должен был умереть? Ну, значит так...
  Жизнь...Как мало в ней было хорошего, как мало она отмерила мне, и как...я благодарен ей за все. За колесо, за дождь, за лошадей...Огромная волна нежности охватывает меня, когда я думаю о Майе. Маленькая моя девочка, которая остается тут и в то же время уже ждет меня там...Я вспоминаю ее улыбку. Ту, которую она подарила мне тогда, под дождем. Ни одна женщина в мире не способна подарить ничего подобного...
  
  Мое сердце бьется в нормальном ритме, я по-прежнему вижу перед собой небо. Оно меняет свои краски. С ясно-голубого на ярко-красный и дальше до черного. Миллиарды звезд, рассыпанных по небу. Огромные, немигающие звезды. Кто их придумал? Для чего?
  И вечность, которая расстилается за этими звездами. Она настолько прекрасна, что ты тонешь в этой звездной вечности. Мне хочется плакать, но слезы не текут из глаз. Потом мне хочется смеяться, но я способен лишь на неширокую улыбку...Где-то в глубине души я плачу и смеюсь, где-то там я вижу Майю. Она машет мне рукой и я машу ей в ответ. Где-то там, где над городом раскинулось бесконечно прекрасное, глубокое и манящее синее небо...
  (март 2007)
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"