Ranaros : другие произведения.

По следам своей удачи. Глава 15

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:


   Кошмары во сне и наяву.
   *Осторожно, говорят, что в главе замечен мат*

      Кто бы, что не говорил, но он гордился своим сыном. Возможно, использовать такую формулировку по отношению к ребёнку, которого знал немногим более двух лет, и показалось бы кому-нибудь опрометчивым, но не ему.
      Акио действительно стал его сыном. И говоря это, он не врал. Манабу мог часами наблюдать за ним, отмечая как бешеный рост, так и великолепные навыки, мог непрерывно и без остановки рассказывать ему истории свой жизни, делится опытом и хитростью, с некоторой завистью видя в нем не детскую смекалку и чудовищную жажду знаний. Акио был его гордостью, его ставкой на будущее, его наследником воли, дома и фамилии.
      Но даже так, не смотря на всю свою необычность, идеальным сыном он не был. Да, Акио был странным, да, отличным от других, но, тем не менее, этот сребоглазый малыш оставался лишь обыкновенным ребёнком. Он шёл на поводу собственных эмоций, не думал о будущем, не ставил перед собой далёких целей. Его жизнь, как и жизнь любого ребенка, заключалась лишь в сиюминутном удовлетворении собственных прихотей, дорога к которым лежала сквозь лес нерациональных поступков.
      Тот случай с лисой, столь тщательно оберегаемой Акио от смерти, был в своём роде очень показательным. В той ситуации он повел себя не так, как ожидал Манабу, а как обычный ребенок -- глупо, эгоистично, без оглядки на нужды семьи. Охотник, признаться, ожидал от него большего и, разочаровавшись, сгоряча, ляпнул то, что совсем не собирался.
      Манабу решил немного сбавить темп, желая успокоить как себя, так и непривыкшего к реальной охоте сына. Какого же было его удивление, когда одной из ночей, он застал Акио, тихо крадущегося из дома! Мальчик, как оказалось, едва ли не ежедневно в тайне от него бегал под покровом тьмы в лес, натаскивая себя в реальных условиях.
      Первым порывом Манабу, было желание немедленно намылить шею зарвавшемуся, самоуверенному юнцу, что не заботясь о своей жизни каждую ночь подвергал её опасности, но он смог сам себя остановить, прекрасно понимая, что даже одно необдуманное резкое слово могло навсегда закрыть для впечатлительного ребенка дверь в мир охоты.
      И Манабу промолчал..., но не пустил все на самотек. С того дня он, заслышав тихую поступь сына по коридору, выскальзывал след за ним и незримо приглядывал. Приходилось не сладко -- Акио, хоть и не обладал навыками взрослого охотника, но всегда умудрялся поражать Манабу своей наблюдательностью. И именно потому Мори приходилось постоянно держаться на достаточно большой дистанции от сына, что только усложняло каждодневную слежку.
      То, что Манабу видел в такие ночи, ему, несомненно, нравилось. А что может быть приятней наблюдения за тем, как твой подопечный с должным уважением обращается с полученными от тебя знаниями? ..
      ... Эта ночь мало отличалась от всех прочих -- замерший, будто в ожидании лес, привычный, пусть и далеко не безопасный маршрут и пара подстреленных зайцев, которых Акио спрячет и принесет на обеде под видом свежей добычи. Манабу довольно улыбался -- мальчик с каждым днем становился все способней.
      Росла достойная смена.
      Неожиданно Акио остановился, и будто испугавшись чего-то, резко нырнул за дерево. Его лица Манабу не видел -- расстояние не позволяло, --, но вот его движения, общее положение тела, лук в защитном жесте выставленный перед ним и прижатый к груди, явно говорили, что мальчик боялся.
      В тот же миг Манабу оставил свой пост наблюдения, бросившись к своему сыну. Чтобы его не испугало -- безобидным оно быть не могло. Даже мысль о том, что Акио мог испытывать страх перед чем-то меньшим, чем какой-нибудь медведь, казалась ему смешной.
      Медведь... Черт!
      Одна лишь мысль об этом звере вновь пробудила воспоминания почти четырех летней давности. Хотя нет, не воспоминания -- образы, эмоции, переживания. Он помнил детский радостный, триумфальный смех, помнил свист разрезаемого лапой воздуха, помнил ощущение горячих капель на своем лице, помнил громкий рев, уже казалось поверженного зверя... Этот звук так впал ему в память, что даже сейчас, после столь долгого срока, он до сих пор стоял у него в ушах...
      Стоп. Нет... Этот был настоящим!
      Столь знакомый рев буквально выдрал Манабу из поглотивших его депрессивных мыслей, вгоняя под ногти стальные иглы страха. Акио пропал...
За то короткое мгновение растерянности, за этот миг слабости перед прошлым, из поля зрения пропало его настоящее.
      Манабу, взревев не хуже раненого медведя, полностью забыв про осторожность и скрытность, бросился на рык самого грозного хищника этих лесов. Бросился туда, где в последний раз он видел своего сына.
      Кусты с яростью били Манабу по лицу своими хлесткими ветвями, выступающие из-под земли корни лесных исполинов едва ли не бросались ему под ноги, но охотник не замечал этих пустых усилий. Он, сломя голову мчался к своему сыну, молясь всем известным богам о его сохранности. Очередная ветка смогла-таки нащупать слабое место Манабу и, с силой засадив ему по глазам, заставила охотника зажмуриться от острой рези в глазах. Но Манабу не остановился. Даже на мгновение ослепнув, он продолжал бежать вперед...
      Лес закончился неожиданно быстро -- очередной густой куст высотой почти с человеческий рост умело скрывал за собой небольшую поляну. Манабу на всём ходу выскочил из колючего расстения и... осматриваться не пришлось.
      Почти по центру поляны большая туша медведя, с двумя стрелами в горле и одной в глазнице лежала у ног юного охотника. Лежал уж в слишком естественной для трупа позе...
      - АКИО! -- вскричал Манабу, видя как мальчик тянулся рукой к поверженному зверю...
      Но он не успел.
      Быстрый, резкий удар наотмашь по лицу незадачливого юнца, буквально отбросил его от того, что еще минуту назад казалось мертвой тушей. Медведь взревел, бросаясь на своего обидчика...
      Кровавый след, тянущийся от отлетевшего из-за удара мальчика... наполненные яростью глаза зверя, загнанного в угол... бросок медведя навстречу своему обидчику... Манабу видел это все. Эта картина, до боли напоминающая ту, давно забытую, плетью хлестнула вялое тело и подточенное трагическим прошлым сознание, заставляя их действовать.
      Оказавшись у тела своего сына за два самых больших и быстрых прыжка в его жизни, Манабу успел лишь обхватить окровавленного мальчика, прежде чем мощный удар, призванный добить обидчика не резанул его по спине, отбрасывая прочь.
      Но он не чувствовал ни боли, ни разорванной спины -- только тяжелое дыхание прижатого к груди Акио. Мальчик был жив... пока что. И Манабу должен был его спасти. Во второй раз.
      Тяжелые полушаги-полупрыжки медведя легко ощущались благодаря земле, дрожащей под его мощными лапами. Зверь приближался вновь. Не отпуская сына, Манабу резко бросился вправо, боковым зрением замечая пронесшийся около уха набор внушительных, окровавленных когтей. Медведь промахнулся..., а значит это был его шанс.
      Он больше не раздумывал своими действиями, не выбирал стрелы, не думал об отсутствующем на пальце металлическом кольце -- Манабу, почти бросив сына на землю, просто вскочил на ноги и выпустил снаряд. Охотник стрелял быстро, замечая, но не обращая внимания на лишь наполовину натягивающуюся тетиву, не чувствуя крови бегущей по пальцам. Он еще ни разу в своей жизни не валил медведя и потому не щадил ни стрел, ни себя.
      Две в горло, одна от раскрытую от рева пасть и только тогда зверь наконец-то пошатнулся. Он больше не бросался в сторону охотника, больше не смотрел на него своим единственным целым глазом, а лишь понуро склонив голову медленно издыхал.
      Но нет, этого недостаточно...
      На этот раз у него была капля времени, на этот раз он мог выбирать, чем одарить медведя. Окровавленная рука Манабу придирчиво бежала по оперенью стрел в поисках той самой. Той стрелы, которую охотник смастерил специально для этого случая -- для мести.
      Нашел.
      Столь долго носимый снаряд, уже не раз и не два починенный и восстановленный, лег на металлическую тетиву. Изрезанный тетивой палец, взорвавшись от боли, вновь начал взвод оружия. Одно мгновение и Манабу растерянно отвел взгляд от умирающего медведя -- взведенная лишь на половину тетива, ни в какую не желала идти дальше.
      "Нет! Так не пойдет! -- взъярился на себя Манабу. -- Он должен прочувствовать это!"
      Гнев хлынул в вены, отключая боль и основные инстинкты, спина и так напряженная до предела и вовсе стала каменной, кровь, каплями просачивающаяся из порезанного тетивой пальца, полилась тонким ручейком. Но лук не подавался.
      И тогда Манабу сделал то, отчего всегда себя отучивал -- не расслабляя спины, дотянул тетиву исключительно рукой.
      - Умри, -- тихий шепот охотника потонул в звонком выстреле.
      Манабу испытывал ни с чем несравнимое удовольствие: раздавшийся громкий хруст ласкал слух охотника, а запрокинутая от тяжелого удара голова медведя была усладой для глаз. Стрела, пробив черепную кость, не оставила медведю и тени шанса на жизнь.
      Его месть была исполнена. Теперь его смысл жизни был лишь в нем -- в маленьком мальчике с окровавленным лицом, лежавшим у самых его ног. Ему надо было помочь. Эта охота не должна была стать для него последней.
      И как два года назад закинув мальчика на себя, охотник поспешил домой, старательно запоминая дорогу к туше убитого животного.

***

      Я ощущал, я знал...
      Я был не один. В темноте, окружившей меня со всех сторон, был кто-то еще. Я слышал его шепот, дразнящий, почти неуловимо летающий на самом пороге слышимости, чувствовал его дыхание, легкое, невесомое, отличное от легчайшего ветерка лишь своей повторяющейся частотой.
      Но я не видел его. Куда только не бросался мой взгляд, но натыкался он лишь на кромешную и такую одинокую тьму. И это пугало.
      Я боялся, действительно боялся того, что сейчас было перед моими глазами -- слишком уж это было не естественно. Это не ночь со своими мрачными тенями, не темный подвал с еле видными, но вполне различимыми силуэтами, не опущенные веки, со своими причудливыми плясками цвета, нет. Кромешная без малейшей примеси чего-либо тьма предстала передо мной. Я не видел абсолютно ничего помимо неё -- поглощающей свет завесы.
      -...кио, -- настойчивый шепот звучал все громче, все различимей, все реалистичней. -- Акио!
      - Кто это? -- перепугано кричал я, бешено вертя головой. -- Где ты? Где я?!
      Страшный мир никак мне не ответил: ни словом, ни делом, ни даже изменением. Я будто кричал в пустоту, в которой любые мои слова исчезали подобно тому же свету. По моему телу невольно пробежали мурашки -- это место пугало до чертиков.
      - Акио! -- шепот перерос в полноценный громкий голос... и только тогда я его узнал.
      Но этого попросту не могло быть.
      Она не могла быть тут.
      Она должна была быть мертва.
      - Ок... ока-сан? -- мой надломленный голос звучал уж совсем не естественно. -- Ока-сан!
      Даже не веря, даже виня во всем собственное воображение, я все равно тянулся в ту сторону, где слышал голос Эйко. Слабой искрой вспыхнула, казалось бы, уже упущенная надежда.
      Тьма расступилась, почти озарив мутный силуэт, медленно приближающийся ко мне, одновременно очертив границы незнакомого мне обрыва, возле которого я и сидел. Мои глаза буквально прикипели к столь знакомой, но позабытой фигуре. Я знал, что уже видел её, но не помнил где. Неужели за все время, что я провел не с ней, я успел ее позабыть?
      Нет, такого никогда не случится. Я буду помнить её всегда.
      - Акио... -- вновь ласковым голосом позвала меня мутная фигура.
      - Ока-сан... ты жива, -- мое сердце предательски дернулось, стоило лишь её голосу достигнуть моего слуха. Она действительно жива! ..
      Рябь на смутно знакомом силуэте пошатнулась и, в тот же миг, лицо в черной маске и с двумя белесыми, горящими бледным огнем глазами, оказалось вплотную к моему носу.
      - Купился?
      Холодная издевка, кинутая прямо в лицо, казалось, проморозила меня до основания. Я застыл, прекрасно понимая, кого я сейчас перед собой вижу, понимая, как же грубо я ошибся.
      Безымянный главарь того отряда, что имел наглость и смелость разрушить мою мирную жизнь.
      - Ты! -- я с трудом выдохнул это короткое слово. Мое тело, наконец-то столкнувшись с главным страхом лицом к лицу, внезапно отказывалось мне подчиняться. Каменным истуканом я смотрел на ненавистный образ, не в силах отвести от него взгляд.
      - Я! -- кивнул нисколько не смутившийся шиноби. -- И признаться, я удивлён, что ты меня не забыл.
      Глубокий вздох никак не помог мне обуздать поднимающийся гнев. Те сцены, что так желали быть погребенными в глубинах памяти, восставали у меня перед глазами. Три лица, что так давно не появлялись в моих кошмарах, вновь висели перед мои взором.
      - Как будто я мог, -- глядя прямо в лицо убийце, прорычал я. -- Как такое вообще можно забыть?!
      Ехидный огонёк в глазах хладнокровного шиноби пропал, уступив место еле заметному презрению. Мужчина выпрямился и, горделиво подняв голову, взглянул на меня со всей высоты своего роста, буквально приковывая к полу полным холода взглядом.
      - Это нужно спросить у тебя! -- тихо прошелестел его голос. -- Не ты ли променял свою цель на побегушки по лесу?
      Что... что он сказал? Нет, конечно, нет!
      Его не громкие слова колоколами звенели у меня в голове, вызывая легкий приступ тошноты. Он врет, он точно врет. Я бы никогда так не сделал, я бы никогда не отпустил воспоминания о том самом дне, я бы никогда...
      - Нет! Ничего не поменялось! -- восстал я против его лживых фраз. -- Я здесь лишь ради силы, только рад неё!
      Темная повязка на лице шиноби натянулась, будто при широкой улыбке. Казалось, для него все происходящее было не более, чем очередным способом повеселиться. В его бесноватых белесых глазах мелькнул лукавый огонек.
      - Лжец! -- прошипел мужчина, вновь приблизившись к моему лицу. -- Обыкновенный лжец, довольствующийся жалкими оправданиями! Ты забыл нас, ты забылся в своем жалком, но уютном мирке! Понравилась твоя новая жизнь? Понравилось новое занятие? Привык к новой семье? ..
      Его тихий вкрадчивый голос, его колкие слова раздражали не хуже стаи свирепых комаров. Они жалили и кололи в самые уязвимые места, разгоняя кровь, распаляя гнев, пробуждая утихшую ненависть. Задрожали руки, сгоняя охватившее все тело оцепенение и еле сдерживаемые от того, чтобы не сомкнуться на шее этого ублюдка. Но терпения не хватало, срыв был неминуем. Я чувствовал это...
      - ...Зря! -- другой такой знакомый, глумливый голос раздался у меня из-за спины. -- Мы придем и за ними!
      На этот раз я повернулся так резко, что был слышен хруст моих же шейных позвонков. Не узнать этот полный похоти говор я не мог бы и при всем желании -- уж что-что, но он останется в моей памяти навечно. Ведь его хозяином могла быть лишь одна скотина на всем белом свете.
      - И ты зде... -- фраза, начатая куда раньше моего оборота, застряла в горле, стоило мне только увидеть его.
      И её.
      Живую куклу с пустыми, но мокрыми глазами, с лицом без единой видимой эмоции, с расслабленным и неподконтрольным телом, ритмично подбрасывало короткими фрикциями величественно восседавшего на другой стороне обрыва молокососа. Фу Хьюга и ... нет, этого попросту не могло быть...
      Шиноби в маске исчез.
      Исчезли страх и растерянность перед этим темным миром.
      Исчез и разум...
      ...но пришла ярость. Кроваво-красная, всепожирающая, неостановимая ярость затопила все мое бесчувственное тело. Темнота отступила перед багровым туманом, упавшим на весь это мир, окружившим меня и
 то, что было предо мной.
      Порвать эту мразь... убить его... дать ему вкусить его же собственной боли...
      Никогда еще я с такой силой не желал кому-то смерти. Его образ, истерзанный, поломанный, избитый стал для меня тем, что смело можно было бы назвать мечтой.
      И я собирался её исполнить. Сейчас же.
      Одна рука сомкнулась на неведомо откуда взявшемся луке, вторая явственно чувствовала тяжесть прямой, еще мгновение назад отсутствовавшей, деревянной стрелы. Та бездна, что разделяла меня и похотливого молокососа, не была преградой для метко пущенного снаряда.
      И я стрелял. Стрелял, вложив в выстрел всю свою ненависть, все своё желание лишить эту тварь его похотливого взгляда и глумливой улыбки. Стрелял без сомнений и опасений -- промахнуться с такого расстояния было невозможно даже для меня.
      И вот, в короткий момент полёта снаряда, я не смог удержаться от торжественной улыбки.
      "Он умрёт, -- зло шептало мне моё сознание, -- умрёт! Пусть улыбается пока мож..."
      Но Фу явно думал не так. Он, будто зная обо всех моих действиях, обо всех моих мыслях, без малейшего страха смотрел на приближающуюся к лицу стрелу.
      - Хах, -- вырвался смешок из его глумливого рта, перед тем как он, легким движением тела, не подставил под летящую смерть голую спину подскакивающей на его коленях Эйко... нет, лишь куклы, так на неё похожей.
      - Нет... -- мой горестный вздох был слышен, кажется лишь только мне -- все остальное мигом потонуло во взрыве издевательского хохота и болезненных стонов.
      Руки до хруста сжали рукоятку небольшого лука -- на моих глазах по чистой белоснежной спине моей матери тек ручеек алой крови.
      Сука! Как он посмел прикрыться ею! Тварь и...
      - ...трус! -- крикнул я, пытаясь задавить в себе вину за нанесённую Эйко рану. -- Хватит прикрываться женщиной, трус!
      Но Фу лишь продолжал издевательски хохотать и было в этом нечто странное. Его глумливый смех, казалось, лился со всех сторон разом из каждого клочка багрового тумана окружавшего нас. Казалось, что сам мир смеялся надо мной.
      - Трус? -- меня окружил объемный голос ненавистного Хьюги, что прямо на моих глазах исчезал в красной дымке. -- Опять ищешь оправдания собственным ошибкам?
      "Нет!" -- хотел крикнуть я, но было уже некому: Фу истаял багровым туманом, а безвольное тело женщины с глухим стуком упало на пол. В шоке уставившись на переломанную фигуру передо мной, я, кажется, забыл обо всем другом. В этом мире боли и ненависти остались лишь мы -- истекающая кровью женщина с пустыми, рыбьими глазами и мальчик с поломанным детством.
      "Слабак!" -- раздался справа от меня холодный шепот шиноби в маске.
      "Слабак!" -- вторил ему издевательский голос Фу Хьюга.
      "Слабак!" -- одними лишь губами произнесла женщина, так похожая на Эйко...

      ...Мое пробуждение, на этот раз обошлось без криков и стонов, но на этом плюсы кончились. Колотящееся сердце гулко отдавалось в ноющих висках, с каждым ударом вызывая острую вспышку боли в голове. Тяжелое, как после марафонского забега, дыхание не думало успокаиваться, заставляя натужно работать измученные легкие. Пальцы с трудом разжались, вынимая ногти из глубоких кровавых канавок на ладонях.
      "Это лишь сон" -- твердил я себе, в попытках успокоить, но получалась слабо -- слишком уж была похожа та тьма, что сейчас стояла перед моими глазами на ту из сна.
      Липкий страх поднимался во всем моем теле. Тот удар, я вспомнил его. Вспомнил и куда он пришелся... и оттого мне было так тяжело открыть глаза. Судорожный вздох, и я смог себя перебороть.
      Глаза открылись, но тьма осталась -- она и не думала уходить.
      "Нет! -- взметнулся в панике разум. -- Не может быть! Нет, нет, нет!"
      Этого не должно было случиться! Этого не может быть!
      Страх, наполнив каждый уголок моего тела, буквально заставил меня подскочить на мягком футоне. Свободные руки, дрожа, мигом достигли лица.
      Повязки. Почувствовав обыкновенные повязки, что целиком пеленали все мое лицо, я немного успокоился. Все возможно было и не так уж плохо.
      - Бьякуган! -- впервые использовал я словесную формулу, желая даже вслух обозначить для себя это действие...

***

      Короткий, изогнутый нож проворно и умело отделял толстую шкуру от мяса, когда сзади раздались тихие неуверенные детские шажки. Прекрасно зная, кто же наконец соизволил подойти к нему, Манабу даже не повернулся. Это должно было быть для Акио очередным уроком.
      Почти две недели мальчик не решался с ним заговорить, почти две недели он избегал не то, что его компании, но даже взгляда. Акио, что два дня после происшествия провалялся в беспамятстве, чувствовал заслуженную вину. И это не могло не радовать охотника.
      "Винит себя, значит осознает всю глупость своих действий", -- думал Манабу, ожидая, когда же его сын, наконец, созреет для разговора. Ждал долго, вот только это ожидание скучным назвать язык не повернулся бы.
      У него были свои проблемы, которые ему надо было решить. Главной, разумеется, стала разорванная медведем спина. Даже не до конца зажившая, она вызывала уйму беспокойства.
      Уже дома, вдумчиво разобравшись в произошедшем, Манабу понял, отчего же он так и не смог взвести лук до конца. Мышцы, что он через пот и кровь тренировал с самого детства, оказались в клочья разорваны острыми медвежьими когтями, а если судить по побледневшему после взгляда на его спину лицу Анзу дело было более чем серьезным. Настолько, что даже наложенные на рану повязки, совершенно не помогали.
      Лишь спустя несколько дней, когда он почувствовал в себе с силы выйти из дома для уже привычной прогулки по окрестностям в поисках свежей добычи угодившей в подготовленные силки, Манабу осознал, насколько все было плохо. Жуткая боль, пронзившая его спину при попытке вновь натянуть спущенный кол для кабанов, красочно намекнула об этом. Но когда он, даже терпя, не смог подтянуться на низко висящую ветку, охотник серьезно забил тревогу. Дело всей его жизни оказалось под большой угрозой.
      Не прошло и часа, как с тихим стуком упал отброшенный в сторону лук. Манабу, сгорбившись от пронзившей спину острой боли, с ужасом осознавал -- охотником ему больше не быть. Тетива, которую он раньше, пусть и с некоторыми усилиями, свободно доводил до конца полуметровой стрелы, теперь с трудом преодолевала и треть этого расстояния. Выстрел из лука, способного пробивать медвежий череп, отныне лишь слегка загонял наконечник снаряда в древесный ствол.
      Сложно описать чувства, что смешались в Манабу, когда он понял все это. Наверное, он злился... нет, он точно злился. На медведя, что сотворил подобное, на сына, как на зачинщика, на себя, допустившего все это. И пусть целей для его злости было столь много, по-настоящему виновный среди них был лишь один -- он сам. Такая горькая правда...
      Манабу лишь одним своим действием мог пресечь даже возможность столкновения Акио и медведя, но не сделал этого. Он допустил подобное развитие событий, он позволил этому произойти и потому справедливо, что именно ему и досталось больше, чем другим. Манабу страдал за собственную глупость и недальновидность. Неужели он вправду думал, что разгуливающий в одиночку по лесу шестилетний мальчик это нормально? Разумеется, нет. Манабу с первой ночи своих наблюдений за сыном осознавал всю опасность подобной затеи, но пренебрег ею. Для него передача собственного дела в руки сына стояла выше всех возможных рисков. Вот только он никогда и представить не мог, что пострадает сам...
      Смирение с травмой и будущей судьбой пришло много позже -- примирится с потерей собственного здоровья, оказалась куда как не просто. Манабу приходилось едва ли не вновь познавать как собственное тело, так и его новую границу возможностей. Поднять и перенести чугунный чан? Да, пожалуйста. Но вот закинуть его на высокую полку... Увольте. Охотнику с ненавистью к себе приходилось наблюдать за тем, как его сильная лишь духом жена пыхтела под тяжестью этого чугунного монстра, выполняя столь непривычную для неё работу. Впервые Манабу завидовал и одновременно сочувствовал своей жене.
      Лишь осознание того, что у него еще был сын, не позволяло охотнику погрязнуть в жалости и презрении к самому себе. Теперь, когда его возможности были более чем ограничены, он должен был направить всю свою энергию на Акио -- на того, кто станет главным мужчиной в доме. На того, кто заменит его самого и подставит свое плечо надрывающейся Анзу.
      Но для начала тот должен был усвоить свой урок...
      ... Мальчик остановился в паре метрах от Манабу и явно не знал, как начать разговор. Слышные охотником легкие пошаркивания ясно давали знать охотнику, настолько Акио был взволнован и не уверен.
      "Давай, малыш, ты сможешь", -- почти взмолился Манабу, чудом находя в себе силы, чтобы не развернуться навстречу сыну.
      И он смог. Медленно, неохотно, будто идя наперекор самому себя, но Акио все же выдавил то единственное слово, что так долго ждал Манабу.
      - Прости.
      Тщательно подавив довольную улыбку, охотник наконец-таки развернулся к своему сыну. Высокий для своих лет мальчик стоял прямо напротив него, недовольно теребя обкорнанную во время его беспамятства такую необычную красную шевелюру. На его лице, что всем видом демонстрировало искреннее раскаянье, были отчетливо видны три широких полосы, оставленных острыми медвежьими когтями, лишь чудом не зацепивших глаз. И одного лишь взгляда на эти багровые полосы было достаточно, чтобы Манабу вновь ощущал поднимающуюся волну стыда. Это его вина. Это он не уследил.
      - Поверь, я не сержусь, Акио, -- попытался улыбнуться охотник, чтобы мальчик смог почувствовать себя более уверенно. -- Лучше подойди, покажу кое-что.
      Но Акио не двигался. Его глаза, которые он не сводил с лица Манабу, медленно наполнялись слезами. Трудно было понять, то ли он сдерживал их, то ли буквально выжимал их из себя, но само наличие этих маленьких соленых капель не сулило ничего хорошего.
      - Акио? -- не унимался Манабу. -- Что-то случилось?
      - За спину... -- мальчик шмыгнул носом и понуро свесил голову.- За спину... тоже прости... я не хотел...
      "Вот оно что! -- с мрачной радостью понял Манабу, заключив трясущегося от плача мальчика в объятия. -- Анзу ему рассказала... и он чувствует за все это ответственность?"
      Охотник не мог поверить своему счастью -- мальчик вынес из происшествия куда больше, чем на то рассчитывал сам Манабу. Теперь не нужны были планы по ломке его детского, непосредственного характера, не было необходимости в воспитании ответственности как таковой. Ему оставалось только подточить, только огранить этот ценный камень.
      - Успокойся, -- так не свойственно для себя тихо шептал Манабу, аккуратно хлопая сына по спине. -- Со мной все хорошо, слышишь?
      Проходили минуты, но Акио и не думал останавливать свой пусть и не сильный, но очень даже чувственный плач. С каждым прошедшим мгновением, охотник, не привыкший к обычным людским нежностям, чувствовал себя все неуютней.
      - Хватит! Возьми себя в руки! -- не зная как поступить, Манабу решил вернуться к личине строгого учителя. -- Если сейчас не перестанешь плакать как капризная девчонка, то не видать тебе нового лука!
      Он даже не успел пожалеть о своей вспышке, когда поведение мальчика резко поменялось. Мальчик резко вздернул голову, уперся ему в лицо своими покрасневшими от слез серебряными глазами, и едва не с придыханием, спросил:
      - Нового лука?
      - Да, -- кивнул очень довольный собою Манабу, -- или ты думаешь, что я просто так тащил к дому эту здоровенную тушу? ..

      Манабу прекрасно помнил тот день, когда его отец даровал ему его личное оружие. Тот лук, который они делали вместе после первой действительно крупной добычи молодого тогда охотника -- молодого самца оленя, он до сих пор не поменял ни на какой другой. Рога именно того убитого животного теперь венчали плечи его оружия, именно те кости и сухожилия были аккуратно размазаны по спинке, именно те кишки, по началу отправляли в полет деревянные стрелы. Уж что-что, а луки делать его отец умел, едва ли не посвящая этому всего себя. Манабу, как сын, мастерства своего старика не перенял, но научиться немногому все же успел.
      И теперь собирался поделиться знаниями уже со своим наследником.
      За работу они принялись в тот же день...
      - Сделать качественный лук, значит быть готовым потратить на это прорву времени и сил, -- говорил Манабу, аккуратно отделяя и срезая медвежьи сухожилия. Его рука, даже при порванной спине, не дрожала и с точностью хирурга орудовала острым как бритва ножом. -- Глупцы, которые думают, что достаточно натянуть крепкую веревку на упругую палку для получения готового оружия, заблуждаются ни чуть не менее, чем полностью. Каждый отдельно взятый лук уникален, сложен в сборке и еще более норовист в использовании.
      Не отвлекаясь от подобия лекции, Манабу передавал аккуратно срезанные длинные ломти белой ткани, а детские ручонки с некоторым отвращением, укладывали их в жестяную миску. Охотнику даже не требовалось косить глазами, чтобы знать, настолько неприятна эта процедура была для Акио -- шумное, прерывистое и глубокое дыхание едва ли не кричали: "Я борюсь с тошнотой". Никогда раньше еще Акио не был участником разделки стол большой туши.
"И знаний вобьем, и от брезгливости отучим", -- усмехался Манабу, со звонким хлопком перерезая очередное натянутое сухожилие.
      - Давай малыш, попробуй тоже...

***

      Та ночь, была ночью чудес.
      Начались они уже с момента пробуждения, когда Анзу, открыв глаза от негромкого, но заметного шума, с удивлением обнаружила подле себя крепко спящего мужа. Манабу, который мог проснуться от скрипа половицы или неестественно завывающего ветра, спал крепким, непробудным сном. А ведь раньше она никогда не вставала раньше него. Все- таки повторная встреча с медведем вновь не прошла для него бесследно.
      Шум, пускай и не несущий в себе никакой опасности, никак не прекращался. Быстро бросив взгляд на своего мужа, Анзу аккуратно поднялась с футона -- будить его она не решилась. Женщина понимала -- Манабу, и без того потрепанный жизнью, сейчас переживал свое наверное сильнейшее потрясение. Она даже не представляла, какого было ему -- из пышущего силой и ловкостью охотника, превратиться в обычного дровосека, к тому же не способного поднять топор выше собственных плеч. Манабу, наверняка морально измотанному новыми реалиями, нужен был отдых.
      Темный коридор, оказался не столь уж и темным -- свет, выбивающийся из крайнего и дальнего от жилых комнат помещения, развеивал сгустившийся ночной мрак. Мастерская.
      Кто или что забыл там так поздно?
      Как бы не был велик соблазн громким и уверенным шагом показать ночным посетителям кто в доме хозяин, Анзу проявила осторожность. Аккуратно, минуя скрипучие половицы, стараясь не проронить ни звука, она достигла мастерской и, недолго думая заглянула внутрь.
      Увиденное стало вторым чудом этой ночи -- маленький мальчик, сгорбившись на табурете, тщательно отбивал кусок кожи. Пораженно замерев, Анзу протерла глаза. Акио, что раньше абсолютно не интересовался выделкой кожи, сейчас под покровом ночи занимался тем, к чему не изъявлял ровно никакого желания. И ведь старался. Мальчик пусть сидел, отвернувшись от входа, но даже так было легко заметно напряженную согнутую спину, слегка вздутые на руках вены, и слышно тяжелое дыхание. Он безусловно отдавал делу всего себя. Оставалось лишь узнать зачем...
      "Нет, -- уже собираясь окликнуть сына, отдернула себя Анзу. -- Он только заинтересовался этим. Пусть проникнется, пусть пробует".
      И довольная собой, довольная пробудившимся в сыне тяги к кожевничеству, Анзу вновь растворилась в темноте ночного коридора.
      Она тоже боялась спугнуть сына своей напористостью. Ровно, как и Манабу немногим ранее.
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"