Соловьева Людмила : другие произведения.

Сладкий фавн

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


Оценка: 7.80*8  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Юные кузены Мартин и Гэдин фон Вьена встречают в ночном лесу волшебного фавна, опасного своим соблазном. Ни один человек не способен устоять перед его земляничными чарами, и брату с сестрой предстоит разобраться в себе и нахлынувших чувствах: будь то искренняя любовь или колдовское наваждение. Решение задачи, в которой фавн на двоих не делится, берет на себя строгий отец девушки. В истории о страсти и сомнениях, порождающих жестокость, победителем выходит тот, кто живет в ладу с собой. 18+

 [Кристина Андерсон]

Карета сворачивает на ухабистую проселочную дорогу, и по усилившейся тряске пассажиры догадываются, что дом недалеко. Две почтенные матроны в безукоризненных передниках и чепцах наблюдают за высоким юношей напротив. Изредка они отпускают комментарии насчет его переменившейся за год внешности, но он их не замечает, увлеченно уставившись в окно.

За окошком пролегает луг, усеянный дикими ромашками и алыми вспышками маков, что вздрагивают и подмигивают на каждой дорожной выбоине. За лугом убегают вдаль поля, прочерченные ровными рядами молодой ржи.

Отсюда простираются земли господина Тобиаса фон Вьена, брата покойного отца молодого Мартина. Отчасти это и его земли тоже, если когда-нибудь они перейдут к нему по наследству.

Юноша не сразу замечает, что за окном появились знакомые места, и удивленным, будто бы спросонья, голосом уточняет:

- Почему мы не поехали через Венский лес? Разве так не быстрее?

- Ничего, ничего, гер Мартин, скоро окажемся дома. А лесная дорога совсем прохудилась, на редкость сырая выдалась весна.

- Как господин вернется, приведет имение в порядок, а пока лучше и вовсе не показываться в этом лесу, - замечают нянюшки, словно парню совсем не семнадцать и он не окончил школу в этом году.

Безразлично зевнув, Мартин вновь отворачивается, но мысли витают далеко от окрестного пейзажа. Его не оставляют воспоминания об Амелии, что носила ни на что не похожие розовые волосы и обжигала взглядом тигрицы, дерзким не по годам. Они встречались тайком в перерывах между занятиями, скрываясь в закутке между зданиями школы. Эти запретные краткие встречи заставляли его краснеть, как и теперь воспоминания о них.

Парень сбросил со лба пшеничную челку, прикрывая рукой непрошеный румянец. Сглотнул, чтобы смочить пересохший рот и разогнать представления о том, как тесно к нему жалась Амелия, обнимая бедром его бедро. Как, закатив глаза, постанывала, прислонившись щекой к его груди, когда позволяла пальцам Мартина забраться в самые недопустимые места.

И он возвращался к урокам, мокрый от пота, всегда опаздывал, околачиваясь в пустых коридорах, чтобы придти в себя. Почему-то Амелия выбрала для своих игр его, миловидного стеснительного мальчика с встревоженными карими глазами. И даже обещала писать, может быть, даже приехать в гости. Но, конечно, забудет, ведь впереди лето - совсем другая жизнь.

- Гер Мартин, вы, верно, скучаете?, - осведомилась фрау Леония, старшая из двух его нянюшек.

- Что? Я?, - стыдливо вспыхнул парень, на всякий случай повыше надвигая куртку, лежавшую у него на коленях.

- Соскучились по сестрице? Скоро приедем, она вас давно ждет, - напоминает фрау Катарина, вторая нянька.

"Ах, верно, кузина Гэдин", - вспоминает Мартин двоюродную сестру, единственную его родственницу, кроме дяди. Сплоченные общей бедой, потеряв родителей в раннем детстве, они так и не стали по-настоящему близки. Застенчивый мальчик никогда не чувствовал себя своим в доме грозного дяди, а энергичная толстушка сестра не принимала его девчачий разнеженный характер. Однако они любили друг друга и держались вместе, как могли.

***

Лошади остановились у ворот, обдав утренний воздух заливистым ржанием. Им тут же вторили дворовые собаки, гулко ухая в своих конурах где-то в глубине строений. Мартин проворно выпрыгнул из кареты, и за ним последовали матушки, подбирая обширные юбки.

По длинной каменной дорожке уже спешил на встречу старый Якоб, он следил и управлял домом еще задолго до того, как молодые наследники фон Вьена появились на свет.

Не дожидаясь, пока нянюшки и слуги разберутся с его багажом, юноша направился прямо к входной двери, потягиваясь и разминая затекшие мышцы.

В отличие от Мартина, усадьба ничуть не изменилась за год. Те же надутые шарообразные кусты вдоль дорожки, гладко выстриженная лужайка перед трехэтажным домом, покрытым серой штукатуркой в разводах от плаксивых дождей.

Чем ближе парень приближался к дому, тем отчетливее становились звуки пианино, долетавшие из широких окон веранды. Знакомый старый инструмент - сколько маетных обязательных часов Мартин провел за ним в детстве. Когда он ступил на порог и потянулся за ручку массивной двери, музыка стихла, а в просторном холле его уже встречала сестренка. Шестнадцатилетняя Гэдин, полноватая и уютная, бросилась обнимать кузена.

- Мартин, да ты вытянулся еще больше, - воскликнула она после радушного приветствия. Ее каштановая головка с убранными в растрепанный пучок волосами едва доходит двухметровому брату до груди, - А я, кажется, стала еще шире.

- Нет, вроде бы, все по-прежнему, но напрашивается вывод, что здесь еще пекут сдобные булочки, - заключил парень, принюхиваясь на голодный желудок к запахам деревенского дома.

Аромат одичавших роз в вазах: кусты были посажены еще матерью юной фрейлейн. Свежий тюль на окнах, ни пылинки на мебели - прислуга загодя готовится к приезду строгого владельца. Едва уловимый скрип половиц, прогретый отоплением воздух, но нет того присущего запаха сдобы, что перед завтраком неизменно растекался по дому. В усадьбе семьи Вьена всегда сами пекли хлеб.

- Как раз булочек, увы, нет. Уже неделю или больше, - ответила кузина, и ее слова тут же были дополнены комментарием одной из нянюшек, вошедших в дом вместе с прочими слугами:

- Слег наш мельник, гер Мартин, а посылать за мукой в город до возвращения господина не сподручно, он-то во всем и разберется.

- Ступайте, отдыхайте, для вас сейчас же приготовят отдельный завтрак, - добавила Катарина, уже успевшая поднять суету вокруг не распакованных вещей, сложенных в холле.

Мартин благодарно последовал за сестрой на веранду: возвращение домой уже начало тяготить его, а он не добрался еще и до своей комнаты. Гэдин присела за покинутое ранее пианино и, отстраненно перебирая клавиши, произнесла ничего не выражающим тоном:

- Нам говорят, что мельник запил, набрался до белой горячки, и поэтому папа будет искать ему замену. Но это не совсем так - он не пьян, мельник сошел с ума.

Мартин всплеснул руками. О, эти деревенские сенсации: кто из работников спятил, а кто подгулял, кого выгонят вон, кого накажут. И ему жить так все лето, под неусыпным присмотром в этой сонной тоске. Как будто не изменилось ничего, как будто он не вырос, и на него смотрят все еще как на девчонку, нуждающуюся в няньках.

Но кузина продолжает, ей есть еще, что сказать:

- Я случайно услышала, что говорили служанки на кухне. Я бы им не поверила!, - восклицает она сразу, чтобы предотвратить возможные возражения, - Мельник не пил. Его жена безутешна, он пропадал где-то два дня, возможно, все это время скитался в лесу, никто не знает. Его нашли охотничьи собаки, почти бездыханным и совершенно без ума.

- И что?, - спросил Мартин, облокачиваясь о корпус пианино и приглаживая свободной рукой рваную челку, - Что нам с того?

- А нам строго запрещено ходить в лес, и нянюшки не объясняют толком, почему, - Гэдин вскинула на брата по-южному темные огромные глаза, - Только поэтому я и поверила болтовне кухарок. Там что-то случилось в лесу.

- Какие-то девчачьи глупости, - бросил он резко. Слишком резко для нежного юноши, каким всегда был. Но ведь теперь он изменился, теперь, окончив школу, он должен был измениться. Он сейчас мужчина, только в чем и как новые свойства должны проявляться, он еще не разобрался. И не придумал ничего лучше грубости:

- Я там знаю каждый ствол. В Венском лесу всегда водились ну, самое крупное, олени. Там даже чащи приличной нет, что там могло случиться?

- Фрау Леония все списывает на шнапс, которым наши работники злоупотребляют, а я знаю, что мельник стал одержим. Его жена плачет постоянно и воет словно дикий зверь, даже к мельнице страшно приблизиться. Все это служанки говорили, они ходили ее проведать и носили еду. Она ничего делать сама не может, от мужа не отходит, а он лежит связанный и бредит... тем, чтобы вернуться в лес. Он не ест ничего и не пьет, от всего отказывается и требует земляники. Мартин, он так ведь и погибнет, если не от безумства, так с голоду: земляника сейчас еще не растет, - Гэдин опустила грустное личико, обозначив очертания второго подбородка.

Парень живо представил себе безумного мельника и всю эту животрепещущую сцену, развернувшуюся в доме на реке. Он не хотел принимать сестру всерьез, но недоверие не остановило уже пробудившийся страх: "А что если бесноватый мужик вырвется и бросится не в лес, а к нам в дом? Что если жена с ним не сладит? И весь этот кошмар разразится до возвращения дяди?"

- Сказали же, дядя разберется во всем. Тебе-то что? Нельзя ходить в лес, так нельзя, ты и так все время сидишь дома. И потом, это скорее смахивает на детские страшилки, - заявил он отважно.

- А в лес, действительно, нельзя. Эта весна оказалась до того сырой и теплой, дожди лили без конца, а воздух парный, словно в теплице. Дороги размыло, а старое засохшее болото вновь набрало силу. Венский лес больше не место для игр, - Гэдин ответила сдержанно, не обращая внимания на тон брата.

То ли она сильно соскучилась по нему, то ли по возможности выговориться перед кем-то равным, впрочем, девушка всегда была достаточно невозмутима.

Мартин прошелся по комнате, остановившись перед очередным розовым букетом на столе. Обмякшие розы уже уронили несколько лепестков на ажурную салфетку. Зевнув с намерением сменить неинтересную тему, он спросил скучающим тоном:

- Ты еще ухаживаешь за розами?

Но Гэдин, кажется, занимал только лес:

- И да, и нет. Кусты разрослись по всему саду, ты же знаешь, и в его дальнюю часть меня уже тоже не пускают. Там все заросло сорной травой и крапивой. Мартин, мне даже близко подходить к лесу нельзя! Недавно поймали воришек, что вздумали охотиться на уток. Как поймали: один утонул в болоте, а другой едва выбрался, ни жив, ни мертв, и сам был рад радешенек, когда его схватили деревенские. Ходят слухи, эти малые не случайно забрели в болото, их заманил туда лесной дух.

- Ну что за вздор? Это всего лишь роща! Няньки тебя пугают, чтобы ты была послушной и оставалась под их присмотром, - вспылил он мягким, совсем девчачьим голосом, скрывая страх. Ведь Венский лес пролегает совсем близко, почти под самыми окнами, сплетаясь со старым садом крайними деревьями. И достаточно Мартину на минуту поверить в сказочки, что в их фамильных угодьях завелась нечисть, как он лишится сна на все предстоящее лето.

Но и кузина не собиралась отступать просто так, она росла уравновешенной рассудительной девочкой, и недоверие брата показалось ей особенно обидным:

- А тебя не пугают? Думаешь, тебе можно пойти в лес? Так-то тебя и отпустят, будто я единственная в этой семье девчонка!

Гэдин надулась: кузен не понимает ее и в том неисправим, ну не больно-то и хотелось. Она продолжила играть прерванную его приездом мелодию, уже не повернув упрямой головы на последнюю реплику "а вот и схожу!", когда Мартин вышел с веранды.

***

За весь день они так и не поговорили, и в доме стояла тихая полудрема. Юноша почти не выходил из своей спальни, то перебирая привезенные из школы книги, то в раздумьях стоя у окна, то вглядываясь в зеркало в свое с каждым днем хорошеющее отражение.

За ужином брат с сестрой также не сказали друг другу и слова. Нянюшки безрезультатно сделали несколько замечаний, обрисовывая положение дел в доме за прошедшую зиму, но подростки остались к ним безучастны.

После принятия ванны и унизительного облачения в длинную ночную сорочку, Мартин рано отправился спать, сославшись на усталость.

Гэдин тоже легла, но долго не могла уснуть, мурлыкая мелодию, которую завтра обязательно наиграет на клавишах. Ее спальня располагается на третьем этаже, под самой крышей, как и спальня брата. Надтреснутая черепица разогрелась за день, и Гэдин, безрезультатно проворочавшись в постели несколько часов, встала открыть окно.

Девушка прислонила лоб к холодному стеклу. Из ее комнаты, с высоты, открывается обширный вид на сад и прилегающий к нему лес. Сизые кусты в синих сумерках, бледные бутоны роз, запущенные клумбы, поросшие высокой травой, и темная громада деревьев, что поднимается над розарием, пристально вглядываясь в дом шелестящими кронами.

Фрейлейн растворила скрипнувшие ставни, и в комнату хлынул поток воздуха с таким характерным привкусом ночи, какой бывает только летом. Гэдин с удовольствием зажмурилась, вдыхая полной грудью, а когда раскрыла глаза, вздрогнула в испуге. В отличие от чувствительного несдержанного брата, она всегда была рациональна, чтобы поверить в вымысел или пугаться фантазий. Но в тот миг ей и впрямь почудилась потусторонняя сила, белый сгусток тумана, парящий среди роз. То был не каприз воображения, вот вновь белый саван выплыл из-за дерева, петляя в направлении полуразрушенной ограды.

Девушка пригляделась внимательнее, и тогда ее кольнул настоящий обоснованный страх: "Мартин! Вот бестолковый упрямец, один потащился-таки ночью в лес". Зная, как здорово влетит ее не вовремя взбунтовавшемуся братцу за непослушание, зная так же, что изнеженный и ни к чему не готовый, он в три минуты заблудится в лесу, Гэдин набросила на плечи халат и на цыпочках вышла из спальни.

***

Не один час этой душной ночи Мартин метался на белых простынях. Снедаемый страхом и борьбой с самим собой, он все же принял решение наведаться в лес. Он больше не послушная девочка, теперь все будет по-другому. Он только пройдет немного по ближайшей тропинке, он сделает это для себя самого. Ведь он же мужчина, должен быть им, должен суметь все, чего не может сестра, должен испытать все, что запрещено. Он только коснется росистой травы, шероховатой поверхности дуба, лишь на минуточку, и полный отваги вернется домой.

Мартин поднялся - каблуки домашних туфель громко брякнули по полу. Он грубо отпихнул их ногой и отправился в лес босиком.

В сыром саду парня встретили бескровные розы, качнули бутонами, потревоженные в невинной дреме подолом сорочки. Замшелые плиты дорожки оставили песчинки на его ступнях. Сорняки плотно обвили старую калитку в дальнем углу сада. Мартин добрался туда короткими перебежками, ни разу не обернувшись на дом. Напоследок он все же взглянул: темные слепые окна без единого огонька - все свидетели спят.

Парень не без труда отодвинул резную дверцу, разодрав буйную полынь. Сумеречный лес приветствовал его тонкими деревцами, ломкий садовый бурьян сменился на мягкий мох, и Мартин бесстрашно ступил в рощу. Прислушиваясь к звукам и своей интуиции, юноша не уловил ничего пугающего. Приятное умиротворение, которое всегда дарит близость природы, нарушали лишь редкие хвойные иголки, что впивались в ступни.

Виляя среди кустов папоротника, он уверенно шел вперед в синий лес, пока деревья за спиной не сомкнулись плотным занавесом, и световая прогалина вокруг дома не скрылась позади. Кажется, в любом направлении стволы расположены одинаково, молодые, высокие и стройные. И так тихо в лесу, что даже юная фантазия молчит, не нашептывая бессонному уму пылкие страхи.

Парень не знал, сколько времени он брел, и когда наступит момент повернуть домой. Он подумал, что ему, возможно, понадобится какое-то доказательство его героизма, горсть шишек, охапка веток или что-то еще, чтобы пустить пыль в глаза послушной сестры. Озираясь в поисках достойного трофея, Мартин увидел огромный гнилой пень, выбивающийся из общего пейзажа на фоне молодняка. В прошлом дерево было так широко, что юноша и с двумя ровесниками не смог бы его обхватить. Толстые широкие корни, густо покрытые мхом, намертво срослись с землей, а внутри - пустота.

Молодой наследник фон Вьена обошел крохотные елочки и присел, прислонившись к спиленному исполину. Венский лес всегда был предметом особой гордости для его семьи, для него самого - местом детских игр. Из этих земель произошло название его рода, здесь охотились его деды и прадеды, за счет их угодий кормится не одна деревня в округе.

Мартин принюхался к сырому лесному запаху. В черных тенях под деревьями прячутся поникшие за зиму голые кустики, что в любое время года источают знакомый черничный аромат. С неудовольствием парень отмечает, что край его ночнушки пропитался травяной влагой, и постепенно ночная свежесть начинает овладевать его горячим телом. Он поднимается, чтобы уйти. Сизое небо сеет слабый лунный свет сквозь тонкие облака. Темные деревья замерли в дремотном оцепенении. Заросли будто специально сгустились вокруг за то краткое время, что Мартин отдыхал. Игра воображения: в лесу лишь стало темнее, но где-то на кончике сознания уже проснулся страх.

Он так увлекся соображениями о прошлом, что теперь не мог вспомнить, с какой стороны набрел на пень. Впрочем, это только вопрос времени, ведь куда бы он ни пошел, рано или поздно ему встретятся знакомые места.

Гуща мохнатого папоротника все чаще щекочет его под коленками. Свежий туман обхватывает стволы дымными объятиями, вспыхивая серебром в редких лунных лучах. Мартин давно уже не обращает внимания на влажную почву, что облепила его замерзшие пальцы. Как глупо, ведь он знал, что таким образом заблудится, но это так же нелепо, ведь роща совсем не велика. И главное не останавливаться, а идти в одном направлении и не кружить. И даже если он заберется в самую чащу, нужно лишь пересечь лес напрямик, а там широкие ржаные поля.

Дабы не разволноваться излишне, Мартин подбадривает себя, воображая триумфальное возвращение домой и победный разговор с кузиной. А ноги несут его все неосторожнее, и он шагает все неосмотрительнее, подгоняемый страхом, что дышит в затылок, и озноб мурашек катится по спине. Изредка парень замирает удостовериться в лесной тишине и том, что ветка сейчас хрустнула под его ступней, а не чьей-то еще.

Но вот ползучий корешок преграждает путь, и Мартин спотыкается, но не падает, ловко выставив руки вперед. Случайная задержка заставляет его осмотреться иной раз, прислушаться и принюхаться, оказавшись ближе к земле. Едва уловимый, очень знакомый влекущий запах проникает в его нос. Запах дикой земляники, всегда манящий обещанием сладости. Той самой земляники, что едва ли цветет в эту пору.

Удивленный, Мартин вглядывается в поредевший туман. Белесое свечение среди стволов наводит на мысль, что там и есть опушка леса, уютная лужайка, где он любил валяться раньше. Приободренный, он спешит на просвет, перелезая через груду поваленных деревьев. Сладкий зазывный аромат становится все крепче.

Так и есть, укромная полянка, отороченная пушистым кустарником в кислинках заячьей капусты. Густой бурелом, что стоит здесь стеной, и ветвистое дерево, на котором до сих пор висят забытые качели. Старые веревки совсем ослабли и разболтались: ни его, ни веса Гэдин, они уж, несомненно, не выдержат. Мартин пробирается мимо качелей, упустив из виду незаметное колебание отсыревшей дощечки, словно минутами раньше кто-то качался на ней.

Тихая лужайка темнеет в полночной неге. Сырой туман сполз в овраги, в рассеянном небесном свечении все пространство покрывают колючие листочки земляники. Широкие душистые кустики скрыли под собой всю траву. И стоит свету пробиться сквозь облака, как поляна вспыхивает сочными рубинами, наливными пунцовыми ягодами, что с заходом луны вновь меркнут. Изумленный, парень наклоняется к сочным темным точкам, что пахнут слаще грез, и срывает пару ягод. Не ко времени, не в сезон поспела дикая земляника, опьяняя все органы чувств.

Не думая, Мартин отправляет ягоды в рот, где их нежная мякоть мгновенно растворяется, пробуждая жажду и жадность. Он садится на колени и, потеряв счет, не придавая значения сырости и холоду, уписывает шероховатые плоды соблазна. Сладость земляники затмевает в его памяти все былые впечатления, кажется, он не ведал прежде иного удовольствия, чем алый сок, настоянный счастьем и солнцем. Парень едва ли замечает, что лежит теперь на земле, среди шершавых листьев, мокрый и перепачканный, что не ест уже, а безвольно давится от жадности. Липкие красные разводы вперемешку с землей покрывают его руки и щеки, некогда белая сорочка превратилась в палитру всех красок леса, и на сырой ткани, вторя движениям Мартина, смешиваются все новые оттенки.

Он объелся, изможденный вытянулся на спине во весь рост: ему не хочется не только вставать, но и шевелиться. Но какая-то бесноватая сила толкает его есть до тех пор, пока на поляне не погаснет последняя ягодная капля. Мартин беспомощно проводит руками по ближайшим кустам - они обобраны полностью, и парень обреченно переворачивается на живот, чтобы подняться. Резко вскидывает голову и в пугающей близости от себя встречается взглядом с тем, кто лежал все время рядом в той же траве. Валяясь в беспечности, в неистовом стремлении утолить свою алчность, он не замечал, что едва ли не касался затылком непрошеного соседа, который непрестанно наблюдал за ним.

От неожиданности и испуга, Мартин мигом вскочил во весь свой высокий рост, и завизжал зычно и звонко, схватившись за сердце. Лесной незнакомец, не уступая в проворстве, поднялся моментально, и завопил на пару с юношей, разразившись тягучим бархатным хохотом, отчего парень позабыл, как кричать.

Словно разбуженные криком, томные облака расступились, и молочная луна пролила на поляну свой свет. В сиянии небесного прожектора пугающий темный силуэт приобрел детали. Одурманенный земляникой, или опьяневший от собственного страха, Мартин не смог уразуметь, что перед ним заливается смехом такой же человек - изящный мальчишка. В лунном ливне его бледная кожа показалась парню мертвенно-белой, а веселый задиристый смех звучал для его ушей словно адский грохот. Среди жемчужных зубов, обнаженных в широкой улыбке, привиделись острые клыки, что вот-вот вонзятся в его беззащитное тело. И, не ища прочих предостерегающих знаков, Мартин бросился наутек.

Бархатные переливы хохота преследовали его всю дорогу, их отголоски наводнили уши несмываемой волной, растекаясь в сознании сладким земляничным соком. Словно разбуженный не в добрый час медведь, парень ломился через лес, не ведая преград, заламывая молодые деревца и обрывая тонкие ветки. Подгоняемый страхом, он не слышал даже яростного шума, который производил, только дьявольский смех ночного существа, что накрепко впился в память.

Разгоряченный, обезумевший, он выбрался на глинистую дорогу, что ведет в усадьбу, и, тяжело дыша, зашагал по ней в направлении дома.

Мартин очнулся от наваждения, только поднявшись в свою спальню и увидев в зеркале бледный грязный призрак, что смотрел на него без выражения из-под темных бровей. Он набрал полные пригоршни остывшей воды, умыл лицо и шею. На руках и икрах вздулись розовые царапины - следы упрямых ветвей. Он так и лил воду на себя, на ноги и на пол, пока умывальник не опустел. Отполированные половицы покрыла обширная лужа, но молодой наследник фон Вьена и не подумал ею озаботиться.

Он стянул через голову разноцветное нечто, именуемое прежде ночной рубашкой. Огляделся, куда спрятать теперь это неопровержимое доказательство запретных похождений, и не найдя более укромного места, пихнул комок ткани под подушку. Толком не обсохший, он забился в кровать. Свербящий влекущий запах нашел дорогу даже сквозь толщу пуха, и, измученный, Мартин все же вытащил сорочку из тайника. Уткнулся носом в напитавшуюся сладостью материю, вдыхая томный пьяный аромат земляники, и провалился в дурной сон.

***

Гэдин уверенно шла через лес, вглядываясь, не мелькнет ли в синей дали снежное привидение ее брата, не послышится ли, чего доброго, его испуганный поросячий вскрик. Прошло совсем немного, как она поспешила вдогонку, но Мартин словно растворился в сонной роще.

Девушка мыслила ясно, не раззадоривая воображение напрасной игрой. Невозмутимо переступала через коренья, в обманчивом свете белесые, словно истлевшие кости. Мужественно окунулась в маревую гущу и папоротники, что поглотили ее по пояс. Не дрогнув, перебежала через каменистый овражек. Даже когда когтистые сучья вцепились в рукав ее халата, не желая отпускать, Гэдин только крепко рванула ткань, надеясь лишь скорее найти кузена. Юную фрейлейн снедала иная, чем вымышленные страхи, тревога.

Потирая озябшие плечи, она продолжала поиски, пока к ее шагам не прибавился навязчивый звук чвякающей сырой почвы. Она заметила, что носки ее туфель покрываются водой: в отличие от бестолкового брата, Гэдин догадалась не ходить в лес хотя бы босиком. Девушка аккуратно прижалась поближе к деревьям, стараясь ступать на их высокие корни. Раздвинула ветвистый занавес, за которым зияют болотные топи. Среди мха и травы блестят глянцевые бездонные лужи - черные как гарь или белые как луна, в зависимости от каприза облаков. Объятые густой осокой исхудавшие березки жалобно тянут к небу свои крючковатые тельца. Капли росы на острых стеблях блестят, словно отшлифованные топазы, заманивая случайного путника потянуться к ним в безвозвратную топь. Молочный туман бесшумно сползается из укромных уголков леса, застилая болото обманчивым, ненадежным покрывалом.

Гэдин стояла, не шелохнувшись, завороженная таинственным пейзажем, когда ее оголенной шеи коснулось чье-то легкое дыхание. Она и тут не дрогнула, обрадованная, что кузен сам нашел ее, но обернувшись, увидела иной персонаж. Он стоял так близко, едва не вплотную - закинув голову, по привычке к высокому росту брата, девушка уставилась в его жгучие глаза. Два блестящих темных омута опалили ее жаром. Она не успела даже осознать что-либо, как его ласковые губы подарили дочери аристократа первый в ее жизни поцелуй. Непредсказуемый ночной фантом резко двинулся назад, вскинув тонкие руки в сапфировых искрах. Вторя их изящному взмаху, в воздух взлетели черные перья, будто бы пропащий ангел шевельнул крыльями. Он встал картинно, лесная дива, и теперь Гэдин могла хорошо рассмотреть его, едва дыша под пристальным наглым взглядом.

То были не крылья, а пушистое боа, что вьется сейчас по точеным плечам. Беззастенчивая луна, растолкав облака, ревностно гладит его мраморное лицо. Дерзкие, подкрашенные черным глаза - миндалевидные, еще более выразительные благодаря гриму; густые ресницы. Острый носик - решительная дуга, взлохмаченные волосы - шелковистая смоль, вскинутая челка и открытые виски. Тонкую шею обнимает перламутр - колье из речного жемчуга невиданных размеров.

И не менее невиданное одеяние облегает гибкое тело. Девушка не рассмотрела туфли, скрытые в темной траве, но поразилась черным нитям, что крупной сетью оплели гладкие, по-женски прекрасные ноги. С первого же мгновения ее смутило мужское изящество, несравнимое с ее девичьей ранней полнотой. А стоило ей поднять взор к узким шортам над кружевом чулок, где теснилось неоспоримое доказательство его не женской природы, стыд кольнул Гэдин глаза. Словно обжегшись, сконфуженный взгляд метнулся к искристой жилетке и перчаткам до локтя, что в столкновении с лунным светом взметали васильковые сполохи. Но разум, как бы ни был смущен, с фотографической точностью запечатал в памяти образ, выхваченный стыдливым взглядом.

Дитя лесных ночей в свою очередь также оглядел ее - продрогшую, обескураженную, глядящую со всем изумлением огромных глаз, и ухмыльнулся игриво. Он не вызывает страха, но поглощает краски мира, словно черный цвет. Влечет, будто магнит, так, что все органы чувств рвутся вкусить его близость. Здравомыслящая прежде, фрейлейн сокрушенно признала абсурдную очевидность: под изящным человеческим обликом скрывается магическое существо.

Довольный произведенным эффектом, не спуская с зачарованной жертвы глаз, он приоткрыл рот, касаясь пухлых губ покрытыми перчаткой пальцами. Уцепился зубами за краешек и, не спеша, стянул перчатку с белой руки, освободив тонкую кисть в бледных венах. Каждому движению дивной ткани вторили мельчайшие отражения в воздухе, словно за пленительным юношей всегда следовал рой синих светлячков.

Не смея издать и звука, завороженная девушка наблюдала, как он бесшумно приблизился к ней. Обогнул ее оторопевшую фигуру и, скрывшись сзади, провел пальцем под ее обнаженными ключицами. Едва заметным касанием он словно надел на шею Гэдин ожерелье из тепла, щекотки и мурашек, которое надолго осталось на коже. Ласковый ручной котенок, он промурлыкал ей в самое ухо:

- Одна, в ночном лесу, и ничего не побоялась...

Мягкий шепот прошелестел по нервным окончаниям, и бедняжка ощутила, какой промозглый сырой воздух в лесу, как сразу стало зябко без его горячего дыханья. Но сладкий мальчик уже беззастенчиво мурчал с другой стороны:

- И меня не бойся, я же всего лишь фавн...

Он приподнял ее безвольную пухлую руку, кольнув шершавой перчаткой, и высыпал в ладонь горсть рубинов.

- Гэдин, лакомая Гэдин, - выдохнул он, гладя щекой ее волосы.

От неожиданности услышать свое имя фрейлейн встрепенулась, обернулась резко, и наваждение исчезло, а с ним исчез и фавн. Только искры сверкнули, да прошумела листва, и лишь теперь девушка разглядела в потной ладошке: то не рубины были, а ягоды.

Мертвая ли тишина поглотила лес, или стих грохот сердца, заглушавший сознание, Гэдин вдруг ощутила абсолютную пустоту - продрогшую грусть. Роща словно осунулась, и небо поблекло, или это лишь утренняя мгла предвосхищает рассвет. Теперь девушка поняла, что за терпкий дурман так смешал ее мысли - неожиданный на болоте аромат земляники, сладкий дух греха. На всякий случай она остереглась есть ягоды, что уже подтаяли алой спелостью на влажную ладонь. Напоследок она втянула носом опасную сладость и выбросила землянику в кусты.

***

Фрейлейн добрела до дома в полусне, ноги сами вывели ее в правильном направлении. Ватное утро заволокло небосклон и повисло среди ветвей сырым оцепенением. Весь мир изменился за ночь, но Гэдин этого еще не поняла.

Никем не замеченная, кузина поднялась в спальню брата и с облегчением обнаружила его на месте, спящего глубоким сном.

- Мартин, Мартин!, - растолкала она его тревожным шепотом, забираясь под одеяло.

- А!, - он встрепенулся от внезапного вторжения и сразу отодвинулся к стене. Но Гэдин, не замечая его маневров, все теснее прижималась к брату, как в далеком детстве, когда тоскливые видения матери гнали ее прочь из собственно постели.

- Мартин, я знаю, что ты ходил в лес, - выпалила она заговорщицки, - Не отпирайся!

- Я? Нет! Гэдин, чего ты хочешь? Вылезай, и мне нужно почистить зубы, - залопотал он беспокойно, тщетно пытаясь выдворить сестру.

- Послушай, - не признавая сопротивления, она крепко обвила его плечо обеими руками и водрузила щечку на толком не оформившийся бицепс брата. Уютно устроившись, она начала рассказ, который Мартин меньше всего хотел слышать:

- Ты пошел в лес, а я последовала за тобой. Ты видел там кого-нибудь?

- Разумеется, нет!, - брякнул кузен, уставившись в потолок, и для убедительности добавил строго, - Зачем ты пошла за мной? Я только осмотрелся немного, чтобы проверить кухарские бредни, и сразу вернулся. Так глупо, очевидно же было, что в лесу никого нет.

- Есть, Мартин, есть! И я едва ли смогу его забыть. Он соткан из черного пламени под звездным дождем, плод страсти и греха, он бесконечно мил. Обворожителен до боли, дитя других миров, но этой ночью встречу с ним мне подарила судьба. Ах, Мартин, какой он волшебный, ведь таких не бывает!

Гэдин ворковала мечтательно, доверяя брату все самое сокровенное, чем переполнялось сейчас ее юное сердечко. А он слушал нехотя, не имея возможности удрать, убеждаясь с каждым словом, что кошмар в лесу ему не привиделся и не приснился.

- Ты меня слушаешь? Ведь все это правда. Там, на болоте, я встретила фавна, он позвал меня по имени. Ведь это не случайно, значит, он пришел сюда ради меня, как ты думаешь?

- Думаю, что тебе не надо было ходить на болото, - ответил он занудно, на самом деле обмирая от мысли, что и сам столкнулся с лесной нечистью, - Там гнилые испарения и яды, скорее всего, тебе показалось. Может быть, там и был кто-то, кто-то знакомый из деревни.

- Действительно, нас ведь во всей округе знают..., - Гэдин взгрустнула и тут же густо покраснела, вспомнив конфузный инцидент, - Ох, Мартин, он же поцеловал меня! Как посмел! И ты думаешь, это мог быть любой деревенский мальчишка, и...

Кузен выдавил смешок:

- Ну а чего же ты ждала, разгуливая ночью в лесу? Ты..., - он осекся, а если бы и правда что случилось с его наивной простушкой сестрой? Однако, он заметно приободрился от версии про сельского повесу, а вовсе не исчадие ада в хрупком обличье. Значит, этот негодяй видел, как сам гер Мартин фон Вьена с позором улепетывал из собственных владений, и скоро прославит его на весь свет?

- Ни о чем не переживай, Гэдин, я смогу за тебя постоять. Я прямо сегодня основательно прочешу лес и если там кто-то и шляется, ему не сдобровать. А теперь иди спать, еще очень рано, и ты мне уже отлежала руку, - он чмокнул кузину в висок, уверенный, что сейчас точно от нее избавится. Девушка и в самом деле поднялась, оправляя халат, но напоследок добавила, разбив всю его моральную оборону:

- Он дал мне ягоды, землянику. Она пахла так искусительно и сладко, будто околдовывая, и я не стала есть. Но этот запах преследует меня все время, я как будто чувствую его даже сейчас.

- Это все нервы, - отмахнулся парень, растягиваясь во всю ширь освободившейся кровати, заслоняя собой предательскую земляничную сорочку.

***

К завтраку Мартин спустился совершенно разбитый. Сон не принес никакого облегчения, и ночной променад напоминал о себе вялостью во всем теле. Гэдин уже сидела за большим дубовым столом, аккуратно причесанная, и ковыряла в тарелке овсянку. Облачное утро врывалось в столовую белым светом, призрачным и слепящим, и юноша неприятно сощурился. Обе почтенные фрау, призванные неусыпно следить за дворянскими отпрысками, как всегда энергично суетились за столом.

- Доброе утро, - пробурчал молодой господин, присаживаясь.

В его фаянсовой тарелке тут же появилась дымящаяся каша. Он направил в рот полную ложку, обжегши язык, но не почувствовал вкуса.

- Гер Мартин, я налью вам чаю, как всегда, с молоком, - фрау Катарина так и застыла с пузатым молочником в руке, когда изо рта юноши повалилась прямо на стол непрожеванная каша.

- Что вы себе позволяете! В этой школе, чему там только учат!, - вспыхнула сидевшая по другую руку Леония, расторопно ткнув Мартину под нос тряпочную салфетку.

- Я не буду это есть, не каша, а вареная солома!, - взвизгнул он капризно, отталкивая тарелку.

Вареные яйца и хрустящий бекон, творог или сухари с тмином, пахучий козий сыр - все было отвергнуто за недостатком вкуса. Бедные нянюшки всполошились не на шутку, не зная, как накормить питомца. Гэдин с удивлением наблюдала, как кузен перебрал все, что было на столе, и ничто не смогло удовлетворить его, словно в городе он питался несравнимо по-царски.

- Как ты можешь это есть?, - с недоумением обратился он к сестрице, уплетавшей за обе щеки домашний творог, - Сыр пресный как подошва, у чая привкус затхлой воды, не джем, а протертые опилки...

- Теперь довольно!, - в негодовании старшая матушка вскочила из-за стола, - Гер Мартин, вы, я вижу, не с той ноги поднялись, так отправляйтесь живо в свою комнату нагуливать аппетит к обеду!

Он метнул к наставнице испуганный взгляд, и она смягчилась, заметив, что мальчик, вроде, и сам не рад своим капризам. Мед - мучнистое варево, засахаренные апельсиновые корочки на вкус точно кожаные шнурки, с последней надеждой Мартин потянулся к хрустальной сахарнице, захватив щипчиками крепкий кубик. Сахар растаял на языке безвкусной жижей, и парень выплюнул его, как и все прочее, прямо на скатерть. Гэдин скривилась:

- С тобой все нормально? Тебе вообще не стоит налегать на сладкое, ты видел свои щеки?

Кузен уже хотел пройтись колкостью по тучным бокам сестры, но его остановило внезапное осознание, что сегодня вопреки обыкновению он и в самом деле не смотрелся в зеркало. А встревоженная фрау Катарина ухватила его за подбородок, развернув лицо к свету:

- Батюшки, да у вас жар и аллергия!

Все взоры устремились на чересчур румяные щеки всегда смущенного Мартина, в этот раз покрытые нездоровыми пурпурными пятнами. Его живые беспокойные глаза забегали в тревоге, и он решительно поднялся:

- Да, меня мутит, я только попью воды и прилягу.

А услышав незамедлительное совещание нянюшек, где вполголоса упоминалось промывание желудка, поспешно покинул столовую. В холле он не стал подниматься наверх, а не раздумывая свернул в чулан под лестницей, где захватил плетеную корзинку. Земляника слаще причудливых грез - вот верное снадобье, что вернет аппетит и здоровье.

***

Сразу после завтрака Гэдин, как обычно, села за пианино. Развернула учебные ноты и стала повторять ежедневные упражнения, но в этот раз без всякого энтузиазма. В мельканье черно-белых клавиш ей чудился лунный блеск и глубокие краски Венского леса. Бегущие нотные линии вновь и вновь увлекали ее память в ночную чащу к обжигающим темным глазам. Взмах пушистого боа, соблазнительные тени на голом животе, осколки дерзких поз - калейдоскоп ослепительных воспоминаний, среди которых поцелуй, оставленный мягкими губами, самое волнительное. Сказочный мальчик во плоти волшебнее всех прочитанных когда-либо книг. Сладкий фавн.

Фрейлейн фон Вьена всегда видела для себя единственную судьбу - судьбу певицы. Ради своей цели она бесконечно прилежно училась в надежде, что отец не воспрепятствует ее поступлению в консерваторию. И строгий родитель пока одобрял намерения дочери, но позволял выступать только на званых и семейных вечерах в их доме.

Гэдин недостаточно было готовых нот и чужих разученных мелодий, она лелеяла веру, что сможет создать свою собственную музыку, написать песню, которой никому не доводилось слышать прежде. Безусловно одаренная, девушка обладала высоким сильным голосом, но была далека от исполнения своей мечты. Особенно сегодня, когда звуки и мысли так перепутались в голове.

Фрау Катарина обычно присутствовала на музыкальных занятиях воспитанницы, хотя сама ничего в том не смыслила. Монотонные уроки сольфеджио наводили на нее дремотное успокоение, как на персону привыкшую к размеренности и упорядоченности. Так и сейчас она сидела в кресле поближе к уличному свету и вязала ажурную салфетку.

Не отрывая пальцев от клавиш, Гэдин несмело обернулась. Поникшие еще вчера розы на столе сегодня совсем увяли.

- Нянюшка, вы позволите, я схожу в розарий за свежими цветами? Мне хочется глотнуть немного воздуха, - робко обратилась девушка.

Матрона взглянула на нее поверх очков и, не заметив ничего подозрительного, разрешила фрейлейн ненадолго выйти, при условии, что та не ступит на дальнюю половину сада.

***

Не розы были нужны Гэдин, а время побыть с самой собой и собраться с мыслями. Она отодвинула массивную дверь в библиотеку отца, совмещенную с его кабинетом - самую безмолвную комнату в доме. Здесь всегда царили неукоснительный порядок и тишина, казалось, пылинки сами боялись опасть на предметы интерьера и потревожить дух сурового диктатора. Детям категорически запрещено было заходить в эту комнату, но пока господина Тобиаса не было дома, Гэдин позволила себе ослушаться. Зудящее любопытство, завладевшее ею, оказалось сильнее страха.

Впрочем, Гэдин не первый раз наведывалась в библиотеку, и хорошо знала, что и где искать. На цыпочках она прошла вглубь мимо книжных шкафов и присела на корточки у самой дальней полки. Здесь внизу преданные забвению хранились несколько книг, оставшихся от матери - легкомысленные романы, недостойные помещаться среди серьезного чтения. Все же Тобиас фон Вьена сохранил вещи покойной жены.

Девушка прочитала их все - ничего предосудительного, только пища для неуемной девичьей фантазии, разбередить которую ничего не стоит, но не всякая девица возвращается на бренную землю с высот несбыточных надежд.

Рациональную Гэдин обманчивые сказки не тронули, она знала всегда, что ей принца не ждать, и едва ли доведется замужество по любви. Здесь, в этом краю предгорных долин, где венский род - единственная семья аристократов, ее могут выдать замуж лишь за далекого соседа, а кем он придется, иллюзий лучше не питать. Отец, мужчина старого покроя, сам приросший корнями к деревенской земле, не станет вывозить дочь на потеху городскому свету, если только та сама не разовьет свои таланты достойно королевской консерватории.

Фрейлейн выудила из стопки интересовавшую ее книгу и спрятала в спальне, чтобы полистать в час отдыха. "Легенды и предания Южного Тироля" - наибольший кладезь вымысла, какой мог обнаружиться в их доме. И пусть Тироль за тридевять земель от венского поместья, если в книге есть хоть мимолетное упоминание о фавне, девушка его найдет.

***

Ближе к полудню солнце растопило зефирные облака. Щурясь от света, Мартин вышел на улицу с объемистой корзинкой на предплечье. Звуки обычной деревенской деятельности прорывались изредка сквозь птичье многоголосье.

Молодой гер фон Вьена свернул с парадной аллеи в направлении хозяйственных построек. Обходя деревянные и глиняные строения, он двигался в сторону псарни, откуда доносился глухой возмущенный лай. Внезапно дверь сарая растворилась, и прямо под ноги Мартину высыпали шумные куры, так, что он едва ли не споткнулся. А следом за ними - девица с выбившимися из-под чепчика волосами. Никак не ожидая встретиться с красивым господином, она смущенно поклонилась, и стала расторопно загонять кур за ограждение.

Конюх, насвистывая, провел мимо неоседланную гнедую, и парень опасливо припал к позлащенной солнцем стенке, давая дорогу. Неспешно покачивая округлыми боками, спокойная кобыла прошла мимо, даже не заметив своего трусливого хозяина. Конюх же поприветствовал его, сняв шляпу:

- Добрый день, гер Мартин, с возвращением! Когда вы к нам заглянете? Надо бы возобновить ваши занятия, в городе-то, поди, всю сноровку растеряли.

- Как-нибудь зайду, - неопределенно пообещал юноша, растревоженный самой мыслью о близости лошадей, и, только дорога освободилась, юркнул в хозяйственный двор, где в отдельной конуре помещался пес. Семилетний, смесь овчарки и водолаза, необъятно пушистый Микель размотал всю длину цепи хозяину навстречу. Свирепый к обидчикам и столь же неистово преданный дворянским детям, черный пес так бы и обрушил свои тридцать пять килограмм радости вместе с передними лапами на плечи Мартина, если бы тот вовремя не присел. Улыбаясь одной из своих ангельских улыбок и ласково теребя кустистые бока, парень стал отстегивать собаку. Микель жарко дышал, поднимая хвостом пыль, в предвкушении столь нежданной свободы.

***

Под прикрытием смышленой собаки Мартин и думать забыл о ночных кошмарах. Спущенный с поводка Микель резво бежал впереди, приминая папоротники и обнюхивая территорию. Птицы непрерывно галдели в солнечной листве, наполняя лес задором. Иногда тучный пес останавливался, обратив к парню умные карие глаза: не отстал ли хозяин, и вновь растворялся в зелени.

Теперь Мартин точно знал, куда идти: прямиком через звонкий ручей в самом узком его месте, пересечь пологий овраг, а там, на пригорке, и скрывается заветная полянка - путь как в детстве, даже Микель его знает наизусть.

Пока юноша балансировал на переправе из скользких камней, пес зашел в воду, погрузив брюхо в прохладный поток, и жадно пил. На его мягких мохнатых боках уже висело немало лесного сора.

Человек и собака добрались до лужайки без остановок, не считая случая, когда переполненный энергией пес пытался разрыть кроличью нору, и парень с трудом оттащил от ямы его перемазанную землей морду.

Наконец из-за сплетенных деревьев показался солнечный простор. Резвый пес вывалился на лужайку, где в пригожем свечении дня Мартина постигло разочарование. С горечью он отбросил корзину и сколько бы ни шарил среди колючих листиков, не нашел ни одной красной ягоды. Не нашел и зеленой, только белые цветки, доверчиво раскрытые навстречу летнему теплу. Верный друг, желая быть полезным, кружил по поляне следом за хозяином, обнюхивая кустики. Собака не выказывала ни настороженности, ни особого интереса, пока и вовсе не отвлеклась на увесистого шмеля.

Гер фон Вьена уселся на землю, обреченно схватившись за саднящие, опаленные нездоровьем щеки. Как объяснить его хворь, коли наяву земляника только цветет в эту пору, и чуткое животное ощетинилось бы на любые следы волшебства? Откуда же было знать несведущему юноше, что фавн - дитя природы, такая же органичная неотъемлемая ее часть, как сам пес.

***

Весь день Гэдин отличалась несвойственной ей рассеянностью. Всегда старательная, сегодня она умудрилась расстроить всех преподавательниц: и клавиши не слушались, и голос дрожал, а глаза с поволокой то и дело наполнялись умильной влагой. Мечтательная, несобранная, даже обед она проглотила наспех, чтобы пораньше выйти из-за стола и наконец-то проведать брата.

Радетельные нянюшки все же упрятали парня в постель, когда он в очередной раз отказался от еды, пригрозив вызвать лекаря. Не зная, на что списать нежданную хворь: капризы переходного возраста, аллергическую реакцию или более тяжкий недуг, наставницы запретили фрейлейн видеться с кузеном, а молодому господину - выходить из спальни.

Слишком часто после его возвращения Гэдин случается нарушать порядки. Покинув столовую раньше остальных, девушка потребовала, чтобы на кухне ей налили миску горячего бульона, и отнесла ее брату. Она нашла его лежащим на боку с безразличным скучающим взглядом. Апатия и тоска придали его лицу особо нежный вид.

Мартину всегда была присуща детская миловидность, и, даже повзрослев, он ее не утратил. Только решительный полет темных бровей, почти до виска, изобличал в его внешности мужественность и волю. Округлые карие глаза и такие же плавные, скругленные линии носа наряду с тонкими губами выдавали субтильный, изнеженный характер. Нахмуренный лоб в беспорядке покрывали пряди выгоревших волос. Болезненные щеки, казалось, только усиливали ранимый вид, а с тем и привлекательность юноши. И Гэдин в который раз вздохнула про себя от того, как по-девичьи красив ее брат.

- Мартин, ты не ешь ничего, так хоть бульон выпей. Нянюшки беспокоятся, отправляют в город за доктором, считают, что ты заразный, - жалобно протянула она к нему фаянсовую плошку.

- Я ничего не хочу, я чего только сегодня ни напробовался, - пробурчал он, отвернувшись к стене и закрыв лицо голым локтем.

- Это курица, - прощебетала сестра, скрывая тревогу в голосе, - Я сейчас сама отхлебну. Очень вкусно, нда... только без соли.

- Я не буду вашу отраву, - парень демонстративно натянул одеяло на голову и добавил оттуда глухо, - Скорей бы дядя приехал и наказал тех, кто ставит на стол помои.

- Хорошо, не ешь, тогда скажи мне, - фрейлейн сокрушенно водрузила тарелку на тумбочку, - Ты ведь снова ходил в лес? Встретил его в этот раз?

- Ни ночью, ни днем, Гэдин, в лесу никого нет!, - раскрасневшееся лицо Мартина вновь появилось из покрывала, - Неудивительно, что мерещатся черти, если питаться целыми днями такой гадостью!

- Не черти - фавн, - девушку не смутила очередная грубость, ей необходимо было выговориться любой ценой, - Я взяла в папиной библиотеке книжку: в ней собраны сказания обо всех лесных и горных духах. И никого похожего на мальчика в лесу.

- Ну, я же говорил, - поспешил перебить Мартин, изо всех сил старавшийся казаться умнее сестры.

- Это всего лишь забавная книга, она даже не имеет отношения к реальности, но из нее вырваны страницы, а в оглавлении между "сатиром" и "цвергом" значится "фавн", - Гэдин вставила свое веское слово, - Описание и картинка не сохранились, но я уверена, что именно с этим существом столкнулась в Венском лесу.

- Ладно, отдыхай, - произнесла она понуро, когда Мартин, вместо ответа, в очередной раз сполз под одеяло.


Как только за девушкой закрылась дверь, он тут же показался из своего укрытия и жадно отхлебнул дымящийся бульон. Напрасно. Очередная попытка утолить разгулявшийся голод завершилась плевком: куриный отвар оказался не слаще воды с замоченным бельем. Едва не плача, Мартин рухнул на гору подушек.

В отличие от Гэдин, что посещала его как исповедальню, парень все таил внутри. Разве мог он показать слабость и признаться в своих страхах? Как мог он открыть, что с момента окончания школы лишился радости и задора? Как страшит его безвестная судьба в отдаленном поместье, где нет применения его талантам и его красоте. Кто будет восхищаться им должным образом среди пустынных лугов? Кто одарит вниманием и поклонением, кто падет легкомысленной жертвой его кудряшек и ласковых глаз?

Боязливый, но тщеславный, Мартин не мог сформулировать, чего хочет, но видел себя в ароматах духов, вознесенным волной рукоплесканий на гребень славы. Застенчивый мальчик панически искал внимания и признания, но отличался слишком вялым характером, чтобы чего-то достичь. Неудачливый и неуверенный, он не пытался в самом деле бороться за что-либо, в надежде, что смазливая внешность сама по себе дарует успех.

Ему не хватало убежденности, авторитетной руки отца, что укажет верное направление - жить своим умом. Будь юный гер фон Вьена совсем сиротой, он, возможно, вырос бы более деятельным и твердым, но от взросления не в своем доме под опекой сурового дяди нежный характер парня растекся как кисель.

Господин Тобиас за десять лет так и не решил, кем считать племянника: благостным даром свыше или обузой. Непоправимая железнодорожная катастрофа, злой рок и река Дануб поглотили его самых близких, когда весь состав рухнул в воду с поврежденного моста. А вместе с ним, казалось, жизнь всей фамилии фон Вьена сошла с рельс. Жена, младший брат и невестка в одночасье покинули этот мир. И прежде чем высохли первые слезы, Тобиас лично отправился за племянником, чудом или волей судьбы избежавшим роковой поездки, будучи оставленным в доме родителей на попечение гувернантки.

Первым делом дядя забрал к себе розовощекого херувима, раньше, чем тот успел осознать, что навсегда лишился родительской ласки. Позже распродал все имущество брата, не имея возможности или желания присматривать за их городским домом, а вырученные деньги впоследствии были пущены на содержание и образование Мартина.

Хозяин поместья приложил все усилия, чтобы восполнить нехватку материнской заботы, и окружил детей двойным штатом нянек и воспитателей. Он так и остался за всю жизнь единожды женат, а сей брак, как известно, не подарил ему собственного сына. Как человек старого уклада и непреклонного нрава, он имел ясные представления о том, как воспитать юношу подобающим своей родовитой фамилии, и четко видел, каким мужчиной вырастил бы собственное чадо. Но с первых лет пребывания в венской усадьбе златокудрый желейный мальчик дал понять, что не оставляет дяде надежд. Не чувствуя права поломать хрупкий как безе характер племянника - плоть от плоти родного брата, главную и единственную память о нем на земле, гер Тобиас предоставил Мартина самому себе, никогда не приподнимая занавес его зефирного внутреннего мира.

Скупой на ласку родственник после смерти жены особенно пристрастился к уединению и погрузился в научные изыскания, лишь изредка позволяя себе шумные вылазки на псовую охоту. Свою отеческую любовь и заботу он проявлял в том, что ответственно следил за дисциплиной во всем поместье, и каждый слуга или работник проходили здесь строгий отбор, а новая нянька не допускалась к детям без пачки рекомендательных писем.

Тобиас фон Вьена не мог взрастить Мартина своим продолжением и внушить ему собственные взгляды: сын брата изначально был другим, - но мог воспитать из него достойного аристократа. Так мальчик и рос, сам по себе, обретая все черты неженки-недотроги, словно дикая роза, привитая к чужому кусту. А рука садовника, не предлагая иного ухода, лишь безжалостно обрывала побеги, протянувшиеся в недостойном дворянина направлении.

***

- Нет, по-прежнему ничего не складывается, фрау Ханна, - вздохнула Гэдин, обращаясь к учительнице музыки, - Мне кажется, я слышу ее, но когда начинаю играть, мелодия распадается и тает, звуки разбегаются от меня.

Девушка ссутулилась на узкой банкетке, обняв себя за полноватые бока.

- Что поделаешь, девочка, ты должна сосредоточиться, - ответила преподавательница, уже немолодая, но отличительно стройная и даже суховатая на фоне буйно цветущей фрейлейн. Она закрыла крышку, и клавиши жалобно лязгнули.

- Продолжим на следующей неделе, но и без моих наставлений ты прекрасно знаешь: в опере тебе не петь. И если ты желаешь петь вообще, должна научиться сама писать музыку.

Девушка знала. Гэдин беспомощно выдохнула весь воздух, что был в легких, когда худощавая фрау скрылась за дверью, и непременно пригорюнилась бы в такой момент, но не сегодня. В другой день фрейлейн фон Вьена непременно пустилась бы корить себя за музыкальную несостоятельность, но не сейчас.

Несмотря на каждодневные обязанности, невзирая даже на свои мелкие неудачи, Гэдин чувствовала сегодня, что весь мир отошел на второй план. И реальность нереальна, и все происходящее не важно, и вся жизнь - только фон для томящего ожидания, что крепнет внутри. Необъяснимое газированное сумасшествие не отпускает ее с утра: все сферы жизни щедро приправлены им, словно пикантной специей.

Предчувствия неизбежного, неотвратимого счастья, для которых вовсе нет повода, повергают девушку в тихий, глубоко потаенный восторг. Все по-прежнему, но откуда взялась эта крепкая уверенность, что нечто особенное и невыразимо прекрасное скоро случится с ней в будущем, где-то там оно уже коснулось ее судьбы.

Нет никаких видимых изменений, но отчего-то ее будничная жизнь кажется сном, размазанной декорацией, утратившей краски и резкость. Бесконечные упражнения и распевки, непрекращающиеся занятия, одергивания и попреки учителей - все это будет в жизни девушки, обрученной с пианино, но в одночасье пропала их важность. Магическое неизъяснимое счастье скоро обрушится на нее будто бурный поток, захлестнет, унесет - нужно только дождаться. И Гэдин молча улыбается своим внутренним ощущениям, не зная, чем объяснить их. В ее душе, где-то в глубине, словно открылся студеный родник, и звенящая вода разливается волшебным предзнаменованием. Пусть все остается по-прежнему, пусть ждут поражения и горести: привычная жизнь только фон для предчувствия счастья.

***

В ту ночь Гэдин пошла в лес по собственной воле, не преследуя неосторожного брата. Какие могли быть запреты и какие страхи теперь, когда она знала, что в лесу живет он - фавн. И вся роща им дышит.

В бледно-розовой сорочке до пола, с темными локонами, раскиданными по плечам, она пробиралась сквозь малахитовые заросли. Цикады неустанно аккомпанировали каждому ее шагу, а хруст веток сопровождали отрывистые птичьи трели. Сегодня лес будто ожил, раскрашенный ночными звуками: не осталось и следа вчерашней тревожности. С легким сердцем девушка убирала от лица душистую листву, прокладывая себе дорогу, и ничуть не заботилась о направлении.

Грузные шаги ее увесистого тела оставляли отчетливые следы каблуков на податливом мхе, но душа парила высоко среди недостижимых крон. Гэдин шла почти на ощупь, щурясь от бессильной слепоты в темно-сизых тенях, положившись на внутренний компас.

Предвкушение счастья набрало тот крепкий градус, когда забористая радость сметает все прочие чувства. Фрейлейн не знала, что с ней будет, но жаждала узнать непременно, сию секунду. Твердая уверенность в неминуемом счастье уже дарила успокоение и блаженство - эта синяя ночь спустилась с небес для нее одной.

Щекотное нетерпение совсем разволновало ее: девушка сознавала, что хочет увидеть фавна немедленно, и в то же время боялась этого мгновения. Ведь тогда ленивое ослепление закончится, и придется вдохнуть жизнь во всей ее полноте.

"Ну когда же и откуда он появится?", - взмолилась Гэдин мысленно, перелезая через камни в ручье. Она не могла на верно сказать, что ощущает чудесное создание поблизости, но казалось, его присутствием пропитан весь лес. Под его невесомые шаги расстелились росистые травы, еловая глушь сгустилась оттенить его белизну. Пахучий мох, аромат хвои и земли сейчас особенно резки, чтобы скорей померкнуть в его земляничном обмане. Лунный луч пронзает стылый воздух, уповая осветить лесную приму. И Гэдин вместе с рощей трепещет, ожидая, когда дитя лесных ночей покажется во всем блеске своего убийственного очарования.

И фавн появился, возник беззвучно из высокой травы, орошая росу отраженьем сапфиров. Выпрямил упругое тело, лениво потягиваясь, и воздел руки к небу, изящно проворачивая тонкие кисти. Излучая предельное наслаждение жизнью, он, конечно же, не обратил внимания на оробевшую фрейлейн на лесной тропинке.

Гэдин приготовила слова: целую речь и обширный список вопросов, что задаст моментально при встрече, но язык присох к небу, и ей стало нечего сказать. Фавн перед ней - недоступный и близкий, оглушающе желанный, и нет противоядия его чарам.

Девушка оробела от своей наивности и восторгов: земляничный мальчик оказался не тем, что грезилось ей в мечтах - сильнее и сокрушительней, больше, чем может уместиться в ее сердце, и гораздо опаснее, чем она могла представить. Провоцируемая его обществом раскаленная страсть скрывала необъяснимую угрозу, но эту опасность наполняла такая сладость, что Гэдин не согласилась отступить. Она прислонилась плечом к дереву, не доверяя обмякшим ногам, смущенно наблюдая за полуночной примой.

Фавн будто только что проснулся, энергичный и свежий, вскинул на плечи боа, купаясь в лунном сиянии. Улыбнулся луне - живой, непосредственный - невинное дитя порока. Никого не замечая, или не подавая вида, он взъерошил смоляные волосы, отряхивая остатки сна. Пересек густую траву, что ластилась к его коленкам, и вскочил на плоский валун. На долю секунды Гэдин показалось, он ее увидел: два полированных обсидиана коснулись ее взгляда, но фавн быстро отвел глаза.

На голом седом камне она, наконец, хорошо разглядела его ноги, обутые в черные лакированные туфли - безусловно, дамские, но даже у самой фрейлейн не было подобных. Открытый носок, из которого виднелись белые пальчики, и высокий каблук - тонкий, почти как стилет. Гэдин поежилась: с какой уверенностью и грацией сладкий мальчик балансирует в такой обуви на неровной поверхности, легкий, как бесплотный призрак. Поднятая на носок ступня воздействует на все явные мышцы ног, отчего изящная линия напряжения взбирается по упругим бедрам до самых ягодиц - до края черных шорт. Фавн, казалось, совсем не ощущал туфель, в которых едва соприкасался с землей: не прилагая усилий, мог не только стоять на шершавом валуне, но и танцевать на нем - что и делал.

Гэдин даже позволила себе приблизиться: так соблазнительна была пластика его движений. Разбрызгивая синие искры, он танцевал для одного себя, молча, бесшумно, выгибая спинку под ослепленной луной. Черные перья послушно извивались в воздухе, словно часть его тела, очерчивая точеный силуэт.

Девушка наблюдала с упоением, как одна соблазнительная поза перетекает в другую с музыкальной грацией, и она услышала, если можно слышать взглядом, мелодию его движений. В звездном ливне, совершенный и юный, под пристальным вниманием ночных светил, фавн исполнял свой страстный танец. Замедляясь до шепота, ускоряясь до игривого смеха, он двигался беззвучно, но теперь Гэдин отчетливо слышала музыку. Недостижимая мелодия, что не поддавалась ее пальцам, но преследовала во снах, выстроилась четким рядом васильковых нот.

Кофейная челка, дерзким движением скинутая со лба, изгиб шелковой поясницы, сияющая кожа, тугой живот - фрейлейн хотелось подойти и обхватить его, подхватить, стало неловко от сознания своей дородности по сравнению с воплощенным изяществом.

Но стыдливость не нашла себе места: одухотворенная, переполненная хмельным восторгом девушка разулыбалась. Она точно знала, что звучащая в голове неуловимая мелодия уже не ускользнет от сладких воспоминаний. И словно заключительным аккордом этой беззвучной музыкальной феерии, фавн посмотрел на нее пристально, вскинув изогнутую бровь. Обжигающие глаза, непроглядная чернота с отражением звезд. Ночная прима не танцует без зрителей, но щедро обольщает за всякий брошенный на него взгляд. Сладкий мальчик всегда знал о присутствии Гэдин, и сейчас, когда рассекреченная девушка засмеялась, послал ей воздушный поцелуй, направленный на пухлые щечки. Фрейлейн продолжала хихикать, чувствуя себя глупо от собственного смеха, зашла обратно за дерево, прижавшись спиной и ладонями к стволу. Хотя бы несколько секунд, чтобы угомонить себя и остудить разбушевавшееся сердце.

Юная леди огляделась, но фавн уже исчез. Она поняла это сразу по тому, как в роще вновь стало шумно от беспокойных сверчков. Не то лесная живность притихла, созерцая волнующий танец, не то нервное возбуждение так оглушило Гэдин, что она прежде не слышала ничего, кроме фантазийной музыки. Девушка продолжала улыбаться: счастье казалось столь неуемным, что никаких усилий не хватало расслабить щеки. Сладкий фавн, искусное обаяние порока - он заметил ее, смотрел на нее, он танцевал для нее. Для нее одной. То газированное сумасшествие, что не отступало с утра, сейчас разлилось с шипением по всем сосудам.

Фрейлейн подошла к покинутому валуну, смущаясь, чувствуя себя слишком приметной на освещенной луной полянке. Здесь свет казался ослепительным и густым, как туман, скрывая деревья в нежной дымке. Девушка опрокинула на камень бумажный кулек, что принесла с собой, и из него посыпались разноцветные стеклышки карамели. Она еще раз огляделась нерешительно и пошла прочь, теребя локоны над вспотевшей шеей.

Когда лесная гостья удалилась на достаточное расстояние, фавн вновь показался в поле зрения луны. Обтянутой в перчатку рукой он подобрал горсть леденцов и поднес к любопытному носику. Ничуть не прельстившись, он развязно расхохотался, повернув голову в след Гэдин, и бросил конфеты. Звякнув едва слышно, карамель разлетелась на цветные осколки.

***

Мартину не оставалось ничего другого, как пойти навстречу своим страхам. Состояние голода только усугубило его тревоги и разбередило лишние фантазии. Где бы довериться родным и показаться доктору, хотя бы не противиться нянюшкам и заменить пищу водой, пока хворь не пройдет, он отвергал любую помощь родных. Во всех своих недомоганиях он винил лесное чудовище, черноглазое исчадие ада, что поселилось в роще, и страшно боялся, что дома догадаются о причине его недуга. Парень так увлекся своими переживаниями, проклиная злосчастную судьбу и поместье дяди, куда пришлось вернуться из города, так захлебывался жалостью к себе, что даже не рассматривал иное основание для потери аппетита, чем сатанинская земляника.

Едва на улице достаточно стемнело, а в доме потушили последнюю свечу, Мартин улизнул в лес. В этот раз он подготовился так основательно, как только позволила темень прихожей, и натянул высокие сапоги, чтобы не исцарапать ноги. Конюх, не терявший надежды, что молодой господин пожелает возобновить занятия, заблаговременно подготовил его обувь для верховой езды.

***

Быть может, ему все только приснилось, должно быть, так оно и было - рассуждал мнительный юноша, шагая по лесу, - скорее всего, вредная кузина специально отравила еду в доме, чтобы посмеяться над ним. Недаром она сочиняет небылицы про сказочного фавна. Ну а если нет, и кошмар окажется явью, он найдет на мальчишку управу.

Мартин отчаянно храбрился, прислушиваясь к далеким птичьим выкрикам. Гуденье цикад заглушало его энергичные шаги. Сквозь завесу синих листьев отчетливо доносился звон ручья, и парень точно знал, что движется в верном направлении. Его маршрут пролегал через самые затененные и непролазные участки леса, на случай, если он встретит своего врага. Тогда Мартин притаится в укромной зелени и даст лиходею должный отпор.

Где же было знать молодому геру фон Вьена, что недруг, хитрый дух страсти, заприметил его первым, и беззвучно составляет парню компанию едва ли не с начала пути.

Лишь однажды Мартин поскользнулся на влажной почве, пересекая овраг, а в остальном добрался до заветной полянки ничем не омраченный. Каково же было его облегчение, когда сотни крошечных рубинов в траве вспыхнули ему навстречу. Он сладостно вдохнул воздух, напоенный земляничным благоуханием, но в этот раз не поддался ослепляющей алчности. Предусмотрительно оглядевшись, он обобрал несколько кустиков, млея от земляничного сока, что растекался по языку невыразимой сладостью, еще божественней, чем юноше запомнилось с прошлой ночи. На сей раз, как Мартину показалось, он вовремя остановился: перестал набивать земляникой рот и стал складывать ее в длинный подол сорочки, про запас, и в этом занятии уже не знал меры. Пока ягоды не начали давить друг друга собственной тяжестью, а добрая половина урожая не выкатилась через край рубашки, который парень придерживал одной рукой, он не мог остановиться.

Стараясь по возможности не рассыпать драгоценный припас, он с кряхтением поднялся с травы. Мышцы совсем затекли в жестких сапогах, и он какое-то время переминался с ноги на ногу, озираясь и прислушиваясь. Роща размеренно шелестела, укрытая ночным таинством, убаюканная стрекотом сверчков, не обращая внимания на двухметрового жадину с ангельским лицом. И жадина, не заметив ничего подозрительного, направился домой.

Одной рукой он по-прежнему придерживал груженый земляникой подол, задрав его до самых бедер, другой - отодвигал ветки, чтоб те не хлестнули по лицу. Гер фон Вьена чувствовал себя так, словно земляничный сок не растворился в желудке, а побежал прямо по сосудам, насыщая кровь энергией. Если бы не забота об ароматной ноше, он уже бежал бы домой вприпрыжку, выздоровевший и полный сил.

Не без труда пробравшись сквозь плетеный пояс зарослей, парень ступил на затерянную среди мха тропинку. Бесполезно было высматривать дорогу в глубоких черничных тенях, и Мартин поднял глаза. В тот же миг с неприметных на фоне неба веток вспорхнула диковинная птица, обдав юношу мягким касанием перьев, и преградила путь. Лесная прима с ловкостью тренированного гимнаста соскочил с дерева, не побоявшись высоты, и лишь в последний момент удержался вытянутыми руками, смягчив падение. Фавн приземлился в полушаге от молодого аристократа, и пока тот не успел опомниться, пощекотал его нос кончиком лебединого пера. Земляничный мальчик никогда не оставлял свое черное боа, забавляясь с ним и согреваясь им в холодные ночи.

В этот раз Мартин проглотил свой визг, и этот нервный глоток нельзя было не заметить на его шее. Он почувствовал себя скорее возмущенным, чем испуганным, не зная, как реагировать. И он совсем растерялся, когда фавн, словно теплый котенок, этот негодный мальчишка, что был ниже ростом, повернулся к Мартину спиной и посмел прижаться к нему.

Запрокинув голову и упершись косматым затылком парню в грудь, он сполз чуть вниз. Придавленные его телом, сочные ягоды тут же обдали живот прохладной влажностью. Фавн ничего не почувствовал через плотные шорты, а деликатный сатин ночной рубашки покрылся мокрыми алыми разводами. От неожиданности и недовольства юноша отпустил подол, и уцелевшая земляника градом посыпалась вниз, живо отскакивая от лакированных сапог.

Не обращая внимания на причиненные им беды и даже не интересуясь реакцией, фавн снова потянулся выше, скользя по телу Мартину и выгнув поясницу. Дива, как мог, закинул голову, чтобы заглянуть своей жертве в лицо, и касание его взъерошенных волос отозвалось на шее Мартина шелковой щекоткой.

Дитя лесных ночей, творение порока, вызвал у юного гера фон Вьена противоречивую жажду обхватить и оттолкнуть. Мартин уловил в кончиках пальцев покалывающую тягу схватить фавна, сдавить в объятиях, как случилось с горемычной земляникой, и ощутить упругую молодость его тела, что пульсирует под белой кожей. Не совладав с воображением, парень увидел себя склонившимся к лесной приме, к его горячему виску, опьяненным запахом сладости с примесью резкой горечи, жгучей как алкоголь. Он увидел свои руки обнимающими фавна, свои ладони - заблудившимися между краем жилетки и чулками, себя - прильнувшим беззастенчиво и дерзко тем местом, где рождается страсть.

Эта жуткая фантазия, за доли секунды разразившаяся в его голове, шатнула и сотрясла парня, точно удар молнии. Внезапное электричество прошибло от макушки до пят, и он остолбенел на миг от мысли, как воображение способно влиять на физические реакции. Шок схлынул, и Мартин залился стыдом, когда медовое мурлыканье раздалось почти у самого его подбородка:

- Мартин, милый Мартин, что выбрать, что же слаще? Землянику, со вкусом моих губ?

В призрачном свечении черные глаза фавна поблескивали словно уголь, повернутый к свету верной стороной. Взлохмаченные волосы нежили и кололи кожу, когда неугомонная прима терся о шею юноши, продолжая вызывающе мурлыкать:

- Или губы, со вкусом земляники?

Гер фон Вьена отпихнул греховное создание изо всех сил, что было не сложно с фавном, стоящим на мысках. Тот должен был упасть ничком и приземлиться носом в землю, быть может, нос сломать. Краткий треск, в самом деле, сопроводил его падение. Но, рожденный быть ловким, он проворно приземлился на четвереньки, и даже успел развернуться к обидчику, однако зацепился за корень каблуком. Мартин смотрел на него пылающими глазами, сжимая кулаки, свирепый, полный праведного гнева. Его миловидное детское лицо, сведенные в негодовании брови, решительная устойчивая поза с широко расставленными ногами, и, наконец, сумрачная ночнушка с огромным багряным пятном на животе вкупе с высокими сапогами вызвали у пострадавшего фавна громкий хохот.

Разгоряченный юноша швырнул в него пригоршню мха вместе с сырой землей и давленой земляникой - первое, что попалось под руку. Он, в конечном итоге, совладал со страстями и готов был защищать свою честь:

- Не смей потешаться надо мной! Убирайся из моего леса!

Несмотря на свой почти девчачий голос, Мартин в самом деле был так зол, что снабдил интонацию рычанием.

Пересиливая смех, лесная прима сел на корточки и легко вскочил на ноги, попутно стряхнув мох и землю. Не обращая внимания на гнев мнимого хозяина рощи, фавн согнул ногу, поместив пятку на колено другой ноги, и пошатал филигранный каблук, что треснул в месте крепления.

- Ну и чего ты этим добился?, - обратился он к Мартину как будто бы строго.

- А так тебе и надо!, - бросил юноша и пошел прочь, гордо вскинув голову.

Его щеки еще долго пылали от возмущения, а жужжащие мысли теснились в голове, и разум не знал, за какую уцепиться.

***

Гер фон Вьена уселся на полу в прихожей, облокотившись спиной о лестницу, и, чертыхаясь, пытался стянуть с себя сапоги. Без посторонней помощи ему едва удалось с справиться с одним, и то пришлось сделать две короткие передышки. Тихий дом спал глубоким предрассветным сном, хотя пару раз на верхних этажах скрипнула половица. Или то всхлипнула постель под спиной одной из повернувшихся нянюшек.

Сейчас Мартин как никогда ощущал себя дома, где даже стены помогают. И защищают. Не только стены, но и деревянный пол, и мебель. Самый запах обжитого помещения настраивает на мирный лад, нагоняет дремоту. Парень широко зевнул, намереваясь крепко проспать остаток ночи: он заслужил и отдых, и покой после героической схватки в лесу, из которой вышел безусловным победителем. Осталось лишь одержать победу над сапогами.

Внезапно, уличная дверь отворилась, обдав холл прозрачным предутренним светом, и парень едва успел укрыться, втянув длинные ноги под лестницу. Сонливость как рукой сняло. Из своего убежища он видел только рассеянную полоску света, что скользнула по полу и исчезла, когда щелкнул дверной засов. Посетитель, пытаясь остаться незамеченным, тихо поднялся наверх.

Юноша чутко прислушивался, пока здание не растворилось вновь в тишине. И так разволновался, что сам не заметил, как строптивый сапог отпустил, наконец, его босую ногу. На какой-то миг ему показалось, он истекает кровью, и сердце ухнуло в пятки. Ведь именно пятку и подошву, и подъем стопы покрывала обильная красная жижа. Но он быстро опомнился, не чувствуя боли: земляника - ягодный град щедро насыпался и в отстающие голенища сапог.

Парень добрался до своей комнаты. Еще одна сорочка безнадежно испорчена, ее нужно спрятать и сжечь. Стоя посреди спальни, он потянул обеими руками за подол, чтобы снять рубашку, и тут его остановил робкий голос кузины за спиной:

- Мартин, ты здесь?, - в тот момент, когда Гэдин просунулась в дверь, ее огромные сияющие глаза словно заполняли все лицо, но кузен этого не видел: не обернулся, - Я заглядывала пять минут назад, и тебя не было.

- Я ходил на кухню попить, - он так и стоял, как истукан, только рубашку отпустил, не поворачиваясь, не зная, куда деваться.

- Гэдин, почему ты не стучишь?, - добавил он сухо.

Девушка метнула взгляд к туалетному столику, где отражая белеющее небо, стоял полный графин воды.

- Прости, в другой раз - обязательно, - не дожидаясь приглашения, кузина вошла в комнату. Она была все в том же нежно-розовом одеянии, только темные локоны растрепались еще больше.

Девушка обошла брата, встав к оконному проему спиной, но даже в глубокой тени ее глаза излучали свет. Мартин неловко скрестил руки на животе, но Гэдин не могла не заметить выразительные пятна.

- Мартин, что это?, - вскрикнула она в испуге, - Это кровь?

В неосвещенной комнате всякий цвет казался темнее, и земляничный сок легко было принять за кровавый багрянец.

- Э.. да.. Тише, Гэдин, - залопотал он растерянно, - Да-да, это кровь, уходи, пожалуйста, мне нужно переодеться. Гэдин, уходи, меня только что рвало кровью.

- Что?, - пискнула она, собираясь со слезами ужаса.

- Нет, все нормально, мне стало гораздо лучше, - парень почувствовал на лбу предательскую испарину.

- Мартин, тебе нужно врача, - девушка зажала рукой рот.

- Да нет же, говорю, все прошло, ну подожди хотя бы за дверью!, - он взял кузину за плечи и вывел из спальни.

"Дурацкая вышла отговорка", - подумал он, отворив настежь окно, и энергично стянул ночнушку. Уличный воздух освежил комнату, но не разогнал крепкий запах: душистые свидетельства лесного рандеву засохли на липкой коже. Мартин послюнил палец и потер живот. Попробовал и за солоноватым вкусом ощутил неприметную сладость, а вместе с ней покой и столь непривычную уверенность. Он как будто прихватил с собой из леса какой-то секрет, еще не разгаданный, который досконально обдумает позднее.

После дня, проведенного в объятиях немощи, как ему казалось, на пороге голодной смерти, он снова ощутил тот прилив сил, что испытал еще в венском лесу. Юный, волевой, привлекательный пуще, чем обычно, он так и стоял обнаженный, лучась от довольства самим собой. Загадочный фавн оказался совсем не агрессивным, или, что более вероятно, тщедушным слабаком, так что геру фон Вьена не составит труда погнать его из рощи. И совсем не удивительно, если лесная прима занимает все мысли молодого аристократа: как будущий землевладелец, а пока как единственный мужчина в усадьбе, он в первую очередь должен подумать о безопасности своих владений. И если не помешают обстоятельства, с врагом будет покончено еще до возвращения дяди.

Мартин не учел только, что настоящий его враг не тот, кто танцует в лунной ночи, а тот, что уже растворился в его крови вместе с земляничным соком. Слишком много дивных ягод было съедено, и еще больше будет впереди.

- Уже можно?, - проскулила Гэдин за дверью, вырвав Мартина из его самодовольных размышлений.

- Нет, погоди!, - крикнул он торопливо и поспешно зажег свечу. Пихнул ногой земляничную ночнушку, брошенную на пол, и она бесшумно скользнула под кровать. Задул свечу, пустив по комнате едкий запах дыма, и нырнул под одеяло. То были напрасные меры избавиться от ягодного аромата, ведь Гэдин, так остро влюбленная, уже принюхалась к запаху соблазна, привыкла и ощущала его повсеместно. Незримый след фавна следовал за ней повсюду, как душистый шлейф, порожденный тоской и памятью.

- Мартин, я ненадолго, - прошептала кузина, когда брат, наконец, разрешил ей войти, - Уже почти рассвело, летние ночи слишком короткие.

- Лучше бы они никогда не заканчивались, - добавила она, устраиваясь на соседней подушке.

- Или не начинались, - шикнул парень, прикрыв рот одеялом.

- Ты уверен, что не нужен доктор?, - кузина всматривалась в распахнутые глаза брата.

- Не нужен. Я только не понимаю, что ты хочешь? Зачем приходишь беспокоить меня по ночам? Неужели так скучно? Как же ты раньше жила?

Мартин посыпал вопросами, перепуганный, что Гэдин начнет задавать свои. Но у сестры был совсем другой интерес.

- Как жила?, - воскликнула девушка, - Я сама не понимаю, как жила, пока он не появился. Так странно ощущать это: он заполнил собой весь мир, и внутренний, и внешний.

Кузен промолчал, догадываясь, что речь идет о фавне. Встреча с ним еще не стерлась из мыслей: как горячо сладкий мальчик прильнул к нему, как горели смоляные глаза.

- Сегодня он танцевал для меня. Восхитительно. Он как будто излучает красоту. Ах, Мартин, у меня в груди все щемит, когда я смотрю на него. Ты когда-нибудь испытывал подобное? Как будто это сильнее меня, это чувство теснится внутри, словно для него не хватает места. Я гляжу, я восхищаюсь им, а внутри вся томлюсь, - в жизни Гэдин прежде не было таких потрясений, как смогла бы она молча уснуть?

- Танцевал?, - переспросил парень строго, - Значит, ты опять была в лесу?

Он сам не понял, почему так занервничал, хотя и до того полагал, что именно шаги сестры слышал в холле. В одиночестве все кошмары венского леса принадлежали ему, но стоило сестре заговорить о фавне, она будто бы вторгалась в его сумеречно-акварельные ночи, превращая их в грубую реальность. Отчего-то Мартин испытывал глубокий стыд за все, что связано с лесной дивой, хотя не находил в своих действиях ничего предосудительного. Ведь он всего лишь, как умел, пытался прогнать чужака. Но все, что касалось этого чужака, должно было остаться в тайне, даже самый факт его существования. Почему-то юношу коробила мысль, что земляничный призрак преследует не его одного, словно сестра воровала сны, предназначенные ему.

Забеспокоившись, Мартин поднялся на вытянутой руке, и одеяло сползло с его подбородка до живота, обнажив широкую грудь и нетренированные мягкие плечи.

- Гэдин, - заявил он, требовательно глядя на сестру, - Если уж ты так увлеклась сочинительством, необязательно взаправду шататься по лесу, чтобы выдумывать небылицы. Для молодой леди...

- Я не вру!, - взмолилась девушка, оторвав взгляд от оголенной спины брата, до самого низа прочерченной ровной линией позвоночника.

- Я ничего не сочиняю, - добавила она спокойнее, - Мартин, мне нужно с тобой поделиться, потому что со мной такого никогда не было. Потому что мне страшно.

Последние слова она произнесла едва слышно, но брат разобрал:

- Тогда тем более тебе нужно выбросить из головы всю эту ерунду. И мне бы не помешало.

Он повернулся к ней через плечо, и его глаза цвета крепкого чая смотрели успокаивающе. Может быть, впервые девушка заметила, что кузен и старше, и сильнее ее, ведь она привыкла владеть собой на фоне переменчивого брата, а сейчас сама трепетала:

- Я уже точно не выброшу, это захватило меня, и порой мне хочется удрать в лес. Мысленно-то я все время там. Меня пугает, во что это выльется. Это чувство такое сильное. Мне страшно, что будет, если я смогу видеть его постоянно, и не менее страшно, если я не увижу его никогда. Пока фавн танцевал, его было для меня слишком много. Когда исчез, меня в первый миг чуть не задушила тоска, а потом я собралась с духом. Если бы ты видел, как он танцует...

"Еще не хватало", - подумал парень. Он не знал, как реагировать на откровения сестры, но они ему, определенно, не нравились. Не нравилась ее близость, открытость и, главным образом то, что она вынуждает его представлять сладкого фавна снова и снова.

- Гэдин, просто останься ночью дома и спи, как все нормальные люди. И мне тоже дай спать, - заключил он, улегшись обратно.

Кузина поняла, сколько бы она ни болтала о накипевшем, как бы ни старалась поделиться переживаниями, свою сладкую судьбу ей предстоит встречать одной. У нее нет другого пути, кроме храбрости, ведь именно для встречи с ней в лесу возникло лунное создание. Как героиня старых сказок, она должна быть готова к ведущей роли, раз уж волшебная легенда ожила для нее. Даже не имея привычки витать в облаках, сейчас, когда жизнь сама отвела ей место в магической феерии, как могла девушка стоять ногами на земле, если ее разум пребывал в долине грез? Живое воплощение духа страсти, соблазн во плоти - таинственный, непредсказуемый, и существует для нее одной. Как тут не захлебнуться от волнения? Как дождаться следующей ночи, когда мальчик, желанный до боли, вновь засияет на лунной лужайке?

Только завтра он не ускользнет, не растает в тумане. Завтра он услышит ее голос. Гэдин рождена для сцены, после окончания консерватории ей будут рукоплескать переполненные залы. А этой ночью ей будет очарован один фавн. Дитя порока соблазнится ее песней, подойдет к ней близко, и разум рухнет в земляничный омут.

- Он еще не касается, а уже знойно от его жара. А стоит представить, как прикоснется, так сознание мутится. Ты как будто можешь думать кожей, только ей и можешь, и она кричит, зовет по всему телу прижаться к нему. И если это случится, кажется, что обожжешься, так это пылко. А если не случится, думаешь, что умрешь. Его ощущаешь даже на расстоянии, словно через тебя магнитные лучи проходят, и хочется, чтобы он был ближе, рядом, растворился в тебе. Чтобы не чувствовать больше своего тела, а только его...

- Гэдин, ради всего святого, что ты несешь?, - прошептал кузен, когда к нему вернулся голос.

На какое-то время девушка притихла, замечтавшись, и сама не заметила, как озвучила свои мысли: мягкая перина и полумрак разморили ее. Мартин не остановил вовремя поток полусонных признаний, и в его голове живо вспыхнули убийственные глаза, теплая кожа с ароматом соблазна и губы так близко от его лица. И ужас, истошный стыд сковали его язык от сознания, что не Амелию он вспоминал, совсем не Амелию...

Девушка ощутила неловкость и напряжение, которое исходило от брата, как от ощетинившегося кота, и вылезла из кровати. Умытое рассветом небо совсем побелело, готовясь встречать первых петухов.

- Я пойду к себе, - Гэдин нашарила на полу туфли, - Тебе правда точно-точно не нужно доктора?

"Теперь-то я точно не дамся никакому доктору", - подумал парень испуганно, но ответил бодро:

- Ничуть, и завтра я докажу тебе, что абсолютно здоров.

***

Фрау Катарина постучала в дверь, когда Мартин не только уже был на ногах, но и заканчивал одеваться, застегивая вельветовые брюки. В свежей белой блузе, заключенной в полосатую жилетку, он выглядел довольным и здоровым на фоне ласкового солнца. Мягкий день освещал его румяное молодое лицо, бросая на зеркало ослепительные блики.

- Да!, - парень позволил нянюшке войти, нехотя оторвавшись от своего отражения. И она с успокоением обнаружила своего подопечного изъявляющим желание позавтракать.

- Как славно видеть вас таким бодрым, - приветствовала господина Леония, когда парень появился в столовой. Он сел на привычное место, спиной к распахнутым окнам, и тут же поймал взгляд Гэдин. Самой заметной чертой ее лица по-прежнему были глаза, и сейчас они смотрели с недоверием. Мартин беспечно подмигнул и, пристально наблюдая за сестрой, отправил в рот ложку манки. Безвкусная жижа заскрипела на зубах, но он не повел и бровью. Он жевал и глотал, разглядывая кузину, а девушка, изредка бросая на него смущенные взгляды, уверовала в чудесное исцеление. Юноша категорично отказался от сладкого, но доел всю кашу и стоически выпил чай, не подавая виду, как еда противна. Он не мог вспомнить, чтобы еще когда-нибудь он так же жаждал окончания трапезы, как сейчас. Сосредоточившись на своем гастрономическом спектакле, он пропустил мимо ушей, что господина Тобиаса следует ждать домой уже завтра.

Гэдин тоже не терпелось выскочить из-за стола, хоть она и любила поесть, ведь на веранде ее ждало пианино и чарующая мелодия, навеянная полуночным танцем.

Девушка открыла крышку и коснулась прохладных клавиш. Она зажмурила глаза и на миг представила сапфиры, мерцающие в полутьме. Лунные струи, что размеренно льются с неба, капли света на белой коже. Кружение перьев и синие брызги, изгибы пластичного тела - замедлив темп, сладкий мальчик вновь танцевал в ее воображении. Колючие мурашки защекотали ее предплечья, и Гэдин поведала инструменту то, что переживала внутри. Звуки, словно россыпь звезд, один за другим вспыхивали в пустоте. Неторопливая прозрачная мелодия, никем не слышанная прежде, поплыла по комнатам, и фрейлейн словно растворилась в ней.

Вновь и вновь проигрывая сложные места, сосредоточенная на поиске связок между ними, кузина вздрогнула, когда брат плюхнулся на табуретку рядом. Он протянул левую руку и звучно ударил по клавишам. Гэдин уступчиво убрала пальцы, когда парень заиграл начало знакомой песни. Сидя совсем рядом, теснясь у ее плеча, Мартин заглянул ей прямо в лицо озорными глазами:

- Ну же, давай со мной, как раньше в четыре руки!

Бесцеремонно нарушив энергичной игрой ее лирическое уединение с пианино, юноша торжественно завел старинную балладу:

Там, где студеных родников
Прозрачней слез звенит струя,
Где скалы испокон веков
Незыблемый покой хранят,
Где обнимают облака
Вершины неприступных круч,
Среди камней гремит река,
Срываясь из-под самых туч,
Седые рыхлые снега,
Венчают пики мрачных гор,
Цветут альпийские луга -
Душистый шелковый ковер...


Словно улыбаясь сквозь пение, он заполнил веранду громким сахарным голосом, что рвался наружу из его широкой груди. Продолжая хитро коситься на сестру, он вынудил ее если не подыграть, то подпеть:

Шумят сосновые леса
По склонам каменных стремнин -
Там реет гордо в небесах
Долины горной властелин.


Тщательно исполнив свою вынужденную арию еще более сильным голосом, чем у брата, Гэдин решительно прервала песню, пихнув его в бок:

- Мартин, ну куда ты лезешь? Что тебе надо?

Парень улыбнулся во весь рот:

- Я тоже хочу упражняться и петь.

- Ну тебе-то зачем?, - насупилась девушка, отталкивая непрошенного партнера, - Мешаешь мне, уходи.

Кузен не подумал даже отодвинуться. Скруглив спину, чтобы казаться одного роста с сестрой, он наивно лепетал, продолжая улыбаться:

- А почему же нет? Разве ты в меня не веришь?

- О.., - протянула кузина, раздражаясь, - Неужели ты, в самом деле, думаешь, тебе что-нибудь светит на этом поприще? И папа позволит тебе петь? Не отвлекай, мне нужно заниматься.

- У меня хороший голос, - рассудил Мартин, - И потом, не зря меня учили музыке столько лет. Мы всегда шли вровень, ты не помнишь?

- Должно быть потому, что ты ни что другое не способен, - вздохнула сестра, - Мужские же занятия тебе не по нутру: ни верховая езда, ни охота. Ты и с мальчиками не хотел играть, все околачивался на ферме в одиночку. Нужно же было занять тебя хоть чем-то приличным.

Парень вспомнил себя ребенком в новом доме: холеные кудри, девчачье воспитание, рой наставниц, от которых он при всяком случае сбегал в сараи наблюдать за животными. В действительности, совместные уроки музыки привнесли в его сиротливое детство гармонию и интерес. Неделю разучивать песенки дуэтом, чтобы в воскресный день нарядный ангелок и пухлая черноглазая пичужка могли исполнить их на потеху всем домашним.

Юный Мартин боялся лошадей, боялся непредсказуемых упражнений, где требовались ловкость и скорость. Шумные игры в мяч или салки, даже прятки - он старался избегать всего, что требовало силы или незамедлительной реакции. Ему не везло, мальчик заранее чувствовал, что его проигрыш словно предопределен. И он будет "водить", будет найден первым, будет "выбит" мячом и лучше даже не начинать. Неспособность к соперничеству нервировала его, и он знал, что расстраивает этим дядю. Его приятели - дети преуспевающих деревенских работников, некоторых маленький аристократ превосходил физически и по возрасту, всех - по социальному положению. И, несмотря на это, всегда пасовал, предпочитая скитаться по усадьбе в одиночестве.

Нежный мальчик хотел быть гордостью своей фамилии, сызмальства ему втолковывали: нет ничего важнее чести семьи, дороже имени мужчины. Ощущая свою никчемность, подозревая, как расстраивает ожидания дяди, розовощекий малыш искал укрытия в себе, а впоследствии - в музыке. Господин Тобиас с удовольствием наблюдал их воскресные дуэты, и довольный племянник лил свой нежный голосок, будто сладкий сироп.

Теперь он вырос, а любовь к пению осталась, превратившись в розовую мечту в дымке славы и блеске софитов.

- Ты так говоришь, можно подумать, что ты меня старше и что-то понимаешь. Нет, это потому, что никто мной толком не занимался, - возразил кузен, поднимаясь, - Не смею беспокоить, ты же одна в этом доме великолепная!

Парень сердито отодвинул табуретку и вышел с веранды.

- Ты как обиженная принцесса, Мартин!, - крикнула Гэдин в след и добавила недовольно, - Только сбил...

И вновь чувственные звуки пианино зазвенели в комнате, разбиваясь о тишину, словно полновесные горошины града, расслабляя и привораживая.

***

Гер фон Вьена, никого не поставив в известность, ушел в поля, и пропадал там в одиночку до самого обеда, пропустив второй завтрак. Он улегся на широком лугу, по другую сторону Венского леса, откуда открывался вид на околдованную рощу и прозрачные фантомы гор, поднимающиеся вдали. Буйные травы сочились зеленью, скрывая юношу от посторонних глаз, и он смотрел в распахнутые объятия неба, недостижимые в вышине. Теплый неподвижный воздух, насыщенный ароматами луга, изредка разгонялся ветероком, растения лениво млели на солнце.

Мартин чувствовал, сколько покоя разлито в природе, и чувствовал необъяснимое напряжение в себе, словно он постоянно находится не на своем месте. Его тяготила зависимость, невозможность принимать собственные решения, надуманная несвобода. Конечно, он должен быть не здесь, не валяться в полях, а прогуливаться по широкому проспекту блистательным молодым франтом. Ему показалось, он услышал отчетливо стук копыт о мостовую, увидел изящные экипажи, кружевные зонты прохожих и яркие зазывные афиши с его именем, с его портретом.

В реальности же вокруг по-прежнему лоснилась шелковая долина, пустынная в своем просторе, и тенистые леса плавно взбирались на предгорья. Издалека неприступные истуканы смотрелись словно мираж, и Мартин, уже без аккомпанемента, возобновил прерванную сестрой песню:

Два пестрых преданных крыла
Воздушный бороздят поток,
Хоть в сердце воткнута стрела:
Так вольный сокол одинок...


Насытив юный карамельный голос достаточной тоской, парень растрогал бы не одного слушателя, если бы кто-то показался в поле, но зрителей не было, и он продолжал петь для себя.

Мартин вернулся домой под вечер, голодный и угрюмый, но горячие точки свечей, издали заметные сквозь окна столовой, не вызвали отрады. Проходя мимо сада, он увидел кузину, копошившуюся в розовых кустах. Срезав обширную охапку, она разложила цветы на деревянной скамейке, и строго сортировала, отбраковывая недостаточно роскошные бутоны. Заметив брата, она повернула к нему растрепанную головку, сдувая волосинки с лица:

- Какие лучше: розовые или белые? Или кремовые?

Он не ответил, бодро прошагав мимо. "Все еще дуется", - подумала Гэдин, концентрируясь на своем занятии. Ей нужна была одна роза, всего одна, но самая благоуханная.


- Ваш туалет в порядке, милая Гэдин, - сообщила фрау Леония, расправляя на вешалке наряд, который только что принесли из прачечной. То было белое домашнее платье из нежного хлопка в мелкий голубой цветочек с каскадами кружева на коротких воздушных рукавах. Достаточно невинное, чтобы порадовать глаз любимого родителя, в меру элегантное, чтобы украсить юную фрейлейн.

- Разве оно меня не полнит?, - девушка с сомнением коснулась ткани.

- Бросьте, какие глупости! Вы не о том заботитесь, госпожа, - убедившись, что платье развешено достаточно аккуратно, нянюшка запустила гребешок в волосы Гэдин, - Гер Тобиас приедет утром, в котором часу неизвестно, впрочем, утром же к вам приедет парикмахер.

Расчесывая упрямые локоны, фрау продолжала бормотать, сосредоточившись на своих хлопотах:

- Господина Мартина тоже пора стричь, слишком длинные вихры... Хорошо, что он быстро оправился. Вот, все и готово. Ложитесь спать, душечка.

Няня накрыла свечи серебряным гасильником, и комнату мягко застелил синий сумрак.

- Покойной ночи, - попрощалась Гэдин вслед, сидя на краешке кровати. Она еще какое-то время сидела неподвижно, прислушиваясь, как хлопнула дверь в спальню кузена, как та же дверь затворилась повторно, и шаги пожилой фрау стихли на лестнице.

Теперь можно. Девушка бросилась к платью: как своевременно и удачно ей его принесли. "Такое нежное, безусловно, цветок должен быть белым", - фрейлейн потянулась к вазе, где собрала лучшие розы.

Наряжаясь впотьмах и без помощи слуг, она больше беспокоилась о том, не толстит ли платье в самом деле, чем о том, что рискует предстать перед отцом в не надлежащем виде. Чтобы видеть толком, понадобилось вновь запалить свечи. Самым сложным оказалось закрепить широкий пояс за спиной, и Гэдин долго крутилась перед зеркалом, выламывая руки, чтобы повязать под лопатками аккуратный бант. Наконец, она ощупала себя довольно, выправляя последние складки: тяжелая девичья грудь держалась надежно и высоко. Заправив за ухо бойкий завиток, девушка приколола к волосам полураскрытый бутон и растрепала прическу.

Небрежная и томная, словно едва пробудилась ото сна, в то же время женственная и кроткая, фрейлейн фон Вьена отправилась в рощу на поиски ночной дивы.


Мартин скрупулезно полоскал рот водой с мятным маслом, пытаясь избавиться от неприятного привкуса, оставшегося от ужина, но и мята не облегчала его терзаний. Он должен есть, чтобы жить: хотя бы создать видимость, что ест, но чтобы жить счастливо, он должен есть землянику. Спелое, нежное, драгоценное счастье величиной в один карат - единственная радость на исходе дня.

Не слишком заботясь об осторожности, быть может, даже желая быть рассекреченным и наказанным, чтобы сыскался лишний повод корить несправедливую судьбу, парень сбежал в лес не дождавшись, когда усадьба уснет. Пребывая весь день во взвинченном состоянии, сегодня он был исполнен пущей решительности, чем прежде. Он хочет земляники и будет ходить за ней до тех пор, пока ягода растет, а шустрый фавн ему в том не помеха. Пусть только покажется на его пути, лишь только заблестит черными глазами.

Продираясь через рощу привычным маршрутом, юноша живо представил плутоватое лицо своего недруга, в оправе из смоляных волос. "Посмотрим, пускай только сунется: вчера остался без каблука, сегодня будет улепетывать без ноги", - грозился он, храбрясь заранее.

Лунная лужайка, как и в прошлые ночи, дремала в серебре. Шершавые кустики, изливая дурман, манили случайного путника запустить в них руки в поиске земляники. Мартин шарил в темноте, отгибая колючие листья, пересаживаясь так и эдак, чтобы не загораживать свет, но не нашел ни ягод, ни цветов. Его пальцам попадались только пустые розеточки, еще хранившие упоительный нектар.

Гер фон Вьена поднялся и пнул кусты сапогом:

- Вредный фавн, ну давай, где ты там! Я же знаю, это все твои происки!

Разочарование, усугубленное голодом, оказалось таким горьким, что страх перед коварством сказочного существа отошел на второй план.

- Я здесь, - из-за деревьев донесся бархатный ответ, расцвеченный смешинкой, и сладкий фавн ступил на задрапированную тьмой поляну. Он качался на качелях, и теперь плавно неторопливо шел, помахивая боа. Появление озорной примы, отточенное, всегда безукоризненно эффектное: лишь бы зритель нашелся, и будет гарантированно повержен восторгом.

Гер фон Вьена заметил, что сладкий мальчик не хромает и держится с извечной дерзостью, покачивая полуголыми бедрами, лишь левое колено не распрямляет при ходьбе, чтоб не давить на каблук. Стянув к себе весь мрак и свет, он замер в выразительной позе, как живая статуя грации, и ответил игриво:

- Прости, милый Мартин, я не ожидал, что ты и сегодня придешь, - дитя лесных ночей взмахнул перчаткой в манерном жесте недоумения, - Я сам все съел.

Юноша ощутил не то злобу, не то обиду: безусловно, за словами фавна скрывалась издевка - и не знал, как себя повести. Ведь ему, аристократу, никогда не доводилось ничего просить: он либо имел все свое и по первому требованию, либо и вовсе не тщился получить, что хотел - недостижимое, вроде звезды на небе. И теперь он почувствовал себя совсем глупо.

- Но раз ты все-таки пришел, налетай на угощенье!, - фавн поймал растерянный взгляд парня и ласково кивнул в траву.

"Что это он, играет со мной? Как это может быть?", - подумал Мартин, не доверяя глазам. Алчность жадно стиснула живот, когда он заметил, что поляна вновь зарделась земляникой. Он недоверчиво покосился на источник своих бед, и тот пояснил весело:

- Удивлен? Я и сам не знаю, откуда они берутся. Ягоды всегда появляются, когда я голоден, - фавн рассмеялся, - и когда не голоден тоже.

Но его гость уже не слушал, уплетая запретное лакомство, едва поспевая жевать. Дитя лесных ночей наблюдал за ним со скучающим видом, то прохаживаясь по полянке, то шурша в листве кончиками пальцев: Мартин будто и не замечал его.

Волшебная земляника была единственной пищей сладкого фавна, источником неиссякаемой энергии и, быть может, даже самих магических чар. Он никогда не знал в ней недостатка и не испытывал желания попробовать другое кушанье, уверенный: ничто не сравнится с полыхающей сладостью его диких ягод. Земляника расцветала сама собой на затерянных лужайках, в тайниках любого леса, где бы фавн ни появился, и скоропостижно увядала без него.

Сладкий мальчик видел, как фатально заколдованные ягоды действуют на людей, которым не посчастливилось их отведать. Питаясь исключительно земляникой, сам он не разделял тех одержимости и алчности, что охватывают случайных горемык, и не понимал их самосжигающей жадности. Он также замечал, что каждая порция червонного лакомства приносит им успокоение, насыщая здоровьем и счастьем, и рад был делиться. Но люди не ценили его щедрость, до изнеможения преследуя дивного фавна, на что он только смеялся, беспечный и ловкий, не прекращая дерзкой игры.

- Чем больше ешь, тем больше хочется, милый Мартин, - заметил фавн безразлично. Парень поднял голову, недовольный, что его отвлекают:

- Я сюда не разговаривать с тобой пришел.

Раздражение в его словах никак не вязалось с нежным голоском и пригожей, полудетской внешностью. Лесная прима, задумав новую шалость, подкрался ближе. Гер фон Вьена заметил глянец его туфель среди земляничных кустов. Взгляд побежал выше по точеным голеням, и Мартину сразу стало неуютно сидеть перед ним в траве, будто бы в подчинении у этого сумасбродного создания, и глядеть снизу вверх.

Юноша поднялся, не зная, куда пристроить липкие ладони, и посмотрел на задиру свысока.

- Ты так пристрастился к землянике, дружок, - дитя порока погладил ажурный воротник сорочки. Шоколадный вельвет его голоса обдал мягкостью и теплом, в глазах мерцали бесята. Фавн казался пьяняще соблазнительным в ночном воздухе, словно он и был самим источником земляничной сладости. Магнетизм теплой кожи пронизывал расстояние - Мартина вновь обуяло постыдное замешательство: прижаться или оттолкнуть.

- А без твоей компании она еще вкуснее, - парень расслышал, что сердце бьется громче, чем хотелось бы: противоречивые чувства, непривычные позывы нервировали его. Чуждый подобной растерянности, сладкий мальчик схватил его крепко за воротник:

- Так ты попробуй - меня...

Мартин опешил от неожиданности, что в хрупком теле нашлась сила рвануть его словно куклу, так что ворот впился в шею. За острой линией боли на загривке он ощутил настойчивую мягкость на губах: фавн притянул его к себе, беззастенчиво и резко, утопил в поцелуе. Прикосновение лесной дивы лучилось теплом, обволакивая нежно самый рассудок. И Мартин бездумно потянулся за ним, ища этой трепетной нежности, когда фавн отстранился.

***

Черное кружево листвы не помешало Гэдин увидеть всю сцену - абсурдную, точно маетный сон. Нелепый поцелуй в губы, поцелуй с ее братом, лишенный всякого смысла, не вызвал ревности, только досаду. Не для того бродила она по лесу, рискуя испачкать платье, чтобы надежды обернулись таким вот чудачеством. Несуразные ласки, смехотворное ребячество, самый факт того, что Мартин здесь, на окропленной луной поляне, лично лицезрит предмет ее выдумок - весь список косвенно оправдывал ее, так отчего ей, фрейлейн стыдно?

Отчего не отбросит она ширму из ветвей, не позовет кузена открыто и громко, почему смущена? Гэдин в нерешительности всматривалась сквозь листья, как юноша последовал за ускользающим фавном, еще не определив своей цели: целовать или душить. "Ну давай же, глупая, пока он здесь!", - напутствовала себя девушка, но так и не осмелилась на разоблачение.

Пока парень толком не опомнился, сладкий мальчик быстро отступил, маня за собой:

- Мартин, ты теперь пойдешь за мной и в кромешную чащу, и к черту в пасть?

Увернувшись от грозных кулаков, он круто выгнулся и рухнул на спину, так внезапно, что Мартин чуть не наступил на него. И тут же фавн резво лягнул ногой, едва не вспоров парню живот острым каблуком.

- Ну давай, нападай, хозяин леса!, - ночная прима заливался смехом, разнежено ерзая на шелковой траве, дразня вспыльчивого аристократа, что есть мочи.

Его бархатистый гогот, казалось, наполнил весь лес задорным звоном, и Гэдин отчетливо слышала его за спиной, потихоньку отступая прочь. "Не сейчас, не лучший момент", - оправдывала она свою застенчивость, в последний раз обернувшись к полянке, где сконфуженный братец не знал, как подступиться к лягающемуся врагу.

Девушка вынула бесполезную розу из-за уха: ее тяжесть неприятно отдавалась в волосах. Она неуверенно шла по направлению к дому, а якорные цепи тоски волокли ее назад. Негодуя на брата, Гэдин уверяла себя, что наступит лучший день, точнее, лучшая ночь. Но как мог он так нечутко вторгнуться в ее мечты? Целый день шалопутный кузен только и делает, что мешает ей. И еда ему не вкусна, и в усадьбе жить не мило, и в город его отправь и пианино освободи.

Мартин совершенно не умеет ценить ни семью, ни хорошее к нему отношение. Где бы он был сейчас, если бы не господин Тобиас и фрейлейн фон Вьена? Очевидно, не в Венском лесу задирал бы сладкого фавна. Жаль, продали его городской дом. Жил бы там совсем один, не получая дохода от полей и имения, и тогда понимал бы, как повезло ему здесь на всем готовом под крылом родных.

Кузина шла на поводу у возмущения, не замечая прохлады, пока не оступилась на камне и не скользнула туфлей в холодный ручей. Ей не хотелось так скоро возвращаться домой, но и повернуть обратно, встретиться в лесу с братом стало совсем боязно. Ни к чему ему видеть ее нарядное платье в неурочный час, да и в целом девушка только сейчас осознала, как широко между ними пролегла тень отчуждения.

Прежде Гэдин безмерно хотелось, чтобы Мартин поверил ей, разделил ее трепет. Теперь же, подозревая, что он и сию минуту плещется в роковом обаянии земляничного мальчика, она думала, лучше б кузен никогда о нем не знал. Что, если брат целовал фавна злонамеренно, лишь чтобы досадить ей? - Вздорный, ничем не объяснимый порыв. Или, того хуже, он подружится, возьмет за правило наведываться в рощу, и ей придется делить с ним лесную приму. Но как его делить, когда поместье, лес и фавн уже принадлежат ей?

В который раз девушка замерла на полпути, снедаемая желанием вернуться. Как ей делить его, если больше одного дня разлуки она уже не стерпит? Ненавязчивое раздражение сменилось теперь назойливым страхом, что Мартин отнимет предмет ее наваждения. Увидит солнце за смоляной чернотой, в мишуре сапфирного блеска разглядит драгоценный обсидиан.

Что, если как она, растает от неизбежного влечения, совершенного соблазна и, главное, пленительной тайны, чья глубина простирается за грань сказочного мира. Влюбленным глазам кажется неизбежным, что всякий прельстится их идеалом, только в случае с фавном - магическим искушением, это, действительно, так.

***

Огарок ночи Мартин провел в покое, если назвать покоем тревогу глодавших его дум: нарушив заведенную традицию, кузина не пришла. Оставив брыкающегося смутьяна на земляничной поляне, парень начал замечать, что настоящая беда кроется внутри него самого. Наяву с ним такого произойти не могло, чтобы губы мальчишки, губы другого мальчишки, показались ему заманчивее любого лакомства. Этого никак не могло произойти хотя бы потому, что сам он, гер фон Вьена, является признанным обладателем самых сладких губ.

Должно быть, это сок диких ягод создал такой обман, ведь фавн признался, что съел всю землянику на лужайке. Съел, но ему все мало: еще бы, если Мартин так хорош. От этой мысли струя озноба прокатилась по его позвоночнику, и парень поежился от острого чувства. Прикидываясь, что терзается, он надежно скрывал от себя мысль, что преследования фавна ему приятны.

Сквозь сон юноша вел безмолвные монологи, осаждая свой разум упреками и убеждениями, не различая, когда дремлет, когда спит. Пока ранним утром весь дом не поднялся, словно по тревоге, от громовых раскатов пианино.

Гэдин за всю ночь так и не добралась до постели. Приютившись на веранде в большом мягком кресле, она бесконечно всматривалась в сумрак у ворот, ожидая отца. Усадьба почивала, ничто на улице не отвлекало движением ее застывший взгляд. Плиты дорожки стали отражать больше небесного света, а девушка по-прежнему находилась в плену раздумий. Подол платья нещадно измялся, но Гэдин даже не взглянула, и прежде, чем проснулся первый петух, она излила свою горечь на клавиши низких октав. Все та же мелодия, нашептанная фавном, прозрачная, словно летний дождь, зазвучала тяжело и гулко.

Разбуженный музыкой, Мартин наглухо укрылся подушкой, не желая показываться из постели, даже когда к нему в комнату принесли лохани с горячей водой. Никакие уговоры доверить парикмахеру его прическу или хотя бы начать одеваться на юного господина не действовали. И нянюшки оставили его спать, куда больше встревоженные тем, что помимо парикмахера, в усадьбу наконец-то вернулся ее владелец.

Мартин какое-то время еще наслаждался тишиной предоставленного ему одиночества, но чувствовал, что весь дом словно нервно гудит, и нехотя вылез из постели.

Он уже спускался по лестнице, когда с высоты нижнего пролета увидел грузную ношу, повисшую на шее дяди - Гэдин обнимала отца. Мартин не видел гера Тобиаса около года, и с тех пор он заметно поседел, впрочем, сохранил свой статный моложавый облик. Дочь терлась щекой о его короткую выбеленную щетину, словно та не кололась. Нежная ласка кольнула только юношу: кто бы ни приехал в их дом, ему не к кому было броситься, чтобы обнять. Господин фон Вьена нежно пожурил дочь и поставил ее на пол. Не выпуская отца из объятий, девушка обернулась, прильнув к его белому сюртуку, и Мартин тогда заметил очевидное сходство их южно-карих глаз.

- Здравствуйте, дядя, - прозвенел на весь холл его сахарный голосок.

Гер Тобиас доброжелательно кивнул племяннику, который, по его наблюдению, стал только выше, но не старше.

- Доброе утро, - промурлыкала кузина вежливо, будто маленькая пичужка под защитой могучего орла.

***

За завтраком Мартин больше тараторил, чем кушал, оживленно осыпая дядю рассказами об экзаменационных испытаниях. Бойко делился впечатлениями об окончании школы и почти не закрывал рта: то ли под влиянием нервного возбуждения, то ли чтобы меньше есть. Господин фон Вьена сдержанно улыбался, изредка вставляя краткие вопросы. Гэдин, напротив, не проронила и слова, задумчиво намазывая масло на вновь появившийся в усадьбе хлеб. Ее разлука с отцом была совсем не долгой, и она тактично позволяла брату выговориться, умиротворенная мыслью, что с возвращением папы к ней вернется и прежний покой.

Кузен, наоборот, приободрился от собственной болтовни, уверовав, что теперь, когда он стал мужчиной, ему станет гораздо легче общаться со строгим опекуном, быть может, даже на равных.

- Хорошо, Мартин, я рад за тебя, - подытожил гер Тобиас, аккуратно промокнув рот салфеткой, - Ну а дальнейшую стезю ты уже выбрал? Военное училище или, может быть, юриспруденция?

- Да!, - племянник гордо просиял, сощурив глаза в улыбке, - Я буду петь!

- Прости, я ослышался, что ты будешь?, - дядя внимательно заглянул в лицо племянника, а Гэдин будто впервые заметила затейливый узор на скатерти и принялась разглядывать его, неспешно выдувая воздух сложенными в трубочку губами.

- Петь! Как и Гэдин, я чувствую к этому большое призвание, - ответил он с той же радостной нотой.

- Гэдин - фрейлейн и моя дочь. А сейчас ты говоришь, что наследник фамилии фон Вьена, родовой аристократ, которого я вырастил в своем доме - кабацкая певичка? К занятиям такого рода ты испытываешь склонность?, - Тобиас отбросил салфетку, не сводя с парня прожигающих глаз.

Юноша потупился, сияющее личико омрачилось, и он промолчал. Нахохлившись точно несуразный птенец, он, наконец, нашелся с ответом:

- Пение мне по душе.

Дядя еще какое-то время помолчал, наблюдая за служанкой, что собирала посуду, и, стараясь смягчить резкий тон, произнес:

- Положим, мой мальчик, это не твоя вина, а моя оплошность. Я смотрел на твое воспитание сквозь пальцы, и вот они - плоды. Благо, молодое деревце гибкое - не поздно исправить.

Дядя вздохнул и попросил прислугу подать ему еще стакан воды, в то время как племянник, взяв пример с сестры, дотошно изучал скатерть.

- Положение дел в нашей семье, финансовое положение, пошатнулось за последние годы, - гер фон Вьена продолжал с возможно ласковой интонацией, - И я уже не в праве, ради твоего же блага, потакать капризам. Мой долг перед покойным братом - подготовить тебя к жизни, а в сложившихся обстоятельствах - обеспечить достойной профессией. Я простодушно полагал, что обучаясь в школе, ты сам выберешь свой путь. Но ты, как выяснилось, на взвешенные решения не способен, поэтому отныне будешь поступать, как я тебе скажу.

- Но я ведь уже выбрал сам..., - пискнул Мартин.

- Что ты выбрал?, - рявкнул господин Тобиас, - Превращение в артисточку-содержанку на съемной квартире у богатого растлителя?

Дядя бросил взгляд на дочь, в присутствии которой предпочел бы не вдаваться в подобные детали.

- Мне жаль, - добавил он спокойнее, - что образ богемного орфея нам не по средствам, и доходов от поместья недостаточно, чтобы содержать вас двоих. Как старший брат, Мартин, ты должен сам позаботиться о своем будущем. Вернее, я о нем позабочусь, а еще точнее, об этом побеспокоятся в военно-морском училище. На флоте слепят мужчину даже из такой принцессы, как ты. Чтобы вы понимали, дети, это крайняя мера, как и необходимость ввиду нехватки наличных денег продать Венский лес.

- Что?, - воскликнули кузены в один голос, моментально позабыв о скатерти.

После чего их изумление вылилось в две различные фразы:

- Нет, как на флот? Нет!

- Что вы, папочка, только не лес!

- С тобой все решено, Мартин, семнадцать лет варьете на дому и с этим пора заканчивать, даже не утруждай себя возражениями. И с рощей все решено, к сожалению, - гер фон Вьена сочувственно повернулся к дочери, - Ничто не ценится так дорого, как земля, тем более, лес. Я уже нашел выгодного покупателя.

Юноша надул покрасневшие щеки, чувствуя себя так, словно его только что продали в рабство, даже отдали, не получив достаточной платы. Гэдин запаниковала:

- И что же будет? Когда вы его продадите?

- Я не собирался сообщать вам грустную новость так скоро, но раз уж речь зашла. В поездке мне крайне удачно встретился гер Кречмер, наш сосед. Он сам внес предложение о покупке, полагаю, лес ему нужен для охоты. Для него это хорошая возможность расширить угодья, для нас - поправить дела всей усадьбы. Впрочем, не велика беда пожертвовать одной рощей. Ну, завтрак окончен, - опираясь о стол, господин Тобиас поднялся.

Мартин не шелохнулся, а девушка, предчувствуя недоброе, не отставала от отца:

- Но почему не поля, не лошадей, или почему не оставить все, как есть?

Понемногу родитель начал раздражаться:

- Что ты понимаешь в финансах, Гэдин? Бог даст, тебе и не придется в них разбираться. Пойдем, я хочу послушать твою игру. У тебя первые пробы в консерваторию, мне не нужно ждать жалоб от учителей?

Девушка мельком глянула на брата, что изображал статую скорби, и, не найдя в нем поддержки, выпалила:

- Папочка, нельзя продавать Венский лес: он скрывает большой секрет - там живет сладкий фавн!

- Молодежь неожиданно расстраивает сегодня, - заметил хозяин, - Так что же, дочка, порадуешь отца послушанием? Это лучше, чем сочинять нелепицу.

- Я не сочиняю, папа, ведь вы прежде не ловили меня на лжи. Вам нужно знать: в лесу живет чудесный мальчик, он украл мое сердце. Если гер Кречмер купит лес, я не смогу с ним больше видеться, и тогда мне не жить!, - девушка сделала заявление со всем пылом своих шестнадцати лет.

- Положим, моя милая, живет, - господин Тобиас опустился обратно на стул, насторожившись - Как же произошло, что ты уже успела с ним свидеться, и не произошло ли того, отчего, в свою очередь, мне не жить?

Фрейлейн растерялась: отказаться от своих слов было поздно, соврать отцу она не умела, оставалась лишь предательская правда:

- Мартин заблудился в лесу, и я ходила его искать.

- Что ты несешь?, - промолвил парень одними губами, но Гэдин не смотрела на него.

- Фрау Катарина, отчего же вы мнетесь на пороге так несмело, подойдите, вам будет это интересно, - гер фон Вьена громко подозвал нянюшку, что ожидала в дверях столовой, - И фрау Леонии не грех послушать.

- Так что же это за таинственный мальчик, дочка? Какой-то малыш? Вероятно, вы отправились на поиски кузена с гувернантками, все вместе, при ясном свете дня?, - от ласкового родительского тона девушка оробела больше, чем если бы отец кричал на нее. Впрочем, вскоре он закричал на прислугу, что складывала оставшиеся подносы:

- Вы можете не греметь здесь, когда мы разговариваем? Оставьте!

Избавившись от лишних свидетелей, он вопросительно взглянул на дочь. Фрау Леония, что неслышно присоединилась к обществу, наблюдала сцену с каменным лицом. Катарина же побледнела, точно передник, и так же не издала и звука. Обе они не понимали, о чем идет речь, содрогаясь от мысли, что где-то чудовищно не досмотрели.

- Нет, он не младше Мартина, - Гэдин комкала пухлыми пальцами и без того пострадавший подол, перебирая взглядом обстановку комнаты, по возможности избегая лиц, - Я пошла в лес ночью совсем одна и тогда встретила его. Он появился внезапно, словно сотканный из сказки, совсем не человек, а волшебный фавн. Он пахнет земляникой, сладко, как мечта, и танцует в лунном свете, рассыпая искры. Акварельный сон...

- Так это и есть сон!, - неожиданно вскрикнул юноша, - Я же столько раз говорил тебе, что никакого фавна не существует. Ты все выдумываешь, а теперь еще встреваешь в отцовские дела.

Кузен протянул ей руку помощи, пусть слишком хлестко, но девушка только вспыхнула:

- Один и тот же сон несколько ночей подряд? И прикосновение губ вспоминается уж очень реально. Наконец, Мартин, ты ведь сам его видел! Ты же сам его целовал!

Не думая о последствиях, взвинченная досадой и ненасытной тоской, девушка облекла в слова тяготившие ее мысли. Несмотря на пышное телосложение, сейчас она казалась болезненно измотанной, почти прозрачной, беззащитной перед магией земляничных чар.

Глава семьи резко развернулся к племяннику:

- Это правда, то, что я сейчас слышал?

Парень спасовал. Скрывать свои лесные подвиги от кузины - другое дело, сейчас же его отрицательный ответ явился бы откровенным враньем, прямо в глаза дяде. Сознаться же, что все так и было, равнялось подписать себе смертный приговор. Мартин почувствовал тяжелую руку на своем плече. Под ястребиным взглядом Тобиаса его двухметровый рост как будто уменьшился в размере, губы дрогнули, но парень так и не нашелся, что сказать. Неглупый дядя прочитал все по его лицу.

Гер фон Вьена не отличался медлительностью мысли, решения зрели в нем молниеносно и, как правило, бесповоротно. С виду спокойный, он приблизился к двум онемевшим нянькам:

- Зайдите в кабинет за расчетом. Тем не менее, вы не получите и оного, если в мое отсутствие отойдете от фрейлейн хоть на шаг.

Его ладонь вновь очутилась на плече племянника, который услышал из-за спины безапелляционный голос:

- Сейчас же одевайся и покажешь мне, кого я должен искать в лесу.

- Якоб, - крикнул он уже в холле, - Скажи, чтобы на конюшне седлали всех верховых, и позови мужиков.

***

Конюх прогнал лошадь по двору три круга, прежде чем ее возмущение спало: соловая кобылка, золотистая точно солнечная пыль, не желала мириться с отсутствием обеда по расписанию. Тонконогая и точеная, обычно покладистая, Ваниль все же вызвала у Мартина пот на ладошках.

- Она сегодня немного горячевата, но сейчас быстро успокоится. Пожалуйста, садитесь.

Гэдин, неразлучная теперь со шлейфом из нянюшек, к которым присоединилась, в том числе, учительница музыки, появилась во дворе конюшни в последнюю минуту: кузен взобрался на лошадь, и конюх помогал ему вывести Ваниль за ворота. Ликующее солнце щедро поливало золотом волосы всадника, вплетало ослепительные пряди в белую гриву. Карамельная нежность и юность лошади подходили Мартину лучше всяких прикрас, а вкупе с порозовевшими щеками и пылающим взглядом и вовсе огорчили сестру. Ей подумалось, фавн непременно залюбовался бы ее братом, повстречав его верхом в ливне солнечного блеска. Несмело поглаживая золотистую шерстку, девушка обратила к юноше нахмуренный взор:

- Подожди, я пришла сказать тебе, если вы поймаете фавна...

Парень почти лег на лошадиную шею, чтобы расслышать тихий голосок сестры:

- Если поймаете, ты должен знать, что он мой.

- Мартин!, - с улицы донесся нетерпеливый окрик, за которым последовало несдержанное ржание растревоженных коней.

- Едва ли дядя Тобиас созвал такую дружину, чтобы подарить трофей тебе, - парень выпрямился в седле, подняв голову на недосягаемую для Гэдин высоту, и тут же забыл о сестре. Все его мысли теперь занимали ожидавшие на улице лошади, проехать мимо которых представлялось пыткой для его нервов. Сдерживая животных, всадники наблюдали за Мартином, шествовавшим словно на эшафот. Обескураженная напряжением наездника, Ваниль уловила его неуверенность.

- Сохраняй дистанцию! Ай, ты так ничему и не научился, - гер фон Вьена сердито одернул племянника, что подобрался слишком близко, - Поезжай вперед, хотя бы шагом. Подтяни поводья, да подотри сопли.

Хотя солнце беззаботно припекало, Мартину не давали покоя его ледяные ноги. Он так вспотел, будто набрал полные голенища воды, и замерзшие ступни потеряли чувствительность. Как и все тело, поглощенное страхом. Парень чувствовал одно напряжение, завладевшее всеми его мышцами, задеревеневшими и непослушными, и только отчаянно сжимал бока лошади онемевшими бедрами.

Ваниль безропотно шагала по широкой дороге, огибавшей лес, ведя за собой около дюжины нетерпеливых наездников. Всякий раз, заслышав за спиной внезапное ржание, словно диковинный слон протрубил над ухом, Мартин глотал испуг, тут же обращавшийся в крупные капли пота. Щекотные и прохладные, они липко скатывались по ребрам, и парень мог лишь удивляться, ведь ему совсем не жарко.

Молодой гер фон Вьена выбрал самый открытый, самый длинный путь к земляничной поляне, минуя овраги и сложные переходы. Ступив в рощу, он почти не управлял лошадью, в расчете на ее собственное чутье, выравнивал лишь общее направление. Соловая кобылка без труда обходила деревья, ничуть не заботясь о своем высоком хозяине, и в который раз протащила его слишком близко к стволу под колючими размашистыми ветвями. Парень то жмурился, то нагибался, не находя нужной воли вовремя применить поводья.

Он боялся лошадей. Всегда. И под любым предлогом избегал упражнений. Уроки верховой езды были для него самой тяжкой из всех невзгод деревенской жизни. Он, Мартин фон Вьена - завидный щеголь, что ловко выпрыгивает из элегантной кареты, стукнув каблуками о мостовую, и только, если грум откроет для него дверь. А эти животные - мощные, высокие, непонятные. Строптивые и опасные, и, конечно, неуправляемые, по крайней мере, для него.

Даже с собственной лошадкой - легкой, породистой и покладистой, любовно подобранной заботливым дядей, юноша не смог найти общий язык. По складу характера, он скорее был склонен подчиниться воле и повадкам лошади, чем подчинить ее, и Ваниль пользовалась его мягкостью вполне. Единственной радостью, которую Мартин получал от вынужденных прогулок верхом, было сознание, как гармонично и обольстительно он смотрится на своей белогривой кобыле.

***

Парень потянул поводья на себя, и Ваниль замерла посреди широкой лужайки, как и сам он замер в ожидании, что мука сейчас закончится, и его отправят домой. Белые цветы земляники покрывали траву, словно крупные хлопья снега. Жесткие подковы не посчитались с ними: не оставив ягодам надежды созреть, лошади заполнили поляну.

- Что же дальше? Кого мы ищем?, - гер Тобиас отвернулся к попутчикам, - Господин Мартин говорит, в мое отсутствие кто-то нездешний шныряет по лесам. Мои земли никогда не были местом для разбойников или браконьеров, так что проблема сегодня же разрешится. Если не поймаем его до обеда, позовите всех оставшихся мужиков из деревни, пешком или верхом: чем больше людей в лесу, тем меньше у него возможности спрятаться.

Юноша отвел взгляд от распластанных на земле лепестков, в которые впивались копыта. Дядя хотя бы не опозорил его, не открыл, за что гневается, и, может быть, сейчас лучшее время заслужить его прощение:

- Я сам хотел расправиться с ним и прогнать из рощи, но он меня... Одурачил меня, и я растерялся, и не справился, а Гэдин, она просто не слушала меня, сколько раз я ни говорил ей не ходить...

- Кого мы, собственно, ищем, Мартин? И почему именно здесь? Он один? Должно быть, чем-то вооружен?, - гер фон Вьена прервал его лепет, не предназначенный для посторонних ушей.

Заскучавшая Ваниль недовольно поворачивала морду в разные стороны, напоминая о себе всаднику. Парень подумал, если в данную минуту окажется полезным, и расскажет, что знает, то в дальнейшем его общество не потребуется. Он чувствовал себя весьма нелепо, сознавая, что все ждут его, и не будь здесь дяди, не будь он дворянским сыном, от пересудов и насмешек удержались бы разве что лошади.

- Он был один, и неизвестно, где прятался: всегда возникал ниоткуда, но поблизости от этой лужайки, и так же исчезал. Внешне он обычный подросток, ниже меня и даже тощий, но очень юркий. И одет больно странно, будто девица из кабаре, - Мартин замялся, - я на городских афишах видел.

- Так, может, то девица и была?, - прозвучал густой бас одного из работников, после чего некоторые всадники рассмеялись. Юноша покраснел неизбежно, робко заметил "нет", и гер Тобиас только больше насторожился:

- Как часто и когда ты его видел последний раз?

- Каждую ночь с моего приезда, - смущенный племянник уже не мог точно вспомнить, как давно это было, два или три дня назад колдовская земляника затуманила разум.

- Я пытался догнать его!, - добавил он и смолк, расслышав неприятные истерические нотки.

- Едва ли мальчишка представляет большую опасность, тем не менее, его нужно поймать. Разойдемся по лесу, и наблюдайте внимательно за поведением собак. Похоже, мы ищем какого-то циркача, - ревностный родитель хотел, не теряя времени, покончить с незапланированной охотой, и только после поимки дознаваться, что же произошло в Венском лесу, и насколько вовлечена в нежелательную историю его дочь.

- Вполне возможно, что из цирка: в Венердорфе на днях открылась ярмарка, пронырливый акробат не в ладах с законом может околачиваться в лесу, - заметил кто-то, - В самом деле, в цирках не принято выяснять, кто ты, откуда и какие дела оставил за спиной.

Всадники постепенно освободили вспаханную копытами полянку, а Мартин так и не шелохнулся, обводя пустым взглядом поломанные соцветия. Вспыхнут ли снова сказочные ягоды, очарованные присутствием лесной примы?

- Кто-нибудь, останьтесь здесь, - распорядился хозяин, - Мартин, отомри уже, едем живее.

Растерянный юноша надеялся, что теперь сможет вернуться домой, но дядя наказал ему не покидать лес, пока цель не будет достигнута.

Прошло нескольких минут, как в роще поднялась кутерьма. Громкий хруст веток, ржание, собачий лай заставили молодую кобылу заметно занервничать. Рубашка Мартина насквозь пропиталась свежим потом. Нахмурившись, с серьезным лицом он вглядывался в сплошную зелень леса, из которой на разном отдалении выныривали прочие охотники на пестрых скакунах. Он не тщился выловить взглядом фавна, лишь старался держать Ваниль подальше от других лошадей. Его ноги уже окаменели от напряжения, при этом он достоверно ощущал каждый шаг обеспокоенного животного. Навострив уши, кобылка уже загадывала, какой фокус выкинуть, не жалуя мягкотелого наездника.

В тот момент Мартин ненавидел лес, которым в другое время мог бы любоваться. Непрерывная нервная натуга, что длилась уже больше получаса, измотала его. Он не чувствовал себя свободным, властным направить лошадь по своему усмотрению, насладиться скоростью, недоступной пешему. Напротив, он тормозил кобылу как мог. Недовольная Ваниль вынашивала намерение умчаться к дому, когда Мартин бесцельно волок ее через ухабистый ельник. Пригибаясь к лошади на каждом овражке, он беспрестанно ерзал, раздражая животное, обливаясь потом на всяком успешно преодоленном препятствии.

Преграждая путь, все чаще встречались раскидистые еловые лапы, толстые корни змеились по неровной земле. Дальше не было дороги, парень понял, что безопаснее развернуть лошадь, и тут Ваниль встала как вкопанная.

Подняв уши торчком, она повернула морду влево, обнаруживая перед всадником белок встревоженного глаза. Перебирая ногами, всхрапнула и попятилась, не отводя взгляда от занавешенного кустарником бурелома. Одно из копыт застряло меж поломанных стволов, некогда разваленных по земле буйным ветром.

Пользуясь случаем, Мартин дернул поводья в левую сторону, притягивая к себе голову лошади, чтобы та полностью развернулась. Бесполезно было хлопать Ваниль по бокам: без указаний всадника она пришла в движение, пританцовывая на месте, когда из зарослей появилась мордочка лисы. Высвободив, наконец, ногу, испуганная кобылка стала отступать через колючие елки, поскальзываясь на замшелых корнях.

Теперь Мартин отчетливо видел лису, показавшуюся в полный рост. Рыжая шерстка явственно выделялась на фоне сизых иголок, острая мордочка тянула воздух черным носом. Ваниль, смятенно ретируясь из еловой гущи, так подкинула своего седока, что парень вскрикнул от боли, плюхаясь обратно в седло. Обескураженный, испугавшись совсем не удержаться, он обронил повод, вцепившись в переднюю луку. Почуяв свободу, кобыла ударилась в быструю рысь.

Ветер пронзил холодом влажную блузку, но юноша того не заметил. Наклонив лицо к груди, защищаясь от случайных веток, он чувствовал лишь, как скользит под потными пальцами седло, того и гляди выскользнет вовсе. Он думал лишь, что с любым новым броском Ваниль выкинет его на землю, и заранее освободился от стремян. Ошарашенный страхом, с непривычки он не сознавал, что лошадь подкидывает его не выше сантиметра, ощущая, будто всякий раз взлетает высоко воздух.

Вымотанные нервы изнурили и тело. Кисти устали держаться, безудержно немея. Мартин ссутулился, согнувшись над спасительной лукой, сведя все свои помыслы к единственному желанию остановить скачку. Парень утомился так, что не чувствовал ни одной своей мышцы, но держался из последних сил, чтобы не закричать - не перепугать кобылу окончательно.

Вдруг частокол деревьев расступился, плеснув навстречу неприкрытой синью неба. Седые от мха сосны сменились редкими тщедушными березками над гладью густой травы. Ванили не понравилась эта картина - бдительное животное остановилось, почуяв беду. Ухнув передними копытами в остроконечную осоку, кобыла задергалась, громко захрапев. Тяжелый Мартин, нависший над шеей, давил, не позволяя бедняжке вырвать тонкие ноги из объятий болота. Отрывистые, истошные попытки освободиться, сопровождаемые громогласным ржанием, выбили парня из седла. Он сполз со спины лошади, точно грузный безвольный мешок, и плюхнулся в воду.

Избавившись от обузы, ванильная принцесса нашла силы упереться о надежную почву и высвободиться. Золотистая шерстка молниеносно скрылась в листве.

Юноша шмякнулся на спину, закинув голову назад, пронзив взглядом бездонный небосклон. Зеленая стена леса возвышалась в полуметре от него, маня несмолкающими звуками жизни. Парню же показалось в ту секунду, что он оглох. Уши ушли под воду, упрямая топь охватила его по самый подбородок. Там внизу под обманчивым небесным зеркалом, всего в двух шагах от твердой земли, скрывалась пучина, не ведая дна. Старое заболоченное озеро, разбухшее от дождей, разверзлось с громким плеском, принимая добычу в неразмыкаемые объятия.

Слабо пискнув, Мартин осип от страха. Засучил ногами в безвестной невесомости, взбалтывая ил, беспомощно зашлепал руками по воде. Тягучая жижа затекла в сапоги, затягивая их обладателя в ледяную глубь, затрудняя всякое движение. Каша из прогнивших растений надежно обняла свой трофей, лишь степень ее придонной густоты не позволила юноше сгинуть мгновенно.

Свечение неба смешалось с пестротой рощи в неразборчивые цветные пятна. Булькающие пузыри повалили из горла вместо крика: вода застелила парню лицо. "Фавн...", - взмолился он лесному дьяволу, выныривая из хватки болота, ослепший от воды, моргая, чтобы стряхнуть капли с ресниц. И, прежде чем пучина вновь потопила его, увидел, что подоспела помощь. Деревенские мужики, что обследовали лес по приказу господина, смутились неистовым ржанием Ванили и поспешили на звук.

- Не шевелись! Держись и замри!, - крикнул один из трех мужчин, отринув сословную иерархию.

Он швырнул на воду жердь, за которую Мартин едва ухватился, ничуть не прекратив отчаянно бултыхаться.

- Замри наконец!, - рявкнул спаситель достаточно зло, чтобы юноша перестал месить ногами жижу. Болотные соки затаскивали его в небытие. Парень лишь притронулся к спасительному дереву, как вновь ушел под воду с головой. Но и мужчины не медлили, глядя, как мальчишка тонет. Руководствуясь опытом, не обменявшись и словом, они набросали увесистых веток, по которым один из них добрался до бедняги. Встав на четвереньки, он и сам погрузился в воду вместе с деревянным настилом, но успел выхватить шиворот Мартина из хляби.

- Сейчас медленно положи шею на жердь и держи голову на поверхности. Медленно, - предупредил избавитель, но парень лишь захрюкал в ответ, сплевывая воду, уставившись на него огромными, лишенными соображения глазами.


- Удержишь его? Мы за веревкой!, - бросили товарищи. Их крики о помощи подхватило лесное эхо.

- Я не смогу тебя долго держать. Сам, - строго процедил мужчина. То был работник мельницы, едва ли оправившийся от разбившего его недуга. Смуглое лицо, по самый рот погруженное в воду, хранило следы недавней болезни. Потемневшие глазницы, подчеркнутые худобой скулы все же не притупляли грозной мужественности его внешнего вида. Короткие волосы обрамляли вытянутую голову, их щетинистый покров не скрывал загорелую кожу. Небольшие темные глаза смотрели неподвижно, в упор. Широкие ноздри раздувались с каждым вдохом. По всему ощущалось, человек испытывает большое напряжение - трясина проглотит подростка в любой миг.

Над водой виднелось только личико Мартина. Мокрые вихры в беспорядке налипли на лоб. Время от времени с них стекали капли к обескровленным подрагивающим губам. Белые пальцы обхватывали дерево, прижатые к интенсивно вытянутой шее. Он не издавал уже ни звука, лишь изредка не то всхлипывал, не то тихонько подвывал.

Мельник дышал грузно, не сводя с юноши глаз. Случайный вдох принес с собой аромат, невинный, едва различимый. Над сырым болотом, где гниет прогорклая топь, намокшие волосы Мартина издавали слабое благоухание. Незаметный для прочих, земляничный дух оказался мужчине знаком до безумия. Бесовская ягода, уже впитавшаяся юноше в кровь, незаметно перерождала все его тело.

Зрачки мужчины мгновенно округлились, он посмотрел на дворянского сына так остро, точно пронзил его насквозь. В этом взгляде сверкнули и ревность, и зависть, и злость. Неспешно мельник обернулся к роще, откуда еще не прибыла подмога. Плавно, один за другим, разомкнул закостеневшие пальцы, выпуская ворот юноши, а с тем и его надежду держаться на поверхности.

***

Время шло, и Гэдин все чаще прерывала урок пения и жадно пила, ссылаясь на надуманные хрипы. Любая передышка, мгновения тишины, когда смолкало пианино, позволяли ей расслышать звуки улицы. Очередная пауза не оказалась бесплодной: девушка в самом деле услышала топот копыт. Неосторожно отставив стакан, так, что вода окропила клавиши, она метнулась к стеклу.

По другую сторону лужайки спешилось несколько мужчин. Плотный тюль, что фрейлейн не успела откинуть, не позволял разглядеть достоверно, какую ношу они волокли. От волнения ее грудь затрепыхалась, дрожь тревоги прокатилась по пухлой шее к губам.

- Они поймали его, поймали фавна!, - воскликнула она, обращаясь к нянюшке, что ущипнула воспитанницу за локоть.

- Поспешите отойти от окна, юная леди, - пригрозила строгая фрау, - И вернуться к занятию.

Гэдин смотрела на Катарину невинно, не в силах унять дрожи, а все ее помыслы были за окном, где мужики, сгрудившись, несли на руках кого-то сплошь укутанного в одеяло.

- Фрейлейн, еще раз с того же места, - невозмутимо велела учительница.

Девушка глядела теперь на нее, словно не понимала, о чем та просит. На веранду робко протиснулась служанка, стараясь не нарушить вторжением урок. И, выполнив книксен, зашептала перед Леонией, с каждым словом тускнея в лице.

- Гэдин, второй куплет, - куда настойчивее попросила фрау Ханна.

Не дожидаясь ответа, она сама возобновила игру, не позволяя девушке подслушать секретный разговор. Фрейлейн запела, но голос ее не ложился на ноты. А только лишь наставница вышла вслед за служанкой, сердце Гэдин совсем отяжелело, мешая дышать.

***

Мельник плавно подался назад, зная, как опасно дергаться в болоте. Те же чары, что едва не сгубили Мартина, подставив новой опасности, явились ему спасением. Чудотворная земляника, которой он съел недостаточно, еще не изменила кровь до ягодного сока, не вмешалась в жизненные процессы человеческого организма, и все же успела дать его мышцам необходимую толику ловкости.

Там, где настоящий фавн вывернулся бы всем, телом точно гибкая пружинка, юноша лишь вытянул руку и уцепился мельнику за куртку. Мужчина чувствовал, как проседает ненадежная опора. Тягучий ил проглотил ветви и обволакивал его колени. Юноша хлебнул болотной воды. Жердь, потревоженная движеньем, отплыла в сторону, и парню оставалось лишь тянуться к своему лже спасителю, то и дело задерживая дыхание, когда ноздри скрывались воде. Мельник потянул его за руку, отрывая пальцы от куртки, глядя безучастно в глянцевые зрачки Мартина.

Тобиас фон Вьена осадил коня на полном скаку, не пожалев животное. Он лишь всплеснул руками на миг, осуждая неудачливость племянника, и решительно ступил в воду. Пара широких шагов по ненасытному илу затянула его по колено, захватывая все крепче, но веревка надежно привязана к запястью юноши и другой ее конец брошен товарищам на берегу.

Мучительное спасение, медленное и подчас болезненное, оставило на руке Мартина видимые отметины. Его высвобожденное из воды тело билось крупной дрожью, сам же он ничего не чувствовал, кроме холода и невесомости, неспособный пошевелить ни одной из своих замерзших конечностей. Вокруг господ собрался с десяток работников фермы, и кто-то уже позаботился о шерстяном одеяле, в которое закутали юношу. Парень слышал их разговоры словно через толщу болотной воды и не разбирал смысла слов. Его водрузили на спину лошади, как большую поклажу, и привязали к седлу - безразличный подросток ничему не сопротивлялся, перебрав посильную дозу страха.

Теплая шея животного под его головой и равномерный ход убаюкали Мартина, лишь усилив безучастность к окружающему. В последствии он не мог припомнить ни дорогу домой, ни как его несли на руках, как растерев горчицей, уложили в постель. Уморившиеся от причитаний нянюшки разожгли камин, зашторили окна. Ржавые отражения пламени порхали на стенах, распугивая тени.

Мартин, словно увесистое бревнышко, проваливался в толщу мягкой перины, промокшей от пота. Под слоем одеял он ощущал себя в такой же мокрой пучине как болото, только в этот раз -горячее.

Фрау Леония не оставляла своего питомца до позднего вечера, то подкидывая поленья в утомленный пылать камин, то отирая пот со лба притихшего Мартина. Усталая женщина ощупала его ноги, что оказались успокоительно теплыми. И, вместо отдыха, отправилась унимать Гэдин, что взбунтовалась и отказывалась спать до возвращения отца.

За весь день гер фон Вьена так и не появился в усадьбе. От него не последовало ни каких-либо распоряжений, ни расчета лишенным доверия нянюшкам. В страхе разгневать хозяина еще больше, Катарина ждала его на веранде, не смея удалиться в свою спальню. Работники возвращали лошадей. Каждые час, полчаса пара или тройка всадников показывалась в свете уличных ламп, что были зажжены этой тревожной ночью. Голодные раздраженные животные не давали покоя другим, уже успевшим отдохнуть, и в конюшнях стояла непрекращающаяся кутерьма.

Венское поместье словно лихорадило вместе с юным Мартином, но несмотря на все уличные шумы, он казался единственным, кто мог спать. Его чугунной голове не запоминалась туманная реальность, зато сны виделись особенно яркими. Горячая мгла жара мучила сознанье бредовыми образами.

То ледяные воды вновь заволакивали его в свои недра, и чудился работник мельницы, наблюдающий с берега колючим, пронзающим взглядом. И сладкий фавн, что вспрыгивает мужчине в объятия, обвивая его ногами. Земляничная дива смеется, не спуская с юного гера сластолюбивых глаз, когда мельник щекочет его ключицы неестественно длинным, разветвленным как у змеи языком.

Парень хочет вырваться, но болото не дает ему шевельнуться, сковав по самую шею, не позволяя даже отвернуть головы от неприятной пары. Он видит, как фавн - олицетворение гибкости, спускает одну ногу вниз, и по-прежнему непринужденно обнимает мельника второй. А тот гладит его бедро, так крепко, что тонкая сетка чулок разрывается следом за пальцами.

Лесная прима качает в воздухе стопой, и Мартин замечает скошенное лезвие каблука, что треснуло по его вине. Чувствует, что те двое ненавидят его, насмехаясь над его мукой, и не подумают спасти. Осознание сиротливости, щедро сдобренное унижением, прокрадывается внутрь едкой пустотой. Эта пара не протянет ему руку помощи, но будет глумиться, изображая всяческие гадости, пока парень не утонет. Не остановятся и после.

Словно в ответ на его мысли, дитя порока одаривает юношу блудливой ухмылкой и припадает коленями к земле. Увлекшись пуговицами брюк, он все равно бросает нескрываемые взгляды в трясину: удостовериться, что тихоня смотрит.

Мартин брезгливо обмирает и жмурится от противоречивого чувства при виде взбухшей мужской природы, к которой ластится фавн. Прикованный вожделением к нежной щеке, которой сладкий мальчик стелется по его оголенной плоти, мельник не замечает больше Мартина, словно тот утоп или не существовал вовсе.

Гадливость смешивается с неведомой прежде завистью, и вместе они сливаются в тягучую тяжесть в паху, что сейчас так некстати. Она нарастает и тянет Мартина в глубину, протаскивая сквозь тиски одиночества, до самого дна, где парень просыпается, задыхаясь, в собственной постели. Клочья сна еще властвуют над ним, и угасающая истома не дает оторвать бред от реальности.

То чудится лес, тревожный и мглистый, наводненный охотниками, и фавн бежит как стрела. Синие искры его одежды сливаются в сапфировые молнии, яркие вспышки меж ветвей. Венская ночь укрывает своего сына: чаща сгущается за его спиной в непролазную стену, куда не добраться ни лошадям, ни людям. И только собаки, разномастные спаниели, ныряют сквозь заросли. Свора, натренированная ловить только уток, не отстает от хрупкой пташки в черных перьях - лесной примы. Звонкий лай болезненно терзает слух Мартина. С каждым рывком животные будто увеличиваются в размере.

Казалось бы, юркому фавну не ведома усталость. Он перескакивает камни, не глядя под ноги, мчится вперед, не спотыкаясь о бревна, острые сучья не касаются его ног. И только каблук, испорченный по вине Мартина, отламывается вовсе.

Пестрый спаниель настигает добычу, мохнатые лапы вычерчивают красные полосы, и зубы вонзаются в голень. Разгоряченные псы кидаются один за другим, накрывая фавна шубой из лающего, кишащего меха. За их исступленным гомоном не слышно крика. В воздух поднимается удушливо-крепкий аромат земляники. Сладкий до горечи, до безумия - юноша не ощущал его прежде так остро. К горлу неостановимо подступает тошнота. Влекущий прежде, но теперь чрезмерный, запах земляничной крови вызывает отвращение.

Мартин давится от рвотного спазма, когда из-за ели вдруг появляется дядя. Бесстрашно он распихивает псов сапогом. Их морды лоснятся от розово-красной душистой жижи. Собаки чихают, растормошив рой перьев, бывших черным боа. Юный гер не осмеливается и взглянуть в ту сторону, в то время как Тобиас зачерпывает полную ладонь пахучей кашицы, оставшейся от фавна, и перекладывает ее в миску.

Парень корчится от тоски и неприязни, чем только сердит хладнокровного родственника. Гер фон Вьена протягивает ему тарелку:

- Слюнтяй, отнеси это кузине, она просила поймать ей фавна.

Земляничный дух ударил в нос с такой силой, что вышиб из Мартина сознание, и вновь он очнулся, лежа в кровати. Распахнул глаза навстречу реальному, невыдуманному кошмару.

Сон выветрился несомненно, но аромат ягод еще щекотал ноздри юноше, и он долго лежал в темноте, боясь пошевелиться. Высокая температура сдавливала лоб тягучей болью, мысли плавились, едва возникнув. Время шло, а запах оставался - знакомый, манящий и сладкий, так не похожий на кошмарный сон, словно в комнате пахнет самим счастьем.

Гер фон Вьена приподнялся на подушках и тогда заметил в полумраке расстеленный на тумбочке лист лопуха. На нем высилась щедрая горка лесных рубинов - дикой земляники. Мартин опешил. Кто может издеваться над ним, таким нездоровым? Он попробовал ягоды: на языке растаял бесподобный вкус греха. Он ел и понимал, холодея от ужаса, что подобный гостинец мог принести только фавн. Фавн был в его спальне, наслал кошмарные видения. Это восхитительное творение дьявола не знает жалости, его не останавливают ни замки, ни собаки, ни высота третьего этажа.

Чем больше парень ел, тем прохладнее его пот становился - он думал, им овладевает страх, не понимая, что так падает температура. Голова прояснялась, парню становилось все легче двигаться. Он даже начал храбриться, теперь готовый дать отпор лесному демону, пусть только заявится вновь. Пока не нашел на подушке два черных пера, и мыслимая близость фавна не обдала его новой порцией страха. Он был здесь, видел его уязвимым и спящим, он, быть может, даже притрагивался к нему.

Мартин залился стыдом и негодованием: впредь он будет куда осторожнее и не подпустит врага. С этой мыслью он сомкнул веки, и сладкий здоровый сон настиг его, не отпуская уже до утра.

***

Гер Тобиас чертыхнулся не раз, порицая слабосилие отпрыска своего брата, но простил ему удравшую кобылу. Отослав племянника домой, он продолжил розыски и за день ни разу не покинул рощу. Бесплодные поиски разбередили всех лесных тварей, но хозяин запретил охотиться на кого-либо, кроме мистического фавна.

К вечеру стало очевидно: таинственный мальчишка либо укрылся слишком хорошо, либо его нет здесь вовсе. Покорные работники еще мыкались по лесу до полуночи, набредая друг на друга в войлочных сумерках, пока, наконец, не сдались. Тобиас фон Вьена остался.

Неподалеку от земляничной полянки он разнуздал коня, чтобы тот мог пастись, но седло оставил. Прислонился к шершавой коре усталой спиной. Сверчки мерно отсчитывали пульс ночи. Где-то вдали, принесенный ветром с предгорий, послышался волчий вой, или то запоздалая птица обронила крик. Нежный запах земляники едва ощущался в ночном дыхании. Конь стоял почти неподвижно, обрывая редкие травинки. Как искать наглеца впотьмах, мужчина не представлял.

Он думал впоследствии расставить капканы, в которые попадется немало невинного зверья, не продавать пока лес, опросить всех, кто есть в деревне... Фавн появился сам. Он вышел из-за дерева, полыхнув синим блеском, нарушив ровный ход мыслей. Жеребец не шелохнулся, продолжая спокойно жевать, не учуяв никакой разницы в лесном воздухе.

Гер Тобиас вздрогнул от неожиданного явления, словно лес вычертил перед ним тушью искусный призрак. Он сразу понял, кого видит. Мальчишка в неприличном одеянии, точно со сцены кабаре, ослепил его завораживающей, порочной красотой.

- Ну, здравствуй, ты меня искал?, - промурлыкал ночная дива, невзначай поглаживая бедро искристой перчаткой.

Он направился прямиком к хозяину поместья, нарочито перешагивая через валуны и придерживая на плечах боа.

- Задумчивый и молчаливый, но одиночество в тебе так громко плачет, что слышно на весь лес!, -фавн воскликнул торжественно, словно принимал робкого путника в своей царской роще.

- Иди-ка сюда, мозгляк, - приказал Тобиас, указывая на место перед собой, когда сладкий мальчик остановился в нескольких шагах от него.

- Грубо! И нетерпеливо, - дитя ночи поправил жемчужное колье, - Но я знаю, как ты мерзнешь без телесного тепла. Все разошлись, лес только наш - вот я пришел тебя утешить.

Мужчина вспыхнул так, что конь заржал, почуяв жар его гнева. Усталость выкипела в миг, как только точеная шея оказалось в его руке: он ухватил фавна за загривок. Нить порвалась, и драгоценные жемчужины раскатились по лесному ковру.

- Следом посыпятся зубы, если не оставишь подобные речи, - гер фон Вьена встряхнул мальчишку, не отвлекаясь на то, как кончики смоляных волос нежат запястье.

Сладкий мальчик взглянул снизу вверх, проникновенно, без труда читая печаль:

- Никак не забыть Магдалену? Но она ушла. А долго ты пытался найти любовницу? Куда как проще зачерстветь. Да, знаю, какая шлюха с ней сравнится, так ты сравни - со мной!

Тобиас заломил было руки наглеца, чтобы связать и уволочь его в усадьбу, но услышав имя покойной в крамольном контексте, растерялся и выпустил наглеца. Ошарашенный тревогой, что вся его устоявшаяся жизнь повисла на волоске, он почувствовал нездоровую сухость во рту. Ночная дива выпрямился, зажмурился, растирая шею после грубого касания, но продолжал:

- Причиняешь боль, отказываешь в наслаждении, бесчувственный как сухая колода... Ну же, вспомни вкус страсти, ведь никто не узнает...

Уязвленный, мужчина утратил доверие к себе, когда признал в незнакомом распутнике полузабытый, чарующий и томный аромат своей супруги.

- Что ты сделал с моей женой?, - спросил он, наливаясь новой яростью.

- Все в точности то, что ты в ней любил, - сумасбродный фавн не боялся играть ни с огнем, ни с порохом.

Как будто слова лесного бесенка могли изменить что-то в жизни владельца поместья. Как будто несколько фраз о прошедшем могли выбить почву у него из-под ног и разрушить отлаженное настоящее - таким беззащитным он почувствовал себя, ожидая объяснений. Чем больше Тобиас старался приглушить ураган волнения, тем уязвимее становился перед травмирующей правдой. Притворяясь оскорбленным лишь непристойными речами, внутри себя он в оцепенении наблюдал, как трескаются подпорки благоустроенного мира.

***

Фавн напомнил ему, какой особенной красотой обладала его жена. Девятнадцатилетняя Магдалена, уже вырастив годовалую дочь, сохраняла в своем облике холодный оттенок невинности. Глаза цвета ледяной голубизны словно впитали в себя отражения призрачных вершин Тироля. Задумчивая и нежная, светловолосая фрау казалась хрупкой фиалкой среди буйной зелени Венских лугов.

Строгий супруг ничуть не изменил свой жизненный уклад с появлением жены, единолично управляя поместьем. Отлученная от каких-либо дел и забот, воспитанная в горной тиши вне светских приемов, юная Магдалена проводила свои дни за чтением или в безмолвном созерцании живописных равнин. Тихая и проникновенная, точно светлая грусть, какую не замечаешь, пока не прислушаешься - девушка оказалась выгодной партией для мужа-отшельника.

Ради удовольствия своей супруги Тобиас содержал обширную конюшню, но сам крайне редко сопровождал ее на прогулках верхом. Фрау фон Вьена, проводя почти все время в одиночестве и стесняясь обеспокоить нелюдимого мужа, дарила нерастраченную любовь покорным чутким лошадям и искусно разведенному розарию.

Пьянящий воздух летних полей укреплял ее веру в волшебное, не постигнутое человеком таинство природы. Одним из главных чудес которого, явилось рождение круглощекой певчей птички по имени Гэдин.

Гер Тобиас, казалось, видел своим единственным долгом оградить жену от хлопот и снабдил ребенка кормилицей и нянькой. Теперь Магдалена, избавленная дочерью от вынужденного одиночества, гораздо реже появлялась в живописных окрестностях. Но не оставила полностью уединенные прогулки, что в летнюю пору особенно привлекательны.

В тот июньский день, о котором красноречиво поведал фавн, кроткая фрау сидела на солнечной лужайке. Обхватив колени, спрятанные под длинными юбками из нежного ситца, она очерчивала взглядом кромки облаков. Песочные волосы закрывали полностью спину, спускаясь к самой траве. Сладкий мальчик, дабы лучше рассмотреть задумчивую незнакомку, затеял с ней невинную игру.

Среди белых цветов несозревшей земляники Магдалену привлекла одна алая ягода. Сорвав единственную каплю спелого лета, она заметила другую. Ягодки словно возникали по одной и при условии, что предыдущая была съедена. Девушка улыбалась, перебирая шероховатые кустики. Земляничная свежесть только раздразнила ее аппетит, когда счастливые находки прекратились, а сбоку раздался интригующий мужской голос:

- Это последние.

В позе подобной греческим изваяниям, уперев локоть в согнутое колено, рядом с ней сидел фавн, протягивая ладонь, полную душистых лесных рубинов. Он возник бесшумно из ниоткуда и лучился мягким теплом, как уютный котенок, разомлевший на солнцепеке. Непослушная челка цвета заварного кофе падала к хитрым игривым глазам, заслоняя их опасное очарование. Ароматная кожа, невосприимчивая к загару, манила лунным холодком, столь отрадным для губ в жаркий полдень. Выраженное земляничное благоухание с примесью ночной горечи затмевало рассудок, и Магдалена даже не вздрогнула, продолжая ласково улыбаться. Не смутилась ни удивительным сверкающим нарядом, ни ажурными чулками, ни лебединым боа на мужеском теле своего ровесника. Доверительно подставила руку под горсть искусительных ягод:

- Я знаю, кто ты - ты чудесный фавн.

***

Гер Тобиас, беря в жены тирольскую аристократку, предпочел получить приданое деньгами. Свел до минимума количество вещей, которые девушка могла взять с собой, обещав в Венердорфе удовлетворить все ее потребности в платьях. По его мнению, коли молодая женщина вступала в новую жизнь и под его покровительство, все прежнее имущество и привычки следовало оставить в родительском доме. Из Тироля Магдалена привезла только книги.

Детство под навесом из неприступных кряжей, среди легенд, нашептанных ветром, взрастило душу, открытую сказкам. Она не нашла ничего удивительного в том, что и сладкий фавн сошел однажды со страниц. Загодя знала о великих чарах этого сказочного создания, но не понимала их опасности. Ни слова в книге не нашлось и о чудодейственных ягодах.

Колдовская земляника очаровывает людей, становясь фантомом недостижимого блаженства - путает помыслы и распаляет страсти. Дурманит словно яд, но в ней же противоядие.

***

Опрокинув в рот тающую земляничную пригоршню, Магдалена почувствовала ароматную сладость, словно язык обдало холодком. Упоительный вкус сразу впитался в память. Как и образ фавна, что исчез, стоило ей прикрыть глаза на секунду.

С того случая девушка больше не встречала пленительное создание, лишь напоминания о нем. Земляника в ладонях щербатой садовой статуи, на дне лейки, забытой среди роз - каждое утро фрау находила сладкие весточки. Она спускалась в сад первой, чуть свет, и обшаривала влажный после ночи розарий. Съев гостинец, скрывалась на целый день в детской, умиляясь неуклюжим шагам большеглазой девчушки.

Лишь однажды Магдалена не нашла в саду ягод. Той ночью над поместьем прокатилась страшная гроза. Гер Тобиас до сих пор ее ясно помнил. Как вспомнил теперь и неизбывный аромат земляники на коже жены, что прежде считал парфюмерией.

Молнии обнажали во тьме свинцовую стену ливня, что падала с растрескавшегося, беспрестанно громыхавшего неба. Венский лес свистел, гнул кроны, припадая к земле, точно задетый плащом проходившего мимо великана. Укрываясь от ненастья, ветер завывал в печных трубах, словно израненный волк, и весь дом гудел под натиском урагана.

Маленькая Гэдин выла с ним в унисон. Магдалена не отходила от кроватки, вместе с нянькой унимая дочурку. Сама она заснула только на исходе ночи, когда затихли хлопки ставень, и сквозь шторы начал пробиваться белесый свет.

Малышка, обессилевшая после долгого крика, посапывала в кружевах. Гроза миновала, укутав небеса мокрой ватой. Ее белая толща отражалась в полированных лужах, что заливали всякое углубление в земле. Каждая емкость в саду была полна воды, и ни в одной не лежала земляника.

Встревоженная фрау накинула ажурный плед и ступила в затопленную рощу, где не появлялась с момента встречи с фавном. Несмотря на побитые ураганом деревья, лес заметно обогатился: каждую веточку венчал жидкий бриллиант. Мох напитался влагой, словно девушка шагала по облакам - всякий след обращался лужицей. Эхо прошедшего дождя щедро сыпалось с деревьев: стоило лишь коснуться.

Всякий звук тонул в лесном ручье, что сегодня клокотал с тройной силой. Пенный поток скрыл собой камни, напоминая бойкую горную реку. Оборванные листья кружились в его маленьких водоворотах, увлекаемые водой в лесную чащу. Магдалена не решилась зайти в воду, чтобы перебраться по скользким булыжникам. И направилась вдоль ручья на поиски более тихого места.

Отодвигая пригорюнившиеся ветви, она каждый раз будто проходила под водопадами. Едва мокрым ступням удавалось пригреться, в туфли затекала новая порция холодной воды.

Лес сгущался, нависая над речушкой. Фрау вспомнила, что восточная часть рощи, куда она шла, не предназначена для прогулок и заканчивается обрывом. В самом деле, ручей вскоре устремился вниз, извергая сияющие брызги. Лес здесь словно останавливался, осторожно спускаясь с холма редкими деревцами. А внизу, по ту сторону широкой дороги, вновь вставал зеленой стеной, огибая долину.

Ветер, распоясанный на просторе, опахнул влажным крылом. Казалось, впереди лишь белая даль, завесившая горы, наползающая молочной пенкой на ржаные поля. Магдалена подобрала намокшую юбку и стала аккуратно спускаться, ощупывая носком травяные кочки. Сырая трава скользила под ногами. Девушка шла наискосок, чтобы спуск не получался слишком резким.

Взглянув наверх, чуть поодаль она заметила беседку, притаившуюся в листве. Должно быть, строение было поставлено здесь прежде, чем появилась венская усадьба, и почти развалилось с тех пор. Фрау и вовсе не обнаружила бы груду серого камня, если бы в беседке не стоял фавн.

Девушка уже не чаяла найти его, желая лишь скорее вернуться домой и обсохнуть, но сапфировое сияние приворожило взгляд. Сладкий мальчик стоял неподвижно, соединив локти на перилах, и всматривался в небо. Его закрывала полуразрушенная крыша, с которой катились крупные бусины дождя. Задумчивое личико обхватывали ладони в синих перчатках. Бледная кожа точно впитала небесные туманы. Он казался нарисованным на мокром холсте: на фоне размытого леса лишь его фигурка выделялась детальностью и сочными красками.

Затаив дыхание, Магдалена пошла обратно, цепляясь за березовые ветки, чтобы не соскользнуть с холма. Она обогнула беседку, в надежде, что фавн ее не заметил, и робко вошла под обвалившийся свод. Стройные колонны поддерживали купол, а в той части, где он обрушился, сиротливо подпирали небо. На полу, среди мелких обломков, лежала массивная глыба, под ней змеились струйки воды.

Девушка замерла у входа. Через плечо фавна она могла увидеть всю долину, но не сводила глаз с него самого. Тогда лишь осознала она силу его магнетического влечения: словно тончайшие иголочки защипали пальцы, умоляя прикоснуться. В холодном воздухе бледный юноша излучал обманчивое тепло.

Он обернулся внезапно, развернулся всем телом привычно искристый, как радостное вино. Задорный голос прозвенел в беседке:

- Ты видела, какая гроза? Молния попала точно в купол, когда я был здесь!

Фавн восторженно указал вверх:

- Все рухнуло прямо за моей спиной! Вот, - он потянулся к девушке плечом, где чуть выше перчатки виднелась белесая ссадина, - Я еще не решил, оставить ли ее, и приходится голодать, чтобы земляничный сок не заживил рану.

Магдалена все же коснулась его, проведя большим пальцем над царапиной:

- Это пустяки, царапина заживет сама собой. Так ты цел и невредим, я волновалась напрасно, - добавила она тише, оглядывая красноречивые обломки.

Лесная дива подхватил ее за кончики пальцев, точно приглашая даму к танцу, и потянул к себе:

- Присаживайся. Ты совсем холодная.

Он отошел, освобождая место, даже не глядя под ноги, где мог оступиться в груде камней.

- Я ждал друзей. Побудешь со мной до их появления?, - когда фрау забралась на перила, его хитрое личико отразилось в ее глазах: сегодня серых, как и печальное небо.

Магдалена замечала неотвязчивое напряжение, с ним покой и подспудную тоску - смутное, томящее предчувствие. Превозмогая головокружение, она глянула вниз к подножию холма, где петляла заросшая дорога - кроме дождя и фавна поблизости никого не было.

Девушка чувствовала себя непривычно, ее окутывало нечто невесомое, ускользающее. Облака, что покрывали небосклон, казалось, застелили саму жизнь. Образ дома рассеялся в безвестной дали, время растворилось, невидимые сказочные сети приковали ее к месту. Она уже знала, что останется, и знала, что пожалеет об этом. Знала, что будет тосковать, ведь очертания разлуки уже пролегли между ней и сладким мальчиком, присевшим, чтобы снять с нее туфлю. Вода из обуви пролилась на пол.

- Кто твои друзья? Люди или другие, такие же волшебные фавны?, - он держал в руках ее мокрые босые ноги, и девушка боялась даже взглянуть туда, пересчитывая листья на деревьях.

- Хах, нет, мои друзья... они иного рода. Других фавнов нет, - он поднялся, так и не отпуская ее ног, и объявил гордо, - Только я.

Его руки не были ощутимо теплыми, зато грудь под расстегнутой жилеткой, к которой фавн приложил ее голые ступни, показалась девушке едва не горячей. Он стянул с нее намокший плед и обвил шею черным боа:

- Лебединый пух греет почти как мех, но настоящее тепло рождается внутри.

***

Фавн дольше не мог продолжать свой рассказ. Оглушенный догадкой, Тобиас повалил щуплого мальчишку на землю и придавил его грудь сапогом. Он отчетливо помнил, как преобразилась супруга после той грозы. Безропотная и кроткая прежде, она становилась все настойчивее и вольней. Что прежде виделось ей лишь долгом, стало любопытной игрой, в которую она увлекла и мужа. По обыкновению черствый и даже безразличный, гер фон Вьена заметил, как Магдалена расцвела. Чувственная и спелая, как дикая земляника, она не только переродилась сама, но и сумела растопить всякий лед в душе угрюмого супруга.

От того и не тщился он найти ей замену, зная, что впредь ни одна любовница так не согреет его скупую постель. Они любили и были счастливы недолгие шесть лет, пока Магдалена не отправилась с невесткой к горячим источникам, где доктор рекомендовал последней поправить здоровье. А вместо того Дануб безвозвратно смыл их жизни.

Тобиас и помыслить не мог, что жена оказалась ему не верна: ничем не выдала измены, не охладела, а напротив. Лишь в голубых глазах ее даже в ясный день отражались незримые облака, что вот-вот разверзнутся тоскующими дождями.

***

Гер фон Вьена почувствовал, как прогибаются под ногой упругие ребра. Фавн только прерывисто вздохнул, не выдавая боли. Он следил за Тобиасом блестящими глазами, и тот наклонился, чтобы заглянуть в их упрямую смоль. Он готов был и мог раздавить бесенка как муравья, и потому искал способ опомниться прежде, чем совершит убийство. Но лесное дитя сам будто не желал освободиться и злил его все сильнее:

- Мы оба знаем: ты не меня, а свои желания душишь. Зачем терпеть, если никто не узнает?

В самом деле, никто не узнает: ведь никто его и не видел. А в том, что он бес нечистый и растлитель, сомнений больше нет. Дьявол всюду, где искушение - и похоть будит болезненную, низкую. Мужчину манит против его природы в самую грязь, искажает все благое и естественное.

Но его, Тобиаса, не так легко сбить с толку, как сопливого Мартина. Пусть мальчишка, мифический фавн, лежит смирно, пусть кажется беззащитным. Не бьется и не царапается, как пойманный зверек - то притворство и обман, что скрывают подлинного зверя. Ни томность его, ни нежность, ни аппетитный запах не смутят гера фон Вьена. Не разжалобит порочная привлекательность, не сломят безрассудство и неиссякаемое коварство фавна - задуманные против человека дары сатаны.

Мужчина быстро убрал ногу с груди и придавил горло ночной примы коленом. Смоляные глаза не изменили выражения, в их черноте полыхали адские котлы. Сквозь кашель, поперхнувшись хрипом собственного голоса, фавн просипел:

- Ты же не убить меня хочешь.

Защищаясь единственным доступным ему средством, сладкий мальчик скользнул ладонями по его бедру, потянулся к паху. Внезапное прикосновение не прошло бесследно ни для тела, ни для ума. Неутоленная жажда капризно заныла, пробужденная даже сквозь ткань. Тобиас вздрогнул, шокированный неуместным позывом, точно сам себя предал - неловкий момент, что позволил фавну вырваться и вздохнуть. Лесная дива исчез в ночи со всей прытью, на какую был способен, будто роща проглотила его.

Гер фон Вьена еще немного не поднимался с колен, буравя взглядом темноту, укрывшую фавна. Мозг его пылал от негодования, обессиленный неугодной страстью. Раскаленные гневом боязнь нового искушения или, хуже того, страх разоблачения, выжгли в сознании ответ. Ободренный сложившимся решением, которое всем вернет покой, он надел уздечку и вскочил на коня.

***

Мартин проснулся от звона тарелок, с которым Леония брякнула на тумбочку поднос с завтраком. Фрау проворно ощупала ноги и лоб подопечного, не замечая у кровати пожухший лист лопуха. Катарина тем временем распахнула платяной шкаф, разыскивая дорожный костюм господина.

- Поезжайте в город, гер Мартин: так велел хозяин. Завтракайте, карета уже ждет.

Юноша ничего не понял, но не стал пререкаться с расторопными нянюшками: будет лучше спросить самого дядю, почему гонит его из постели еще нездорового. Впрочем, от нездоровья остались только смутные тягостные воспоминания. Все физические следы ледяного болота или горячего бреда стерла колдовская ягода.

Пока няньки суетились в его спальне, складывая необходимое в сумку, он неторопливо послюнявил сдобный хлеб, помесил в тарелке кашу и внимательно наблюдал, как тает кубик масла, словно происходящее вокруг не имеет к нему отношения.

Когда юного гера одели, собрали и спустили, наконец, вниз, он увидел в холле дядю. Тобиас не сменил одежды, засохшая грязь на сапогах и брюках выдавала бессонную ночь, но только не лицо: дядя выглядел бодрым, даже возбужденным.

Широкие входные двери стояли распахнутые, пропуская в дом сияние дня. На садовой дорожке ждала Гэдин. Нарядная бархатная юбка виднелась из-под летнего плаща. Девушка уже шла к экипажу, но обернулась, услышав голоса.

Гер фон Вьена отечески приобнял племянника:

- Как ты себя чувствуешь, Мартин?

- Спасибо, дядя, мне гораздо лучше, - нежный голосок не выдавал волнения, но глаза озабоченно оценивали обстановку. Не прямо ли сейчас непреклонный опекун собирается спровадить его в училище? Не умнее ли было притвориться тяжело больным?

- Гэдин так выросла! Погляди на нее, мой мальчик. Как мне не гордиться дочерью? Уже поступает в консерваторию!, - Тобиас произнес патетически, отчего Мартин только больше забеспокоился.

Девушка же вновь двинулась к воротам, тяжелые кудряшки ее тщательной прически вздрагивали на каждом шагу.

- Посмотри, как упрямо она идет к своей цели - вся в меня!, - дядя звучал торжественно, но судя по всему искренне. Он словно позабыл все случившееся накануне и доверительно сжал воспитанника за плечо, - Но разве могу я отпустить ее в город одну? Поезжай, проводи мою дочь в Венердорф, Мартин.

Ближайший город, больше похожий на развитую деревню, куда по хорошей дороге они доберутся уже к вечеру.


Оценка: 7.80*8  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"