Соболевский Олег Александрович : другие произведения.

Аутодафе

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Роман размышление о представлении человека о божественной жизни

  
  АУТОДАФЕ
  ...аутодафе (сожжение на костре) en masse, т. е. гуртом. Что в других государствах считалось обыкновенной казнью преступников, то у испанцев и других католических народов почиталось религиозным огнем и доказательством ревностного верования. Аутодафе эти производились чаще всего при восшествии на престол или во время других грандиозных народных празднеств. После того как самые опасные еретики и другие подобные им грешники сжигались, приговоренные за мелкие преступления к порке усаживались на следующий после казни товарищей день на осла, провозились по площадям и наиболее оживленным улицам города и во время шествия жестоко наказывались плетьми, батогами или розгами.
  'История розги' Бертрам Джеймс Глас
  
  Нет ни одной ситуации, которую нельзя довести до абсурда, и нет ни одного абсурда, который жизнь не сделала бы ещё абсурдней.
  Петровичи.
  
  
  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
  Навсикая
  Пролог.
  
  И как вы думаете, я оказался сам в себе да еще над собой?
  Как я оказался в самом жутком кошмаре, который возможен в жизни человека?
  Не знаете?
  Я расскажу свою историю.
  Всё началось с того, что мой прадед, бывший при царе Николае раввином в пересыльном местечке Эзопск, умудрился оставить в наследство деду, книгу, написанную на неизвестном языке. Дед в свою очередь отдал книгу отцу, которому не было дела ни до меня, ни до моей матери. Он постоянно пропадал на работе, а потом и вовсе исчез, прислав спустя годы бандероль с открыткой, извещавшей меня в том, что он искренне рад моему шестнадцатилетию. Вместе с открыткой, в бандероли лежала старинная книга и сообщение, что ему некогда заниматься её изучением. Ещё он пожелал успехов в дальнейшей жизни, ни пуха ни пера, и дал пару советов, насчет того где я могу узнать звучание неизвестных букв.
  Ну, насчет пуха и перьев он оказался прав - моя жизнь была далека от птичьих дел, а вот с успехами в изучении загадочного алфавита - поздравил правильно.
  К двадцати годам беспутной жизни я кое-как освоился с восьмьюдесятью четырьмя буквами языка, на котором была написана книга, но понять, что в ней написано, так и не смог. За время исследований со мной происходили разные происшествия, типа того, что я поступил в институт, обучаться на филолога. Оттуда меня успешно вытурили по причине хронической неуспеваемости. А чего там успевать? Я искренне этого не понимал, и если бы не книга папаши, то и ноги бы моей там не было. От всей учебы в моей голове засели только фразы выдающихся людей, которые периодически выскакивают против моего желания, а так же уверенность в том, что я напрасно не родился в далёкие времена в народности хопи, живших на Американском континенте. Особенно мне нравилось в хопи то, что их "мыслительный мир" не знал воображаемого пространства. Следовательно, они не могли связывать мысль о реальном пространстве с чем-либо иным, кроме реального пространства, или отделить реальное пространство от воздействия мысли. Человек, говорящий на языке хопи, предполагал, что он сам или его мысль путешествует вместе с розовым кустом или, скорее, с ростком маиса, о котором он думал. Мысль эта должна оставить какой-то след на растении в поле. Если это хорошая мысль - мысль о здоровье или росте - это хорошо для растения, если плохая - плохо. Эта простота восприятия реальности, неотягощенная символизмом, в который я был погружен, спасала меня от сумасшествия, которое могло произойти от непрерывных поисков значений символов книги. То, что я всё-таки смог расшифровать алфавит книги, это моя личная заслуга. Я думаю в институте, наверное, стыдятся опрометчивого поступка и пеняют на завышенные требования к оболтусам, у которых имеются собственные дела не связанные с делами института.
  Конечно, все эти мелкие пакости отнимали время, так как требовали внимания, но поймите - у меня была книга, написанная на никому неизвестном языке, а вдобавок ко всему, она была моей собственностью.
  Внешне она выглядела как большинство старинных фолиантов - важная, в черном кожаном переплете с золотым тиснением на обложке. На старых желтых страницах болтались разноцветные картинки, изображавшие первые буквы слов. Написана она была от руки, что вызывало особое уважение, так как сам я терпеть не могу писать рукой.
  Каждый раз, когда я открывал книгу, по спине проносился ветерок, и неважно во что я был одет: в дубленку или майку, в пальто или в костюм, - все равно он овевал спину. Вначале я ничего странного в этом не находил, но как-то в жару пришла идея охладиться, открыв книгу. Естественно толку от этого занятия не было, и все попытки определить был ли ветер настоящий или выдуманный, не увенчались успехом. Ветер был, но вот никто кроме меня, его не замечал. Эта особенность книги меня заинтересовала.
  В течение четырёх лет я разыскивал звучание букв алфавита книги, и в результате нашел, (я назвал его нулунккудод, хотя не уверен в том, что он так назывался на самом деле), древнейший вид письменности человечества. Многие буквы, на самом деле были символами, которые меняли звучание, если располагались в определенной последовательности. Всего таких символов было сорок два, а самих букв восемьдесят четыре.
  Кроме звучания букв, больше я ничего не знал: ни того, правильно ли я произношу слова, ни того, что они означают. Сплошная головоломка и только. Только не подумайте, Боже вас упаси, что звуки были созвучны сал, бер, йон, рош и марр.
  И вот я нахожусь в самом себе и над собой и спрашиваю - стоила игра свеч?
  И отвечаю - стоила! Конечно, стоила! А что мне здоровому обормоту было делать? - ничему в жизни я не научился, разве что звучанию восьмидесяти четырех букв таинственного алфавита.
  И этот язык..., он как музыка - так и льётся, так и звучит..., вот только понять, что означают слова, я не мог пока не стал читать книгу.
  1. Глава первая. Счастлив тот, кто ничего не имеет.
  Как я сказал, моя жизнь не отличалась упорядоченностью и размеренностью. Меня то и дело сносило в сторону от основных занятий, притом каждый раз сносило не в ту сторону, которая была для всех правильной. После того как в институте почти вежливо отдали документы, делать стало совершенно нечего, а кушать хотелось. Я попробовал устроиться на работу грузчиком, но кому нужен недоучившийся филолог, да к тому же с явно выраженным рахитичным скелетом и головой Буцефала? К прочему я не в силах поднять ящика с яблоками - они рассыпались у ног, вместо того чтобы падать на голову. Когда я пришел устраиваться на работу в местную газету внештатным журналистом без оклада, там также указали на дверь. Они сделали это галантно, без пинков и тумаков, но это-то и было слишком обидно. Даже в магазине, где меня осматривал какой-то лысый дядька в дырявом синем халате, мне было не так обидно, когда он сказал что я не подхожу. А тут стало невероятно обидно...
  Я пришел домой, разделся, посмотрел на туловище - почти лишенное мышц и заплакал. Я посмотрел в зеркало, и это заставило меня разрыдаться еще сильнее..., вроде красивая голова - но на узких плечах... - одним словом - рахитичная конская голова, посаженная на тело дистрофика.
  Короче говоря, неудачи с трудоустройством заставили меня взять в руки книгу, и впервые в жизни сложить выученные буквы в слова, а, как известно, два сложенных вместе слова, это предложение, и за ним обязательно стоит мысль, и мысль может быть материальной. Вот тогда что-то материальное блеснуло в комнате и шарахнуло меня по голове.
  Очнулся я лежащим на полу. Голова болела, но самое главное - книга была закрыта. Ничего не понимая я вновь открыл книгу. Что меня поразило, так это моё спокойствие, - на первых страницах обнаружилась стодолларовая купюра. Она мирно покоилась как раз на месте заклинания, и как мне показалось, лицо президента Франклина нахально улыбалось. В какой-то момент он показал мне язык. Я взял купюру и стал проверять её подлинность. Купюра оказалась самой что ни на есть настоящей - не фуфлом и не подделкой.
  - Ну, спасибо папаша, хоть сто долларов прислал! - В тот момент я не удивился тому, что я сотни раз открывал книгу на этой самой странице и никаких сотен там не было.
  Следующими моими действиями было найти применение замечательной находке. В принципе на том этапе жизни, мои потребности были минимальны, и как следовало из бюджетных расчетов, этой сумы мне хватит на пару месяцев вполне достойного голодания. Я представил: сегодня пойду в продуктовую лавку, отоварюсь различной снедью: консервами и сардельками, маслом и сырками. От представленных образов продуктов питания скрутило желудок, который вот уже пару дней отдыхал от пищевых упражнений.
  Накинув плащ, я вышел из квартиры. Спустившись, обратил внимание на то, что входная дверь ни с того ни ссего стала открываться не как обычно на улицу, а в подъезд. '- Вчера этого не было', - пронеслось у меня в голове, но долго на этой мысли я не смог задержаться, потому как урчание желудка, было громче зова любопытства.
  По дороге к магазинке я поменял купюру в обменном пункте. За одну бумажку зеленого цвета выдали пять красненьких и две желтые. О, это целое состояние, от которого хочется просто прыгать на месте. Целых пять пятисотенных бумажек! Да еще две желтые сторублевки! Ну не восторг ли? А когда я достал из кармана состояние и стал рассчитываться с продавщицей, которая привыкла к тому, что я расплачиваюсь грудой металлических монет, которые ей приходится пересчитывать, лицо её вытянулось и стало похожим на морду бультерьера от которого убежал полусдохший кролик. Я достал целую красненькую и уверенно протянул. Она взяла с недоверием и, так же как я проверял сто долларов, проверила красную бумажку. Лишь убедившись в подлинности купюры, она отдала сдачу и пакет с вложенными в него продуктами.
  Как очутился в квартире - не помню. Как ел - помню. Как после этого спал - не помню. Как проснулся - помню, и как снова взял книгу, тоже помню. У меня мелькнула мысль, - папаша засунул в неё еще деньжат, надо только как следует поискать. Я снова открыл книгу и к моему удивлению того, первого предложения не было.
  - Это что за чертовщина? - прокричал я, не веря своим глазам.
  Я стал рыться в книге, ища ту фразу, которая исчезла, и нашел её через десять страниц.
  '- Нет, так не бывает', - не то произнес, не то подумал я, и на всякий случай закрыл книгу.
  Когда я открыл её снова, то фраза переместилась на третью страницу и нахально уставилась на меня первой нарисованной буквой в виде змеи пожирающей свой хвост. Да я руку дам себе на отсечение, - змея ехидно смотрела в глаза! И снова я закрыл книгу, не веря себе, думая, что сошел с ума. (Уж лучше бы действительно я тогда тронулся, хотя кто знает...)
  Естественно я ущипнул себя за ногу и, почувствовав боль, немного успокоился. '- Соберись', - приказал я себе, и вновь открыл книгу - первая фраза была на месте!
  Медленно, по слогам произнес вслух фразу, оглядываться по сторонам. К моему счастью я вовремя успел заметить взявшийся ниоткуда кулак, и увернулся от столкновения. Когда кулак исчез, я открыл книгу и снова нашел там сто долларов!
  - Вот пруха! - произнес я единственное, что тогда мог произнести, забрав купюру из книги.
  И в этот момент меня опять что-то стукнуло, естественно сзади.
  Когда очнулся, Франклин на купюре злобно ухмылялся во весь рот, при этом он показал язык и скорчил физиономию.
  - Да что же это такое? - спросил я у купюры, но ответа не получил.
  Скомкав доллары, я вновь открыл книгу. Как и ожидал, знакомая фраза оказалась в середине книги. Я не стал экспериментировать и произносить её снова, так как наконец-то до меня дошло - книга сама выдаёт тумаки вместе с купюрой.
  Дальнейшее изучение книги я проводил, обмотав голову всеми имеющимися в квартире полотенцами. Их было не так много, но от сотрясения мозга могли предохранить.
  Недолго думая я прочитал первую фразу на первой странице, но не ту, которая была первой, а ту, которая появилась вместо первой. Разумеется, сделал я это осторожно и полушепотом. К удивлению ничего не произошло - тумаков не было, равно как и книга ничего не выдала. Я немного расстроился, так как стал считать книгу волшебной и способной осуществлять любые желания. Но так как ничего не происходило, я расслабился и снял полотенца.
  Я стал дальше листать книгу, чтобы прочесть новое заклинание, но книга преподнесла еще один сюрприз - все страницы книги были заполнены новой фразой, первая буква которой изображалось деревом. Внимательно рассмотрев древо, я увидел висящие на нём плоды, выглядевшие несъедобными.
  Как я узнал, что это Сефирот? Когда-то давно я побывал на лекции странствующего ортодокса, и он, в качестве лекционного материала показывал изображение этого дерева. Сефирот или 'Древо Жизни'. Это один из самых мощных символов алхимии. Каббалистическая метафизика рассматривала мир как совокупность десяти божественных эманаций, каждая из которых содержит в себе одно из качеств этого мира. Эти десять чисел состоят из четырех основных элементов: Божьего Духа, воздуха, воды и огня, и шести пространственных направлений: вверх, вниз, влево, вправо, вперед, назад. Размышляя над ними алхимик открывал смысл Божественных тайн. В последствии эти вполне материальные критерии переосмыслялись и приобрели психологическую абстрактность, до понятий: Венец, Мудрость, Распознание, Милость, Сила или Строгость, Великолепие, Победа или Вечность, Величие или Признание, Основание или Фундамент, Царство. В эту систему символьных обозначений древа жизни включают еще понятие Постижения.
   Десять 'Сефирот' обычно изображаются в виде сложного рисунка, который называют 'Древом Сефирот' или 'Древом Жизни'. Создание алхимиком данного рисунка имело целью приобрести визуальное изображение целостности представлений о 'Древе Жизни' с помощью последующей медитации.
   Не став медитировать, (отчасти назло книге) я прочитал эту же фразу на последней странице, и опять ничего не произошло. Тогда я пошел на кухню и закурил сигарету. Вообще-то я редко курю, но сейчас почувствовал - только сигаретный дым может меня успокоить. Докурив сигарету, я подкурил новую, ожидая как никотин будет воздействовать на нервную систему. Точнее на то, что совсем недавно таковой являлось.
  Когда я докурил до середины сигареты, в дверь позвонили. Оставив сигарету в пепельнице, пошел открывать дверь, перебирая в голове кого могло принести. Так как я был причислен к лиге неудачников, то обычно меня никто не посещал, да и сам я редко ходил в гости. Открывая дверь, я был уверен - кто-то ошибся дверью или пришел почтальон.
  На пороге стоял незнакомый мужчина в светлом плаще. Он стоял так, что я не видел его лица, только волосы на затылке.
  '-Зачем ему плащ - сейчас лето!?' - пронеслось в голове.
  - Здравствуйте, вы не подскажите, а Мария Григорьевна здесь живет? - нерешительно спросил он.
  - Нет здесь никаких Марий. Я здесь живу, вы ошиблись, - прошипел, закрыл дверь и пошел на кухню.
  Когда почти докурил сигарету, звонок повторился. Я решил, - такому наглецу как этот мужик в моей квартире делать нечего и не пошел открывать дверь. Но звонок назойливо зудел, требуя подойти к двери.
  Каково было моё удивление, когда на пороге оказалась стройная блондинка, одного со мной возраста, да еще ни с того ни с сего чмокнувшая меня в щеку.
  - Жора, ты ждал меня? Ну конечно ждал! Вот я и пришла к тебе. Ой, а что это у тебя там? Ты собак любишь? - щебетала девушка, выглядевшая как моя мечта.
  Нет, не просто как - она и была моей мечтой.
  Только обычно красивые девушки, о которых можно мечтать, проезжали мимо в роскошных автомобилях с персональным водителем и если и замечали меня, то, скорее всего, точно также как фонарный столб, под который не будет мочиться даже последняя шавка. То есть я и он были, но были абсолютно несущественны, настолько ничтожны, что обращать на нас внимание, это проявлять явное неуважение к себе.
  Продолжая ничего не понимать, я оглянулся. Что я увидел? - Я увидел толстого бультерьера, вторую мою мечту после девушки. Хотя когда-то я мечтал о бультерьере больше чем о девушке, и это была первая мечта, но сейчас..., все же мне двадцать лет, и мечтать о псине в этом возрасте неприлично.
  - Он мой? - осторожно спросил я у девушки, которая к этому времени прошла в коридор и сняла белоснежные босоножки.
  - Ну не мой же! А как его звать?
  - Да..., да..., да..., я и не знаю. Я как-то.... Да я его, как и вас вижу впервые.
  Вообще бультерьер мне нравился. У него была отвратительно прекрасная морда, чуть косоватые красные глазки и роскошный тигровый шерстяной окрас.
  - Назови его Шушриком, - предложила девушка, пройдя мимо меня на кухню. - Ах, ты еще куришь на кухне!? - то ли спросила, то ли утвердила она моё право курить в собственной квартире.
  Стиснув зубы, я промолчал.
  Я медленно закрыл дверь. Но не подумайте, что я остался в своей квартире. От всего происходящего я начинал сходить с ума, и мне совершенно не хотелось ускорять этот процесс. Так как с детства я был не совсем и не всегда уверен в своей нормальности, то я постоянно рылся в различной справочной литературе по психиатрии, с целью доказать самому себе свою нормальность. К своему удивлению никаких таких уж явных отклонений за мной раньше не наблюдалось, но тут видно меня прорвало. И надо же, прорвало основательно и бесповоротно! Видимо все эти образы были столь мной желанны, что в какой-то момент времени я совсем свихнулся, и спасения от этого сумасшествия нет.
  Пока я спускался по лестнице, в голове шел интенсивный умственный процесс, связанный с тем, что я пытался определить в какую психиатрическую больницу мне лучше пристроиться. В моей фантазии всплывали видения самого себя спеленатого тугой смирительной рубашкой, с огромной соской во рту, кричащего 'агу' и писающего в огромный пузырчатый подгузник. Еще я представил, как буду рассказывать историю своего сумасшествия старенькому психиатру, (а он непременно должен быть стареньким!), и то, как он внимательно меня выслушав, пристроит в палату к слабоумным или к олегофренам. Там мы вместе, всем коллективом, будем пускать слюни и самодовольно ковыряться в носах, вытаскивая из них остатки пшенной каши, скормленной прошлым вечером. И главное, мы все там будем одинаково довольны и счастливы - от благополучного продолжения жизни в форме растений, у которых, как известно нет никаких желаний, поэтому молчаливо счастливых.
  Дойдя до двери подъезда, я обнаружил, что дверь снова открывается в нужную сторону, то есть в ту, в которую она открывалась раньше.
  '- Ну точно сбрендил', - подумал я, и тут заметил, что стою босиком.
  - Ну точно тебя примут в лучшем виде, - теперь вслух произнес я.
  '- Ну а что может случиться с тобой, если ты поднимешься в квартиру, где переобуешься? Что с тобой могут сделать твои видения?' - опять подумал я.
  - А ничего, - вслух ответил я сам себе.
  '- Вот и хорошо', - подумал я.
  Естественно я вернулся в квартиру, где меня встретили мои галлюцинации.
  - Как мило, ты вынес мусор, - поздравила с тем, чего я не делал, блондинка, а я, в свою очередь, решил - устойчивость галлюцинаций прямо пропорциональна тому, насколько ты готов воспринимать её как галлюцинацию.
  - Мусор? Да..., я пытался его вынести..., - честно признался я в том, что хотел бы избавить себя от прекрасного видения.
  - Ты как-то странно на меня смотришь. Ты что, сомневаешься во мне, не доверяешь? Какой ты глупенький, - щебетала блондинка. - Ах да, я не представилась - я - Кристина.
  - Жора, - я протянул руку, но это был не знак приветствия, а скорее желание ощутить её прикосновение.
  - Ну, тебя то я знаю. И знаю что ты Жора. Вот только не пойму, какой мне быть с тобой - умной или дурой?
  - Гм, - все, что успел я выдавить из себя, так как Кристина снова затараторила.
  - С одной стороны бытует мнение, что блондинки умными не бывают. Лично мне этот подход не нравится. Если честно. Но с другой стороны - желание Жоры - это закон. Так что если ты пожелаешь чтобы я была дурой - ты не стесняйся, так и говори. - Она так выразительно посмотрела мне в глаза, что я сказал, чтобы она оставалась умной.
  Неожиданно она поцеловала меня в щеку и даже отпустила мою руку. Вот интересно, если я выбрал второй вариант, она бы поцеловала меня? Кто её знает, эту блондинку?
  - Я Шушрика покормила. Ты знаешь, у тебя отличный пес. Я с ним подружилась. Он ногу мне облизал. А ты с ним часто гуляешь? Наверно четыре раза в день? Ну конечно четыре. Я же выбрала первый вариант! - Кристина так быстро говорила, что я не успевал отреагировать на её вопросы, и ей приходилось отвечать за меня.
  Разумеется, так и должны вести себя очаровательные натуральные блондинки. А она, несомненно была натуральной стопроцентной блондинкой, с шикарной фигурой, лицом ангела и ...
  Пока я разглядывал роскошь её тела, подошел пес Шушрик и вальяжно растянулся вдоль моих босых ног. С непривычки я испугался. Вдруг он примет шевеление палцами за акт агрессии или ему не понравится запах? Тогда он оттяпает мои пальцы?! У бультерьеров оттяпывание конечностей - первейшая жизненная потребность!
  '- Нет уж, шевелиться не буду', - решил я, и замер. Так я и стоял посреди кухни, а вокруг порхала самая настоящая богиня блондинок.
  - Скажи Жорик, ты чего стоишь? Тебе не привычно, что за тобой ухаживают? - Кристина обратила внимание на мою несуразную позу.
  - Нет, то есть да, - пролепетал я, а внизу раздалось похрюкивание Шушрика. '-Эта скотина уже заснула', - решил я, и осторожно присел на табуретку.
  Двигался я медленно, боясь разбудить псину, которую про себя окрестил садюгой.
  ' - Кстати, с чего это Кристина взяла, что он пёс, а не сука? Наверное, в моем бреду все как-то взаимосвязано, - подумал я, продолжая пытаться отделить явь от галлюцинаций. - Вот моя кухня, вот моя табуретка, я на ней сижу. Вот моя богиня, а под ногами, пес - Садюга! И все прекрасно', - я попытался успокоиться, но нервы есть нервы, и подите их успокойте, если они разгулялись и шарахают вас галлюцинациями.
  Тем временем Кристина закончила приготовления ужина и накрыла стол. Среди всего, что ей удалось извлечь из холодильника, (я, кстати, был совершенно не в курсе, что в холодильнике всё это спрятано), отличились нарезка семги и черная икра. Все остальное было не столь непривычно, но я отродясь не покупал этих яств. Я даже не знал, что они выглядят именно так. Но с другой стороны, не стоило этого показывать блондинке с длинными ногами.
  О, её изысканная, изящная тонкая фигурка, даже, пожалуй, хрупкая..., она так сильно возбуждала, сводила с ума. Восковая бледность её лица, обладающая чистотою слоновой кости, была почти неземной, однако губки в своем античном совершенстве заставляли вспомнить розовый бутон и лук Купидона. Её руки с тонкими пальцами были словно из мрамора, пронизанного голубыми жилками, и такой белизны, какую только мог доставить лимонный сок и Крем Королевы, и совсем не было выдумкой то, что она надевала на ночь лайковые перчатки и омывала ноги молоком. Навсикая Савская! А колдовская сила её глаз!.. как она возбуждала самую сильную страсть - страсть девственника лишиться невинности, предавшись всем тяготам похотливой половой жизни. Её брови были обольстительно шелковисты, и создавали арку невинности, но там не было невинности, там была похоть воплощенная царственным телом.... И волосы настоящей блондинки, спускающиеся по плечам кудрями морских волн, обнимающих вечернюю лагуну.
  Да..., еще вопрос, кого я предпочитаю - дур или умниц? Конечно, я предпочитаю её. И она кажется не против!..
  - Как тебе нравится то, что я приготовила? Конечно, этот скромный ужин не может полностью тебя удовлетворить, но все же попробовать стоит.
  Я не понял, как случилось такое чудо, но я действительно преодолел барьер скованности и стал есть. Бесспорно, все, что я съел в тот вечер было божественно вкусно, я даже почувствовал себя посланником бога в благодать людскую, тем более что после еды у меня наступило состояние благостного отупения, в коем я и находился еще с полчаса.
  Кристина мыла посуду, постоянно оглядываясь. Садюга лежал на моих ногах и мирно похрюкивал, выказывая свою признательность, если таковая вообще есть у бультерьеров, и вечер казался идеальней идеального. Потом Кристина вышла с кухни, и я немного взволновался - а вдруг она решит уйти, оставив меня наедине с моей фантазией о её появлении? Преодолев страх перед собакой, я поднялся и осторожно пошел искать Кристину.
  Почему-то я не стал звать её. Меня, наверное, одолела та же робость, что и в первые минуты её появления. Я осторожно открыл двери спальни и обнаружил Кристину лежащей в постели. Её юбочка стала короче кротости, то есть она была, но её и не было. А чего я еще хотел в мире своих галлюцинаций? Чтобы она была одета в броню и пояс верности феодальным традициям католической инквизиции?
  Не в силах преодолеть накатившую волну стыда я так и не смог опуститься рядом с ней на кровать. А она смотрела прямо в глаза, гипнотизируя своей красотой. Она что-то говорила, но что, я не помню, так как я вообще в том момент не соображал. Я видел её длинные ноги, слегка выпирающие колени, трусики розового цвета, полурасстегнутую блузку, где прятались два выпуклых шарика её грудей, и ничего не понимал. Наверное, в этот момент впрыск тестостерона и адреналина в кровь достиг максимума, за которым стоит беспамятство или какая-то маниакальная забывчивость, или же что-то другое, называемое любовью.
  Вот удивительно, если бы я имел до этого сексуальный опыт, то, как бы я отнесся к её появлению? К её телу? Да и вообще ко всему тому, что было предо мною? Я бы меньше растерялся? Не думаю, скорее всего, наоборот..., я лёг рядом, потрогал её грудь, прикоснулся к губам.... Она ответила со всей страстностью, которая в ней скрывалась.
  Она что-то говорила, пела, щебетала и, наконец...
  Потом было то, что опытные люди называют сексом, хотя я с ними не согласен - в моём случае была самая настоящая любовь. Потом еще, и еще, и еще...
  Часам к четырем утра я заснул, обняв Навсикаю.
  Да, теперь я могу с уверенность заявить свою!
  2. Глава вторая
  В десять часов утра я обнаружил, что Навсикая исчезла. Исчез и Садюга. На кухне было как и вчера до появления видения. Как я понял - галлюцинации прекратились. Это меня немного расстроило, но с другой стороны, - хорошего помаленьку. Я не стал приводить свою внешность в порядок и не побрился. Пускай растут волосы - мне они не мешают. В трусах я сел на табуретку пить кофе. Постепенно ко мне возвращалась самокритичность, которой ничего не казалось хорошим и нормальным. Я стал ругать себя за вчерашнее поведение, за то, как встретил галлюцинацию Кристину с псом тигровой масти, за то, что позволил расслабиться и не стал разубеждаться в том, что все вокруг является бредом.
  Так продолжалось полчаса, и я до того себя застыдил, что стало совсем дурно.
  '- Неужели, - спрашивал я себя, - я сошел с ума от одиночества? Неужели теперь самым лучшим местом пребывания для меня будет психиатрическая клиника, где меня будут пичкать пилюлями и уговаривать признаться в том, что ничего не было'.
  - Какой позор! Это было! - воскликнул я...
  - Что было? Какой позор? - неожиданно произнесла сзади Кристина.
  Она была в прихожей.
  - Вот этого не может быть! - уверенно заявил я и пошел встречать своё сумасшествие.
  Ведь, по моему мнению, Кристина и пес Шушрик были галлюцинациями. Каково было моё удивление, когда я обнаружил перед собой плоть Кристины, которая протягивала ко мне руки чтобы обнять. Псина радостно завиляла обрубком хвоста и обнюхала мои ноги.
  - Ты нереальна! Ты моё видение! Моя галлюцинация! - сорвалось у меня помимо желания моего эго. Наверно моё суперэго приобрело тотальную власть над моим телом и теперь руководило его действиями. А, как известно, суперэго - не более, как боязнь мнения других людей.
  - Ну с чего ты это взял? Успокойся, я вся твоя, - Кристина прижалась ко мне.
  Я ощутил её груди, запах волос, и мысленно показал своему суперэго язык, при этом я отправил этой скотине послание, чтобы оно навсегда заткнулось и не мешало мне жить.
  Возник внутренний диалог, в который активно вмешивалась Кристина.
  '- Это не я, а ты заставляешь меня мучиться', - злобно пыхтело моё суперэго.
  '- Нет, это ты всю жизнь меня мучаешь. Именно ты не знаешь, чего хочешь, а я знаю! Я хочу женщину, а именно Кристину! Я хочу пса, бультерьера, и пусть он будет садюгой, мне наплевать, лишь бы меня любил!' - отвечало моё эго, и я был полностью с ним солидарен.
  - Ты завтракал? - вмешалась Кристина.
  '- Разумеется, если она была галлюцинацией, она не стала бы вмешиваться в наш разговор!' - заявила та моя часть, которая была эго.
  '- Да с чего ты это взял? Ты же читал о психе с галлюцинаторными настенными тараканами! Ты забыл, что он приехал с ними из Киева в Москву, и при этом тараканам совершенно было наплевать на него и на всех вместе взятых. Они ползали себе по стенкам..., нет, ну ты явно того', - вело наступление суперэго.
  - Ты путаешь. Он не мог своих тараканов трогать, а я могу! Вот смотри, - последнюю фразу я произнес вслух, и набросился на Кристину.
  Я крепко обнял мою Навсикаю, я прижался лицом к её груди, мои руки трогали её ноги, попку. От этого ощущения в руках возникло самое неповторимое чувство - чувство кожи моей любимой. При этом всем я умудрялся что-то бормотать, доказывая реальность Кристины своему суперэго.
  - Да что с тобой? - спросила Кристина, для которой моё поведение было весьма странным.
  Честно говоря, если бы я тогда оказался на её месте, то я бы не задумываясь ушел. Я бы решил, что человек болен, что он опасен, следовательно, он нуждается в помощи и лечении.
  Но она не ушла. Она нежно гладила меня по голове, отчего я испытал бесподобные ощущения. Её нежные руки скользили по моим волосам, слегка их вороша. Они касались моего лба, носа, губ..., да еще Садюга прыгал у моих ног, требуя внимания.
  '- Нет, - решил я, - они не могут быть галлюцинациями. Скорее галлюцинация - это я!'
  Что ж, наверное, какой-нибудь буддийский монах полностью согласится с этим выводом, я же за счет него прекратил внутренние прения со злобной своей сущностью. Кристина, взяла меня за руку, и повела на кухню. Там она мне выдала чашку чая и спросила, давно ли я проснулся.
  - Нет. Наверно час, может меньше. Но что-то около того. Я проснулся, а тебя нет..., я подумал, что ты галлюцинация, - признался я. Возможно, это признание было лишним, но, - ты самое прекрасное в моей жизни. Я до сих пор не верю в то, что ты здесь, рядом, со мной.
  - Успокойся, я рядом. Хотя ты мог меня спросить, как я к тебе попала? и вообще, что я тут делаю? Хочешь узнать? - Она пристально посмотрела, как будто сомневаясь в моей реальности. Точнее в моей готовности принять её ответ.
  - Наверно да. Но...
  - Нет, еще не готов, - прервала мои размышления Кристина.
  Она подошла и села рядом. Вчера, когда мы ужинали, она сидела передо мной, и я не видел её осанки. Сейчас она сидела чуть с боку, слегка выпятив назад попку. Стройная, как натянутая струна мандолины, она не могла не возбуждать. Даже такой олух как я, почувствовал возбуждение. Как жаль, что оно сковывалось стеснением. Даже стыдом за себя - свою внешность урода. Мне так и хотелось крикнуть ей: - посмотри на меня! Мы не пара. Мы вообще не должны быть вместе на этой планете. Ты такая прекрасная, ты богиня, Навсикая, а я худосочный дегенерат, стесняющийся своего тела.
  О, моё самопрезрение..., в тот момент оно достигло крайней степени накала и не в силах сдерживать эмоции, я убежал в комнату - туда, где вчера она ласкала меня, терпела мои хлюпанья, стоны. Она трогала мои рахитичные, тонкие руки, неспособные поднять одновременно даже два кирпича. Её тело, оно было прекрасно...
  Об остальном я целомудренно не стал думать, так как что думать о том чего на самом деле нет, о галлюцинации.
  Моё внимание отвлекла книга, лежащая на моей подушке.
  '- Что за чертовщина? - подумал я. - Я точно знаю - книга лежала на кухне, я сам её там видел!' Я стал судорожно перебирать в памяти все действия за последние полчаса..., но я должен поверить сам себе - я не заходил в комнату с книгой. Я не приносил её сюда!
  Сумасшествие на то и сумасшествие чтобы ничего не помнить о своих действиях. И если ты все-таки свихнулся, то относись теперь ко всему происходящему философски, - снисходительно. При белой горячке, люди из окон сигают, чертиков видят, а у меня всего-то видение прекрасной барышни, да пса урода, к тому же из детских фантазий.
  '- Ну подумаешь книга. На постели... - ерунда, - такое бывает!' - заключил я и открыл первую страницу.
  По традиции на первой странице была новая неизвестная надпись, которую я легкомысленно прочитал. (В моем положении нельзя отягощать себя долгими раздумьями, это может плохо кончиться!)
  Насколько я знал из курса клинической психиатрии - думать удел шизофреников, нормальный человек не думает - он знает: знает, что ему делать; знает о последствиях своих действий; и знает, как ему избежать этих последствий. В моем случае, я столкнулся с ситуацией, когда думать было нельзя, равно как нельзя было действовать, но если я все-таки сумасшедший, то имею право на ошибки - последствий все равно никаких не будет, кроме, разве что...
  Короче, я прочитал длинное предложение из восьми слов, чуточку удивившись длине фразы, но какая может быть разница в моём состоянии? Еще я подумал о том, что письменность состоит не только из букв, но и из знаков препинания, всяких тире, двоеточий, запятых и точек. И почему в изученном мной языке я не обратил внимания на эти мелочи?.. Глупость какая. Может быть, я неправильно читаю? Может надо с чувством, с толком, с расстановкой? Но как узнать, есть ли там запятые, если возможна совершенно другая система произнесения звуков.
  Я так углубился в свои размышления, что потерял контакт с реальностью: глаза бездумно шныряли по комнате, из носа вытекла сопелька, да и из открытого рта выплескивались слюни. Ну точно - полноценный олегофрен!
  Сколько я так провел времени, не имеет значения, одно ясно, из этого состояния благостного отупения вывела меня Кристина. Оказывается, она долго трясла меня за плечи, прежде чем я сообразил, что к чему.
  - Что с тобой? Очнись! - произносила она, а я воспринимал её слова как растянутый грохот проезжающего паровоза.
  - Да вернись ты! Ты что прочитал? Ты - что - про - чи - тал? Скажи мне! Скажи, хоть что-нибудь! - то, что она сильно волновалась, это я понял, только не понял из-за чего.
  Да и могут ли волноваться глюки, тем более, собственные? А если они не собственные, а заемные, кредитные так сказать, то об этом лучше не беспокоиться - хозяева на то есть. Вот пошел в банк, взял там пару в кредит глюков, а служащие пускай волнуются, переживают, верну я им долг или нет.
  - Что случилось? - кое-как произнес я, замечая, что на моём лице что-то сопливится и противно стекает с подбородка.
  - Ни-че-го не случилось, - постепенно я начал нормально воспринимать слова Кристины, даже осмысливать их, вот только в мысли они складывались плохо. - Ты мне скажи, что ты прочитал в книге?
  - Предложение.
  - Какое?
  - Длинное.
  - Произнеси первый звук, - потребовала Кристина и внимательно посмотрела мне в глаза.
  - Не помню, - честно признался я, не понимая, причем здесь чтение и её вопрос.
  - Так - чудеса начинаются. Это плохо..., - она опустилась на пол, обняв мои ноги.
  - Цу-де-са-а, - медленно, по слогам, как-то мечтательно произнес я и почему-то опустился на пол. Там я сложил голову на колени Кристины.
  Она стала перебирать мои волосы, а я почувствовал себя совершенным ребенком. Таким несмышленым детинушкой, неспособным ни на что, кроме как получать ласку от любящей женщины.
  - Ясно - ты впадаешь в детство, - Кристина замолчала на пару минут, продолжая гладить меня по голове. - Послушай, так нельзя. Я понимаю, в твоей жизни были счастливые моменты, и твоя мать гладила тебя по голове, но ты пойми, я не она. И сейчас ты должен найти в себе силы преодолеть регресс. Ну же, ты можешь!
  Она встала с пола, осторожно сложив мою голову на пол.
  В тот же момент я скорчился в позе зародыша, ощущая себя девятимесячным предрожденцем. Я понимаю, никто не помнит ощущения до момента рождения, но я их чувствовал! Я чувствовал, как меня окружает приятное материнское тепло, как меня питают материнское соки. Я даже ощутил пуповину. Я боялся открыть глаза, чтобы не разрушить идиллии. А какое благостное отупение меня окружало!
  Снаружи, через плоть живота меня поглаживала рука матери. Мягкая, нежная, заботливая рука матери!
  - Встань, встань! - Кричала Кристина, пытаясь поднять моё тело, но я был мягким комочком желе, которое проваливалось вглубь дорождественского состояния.
  Мне было так прикольно, так клёво, так интересно...
  Что это? Так нельзя! Я же маленький!
  Кристина дубасила что было сил по моей спине, ногам, заднице.
  - Не понимаешь по-хорошему - будем иначе! Ишь дебил переросток, регрессировать он задумал. Не выйдет, не влезешь!
  Её стараниями ко мне стало возвращаться ощущение реальности. Только всё было как-то странно, как-то непривычно: воздух в комнате, одежда, сухость тела, крики Кристины. Она радуется моему рождению? Мама!?
  Я протянул к ней руки и засучил ножками.
  - Ма-ма, агу, - заагукал я, испытывая к Кристине самые восторженные детские чувства.
  - Я те дам мама! Ты выродок, а ну давай восстанавливайся! - Потребовала Кристина, и, наверное, она была в чем-то права. Моя внешность выдавала меня как двадцатилетнего молодого человека, но никак не ребенка.
  В ближайшие двадцать минут меня всего крутило и выворачивало. Каждая минута, была равноценна прожитому году. Так через три минуты, я уверенно встал и пошел по комнате в поисках горшка, но такового там не оказалось, зато была ваза из чешского хрусталя. Кстати, подарок бабушки. Так вот, прекратив поиски ночного атрибута каждого ребенка, я вцепился в эту вазу и стал напяливать её на голову завопев, 'я королевич, я королевич!'. Еще через минуту я вытащил из носа огромную сопельку и мгновенно засунул её в рот. Вкус мне понравился.
  Достигнув семилетнего психологического возраста, я хищно покосился на письменный стол, на котором находился макет самолета, и, расставив руки подобно крыльям, я зажужжал, изображая аэроплан. Тоска последующих девяти минут была оправдана скукой школьного периода моей жизни. Но так было только до девятого класса. В нём я переродился в этакого маленького хама, что выразилось в обращении к Кристине в словах, 'телка, перипихон, наивняк'. Были, конечно, слова похлеще, но вы же понимаете, все-таки в комнате была дама...
  Институтское времяпровождение выразилось в метании по комнате в поисках одежды, еды и собственного себя самого. Ничего интересного.... И вот, наконец, я все-таки пришел в себя.
  3. Глава третья
  
  Вот так я и оказался в самом себе. Дело в том, что я психологически раздвоился. То есть две, абсолютные похожие копии моего сознания были впихнуты в одно единственное тело и они друг другу явно мешали.
  - Ты как? - спросила Кристина и, не дожидаясь ответа, произнесла. - Бедненькие, - сказала она это скорбно и как-то грустно. - Еще раз встретишь эту фразу из восьми слов, бросай книгу на пол. Восемь - символ бесконечности, будешь делиться бесконечно. Забыла тебя предупредить, но видно так уготовано. Что ж, буду иметь в виду.
  - Что?
  - Что? - произнесли мы поочередно.
  С непривычки я стал оглядываться по сторонам, ища своё отражение, но и отражение тоже старательно поворачивало моё тело, правда, в другую сторону. Вы и представить себе не можете, как это чувствовать, как твоё тело выкручивают противоположные требования мозга, которые ты сам ему отправляешь.
  - Ничего. Я бы на вашем месте успокоилась, и попыталась договориться между собой о том, кто будет дремать, а кто функционировать. Так, по крайней мере, больше шансов на извлечение удовольствий из внешнего мира.
  Легко ей предлагать такое, а как мне быть?
  В любом случае попытки выяснить кто есть кто, в моём случае были не уместны. Я был я, и хватит об этом. (Хотя, честно говоря, та часть меня, которая не я или я вторая, чуточку хуже меня, но вы ей об этом не говорите).
  Кристина, о, эта мудрая Кристина! - она вышла из комнаты, оставив меня наедине с собой и, первым делом я попытался восстановить главенство собственной персоны над выскочкой. Но не тут то было - силы были равны, а значит, ничего у меня не получилось. Хотя и тут я пытаюсь вас обмануть, дело в том, что я несколько раз долбанул себя по носу, два раза в живот и, очутившись на полу, попытался провести обманный захват левой руки. Боль была адской, но отпускать руку я не собирался.
  - Ты что делаешь? Поломаешь же! - возмутился я.
  - Как бы не так, выродок, не отпущу! - ответил я ему, точнее себе. А черт его тогда знал, кому я все-таки отвечал.
  - Чего ты хочешь? Ты что, хочешь поломать мне руку?
  - И поломаю! - Я усилил натиск, но сразу отпустил руку, так как боль была просто парализующей.
  Я распластался на полу комнаты, выжидая ответных действий с его стороны, но он тоже затаился.
  - Так и будем лежать?
  - А что ты предлагаешь?
  - Предлагаю понять, что произошло и как нам теперь быть.
  - Ну и как нам теперь быть?
  - Не знаю.
  - По-моему, Кристина сделала нам отличное предложение.
  - Какое? Это о разделе сфер влияния?
  - Ага, именно об этом.
  Без преувеличения могу сказать, тогда я основательно задумался. Но и тот я тоже задумался, а мозг-то тоже был один. И вот когда я обдумывал ситуацию, тот я тоже обдумывал ситуацию. Мозг работал на полную катушку и начинал перегреваться. От этого мыслительного накала мы стали уставать. Ну, нельзя же одновременно эксплуатировать одно тело, если оно конечно не тело гения, с детства привыкшего думать две мысли одновременно. В какой-то момент мы одновременно решили кинуть монетку и определиться с тем, кто из нас будет управлять телом сейчас, а кто через двенадцать часов.
  Я засунул руку в карман и достал оттуда пятирублевую монету. Естественно я выбрал орла, но и тот я тоже претендовал на двуглавую птицу.
  - Да какая разница, - неожиданно для себя заявил я.
  Но и тот я заявил эту же фразу.
  - Значит идешь на уступки? Решка моя!
  - Нет, решка моя!
  - Да, пусть будет так, - решил я продемонстрировать своё благородство, - решка твоя, орел мой.
  - И чего ждешь? - спросил он, то есть я, ну короче я бросил монету.
  Выпал орел.
  - Так, всё, убирайся, - довольный своей победой заключил я.
  - А куда? Куда мне деваться?
  - Ну, это брат я не знаю, сам решай. Но на ближайшие двенадцать часов тело моё!
  - Договорились.
  Он прекратил внутренний диалог и свои домогательства к моему телу. Наконец-то я получил полный доступ к своему телу. О, вы не представляете, как прекрасно владеть телом - своим телом! Телом, к которому ты привык, телом, в котором таится столько радости и наслаждений. Телом, которое дает тебе право прикасаться к другому телу - к телу любимой женщины.
  Я сразу бросился к Кристине на кухню.
  - Ага, разобрался! Молодец! Ты не поверишь, но иногда такие выяснения могут длиться по три-четыре дня. А я вижу ты сговорчивый! Молодец! - Похвалила меня Кристина, а я, не раздумывая, прижался лицом к её груди.
  Пес Садюга сел на мои ноги и стал отчаянно крутить обрубком хвоста по полу.
  - Как ты думаешь, Кристи, а он надолго поселился во мне?
  - Смирись, навсегда. Ты понимаешь, он это ты, а ты, это он. Вы и есть одно целое, но разъединенное осознанием самих себя. Не огорчайся, всё могло быть гораздо хуже.
  - И что же мне делать? Что? - Отчаяние, которое меня охватило, было ни с чем не сравнимо. Да и когда я представил, что он прикасается моими руками к её телу как ласкает его, и как она отвечает ему взаимностью, мне стало совсем плохо. - Обещай мне, что ты не будешь его любить. Обещай, ты будешь его презирать, ведь он не я - он обман!
  - Ну этого я тебе обещать не могу, ведь для меня и он и ты являетесь единым целым, и приготовься к тому, что будешь вместе с ним разделять моё тело.
  - Ни за что!
  Кристина отстранилась от меня. В её взгляде читалось недоумение и неверие в то, что я говорю. Этот её взгляд заставил меня задуматься. В конце концов, в психиатрии есть описание больных страдающих раздвоением личности, правда ни одна из личностей не знает о наличии второй, но какая разница, знают они или нет друг о друге? Наверное, их тоже кто-то любит и воспринимает как одного человека.
  Но как быть в моей ситуации?
  - Успокойся, и знаешь что, давай поешь, - за то время, что я выяснял с собой, кто из нас двоих будет первенствовать первые двенадцать часов, Кристина приготовила чудесный обед.
  На столе стали появляться принесенные ей продукты, а в конце появилась домашняя лапша, имевшая вид лапши, которой меня кормила в детстве бабушка. Даже цвет лапши был таким, каким его делала бабушка - жёлтым. Она всегда клала одни желтки. И вкус бульона был таким же, как в детстве - из домашней курицы, которую заботливо коцала бабушка перед моим приездом.
  Надо отметить - проголодался я изрядно. Телом было потрачено огромное количество нервной энергии, и теперь требовалось её восстановить. Кристина смотрела на меня и лукаво улыбалась. Ей явно хотелось что-то рассказать, но отвлекать от еды, она не решалась. Я оценил её чувство такта, подумав, какая она умница. Моя бабушка, несмотря на то, что была старой перечницей, никогда не грузила меня во время еды, за что я ей тоже очень благодарен. Категорической противоположностью этих милых женщин, была моя маман, которая никогда не упускала возможности прогрузить меня во время поглощения пищи. Она как паук набрасывалась на меня, когда я видел перед собой тарелку с едой, и ведь всегда грузила по полной программе. Возможно, её стараниями я оставался тощим, даже после того, как она слиняла в деревню, оставив меня с воспоминаниями о вкусной и здоровой пище, в детстве называемой правильной. Так вот, моя маман каждый раз, когда я садился за стол покушать, начинала читать мне мораль о тех, кто лучше меня умеет пристраиваться в жизни. Особенно она любила упоминать некоего Диму. (С ним я проучился два года в одном классе, а потом ему проломили голову. По-моему, это сделал его родной папаша, и он навсегда выбыл из нашей школы, переселившись в школу для умственно-отсталых. Я, почему-то, не рассказывал маме об этом происшествии с Димком, оставляя её в неведении, что придавало ей уверенность в её правоте. Ну а мне право не обращать внимание на её обеденный бубнёж. Димона она ставила мне в пример, доказывая, что лучше этого мальчика мне никогда не стать. Разумеется, первое время я нервничал и переживал по поводу своей неполноценности, но потом как-то смирился с этим фактом и перестал обращать на него внимание).
  Наконец, когда я закончил есть, Кристина позволила себе произнести речь. При этом она постоянно спрашивала меня и сама же отвечала на свои вопросы.
  - Так, итак: давай я тебе всё расскажу. Ты, наверное, всё уже понял, и про меня, и про Шушрика? Да, наверное, да. Но все-таки, мне надо кое-что уточнить. Во-первых, то, что на самом деле я являюсь не просто женщиной, а идеалом женщины. Я как бы твоя Анима! Ты знаешь кто такая Анима? Анима, это твоя женская сущность, живущая в тебе и в других мужиках. А в женщинах живет анимус. В психике конечно. Но это неважно. Забавные у нас имена? Я когда узнала, как люди меня называют, рассмеялась. Но что сделаешь, так устроен мир и ты, наверное, об этом знаешь. Что, ты хочешь меня спросить о том, как я появилась? Конечно же, сделала это книга. Но это не просто книга, типа книги царя Соломона. Кстати полное фуфло и никакого разговора с богами не получается, вследствие ограниченности человеческого восприятия мира. Я, кстати, также не воспринимаю богов, так как имею человеческое происхождение. Ты хочешь узнать, что это за книга, которая попала к тебе в руки? Это Первое Слово. Да, да, именно то Слово, которое произнес Бог, когда ничего не было. Вот так, Жорик, вот так. И не спрашивай, каким образом он умудряется рассовывать это Слово среди созданных им миров, я этого не знаю. Наверное, ему хочется иметь почитателей своей гениальности. Не перебивай! Это невежливо, перебивать даму, когда она говорит важные вещи! У мужиков вообще странная привычка перебивать женщин, когда они говорят важные вещи. Не выйдет! Слушай, и перестань махать руками. Так вот, это Слово, даётся людям, чтобы они смогли стать равными ему. Не сотоварищами, не друзьями, а равными. И твоё раздвоение, это тоже его попытка сделать так, чтобы его поняли. Правда, насколько я знаю, так никто и не смог полностью произнести Первое Слово целиком. Будем надеется, что тебе это удастся. Итак, марафон начинается!
  - Что значит начинается? - В это время я нашел в тарелке недоеденную полоску лапши и медленно занес её в рот.
  - Не ешь, когда говоришь о серьезных вещах! - Глаза Кристины метали молнии. Ну не буквально молнии, но что-то очень на них похожее.
  - Извини, не прав. Был не прав.
  - То-то же. Мы с тобой голубчик начали наш марафон и никуда теперь нам с него не свернуть. Крепись и мужайся, ты будешь вынужден прочитать книгу полностью! Ты пройдёшь весь цикл, сколько бы это времени не заняло, и не жди предупреждений о том, что будет с тобой происходить, их не будет. Да, и не пытайся понять значение слов, только время потеряешь, они всё время меняются.
  - Ха, - нахально произнес я, - какая мелочь, всего каких-то сто страниц, да еще написанных от руки. Ерунда, я Джойса прочел за два дня от корки до корки. А это, мелочи.
  - Это твой Джойс ерунда, а тут Слово! Ты не выпендривайся, отнесись к этому серьезно. Небось помнишь еще, как тумаки получал?
  Тут я задумался, так как не сразу понял, что Кристина имеет в виду, то есть какие именно тумаки я должен не забыть. Она по видимому поняла моё недоумение и расшифровала его по моему лицу, и мгновенно отреагировала заявлением о моей алчности.
  - Ты что забыл о том, как тебя долбанул гнев господень? Ты еще славно отделался. Он, наверное, сделал поправку на твою конституцию и рахитизм, а знаешь, как он других мутузил? Вот восьмой пользователь Слова, кажется египетский ученый, так получил по голове, что после этого стал философом. А сорок третий претендент, так и вовсе жизни лишился. А эти алхимики недоучки, как они страдали от своей алчности и поисков магического философского камня? Сколько их полегло, да в самом начале! Да что там говорить, ты везунчик. Прими мои поздравления, что остался жить и не заикаешься при этом.
  Все её заявления, в то время, мне показались очень сильными аргументами, а тут еще и Шушрик зашевелился на моей ноге. Потом он встал, осмотрелся и, не задумываясь поднял свою заднюю ногу на мою ногу и, извините, пописал на меня. Я подумал о том, что надо немедленно отреагировать, но зубы..., бультерьер..., но он же мой..., сволочь он..., Садюга!
  Кристина посмотрела на медленно растекающуюся лужу у моих ног и буквально прошипела.
  - Накажи его.
  - Что? - Не понял я.
  - Накажи зверюгу! - Потребовала Кристина, ничуть не опасаясь гнева Садюги.
  - Но я боюсь - он может цапнуть!
  - Он точно тебя цапнет, если ты будешь таким слабаком. Ну же, накажи его, он ждет!
  Ну какого черта! Что же такое со мной происходит? То ли я сошел с ума, то ли нет? То ли это галлюцинации, то ли мне действительно придется сразиться с этим ублюдком-мечтой.
  А Кристина настаивала, она буквально подталкивала меня к бультерьеру, ожидая, как я его стукну. И я действительно занес ногу и слабенько пихнул Садюгу. Он как-то обиженно посмотрел на меня, как будто пытаясь сказать мне, 'И это всё хозяин? Ну ты даёшь!'.
  - Не так - пни его, - потребовала воплощенная в Кристину кровожадность.
  - Не могу.
  - Через не могу!
  Я еще раз пырнул Садюгу в морду, и как мне показалось, он ждал этого момента, так как я почувствовал, как моя нога буквально ломается о его череп. Эта скотина подставилась под мой удар, и даже не просто подставилась, а прыгнула на ногу. Ну, положим лоб у булей крепкий, но моя нога..., - она пострадала. А Кристина, довольная моим подвигом прижалась ко мне, ласково поглаживая меня по спине.
  - Ты мой герой, - проворковала подстрекательница. - Ты всё правильно сделал, молодец!
  - Нет, - хотел я ей возразить, что он сам наткнулся на мою ногу, но хотеть, не значит сделать. Пусть все остается, так как есть, и я буду для Кристины героем, победившим монстра.
  Кстати, монстр лежал на боку, жалобно поскуливая, изображая из себя птенца подранка, и в то же время, мне показалось, что эта скотина подморгнула мне. Одно могу сказать точно - ему понравился мой пинок. Наверняка привыкнет, потом не отучу, так и придётся шпынять его по случаю и без.
  - Иди вымой ноги, а то как-то они нехорошо пованивают, - потребовала Кристина.
  Я зашел в ванную, где остался наедине.
  Наедине?
  Черт подери, а действительно, чтобы я не делал, теперь я всегда должен помнить о том существе, что сидит во мне. Вот мерзость то какая, гадкая и подлая!
  Но с другой стороны и ранее я осознавал присутствие инородных объектов в своей психике, по крайней мере, совесть явно не была на моей стороне. Слава богу, хоть она сейчас заткнулась. Наверное, обдумывала, как бы меня незаметно прищучить и долбануть побольнее. Я стал прислушиваться к внутреннему состоянию, но там была тьма египетская, что меня вполне устраивало.
  Сев на край ванной, я опустил в неё ноги и, включив горячую воду, стал обдумывать свое будущее. - Вот, - думал я, - как оно бывает, у меня есть Слово Божье, первое его Слово, и я знаю, как его прочитать, но я совершенно не знаю, что в результате получится. Совершенная игра в непонятки. Безусловно, это свинство со стороны Бога, надо мной так издеваться. С другой стороны, хуже, чем сейчас мне не будет. Да и судя по всему со мной происходящему, становится сбалансировано хорошо. То есть не очень плохо, а вот хорошим приходиться делиться. Это то меня и раздражает, что придется делиться Кристиной. Но ревновать к себе, это уже чрезмерно. Мне надо найти какой-то компромисс, как-то смириться с тем, что во мне сидит другой я. В конце концов, парень он что надо, и сразу сдриснул в канавку, когда выпала не его сторона монетки. Да, придется с ним играть по правилам.
  Еще я обдумал список вопросов, которые мне придется задать Кристине, для того чтобы понять, что мне делать в перспективе. Правда, никто не гарантировал мне правильность её ответов. Как я догадывался, у каждого пользователя Слова, было свое толкование произносимых фраз. Своё или Божье.
  Когда я вышел из ванной, мне стало намного легче, а когда я надел свой лучший (и единственный) костюм, так и совсем стал похож на свою лучшую фотографию.
  Кристина оценила мои старания и похвалила мой внешний вид. Вот чего я от неё не ожидал, так это похвал в свою сторону, но было приятно.
  - Тебе надо прочитать еще одну страницу, - то ли посоветовала, то ли приказала Кристина.
  - А зачем?
  - Так надо.
  - Но я совершенно не хочу. А потом, кто знает, что будет со мной после того, как я прочту её, - действительно, кто его знает, что со мной еще произойдет.
  - Не сопротивляйся, лучше прочти и всё. Пускай это будет для тебя сюрпризом.
  Её слова вдохновили меня, и если уж она сама говорит о сюрпризе, то наверняка он должен быть приятным. Я хотел поинтересоваться, что будет за сюрприз, но не стал, так как сюрприз интересен только своей загадочностью.
  - Я пойду в спальню, возьму книгу, - прокомментировал я свои действия.
  На это Кристина положила книгу прямо передо мной. Откуда она её взяла оставалось только догадываться.
  Я открыл книгу на первой странице и увидел там фразу из четырех слов. В принципе, фраза как фраза, вполне приличная, но вот первая буква мне не понравилась. Дело в том, что первая буква была нарисована в виде огненного коня с крыльями, извергающего поток воды. Эта несопоставимость образа меня покоробила, но я же обещал быть мужественным...
  И опять сразу ничего не произошло. Не было ни стодолларовой купюры, ни подзатыльника, и естественно я не раздвоился. Всё прошло подозрительно гладко, и только лукавая улыбка Кристины повергла меня в пучину сомнений.
  - А теперь на улицу! - воскликнула Кристина и, взяв меня под руку, повела к двери.
  Я покорно пошел за ней, на миг остановившись, чтобы обуть ботинки.
  На улице блистало солнце, щебетали птички, в общем, весна вступала в свои права. Даже легкий ветерок приятно радовал какой-то сказочной теплотой.
  Мы направились к выходу из двора. Кристина гордо шла рядом со мной, и это меня удивляло. Точнее было крайне непривычно идти с рядом красавицей, в костюме и не стеснятся своей рахитичной комплекции. Впрочем, никого вокруг не было, и мне не перед кем было стесняться и прятать глаза, уводя взгляд в сторону мусорных бочков.
  На улице Кристина подняла руку, и сразу же подъехал частник на вполне приличной иномарке. Я подумал, что он принимает Кристину за девушку легкого поведения, а меня за её сутенера, но всё оказалось не так. (Вот с одной стороны хорошо, что я быстро соображаю, но с другой стороны, я всегда быстро соображаю не то, что надо, и это меня всегда злит!)
  Таксист открыл двери своего авто, и Кристина сообщила ему куда нам надо поехать. Я так же как и таксист удивился названию ресторана, в который мы собирались, но не стал показывать своего недоумения по этому поводу, хотя внутри меня всё переворачивалось от возмущения. Этот ресторан был не просто дорогим, а чудовищно дорогим. Для того чтобы там просто попить кофе, надо было иметь в кармане половину бюджета Либерии или Камбоджи. Естественно, таких денег у меня никогда не было, поэтому я никогда там не бывал, и доверял только рассказам богатеньких сокурсников, хваставшихся походом туда вместе с родителями богатеями.
  Доехав к ресторану, Кристина толкнула меня в бок, чтобы я рассчитался с водителем. Я полез в карман и достал оттуда стодолларовую купюру. Таксист удивленно смотрел на меня, я удивленно смотрел на него, Кристина не смотрела на нас: она выходила из машины.
  - У меня сдачи не будет, - как-то печально произнес водила, забрав сто долларов.
  Я полез в карман доставать остатки денег с предыдущей сотни долларов но тут вмешалась Кристина.
  - Оставь ему всё, не мелочись! - потребовала она и стала вытаскивать меня из машины.
  - А не до хрена ли ему будет? - спросил я, но Кристина закрыла дверь автомобиля. - Нет, - завопил я, - так нельзя. Это же издевательство! Сто долларов! Это же сто долларов! Да мы и на сто рублей не накатали! - Моему возмущению не было предела.
  - Отстать от него, и давай за мной.
  Самое удивительное было то, что она потащила меня в ресторан.
  - А на какие шурши мы там будем обслуживаться? - поинтересовался я, упираясь всеми четырьмя конечностями, то есть ногами об землю и руками о воздух. Воздух иногда оказывается очень твердым, когда ты не хочешь куда-то идти.
  - Расслабься, - посоветовала Кристина, продолжая вести борьбу с моим сопротивляющимся телом.
  Вся эта затея с кабаком мне крайне не нравилась. А больше всего мне не нравилось то, что в моем кармане было всего пару тысяч рублей, явно не достаточных для оплаты счета за водопроводную воду этого заведения и я сопротивлялся из последних сил. Но видно сил было мало, и победила Кристина.
  Видели бы вы моё лицо, когда я прошел в двери ресторана, и оказался в царстве роскоши и богатеев. Им то всё это было привычно и не настораживало, меня же это все угнетало до страха. Я чувствовал себя мышонком в мышеловке, но сыр, в виде Кристины настойчиво тянул меня вглубь заведения, не отпуская из сетей любви.
  Интересно, почему в престижных ресторанах создается такая атмосфера, в которой чувствуешь себя ничтожеством? Нет чтобы поставить деревянные скамьи и один общий стол, с огромной миской посередине, из которой все черпают щи с капустой, (которую я терпеть не могу), огромными полуметровыми ложками. Тогда бы создавалось ощущение равноценного соперничества за последнюю каплю вонючих щей. Так нет, - именно этого современный ресторанный бизнес допустить не может. Он обязательно будет заполнен надменными официантами, мордоворотами вышибалами и метрдотелем коротышкой и всё это на фоне украшенных столовыми приборами столов. Так и в моём случае ресторан не отличался оригинальностью, (хотя кто-то и скажет глупую фразу 'как здесь красиво'), я же скажу только 'не за мой счет'. Тем более, мой счет был пуст как барабан.
  А Кристина быстренько определила нам место под люстрой ресторана и стала располагать свои драгоценные мякоти на стуле. Я последовал её примеру и положил свои кости на противоположный от Кристины стул. Кости слегка громыхнули, но не поломались. Вообще я был очень напряжен. Каждая моя скудная мышца была скована приступом паники от мыли о последующей расплате, а она была не за горами, и горы двигались к нам.
  - Что изволите на аперитив? - спросила подошедшая к нам официантка.
  - Мне мартини со льдом и медом, - приказала Кристина, и сразу же добавила, - а моему спутнику двойную водку.
  - Лимончик принести? - девушка увидев моё кислое лицо, рассталась с меню и ушла выполнять поручение.
  - Ты чего так насупился? - упрекнула меня Кристина.
  - Как чего? Бить то будут меня, а не тебя. Потом в милиции будут спрашивать, каким образом я с тобой познакомился и чем я думал, когда пытался тебя соблазнить походом в ресторан, не имея на то денег, - выпалил я, чувствуя, как нервный комок подкатывает к горлу.
  - Я тебе говорю, расслабься. Не будет никакой милиции, не будет никакого расчета, пей и ешь, всё остальное я беру на себя.
  ' - Вот мамочка нашлась, - подумал я, - она что, думает кого-нибудь здесь удивиться своей красотой или заявлением что она моя анима, а я её выгуливаю по её требованию? Нет, девочка, не прокатит. И если меня совсем прищучат, то я скажу, что она взяла меня в заложники. А там, глядишь, придет время уступать телеса моему напарнику. Ха, а что, я ведь могу его хорошо подставить и наблюдать, как он будет выпутываться из создавшейся ситуации. О, а это идея!'
  После этой мыслишки мои дела пошли в гору. Я стал внимательно изучать меню, выбирая в нем самые дорогостоящие блюда, и когда подошла официантка, я стал их заказывать. По моим подсчетам, только я набрал блюд на полторы тысячи долларов. Правда Кристина и тут меня сделала, она нагрузила мой пустой карман почти на три тысячи долговых долларовых обязательств. Но об этом пускай думает другой я, именно ему огребать по полной программе и придумывать, как ему лучше расплачиваться: думаю, его натура не будет никому интересна. Естественно, я предположил, что он начнет рассказывать обо мне, но кто ему поверит? Он же во мне! Он же - это я!
  Итак, когда стали приносить заказ, я страстно на него накинулся, как будто я пару дней голодал. Но если честно, всё принесенное было настолько вкусным, что я просто не мог отвлекаться на мелочи. Мелочами был разговор с Кристиной. Она о чем-то пыталась со мной говорить, доказывая преимущество своего вкуса и хвастаясь изящно разложенными на серебряном подносе устрицами. А мне было её немного жаль, ну как можно есть слизких ублюдков, противно пищащих, когда ты пытаешься их выцарапать из панциря? Она же проделывала это с изяществом хищницы, наслаждаясь вкусом слизкой гадости. Интересно, в моём роду кроме прадеда еврея были французы? И если были, они что, оставили в моём бессознательном свой вкус к извращениям? Ну уж нет, дудки! Если она моя анима, то пускай и ест то же, что и я!
  - Кристина, - вежливо произнес я, - а не хочешь попробовать мой соус? Или мясо?
  - Позже. Вот дорогой, попробуй вот это, - она выжала лимон в раскрытую раковину моллюска.
  - Ну уж нет, не буду! - решительно отверг я предложение. - Да меня только от одного вида этого кошмара может стошнить!
  - Как хочешь, дело твоё.
  Вот она женская сущность, в самом что ни на есть худшем своем виде: ты ей предлагаешь настоящее мясо, которое оторвал от своего желудка, а она его игнорирует, продолжая пожирать скользкую отраву! И как вежливо она это проделала, даже не отказалась, а произнесла 'позже'. Нет, моя анима явно умнее меня.
  Дальнейшая трапеза протекала в атмосфере молчаливого наслаждения ресторанными вкусняшками. Каждый упивался своим вкусом и на время я стал забывать о той подлянке, которую подложил своему сменщику.
  И вот настал тот момент, когда я засунул последний кусочек мяса в рот, запив его французским вином. Это мгновение счастья я попытался растянуть как можно дольше, оставляя во рту вкусовое блаженство, но, увы, всему приходит конец, и я все это проглотил.
  - Ну, ты доволен? - Обратилась ко мне Кристина.
  Я кивнул.
  - Тогда пойдем, потанцуем, - предложила она, а я почувствовал, как мои ноги прилипли к полу.
  Кристина встала со стула, а я стал оглядываться по сторонам, в поисках объяснения, почему я не могу пойти вместе с ней. В голове вертелось 'не ходи, тебе нельзя', а Кристина протягивала руку ко мне, требуя, чтобы я поднялся. Я оглядывался, и видел завистливые взгляды посетителей ресторана на мою даму, Кристина была неотразима. Её элегантность, красота, могли поразить кого угодно, и кто бы мог подумать, что она вместе с нищим выкидышем студентом. Нет, никто не мог подумать так о ней, а значит..., значит, я не должен выглядеть как выкидыш студент.
  Я встал, и приобняв за талию Кристину, направился на танцевальную площадку. Покружившись пару мелодий, я, сославшись на естественные потребности, ушел в туалет. И вот там, среди зеркал, до моего сознания начал доходить смысл прочитанного заклинания. Я смотрел в зеркало и не верил своим глазам. Я трогал своё тело, оно, конечно, сохранило прежнюю чувствительность, но оно было не моё. Во-первых, я стал на голову выше, во-вторых, моё лицо полностью изменилось и стало похоже, как две капли воды, на лицо всем известного политического лидера при власти. Если бы я его так не вытягивал от удивления, то наверное, принял бы это отражение, за отражения посетителя ресторана, что было вполне естественно для такой личности как он и совершенно не естественно для меня. Тут же я подумал о том, что меня то точно бить не будут, ни при каких обстоятельствах, а моё заявление о том, что я забыл бумажник, воспримут как само собой разумеющееся. От этих мыслей мне полегчало, и я сразу вышел из туалетной комнаты. Теперь надо было соответствовать незаконно приобретенной внешности и её статусу, а самое главное вспомнить, как же меня именуют по батюшке.
  Кристина встретила обворожительной улыбкой богини. Она сообщила - за время моего отсутствия к ней успели подойти трое мужчин, которые высказали комплементы.
  - И знаешь что, они все как один заявляли - хорошо выгляжу не я, а ты! - Возмущенно сказала она, а я почувствовал себя обманутым.
   - И что ты думаешь по этому поводу?
  - А ничего не думаю, мне обидно, - Кристина еще раз обижено посмотрела на меня, и я подумал, что она в чем-то меня обвиняет, но я тут причем?
  Тем временем принесли десерт, и официантка так низко наклонилась, когда ставила розетки с малиной на стол, что я увидел соски. Разумеется, Кристина заметила мой взгляд под блузку официантки и еще больше оскорбилась.
  Когда остались наедине, она об этом сказала, но что я мог поделать с собой? Это получилось как-то автоматически, само собой, и я настаиваю, что я тут не причем.
  Когда десерт был съеден, Кристина потребовала пойти домой.
  - Но Кристи, а чем я буду расплачиваться? - Наивно спросил я.
  - А чем хочешь! - Вот женская сущность и проявилась.
  Я стал оглядываться по сторонам, ища какой-нибудь выход, но его не было. То есть он был, буквально в десяти метрах от меня, но воспользоваться им я не мог. Моё поведение сразу стало понятно метрдотелю, и он подошел ко мне.
  - Вы чего-то еще изволите? - Обратился он ко мне.
  - Счет, - слабо произнес я.
  - О, не извольте беспокоиться, мы направим его к вашим помощникам, как обычно. Вам понравился ужин?
  - Да, понравился, - как-то рассеяно выговорил я и сразу после этого встал со стула.
  Весь мой вид говорил о том, что я хочу, как можно скорее покинуть ресторацию. Кристина так же встала, и я из вежливости пропустил её вперед себя.
  Провожал нас весь персонал ресторана, даже шеф повар появился, величественно выплыв из кухни. При этом они вежливо кланялись и улыбались, как же, такой важный гость, да в их заведении. Теперь только и разговоров будет о моем посещении. Повезло им, серьезно повезло.
  На улице мы опять поймали частника, только в этот раз я пожадничал и заплатил ему всего пятьсот рублей, чем он был несказанно рад, и если бы мог, то завез бы нас на своей колымаге на этаж, где находится моя квартира.
  В квартире нас ожидал Садюга и только после того как обнюхал меня, принял меня как своего хозяина. Он даже вначале зарычал на меня, подлец!
  - Ты выведешь его на улицу? - обратилась ко мне Кристина.
  - На улицу? - не понял я. - А зачем?
  - Ну ему надо же где-то оправиться от нужды. К туалету он не приучен. Да и нельзя пса лишать его права на прогулку.
  Отказать ей, точнее ему, я не мог, поэтому сразу поперся с ним на улицу. Вообще, это была первая моя прогулка с псом, и я не знал, что мне делать и полагался на то, что сам Садюга знает, куда и зачем ему надо. По-моему, Садюга сразу почувствовал мою неуверенность, поэтому сразу полез в кусты, растущие рядом с домом. Я поплелся рядом с ним, раздумывая обо всем со мной происходящем.
  Я вспоминал порядок событий произошедших в этот день, и многое показалось мне странным. Так поведение Кристины, постоянно дававшей мне советы, что мне делать, вызывали подозрение: откуда она точно знала, что мне делать? Откуда она знала про раздвоение личности, да и про изменение внешности? Неужели все, что происходит со мной, она уже видела?
  В череде этих вопросов, был и вопрос о том, что будет со мной дальше. И если Кристина это знает, то не стоит ли мне у неё поинтересоваться об этом.
  4. Глава четвертая
  
  - Давай сваливай в тишину, - торопил другой я.
  - А чего так торопиться, у меня есть еще три, две, одна секунды. Вот теперь все по справедливости.
  Черт, как не хватало действия, как хотелось двигаться. Тот первый я честно выполнил обязательства и не причинил моему телу никаких повреждений. Это надо ценить и уважать. Да и что там у него было с Кристиной? Надо проверить!
  - Кристина, ты где?
  - В спальне.
  О, её голос. Милый, славный, такой родной. Я так сильно соскучился по нему. А, что это? Первый так и не закончил дела в туалете? Как не красиво с его стороны. Ну да ладно, сам справлюсь.
  Выйдя из туалета, я быстро прибежал к Кристине и сразу же окунулся в её роскошную грудь. Я ощупывал её тело в самых потаенных местах, наслаждаясь его теплом и мягкостью. Я гладил шелковую кожу, но как ни странно я не возбуждался. Точнее тело не возбуждалось. Одним словом упс. Ничего не получилось.
  - Не переживай, ты был великолепен, - оправдывала несовершенство тела Кристина, - попробуем позже.
  - Гад он.., мог бы пораньше с тобой.., чтобы к моему появлению я снова мог удовлетворить тебя, - я старался не показать, что безумно ревную её к нему.
  В принципе, я бы с радостью появился раньше и подсмотрел за действиями другого я, но меня смутило то, что и он потом будет иметь полное право действовать таким же образом. А это не совсем этично. До последнего момента я был в небытии. Естественно - мне было интересно то, чем он занимался, о чем я и спросил Кристину. Она как могла, рассказала мне о приключении в ресторане и о том, что я выгляжу как один высокопоставленный политический деятель, и при желании могу вообще поменяться с ним местами. Но если честно, для меня вся эта политическая вошькотня выливалась в сплошные неприятности жизни: слишком много суеты, слишком мало свободного времени. Другое дело пользоваться привилегиями внешности. Никаких обязательств - одни преимущества!
  - Твоя очередь читать фразу, - потребовала Кристина исполнения обязанностей.
  Я посмотрел на часы, было полпервого ночи. А почему бы и нет? - подумал я, ночь длинная. И еще я подумал - через неделю надо будет поменяться с первым временем суток, чтобы я вел дневной образ жизни, а он ночной. Наверное, он согласится. А еще мне стало грустно...
  Я взял книгу и, открыв её на первой странице, обнаружил длинное предложение, состоящее из двадцати слов. Если короткие предложения я научился произносить довольно быстро, то эта потребовала от меня минут пять кропотливого прочтения. Некоторые звуки плохо получались, и их приходилось повторять. Когда фраза была произнесена полностью, подул ветер. Было очень странно наблюдать за тем, как ветер выдувается из стен, потолка и пола. Он закружил по комнате матерчатые вещи, которые оказались в центре комнаты, найдя там подобие покоя.
  Ветер усиливался. В какое-то время он стал похож на вихрь, в центре которого стоял я и Кристина. Еще через пару мгновений ветер закружил и нас. Кружение стало очень сильным, я потерял сознание.
  Когда я очнулся, ничего привычного рядом со мной не было. Я осмотрелся, вокруг - только песок.
  - Кристина, - жалобно простонал я, но ответа не последовало.
  Всё это меня крайне расстроило. Я подумал, что моему первому повезло больше чем мне, и он не испытывал никаких таких сильных переживаний подобных переживаемых мной. Но что толку обвинять его, если я сам виноват в том, что прочитал фразу раздвоения и теперь всё последующие события, являются плодами моей неосмотрительности. Мне даже захотелось разбудить моё первое я, чтобы не чувствовать себя в одиночестве, но я сразу отверг эту мысль. Хватит с него развлечений, пускай побудет в небытии.
  Итак, я в пустыне, без воды и пищи, без Кристины и Садюги, совсем один, и что самое странное, мне почему-то здесь нравится. Здесь в пустыне так тихо, так спокойно. При такой тишине обостряются все чувства. Я стал различать самые тихие звуки пустыни: вот где-то ползет жук скарабей, вот подул слабый ветерок и пригнул травинку, вот пролетела летучая мышь. В тишине очень много звуков, надо только уметь их слышать. И я учился их воспринимать, определяя, кто же является виновником нарушения тишины.
  Я пошел вперед, не зная, куда же я иду, и почему-то мне стало это как-то безразлично. Я привык к одиночеству своей жизни, и оно меня не пугало, равно как не пугала и тьма меня окружающая. По сути, мне было все равно, куда я иду в этой пустыне, потому что я не знал, куда я шел среди людей. А то, что со мной происходило в последний день, это то, что может напугать человека целеустремленного, волевого, того, кто знает, чего он хочет от жизни. А чего хотят люди? Они хотят покоя и суеты, власти и денег, поклонения и в то же время одиночества. Они хотят вещей, не понимая, что вещи владеют ими. Я же ничего этого не хотел. Всё, что мне было необходимо, у меня было, так что в этом вопросе я стремился в никуда. И вот я здесь, в этом никуда, в нигде, в покое тьмы. Почему же тогда так напряжены все мои чувства? Почему моё тело испытывает страх неизвестности? Наверное, я не привык ко всему этому, вот и всё. Если бы я был рожден во тьме и неведении, то к своим двадцати годам я бы привык так жить, и всё равно ни к чему не стремился.
  Хотя я вру, я стремлюсь - стремлюсь к смерти, это единственное моё преимущество перед богом - умереть. И не надо мне сказок про бесконечную жизнь души, с меня достаточно конечности телесной жизни.
  - Жора, Жорик, ты тут? - Кристина была где-то рядом. Она должна была быть рядом, ведь она моя анима, мой идеал женщины, неразрывная часть меня.
  - Я здесь, - я ответил на её окрик, и попытался определить, где находится она.
  В темноте это было забавно. Идти, натыкаясь на камни. Они, даже самые маленькие, могут быть очень большими, если ты их не видишь. Пару раз я спотыкался об них, пару раз падал, но я шёл к ней, а она ко мне.
  Наши тела встретились. Мы обнялись. Я крепко держал её, наслаждаясь запахом её тела, мягкостью и теплом.
  - Я волновалась о тебе.
  - Ты знаешь, где мы очутились?
  - Нет. То есть я догадываюсь, что мы оказались в твоей стране, но здесь как-то странно и пусто.
  - Что ты имеешь в виду? Что значит в моей стране? - Её ответ еще больше озадачил меня, и я стал ожидать её ответа, но она с ним не торопилась.
  - Понимаешь, каждый человек несет в себе представление о том мире, где ему было бы идеально комфортно. Это может быть весьма странный мир, где сам человек выступает царем и владыкой всех и вся, и если мы оказались в стране твоей фантазии, то мне очень жаль тебя, - голос её стих.
  Интересно, так ли это, как она говорит или нет? Я так и не смог ничего произнести.
  - И знаешь, что меня смущает? - Продолжила Кристина.
  - Что?
  - То, что я у тебя получилась слишком идеальной, такой, на которую смотрят с восторгом все мужчины. Я чувствую себя безликой, и в то же время такой стандартно прекрасной.
  Она чувствовала то же, что и я всегда ощущал. Я понимал, что я чем-то отличаюсь от остальных, но вот чем и зачем, я не понимал. И я не понял, то ли она меня упрекала в этой своей безликой красоте, то ли благодарила.
  - Это не правда, ты самая прекрасная, ты нечто больше чем просто красивая женщина, ты моя мечта, - я поцеловал Кристину. - Ты та, ради которой стоит жить на свете!
  - Мы во тьме, - поправила меня Кристина.
  - Ну, надеюсь, мы найдем выход отсюда.
  - Я тоже надеюсь. Не хочется, чтобы моя красота здесь и завяла.
  Некоторое время мы так и шли в кромешной тьме, полагаясь только на свои ощущения, а, как известно, именно они являются основой неприятностей. Это я знал точно, по опыту моего двоюродного братца. Этот мой братец был старше меня на тринадцать лет, и это фатальное число лет, разделяющее нас, всегда делало наше общение несколько странным. Тридцатилетний неудачник всегда разговаривал со мной надменно, ему всегда удавалось сюсюкать обращаясь ко мне, и кроме этого он периодически запускал свою пятерню в мой живот и улюлюкал, не замечая, что мне уже двадцать, а не три года. Что я не делал, для того чтобы стать в его глазах взрослым, всё оказывалось напрасным, он все равно разговаривал со мной как с недоумком. Так вот, это мой братишка умудрялся регулярно попадать в неприятности, полагаясь только на свои чувства. Он появлялся, заявлял о том, что нашел выгодное дельце, которое принесет ему миллионы и это он чувствует наверняка. Как правило, потом он появлялся через пару месяцев, и по его виду становилось ясно, что чувства его подвели. Лучше бы он головой думал, чем полагался на свои ощущения.
  Зная об этом качестве чувствования, я постарался сосредоточиться и подумать, как же мне лучше выбраться из этой тьмы. Единственной пришедшей мыслью была мысль о том, что мне надо обратиться к Кристине и попытаться добиться от неё подсказок.
  - Все Кристина, я сдаюсь. Я не знаю, что нам делать дальше, и мне кажется, остаток нашей жизни мы проведем здесь. А он будет коротким. Не знаю как ты, а я долго без еды и воды не протяну. - Я говорил как можно жалостливее, чтобы она поняла моё состояние близкое к панике.
  - Тогда давай остановимся, - предложила она. - Ты мне скажи, в детстве ты о чем-то мечтал? Ну, хотел стать самым сильным, самым умным и вообще самым-самым. Только не говори мне, что ты таким и был на самом деле.
  - Ну конечно же мечтал. Наверное, - мне было стыдно признаться в своих детских мечтах.
  - Что значит наверное? Ну-ка быстро выкладывай, хотел ли ты стать мутантом переростком?
  - Мутантом переростком? - Я решительно не понимал, о чем таком говорит Кристина.
  - Да, переростком. Этаким маленьким супергероем в коротких штанишках и большим пистолетом.
  - Почему именно с пистолетом? - Оскорбился я, но Кристина проигнорировала мой вопрос.
  - Если был, постарайся еще раз представить себя этим ублюдком.
  - Почему же ублюдком?
  - Да потому что, как правило, все эти фантазии о собственном превосходстве просто кошмар человечества. Ты уж мне поверь, я многое повидала. Можешь не стесняться и вываливать свои представления.
  - Ну я и не знаю.
  - Старайся.
  Я попытался представить себя в роли этакого семилетнего карапуза, мечтающего стать супергероем. По-моему у меня это получилось и в моем воображении появился маленький уродец в шортиках и плаще-накидке, с огромным пистолетом в руках. От этого образа меня чуть не стошнило, тем более, в детстве я именно об этом и мечтал. Моё разочарование детскими образами расстроило Кристину, но право слово, я же не виноват, что моя дурацкая детская фантазия не выдавала лучшего образа.
  - Так, попробуем с юностью, - сделала предложение она, разворачивая меня в противоположную сторону.
  - А что, нам не всё равно в какую сторону двигаться? - Наивно спросил я, так как искренне считал, что моя юность не закончилась.
  - Нет, и не отвиливай, - настаивала идеальная женщина, обладающая идеальной женской волей.
  Отчего-то тогда я подумал о настоящих девичьих фантазиях, к которым они топают на кривеньких детских лапчонках. Девушки, насколько я знал, очень четко с самого детства знают чего они хотят, а именно: жениха принца, на белой кобыле, небольшого королевства, желательно рядом с большим, которое можно захватить, розовые платья и дебильного плюшевого мишку. Эти желания они укладывают в маленький саквояж, с которым потом никогда не расстаются, но что-то у моей Кристины такой ноши я не заметил, за то вдалеке замаячила рассвет.
  - Ты думаешь сработало? - Поинтересовался я у Кристины.
  - Наверное да, а там будет видно, - при этих словах она взяла меня под руку и повела навстречу восходящему солнцу.
  Я с опасением шел по стране, созданной моей юношеской фантазией, потому как именно я эту страну создал. Мне мерещилось повсеместное опустение и разруха, в которые поверг местных жителей именно я. И всё из-за своей убогой фантазии. Была бы она у меня чуточку пожирнее, вот тогда бы я разошелся, а так...
  - Кристина, а ты уверена, что это все-таки страна созданная мной? - Ещё раз я обременил своими сомнениями свой идеал.
  - Уже нет, - похоже, Кристина стала разочаровываться в той реальности, в которой она оказалась.
  Дело в том, что мы оказались на какой-то помойке, где жутко воняло какой-то гниющей гадостью.
  - Да, дела. Видно ты совсем неправильно прочитал фразу. Вот от этого всё это безобразие, - попробовала она утешить меня, и это было правильно, так как я совсем потерял веру в свои фантазийные силы.
  По всей очевидности, тот ветер, который подхватил нас в квартире, подул совсем не в ту сторону, и вместо страны созданной моей фантазией закинул нас в близлежащую городскую свалку. Видно, что действительно я что-то там напутал, но в том не было моей вины, Бог мог и попроще произносить свое первое слово, не отягощая его непроизносимыми буквосочетаниями.
  - Как будем выбираться? - разочарованно спросила Кристина.
  - Как-нибудь. Попробуем выйти на дорогу и поймать машину, - то что я произнес очередную глупость, я понял сразу же как только её произнес. Тут не было дорог, тут везде была помойка.
  - Что-то я не заметила, чтобы тут кто-нибудь ездил, и твоё предложение, является таким же абсурдом, как и твоя фантазия, - произнесла Кристина, а я готов был расписаться под каждым её звуком.
  - Да, всё именно так. Я с тобой согласен, но разве это поможет нам отсюда выбраться? И разве бог не знает, как вывести нас отсюда?
  Глупый вопрос, глупого человека, но именно бог меня создал таким, так что пускай он тоже несет солидарную ответственность за своё создание. Кстати, у его созданий, то есть у меня и Кристины, стало резко ухудшаться настроение, и время замедлило свое течение, а как известно продолжительность времени зависит от нашего настроения, и размеры пространства обусловлены нашим сознанием. В моем случае настроение для длительного путешествия отсутствовало, а пространство помойки было безгранично. В общем, вполне обычная человеческая жизнь, ничего особенного.
  - Он то знает, а вот перед нами стоит задача определить, в чем именно ты ошибся, обычно я попадала в райские места, и честно говоря, хотела там остаться, но здесь..., ну в общем мне не предлагай.
  - А я и не предлагаю, я только советуюсь с тобой.
  Так мы и шли среди псевдо райских куч мусора, в которых то и дело шныряли откормленные крысы с толстыми мордасами. Кстати, очень похожими на рожу моего бультерьера Садюги.
  Через час медленного продвижения по помойке мне послышался рычащий звук трактора, и я побежал в направлении, откуда он раздавался.
  Не спрашивайте меня, как я оказался в своей квартире, четкого и вразумительного ответа я вам не дам, так как ничего толком не помню. Одно знаю точно, Кристина, когда мы зашли в квартиру, дала мне пощечину и заставила повторно прочитать фразу в книге.
  - Что, мне и помыться нельзя? - спросил я, но Кристина оккупировала ванную комнату и даже закрылась на щеколду.
  Итак, передо мной снова была книга открытая на первой странице, но на ней была совсем другая фраза. Я, конечно ради приличия перелистнул страниц десять в поисках той длинной фразы, но всё было напрасно, поэтому-то я и прочел новую фразу. Надо же было что-то прочитать. В результате я прочитал фразу, начинающуюся с изображения барана с рогами козла.
  5. Глава пятая
  
  Шамфор считал, - слишком большие достоинства подчас делают человека непригодным для общества: на рынок не ходят с золотыми слитками - там нужна разменная монета, в особенности мелочь. Я не мог похвастаться большими достоинствами, если вы понимаете, о чем я говорю, точнее не мог. Сейчас же мои достоинства стали величиной с грейпфрут среднего размера, и честно говоря, сильно мешали при ходьбе, поэтому я старался сидеть не двигаясь. Когда на кухню пришла Кристина, то первым делом я постарался спрятать свои достоинства, сложив ногу на ногу, отчего довольно сильно их сжал, и мне стало как-то не по себе. Но иначе я не мог поступить, я стеснялся подобного богатства - богатства гипертрофированных органов мутантов, которые были сродни предводителю баранов.
  Кристина заметила гримасу боли на моем лице, но как мне показалось, не придала ей никакого значения, а мне так хотелось поделиться с ней своими впечатлениями и переживаниями. Но я молчал. Молчал и смотрел на неё как на первоисточник страсти - страсти, которую я не мог преодолеть
  - А тебе не стоит сходить помыться? Пахнет от тебя как от персидского верблюда после перехода по пустыне, - указала мне на дальнейшие мои действия Кристина.
  Что ж, я знал о своём запахе, но боялся пошевелиться. Как я уже сообщил, любое движение причиняло колоссальную боль, по сравнению с которой мучения в аду выглядят детской щекоткой. Я попытался снять ногу с ноги, так как мои достоинства стали затекать кровью. Я подумал, что рано или поздно, Кристина увидит их, и тогда пропадёт мой секрет. Так почему же сейчас я должен мучиться? Взяв ногу руками, я осторожно стал её поднимать. По реакции Кристины я понял, что моё состояние (в смысле богатство), ей уже известно, и она ничуть не удивилась, а вот я продолжал удивляться. Тут надо сделать маленькую пометку о том, что после появления огромных грейпфрутовых бомб в моих штанах я резко поглупел. Очевидно, эти заразы производили на свет столько тестостерона, что с ним не мог справиться мой организм, отчего тупел посекундно.
  - Да, вижу, что до ванной ты не дойдёшь. Бедненький.
  Я принял её сострадание, кивнув и что-то промычав - на большее я стал не способен. Разумеется, в интеллектуальном плане, всё остальное, связанное со вновь приобретенным состоянием было в норме, то есть, нет. То есть да. Короче оргазм длился минут пятнадцать и как раз, когда он свершился, меня попросил мой сменщик удалиться. Естественно, я с радостью принял его предложение и ушел на покой, радуясь этой наследственной неприятностью, которую передал ему, и о которой не сообщил ни слова - пусть это будет моим подарком.
  - Ну как ты тут без меня? - естественно я беспокоился о Кристине, все ли так делал тот я? Смог ли он ее удовлетворить?
  - Всё нормально, - Кристина выглядела слегка замученной. Что же с ней делал, этот диверсант?
  - А как время провели? Надеюсь, не все время в постели болтались?
  - Нет, конечно, не всё.
  - А было что интересного?
  По этому вопросу Кристина смогла определить, что его время кончилось и началась моя вольница.
  - Да много чего было, - загадочно ответила она и встала с кровати.
  Вот тут-то я и обнаружил наследие второго я. Дело в том, что между моих ног было такое, такое..., богатство, что оно мне мешало. Вот ведь как бывает с человеком, он всегда хочет большего, а получая, не знает, что с этим большим делать. Я получил то, о чем мечтал, но что с этим делать, я не знал. Точнее знал, но Кристина ушла из комнаты.
  До появления в моей жизни Кристины, я кое-как самостоятельно справлялся с возникающей естественной проблемой переизбытка гормонов. Безусловно, удовлетворением это назвать было нельзя, но помогало. Тут я столкнулся с беспрерывным желанием, с которым нельзя было справиться.
  - Да что же это такое? - Завопил я, когда прошло минут десять, и моё богатство продолжало меня перевозбуждать.
  На мой вопль Кристина не появилась, да и зачем ей было появляться, если она была удовлетворена полностью? '- Вот демон, - подумал я и еще раз попытался встать с кровати'.
  Вы когда-нибудь видели, как передвигаются крабы? В раскоряк!
  Так вот, я передвигался именно таким образом: ноги растопырены по бокам, - руки прикрывали причинное место. Ваш справедливый вопрос, - что же ты подлец трусы не одел, отвергаю: в моём гардеробе не было трусов подходящего размера. Конечно, я мог нацепить вокруг себя полотенце, но эта мысль тогда не пришла в голову. Да и пахло от меня как от помойки.
  Оказавшись в ванной, я стал с удовольствием смывать противную вонь, исходящую от меня, и кажется - смыл.
  На кухне поставил чайник на плиту, стал ожидать, когда он закипит. Не помню, говорил ли я о том, что я смыл с себя запах? Дело в том, что я снова пованивал. Решив, что я не до конца смыл с себя эту вонь, я снова пошел в ванную и помылся.
  Через минуты пять стоял перед чайником и рассматривал его с глупым видом: я снова вонял как стадо баранов.
  В очередной раз оказался в ванной комнате и с изрядной прытью намылился. О, с каким остервенением я тер плоть - я тер её с ненавистью, стараясь снять верхний слой кожи. Да я что угодно готов был с собой сделать, чтобы к появлению Кристины перестать вонять как хряк-переросток в отсутствии свиноматок.
  И, по-моему - получилось.
  На кухне заварил кофе, стал его пить, наслаждаясь запахом. Как только допил до половины, показалось, - кофе пованивает. Я принюхался. '- Быть этого не может', - решил я, и вылил кофе в раковину. Снова заварил кофе и, обжигаясь, сделал глоток. Временно кофе пахло кофеем, а потом оно стало пахнуть как стадо диких бизонов в период гона. Подобное положение дел показалось подозрительным, взяв банку кофе, засунул в неё нос. Кофе пахло как кофе! Тогда понюхал руку, в которой держал банку. Воняло от руки!
  Я опустил руку под струю воды и несколько раз вымыл моющим средством для посуды, (кстати, как указывалось на самой бутылке, этой жидкостью можно было мыть сантехнику, в том числе унитазы, при этом выдавалась гарантия на стопроцентное устранение любых запахов). Естественно, руку я обнюхал, и поверьте - запаха не было.
  Успокоившись, продолжил пить кофе, довольный чистотой и отсутствием запаха. Я даже закурил и ощутил высшее блаженство от сочетания запахов кофе с сигаретой, но докурив до середины, мне показалось, - дым пахнет кабаном. Я принюхался. Точно! в сигаретном дыме было что-то от запаха свиньи.
  - Не может быть! - заверещал я, брезгливо отбросив сигарету в раковину.
  Как вы догадываетесь, я снова оказался в ванной комнате вместе с жидкостью для сантехники. О, как я старался избавиться от запаха, втирая в тело моющее средство!..
  В это время пришла Кристина, которая выгуляла Садюгу. Она сразу зашла в ванную и увидела меня. Наверное, воля у неё была железной, - она молча взяла моющее средство и, прочитав рекомендации к применению, вышла вместе с ним из ванной.
  Через пару минут я появился перед ней. На мне была майка и полотенце, что придавало моему виду воинственность.
  - Что с тобой? - спросила меня Кристина.
  - Со мной всё в порядке, а что?
  - Да нет, всё нормально. Завтракать будешь?
  - Ага, буду.
  Только я произнес эту фразу, как заметил взгляд Садюги. Вы когда-нибудь видели взгляд бультерьера, видящего серьезного противника своего собачьего вида? Повезло, не видели. А вот я видел, более того, я стал конкурентом Садюги, а, как известно, бультерьеры не любят конкурентов, они их убивают, вгрызаясь в горло не разжимаемой хваткой. При этом начать они могут довольно с безопасного расстояния, например с ноги, и за счет движения челюстей медленно продвигаться к горлу. Бультерьер, собственно говоря, есть челюсть на коротких лапках. Зачем челюсти длинные лапы?
  Представив картину гибели от собственного пса, я медленно попятился к выходу из кухни. Пес занервничал. Как со мной в последнее время случается - завонял, а Кристина уставилась на нас, не веря своим глазам.
  - Да что с тобой, Шуршайло, он же твой хозяин, прекрати! - потребовала она и пес на время потупил взгляд. - И ты садись, - указала мне она на мою табуретку.
  - Не цапнет? - с опаской спросил я, на всякий случай, продолжая стоять.
  - Не цапнет. Ты Шушрик его не трогай, понял? - Кристина строго посмотрела на пса, и как мне показалось, он понял её взгляд.
  - А что со мной? - Я не мог не спросить Кристину о своем состоянии, ведь она всё знала, а, следовательно, могла мне помочь.
  - А что с тобой? С тобой всё нормально.
  - Нет не нормально! Из-за этого богатства между ног я постоянно воняю! Вот, опять, - удрученно закончил я своё выступление и стал обнюхиваться. От меня опять несло свинятиной и собачатиной.
  - Да, некоторое время будет непривычно, но потом ты перестанешь обращать на это внимание, - попыталась утешить меня Кристина.
  - Но какое время я буду привыкать? Час, два? Сутки? А потом, может я не привыкну!
  - Все привыкали, а он не привыкнет! А ну прекратить панику, - Кристи взяла ситуацию в свои руки, за что я ей очень благодарен.
  - А ты тоже привыкнешь? - Спросил я, так как больше всего меня волновало её мнение по поводу моего запаха.
  - И я привыкну. Ешь давай! - потребовала Кристина, ставя передо мной тарелку с яичницей.
  Я стал ковыряться в яичнице, постоянно принюхиваясь. Запах усиливался. Он окружал меня, как пчелы цветок, он был повсюду, особенно под моим носом. В результате аутотоксической атаки ел я без особого удовольствия. А когда Кристина нагнулась, чтобы поставить сковородку на место в шкафчик, я не удержался. Я вскочил и набросился на неё с необъяснимой яростью. В голове моей пульсировала одна единственная мысль: 'Самка, самка, самка!' Все дальнейшие события я плохо помню. Очень плохо помню, но мне было хорошо! Так хорошо, как будто небеса разверзлись, открывая мне свою благодать...
  Я успокоился и виновато посмотрел на Кристину. Я ждал от неё обвинений, упреков, да чего угодно, только не томного благодарного поцелуя. Да, она мне была благодарна! За что? А я и не знаю, но это неважно. Важно то, что она улыбалась, и даже как-то странно засветилась.
  - Тебе еще яичницу сделать? - спросила она, поднимаясь с пола и одергивая юбку.
  - Сделать! - голод был волчий. Он терзал плоть изнутри, требуя пополнения утраченной энергии.
  Говорят, ста грамм сперматозоидов достаточно, чтобы осеменить все яйцеклетки нашей планеты - я мог осеменить всю вселенную....
  Так я и провел этот день: ел и трахался - трахался и ел. И только требование коллеги уйти в отставку, немного отрезвило меня, и я с честью ушел на покой, сообщив второму я - всё было прекрасно.
  ***
  То, что было ему прекрасно, я сразу понял, - моё тело воняло как оживший мамонт в стае слоних. Я не знаю точно, как воняет слон переполненный жизненными соками, но я вонял не хуже. Кроме этого этот придурок так и не избавился от грейпфрутовых достоинств, оставив эту задачу на мои плечи.
  Кристины и Садюги я в квартире не нашел, они ушли за покупками продуктов, - тот я выжрал все съестные припасы в нашей квартире. Я остался один на один со своим телом. Кстати, моё достойное достоинство, жутко белело, и, тем не менее, продолжало будоражить фантазию эротическими видениями.
  Как я сказал, мои интеллектуальные способности сильно понизились, я стал жить не разумом, а инстинктами. Возможно, кому-то это оправдание покажется детским лепетом, но мне все равно, - тогда я ничего не соображал. И то, как я оказался на улице, - не помню. Сознание вернулось только когда я почувствовал холод в ногах, плащ надетый на меня, не грел. Впрочем, я не сразу понял, что к чему, и с какой-то неудержимой прыткостью перелез через забор парка. Зачем я это сделал, не имеет значения, - ворота в парк были открыты. Наверное, тогда во мне проявился дарвинский предок - обезьяна. Некоторое время я скакал как орангутанг, наслаждаясь воздухом и волей. Возбуждение моё росло с каждым мигом, и, услышав звук каблучков, я мгновенно определил направление, где они чокали. Я бросился туда, по дороге представляя момент совокупления с Кристиной. От представленного образа Кристины у меня сразу же наступил оргазм. Каблучки чокали, а я стоял посреди дороги и ничего не мог с собой сделать, из моего достоинства извергалась лава сперматозоидов. Маленькие пакостники выбирались наружу, причиняя мне массу разочарований, но делать было нечего, надо было только ждать.
  Наконец этот идиотизм кончился - на несколько минут вернулась способность нормально рассуждать. С одной стороны, я был на улице, с другой стороны в очень неприглядном виде. Я, конечно же, знал об эксгибиционистах, распахивающих плащи перед ни в чем неповинными гражданами, но я им не был. Я стал опасливо пробираться домой. Перед подъездом сидела троица подростков, и мне пришлось прикинуться ветошью, чтобы пройти мимо них в свою квартиру.
  Так или иначе, поставленная цель была достигнута, - я оказался дома. Кристина осуждающе посмотрела на меня, но не стала ничего спрашивать, только протянула мне книгу и пошла готовить ужин.
  Тем временем мои интеллектуальные способности сменились половыми потребностями - вместо того чтобы прочитать фразу, я вынужден был пойти на запах Кристины. В конце концов, это было справедливое решение. Почему? Да потому что первый хахель мог бы исправить создавшуюся ситуацию, но вместо этого он провалялся целый день в постели с богиней, а мне что, довольствоваться малым? Ну уж нет - дудки! Не буду!
  Я вновь овладел Кристиной, после чего она принесла из прихожей книгу и потребовала в её присутствии прочесть фразу. Естественно я начал читать. Фраза была короткой, всего пять слов, - я быстро справился с заданием, и Кристи покинула меня, заявив, что она тоже хочет есть, и имеет на это полное право.
  Я стал ожидать, какими неприятностями обернется это произнесение первого слова, но ничего не происходило. Хотя мои половые потребности чуточку уменьшились. Решив, что всё стало нормально, я пошел в ванную комнату, смыть с себя чертову вонь, но каково же было моё удивление, когда я увидел своё отражение: в зеркале стоял я, но какой я! Идеальный красавец, с развитой мускулатурой, загоревший, не человек - культурист!
  Если раньше я полностью был согласен с Эпиктетом, что земной человек - это слабая душа, обремененная трупом, то теперь мой взгляд переменился. Не знаю насчет слабости своей душонки, но моё тело превратилось в её храм. Даже в храмину огромных размеров. Я побежал на кухню, чтобы похвастаться Кристине своим внешним видом.
  - Дорогая, ты посмотри на меня, я - чудо! Идеал! Да ты посмотри, как играют мои мышцы! Я даже оргазм испытываю от своего вида! - И действительно, я его испытал, когда стал играть своими бицепсами.
  Я так увлекся красотой своего тела, что совершенно перестал обращать внимания на Кристину. Вернувшись в ванную, я встал перед зеркалом и стал рассматривать себя. Я поворачивался с боку на бок, сгибал руки, напрягал пресс и мышцы ног. Делал я это медленно и тщательно, чтобы запомнить себя любимого со всех сторон. Я даже не обратил внимания на Кристину, когда она вошла в ванную.
  - Ну что, Геракл, есть хочешь? - Поинтересовалась она, в тот момент, когда я принимал позу, в которой особенно хорошо выделяется бицепс.
  - А что? - не понял я, продолжая свои упражнения.
  - Я говорю, есть будешь?
  - Есть? Зачем? - Меня начала раздражать её назойливость. Нет, чтобы встать в стороне и любоваться моей красотой. Так нет, она лезет, пристает, отвлекает.
  - Ну как хочешь, - она развернулась и ушла.
  - Да, я так хочу, - меня разозлило то, что она ушла, оставив меня без зрителя.
  Тогда я решительно вошел на кухню, продолжать представление.
  - А как! О как! Смотри, что могу! - Восклицал я, причмокивая.
  И еще раз от представления, какой я красивый у меня приключился оргазм.
  Поняв, что отделаться от меня теперь не так то просто, Кристина стала вызывать моего двойника.
  - Слышишь, первый Жорик, ты можешь появиться? - Голосила женщина, которая не желала смотреть на мою красоту.
  А я изгибался, кончал и ржал как жеребец, демонстрируя все свои прелести. Меня совсем не смущало то, что я раздет и моё достоинство направлено вертикально. Я вынужден был наслаждаться собой и всё. Я даже не обратил внимания на то, как появился мой двойник, и как Кристина стала объяснять ему про моё состояние. Такая мелочь как он не мог помешать моему великолепию.
  - Так, а можно я посмотрю в зеркало на себя? - Спросил двойник, когда я лег на пол, чтобы поднять вверх ноги.
  - Нет, - решительно ответила Кристина, - это чересчур рискованно. Ты можешь сам поразиться этой заразой. Да и, кроме того, с каждой секундой твоё сознание пропитывается тестостероном, и ты можешь отупеть, как и он.
  Что ж, её доводы показались мне убедительными, и когда она поднесла под мой нос книгу, я сразу стал читать. Благо фраза была короткая, всего-то из двух слов.
  Раздался шум, грохот, мне показалось началось светопреставление, я решил быстро уйти в свои глубины, оставив второго выпутываться из создавшейся ситуации.
  6. Глава шестая
  
  То как я прекратил наслаждаться своим телом, не помню. Помню, - оказался на руках Кристины, которая за что-то меня шлепала по заднице.
  - Эй, ты, что ты себе позволяешь? - спросил я у неё, но это её не остановило.
  - Вот тебе мерзавец за любовь к своему телу, вот тебе за то, что перестал любить меня, вот тебе паршивец за твою измену. Где шлялся, пока я Шушрика выгуливала?
  - О чем ты детка? - не понял я.
  - Ты еще меня деткой называешь? Скотина! На, посмотри на себя, так тебе и надо!
  Кристина поднесла меня к зеркалу, и в отражении я увидел себя, точнее то, что от меня осталось. Я стал маленьким, размером с недокормленную кошку, при этом всё мои волосы остались на месте. Они, конечно, сжались, но поверьте мне, мой вид был не из лучших. По крайне мере, никто не мог заявить, вот посмотри на него, это самый удачливый парень. Такого бы обо мне не сказали даже люди, которые меня любят, даже Кристина.
  - Ну и что теперь мне делать? - спросил я, и горькая слеза скатилась по лицу.
  Я впал в депрессию. Если раньше я считал себя уродом переростком, то теперь я стал считать себя уродом недоростком. Жизнь показалась мне такой бессмысленной, такой ужасной, что я завыл. Вы слышали, как голосят кошки, когда заботливый хозяин наступает на кончик хвоста? Если сами наступали, то представьте, что я заорал громче и жалостливей. Да и было из-за чего жалеть себя: маленький, волосатый уродец, которого держат вверх ногами перед зеркалом, не может вести себя иначе - он должен голосить. Вот и я голосил что было сил.
  Кристина аккуратно посадила меня в ванную и ушла.
  - Когда истерика закончится, позовешь меня, - произнесла она тоном, после которого чувствуешь себя полностью обязанным женщине.
  Выть в одиночестве оказалось так себе удовольствием. Мне нужен был зритель, тот, кто поймет моё внутренне состояние, тот, кто сможет оценить всю степень моих моральных мучений. Тем более, когда я стал осматривать себя, - заметил, - мои достоинства уменьшились в пропорциях, но остались такими же большими. От этого ужаса я еще повыл немного, но громкость была уже не та.
  - Кристина, забери меня отсюда, - плаксиво попросил я.
  - Выть не будешь? Орать прекратил? И стонать прекрати - не всё так плохо, - заявила она, вынимая меня из ванной.
  - Спасибо - ты настоящий друг, - отблагодарил я спасительницу, пытаясь подсмотреть под её блузку - детям же разрешается.
  - Прекрати пялиться, ты не в том состоянии, - напомнила мне Кристина о моём уродстве.
  Я злобно отвернулся, в отчаянии топнув ногой в воздухе. И напрасно. Оказывается Кристина не очень то крепко держала моё тельце, так что сильный рывок вырвал меня из её рук и я больно шлепнулся на пол.
  - Какое свинство! - возмутился я, поднимаясь на ноги.
  - Ты сам виноват, - отмежевалась Кристина, - вел бы себя нормально, не шлепнулся бы, а так вини только сам себя.
  Конечно, есть определенные преимущества в том, что ты маленький, например, тебя могут таскать на руках, гладить, и относиться как к младенцу. Но когда ты не просто маленький ребенок, а маленький, да к тому же не бритый взрослый, все твои преимущества улетучиваются. Так, когда ты садишься поесть, и перед тобой возникает тарелка, в которой ты можешь утонуть, да еще тебе велят черпать из неё огромной ложкой, которую ты поднять не можешь, то жизнь медом не кажется. Любящая женщина, конечно, кормит с ложечки, но вытирать подбородок, не её обязанность. Да и потом, как объяснить ей, что после третей ложки ты уже сыт, и в тебя не поместится четвертая? А её рука уже двигается, наполненная капустными обрезками, от которых у тебя всё внутри скрючивается.
  - Не буду, - упрямо отодвигал я рукой ложку.
  - Ешь, не то маленьким останешься.
  - Не хочу!
  - Ешь - расти будешь!
  Нет, ну до чего упрямая женщина! Конечно, я поддался её уговорам и в мою пасть вклинилась ложка с противными капустными вкусняшками, после которых противно срыгиваешь и пытаешься сползти с табуретки, чтобы показать окончание трапезы. А она тебе:
  - Мужчина ты или не мужчина?
  - Не знаю! - Гордо ответил я, и поковылял крабиком в спальню.
  Там вскарабкался на кровать и горько разрыдался. Не просто скупая мужская слеза скатилась по щекам - потоки горькие брызнули из глаз. Честно говоря, слез было так много, что я испугался. Но что с сделаешь - остановиться я не мог. Естественно, Кристина увидела меня в этом состоянии и принялась успокаивать. Наверное, из-за моих крошечных размеров у неё начался приступ материнства и она стала меня убаюкивать, словно я стал младенцем.
  В результате я уснул на её груди..., и мне это понравилось!
  Проснулся от неестественной тишины. Тишина, после моих помоешных приключений стала пугать неизвестностью. И правильно я проснулся, так как напротив меня сидел настоящий цербер, то есть Садюга, - он стал больше меня. Он сочувствующе смотрел на меня, как бы сообщая - хана тебе пришла, хозяин, я в этом не виноват, это всё инстинкты. Ты же меня понимаешь? И даже если не понимаешь, я всё равно тебя сожру!
  Я солидарен с Сервантесом, считавшим, что затравленный и прижатый к стене кот превращается в тигра. Я превратился в рычащего тигра. От страха я громко закричал. Что кричал не важно, но на мой крик пришла Кристина, и прогнала крысообразного ублюдка из спальни.
  - Как ты могла оставить меня одного, он мог меня сожрать! - упрекнул я Кристину.
  - Не мог..., а потом я сама его попросила подежурить в твоей комнате.
  - Но я испугался! Да и смотрел он на меня, как на котлету.
  - Ну всё, не капризничай, - нежно пропела Кристина и я оттаял.
  - Тащи книгу, читать буду - авось всё измениться. - Я вспомнил былое мускульное величие, и из-за этого воспоминания чуть не подавился слюной.
  - На авось и уши вянут. Читай лучше, не торопись - звуки произноси правильно. Постарайся прочитать вначале про себя, а потом вслух. Не то превратишься в мартышку, что потом с тобой делать? - Она ушла, а я смог подумать о справедливости её слов, тем более передо мной была моя рука, усыпанная волосами, как на передовой макаке резуса.
  В руке лежала невесть откуда взявшаяся книга, открытая на первой странице. Отступать было некуда, - я стал читать. А вы бы не стали, если бы находились в моем положении?
  В общем, после прочтения заветной фразы я вернул себя нормальный облик, вместе с нормальным состоянием своего полового аппарата. Мои мучения были позади, я решил расслабиться. Конечно, немного было жаль атлетическую фигуру, честно говоря, я до сих пор вспоминаю выпирающие наружу мускулы, но что сделано - то сделано. (Надеюсь, когда-нибудь вновь встретить эту фразу в книге, и тогда...)
  Вошедшая в спальню Кристина поздравила с обретением нормального вида, и предложила выйти наружу - пройтись по улице. Её предложение мне понравилось, и мы отправились на улицу.
  Вы знаете, как прекрасна ночная Москва осенью? Если знаете, то поймете меня. Если нет, то я вас не понимаю. Как можно проживать жизнь, не зная прелестей ночной осенней Москвы? Особенно в сентябре, когда холод еще не опаляет ваши внутренности, а жары нет и в помине, когда вас радует падшая листва, вы идете по ней, а она шелестит, заставляя вашу ногу пинать её.
  Так брыкаясь и радуясь жизни, мы прошли с километр. Воздух наполнился запахом падшей листвы, сыростью, смешанной с теплом дня, и еще запахом сгорающей в кострах листвы. Этот запах навеял на меня меланхолические воспоминания о моём детстве, о начале учебного года, о первом моём походе в школу, где было огромное количество запахов, которые перебивались, этим неповторимым запахом горящей листвы. Я стал вспоминать свою первую учительницу, Ингу Павловну, которая выделяла меня, как мне кажется, как самого щуплого, и маленького ученика, так же как и когда-то моего отца, но в старших классах, и не за щуплость, а за какой-то неповторимый дух бунтаря, и насмешника. Помню, как она учила нас: писать, читать, вкладывая в нас свою любовь и терпение. Помню и первый эксцесс, произошедший между мной, моим дедом, Ингой Павловной и моим портфелем. Был последний урок, но я не досидел до конца, так как мне потребовалось выйти в туалет. Прозвенел звонок и мой ранец, отнесли в группу продленного дня. За мной пришел дед, а я стою без своего ранца и мне так обидно. Мы пошли его искать, естественно в классе его не было, зашли в учительскую и привлекли к поискам Ингу Павловну. Помню, как на её вопрос, где мой ранец, я впервые в жизни выматерился, сказав, что его спиздили, не понимая значения этого слова. Помню, как покраснел мой дед, ни разу в жизни не ругавшийся, ни то, что матом, но, даже не повышал голос. Помню, как нашли ранец, и всю дорогу домой дед молчал, а вечером, под напором бабушки, он выдал нашу тайну, и бабушка, рассвирепев, отшлепала меня по заднице, потом поставив на горох, в тамбуре между туалетом и коридором. Помню, как я жалобно поскуливал, как дед подошел ко мне и выторговал обещание, больше не говорить 'эти' слова, значения которых долго были скрыты от меня, интеллигентностью семьи.
  Помню, как, под запах горящей листвы, мы приехали в Тютюревку на похороны деда, и как в меня впихивали ложки черной икры, которую я впоследствии видеть не мог. Помню растерянные глаза бабушки, которая не знала, как жить дальше...
  Все эти воспоминания нахлынули на меня, поражая отчетливостью воспроизведения событий, и всё благодаря горящим листьям, их запаху, смешанной с теплом и сыростью осеннего дня. Сыростью, в которую погружают умершие тела, прожившие короткие жизни, успевшие сделать за это время, много добра и еще больше зла. Сыростью, становящейся пухом воспоминаний.
  Я рассказал об этих воспоминаниях Кристине, она обняла меня. Тогда, в тот момент между нами образовалось нечто новое, то, что нельзя объяснить словами. Что-то такое прекрасное, такое понятное, наверное, это было доверие. Но не обычное доверие между любящими людьми, а доверия-понимания друг друга, это ощущение было так прекрасно, что мне не хотелось с ним расставаться. Как считал Горький, человек должен вмещать в себя, по возможности, все, плюс - еще нечто. Мне повезло, я вместил в себя это нечто.
  Что поделать с человеческой природой? Всему в человеческой жизни приходит конец, и плохому и хорошему, остаются только воспоминания, наполненные особенным смыслом, наверное, именно в этих воспоминаниях и кроется тайна человеческой жизни, её суть. Впрочем, причиной, по которой мы перестали обниматься, послужил обыкновенный милицейский патруль.
  Тот же Горький, как-то заметил, чтобы человек на Руси ни делал, все равно его жалко, вот и меня спустя пять минут было жалко. Я отчего-то почувствовал себя виноватым за то, что им приходиться ездить по ночам, да и Кристина как-то загрустила. В результате мы вернулись домой.
  На кухне я заварил чай и разлил его по чашкам.
  - Я тут подумал, мир, в котором я живу - несовершенен, он как-то примитивно глуп и в то же время крайне злобен.
  - А ты как хотел?
  - Не знаю, наверное, чтобы он был добрее. Не знаю, но мне он кажется злым и безрассудным. Каждый человек по-своему рассудителен, а в массе своей дураки дураками.
  - Это нормально, - успокоила Кристина. - По-другому и не было. Так было всегда.
  - Ты думаешь? Ты думаешь, никогда иначе не было?
  - Не было.
  - Жаль. А как тебе кажется, станет иначе?
  - Что иначе? Каждый станет идиотом, а в массе своей всё будет хорошо?
  - Нет, не это. И массе и в частности.
  - Ну ты загнул! Да разве такое может быть? Конечно нет, иначе все будут идеальными, и не перед кем будет преклоняться!
  Ответ Кристины немного озадачил меня, по молодости я полагал, преклоняться надо перед Богом, а не перед людьми, но если задуматься..., только зачем?
  В ту ночь я не стал задумываться, да и вообще тело устало, ему требовался отдых. Столько происшествий, в один день...
  Утро следующего дня началось как обычно: за окном светило солнце, чирикали воробьи, настроение было паршивым. Паршивым настолько, что я взял книгу и прочитал очередную неведомую фразу. Не спрашивайте меня, зачем я это сделал - сделал и всё.
  В результате этого деяния в меня вселился дух искательства справедливости. Как я это понял? А вы бы не поняли, если у вас появилось желание узнать, что делает ваша девушка, пока вы спите, и когда вы просыпаетесь, её нет рядом? Ни Кристины, ни Садюги в квартире не оказалось. Вначале я подумал - пошли гулять на улицу и, скорее всего так и было, но все-таки...
  На улице их не оказалось, а я обошел весь двор!
  Естественно предположить, что на самом деле мной овладело не правдоискательство, а банальная ревность, но это не так: если бы Кристина честно сказала мне, что у неё есть любовник, я бы спокойно спросил, кто он. (А черт, у неё был любовник. Я и был её любовником! В смысле другой я). Но она ничего не говорила о других мужчинах, и это состояние нельзя назвать ревностью.
  Разозленный вошел в подъезд и заметил там две похабные надписи, которые еще больше разозлили меня. Ну, скажите, нормальный человек будет писать на стенах подъезда? Разве что он имеет психическое, да умственное состояние неандертальца, рисующего на стенах пещеры количество убитых мух и мамонтов. Мой подъезд, не место для подобных художеств, так что я стал стирать въевшиеся в краску надписи.
  Особенных успехов не достиг, но кое-что мне все-таки удалось оттереть. Бросив бесполезное занятие, вернулся в квартиру. Кристины не было. Настроение ухудшилось до нельзя. Я ходил по квартире, пытаясь разобраться в причинах своего недовольства. И ладно бы, если бы я ходил на работу, где возникали конфликты с начальством, так и этого не было. Так уж получилось, - конфликтовать было не с кем, а настроение было отвратительным.
  Не в силах удержаться, я снова вышел из дома. Куда направлялся, не спрашивайте, - я этого не знал. Меня заклинило, и естественно, расклиниться самостоятельно я не мог. Возможно, если бы Кристина была рядом, то она помогла бы мне выйти из этого психологического клинча, но её не было. Я шел по улице, нервно оглядывая прохожих, которых удивляло моё поведение: я постоянно дергался и оглядывался.
  Вы, наверное, видели таких странных прохожих, они видны из далека. Все такие скукоженные, воротник поднят, глазки бегают не останавливаясь ни на чем, и постоянно оглядываются, как будто за ними следят. Наверняка видели. Вот таким же странным был и я.
  Куда я шел? Была ли цель? Нет и нет. Я шел ради того чтобы идти. И надо же такому приключиться, я встретил своего школьного друга - Константина Тырченко, прозванного Тырчком. В школе нас связывала обоюдная ненависть к школьным правилам и условностям. Она нас сближала и заставляла держаться особняком от всех остальных учеников. Тырчок был другом что надо, в меру верным, в меру тормозом, в меру рубахой парнем. И, кстати, у него тоже была неадекватно большая голова на слаборазвитых плечах. В школе нас называли головастиками и этим всё сказано. От нас ожидали успехов в обучении и очень удивлялись, когда мы не отвечали на заданные вопросы, а то, что это было проявлением нашего протеста, никого не волновало. Знать то мы знали, но лучше бы мы были такими же как все - обыкновенными двоечниками и тупицами.
  Костька радостно бросился в объятия, по своему обыкновению, засыпав вопросами, как я, что я, где я, почему я, откуда я, куда я и еще кучей разнообразного вопросительного хлама, ответом на который послужило рациональное - нормально.
  - А я старичок на работу пристроился - курьером, работа не пыльная. Разнес, принес и спи спокойно. Никакого волнения, спешки и прочей ерунды. Ну а ты как, все на филолога учишься? - продолжил вопросительный натиск старый друг и верный товарищ, Костька.
  - Нет, бросил. Точнее - то ли я бросил, то ли меня бросили, я в этом брат не разобрался. Некогда, - с ленцой ответил я, ожидая дальнейших вопросов.
  - А что, никак делами занимаешься?
  Справедливый вопрос и, разумеется я ответил, - безумно занят.
  - И деньгу заколачиваешь?
  - Пока нет - некогда, - простодушно ответил я, но этот ответ еще более раззадорил пытливый ум Тырчка.
  - Ба, да так не бывает. Нынче брат, все кому некогда торгуют селедкой или бочками для селедки.
  - А я нет.
  - Ну так выкладывай, чем так занят что институт забросил и на роботу не пристроился?
  Я не стал рассказывать Костьке об истинном занятии, сообщив, - временно ничем не занимаюсь.
  - Я Тырчка решил взять кратковременный отпуск за свой счет, и вообще пора подумать о жизни как таковой приносящей радости. Жизнь дана ради прелестей и радостей, а не ради тупого зарабатывания денег.
  - А хлеба насущные? Как их добывать собираешься?
  - Да что ты всё о материи, я о душе беспокоюсь.
  - Ну-ну. Как знаешь. А мне вот приходится вкалывать. Мать болеет, отец пьет, я единственная опора семейного благополучия.
  - В армию забирают? - Этим вопросом я сильно интересовал, так как после того как меня вышвырнули из института, я лишился возможности отмазываться от армии. Добровольно принудительное рабство страшило меня.
  - Нет, пока не забирают, у меня справка, - действительно, справка у Тырчка была железная. В свое время он переболел какой-то болезнью, после которой в армию брали не сразу, да и если и брали, то в какие-нибудь музыкальные войска, где кормят горохом и луком, для усиления музыкальных способностей всего организма в целом.
  - Везет, у меня справки нет.
  Костька посмотрел на часы и сообщил, - ему надо донести корреспонденцию в какой-то офис на улице Сербала, там была собрана великолепная библиотека оккультных книг, часть из которых была индусского происхождения из загималайской области. Я решил составить ему компанию. По дороге мы обсуждали взрослые проблемы, я похвастался - рассказал о Кристине. Костька не поверил, и я пригласил его в гости. Раз не верит - я докажу!
  Где-то в конце пути дорогу нам преградила желтая милицейская полоска ленты, сообщающая - проход закрыт.
  - Но мне надо туда! - волновался Костька, показывая милиционеру кипу писем в сумке.
  - Я ж тебе объясняю, нельзя - там совершено убийство, идут следственные мероприятия, - объяснил милиционер, отодвигая нас от ленты.
  - А кого убили? - вмешался я в разговор.
  Милиционер был одного с нами возраста, поэтому ему хотелось казаться старше, а, как известно, только количество информации определяет старшинство среди ровесников и еще желание казаться сильнее. В общем, поиграв на тщеславии, его удалось уговорить пропустить к месту происшествия.
  - Да бабу какую-то и мужика. Мужик был крупным делягой - бандитом, а девушка симпатичная, жаль её, - поделился знанием милиционер.
  - Слушай, я никогда не видел убийство, может быть, дашь возможность посмотреть, - жалобно проскулил я, смотря на паренька в форме как на отца основателя мирового правопорядка.
  Видимо мой взгляд сразил его и он, подняв ленту, разрешил пройти посмотреть.
  - Если что, говорите - вы из соседнего подъезда жильцы. Но лучше не попадаться, свидетелями опишут, - предупредил он, когда мы пролезли под лентой.
  Шли осторожно, понимая величие момента. Не торопясь мы зашли в подворотню, где кипела бурная деятельность по описанию всех подробностей преступления. На нас никто не обращал внимания, так как все были заняты своими делами.
  Тела убитых еще не накрыли, поэтому я смог рассмотреть их лица. Лучше бы я этого не делал.
  Убитый мужчина вываливался из иномарки. Из его головы вытекала кровь и падая на землю смешивалась с пылью. Крови натекло много, очень много. Она затекала под переднее колесо, образуя лужу. От этого вида, меня чуть не стошнило.
  Девушка лежала рядом с машиной, лицом вниз. Одета она была, как Кристина, в светлую юбочку, белоснежную блузку, казалось, она просто споткнулась и упала. В районе живота из-под неё вытекала тонкая струйка крови, и как бы обрамляла её тело. Контраст серого асфальта, белого одеяния и её крови удивлял своей нелепостью.
  К девушке подошел майор милиции и перевернул её.
  Черты лица, волосы, блузка, промелькнуло у меня в голове..., о боже - это Кристина!
  От неожиданности и переизбытка чувств я упал в обморок. Глупо конечно, но что я мог с собой сделать? Наверное, ничего.
  Очнулся из-за того, что кто-то подставил под нос ватку с нашатырем и от голоса моего второго я, который орал что есть мочи, чтобы я очнулся. Я бессмысленно вращал по сторонам глазами, не понимая, что происходит.
  - Ну что, пришел в себя? - спросил лейтенант с ваткой.
  - Кажется да, - слабо произнес я, пытаясь встать.
  - Молодец. А что здесь делаешь? Живешь тут?
  - Нет, не здесь. Там, - махнул я рукой в сторону своего дома.
  - Так.... А что тут делал?
  - Пришел посмотреть.
  - Ну и как, насмотрелся?
  - Я знаю девушку, - заявил я, и эта информация, заинтересовала милиционера.
  - Откуда, хотя постой..., давай вставай и иди к вон той машине, - лейтенант указал в сторону уазика, в котором сидела женщина и записывала показания свидетелей.
  Он помог мне встать, за что отдельное ему спасибо. Когда я оказался на ногах, попытался найти Костьку, но того нигде не было. Что я о нем подумал, лучше оставить за скобками повествования, в конце концов, что взять с него, убогий он был, есть и будет. Дурачок, одним словом.
  Я подошел к уазику, женщина стала записывать мои показания. Я рассказал, как меня зовут, где живу, соврал, что продолжаю учиться в институте, и вполне правдоподобно обрисовал то как я оказался в этом месте. На вопрос, как звать убитую девушку, я ответил, но вот как её фамилия, сказал - не знаю.
  - Ну как же так, имя знаете, а фамилию не знаете? Молодой человек, вспоминайте.
  - Я не могу вспомнить то, чего не знаю, - совершенно уверенно заявил я.
  - Ну а где вы с ней познакомились?
  - Она пришла ко мне домой три дня назад, заявив, что она мой идеал. И все три дня жила у меня в квартире.
  - И что, вы так запросто её пустили? - В глазах женщины промелькнуло сомнение в моей нормальности.
  - Так и пустил. А что, это преступление?
  - Разумеется, нет. Но все же..., - что все же она не договорила, так как мимо проходил капитан милиции, которого она позвала к нам и стала что-то шептать ему в ухо.
  Он повернулся ко мне, внимательно посмотрел и что-то буркнул в ответ. На этом интервью было окончено, - меня отпустили домой.
  Я шел как в тумане, мимо меня проносились машины, в которых я почему-то видел египетских фараонов. Витрины магазинов выглядели, как белые ложи, в которых хранились ноты музыкальных произведений, по-моему, каких-то мистерий. Несмотря на то, что музыку я плохо знаю, по этим нотам я определил, - в них записана древнеегипетская музыка. И как ни странно, меня это не удивляло, наоборот, эти мистерии помогали справиться с болью потери Кристины. И еще было такое ощущение, что вокруг меня происходит представление, которое больше похоже на некое посвящение: всё кружилось, всё сверкало. И все-таки я был скромным звеном этого торжества, всего лишь малой его частичкой, издающей слабые звуки, слышные только мне самому.
  Я шел и думал о Кристине, мне было настолько больно, настолько без неё одиноко, что я готов был отдать ей свое тело, лишь бы она вернулась.
  7. Глава седьмая
  
  Когда убивают близкого человека, это повергает в шоковое состояние, даже если вы не видели трупа. Но когда вы видите труп женщины, с которой три часа назад вы кувыркались в постели, вы проваливаетесь в состояние, которое находиться где-то между шоком и обмороком. Всё происходящее воспринимается в тумане, всё видите как будто смотрит другой человек, кто-то знакомый, но не очень. Вот в таком состоянии я находился, когда первый я заявил свои претензии на управление телом. Я с радостью передал ему бразды правления, а сам быстренько улепетнул в бескрайние просторы бессознательного, чтобы там как следует передохнуть от всего случившегося. Разумеется, я рассказал ему обо всем, что произошло, о последствиях, которые ему придется разгребать, и пожелал удачи.
  За пожелание спасибо, но этого мало. Где, черт побери, этот Костька Тырчок? Куда его занесло? Почему его не было рядом с ним, то есть со мной, когда тело самовольно отключилось? Да, неважно все это - теперь здесь я, а, следовательно, всё будет в порядке.
  Я дошел до своего дома и неожиданно до меня дошел весь смысл произошедшего. Я понял, - Кристины больше нет! Нет и не будет, что на самом деле я потерял не просто близкого мне человека, я потерял женщину моей мечты - любимую женщину.
  - Какой к черту в порядке! - воскликнул я, не обращая внимания на старушек, пошел прочь от подъезда.
  Спешка, с которой я уходил от дома, объяснялась желанием еще раз побывать на месте, где убили Кристину. Идти пришлось минут двадцать и к тому времени, когда я достиг злополучного двора, там уже убирали дворники. Они смывали с асфальта кровь убитых, переговариваясь между собой о произошедшем. Я подошел к пожилому дворнику и попробовал поподробнее у него всё узнать. Выглядел он довольно странно, какой-то весь скособоченный, помятый, с явно арабскими чертами лица. Я подумал, что он палестинский беженец, и от этого улыбнулся. Моя улыбка дворнику не понравилась.
  - Тут девушку убили, вы не видели, как всё произошло?
  - А тебе зачем, парень? - Переспросил он.
  - Это была моя женщина, моя любимая женщина.
  - А-а-а, бывает, - как-то обыденно проскрежетал дворник и на время разговора прекратил уборку. - Ты вот что, поди водки выпить, - посоветовал он, но я отказался, настаивая на том, чтобы он рассказал детали преступления. - Зачем тебе это? Пошел бы, выпил, тебе полегчает. Молодежь, одним словом. Эх, век ваш короткий, ну ладно, слушай. В половине десятого пришла она во двор..., с собачкой. Противная такая собаченция, вредная. Все тут обосала, всех облаяла. Я как раз подметал тут. Ну вот, потом подъехал убиенный Варлампий Серапионович, он тут офис содержал. А она к нему. Зачем, это я не знаю, но подошла и о чем-то они стали говорить. Он даже обратно в машину сел, а потом два мужчины подошли к ним и в упор расстреляли. А я вон тама был, - дворник указал на подвал. - Когда выбежал, увидел только трупы и спины этих мужчин. Они не торопились, спокойно уходили.
  Рассказ дворника не только не прояснил ситуацию, наоборот окончательно меня запутал. Что было Кристине делать в этом дворе, о чем она говорила с этим хмырем?
  - А собачка где? - спросил я, пытаясь высмотреть Шуршайлу.
  - А песик убёг.
  - Куда?
  - На кудыкину гору. Откуда я знаю? Ну все парень, надо тут прибираться, а то скоро народ на обед будет вышныривать, им крови не надо видеть. Все, давай отседова, мне убираться надо.
  Постояв около дворника еще одиннадцать минут, я пошел обратно к своему дому, вспоминая, где жил Костька, чтобы потом зайти к нему, узнать подробности. Хотя навряд ли он что-нибудь знал. И, кстати, кто такой этот хмырь, которого застрелили? За что, и почему его назвали Варлампием Серапионовичем? Круговерть какая!
  Разумеется, если бы я был частным детективом или героем детективной книги, я бы сразу очертил круг предполагаемых убийц и пошел бы по их следу, но я не был ни тем, ни тем, я был простым олухом, которого втянула книга в неприятную историю. А вдруг и меня пристрелят, за то, что я суну нос туда, куда не следует? А вдруг, вся эта котовасия из-за меня и моей книги?
  Дома я взял книгу и быстро прочел первую фразу, она показалась мне знакомой, но я не обратил на это внимания. Я заварил себе кофе и закурил сигарету. Затем мне стало необходимо записать все свои знания на бумагу, чтобы как следует расписать череду событий. Наверняка там найдется какая-нибудь зацепка.
  Я стал расписывать что, кто и когда делал. Это занятие унесло три часа, и, к сожалению, толку от него не было. На всей бумажке было четыре имени, между которыми я поставил стрелки, и над которыми написал возникшие вопросы. Эта работа не устроила меня и я еще раз открыл книгу, в которой была всё та же самая фраза. Я покорно прочитал её, но ничего не изменилось, все осталось по-прежнему. Точнее нет, не то же самое, где-то внутри моей психики что-то щелкнуло, и я почувствовал приступ справедливого гнева. Но в той ситуации я не обратил на возникшее чувство внимания. Ну, возникло и возникло, в конце концов, оно имело полное на то основание, я даже воспринял его как само собой разумеющееся.
  Как заметил один мой знакомый, быть хорошим человеком, значит обрекать себя на жизнь вне хороших вещей. Сейчас я чувствовал себя хорошим человеком, почти Савонаролой, и это меня пугало. Если я и дальше буду лишаться всего хорошего в моей жизни, значит, жизнь моя не удалась, и я обязан разобраться в причинах того, почему именно я лишен радостей жизни.
  Мысль о вселенской несправедливости по отношению ко мне, будоражила. Почему, спрашивал я, почему господи ты выбрал именно меня для такой жестокости? Почему именно меня ты лишил идеала? Это не справедливо.
  Просидев так, еще пять минут я решил, - пора искать справедливость. Для уверенности я еще раз открыл книгу и пролистал её. На всех страницах была одна и та же фраза, я снова прочитал, и снова ничего не произошло.
  Я переоделся в белый плащ и вышел на улицу. Было уже полшестого вечера, слегка зябко и накрапывал дождь. Одним словом самая лучшая погода, чтобы не спеша вести расследование. Честно говоря, после последнего прочтения фразы, в меня вселилась такая жажда справедливости, что я на всё был ради неё готов, даже пойти домой к Тырчку.
  Объясню с чем связана моя решимость направиться именно к нему. Дело в том, что его папарий терпеть меня не мог, связывая неудачи сына с моим влиянием. Конечно, это была первая и последняя глупость, но тем не менее она была. Обычно этот оболтус, его сын, ввязывал меня в неприятности, из которых я выбирался, в отличие от Костьки. Так в восьмом классе Костька решил прогулять контрольную и естественно втянул и меня в эту авантюру. Мы тихо и мирно паслись на школьном дворике, когда там появился вихрь в юбке, он же наш завуч - Ираида Исхаковна. Женщина нервная, властная и ненавидящая школьников. Так вот, эта мегера схватила нас, когда мы докуривали сигареты и поинтересовалась, а что это мы тут делаем? Естественно, Константин стал что-то вещать в свое оправдание, тогда как я заявил, что у меня из носа идет кровь. Ираида Исхаковна внимательно посмотрела в мои глаза, после чего заявила, что я вру. Я же в свою очередь заявил, что кровь я отмыл, а Костьку попросил побыть рядом с собой, если я вдруг шлепнусь в обморок. Костька чуть не испортил все дело, когда она спросила его, так ли это на самом деле. Этот дурень опять промычал что-то невразумительное, а я решил привести обещанное в исполнение, и равномерно, то есть всем телом сразу, плюхнулся на землю. Началась паника, вдувание в меня воздуха, обмахивание платком, что в результате воскресило меня из обморочного состояния, и я был отпущен домой. Костька плелся рядом со мной, и виновато шепелявил, что если бы не я, то его..., а я с тех пор отношусь к этому дурню, как к дурню, что впрочем, не мешало мне периодически общаться с этим олухом и потом, она нас прозвала белым братством. Наверное в противовес красной системе образования.
  Дойдя до дома сотоварища, я поднялся на его этаж. Квартиру открыла его мать и сразу же стала высказывать соболезнования, по поводу гибели моей возлюбленной.
  - Надо же, - тараторила Светлана Васильевна, - такая беда. Такие молодые..., а уже убийство увидели. Да ты проходи, Жора. Разувайся. Ах ты, беда то какая.
  - А сам то Костя дома? - Поинтересовался я, так как по прихожей я не увидел его обуви. Я не понял, дома он или же его нет.
  - Дома, дома. Он как пришел, всё мне рассказал и лег спать. Такой кошмар! Проходи, я его разбужу.
  Она провела меня на кухню, а сама отправилась будить сынулю увольняя. Минут через пять отпрыск семейства Тырчков появился перед моим суровым взглядом. Мне хотелось взять раскаленный нож и вырезать на его любу вопрос, почему он, скотина, бросил меня во дворе, где было совершено убийство.
  Тырчок появился через пару минут, заспанный, жалкий. На меня он не смотрел и сразу сел на стул рядом с мойкой. У меня создалось впечатление, что Тырчок подследственный, который осознает всю тяжесть совершенного преступления, и я решил воспользоваться своим преимуществом.
  - Ну что, Костя, будешь говорить, или как? - И почему-то возникло желание, чтобы он обязательно обращался ко мне гражданин начальник.
  - А что говорить? Ты куда-то делся, оставил меня одного. Я тебя искал. А потом увидел, как около тебя менты вились. Ну, сам пойми, мне то зачем светиться? На работу сообщат, будут неприятности. Это тебе хорошо, ты же нигде не работаешь.
  - Да прекрати ты ныть. Я и то не ною. Слушай, ты вот что мне скажи, ты часто туда почту тащил?
  - Ну бывало.
  - Не ну, а с подробностями.
  - Да какие могут быть подробности? Я приносил бумаги из своей конторы в ихнюю, дальше коридора меня все равно не пускали. Отдам под роспись и ухожу. Вот и все. А тебе то зачем это всё знать?
  Я задумался, стоило ли этому паршивцу сообщать о гибели моей мечты или же нет. Пожалуй, - решил я, - ничего ему говорить не буду. Мал еще.
  - Надо мне это, надо Костя. А ты мне не можешь сказать, что за человек был тот мужик, которого завалили, - очень мне понравилось слово завалили, и я искал возможность его вставить.
  - А я почем знаю? Надо было у той девицы спрашивать, она, наверное, знала или обратиться к Юстину Покалеченному, - этот Юстин, был нашим старым знакомым, который всё, про всех знал. - Если бы ты хотел узнать подробности этого преступления, ты бы пошел к нему, а не к ко мне. Он то точно в курсе всех преступлений, которые происходят в нашем городе.
  - Наверное, ты прав, но твой Юстин вот уже полгода живет в Америке, вместе со своими предками. К нему теперь не добраться. - Я помолчал. Для солидности. - Слушай, а ты лицо её видел?
  - Ну да.
  - А ты её раньше во дворе видел?
  - Ну да. Да и потом, её же вместе с ним убили, а значит, она его знала.
  - А ты не допускаешь возможности, что она просто с собачкой гуляла? - Я начинал на него злиться, точнее на то, что он говорил.
  - Нет, в том дворе с собачками не гуляют просто так. Я это точно знаю. Уж очень крутые там живут.
  - Вот видишь, ты знаешь, что там живут крутые.
  - Ну и что?
  - Да я никогда не поверю, чтобы курьер ничего не знал о своих хозяевах. Ты же наверняка заглядывал в письма, которые разносил. А ну колись, гнида! - Как же мне понравилось называть его гнидой, да он и был гнидой. Только школьной гнидой.
  В это время Тырчок как-то сжался, как будто я раскрыл его самый важный секрет. После этого он окончательно сдался и выдал мне кучу бесполезной информации, по поводу содержимого корреспонденции. Я внимательно его выслушал, сделав для себя кое-какие пометки. Пару раз я задавал ему наводящие вопросы о том, какие письма он носил в офис к убитому, и он самым честным образом все мне рассказал.
  Дальнейшие вопросы были совершенно излишни, и всё больше бы уводили меня от поиска правды, и я ушел от Костьки, оставив его с его никому не нужными знаниями. Действительно, не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями, пускай остаются голодными.
  По дороге домой, я почувствовал головокружение. Оно было настолько сильным, что мне пришлось сесть на скамейку, недалеко от станции метро. Недалеко от меня паслась лошадёнка, а рядом с ней стоял фотограф и предлагал всем прохожим сняться верхом на лошади. Как только я сел, мне показалось, что и на меня сели. Это странное ощущение чьей-то навалки заставило меня закрыть глаза, и сразу же я очутился в состоянии, которое и сном то нельзя назвать. Оно, это состояние было похоже на то, когда я исчезал под давлением второго я, появляющегося в урочный час. Часов у меня не было, но я находился в этом состоянии не меньше часа. Наверное, я слишком сильно устал, и моё сознание отказывалось воспринимать реальность, поэтому и отреагировало таким образом. А вообще, очень странное состояние. Очень странное, такое, как будто на тебя навалились...
  Очнулся я сразу, резко вскочив с лавки, и сразу пошел домой.
  Очутившись в своей квартире, я начал снова записывать всю имеющуюся у меня информацию. От этого занятия я даже поумнел. Нет, правда, я и не подозревал, что у меня есть детективные способности, я даже детективов никогда не читал, не то чтобы смотреть эту муру по телевизору. А тут как поперло, что я даже не обратил внимания на голод. Кстати, я целый день не ел, и это меня не тревожило. Я встал, сделал себе кофе и тут услышал, как в дверь кто-то скребется. Я пошел открывать дверь, посмотрел в глазок и никого там не увидел. А в дверь скреблись. Наконец я решился открыть дверь и обнаружил там бультерьера.
  - А Шуршайло, вваливай! - Обрадовался я возвращению блудной псины. - Жрать хочешь?
  Жрать он хотел, так как в ближайшие пару минут я только и успевал бросать куски замороженного мяса из морозильника. Ополовинив содержимое заморозки, Садюга, словно насосавшийся клещ, отвалился от миски. Я свернул всю свою деятельность, так как мне было интересно понаблюдать за псиной, все-таки он - это всё что у меня осталось после Кристины.
  Мысли о ней заставили меня пойти в спальню, где совсем недавно она была рядом со мной, и ничто не предвещало скорой разлуки. Я загрустил и не заметил, как к ногам прислонился Садюга. Это немного меня успокоило, но только немного, так как моя страсть узнать правду, была сильнее, чем все остальные желания.
  Некоторые считают, что мужчинам живется намного лучше, чем женщинам: во-первых, они позже женятся, во-вторых, раньше умирают, в моём случае все получилось иначе. Я даже не успел назвать Кристину женой, не успел сделать ей предложение руки и сердца, столь быстротечной была моя связь, и вот её нет...
  Ну, хватит рассусоливать, - сказал я сам себе, - ты мужчина, и должен оставаться им несмотря ни на что. Хотя пол ложечкой жутко сосало и её не хватало, но мысли вещь управляемая, и при желании можно думать, о чем нужно думать, если конечно ты умеешь думать. Как мне казалось, я только и думать умею. Значит, моя задача систематизировать имеющуюся информацию, обработать её и самое главное договориться со вторым я, одновременно пользоваться телом. На время расследования разумеется.
  Шушрик грел ноги, я смотрел в стенку, то, что происходило в моей голове, иначе, чем кавардаком не назовешь. Мысли прыгали с одного на другое, а толку не было никакого. Сколько я не пытался вызвать второго я на общение, он упорно не желал появляться. Гад. Одним словом идей не было. И тогда я взял книгу, вдруг фраза поменялась?
  Фраза осталась прежней, но я все же её еще раз прочитал. И снова всё осталось по-прежнему. Я подумал, что может быть, я звуки произношу не правильно, и поэтому фраза не действует и еще раз, отчетливо её произнес. Бесполезно. Ничего не поменялось. Только я еще сильнее захотел узнать правду и добиться справедливости.
  Но как? Что мне надо сделать, чтобы её узнать? Я был в тупике.
  В тупике, кроме меня, было еще отчаяние и злость из-за моей беспомощности. В голове возникли картины современных крутых парней, которые в курсе всего происходящего и имеют массу возможностей и связей для ведения небольшой войны в пределах города. А у меня ничего такого не было и в помине. Была только книга, пускай и первого божьего слова, и та застряла на глупой, ничего не значащей фразе. Как же мне не хватало мышц, связей, ума, денег, крутизны, боевиков и еще тысячи разных мелочей, для достижения того, чего я хочу: правды и справедливости, ибо, как отметил Гёте, судья, который не способен карать, становится, в конце концов, сообщником преступления. Я не хотел быть сообщником, я хотел быть судьёй!
  С каждым мгновением это желание росло. Оно стало настолько сильным, что я приступил к допросу свидетеля преступления, пса Шуршайло, в просторечье - Садюги.
  - Клянешься ли ты пес приблудный, говорить правду, правду и только правду? - Задал я вопрос псу, сложив его лапу на книгу.
  Шушрик наивно посмотрел на меня сквозь прищур садистских глаз. Как мне показалось, он ответил согласием.
  - Итак, заседание начинается! Допрашивается пес Шушрик, присутствовавший на месте преступлении в качестве выгуливаемой собаки. Свидетель был на поводке, возможно мочился. Так ли это, свидетель? - В моей голове нарисовалась картинка, как Шушрик писает на стены двора, а Кристина, скромно потупив глазки, старается не смотреть на это безобразие.
  - Вы видели убийц? - Неожиданно резко спросил я, сам того не ожидая. И сам себе ответил: - он видел убийц! Осталось только описать мерзавцев. Как ты будешь это делать, Садюга? - Я впервые вслух произнес имя зверюги, которым до сих пор называл его про себя.
  Пес молчал. Он только виновато осматривал мои ноги, как будто понимая, о чем я его спрашиваю. Конечно, данное действие можно было продолжить, но это было бессмысленно. Конечно, пес узнает ублюдков, если окажется рядом с ними, но как это сделать?
  - Ладно, ступай. Все равно это бесполезно, ничего ты мне не сообщишь. Вали отсюда.
  Пса я прогнал. Когда я остался в одиночестве, на меня накатила странная потребность в справедливости, и я стал судить себя. Оставлю за скобками все претензии, которые я себе выговорил и перейду к тому, как я собрался убежать от самого себя, и мне это почти удалось.
  Почти, потому что мой сменщик так и не появился, а это само по себе было странно. Раньше он появлялся без пяти минут двенадцать, заявляя свои права на тело, и мы, перекинувшись парой слов, совершали подобный обмен. Но сейчас этот демон эгоизма исчез в бескрайних просторах бессознательного, не оставив даже намека, где его искать. Ну да и пусть ему, хочет шебаршиться в неизвестности, пускай шебаршиться, а я не собираюсь сидеть сложа руки, я собираюсь выйти на тропу охоты за справедливостью.
  Как сказал Монтень, правда настолько великая вещь, что мы не должны пренебрегать ничем, что ведет к ней. Меня совершенно не смущала необходимость покопаться в помойке того двора, где совершили убийство Кристины. На всякий случай я взял с собой Садюгу, надев на него поводок. Собака, даже плохая, все равно всегда что-то вынюхивает, и я решил поэксплуатировать этот собачий дар, в целях поиска улик преступления.
  Я всю ночь ковырялся в мусорных контейнерах под бесподобным надзором Садюги, который отказывался влезать за мной в помойку. По всей очевидности, заявляя о своём явном превосходстве надо мной. Периодически я доставал из мусорки какую-нибудь гадость и давал обнюхать её псу, но он отворачивал морду и по-дурацки прищуривался. Да, хреновый из меня поисковик-практик, все-таки я детектив-теоретик.
  Тех результатов, что я ожидал, мои поиски не дали, и я вернулся домой с первыми лучами солнца. А еще я страшно вонял, но этот отвратительный запах не явился преградой моей жажде справедливости и правосудия, ради достижения которых я решил устроиться на работу в чертовой подворотне. Так будет больше шансов собрать всю нужную информацию.
  8. Глава восьмая
  
  Как-то Раиберти заметил, что общество разделяется на два больших класса: на тех, кто работает чтобы жить, и тех, которые живут, чтобы заставлять работать других. В моем случае произошло классовое слияние, так как именно я сам себя заставлял пойти на работу. Конечно, я подозревал, что современное общество производит гораздо больше товаров, услуг и вооружений, чем ему необходимо, но черт подери, моя работа ничего общего с этими глупыми занятиями не имела. Я рос классическим потребителем, считая, как и моя бабушка, что главная задача жизни человека, это есть, есть и ужинать. Плотно. На ночь. И, естественно, я вырос рахитичным субъектом, неспособным заниматься такими глупостями, как самообеспечение. Из курса клинической психиатрии, я узнал, что главное для поддержания себя в норме - наличии самокритики. Так вот, по моему мнению, в последнее время я питал не себя, а свою совесть, суперэго и самокритику, которые долбали со всех сторон, заставляя меня поступать так, как им было выгодно. А этим существам, живущим во мне, было отнюдь не выгодно моё трудоустройство, иначе они теряли надо мной свою власть, так как человек работающий, всегда может свалить неудачи и промахи на начальство, поисками которого я занялся.
  В одиннадцать часов утра я оказался в нужной подворотне, и зашел в первый справа подъезд. На первом этаже была дверь, но на ней висел замок. В результате я пошел вверх. Поднявшись на второй этаж, я зашел в раскрытые двери и предстал перед девушкой, сидящей в приемной офиса. Она спросила меня, к кому я иду. Девушка была очаровательной, симпатичной и все такое прочее, и мне приятно было ей сообщить о своем желании трудоустроиться в их контору. Девушка нахмурила лобик и немного поразмышляв, позвонила в отдел кадров.
  - Тут молодой человек пришел, говорит, что к вам. Пропустить? Хорошо, - произнесла девушка и сообщила, куда мне следует пройти.
  Я послушно протопал половину коридора, ища нужную дверь, и решительно в неё постучался. Решительность, это одно из важнейших качеств молодых людей, устраивающихся на работу. Ну кому нужны люди, которые нерешительно стучат в двери, словно размазывая по ней сопли? Так вот, я стучал решительно, чем возможно смутил кучерявую мадам, сидящую у окна, и от неожиданности прекратившей листать бумаги. Она даже подняла глаза и уставилась на меня не моргающим взглядом. - Жаба, - подумал я, - настоящая нарядная яркоокрашенная жаба, из вида гадов. С такой проблемой, тебе Жора не справиться, ой, напрасно ты здесь.
  И еще я о чем-то таком успел подумать, прежде чем могучая бабища не начала квакать.
  - Вы к кому? Вам кчего кнадо?
  - Я хотел бы устроиться на работу.
  - А с чего вы взяли, что кнам кнужны кработники? - спросила она, и надо заметить, вопрос был справедливый. Действительно, с чего я взял, что они нуждаются в увеличении кчисленности ксвоего кваллектива?
  - Так мне сказали, что вы людей набираете, - нашелся я, и если кто-нибудь скажет, что я соврал, то..., он окажется прав.
  - Кто ксказал? - Она посмотрела на меня так, как будто была следователем в гестапо, а я партизаном.
  - Знакомый, - '- уж врать, так врать', - подумал я. У меня даже перед глазами возникла фигура Тырчка, которого я собрался сдать с потрохами, обременив воображение жабы лишним образом.
  - Разумеется кзнакомый. И на какую квакансию квы претендуете? - Кажется, жаба заглотила наживку!
  - На любую!
  - Уточните, квы кхоть представляете, кчем мы кзанимаемся? - Заглотить то заглотила, но и так же быстро выплюнула.
  - Нет, но мой знакомый сказал, что контора внушительная.
  - И вовремя кплатят кзарплату?
  - Ну да, хотя это не самое главное. Я, видите ли, до сих пор никогда в конторах не работал, и у меня трудового стажа нет, но разве это важно, для молодого и перспективного сотрудника...
  Продолжить саморекламу мне не дали, так как в кабинет к жабе залетел еще один посетитель, и она всё внимание переместила на этого субъекта, попросив обождать в коридоре. Выйдя в коридор, я понял, что здесь нечего ловить - всё уже отловлено этой жабой. Да и к тому же, как считал Достоевский, если ты направляешься к цели и станешь дорогою останавливаться, чтобы швырять камнями во всякую лающую на тебя собаку, то никогда не дойдешь до цели. Правда в моем случае была не собака, а жаба, но принцип это не меняет - в принцы я не годился.
  Я поднялся на третий этаж, где повторил свои маневры. Правда, вместо девушки секретарши, меня встретил здоровенный детина с огромным кулаками. Он, конечно, был дурак, это бесспорно, но в отличие от меня он знал, как зовут его начальство, и упрямо требовал от меня, чтобы я назвал к кому я иду. Дубина стоеросовая!
  Пришлось подняться на четвертый этаж, где в отличие от предыдущих двух конторских дверей на этаж, располагалось целых три двери. Как мне показалось, только одна из них была офисной, а две другие принадлежали к жилому фонду. Я позвонил в офисную.
  Из-за двери раздался окрик 'щас'. Я стал ждать, когда дверь откроется, но по всей очевидности, щас, в отличие от сейчас имеет явно противоположный смысл. Спустя десять минут дверь таки отворилась и из неё высунулась небритая ряха.
  - Извините, я, по-моему, ошибся, - расстроено проворчал я, собираясь идти дальше вверх.
  - А вы, по какому вопросу? - спросила ряха, явно не желая полностью вываливаться за пределы квартиры.
  - Да я так - на работу вот устраиваюсь, - честно признался я.
  - На работу? Гм. Ну-ну, так это, мне нужен работник? Да! Заходи.
  Высунулась рука, принадлежащая ряхе, и заграбастала меня внутрь квартиры.
  - Значит на работу! Значит на работу? А где учился? - Допрашивал меня тридцатилетний мужчина с небритой физиономией, которую я принял за ряху.
  - На филолога, но всего три года.
  - А, - протянул он понимающе, - недоучка! Бывает брат. Я тоже недоучка. Ну будем знакомы, - Алекс Есеев, - мужчина протянул мне руку и понимающе посмотрел мне в глаза.
  Было что-то такое в его взгляде, что сразу заставляло ему поверить. Если он сказал Алекс, то значит, его зовут Алекс, и хватит об этом.
  Я пожал ему руку, произнеся своё имя.
  - Ну что Жора, чаю хочешь или предпочитаешь утреннюю разминку пивом?
  - Да нет, - замялся я, - спасибо. Мне важно найти работу в этом здании. Очень важно.
  - Да ты не блей, смелей юный товарищ. Ты её нашел. Правда, оплату не гарантирую, но на пиво и разные мелочи будешь получать пособие. Мне как раз нужен надежный парень, которому можно доверить ценности. Разумеется, не материальные - у меня их почти нет, а духовные. Как ты относишься к духовным ценностям?
  - С подозрением, - честно ответил я, так как имел определенные причины именно так относиться к сфере духовности. Уж больно темна это тема.
  - Вот и правильно, мой юный обособленец, вот и верно. Итак, Жора, работу ты нашел, что собираешься дальше делать? Ага, наверное, собираешься жениться! Понимаю! Иначе, зачем молодой человек будет утруждать себя общественно полезным трудом? Поверь мне мальчик, только сильные мира сего работают на себя, все остальные работают на жен.
  - У меня другая точка зрения, - я как-то осмелел, почувствовав себя в безопасности, оказавшись на кухне, куда незаметно мы переместились.
  - Ага! Я так и знал! Есть - она есть - эта третья точка зрения. Однополые браки разумеется не в счет. Так и зачем столь юный организм устраивается на работу?
  - Мне надо. По вопросам, скажем так, духовного поиска, - произнес я, ожидая дальнейшего детализирования, но, увы - моя точка зрения, по данному вопросу, так и осталась моей. Честно говоря, я уже и не помню, какой же она была по данному вопросу.
  - Понимаю, разделяю. Ну, ты хоть мог спросить ради любезности, чем я занимаюсь.
  - Да, конечно.
  - Ну, я пишу разную муру о том, о сем и о пустяках. Периодически редакции отстегивают не деньгами, а книгами. Моими естественно. И ты брат будешь их растаскивать по магазинам, дабы я имел возможность вести затворническую жизнь настоящего э..., как бы это сказать..., литератора.
  - Значит, вы берете меня реализатором? - В принципе я был согласен на все, ради круглосуточного доступа ко всему двору.
  - Предположим что так, но разве это относится к делу?
  Я посмотрел на Алекса, как на сумасшедшего, но с другой стороны... не важно, что ты делаешь, важно, как ты это делаешь. Да придется носиться с запечатанными тюками книг по всей Москве - ну и что? Это же не бублики!
  Что есть - то есть, книги не бублики, но тоже пища - пища для души. Итак, я был надломлен предыдущими результатами поисков работы, поэтому согласился на эту. А какая мне, собственно говоря разница, лишь бы иметь доступ к подворотне.
  Алекс достаточно четко описал работу, рассказав, куда мне придётся носиться с книгами, пообещав заплатить десять процентов комиссионных. Поскольку деньги меня не интересовали, его предложение вполне меня устроило, да и работать с писателем какая никакая радость. Все лучше, чем работать рассыльным, как Тырчок, шныряя с письмами по подворотням. После введения в курс дела, Алекс ушел приводить себя в порядок, попросив приготовить кофе. Я быстро заварил кофе и сел у окна наблюдать за происходящим в колодце двора.
  Внизу топились какие-то люди, окружившие мужчину, и как мне показалось, что-то от него требовали. Эта сцена меня заинтересовала, но стоило открыть окно, чтобы хоть что-нибудь расслышать из их разговора, как они расползлись по подъездам.
  Всего во дворе было четыре подъезда: три офисных и один жилой. Как я узнал впоследствии жильцы недолюбливали офисный люд, считая, что он портит атмосферу двора, превращая его в рабочие подмостки. Наверное, они были правы, но если так, то, что они делали в этом месте - могли бы продать квартиры и переехать в спальные районы?
  Алекс вернулся на кухню, и я отметил, что его лицо без щетины сильно помолодело. Вообще, он полностью преобразился и выглядел замечательно.
  - Вот кофе, - поставил я перед ним чашку.
  - Спасибо. Сахар положил?
  - Положил.
  - Кофе без сахара - гадость, откровенная гадость. Только дамочки способны глотать эту мерзость без сахара, но им не привыкать глотать гадости, и пусть это останется на их совести. Кстати, о совести, тут у нас во дворе вчера кого-то застрелили. Говорят - женщину, я сам видел - очень миленькая дамочка представилась. Скоропостижно.
  Я насторожился, и моё движение не ускользнуло от внимания Алекса.
  - Да, скоропостижно. Это очень жаль, - продолжил Алекс. - А ну - это проза жизни. Пакость. В нашем дворе такое впервые. Глупость какая-то. Вот живешь всю жизнь в одном месте, а люди меняются. Наступает время и ты уже никого не знаешь, и тебя никто не знает. Противно, но факт. Вот ты мне скажи, Жора, ты знаешь своих соседей?
  - Знаю, - неуверенно ответил я, пытаясь одновременно смотреть в окно и на Алекса.
  - Молодец. А я нет. Ты представляешь какая пакость, никого не знаю. Все сменились, черти. Одни офисы напиханы. Жуть. - Алекс из сочувствия к себе налил в кофе коньяку. - Не желаешь? - предложил он и мне.
  - Можно, - я принял предложение Алекса, и он плеснул коньяк в мою чашку. Он не пожадничал, и коньяка в чашке плескалось больше чем кофе.
  Благодарить или нет, вот в чем вопрос начинающего алкоголика, я не благодарил - я выпил. Действия намного лучше всяких слов, но мой работодатель так не считал, он умудрился превратить палитру своей словесной фантазии в доходное предприятие. Честно говоря, я ему немного завидовал. Сидеть дома, редко выползая наружу, вот предел моих убогих мечтаний. Нет, не подумайте, что я не люблю людей, в том-то и дело, что пока я один, я очень даже хорошо к ним отношусь, пожалуй, что и восторженно, но стоит мне вылезти во вне, - это отношение рушиться. Я вижу суетливых особей, в чьих глазах мало раздумий о себе в этой мире, и как следствие, сплошная грубость при взаимном столкновении с другими людьми. Побеждает сильнейший..., мне же хотелось, чтобы побеждал умнейший, но что-то мне не везло и на этом фронте.
  Этими размышлениями я поделился с Алексом, и он признал их созвучными своим мыслям.
  - Но ты же понимаешь, мой друг, сидя дома, книг не продашь, - он лукаво на меня посмотрел. - И к тому же, не становись писателем - сопьешься. - Алекс налил коньяк в бокал и без раздумий выпил. - А всё почему? Потому что написать одну, две книги это не проблема - проблема писать дальше. Разумеется, некоторые выдающиеся писатели умеют эксплуатировать одну единственную тему, о которой пишут всю жизнь, но это скучно, даже если продается. Скучны детективщики, они даже не сколько скучны - они грустны: им постоянно приходиться выдумывать положительных героев, и делить весь мир на виновных и невиновных. Тоска, одним словом. Да, от постоянных мук такого творчества, они вынуждены постоянно и всех подозревать. Судя по твоим глазам, детективщик из тебя не получиться. Есть, конечно, подвид ироничных детективщиков, но он редок, да к тому же смеяться над трупами, можно только в морге, и то если ты патологоанатом. Что, не смешно? Напрасно. Я знал одного патологоанатома, который постоянно рассказывал невероятные истории о жмуриках и о том, как стать жмуриком. В его классификации благородных смертей, первое, высшее место, занимала смерть во время коитуса, но это удел пожилых и богатых, нам же с тобой такая разновидность благородного окончания жизненного пути не грозит. Писатели умирают от другого: от нервного истощения и переизбытка никотина в крови. Алкоголь не в счет - он тут не причем. Кстати, на втором месте патологоанатом ставил смерть от огнестрельного выстрела - так о тебе сразу узнает человечество. Заметь, пока ты живёшь - ты нахрен никому не нужен, но стоит кому-нибудь тебя пристрелить - твоя персона становиться общественно значимой. Теперь ты не просто жмурик - ты жмурик-улика. О тебе пишут в газетах, раздумывают следователи, волнуются свидетели, как бы и их не сделали жмуриками, и самое главное близкие люди уверенны в том, что ты был хорошим человеком. Их уверенность имеет основания: плохих нынче не убивают.
  Алекс расхаживал по кухне: к окну, от окна, к окну, от окна. Он с упоением говорил о жмуриках-уликах. Пожалуй, он немного им завидовал.
  - Вот возьми вчерашних жмурей: он и она. Романтика первой встречи, если она была первой. Он посмотрел на неё, она на него. Возникло чувство. Они готовились к любовной прелюдии, и что? Что я тебя спрашиваю? Появляются два ублюдка и расстреливают их практически в упор. Рушится всё: любовь, карьера, жизнь, но... - тут он замолчал, наливая себе коньяку, - но начинается их путь в бесконечности. Кстати, друг мой, ты в бога веруешь?
  - Верю? Нет, пожалуй, я знаю, что он есть, - я произнес и сразу осекся, так как рассказывать о книге, я не собирался, так как тогда пришлось бы выдать всю информацию, почему я здесь.
  - Да? Странная позиция, ну пусть так - ты знаешь о нем. Но вот вопрос, знали ли они? О, вполне возможно, что они имели надежду на бесконечность духовного пути, но, лично я в этом не уверен. Скорее всего, жмурик мужского пола вообще в бога не верил, и если и жертвовал деньги попам, то исключительно по причине модности этого занятия. Но вот она-а! Она-а в бога наверняка верила. Почему я так в этом уверен? Да потому что она была прекрасна, а прекрасные женщины, обязаны верить в бога. Они, как никто другой должны понимать его тягу к прекрасному. А любое прекрасное творение стремиться к прекрасному, доказательством служат музеи. И, сразу следует вывод, любовницей убиенного она не являлась.
  - Гениально, - я хотел добавить, что она была моей любовницей, но он бы мне не поверил: - таким олухам как я, такие девушки не перепадают.
  Из-за представления, что я больше никогда не буду с прекрасной Кристиной, я налил коньяку и быстро выпил.
  - Итак, что мы имеем в сухом остатке? Прекрасную историю в детективном стиле, и обязательно с неким мистическим мстителем.
  - Это еще почему? - Мои глазки забегали по кухне.
  - Да брат, молод ты, неопытен. В этом деле мститель обязан быть, иначе не бывает. Будем посматривать из окна, высматривая ревнивца желающего справедливости. И этот Отелло обязан быть выдающимся субъектом или, по крайней мере, талантливым, ибо красивых женщин причисляют сегодня к талантам мужчин, а та дамочка, уж поверь мне, была выдающимся талантом. - Алекс успокоился и осел рядом на табурет.
  Возникла пауза молчания, в которой мы обрабатывали всю полученную информацию. Как мне показалось, Алекс лучше понимал себя когда говорил, наверное, именно поэтому стал писателем. Так часто бывает у людей: для того чтобы они поняли себя, они обязательно должны продублировать свою мысль либо вслух, либо записывая её на бумаге. Я не отношусь к подобной когорте людей, так как успеваю понять то что думаю. Во всяком случае, мне так кажется.
  И все-таки - удивительно - Алекс почти раскусил ситуацию, но вот почувствовать её вкус он не смог. Он не смог догадаться, что этот ревнивец - я, а, следовательно, у меня появился союзник, которого можно поэксплуатировать в целях поиска истинных убийц Кристины.
  Мне нужно было время, чтобы всё обдумать и приступить к следующему этапу моего плана поисков.
  - Когда мне приступать к работе? - я встал и пошел к выходу из кухни, показывая тем самым, что мне пора уходить.
  - Так, - Алекс задумался, - давай так, ты приходи завтра днем, скажем в три часа, а там что-нибудь придумаем.
  - Ну все, до свидания, - я попрощался и вышел из квартиры.
  Очутившись на лестничной площадке, я почувствовал отвратительный запах тушеной капусты. Я принюхался, пытаясь установить источник зловония, и как оказалось, это вонище исходило из квартиры напротив квартиры Алекса. Конечно, в цепи других неприятностей, эта была не самой большой, но в тот момент она показалась чрезвычайно гадкой: почему мне придется работать именно в этом месте, если рядом тушат капусту?
  Пытаясь найти объяснение этому неприятному явлению, я спустился и вышел на улицу. Там немного полегчало, но всё же неприятный осадок на душе остался. Когда выходил из подворотни, то неожиданно столкнулся с капитаном милиции, который вчера меня опрашивал.
  - О, а ты откуда? - спросил он, даже не здороваясь.
  - Оттуда, - а чем я еще мог ему помочь?
  - Ну и как там? - продолжил он вопрошать, наверное, по привычке, при этом мыслями он был далек от нашего разговора, так как на меня не смотрел - почти полностью был в подворотне.
  - Так же, как и здесь.
  - Ну-ну.
  - А вам что-нибудь стало известно по поводу вчерашнего события? - Я решил взять инициативу в свои руки.
  - А тебе то что?
  - Интересно, - я как бы даже обиделся на него - он мог быть любезнее.
  - Интересного тут ничего нет, - и, не прощаясь, он пошел дальше.
  ' -Гад, - подумал я, - какой он все-таки надменный мусор. Что стоило этому паразиту рассказать мне о собранной информации?'
  Я так сильно разозлился, что не заметил, как прикусил губу. Только почувствовав во рту кровь, я перестал злиться, а было это уже около моего дома.
  В охватившей меня поисковой страсти, (кому-то это покажется паранойей, что ж, я и с этим мнением спорить не буду), я стал рассматривать двор в котором прожил двадцать лет. Странно, но я никогда не обращал внимания на его загрязненность. Повсюду метался бумажный мусор, валялись консервные банки, в общем, не двор - помойка. От мысли, что я живу в этом кошмаре, мне стало как-то не по себе, даже отвратительно, и я постарался идти, не обращая ни на что внимания. Но и в подъезде мне не полегчало, так как и в нем чем-то отвратительно воняло.
  Когда я вошел в квартиру, то и в ней воняло, но я смог идентифицировать запах - он исходил от моего пса Шуршайлы.
  - Ну ты парень и воняешь, - сообщил я зверюге неприятную информацию.
  Эта скотинка умудрилась обосать все углы и косяки квартиры.
  - Нет, так не пойдет - гадить ты будешь на улице, - я подвел пса к двери и выставил его наружу.
  По моему мнению, он должен был самостоятельно выйти на улицу, справить там необходимые потребности, и счастливый и довольный придти обратно, а если он не вернется, то я и переживать по этому поводу не намерен. По тишине в подъезде, я определил, что он так и сделал.
  На кухне я задумался, чем собаки отличаются от коней? '- Конь, - думал я, - скотина пастбищная и выгульная, и псина выгульная, но она не пастбищная, а стайная. Лошади тоже стадные, но в квартире их держать нельзя...'
  Квартирный вопрос определил отличия между конями и псами, и за это я ему благодарен.
  Вывалив пельмени в тарелку, я смазал их маслом и приготовился к трепане, но... - в дверь позвонили.
  - Да что же это такое? Пожрать не дадут! - рявкнул я и отправился к двери.
  Удивительно, но за дверью стояла девушка, притом довольна симпатичная. Конечно не такая красивая как Кристина, но тоже ничего.
  - Здравствуйте, - поздоровался я.
  - Приветик. Ты Жора? - Голос у девушки оказался довольно милым, но вы поймите, у меня же пельмени...
  - Да, а что?
  - Всего так сразу не расскажешь, - девушка отодвинула меня в сторону и прошла в квартиру.
  Я стоял у открытой двери и не мог понять, что мне делать, но выгнать девушку я не мог.
  - Ты закрывай дверь, разговор будет долгим.
  - А о чем нам разговаривать? - Я послушно закрыл дверь и пошел за девушкой на кухню.
  Что-то сегодня мне везет на беспардонность, нахалы так и прут ко мне. Впрочем, внешность девушки все искупала. Особенно длинные стройные ноги в черных колготках, при минимально короткой юбке.
  Скажете, - вы бы устояли? Навряд ли.
  - Так чем обязан? - спросил я, когда девушка расположилась на моем месте.
  - Обязан, обязан. Я редко прихожу к одиноким молодым людям одна, без компании, так что ты мне обязан, - девушка осматривала кухню, почти как свою собственность. А я, несмотря на свою молодость, уже научился различать девичьи взгляды, когда они начинают присоединять чужую собственность к своим амбициям.
  - Я не совсем вас понимаю, может скажите, в чем дело?
  - В своё время. Ты я вижу пельмени ешь? А я жутко голодна, всё-таки такой путь проделала.
  - Из далёка?
  - Далека.
  - Откуда?
  - Позже милый, позже, - девушка нахально полезла моей вилкой в мои пельмени, совершенно не обращая на меня внимания.
  - Э, у, а..., мне, я... - короче, я был не в силах связно говорить, так как мной овладела жадность к пельменям.
  И все-таки чему-то за это время я научился. Я взял вторую тарелку и отсыпал в неё пельмени из ставшей уже её тарелки. Девушка мимолетно посмотрела на мои действия, и как только я поставил тарелку на стол, продолжила трапезу.
  Мы ели ожесточенно, как два противника. Периодически я бросал на неё неодобрительные взгляды, словно пес у которого забрали косточку.
   - А собака твоя где? - Поинтересовалась девушка, отставляя от себя пустую тарелку.
  Она наелась и её голос стал приятней. Все-таки голодная девушка, сильно отличается от девушки сытой, разумеется, вы понимаете, о чем я говорю.
  - На выгуле. А что, она что-то натворила?
  - Ага, натворила, - девушка достала сигарету из моей пачки и закурила.
  - Что? - Не понял я.
  - Не бойся, этого я пока не знаю, но наверняка мы это скоро узнаем. Ты вообще, зачем бультерьера завел? Они в некоторых странах приравнены к холодному оружию, - сообщила девушка, стряхивая пепел в тарелку.
  - Так, по случаю завелся.
  - Он не блоха чтобы по случаю заводиться. Хотя как знаешь, у нас можно, - как мне показалось, девушка потеряла ко мне всякий интерес и замолчала, уставившись в окно. При этом она развернулась ко мне боком, вытянув ноги, и тогда я смог оценить их по достоинству.
  О, они были не просто длинными, это были миниатюрные сексуальные ходули. Они выглядели подобно профессионально снятой порнографии: такие же возбуждающие, такие же манящие и немного пошлые: ну не должны быть ноги девушки такой вызывающей длины. А еще они были приятной толщины, с гладкими, аккуратными коленками, чуть-чуть выпирающими наружу. Да и вообще они были продуманы от самого основания и до таких мелочей как чудные ботиночки, надетых на них. Да и юбчонка, только-только прикрывала их соблазнительную красоту, скрывая только самое основное, ну вы понимаете, что я имею в виду.
  Девушка согрелась и решилась таки снять легонькую замшевую куртку. Она положила сигарету на край стола и одним движением скинула куртку.
  - Что ты так на меня смотришь? - спросила она, переведя взгляд с меня на свою блузку, под которой покачивались роскошные груди. - Я, что, обляпалась?
  - Нет. Просто смотрю, - я рассматривал её лицо.
  У нее были серые глаза, серые с голубоватым оттенком, который придавал им особенное выражение, тонкий нос, полные губы и несколько пухлый подбородок, - неправильное и вместе с тем очаровательное лицо, лукавое и прелестное. Это было одно из тех женских лиц, каждая черта которого полна своеобразного обаяния и представляется значительной, малейшее изменение которого словно и говорит и скрывает что-то.
  - Нравлюсь? - спросила она, не выдержав моего взгляда.
  - Да, даже очень.
  - А как же Кристина?
  - Её больше нет, - я сделал скорбную физиономию. Мне хотелось чтобы она меня пожалела, прижав мою голову к своим грудям. Кстати третьего размера. Очень таким аппетитным грудям.
  - Как нет? Давно? - Девушка изумилась.
  - Вчера её убили.
  - Как убили? За что? Быть не может! - Её глаза стали такими выразительными, такими сострадательными.
  Удивительно, красивые девушки редко хорошо относятся к другим красивым девушкам, но, узнав об их гибели, они искренне переживают.
  - Не знаю. В неё стреляли. Как мне кажется, её убили случайно, когда она выгуливала Садюгу.
  - А может это из-за него, может, он накинулся на человека, а он стал защищаться?
  - Нет, там были два мокрушника, которые стреляли в одного мужика и случайно попали в Кристину, - я выдал всё что знал.
  - Ах ты, боже мой. Вот горе то. Ну и как ты?
  - Приготовил себе пельмени.
  - А я их съела. Да, нехорошо получилось. Может, тебе помощь нужна? - Вот она и начала сострадать и жалеть!
  - Нужна! - честно ответил я. А зачем мне врать, если я привык к женскому обществу, тем более не следует забывать, что человек это такое животное, способности которого ограничены, желания же бесконечны. Похоже, мои желания стали совпадать с моими возможностями.
  Правда, в этом случае, я имел в виду помощь по ведению хозяйства, ну там пельмени сварить, посуду помыть, попутаться под ногами, влезая в обыденность глупыми вопросами, на которые знает ответ даже младенец. Но похоже, в отличии от Кристины, моего личного, совершенства, девушка не обладала всеми нужными мне достоинствами и ни о каком мытье посуды не помышляла. Вместо этого она закурила еще одну сигарету, правда, в этот раз, достав её из сумочки.
  - Ты без Кристины, как без рук. Она тебе что, сестрой была?
  - Нет, идеалом, - ответил я, закуривая сигарету.
  - Бывает. Слушай, а что у тебя музыки нет?
  - А что, тебе хотелось бы, чтобы в моей квартире играл похоронный марш?
  - Да нет, ты не так понял. Я имела в виду без музыки совсем тоскливо.
  Определенно, кроме выдающихся ног и смазливой мордочки, эта дамочка не имела больше никаких межвидовых преимуществ. После этого вывода я почувствовал себя гораздо раскованней, так как девушка утратила в моих глазах сексуальный интерес. Да и как она могла говорить о музыке, когда у меня траур.
  Пора было предпринимать активные меры для выдворения девушки за пределы моей территории. Побыла, поела, проваливай, - решил я, но как выставить её за дверь, я не знал. У меня просто не было опыта выдворения девушек из квартиры, хотя имелись советы посторонних мужчин, которые лихо расправлялись с подобными угрозами мирному сосуществованию с самим собой.
  - Слушай, я устал, - откровенность иногда помогает расправиться с глупыми ситуациями, - выкладывай, чего пришла, не то я... - высказать угрозу чего же я сделаю, девушка мне не дала.
  - А меня Света, - вот так просто она выдала тайну своего имени. Ну и что! - А тебя кажется Женя.
  - Нет, Жора, - и всё было написано на её лице, а именно: 'мне все равно, хоть горшком, ты мне не интересен'.
  - Ну Жора, так Жора. Очень приятно.
  - Ты, пожалуйста, не отвлекайся, рассказывай, что тебе нужно. Только не говори, что Кристина тебе что-то обещала из моих вещей, да вот забыла вынести. Не поверю, - с такими нахалками, так и надо. Пусть, в конце концов, знают, что не только им одним дана наглость и право владеть ситуацией.
  - Нет, твоих вещей мне не надо. Всё гораздо сложнее.
  - А понимаю, ты думаешь все дело в моих деньгах? Но у меня их нет.
  - Да не нужны мне твои деньги.
  - Так, определились, от меня тебе ничего не надо.
  - Ошибаешься.
  Весь наш разговор походил на прифронтовую перепалку, в которой участвуют стороны не желающие воевать друг с другом, но неотвратимость войны, заставляет их пулять из укрытий снаряды, но делают это так, чтобы они не долетали до противника.
  - Чего же ты хочешь? - В какой-то момент мне надоело вести вялую позиционную борьбу и я перешел к активным действиям.
  - Вот, главный вопрос человеческой жизни - чего хочет девушка? - по кухне разносился ироничный голос Светланы. - Жора, я хочу счастья!
  - В моей квартире?
  - Твоя квартира не причем. Дело не в материальных факторах счастья, а в духовных. Кстати, Кристина отзывалась о тебе в восторженных тонах. А ты мне почему-то грубишь? Воспринимай мои заявления, как хочешь, но теперь я знаю, почему я здесь.
  - Да? И что ты понимаешь?
  - Хам. Маленький хам. Я призвана заменить Кристину!
  - Ну знаешь ли...
  - И перестань всхлипывать - прими меня как неотвратимую данность, данную тебе свыше.
  - Как? и ты свыше?! - Переборчик с милостями Всевышнего. Ну не нужна мне замена Кристины, не нужна! Мне нужна справедливость, а это нечто другое.
  - Значит свыше. А почему свыше?
  - Ну я то откуда знаю!
  - Вот оно, незнание! - Света поднялась и подошла ко мне. - Да, ты юн, неопытен, немного глуп, но это ничего.
  - А если я к тому же против? Да и потом книга....
  - Какая книга? При чем тут книга? - Света выпучила очаровательные глазки, и моё предположение, что о книге она ничего не знает - подтвердилось, а раз так, то пускай так и остается.
  - Тогда я ничего не понимаю, это твое призвание..., глупость какая-то.
  - Ты ничего не понимаешь, - упрекнула Света и неожиданно прижала мою голову к грудям.
  Все черти в одну склянку! А мне сразу как-то полегчало. В суете дня я совершенно не обращал внимания на нервное напряжение, образовавшееся в момент, когда я узнал в трупе Кристину. Только сейчас, вместе с расслаблением пришло понимание того, что я навсегда её потерял. Тогда я думал только о мести. Сейчас мне стало очень, очень плохо, страшно и гадко. Только сейчас я ощутил всю кошмарность ситуации, всю её неотвратимость и безысходность. Наверное, мне нужен был кто-то, кто примет мою боль от осознания потери любимого человека. Удивительно, но многие люди так и продолжают жить многие годы после смерти любимого, не зная о своей боли, они умудряются годами укрываться от неё, прикрываясь делами, суетой, желаниями, лишь бы не столкнуться с ужасом жизни. В моём случае появилась Света, за что я ей благодарен, и, не говоря мне ни слова сочувствия, смогла раскачать во мне мои воспоминания о Кристине, и помогла мне справиться с моей потерей.
  Так, прижимаясь к животу Светы, я просидел полчаса, и все это время безудержно рыдал - даже образовалась маленькая лужица из слез. Света подняла меня и отвела в спальню, где я, прижав ноги к животу, уснул.
  9. Глава девятая
  
  Те, кто хвалит женщин, знают их недостаточно; те, кто их ругает, не знает их вовсе, заметил Пиго-Лебрен. Я не знаю этого парня, но это совершенно справедливое наблюдение, поэтому я не хвалю и не ругаю Свету - я стараюсь восстановить события, так как они происходили, оставляя на ваше усмотрение какие делать выводы. Могу только сказать, что она была удивительно прекрасной женщиной, имеющая некоторые недостатки. Возможно, именно из-за её недостатков мы с ней так близко сошлись.
  Когда я проснулся, было полтретьего ночи. Света лежала рядом в постели и гладила меня по голове. Я чувствовал себя совершенно маленьким ребенком, и уж не знаю, можно ли тут рассуждать о моей деградации и регрессе, но мне было спокойно.
  - Ты осталась? - спросил я у неё, прижимаясь к её телу.
  - Да, как же я тебя могу бросить в таком состоянии? Нет Жора, бросать я тебя не буду.
  - Спасибо. Ты уж извини, что наехал на тебя, не знал что ты такая душевная девушка.
  - Спасибо за лесть.
  - Нет, нет, это не лесть, просто ты такая же теплая и мягкая как Кристина. Ты, наверное, знаешь, но мы с ней были знакомы совсем не долго, всего пару дней. Она была удивительной. Нежной, заботливой, доброй. Она была особенной - моим идеалом, - мне казалось, что я не способен описать какая прекрасная была Кристина, как я её любил. Но словами это не передашь, как не передашь вкус прекрасного блюда, приготовленного лучшим поваром, лучшего ресторана.
  - А я и не претендую на то, чтобы стать идеалом, во всяком случае твоим.
  - А вдруг станешь? - Несмотря на недавние события произошедшие в моей жизни, от такой близости с женщиной, я стал возбуждаться.
  - На что ты намекаешь? - Света отодвинулась от меня, но что-то мне подсказывало, что это не сопротивление, а игра.
  - Так, ни на что, - все-таки я смог удержаться, но нужно было перевести разговор на другую тему, и тогда я спросил у Светы, откуда она знает Кристину.
  - Мы недавно познакомились, и она пригласила меня на чашку чая.
  - И что, ты так рвалась испить чаю, что прорвалась сквозь мою оборону? - Её ответ совершенно не убедил меня.
  - Ты хочешь узнать больше или правду?
  - То есть? - От такого ответного вопроса, я даже присел на кровати.
  - Ну что ты хочешь знать?
  - Правду!
  - Да? А что ты с ней будешь делать? И вообще, готов ли ты к ней? - Запутывала меня Света, и честно говоря, ей это удалось.
  - Выкладывай всё как есть, - настаивал я.
  - Ну что же, ты сам напросился. Просто мне было интересно, с каким человеком живёт такая красавица.
  - Ты что, думала, что и я красавец?
  - Ну положим не думала, что ты будешь красавчиком. Но ведь дело не в красоте.
  - Тогда в чем? В деньгах?
  - Отчасти да, но только отчасти. Не могла она жить с уродом, - уверенно заявила Света.
  - Да почему не могла? - Я, конечно, внутри считал себя не уродом, но существом явно приближенном к нему.
  - Не могла и всё. Такие фифы как она обычно хорошо пристраиваются в жизни, удачно. За ними знаешь как мужики ухлёстывают?!
  - Ну положим не знаю, я ведь не красавица. Да и потом, Кристина через свою красоту и пристроилась в лучшем виде.
  - Тут ты прав, а кстати, ты так ничего не узнал, почему в того мужика стреляли? - Света зажгла свет и внимательно посмотрела на меня.
  Я хотел признаться, что ничего не узнал, и капитан ничего мне не сказал, но свет был очень резким и заставил меня закрыть лицо подушкой. Вместо ответа я потребовал от неё, чтобы она выключила освещение, но она проигнорировала мою просьбу.
  Когда я выбрался из-под подушки, её не было в комнате. Я посмотрел на часы, на них было почти четыре часа утра, и встал с кровати. Свету я нашел в ванной комнате, где она умывалась.
  - Хам, - заявила она, - стучаться надо.
  - Извини, я не знал что ты здесь, а потом, ты могла оставить включенную воду и уйти на кухню.
  - Ну так и шел бы на кухню, а мне привести себя в порядок нужно.
  Требование девушки - закон. Я пошел на кухню, где приготовил кофе. Удивительно, мой второй я не появлялся, а я, честно говоря, привык к нему и к тому, что мы меняемся местами.
  Воспоминание о двойнике навело меня на мысль о книге. Что-то давно я её не читал, может там поменялась фраза, и я выскачу из этой дурацкой ситуации, в которую попал. Да и деньги кончились. Я поискал книгу и обнаружил её в шкафчике для вымытой посуды. К таким постоянным, самостоятельным перемещениям книги я уже привык и не обращал на это внимания. Что меня немного удивляло, так это то, что я знал, где искать книгу, как будто это знание у меня было, хотя я четко помнил, что оставлял книгу на кухонном столе.
  Я закрыл глаза, справедливо пологая, что, открыв книгу наугад, смогу найти всё туже фразу, но фраза поменялась. Вместо неё по всей книге было написано одно единственное слово. Притом на каждой странице разное количество раз. Так на первой странице оно повторялось только три раза, а на пятой покрывало всю страницу, оставляя шестую страницу без своего оттиска. Слово было не длинным и мне не составило труда его прочитать.
  Как только я его прочитал, оно поменялось на другое слово. Я и его прочитал. И снова возникло первое слово. Я повторил прочтение, и как я и ожидал, слово поменялось на второе. После внимательного рассмотрения второго, я обнаружил, что оно тоже самое слово, что и первое, только написанное наоборот.
  Дальнейшее листание книги было бесполезно, я должен был отработать произнесенное слово, чтобы в книге поменялись слова. Наверное, книга была так устроена, но возможно, что это я был таким тупым, и она, таким образом, защищалась от моей тупости. Я ведь не знаю, как ею пользовались до меня. Может, кто-то был еще тупее меня и попытался прочитать её всю целиком сразу, что привело к каким-то непоправимым последствиям. А так, частями, книга защищает меня и себя от неприятностей.
  Мои размышления прервались с появлением Светы. К моему удивлению на ней, кроме полотенца ничего не было. От неожиданности я растерялся, и первым что я сделал, это повторил слово, прочитанное в книге. К моему удивлению Света предстала передо мной одетой.
  '- Во как!' - С уважением подумал я о книжном слове и на всякий случай произнес отражение слова.
  Света снова была в полотенце: без короткой юбчонки, блузки и замшевой куртки. Притом и то, и то свое состояние она воспринимала нормально. Было похоже, что она не запоминает, в чем была секунду назад. Это словечко произвело на меня неизгладимое впечатление, я повторил его десяток раз, каждый раз удивляясь Светиной покорности.
  Оставив её в полотенце, я стал ожидать дальнейшего развития событий.
  - Ну как ты тут милый? - спросила она, ласково заглядывая мне глаза.
  - Отлично!
  Света присела на мои коленки и поцеловала в щеку, затем обняла меня. Создавалось ощущение, что она считает, - мы уже долгое время вместе, и ни о какой Кристине она не знает.
  Я, ради эксперимента, повторил слово наоборот. Света сидела на моих коленках, осматривая себя, и не понимала, что она делает. Чтобы не обострять ситуацию, я произнес слово, и Света ко мне прижалась.
  Эта трансформация сознания меня заинтересовала. Я попросил Свету слезть с коленок. Кофе остыло - я засунул чашку в микроволновку. Мысли о предоставленной возможности не покидали меня. Значит, произнося это слово, я могу управлять Светой по своему усмотрению, как кукловод куклами. Этическая сторона вопроса меня в тот момент не интересовала, так как перед воображением появились все девушки, к которым я когда-то испытывал интерес. Впрочем, я не был уверен в силе воздействия слова на других девушек, но это же интересно.
  Света достала чашку из микроволновки и поставила её передо мной. Я кивнул ей и неожиданно для себя почувствовал непреодолимый стыд перед ней. Разве я могу переспать с ней против её воли? Это, по большому счету, насилие. Решив, что если добиваться руки девушки, то следует действовать стандартными методами обольщения, а не через превращение девушки в куклу. С некоторой долей сожаления, я произнес слово в обратном порядке, восстановив справедливость.
  Света села на табуретку и посмотрела на меня так, как будто она меня видит впервые. Я задумался, а что она даёт, эта справедливость? Только знание своей правоты, но что такое правота? Если рассуждать - ничего. Вот пример противоречивой правды, я имею то, чего еще не потерял. Рогов я не терял. Значит, у меня есть рога. И что она дает, такая правда? Осознание, что ты владеешь тем, чем не владеешь. Но мне хотелось овладеть Светой. Хотелось настолько сильно, что я вновь произнес прочитанное слово.
  Света снова была в полотенце, ласковой, манящей, прекрасной, длинноногой, доступной. Она поднялась и подошла ко мне, снимая на ходу полотенце.
  Дальше последовал всплеск гормонов, сексуальных ласк, сам секс и, как-то неожиданно наступило утро. Уставший я заснул безмятежным сном, в котором мне приснилась Кристина. Самое странное это то, что никаких мук совести я при этом не испытывал. Разбудила меня назойливая муха, противно садящаяся на неприкрытые одеялом участки тела. Спросонья я укутался одеялом и обнаружил Свету, которая была полностью укрыта. Когда я укутывался одеялом, я не знал, что Света рядом, но сейчас, видя её оголенное тело, ноги, спину, я вновь задумался о правильности своего поступка. Но что сделано, то сделано, и следовало подумать, как мне поступать с ней дальше и стоит ли возвращать ей первоначальное состояние психики или оставить её своей собственностью.
  Естественно, с такими мыслями снова не заснешь, пришлось вставать. Оставаться в квартире мне не хотелось, и, одевшись, я вышел на улицу. Было полвторого дня и до появление перед своим работодателем оставалось время, которое надо было как-то провести.
  Как известно, когда тебе нечего делать в голову лезут самые паскудные изо всех отвратительных мыслей. Ко мне в голову пролезла подлая мыслишка о справедливости. Вначале она была величиной с иголочную головку, постепенно разрастаясь до величины слона. Вскоре я стал стопроцентным параноиком, ищущим следы убийц Кристины. Согласитесь, глупо искать следы преступников спустя пару дней после преступления, но тогда я думал иначе. Мне казалось, что я всё делаю правильно и верно, что именно мне дана возможность обнаружить то, что не смогли найти следователи. Боже, как же я напрягся в тот время. Я заходил во все подворотни, спрашивая прохожих о событиях двухдневной давности. Они смотрели на меня как на придурка и шли дальше по своим делам. О, эти москвичи, их никогда, ни о чем нельзя спрашивать, всегда будет один и тот же осуждающий взгляд. Возможно и правда, они думают, но лично я так не считаю. Ни хрена они не думают, они планируют свою будущность, при том так сосредоточенно, что совершенно не замечают настоящего. Они извлекают будущую прибыль, складывают и вычитают расходы, постоянно разбавляя эти сводки своими тоненькими ручейками доходов, и при этом вершиной их жизненных планов выступает жилье. Вот чем по-настоящему они озабочены, так это жаждой большей жилой площади, которую они планируют обставить так-то и так-то. А больше они ни о чем не думают и ничего не замечают. Двигаются в потоке, как роботы, стремясь к исполнению своих будущих планов. А вот мне наплевать было на будущие планы, меня интересовало прошлое, но как я выяснил у прохожих москвичей, его не было.
  Но я верил в то, что оно было, и где-то затаились его следы. И я залазил в помойки, в мусорные корзины, близ подъездов и рылся там, самозабвенно, яростно. И, как известно, кто ищет, тот всегда находит. Я нашел многое: три порванных кроссовка, несчетное количество пустых сигаретных пачек, пустые бутылки не в счет, и во дворе рядом с подворотней преступления, я обнаружил пакет, в котором лежал пистолет - настоящий Дезерт Игл, сорок восьмого калибра. Не пистолет - зенитка.
   - Спокойно, только спокойно, - уговаривал я сам себя. - И что теперь? Куда мне его пристраивать? Нести в милицию? Так там гады меня повяжут, приклеят убийство Кристины и отправят в места, где единственной девушкой будет Параша. Ну уж нет, не сдамся.
  Я нёс пакет по улице, опасаясь, что ко мне подойдут милиционеры, с требованием предъявить содержимое пакета. Вообще, я должен отметить, что состояние паранойи не самое приятное из чувств, которые есть у людей. Тебе кажется, что все на тебя смотрят, подозревают, но и ты тоже всех подозреваешь, на всех смотришь, вычисляя охотников за тобой. Любой посторонний звук взрывается, подобно снаряду, а так как на улице все звуки подозрительны, то крыша отъезжает, и ты начинаешь вести себя подобно ходячему баобабу, раскачиваясь кроной-головой по сторонам, тогда как твои руки начинают исполнять чечетку с вещами, которые несут. Ноги совершенно не подконтрольны, так как идут сами по себе, по одной им известной траектории, а о мысленном содержании лучше не говорить, так как именно оно меняется со стремительностью вихря. Лучший способ прекратить мучения - сдохнуть, но сама мысль об этом в тот момент тебе не приходит в голову, ибо именно за жизнь ты ожесточенно борешься. И, черт побери, это, пожалуй, самые сильные ощущения, которые я до сих пор испытывал!
  Выручает, как всегда, автопилот. Вот за что благодарен богу, так это за чудное устройство в черепушке, благодаря которому, в результате оказываешься там, куда собирался дойти. Бесполезно рассказывать о самом пути, он бесспорно был, но я его не запомнил. Конечной точкой моего пути была квартира Алекса. Я, правда, немного опаздывал, но это несущественно, так как я имел дело с творческим человеком.
  После пятиминутного щас, дверь отворилась и передо мной предстал Алекс. Вид этого чудака был схож с моим, только и отличало то, что по его подбородку был размазан кетчуп. Сразу видно человек увлеченно пожирал сосиски, а, как известно, если ты ешь сосиски, то ты должен с ними расправиться без посторонней помощи. Я его понимаю, тем более сам никогда не открываю дверь, пока не доем сосиски. До конца. Без остатка.
  Взгляд Алекса ошалело бегал по лестничной площадке, ощупывая их загрязненные углы.
  - Ты один? - спросил он.
  - А с кем я должен быть?
  - Заходи. Ты вовремя. Если бы ты пришел ровно в три, я бы тебя уважать перестал. Это они, приходят вовремя, нам нельзя, - из этих слов Алекс попытался составить мысль, но я её не понял. Слова понимал, а мысли нет. Кто они? Кто мы? Но ничего я у него не стал спрашивать. Он человек творческий.
  - Разуваться? - Я осмотрел убранный коридор квартиры, чем был очень удивлен. Ну не мог Алекс сам заниматься уборкой, наверняка у него есть домработница.
  - Что? - Алекс совершенно не следил за моими вопросами. Казалось, он вообще был не здесь.
  - Обувь снимать?
  - Как хочешь. Пол чистый, его Лида убрала. Лида это моя сестра. То есть не родная сестра, у нас в прошлом был роман, а сейчас она иногда приходит, восстановить порядок в квартире. Говорит это её гражданский долг, ну а я ей не мешаю. - Алекс повернулся ко мне, и внимательно посмотрел мне в глаза, изучая мою реакцию. - Ты случайно сарделек не хочешь? - По его взгляду я понял, - лучше мне отказаться.
  - Нет, спасибо.
  - Я вижу, ты чем-то расстроен: только расстроенные люди отказываются от сарделек.
  В чем-то он был прав. Действительно, когда я расстроен, не хочу сарделек, но сейчас я отказался из-за его взгляда.
  - Ну, ты готов к работе? - Судя по всему, Алекс был настроен решительно.
  - Готов. Что делать?
  - Пойдем на кухню, расскажу.
  В течение десяти минут Алекс ездил мне по ушам, объясняя, в чем будет заключаться работа. В его словах было мало интересного, поэтому я слушал его невнимательно, меня всего занимала проблема оружия. Ну, скажите, на кой черт мне нужен этот пистолет? Я что буду его тестировать, искать его следы в других делах? Или я умею снимать отпечатки пальцев? Всего этого я не умею, и, кроме того, я не собираюсь учиться этому ремеслу. Оставался вариант с избавлением от оружия. Конечно его стоило выбросить в помойку во дворе подворотни, чтобы дворник его нашел. Вот тогда завертится механизм милицейских поисков. Оставалось сделать это как можно незаметнее, но как, если со всех окон высовываются люди, подозрительно рассматривающие всё вокруг?
  Я решил оставаться в квартире Алекса как можно дольше, до вечера, до темноты.
  Эти размышления прервал Алекс , который встал из-за стола и подошел к шкафчику, достав из него водку.
  - Ну что, за начало трудовой деятельности? - Алекс разлил водку в стограммовые стаканы и нарезал лимон.
  Я в свою очередь взял стакан и, чокнувшись со стоящим на столе стаканом Алекса, выпил. Настроение потихоньку улучшалось. Да и не надо было придумывать причин для того чтобы оставаться в его квартире, все получалось как-то само собой.
  После третьего, неполного стакана, водка кончилась. Я изрядно напился, отчего меня понесло. Мне хотелось хвастаться своими возможностями, книгой и самим собой. Разумеется, я стал бахвалиться своей популярностью у девушек, которые сами на меня сыпятся, как из рога изобилия и так слово за слово я добрался до имен и событий, которые произошли вокруг носителей этих имен.
  - Послушайте, юноша, - произнес Алекс, - я пытаюсь настроиться на ваш диапазон мышления. По ходу настройки, мне кажется, я общаюсь с недоучившимся в ПТУ сантехником, обремененном воспаленной фантазией. Вы случайно не проходили обследование в клинике имени Корсакова?
  - Нет, а что это? - меня, конечно, немного покоробил его тон, но не настолько сильно, чтобы обижаться.
  - В этой клинике людей избавляют от подобных расстройств психического аппарата. Но я не врач, я вам просто не верю. Так не бывает, а бога, так и вообще нет.
  - А вот и есть. И книга есть, - вот тут я разозлился. - И самое главное, сегодня я нашел оружие, из которого стреляли в Кристину.
  Алекс перестал улыбаться - я перестал злиться. По-моему я протрезвел. Ну на кой черт из меня всё это посыпалось?
  - А это серьезное заявление, Жорик, это многое меняет. Допустим, ты был нормальным до того как увидел смерть своей возлюбленной матрешки, и после этого твою крышу пробило. Нет, её снесло напрочь! Ты действительно нашел оружие?
  - Да. Вот, в пакете, - я достал пистолет и показал его Алексу.
  - И ты притащил эту гадость в мою квартиру? Да, как ты посмел?!
  - А что мне оставалось делать?
  - Так, положи на место, в пакет и сиди не дергайся, я думать буду.
  В течение десяти минут Алекс сидел, отвернувшись от меня к стенке. За это время он как-то странно скрипнул, ойкнул и ахнул. В конце своих раздумий он покачал головой и повернулся ко мне.
  - Тебе надо избавиться от этой гадости, - заявил он.
  - Гениально! И это всё, что ты способен? - Алекс меня разочаровал. Я же сам пришел к такому же выводу, и надеялся, что он выскажет мне другой вариант моих действий.
  - Ну положим что так. Теперь следующее, твоя матрешка непреднамеренно вывалила из себя еще одну матрешку, как её Света, Да?
  - Угу.
  - Хорошо, пускай Света. Ты говоришь, что слово перевертыш позволяет тебе манипулировать этой особой? Это так?
  - Так.
  - Ну вот и славно. Возвращайся домой, провожай её и сиди, жди, когда я приду. Давай свой адрес.
  - А зачем? - Я ничего не понимал.
  - Мне скучно, такой ответ тебя устраивает? - По выражению лица Алекса я понял, что сопротивляться бесполезно. А раз я его втянул в это дело, значит теперь мне надо принимать его помощь.
  Я записал на бумажке свой адрес и протянул его Алексу.
  - Всё, отваливай. Да, пистолет оставь у меня, я его сам пристрою в помойку. Меня не заподозрят.
  Я протянул ему пакет, а он достал пистолет и вытер его полотенцем, стирая отпечатки моих пальцев. Убедившись в чистоте его намерений, я отправился к себе домой.
  10. Глава десятая
  В тени сильного мужчины должна быть женщина, которая страдает. Такой страдалицей, по моему мнению, являлась Света. Она долго пыталась понять, почему я прошу её уйти, а когда все-таки я её выставил за дверь, она во всю разрыдалась. Естественно я впустил её обратно в квартиру.
  - Ты понимаешь, мне некуда идти, - слова Светы тонули среди океана всхлипываний. - Я люблю тебя, а-а-а, - противно завыла она, вешаясь мне на шею.
  Растерянность, вот моё состояние в то время. Я не знал как себя вести в тот момент, мне было жаль Свету, но и жаль её отпускать от себя. Мне она нравилась, особенно ноги, да и всё остальное, и выгонять её только потому, что придет Алекс , было как-то глупо. Я решил её оставить. Несмотря на мои уговоры уйти в спальню, она всюду ходила за мной. Я в ванную, она за мной, я на кухню, она на кухню. Такое пристальное ко мне отношение стало надоедать, и я рявкнул на неё, приказав ей отвязаться от меня.
  Через полчаса после моего окрика пришел Алекс . Одет он был странно, в кожаный плащ, шляпу с большими полями. В руках держал пакет с водкой и закуской. Не раздеваясь, он прошел на кухню, где стал выставлять принесенные боеприпасы, и так увлекся этим занятием, что не заметил, как на кухне появилась Света.
  - О, а это кто? - спросила Светлана, внимательно рассматривая Алекса.
  - Это мой друг, прошу любить и жаловать - Алекс , - представил я своего работодателя.
  Во время нашего представления Алекс виновато оглядывался и, услышав свое имя, повернулся к Свете и кивнул головой.
  - Алекс, это Света, - представил я девушку.
  - Очень приятно, - он потянулся за ручкой Светы, чтобы её поцеловать. Но то ли вид его не понравился Свете, то ли были ещё какие-то причины, но она руки не дала.
  В это время пришел Шуршайло, и стал втягивать воздух, изучая новые запахи. Нанюхавшись, он подошел к ногам Алекса и поднял ногу.
  - Что ты делаешь? - закричал я на него, но разве эту скотину остановишь?
  Шуршайло брызнул на ботинки Алекса и с невинным видом посмотрел на меня, ожидая моих действий.
  - Да, похоже, что я для твоего пса пустое место, - огорченно произнес Алекс , садясь на моё место.
  Пес заворчал: ему не понравилось то, что на моё место кто-то садится. Алекс встал и пересел на другую табуретку.
  - Да, - изрек из себя Алекс , продолжив доставать из пакета принесенные продукты.
  - Да, - повторил я за ним.
  - Да, - эхом отозвалась Света.
  - И что теперь? - На лице Алекса читалось недоумение.
  - Ну что, будем пить, есть и веселиться, - предложил я, и сел на свое место.
  Пес пел у меня в ногах. Если присутствие Светы он как-то еще терпел, то каждое движение Алекса он воспринимал как угрозу. Это мне не понравилось, и я вывел Шушрика на лестницу.
  - Ты иди погуляй. Если тебе повезет, суку найдешь? А нас оставь в покое, - сказал я ему на прощание.
  Вернувшись на кухню, я застал Свету сидящую напротив Алекса и внимательно изучающая его внешность. Вы видели когда-нибудь девушку, пристально смотрящую на мужчину, и ожидающую от него пакостей? Нет? Напрасно. Мне же повезло. Света смотрела не моргая, боясь упустить детали поведения Алекса, и если бы тот был трезв, то ему бы подобное внимание не понравилось, но так как он был пьян, то воспринимал её взгляд, как проявление интереса к своей персоне. Надо отметить, что актер из него был никакой, поэтому вся его манерность отдавала душком пошлости, но что требовать от пьяного человека, втянутого в непонятную авантюру.
  Увидев меня, Алекс налил мне водки, спросив моего мнения насчет спаивания Светы.
  - Пусть пьет, - разрешил я, почувствовав себя вершителем её судьбы.
  Судя по всему, так оно и было на самом деле, так как Света подчинилась беспрекословно. Она даже не заявила, что до этого момента она водку видела только по телевизору. Ну вы знаете все эти женские ужимки, рождаемые водкой. Лично я, несмотря на небольшой водочный потребительский опыт, лучшего напитка не знаю.
  Началось традиционное застолье. Почему традиционное? Да я и сам не знаю, но вроде как на троих. Выпив бутылку водки, мы достали вторую. Естественно мы в своём разговоре корректно обходили все события, связанные с книгой, Кристиной и мной, но вторая бутылка, она и есть вторая. После нее кажется, что мир полностью зависит от тебя, а сопутствующие этому желания никак не соответствуют тому, чтобы мир оставался таким как он есть.
  В общем, своими беседами мы подтвердили изречение Софокла: много говорить и много сказать не есть одно и тоже. Мы много сказали, но мы не сказали ничего.
  Во вторую бутылку всё изменилось, и, как и в прошлый раз, первым начал я. Из меня так и перло бахвальство своими возможностями, какой я крутой, да что я могу и всё в таком же роде, пока Алекс не спросил, могу ли я воскресить Кристину.
  - Могу, - заявил я по инерции.
  - Ну ты и врать горазд, - Алекс явно мне не верил, и тогда чтобы доказать ему свою правоту, я начал искать книгу.
  На кухне её не было, так что я пошел в спальню. Но и там всё перерыв её не нашел. Тогда я пошел во вторую комнату и там, на диване обнаружил книгу. Я принес её на кухню и положил перед Алексом.
  - Вот смотри, это она! - Я был в таком восторге от собственного поступка, что собирался рассказать ему всю историю сначала, как появилась Кристина, как я раздвоился, ну и все прочие события последнего времени.
  - Удивил, - пробормотал Алекс , смотря последнюю страницу книги и ища там тираж издания. - У меня знаешь, сколько таких своих? Двенадцать! А тут даже не написано количество экземпляров.
  - Дурак ты, - оскорбился я, - это штучная работа. Вот посмотри - что ты видишь на первой странице?
  Алекс раскрыл книгу и уставился в незнакомые буквы.
  - Ну что? Убедился, что ничего ты там не поймешь? Я и сам не знаю, о чем там написано, зато знаю, как это произносится. Сейчас прочитаю.
  Я забрал книгу у Алекса и заплетающимся языком стал читать длинное предложение, начинавшееся изображением змеи с головой яблока. Буквы прыгали перед глазами, но я пытался сконцентрироваться и внятно произнести звуки. Как назло ничего не получалось, я что-то несвязно мурчал и мурлыкал, пока не дошел до последнего слова. Оно показалось мне знакомым, и я произнес его по памяти, не сверяясь с книгой...
  То, что произошло дальше, иначе чем кошмаром не назовешь. То, что стоял грохот и шум, так это мелочи. То, что было ощущение пережёвывания моего тела, так это пустяк, мелкая неприятность. И то, как пережеванное тело шлепнулось о стену, тоже пустяк. А вот то, что мои глаза увидели, когда я их оттер рукой от сопливой слизи, это уже был ужас. И не какой-то банальный ужас-ужас, это был самый настоящий ужас-ужас-ужас. Да что там ужас, самая настоящая жуть.
  Передо мной стояли существа, вылепленные каким-то скульптором садо-мазохистом: огромные головы, напоминающие желе зеленого цвета с ярко-красными языками, волочащимися по полу, с неисчислимым количеством рук без туловища на тонких, волосатеньких ножках-табуретках. Они чавкали и стонали одновременно. У меня создалось такое ощущение, что они требовали чтобы я их убил, изничтожил, как гадов.
  Взяв себя в руки, я стал осматривать кухню. Существ оказалось двое, и за их телами я увидел Алекса, который лежал на полу, боясь пошевелиться. Свету я нашел закинутой на кухонный шкаф, и казалось, что она держится за потолок, лишь бы не спускаться вниз.
  - Вы кто? - спросил я, так как все-таки я был хозяином кухни, а не эти гады.
  Существа посмотрели в мою сторону, издав при этом движении стоны. Не знаю, так ли стонут в аду, но звук чем-то напоминал адовы проклятия. Вдобавок к звуку одно из существ вытянуло язык и схватило початую бутылку водки, которую с хрустом стало пережевывать. Как только ей удалось расправиться со стеклом, оно срыгнуло небольшим комочком огня, после чего продолжило свои стенания. - Во гад, - промелькнуло у меня, и я приблизился к ублюдкам. Судя по всему эти мерзости, несмотря на свой воинственный вид, всё-таки были существами миролюбивыми, хотя, возможно, опасными. Но и я тоже был опасен, все-таки во мне плюхался пол-литровый водочный заряд.
  - Ты чего хапаешь, тварь ненасытная? - Окрысился я, выставляя вперед руки, чтобы в случае чего защититься от проявлений агрессии в свою сторону.
  - Отойди, - слабым голосом пропищало второе существо, и по всей очевидности оно было женского пола, так как взгляд явно указывал, что она-оно готова на все, ради своего мужика.
  - Ты..., вы кто? - спросил я, немного отодвинувшись назад.
  - Адам и Ева, праматери ваши. Пожрать есть чего? - слитно, монотонно произнесли ублюдки.
  Судя по телам, они обладали всеми физиологическими прелестями гермафродитов. Не буду вдаваться в детали и уточнения вида гениталий, отмечу только что они были изрядно попользованными, и в отличие от своих хозяев выглядели реликтами. А вообще, я подумал, что они мне врут. На самом деле они очень походили на маски Шивы из музея Востока, что рядом с Арбатом, только на их головах не было корон, а так, практически полное сходство. Я ухмыльнулся, поняв, что они врут, пытаясь пролезть через мифы моей культуры.
  '- Ну нет, не выйдет, я вас буду считать Шивами', - решил я, как раз в тот момент, когда Шива-Адам попробовал выказать своё превосходство.
  - Ну чего уставился? - заверещал тот, кто был Адамом, - да, старые мы. Ну и что? - Он выкатил подбородок, и встал впереди Евы.
  Алекс потихоньку оклемался от падения и поднялся с пола. Но он встал так, чтобы в любую секунду сбежать с кухни.
  - Ничего себе, крысята, - тихо прошептал он, но я четко услышал его фразу.
  И они её услышали, потому как развернулись к нему и что-то пробурчали. Как я понял, им он был не интересен и не важен, поэтому они снова повернулись ко мне.
  - Ну так как, пожрать есть чего? - повторно проскрежетали они, пытаясь понять, буду я кормить их или нет.
  - Свет, - слабо обратился я к своей девушке, - дадим голодающим пожрать? Или как? По-моему им надо что-то приготовить, не то они нас сожрут, как яблоко.
  - Паки, паки, - пробормотал тот, которого можно считать Адамом-Шивой.
  - Ага, - согласилась с ним та, которую можно было считать Шивой-Евой. - Жрать давай, чего уставилась?
  - Не похоже у тебя тут на сады райские, - просипел тот, которого можно считать Адамом.
  - Так и не рай здесь вовсе, - оправдался я, помогая спуститься Свете.
  - Ничего себе потомки, ты посмотри на них Ева, они же живут, как черви, в норах.
  - А что я тебе говорила? А ты рожай, рожай. Потомки, потомки. Эх, была бы моя воля, так отделалась бы абортом, и дело с концом, - сварливая она была, эта особь, которую можно было считать Евой-Шивой.
  Адам молча проглотил упрек и опустился на пол. Ноженки-табуретки плавно расползлись по сторонам, а огромная голова-кишечник стала разевать пасть, слизывая со стола имеющиеся на нем остатки пищи. Притом делала она это быстро, воровато, оглядываясь по сторонам, явно кого-то опасаясь.
  - Куда? А мне? А мне? - заверещала Ева, и быстро обежав стол с другой стороны, стала стаскивать в пасть лежащие на нём продукты.
  От её прыткости у Адама началась паника, и если ранее он хоть как-то сортировал еду от посуды, то сейчас он судорожно хватал всё что нипопадя и запихивал в пасть. Если бы всё это происходило вдалеке от меня, например, в телевизоре, я бы смеялся, но так как это происходило рядом со мной, было не до смеха. Дожрав остатки, существа успокоились.
  - Мы чужие на этом празднике жизни, - сокрушенно заметил Адам и встал на ноги.
  - Да, мы чужие. Нас совсем не кормят, - жалобно застонала Ева, подхватив вирус нытья у своего мужа.
  Они опять стали охать и ахать, при этом они пытались что-то говорить, но что именно понять было невозможно.
  Алекс почувствовав безопасность, присел рядом с пустым столом. Он покосился на пакет, в котором оставалась кое-какая закуска и пару бутылок водки, и заговорчески подмигнул мне, мол, не всё так плохо, как могло бы быть. Я понял - к нему вернулось самообладание, и теперь он вполне может контролировать возникший страх. В отличие от него, Света дрожала.
  - Неужели все, что ты говорил, правда? - полушёпотом спросила она, прижимаясь к моей руке.
  - Ну конечно, правда. Да мне такое в самом жутком сне не присниться, - так же шепотом ответил я.
  - А с этими что делать? - Света явно не понимала где она, в реальности или во сне.
  - Не знаю. До сих пор я только производил на свет существ, а не уничтожал их. Мне кажется надо быть с ними понаглей, а то совсем на голову сядут и будут погонять. - Мне было уже всё равно, как говорить, поэтому я говорил громко, чтобы перекричать ноющих ублюдков.
  Тем временем Адам переместился к Еве и обнял её.
  - Слушай, а приватная комната у тебя тут есть? - спросил он, пытаясь всеми руками обнять Еву.
  Ева немного сопротивлялась, но только ради приличия, и вопросительно посмотрела на меня. По вздохам я понял, что лучше отдать им спальню, чем наблюдать за светопреставлением сексуального игрища ублюдков.
  - Есть. По коридору направо, - скупо процедил я, и два головонога убежали совокупляться.
  - Ну что, убедился, Алекс неверующий? - спросил я у Алекса.
  - Да.... Тут ничего не скажешь. Многое я на своем веку повидал, но чтоб такое..., этого не было. Я даже в самом кошмарном сне такое не видел.
  - То-то же, - гордо заявил я, так как получил некое преимущество над Алексом и его надменным неверием.
  - Мне кажется, у нас массовая галлюцинация, - заявила Света.
  - Нет, это не массовая галлюцинация - это массовый кошмар, - отметил Алекс .
  Он взял пакет и достал остатки продуктов. Открыв бутылку водки он не стал разливать её по рюмкам, он выпил прямо из бутылки, стараясь делать большие глотки, что у него не получалось и водка стекала по подбородку.
  - Нам оставь, - попросила Света.
  - Оставлю, - Алекс протянул ополовиненную бутылку Свете.
  Она взяла бутылку и также жадно, как Алекс отпила из неё. Я прикончил бутылку, мне досталось минимум три булька. *(В стандартной поллитровке содержится двадцать один бульк, я проверял).
  Выпитая водка чуть взбодрила меня и моих сотрапезников. Создалось ощущение спокойствия, как будто ничего не произошло и всё также хорошо, как было раньше. Алекс открыл консервированную в томатном соусе кильку, заявив, что одной банки ему достаточно на четыре часа сытой жизни.
  - А вот тем двум, на полчаса голодного существования, не хватит, - задумчиво пробормотала Света.
  - Что ни говори, а сила в твоей книге есть, - отметил Алекс.
  - Есть то есть, но вот как слова переводятся, я не знаю, поэтому каждое произнесение заканчивается катаклизмом, и ничего поделать я тут не могу.
  - Жаль Жора, ну ничего, преодолеешь, - Алекс по-деловому открыл последнюю бутылку водки и разлил её по рюмкам. - Надеюсь, никто возражать не станет, если мы после этой порции водки переместимся ко мне? - спросил Алекс, и Света стала кивать головой.
  - Кстати, Света, я всё хотел спросить, где ты живешь, может тебя домой отвезти? - Раньше этот вопрос не приходил в мою голову, но сейчас была как раз та ситуация, чтобы избавиться от девицы.
  - Далеко.
  - А где далеко? На окраине?
  - Нет, в Тютюревке.
  - Ого, а какими судьбами тебя сюда закинуло?
  - В гости приехала, к молодому человеку. А он женат оказался. Такая скотина, жуть. - Света жаловалась на своего бывшего молодого человека и одновременно обвиняла его в непонятных нам грехах.
  - Понятно. Значит, в Москве тебе негде жить?
  - Негде.
  - А я думал у нас любовь, - как бы расстроено произнес я.
  - Так, молодые люди, выяснять отношения будете позже, сейчас пора сваливать отсюда. Слышите, стоны прекратились, - Алекс поднялся из-за стола. - Всё, пора нам уходить. А это пусть им останется.
  Мы, качаясь, пошли в коридор. И все-таки в проем двери высунулась голова Адама, когда я уже обулся.
  - Куда это вы? - вопросительно проохал он.
  - Гулять, - за меня ответил Алекс.
  - Как гулять? А мы?
  - А вы тут оставайтесь и чтоб сидели молча до нашего прихода. Иди на кухню, там кое-что осталось. И молчать, понятно?
  Похоже, рявканье Алекса подействовало на Адама, так как он кивнул и умчался на кухню.
  - У, проглот, - прошипел Алекс на лестнице, - надо же так. Скотина!
  - Оставь его в покое, - посоветовал я, - у нас масса других дел.
  - Каких дел? - не понял Алекс.
  - Ну, у тебя разместиться, подумать о том о сём. Да вообще, надо найти убийц Кристины!
  Когда дошли к Алексу, было уже поздно для продолжения вечеринки, да и сил осталось слишком мало. Вместо ожидаемого раздумья, Алекс выдал Свете постельное белье, и, указав на диван в гостиной, ушел в свою комнату.
  Света заботливо застелила диванчик, и мы улеглись спать.
  С утра болела голова, было противно и мерзко, особенно от мыслей об уродцах, которые вчера материализовались из небытия. Я долго не мог заставить себя встать с дивана, но нужда есть нужда, если вы меня понимаете, и иногда она выталкивает из постели и более упертых товарищей, чем я. Закончив исполнение утреннего ритуала я пошел на кухню, где порывшись в шкафчиках Алекса нашел кофе. вслед за моей находкой на кухне появилась Света. Она обняла меня, прошептав что-то о том, что я был вчера великолепен. Честно говоря, ни о каком таком своем великолепии я не помнил, но мне было приятно услышать похвалу.
  - А ты совсем не испугался этих мерзавчиков, - уточнила Света причину восторга.
  - Ага, не испугался, как же. Да меня всего перетряхнуло. Случись такое с кем другим, так я бы не стал приходить на помощь.
  - Но это случилось с тобой...
  - Вот если бы Кристина была вместе со мной, то она бы знала что делать, - я налил воду в чашку и насыпал кофе. Мне очень не хватало Кристины, её советов. Но она была мертва и я обязан был найти убийц.
  Эта мысль впилась в мои мозги с новой силой, и я начал раздумывать над тем, как мне приблизиться к разгадке этого преступления. Ничего более умного, чем посетить милицию, мне в голову не пришло. Допив кофе и сказав Свете, чтобы она ждала меня у Алекса, я вышел на улицу.
  В моих планах было посещение своей квартиры и милиции. Поймав такси, я быстро добрался домой, где на меня уставились две пары безумных глаз Адама и Евы.
  - Ну что, подранки, чего вылупились? - Беспардонно спросил я, оттесняя Адама от двери кухни.
  Подранки переглянулись, оценивая мои мышцы. Похоже, удовлетворившись их несъедобным видом, проследовали за мной на кухню. Я думал, что ужас был вчера, когда появились уроды, но как же я заблуждался - ужас был на кухне. Эти мерзавцы перерыли всё пространство, начиная от шкафчиков и полочек и заканчивая холодильником. Повсюду валялись ложки, вилки, обертки продуктов. Несколько жестяных банок были пережеванными...
  - Вы всё тут обгадили, что же вы за существа такие? - возмутился я. Наверное, это был справедливый гнев, так как уроды виновато переглянулись.
  - А что у тебя так бедненько? - нашлась Ева, и выставила вперед ногу-табуретку.
  - Как есть, и на всяких проходимцев не рассчитано.
  - Мы не проходимцы - мы пращуры, - гордо заявил Адам, выдвигаясь вперед Евы.
  - Но ты, пращур, стой подальше, - я схватил с полу вилку и угрожающе посмотрел на Адама.
  - Ладно, ладно. Чего ты? Я к тебе поближе...
  - Вот и стой там, - '- надо быстро забрать книгу и валить отсюда, не то эти нетопыри меня сожрут', - подумал я, и стал искать книгу.
  Книги нигде не было. '- Вот пакость какая, наверное, эти уроды её стащили', - таковы были мои выводы. Но что толку от них, если книга у упырей?
  - Так, - мне надоели метания по кухне, и я решил пойти в лобовую атаку, - так, куда вы книгу задевали?
  - Книгу? А что это такое? Пища? - по лицу Адама потекли слезы, смешивающиеся со слюной.
  - Да, только для души. Черная такая. Видел?
  - Не-а, не видели, - ответила Ева.
  От их несчастного вида, у меня опустились руки. Ну что с ними было делать, ведь они ни о чем кроме жратвы и секса, больше ни о чем не думали. Этакие пищевые троглодиты, запрессованные в оболочку уродливых тел. Отчего-то мне стало их жалко, и я решил принести еды из магазина. Как я понял, они были непривередливы, как и свиньи, и жрали всё подряд. Очутившись в магазине, я накупил разной дешевой гадости, которую еле-еле дотащил домой. К этому времени тупые создания добрались к библиотеке и пробовали книги на вкус.
  - Нихрена в них нет духовной пищи, уж мы то знаем, - заявил Адам, выплевывая изо рта бумагу из 'Войны и мира' Толстого.
  - Тут тебе не повезло, - заметил я, - ты взял не ту книгу, надо было вот оттуда брать, - я указал на стопку женских журналов моей матери. - Там сплошная духовность.
  Конечно, определенная доля иронии в моих словах была, - Толстого я не перевариваю ни в каком виде, да и о женских журналах я не высокого мнения, ну за исключения некоторых, которые читала моя мать. Отослав Адама к журналам, я ничуть не согрешил против совести, по-моему мнению, там больше смысла, чем в переосмыслениях бессмысленного....
  Отпробовав от журналов, свинский Адам выплюнул бумагу и уселся на пол. Ева, следившая за его действиями, присела рядом с ним.
  - Нате, вот вам, - я благородным жестом высыпал на пол гнилую картошку и с наслаждением стал смотреть, как они захрустели.
  Определенно в их чавканье был какой-то особенный кайф - высшее удовольствие, данное Господом им в наказание.
  Немного порывшись в квартире, так и не найдя книгу, решил что пора уходить. Еды им осталось вдоволь, и эта сторона их потребностей была удовлетворена.
  Спустившись на первый этаж, я открыл почтовый ящик, в котором обнаружил повестку из милиции, с требованием явиться в два часа сего дня. '- Ну что ж, зверь на ловца бежит', - подумал я, и отправился в милицию.
  Показав повестку и паспорт на проходной, я поднялся на третий этаж, где меня встретил молодой следователь. В комнате было жарко, работали калорифер и кондиционер одновременно, нагнетая адскую жару.
  Следователь был слегка тучноват и обильно потел. Пот мгновенно испарялся, но на коже оставалось некое подобие маслянистой пленки. Создавалось такое впечатление, что от жары жир растапливается и сочится сквозь поры. Деловой костюм следователя из тонкой шерсти был измят и утратил форму, но зато козырек милицейской фуражки, лежавшей перед ним на столе, украшала блестящая золоченая кокарда. Он был так серьезен, так увлечен заданием, что выглядел очень трогательно.
  - Следователь Кропцов Иван Сергеевич, - представился он и предложил жестом мне присесть рядом с ним.
  - Жора, Синильников.
  - Ну что, Жора, будем составлять протокол дознания вас как свидетеля.
  - Согласен.
  После стандартных вопросов о возрасте, месте жительства, следователь спросил кем мне приходилась Кристина.
  - Девушкой. Она была девушкой моей мечты, - честно признался я.
  - Ну а какая у неё была фамилия.
  - Фамилия? - я задумался. Ну какая фамилия может быть у идеала? - Я не знаю.
  - Не знаете? А давно вместе жили?
  - Всего пару дней.
  - Понятно. Родителей её знаете?
  - Нет.
  - Где жила раньше, тоже не знаете?
  - Нет.
  В общем, на все его вопросы о Кристине, я отвечал, 'нет, не знаю', что было правдой, и следователя это совершенно не удивило. Во-первых, мой возраст не предполагал допрос девушек, перед сближением. Во-вторых, этот ответ был правдой. Следовательно, я практически ничем не помог следствию. Но с другой стороны, я был здесь не для того, чтобы помогать следователю. Моей целью было сделать так, чтобы следствие помогло мне в поисках убийц Кристины. Я аккуратно, чтобы не вызвать подозрений, стал расспрашивать следователя о тех сведениях, которые ему удалось собрать.
  - Ума не приложу, что делала Кристина в том дворе, да еще с мужчиной, - закинул я удочку насчет встреч Кристины с убитым бизнесменом.
  - Ну как что? По видимому она с ним встречалась, - простодушно заметил следователь, но что-то в его голосе подсказало мне, что и он меня прощупывает.
  - Вы думаете? - Уж я то знал, что это была случайная встреча.
  - Да, по нашим сведениям она часто бывала у этого господина.
  - Да быть этого не может!
  - Может Жора, ой как может. Ты парень молодой, еще не всё в женщинах понимаешь, а мне тут постоянно приходиться с таким встречаться. Вот вроде бы и она его любит, и всё для него делает, но и про себя не забывает. То есть гуляет напропалую. Это бывает сплошь и рядом. - В его голосе послышались металлические нотки, судя по которым, он не одобрял подобное поведение женщин.
  - Да с чего вы это взяли, что Кристина была такой? Вы так напрасно...
  - Нет, не напрасно. Конечно, о покойной плохо не говорят, но она тебе изменяла. Вот, посмотри протокол допроса сотрудницы офиса убитого.
  Я взял в руки бумагу и быстро пробежал по ней глазами. Получалось, что Кристина давно знала убитого бизнесмена и одно время между ними были весьма тесные отношения. Но потом они прервались, почти на полгода. Кристина не появлялась в ни офисе, ни на вечеринках, устраиваемых фирмой убитого. А буквально за неделю до убийства появилась вновь.
  Это многое меняло. Значит, Кристина появилась не из моей фантазии, как я думал раньше, а уже была на бренной старушке Земле. Значит, под воздействием произнесенных мной слов, она, как и Света зомбировалась и стала моей собственностью. '- Какая мерзость!' - подумал я в тот момент. Кажется, следователь уловил мою брезгливость, поэтому он стал дальше расспрашивать о том, что я делал накануне убийства. Скрывать мне было нечего, и я ему всё рассказал, как было на самом деле: о том, как проснулся, а Кристины не было дома, о том, как встретил своего одноклассника, и как мы пошли по его делам, и о том, как во дворе, куда моему другу надо было занести письма, обнаружили убийство.
  - Ну а дальше вам и так всё известно.
  - И что, этот ваш друг может подтвердить всё сказанное?
  - Тырчок? Да он все расскажет..., всё, как было на самом деле. Вы у него спросите!
  - А кто такой Тырчок?
  - Тырчок? Да Костька Тырчков, он курьером работает. Ему по делам в тот двор надо было. Письмо какое-то отнести. Вот я и подвязался с ним пойти.
  Моя решительность ответа убедили следователя в том, что Тырчка не стоит допрашивать и моё алиби - абсолютно.
  Еще недолго для приличия, мы поговорили о трудностях современной жизни, и Кропцов отпустил меня из своего кабинета.
  Из милиции я направился к Алексу. Мысли путались, мне никак не удавалось справиться с тем, что Кристина была по сути своей зомби, как и Света. И если вторая дамочка была мне, в общем-то, безразлична, то Кристина казалась мне непорочной и полностью моей. Что же заставило Кристину вернуться в чертову подворотню?
  Эту загадку я стал обсуждать с Алексом, когда пришел к нему в квартиру. Света спала, и это дало нам возможность спокойно поговорить о Кристине, о следствии, и о той информации, что мне удалось выяснить у следователя.
  - Да, старик, не густо ты узнал, совсем не густо. И следователь говоришь, был толстым?
  - Ну да, как поросенок. Так и лоснился.
  - Вот эти-то хуже всех. Они, так в душу и влезают. Надеюсь в твою он не проник?
  - Конечно нет, Алекс, о чем ты говоришь?
  - Неважно. Итак, что мы знаем? Мы знаем, что твоя девушка, до того, как попасть в твои сети, была девушкой убиенного. Мы знаем, что паренек с деньгами был мутный, и чем он занимался, никто не знает. Официальную деятельность его конторы надо отбросить в сторону, за это не убивают. Если бы он чем-то интересовал власти, то было бы не убийство, а стандартный наезд людей из налоговых органов. Так, что в сухом остатке?
  - А что там?
  - А там брат два трупа, одни двадцатилетний олух, другой тридцатилетний олух, и сонная барышня, неизвестно откуда взявшаяся. И еще кое-что, что мы не знаем.
  - Гениально, но не всем понятно, о чем вы говорили, - в дверях кухни стояла заспанная Света и внимательно на нас смотрела.
  Не сообщай и другу своих ошибок, и даже, будь это возможно, - лучше бы самому о них не знать. Но тут сгодится другое житейское правило - побольше забывать. Так считал Грасиан, и я с ним согласен. Действительно, обо всем, что со мной произошло в последнее время, лучше забыть. Но как это сделать, тем более, когда перед тобой стоит очаровательная девушка, в рубашке твоего друга и смотрит на тебя сексуально манящим взглядом, от которого в тебе просыпаются самые древние инстинкты, и вместо того чтобы их удовлетворять, ты вынужден сидеть с хозяином рубашки, когда она вместо тебя ласкает тело девушки.
  - А вам девушка лучше ничего не понимать, не ваше это дело, - ответил Алекс, встав из-за стола. - Не знаю, как мне быть. У меня всего одна пара ключей, а мне надо уйти по делам. Давайте так, ключи остаются вам, но чур, когда я приду, сразу открыть мне дверь. Договорились?
  Вопрос был излишним, так как мы со Светой одинаково кивнули в знак согласия. Оставшись вдвоем, мы сразу плюхнулись на диван, где провели почти два часа, и вылезть оттуда нас заставил голод. Я, как и Света был жутко голодным, что напомнило мне моих гостей, Адама и Еву, которые знали только два состояния своей плоти, голод и удовлетворение голода, всё остальное было им не интересно. Если бы мне грозило прожить такую же жизнь, как и они, я бы прикончил себя, вогнав в свою голову огромный осиновый кол.
  Холодильник Алекса оказался кладезем деликатесов. Чего там только не было: не было борща, тушеной капусты, морковных котлет и другой гадости, которую я не перевариваю. Зато были: окорок, икра трех видов, лососина копченая, сервелат финский и восемь видов фаршированных оливок. Кроме этого в нем содержалась в заключении целая батарея бутылок коньяка и водки. При этом они все были открыты и все были без пробок. Во всем сказывался холостяцкий склад ума Алекса, он не признавал посуды для продуктов, складывая их вповалку, рядом друг с другом, но при всем этом хаосе, холодильник не создавал ощущения беспорядка. Определенно, какой-то порядок в нем был. По каким-то своим внутренним правилам, Алекс умудрялся распихивать продукты с непоследовательной последовательностью холостяка.
  Свету, конечно, весь этот холодильный хаос привел в полное замешательство, но ненадолго, как только я вгрызся в окорок, мой аппетит победил в ней брезгливость, и она присоединила своё чавканье к моим постанываниям. В момент наибольшего удовлетворения от сочетаний вкуса в дверь позвонили.
  - Алекс?
  - Ну кто же еще? Иди - открывай, - отправила меня Света выполнять данное мной обязательство.
  Не спрашивая кто там, я отодвинул защелку и открыл дверь. Каково же было моё удивление, когда на пороге оказался здоровый мужик с недовольной физиономией. Он отодвинул меня, заявив, что бардак и отправился вглубь квартиры. На все мои вопросы, он не реагировал, бурча себе под нос, что все поддонки и подлецы. Убедившись, что Алекса нет дома, он обернулся и, уставившись на меня как на пустое место, воскликнул (иначе произнесенное им не назовешь):
  - Подлец?! Не тот подлец кто обещает и не делает, а тот, кто верит подлецу. Я поверил в него, я поверил ему! А он? Где он?
  - Кто? Кто он? - заикаясь, прошепелявил я - уж больно здоровенный был мужичок.
  - Я так и знал, и ты не знаешь его. Он, мошенник, он предатель - он мне должен!
  - Да кто он? О ком вы говорите? - Я ничего не понимал, если ему нужен Алекс, то он не предупреждал об этом чуде маскулинности, явившемся сюда и чувствующем себя хозяином положения.
  - Писака. Он мне денег должен в долг дать. Жаль, что его нет. А я опаздываю, у меня дела!
  - Ну так подождите его.
  - Ждать? Подлецы, все подлецы. Никому верить нельзя, всюду обман!.. - Он ругался и ругался, притом не всегда цензурною руганью, иногда из него выскакивали словечки и похлеще, но приводить их, я не намерен. И не потому что интеллигент, а потому что неприлично это, ругаться матом в присутствии малознакомых людей.
  - Как хочешь, - произнес я, так как этот здоровенный мужик мне порядком надоел. - Можешь выйти на улицу, там его встретишь гораздо быстрее.
  Моё предложение остановило поток брани, но не остановила его напор. По всей очевидности мужчинка или работал бульдозером или на нем, так как, рассмотрев меня как некое мелкое недоразумение, он уселся в кресло и, достав сигарету, закурил.
  - Ты кто? - наконец спросил он у меня, так как будто это я пришел просить денег, а не он.
  - Я друг Алекса, а ты кто? - Ну не на вы же обращаться к шкафу с пробитой крышей, каковым я воспринимал этого обормота.
  - И я друг. Вот видишь, встретились два друга, а друга нет. Ты скажи, давно он отсюда счухнул?
  Назло шкафообразному бульдозеру я ответил, - только что.
  - Ах ты гадство.... Говоришь недавно? Ах, гадство какое. Часы, у тебя часы точные? - Он суетился. Явно куда-то опаздывал.
  - Сейчас восемь тридцать три.
  - И у меня тоже самое. Ах ты гадство. Опоздал, опять опоздал!
   В его восклицании было непонятно, куда он опоздал, либо сюда, к Алексу, либо туда, где его ждали. И, несмотря на своё везде-повсюду-опоздание, он никуда не торопился.
  - Так, знаешь что? Ты чаю мне сделай! Друг, я пить хочу!
  - Вот уж сам себе сделай! Я тебе что, мальчик на побегушках? Иди на кухню и сам делай! - С такими здоровыми перцами так и надо, не то они так и норовят сесть тебе на голову, свесить ножки и плевать на прохожих, а ты будешь огребать по полной программе. Нет уж, хрен им, а не покорности и страха перед их здоровостью.
  - Ну и черт с тобой, сам сделаю!
  Как я и ожидал, встретив малейший отпор этот бегемот поднялся с кресла и пошел на кухню, где попытался упросить Свету сделать ему чай.
  - Не делай ему, пусть сам всё делает, - возмутился я. Ну нельзя быть таким хамом, как он - нельзя и всё тут. И нельзя сносить хамство от таких нахальных типчиков как он, слишком неприятно и с непредсказуемыми последствиями.
  Похоже, своим отпором я поднялся в его глазах, и теперь он воспринимал меня, как равного себе.
  - А ты парень не промах, - заявил он, подмигивая мне.
  - Какой есть. Света, иди ко мне, - Света разместилась у меня на коленях, чувствуя себя под моей защитой.
  Странное дело, раньше, при встрече с таким организмом я бы спасовал и по быстрому сдриснул в тень, но какое-то странное осознание моего преимущества, заставляло меня вести с ним на равных, не боясь его. В конце концов, сила ничего не решает - решает всё воля к победе и справедливости, а у меня этого добра на десяток таких как он хватит. И этот типчик это понял. Он понял, что я буду противиться его нахальству. Он понял, что со мной лучше не связываться, и что если что, то я буду использовать все имеющиеся в доме Алекса предметы, чтобы защитить себя и Свету.
  В результате я победил. Боров встал и налил в чашку кипяток. Виновато повернув ко мне огромную, медвежью физиономию, он вежливо поинтересовался, где у Алекса лежит заварка.
  - В шкафчике, где ей еще быть?
  Он открыл шкафчик, нашел пакетик с чаем и всыпал в чашку пару ложек заварки. Виновато осматриваясь по сторонам, он понес чашку к столу и осторожно сел. Победа была моей. Но наслажденье победой, удел слабаков, сильные ищут дальнейших побед, поэтому мы со Светой ушли в гостиную, оставив борова в одиночестве.
  На диване в гостиной, к моему удивлению лежала книга, и как мне показалось, звала меня к себе. В моих ушах отчетливо было слышно, как она требовала, чтобы я прочитал фразу.
  Может это мне показалось, а может и нет, только я взял книгу и внимательно и тихо прочитал написанную в ней фразу. Как оказалось позднее, сделал я это не напрасно, так как после прочтения моё тело преобразилось. Дело в том, что я стал увеличиваться в размерах. Мышцы наливались плотью, настоящей каменной плотностью. Мой рост не изменился, но я стал намного шире, чем был. Вещи, надетые на меня, разошлись по всем швам, даже трусы, и те лопнули.
  - Что с тобой? - Света стояла рядом со мной, выпучив глаза.
  - А что со мной? Я же себя не вижу!
  - Ты, вроде как ты, но не ты.
  - Я это я, в любом виде, - её ответ не удовлетворил меня, и я пошел в ванную комнату, чтобы рассмотреть произошедшую трансформацию моего тела.
  Честно говоря, о таком совершенном теле я не мечтал, даже когда мной овладел нарциссизм. Если тогда моё тело было просто красивым, то теперь оно было очень красивым и сильным. Я чувствовал силу в каждой мышце своего тела, даже мизинец на ноге заявлял свои права на силу.
  - Вот это да, ай да я! - Восклицал я, причмокивая.
  Насмотревшись на свое отражение, я скинул одежду, точнее лохмотья, и обернулся полотенцем. Возникшее тело, - как думал я тогда, - это дополнение к силе моего духа. Теперь оно, в отличие от нарциссической трансформации, соответствовало мне, как нельзя лучше, теперь я чувствовал гармонию, между представлением о себе, духом и телом. Я был не уродливым и рахитичным, а стройным и атлетически сложенным, как у статуя Аполлона в музее искусств.
  Вернувшись в гостиную, я стал искать вещи Алекса, чтобы одеться, но не одна из найденных вещей не подходила мне, слишком они были узкие.
  - Так Света, пойди в спальню Алекса и найти там халат, надеюсь, что он у него есть.
  Света покорно пошла исполнять мою просьбу, и вскоре вернулась с добычей. Я надел халат, и в этот раз он подошел к моей фигуре. Следующим действием, которое я намеревался сделать, было выдворение агрессора-бульдозера за пределы квартиры Алекса. Подумано - сделано. Уже через пару минут тело обреченное на неудачи спокойно стояло за дверью квартиры, и насколько я понимаю, никаких посторонних мыслей, кроме как скорее убежать у него не было.
  Еще через минут двадцать появился Алекс. Он был в состоянии сильного навеселе и пытался развеселить нас со Светой каким-то анекдотом, который начинался с хрюканья и хрюканьем же продолжался.
  - Чхто, не нрахвится? А хзря! Тхы зачем в мой халат вхлез? Он для соблазхнения дхевушек! - Вещал Алекс, пока я запихивал его в ванную комнату, чтобы поставить под душ. - Нхе хочу! - Закатывался Алекс от смеха, когда я прыснул на него ледяной водой. - Нхе хочу мхыться, нхе хочу быть тхрезвым. Вы все схуки!
  - Сщас дам тебе сук, - успокоил я его, брызнув в пьяное лицо холодной водой.
  Кажется, мои действия привели Алекса в состояние относительной трезвости, и я прекратил экзекуцию.
  - Ну что всё? - спросил он, когда я выключил воду. - Теперь снимай мой халат. Он мой!
  - Обойдешься! - твердым голосом отпарировал я, протягивая Алексу полотенце. - Вытрись и приходи на кухню, - приказал я, уверенный в том, что он так и сделает.
  Правильно говорят - трезвый пьяному не товарищ. Я думал что Алекс протрезвел, но вернувшись в ванную через десять минут, я застал его спящим под струёй горячей воды. Раздев, я перенес его в спальню, где он пару раз хрюкнув, укутался одеялом.
  Решив, что на сегодня хватит развлечений, я позвал Свету и мы улеглись на диване. Он, конечно, противно скрипел и возможно жаловался на свою судьбу, но только кого это в тот момент интересовало?
  11. Глава одиннадцатая
  
  Конфуций называл снисходительность словом, руководствуясь которым, можно прожить всю жизнь. Пожалуй, мои вчерашние действия с Алексом были именно снисходительностью. Теперь, обладая могучим телом, я имел право на то, чтобы быть снисходительным к порокам других людей. Именно осознание могущества, давало мне право замечать недостатки других людей, и мириться с ними. Но, боже мой, как же прекрасно ощущать себя сильным! Это непривычное для меня состояние вызывало во мне приступ экстремального экстаза. Вот если бы я с детства был сильным, пожалуй, я к этому относился снисходительно, но так как я только-только стал таким могучим, то и моё отношение к себе стало иным. Конечно, определенные остатки нарциссизма остались, но я с ними боролся. Я помнил, как пытался вступить сам с собой в половую связь, и даже испытывал оргазм от одного на себя взгляда, но сейчас воспоминания об этом мне были неприятны, поэтому..., я избегал взглядов на своё тело, довольствуясь отзывами о нём Светы.
  - Ты прекрасен, как Дионис, мой герой! - ласкалась женщина, а я боролся со своим снисходительным к ней отношением.
  '- Конечно, она не так совершена, как я, - думал я, - но я не должен её посвящать в это. Это не её вина, а вина её родителей'.
  А она так и льнула ко мне - трогая мои бицепсы, наслаждаясь их упругостью и совершенством. Чтобы хоть как-то охладить её, я поднял её как пушинку к потолку, но даже это действие вызвало у неё восторг.
  - Как ты силен! О мой бог!
  - Да отстань ты, совсем меня засмущала! - отбрыкивался я от её преклонения перед собой.
  Я поставил её на пол и пошел на кухню. Есть не хотелось, но в то же время, чего-то в желудке не хватало. Такое со мной не впервые, когда хочется чего-то необъяснимого, вроде бы взял бы и съел котлетку, ан нет, воротит. В таком случае спасает кофе. Эта гадость проскальзывает в меня всегда и везде, вне зависимости хочу я её или нет. Он, как-то умудряется быть всегда кстати. Вот и сейчас, автоматически я заварил оно в чашке, даже не замечая своих действий.
  Посмотрев в чашку, я почему-то подумал о гадании на кофейной гуще. Несмотря на то, что в гадания я не верю, очень может быть, что в нём и есть некий смысл. Выпив кофе, я стал рассматривать узоры, образованные гущей. Я старательно вникал в каждый кружочек, напрягая свою фантазию, чтобы подтянуть расплывчатый узор, до какой-нибудь фигуры. В конце концов, я увидел там собаку, дом и бегемота. - К чему бы это? - подумал я, вспоминая, что именно с каждым из этих образов связывают гадалки. Так собаку я проинтерпретировал как друга или Садюгу, бегемота, как некое событие, связанное с моим упрямством, ну а дом, я связал со своим сексуальным счастьем. Выстроенная комбинация вполне меня устроила, и я помыл чашку.
  Через пять минут после этого на кухне нарисовался Алекс . Вид у него был удручающий.
  - Кто вчера мои шмотки стирал? - спросил он меня, даже не посмотрев на моё тело.
  - Я тебя вместе с ними стирал.
  - А, - простонал Алекс, пытаясь вспомнить омовение в душе. Похоже, он всё-таки припомнил ужас встречи с холодной водой, и теперь пытался вспомнить, за что именно он подвергся водным упражнениям.
  - Не волнуйся, не заболеешь, я тебя полотенцем обтер, - заявил я, поставив перед Алексом чашку с кипятком. - Ты чай или кофе?
  - Мне яду, тараканьего, двойную дозу. И чтоб насмерть.
  - Да ладно тебе, давай кофе с коньком, - предложил я, но Алекс испуганно отодвинулся от чашки, сморщив при этом такую брезгливую физиономию, что о дальнейшем восстановлении его здоровья я и не помышлял. Сам виноват. Не нажрался бы так, так и не болел бы. Во всем хороша мера. - Тут вчера к тебе хмырь приходил, здоровый такой. Денег говорит, ты ему должен в долг дать.
  - А Сухопрыщенко. Мутант перерожденец. Долго он меня ждал?
  - Почти час.
  - Так ему и надо. Он у меня в пятый раз занимает, и я от него прячусь. Не отдает гад, ни в какую не отдает. Он гад из нашего писательского цеха. Ко мне подвязался денег просить. Сам не работает, не пишет. Меня костерит во всю, называет ремесленником, а сам ничего не делает. И фамилию поменял. Извращенец. Раньше был Суходрищенко, а теперь выступает в роли прыща обдавыша. Редкая скотина. Надеюсь, ты ему денег не дал?
  - Нет, я его взашей вытолкал.
  - Его вытолкаешь, как же. Он один раз у меня двое суток просидел, ожидая моего благорасположения. Победил он меня. Вот сейчас волочиться как к себе на работу, за зарплатой.
  - Я замети. Не понравился он мне. Редкий урод: мордастый и наглый. Таких бы об бетонную стену головой, да чтоб мозги в разные стороны.. - наверное, я был способен и дальше перечислять способы убийства Сухопрыщенко, но взгляд Алекса пресек мои рассуждения.
  - Ты что с собой сделал? - Алекс не моргая, смотрел на меня.
  За полсуток я уже привык к своей комплекции, и считал её само собой разумеющеёся, но он то видел меня в первый раз.
  - Потрогай, - посоветовал я Алексу, протягивая ему под нос руку. - Стальные.
  - И много, - задумчиво произнес Алекс, впадая в некое замешательство, которое выразилось в отупелом взгляде мимо меня. - Да, старик, такое бывает, с перепою. Наверное у меня белочка.
  - Белочка? - Не понял я, ход его размышлений.
  - Допился гад, вот ведь, допился! - Ругал он себя.
  - Да с чего ты взял, что допился, в тебе есть еще ресурс. Ты еще ого го.
  - Нет старик, это всё. Если тот рахит, что пришкондыбал ко мне пару дней назад, это ты - то на мне нужно ставить крест. А ты - это точно ты? Может ты - это не ты, а мой глюк? - Предположение Алекса меня оскорбило.
  Он мог проявить гораздо больше такта, и ходя бы для вида изумиться моей комплекцией, но он этого не сделал. Вот воистину, не своими глазами мы видим мир, а глазами сомнения. Если человек трезв, то его сомнения, это он сам. Если он с бодуна, то его сомнения гораздо больше его самого.
  - Нет, я не глюк. А вот тебе бы протрезветь. Выпей кофе и иди поспи.
  - Спасибо доктор, утешили.
  Я ушел с кухни, так как мне надоели препирательства с Алексом. Да и не достоин он этого. Света еще спала, и отправить её за одеждой в магазин я не мог. Книга лежала на кресле, и впервые за эту неделю я побоялся её взять. А вдруг после прочтения очередной фразы, я вернусь в свое обычное состояние? От этой мысли меня передернуло. Нет уж, пусть всё остается как есть. Мне так сильно захотелось полюбоваться на свои мышцы, что я рванулся в ванную, но я остановился перед дверью. Если я решил не быть нарциссом - значит, я решил. Тело, конечно, мне нравилось, но не настолько, чтобы я стал его рабом - все-таки и дух у меня имеется и воля.
  Я вновь зашел на кухню, застав Алекса за тем, как он рылся в холодильнике. Оттуда раздавалось бульканье, он явно отпивал из какой-то бутылки.
  - Алекс, мне надо с тобой серьезно поговорить, - потревожил я восстановление похмельного.
  Он сделал еще пару глотков и поперхнулся.
  - Ну что же ты тут вертишься? Дай в норму придти!
  - Вылазь оттуда, - настаивал я, - если хочешь выпить, так делай это по-человечески.
  Алекс послушался и медленно высунул голову из холодильника.
  - Ну, чего тебе? И время сейчас сколько? - По его виду я догадался - он облегчил свою участь страдальца, и теперь не страдает.
  - Я тебе что, циферблат с кукушкой? - Огрызнулся я, так как вид довольной физиономии Алекса меня покоробил. Он опять был пьяным, а значит - сегодняшний день пройдет в пустую.
  - Ну чего ты? Чего тебе надо?
  - Пожалуй уже ничего, а что, в одежде, ты что-нибудь для меня найти можешь подходящее?
  - Могу.
  Алекс пошел в спальню, довольно посвистывая. Я присоединился к нему и вскоре мы отыскали какие-то серые, безразмерные штаны и спортивную куртку, с виду подходящих мне по размеру.
  - Дарю. Одевай. А я спать, - заявил Алекс и плюхнулся на кровать. Еще через пару секунд я услышал его мерное посапывание.
  Одежда вполне прижилась на теле, позволив мне выйти на улицу. Кстати, не таким уж я был бомжом в ней, но все же она меня смущала. Первым делом я отправился в магазин подержанной одежды, где за пару сотен рублей обзавелся приличным спортивным костюмом и кроссовками.
  В новом облачении я смотрелся как приличный спортсмен, что придало мне уверенности. В моих планах было проведение мероприятия, связанного с опросом сотрудников офиса, в котором работал убиенный Варлампий Серапионович. Там наверняка найдется дамочка неравнодушная к красавчику-спортсмену. Вернувшись в подворотню, я зашел в подъезд, где располагалась нужная мне контора. Поднявшись на второй этаж, я нажал на кнопку звонка, но никакого звука не услышал. - Странно, - подумал я, и стал искать другие источники оповещения конторских служащих, о наличии гостей. Где-то на уровне живота я нашел кнопку видеодомофона и нажал на неё. В микрофоне, вмонтированном в устройство, заиграла мелодия, а потом грубый мужской голос спросил меня, куда я иду.
  - К вам, - твердо заявил я, показывая всем своим видом, что я пройду внутрь, чего бы мне это не стоило.
  В двери щелкнул электрический замок и она открылась. Сразу у порога меня встретил охранник и еще раз задал вопрос, к кому я.
  - К секретарше, - решительно заявил я, и уверенно направился дальше.
  Как считал Достоевский, если ты направился к цели и станешь дорогою останавливаться, чтобы швырять камнями во всякую лающую на тебя собаку, то никогда не дойдешь до цели. Я полностью с ним согласен, так как сломленный убийством хозяина, охранник за мной не проследовал, предоставив мне полную свободу перемещения по помещению конторы.
  Офис Варлампия Серапионовича отличался роскошью отделки. Стены коридора были из белого мрамора, не берусь судить настоящего или искусственного, но выглядело помпезно. Повсюду стояли кадки с незнакомыми мне цветами. Двери кабинетов были сделаны из массива дерева красно-коричневого цвета, что придавало офису солидности. Я насчитал семь дверей, что говорило мне о размахе бизнеса убитого. ' - Наверное, - думал я, - он был средним крупняком, вертевшим много денег'.
  Как я и предполагал, секретаршу я застал на кухне, где она готовила кофе.
  - Добрый день, - обратил я на себя её внимание.
  - Здравствуйте, - слабо произнесла девушка, так как она никак не ожидала, что её кто-нибудь побеспокоит.
  Я в свою очередь представился, пользуясь минутной слабостью девушки, и вкратце объяснил причину своего появления.
  - И что вы от меня хотите? - девушка стабилизировала своё состояние, что позволило ей разговаривать со мной на равных.
  - Ну как вам сказать, что мне надо? Мне надо знать, за что убили Кристину и вашего босса. Впрочем, второе меня интересует гораздо меньше, чем первое. - Я вновь усилил свой напор, нависнув над присевшей на стул секретаршей.
  - Не знаю. Он был такой, такой..., такой добрый, честный. А почему вы Алёну называете Кристиной? - Неожиданно для меня, она назвала Кристину Алёной.
  Я опешил. Да мне и в голову не приходило, что Кристину здесь знали под другим именем. Да и потом, отчего бы следователь утаил от меня, другое её имя? Я задумался над этим.
  - А вы уверенны, что её звали Алёной?
  - Конечно. Она у нас часто появлялась. Все даже её прочили в жены Варлаше. А потом, полгода назад, она исчезла. Он её искал, но безуспешно. А потом она снова появилась, накануне убийства. И пес с ней был. Так странно.
  - И что Варлаша? - Я использовал её словечко, так как оно мне понравилось.
  - А он меня бросил, - зарыдала секретарша.
  Ага, между ней и Варлампием Серапионовичем был роман. Стандартная ситуация, когда секретарши совершают скачек по социальной лестнице и становятся женами своих боссов. Тут ничего не поделаешь, частые контакты, доверие, да и просто физиология берет своё. Тут ничего такого не было,а вот то, что он её бросил, как только увидел Кристину, это немного странно. Неужели в Варлаше не было ревности?
  - Как, так сразу и бросил.
  - Да. Он, как только с ней встретился, так сразу мне позвонил и сообщил, что между нами всё кончено. И Ирке позвонил, и Наде. Сволочь! - Теперь стала понятна причина её откровенности - ревность и желание мести. Как же всё не просто, да и хахель он был видно знойный, если дамочки знали о том, что их у него много и терпели всё это. До поры до времени, конечно.
  - Так. Все перечисленные вами особы женского пола составляли его гарем? - Конечно, вопрос был жестоким, но мне надо было обострить ситуацию, называя вещи своими именами, что позволило раскрутить девицу на еще большую откровенность не только в сфере сексуальных похождений Варлаши, но и в его делах.
  - Гарем? Что же вы такое говорите? Как вам не стыдно! Мы любили его! - Девушка разозлилась.
  - А что, жены в гареме не любят мужа? Наоборот, они любят его всеми силами, доказывая свою любовь перед остальными женами. Это так. Но меня это не касается. Кстати, а чем занимался ваш босс? - Злость, переведенная в другой русло, иногда пробивает барьер молчания.
  - Бизнесом, финансами. Да вам то зачем?
  - Как зачем? Может его конкуренты грохнули?
  - Нет, только не они. У нас не было конкурентов. Мы вне конкуренции.
  - Это глупость. Конкуренция есть везде, где есть деньги. Она может быть скрытой, и тогда конкурентов убирают исподтишка, как вашего Варлашу. Вы не могли бы поподробней рассказать, чем он все-таки занимался? - Я был уверен, что только такой тон, как был у меня способен развязать ей язык. А, кроме того, я вспомнил слово, которое чудодейственно превращало Свету в мою рабыню. И как только я его вспомнил, ко мне пришла идея обратить девушку в свою собственность.
  Подло? Нет, гуманно! Ей не придется напрягаться, чтобы преодолеть барьеры своей совести, и она мне всё расскажет! Да и выглядела она вполне прилично: огромные глазницы, в которых поблескивали карие зрачки, носик, аккуратненький такой носик, щечки, аппетитные такие щечки, милый подбородочек с ямочкой, грудь второго размера, талия..., ну в общем я бы с такой покуролесил пару деньков.
  Прервав свои размышления, я вновь обратил внимание на девушку.
  - Кстати, мы так и не познакомились. Я то представился, но вот ваше имя для меня загадка.
  Девушка посмотрела на меня таким взглядом, как будто я ей предложил незаконную интимную связь в присутствии её родителей.
  - Лиза, - коротко представилась она.
  - Лиза, ты мне кофе сделай, - конечно, надо ошеломить её резким переходим на ты, все-таки мы одного с ней возраста. А там глядишь и словечко вставить. Хотя Лиза мне и так симпатизировала, но подстраховаться не помешает.
  Она покорно налила в чашку воды, засыпав неё растворимый кофе. я достал сигарету и закурил.
  - Вообще-то у нас тут не курят, - сообщила она, пододвигая ко мне пепельницу.
  Зашел охранник, посмотреть, чем мы тут занимаемся, и, увидев сигарету, скривился.
  - Разве вам не сказано, что здесь курить нельзя? - Хамовато спросил он.
  - Сказано, ну и что? - На хамство я ответил хамством. Раньше бы я такого бы себе не позволил, но что он со мной может сделать?
  - А, делай что хочешь, - отмахнулся охранник и ушел.
  Как я понял, настроение в офисе было упаднеческим, и сотрудники приходили сюда по инерции или для того чтобы найти себе другое место.
  После явления охранника, Лиза приняла его позицию и стала более откровенной, рассказав мне о партнерах Варлаши. Все они, как я понял с её слов, были редкими мерзавцами, и каждый из них мог пристрелить кого угодно, за пару тысчонок долларов.
  - Что, такие мелочные? - спросил я, хотя никогда в своей жизни не видел такой огромной суммы.
  - Нет, жадные. Тут один раз из-за штуки баксов такой скандал был, ужас. Все орали, кричали, а о миллионном деле забыли. Уму не приложу, кто именно мог стрелять в него.
  Вот так, мои предположения полностью изменились. Версий убийства стало слишком много: во-первых, ревнивицы, во-вторых, партнеры, ну и конечно конкуренты. Осталось мелочь, понять, кто был заинтересован в деньгах Варлаши более всех.
  - Лиза, а ты мне поможешь с адресами и телефонами этих товарищей?
  - Нет, это коммерческая тайна. Я даже следователям отказалась её предоставить.
  - Но ты же понимаешь, я не следствие, я серьезней.
  - Нет, не могу.
  Я еще пару минут пытался уговорить её дать адреса, но бесполезно. И тогда я применил последний аргумент - слово.
  Произнеся его, я стал внимательно наблюдать за изменениями состояния Лизы. Странно, но ничего не происходило. Наверное, чего-то не хватало для осуществления моих планов. Она так и осталась несговорчивой и наотрез отказалась сообщать мне какую-либо информацию, зато всё остальное её поведение было, как и у Светы. Смотрела она на меня, не отрываясь, характерным влюбленным взглядом. Но что от него толку, если она все равно ничего не говорила. В конце концов, эта ситуация стала меня напрягать. Она так и льнула ко мне, глупо моргая глазами, предлагая встретиться сегодня вечером, после окончания её рабочего дня, я же настаивал на сообщении адресов.
  - Ну хоть имена ты мне можешь сказать?
  - Имена? Конечно могу.
  - Вот это другое дело.
  - И тогда ты за мной заедешь?
  - На чем, у меня нет машины. Да и занят я буду.
  - У, противный.
  - Сама такая, говори имена. - А что с ней цацкаться, много чести!
  Она стала перечислять партнеров Варлаши, а я записывал на клочке бумажки. Перечислив их всех, она опять стала ко мне приставать, но я вовремя произнес слово наоборот, что дало мне возможность уйти из офиса, не подвергшись сексуальному домогательству. Хотя, спускаясь, я немного был этим расстроен.
  На улице начался дождь и я зашел в подъезд Алекса. Мысль подняться наверх, в квартиру пришла не сразу, так как я разглядывал список партнеров Варлампия Серапионовича, пытаясь найти среди них знакомые фамилии. Бесполезно, я никого из них не знал.
  Алекса я застал на кухне, пьющим кофе с коньком. Светы в квартире не было, так как он отослал её за продуктами. Похваставшись своей добычей, я полез в холодильник, ища, чем же поживиться.
  - Напрасно ищешь, всё съедено. У меня с похмелюги страшный жор начинается. Всё сметаю. Так что жди Свету, - посоветовал Алекс, вставая из-за стола.
  - Ты куда? - Поинтересовался я, думая, что Алекс хочет уйти из квартиры.
  - Никуда. Размяться, - он опять сел. - А ты неплохо провел утро. Наверное, и с секретаршей близко сошелся?
  - Ближе некуда, она влюблена.
  - Да, повезло тебе. Я тоже вчера был у неё. Симпатичная деваха, безотказная.
  - Что?
  - А с кем ты думаешь, я так нализался? То-то брателло, ты бы в начале интересовался достижениями коллег, а потом уж влюблял в себя девушек, - Алекс достал из кармана рубашки список фамилий.
  - А ну дай посмотреть, - потребовал я, пораженный смекалкой Алекса.
  Я стал сравнивать фамилии, и к моему, да и к его удивлению, они не совпадали. Нет, две фамилии были одинаковыми, а вот все остальные, почти двадцать, были разными.
  - Итак, похоже, девушка мутит, - заключил Алекс. - А я на неё столько времени угробил.
  - Да нет, не может этого быть. Да как же так, я же слово произнес..., нет, она врать не может!
  - Может. Только кому из нас, тебе или мне. - Алекс не удивился использованию мной слов из книги.
  - А вдруг она врет обоим. И следователю врет. Вдруг, это она заказала тех двоих, из мести?
  - Нет, это невозможно, тогда бы она нам не врала. Скорее всего тут впутан её страх. Очевидно она знает, кто убил Варлампия Серапионовича, только он и её запугал. Ищите женщину, а она вас приведет к убийце.
  - Ты думаешь нам надо за ней следить?
  - Не думаю, уверен. И сегодня это будешь ты. Она тебе встречу предлагала? - Алекс с подозрением посмотрел на меня.
  - А сам-то как думаешь?
  - Значит предлагала. Вот выдра. Вчера мне клялась в любви до гроба, а сама тут же к тебе полезла! - Он бы оскорблен.
  - Да успокойся, я же её почти заставил в меня влюбиться, а тебя она полюбила сама по себе.
  - Недурно. Ну ладно, сегодня дамы сердца моего не трогают, сегодня я отдыхаю. Трудись молодежь! - Неожиданно настроение Алекса улучшилось, и по хитринке в его глазах, я понял, что он что-то задумал.
  Расшифровать его планы мне не удалось, так как на кухню вторглась Света, в руках которой было три пакета, полностью заполненных едой. Я помогал ей их разгружать, как мог, попеременно откусывая от батона и колбасы довольно большие куски.
  - Ну что ты кусочнишаешь? Сейчас всё нарежу, подожди. - Света отстранила меня от пакетов, самостоятельно продолжив их разгрузку.
  Ждать я не стал и с удовольствием расправился с палкой колбасы и батоном. Алекс смотрел на моё аппетитное почавкивание и не мешал мне, за что я ему в тот момент был благодарен - мой завтрак состоялся в три часа дня.
  12. Глава двенадцатая
  Иногда случается, что ты можешь иметь какие угодно излишества, и в тоже время быть лишен необходимого. Мне не хватало Кристины. В сущности, все, что со мной происходило в то время, это было попыткой справиться с тем душевным вакуумом, который образовался после её смерти. Да, я был окружен новыми для себя людьми, вещами, телом Светы, наконец, но всё это было мне не нужно, так как в душе моей я был одинок и несчастен. Только Кристина могла развеять мою тоску, но её не было, и никогда не будет. Даже если я встречу девушку с внешностью Кристины, я пройду мимо, мало ли что прячется в оболочке тела девушки, уж точно не душа Кристины. - Такие, или приблизительно такие мысли у меня были в тот вечер, когда я направлялся на свидание с Лизой.
  Мы встретились в подъезде офиса, в котором она работала, и недолго постояли, надеясь на то, что дождь закончится, но он лил и лил.
  - Может, такси поймаем? - Предложила Лиза, а я подумал, гулять, так гулять, деньги то все равно не мои - Алекса. Он выступил спонсором, выдав мне пару тыщенций рублей.
  - Давай поймаем, - за согласием последовало выталкивание меня мной в недружественную атмосферу, где, скорчившись, я побежал к дороге. Машин, как назло, не было и пришлось основательно промокнуть, пока не остановилась машина частника, который согласился за пару сотен довезти к ближайшему кафе.
  Мокрый аки цуцик, я галантно взял Лизу под руку и повел в кафе. Ну и вонь там стояла! Неторопливые, я даже сказал бы ленивые официанты, квело брели по поверхности грязного пола. Им было лениво обходить столики и подчас они врезались в них, тихо матерясь на посетителей, которые, несмотря на дождь, все-таки проникали в заведение.
  Заняв пустующий столик у окна, мы сели на металлические стулья. Честно говоря, нашим попам было холодно, но это ничуть не мешало вести, приличествующую случаю первого свидания, беседу. Подошедший официант вяло всунул меню и сообщил каких блюд нет в наличии, а какие надо будет ждать до конца света.
  - Ну а напитки у тебя есть? - мне надоел его сонный вид и я предпринял попытку расшевелить несуна чужих удовольствий.
  - Напитки есть, - вяло, но со злобой сообщил человек из прислуги, и эта вялость совсем меня завела.
  - Так, ты хмырь недоношенный, если ты и дальше будешь вести себя как пассивный педераст, то я тебе зубы выбью. А ну живо подтянись, и резво отвечай, когда тебя люди спрашивают! Не то я тебе устрою утонутие вследствие недоплытия. - Вид у меня был как у бультерьера перед схваткой. Да и в голове зашумел какой-то древний ритм, доставшийся мне от неведомых варваров.
  - Жора, ты что? - Непонимающе уставилась на меня Лиза, так как до сих пор я проявлял исключительную галантность и интеллигентность.
  - Ничего, просто придал ускорение этому олуху, вот и всё, - дело в том, что по разработанному нами плану, я должен ошеломить Лизу своими физическими возможностями. И если она чего-то или кого-то и боится, то я должен уверить её в том, что делать этого не стоит, что я сильнее. Да и это было так.
  Официант нарисовался с двумя охранниками, которым пожаловался на моё экстравагантное поведение, но легенда есть легенда, и приличия ради её надо подтверждать.
  - Вам что-то не нравиться? - Спросил охранник с развитой мускулатурой и тупым взглядом.
  - Как тебе сказать, мальчик, мне всё тут у вас не нравится. Вот в частности ты не нравишься, он не нравится, - я легонько стукнул официанта в выпирающее пузо, отчего он согнулся пополам. - А особенно не нравится хамство в вашем заведении, и качество обслуживания.
  - А ты кто такой будешь? - вмешался второй охранник, у которого не было двух передних зубов.
  - А я народный контроль собственной персоной. Слышал про такой? - Не знаю, откуда эти фразы сыпались из меня, но поверьте мне, они не действовали на охранников, думающих что они сильнее меня. Глупцы!
  - Может выйдем, контроль? - Предложил второй охранник, и я с радостью принял его предложение.
  Всегда есть несоответствие между тем, что человек ищет и что находит. Я искал достойных противников, а нашел слабаков, которых уложил ровным штабелем у входа в кафе. И всего-то для этого потребовалось два удара и пинок. Мерзавцы, они не дали мне удовольствия насладиться моим физическим преимуществом!
  Они остались мокнуть, а я вернулся внутрь заведения, где на меня смотрели девушки с обожанием, мужчины не смотрели вовсе, так как им самим было стыдно: их-то обслуживают медленно и неуважительно, а мне это не понравилось. Результат: два олуха лежащих рядом с входом и вежливое отношение официантов, которые втроем обслуживали мой столик.
  Они так старались, что ненароком перепутали зеленую оливку в мартини с черной. Ну тут меня снова понесло.
  - Я тебе что сказал? - орал я на официанта, - принеси мне мартини с зеленой оливкой, а ты как услышал? Я тебе говорю - хорек! И никаких сусликов! Иди и замени.
  - Уже иду, - поклонился официант и ушел менять напиток.
  Так, на сейчас я выполнил норму хамского поведения, и мне надо было перевести внимание Лизы с моих подвигов, на что-то более существенное. Да и набралась она к этому сейчас изрядно. Наверное, вместе с могучей мускулатурой я получил в награду двойную печень, потому что алкоголь на меня никак не действовал.
  - Лиза, - начал я, - после встречи тебя, ни одна девушка не сможет произвести на меня никакого впечатления. Да чего там, я в тебя влюблен, очарован. Ты прекрасна, - в моем мозгу перебирались соответствующие случаю эпитеты, - очаровательна, обаятельна, как Навсикая. О, божественная дева, данная мне небесами, умилостивись предо мной, расскажи, как всё было на самом деле с Кристиной и Варлашей.
  Что ни говори, холодный расчет мужчины, связанные с женщиной, всегда заслуживает хлесткую пощечину. Я её получил.
  - Как ты смеешь со мной..., о ней. Да вы что, все с ума посходили. Варлаша, потом Алекс , да еще ты и следак, и все о ней. Мерзавцы! - Она поднялась и ушла из кафе.
  Бросив на стол тысченцию, я побежал за ней.
  - Лиза, постой. Ну извини, как-то не так получилось. Хотел тебе в любви признаться, а тут поперло. Пьяный, что с меня взять! - Но она была непреклонна и сев в припаркованную рядом с кафе машину такси, уехала.
  - Вот дрянь! - вырвалось у меня.
  - Вот-вот, - раздался голос сзади.
  Я оглянулся и вовремя откинулся назад, так как перед моим лицом пронеслась бейсбольная бита. Не знаю как кому, а мне не понравилось. Около меня стояло четыре жлоба, в руках которых находились биты, и ни о каком бейсболе они и не помышляли.
  Отскочив от этих ребятишек, я получил секундную передышку. Надо было решить, вступать в схватку или нет, я выбрал второе. И двигал мной азарт: кто кого, они меня или я их. Глупо конечно, с моими возможностями, я запросто мог бы убежать от них, но у меня был кураж. Я не раздумывая прыгнул в их гущу. Мне удалось с первого удара в челюсть вывести одного бойца из строя. По звуку я догадался, что челюсть сломана. Тут же промелькнула мысль о том, как они меня могут изуродовать битами, и я крутанулся юлой, выставив левую ногу вперед. Получилось что-то вроде силового балета и еще одного подранка, которому я попал в солнечное сплетение.
  От момента моего броска, до удара в живот прошла секунда, и наверное, бойцы не воспринимали мои молниеносные действия, но у мне показалась эта секунда вечностью. Казалось, что они стоят и не двигаются, подставляясь под мои удары.
  Следующим моим действием был прыжок с вытянутой рукой в крайнего левого противника. Он стоял, прикрываясь битой, надеясь ею защитить себя от моих ударов. Глупец! Как минимум четыре мои удара попали ему в лицо, два из которых размолотили нос и челюсть. Он еще падал, когда я добрался к четвертому ублюдку и, выхватив у него из рук биту, стал усиленно молотить по его голове и плечам.
  Когда все четверо оказались на земле, я успокоился. Ублюдки, выродки! Вчетвером, с битами, на одного безоружного человека. Всё во мне кипело, и я еще по разу пнул каждого из них по голове. Наверное это было лишним, так как никто из них не застонал. Ну и черт с ними, пускай знают, псы, что нельзя так поступать. Еще мне ужасно захотелось зайти в кафе и напинать мразь, которая в нем работала, но с другой стороны, я сам их спровоцировал, так что устраивать погрома я не стал.
  Немного постояв на дороге, я поймал такси и отправился к себе домой. Кстати, я совершенно забыл о том, что у меня есть собака, и два уродца, которых необходимо было кормить. Только около дома я об этом вспомнил и велел водителю отвезти меня к магазину.
  Обратно я шел пешком, так как у меня не осталось ни копейки. Дождь усилился, и с меня стекали потоки воды. Я чувствовал себя тягловым мерином, которого безжалостно эксплуатирует судьба. А еще Августин заметил, что всем нравится лошадь, но почему-то совершенно нет желающих ею стать. А я стал вьючной кобылкой, и не по чьей-то воле, а по своей собственной: надо же кормить моих скотинок, все-таки привязались ко мне.
  В квартире царил кавардак, но это меня не трогало. Проблема была в том, что меня никто не встречал.
  - Есть кто дома? - Проорал я в пустоту.
  - Есть, - слабо ответил Адам.
  По звуку я определил, где он находиться - в туалете.
  - Выходи! - потребовал я.
  - Не могу, там твой пес сидит, покусает! - Ответила Ева за Адама.
  - Не покусает, его здесь нет.
  - Ага, как же, нет. Так мы тебе и поверили. Докажи!
  - Ну знаете, не хотите вылезать, не надо. Оставайтесь там.
  Дело каждого находиться именно там, где ему хочется. Хотят сидеть в туалете, пускай сидят. Я же пошел на поиски Садюги, который сильно возрос в моих глазах. Надо же, он не испугался этих двух тварей-проматерей и умудрился загнать их туда, где им самое место. Он даже умудрился отожрать у них часть принесенных мной продуктов, и сейчас лежал на одном из ополовиненных пакетах. Да, силен мужик!
  - Ну привет, челюсть, - поприветствовал я пса, который увидев меня радостно завилял обрубком хвоста. - Как жизнь? Наверно достали они тебя?
  Пес понимающе закивал головой. Кто бы, что ни говорил, а бультерьеры умные псы. Во всяком случае, мой пес был именно таким умником. Он несколько раз потерся о мои ноги, после чего я выдал ему порцию колбасы. Он довольно зачавкал челюстями, совершенно не обращая внимания на мои передвижения по квартире.
  А мне действительно было что искать: во-первых, вещи, в которые я хоть как-то помещался, во-вторых, вещи, к которым я привык. Среди этих вещей было несколько книг, часы-будильник и зубная щетка. Собрав их в пакет, я спросил у Садюги, хочет ли он пойти со мной или же останется в квартире. Пес уныло посмотрел на меня и, взяв один из принесенных мной пакетов, оттащил его к туалету. По этому действию я понял, что пес будет охранять внедренную мной заразу от распространения.
  - Ну и молодец. Так держать! Завтра приду, принесу еды. Ну бывай, служивый!
  В приподнятом настроении я покинул родные пенаты и пошел к Алексу. - Странно, - думал я по дороге, - буквально недавно я был нелюдимым, слабым человеком, неспособным ни с кем общаться на равных, а теперь я этакий супермен, способный поколотить четырех бугаёв, имеющий длинноногую девушку, без излишних притязаний и друга работодателя. Да и не работодатель он уже, а просто друг. И всё это благодаря случайности, ведь если бы я не занимался изучением букв книги, я так бы и остался полным неудачником, неспособным ни на что в этой жизни.
  Мне стало интересно узнать, мой отец тоже изучал буквы или нет? Если да, то почему он оставил семью? Если тому причина книга, то я его понимаю. Жить в таком ритме вместе с семьей невозможно. Ты не знаешь, что тебя ждет в будущем, не знаешь, какие трансформации произойдут с твоим телом и какой сюрприз тебе будет выдан после очередного прочтения бесконечной первой фразы. Возможно, что именно это и послужило основанием, чтобы бросить меня с матерью, но так же было возможно и то, что они не сошлись с моей матерью характерами.
  Ну да ладно, пока то, что со мной происходит, вполне меня устраивает, вот только не хватает Кристины, и я надеялся, что моя месть с лихвой компенсирует её гибель.
  Часов в двенадцать ночи я позвонил в дверь квартиры Алекса и по быстрым шагам, предположил, что её идет открывать Света. Моё предположение оказалось верным - Света повисла на моих плечах. Она что-то говорила насчет моего свинства, за целый день так о ней и не вспомнить, не позвонить, не поцеловать. Она липла подобно назойливой кошке, трущейся об ноги, и всё ради ответной ласки. Отстранив её, я прошел в гостиную, где к моему удивлению находился Алекс и еще незнакомый мне господин в милицейской форме.
  - О, вот и он, - восторженно вскрикнул Алекс и протянул мне руку.
  - Я тоже, - тихо пролепетал я, опасаясь подвоха со стороны милиционера.
  - А это старик, мой старый знакомый, из какого-то отделения, я точно не помню, Владимир. Лейтенант, старшой. Ты старшой или нет? - Алекс изрядно набрался и слова как-то не складывались у него в предложения, поэтому говорил он отрывочно, словно плюясь словами.
  - Старшой, - кивнул лейтенант, который, так же как и Алекс едва передвигал слова в гортани.
  Выглядел этот лейтенант вполне соответствующе своему состоянию, лысоватый череп, блестел вместо кокарды, брови тонкие, но в меру, не создающие ощущения ехидства. Глазки поросячьи с поросячьим же задором. Нос, был обычный, милицейский, довольненький такой хозяином нос, красненький, в прожилочках. Да и подбородок чуть съезжал назад, отдаваясь в сравнениях с эпохой неандертальского антропоморфного владычества. В общем, типичный монголоид в форме, каковых в нашей стране тьма тьмущая, и сними с них форму, так они сразу перевоплощаются в существа малозначимые, но крайне радикально настроенные к существующему обществу, которое сейчас призваны охранять. От самих себя. Про себя я назвал этого мусаренка Степаном безногим, по аналогии с дядей Степой великаном. Нет, этот не обладал внешностью великана, он сидел в кресле.
  - Ну что, старшой, за вновь прибывшего в наши ряды Жору. Жора, это Володя, Володя, это Жора. Пожмите руки и улыбайтесь встрече. - Алекс разлил водку по рюмкам. - Выпьем за знакомство. Первичный, так сказать, контакт.
  Я взял рюмку и, прикоснувшись ею к рюмке Володи, выпил. Хоть я и знал, что алкоголь меня не берет, но отказываться было глупо. Уж больно подозрительно смотрел на меня Владимир.
  - Здоров у тебя приятель, - медленно произнес он, подчеркивая своё милицейское превосходство.
  - Да, что есть, то есть. Жора, ты бы поиграл мышцами, показал силу? - Алекс явно провоцировал меня на что-то такое, что могло удивить лейтенанта. Хотя очень может быть, сам того не понимая.
  - Не хочу, - лаконично и жестко ответил я.
  - Ого. А говорил ручной! - Выдал трёп Алекса Володя, а я очень зло посмотрел на своего работодателя.
  - Чего ты ему налапшал? - В голосе моем был гнев.
  - Ничего. Да успокойся ты. Ты смотришься как бык, вот он и обыграл мои слова о твоей силе. Ты не кипятись. Лучше выпей еще, - Алекс как мог погасил гнев.
  - Вот и я говорю, на соседнем участке какой-то бык навалял четверым бойцам Калыма, - так же как и раньше, медленно произнес Володя и величественно застыл.
  Что ни говори, а умственный процесс сильно замедляется после трех бутылок водки. Он, конечно, старался держаться как можно солиднее, но выпитое то и дело напоминало о себе. И завис мусаренок на пару минут, пытаясь выстроить в голове последовательность сообщения. Ни Алекс, ни я, ему не мешали справиться с умственными штормами. Я потому что всё знал, Алекс , потому что был пьян, и ему было наплевать о чем говорит Володя.
  Очнувшись от раздумий, ментенок продолжил рассказ.
  - Вот я и говорю, наваляли Колыму, по полной программе. Теперь точно жди трупов или трупа. А качки его в больничке. Да. Дела. Один на четверых. Это по четверти на каждого. Могуч зверюга! - Он опять подвис в раздумьях о силе и стойкости настоящих мужчин.
  Алекс хитро посмотрел на меня, как будто сообщая мне, что он в курсе произошедшего, и не в силах продолжать сигнализировать о своем знании поник. Голова его бессильно упала на плечи, и раздались знакомые мне посапывания. Будить Алекса было бесполезно.
  Володя последовал за Алексом и мерно захрапел. Света потребовала чтобы я перенес пьянь в комнату Алекса, что я и сделал, взвалив на плечи оба тела. Сложив их на кровать, я пошел на кухню, где Света приготовила мне поесть.
  Ужин, который мне подала Света, заслуживал, по ее мнению, большей благодарности, чем я проявил. Холодная свинина, оставшаяся от застолья Алекса и Володи, несколько картофелин, пикули, которые я не переваривал ни в каком виде, три корнишона, две луковицы, небольшая головка цветной капусты и несколько каперсов - все это я ел без аппетита, если не сказать чего похуже. Потом был пудинг на сале и патоке, и добрый кусок сыру с запеченной белой коркой. Еще я съел три здоровенных ломтя белого хлеба, и запил все чуть ли не целым литром вишневого сока.
  Настроение улучшилось и, притянув к себе Свету, я поцеловал её в губы.
  - Кормилица ты моя, - похвалил я её старания, а она благодарно улыбнулась.
  С утра опять на улице шел дождь. Но в отличие от вчерашнего дождя, в него вкраплялись белые пушинки снега. По всей очевидности, осень прощалась со своими правами, уступая их долгой, противной зиме, которой не торопилось скрыть пороки мостовых, белой пеленой снега. Что ж, такова природная участь края, в котором я живу. Короткое, незаметное лето, которое приходится на выходные, и бесконечный холод зимы, отнимающий у всех остальных календарных смен года, право царствовать на этой территории. Напрасны старания модельеров и портняжек, рассчитывающих заработать на лёгкой летней одежде, им бы надо круглый год строчить дубленки и пуховики, в которые вмонтировать печки-чугунки, для согревания тел россиян. Но они упорно верят в возвращение тепла, поэтому игнорируют потребности остывающих тел.
  Отчего-то мне захотелось выбежать на улицу, и это отчего-то было не право. В Москве занятия спортом чреваты загрязнением легких и прочими опасностями для организма, поэтому либо надо опираться на те кости, которые есть, либо не утруждать себя изматыванием спортивными занятиями. К моему сожалению, я пришел к такому выводу только вернувшись в квартиру Алекса. Я не имел печки-буржуйки спрятанной в подкладку моего спортивного костюма, поэтому змерз аки цуцик.
  Мусаренка уже не было, а Алекс сидел на кухне, держась за голову. Создавалось впечатление, что он сильно много думает, но по тому, как он скоропостижно посмотрел на меня, я понял, мыслей в его голове не больше чем в игольном ушке. Титан мысли, скис, как пудинг, простоявший месяц под лучами солнца.
  - Да, брателлово, крепко ты ударил вчера, - посочувствовал я ему, взяв из холодильника бутылку минеральной воды.
  - Дай, - слабо простонал он.
  Я протянул ему бутылку, и он слабыми, почти томными движениями стал сворачивать крышку. Вид его был не самый лучший и говорил о том, что если бы он сейчас помер, то ничуть об этом не пожалел, прекратив свои вселенские страдания.
  - Больше, ни-ни, - покачал он головой и стал запихивать в себя минералку.
  - Да, пить тебе хватит.
  - А как не пить?
  - Просто, не пить и всё.
  - Тебе легко сказать, а у меня вторая, законченная стадия алкоголизма.
  - Ну и пей понемногу, так чтобы белочки не было. Или зашейся. Ведь в скотину превращаешься, - в сердцах высказался я. Уж больно мне жалко было видеть, как хороший человек превращается в животное.
  - Права молодость незнанием жизни. Всё, сегодня не пью, - он с сомнением посмотрел на бутылку коньку, стоящую перед ним и медленно убрал её на пол. - Всё хорошее в этой жизни, превращается в муки. Всё так в нашей жизни. Еще вчера, я думал, что хорошо будет, но его нет. Поверь мне Жора, хорошо только сейчас и никогда его нет в будущем. Лови прекрасное в теперь, не откладывая поиски на потом. Хорошо тухнет, превращаясь в похмелье.
  - Хватит терзать хорошо, философ, ты лучше скажи, зачем вчера мусор в квартиру притащил?
  - Он не мусор, он друг! Он вполне вменяемый человек, пожертвовавший собой во имя семьи. Это мой школьный собутыльник, ты повежливей отзывайся о нём.
  - Договорились. Так зачем вчера Володя приходил? И не говори про совпадения и всю прочую чушь. Не поверю. Ты правду выкладывай.
  - Правда, не яйца, их не выложишь. Тут дело такое, что он ко мне зашел по делу. Важному. По поводу убийства этих твоих жмурей. Он интересовался, чего это я вынюхиваю. Но у меня отмазка первый сорт, сказал ему, что собираю материал для романа. Он поверил. Теперь придется писать, - Алекс встал из-за стола и подошел к холодильнику.
  Оттуда он достал лед и приложил его к вискам.
  - Ты думаешь это та кляча Лиза настучала?
  - Нет, охранники. Им велено, чтобы обо всех расспрашивающих сразу операм стучали. Вот и ты попал под подозрение.
  - Тогда понятны причины несоответствия списков. Вот ведь гадость какая.
  - Да не кипятись ты, в этих списках есть две совпадающие фамилии, и как мне кажется, Лиза, таким образом, что-то хочет нам сообщить.
  - Но откуда она знает, что мы знакомы?
  - Если бы знала, то не написала бы. А так она уверенна в том, что не сдала заказчиков. А может и убийц? Как думаешь?
  - Думаю, версия имеет право на жизнь, - в голове завертелась схема действий.
  Я пойду к одному, а Алекс ко второму. У них мы что-нибудь да узнаем. Но действовать надо осторожно, так, чтобы и в нас дырки предсмертные не появились.
  Кстати, появление у Алекса Владимира, позволило нам узнать адреса подозреваемых, что намного облегчило наши поиски. Пойди найди в Москве кого-нибудь, ведь в этом анклаве человеческих страданий, имеется масса людей с полностью совпадающими фамилиями и именами. Что ни говори, а с Алексом мне определенно повезло.
  13. Глава тринадцатая
  Мир крутится в спиралях неизвестности. Проходя очередную спираль, он находит некую точку соответствия и сверяется с тем, какой путь он проделал. Эта мимолетная сверка и есть настоящая жизнь обычных людей, закрученных в спираль неизвестности своего будущего. В детстве мне казалось, что последовательность моей жизни линейна, а не циклична, но потом я понял, что всё дело в памяти. То, что я запоминал в детстве, было памятью одного дня, сейчас я постоянно сверяюсь со своим прошлым, и вижу, что там сплошные циклы.
  Часа в три дня, я и Алекс разбрелись по намеченным адресам, двух подозреваемых. Алекс пошел к Асимптотову, я пошел к Синусову. Мой подзащитный жил на окраине Москвы, в громадной семнадцатиэтажке, в которой люди были напиханы как селедки в бочке. В мои планы входило изучение местности и возможный контакт. То же самое планировал сделать и Алекс . Вечером мы должны были поделиться своими достижениями, постигнув их значение в нашем деле.
  Изучение местности, дело не хитрое. Это в деревне у человека есть множество возможных отходов, о которых следствие может и не догадываться. У жителя семнадцатиэтажки выход один. Второй, обычно заколочен и приговорен быть подъездной свалкой. Проверив это предположение, я убедился в их справедливости. Всё было, как я и предполагал: свалка никому не нужного хламья, охранялась огромным амбарным замком.
  Спрашивать, кого бы то ни было о Синусове, тоже было бесполезно, даже если кто-то и знал его в лицо, все равно не знал его по фамилии, а я знал его только по фамилии, значит, мне надо подняться к нему, придумать легенду своего появления и попытаться его разговорить.
  Среди множества идей победила идея алчности. Я решил немного приколоться над своим подзащитным и придумал сообщение, что Синусову передается от Варлаши, в качестве наследства, часть его бизнеса.
  Позвонив в обитую черным дерматином дверь общей прихожей, я стал внимательно прислушиваться к шорохам за ней. Через некоторое время к двери подошла девушка и спросила, кто я, и что мне надо.
  - Я по делу, к Синусову. Он тут живет?
  - Да. А что вам от него надо?
  - Да говорю, что я по делу.
  - По какому? - Девушка явно не собиралась меня пускать, но сила убеждения победила.
  - По наследственному. Дело в том, что я из нотариальной конторы и должен поговорить о правах наследования с Синусовым Дмитрием Владимировичем.
  Дверь открылась и передо мной возникла девушка, ну неземной красоты: таких чудовищ женской разновидности я до сих пор не видел. Может, где-то в космосе, на далекой планете, где были только мужчины, данную особь и признали мисс вселенной, но я бы не стал этого делать: передо мной стоял крокодил в юбке. Притом крокодил перелетный, как птица. В смысле лучше чтобы она куда-нибудь улетела и подальше. Желательно с семнадцатого этажа, вниз головой.
  - Синус, - завизжала она, - тут поц из нотариалки, к тебе.
  - Пускай, - вот уж не поленился отозваться, и слава богу.
  Я вошел в убогую двушку, в которой со стен свисали грязные лохмотья обоев, а паркет на полу вздыбился и то и дело выползал из некогда стройных елочных рядов. Двери комнат стояли отдельно от косяков, опираясь на пол и стены. В комнатах царил хаос и разорение. На кухне лежало два матраса и стояла плита. Больше из мебели там ничего не было, не считая наростов грязи около разбитой мойки.
  - Он сейчас придет, подождите.
  Сдерживая рвотные позывы, я стал ожидать появление Синуса, высунув голову в окно. С тринадцатого этажа казалось, что двигаются не люди, а маленькие игрушки, заведенные кукловодом, настолько ровно они шли.
  - Ну, чего надо? - Раздался мужской голос сзади меня.
  Бывает такое, что на некоторых людях природа отдыхает, так вот, я столкнулся с семейством, на которых она положила с прибором, забыв о том, что им еще жить придется. Чем-то этот тощий, длинный аскет напоминал моего Адама: что-то у них было общее во взгляде. - Вот урод, - промелькнуло у меня и я представился.
  - Я из сорок восьмой государственной нотариальной конторы. Фамилия моя Плевако, Борис Глебович, я являюсь помощником нотариуса, и мне поручено сообщить вам о том, что вы являетесь наследником Скорпионова Варлампия Серапионовича. Вы знакомы с ним?
  - Со Скорпионом? Да я был лучший его друг. - Расплылся в улыбке дебилушка, проглотивший мечту всех идиотов - надежду на халявное обогащение.
  - Вы не могли бы рассказать подробнее о причинах, побудивших его оставить именно вам наследство? - Мне хотелось посмотреть, насколько правдивым, в этой ситуации будет его ответ.
  - Причины? Я же говорю, был его лучшим другом.
  - Но этого не достаточно, нужны стопроцентные аргументы в вашу пользу. Поймите, могут быть родственники, которые оспорят его решение, и тогда нам придется отстаивать ваше право на деньги и имущество.
  - Да ладно тебе, какие родственники, Скорпион их всех ненавидел. Да и они его тоже. Он же всё бабло на баб спускал, а родной матери даже пятака не предложил. Нихрена они не докажут. Они ему были как враги, а я его друг.
  - Но может, были еще причины, по которым именно вам он оставил деньги? Может, были, вспоминайте. - Как же мне нужна была информация, и с какой легкостью я её получал.
  - Да с сеструхой он моей путался одно время.
  - Это с той, которая мне дверь открыла?
  - Да ты чо? Это моя жена!
  - Извини. А почему он сестре не оставил?
  - Так это, она от иглы поломалась. Похоронили её.
  - Да? Извини.
  Следующим этапом моего допроса выступал этап прояснения, кто мог стрелять в Скорпиона, и во что он был замешан. Судя по всему, Синус всё это знал.
  - Слушай Синус, а может мы с тобой на улицу выйдем, в кафе посидим, протрепимся? А то тут у тебя даже присесть негде. - Предложил я, так как уж больно противно мне было находиться в этом гадюшнике.
  - Давай. Ты это. Лифт вызывай, а я выйду.
  Я вышел из квартиры, вдохнув в себя воздуха. Да, с таким убожеством я сталкивался впервые. Не удивлюсь, если они используют квартиру как наркопритон. Да мне наплевать, пускай хоть все тут переколятся, мне нужна информация.
  Синус появился одновременно с лифтом. Мы сели в него, я раздумывал о плане разговора и о том, как лучше вытянуть из него сведения о делах Скорпиона-Варлаши. На улице шли тоже не разговаривая, я впереди, а он сзади, что меня вполне устраивало.
  Дойдя до кафе, расположенного на первом этаже убогой семнадцатиэтажки в соседнем квартале, я попросил кофе, а Синус пива.
  - Ну что Синус, давай дальше думать, о стратегии твоего поведения. Ты как будешь забирать бабло, налом или имуществом попользуешься? - начал я.
  - Посмотрим. Надо прицениться. У Скорпиона много чего было, как бы не растащили, - глазки синуса стали воровато бегать по помещению, как будто и оно принадлежало Скорпиону, а следовательно теперь и ему.
  Алчность человеческая, ты затмеваешь разум человеческий, превращая невинных овец в шакалов, кидающихся на падаль. Алчущий человек туп и слеп. Его тупизна проистекает из одной единственной мысли о деньгах, слепота проистекает из затмения одной деньги, перекрывающей целый мир. Боже, как же ты так сделал, что человеком легко манипулировать пообещав ему прибыль будущую, в обмен на жизнь настоящую? Посмотри на этого ублюдка, и на мир созданный тобой, особенно прошу тебя, обрати внимание на чиновничью братию, чей разум затемнен жаждой наживы. А впрочем, среди шакалов нет пастухов.
  В течении получаса Синус поведал мне о свей деятельности скорпиона, о том, что этот шакал не брезговал перепродажей наркоты, оружия и всего уворованного как в пределах России, так и за её пределами. Он рассказал об операциях с ворованными компьютерами, украденными еврейской мафией в США и проданных им. Он стрекотал, как пулемет, выдавая все свои знания о делах Скорпиона. Как мне показалось, на земле не было человека, не желающего прикончить эту гниду.
  - А еще у него телка была, Алена кажется. У редкая стерва. Это она его попутала. Три года назад она к нему прицепилась, а после этого он подниматься стал. Ничего, молодец, для меня старался, - зло завершил свой монолог Синус.
  Мне стало так противно, от столкновения с действительностью человеческого дна, от лица этой мрази, и от мрази которую убили, что я стукнул Синуса по подбородку, уложив его на стол. Вот свинья, ведь занялся теми же делами, если бы ему осталась контора Скорпиона. Но впрочем, он и так сдохнет, без моего участия.
  Выйдя из кафе я немного опечалился, круг предполагаемых убийц не только не сузился, он неимоверно увеличился. Теперь, среди кучи деловых связей Скорпиона, надо было разобраться, кому именно он насолил больше чем другим, а Синус мне в этом не помощник. Похоже, знать то он знал, но только теоретически, Скорпион держал его на слишком длинном поводке, чтобы не делать его компаньоном и не посвящать в тонкости своих махинаций.
  Похоже я находился в той точке витка спирали, с которой ничего не видно. В этаком тумане из пыли, которую мне надо было сплотить до размеров маленького светила и уж только потом предпринимать дальнейшие действия.
  Мне надо было найти место, где бы я смок спокойно обдумать полученную информацию, связав её воедино. Таким местом была моя квартира. Под присмотром Садюги, те две разнополые хмыриные единицы не посмеют меня потревожить, значит, там я всё и обмозгую.
  О, ужас, в моей квартире царил такой же кошмар, как и в квартире Синуса, разве, что паркет не вздыбился, и лохмотья обоев не влезали в глаза, но в остальном они были схожи. Я решил, что пора мне прибраться и начал, естественно, с кухни.
  Теперь я понимаю женщин, у которых неприятности¸ а они вместо того чтобы их разгребать, занимаются уборкой квартиры. Воистину, нет лучшего способа привести свои мысли в порядок. Мерное перекладывание тарелок в раковину и изъятие их в чистом виде, заставляет радоваться преимуществам женского образа жизни от мужского. Нам, мужчинам, и в голову не может придти, что домашнее хозяйство успокаивает нервы, способствует пищеварению и укрепляет дух, а взгляд на чисто убранную кухню приводит в восторг душу и тело. Конечно, я немного устал, но моё тело требовало физической нагрузки и я её дал. Закончив с кухней я зашел в спальню и навел там порядок. В ванной комнате мне стало стыдно пользоваться стиральной машинкой, и я постирал все в ручную. Балкон, куда я принес отжатое белье, то же был загажен многолетними выбросами моей жизнедеятельности, и развесив тряпки, я стал активно разгребать сложенные там, мне ненужные вещи.
  В течении трех часов я восемь раз спускался к помойке, вытаскивая из квартиры баулы с мусором, и только в последний раз я довольный возвращался домой - квартира была приведена в идеальный порядок.
  - Эй, троглодиты, вылазьте, - проорал я Адаму и Еве, шебаршащимся в туалете. - Вы что, души неприкаянные, так в сортире сутки и просидели?
  Из-за двери высовывалась мордочка Адама.
  - Угу. А зверя нет?
  - Нет, выходи. Я его пустил на улицу.
  - Ева, Ева, то-то радость нам подвалила, хозяин хищника убрал! - Заверещал Адам, и они выкатились вместе с Евой.
  Вонь от них стояла жуткая. Я потребовал, чтобы они немедленно помылись, и как я понял, делали они это впервые. Я нудно объяснял Еве правила гигиены тела, а она, выпучив глаза, твердила про муки адовы и чистилище.
  - Заткнись, - предложил я ей, она покорно умолкла.
  Стоило только впихнуть их в ванную комнату, как оттуда послышались скулеж и стенания.
  - Он нас в мокриц превратит. Позорный сын. Это ты все виноват. Отделалась бы выкидышем, и всё было бы как прежде - райские кущи, сколько хочешь еды! А ты - хочу потомка, хочу потомка....
  - Да, а ты меня соблазняла. Мордочки корчила. У, реберная шалава, совсем меня заморочила!
  - Вы воду включите, там кран есть, - посоветовал я уродам.
  Судя по звукам, ни он, ни она краном не умели пользоваться. Мне пришлось зайти в ванную комнату и включить воду. Вонь в ванной стояла жуткая.
  - Вот так, душ я вам включил, теперь мойтесь. На мыло и чтоб заткнулись. Падла, - я угрожающе оскалился, показывая непримиримую злость.
  Они мылись в теплой воде, наслаждаясь её прелестью, а я тихо стонал под дверью, не зная, что мне с ними делать в будущем. Эти две тушки головоногов порядком мне надоели, но как от них избавиться, я не знал. У Бога был выбор, создать твердую плоть земли и швырнуть своих детищ в бескрайний мир, у меня такой возможности не было. Меня окружал ни во что не верующий город, где каменные стены домов призваны ограждать одно существо от другого, да так, чтобы они пореже видели себе подобных существ. О, если я мог выкинуть их на улицу или прикончить их ударом топора. Поверьте, вам бы это показалось необходимостью, словно расправиться с тараканами или мухами, но у меня были некие обязательства перед книгой. Конечно, условные, не проговоренные, но они были, я то знаю, и если бы я покончил с этими двумя урыльниками, то, наверняка книга тоже со мной расправилась. Вот и приходилось искать компромиссные решения их судьбы, надеясь на скорое их исчезновение.
  Плески прекратились и из ванной выкатились два существа, которых идентифицировать мог только сам Создатель. Они визгливо заголосили, когда я выдал порции еды. Несколько раз они вступили между собой в пререкания, а один раз Адам отвесил Еве оплеуху, после которой она притихла и довольствовалась тем, что выдавал ей Адам. Он пристально обнюхивал каждый кусок пищи, сортируя по запаху, что будет есть сам, а что Ева. Она злобно косилась на него, и жалобно смотрела на меня. Похоже я стал в её глазах выдающейся личностью, сравнимой с самим творцом-распределителем, и она заискивающе улыбалась, а в какой-то момент стала даже кокетничать. Если предположить невозможное, что я сам стал таким же, как они, даже тогда я бы испугался её мимики: нечто среднего между улыбкой крокодила, и вежливым предложением сожрать тебя всего целиком и сразу.
  Раздав еду, я приказал им не высовываться из квартиры и впускать Садюгу по первому его требованию, в противном случае пообещал вырвать у них лапки. Они переглянулись и покорно согласились с моим решением.
  В половине первого ночи я пришел к Алексу. К моему огромному удивлению он не спал, был трезв и что совсем странно, он злился. Интересно, вы видели когда-нибудь злящегося ленивца? Нет? Напрасно, если вам повезет, увидите. Я же увидел. Зрелище было прелюбопытное донельзя, Алекс ходил по кухне, злобно поглядывая мимо меня, с таким выражением лица, что вот-вот начнется вселенское преставление.
  - Да выкладывай, что стряслось? - Не смотря на свою выдержку, и у меня есть предел терпения.
  - Ты во что втянул меня, гад? Да ты знаешь с кем мы связываемся? Связались! - Он опустился напротив меня на корточки. - Ты знаешь кто эти люди?
  - Так, по порядку. Успокойся, и давай спокойно, без истерик.
  - Сопляк! Мало жизни нюхал! Тебе двадцать, и ты самоубийца, - нет, он был не напуган, он пугал меня. - Короче, был я у Асимптоты. - Он замолчал, величественно держа паузу.
  - Ну и что? - Надо же было развенчать это псевдовеличие.
  - А ничего! Он мне такого рассказал, такого!
  - Да кончай пургу нести, по существу выкладывай.
  - Нет, я так не могу. Или трезво смотреть на жизнь или пьяным радоваться жизни. Что-то одно из двух. В данной ситуации, я радоваться не могу. - Алекс достал из холодильника пиво и из горлышка стал его пить.
  - Алекс , ты же обещал бросить пить.
  - Жить без пива, некрасиво. Мой слоган. Мой. Вот ты скажи, от меня хоть что-нибудь останется, мои книги, а после тебя? Что после тебя останется? Мокрое место! Вот что после тебя останется! - Алекс снова глотал пиво.
  - Прекрати! - У всего есть конец, даже у недопитой бутылки пива, когда её забирают из рук и сливают в раковину. - Ну все, прекрати истерику и рассказывай.
  - Не могу, - пожаловался он и влез с головой в холодильник. Оттуда послышались булькающие звуки, потом Алекс лукаво выглянул из него, показал пустые руки и снова удалился в холодильник.
  Повторив представление, он окончательно вылез из холодильника и с довольной физиономией сел к окну.
  - Ну так вот, на чем мы остановились? - Спросил он как ни в чем небывало.
  - Мы? Ты остановился. А потом, если ты не можешь остановиться пить, то пей в открытую, алкоголик! - Моё терпение было на пределе. Я готов был взорваться.
  Но невинная улыбка Алекса спасла положение.
  - Что сделать? Да, я болен. Я алкоголик! Ну и что? По крайней мере, я тихий алкаш, а не буйный барыга. А потом, не все ли равно, какими болезнями страдает человек в одиночестве своем?
  - Нет, не всё равно. И ты не в одиночестве. - Тон мой был наполнен решительности.
  - А, старик, ерунда, - алкоголь начал действовать, и Алекс преобразился. Вместо сгорбленного старца, предо мной был вполне дееспособный мужчина.
  - Ладно, ерунда, так ерунда. - Победил трезвый смысл: не может он не пить, пусть пьет.
  - Итак, что я там нес насчет того, во что ты меня втянул? Не верь! Это самое прекрасное приключение в моей жизни. Ты же видишь, я книжный червь, я тварь межстрочная, а тут шанс столкнуться с реальной жизнью. Как же я далек от всего реального, человеческого. От его пороков, от его радостей. А тут ты, убийство, следствие, свидетели, жертвы. Что хочешь со мной делай, а я это дело не оставлю! Не оставлю и всё! То, что мне удалось узнать у Асимптоты, это поразительно, но вначале ты мне расскажи о своем подзащитном.
  - Да что рассказывать? Мафиози был этот Скорпионов. Прикидывался овцой, а сам был шакалом. Наркотой не брезговал, ворованным торговал, да и по мелочам гадом был.
  Я еще минут пять разглагольствовал насчет моральности Скорпионова, и всё это время Алекс пристально смотрел на меня, стараясь не перебивать.
  - Молодость, сколько в тебе глупости, - вступил он, когда я умолк, - какая разница каким способом человек добывает хлеб насущный? Бог не против того чтобы люди убивали друг друга. Некоторых он даже поощряет за это. А ты о том, что человек ворует, говорил полчаса. Мало, мало ты собрал фактов и имен. Мало связи ты увидел в рассказе подзащитного. Ты давал оценку действиям Скорпионова, но совершенно забыл о главном, о причинах его убиения. Слушай меня и молчи. Слушай меня, и наслаждайся профессионализмом трезвого рассудка.
  Наш клиент, Варлампий Серапионович Скорпионов, был личностью заурядной до бесконечного минимума. Его интеллектуальных способностей хватало только на то, чтобы хитростью и деньгами соблазнять дешевых проституток типа Лизы. Но, дуракам, как назло везет. И этому упокоенному жмурю несказанно повезло: три года назад, он случайно, подчеркиваю, случайно, познакомился с молодой, красивой до экстравагантности особой - Аленой. Это был именно тот редкий случай, выпадающий на голову человека, когда он готов покончить с собой из-за нищеты и без будущности. Не знаю всех подробностей этого дела, знаю только то, что Алёна, по неведомым причинам, пригрела на грудях своих, третьего, кстати, размера, наиподлейшую змеюку. Она не только пригрела, но и вылечила этого ничтожного пресмыкающегося от наркомании. Да, он был наркоман, которому оставалось пару доз дешевой ширки, чтобы сдохнуть и он бы это сделал, но, увы, миру не повезло. Он остался жив. Боже, почему богини любят ничтожнейших червей, а не достойных себя особей? Она, судя по рассказу свидетеля Асимптоты, действительно любила Скорпиона, аки сына своего. Она свела его с компанией, таких же лишенцев, как и он, и она же сплотила их в шайку. Да, именно она всем заправляла в их банде! Он был для неё чем-то вроде шныря, везде лазил, всё вынюхивал, она же, была мозговым центром организации. Заметь, Асимптота мне об этом ничего не сказал, но он намекал. Я уверен, что и твой подзащитный делал тебе намеки, но ты на это не обратил внимания.
  - Нет, ничего подобного! - Алекс меня специально провоцировал на гнев, зная, что сейчас я его проявлять не буду.
  - Молчи, юность, пусть говорит опыт. Друг мой, она была богиней - они её почитателями. Они несли к алтарю её красоты свои сердца, наполненные вместо крови купюрами. И вот, полгода назад, она исчезает. Началась паника. Никто не знал что делать. Они начали грызться меж собой. Естественно, те с кем они работали, заметили грызню и стали потихоньку устранять одного за другим. А чтобы ты сам делал, если бы знал, что ранее подконтрольные тебе люди, становятся тебе неподконтрольными? Убирал бы их. А Скорпион умудрился за эти полгода натворить столько ошибок, что я удивляюсь, как он прожил эти полгода. Его бы следовало убить месяца четыре назад, но терпение властьимущих беспредельно, оно сравнимо только с их властью. Так вот, когда чаша терпения переполнилась, его убрали. И ей тоже не повезло. Она попала под горячую руку. Теперь наша задача найти тех, кто эту власть имеет. С остальной шушерой властьимущие, завязанные в этом деле сами разберутся.
  - И ты думаешь, что нам удастся распутать этот клубок?
  - Жора, нет клубков, которые нельзя распутать. - Алекс вновь влез в холодильник и, не стесняясь моего присутствия, достал оттуда коньяк.
  Он налил в чашку и выпил.
  - Вот так, господин хороший, теперь мы знаем, что официальное следствие никогда не раскроет это дело, остается самим идти дальше. Кстати, они так никого не допрашивали из партнеров Варлаши. Учти это.
  Алекс гордо подняв голову, покинул кухню, оставив меня в одиночестве. Похоже, что он прав, и мы столкнулись со стеной, которую бесполезно долбить, её надо обойти.
   А чувствовал себя как английский филэллин: одновременно, как джентльмен, исследователь и головорез. Это давало мне уверенность в том, что я всё делаю правильно. На волне этой уверенности я взял книгу и с легкостью прочитал фразу, разумеется, на первой странице. И вроде бы всё осталось по-прежнему.
  
   61,73 фунты 2,36 дюймы. 70,7243 унций времени.
  
  
  
  
  Часть вторая
  Катехуменамин
  Ад и рай - в небесах, - утверждают ханжи.
  Я, в себя заглянув, убедился во лжи:
  Ад и рай - не круги во дворце мирозданья,
  Ад и рай - это две половины души.
   Омар Хайям
  Соблазн сильнее человека или человек сильнее соблазна? Что выше, что ниже? Или это только игра человеческих чувств, его воображения, его мечтаний? Кто знает, кто знает...
  Всю ночь Алекс не спал, ворочался. В голову лезли различные схемы, комбинации, мысли, и всё это было подчинено только расследованию убийства Кристины. Он не знал её, но он видел её тело: распростертые руки, фигуру, волосы. Он даже не рассмотрел черт её лица, но он знал - прекрасней её не было на всем свете.
  Этой ночью он увидел её такой, какой она была: с изысканной, даже изящной тоненькой фигуркой, даже, пожалуй, хрупкой. Способной пробудить самые сильные желания. А восковая бледность её лица, обладающая чистотою слоновой кости, была почти неземной, однако губки в своем античном совершенстве заставляли вспомнить розовый бутон и лук Купидона. Её руки с тонкими пальцами были словно из мрамора, пронизанного голубыми жилками, и такой белизны, какую только мог доставить лимонный сок и Крем Королевы, и совсем не было выдумкой то, что она одевала на ночь лайковые перчатки и мыла ноги в молоке. А колдовская сила её глаз! О, как она возбуждала самую сильную страсть - страсть мужчины окунуться в лоно невинности, предавшись всем тяготам похотливой половой жизни. Её брови были обольстительно шелковисты, и создавали арку невинности, но там не было невинности, там была похоть воплощенная в царственном теле. И волосы настоящей блондинки, спускающиеся по её плечам морскими волнами вечерней лагуны.
  Он мучился, он страдал, он мечтал. И, наконец, он встал с постели, чтобы отвергнуть её, как ненужное, лишнее в его одиночестве.
  А что ему оставалось делать, если не встать? Он мог лежать дальше, но тогда бы он умер. Отчего? От любви. Глупость. Конечно, глупость. Но что же тогда любовь, если не глупость? Но если любовь глупость, тогда что же такое всё остальное?
  Люди, наделенные чрезмерным воображением, подчас предпочитают грезить наяву, чем замечать реальность. Алекс был именно таким человеком. Он столкнулся с реальностью и не смог ей противодействовать обычными способами - он стал грезить. Не мечтать, не надеяться на что-то лучшее, а грезить. Если моей целью была месть, то его целью была Кристина. Если для меня Кристина была реальностью, то для него она была грёзой, мечтой, и я не удивлюсь, что и меня он воспринимал как главного героя своего романа. Недописанного романа.
  1. Глава первая.
  
  Есть несколько способов сохранить свои воспоминания. Первый, это всё помнить самому, второй записать всё, что происходило с тобой, а потом перечитывать. Есть способ сохранить запах, вещь или и то и другое, что сути не меняет - все это будет напоминать о прошлом. Есть, наконец, возможность попросить друга запомнить важное событие, а потом напоминать ему, чтобы он не забыл тебе напомнить нечто для тебя важное. Но нет надежного способа забыть всё что происходило, особенно если воспоминанием служит любовь. Человечество не придумало ни одного надёжного способа забыть свое прошлое. Оно мучается от беспамятства, но не может забыть того, что с ним происходило.
  Вот так и со мной, ворочаюсь, не сплю, мучаюсь. Рядом лежит Света. Спит. Ей даются сны, а мне видения. В сущности, нет разницы, и то и то нереально, так почему же я ей завидую?
  - Света, - тихим шепотом я бужу её.
  Она медленно переворачивается, опускает на меня руку и что-то шепчет мне в ответ. Пожалуй, она не против моих ласк, и я глажу её грудь, живот и, наконец, моя рука попадает к ней между ног. Она прижимается. Сильно, страстно. Я ложусь на неё сверху. Вхожу в неё..., и вижу её - Кристину.
  - Что такое, Жора? Почему ты остановился?
  - Нет, ничего. Мочевой пузырь. Он распузырился, сейчас лопнет.
  Я иду в туалет. Сижу там, слышу, Алекс не спит, ворочается. Что-то с нами происходит такое, чего не должно происходить. Я стараюсь вести себя тихо, ничего не задеть, тянуть время, чтобы Света уснула. Мне не хочется вновь, мне вообще не хочется её. Передо мной призрак Кристины. Он во мне. И он мой ужас и моя любовь.
  К черту всё - всё перепуталось. Где я, где она?
  Пять часов утра, три часа до времени подъёма. Можно сократить до двух, даже до одного, всё в руках моих. Я больше не лягу в постель - таково моё решение, я буду сидеть на кухне и пить водку Алекса, мне полегчает.
  В полшестого утра пришел Алекс. Глаза у него красные, налитые, навыкате, но улыбается. Чему?
  - Ты что не спишь? Мысли в голову лезут? - Голос веселый, видит гад, что я пью, а значит я его собутыльник.
  - Да лезут. Только давай так, чтобы они тихо лезли, Светку разбудим.
  - Заметано. Чё пьешь? Горькую? С утра надо кофе с коньком..., оттягивает.
  Он ставит чайник и насыпает кофе по чашкам. Не дожидаясь кипятка, наливает коньяк и чуть теплую воду. Аромат по кухне, аромат во мне, горло обжигает. Три к одному. Коньяка три, воды одна. Части объединенные в единство. Почему четыре сущности вода, огонь, небо, земля? Вот новая трактовка: вода, коньяк, огурец, селедка. Так понятней, так серьезней.
  - Ну как, помогает? - спросил он, заглядывая мне в глаза.
  - Конечно помогает. Продирает до самого основания.
  - Вот он момент блаженства. Я именно это ценю в алкоголе - первый глоток. Если бы было принято, то я бы разогревал коньяк и пил бы его горячим. Я бы принимал ванные из этого напитка. Как бы я хотел задохнуться в парах, исходящих коньком. Ты этого не поймешь, а я хочу жить.
  Он повторил с кофе и коньяком, но в этот раз заливал кипятком.
  - Ты вдохни этот запах. Чувствуешь? То-то и оно! Прекрасно!
  Вот в этот момент я почувствовал, что он мне врет. Как врет, да и как я почувствовал его враньё, я не могу объяснить. Наверное, по движению его глаз, скошенных в сторону; по правой половине лица, ехидно сморщившейся от презрения ко мне. В общем, я уловил то дуновение презрения, которое исходило от него в тот момент. Тогда я отнес это на свой счет в связи с моим незнанием мелких радостей.
  Он сел напротив меня и полузакрыв рукой чашку стал вдыхать аромат кофе с коньяком. Я повторил его движения. Наступила пауза вдыхания аромата. Не смотря на Алекса, я чувствовал его недовольство. Честно говоря, я бы тоже чувствовал отвращение к гостям, если бы не знал, когда они уберутся, тем более, если бы я сделал им предложение вселиться ко мне, не оговаривая сроки их пребывания. Так не могло продолжаться слишком долго, а по моему мнению, я итак переполнил чашу его терпения, все-таки он был явным интровертом, и наше со Светой присутствие его злило.
  - Алекс, хочешь, мы уйдем? - Вопрос, который сам по себе вырвался из меня.
  - Нет, ну что ты. Конечно нет. Оставайтесь! - Алекс говорил, а я чувствовал фальшь в его голосе.
  - Ты должен знать, дело не в том, что мне у тебя плохо, но мне кажется, я должен вернуться к себе. Да и Светка что-то начала недовольно бубнить.
  - Врёшь!
  - Да нет же. Говорю, мне самому надо от тебя уйти. У меня кое-какие дела. Да и так будет удобнее вести следствие.
  - Как хочешь, - Алекс сдался. Он больше не уговаривал меня остаться, а значит, статус кво восстановлен: он сохранил достоинство хозяина, я сохранил все права гостя.
  В девять часов утра, собрав Светины вещи, мы ушли. Алекс вежливо пожелал нам удачи и закрыл дверь. По дороге домой мы зашли в магазин и Света накупила продуктов. В десять часов утра мы вошли в квартиру.
  Ставший уже привычным разгром ни сколько не омрачил моё настроение, а Света по хозяйски стала наводить порядок. Время противно тянулось, я совершенно не знал чем себя занять. Подойдя к двери туалета, я попытался разговорить затворников, но оттуда мне никто не ответил.
  - Да где вы черти? - с этими словами я открыл дверь уборной, но там никого не было. - Ну, черти полосатые, прародители уродов человеческих, куда вы делись?
  Кстати, Садюга тоже отсутствовал в квартире, так что делать мне совсем нечего. Если бы не было Светы, то я бы занялся уборкой квартиры, а так...
  Ничего хорошего не происходит, когда ты не знаешь, где это хорошее лежит. Энергия переполняет тебя, а ты не знаешь куда её направить. У тебя есть информация, но ты не знаешь, как ей воспользоваться. Всё вместе складывается в нелепое отупение. Ощутил я это отупение лежа в кровати. Света зашла в комнату и что-то спросила, я ответил согласием. Что она у меня спрашивала, я не помню. Не важно это всё. В результате я уснул.
  Проснулся в шесть часов вечера и сразу же вскочил. Какого черта я проспал целый день, если я мог сделать что-то полезное. Абсурд, да и только. Я зашел на кухню, сделать себе кофе, и обомлел: Света расчесывала волосы ярко рыжего цвета.
  - Свет, ты чего? - спросил я, осматривая невероятное сочетание белой кожи и ярко рыжих волос.
  - Ты же сам согласился.
  - Я? Ну и?
  - Ну я и окрасилась, правда хорошо?
  - Лучше не бывает. Слава Богу, ты не дубасишь себя как святая Бригета, при помощи связки ключей.
  - А что, надо? - взгляд Светы выражал крайнюю степень покорности. Казалось её руки вот-вот потянутся к связке ключей (которой у меня нет) и начнет лупцевать себя, почём попало.
  - Нет, лучше красься, так безопаснее.
  - А что тебя тогда взволновало? - она села рядом, на корточки, положив руки мне на колени.
  - Рыжие бабы, блудливы как козы. Это Джойс заметил. Ты случайно с Алексом не спуталась?
  - Нет. А что, надо было? - И опять та же покорность.
  Ну что за день такой выдался? Тоска смертная. Потеря ориентиров, смысла, да и желаний. И Светка, дрянь такая, демонстрирует гипертрофированную сексуальность: рыжая, в пеньюаре, ноги из плеч растут. Дрянь! Как есть, всё дрянь!
  - Ну что ты молчишь? Хочешь, я что-нибудь для тебя сделаю? - а в глазах её похоть. Говорит, я сделаю, подразумевает, что сделаю я.
  - Свет, ты не могла бы пересесть? - я раздражен.
  - Как скажешь.
  Она пересела. Понимает, в таком состоянии, что я нахожусь, от меня лучше держаться подальше. А что со мной? Одиночество! Я и жду его, я и мучаюсь им. И это всё от моей свободы и независимости. Вот если бы я от кого-нибудь зависел, всё было бы иначе. А тут, никто волю не насилует, не пристает, сделай то, сделай это. Да и Света ведёт себя, как рабыня. Сволочь! И те две сволочи куда-то делись..., что за день!
  - Ты книгу видела?
  - Твою?
  - Ну а чью же ещё?
  - Сейчас принесу.
  Через пару минут приходит. Кофе остыл. Противно пить, не обжигает, нет аромата. Какой-то гадость!
  - Света, оставь меня одного. Ну, пожалуйста! - Я почти срываюсь. Во мне кипит гнев. Нет, не люблю я её. Сено, плохая замена овсу. Не люблю.
  Она ушла. Чуть не плачет. Я встал у холодильника. Руки на нем. Голова на руках. Что же такое со мной? Что?
  Одни. Один я. Одна она.
  Я взял со стола книгу и открыл ей на первой странице. Мысль была только одна: скорее бы всё кончилось.
  Медленно читаю, стараясь произносить все звуки. Бессмысленно, я не знаю, что означает текст, я даже не уверен в том, что я правильно произношу сочетания букв. Я теряюсь.
  2. Глава вторая
  
  - Что с тобой? Да очнись ты! - Слышу я, и сознание постепенно возвращается ко мне.
  Надо мной Света. Уже поздно. Ночь. Она что-то говорит, трется об меня, плачет.
  - Ну чего ты, дурёха, я же жив, рядом с тобой. Вот он я. Ну уснул, ну и что? Всё хорошо. - Я прижимаю её к себе, покорную, мою.
  - Я страшно перепугалась. Скорую вызвала. Ты лежишь, сердце не бьется, не дышишь. Я и зеркало принесла, в ванной сняла. - Она протяжно завыла.
  Почему она плачет? Она что, думала, что я умер? Глупости, я не могу умереть, я живее всех живых.
  В дверь позвонили и Света рванулась её открывать. Наверное, приехал врач. Вот шуму наделала! Я опять лег на пол. Мне спокойно, уютно и мягко, как будто подо мной свежескошенная трава.
  - Да, он на кухне, - Света ведет врача на кухню.
  Он одет в белый халат, чуть запачканный у локтя левой руки. Выглядит внушительно, с бородкой, хотя молод он, вот и старается быть старше, чем он есть.
  - Наркоман? - Голос строгий, но приятный.
  - Ой, что вы доктор. Не наркоман он! - Света меня оправдывает.
  - Что с ним случилось?
  - Не знаю. Он попросил меня уйти с кухни, я и ушла. А через час захожу и вижу, он на полу лежит. Не дышит, - она снова завыла. Кто её просит так противно выть?
  - А потом?
  - Я приложила голову к груди, сердце не бьется, и не дышит, - говорит и воет. Вот сука!
  - Как не дышит? И пульс есть, - доктор держит мою руку. - А дальше?
  - Я в ванную, приношу зеркало, а он не дышит, - и воет. Люто воет, так по покойникам воют. Опомнись детка, я жив.
  - А дальше?
  - Я скорую вызвала и к нему. Он лежит, побледнел весь. И не дышит, - у, как же она противно завыла! Выгоню, ей богу выгоню!
  - Ну ладно тебе Светка, - это уже я голос подал. - Видишь живой я. Переутомился, в обморок упал. Такое бывает.
  - Лежите, лежите. - Доктор прижал меня рукой к полу. - Вот осмотр сделаю, тогда и будет видно, что с вами.
  Он стал расстегивать рубашку, кое-как её с меня сняли. Светка выть не перестала. Он осматривает моё тело, просит подвигать то левой, то правой рукой. Вроде всё двигается. Штаны с меня стянули. А я же вижу, он все больше вены смотрит, нет ли где укола.
  - Доктор, я это, не наркоман. Я от вида иглы в обморок падаю.
  - Ну так уж и падаешь? Вон смотри какой здоровый. Боксер что ли?
  - Нет. Физкультурник, но это со мной недавно.
  - Вот так все говорят. - Он закончил осмотр и попросил меня подвигать ногами и руками. Зануда. У меня всё работает! - Вставай. Присядь. Вытяни руки. Так, дотянись правой рукой до носа. Закрой глаза и проделай все с самого начала. Странно, но всё в порядке. Что же с тобой было?
  - Да кто его знает?
  - Ну а стероиды не принимаешь?
  - Стероиды? А зачем?
  - Значит от природы такой здоровый?
  Я осмотрел себя. Раньше я выглядел как атлет, теперь же я выглядел как перекаченная горилла. Мышцы так и перли из меня во все стороны. Двигаться было непривычно тяжело. Да, дела!
  - Похоже сердечко у вас, молодой человек пошаливает. Давайте сделаем кардиограмму, а там посмотрим. Лягте.
  Он раскрыл чемоданчик, нацепил на меня провода и стал всматриваться в прибор.
  - Ничего не понимаю, сердце быка. Вы прям Минотавр, а не человек, - взгляд его стал подозрительным. - Колёса?
  - Чего?
  - Ну, таблетки глотал, стероиды?
  - Да вы что? Зачем?
  - Ладно, вижу, вы меня за нос водите. Это что, новый способ развлечения? Бессмысленность!
  Он, негодуя, ворча и ругаясь, ушел из квартиры. Светка выть перестала. Она повисла на мне и не отлипала.
  - Ты такой красивый стал, как с картинки. Тебе не холодно?
  Я стоял посреди кухни в одних трусах, но холода не ощущал.
  - Нет, не холодно.
  - Ой, как здорово! Останься так, не одевайся. Ну всё, красавчик. Ты как терминатор.
  - Да отлипни ты. Чего пристала? - Я сел к окну, раскрыв его и закурил.
  В принципе, и эта новая форма моего тела меня устраивала, единственно что меня смущало, так это отсутствие подходящей одежды, а так, очень даже ничего. Главное жив!
  - Ты посмотри на себя, какой ты красивый! - Света подставила зеркало, чтобы я осмотрел своё тело.
  Да, старик, от гориллы тебя немногое отличает: руки как блины штанги, ноги больше походят на колеса КамАЗа, шея бычья, ряха, как у перекормленного хряка, с глубоко посаженными узкими глазками, щеки чуть ли не по полу тащатся. А в целом, урод уродом.
  - Убери, - тихо попросил Свету и сел на пол. Вот ведь как бывает, становишься мастодонтом и сам тому не рад. - Как ты думаешь, какой у меня сейчас размер одежды?
  - Ну не знаю, но не меньше шестьдесят пятого.
  - Ужас. Так, Света, бери остатки денег и дуй в секонд хенд, подберешь одежду и назад.
  - Поняла, - она моментально собралась и выбежала из квартиры, а я так и остался на полу.
  Целый час сидел и размышлял о полете стрижа, всё думал, зачем он летает, куда он летает? Мне представлялся его полет, и что-то было в этом кайфное. Как пришла Света, я не заметил, очнулся только после того, как она стала напяливать на меня безразмерный свитер.
  - А штаны, ты уж прости, были только такие, - она достала из пакета синие, пожамканые хэбешные тренчики, с вытянутыми коленями.
  Я их надел, и о ужас, я выглядел как бомж-переросток, всю жизнь питавшийся с помойки лучшими сортами отбросов. Ну, да и так сойдет. А кому я не понравлюсь..., тут у меня налились кровью глаза, ну сами понимаете, разберемся!
  В надежде исправить ситуацию, я открыл книгу, но все страницы были пустыми. Похоже, она была довольна очередной пакостью и теперь смиренно наблюдала за моими действиями. То, что она наблюдает, я точно знаю, я уверен в этом. А в голове такое спокойствие, такое равенство, такой баланс, что делать ничего не хочется. Вот, думаю, смотри на меня книга, а я ничего делать не буду. Так и просижу всю жизнь с тобой в руках. И плевать мне на Кристину, и на её убийц. В конце концов, они тоже люди и так добывают хлеб свой насущный, а бог не против убийства, значит и ты тоже за, а значит и я тоже. Мне то что от этого всего? Сил не прибавиться, одно разорение. А то, что справедливость останется не восстановленной, так это она сама виновата. Могла бы и не нарушиться.
  Светка молодец, подобрала красивую одежду: свитер безразмерный и тренчики пожамканые, с оттопыренными коленками. Я сразу облачился в это убожество и снова сел на пол. Света что-то опять мне говорит, ноет, и то надо, и то, а я то тут причем? Ей надо, пусть и работает. А с меня довольно, я не для того на свет появился, чтобы быть дамским угодникам. А она мне, ну встань, умойся. Сопли ведь текут. А ей то, какое дело? Мои сопли, пусть и текут. Я еще слюну пущу, для убедительности.
  - Ты стал совсем как ребенок. Ну прекрати, вон какой здоровый. Встань, - упрашивала Света, не понимая, что я и есть ребенок - большой, здоровенный, огромный ребенок.
  Самое интересное в том моем состоянии, это то, что мыслил я тогда, как вполне взрослый человек, вот чувственная, эмоциональные стороны пострадали. Всё время хотелось плакать, но никто не обижал. А жаль. Если бы в тот момент меня кто-нибудь обидел, то я бы завыл как младенец требующий сиську, при этом вполне логично бы обосновал, почему именно я это делаю. Вот такая коллизия. Да, я еще тогда штанишки замарал, и это было поводом, чтобы развыться, но вы же понимаете, заботливая Света...
  Вышел я из клинча только тогда, когда надо мной смилостивилась книга и дала возможность быстро прочитать фразу, которая вывела меня из этого состояния. Вот только не подумайте, что она такая альтруистка и все такое прочее. Дело в том, что после прочтения фразы, я стал почковаться. Фраза начиналась с банального шестиугольника, разделенного полосой пустоты. Впрочем, если не присматриваться, то полосы было не видно, она сливалась в единое целое. В общем, ничто не предвещало почкование, но оно началось.
  Вы не знаете что такое нормальное почкование? Ну, это когда ты размножаешься не с помощью нормального осеменения сперматозоидами самки, а начинаешь медленно разъединяться, как амеба. Вначале отпочковывается голова, потом руки, потом попа, а лишь потом живот. Впрочем, всей последовательности я не помню, мне было некогда запоминать подобную ерунду, сами понимаете, я был занят. Мысли в тот момент достигают предельной концентрации, так как они тоже ускоренно раздваиваются. Кажется, что ты это ты, но только ты это двое, которые ни в чем друг другу не противоречат. И такая отупелая благость. А в результате, не понятно, кто есть кто. Он или я? Вы понимаете, несмотря на то, что я отделился от я, я продолжал слышать его мысли, более того, все чувства остались моими. Вот он стоит напротив меня, хлопает глазки, и я хлопаю глазками, но вот только ощущения такие, как будто мы схлопываем глазами в одном теле. Получилась единая разрозненная целость, которая была мной.
  Разумеется, после того, как мы были вместе в одном теле, и умудрялись вполне корректно расходиться друг с другом в праве владения телом, то сейчас мы просто уселись напротив, и стали думать, как мне быть дальше.
  Вот ведется постоянный, непрекращающийся диспут, что есть наше бытие. Существует несколько взаимоисключающих точек зрения на это коварное понятие, судя по которым мир представляет собой для личного бытия не просто всеобщий фон, но одновременно всегда уже совершенно определенное стечение обстоятельств, совершенно определенный мир, в котором это бытие себя обнаруживает и которое совершенно определенным образом требует от него ответа. И хватит об этом, иначе я запутаюсь. Дело не в том, что для тебя есть твоё личное бытие, дело в том, что ты есть для бытия. Обычное бытие предполагает наличие тебя самого в одном единственном экземпляре, и ты выступаешь в роли этакого исследователя бытия, шагая с помощью двух ног, по бытию, можешь, конечно, опуститься на руки, но зачем? Но вот то, что я раздвоился, этого бытие не предусмотрело, и оно отделалось банальным разделением всех имеющихся умственных процессов на нас двоих. Вот такое оно, бытиё.
  Да, я забыл сказать о реакции Светы на моё раздвоение..., короче, она была, но тихая и кажется, Света совсем перестала что-либо воспринимать. Она молча сидела и переводила взгляд с меня на меня, а я не знал, чем её помочь. Да, я забыл отметить, никакого диалога между мной и мной не было. То что думал я, думал другой я. Полный консенсус. Такому обстоятельному совпадению мыслей, позавидовал бы сам Горбачев, только ему не повезло, и мне тоже.
  Но было и положительное в этом раздвоении: дело в том, что я снова стал выглядеть рахитичным субъектом, как и раньше. Честно говоря, мне как-то не хватало моей хилой конституции, уж больно я к ней привык, за двадцать лет.
  Я поправил прическу, смотрясь в своего я, так как он делал то же самое и улыбнулся ему. Хотя писать ему, для меня конкретная проблема, ибо он, это я.
  Я не случайно уделяю столько внимания моему другому я, мне хочется передать эти неповторимые ощущения, связанные с моим вторым или первым я. (Кто знает?) кстати, никакого соревнования, с выяснением первенства у нас не было. Мы всё делали синхронно, испытывая одинаковые ощущения.
  - С меня хватит, - неожиданно произнесла Света, при этом она пыталась определить, кто из нас кто, - и кого любить прикажете?
  - Да никто тебе не приказывает, о чем ты? Любовь дело добровольное, - одновременно произнесли мы, и подошли к Свете. - Ты чего детка? Это же я.
  - Так кто же из вас кто?
  - Я, - синхронно заявили мы и также синхронно протянули к ней руки.
  В течение часа мы объясняли Свете, что он это я, а я это он. По-нашему нам это удалось - Света успокоилась и принялась мыть посуду. Мы смотрели за её действиями, соглашаясь, что она вполне красиво это делает.
  У нас никогда не было брата, наверное, если бы он был, то мы быстрее пришли к тому, чтобы научиться разделению обязанностей, а так нам пришлось медленно отделять одни функции от других. Всё началось с сигареты. Мы одновременно потянулись к пачке и наши руки столкнулись. Разумеется, ни о каком сопротивлении и борьбе и речи не было, просто мы на некоторое время зависли, как зависает компьютер, обдумывая создавшуюся ситуацию. Вы и представить себе не можете, как трудно параллельно мыслить, даже над самыми банальными вещами, ведь каждая мысль обретает некую физическую форму или движение. Мы убрали руки, затем медленно потянулись к пачке. И поверьте, нам никак не удавалось прекратить движение кого-либо из нас. А вы пробовали остановить движение отражения в зеркале? Нет? Не получалось? Вот и я мучился: я чуть протяну, и он протянет, я одерну, и он одернет. Ну, думаем, кранты, всё. А потом, как взрыв, мы протянули руки и перевернули растреклятую пачку сигарет и из неё посыпались на стол сигареты. Браво Жора, точнее браво Жоры.
  Каждый из нас взял по сигарете и протянулся к спичкам. Последовало спонтанное высевание спичек из коробка и одновременное поджигание их с разных сторон коробка. А потом было блаженство затяжки. Такое ощущение, что гору сдвинул, честное слово!
  Света за нами наблюдала искоса, не хотела показывать своего удивления, ну а мы учились функционировать параллельно, одновременно, но над разными задачами. Поверьте, для одного мозга, это непростая задача. Конечно, науке известны случаи, когда один человек, может одновременно делать несколько дел, даже думать над разными задачами, и это бесспорно выдающиеся люди, к коим ваши покорные слуги, до сих пор себя не соотносили. Но вот увы, пришлось.
  Наконец Света домыла посуду и с поникшей головой ушла с кухни, оставив нас самих себе. То, что между нами происходило невозможно описать, так как то что предлагал я, предлагал я. Вот так! Мы даже встали и повернулись спинами, чтобы не видеть, друг друга, и естественно, ни к чему хорошему это не привело. Мы стукнулись затылками.
  Сев на пол (как вы уже заметили, я стал напольным покрытием кухни) там мы почувствовали себя в безопасности. Там мы начали пытаться двигаться раздельно и муки были чрезвычайные. Порой казалось, что всё бесполезно, что жизнь невозможно, и была мысль убить того я, который был другим, но отчетливое понимание, что и он предпримет такую же попытку, не позволило нам совершить суицидальный акт. Вот так мы и сидели остатки дня и ночи, учась раздельно думать и двигаться. Заснули мы утром, прижавшись друг к другу.
  Разбудила нас собачья вошькотня. Дело в том, что пес Садюга, явившийся неизвестно откуда отчаянно залаял, когда увидел нас.
  - В чем дело, Садюга? - Спросили мы, а он решил, что у него двоится в глазах, выбрал центральную траекторию движения, и прошел мимо нас, точнее посередине. Наши руки потянулись к нему и стали его гладить.
  В кухню влетела Света. Глаза были красными, наверное, она не спала всю ночь, так же как и мы.
  - Что еще случилось? - прокричала она, одновременно понимая, что если она и сошла с ума, то вместе с Садюгой.
  Пес стоял чуть поодаль наших голов и не верил в то, что с ним произошло. Он даже оглянулся назад, затем обнюхал табуретку, на которой сидел я (правый). Запах был мой, и это позволило Садюге справиться со своим ступором. Когда он справился со своим шоком, он подошел ко мне правому и, подняв ногу, брызнул на меня. Вот чего я никак не ожидал от него, так это такого хамства. Мы вскочили с пола и пару раз стукнули пса. Он нас зауважал и не проявляя интереса к левому я ушел из кухни.
  Света покачала головой и проследовала за Садюгой. Она что-то жалобно ему высказывала, наверное, жаловалась на свою судьбу и, наконец, вышла из квартиры, забрав с собой садюгу.
  - Ну что, так и будем молчать? - спросил я у левого я.
  - Ну что так и будем молчать? - спросил я у правого я.
  Сумасшествие, видеть себя не в зеркале, а натуральное зеркальное отражение. Говорить с собой вслух, слыша при этом, как отражение говорит с тобой. Безумие, с которым никто не справится. Ну, разумеется, кроме меня.
  Ближайшие три часа я потратил на тренинг ума. Наконец, после титанических усилий, у меня получилось частично разделить наше мышление. То есть я говорил первое слово предложения, а я левый говорил второе, я третье, он четвертое. Не бог весть что конечно, но хоть так.
  Измаявшись вконец, мы снова уснули. Удивительно, насколько все-таки сон обладает целительной силой. Наше бессознательное смогло каким-то образом отделить его мышление от моего, но не совсем качественно, потому как я продолжал мыслить, так сказать, на одного.
  Когда появилась Света, мы сидели на кухне и из принципа ели разную пищу, я ел консервированную кильку, он картошку. Получалось по вкусовым ощущениям, что я один ем и картошку и кильку.
  - Пришла? - спросили мы одновременно.
  - Пришла. Я вот всё думала, думала. Жора, ты извини, извините, - поправилась она, - я конечно, очень сильно тебя, вас, люблю, но спать вместе с вами, я не буду. - Она помолчала, видимо для того чтобы сообщить нам нечто очень важное. - Жора, я ухожу. И бесполезно меня уговаривать остаться, я все равно уйду. Да, я вот тут тебе адрес свой написала, ты уж когда придешь в свое нормальное состояние, позвони мне.
  Она, не дожидаясь нашей реакции, бросила бумажку и побежала к двери. Раздался стук двери, и она ушла из моей жизни. Любил ли я её? Нет. Ушла, значит, такова её воля.
  Мы поднялись, подобрали бумажку и, не читая, порвали её: если женщина не способна вынести испытания, ниспосланные свыше, значит она не та, с кем нужно идти по жизни. Таков был наш вердикт, таково было наше решение. И хватит о ней...
  После двухдневного заточения, мы научились раздельно жить, то есть думать, ходить, есть, и так далее. Это было сложно, противно и очень неприятно. Было такое ощущение, что одну плоть рвут на части, но надо было справляться, и мы сделали это.
  Часа в два ночи, ради эксперимента, правый я вышел на улицу. Самое странное было то, что левый я совершал те же движения, что и я правый, только на одном месте, перед дверью. Мы подумали, что над этой недоработкой нужно будет поработать. А пока, я правый шел по улице, рассматривая ночные огоньки. Я левый, всё видел моими глазами, и ему нравилось, так же как и мне.
  Машин было мало. Ездили большинство из них на предельной скорости, выжимая из двигателей всю их тягловую силу. Нам захотелось прокатиться по ночной Москве, на такой скорости и мы стали ловить машину. Слава Богу, что Света ушла, иначе она наблюдала бы за мной левым, и думала куда же ей позвонить, чтобы меня утихомирить. Я и сам удивлялся тому, как я двигаюсь, как поднимаю руку, махаю ей перед дверью. Глупость, решил я, и пошел на кухню. В это время перед правым я остановилась машина, а он, вместо того чтобы сесть в неё неожиданно попятился назад. Мы синхронно с ним сели, только я на табурет, а он на асфальт. Наверное, водитель подумал, что нарвался на пьяного и быстро уехал. Начался маленький междусобойчик, когда я левый пытался доказать я правому, что он обязан сопротивляться моим движениям. Разумеется думал я в тот момент как левый я. Когда наступила очередь правого я, то тут он в свою очередь высказал свои пожелания к моему сопротивлению, точнее попросил, чтобы его не было.
  - Да, но как же мы тогда научимся действовать раздельно? - спросил я левый.
  - Как-нибудь, - ответил я правый.
  В целом мы согласились с подобной постановкой вопроса и продолжили наш эксперимент. Я правый поднялся с асфальта и медленно подошел к дороге. Мы подняли руки и помахали ими в воздухе, только я левый на кухне, бессмысленно, а я правый со смыслом. Опять остановилась машина и мы начали переговоры по поводу куда нам надо.
  - И шеф, ты меня после прогулки привези обратно, договорились?
  - Что, просто хочешь покататься по Москве? - Не понял водитель.
  - Нет не просто, а быстро, так, чтобы скорость была большой.
  - Пойдёт. Садись.
  Я разместился рядом с водителем и мы поехали. Быстро поехали. По дороге водитель стал рассказывать, что он тоже часто выезжает ночью в город, поездить, разгрузиться. Что он с меня денег не возьмет, что редко встретишь человека, который не обременен глупостью каждодневных забот и обязанностями личной жизни.
  - Да и вообще, так редко бывает встретить человека, который может вот так вот просто сесть в машину и попросить покатать его по городу.
  - Я не знаю, редко это или нет, я в первый раз.
  - Всё так и начинается, с первого раза. Женат? - Водитель попался разговорчивый и потихоньку я проникся к нему доверием.
  - Нет, нету. У меня девушку десять дней назад убили.
  - да ты что? Как же так?
  - Вот так, убили и всё.
  - И ты не знаешь за что? - Он действительно заинтересовался.
  - Нет, не знаю. Пытался разобраться, но это бесполезно, - былая жажда справедливости, судейства совершенно иссякла, оставив после себя пустоту в душе, равнодушие, поэтому я говорил безэмоционально. Да и станешь тут проявлять эмоции по поводу чьей-то смерти, если сам раздвоился.
  Да еще я левый проявил кухонную активность. Ему видите ли кофейку захотелось. Встал он, значит и пошел к чайнику. Ну и я правый попытался встать. Перед глазами кухня, чайник, и вкус предстоящих ощущений от кофе...
  - Эй, парень, ты чего? - толкал меня в бок водитель, так как я правый попытался встать в машине.
  - А? что? - пока мы осознали наше в машине присутствие, прошло пару секунд.
  Не сомневаюсь, что водила принял меня за лунатика. Я, конечно, высказал всё по этому поводу я левому, но он же тоже живой я, поэтому сами понимаете, диалога не получилось, и я стал сам себя ругать за эту вылазку. Дальше мы старились контролировать наше поведение и постараться больше не двигать левое я, но отношение ко мне водителя изменилось. Теперь он с подозрением на меня поглядывал, и ничего не говорил. Так, молча, мы совершили круг по Москве, и он привез меня обратно. По-моему он расслабился только после того, как я вышел из машины. Ну что ж, не всем же объяснять моё состояние, да и вряд ли кто-нибудь поверит.
  Обратно шёл, ни о чем не думая. Мои части, как бы сошлись на том, что надо меньше думать и больше следить за окружающей реальностью. Кстати, заснули мы в обнимку, надо же хоть как-то объединяться в целое. Хотя бы на время.
  3. Глава третья
  Неизвестно, кто первый открыл существование Бога, но наверняка это сделали не люди. Скорее всего, они не имеют к этому никакого отношения, я в этом уверен. Почему? Всё просто, Бога первым обнаружил сам бог, уж я то это знаю. Как? Дело в том, что я открыл глаза и обнаружил сам себя, лежащего рядом и смотрящего на меня удивленными глазами. Почему-то в тот момент я и подумал, что вот так же было и у Бога, когда он обнаружил сам себя, лежащего напротив себя. Это интересное ощущение так ему понравилось, что он изобрел зеркало. Да, я настаиваю на этом факте, и никто не опровергнет моего убеждения - зеркало есть божественное изобретение, данное людям для созерцания своей неполноценности. В зеркале, как известно, все наоборот, но без него мы никогда не увидели самих себя, такими как мы есть. Мы бы не гордились своей внешностью, мы бы не расстраивались из-за неё. Да, в конце концов, наше понимание левого и правого было бы неполноценно без зеркала.
  Я правый зашевелился и левый я ответил движением. Мы поздравили себя с добрым утром и подошли к окну, чтобы открыть его. Мы высунулись из окна и стали дышать морозной свежестью московского двора. Было рано, половина седьмого утра и тем было лучше. Никакого шевеления, никаких помех. Только я и я.
  Насладившись вдыханием свежести утра, я пошел в ванную комнату. Правда, я левый встал рядом с раковиной, чем помешал мне правому умыться. Впрочем, он и сам мучился. Спросонья трудно разделять одно от другого, да и восприятие реальности сужено донельзя, и я не сразу понял, что мне мешает. Разобравшись, я правый отодвинул я левого и начал умываться. Он, правда, в точности повторял мои движения, что было весьма странно, особенно когда я стал чистить зубы и случайно взглянул в зеркало. Да, зрелище было не для слабонервных: у я левого, в отличие от меня правого, не было зубной щетки, но губы он оттопыривал также как и я правый, да и рукой махал точно также как и я.
  Когда я правый закончил умываться за эту же процедуру взялся я левый, ну и естественно я правый стал, повторят все движения я левого. Я правый даже ухмыльнулся, когда увидел отражение, впрочем, я левый точно также оскалился. Забавно все-таки иметь себя двоих, ну да ладно, теперь придётся и кормиться за двоих.
  На кухне, в холодильнике мы выудили некоторое количество еды, и поскольку были заняты распределением, что, кому есть, то не обратили внимания что едим. Хотя по вкусовым ощущениям это приближалось к смеси уксуса и редьки. Может так оно и было, не имеет смысла напрягаться по этому поводу. Закончив трапезу, мы решили, что хорошо бы нам пойти прогуляться, и плевать на соседей, они все равно меня плохо знают, да и не интересно это никому, кто как выглядит, лишь бы одежда была серой.
  Москва вообще серый город, и всё что выбивается яркостью и нестандартностью, всё осуждается. Таковы нравы, кои я не собирался нарушать.
  Постепенно к нам возвращалась уверенность в себе. Мы так привыкли к синхронности движений, что перестали этому удивляться, а появившаяся способность говорить попеременно, создавала видимость самостоятельного мышления.
  То сказать о той прогулке? Она была, вот, пожалуй, и всё интересное, на меня так никто и не обратил внимания, и я спокойно прогулялся по улицам Москвы. Да и людям было не до меня, впереди у них был трудовой день, а, следовательно, они были увлечены своими проблемами.
  Подумав, что я давно не обращался к книге, я вернулся домой, где прочитал новую фразу и, наконец, обрел способность самостоятельного раздельного мышления. К сожалению, чувственная сфера осталась одной на двоих, да и движения плохо разделялись, но что жаловаться, когда я, наконец, обрел некую мысленную свободу.
  В течение часа я наслаждался приобретенными способностями, думать раздельно и в то же время знать, что думает другое я. Я неспособен полностью передать эти ощущения, вследствие несовершенства языка, но что с этим поделаешь, если у людей редко происходит раздвоение личности, и они попадают в соответствующие заведения, где их лечат. Меня никто не лечил, хотя, если бы я кому бы и рассказал о том, что со мной происходит, то точно бы попал в сумасшедший дом. Вот интересно, если бы моя книга попала бы в руки психиатра, и он прошел весь этот путь, стал бы он относить моё состояние к душевным заболеваниям или нет. Мудрый Шварц считал, что единственный способ избавиться от драконов - это иметь своего собственного; то есть в случае с психиатрией - лучший способ избавиться от сумасшествия - это иметь своё собственное сумасшествие. Кстати, многие известные психиатры так и поступали, так Корсаков обзавелся эпилепсией, кою всю жизнь и изучал. Чудный мир. Павлов описывал симптомы алкогольного опьянения, напиваясь в хлам медицинского спирту (для чистоты эксперимента), и заметьте, он был счастлив, при всем при этом. Я вот тоже счастлив, только нам, как-то не по себе от этого счастья.
  Ну грех жаловаться, приобретение независимости позволило мне частично начать нормальную жизнь, среднестатистического гражданина, а это означало, что ко мне вернулись прежние мысли о Кристине. Я почти на четыре дня выпал из реальности, и теперь нуждался в информации. Так уж устроен современный молодой человек, он нуждается в постоянном обновлении сведений о мире и, несмотря на то, что ни телевизора, ни радио у меня не было, тем не менее, я как-то умудрялся быть в курсе всего происходящего вокруг. И дело тут не в мифическом информационном поле, которое, якобы окружает человека, дело в лицах людей: если они веселые, то всё нормально, если нет, то значит, что-то произошло. А так как в большинстве случаев лица москвичей серьёзные до строгости, то значит, в мире всегда что-то происходит.
  Мы разделились, левое я пошло к Алексу, правое просто прошвырнуться по улице. Я левый вскорости достиг подворотни Алекса и, поднявшись на его этаж, позвонил в дверь.
  - А, ты! Долго же тебя не было. А Света где? - Спросил Алекс довольный моим появлением.
  - Я нормально, Света ушла. Жизнь прекрасна! - ответил я, и прошел в коридор.
  За четыре дня в квартире Алекса многое изменилось. Так поменялась мягкая мебель в гостиной, если раньше стоял обычный гарнитур, диван и пару кресел, то сейчас они были заменены огромным, длинным кожаным диваном, цвета морской волны. Алекс не случайно привел меня сразу в гостиную, а не по своему обыкновению на кухню, ему хотелось похвастаться этим великолепием.
  - Круто старик, - отметился я похвалой его мебели.
  - Круто не то слово. Двенадцать тысяч отвалил.
  - Да ты что! Так дорого?
  - Прекрасное не бывает дешевым, запомни это.
  - А где деньги взял?
  - Гонорар получил, семьдесят штук. Теперь ума не приложу, куда девать эту уйму денег.
  - Дай взаймы, - посоветовал я, хотя по взгляду Алекса я понял, что он в моих советах не нуждается.
  - Нет, никому, ничего не дам. Всё сам пропью или накуплю вот такого дерьма, расставлю по квартире и буду на нем пить, - Алекс грозно посмотрел на меня, как будто бы был рыцарем ордена тамплиеров, застигшим на месте преступления мелкого воришку.
  - Не давай, конечно никому, ничего не давай, - поддержал я его точку зрения на собственные траты.
  - И не дам. Кстати, тебе деньги нужны? - Вот в этом весь Алекс. Сплошное человеческое противоречие.
  - Нет, не нужны.
  - Ну что ж, и то верно. Тогда выпей, - он достал из серванта пару рюмок и бутылку французского бренди. - За тебя.
  Общение с Алексом являлось для меня удовольствием важнее алкоголя, но что делать, если без алкоголя с ним невозможно было общаться, и, сморщившись, я проглотил продубленную жидкость, закусив крошечным кусочком яблочного мармелада.
  - За что хоть денег отвалили? - поинтересовался я, когда Алекс приобрел возможность к общению.
  - Да так, одна старая вещица, написанная в молодости, да по глупости, - Алекс лукаво посмотрел на меня, - отдающая душком юношеской наивности.
  - Прости, это как?
  - Как? Понимаешь, сейчас я пишу в стиле нон-фикшн или пособий как блаженным стать богатыми. Этот труд не отнимает много времени, но он забирает нечто другое, особое - творческую свободу. Расплатой служат деньги. Жить то надо, а тут понимаешь, я умудрился под псевдонимом пропихнуть старую вещичку. Псевдоним то раскрученный. Ну и денег получил. А книжка была написана давно, - Алекс уставился в стенку, рассматривая видение своей работы над книгой.
  Я молчал, предоставляя Алексу право на воспоминания.
  - Я ведь тогда был совсем зеленым, писал все, что в голову взбредет, не ориентируясь на коммерческий успех. Вот это было время! Сейчас я, как и все поглощен эпохой коммерсантов-мрачнописцев, больше страдающих за то, как будут понимать их творчество, нежели заниматься самим творчеством. И эта эпоха так засасывает, что выбраться из неё нельзя. Это некая месть Дьявола, за лишение человека творческих способностей - ибо и меня попрали, и за меня воздастся вашими же руками.
  - Ты думаешь, Дьявол не способен творить?
  - Нет, он, как и все ангелы бесплоден, он кастрат, скопец, он тянется в скит, в одиночество. Он способен исполнять чью-то волю, чьё-то повеление, но сам по себе он кастрирован. Возможно богом, возможно церковью, которая ему поклоняется, стремясь жизнь на земле превратить в ад. Но и это неважно, мы живем во время мрачнописцев, и это факт. Ничто другое не пользуется коммерческим успехом, - Алекс налил ещё бренди. - Вот и существует индустрия дураков, подчиненных одному единственному стремлению, заработать деньги. Скучно братец, драконов растят, впихивая им в голову поросячью покорность. Вместо полноценного секса, предлагают дешевый онанизм, но мастурбация не может принести полноценный оргазм. Вот и я стал ремесленником от литературного онанизма, а что делать, если иного не спрашивают? - Алекс закончил выступление и, выпив до дна, встал.
  Он молчал, опять уставившись в стену. О чем он думал? Наверное, он пытался вспомнить то время, когда он мог заниматься свободным творчеством, не обращая внимания на запросы издательств.
  - Ты должен знать, мир наполнен энергетическими вампирами, - неожиданно начал он, усевшись на пол, тем самым, давая мне понять, что для него эпоха мрачнописи закончена, и отныне он вольный писатель. - Я давно хотел написать об этом книгу, о том, что на самом деле все людские объединения организуются только на одном принципе - принципе вампиризма. Образуются целые, вроде бы не связанные друг с другом семейства, подчиненные строгой системе передачи духовной энергии. Да не смотри на меня как на сумасшедшего, сейчас объясню в чем тут закавыка. Значит так, представь себе некую вполне довольную собой семью, в которой присутствуют папарий, мама и их дети. Маман топает тратить заработанные папарием деньги в магазинку, там её облаивает продавщица, которую вздрючил начальник за воровство. Маман накрученная топает домой, где облаивает детишек и папария, не рассказывая им, почему именно она злая, цепочка удлиняется. Папарий отрывается на работе, дети в школе, и на следующий день, мамаша прется в тот же магазин, рассчитываясь вместе с деньгами, отсосанной у близких ей людей, энергией. Вот теперь о дальнейшей цепочке, этого духовного братства. Продавщица чувствуя, что что-то не так или так, но как-то по особенному, берет деньги из кассы или не берет, что сути не меняет, и вновь получает накачку от начальства. Все накручены, все передают драгоценное раздражение по цепочке. Начальник передает акционерам, те его накапливают и передают жирному государству, которое представлена паразитами чиновниками, те же в свою очередь накачивают духовным вакуумом силовые структуры, охраняющие неприкосновенность сложившегося цикла. И все довольны. Выпасть из цепочки нельзя - можно только умереть.
  - Бедные мы, несчастные, - проскулил я, и конечно в моем скулении Алекс уловил иронию.
  - Да бедные! да несчастные! И я, как понимающий всё это безобразие и уродство, самый несчастный!
  - А тут еще я со своей книгой первого слова.
  - Да, тут еще ты, со своей книгой и убийством Кристины-Алены.
  - Извини.
  - Да ладно, чего там. Человеку мало просто жить, ему нужно предназначение. Не это ли свидетельствует о изначально рабском предназначении человека? Видать твоя книга сделала меня предназначенным на поиски убийц Кристины. Да я спать перестал, постоянно анализируя причины этого убийства. И вообще, деловые вопросы, я решаю на кухне. Перебазируемся.
  Алекс встал с пола и, взяв меня под руку, повел на кухню. Там на столе стояла ополовиненная бутылка бренди и два стакана. Один стакан был чистым. По всей очевидности Алекс ожидал моего появления и, усадив меня на своё место возле окна, стал доставать из холодильника... бумаги.
  - Чего вылупился? Я их для тебя охладил, чтобы не слишком жгли руки.
  Он медленно протянул их мне. Всего в стопке было бумаг с полпальца. Да, действительно, Алекс был писателем, если за такое короткое время смог сварганить такую кучу писанины.
  - Здесь все мои размышления, добытые улики и следствия, почему и за что. Кстати, весьма парадоксальные. И чтобы ты не мучился, скажу тебе, что стреляли не в Скорпионова Варлампия Серапионовича, а в Кристину. - Он произнес это сообщение монотонно, так как будто рассказывал рецепт манной каши. - А пока ты всё это изучаешь, я позволю себе расслабиться, все-таки три дня ни грамма во рту не было. Эх, глядя на тебя, подтверждается мой афоризм - проще найти миллионы читателей, чем хорошего собеседника. Читай!
  Алекс налил себе полный стакан бренди и одним махом выпил.
  Я медленно просматривал бумаги, и многое там казалось притянутым, несоответствующим действительности. Так на первой странице, Алекс утверждал, что Кристина-Алена появилась гораздо раньше в жизни Скорпионова, чем считал Синус, а он знал Варлашу чуть ли не с детства. На третьей странице Алекс стал формировать теорию зависимости от Кристины всех членов шайки Скорпионова, считая, что все имели с ней сексуальную связь. Это меня больше всего возмутило, как моя Кристина, моя анима, могла спать с разной мразью? Нет, это было ложью! Дойдя до десятой страницы, где Алекс описывал предпринятые Скорпионовым махинации, он уже не делал предположений о том, что тем руководила Кристина, он утверждал это. Видя моё несогласие, Алекс заглянул в страницу, которую я читал.
  - И что тебя здесь удивляет? - спросил он, стоя за моей спиной.
  - Многое, но давай начнем с начала. Ты утверждаешь... - дальше я высказал ему все свои замечания. Ну не могло такого быть, чтобы Кристина заправляла всей шайкой. Нет, конечно, она выполняла в ней определенную роль, и возможно, подчеркиваю возможно, имела связь с самим Скорпионовым, но не более того.
  - Ничего я не утверждаю, а только описываю, как было на самом деле. И поверь мне, всё именно так. Если хочешь я тебе дам телефоны и адреса людей, выдавших мне эти сведения и ты сам всё перепроверишь.
  - Так ты что, всё это собирал сам, не выдумывал?
  - Да ты что? Дело принципа! Такое моя фантазия неспособна нафантазировать. Ты же знаешь, как я отношусь к детективам.
  - Знаю, но Алекс, извини, конечно, но я тебе не верю. Не могла Кристина спать со всей этой шушерой, не могла! - я был на грани истерики.
  - Э, брат, женщины и не на такое способны, и наша христианская мораль отвергает такое их поведение. Но поверь мне на слово, раньше в языческое время браков не существовало, всё общество было полигамно. То есть женщина никому не принадлежала, она была владелицей мужчин. Ты понимаешь это? Она и сейчас является настоящей хозяйкой, она есть та, которая определяет истинное положение дел. И я боготворю каждую женщину живущую на земле. Вот посмотри, как на самом деле обстоят дела: мужчина является добытчиком средств к существованию, выполняя всю черновую работу. Он бултыхается на поверхности, подобно вершине айсберга, стараясь высунуться как можно выше над уровнем воды, а женщина скрывается втуне, ей и не надо показываться снаружи. Зачем? Он и так все притащит ей на тарелочке с голубой каёмочке, да хвостиком будет при этом вилять, возьми мол. А она? Что она? Она возьмет и начнет распределять. А с древнейших времен именно тот, кто распределяет ресурсы и является истинным хозяином положения. Вот и выходит что женщины выпихивают мужчин, подобно птенцам из гнезд, чтобы те добывали ресурс, а сами почивают в сытости и благополучии. О, старик, женщина, любая, даже самая-самая последняя намного умнее любого мужчины, чтобы он не делал. Она то точно знает, что ей надо, в отличии от мужика, и заметь, тот кто обладает информацией правит миром. А женщина обладает самым достоверным знанием - знанием мужской сущности. Вот так брателло, вот так.
  Алекс победно поднял подбородок. Да, в его логике была определенная доля правильных рассуждений, но всё же..., женщина не воюет.
  - Женщины не воюют, они и оружием не умеют пользоваться! - мои доводы только рассмешили Алекса.
  - Глупость. Зачем им воевать? Что им делить? Да и мужички всегда были переполнены агрессией, что заставляло их вычерчивать границы своих территорий.
  - Но.
  - Никаких но Жора. Ты ещё совсем ребенок, доверься моему опыту и наблюдениям, и смирись с данной данностью. Вот я смирился и не женюсь, и ты смирись и не женись. Если конечно воли хватит. И вообще, плотские утехи и совесть лежат в разных плоскостях. Это церковная мораль всё испоганила, превратив человеческую жизнь в пытку адову. Мало им что они свои жизни калечат, так они еще и других ею напихивают. Так что не женись.
  - На ком? Вот если бы на Кристине...
  Алекс посмотрел на меня как на идиота, точнее на дебильного олегофрена и покачал головой. У меня начало складываться впечатление, что Алекс считает мой случай неоперабельным, неподдающимся лечению, да и вообще, зачем тратить на меня попусту время, если я сам до всего дойду своим умом.
  - А знаешь, Жора, мне и мои герои не нравится. Все они слабы, все ничтожны. Это трагедия массового вкуса - герой обязательно должен быть слаб, инфантилен, даже уродлив, но в то же время обладать нечтотакимособенным, чего нет у других людей. И он продаёт свою особенность, торгуясь со старьевщиками из-за цены своего успеха. Хочется писать о красивых, сильных, гордых людях, но все красавчики осуждаемы обществом, словно они паразиты какие. Нет, мне не нравится мои герои. Они даже говорят, не то что хотят - они говорят так, как я того хочу, а это печально, и фабулу наших отношений не поменять, постмодернизм этого не допускает. Вот и остаётся писать пособия, вместо того, чтобы творить прекрасное. Да и кто его поймёт, кроме таких же сумасшедших, как и я?
  Алекс задумался, а я не мешал ему думать о своих взаимоотношениях со своими персонажами.
  - Ты вот чего, бери бумаги и дуй домой. Ты извини, но ко мне должны дама придти, сам понимаешь, дело житейское, - Алекс снова взял меня под руку и повел к выходу. - Если что будет непонятно, то звони завтра. К вечеру, - добавил он и закрыл дверь.
  На лестнице я столкнулся с девушкой, по виду представительницей древнейшей языческой секты - секты проституток и спокойно пошел вниз. Алекс не обманывал, он действительно ожидал приватного визита.
  Все события в квартире Алекса совершенно отвлекли меня от моего левого я, я правый совершенно о нём забыл, и как только подумал о нем, перед моими глазами встала картина места, где он находился. Я левый стоял перед барной стойкой и разговаривал с барменом. Да я в жизни не шлялся по барам, и что мне там понадобилось, я не понимал. Впрочем, моё непонимание длилось всего доли секунды, непонятно каким образом передо мной промелькнул весь путь, проделанный левым я, и я правый понял, что именно мне левому понадобилось в баре.
  4. Глава четвертая
  
  Как некогда заметил Агафон, весьма вероятно наступление невероятного. В моем случае невероятное уже наступило и только следовало пройти по самому краю этого невероятного, чтобы не разбиться о скалы суровой реальности. В том, что я иду по стезе трудной для ступания, острой как лезвие бритвы, у меня не осталось сомнений. Но все что меня ранее окружало, было вероятным до скучности, и честно говоря, мне совершенно не хотелось туда возвращаться, тем более, возвращаться к той общей вероятности, в которой ничего невероятного не происходит.
  Я левый за те пару часов, что я правый провел в квартире Алекса, умудрился сделать невероятное, он смог повторить часть работы Алекса, пройдя часть того же маршрута, что и он. Что промелькнуло у меня перед глазами? Встречи с людьми, их лица, короткие разговоры с ними. Получалось всё так, как и на бумагах Алекса. Действительно, именно Кристина-Алена владела баром, в котором стоял я левый. Именно она устраивала здесь вечеринки, где знакомилась с нужными ей людьми, привлекая их своей красотой. И все, и мужчины и женщины попадались в её ловушку. А вот пса они не помнят, пёс мой, личный. Но что это мне даёт? Ровным счетом ничего. Я даже стал сомневаться в том, что мне необходимо искать убийц Кристины, и вместо этого заняться совершенствованием себя, но тут же остановил эти мысли. Так как где есть сомнение, есть дьявол, где есть знание, там истина, а истина в боге. Таковы были мои размышления, и следуя им, мне необходимо было идти дальше, не обращая внимания на все перипетии моей жизни и трансформации моего тела.
  Придя к выводу, что нам надо воссоединиться, я стал собирать свои части вместе. Левая часть покинула заведение и направилась к дому, правая сидела на скамейке, имея возможность рассматривать дальше записи Алекса. На двадцатой странице писания, Алекса понесло в эзотерику. Он уже перестал анализировать факты и скатился к описанию своих чувств и своего понимания причин породивших эти чувства. Так на середине двадцатой страницы он апеллировал к некоему Петру Абеляру и к его диалогу между Иудеем, философом и христианином, склоняясь к точке зрения философа 'что иудеи глупцы, а христиане, так сказать, с твоего позволения, поскольку ты называешь себя христианином, безумцы'. Насколько я понял, и дальше была перефразированная цитата из Абеляра. '- Я, - писал он, - подобен христианам, которые подчиняются Новому Завету, боясь отвергнуть ветхий завет. Ты понимаешь, но я разумом своим решительно против продолжения расследования, но чувства мои столь требовательны, что мне ничего не остается, как идти дальше. Я ничего не понимаю, но вынужден, как поисковая собака идти по следу. Я даже не знаю, зачем мне всё это надо. Я говорю себе, постой Алекс, всё это дело Жоры, не твоё, но чувства приказывают идти по следу. Вот и получается (ты уж прости меня) но дальше будет именно чувственная оценка происходящего, можешь её не читать'.
  Раз он так решил, так тому и быть и я с чистой совестью выбросил непрочитанные бумаги в мусорный контейнер. Да и второй я появился предо мной и мы, пожав руки, пошли домой, но попасть в квартиру нам не удалось.
  На лестничной площадке меня ожидал неприятный сюрприз в виде трех милиционеров, копающихся в присутствии свидетелей в моем замке.
  - Что происходит? - одновременно спросил я.
  - Вот он, держи его! - Закричал милиционер, в погонах сержанта.
  Поскольку убегать я не собирался, то спокойно продолжил подниматься по лестнице.
  - А что такое? - еще раз спросил я, в то время как два милиционера кинулись в мою сторону.
  Видя что я не убегаю, а напротив иду к ним, милиционеры остановились.
  - У нас ордер на обыск и твой арест. - Милиционер удивленно рассматривал меня двоих. Он даже несколько раз протер глаза, думая, что я раздваиваюсь.
  Возможно, он подумал еще, что он сошел с ума, тем более все свои вопросы я произносил синхронно.
  - Не понимаю, что, зачем...? Ну если вам так надо, давайте я открою дверь, а замок оставьте в покое. - Я (мы) подошел к двери и, достав ключи, стали пытаться одновременно впихнуть их в замочную скважину.
  Такая спешность моих действий, была мной же пресечена, и в результате я левый приобрел право открыть дверь. В квартире нас встретил Садюга, радостно размахивая хвостиком обрубком.
  - Проходите, - предложил я милиционерам и свидетелям.
  Садюга встал в стойку и наотрез отказывался пропускать их в квартиру. Более того, он злобно оскалил клыки, показывая, что он будет биться не на жизнь а на смерть. Такое поведение собаки испугало милиционеров и они попятились назад.
  - Собачку убери, - попросил лейтенант, стоящий чуть впереди остального сообщества.
  - Садюга, пшел вон, - почти ласково обратился я к собаке.
  Пес остался на месте. Он даже не взглянул в мою сторону, полностью сконцентрировавшись на ногах лейтенанта.
  - Так уберите собаку, - уже на вы, обратился сержант, и не потому что был таким смелым и вежливым, а потому что лейтенант отодвинулся назад, и как бы прикрылся сержантом.
  Я правый поднял Садюгу за ошейник и аккуратно понес его в туалет. Дверь туалета закрывалась на внешнюю щеколду, поэтому я спокойно оставил его там и вернулся в коридор. Там во всю властвовали милиционеры. Они планомерно размещали свои вещи: плащи и сумки. Свидетели жались вдоль стенок и боялись посмотреть в мою сторону.
  - Итак, будьте так любезны, покажите документы, подтверждающие ваши полномочия, - неожиданно для себя правого произнес я левый.
  - Да, конечно. Вот, смотрите, - лейтенант протянул мне две бумажки, по одной из которых арестовывался, правда, в одном экземпляре, а вторая бумага давало право на досмотр моей квартиры. Самое главное там было вписан номер бела об убийстве Кристины и сообщалось, что я являюсь соучастником преступления.
  Не знаю как вам, я лично я всегда немного грезил тюремной романтикой. Перед моим воображением шествовали заключенные замка Иф, легенды Бутырки и Матроской тишины. Все они были бунтарями, личностями, менявшими историю человечества, да что там, сам Христос был заключенным. Вот и я сейчас обдумывал, какие именно вещи с собой взять в тюрьму, совершенно не беспокоясь об обыске. Да и чего там искать в моей квартире, все равно здесь нет ничего меня компрометирующего.
  В течение получаса милиционеры рылись в моих вещах, высматривая оружие или наркотики, но кроме кухонных ножей, больше никаких опасных предметов не обнаружили. Я левый всё время присутствовал на обыске, в то время как я правый собирал вещи. Сумка получилась объемная.
  - Ты что делаешь? - спросил сержант, когда поднял сумку.
  - Вещи тюремные собираю.
  - Так, бери пакет и собирай: пару трусов, пару маек и спортивный костюм. Всё, больше ничего нельзя, - заявил сержант, и я назло ему сделал всё, как он сказал, сложив вещи в пакет, в котором лежали распечатки Алекса.
  Ничего не обнаружив в моей квартире, милиционер без формы составил протокол обыска и велел свидетелям расписаться в нем. Они всё безоговорочно выполнили.
  - Ну что, Георгий, собирайся на выход, - ехидно прошипел сержант, и естественно мы оба стали напротив него.
  - Так, кто из вас Жора? - строго поинтересовался лейтенант.
  - Я, - ответили мы, и это было правдой.
  - Еще раз повторяю, кто именно из вас Жора? - ситуация накалялась. Мне было понятно, что перед милиционерами стоит непростая задача, отделить меня от меня. А как это сделать они не знают.
  А я и сам не знал, как это сделать. С одной стороны я, и с другой стороны я. Но какой я должен жертвовать впечатлениями? Неразрешимая загадка, но всё оказалось проще.
  - Слушай Вася, - обратился сержант к лейтенанту, - давай возьмем обоих, а там разберемся.
  - Нельзя. Сказано одного, значит и берем одного. Давай грузи вот этого, с пакетом.
  Вот так я правый оказался в руках правосудия. Ха. И повели меня по лестнице, посадили в милицейский бобик, а я левый мне завидовал. Он даже есть отказался!
  Привезли меня в отделение милиции и провели в камеру предварительного заключения, где было еще два развлекающихся товарища. От одного из них разило мочой, и он принципиально валялся на полу. Второй, насупленный бутуз, посмотрев на меня сквозь прищур узких глазёнок, потерял ко мне интерес и уставился в стену.
  Я правый расположился на нарах и блаженно закатил глаза: вот оно счастье, вот встреча с настоящей жизнью!
  Я левый взял книгу и стал готовиться произнести фразу, первый знак которой был похож на лошадь, которую взнуздала амазонка, наполовину завёрнутая в плащ. Я подумал, что она могла бы изображать Деметру, хотя, что-то в рисунке было такого, что отвергало божественность персонажа. Фразу, начинающуюся с такого рисунка, я еще не читал, обычно рисунки изображали только самостоятельные знаки, без сторонних объектов, и я левый недолго размышлял, что лишнее, амазонка или конь. Это сочетание прирученной звериной природы и женской сущности немного меня покоробило, и я совершенно не обратил внимания на туман, который окутывал первую букву-рисунок. Подумав, что другой фразы все равно не будет, я начал читать её.
  Мой правый я в это время размещался на нарах, раскладывая принесенные вещи. Я подумал, что ему там будет хорошо, и он со мной согласился. Ну в каком еще месте я мог находиться вместе с бомжом и перекаченным боевиком бандитов? Пруха, одним словом. Впрочем, вонь, исходящая от бомжа мешала, особенно после того как он перевернулся. Я правый сморщился, появилась брезгливость.
  - Он тут не лежал? - спросил я у боевика.
  Тот помедлил с ответом, не зная, как и что ему отвечать и мне пришлось ускорить процесс его мышления.
  - Ты давно тут?
  - С утра.
  - Этого привели до тебя или после?
  - После.
  - Так, он лежал на топчанчике? - для наглядности и понятливости я указал на нары.
  - Не понял? - произнес боевик и поднялся.
  - Вот тут он лежал? - я еще раз указал на нары.
  - А я что, приписан за ним наблюдать?
  Как раз в этот момент я левый дочитал фразу, и началась метаморфоза. Нет, ничего не изменилось, я остался таким же, как и был, в моём (наших) теле всё осталось по прежнему.
  - Фух, - одновременно выдохнул я левый и я правый.
  - Да что с тобой? - уставился на меня боевик немигающим взглядом.
  Моя половина, пребывающая в заточении не чувствовала изменений, моя правая половина пошла в ванную комнату, чтобы в зеркале увидеть отражение, а уж потом думать над тем, что такого могло возбудить внимание боевика.
  Зажегся свет в ванной, я левый зашел в комнатку и посмотрелся в зеркало. Ничего. Я левый подошел в упор к зеркалу и внимательно рассмотрел лицо - ничего! Мелькнуло предположение, что изменения распространились только на левую половину, но как это проверить?
  - Слышь, ты чего так в меня уставился? - выдержать взгляд быка могут многие, но выдержать взгляд мчащегося на вас быка вряд ли. Так вот, боевик выглядел как бычара, не знающий что ему делать, а выбор у быков не велик. Как вы понимаете.
  - А чего ты в скафандре, как космонавт?
  - В каком скафандре? Ты что, бредишь? - я ощупывал руки, ноги, голову, но на мне было только моё, то есть только в чем я ушел из дома.
  - Нет, не брежу. Слышь, бомжара, а ну глянь на него, - бык-боевик пнул ногой бомжа, отчего тот, взбрыкнув всеми конечностями, проснулся. - Ну, чего видишь?
  - Как есть иконный лик!
  - Умолк. Он видит то же, что и я.
  - Эй, я правый, это я - я левый. Боевик не врет, у нас над головой свечение. Я сразу его не заметил, а сейчас оно так и прет наружу, - вот напрасно я левый говорил вслух, а правый методично повторял всё за мной. Надо было видеть при этом лица бычары и бомжа. Они вытянулись, пасти раскрылись и оттуда потекла слюна, как у собак Павлова в демонстрационных фильмах, когда зажигался свет.
  - Прекрати говорить вслух, - попросил я правый, я левого, - меня не так понимают.
  Дело в том, что и мой голос изменился, теперь он был таким, таким..., таким проникновенным, громким..., самого пробирал до печенок. Таким голосом мог говорить только потусторонний мир с героями Эллады.
  Ну а дальше всё происходило как в плохой, дешевой кинокомедии: бычара и бомж приняли меня за ангела, вертухаи присоединились к ним, и через пол часа передо мной, на коленях стояло всё отделение, включая заключенных. К чести своей я ничего не произносил, я стоял и сеял.
  - От него такая благость идет, неземное ощущение, - шептались люди в отделении.
  Конечно, они что-то еще шептали, но по их лицам я мог с точностью сказать, что они находятся в неком состоянии бесконечного эмоционального оргазма. Точнее это им хотелось, чтобы оргазм длился вечно, а я просто не знал что мне делать. Уйти из отделения? Глупость: на улице ходят толпы людей, которые мгновенно присоединятся к этим. Не вариант. Оставаться здесь, но и сюда постоянно приходили люди, которые сразу же попадали под моё влияние. Вот и завис я правый, обдумывая свои дальнейшие действия.
  Впрочем, моя левая часть активно действовала: я пытался обвязать голову полотенцем, джинсами, и чем-то еще, но свет пробивался сквозь ткань, словно её не было. Более того, сила нимба усиливалась с каждой минутой и нужно было что-то предпринимать, чтобы нивелировать его действие.
  На тридцать третьей минуте, я левый схватил книгу и о чудо, там была следующая фраза, состоящая из одного слова, начинающегося с изображения двухголового пса. Правда, слово повторялось три раза подряд. Я прочитал их, и нимб убрался, о чем засвидетельствовало зеркало в ванной. Выдохнув, я левый посоветовал я правому прекратить представление и вернуться в камеру, что он и сделал.
  В камеру набились люди и с подобострастием смотрели на меня, все они ждали чуда, но лично я больше никаких чудес не хотел. В течение одиннадцати минут я выпихивал их из моего убежища, настоятельно требуя, чтобы они расходились. Это у меня получилось и в камере я остался один. Странным образом я расслабился и мне захотелось спать. Это желание было так велико, что я закрыл глаза и моментально уснул. (Левый я, также уснул, совершенно не в силах сопротивляться сну).
  Проснулся я только на следующее утро, проспав одиннадцать часов. В отделении милиции стояла полная тишина. Мух не было, всё-таки осень, снег, скоро зима.
  Двери в камеру были открыты. Я вышел и пошел по отделению. Странно, но никого не внутри было. Я правый высунул голову на улицу...
  Я левый встал с постели и, потянувшись, пошел в кухню. По привычке я собирался заварить кофе, выкурить сигаретку и продолжить наблюдение за правой половиной. Но только я дошел до двери кухни (я всегда держал её открытой, и никогда не закрывал), как дверь распахнулась и передо мной возникли три человека. Один был одет как апологет иудаизма, второй как православный священник, очень высокого ранга и мусульманский муфтий. Более того, они упали предо мной на колени.
  В панике, ничего не соображая я рванул в свою комнату, где схватив одежду побежал к выходу из квартиры. На лестнице я кое-как натянул на себя джинсы и свитер и в тапочках продолжил спуск. Еще через пару минут я выбежал на улицу, где поймал такси и поехал к Алексу. Слежки за мной не было.
  Я правый стоял перед толпой состоящей из милиционеров и бандитов. Как только я появился, они сразу опустились на колени. Я вернулся в камеру. Там я сел на нары и стал думать о своей дальнейшей судьбе, если я в скором времени не изменю внешность, то преследование фанатиков не прекратится, а это значит прощай молодость, прощай свобода. Придётся всю жизнь провести на виду у зрителей, которые воспримут мою собственную жизнь как шоу, а кто-то заработает на этом неплохой капитал. Увы, мерилом человеческой веры в бога служит казна церкви. Нет, такой разворот жизни меня не устраивал. С другой стороны никуда отсюда я деться не мог - я стал заложником своей же глупости. Ну кто меня тянул читать книгу, когда всё так славно развивалось. Вызвали на допрос. Там противостояние, я - следователь. Я невиновен, он считает наоборот. Он мне аргумент, я ему факт, он мне доказательства, я ему опровержение. И все довольны, а главное, я получаю истинное наслаждение жизнью, борьбой за справедливость, которой, как известно нет. Меня засуживают, кидают в лагеря, где урки добивают мою гордость, превращая меня в животное. И всё это называется перевоспитанием или наказанием. Я согласен. Меня все равно в жизни ничего не ждет. Скука, тоска, сплошной туман неизвестности, а там все наоборот, там ты знаешь где свет и когда он наступит: на воле, в конце срока.
  '- Что со мной? - подумал я правый, - неужели и правда, мой разум помутился, что я думаю о подобном бреде? Нет, определенно нет. Но что же делать?'
  Я левый доехал на улицу Алекса и, расплатившись с водителем, помчался в ео квартиру. По дороге мне попадались многие известные мне лица. Так Лиза, секретарша Скорпионова, демонстративно отвернулась, изобразив, что она меня не знает, да и квакающая бабища, из подъезда Алекса отказалась со мной здороваться. Ну и фиг с ними, очень они мне нужны, мне нужно укрытие, и единственное место, где я его могу получить, квартира Алекса, до которой осталось пару шагов.
  5. Глава пятая
  
  Миф несравненно ближе к истине, чем история, ибо история говорит нам лишь об отброшенных тенях, тогда как миф дает нам сведения о той сути, что отбрасывает от себя эти тени. Совершенно справедливое замечание, с которым лично я согласен. Тут ничего не попишешь, в истории человечества, мифологические персонажи гораздо важнее реальных действующих лиц. Чем запутанней личная история исторического деятеля, тем проще о нём миф, что совершенно не означает, что чем проще персональная жизнь, тем сложнее миф о человеке. Такой взаимосвязи не существует, да и пропорции весьма условны, одно очевидно, судьей истории служит миф.
  В детстве меня всегда занимал миф об Атлантиде, о развитии людей, рожденный на потерянном континенте. Кстати, могу лично засвидетельствовать, что половина узнанных мной букв алфавита книги были частью алфавита Атлантиды. Возможно, что и моя книга побывала на том континенте, и возможно, что она тогда принадлежала всем людям сразу, а не только одному владельцу. Возможно, древнее Белое Братство уходит своими корнями в исчезнувший континент. Всё возможно...
  Вот только невозможно чтобы Алекс увидел хоть одну букву в моей книге. Я специально развернул её перед ним на первой странице, где были нарисован двухголовый пёс, но он ничего не видел.
  - Пусто тут, а ты старик, совсем от недопития свихнулся. На, выпей, - он протянул мне стакан наполненный водкой.
  Водку я выпил одним залпом, что только усилило мой натиск на Алекса.
  - Ты что, и в самом деле ничего не видишь?
  - Нет, ничего. Только чистый лист бумаги.
  - В самом деле?
  - Ты что, каббалиста из меня хочешь сделать? Чтобы и я повернулся на всех этих Бахир, Зохар, Сефер, Сефирот, Сефер Иецира и Аш Мецарет?* Не выйдет, я идейный дурак. Дурак одиночка. Учти это, я не поддаюсь религиозной пропаганде, будь ты хоть святой, хоть ангел, хоть пророк. Моя душа обречена на бесконечное земство до конца света, и мне это нравится. Я убежденный катехуменамин, то есть оглашенный. Я и сам умею извлекать эмоциональный оргазм из собственного творчества, и считаю себя достойным подобием. Но только подобием, а твоя книга, даёт тебе что-то большее, чем подобие, она дает тебе равенство, а это ересь. Так что давай хрюкнем еще по стопочке, и обсудим мою новую покупку.
  *(Каббала состоит из пяти книг: Бахир, Зохар, Сефер, Сефирот, Сефер Иецира и Аш Мецарет; считают, что ее происхождение - устная передача, идущая из глубокой древности. Некоторые части древних устных учений были внесены в Каббалу, каковой она является в наше время, но истинная архаическая мудрость евреев остается в ведении небольшого числа истинных сынов Израиля.)
  - Алекс, ну неужели ты не видишь букв?
  - Да отстань ты от меня со своей книгой, лучше подумай, что ты теперь будешь делать? Ты обвиняешься в убийстве и преследуешься церковными деятелями, более того, ты, как ты утверждаешь, раздвоился. Что, серьезно твоя вторая половина сейчас в тюрьме?
  - В отделении милиции, - поправил я Алекса, - и перед отделением толпа, а дома трое священников.
  - Да брат, худо тебе. Ой худо. Ну положим, ты сможешь у меня спрятаться, а он?
  - Кто он?
  - Ну тот, который является твоей половиной.
  - Надеюсь сгинет после прочтения очередной фразы. Такое уже было со мной, только тогда я раздвоился внутри себя.
  - Ну дай бог. - Алекс разлил водку по стаканам и уставился на меня. - За тебя старик, все-таки это самая удивительная история, которая произошла в моей жизни. Не будешь протестовать, если я как-нибудь возьму и напишу роман?
  - Вот только не от моего имени.
  - Ну это как получится.
  - Валяй. Имена только поменяй, ладно? А то мне еще жить и жить.
  - О чем речь Жора, все будет в лучшем виде.
  Мы чокнулись и выпили.
  В это время я правый сидел в камере предварительного заключения, судорожно пытаясь понять, что мне делать. Я немного завидовал левому я, но что делать, если он это я, только я здесь, а он там? Если он чувствует всё, что чувствую я, а следовательно, и ему хреново. Конечно, я уговаривал его убежать заграницу, туда, где его не найдут, оставив меня здесь. Я уговаривал его скрыться, но ответом мне было молчание. Он ничего не отвечал. Наше единство в тот момент разъединилось, порвалось, я перестал его чувствовать. Я обеспокоился, может, Алекс подмешал ему в стакане яд, и теперь я левый лежу на столе, перед Алексом, и он завладел книгой? Неведение приводит человека в исступление, он перестает замечать детали жизни, полностью ограничивая своё мышление над разрешением не решаемой задачи. Как только я понял, что мне не удастся справиться с этой непоняткой, я перестал о ней думать. Возможно, контакт потерян в связи с прочитанной фразой, возможно, были еще какие-то причины, которые мне сейчас не узнать, а действовать надо.
  Душа моя успокоилась, мысли пришли в полное соответствие спокойствию души, и я стал способен адекватно воспринимать реальность, что позволило мне начать действовать. Я встал и пошел к выходу из отделения милиции. Выйдя наружу, я обнаружил толпы людей, которые с вниманием смотрели на меня. Если бы я был истериком или же мне нравилось демонстрировать себя, то мне бы это всё понравилось, но так как я таковым не являлся, то взгляды толпы меня пугали. Единственным стимулом идти дальше, было желание поскорей скрыться в толпе.
  И тут появилась троица священников, которые были у меня дома. Они шли навстречу мне, расталкивая зевак. Они шли, сопровождаемые апологетами представляемых ими религий.
  '- Вот только вас не хватало', - подумал я, но коридор был столь тесен, что я неуклонно продвигался в их сторону.
  Сблизившись на расстояние трех шагов, мы остановились. Ни они, ни я не могли идти дальше. Они по причине мне неизвестной, я потому что они преграждали мне путь. Похоже, они упустив левого я, совершенно не желали расстаться с моей правой половиной. Прикинув, что мне выгодней, сидеть в тюрьме или сидеть напротив троицы, я выбрал последнее и подойдя к ним вплотную, произнес: пойдем.
  Дальше началось твориться нечто невообразимое: толпа любопытных сомкнулась. Апологеты стали распихивать людей, создавая еще большую толпу. Люди стекались изо всех щелей, спрашивая друг у друга, что случилось. Если те, кто стоял вначале знали о том, что произошло в камере, то вновь подходящие этого не знали. Версии о том, что происходило были следующими: задержали важного бандита, крышей у которого была церковь; некий милиционер совершил нападение на собственное отделение милиции, где все погибли; раздают деньги олигархов; в отделении от собаки родился человек; только что переделали отделение в храм; пожар в соседнем переулке, горят три дома, никого не пускают; приехал сам...
  Были еще другие домыслы людей, и поверьте, я сам был бы рад их подтвердить, но, увы, мне этого не дали. А самое неприятное в этой ситуации было то, что над моей головой в этот момент вновь засиял нимб. Как это получилось, я не знаю, я только на миг представил коня с полуголой бабой, да и то случайно, потому что в толпе была женщина в плаще, как сразу же эта сияющая хреновина начала светить во все стороны. Если раньше я мог отмазаться, заявив, что всё это бред и ко мне не имеет отношения, то сейчас..., короче все всё видели, даже более того, все всё ощущали. Исходящий от меня свет погрузил всех людей бывших на площади перед отделением в какое-то блаженно-коматозное состояние. Они стояли, сидели, ползали, протягивая ко мне руки, при этом на их лицах было столько счастья, что мне даже стало как-то не по себе: человек не может быть счастлив настолько, чтобы быть счастливым. Но и это наблюдение опровергалось - они действительно были счастливы.
  Встречавшие меня представители разных ветвей церкви растерялись, они сами погрузились в то же состояние что и остальные, но по всей очевидности, у них, в отличие от всех остальных, был встроенный ограничитель блаженства, который в какой-то момент заработал, и они за мной увязались.
  Я тщетно пытался связаться с левым я, а мне была так необходима его помощь. Проклиная всё на свете, и себя в том числе, я шел дальше...
  
  
  - Странно, никак не могу связаться с правым я, - произнес я левый, когда Алекс налил мне третий стакан водки.
  - Да ты пей, пей. Всё будет веселей. Не обращай внимания на временные трудности. В конце концов, он, в отличие от тебя, в надежном месте. С ним там ничего не случиться, и никакие церковные деятели ему не страшны, - Алекс пытался успокоить меня, но заплетающийся язык не всегда выдавал те слова, которые хотел мозг. Получалась интересная шарада, замутненная нечеткими звуками, но мне кажется, я удачно расшифровал его послание.
  - Тебе легко говорить, ты не испытываешь всех моих трансформаций.
  - А богу ты думаешь было легко? Он, ик, извини, по-моему, еще упростил текст. На самом деле, я думаю, в первоначальном варианте всё гораздо сложнее.
  - Вот сам бы попробовал... Упростил, сократил... Алкоголик... - возможно я бы и дальше ругался на Алекса, только он ничего не слышал - он спал.
  - Вот демон, - вырвалось у меня, и я с расстройства сплюнул на пол.
  Вот напрасно я это сделал: в том месте, куда попал плевок, начало расти дерево, да так быстро, что мне едва-едва удалось прекратить его рост, вырвав его из паркета.
  - Так, ты еще и чудеса творить можешь. Ах ты, Боже мой, что же мне делать? - Во избежание дальнейших фокусов-самоделок я осторожно положил дерево в раковину и совсем осторожно сел на пол.
  Я даже попытался прекратить думать, неожиданно ощутив невероятное состояние, описать которое крайне затруднительно. Оно не имело ни начала, ни конца. Оно было ни порочно, ни непорочно, ни совершенно, ни несовершенно. Оно было пустым, и чем-то заполненным. И в тоже время в этой пустоте не было ни формы, ни восприятия, ни имени, ни понятий, ни знания. Там не было ни органов чувств, ни тела, ни ума, но я всё чувствовал, всё понимал. Там не было формы, звука, запаха, вкуса, осязания, предметов, но все мои чувственные ощущения пробудились, и я всё ощущал. В этом состоянии нет знания, нет неведения, которое нужно устранить. Там нет разложения и смерти. Нет истин, раскрывающих страдание, его происхождение, его устранение и пути к его устранению. Там нет представления о нирване, нет ее достижения или не достижения. Оковы моего сознания спали, оно освободилось от всякого страха, всякого ограничения и условности и насладилось этим состоянием.
  Выйти из него помог мне Алекс, который вдруг, ни с того ни с сего, завыл песню. Слов песни я не разобрал, но они навели меня на мысль, что с подобным мне состоянием двойственности должен был столкнуться мой отец или, по крайней мере, знать о нём. Объяснить взаимосвязь между песнью пьяного Алекса и мыслью об отце я не могу, но то, что это так, я знал наверняка. Это было даже не знание, а нечто другое, уверенность что ли, то с чем ты рождаешься, как неопровержимость дыхания. И тут был главный вопрос, а где же мой папаша?
  Последний раз известие от него было четыре года назад, да и то в связи с моим шестнадцатилетием. Вот именно тогда он и подбросил мне книгу и советы прадеда, как расшифровать звучание букв. Тогда обида на него была столь сильна, что я сразу же выбросил упаковку бандероли, с обратным адресом. Я выбросил открытку, я выбросил всё, что с ним было связано, и у меня остался небольшой шанс узнать о его месте пребывание от матери, которая тихо мирно наслаждалась жизнью в Тютюревке.
  Место было глухое, по телефону не свяжешься, оставалось одно - ехать к ней, и там, на месте попытаться у неё выведать адрес, где он мог быть. С этой мыслью я подошел к окну и посмотрел вниз. Там, в колодце двора, на мокром асфальте суетился дворник, с которым я разговаривал после убийства Кристины. Двигался он, как мне показалось, хаотично, совсем не подобающе дворнику со стажем работы. Он то и дело метался по двору, пытаясь собрать мусор, который разлетался из-за сильного ветра. - Странно, - подумал я, - ветер во дворе дома? Разве это возможно? Чушь какая-то.
  А ветер действительно был сильным. Он захватывал бумаги, мелкие деревяшки и пластиковые пакеты, закручивая их в спираль, из которой вырывались ошметки поднятых вещей, рассыпаясь по двору. Дворник громко матерился, бросаясь на новые мусорные отложения. До меня долетали некоторые слова, выпущенные им по поводу всего происходящего во дворе. На миг я подумал, что смыслом жизни этого человека является уборка, чистка и вынос мусора из этого крошечного двора. Он полностью подчинил свою жизнь этому труду, совершенно не замечая всего вокруг происходящего. Он ни на миг не желал посмотреть на то, что происходит вокруг, чтобы заметить красоту полёта вещей, не умеющих летать. Он никогда не станет Дон Кихотом, он не видит драконов, всё вокруг него - мельницы. Но он счастлив, в своем суженном состоянии сознания. Неужели и я был таким же, как и он, не желая видеть в ветре большее, чем передвижение воздуха?
  - К отцу, на его поиски! - буквально воскликнул я, чем вывел Алекса из отупелого опьянения.
  - Ты чего орёшь? - спросил он, посмотрев на меня взглядом вселенского мученика, которому отказали в мгновенной смерти, заменив на вечное похмелье.
  - Что, не нравится?
  - Нет, не нравится. Нельзя так орать. А это что за растительность в раковине? - голос Алекса скрипел, словно дерево, склоняемое в земле, сильными порывами ветра. Похмелье донимало его. Он потянулся к раковине, а там..
  Там был самый настоящий дендрарий: разноцветные цветки: лилии, лотосы, розы, произрастали на толстом древе, проросшем сквозь раковину и упирающемся вершиной в потолок. Толщиной древо было с торс человека.
  - Что это за хрень? - еще раз спросил он меня, но я не знал, как ему объяснить, что древо есть плод моего не думанья.
  В результате я пожал плечами и ушел в туалет, пусть сам попытается понять с чем он имеет дело. А дело росло, древо, поняв, что ему не удастся на данном этапе своего развития преодолеть барьер потолка, стало расширяться. Оно уверенно захватывало всё новые и новые сантиметры кухонного пространства, распуская изумительные цветки. Если бы только Алекс видел всё это на природе или по телевизору, то его душа поразилась чудному растению, но в том то и дело, что чудо произрастало на его кухне, вытесняя его из оного пространства, всеми имеющимися у него средствами. Последних было много и все они были достаточно аргументированными, но Алекс бы как-нибудь с ними притерпелся, если бы не самый твердый аргумент - аргумент твердости ствола. Похоже ему, как и Алексу, не нравилось присутствие на его территории постороннего объекта, коим по мнению дерева Алекс и являлся.
  - Сволочь какая, - заявил Алекс, выбираясь из под сени древа.
  Последнее, что ему удалось спасти, была бутылка водки. Он стоял с ней и смотрел, как древо поглощает последние свободные сантиметры пространства, поглощая под собой стол, шкафчики и холодильник, наполненный столь драгоценным, для Алекса спиртным.
  - Нам пора уйти отсюда, - заявил я Алексу, притрагиваясь к его спине.
  - Куда? - смиренно спросил он, понимая, что отныне у него нет кухни и холодильника, что с этого момента, он лишился привычного безделья и обречен на скитание вместе со мной.
  - Будем искать ответы.
  - У кого?
  - У моего отца.
  - Ну-ну, - в голосе Алекса сквозило сомнение, что я есть, мой отец есть, что есть ответы, на незаданные вопросы, и что хуже чем сейчас, ему не было никогда в его жизни.
  Древо продолжало цветовое нашествие, и когда Алекс собрал сумку и деньги, оно подбиралось к входной двери.
  6. Глава шестая
  
  - Левый я, левый я, отзовись, - тщетно пытался я связаться со своей половиной. Но всё было напрасно.
  Я шел по улице, а вокруг меня толпились люди, не желавшие, чтобы я шёл дальше - настолько хорошо было им в моём свячении. Неожиданно рядом со мной остановился крытый фургон, на боках которого были нарисованы крест, полумесяц и звезда Давида. Оттуда выскочило три человека в белых сутанах и схватили меня. Они быстро запихнули меня в фургон и практически сразу после того как закрылась дверь, машина рванула.
  - Спасибо, - тихо поблагодарил я своих спасителей.
  Ответа мне не дали, так как я оказался в некоем подобии звуконепроницаемого сейфа. Получалось так, что я сидел посредине небольшого бронированного отсека, полностью закрытого не только от внешнего мира, но и от того чтобы я мог хоть как-то общаться с везущими меня людьми. По тряске и легкому покачиванию, я определил, что машина неслась с огромной скоростью и ей удаётся миновать все городские пробки. Хотя возможно, что она неслась так быстро в связи с тем, что ей уступали дорогу. В любом случае, то, насколько быстро мы удалялись от отделения, где появился мой нимб, меня устраивало.
  Сколько мы ехали, я не знаю, так как в какой-то момент я уснул. Это свойство моей психики, не раз выручало меня в самых трудных ситуациях. Так я дважды засыпал на уроках в школе, когда проводились письменные контрольные работы по тем предметам, которые я не понимал. Это была история и физика, первую я не понимал, так как разобраться где там правда, а где вымысел никто не мог, но вдалбливалось эта наука с видом абсолютной истины. С физикой мы были не в ладах, в виду того, что многое в этой науке мне казалось подозрительным. Так никто из учителей не мог объяснить мне, почему по расчетам получается полчаса, на преодоление тридцати километров, со скоростью в шестьдесят километров в час, а в городе эти тридцать километров машина едет час, и каждый раз, когда заглядываешь на спидометр водителя, видишь там пресловутые шестьдесят километров в час. Абсурд, да и только. Но неважно моё отношение к этим предметам, важна моя психологическая реакция - я засыпал. Вот и сейчас я заснул крепким сном младенца, насосавшегося материнского молока.
  Проснулся я из-за того, что кто-то тормошил меня, при том издали, длинной палкой.
  - Выходите, - посоветовал мне тыкальщик.
  Я пытался рассмотреть его, но он был в сутане и капюшоне. Ни лица, ни рук я не видел. Кстати, свет исходил только от меня и каким-то образом гасился стенами, дальше которых он не проникал.
  - Добро пожаловать, - вышел из тьмы еще один человек в сутане. - Вы наверно удивленны, что попали к нам, но иначе и не могло быть. Поверьте мне, вы в безопасности.
  Голос этого второго монаха был хорошо поставленным, грудным, как у дикторов телевидения. Все звуки он произносил ясно, четко и как-то замедленно, так что дважды повторять не приходилось.
  - Где я? - спросил я, вылезая из фургона.
  - Вам это скажут позже, а сейчас следуйте за нами. Постарайтесь идти сзади на расстоянии пяти-семи метров. Вы уж извините, но хотя наши люди и специально подготовлены, все равно иногда они попадают в ловушку нимба, - вежливо предупредил меня второй монах.
  Я пошел за ними по длинному туннелю, уходящему в землю. Сзади я услышал, как достают тех троих, которые спасли меня из ловушки нимба. Голоса постепенно затихали, и вот наконец полностью стихли. Мы спускались и спускались и туннелю не было конца. По бокам прохода горели слабые лампочки, указывающие направление движения. Они были достаточно тусклыми, так как свет моего нимба светил ярче, освящая пространство на десять метров вперед. Монах шел впереди, мерно покачиваясь. Он старался держаться на краю моего освящения, не попадая под его магическое воздействие.
  Через полчаса, довольно быстрого движения мы подошли к толстой металлической двери, которая сразу же за мной закрылась. Помещение, куда мы пришли, было невероятно большим и тянулось, тянулось, тянулось... создалось ощущение, что оно никогда не закончится и мы шли по этому огромному подземному дворцу, с величественными сводами, которые я не мог рассмотреть, но по-моему они были расписаны рисунками. А мы всё шли и шли...
  Когда монах остановился, он махнул рукой и передо мной возник диван. Всё произошло так быстро, что я не понял, откуда он взялся, но он стоял передо мной и как я понял, мне надо было сесть на него. Я так и поступил. Монах, увидев, что я сел, ушел, оставив меня одного. Я оглядывался по сторонам, пытаясь определить размеры помещения, но так и не смог этого сделать - слишком оно было большое. Зато я приобрел возможность осмотреть потолок. Он был высотой метров пятнадцать, так как свет, исходящий от меня едва-едва приоткрывал таинство нарисованных на нём картин. Там были нарисованы облака, люди сидящие на них и много-много детей, окружавших этих людей. Кто-то из нарисованных персонажей был с крыльями, кто-то без, но у всех были нимбы.
  Неожиданно помещение взорвалось светом, (иного сравнения я не подберу), такого яркого, что мне пришлось сощуриться. Когда глаза привыкли к свету я смог различить, что напротив меня, на краю помещения стоит скамейка, на которой сидят люди в монашеском одеянии, притом среди них попадались представители самых разных конфессий. Они сидели спокойно, совершенно не удивляясь моему нимбу, так, как будто нимбы у людей появляются постоянно и являются заразой, которую надо просто-напросто остерегаться, создавая вокруг них карантинную зону.
  - Нимб седьмой категории, воздействие парадоксальное эндоморфийное. Поражение семь с половиной метров. Носитель юноша, двадцати лет. Непосвященный. Установлено раздвоение личности. Вторая половина не обнаружена. Побочные мутации неопределенны. Секты и адептов нет, - раздался голос, исходящий из динамика, расположенного рядом со скамьёй, где сидели монахи.
  - Фух, - удовлетворённо выдохнули монахи.
  - Хоть в этом случае успели, - заявил монах в католическом одеянии.
  - Успели! - восторженно произнес буддийский монах.
  - Заблуждаетесь коллеги, вторая суть не уловлена, следов нет, - выкрикнул равви.
  - Ах оставьте, проявится. Да и главный носитель нимба выявлен, а всё остальное дело техники, - степенно произнес православный батюшка.
  - Где я? Что со мной? - не вынеся вот такого не почтительного отношения к нимбу, громогласно спросил я.
  - Успокойтесь молодой человек, вы в безопасности. Теперь для вас всё позади, - попытался за всех ответить католический монах.
  - А что такого я сделал? Почему я здесь? Вы можете ответить?
  - Можем сынок, можем, - произнес степенный буддист.
  - Ну так и говорите начистоту.
  - А мы и говорим. Много вас развелось в последнее время, с нимбами. Вы хоть понимаете, что длительное воздействие нимба на человека для него смертельно? Что больше суток выдержать он не может и умирает от переизбытка морфия, выделяющегося его мозгом! - взвизгнул равви.
  - А чего такого? Я тут причем?
  - Успокойтесь коллеги, мы имеем дело с непосвященным носителем нимба, и он сам не ведает что творит. - Раздался спокойный голос протестантского священника. - Предлагаю перевести данный объект в общую колонию. Кто за? Ну что ж, единогласно. Итак, мой юный друг, вы согласны переехать в другое место?
  - Черт побери, куда?
  - Туда, где для вас и вам подобным созданы все условия для подобающего вам существования.
  - А где это?
  - Рядом с Индией, на архипелагах Друидов, В Туле.
  - На кельтских архипелагах?
  - Да, в Туле.
  - Согласен, - а что мне терять, кроме своей половины? Нечего, да и вряд ли монахи меня просто так отпустят, слишком они пристально смотрят на меня. А, была не была, свалю с ними в Туле, говорят там ничего, рядом с Индией. Тепло там, значит, а на носу зима, холод, а у меня даже пальта нет. Пропаду я здесь без пальта! А там по мифу о Друидах проходит некая граница между небом и землей. Ерунда миф, всё ерунда. Наверняка, там у них обучающий центр находится, в котором обучают этой хреновиной надлобной управлять.
  Свет погас, монахи разошлись, оставив меня в свете моего нимба. Вскоре мне принесли поесть, и пока я ел ко мне пришёл буддийский монах, погреться в свете нимба.
  - Обожаю его воздействие на психику, - заявил он, когда мои руки потянулись к божественно просоленной сёмге.
  - А много вам таких попадается, как я? - Меня действительно интересовал этот вопрос, много ли моих коллег болтается по миру.
  - За то время, что я вам служу, вы второй. Вообще в столетие на земле появляется трое подобных вам существ.
  - Существ?
  - Да, иногда нимб проявляется у животных. Лично я не видел, но говорят бывает.
  - А я где сейчас?
  - О, это древнее место. Сюда стекаются люди с такими как у вас нимбами со всей Европы, для последующей транспортировки в Туле.
  - А если бы я отказался туда поехать?
  - Мы бы вас уговорили.
  - А что, там так ярко светит Солнце, что и нимба не видно?
  - Оно светит постоянно, избранным. Мне пора, а то воздействие вашего нимба становится разрушительным для меня.
  Монах встал с пола, поклонился и ушел, оставив меня наедине с трапезой. Еще через час пришел монах и отвел меня к фургону. Простившись с ним, я сел в будку и машина поехала. На сиденье в будке я обнаружил книгу, описывающую историю таких вот, как я людей, освященных нимбом.
  В книге рассказывалось, что издревле существовал некий центр в Центральной Азии, где такие как я, проходили обучение искусству управления своими возможностями. Там были созданы все условия для полноценной жизни, а общество ограждалось от переизбытка пророков. Точного местонахождения этого центра не указывалось, но суть от этого не менялась, он был.
  Там писалось: 'Нет никакой необходимости предполагать, что античные народности извлекали свои познания из Индии: все они исходят из единого источника, из Великой Ложи центральной Азии, которая высылала своих Посвященных во все страны. Все они учили одним и тем же доктринам и применяли одни и те же методы, ведущие к одинаковым целям; существовали постоянные взаимные отношения между Посвященными всех народов и у них был общий язык и общий символизм. Так, Пифагор путешествовал по Индии и получил там высокое Посвящение, а позднее Аполлоний Тианский следовал по его стопам. Такой же индусский характер носят произнесенные перед смертью слова Плотина: 'Ныне стремлюсь я отвести обратно мое Я к Всеобщему Я'.
  Среди индусов разрешение преподавать божественные знания одним только достойным было всегда строго соблюдаемо. 'Глубочайшая мистерия конечного знания... не может быть выдана никому, кроме сына или ученика, и никому с беспокойной душой'. В другом месте, после описания йоги, мы читаем: 'Восстань! Пробудись! Найдя Великих Учителей, слушай! Путь столь же труден для следования, как острие бритвы. Так говорят мудрецы'. Учитель необходим, ибо одних писанных поучений недостаточно. 'Цель познания' - познать Бога, а не только верить в Него; стать единым с Богом, а не только поклоняться издали. Человек должен познать реальность божественного Существования и затем узнать, а не только смутно верить и надеяться - что его собственная глубочайшая суть едина с Богом и что цель жизни - осуществить это единство. И если религия не может привести человека к такому осуществлению, она не более как 'медь звенящая или кимвал бряцающий'.
  Также было распространено и сознание, что необходимо научиться покидать свое плотное тело: 'Да отделит человек с твердостью ее (душу) из своего тела, как стебель отделяется из своего влагалища'. И было написано: 'В золотых высочайших ножнах пребывает беспорочный неизменный Брама. Он есть сияющий белый Свет светов, знакомый знатокам внутренней Сути'. 'Когда ясновидец видит золотоцветного Создателя, Господа, Духа, лоно которого есть Брахман, тогда, отбрасывая одинаково и достоинство и недостаток, беспорочный Мудрец достигает высочайшего соединения'.
  И евреи также не были лишены сокровенного знания, и у них были свои школы Посвящения. Собрание пророков в Навафе, под председательством Самуила, являлось такой школой, и в ней производилась устная передача преемственных знаний. Подобные же школы существовали в Вифании и в Иерихоне; и в книге Крюдена 'Concordance' встречается следующее интересное замечание: 'Школы или коллегии пророков - первые школы, о которых имеется отчет в Священном Писании, где 'дети' пророков, что означает их учеников, жили в условиях уединенной и суровой жизни, в постоянном обучении и медитации и в чтении Закона Божия... Этим школам или Обществам Пророков пришли на смену Синагоги'. Каббала, в которой заключено наполовину раскрытое учение, является 'в том виде, в каком она сейчас' современной компиляцией, так как часть ее составлена Раввином Моисеем де-Леон, который умер в 1305 г. по Р. Х.'
  Я подумал, что там, на Туле, меня посвятят в какие-то тайные, мудрёные науки и знания, что именно там я буду обучаться. А раз так, то тогда зачем мне читать эту книгу? мне и так всё расскажут. Я предпочел закрыть книгу и вздремнуть, слишком много на меня свалилось в последнее время событий, которые окончательно измотали меня. Да еще со своей половиной никак не могу связаться, а ведь и она чем-то занята, и также как и я мечется, пытаясь воссоединиться со мной.
  **
  Выход всегда есть. Есть он даже там, где нет входа. В квартире Алекса теперь не было ни входа, ни выхода: всё пространство его квартиры занимало цветущее дерево. Мне было немного жаль Алекса, который по моей вине лишился спокойного образа жизни, и вынужден был стать скитальцем по моим делам. Выглядел он неважно. Похмелье донимало его, и он то и дело вплескивал в себя водку. В виду отсутствия закуски мучился он страшно, вот и пришлось нам остановить машину и зайти в магазин, где Алекс купил минеральной воды и маринованных огурчиков.
  - Купи себе копченую курицу, - посоветовал я ему, но он отказался.
  Напрасно, в поезде я бы с удовольствием отгрыз окорочок. Но воля похмельного непреклонна, и я не стал настаивать на своём выборе.
  Доехав на вокзал и купив билеты на поезд, мы устроились в зале ожидания.
  - Ты только ничего не делай, - попросил Алекс, заговорчески оглядываясь по сторонам.
  - Чего не делать?
  - Ничего.
  - Да я и так сижу, ничего не делаю.
  - Вот и хорошо. Так и сиди. - Алекс приложился к бутылке, смачно крякнул и отпил огуречного маринада. - А главное, найдём твоего отца и всё у него узнаем о твоей книге.
  До отправления поезда было почти полтора часа. По настроению Алекса я понял, что, допив бутылку, он наверняка захочет продолжить выездной банкет, а там оставалось всего на две похлёбки. Я, конечно, предположил самое худшее, что он назюзюкается в стельку и мне придётся силой втаскивать его в вагон. Постепенно мои ожидания осуществлялись: Алекс хищно оглядывал вокзальный зал ожидания, судорожно сжимая бутылку водки.
  - Ты вот чего, сиди здесь, не привлекай внимания, а я за пивом, - не удержался он и буквально растворился в потоке людей, идущих на посадку в поезд.
  Подобной прыткости я от него не ожидал, но все-таки предполагал. Я удивлялся только скорости, с которой Алекс сбежал за пивом.
  Вот, что такое воля? способность совершить насилие над своими желаниями, или умение удовлетворить эти желания, или может быть еще что-то? А черт его знает. Я стал размышлять над несовершенством человеческих понятий. Вот, например все думают, что они думают, а ничего подобного, нихрена они не думают. Они либо вспоминают свои действия, либо рассчитывают новые, и все это называется думать. Но это далеко не так, вряд ли Алекс в данную минуту думал, скорее всего, он подчинялся чувственному желанию, неподдающемуся разумному мышлению, а поди ты, и это он называл думаньем. Нет, он думает, только когда пишет свои книги, а всё остальное время мучается, как бы ему заставить себя думать. От этого и жажда алкогольная его иссушает.
  Минут десять Алекс носился по вокзалу в поисках пива. Наконец он подобрался к лотку с пивными бутылками. Удовлетворив покупательский азарт, он вернулся ко мне. В его руках было два пакета, полностью забитых пивом.
  - На всякий случай, сам понимаешь, дорога дальняя, - оправдывался он, размещая пакеты у своих ног.
  Он с жадностью откупорил бутылку и одним махом испил из неё пиво. Казалось оно само втекает в него, он даже не делал глотательных движений, настолько сильна была его жажда.
  - Как ты так можешь? - завистливо спросил я у него, подобострастно заглядывая ему в глаза.
  - Опыт. Тренировки. Жажда. - Раздельно произнес он, и откупорил вторую бутылку.
  Так мы и сидели, Алекс открывал бутылки, складывая опорожненную тару под скамейку, а я с недоумением подсчитывал, сколько же в него влезает жидкости. К тому времени, когда объявили посадку в поезд, Алекс с трудом соображал. По его лицу расплывалась благостная улыбка, и он всё время приставал к проходящим девушкам. Я, как мог, восстанавливал ситуацию, извиняясь за поведение моего друга, на что Алекс не обращал внимания, и продолжал выдавать скабрезности по поводу проходящих дамочек.
  - Всё, пойдём, - потащил я его в вагон.
  Он расстроено посмотрел на выставленную батарею из пустых бутылок и медленно поплелся, держась за мою руку. В вагон я его втаскивал с помощью проводника, так как Алекс так и норовил пролезть между вагоном и перроном. При этом он всё время извинялся и просил прощения. Проводнику он заявил, что он является добровольным изгнанником, сопровождающим представителя бога. Проводник, дюжий дядька в форме, согласился с его заявлением и дав ему пинка, заставил таки впихнуться в вагон.
  - Куда мы едем? - наивно спросил Алекс, пытаясь выбраться обратно.
  Если бы не древо, которое появилось в его квартире, против моей воли, я бы выпихнул Алекса на перрон, где его бы сцапала милиция, но вина есть вина, и тащить мне его пришлось в купе, несмотря на то, что он цеплялся за все поручни и двери вагона.
  - Не хочу. Ну не хочу я. Я здесь вырос, я здесь и умру! - голосил Алекс, пытаясь вырваться.
  - Заткнись ты, - успокаивал я его порывы.
  - Нет, молчать я не буду. Я писатель! Я известность. Со мной так нельзя!
  - Да можно, родной. Вот так, еще пролет и мы в купе. И ты будешь баиньки. Понял? - с угрозой, которую привел бы в исполнение, произнес я, и оставшееся расстояние Алекс прошел почти самостоятельно.
  В купе он плюхнулся на пол, обняв стойку стола и громко засопел. Я разместил вещи Алекса и посмотрел с сожалением в окно. По перрону суетились люди, кто садился в поезд, кто был провожающим. В глазах и тех и тех я читал сожаление. Лично у меня не было подобного чувства, так как мне не с кем было прощаться в этом городе, во всяком случае, не было тех, к кому я испытывал привязанность. Проводник объявил о том, что поезд трогается, и по вагону пронеслось несколько провожающих. Они выскочили на улицу и стали размахивать руками, прощаясь с уезжающими от них людьми.
  И вот поезд тронулся. Вначале медленно, потом быстрее и быстрее. Скрылся вокзал, мелькали железнодорожные пути, здания, мосты. Почему-то мне стало грустно из-за мысли о том, что я больше никогда не окажусь в Москве.
  - Прочь, - вслух произнес я, отгоняя от себя эту мысль, которая жгла меня какой-то безысходностью.
  Глупо конечно, но расставание всегда печально, с чем бы ты не расставался, с людьми или вещами. И не важно, что ты вернешься назад, сейчас ты уезжаешь от них, от привычного уклада жизни.
  Проехав Москву, поезд рвался вдаль, подальше от суеты мегаполисной цивилизации. Алекс ничего этого не замечал, он лежал на полу, периодически стукаясь головой о крепление столика. Буквально каждое покачивание вагона заканчивалось для его головы столкновением с металлом, но он этого не замечал, слишком крепко он спал. Я вообще поражаюсь этому человеку, он имел одно неоспоримое преимущество перед всем остальным миром, он не держался за вещи его окружающие, и глупый человек мог подумать, что его реальность, это его фантазия. Возможно, что это и справедливо, но только лишь от части, он умудрялся делать свою фантазию, частью реальности. Я этого не умел. Кто-то лишил меня этого права, запретив мечтать о несбыточном. Он же не отделял одно от другого, справедливо пологая, что всё взаимосвязано, и его фантазия и окружающая его реальность. Именно эта неразрывность духовной и телесной жизни делала его земным и понятным, во всяком случае, для меня.
  Убаюкавшись мерным позвякиванием колес о рельсы я задремал и не заметил, как в наше купе подсадили двух девушек. Только когда одна из них попыталась отодвинуть Алекса, который обнимал её ногу, я проснулся. Извинившись за поведение Алекса, я представился.
  - А это мой друг, известный писатель Алекс Евсеев. Вы уж извините его за поведение, но мы не предполагали, что вас к нам подсадят. Вообще то он ножку стола облюбовал, а так он смирный.
  Девушки сразу после представления заулыбались, и Алекс из банального алкаша поднялся в их глазах до алкаша писателя.
  - Творческая единица, что с него взять, - заметила кареглазая блондинка с длинным носом. - А я Тая, а это Лида.
  - Очень приятно. Куда едите? - спросил я, рассматривая Лиду. Интересно, если бы я сейчас обнаружил нимб, они бы с такой же скоростью рационализировали его, выдав что-нибудь типа, а, нимб обыкновенный, иконный, уважаем?
  А что бы они сказали на выращивание древа из плевка? Определенно, было в них что-то такое жизненное, такое важное, что по сравнению с ним все мои и Алекса фокусы, казались мелочью и пустяками.
  Надо отдать должное, путешествие в обществе, пусть и не красавиц, все-таки это не путешествие без оных. То есть путешествие без дам, превращается в обыкновенную езду, тогда как присутствие дам трансформирует его в приключение, даже если никаких активных действий не происходит. Вы понимаете о чем это я?
  Девушки вышли в туалетную комнату (если таковые имеются в российских поездах, обычно это сортиры на колесиках, притом шаткие и опасные для обоняния), а я стал будить Алекса.
  - Просыпайся, у нас тут девушки.
  - Отстань, - отбрыкивался он, выказывая всем своим видом, что скорее мертв, чем жив.
  - Да приди в себя, у нас дамы. Красивые, супер, - ложь во благо, ложь или правда?
  - Не хочу!
  - Давалки у нас в купе, а ты спишь! - Правда в том, что иногда она бывает ложью.
  - Давалки?
  - Ну да, давалки.
  - Что же ты сразу не сказал! - суд встал, присяжные поднялись. Приговора не было.
  Алекс старательно разлеплял глаза, пытаясь придать себе товарный вид. Вид был скомканный, но галстук, твидовый пиджак и белая рубашка как-то умудрялись восстанавливать целостность образа Алекса.
  - Морда сильно не бритая?
  - Да посмотри в зеркало, сам увидишь.
  - Ну, ничего, ничего. Съедобен. Так что, симпатичные давалки, в количестве двух штук прибыли к перрону, чтобы исполнить священный долг перед голодающими мужчинами?
  - Угу.
  - Что угу, зелёная молодость? Просто так давалки сами в вагон не лезут, тут везение нужно. Так, вот тебе шурши, в смысле деньги, - он протянул мне пару тысяч рублей, - беги в вагон ресторан, купи чего-нибудь подкрепиться и выпить. Но только выпить купи хорошее, а не бурду. Тут у них водка дешевенькая, ты её не бери, возьми винища и пива. Их не подделывают.
  Что было делать? Только идти. Чувство вины перед ним все-таки было довольно сильно, да и деньги были его. Даже на билет. Вот я и поплелся в вагон ресторан, обеспечивать моральное прикрытие нашего путешествия. Поездка приобретала необратимое направление.
  7. Глава седьмая
  Из самолета меня вывел седой старик, на которого свячение нимба не действовало. Он шел немного впереди меня, рассказывая об обители, в которую меня привезли. Я рассматривал природу места, где оказался, но об этом позже.
  - И главное, не трогай меча, - вместо прощания заявил он, после чего удалился в лес, оставив меня перед огромным входом в пещеру.
  - Какого меча? - не понял я, но вопрос остался без ответа. Отвечать было некому. - Ладно, как скажешь.
  Я вошел в арку пещеры, величественно украшенную тремя колоннами. Каждая колона сливалась с верхом пещеры. Они были расписаны бесподобными рисунками и скульптурами, изображавшими жизнь богов. - Потом рассмотрю, - подумал я и прошел дальше.
  Пещерный туннель простирался метров на двадцать, и освящался моим нимбом. Величественные сталактиты висели над головой, угрожая рассыпаться от любого громкого звука. С них стекали капельки воды, но не долетали до меня, исчезая в свете нимба. Заканчивался туннель расписной дверью, обитой золотом. По своим размерам дверь была исполинской, и я подумал, что мне придется изрядно напрячься, чтобы её открыть. Но к удивлению, дверь поддалась на слабый толчок рукой.
  - Эй, прохожий, оглянись, - раздался голос сзади меня.
  - Да, в чем дело? - Я оглянулся, но никого не было.
  Я вошел в дверь и оказался в царствии растений. Повсюду росли самые дивные цветы и деревья. Высокие, низкие, стройные и корявые, все они образовывали впечатление упорядоченного хаоса. Вроде бы они росли как в тропическом лесу, но повсюду чувствовался уход. Многие, если почти не все цветы были мне незнакомы. Некоторые из них походили на розовый лотос, некоторые имели огромные, чашеподобные лепестки, закрученные кверху, как у лилии. Если подробно описывать разнообразие цветовой гаммы, то и здесь описательная часть человеческого языка не может передать всю роскошь разноцветья.
  Я подумал, вот место, которое даже Вольтер не стал бы сравнивать с судорогами беспокойства и летаргией скуки, слишком здесь было прекрасно.
  - А, прибыл, а мы всё гадали на кофейной гуще, ты это или не ты, - подошел ко мне мыслитель с нимбом, освящавшим ближайшие к нему пару метров.
  То, что он был мыслителем, я понял сразу, как только посмотрел на его лоб: огромный, буквально выпирающий наружу, не лоб, а блестящий шар над глазницами. Взгляд мыслитель постоянно прятал, так как у него, по-видимому, было много дел, кроме того, как смотреть на меня.
  - Ты мне скажи, каков же итог твоей жизни? - не дожидаясь моего ответа, он заявил. - Ужасно мало смысла. Смысла мало, как в этом саду, всё в нем прекрасно, но смысла в нём нет.
  - А как же красота? - наивно, ой как наивно было с моей стороны вступать в прения со лбом (я его так назвал).
  - Красота! Вот она, альфа и омега божьего мира. Вся красота имеет смысл, но не всякий смысл красив. Улавливаешь смысл различий? Нет, ты еще молод, чтобы понять всю несуразность понятия красоты. В ней нет смысла, она не есть конечный смысл бытия.
  - Чего? - не понял я, а лоб на мгновение посмотрел на меня так, как будто я был тараканом в человеческом обличии. По-моему, перед тем как удалиться, он что-то пробурчал насчет раздачи нимбов дебилам. Впрочем, я не уверен..., но как мне повезло, что его что-то спугнуло!
  Оставаться около дверей, дело трамвайное, - решил я, и прошествовал дальше в сад.
  Чем еще можно описать это удивительное место? Аромат! Отовсюду, откуда только можно неслись самые удивительные запахи. Я закрыл глаза и перед моим воображением возникли чудные цветы всех цветов радуги.
  - Молчи. Только молчи. Прошу тебя, - раздался голос из кустов.
  Я открыл глаза и огляделся. Никого, только цветы.
  - Ты и есть новенький? - спросил тот же голос.
  - Да.
  - Стой где стоишь. У меня нимб второй категории, бьет на двадцать метров. Смертельная штука. А ты человек? - без всякого перехода спросил голос.
  - Да, а что?
  - Все мы человеки. Мда. Так сказать. Я здесь уже третье столетие, и всё одни люди. Ничего, поживешь, помаешься, осмотришься, а потом и уходить не захочется. Все мы... - он не закончил и исчез. Может, он просто мозги мне запудривал, а может что-то или кто-то его спугнул. Но факт его исчезновения не оспорим.
  Я пошел дальше и, пройдя через кустарник с фиолетовыми цветами, обнаружил поляну с цветами вместо травы. Не зная можно ли на них наступать (в голове возникла табличка, гласящая 'по газонам не ходить'), я остановился. В дальнем конце поляны сидели два человека с нимбами. По-видимому, один из них являлся учеником второго. Несмотря на огромное расстояние, я отчетливо слышал их разговор.
  - Что такое меч? - спросил ученик.
  - Висит, - ответил учитель.
  - Каков самый короткий путь к мечу? - упорствовал ученик.
  - Самый интимный.
  - Какое из трех тел Будд будет проповедовать? - ученик явно чего-то не догонял, так вид его был крайне удивленный, и несуразные ответы он воспринимал как истину последней инстанции. Возможно, так оно и было, только я ничего не понимал ни в вопросах, ни в ответах.
  - По существу.
  - Насколько я понимаю, все древние учителя говорят, что когда человек познает истину, все кармические препятствия исчезают, но если он ее не познал, то ему нужно будет уплатить все долги. Интересно, знал ли об этом Второй патриарх или нет?
  - Конечно, - монотонность ответов поражала своей абсолютностью. Опровергать учителя, ученик не решался.
  - Что такое око истинной дхармы?
  - Повсюду.
  - Когда человек совершает отцеубийство или матереубийство, то он идет к Будде и кается в грехах. Однако если человек убьет Будду или патриарха, то куда ему следует идти с покаянием?
  - Разоблачен.
  - Что такое Дао - Путь или Истина?
  - Иди дальше.
  - Почему без согласия родителей человек не может быть посвящен в духовный сан?
  - Как мелко.
  - Я не могу понять.
  - Как глубоко.
  - Какая фраза вовсе не бросает тени?
  - Открылось.
  - Как вы смотрите на вопрос?
  - Слеп.
  И всё, учитель встал и дал пощечину ученику. Тот остался доволен, так как благодарно поклонился учителю.
  В этот момент пыльца попала мне в нос и я чихнул.
  - А, ещё одно дерево открыло свой цвет! - восторженно произнес учитель и пошел ко мне. Кстати, по цветам, и они приминались. Он оставлял след!
  - Ну вот ты здесь. Ты видишь?
  - Да, а что?
  - Кто задает вопросы, тот уже знает ответы. Подойди ко мне.
  Я естественно подошел к нему.
  - Что ты делаешь, разве тебя звали! Негодяй! - он замахнулся, думая, что сможет и мне отвесить пощечину, но мне-то какой в том интерес, чтобы незнакомый дядька дубасил меня почем зря?
  Естественно я увернулся. Естественно он промазал, что вызвало у него благодарную улыбку.
  - Раз ты подошел, значит, тебя звали! Не бойся - ты свободен! - Он вдохнул в себя воздух и медленно выдохнул. - Как звать тебя, дитя света?
  - Жора.
  - Жора?
  - Ну да, а вас?
  - У меня три имени. Одно не помню, другое не знаю, третье дашь мне ты.
  - Слушай папаша, я тут по делу, - неожиданно я разозлился на старика. Да какое ему дело до меня, у него же уже есть ученик!
  - В чужой монастырь со своим уставом...
  - Папаша, мы не в монастыре, я тороплюсь, - он в конец доконал мою замученную нервную систему своими глупостями.
  - Тогда иди.
  И я пошел. Вот ведь старая зануда, всё так и норовит научить своей жизни всех окружающих. Знавал я таких, еще в школе и институте. Ну да сам умный, сам с нимбом!
  Ученик смотрел с восторгом на наше общение, и когда я поравнялся с ним, он захлопал в ладоши, а старик провещал:
  - Запомни наше знакомство, тебе еще учиться у этого юнца. - Я, правда, не понял, к кому он обращался, ко мне или к сорокалетнему оболтусу, но мне его наставления не нужны.
  Раздался гонг.
  - О, кормить будут! - Восторженно выкрикнул ученик и, взяв меня под руку, повел в столовую.
  По дороге он молчал, наверное, просто не знал, что у меня спросить, а я знал что спрашивать, но не буду же я спрашивать у ученика, а с учителем я поругался.
  Почему-то я думал, что мы идем в сторону пещеры, но на самом деле мы шли от неё. Тропинок не было, и дорогу я не запоминал, полностью полагаясь на своего провожатого. Вскоре мы вышли к прекрасному месту, располагавшемуся над обрывом. Внизу плескалось море, бескрайнее, огромное. В его лазурном величии терялся взор человека, и я почувствовал величие этого места, всю его неповторимость, всё его изящество...
  На поляне перед обрывом стоял огромный стол, на котором располагались яства. Поскольку я был очень голоден, то набросился на еду, не обращая внимания на подходивших людей. Стульев не было, и все кто подходил, ели стоя или садясь на цветы. Многие брали еду, относили к своему месту на цветах и складывали её там, после чего опять возвращались и снова набирали продуктов. Один, ну очень толстый нимбоносец отчаянно сгребал все, что ему попадалось, при этом ворчал, что перепелиные крылышки недостаточно прожарены.
  Никто из подошедших не пожелал благословить стол молитвой.
  Всё моё внимание было отдано трапезе. Я жадно хватал куски незнакомых яств, даже не зная, что я ем, но было вкусно. Через пять минут я насытился и меня охватила апатия: неужели я прожил двадцать лет, так и не зная, что на земле есть место, где всё это есть? Ужас!
  Я сел на цветы и почувствовал непреодолимое желание спать. Глаза сами собой закрылись - я уснул. Прямо на траве, рядом со столом...
  8. Глава восьмая
  В вагоне ресторане было много народа, душно и не было свободных мест. Казалось бы, здесь было достаточно места, где летать мухе, а она все-таки норовила влететь мне прямо в глаз. Я подошел к раздаче и взял меню. Открыв его я понял, что страшно голоден.
  - Без официанта не обслуживаем, - заявила толстенная бабища, сидящая на табуретке, прикрученной к полу. Глаза бабищи были ярко накрашены, что впрочем, не создавало ощущение их выразительности, скорее наоборот, краска приоткрывала её поросячье понимание мира.
  - Так ведь мест нет.
  - Ждите, - активно прохрюкала бабища, и я представил её в порнофильме в роли госпожи-садистки. От подобного кошмара мурашки пробежали по коже.
  - А если...
  - Молодой человек, ждите.
  Я отвернулся в надежде встретиться с официантами, но их не было в вагоне ресторане. Ничего не оставалось, как стоять рядом с раздачей и смотреть под ноги. Пять, десять, пятнадцать минут никого из обслуги не появлялось, что начало меня злить.
  - Послушайте, а где они?
  - Кто они? - не поняла бабища, сползая с табуретки.
  - Официанты.
  - У них пятиминутка.
  - Так я здесь полчаса.
  - Ну и что? Видите, мест нет. Шел бы в купе, подождал бы там, а потом приходил.
  - Так не могу я, у меня там дамы, а у меня ничего нет.
  - Ну и чего стоишь, молчишь. Чего тебе?
  Да, эта бабища сыграла бы главную роль в садо-мазо-порно высшей категории. Для неё всё это было естественно и понятно: когда мучить, когда давать возможность хлебнуть радостей.
  - Два дагестанских коньяка, пару копченых куриц, конфеты в коробке и колы.
  - Стандартный набор холостяка? Мда, слабовато, товарищ, - было непонятно, издевается она надо мной или поняла мою изначальную суть в переходном её состоянии.
  Выдав проднабор, она еще раз спросила, не добавить ли мне продуктов, на что я покачал головой.
  - Эх, соблазнитель, шампанское возьми, - подсказала она, и тут я оценил её совет по достоинству. Действительно, как же я забыл про шампанское?
  Пару бутылок не помещались в заполненный пакет, поэтому мне пришлось нести их в руке, прижав локтем к телу. Когда, наконец, я пришел к нашему купе, то услышал милое женское щебетание и комментарии Алекса.
  - А, вот и он! Дамы - это Жора чудоносец, знакомьтесь.
  - Знакомы уже, - пробурчал я, расставляя на столике принесенную добычу.
  - А чего так долго?
  - Алекс, вот взял бы и сам пошел, - буркнул я и сел рядом с ним.
  Девушки сидели напротив и улыбались. Вот умеет Алекс заставить девушек улыбаться. Наверняка он что-то такое им нарассказывал, что они теперь воспринимают меня, как шута из цирка, а его моим дрессировщиком. Невозможный человек!
  - Дамам шампанского? - спросил Алекс, заранее зная их ответ.
  Он открыл шампанское, разлил в стаканы и принялся за откупоривание коньяка.
  - А это что? Курица?! Хорошо - не летает! - и всё в таком духе, с шуточками, а что от него еще ждать в женском обществе?
  Я молчал, стеснялся. Алекс чувствовал себя в ударе, и сыпал остротами и софизмами, после каждого изречения прикладываясь к стакану. Я тоже пил, и дамы пили. Поезд ехал, незаметно, под разговор въезжая в ночь. После двухсот грамм коньяка язык у меня развязался и я почувствовал себя раскованней. Алекс незаметно перелез на полку к девушкам, и теперь сидел посередине, выпихивая Лиду ко мне. Как я уже заметил, девушки не отличались красотой, но разве это важно после двухсот грамм коньяка? Конечно нет. Да и женская красота в состоянии опьянения воспринимается иначе....
  Кое-как Лида поддалась на уговоры Алекса и пересела ко мне.
  Жестокая поездная правда заключается в том, что все врут. Врал и Алекс, рассказывая, что именно он написал Шварка и Ювиналию. Девушки, конечно из вежливости согласно кивали, а дневной свет из неоновой лампы затенял черноту раскинувшейся ночи, мелькавшей в окне.
  Еще через час Алекс вышел с Таей в тамбур, где, намериваясь выкурить сигаретку, уговорил девушку на пару поцелуев. Откуда я это знаю? А я пошел вместе с ними, и стоял в противоположном углу, в одиночестве выкуривая сигареты за Таю, за Алекса и за самого себя. Лида не курила. Оставив целующихся в тамбуре, я вернулся в купе.
  Лида сидела на том же самом месте, где я её и оставил. Она разулась и сложила ноги под себя. Я сел рядом и попробовал пошутить, но шутка не удалась - Лида даже не улыбнулась. Она хмурила лобик и молчала, ожидая от меня действий. Я внимательно её рассмотрел. Ее лицо обманывало все те ожидания, которые возникали при виде ее восхитительной фигуры. Она была очень смугла, с темным пушком над верхней губой; у нее был большой, энергичный, почти мужской рот; большие проницательные карие глаза и густые черные, как смоль, волосы, нависшие над низким лбом. Когда она молчала, умное, оживленное, открытое лицо ее было совершенно лишено той женственной мягкости, без которой красота даже самой прекрасной женщины в мире несовершенна. Видеть такое лицо на прелестных плечах, достойных резца скульптора; быть очарованным грацией ее движений и одновременно чувствовать почти неприязнь к мужеподобным чертам этой головы, венчавшей безукоризненно прекрасное тело, было похоже на то странное чувство, которое испытываешь во сне, полном противоречий, разобраться в которых невозможно.
  Меня как парализовало, я даже не мог налить коньяк, чтобы взбодриться. Так мы и сидели, пока не пришли Алекс и Тая.
  - Ну чего такие скучные? - спросил Алекс, разглядывая наши скучные физиономии.
  - Мы не скучные, - тихо пролепетала Лида.
  - Тогда чего не пьете? - он налил шампанское и протянул его Тае. - А мы вздрогнем.
  Выпив, Алекс позвал меня в коридор, где попросил вывести Лиду и прогуляться с ней в ресторан.
  - Сам понимаешь, дело важное, - сообщил он и буквально впихнул в купе.
  Там Тая провела подготовку Лиды и я столкнулся с ней, когда Алекс впихивал меня в купе.
  - Очень смешно, Алекс! Нельзя ли поаккуратнее! - возмутился я.
  - Извини родной, но кочки, тряска. Это не я, это они, - оправдывался Алекс, а я взяв книгу, вышел вместе в Лидой в коридор.
  - Вот свин, - сообщил я Лиде.
  - Да, нахальный типчик, а ты и правда чудеса умеешь делать? - спросила она, когда мы подходили к тамбуру.
  - Могу, - честность - норма.
  - А какие?
  - Разные.
  У меня создалось ощущение, что Лида воспринимает меня не как мужчину, а как источник развлечений, но совершенно не тех, о каких думал я. Как считал Берке, любой человек имеет право на глупость - против этого нельзя возражать, но этим правом надо пользоваться с некоторой умеренностью. Я не пожелал следовать этому софизму и решил, что пора продемонстрировать мои возможности. Остановившись в тамбуре я раскрыл книгу. Вагон раскачивало из стороны в сторону, но это не помешало мне прочитать первую фразу.
  На что я надеялся, когда слово за словом произносил незнакомые слова? На то, что я стану суперменом, половым гигантом, этаким мачо, перед которым все женщины равны, потому что лежат штабелями, ожидая моего к ним подхода. Я думал, что раз все повторяется, значит, я вновь стану прежним, сильным и мускулистым, но, увы, моим надеждам не удалось оправдаться, вместо этого я стал плаксивым малым, способным жалостью расшевелить самые чуткие женские ушки. Я понял это не сразу, а только спустя час, когда сидел с вагоне ресторане и рассказывал Лиде историю своей жизни. Притом так жалостливо, так плаксиво, что на её глазах висели хрусталинки слез.
  - А потом, когда мне было всего шесть лет, отец ушел, - Лида чуть не плача прижалась к моей руке.
  Я чувствовал себя плаксивым недоинтеллектуалом, нашедшим жертву для совместного морального мазохистического сеанса. Говорят сам Мазох не любил плёток, он любил мучиться морально, наблюдая за тем, как его жена совокупляется с кем попало. В данный момент я как бы наблюдал за своим детством, втягивая туда Лиду.
  - Естественно, безотцовщина приводит к отсутствию понятия авторитета, к тому, что в моей жизни нет того, кто смог бы быть примером для подражания. Да, я теряюсь с женщинами, но это ничего не значит... - я ныл и ныл, и, по-моему, мне надо было бы дать бутылкой по голове, но Лида этого не сделала.
  На моё, точнее на счастье Лиды, в ресторане появился довольный Алекс, который вел удовлетворенную Таю. Недолго пообщавшись с нами, он отправил нас в купе, выразив желание остаться с Таей наедине.
  Там Лида буквально меня изнасиловала, что, впрочем, происходило по моему согласию.
  Мокрый, я вышел из купе, чтобы выкурить сигарету и прочитать следующую фразу: уж больно мне не нравилось всё то, что со мной происходило. Мне не нравилось быть занудой и нытиком, и я быстро прочитал фразу, с изображением орла, летящего с ягненком. Я стал ждать, когда же что-то изменится во мне, но бесполезно, я вроде бы, не изменился.
  Я вернулся в купе, где Лида лежала под простыней на нижней полке. Обменявшись с ней парой любезностей, я залез на верхнюю полку. Я подумал что все-таки, несмотря ни на что, а моя жизнь прекрасна и безмятежно уснул.
  Утром Алекс растолкал меня и мы вышли с ним в проход вагона, чтобы посплетничать о дамах. Да, мужчинам нравится обсуждать свои победы, а что в этом плохого?
  Алекс пошлил и явно перевирал, но и я тоже был на высоте хвастливого жанра, поэтому разговор получился как нельзя лучшим за последние сутки. Настроение было превосходным, да и ехать оставалось не долго, всего полчаса.
  За это время мы успели допить коньяк, попрощаться с девушками, взяв у них адреса и номера телефонов, и когда поезд остановился, мы вышли из него с чистой совестью, ведь в сущности, ничего не было, а то, что было, осталось в прошлом.
  До Тютюревки добирались на машине частника, старого дядьки, который рассказывал о великолепной охоте в этих местах.
  - Вот начнется сезон, возьму вас с собой. Тут кабан водится, величиной с лошадь, - сообщил он, смачно чавкнув.
  - Ты дядя лучше за дорогой следи, - посоветовал ему Алекс, так как машина взлетела на ухабе.
  - Да что ей будет, она железная.
  - Мы из плоти, - пробурчал Алекс, а мне было все равно как мы едем, важно, что я ехал к матери, с которой не виделся два года.
  Она, конечно, расстроится из-за того, что меня выгнали из института, но что сделаешь, если в данный момент жизни, сама жизнь требовала от меня не учения, а поступков.
  9. Глава девятая
  Разбудил меня собачий лай. Открыв глаза, я обнаружил, что лаял никто иной как Садюга. Он прыгал вокруг моих ног, пытаясь зубами развязать шнурки. Обед уже кончился и вокруг никого не было. Я поднялся и взял со стола баранью ножку, которую выдал Садюге в виде компенсации за то, что его бросил в Москве, но у меня не было другого выбора. Наверное.
  Как говаривал Эпиктет, твоё дело - хорошо исполнить возложенную на тебя роль; выбор же роли - дело другого. Кто-то выбрал мне роль, не объяснил сценария и спрашивать от меня соблюдения всех норм морали этого спектакля - несправедливо. Да, я всегда мечтал о собаке, и именно такой как Садюга, но я ведь не покупал щенка, не воспитывал его, не приручал, в конце концов. Мне он, так сказать, обломился на халяву, а значит его жизнь вне поля моей ответственности.
  Вру, я очень привязался к Садюге, несмотря на то, что он вёл вполне самостоятельную жизнь. Вопрос в том, что я, в силу обстоятельств, забыл о его существовании и теперь мне было стыдно перед зверюгой. Но кто-то более мудрый позаботился о нём и вернул его ко мне, а значит, я просто обязан компенсировать свою забывчивость хорошей кормёжкой.
  Видели бы вы, как Садюга вгрызся в плоть бараньей ножки, как он перемалывал её кости, жадно сглатывая их, чавкая и, наверное, прощая меня за все мои перед ним прегрешения.
  Посмотрев за его трапезой, я подумал, что и мне хорошо бы подкрепиться после сна. Выбрав чудный ореховый шербет, я съел его, запив розовой водой. Садюга доел кость и с важным видом исчез в кустах. Проследив за его исчезновением, я пошел осмотреть здание, сквозь врата которого я прошел. Раздвигая удивительные кусты, я шёл в направлении дома, во всяком случае, мне так казалось. Я прошел через чудные цветные лужайки, прошелся по аллее, где стояли скульптуры, изображавшие всевозможных богов и богинь. Многие скульптуры были мне не знакомы, а надписей с посвящением не было. - Интересно, - подумал я, - а мне такой бы памятник воздвигли, если бы я остался среди людей? Наверное, нет, в наше время богам статуй не ставят, их разрушают. Глупо, со стороны людей, но они такие.
  Сомнений в том, что я причислен к категории богов, у меня не осталось. А богу, как известно можно всё, если он, конечно, умеет делать это всё. Я не умел, и отчасти надеялся, что здесь меня научат. По привычке я предположил, что обучение будет проводиться централизовано, в аудитории, где мне будут преподавать различные божественные науки, благодаря которым я научусь создавать миры, жизнь и творить все, что мне вздумается.
  - Наверное, обучение скоро начнется, - думал я, - а пока они хотят, чтобы я свыкся с самой мыслью своей божественности.
  И я наслаждался теплом, летом, светом Солнца, которое даже не собиралось заходить на ночь. Было такое ощущение (которое впоследствии подтвердилось, что здесь не бывает ночей), что Солнце будет светить постоянно, что не Земля крутиться вокруг него, а оно само движется по эллипсу, оставаясь постоянно наверху. Это ощущение подтверждалось тем, что по моим расчетам я провел здесь как минимум шесть-семь часов, Солнце оставалось на том же месте. Это явление ничуть меня не заинтересовало, хотя я и думал о нём.
  Я вошел в рощу, где росли удивительные деревья. Толстые, многовековые стволы, уносили листву в небо. Ровная, подстриженная травка приятно окутывала ноги. Каждый звук, раздававшийся в роще, поражал необычной чистотой звучаниям и каким-то смыслом. Я остановился, чтобы насладиться видом леса, и простоял так минут двадцать. Я мог бы стоять и дольше, но услышал женский голос. Он исходил из глубины рощи, и как будто был обращен ко мне. Я пошел в направлении, откуда он раздавался.
  Удивительное становилось еще удивительней. Вскоре деревья расступились и я оказался перед озером, в котором купалась обнаженная женщина. Она была так прекрасна, с таким удивительным светом, расходившимся в воде лучами, что я не мог оторвать от неё глаз.
  Ее лицо подтверждало все те ожидания, которые возникали при виде ее восхитительной фигуры. Она была очень смугла, с чуть приподнятой верхней губой; у нее был небольшой, энергичный, по настоящему женственный рот; большие проницательные карие глаза и густые черные, как смоль, волосы, нависшие над величественным лбом. Когда она молчала, умное, оживленное, открытое лицо ее было не лишено той женственной мягкости, без которой красота даже самой прекрасной женщины в мире несовершенна. Увидеть такое лицо на прелестных плечах, достойных резца древнегреческого скульптора, было сродни тому, что в неё сразу влюбляешься. Да она и была олицетворением любви, воплощенной в самое совершенное тело в природе.
  Она увидела меня и поплыла ко мне.
  - Вы чудо, - произнес я, когда она выходила из воды.
  - Если бы чудеса существовали, они бы перестали быть чудесами: чудо только потому чудо, что оно не происходит в действительности.
  О, боже! Её голос околдовал меня своим совершенством. Так не могут говорить женщины, так говорят богини.
  Я не мог пошевелиться. Ступор - вот состояние, в котором я очутился, и если бы она пожелала, то я бы навсегда остался в этом состоянии, и только ради того чтобы созерцать её красоту.
  - Ты только что прибыл? - спросила она, разглядывая меня таким взглядом, как будто раздевала.
  - Угм, - и попытка кивнуть, вот и всё, что мне удалось сделать.
  - И как тебе здесь?
  - Очньхрошо, я счстлв, - произнес я сквозь зубы, боясь спугнуть её.
  - Так, ну-ка перестань изображать невинность и расслабься. Я Дита, - она протянула ко мне руку, но не для того чтобы пожать мою, а для того чтобы поправить воротник рубашки.
  - Жора.
  - Вот и хорошо, Жора, - она рассмеялась.
  Наверное, она была довольна произведенным на меня впечатлением. Я это понял по её глазам. Я понял, что она создана для того чтобы ей поклонялись, и поверьте мне, я стал самым лучшим её поклонником.
  - Дита, вы небесное создание, созданное из чудес?
  - Вот еще. Глупости. Это церковь место, где люди, никогда не бывавшие на небесах, рассказывают о них небылицы тем, кто никогда туда не попадет. Я из плоти и крови, и очень этим довольна. А ты глупенький, неужели ты причисляешь себя к небожителям?
  - Нет. Конечно нет. Но вы...
  - Не на вы, не на вы. Давай просто, Дита и на ты, ладно? А то тут такая скука, помереть можно! - Дита смешно надула губки, чуть выпятив их вперед. Так обычно делают маленькие девочки, чтобы умилостивить своих родителей.
  Она повела меня за собой, держа на таком расстоянии, чтобы я мог наблюдать за ней, наслаждаясь её фигурой. Она шла впереди, опережая меня на три шага, и каждый раз, когда я пытался приблизиться к ней, ускоряла ходьбу, желая, чтобы я видел её тело. Три самых счастливых минуты, почему вы не длились вечно? Почему вы прервались? Что заставило вас прервать моё наслаждение?
  Дита одевалась медленно. Она нагнулась, подняла с цветов белое платье и стала медленно, почти церемониально в него облачаться.
  - Там есть пуговица, ты застегни её, - попросила она, когда платье полностью сокрыло её тело.
  Возможно, что она специально изогнулась, когда я аккуратно застёгивал пуговицу на её платье. Она сделала это для того чтобы я смог прикоснуться к её телу. Но это был миг. Всего миг, но ради этого мига стоило жить вечность.
  - Пойдём, ты проведёшь меня к дому, - повелительно приказала она и я с радостью повел её сквозь чудную рощу.
  Шаг за шагом мы приближались к её дому. Шаг за шагом, но что это были за шаги, каждый ценой в сотни километров.
  - Как тебя нашли?
  - Я был в тюрьме.
  - Забавно. Я тоже была в тюрьме, но меня забрали не от туда. А долго ты был в тюрьме? Наверно тебя там мучили? Обожаю мучеников. В романах они такие романтичные, и всё из-за женщин. Мужчины обязаны страдать из-за женщин, иначе зачем они живут? А ты был влюблён? Ты страдал? Ты будешь страдать из-за меня? О, а я была влюблена. Не раз, поверь мне, жить стоит только из-за любви. Жизнь и есть любовь. Я была влюблена в монаха. Смешно, правда? Он был такой симпатичный. Красавчик! Златокудрый, личико Купидона, тело Аполлона. Но импотент. Как страшно. Он и стал монахом из-за этого. А ты не импотент? Нет? Правда, нет? Не отвечай. Я вижу. Здесь много мужчин, но так мало любви. Ты знаешь легенду Нарцисса? Они все нарциссы, и считают, что все их должны любить. Глупо, правда? Мужчина создан, чтобы любить, женщина, чтобы быть любимой. Я запретила здесь расти нарциссам. Они меня пугают.
  Она так быстро говорила, что я не успевал отвечать, но каждый её вопрос получил ответ.
  - Скоро мы придём к дому. Ты будешь меня ждать около него?
  - Вечность! - восторженно ответил я, да так искренне, что если у неё и были сомнения, то они отпали.
  Мы подошли к огромному дому. Около двери Дита поцеловала меня в щеку и скрылась в маленькой стеклянной двери, оставив меня одного. Я стоял открыв рот и не веря во всё, что произошло. Я пытался восстановить в памяти все события, но память отказывалась их воспроизводить. Как только она ушла, я стал мучится. Мне сильно её не хватало, так сильно, что от отчаяния я разрыдался.
  Наверху одернулась шторка, и как мне показалось, Дита выглянула в сопровождении других девушек, указывая на меня своим чудным пальчиком.
  Вскоре и это видение исчезло и я ощутил одиночество. Знать и ощущать, разные понятия, тем более, если они касаются одиночества. Раньше я знал, что я одинок, сейчас же я ощущал себя одиноким. А это гораздо хуже знания. Тогда, раньше, мне казалось, что я любил Кристину, но такого отчаяния у меня не было. Не было и чувства одиночества, было знание о том, что она умерла. Возможно, неотвратимость, безысходность смерти, тогда сделали своё дело, и я не предался тяготам переживания этого состояния, но сейчас Дита была рядом, и в тоже время беспредельно далеко.
  Неожиданно дверь дома открылась и из неё вышла пожилая женщина в черном, с тусклым, наверное от старости, нимбом. Она ничего мне не сказала, протянув сверток белой одежды, после чего ушла.
  Необходимость переодеться немного отвлекла меня от мыслей о Дите, и я ушел от дома, чтобы в кустах поменять одежду. Как только я разделся, кто-то захихикал. Я в панике стал быстро натягивать на себя выданную одежду, опасливо поглядывая по сторонам, но разве кого-нибудь увидишь в кустах?
  Я вновь вернулся к дому, повинуясь данному обещанию, которое не произнёс вслух, страдать ради Диты. Она, конечно, наблюдала за мной, выглядывая из-за шторок, но мне ни разу не удалось увидеть её лица. Она была великая мастерица прятаться, показывая места, где она прячется. Возможно, она показывала меня обитательницам дома, чтобы убедиться в том, что я нравлюсь другим женщинам. Я не раз обращал внимание на то, что шторки одергивались в нескольких местах сразу. Но сколько же меня можно было мучить? В какой-то момент у меня создалось ощущение, что она - кокетка в классическом смысле слова, то есть женщина, нарочно возбуждающая страсти, удовлетворять которые она не намерена.
  Именно эта мысль отрезвила меня. - Нет, я смогу справится, я обязан, - шептал я себе, уходя от дома. И всё же надежда на то, что она появится не оставляла меня, я постоянно оглядывался, ожидая встретиться с её глазами, но её не было.
  Постепенно, шаг за шагом, я удалялся от здания, где для меня свет был женщиной. Вместе с этим мои мысли все более и более отвлекались красотой окружавшего меня мира. Я подумал, насколько же он совершенен. Возможно, если бы он был таким повсеместно, люди перестали бы завидовать друг другу и вместе с завистью исчезли бы войны и дебилы, разжигающие вражду между людьми. По моему мнению, именно зависть, главный порок человека. Как только он начинает кому-либо завидовать, то всё, пропал человек, перед нами дебил, злобный, алчный, мерзкий урод. Вот только мест, подобным этому, очень мало на старушке земле.
  - От дома идёшь? Не пустили? - передо мной стоял величественный старик, точнее он хотел казаться величественным стариком.
  - Не пустили.
  - А ты пробовал зайти?
  - Так ведь не приглашали.
  - А сюда тебя приглашали?
  - Нет.
  - Так чего же ты ждал, думал она сама к тебе выйдет? Эх, молодость! Свежесть! - Он потянул носом воздух. - И пахнешь как ребёнок.
  Кто был этот мужчина с седой бородой и седыми же власами? Кто он был, тот, чей нимб я оценил на пятую категорию свячения? Кто был он, чьи глаза проникали в тебя, обнюхивая, словно ты был куском рокфора?
  - Дилижанс! - произнес он.
  Я никогда в жизни не видел реальный дилижанс, этот чудный вид транспорта, катившийся за лошадьми. Обычно его показывали в американских фильмах, и из него обязательно отстреливались от разбойников.
  - Да я Дилижанс, прекрати вертеть головой. Совсем тебе мозги запудрила эта барышня. Как она тебе представилась?
  - Дита.
  - Враньё. К Дите она не имеет отношения. Дита другая. Блондинка. Да ладно, поживёшь тут пару столетий, привыкнешь к их выкрутасам. Как звать то тебя, страдалец?
  - Жора.
  - Земной ты еще. Чую, - огромный, почти колдовской нос, втягивал массивы воздуха, отфильтровывая из них мой запах.
  Мне захотелось убежать, но, судя по его носу, расстояний для него не существует, он как породистая такса выследит меня по запаху, и продолжит свои наставления.
  - Тебя недавно привезли. В летной машине. Я видел. Большая, важная. Эх, мне бы такую, уж я бы полетал. - Он взмахнул руками, показывая, как полетел бы, если бы...
  - А где здесь отдохнуть можно? - пресек я его попытки взлететь.
  - Да везде. Вот только в дом не всех пускают. Это заслужить надо. Я там три раза был. Всех туда только по три раза пускают. Так что, если туда попадёшь, то оставайся там, как можно дольше. Они не выгоняют. Обычно сам уходишь. Вот я ушел в третий раз, и больше меня не приглашают. Дуры! - Похоже Дилижанс разозлился, а в мои планы не входило принимать злость, пусть даже от старого человека.
  - Вот все говорят, что пару столетий тут живут, а вам, сколько лет? - попытался я переменить тему разговора.
  - Вопрос конечно интересный. Я сам не помню. Знаю только, что в моё время, мы пользовались ретортами и киноварью, для того чтобы понять философский камень. Но это было давно. А вообще, время здесь не имеет границ дня, оно протекает незаметно и без счета. Пойдём, я тебе покажу одно место, где ничто плотское не будет тебя интересовать.
  Я покорно поплелся за ним, ожидая встретиться с чем-то необыкновенным.
  10. Глава десятая
  - Ну нет шеф, так не пойдет, - бурчал Алекс, когда водитель остановил машину у реки сообщив, что дальше дороги нет.
  - У меня козёл, а не трактор. Сам подумай, как я проеду? - огрызнулся водила, сплевывая из окна.
  Я вышел из машины, а вот Алекс категорически отказывался топать по матушке земле, к моей матушке, и в результате водила послал его по матушке. Вот такая чехарда в российском стиле.
  - И денег твоих не надо, - обиделся водитель, швыряя назад тысячу рублей.
  - А мне они на что? Я же тебя просил докатить до дома, а ты нас посреди пути бросаешь.
  - Да пойми, чудак человек, нет дороги, они же от всего мира отгородились этой рекой, и мост снесли, вот от таких как ты, значит, защищаются.
  - Да? - Алекс явно заинтересовался сообщением водилы.
  - Ну да, старообрядческая деревня Тютюревка.
  - А ты почему ничего мне не сказал? - Алекс высунулся в окно и с укором посмотрел на меня.
  - А я откуда знаю, какая она, старообрядческая, новообрядческая? Мне никто ничего не сообщал. - Я пожал плечами, и стал искать брод в речке.
  - Да водила, мутная деревенька, - расстроено произнес Алекс, вылезая из машины.
  - По мне хоть содружество геев в кепках, лишь бы клиенты к ним были. - Водила ползал по салону, ища тысченцию, и когда нашел, завел двигатель и уехал восвояси.
  Я шел вдоль речки, высматривая мель. Алекс догнал меня и, поравнявшись, стал задавать вопросы о моей матери и её связи со старообрядцами.
  - Да отстань ты, ничего не знаю, ни уклада, ни того, как она к ним попала. Ты пойми, мать, как ушёл отец, совершенно изменилась, стала замкнутой, ничего мне не говорила. Только по голове гладила, да в дневник иногда заглядывала, чтобы расписаться в нём. Вот и всё моё с ней общение.
  - Олух твой папаша. Я хоть и не видел твою мать, но она его любила, а это надо ценить в женщинах.
  Размышления Алекса по поводу взаимоотношений моих родителей были мне неприятны, и я попросил его заткнуться, на что он отреагировал обидой и заявлением, что в деревне обязательно должен быть самогон, и вот тогда он назло мне напьется и опозорит меня перед моей матерью.
  - Попомни, нажрусь в усмерть, а всё ты виноват будешь. Да и как на природе не нажраться? Нельзя не нажраться! Обязательно нажрусь.
  - А что, обязательно назло мне?
  - Не обязательно, но нажрусь.
  Пройдя пару километром, мы нашли расширение речки, и, закатав брюки пошли через неё. Вода была холодная. Она обжигала, и Алекс пару раз поскуливал насчет того, что ввязался на свою голову в черт знает что с бродом.
  - Брод твой, глыбокай, аки омут для утопленников. Вот как утопну, ты мне памятничек у брегов этой речки сооруди, я тебе денег оставлю. Окоченею я тут с тобой.
  Я оглянулся, и как назло нога соскользнула с камня, и я упал в воду. Алекс расстроено смотрел за моим бултыханием в воде, не понимая, чем он может помочь. Да я и сам не знал, чем он может помочь, когда он только мешает.
  Выкарабкавшись на берег, я разделся. Одежда была настолько холодной, что мне было проще оставаться голым, чем напяливать её на себя. Алекс виновато околачивался рядом, не соображая предложить мне плащ. В конце я не выдержал и буквально снял с него плащ, заявив, что подобные ему гады должны содержаться в специальных питомниках, где малолетние преступники будут тыкать в них пальцами.
  - Сволочь! Мерзавец! Баснописец-сказочник! Всё ты, со своим нытьём.
  - А ты мог и не обращать на него внимания, подумаешь человек ноет, эка невидаль.
  - Да если бы ты был человеком, я бы понял, но ты, ты, ты...
  - Отчего ругаетесь? - к нам шла старуха, одетая во всё черное. Казалось, что она даже глаза укутала в черную ткань.
  - Заблудились. Я промок, а этот гад, мне даже плаща не предложил. У, писатель! - продолжал возмущаться я.
  - Ну не беда, - произнесла старуха и, подняв с земли промокшую одежду, повела нас за собой.
  Алекс притих и озабоченно сжимался, показывая мне, насколько сильно он промерз. Но я не верил ему: на нём был твидовый пиджак, шерстяные брюки, и туфли мракобесы, способные месить адскую грязь. На мне был плащ, мокрые трусы и промокшие кроссовки, китайского производства. Плащ был тонким и больше соответствовал получасовым прогулкам по Москве, чем длительному переходу по Тютюревскому перелесью. Я рассказал старухе что еду к матери. Что она живет здесь, в Тютюревке. Старуха пожала плечами, показывая нам, что ей безразлична цель нашего появления. Ей было важно помочь мне, а не трепаться попусту, раскидывая слова, в надежде на наше понимание.
  Только когда мы приходим к цели, мы решаем, что путь был верен. Вот и мы, подойдя к деревенскому частоколу, убедились в правильности нашей дороги. Старуха провела сквозь калитку, осторожно ее закрыв, когда мы прошли и повела вправо. Мне почему-то хотелось попасть в центр деревни, но вправо, так вправо.
  - Заходите туда, - указала старуха на небольшой деревенский амбар, - там жди. Принесу одёжу.
  Мы вошли в амбар, наполненный сеном, сжатой пшеницей и тыквами. В амбаре было тепло и удивительно пахло. Сочетание запахов пшеницы, сена и тыквы, что может быть лучше? Я вдыхал воздух, и на миг показалось, что я нахожусь в дивном саду, наполненном цветами, по которым, как по траве, ходят люди.
  - На возьми. - Вошла старуха и протянула длинную белую рубаху и серые штаны из грубо обработанной шерсти.
  Она отвернулась, как будто вид моих достоинств мог её смутить. Покрытый мурашками, с кожей цвета синевы неба, я моментально оделся, почувствовав себя под защитой одежды. Брюки, правда, кололись, но тепло, которое они давали ни с чем не сравнится.
  Старуха повела в деревню. Она молча указала на дом моей матери и пошла по своим делам, потеряв к нам интерес. Доброе дело, перестаёт быть добрым, если ты попросил благодарности. Ничто так не унижает, как то что от тебя ждут благодарности за содеянное, но ничто так тебя не тяготит, как невысказанная благодарность.
  Я постучался в дверь и, не дождавшись ответа, слегка толкнул её вперед.
  - Да открыто, тут видно живут дикари, двери не закрывают. - Алекс нахально прошел в дом.
  Там, было тихо-тихо. Окна были маленькими и едва-едва пропускали ехидные лучики света. В полутьме я заметил горящий огонёк лампадки, висящей перед иконостасом. Стол, стоявший посередине комнаты разделял внутреннее помещение на две части. И еще в доме была печь, настоящая, русская печь. Около неё были расставлены чугунки, накрытые тряпочками. Рядом, на полу стоял шкафчик, полностью заставленный посудой. Но не обычной фарфоровой, а деревянной. В стопке тарелок лежали деревянные ложки. На другой половине, стояла кровать с четырьмя подушками, выставленными пирамидкой и любовно накрытых расписным платком.
  Скромная обстановка, давала право на свободу мысли, она отрывала от реальности, заставляя думать о том, что будет с тобой после смерти. Земная жизнь, рассматривалась в этом помещении, как временный отрыв от основной жизни. Нелепый, бессмысленный, но необходимый, для понимания чего-то большего, что понять можно только на земле.
  Даже Алекс растерял обычную свою иронию и присел на топчанчик рядом со столом как-то приниженно. Что говорить обо мне, я так вообще потерялся, не зная, где мне найти себе место в этом доме.
  - Может выйдем на улицу? - уловил я мысль Алекса и произнес её вслух, давая ему право на согласие.
  - Выйдем!
  Мы вышли на улицу, подошли к калитке и остановились. На улице никого не было, одернулись лишь парочку занавесок на окнах. Люди везде люди и всегда проявляют интерес к новому. То, что нас рассматривают, изучают, стало мне понятно. Оттого и людей не было на улице, что мы там стояли. И не причина всеобщей занятости, заставила людей сидеть по домам, а именно наше присутствие. Мы были иноверцами, инородцами, иноками другого мира - мира, который эти люди отвергли, и теперь мы вторглись на их территорию, и не знаем их правил поведения.
  Постояв около калитки. Мы пошли посмотреть прилегающий к дому участок. Он был большой, вытянутый и ухоженный. Не было ни пяди земли, где не потрудились руки моей матери. Подойдя к сараю, мы зашли в него. Там в полутьме находило две коровы. Не знаю, кто был больше удивлён, мы или они, но и мы и они были напуганы обоюдным присутствием.
  Алекс вышел первым, что-то пробурчав насчет рогов и копыт, но я не расслышал.
  - Мать то скоро будет? - спросил он, как будто я знал ответ на этот вопрос.
  - Наверно скоро. Не сомневаюсь, старуха сообщила ей о нашем приезде.
  - А хорошо тут, - неожиданно выдал Алекс. - Тихо, спокойно. Лучшего места, я не припомню. Пожалуй стоит тут обжиться. Как думаешь?
  - Ну не знаю. Мне, так не очень нравится.
  - Балда, лучшего места для писателя нет. Тут наверняка и поспорить есть с кем, и поговорить в согласии. Переметнусь я в их веру. Вот увидишь, переметнусь. Но для начала нажрусь как следует.
  Начало темнеть и мы вновь подошли к дому. навстречу нам шла моя мама. Она, увидев меня бросилась ко мне, вытянув вперед руки... не берусь описывать нашу встречу, слишком она интимная, слишком много в ней личного, такого, что не позволяется рассказывать другим, это только между матерью и сыном.
  Алекс стоял в стороне и дожидался, когда я представлю его.
  - Вы, наверное, совсем обмёрзли. А я роды принимала. Дуняша родила мальчика, ну и куда мне от неё было к вам бежать? А Филипповна мне сказала, сын приехал..., ну да ладно. Голодные?
  - Мам, это Алекс, мой друг и писатель. Алекс, это моя мама, Полина Никандровна.
  - Очень приятно. - Алекс галантно кивнул головой.
  - Мне тоже приятно. Проходите в дом, я сейчас.
  Мы зашли в дом, а мама убежала в соседский дом.
  - У тебя красивая мать, - отметил Алекс, снова располагаясь на топчанчике.
  - Что есть, то есть.
  Действительно, моя мама была очень красивой женщиной. С правильными до идеальности чертами лица: большие, серые глаза, четко очерченный овал лица, заставлявший вспоминать картины времен ренессанса, аккуратный нос, и переносица, от которой уходили разлетом брови. Как так получилось, что она связала свою жизнь с моим отцом, для меня всегда оставалось загадкой. Не должна была такая красавица быть вместе с ним, он того не заслуживал.
  Она появилась спустя три минуты. В руках держала чугунок с вареной картошкой.
  - Я Филипповну попросила, чтобы она попросила соседку картошки приготовить, а то как-то неудобно получается, вы с дороги, а стол не накрыт, - она поставила чугунок на стол.
  Не знаю, когда сложилась такая традиция у русских людей, но они больше внимания уделяют сторонним людям, чем своим близким. Вот и моя мать всё свое внимание уделяла Алексу, совершенно игнорируя моё присутствие. Это меня злило, но по этой же самой традиции, я чувствовал себя хозяином в этом доме, тогда как Алекс был стопроцентным гостем. Вот он разошелся! Выкрутасничал, сыпал афоризмами, и вообще подтверждал своим поведением, что все писатели задаваки. Ну а мы за ним ухаживали. Как могли.
  - А чего покрепче у вас имеется? - спросил он, при этом смотрел на меня, как будто я знал, имеется или нет.
  - Так к Макарычу надо сходить, он у нас спиртным ведает. Заодно и его в гости приглашу, - мать выскочила из дверей и побежала по улице среди домов, в которых зажигался свет керосиновых ламп.
  - Интересно, они всё так же живут при лучине? - и опять вопрос ко мне.
  - Да откуда я знаю? Выйди и у них спроси. Я здесь первый раз.
  В глазах Алекса загорелся сранный блеском, знакомый мне по предыдущему общению. Уж если он появился, значит он напьется. И вот ведь штука какая, этот блеск всегда соответствовал событию попойки. Прям такой интуитивный блеск - блеск предвестник.
  Мать и правда пришла не одна. Она вела за собой дородного старикана, с огромной белой бородой, с просто выдающимся носом. Носом больше соответствующим детским сказкам о колдунах. Выцветшие глазенки дружелюбно щурились, оказывая нам простое русское расположение. Он сразу, как только встретился глазами с Алексом, понял, его клиент, родной, можно сказать совместно выкормленный из одной самогонной бутылочки-пятилитровки, которую он сохранил, пронеся через все годы невзгод и гонений, и все ради этого момента - момента первого сопития. Конечно, все скажут мне, нет такого слова в русском языке, сопития, а ведь соврут, ей богу соврут. Есть! Есть, и это не просто слово, это понятие, это образ жизни, да что там, это менталитет целого народа; не пить годами, а потом бац, и понеслось...
  Вот и за нашим столом понеслось. Вначале Алекс и Макарыч. Потом Алекс, Макарыч и Никодимыч. Потом Алекс, Макарыч, Никодимыч и Филаретович... Потом не помню. Честно. Ничего. Как отрезало. Но было хорошо. А еще, кто-то, по доброй воле и при согласии Алекса врезал ему в ухо и они побратались. Возможно, что такое братание повторялось неоднократно, потому что уши у Алекса распухли. Ну а потом, с утра, кто-то потащил Алекса к себе. Вот только где это себе, я на следующий день не узнал, так как вместо головы у меня был чугунный горшок, набитый горящими головешками.
  Мама отпаивала меня огуречным рассолом, смешанным с капустным соком. Она заботливо прикладывала к моему чугунку капустные листы, и по её глазам я понял, что она меня совершенно не осуждает, что здесь так принято, и то, что Алексу дали в ухо, это знак свыше, почти признание его за своего - значит выдержал.
  Появился Алекс через день. На нем была такая же одежда, как и на мне, при этом он был совершенно трезвый, а самое страшное, от него даже не пахло алкоголем, чего раньше я за ним не припомню. Он сел напротив печки, где лежал я, и заговорческим голосом сообщил, что он всё.
  - Что всё? - переспросил я, не поняв, что именно он имеет в виду. Что он пить бросает или что?
  - Я здесь остаюсь. Здесь мое место. Здесь беспоповщина и разум. - Он снял с головы шапку и перекрестился двумя перстами. Распухшее ухо сияло.
  По-моему это Хаббард отметил, что чудо - событие, описанное людьми, услышавшими о нем от тех, кто его не видел. Я видел много чудес, я их сам делал, но вот так, чтоб сразу, да по печенке...
  - Алекс, осторожнее, белочка может приключиться, - оберег я его. В бытность изучения мной психологии, я точно запомнил, что если алкоголик резко бросает пить, то у него приключается белая горячка.
  - Нет, с этим у них никаких ограничений, сколько совесть тебе подсказывает, столько и пей, греха в том нет, главное, чтобы совесть была чиста. - Алекс вещал. Он перестал говорить нормально, теперь он просто извергал истины, подобно..., подобно..., гм..., мне.
  - Да с чего ты это взял?
  - Вот пойдем к Макарычу, он тебе лучше меня всю их тему разъяснит. Да вообще, из всего я понял только одно, то, что многие святые жили, до раскола. Некто Никон поставил под вопрос святость и праведность всей русской духовной традиции: и Сергия Радонежского, и Кирилла Белозерского, и сотен других русских подвижников - ведь они тоже крестились двумя перстами. Да что там, он поставил под вопрос благочестие родителей, дедов и прадедов своих современников и Аввакума в частности. Ничего содержательного по сути нововведений, в позиции никониан не было. А ты знаешь, какие гонения были на староверов? Последователи Аввакума, сплотившись вокруг старого обряда, фактически отстаивали достоинство личности против бюрократического произвола: 'мы как верили, так и будем верить - декретным произволом нашей веры, нашей совести не изменить'. А власть фактически говорила: 'То, как веришь ты, как верили твои отцы и деды, это все ерунда; а вот то, что мы тебе сейчас прикажем, то и будет твоя вера'. Старообрядцы гордо возражали: 'Этому не бывать!' И когда потом, в девятнадцатом веке, синодальная Церковь говорила: 'Какие вы дикие, из-за ерунды, из-за сугубой аллилуйи идёте на костер, на жертвы', старообрядцы резонно отвечали: 'а почему же вы нас из-за этой ерунды преследуете и гоните?' Бунт человеческого достоинства и религиозной свободы, начавшийся со спора о некоторых деталях обряда, имел свою жесткую логику, необратимо приведшую к возникновению совершенно нового типа религиозного мировоззрения. И я являлся скрытым последователем этой веры, ничего о ней не зная.
  - Теперь знаешь?
  - Не всё, вот Макарыч, он голова, он всё знает.
  - Да он кроме как о спирте, больше ни в чём не разумеет, - меня задела такая скороспелая вербовка Алекса в ряды старообрядцев.
  - Не богохульствуй. Спирт нам дан от бога, чтобы мы протирали душевные раны. Понятно излагаю?
  - Да уж, понятней не бывает.
  Мы вошли в дом Макарыча, в точную копию дома моей матери, и снаружи и внутри, по обстановке. Всё было расположено также, за исключением подушек. Вместо четырех пирамидкой, лежал деревянный подголовник, с выемкой для шеи. Макарыч сидел за швейной машинкой и залатывал плащ Алекса.
  - Ага, привел своего чудодейца? Сейчас мы его проверим.
  Он встал, пожал мне руку и совсем барским жестом указал на лавку около стола.
  - Присядь Гриша, в ногах то правды нет. Нет её и в стоянии, - он сел напротив меня и посмотрел мне в глаза. - Значат (именно значат), ты и есть чернокнижечник? А книга при тебе?
  - А что?
  - А то, что ежель это книга от бога, то она огня не боится, а ежели от Диавола, то в огне ей самоё место.
  Задела меня его придирка. Вот что хочешь мог лапшать про свою веру, про обряды и прочее, но вот книгу он напрасно тронул.
  Я достал книгу и, подойдя к печке, бросил её в огонь.
  11. Глава одиннадцатая
  
  Дилижанс шел не спеша, показывая мне достопримечательности сада.
  - Вот эта ложбинка появилась здесь после того, как достроили левое крыло здания. И вот ведь чудо, никто её не выкапывал, сама собой взялась.
  Он вообще был склонен считать, что всё творящееся на этой земле не было делом рук человеческих, а вот ложбинку, почему-то выделил. Странно.
  - Место, куда я тебя веду, не есть твоя цель, ибо тот, кого привели к цели, не имеет права считать, что он достиг ее. Я тебя веду к основе для цели, в храм разумности и веры, построенной на знании. Понимаешь?
  - Нет.
  - Ну по крайней мере честно.
  Мы продирались сквозь кустарник с цветами цвета радуги. Такие цветы обычно рисуют дети, и посвящают своим родителям. Я тоже, когда-то рисовал такие цветы и дарил их матери, а она говорила, что ничего прекраснее не видела. Сейчас и я мог сказать тоже самое об этих цветах. Они были грациозны, чем-то напоминая совершенство кувшинов греков, и в тоже время выливавшиеся из них пестики, походили на женские язычки.
  Выйдя на поляну, я увидел собрание нимбоносцев. Их было много, человек пятьдесят или около того. Все стояли с протянутыми вперед руками, направленными в мою сторону. Я подумал, что сейчас состоится процедура моего посвящения, вот только в кого я не знал. Про себя я назвал эту процедуру посвящением в студенты. Я шел вперед, не оглядываясь, когда попытался спросить об этом сборище Дилижанса, то обнаружил его отсутствие. Странным образом он оказался в числе тех, кто стоял впереди.
  Оттуда вышел седой старец с длинной бородой и с такими же длинными бровями. Казалось, что они сливаются в одно единое целое. Одет он был чуточку иначе чем другие, в лазурно белую тунику, подпоясанную золотым ремешком.
  - Если утром ты поймешь Дао - не беда, если ты вечером умрешь, - заявил он пророческим голосом и вернулся в общий строй.
  Мужички задвигались, вперед выдвинулись трое из них: двое из краев, один из середины.
  - Куда отправится человек после смерти? - произнес тот, кто был с правого бока.
  - Когда он был еще молодым новичком, он видел зелёный куст. - Ответил средний.
  - Я не спрашиваю о молодом новичке. Я хочу узнать, куда отправится человек после смерти?
  - Что касается этого, - сказал средний, - это заставляет думать.
  Правый и в центре ушли, оставив того, кто был слева. Он поклонился и протянул мне пустую руку, из которой вылетел огромный попугай. Потом и он встал на своё место.
  Наступила моя очередь. Я не знал, то ли мне надо представиться, то ли отмочить какую-нибудь глупость, вечеринка то в конце концов - мужская.
  Я встал на колени и ударился лбом о землю. Поднялся и поклонился нимбоносцам. Потом очертил некие кабалистические знаки, выкрикнул 'опас', и сделал реверанс в их сторону, заявив - меня зовут Жора.
  - Не Георгий, господа, а Жора. В этом сочетании звуков, есть что-то от слова жизнь. Да и нравится мне так больше.
  Настала очередь пятидесяти мужичкам крепко задуматься, что значило моё поведение. Они переглядывались, перешептывались, и наверное, оценивали сияние моего нимба. Он в данный момент уверенно тянул на вторую категорию, - я волновался.
  Ничего не сказав, они развернулись и за ними я увидел накрытый стол.
  - А чо, бухнем, мужики! - произнес я и побежал к столу.
  Моё щенячье поведение было по достоинству оценено крепкими, мужскими тостами, выяснившими, что все мы мужики родственники, по линии Адама, и что нам стесняться друг перед другом нечего: хотим и нажремся в усмерть, все равно тоска здесь вселенская.
  - Вот помню, был у меня один кинто (массовик затейник в древней Грузии), - произнес нимбоносец Ара, с которым я познакомился во время второго тоста, - тосты говорил, закачаешься. Пришлось зарезать. Много говорил.
  Все восприняли его заявление как шутку и рассмеялись.
  Пили вино, красное, белое, сухое и сладкое. У каждого в руках был литровый рог, а тот, кто стоял во главе стола, следил, чтобы мы пили вровень с ним, то есть много, наливая рога полными вином. Он стоял и наблюдал. Он вообще ничего не говорил, только указывал на халявщиков, которые пытались обмануть мужское сообщество, и недопивали из своих рогов.
  Многие из нас пали на цветную траву, пав в неравной схватке со змием. Он, в этот раз, оказался сильнее.
  Я упал одним из первых. Но как упал!
  Мне пригрезилась мать. Она сидела в деревне, на улице рядом с домом, и смотрела на меня, несмышлёныша, слегка покачивая головой. - Какой ты у меня большой, - шептала она, - как же ты вырос.
  От этого видения мне стало спокойно, и я подумал что тот я, который был левым, в этот момент обязательно должен был быть у матери. Он обязан...
  Спать мне не дали. Меня поднял худой нимбоносец с лысой головой, по-моему, тот, который был учеником, и влил в глотку какой-то настой из трав, от которого я протрезвел. Он сразу отошел от меня, предоставив доступ к моему телу своему учителю. Он о чем-то заговорил со мной, но я не сразу понял, что он имеет в виду. Постепенно ко мне вернулось понимание того, что со мной происходит.
  - А что за представление вы устроили? - спросил я.
  - Так, пустяк.
  - Но я ничего не понял, - признался я.
  - Мы тоже ничего не поняли из твоего представления, но это ничего не значит некоторые знания, надо воспринимать без понимания. Это и есть истинные знания. Те, которые понимаешь, могут подвергнуться сомнению, и перестать быть знаниями. Они становятся информацией. Не печалься, мой юный друг, ты всё сделал правильно.
  - Не сомневаюсь.
  После нашего разговора, я вернулся к столу, где произносил тост толстый нимбоносец с красным лицом. Он немного стеснялся, что тщательно скрывал, но голос то его дрожал, дрожал. Он говорил о полете мысли, о мужском начале во всем сущем, и о том, что лучше крепкой, мужской дружбы ничего во вселенной нет. В тот момент я был с ним согласен и добросовестно выпил полный рог вина.
  Потом последовали выступления других нимбоносцев, прославляющих всё тоже мужское начало, и воспевающих настоящую мужскую дружбу, и после каждого тоста мы выпивали.
  Я опять улегся на цветную траву и попытался уснуть, но меня бескомпромиссно разбудил толстый нимбоносец и заставил испить с ним на брудершафт.
  - Друзья! Навек друзья! - вопил он, всовывая мне в руку рог с белым вином.
  Я подчинился и выпил. В какой-то момент мне стало так плохо, что я побежал в кусты, - очистить желудок. А пиршество продолжалось. Они пили и пили, выказывая всему сущему с мужским началом искреннее участие, я же стоял в кустах и пачкал роскошные цветы.
  В какой-то момент началась паника, из-за представления, что меня опять заставят пить. От этой мысли я пришел в ужас и побежал, совершенно не замечая кустов, деревьев и прочей красоты. Я старался убежать как можно дальше от них, спрятавшись в глубине сада, чтобы меня никто не нашел.
  Это мне удалось, и разлегшись в кустах магнолии с цветами лотоса я уснул. По-настоящему, крепко-крепко. Так, как спят младенцы.
  Проснулся я от дуновения ветерка. Он приятно проносился по моему телу, так же, как ветерок от книги, в то время, когда я еще не мог её прочитать. Этот ветерок заставил меня встать и вспомнить о Дите.
  Я сорвал какой-то экзотический фрукт и пошел искать дом, где обитала Дита. Мои страдания усилились: все же прошло почти два дня без неё, без её красоты. Интересно, она помнит обо мне, или же я забыт? Еще куча сомнений навалилась на меня, но я шел к ней, преодолевая желание снова улечься поспать.
  Я дошел к зданию. Там, на поляне перед ним гуляли женщины с нимбами, и среди них была Дита. Она держалась чуть в стороне от всех остальных, как бы ожидая кого-то. Я направился к ней, и она мне улыбнулась.
  - Я два дня прожил, не видя Вас, и тем доказал, что способен вынести все. - Заявил я, падая на правое колено.
  - О, как галантно. Не то что остальные, - Дита позволила мне прикоснуться губами к её руке, погладив меня по голове.
  Щенячий восторг охватил меня от этого события моей жизни.
  - Девочки, позвольте представить вам моего поклонника, Григория, - она указала на меня, и я стал кланяться на право и на лево.
  Женщины подходили ко мне, Дита называла их имена, но я ничего не запоминал, в голове пульсировала одна мысль: как же мне остаться с ней наедине.
  Она поняла моё желание, и мы пошли с ней в ту рощу, где я впервые её увидел. Мы шли под пение птиц. Удивительно, как я раньше не замечал здесь птиц, их щебетанья? Дита тоже о чем-то непрерывно говорила, а, как известно, существуют тысячи уловок, чтобы заставить женщин говорить, но нет ни одной, чтобы заставить их замолчать. Но я не пытался заставить её молчать, наоборот я пользовался весьма распространенным способом общения с женщинами, я её слушал. А она рассказывала о том, как она поругалась с другой девушкой с нимбом, из-за глупости. Какой именно она не уточняла, зато весьма язвительно описывала характер той дамочки. Она говорила это так убежденно, что я возненавидел ту девушку, как она могла спорить с моей богиней?
  Мы подошли к озеру, в котором она купалась, когда я её увидел.
  - Ты умеешь плавать? - спросила она, скидывая с себя одежду.
  - С тобой, я готов доплыть на край океана.
  - Убедил. Раздевайся, - она прыгнула в воду и я последовал её приказанию.
  Наши одежды лежали вместе, точнее я уронил свою тунику на её, и с мыслью о предстоящем совместном блаженстве купания, шагнул в воду.
  Дита за несколько мгновений уплыла на середину озера, и ожидала, как я подплыву к ней. Все мои мысли были о ней, о её красоте. И вдруг...
  - А ты знаешь, кто такой Фрейд? - нежно поинтересовалась она (иного сравнения я не подберу).
  - Конечно знаю, это немецкий еврей, который провозгласил, что за хорошую беседу необходимо платить, и то что любовь, может быть заменена сексом.
  - И всё? - разочаровано спросила она.
  - По-моему все. Конечно, под это подведена целая теория, под названием психоанализ, но разве теория заменит жизнь?
  - Конечно нет. Плыви ко мне.
  Я подплыл к ней, и она поцеловала меня в губы.
  - Пожалуй, я не буду тебя пока приглашать к себе. Это лишнее.
  - Дилижанс предупредил меня насчет трех приглашений.
  - Да? Этот старый маразматик? Он всё такой же мученик истины, и никак не желает стать её другом?
  - Не знаю, по-моему, милейший старикан.
  - Ну да, - она рассмеялась. - Нам пора выходить на берег, - приказала она.
  Да, в тот момент она не говорила со мной, она мне приказывала, и поверьте, ничего лучше со мной не происходило, даже по моей воле...
  Самое обаятельное безумие - это любовь к богине. Любовь богини - это настоящее сумасшествие.
  Сутки, двое, вечность? Кто знает, сколько мы были вместе. Времени всех людей не хватит на то, чтобы пережить одно наше мгновение - мгновение близости.
  - Ты любил? - спросила она, когда я лег рядом с ней на цветочную поляну.
  - Да. Но не так как тебя.
  - А кто она?
  - Ну её больше нет, её убили.
  - Убили? Разве такое возможно?
  - К сожалению да, возможно.
  - Ты тосковал?
  - Немного. Я пытался найти её убийц, но вовремя остановился, месть не заменит её, месть только очернит мою душу. Да и потом, я слишком молод, чтобы тратить жизнь ради мести.
  - О, какой ты эгоист.
  - Навряд ли. Скорее обстоятельства заставили меня отказаться от этой идеи.
  - Какие?
  - Я читал первое слово Бога.
  - Так значит, оно есть! - Дита встала с поляны и посмотрела на меня совершенно иным взглядом, чем раньше. - Я думала, что врут. А какое оно? О чем оно? Расскажи мне всё! Ты должен, ты обязан!
  Я стал рассказывать, все, что со мной происходило, и про то, откуда взялась моя любовь к Кристине, сама Кристина, и про раздвоение, да всё я ей рассказал, но вот почему-то про Свету я не стал рассказывать. Мне стало стыдно из-за того, что я воспользовался возможностью подчинить её волю своим прихотям.
  - Потрясающе! - воскликнула она. - Как жаль, что ты больше не встретишься с первым словом. Отсюда нет выхода. Наши нимбы не позволяют нам покидать это место.
  - Странно.
  - А ты попробуй пройти через ворота, не получится. Страж не пустит. Какая жалость. Был, правда, один случай, когда один мудрец лишился нимба, но это было так давно...
  - Неужели мало возвращающихся отсюда?
  - Говорят: подвизайся войти сквозь тесные врата, ибо сказываю тебе, многие поищут войти и не возмогут.
  - А кто же за нами ухаживает. Что-то я не заметил людей, которые нам готовили пищу, убирали, ну и всё такое прочее.
  - Ах это. Это делают слуги. Их много, и они стараются нам не досаждать. Их просто так не увидишь. Им строго настрого запрещено перед нами появляться. Ха, они такие забавные, как только видят нимб, сразу же падают и молятся, а некоторые так и вообще впадают в транс. Ты знаешь, что такое транс? Это как оргазм. Но страж нас не пропускает. Так и заперты мы на этом островке. Вот ведь нелепица какая. А во мне так нуждаются люди. - Дита обиженно надула губки.
  Мне стало нестерпимо жаль её. Да как он смеет держать богиню взаперти! Хам!
  Она повела меня по саду, продолжая без умолку щебетать, то жалуясь, то восторгаясь этим мирком, который казался краем и серединой вселенной человеческих представлений о рае. Она рассказывала намёками, кем она была до того, как попасть сюда, но говорила это так запутанно, что не смог разобраться, каким образом у неё появился нимб. Возможно она и сама этого не понимала, но так же возможно, что она просто стеснялась своего понимания, и из-за этого старательно обходила этот момент. Когда она спросила меня о моем нимбе, я ей всё рассказал, как было на самом деле.
  - Фу, какая скучная история. Надо тебе придумать другую. Я обязательно придумаю тебе другую историю и ты её выучишь. И не вздумай свою историю рассказывать остальным, она не интересна. Ты должен быть загадочным и интересным, а не обычным, иначе я тебя любить перестану. Сейчас ты так молод, так наивен, сохрани эту наивность, но придай ей немного солидности. А снобов и зануд, я не люблю.
  Дита остановилась, как будто чего-то испугалась. Она посмотрела по сторонам, назад и неожиданно произнесла 'прощай'. Она так быстро убежала, что я не успел даже понять, куда, в какую сторону.
  Я остался один посреди огромного леса. В этом крае острова я еще не бывал, поэтому я постарался пойти тем же путём, которым мы сюда с Дитой пришли. Конечно, я запутался и сбился с тропинки. И причиной этого являлось не сколько однообразие пейзажа, сколько попытки проанализировать разговор с Дитой. Она так много говорила, так быстро перескакивая с темы на тему, что из-за попытки понять её слова, я переставал обращать внимание на дорогу. В результате я оказался в роще, где толстые лианы охватывали тоненькие прутья стволов деревьев. Некоторые из деревьев погибли и лианы, опутывая мертвые стволы, как бы отдавали им свою листву. В этом месте казалось, что свет идет не с верху, от Солнца, а из листвы лиан, распространяясь на всё вокруг плавным зеленоватым свечением. Даже мои руки в этом свете казались зелёными.
  Я шёл и думал, почему Дита посчитала мою историю обретения нимба скучной, мне казалось, что она очень даже не скучная, даже перенасыщенная событиями. Может быть потому, что я без видимых усилий приобрел его, и теперь, в отличие от остальных являюсь неким любимчиком судьбы, а как известно, таковых не любят. Я подумал, что если в мужской половине меня спросят о моем нимбе, то я постараюсь сделать загадочные глаза, и промолчать. А еще я полностью доверился Дите, решив ничего не придумывать, пусть она придумает мне историю, а я её буду рассказывать.
  Пройдя еще метров двести, я наткнулся на изгородь из розовых кустов. Кусты были слишком высокими и плотными, чтобы я мог что-то высмотреть. Я попытался протиснуться через них, но колючки остановили моё продвижение. Смирившись с мыслью, что напрямик не пройдёшь, я пошел в обход. Кусты тянулись и тянулись, не давая даже надежды на то, что они когда-нибудь закончатся. А еще я услышал голос Диты, за кустами и вообще потерял рассудок: Дита разговаривала с каким-то мужчиной, да вдобавок весьма приниженно, подобострастно. Она говорила с ним, стараясь полностью принизить себя, как будто подчиняясь ему. Слов я не мог разобрать, за то я слышал интонации. Я ускорился, и перестал обращать внимание на жесткие шипы роз. Они хлестали меня, но разве они могли остановить меня?
  Изгородь не кончалась, наоборот, она стала еще выше и гуще. Я подумал, что если Дита там, то наверняка туда есть нормальный проход, и эта мысль придала мне решительности.
  Внезапно голос Диты пропал, сменившись пением птиц, взметнувшихся вверх, словно их кто-то спугнул. Надо заметить, что животные на острове никого не боялись, и часто мимо меня проходили олени, буквально касаясь меня своей шерстью, а птицы так и вообще были настолько смирными и жирненькими, что мне казалось, что летать они не умеют. А тут вдруг полетели, да еще с песнями.
  Странно это всё.
  12. Глава двенадцатая
  - Ну что, убедился? - спросил я, когда книга, полежав в огне, неожиданно оказалась в моих руках.
  Раньше я такого с ней не проделывал, но у меня была стопроцентная уверенность в том, что всё будет именно так и никак иначе.
  Макарыч удивленно смотрел то мне в глаза, то на книгу. Он не знал, что ему делать. Раньше, до моего прихода и фокуса с книгой, он знал, что мне скажет, он знал как будет убеждать меня в том, что его вера, это единственно возможная и правильная, а вот теперь, он смотрел, и было непонятно, что ему сейчас делать.
  - Я впадаю в грех знания, - Макарыч погрустнел. Выцветшие глаза грустно посмотрели на Алекса, и Макарыч полез под стол.
  Оттуда он достал всё туже пятилитровую кормилицу разума и размеренно налил в три граненные стакана мутного самогона.
  - Не первач, но тоже сойдет, - заявил он и буквально всучил мне двухсотграммовый заряд бодрости. - И ты пей, сегодня нужно. - Проговорил Макарыч, залпом выпивая мутную жидкость.
  Он успокоено крякнул, все-таки жидкость сохранила все свои первоначальные свойства, и с укором посмотрел на нас. Алекс подчинившись воле его взгляда, одним глотком опорожнил стакан. Оставался мой стакан, но притронуться к нему я не мог: боялся повторения очугунения головы.
  - Пей, чудодеец, Христос тоже пил. Все пили, - Макарыч произнес это так жалостливо, что мне ничего не оставалось, как взять граненку и ополовинить её.
  - Вот и молодец, - похвалил меня Макарыч. - Да ты закуси, закуси. - Он подставил прям к моему рту солёную капусту и стал ждать, когда же я её возьму.
  Ну, пришлось взять, а что в этом плохого, кроме того, что я терпеть не могу капусту в любом её виде, особенно выводит меня из себя запах тушеной капусты, к нему я испытываю особую брезгливость.
  - В стремлении к истине главная суть заключается не в том, чтобы найти ее, а в том, чтобы искать, - изрек Макарыч, и Алекс покорно закивал головой. Мерин, блин.
  У меня создалось ощущение, что кроме истины самогона, этот хмырь больше не признавал никаких истин. Ин вино веритас, в его понимании звучало как, ин самогонка, веритас. В этой новой для него истине, он многое познал, и это я понял по блуждающей по его лицу улыбке. Прям и Алекс и Мона Лиза, в одном теле. Джоконды современности, познавшие от запретного.
  - А вы как ищите? - Ну а дальше Макарыч меня поразил грамотностью изложения, при этом у него совершенно пропали все его одревнелые словечки.
  - Мы, староверы ушли в обряд, отгораживаемся от неприемлемой для нас окружающей жизни. Однако в силу радикально меняющихся обстоятельств: отсутствия иерархии и правильно поставленного священства; враждебности в прошлом признаваемой благочестивой власти, нам не удалось сохранить обряд в полной мере. Ибо стремясь любой ценой сохранить обряд, веру, мы были вынуждены принципиально менять и то, и другое. В своих духовных исканиях мы неизменно решали вопрос: как, ни на йоту не отступая от дедовского наследства, теоретически сохраняя все как есть, жить в совершенно изменившихся обстоятельствах? И мы утверждаем, что единственным авторитетным ответом является Священное Писание. Да, официально для нас, старообрядцев такая постановка вопроса звучит хуже любой ереси, но на практике в своей духовной жизни мы смело отметаем, многие незыблемые в прошлом авторитеты. В поисках решения своих проблем обращаемся к Писанию и, полагаемся на свой разум. Мы готовы умереть за 'единый аз', но мы любим всё новое. Вот я тебя в амбар свой отведу, там всё сам увидишь. Ты думаешь, мы тут все чухонцы необученные? Ты думаешь, мы всё при лучине обитаем? Нет, мы ищем истину, не забывая о правильности её понимания, согласно современным условиям жизни. И не смотри на наши избы, в них есть свобода. Да ты и сам всё почувствовал. Но в нищете бытовой, мы обретаем богатство души каждого, а не отдельно взятой элиты. Да мы и Николашку с Петькой за власть не признавали, они для нас перестали быть помазанниками Божьими, ибо они от Сатаны и антихриста.
  - Так что же тогда истина?
  - Поступок твой - вот истина. Форма окружающего мира не важна, важны твои деяния. И мы стараемся соответствовать этому, как сказано в Писании, отвергая поповские объяснения, как на нынешнем этапе, правильно вести себя, и кому поклонятся. Мы полагаемся на разум Божий, а не руководство попов.
  - А что, у вас батюшек нет? - осторожно спросил я.
  - У нас каждый себе батюшка, каждый себя блюдет и собой заведует.
  - А, что я тебе говорил, Жорик, тут моё место, - восторженно произнес Алекс и рука его потянулась к бутылю.
  - Погодь, Алешка, не время сщас нажираться. Выпили и будя. Ты скажи, что тебя к матери то привело? - уставился на меня макарыч выцветшими глазами.
  - Отца ищу, - тихо произнес я.
  - Все мы ищем.
  - Я земного.
  - А, понятно. Не моё это было дело - в жизни Пелагеи Никандровны копаться, но кое-что она мне поведала.
  - Макарыч, ты знаешь, где его отец? - взвизгнул Алекс.
  - Да погоди ты, не торопись. Тут ведь вот какое дело, она ведь не всё мне рассказывала, только самое лучшее, что у неё с ним было, а вот, где оно было, не говорила. А что ты у неё сам не спросишь?
  - Не успел ещё.
  - Ну и не торопись, не надо. Тут вот какое дело, она то мне про книгу твою всё рассказывала. И про то, как твой батя с ней маялся, и про то, как в тот день, когда он буковку последнюю узнал, все слова в ней исчезли, и за деда твово по батюшке, она мне рассказывала. Маетный был человечек. Беспокойный. Он тоже читал её, но вовремя осекся и запрет на неё, для себя разумеется наложил. А вот отцу твоему завещал, как и он тебе. Я многое о ней через твою мать знаю. В частности то, что если ты мне книжицу дашь, то она к тебе вернется, и то, что сколько бы я в неё не пялился, всё бесполезно, ничего не узрю. Даже если ты будешь мне буквы её писать, все равно ничего не увижу. И другие не увидят. Вот такая закавыка. Так что сомнений нет, ни в тебе, ни в ней. Вот нам то какой в ней прок? - Макарыч помолчал. - Нет нам в ей проку. От ней одно беспокойство для нас. А тебе надо её читать, никуда от этого не деться.
  То, что он сказал, поразило меня: значит, мать была в курсе дел отца, и того, что книга совсем его доконала. И может быть, не отец ушел от неё, а она, не выдержав его поведения, выгнала его. Вот он и не появлялся.
  Нет, я не осуждаю мать, я даже перестал осуждать отца, он сделал все что мог, только вот не в его воле было прочесть книгу.
  Какие же причины были у книги, чтобы не выдавать свои секреты моему отцу? И почему он, зная буквы, не сообщил их мне. Это намного бы упростило мою жизнь. Ответы я мог получить только от него.
  Алекс допивал второй стакан самогона, медленно, даже немного жеманно сглатывая жидкость. Он смаковал каждый миллилитр самодельного спиртного, подкатывая от удовольствия глаза. Макарыч сидел и смотрел на меня. Обычно так смотрят на приговоренных к казни, притом когда все знают что невиновен, но казни ему не миновать. Этот его взгляд буквально буравил во мне дыры, заставляя рождаться сомнениям в правильности моего появления в Тютюревке.
  - Вот я тебе сейчас притчу расскажу, а ты её понимай как знаешь, - неожиданно начал Макарыч. - Пришел ученик к учителю мудрости, и спрашивает: - ответь учитель, вот я прожил жизнь не греша, соблюдая все заповеди, я буду вознагражден? Учитель посмотрел на потолок избы и ответил: - кайся уже сейчас, ты прожил жизнь напрасно. Вот так Жора, все мы грешим, по мере разрешенных нам грехов. От них не упасешься. Но одни понимают, что они грешат, а другие - нет. В этом и есть наша жизнь, наше учение. Мы обучаемся жить, не повторяя грехов своих родителей, да только напрасно, все одно повторяем.
  Что меня поражало в Макарыче, так это та легкость, с которой он переходил с официального языка в какой-то самобытный, до конца не утерянный язык. Да и вид при этом его менялся, то он выглядел как обыкновенный деревенский старик, то, как профессор университета. Опять таки, эта метаморфоза в нем происходила как-то естественно, и осознавал я её только после того, как он заканчивал очередной монолог. Вот и сейчас он изменился, вроде сидит старик, ан нет, учитель. Вот и поди разбери эту русскую глубинку, с её изменчивостью.
  Как после мне рассказывал Алекс, разумеется, со слов Макарыча, это свойство распространяется на всё в жизни деревни. Они умудрялись совмещать механизацию с какими-то реликтовыми обрядами, куда меня не пускали, да и Алекса считали оглашенным и с половины службы выставляли на улицу. Эта общинная замкнутость, так нравившаяся Алексу, меня возмущала. Неужели они ничего не хотят от цивилизации, от её стремления к новшествам? И в то же время, в здании, которое они считали чем-то вроде клуба, стояли современные компьютеры, и имелось оборудование спутниковой связи. Как позже понял я, они выбирали всё лучшее из жизни цивилизации, совершенно ей не гнушаясь, но только до тех пор, пока цивилизация не вторгалась в их обрядность. Они свято верили, что именно соблюдение законов Писания, помогает им выжить в мире несовершенства, сохранив свою непорочность, а самое главное, они не преумножат грехов отцов.
  С Макарычем мы еще пару раз виделись, и он каждый раз поражал меня своей эрудицией, спрятанной под маской обыкновенного деревенского мужика. Перед моим отъездом, Алекс рассказал мне, что Макарыч получил прекрасное университетское образование и с лёгкостью мог дискутировать на любую теологическую тему, имел знания ветеринарии и агрономии. Просто он выбрал именно такую упрощенную форму общения со мной, непосвященным ни в какие таинства, кроме таинства языка книги.
  - С тебя и того хватит, что ты читаешь книгу. Видать (Алекс перенял манеру разговора Макарыча, но как-то некорректно) с тебя и этого будет.
  - Будет, будет, - улыбнулся я в ответ, передразнивая Алекса. Он не обиделся.
  С матерью мы подолгу сидели и разговаривали о её выборе такой вот жизни. Она призналась, что её давно тянуло в эту обитель и только данное отцу обещание, что я вырасту в цивилизации, заставляло всё то время жить в Москве.
  - Мои родители были из этой общины, но они вынуждены были скрываться от самодуров. А когда появилась возможность, так они сами переехали и меня всё звали, да я с тобой была. А потом, когда они умерли, меня так совесть измучила, что я по твоему шестнадцатилетию всё бросила и уехала сюда. Помнишь, как я два года назад приезжала?
  - Да, конечно, помню, - мать приехала в Москву и через три дня уехала обратно в Тютюревку. Все эти три дня она провела со мной, беспрерывно откармливая меня пирогами с мясом.
  - Вот тогда я и зареклась туда ездить. Не могу, всю. Переворачивает. Ты уж прости, что так получилось, но и ты, как захочешь сюда переезжай. Вместе веселей!
  Еще мы побывали на свадьбе. Невесту прятали, жених петушился. Окружающие его парни немного завидовали ему - все-таки жена будет. А мне, городскому и уже развращенному доступностью женщин это казалось глупостью - зачем жениться, если вокруг полно девушек и женщин, имеющих на тебя краткосрочные виды?
  Об отце мать несколько раз упоминала, но вскользь, как бы невзначай, а я все время откладывал неприятный для неё разговор. Она, конечно, всем видом пыталась скрыть своё разочарование в нём: не должен об этом знать сын, но никуда не деться, я все равно его чувствовал. Лишь в конце второй недели моего пребывания я смог спросить у неё, где может быть мой отец.
  - Да где угодно. Он после того, как перестал видеть буквы в книге, совсем из ума выжил. Всё суетился, глаза лечил. А потом его положили в больницу. Это мы от тебя скрывали. Вот пришло время всё рассказать, - от волнения она встала с топчанчика и подошла к окну. - Понимаешь сынок, он совсем стал безумным. Мне было очень трудно с ним. Он ничего не понимал, постоянно злился, ругался, а потом начал пить водку. Но только и это ему не помогало, наоборот даже, только злило еще больше. Я терпела, терпела, но зачем? Вот тогда и приехал твой дед, мой отец, ты, наверное, этого не помнишь..., он застал его пьяным, да еще в совершенно невменяемом состоянии. Ну а после, мы вызвали скорую помощь и его отвезли в больницу. Он выздоровел, вроде бы, но я с ним жить отказалась, да и он простить мне не мог, что в психушку его отдали. Только как его было не отдать, если он был безумен? Да и неправильно это, держать дома сумасшедшего, его лечить надо, - конечно, она оправдывалась, ища у меня понимания и одобрения её действий, и она его получила. Она всё сделала правильно. - Ну вот, а после этого мы развелись и он поклялся, что больше не приедет, если я до твоего шестнадцатилетия буду жить в Москве. Я так и сделала.
  - Ну а где он может быть?
  - Да в Ж-ской, наверное. Куда же ему еще податься?
  - А ты не помнишь, последнее его письмо, откуда было?
  - Это на твоё шестнадцатилетие?
  - Да.
  - Постой, постой, а ведь точно, из Ж-ской пришло. Да, он был у кого-то там из своих родственников. Ты туда поезжай. Только обещай мне, что обязательно будешь меня навещать.
  - Мам, ну конечно, обязательно. О чем ты говоришь?
  Паршиво, что между сыном и матерью может быть пропасть. И пропасть эта ничем не заполняется, ни любовью, ни доверием. Я не мог рассказать ей всего, что со мной происходило, пусть и не по моей вине, но с моего согласия, особенно всего того, что было связано с женщинами. Но тогда я поклялся, больше никогда не использовать свою власть над женщинами, и забыть, крутящееся в голове слово, дававшее эту власть, уж больно хороши были девушки в Тютюревке.
  Я не мог ей рассказать о том, что на самом деле, меня двое, что одна часть меня сейчас сидит в тюрьме, по нелепому обвинению в убийстве Кристины. Я многого не мог ей рассказать, а врать не хотелось.
  Она всего один раз взяла в руки книгу и спросила, умею ли я её читать.
  - Да умею, но лучше бы не умел.
  - У каждого своя дорога, кто знает, что от него хочет Бог. Читай дальше, - она сказала это так, как будто благословляла меня, и я принял её благословение.
  Но в Тютюревке я не прочитал ни одной фразы, это было бы слишком для них и для меня. Это было не нужно...
  Провожали меня всей деревней. Макарыч расхваливал меня, говоря, что хороший я парень, душевный. Вот только глуповатый малость, но это пройдет, с возрастом окрепну. Он пробовал уговорить меня жениться на внучатой племяннице, но я отказался, так как у меня были свои дела, связанные с книгой. Он посмотрел мне в глаза и перекрестил двумя перстами. А девка была хороша, телесная девка...
  Алекс остался в деревне, заявив, что он больше отсюда никуда не поедет. Накануне отъезда мать перешила под меня его твидовый пиджак и плащ, и он с гордостью вручил мне 'мирскую одёжу' и тоже перекрестил двумя перстами. Позже, в поезде, я обнаружил в пиджаке деньги. Много, почти весь его гонорар и записку, что это только маленькая толика его долга передо мной.
  Мать проводила меня к станции, управляя телегой, запряженной лошадью. И всё стояла на перроне и махала мне платком, когда поезд отъезжал от перрона. Наверное, она долго еще стояла и махала им, отгоняя от меня неизвестность будущего...
  13. Глава тринадцатая
  В состоянии крайнего разочарования я шёл обратно. Мне так и не удалось проникнуть сквозь розовые заросли. Каждый раз, когда я думал, что вот он проход, на поверку оказывалось, что именно в этом месте заросли сгущались с особенной тщательностью, не пропуская ни лучика света. Бросив это безнадёжное дело - проникнуть внутрь зарослей - я повернул обратно.
  Я прошел мимо озера, в котором мы с Дитой купались. В нём плескались золотые рыбки, выпрыгивая из воды. Их было так много, что в какой-то момент мне показалось, что озеро состоит не из воды, а из их золотистых чешуек, ликующих солнечному свету. Это зрелище полностью захватило меня. Я потерялся во времени, наблюдая за танцем золотых рыбок. Сколько я стоял пред озером? Час? Минуту? Вечность? Не имеет значения. Здесь, в этом месте, время совершенно ничего не значит. Что год, что столетие, без разницы. Я мог навсегда остаться здесь, перед озером и ничего бы в этом мире не изменилось: рыбы всё также плескались, зная, что радуют меня своим беспорядочным танцем.
  - Эй, ты, что здесь делаешь? - Окликнул меня незнакомый нимбоносец.
  Я посмотрел на него. Он стоял в трех шагах от меня, затмевая своим нимбом солнце. Нимб был таким ярким, что мне с трудом удалось разглядеть черты лица этого человека. Он был молод, наверное мой ровесник. Нос, губы и овал лица были гармоничными и совершенно не сочетались с его глазами, зелеными, бездонными, марсианскими. В них светился его неземной разум, который нельзя было постигнуть. Волосы, длинные, волнистые, ниспадали ручьями на плечи. Такое лицо, должно быть, служило прототипом множества икон, если иконописцы видели его.
  - Смотрю, - ответил я.
  - Когда ты смотришь в озеро, что ты там видишь?
  - Рыб. Золотых рыб.
  Он подошел вплотную ко мне, и протянул ко мне обе руки.
  - Я Адамасто, а ты кто?
  - Жора.
  - А, новенький. Как тебе здесь, нравится?
  - Очень.
  - Пойдём со мной, а то ты и так почти всё озеро рыбой заполнил. Достаточно.
  Он повел меня к дому, в котором жила Дита. Он молчал всю дорогу, но мне казалось, что всё время он со мной говорит. Было такое странное ощущение блаженства внутреннего диалога, что я не замечал пути.
  - Ты был здесь? - спросил он, когда мы подошли к дому богинь.
  - Внутри?
  - Да.
  - Нет, Дита не хочет, чтобы я побывал у неё в гостях.
  - У неё? - он резко повернулся ко мне. - Как она посмела говорить, что этот дом, принадлежит только ей?!
  Мне показалось, что он крайне возмущен, почти в гневе, но это было не так, его лицо было спокойно, ни одна черточка в нем не изменилась.
  - А что? Она и не говорила, что дом принадлежит только ей. - Оправдывал я Диту.
  - Там живет самая прекрасная, самая чудная женщина. Запомни, если ты увидишь её лицо, то преклонись перед ней и не смей смотреть ей в лицо. Оно моё!
  Псих, какой-то, - подумал я. - Что такого станется, если я увижу её? Ну подумаешь, еще одно лицо увижу, ну и что? Разве есть лица, прекраснее лица Диты? Глупость какая!
  Адамасто сел на цветы и затянул (надо сказать весьма противным голосом) заунывную балладу, на неизвестном мне языке. Песнь была длинная, звучала отвратительно, но кто посмеет прервать в одиночку психа? Я не посмел.
  - Её зовут Вальпургия, она так прекрасна, так застенчива, - печально заметил он, вставая с цветов, которые сразу же оправились и наполнились соками жизни, скрывая свою примятость.
  - Запомню, - чуть осмелев, достаточно уверенно произнес я.
  После моего заявления, он немного успокоился, так как нимб его стал сиять менее ярко. Наверное, все те ощущения, которые я испытал по дороги к дому, были навеяны его нимбом, который тогда пылал гораздо ярче, чем сейчас, и тянул разве что на мою, седьмую категорию, а не на вторую, как при встрече на озере.
  - Она единственное, что может вывести меня из себя. Вот и сегодня, она бросила меня у озера. А потом там появился ты, со своими рыбками. Скажи, зачем тебе понадобилось заселять озеро рыбками? Тебе что, воды мало?
  - А я заселял? - переспросил я, не веря в то, что такое возможно. Я ведь причислил его к психам, а значит все, что он говорил, проходило через призму сомнений в нормальности его слов.
  Вот странное это понятие нормальности, если бы то, что происходит со мной здесь я бы рассказал какому-нибудь психиатру, то он бы точно вкатил бы мне двойную дозу какого-нибудь парализатора, от которого я бы лежал как растение, испуская слюни и радуясь собственному корневому дыханию. И при этом, должно быть, я бы чувствовал себя блаженно и счастливо. Жаль, что такового психиатра не нашлось на Литургия. Жаль, что тот вовремя не остановил его, тогда бы не было его бредоподобного высказывания, что это я напустил в пруд рыбок. Они там были до меня, я в этом уверен! Я ж всё видел своими глазами!
  В итоге я отметил, что нормальность - это заблуждение, которое длится всю жизнь человека, а заблуждение - это нормальность, существующая всего минуту.
  - Неважно, ты только больше так не делай. - Литургий взял меня за руку, и как ни в чем небывало повел в сад. - Ты пробовал залазить на деревья в роще?
  - Нет? - а чего это он спрашивает меня о каких-то глупостях? Я что, мартышка ему что ли?
  - Там интересно, такой вид открывается на лагуну, закачаешься.
  Да уж, действительно закачаешься, особенно на верхушке дерева. Из стороны в стороны, а потом бум-бараш..., о землю. Нет уж, спасибо, я как-нибудь на землице постаю.
  Подведя меня к краю рощи, Литургий быстро вскарабкался на дерево. Он двигался так быстро, движения его были такими четкими и уверенными, как будто он был не человеком, а обезьяном, временно одетым в одежду человека.
  - Ну что же ты, давай ко мне, - призывал он меня, но я быстро удалился. Уж очень не хотелось шлепнуться с верхушки дерева.
  В саду я встретил учителя и ученика, которые молча рассматривали друг друга. Я попытался пройти незамеченным, но это не удалось.
  - Ты куда? - обратился ко мне учитель.
  - Да так, гуляю.
  - Нечего попусту время терять, надо готовиться.
  - К чему?
  - Как, тебе еще не рассказали?
  - Нет.
  Ученик посмотрел на меня как на ничтожество, которое ни во что не посвящено. Но он молчал, отдавая первенство общения учителю.
  - Надо готовиться.
  - Но я не знаю к чему?
  - К нимбободанию.
  - К чему?
  - К самому главному торжеству в нашей обители. К священной битве нимбов. К тому, что делает тебя избранным.
  - Это как? Мы же тут и так все избранные.
  - Глупец, - если бы учитель мог достать до меня, он бы дал мне затрещину, - должен быть самый избранный. Самый-самый. Иначе нельзя, иначе хаос одинаковости.
  - А что, все обязаны участвовать?
  - Все.
  - А если я не хочу?
  - Не получится. Всё равно притянет. Во время гона ты становишься неподконтрольным своей воле и тащишься на турнир, как баран к овце. Да не сопротивляйся ты, если идёшь добровольно, то получаешь огромное удовольствие. Особенно, когда бодаются женщины.
  - Как, и они тоже?
  - Исключений нет. только они между собой, а мы между собой. По очереди.
  - Ну вы блин даёте.
  - Не вы, а мы. Ты один из нас, значит, обязан покоряться закону, а закон гласит: должен быть избран избранный путём бодания нимбов. Пойдём, мы покажем тебе как готовятся остальные.
  Делать было нечего, надо было подчиниться закону, и я поплелся за учителем, который вел меня сквозь сад, на тренировочную поляну. По дороге мы встретили парочку нимбоносцев, которые стояли друг напротив друга и пялились друг на друга, при этом их глаза готовы были вылезти из глазниц: настолько сильно они упирались. Их нимбы скрещивались и из них сыпались искры. Конечно, на самом деле это были не искры, а что-то другое, но ведь и слов нет описывающих это другое.
  - Кочуют, - прокомментировал их поведение учитель.
  - Это как? - не понял я.
  - Очень просто. Перед забегом, надо закочевать. Нимб вырастить. Смотри, как у левого выпирает. - И действительно, нимб левого начал расширяться, поглощая своим светом свет правого нимбоносца.
  Этих двух особей я видел на церемонии моего посвящения. Тогда они мне показались очень милыми стариканами, совершенно не способными на глупости.
  - Ты куда прёшь? - взвизгнул правый старикан и так выпучил глаза, что я подумал о том, как бы они не выскочили из орбит.
  Левый продолжал напирать нимбом, подавляя нимб правого, что очень сильно задело правого, и он напрягся еще сильнее. В результате его напряжения нимб стал расти, вытесняя нимб левого. Восстановив справедливые границы, правый нимбоносец немного успокоился. Левый не очень был доволен такой ситуацией, но сделать ничего не мог.
  - Интересное бодание, стратегическое, - отметил учитель и, взяв меня под руку повел дальше. - Только учти, ритуального поединка не будет - борьбы великодуший не будет.
  Мне стало интересно, как же такое может быть, чтобы при общении наши нимбы нам не мешали, тогда, как при бодании они проявляли определенную плотность. Этот вопрос я задал учителю, и он с удовольствием рассказал об уникальных свойствах нимбов.
  - Это прообраз протоплазмы, смещенной по волновому спектру. Он есть нечто среднее между материей и светом. Он рождается силой мысли. Вот, например, если ты начнешь волноваться, нимб вырастет, если успокоишься, он уменьшится. Да ты наверно и сам замечал.
  - Замечал, но не обращал внимания на эту зависимость.
  - Неважно. Вот если ты сильно разозлишься, то твой нимб достигнет пика своего воздействия на окружающий мир. Он уплотнится и станет, практически не проницаем.
  - Вроде скафандра?
  - Что такое скафандр? - впервые вмешался ученик.
  - Это такое приспособление, позволяющее людям пребывать в вакууме или под водой, - за меня ответил учитель. - В эти знания я тебя еще не посвящал.
  Ученик покорно кивнул головой, предоставив право слова учителю, но он им не воспользовался, так как перед нами возник Дилижанс, предъявивший свои права на моё обучение. Учитель недовольно ушел со своим учеником, оставив меня с Дилижансом.
  - Вот так ему и надо. Ишь ты, на второго обучающегося претендует. Не выйдет! Тут все учителя! - горячился Дилижанс, уводя меня к тренировочной площадке.
  Там, на лужайке, радиусом пару сотен метров упирались пар двадцать нимбоносцев. Отдельно стояли одинокие особи, которые светили нимбами сами по себе, периодически раздвигая их на территорию таких же одиноких нимбоносцев.
  - Единичники, - прокомментировал их присутствие Дилижанс. - Их особо бойся, они секрет своей злобы про себя держат.
  - Это как? - не понял я. Мне казалось, что воспитанный человек всегда обязан скрывать причины своей злости, равно как и саму злость.
  - Просто. Они злятся по своему, особому поводу.
  - А все остальные?
  - Все остальные из-за женщин.
  - А женщины?
  - А женщины из-за мужчин. Хотя и у них случаются казусы единичности. Да ты не обращай на них внимания, им жребий состязаться меж собой. Ты вот чего, становись в стойку и нимб напрягай.
  - Так я не умею.
  - Ерунда, я тебе помогу.
  Он встал напротив меня, на расстоянии пятнадцати метров и неожиданно шарахнул в меня своим нимбом. Ощущение было не из приятных и я упал.
  - Ага, новичка таранят! - раздался радостный крик на площадке.
  Вокруг нас собрались любопытствующие и стали давать советы как лучше вмазать Дилижансу.
  Впрочем, к тому времени я совершенно восстановился и готов был отразить любую его атаку. Неожиданно меня повторно шарахнул нимб сзади. Вот этой пакости я совершенно не ожидал и полетел в сторону Дилижанса. Он, по-видимому, ожидал эту пакость, так как его нимб при столкновении со мной выбросил искры и притормозил мой полет. Я опять шмякнулся на цветы. Раздался смешок и новые советы. Но в этот раз я так сильно разозлился, что шарахнул своим нимбом всех сразу.
  Эффект был потрясающий: расслабленные нимбоносцы разлетались по площадке, беспомощно размахивая ручонками в воздухе. Среди отлетающих оказался и Дилижанс.
  - Первая категория! Видал?
  - Во парня разкочегарили.
  - В единичники его, не то он нас всех покалечит!
  Они поднимались с цветов и недовольно бурчали. Дилижанс лежал на краю площадки, недовольно потирая лоб.
  - Ты чего, парень? Мы же шутили! Нельзя так! Предупреждать надо!
  - Да я то откуда знал?
  - Во даёт! Откуда он знал! Ты парень чем-то таким владеешь, что сам не знаешь. А я тебя учить подрядился..., эх..., старею..., никак поумнеть Бог не разрешает. - Дилижанс махнул рукой и ушел с площадки.
  В это время ко мне подошел ученик и знаками показал, чтобы я шёл за ним. Я покорно побрёл за ним, не обращая внимания на обращенные на меня взгляды поверженных нимбоносцев.
  Ученик привел меня под раскидистое дерево, на котором рос виноград, яблоки, финики, да и само дерево было съедобным. Под деревом лежал учитель, распластав руки.
  - Значит первая! - произнес он с закрытыми глазами. - Не думал, а знал, ослеп, а всё вижу. - Давно тут такого не было. Кто знает, когда не было, тот уже не с нами. Как у тебя это получилось?
  - Сам не знаю, - буркнул я, ложась рядом с ним. После всплеска ярости я был подавлен настолько, что никаких сил не осталось.
  Учитель встал, потребовав, чтобы и я встал тоже.
  - Тебе надо идти.
  - Куда?
  - К обители женщин.
  - Зачем?
  - Ты сам всё узнаешь.
  - Никуда я не пойду, - заявил я и снова лег.
  - Глупец, - произнес учитель и, забрав ученика, ушел.
  Я остался один, под деревом, дарящим плоды наслаждения. Я лежал, чувствуя, как по моему телу проносятся легкие вихри ветерка. В какой-то момент я задремал, готовый в любой миг проснуться. И миг этот скоро настал.
  14. Глава четырнадцатая
  
  В дороге время всегда пролетает быстро. Оно уносится вместе с полотном дороги, которое остается позади тебя. Моими попутчиками были двое мужчин и женщина. Все были совершенно незнакомы друг с другом, поэтому молчали. Да и о чем нам было разговаривать, если этого совершенно не хотелось. Каждый из нас переживал расставание с близкими людьми. Женщина, наверное, вспоминала о своих детях, которых оставила вместе с мужем. Она сидела, опустив голову, перечисляя в памяти лица детей и хмурилась, вспоминая их проступки. Мужчина справа от меня читал газету, удивляясь повтору старых событий, в жизни людей. Ну а тот, что сидел напротив пялился в окно, высматривая знакомые места.
  Все они были деревенскими людьми, и дорога их пугала. Они и не хотели попасть в город, и в то же время страстно этого желали.
  Я где-то прочитал, что города возникли из-за женщин, точнее из-за их любви к развлечениям. А мужчины потянулись развлекать их, ничуточки не жалея для этого ни времени ни средств.
  Вот и женщина, ехавшая в моем купе, страстно хотела развлечений. Она, наверное, продумывала маршруты передвижения по городу, так как когда принесли чай, она стала выспрашивать у соседа по лавке, где и какие магазины находятся. Он делал серьёзное лицо и важно рассказывал где и что можно приобрести, при том не забывая повторять, что на рынке дешевле. По-видимому, рынок женщину не интересовал, так как она почти всю свою жизнь только на рынке и околачивалась. Её интересовали магазины. И наплевать ей было на экономию денег, она итак всю жизнь их копила, ей нужно было вернуться назад, в деревню, поражая товарок рассказами о своем замысловатом хождении по магазинам, где она перебрала и перемерила все новые вещички.
  Мужчинка этого не понимал, и объяснял ей, что валенки лучше покупать на фабрике, через грузчиков: те приторговывают браком и можно купить всего за пару пузырей. Как только он перешел на суконно-сучильную тему, интерес женщины к его рассказу пропал, и она уставилась в окно.
  К ночи мы разместились на полках, выключили свет, но мне не спалось. Обычно в поезде я сразу засыпаю, но тут я никак не мог уснуть, вспоминая лица матери, Макарыча и его внучатой племянницы. Уж больно мясиста была девка, в самом соку!
  Я вспоминал разговоры с Макарычем, то, как он менялся во время разговора, полностью преображаясь. И я уже не думал о нем как о старике, я думал о нем как о мудреце, живущем в мудрости с самим собой.
  Ночью поезд остановился и никак не трогался. Мне стало интересно, почему же он стоит, и я вышел на перрон. Названия станции не было, так как она была крайне меленькой и неприметной, по сравнению с крупными населенными местами, которые поезд проезжал ранее. Выяснять у проводников было бессмысленно, так как их эта остановка вообще не интересовала. Я сел на лавку перрона. Мне захотелось выкурить сигарету, а круглосуточно работающая палатка, находилась на улице. До неё и было то всего ничего, минут пять быстрым шагом. Тогда я подумал, что по закону поезда, он всегда отправляется в твоё отсутствие. На всякий случай я зашел в вагон, взял сумку, плащ и вышел на улицу. Такая предусмотрительность позволила мне остаться с вещами, но вне поезда: он уехал. Конечно, бессмысленно было рассуждать о потерянном времени, когда я заходил в вагон за вещами, ведь я мог успеть за это время сбегать к палатке и обратно. Но зачем ловить улетевших мух, не поймаешь. Вот так я и остановился на станции. Да, и ещё было какое-то смутное желание остаться здесь. Да и слишком противен был храп людей ехавших вместе со мной в купе. Этих да было три, нет, вообще не было, ни одного.
  Станция, как станция. Ничего особенного, даже описывать не хочется. Да надо бы. Сейчас, сейчас я опишу станцию. Она обыкновенная: будка стрелочника, кусты, будка для кассы, платформа, кстати, деревянная, скрипучая, дощатая, часто вылезали гвозди и босиком там не следовало ходить. Росли вокруг станции деревья: осины, сосны, то есть - разные деревья, разные. Обычная станция - сама станция, но вот то, что за станцией - то представлялось очень хорошим, необыкновенным: пруд, снег, а под ним высокая иссохшая трава. А вот танцплощадки не было. Была роща, дома для отдыха и сна. Деревянные усыпальницы, сделанные из древесины рощи. А перед рощей, задумчивый свет выманившей меня палатки, торгующей всем, что было не лень привезти издалека палаточнику: Чай, сахар, масло, колбаса; свежая, бьющая хвостом рыба; макароны, крупа, лук, полуфабрикаты, пиво, папиросы на россыпь, сигареты в пачках, третьего сорта, содержащего в себе столько никотина, что от него могла сдохнуть лошадь. Только где она, эта лошадь? Здесь ездят поезда. Я не удивлюсь, если здесь встречу медведя на велосипеде, наученного Павловым испускать собачью слюну, когда тот бренчит в колокольчик.
  Часа в четыре утра я подошел к открывшемуся окошку кассы и спросил, когда будет следующий поезд.
  - Завтра, в восемь вечера, - ответил паренек-кассир.
  - Так поздно?
  - А что ты хочешь? Чтобы у нас останавливались все поезда?
  - Ну по крайней мере почаще.
  - Честно говоря, мне тоже бы так хотелось. Ну ладно, ты билет будешь покупать или нет.
  - Давайте.
  Паренек выдал мне билет, я отдал ему деньги и пошел в поселение при станции.
  Оно было небольшое, бедное и с большим количеством брошенных домов. Такого запустения я не ожидал увидеть - настолько нищенски оно выглядело. Впрочем, такие деревни-призраки весьма характерны для России, и никого не удивляют. Цель их существования заключается в том, чтобы вырастить потомство для переселения в города и бесславно исчезнуть с карты, как будто их и не было. Повально пьянство и несоблюдение элементарных норм гигиены, вот удел русского поселения, затерянного где-то посреди бескрайних русских равнин. И все же..., и все же они гораздо милее вылощенного блеска городов. В них, как нигде в другом месте, начинаешь чувствовать себя человеком. Это сакральное чувство полностью теряется в суете города, заменяясь дешёвым гонором из-за бытовых неудач.
  Бродить по ночному пристанционному поселению, это тоже самое, что бродить по своему бессознательному, никогда не знаешь, где споткнешься, где обрадуешься.
  Пройдя всю деревеньку, я вернулся на станцию. Тьма, фонарь, ветер и начавшийся снегопад, вот и всё утро, до рассвета. Никого, ни людей, ни собак. А потом, резко, сразу, крик петуха, первые лучи солнца и старуха в тулупе и валенках, взявшаяся ниоткуда. Она шла так, как будто она была царицей станции: важно, медленно, раскачиваясь, а главное в зубах держала папиросу и периодически дымила, словно старинный паровоз.
  Подошла ко мне. Встала рядом. Но меня для неё нет, я пустое место - не здешний, не знакомый, только воздух порчу. А от меня спиртным не пахнет. Нос держит по ветру, принюхивается: если спиртным несет - алкоголик, нет, значит, наркоман. Вот и весь суд, я знаю.
  - С утречком дбрм, - приветствую я её, пытаясь обратить на себя внимание.
  Стоит наморщив лобик. Думает. Типичная Снегурочка переросток. Ждет, что еще скажу. Два класса церковно-приходской, да и то с прогулами. Ну бабка, ну, рожай мысль!
  Стоит наморщив лобик, обмусоливает мысль, как будто она у неё есть. Ну где твоё радушие, где гостеприимство?
  Стоит наморщив лобик, а потом раз, и отвернулась, как знак какой кто подал.
  - Здрасть, коли не шутишь, - и папироску так раз, и в лужу. Профессионал дальнего метания папирос, а не женщина.
  Тут и свет прибавляется, становится почти светло: и не сумерки вовсе, лицо можно рассмотреть.
  Всё рассчитано по секундам. Видно тут часто на той палатке народ от поезда отбивается. И чего людям не спится? Это я сразу понял, по лицу, которое ко мне повернулось и лукаво, мимолетно скинуло с себя улыбку. Вот, значит, доход то какой у вас, бабушка.
  - Отбился?
  - А следующий вечером.
  - Замерз поди?
  - Как же, тут согреешься, - а сам жду, ну принимай, ну веди, в тепло, а то и мысли уже морозятся.
  - А что, до Москвы ехал? - и ждет, набивая цену.
  - До неё родимой.
  - У меня там дочь. Институт кончила. Вумная. - Гордиться достижениями детей. Молодец. Я тоже детеныш, хочу в тепло.
  Молчу, а что ей сказать? Что вумная? Что в Москве? Что сама пробилась? Что вум в институте прививается, вместо знаний?
  - Пойдем, горемычный. - И с разворота так, лихо, скороговоркой. - Вещи то чай уехали?
  Ей вещей жалко - значит уехали. Киваю. Но я не горемычный, я знал на что иду, просто не думал, что это надолго.
  Иду за ней, а холод пробился через хлипкий плащ, и противно так щиплется у коленок. Сами то коленки холода не ощущают, а вот рядом во всю морозец балуется. Зябко.
  А дом её вон тот, в нем свет горит. Он совсем рядом, в нем тепло, печка и за отдельную плату хлеб с солью. А с ней не хочу говорить - зубы чечеткой страдают. Вот согреюсь, тогда и поговорим.
  В доме она сняла фуфайку, валенки и преобразилась. Вполне дородная, среднестатистическая русская баба, в прошлом красавица, в настоящем угасающая от среднего возраста. Были бы деньги да стимул, так она бы привела себя в порядок, накрасилась, надушилась, и вполне могла бы устроить личную жизнь..., в городе. А здесь кому она нужна?
  - Да проходи ты не разуваясь. У меня не подметено, ты так, в обувке. Не смотри на меня, я сейчас в тапки переобуюсь и чайник поставлю.
  Она засуетилась, забегала по дому, а я прошел в дом. Мёбеля, (иначе и сказать то нельзя), были сборные, что-то попало сюда в результате передачи от родителей: сундук и табуреты. Что-то из представлений о хорошей жизни: остатки разрозненного лакированного гарнитура, в просторечье именуемом 'стенкой', коричневого с темнотой цвета. Налет помпезности давала люстра: медная, с купоросной накипью и с восемью плафонами-самодурами, в два яруса раскинувшимися прозрачными ночными горшками в разные стороны. А вот лампочка горела в ней одна - ради экономии. Сама деревянная основа была спрятана за облупившимися обоями, ближе к потолку почерневшими от грибка. Но обвислости обоевой не было, видно хозяйка подмазывала мучным клейстером. (Чем же еще, ежели клей-то денег стоит?)
  Хозяйка пришла с чашкой-поллитровкой полной горячей воды, и всыпала туда из пакетика со слониками чаю. Байковый, низшего сорта, но и на том спасибо, не до выпендрежа.
  - Сахару сам положишь, вон оттуда, - она плавно указала на сахарницу.
  Здесь, в своей хате, она была полновластной хозяйкой. Она села напротив меня и нахально стала рассматривать.
  - А где был? - спросила она, надеясь на мою откровенность.
  - В Тютюревке, у матери.
  - Это в той, где люди со странностями живут? Всё в бога веруют по-своему?
  - Ну да.
  - А сам то ты как, не к ним примыкаешь?
  - Нет. У меня там мать. У тебя же тоже дочь в Москве, она же к тебе не примыкает?
  - Верно. Да ты пей чай то, пей.
  - Так горяч.
  - А ты в блюдце налей, так сподручней остужать то.
  Глупость, - подумал я, - я в детстве в блюдце не остужал, а тут то подавно не буду.
  Она заметила моё сопротивление и сама, взяв чашку, налила в блюдечко, с голубой каёмочкой.
  - Пей так, не обожжешься.
  - Спасибо.
  - А звать то тебя как?
  - Жора.
  - А меня Мария.
  Я стал, прихлёбывая пить из блюдца. Чай был горячим, а я долго морозился на платформе, и мне необходимо было согреться.
  - Билет то взял?
  - Ага, на восемь.
  - Так он же не до Москвы.
  - Зато довезет до крупной станции, ну а там как-нибудь доеду.
  - С пересадкой значит.
  - Ну да.
  - Ну и ладно. Есть то хочешь?
  - Да, - честно признался я, удивляясь, что за всё это время она так ни разу не заговорила о деньгах.
  Она встала и, открыв шкафчик, висящий на стене, достала из него буханку черного хлеба и сало. Нарезав, она сложила на тарелку и поставила всю эту благодать передо мной.
  Я набросился на еду, словно меня не кормили пару недель. По-моему я даже чавкал, но это оттого, что было вкусно, а не от своей невоспитанности.
  Мы ещё о чем-то поговорили, и она проводила меня к постели в углу комнаты, вдоль которой были натянуты занавески.
  - Ты давай ложись, поспи, а то всю ночь маялся, - ласково и убаюкивающе произнесла она, и от этого на меня навалилась такая тяжесть, что только я лёг, сразу уснул.
  В два часа дня я проснулся. В доме никого не было. Проснулся я из-за часов с кукушкой, которые неожиданно прогрохотали помпезное бо-о-ом. На улице снег прекратился, покрыв всё пеленой белого цвета. Редкие деревца, хранили на ветвях остатки покрывала снега, упавшего на землю, и черная черствая деревенька преобразилась. Теперь она стала не захолустьем, а Русью, со всей её снежной красотой, незыблемостью, единством и раздробленностью. Мне захотелось выйти на улицу и там подержать в руках снег, насладиться его холодом.
  Выйдя на улицу, нагнувшись, взяв в руки снег, я ощутил себя счастливо, свободно, - захотелось кричать. Душа наполнилась простором, радостью, весельем и каким-то детским восторгом. Впереди тянулись бескрайние поля, разделенные полустанком. Мне захотелось убежать в поля и там остаться и бегать, бегать, бегать...
  - О, ты уже встал, - рядом стояла Мария. На голове был платок, в руках ведро с молоком. - Пойдем, молочком попою. Корова у соседки доится, молоко девать некуда. Вот так и раздает среди людей. Как узнала, что у меня гость, так ведро дала. Я ей всё куда мне столько, хилый он, не выпьет, а она, пущай поправляется. Так что Жора пей на здоровье.
  Молоко жирное, деревенское. Я к такому недавно привык у матери. Пил жадно, глотая, не ощущая во рту вкуса, от этого создавались неповторимые ощущения.
  - А я ей говорила хилый, - Мария рассмеялась.
  Мы сели за стол, на котором стоял чугунок с картошкой и сало. Хлеба не было. За разговором Мария стала рассказывать мне историю своей жизни. Так получалось, что всех событий было у неё три: замужество, рождение дочери и развод. Муж подался в город, а ей там не с руки жить, каменный он город, а она к дереву привыкла, к простору.
  Вся беда её была в том, что мужиков не осталось, те, что пьют, были отнесены в немужицкую категорию, а других здесь не было. Мужа она не судила, разве имела она на это право? Только как-то брезговала им, когда о нем говорила, ведь всё в её жизни могло сложиться иначе.
  - А еще у нас тут есть черный камень. К нему испокон веку люди ходят, да желания загадывают. Я вот загадала, чтобы дочь в отца пошла, так она теперь в Москве..., значит сбывается. Хочешь отведу?
  - А отведи.
  Она дала мне валенки и калоши, и сама обулась также и пошли мы месить грязь непролазную, она ведь не из-за дураков, а от дураков, так им труднее сюда добраться.
  Зашли в лес. Тропинку занесло снегом, но Мария уверенно шла, зная дорогу. Часто она ходит к камню, часто...
  - Вот он, смотри, - она указала на огромный кусок камня, который остался здесь со времен ледникового периода.
  Я знал о таких камнях, но ни разу их не видел. Камень был большой, с гранитными всплесками-вставками, блестевшими на Солнце. Странно, но на камне не было снега. Везде был, а на нем нет.
  - Вот поэтому к нему и ходят. Он ведь даже в пургу снегом не покрывается, - сообщила тайну камня Мария.
  Я подошел к камню, положил на него руки, и мне показалось, что он теплый. Ради уверенности я взял в руки снег и приложил его к камню. Снег растаял, хотя морозец был градусов пять. Странно, так не может быть...
  - К этому камню многие ходят. Тут экспедиция даже была. Еще при советах. Всё исследовали его, хотели в Москву забрать. А потом оставили, предрассудки всё это сказали и уехали. А камень стоит, что ему станется... - Мария гордилась камнем, как будто это она его сюда принесла, положила и грела его изнутри.
  - Ты загадай то желание, авось исполнится, - посоветовала она и отошла в сторону.
  Обратно шли по своим же следам. Я от нечего делать старался наступать в свои же следы, а Мария заметив моё баловство, слегка подтолкнула меня и я чуть не упал. Этот жест как-то сблизил нас, дав что-то такое, что сближает людей, делает их доверчивей, позволяя раскрыться, полностью, без оглядки.
  - А у нас тут Насылающий водится. Он и молод и мудр, он стар и глуп, и он средних лет, но неразвит и необразован, а иногда он стар и умен, но на самом деле Насылающий молод и дряхл, дурак - но гениален. Он появляется в один из самых солнечных и теплых дней лета, едет на велосипеде, свистит в ореховый свисток и только и делает, что насылает ветер на ту местность, по которой едет.
  - Почтальон какой-то, а не насылающий. Я вот в детстве так ни разу и не увидел деревенского почтальона.
  - А ведь я ведьма, - произнесла Мария, ожидая увидеть мою реакцию. Чего она ждала, застать меня врасплох? А, могла бы сказать что она духовидец, и я сразу бы всё понял.
  - Это как? - я специально изобразил удивление. - Разве такое возможно, чтобы в наше время, да ведьма?
  - А вот так. Я знала, что ты ночью приедешь.
  - Так чего же ты ждала? Что бы я замерз? Я же мог уйти.
  - А куда бы ты делся? На то моя воля была, чтобы ты с поезда слез. А коли слез, так значит, никуда не денешься - леса да поля вокруг, посреди зимы. Вот так, Жора.
  Я не знал, то ли мне верить в её рассказ, то ли нет, да и говорила она это полушутя, как бы издеваясь надо мной.
  - Ну положим что по твоей воле, а теперь то что, молоко пить или во что превратишь?
  - Так сразу и превращать, зачем? Ты вот поговоришь со мной, утешишь и дальше поедешь, этого мало?
  - Не знаю.
  - А я знаю. Всё так и будет.
  В тот момент в Марии появилось что-то такое, что было присуще только Кристине. И не во внешности, нет, в голосе, в интонации, в протяжности звуков. Я удивленно посмотрел на неё, и на короткий миг мне показалось, что передо мной Кристина, только состарившаяся. От неожиданности видения я тряхнул головой, сбрасывая наваждение: этого не может быть. Не может и всё!
  Мария, как будто уловила своё сходство с Кристиной и дальше сильнее развивала эту схожесть. Не знаю, то ли это была по-особенному развитая способность к эмпатии, то ли еще какой женский фокус, но я был совершенно околдован. Настолько сильно, что перестал замечать разницу в возрасте, разницу в миропонимании, она как-то сроднилась со мной, и создалось ощущение, что я был с ней всегда, я знал её вечность и никогда не расставался.
  Я поменял билет, решив задержаться на день. Мне хотелось продлить ощущения связанные с Кристиной. Конечно, я понимал, что они никак не связаны, Кристина умерла, но в Марии были её следы, я чувствовал их, я болел ими.
  Мария приготовила ужин, обычный, деревенский. Она достала из погреба разносолов, отварила картошку, оборвала растущий на подоконнике кустик укропа. Мы разговаривали, точнее говорила она, просто так, обо всём, о своих размышлениях о жизни, о цене жизни, о смыслах жизни, о том, что в её понимании была жизнь. Мимоходом она осудила христианское монашество, особенно мужскую его половину, заявив, что воздержание от Сатаны.
  - Ну сам посуди, если он человеконенавистник, то ему выгодно, чтобы люди не рождались, чтобы было как можно больше религиозных фанатиков, добровольно оскопивших себя безбрачием, бездетностью. Вот посмотришь на эту братию (рядом с их станцией был мужской монастырь. Рядом, конечно понятие относительное, Российское, всего семьдесят километров по непролазной грязи и болотам), и подумаешь, какой генофонд пропадает. Эх, а всё оттого, что на самом деле слабые они, и духом и телом. Проиграли они игру в жизнь, вот и чураются женщин. - Она обиженно надула губки и посмотрела на меня. - Ты чай не из этих будешь? - она забавно подняла косу, имитируя длинные волосы монахов.
  - Нет. Слава богу, я нормальный.
  - А чего не женат?
  - Так видишь в чем дело, ту, которую любил, убили, а вот в другую никак не влюблюсь. Не скопец, конечно, но свои виды имею на женщин.
  - Это как? - Мария улыбнулась. Она положила в мою тарелку картошку и сало. Странно, но алкоголя не было.
  - А вот так. - Я улыбнулся.
  Что такого загадочного в улыбке? Иногда улыбка вызывает ответную улыбку, иногда злость. 'Святой' первый 'великий' инквизитор Томазо де Торквемада, монах еврейского происхождения, тоже улыбался, когда сжигал еретиков. И мученики его улыбались, когда их жгли на костре. Только не все. Некоторые. Вот интересно, ответными были их улыбки или нет, и им отвечали улыбками или прятали глаза? Еще интересно, сожгли бы Марию на костре, если бы она заявила инквизиторам, что она ведьма? А если нет, почему? А если да, то за что? И что вообще заставляет людей, проповедующих всепрощение, нести в своем сердце ненависть ко всем, кто не в их вере, к тем, кто в их вере, к тем, кто ползает, к тем, кто летает, ко всему живому в человеке, ко всем людям сразу? И что такое вера религии, как не жестокость и насилие, убийство и реки крови, в которой плещутся 'невинные и благодатные истинные правоверные всех мастей, сословий и религий'?
  А её зелёные глаза лукаво улыбались. Она смотрела на меня так же как когда-то Кристина.
  15. Глава пятнадцатая
  Кто не видел влюбленной женщины, тот не может сказать, что такое женщина. Готье, произведший это наблюдение видел влюбленную женщину, увидел и я её. Дита бежала мне на встречу. Одежда развевалась по ветру, сливаясь с водопадом её волос. Руки, распростертые для объятий, ждали встречи со мной. Она улыбалась. Она была счастлива.
  Несмотря на огромное желание броситься ей навстречу, я продолжал лежать: слишком прекрасна она была, чтобы сокращать расстояние между нами. Каждый миг впечатывался в мою память движениями её тела. Словно в пелене сна, она легла рядом, уткнувшись носом в моё лицо. Она хотела найти мои губы и нашла их. Она поцеловала меня, а мне казалось, что я сплю, что она видение. В полудрёме, нежелании просыпаться я обнял её, прижал к себе...
  - Ты куда пропала? - спросил я её с упрёком. Мне хотелось, чтобы она всегда была рядом, никуда от меня не отлучаясь.
  - Дела, - бросила она, вставая с цветов и оправляя белую накидку.
  - Какие еще дела, если я рядом?
  - У, как мужчины самонадеянны. Говорю тебя, дела.
  - Где, в розовой чаще? Я туда пробиться не мог. Ходил кругами.
  - В какой еще розовой чаще? Здесь такой нет.
  - Ты обманываешь меня, она есть. Я целую вечность потратил, чтобы её обойти.
  - Нет её, говорю тебе. Тебе пригрезилось.
  - Хороши грезы, да я там чуть весь не поцарапался.
  - А вот и врешь, нимб тебя защищает. Ой, а мне сказали, что ты единичник и у тебя был первой категории нимб. Ты не представляешь, в доме все только о тебе и говорят. Новичок, молодой, перспективный и уже первая категория. Ой, что теперь будет, ты не представляешь!
  - А что будет?
  - Как что? Теперь соберутся девять мудрецов, и будут думать, как вести состязание, правила менять. То, что с тобой никто тягаться не будет, не сомневайся, а вот нам придется тебя выигрывать. Вот забавно.
  - Так, по порядку. Я ничего не понял.
  - Ах глупенький. Я же тебе говорю, состязания мужчин не будет, ты выиграл, а вот нам придётся из-за тебя посостязаться.
  - Это как?
  - Да очень просто. Раньше все участвовали в состязании нимбов, только мужчины между собой, а мы между собой. Победители объявлялись парой. И так каждый эон.
  - Что такое эон?
  - Ну год по-местному. Ах, какой ты у меня глупенький, какой хорошенький. Видел бы ты себя сейчас: глаза вытаращил, щечки розовые, губки надутые. Так и расцеловала бы тебя, да некогда, надо торопиться. Собрание девяти в роще мудрейших. Приходи.
  Она убежала, оставив меня одного. Я встал и пошел искать рощу мудрецов. Ни то где она находится, ни то, кто эти девять, я не знал, но зачем знания, если здесь полно советчиков? Вскоре я набрел на собрание пяти нимбоносцев, которые посмотрели на меня с уважением и на мой вопрос о роще, сказали, что сами туда идут, и посоветовали мне держаться их стайки.
  По разговорам я понял, что совет мудрейших будет определять, проводить ли в этом эоне всеобщий гон или нет. Если нет, то я сам должен буду выбрать свою первую половину. Вот тут вся загвоздка и состояла, дело в том, что никаких указаний по поводу пола половинки не было, а, следовательно, можно было выбрать как женщину, так и мужчину.
  Двое из этой стайки начали строить мне глазки, а вскоре, в роще мудрецов, на меня обрушился поток заискивающих улыбок, как со стороны женщин, так и со стороны мужчин. И ладно, если бы только молодые и симпатичные стоили мне глазки и зазывно подмигивали, так нет, и старческая половина туда же. Они то куда лезут?
  Диты не было. А мне так важна была её помощь.
  Мне казалось, даже мой нимб покраснел от стыда.
  Все смотрят, все!
  А девяти нет.
  Стыд и срам.
  Может мне уйти?
  А может сейчас придут.
  А что будет дальше, вдруг они меня сами выберут?
  Да нет, такого не может быть, Дита же сказала, или женская половина бодается или я сам выбираю.
  Какой момент!
  Среди присутствующих становилось всё больше женщин. Они становились чуть поодаль от мужчин, не смешиваясь с ними. Некоторые были совсем старыми, некоторые совсем юными, но Диты среди них не было. Красота большинства из них удивляла, даже старухи выделялись какой-то очаровывающей красотой. Особенно меня привлекли четыре девушки, расположившиеся в тени огромного ливанского кедра. Их красота поражала, она была способна разрушать царства. В ушах пульсировали строки стихов из Илиады, посвященные битвам государств из-за красоты женщин. Да, ради таких красавиц я бы на всё был готов.
  Впрочем, большинство из присутствующих мужчин не обращали на них внимания, обсуждая возможные варианты решения мудрецов. Я перестал прислушиваться к их доводам, так как полностью растворился в красоте женщин.
  И вот, под дружные аплодисменты, на поляне появилось девять старцев. Все были сгорбленными и какими-то запылёнными. Разумеется, все они чем-то внешним отличались, но это различие полностью уравнивалось их духовным единством, слитым в один нимб. Я их раньше не видел, и у меня создалось ощущение, что их вытащили из потустороннего мира. Тоги на них были на них серого цвета, пояса синего, на голове каждого из них были терновые венки. Каждый нес по большой книге.
  Рассевшись полукругом на ковре из цветов, они начали заседание. Была зачитана повестка дня, согласно которой я, Жора, явился возмутителем спокойствия и порядка, за что мне все крайне благодарны, так как это предвещает изменение распорядка гона, что положительно скажется на всём, в том числе и на питании.
  Старцы переглянулись и удовлетворенно причмокнули, для солидности.
  Следующая повестка дня была означена как выбор избранника, то есть мой выбор.
  - Подойди к нам, Жора, - прошепелявил старец из середины полукруга, ставшего квадратом.
  Я подошел. Если раньше я стоял чуть поодаль остальной толпы нимбоносцев, и на меня если и смотрели, то только те, кто строил мне глазки, то теперь я оказался в центре внимания всего сообщества. Женщины жеманно кивали мне, показывая свое благорасположение, некоторые мужчины подражали им и так же ужимисто мне подмигивали. Я, конечно, отводил взгляд в сторону женщин, но все-таки краем глаза отмечал увеличивающееся в среде мужчинок подмигивание.
  - Значит в тебе благорасположение!? Хорошо. Старость плохая замена молодости. Не старей, Жора. - Предупредил меня всё тот же центровой старикан и повелел мне сесть рядом с советом, но с краю, что не вполне соответствовало моему положению. Ведь все они здесь и сейчас, только ради меня и моего решения... А я сижу в углу!
  - Совет десяти начинает работу! И да придет в споре истина! - выкрикнул старец с левого конца.
  Они раскрыли книги, и каждый стал что-то в них вписывать. Иногда они подглядывали друг к другу в книги и улыбались. Один из них повелел мне приблизится к нему.
  - Что, Жора, удивлён?
  - Ну да.
  - Мы, Жора, книг больше не читаем, мы их пишем. Таков порядок. На возьми. - Он протянул кожаную книгу, в которой был карандаш и три страницы. - Сиди, пиши с нами. Может и тебе будет дано от нашей мудрости.
  Я ничего не понимал. Я думал, что в этих книгах записаны законы, и они будут сверять с ними свои знания этих законов, но вместо этого они вписывали в них свои размышления. Поистине, - они мудрецы. Зачем мертвые законы, несущие несправедливость, когда всегда можно найти верное живое решение и записать его как образец мудрости.
  Я поинтересовался, был ли прецедент подобного случая, как у меня.
  - Конечно был - неоднократно, - удивился старец моей неосведомленности.
  - Тогда вы его рассматривали и вынесли вердикт?
  - Конечно вынесли.
  - Ну а почему бы и сейчас просто не пойти по проторенному пути и не поступить в согласии с тем решением? - по крайней мере, я был искренен.
  - Тогда мы зачем? Нет сынок, так нельзя. Каждое решение о гоне рассматривается и пересматривается, даже если ничего незаурядного происходит. Все определяется тем, что мы ждём истинности от справедливого решения, и еще тем, что мы спрашиваем с себя и с других, согласны ли они с этой истинной. Истина меняется, также как и наши представления о ней. То, что было верно вчера, абсурдно сегодня. То, что справедливо сейчас, будет смешно завтра. Нет ничего переменчивей истины, и ты это сейчас поймёшь. - Так сказал средний мудрец.
  Он попросил рядом сидящего справа старца открыть первую книгу.
  - Сисебут, возьми у Септуагинте то, что было в начале, - Сисебут поднялся и подошел к старцу, сидящему в самом конце левого крыла.
  - Возьми его, - протянул он мне книгу.
  Я взял её, и открыл. Слова были написаны знакомыми мне буквами по книге, доставшейся мне от отца.
  - Теперь закрой и снова открой, что ты видишь?
  - Ничего, - листы были пусты. Этот фокус был мне известен, и на моем лице удивления не было.
  - Так и с истиной. Сисебут, отнеси Септуагинте его книгу, пусть он её изучает.
  Сисебут церемониально, с поклоном, отобрал рывком книгу и отнёс её Септуагинте. Тот взял её и стал то открывать, то закрывать, не зная как прочесть текст, и что он означает. Мне показалось, что он давно занят этим занятием и совсем на нём свихнулся.
  - Так, с истиной разобрались, перейдём к твоему выбору. Мой мальчик, - взвизгнул средний старик, - ты стоишь на пороге первородного выбора. Ты есть венец и колесница истории, ты обретаешь право выбрать себе половину. Действуй!
  Что тут началось..., перед моими глазами запестрели лица желающих быть избранными. Дилижанс, старый скунс, подмигивал, уставив свою физиономию в пяти сантиметрах от меня. Его выдавила нимбом пожилая женщина, от натуги, глаза которой налились кровью, и выглядела она надутой жабой. Лицо жабы сменила прекраснейшая нимфа, на платье которой кто-то выдавил сок желтого растения, как раз в районе пояса. Заметив гигиенический дисбаланс, лицо нимфы исказилось и она разразилась такими ругательствами, на незнакомом мне языке, что я и её отверг. На фига мне сварливая половина? Она же меня поедом заест!
  Даже мудрецы поднялись со своих мест и поочередно предстали передо мной. У многих зубов не было, и они заискивающе шамкали, в надежде, что всем остальным я выберу мудрость. Но, поразмышляв, на девятый раз, я пришел к выводу, что мудрость в постели не нужна.
  Отвергнув мужскую половину сообщества нимбоносцев, я перешел к осмотру женских прелестей, то есть лиц, не поймите меня превратно. Нимбы этих милых созданий были милыми и какими-то ухоженными до милости. Они поднимали свои очаровательные головки, поворачивая их самым лучшим образом, так, чтобы вся их красота выглядела в наилучшем ракурсе.
  Ко мне подошла дева, которую я приметил в четверке самых выдающихся красавиц.
  - Как мне тебя называть? Ты лицом не похожа на смертных, - спросил я её.
  - Дианой.
  - Ты прекрасна, - сказал я ей, отводя рукой её в правую от себя сторону.
  Следующей подошла дева, своей красотой, не уступающей Диане. По-моему она и отличалась от Дианы только цветом волос. Диана была брюнетка, а подошедшая девушка блондинкой.
  - Как тебя мне называть?
  - Иродианой.
  - Встань рядом с Дианой, - до чего же я стал привередлив!
  Она встала рядом с Дианой. Господи, до чего же они были красивы!
  И в момент моего восхищения подошла третья девушка, чья красота пьянила как доброе вино, отвлекая от всего на свете, даже от самого себя.
  - Как мне тебя называть, о, прекрасная дева?
  - Цирцея.
  Голос богини, взгляд богини, но где же моя Дита? Еще немного и я сдамся...
  Я попросил Цирцею встать рядом со мной слева.
  И еще один удар женской красоты обрушился на меня.
  - Кто ты, богиня?
  Наверное, в миг, когда подошла четвертая дева, я выглядел полным идиотом: язык высунул, глаза безумные, крутятся. А всё от восторга.
  - Сарра.
  - Встань же влево Сарра.
  Представление временно окончилось и мудрецы, разочарованно сели на свои места. Они позвали меня в центр и стали по очереди наушничать мне.
  - Мальчик мой, женщины в большинстве своем не столько хотят испытать любовь, сколько хотят внушить ее, - завил крайне левый. Дальнейшие заявления шли слева направо.
  - Если хочешь выбрать женщину, то выбирай мудрую (как будто я знал, какая из них мудрая), прекрасную... - он помолчал, - душой (как будто я знал, какая у них душа), но помни, благоразумным должен оставаться ты.
  - Помни, у женщин - все сердце, даже голова, дело твоё - думать.
  - Знай, мужчины умеют ненавидеть; женщины - только испытывать отвращение. Последнее гораздо страшнее. Вывод: не зли половину, свято чти постель её.
  - Тосковать о том, кого любишь, много легче, чем жить с тем, кого ненавидишь. Помни об этом.
  - Овидий писал: Рада барану овца, быком наслаждается телка; Для плосконосой козы сладок нечистый козел. Красота провоцирует козлов. И это есть виртус или веритас, в общем, я забыл.
  - Человек мудрее меня, сказал: нас редко привязывает к женщине то, чем она нас привлекала. Красота женщины не служит обеспечением счастья. Весь смысл в разочаровании.
  - Терпеть - дар женщины. Не разочаровывать их - обязанность мужчины.
  Перед тем, как закончить выступление старцев, Сарра ехидно произнесла: - Чтобы они сказали ему, если бы он выбрал мужчину? Но её реплика была никем, кроме меня, не услышана.
  - Исчерпать сей предмет невозможно: уж кажется, насказано много, ан нет - недосказано еще больше. Выбор ты сделал, озвучь его.
  Что было им сказать? Я хотел всех девушек сразу, оптом и по отдельности, но сердце моё принадлежало Дите. И тогда я встал, посмотрел на каждую из выбранных женщин, вздохнул с сожалением и объявил имя Диты.
  - Ты хочешь ту, которой нет среди нас, - заявила Сарра.
  - Он объявил ту, которой нет среди нас, - громко оповестил остальных центровой старикан.
  Все молчали. Я как всегда, по привычке уже, ничего не понимал и тоже молчал.
  - Да, дела, - произнес центровой мудрец, и сел на цветы, взявшись руками за голову.
  - Вот гад! - в сердцах бросила Диана и пошла на место, где стояла до этого.
  - На кой черт ты нас отбирал? - спросила Иродиана и, не дождавшись моего ответа, ушла за Дианой.
  В отличие от Дианы и Иродианы, Сарра и Цирцея, так ничего и не сказали. Они плавно раскачивая бедрами, ушли в сторону от меня. Они встали так, чтобы слышать совет мудрецов и чтобы я сожалел из-за упущенной возможности любить их четверых.
  Те в полголоса шептались, не желая чтобы их слышали. Даже я не всё понимал в их беседе, но ясно было одно, то, что я выбрал женщину, которой не было в кругу явившегося сообщества, означало только одно - совместное бодание и мужчин и женщин. Такого события у них не было тысячу эонов, и один из мудрецов важно заявил, что он предупреждал, будет миг, когда такое свершится. Остальные смотрели на него с уважением. После его заявления, центровым стариканом стал он, и вокруг него пошло основное обсуждение вопроса совместного бодания. Так выходило, что в ближайший ион мне предстояло спать с победителем бодания, хочу я того или нет, и изменить это, я не мог, моя воля была бессильна, она просто ничего не значила.
  - Стерпится - слюбится, - вот вердикт стариканов, когда я стал протестовать против подобного расклада.
  В тот момент я представил, как один из шамкающих беззубой пастью стариканов выдавливает место победителя...
  16. Глава шестнадцатая.
  
  Господа Гонкуры удивительно тонко заметили, что движение живых существ всего мира сводится к непрерывной циркуляции навоза. Сидя в поезде, я ощущал себя начинающим циркуляцию навозом. За то время, что я пробыл вместе с Марией, я успел влюбиться в неё, в то, что она говорила. В то, во что она верила. В суматохе, в спешке, не помню точно, как всё происходило, но она затолкала меня в поезд, оставшись на перроне, отвернулась и разрыдалась. Я хотел вернуться к ней, но поезд тронулся.
  С каждой секундой тоска увеличивалась. Я пытался выпрыгнуть из поезда, вернуться к ней, но двери тамбуров были закрыты. Я метался по всему составу, ища открытую дверь, но напрасно, их все закрыли проводники.
  - Я вернусь к тебе, я вернусь, - обещал я ей, а она, отвернув от меня голову, покорно кивала мне, как будто верила в то, что я исполню обещание.
  - Я вернусь к тебе, - прошептал я, и поднял глаза.
  Напротив меня сидели симпатичная девушка и её кавалер. Кроме нас троих в купе больше никого не было.
  Парочка влюбленных жеманно улыбалась друг другу, и если они меня замечали, то только как препятствие в своей любовной игре.
  Убедившись, что я действительно им мешаю, я пошел в вагон ресторан, где намеривался просидеть всю ночь, чтобы посмаковать тоску по Марии. В этой женщине было так много от Кристины, что я несколько раз называл её Кристиной, а она не обижалась. Если бы не необходимость попасть к отцу, я бы всё бросил и остался с ней, но после моего рассказа, она сама вытолкнула меня из своей жизни.
  Говорят только о мужском благородстве, не задумываясь о женском самопожертвовании. А она поступила благородно, пожертвовав мной. Она имела полную власть надо мной, и стоило ей только пожелать, я бы остался, но её воля была в том, чтобы я продолжил свой путь, по начертанной мне дороге судьбы.
  - Не твоя судьба быть со мной, не твоя. Ты здесь вопреки своей судьбе, по моей воле.
  - Да как же такое может быть? Глупости!
  - А вот и не глупости. Ты многого не понимаешь, да и не надо тебе этого, ты слишком много другого поймёшь. Только не со мной. Уезжай, не мучайся из-за меня. Не стою я того. Иди дальше.... - Она говорила и говорила, заговаривая мою любовь к ней.
  В вагоне ресторане я был один, других посетителей не было. Официантка, томная женщина, лет тридцати пяти с лишним, принесла мне от руки написанное меню, сообщив о том, что половины вписанных блюд нет в наличии, их съели. Я заказал себе бутылку коньяку, отбивную, картошку и банку маринованных огурчиков. Огурчики я взял из-за воспоминаний по Алексу.
  Надо отметить, что пить коньяк, закусывая маринованным огурцом, могут только люди с чистой совестью, если она загрязнена, то это сочетание кажется гадостью. Очистительной гадостью! Вот так вот выпив полбутылки, я очистился от скверных мыслей о Марии и попытался заговорить о жизни с томной официанткой.
  Оказалось, что зовут её Валентиной, она из солнечного Кишинёва и жизнь в поезде ей нравится. Я сообщил ей, что в моем купе едет парочка влюбленных, и я не намерен им мешать, на что она заявила, что я 'блахародный' молодой человек, заслуживающий уважения. И она меня уважила, тем, что всю ночь просидела рядом, заедая коньяк солёными огурцами.
  В этой чудной компании, Валентины, коньяка и огурцов я встретил рассвет.
  - Ты извини, Жорик, но тебе придется уйти. С восьми до девяти мы закрыты, - и видно было, что ей очень не хотелось, чтобы я уходил, но косящийся неподалёку шеф вагона ресторана, взглядом требовательно настаивал, чтобы я удалился.
  Я пошел в купе, где после третьего удара в дверь мне открыли.
  - А мы думали, что ты сошел с поезда, - наивно прощебетала девушка и залезла на нижнюю полку под одеяло.
  Я тоже залез, но на верхнюю полку и там благополучно проспал до самой Москвы.
  Я настаиваю на том, что любой вокзал, в любом городе является чудом света. Почему? А вы сами там бывали? Обычно на вокзале царствует всеобщая упорядоченная суматоха. Если посмотреть в целом, хаос хаосом, но в частности каждый знает что ему делать и куда идти. Для тех, кто не знает, вывешивается таблоид, на котором указывается, что и когда им надо делать и куда идти. В результате, одни проходят на посадку, другие, приехавшие, торопятся уйти подальше от вокзала.
  Идти в толпе приехавшей в Москву публики, удовольствие сомнительное, и каждый старается как можно быстрее причислиться к лиге кудатоторопящихсялюдеймосквичей. Это особая публика, в общей массе своей хаотичная, но в то же время централизованная до невозможности. Особенно в метро.
  Но туда я не пошел. Я поймал такси и, назвав адрес своего дома, развалился на заднем сидении.
  Пробки, неизбежное зло любого мегаполиса, мы объехали по малоизвестным улицам, за что я доплатил водителю половину стоимости проезда. Он остался доволен и машина неспешно отъехала от дома.
  Я поднялся в квартиру. Тишина, покой, смешанная с какой-то ненужностью, вот ощущения, которые появились у меня, в моей же собственной квартире. Везде царило запустение, пыль и следы от пребывания здесь посторонних людей. Я снял плащ, повесив его на спинку стула в кухне.
  - Ну и свиньи, - высказался я, когда полез в шкафчик за банкой кофе и обнаружил её набитую окурками.
  Судя по всему, в моё отсутствие в квартире была устроена засада, которую сняли в виду моего длительного отсутствия. А это означало только одно: на меня идет охота.
  Как бы мне не хотелось остаться в своей квартире, но моё появление, обязательно проявит моё присутствие в Москве, что приведет к поимке. Кроме того, я ничего не знал о второй моей половине. Я не знал, где он, в какой тюрьме, да и всё прочее, я тоже не знал, следовательно мне надо узнать всё о нем через кого-то, кто не вызовет подозрений, и не отсюда.
  Закрыв дверь, я пометил её тонкой полоской бумаги, которую приклеил внизу двери: если кто-то проникнет в неё, то я буду об этом знать.
  Ключи от квартиры Алекса были у меня, и я пошел к его дому. По дороге я зашел в магазин. В памяти всплыло коньячное учение Алекса, так что, недолго думая я купил две бутылки коньяка.
  Дверь квартиры открывал с особой осторожностью: вдруг древо слюны моей выползёт наружу. Но нет, квартира была пуста. Повсюду валялись засохшие цветы, особенно их было много на кухне, около раковины. В самой раковине пребывало почти засохшее дерево, с двумя чахлыми листиками.
  - Пить, - то ли послышалось мне, то ли звук действительно исходил от дерева.
  - Чего? - не поверил я в то, что оно могло произносить звуки.
  - Пить, - слабо повторило дерево.
  - Так значит, ты еще говорить умеешь. - Тут мне пришла в голову мысль, что если я налью ему воды, оно снова начнет расти, а это не желательно. С другой стороны оно так жалобно просило, что отказать ему я не ног. - Ты расти снова не начнешь?
  - Нет, обещаю. Увлеклось, дурное, дубовая основа. Пить.
  - Хорошо. - Я осторожно налил в блюдце воды и поднес к дереву.
  - Ты что думаешь, у меня рот есть? В корень лей, в корень! - Второе 'в корень' послышалось мне как дурень. Возможно, это была ослышка, но всё же вылил я не всю воду.
  - Это что? - оскорбилось дерево.
  - Вода. - А что же еще потребляют деревья?
  - Вода? Я пил её однажды. Она не утоляет жажды.
  - Ну не вино же тебе давать!
  - Это еще почему? Что, раз дерево, так и выпить нельзя? Дискриминация, лесной расизм!
  - Эй, ты потише, ишь разошлось. Я и костерок развести могу, с меня станется.
  Дерево притихло. Я открыл холодильник, но там отродясь вина не было, и взяв початую бутылку водки, поднес её к корням дерева болтуна.
  - Слышь, ты вот чего, ты меня на стол поставь, всё эстетичнее будет. И вон ту крынку под меня подставь, чтоб влага не уходила. - Дерево нервно заколыхало листиками, предвкушая пиршество.
  Мне было нетрудно удовлетворить его просьбу и вскоре оно воцарилось на середине стола. Очень осторожно, я налил ему грамм пятьдесят водки, и встал неподалеку посмотреть за его реакцией. Дерево хрюкнуло и с причмокиванием стало втягивать в себя драгоценную влагу. Впитывание водки заняло у него пару минут, а вместе с окончанием в крынке жидкости у него проклюнулось три цветка.
  - Шеф, мало, - пожаловалось оно и прекратило рост цветков.
  - Куда тебе мало, ты вспомни, как из-за твоего бурного роста, мы вынуждены были спасаться от тебя бегством. Хватит с тебя, - я повернулся и вышел из кухни.
  В ванной Алекса я принял душ, смыв с себя дорожную пыль. Это омовение напомнило мне такое же событие моей жизни на станции, когда Мария заботливо поливала меня из кувшина теплой водой.
  Обмотавшись полотенцем, я вернулся на кухню. Как мне показалось, всё время моего отсутствия дерево посвятило только одному дулу - нытью.
  - О, шеф, да ты Геракл. Нет, ей Богу, как сейчас помню, ему два года, копия ты. У тебя хорошие перспективы для роста. - Задумчиво и весомо помолчав, оно произнесло, - за рост и перспективу выпить надо.
  - Чего?
  - Да чего ты расчегокался, за рост и знакомство, так сказать.
  - Вот блин, алкогольная квартирка! - стоило одному алкашу её покинуть, и нате вам, пожалуйста, другая замена.
  - Да ты чего, я ж для красоты. Ну давай, не теряйся. А то я опять в сухость пойду. Давай, за знакомство! - И голос такой заискивающе-скрипящий, что самому противно.
  А почему бы и мне не выпить? Других то дел нет, - подумал я.
  - Слышь, ты, древо, как тебя звать то, а то как-то фигово получается, пить, не зная твоего имени.
  - Сефирот мы.
  - Чего?
  - Да, мы есть древо познания, мы же древо мудрости и таинства.
  - Ну-ну, - я налил в крынку пятьдесят граммов водки, а себе коньяку. Не баловать же его?
  Чокнувшись с его основанием, я ополовинил рюмку. Коньяк купленный мной был так себе, тянул на две звезды Соломона.
  - Слышь, Сефирот, а я думал, что все растения всему навоз предпочитают.
  - Клевета! Ложь! Поклеп на растительность! Мы, как и всё живое предпочитаем пить от духа божьего, только вы люди этого не понимаете.
  - Так вот вы чего такие молчаливые. Понятно! - настроение постепенно улучшалось, да и древо вырастило великолепные цветы. Розовые, фиолетовые и желтые вкрапления, на основном алом фоне. Красота!
  - Мы не молчим, мы осмысливаем. Только вы люди вслух себя лучше понимаете, мы же наоборот, всё в себе держим. Ты налей еще, а то рост остановился.
  - Вот и хорошо, куда тебе рость?
  - Ввысь.
  - Нет, тебе и так хорошо!
  Препирательств, дебатов, спора не было. К моему счастью Сефирот ходить не умел, и я благополучно добрался в спальню Алекса и заснул на его кровати.
  Поезд в Ж-скую был в три часа ночи. Я попал на вокзал в половине третьего, купил два билета первого класса и пошел на перрон, где уже стоял поезд.
  Не знаю что на меня нашло, но Сефирот я взял с собой. Как хотите расценивайте, что это было с моей стороны: акт милосердия или акт обречённости, но я почему-то привязался к этому существу. Он находился в картонной коробке и изредка заявлял о себе слабым попискиванием, - налей шеф, ну чего тебе стоит?
  Наливать я ему не наливал, так как его рост в мои планы не входил, равно как и оповещение мещан о наличии у меня говорящего дерева. Про себя я его называл неотёсанным Буратино.
  Проводником моего вагона оказалась симпатичная девушка, которая, проверив мои билеты, поинтересовалась, один ли я буду в купе.
  - Один, - уверенно заявил я и прошел в вагон.
  В последнее время, я так часто путешествовал, что вагон показался мне естественной средой обитания человека. Конечно, первобытные люди со мной не согласятся, заявив, что жить можно только в пещерах, но на то они и первобытные, чтобы не соглашаться.
  Расположив дерево на столике купе, я достал бутылку водки, коньяк и мы выпили с деревом за удачное путешествие. Ехать предстояло три дня, да и торопиться было некуда. После налитой стопки, дерево повеселело.
  - Эх, брателло, жизнь прекрасная штука, - тараторило оно, - в ней слишком много прелестей, чтобы думать об абстракциях.
  - А ты думаешь? - я с опаской посмотрел на Сефирот.
  - Я? Нет! я лишилось этого права, когда стало говорить. Я живу радостью! Налей ещё, - жалобно попросило дерево впавшее в кураж. Дело в том, что оно впервые в своей истории путешествовало, и из-за этого нервничало.
  Да, я настаиваю, то, что происходило с деревом, иначе нервозностью не назовешь. Оно даже расти перестало, настолько разволновалось.
  - С одной стороны, право передвижения, это удивительное право, но свобода не в этом, - рассуждало древо, высасывая вторую дозу алкоголя. - Свобода, как высшая форма несправедливости, таит в себе много загадок. Более того, в своем эмпирическом смысле, свобода и есть высшая и совершенная форма рабства. Истинная свобода, обременена обязанностями, добровольное исполнение которых и есть выражение рабства.
  - Ты само доперло или кто подсказал? - назло дереву, я налил себе коньяк, а Сефирот оставил без выпивки.
  - Само, не само, какая разница? Если в системе есть самостоятельное явление, то значит, оно принадлежит системе. Я есть часть системы, значит вся мудрость, априори есть и моя данность.
  - Ты про какую даденность вещаешь? - ну не понимаю я философии, не понимаю!
  Дерево не замечая моей глубинной глупости продолжило свои рассуждения.
  - По аналогии, если в системе есть рабство, значит вся система рабская. Исключений нет, я бы это знал. Нет, тут явно кроется какая-то сакральная символика, разрешить которую может только истинно свободное сознание, каковым я не являюсь, вследствие ограничения свободы перемещения. Слышь, Жорик, налей а, утешиться надо, - мне показалось, что ветви Сефирота обвисли.
  - Хорошо, налью, но чтобы потом не жужжало, я спать буду. Договорились?
  - Однозначно.
  Я налил водку и благочинно разместился на полке. Всё было хорошо в сегодняшнем дне, и даже появления Сефирота меня ничуть не расстроило, он был хорошим попутчиком, не буйным.
  
  17. Глава семнадцатая
  
  - Гостившие здесь прежде поколенья, дремали в грезах самообольщенья. Садись и пей! Все речи мудрецов - Пустынный прах и ветра дуновенье, - первое, что сказала мне Дита, когда я, наконец, нашел её рядом с зарослями роз.
  - Дита, почему тебя не было среди всех в роще! Я так нуждался в тебе!
  - Подожди, не суетись. Скажи мне, будет бодание всеобщим?
  - Будет.
  - Отлично! Наконец-то! Да здравствует эмансипация!
  - Ты о чём?
  - Увидишь, мы лучшие, мы чемпионы! Да ты и сам должен быть заинтересован в этом. Правда, глупыш? - Она поцеловала меня в губы и рассмеялась. - Ах, как замечательно всё складывается, просто превосходно!
  - Не понимаю, ты понимаешь, я выбрал тебя, а тебя не было. Вот они и устроили всеобщее бодание. Что же в этом хорошего? Я тебя люблю!
  - Глупыш, ты пойми, женщин характеризуют три фразы: Я хочу!; Будет по-моему!; Ты сам во всём виноват! Ты пойми, ты сам во всем виноват и всё будет по-моему, потому что я так хочу!
  - Чего ты хочешь?
  - Развлечений! Здесь так скучно, что ничего не остаётся, как устраивать розыгрыши. Вот увидишь, будет весело.
  - Да уж, представляю. Какой-нибудь старикан в паре с Саррой. Вот будет потеха! Меня только одно смущает, а что если ты проиграешь, тогда мне придётся иметь дело со стариком или мужчиной?
  - Глупыш, всё устроиться, как нельзя лучше. Верь в это. Ну и в крайнем случае, что такого будет плохого, если ты набёрешься мудрости от старца? Не понимаю. Вон видел учителя с учеником?
  - Видел, ну и что?
  - А то, что у ученика был такой же нимб, как и у тебя, а победил тогда учитель. Вот они до сих пор и счастливы вдвоем.
  - Так постой, что эти битвы, дают половину навсегда?
  - Конечно нет. Просто этих заклинило. Они продолжают поиски истины, перестав быть официальными половинками. А я думаю, что учитель просто хочет выудить секрет своего ученика. Вот и всё что их держит.
  - Да бог с ними, у тебя-то есть шансы победить?
  - А кто знает, может и есть, а может и нет. Поцелуй меня! Ты стал таким серьёзным! Глупости, всё, образуется!
  Дита была так прекрасна, что я действительно перестал печалиться. Мы гуляли по саду, рассматривая деревья, и Дита рассказывала мне историю каждого из них.
  - А вот здесь стоял Сефирот, дерево познания. Только вот исчез недавно. Наверно и ему хочется перемен в своей судьбе.
  Она подвела меня к зданию и спросила, хочу ли я зайти внутрь.
  - Не сейчас, позже, после турнира.
  - После турнира, ты может и не сможешь к нам зайти.
  - Это еще почему?
  - Ну, если тебя выиграет кто-нибудь из мужчин, то ты не сможешь. Таковы правила.
  - Что, я получаюсь жертвой твоих амбиций?
  - Жертва, только тогда и жертва, когда отдаётся во имя прекрасного. Как только жертвуется на убогое, злое, это не жертва, это подаяние. Ты же не хочешь, чтобы я оценила твою жертву во имя меня, как подаяние? Ну же малыш, не хмурься!
  Я перестал хмуриться, как только решил зайти в дом девушек. Дита вела меня незнакомыми мне тропками сада, и довольно быстро мы туда пришли.
  - Теперь никто не упрекнет нас в заговоре, мы смело можем пройти в двери, - Дита ввела меня в дом.
  Роскошь убранства дома поражала. Повсюду были расставлены золотые скульптуры мужчин и женщин. Пол был сделан из инкрустированного драгоценными камнями паркета. Огромные золотые люстры феерично сверкали разноцветными бриллиантами. В огромном холле не было ни одной вещи, которую нельзя было отнести к вещам обычным, вся обстановка больше соответствовала обстановке музея или дворца царя Креза. Ковры, картины, вазы, узоры на паркете, всё вызывало восторг. Впрочем, не это составляло главное богатство дома. По сравнению с красотой его обитательниц, любая вещь и даже вся их совокупность, казалась пустячной подделкой, недостойной внимания.
  В роще мудрецов, я был слеп. Передо мной мелькало слишком много красавиц, чтобы я мог оценить их по достоинству: красота меркнет в толпе, она любит одиночество.
  Девушки ходили по дому по одиночке. Каждая смотрела на меня тем же взором, что и Дита. Казалось, что каждая из них влюблена в меня. От этого ощущения закружилась голова. Я присел на серебряную скамейку, стоящую напротив статуи Аполлона. Дита покинула меня. Как она ушла, я не приметил, внимание полностью отсутствовало, его попросту не осталось. В мою голову ничего не помещалось, ни одного байта информации, память была переполнена.
  В ушах стоял звон от разорванных звеньев. Мне казалось, я разорвал цепь причин и следствий, состоящую из двенадцати звеньев, и порвал ее собственными руками и навсегда освободился от рабства разума. Перед моим взором предстала моя собственная сущность в своем истинном облике, как она есть, причем я видел ее так же ясно, как, например, человек видит собственную руку своими собственными глазами. Никакого размышления, никакого вывода, суждения или сравнения, а также - никаких градаций. Не о чем было говорить, не о чем было спорить, нечего объяснять: я видел - и все тут. Это видение представляло нечто само по себе совершенное: оно не вело ни к чему внутреннему или внешнему, ни в пределы, ни за пределы чего-либо. И этой сущностью была женщина - Кристина.
  
  3,70 галлоны 12,32 пинты 70,72 жидкие унции времени.
  
  
  
  
  Часть третья
  ФИЛЭЛЛИН
  Вы говорите - время идет.
  Безумцы - это вы проходите.
  Талмуд
  1. Глава первая
  
  - Жизнь каждого из нас в отдельности кажется нам вечностью, жизнь целого народа, кажется мгновением. Я существую с основания мира, и поверь мне, нет ничего скоротечнее чужой жизни, - наставлял меня Сефирот.
  Заканчивались вторые сутки моего путешествия в Эзопск. За это время я отоспался, разленился и на реплики учения Сефирота никак не реагировал. С регулярностью в три часа я наливал ему стопочку водочки, и он благодарно затыкался. Как раз сейчас приближалось окончание третьего часа, что проявилось в словесном изъявлении древа познания добра и зла. Это мерзкое в трезвом состоянии существо полностью преображалось, стоило ей только впитать корнями водки. Если в начале путешествия, после налития Сефирот щебетал, то теперь быстро обучился наслаждаться в молчании. Иногда, когда его распирало от какой-нибудь выдающейся мысли, у него начинал расти цветок, который я обрывал и складывал в коробку. По моим соображениям, я собирался, когда стемнеет, пойти к проводнице Танечке и преподнести ей всю коробку, в виде благодарности за особое ко мне благорасположение: за всё это время она ни разу не потревожила моё спокойствие, а одиночество, это самая драгоценная роскошь в нашем суетливом мире.
  Когда я выходил в вагон ресторан, чтобы перекусить, она с какой-то благоговейностью спрашивала у меня, нравится ли мне ехать в её вагоне. Конечно, я отвечал утвердительно и проходил мимо неё. Последнее действие я оспаривал, споря сам с собой, сидя над тарелкой с мясным гуляшем: что-то между нами зарождалось, что-то, что требовало роста и развития. По-крайней мере сейчас, в дороге.
  - Ты веришь в сказки мудрецов, поверь же в назиданье жизни, - стрекотал без умолку Сефирот, призывая моё отсутствующее внимание, а этого не удавалось даже учителям, когда я уходил в дебри фантазии. - Налей, изверг. Нет, ты не изверг, ты жертва праведников.
  - Чего?
  - Запомни, о человек, нет праведников, есть жертвы праведности.
  - Да с чего ты это взял?
  - Из своей жизни. Она была истинно праведной - ни то, что пыльцы с меня не слетело, я даже не почковался. А ты знаешь, что такое не почковаться, когда тебя так всего и распирает почками? Нет, вам людям этого не понять. А всё от чего? Из вредности! Наливай, расскажу!
  Я налил ему стопку, чтобы он успокоился, а то что-то он слишком громко развопился. Сефирот довольно начал всасывать водку.
  - Слушай, давай так, ты эту историю на потом прибережешь, мне подумать надо, - попросил я его, но не на такого я нарвался, чтобы вот так вот взять и замолчать.
  - Боги, вы слышите, человек думает! Нет, вы подумайте, он будет думать! Молча! Не вслух! Да я семь тысячелетий простоял в саду небесном и ни разу не видел, чтобы люди думали молча. Они даже заговоры вслух совместно обсуждают. Нет, о чем ты? Меня слушай, жизни учись - учись мудрости.
  - Отстань.
  - Тогда налей.
  - Я на шантаж не поддаюсь.
  - Это не шантаж, это зов к справедливости. Или - или. Диалектика!
  - Да отстань ты, - я с досады плеснул ему водки из бутылки, даже не отмерив её количество. Всё для него, всё для его молчания.
  Он довольно зачавкал, а я вышел покурить в тамбур. До намеченного часа икс оставалось только зайти Солнцу. Тамбур первого класса кардинально отличается от тамбура купейного вагона. Здесь нет окурков, валяющихся на полу, нет мусора, нет пустых бутылок, перекатывающихся в зависимости от наклона поезда. Несмотря на туже конструкции вагона, что и в купе, дым от сигарет умудряется не застаиваться и улетучивается через вентиляцию - она работает. В общем, путешествовать первым классом гораздо лучше, чем в купированном вагоне. (Это не оговорка, это факт жизни).
  Вторая сигарета противно обжигала глотку, но возвращаться к болтуну Сефироту я не хотел. Возможно, что кто-то и подумает обо мне плохо, вот, скажет, ему дано дерево мудрости, сидел бы и впитывал сентенции, но я им возражу: все мудрости мира не стоят одной ошибки молодости, какой бы горькой не была цена расплаты. Ведь именно цена расплаты за ошибки молодости, созидает мудрость человека.
  Докурив вторую сигарету, я уставился в окно, мысленно приказывая Солнцу садиться быстрее. Но то ли силёнок моих не достаточно, то ли Земля очень упертое существо, но Солнце всё так же медленно заходило на посадку, как и раньше. А посему я решил скоротать время в вагоне ресторане. Благо до девятого вагона было рядом: только два вагона отделяло меня от рюмки ресторанной текилы с солью. Кстати, почему вагон ресторан, называется рестораном? Скорее это бистро низкого пошиба, притом с однообразным ассортиментом, в котором текила если и подаётся, то только из-под полы.
  В этой забегаловке на колесах мне повезло, официант имел при себе небольшой заряд текилы и выдавал мне его, заботливо смазав горлышко рюмки солью. Это был его частный промысел, поэтому он умудрялся создавать вокруг действия подношения текилы целый алкогольный обряд. Именно он в первый раз дал мне её попробовать, склонившись надо мной и сообщая мне о её наличии в его ассортименте.
  Завидев меня, официант хитро посмотрел на меня, под ноги, на верх. Я кивнул. Он скрылся в бытовке и вскоре появился с подносом, накрытым белым полотенцем. Подойдя ко мне, он вытащил из-под полотенца рюмку и благоговейно поставил её передо мной. За это представление я отблагодарил его двадцатью долларами и он удалился.
  Сто граммов текилы.
  Доля грамма соли.
  Вершина и дно человеческого поездного благополучия.
  Напротив сидит кислая физиономия пассажира. Пассажир так себе, но видно, жирненький, при деньгах. Волнуется. Ты ешь, ешь свою тушеную капусту, нечего завидовать текиле. Тебе все равно не достанется, ты жадный. Глазки на меня, от меня, в тарелку. Глазки на текилу, на меня, в тарелку. Чавкает, не доволен. Конечно, еще бы, тушеная капуста и человек не синхронизированы эволюцией. От этого все проблемы человечества. Достаточно сказать, что из-за этой гадости императоры отказывались от империй. А всё почему? Несварение желудка! Но ты ешь, ешь, свою тушеную капусту, империей тебе не владеть.
  А за ним парочка влюбленных пенсионеров. Она на него шикает. Шик теряется в постукивании колёс о рельсы. Он, от такого шика совсем приплюснутый, еще бы, он во всем виноват. А ей хочется. Определенно, всё будет так, как она хочет.
  А справа сидят студенты. Экономят на пиве, еде и парикмахерских. Никакие они не хипи волосатые, они просто не имеют денег, как и я когда-то. Я подозвал официанта, и попросил его принести этим оболтусам тушеной капусты, пускай привыкают к роскоши ресторанного питания.
  - Ты им принеси, как только я уйду, а то неудобно получится. На вот возьми, - я протянул ему сто долларов. - Ты им еще коньяк поставь и колбаски дай. Но после капусты. А если они её не съедят, ты вообще им ничего не давай. Договорились?
  - Как скажете.
  Допив текилу, я вышел из вагона, посчитав себя этаким богатеем, вершителем судеб человеческих. А перед глазами Танюшка. И уже стемнело. Решил зайти проведать Сефирот. Он всё также стоит на столе и что-то бормочет. Я жду появление Тани. Она непременно должна появиться. Минута, две, ага, вот и она промелькнула в проходе. Беру коробку с цветами и выхожу из купе.
  - Ты куда? - спросил Сефирот, но я не стал отвечать, просто закрыл дверь и пошел за Таней.
  Догнав её перед её купе я протянул ей коробку.
  - Танечка, это вам, - она с опаской берет коробку, даже не спросив, что там лежит.
  - Ой, это мне? - восторг совмещенный с удивлением. - Да откуда же? Да и таких цветов я никогда не видела.
  - Цветы, как цветы, ничего удивительного, - пусть так думает, так лучше.
  - Может зайдёте ко мне в купе, я вас чаем угощу.
  - Давай на ты, а от чая не откажусь.
  Мы зашли в купе и Таня налила мне чаю. Чай хороший, зелёный, жасминовый. Пью, обжигаюсь. Она пытается разместить цветы по своему купе. Суетиться. Полезла вверх, там ниша, где лежат пустые бутылки. Юбочка задралась намного выше колен. Очень симпатичные коленочки у Танечки.
  - Ой, да сколько их тут! - она достает их из коробки, удивляясь их размерам и великолепию. - Я никогда таких не видела.
  - Так и не увидишь больше, - вот тут я её не обманул, она действительно больше никогда таких цветов не увидит.
  - Это ещё почему? - лобик нахмурила. Мило, очень мило.
  - А они у меня экспериментальные. Такие только по одной штуке в природе существуют, - и здесь не наврал, так оно и есть. А то, что каждый цветок соответствует определенному таинственному знанию, об этом лучше помолчать, больно рассказы Сефирота про это надоели.
  - Как это?
  - А вот так и всё, я не смогу тебе объяснить цветочную генетику. Долго и нудно. Верь на слово.
  А она достаёт цветок с огромными живыми хрустальными лепестками. Они приятно позвякивают. От каждого такого перезвона мурашки по коже пробегают. Все лепестки имеют разный цвет, а в совокупности похожи на радугу.
  От удивления она даже рот открыла и рассматривает, рассматривает, рассматривает...
  - Спасибо Жора. Ой, спасибо, - и благодарно целует в щеку, ну а мне большего не надо: я доставил радость по назначению.
  Она так сильно увлечена цветами, что на меня не обращает внимания. Я допил чай и осторожно, чтобы не помешать, выхожу из купе. Она ничего не замечает, а я знаю, она придет. Позже, когда уляжется интерес к цветам.
  Я пошел в тамбур и закурил. Странное дело, то, что мне казалось не нужным, для неё приобрело какой-то высший смысл. Только женщины умеют наслаждаться красотой, мужчины всего лишь её дарят.
  В моём купе, пьяный Сефирот закатил мне истерику. Он гневно извергал из себя комментарии моего поведения, он пытался визжать, но увидев как я взял бутылку с водкой и направился к выходу, сразу понизил тон, радикально поменяв тему разговора.
  - Ну ты чего, я же шутил, я был не прав, каюсь! Да в женщинах весь смысл жизни! Да что там смысл, у большинства гениальных людей были замечательные матери, они гораздо больше приобрели от своих матерей, чем от отцов. Жора, я верю, ты гений. Ну не уходи, не надо. Да ты пойми, я же волновался, переживал, сох. Ты вот чего, если хочешь уйти, бутылочку оставь. Не надо с ней..., не хорошо так. Ну, что, убедил?
  - Нет, не убедил провокатор. Если ты еще раз выкинешь что-нибудь наподобие этого выступления, я вылью всю водку на пол. Понял?
  - Усёк шеф. Закоренился. Врос в тему, по самое основание ствола. Всё как ты скажешь, только бутылочку поставь, поставь.
  Я сел на полку, покрутил бутылку, для солидности и поставил рядом с деревом. Мне надо было убедить его в том, что если зайдёт Танечка, то он должен молчать и слушать. Постепенно, не сразу, я стал подбираться к данному вопросу, иначе это животное, тьфу, дерево, приобрело бы право меня шантажировать.
  - Ну допустим кто-нибудь к нам зайдёт в купе, что ты будешь делать?
  - Молчать как саксаул.
  - Правильно. А я что буду делать?
  - Наливать каждые три часа.
  - Правильно. Я смотрю, ты не такой дубовый, как кажешься.
  - Я? Дубовый? Да во мне одни благородные породы в соцветии.
  - Стоп, не горячись. Значит, заходят к нам, ты молчишь. Сидят у нас, ты молчишь. Даже если на ночь остаются, ты молчишь.
  - А как же трёхчасовая доза? Вдруг проспишь?
  - Смотри, я будильник ставлю в часах - каждые три часа он будет пиликать. А сейчас премиальную тебе выпишу. Понятно?
  - Договорились!
  Я налил дереву полтинник водки и он благодарно примолк. Я лёг на полку и размечтался. Вот приеду к отцу, остановлюсь у него, а там всё и образуется. Последний раз я видел его в восьмилетнем возрасте, когда он приехал ко мне и Ж-ского. Тогда он целый день провел вместе со мной, покупая мне всяческие безделушки. Я до сих пор их храню в своем письменном столе - это моя тайна. Мама ничего об этом не знала.
  Тогда отец забрал меня из школы и увел гулять в парк. Мы ходили по аллеям засыпанным золотом листвы и он пытался мне что-то объяснить, как-то оправдаться. Но меня интересовал алюминиевый солдатик, и я повел его к магазину, где он продавался. Он хотел купить мне всех солдатиков, вместе в генералом, но мне нужен был один. Он купил мне его, и от себя купил мне машинку. Но меня интересовал только солдатик...
  В дверь купе осторожно постучали. Я открыл дверь, а там, снаружи стояла Таня, переодевшаяся в платье.
  - Можно к тебе?
  - Да, конечно, проходи, - я развернулся и прижал палец ко рту, показывая Сефироту, чтобы он молчал.
  Таня зашла в купе и сразу же поправила подушку на моей полке. Она села на противоположную полку, поставив на столик..., бутылку водки.
  Как мне показалось, Сефирот сразу проникся к Татьяне уважением и пониманием.
  - Огромное тебе спасибо, цветы великолепны! - произнесла она, протирая стаканы салфеткой.
  - Постой, - ну, правда, негоже девушке водочку хлебать. - У меня есть коньяк. Будешь?
  - Спрашиваешь! Конечно буду.
  Я достал коньяк и лимон. Таня нарезала лимон, я открыл коньяк. Все были при деле. А поезд, разрывая тьму, несся в Эзопск.
  Незаметно от Тани я плеснул водки сефироту и тот начал выращивать бесподобный по красоте цветок. Вот ведь, понимает!
  - Ну что, Таня, предлагаю выпить за добрый вечер! - предложил я, зная, что она не будет возражать.
  - За добрый вечер.
  Мы чокнулись и выпили. Наши глаза встретились, и на долю мгновения время для нас остановилось. Я мысленно произнёс 'ты нравишься мне', и, по-моему, она произнесла тоже самое.
  - Ой, какое у тебя дерево! - Таня перевела внимание на сефирот.
  - Да. Это уникальное дерево. Единственное. Питается водкой.
  - Как водкой? Оно же погибнет!
  - Не этот, гм, не это. Вот смотри, - я налил из бутылки водки, а Сефирот ускорил процесс роста цветка.
  - Какая красота! - чуть ли не завизжала Таня.
  - Вырастет, сорвешь. - Разрешил я.
  Откуда я знал, что плод, цветок, ветка или кора, сорванная женщиной от этого дерева, сносит ей крышу.
  Вы спрашиваете, как такое возможно, да и что это такое, чтобы девушке снесло крышу - объясню:...
  2. Глава вторая
  
  Нет ни одной ситуации, которую нельзя довести до абсурда, и нет ни одного абсурда, который жизнь не сделала бы еще абсурдней. Это больше чем факт, так было на самом деле: я находился в самом совершенном обществе, самых совершенных красавиц, а мечтал о Кристине. Безумец, вот мне имя!
  Дита держала меня за руку и что-то говорила, но видение Кристины было столь захватывающе, что я ни на что не обращал внимания.
  - Да очнись ты! - Дита легонько ударила меня по щеке. - Вот и хорошо. Как ты тут без меня? Наверное, совсем растерялся. Такое бывает. Пойдём со мной.
  Она потянула меня за руку и через мгновение я уже стоял в реальности. Дита повела меня по зданию, рассказывая о богатствах накопленных здесь за тысячелетия.
  - А это работа Да Винчи. Правда хороша! - она подвела меня к картине, на которой была нарисована девушка в Эдене. Девушка была обнажена, но целомудренна. - А это скульптуры Родена. Пойдём дальше... - мы шли и шли, а она всё хвасталась и хвасталась произведениями искусства.
  - Я, наверное. Тебя совсем заболтала. Хватит на сейчас с тебя древностей, пойдем, я тебя представлю.
  Мы вошли в огромный зал, посреди которого стояли арфы, на которых играли девушки. Дита бесцеремонно хлопнула в ладоши, и звук от хлопка прекратил прекраснейшую мелодию изо всех, которые мне довелось слышать.
  - Это наш герой, Жора! Обратите внимание, как он молод, как прекрасен!
  Девушки с нимбами внимательно меня осматривали, наверное, они так же осматривали каждое новое поступление в своей музейной коллекции.
  - Этих ты знаешь, - указала она на четверку отвергнутых мной богинь. - А это Флеписия. Она тут чуть ли не с самого начала. А это Гонигона, правда прелестна! А это... - и так пока мы не обошли всех женщин. Я опять никого не запомнил, так как девушки слились у меня в одно целое, прекрасное видение.
  Каждая заглядывала мне в глаза, как будто удостоверяясь, что она мне нравится, от этих взглядов я не то что возбудился..., это очень мягко сказано. Я буквально был нашпигован гормонами.
  Ах, да, совсем забыл! Олух! Все девушки были обнаженными, у всех были совершенные фигуры, достойные кисти Ренуара. Да что там говорить, такое лучше видеть собственными глазами.
  А как грациозно они сидели перед арфами...
  - Дита, - шепнул я ей на ухо, - а мы можем уединиться?
  - Зачем?
  - Ну, тут такое дело...
  - Ах, ты про это... - она при всех девушках меня поцеловала.
  Она стала меня раздевать. Ко мне подошли другие девушки... Всё произошло так быстро, что я не успел как следует насладиться их прелестями, но они все также оставались рядом со мной.
  - Расскажи нам, как ты попал к нам, - попросила Дита.
  Самое забавное это то, что история с книгой показалась мне банальной, и я решил приукрасить её своими подвигами. Всё в моём рассказе было ложью и сводилось к тому, что я совершал подвиг за подвигом, подобно Гераклу начав их свершения в младенческом возрасте. А самое интересное в этом всем было то, что они мне верили. Как говаривал Гелиодор, хороша порою и ложь, если она, принося пользу произносящим ее, ничем не вредит слушающим. Я думаю, что моя ложь ничуточку не послужила препятствием познания девушками истины, она даже не была подобием истины, и в этом её прелесть.
  - А что же теперь с твоим вторым я? - спросила Сарра. Эта милая, очаровательная девушка, всё больше начинала мне нравиться. Но какая она проницательная!
  - Я не знаю, - растеряно ответил я, что было истиной.
  - Я думаю, что именно незнание, и есть та самая искомая истина, ради которой всё происходит во вселенной, - с сарказмом произнесла Сарра, подходя вплотную ко мне.
  Она села рядом со мной и положила руку мне на лоб.
  - Как ты горяч, как молод. А тебе, правда, всего двадцать лет?
  - Да, правда.
  - Боже, как он молод!
  Сарра попросила меня встать, но я отказался. Во всем этом женском великолепии я чувствовал себя песчинкой, а после того как затронули вопрос моего возраста, так я и вообще, стал красным в желтую крапинку. (Все-таки постоянное пребывание на Солнце сказалось на цвете кожи, я загорел).
  - Не слушай её, она тебя околдовывает. Сейчас ты с ней поспоришь, а потом будешь пред ней виноват. Лучше сразу признайся ей, что она самая прекрасная из нас, - посоветовала мне Дита.
  - Но...
  - Признайся, признайся, - рассыпался звук струн арф.
  - Да, наверное, она самая прекрасная, - в такт арфам пропел я. - Но люблю я Диту!
  - Да успокойся ты. Ты просто встретил меня первую, вот и всё. Помни, что женщине гораздо важнее внушать любовь, чем самой любить. Девочки. Какой же он юный! Так бы всего и зацеловала. - Она поцеловала меня в лоб. Вот этого я от Диты не ожидал: я ради неё..., а она... в лобик, и это после всего, что у нас было!
  Со сморщенным лицом, почти кислым, я признал право первенства Сарры перед всеми остальными дамами.
  - Как же ты легко меняешь своё мнение, - обвинила меня после моего признания Дита.
  - Стоп. Ты же сама заставляла меня признать превосходство Сарры! - упрекнул я её.
  - Ах, ты такой же, как и все мужчины, ни на чём не можешь настоять. Ты же любишь меня, а признаёшь её первой красавицей...
  - Но ты же сама меня попросила...
  - Ну и что? Что с того, что попросила? Может быть, я тебя проверяла.
  - Так не честно!
  Наверное, я сказал что-то очень смешное, да и вид мой был крайне смешон, так как все девушки рассмеялись. Дита смеялась громче всех. Самое странное в этом всём было то, что я не обиделся на неё, я обиделся на себя. Мне следовало бы занять иную позицию при общении с ними, стать менее доверчивым, более саркастичным и циничным, но в тот момент я не был к этому готов. Я выбрал другой вариант поведения, а именно длительное рассуждение, почти занудство, произносимое ответно на реплики девушек. А вот к этому они оказались не готовы. Разговор постепенно затихал, так как после того как к ко мне обращались, я долго обмусоливал и переспрашивал каждое слово их вопроса или обращения. В конце концов, Дита была вынуждена вывести меня из зала арф.
  - Дита, я не понимаю твоего поведения. По-моему, ты издеваешься надо мной! - пробурчал я, с очень оскорбленным видом.
  - Да что такое, милый? Ты сам во всём виноват. А скажи, тебе Жюстина понравилась? - как для неё были характерна резкая смена темы разговора!
  - Жюстина? Это которая?
  - Ту та скромница, что сидела в конце зала.
  - Не обратил внимания.
  - Напрасно. Весьма интересная девушка. И потом, она гораздо красивее Сарры. У Сарры красота спелого яблока, а Жюстина такая тихая и добродетельная клубничка... Ты, что больше любишь, яблоки или клубничку?
  - А что?
  - Ну скажи!
  - Клубничку.
  - Вот и я так думала про тебя, он, думаю, точно любит клубничку. Её ведь искать надо, под листики заглядывать. Пойдём, вернёмся, тебе её покажу.
  Дита подвела меня к двери залы арф и указала на Жюстину.
  Эта юная девушка, обладательница стольких высоконравственных качеств клубнички, обладала и красотой известных всем прекрасных девственниц Рафаэля. Большие карие глаза, наполненные сиянием чистой души и живым участием. Нежная гладкая кожа, стройная гибкая фигурка, округлые формы, очерченные рукой самого Амура, чарующий голос, восхитительный рот и прекраснейшие в мире глаза - вот беглый портрет прелестницы, чьи необыкновенные прелести и нежные черты недоступны для кисти художника, но доступны для моих рук, которые так и тянулись к этому наслаждению.
  - Ну как, понравилась?
  - Да..., она какая-то особенная. Что-то в ней такое, такое...
  - О, это покорность. Она и есть воплощение покорности. Если хочешь, я позову её.
  - Сейчас?
  - А к чему затягивать время. Жюстин, милая, подойди к нам.
  Жюстин подошла и покорно встала рядом с Дитой.
  - Жюстин, Жора тобой заинтересовался. Ты понравилась ему. - Жюстин посмотрела на меня таким покорным взглядом, словно она была добродушной коровой из рекламы дешевой кисломолочной продукции корпорации 'Манон'. Этот её взгляд всё и определил в моём отношении к ней.
  Да, конечно, с ней можно переспать, она даже проявит свой темперамент, вот только после этого я чувствовать буду себя виноватым перед ней, перед её покорностью. Ну невозможно по таким девушкам как она определить, нравишься ты ей или нет. Одним словом, корова, добрая, ласковая, но... корова.
  - Дита, извини Жюстин, ты можешь идти, где здесь туалет? - ни в какой туалет я не хотел. Странное дело, столько, сколько здесь есть, я не ел никогда, столько, сколько здесь, я не пил, но в туалет не тянуло.
  Жюстин покорно ушла, раскачивая бёдрами в такт внутреннему мотиву.
  - Туалет? Ты имеешь в виду дамскую комнату?
  - Нет, я перехотел, просто эта Жюстин..., ну она может нравится только издалека. Вблизи, она обыкновенная.
  - А я?
  - Ты не-е-ет, - ну надо же польстить женщине.
  Дита, довольная моим ответом, повела меня за собой. Я не спрашивал куда мы идём, но внутренне готовился к очередной пакости с её стороны.
  Она привела меня в зал, где стояла небольшая комната в форме яйца, украшенная всевозможными рисунками драгоценностями. С одной стороны на рисунках были изображены сценки плотской любви между женщинами и мужчинами, с другой изображалась любовь животных.
  - Что это? - зачарованный красотой этого сооружения спросил я.
  - Яйцо смысла, - ответила Дита и повела меня внутрь.
  - То есть?
  - Это философский символ. Глупая шутка детей, что появилось раньше, яйцо, курица, петух или предмет философских битв истинных мужей, в вопросе первенства духа, души или материи, в нём сливается воедино. Это символ одновременности появления всего сущего и духовного, его неотделимости друг от друга. Пойдем к нему, сам всё увидишь.
  Я подошел к нему, прикоснулся к стенке и перестал ощущать чувство реальности. Реальности не было, было что-то другое...
  Дита убрала мою руку от скорлупы яйца и, не спрашивая моих ощущений, привела в комнату, где уложила на кушетку.
  - Как ты себя чувствуешь?
  - Почти нормально. Что это?
  - Вопрос, на который никто не может ответить. Всё что ты видишь здесь, всё это создано во имя этого яйца. Мы, жрицы, которые охраняем и ухаживаем за яйцом. Вы мужчины служите нам. Чтобы нам здесь было не скучно. Вот так, милый, вот так.
  - А как же...
  - Нет.
  - Но я думал...
  - Напрасно.
  - Значит, ты ухаживала за ним, и поэтому тебя не было на совете в роще.
  - Да.
  - Это многое объясняет.
  - Это ничего не объясняет. Ведь и для философов существуют неполные и средние цели, на которых не надо задерживаться; ими подобает пользоваться и наслаждаться. На самом деле, яйцо давно себя не проявляло. Мы только совершали ритуал омовения, и всё было тише тихого, пока ты не появился. С твоим появлением оно ожило. Оно теперь живое. Оно растет. Ты видел рисунки?
  - Да.
  - Они изменились. Много появилось нового. Мы ничего не понимаем. Может, ты что-нибудь знаешь?
  - Я?
  - А если и не знаешь, то всё равно, это связанно с тобой. Ой, ты такой милый. Давай я тебя поглажу. Мужчины любят, когда их гладят.
  - Дита, а давно ты здесь?
  - Давно? Что такое давно? Здесь нет времени, здесь нет этого понятия. Здесь существует что-то другое, не время, а ощущения блаженства неги. Ах, глупыш, твоя голова еще наполнена многими земными понятиями жизни. Оставь их.
  Она гладила моё тело. Нет, она ласкала моё тело. Она прикасалась к нему грудями, животиком, руками. С каждым таким прикосновением я терял что-то в прошлом. Я забывал о нём. Оставалась только мистерия арфы.
  Дита оставила меня и ушла к яйцу смысла.
  Теперь, когда я знал о нём, мне многое стало понятно, многое открылось, но в то же время то многое, что было понятно раньше, перестало быть таковым. Все мои знания стали ничтожны, все чувства пустыми. Я встал и пошел к выходу из здания.
  Как только я вышел из здания в сад, печаль прошла и мне пришла в голову мысль: если они думают что я приз беспомощный, то этому не бывать. Я не дам себя разыгрывать, я сам приму участие в турнире. В случае, если победит женщина, я останусь призом, в случае, если выиграет старикан, то пусть разыгрывает себе приз из чего захочет. Плевать я хотел на эти все их законы и правила.
  С этим решением я пришел в рощу мудрецов. Я горел желанием все и сразу высказать этим старым блудодеям, но они спали. Любые попытки их разбудить были бессмысленны - они слишком утомились предшествующим обсуждением, и только недовольно кряхтели, когда я их переворачивал или пинал. Ни на какие мои окрики они вообще не реагировали, так как имели преимущество глухоты.
  Раздосадованный я прилёг рядом с ними и уснул.
  3. Глава третья
  
  
  Существует приятное заблуждение, поощряемое формой нашей планеты, что каждый человек находится на вершине мира. Когда ты едешь в поезде, вершина мира движется вместе с тобой. Когда, верхом на тебе скачет девушка, вершина мира - это ты.
  Сефирот неистовствовал: за последний час Таня слила в него не меньше полулитра водки, и теперь он бутонился разноцветными цветами, поражая всё возможное воображение иррациональностью создаваемой красоты и совершенством форм цветов.
  - Ну же, ну, - постанывала Татьяна, в третий раз выжимая из меня семена любви. - Давай, о, ты можешь, ё-ё-ё.
  Когда и в третий раз я облегчённо закряхтел, она удовлетворённо слезла с меня, заявив, что этот раз был лучшим в её жизни.
  - Не сомневаюсь. В моей тоже, - сообщил я ей, придумывая причину, как бы мне смыться из купе.
  Ничего лучшего, чем выйти покурить, я не придумал. Она пошла за мной, быстро надев на себя платьице. В тамбуре она повисла на мне, не давая закурить сигарету, а, кроме того, несла полную околесицу насчет любви, преданности, стыда и девственности. Я всё терпел, я был стоек, выдерживая натиск её словоизлияний. Но, все же, у всего должен быть предел.
  А в тоже время я не мог остановить её, она была так мила, так искренна, что я улыбался и слушал. Слушал и улыбался. А что мне оставалось делать? грубить? Сказать ей что я устал, и мне надо отдохнуть? Ну уж нет, ни за что! Этим я мог оскорбить её, обидеть, а мне совершенно этого не хотелось, вот и оставалось терпеть. Разумеется, Таня продолжила пользоваться моей коровьей покорностью, используя моё тело как батут. Она стонала, кричала, охала и ахала, и ещё у неё было только её специфическое 'ё-ё-ё'.
  Только к утру она успокоилась заснув на соседней полке. Мне же не спалось. Всё тело ломило от усталости. В голове вертелись мысли об отце и его сумасшествии. Да еще Таня, с её признаниями в любви и верности. А ведь я в розыске...
  В итоге, часов в семь утра я осторожно собрал свои вещи, оборвал цветы с Сефирота, написал записку Тане, что вынужден сойти с поезда, и, уложив Сефирот в коробку, возвращенную Таней, сбежал из купе.
  Обосновался я в плацкартном вагоне, где за двадцать долларов проводник предоставил мне полку в проходе, рядом с туалетом. Наплевать, не впервой. Жизнь, вообще состоит из неровностей, и, не познав ям, не узнаешь, что ты поднялся на вершину.
  Остаток путешествия я благополучно проспал.
  В принципе, Эзопск представляет собой один большой вокзал. Он и основывался, как перевалочный пункт пересылки людей из западной части России на восток. Зданьица города в основной массе своей были деревянными, скособоченными и вросшими в землю. Да и зачем строить каменные здания, если ты готовишься к переезду? Этот дух пересылки пронёсся сквозь три столетия и сохранился в своей неизменности по сей день. Даже в наше время все люди в Эзопске стремятся как можно быстрее его покинуть, переехав в другую местность. Им кажется, что лучше там, где их нет, а там где они есть, ничего лучшего происходить с ними не будет. Это прям паранойя Эзопска, его наказание, бич, который хлещет своего владельца помимо его воли.
  Вот в таком местечке пару столетий назад обосновался род моего папария. Но то, что мой прадед был раввином, это не признак еврейского происхождения нашего рода, это стечение обстоятельств. Дело в том, что родители прадеда умерли в его раннем детстве, оставив малыша еврейским перемещенцам в иные края. Те, по каким-то своим причинам, временно осели в Эзопске и воспитали приёмыша в духе своих традиций, согласно которым обрезание, Талмуд и жизнь, это есть одно и то же совмещенное со смыслом жизни.
  Дед с лёгкостью воспринимал иудейские премудрости и к тридцати годам стал раввином, но евреи уехали, и паствы у него не оказалось. Он свято чтил субботу, законы кашрута, Талмуд и Тору, но что толку, если ему не с кем было поговорить о смысле жизни? Он ел мацу, думая о Сионе, но что толку, если тот был далеко? Он выучил язык книги, но что толку, если я об этом ничего не знаю.
  Он умер, оставив деду в наследство желтую шляпу, пять книг, книгу и завет чтить субботу. Но какая суббота, если на улице революции и атеисты?
  Отец появился у деда тогда, когда у него состоялся закат жизни. Он смотрел на сына, как дед на внука. И что он мог сказать в завещании сыну? Что и ему чтить субботу? А если от этого опять наступят революции? Нет, мой отец не чтил субботы, не ел мацы, он был сумасшедшим. Спросите всех в Эзопском, кто такой мой папарий, и вам ответят - он сумасшедший. А почему?
  Вот это я и хотел выяснить.
  Иногда, когда в твоих руках нечто такое, что вызывает посторонний интерес, ты чувствуешь чрезмерное к себе уважение, иногда, эта вещь может вызвать зависть у прохожих, иногда твоё смущение. Всё зависит от того, как себя вещь ведет. Если, это живое существо, типа верблюда или мартышки, то все говорят, ой какая прелесть, если это говорящий попугай, то все стараются обучить его пакостным словам, и удивляется, когда он отказывается их повторять. Коробка с говорящим деревом, спьяну орущее песни, это штука настолько незаурядная, что вызывает приступ паники, а всё почему? А потому что некий юный оболтус поставил открытую бутылку водки в коробку Сефирота, и она опрокинулась, когда он выходил из поезда. Результат был ошеломляющий: дерево завыло скрипящим голосом псалмы и мистерии, посвященные создателю всего сущего, выбрав идиш, основным языком песнопений.
  Я шел по Эзопску и на меня смотрели прохожие, как на разносчика звуков, а я и был разносчиком звуков, притом не самых лучших.
  Я прятал глаза, но куда их спрятать от провинциалов, которые все равно умудрялись подлезть таким образом, чтобы увидеть моё смущение. Кошмар ситуации был в том, что мне не попадалось ни одной вывески гостиницы, где я мог бы скрыть свой горлопанящий позор. Я шел вглубь Эзопска, к своей радости отмечая уменьшение количества прохожих. Улочки становились всё уже и уже и не опорочивали себя такой мерзостью как асфальт. Кое-где на боковых улочках дома почти по самую крышу вросли в землю. Окна в таких домах были заколочены, а дверей не было - они были брошенными.
  Свернув в один переулок я зашел в такой вот брошенный дом. Пол дома был земляной, внутри него ничего не было, даже стекла, и те были забраны бывшими хозяевами. Всех преимуществ и было, что никого рядом не было.
  Я открыл коробку, собираясь придушить Сефирот. Это мерзкое древо сильно разоралось и ни на что не обращало внимания. Ему было хорошо, мне плохо.
  - Где же у тебя горло? - ощупывал я древо, но безрезультатно, его попросту не было. - Чем же ты говоришь? - рта также не было. Оставалось только одно - бросить мерзавца в огонь, но его тоже не было.
  - Хошь водки? - скороговоркой выпалил я и древо заткнулось.
  - Хде? - осипшим от перенапряга голосом спросило оно.
  - Там, - я указал рукой в сторону улицы.
  - А чего мы здесь?
  - Так ты же орёшь, без умолку.
  - Я не ору.
  - Нет орёшь. Мне из-за тебя стыдно.
  - Кого? Опомнись юность, здесь же никого нет.
  - Слушай, ты что больное? Может тебя короед точит? Ты так и скажи. Там люди и мне перед ними стыдно.
  - Ну и что? Мы то здесь.
  - Там водка, - а какой аргумент мне оставался?
  - Понял, шеф.
  - Веди себя прилично. Я оставлю тебя здесь, а сам смотаюсь за водкой. Договорились?
  - Нет, так не пойдёт.
  - Это еще почему?
  - Как почему? А вдруг ты меня здесь оставишь, а я укоренюсь? Смотри, тут же земля, а я дерево. Так и подмывает всего корешком вглубь уйти, сока земного впитать. Нет, не удержусь, прорасту.
  - Ладно, только без ора.
  Я взял коробку и вышел на улицу. Уже начинало темнеть, а мне надо было пристроиться на ночлег. Кроме этого, я не знал адреса, где мог проживать мой отец. Я шел по улице высматривая магазин, в котором хотел купить водки для ненасытного Сефирота.
  Только около вокзала я заметил вывеску магазина. Рядом с магазином стоял человек в желтой шляпе, которая практически полностью скрывала его лицо. Одет он был по стандартам провинциального городка, в серые шерстяные, вытянувшиеся на коленях брюки и в коричневое пальто. Странный мужичок, подумал я и зашел внутрь магазинки. Купив две бутылки водки и пару плавленых сырков, я вышел на улицу, столкнувшись с мужичком в шляпе.
  - Извините, - произнес он и посмотрел мне в лицо.
  Как было всё странно, как непривычно, а самое главное, я не так представлял себя встречу с отцом. Мне казалось, что я буду искать его по всему городу, расспрашивая про него у прохожих и домовладельцев, и вот такой встречи я никак не предполагал.
  - Папа, - я кинулся на него, забыв о коробке с Сефиротой.
  Он немного отклонился назад, словно не понимая, почему я так к нему обращаюсь, потом развёл руки по сторонам и обнял меня.
  Дальше был промежуток, который спрессовался в памяти в одно мгновение: он вел меня в свой дом, что-то рассказывал мне, я ему отвечал, но главное, он был рядом.
  Полноценное осознание вернулось ко мне только когда мы вошли в дом на окраине Эзопска.
  - Вот так я и живу.
  - Один?
  - Один. А зачем мне кто-то нужен?
  - Я думал, что за тобой ухаживает твоя сестра.
  - Она приходит ко мне. Да вот и сегодня была, убирала, есть приготовила. Ну дай ка я тебя рассмотрю, о ней позже поговорим.
  Свет в доме был тусклым, освещая только одну его половину. Пространство дома было однообъемным, и совмещало в себе и кухню, и гостиную и спальню. В городах такие помещения называют студиями, но здесь это слово как-то не сопрягалось с атмосферой почерневшего дерева. Обстановка была проста: деревянные стол, табуретки, кровать, шкафчик совмещенный с сервантом. В правом углу приютилась печь. То, что меня удивило, это были цветы, подвешенные на веревках к потолку. Они были повсюду, и надо было аккуратно их отодвигать, чтобы проходить по помещению. Наверное, отец настолько привык к ним, что ходил, не затрагивая их, мне же приходилось быть осторожным, чтобы не задевать их.
  Усадив меня перед столом, отец стал изымать из серванта посуду и кое-какую еду. Сефирот молчал, и я забыл о нём. Расставив посуду и закуску на столе, отец откупорил водку.
  - За встречу! Сколько же мы не виделись? - он налил в стаканы водку.
  - Двенадцать лет, - мне хотелось казаться взрослым и солидным, поэтому я положил полусогнутую левую руку на стол.
  - Да, двенадцать лет. Как оно всё сложилось...странно, ну не будем грустить, давай за тебя. Здоровый стал, поросят о лоб бить можно.
  - Только не нужно, - сказал я и выпил водку.
  Горький вкус, обжигающий глотку, похожий на годы разлуки...
  - А как мать?
  Я стал рассказывать ему о жизни матери, о Макарыче, о том обществе, где она жила. Отец следил за каждым моим словом, обдумывая и принимая их. На мгновение мне показалось, что он с чем-то не согласен, но он сразу же изменил выражение лица, сделав его каким-то равнодушным. Мне не понравилось его реакция, и я сменил тему разговора на то, как я учился в институте. Он снова никак не отреагировал на мой рассказ, и я замолчал.
  Отец встал и вышел из дома. Он ничего не объяснил, куда он идет, почему. Некоторое время я сидел, тупо уставившись перед собой. Я сидел долго, наверное, с час, а может и дольше. Он не приходил.
  Такое странное поведение разозлило меня: он двенадцать лет не видел меня, и вместо радости встречи, он опять оставлял меня одного. Я вытащил Сефирот из коробки, поставив его на стол, вдруг он прорастет на земляном полу, и прилег на кровать отца.
  Нет, он явно был сумасшедшим.
  4. Глава четвертая
  Разбудил меня шум спора мудрецов. Они склонились надо мной. Каждый говорил, не слушая остальных, при этом вид у них был такой, что они понимают, о чем говорит каждый из них. Но в отличие от них я не имел подобной закалки общением, поэтому закричал.
  - Да заткнитесь вы!
  Мудрецы удивленно на меня посмотрели и примолкли. По их глазам я понял, что они в любую секунду готовы повторить одновременное выступление. Для них то было всё понятно и естественно, да и за то время, что они были вместе, они столько раз повторялись, что ничего нового уже не могли сказать, главная их надежда была в том, что слушатели смогут забыть всё ранее ими сказанное. Поскольку я не относился к когорте слушавших их бредни ранее, то теперь они накинулись на меня спящего, надеясь повторить всё сказанное, когда я проснусь. Очевидно, сами они очень плодотворно поспали и набрались новых квинтэссенций старых идей.
  Осторожно, как бы закидывая удочку восьмой мудрец ойкнул, и этого ойка оказалось достаточно, чтобы прорвало их плотину молчания. Они опять набросились на меня извергая из себя афоризмы, софизмы, латинизмы и прочие измы, обещая впоследствии расшифровать каждый из них.
  - А ну заткнись! - проорал я, не зная, к кому именно обращаюсь.
  Разумеется, они не обратили на мой вопль никакого внимания и продолжили втолковывать Первозаконие, Второзаконие, выводы из многозакония и, наконец, разродились Пятикнижием.
  Я вскочил с цветов и заорал:
  - Всё, с меня хватит.
  Мудрецы удивлённо переглянулись, не понимая, что именно мне не понравилось. Видя их недоумение, я решил их атаковать.
  - Значит так, я буду участвовать в нимбободании наравне со всеми. Я не желаю быть призом, я желаю быть участником.
  - Позволь, но...
  - Никаких но. Если есть у вас что-нибудь по поводу этого прецедента, выкладывайте. Нет, значит будет по-моему.
  Вот так их, гадов, - подумал я, и с гордым видом покинул рощу мудрецов. Я гулял по саду, подошел к озеру, снова пошел в сад. Ни с кем я встречаться не хотел, поэтому старался заранее замечать чье-нибудь появление и прятаться в кустах. Раздавшийся гонг, побудил меня выйти из моего состояния и пойти к поляне над обрывом. Там было как всегда: все сосредоточенно ели, отбирая только то, что им нравится.
  Я взял пару булочек, вареную кукурузу и арбуз и отошёл в сторону. Многие из нимбоносцев заканчивали трапезу и подходили к краю обрыва. Там они о чем-то шептались, поглядывая на меня, что впрочем, не удивляло, так как, зная способности к трёпу мудрецов, я понял, что ни для кого моё решение не является тайной.
  Из собравшейся толпы нимбоносцев вышел Дилижанс и направился ко мне. Я как раз занимался вскрыванием арбуза и мне было не до него. Он встал в паре метров ожидая, когда же я обращу на него внимание. Я же из вредности и по необходимости упёрся взглядом в красную плоть треснувшего арбуза, из которого рукой я вычерпывал жидкую мякоть и с чавканьем поедал.
  - Друг мой, это правда? - не выдержав, спросил Дилижанс.
  - Да.
  - Но как же так? Так нельзя!
  - Можно.
  - Но так никто не поступал.
  - Я первый.
  - Это плохо кончится.
  - Напротив.
  - С тобой никто не хочет бодаться.
  - Не надо.
  - Но так нельзя! Ты же нас всех покалечишь.
  - Тем лучше.
  - Эгоист.
  - Согласен. Слушай, шел бы ты отсюда, не видишь, кушаю.
  - Молодой человек...
  - Да отвали ты, не видишь, я занят. Всё, аудиенция окончена.
  Я начинал злиться, отчего мой нимб стал расти. Дилижанс отпрянул, потом развернулся и побежал вглубь сада. Я прекратил издеваться над плотью арбуза, так как это мешало мне размышлять об этом обществе. Мысли были отрывочными, капризными, вот такими: Старый маразматик, заранее испугавшийся поражения. Да все они здесь такие, как на подбор. Вон два придурка, учитель с учеником, никак определиться не могут, кто у кого учится. Да и мудрецы самородки, настолько замороченные своими же бреднями, что всё вокруг воспринимают через призму прецедентов и вынесенных вердиктов. Самодуры. Да и вон тот, с круглыми глазами, ненормальный... Надо было что-то предпринимать, иначе я стану таким же как и они, подвяжусь за каким-то самодуром мазохистом и пиши пропало, стану таким же как и он. Интересно, они осознают, что ими манипулируют, вкладывая в их занимбованные головёнки чужие мысли? Нет, ничего они не понимают. А вот ведь Дита сука какая, и меня к своей игре пристроила, всё рассчитала, да и решила попользовать. Не выйдет! Не на того напала!
  Я встал и пошел к зарослям розы, может быть там имеются ответы на мои вопросы.
  Не обращая внимания на попадающихся нимбоносцев я несся к зарослям. Вступив на их территорию я попытался протиснуться, ломая кустарник. Я так яростно бился с кустарником, что не замечал, как шипы впиваются мне в тело. Чем дальше я пробирался, тем гуще они росли. Но вот забрезжил свет, что придало мне решимости.
  Наконец-то я прорвался сквозь заросли роз и передо мной оказалась такая же поляна, как и в роще мудрецов: те же цветы вместо травы, то же окружение незнакомых деревьев, в общем, все то же самое.
  Расстроенный я побрёл по поляне. Неожиданно передо мной появились мужчина и женщина без нимбов. Точнее они были, но такими маленькими, что их практически не было видно. Одеты они были в черные сутаны, подвязанные сплетенными из листьев крапивы.
  - Почему ты в ярости? - спросила женщина, прикладывая к моей голове руку.
  - Есть причины, - я не знал как мне вести себя, поэтому говорил тихо, чтобы не оскорбить их.
  Была еще одна причина, почему я растерялся, дело в том, что женщина была как две капли воды похоже на Кристину, но в ней что-то было такое, что отличало её от той.
  - Разве здесь можно злиться? - поинтересовался мужчина, чем-то напоминающий меня самого. Но, черт возьми, он не был мной, я бы себя узнал!
  - По-моему, ему нужна наша помощь, - произнесла женщина и взяв меня за руку, повела за собой.
  Я немного подождал мужчину, но он пошел в сторону кустов роз и растворился в них. Он шел ухмыляясь, как будто знал нечто такое, что мне недозволенно знать. Он ушел, потому что он не мог мне рассказать о своей тайне, а лгать мне, он не мог.
  Я пошел за женщиной. В голове шумело. Я никак не мог определиться с тем, как мне себя вести, что говорить, быть искреннем или молчать. Ну да искренность никогда не была истиной, а небольшие отступления я мог себе позволить.
  Женщина привела меня к маленькой беседке, сделанной только для двоих и села в кресло, вырезанное из мякоти дерева. Я сел в такое же кресло, и меня охватила приятная нега тепла и блаженства.
  - Ты удивлен, что ты здесь?
  - Да.
  - Ты хочешь знать, почему ты здесь?
  - Да.
  - Но ты понимаешь, что я могу ответить только на один твой вопрос и только на самый основной, тот, без ответа на который ты не можешь жить.
  - Почему?
  - Иначе нарушится цепь событий, а это недопустимо.
  - Значит, я не могу спросить тебя, кто ты?
  - Хитрец. Это не тот вопрос, который ты мне можешь задать. Это не имеет значения.
  - Вот блин! Что же я должен у тебя спросить? О чем? Ты знаешь ответ, так говори же его!
  5. Глава пятая
  Отец появился только утром. Он принес хлеба и банку тушенки. Выставив их на стол, он заговорил с Сефиротом, от звуков их разговора я и проснулся.
  Отец о чем-то спрашивал, Сефирот отвечал, но тихо, стараясь, чтобы я не услышал. - Так значит, они знают друг друга! - подумал я, вставая с постели.
  - О, сын, ты проснулся. Извини, что ушел вчера не попрощавшись, но иначе я не мог. Глупостей бы наговорил, да и на работу было пора. Я вышел во двор, помочиться, но накатило. Я знаю, это звучит странно, для тебя. Но ты не должен видеть меня в том виде. - Он говорил так искренне, так просительно, что я оттаял. - Я вот тут поесть принес. Извини, большего не могу позволить, зарплата только через неделю. А, ерунда, как-нибудь протянем.
  - Не надо тянуть, у меня есть деньги, - я вытащил из плаща пару пачек, отданных мне Алексом. - Здесь нам на долго хватит.
  - Откуда они у тебя?
  - Так, один друг дал.
  - Не Слово?
  - Нет, книга тут не причем.
  - Это тебе так кажется. Я тут с Сефиротом поговорил...
  - Ты знаешь о нём?!
  - И да и нет. давай, садись, поешь.
  - Нет, ты мне расскажи, - упрямство, заложенное во мне, определяло моё поведение.
  - Ладно, но ты сядь, - отец знал об этом моём свойстве характера.
  Я сел на табурет напротив отца и пододвинул Сефирот, который стоял между нами.
  - Поаккуратней, - попросило дерево, так как я задел его растущие цветы.
  - Отстань, не до тебя. - по моему взгляду Сефирот понял, будет выпендриваться, уберу в коробку.
  - Отец, ты всё знаешь о Слове со слов прадеда?
  - Нет, не с его слов. Он тут не причем. Я сам им пользовался.
  - Но мать мне сказала, что ты там так ничего и не увидел.
  - Чушь! - от волнения он даже встал. - Я прочел его.
  - Значит... - Он не слышал меня, встав у окна, полностью поглотившись воспоминаниями.
  - Быстро. Так быстро, что многое мне открылось. - Он схватился за голову. - Ты понимаешь то, что я понял о своей жизни, это нечто особенное. Обобщенно можно сказать так: спектакль - говно, режиссер - дурак, актера - жалко. Да, всё было именно так, только очень быстро, почти незаметно. Я всю её прочел, сразу! Ты сейчас где?
  - Орел, ягненок...
  - А, это! Это самое начало. Ты раздвоился?
  - Да.
  - Он где?
  - В тюрьме...
  - Чушь, его бы нимб выдал!
  - Ты знаешь о нимбе?
  - Я всю прочел. Он сейчас там..., в безопасности, рядом со смыслом, - мечтательно произнёс отец.
  - Смыслом?
  - Ну да. Он видит это в форме яйца, только не яйцо это вовсе, это и есть смысл, только в него попасть надо. Там, конечно рай, прекрасно, но оттуда нет выхода. Только ты с ним еще встретишься. Вот увидишь. Только у каждого своя встреча. - Он схватился за голову и опустился на пол. - Моя вот такая..., я встретился с собой, и передо мной встал выбор..., я выбрал безумие.
  - Ничего не понимаю.
  - А да ладно, ерунда. Если я начну тебе всё рассказывать, в том не будет смысла, у тебя все равно будет по-своему. Никто точно не знает, как звучат слова, одна ошибка в звуке, и всё по-другому. Так было у твоего прадеда и деда, у меня и у тебя. Всё одинаково, но всё различно. В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Теперь Слово у тебя, пользуй его.
  - А что было у тебя? Перед каким выбором ты стоял?
  - Нет, не могу. Не проси. Ты лучше скажи, девушка у тебя есть?
  - Её убили..., - я собирался рассказать, как всё произошло, но он не слушал.
  Отец подошел к висящим цветам и потрогал листву.
  - Я завидую первобытным мужикам, полно баб и никакой ответственности перед детьми. Ха, смешно да! Первобытные люди жили свально, все вместе, гуртом. Да, всё именно так: всё что создал Бог, касается рая, человека он оставил природе. Мы дети природы, мечтающие о рае, но нам нет туда входа, и праведников среди нас нет, никаких, да и грехи воздаются на земле. Спектакль! Чаю хочешь? - Взгляд отца бы безумным, он говорил отрывочно, всплесками, часто меня ударение в словах, и это меняло смысл того, что он говорил. Я испугался. - Уезжай. Тебя ждет встреча, уезжай, ты не сможешь вырваться оттуда, но тебя ждет встреча. Зная о скотстве и жестокости человека, Бог перестал посылать на землю пророков, слишком жестоки последствия их проповедей. Пророки, не знают о последствиях своего учения, они не предполагают всего того ужаса, который будет твориться под их именами. Если они знали, на что обрекает людей, убитых по его учению, то, как же они называются человеколюбцами? Если те, кто прикрываются их именами, служат не богу, а Сатане, готовому на любые перевоплощения, ради ненависти к людям. Может это Сатана, в облике Христа предстал перед апостолами и учил их от его имени, зная о последствиях данного учения? Боль, повсюду боль.
  В это время в дом ворвалась его сестра. Мы никогда раньше не были знакомы, но мне показалось, что она меня сразу узнала.
  - Привет, - бросила она мне, и рванулась к нему.
  Она быстро уложила его на земляной пол, и мне стало понятно, почему в Эзопске большинство домов именно такие, земляные.
  - Он давно в таком состоянии? - голос её звенел, как сотни колокольчиков.
  - Нет, только что.
  - Ах, ты, боже мой. Опять, снова, - запричитала она. - Да когда же это прекратиться. Иди, звони в скорую, пускай приезжают.
  - Адрес какой?
  - Да просто скажи фамилию, они знают куда приезжать.
  - Что у него? Эпилепсия?
  - Никто не знает. Но это надолго. Может месяц, может год. Никто не знает... - Она заплакала.
  Я вышел на улицу и побежал по улице. Телефонный автомат, который я видел, находился около вокзала, и я как можно быстрее стремился попасть к нему.
  Вызвав скорую помощь я побежал обратно. К моему появлению у дома отца, его уже усадили в машину, и она уехала. Все произошло так быстро, что я не успел спросить у сестры отца, где она живет.
  Войдя в дом, я увидел нацарапанную надпись на полу, 'уезжай'. То, что её нацарапал отец, я не сомневался, да и напуган я был очень сильно его приступом, и, забрав Сефирот и деньги, я пошел к вокзалу.
  Поезд в Москву отправлялся через час, и я купив билеты, как в прошлый раз, когда ехал сюда, пошел позавтракать в привокзальное кафе. То, что мне надо уехать, я знал, я чувствовал это. Мелькнула мысль, что хорошо бы встретиться с сестрой отца, но я сразу же её отверг, именно я был причиной приступа у отца, и она могла меня обвинить в его страданиях.
  Еда была безвкусной, да и не замечал я её. Ел автоматически, постоянно размышляя о словах отца, как же много он мне не сказал, как же мне хотелось остаться с ним рядом..., но нельзя - надо уезжать.
  6. Глава шестая
  - Выход в яйце, иди туда, - она посмотрела мимо меня и, заметив там что-то, что её заинтересовало, ушла, оставив меня сидеть в беседке.
  Насколько я понял, больше мне нечего было ждать. Я поднялся и пошел обратно в сад. Удивительно, но от моего гнева не осталось и следа. Разум наполнился чистотой знания о себе, о том, что я должен сделать: я должен войти в яйцо. Как просто! Как великолепно! Там я всё узнаю! Так я смогу выйти из игры этих глупцов.
  Странно, но на обратном пути никаких кустов не оказалось. Я просто с одной поляны прошел на другую, вот и всё, а я ведь обдумывал, как буду продираться сквозь тернии, раздвигая колючие стволы роз..., но их не было.
  Подойдя к озеру, я посмотрел в мертвую черноту воды и плюнул туда, вот ведь какая гадость галлюцинаторная, так и норовит обмануть. Я прошел мимо поляны мудрецов, где собралось всё население острова, и женщины и мужчины. Они старательно слушали речи старцев, в которых те пытались изложить возможные варианты проведения соревнования. Глупцы, - подумал о них я, и пошел в направлении здания.
  Подойдя к дверям, и ожидая, что они закрыты, я поискал возможные пути проникновения внутрь. Одно окно было открыто и я пролез в него. Стараясь идти бесшумно, я быстро добрался до залы яйца. Оно манило меня, звало к себе, в себя... Оно было так прекрасно. Оно переливалось всеми цветами радуги, сверкало камнями. Фигуры на нём протягивали ко мне руки. Я как зачарованный подошел к нему, и стал искать вход.
  Бесполезно! Все усилия были бесполезны, никакой двери не было..., руки тянулись ко мне, они касались моего тела. Мне стало так хорошо, так приятно, навалилось то же самое ощущение, что и в первый раз. Я прижался к стенке яйца. Я стал телом в стенке яйца, телом исполняющим танец любви. В нем не было суеты, в нём был смысл. Смысл, который я не могу передать словами, его можно только прочувствовать. Я подумал о других людях, не переживших это ощущение, и мне стало их жаль. Они так стремятся к успеху. Они так мечутся, так сильно его жаждут, что совершенно не замечают своей жизни, предпочитая жить завтрашними фантазиями о том, как им будут завидовать они сами в прошлом. Мне же повезло, я чувствовал тело жизни, таким, как оно есть. Я и был этим телом, смыслом, я был всем.
  Сколько длилось это состояние, кто может сказать? Одно мгновение, вечность?
  И все же я вышел оттуда. Я не смог там оставаться, что-то выталкивало меня оттуда, заставляя пробираться внутрь яйца. Но как только я оказался внутри, всё кончилось. Все мои ощущения, все чувства, способность мыслить, был только смысл вечности, и всё.
  Но даже он не остановил меня, я шел дальше. Конечно, можно было остановиться, застыть, стать вечностью, только зачем?
  Я вышел из яйца и оказался в поезде, напротив себя, того, кто был моим левым я.
  - Вот те раз!
  - Вот те два!
  А дальше мы опять слились в единое целое, стали просто одним Жорой - единственным и неповторимым, щуплым головастиком, обыкновенным человечком, который едет домой в Москву.
  Так я оказался снова сам в себе.
  7. Глава седьмая
  Любое путешествие рано или поздно заканчивается началом другого путешествия. И так всю жизнь человека, просто немногие улавливают момент начала своего нового путешествия. К моему удивлению, я ощутил, что моё новое путешествие началось в середине поездки.
  Я ехал в поезде, смакуя всё произошедшее со мной. Все воспоминания слились в единое целое, как будто они происходили с одним мной, а не с двумя. Более того, они уложились в памяти последовательно и цельно.
  До Москвы оставалось чуть меньше полусуток пути, напротив меня стоял Сефирот, и к моему удивлению молчал с самого Эзопска. Он видел появление правого меня, он видел наше соитие, и его это ничуть не удивляло. Он был равнодушен. Цветов он тоже больше не воспроизводил, и как мне показалось, он скучал по тому месту, откуда я его выдернул.
  - Ну хочешь обратно? - спросил я его.
  - Хочу.
  - А что мне надо сделать? Ты же зачахнешь здесь, сопьешься.
  - Отвали, деревья не спиваются, они чахнут.
  - Ладно, посмотрим в книгу, может в этот раз она смилостивится надо мной и тобой, и исполнит наше обоюдное желание, - уж очень мне не хотелось таскаться с ним по Москве.
  Я открыл книгу, и первым символом, в первой фразе был цветок розы. Я прочел фразу, и как только закончил её прочтение, Сефирот исчез. Ну, туда ему и дорога.
  Мне же оставалось полсуток пути, которые я намеревался провести во сне, кто его знает, что меня ждет в городе. Может меня сразу поймают, обвинят во всех смертных грехах и упекут в тюрьму. Может, я продолжу обычную жизнь, пристроившись на работу, а может, я буду читать дальше книгу, кто его знает?
  Толчея вокзала меня совершенно не коснулась, так как я протиснулся одним из первых на перрон и быстро побежал к стоянке такси. Самое странное, что погода в Москве стояла сентябрьская, а когда я уезжал, шел снег, было влажно. Сейчас же было сухо и тепло. Впрочем, я не придал этому значения, так как в Москве с погодой может что угодно происходить, и зимой неожиданно потеплеть, а летом быть холодно настолько, что будешь ходить в зимней куртке.
  Я мчался домой.
  В свой дом, в свою обитель, туда, где будет спокойно и хорошо. Водитель попался молчаливый, за что ему отдельное спасибо и, довезя меня к подъезду, по своему молчаливому обыкновению, также молча взял протянутые деньги и уехал. Я быстро поднялся по лестнице и вставил ключ в замок.
  Странно, но ключ, зайдя аккуратно наполовину, остановился. Я попытался пропихнуть его в замочную скважину, но там уже был ключ, притом с другой стороны. Я позвонил в дверь и мне открыл..., я сам. Перед глазами промелькнула сцена, как я открыл дверь квартиры в сентябре, а там стоял, какой-то мужчина в светлом плаще и спросил некую Марию Григорьевну, и то, как я закрыл перед ним дверь, заявив, что никаких Марий тут не живет.
  Дверь открылась, и я ноябрьский, спросил у себя сентябрьского.
  - Здравствуйте, вы не подскажите, а Мария Григорьевна здесь живет? - спросил я нерешительно.
  - Нет здесь никаких Марий. Я здесь живу, вы ошиблись, - я сентябрьский закрыл дверь и пошел на кухню, оставив меня ноябрьского в совершеннейшем недоумении.
  По лестнице поднималась Кристина. Я хотел броситься к ней, но меня что-то остановило. Я стоял, не зная, что мне делать. Мне хотелось броситься к ней, обнять её, но почему-то я не мог пошевелиться, не веря в её появление. Она казалась мне призраком, существом эфемерным, бесплотным. Всё что мне удалось сделать, это пройти на один шаг вперед, навстречу Кристине.
  Она подошла ко мне и поцеловала меня в губы.
  - Вот ты и вернулся, - произнесла она, прижимаясь ко мне. - Постарайся ничего не предпринимать.
  - Кристина! Я...
  - Утром, в четыре часа, я выйду к тебе. А сейчас, мне надо идти к нему, то есть к тебе. Я потом всё тебе объясню. А сейчас, спрячься.
  Она еще раз поцеловала меня и позвонила в дверь. Я поднялся на половину пролёта и затаился.
  Я стоял на лестнице и не знал, что мне делать. Если я появлюсь сейчас перед ним, то это изменит всю дальнейшую цепочку событий, да и тот я, совершенно не готов к моему появлению, но с другой стороны, моё появление предотвратит гибель Кристины, что так же изменит последовательность событий. Я был в полнейшем недоумении, не понимая, что же мне делать.
  Я решил, что ничего менять не буду, пусть всё будет, как было. Пусть я пройду через все трансформации и замкну цепь событий перед своим появлением. Я вышел из дома, поймал такси и добрался до ближайшей гостиницы. Угроза преследования со стороны властей меня совершенно не беспокоила, потому как Кристина ещё жива, а нимба у того, сентябрьского я ещё не было, поэтому я спокойно отдал паспорт в регистратуру и, получив ключи от номера, поднялся в него.
  Номер был стандартным трехкомнатным люксом, вполне меня устроившим. В нём имелось всё, что нужно, и я с комфортом, подобающем моей персоне, разместился на симпатичном диванчике. Мысленно я поблагодарил Алекса за отданные мне деньги, на которые мне удалось снять комфортный номер.
  Рядом с диванчиком располагалась тумбочка, на которой лежала стопка свежих журналов и газет. Я начал перебирать их, выбирая чтобы мне почитать. Красочные журналы, сменялись черно-белыми газетами. Везде пестрели яркие заголовки, сообщавшие о том, что происходит в мире, притом это были новости. Но то, что для большинства людей являлось новостью, для меня уже произошло. Я знал практически обо всех крупных событиях мировой жизни за предстоящий месяц, я знал, что завтра в Китае произойдет взрыв на нефтехранилище, а в США начнётся из-за этого скандальное биржевое расследование, в связи с тем, что это нефтехранилище принадлежало американской корпорации, и она не застраховала содержащуюся там нефть. В результате корпорация заявила о своём банкротстве, что вызвало целую цепочку крупных банкротств других инвестиционных предприятий.
  Если бы я занимался финансами, то непременно заработал бы на этой информации определенный капитал, только зачем он мне, если у меня есть деньги?
  Я остановил свой выбор на женском журнале, в котором самой главной новостью было то, как ублажить мужчину, чтобы извлечь из него денежные знаки крупного достоинства. Забавный женский журнал пробудил во мне мысли о Кристине, вот она то и не старалась из меня ничего выжимать, наоборот, она мне столько всего дала.
  Отложив журнал в сторону, я стал размышлять о том, что между нами происходило, точнее о том, что происходит между мной сентябрьским и Кристиной. Я представил её тело, её ласки, и мне так сильно захотелось встретиться с ней, увидеть её, прижаться к ней...
  Не выдержав наплыва чувств, я выбежал из гостиницы и, поймав такси, поехал к своему дому. Дело в том, что Кристина постоянно выгуливала Садюгу, и я мог её встретить на улице, раньше оговоренного ею срока.
  Когда я подъехал к дому, было уже почти два часа ночи. Пустынный двор, маленькие вихри ветра, вздымавшие небольшие пылевые столбы... Шорох выброшенных пластиковых пакетов... Хлопанье незакрытых дверей... всё такое родное, все знакомое с детства...
  Я присел на лавочку у соседнего подъезда и постепенно воспоминания детства захватили меня. Я даже перестал смотреть на дверь своего подъезда, в которой должна была появиться Кристина. Время опять перестало существовать для меня, оно проносилось годами воспоминаний, рождая чувство ностальгии...
  - Пойдём со мной, - Кристина стояла рядом и звала меня за собой.
  Сон или реальность? Где я, во сне или наяву? Моя Кристина..., мы снова вместе. И опять, как на лестнице, от переполнивших чувств, меня парализовало.
  - Да пойдём же, пойдём, - она потянула меня за руку, и я подчинился.
  Садюга радостно прыгал вокруг ног, ничуть не удивляясь, что я был и там, в квартире и здесь. Он несколько раз подпрыгнул, утыкаясь мокрым носом в мою щеку.
  - Ты где остановился?
  - В гостинице.
  - Поехали в неё.
  - А пёс?
  - С нами.
  В машине я обнял Кристину, прижал её к себе, ощутив всю мягкость её тела. Мысль была только одна, я снова с Кристиной, я с ней!
  В номере она набросилась на меня, не давая сказать мне и слова. Она раздела меня..., целовала, ласкала. Мы любили друг друга, и больше ничего не было...
  В семь часов утра она поднялась и поставила чайник.
  - Ты хорошо поступил что вернулся, - произнесла она, садясь в кресло.
  - Ну это совершенно не зависело от меня.
  - Ты ошибаешься, очень даже зависело. Именно твое желание привело тебя ко мне.
  - Да, я слишком сильно по тебе скучал. Но откуда ты знала, что я появлюсь?
  - Всё повторяется.
  - Что повторяется?
  - Наша любовь, наша встреча.
  - И то, что тебя убьют? - Я специально задал ей этот вопрос, который мучил меня, он разрывал меня на части.
  - С этим ничего не поделаешь. Так должно быть, это не изменишь.
  - Почему?
  - Чайник закипел. Тебе кофе или чай?
  - Ты не ответила.
  - Есть вещи, которые не объяснишь. Они происходят и всё. Это данность, мимо которой не пройдёшь. Как стены в лабиринте. Давай я налью тебе кофе.
  - Я в лабиринте?
  - И да, и нет, - она налила кофе и протянула его мне.
  - А кто такой Скорпионов? Что он для тебя значит?
  - Он? Он пустое место, на котором я спотыкаюсь. Он был такой же, как и ты. Когда-то давно...., когда-то очень давно. Но он плохой. Очень плохой. Он должен умереть, - лицо Кристины было печальным. - Он делает мне больно.
  - Я убью его.
  - Да, ты убьёшь его. Но не сам, не сейчас.
  - Но ты же будешь с ним! Тебя тоже убьют!
  - Да, я буду с ним. Ну и что? Это будет еще одно перерождение. Ничего страшного, наоборот, мне очень нравится смерть.
  - Ты безумна! Так нельзя! Ты и вправду безумна!
  - Да прекрати ты. Причем здесь безумие? Моя смерть, это начало новой жизни. Да и потом, умирает только тело, моя душа остается в неприкосновенности.
  - Кристина, ты сводишь меня с ума! Ты не представляешь, что твоя смерть для меня значит!
  - Судя по твоему виду, ничего она не значит. Да, ты любишь меня, да, я твоя Анима, но тебе всего двадцать лет, ты еще полон жизни. Нерастраченной жизни. У тебя, у нас еще так много всего впереди, ты даже не представляешь.
  - Но ты же умрешь!
  - Ну и что! Умрет тело. Вот это тело. Но я же останусь, я буду рядом с тобой, а потом мы с тобой встретимся. Практически сразу, после того, как меня убьют. Ты сам всё увидишь!
  - Что за бред?
  - А не бред всё то, что с тобой происходит? Не бред, что ты побывал в яйце смысла и вернулся назад, в прошлое. Не бред, что я переживала всё это сотню раз? Ты думаешь, что всё происходит впервые? Ты думаешь, что мы с тобой не пытались изменить эту ситуацию? Да прекрати ты. Не убьют из пистолета, собьет машина. Не собьет машина, свалится кирпич, не кирпич, так будет строительный трос. Какая разница? А пуля, это вполне гуманно по отношению к телу. Во всяком случае, лучше, чем строительный трос. Да ты пойми, я всё равно возвращусь к тебе. Так уж всё устроено, ничего не поделаешь.
  Она говорила так убедительно, что я ей поверил. Я снова затащил её в постель, где мы провалялись до пятнадцати минут десятого.
  Уходила Кристина, пообещав мне, что ночью мы увидимся.
  Я заснул и проснулся часов в двенадцать дня. Удивительно, но передо мной лежала книга, раскрытая на первой странице. Там была фраза, состоящая из четырёх слов. Какая-то знакомая была фраза. Промелькнула мысль, что я уже её читал, только вот в прошлый раз она была составлена по-другому. Первый символ фразы состоял из двух наслаивающихся друг на друга цветов лотоса, образующих в своём пересечении глаз. Взяв книгу в руки, я осторожно прочитал фразу и по привычке стал ожидать чудес.
  Чудес не происходило минут сорок. Я ходил по комнате, ощущая странное состояние, но не более того. Неожиданно, очень неожиданно я оказался в самом себе сентябрьском. Я всё видел своими глазами, точнее глазами того своего я, прошлого. В тоже время я вполне отчетливо видел окружающую меня обстановку гостиничного номера, видно сказалась закалка раздвоением.
  Еще минут десять я наблюдал за метанием самого себя по своей домашней комнате, изображая институтскую жизнь. Господи, я никогда не думал, что эта глупость, может отнимать у меня столько времени, тогда как хождение в школу отняло у меня каких-то пару минут. Нет, что-то там в моей прошлой жизни было не в порядке. А точнее почти всё.
  Когда метание закончилось, ко мне сентябрьскому подошла Кристина.
  - Ты как? - спросила она и, не дожидаясь моего ответа, произнесла, - бедненькие, - говорила она это скорбно и как-то грустно. - Еще раз встретишь эту фразу из восьми слов, бросай книгу на пол. Восемь - это символ бесконечности, будешь делиться бесконечно. Забыла тебя предупредить, но видно так уготовано. Что ж, буду иметь в виду.
  - Что? - произнёс сентябрьский я, страшно удивляясь моему присутствию.
  - Что? - произнёс я, вкладывая в интонацию, как можно больше иронии, передразнивая себя сентябрьского.
  С непривычки он стал оглядываться по сторонам, ища свое отражение, но и я тоже старательно поворачивал наше тело, правда, в другую сторону. Вы и представить себе не можете, как это чувствовать, как твоё тело выкручивают противоположные требования мозга, которые ты сам ему отправляешь.
  - Да ничего. Я бы на вашем месте сейчас успокоилась, и попыталась договориться между собой о том, кто будет дремать, а кто функционировать. Так, по крайней мере, у вас больше шансов на извлечение удовольствий.
  Её легко предлагать такое, а как мне быть? - подумал сентябрьский я.
  Кристина, ты всё знаешь! - подумал я ноябрьский, наслаждаясь видом Кристины.
  В любом случае попытки выяснить кто есть кто, в нашем случае были не уместны. Тогда я сентябрьский разрешил кризис раздвоения, подумав, что я есть я, и ему хватит размышлять об этом. И что самое омерзительное, он подумал, что та часть меня, которая была я ноябрьской, чуточку хуже его.
  Кристина, о, эта мудрая Кристина, вышла из комнаты, оставив меня наедине с собой, и первым делом я сентябрьский попытался восстановить главенство собственной персоны надо мной ноябрьским. Но не тут то было, силы то были равны, а значит, ничего у него не получилось. Хотя и тут я пытаюсь вас обмануть, дело в том, что я несколько раз долбанул себя поносу, два раза в живот и, очутившись на полу, попытался провести обманный захват правой руки. Боль была адской, но отпускать руку я не собирался.
  - Ты что делаешь? Поломаешь же, - заговорил я ноябрьский.
  - Как бы не так, выродок, не отпущу, - ответил я сентябрьский мне, точнее себе. А черт его тогда знает, кому я все-таки отвечал.
  - Чего ты хочешь? Ты что, хочешь поломать мне руку?
  - И поломаю! - Я сентябрьский усилил натиск, но сразу же отпустил руку, так как боль была общей на всего меня, она просто парализовала мое тело.
  Тело распластался на полу комнаты, выжидая ответных действий с его стороны, но он тоже затаился.
  - Так и будем лежать?
  - А что ты предлагаешь?
  - Предлагаю понять, что произошло и как нам теперь быть.
  - Ну и как нам теперь быть?
  - Не знаю.
  - По-моему, Кристина сделала нам отличное предложение.
  - Какое? Это о разделе сфер влияния?
  - Ага, именно об этом.
  Без преувеличения могу сказать, тогда он основательно задумался. Но и тот я тоже задумался, а мозг то тоже был один. И вот когда я обдумывал ситуацию, и тот я обдумывал ситуацию, мозг работал на полную катушку и начинал перегреваться. От этого мыслительного накала мы стали уставать. Ну нельзя же одновременно эксплуатировать одно тело, если оно конечно не тело гения, с детства привыкшего думать две мысли одновременно. В какой-то момент мы одновременно решили кинуть монетку и определиться с тем, кто из нас будет управлять телом сейчас, а кто через двенадцать часов.
  Тело засунуло руку в карман и достало оттуда пятирублевую монету. Естественно он выбрал орла, но и тот я тоже претендовал на двуглавую птицу.
  - Да какая разница, - неожиданно для себя заявил я.
  Но и тот я заявил эту же фразу.
  - Значит, идешь на уступки? Решка моя!
  - Нет, решка моя!
  - Да, пусть будет так, - решил я продемонстрировать своё благородство, - решка твоя, орел мой.
  - И чего ждешь? - спросил он, то есть я, ну короче я бросил монету.
  Выпал орел.
  - Так, всё, убирайся, - довольный своей победой заключил он.
  - А куда? Куда мне деваться?
  - Ну, это брат я не знаю, сам решай. Но на ближайшие двенадцать часов тело моё!
  - Договорились.
  Я затаился в нём, ожидая истечения двенадцатичасового перерыва. Настроение было отличным. Я наблюдал, как я, то есть он был накормлен Кристиной, как на столе стали появляться принесенные ей продукты, а в конце появилась домашняя лапша, с видом той лапши, которой меня кормила в детстве бабушка. Даже цвет лапши был таким, каким его делала бабушка - жёлтым. Она всегда клала одни желтки. И вкус бульона был таким же, как в детстве - из домашней курицы, которую заботливо коцала бабушка перед моим приездом.
  Тот я, яростно набросился на еду, так как борьба со мной его измотала. Кристина с любовью смотрела на его действия, я же искоса наблюдал за ней. Когда я окончил есть, Кристина произнесла свой монолог, как я теперь понял, по большей части обращенный ко мне ноябрьскому, чем мне сентябрьскому.
  - Так, итак, давай я тебе всё расскажу. Ты, наверное, всё уже понял, и про меня, и про Шушрика? Да, наверное, да. Но все-таки мне надо кое-что уточнить. Во-первых, то, что на самом деле являюсь не просто женщиной, а идеалом. Я как бы твоя Анима! Ты знаешь кто такая анима? Анима, это твоя женская сущность, живущая в тебе и в других мужиках. А в женщинах живет анимус. В психике конечно. Но это неважно. Забавные у нас имена? Я когда узнала, как люди меня называют, рассмеялась. Но что сделаешь, так устроен мир и ты, наверное, об этом знаешь. Что, ты хочешь меня спросить о том, как я появилась? Конечно же, сделала это книга. Но это не просто книга, типа книги царя Соломона. Кстати полное фуфло и никакого разговора с богами не получается, вследствие ограниченности человеческого восприятия мира. Я, кстати, также не воспринимаю богов, так как имею человеческое происхождение. Ты хочешь узнать, что это за книга, которая попала к тебе в руки? Это Первое Слово. Да, да, именно то слово, которое произнес Бог, когда ничего не было. Вот так, Жорик, вот так. И не спрашивай, каким образом он умудряется рассовывать это слово среди созданных им миров, я этого не знаю. Наверное, ему хочется иметь почитателей своей гениальности. Не перебивай! Это невежливо, перебивать даму, когда она говорит важные вещи! У мужиков вообще странная привычка перебивать женщин, когда они говорят важные вещи. Не выйдет! Слушай, и перестань махать руками. Так вот, это слово, даётся людям, чтобы они смогли стать равными ему. Не сотоварищами, не друзьями, а равными. И твоё раздвоение, это тоже его попытка сделать так, чтобы его поняли. Правда, насколько я знаю, так никто и не смог полностью произнести его Первое Слово целиком. Будем надеется, что тебе это удастся. Итак, марафон начинается
  8. Глава восьмая
  Что было дальше, вы уже знаете, знал и я, поэтому полностью переключил внимание на самого себя и свои потребности. Спустившись в гостиничный ресторан, я отобедал, так как потребность человека в пище не исчезнет никогда. Я вновь поднялся в номер. Все мысли были заполнены Кристиной и тем, что она мне сообщила. Чтобы скоротать время, я заснул. Да и сил требовалось очень много, чтобы справиться со всем, что меня ожидало ночью.
  - Давай сваливай в тишину, - поторопил я сентябрьского олуха.
  - А чего так торопиться, ведь у меня есть еще три, две, одна секунды. Вот теперь все по справедливости. - Какой же я был занудой! Ужас!
  Черт, как не хватало действия, как хотелось двигаться в сентябрьском теле. Тот сентябрьский я честно выполнил взятые на себя обязательства и не причинил моему телу никаких повреждений. Это надо ценить и уважать. Да и что там у него было с Кристиной? Надо проверить!
  - Кристина, ты где?
  - В спальне.
  О, её голос. Милый, славный, такой родной. Я так сильно соскучился по нему. А, что это? Первый так и не закончил дела в туалете? Как не красиво с его стороны. Ну да ладно, сам справлюсь.
  Выйдя из туалета, я быстро прибежал к Кристине и сразу же окунулся в её роскошную грудь. Я ощупывал её тело в самых потаенных местах, наслаждаясь его теплом и мягкостью. Я гладил шелковую кожу, но как ни странно я не возбуждался. Точнее тело не возбуждалось. Одним словом упс. Ничего не получилось.
  - Не переживай, ты был великолепен, - оправдывала тело Кристина, - попробуем позже.
  - Гад он, мог бы пораньше с тобой, чтобы к моему появлению я снова мог удовлетворить тебя, - я старался не показать, что безумно ревную её к нему. Да и обидно было из-за несовершенства тела.
  В принципе, я бы с радостью появился раньше и подсмотрел за действиями своего другого я, но меня смутило то, что и он потом будет иметь полное право действовать таким же образом. А это не совсем этично. До последнего момента, я был в небытии гостиничного сна. Естественно мне было интересно то, чем он занимался, о чем я и спросил Кристину. Она как могла, рассказала мне об их приключении в ресторане и о том, что я сейчас выгляжу как один высокопоставленный политический деятель, и при желании могу вообще с ним поменяться местами. Но если честно, не для меня вся эта политическая вошькотня, слишком много суеты и слишком мало свободного времени. Другое дело пользоваться привилегиями внешности. Никаких обязательств, одни преимущества.
  - Твоя очередь читать фразу, - потребовала Кристина. - Только в этот раз постарайся прочитать её как следует.
  Я посмотрел на часы, было полпервого ночи. А почему бы и нет? - подумал я, - ночь то длинная, да и в прошлый раз я её читал и ничего, выпутались. - И еще я подумал о том, скоро я расстанусь с Кристиной, отчего мне стало немного грустно.
  Я взял книгу и, открыв её на первой странице, обнаружил длинное предложение, состоящее из двадцати слов. Если короткие предложения я научился произносить довольно быстро, то эта мысль потребовала от меня минут пять кропотливого чтения. Некоторые звуки , которые в прошлый раз плохо получались, я прочитал тихо, но четко. Когда фраза была произнесена полностью, подул ветер. Было очень странно наблюдать за тем, как ветер выдувался из стен, потолка и пола. Он закружил по комнате матерчатые вещи, которые все оказались в центре комнаты, найдя там подобие покоя.
  Как только они замерли, я и Кристина оказались рядом с ними. Потом была тьма, но только мгновение, а затем мы попали в яйцо смысла. То, что мы там, я понял сразу, так как ощущения, которые меня охватили, были только там. Постепенно мы вжались в стенку яйца, а вместе с этим нас охватил пыл страсти, настолько сильный, настолько прекрасный, что передать его банальным описанием не имеет смысла. Слишком было прекрасно.
  Мы кружились в танце любви, мы были одним единым целым, мы и были любовью. Наверное, в этом танце любви мы пробыли вечность, насыщаясь ей, становясь единым целым со всем мирозданием. Нас окружали галактики, которые мы создавали своей любовью. Они вспыхивали, как только мы прижимались друг к другу. Невероятное зрелище, поражающее своей грандиозностью и в тоже время своей чистотой и понятностью - иначе и быть не могло: они были зачаты нашей любовью, нашей страстью. Они горели, так же, как и мы - страстью настоящей любви.
  Именно в тот момент я осознал всю ничтожность остальных чувств и ощущений, которые испытывал раньше. Я осознал величие творца, создающего вселенную своей любовью...
  Неожиданно Кристина потянула меня назад. Она так сильно сжала мою руку, что я закричал.
  - Почему? Почему мы уходим отсюда?
  - Так надо?
  - Кому? Зачем? Здесь, только здесь есть смысл.
  - Надо. Так надо. Ты должен... - и еще она произнесла миллион объяснений, на которые я не реагировал.
  Внезапно она исчезла, и всё вокруг меня померкло. Я оказался в своей квартире, на полу, а рядом лежала Кристина. Такая манящая, такая зовущая. Там, в яйце, я не насытился ею, и мне вновь захотелось стать с ней одним целым. Мне хотелось любить её. Но Кристина поднялась и пошла в ванную комнату, попросив меня прочитать очередную фразу.
  Вроде, это ту, после которой вырастают достоинства? Ого! Вперед!
  Я прочитал её, и стал благородно пованивать тестостероном. Сняв распирающую тело одежду, я с упоением рассматривал свои увеличившиеся достоинства. О, это были даже не достоинства, это была машина любви, вмонтированная в тело. Как же я по ней соскучился! Как же мне её не хватало. На всякий случай, я гостиничный записал её на газете, и с удовольствием подумал, что я ей смогу пользоваться всегда, когда захочу.
  Конечно, запах исходивший от меня был не самым приятным. Буквально каждая клеточка испускала из себя запах тестостерона, и комната буквально за пару мгновений наполнилась моим запахом, но мне то он нравился, он же был мой!
  Я с нетерпением ждал Кристину, и как только она появилась, набросился на неё, наслаждаясь своими половыми возможностями.
  К сожалению, моё время закончилось, и я передал тело своему сентябрьскому я, немного завидуя его возможностям. Я сидел в гостиничном номере и чертовски хотел есть. Спустившись в ресторан, я обнаружил, что он закрыт по каким-то техническим причинам. Мне пришлось выйти на улицу и там найти забегаловку, в которой я и откушал. Впереди был целый день, и мне показалось, что глупо тратить его на сон, да и усталости я не чувствовал.
  Я поехал на Арбат, чтобы там скоротать время. До моего воцарения в теле сентябрьского я оставалось десять часов, и их надо было как-то потратить.
  Побродив по улочкам Арбата, я вдоволь нагулялся и решил, что мне надо заехать во двор к Алексу, чтобы там, на месте осмотреть место будущего преступления.
  Я поймал частника и, назвав адрес сел в машину. В машине было душно, но окна не сзади не отрывались, ни с лева, ни с права от меня. Я попросил водителя пошире открыть передние окна, что он с радостью сделал. В то время, пока я суетился с проблемой окон, я заметил, что на сидении лежит пакет. Мне стало интересно, что в нём, и я украдкой открыл его. В пакете лежал пистолет Дезерт Игл, сорок восьмого калибра. Не пистолет, а зенитка, способная пробить любой бронежилет. В голове промелькнуло воспоминание, о том, что я уже находил такую машину в незнакомой подворотне, и отнес её к Алексу, который его и выкинул.
  Опас, - подумал я, - стоп мне. Это что, то оружие, которым убили Кристину и Скорпионова. Как же такое может быть? Это что получается, я сижу в машине убийцы? Значит, он скотина убьет Кристину! Мою Кристину! Этому не бывать!
  С другой стороны, навряд ли водитель машины был мокрушником, выглядел он довольно прибитым жизнью, беспомощным стариком, способным кое-как управлять машиной. Нет, он явно ничего не знал об оставленном пакете. Скорее всего, пакет оставил какой-то его клиент, кто-то, кто собирался его использовать по назначению.
  Я осторожно поинтересовался работой водителя, и он довольно охотно рассказал, что ему нравится работать ночью, когда на дорогах мало машин. Он рассказал, что сегодня ночью к нему в машину села парочка влюбленных бабцов, заплативших ему, по его мнению, просто астрономическую сумму, после чего он поехал отсыпаться домой.
  Как я понял, именно это парочка и оставила пакет с оружием, в пылу любви совершенно забыв об осторожности. Что мне было делать с пакетом? Я решил, что мне надо его забрать.
  Рассчитавшись с водителем, я на всякий случай запомнил его номер: в день убийства, я постараюсь понаблюдать за теми людьми, которые будут стрелять в Кристину, и уж тогда у меня будет возможность им отомстить.
  В подворотне Алекса ничего не изменилось. Была всё та же чистота, тишина и какая-то суетливая деятельность. В подъезды постоянно заходили разные люди, у которых были очень сосредоточенные лица, по которым было понятно, что занимаются они важными делами - делами обогащения.
  - Ну-ну, - скептически произнес я, и вышел из подворотни.
  Как раз мне навстречу ехала машина, в которой сидел Скорпионов. Я остановился, чтобы получше его рассмотреть. По сложившемуся у меня впечатлению об этом человеке, он был доволен жизнью и явно чувствовал своё превосходство надо всеми остальными особями своего вида. Кучерявая голова сидела плотно на короткой шеё, впиравшейся в дорогой костюм. Короткие руки оттопыривались по сторонам, словно были воткнуты в его тело, а не выросли вместе с ним. Он был не высок, но плотен, что говорило о его незаурядной физической силе. Маленькие глаза-щелочки сканировали двор, ища, на чем же им зацепиться. Он чем-то напоминал хищника, пришедшего на свою территорию, и сейчас он её осматривал, в поисках конкурентов. Он мельком посмотрел на меня, но моя физиономия была ему не знакома, и мой щуплый вид не вызвал у него никакого интереса, поэтому он продолжил осмотр пространства, помечая расположение вещей в нем. По-видимому, он и меня причислил к категории вещей, отчего мне стало как-то нехорошо. Я даже захотел достать пистолет и расстрелять его, но к своему сожалению, я не умел им пользоваться.
  Резко развернувшись, я ушел из подворотни, собираясь поехать за город, чтобы там научиться пользоваться пистолетом. Так я и сделал, и уже через час был загородом, где в тиши леса достал пистолет и стал его рассматривать. Я умудрился изъять патронник, и вытащить оттуда пули. Восемь штук. Неплохо.
  В течение часа я тщательно целился в деревья, перебегая с места на место, и представляя, как буду стрелять в тех, кто будет стрелять в Скорпионова. Конечно, я дам им убить эту мерзость, но вот когда они попытаются убить Кристину, тут уж дудки - я сам их перестреляю!
  Если они что-то имеют против Скорпионова, то я только поддержу их, и если они промажут, то подойду и добью этого гада, вот только пускай они попробуют выстрелить в Кристину..., я не дам им это сделать!
  Уставший я вернулся в гостиницу, где сразу лег в постель, попросив девушку в регистратуре принести в десять часов вечера, мне ужин в номер.
  Ровно в десять меня и разбудил стук в дверь официанта. Накинув халат, я открыл двери и пропустил в номер симпатичную девушку, в очень эротичном передничке. Если бы не Кристина, то я бы непременно занялся этой девушкой, к тому же по разговору с ней я понял, что всех дел и требуется, что отдать ей пятьдесят долларов. Улыбнувшись ей, я пообещал, что как-нибудь воспользуюсь её услугами.
  А дальше я поужинал, посмотрел телевизор, и в назначенные полдвенадцатого я вновь очутился в себе сентябрьском.
  То, что было ему прекрасно, я сразу понял, так как тело воняло как оживший мамонт в стае слоних. Я не знаю точно, как он вонял, но я вонял не хуже. Кроме этого этот придурок так и не избавился от грейпфрутовых достоинств, оставив эту задачу на мои плечи. Так не честно!
  Кристины и Садюги я в квартире не нашел, они ушли за покупками продуктов питания, так как тот я выжрал все съестные припасы в нашей квартире, вот я и остался один на один со своим прошлым телом. Кстати, моё главное достоинство, жутко болело, и, тем не менее, продолжало меня волновать.
  Как я сказал, мои интеллектуальные способности сильно понизились, и я стал жить не разумом, а инстинктами. Возможно, кому-то это оправдание покажется детским лепетом, но мне все равно, мозг сентябрьского я не соображал. Как я оказался на улице, я не помню. Сознание вернулось ко мне только тогда, когда я почувствовал холод в ногах, а плащ, надетый на меня, не грел. Впрочем, тогда я не сразу понял, что к чему, и с какой-то неудержимой прыткостью перелез через забор парка. Зачем я это сделал, не имеет значения, но ворота в парк были открыты. Наверное, тогда во мне стал проявляться дарвинский предок - обезьяна. Некоторое время я скакал как орангутанг, наслаждаясь воздухом и волей. Возбуждение моё росло с каждым мигом, а, услышав звук каблучков, я мгновенно определил направление, где они чокали. Я бросился туда, по дороге представляя момент совокупления с Кристиной. От представленного образа Кристины у меня сразу же наступил оргазм. Каблучки чокали, а я стоял посреди дороги и ничего не мог с собой сделать, из моего достоинства извергалась лава сперматозоидов. Маленькие пакостники выбирались наружу, причиняя мне массу разочарований, но делать было нечего, надо было только ждать.
  Наконец этот идиотизм кончился и на несколько минут ко мне вернулась способность нормально рассуждать, и то только благодаря мне ноябрьскому. С одной стороны, я был на улице, с другой стороны в очень неприглядном виде. Я, конечно же, знал об эксгибиционистах, распахивающих плащи перед ни в чем неповинными гражданами, но я то им не был. Вот так контролируя тело из гостиничного номера я стал опасливо пробираться домой. Перед подъездом сидела троица подростков, и мне пришлось прикинуться ветошью, чтобы пройти мимо них в свою квартиру.
  Так или иначе, но поставленная цель была достигнута, и я оказался дома. Кристина осуждающе посмотрела на меня, но не стала ничего спрашивать, только протянула мне книгу и пошла готовить ужин.
  Тем временем мои интеллектуальные способности сменились половыми потребностями (ну не упускать же такую возможность!) и вместо того чтобы прочитать фразу, я вынужден был пойти на запах Кристины. В конце концов, это было справедливое решение. Почему? Да потому что первый хахель мог бы исправить создавшуюся ситуацию, но вместо этого он провалялся целый день в постели с богиней, а мне что, довольствоваться малым? Ну уж нет, дудки! Не буду!
  Я вновь овладел Кристиной, после чего она принесла из прихожей книгу и потребовала в её присутствии прочесть фразу. Естественно я начал читать. Фраза была короткой, всего пять слов, и я быстро справился с заданием, после чего Кристи покинула меня, заявив, что она тоже хочет есть, и имеет на это полное право.
  Я стал ожидать, какими неприятностями обернется это произнесение первого слова, но ничего не происходило. Хотя мои половые потребности чуточку уменьшились.
  Решив, что всё стало нормально, я пошел в ванную комнату, смыть с себя чертову вонь, но каково же было моё удивление, когда я увидел своё отражение: в зеркале стоял я, но какой я! Идеальный красавец, с развитой мускулатурой, загоревший, не человек - культурист!
  Я вспомнил, как в предыдущий раз поддался духу нарциссизма и выделывал черти что, требуя от Кристины преклонения перед моей красотой. Боже, какой я был глупый! Но сейчас у меня был шанс всё исправить, сделать так, чтобы мне не было стыдно за своё поведение.
  В результате нечеловеческих усилий, я отвернулся от зеркала и со стиснутыми зубами вышел из ванной.
  - О, какой ты стал симпатичный! - отметила мою внешность Кристина.
  - Ну уж не такой красивый как ты, - сквозь зубы, назло себе произнёс я.
  По виду Кристины, она поняла, какие усилия я приложил, чтобы справиться со своим нарциссизмом. Она была мне благодарна, все-таки любовь, это то чувство, которое мужчина должен испытывать к женщине, к детям, но никак не к себе самому. К себе он должен чувствовать уважение.
  Кристина подошла ко мне и поцеловала меня.
  - Ты справился. Мы справились. Ты молодец.
  Что может быть лучше похвалы от неё? Ну конечно осознание, что на самом деле я неотразимый красавец.
  - Зови сентябрьского Жору, я больше не могу, - опять сквозь зубы прошипел я, при этом я так сильно ухватился за дверной косяк, что чуть не поломал пальцы.
  - Эй, первый Жора, ты где? Скорее, на помощь! - выкрикнула Кристина, и слава сентябрьскому Жоре, он появился.
  Я передал бразды правления телом и спокойно возвратился к управлению гостиничным телом. Естественно продолжив наблюдать за телом, так сказать подрастающего Жорика.
  - Так, а можно я посмотрю в зеркало на себя? - спросил сентябрьский я, удивлённо рассматривая свои красивые ноги.
  - Нет, - решительно ответила Кристина, - это чересчур рискованно. Ты можешь сам поразиться этой заразой. Да и, кроме того, с каждой секундой твоё сознание пропитывается тестостероном, и ты можешь отупеть, как и он.
  Что ж, её доводы показались ему убедительными, и когда она поднесла под наш нос книгу, он сразу стал читать. Благо фраза была короткая, всего-то из двух слов.
  Раздался шум и грохот, мне показалось, что началось светопреставление, и я решил быстро уйти в свои глубины, оставив сентябрьского я выпутываться из создавшейся ситуации. В конце концов, это было сугубо его дело. Да и что-то выталкивало меня из него, не давая ни за что зацепиться. Я полностью потерял с ним связь, я снова стал ноябрьским Жорой, никак не связанным с собой сентябрьским.
  9. Глава девятая
  Остатки ночи я провел в ресторане. Я пил текилу, ел запеченные груши в ананасовом сиропе, и смотрел на лица людей, сидящих в ресторане. Как мне казалось, все они были если и не счастливыми, то, по крайней мере, довольными. Они приходили и уходили. Многие были пьяны, и им сопутствовали симпатичные девушки. Посчитав, что сидеть в одиночестве занятие не самое лучшее, я познакомился возле барной стойки с девушкой-охотницей. Есть такая реликтовая разновидность девушек амазонок, которые предпочитают сами охотиться на мужчин, и терпеть не могут, когда кто-нибудь охотится за ними. В моем случае сказать познакомился с девушкой, это пойти против правды. Она сама меня подцепила, первой спросив, что я тут делаю.
  - Ты слишком молодо выглядишь для этого места, - заявила она, пристально рассматривая меня. - Что здесь делаешь?
  Нет, вся одежда на мне была вполне прилична, вот только она больше соответствовала тридцатилетнему возрасту, нежели моим двадцати, и она это отметила.
  - Живу, - честно признался я.
  - В смысле? - не поняла она.
  - Номер снимаю.
  - Что, серьёзно?
  - Ну да. На пятом этаже люкс, - вполне гордо заявил я.
  - И ты что, одни?
  - Как перст.
  - Клёво. А звать как?
  - Жора.
  Её звали Ксантиппа или сокращенно Ксанти. Она была разведена. Старше меня на пять лет, и вполне симпатична и самостоятельна. Да какой там симпатична, она была красавица!
  Я угостил даму текилой, она меня водкой. Было весело и легко. Я совершенно забыл, что утром убьют Кристину, я совершенно забыл о том, что со мной происходило раньше. Было странное ощущение, что ничего раньше не было, ни меня, ни Кристины, ни смысла, ничего, было только сейчас. Захватывающее сейчас с Ксантиппой.
  Мы поднялись в мой номер, Ксантиппа отметила, что он довольно хорош для одного и вполне сгодится для двух одиноких холостяков, особенно ей понравилась кровать: большая, рассчитанная на трёх человек. Лично я к ней относился равнодушно, но вот Ксантиппу она завела.
  - Я еще ни разу в таком не была. Обычно я снимаю номер попроще. А ковры во всех номерах синтетические. Током бьются. Не люблю я этого. Твой поновее остальных будет, да и покрасивей. Наверно директор гостиницы из дома приволок, за ненадобностью. Так что я в более дешевых номерах останавливаюсь.
  - А зачем? - я хотел спросить, почему именно она снимает номер, а не кавалер, но вовремя одумался, так она хотела подчеркнуть, что она не проститутка, а самостоятельная девушка.
  - Мне так удобно. Но в этот раз, я изменю своим принципам. Ты такой странный. Я смотрю на тебя, и кажется, что тебе не двадцать лет, а полный тридцатник. Даже с гаком. Нет, внешне ты выглядишь как сопляк, малолетка, а вот то, что у тебя внутри, это тянет на пару столетий. Кто ты?
  - Я Жора. Двадцать лет. Холост. Бывший студент и неудачник.
  - Ну уж и неудачник. По-моему неудачник никогда не окажется в таком номере.
  - Это верно. Но я же сказал, что я бывший неудачник. Впрочем, как хочешь, мне безразлично.
  Я подошел к номерному бару и достал из него коньяк, почему-то именно он мне показался соответствующим утру с Ксантиппой.
  - Мой близкий друг, писатель, любил утро начинать с коньяка. Вот и мне вдолбил в голову барскую привычку. Будешь?
  - Спрашиваешь! Конечно буду. Я тоже знакома с одним писателем. Он был моим мужем. Недолго. Как бы тебе сказать, о, по контракту! Мы с ним контракт заключили о замужестве.
  Я разлил коньяк по бокалам.
  - За тебя, амазонка, - утренний тост должен быть коротким, умным и обязательно о дамах, вспомнил я наставления Алекса.
  Мы выпили, и Ксантиппа пошла осматривать номер.
  - Да, отличный номер, - она восхищалась, рассматривая мебель в каждой комнате. - А надолго ты тут?
  - Не знаю. Это будет зависеть от определенных обстоятельств.
  - От каких?
  - Ну от тебя, например, - слукавил я.
  - Это ещё почему?
  - Не знаю.
  Я подошел к Ксанте и обнял её. По-видимому, гормональное возбуждения от сентябрьского тела как-то передалось ноябрьскому телу, потому что я вообще перестал соображать. Я видел перед собой женщину и она меня хотела.
  Последовала целая череда ухаживаний, первых поцелуев, и вот мы оказались в постели. Я был так сильно увлечен Ксантиппой, что совершенно не заметил появления в номере Кристины. Я что-то говорил Ксанте о любви, о том, что она мне не просто нравится, а очень сильно, и что наша связь навсегда, в общем, обычные мужские сказки, перед тем как извинившись, навсегда расстаться. И вдруг, я неожиданно заметил Кристину, сидящую в кресле напротив нас с Ксантиппой, и смотрящей за нашей сексуальной игрой. Я не поверил в это и зажмурился.
  Как только я её заметил, она вскочила и бросилась к двери номера.
  - Ты такой же, как и все! - бросила она, убегая из номера.
  - Это что такое? - недоуменно спросила Ксантиппа.
  - Отвали, - прорычал я и стал быстро одеваться.
  Дальше всё было как в тумане: я оделся, зачем-то схватил пакет с пистолетом и выбежал из гостиницы.
  Сердце бешено колотилось, накачивая в мозг кровь, отчего я перестал трезво воспринимать реальность.
  Я метался по улице, пытаясь остановить машину. Я знал, куда поедет Кристина, так что готов был сказать адрес остановившемуся водителю, но как назло никто не останавливался.
  Я побежал в сторону подворотни Алекса. В принципе, бежать было недалеко, с пару километров, если конечно знать, как сократить путь. А я знал. Я вырос в этом районе. Я знал, что через многие дворы можно пробежать насквозь, я знал, где можно было срезать. Я бежал, подгоняемый собственными оправданиями, что это не моё желание, это гормоны в моём теле, доставшиеся от того тела.
  Боже, как я спешил. Я пару раз упал, разбив в кровь коленки, но разве это что-нибудь значило? Я был безумен, я хотел только одного - увидеть Кристину.
  Я добежал к подворотне, как раз когда Кристина встречала Скорпионова, который вылазил из машины. Он расплылся в улыбке, и громко, на всю подворотню произнёс:
  - Ну вот ты и вернулась.
  В это время двое мужчин в одинаковых ветровках и натянутых на голову капюшонах вышли из подъезда. Они шли, опустив головы, и мне не удалось разглядеть их лица.
  Я машинально достал пистолет и приготовился стрелять.
  Всё было так быстро...
  Один из них выстрелил в Скорпионова, и, убедившись, что попал ему в голову пошел дальше. Второй осматривался вокруг себя.
  Я поднял пистолет и так же выстрелил. Я точно помню, я целился во второго. Я видел его на мушке пистолета, видел его тело. Но он отошел... Я думал, что он будет стрелять в Кристину, я был убежден в этом...
  Звук выстрела совпал с его движением и моя пуля, пущенная в него, влетела в Кристину. Прямо в грудь, в сердце, разорвав белоснежную ткань блузки, окрашивая вылетающей кровью её тело.
  Она улыбнулась, и медленно опала на землю.
  Я опустил пистолет, преследовать тех двоих было бессмысленно - это я убил Кристину, это я во всем виноват. Но была и другая мысль. Она настойчиво пульсировала в голове, и я подчинился ей. Беги отсюда, спасайся, - кричала во мне Кристина. Ты еще встретишься со мной. Сейчас, немедленно, ты должен уйти отсюда.
  Я пошел к Кристине, но появился дворник. Он шел оглядывая двор, готовый в любое мгновение закричать. Он был так напряжен. Он так сильно мешал мне. Да и пистолет был в моих руках.
  Какой идиот, какой я идиот!
  Ты всё испортил..., ты убил её! Именно ты, а никто другой сделал больно Кристине. Ты сволочь, - каждая клеточка моего тела кричала мне, презирая меня за трусость, за невозможность подойти к ней, и закрыть её глаза.
  Я проклинал себя из-за своей слабости, я проклинал Ксанту, которая спровоцировала меня на связь с ней. Я проклинал себя из-за своей слабости, и не смог отказать ей.
  Всё могло быть иначе, всё могло быть по-другому!
  А дворник приближался ко мне.
  Еще секунду и он рассмотрит моё лицо, и когда тот я придет к нему, он опознает меня ни в чем неповинного, и выдаст милиции..., нет, этому не бывать, я лучше сам сдамся им, добровольно явившись к следователю...
  Я развернулся и побежал.
  В какой-то подворотне я бросил пакет с пистолетом в мусорку.
  Я вбежал в гостиницу, влетел в номер и первым делом впился в бутылку коньяка. Я пил жадно, из горлышка, пытаясь восстановить сердцебиение.
  - Ну что, вернулся? - позади меня стояла Ксантиппа, и как-то самодовольно улыбалась. - Ты что думал, что я уйду? Ну уж нет, после того, что у нас не получилось, я остаюсь с тобой. Кстати, ты догнал Кристину?
  10. Глава десятая
  
  Тупой ум восходит к истине через материальное, считал Сюгер, и поверьте мне, тупее меня не было никого вокруг меня в гостиничной комнате. Материей знания в моем случае выступала Ксантиппа, которая, как оказалось, знала Кристину, а духом и плотью незнания был я. Разумеется, можно было предположить, что Кристина и Ксантиппа были подругами, что подтверждалось самостоятельностью обеих, но это было не знание, а догадка, которая пришла самостоятельно в мою голову. Можно было предположить, что Ксантиппа специально появилась в ресторане гостиницы, чтобы отбить меня у Кристины, вследствие возникшей между ними ссоры. Но этот вариант попахивает психопатологией, притом весьма характерной и навязчивой. Были еще сотни различных вариаций, но среди них не было верного варианта, послужившим бы источником знания, а знание, по замечанию Фомы Аквинского, столь драгоценная вещь, что его не зазорно добывать из любого источника. Источник стоял передо мной.
  - Откуда ты знаешь Кристину?
  - Ну, это долгая история.
  - Выкладывай, я больше никуда не тороплюсь.
  - Ошибаешься. Очень даже торопишься.
  - Нет, не тороплюсь! - я основательно уперся. Да, в конце концов, что же это такое, да где же это видано, так издеваться над слабоумным мужчинкой.
  - Давай собирайся, и вот еще, на возьми, прочти, - Ксантиппа протянула мне конверт с письмом Кристины.
  Я раскрыл его, достал бумагу и прочитал: 'Как можно быстрее уходи из гостиницы. Слушайся Ксанту. До встречи, твоя Кристина. P.S. Очень тебя люблю.'
  - Что за чушь? - обманутый раз, я не верил Ксанте.
  - Это не чушь, это предупреждение. Ну давай же собирайся! Они сейчас придут!
  - Да кто они?
  - Те двое, что стреляли в Скорпионова.
  - С чего бы это? Я за ними не следил.
  - За то они следили. Давай, поторапливайся.
  Ксанте почти удалось убедить меня, вот только когда я собрался (а чего собственного говоря, было собирать то?), я опять уперся. С какого такого перепугу, те двое будут преследовать меня? Я же не запомнил их лиц. В результате я опять развалился в кресле.
  - Никуда я не пойду! - заявил я, скрещивая ноги.
  - Нет ты пойдёшь. Ну пожалуйста, Кристина же тебя ждёт!
  Вот этого довода я совершенно не ожидал. Более того, он мня ошеломил. Как такое возможно, чтобы убитая мной женщина меня же и ждала? Но с другой стороны, Ксантиппа так сильно торопилась, что мне пришлось подчиниться ей.
  Гостиничным лифтом мы не стали пользоваться и спустились по лестнице. Каково же было моё удивление, когда у регистратуры я заметил тех двух, что стреляли в Скорпионова. Один из них разговаривал с девушкой регистраторшей, второй же смотрел по сторонам, высматривая меня. Я спрятался на лестнице, а Ксантиппа пошла дальше, к выходу из гостиницы, она-то не видела убийц Варлампия Серапионовича. Когда она почти дошла до дверей, то оглянулась назад, и заметив моё отсутствие остановилась. Она искала меня, я видел её, и знаками пытался указать своё местоположение. Наконец она заметила мои движения, и чуть было не прокричала на весь гостиничный холл, чтобы я шел к ней. Я поднёс указательный палец к губам, показывая ей, чтобы молчала. Она поняла мой жест, повернулась и вышла из гостиницы.
  Те двое подошли к лифту и уехали в нём. Я быстро побежал к выходу из гостиницы. Сердце выскакивало из груди, настолько я испугался за свою жизнь. На улице меня поджидала Ксантиппа, стоящая рядом с машиной такси.
  - Поехали, - произнесла она, садясь на заднее сидение.
  Я, естественно, сел к ней.
  - Куда мы, - полушепотом спросил я у неё.
  - Ко мне.
  - Понятно.
  Я смотрел в окно, пытаясь определить, куда же мы едем. Мы выехали на Кутузовский проспект и понеслись по нему.
  - Мы что, едем загород?
  - Да.
  - Далеко?
  - Нет. Скажи, ты Кристину очень любишь?
  - Да, а что?
  - Тогда почему ты так легко согласился лечь со мной в постель?
  Ну ничего ж себе вопросик! Я долго раздумывал, как мне ответить на него, но кроме мычания у меня так ничего членораздельного и не получилось.
  - Почему ты так легко лёг со мной в постель? - повторно спросила Ксантиппа, видя моё отупелое состояние.
  - Не знаю, - наконец произнес я. а и действительно, почему я так легко заполз с ней в постель.
  - А я знаю. Кристина так о тебе и говорила.
  - То есть?
  - Ты думаешь, ты такой уж красавчик, что на тебя будут вешаться все подряд девушки? Ты думаешь, что и я легла с тобой в постель, потому что ты мне так понравился? Ты вообще, что о себе возомнил? Ты видел себя в зеркало?, мозгляк!
  - Ксантиппа, я прошу тебя, тише.
  - Чего ты боишься? Водителя? Он не слышит. Меня? Или ты боишься себя?
  - Всех вместе, - ответил я, что действительно так и было. Я действительно ничего не понимал и всего боялся. Я ожидал, что за громом последует ливень, но обошлось небольшим туманом, состоящим из иприта и ЛСД.
  Ксантиппа чувствовала своё моральное превосходство надо мной. Ей казалось, что она раздавила и смешала меня с грязью, вот только в какой-то момент у меня возник такой же вопрос к ней.
  - А ты, почему так легко согласилась лечь со мной в постель?
  - А потому что Кристина меня об этом попросила.
  - Чего?
  - Ничего. Именно из-за неё я с тобой маюсь, - она посмотрела на дорогу и обратилась к водителю, - через километр поверните, - и опять ко мне. - Она всё устроила, а мне оставалось только сыграть свою роль.
  - Я не понимаю.... Как такое возможно, чтобы человек знал о том, что его убьют и стремился к своей смерти? Да еще впутывал в это дело других людей.
  - Жора, отстань. Ты всё сам позже узнаешь, - произнесла Ксантиппа уставшим голосом. Похоже эта беседа окончательно её измотала.
  Остаток пути мы проехали не разговаривая между собой. Ксантиппа давала указания водителю, куда ему ехать, и когда мы подъехали к небольшому домику в дачном поселке, она попросила остановить машину.
  - Всё приехали, рассчитайся, и пойдем, - приказала она, выходя из машины.
  Я сунул водителю сотню долларов и предупредил о том, что он нас никуда не отвозил и вообще не видел. Что он вез пожилого старикана, у которого случился приступ маразма, из-за которого он проглотил язык.
   Когда я вылез из машины, Ксантиппа была уже в доме. Я поднялся по небольшой лестнице и вошел внутрь дома. Если вид снаружи был так себе, невзрачный, то внутри всё было просто идеально. У меня даже создалось впечатление, что я попал во вполне комфортабельную московскую квартиру, с очень приличной обстановкой. Этот резкий контраст внешнего вида и внутреннего содержимого, сильно напоминал характер Ксантиппы, только они был как бы инвертированы. Внешность Ксантиппы была очень даже ничего, а вот её внутреннее наполнение мне не нравилось. В ней было нечто незавершенное, нечто несовершенное, что такое, что резко контрастировало с её внешностью, отталкивая от неё.
  От прежнего сексуального притяжения между нами не осталось и следа. Пожалуй, мы стали врагами, и всё это превращение произошло так быстро, что я не смогу точно сказать, когда именно. Возможно, что наши отношения изменились в тот момент, когда нас увидела Кристина, возможно, что в тот момент, когда Ксантиппа мне сказала, что она собиралась заняться со мной сексом по просьбе Кристины. Где-то в этот промежуток, я понял, что больше не смогу притронуться к Ксанте, даже если она меня об этом будет умолять. Надо еще заметить, что моё отношение к Ксанте распространилось и на всех остальных женщин. Каким-то неведомым логическим путём я стал женоненавистником. Даже Кристина потеряла в моих глазах былую сексуальную привлекательность, которая заменилась желанием самонаказания из-за её убийства.
  За прошедшие пару часов мы старались не разговаривать друг с другом. Она молча подала мне кофе, потом, когда я достал сигарету рявкнула на меня чтобы я не курил, и я вышел на улицу.
  Каждый раз, когда мы пересекались, мы отворачивали лица, показывая свою неприязнь. Наконец, когда я захотел в туалет, я спросил её где мне его найти.
  - Что, уже приспичило? - рявкнула она, злорадно ухмыляясь.
  - Да, приспичило, и по крупному.
  - Ничего, терпи, - съязвила она и пошла в комнату, оставив меня на кухне.
  Я разозлился. Почему я должен терпеть? Почему я должен терпеть от неё хамство? Почему я вообще здесь, а не где-нибудь в другом месте? Этих почему было гораздо больше, и все они впились в мой мозг жесткой колючкой ненависти - почему я терплю её хамство?
  Я ворвался в её комнату, где она бесстыдно оголилась, натирая ноги какой-то мазью.
  - Да что же ты такое? - кричал я, смотря себе под ноги: я не мог заставить себя смотреть на обнаженную женщину.
  - Я? А ты еще не понял?
  - Нет, не понял! Мне некогда понимать!
  - Напрасно.
  - Ты ведьма!
  - Ну и что?
  - Я ненавижу тебя!
  - Ты? Убийца-недотрога! Подумать только, он ненавидит! Да ты посмотри на себя, - ты же преступник, беглец. Ты даже не можешь испытать благодарность за то, что я тебя спасла от такой же мрази, как и ты. - Ксантиппа рассмеялась.
  Я хотел её задушить, растоптать, сжечь. Единственное что меня останавливало, так это её нагота. Она ловко пользовалась ей, как средневековый рыцарь щитом. Я не мог пробиться через этот щит. Я не мог поднять глаза.
  - Оденься! - закричал я.
  - Вот еще? Мне и так хорошо, - она засмеялась.
  Я не видел её лица, но я знал, что она смотрит на меня, ищет мои глаза, чтобы сломить меня упрямым взглядом.
  - Ты ведьма! Ведьма! Что ты со мной делаешь? Это ты всё подстроила! Это из-за тебя я убил Кристину! О, я понял, ты завидуешь любви! Ты разрушаешь всех кто любит! Ты Сатана!
  - Ой. Какие словечки мы знаем, Са-та-на, - пропела она, издеваясь надо мной. - Я всего лишь ведьма-циклида. Знаешь, есть такие рыбки, маленькие, лупоглазые, так это потому, что я такая. - Она рассмеялась. Зло рассмеялась, демонически.
  Я снова погрузился во тьму своей ненависти, и, слава Богу, отупелой парализованности. Что бы я мог натворить в тот момент! Я мог бы убить её. Но, слава Богу, я этого не сделал.
  Вместо этого я опустился на пол и, закрыв руками голову, разрыдался.
  Китайские мудрецы говорят, что мудрый побеждает бездействием.
  Я бездействовал, и возможно именно моё бездействие повлияло на Ксантиппу. Она прекратила пытать меня.
  - Да успокойся ты. Какой ты все-таки слабенький. Ну что ты? Ну успокойся. Слушай, никакая я не ведьма. Я самая обыкновенная ведьма-циклида. Ах, ты еще не знаешь кто мы такие. Как бы тебе объяснить? Мы те, кто появляется в тот момент, когда ты находишься на распутье. Когда ты отчаешься, и можешь натворить глупостей. Послушай, если бы я не появилась, то ты дурашка наложил бы на себя руки или тебя бы убили. А это недопустимо. Ну же, посмотри на меня. Вот и хорошо, вот и молодец. А врываться в комнату дамы, не хорошо. Впрочем, тебе можно.
  - Это еще почему? - спросил я, продолжая содрогаться от надрывного рыдания.
  - Так ты же сейчас всех баб ненавидишь.
  - Откуда ты знаешь?
  - Знаю, я же циклида.
  - А Кристина появится? - Больше всего в тот момент мне нужна была Кристина. Как же я хотел увидеть её.
  - Будет. Только после. Тебе надо будет её заслужить, - опять пропела она. - А что, я тебе уже не подхожу?
  - Отстань.
  - Ах, как жаль, что я не подхожу. Ах, как жаль, что ты сейчас не можешь любить меня. Какая глупость! Мне скоро придется исчезнуть, а меня так никто не полюбит. Глупость, глупость, глупость... - она танцевала по комнате. Я видел её ноги, красивые, длинные, стройные, но совершенно не волнующие...
  С каждым кругом по комнате они становились всё прозрачней и прозрачней. В какой-то момент она превратилась в прозрачный призрак и, махнув рукой, растворилась в воздухе.
  Вот этого представления с исчезновением, я от неё никак не ожидал, она казалось такой земной, такой обычной, такой материальной..., только я ничего не понял.
  11. Глава одиннадцатая
  И снова я остался совершенно один, а как считал Шопенгауэр, именно в одиночестве каждый видит в себе то, что он есть на самом деле.
  Я просидел в доме два дня, совершенно ничего не ел, и совершить вылазку наружу меня заставило отсутствие сигарет. За эти два дня я многое переосмыслил, но что толку, я всё равно оставался в неведении. Что было совершенно странным. Так это исчезновение книги. Её нигде не было, хотя я точно помнил, как я держал её в кармане плаща, когда приехал на дачу. Я перерыл весь дом, но всё бесполезно - книга исчезла.
  Лишившись книги, я стал совершенно беспомощен. Если раньше я всегда полагался на неё, зная, что она поменяет кардинально ситуацию, то сейчас мне не на кого и не на что было надеяться, а это всё усложняло. Если раньше я полагался только на силу магии книги, то и теперь я стал беспомощен.
  Из дома я вышел, когда стемнело. В незнакомой местности всё кажется чуточку устрашающем, и я прятался, когда мне казалось что впереди идут люди. За людей я принимал кусты и деревья. Я подолгу стоял не двигаясь, всматриваясь во тьму, и решая, люди впереди или нет. Страх, сопутствовал мне всю дорогу до магазина. Мне мерещилось, что весь мир ополчился против меня, готовясь поймать меня и подвергнуть пыткам.
  Место, где он стоял я запомнил, когда мы ехали с Ксантиппой. Он располагался на пересечении проселочных дорог, и представлял собой одноэтажное здание, обитое пластиком. В витринах сверкала самая заманчивая еда: сардельки, колбаски, консервы, пресервы. Смотря на них, я понял, насколько сильно проголодался. У желудка приключилась настоящая истерика, когда я оказался внутри магазинки и почувствовал запахи, исходящие от продуктов. Мне хотелось купить их все, что я и начал делать, методично указывая на них в витринах. Когда заполнился четвертый пакет, мне пришлось прекратить набор продуктов, иначе я бы их не дотащил к домику.
  Рассчитавшись с продавщицей, я потащил добычу в домик. Но, пройдя с треть пути, вспомнил, что забыл купить сигареты. Пришлось возвращаться обратно.
  В предыдущий раз в магазинке никого, кроме продавщицы не было, сейчас же он странным образом заполнился людьми. Я поставил пакеты у входа в магазин и зашел в него. Перед кассой выстроилось четыре мужчины, а по магазину прогуливались их спутницы. То, как они выбирали продукты, свидетельствовало о том, что они были именно на прогулке, выгуливая своих партнеров по домашним делам. Мужички стояли, приниженно склонив головы, не решаясь сделать свой выбор, за них это делали их дамы. А между тем все мужчины выглядели вполне солидно и благочинно. На всех были дорогие костюмы, хорошо подобранные галстуки, и весь их внешний вид говорил об их успешности и холености.
  Одна из дам руководила отбором продуктов. Она уверенно называла название интересующего её предмета и указывала, какое количество ей необходимо. Продавщица выставляла продукты на столик перед кассой, а мужчина укладывал их в пакеты. В момент, когда продавщица назвала сумму к расчету, мужчинка, извиняясь, испросил недостающую сумму у спутницы и та, пренебрежительно протянула ему кошелек.
  Почти тоже самое проделали остальные три пары, поочередно исчезая из магазина с покупками.
  - Мне два блока белого мальборо, два блока мурати единички, и дайте вон ту бутылку Текилы.
  Продавщица удивленно посмотрела на меня, но стойко исполнила мою просьбу, выдав требуемые вещи. Насколько я понял, удивлялась она не факту моего повторного появления, и не тому, что я брал, а тому, что со мной не было дамы.
  Отдав ей просимую сумму, я подошел к пакетам и, взяв их в руки, вышел из магазина. Только на улице я задумался о непоследовательности своих действий: когда я шел сюда, к магазину, то всего боялся, пугался каждого куста, думая, что это люди, в магазине было восемь человек, не считая продавщицы, и их я не испугался. - С тобой что-то не так, - сказал я сам себе, и обратную часть пути проделал, никого не боясь. Вру, я всё также боялся, но приказывал себе идти чуть ли не по центру дороги. И все-таки я справился с собой. Я зашел в дом, разложил продукты и пошел по всему дому зажигать свет.
  Зачем? Да потому что мне было необходимо справиться со страхом.
  - Да, я здесь. Нате, берите меня, - каждый раз кричал я, когда зажигал свет в очередной комнате. - Я не боюсь вас, мне плевать на вас всех!
  Обойдя весь дом, я вернулся на кухню и степенно, без жадности стал готовить себе ужин.
  Поев, я закурил. В сигаретном дыму мне примерещилось, что на кухне кто-то есть. Я еще раз затянулся и выпустил дым. Никого. Я успокоился и пошел спать.
  Утром я занялся своей физической формой. Дело в том, что за последнее время моё тело привыкло к физическим нагрузкам и, пролежав почти трое суток без движения, оно потребовало движений. Скажу честно, никаких таких специфических упражнений не делал, но через полчаса вымотался окончательно.
  И опять целый день просидел ничего не делая, равно как и последующую неделю.
  В какой-то момент я совершенно одичал. Людей я не видел, ничего не хотел, да и вообще, еще чуть-чуть и меня с трудом можно было бы назвать человеком.
  Я оправдывал своё ничего неделание тем, что ожидаю встречи с Кристиной. Надеясь на её появление, я видел её в сигаретном дыму, мечтал о ней, но всё было бесполезно, в этих грёзах её не было.
  Наконец такое времяпровождение надоело мне. Я решил, что мне пора вылезать из этой норы, и вечером ушёл из дома, чтобы съездить в свою квартиру. По моим подсчетам я сентябрьский должен был быть у Алекса, что упрощало моё появления в квартире.
  Я вышел на трассу и поймал машину. Водитель рассказывал последние для него события, но мне было наплевать, и я никак не реагировал на его сообщения.
  В квартире я встретил Адама и Еву. Они с опаской выглянули из туалета, спросив, нет ли поблизости Садюги.
  - Цербер твой, совсем свирепствует - рычит! - с обидой в голосе сообщил Адам, прикрывая собой Еву.
  - Значит есть за что на вас рычать.
  - Если бы. Сидим тише травы, носа не показываем, а он рычит, - Адам шел за мной, вынюхивая запахи. - Ты я слышу, колбаской питаешься. Вкусненькое мясо, полезное. А мы с Евой, от духа святого. Нечестно. Мы в народ пойдём. В зоопарк пристроимся.
  - А ну цыц. Молчать! - Я обдумывал сложившуюся ситуацию, и выходило так, что я должен увезти монстров с собой. - Так, похоже, я вас отсюда заберу, только отстань от меня сейчас. Мне надо кое-что собрать.
  Поставив греться чайник, я начал складывать вещи, которые мне понадобятся на даче. Адам сглатывал слюну, шествуя за мной.
  - А там будет вкусно? - подсуетилась Ева, спрашивая не у меня, а у Адама.
  - Наверно.
  Они оба закрутили носами, внюхиваясь в запахи моего тела. Было бы чем, отбил бы у них носы, настолько противно они ими шмыгали.
  Собрав вещи, которых набралось половина большой сумки, я велел Адаму и Еве пристроиться в пластиковые баулы. Чтобы не нести их, я проделал в баулах дырки для ног и для глаз. Получилось довольно забавное зрелище, когда они в них залезли.
  - Если упадёте, то не войте, я вас подниму.
  Я позвонил в службу такси и заказал машину.
  - Так, вы сидите здесь, а я пойду на кухню попью кофе. И молчать мне, не то передумаю и сам сдам вас в зоопарк! Понятно?
  Ответом мне послужило нечленораздельное бурчание, в котором я сознательно ничего не разобрал. Для острастки я осторожно пнул баул с Адамом, чтобы он заткнулся.
  Оператор таксистов обещала, что машина будет подана через пятнадцать минут, за это время я выпил кофе и осторожно спустился вниз. Зрелище передвижных баулов вызывало смех, но я как мог подавлял в себе это желание. Даже в машине я периодически закатывался гомерическим смехом, представляя исползновение баулов из квартиры на улицу. К моему сожалению, мне стало жалко этих существ и я вместо того чтобы пристроить их в багажник, аккуратно разместил на заднем сидении. Напуганные движением машины они молчали, боясь выдать своё присутствие, и лишь только после того, как оказались в доме, они позволили себе высказаться о путешествии.
  Я их не слушал, так как у меня было много других дел, связанных с размещением привезенных из квартиры вещей. Адам крутился рядом со мной, вежливо спрашивая, чем он может мне помочь. Я посадил его на кухне, руководить действиями Евы, которой выдал продукты и потребовал приготовления полноценного ужина.
  Голодная, злая на Адама Ева, старательно очищала картошку, воровато запихивая в рот очистки.
  - Ты что делаешь? - поинтересовался я, когда заметил её действия.
  - Всё, всё, я больше не буду, - оправдалась Ева, заискивающе улыбаясь во всю тридцати сантиметровую пасть. Похоже, она опасалась не того, что я замечу, а реакции Адама, который не замечал её действий.
  - Да как хочешь, нравится жрать помои, жри, но помни, там может быть инфекция, от которой ты заболеешь.
  - У сука, - вскочил Адам, - от меня жраку хочешь уныкать? Да я тебя..., шалава.
  - Кто шалава? Ах ты жмот, да я тебя, да ты у меня...
  - Молчать! Все по углам. Адам за мной, Ева к плите, и чтоб не жужжали!
  Ну что с ними было поделать? Только следить и заботиться о своем благополучии в их окружении. Но с другой стороны, стало не так одиноко как раньше, а это чего-то да стоило.
  
  12. Глава двенадцатая
  
  - Прекратить немедленно! - Кричал я из комнаты, где спал, в надежде, что меня услышат.
  Я посмотрел на часы - полтретьего ночи.
  Крики, шум разбивающейся посуды, звук падающей мебели, - это всё создавали они, моё проклятие. Как только я засыпал, Адам и Ева устраивали разборку и самозабвенно лупцевали друг друга. Этот кошмар повторялся в седьмой раз! Представьте моё состояние, когда я оказывался в эпицентре небольшой войны, в которой использовались абсолютно все попадавшиеся предметы.
  В этот раз Адам вел позиционные, полуокопные боевые действия, прикрываясь опрокинутым столом. Он поднимал брошенные в него Евой предметы и отшвыривал их обратно. Разумеется, меня он не заметил, и когда Ева открыла рот от удивления (в восьмой раз!), он заехал в него сковородкой.
  Должен заметить, что любые повреждения у этих тварей моментально зарастали. Если Ева продалбливала Адаму голову, то дырка начинала затягиваться уже в момент долбежки. Если Адам выбивал Еве зубы (что случалось регулярно, чуть ли не по два раза на дню), то они удивительным образом восстанавливались. Вообще, здоровье этих лапчатых паразитов, лично у меня вызывало зависть. Им было все нипочем, ни удары, ни огонь, ни отрезание конечностей. Любой орган начинал полноценно функционировать через пять минут после повреждения.
  - Гиена шакальная! Енот потаскун! Сумчатый бобр! Да я тебя порву на части! - таковы были грозные боевые выкрики Евы, в сторону Адама.
  Отчего-то, возможно личного, прошлого, наибольшие эмоциональные разрушения Адам испытывал после оскорбления его сумчатым бобром. В такие моменты он терял самообладание (которого у него и так практически не было), и с воплем, расшифровать который у меня не получалось, набрасывался на Еву.
  И в этот раз всё повторилось.
  По привычке, я не стал разнимать драчунов, так как в пылу драки они царапались и кусались. Я подошел к крану холодной воды и, набрав полную кастрюлю, влил её в дерущуюся массу.
  Они медленно расцепляли перепутанные руки, издавая адовы стоны, сообщавшие о нестерпимых мучениях.
  - Так вам и надо, уроды, - в сердцах сказал я и, поставив валявшуюся табуретку, сел на неё.
  - А ты видал, как я его? - шепелявила Ева.
  - Да что ты, вот я тебя...
  - Заткнись, урод! Вы что, скоты, и дальше так собираетесь меня мучить? Вы что думаете, мне делать нечего, как от вас париться? Да что вы о себе думаете? Поди ко мне, - я указал пальцем в сторону Адама.
  Он, ковыляя, прихрамывая, подошел.
  - Значит так, принеси баулы, они в коридоре.
  Адам поднял голову и, пробурчав, - 'ну вот, опять', - поплелся выполнять поручение.
  Где-то три ночи назад, я придумал способ, как изолировать этих монстров друг от друга: я впихивал их в баулы, которые подвешивал к потолку. Вылезти они оттуда не могли, что обеспечивало мне спокойный сон до двенадцати дня. Да и напоминало мне их подвешенное состояние висячие сады Семирамиды, только с лапками, высунутыми из отверстий, да постоянным внутрибаульным шевелением.
  Ева сплёвывала выбитые зубы, и пальцем, ощупывала вырастающие новые.
  - С чего драка? - спросил я, чтобы хоть как-то скрасить представление загрузки Адама в баул.
  - Колбасу сожрал.
  - Ну а ты чего щелкала?
  - Я не щелкала, я тыкву грызла.
  - Так, уже до тыквы добралась! - удивился я прыткости Евы. Тыква была старой, высушенной и использовалась как ваза для цветов незнакомыми мне хозяевами дома.
  Адам принес баулы, и раскрыв один из них, нехотя стал в него погружаться.
  - Ну помогай, супруга, - приказал я Еве, и вдвоем мы повесили баул на крючок вбитый в потолок.
  Ева злобно пнула баул, отчего Адам ойкнул, но ничего не сказал, зная, - любые комментарии будут пресекаться ответными пинками.
  - Влезай, - расставил я перед Евой баул.
  - А может, к тебе пойдём, красавчик? - Ева игриво улыбнулась тридцатисантиметровой пастью.
  - Влезай! Быстро! - я вложил в приказание, как можно больше злости, показывая - мне ничего не стоит выбить зубы во второй раз.
  - Ой, да ладно, да и полезу. Подумаешь, эротоман нашелся, - бурчала Ева, пока погружалась в баул.
  - И молчать! - я поднял её и прицепил ко второму крючку. - Всё, спокойной ночи, - заявил я и потушил свет.
  - Шлюха! - пробурчал Адам.
  - Сам такой, - ответила Ева.
  Я пресек их переговоры, выдав каждому баулу по пинку, но даже это не остановило поток их брани.
  Я уже практически уснул, когда, Ева ни с то ни с сего громко запричитала, требуя, чтобы Адам, все-таки на ней женился.
  - Или ты старый олух хочешь, чтобы всё наше потомство было бастардами?
  - Не гневи бога Ева, чем тебе не нравится жизнь потаскушки?
  - Вот я тебе дам потаскушку!
  - Да заткнитесь вы, не то я вам устрою первую бранную ночь!
  - Женись, презренный! - голосила Ева.
  - Нет, только не на тебе! - уперся Адам.
  Мне пришлось еще раз встать и пойти в кухню.
  Из баула высовывалась Ева и в темноте искала, где висит Адам. Не знаю, что она собиралась этим добиться, может, хотела плюнуть в Адама, а может выкинуть еще какой фортель, только я ей этого не позволил. Я раскрутил её баул, что вызвало у неё панику, так как она не заметила моего появления.
  - Ой, да что же это? Помогите, - завизжала она, и мне пришлось остановить баул.
  - Ну что, птичка в клетке, жениться хочешь? Сщас я тебе устрою, брачную церемонию, - я два раза пнул по баулу, вызвав у Евы громкие оханья.
  - Да что ж ты родненький, да за что же ты меня так?
  - На всякий случай, и цыц мне. Чтоб молчала, понятно?
  Я ушел из кухни в прескверном настроении. - Ещё одна такая ночка, и я превращусь в закоренелого садиста, - рассуждал я, - пожалуй, пора мне заканчивать весь этот балаган.
  Эти рассуждения заставили меня вновь попытаться найти книгу. Я зажег свет и стал методично перебирать вещи в комнате. Я перерыл буквально всё, и расстроившись лёг в постель. Я пытался вспомнить, куда же я её мог задевать. Думать на Ксанту не имело смысла, так как она растворилась обнаженной, ничего с собой не прихватив. Её одежда так и осталась лежать не убранной в соседней комнате. Я лежал и всматривался в потолок, точнее мои глаза смотрели в потолок, но на самом деле я смотрел в себя, в свои воспоминания.
  Я вспомнил, как рассчитался с водителем, дав ему сто долларов, вспомнил, как попал в дом, вспомнил, как ощупывал книгу в кармане плаща, вспомнил, как потом, после, засунул в него руку, и не нашел книгу. Я попытался вспомнить, что я делал когда снимал плащ. Неожиданно я вскочил с постели, так как в голове промелькнуло видение, что я видел как она выпала из моего кармана.
  Я помчался на кухню и в половой щели нашел книгу. Она забилась в широкое расслоение между половыми досками, и тихо мирно там лежала. Адам недовольно заворочался в бауле, прошипев, что я сам не даю им спать.
  - Заткнись, - посоветовал я ему и распластался на полу, чтобы извлечь пропажу.
  - Опусти, Жора, в туалет хочу, - жалобно простонал Адам, когда я добрался до книги.
  - Мочись под себя, - посоветовал я ему, выключая свет.
  Я закрылся в комнате. Стоны и охи этих паразитов меня не интересовали, я полностью был поглощен фразой, которую собирался прочитать. Символ грациозной вазы, увенчанный короной, ничуть меня не смутил, и я, как ни в чем не бывало, прочитал фразу. Я даже подумал, что еще никогда у меня не получалось прочитать так чисто и сразу, без запинок и остановок.
  Почти сразу меня охватил приятный туман, нежно окутывающий тело. В нём было тепло и уютно. Кожа испытывала неповторимые ощущения бегущих 'мурашек', которыми я управлял. Я мог направить их в любую точку своего тела, со спины в ноги, с ног на руки.
  Потом появилась необычайная чёткость восприятия. Каждый предмет, окружавший меня, имел четкие очертания, как будто его вырезали из бумаги и положили на белый лист бумаги. В течение минут пяти я наслаждался четкостью восприятия, а потом, неожиданно туман сомкнулся, всё стало как-то расплывчато. От былой четкости не осталось и следа. Все вещи смешались, спутались, стали одним большим целым. Даже стены дома как-то изогнулись, сливаясь с кроватью. И несмотря на все эти визуальные изменения, я продолжал с удивительной четкостью воспринимать мир окружавший меня.
  Мой мозг, озадаченный подобным несоответствием, искал рациональные объяснения всему, что со мной происходило. Он яростно пытался скомпилировать версии происходящего, но тщетно, ничего подобного я раньше не испытывал.
  Говорят, что чувства не врут, возможно это так на самом деле, только не в моем случае. Скомканная реальность это определенная противоположность реальности дифференцированной, хотя и из неё состоящая. Так многие предметы, я пытался идентифицировать по их цвету, по каким-то обрывкам углов, скосов. Я узнал кровать, свою руку на ней, а рядом лежала плитка шоколада, которая раньше лежала на тумбочке, в противоположном от кровати углу. Всё было изогнутым, смещенным, ирреальным донельзя, до пустоты.
  В какой-то момент я стал воспринимать единение всего со всем. Вот это ощущение целостности мира, было ошеломляющим ощущением. Не было больше меня, моей руки, кровати и шоколадки, не было больше дома, леса, магазина, не было больше Москвы, людей, вместо этого появилось единое целое, и в тоже время, в этом единстве, не было ничего целого, всё было частью чего-то большего.
  Я наслаждался созерцанием целостной разрозненности, и мне захотелось с кем-нибудь поделиться своими переживаниями.
  Я вспомнил поездку к отцу, его сумасшествие, я вспомнил его отстраненность от мира, и захотел спасти его. Я знал, что сейчас, в этом состоянии я могу это сделать.
  Мне так сильно захотелось его увидеть, что я стал искать его среди всего, что меня окружало. В какой-то момент, появилась черная точка, мечущаяся среди единства мира. Постепенно она выросла до размера пуговицы, потом превратилась в стрекозу. Я даже услышал её стрекотание, рассмотрел огромные выпяченные наружу глаза, а затем она снова влилась в единение, вынырнув оттуда вместе с моим отцом, который сидел на ней верхом.
  Как только он появился, я перестал воспринимать единство мира, я снова стал всё отделять друг от друга, но я не вернулся в разделенный восприятием мир, вместо этого, я завис в пустоте. Стрекоза принесла отца и растворилась, слившись с пустотой.
  - Вот мы опять встретились, - как-то обыденно произнёс отец.
  - Привет, - произнес я, пытаясь определить, где я.
  Хотя я видел и слышал его, но воспринимал как своё видение, как часть своего бессознательного, ставшего вдруг видимым, осязаемым.
  Отец, казалось, совершенно не удивлён нашей встречей, как и на вокзале Эзопска, он посмотрел на меня, как на человека, с которым он постоянно виделся.
  - До Москвы то добрался. С тем вторым своим я встретился. - Голос отца был каким-то тихим, и то, что он задает мне вопросы, я догадывался не по интонации, а по контексту предложений.
  - Добрался, встретился, - самое ужасное, что и мой голос был лишен интонаций. Он стал невероятно сухим, безжизненным.
  - Ну и как.
  - Что как.
  - Ты сам всё знаешь. Ты убил её.
  - Откуда ты знаешь про это. - Как же меня смущала моя речь. Я старался придать ей окраску, пытался интонировать её, но бесполезно, она оставалась мертвой.
  - Ты сам мне рассказывал.
  - Бред. Я не мог тебе рассказывать. Я, я...
  - Ты часто приходишь ко мне.
  - Куда.
  - Вот сюда.
  Он сделал жест рукой, и передо мной появилась красная беседка. Она стояла в красном тумане, обволакивающем тело почти непроницаемой пеленой. Двигаться в этом тумане можно было только очень медленно, так как при каждом резком движении он сгущался.
  Отец повел меня к беседке. Он шел впереди меня и рассказывал про наши встречи.
  - Ты каждый раз появляешься здесь, когда у меня приступ болезни. В прошлый раз, ты принёс мне розу. Сейчас зачем-то горшок с короной. Зачем он мне. Мне ничего не надо. Твоё появление, уже подарок мне.
  - А давно я прихожу к тебе. - На всякий случай. Что он скажет. Где я. Что с ним.
  - Всегда, когда я болею. Когда более моё тело. Ты и тогда пришёл ко мне.
  - Когда тогда.
  - В первый раз. Когда я в первый раз заболел. Тебе мать ничего не рассказывала.
  - Нет. Она мне ничего не говорила.
  - Жаль. Быть может тогда, всё было бы по-другому.
  - Она скучала по тебе. Почему ты ушел.
  - Мне нет место рядом с тобой, я и так полностью в тебе. Этого мало. Я и ей объяснял, и врачам, но мне никто не верит. Ты сам мне не веришь. Но ты знаешь, что это так. Я так сильно рвался быть с тобой, вместе с тобой, что полностью себя потерял в тебе, не оставив ничего для себя. Да и кто знает, что было лучше. Но я не мог быть с тобой постоянно. Мне тоже необходима свобода.
  - Мы вместе сошли с ума.
  - Называй это состояние как хочешь.
  Он подвел меня к беседке и сел рядом со мной.
  - Я часто бываю с тобой..., у тебя, - поправил я свой вопрос.
  - Так часто, что я уже считаю тебя собой.
  - Что же это такое.
  - Врачи называют это галлюцинацией. Ты - видением, я - страной своей жизни. Да какая разница, как это называется. Важно, что мы вместе. Здесь мы единое целое. Вот, смотри, так происходит всегда, - отец протянул руку, и она влилась в мою руку, став с ней одним целым.
  Я попытался прекратить это слияние, но бесполезно. Он полностью проник в меня, он слился со мной.
  И в этот момент, я очнулся. Я вскочил на ноги и увидел, что рядом со мной лежит серебряная ваза с прикрепленной к ней короной, которая раньше была символом в книге.
  
  13. Глава тринадцатая
  
  Я оглядывался по сторонам, не понимая, где я. Помещение, в котором я оказался, было обито мягкой тканью. Ни кровати, ни тумбочки, ни двери не было. Сплошные мягкие стены, нежно голубого цвета. Свет исходил сверху, мягким, ровным потоком, не слишком яркий и не раздражал глаз. Он создавал какое-то чувство умиротворения.
  Я прошелся вдоль всех стен, ощупывая их руками. Везде ровно, без зацепки. Казалось, что вся комната была залита снаружи тканью, и вывернута наизнанку, словно она была свитером. Я постучал в стены, но мягкая ткань заглушила мои удары. Я попытался кричать, но звук, как будто растворялся в ткани.
  Я лег на пол, подложив руку вместо подушки, и попытался заснуть. Я думал, что только так я выйду из этого состояния сна. Я убаюкивал себя, представляя приятные сцены из жизни, но бесполезно, заснуть не получалось.
  Опять последовала череда безвременья, череда бессмыслицы, разбивающаяся о скалы незнания местоположения.
  Я открыл книгу, но там не было ничего, ни слов, ни символов, только белоснежные листы. Я взял в руки серебряную вазу с короной, и попытался отделить одно от другого. Я вертел её в руках, не понимая, как они крепиться друг к другу. Между ними было расстояние, в него даже можно было посмотреть, при этом ваза и корона была одним целым.
  - А чёрт знает что это за фигня, - я отбросил вазу и снова попытался найти дверь комнаты.
  Когда я завершил круговое движение, по квадрату комнаты, противоположная от меня стена раздвинулась и в комнату вошел незнакомый седой старик в белом халате.
  - Ну что, голубчик, вам уже лучше?
  - Кто вы? Где я? Что со мной? Вы врач?
  - Ну-ну, не всё сразу.
  За старичком стояла стайка молодых людей, одетых в белые халаты. В стайке были и девушки и мужчины. Они все смотрели на меня. В их взглядах я видел испуг.
  Чтобы они перестали меня бояться, я спокойно сел в угол, показывая всем своим видом, что я не опасен. По-видимому, моё смирение им понравилось, и постепенно они стали заходить в комнату.
  - Нет господа, мы пройдём с ним в аудиторию! - почти воскликнул старичок. Почти, потому что на самом деле он произнес это не громко, но с таким пафосом.
  Именно то, чего ты больше всего боишься в своей жизни с тобой и происходит, - подумал я в тот момент.
  - О, я смотрю у нашего пациента новый предмет. Пожалуй возьмем его с собой. Вы не возражаете, Сократ Алексеевич?
  Я остался равнодушен. Причем здесь мой отец? Я Жора, а он Сократ. Каждому своё.
  - Ну так как, вы не возражаете? - старик смотрел на меня, и по его назойливому взгляду, я понял, что он имеет в виду именно меня.
  - Зеркало. Мне нужно зеркало, - тихо попросил я. В моей голове стала всплывать сцена объединения с отцом.
  - А как же, Сократ Алексеевич, обязательно дадим вам зеркало, - старик победно вскинул голову, как будто заранее напророчил мою просьбу молодым людям.
  Я покорно побрел окруженный их стайкой. Во главе шествовал старик. Я буквально чувствовал, как меня рассматривают.
  Старик подошел к сдвоенной двери и эффектно распахнул её.
  - Прошу, - он склонил голову предо мной, пропуская меня вперед. - Присаживайтесь, - предложил он мне, указывая на кресло в центре аудитории.
  Я прошел внутрь, и оказался в центре амфитеатра, практически полностью заполненного людьми в белых халатах. Рядом с креслом стояло зеркало.
  Не обращая внимания ни на чьи взгляды, я рванулся к зеркалу.
  В отражении я увидел отца.
  Я схватился за голову, и опал на пол.
  Что же такое происходит? Как же такое возможно, чтобы я был в теле отца? А где же он?
  - Итак, господа, прошу вашего внимания! - громогласно, победоносно, оповестил старик аудиторию о начале представления.
  Я замечал его движения, я замечал его речь, но я был раздавлен своим положением.
  - Наш пациент, Сократ Алексеевич. В клинике находится с мая тысяча девятьсот восемьдесят первого года..., - кусок выпал из памяти, так как в этот момент я обнаружил, что мои руки забинтованы. Я стал осторожно разматывать бинты. - За текущие два года общефизическое состояние улучшилось, но появления амнезий участилось. Амнезии сопровождаются появлением предметов. Вы все помните мои предыдущие лекции, объясняющие данную сторону вопроса. Ассистент, внесите, пожалуйста, амнестические феномены. Вы должны знать, что мы пломбируем комнату пациента, во избежание возможности фальсификаций.
  Я снял повязку и увидел, что руки обожжены.
  В аудиторию въехала каталка, накрытая белой простынею, которой важно толкал молодой человек в халате.
  - Итак, господа, позвольте вам представить данные предметы.
  Старик подошел к каталке, и методично стал извлекать из-под простыни феномены: чучело ястреба, золотую брошь, небольшой кусок ржавого железа, засохшие цветы. Он выкладывал их на стол, предварительно показывая их аудитории. Наконец он поднял с пола вазу с короной и поставил рядом с выложенными предметами.
  - Не это ли свидетельствует о том, что материализация духовных образов возможна! Господа, перед нами уникальный случай. Случай, который, безусловно, является психопатологическим, но с другой стороны, он же доказывает совершенно невероятное, он доказывает возможность физического перемещения вещей из мира бессознательного, в мир реальности!
  Раздались аплодисменты, крики браво и вся подобная чушь.
  - Браво профессор, невероятно! - кричала аудитория, встав на ноги.
  Я был напуган. Я сжался в комок. Мне было страшно. Я их боялся. Я боялся, что они сейчас вскроют черепную коробку и станут в ней ковыряться, крича, браво, ура, мы нашли извилину, которой он это всё делает.
  Я вскочил, подошел к вазе, и с неимоверной силой рванул корону от вазы.
  А что я еще мог сделать?
  Почему-то мне показалось, что так я и должен поступить.
  И опять ничего. Корона осталась соединенной с вазой невидимой силой притяжения.
  - Господа, тишины! - взвизгнул ассистент профессора.
  Все молчали. Ну а мне было на них плевать. Они знают, что я сумасшедший, и теперь я об этом знаю. Объяснять им, что я Жора, сын живущий во плоти своего отца, я не собирался. Слишком много чести. Вот им будет смешно, если я им об этом скажу! Нихрена им, ничего. Это только моё. Они мне не помогут. Да и про Слов им не стоит рассказывать - они там ничего, кроме пустых листов не увидят.
  - Оставьте, пожалуйста, - профессор подошел ко мне и попытался забрать вазу.
  Я не отдавал. Она моя. Она мне нужна. Только раскрыв её секрет я смогу вернуться в обратное состояние, в самого себя. Я это знал.
  - Она моя, - прошипел я, показывая, что никому на свете не удастся забрать её у меня.
  - Прошу вас, оставьте, - настаивал профессор.
  Что в этот момент я подумал, пусть останется моей тайной, только вся злоба, которая была во мне, странным образом, через пустоту проёма, просочилась в вазу.
  - Нате, возьмите, - протянул я ему вазу. Я понял, почему руки тела отца были обожжены.
  Дурачок, он протянул руки, и из вазы выскочила миниатюрная молния, которая шарахнула его по рукам. Старичок отпрянул назад, не ожидая ничего подобного от вазы, а я спокойно поставил её на стол.
  - Берите, - злорадно произнес я, зная, что ваза не дастся.
  Следующим в списке её жертв был ассистент, которого она обработала подобным образом.
  Я улыбался, зная, что никому не удастся к ней притронуться.
  - Ну что, насмотрелись? Весело вам? - обратился я к аудитории. - Вам что кажется, что сумасшествие, это развлечение? Идиёты, (я специально исказил 'о' на 'ё', так, когда-то давно говаривал мой дед), вы так никогда ничего не поймете.
  Я подошел к вазе и, взяв ее, пошёл в свою палату.
  Теперь я знал, что мне необходимо было делать.
  - Закрой за мной, - приказал я, неизвестно откуда взявшемуся охраннику.
  Я вошел в палату, и медленно, без усилий повернул корону. Ваза отделилась от короны и в ней, в центре, я увидел вырванную страницу из книги.
  Прочитав фразу, написанную на ней, я мгновенно переместился в своё тело. Как и Пруст, я удивлялся тому, какими беспомощными оказываются наш разум, наш рассудок, наше сердце, когда нам нужно произвести малейшую перемену, развязать один какой-нибудь узел, который потом сама жизнь распутывает с непостижимой легкостью.
  
  14. Глава четырнадцатая
  
  В доме стояла непривычная тишина. Я взял на кухне сигарету и закурил. Адам с Евой исчезли. Может быть, они вышли на улицу, а может, это я в какой-нибудь своей ипостаси забрал их отсюда. Мне стала безразлична их участь. Мне надо было осмыслить всё то, что со мной произошло, и в первую очередь понять причины сумасшествия моего отца.
  Каким-то невероятным образом я оказался интегрирован в его психологический мир, а он в мой. Между нами была неведомая связь, которая только сейчас проявила себя. Видно я подошел к некоему критическому рубежу, за которым начинаются бессмысленные, бесконечные спиральные циклы. Они никогда в точности не повторяют предыдущие циклы, они всегда разные, но то, что они замыкаются, я знал наверняка, иначе, откуда я знал, что с вазой надо обращаться именно так, а никак иначе? Откуда я знал, что в ней таится секрет, который поможет мне выбраться из отца в целости и невредимости моего осознания себя полноценной личностью?
  В течение суток я пытался разрешить для себя этот кроссворд, но бесполезно. Мне надо было идти дальше, мне надо было читать книгу, и ждать, что же произойдёт. Впрочем, возможно, что книга сама заставляла меня исправлять те ошибки, которые я совершил при её чтении. Вполне вероятно, что Слово пыталось воссоздать себя в изначальном варианте своего произношения, и это было гораздо для Слова важнее, чем всё то, что меня окружало. Ему были безразличны мои сомнения, мои переживания, ему необходимо было только четкость повторения звучания слов, складывающихся во фразы.
  Наверное, вот почему отец быстро прочёл книгу. Вот почему он смог быстро справиться с этим заданием, и видно, когда я начал её читать, всё для него перевернулось, равно как и для меня, и моей судьбы.
  Мысль о запущенных циклах так разволновала меня, что я не заметил, как выкурил пачку сигарет. А между тем прошло всего с минут двадцать, как она пришла мне в голову. Мне казалось, что я разрешил проблему книги, мне хотелось петь и танцевать - настолько прекрасно я в тот миг себя ощущал.
  И вот на этом эмоциональном подъёме, я взял книгу и собрался прочитать очередную фразу, в точности соблюдая каноны произношения звуков. Вот только вышла заминка..., я не знал этих канонов. Для того чтобы узнать правильность произношения звуков, я должен был поехать к отцу, в Эзопск.
  Билеты в поезд я купил за пару минут до отправления поезда. В вагон вскочил прямо перед отправлением состава, и всю дорогу практически не вылезал из купе. Меня интересовала логика событий моей жизни, и чтобы её восстановить я обзавелся тетрадью, где стал записывать удивительные события своей жизни. Так получалось, что до того момента, как отец мне прислал книгу, моя жизнь представляла собой однообразную монотонию, в которой не было ни взлетов ни падений, я не испытывал ни ярких впечатлений, ни горьких разочарований. В ней не было событий, после которых чувствуешь облегчение, и правильное наблюдение сделал Оруэлл, что жизнь может давать только одно облегчение - кишечника, это как раз про мою тогдашнюю жизнь. После получения книги, не сразу, медленно, стало всё меняться. Я вспомнил, с каким трудом мне удавалось найти звучание букв книги, как я переворачивал тонны архивных документов, когда искал ту или иную букву. Как я радовался, когда мне удавалось её найти. Я вспомнил, как пропустил выпускной вечер в школе, так как перед ним взял в Ленинской библиотеке несколько книг, под обещание на следующий день их вернуть, и вместо того чтобы веселиться вместе со всеми за праздничным столом, всю ночь искал значение одной закорючки. И как под утро я нашел её, и как был рад этому событию. Я вспомнил, как легко мне удалось поступить в институт, как легко я там проучился два курса, а ведь непосредственно учебой я не занимался. Я постоянно ходил по разным библиотекам, где искал буквы. Я вспомнил, как в конце третьего курса попросту не явился на экзамены, так как мне оставалось расшифровать всего три знака, которые мне никак не удавалось найти в библиотечных архивах. Я припомнил, как неожиданно я нашел нужную литературу, которую собирались убирать на хранение в специальные вакуумные саркофаги, из которых их невозможно было бы достать. Как же я тогда бился с библиотекарем, чтобы он разрешил мне посмотреть эти книги, и как я был счастлив тогда, когда книги попали в мои руки.
  Но вот легкость находки..., она сопутствовала мне всюду. Я как будто знал где искать и самое главное, я знал, что именно искать. Как будто мне кто-то исподволь помогал, открывая книги на нужных страницах, и практически сразу находя описание звучания символов и букв.
  И вот сейчас, в поезде, в дороге, я задаю себе вопрос, а не слишком ли далеко я забрался по этому жизненному пути? На ту ли дорогу я попал? Может мне надо остановиться, и не предпринимать никаких действий, пусть всё идет, как идет, без моего участия. Может, таким образом, мне удастся прервать цикл?
  Как только я об этом подумал, книга оказалась у меня в руках, напоминая мне о моих обязанностях. Я попытался вспомнить, что я знал о моём дедушке, который прервал чтение книги. Вроде, как он утонул на рыбалке. Все потом были уверенны, что он утонул в реке, так ничего и, не поймав, а он улыбался. Я был на похоронах, я помню его улыбку, как будто он всех перехитрил своей смертью. О да, мой дедушка был молодец! Но какой ценой?
  Вот и книга в моих руках открылась на первой странице, требуя, чтобы я прочитал очередную фразу. А что мне оставалось делать? выпрыгнуть из поезда? Ничего не выйдет, она всегда будет со мной, это я уже знал. Так что оставалось только читать.
  До Эзопска оставалось чуть менее суток пути, и честно говоря, мне было скучно. Два дня сидеть не вылезая из купе..., да перед этим почти три недели сидеть взаперти..., да для двадцати лет...
  Я прочел фразу из четырнадцати слов, начинающуюся с символа Саламандры.
  Вроде я в Эзопск еду?
  
  
  25,15 ярды 22,97 футы 1 245,85 мили (морские) времени.
  
  
  
  
  Часть вторая, третьей части.
  Шкатулка
  
  Хозяйка спросила его, не хочет ли он поесть. В этот момент раздался голос хозяина: Don't ask, give!" ("Не спрашивай, а давай!").
  1. Глава первая
  
  - Послушай мальчик, всё гораздо сложнее, всё не так, и не так однозначно как тебе преподносят.
  И это он мне говорит! - всё неоднозначно! Старый еврей! Черт бы тебя побрал! Но как ты прав!
  - Или ты веришь в мессию или в тебя верит мессия. Нет, голубчик, не всё так банально. Есть еще черт, есть слуги, и у него и у тебя. А главное постоянно сомневаться во всём.
  О чём это он? Вот ведь повезло с попутчиком. Зачем я его пустил в купе? А, всё жалость. Нет, доброе дело безнаказанным не останется.
  - Послушай мальчик притчу о вере и знании. Давно, очень давно, когда ни меня, ни тебя не было, жил философ. Он пользовался таким авторитетом, что люди таки слушались его. А!.. О чём я говорю? Это было слишком давно, когда люди верили философам. Так вот, этот философ собирал всех своих учеников, и убеждал их силой своего убеждения, что обрыв, куда он их привёл, волшебный, и там люди умеют летать. Они прыгали с обрыва, а он стоял над обрывом, качал головой, смотрел на их разбитые тела, и качал головой: странные они - знают, а всё равно верят. Знают, что разобьются, а всё равно верят в то, что полетят. Мальчик, никому не верь, только знай: тот философ разбился о скалы обрыва, убедив себя в том, что и он сам может полететь над этим обрывом. Идиёт, он думал, что все не могут быть идиётами!
  Третий час передо мной сидит старый, сморщенный человек. Он представился странствующим евреем Йоськой.
  - Да, друг мой, я Йоська, и ничего больше. Я так мал, что помещусь в любом месте. Я еду в плацкарте, рядом со старухой и двумя её детьми. Мне неизвестно, кто они ей, но орут они беспрерывно.
  В вагоне ресторане, старый еврей просил чаю и булочку. Мест не было, он подсел ко мне. Вначале вел себя тихо, но стоило мне спросить его, куда он едет, как он раскрылся, как маковый бутон. Он выносил из себя такие противоречивые аллюзии, что я пригласил его ехать со мной в вагоне первого класса.
  Сложен он был аутично: лептосомное тело, именно "узкое" сложение, готовое пролезть через игольное ушко; был худ и высок, жилист и сух, словно иссушенный гербарий. Двигался несколько механистически, разрывно. Характерный жест при ходьбе - поклон всей верхней частью тела, который выглядел так, как будто лезвие опасной бритвы выпадало из футляра. Но он мне нравился. На самом деле, он это я, проживший жизнь в поисках самого главного - себя самого в своей самости и так и не нашедший того кого искал. По его словам, еврей, даже оседлый, всё равно скиталец разума ищущего Яхве.
  В купе зашла проводница, сорокалетняя женщина и презрительно глядя на Йоську, с уважением обратилась ко мне.
  - Вам чаю подавать?
  - Несите. Два. Йося, тебе с лимоном? Несите два с лимоном.
  Проводница..., я вспомнил Танюшу. Немного стало горько, немного радостно. Но эта проводница несравнима с Таней, слишком серьёзно относится к людям, к их материальному положению. Таня ревновала бы меня к Йосе, а эта им брезгует, для неё он лишнее звено человеческой эволюции.
  - Я привык, - оправдывал Йося её поведение.
  Жалкий герой, победивший страх ненависти, любящий жизнь, любящий себя, любящий себя в других.
  Чай оказался подлимоненной гадостью, приторного вкуса.
  - Он такой же, как и моя жизнь - противный, и жажду не утоляет.
  Йося, ты не знаешь, зачем я еду, ты ничего не знаешь о моей книге, о Слове, но ты едешь рядом.
  - До вашей станции осталось пятнадцать минут, - объявила проводница, измеряя километры времени шестьюдесятьюкилометровой скоростью поезда.
  - Ну, Йося, мне пора собираться. Ты можешь ехать в моем купе, билет оплачен до конца пути. Если ты знаешь, куда тебе надо.
  - Я всегда знаю куда мне надо, но я никогда не знаю, зачем мне туда надо.
  - Прощай.
  Я рад был избавиться от него. Еще немного, и я привык бы к нему, и попросил бы быть со мной. Но зачем он мне? Он мне не нужен, этот старый еврей, который древней времени.
  Станция, перрон, скамейки, лестница, дорога, такси, тот же водитель. Он узнал меня.
  - Ага, без своего сумасшедшего друга?! - на лице считательная улыбка.
  - Он писатель, известный. Добросишь до Тютюревки?
  - С удовольствием.
  Мы едем, всё стоит. Стоит остановиться, и ты сливаешься со всеобщим стоянием, и тебя уже не отличить от него, ты становишься единым целым пейзажа, в который тебя окунает твое стояние. В этом стоянии, нет противостояния, если ты противостоишь, ты движешься.
  - Похолодало у нас. Ночи холодные. До минус трех. А я помню время, когда в это время было тепло, как летом.
  Должен заметить, что в последнее время я привык к резкой смене времени своего пребывания. Я перестал этому удивляться. Слово могло сделать что угодно, для него не было запретов и границ. Иногда, оно подчинялось мне, иногда, я подчинялся ему, но его подчинение было согласием с моим требованием, свободой выбора, а моё подчинение было рабством. Но только так я мог познать свободу.
  - Что-то ты часто наезжаешь в Тютюревку, у тебя что, там родственники?
  - Мать.
  - А сам из Москвы?
  - Да.
  - Не здешний. Я всех здешних знаю. А мать как здесь оказалась?
  - Верующая она.
  - А, из этих, - он покрутил пальцем у головы. - А сам что, тоже верующий?
  - Я скорее знающий.
  - Ну-ну. Пойдёшь со мной на охоту? Тут места дивные. Лосиный сезон начинается. Ты на охоту ходил когда-нибудь?
  - Нет, не ходил.
  - Ну что, значит, я учить тебя буду.
  - Нет, я не пойду с тобой на охоту, я вообще не хочу ни на кого охотиться. Чужое несчастье ничему меня не научит.
  - Понимаю, пацифист. Всё больше вас, среди молодых, не терпящих убийства. Как вы так живёте?! не понимаю!?
  Он судорожно пожал плечами, и до самого разъезда больше ничего не говорил. По-видимому, он совершенно разочаровался во мне, посчитав, что убийство для меня запретно. Глупо с моей стороны отказываться, Бог ведь не против убийства, так почему же я противлюсь?
  - Городские, - скупо бурчу я почти про себя, перестав смотреть в его сторону.
  Он чувствует перепад температуры общения и замыкается в себе. Ну и хорошо - стало меньше кочек.
  - Ну вот, молодой господин, мы и приехали. Если бы ты через месяц приехал, то я бы тебя через лед перевез, а так тут выходи.
  Я отдал ему деньги, пожал руку и направился к мосту, через который меня перевозила на подводе мать. Я шел вдоль примерзающей речки, уютно окутанной пеленой наслойки льда. По краям. Всё по краям. Я по краю, лёд по краю. Впереди крутилась речная извилина, она чем-то похожа на извилину мозга, такая же витиеватая, такая же издалека нелепая, а в то же время, такая понятная, такая думающая. Скоро зарастет льдом, скользким, твердым, гладким. Ах, зима! - я вдохнул промозглую свежесть воздуха, желая вобрать в себя все ароматы уходящей осени, уносящей в далекую неизвестность цветение лета, и так сильно захотелось кричать! Так сильно хотелось прыгнуть, вверх. Бессмысленно, вокруг себя..., подкидывая в руках вещи, и смотреть, как они будут падать, имитируя снег.
  - А вдруг на меня кто-нибудь смотрит? Что он обо мне подумает? Что я о себе подумаю, когда увижу того, кто на меня смотрит?
  - Нет, я не буду прыгать вокруг себя, я буду скромно вдыхать аромат осени, уносящей вдаль цветущее лето - лето моей жизни.
  Мост был старый, деревянный, из тех, что построены при царе Горохе, и по которым скакали легендарные силачи, пролежавшие в земле тридцать лет. Конечно, они знали за чем они гонятся - за змеем трехглавым. Его, подлюку рубить и калечить будут. Три головы: царство-государство, дороги и дураки, сводящиеся к одной ипостаси - к дуракам строящим мост, которых убивает их учитель - время, в котором нет земли, нет почвы, нет ничего плотного, того по чему можно ходить, но есть необратимая твердь, которую я обречен пробивать своей бесплотной душой.
  Естественно, такие размышления не привели ни к чему хорошему: я прошел мимо моста. Мне пришлось вернуться, но перед этим преодолеть сомнение: а проходил ли я мост? Я не помню...
  Как показало моё возвращение, я действительно его прошел. Я пошёл по мосту, чувствуя его основательную гниль. Он еще не качался, но такие мосты рушатся в одночасье, сразу, буль в воду... и стоят по краям обглоданные, ступенчатые опоры, над которыми нет покрытия. Так падает камень на кувшин, и горе кувшину, а коли падает кувшин на камень, опять звук горя кувшина, так или иначе, всё горе кувшину, всё горе мосту, по которому я перешел на другую сторону реки, участь его одна - рассыпаться.
  Дорога расширилась. Я уже успел отвыкнуть от дорог, проходя по замёрзшей траве, вдоль реки, а тут такая роскошь - укатанная, утоптанная, щебенистая. В Тютюревке нет дураков, в ней есть хозяева, а хозяин не может быть дураком. Дурак то русский, он ведь неимущий: пролетарий, городской, крепостной. Человек, лишенный связи с землёй, с собственностью. Тот, кто и не дурак вовсе, а даже и наоборот: умён, хитер, жаден, но как-то по-дурацки, как-то хищно, жестоко. Да и мостов он не строит - не нужны ему мосты. Ему нужна подземная дорога, где нет света, где есть электричество, являющееся доказательством его ума, проходящая под городом, где нет места ни дураку, ни умному, где суета, вершитель жизни.
  Я вырвался из города, я шел по земле, но я был чужд ей. Она меня не принимала. Она гнала меня к людям. Туда, где мать, где друг писатель. Где есть защита от всего и всех. Где я буду тих и счастлив.
  2. Глава вторая
  Дорога через лес, если бы я её запомнил, была бы короче, чем та по которой я шёл. А так мне пришлось придти в деревушку только к закату, когда Солнце испускала последние лучи холодного света.
  Говорят, счастлив тот, кто приходит именно тогда, когда его ждут. Меня не ждали, но все равно были счастливы. Алекс, мать, Макарыч, сидели в избе и о чем-то разговаривали, когда я вошел внутрь.
  - Не ждали? - спросил я, не обращаясь ни к кому в частности, но имея в виду каждого из них.
  За чередой обниманий и поцелуев последовала пауза приготовления угощений. Алекс и здесь оказался верным своей традиции и откуда-то принёс бутылку коньяку. Мать достала маринованные грибы и разносолы. Макарыч недовольно крутил носом по сторонам, видя перед своей бутылью самогона, бутылку фирменного коньяку. Я проголодался, но не обычным голодом, а каким-то странным, особенным. И дело тут не в том, что я был голоден, нет. Дело в том, что я истосковался по материнской кухне, по её стряпне. В тот момент еда показалась мне насыщенной особым символическим вкусом, родственным вкусу материнского молока. Я видел лицо матери, её довольную улыбку щедрости от радости, что я ем, что я насыщаюсь. Алекс, как всегда пытался оттеснить мысли остальных своими сентенциями, но как-то невпопад, коряво, и его слова тонули в моём молчании с матерью.
  Это удивительно, как ребенок может молчать в присутствии матери, и в тоже время, как он её понимает, как чувствует её мысли о нём самом. Это почти мистическое действие - обоюдно. Мать тоже чувствует ребёнка, и чем старше он становится, тем острее её ощущения, тем больше любви и прощения в её сердце за его невнимательное отсутствие.
  Макарыч понимал наше состояние. Он молчал, боясь спугнуть возникшее чувство, и как мне показалось, несколько раз под столом пнул в ноги Алекса, который недовольно продолжал вещать. Я понимал Алекса, ведь он долго не общался со мной, и теперь ему надо было восстановить былое неравенство положений. Алекс не понимал - это невозможно.
  - Комар, он ведь для чего нужен? - Прервал молчание Макарыч. - Для того чтобы мы не забывали о нашей крови. Кровь праздника - алкоголь. Ты вернулся - у нас праздник. Ты Григорий молодец что вернулся! Мать то видишь - истосковалась. Ну за твоё возвращение.
  Мы чокнулись и одновременно выпили. Макарыч из принципа выпил самогона и довольно утерся рукой. Алекс, назло ему, чинно, даже медлительно выцедил коньяк. По их действиям я понял - между ними нет былых отношений, - назрел некий идеологический конфликт, разрешить который они самостоятельно не могут.
  По-видимому, в тот момент, когда я появился, они собрались в доме у моей матери, чтобы разрешить спорные моменты своих отношений. Как я узнал позднее, этот обычай был принят в Тютюревке почти сразу после основания деревни и заключался он в том, что если люди в чем-то расходятся, то они идут к человеку их познакомившему, если его нет, то к его родственнику, и там, чинно, спокойно обсуждают причины и тело спора. Таким образом, вызревшая форма устранения конфликта помогала в замкнутом мирке не иметь врагов. Тот человек, который познакомил людей, брал на себя ответственность за их отношения, и именно перед ним они несли обязательство быть дружными, именно он был третейским судьёй между ними. Даже если кто-то знакомил людей в их раннем детстве, то всё равно подрастая они приходили к нему, и обсуждали возникший конфликт.
  Моя мать была не сильна в религиозных вопросах, но как каждая женщина она обладала врожденным пониманием мира и правильности взаимосвязей в мире. Конечно, иногда, ради поднятия статуса мужчины женщина может проявить свое незнание, но если отбросить условности, то любая женщина интуитивный философ, со своей четкой или нечеткой последовательной философской концепцией.
  Возможно поэтому, Россия так матриархальна, так спокойна и уверенна в себе. Ей не зачем ломать голову над различием одного и того же бытия, она пользуется им, получая от него и отдаваясь ему.
  Через полчаса, разгоряченные Алекс и Макарыч, упорно доказывали мне, что основа основ есть атомарный факт, то есть Слово. Они упорно говорили об одном и том же, совершенно не слушая себя, и когда я попросил слово, они переглянувшись объединились между собой, чтобы разгромить мою аргументацию.
  Вот только хрен им, не будет аргументации. Факт есть факт, а пол-литра заканчиваются, а факт утренней болезни, заключается в том, что её не избежать, если смешивать коньяк и самогон. Поэтому я сказал им, что они во всем правы, и только дополняют друг друга, а не конфронтируют друг с другом.
  - Эк ты поумнел, Григорий, любо дорого тебя послушать, - похвалил меня Макарыч.
  - Ага, устами младенца, как говориться, - подколол меня Алекс.
  Ему явно не хватало оппозиции, и если я пресек конфликт с Макарычем, то между нами не было прослойки ответственности за наше знакомство.
  Но и тут я согласился с Алексом. А почему бы и нет? считает он меня сопляком, так это его ошибка. И пусть ему.
  - С отцом повидался? - поинтересовался Макарыч.
  - Да.
  - Ну и как он? - настала очередь матери.
  - Плохо. В больницу попал.
  - А что с ним?
  - Да всё то же самое.
  - Ну после поговорим, - мать все-таки стеснялась на людях говорить о своем бывшем муже, моём отце.
  Странно, но в обществе стыдно признаться в том, что близкий тебе человек душевнобольной. Венерические заболевания, раковые опухоли, маразм правителей, это всё обсуждается с самодовольными физиономиями, но стоит только появиться в твоей среде душевнобольному, как ты замыкаешься в себе, неся вместе с больным его крест, притом крест не выставляют на показ, а наоборот прячут, стесняются. Да что там говорить, держат дома сумасшедшего, подвергая неисчислимым мучениям и себя и больного, но лечить его отказываются - стыдно. А если есть стыд душевной болезни перед обществом, то, о каком здоровье общества можно говорить?
  - Я знаю причину его болезни. Она не в нём, она во мне, - уверенно заявил я.
  Алекс и Макарыч переглянулись, показывая мне, что им было бы интересно узнать мою версию болезни отца.
  - Отец прочитал всю книгу. Притом без одной ошибки, быстро. Ты не поверишь, но это так. А то, что с ним после случилось, это моя вина. Как только я начал читать книгу, я перевернул всё вверх тормашками. Я знаю, я был в нём.
  - Слушай, а ты случайно в нём не остался?
  - Алекс, помолчи. Тут дело то, серьёзное, - осёк его Макарыч.
  Алекс послушно замолчал, так как восстановился статус учителя и ученика. Он стал учеником Макарыча, я стал его учеником, что его вполне устраивало, так как Макарыч стал его учителем, а он моим.
  - Так что, ты говоришь, что ты был в нём? Это как же понимать твои слова?
  - Макарыч, да всё просто, мы с ним обменялись сознаниями, и я стал на время им. Там правда есть временная загадка с вазой и короной, и как я с ней справился, но всё странно и запутанно.
  - Нет ничего нового, - Макарыч вздохнул и посмотрел на мою мать. - Слушай Пелагея, ты всё рассказывала об отце сыну?
  - Вроде всё, а что?
  - Да не об его отце, а о небесном.
  - Ну знаешь, я не хотела делать из него религиозного фанатика. Он сам должен определиться в вере. Может он мусульманином станет или буддистом, это его воля.
  - Так то оно так, даже Бог волю не насилует. Только люди и могут волю мучить. - Дальше Макарыч стал мне читать проповедь о слиянии сына и отца небесных. О том, что понимать это стоит не буквально, а аллегорически, но мне, пережившему слияние с телом отца, его рассказ не показался аллегорией.
  Более того, мне показалось, что Макарыч специально проводит параллели между мной и сыном Божьим, показывая мне, что не всё так однозначно.
  - Макарыч, ты бы как-нибудь в другой раз мне лекцию прочитал об этом всём. Тут еще одно дело приключилось, от которого волосы дыбом становятся, - объявил я, чтобы сметить тему разговора, а за одно рассказать им о том, что именно я убил Кристину.
  Почему мне так захотелось? Наверное, потому, что мне хотелось присоединить их к себе, к своей тайне. Да и без сомнения, никто из них не станет меня выдавать властям.
  - Так получилось, что это я убил Кристину. Случайно. Я не хотел. Там были два убийцы Скорпионова, я в них целился.
  - Какая Кристина? Кого ты убил? Переполошилась мать.
  - Алекс, ты им ничего не рассказывал?
  - А с чего мне о тебе с ними говорить в этом ракурсе? Да и других тем у нас полно, - Алекс отстранился от меня.
  - Так, ты нам всё по порядку излагай, - потребовал Макарыч.
  - Ну чего там излагать? Я начал читать книгу и появилась девушка, Кристина. Она считала себя моей анимой. Я сразу в неё влюбился, до беспамятства влюбился. А потом, через пару дней я встретил своего друга, Костьку Торчка, мам, ты должна его помнить. Ну и идем мы с ним по его делам. В подворотню, где Алекс живет. Я тогда с ним был не знаком. Приходим, а там два трупа: один Кристины, второй её бывшего любовника. Ну а потом я с Алексом познакомился, к вам сюда его затащил, а сам к отцу поехал. А потом, так получилось, что я во времени переместился..., это всё из желания спасти Кристину. Я ведь только о ней и думал. Вот, значит, стою я в подворотне, вижу Кристину, вижу Скорпионова, вижу, что из подъезда двое выходят. Ну я прицелился, а тот, в которого я целился отодвинулся и пуля попала с Кристину. Они мимо меня прошли, я лиц то их не видел. Вот такая история.
  Все молчали. Я молчал, меня так и распирало рассказывать подробности, но я не мог позволить себе при матери, рассказывать истории своих любовных похождений. Я не мог рассказывать при Макарыче историю своего райского пребывания, опошляя саму идею рая. Я не мог при Алексе затрагивать идею абсолютного смысла, иначе о чем он будет писать? Вот так я молчал. Вот так они молчали.
  - Твой рассказ очень напоминает древнегреческий миф об Орфее. В древнегреческой мифологии Орфей славился как певец и музыкант, наделенный магической силой искусства, которой покорялись не только люди, но и боги и даже природа. Эвридика, жена Орфея, внезапно умирает от укуса змеи, и он отправляется за ней в царство мертвых. Стерегущий царство мертвых пес Цербер, эринии, Персефона и сам Аид покорены игрой Орфея. Аид обещает отпустить Эвридику на землю, если Орфей выполнит условие - не взглянет на жену прежде, чем они войдут в свой дом. Счастливый Орфей возвращается с женой, но нарушает запрет, обернувшись к ней, и она тут же исчезает в царстве мертвых. Ты стал сам и змеей и Орфеем, - прокомментировал Алекс, чтобы снять напряжение, вызванное моим рассказом. - Ты не преступник, но ты и не истец в своем деле.
  - Алекс, не надо меня успокаивать.
  - А я тебе не успокаиваю.
  - А ты точно лиц убийц не разглядел?
  - Нет Макарыч, не видел я их лиц.
  Мы сидели допоздна, до самой глубокой ночи.
  Алетическое необходимо, обрастало самыми невероятными всевозможными версиями, так что отличить одну от другой стало невозможно. Должно сказать, что все присутствующие рассматривали возможность разрешения мне убийства убийц Скорпионова, но так и не смогли отделить запрет убийства Кристины, от моего неумения стрелять. - Если ты не умеешь стрелять, то зачем лезешь? Они пытались оценить мой поступок, и получалось что, то, что я пошел спасать Кристину это хорошо, то, что я стоял и нейтрально смотрел на убийц Скорпионова, когда они в него стреляли, это было им безразлично, а вот то, что я попытался взять в свои руки правосудие, это они признали плохим действием. Конечно, то, что они знали, нельзя считать пологанием, так как я сам им всё рассказал, но, честно говоря, теперь я понимаю, что лучше бы они остались в своём незнании, и продолжали бы относиться ко мне, как к обычному человеку, не связанному с убийством своей любви. Если в прошлом они ко мне относились как к ребёнку, то сейчас они смотрели на меня, как на взрослого человека, прошедшего посвящение во взрослость через убийство, и неизвестно, как они будут относиться ко мне в будущем. В любом случае, здесь, между нами образовалась четкая взаимосвязь моей тайны, которая для них перестала быть моей, и стала общностью. То, что я сделал там, это, безусловно, останется на моей совести, которую я нигде на земле не могу очистить, я мог только оправдаться или покаяться. Да именно это я и делал, сообщая им о своем горе.
  3. Глава третья
  
  Деревенская жизнь размеренна. Она не предполагает событий, которые могут не происходить или которые не должны здесь происходить. С другой стороны, гибель коровы в городе, по середине улицы, вызовет явное недоумение всех горожан. Здесь же, все жители вышли на улицу и смотрели на смерть коровы, как на нечто естественное, понятное, но всего лишь не желаемое неотвратимое.
  - Смерть коровы есть только один шаг в её непрерывно развитии. Таким же шагом было и её рождение, с той лишь разницей, что рождение есть смерть для одной формы бытия. Смерть есть рождение в другую форму бытия. Смерть - это счастье для умирающей коровы. Умирая, перестаешь быть смертным. - Перефразировал Паркера Алекс.
  - Отойдите от коровы, дайте посмотреть, - суетился вокруг толпы Макарыч.
  Я видел, как корова шла по улице. Я видел то, как она остановилась напротив моего окна. Я видел, как она была грустна, как неотвратимо туп был её взгляд. Я видел, что она смотрит мне в глаза, своими раскрытыми, бездонными черноточенными глазами. Что-то между нами образовалась, какая-то связь. У меня мелькнула мысль, что если бы корова сейчас бы умерла, то она своей смертью искупила бы моё убийство Кристины. Я подумал, что так же и Бог, требуя жертв своих детей, искупает свои грехи перед ними.
  Корова прошла около дома матери, и медленно опустилась на землю. Что-то не так, - подумал я, выбегая на улицу.
  Корова легла на бок, дёрнулась и покорно замерла.
  - Да отойди ты, - оттаскивал меня от неё Макарыч. - Ишь ты городской! Ну а вы чего собрались? Жалко животину? Невидали смерти коровы? А ну разойдись!
  Макарыч разогнал людей, и, склонившись над телом коровы, попытался определить, отчего она издохла.
  - Да, дела. Вот так взяла и умерла. Наверно от тоски или еще от какой психологической нечисти. - Заявил он, когда подъехала подвода, на которую стали затаскивать корову.
  - Куда вы её? - спросил я.
  - Известно куда, в скотомогильник. Волкам тоже чем-то питаться надо, - почти радостно пропел мужичок, которого я один раз уже видел.
  Звали его Рябчиком. Он пас гусей, собирал травы и, как выяснилось, кормил волков трупами собираемых по всей деревне животных. После, к вечеру, я поближе сошелся с Рябчиком. Он рассказал мне, как в детстве ему не сделали прививку от оспы, и он ей переболел.
  - Глубокие такие шрамы были, чесались. Мне тогда два года было, а я всё помню, как расчесывал их. Мать ручки то мои привязывала, только я их выдергивал и чесался. А потом доктор приехал. Старенький такой. Он меня в нежильцы записал. Помрёт твой Васька, готовься. Это он так матери моей сказал. Да и печали у неё особой бы не было, как же семеро, кроме меня у ней было. Только я обманул врача, перехитрил. Взял, да выздоровел. А сейчас меня все Рябчиком зовут, даже жена. Слышь Марфа, ты б нам чего состряпала, а то перед человеком неудобно.
  - Скажи, Рябчик, а где могильник?
  - Да где ж ему быть, на холме. Только ночью туда не ходи, тама волк может будут. Я когда коровку подвозил, учуяла их лошадь. Заржала. Вот пир у них сейчас.
  Жена у него была статной красавицей. Ладной и тихой. Она то и дело поправляла косу, перекидывая её то с правого плеча на левое, то обратно. Самое поразительное в её лице было выражение глаз, которое она могла менять, в зависимости от мимолетного настроения: то делать скромным-скромным, то, как зыркнет ими, так и пробирают мурашки.
  Рябчик преклонялся перед ней, считая её представительницей высших сил, а она его не разубеждала, услуживая ему по его просьбам. Не семья - деревенская идиллия.
  Из восьмерых сестер да братьев, только он один остался в Тютюревке, да и то, не по идейным взглядам, а потому, что любил жену, а ей здесь было хорошо, вольно.
  Марфа села с нами и стала расспрашивать меня о городской жизни, постоянно подчеркивая, что и сама бывала в городе, вот только ей там не понравилось.
  - Да из-за чего? - не удержавшись, спросил я.
  Она как будто ждала моего вопроса, а, скорее всего, провоцировала его, всем своим поведением.
  - Там слишком мало места. Здесь посмотри, всюду вольно, а в городе? Там и яблоку то негде упасть. Да и нет там яблок. А у меня, посмотри какие, - она взяла красное, налитое яблоко и покрутила в руках. - Такими яблоками и вершится история.
  Я хотел было рассказать ей про своих Адама и Еву: чудовищ и распутников, нахлебавшихся из лужи истинны кое-каких знаний, но удержался: не та была тема разговора, не о том.
  - Да, яблоки в этом году уродились. Макарыч вон сколько самогона нагнал. Тепереча раздает всем подряд. И не жалко ведь ему.
  - А ты не бери. Тебе то зачем? - оборвала его Марфа.
  Она четко знала об их супружеском неравенстве, да и, пожалуй, не любила Рябчика. Она управляла им, манипулировала им как хотела. Для неё его любовь, была средством нормальной жизни.
  Вот не хотел бы я попасть в такую любовную зависимость, как Рябчик. Статься рабом женщины, по своему свободному выбору...
  По мне любовь должна быть обоюдной, в которой нет рабства, нет манипуляций одного человека другим.
  А Рябчик любил её без оглядки, привычно, но не буднично. Для него жизнь и была Марфа. Она была для него воздухом и солью.
  Марфа так и играла взглядом, то, поднимая глаза, то, опуская их, когда я искал встречи с ними. Она и меня пыталась соблазнить, превратив в раба. Да и я был согласен, только вот Рябчик..., мне было как-то необычно его жалко. Жалко, до понятия и принятия его состояния рабства перед женщиной.
  Он простил бы ей измену, притом публичную, не скрытую. Он бы ей всё простил, только остаться рядом.
  Её глаза, они так и призывали меня к искушению её тела.
  Я указал на огромные часы в правом углу дома. На них было почти два часа ночи.
  - Пора мне, мать заждалась. Засиделся я у вас, пора мне.
  - Оставайся на ночь. Чего ночью то идти? - искушала Марфа.
  - Нет-нет, пора, - я подошел к двери, но Рябчик встал передо мной и преградил путь.
  - Марфа сказала оставайся, значит так тому и быть - оставайся.
  - Нет. - Я решил уйти, чего бы мне это не стоило. Я так решил, потому что был не уверен в себе, в том, что после этой ночи не стану вечным рабом Марфы.
  Я отстранил Рябчика и вышел во двор. В плаще было холодно, но я не торопился. Перед глазами стояло лицо Марфы, её улыбка. Она, как будто издевалась надо мной, да и над Рябчиком. Она знала всё о нас, знала о том, что может искушать собой до иссушения, и пользовалась этим своим преимуществом, повсюду расставляя ловушки страсти. Я вспоминал её голос, и то, как она искусно молчала. Она всё понимала без слов, а ведь именно это ищет мужчина в других женщинах. Да и сам мужчина молчит в присутствии женщины, когда хочет, чтобы она поняла его как мать, без слов. Он выберет ту, с которой ему удобно молчать, а не говорить. Но этот выбор будет расчетом, браком по выгоде, как у Рябчика с Марфой. Он нашел в ней мать, она в нём раба. Они были счастливы, точнее Рябчик был счастлив: у раба может быть только один хозяин. А вот она не была с ним счастлива: у хозяина может быть много рабов, и чем их больше - тем лучше.
  Но её глаза - глаза стервы, они так сильно манили, так жадно поглощали меня, что я остановился у калитки дома матери, борясь с желанием повернуть обратно, в их дом. А я был уверен, что Марфа ждет меня - ждет, мучая Рябчика. Мне стало жаль его, из-за чего я вошел в дом матери, и осторожно, не раздеваясь, лег на кровать.
  Мертвая утренняя корова, искупила моё преступление. Пусть и не перед Богом и людьми, но передо мной самим. Я почувствовал себя намного лучше. Я даже помечтал о Марфе, как о холостой женщине. Вот, - думал я, - если бы только она была без Рябчика, то я бы обязательно с ней сошелся поближе, поинтимней. Вот, если бы...
   В одиннадцать часов следующего дня пришел Алекс. В руках он нёс живого петуха.
  - О, а ты не спишь? - он как будто удивлялся тому, что я встал с кровати, его встречать.
  - Не сплю, - с утра трудно вот так сразу сосредоточиться на общении. Мозг лениво отвлекается от сна, но только не в том случае, когда тебе дарят петуха.
  - Ага, хорошо. Вот, возьми. Он теперь твой. Мне его Макарыч подарил, а я, честно говоря, совсем не умею с животными ладить. Раньше, когда мне его Макарыч дал, он был в два раза крупнее, да и перья были все на месте, а сейчас я его довел до ручки. Жаль его.
  - Да с чего ты взял, что я умею за животными ухаживать?
  - Как с чего? У тебя же пес был.
  - Так то пёс, а это петух.
  - Ну не себе возьмёшь, так матери отдашь. А то сдохнет. Он сейчас сам по себе по улицам шатается, с котами дерется, а эти сволочи знаешь какие мстительные? Уверен, они и заговор против петуха уже устроили. Спасай, братец, - Алекс умоляюще на меня посмотрел.
  - Ладно, чего там. Будем считать его политическим беженцем. Звать то его как?
  - Макарыч, - полушепотом, оглядываясь вокруг, сообщил Алекс.
  Я понял, почему Алекс сказал мне имя петуха шепотом, возможно, чем черт не шутит, Макарыч бы обиделся на него, если бы узнал, что он крестил петуха его именем.
  Нельзя называть петуха именем своего учителя, тот может обидеться. Можно давать петуху какие-либо другие имена, например, Котлета или Пригарок. А совсем хорошее имя, почти необходимое каждому петуху это банальное Петр. Первый раз, я встретился с петухом, по имени Макарыч, а чего там, я вообще впервые держал петуха в своих руках.
  - А чего, ты своего учителя развенчал?
  - Нет, что ты. Это я на петухе своё несогласие выказываю.
  - А так, со всем соглашаешься?
  - Ну не совсем. Он ведь вот чему учит, оказывается. А, хотя подожди, не всё так просто. В общем, он сам себя называет безхристосником.
  - Это что, безбожник что ли?
  - Нет, что ты. Ни в коем случае. Евреи ведь Христа за мессию не чтят, - Алекс наверняка использовал лексикон Макарыча, - они ведь в бога чистого верят. Без икон и прочей мишуры. А Макарыч, поклоняется людям. Он считает, что Бог в каждом из нас, в каждой твари человеческой.
  - И что?
  - Да нет, ничего. Я, конечно, слышал о таком учении, но вот сталкиваться с его адептами мне не приходилось, а сейчас учусь от него.
  - И что?
  - Бога в себе слышать начинаю.
  - Шизофрения!
  - Балбес ты! Да и не твоего ума это дело! - читаешь Слово, и читай, а другим не дано его читать, приходиться слушать.
  - Эк тебя.
  - Да чего там, я ведь женился!
  - Да ты что!
  - Ага. Жена - ангел. Ксантиппой звать. Важная, статная. Кровь с молоком. Пойдём познакомлю. Она как раз тебя велела привести.
  Мне стало вдвойне интересно, что это за Ксантиппа? Не та ли случайно, что была вместе со мной в гостинице?
  4. Глава четвертая
  
  По дороге к его дому, Алекс прочитал свои стихи. Он делал это важно, гордясь ими.
  - Перепад - нервов
  Гололед - крови
  Череда - песен
  Напоследок - пепел.
  Отравлюсь - могила
  Упаду - ядом
  Рядом - червяшка
  Снуёт - суетливо
  - Это смесь стилей, жанров, хоку и еще черт знает чего.
  - Мне понравилось, только ты мне потом дай прочитать, я так на слух не понял.
  Дом Алекса располагался в конце улицы и если чем и выделялся, то тем, что он был новым. Брёвна в нём не почернели, и сверкали лакированной желтизной. Алекс провел меня вокруг дома, гордясь его красотой.
  - Ты смотри, вот тут у меня лесенка на второй этаж, а там мой кабинет. Мой, личный.
  - Так у тебя и в Москве был кабинет.
  - Здесь другое. Здесь по ночам звезды видно. Я специально вставил окно в крышу и теперь, когда накатывает вдохновение, смотрю в небо. Я даже писать так научился, с поднятой головой. Потом, позже отведу тебя в кабинет, посмотришь.
  Мы подошли к крыльцу, и Алекс пропустил меня вперед, сославшись на местный обычай: вначале гость, потом хозяин.
  Дверь я отворял волнуясь, переживая, как отреагирует Ксантиппа на моё появление. Вдруг она всё расскажет Алексу, а психика писателей, по крайней мере этого, крайне неустойчива и может выдать паранойную реакцию. Тогда Алекс из моего друга превратиться в Отелло, и мне придется доказывать, что между нами ничего не было. Я мысленно перекрестился и вошел в дом. Естественно, что ни на обстановку прихожей, ни на обстановку самого дома, я не обратил внимания. Я тупо смотрел перед собой, ожидая встречи с Ксантиппой.
  И вот она появилась, точнее Алекс ввел меня на кухню. Как считал Ключевский, самый непобедимый человек - это тот, кому не страшно быть глупым. Я выглядел глупо, я стал глупым, я был глупым. И не подумайте, что самое страшное из зол - смерть - не имела ко мне никакого отношения, так как, пока я шел на кухню, смерть еще отсутствовала; когда же я вошел туда, я уже не существовал.
  Передо мной была именно та Ксантиппа, которая была и в гостинице.
  - О, здравствуйте, - как ни в чем не бывало извернулась Ксанти.
  - Жора, познакомься, эта богиня - моя жена. Богиня, снизойди до простого соизволения познакомиться с Жорой.
  - Очень приятно, - а как она улыбалась!
  А я то как улыбался!
  Как же мы улыбались друг другу! Льстиво, лживо. Если бы только Алекс хоть немного интересовался своей женой, то он сразу бы разгадал наше загадочное поведение, но ему было наплевать на неё: необходимо было жениться - он женился, а любить - не любил.
  - Ну как вы добрались до нас? - а сама зыркает, зыркает, как будто спрашивает, виделся ли я с Кристиной.
  - Да как? осторожно, на поезде. Самый безопасный вид транспорта, - я старался, как мог, изо всех сил, говорить так, чтобы и ей отвечать на её вторичный вопрос и перед Алексом выглядеть честным человеком.
  - Алекс, голубчик, принеси с улицы воды, а то закончилась, - как бы невзначай попросила Ксантиппа.
  Алекс скорчил за её спиной забавную рожицу и пошел по её поручению. Как только он вышел, Ксантиппа подняла юбку и показала ножку.
  - Ну что, исправим положение?
  - Я тебя не понимаю.
  - Да всё ты понимаешь, красавчик.
  - Отстань, не эротично.
  - Да ну брось, Алексу нравится.
  - Алекс не я, да и он мой друг, а ты...
  - Ну не враг же я тебе. Ах, дурак ты братец, а всё могло бы быть иначе.
  - Ну, как сложилось.
  - Определенно дурак.
  Она одёрнула юбку и довольная присела напротив меня.
  - Да ты не смотри на меня волком, всё нормально. Я тебя проверяла, тестировала.
  - То же мне Грушенька нашлась. Дура!
  Вернулся с водой Алекс, и наш разговор принял тактически нейтральное течение. Конечно мелкие вылазки мы делали, но к нашей чести надо сказать, что Алекс так ни о чём и не понял.
  - Водопровод буду делать, надоело воду с улицы таскать. Особенно когда на верху мысль ловишь, а она тебя опускает. За водой, за водой..., жена, одним словом. Эх, брателло, что я пережил за эти две недели семейного счастья! Ломка традиций, переворот нравов. Ну что ты так на меня смотришь, Ксантиппа? Я же о себе говорю, о своих супружеских переживаниях.
  - Может ты ещё про постельные дела расскажешь? Было бы замечательно. Особенно про то, чего мне не хватает.
  - У, стерьвь, - Алекс неловко замялся, а затем рассмеялся. - Да даже если будешь изменять с кем попало, то это твоё дело. Помнишь про наш уговор?
  - Что за уговор? - я вмешался в перепалку.
  - Постеснялся бы на людях!
  - Отвали! Слушай старик, на западе подписывают брачный контракт, где оговаривают всё про собственность, ну и мы договорились, о том же, только не о собственности, а о свободе личности, нравов и действий. А она за водой гоняет! Лучше бы любовника завела и его гоняла.
  - Хорошо, заведу. Слушай Жора, сходи за водичкой, - Ксантиппа выглядела как мегера, да она и была мегерой.
  Впрочем, смешной мегерой, и надо отдать ей должное, весьма сексуальной. Мы рассмеялись, и как будто этот смех растворил противостояние Алекса с Ксантой, она даже сама (!) подошла к нему и поцеловала в лоб.
  - Ты ж мой писатель. Ну что с тебя взять?
  Следующие полчаса Алекс рассказывал мне о своих творческих планах.
  - Я постараюсь вывернуть религиозные представления, свои, разумеется, христианства наизнанку, дав им совершенно противоположный смысл и понимание.
  - Переведи.
  Ксантиппа стояла сзади Алекса и загадочно улыбалась. Иногда она что-то шептала, но только губами и понять, что она заговаривает, я не мог. Да и следить одновременно и за ней и за мыслью Алекса было непросто. Я выбрал Ксантию. Каждый раз, когда Алекс говорил о своём понимании христианства, глаза Ксантиппы расширялись, она их выпячивала и как-то извращенно таращила на Алекса. Мне казалось, что это и не Алекс говорит, а она. Алекс используется как рупор. Он не замечал её движений над ним, и в какой-то момент, Ксантия лукаво посмотрела мне в глаза, как бы показывая свою власть над Алексом.
  Алекс говорил о Христе, как об явном антихристе, приводя пример с бесами, чье имя легион.
  - Ты думаешь, что вот так, просто, человека с улицы, над которым можно посмеяться, бесы слушать будут? Да ни в жизнь! Он и был Сатана в чистом виде, хозяин бесов, за что и был распят. А весь бред со святыми, это же идолопоклонничество чистой воды, прямой грех перед богом. Да и провозглашение себя сыном божьим, это что? Это явная ложь на бога, придание ему некой человечности, понятности. Да и на кой такой случай, богу понадобилось являть силу свою пред овцами? Нет, старик, всё не так. Не был Христос пророком, иначе бы он знал обо всех мытарствах людей из-за его учения. Он бы знал о потоках крови, пролитой из-за его имени. А сколько жестокости и ненависти в его учении, сколько злобы на людей, сколько лжи и деления на праведников и не праведников. Особенно мне неприятны праведники. Этакая разновидность мерзавцев, которые творят зло, а потом в каются..., это ли не доказательство причастности христианства к сатанизму? Сбивчиво, я понимаю, но и не надо расшифровок. Ты посмотри Апокалипсис, сколько там ненависти, сколько злости! Так только самый гнусный человеконенавистник может писать.
  Он говорил и говорил, а я ему не мешал, я смотрел на Ксантиппу, и удивлялся податливости Алекса. Я не верил в это..., я не мог поверить в то, что Ксантиппа так легко получила полную власть над Алексом, превратив его в марионетку.
  - Пока публиковать эти размышления не буду, от них больше вреда, чем пользы, да и не найдётся ни одной редакции согласной опубликовать эту работу. Так, для себя буду стараться. Да вот для неё. Слышь, Ксанта, ты хочешь знать мою точку зрения на вопрос христианства?
  - А как же, конечно хочу, - она подмигнула мне и села напротив Алекса.
  - Ты что думаешь, я не видел того, что вытворяла Ксантиппа? - спросил Алекс и рассмеялся. - Обернись назад, там зеркало!
  Я оглянулся, и действительно, сзади меня было вмонтировано в стенку огромное зеркало.
  Как они смеялись.... Зло, ехидно, пошло!
  - Хватит! Разыграли! А я то балбес поверил вам, - рассмеялся и я, махнув рукой. А что оставалось делать?
  - Вот так старичок. Вот так. Я знаю всё. Она мне рассказала про неё и тебя. Про то, как у вас в гостинице ничего не получилось. Так бывает, особенно тогда, когда появляется напротив вторая половина. Да не смотри так на меня. Мы все теперь в твоём деле повязаны. Ты даже не знаешь насколько сильно. Ну да пока тебе знать не надо, о наших знаниях.
  Алекс приподнялся над столом и поцеловал в губы Ксантиппу.
  Я же встал и ничего не говоря, вышел из дома. Что они такого могут знать, чего я не знаю? Да что они о себе возомнили! Содомиты!
  Домой к матери не хотелось, я даже подумал о том, что мне надо уехать отсюда, притом, чем быстрее, тем лучше. Я пошел в лес, и оказавшись в нём присел на пень. Я чувствовал себя отверженным Паном, изгнанным из человеческого мира, за то, что не являюсь таким же, как и они, одинаковыми. Захотелось стать опять прежним Жорой, таким, каким я был до того, как стал читать Слово. Хотелось стать ниже всех остальных людей, лишь бы опять оказаться в их гуще, в их бытийном мировоззрении.
  В душе был полный переполох, смятение, пожалуй, в первый раз в жизни я испытывал такое сильное разочарование в жизни. Чтобы как-то справиться со своим состоянием я закрыл глаза и стал медленно произносить: мои руки тяжелеют и теплеют. Мои ноги тяжелеют и теплеют. Мой живот теплеет. Мои руки тяжелые и теплые. Мои ноги тяжелые, теплые. Мой живот теплый. В руках появляется тяжесть и тепло. В ногах появляется тяжесть и тепло. В животе появляется тепло. Тепло спускается к ногам. Из ног тепло медленно поднимается к животу. От живота тепло медленно поднимается к рукам. От рук тепло поднимается к голове. В голове тепло приятно разливается теплом. Всё тело в тепле. Всё тело тепло. От тепла в голове руки тяжелеют и теплеют. От тепла в голове ноги тяжелеют и теплеют. От тепла в голове живот теплеет. Руки становятся тяжелыми и теплыми. Ноги тяжелые, теплые. Живот теплый. В руках появляется тяжесть и тепло. В ногах появляется тяжесть и тепло. В животе появляется тепло. Тепло спускается к ногам. Из ног тепло медленно поднимается к животу. От живота тепло медленно поднимается к рукам. От рук тепло поднимается к голове. В голове тепло приятно разливается теплом. Всё тело в тепле. Всё тело тепло. Я в тепле. Я спокоен. Я лёгок как тепло. Я и есть тепло. Теплу тепло.
  Так я просидел почти час или даже чуть больше, не замечая, как руки свисают вдоль пня. Когда я обратил на это внимание, то удивлению моему не было предела: в руках была книга, и я держал её как свирель пастух, так же нежно, так же романтично.
  Я открыл первую страницу и произнес фразу, первым символом которой был вихрь, крутящий змея на фоне звезды Аgena (Агена), в круг которой было вписано Б. Ц., 23 40, рисунок скорпиона и число 888.
  Второе слово было созвучно со словом (Бафомет). Когда-то давно, когда я изучал карты таро (да чего там изучал, просто смотрел картинки) я почему-то запомнил 15 аркан, который являлся картой Диавола, в оккультизме называемый Тифоном или мировым змеем.
  Само слово Baphomet прочитанное справа налево (Temophab), будет нотариконом следующей формулы: Templi omnium hominum pacis abbas, (Настоятель храма мира всех людей). Этим термином тамплиеры обозначали эманацию мирового "Мы", астральный вихрь, могущий повести людей по пути усовершенствования, и считали его символом Великого андрогина. Они расшифровывали его и как древнегреческое Baphe metioeis, (крещение мудростью). Противники тамплиеров, обвинявшие их в тайном переходе в мусульманство, считали это слово искажением имени Магомет и утверждали, что так называются деревянные идолы, установленные в святилищах тамплиеров. Так или иначе, но шайку агрессивных разбойников разгромили, и теперь никто не может точно сказать, что означали их символы. Возможно, что они, в какое-то время добыли Слово и пытались его расшифровать.
  Я подумал, - эта фраза, состоящая из девяти слов, обладает каким-то таинственным могуществом, наделяющей человека необычной силой, а именно этого я меньше всего хотел - я хотел стать обычным человеком..., я хотел снова быть с Кристиной, с той, ради которой...
  Я закрыл глаза и стал проваливаться. Я летел вниз, но было такое ощущение, что лечу вверх. Было ощущение невесомости, но в то же время чувствовалась такая же перегрузка, как при взлёте самолета. Я закрыл глаза, не в силах справиться с этими ощущениями.
  5. Глава пятая
  Не получить того что хочешь не страшно, но лишиться полученного обидно, даже слишком обидно. Любая потеря обидна, а как назвать такое состояние, когда выбросил на ветер самое лучшее, что у тебя есть? Как назвать это переживание? Наверное, глупостью.
  Я открыл глаза, и к своему удивлению оказался в Москве, сидящим на лавке, около метро. Рядом паслась лошадёнка, рядом с которой стоял фотограф и предлагал прохожим сняться верхом. Я осмотрелся по сторонам, чувствуя, - сижу как-то странно как-то не так, как обычно сидят люди на скамейках. Я сидел на самом себе сентябрьском. Пролетело воспоминание, как я сел на лавку, после того, как побывал в доме у Тырчка, как появились странные ощущения, что на мне кто-то сидит. Наверное, да какой там наверное! - это я сидел сам на себе. Только и не я это был вовсе, а вроде и я..., но что-то незаметно, чтобы я был заметен.
  Тот я, под моей тяжестью стал задыхаться. Он всё труднее и труднее дышал, пока, наконец, не заснул. Мне показалось, - он не уснул, а провалился в обморок. Я попытался его растолкать, но как я мог это сделать, если я был вне его? Я был призраком. Прозрачной материей своего бесплотного духа.
  На скамейку присела девушка. Знакомая девушка. Боже, где я её видел? Да это же Света!
  - Света, ты меня слышишь? Я здесь, рядом!
  - Слышу. Только ты можешь меня называть не Светой, а Кристиной, - она протянула руку и погладила меня сентябрьского по голове. - Очень жаль, что ты ничего не чувствуешь. Очень жаль, - она гладила меня по голове, и неожиданно заплакала.
  - Почему ты плачешь? Я не понимаю, как такое возможно, чтобы она была тобой?
  - Так получилось. Я - это она, она - это я. Воспринимай это как данность.
  - Но почему?
  - Я обещала, скоро увидимся, вот и увиделись. Ты рад?
  Я чувствовал обман, кич, поделку. Я не хотел верить в то, что Света, которую я не любил, на самом деле, является Кристиной. Я этого не понимал.
  - Да, конечно. Я рад..., очень.
  Она протянула руки к голове Светы и как-то осторожно, будто чего-то опасаясь, потрогала волосы.
  - Ты из-за этого? - она провела рукой по лицу. - Тебя не устраивает внешность? А мои глаза? Они остались прежними, посмотри в них.
  Я посмотрел. Да, они были глазами Кристины, такими же милыми, такими же ласковыми, такими же зовущими. Теперь все сомнения пропали, они исчезли.
  - Я нахожусь в таком же состоянии, как и ты, над плотью. Мы не можем видеть друг друга, но мы можем быть рядом. А она..., это тело..., это только прикрытие нашей наготы.
  - Значит, я тебя не увижу?
  - Увидишь, но после. Не сейчас. Тебе надо научиться управлять телом, когда оно спит. Я буду рядом, я буду учить тебя. Это не просто, научиться управлять телом, будучи вне его.
  - Если это возможно, я научусь.
  - Конечно научишься. Для начала ты должен проститься со своим я, разделить его на мы. Понимаешь, индивидуальных я миллиарды, а бинарных мы одно. Пойми, индивидуальность различна, а мы слитно. Ты должен стать с ним целым мы, при этом он должен остаться собой. Ты понимаешь?
  Еще один ребус, который предстояло разгадать. То, что есть бесята, ангелочки, я представлял, то, что они иногда могут пользоваться телами людей, я тоже знал: из библейских сказок; но очутиться в их состоянии, это знаете ли чересчур. Понять множественность индивидуального я и одиночную слитность мы, вот так сразу, я не мог.
  - Я помогу тебе справиться, с неумением управлять другим я. Ты это умеешь, - голос Кристины стал мягким, спокойным, нежным, таким же как и матери, когда она убаюкивала меня. - Ты закрываешь глаза. Ты прекращаешь слышать вокруг себя все звуки. Ты прекращаешь чувствовать. Твои руки ничего не чувствуют. Твои руки немеют. Ты закрыт от всего мира. У тебя появляется зрение, но ты не открываешь глаз. Ты слышишь звуки в себе. Твои руки чувствуют только себя. Ты открыт для всего мира. - Её голос проникал в меня, становился моей частью, моим вторым я. - Ты прекращаешь видеть всё, что внутри тебя. Ты прекращаешь слышать все звуки в себе. Твои руки прекращают чувствовать себя. Ты закрыт от самого себя. Ты становишься частью всеобщего целого. Ты видишь вокруг себя миллионы рук, они становятся твоими руками. Ты слышишь звуки, которые слышат миллионы ушей. Ты видишь миллионами глаз, они все твои. Ты открыт для всего мира, для всех людей. Ты становишься непрерывным целым со всеми вокруг тебя. Ты становишься мы. - Она замолчала, давая мне возможность насладиться всем вокруг меня. - Ты закрываешь глаза миллионов людей, чтобы ничего не видеть. Ты прекращаешь слышать миллионы звуков, чтобы ничего не слышать. Ты прекращаешь чувствовать миллионы рук, чтобы ничего не чувствовать. Ты закрыт от мира вокруг тебя. Ты видишь своими глазами, глазами того, другого я. Ты слышишь ушами того, другого я. Его мир, открыт для тебя. Подними вашу руку.
  К нашему удивлению, рука покорно поднялась.
  - Ты справился. Мне пора. Ночью, мы снова будем вместе. Повтори на досуге.
  Света встала и ушла. Я немного поболтал рукой сентябрьского я, и решив, что хватит с него обморочного состояния, слегка шлёпнул его рукой по щеке. Он открыл глаза и удивленно покрутил ими по сторонам.
  Я вернулся в своё тело, в Тютюревском лесу.
  Стемнело и мне пришлось пару раз упасть, перед тем, как оказался в доме у матери. Мать заботливо накормила меня, и после ужина спросила, что я делал.
  - Да так, был у Алекса, познакомился с его женой. Вот ведьма, совсем Алекса окрутила, - в сердцах произнес я. - Они меня разыграли.
  - Муж и жена, одна Сатана. Что есть, то есть.
  - Вот-вот, как есть демонюги, - мне захотелось заочно отыграться, высказав матери, как я их презираю, из-за их розыгрыша.
  Остановила мысль о том, что здесь, в глуши, в деревне, не так много развлечений, да и людей понимающих юмор единицы. Если бы они Макарыча попытались разыграть, то он им подсыпал грибочков галлюциногенных в самогонку, которую любезно преподнёс им в подарок за розыгрыш. Ответная, так сказать, благодарность. Благодарность сама в себе, деревенская. Ну а я то парень городской, мне не привыкать.
  Поблагодарив мать за ужин, я лёг на кровать, размышляя над тем, как мне использовать вновь приобретенную способность находиться вне тела. Я представил, как я призрачный, окружаю себя сентябрьского, словно лед на бутылке. Подобное сравнение, показалось вполне корректным и в точности передающим моё состояние.
  Стало отчего-то весело-весело, точно получил неведомую власть над всем земным и понятным, через непонятное. Мне захотелось хулиганить, и я повторил всю цепочку, данную мне Кристиной. Я стал нашёптывать сам себе эту мантру.
  - Ты закрываешь глаза. Ты прекращаешь слышать вокруг себя все звуки. Ты прекращаешь чувствовать. Твои руки ничего не чувствуют. Твои руки немеют. Ты закрыт от всего мира. У тебя появляется зрение, но ты не открываешь глаз. Ты слышишь звуки в себе. Твои руки чувствуют только себя. Ты открыт для всего мира. Ты прекращаешь видеть всё, что внутри тебя. Ты прекращаешь слышать все звуки в себе. Твои руки прекращают чувствовать себя. Ты закрыт от самого себя. Ты становишься частью всеобщего целого. Ты видишь вокруг себя миллионы рук, они становятся твоими руками. Ты слышишь звуки, которые слышат миллионы ушей. Ты видишь миллионами глаз, они все твои. Ты открыт для всего мира, для всех людей. Ты становишься непрерывным целым со всеми вокруг тебя. Ты становишься мы. Ты закрываешь глаза миллионов людей, чтобы ничего не видеть. Ты прекращаешь слышать миллионы звуков, чтобы ничего не слышать. Ты прекращаешь чувствовать миллионы рук, чтобы ничего не чувствовать. Ты закрыт от мира вокруг тебя. Ты видишь своими глазами, глазами того, другого я. Ты слышишь ушами того, другого. Его мир, открыт для тебя. Подними его руку.
  Естественно я оказался над Алексом, который сидел в кабинете и ничего не понимая, держал кверху руку. Он смотрел на неё, как будто лишился её, так, как будто она была не его частью тела, а абсолютно посторонним предметом. От этого состояния рука начала затекать. Я приказал ей опуститься.
  - Что за хрень такая? - вскрикнул Алекс. - Дописался!
  Он в панике спустился к Ксантиппе и рассказал ей о происшествии с рукой.
  - Ты не поверишь, сижу спокойно, пишу, и вдруг она поднимается. Вот так. - Он поднял руку кверху, ну а я, естественно оставил её там. - Вот, опять! Шизофрения какая-то!
  - Успокойся. Вовсе не шизофрения - тебе так не повезет, - успокаивала его Ксантиппа. - Ладно, попробуем что-нибудь сделать.
  Она закрыла глаза и стала что-то пришепетывать. Алекс продолжал держать руку кверху, стараясь второй рукой её опустить, но как только он успокаивался, я опять поднимал её вверх.
  - Так и есть, - громко произнесла Ксантиппа.
  - Что так и есть? - в панике спросил Алекс.
  - На тебе заговор и сглаз.
  - Что делать? а? что делать?
  - Снимать! - бодро заявила Ксантиппа, и пошла к шкафчику, в котором хранились разные травы.
  Она налила в алюминиевый тазик воды, что-то бросила и потребовала, чтобы Алекс в него наступил.
  - Вода к воде, глаз к глазу, сухость руки к хозяину. Вода к воде, глаз к глазу, сухость руки к хозяину. - Она произносила заклинание все громче и громче, но оно не помогало, я стойко держал затёкшую руку Алекса.
  - Не помогает! - жалобно вскрикнул он, и, не спрашивая разрешения, выбрался из тазика. - Пойду отолью, пока вторая рука не поднялась.
  Эх, чтобы делали черти, если бы не сам человек? Естественно, когда он поднес руку к ширинке штанов, я поднял вторую его руку. Надо же рассчитаться за шутку!
  В ещё большей панике он вбежал в дом.
  - Ах ты, чтоб тебя. Вторую скрутило! Что ж делать то, а? Ксанта, помоги. Ведьма ты или нет? ну же, напрягись, милая.
  - Секс будет?
  - Будет, будет, всё будет.
  Как я понял, Алекс так сильно увлекся своей писаниной, что практически не обращался к прелестям Ксантиппы.
  - Ладно. Вот тебе, - она протянула Алексу ватные тампончики и велела, чтобы он их засунул в уши.
  Как только Алекс впихнул их в уши, Ксантиппа обратилась ко мне.
  - И не стыдно тебе так над другом издеваться? Ирод!
  - А чего? Вы тоже надо мной посмеялись, - откликнулся я.
  - Вот сейчас из его ушей тампончики выну, будешь знать, что такое розыгрыш. Ты посмотри на него.... Во что он превратился! Он же писатель, человек с измененным восприятием реальности. Он теперь неделю будет по дому ходить, жалуясь, что у него руки сами по себе поднимаются. Или ты предлагаешь за водой ходить? Нет, ну совершенно невозможный человек. Да опусти его руки.
  - Не убедила.
  - А я тебя ни хрена и не убеждаю. Вот смотри, - она подошла к Алексу и вынула беруши.
  В этот момент я оставил их семейство в покое. Да и ночь наступила - пора возвращаться к Кристине.
  Коротки дни, коротки. Что ни говори, дни стали коротки.
  6. Глава шестая
  Когда между собакой и кошкой вдруг возникает дружба, - это не иначе, как союз против повара, считал Цвейг. Каково было моё удивление, когда Садюга облизывал кота, сидящего напротив него. По моим представлениям любая собака, тем более бультерьер, просто обязан ненавидеть кошек, и разрывать их на части, когда они ему попадаются на дороге.
  - Что, удивлён? - спросила Кристина в облике Светы.
  - Спрашиваешь! Конечно да. Еще как.
  - Напрасно. Иди сюда, - она подозвала Садюгу к себе.
  Он послушно подошел, как будто понимал, о чем Кристина его просит.
  - Познакомься Жора, это Марцеллин, бывший тридцатым папой римским. К великому сожалению он скроен не из того теста, из которого получаются мученики. Когда языческие императоры поставили его перед выбором - принести жертву Юпитеру или претерпеть пытки, он преспокойным образом отрекся от религии, первосвященником которой был, и воскурил благовония всем богам, каких только ему указали. Разумеется, это не бог весть какое крупное преступление по сравнению с тем, что творили Борджиа и весь синклит, но отметь - отступничество, оно того стоит: папу Марцеллина занесли в святцы! Теперь шестерит в виде охраны. Ну ка, Марцик, тявкни. - Пёс послушно гавкнул. - Если честно, и охранник из него г., ну ты понимаешь, горбатого могила не исправит.
  - Что? Не может быть.
  - Может Жора, всё может статься, - протявкал Марцеллин-Садюга.
  - Я всего ожидал, но что б так...
  - Успокойся. А ну пшел отсюда, - приказала она псу, и тот послушно убрел в коридор. - А ты бы куда его пристроил? Ну сам подумай, он ведь и перед Юпитером выслуживался, да и пред Богом службу нёс. Что поделать с ним, гуманизм!
  - Кристина, скажи мне, а то тело, ну в котором я первый раз тебя увидел, было твоё?
  - Глупости. Конечно нет. Смазливая девочка, но не то, что тебе надо.
  - А что тебе надо?
  - Ты. Только ты. О, как бы я хотела ощутить тебя в себе, насладиться твоим телом.
  - Так в чём же проблема? Я готов. Я тоже этого хочу.
  - Ты еще не готов.
  - Но почему? Я что пирожок, который должен запечься, перед тем, как меня можно считать кондиционным? Я люблю тебя! Я соскучился! Что я должен сделать?
  - Что должен?
  Она сидела напротив меня, но я её не видел. Я смотрел на Свету, а представлял Кристину. Я сходил с ума. Я на всё был готов, только бы вновь быть с нею, в её объятиях...
  - Ты должен избавиться от тела. От всего материального. Ты должен стать духом. И тогда...
  И всё, я почувствовал, как возвращаюсь обратно, в своё тело, лежащее на кровати в доме матери.
  Была ночь. Тёмная, непроглядная. Такая, в которой звёзды кажутся большими-большими, такими дарящими надежду. Но у меня не осталось надежды. Я любил тело Кристины, я любил то, чем она была. Я любил ту, которую впервые увидел, а сейчас, через призму звездного света, я понял, что больше никогда её не увижу, что в лучшем случае я стану таким же псом, как Марцелло, или как его там звали? Григорий одиннадцатый, Бенедикт сотый? Неважно, они все одинаковые, неважные, лживые, алчные, подлые, непредставительные...
   Я стану управлять Скорпионовым или другими, чтобы приблизиться к Кристине, но все равно она будет не она - будет только тело, управляемое такой же сущностью, как и я!
  Я вышел на улицу. Мысли путались, жгли тело. Я перестал понимать, зачем это всё нужно? Зачем читать слово, дающее такое могущество над людьми? Зачем, если та, ради которой ты жил - мертва, и её не воскресить..., она была простой смертной... марионеткой, в чьих-то более могущественных руках.
  Мысли жгли тело.
  Адская боль, пронзала меня.
  Нет от них спасения.
  Мне надо сжечь себя, тело, иначе я сгорю от своих мыслей.
  Я вошел обратно в дом, взял керосиновую лампу и снова оказался на улице.
  Мысли, чувства, я, они.... Всё смешалось, всё стало бессмысленным и пустым, и при этом эта пустота причиняла телу огромную боль.
  Я зашел в амбар, в котором хранились сухие дрова.
  Я облил себя керосином...
  Я полил всё вокруг себя...
  Я достал сигарету, спички...
  Они кричали - огонь..., горим..., воду-воду...
  Я слышал их крики, я сам кричал, но не от боли тела - от боли души сжигающей тело.
  Я горел..., кожа горела..., кусками мышц отваливалось мясо от костей...
  Я жег себя..., я жег всех себя, их стало бесчисленное множество...
  Они кричали, но не от боли моего тела, а от боли души...
  Я горел, но кричал не от боли тела, а от огня души...
  И, наконец, я стал вечностью, я слился со временем...
  Я стал временем - Хронотопом самого счастливого острова - острова своей жизни...
  
  
  Эпилог
  
  ...принимая себя такими, каковы мы есть, мы лишаемся надежды стать теми, какими должны быть...
  'Волхв' Джон Фаулз.
  
  
  И как вы знаете - я оказался сам в себе. Я оказался в самом жутком кошмаре, который возможен в жизни человека - сам в себе, сам над собой, сам под собой, без ангелов, без демонов.
  Теперь и вы знаете мою историю. Я её рассказал. Не всё конечно, кое-что навсегда останется моей тайной: ведь то, что знают двое - знают все.
  Я не хочу этого...
  Я хочу жить...
  Обычным человеком, пуская даже слабым, пускай даже так, это неважно...
  Передо мной лежит книга. Я смотрю на неё, и я знаю, сейчас я прочту первое Слово, первой фразы, и завертится цепочка событий, которая закончится огнём куста.
  Но я не буду читать четвёртую фразу, я остановлюсь на третьей. Я перехитрю Слово.
  Это в моих силах.
  Надеюсь, я смогу прочесть Первое Слово правильно, как и в тот, в первый раз, то есть неправильно...
  И еще, я обязательно пойду учиться на врача, на хирурга...
  
  101,71 футы дней 7,40 кварты месяцев 4 420,27 фунты нашего времени.
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"