Редкий Виктор Викторович : другие произведения.

Ноша Господня, книги первая и вторая

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "Я Властелин", "Вторжение"


ВИКТОР РЕДКИЙ

ФАНТАСТИЧЕСКАЯ ПОВЕСТЬ

  
  
   НОША ГОСПОДНЯ

КНИГА ПЕРВАЯ

Я ВЛАСТЕЛИН

   В то, что произошло со мной прошлой ночью, верилось с трудом. Хотелось забыться, уснуть, даже заболеть - хоть как-то потянуть время, чтобы ядерный взрыв самого яркого в моей жизни впечатления, не вписывающегося ни в какие рамки обычной человеческой жизни, смог потускнеть, уменьшиться в размерах до моего уровня, стать доступным пониманию, чтобы мой ум смог восстановить разорванные сильнейшим переживанием связи, чтобы можно было выйти из ступора и действовать не спонтанно, а успокоившись и хорошенько всё обдумав. Время - вот, что мне было нужно. Только время разглаживает круги на воде и рассеивает дым от пожарищ.
   Странная это субстанция - время! То оно обильно изливается из невидимого резервуара на нас, и мы, будучи не в силах справиться с таким щедрым даром, пытаемся убить время или хотя бы скоротать его, то, наоборот, невидимый краник вдруг закрывается и в нас рождается непреодолимое желание потянуть время.
   Если повезёт, можно убить время, играя в шахматы с Богом посланным попутчиком в купе поезда, который безнадёжно выбился из расписания и потому еле плетётся и торчит на каждом полустанке, как кажется, годами.
   Скоротать время проще простого: нужно только сходить в кино или вздремнуть часок-другой.
   Тянуть время труднее, но тоже возможно. Правда, кредиторы рано или поздно всё равно доберутся до вас, и тогда вашему здоровью могут грозить серьёзные неприятности.
   Моё же положение характеризовалось коротким, но ёмким словом - цейтнот.
   Времени было в обрез. Не было никакой надежды на то, что кто-либо подарит мне лишнее мгновение, и отпущенный мне лимит времени таял с каждым мгновением, как тёмный весенний снег тает под лучами распоясавшегося апрельского светила.
   А отсюда следовало: хотел я того или нет, созрел я для этого или мог напортачить, будучи зеленым и кислым, понимал ли я что-то в происходящем или меня, не умеющего плавать, бросили в бурлящий водоворот событий, наплевав на моё понимание или непонимание - я должен был действовать. Время не ждёт!

* * *

  
   -Алло! - голос на другом конце провода принадлежал женщине лет пятидесяти, усталой, а может быть сонной.
   -Здравствуйте! Мне... Я бы хотел услышать Лумпову Тамару Ивановну.
   -Это я, - голос продолжал спать. Только тут до меня дошло, что там, где живет эта женщина, на расстоянии четырех тысяч километров к востоку отсюда, уже поздний, поздний вечер, если не сказать - ночь.
   -Ваш телефон... Ваше имя дали мне... Ну, вообщем, моя фамилия Матвеев. Константин Матвеев. Это вам о чём-нибудь говорит? - промямлил я.
   -Здравствуйте, Константин! - голос на том конце провода, кажется, проснулся и при этом не выказал удивления.
   -Значит это не сон?- не то с облегчением, не то с горьким сожалением, почти шёпотом, спросил я.
   -Я убедилась в этом ещё вчера, когда мне позвонил Витя Домбровский. Совсем ещё, как оказалось, юный мальчик, но настроен решительно. Однако в отличие от нас с вами, он сразу поверил в происходящее.
   Хоть дело и было важности необычайной, но абонент находился от меня слишком далеко, и, как следствие, денежки стремительно улетучивались с моего счёта. Меня тревожило, что разговор мог прерваться в любой момент. Именно поэтому я на секунду замешкался, соображая, как бы покороче изложить свои мысли, которые заключались собственно в том, что нам необходимо было встретиться.
   Тамара Ивановна Видимо почувствовала это и продолжила:
   -Судя по голосу, однако, вы моложе меня, Константин, поэтому, если не возражаете, я возьму инициативу на себя. Тем более, что я уже много думала-передумала о том, что с нами приключилось..
   -Да, конечно, - с облегчением выдохнул я.
   -Нам, однако, нужно встретиться и это мы можем сделать либо у Вас, либо где- то ещё. Я замужем. У меня двое взрослых детей. Есть внук и внучка - все они частые гости у нас. Муж хороший человек, но покоя нам не даст. Да и как, однако, объяснить им всё это?
   Тамара Ивановна набрала в грудь воздуха и продолжила скороговоркой, - Виктор Домбровский, как я вчера узнала из разговора с ним, живёт с мамой. Ему всего-то восемнадцать, но уже есть невеста, и они собираются пожениться. У него, однако, тоже нельзя. Кстати, он вам ещё не звонил?
   - Нет! - ответил я.
   К счастью, меня и Тамару Ивановну разделяли тысячи километров, и она не увидела, как красная краска стыда залила моё лицо. Дело в том, что после пережитого потрясения я, слабая моя душонка, попросту забыл зарядить свой мобильный телефон.
   - Вы, однако, созвонитесь сегодня, - продолжила Тамара Ивановна. - И где всё же мы соберёмся? У Вас? Или будем искать другое место?- в воздухе повис вопрос.
   Я ещё накануне вознамерил, что соберёмся мы именно у меня, поэтому отчеканил заранее подготовленный ответ:
   - Конечно, у меня. Я живу один. Место позволяет.
   - Я готова, - односложно ответила Тамара Ивановна.
   - Позвоните мне, когда Вас встречать? А я теперь же созвонюсь с Домбровским.
   Телефон замолчал. Я положил его на тумбочку и попытался представить образ женщины, с которой только что разговаривал и о существовании которой даже не подозревал ещё каких-нибудь сорок часов назад.
   По голосу трудно определить возраст, но у меня создалось впечатление, что ей далеко за пятьдесят.
   Не знаю, почему я так решил. Может быть, свою роль сыграли упоминание о многочисленных внуках или низкий тембр голоса, который чаще встречается у женщин в преклонном возрасте.
   Так или иначе, Тамара Ивановна Лумпова была старше меня лет на пятнадцать, а то и на все двадцать.
   Она предстала моему воображению пожилой, не очень красивой, - разве может быть красивой женщина, если у неё нос картошкой - но доброй и отзывчивой тётенькой, которая была к тому же коренной сибирячкой. На это указывало часто употребляемое слово, без которого никак не могут обходиться ни чукчи, ни истинные сибиряки.
   "Однако". Конечно, часто это слово используется ими невпопад, но, в общем и целом, довольно удачно заменяет костромские "ёлки-палки" или тульское "мать-мать-мать".
   Так ли это было на самом деле, мне предстояло убедиться в ближайшее время.
  

* * *

  
   Крепки уральские морозы.
   Один человек сказал: " Если бы в этом мире не было страданий, то стоило ли бы жить в таком мире?"
   Я стоял па перроне и встречал поезд "Тында - Москва", который, судя по объявлению, уже прибывал на первый путь. Мои слезящиеся от мороза глаза пристально всматривались в даль, но не видели там ничего, похожего на состав.
   Холодный зимний ветер, проносясь мимо, пробовал на прочность каждую складочку моей одежды, пытаясь проникнуть внутрь и заморозить мой организм. Он настырно добирался до моего тела и причинял мне тем самым весьма ощутимые страдания. Давно занемели пальцы рук и ног, а так же всё остальное, что немеет в таких случаях.
   Я вспомнил слова этого человека, и всё мое существо восстало против них. Ведь ясно же, что в мороз лучше сидеть в тёплом доме, у тёплой печки и пить горячий чай.
   Ум ещё некоторое время поскрипел замерзшими извилинами и нехотя сообразил, что тот человек всё-таки прав. Только в конец промёрзший человек может искренне радоваться тёплой печке и горячему напитку. Никому же не придёт в голову радоваться этому в раскалённой Африке. Получается, что радость рождается из страдания, а удовольствие из воздержания.
   Поезда по-прежнему не было видно.
   Ум продолжал медленно, как и положено в тридцатиградусный мороз, соображать.
   Когда он довёл родившуюся идею до своего логического завершения, мне стало совершенно ясно, что голодный человек радуется горбушке черствого хлеба во сто крат больше, чем сытый - самым изысканным деликатесам. Испытывающий сильную жажду, радуется глотку тёплой и затхлой воды, а вот пятая бутылка пива всегда вталкивается в организм с трудом.
   Современные люди не знают радости. Они едят, не проголодавшись, пьют, забыв, что такое жажда, занимаются сексом, не истосковавшись по нему смертельно, отдыхают, ещё не почувствовав усталости. Откуда же взяться истинной радости и истинному удовольствию?
   Пусть я и промёрз насквозь...
   Мои мысли прервал показавшийся вдалеке электровоз.
   "Хорошо, что я не взял с собой этого славного юношу Домбровского, а оставил его дома поддерживать тепло", - подумал я.
  

* * *

  
   Колёса в последний раз ударили по стыкам. Состав скрипнул, как старая несмазанная телега и остановился. Послышалось хлопанье открываемых дверей, в проёмах которых появились безучастные лица проводников.
   В темноте тамбуров угадывались силуэты напирающих друг на друга людей. Через мгновение они, едва не раздавив проводников, начали вываливаться на перрон вперемежку с огромными баулами. Мне пришлось отступить, пропуская толпу. Люди с баулами меня не интересовали.
   Грузная женщина лет шестидесяти, прихрамывающая на одну ногу и потому пользующаяся палочкой, вышла последней. У неё с собой была только небольшая спортивная сумка, и мне подумалось, что это и есть Тамара Ивановна. Я поздоровался.
   "А Вы, однако, Константин!", - утвердительно сказала Тамара Ивановна в ответ на моё "здрасьте".
   В этот момент какая-то часть меня, полная скептицизма, вечно сомневающаяся и всё критикующая, вылезла на поверхность моей личности и возобладала над ней. Ужас обуял меня.
   "Что я здесь делаю? - подумал я. - Мёрзну на улице, встречаю какую-то незнакомую, к тому же хромую тётку, наверняка сумасшедшую, ибо только сумасшедшая может бросить мужа, детей и внуков и попереться за четыре тысячи километров к незнакомому сорокалетнему мужику, и всё из-за какой-то визитки.
   Воспоминание о событии, произошедшем со мной неделю назад, отрезвило меня и вернуло в русло сегодняшнего бытия, подчинённого уже не моим прихотям, фантазиям и желаниям, а проистекающего по велению чего-то великого и таинственного, существующего над всеми нами, совсем непонятного, а оттого невероятно притягательного и ужасно страшного, бытия, в котором я пребывал уже целых семь дней.
  
   Автобус неторопливо доставил нас до дачного посёлка в четырёх километрах от города, вернее, не до самого посёлка, а до поворота на него, от которого лесом по обычно накатанной, а сегодня занесённой снегом чуть ли ни по колено дороге, нам предстояло пройти пешком ещё километра полтора.
   В автобусе разговор так и не склеился, как это часто бывает с незнакомыми людьми. Дежурные вопросы натыкались на дежурные ответы.
   Я: "Как добрались? Какая у вас там погода?". Она: "Спасибо, хорошо. Как везде, мороз". Заговорить о главном, о том, ради чего мы встретились, никто так и не решился.
   Лесная дорога ещё менее располагала к разговору. Ветер, гуляя обычно среди верхушек деревьев, сегодня нарушал им же установленные правила и дул понизу. Как мы не петляли по дороге, проложенной в незапамятные времена пьяным извозчиком, ветер, казалось, специально менял направление, чтобы дуть нам в лицо. Тут было не до разговоров.
   Как ни труден был путь, Тамара Ивановна проделала его самостоятельно и даже довольно быстро. Уже через полчаса я увидел крышу своего дома, а мои любимые собачки Ксюша и Хора учуяли меня и принялись гавкать, что есть мочи, создавая образ преданных и образцово-показательных охранников.
  
   * * *
  
   Я люблю свой дом. Люблю за то, что он укрывает меня от снега и дождя, от холода и палящих лучей Солнца. Парадоксально, но дом защищает меня больше летом, чем зимой. От холода можно спрятаться, а от жары, вездесущего и всепроникающего июльского зноя, присущего нашей местности, спрятаться невозможно. Выражение: "Не бывает плохой погоды, бывает плохая одежда" - существует только для зимы. Для расплавленного лета не придумано выражений. В июле мозги закипают и уже не могут ни придумывать, ни соображать.
   Зимой можно обойтись и без дома. Если надеть свитер из собачьей шерсти, ватные штаны с валенками и погрузиться в мягкую обитель спального мешка, то в десятиградусный мороз вполне можно поспать и на улице. Летом же, когда температура на улице даже ночью не опускается ниже двадцати восьми градусов, жить можно только в доме. Только в нем можно заснуть, не думая о раскалённом светиле. Я люблю свой деревянный дом и не променяю его ни на какие чудесные штучки из магазина "Климатехника".
   Я люблю свой дом ещё и за то, что это памятник большому и далеко не самому худшему отрезку моей жизни, по иронии судьбы совпавшему с перестройкой.
   В то время Великая сила капитала, словно поток, прорвавший дамбу, разметала форпосты наших некогда неприступных рубежей и хлынула на нас - тех, кто втайне мечтал владеть ею, хоть и не имел не малейшего представления о вселенских законах, один из которых гласит: "Любая сила подчиняется только ещё большей силе".
   Сила капитала, будучи по природе своей, как и все силы вселенной, совершенно нейтральной, просто существующей, как существует облако или ветер, при соприкосновении с человеческим сознанием трансформировалась в умах людей и приобретала весьма диковинные формы. Она превращалась то в жуткого всепожирающего монстра, который даже в мирное время ухитрялся уносить тысячи человеческих жизней и поделил людей на сытых и голодных, то в ласковую сиделку из Красного креста, то принимала уродливые черты Божьего храма, восстановленного на деньги воровского общака.
   Я тоже попытался было ухватить за хвост и приручить эту желанную бестию.
   Она пококетничала со мной, заголила ножку, дала потрогать её, даже разрешила поцеловать себя - ощутить вкус богатства, милостиво позволила избежать таких людских порождений, как рэкет и финансовые пирамиды, но потом внезапно извернулась, выскользнула из моих объятий, напоследок предательски, что есть мочи, трахнув меня по голове сначала чёрным вторником, а потом вдогонку дефолтом.
   Великая сила капитала унеслась прочь, прихватив с собой все мои сбережения. Она стала ещё сильнее, а я, как и целая армия подобных мне самонадеянных сограждан - лопухов, остался с носом.
   Но мои небесные покровители, видимо, очень просили за меня, и Великая сила капитала пошла им навстречу - бросила мне напоследок кусочек себя в виде нескольких тогдашних миллионов.
   За одного битого двух небитых дают. Я не поддался искушению ещё раз поиграть в коммерцию и на великодушно подаренные мне средства приобрёл восемь соток земли и дом в местечке с удивительно красивым названием "Фазанья сторонка".
   Постройкам было лет тридцать - тридцать пять от роду. Посеревшая древесина, треснувший шифер, разодранный рубероид, два полусгнивших пролёта, оставшиеся от некогда окружавшего участок забора, выбитые окна, и щедро наложенные внутри дома кучки высохшего от времени человеческого дерьма говорили о том, что прежние хозяева не баловали поместье вниманием и, уж точно, не стремились сделать из него родовое гнездо.
   Пять лет упорного труда позволили мне не только приостановить процесс разложения, но и повернуть его вспять. Дом превратился в терем о двух тёплых комнатах - каждая со своей печкой - с мансардой и металлической крышей. Баня - молитвенный дом для тела - засияла новенькими, почти полированными сосновыми дощечками. Словно из-под земли вырос огромный металлический гараж, который так и не попробовал вкуса автомобиля, но исправно выполнял функции и дровенника, и кладовой, и летней кухни. Стеклянные теплицы, бетонные дорожки и великолепный забор, из безвременно погибших во время урагана молоденьких сосен, радовали мой глаз и вызывали зависть у не столь трудолюбивых соседей.
   Соседей было только двое. Имение моё находилось в углу, в том месте, где ухоженная асфальтовая дорога, оставшаяся нам в наследство от застойных времён, делала поворот на девяносто градусов. Сразу за дорогой начинался лес.
   Чтобы поместье стало живым, я наделил его душой. Две собаки: одна - породистая среднеазиатская овчарка, другая - дворняга, из тех, кто блюдёт дворняжью породу (с белой полоской от носа до ушей и белыми носочками на лапах), да три кошки составляли половину души родового, как мне казалось, гнезда. Другую половину являл я.
   Ксюша и Хора несли службу по охране моих границ и вместе с тем просто жили, причём жили неплохо. Кошек звали: Люська и Мышка, а кота - Васька.
   Люська была трёхцветной Шамаханской царицей персидской породы с крайне скверным характером. Мышка тоже была персом неописуемой красоты, но только серого, как мышь цвета, хотя среди людей такой окрас почему-то именуется голубым. Васька припёрся ко мне поздней осенью, брошенный кем-то из дачников на произвол судьбы и не только обрёл у меня кров и миску, но и сделался настоящим диванным котом, отрастив брюхо такого размера, что все, кто бы ко мне не заходил, принимали его за беременную кошку.
   Супруга моя с маленькой дочкой с удовольствием хозяйничала в поместье летом и ни за что не хотела взваливать на свои плечи тяготы зимнего существования. Я же, наоборот, устал от города, и ни за какие коврижки не соглашался переезжать на зимние квартиры, погрязшие в смраде заводских дымов и тумане выхлопных газов.
   Так медленно, на протяжении последних лет они отдалялись от меня, пока не отдалились окончательно и не превратились из домочадцев в обычных друзей. На деле же это означало банальный развод.
  
  
   * * *
   .
   Первой в дом вошла Тамара Ивановна и чуть не наступила на кота, который именно сейчас решил сходить на улицу по своим кошачьим делам.
   - Ой! Беременная кошка, однако! - воскликнула она испуганно.
   - Это кот. Только жирный очень, - уточнил я.
   Жар ударил по нашим щекам, уже привыкшим к морозу. Тысячи маленьких иголочек рассыпались по ним и стали покалывать весьма приятно. Этот молодой симпатяга Витя Домбровский, исполняя роль хранителя очага, слегка перестарался и истопил обе печки чуть более необходимого.
   Неловкость, которая возникла в первые два часа моего знакомства с Тамарой Ивановной, Домбровский рассеял в одну минуту. Он представился Тамаре Ивановне, помог ей снять тяжёлое зимнее пальто, показал, где находится умывальник, какое из трёх полотенец предназначено для неё, объяснил, как пройти в туалет, а затем пригласил нас к накрытому столу, где уже, видимо, не в первый раз закипал электрический самовар.
   Я проголодался и, едва смочив руки, устремился за стол, опасаясь, что кто-нибудь займёт моё место, и мне придётся привыкать к новому.
   На улице Васька отчаянно драл когтями дверной косяк и требовал впустить его обратно. Я не решился покинуть своё место и попросил Домбровского впустить кота. Тот приоткрыл дверь, кот юркнул в дом и в мгновение ока оказался у стола, где уже безмолвно клянчили подачку две пары персидских апельсиновых глаз.
   Я привстал, дотянулся до веника, стоящего в ближнем углу, и взял его в руки. Кошачье племя тут же растворилось в дальних углах комнаты.
   "УВС, - пояснил я, отвечая на вопросительный взгляд Тамары Ивановны, при этом держа веник, словно скипетр. - Универсальное Воспитательное Средство. Иначе будут клянчить без конца. Всю душу вынут. А так, совершенно не больно, но очень страшно".
   Я положил веник на место, но кошки не решились выйти из своих углов.
   Наконец все расселись. Я окинул взглядом гостей. Виктору было лет восемнадцать, и, похоже, он ещё ни разу не брился. На его подбородке кудрявились несколько волосков, больше похожих на пушок. Других следов растительности не наблюдалось. От Домбровского исходил аромат молодости, простодушия и наивности. Его живой характер и лёгкость движений невольно рождали в моей душе светлую зависть.
   Тамара Ивановна предстала предо мной в образе пожилой уже женщины, без претензий на какое-либо место в светском обществе. Возможно, она уже устала от внутривидовой конкуренции, а, возможно, и слова-то такого не знала. У неё были заботливые голубые глаза и седые волосы. Не очень красивое, но наверняка очень удобное платье, накинутая поверх него тёплая пуховая шаль, вкупе с её лицом навевали образ классической матери - женщины, которая заботится не только о своих детях, но и о муже, и о брате мужа, и вообще обо всех, кто в этом нуждается. Я кожей почувствовал, что и о нас с Домбровским будут заботиться. Сделалось приятно.
  
   За обедом о Главном, о том ради чего мы все здесь собрались, сказать никто не решился. Нам было велено собраться вместе только завтра к полуночи, а мы собрались на день раньше, так что время у нас было, и мы надеялись, что ещё успеем наговориться на эту тему. Можно было не торопиться, хотя каждого из нас так и распирало желание выплеснуть наружу свои переживания.
   Я рассказал подробно о своём хозяйстве и одновременно ненавязчиво определил роль каждого на оставшееся время в его жизнеобеспечении. Домбровскому досталось таскать воду: со скважины для питья и из колодца для бани. И колодец, и скважина находились метров за двести от дома - есть, где размяться.
   Тамаре Ивановне было предложено продемонстрировать свои кулинарные способности и взять на себя поддержание порядка в доме. Она с радостью согласилась.
   Мне досталось самое трудное: общее руководство, а так же дрова и печь.
   За ужином Тамара Ивановна не выдержала и, не дожидаясь окончания трапезы, обратилась ко мне:
   - Константин! Расскажите, как это случилось с вами. Вы, однако, хозяин дома - вам первому и рассказывать.
   Попросила, словно приказала.
   Мой ум только что начал входить в обычное, повседневное, спокойно-умиротворённое состояние. Только что избавился он от невообразимого хаоса мыслей, вызванного тем удивительным и запредельным событием. Первые три дня и три ночи он работал на износ: выстраивал мыслимые и немыслимые версии о произошедшем, строил фантастические планы на будущее и в то же время страдал от скудости имеющейся в его распоряжении информации. Он устал. Он едва не сгорел, а я чудом не угодил в психушку.
   На четвёртый день произошёл перелом. Мой ум, как и умы всех моих сородичей, устроен так, что не может жить одним впечатлением, каким бы ярким и фантастическим оно ни было. Мысли потихоньку стали возвращаться к делам насущным. Чтобы там не случилось - хоть Солнце погасни - надо умываться, одеваться, кушать самому и кормить кошек и собак, прибираться, чистить снег, ходить в город за продуктами и топить печь.
   На четвёртые сутки я вспоминал о произошедшем в общей сложности только половину дня, на пятые - часа три или четыре, дальше - меньше, и вот теперь, когда воспоминания об этом событии стали похожи на тлеющие, почти готовые угаснуть угольки, Тамара Ивановна своей просьбой - " Расскажите, как это случилось с вами" - снова раздула огонь воспоминаний, заставила обратиться мой ум к событию, которое совсем недавно отняло у него почти всю энергию, едва не истощив его совсем и не лишив способности соображать.
   Но деваться было некуда. Мысленно я пожалел себя и свой бортовой компьютер и вновь предался воспоминаниям.
  
   * * *
  
   "По обыкновению, около десяти часов вечера я разделся, улёгся в кровать и включил телевизор. Безрезультатно пощёлкав кнопками пульта пару минут, я осознал, что телевидение за истекшие сутки не изменило своим традициям, и во главе угла его деятельности по-прежнему стоит желание оболванить всё население страны при помощи рекламы залежалых товаров и шизофренических фильмов и передач.
   Я выключил "ящик" и сделал робкую попытку уснуть, - при слове "ящик" Домбровский хихикнул, а Тамара Ивановна осуждающе посмотрела на него. Я сделал глоток остывшего уже чая и продолжил, - сон не шёл. Перевернувшись бесчисленное количество раз с боку на бок, я понял, что пока не съем ложку народного средства от бессонницы - мёда, не усну. Пришлось встать и пройти в соседнюю комнату, которая, как вы догадались, по совместительству является кухней. Там я съел большую столовую ложку мёда, запил её холодной водой, брякнулся обратно в постель и бросил взгляд на часы. Они показывали двадцать три тридцать. Я сладко потянулся, ощутил приятное жжение в желудке, выключил свет, закрыл глаза и расслабился.
   Через несколько минут я достиг того пограничного состояния, когда первые, неясные пока картины сновидений перемежаются ещё с ощущением обыденной реальности, которая в тот момент состояла из тишины, нарушаемой только тиканьем настенных часов.
   Вдруг я почувствовал онемение в теле.
   Картинки снов сразу же распались на тысячи осколков и растворились в обыденном. По-прежнему тикали часы. Сотовый телефон, лежащий на прикроватной тумбочке, сказал "пик", обозначив таким образом полночь.
   Я попробовал перевернуться на другой бок - не получилось. Попробовал ещё раз - тот же результат. Стало страшно. Тело не слушалось меня. Тошнота подступила к горлу. Ужас всё более и более овладевал мною. Ум тут же принялся рождать страшные картины: паралич, никто не поможет, умру от холода, голода и жажды в описанной постели.
   Кошки, до этого мирно спавшие возле печки, очнулись разом, зашипели, опрометью бросились через приоткрытую дверь в соседнюю комнату и там затихли, будто и не было их. Мои глаза, открытые уже, и от страха, наверное, вылезшие из орбит, увидели, не увидели даже - ощутили, какое-то мерцание, не видимое ещё явно, но, неоспоримо, присутствующее.
   Через мгновение я смог различить его.
   Мириады микроскопических огоньков-искорок струились с потолка и не спеша, словно снежинки, падали на пол.
   "Кажется, это не паралич", - мой ум нашёл хоть что-то положительное в происходящем. Это была последняя его мысль. Затем мысли исчезли, и я просто осознавал происходящее, не думая ни о чём. Вместе с мыслями исчезли тревога и страх.
   Яркость светящихся точек возрастала, хотя размеры их не увеличивались. В потоке появились уплотнения, и все искорки с периферии начали притягиваться к ним. Поток превращался в какую-то картину или видение. Спустя пару минут изображение сформировалось, и сейчас я охарактеризовал бы его, как голограмму.
   В воздухе, не касаясь пола, висел полукруглый диван. На диване восседали три Толстяка, по крайней мере, так я называю их сейчас, когда вспоминаю об этом.
   Один Толстяк сидел посредине дивана и был обращён ко мне лицом. Двое других, сидевшие по краям полукруга, были обращены ко мне, соответственно, правым и левым боком.
   И диван, и Толстяки были сотканы из белого и голубого цвета. Только белый, голубой и полутона. Ни малейшего намека на другие цвета.
   Толстяки не подавали признаков жизни и казались спящими.
   Большие, напрочь лишённые растительности головы с опухшими веками, носами-картошками, пухленькими щёками и двойными подбородками, венчали туловища, которые невозможно описать, так как они были полностью скрыты под шикарными пушистыми не то халатами, не то тогами. Полы одеяния лежали на незримой горизонтальной поверхности, имитирующей пол. Они были сложены гармошкой и не позволяли рассмотреть нижние конечности Толстяков. Создавалось впечатление, что вся эта композиция парила в воздухе. Именно парила, потому, что, приглядевшись, можно было уловить едва заметные колебания этого ансамбля".
  
   Я вдруг почувствовал, что меня внимательно слушают.
   Так редко можно найти внимательного слушателя. В обычной жизни сказанное тобой слово только раздражает ум собеседника и заставляет его не воспринимать обращённое к нему слово, а готовить свой монолог, который ему не терпится произнести. Когда он готов, собеседник может даже перебить тебя. Его эго подчиняет себе работу ума и, будучи не в силах более сдерживаться, вылезает наружу с криками: "А вот я..., Ты ничего не понимаешь..., А вот у меня был случай...".
   Если собеседник позволяет вам до конца высказать свою мысль, то это, как правило, означает лишь то, что в глубинах его подсознания родителями или кем-то ещё в своё время были заложены такие понятия, как тактичность, терпимость или снисхождение.
   Чтобы действительно слушать собеседника, чтобы впитывать, как губка воду, обращённое к тебе слово, необходимо пребывать в состоянии осознанности. В таком состоянии ум перестаёт рождать мысли и не может сочинять монологи. Всё твоё существо не излучает в пространство больше ничего, но только воспринимает в безмолвии вибрации окружающего мира.
   Мне, по счастью, доводилось встречаться с такими людьми, а теперь Существование свело меня ещё с двумя.
   Я бываю осознанным сам и могу увидеть осознанность в глазах другого человека. Её невозможно не увидеть. В такой момент возникает желание замолчать, если ты говоришь, и более не выражать мысли словами, а слиться с собеседником всеми чувствами, завибрировать с ним, как одно существо, и тогда всё станет понятно без слов.
   Взглянув в глаза своим новоявленным друзьям, я булькнулся в океан осознанности и тут же почувствовал жгучий стыд за длинный и глупый монолог, который произносил.
  
   - Извините, я буду лаконичнее, - сказал я и ощутил, как кровь прилила к моим щекам.
   - Ничего-ничего! - сразу успокоила меня Тамара Ивановна. - Продолжайте, Константин.
   - Вы очень хорошо рассказываете,- добавил Домбровский.
   Я почувствовал огромную благодарность к этим людям и продолжил:
   "Толстяки разом открыли глаза, и с ними тут же произошла метаморфоза. На диване восседали уже не три Толстяка, но три Мудреца. Только так их теперь можно было называть. Диван, на котором сидели Мудрецы, из голубого превратился в тёмно-синий. Сами же Мудрецы стали почти белыми - от них как бы исходило свечение.
   Голос, раздавшийся в тишине, сильно смахивал на искусственный. Говорили по-русски. Артикуляция соответствовала произносимым словам. Говорили все трое одновременно. Сидящие по краям повернулись ко мне лицом, и меня, словно буравчиком, сверлили три пары бездонных, исполненных мудростью глаз.
   "Мы - лаянцы, представители расы галактических инженеров. Мы строим нашу галактику. Мы выполняем волю и претворяем замыслы Галактического центра, имя которому - Созидатель.
   Созидатель сконструировал и породил Галактику, а так же всё сущее в ней. Тебе оказана Великая Честь. Только ты и ещё двое жителей планеты Земля привлечены к сотрудничеству с нами, Строителями Галактики, во имя роста и процветания Созидателя.
   Это не только честь, но и обязанность. Ты обязан. Запомни это". Небольшая пауза.
   - Запомнил?-
   - Да, - сказал я мысленно. Сказать вслух не получилось. Губы онемели и не слушались меня.
   - Для получения полномочий и инициации ты должен встретиться с двумя другими избранными. Координаты других занесены в галокарту, которая лежит на тумбочке рядом с тобой.
   Я попытался повернуть голову, чтобы взглянуть на тумбочку, но не то, что голова, даже глаза не желали вращаться и упрямо смотрели на мудрецов.
   - Срок встречи не позднее, чем за одну минуту до полуночи двадцать первого декабря, то есть, ровно через девять дней. Место встречи не определено, им может быть любой сектор планеты и любое перекрестие этого сектора. Мы везде найдём вас. Запомни!- снова пауза. - Запомнил?
   - Запомнил, запомнил! - подтвердил я мысленно.
   - Да оценит твои старания Созидатель,- мудрецы медленно опустили веки и снова превратились в дремлющих Толстяков.
   Диван вновь приобрёл голубой оттенок, а Толстяки чуть потемнели, и все вместе растаяли на глазах, превратились в искрящийся поток, идущий уже не от потолка к полу, а, наоборот, от пола к потолку. Поток постепенно стал терять яркость, затем вспыхнул на мгновение и внезапно исчез.
   В комнате, поглощённой непроглядной тьмой, вновь возникли звуки: тикали часы, в соседней комнате мяукнул Васька.
   Заработал бортовой компьютер, появились мысли. Целый сонм мыслей. Они бежали со скоростью спринтера, обгоняли и отталкивали друг друга. Осознанность уступила место лихорадочной работе ума.
   "Что это? Кто это? Как такое могло произойти?" - вопрошал он и не мог найти точки опоры. Будучи не в состоянии смоделировать своё поведение на основании прошлого опыта, мой ум то замолкал в растерянности, то взрывался в негодовании потоком мыслей. Мысли были старыми и никому не нужными. Они напоминали гору выброшенного использованного хлама.
   Тело, на удивление, не затекло и слушалось меня, как ни в чём не бывало. Я протянул руку, нащупал сотик, поднёс его к глазам и нажал кнопку. Часы показывали ноль,ноль - ноль,ноль, и только через пару секунд правый ноль превратился в единичку. Получалось, что всё это невероятное представление нисколько не длилось. Ум стал размышлять об этом. Вспомнилось, что я где-то читал о мгновенном сне.
   Найдя точку опоры, ум стал успокаиваться и даже торжествовать. В голове зазвучала мелодия бравурного марша из какого-то задрипанного кинофильма.
   Я нащупал рукой выключатель и включил висящий над кроватью бра. Свет зажёгся. Мелодия прекратилась. Компьютер завис. Я тупо смотрел на тумбочку, где рядом с сотовым телефоном лежал квадрат из чёрного пластика. Он словно кричал: "Привет! Возьми меня, возьми!"
   Когда я вышел из состояния прострации, в котором нет ни осознанности, ни мыслей, моя рука потянулась к галокарте. Я увидел, как дрожат кончики пальцев. Попытка ухватить пластиковый квадрат не увенчалась успехом. Казалось, он не имел толщины.
   Ум включился и, выполняя свою обычную работу, догадался, как нужно поступить. Рука прижала пластик к поверхности и повела его к краю тумбочки. Когда край пластика оказался в воздухе, большой палец ловко подхватил его.
   "Попалась!" - сказал я первое, что пришло мне в голову. У меня в руках была Тайна.
   Ну, а дальше вы знаете".
   Я выдвинул ящик стола и достал оттуда визитную карточку - квадрат из чёрного пластика.
   Небрежно бросив галокарту на стол, я тут же пожалел об этом. Она едва не угодила в салат. Всё существо моё содрогнулось, ожидая громов и молний, но на сей раз обошлось.
   Рука моя с извиняющейся нежностью подняла карточку со стола, потёрла её о футболку, подняла на уровень головы и показала всем присутствующим.
  
   Это не была обычная визитка - кусочек картона, расхваливающий раздувшееся эго своего хозяина.
   Крайне тонкий, но почти негнущийся чёрный квадрат, на первый взгляд, не содержал никаких надписей ни с той, ни с другой стороны. Однако если пристально посмотреть в течение некоторого времени на любую из сторон, то чёрная поверхность галокарты утрачивала свой блеск и, казалось, открывала вход или окно в мир чёрной, не имеющей никаких границ ни в пространстве, ни во времени пустоты.
   Казалось, что можно провалиться в эту бездну, и тело инстинктивно старалось отстраниться от неё, но через мгновение приходило понимание того, что эта пустота на самом деле полна до краёв, и даже, казалось, что что-то начинает изливаться через край.
   Если хватало смелости не отводить глаз, то появлялось видение поднимающегося из глубины тумана, отдалённо напоминающего перистые облака. Сначала он менял формы, затем, словно рассыпался на тысячи осколков, которые неожиданно быстро складывались в несколько строк на чистейшем русском языке с обыкновенными арабскими цифрами.
   При этом глубина бездны переставала ощущаться, и поверхность пластика снова становилась блестящей.
   Надпись была составлена из красивых, слегка отдающих серебром букв и цифр. Это были полные имена Тамары Ивановны и Домбровского, а так же их почтовые адреса и телефоны.
   Если я отводил взгляд в сторону, а затем снова смотрел на галокарту, то изображение исчезало, и нужно было опять пристально всматриваться в пустоту. Я догадался, что это была защита от постороннего глаза. Кто будет пялиться в течение минуты на кусок чёрного пластика? Только я и мои новые друзья, и только потому, что знали, откуда и для чего он появился.
  
   "Остаётся дождаться завтрашней ночи и тогда наконец мы узнаем, для чего ОНИ велели нам собраться", - сказал я.
   Тамара Ивановна устала внимать мне и краем глаза косила на кошку, которая валялась у её ног. Домбровский тоже отвлёкся и ковырял вилкой в тарелке, но почувствовал мой взгляд, торопливо положил вилку на стол, подпёр рукой подбородок и попытался надеть на себя маску осмысленности.
   Я знал, что долго быть внимательным слушателем трудно, очень трудно, поэтому не обиделся на них, а только спросил:
   - А как это было у вас?
   - Да точь-в-точь, как и у вас, Константин. Только они сказали мне, что карточка эта в кармане моего пальто лежит. Я хорошо запомнила, однако, и утром первым делом проверила.
   А муж мой рядом лежал и ничего не услышал, не увидел и не почувствовал, продолжал спать, как спал. Я ему хотела рассказать утром, да не смогла - язык так онемел, однако, что душа от испуга в пятки ушла, - Тамара Ивановна встала из-за стола, доковыляла до своей сумки, достала оттуда галокарту и показала её нам. - Вот! Такая же.
   - И у меня всё было точно так, - перебил Тамару Ивановну нетерпеливый Домбровский. Мама спала в соседней комнате и тоже ничего не видела и не слышала, а галокарта лежала под подушкой.
   - Может быть, всё это было только в нашем сознании? - попробовал я пофантазировать.
   - А галокарта? - серьёзно парировала Тамара Ивановна.
   - Интересно! - раздухарился Домбровский. - Мы, что? Самые лучшие в мире, что ли?
   - По крайней мере, я-то уж точно самая обыкновенная, - скромно произнесла Тамара Ивановна.
   -До тридцати лет у меня была навязчивая идея, что я, если не лучший, то один из лучших. А ближе к сорока пришло осознание того факта, что я посредственность, - резанул я правду-матку.
   -Расскажите о себе, Константин, - попросила Тамара Ивановна. - Теперь, однако, нам придётся узнать друг о друге как можно больше. От этого никуда не денешься.
   - Расскажите, расскажите - прохрюкал Домбровский с набитым ртом.
   Мне подумалось, что мы уже сутки знакомы, живём под одной крышей и совсем ничего не знаем друг о друге.
   - Мы слушаем вас, Константин.
   И я начал рассказ.
  
   "Я родился здесь, в этом городе. Здесь я окончил школу и институт. Со школы увлекался спортом и музыкой. В десятом классе я уже играл в волейбол за молодёжную сборную республики и руководил вокально-инструментальным ансамблем, который состоял из десятиклассников и носил звучное название "Golden boys".
   Все ребята из нашей группы поступили в один и тот же ВУЗ, и группа продолжила своё существование в институте. Кроме этого я ещё увлекался боксом, радиоэлектроникой и... Да чем только не увлекался.
   В молодости в сутках не двадцать четыре, а сорок восемь или даже девяносто шесть часов. Я до сих пор не понимаю, как можно было совмещать волейбол, любительский бокс, музыку, ночные бдения за рабочим столом, на котором возвышались горы полуразобранной радиоаппаратуры, бесчисленные пирушки в студенческой общаге, такие же бесконечные гуляния под луной с молодыми, пахнущими молоком и налитыми желаниями, девчонками. При такой занятости я ещё умудрился несколько раз перечитать отнюдь не маленькую библиотеку приключений и фантастики, которая имелась у нас дома.
   Лет с восьми я начал понимать, что мир состоит не только из того, что видишь.
   Городской планетарий с раннего детства был почитаем мною и воплощал в себе все загадки и тайны вселенной. Наверное, он благодарен мне за то, что я долгие годы пополнял его бюджет своими копейками. Мир праху его.
   Тяга к таинственному и сверхестественному родилась вместе со мной. К тому моменту, как у меня под носом затопорщились первые усики, я уже собрал сотни вырезок из газет и журналов, которые сообщали об аномальных явлениях и вообще обо всём непознанном. Вырезки хранились в большой общей тетради, которая разбухла до невероятных размеров.
   Я впитывал всё удивительное и чудесное, что попадалось мне на глаза. Вскоре разбухшая общая тетрадь была подарена мною кому-то из одноклассников, а её место заняла Библия.
   Года через два я стал считать себя докой в вопросах Христианства. Внезапно Библия уступила место другой, более ошеломляющей и ёмкой литературе, которая поднимала вверх и открывала всё новые и новые горизонты.
   Но, как вскоре выяснилось, эти книги были только букварём, который нужно было освоить для того, чтобы неведомые силы смогли положить на мой стол настоящие учебники - сначала для первого класса, а потом и для последнего.
   Апофеозом моего обучения стали книги одного Человека, которые почти перевернули для меня весь мир. Им не удалось заставить меня стать просветлённым - я слишком привязан к трёхмерному миру, слишком люблю его и не устаю восхищаться им, но они дали мне уверенность в том, что просветление возможно, и со мной это случится в ближайших жизнях.
   Кроме того, за мои труды мне было позволено пару раз покинуть своё тело и созерцать, хоть и какие-то мгновения, другие миры или реальности, которые, уж точно, не хуже нашего. А как прекрасно путешествовать во сне!
   После знакомства с учением этого Человека, во мне образовался один стойкий комплекс - я более не читаю других книг: ни художественных, ни научных, никаких - все они кажутся мне сырыми, пресными и глупыми.
   Я не читаю и даже не листаю газеты и журналы потому, что вижу насквозь редакторов и сотрудников, которые хотят отобрать у меня деньги, а взамен пытаются набить мои мозги несусветной чушью и наскоро состряпанной билебердой.
   Другими последствиями знакомства с запредельным стало полное отсутствие у меня друзей, которых до этого было в избытке, а окружающие начали замечать у меня признаки шизофрении, или как они галантно выражались, душевного расстройства.
   И то и другое легко объяснимо. С друзьями мне стало не о чем говорить, а признаки де жа вю, возможно, и наблюдались со стороны, но только в те моменты, когда я пытался покинуть этот мир и погружался в себя.
   Теперь я живу один в этом посёлке и охотнее общаюсь животными, чем с людьми.
   Вот вкратце и всё".
   - А где вы работаете, Константин? - спросила Тамара Ивановна.
   -А-а! Нигде. Когда-то я занимался коммерцией. Дела шли весьма недурственно. Потом всё рухнуло, и я остался с небольшой суммой денег, которая теперь ежемесячно приносит мне зарплату уборщицы. На эти деньги я умудряюсь жить сам, да ещё содержать живность.
   Справедливости ради надо сказать, что Всевышний не оставляет меня и подкидывает по мере необходимости невесть откуда.
   Ну, а вы, Тамара Ивановна! Кто вы? Что вы? Расскажите о себе, - передал я слово по старшинству.
  
   Тамара Ивановна вздохнула, будто на её долю выпала тяжёлая ноша и начала свой рассказ.
   "Я, как и вы, Константин, родилась и прожила всю жизнь в одном городе.
   Девочкой, однако, я была самой обыкновенной, как все. В школе у меня была только одна заслуга - я являлась бессменным секретарём комсомольской организации. Ты, Витя, наверное, и не знаешь, что это такое - комсомол? - спросила она, повернувшись к Домбровскому.
   - Знаю,- ответил тот неуверенно.
   Тамара Ивановна продолжила:
   -Я что-то там постоянно организовывала, однако, взносы собирала, и даже, помню, штампик у меня был - "уплачено ВЛКСМ".
   Школу, однако, на четвёрки закончила и сразу после школы устроилась на консервный завод. Поступать-то некуда было. В городе тогда не институтов, ни техникумов не было. Сибирь, однако. А куда-то ехать - денег не было.
   Вот, как устроилась, так и проработала на заводе до пенсии, до прошлого лета. Мне сейчас пятьдесят пять, однако. В двадцать два вышла замуж. В двадцать три родила сына. В двадцать пять - дочь. В двадцать восемь - снова сына, позднего уже. Такой славный был мальчонка. Кешей звали, - Тамара Ивановна задумалась, глаза её сделались печальными и заблестели, кажется, от навернувшихся слёз, но она продолжила, - всего три годика он, однако, прожил. В свою третью весну и умер.
   Отчего, толком так никто и не понял. Врачи разное говорили, однако, но я - то чувствовала - сами они не знают, отчего Кашеньку - так мы его звали в семье - смертушка прибрала.
   Горе преследовало меня долго. Осенью, в тот же год, подскользнулась на первом ледке и ногу сломала. Три месяца, однако, в больнице провалялась, но косточки срослись не так, как им положено.
   Врачи предлагали кости снова сломать, операцию то есть сделать, но муж не разрешил, побоялся, что вообще без ноги останусь. Сказал, что нам на танцы не ходить, а я, мол, тебя и такую люблю.
   Так, однако, и осталась хромой на всю жизнь. Дети росли потихоньку, а я всё о Кашеньке горевала. Да хромота эта - будь она неладна - надломила меня, что ли.
   Хлебнула горюшка, однако. Старухой себя почувствовала.
   Как-то соседка уговорила меня в церковь сходить, сказала, что за упокой души ребёночка моего, безвременно ушедшего, надо свечку поставить.
   Пошла я. Сходила раз, потом другой. Молилась за упокой души Кешиной.
   Сердобольные отцы Святые утешали, как могли. Вроде бы смысл жизни появился. Библию, однако, купила. Прочитала. Мало, что поняла. Притчи разные, псалмы.
   Иногда, правда, интересные места попадались, тогда созвучие с сердцем происходило.
   Не поленилась, однако, второй раз прочла. Медленно читала, полгода почти. Вроде бы что-то понимать стала. Как будто другой человек читал - не я, столько всего открылось. Я тогда как раз в возрасте Христа была.
   Уверовала, однако.
   Тогда же понимать стала, что в самой церкви не всё ладно.
   В Евангелии устами Иисуса говорится, однако, что не надобно на людях молиться, а молиться надо в келье или в комнате своей, плотно закрыв двери. И нельзя быть многословным в молитве, ибо Господь вперёд тебя знает, что ты сказать хочешь.
   А люди некоторые, однако, и на коленях-то через весь храм ползут, и головой-то о пол бьются.
   Священники часами нараспев молитвы читают и мешают мне о том с Господом поговорить, с чем я пришла. И "Господи помилуй, Господи помилуй" бесконечное, меня раздражало.
   Зачем мне просить Его миловать меня? За что? Что я кому плохого сделала, однако? Только страдания терпела. Так может Ему у меня..., - Тамара Ивановна замолчала, ужаснувшись едва не вылетевшей из её уст крамоле. Она сложила пальцы в щепотку и быстро-быстро осенила себя совсем маленьким, с ладошку размером, крестом.
   Почти мгновенно справившись со смущением, она продолжила:
   - В Евангелии написано, однако, что Христос всех торгующих из храма выгонял, а сейчас снова торгуют. Хоть крестиками, иконками, свечками да ленточками, а всё, однако, торгуют, за всё деньги берут.
   В перестройку из церкви вообще склад сделали: постоянно грузовики приезжали, какие-то коробки привозили - увозили. А на коробках не по-русски написано было. Торговали, однако.
   В Христа верю, но в душе моей он образ не такой имеет, каким его нам преподносят. В Евангелии Христос не добрый совсем. То он из храма людей пинками изгоняет, то дерево иссушит. На каждой странице, однако, грозится: "Уж лучше бы тебе не рождаться было вовсе.... Лучше бы тебе мельничный жёрнов на шею привязать.... Уж лучше бы тебе глаз вырвать...", - прямо не Христос, а злодей какой-то, - Тамара Ивановна снова едва заметно перекрестилась, но без смущения уже.
   - Как-то в церковь зашла в будний день. Народу немного было. Смотрю, отец Александр мимо идёт, не спешит никуда, однако. Я смелости набралась и обратилась к нему с вопросом, который меня давно мучил: кто мы, дети божьи или рабы божьи?
   Сама-то сердцем чувствую, что мы дети Божьи, как и Христос. Мы на одном уровне с ним стоим, только мы маленькие ещё, а он уже взрослый. Он учитель наш. Но мы вырастем и будем такими же. А нам всё рабы, да рабы. "Венчается раб Божий с рабою Божией. Прости меня, раба твоего".
   Отец Александр, как угорь на сковородке извивался, но так и не выдал военной тайны, ничего не сказал вразумительного.
   Тогда я поняла, что он то, однако, и есть раб. Все служители церкви - рабы, однако, и хотят, что бы мы тоже рабами стали. При этом они денежки - пожертвования наши - не в небесную кассу отправляют, а во вполне земную, свою, церковную.
   С тех пор, как ножом отрезало - в церковь больше ни ногой. С Христом дома общаюсь, когда нет никого, или ночью, когда все спят. Он в моём сердце поселился навсегда.
   Библию не бросила, однако. Её люди писали, поэтому и ошибиться могли: Христа кое-где злыднем представили. Значит, таким его видел тот, кто сочинял или записывал Евангелие.
   Я другая и Христа другим вижу.
   Евангелие ещё много раз прочитала. Молитву "Отче наш..." совсем, однако, в другом свете увидела. Мне аж дурно стало. Священники христианские всегда язычников и идолопоклонников калёным железом выжигали, а сами-то в своей наиглавнейшей молитве к кому обращаются? Вот посмотрите-ка, ребятки мои.
  
   Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твоё;
   Да придет царствие Твоё; да будет воля Твоя и на земле, как на небе;
   Хлеб наш насущный дай нам на сей день;
   И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим.
   И не введи в искушение, но избавь нас от лукавого; ибо Твоё есть Царство и сила и слава во веки. Аминь.
  
   Толи от воспоминаний и связанных с ними переживаний, толи от жара печного, Тамара Ивановна раскраснелась, вместе с тем воодушевилась, голос стал громче, фразы отрывистей.
   - "Отче наш" - однако, к отцу обращаемся, к тому, кто нам вместе с матерью жизнь дал. Дальше - "сущий на небесах". Бог, однако, везде есть: и в небе, и на земле, и в воде, и в каждой травинке, в каждой твари земной, а в молитве прямо указано - на небесах. Не вокруг тебя, не под тобой, а вверху, на небесах.
   Это я однажды поняла, когда шла по улице. День ясный был, солнечный.
   Я о Боге думала. Молитву "Отче наш" про себя читала и, как дошла до слов "сущий на небесах", так на небо посмотрела. Очень захотелось Его увидеть, но кроме Солнца, там ничего не было, однако. Вдруг мысль, как молния мелькнула: может Солнце и есть отец наш.
   Ещё раз небо от горизонта до горизонта осмотрела - на землю, однако, старалась не смотреть - только синева и яркое-яркое Солнце. И поняла вдруг: Отче наш - это Солнце. Может быть оно для нас и Бог, но имя-то ему - Солнце.
   Стала молитву дальше по косточкам разбирать. И что увидела? Сами, однако, посмотрите!
   " Отче наш, сущий на небесах, да святится имя Твоё...". Слова святится и светится обозначают одно и тоже. Кого, однако, святым называют? Человека, от которого свет исходит, вокруг которого видно сияние - ауру или нимб. Человека светящегося святым и называют.
   "Да святится имя Твоё..." указывает на то, что даже в имени свет заключён. В каком имени, однако, больше света, чем в имени звезды нашей - Солнца.
   Что вы представите себе, если сказать вам - Солн-це, или Ра, бог такой в древнем Египте был, по истории, однако, проходили, помните?- Тамара Ивановна посмотрела сначала на Домбровского, потом на меня и мы одновременно кивнули.
   - Ничего, кроме света слепящего, и жизнь дающего, и иссушающего одновременно, представить себе невозможно.
   Дальше, однако, слушайте. " Да приидет царствие Твоё, да будет воля Твоя и на земле, как на небе".
   Тут, однако, Астрономию надо вспомнить. Какой порядок царит в Солнечной системе! Каждая планетка по строго определённой, только для неё предназначенной орбите крутится вокруг светила нашего. Земля сегодня здесь находится, ровно через год здесь же находиться будет, родимая. В дне завтрашнем, однако, как и в дне вчерашнем, ровно двадцать четыре часа - ни больше, ни меньше - всегда одинаково. Порядок, однако.
   Если бы на Солнце такой же бардак был, как в обществе людском, то вокруг него сейчас не планеты летали бы по стройным и неизменным орбитам, а лишь атомы разные кувыркались бы, как попало.
   Вот люди и просят - да приидет царствие твоё, да будет воля твоя. Хотят, чтобы Отец такой же порядок на Земле установил, какой в космосе правит. Устали люди-то от произвола и бесправия, притеснений незаслуженных, да страданий безмерных.
   "Хлеб наш насущный дай нам на сей день". С такой просьбой только к Солнцу и можно обратиться. Оно всей погодой, однако, заправляет: и тепло даёт, и влагу в дожди превращает, и заставляет ветры облака гнать, куда положено. Без лучика солнечного ни одна травинка не родится, ни одна букашка на свет не вылезет и, если Солнышко угаснет, то мы в одночасье от холода и голода окочуримся. Пусть даже тысячи Богов на земле обитают, не помогут они нам, да и сами без него пропадут.
   На этом, однако, наиглавнейшая христианская молитва и заканчивается. И всё в ней - правда, до единого словца.
   Кто и когда к этой молитве ересь добавил, я не знаю. Знаю только, что человек это был ленивый, лицемерный, да и льстец, однако. Сами посудите.
   " И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим;
   И не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого; ибо Твоё есть Царство и сила и слава во веки".
   А иначе, однако, можно так сказать.
   Я не хочу отвечать за свои поступки, поэтому, Ты, Отче, прости меня задаром. А я за это тоже кого-нибудь прощу. Чего мне стоит.
   И не введи в искушение. Ведь это же ты, родитель наш, своих детей искушаешь, а мы-то сами розовые и пушистые.
   Да и от лукавого, однако, избавь. Ведь страсти и пороки не в нас бурлят, а в каком-то там лукавом, хоть его и в глаза-то никто не видел.
   А за это, Отче, так и быть, умаслю тебя, польщу тебе:
   "Твоё есть царство и сила и слава". Правда, срок тебе определю всё-таки. " Вовеки". А уж в какие - там поглядим.
   Позорники! Такую, однако, чушь придумали.
   Я, "Отче наш" каждое утро читаю, глядя на Солнце восходящее. Но звучит молитва так:
   "Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твоё;
   Да придет царствие Твоё; да будет воля Твоя и на земле, как на небе;
   Хлеб наш насущный дай нам на сей день. Аминь."
   И говорю всем христианам, когда- либо живущим на земле, спасибо. Может быть, только благодаря их молитвам Солнышко-то и светит ещё. Хоть они за две тысячи лет, похоже, так и не поняли к кому свою главную молитву обращают, - Тамара Ивановна замолчала, наверное, для того, чтобы отдышаться, а затем, понизив голос, сказала, - а в остальном, как у всех: всю жизнь работала, детей подняла, однако, мужа в чистоте и порядке содержала, до пенсии вот дожила. Да тут и рассказывать нечего.
   Давайте, Константин, лучше Витеньку послушаем, а то заскучал он что-то.
   Тамара Ивановна ласково, словно родная мать, посмотрела на Домбровского.
   Домбровский словно ждал этого момента и начал без всяких предисловий.
  
   "А я ничего такого не читал, никаких таких книг. Школу я окончил только прошлой весной, а на следующую - в армию пойду.
   У меня и невеста есть. Оленькой зовут. Мы уж два года встречаемся и почти не расстаёмся. Как она там без меня? - глаза Домбровского приобрели совершенно бессмысленное выражение, и он на некоторое время исчез из нашей компании, вернувшись, наверное, в своих мыслях к невесте, в своё родное село. Он быстро очнулся и продолжил:
   - Мы до армии ещё пожениться решили. Любим мы друг друга очень. Надеюсь, эти друзья, лаянцы, нас здесь долго не задержат, а то я уже скучаю по Оленьке-то.
   А прибабахи разные со мной и без всяких книг случались. Я к ним не стремился - они сами меня нашли.
   Ещё, когда в восьмом классе учился, взял я у отца мотоцикл и поехал в соседнюю деревню, к дядьке и братьям двоюродным повидаться.
   Еду себе. Дорога лесная - сильно не разгонишься. Километров под шестьдесят пилю. На корнях деревьев, да на кочках так подбрасывает, что кабы не руль, вылетел бы из седла-то.
   Можно, конечно, было бы туда и по гравийке добраться, но это крюк километров в десять, а так - напрямую - пять всего. Еду себе, еду. Кругом сосны, да ели. Погода пасмурная, поэтому темновато в лесу, как в сумерках.
   Вдруг солнце в глаза, как ударит. Заметить успел, что вместо леса вокруг меня пляж песчаный, а метрах в ста впереди - море синее-синее.
   Мотоцикл несётся по инерции, хоть я газ-то от удивления сразу сбросил.
   Впереди глыба серая, единственная на всём пляже. Глядь, ан не глыба вовсе, а на чудище страшенное, которое лежит себе на песочке между мной и морем. То ли динозавр, то ли бронтозавр - не силён я в этом.
   Чудище свою, размером с лошадиную, голову на длинной шее от песка оторвало и на меня уставилось. Я торможу, что есть мочи. Но по песку быстро не затормозишь. Руль мотает.
   Короче, не смог я вырулить. Мотоцикл скорость почти сбросил, но не до конца и, хоть и не сильно, уткнулся таки колесом в переднюю лапу чудовища. Хорошо, хоть не заглох.
   Я руль вправо вывернул до отказа, мотоцикл наклонил и газу дал так, что песок из-под заднего колеса фонтаном брызнул. Но всё же пару секунд потерял. Пока соображал, пока мотоцикл ворочал - тяжёлый зараза.
   Динозавр изловчился и за левую ногу меня цапнул. Икру насквозь прокусил, гад. Но тут же зубы разжал. Это меня и спасло.
   Я почувствовал, что штанина сразу мокрой стала, но боли не ощутил.
   Мне уже удалось развернуть мотоцикл, и он очень медленно, буксуя в толстом слое песка, набирал скорость.
   Прямо по курсу, невдалеке, виднелись пальмы. Стрелка спидометра подбиралась к тридцати. Я старался вести мотоцикл по своим же следам и, как только поравнялся с началом следа, всё снова изменилось.
   Та же лесная дорога. Мотоцикл попал передним колесом в какую-то ямку, которую я просто не мог заметить, потому, что меня здесь только что не было, вылетел через обочину в лес и ударился о первую же ёлку.
   Я перелетел через руль, чудом не треснулся головой о дерево и упал на мягкий - мягкий мох.
   Только тут ощутил, как болит нога. Кровища ручьём, аж в ботинке хлюпает.
   Я вытащил ремень из штанов и перетянул ногу выше колена - ладно, в школе учили. Думал, на мотоцикле доеду, глянул на него, а колесо-то квадратное стало, и вилка передняя погнута - стоит почти вертикально.
   Понял, что пешком придётся ковылять или ползком ползти. А до села-то километра два было.
   Палку нашёл, встал, кое-как до дороги допрыгал, на одной ноге. А если бы где-нибудь в лесу вынырнул - всё, хана, с такой-то ногой.
   Идти не получалось, болело сильно.
   И тут мне во второй раз повезло. Сначала услышал шум мотора, а потом и увидел знакомый "запор" - это сосед наш от свояка возвращался. Он ещё накануне в деревню уехал, там со свояком самогонки налопался и ночевать остался. Утром похмелился ещё, только к обеду оклемался и решил по короткой дороге через лес вернуться, чтобы часом на гаишников не нарваться.
   Ахая и охая, дядя Коля меня на переднее сидение усадил и погнал по колдобинам в село, к фельдшеру.
   В больнице никого не оказалось. Воскресение. Все на огородах горбатятся.
   Поехали к нему домой. Дома был, но в хлам пьяный. Однако меня увидел, собрался духом и рану мне обработал и перебинтовал.
   Получилось у него неплохо. Через две недели я уже по селу бегал, как ни в чём не бывало. Хорошо, что кость не задета была.
   Фельдшер, пока рану обрабатывал, спросил, кто меня так спицами истыкал, с полсотни проколов насчитал.
   Мне хоть и не до рассказов было - нога сильно болела, но пришлось поведать о том, что со мной произошло.
   Он обиделся. Сказал, что я над ним издеваюсь, а, что он, дескать, жизнь мою спасает, и, хоть и выпивши малёха, но не настолько, чтобы бредятину от здравого смысла не отличить. Обещал всё участковому рассказать. Мол, его это работа - хулиганов ловить.
   Дома тоже никто не поверил. На улице тоже. Стали меня Мюнхгаузеном обзывать. По селу слухи поползли, что в лесу не то беглые хоронятся, не то банда какая объявилась. Они якобы всех хватают, заточками истыкают и в лесу бросают.
   Оленька меня стала в шутку бароном называть, Мюнхгаузеном, то есть. Не поверила.
   Я уж байку придумал, как с мотоцикла свалился прямо на кустарник со здоровенными колючками, но и в это никто не поверил, так как отродясь таких кустарников никто в лесу не встречал.
   Так и прилипло ко мне прозвище это. По сей день все меня Мюнхгаузеном кличут.
   А через месяц, примерно, на свадьбе у старшего брата сижу - у меня есть старший брат, Мишкой зовут, и сестра младшая, Варька - пару рюмок самогонки выпил, про динозавра вспомнил, о свадьбе своей помечтал, а сам на руки свои смотрю.
   Вдруг - чуть со стула не упал - руки прозрачными стали. Каждую косточку, каждый сосудик отчётливо вижу. На брата взглянул - тот, хоть и в костюме, тоже, как на рентгене - прозрачный весь. Сердце пульсирует, лёгкие раздуваются, по пищеводу комок какой-то движется - брат как раз рюмочку выпил и огурчиком закусил.
   На других посмотрел - всех насквозь вижу. Через минуту всё на свои места встало - все обратно непрозрачными сделались. Подумал, что от самогона глюки начались - слыхал от мужиков-то, что бывает такое, когда переберёшь.
   Из-за стола встал, вышел на улицу. Вроде трезвый совсем. Подумал, что померещилось.
   А недели через две, когда в огороде картошку окучивали, на мамку глянул, и всё по новой началось. На этот раз минут пять продолжалось.
   Дней через десять снова, но уже часа на два зарядило. За это время успел заметить, что не все сразу прозрачными делаются, а только те, на кого я смотрю.
   Отец в сени покурить вышел. Я на него вдогонку взглянул и, хоть он уже за стеной был, увидел его. Стена словно растаяла. Потом такое состояние всё чаще и чаще появляться стало. Только оно само по себе приходило и к моему желанию не прислушивалось. Я несколько раз пытался вызвать его, но ничего не получилось.
   Понял я, что дар это, и получил я его после той встречи с динозавром.
   Конечно, я никому не стал рассказывать о нём - засмеют, и всё равно никто не поверит. Так на всю жизнь Мюнхгаузеном и останусь.
   Через год только этот дар стал по моему желанию приходить. Теперь, когда хочу - насквозь вижу, а когда не хочу - вижу, как обычно.
   За год я научился сравнивать людей и понимать стал, что если у всех в этом месте так, а у одного не так - значит,болен он. Как мог, говорил об этом больному, не вдаваясь в подробности - откуда узнал.
   Как-то раздобыл по случаю анатомический атлас и учебники разные по медицине.
   Атлас, хоть старый, затёртый, но помог мне здорово. В учебниках я ни бельмеса не понял. Решил - учиться надо.
   После армии в медицинское училище поступать буду. Теперь я отклонения от нормы, уже не сравнивая ни с кем, стопроцентно определить могу. Хотите, я и вас посмотрю?" - обратился Домбровский к нам обоим.
   - Посмотри, миленький. Уж будь добр, посмотри, - обрадовано запричитала Тамара Ивановна.
   - Потом, как-нибудь,- сухо сказал я, не имея никакого желания пускать чьи-либо взоры к себе вовнутрь.
   - Ну, а, чтобы вы мне поверили, я вам укус динозавра покажу, - Домбровский вскочил, поставил ногу на стул и радостно закатал штанину до колена.
   На икрах красовался один ряд розовых точек. Домбровский повернул ногу и представил к обозрению вторую сторону. Точки располагались на окружности, равной, примерно, диаметру футбольного мяча.
   - Бедненький! - воскликнула Тамара Ивановна.
   - Да-а! - протянул я. - Как он ещё ногу-то не оттяпал.
   Мне подумалось, что этот ряд розовых точек действительно походит на укус. По крайней мере, больше никаких ассоциаций не возникало.
   Чёрная зависть завладела мною.
   Тут из кожи лезешь - книги читаешь, голодаешь, ледяной водой в стужу поливаешься, по снегу босиком ходишь, да так, что кожа на ступнях трескается, разные техники практикуешь - и чего достиг? Да ничего почти. Пару раз из тела удалось выбраться на несколько секунд, да и так, по мелочи. Мелочь не в счёт.
   А этот Домбровский ещё школу не закончил, ни одной умной книги не прочитал, ещё не побрился ни разу, а уже Дар, да ещё какой. По гроб жизни не только интересным делом, но и хлебом с маслом и толстенным слоем чёрной икры обеспечен.
   В общем и целом картина вырисовывалась интересная. Непростой народец подобрался. Как бы в подтверждение моих мыслей, Тамара Ивановна сказала:
   - Странно, однако! Ну, почитали мы с вами, Костя, книги божественные. Ну, Дар у Витеньки открылся. Но почему нас-то троих лаянцы выбрали? Столько людей достойных вокруг: и святых, и великомучеников.
   - И просветлённых, - добавил я.
   - Вот-вот, и их. Странно, однако.
   -Гадать не перегадаешь. Скоро всё узнаем. Немного осталось.
   Мои глаза привыкли закрываться в одно и тоже время и не выносили насилия над собой. Пришло время спать.
   - Ну, что, друзья? Давайте баиньки, - предложил я, - а то завтра рано вставать. К означенному сроку ещё море дел переделать надо.
   Коллектив согласился.
   Котовье племя лениво валялось вразброс по всей комнате. Кажущееся равнодушие к настоящей человеческой еде, которая находилась на столе, не могло обмануть меня.
   Нет-нет, да чей-нибудь кошачий взгляд мимолётно скользил по столу, за мгновение оценивая его содержимое и делая тонкий расчёт о возможном времени набега.
   Поэтому я попросил Домбровского помочь мне убрать со стола.
   Уснул я не сразу. Всё думал о таланте Домбровского и о миропонимании Тамары Ивановны. Они произвели на меня впечатление. Поворочавшись полчасика, я провалился в удивительную сказку с вожделенным названием - сон.
  

* * *

  
   Автобус мчался под уклон и при этом стремительно набирал скорость. У него было всего два колеса, и они располагались по середине кузова, как у велосипеда.
   Страшные лаянцы были похожи на серые силуэты в чёрных капюшонах. Это они насильно засадили меня в этот автобус - бросили на правое сидение, а сами расселись вокруг меня.
   Я изо всех сил кричал им, что у автобуса только два колеса и, что рассаживаться надо поровну на каждую сторону - иначе опрокинемся. Но лаянцы не слушали меня, и автобус начал крениться в мою сторону всё больше и больше.
   Я высунулся в окно, чтобы руками оттолкнуться от земли и тут увидел Тамару Ивановну и Домбровского. Они гуляли по улице.
   У Тамары Ивановны в руках был тазик с горячими пирожками. Она по одному засовывала их в рот Домбровскому и приговаривала: "Витенька, дружочек, съешь пирожочек".
   Я попытался позвать их на помощь, но голос пропал. Снова и снова открывал я рот, но оттуда не доносилось ни звука.
   Мне стало страшно. Я повернулся, чтобы посмотреть, что делается в автобусе, но увидел огромный зал, в котором лаянцы устанавливают какой-то аппарат, сильно смахивающий на электрический стул.
   Они пытались подключить к нему толстый жгут из проводов. Провода извивались, словно щупальца осьминога, и из них валили искры и дым.
   Лаянцы мучались, судя по всему, уже долго и никак не могли соединить жгут с электрическим стулом.
   Я замычал, пытаясь крикнуть им, что они не той стороной вставляют кабель, но голоса по-прежнему не было. Тогда я понял, что мой рот заклеен скотчем и, чтобы крикнуть, необходимо отодрать его.
   Я хотел поднести руку ко рту, но почувствовал, что руки и ноги мои крепко связаны. Мне стало ясно, для кого лаянцы монтируют электрический стул.
   Ужас обуял меня, и я проснулся.
  

* * *

  
   Меньше суток осталось до события, которое, возможно, изменит всю историю человечества.
   Мой ум устал думать о нём в первые дни после появления лаянцев. Он надорвался и истощился в попытках решить задачу, не имеющую практически никаких исходных данных. Теперь он упорно не желал думать ни о лаянцах, ни о чём с ними связанном.
   Наблюдая свои мысли, я осознавал, что ум с удовольствием размышляет теперь об обыденных, доступных его пониманию вещах, таких, например, как домашние хлопоты.
   Но лаянцы уже окопались в моём подсознании, и оттуда, помимо воли и желаний ума, рождалось тревожное ожидание чего-то катастрофического, чего-то, что может разрушить устои не только моего маленького мирка, но и всей планеты Земля.
  
   Два часа ночи. Сон не шёл. Я включил бра и, стараясь не побеспокоить сладкий сон Домбровского и валяющихся на полу кошек, вышел на кухню. Тамара Ивановна мерно посапывала. Я накинул доху, натянул малахай, прыгнул в валенки и шмыгнул за дверь, стараясь запустить в дом поменьше морозного воздуха.
  
   Звёздное небо распахнулось предо мной. Галактика приветствовала меня, подмигивая глазками - звёздочками. Мороз скучал в ночной тишине и, увидев меня, радостно стал пощипывать неприкрытые части тела - пальчики на руках, да лицо. Я решил доставить ему удовольствие и скинул валенки.
   Ошалев от такой наглости, мороз принялся за дело со всей ответственностью.
   Чтобы не примёрзнуть к земле, я начал ходить по расчищенным козьим тропкам своего двора.
   Через пару минут ноги нестерпимо заломило. Тело кричало и рвалось обратно в избу. Но я дотерпел до того состояния, когда боль в ступнях сменилась ощущением тепла.
   "Пора!" - скомандовал я сам себе, и ноги тотчас обрадовано юркнули в валенки.
   Заходить в дом не хотелось. Звёздное небо завораживало. Где-то на севере зажглась и медленно поплелась на юг одинокая звёздочка. Она летела не прямо, а, словно собачонка, озабоченно бегающая от одного куста к другому, шарахалась между звёздами.
   Я знал, что так летают только НЛОшки. Уж лет десять наблюдал за ними.
   Спутники летают быстрее и всегда по прямой. И никогда с севера на юг. И никогда с юга на север. Да и с востока на запад - тоже никогда. Только с запада на восток - по направлению вращения Земли.
   Неопытный взгляд НЛОшку от спутника не сразу отличит: надо знать, где юг, а где север, и где большая медведица обитает, и где там возле неё полярная звезда пасётся.
   Я за свою недолгую жизнь их столько повидал, сколько ни одному астроному не снилось. И всего-то надо постоять минут пять, задрав голову, и попялиться в ночное небо.
   Выступления уфологов по телевизору смотреть перестал. О чём они спорят - не пойму. Всё можно увидеть у себя над головой тёмной звёздной ночью.
  
   * * *
  
   Долгожданные шесть утра. Уже не боясь разбудить гостей, я начал хлопотать по хозяйству. В своём доме работы всегда хватает: дров принести, печь истопить, кашу сварить. Отдельно себе, а отдельно собакам.
   Казалось бы, великое дело - сварить кашу. Манную - быть может и нет, а вот собачью...
   Сначала надо разрубить мороженное мясо на несколько кусочков. Это делается для того, чтобы потом мясо можно было по порциям разложить и для того также, чтобы сварилось быстрее.
   Пока печь топится - варю мясо. Долго варю. Мясо для животных на ближайшем мясокомбинате беру, а оно там, культурно выражаясь, некондиционное. Поэтому, чтобы животные жили долго и счастливо, и варить надо долго.
   Затем мясо надо вынуть, а бульон заправить овощами: очистками картофельными да морковными, да листиками капустными. Овощи, разумеется, должны быть чистыми и мелко нарубленными.
   Минут через двадцать можно закидывать и крупу.
   Затем подождать надо, пока каша закипит, а потом помешивать, помешивать, помешивать, чтобы не пригорело.
   Готовую кашу надо на улицу выставить на полчасика и остудить - тёплую пищу собаки в мороз не едят.
   Коты же кашу едят только комнатной температуры. Им надо наложить отдельно и остудить дома. Хотя, коты - это элита, они в основном человеческую еду предпочитают.
   Кроме каши, надо себе ещё чего-то приготовить, а для этого надо в город за продуктами сходить. До города, через лес, четыре километра будет. Туда - сюда, восемь. Три часа долой.
   Дома надо прибраться. Туалет кошачий пять раз в день почистить нужно. А ещё стирать, гладить и много-много всякого другого труда требуется приложить, чтобы выжить в своём доме.
   Втроём не легче - больше людей, больше хлопот. Однако мудрое руководство и разделение труда позволяли делать три дела одновременно и давали надежду на то, что все дела будут переделаны ещё до вечера.
  
   Тамара Ивановна проснулась следом за мной, толи от моего топота, толи по причине банальной старческой бессонницы.
   Домбровский же - молодость есть молодость - проспал, как убитый, почти до девяти часов.
   После завтрака я провёл оперативку, где каждому была отведена определённая роль в процессе выживания.
   Тамара Ивановна - бабья её доля - была приставлена к плите. На неё также была возложена ответственность за поддержание чистоты в доме.
   Домбровскому, как самому молодому, досталось таскать дрова, воду и топить печь. Мне, единственному, у кого есть одежда, соответствующая стоящей на дворе стуже, предстояло сходить в город за продуктами.
   Закружился, завертелся круговорот человеческих дел.
   Пообедали в два часа, и Тамара Ивановна тут же принялась готовить ужин. Благо еда из города была уже доставлена.
   Домбровский не успел до обеда справиться с поставленной задачей, так как после каждого похода за водой отогревался по полчаса у печки, да болтал с Тамарой Ивановной, поэтому ему пришлось продолжить выполнять наложенную на него епитимью.
   Я не знал, что с нами будет завтра, поэтому без сожаления подорвал всё равно поющий свою прощальную песню бюджет.
   Бутерброды с красной икрой к ужину я приготовил сам. Любовно намазывал хрустящие ломтики французской булочки дорогим новозеландским маслом и щедро рассыпал на них оранжево-красные бусинки икры. Получилось много и красиво.
   Ужин прошёл в пустой болтовне. Тамара Ивановна рассказывала о своём муже и детях. Домбровский без умолку нахваливал свою невесту.
   Я внимательно слушал, испытывая спонтанный приступ осознанности, и из кожи лез, стараясь понаблюдать за собой со стороны.
   Мне это удалось на мгновение, и я увидел, как моё собственное эго смешно надулось и напыжилось оттого, что я прибываю в состоянии осознанности, а мои гости нет.
   Телевизор тихонечко молол чушь, щедро нашпигованную рекламой.
   Время летело медленно. Стрелки часов лениво подползали к десяти.
   Несмотря на важность момента, мои глаза начали слипаться.
   Я подумал, что ждать и догонять - хуже нет, попросил Тамару Ивановну пересесть на стул и освободить мне место на ложе.
   Голова удобно устроилась на скомканной подушке. Я обложился дрыхнущими на диване кошками и под мерное воркование Тамары Ивановны и Домбровского провалился в мир грёз.
  
   Внутренние часы работали безотказно. Я резко вскочил. Кошки брызнули с дивана в разные стороны. Тамара Ивановна и Домбровский по-прежнему сидели за столом.
   Домбровский клевал носом, а Тамара Ивановна рассматривала невесть откуда взявшийся журнальчик - бульварное чтиво. Наверное, нашла в бумагах, приготовленных для растопки печи.
   Я посмотрел на часы. Было без пяти минут двенадцать. Тут до меня дошло, что указанного лаянцами срока осталось всего ничего. Сон, как рукой сняло. Какой, к чёрту, сон, когда вот-вот наступит...
   Никто из нас не знал, что случится через пять минут, но интуиция подсказывала мне, что через какое-то время, может быть годы, а может быть десятилетия, человечество примет новое летоисчисление, отсчёт времени в котором будет идти не от Рождества Христова, а от сегодняшней полуночи.
   Секундная стрелка настенных часов ещё не дошла до двенадцати, а в комнате внезапно, сам собой погас свет. Последнее, что я увидел в этой эре, это были вытаращенные глаза Домбровского и окаменевшее лицо Тамары Ивановны.
   " Началось",- подумал я.
  
   * * *
  
   Тот же поток мерцающих, почти не ощутимых частиц, вновь явил нашему взору бело-голубую голограмму трёх Толстяков. Я осознал, что на этот раз в голове свободно рождаются мысли, а тело слушается меня, как в обычной жизни.
   Подумалось, что глупо было бы со стороны лаянцев ограничивать нас в движении и мыслях сегодня, когда каждый из нас с нетерпением ждал этого момента и более или менее был готов к нему.
   Диван с Толстяками парил, как и в прошлый раз, над полом и задевал своим краем коленки Домбровского, а Тамара Ивановна смотрела совсем в другой угол комнаты.
   Я сообразил, что для каждого из нас существует своя голограмма. Иначе мы вшестером, с двумя диванами и прочей мебелью, просто-напросто не поместились бы в этой комнате, которая имела конечные и весьма ограниченные размеры.
   "Мы рады, что вы выполнили условие и собрались вместе до срока. Да оценит ваши старания Созидатель! - все трое наклонили головы, как бы отвесив полупоклон.
   - Сначала мы расскажем вам, как устроена наша Галактика, затем определим вашу роль, потом ответим на ваши вопросы, - как и в прошлый раз, Мудрецы говорили одновременно, но руками жестикулировал только тот, что восседал посредине. Он поднял правую руку и сказал:
   - Мы будем разговаривать с каждым из вас. Каждый будет слышать то, что ему ближе и понятней, - лаянцы сделали небольшую паузу и продолжили.
   - Откуда явился Непостижимый, не знает никто. Известно только, что до него ничего не существовало. Не было ни света, ни тьмы; ни пустоты, ни наполненности; ни звуков, ни тишины. В сознании Непостижимого из небытия родилась Вселенная, а воля Его претворила замыслы.
   В начале возникла определённая последовательность звуков.
   Вибрации этих звуков окружили Непознаваемого и начали прокладывать себе дорогу в Небытии.
   Колебания Слова творили пространство и, будучи неисчерпаемыми в своей гамме, набегали друг на друга, словно волны в океане, скапливались в одних местах и избегали других. Так рождалась материя - миллиарды сегодняшних галактик.
   Вселенная существует одновременно в двух ипостасях - восходящей и нисходящей ветвях эволюции. Они абсолютно равноценны, и жизнь в одной из них не имеет смысла без другой. Это колесо эволюции, третьим элементом которого является сам Непостижимый - ноль, в котором всё начинается и всё заканчивается, снова начинается и снова почит. Оттуда же появился и Созидатель - родитель нашей Галактики и всех нас.
   Двигаться по восходящей ветви тяжело, мучительно и долго. Падать по нисходящей - быстро и легко. В конце восходящей ветви, нас ждут награды и слава, ибо там есть дом родительский, а в конце нисходящей - забвение и небытие.
   Каждый кирпичик мироздания, явившись однажды, начинает свой долгий - долгий путь обратно к родному дому. Когда-то он достигнет его и войдёт в распахнутые двери Божьей обители.
   Однажды Рождённый идёт долгим путём, но достигает Отчего дома уже не тем, кем появился на свет, а существом, равным по значимости Отцу своему, а, может быть, превосходящим его в силе и мудрости.
   И, когда каждый Рождённый пройдёт весь Путь и вернётся Домой, сила Созидателя возрастёт в великие триллионы раз. Тогда он сам отправится в своё последнее путешествие, чтобы достичь дома своего и склониться у ног Отца своего - Непостижимого.
   На этом всё и закончится. И мы, и Галактика, и Созидатель растворятся в Непостижимом, чтобы затем стать сопричастными к рождению новых вселенных и миров.
   Сегодня Созидатель продолжает рождать Галактику.
   Семь лучей Творения исходят из центра её и вращаются вокруг него. Они охватывают каждый уголок Галактики.
   В областях, близких к центру, лучи генерируют рождение звёзд. Они же собирают информацию об эволюционном состоянии всего сущего.
   Так Созидатель плетёт паутину нашей жизни.
   Во вселенной всё живое. Нет ничего мёртвого. И всё проходит через эволюционное преобразование - и звёзды, и планеты, и горы, и моря, и, наконец, люди.
   Эволюция дискретна. Долгое время каждый Рождённый находится на одной эволюционной ступени, и только тогда, когда он достигает вершины того потенциала, который установлен для данной ступени, происходит резкий скачок, и Рождённый переходит на другую, более высокую ступень развития.
   Такой скачок скоро должен случиться в эволюционном развитии людей с планеты Земля. За последние сто лет вы прошли путь от конной повозки до космического корабля и стали готовыми перейти на новый энергетический уровень.
   Случается и так, что Рождённый поднимается на определенную ступень эволюции, но не использует имеющийся у него потенциал для движения вперёд. Тогда он начинает скатываться по инволюционной, нисходящей ветви эволюции и продолжает падение до тех пор, пока не найдёт в себе силы взлететь или пока не превратится в исходный материал, в кирпичик мироздания - проточастицу
   Команда к переходу на новую ступень даётся через луч Творения.
   Луч собирает информацию об объекте, с которым соприкасается, и направляет её в центр Галактики, туда, где присутствует Созидатель.
   Если объект готов, то по лучу Творения проходит воля Созидателя, и кто-то становится на одну ступеньку ближе к нему.
   Если же объект не готов, то он продолжает томиться на этой же эволюционной ступени миллионы лет, пока следующий луч Творения не коснётся его и не примет вновь экзамен на зрелость.
   Время, проходящее между прикосновениями двух соседних лучей, разное для разных объектов. Для планеты Земля с её биосферой это время составляет сто миллионов лет.
   Бывают случаи, когда луч Творения касается объекта, который пребывает на данной эволюционной ступени, например, десять миллионов лет, и обнаруживает, что для полной реализации потенциала объекту не хватает всего ста - ста пятидесяти лет. Луч информирует об этом Созидателя, но тот никогда не простит такой, казалось бы, несоизмеримо малый срок, ибо даже в очень короткий промежуток времени объект может сорваться в инволюционную воронку и за одно мгновение растратить весь потенциал, созданный за десять миллионов лет.
   Такому объекту нет места на высшей ступени.
   В истории Галактики было много случаев, когда катастрофические войны за очень малый промежуток времени отбрасывали целые цивилизации не на одну, а на несколько эволюционных ступеней вниз.
   Однако и обрекать такую почти достигшую цивилизацию на топтание в течение десяти миллионов лет на одном месте, было бы в высшей степени несправедливо.
   Поэтому Созидатель вменил нам, строителям Галактики, устранение подобных несправедливостей.
   Наша задача - определить, может ли объект за оставшийся до полной реализации срок сорваться в инволюционную воронку. Для этого вычисляется вероятность срыва, и, если она составляет меньше одной тысячной части от единицы, то объекту даётся шанс.
   Иными словами говоря, проводится испытание объекта.
   Во время такого испытания объекту даётся дополнительный потенциал: такой, какой он получил бы, пройдя весь эволюционный путь данной ступени до конца.
   Если объект справляется с избытком потенциала, а справиться с ним совсем нелегко, то при встрече с лучом Творения, он переходит на новую ступень развития. Если нет, то ещё раз проходит урок, длиной в миллионы лет.
   Именно в таком положении оказалась ваша планета вместе с существующей на ней органической жизнью, частью которой являетесь вы, люди.
   И Земля, и биосфера почти реализовали свой потенциал и готовы перейти на следующую ступень, но им не хватает для этого всего семи лет.
   Если Земля не перейдёт на новую ступень эволюции, то биосфера долго не удержится на ней и сорвётся в инволюционную воронку. Мы должны дать вам шанс. Для этого мы здесь.
   До вхождения Земли в луч Творения осталось ровно семь лет. Ровно через семь лет луч Творения коснётся Земли.
   Суть испытания состоит в том, что дополнительный потенциал получит не вся планета, и даже не вся биосфера, а только человечество.
   Так решено. Вы должны побороться за свою планету и за всё, что на ней существует. Ваше коллективное осознание доминирует над осознанием и планеты, и биосферы. Поэтому вы должны сделать свой мир лучше, а планета и биосфера подтянутся за вами.
   Впрочем, вы не должны. Если вы не захотите, или у вас не получится, то сто миллионов лет застоя и загнивания вам обеспечены.
   Семь лет небольшой, и даже очень маленький срок. Это одно мгновение.
   За мгновение людская раса не только не сможет улучшить мир, но и не успеет осознать, что от неё требуется. Человеческое общество слишком инертно, к тому же его раздирают противоречия и желания. Люди не смогут договориться между собой и через семьсот лет.
   Даже, если возложить эту задачу на людей, живущих в одном государстве, то они не найдут общего языка и погрязнут в дебатах и политических интригах.
   Даже сто человек не решат поставленной задачи - у них всегда будет возможность уйти с правильного пути.
   Такое испытание, равного которому ещё не было в истории человечества, под силу только трём людям, да и то, вероятность того, что они смогут договориться между собой, весьма незначительна.
   Три - наименьшее число участников испытания, ибо существует вселенский закон, который гласит, что любое явление может произойти только тогда, когда в данной точке и в данное время приложены, как минимум, три силы.
   Мы выбрали для вашей планеты вариант испытаний, при котором определённым, пока недоступным вашему пониманию, способом выбираются три средних представителя человеческой расы и наделяются полномочиями, соответствующими уровню дополнительно вводимого потенциала. Этим людям за семь лет предстоит преобразовать мир в лучшую сторону или ввергнуть его в период застоя и гниения, который будет продолжаться сто миллионов лет.
   ЭТИ ЛЮДИ - ВЫ!
   ВЫ - СРЕДНИЕ!
   Вас избрали из семи миллиардов человек. На вас легла Великая Ответственность. С этого момента только от вас зависит судьба планеты.
   Ровно через семь лет, когда Земля соприкоснётся с лучом Творения, мы появимся вновь, и вы первыми узнаете, что ждёт вас впереди. Или не узнаете, если вас здесь не будет.
   С нашей стороны вам не будет дано никаких наставлений, не будет поставлено никаких задач. Мы не будем помогать вам, и вы не увидите нас до означенного срока.
   Только вы станете строителями будущего, своего и планеты.
   Но мы должны предупредить вас, что "лучше" - понятие относительное. Что может быть лучше для вас, может быть хуже для Созидателя. Тут мы ничем не можем вам помочь. Таковы условия.
   Для исполнения миссии вам даны полномочия.
   Во-первых, с этого момента любое ваше желание, будет исполняться, если оно не противоречит физическим законам вашего мира.
   Например, вы можете внушать любому, и каждый будет подчиняться, но если вы захотите разрушить гору, то это будет возможно только в том случае, если суммарная энергия всех элементарных частиц, из которых состоит гора, будет превосходить энергию, необходимую для разрушения. При этом в учёт берутся все виды энергий: потенциальная, кинетическая, тепловая, магнитная, электрическая, а так же другие виды энергий, которые пока не известны вашей науке.
   Данная вам сила действует только на планете Земля и воздействует на материю и биологические организмы, которые принадлежат только вашему миру, то есть, рождены в нём.
   Во-вторых, во исполнение закона триад, когда любое явление может произойти только при воздействии не менее трёх сил, ваше желание исполнится лишь тогда, когда вы втроём пожелаете одного и того же и выскажете это желание вслух.
   Высказывание желания вслух необходимо, так как вы ещё не способны постоянно контролировать свои мысли.
   Желание должно быть высказано одновременно тремя. Желание одного, или двух - невыполнимы.
   В-третьих, на каждого из вас распространяется принцип добровольности. Каждый из вас может в любой момент отказаться от дарованной ему силы. В этом случае, во исполнение закона триад, сила не исчезнет, а перейдёт к двум другим и поделится между ними поровну. Двое станут, как трое.
   Если откажутся двое, то вся сила перейдёт к одному, и один будет действовать от имени трёх.
   Если откажутся все, то испытание завершится, и настанет час суда.
   В-четвёртых, сила даётся только один раз. Её нельзя отдать, а затем вернуть вновь.
   Теперь вы можете задавать вопросы".
   В комнате стало тихо. У каждого из нас в голове родился один и тот же вопрос, и мы все хотели задать его, но Тамара Ивановна сделала это первой.
   -Скажите, а почему выбрали именно нас?
   Мы с Домбровским согласно кивнули.
   Мудрецы будто бы ждали этого вопроса и сразу начали отвечать.
   - Вы - средние. Вы - самые средние. Триада должна состоять из таких, как вы.
   Невозможно составить триаду из учёного, продавца и преступника. Они не смогут говорить на одном языке. Хотя каждый из них и представляет силу, но их силы принадлежат разным триадам, поэтому закон триад в данном случае работать не будет, и явления не произойдёт.
   Нельзя также создать триаду из трёх самых умных или трёх самых глупых людей планеты. И в том, и в другом случае явление возникнуть может, но оно не будет отражать жизненной сути большинства жителей планеты.
   Большинство - это средние. Одни люди чуть умнее и лучше, другие чуть глупее и хуже, но все они вращаются вокруг общего центра, именуемого " средние".
   На вашей планете существует всего около десяти тысяч человек, которые творят духовный мир. Это просветлённые и близкие к просветлению люди.
   Ещё около десяти тысяч - это учёные, которые двигают технический прогресс, и, благодаря которым, вы пользуетесь теми благами цивилизации, которыми пользуетесь.
   Другие десять тысяч создают культурный уровень планеты. Это всё. Получается, что эволюцию человеческой цивилизации обеспечивают всего тридцать тысяч человек, а вас семь миллиардов.
   Остальные - это биологическая плесень. Это потребители. Но их большинство, и они имеют равные права с элитой общества.
   Более того, элита рождена плесенью, она восстала из плесени, и если бы не было плесени, не было бы и элиты. Биологическая плесень не только даёт жизнь элите общества, но и питает, и поддерживает её.
   Это конгломерат, сплав. Одно не может жить без другого.
   Созидатель постановил, что при определении ступени эволюционного развития общества, принимается во внимание только уровень развития большинства, то есть, средний уровень. Поэтому мы выбрали вас. Средних.
  
   Не знаю почему, но слово "средние" ранило моё самолюбие больше любого другого оскорбления. Моих друзей, похоже, тоже.
   Можно быть президентом страны. Это величественно. Это хорошо.
   Можно быть вором, таким, как Лёнька Пантелеев. Это плохо, но это солидно.
   И тех, и других знает вся страна.
   Быть средним унизительно. Это серость, невзрачность. Это нулевая отметка, ниже которой и выше которой бьёт ключом разнополярная жизнь.
   Но разве у средних может быть жизнь?
   Лаянцы прервали поток моих мыслей.
   - Алгоритм выбора очень сложен, но в упрощённом виде он выглядит так: из нескольких государств выбирается среднее по уровню численности, развитию духовности и техноцивилизации. На вашей планете - это Россия.
   В некоторых странах востока сильно развита духовность, но ослаблено техническое начало.
   В странах Европы и в Соединённых Штатах Америки - наоборот.
   Прекрасный баланс между духовностью и техноцивилизацией существует в Китае и Японии, но в Китае численность населения гораздо выше средней, а в Японии - значительно ниже.
   Выбор пал на Россию.
   В испытании не могут участвовать дети и старики. Для вашей страны это люди моложе четырнадцати лет и старше семидесяти семи.
   Таким образом, из ста миллионов человек мы выбрали вас. Вы - средние. Вы самые средние. У вас самый средний ум, самые средние дарования, самый средний жизненный опыт.
   Каждый из вас уже соприкоснулся с неведомым, но все вы находитесь только на середине пути. Вы средние и дома, и на работе. Всё, что вы делаете, вы делаете, как подобает среднему человеку.
  
   Я и мои друзья сидели с опущенными головами. Слова лаянцев не радовали нас.
   - Вы - средние. Но именно вам предстоит решить судьбу человеческой расы. Вы избраны, чтобы сдать экзамен на эволюционную зрелость за всю планету. Это ответственная и величественная работа.
   Лаянцы умолкли, и в комнате вновь воцарилась тишина.
   Я задал назревший вопрос:
   - Существует ли в Галактике закон, который устанавливает принцип невмешательства в судьбу других людей или цивилизаций? Если существует, то, как мы можем воздействовать на умы других людей, и почему вы оказываете нам помощь, хотя никто из землян вас об этом не просил?
   - Такой закон существует, но при испытании объекта на готовность к эволюционному скачку, допускается минимально необходимое вмешательство, как в судьбу некоторых индивидуумов, так и в судьбу целых цивилизаций.
   Это оправдано, так как в случае топтания объекта в течение длительного времени на одной эволюционной ступени, как правило, происходит его загнивание, разложение, и он заканчивает своё существование в инволюционной воронке.
   Минимально необходимое насилие всегда присутствует во вселенной. То, что Созидатель устанавливает в Галактике свои законы - уже есть насилие над всеми Рождёнными. Насилие необходимо для достижения цели, но только минимально необходимое.
   Например, мы обязали, а не попросили, вас собраться сегодня вместе за один час до полуночи. И, если Константин Матвеев и Виктор Домбровский не противились этой обязанности, то в отношении Тамары Лумповой нам пришлось применить дополнительное воздействие. В глубине её сознания существовало внутреннее сопротивление, которое помешало бы ей вступить в контакт. Она просто не стала бы разговаривать по телефону. Нам пришлось.
   Такое же воздействие мы могли оказать на всех троих, в случае необходимости. Но это единственное воздействие, которое нам позволено сделать в отношении вас.
   Теперь вы абсолютно свободны в принятии решений и своих действиях. Мы дали вам информацию и инициировали полномочия. Отныне ответственность лежит на вас. Вам исполнять.
   Но вы не должны забывать, что отказ от испытания не будет просто отказом. Это будет ваш выбор, ваше решение задачи по улучшению мира, и именно это решение будет оцениваться Созидателем через семь лет.
   - Скажите, а что такое нефть? - как обычно, Домбровский влез в разговор не вовремя и не по теме. Однако лаянцы решили, по- видимому, ответить на любые наши вопросы.
   - Нефть - это кровь Земли. Из нефти создаётся и воссоздаётся органическая жизнь. Если на вашей планете произойдёт губительная война, или она подвергнется воздействию вселенского катаклизма, то новая жизнь возродится из нефти.
   - Скажите, а что происходит с нами после смерти? - спросила Тамара Ивановна.
   Я с раздражением подумал, что такой вопрос могла задать только старуха.
   - Ничего особенного. Единичная монада, однажды Рождённая, проходит рано или поздно весь путь эволюционного развития, предначертанный ей Созидателем. Она рождена не здесь, не в трёхмерном мире, а в мире, где число измерений достигает двенадцати. В нижних мирах она лишь приобретает необходимый опыт. Только и всего. Ваше тело, всего лишь инструмент познания, и, когда он изнашивается, вам предоставляется новый. Не бойтесь расставаться со старым!
   - А что будет, если мы понадеемся на Господа Бога или на Созидателя и просто пожелаем, чтобы мир стал лучше? Он станет лучше? - мне показалось, что я задал очень умный вопрос.
   - А что будет, если на экзамене ученик пожелает, чтобы учитель сам решил заданную ученику задачу? - лаянцы нетактично ответили вопросом на вопрос. - Можем дать вам только один совет: чем меньше воздействий вы сделаете для достижения поставленной цели, тем лучше.
   Если вы пройдёте испытание, если вы сделаете мир лучше и при этом ни разу не воспользуетесь полученной силой - не используете дополнительный потенциал - это будет идеальное решение задачи.
   Вопросов больше не последовало.
   Наши и без того расплавленные мозги чуть было не потекли, пытаясь осмыслить сказанное лаянцами.
   Казалось, от такого предложения должно захватывать дух, ан нет, наоборот, нами завладела усталость, апатия и безразличие. Наши бортовые компьютеры наотрез отказывались выбрать хоть какую-то программу или произвести какие-либо расчёты. Они глючили и требовали перезагрузки.
   Выждав минуту и не услышав больше вопросов, лаянцы до обидного обыденно пожелали нам благоприятного развития событий, свернули свой экран и исчезли. Только поток искорок - звёздочек мерцал ещё некоторое время в непроглядной темноте.
   Как только угасла последняя искорка, сам собой зажёгся свет. Часы показывали три часа ночи. Тело занемело и отекло от трёхчасового сидения на одном месте. Мы буквально валились с ног. Хотелось спать, чтобы надорвавшийся ум во сне, не торопясь, разложил всё по полочкам, а утром выдал нам мало-мальски понятную картину происходящего. Мы кое-как расправили свои постели и рухнули в них замертво.
   Свет так никто и не выключил.
  
   * * *
  
   Я проснулся и по-привычке первым делом посмотрел на часы. Яркое зимнее солнце нещадно светило в глаза, игнорируя полупрозрачные занавески.
   Часы показывали полдень. Мерное посапывание моих друзей ни к чему меня не обязывало, и я продолжил валяться.
   Мой взгляд упал на горящую лампочку, но мне было лень встать и выключить свет. Вообще состояние было такое, какое бывает, когда тебя ожидает монотонная, неинтересная, но очень ответственная работа. Хотелось всячески отсрочить её начало.
   Сделать мир лучше! Легко сказать. А как?
   Наконец-то послышался скрип раскладушки, на которой спала Тамара Ивановна.
   Некоторое время спустя, проснулся и Домбровский. Он потянулся и что-то замурлыкал себе под нос.
   За завтраком мы обсуждали вчерашнее событие. Тамара Ивановна ворчала: "Надо же! Выбрали, видите ли, меня. На семь лет! И что же мне теперь - семь лет дома не показываться? А как же дети мои? А как же внуки? А Пашенька, муж мой, как без меня? Хотя, наверное, мы будем встречаться... Иногда, - Тамара Ивановна посмотрела на нас с Домбровским и, поняв, что сморозила глупость, сделалась виноватой. - А, что я им скажу? Сейчас, однако, соврала: сказала, что к сестре еду, на Украину. Там хутор глухо-о-ой, даже телефона нет, - Тамара Ивановна немного подумала, - сейчас уже есть, однако. Ну, неделю ещё меня не хватятся, а потом что?"
   Величие задачи, стоящей перед нами её мало волновало. Меня, честно говоря, тоже. По крайней мере, сегодня утром. Да и Домбровский, обычно шустрый малый, сидел, как сонная тетеря, тупо уставился в чашку с чаем и раздражающе бренчал ложкой.
   Наверное, сказалось напряжение последних дней, и нам надо передохнуть. Когда слишком много впечатлений - это так же плохо, как и их недостаток.
   " Да, и денег-то, однако, у меня осталось - только на обед, да на обратную дорогу", - не унималась Тамара Ивановна.
   Вопросы финансов этим утром волновали меня куда больше, чем спасение мира.
   Мои скудные сбережения растворились в городских гастрономах за последние пару дней, и надо сказать не без помощи моих новых друзей.
   Домбровский опустил голову ещё ниже, из чего я сделал вывод, что у него с деньгами тоже швах.
   - Раз пошла такая драка..., - я попытался взять нить разговора в свои руки. - Деньги вещь на свете самая грязная и омерзительная, но без неё никуда. Ни сегодня - завтра мы всё равно должны будем поднять этот вопрос, так что уж, давайте, обсудим его сейчас. Я, как хозяин дома вас должен кормить, поить, да и зверюшек своих не забывать.
   Тут я немного слукавил.
   На самом деле в этом доме в первую очередь заботились о зверюшках и лишь потом о людях. Бывали дни, когда мне приходилось поголодать или недоедать - у четырехлапых всегда было, чем перекусить.
   Кроме своей живности приходилось частенько кормить и живность бродячую, но и ей в гуманитарной помощи отказа не было.
   - Плохо, что мы забыли попросить у лаянцев парочку мешков с долларами. Теперь придётся выкручиваться самим, - я надел на лицо маску озабоченности.
   - Выходит, два вопросика вырисовываются - где взять и как жить, - проснулся, наконец-то, Домбровский. - Насчёт того, где взять, я ещё смогу подсобить, а вот, как жить? Меня ведь тоже дома ждут - и мама, и невеста моя.
   Я наврал всем, что в Москву поехал. Ну, что якобы из Москвы приглашение пришло, что дар мой в каком-то там институте исследовать хотят. Даже название какое-то выдумал. Деньги на дорогу всей роднёй за один день собрали. Дали, кто сколько мог. Даже соседи. Я обещал к Новому году вернуться.
   - А как ты, Витенька, с деньгами-то помочь можешь, коль сам, однако, назанимал? - с иронией в голосе спросила Тамара Ивановна.
   - Я дар свой могу использовать. Посмотрю людей, может, болезни какие найду, денег попрошу за это. Мне уже несколько раз деньги давали. Немного, правда, но всё-таки.
   -Витя! - сказал я. - Для того, чтобы людей лечить, надо, чтобы люди были. А где ты на этом дачном массиве зимой, кроме меня и Тамары Ивановны, людей найдёшь? Или в городе посреди дороги с табличкой на шее стоять будешь? - я подумал и решил добить Домбровского окончательно. - Так первыми твоими клиентами либо бандиты будут, либо менты, либо и те, и другие одновременно.
   - Что нам теперь - работу искать? Её нам в ближайшие семь лет и так много предстоит. Ещё всю и не успеем переделать, - в голосе Домбровского сквозила обида.
   - Так что же нам делать? - спросила по-женски растерянно Тамара Ивановна.
   Я ощутил себя единственным мужчиной в этом доме, и несколько грубовато, искусственно понизив свой голос, сказал:
   - Первое, что надо сделать - это раздобыть денег, а иначе все мы помрём с голоду, и спасать мир будет некому.
   Второе, что нам предстоит, это наметить план действий - направления, в которых мы будем работать. Например, в области: экономики, экологии, демографии, политики, культуры. Хотя, к чёрту культуру, у нас и без неё забот будет выше крыши. Да и чего мы в ней понимаем?
   И третье. Когда направления выберем, надо будет покумекать, что необходимо предпринять на каждом из них, для того, чтобы мир стал лучше.
   - А ведь лаянцы ничего не запрещали нам делать? - перебил меня Домбровский.
   - Нет, не запрещали. Ну, и что дальше? - раздражение на этого молодого выскочку всё больше и больше охватывало меня.
   -Нехорошо, конечно, но если мы втроём придём в магазин и попросим что-нибудь: килограмм колбасы, например. Хорошей! А потом все вместе скажем, чтобы нам её дали бесплатно, - Домбровский опустил голову и зарделся.
   - Витенька, было же сказано, что лучше не применять эту нашу силу.
   - В шахматах, Тамара Ивановна, есть комбинации, когда мат можно поставить всего в три или четыре хода, но найти решение может, порой, только человек, в шахматах весьма искушённый, а дилетанту в жисть до него не допетрить, - я нежданно принял сторону Домбровского. - А мы - дилетанты. Средние мы. Так, что данную нам силу применять будем и не раз, и не два.
   - Молодец, Витенька! - Тамара Ивановна ласково потрепала Домбровского по голове, - Должны же мы как-то жить, однако. Ну, кто виноват, что средние мы, что талантов особых нету. Простые работяги, однако. Где нам при этом капитализме денег заработать, да щоб в чужом городе, да щобы быстро.
   - А чего-йто вы, Тамара Ивановна по-украински загутарили? - попытался я свести всё к шутке. Тамара Ивановна улыбнулась и скромно так сказала:
   - Так корни-то украинские.
  
   Я всегда удивлялся долготерпению животных.
   Люська уже битый час неподвижно сидела возле закрытой двери, ведущей на кухню, и таращилась на дверную ручку. В конце концов, ей всё же надоело наше невнимание, и она сказала "мяу".
   Спустя некоторое время, она повторила реплику. Когда же люди проигнорировали её в очередной раз, Люська завела нудную, монотонную кошачью песню, состоящую из одного только "мяу".
   Её песня мешала нашему крайне важному разговору, и мы одновременно осуждающе посмотрели на неё.
   - Давайте, скажем кошке, чтобы она не мяукала, а пошла спать, - предложил Домбровский.
   Кошка была моя, и я расценил было его предложение, как покушение на жизнь и здоровье: моё, моих животных и всего моего поместья, но подумал немного, раскинул мозгами и понял, что в предложении Домбровского есть рациональное зерно, и оно никоим образом не повредит Люське, а нам позволит удостовериться в наличии у нас хоть какой-то силы.
   - Давайте, попробуем, - великодушно разрешил я.
   - Скажем ей одновременно, чтобы перестала мяукать и шла спать на своё место у печки.
   Сказали.
   Кошка лениво спустилась с порога, грациозно доплыла до печки, почесала за ухом, зевнула и, свернувшись калачиком, отошла в мир грёз.
   - На кошку, однако, подействовало! - сказала Тамара Ивановна радостно. - А в город всё одно идти надо. В доме из еды только рис остался, да заготовки кое-какие. Чем я завтра буду вас кормить? Попросим бесплатно нам продукты отпустить, а если не получится, на мои оставшиеся деньги купим. Потом придумаем что-нибудь. В крайнем случае, позвоню домой - вышлют.
   Как-то не укладывалась в моей голове мысль, что вот так, запросто, можно обмануть продавца. При первой же ревизии на неё всю недостачу и повесят. Получится, что мы ограбим ни в чём не повинную девчонку, у которой к тому же и зарплата-то копеечная, да ещё - упаси Господи - и мать-одиночку.
   - Если уж грабить, - назвал я вещи своими именами, - то не продавца, а олигарха какого-нибудь. Но имеем ли мы право, так-то нашу силу использовать?
   - Лаянцы нам ничего не запрещали, - Тамара Ивановна заёрзала на стуле. - Если нас выбрали, однако, если в судьбы людские разрешили вмешиваться, то о хлебе насущном пусть, однако, у других голова болит, а не у нас.
   - Можно добыть денег совсем безобидным способом. Например, сыграть в лотерею, а продавцу внушить, чтобы дал нам только выйгрышные билеты, - Домбровский был явно доволен собой, а я посрамлён. Как же я не додумался до этого?
   - А как он их выберет? Тиража-то ещё не было, - я попытался найти трещину в безупречном предложении Домбровского.
   - Это у нас ещё не было, а там, - Домбровский поднял указательный палец вверх, - было и уже, наверное, давно.
   Домбровский показал себя большим мужчиной, чем я. По крайней мере, голова у него соображала неплохо.
   Идея была достойной. Если накупить лотерейных билетов на все деньги, то в феврале.... При условии, что в данном конкретном киоске окажется хоть один выйгрышные лотерейный билет...
   Моральный аспект мероприятия не смущал. Да, конечно, мы отберём выйгрыши у кого-то другого. Ну, и что? Во-первых, об этом никто и никогда не узнает, а, во-вторых, это всё- таки лучше, чем грабить сограждан.
   Все деньги на это мероприятие было решено не пускать. Только половину.
  
   В полдень следующего дня мы подошли к киоску, где продавалась всевозможная лотерейная бяка.
   Продавец скучала, изнемогая от недостатка клиентов.
   - Дайте нам пятьдесят билетов с самыми крупными выйгрышами, - одновременно произнесли мы заранее обусловленную фразу.
   Продавец посмотрела на нас, как на идиотов - в жизни не доводилось слышать трио покупателей, - но, решив, что каждый сходит с ума по своему, без лишних вопросов вынула из разных пачек и положила перед нами пятьдесят бумажных листочков, кои обещали в скором времени превратиться в дензнаки, хотя и неопределённого пока достоинства.
   Половину оставшихся денег было решено потратить на продукты, а другую - оставить на "чёрный день".
   Когда мы пришли домой, то первым делом накормили мяукающе-лающую братию, затем истопили печь и подзакрепились сами. Отдохнув немного, когда на улице уже начали сгущаться сумерки, мы приступили к работе, которую до нас никто никогда не делал. Мы стали составлять план улучшения мира.
   Я взял лист бумаги, разграфил его, а графы озаглавил: политика, экономика, экология, демография, религия, образование, культура, прочее. Нам оставалось только заполнить их. Работа оказалась трудной настолько, что мне пришлось время от времени вытирать выступающие на лбу капельки пота.
   Одного листа не хватило. Не хватило даже всей стопки бумаги, которая завалялась у меня со времён коммерческого бума.
   Прошло три дня. Большая часть листов, исписанных и исчирканных, нашла свой конец в печке. Лишь небольшая их часть - не больше десятка - удостоилась чести и обрела свой дом в папке с ярко-красной надписью на обложке - "План мероприятий по улучшению мира".
   Я понимал, что на избранных и сохранённых страницах запечатлелись вовсе никакие не истины, не законы, не соображения даже, а обычный набор каракулей, суть которого сводилась к следующему: мир народам, земля крестьянам, хлеб голодным.
   Однако и Домбровский, и Тамара Ивановна остались довольны результатами своего труда. Ещё бы! Никогда в жизни они не проделывали ничего подобного.
   Мне же, в силу своего образования, частенько приходилось составлять всевозможные планы, и я видел, что этот нисколько не лучше тех, которые уже канули в небытие.
   Но я не стал разочаровывать своих партнёров. В конце концов, прошло всего три дня от отпущенного нам срока. Впереди у нас было, с учётом високосного года, ещё целых шесть лет одиннадцать месяцев и двадцать восемь дней.
   На носу был Новый год. Я предложил устроить рождественские каникулы. Должно же было всё это как-то устаканиться. Но Тамара Ивановна с Домбровским рвались в бой и требовали немедленного осуществления придуманного плана.
   Я, как мог, пытался остудить их пыл.
   Странное предчувствие овладело мною. Казалось, кто-то могущественный, ни-то Бог, ни-то Дьявол, нашёптывал мне, что если бы всё было так просто, то люди давно допетрили бы до всего сами и без труда претворили бы в жизнь такие незамысловатые лозунги.
   Здесь всё должно быть гораздо сложнее и одновременно гениально просто. Логика! Она возопила ко мне. Она кричала: "Разве ты не видишь?"
   Я видел. Я понимал, что три средних ума никогда не создадут теории относительности, и никогда не смогут придумать и сотворить даже обыкновенные грабли. Куда там до спасения мира.
   Однако мои коллеги жаждали действий, и мне никак не удавалось уговорить их немного обождать. Я решил бросить им кость. А заодно претворить в жизнь свою давнюю мечту - плод юношеских рассуждений.
   "Надо внушить президенту нашей республики мысль, что пятьдесят процентов доходов от добычи всех полезных ископаемых, включая нефть, должны равномерно распределяться между всеми гражданами республики", - предложил я.
   Мною уже давно был проведён расчёт. Получалось около трёхсот долларов в год на одного человека. Немного, но лиха беда начало.
   Если получится у нас, то, как знать, может быть, то же произойдёт и в масштабе всей страны. Данное действие могло бы привести к воплощению в жизнь одного из лозунгов - " хлеб голодным".
   Тамаре Ивановне и Домбровскому такая мысль пришлась по душе, и мы, не откладывая дела в долгий ящик, высказали своё намерение вслух.
   До нового года оставалось три дня.
  
   Близилось время обеда. В предвкушении вкусной еды моё тело бегало босиком по заснеженным тропинкам двора. Оно получало заряд энергии и бодрости.
   Снег искрился в лучах холодного зимнего солнца, словно россыпи мелких-мелких бриллиантиков.
   Когда тепло окутало ступни ног, я закончил процедуру и, как был в одних трусах, вошёл в дом.
   Тамара Ивановна и Домбровский колдовали над обеденным столом и о чём-то шушукались. Завидев меня, они умолкли.
   Тамара Ивановна продолжила сервировать стол, а Домбровский открыл дверку печи, засунул туда кочергу и принялся шурудить ещё не прогоревшие дрова.
   Я не обратил на это внимания. Мало ли кто и о чём может шушукаться.
   Мы уселись за стол. Еда радовала глаз и призывала. Тело воодушевилось и стало молоть какую-то чушь, а руки сами собой принялись выполнять над столом магические пассы и хватались то за вилку, то за банку с огурчиками, то за жирную куриную ножку.
   Очень скоро я заметил, что соратники мои не разделяют со мной радости чревоугодия и сидят, как в воду опущенные.
   - В чём дело, Тамара Ивановна? - спросил я напрямик. - Витя, что с вами стряслось?
   Тамара Ивановна отложила в сторону вилку, вздохнула, и тихим грустным голосом сказала:
   - Как мне, да и Витеньке тоже, дальше быть: не знаем. У меня ведь семья: дети, внуки, муж. Вам, однако, хорошо, Константин. Вы у себя дома, да и нет рядом с вами никого, - Тамара Ивановна достала платочек и промакнула навернувшуюся слезу.
   - Я, лично,- амбициозно заявил Домбровский, - невесту свою сюда привезу. А вот, что маме сказать? - он почесал затылок. - Придумаю, что-нибудь. Скажу, что в этом городе мне и работу, и жильё предложили. А что? Вполне правдоподобно. С таким даром, как у меня, где угодно устроиться можно.
   Тамара Ивановна продолжала тихонечко хныкать, оплакивая свою долю.
   Такие настроения нужно было пресекать в зародыше. Хотя по-человечески мне было жаль этих людей.
   Я встал из-за стола, не отведав даже крошки хлеба и, шагая взад-вперёд по комнате, произнёс речь.
   - Милые мои, успокойтесь, не думайте сегодня об этом. Вот, что сделаем! Когда ляжете спать, задайте себе вопрос: можете ли вы положить на алтарь эволюции свою жизнь? Утром вам обязательно придёт ответ. По крайней мере, я так всегда поступал в экстремальных ситуациях, и всегда помогало.
   Если вы готовы, то не думайте ни о чём. Не жалейте ни себя, ни своих родственников, ни своих друзей и знакомых. Разорвите все связи с ними одним махом. Не навсегда - на семь лет.
   Ну, поплачут все они по вашу душу месячишко, а дальше будут жить с надеждой на ваше возвращение. И нельзя сюда привозить своих родственников и любимых. Не потому, что мне места жалко, а потому, что ответственность на нас огромная легла. Мы выпали из русла обычной человеческой жизни. Все близкие вам только в тягость будут. Они примут вас за сумасшедших и жить спокойно не дадут.
   Вдумайтесь! Нас избрали из семи миллиардов человек. И пусть мы средние, но других-то нет. Никто не придёт нам на смену. А Земле грозят миллионы лет застоя. И всё из-за того, что кто-то свою родню пожалел. Проникнитесь!
   Груз, конечно, тяжёлый. Непосильный груз. Поэтому решать даже завтра не надо. Давайте хотя бы Новый год встретим вместе, а после решим. Нельзя так сразу сдаваться. Ладушки? - я сел и начал демонстративно рассматривать еду на столе.
   - А что делать, если я Оленьку так люблю, что жить без неё не могу? - лицо Домбровского приняло обиженное, как у трёхлетнего ребёнка, выражение, - и мне на всё наплевать, если её рядом нет.
   Маска обиды сменилась маской агрессивности.
   Я вспомнил всё, что знал о любви: что когда-то читал, какие смотрел фильмы, свои собственные переживания, любовные истории моих знакомых, собрал все воспоминания воедино, бросил их в миксер моего мыслительного аппарата, перемешал и выплеснул то, что получилось, перед Домбровским:
   - Любовь, Виктор, это величайшая сила во вселенной. Многие силы существуют в необозримых просторах мироздания, но все они либо связаны определёнными условиями с другом, либо являются единством, которое состоит из двух непримеримых противоположностей. И только Любовь по настоящему свободна. Она бескорыстна. Она всегда только даёт и никогда ничего не требует взамен.
   Истинной любви всё равно, где находится объект обожания: рядом или за тысячи километров.
   Если любишь - расстояние не имеет значения. Можно всю жизнь любить человека и даже не быть с ним знакомым. Можно любить и радоваться тому, как у этого человека хорошо идут дела, как он удачно сочетался браком, какие хорошие у него родились дети, какие прекрасные у него: дом, работа, здоровье.
   Сила Любви отдаёт себя без остатка тому, к кому она направлена. Она исцелит, если любимый болен; придаст ему силы, если он устал; возрадуется вместе с ним и воспоёт, если у того радостно на душе. И при этом совершенно не обязательно хватать своего любимого за ляжки и целовать взасос.
   Желание быть непременно рядом с объектом обожания, желание поговорить с ним, потрогать его - это ни что иное, как заявление своих прав на другого человека. Это похоть биологического тела, помноженная на капризы собственного эго.
   Конечно, желание физической близости может быть очень сильным.
   Люди вешаются, выбрасываются из окон, ложатся под поезд - настолько невыносимо, когда любимого нет рядом, или, хуже того, он игнорирует вас и любит другого человека. Но это не любовь к кому-то, не любовь между двумя - это любовь эго к самому себе.
   Возмущённое эго бесконечно возопит о том, что его не любят, что ему не уделяют должного внимания, не ценят и не уважают. Оно не в силах вынести такого к себе отношения и вполне может от отчаяния прыгнуть с небоскрёба или удавиться.
   Настоящая любовь редко встречается между людьми, чаще - между человеком и природой.
   Скажи! Ты любишь лес? - обратился я к Домбровскому.
   - А кто ж его не любит, - ответил он, насупившись.
   - Вот это и есть настоящая любовь. Тебе нравится лес, ты отдыхаешь в нём, любуешься им, но никогда не требуешь взаимности. Тебе это просто в голову не придёт.
   Если ты далеко и скучаешь без него, то вспоминаешь о нём, и в тебе пробуждаются тёплые чувства. Но ты никогда не будешь требовать, чтобы лес немедленно приехал к тебе и был постоянно рядом, так как тебе скучно без него.
   Когда ты вернёшься, подойдёшь к нему, просто посидишь на пенёчке - слова не скажешь - и уйдёшь восвояси. Ты не будешь навязывать себя лесу.
   Так любят солнце, облака, животных. Это настоящая любовь.
   Поэтому живи, Витя, здесь хоть семь лет и люби свою Оленьку на здоровье.
   - Но ведь она тоже меня любит и тоже без меня не может, - Домбровский покосился на Тамару Ивановну, ища поддержки.
   - Её любовь к тебе, такая же, как у тебя к ней - биологическая, а биологическая любовь конечна. Она имеет потенциал, у кого-то больший, у кого-то меньший, но обязательно растрачиваемый. Он постепенно, подобно топливу, сгорает в топке повседневной жизни.
   Ты, Витя, представляешь, как работает автомобильный аккумулятор?
   - Ну, примерно.
   - У него тоже есть потенциал - плюс и минус. Они страждут друг друга, стремятся друг к другу, пока разрозненны.
   Как только шофёр повернет ключ, в замке зажигания происходят определённые соединения. Плюс и минус при этом устремляются навстречу друг другу и сливаются воедино в эротическом танце где-то внутри, в обмотке стартера.
   Если цепь вовремя не разомкнуть, то очень скоро потенциал ослабеет или исчезнет совсем.
   Пока вы порознь, любовь между вами не угаснет. Стоит вам сблизиться, и она очень быстро превратится в привычку. Исчезнет навсегда.
   На расстоянии не только любовь - даже обычное желание - способны приятно щекотать ваши чувства.
   Сколько примеров большой любви в истории человечества! Люди любили друг друга всю жизнь. И всё только потому, что были разобщены. Их разделяли: либо тысячи километров, либо положение в обществе, либо строгие нравы родителей.
   Если бы они сблизились, стали мужем и женой, то мир никогда не узнал бы об их существовании.
   Кто бы узнал о Ромео и Джульетте, если бы им "посчастливилось" стать мужем и женой и вместе сбежать на ударную комсомольскую стройку?
   Сварливая Джульетта до конца своих дней пилила бы своего супруга за неустроенный быт или за что-нибудь ещё. А бедный Ромео, проклиная тот день, топил бы свою печаль в вине. Никто и никогда не услышал бы этой красивой легенды.
   Домбровский подпёр свою голову руками и безучастно смотрел на валяющегося у печки Ваську. Его эго всеми доступными способами старалось показать, что мои слова ему по барабану.
   - Вы такие речи говорите, Константин, что страшно становится, - внутри Тамары Ивановны зарождались протест и негодование.
   - Начёт мужа - не скажу - тут, однако, и вправду - привычка, а вот детей своих и внуков люблю по-настоящему и всё готова отдать для них, и ничего не потребую взамен. Понадобится - жизнь свою отдам, не раздумывая.
   И так, однако, всякая мать и всякая бабушка.
   И дети меня любят, а внуки - те вообще души во мне не чают. А вы говорите, что любовь среди людей почти не встречается.
   Я подумал, как бы не обидеть маму и бабушку - частичку тамарыивановненого существа.
   Желание донести своё мнение до общественности, однако, взяло верх и отключило в механизме ума функцию учтивости.
   - Ваша любовь, как впрочем, и любовь всех матерей и бабушек, обусловлена.
   Во-первых, способность отдать жизнь за своих потомков не ваша заслуга, и никакая не любовь, а обыкновенная программа, вложенная с рождения во все высшие живые существа.
   Защищать своё потомство от опасности будет и слониха, и бегемотиха, и волчица, и последняя дворняга. Чем вы лучше их?
   Во-вторых, что касается "всё отдам".
   Вы действительно отдаёте самих себя полностью и без остатка. Учите тому, чему учили вас: как кушать, как одеваться, какие петь песни, что такое честность, доброта, патриотизм и прочая ерунда. Вы хотите видеть в детях и внуках продолжение себя. Ваше эго подозревает, что оно не вечно, и, красуясь собой, не забывает воссоздавать себя в других телах, дабы клонировать себя и тем самым уготовить себе жизнь вечную.
   Если, не приведи Господи, у ребёнка обнаруживается какое-то новое качество, какое не присутствует в вас, то он тотчас получает ладошкой по попке.
   Вы не даёте расцвести цветку таким, каким ему предначертано быть. Вы заковываете детей в кандалы шаблонов и оковы обусловленностей. Вы штампуете человечество.
   Почему существует воровство? Потому, что мать-воровка пытается вырастить вора. Убийца - убийцу. Вояка - вояку. Дети политиков всегда лезут в политику. Дети артистов - в артисты.
   В жизни нет места философам и бродягам, учёным и врачам, которые погибли в них из-за родительской любви.
   Вы ограничиваете свободу детей с рождения - не даёте шевельнуть ни рукой, ни ногой, накрепко заматывая их пелёнками. Они не могут даже пошевелиться. Но вы непогрешимы и вам в голову не придёт примерить пелёнки на себя.
   А помните, как ваши дети вертели головками и пытались увернуться от ужасной железной ложки с омерзительной кашей?
   Теперь ваши дети, как и вы, кушают три раза в день - первое, второе и третье. Они пользуются вилкой и ножом. При этом нож должен быть непременно в правой руке, а вилка - в левой. Вы их так научили.
   Ваше эго негодует, когда в ребёнке проявляются черты характера другого, пусть даже самого близкого человека, например, отца. Оно прилагает все силы, чтобы устранить обнаруженную мутацию. Рёбёнка вы обзываете "отцовским отродьем", а отца пилите за то, что он не умеет воспитывать детей.
   Школа наравне с вами подавляет индивидуальность. Но вы не против этого. Ведь вы тоже учились в школе.
   Бывает так, что дети не идут на поводу у своих родителей: то вступят в неравный брак, то в тюрьму угодят. Тогда матери и бабушки вопрошают в недоумении - в кого это они уродились? Им и в голову не приходит, что они уродились в самих себя.
   Не мудрено, что ваша любовь не находит отклика в сердцах детей, и всё чаще и чаще заботливые родители отправляются доживать свой век в дом престарелых.
   Особенно хорошо вы прочувствуете сыновью любовь, если завещаете свою квартиру не ему, а бедному родственнику, который остался без жилья.
   И если в старости вас ненароком разобьёт паралич, и вы будете годами лежать в описанной постели, требуя к себе вдобавок хоть какого-то внимания - сыновья любовь покажет свои волчьи зубы.
   Такова жизнь. Извините меня, Тамара Ивановна, я сказал то, что думаю.
   Но я волновался напрасно. Мою речь слышали только стены моего дома да кошки, дремлющие, где попало. Эго Тамары Ивановны и эго Домбровского, словно сговорившись, заткнули уши, чтобы - не дай Бог - иная точка зрения не потревожила сами устои их существования. Они взяли власть над телами моих друзей и надели на их лица такие омерзительные маски безразличия и презрения, что мне стало стыдно за то, что я понапрасну в течение получаса сотрясал пустоту.
   Я зря пытался удержать Домбровского от необдуманного поступка, да и Тамару Ивановну мне уже не переделать. Я стучался головой о непробиваемую стену неприятия и отрицания. Поделом мне. Ведь говорят же в народе: молчание - золото.
   День был безнадёжно испорчен. Чтобы не разрушить до основания все задумки
   лаянцев, я откланялся и пошёл гулять со своими собачками Они, хоть и не могут говорить, но зато внимают каждому моему слову или окрику.
  
   * * *
  
   Любое явление проистекает из нуля. С одной стороны нуль - нуль и есть - ничего, пустота, холод, забвение. С другой - это потенциал, из которого всё рождается.
   Сегодня в голове вакуум, торичеллиева пустота, абсолютный ноль и вдруг мелькнула мысль.
   Из одного и того же нуля может появиться и вошь тифозная, и прекрасная орхидея, и тысячи новых Вселенных. В нуле есть всё и для того, и для другого. Ноль - это точка отсчёта, от которой в обе стороны разбегаются до бесконечности числа или явления.
   Только Непознаваемый Творец знает, что получится из нуля, когда он силой своего намерения рассечёт его пополам.
   И когда нуль рассечён, подобно тому, как из разбитого двухжелткового яйца вываливаются желтки, из него появляются на свет плюс и минус, положительный и отрицательный потенциалы, которые могут расти и шириться, а могут в любой момент слиться воедино и вновь превратиться в нуль.
   Всё, созданное Всевышним, имеет свои плюсы и минусы. Всё в мире имеет две стороны: светлую и тёмную, холодную и горячую, достойную и недостойную, хорошо пахнущую и дурно.
   Но каким бы потенциалом не обладали существующие явления, плюса в них будет всегда столько же, сколько и минуса.
   Разве можно представить себе электростанцию, которая вырабатывает много-много плюса и совсем чуть-чуть минуса.
   Так и у нас. Наши отрицательные черты или поступки всегда уравновешены точно таким же количеством положительных. Никого не надо ругать. Никого не надо хвалить. Наши плюсы превратятся в ничто, если мы не будем прятать свои минусы.
   Я тоже двуполярный. Люблю покритиковать, поучить, но могу и покаяться публично, извиниться, признать неправоту.
   Чувствуя, что своими речами я испортил вчера настроение и Тамаре Ивановне, и Домбровскому, за завтраком, не откладывая дела в долгий ящик, я попросил у них прощения.
   Тамара Ивановна и так уже отошла от вчерашней обиды, но моё извинение пролило бальзам на её эго, и она простила меня окончательно.
   В знак примирения Тамара Ивановна сказала снисходительно:
   - В чём-то, Константин, вы правы, но не во всём, однако. Я, наверное, останусь у вас на Новый год, только позвонить домой мне надо обязательно.
   - Я тоже так думаю, - маленькое эго Домбровского вставило своё словечко, и по интонации я понял, что оно тоже простило меня. - До Нового года потерпим, два дня всего-то осталось. Но я тоже предупрежу своих родителей и Оленьку.
   - Вот и добренько! Так и сделаем. Придумайте что-нибудь, чтобы успокоить родных. Что-нибудь невероятное. Потяните время. Только прошу: ни с кем не созванивайтесь - по телефону трудно врать. Напишите письма, поздравьте с Рождеством, а я передам их знакомому проводнику. Он их в Москве отправит. Так что, если кто-то розыск объявит, то им вас не вычислить.
   - Ну, тогда дайте нам бумагу и ручки.
   Получив желаемое, мои друзья расселись в разных комнатах, стали скрипеть мозгами и выцарапывать иероглифы.
   Я допивал чай и с удовлетворением думал о том, что мне удалось сохранить команду хотя бы на несколько дней.
  
   Телевизор работал с утра до вечера, но никаких подвижек в истории с нефтяной рентой не наблюдалось.
   Деньги закончились, похоже, не только у меня.
   Малюсенькие дивиденды прибудут в моё распоряжение только пятнадцатого, и только в будущем году. Пресловутый выйгрыш в лотерею подоспеет только к февралю.
   На носу Новый год. Не хотелось провести этот праздник за пустым столом, потягивая из гранёного стакана холодный чай без сахара.
   По просьбе Тамары Ивановны и Домбровского мне пришлось сходить в город, чтобы отнести письма знакомому проводнику, которого в природе не существовало.
   Письма нашли свой конец в ближайшем мусорном баке. Разорванные и никому не нужные они остались лежать на грудах бытового мусора.
   Я подумал, что так будет лучше. Умерла, так умерла.
   Пошатавшись по городу пару часов, я не потратил время зря. У супермаркета я увидел толстого лысого борова, который явно бравировал тем, что в трескучие морозы его лысина обходилась без шапки.
   Боров допрыгал до своего джипа, размером с пятиэтажный дом и, держа в руках огромный пакет со жратвой, едва втиснулся в кабину чёрного монстра.
   Я бы никогда не обратил внимания на столь заурядное событие, но когда боров протянул руку к двери, на его руке в лучах солнца блеснули четыре золотые печатки, которые навсегда врезались в его пухлые пальчики.
   План созрел мгновенно.
   Домой я летел со скоростью курьерского поезда. Отогревшись немного, я, как бы между прочим, спросил у моих друзей, сколько у них осталось денег.
   Тамара Ивановна сказала, что у неё денег только на обратный путь, и эта сумма не подлежит растрате ни при каких обстоятельствах.
   Домбровский печально признался, что у него денег почти не осталось и, чтобы доехать до дома, ему необходимо будет заработать себе на обратный билет.
   - Вот какой у меня вопрос, - начал я издалека, - должны ли спасители мира и властители судеб бедствовать и думать о пропитании?
   - Мы же говорили об этом и решили выйграть в лотерею, - сказал Домбровский, не понимая, к чему я клоню.
   - Мы-то без денег, может быть, и проживём, а у кошек рыба кончилась, - Тамара Ивановна кивнула на холодильник.
   - Предлагаю ограбить одного-двух буржуев, - я бросил взгляд сначала на Тамару Ивановну, затем на Домбровского и по их реакции понял, что высказался слишком резко.
   - Я имею ввиду, что надо попросить у сильных мира сего, которые свои капиталы сколотили в том числе и за наш с вами счёт, чтобы они добровольно пожертвовали во имя спасения мира какую-то часть своих средств, совершенно для них незначительную, настолько малую, что они даже и не заметят этого.
   В глазах моих коллег мелькнула заинтересованность.
   - Как, однако, вы себе это представляете, Константин? - спросила Тамара Ивановна.
   -Сегодня вечером мы подойдём к стоянке автомашин у самого дорогого в городе супермаркета, подождём, когда туда зарулит какой-нибудь крутущий автомобиль и попросим его хозяина пожертвовать нам половину имеющихся у него с собой денег. Просто и безобидно, - я выдержал паузу. - Ну, не вагоны же нам идти разгружать.
   - А, чё, я не против, - сказал Домбровский, которого в его восемнадцать лет уже достало безденежье.
   - Мне, однако, некуда деваться. Как вы, так и я, - Тамара Ивановна сделала попытку отмежеваться от наших преступных замыслов.
   - Тогда выходим через час.
   Не думал, что так легко можно подбить добропорядочных людей на преступление. Воистину! Количество минусов у людей уж никак не меньше, чем количество плюсов.
  
   * * *
  
   Город гудел, утопая в предновогодних хлопотах. Зажжённые фары машин. Мерцающие витрины. Взлетающие ввысь огни искусственных фейерверков. Из дворов доносились взрывы разноколиберных петард. Это малолетние хулиганы проверяли готовность своего арсенала к Новому году.
   Потеплело. После часовой прогулки по лесу и пятнадцатиминутной поездки в переполненном троллейбусе от меня и Домбровского валил пар. Тамаре Ивановне удавалось не дымиться. Только одышка - вечный спутник стареющего организма - указывала на то, что ей тоже жарко.
   Супермаркет "Столичный" не светился - сиял, но не пах.
   Мне вспомнились магазины из моего детства. Они всегда пахли. Каждый по-своему. Даже каждый отдел в магазине источал свой, характерный только для него, аромат.
   С закрытыми глазами можно было отличить по запаху "кондитерский" от "бакалейного" или "молочный" от "гастрономического". Свой неповторимый аромат издавал даже "штучный". А какой запах исходил от булочных, в которые ранним-ранним утром, задолго до открытия, завозили свежий хлеб, такие же свежие булки, сушки, соломку, пряники и печение. М-м-м...
   Сейчас магазины не пахнут. Наверное, у меня нюх испортился.
   Искомое транспортное средство не заставило себя долго ждать. Заточенный под зубило "Понтиак" цвета слоновой кости, как-то неуверенно зарулил на стоянку, едва не задев бампером аккуратно припаркованную "девятку".
   Неуверенность движений объяснилась весьма просто. За рулём, утопая в коже сидений, сидела завёрнутая в меха куколка.
   Открылась дверь, и из чрева иномарки показалась очаровательная ножка в дорогом сапоге. Она потыкала невероятно длинным каблуком-шпилькой, словно щупом, рыхлый снег вокруг автомобиля и, наконец, нашла точку опоры.
   Шубейка, при всей своей пышности и нарядности, была явно коротковата для конца декабря, но обладала одним несомненным достоинством: не скрывала очаровательной красоты ног своей хозяйки.
  
   Один человек сказал однажды, что самая красивая часть женского тела - это коленки.
   Я не стал с ним спорить и провёл собственное исследование этого утверждения, наблюдая, как воздействует на меня (на мой пульс, моё дыхание и прочую физиологическую ерунду) созерцание той или иной неприкрытой части женского тела.
   Тот хмырь оказался прав.
   Но не каждая коленка приковывает внимание джентльмена.
   Когда звезда экрана, обладающая отменной статью, украшенная золотом и бриллиантами, несущая на себе невероятно дорогою и красивую причёску - плод труда десятка именитых цирюльников, с красивым, нарисованным лучшими визажистами лицом, поднимаясь по ступенькам на подиум или сцену, распахивает игриво боковой разрез своего платья, доходящий до пояса и обнажает свою... остроугольную коленку, тогда таинство очарования, охватившее было знатока женских прелестей, мгновенно сменяется равнодушием и безучастностью к происходящему.
   Напротив, если серая невзрачная мышка, сидя на обыкновенном стульчике или даже табуретке, положит ногу на ногу и откроет взору ценителя совершенное соединение бедра и голени, идеальную полусферу без выступов и впадин, тут уж не удержаться, и ум созерцающего начинает генерировать мысли, одна непристойней другой, а воображение - вечный спутник ума - рождать картины невиданного распутства.
  
   Зрелище ослепительно красивых коленей заворожило меня. В голове родилась предательская мысль: не отпустить ли новоиспечённую жертву с Богом. Но здравый смысл, слава Всевышнему, возобладал.
   Я подумал, что если эта крошка ездит на таком автомобиле, то остаётся только догадываться, сколько денег у её спонсора или мужа.
   Я повернулся к своим подельникам, скомандовал - начали, и заветные слова сорвались с наших уст.
   Жертва собиралась захлопнуть дверку автомобиля, как вдруг передумала, открыла её вновь, сняла с плеча сумочку и вместе с ней погрузилась наполовину в полумрак салона.
   Она высыпала на сидение содержимое сумочки и долго-долго возюкалась, что-то сортируя. Наконец она скидала всё обратно, вылезла из салона, захлопнула дверку ногой, повесила сумочку на плечо, одной рукой включила сигнализацию, другую держала на уровне груди,
   На раскрытой ладони едва умещалась целая пачка денег и ещё какие-то бумажки и мелочь.
   Девушка подошла к нам, протянула Домбровскому деньги и сказала: "Вот, возьмите, пожалуйста". При этом она глядела мимо него. Её взгляд был направлен в сторону супермаркета, откуда беспрестанно вываливались люди с ворохом покупок.
   Домбровский протянул трясущиеся руки, но не смог ухватить всё сразу. Мелочь упала в снег и исчезла в нём.
   Модница, не обращая на нас больше никакого внимания, двинулась к магазину, а Домбровский, рассовав купюры по карманам, нагнулся и стал просеивать сквозь пальцы снег, в надежде собрать рассыпавшуюся мелочь.
   - Да, чёрт с ней, с мелочью, - я едва удержался, чтобы не дать Домбровскому пинка под зад.
   Всякий уважающий себя вор после совершения преступления должен смазать пятки, иначе украденное ему может не понадобиться.
   Мы не были обычными ворами, но сохранившиеся от прошлых жизней воровские инстинкты безошибочно подсказывали мне, что нужно смываться.
   "Пошли!" - скомандовал я и быстрым шагом, почти бегом, направился в ближайшую подворотню.
   Домбровский тоже прочувствовал ситуацию и припустил за мной. Да и Тамара Ивановна - даром, что с клюкой - не отставала от нас ни на шаг.
   После яркого света улицы глаза не сразу привыкли к полумраку дворов, но я хорошо знал эти места (неподалёку жила моя бывшая жена и дочь - видели б они меня) и поэтому безошибочно вывел свою шайку на параллельную улицу в квартале от места злодеяния.
   Мы остановились под фонарным столбом, чтобы перевести дух.
   - Ну, что там у тебя? - нетерпеливо обратился я к Домбровскому.
   Тот, всё ещё ошарашенный, полез в карман, достал пачку денег и отдал её мне, а сам полез в другой карман за розницей.
   Я взял пачку, поднёс к глазам и быстро засунул её к себе за пазуху. Упаковка была банковской, а купюры имели максимальное достоинство.
   - Сто пятьдесят рублей, - произнёс Домбровский, и мы с Тамарой Ивановной с удивлением воззрились на него. Оказалось, он успел пересчитать оставшиеся купюры.
   - Как хорошо, что в нашей стране много богатых и щедрых людей, - попытался сострить я.
   - Ну, сколько там? - с чисто женским любопытством спросила Тамара Ивановна. Чтобы она не упала в обморок, я не стал называть сумму, а ограничился общей фразой:
   - Если не очень шиковать, то на полгода хватит.
   - Как же не шиковать, Новый год на носу! - возмутился Домбровский.
   "От горшка два вершка, а уже знает, что такое шик", - подумал я раздражённо, но вслух произнёс:
   - Правильно мыслишь!
  
   * * *
  
   Бульдозер сделал мне подарок к Новому году и прочистил дорогу до моего дома ещё накануне.
   Такси домчало нас прямо до калитки. А иначе, как бы мы дотащили до дома шесть громадных пакетов со снедью?
   Таксист рассыпался в любезностях, из-за не в меру щедрых чаевых. Когда он развернулся и отъехал от дома метров на триста, мы сочинили и произнесли заклинание, после которого таксист до конца своих дней забыл про то, что видел нас, а заодно и дорогу к моему дому.
   Собаки учуяли съестное и стали петь настоящие дифирамбы мне и моим друзьям.
   Пока Тамара Ивановна любовно выкладывала продукты и прятала их в холодильник, а Домбровский растапливал печь, у меня родилась идея. Я сказал просто так, ни к кому конкретно не обращаясь:
   - А ведь мы можем и ваших родных заставить забыть про вас.
   Тамара Ивановна перестала хлопать дверкой холодильника и сказала строго:
   - Константин! Однако, не надо так-то. Мы кому хошь голову задурим, а своим ни за что не будем. Да, Витенька?
   Она, как опытный стратег, призвала на помощь союзника. Домбровский не сразу понял, о чём речь.
   - Чтобы моя мама меня забыла? - он медленно произносил слова. - И Оленька тоже? Да я тогда жить не смогу. Домбровский резко повернулся лицом к печи, ко мне, то есть, спиной.
   - Просто, как вариант, - сделал я попытку предотвратить назревавший бунт.
   - Однако, не надо никаких вариантов, - проворчала Тамара Ивановна.
   - Вот, именно! - поддакнул ей Домбровский. Этим инцидент был исчерпан.
   Вечер принёс множество вкусовых ощущений и для нас, и для собак, и для кошек. Спать легли рано - завтра Новый год.
   "Сегодня мир стал чуточку хуже", - подумал я перед сном.
  
   * * *
  
   Новый год - большой праздник.
   В двадцатилетнем возрасте он сулит вселенскую вакханалию.
   Ажиотаж. Нужно купить то, найти сё. Восьмым, десятым, двенадцатым чувством вычислить того единственного сокурсника, родители которого сматываются на Новый год к далёкой родне и бездумно доверяют свои хоромы собственному чаду.
   Во времена моей юности ещё не было гостиниц, готовых по первому требованию предоставить на один час апартаменты для влюблённых парочек. Не было вдоволь вина, колбасы, девочек по вызову, и потому свободная от предков жилплощадь гарантировала всё это хоть в какой-то степени.
   Девчонки что-то готовили на кухне, парни где-то затаривались спиртным (водкой, коньяком или вином - это уж как повезёт), а потом все вместе ели, пили, танцевали до упаду, снова ели и пили, снова танцевали, курили около мусоропровода и целовались взасос.
   Несданные зачёты, которые не давали стремительно и легко влететь в зимнюю сессию, не тревожили нас в этот день. Тьфу на них. Гораздо больше щекотал душу секс, который мог случиться в эту волшебную ночь.
   Грохот хлопушек, искры бенгальских огней, катание с ледяных гор, валяние в сугробах, водка, вино, такси, гости, снова водка, коньяк, и снова такси, возвращающее всех обратно, долгожданный секс в родительской спальной, валяющиеся вповалку неосознанные тела человеческих существ - вот, что такое Новый год.
   С годами гаснет пыл в крови.
   Сейчас мне сорок лет. Я уже не хочу шататься по гостям и впихивать во внутрь всё, что попадёт под руку. Я люблю свой дом и хочу встречать этот праздник вместе с ним.
   Я слушаю, стоя босиком на снегу, несущуюся со стороны города канонаду, которая напоминает артподготовку времён последней войны.
   В этот вечер мне жалко своих собак, да и не своих тоже. В эти трагические для них часы они ищут пятый угол, забиваются в такие щели, куда в обычные дни и мышь не поместится, и молчат. Лаять нельзя. Можно себя выдать.
   В новогоднюю ночь все собаки пребывают в полной уверенности, что на них началась Большая Охота.
   Сейчас мне сорок и я уже не могу понять, как можно взрывать фейерверки под носом у себя и своих детей и получать удовольствие от того, что фосфорные соединения - продукты химических реакций - медленно оседают на твою голову. Я не хочу, чтобы мою планету травили фейерверками. Я не хочу быть отравленным: ни вонью салютов, ни выхлопами автомобилей, ни дымом заводов. Помогите мне, люди!!!
  
   * * *
  
   Хотя мои собственные ощущения Нового года не имели ничего общего с общепринятыми, я был обязан создать для моих новых друзей такую праздничную атмосферу, в которой они в этот день привыкли находиться.
   По этому случаю белая накрахмаленная скатерть, валявшаяся долгие годы без дела, была извлечена из-под стопки постельного белья и наконец-то упокоилась на столе, сверкая невинной белизной.
   Из потаённых уголков были извлечены предметы, предназначенные для сервировки стола в особо торжественных случаях: набор мельхиоровых вилок и ложек; ножи из нержавеющей стали, с бесполезными в обычной жизни закруглёнными концами; хрустальные фужеры, которые диковинно преломляли своими гранями свет обычной электрической лампочки.
   Правда, последние явились на стол не в полном составе. На их телах можно было наблюдать царапинки и щербинки - следы участия в многочисленных застольях, во время которых не все люди вели себя аккуратно. Тем не менее, они с удовольствием подставляли свои чрева под струйки рубинового вина.
   Бутерброды с красной и чёрной икрой - признак скудости бюджета - отсутствовали напрочь. Вместо них на столе красовались три хрустальные салатницы-лодочки, каждая из которых была до неприличия наполнена икрой.
   Две лодочки нежно хранили в своих трюмах красную икру, а одна - чёрную. В горочки икры были воткнуты маленькие ажурные серебряные ложечки: даже в Новый год, казалось, неприлично есть икру большими ложками.
   Сырокопчёные колбасы самых дорогих сортов были нарезаны так тонко, как только это можно было сделать в кустарных условиях.
   Ломтики грудинки и пастромы на фоне этих полупрозрачных кружочков-привидений казались толстыми и неказистыми.
   Голубой сыр издавал непривычный для Тамары Ивановны и Домбровского запах, и они с подозрением косились на него. Запахи белых и жёлтых сыров на этом фоне не ощущались, но вид их, бесспорно, радовал глаз.
   Запеченная с черносливом курица ещё требовала разделки.
   В гусятнице шкворчала только что снятая с огня картошка с грибами. От неё доносился приятный запах петрушки и укропа.
   Фрукты пяти или шести видов не уместились на столе и вместе с тортом, самым дорогим из всех, которые можно было купить в магазине, терпеливо дожидались своей очереди на кухне. Мороженое замерзало в морозилке по соседству с газированными напитками.
   Бутылки с красным сухим вином стояли на полу около стола, и лишь одна из них удостоилась чести первой очутиться на верху и излить своё содержимое в подставленные фужеры. Осмелюсь утверждать, что никто из нас никогда в жизни не пил ничего подобного.
   Домбровский в своей деревне больше привык к тому, что люди должны пить самогон. Он долго стоял в магазине у витрины с водкой, потом недвусмысленно дотронулся до бутылки с горилкой. Мы с Тамарой Ивановной решили наставить ещё не испорченного вконец юношу на путь истинный и убедили его в том, что даже в праздник вполне можно обойтись без водки.
  
   Когда все расселись, я попросил слова и поднял фужер:
   - Друзья мои! Давайте выпьем это прекрасное вино за тех ребят из неведомых галактических глубин, которые проявили заботу о нас, которым не безразлично, как будет свершаться эволюция на нашей планете и, которые изменили нашу с вами жизнь.
   Ещё несколько дней назад мы совсем не знали друг друга: были серыми средненькими людишками, до которых всему человечеству не было совсем никакого дела.
   Лаянцы выбрали нас, и теперь участь всех людей, а может быть и всего живого на земле, зависит от нас. Теперь мы форпост человечества и властители земли.
   Мы сидим за одним столом и у меня, ей богу, такое ощущение, что я знал вас всегда. Я не мыслю, чтобы вас не было в моей жизни. Выпьем же за них! За лаянцев!
   Я цедил вино сквозь зубы и ощущал его вкус каждой клеткой слизистой оболочки. Я пил и думал о том, какие у меня хорошие друзья. От ощущения счастья на глазах внезапно навернулись слёзы.
   Одна слезинка сорвалась с ресниц, капнула в уже пустой бокал, смешалась с оставшимися капельками вина и растворилась в них без остатка.
   Тамара Ивановна и Домбровский присоединились ко мне.
   В тот день жилось вкусно. После второй бутылки вина Домбровский захмелел, стянул со стены гитару и попытался что-то изобразить, внимательно глядя при этом на гриф. Звуки, которые наполнили комнату, прямо указывали на то, что руки Домбровского не были заточены ни под один музыкальный инструмент.
   Тамара Ивановна погладила Домбровского по голове и сказала:
   - Не мучайся, Витенька. Завтра нам поиграешь.
   Потом она повернулась ко мне.
   - А, вы, Константин, кажется, говорили, что когда-то играли в ансамбле. Сыграйте, пожалуйста, нам.
   Я взял гитару, настроил её, как заправский музыкант, затем откашлялся, как заправский певец, и запел одну из песен, которую сочинили мы с ребятами из студенческого вчера.
  
   Лишь только матери утробу покидаешь
   Так сразу в мир безумный попадаешь
   Здесь денег власть и льётся кровь
   И продаётся честь, надежда и любовь
  
   И в марафоне адском бежишь ты сквозь туман
   Идёшь на ложь, подлог и на обман
   Врагов своих ты превращаешь в пыль
   . И только для того, чтобы иметь автомобиль
  

А в глубине души тихий голос шепчет: " Не спеши.

   Остановись и небу с Солнцем улыбнись
   Пойми, дана нам эта жизнь лишь для души
   Только для души".
  
   И вот разбогател, хоть и обрюзг
   Живёшь в трёхкомнатной квартире, как моллюск
   И любишь только женщин и вино
   Хотя, по правде, надоело всё давно
  
   Но постепенно огонь в глазах угас
   И недалёк тот страшный смертный час
   И слёзы душат, вместо крика - стон
   Идёшь ты всё же к Богу на поклон
  
   А в глубине души тихий голос шепчет: "Не спеши.
   Остановись и небу с Солнцем улыбнись
   Пойми, дана нам эта жизнь лишь для души
   Только для души".
  
   Тамара Ивановна слушала внимательно. Домбровский ковырялся в тарелке, да периодически прикладывался к стаканчику.
   Песня получилась неплохо, несмотря на то, что гитара давно не чувствовала ласки моих рук.
   Тамара Ивановна захлопала в ладоши. Домбровский, словно проснувшись, удивлёнными глазами посмотрел на неё, потом на меня, задумался на минуту, с трудом сообразил, что происходит, и вялыми хлопками поддержал Тамару Ивановну.
   - Ой! Костя, спойте что-нибудь ещё! - Тамара Ивановна казалась искренней.
   Я не смог отказать и снова запел.
  
   Прекраснейшая тайна мироздания,
   Которую душа людей хранит
   Нам дарит горы счастья и страдания
   В один миг, столь желанный и долгий миг
  
   И всё, что за день сделал, вдруг, померкнет
   Как будто кто-то ставит свой заслон
   На смену суете приходит сказка
   Это сон. Наш ночной привычный сон
  
   Так кто же дал нам этот сказочный сценарий
   Мечты и грёзы наши явью сделать смог?
   Это Бог. Это бог.
  
   Хирург души в ночную пору тихо
   Берёт свой невесомый инструмент
   И всё, что тайной от людей сокрыто,
   Он узнаёт в один момент
  
   И душу на свободу выпускает
   Пусть отдохнёт и порезвится всласть
   В пучине моря, в небе побывает
   Ну, а под утро - домой опять
  
   Так кто же дал нам этот сказочный сценарий
   Мечты и грёзы наши явью сделать смог?
   Это Бог. Это бог.
  
   А может быть, что всё наоборот
   И жизнь нам только ночью и дана
   А днём нас ждут лишь бренные заботы
   И никому не нужные дела
  
   Так, кто же дал нам этот сказочный сценарий
   Мечты и грёзы наши явью сделать смог?
   Это Бог. Это Бог.
  
   Я положил гитару.
   - Какие философские у вас песни, - заметила Тамара Ивановна.
   - Других не знаю, - полушутя, полусерьёзно ответил я.
   До Нового года оставался один час.
   Я включил телевизор.
   Местный президентик уже начал новогоднее обращение к своему народику. Минут пять он рассказывал нам, ничего не видящим и ничего не понимающим, как много сделано за прошедший год. При этом он ненавязчиво и весьма дипломатично намекал, что не будь его, ни о каких свершениях не могло бы быть и речи.
   "А теперь я хочу сделать новогодний подарок для всех жителей республики, - президент выдержал паузу. - Сразу же после новогодних праздников, я, - он сделал акцент на слове "я", - вношу в Госсовет законопроект о природной ренте. После его принятия пятьдесят процентов доходов, получаемых от продажи полезных ископаемых (а это нефть, урановая руда и лес) будут распределяться равномерно между всеми жителями республики. Возможно, придётся провести референдум, но я нисколько не сомневаюсь, что подавляющее большинство граждан поддержат меня, и уже, начиная со второго полугодия, у каждого гражданина, включая младенцев, появятся личные счета, на которые регулярно будет перечисляться причитающаяся ему доля прибыли.
   Президент сделал паузу, достал из кармана платок и двумя касаниями вытер капельки пота, которые выступили у него на лбу. Было видно, что речь далась ему нелегко.
   - А теперь я хочу пожелать всем вам в наступающем году...". Я выключил телевизор.
   Было ясно, что наш план сработал, и наши желания действительно исполняются.
   Я поздравил своих друзей с успешным дебютом и с приобретением первого опыта в управлении государством.
   Успех воодушевил нас, и мы с Тамарой Ивановной до трёх часов ночи пытались придумать, что бы ещё такого сделать для отчизны. Но то ли хмель - антипод серьёзности, то ли неучастие в творческом процессе светлой головы Домбровского, мирно посапывающей на подушечке рядом с Тамарой Ивановной, так и не позволили родиться в ту ночь светлым мыслям по улучшению мира.
   Уже в четвертом часу я начал убирать со стола. Собранные в миску объедки предназначались собакам, и я хотел было тотчас унести их по месту назначения, но вспомнил, что из-за грохочущей за окном канонады собак не удастся выманить из их укрытий и блиндажей раньше, чем через сутки.
   Миску с отходами пришлось заморозить на улице, чтобы толстые коты, нажравшиеся сегодня до икоты и валяющиеся на полу, будучи не в силах пошевелиться, уже утром не растащили её содержимое по всему дому.
   Домбровский спал, как младенец, и мне не хотелось будить его. Я лёг на его место и сытый, счастливый, готовый во всеоружии встретить завтрашний день, уснул.
  
   Поздним утром, первым утром Нового года, с нами случился вкусный завтрак.
   Ждавшие всю ночь очереди найти свой конец в наших желудках фрукты, торт и мороженое, наконец-то обрели жизнь вечную.
   Домбровский объелся сладким, и ему захотелось кисленького. Он потребовал вина. Я не торопился удовлетворить прихоть молодого алкоголика: боялся, что он снова уткнётся лицом в подушку. Но Тамара Ивановна поддержала своего любимчика и сказала:
   - Я бы, однако, тоже не отказалась от стаканчика вина.
   Силы были неравные - двое против одного - и мне пришлось уступить.
   Опрокинув по стаканчику или по два - кто считал, вся наша троица воспылала ярко выраженным желанием деятельности.
   - Ну, что ж, дорогие мои! Аванс мы получили, пора и поработать, - как-то само собой вырвалось у меня.
   - С чего начнём? - с готовностью откликнулась Тамара Ивановна. На её щеках появился розовый румянец.
   - Надо на чём-то записывать, а то забудем,- прозвучал голос жующего банан, вечно рационального Домбровского.
   - Нет! Записывать сегодня - слишком серьёзно. Сегодня, как никак, праздник. Новый год! Лучше обставить нашу работу, как игру. Игру в слова, например, или, точнее, в мысли. Пусть каждый расскажет, какой видится ему предстоящая деятельность, какие вопросы он постарается решить в первую очередь? - я взял бразды правления в свои руки.
   Все согласно кивнули. Из набитого рта Домбровского чудом не выпадали дольки апельсина.
   "Потянуло на кисленькое", - раздражённо подумал я.
   - Жизнь общества многогранна и течёт по многим направлениям: политика, наука, религия, культура, и тому подобное. Понятно, что если улучшить каждую из сторон жизни общества, то и общество в целом станет лучше. Может быть. Но я предлагаю сегодня пофантазировать на тему: что должно быть такого в новом обществе, чего не было бы в старом? - не ахти, но это всё, что пришло мне тогда на ум. - Как вы думаете?
   Я посмотрел на Тамару Ивановну. Она подумала немного и сказала:
   - Я бы хотела, однако, чтобы никогда больше не было войны и болезней. Чтобы люди не умирали от голода. Чтобы у всех была посильная работа и жильё, - Тамара Ивановна опустила глаза и грустно-грустно добавила, - и, чтобы дети не умирали.
   Она умолкла. Я перевёл взгляд на Домбровского:
   - Вить, а ты, как думаешь улучшить мир?
   - Да я как-то не думал об этом. Мне, кажется, и так хорошо, - он почесал затылок и пожал плечами. - Ну, конечно, в своей жизни я чего-то хотел бы изменить. В армию, например, не ходить. На Оленьке жениться поскорее. Дар свой использовать не так, как сейчас, от случая к случаю, а своё дело открыть, постоянное. Дом надо построить, а то Оленька обещала мне кучу детей нарожать. Жить-то, где будем?
   Домбровский замолчал, потом, будто вспомнил что-то, встрепенулся и добавил: - Ну, а в масштабах планеты, это... Конечно, чтобы войны не было, и всякое такое. В общем, как Тамара Ивановна сказала.
   Домбровский снова почесал затылок и скорчил кислую рожу.
   - А вы, Константин, однако, что думаете об этом? Как можно жизнь на Земле улучшить?
   - Честно? Понятия не имею. Умных книг начитался, а как до дела дошло - вакуум в голове.
   И что такое жизнь? И что такое улучшить? На ум только одно приходит.
   Вся вселенная состоит из энергий инь и янь, положительных и отрицательных. Сами они безликие - не хорошие и не плохие. Они, как кирпичики мироздания, а из кирпичей можно построить и храм Божий и тюрьму. Эти энергии просто существуют. Струятся в каждой точке вселенной. А разум, в том числе и человеческий, решает, что из них строить.
   Вот, например, обычный фонарик, - я взял с полки блестящий китайский фонарь о двух батарейках, который всегда был у меня под рукой на случай пропадания электричества, - в нём батарейки, в которых есть плюс и минус. И лампочка.
   Плюс и минус просто есть. Существуют - есть-пить не просят. А вот мой разум может использовать эти энергии двояко: либо получить свет, - я включил фонарь, - либо получить тьму, - я выключил его. - Энергия батарей существует постоянно, но в одном случае мы наблюдаем свет, а в другом - тьму.
   Если мы оставим фонарь включенным, то батарейки через некоторое время "сядут", то есть, их потенциал будет уменьшаться до тех пор, пока не исчезнет совсем. Лампочка погаснет и наступит тьма, которая уже не подчиняется воле нашего разума.
   И так везде. Сколько бы миллиардов лет не светило солнце, в конце концов, оно погаснет, и тьма убьет всё живое в солнечной системе.
   Отсюда следует, что тьма - это два состояния материи: до начала творения, когда присутствует потенциал, но фонарик ещё не горит, так как воля разума не включила его, и состояние, когда батарейки уже "сели", и никакая воля не в состоянии включить угасший свет.
   Тогда получается, что свет - это промежуток между тьмой, имеющей потенциал, и тьмой непроглядной, без потенциала, тьмой, из которой уже ничего нельзя сотворить. Этот промежуток и есть жизнь.
   Иначе говоря, жизнь - это процесс расходования потенциала от его максимального значения до нулевого, то есть, до момента смерти.
   Как улучшить жизнь человечества - я не знаю. И, наверное, никто не знает: ни люди, ни лаянцы, ни сам Господь. Но жизнь состоит из маленьких явлений, течение которых можно изменить.
   Например, чтобы фонарь горел ярче, нужно использовать лампочку, рассчитанную на более низкое напряжение, но в этом случае батареи сядут быстрее, то есть, жизнь станет короче.
   Если поставить лампочку, рассчитанную на большее напряжение, то фонарь будет гореть дольше, но совсем тускло.
   Другими словами: любое вмешательство в явление с целью достижения положительных результатов обязательно вызовет, равные по энергетическому содержанию, результаты отрицательные. Ещё проще: любое явление в мире имеет столько же минусов, сколько и плюсов.
   Считается доказанным, что если в одном конце земного шара рождается святой, то в другом конце, тут же рождается его противоположность - равный ему по силе грешник.
   Если захочешь развить промышленность - угробишь экосистему, захочешь восстановить экосистему - покончишь с промышленностью.
   Всё это смахивает на обычный закон сохранения энергии, но только в высшем его понимании - закон равновесия энергий.
   Так что, как изменить мир к лучшему, не навредив никому, я не знаю.
   Один человек сказал, что жизнь нужно прожить так, чтобы никто даже не заметил твоего существования. Такая позиция заставляет вибрировать струнки моей души, находит отклик в ней, близка ей и понятна.
   Живи, наблюдай, наслаждайся тем, что наблюдаешь; осознай, что пока ещё только учишься и ничего не умеешь; наращивай потенциал, зрей и, когда накопишь в себе, когда созреешь, то оно само вырвется наружу, и уже никто не в силах будет удержать этого, ни ты сам, ни даже Господь Бог.
   - Однако понятно, как вы к этому относитесь, хоть и не совсем всё ясно насчёт лампочек, - Тамара Ивановна отхлебнула из фужера.
   - И как же быть? - спросил Домбровский.
   - Я не Бог, и всё, что я сейчас вам наговорил может быть лишь плод моего воспалённого воображения. Но я думаю, что прежде, чем действовать и что-то менять в этом мире, надо хорошенько подумать, определить точки соприкосновения или разногласия между нами, и уж точно не надо принимать скоропалительных решений.
   А сегодня давайте поговорим на отвлечённую тему, например: что такое хорошо, и что такое плохо. Или: что такое лучше, и что такое хуже. Не возражаете?
   Тамара Ивановна и Домбровский не согласно кивнули.
   - Тогда, тебе слово, Витя. Изложи нам, что ты думаешь по этому поводу? - на сей раз, я решил начать с Домбровского.
   Тот, как обычно, склонил голову вперёд и почесал затылок. Можно было подумать, что у него на затылке находится включатель мыслей.
   - Ну, я... Ну, что я думаю? - начал Домбровский, явно не зная, что сказать. - Ну, лучше... Ну, вот, когда зуб болит - это плохо, и можно сказать, что чувствуешь себя хуже, чем когда зубы здоровые и не болят. А когда зубы не болят, то чувствуешь себя лучше, чем когда они болят, - наш юный друг оживился, найдя, как ему показалось, нить мысли.
   Краска, залившая от напряжения его лицо, показывала, что думать в его возрасте ещё не есть нормальное человеческое состояние.
   - Вот у вас, Константин, зуб болит? - ни с того, ни с сего обратился ко мне Домбровский.
   - Нет, - ответил я.
   - Скоро заболит. На нижней челюсти, справа, второй сзади. Я вижу. Там внутри всё чёрное. Вам к врачу надо сходить.
   Я немного посоображал, где это - на нижней челюсти, справа, второй сзади. Сообразил, что это нижняя семёрка, и вспомнил, что в этом месте нет-нет, да побаливало иногда.
   - Спасибо, Витя! Непременно схожу. Ну, а вы, Тамара Ивановна, что думаете по этому поводу? - попытался я отвлечь всеобщее внимание от моего зуба.
   - Я, однако, так думаю, Костя: война - это плохо, а мир - это хорошо. Думаю, что худой мир лучше доброй ссоры. Я думаю, что хорошо, когда Бог есть в душе у человека, и плохо, когда его нет. Хорошо, однако, иметь дом, и плохо быть бездомным. Лучше, когда люди живут по любви, и хуже - когда по привычке. Вот такое моё мнение. А других мнений, мне кажется, Константин, и быть не может, - Тамара Ивановна вызывающе посмотрела на меня и добавила, - у любого спросите, все то же самое скажут.
   - Все, да не все. Боль, например, и положительные стороны имеет. Она сигнализирует нам о том, что мы руку не туда сунули: либо за горячую крышку схватились, либо занозку посадили. Мы вовремя руку отдёрнем и серьёзных травм избежим.
   А ещё при помощи боли Господь человека, который по жизни бежит без оглядки, в нужную сторону направляет, останавливает его, когда надо, время подумать даёт.
   Я вдруг почувствовал, что зуб, на который указал Домбровский, начал ныть. Мне пришлось погладить его языком, и я краем глаза увидел, что юное дарование заметило это и слегка напыжилось от гордости за правильно поставленный диагноз.
   - Если человеку прищемить дверью палец, да надавить хорошенько, - я по-садистски показал двумя руками, как надо надавить на дверь, - он забудет, что мгновение назад хотел ограбить банк, или о том, что в будущем году собирался баллотироваться в государственную Думу, забудет, что вечером намеревался трахнуть жену своего друга и о том, что сегодня пятница - тоже забудет. Забудет обо всём. Время остановится. В этот момент есть только он и боль. Ничего нет вокруг - ни плохого, ни хорошего. Есть только боль. Она реальна. Она - это сама жизнь. Всё остальное - работа избалованного ума и больного воображения. Призрак. Сон. Мираж.
   Именно в такие мгновения человек вспоминает Бога, просит у него прощения и обещает исправиться. Иногда ему это удаётся.
   Бывает так, что боль не присутствует явно, она даже не касается людей, но всё-таки управляет их поведением.
   В странах, где вора сажают в тюрьму, всегда будут воры. Но есть государства, где укравшего ожидает совсем другое наказание. За первую кражу ему отрубают кисть правой руки, за вторую - левой. Там нет воровства. Там почти невозможно встретить человека с одной отрубленной кистью, и совсем невозможно - с двумя.
   В тюрьме плохо. Там тоже может быть больно. А может и не быть. Как устроишься. А потерять руку - всегда больно, очень больно. Потенциальные воры не очень боятся тюрьмы: там, кроме прочего, новые знакомства, новые связи; но потерять руку - этого боятся все.
   Один человек рассказывал мне (это было в доперестроечное время, когда ещё не было оголтелой борьбы с терроризмом), что в Алжире, можно оставить чемодан на привокзальной площади и придти за ним только через неделю. Чемодан будет стоять на месте. Никому не хочется терпеть боль из-за чемодана. А сколько простоит чемодан в России?
   И ещё. Человек, которого боль мучает годами, либо умирает, если нет тяги к жизни, либо достигает таких духовных высот в борьбе за выживание, которые не снились ни одному здоровому человеку. Такие люди не тратят энергию на достижение миражей. У них одна цель в жизни и она настоящая.
   У войны, Тамара Ивановна, как не кощунственно это звучит, тоже есть плюсы.
   Во-первых, война является гигантским ускорителем технического прогресса. Только благодаря войнам мы имеем уже сегодня: телевизор, мобильный телефон, антибиотики и всё прочее, связанное с техническим прогрессом.
   Вспомните Вторую мировую. Мы начинали её с конницей, трёхлинейками, фанерной авиацией, а закончили с катюшами, реактивными самолётами, огромным парком тягачей и автомобилей. В сорок седьмом появился автомат Калашникова, в сорок девятом - атомная бомба, в пятьдесят седьмом - первый искусственный спутник Земли, а в шестьдесят первом - Гагарин. За двадцать лет - с сорок первого по шестьдесят первый - от конницы, до человека в космосе. В мирное время на такой скачок ушли бы столетия.
   Ещё война сближает людей. Она заменяет повседневное ощущение себя, как "Я", на ощущение себя, как "МЫ". Индивидуум становится частью единого целого. Люди осознают себя, как единый организм.
   Этот организм порой требует отдать самое дорогое, что есть у человека - жизнь, и десятки миллионов людей отдают её во имя победы.
   Война - это не битва одного количества людей с другим. Война - это борьба двух монстров, где люди лишь клеточки в великих организмах этих существ. Побеждает тот, чьи клеточки лучше объединены и организованы.
   Человечеству в далёком будущем ещё только предстоит осознать себя единым, а наши отцы и деды уже испытали это удивительное ощущение.
   А что творится в наше сытое время? Полный разброд и шатание. Каждый сам за себя. Богатые грабят бедных. Бедные пьют водку и специально ничего не делают, чтобы с них нечего было взять. Середняки пытаются пролезть в богачи. Их пинками гонят оттуда.
   И все - и бедные, и средние, и богатые с неудержимой страстью заканчивают свою жизнь под грудами накопленного хлама и барахла. Как тяжело им умирать. Они столько копили. Кто-то - старые шмотки, кто-то - дворцы и яхты, но всем им жалко расставаться с драгоценным хламом.
   Что творится сейчас? Я не могу этого понять. Вдумайтесь! Врачи лечат за деньги. Такое можно представить во время войны? Смешно, да?
   Нет! В чём-то война лучше мира. И у неё есть свои плюсы.
   А какое время вы мне можете назвать, которое бы было лучше послевоенного. Когда уставшие, изнеможённые, измученные войной люди вдруг начинают жить. Они будто бы родились заново, но уже не такими, какими были до войны, а испытавшими горечь утрат и поражений, величие победителя и милосердие к врагу.
   За всю новейшую историю только после войны двери квартир не запирались на замок, а если и запирались, то ключ всегда лежал под ковриком у двери.
   И последний плюс. На войне убивают, и это хорошо. Не машите руками Тамара Ивановна. Если бы не войны, то население планеты сейчас составляло бы не семь миллиардов человек, а семьдесят, и мы с вами сидели бы сейчас не в лесу, а в голой пустыне, и кушали бы не эти деликатесы, а синтетическую лапшу. Вот так, дорогие мои, - я взглянул на своих собеседников - не устали ли они от моих речей - и увидел, что такие мысли для них внове, и поэтому они слегка растеряны, но не растратили ещё удивительный дар внимания к собеседнику. И я продолжил. - Вот вы Тамара Ивановна, говорите, что хорошо, когда Бог в душе, и плохо, когда его нет; хорошо, когда у человека есть дом, и плохо, когда он бомж.
   Но и у этих явлений есть свои положительные и отрицательные стороны. Бесспорно, что человеку верующему религия помогает жить: легче переносить удары судьбы, иметь хоть какую-то картину мироустройства. Можно сказать, что у человека есть духовное пристанище.
   Если у человека есть дом, это на первый взгляд, тоже хорошо. Он работает, чтобы его содержать, обзаводится семьёй, плодит детей.
   И верующие, и те, у кого есть дом - это люди с фундаментом, со стержнем, с центром тяжести. Но стержень делает людей негибкими, фундамент не позволяет сдвинуться с места, а центр тяжести не доставит им удовольствия походить на голове.
   Кто сможет бросить дом? Кто сможет отказаться от веры? Редкий человек оставит всё это ради жизни. А жизнь даётся только тем, кто не зациклен на догмах и тем, кто не имеет дома.
   Две тысячи лет существования христианской религии показали, что миллиарды христиан всех времён и народов силились выпестовать в себе Христа, пойти по его пути, но второго Христа так ни из кого и не получилось. Все эти люди пытались идти за Христом, а в результате упустили свой собственный путь. Не появился и новый Будда из тех, кто уверовал в него и почитал за Господа.
   Верующие на протяжении веков упорно не хотели замечать того простого факта, что сам Христос не был христианином, а Будда не был буддистом. Они не придерживались ни какой религии и потому обрели свой собственный путь - стали теми, кем стали. Тысячи просветлённых никогда бы не достигли другого берега, если бы обременили себя хоть какой-то религией.
   А бомжи? Не те, которые заканчивают свою жизнь в сточной канаве, глотая лосьон, а те, которые скитаются по свету в поисках приключений и живут надеждой на встречу с Чудесным. Они ощущают дуновение ветра и идут за ним, куда тот их позовёт. Когда они видят новую дорогу, они не откажут себе в удовольствии пройти по ней. Они проедут полстраны в товарном вагоне, пересекут океан в трюме грузового корабля, наймутся на зиму в геологическую экспедицию, а летом пойдут пешком в тёплые края, туда, где фрукты растут вдоль дороги. Это люди, в которых живут звёзды или другие люди. Они купаются в собственных ощущениях. Им чужды мысли о том, как переделать под себя окружающий мир.
   Предложите христианину прочитать Коран. Он начнёт неистово креститься и повторять: "Чур меня, чур!" Догматы. Они не способны понять религию, не способны осознать, что она - лишь ступенька, ведущая к подлинной религиозности, ступенька, которую надо преодолеть и, когда придёт время, оставить позади. Эти люди не смогут впитать аромат буддизма, неповторимость дзен и мудрость ислама.
   Счастлив неверующий. Это пустой сосуд. Ему ещё только предстоит встретиться с неведомым и наполниться от него до краёв. Он ещё не осознаёт, но его уже ждут. У него есть то, чего уже нет у христианина, магометанина или иудея - потенциал, возможность найти свой путь, возможность достичь. Если повезёт, он впитает все религии мира, переварит их, отрыгнёт и оставит одну единственную - собственную религиозность. Он поймет, что повторять путь Христа или Будды просто глупо: Существованию не нужны копии.
   Да и любовь, Тамара Ивановна, тоже о двух концах. С одной стороны любовь, а с другой ненависть. Это одна и та же энергия, которая движется в разных направлениях. Поэтому, не умеющий ненавидеть, и любить не сможет. Вот так.
   Я с удовлетворением отметил, что моих друзей мой монолог не вогнал в сон.
   - Что же, по- вашему, Константин, нам ничего не надо делать? - спросила Тамара Ивановна. По её виду можно было предположить, что она уже ничего не понимает в этой жизни.
   В Домбровском же текло много молодой бурлящей энергии. Она не позволяла ему ничего принимать на веру, и он всё пробовал на зуб. Юноша отрицательно покачал головой и сказал:
   - Нет, Константин! Должны быть в мире вещи, имеющие только хорошие стороны. Вот, например, строительство больницы, - его заклинило на медицинской тематике. - Большая хорошая больница с лучшим в мире оборудованием и лучшими в мире врачами, которые спасают от смерти тысячи людей. В этом, что может быть плохого?
   Домбровский победоносно посмотрел на меня, предвкушая крах моего мировоззрения.
   - Если бы я не знал, Витя, что любое явление двулико и содержит столько же положительного, сколько и отрицательного, то я бы сказал, что в строительстве такой больницы нет вообще ничего хорошего, один вред.
   Как только ковш экскаватора в первый раз касается земли, начинается трагедия. Миллионы букашек таракашек, личинок, куколок, бактерий и микробов, так хорошо пристроившихся жить в Земле-матушке, будут перемолоты кусками вырываемой земной плоти.
   Многие погибнут, но хуже придётся тем, кому не посчастливится умереть сразу. Оторванные крылышки, ножки, полураздавленные тела, душераздирающие крики и леденящие душу стоны. Если бы ты мог их слышать, Витя, то тебе уже никогда бы не захотелось строить больницу.
   Пока бездушное металлическое чудовище роет котлован в этом месте, десятки его собратьев остервенело грызут землю в других. Они добывают глину для кирпичей, щебёнку для фундамента, железную и медную руду для приборов и оборудования, уголь для отопления, и ещё много чего для одной всего лишь больницы.
   Одновременно десятки заводов производят для той же больницы пластмассу, резину, краски, бумагу, бинты и ещё много всего, отравляя при этом сотни гектаров нашей многострадальной планеты.
   Здоровье людям за счёт здоровья планеты.
   А что такое болезнь? Это инструмент, при помощи которого Господь помогает нам не сбиться с пути истинного. Иногда это Божественное предначертание - испытание, данное человеку для получения определённого опыта в этой жизни.
   Но люди не доверяют Существованию. Они не воспринимают болезнь ни как очистительный акт, ни как данность. Они игнорируют посылы Вседержителя и бегут в больницу за спасительной таблеткой. Не надо очищения. Не надо испытаний. Съел таблетку, и можно продолжать жить по-старому. Не знают бедолаги, что отказ от предложенного пути в конечном итоге только увеличит их страдания. Таблетка поможет сегодня, но завтра нужна будет операция, и этого уже не избежать.
   Уже в шесть утра люди занимают очередь за номерками к врачу, чтобы он прописал им спасительное лекарство. Думать, искать причину своих болезней в прошлых поступках, работать над собой так трудно, так утомительно, так скучно. Проще съесть таблетку. И будут в твоей, Витя, больнице вытаскивать с того света людей, которые отказались вступить в бой за своё здоровье, избежали сражения, капитулировали и опозорили своим никчемным существованием священное слово - жизнь.
   А насчёт того, делать нам что-нибудь или нет, скажу так: дело только тогда красиво и полезно, когда его делают профессионалы - образованные в своей области люди.
   Мост через реку может построить только грамотный инженер. Спроектировать космический корабль - только гениальный конструктор. Иначе всё рухнет и принесёт в мир только хаос и разрушения.
   Лаянцы доверили дело галактической важности трём дилетантам, не профессионалам. Что мы сможем сделать? Только напортачить. Но лаянцы не дураки. Они знают, что одно дело мы можем сделать на отлично - не вмешиваться ни во что и довериться Существованию. Оно - Целое. Мы - часть. Часть никогда не сделает лучше, чем целое.
   Один человек не может летать, а всё человечество способно достичь других миров. Может быть, разумные существа галактики с содроганием ждут того, что три облечённых непомерной силой и могуществом землянина начнут калечить свой собственный мир, что они уподобятся сумасшедшему, который решил избавить мир от ядерного оружия, взорвав все бомбы.
   Возможно, галактика будет ликовать, если мы докажем, что умеем сдерживать себя, обуздывать свои желания и похоть, имея безграничную силу и власть. Что скажете, друзья?
   - Надо подумать, - эго Домбровского не хотело признавать моей правоты.
   - Однако вас, Константин, приятно слушать, - Тамара Ивановна улыбнулась улыбкой Джоконды. - Похоже, вы можете всё вывернуть наизнанку и раскритиковать самые благие деяния.
   - Подумайте об этом, а потом мы вернёмся к этому разговору, - сказал я и встал из-за стола.
  
   * * *
  
   Вечером мы снова предались любодеянию: доедали ниспосланную новогоднюю трапезу и допивали оставшееся вино.
   Тамара Ивановна, видимо, никогда в жизни не ела таких деликатесов. Вкус лежащих на столе продуктов удивлял её и явно доставлял удовольствие. Она наслаждалась каждым глотком вина, смаковала каждый кусочек пищи так, что этим невольно можно было залюбоваться.
   Домбровский же привык в своей деревне, не раздумывая, есть и пить всё, что стоит на столе, и поэтому поглощал всё без разбора: запивал исландскую селёдку в винном соусе колой и жевал банан одновременно с беконом.
   Со мной случилась осознанность. Мне было жаль молодое дарование, но я не вмешивался, а отстранённо наблюдал за тем, как оно гробит свой желудок. Наверное, он должен получить такой опыт в этой жизни. "Да и пусть с ним", - равнодушно подумал я.
  
   Новогоднее настроение не посетило сегодня нашу компанию. Напротив, вино навеяло на моих друзей воспоминания о доме и о родных. Каждый из них наперебой рассказывал сцены из своего семейного альбома, извлечённого из распоясавшейся памяти.
   Мне отводилась роль внимательного слушателя.
   Кто только не находил его во мне. Это был мой рок: выслушивать всех и вся. Самый задрипанный алкаш, взбираясь на четвереньках в троллейбус, каким то десятым чувством безошибочно выбирал меня из всей массы людей для того, что бы излить свою душу.
   Сначала это тяготило меня, но потом я приноровился: научился слушать, не слушая, кивать и поддакивать, где надо и не надо.
   Но сейчас-то я знаю, что слушать надо всех, и слушать надо осознанно. Каждое мгновение Существование разговаривает с нами. Оно пытается достучаться до нас, донести благую весть, но каким способом - только ему и ведомо. Это может быть стук вагонных колёс, или чирикание воробья, или весенняя капель, или крик распоясавшегося хулигана - ничего нельзя пропустить.
   - Так, что же, Константин, нам ничего не надо предпринимать? - внезапно прервала нить своих воспоминаний Тамара Ивановна. Я слушал осознанно, но этот вопрос застал меня врасплох. Пришлось срочно перестраивать внутримозговые связи.
   - Вообще-то предпринимать ничего не нужно. Но мы люди, а люди всегда действуют вопреки. Я тоже человек. Я хочу сам наступить на свои собственные грабли и получить свою собственную шишку. Поэтому мы попробуем, попробуем обязательно, а там, как Бог даст.
   Застолье клонило ко сну. Разбежались во все стороны семейные воспоминания и высокие материи, медленно угасал интерес к окружающей реальности.
   Мы поступили мудро - не стали бороться со сном, мгновенно навели порядок на столе и быстро, как только позволили нам набитые до отказа деликатесами тела, улеглись спать.
  
   Я вижу высокие горы с заснеженными вершинами, перевал, тропу, ведущую в небеса.
   В моих руках карабин. Приклад плотно прижат к плечу. В прорези прицела, на мушке, виден человек.
   Он стоит на коленях. То плачет, то кричит - просит пощады.
   Кажется, мушка ходит туда-сюда, но нет, рука твёрдо держит карабин. Это тело приговорённого, словно осиновый лист на ветру, безвольно покачивается из стороны в сторону. Оно вновь кричит и просит пощады, но видно, что не надеется уже ни на что.
   Я осознаю, что нахожусь на периферии Существования и являюсь самой маленькой, самой никчемной клеточкой Целого, которое, несмотря на мою никчемность, дарует мне жизнь. Оно вполне может обойтись и без меня. Никто даже не заметит, что меня нет. Но оно великодушно.
   Я знаю, что самая маленькая мошка или травинка находится ближе к Центру, чем я. Но они должны жить для меня так же, как и я для них - только так, все вместе, мы будем жить для Целого. Это закон. Его нельзя нарушать, и я пытаюсь следовать ему.
   Человек на мушке - тоже часть Существования, и выстрелить в него - всё равно, что выстрелить в Господа Бога или в самого себя. К тому же он просит.
   Я знаю, что не выстрелю в этого человека. Я уже готов опустить ружьё. Готов выполнить его просьбу. Готов исправить эту нелепую ошибку. Готов повиниться перед ним. Уже. Готов.
   "Огонь!" - раздаётся справа от меня крик командира. Он стоит чуть сзади. Его не видно, но я узнаю его голос. Он требует выстрелить, требует убить того, болтающегося на мушке.
   Я растерян. Командир тоже часть Целого, и он требует умертвить пленника. Существование раздвоилось на две противоположности. Один его полюс кричит: "Убей!", другой просит пощады.
   Я разбит, раздавлен. Я разрываюсь. Я не могу балансировать посередине. Я должен быть с кем-то из них. Вокруг меня не вакуум - мир. Это нечестная игра. Это не по правилам. Я кричу об этом, что есть сил и вдруг вижу выход. Радость бьёт через край.
   Если нельзя отказывать ни той, ни другой части Существования, если оно требует от меня взаимоисключающих действий, то это значит...
   Это значит, что я не нужен в этом эпизоде жизни. Здесь Целое обойдётся без меня. В этом театре я зритель - не актёр. Я наблюдатель.
   Приклад будто приклеился к моему плечу и оторвался с трудом. Он опускается вниз, касается сапога и волочётся за мной, ударяясь о камни. Движения мои хоть и медлительны, но уверенны.
   Я иду к командиру, который с красным от гнева лицом, всё ещё кричит мне: "Огонь! Огонь! Огонь!" Но я не хочу слышать его. Ни его, ни того пленного. Моя рука тянется к командиру. В руке зажат ремень, на котором висит карабин.
   Командир выхватывает его и с жутким лязгом загоняет патрон в патронник.
   Но я уже не вижу этого - только слышу. Я повернулся к нему спиной. Я зритель, которому не понравился спектакль. Я ухожу.
   Выстрел. Я слышу его, но мне это совершенно не интересно. Пусть Целое разбирается само с собой.
   Я иду по тропе, ведущей в небо. Иду и не думаю о том, куда летит пуля.
  
   * * *
  
   Я открыл глаза. Голова гудела. Так всегда бывает после тяжёлых снов.
   Душа по инерции разрывалась на части. Ум ещё хватался за растворившийся в обыденности сон, пытался вспомнить его снова и снова, но осознание уже пробудилось и отгоняло дешёвые игры ума, постепенно пронизывая окружающее пространство своими незримыми корнями.
   Домбровский увидел, что я открыл глаза и испортил мне прелюдию к наступающему дню, которая всецело захватила меня. Оказалось, что он давно не спал и с нетерпением ждал моего пробуждения, поскрипывая в тишине своими мыслишками.
   - Константин! - схватил он быка за рога. - Мне в голову пришла гениальная идея.
   Моё осознание всё более и более сливалось с окружающим пространством и на ментальном уровне ощутило потребность организма в манной каше - надоели деликатесы.
   Ум уже начал соображать, как лучше приготовить незатейливое блюдо, но ему пришлось прерваться, чтобы выслушать бредовые идеи Домбровского.
   - Ну? Что там у тебя? - как можно более недовольно спросил я.
   Домбровский привстал в постели и воодушевлённо заговорил:
   - Надо внушить всем людям, всему человечеству, чтобы с завтрашнего дня они приняли участие в улучшении мира. Пусть все их действия будут направлены только во благо эволюции. Каково? А?
   Он посмотрел на меня влюблёнными глазами, и сам, казалось, поразился тому, что в его голове могла зародиться такая светлая мысль.
   - Никаково! - ответил я с раздражением. - Чтобы люди начали улучшать мир, надо им показать, как это делается. А мы сами этого не знаем.
   Ты думаешь Курчатов, Ландау и их заокеанские коллеги хотели сделать мир хуже? А в результате пять тысяч ядерных испытаний за тридцать лет - никакой войны не надо.
   Ты думаешь, что люди, которые рыли оросительные каналы, пытались нагадить кому-то? Конечно, нет. А в результате? Случайно иссушили Аральское море, и оно превратилось в лужу.
   Или, может быть, сталевар плавит сталь, чтобы нам было хуже? Или космонавты мучаются по полгода на орбите, чтобы нам навредить?
   Нет, Витя, все делают это из самых лучших побуждений, но такова реальность. Если у тебя дома есть топор, то знай - чтобы вырезать топорище, где-то срубили дерево, а чтобы сделать сам топор, один единственный топор, на Земле наковыряли ям общим объёмом с этот дом.
   Домбровский стал похож на малыша, у которого отобрали любимую игрушку.
   - Так, что же делать? - плаксиво спросил он.
   - Завтракать! - буркнул я и резко вскочил с постели.
  
   Людишкам не сидится дома, и они прутся на свои жалкие дачки даже зимой. Причём не просто прутся, а прутся настырно и портят мне при этом не только зимнюю тишину, но и чистый лесной воздух.
   Я давно мечтал умертвить своего соседа, который летом ли, зимой ли имел скверную привычку утилизировать в своей печи пластиковые бутылки, которых у него, по странному стечению обстоятельств, всегда было в избытке.
   Он появился у себя на даче часов около десяти и сразу же начал отравлять моё существование. Омерзительный едкий и вредоносный дым из трубы его дома одному ему ведомыми путями проникал внутрь моего и превращал жизнь в пытку. Кто сможет выжить в газовой камере?
   Иногда ветер относил дым в сторону от моего дома - на другие участки. Но так было не всегда.
   На все уговоры выбрасывать пластиковую тару в помойку сосед отвечал, что на своём участке он хозяин и делает, что хочет.
   После того, как ядовитую вонь учуяли и Тамара Ивановна, и Домбровский, терпение моё лопнуло. Я предложил своим друзьям внушить соседу, чтобы он больше никогда не сжигал на своём участке - в печке ли, в костре ли - ничего кроме дров. Они согласились сразу.
   Сказано - сделано. Приговор привели в исполнение немедленно. Минут через десять чад из соседской трубы приобрёл вид нормального дыма, и смрад исчез, правда, только на улице. В доме дышалось по-прежнему тяжело.
   Я решил ускорить процесс вентиляции: открыл заслонки на печках и входную дверь.
   Кошки сначала воззрились на меня, как на полоумного, затем выбежали-таки на улицу. Собаки гуляли во дворе, не обращая никакого внимания на кошек, и, напротив, попытались проникнуть в дом. Я потерпел эту путаницу несколько минут, а потом восстановил порядок.
   Сосед, однако, почуял, что в отношении него были применено какое-то насилие. В отместку он вытащил во двор допотопный приёмник и включил его на полную мощность.
   Музыка нам не понравилась, и мы с друзьями довольно быстро поставили точку и в этом вопросе.
   Дом выстыл быстро, и Тамара Ивановна потребовала от Домбровского, чтобы тот затопил печь.
  
   После обеда мы решили поработать над улучшением мира. Собственно, поработать - громко сказано, скорее поиграть в игру: кто придумает хоть что-то стоящее. Но все попытки родить мало-мальски приемлемую идею казались вымученными, и деятельность нашего собрания походила скорее на симпозиум душевнобольных, нежели на работу солидно-серьёзной организации. Вот незадача!
   Каждый человек похвалялся хоть раз в жизни: "Вот если бы я был президентом, то я бы...Я бы...". А теперь не президентом - властителями мира стала наша троица, а на ум, как назло, ничего не шло.
   У президентов, конечно, тоже не всё получается.
   Столько энергии затратишь, пока вскарабкаешься на престол. Взобрался. Хочется чудеса творить. Благо в твоём распоряжении и армия, и флот, и все ресурсы государственные, включая горячо любимые денежки. Только дурак не сможет в истории увековечиться.
   Ан, нет! То там пробуксовывает, то сям из рук вываливается. Да ещё погода карту спутает.
   Хочешь буржуазную революцию сотворить - получается социалистическая. Социализм строишь, жизнь кладёшь, глянь, а на дворе снова нагло разгуливает капитал.
   Восседающие на поднебесных креслах - люди неглупые, этот факт заприметили и быстро сообразили: раз ничего не получается, то лучше такой приятный период своей жизни посвятить удовольствиям и увеселениям, а так же поправке здоровья и продлению срока своей драгоценной жизни.
   Однако совсем не работать - не получается. То заграницу смотаться на денёк - документик какой-либо подмахнуть, то какому-нибудь служаке орденок или медальку публично навесить, иль на заводе каком с рабочими повидаться, речь толкнуть, головы задурить - электорат, как-никак. Глядишь, и проголосуют, бестолковые. Ещё на срок посчастливится остаться.
   Но это так, чепуха. А в основном, сытые и довольные, плывут они по течению на лодке под названием "Счастливая судьба" и ничем негативным стараются себе головы не забивать.
   А чем мы хуже? Или чем мы лучше этих совсем неглупых людей? Может и нам?...
  
   Первый рабочий день после долгих новогодних и рождественских выходных нанёс нам запрещённый удар в поддых. Жёстко-жёстко.
   В десять часов утра загробный голос диктора местного телевидения сообщил, что рано утром многоуважаемый президент нашей республики безвременно почил. Вместе с ним представился его личный шофёр, а жена и ребёнок с тяжёлыми травмами были доставлены в больницу.
   Автокатастрофа произошла на загородном шоссе, когда президент возвращался со своей резиденции на правительственном лимузине. Президент торопился и не стал дожидаться положенных ему по статусу автомобилей сопровождения.
   Какой-то тип, тоже, кстати, с женой и детьми, по странному стечению обстоятельств, в то же самое время, тоже возвращался домой.
   Кто-то кого-то не пропустил и в результате правительственный лимузин вылетел за пределы дороги, где на его беду стояло одинокое дерево. Это дерево то ли по недосмотру, то ли по какой другой причине забыли срубить, когда вырубали все леса в окрестностях дороги. Именно оно и встало на пути летящего со скоростью сто восемьдесят километров в час "Мерседеса".
   Мы молча слушали сообщение, и в потаённых уголках наших душ рождался страх. Страх за собственную жизнь.
   В этот момент мы позабыли о том, что являемся властителями судеб всего мира и, что кому-кому, а нам-то нечего бояться. Зато ум каждого из нас быстро сообразил, что кроме тех, кто подстроил эту аварию, единственные свидетели, знающие истинную причину произошедшего - это мы. А свидетелей принято убирать.
   - Быстро, однако, - подлил я масла в пламя страха.
   - Это чо мы наделали? - растерялся Домбровский.
   - Упокой, Господи, душу его и прости нас грешных, - Тамара Ивановна осенила себя троекратно крестом.
   - Вы только не волнуйтесь и не думайте ничего такого. Может быть, это всего лишь совпадение, - пытался я успокоить своих друзей.
   Каждый из нас понимал, что таких случайностей не бывает.
   Я не люблю президентов, и когда в нашей стране один за другим загибались генеральные секретари, мне, комсомольцу, было на это решительно наплевать. Прогноз погоды интересовал тогда меня гораздо больше, чем длинный перечень болезней, из-за которых они покидали этот мир.
   Но тогда они умирали сами по себе, и я не имел к этому никакого отношения.
   В данном случае мы спланировали смерть этого человека. Если бы мы хоть немного поразмыслили перед тем, как вложить в его уста требование отдать половину доходов от нефти и урановой руды народу, то, наверняка, сразу сообразили бы, чем всё это кончится.
   По большому счёту заговорщики и не виноваты в смерти президента. Мы спровоцировали её. Ведь если бы мы не высказали тогда опрометчивого желания, то ничего бы и не было.
   Хорошим ли, плохим ли человеком был президент - не мне судить. Важно то, что он отправился в Ад при нашем непосредственном участии. Мы все поняли это.
  
  
  
   На следующий день никто не смел даже заикнуться о необходимости дальнейшей работы по улучшению мира.
   Вчерашняя трагедия подтвердила, что все мои россказни о плюсах и минусах - не пустой звук. Тамара Ивановна и Домбровский тоже прочувствовали это.
   Наше пожелание благ для моих земляков обязательно принесёт свои плоды.
   Слово, сказанное президентом Республики, идея, брошенная в мир, мыслеобраз события обязательно воплотятся в реальность. Это будет плюс действия, которое мы совершили. Но он будет в будущем. А минус проявился сразу. Так бывает.
   Время создано только для материального мира. В тех измерениях, где времени не существует, положительные и отрицательные стороны явления проявились сразу, а у нас, на Земле, их могут разделять годы. Так или иначе, нам не дано вспять поворачивать время, и остаётся только покорно склонить голову на милость Существования. Мы остаёмся жить.
   Работы по улучшению мира были приостановлены, но не остановилась сама жизнь.
  
   Лучше всего от чёрных мыслей отвлекает физический труд - это проверено.
   Снег со двора. Вода с дровами в дом. Дым из трубы - баня топится. Стирка. Уборка. Поход за продуктами. Пешком - не на такси. День пролетел.
   Я пошёл в баню последним, предварительно попросив Тамару Ивановну накрыть стол. Процесс очищения занял немного времени.
   Завершив эту процедуру двумя вёдрами ледяной воды, обсохнув на морозе, я неохотно оделся.
   Когда зашёл в дом, то услышал, как Тамара Ивановна и Домбровский шушукались о чём-то в дальней комнате. Дверь была прикрыта и я не смог разобрать, о чём шёл разговор, но он явно не предназначался для моих ушей.
   После бани хотелось пить. Я открыл холодильник и достал бутылку "боржоми". Дверка захлопнулась слишком шумно. Разговор в комнате сразу прекратился. Я переступил через порог.
   Домбровский всем своим видом показывал, что внимательно смотрит рекламу по телевизору. Тамара Ивановна возилась у стола, перекладывая пустые тарелки с места на место.
   - Что за тайная вечеря? - строго спросил я. - О чём сыр-бор?
   Тамара Ивановна залилась краской. Домбровский и того больше.
   - Константин, - неуверенно начала Тамара Ивановна, - мы с Витей посовещались, однако... посоветовались, то есть. Нам бы надо домой съездить, родных навестить. А то на душе не спокойно. Тяжко нам. Соскучились мы, одним словом.
   Она махнула рукой и едва не заплакала.
   - Мне тоже надо к Оленьке на недельку или на две. Сил нет, как соскучился. И вообще, я её хочу сюда привезти. Дом рядом купим. Деньги-то есть. А не хватит, сколько надо достанем, - Домбровский посмотрел на Тамару Ивановну, ища поддержки. - Да и Тамара Ивановна могла бы квартиру здесь купить, мужа привезти, а сюда бы, как на работу ходила. Ну, будто бы домработницей. Чтобы муж не узнал. Мы бы ей зарплату платили.
   - Однако и вам, Константин, мы надоели уже. Вы же, судя по всему, один привыкли жить, - Тамара Ивановна взяла меня под перекрёстный огонь.
   Я сел на стул. Нужно было что-то решать.
   "Чёрт его знает! Может быть, они и правы", - подумал я.
   - А как вы всё это родным объясните? Память им стереть вы не хотите, а если расскажете правду - сочтут за психов и не отвяжутся, пока вы лечиться не согласитесь.
   - А никак не будем объяснять, - Домбровский оживился, взял стул, подвинул его поближе ко мне, сел и радостно защебетал. - Мы им внушим только, что нужно переехать сюда, и чтобы никогда не задавали вопрос "зачем?". Только двоим внушим - Оле и мужу Тамары Ивановны. Детей и внуков она, наверное, сюда не повезёт. А из памяти ничего никому стирать не будем.
   Домбровский посмотрел на Тамару Ивановну - правильно ли всё излагает, и, уловив в её взгляде нечто, поспешно добавил:
   - А к детям Тамара Ивановна в гости ездить будет, или они к ней.
   - Конечно, буду, - поспешно кивнула та.
   Домбровский вдруг насупился и процедил сквозь зубы:
   - А Оленька за мной и так пойдёт на край света, и секретов у меня от неё нету.
   Похоже было, что мои друзья решили уговорить меня во чтобы-то ни стало.
   Я понимал, что они скучают и, если честно, то это было видно уже на третий день после приезда сюда.
   Я, конечно, был в лучшем положении, нежели они. Хотя и у него были свои минусы.
   "Пусть съездят дней на десять, отдохнут, потом вернутся. Да и я отдохну немного. Пора уже", - подумал я.
   - Ладно, съездите. Деньги есть. Чего бы не съездить?
   Я удивился, с какой грустью произнёс эти слова, но, тем не менее, вынул из кармана сотовый телефон, положил его на стол и сказал:
   - Звоните! Обрадуйте, что скоро приедете.
   Никто почему-то не шелохнулся, не зашёлся от радости, не бросился к заветной трубке. Возникла пауза. Они явно что-то не договаривали.
   - Костя! Мы тут с Витей подумали... Однако, неудобно везде втроём ходить. Да и пока нас нет... Я, однако, сотовый телефон куплю. И Витя тоже купит. В любой момент созвониться можем. Мы подумали, однако... Что мы отдадим вам нашу часть... Ну, силы этой. Как лаянцы говорили. Что можно отдать. Вы, похоже, из нас самый грамотный в этих делах. А если наша помощь понадобится или совет - мы всегда рады будем. Как? Костя? - Тамара Ивановна выжидающе посмотрела на меня.
   Это было похоже на бегство. Нет, не на бегство - на капитуляцию. Так позорно сдаться, ещё не начав. Может я, конечно, лишку хватил, поучая их разным теориям и засоряя им головы плюсами-минусами, но всё равно, нельзя так сразу - всё взять и бросить.
   Я уже, совсем было, собрался толкнуть зажигательную речь, которая вернула бы им ясность мысли и напомнила бы о величии задач, стоящих перед нами, но силы вдруг покинули меня. Захотелось послать всё куда подальше.
   Мне стало решительно всё равно: вернутся ли они обратно, будут ли участвовать в улучшении мира или будут прозябать со своими семейками.
   В конце концов, они ближе к центру, чем я. Они для меня - само Существование, и не мне их учить. Пусть делают, что хотят. Даже без высоких материй, по-человечески, у них есть свобода выбора, и я должен её уважать. Не зря лаянцы предусмотрели такой поворот событий.
   Но я всё-таки не удержался, сделал недовольную физиономию, бросил им в лицо обидное и короткое: "Банкуйте", - и вышел из дома.
  
  
   * * *
  
   Ни один договор не был подписан. Не было составлено ни одного передаточного акта. Даже квитанции я не выдал. Передача полномочий произошла весьма буднично.
   Так буднично могут совершаться только великие дела. Тамара Ивановна просто пробормотала себе под нос, что передаёт свою способность или силу - как ни назови - мне. Потом она протянула руку, что так же было обыкновенно - люди каждый день пожимают друг другу руки. Я пожал и ничего не ощутил. То же сделал и Домбровский. На этом всё кончилось.
   Величайшая троица мира перестала существовать и вновь возродилась во мне: я и Отец, и Сын, и Дух Святой.
   Я стал Властелином мира, человеком, который способен в одно мгновение разрушить мир, но не имеющим ни малейшего представления о том, как сделать его лучше.
   Лаянцы - большие юмористы. Выбрали средних и подвигнули их на великое. Как такое могло произойти - в голове не укладывается. Всё равно, что взять посредственного, не хватающего звёзд с неба художника, и поручить ему сотворить величайшее наследие для грядущих поколений - картину, которая затмит творения самого Леонардо. Можно ли преподавателя математики из сельской школы обязать доработать теорию Энштейна? Абсурд!
   Не понять мне лаянскую логику.
  
   Добытые преступным путём деньги, я разделил поровну между Тамарой Ивановной и Домбровским. Себе оставил самую малость, чтобы хватило на два-три дня.
   Лотерейные билеты, так и не проверенные до сих пор по причине продолжительных праздников, были так же поделены поровну между ними - кому как повезёт.
   При этом я строго-настрого наказал моим друзьям, чтобы на людях не болтали лишнего и выйгрышами не хвастались.
   Вечером закатили прощальный ужин. Доели самое вкусное, допили вино. Настроение у отъезжающих, в отличие от меня, поднялось. Они сделались разговорчивыми не в меру. Их хиханьки да хаханьки, бесконечные заверения в любви и дружбе сделались под конец невыносимыми, однако я старался не показывать этого: механически улыбался, бормотал что-то в ответ, тоже заверял их в чём-то.
   Настроение было паршивое. Где-то в глубине души родилась жалость к самому себе. Я ощутил себя одиноким и брошенным. Так по-скотски поступают только друзья.
   Мне было не до еды. Рука бесцельно водила вилкой по пустой тарелке. Уже в который раз она подносила она ко рту полный стакан вина, но я так и не сделал ни глотка.
   Одновременно новое, доселе не известное мне чувство, рождалось глубоко внутри. Оно разрасталось, отодвигало в сторону и жалость к самому себе, печаль по безвременно погибшей троице и растерянность перед предстоящей работой.
   Я не мог ещё дать ему определения, но во мне всё более и более зрела уверенность, что скоро взойдёт солнце, и рассеется туман печали, жалости к себе и всякой другой ерунды, которую порождает человеческий ум, а взамен родится что-то незыблемое и вечное, дающее право такому, как я называть себя Человеком.
  
   * * *
  
   Утром я проводил Тамару Ивановну и Домбровского на вокзал.
   Мне с трудом удалось уговорить их взять с собой остатки ужина, обильные и вкусные, и это прибавило по одному пакету к их толстым сумкам.
   Домбровскому я дал в дорогу кое-какие тёплые вещи, чтобы не замёрз в пути, а Тамаре Ивановне подарил на память парочку сувениров - хрустальную вазочку и большой медный крест, купленный по случаю в перестроечную эпоху.
   Когда мы вышли из дома, чтобы встретить такси, Тамара Ивановна указала мне на пару мешков, брошенных на обочине дороги. Они были не завязаны, и из них вываливались пустые пластиковые бутылки.
   Я сразу понял, что это дело рук моего соседа. Он выбросил эти бутылки у меня под носом за ненадобностью. Ну, не тащить же их, в самом деле, в город на помойку.
   - А вот и минусы на дороге валяются, - ехидно произнёс Домбровский и мои друзья, почему-то внезапно повеселевшие, с шуточками-прибауточками втиснулись в подкатившее такси.
  
   Поезд увёз Тамару Ивановну на восток ещё до обеда. Другой поезд через пару часов забрал Домбровского и умчал его на запад.
   "Славный малый этот Домбровский", - подумал я. Ему казалось, что он скинул с себя тяжёлую ношу, перевалил её на мои плечи, и за это он, как мог, два часа утешал меня, переживал по этому поводу, а перед самой посадкой сделал мне "подарок": попросил меня обратить внимание на правую почку.
   "Не знаю что там, но что-то не так. Вы уж поберегите себя, Константин", - просящим тоном добавил он.
   За одну минуту до того, как подняться в вагон, Домбровский задал мне мучавший его всё это время вопрос:
   - Скажите, Константин, а почему Тамара Ивановна так часто употребляет слово "однако"?
   - Так ведь она из Сибири, а у сибиряков это любимое слово. Они без него жить не могут.
   - А-а, - протянул Домбровский и взялся за поручень вагона.
   Я долго махал ему вслед, и только, когда поезд почти скрылся из виду, я вышел на привокзальную площадь.
   Грусть-тоска хоть и не исчезла совсем, но понемногу уступала место мыслям о предстоящей работе по улучшению мира.
   Я чувствовал себя, как изобретатель вечного двигателя, который точно знает, что вечный двигатель построить невозможно, но вновь и вновь повторяет свои безуспешные попытки. Им управляет надежда. Она же стала отныне и моим спутником.
   Траурный портрет президента республики, вывешенный над входом в здание вокзала, кричал мне, умолял меня, чтобы я не за какие коврижки не вздумал использовать имеющуюся у меня силу. Однако надежда - вечный спутник человеческой жизни - трансформировала эти призывы в нечто совершенно другое, более оптимистичное, придающее уверенность в том, что работа будет сделана, и экзамен будет сдан на "отлично".
   Ноги несли меня домой, чтобы там, в привычной уютной атмосфере, я мог сочинить неопределённое и непредсказуемое пока будущее.
   Мои ноги вступили на проезжую часть, глаза осмотрелись по сторонам, взгляд зацепился за голубой знак пешеходного перехода, ум с удовлетворением подумал, что здесь переходить улицу наиболее безопасно.
   Я двинулся к автобусной остановке, которая находилась на другой стороне, но не успел я дойти до середины дороги, как сначала услышал, а потом увидел, что прямо на меня несётся огромных размеров чёрный джип. Судя по всему, он не собирался сворачивать или сбавлять скорость.
   Сидящий внутри придурок явно пытался устрашить меня и согнать с проезжей части. Чёрное тело автомобиля приближалось неумолимо быстро. Водитель нажал на сигнал, и громоподобный, омерзительный булькающе-шкворчащий рёв огласил привокзальную площадь.
   Я едва успел приставить ногу. Джип пронёсся рядом, даже не притормозив. При этом он обдал меня облаком снежной пыли и едва не зацепил зеркалом заднего вида.
   "Чтоб у тебя колёса поотлетали, козлина!" - крикнул я ему вдогонку и в какой-то момент искренне пожелал этого.
   На моих глазах все колёса уносящегося вдаль чёрного монстра с треском отвалились, покатились в разные стороны, ударились о сугробы, подскочили вверх, упали. повальсировали немного на месте и затихли. Запаска, которая крепилась на задней двери джипа, и та оторвалась и по-инерции летела за ним, кувыркаясь и подпрыгивая.
   Чёрное тело броневика скользило на своих двух мостах, но уже являлось ни джипом, ни даже простым автомобилем, а только неуправляемой грудой железа.
   Груда выехала на встречную полосу. Водитель бешено крутил руль. Это было видно по дискам передних колёс, которые поворачивались то направо, то налево, тщетно стараясь найти опору.
   Опора нашлась быстро. Это был фонарный столб, по совместительству поддерживающий троллейбусные провода. Чёрное тело металлического монстра добралось до придорожного сугроба, подскочило на нём, как на батуте и, что есть силы, боднуло своим кенгурятником нижнюю часть столба.
   Бетон не выдержал удара и раскрошился. Арматура же стояла насмерть. Столб начал крениться в сторону дороги и к радости зевак упал прямо на крышу джипа, которая удержала его и не позволила коснуться дороги.
   Фейерверк искр брызнул из замкнувших проводов, которые, по милости Аллаха, миновали труп металлического чудовища.
   Двери броневика, к чести производителя, не заклинило от удара, и они открылись сразу. Сначала задние, из которых в разные стороны брызнули размалёванные матрёшки, затем передние. Два коренастых пузатых мужика барахтались внутри, прижатые к сидениям подушками безопасности. Им удалось выбраться не сразу.
   Я вдруг обнаружил, что очарованный захватывающим зрелищем, всё ещё стою на середине проезжей части. Правда, в этот момент моей жизни абсолютно ничего не угрожало. Все машины, следующие в обоих направлениях, остановились и водители повыскакивали из них, чтобы поглазеть на невиданное происшествие.
   Я быстро перебежал на другую сторону дороги и запрыгнул в подъехавший автобус.
   Пассажиры автобуса сквозь лобовое стекло углядели автомобильную аварию и вместе с кондуктором пытались впитать в себя подробности произошедшего.
   Я обнаружил свободное место, плюхнулся в него и стал осознавать, что же такое произошло. После недолгих раздумий я понял, что Тамара Ивановна и Домбровский попросту ввели меня в искушение, а я попался на эту удочку.
   Если до этого дня каждый из нашей троицы мог думать, что угодно и говорить, что вздумается, то после того как мои друзья передали мне свои полномочия, я должен быть предельно осторожен в мыслях своих и высказываниях.
   Теперь я мог встать утром не с той ноги, выматериться и пожелать всем чего-нибудь такого, отчего земной шар расколется пополам. Или реактивный самолёт своим гулом может нервировать меня - одно моё слово и его обломки вскоре будут догорать на земле. А если мне не понравится выступление какого-либо правителя или политика - скажу, не подумав, и вот он уже в бронзе на престижном кладбище.
   Я чуть не угробил четверых человек. Конечно, это были не самые лучшие создания во вселенной, но карать их смертью...
   Меня обуяли неуверенность и страх. Можно ли контролировать себя двадцать четыре часа в сутки?
   Когда автобус подъехал к конечной остановке, мой ум уже сообразил, что его обладатель попросту стал Властелином мира. Теперь я мог единолично устанавливать законы, наказывать и карать за их неисполнение, даровать и отбирать, приближать и возвеличивать, казнить и миловать.
   Воображение моё забралось так высоко, что от заоблачных высот у меня закружилась голова. Я Властелин. Хотя, кто такой Властелин? Это тот, кто властвует. А я могу творить и создавать, разрушать и уничтожать.
   Я Бог. Бог планеты Земля.
   Осознание, как это часто бывало, проявилось спонтанно. Сразу стало ясно и понятно, что со средним рылом нельзя сразу лезть в божий ряд. Надо попробовать себя для начала на роль обычного Властелина.
   На таких условиях я и заключил сделку со своей совестью.
   Мысли наконец снизошли до земного. Я вспомнил, что оставил на холодильнике, подальше от котов, курочку, которая должна была разморозиться к моему приходу. Вместе с этим вспомнилось, что денег осталось только на молоко и хлеб, а в холодильнике повесилась мышь. Стало тоскливо.
   Нужно было опять кого-то грабить, а грабить мне не нравилось. Не к лицу это Властелину мира. Надо было заставить какой-нибудь солидный банк платить мне на постоянной основе, а я в свою очередь мог сделать так, что бы он почитал это за счастье. Обоюдовыгодное соглашение.
   Но это дело будущего, а в тот день я устал, и мне было не до банков. Нужно было поохотиться на дичь помельче.
  
   Охота! Ненавижу это слово. Происходит оно от слова хотеть, что значит желать.
   Кто-то хочет иметь много денег и охотится за сокровищами или, например, за богатыми невестами. Кто-то мечтает прославиться и устраивает охоту за приведениями. Существуют охотники за головами. Папарацци охотятся за сенсациями. Учёные - за элементарными частицами. И это всё можно как-то понять. Сам из таких. И лишь один вид охоты вызывает у меня отвращение и рвоту - это охота на меньших наших братьев.
   Такой охотой забавляется только один вид на планете - Homo Sapiens.
   Это явление происходит не от голодного, на грани смерти, существования, а от примитивного желания убивать, причём убивать безнаказанно.
   Забавляется такими играми, как правило, самая низшая каста людей - жалкие трусы. Они никогда не пойдут с рогатиной на медведя, но даже для убийства безобидного зайца возьмут с собой все достижения, всю мощь человечества - ружьё. Сами по себе они не смогут поймать даже мышь. Но пуля...
   На охоте они не одни. За ними стоят учёные, которые додумались; конструкторы, которые спроектировали; технологи, которые воплотили; рабочие, которые выточили и собрали; а кроме них - те, кто добывал руду, плавил сталь, вырабатывал электричество, поставлял газ, отвозил, привозил, подметал в цехах, управлял, складировал, продавал.
   Даже старая китайская цивилизация, придумавшая порох, и та привлечена в качестве союзника. Теперь можно убить зайца, или подстрелить утку, или поймать рыбу.
   И главное - за убийство не надо будет отвечать.
   Остаётся надеяться, что в длинной череде инкарнаций, охотникам придётся побывать и в шкуре медведя, которого они когда-то подстрелили, и в теле раненой в крыло утки, и в чешуе задохнувшейся на воздухе, с порванной крючком губой, рыбы.
   Если это не так, то властью, данной мне лаянцами, я сам придумаю для них наказание.
  
   Ранняя зимняя ночь быстро пожирала остатки дня.
   Я брёл по направлению к рынку, где намеревался дождаться вожделенного миллионера и уговорить его оказать мне спонсорскую помощь. Народу на улице было немного - рабочий день ещё не закончился.
   Продавцы на рынке скучали без покупателей. Одни уже закрывали свои точки, другие, хоть и сидели с угрюмыми лицами, но в глубине души надеялись ещё на встречу с богатым и ненасытным клиентом.
   Только крикливая толпа цыганок не унывала. Они ловко расставили свои сети на подходах к рынку и терпеливо дожидались, когда зазевавшаяся жертва запутается в них.
   Маленькие, лет пяти - шести, цыганята, невзирая на мороз, с усердием постигали азы будущей профессии.
   Крохотные младенцы, закутанные в цветастое тряпьё, прижимались к мамкиной груди. Ни один из них не издавал ни звука, будто страшась помешать мамкиному промыслу.
   Граждане большей частью попадались образованные и сознательные. Они не вступали в переговоры с цыганским племенем, а включали пятую скорость и стремительно исчезали за воротами рынка.
   Однако попадались среди них и такие, которые за три рубля норовили узнать всё про свою судьбу, чтобы впоследствии обмануть её. Таких цыганки обирали быстро и беспощадно. Облапошенные простачки уходили домой, минуя рынок, ибо вся их наличность, как правило, перекочёвывала в цыганский общак.
   Я остановился недалеко от входа и стал внимательно обозревать гостевую стоянку - не приехал ли ещё мой долгожданный благодетель?
   В голову залезла мысль, что я ничем не отличаюсь от этих смуглянок. Разве только тем, что им не так повезло, как мне, и лаянцы не одарили их сказочным даром исполнения желаний. Чтобы кушать, им приходится торчать здесь с утра до позднего вечера.
   Цыганки очень быстро заприметили одинокого мужчину, слоняющегося без дела, и всей гурьбой бросились ко мне. Одна из них, наиболее резвая, подскочила и запричитала: "Золотой! Дай погадаю. Всю правду скажу. Будущее покажу. Хворь отведу. Богатство в дом приведу". Подоспевшие на подмогу собратья вторили ей на разные голоса.
   В памяти всплыло неписанное правило, которое я почерпнул то ли из книг, то ли из фильмов. Оно гласило: два вора на одной территории не работают. За нарушение, как правило, следует жестокое наказание.
   Из двух я был самым главным: Властелином мира, как никак. Поэтому цыганки должны были понести наказание и отдать мне всю дневную выручку.
   Я подумал, что их цыганский барон не очень-то обеднеет от такой малости: ведь в году триста шестьдесят пять дней, и выручка за триста шестьдесят четыре дня останется у него.
   Это показалось мне справедливым, и я решил выгрести у них всё до копейки.
   Я достал авоську, раскрыл её и сказал: " А ну-ка, девочки, складывайте сюда всё, что заработали за день".
   Цыганки перестали галдеть и занялись непривычным для себя делом: стали выуживать из многочисленных складок своей одежды нетрудовые доходы и складывать их ко мне в сумку.
   К моему удивлению там были и доллары, и евро, и золотые украшения.
   Денег набралось пол- авоськи.
   Расставшись с дневной выручкой, табор по моему желанию беззвучно поплёлся к автобусной остановке.
   Я посмотрел им вслед и пожалел их. Но никуда не денешься - суровые законы рынка. Всю жизнь они обирали моих сограждан, и вот, наконец, свершилось правосудие.
   Мои глаза зыркнули по сторонам и увидели зачарованные лица прохожих, а также оживших продавцов, которые вытягивали свои шеи из-за прилавков и пытались осмыслить явную несуразицу: цыганки не выманивали, а отдавали деньги какому-то мужику.
   Я пожелал, чтобы и цыганки, и прохожие, и продавцы навсегда забыли про меня, и увидел, как все тут же потеряли ко мне интерес.
   Подвернувшееся такси унесло меня сначала к супермаркету, а потом к любимому дому, дорогу к которому таксист, конечно же, никогда не вспомнит.
  
   Я перенёс одну ногу через порог, но пакеты с продуктами зацепились за ручку двери, и мне никак не удавалось закрыть её. Пришлось нащупать рукой выключатель и зажечь свет.
   Кот Васька перестал грызть курицу, валяющуюся на полу. Кастрюля и крышка из-под неё также лежали на полу в разных углах комнаты.
   Кот понял, что влип, воспользовался тем, что дверь всё ещё была открыта, и сиганул на улицу, которая даровала ему, как он думал, спасение.
   Вид обглоданной курицы, которая изначально предназначалась мне, расстроил мой голодный организм, и тот, что есть мочи, крикнул вослед исчезнувшему в темноте двора коту: "Чтоб ты сдох, паразит!" После чего я захлопнул дверь и начал разгружать приобретённое в магазине.
   Несмотря на обилие других продуктов, курицу было жалко. Пока такси везло меня по тёмной лесной дороге, я мысленно уже запёк её в духовке, сделал из неё сациви, цыплёнка табака, сварил куриный бульон и просто изжарил с картошкой. Мой организм настроился на неё.
   Обида на Ваську разгоралась подобно лесному пожару. Чтобы затушить его, я взял бутылку вина и с силой саданул донышком по деревянной стене. Пробка, повинуясь законам физики, покинула насиженное место, и вино струёй брызнуло на свободу.
   Оно щедро оросило стол, стоящие на нём пакеты, а за одним и одежду, в которую я был одет.
   Хорошо, что в деревянных домах не бывает эха, и сказанное мною не повторилось многократно. Тем не менее, рука ловко повернула бутылку, и фонтан исчез.
   Я не стал корчить из себя культурного человека и глотнул прямо из горлышка. Потом ещё и ещё раз, пока в желудке не появилось ощущение растекающегося тепла. Пара виноградин и персик только усилили его.
   Я поднял с пола курицу, разрезал её пополам, вынес во двор и бросил через сетку на съедение собакам. Те, хоть и не поняли, за что на них свалилась такая благодать, схватили по куску, разбежались в разные стороны, улеглись на снег, зажали куски в своих лапах и начали с чувством и толком смаковать полученный дар.
   Когда я закончил выкладывать продукты, накатилась усталость. Диван ласково приютил меня, телевизор заботливо пытался отвлечь от набегающих мыслей, а бутылка вина в руке тщетно пыталась поднять настроение.
   Получалось, что сегодня я чуть не угробил четырёх людей в броневике, ограбил табор и бесплатно прокатился на автобусе. Хороших дел, направленных на улучшение мира, не наблюдалось.
   Более того, за целый день я ни разу даже не вспомнил о них. Такое положение дел омрачило и без того безрадостный вечер.
   Чтобы не испортить себе настроение ещё больше и не обозлиться окончательно на всех и вся, я решил покинуть данную реальность и отойти в мир грёз, в просторечии именуемый сном.
   Злость на проказника Ваську постепенно исчезла. В конечном итоге эпизод с курицей был далеко не первым в его и моей жизни, и уж, наверняка, не последним.
   Я приоткрыл входную дверь и позвал кота в дом. Кот не шёл. Это показалось мне странным. Обычно в зимнее время привыкшее к теплу животное не находилось на улице так долго.
   Пришлось одеться, включить на улице свет и выйти наружу. Васьки нигде не было. Я посмотрел, куда ведут его следы. Они вели к гаражу, да там и кончались.
   Кот лежал без движения, слегка припорошенный снегом.
   "Васька! Васька! - закричал я, подбежал к нему и поднял на руки, как младенца. - Что с тобой, Васька?" Но Васька уже окоченел.
   Я осознал вдруг, что это я убил его. Руки осторожно, словно раненого, опустили кота на землю. Тело содрогалось в конвульсиях. Я рыдал, не стесняясь, во весь голос. Всхлипывая и утирая слёзы, я взял из гаража лопату, лом и поплёлся в лес долбить промёрзшую январскую землю.
  
   Следующий день был злой.
   Я возвращался и возвращался в мыслях к усопшему по моему хотению коту, который являлся ко мне в образах то вороватого зверя, то диванной игрушки, а то просто в виде морды с печальными, полными укора глазами.
   Это был мой крест на целый день.
   Вино не только не спасало, а, наоборот, усугубляло и без того паршивое состояние. Еда не лезла в глотку. Телевизор работал на полную громкость, но не мог даже на мгновение отвлечь меня от невесёлых дум.
   Только одно сообщение завладело моим вниманием.
   Репортёры криминальной хроники сообщили, что накануне вечером неизвестным была ограблена группа цыган, однако, грабителей никто не видел и не запомнил.
   Журналистская братия оперативно собрала слухи по данному происшествию. Из них явствовало, что цыганский барон публично пообещал найти, вернуть и наказать вора так, чтоб другим неповадно было.
   Безутешная печаль, тоска и разочарование вдруг в мгновение ока трансформировались в яростную волну гнева.
   "Найти хотите? Наказать? А известно ли вам, ублюдки, что на этой планете только Я ХОЧУ, а вам всем уготована участь исполнителей моих желаний. А хочу я... Я хочу, чтобы у вашего барона цыганского... Чтобы у него...", - я задумался: какую бы кару наслать на барона, но вспыхнувший внезапно огонь осознанности высветил всё в совершенно ином свете, и все мои страдания, мысли, желания, да и вообще все события истекших суток выступили неожиданно в другой ипостаси.
   За одну маленькую единичку времени я понял то, на осознание чего иногда может уйти целая жизнь, и даже несколько жизней.
   Я понял, что цыгане ни в чём не виноваты, и месть их барону с моей стороны просто безнравственна.
   Они, конечно, отличаются от меня, но без них мир был бы беднее. Не было бы красивых цыганских танцев и берущих за душу песен, некому было бы учить простачков, никто не воровал бы коней, и сколько бы поединков на ножах не состоялось из-за цыганских красавиц.
   Если бы Вселенная состояла из одних Константинов Матвеевых, то в мире царила бы ограниченность, узость и косность. Родившись в таком мире можно было бы сразу удавиться, такая была бы скукотища.
   Тем и прекрасно Существование, что в нём есть место и для меня и для миллионов миллиардов других.
   А кот Васька умер тогда, когда ему было положено, секунда в секунду. Он для того и родился, для того и прожил не такую уж короткую и вовсе неплохую кошачью жизнь, что бы своей смертью породить во мне мысль, что все желания должны рождаться осознанно, а не под влиянием внезапных капризов и прихотей.
   Я понял, казалось, всё: и почему я живу в лесу один, почему близкие и друзья отдалились от меня, и что мне сделать предстоит, и чего нельзя делать ни при каких обстоятельствах, и многое, многое другое.
   Я успокоился, лёг на постель не раздеваясь, положил под бок персидскую княжну Люську и гладил, гладил её, будто бы за двоих, а мысли мои летели в будущее, осматривая своё новое хозяйство - планету Земля, и сочиняя для неё неповторимый сценарий счастливого мира.
  
   * * *
  
   Огромный зал, казалось, не имел границ, и был похож скорее на стадион. Было почти темно, только откуда-то из-под пола пробивался едва уловимый глазом багровый свет. Вместо потолка зияла сплошная чёрная бесконечность. В середине зала из глубокого тоннеля исходила толпа. Не было ни давки, ни гула, обычно сопровождающих движение толпы. Было слышно только шарканье ног.
   Это были люди. Вернее, я знал, что это были люди - всё население планеты. Они выглядели, как стальные, отполированные до зеркального блеска скелеты. В глазницах металлических черепов горели рубиновые угольки глаз.
   Люди по очереди подходили к аппарату, установленному перед трибуной, на которой восседал я.
   Аппарат представлял собой каменный цилиндр высотой чуть более метра. На горизонтальной поверхности цилиндра был выдолблен контур человеческой руки. Каждый подошедший клал правую руку в это углубление.
   Передо мной стоял монитор, напоминающий два склеенных вместе осциллографа. Один - с зелёным круглым экраном и надписью посередине - "хороший", другой - с красным и надписью - "плохой".
   Как только ладонь человека касалась каменного цилиндра, загорался красный или зелёный экран, а я вытягивал руку с торчащим указательным пальцем в направлении той или иной двери, расположенной справа и слева от меня. Если загорался зелёный экран, я указывал на левую дверь, красный - на правую.
   Экзаменуемые безропотно выполняли мою команду и исчезали в тёмных проёмах дверей. Они не знали, куда направлял их мой перст. Знал только я.
   За правой дверью находился дезинтегратор - титаническое хитросплетение промышленных циклотронов и разноколиберных труб. Он в мгновение ока превращал людей в межатомную пыль, которая использовалась потом для сотворения чего-то нового, более полезного и путного.
   Уходившие через левую дверь попадали в рай. Их металлические тела покрывались кожей, и они становились обычными людьми из плоти и крови.
   Рай находился на Земле, но только до времён, когда первый человек задумал изменить её.
   Там чередой тысячелетий текли реки из чистейшей природной воды, а пышный плодоносящий растительный мир и неисчислимая фауна венчались незамутнённым голубым небом и белоснежными облаками.
   Все, кто попадал на эту планету, становились частью одного единственного существа - Человека. Оно состояло из многих, из всех, но эти все, имеющие пока физические тела, соединялись душами и царили в природе.
   Человек не предавался похотям, у него не было желаний, в нём не существовало антагонизмов и противоречий. Иногда он находился в медитации, иногда в раздумьях.
   Человек уже готов был стать Богом и только ждал, когда Существование подаст ему знак.
   Я был утомлён. Очень утомлён.
   Последний скелет прошёл тест и сгинул за правой дверью.
   Площадь перед трибуной опустела. Багровое свечение, исходящее от земли, стало совсем тусклым и было похоже на угольки в печи, которые вот-вот должны погаснуть.
   Тело поднялось с трудом. Усталость давила на плечи. Вставать не хотелось, но обязательства влекли меня. Я ведь тоже человек. Да! Я обладаю властью над всеми. Я тот, кто судит. Я тот, кто творит и разрушает. Я тот, кто дарует и отнимает. Уже почти Бог. Но я человек.
   Ноги плохо слушались меня, но осознание того, что начатое необходимо завершить, придавало мне силы.
   Я с трудом спустился с трибуны по длинной лестнице из чёрного гранита, подошёл к камню, занёс руку над углублением и остановился. Было боязно. Страх сковал меня. А что, если...
   Я подождал ещё немного: выкроил себе лишнюю минуту жизни, а, может быть, на минуту отсрочил райское блаженство, и рука безвольно упала в углубление.
  
   Глаза открылись, но все мои чувства были ещё там, в призрачном зале суда, где за одну ночь я успел побывать и судьёй и подсудимым. Страх ещё сковывал моё тело, и оно боялось пошевелиться, ожидая продолжения.
   Постепенно мозг взял под контроль функции моего организма, и страх исчез, но впечатления ото сна не рассосались совсем и оставляли меня ещё некоторое время в тревожно-восхищённом состоянии.
   Вскоре рутина домашних дел окончательно изгнала бесов сна.
   Домашние хлопоты отняли у меня часа четыре. Последнее, что я сделал, это отыскал в лесу срубленную ель, наломал веток и отнёс на могилку Ваське.
   Затем наступило время раздумий. Я завалился на диван и стал по косточкам разбирать ситуацию, в которой оказался.
   А оказался я в роли генерала, который стоит во главе самой сильной, самой фантастической и к тому же самой незримой армии в мире.
   Поразмыслив ещё немного, я понял, что это сравнение некорректно. Армия предназначена для разрушения, а я должен созидать. На ум пришло другое сравнение: я строитель, обладающий волшебным инструментом. Однако возможности этого инструмента были до конца не исследованы.
   В истории с джипом всё было более или менее ясно. Кинетическая энергия несущегося монстра и энергия вращающихся колёс размолола калёные шпильки, на которых, собственно, колёса и держались.
   Мне пришло на ум, что всё это можно повторить в лабораторных условиях.
   Я быстро оделся, вышел на улицу, отыскал в гараже самый большой гвоздь, положил его на землю и пожелал, чтобы он загнулся в кольцо.
   Ничего не произошло. Гвоздь оставался прямым, как стойкий оловянный солдатик. Так и должно было быть. Потенциальная энергия на поверхности земли равна нулю, кинетическая - так же отсутствовала. Кто ж его загнёт?
   Я поднял гвоздь и подкинул его так высоко, как только мог, крикнув при этом: "Загнись в кольцо!"
   Когда гвоздь упал, я выковырял его из сугроба и констатировал два факта.
   Во-первых, гвоздь лишь слегка изогнулся: не кольцом, а дугой, и во- вторых, он оставался холодным: снежинки не таяли на поверхности металла.
   Это означало, что вся энергия пошла на выполнение моего желания, а не превратилась в тепло или какое другое бесполезное явление.
   Меня внезапно осенило. Я взял гвоздь, зашёл в дом, и начал нагревать гвоздь на газовой плите. Он стал медленно загибаться, приобретая форму кольца. Это была новость.
   Получалось, что если энергии на выполнение моего желания не хватало сразу, то желание уходило в режим ожидания и, при наличии новых энергетических поступлений, продолжало выполняться.
   Из этого следовало, что если бы у броневика колёса не отвалились сразу, то они отлетели бы потом, когда появилась бы дополнительная энергия.
   Ребятам из джипа сказочно повезло. Никому не известно, что было бы, если бы колёса отвалились в другом месте и в другое время.
   Ещё я понял, что если мне придётся воевать, то сбить самолёт будет очень просто, а вот уничтожить стоящий на месте танк - нет. Но если желание об уничтожении этого танка уже высказано, то, как только он наберёт скорость или начнёт стрелять, его участь будет решена.
   Так, по крупицам, я начал изучать полученный от лаянцев инструмент.
  
   Инструмент этот постоянно пытался ввести меня в искушение: хотелось одним махом решить все проблемы и удалиться на покой. Так трудно было сдержаться и не произнести простое: "Приказываю всему человечеству сделаться лучше", что я всерьёз начал побаиваться, как бы такие слова не сорвались с моих уст в момент отсутствия осознанности или во сне.
   Мысли об улучшении мира роями носились в моей голове, но при этом одна была глупее и примитивнее другой.
   Было ясно, что нельзя приказать всем вдруг стать хорошими. Было понятно: чтобы не превращать людей в зомби, нужно не вмешиваться в их психику. Необходимо заставить их уважать законы. Откуда плавно вытекало следствие: чтобы все боялись нарушать законы, нужно придумать такую меру наказания, до такой степени довести неотвратимость его, при которой бы одна мысль о правонарушении вызывала бы корчу и судороги.
   Такая мера наказания существовала - смерть. Смерть за любое нарушение закона - от карманной кражи до геноцида армян.
   Нужно было реформировать старую, изжившую себя систему наказаний, при которой даже за самое тяжкое преступление в мире можно получить от пожизненного заключения до двух лет условно. Всегда существует возможность обмануть правосудие и вывернуться. Всегда есть шанс.
   Шанс порождает надежды, которые, в свою очередь, подталкивают человека к игре в рулетку.
   Только смертная казнь, приходящая неотвратимо и бескомпромиссно, может заставить людей не совершать преступления.
   Технически это сделать было не сложно. Нужно было всего лишь объявить о новом порядке вещей через все информационные агентства мира, что при моих возможностях было делом плёвым, а затем выразить вслух своё намерение относительно нового порядка.
   Смущало только одно: горы трупов правонарушителей, которые при жизни или не читали газет и не смотрели телевизора, или не знали законов.
   Не секрет, что в нашей стране каждый взрослый человек вор. Не то, чтобы по профессии, нет. Просто хоть раз в жизни каждый из нас спёр на работе хотя бы карандаш или листок бумаги, либо ненужную железку у соседа, либо накопал ведёрко земли для рассады с общественного газона. И все эти люди считают себя законопослушными гражданами. И все они должны будут умереть при совершении очередного злодеяния, хотя сами и не будут ведать, что творят.
   Горы трупов смущали меня, несмотря на то, что я ясно понимал: наша планета уже давно многократно перенаселена. Их нужно будет хоронить, а наши похоронные бюро не готовы к такому объёму работ, да и обнищавшая природа не сможет поставить в необходимом количестве гробовые доски.
   А ещё я интуитивно чувствовал, что без преступников мир станет беднее и скучнее, а, следовательно, не станет лучше. В мозгу занозой засела поговорка - "на то и щука в реке, чтобы карась не дремал". Она по десять раз на дню всплывала в моей памяти и, как бы априори оправдывала всех преступников.
  
   Прошло два месяца, но дело так и не сдвинулось с мёртвой точки.
   Весна незаметно подкралась на своих кошачьих лапках и принесла с собой запахи пробуждающегося от зимней спячки леса и птичий гомон по утрам. День удлинился и стал теплее, а ночь так и осталась в объятьях Снежной королевы.
   Ни Домбровский, ни Тамара Ивановна так ни разу и не позвонили. Наверное, им было стыдно за быстротечную капитуляцию, позорящую высокое имя гражданина и человека, а так же за то, что они бросили меня один на один с огромной галактикой, лаянцами и их незыблемыми законами мироустройства и эволюции.
   Я часто вспоминал о них. Чисто по-человечески хотелось узнать: как они там? Но позвонить самому мешала толи обида, толи какое-то подобие гордости, толи весенняя хандра, толи обыкновенная лень.
   Да и кто они мне теперь, эти люди, так легко и просто отказавшиеся от вселенского приключения и отдавшие великий дар лаянцев какому-то Константину Матвееву, тем самым невероятно осложнив ему жизнь и поставив под угрозу само существование человечества.
   Они теперь для меня просто знакомые. Я поздороваюсь с ними при встрече.
  
   Весна обычно приносит надежду, но только не в этот раз. Этой весной я ощущал себя карликом, на которого злой колдун-великан уронил огромную гору, а сам встал в стороне и, посмеиваясь, наблюдает, смогу ли я хотя бы приподнять её и выкарабкаться наружу, а то ещё, чем чёрт не шутит, наберусь сил неведомо откуда и поставлю гору на место.
  
   Люди борются за власть. Тужатся и становятся сенаторами. Вылезают из кожи и получают в руки державу и скипетр.
   Создатель не наделил меня достаточно большим эго, требующим удовлетворения своих тщеславных замыслов и власти над себеподобными.
   Я не хочу власти и не люблю власть. Не люблю её в том виде, в котором она существует, и не люблю её за то, что никто не смог доказать мне, что власть может существовать в каком-то другом, благообразном обличье.
   Я мечтаю увидеть властителей, которые бы заботились обо мне, а не наоборот. Хочу чувствовать их родительскую ласку, а не угрозу для собственного существования.
   Пусть власть поможет мне родиться, воспитает меня, обучит в школе и институтах, предоставит работу и жильё, даст уверенность в завтрашнем дне, возможность проводить отпуск на лазурных берегах и заниматься любимым делом, подлечит, когда надо, приголубит в старости и тогда, если в лихую годину эта власть протянет мне винтовку, я не смогу отвернуться от неё.
   А если война случится сегодня? Кого я пойду защищать? Тех, кто норовит раздеть меня догола за каждый выученный мной же урок? Или тех, кто хочет забрать у меня всё, что есть за один единственный квадратный метр жилья? Или может быть стоматолога, который присваивает себе за одну дырку в зубе половину моей месячной заработной платы? Может быть я закрою грудью нефтяных магнатов, которые продают и мою нефть? Или может быть мне не надо жалеть живота своего за того губернатора или президента, который отгородился от народа и от меня непроницаемым забором и многочисленными рядами вооружённой до зубов охраны?
   Пойду ли я защищать такую власть?
   Я не знаю.
  
   Для чего мне власть? Я вообще не вижу смысла что-нибудь менять. Каждое изменение породит новые плюсы и новые минусы. Кому-то снова достанутся плюсы, а кто-то по-прежнему останется при минусах. А сила... Сила пусть будет. Это материальная субстанция. Начнёшь творить - силы станет меньше.
  
   * * *
  
   Изнутри мой дом был похож на сказочную пещеру. С потолка свешивались небольшие янтарные сталактиты. Они светились неярким жёлтым светом.
   Вдоль стен стояла изумрудная мебель, похожая на ту, что была у меня в реальной жизни. Она тоже светилась, и свет пульсировал в такт моему дыханию.
   На мебельных полках покоились малахитовые шкатулки, закрытые на маленькие ажурные замочки.
   Чистота и порядок царили в доме.
   Единственное окно смотрело в небо. Оно привлекло моё внимание тем, что в нём, словно на экране телевизора, проплывали белые кучерявые облака, и блистало яркой синевой высокое небо.
   Неожиданно и облака, и синее небо начал застилать яркий золотистый, вьющийся вихрем свет. Он становился ярче и ярче, и вскоре на него стало невыносимо смотреть. Вокруг происходило что-то необычное. Радостное возбуждение сочеталось с невероятной лёгкостью тела.
   Я в один прыжок очутился у двери, распахнул её и выскочил на мягкую травянистую поляну, которая окружала дом.
   Поток яркого света, состоящего из лучей тысяч солнц, ослепил меня.
   Рядом зазвучали фанфары. Звук был очень громким, но таким приятным, что возникло желание многократно усилить его, придать ему плотность, а затем окунуться в него и раствориться в нём.
   И звук, и свет исчезли одновременно. Я стоял на зелёной траве. Тело радовалось и просило движений. Я подпрыгнул выше крыши дома и, падая обратно, с диким воплем восторга вонзил пятки в землю.
   Дом зашатался, из открытой двери было слышно, как вибрирует самоцветная мебель, будто сотни хрустальных бокалов чокнулись друг с другом. Грохнулись на пол малахитовые шкатулки, выкатились через открытую дверь на поляну и раскрылись. Внутри было пусто.
   Я понял, что ничего более не удерживает меня, и пошёл навстречу прекраснейшему Существованию.
   Мягкая зелёная трава приятно щекотала ступни ног.
   Воспоминания детства огромной волной нахлынули на меня, но так же быстро, как и волна, унеслись прочь.
   На смену им пришло удивительное чувство единения со всей планетой, со всеми людьми, населяющими её, с каждым из шести миллиардов семисот пятидесяти трёх миллионов шестьсот сорока трёх тысяч ста семидесяти семи человек, нет, уже семидесяти восьми, уже девяноста человек...
   Эти цифры не были обыкновенным числом, показывающим, сколько людей проживает в данный момент на Земле. Они имели объём и содержали информацию о каждом, живущем в этот миг. Я знал всё обо всех. Нет, не знал. Я был каждым из них. Я жил вместе с ними, любил, ненавидел, умирал: чувствовал всё, что чувствуют они. Меня не стало. Я растворился во всех, а они, в свою очередь, существовали во мне. Мы все стали одним ЧЕЛОВЕКОМ.
   Сместив фокус восприятия, я ощутил всю планету и стал единым с ней: слился с каждой букашкой, каждой травинкой, каждым деревом, живущими на планете. Все мы составляли один большой организм, который теперь мог разговаривать со звёздами. Они были живыми и звали меня домой, в центр Галактики, откуда мы появились, и где нас ждал отец наш - Созидатель. Было видно, как он раскидывает во все стороны свои лучи, несущие в себе невообразимое количество резонансных частот, в которых содержались сонмы изменяющихся и незыблемых законов и постулатов. Одни являли собой рождение и жизнь, другие нечто недостижимое и непознаваемое, третьи несли забвение и смерть.
   Центр галактики был очень древним, настолько древним, насколько возможно себе представить и ещё в миллионы раз древнее. И он был не одинок, а являлся лишь маленькой частичкой в величайшем океане вселенского бытия, которое в свою очередь ...
   Радость и благодарность ко всему сущему поглотили меня. Существование, оказывается, всегда шло рядом, любило и поддерживало меня. И в этот день именно оно помогло мне сдать экзамен на зрелость.
   Я уже не шёл, а бежал. Неподалёку виднелся пляж из белого, как снег песка, за которым синело величаво-спокойное море.
   На песке лежал динозавр и с интересом посматривал в мою сторону. Рядом, прислонившись спиной к ноге ископаемого, сидел Домбровский и разговаривал о чём-то с Тамарой Ивановной, которая покачивалась в шезлонге, прикрываясь от солнца большим белым зонтом с серебристой бахромой. Я помахал им рукой, и они, заметив меня, замахали мне в ответ.
   Мысли снова вернулись к экзамену. Я искал ответа на многие вопросы, а в экзаменационном билете оказался всего один, и я правильно ответил на него.
   Терпимость и невмешательство рождает любовь. Мир прекрасен, его не надо улучшать. Что свет без тьмы? Это аккорд без звука. Что добро без зла? Это водопад без воды. Только сравнение позволяет ощутить мир. Всё человечество вместе со мной перешло в следующий класс.
   Когда-то, в далёком будущем, мы будем творить и созидать, и тогда нам придётся сдавать другие экзамены, а сегодня мы просто научились не мешать тем, кто уже созидает.
   По небу на огромном облаке, формой похожем на диван, проплывали три Толстяка. Они улыбались. Средний поднял руку и помахал мне. "Созидатель гордится тобой!" - донёсся с небес молодой юношеский голос.
   Из-за моря послышался телефонный звонок. Он был всё громче, всё настойчивей и никак не хотел умолкать.
  
   Я открыл глаза. Сотик верещал и вибрировал одновременно. Ум ещё не проснулся. Сон и явь перемешались у него внутри. Но тело помнило свои функции. Рука безошибочно нащупала телефон и поднесла его к уху. Пока палец нажимал первую попавшуюся кнопку, ум сообразил, что прекрасное видение было сном, а телефонный звонок - это реальность.
   - Алё! Константин! Вы слышите меня? - я сразу узнал радостный и возбуждённый голос Домбровского. - Вы слышите меня, Константин?
   - Здравствуй, Витя! Ты чего в такую рань? - я посмотрел на часы и с удивлением обнаружил, что они показывали десять часов.
   - Это у нас утро, а у вас уж обед скоро. Я что, разбудил вас?
   - Да нет. Я уже встал.
   - Константин! Я не приеду уже. Через месяц у нас с Оленькой свадьба, а потом сразу в армию пойду. Мы приглашаем вас, и Тамаре Ивановне я тоже позвоню. Приедете?
   - Не знаю, Витя. Столько дел накопилось. Сам знаешь, - я разозлился на Домбровского за то, что тот взвалил на меня всю поклажу, а сам, видите ли, к свадьбе готовился.
   - Ну, Константин! Я очень прошу, приезжайте. Мы будем рады.
   - Приезжайте! Приезжайте! - телефон запищал вдруг молодым девичьим голоском.
   - Ладно, приеду, - обмяк я душой, но моё эго решило не прощать Домбровскому того, что он не дал мне досмотреть такой прекрасный сон, и палец, повинуясь приказу невидимого начальника, нажал кнопку сброс.
   - До свидания, - буркнул я в уже отключенную трубку.
  
   Ум тут же забыл про Домбровского и его невесту и погрузился в полудремотное состояние, пытаясь вернуть приятные ощущения прерванного сна. Не получилось.
   Тем не менее, идея, навеянная сном, захватила меня. Ещё час я провалялся в постели и в сотый, тысячный раз убеждал себя, что силу, которой наделили меня лаянцы, я не должен использовать ни при каких обстоятельствах.
   Воображение уносило меня в будущее. Я представлял, как через семь лет, в полночь, в моём доме вновь появятся три Толстяка и сердечно поздравят меня с тем, что земляне в моём лице поступили правильно и им разрешено перейти на новую ступень эволюции.
   Я понимал так же, что не смогу таить в себе великий дар лаянцев в течение столь длительного срока: это слишком тяжёлая ноша для меня. Мне, подобно Тамаре Ивановне и Домбровскому, придётся отказаться от него. И я принял такое решение, но одно обстоятельство удерживало меня: я не знал, как это сделать.
   То есть, конечно, знал - выскажу своё желание вслух и всё, конец всем сомнениям. Но в моём существе значительную часть объёма занимало эго, которое невозможно было не принимать в расчёт, а оно требовало бравурных маршей и всеобщего ликования толпы. Ему не хотелось покидать насиженный трон властелина так же скромно, как это сделали мои друзья. Но они же не были полновластными хозяевами планеты. А я, един в трёх лицах, единственный за всю историю человечества... Нет, уйти скромно было никак нельзя.
   Я не стал спорить с ним. В конце концов, в желании моего эго есть доля здравого смысла. И я стал думать о том, как бы напоследок посильнее хлопнуть дверью. Что бы сделать такого, отчего извилины лучших представителей человеческой расы в грядущих поколениях скрипели бы и ломались в бесплодных попытках понять всё величие и глубину моих замыслов.
   Но в голову ничего не приходило. Тогда я снизил планку и стал придумывать что-нибудь попроще.
   Вспомнилась медитация, которой лет десять назад меня обучил один человек, и которая позволила мне увидеть в обыкновенном зеркале свою сущность. Именно ей, своей сущности, я и решил отдать приказ о сложении с себя полномочий. Это всё-таки лучше, чем командовать самому себе.
   Суть медитации заключалась в следующем: в тёмной комнате нужно сесть перед зеркалом и поставить зажжённую свечу между собой и зеркалом таким образом, чтобы не было видно её отражения. Затем, на протяжении трёх месяцев, каждый день, в течение сорока минут нужно, не мигая, смотреть в глаза своему отражению.
   В первые дни можно будет увидеть, как привычные черты лица превращаются в уродливые - такие не снились Голливуду - маски, которые сменяют друг друга довольно быстро.
   Постепенно страшные рожи исчезают, и в зеркале остаётся только отражение глаз. К концу медитации испаряются и глаза: зеркало больше не отражает лица, и медитирующий остаётся один на один со своей сущностью.
   Достигнув результата однажды, входить в такое состояние и встречаться со своей сущностью можно хоть каждый день, и у меня это получалось даже при дневном свете, без всяких там свечей. На этом я и остановился.
  
   Когда темнота опустилась на землю, я был уже готов. Большое зеркало на шифоньере было отполировано до блеска и казалось уже не столько зеркалом, сколько входом в потусторонний мир.
   Однорожковый подсвечник держал в своих объятиях новенькую белоснежную принцессу-свечу, и даже спички были готовы оказать услугу и в полной боевой готовности валялись рядом с ним. Мне оставалось только собраться духом и начать действовать.
   Я ещё раз задал себе вопрос: могу ли я что-то изменить в этом мире со стопроцентной гарантией того, что эти изменения непременно приведут к улучшению?
   Ответ содержался уже в самом вопросе. Конечно, нет! Сомнения унеслись прочь, как уносится в небытие придорожная пыль, и я решительно взял в руки спички.
   Огонь свечи засиял нехотя, поначалу искрясь, потом, пропадая совсем, а затем вспыхивая с новой силой. Когда свеча начала исполнять свой долг, я выключил свет, сел напротив зеркала и поставил подсвечник на пол между собой и зеркалом.
   Я смотрел прямо в глаза своему отражению, а оно бесстрастно пялилось на меня.
   Самое трудное в этой медитации было сделать взгляд параллельным, и, как только этого удалось достичь, омерзительные физиономии, одна неприличнее другой, начали сменять друг друга, словно на экране телевизора.
   Осознание того, что все эти ужасные маски и есть я сам, неприятно щекотало нервы. Они были отражением моих поступков, желаний и прихотей, олицетворяли каждую чёрточку моего характера. Это был многоликий Я. Тот факт, что у сидящего на стуле в зеркале, два или три раза на одно мгновение лицо приняло богоподобный облик, не принесло облегчения.
   Очень быстро зловредные рожицы исчезли, и там, в зазеркалье, на фоне привычной обстановки в воздухе повисли два моих, а может быть и не моих, глаза.
   Именно этого момента я и ждал. Именно в эти глаза я хотел выплеснуть свой приказ. Именно они должны были отразить его и направить в мою сторону, и я бы не стал сопротивляться, воспринял бы его и снова сделался обыкновенным Константином Матвеевым.
   Но что-то удерживало меня. Во всей этой ситуации присутствовала какая-то несерьёзность и даже комизм.
   Я ещё больше напряг зрение. Мой взгляд превратился в лазерный луч, который сверлил глаза оппонента из-за зазеркалья. Он пытался проникнуть в смешливые зрачки висящих в пустоте глаз, проникал, но не находил там опоры и, не имея возможности за что-то зацепиться, проваливался во всепоглощающую бездну существа, сидящего напротив меня.
   Меня не покидало ощущение того, что всё, что я делаю, было в высшей степени несерьёзным. Я не мог продолжать эксперимент, не разобравшись в причинах такого восприятия действительности.
   Не мигая, я продолжал смотреть в смешливые глаза своего отражения, а когда настал момент кульминации, и они исчезли, я, словно прозрел, и истина снизошла на меня.
   Я понял вдруг, что только её и только её отражало зеркало. Оно отражало только суть и ничего более, а суть изначально несерьёзна.
   Когда Творец придумывал, как бы получше расположить атомы во вселенной, у него и в мыслях не было создавать что-то стоящее и серьёзное. Он был уподоблен ребёнку, складывающему из разноцветных кубиков всякую ерунду. Мир изначально несерьёзен, а зеркало только отражает эту несерьёзность.
   Разве отражаются в зеркале наши чаяния, наши крики, наша боль? Всё то, отчего мы плачем, переживаем и нервничаем, не существует по ту сторону зеркала. Зазеркалье с улыбкой Мадонны взирает на нашу суету, но не осуждает, а просто не воспринимает, вернее, не отражает её.
   Я понял, что всё, творимое нами с чувством собственной важности, всё, над чем мы так много думаем и размышляем, всё, чем мы живём и во что верим - в закон, философию, мораль, нравственность, науку и прочую ерунду - не более чем выдумки нашего психически больного эго.
   В мире нет ничего серьёзного, ничего, над чем стоило бы рыдать или грустить. Всё есть игра - игра Божественного ребёнка в свои небесные кубики. Даже термоядерная война не несёт в себе и тени серьёзного: подумаешь, кубик упал.
   А дар, сниспосланный мне лаянцами - это огромный набор божественных кубиков от которого никак невозможно отказаться. В кубики надо играть, а, что получится в результате, прыжок на новую ступень или миллионы лет застоя, совершенно не важно - в игре всегда присутствует и выйгрыш, и поражение. Если не будет или того, или другого - исчезнет сама игра, и в мире вновь воцарится ничто.
   Мой двойник в зеркале вновь обрёл глаза и черты лица, сильно смахивающие на мои. Возможно, он тоже был властелином своего мира, а возможно и нет, но явно знал что-то такое, что было пока недоступно мне. И он пытался поделиться этим со мной.
   Теперь лазерный луч, передающий энергию взгляда, шёл уже не от меня к зеркалу, а от зеркала ко мне. Он нёс информацию. Капля за каплей в меня вливалась уверенность, что Творец рождает и воспитывает своё дитя совершенно на иных принципах, нежели исповедуем мы. Не существует никаких обязательств, норм, законов, инструкций по вмешательству или невмешательству и вообще ничего такого, чем частенько руководствуемся мы - люди. Бог сам не знает, что получится у него в процессе творения. Он просто играет.
   Однако существует единственный, первородный грех. Его совершает тот, кто отказывается от предложения стать партнёром в игре с самим Господом Богом.
   Сам Вседержитель не совершал такого греха. В противном случае он не начал бы Игру, и мы все не существовали бы сейчас вместе с таким очаровательным подлунным миром. А тот, кто отказывается от своей роли в театре Жизни, грешит, и ещё как.
   Мне стало понятно, что если я откажусь сыграть предложенную мне роль - неважно хороший я актёр или плохой - то что-то не реализуется в этой вселенной, прервётся нить игры, и возмущенный Зритель с негодованием закидает меня тухлыми яйцами.
   Карты уже сданы, и неинтересно, что будет в конце - конец он и есть конец. Когда-то он всё равно наступит. Конец - это смерть пути, поэтому важен только сам путь.
   Путь - это жизнь. Путь - это способ существования Существования. Это трата дарованной энергии. Это постепенное угасание рождённого потенциала. Он ведёт в никуда, но только он сам заслуживает внимания.
   Все сомнения, страхи и поиски растворились в смешливом взгляде из зазеркалья.
   Я моргнул, и тут же моё отображение приняло обычный заурядный вид перевёрнутого слева направо Константина Матвеева.
   На меня напал смех. Я упал на пол и долго корчился в конвульсиях, будучи не в силах прервать этот истерический процесс.
   Кошки подумали, что их хозяин спятил и на всякий случай сгрудились у выходной двери.
   Всхлипывая и размазывая по щекам текущие слёзы, я кое-как поднялся с пола, вновь подошёл к зеркалу и, глядя на самого себя, произнёс: "Ну, что ж, поиграем!"
  
   Первое, что я сделал, ранним утром следующего дня, это выкрикнул желание, чтобы обо мне и всей этой истории, приключившейся с нами, навсегда забыли и Тамара Ивановна, и Домбровский, а также все те, кому они успели растрепать об этом.
   Теперь волею судьбы на Земле имелся только один Властелин мира, который ни за что и никогда не выпустит из рук вверенные ему кубики.
   И это был Я.
  
  

ВИКТОР РЕДКИЙ

Фантастическая повесть

НОША ГОСПОДНЯ

КНИГА ВТОРАЯ

ВТОРЖЕНИЕ

  
  
  
   Лифт двигался почти бесшумно, если не считать лёгких щелчков, которые доносились откуда-то сверху, как раз в тот момент, когда на горизонтальном табло, расположенным над дверью, загоралось очередное окошечко с указанием номера этажа.
   В одном из окошечек, находящимся ближе к левому краю, высвечивалась цифра "0".
   Справа от него располагались цифры от одного до двадцати двух. Они были простыми и привычными, потому что мелькали перед глазами каждый божий, а точнее сказать, рабочий день. Они зажигались и гасли, и снова зажигались - нормальное явление.
   Кто-то выходит на одном этаже, заходит в кабинет, где ему дают бумажку (не важно - письмо, предписание или приказ), и он должен отнести её на другой этаж, в другой кабинет, другому человеку, который в свою очередь может отдать устное распоряжение или приказ, или просто высказать просьбу, имеющую силу закона, и всё это необходимо надёжно спрятать в своей голове, бережно донести до нужного кабинета и довести до тех лиц, кого это касается.
   Все без исключения сотрудники Генерального штаба сновали на лифтах с этажа на этаж и уже почти не замечали вспыхивающих в окошечках цифр, обозначавших номер этажа, кроме той единственной, которая указывала им, где необходимо выходить.
   Цифры, находившиеся слева от ноля, загораясь поочерёдно от одного до десяти, тревожили и напрягали воображение. Немногим за всё время службы в Генеральном штабе удавалось спуститься глубоко под землю, особенно на этажи, обозначенные цифрами девять и десять.
   На первом подземном этаже не было ничего особенного. Так, обычные для всех зданий системы жизнеобеспечения: собственная котельная, работающая на природном газе, а заодно на мазуте, керосине, бензине, угле, торфе, дровах и даже бытовом мусоре; бойлерная; элеваторный узел; бесчисленное количество трубопроводов разного диаметра; электрическая подстанция; щитовая правительственной связи; щитовая связи обычной и прочая мелочёвка, которая подобно остальным объектам имела свою многочисленную обслугу, одновременно являющуюся охраной.
   Первый подземный этаж уходил вглубь на каких-нибудь десять метров и обеспечивал бесперебойную работу Генштаба в мирное время. Все последующие этажи имели прямое отношение к войне.
   На втором этаже, на глубине двадцати метров, располагался гараж. Там безвылазно парковались пять вертолётов, два лёгкомоторных самолёта, восемь бронетранспортёров, четыре танка и с десяток автомобилей.
   Вся эта механическая капелла имела одно выгодное отличие от своих собратьев, прозябающих на поверхности земли: она была настолько защищена от радиации, воздействия агрессивных химических веществ и высокой температуры, что каждая из перечисленных единиц могла приступить к выполнению боевой задачи сразу же после ядерного взрыва в непосредственной близости от эпицентра.
   На третьем этаже располагались мощные вентиляторы; фильтры очистки воздуха, выполняющие функции огромных противогазов; не меньшей мощности вытяжная вентиляция, способная в мгновение ока выбросить наружу выхлопные газы всех жителей второго этажа; большой и малый дизель-генераторы, обеспечивающие командный пункт Генерального штаба необходимым количеством электричества даже в том случае, если наверху всё уже превратилось в пар.
   . Этажом ниже хранилась жратва. Её количество определялось простым расчётом: все сотрудники Генерального штаба, в случае необходимости, должны питаться три раза в день на протяжении трёх лет.
   Четыре грузовых лифта постоянно сновали вверх-вниз, доставляя на поверхность земли продукты с истекающим сроком годности и забирая оттуда свежие. По широким проходам складских помещений носились юркие электрокары, подъёмники и штабелёры, а в специально отведённых помещениях располагалась лаборатория, где определялось качество закладываемого на хранение продукта.
   На пятом этаже хранился кислород и располагался вещевой склад, в котором можно было найти всё необходимое для жизни в условиях долгой ядерной зимы.
   Мощные холодильные компрессоры, которые замораживали землю вокруг последних пяти этажей подземного гиганта, занимали большую часть этажа. Такая система позволяла избежать разрушения сооружения из-за сдвига земляных слоёв во время прямого попадания ядерного снаряда средней мощности непосредственно в здание Генерального штаба.
   Следующие три этажа являли собой двадцати двухэтажное здание Генштаба в миниатюре. Там и кабинетики были поменьше, и коридорчики поуже, совсем не было просторных холлов и курилок, а также конференц-зала, столовой, многочисленных буфетов и всякой другой ерунды, без которой вполне можно обойтись в лихую годину.
   На девятом этаже на глубине ста метров под землёй располагался ГКПГША - Главный командный пункт Генерального штаба армии.
   В огромных помещениях с тысячами мониторов несли постоянное боевое дежурство люди в форме, которая радовала глаз, так как была расшита золотыми галунами и красными лампасами.
   Обслуживающий дежурную смену персонал состоял из людей, носящих на своих погонах не менее трех больших металлических звёзд.
   Немногим обитателям надземного небоскрёба удавалось побывать здесь, хотя все они, разумеется, не только слышали о командном пункте, но и клали для его блага все те свои силы, которые предназначались для рабочего времени.
   Что находилось на десятом этаже, знали всего несколько человек, причём их число было гораздо менее десяти.
  
   Лифт остановился на площадке девятого подземного этажа.
   Было видно, что его пассажирам нетерпится выйти, однако никто из них не сделал и шага по направлению к открытой двери.
   На посадочной площадке, как бы преграждая путь желающим покинуть ковчег, стояли пятеро вооружённых до зубов молодых парней в камуфляже без знаков различия и дотошно рассматривали лица пассажиров, словно знали все их по памяти.
   Пассажиры лифта состояли сплошь из генералов всех мастей, руководителей ФСБ, ФСР, ФСК, МО, одетых в штатское, а так же главы правительства и ключевых министров.
   Всего в лифте размером с волейбольную площадку под землю норовили спуститься около пятидесяти человек.
   Все они, не взирая на титулы и высокие воинские звания, после того, как процедура осмотра была завершена, слегка уплотнились и посторонились, чтобы пропустить к панели управления лифтом одного из пяти вооружённых людей, который ловко вынул из потайного кармана какой-то ключ, намертво привязанный за цепочку к обмундированию, и не менее ловко вставил его в одну из ключевин на панели управления лифтом.
   Лифтёр в чине майора был наготове и тут же вставил подобный ключ во вторую ключевину, находящуюся на панели рядом с первой.
   Они, не сговариваясь, словно по команде, одновременно повернули ключи на пол-оборота, после чего вынули их и спрятали в потайных карманчиках - будто и не было их вовсе.
   Не успел вояка выйти из кабины, как двери лифта сомкнулись, и он продолжил своё путешествие в глубь земли.
  
   Генерал Армии Тюлюбаев в последний раз спускался на девятый уровень лет десять назад, когда пребывал ещё в чине генерал-лейтенанта и, как немногим людям такого ранга, ему приходилось нести боевое дежурство и даже быть номером первым в составе боевого расчёта.
   Он помнил и эту посадочную площадку, и массивную бронированную дверь, ведущую в лабиринты командного пункта, но вот, чтобы его хоть раз встречали на выходе из лифта пятеро вооружённых парней, он припомнить не мог.
   Наконец лифт прибыл на конечную станцию. Двери его распахнулись, и только пассажиры вознамерились выйти наружу - задние ряды уже начали напирать на впередистоящих - как движение замерло, и маски растерянности повисли на ничего не понимающих физиономиях.
   Посадочная площадка перед открытыми дверями лифта могла вместить едва ли десять - двенадцать человек и представляла собой обычный каменный мешок без малейших намёков на какие-либо входы и выходы.
   Толпа тревожно загудела.
   Генерал Тюлюбаев поддался лёгкой панике вместе со всеми, причём оснований для паники у него было гораздо больше, чем у остальных.
   Дело в том, что он являлся самым главным и самым тайным военным советником Президента России, и уж кого-кого, а его-то были просто обязаны посвятить в причины столь экстренного вызова в этот каменный мешок, находящийся на невероятной глубине под землёй. Были обязаны, но не посвятили. Это настораживало, и даже пугало.
  
   О том, что Тюлюбаев являлся наиглавнейшим тайным советником первого лица государства, знали только двое - сам генерал и Президент. Для всех остальных он являлся одним из старперов-генералов, доживающих свой век в "Райской группе", которая только и делала, что проводила инспекторские проверки в войсках.
   Толку от этого сборища готовящихся к встрече с вечностью былых вояк не было никакого - скорее даже вред - стольких людей отрывали от дела инспекторские проверки, устраиваемые то там, то сям долгожителями из "Райской группы".
   Во время таких проверок целые армады боевых генералов, а так же полковников, которым ещё только предстояло стать генералами, безжалостно прекращали служение Родине и целиком и полностью переключались на служение инспектору министерства Обороны - престарелому генералу из "Райской группы".
   Но такой порядок вещей был экономически оправдан.
   Пристроив отслуживших своё высокопоставленных вояк-старичков в одно место и предоставив им непыльную работёнку, правительство поступало мудро.
   Все они считались на службе и, соблюдая табель о рангах, не лезли ни к министру обороны, ни к Президенту с бесконечными просьбами об издании мемуаров, получении льгот, увековечении их светлых имён, поправке здоровья за границей, а так же с мудрыми советами о том, как надо руководить государством и с тысячами других мелочей, от которых ни Президенту, ни государственному аппарату просто так было не отмахнуться, ввиду титулованности особ.
   Если бы всё это старческое племя отправить на пенсию, то только на отписки по заявлениям и обращениям от данной категории граждан государство потратило бы гораздо больше времени и средств, чем тратит оно теперь на содержание "Райской группы".
   Да и держать военнослужащих в страхе перед инспекторской проверкой - не так уж плохо. Это испокон веков укрепляло обороноспособность и боеготовность нашей армии.
   Генерал Армии Тюлюбаев, единственный из всех членов "Райской группы", после каждой инспекторской проверки обязательно встречался с Президентом и рассказывал ему об итогах проведённой акции: где и сколько пьют, где и сколько тратят на приём гостей и на подарки для них, что говорят, о чём шепчутся.
   Попросту говоря, генерал Тюлюбаев стучал. При этом он никогда не затрагивал вопросов боевой подготовки, предоставляя возможность коллегам победоносно рапортовать об этом в своих отчётах.
   Надобно заметить, однако, что и стучал-то генерал так, походя, ради забавы. Нужно же было кому-то обрисовать Президенту и обратную сторону нашей жизни, а не только представлять его взгляду однобокую иллюзорную реальность, сверкающую начищенными парадами и гремящую победоносными рапортами.
   Никого из тех, кого закладывал Тюлюбаев, Президент никогда не наказывал, но, по наблюдениям самого генерала, карьерный рост наиболее расточительных и подобострастных командиров как-то замедлялся, и, если им и светило повышение по службе, то это было всегда сопряжено с переводом в такую тьму-таракань, что даже с мечтами о возвращении в Европу им приходилось расстаться.
   Основной же работой генерала Армии Тюлюбаева было вытаскивать из всяких затруднительных положений и передряг руководство страны и в первую очередь господина Президента.
   Он давал советы первому лицу государства и таким простым действием помогал решать очень важные, а зачастую и особо важные проблемы в вопросах обороноспособности страны.
   Он дал таких советов может быть сто или больше, и не было случая, чтобы Президент не воспользовался хотя бы одним из них.
   Не было так же случая, чтобы данный Верховному Главнокомандующему совет не сработал и не помог вывести страну из создавшегося тупика.
   Генерал Тюлюбаев работал в этой должности уже при третьем президенте, и каждый раз, когда власть в Кремле менялась, покидающий трон узурпатор тет-а-тет передавал его новоявленному властителю, как бесценный дар и особую реликвию.
   Достиг своего положения генерал благодаря одной простой вещи - собственной интуиции, которая работала, по странному стечению обстоятельств, только в вопросах военного дела, но именно здесь она была безупречной, совершенной и непревзойдённой.
   Из предложенных на выбор какого угодно количества вариантов событий Тюлюбаев, не раздумывая, указывал на тот, который только и мог привести к желаемому результату.
   Бывали случаи, когда из представленных для выбора вариантов не годился ни один, тогда генерал сам находил и предлагал тот единственный, который обеспечивал решение проблемы быстро и с минимальными потерями.
   Так было, например, когда группа заговорщиков - странная смесь из высокопоставленных офицеров и уголовников - выкрала и взяла в заложники нескольких членов семьи Председателя правительства.
   Они выставили одно единственное условие: отставка означенного лица и передача власти другому, конкретно названному человеку. В противном случае террористы грозились взорвать и себя, и заложников.
   Операция по освобождению заложников приняла беспрецедентные масштабы, как по количеству задействованных в ней людей, так и по режиму секретности - ей был присвоен гриф "особой важности", выше которого уже не существует в сложившейся системе градаций.
   Заговорщики не скрывали своего местоположения, которым являлась одна из правительственных дач в ближнем Подмосковье.
   По оперативным данным там действительно находились заложники, а накануне вечером военный грузовик по чьему-то приказу доставил туда около тонны тринитротолуола.
   Такого количества взрывчатки с лихвой хватило бы на то, чтобы уничтожить поместье, а так же всё живое в радиусе трёхсот метров вокруг.
   Шансов у заложников было мало.
   Группы захвата от "Альфы" до "Омеги" не упустили случая щегольнуть мастерством и съехались, конечно же, по секретнейшему приказу, в это живописное место все, как один.
   Каких только планов не напридумывали они: от банального штурма до использования против всех, находящихся в особняке, новейшего, специально разработанного для таких случаев, сильнодействующего снотворного - газообразного вещества, от которого не спасают даже общевойсковые противогазы.
   Выбрать вариант освобождения заложников президент поручил - тогда ещё генерал-лейтенанту - Тюлюбаеву.
   Тюлюбаев сходу отмёл все предложенные варианты и попросил Президента возложить дальнейшее руководство операции на него без всяких там долгих объяснений и обоснований. Президент помучался с минуту, но такое разрешение дал.
   Тюлюбаев приказал подтащить "глушилки", чтобы ни один радиосигнал не мог проникнуть на территорию особняка, установить их примерно в десяти километрах от усадьбы, а всем задействованным в операции подразделениям - немедля отправляться по домам. Осталась только одна группа из пяти человек - мастеров рукопашного боя, которая замаскировалась в саду так, что даже намётанный глаз генерала не смог заметить огрехов в данном виде искусства.
   После того, как все, рвущиеся в бой группы захвата, были удалены из театра военных действий, Тюлюбаев отъехал вместе со своим штабом километров на пять от дачи и приказал офицеру связи снестись с террористами.
   Когда связь была установлена, Тюлюбаев рявкнул в трубку одну единственную фразу: " Ребята! Делайте, что хотите! Нам теперь не до вас! Тут такое началось, такое..." Он оборвал связь на полуслове, после чего отдал приказ включить "глушилки" направленного действия на полную мощность.
   Этикет требовал доведения операции до конца, но Тюлюбаев не устоял перед соблазном войти в историю и сделаться легендой: велел отвести его на служебном правительственном лимузине домой сию же минуту. Он был уверен на сто процентов, а это означает - знал, что всё закончится благополучно, без единой царапины для всех участников драмы.
   Расчёт Тюлюбаева был до обидного прост. Он зижделся на знаниях элементарной психологии.
   Раздутое эго людей с низким интеллектом, непризнанное в обычной жизни, готово было пойти на самоубийство, террор, революцию или войну, только бы о нём говорили, только бы признали его необычность, только бы дали пищу своим вниманием.
   Внимание - вот, что нужно любому террористу или заговорщику. Если не будет хотя бы одного зрителя, вся акция теряет смысл. Не перед кем будет выказать свою решительность, свою уникальность, а так же другие великолепные черты или способности, незамеченные людьми в обычной жизни.
   Так и случилось. Когда прервалась связь, люди, удерживающие заложников, немало подивились словам Тюлюбаева о том, что там началось что-то такое! Такое!...
   Это тоже был гениальный ход генерала.
   Ну, а когда заговорщики увидели, что осада усадьбы снята, растерянность охватила их беспредельно.
   Связь не работала, по телевизору мелькали только бело-серые полосы, радио во всём диапазоне частот издавало такой вой и скрежет, что вяли уши. Но самое противное заключалось в том, что никто не интересовался судьбой заложников - будто и не было их вовсе.
   Подождав до вечера, террористы решили произвести разведку. Они выслали трёх лазутчиков и направили их под углом сто двадцать градусов друг от друга, посмотреть, что там и как. Каждый из разведчиков прополз по-пластунски полтора-два километра, изодрал в хлам своё обмундирование и исцарапал в кровь кожу живота, но кроме приятного лесного пейзажа, так ничего и не заметил.
   Тогда горе-похитители пошли на хитрость. Под покровом темноты они закопали в самом дальнем углу усадьбы килограммов пятьдесят взрывчатки, из имеющейся в их распоряжении, и рванули её в надежде быть услышанными.
   Вопреки ожиданиям никто даже не поинтересовался, что там взорвалось, только накрапывающий дождик вдруг превратился в жуткий ливень, но и тот вскоре иссяк.
   Про заложников террористы забыли, так как всё время посвятили фантазиям на тему, что же там такое произошло.
   В конце концов все сошлись в одном: не иначе, как началась Третья мировая война.
   Утром заговорщики безмерно усталые, расстроенные и опозоренные, так и не заглянув к заложникам, никого не боясь, - что может быть хуже неизвестности и полного невнимания - в открытую, по центральной аллее попытались покинуть усадьбу, но пятеро ниндзей, почти сутки пролежавших без движения, за одно мгновение ожили, а за другое упаковали всех восьмерых преступников без единого выстрела, не сломав при этом никому ни единой косточки.
   Генералу Тюлюбаеву сообщили о конце операции в восемь часов утра. Он воспринял это, как должное и, как бы, между прочим, без выпячивания собственной груди, сообщил о благополучном исходе Президенту.
   До Президента, конечно, дошли слухи о том, как просто и гениально сработал тайный советник, и вскоре после этого случая Тюлюбаев сразу был произведён в чин генерала Армии.
   Так судьба закинула никому неизвестного майора, несущего службу в заштатном городишке в должности начальника дивизионной объединённой ремонтной мастерской, на военно-политический Олимп, где большие генеральские звёзды до сего дня освещали с безоблачного неба его благословенный путь.
   Но звёзды не могут светить вечно. Случается, что по небу проплывают облака, и тогда их свет меркнет, а в худшем случае исчезает совсем.
   Неизвестность раздражала. Росло возмущение. Было непонятно, как ему, самому приближённому к трону человеку, могли не сообщить о возникшей проблеме, а что она возникла, у Тюлюбаева не вызывало никаких сомнений.
  
   Попутчики генерала тоже были мучимы неизвестностью и в ожидании продолжения тихонько перешёптывались и строили самые невероятные предположения о причинах столь необычного вызова. То в одном, то в другом конце лифта явственно звучало зловещее слово - война.
   Вдруг послышались звуки отпираемых засовов, и стена, располагающаяся напротив лифта, начала медленно опускаться вниз. Когда её верхний край поравнялся с полом, движение прекратилось. Глазам пассажиров лифта предстал небольшой, но ярко освещённый коридорчик, у входа в который стоял человек в штатском.
   На вид ему можно было дать лет тридцать, но шрамы на лице, свидетели бесчисленных передряг, в которых он побывал, старили его лет на десять.
   "Господа, - произнёс человек в штатском, глядя сквозь толпу, - прошу следовать за мной. Президент ожидает вас".
   Ропот толпы стих. Человек по-военному повернулся и без дальнейших объяснений направился вглубь коридора. Толпа, шаркая ногами, поплелась вслед за ним.
   Человек в штатском оказался спортивного телосложения: шагал быстро и уверенно, так, что приглашённым пришлось едва ли не бежать вприпрыжку.
   Шествие замыкал престарелый генерал - член Совета Обороны - и, как только он ступил на мраморный пол, которым был устлан коридор, массивная дверь вновь пришла в движение, закрыла своей бронированной грудью коридорный проём и заперлась на засовы.
   По пути следования коридор дважды менял направление, а путь идущим преграждали ещё четыре бронированные двери - младшие сёстры двери входной.
   Они так же открывались при приближении толпы, и закрывались, как только замыкающий переступал через порог. После того, как идущие миновали четвёртую дверь, им пришлось спуститься по винтовой лестнице ещё на три этажа, и только тогда их путешествие закончилось, и они уткнулись носом в совсем крохотную, сделанную из странного материала, дверь.
   Сопровождающий щёлкнул пальцами в глазок камеры слежения, и дверь начала открываться. Открывшись, она удивила всех, стоящих рядом, своей более чем метровой толщиной.
   Человек в штатском, подобно морякам, переходящим из отсека в отсек на подводной лодке, ловко нырнул в дверной проём. Однако вновь прибывшие мгновенно создали возле двери толчею и образовали пробку.
   Растерянность была вызвана тем, что никто не мог понять, нужно ли в данной ситуации соблюдать табель о рангах и пропускать вперёд вышестоящих по должности и чину, или же можно протискиваться в дверь в порядке живой очереди.
   Кто-то из толпы, судя по властному голосу - не последний человек в государстве, крикнул: "Заходи по одному". Толчея сразу же прекратилась и людская масса, находящаяся по эту сторону двери, стала стремительно таять.
   Помещение, находящееся за дверью, можно было назвать залом, хотя и с некоторой натяжкой. Размерами оно напоминало средних размеров кафе или ресторан, но по внутреннему убранству скорее походило на кинотеатр.
   Первое, что бросалось в глаза, это стены и потолок, выкрашенные в омерзительный тёмно-синий цвет. К тому же все они были покрыты, словно пупырышками, четырёхгранными пирамидками, каждая размером с небольшую вазу.
   В одном конце зала, как и положено кинотеатру, находился экран. Его отличие от обычного киношного состояло в том, что это была плазменная панель размером два на три метра.
   Справа и слева от экрана на небольших возвышениях стояли два полукруглых стола, на которых виднелись какие-то выступы. Скорее всего, это были кнопки, позволяющие включать и выключать экран, или что-то в этом роде.
   Так же, как и в кинотеатре, перед экраном располагались рядов пятнадцать удобных мягких кресел тёмно- малинового цвета, но, в отличие от киношных, перед каждым из них находились удобные откидные столики, встроенные в спинки впередистоящих кресел.
   В прикреплённых к столешницам планшетах находились блокноты, ручки и лазерные указки. Над столешницами яркими красными буквами сияло напоминание о том, что, несмотря на наличие писчих принадлежностей, что-либо выносить отсюда категорически воспрещается.
   За полукруглым столом слева от экрана сидел Президент.
   Генералу Тюлюбаеву, как впрочем и всем вошедшим, сразу бросилось в глаза, что в зале он находился совершенно один, без сопровождающих его по обыкновению свиты и охраны.
   Президент нервно постукивал по столу кончиками пальцев и, когда сопровождающий процессию вояка в штатском закрыл за последним из приглашённых дверь, Президент, не отвечая на приветствия и здравицы, бросил в зал короткое: "Рассаживайтесь, и поживее!"
   Элита государства была вымуштрована, как бравые солдаты-рекруты. Каждый чётко знал, где, в каком ряду, рядом с кем и за кем ему положено сидеть, поэтому уже через минуту пожелание-приказ Президента был исполнен.
   - Все вы, я полагаю, слышали о заявлении некоего новоявленного Властелина мира, которое вчера опубликовали все без исключения средства массовой информации - газеты, телевидение, радио, - Президент сделал паузу.
   Все присутствующие, конечно, что-то слышали об этом. Слух прошёл не только по всем этажам министерства Обороны, но и по большинству апартаментов Кремля.
   Никто из присутствующих не придал этому особого значения. Мало ли какой идиот сделает какое заявление в какой-то жалкой жёлтой газетёнке. Да и каких только заявлений не слышали на своём веку: и о нашествии инопланетян, и о начале Третьей мировой, и о том, что в следующем году уж точно наступит конец света.
   Одного только никто их присутствующих в зале государственных мужей точно не мог представить, что Президент собрал их по такому пустяковому поводу.
   - Я прочту вам его.
   Президент взял со стола листок, посмотрел на него, помолчал немного, что-то обдумывая, и начал:
   " Граждане планеты Земля!
   Больно! Очень больно смотреть, как мы с закрытыми глазами двигаемся к концу.
   Правительства всех стран мира руководят вами, извлекая лишь сиюминутную выгоду для себя и своей родни.
   Кто из них хоть раз сказал вам о цели вашего существования? Кто поведал вам о том, как можно выжить в умирающем мире? Или о вашем месте в космосе, в галактике?
   Вместо этого вам без конца говорят о том, что нужно создавать новые рабочие места, как можно больше рабочих мест. Вам рассказывают сказки о том, что просто необходимо развивать производство.
   А между тем, витрины ломятся от всевозможных товаров, которые уже никто не покупает. Каждый день на помойки выбрасываются миллионы тонн еды. Пластиковые пакеты уже покрыли землю одним слоем, и нарастает второй.
   На планете понатыкали тысячи мин замедленного действия - это атомные электростанции. И правители утверждают, что всё это для вашего блага.
   А кто из них узрел корень зла в перенаселении планеты? Кто предложил хоть какую-то программу сокращения рождаемости? Никто! Всем нужны налогоплательщики и воины. Нас окружает сплошное враньё, ведущее человеческую расу к погибели.
   Наши братья из космоса видят, что люди балансируют на грани и в любой момент могут сорваться в пропасть.
   Они избрали меня, единственного из землян, для того, чтобы мы вместе с вами смогли не только отвести беду, но и создать на планете Рай - цветущий сад под названием Земля.
   Я объявляю себя Властелином мира.
   Мне даны великие полномочия: такие, какие даже не снились ни одному землянину с начала времён.
   Каждое моё слово отныне - закон для всех. Нарушивших закон, ожидает неотвратимое наказание и это наказание - смерть.
   Мне не нужна власть, не нужны парламенты, администрации, войска, тюрьмы.
   Я один, но сила моя так велика, что никто из ослушавшихся не уйдёт от наказания.
   Все средства массовой информации каждую неделю в такой же день будут публиковать свод новых законов, которые вступят в силу с ноля часов следующего дня.
   Внимайте и исполняйте! Живите и возрождайтесь!
   Ваш Властелин.
  
   Президент замолк и заговорил снова только спустя минуту.
   - Как видите, само заявление является бредом сумасшедшего и не более того, - он посмотрел на премьер-министра, ухмыльнулся идиотской улыбкой, как бы ища поддержки, и продолжил, - наполеонов в наших психушках и так достаточно - одним больше, одним меньше. Но дело в том, что человек или группа лиц, распространивших это послание, имеют в своём распоряжении самое мощное оружие в мире - гипнотическое.
   К этому моменту мы обладаем следующей информацией:
   Во-первых, это обращение опубликовали и выдали в эфир почти все, а может быть и все средства массовой информации России. По предварительным данным точно так же обстоят дела и в остальных странах мира. Сбор информации ещё продолжается.
   Во-вторых, по итогам проведённых выборочных проверок установлено, что никто из сотрудников СМИ, начиная с главных редакторов, и кончая рядовым персоналом, ни сном, ни духом не ведал, как это могло попасть на страницы газет или выйти в эфир. Налицо массовый гипноз. По крайней мере, это пока единственно разумное объяснение происходящего.
   И, в-третьих, - Президент окинул аудиторию взглядом, - но прежде, чем я озвучу "в-третьих", попрошу академика Зеленкова из института сверхсекретных разработок доложить о реальном состоянии дел в области проектирования и производства гипноизлучателей. Гриф секретности на время данного заседания снимаю и прошу всё изложить с максимально реалистическим подходом.
   Чернявенький и моложавый генерал-полковник встал, одёрнул китель, на мгновение наклонил голову, чтобы проверить, нет ли каких изъянов в безупречно подогнанном обмундировании, и громко, хорошо поставленным голосом стал излагать суть дела.
   - Господин Президент! Работы по разработке и производству гипноизлучателей находятся на следующей стадии: испытания наиболее перспективной версии аппарата под кодовым названием "Делай раз..." проведены четыре дня назад, - несмотря на серьёзность момента, такое название вызвало улыбку почти у всех присутствующих, - и показали следующие результаты.
   Аппарат позволяет внедрять чужеродные программы поведения с вероятностью сорок пять процентов при дальности воздействия в сто метров и площади охвата в десять квадратных метров и с вероятностью одна целая семь десятых процента при дальности в один километр и площади охвата в сто квадратных метров.
   При этом необходимо отметить, что примерно на двадцать пять процентов испытуемых гипноизлучатель не действует совсем, и это зависит не от мощности или конструктивной особенности аппарата, а от степени внушаемости объекта.
   Давно известно, что разные люди поддаются гипнозу в различной степени. Приведённые ниже цифры можно рассматривать только применительно к группе людей, где все поддаются гипнозу в той или иной степени.
   Участники эксперимента проходят предварительный отбор на внушаемость, который проводят высококлассные специалисты по гипнозу.
   Вот вкратце и всё, господин Президент.
   - А каковы размеры аппарата? - Президент раздвинул ладони на полметра, будто пытался показать, каких именно размеров должны быть гипноизлучатели.
   Генерал-полковник покраснел, понял, что допустил ляпсус и, пытаясь загладить свою вину, громко и быстро отчеканил:
   - Самый компактный образец прототипа с трудом поместится в этом зале, господин Президент!
   - Садитесь! - Президент махнул рукой и вновь принялся барабанить кончиками пальцев по крышке стола. Чувствительные микрофоны улавливали эту дробь и, усиливая чуть более необходимого, передавали в зал. - Теперь послушаем директора ФСР генерала армии Галаздру.
   Из-за стола поднялся человек в штатском и встал по стойке смирно.
   - Доложите нам, Владимир Сергеевич, какие успехи на этом поприще у наших потенциальных противников: американцев, англичан, китайцев, наконец?
   Генерал слегка задрал подбородок, но докладывать стал негромким и спокойным голосом. Это явно говорило о том, что, либо он водит дружбу с Президентом, либо находится у него в фаворе.
   - По данным разведки далее всех в этом направлении продвинулись американцы. Они создали носимую версию аппарата. Его вес около пятидесяти килограммов. Он работает от батарей, заряда которых хватает на один час непрерывной работы аппарата. Зона действия при этом составляет до сорока пяти метров, а вероятность исполнения доходит до семидесяти процентов.
   Другие страны, проводящие аналогичные разработки, находятся значительно ниже российского и американского уровня и в расчёт, я полагаю, могут не приниматься. Доклад закончил.
   - Садитесь! - Президент сцепил руки в замок и опустил голову, уставившись глазами в стол. - А теперь, в-третьих,- сказал он тихо, - сегодня мне позвонил президент Соединённых Штатов. Они очень обеспокоены бесконтрольной публикацией обращения. Первое, что они сделали - это провели лингвистическую экспертизу документа. Она дала однозначный ответ - это написано русским, точнее, человеком, родным языком которого, является русский. Построение фраз, акценты и прочая билиберда однозначно указывают на это. Аналогичная экспертиза проводится у нас. Предварительный результат тот же. Вы понимаете, что это значит?
   Президент обвёл зал строгим взглядом:
   - Вы понимаете, что сейчас думают американцы? У них есть только две версии: либо абсолютное оружие - именно так его теперь можно называть - появилось у Российского государства, либо оно появилось в России же, но не является её собственностью, а только продуктом творчества разного рода Кулибиных.
   И то, и другое означает конец американского господства в мире, конец самого американского государства. Ибо, - Президент поднял вверх указательный палец, - если при помощи этого оружия в одно мгновение были загипнотизированы сотни тысяч людей по всему миру, по счастливой случайности являющихся работниками средств массовой информации, то в следующий раз это могут быть все служащие Белого дома или все сотрудники ракетно-ядерных подразделений НАТО.
   Это крах для Америки и они это прекрасно понимают. В их головах, конечно же, уже зреет план уничтожения России, чтобы потом можно было спокойно жить дальше. Война может начаться в любую минуту.
   Я до сих пор не отдал приказ о приведении всех вооружённых сил в состояние полной боевой готовности только потому, что это сможет спровоцировать нападение американцев на нашу страну.
   С нашей стороны американскому правительству были направлены заверения в том, что Россия таким оружием не обладает. В знак полной искренности - академик Зеленков, это касается вас - я рассекретил вашу лабораторию по созданию гипноизлучателей и пригласил туда американских специалистов для изучения вопроса на месте.
   Зеленков, при упоминании его фамилии, вскочил с места и встал навытяжку, не совсем понимая, что от него требуется.
   - Да не вставайте вы! - президент раздражённо махнул рукой в сторону Зеленкова и продолжил. - Таким образом, я думаю, нам удастся склонить западные державы к варианту два: оружие изобрёл самоучка. Тогда войны удастся избежать. Нужно время, чтобы американцы поняли: будь у нас такое оружие, то, пока их ракеты долетят до нас, мы успеем внушить всему американскому народу, чтобы он наложил на себя руки. В этом случае у нас хоть кто-то останется, а у них - никого.
   Нет! Войны, я думаю, не будет! - повторил Президент ещё раз. Он протянул руку к стоящей на столе бутылке "боржоми", но вдруг передумал, пристально посмотрел на академика Зеленкова, да так, что тот снова, как подпружиненный, вскочил с места, и спросил:
   - А какие средства от защиты от гипноизлучателей имеются у нас? Меня убеждали, что этот зал - единственное место в стране, куда не доберётся действие подобных аппаратов.
   Зеленков оживился:
   - Дело в том, господин Президент, что действие существующих моделей аппаратов данного типа основаны на электрическом принципе. Они генерируют электрический сигнал определённой частоты, который, попадая на тело человека, добирается до его мозгов и расстраивает работу определённых центров, ответственных за послушание.
   Другой сигнал, не обязательно электрический - это может быть просто команда голосом - внедряется в лишённый защиты центр и заставляет его исполнить заданную команду.
   Из принципа действия оружия вытекает и принцип защиты: достаточно хорошо заземлённого объёмного металлического экрана и воздействие гипноизлучателя будет сведено на нет. Даже обычная железобетонная стена снижает эффективность действия аппарата на тридцать-пятьдесят процентов.
   Разработаны индивидуальные средства защиты от воздействия гипноизлучателей. Это металлизированный костюм с металлическим шлемом, наподобие рыцарского, который электрически соединён с металлической подошвой обуви. Такой комплект снижает эффективность работы излучателя на шестьдесят- семьдесят пять процентов, в зависимости от влажности почвы.
   Что касается защиты данного помещения, то с полной уверенностью могу утверждать: никакие из существующих моделей аппаратов данного типа не смогут воздействовать на людей, находящихся в этом зале. Кроме того, защитные свойства данного помещения этим не исчерпываются, но мне, по понятным причинам, не хотелось бы сейчас говорить об этом.
   Зеленков сел, не дожидаясь разрешения Президента.
   Президент не обратил на это внимания, выдержал паузу и начал говорить медленно, проговаривая каждое слово, каждую букву, пытаясь тем самым донести до каждого присутствующего важность сказанного:
   - Итак, у нас остаётся один единственный выход и ставится одна единственная задача: найти того или тех, кто изобрёл и создал аппарат для внушения такой невиданной мощности. Искать его будут все разведки мира, но мы должны найти первыми.
   С большой долей вероятности можно предположить, что разыскиваемый субъект или субъекты находятся на территории нашей страны. Посему я полагаю начало новой полномасштабной, беспрецедентной операции под кодовым названием "Гипнотизёр".
   Для руководства операцией создаётся Чрезвычайная Государственная комиссия, членами которой назначаются все здесь присутствующие, а Председателем комиссии - генерал Армии Тюлюбаев.
   Отныне вся деятельность силовых структур, федеральной службы безопасности, федеральной службы разведки, всех министерств и ведомств, будет подчинена одной единственной цели - поискам Гипнотизёра.
   К чёрту текущую работу, к чёрту всё, кроме одного - поисков Гипнотизёра. Если его найдут другие, то ваша теперешняя работа никому не будет нужна, так как наше государство перестанет существовать.
   Председателю правительства, министерству финансов - денег не жалеть, задействовать все ресурсы, вплоть до стабилизационного фонда страны. Если понадобится, разрешаю приостановить все программы, даже социальные. Иными словами говоря, все средства страны передаются отныне в распоряжение Чрезвычайной комиссии. Силовым ведомствам необходимо задействовать всю имеющуюся агентуру и уделить особое внимание полноте сбора информации - важна каждая мелочь.
   О проделанной работе докладывать каждые четыре часа лично мне или Председателю Чрезвычайной комиссии. Все свободны, кроме генерала Тюлюбаева.
   Ни один президент никогда публично не выказывал какой-либо особый интерес к фигуре генерала, но создавшееся положение вещей разрушило существующую традицию.
   Толпящиеся у двери высокопоставленные особы украдкой посматривали в сторону Тюлюбаева, и каждый из них дорого бы дал, чтобы узнать - зачем сюда вообще был приглашён этот старпер из "Райской группы" и за какие такие заслуги Президент воздвигнул его, чуть ли не на самую высшую ступень иерархической лестницы.
  
   - Ну, что вы обо всём этом думаете? - обратился Президент к Тюлюбаеву, когда они остались вдвоём.
   - То же, что и Вы, господин Президент.
   - В каком смысле? Потрудитесь объяснить.
   - Вы назвали операцию "Гипнотизёр" и этим всё сказано. Не надо искать никакого оружия. Его просто не существует в природе. Мы имеем дело с обыкновенным гипнотизёром, наделённым даром невиданной силы. Допускаю: всё, что сказано в обращении - чистейшая правда, кроме, разве что, декларации о сотрудничестве с инопланетянами.
   - Почему вы так думаете? - Президент заинтересованно вытянул шею.
   - Поставьте себя на место инопланетян. Разве вы стали бы вступать в контакт с одним единственным представителем семимиллиардной расы?
   - Разумеется, не стал бы. Я бы постарался найти старейшин или правителей их сообщества и только с ними начал бы переговоры.
   - Вот то-то и оно.
   . - И что прикажете делать? - в глазах Президента генерал увидел мольбу.
   - Полностью исключить наличие гипноизлучателя большой мощности мы не можем, и работу по его обнаружению надо проводить, но направление главного удара я бы определил, как поиск самого Гипнотизёра.
   Его необходимо найти любой ценой. Найти и немедленно уничтожить.
   - Как можно найти человека без примет, отпечатков пальцев, показаний очевидцев, да ещё на территории от Калининграда до Владивостока?
   - Необходимо немедленно форсировать работы по созданию мыслеуловителей. Кое-какие наработки на этом поприще, я знаю, у нас уже имеются
   Принцип действия таких приборов мне неизвестен, однако, уверен, что они не имеют ничего общего с гипноизлучателем, который работает на чистом электричестве.
   Мыслеуловитель должен работать на ментальном уровне. Причём нам не нужен аппарат, читающий чужие мысли. Нам нужен только датчик, индикатор, который просто фиксирует возникновение мысли и указывает направление, откуда она исходит.
   - И как? Как мы сможем, имея такие датчики, изловить Гипнотизёра? - Президент явно нервничал.
   - Каждую пятницу Гипнотизёр будет передавать через средства массовой информации новые обращения или своды законов. Мы можем засечь его в момент передачи, как засекают обычные радиопередатчики.
   Расставим по всей стране датчики - уловители мысли, определим направления, соединим вектора и в точке пересечения найдём Гипнотизёра. Нашу задачу облегчает то обстоятельство, что сила мысли Гипнотизёра в миллионы раз сильнее силы мысли обычного человека, и, следовательно, мы вполне обойдёмся только грубыми датчиками.
   И я Вам советую, настоятельно советую, господин Президент, как только координаты местонахождения Гипнотизёра будут установлены, даже если точка пересечения окажется в Кремле, не надо пытаться ловить его, из этого, как Вы сами понимаете, ничего не получится. Нужно просто сбросить на это место с десяток ядерных бомб суммарной мощностью не менее ста мегатонн.
   Президент вопросительно поднял брови:
   - Но ведь тогда сгорит пол-Москвы.
   - Это небольшая плата за то, чтобы сохранить весь мир. К тому же, я не думаю, чтобы он жил в Кремле. Скорее где-нибудь на Алтае или на Урале.
   - Генерал Тюлюбаев! Вы гений!
   Польщённый советник понял, что аудиенция окончена, встал, направился к двери, но по дороге не удержался, обернулся и добавил:
   - И ещё! От мыслей Гипнотизёра эти стены спасут Вас не более, чем обыкновенная фетровая шляпа.
   Операция "Гипнотизёр" набирала обороты.
  
   * * *
  
   Я возлежал на диване и думал о том, как всё ловко просчитал. Хотя, по большому счёту, моей заслуги в этом не было совсем. Русские люди непосредственны и бесхитростны, так что просчитать их действия не составляет никакого труда.
   Что бы ни случилось неординарного, из ряда вон выходящего в общественной жизни, будь то Чернобыльская катастрофа или банальный взрыв какого-нибудь газопровода, русские обязательно создадут комиссию. А где есть комиссия, там обязательно присутствует Председатель. Поэтому сразу же после появления на свет моего Обращения, я пожелал, чтобы все мысли Председателя вновь созданной комиссии по борьбе со мной были мне доступны.
   Да, что мысли? Я мог при желании видеть его глазами и слышать его ушами.
   Лёжа на диване, я наблюдал вместе с генералом Тюлюбаевым всю комедию: от того момента, как тот вошёл в лифт на двадцать втором этаже Генерального штаба и до того момента, как он снова вошёл в лифт, но уже на отметке "минус десять".
   Когда тело генерала путешествовало между двадцать вторым и десятым подземным этажом, он не знал ещё обо мне и о том, что спустя всего пару часов станет Председателем самой важной, Чрезвычайной Государственной комиссии. Господу Богу же было известно всё наперёд, и Он, вняв моему желанию, безошибочно подключил меня к сознанию генерала.
   После того, как Президент и наиглавнейший советник расстались, мне пришлось задуматься о том, что род человеческий в сегодняшнем своём состоянии имеет огромные технические возможности. Я нисколько не сомневался, что уже через пару недель будет создано необходимое оборудование, а ещё через неделю охотники за моей жизнью элементарно вычислят моё место пребывания.
   Конечно, я мог бы одним движением своих извилин лишить памяти всех участников комедии, но плодить вокруг себя "зомби" мне было не дозволено правилами игры, которые я сам же и установил.
   Сгореть в пламени ядерного взрыва мне тоже не хотелось, и я принялся устанавливать законы, которые защитили бы меня от этого. Тем более, что до опубликования очередного обращения осталось всего четыре дня.
   В итоге на свет появился исторический документ следующего содержания:
  
   "Земляне!
   С 00 часов завтрашнего дня я объявляю вне закона все виды оружия, кроме обычного стрелкового. Военные самолёты, танки и бронетранспортёры, ракеты всех типов, артиллерия, военные корабли и подводные лодки, а так же любое оружие массового подавления или уничтожения, будь то химическое, биологическое, ядерное, сейсмическое или гипнотическое должны быть законсервированы и уничтожены в течение последующих шести лет.
   Военные самолёты и космические корабли не должны отрываться от земли после первого же приземления.
   Все военные плавсредства должны вернуться на базы в течение десяти суток с момента вступления закона в силу.
   В месячный срок всё горючее, находящееся в военной технике (кроме строительной, специальной и грузовой), должно быть слито и использовано для гражданских нужд. По истечении указанного срока оставшееся горючее самовоспламенится.
   Никто из военных, а также гражданских чиновников всех уровней не имеет права добровольно слагать с себя полномочия, и обязан строить свою работу на основании настоящего закона.
   Каждого, кто не исполнит закон, ожидает смерть.
   Исполняйте и войдёте в жизнь новую. Слушайтесь и останетесь живы.
  
   Ваш Властелин.
  
   * * *
  
   Все члены Чрезвычайной комиссии были уже в сборе и добрых полчаса ожидали появления Президента. Тем не менее, когда противоположная входу стена вдруг раздвинулась, образовав подобие большой трещины, и после того, как в неё протиснулся глава государства, вновь сомкнулась, все вздрогнули.
   Президент пружинящей спортивной походкой направился к своему законному месту, но, не пройдя и половины пути, не ответив ни на одно приветствие, отрывисто бросил в зал:
   - Все знакомы с текстом вчерашнего обращения Гипнотизёра?
   - Так точно, господин Президент! Знакомы, господин Президент! - раздался разноголосый хор подобострастных голосов.
   - Господин Шлукум! Расскажите, как ФСБ прошляпила всё это, - сказал Президент, добравшись до своего места и плюхнувшись в кресло.
   Директор Федеральной Службы Безопасности как-то неловко поднялся с места и вытер испарину, выступившую на лбу.
   - Господин Президент! Мы самым тщательным образом подготовились к тому, чтобы очередное послание Гипнотизёра не вышло в свет.
   В акции принимало участие более пятидесяти тысяч сотрудников ФСБ и МВД. Был установлен тотальный контроль над деятельностью всех крупных теле-радио компаний и печатных средств массовой информации.
   Две трети задействованных сотрудников находились непосредственно на рабочих местах персонала СМИ и неотлучно следили за его работой. Остальные, совместно с работниками администраций, обеспечивали сверхжёсткий пропускной режим.
   Было принято решение: в течение всего вчерашнего дня допускать в здания, где располагаются средства массовой информации, только сотрудников, находящихся в штате соответствующих СМИ. Ни один посетитель, ни один посторонний за истекшие сутки не были допущены на интересующие нас объекты.
   Однако принятые меры не дали никакого результата. Послание Гипнотизёра было опубликовано во всех без исключения средствах массовой информации, и при этом никто ничего не заметил.
   Налицо массовый гипноз, господин Президент.
   - Садитесь! - Президент сделал пренебрежительный жест рукой. - Массовый гипноз! - передразнил он, и его лицо приобрело брезгливое выражение. Президент опустил глаза и уставился в стол, всем своим видом давая понять, что директора ФСБ он не желает даже видеть. Всем присутствующим стала видна лысеющая макушка Президента.
   - Галаздра! - Первое лицо не удосужилось назвать ни звания, ни должности директора ФСР. - Что у вас?
   Владимир Сергеевич, который за секунду до этого был полностью поглощён тем, что грыз ноготь на указательном пальце правой руки, тут же вскочил и, не дожидаясь дополнительных указаний, начал рапортовать:
   - По оперативным данным, господин Президент, во всём мире произошло то же самое. Нет ни одного субъекта СМИ, который не опубликовал бы Послание. Ни одна служба безопасности ни одной из стран не смогла предотвратить этого.
   Президент понял, что последней фразой директор Федеральной Службы Разведки попытался обелить своего коллегу из ФСБ, и ему это очень не понравилось. Он стал похож на паровой котёл, давление в котором приближалось к критическому, и вот-вот должен был сработать предохранительный клапан, чтобы выпустить лишний пар.
   Президент оторвал взгляд от стола и окинул им зал. Взгляд стал жёстким, почти металлическим. Он был похож на наконечник копья, который выбирал себе жертву и, хоть и не знал ещё, кто ею станет, но твёрдо был уверен в том, что ей не поздоровится.
   Руки Президента сцепились в замок и образовали один большой кулак, который нижней своей частью, словно метроном, методично постукивал по столу.
   Предохранительный клапан не выдержал нарастающего давления и открылся.
   - Я! - Президент сделал акцент на слове "Я", давая понять, что он не обычный человек, а Глава государства, как-никак, - напоминаю вам, что ФСБ - это служба Безопасности страны, и меня не волнует, что там не получилось у них на Западе или за океаном. Не волнует! Они - это они, а мы - это мы.
   Мы все понимаем, что явление, с которым нам пришлось столкнуться, отнюдь не ординарное и не заурядное, а методы, использованные вами, господин Шлукум, при встрече с непонятным, неизученным, непознанным явлением весьма и весьма примитивны и грубы.
   Милиция при входе! Соглядатаи на этажах! Точно так же работала и царская охранка сто лет назад. Ничего нового!
   Может быть, вы потрудитесь рассказать, во что были одеты ваши сотрудники? Были ли на них индивидуальные комплекты защиты от гипноизлучателей? Велась ли запись видеокамерами слежения, которые, я думаю, пока ещё не поддаются гипнозу? Была ли проведена обработка сотрудников, задействованных в операции, программой "антигипноз"?
   Было видно, что Президент подготовился к встрече основательно.
   Генерал Шлукум встал и несколько обиженно, а потому подчёркнуто сухо и кратко, доложил:
   - Из всех перечисленных вами мероприятий, господин Президент, было проведено только одно - запись камерами видеонаблюдения. На сегодняшний день просмотрено всего пять процентов видеоматериала. Сами понимаете, десятки тысяч единиц отснятого материала невозможно просмотреть быстро, тем более, что делать это должны только специально обученные люди. Забегая наперёд, скажу, что анализ просмотренных носителей информации показал, что имеет место обычный гипноз. Люди видели и ощущали совершенно не то, что делали.
   Что касается защитных костюмов, то, к сожалению, их в нашей стране имеется всего пять комплектов: опытных, недоработанных и сырых. А обработку личного состава программой "антигипноз" я проводить запретил, ввиду неизученности её действия на человеческую психику.
   Президент снова уставился в стол, продолжая постукивать по нему сцепленными в замок руками. Он не знал, что делать дальше и, казалось, был растерян. Без всякой надежды в голосе, тихо, без эмоций он произнёс:
   - Академик Зеленков!
   - Этот феномен известен давно, - обратился директор института сверхсекретных разработок скорее к присутствующим, чем к Президенту, - достаточно вспомнить Вольфа Мессинга. Он с лёгкостью "отвёл глаза" кремлёвской охране, которая была проинструктирована, кого именно им ни в коем случае нельзя допускать в кабинет Сталина. И, как вы помните, он таки дошёл до вождя, и никто его не остановил.
   То же самое явление мы наблюдаем и сейчас. Все смотрят в газету, видят, что там написано, но не осознают этого. Всё осознают, всё понимают, а это проходит мимо них.
   Слушая, не слышат. Глядя, не видят. Им всем "отвели глаза". Это гипноз. Мощнейший из тех, с каким мы до сих пор встречались, но известный, привычный и даже более или менее изученный.
   - Теперь о грустном, - Президент прервал академика чуть раньше, чем того требовали обыкновенные правила приличия.
   Министр обороны понял, что настал его черёд:
   - К сожалению, могу лишь подтвердить, что на всей территории Российской Федерации, начиная с ноля часов, в каждом часовом поясе вступило в силу послание Гипнотизёра.
   Мы уже потеряли пятнадцать боевых самолётов, которые пытались подняться в небо для несения боевого дежурства. Все они взорвались при запуске двигателей: воспламенилось горючее в баках. По той же причине с момента вступления послания в силу мы потеряли сто двадцать танков и пятьсот боевых машин пехоты, после чего я отдал приказ немедленно принять к исполнению требования Гипнотизёра. Есть жертвы среди людей. Грузовой, специальный технологический транспорт не пострадали и продолжают работать в обычном режиме.
   Космические войска сообщают, что спутники-разведчики зарегистрировали взрывы более полутора тысяч единиц военной техники в разных частях света. Возможности аппаратуры, установленной на спутниках не безграничны, поэтому я думаю, что фактическое число взрывов значительно превышает зарегистрированные.
   Я... Мне пришлось отдать приказ о возвращении на ближайшие базы всех военных судов и в первую очередь тех, на которых установлены ядерные реакторы. Иначе нам не избежать сотен Хиросим. Вероятный противник поступил так же.
   - Даже не верится, - тихо произнёс Президент.
   -Господин Президент! Если вы разрешите,- министр обороны поднял руку, как школьник, и, не дожидаясь разрешения, продолжил, - я продемонстрирую в действии, как работает послание Гипнотизёра.
   Он поднял с пола красивый деревянный ящик, отполированный до блеска, подошёл к столу, находящемуся справа от экрана, и нежно поставил коробку на столешницу. На крышке ящика виднелась какая-то витиеватая надпись.
   Министр открыл её, вынул прибор, похожий на пульт управления с небольшим телевизионным экраном посередине, затем, поднапрягшись, достал из коробки модель красавца-танка и бережно поставил её на стол. Танк достигал в длину сантиметров сорока пяти - пятидесяти.
   - Это копия настоящего боевого танка. Её мне подарил на юбилей коллектив Уральского тракторного. Двигатель танка работает на спирте. Пушка стреляет мелкокалиберными патронами на расстояние до двухсот метров. По сути - это боевой танк, управляемый дистанционно. Его можно запустить в тыл врага и двадцатью пулями уничтожить двадцать человек, - министр вопросительно посмотрел на Президента.
   - Ну, и? - не совсем понял тот.
   - Послание Гипнотизёра распространяется на все боевые машины. О размерах не говорится ничего. Следовательно, если мы попытаемся запустить этот минитанк, то горючее в баках должно взорваться, а точнее - воспламениться. Это не опасно. Я потушу пожар своим носовым платком. За одним проверим защищённость этого помещения от проникновения законов, которые устанавливает Гипнотизёр.
   - Только отойдите подальше и берегите глаза, - всех, в том числе и Президента, заинтриговал предстоящий опыт.
   Министр сделал несколько шагов в сторону, нажал кнопку "пуск" на пульте управления, и в то же мгновение из моторного отсека танка вырвался небольшой язычок голубого пламени. Министр поспешил к столу, нагнулся над танком и стал задувать пламя так, словно перед ним был именинный пирог. У него получилось, и пожар был потушен с первой попытки.
   - И что это? Тоже гипноз? - Президент смотрел на министра обороны, но академик Зеленков понял, что отвечать всё равно придётся ему.
   - Господин Президент! Данное явление неизвестно науке и никогда не было описано ранее. Однако могу предположить, что оно стоит в одном ряду с телекинезом, но на значительно более высоком качественном уровне. Напомню, что телекинез - это способность двигать предметы на расстоянии.
   В данном же случае, как мне кажется, имеет место способность Гипнотизёра воздействовать не только на сами предметы, но и на их молекулярную структуру. А вот как ему удаётся возвести это в ранг закона и отслеживать сразу миллионы объектов по всему миру - тут не хватает ни моих знаний, ни моей фантазии.
   - Тогда мы, кажется, влипли, - сказал Президент с такой иронией, которая обычно присуща человеку, которому больше нечего терять. - На сегодня все свободны, кроме генерала Тюлюбаева.
  
   - Что думаешь обо всём этом, генерал? - первый раз в жизни Президент обратился к Тюлюбаеву на ты.
   Советник отметил это про себя, но не показал вида. Он понимал: кому-кому, а Президенту сейчас тяжелее всех. Никто ничего не в силах предпринять и все с надеждой смотрят в рот Верховному Главнокомандующему вооружёнными силами страны, а он, обвешанный регалиями и наречённый непостижимыми титулами, по сути своей - самый обычный человек. Не глупее многих, но и не умнее. А то, что стал Президентом - так карты выпали
   - Теперь и ядерной бомбой его не достанешь, - уныло продолжил Президент. - Как я понимаю, его вообще ничем не возьмёшь.
   Президент вопросительно посмотрел на Тюлюбаева, и тот увидел в его глазах просьбу, мольбу, надежду на то, что генерал в очередной раз, используя свой дар, найдёт таки решение и выведет его, Президента, да и всю страну из создавшегося безвыходного положения.
   Тюлюбаев ответил не сразу. Его молчание насторожило Президента. Всё его существо сжалось в маленький жалкий комочек и с ужасом ожидало, что вот-вот генерал Тюлюбаев откроет рот, и разом рухнет и улетучится вся надежда на возвращение к старой, доброй, такой привычной и сладкой жизни.
  
   * * *
  
   Президенту нравилось быть президентом. Он любил этот титул и всё то, что с ним неразрывно связано.
   Когда он впервые вступил на престол, все его помыслы были направлены на то, чтобы изменить, реформировать, улучшить существующий порядок вещей. Хотелось войти в историю наравне с Петром Великим, и даже затмить его, чтобы благодарные потомки через столетия воспевали его светлое имя и возлагали цветы к многочисленным памятникам.
   Но с первого дня правления стотысячная свита Президента не дала ни то, чтобы сделать хотя бы одно доброе дело - даже подумать о нём.
   Весь день был расписан по минутам: встречи, пресс-конференции, брифинги, саммиты, награждения, посещения, встречи, торжественные обеды и не менее торжественные ужины до глубокой ночи, да ещё внеплановые заботы - то атомоход потонет, и нужно слетать туда, показать людям, что президенту до всего есть дело, то разрушительное землетрясение зовёт в дорогу.
   А сколько времени отнимали интриги? Мало того, что интриги постоянно приходилось плести самому, так ещё надо было распутывать и предупреждать интриги, направленные против самодержца, которые то там, то сям возникали в ближайшем окружении президента, словно грибы после тёплого дождичка. На эту деятельность приходилось тратить очень, очень много собственных сил и времени, а так же государственных средств.
   Постепенно и довольно быстро Президент привык к такому порядку вещей. Ему нравилось одним росчерком пера направлять в какую-нибудь задрипанную страну гуманитарную помощь на десятки миллионов долларов, хотя порой об этом его никто и не просил.
   Это всегда выглядит, как красивый жест, а красивые жесты делать приятно. Можно было швырнуть народные деньги на строительство Божьего храма в центре столицы, и это значительно поднимало рейтинг, о котором тоже не надо забывать. Можно было завоёвывать популярность в народе ещё тысяча и одним способом, сопряжённым, правда, с тратой народных же денег.
   Как-то в голову не приходило, что российский крестьянин, поливая обильным потом истощённую землю, и внося, крохотные, по государственным меркам, налоги в казну, не желал бы, чтобы народное достояние тратилось таким неразумным способом: на дорогие подарки иноземным правителям, да немыслимые приёмы в их честь.
   Но кому интересны мысли крестьянина или рабочего. Ведь самый наимельчайший нефтяной магнатишко приносит в казну гораздо больше денежек, чем добрая тысяча крестьян.
   Мысли и пожелания магнатов иногда удостаивались внимания Президента.
   Через год мудрые учителя обучили цезаря иностранным языкам, риторике, сделали экскурс в то и сё. Трудяги из технического обеспечения воткнули в ухо микроскопический радиоприёмник, а на лацкан пиджака навесили невидимый микрофон.
   Теперь добрая сотня полиглотов в любой момент готова была оказать услугу Президенту: подсказать, что нужно говорить в данный момент или, что надо ответить на внезапно раздавшийся из зала вопрос.
   На экранах телевизоров Президент стал смотреться превосходно. Ум, чувство юмора, грамотность, переходящая во всезнание, создавали в умах людей образ единственно достойного.
   Теперь всё это могло рухнуть и кануть в небытие. И всё из-за какого-то Гипнотизёра.
  
   * * *
  
   - С большой долей вероятности можно сказать, что человек, который может одновременно загипнотизировать такое количество людей и при этом ещё и управлять молекулярными связями вещества: воспламенять топливо в баках боевых машин, и, возможно, взрывать ядерные заряды - слава Богу, до этого пока дело не дошло - действительно может быть связан с разумными существами из других звёздных систем.
   Да и какой смысл ему врать? Обычно люди, обладая маломальским могуществом, как правило, стремятся приписать его себе, а не делить с кем-то, - наконец-то генерал нарушил затянувшуюся паузу.
   Президент не услышал, или не захотел услышать, в словах Тюлюбаева окончательный приговор себе, как личности, и своему горячо любимому положению в обществе - попросту говоря, своей должности.
   - А почему вы думаете, что это именно один человек, а не группа лиц, или даже не целая армия? - спросил Президент.
   - Всё по той же причине. Ему нет смысла обманывать нас. Если Гипнотизёр в своём послании сказал, что он один, значит, так оно и есть. Он сильнее и могущественнее всех нас. А какой, скажите, смысл сильному обманывать слабого?
   - И что же мы можем сделать? - надежда ещё не угасла в глазах Президента.
   - Пока суть да дело, мы должны всё-таки определить местонахождение Гипнотизёра. Американцы настаивают на том же.
   Кроме того, у них уже разработаны датчики - уловители мыслей, и они готовы предоставить их в необходимом количестве в течение двух недель.
   - Что нам даст знание местонахождения Гипнотизёра?
   - Я думаю, что ничего. Или почти ничего, - Тюлюбаев взглянул прямо в глаза Президенту, - потому что ... Я не хотел этого говорить. У меня нет веских доказательств. Ну, в общем, ... Он читает все наши мысли и знает наперёд обо всех наших планах.
   - На основании чего вы сделали такой вывод? - Президент нервно заёрзал в кресле.
   - На основании собственной интуиции, господин Президент, которая, как вы знаете, меня ещё никогда не подводила, и ещё на основании одного маленького фактика: как только мы заговорили о нанесении ядерного удара, Гипнотизёр тут же запретил использовать ядерное оружие.
   - И что тогда нам может дать знание места, где прячется Гипнотизёр?
   - Мы сможем выбросить белый флаг и пойти с ним на сепаратные переговоры. Попытаемся убедить его в том, что никоим образом не хотим противостоять ему, а только мечтаем о сотрудничестве. Если угодно, просимся во служение.
   - Ну, предположим. А почему нам надо встречаться с ним лично? Почему не сделать это через СМИ. Ведь он наверняка смотрит телевизор.
   - Нам важно не допустить хаоса и сохранить своё лицо перед народом. Кто будет слушать правительство, - генерал хотел сказать Президента, но тактично не сделал этого, - которое идёт с белым флагом на поклон к одному человеку, пусть даже этот человек - Гипнотизёр, и пусть даже за ним стоят вселенские силы? Всё должно произойти конфиденциально. Строго конфиденциально.
   - И с чего мы начнём? - лоб Президента покрылся испариной.
   - Пока ничего не надо начинать. Время ещё не пришло.
  
   * * *
  
   Я брёл по родному городу. Августовское солнце лениво светило сквозь стадо быстронесущихся серо-белых облаков. Меня переполняла энергия. Сексуальная энергия.
   Стараниями друзей - лаянцев восьмимесячное воздержание привело меня в такое состояние, когда все мои мысли были направлены только на одно.
   Померкли в памяти переживания декабрьских катаклизмов, так круто изменивших мою судьбу, да и судьбу всей планеты тоже.
   Растворились в мирском желании образы Тамары Ивановны и Домбровского.
   Роль Властелина наскучила, опустилась на дно, а оттуда взрывами разноцветных брызг поднимался фонтан непреодолимого инстинкта, заложенного в нас матерью-Природой и присущего всему живому во вселенной: галактике, звёздам и даже великомудрым лаянцам.
   Меня мучила жажда, и я брёл по улицам в поисках той единственной, которая была способна утолить её.
   Осознанность уступила место потокам мыслей и образов, проносящихся в моей голове со скоростью пули.
   Присутствовало понимание того, что я великий маг, почти волшебник, и стоит только мне пожелать, миллионы самых красивых, самых умных, самых достойных женщин планеты, разорвав на себе одежду, встанут в очередь к дверям моего загородного домика.
   Страсть будоражила моё тело, но не настолько, чтобы выплеснуть бесценный дар Существования в тело женщины-зомби.
   Я искал свою отраду сам. Искал её не столько взглядом, сколько теми клеточками моего существа, которые способны ощутить лёгкие, едва уловимые флюиды - нежнейшие вибрации предназначенной мне самки.
  
   Люди всегда торопятся. Никто не надеется на Всевышнего. Все хватают сразу, сегодня, сейчас, побольше, да получше.
   Тому, кто успел ухватить, не дожидаясь помощи Создателя, Существование больше не помощник. У них уже есть, и всё внимание Целого переключается на тех, у кого ещё нет.
   Тем, кто ухватил, силы небесные хотели дать ещё лучше, ещё больше, но чуточку позже, а коль скоро не хватило терпения дождаться милости Божией - довольствуйтесь тем, что есть.
   Время получать, время, когда открываются небесные источники, проливаясь на людей благодатью и достатком, наступает тогда, когда желание чего-либо достигает своего апогея, пика, максимума, выше которого его уже просто не существует.
   Это точка кипения, в которой желание испаряется подобно воде и превращается во что-то новое, лёгкое, несущееся к небесам, подобно тому, как устремляется вверх испарившаяся вода.
   Именно в такой момент, когда плод желания прошёл все стадии развития - зарождение, рост, созревание, когда хватает выдержки не сорвать его ещё зелёным и неспелым, он падает у ног человека и умирает, даруя ему реализацию заветной мечты.
  
   Я прошёл всё это. Я был на пике. Достиг максимума, апогея. Я добросовестно ждал, когда плод созреет, и дождался.
   Существование радостно щёлкнуло плод по плодоножке, он оторвался от дерева желаний и покатился по просторам вселенной, пока не упал мне под ноги.
   Она вышла из дверей магазина, куда я только что хотел войти. Мы случайно соприкоснулись локтями, и моё тело, как по команде, развернулось на сто восемьдесят градусов, а ноги прилипли к ступеням.
   Поток покупателей обтекал меня слева и справа, чертыхаясь и матерясь.
   Глаза словно претерпели второе рождение. Вначале они увидели сандалии, краше которых не сыскать во всём мире, потом ноги, силуэт которых вызвал мелкую дрожь в коленках, цветастое платье, похожее на весенний луг, умиляло взор, как сотни Божественных радуг, а короткие жёлтые волосы, похожие на солнце, затмили сразу и всё.
   В два прыжка я догнал свою избранную, поравнялся с ней и нежно взял её за руку.
   Вибрации, как и электрический ток, лучше передаются при надёжном контакте.
   Она вздрогнула от неожиданности, остановилась, повернулась ко мне лицом, но руку не отдёрнула. Я улыбнулся самой идиотской, самой блаженной и самой счастливой улыбкой в мире и прощебетал:
   - Я ищу вас восемь месяцев. Я хочу провести этот день с вами. Я сделаю его лёгким и приятным для вас. Даже Господь Бог уступил вам сегодня своё место в моей жизни. Будьте со мной, - я преклонил колено и склонил голову.
   - Удивительно, - сказала она, - когда, выходя из магазина, я мельком увидела вас, то в тот же миг поняла, что вы мой рыцарь, и только вам достанется моё сердце. Странно, я так беспристрастно об этом говорю.
   Незнакомка тут же пришла в смущение от сказанного, стыдливо отвернула голову и прикрыла рот ладонью руки.
   - Константин Матвеев. Прошу любить и жаловать.
   - Рита, - почти беззвучно прошептали её уста.
  
   Мы шли по лесу, держась за руки, и разговаривали ни о чём. По моему телу волнами пробегала дрожь. По её - тоже. Мы звучали в одной тональности, как два камертона-близнеца. Энергия ликовала, перебегая из моего тела в её и обратно, доставляя нам обоим сладостные ощущения.
   В этот день кошки не смели мяукать, а собаки лаять - такова была моя воля.
   Мы не ели и не пили вина. Разве можно опаивать Божество? Наши мысли были далеки от этого.
   Откинув одеяло, я сел на постель. Она присела рядом. Мои трясущиеся руки расстегнули молнию на её платье, но так нежно, как не делали до этого никогда в жизни. Потом они стали снимать его.
   С лёгкостью птицы и грацией кошки она помогла мне сделать это.
   Я уложил в постель голое, пульсирующее от переизбытка энергии тело, источающее безумный аромат завороженной самки, затем разделся сам, но не лёг рядом, а только взял её руки и заботливо, как мать новорожденное дитя, усадил на кровати. Я лишь слегка направлял движения её тела.
   Она как будто угадывала мои желания и без лишних напряжений приняла позу лотоса. В такой же позе я сел напротив неё.
   Я не мог взять и банально трахнуть этот подарок Существования. Так не относятся к дарам небес.
   Каждый мужчина мечтает получить в соитии божественные ощущения, но почти все они низводят великую возможность на уровень обычных физических упражнений - her-for Stunde. Для физических упражнений существуют жёны, любовницы и проститутки - они обитают на земле, а Маргарита была посланницей небес.
   В тот день я почувствовал, что могу претворить в жизнь свою давнюю мечту - превратить секс в медитацию. Раньше мне это не удавалось из-за отсутствия понимающей суть происходящего женской половинки.
   Рита не задавала вопросов. Она полностью доверилась мне. Её закрытые глаза и глубокое учащённое дыхание, высоко вздымающее упругую грудь, говорили о том, что океан энергии уже почти вскипел, вот-вот разорвёт сдерживающие его оковы и выплеснется наружу в виде радостных криков и сладострастных конвульсий.
   Я соединил свою правую руку с её правой рукой, а свою левую - с её левой. Наши ладони соприкоснулись. Мои руки скрестились, её же протянулись ко мне. Больше я ничего не требовал от неё. Сам же перестроил своё дыхание и дышал в такт ей. Мы вместе начинали вдох и вместе делали выдох.
   Наши тела трепетали, а наши мысли слились: я думал о ней, а она обо мне.
   Это продолжалось, может быть, час, может быть, два, а, может быть, всего несколько минут. Время не существовало для нас.
   В какой-то миг разделённость исчезла, и мы ощутили себя одним организмом.
   Энергии бушующие в теле каждого из нас вдруг прорвали сдерживающую их дамбу и ринулись навстречу друг другу. Они играли, переносились из одного тела в другое, вибрировали и звучали, доставляя уже ни мне, ни ей, а новому, только что появившемуся на свет существу, непередаваемые ощущения блаженства и радости. Сознание исчезло и не могло зафиксировать миг, когда мы оказались в объятиях друг друга.
   - Господи! Господи! Господи! - во весь голос кричала она.
   - Господи! Господи! Господи! - звериным рыком вторил ей я.
  
   Я лежал без сил, и жизнь, казалось, покинула меня.
   Нирвана. Раньше я знал такое слово. Теперь я постиг его суть. Не было ни мыслей, ни желаний, ни чувств. Не было ни звуков, ни тишины. Не было даже Бога. Или всё это было, но спало. Я не знал. Во всяком случае, этого не передать при помощи алфавита.
   Медитация сделала своё дело.
   Потом мы ели и пили. И вновь давали почувствовать Существованию через наши тела сладострастность его творения.
   Ещё долго неиссякаемый источник сексуальной энергии заставлял бесконтрольно сокращаться наши мышцы.
   Так продолжалось до тех пор, пока мы не стали различать тиканье часов. Время вновь вступило в свои права.
   Она уехала на такси к вечеру следующего дня.
   Когда машина остановилась возле подъезда, а белая сандалия, показавшаяся из двери, коснулась асфальта, так сразу же все - и таксист, и девушка забыли о моём существовании и о том месте, откуда они только что прибыли. А родные и близкие Риты не стали спрашивать её, где она пропадала так долго.
  
   Сексуальная энергия - праматерь всех энергий. Она царит во вселенной и заставляет жизнь воссоздавать себя вновь и вновь.
   Множатся букашки и таракашки, рождаются галактики, и звёзды извергают из своего чрева своих детишек - планеты.
   Самая нижняя чакра - кундалини - вылавливает эту энергию из космоса и в первую очередь направляет на процесс воспроизводства, а излишки этой энергии претерпевают трансформацию и направляются к высшим центрам нашего существа. Они-то и рождают в нас способность любить и ненавидеть, плакать и смеяться, созидать и разрушать.
   Если праматерь исчезнет, вслед за ней исчезнут и другие виды энергий, и жизнь прекратится.
   Я лежал и ждал, когда сексуальная энергия вновь наполнит моё тело, возродит в нем утраченные силы и способности и, наконец, снова позволит мне называться человеком.
  
   Телевизор щебетал на разных языках. То были репортажи из разных стран. Новости перестали существовать. Никого больше не интересовали сошедшие с рельс поезда, разбившиеся самолёты и затонувшие корабли. Все говорили только об одном - о Властелине.
   На экране толпы демонстрантов бодро и весело шагали по улицам.
   Некоторые из них несли транспаранты, суть надписей на которых сводились к следующему: "Слава Властелину" и "Властелин, мы готовы отдать за тебя жизнь".
   Иногда в кадрах мелькали жалкие кучки пикетов у правительственных зданий. Они были не согласны с мнением большинства и держали в руках лозунги другого содержания: "Не хотим быть рабами" и "Смерть Властелину".
   Было похоже на то, что чиновники этих правительственных учреждений пикетировали свои собственные опустевшие рабочие места.
   Несмотря на эйфорию, которую я до сих пор испытывал, до меня доходил смысл происходящего в мире. Моё эго было счастливо тем, что так легко и просто удалось завоевать популярность у большинства жителей планеты.
   Было ясно, что ни военные, ни правительства стран не смогли сохранить в тайне то, что мои послания действуют, и что кара за нарушение установленных законов приходит неотвратимо и незамедлительно. Было понятно и то, насколько люди устали от мироустройства, в котором иллюзию жизни творили чиновники и узурпаторы.
   Телевизор работал весь день. Силы довольно быстро вернулись ко мне. Я уже начал было составлять тезисы очередного послания, как вдруг нечто напрягло меня, приковало моё внимание, насторожило и встревожило.
   С экрана на меня смотрела взбудораженная физиономия какого-то заокеанского корреспондента. Голос переводчика не мог передать всех эмоций и чувств, которые переполняли его. Он едва не плакал от счастья, что именно ему повезло сделать столь сенсационный репортаж.
   Хотя, может быть, он едва не плакал от страха, который навевало на него содержание этого репортажа, суть которого сводилась к следующему: русский Властелин наслал на Америку какие-то диковинные аппараты, которые принялись пожирать американские просторы и всё, что на них зиждилось.
   То, что это было дело рук русского, никто не сомневался, так как давно известно, что американцы и русские - давние соперники.
   На экране телевизора мелькали кадры, на которых полуржавый металлический бачок двигался по улицам Нью-Йорка и всасывал в себя всё, что попадалось ему на пути.
   С чьей-то лёгкой руки эти диковинные устройства журналисты окрестили "пожирателями материи".
   События развивались стремительно, и уже к утру следующего дня все телекомпании мира, совершенно забыли про Властелина и подхватили главную новость.
   На экранах мелькали добротные, хорошо сделанные фотографии невесть откуда взявшихся монстров.
   Это были металлические кубы с размером грани примерно в один метр.
   В передней части куба располагалось отверстие, напоминающее загрузочный люк стиральной машины вертикального исполнения. Стекла в отверстии не было. Вместо него из отверстия торчал ни то нос, ни то клюв.
   Он состоял из двух частей и был похож на две подошвы утюга, обращённые друг к другу. Поверхности их были отполированы до зеркального блеска. На них не наблюдалось ни зубов, ни каких-либо других неровностей.
   Казалось, что подошвы утюгов крепились своими задними частями где-то внутри короба, а острия их торчали наружу, сильно напоминая рот. Они периодически соединялись, а затем разъединялись.
   Клюв щёлкал с частотой примерно два удара в секунду и за всё время наблюдений ни разу не останавливался. Сам короб парил над землёй примерно в полуметре, а двигался чуть быстрее неторопливо идущего пешехода.
   На крышке ящика крепился шар размером с футбольный мяч.
Он весь был утыкан длинными иголками и напоминал скорее морского ежа, отдыхающего на крышке мусорного бака.
   Ёж блестел не меньше, чем клюв, хотя сам бак напоминал обычную ржавую ёмкость, место которой скорее на дачном участке где-нибудь в российской глубинке, но никак не на улицах Нью-Йорка.
   Странный аппарат двигался прямолинейно и равномерно. Всё что приближалось к граням куба менее, чем на метр, тут же превращалось в полупрозрачное облачко и втягивалось в клюв металлического ящика. Исключение составляла нижняя грань куба. Она не испаряла материю, а только скользила над поверхностью земли, подчиняясь каким-то неведомым, одной ей известным законам.
   На экране мелькали кадры.
   Вот пожиратель проплыл мимо припаркованного автомобиля, коснулся и заглотил его, но не целиком, а только ту часть, которая находилась в одном метре от грани куба. Другая часть, лишившись привычной опоры, ударилась об асфальт и предстала перед изумлённой публикой в виде половинки, словно разрезанного вдоль, лимузина.
   По всей территории Соединённых штатов ползали уже десятки Пожирателей материи.
   Никто не видел, откуда они взялись, но, однажды появившись, они всегда двигались только в одном направлении, никогда не меняя его и никуда не сворачивая. При этом системы в направлениях движений не просматривалось никакой.
   По одному из каналов транслировали прямой эфир.
   Один из пожирателей только что вполз на окраину города, уже успел сожрать несколько припаркованных автомобилей, пересёк дорогу наискосок, и вознамерился пройти сквозь стены десятиэтажного здания, которое стояло у него на пути. До него оставались считанные метры.
   Оцепившие район полицейские палили почём зря по ржавому металлическому ящику, чтобы предотвратить надвигающуюся трагедию. Но пули не цокали по металлу, как это бывает в боевиках, а превращались в едва заметные облачка, не долетая до него, которые в свою очередь исчезали в клюве пожирателя.
   К вечеру стало известно, что Пожиратели появились в Индии, России, Китае и ещё в тридцати девяти странах мира, практически на всех континентах Земли. Общее число обнаруженных аппаратов перевалило за тысячу.
   Всю вину за происходящее, конечно же, свалили на меня.
   Обозреватели телепрограмм признавали: не факт, что аппараты наслал Властелин, нет доказательств, что он имеет к этому вообще какое-либо отношение, но в том, что он лишил армии всех стран возможности защищаться - нет ему прощения.
   Через два дня количество обнаруженных пожирателей перевалило за десять тысяч. Их видели далеко в горах, в джунглях, в тайге - и тут, и там они оставляли за собой трёхметровые коридоры исчезнувшей материи.
   Слава Богу, удавалось обойтись без человеческих жертв. Аппараты были так медлительны, что людям удавалось без труда уворачиваться от них.
   Только один не в меру любопытный африканец, хотел потрогать аппарат рукой, но, как только кисть его руки погрузилась в зону поглощения, она тут же превратилась в лёгкое облачко, которое втянулось в чрево Пожирателя.
   Несмотря на то, что бедолага едва не истёк кровью, осмотр травмы показал, что рука не была ни отрезана, ни сожжена, а скорее имел место скол: так мог отколоться только кусок льда.
  
   Подошло время нового послания. Оно было готово и ждало своего часа. Перед тем, как отослать его в народ, я пожелал понять природу тревожащего всех феномена. У меня ничего не получилось. Тогда я буквально выстрелил в эфир желание, чтобы все пожиратели, существующие в этот миг на планете, взорвались, используя для этого всю мощь собственных источников энергии.
   Судорожно я нажимал кнопки пульта дистанционного управления в поисках хотя бы одной программы, ведущей репортаж в прямом эфире. Наконец-то это мне удалось.
   К моему удивлению ржавя коробка с блестящим игольчатым шаром на спине, как ни в чём не бывало, дожёвывала очередной дом где-то в пригороде Сан-Франциско.
   Лупивший по ней из всех стволов полк полицейских не доставлял ей ничего, кроме дополнительного питания.
   Чтобы моё послание своевременно начало свой путь от Гринвичского меридиана и успело за двадцать четыре часа обогнуть всю планету, достучаться до каждого жителя Земли, я должен был пожелать этого не позднее восемнадцати часов местного времени. Стрелки моих часов приближались к шестнадцати часам. На то, чтобы понять суть происходящего, у меня оставалось только два часа.
   Я отчётливо осознавал, что своим средним умом мне не додуматься до правильного решения проблемы. Оставалось одно: обмануть природу и найти обходной путь, который позволил бы мне шире взглянуть на существующее положение вещей.
   Я не знаю, чья это была заслуга, но решение пришло на ум само собой.
   Всё было предельно просто. Каждый человек использует в повседневной жизни не более десяти процентов возможностей своего бортового компьютера - мозга. Если в работу включатся все клетки мозга, то человеку будет необходимо значительно больше энергии для его функционирования. Но с другой стороны, во сколько раз больше энергии вырабатывает человек, убегающий от взбесившейся собаки? Значит,энергия есть.
   Желание было предельно простым: на одну минуту в работу должны включится все клетки моего мозга и заработать все существующие в нём связи.
   Мгновенно я ощутил лёгкий холодок, гуляющий по кончикам моих пальцев на руках и ногах. Мороз усиливался, крепчал и очень скоро буквально сковал мои конечности.
   Руки и ноги ломило так, как бывает, когда опустишь их в ледяную воду и подержишь там гораздо более необходимого.
   В животе, чуть ниже пупка, образовалась ледяная глыба, которая высасывала из меня не только тепло, но и, казалось, саму жизнь.
   Только голове было жарко. Пот струился ручьём, и даже брови не справлялись со своим предназначением.
   Мозг начал плавится. И вдруг всё закончилось. Лёд быстро растаял, а голова остыла.
   Я всё понял и Послание, хоть и в совершенно ином виде, было отправлено в срок.
  
   * * *
  
   - Что творится на планете? Что, я спрашиваю? То невесть откуда появляются Гипнотизёры! То начинают ползать какие-то тараканы, - Президент был в ярости.
   Присутствующие предпочли счесть вопрос риторическим и не ответили на него.
   - Все ознакомлены со вчерашним посланием?
   - Так точно! Да, господин Президент,- вразнобой отрапортовали голоса из разных уголков зала.
   - Он что, решил с нами в бирюльки поиграть? То он шлёт послания, то отменяет их.
   Президент крутил в руке карандаш, изредка постукивая им по столу.
   - Читаю! - сказал Президент после длинной паузы. - С ноля часов завтрашнего дня, временно, вплоть до особого указания, отменяются все мои послания. Ваш Властелин.
   Президент обвёл взором зал.
   - И всё! Больше ничего! То он ввёл законы. То он их отменяет. Я спрашиваю: что это такое? Как это понимать?
   И что за твари ползают по планете? По нашей родной земле? Кто-нибудь из вас способен пролить свет на происходящее? Или так и будете сидеть и играть в молчанку? - Президент ударил ладонью по столу.
   Он чувствовал своё бессилие перед происходящим и был растерян. Люди смотрели на него и ожидали хоть каких-нибудь действий, а он ничего не мог предпринять, ибо по природе своей был одним из них. Ему хотелось разделить ответственность за своё бессилие с кем-нибудь - будь то члены правительства, Чрезвычайной комиссии или даже просто люди с улицы.
   - Разрешите доложить, господин Президент? - генерал Тюлюбаев решил прервать затянувшуюся истерику. Он встал, одёрнул китель и решительно посмотрел на Президента.
   - Докладывайте! - Президент махнул рукой, давя понять, что ничего путного ни от кого не ждёт, даже от тайного советника, не давшего в данной ситуации ни одного совета, который помог бы хоть как-то контролировать положение вещей.
   - Сразу же после получения послания, господин Президент, было созвано экстренное заседание Чрезвычайной комиссии, на которое были приглашены лучшие специалисты из академии наук - аналитики и прогнозисты самого высокого уровня, а так же специалисты по аномальным явлениям и члены контактной группы, которая, напомню, была создана ещё двадцать лет назад, и главной задачей которой является установление контакта с инопланетным разумом в случае его проявления.
   Вырисовывается следующая картина:
   Во-первых, Гипнотизёр не имеет к появлению "тараканов", как вы удачно назвали эти механизмы, никакого отношения. Более того, он явно пытался на них воздействовать, но у него из этого ничего не вышло. По всей видимости, его власть простирается только на земные материю и организмы. Тем самым он дал нам возможность применить против инопланетных механизмов всё имеющееся в нашем распоряжении оружие, в том числе и ядерное.
   Во-вторых, "тараканы" имеют явно внеземное происхождение. Функция этих механизмов состоит, скорее всего, в том, чтобы добывать на нашей планете полезные ископаемые, а, попросту говоря, земную материю, какой бы она ни была, и передавать её в другие миры, другие измерения, или накапливать внутри себя в виде сверхплотного вещества.
   Комиссия считает, что устройство в верхней части механизма, напоминающее антенну как раз и служит для передачи вещества, хотя никаких подтверждений тому нет.
   Антенна не выделяет и не поглощает никаких известных нам видов излучений.
   В-третьих, мир, из которого прибыли механизмы, стоит гораздо выше нашего по уровню технического развития. Он настолько развит, что уже давно поглотил свои собственные ресурсы и вынужден воровать их с других планет.
   Учитывая тот факт, что "тараканы" не брезгуют ничем, даже обычным мусором, можно предположить, что на их планете имеет место глобальная экологическая катастрофа.
   В-четвёртых, мы не можем найти противодействия пришельцам. Снаряды и бомбы не берут их. Даже самая мощная из имеющихся на вооружении десятитонная авиационная бомба не нанесла аппарату никаких видимых повреждений.
   В корпусе механизма после взрыва не было выявлено трещин, вмятин или вздутий. Одним словом, эффект нулевой.
   Продукты взрыва аппараты втягивают в себя так же, как и всю остальную материю, и при этом продолжают двигаться с той же скоростью и в том же направлении.
   Комиссия считает, что нанесение ядерного удара так же ничего не даст, особенно, если учесть, что большинство "тараканов" орудуют вблизи населённых пунктов.
   Однако во всём этом присутствует и положительный аспект.
   Мы не знаем, как долго продлится агрессия "тараканов", но сейчас у нас вновь появилась возможность использовать ядерное оружие.
   Если нашей цивилизации суждено погибнуть, то Гипнотизёр погибнет вместе с нами, а если нам будет суждено выжить, то пусть это будет мир без него.
   Через несколько дней с помощью американских коллег на всей территории нашей страны завершится установка датчиков определения направления сильного мыслительного процесса, сокращённо - ДОН.
   Как только мы определим местоположение Гипнотизёра, по нему необходимо будет мгновенно нанести ядерный удар. При этом надо учесть возможность того, что он узнает о наших замыслах и попытается противодействовать им.
   Скорее всего ракета взорвётся ещё в шахте, а самолёт - при взлёте.
   Возможно, он взорвёт не только горючее в баках, но и ядерные устройства. Исходя из этого необходимо, чтобы старт носителя происходил из совершенно безлюдного района.
   А ядерный удар по Гипнотизёру теперь с лёгкостью можно будет списать на борьбу с "тараканами".
   У меня всё, господин Президент.
   Президент сидел, подперев свой лоб кистью руки, из-под которой выглядывал только один глаз. И этот глаз выражал признательность генералу Тюлюбаеву за то, что тот вселил в Президента хоть какую-то надежду на скорый конец узурпатора и самозванца, именующего себя Властелином мира.
  

* * *

  
   Ответ на поставленный вопрос - откуда на планете появились механические Пожиратели материи и в чём суть этого явления - мозг выдал почти мгновенно, а затем, в отпущенную ему минуту, стал давать ответы на вопросы, которые когда-то возникали в моей жизни или только могли возникнуть.
   Я вдруг понял, что наш мозг не работает на все сто именно по той причине, что организм не в состоянии обеспечить его энергией.
   Стало ясно: чем лучше организована жизнь физического и духовного тела, тем больше энергии перепадает нашему бортовому компьютеру и тем лучше он соображает.
   Пьяница, развратник, наркоман, равно, как и тупо бьющийся головой об стену спортсмен, желающий улучшить мировой рекорд на одну микросекунду и тем самым обеспечить себе безбедное существование - все они разбазаривают свою энергию, и их мозги никогда не будут работать хорошо.
   Напротив, люди высоконравственные, духовные и чистоплотные нередко представляют собой образец удачливости и гениальности, являющийся исключительно заслугой работы их ума.
   Я понял, что, хоть и интуитивно, но совершенно правильно выбрал время активизации своего мозга. Через две минуты мой ум, получивший карт-бланш, высосал бы из меня всю энергию, и я упал бы замертво.
   С огромной скоростью в уме возникали ответы на вопросы, когда-то стоящие передо мной. Рассеивались мучавшие меня сомнения. Складывалась удивительная по красоте и простоте картина жизни.
   Где-то я сделал не то и не так, а в каких-то случаях принял верное решение.
   Но главное заключалось в том, что я ошибался в половине случаев, и, соответственно, в половине случаев был прав.
   Какими бы вопросами я не был мучим, всегда сохранялся паритет - пятьдесят на пятьдесят.
   Именно такая пропорция позволяет каждому человеку делать ошибки или не делать их, но, тем не менее, всегда двигаться вперёд по пути предначертанному Судьбой и выполнять своё предназначение.
   На поставленный вопрос мозг ответил лаконично. Без имён, без фамилий, он просто обрисовал суть явления, которая заключалась в следующем: каждый живой организм существует в тесной связи со всем остальным миром, но в повседневной жизни ему кажется, что только несколько связей являются основополагающими.
   Для людей - это семья, работа, творчество.
   Для цветка - это земля, Солнце, вода.
   Человек редко думает о небе, а цветок никогда не думает о деньгах. И, тем не менее, именно с неба обрушиваются на человека многие несчастья, и именно деньги двигают гусеницами бульдозера, превращающего цветок в грязь.
   Все взаимосвязи не удаётся просчитать никому. Поэтому цветок не думает о бульдозере, а человек о том, что небо может обрушиться на него.
   Последнее время я жил в системе определяющих мою жизнь координат: лаянцы, я, власть и связанное с ней улучшение мира.
   Лаянцы, когда начинали свой эксперимент, имели свои приоритеты. Но ни они, и тем более ни я, не могли предположить, что среди сотен миллиардов звёзд найдётся одна, которая породит разумных существ, вознамерившихся причинить страдания и Земле-матушке, и, наверняка, лаянцам.
   Но это произошло. Взаимосвязи перехлестнулись, изменились жизненные пути, и завертелась карусель непредсказуемого будущего.
   И неважно, с какой планеты прибыли эти механические обжоры. Неважно, как зовут их хозяев. Важно то, что наши пути пересеклись.
   Никто не защитит цветок от гусениц бульдозера, кроме господина случая.
   Никто не спасёт человеческую расу, кроме её Властелина.
   Так родилось очередное послание: " Люди! Я спасу вас! Ваш Властелин!"

* * *

  
   Подполковник Фомичёв заступил на боевое дежурство в двадцать четыре ноль - ноль.
   Он, как и другие офицеры, не любил ночные смены, которые хоть и продолжались всего шесть часов, но кроме обычных обязанностей, оговорённых в соответствующих инструкциях и уставе, несли всему боевому расчёту весьма неприятную дополнительную нагрузку - борьбу со сном.
   Сильно располагали ко сну не только монотонно гудящие вентиляторы и кондиционеры, но даже телевизор, тщательно замаскированный от проверяющих в дебрях аппаратуры и воркующий все ночи напролёт.
   Если бы не периодические оклики с командного пункта дивизии, да не в меру часто звучащий сигнал учебной тревоги, то Фомичёв, глядя на горе-лейтенанта, доставшегося ему в напарники, тоже уткнулся бы носом в пульт и с благостным удовольствием провалился в царство Морфея.
   Сегодняшнее дежурство не сулило ничего экстраординарного, но, как только подполковник Фомичёв принял смену и отрапортовал об этом на вышестоящий командный пункт, часовой на вышке доложил, что к воротам периметра прибыл командир полка на своём уазике, а с ним трое неизвестных людей в штатском.
   Все прибывшие стояли у входной трижды бронированной двери, ведущей на КП полка, уже через пару минут. Чуть больше времени им понадобилось, чтобы достичь сердца ракетного полка стратегического назначения - помещения, где располагалась дежурная смена, пульты запуска ракет, аппаратура связи, а так же хранилось знамя полка.
   После всех предусмотренных уставом приветствий и рапортов командир полка отдал приказ: снять с боевого дежурства пусковую установку номер шесть.
   За пятнадцать лет службы подполковник Фомичёв ни разу не видел, и даже не слышал о том, чтобы кто-то вот так, запросто, выводил из состава ядерных сил боевую стратегическую ракету. Для этого существовал определённый регламент: ракеты снимались с боевого дежурства все разом, и уже потом техническая братия чистила их, мыла, ковырялась в электронных мозгах, словом наводила лоск и необходимый парадно-боевой марафет.
   Продолжалось такое действо месяц или два, после чего обновлённые и омоложенные трёхмегатонные красавицы занимали своё место в боевом строю.
   Подполковник Фомичёв ответил: "Есть!"
   Он связался по громкой связи с вышестоящим КП, доложил о содержании приказа, и, получив подтверждение, принялся проводить операции, необходимые для снятия пусковой установки с боевого дежурства.
   При входе на командный пункт находился небольшой спортивный уголок, где офицеры дежурной смены могли, практически не отходя от пульта управления, размять свои кости или просто поддержать физическую форму.
   Все два часа, понадобившиеся для снятия ракеты с боевого дежурства, люди в штатском просидели на скамеечке для отжимания штанги, стоящей посередине спортивного уголка.
   После того, как процедура снятия ракеты завершилась, двое штатских вместе с командиром полка упылили на уазике в сторону пусковой установки номер шесть, а один, с небольшим блестящим кейсом, быстро снял пломбы с предохранительных колпачков кнопок с надписями ПЗ-1 и ПЗ-2, подключил небольшую рацию к наружной антенне, затем снова уселся на скамейке в спортивном уголке и стал ждать.
   Примерно через час командир отделения охраны пусковой установки номер шесть доложил, что к воротам охраняемой зоны на уазике подъехал командир полка, а с ним прибыли два человека в штатском.
   Подполковник Фомичёв дал команду пропустить их, а сам доложил об этом на командный пункт дивизии.
   Вскоре на пульте загорелся тревожный сигнал, означающий, что кто-то открыл люк оголовка ракеты.
   Ещё минут через двадцать замигали лампочки под кнопками ПЗ-1 и ПЗ-2.
   Хриплый голос из рации, которую принёс с собой штатский, произнёс:
   - Кришна! Я Шамиль! Как слышишь? Приём!
   Сидевший в спортивной комнатке человек в одно мгновение оказался возле рации и, нажав кнопку, ответил:
   - Шамиль! Я Кришна! Слышу вас хорошо! Приём!
   - Замена платы произведена! Осуществляем проверку! Как понял? Приём!
   - Понял! Понял вас, Шамиль! Нажимаю! - человек в штатском нажал кнопку с надписью ПЗ-2.
   - Кришна! Я Шамиль! Сигнал прошёл! Пломбируй! Возвращаемся на КП. Конец связи.
  
   Подполковник Фомичёв сразу понял, что в ракете была произведена замена платы с полётным заданием.
   Ракета данного образца имела два полётных задания - попросту говоря, две цели.
   Никто в полку, да и в дивизии не знал, куда нацелены ракеты. Скорее всего, даже в Генеральном штабе РВСН не многие знали об этом. Люди в штатском перенацелили ракету, и при том только одну.
   Это могло означать следующее: либо учебный пуск ракеты в присутствии какого-то важного гостя, либо возникла необходимость уничтожить какую-то локальную цель где-нибудь на другом конце света.
   В первом случае с ракеты должны были снять трёхмегатонную ядерную боеголовку и заменить её обычной металлической болванкой. Но это можно сделать через день или два.
   А во втором...
   Тут подполковник Фомичёв прервал свои рассуждения из-за недостатка информации. Фантазировать и размышлять - было не в его стиле. Он не собирался отказываться от этой удивительно полезной черты характера, позволившей ему достичь должности заместителя командира ракетного полка и звания подполковника в столь раннем возрасте.
   Ракета была перенацелена.
   Командирский уазик подкатил к воротам. Неизвестный в штатском уже ждал его. Он быстро сел в машину, и та, вспылив колёсами по грунтовой дороге, высохшей от бесконечных ветров и сильной жары, быстро понеслась прочь и вскоре исчезла из виду.
  

* * *

   Председатель Государственной Чрезвычайной комиссии генерал Армии Тюлюбаев, в обязанности которого входила теперь не только борьба с Гипнотизёром, но ещё и с невесть откуда взявшимися "тараканами", будь они неладны, находился в приподнятом настроении.
   После того, как Президент вошёл в синюю комнату, сухо поздоровался и разрешил сесть, всем стало ясно, что он ни от кого не ждёт хороших новостей.
   - Господин Тюлюбаев! Вы и вся ваша комиссия добилась хоть каких-то результатов в борьбе с террористами, и доморощенными, и космическими, - Президент посмотрел сквозь генерала.
   Тюлюбаева такое обращение покоробило, но он сдержался, встал, по-привычке одёрнул китель и бодро отрапортовал:
   - Так точно! Господин Президент!
   - И какими?... Какими результатами вы порадуете меня... Наших сограждан, то есть? - Владыка всегда боялся выглядеть узурпатором.
   - У меня две новости: одна хорошая, и одна плохая. С которой начать? - позволил себе пошутить генерал.
   Президент не обратил внимания на шутку и серьёзно ответил:
   - Начните с плохой.
   - Наши заокеанские коллеги два часа назад нанесли ядерный удар тактической ракетой средней мощности по одному из "тараканов", которого, волею случая, занесло на ядерный полигон в штате Невада.
   Взрыв сняли на плёнку и мы получили изображение того, что произошло, по каналам спутниковой связи. Прошу внимания! - Тюлюбаев подошёл к столу, стоящему справа от экрана и нажал на нём какую-то кнопку. - Снимали с самолёта, с большого расстояния и при сильном увеличении.
   На экране появилось изображение.
   По бескрайней каменной пустыне полз контейнер для мусора и заглатывал все попадающиеся навстречу валуны, оставляя за собой ровную неширокую дорожку, как могло показаться со стороны.
   Было видно, что к ящику стремительно несётся ракета или реактивный снаряд, оставляя за собой пушистый белый хвост, уходящий в облака.
   Вот маленькая чёрная точка настигла контейнер, и на экране появилась яркая вспышка. Экран потемнел - это автоматика камеры включила защиту от нестерпимо яркого света.
   Вспышка исчезла слишком быстро для ядерного взрыва. Не было видно ни растущего исполинского гриба, ни ударной волны, размётывающей всё на своём пути, ничего, кроме ползущего, как ни в чём не бывало, "таракана", пожирающего зазевавшиеся валуны.
   Экран погас.
   - Как мы и предполагали, ядерный взрыв не нанёс Пожирателю никакого вреда. "Таракан" проглотил его, словно это была обычная пуля, выпущенная из мелкокалиберного пистолета, - продолжил Тюлюбаев. - Это плохая новость.
   - Мне не терпится услышать хорошую! - проскрипел металлическим голосом Президент.
   - Хорошая новость заключается в том, - генерал победоносно окинул взглядом зал, - что с помощью американских друзей и предоставленного ими в наше распоряжение оборудования мы вычислили местонахождение Гипнотизёра.
   Позавчера он передал очередное послание, и мы засекли его в момент передачи. Точность оборудования позволяет нам утверждать, что Гипнотизёр находится внутри круга радиусом десять километров, то есть на площади в триста четырнадцать квадратных километров. Это областной центр в приуралье.
   - И? - просил продолжить Президент.
   На этот раз с места встал министр обороны:
   - Разрешите доложить, господин Президент?
   - Докладывайте! Докладывайте скорее!
   - После того, как были определены координаты цели, мы разработали новое полётное задание и уже ввели его в одну из ракет с мощностью заряда в три мегатонны.
   Ракета готова к пуску. Мы ждём вашего приказа, господин Верховный Главнокомандующий! - министр поспешил сложить с себя ответственность за грядущую гибель мирного населения. - Кроме того, в район предполагаемого взрыва срочно перебрасываются спецподразделения, которые должны будут произвести зачистку указанной местности после нанесения ядерного удара.
   Доклад закончен, господин Президент!
   В зале повисла гнетущая тишина. Все одновременно представили себе ужас предстоящей бойни. Все были так поглощены картинами, которые им рисовало воображение, что когда Президент начал говорить, многие вздрогнули.
   - Генерал Тюлюбаев! Лично вы читали последнее послание Гипнотизёра?
   - Так точно! Господин Президент! - советник вытянулся по стойке "смирно".
   - И что? Вы готовы умертвить единственного человека, который обещал спасти нас от пришельцев? И при этом ещё угробить сотню - другую тысяч ни в чём не повинных наших с вами сограждан? Учтите, решение о применении ядерного оружия будет приниматься не мной, а коллегиально, всеми присутствующими в этом зале. Я не возьму на себя такой грех. Душа не выдержит! - впервые в жизни Президент заговорил о душе.
   В зале витала растерянность. Никто не ожидал от Верховного главнокомандующего такой слабины. Никто не был готов к такому повороту событий. Никто, кроме генерала Тюлюбаева.
   - Все предыдущие послания Властелина, простите, Гипнотизёра, исполнялись немедленно. Если бы он мог справиться с тварями, то наверняка, уже сделал бы это, а затем вновь стал бы диктовать свои условия.
   Однако никаких видимых изменений в поведении "тараканов" не замечено. Они продолжают пожирать материю. Кроме того, Гипнотизёр разрешил нам использовать все виды оружия, включая ядерное, а из этого следует, что сам он не в состоянии остановить захватчиков, и это должны сделать мы.
   Так что вам, господин Президент... Прошу прощения, нам, придётся решать, как быть в этой ситуации. Может быть, подключить парламент или ООН?
   - Во время войны парламент не действует, ООН тоже. Все ли виды оружия были испробованы: химическое, биологическое, лазерное? Что там у вас в запасе ещё?
   - Все, господин Президент! Если не у нас, так в других странах. Ядерное оружие было использовано американской стороной только после того, как были опробованы все другие виды вооружений.
   К сожалению, они оказались неэффективными. Проклятые твари сожрали всё и даже не поперхнулись.
   - Сами-то вы, по-человечески, к какому решению склоняетесь? - не как к генералу, не как к председателю комиссии, а как к провидцу, обратился Президент к Тюлюбаеву. Впервые принародно.
   - Я думаю, что необходимо нанести... Необходимо нанести ..., - Тюлюбаев понял, что все эти разговоры о коллегиальности - пустой звук. Всё будет так, как он сейчас скажет. Президент настоит на этом его решении.
   В зале загудел комар. Его было слышно в наступившей тишине. Генерал удивился: откуда на такой глубине мог взяться комар?
   Кроме Тюлюбаева никому не было никакого дела до комара - все смотрели генералу в рот и боялись даже дышать.
   - Нужно подождать недельку-другую.
   Вздох облегчения пронёсся по залу.
   - А вы - шутник, генерал! - Президент впервые за последний месяц улыбнулся своей обычной улыбкой. - Вплоть до особого распоряжения все свободны. До свидания.
   Президент быстрым шагом направился к только одному ему предназначенной двери, но остановился, окликнул по имени-отчеству министра обороны и назидательно изрёк:
   - А одну ракету всё-таки держите наготове.
  

* * *

  
   Я видел всё это, и меня обрадовало то, что моё уничтожение отложено хотя бы на неделю. В противном случае ракета взорвалась бы при запуске прямо в шахте.
   Такое желание уже было сформулировано и высказано. Оно отправилось бродить по свету, охраняя мою бесценную жизнь.
   Конечно, взорвётся только топливо в баках ракеты. Ядерный заряд не сдетонирует, и в безлюдном районе Забайкалья погибнут не тысячи людей, а всего лишь два-три человека из отделения охраны. Но и их было жалко.
   Теперь все мои помыслы были сосредоточены на одном: как уничтожить металлические ящики, которые всё множились и уже изрыли значительную часть моей планеты, разрушили множество зданий в городах и сёлах, съели изрядную толику и без того поредевшего зелёного покрова, и, что самое ужасное, выпили гигантское количество воды, двигаясь по дну водоёмов, рек и морей.
   Три дня и три ночи я думал, пробовал, высказывал мыслимые и немыслимые желания, одним словом - экспериментировал.
   С надеждой я включал телевизор, чтобы увидеть, как работает то или иное моё желание, но Пожиратели планеты неумолимо множились и продолжали методично грызть Землю-матушку. Я почти не ел. Ум заходил за разум. Мозги отказывались соображать.
   Тогда я заставил себя лечь спать. Перед этим насильно скидал в утробу всё, что было в холодильнике, и высказал желание. Сон пришёл мгновенно.
  
   После пробуждения я понял, что настала пора снова включать все резервы мозга. Жутко не хотелось испытывать омерзительное состояние всемирного оледенения, граничащего со смертью, но, что мне оставалось делать - я дал обещание людям, да и мне самому осточертели эти ржавые мусорные бачки, которые беспардонно вмешались в мою жизнь и свели на нет худо-бедно начавшиеся реформы по улучшению мира.
   Учитывая беспрецедентность задачи, которую мне предстояло решить, я не стал уменьшать время работы мозга в суперрежиме, а, наоборот, увеличил его ещё на десять секунд.
   Тот же холод в руках и ногах, та же ледяная глыба чуть ниже пупка, тот же жар в голове, и пот, струящийся ручьём, только на этот раз ответы на вопросы не переполняли рассудок. Вместо этого перед глазами мелькали какие-то мушки, а мысли полностью покинули голову.
   Вдруг я увидел тоннель, в конце которого сиял свет. Мне стало ясно, что там впереди ответ, который я ищу. А ещё пришло осознание того, что времени и сил, необходимых для достижения его, может не хватить.
   Надо было экономить энергию. Пришлось накинуть на себя все подушки и одеяла, оказавшиеся по близости, расслабить все мышцы тела и даже постараться не думать, не анализировать события.
   Свет в конце тоннеля становился всё ближе и ярче. До ответа на поставленный вопрос, казалось, можно было достать рукой. Я, чувствуя, что вот-вот могу впасть в беспамятство, из последних сил протянул руку, коснулся вожделенного света и потерял сознание.
   Когда я очнулся, руки и ноги уже приобрели обычную температуру, растаяла ледяная глыба внизу живота, голова остыла, и, наоборот, начала немного мёрзнуть.
   Свет из тоннеля, казалось, прилип к моим пальцам, и я пошевелил ими в надежде ощутить его материальность. В тот момент, когда я соединил пальцы в щепотку, на меня хлынуло откровение.
   Ослабленный организм еле сполз с дивана, кое-как поднялся на ноги и поковылял в гараж, хватаясь по пути за всё, что имело твёрдую опору и казалось незыблемым.
   В гараже я схватил первую попавшуюся под руку железку, которой оказался небольшой напильник, и неуверенно засеменил по направлению к дому.
   Придя домой, я положил напильник на стол, плотно задёрнул занавески - ночь близилась, но ещё не вступила в свои права - взял пару одеял, телогрейку, кинул всё это на проржавевшую железяку, выключил свет, а сам протиснулся между одеялами и напильником.
   Темнота казалась абсолютной. Просветов нигде не наблюдалось. Я поколдовал пару минут, затем откинул одеяла и встал.
   Брызнуло великолепие открытия. Моё лицо, должно быть, светилось от счастья. Мои мозги, пренебрегая собственным здоровьем и работая на полную мощь, домыслили то, о чём мудро умолчали хитрые лаянцы.
   Они даровали мне возможность воздействовать на вещества или тела, имеющие достаточный запас кинетической или потенциальной энергии, и, когда я воздействовал на что-то, то я имел в виду это что-то целиком.
   Бензин нёс в себе потенциал огня. Когда я желал, чтобы горючее боевых самолётов воспламенялось на старте, то я имел в виду горючее, как целостный объект, обладающий определёнными свойствами, качествами, потенциальной возможностью гореть и выделять при этом огромное количество тепла. И ничего более.
   Мои желания выполнялись в той степени, в которой я их себе представлял.
   Но каждое вещество имеет ещё и внутриатомную энергию. Лаянцы мне об этом ничего не сказали и правильно сделали, а то бы я начал эксперименты именно с этого вида энергии, и наша планета давно превратилась бы в маленькую туманность, космическую пыль или астероидный пояс, унаследовав участь печально известной планеты Фаэтон.
   Сейчас у меня есть опыт. Чёрный джип и кот Васька научили меня тщательно продумывать свои желания прежде, чем осуществлять их.
   Склоняясь в тёмной комнате над ржавым напильником, закрытый сверху двумя одеялами и телогрейкой, я решил воздействовать не на всё вещество, а только на один его атом.
   Я не физик и не умею делать расчёты, но в данном случае альтернатива была проста - получится или нет.
   Если не получится, то я ничего не теряю, кроме своей планеты, которую через год-другой всё равно сожрут металлические троглодиты.
   Зато, в случае успеха, должен произойти маленький ядерный взрывчик в масштабе одного атома, и, если это не приведёт к цепной реакции, дело будет почти, что в шляпе.
   Я не знал, хватит ли энергии самого атома для превращения вещества в антивещество. Эксперимент с напильником показал - хватит. Находясь в кромешной тьме наедине с куском металла, я пожелал, чтобы один единственный атом этого вещества превратился в антивещество.
   Когда желание было сформулировано и высказано, в кромешной темноте блеснула вспышка, маленькая, исходящая из одной точки, но такая яркая, что глаза невольно зажмурились.
   Произошла аннигиляция: вновь образованный атом антивещества, соприкоснулся с ближайшим собратом, и оба исчезли со страниц мироздания, превратившись в первородный свет.
   Далее предстояло дать ответ на вопрос: готова ли цивилизация, создавшая пожирателей, переварить антивещество так же, как и обычное вещество.
   Было страшно. Я не знал, какого уровня достиг прогресс на неизвестной планете. Мне очень хотелось верить в то, что они ещё не стали Богами. Тогда у нас мог появиться шанс.
   А если эти ржавые машины не подавятся тоннами антивещества, можно будет затянуть лебединую песню и станцевать прощальный танец.
   "Всё вещество, поглощаемое Пожирателями нашей планеты, должно превратиться в антивещество в тот момент, когда оно ещё принадлежит этому миру, но за которым следует момент, когда оно этому миру уже не принадлежит", - так сформулировал я своё желание и... высказал его.
   Через секунду я был ещё жив.
   Сквозь занавески проглядывали силуэты деревьев, слегка подсвеченные луной.
   Я выглянул в окно. Нигде не наблюдалось никаких всполохов. Не было слышно ни гула, ни взрывов.
   Из этого следовало, что аннигиляция произошла не на нашей планете. Теперь оставалось ждать.
   Мучительно хотелось есть. Я взглянул на часы. Они показывали двадцать два часа тридцать одну минуту.
   Исследования холодильника ничего не дали, однако, под столом я заметил одиноко стоящую бутылку вина. В это мгновение лучшего подарка было не сыскать.
   Я открыл пробку, налил и выпил три стакана подряд. Затем зашёл в комнату, включил телевизор и тут же выключил его. Единственного кадра было достаточно, чтобы понять - я только что спас мир от гибели.
   Великая усталость навалилась на меня . Я рухнул на постель и мгновенно уснул.
  
   * * *
  
   Казалось, что столица сошла с ума.
   По ночным московским улицам туда-сюда носились правительственные лимузины с мигалками и сиренами.
   В квартирах всех членов Чрезвычайной Государственной комиссии, не умолкая, звонили телефоны. Им было предписано немедленно прибыть в синюю комнату.
   Президент не отчитывал опоздавших. Каждый из них тихонько добирался до своего места и усаживался. Взгляд каждого из присутствующих тонул в плазменном экране, где крупнейшие информационные агентства мира, сменяя друг друга, транслировали новости в прямом эфире.
   Ведущие захлёбывались в крике, их лица выражали то радость, то растерянность, гул толпы людей, вышедших на улицы, мешал им вести репортажи.
   Один ведущий сменял другого, но новость оставалась только одна: в восемнадцать часов тридцать одну минуту по Гринвичу все Пожиратели планеты остановились, как вкопанные.
   Десятки тысяч ржавых контейнеров перестали чавкать своими сверкающими челюстями и замерли, не подавая признаков жизни.
   Так продолжалось примерно час, после чего все мусоросборники разом дали задний ход. Их челюсти вновь задвигались, но теперь они не поглощали материю, а исторгали её.
   Это были гранулы вещества, которое ещё не было тщательно исследовано, но первые тесты показали, что это конгломерат из обычных земных элементов.
   Казалось, что "тараканов" рвало. Они извергали всё то, что в своё время беспардонно украли у нашей планеты. Конечно, дома не были восстановлены, и растения не являлись из их чрева в первозданном виде, но исторгалась вся та масса вещества, которая незаконно была присвоена инопланетянами.
   Уже давно последний член Чрезвычайной комиссии занял своё место, но никто, в том числе и Президент, не мог оторвать глаз от экрана.
   Если бы кто-нибудь в полумраке зала внимательно посмотрел в лицо Президенту, то увидел бы, что по его щекам обильными ручьями струились слёзы.
   Президент был счастлив.
   Многие государственные мужи на планете источали в тот момент слёзы радости. Непосильная ноша свалилась с их плеч.
   Наконец в зале зажёгся свет, а экран погас.
   Президент промокнул платком опухшие и покрасневшие глаза и обратился к собравшимся:
   - Как видите, Гипнотизёр сделал то, что обещал. Теперь я хотел бы выслушать мнение каждого из вас по поводу того, как мы отнесёмся к нему после той великой услуги, которую он нам оказал.
   Фактически он подарил нам вторую жизнь.
   Обсуждение проходило вяло и грустно. Никто из выступающих не смотрел в лицо Президенту. Каждый произносил свой вердикт, рассматривая какую-нибудь соринку на столешнице или теребя лацкан пиджака.
   Всем им было мучительно и тяжело приговаривать к смерти своего спасителя, но каждый из них сознавал, что если Гипнотизёр останется жить, то их высокое положение не принесёт больше былой радости, а опустится до уровня обычного законопослушного гражданина.
   Этого никому не хотелось.
   Последнее слово досталось генералу Тюлюбаеву.
   - Господин Президент! Я уверен, что сосуществование власти, по крайней мере, в её сегодняшнем виде, и Гипнотизёра, или Властелина, как он сам себя называет, невозможно, ибо через год-два рухнет не только сам институт управления страной, но и будут низвергнуты многие общечеловеческие ценности, в которые все граждане нашей страны сегодня свято верят.
   И это грозит не только нашей стране, но и всему миру.
   Однако если Гипнотизёра устранить сегодня, то завтра народные массы сметут нас с лица земли, и с этим нельзя не считаться.
   Но самое главное заключается в том, что нам его никогда не удастся устранить.
   Не вызывает сомнения, что "тараканов" победил именно он.
   Вся наша наука, вся земная техника, все семь миллиардов человек не смогли остановить хотя бы одного захватчика, а он смог.
   Так почему мы решили, что нам удастся нейтрализовать его? Кто мы по сравнению с ним?
   Я знаю, что ракета, нацеленная на него, взорвётся ещё на старте. Хорошо, если взорвётся только сама ракета, а не её боеголовка. Мне жаль тех парней, которые погибнут при этом.
   А посему, я считаю, что на сегодняшний день мы не имеем никаких средств воздействия на Гипнотизёра, и должны принять это, как данность. Сотрудничество с ним - вот наш единственный путь.
   Генерал сел.
   - Мы сделаем вот что, - Президент принял грозный вид, - мы пойдём спать! И он громко рассмеялся. - А утром мы выйдем к народу и будем ликовать вместе с ним. Тем более, что - я открою вам государственную тайну - генерал Тюлюбаев ещё ни разу не ошибался в своих прогнозах.
  

* * *

  
   Задняя скорость у источающих ворованную материю ржавых жестяных коробок раз в десять превосходила первоначальную. То ли это было заложено в их технических характеристиках, то ли пришельцы хотели поскорее вернуть долги и убраться восвояси - кто знает? Только уже через несколько дней аппараты, появившиеся на нашей планете последними, начали бесследно исчезать, вернув наворованное и достигнув исходной точки.
   Масса выделенного ими вещества по первым и грубым подсчётам соответствовала массе вещества поглощённого.
  
   Целую неделю я не показывал носа из своего поместья, так как ушёл в запой. Если, конечно, можно назвать запоем неистребимую хандру и поглощение двух-трёх бутылок сухого вина в день.
   Апатия всегда наступает после того, как человек проделал большую работу, свершил великое дело или проделал долгий путь и достиг таки намеченной цели, к которой так стремился.
   Телевизор работал на износ. Он пел мне дифирамбы сладкими голосами, поливая елей на моё эго, которое от гордости готово было выпрыгнуть из штанов и бежать на Красную площадь, чтобы покрасоваться перед народом.
   Но осознанность всё более и более укоренялась в моей жизни, и эго должно было с этим смириться.
   Тем не менее, всеобщее признание пришло помимо моей воли.
   Под давлением народных масс правительства всех стран мира внесли предложения, а ООН опубликовало меморандум, в котором международное сообщество безоговорочно признавало меня Властелином мира, провозглашало пожизненным президентом планеты Земля, утверждало и гарантировало мне юридические права на эту должность.
   Мне было приятно: одно дело быть самопровозглашённым властелином, и совсем другое - народно избранным. Мне было чертовски лестно.
   Я осушал бокалы с вином и благодарил Бога за то, что он есть, за то, что свёл меня с друзьями-лаянцами, давшими мне такую великую силу, что помогла справиться даже с непобедимыми Пожирателями планет.
   Я просил прощения у пришельцев: ведь я не знал, каких бед наделала аннигиляция в их мире.
   Немного поразмыслив над этим вопросом, я понял, что ничего особенного там не произошло. Пожиратели материи функционируют до сих пор, и этот факт говорит сам за себя.
   Скоре всего, в момент появления в их мире первых атомов антивещества, сработала автоматика, прекратившая деятельность Пожирателей, а ещё через пару часов тамошние иерархи, посовещавшись, поняли, что связываться с цивилизацией, владеющей тайнами антивещества - себе дороже, и дали задний ход, предпочитая вернуть награбленное, нежели превратиться в пучок света.
   Вскоре выяснилось, что каждый аппарат пришельцев перед тем, как исчезнуть, отрыгивал из своего чрева прозрачный стекловидный шар, размером с футбольный мяч.
   На проверку эти шары оказались чистейшей воды алмазами, да такой чистоты и красоты, какими до сих пор человечеству любоваться не приходилось.
   Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что алмазы - не что иное, как добровольно отданная контрибуция.
   Стоимость одного такого алмаза по земным меркам раз в пятьдесят превышала стоимость нанесённого одним Пожирателем ущерба.
   Вскоре меморандум о признании меня Властелином мира подписали все ведущие мировые державы.
   Соединённые Штаты Америки поставили свою подпись первыми. Россия же подписала меморандум последней. Её подпись значилась под номером двести сорок шесть.
  
   Через несколько дней хандра ушла, а её место заняла жажда деятельности.
   Я достал из письменного стола черновик плана идеального устройства мира, внимательно просмотрел его. Идеал не вызывал отторжения.
   На листке было две вертикальных графы.
   В левой, занимающей почти весь объём листа, были описаны некоторые аспекты нашей жизни, как они представлялись мне в идеале.
   В правой, совсем узенькой, устанавливалась кара за невыполнение требований по внедрению аспектов в жизнь.
   Почти в каждой графе это было слово "смерть".
   Я ещё раз внимательно изучил начертанное моей собственной рукой, взял карандаш и зачёркал всю правую сторону.
   Подумав немного, зачеркнул заголовок и написал: "Предложения по новому устройству мира, рекомендуемые президентам и правительствам государств".
   "Хватит волшебства. Отныне мы будем идти вместе. Через шесть лет мы вместе предстанем пред очами лаянских мудрецов. Вместе выслушаем их вердикт, и вместе примем его с опущенной или высоко поднятой головой.
  
   Я наскоро оделся и, не пользуясь услугами такси, направился в город пешком.
   Мне предстояло много работы. Необходимо было подыскать резиденцию для Президента планеты Земля в моём любимом городе, а отныне - новоиспечённой столице мира.
  
   P.S.
   Поначалу я хотел вернуть память о прошедших событиях всем, у кого отнял её, и в первую очередь Тамаре Ивановне и Домбровскому, но потом подумал: "Стоит ли ворошить прошлое?"
  
  
  
   Продолжение следует:
   Книга третья - "ДЫРА"
  
  
  
  
  
  
   113
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"