Рупин Юрий Константинович : другие произведения.

Лурики

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:


   Юрий Рупин
   ЛУРИКИ
   роман
  
   Глава 1
  
   Руслан Киреевич обнаружил себя в какой-то пустой комнате лежащим на деревянном настиле в той самой одежде, которая была на нем во время посещения ресторана. Рядом с ним лежал довольно крупный мужчина и всеми отверстиями своего тела выводил такие рулады, что невозможно было сообразить, откуда доносятся столь разнообразные и, вместе с тем, такие знакомые, звуки, живо напомнившие ему когда-то выступавшего у них в интернате чревовещателя.
   - Где это я? - пытаясь встать на ноги и содрогаясь от невыносимой боли во всех закоулках своего гудящего черепа, прошептал Руслан Киреевич.
   - В "духовке", где же еще, - ответил ему спокойный голос, принадлежавший небольшому, аккуратному мужичку, тихо и незаметно сидевшему на краю лежака.
   - Какая "духовка"? - сквозь боль в голове и треск в ушах, прошептал распухшими губами Руслан Киреевич.
   - А такая и есть. КПЗ по-ихнему, - спокойно объяснил мужичок.
   - Господи, - простонал Руслан Киреевич, - что же это я натворил такое?
   - А здесь все невинные, - отозвался все тот же мужичок, на котором Руслан Киреевич теперь смог рассмотреть фуфайку и всклокоченные, очевидно, со дня рождения не мытые и нечесаные волосы. - Я вот тоже только до утра. Утром выпустят.
   - Тоже в ресторане, - спросил Руслан Киреевич, тут же осознавая всю нелепость своего вопроса. - Ну, куда такого в ресторан? Его и в буфет-то вокзальный не во всякий пустят.
   - Нет. Я самогон в лесу варил, а они засели, пока за водой бегал.
   - За самогон нынче расстрел, - ожил вдруг "чревовещатель".
   - Ничё, - успокоил мужичок. - Выпустят.
   - Да как же "выпустят", - удивился Руслан Киреевич сквозь канонаду в голове.
   - Очень даже запросто, - спокойно сказал мужичок и, подойдя к большой посудине, стоявшей в углу и именуемой в народе "вываркой", открыл крышку. Камера наполнилась запахами школьного туалета, немытого и нечищеного со дня его строительства. Послышалось характерное журчание, а за ним дребезжание опускаемой на место металлической крышки.
   Сквозь зеленые круги перед глазами Руслан Киреевич начал осматривать помещение, в котором обнаружил себя утром. Сначала он разглядел тусклую лампочку, висевшую в сквозном проеме над дверью и освещавшую, кроме камеры, также, очевидно, и часть помещения с обратной стороны двери. Лампочка была надежно укрыта толстой сеткой, что исключало возможность добраться до нее со стороны камеры.
   Постепенно проступили очертания всей комнаты, размерами, примерно, три на три метра, большую часть которой занимал деревянный настил, служивший всем троим ее обитателям постелью. В углу стояла большая "выварка", огромная кастрюля, называемая так чистоплотными хозяйками, обычно использовавшими эту посудину для кипячения, то есть, "вываривания" неподдающегося обычной стирке белья. Для обитателей камеры эта "выварка" служила отхожим местом.
   - "Параша", - вспомнил вдруг Руслан Киреевич рассказы Кольки Курятникова, время от времени убегавшего из интерната и потому хорошо знакомого со всеми "прелестями" милицейского сервиса.
   Стены камеры были сплошь исписаны адресами предыдущих жильцов, какими-то цифрами, очевидно, датами, и напутствиями будущим посетителям. Было заметно, что время от времени надписи замазывались, но, поскольку делалось это руками все тех же временных жильцов, многие из них легко читались и после этой, практически бесполезной операции. Среди надписей можно было разглядеть множество слов и выражений, имеющих отношение к хозяевам этих апартаментов. Некоторые из них даже вогнали в краску стеснительного и деликатного Руслана Киреевича.
   Начинало светать. Постепенно проступали очертания окна, забранного толстой решеткой и забитого снаружи досками до самого верха. Свет проникал только в небольшую щель, через которую можно было разглядеть проплывающие высоко в небе облака.
   Загремел замок и в проеме двери показался сержант.
   - Давай, дед, - обратился он к мужичку, - выходи к начальнику.
   Мужичок встал, зачем-то отряхнул колени и степенно вышел. Дверь за ним закрылась, щелкнул замок, и послышались удаляющиеся от камеры шаги.
   - Закурить имеется, - хриплым голосом заговорил "чревовещатель".
   - Не курю, - механически ответил Руслан Киреевич.
   - Ну, и дурак! - нары заскрипели, сосед повернулся к стене и снова захрапел.
   Мужичок вернулся через пол часа. Он сел на помост, достал из-за уха окурок, зажег спичку и, медленно и со вкусом затянувшись, произнес:
   - Объяснительную писал. Теперь выпустят.
   - А что написал, - с трудом заставил себя поинтересоваться интеллигентный Руслан Киреевич.
   - А, дым, говорю, в лесу был увидевши. Ведра схватил и побежал тушить, а там, вижу, менты сидят и самогон варят. Теперь отпустят.
   И точно, буквально вслед за его последними словами дверь распахнулась и из коридора заорали:
   - Ефремов, на выход с вещами!
   - То-то же, - мужичок наклонился, пошарил под нарами, достал оттуда два пустых ведра и, кивнув Руслану Киреевичу, степенно вышел.
   Стало тоскливо и повеяло безысходностью. "Чревовещатель", как ни в чем не бывало, храпел и это почему-то раздражало.
   - У, бугай, - еле слышно пробормотал Руслан Киреевич, но "бугай" вдруг зашевелился, приподнялся и, внимательно посмотрев на Руслана Киреевича, внятно сказал:
   - Ну, и что? Ты первый раз здесь, что ли?
   - Хорошо тебе, не отвечая на вопрос, - заскулил Руслан Киреевич, - Работяга, небось. Такого не уволят. А что со мной будет? Представляешь?
   - Во-первых, не "работяга", а врач в областной, а, во-вторых, ничего тебе не будет. Заверни четвертак в объяснительную и вылетишь отсюда, как голубок. Незапятнанный и непорочный.
   - Как это - четвертак, - заволновался Руслан Киреевич. - Это же взятка!
   - Тогда сиди, дурында, пока не поумнеешь, - "чревовещатель-врач" снова отвернулся. Но храпа уже не было. Только изредка в той стороне, где лежал "врач", вдруг раздавалось еле слышное шипение, после чего воздух в камере ненадолго терял свои многообразные, хотя и малоприятные оттенки, и приобретал одну, весьма ощутимую и легко узнаваемую доминанту. В такие моменты в камере, и до того не отличавшейся свежестью воздуха, озоном, как говорится, "и не пахло". А Руслан Киреевич совсем некстати вспомнил вдруг свою единственную поездку в Крым, что составляло особую и весьма приятную страницу в его жизни.
   Так уж случилось, что взяток Руслан Киреевич за всю свою жизнь не брал ни разу. Не брал он их в интернате, не брал в институте, да и на работе в Учреждении не приходилось ему нарушать эту статью Уголовного Кодекса. И Руслан Киреевич при всяком удобном случае с гордостью повторял, что уж чего-чего, а взяток он не брал никогда и поэтому, как естественным образом выходило из этого заявления, он может считаться человеком высоконравственным и неподкупным. Так и прожил бы Руслан Киреевич всю свою жизнь в сознании собственной непогрешимости, если бы однажды на именинах у одного из сотрудников какой-то мало знакомый и крайне неприятный тип, выслушав разглагольствования Руслана Киреевича на темы морали, ехидно не спросил его:
   - А вам давали?
   Вопрос прозвучал так неожиданно и произвел на Руслана Киреевича такое ошеломляющее впечатление, что он постарался как можно быстрее покинуть веселую компанию и остаток вечера провел дома, тупо сидя на диване и переосмысливая свою жизнь, до этого момента представлявшуюся ему в какой-то мере даже достойной подражания. Он вдруг с ужасом осознал, что противный и наглый незнакомец был, в сущности, прав. Руслан Киреевич теперь совсем не был уверен в том, что на за что не взял бы предложенную ему взятку.
  
   Глава 2
  
   Руслан Киреевич Одинцов был типичным представителем эры Всеобщего Согласия с Решениями. Несмотря на недавно исполнившиеся тридцать три года, возраст, отмеченный известными деяниями Христа, а потому и несущий в себе некий сакральный смысл, Руслан Киреевич уже заметно полысел. Это печальное обстоятельство заставило его придумать себе новую прическу, и теперь он зачесывал остатки некогда пышной шевелюры слева направо через всю голову "от уха до уха". Иногда, особенно в ветреные дни, для сохранения на голове должного порядка, ему приходилось даже пользоваться лаком для волос, который он, смущаясь почти до слез, вынужден был покупать в косметическом отделе универмага, выбирая тот редкий момент, когда рядом с продавцом не было покупательниц. Такой нехитрый прием позволял ему скрывать свою лысину, местами уже заметно поблескивающую на солнце. Кроме того, что было немаловажно, эта прическа делала его хоть в чем-то похожим на Ведущего Руководителя, чей образ вот уже восемьдесят лет служил для всех верноподданных этой страны непререкаемым образцом.
   Семьи у Руслана Киреевича не было. Выросший в интернате и не привыкший к семейному уюту, он никогда не стремился к тому, чтобы обзавестись семьей, предпочитая посещать лекции по гименотерапии, проводившиеся раз в неделю в актовом зале их Учреждения и сопровождавшиеся многочисленными примерами и убедительными диаграммами. Фильмы же, демонстрируемые на этих лекциях, впечатляли образностью и убедительностью, и после таких лекций Руслан Киреевич приходил домой спокойным и умиротворенным. В эти вечера не хотелось даже вытаскивать бинокль, чтобы понаблюдать из своего окна за противоположной стороной улицы, где располагалась баня, в окна которой он неизменно и регулярно заглядывал, используя купленный в фотомагазине дорогой и сильный бинокль с двадцатикратным увеличением. Да к тому же в эти дни баня работала, как мужская, а к своим собратьям, в отличие от множества его знакомых, следующих набирающей силу в последнее время моде, Руслан Киреевич интереса не испытывал, чем, впрочем, был даже несколько смущен.
   В Учреждении Руслан Киреевич работал всю свою сознательную жизнь, с тех самых пор, когда он, полный радужных надежд, окончил Институт Сторонников, получив редкую и престижную по тем временам профессию Координатора. Но времена изменились и теперь ни одна девушка, за исключением разве что явных дур или отчаявшихся в своих матримониальных устремлениях, не восхищалась его профессией при знакомстве. Всякому же разумному, да и просто - нормальному человеку, уже давно было ясно, что профессия эта безнадежно устарела, а редкие ее представители просто отбывают время в различных местах, подобных Учреждению, не принося ни себе, ни обществу никакой видимой пользы.
   Учреждение, в котором трудился Руслан Киреевич Одинцов, располагалось в огромном двенадцатиэтажном здании, каждый этаж в котором занимал какой-нибудь научный институт или проектная организация. Внизу, у входа в здание, висела огромная мраморная доска, с выбитыми на ней золотом названиями находящихся здесь контор. Новичку, впервые попавшему сюда и разыскивающему нужную ему организацию, трудно, а может, и вовсе невозможно было бы отыскать на этой доске название этой организации среди множества сокращений и аббревиатур.
   Даже Руслан Киреевич, проработавший здесь около десяти лет, с трудом мог бы назвать с десяток контор, населяющих здание, а уж о роде их деятельности и вовсе знали только посвященные. Излишнее любопытство не только не приветствовалось, но и было наказуемо, и никто и никогда не осмелился бы прийти в какую-нибудь из этих организаций, если не имел к ней прямого отношения или не был вызван туда по каким-либо деловым потребностям. При этом пропуск оформлялся заранее, что было сопряжено для просителя с унизительной процедурой проверки его лояльности в неизменном для каждого мало-мальски солидного Учреждения "первом отделе".
   Учреждение Руслана Киреевича охраняла, так называемая ВОХРА (вооруженная охрана), в виде толстой и безразличной тетки, неизменно сидящей в своей стеклянной загородке и управляющей металлической вертушкой, через которую можно было попасть внутрь здания. Все тетки, а точное их количество вряд ли кому-нибудь было известно точно, старожилов знали в лицо, и пропускали их в Учреждение не спрашивая пропуска. Остальные смертные обязаны были предъявлять пропуск, содержание которого в раскрытом виде необходимо было демонстрировать в небольшое окошко, открытое на уровне глаз сидящего за перегородкой охранника.
   Несмотря на то, что Руслан Киреевич работал в Учреждении очень давно, ни одна из охранниц так до сих пор его и не запомнила, и он всякий раз, проходя в Учреждение, был вынужден показывать пропуск. Это обстоятельство усугубляло то негативное к себе отношение, которое выработалось у Руслана Киреевича давно и стало для него привычным и уже почти и незаметным.
   Время от времени в Учреждении устраивались проверки, призванные контролировать своевременный приход сотрудников на работу. Проверки эти проводились начальником первого отдела отставным майором Попинцовым при неизменном в них участии председателя месткома Изабеллы Диомидовны Типун.
   Энергичная и волевая, про таких комсомольские деятели районного масштаба говорят: "с активной жизненной позицией", Изабелла Диомидовна, была довольно крупной блондинкой с замысловатой прической, сооруженной в виде башни-крепости. Подобные башни у некоторых народов служили в древности для защиты от врагов. Волосы ее, испорченные постоянным и непомерным употреблением пергидроля, имели тот распространенный среди буфетчиц и профсоюзных работников женского пола цвет, который им самим казался неотразимым. Этот цвет, дававший основание этим женщинам гордо именовать себя "блондинками", убеждал их в собственном превосходстве над их менее удачливыми соперницами, серая масса которых проплывала рядом с ними по жизни. Наличие подобной прически создавало у каждой из этих женщин стойкое ощущение собственной исключительности и востребованности. Впрочем, нужно заметить, что Изабелла Диомидовна была довольно симпатичной женщиной. Если бы не ее должность, диктовавшая определенные правила в выборе одежде и прически, она, одеваясь несколько иначе, могла бы привлечь к себе внимание гораздо большего числа представителей сильного пола, способных не только украсить и разнообразить ее жизнь, но и сделать ее более осмысленной. То обстоятельство, что в свои тридцать лет Изабелла Диомидовна до сих пор не была замужем, только подтверждало такое предположение.
   Профсоюзный комитет, возникший на заре теперешнего государства, и с легкой руки Основателя именуемый не иначе, как "школой коммунизма", давно уже утратил те функции, для выполнения которых он задумывался и создавался. Теперь основной и даже исключительной задачей профсоюзов было поддержание в трудовом коллективе надлежащей трудовой дисциплины. Для этой цели его ревностными сотрудниками во главе с Изабеллой Диомидовной применялись разнообразные методы контроля и такая игра поощрениями и наказаниями, в результате которой первыми пользовались исключительно представители Администрации и ближайшие подруги Изабеллы Диомидовны, круг которых постоянно менялся в зависимости от атмосферного давления и удачности сказанного комплимента.
   Изабелла Диомидовна, будучи женщиной, как уже говорилось выше, несколько полноватой, что весьма импонировало мужчинам вообще и некоторым ее начальникам, в частности, которые, впрочем, несмотря на такую симпатию, никогда не позволили бы себе вольности в ее присутствии, так сурово и неприступно она себя держала, была весьма чувствительна к атмосферному давлению, и поэтому тяжело переносила любые его изменения. К комплиментам же в ее адрес применялся довольно высокий критерий оценки, так как Изабелла Диомидовна, кроме прочих своих достоинств, была женщиной довольно образованной. Во всяком случае, все новые книги, поступавшие в близлежащий книжный магазин, и продаваемые счастливым обладателям права их покупки исключительно в обмен на талоны, свидетельствующие о сдачи их хозяином определенного количества макулатуры, можно было увидеть у нее дома. Книги были любовно рассортированы по цвету и размеру и выставлены в больших стеклянных шкафах, обычно запертых на ключ и открываемых только в исключительных случаях посещения дома кем-либо из Высоких Руководителей.
   Если бы у кого-то возникло желание, прямо скажем, совершенно глупое и некультурное, подсчитать стоимость заполняющих ее квартиру мебели, книг и прочих атрибутов "красивой" жизни, то наглец этот был бы весьма обескуражен несоответствием зарплаты с реальной действительностью, обнаруженной в доме у Изабеллы Диомидовны. Но, к счастью, никому бы и в голову не пришла подобная и, конечно же, совершенно дурацкая мысль о такой проверке, потому что никто из тех, кто хоть что-то соображал в этой жизни, не жил на ту зарплату, которую ему платило заботливое государство. Иметь побочный доход считалось делом не только престижным, но и жизненно необходимым. Кто-то уносил домой с работы, выданные ему на зиму валенки, кто-то на копировальном аппарате Учреждения размножал интересующую всех книгу, за что получал от счастливцев, которым она доставалась, небольшие деньги, пополняющие его скромный бюджет. А кто и просто и элементарно пользовался своим служебным положением, регулярно выписывая во все концы огромной страны самому себе командировки и спокойно полеживая в это самое время у себя дома на диване и рассматривая свежий номер журнала "Крокодил".
   Словом, каждый уважающий себя гражданин крутился, как мог, и таких бескорыстных и преданных делу профсоюзов людей, какой, без всякого сомнения, была Изабелла Диомидовна, трудно было бы еще найти в этой процветающей стране.
   За все время работы в Учреждении Руслану Киреевичу так и не удалось войти в привилегированный круг подруг и приятелей Изабеллы Диомидовны, хотя сил и стараний было приложено немало. Одна из таких попыток, а именно - поход с Изабеллой Диомидовной в ресторан, закончилась для него пребыванием в камере предварительного заключения ближайшего отделения милиции. Это приключение настолько поразило Руслана Киреевича, что вся его дальнейшая жизнь неизменно проходила под знаком этого экстраординарного события.
   В ресторане, куда после долгих колебаний согласилась прийти Изабелла Диомидовна, Руслан Киреевич, готовившийся к этому походу целую неделю, не выдержал напряжения и, не рассчитав свои силы, вошел в состояние полной невменяемости еще до того торжественного момента, когда официант принес заказанного им с большим шиком цыпленка "табака".
  
   Глава 3
  
   Одним из главных действующих лиц при регулярно проводившихся профсоюзным комитетом облавах на опоздавших был фотограф. Не успевала за очередной жертвой проверки дисциплины закрыться входная дверь, как тут же срабатывала вспышка и громко щелкал затвор зеркального фотографического аппарата. Назавтра совершенно растерянная и оттого, по мнению зрителей, чрезвычайно смешная физиономия опоздавшего красовалась на лично придуманном и собственноручно выполненном Изабеллой Диомидовной стенде с ироничным, как ей самой казалось, названием - "С добрым утром!".
   Анатолий Николаевич Шитов, а именно так звали фотографа, который в судьбе Руслана Киреевича должен был сыграть далеко не последнюю роль, был молодым еще человеком лет тридцати пяти. Довольно крупного телосложения с короткой стрижкой, не имеющей даже намека на соответствие какой-либо моде, он производил впечатление солидного и уверенного в себе человека. Его маленькие глазки во время разговора с такой прямотой смотрели на собеседника, что мало кому удавалось отказаться выполнить его настоятельную просьбу. Неторопливый и немногословный он умел вызвать к себе уважение окружающих. Особенным же успехом Шитов пользовался почему-то у работниц сферы обслуживания, и, что особенно удивительно, преимущественно в той ее части, которая имела отношение к торговле.
   Перепробовав множество профессий и не найдя среди них той, которая бы позволила ему максимально удобно устроится в жизни, он, наконец, попал в Учреждение, где и прослужил некоторое время инженером в отделе Согласования Оптимальных Возможностей. Постепенно Шитов стал известен в Учреждении, как человек, который, в случае необходимости, может оперативно и качественно сделать фотографии любого события. Общественная значимость подобных событий определялась "наверху", а их оперативное отражение на фотографиях, сделанных Шитовым, вызывало не только одобрение высокого начальства, но и приносило ему более ощутимые материальные выгоды в виде внеплановых, а потому и вдвойне приятных своей неожиданностью премий.
   Всякий раз на другой день после очередного торжества, он скромно, но, в тоже время, довольно решительно заходил утром в Приемную Руководителя и с достоинством оставлял на столе у секретарши пачку свежеиспеченных фотографий, на которых неизменно доминировал руководящий состав Учреждения.
   Изабелла Диомидовна, увидев в Шитове одного из тех, кто своими возможностями помог бы укрепить ее собственное положение, стала официально поручать ему изготовление фотографий и дорога в отдел, в котором Шитов по-прежнему числился инженером, постепенно заросла травой забвения.
   Попав под начало Изабеллы Диомидовны, и пользуясь ее безусловным покровительством, Шитов выхлопотал для фотолаборатории отдельную комнату, в которой и пропадал теперь все время, когда не был занят на съемке какого-либо очередного исторического совещания.
   На фоне своих недавних сослуживцев, живущих, как и большинство их собратьев, "от зарплаты да зарплаты", Шитов все заметнее выделялся, как одеждой, покупаемой явно не в тех местах, где ее покупали обычные граждане, так и своими манерами. То, как он держал себя в присутствии посторонних, могло ввести в заблуждение всякого, кто не знал его лично. Никому из них и в голову не могло прийти, что такой солидный и самоуверенный молодой человек в действительности не какой-нибудь Ответственный Координатор, а, всего-навсего, скромный фотограф Учреждения.
   Летним вечером Шитова часто можно было видеть на веранде ресторана "Центральный", где он, в присутствии особы, чей облик не оставлял сомнения в ее принадлежности к уважаемому клану работников торговли, заказывал котлету по-киевски, запивая этот предел кулинарных мечтаний большинства скромных инженеров и техников армянским коньяком.
   Судя по отношению к нему официантов, подобострастно отзывающихся на небрежно поднятую вверх руку, здесь он, как человек, способный не только устроить собственную жизнь, но и дающий жить другим, явно пользовался уважением. В представлении официантов Шитов, несомненно, был культурным человеком, так как он никогда не доставлял им хлопот ни разбитой посудой, ни испачканной скатертью. Их не смущало ни ковыряние в зубах обгоревшей спичкой, ни громкое отрыгивание, которое неизменно доносилось от столика, за которым ужинал их гость. Не смущало это и спутниц Шитова, которые тоже считали своего кавалера не только человеком культурным, но и, что, конечно же, было гораздо важнее, умеющим "правильно" жить.
   Шитову завидовали и его сослуживцы, регулярно посещавшие подшефный колхоз, где они в поте лица трудились в "своем" "зеленом цехе", выделенном их Учреждению в Комитете Главного Координатора. Из года в год они делали одно и тоже - сажали, пропалывали, убирали, и, в конце концов, закапывали в мерзлую землю, выращенную ими в течение лета и сложенную в большие кучи на том же поле поздней осенью крупную хрустящую капусту. К тому времени, когда ее нужно было бы класть в борщ, капуста превращалась в сплошное гнилое месиво.
   Выходя стройными рядами на всевозможные "субботники" и "воскресники", они придумали новый счет дням недели, в котором органично звучали слова, внедренные в жизнь культурной прослойкой власти рабочих. И теперь дни недели звучали для них только как: "понедельник, вторник, средник, четверник, пятничник, субботник, воскресник". Не требуя себе никакой дополнительной оплаты за "трудовые подвиги", они были готовы на любые унижения, лишь бы остаться незамеченными недремлющим оком начальства и продолжать два раза в месяц в определенные дни становиться в очередь к окошку, в котором оценка их труда получала свое неадекватное, как им казалось, материальное выражение. Оценка была настолько мизерной, что точное отношение к ней выразилось в придуманной самыми грамотными и литературно образованными представителями технической интеллигенции поговорке: "Мы думаем, что они нам платят, а они думают, что мы им работаем".
   На их фоне Шитов, приходивший на работу, когда ему вздумается, разъезжавший при всяком удобном случае на такси и носивший японские часы марки "Сейко", выглядел как новенький доллар среди потрепанных и полинявших "рублей" и "трешек".
  
   Глава 4
  
   И тайна действительно существовала! Теперь Руслан Киреевич, почему-то именно после посещения ресторана с Изабеллой Диомидовной, а затем и местного КПЗ, нисколько в этом не сомневался. Иначе никак нельзя было объяснить ни толпы перед входом в рестораны, где за один вечер можно было бы оставить чуть ли не всю свою месячную зарплату, ни наличие в каждом городе страны переполненных пассажирами такси, ни существующих во всех Учреждениях бесконечных списков очередников на покупку легкового автомобиля. В эту вожделенную очередь мог попасть далеко не всякий, и если бы не предпринималось никаких шагов к ее ускорению, двигалась бы она настолько долго, что человек успевал бы состариться, прежде, чем к нему принесли извещение о возможности долгожданной покупки. И это несмотря на такую цену этого автомобиля, что, если бы кто-то решил копить деньги исключительно из зарплаты, то нужная сумма набралась бы не менее чем за двадцать лет.
   Разумеется, в действительности все было иначе. Если вдруг объявлялся счастливец, которому судьба преподносила подарок в виде лотерейного билета, выигравшего автомобиль, очередь на покупку у него этого билета за двойную цену стоимости выигранного автомобиля растягивалась на такую длину, что счастливчику приходилось отключать телефон, дабы, чего доброго, не получить нервный срыв от переутомления при ответе на телефонные звонки.
   Поэтому Руслан Киреевич и был уверен в существовании какого-то секрета, помогавшего большинству его сограждан вполне сносно переносить прелести и преимущества самого совершенного на земле социального строя.
   Порывшись в сундуке, приобретенном им по случаю на "толкучке" в пригороде, где он когда-то в молодости снимал комнату у маленькой и шустрой старушки, когда проходил преддипломную практику, Руслан Киреевич вытащил на свет фотоаппарат "Смена". Этот фотоаппарат был подарен ему в пятом классе за победу в конкурсе по изготовлению табуреток, но времени для занятия фотографией у него так и не нашлось. Теперь же ему пришлось сидеть вечерами в библиотеке, чтобы в книгах найти сведения об основах фотографического процесса, и, таким образом, хотя бы теоретически овладеть секретами фотографии.
   Кое-как отчистив фотоаппарат от пыли, он зарядил предварительно купленную в универмаге пленку, и, страдая и мучаясь от стыда перед прохожими за свое нахальство, отщелкал эту пленку на улицах города. При этом, изображая из себя туриста, заинтересованного урбанистическими красотами и поставившего себе целью по возвращении к себе на родину ознакомить с ними своих знакомых, он усердно крутил головой по сторонам, задирал ее вверх и всякий раз, поднося аппарат к глазам и наводя резкость на какой-нибудь очередной объект, восхищенно цокал языком.
   Целую неделю Руслан Киреевич охотился за Шитовым. Своими непрестанными мельканиями в поле его зрения и неизменно сдержанными приветствиями при каждом взгляде в его сторону он добился того, что в понедельник, когда он, спеша и падая от страха опоздания, вбежал в вестибюль Учреждения через пять минут после трагического звонка, возвещающего начало рабочего дня, вспышки не последовало. Изабелла же Диомидовна, стоявшая, как всегда, в глубине вестибюля и метавшая на опоздавших искры общественного осуждения, вопросительно повернулась к фотографу и натолкнувшись на его бесстыдно-наглые глаза, пожала плечами.
   Компьютер, как всегда, забормотал про "операторскую", но это уже не могло омрачить радости Руслана Киреевича. Поднимаясь в лифте к себе на шестой этаж,
   он твердо решил сегодня же идти в фотолабораторию.
   Во время обеденного перерыва, захватив с собой отснятую им накануне пленку и набравшись смелости, Руслан Киреевич робко постучал в оббитую дерматином дверь, на которой строгая табличка предупреждала: "Посторонним вход воспрещен"
   - Проявляю! - раздался из-за двери голос Шитова и Руслан Киреевич, наклонившись к замочной скважине, и приложив к ней губы, почему-то шепотом пролепетал:
   - Анатолий Николаевич, это я Одинцов, я подожду!
   Дверь неожиданно распахнулась, при этом больно ударив по носу прильнувшего к замочной скважине Руслана Киреевича, и на пороге появился одетый в белый халат Шитов. В руках он держал какой-то черный пластмассовый цилиндр, который время от времени встряхивал и переворачивал. Судя по бульканью, раздающемуся из цилиндра, в нем находилась какая-то жидкость. Можно было предположить, что в этом цилиндре как раз и происходил тот самый таинственный процесс проявления, о котором только что было сообщено Руслану Киреевичу из-за закрытой двери.
   Руслана Киреевича почему-то особенно смутило наличие белого халата, который никак не соответствовал его представлению о деятельности, происходящей в недрах фотолаборатории.
   - Чего тебе, - недружелюбно спросил Шитов, потряхивая цилиндр и глядя Руслану Киреевичу прямо в глаза.
   - Анатолий Николаевич, - залепетал тот, протягивая Шитову кассету с пленкой, - я вот тут... спасибо, что не сфотографировали сегодня, а то у меня...
   - Вспышка не сработала, - перебил его Шитов, - синхроконтакт полетел.
   - А-а-а, - Руслан Киреевич сбился, напрочь забыв все приготовленные накануне фразы, и теперь стоял, протягивая пленку и оглядываясь по сторонам, и чувствуя себя шпионом, передающим важный государственный секрет и не желающим быть заподозренным в этом крайне неблаговидном для всякого добропорядочного гражданина занятии.
   - Что это? - Шитов протянул руку и взял кассету.
   - Да вот, решил сфотографировать, - осмелел Руслан Киреевич, - а проявителя в магазине нет. Может быть, вы проявите? А я вас отблагодарю, - добавил он поспешно, всем своим видом показывая, что ему не чужда признательность и он знаком с правилами служебного этикета и никогда не забывает оказанную ему услугу.
   Шитов хмыкнул, положил кассету в карман халата и, закрывая дверь, бросил:
   - Завтра зайди.
   Руслан Киреевич без лифта взлетел к себе на шестой этаж и, механически вычерчивая остро заточенным карандашом пунктирные линии на листе ватмана, снова и снова вспоминал, как он хитро и ловко устроил знакомство, и мечтал о перспективах, сулящие ему этим знакомством в будущем.
  
   Глава 5
  
   Возвращаясь с работы, Руслан Киреевич привычно ехал в троллейбусе, потом в метро и, наконец, в трамвае, который довозил его почти до самого дома. Все это время он продолжал мечтать о том, как он тоже "научится жить" и тогда, и об этом думалось с особым замиранием сердца, он, может быть, даже купит себе автомобиль, наличие которого непременно связывалось с успехом у женщин. Руслан Киреевич не был избалован вниманием женщин и поэтому подобный успех представлялся ему, как наивысшее достижение мужской доблести. Вот когда он отыграется на тех неприступных для него прежде красавицах, с которыми раньше не смел даже заговорить, не говоря уже о каких-либо иных, пусть даже и не интимных, но хотя бы приятельских отношениях.
   - Я им покажу, что значит настоящий мужчина. Прежде всего, я буду неприступен, как... как...
   - Молодой человек, ваш билетик!
   Рядом с ним стояла толстая неопрятная блондинка с яркими губами, криво накрашенными красной краской. Она протягивала к нему руку, на которой клочки цветного лака уже давно не скрывали грязь под ногтями.
   Руслан Киреевич похолодел.
   - Все, - подумал он, - теперь точно конец. Это уже третий случай и теперь публикация в областной газете, обличающий штамп в паспорте и фотография в городской витрине "зайцев" неизбежны. Что же делать? - лихорадочно соображал он, машинально похлопывая себя по карманам, что должно было имитировать поиск, как на грех, куда-то запропастившегося "билетика".
   - Быстрее, быстрее, - поторопила блондинка и повернулась к соседнему креслу.
   Руслан Киреевич автоматически захлопал себя по карманам быстрее. В трамвае засмеялись.
   - Господи, - мысленно взмолился нарушитель, - как же выбраться из этой ситуации, - но тут трамвай остановился, задняя дверь распахнулась и Руслан Киреевич, сам от себя не ожидавший такой прыти, бросился к выходу, на ходу расталкивая стоящих на его пути пассажиров.
   Спрыгнув на землю, он ловко увернулся от дружинников с красными повязками на рукавах и, не чуя под собой ног, ринулся в ближайший сквер, темневший на противоположной стороне улицы. Через десять минут, когда стук в ушах перестал казаться ему топотом ног бегущих за ним преследователей, Руслан Киреевич перешел на шаг, а затем и вовсе остановился и присел отдышаться на скамейку, стоящую возле подъезда многоквартирного девятиэтажного дома.
   Напротив стояла такая же скамейка, такие обычно можно увидеть в ЦПКиО (центральный парк культуры и отдыха), а на ней сидели четыре женщины, одетые в домашнюю одежду и комнатные тапочки. Весь их облик и манеры говорили о том, что все они в недалеком прошлом были деревенскими жителям, для которых их прежние привычки не стали помехой для теперешней жизни в городе. Эта скамейка была такой же лавочкой у дома, которую они покинули всего несколько лет (а может, и месяцев) назад.
   Откровенно и бесцеремонно, как это обычно свойственно сельским жителям, разглядывая запыхавшегося Руслана Киреевича, они между тем продолжали свой неторопливый разговор, имевший отношение к нескольким большим фотографиям, очевидно, вынесенным на улицу одной из соседок. Передавая друг другу фотографии, на которых были изображены какой-то мужчина в черном пиджаке, женщина с гладко зачесанными волосами, пара уже немолодых и, как показалось Руслану Киреевичу, живших очень давно людей, они с одобрением отзывались о тех, кто их изготовил.
   - Что-то давно уже к нам не фотографы заходят, - поделилась наблюдением одна из соседок, - дородная и даже несколько располневшая, но еще не утратившая некогда милых черт своего лица, женщина лет тридцати в накинутом на плечи ярком платке с большими красными цветами на зеленом фоне. - Нужно бы увеличить портрет бабушки и дедушки, а то дети их и знать не будут.
   - Да это старые уже портреты, - объяснила ее подруга, - еще мама в деревне заказывала. Лет, наверное, пять назад. Мне самой нужно бы с маленькой карточки мамин портрет заказать, да некому. Ни разу не слышала, чтобы кто-нибудь такие портреты у нас делал.
   - Нужно в ателье сходить, - посоветовала третья соседка, невзрачная, усталая женщина лет сорока пяти. - Там точно делают.
   - Ходила я, - возразила соседка в платке. - Говорят, не занимаются. Только сфотографировать могут. А старые не увеличивают. Говорят, художника у них нет.
   - Тут точно художник нужен. Они даже одежду другую пририсовать могут. Вон соседка у нас в деревне дала карточку старую своего деда, одна голова на ней осталась. Ребенок играл карточкой и разорвал ее. Осталась только одна голова на ней. И ничего. Нарисовали и пиджак и галстук.
   Вдруг откуда-то сверху раздался зычный мужской голос, от которого, казалось, вздрогнули окрестные дома, четырехугольником окружавшие двор. Двор представлял собой печальное зрелище. Кое-где среди остатков растрескавшегося асфальта росла пожухлая трава, а в самом его центре была установлена металлическая конструкция, громко именуемая в отчетах жилищной конторы "детской спортивно-оздоровительной территорией". На этих трубах и швеллерах, сваренных местным сантехником и покрашенных красной краской, именуемой в народе "суриком", физически воспитывалась местная детвора.
   - Хвэня, - орал мужчина, свесившись с балкона двенадцатого этажа.
   - Чого тоби? - отозвалась та самая женщина, которая и принесла рассматриваемые подругами портреты. Она была одета в яркое платье с зелеными и красными цветами и в зеленые комнатные тапочки с пришитыми на них большими красными пуховыми шариками. Женщина тоже кричала во весь голос, совершенно не стесняясь ни своих подруг, с которыми сидела на скамейке, ни возможных очевидцев этой сцены, уже кое-где выглянувших на крики из настежь открытых в этот теплый летний вечер окон. Она, казалось, даже гордилась тем обстоятельством, что попала в центр всеобщего внимания и при этом с ней разговаривает не кто иной, как ее собственный муж, которого она может позволить себе игнорировать и даже унижать.
   - Та йды вжэ додому, - не унимался мужчина.
   - Для чого? - женщина медленно вытерла рот рукой и сбросила прилипшую к губам шелуху от подсолнечных семечек перед собой на асфальт, уже и так густо усыпанный шелухой, оставшейся от предыдущих посетителей этого общественного форума. Все четверо, ни на минуту не прерывая разговора, вовсю работали не только языками, но и зубами, с необычайной проворностью разгрызая черные семечки, и выталкивая образующуюся шелуху себе на подбородок, откуда она, скапливаясь в количествах, превышающих силу сцепления и тяжести, непрерывным потоком падала на землю.
   - Та йды скоришэ! Генрих всрався! - Мужчина в отчаянии взмахнул руками и скрылся в комнате.
   - Горэ та й годи! - демонстративно вздохнула женщина и, отряхнув с подола прилипшие к нему остатки "посиделочного" пиршества, собрала у подруг фотографии и вошла в подъезд.
   Руслан Киреевич тоже поднялся со скамейки и зашагал по направлению к своему дому, который находился всего в нескольких минутах ходьбы.
   - Это знак, - решил Руслан Киреевич. - Я правильно сделал, что пришел сегодня к Шитову.
  
   Глава 5
  
   Вдохнув привычный кошачий запах, присутствующий в подъезде со дня заселения дома жильцами, и обойдя возникшую примерно тогда же лужу, берущую свое начало у батареи отопления под лестницей и образующую возле самой двери небольшое озерцо, Руслан Киреевич поднялся к себе на третий этаж. На лестничной площадке располагались четыре квартиры, в одной из которых, а именно в той двухкомнатной, дверь которой располагалась справа от лестницы, он и занимал одну из комнат.
   Комнаты в квартире были проходными и для того, чтобы попасть к себе, ему всякий раз приходилось проходить через комнату соседа. Это обстоятельство нисколько не смущало тех, кто принимал решение о проживании в этой квартире двух совершенно чужих друг другу людей. Не смущало их и то, что одним из жильцов может оказаться женщина и тогда совместное проживание в столь некоммуникабельной квартире будет, мягко говоря, несколько затруднительным.
   Получив эту квартиру в качестве подающих надежды Младших Координаторов на двоих со своим однокурсником Сергеем Качалкиным, Руслан Киреевич вначале был безразличен к тому обстоятельству, что комнаты в квартире были проходными, не обеспечивая ни одному из проживающих в ней изолированной жизни. Поначалу они с Сергеем находили в этом даже некоторую пикантность, вводя в заблуждение изредка приходящих к ним в гости девушек и придумывая массу смешных ситуаций, связанных с этим обстоятельством.
   Потом Сергей ушел, получив отдельную квартиру на новом месте, куда его пригласили на работу в качестве начальника отдела, а вместо него поселился сантехник ЖЭКа, и шутить с девушками на тему проходных комнат как-то расхотелось. Да и девушки к тому времени схлынули. Оказалось, что интересовал их исключительно Сергей, а Руслану Киреевичу предназначалась только роль запасного, используемого в исключительных случаях. Любовницы Сергея иногда приводили к нему своих подруг, дабы похвастать перед ними своим удачным выбором. В этих случаях Руслану Киреевичу и приходилось выступать в роли временного кавалера.
   В конце концов, чехарда жильцов, которые одно время сменялись так быстро, что Руслан Киреевич не успевал даже запоминать их имена, закончилась поселением в первой проходной комнате нового жильца, которым оказалась женщина.
   Людмила, так звали новую жиличку, отличалась несокрушимым здоровьем, которое не могли поколебать употребляемые ею в неограниченных количествах горячительные напитки. Более того, сама Людмила твердо была убеждена в том, что своим здоровьем она обязана именно "молекулам", которые содержались в алкоголе и которые, пропитывая организм, "не давали ему плесневеть". Сколько ей было лет, не знал даже начальник ЖЭКа, в котором она работала дворничихой. Сама же она на эту тему говорила неохотно, всякий раз называя ту цифру, которая была бы, как ей самой казалось, наиболее приемлемой для ее очередного "хахаля", если он, разумеется, проявлял интерес к этой теме.
   Однажды Руслан Киреевич, лежа у себя в комнате за занавеской, повешенной в дверном проеме вместо исчезнувшей накануне двери (разумеется, дверь, скорее всего, утащила Людмила и продала ее какому-нибудь новоселу, не брезгующему покупкой ворованного) услышал следующий диалог, произошедшей между Людмилой и ее очередным собутыльником.
   - Так сколько же тебе лет, Стремянка? - Людмилу за ее чрезвычайную худобу и торчащие во все стороны кости рук и ног прозвали Стремянкой, на что она, впрочем, не обижалась.
   - Женщине столько лет, насколько она выглядит, - тут же выпалила Людмила, демонстрируя знакомство с шестнадцатой полосой "Литературной газеты", которую в редкие периоды трезвости она вежливо одалживала у Руслана Киреевича.
   - Столько не живут! - убежденно прохрипел очередной временный постоялец, заскрипев пружинами дивана и прошлепав босыми ногами в туалет.
   Среди прочих знаний, которыми Руслан Киреевич был обязан своей новой соседке, было и его знакомство с участковым. Это был толстый усатый капитан, имевший привычку бесцеремонно вваливаться в комнату Руслана Киреевича, не вытирая сапог, для проведения с ним "феденциальных", как он выражался, бесед. Беседы эти сводились всегда к одному и тому же - выведыванию сведений о собутыльниках Людмилы и склонению Руслана Киреевича к сотрудничеству с милицией на ниве очищения общества от неугодных участковому элементов. Несмотря на очевидную мягкость характера, Руслану Киреевичу все же удалось устоять перед натиском настырного капитана и тот, убедившись в, ставшей очевидной даже для него, бесплодности своих попыток, вскоре прекратил донимать потенциального осведомителя своими посещениями.
   Людмила же участкового совсем не боялась, разговаривала с ним бесцеремонно и даже свысока, что наверняка свидетельствовало об имевшейся когда-то между ними связи, не укладывающейся в рамки его служебных обязанностей.
   Участковый, заходя в комнату Руслану Киреевичу, часто приносил с собой запах, который не оставлял сомнений в его приверженности к употреблению горячительных напитков, поэтому возможность его предосудительно-близкого знакомства с Людмилой в один из периодов чрезмерного их употребления, обычно следующих за выдачей получки, представлялась вполне вероятной.
   Своих же дружков, в каждом из которых Людмила продолжала видеть потенциального мужа, капитану она никогда не выдавала. Участковый никогда и не пытался получить у Людмилы нужные ему сведения. При первой же попытке узнать что-либо относительно одного из дружков Людмилы он получил такой отпор, что желание разговаривать с ней на эту тему пропало у него напрочь.
   Дружки никогда надолго у Людмилы не задерживались. И не столько потому, что сами вели жизнь безалаберную и зависели в ней скорее от случая, нежели от расчета, сколько по причине чрезвычайно вздорного характера Стремянки. Никогда не задерживаясь у нее в гостях более трех дней кряду, они исчезали также незаметно, как и появлялись. После их посещений у Людмилы, как правило, оставался подбитый глаз, и куча пузырьков от мозольной жидкости, которые она, всякий раз со скандалом, вызванным ее нежеланием стоять в очереди, сдавала в ближайшей аптеке, покупая на полученные деньги все ту же неизменную мозольную жидкость. Свое нежелание стоять в очереди Людмила аргументировала тем, что числилась в этой аптеке (и это было действительно так) постоянным покупателем этого бодрящего и украшающего ее жизнь эликсира.
   Почему именно этот препарат так нравился ей и ее собутыльникам, трудно сказать, но, как казалось Руслану Киреевичу, не последнюю роль в таком выборе играла чрезвычайно низкая цена этого напитка, благодаря которому, что не раз подчеркивалось самой Людмилой, "у нее нет и никогда не будет мозолей".
   Руслан Киреевич переоделся в полосатый домашний халат и, сварив себе на кухне кофе, уселся в кресло и включил телевизор. Телевизор был старый, еще с линзой, которая ставилась впереди очень маленького экрана, увеличивая изображение. Линза вместо положенного ей по инструкции глицерина, была заполнена водой, так как глицерин когда-то пыталась выпить Людмила. Услышав как-то от Руслана Киреевича, что глицерин это не что иное, как многоатомный спирт, она уловила в его объяснении только главное слово "спирт", пропустив мимо ушей слово "многоатомный", так как отнесла его к характеристике содержания в этой жидкости градусов. Ничего страшного, если не считать небольшого расстройства желудка, с Людмилой не произошло, но глицерин пришлось заменить водой, что, впрочем, никак не отразилось на качестве изображения.
   Выпив кофе и посмотрев вечерние новости, Руслан Киреевич отправился в туалет, что он проделывал каждый день, и что уже вошло у него в привычку. Здесь он просматривал газеты, купленные по дороге домой в киоске и неспешно размышлял о событиях, произошедших с ним за день. Как правило, в эти часы Людмилы дома не было и время, когда он оставался в квартире один, казалось Руслану Киреевичу чуть ли не наилучшим за весь день его жизни.
  
   Глава 6
  
   "Балочка" ровно гудела. На небольшой площадке возле "вечного огня", зажженного в честь погибших на войне солдат, собралось уже не менее ста человек. Новые посетители продолжали со всех сторон подходить к этой серой колышущейся массе и мгновенно растворялись внутри нее.
   Фотографы и лаборанты, мастера по ремонту фотографической аппаратуры и торговцы принадлежностями для фотографии, умудренные опытом "зубры" и желторотые любители, только начинающие вникать в тайны метолгидрохинонового проявления, все они собирались в небольшие группки, хаотично возникающие в живой массе людей, скопившейся на небольшом пятачке перед памятником.
   Кто-то пришел сюда, чтобы пообщаться с такими же, как он сам, "фанатами" широкой пленки. Кто-то искал цветную фотобумагу, необходимую ему для "халтуры" в детском саду, удачно подвернувшейся на этой неделе. Кто-то хотел купить современный иностранный фотоаппарат, для чего последние пол года регулярно приходил сюда, в начале только прислушиваясь к рассказам посетителей о современной технике, а потом уже самостоятельно и активно участвуя в ее обсуждении, и показывая недюжинные знания предмета. Скопленные, с жуткими домашними скандалами по поводу отсутствия у жены стиральной машины, деньги на этот фотоаппарат были бережно завернуты в газету и лежали во внутреннем кармане пиджака, застегнутом для надежности на булавку. А кто-то срочно хотел продать украденную у себя на работе банку с труднопроизносимым, но, тем не менее, очень нужным и хорошо известным всем тем, кто имел смелость заниматься цветной фотографией, названием - этилоксиэтилпарафенилендиаминсульфат.
   Каждый мог найти себе здесь и слушателей и лекторов, так как все присутствующие были объединены одной всесокрушающей страстью - фотографией.
   Никто из присутствующих не смог бы с уверенностью объяснить, откуда произошло это странное название - "балка" или, как ее любовно называли посетители - "балочка". Когда подобные собрания только начинали стихийно возникать в этом городе, возможно, они происходили в какой-нибудь природной выемке, именуемой на местном диалекте "балкой" и это название сохранилось и даже стало со временем нарицательным.
   В самом существовании "балочки" ничего удивительного не было. Также регулярно собирались и те, кто коллекционировал книги, марки, или старые монеты. У всех них было свое, никем другим не занимаемое место, и оно также имело свое собственное название, понятное только для тех, кто его регулярно посещал. Все эти еженедельные собрания легко объединялись под одним общим и не требующим пояснения названием "барахолка", чьим все еще живым предком, несомненно, можно считать уже несколько веков существующие в Европе "блошиные" рынки.
   Всех посетителей "балочки" при желании можно было бы разбить на категории.
   Во-первых, это были, конечно же, "зубры". Как правило, люди солидного, чаще всего пенсионного возраста, частенько занимающиеся на досуге еще и ремонтом фотографической аппаратуры, они были, пожалуй, самой солидной частью "балочки". Самое яркое отличие "зубров" от прочих смертных, навсегда "заболевших" фотографией, было в их неизменной приверженности старым фотоаппаратам и нежная любовь к любой старой фотографической технике. Ярые критики зарубежных фотографических новшеств, время от времени появляющихся здесь, они были искренне убеждены в неоспоримых преимуществах "раньшего" времени, которые естественным образом распространялись и на фотографию.
   Время от времени кто-нибудь из них приносил с собой на "балочку" выцветшие от времени снимки, бережно завернутые в не менее старые газеты. Фотографии осторожно разворачивались и бережно передавались из рук в руки всем тем, кто имел право занимать место на длинной садовой скамейке. Эта скамейка в обычные дни служила для мамаш наблюдательным пунктом за своими неуемными отпрысками, выведенными на прогулку на это, в обычные дни тихое и спокойное место города. По субботам, когда и проходили неизменные еженедельные собрания "балочки", эти скамейки занимались исключительно "зубрами".
   Снимки оценивались, прежде всего, с точки зрения "резкости", "проработки в деталях" и "пластичности" - понятиях, которые не вызывали вопросов у посвященных. И каждый раз при подобных просмотрах и обсуждениях все участники единогласно и безоговорочно приходили к выводу о том, что современная техника неспособна на подобное "качество", а самым лучшим фотографом всех времен и народов по-прежнему остается однорукий чешский фотограф Йозеф Судек, снимавший, несмотря на свой физический недостаток, исключительно тяжелой деревянной камерой. "Чем тяжелее штатив, тем легче негатив" - неизменно повторялась кем-нибудь из "зубров" поговорка, ставшая уже известной всему фотографическому племени и вызывавшая всякий раз улыбку понимания у тех, кто знал в этом толк и мог оценить ее по достоинству.
   "Зубры" приходили раньше всех и никогда не покидали своего места на скамейке, терпеливо ожидая, пока к ним сами не подойдут те, кто нуждается в их авторитетном мнении или экспертной оценке. Уходили же они позже всех, так как ни спешить куда-либо, ни заняться каким-либо неотложным делом необходимости у них давно уже не было и эта "балочка" стала для них той единственной отдушиной в скучной пенсионной жизни, которую в маленьких сообществах (поселках или небольших дворах) для мужчин обычно занимает игра в домино.
   Вторую, небольшую, но довольно устойчивую часть посетителей "балочки", составляли торговцы, неизменно появляющиеся здесь каждое воскресенье с тем самым товаром, который некоторые счастливцы, имеющие близкие знакомства в сфере торговле, могли обнаружить а, в случае особой удачи, иногда даже и купить в специализированном магазине фотографии. Товар этот, если даже и попадал в магазин, то совсем ненадолго, появляясь на витринных полках только на которое время, необходимое его работникам для предотвращения возможных обвинений недоброжелателей в сокрытии товара. Основная же часть дефицита уходила к перекупщикам, у которых практически всегда можно было купить любую фотографическую принадлежность или материал, без которых изготовление фотографий было невозможным. Среди этих перекупщиков были и такие, кто продавал явно "залежалый" товар, срок годности которого давно прошел и применение которого было чревато различными техническими неприятностями. Цена этого товара, чрезвычайно низкая по причине его несоответствия нормальным требованиям к срокам хранения, вызывала у знатоков скептическую улыбку, непосвященных же "ловцов удачи" эта же самая цена заставляла лихорадочно рыться в бумажнике в надежде на то, что наконец-таки им подвернулся тот самый счастливый случай, когда можно купить дешево то, что в действительности стоит намного дороже. Как правило, дома их ждало разочарование, но напрасно они стали бы искать в следующую субботу на этой "балочке" тех, кто продал им заведомо негодный товар. Такие продавцы некоторое время предусмотрительно старались не попадаться на глаза своим жертвам.
   Третью и большую часть присутствующих составляли люди интересующиеся. Сюда, в первую очередь, можно было бы отнести тихих обладателей "Смен" и "Зенитов", проводящих все свободное время в темных ванных комнатах своих малогабаритных квартир и внимательно прислушивающихся ко всем, кто с достаточной уверенностью и апломбом, собрав вокруг себя толпу слушателей, рассуждал на какую-нибудь животрепещущую сегодня тему. Самые упорные из этих любителей со временем оставляли свою работу инженерами или машинистами подъемных кранов и переходили в разряд профессионалов, продолжая приходить на "балочку" скорее по привычке, нежели для того, чтобы, как они сами себя убеждали, достать какую-нибудь деталь или приспособление, необходимые им для работы.
   Приходили и профессионалы. Они медленно фланировали от одной группы к другой, прислушивались к происходящим там разговорам и, снисходительно улыбаясь, иногда позволяли себе высказать свое суждение или замечание по обсуждаемой теме. Встречая своих приятелей, они часто заводили разговор, который, случалось, перерастал в дискуссию, продолжающуюся еще долгое время после того, как ее инициаторы давно уже расходились.
   В социальном отношении "балочка" была весьма демократична. Здесь уважалось только истинное знание предмета и никакие, даже самые высокие звания, присваиваемые официальными органами, не силы имели. Простые любители могли подняться до звания профессионала, а последним недостаточно было просто занимать должность фотографа, чтобы заслужить уважение весьма компетентной и суровой в своих оценках публики.
   Все, что производилось на многочисленных предприятиях огромной страны и имело хоть какое-то отношение к фотографии, получало здесь окончательную оценку и ему назначалась цена, отражающая его истинную стоимость. Некоторые товары, например объективы последней разработки, шли буквально по "бросовой" цене и только человек, совершенно ничего не понимающий в фотографии, мог бы усомниться в правильности называемой продавцом цифры.
  
   Глава 7
  
   Руслан Киреевич и Шитов прошли небольшой скверик и тут же попали в самую гущу любителей.
   Прямо перед ними оказался человечек небольшого роста, который держал в руке приспособление, назначение которого было Руслану Киреевичу неизвестно.
   - Сколько? - спросил у человечка Шитов и взял приспособление в руки.
   - Прошу пять, - застеснялся продавец, переминаясь с ноги на ногу, и заглядывая Шитову в глаза.
   Шитов молча полез в карман, медленно достал бумажник, в котором мелькнуло несколько крупных купюр, и, протягивая человечку три рубля, уверенно сказал: - Хватит трех.
   Человечек кивнул головой, взял у Шитова деньги и тут же растворился в окружающей их толпе.
   Руслан Киреевич, стремясь подчеркнуть свою некомпетентность в сравнении с профессионализмом Шитова, всякий раз, заговаривая с ним на темы фотографии, искусственно занижал свои сообразительные способности, как бы подчеркивая разделяющую их пропасть. Подобное самоунижение, как казалось Руслану Киреевичу, обязательно требовало ответной снисходительности и он питал надежды на благосклонность Шитова, которую тот должен был бы проявлять к нему в обмен на небольшой подхалимаж, хорошо понимаемый и принимаемый обоими в качестве способа общения. Руслан Киреевич был уверен, что подхалимаж не только допускался, но, возможно, даже и продиктован был правилами этой занимательной игры.
   - Что это, Анатолий Николаевич? - спросил у Шитова Руслан Киреевич, но тот в это время, повернувшись к толстому, в добротном черном костюме человеку, поминутно вытирающему большим синим платком свое широкое и покрасневшее от жары лицо, уже отдавал ему только что купленное приспособление.
   - Восемь, - уверенно говорил Шитов, демонстрируя перед толстяком известные им одним достоинства непонятного для Руслана Киреевича предмета. - И это еще дешево. В магазине двенадцать стоит. Если найдете, - добавил Шитов, одновременно поворачиваясь и небрежно подавая руку подошедшему к нему молодому человеку с фотографической сумкой на плече.
   Толстяк полез за бумажником и пока он доставал деньги и получал у Шитова сдачу, тот успел переброситься несколькими словами еще с несколькими подошедшими к нему людьми, чей таинственный вид и характерные манеры не оставляли сомнения в их причастности к каким-нибудь не совсем законным делишкам, скорее всего имеющим отношение к фотографии.
   - Привет, - подошел к нему очередной знакомый. - Есть "матовый картон".
   - Много? - поинтересовался Шитов.
   - Да, - подтвердил знакомый, - много.
   - А цена? - Шитов, разговаривая, ни разу не посмотрел в глаза собеседника, все время вращая головой по сторонам и выискивая в толпе одному ему известных людей. - И у кого это, я знаю? - спросил он.
   - Цена обычная, а человека вы не знаете. Он из Белогорска.
   - Ну, хорошо, найди. Я поговорю.
   Знакомый нырнул в толпу, а к Шитову продолжали подходить все новые люди, и было понятно, что его здесь давно и хорошо знают, и он пользуется среди посетителей особым уважением.
   Даже "зубры", к которым Шитов подошел поздороваться, уважительно приподнимались и пожимали ему руку, хотя для некоторых это действие было сопряжено с определенными трудностями, вызванными конфигурацией скамеек и неважным состоянием их уже далеко не молодого и изрядно закостеневшего опорно-двигательного аппарата.
   Затем Шитов куда-то исчез и Руслан Киреевич, оставшись в одиночестве, вначале даже почувствовал некоторую неловкость. Ему показалось, что все вокруг обращают на него внимание. Но, освоившись со своим непривычным положением, он вдруг понял, что сам он ничьего внимания не привлекает, а все вокруг заняты исключительно разговорами и делами, не оставляющими времени на простое любопытство.
   - Книжников опять сегодня разогнали, скоро и до нас доберутся - сообщил своему собеседнику, невысокому, средних лет мужчине в серой фетровой шляпе, необыкновенно толстый, с красным, как помидор, лицом человек в светлых брюках, которые держались на розовых подтяжках, выглядывающих у него из-под клетчатого пиджака, распахнутого на необъятном животе.
   - Уже добрались, - возразил ему собеседник, приставивший к глазу объектив и внимательно рассматривающий сквозь него небо. - Нет, не беру, пузырьков много.
   - Ну и что, - обиделся толстяк, - по ГОСТу допускается.
   - Пусть ГОСТ и снимает такими объективами, а я еще поищу, - человек в шляпе начал поворачиваться по сторонам, высматривая в толпе вокруг себя продавцов с аналогичным товаром.
   - Бери дешевле, - настаивал толстяк.
   - Нет, не хочу, - упирался покупатель, - потом не продашь в случае чего.
   - А что, сегодня были уже, - поинтересовался стоящий рядом с ними и прислушивающийся к их разговору, человек с усами и в тюбетейке, неуместной и потому нелепой в этом далеко не южном городе.
   - Были, - подтвердил несостоявшийся покупатель объектива, - двоих забрали и увезли. И Колю-пожарника.
   - Колю давно пора, - злорадно заметил человек в тюбетейке, - его все тут знают.
   - А, если знают, то и забирать можно? - возмутился толстяк. - А их там, наверху, - и он потыкал для уточнения адреса пальцем вверх, - знают не все? Тоже забирать надо? А может, убирать?
   - Тихо-тихо, не так громко, - остановил разволновавшегося толстяка потенциальный покупатель объектива. - Тут их, он многозначительно посмотрел на присоединившегося без приглашения к их беседе человека в тюбетейке, полно. Все вынюхивают!
   Человек с усами обиженно хмыкнул и двинулся через толпу, отодвигая руками особо увлеченных спором любителей фотографии.
   Коля, по прозвищу "Пожарник", действительно работал пожарником, что давало ему возможность часто ездить в столицу и привозить оттуда разнообразный дефицит, удачно сбываемый им на "балочке". Наверное, именно эта часть жизни Коли и привлекла внимание тех, кто имел право и полномочия забрать его из столь увлекательного места и увезти с собой в неизвестном направлении.
   И сам Коля и его профессия были постоянным поводом для шуток тех, кто знал его достаточно близко и мог позволить себе подобную фамильярность. Когда-то давно, Коля служил в армии и имел звание прапорщика. Потом из армии его за какие-то провинности уволили, и он устроился на работу в пожарное депо, где и "трудился" вот уже шестой год подряд.
   - Так что, Коля, из армии тебя выгнали? - лукаво спрашивал его очередной шутник.
   - Не выгнали, а сам ушел, - вяло оправдывался Коля.
   - А если из пожарников выгонят, что делать будешь?
   - Ха, - усмехался Коля, - в милицию пойду.
   - А если и из милиции, куда тогда? - не унимался шутник.
   - Да что вы ко мне пристали, - наконец обижался Коля, - все равно я работать не буду.
   Вдруг Руслан Киреевич увидел Шитова, стоявшего несколько в стороне и невнимательно слушавшего какого-то юркого человечка, поминутно размахивающего руками и в чем-то убеждавшего своего собеседника. Наконец, Шитов достал записную книжку, записал в ней что-то и, пожав руку своему знакомому, подошел к Руслану Киреевичу.
   - Все. Пошли. На сегодня хватит. Нечего тут долго торчать. Замести могут. Уже двоих сегодня взяли. Каждый раз новые "тихари" приходят, так что не знаешь, кому и верить.
   - Бумагу достали, Анатолий Николаевич? - спросил Руслан Киреевич, с трудом пробираясь вслед за Шитовым сквозь гудящую толпу и пытаясь идти с ним рядом, что было практически невозможно.
   - Вот, гад, уже стоит, - Шитов внятно выругался, выбираясь в скверик и направляясь к своей машине стоящей под знаком "Остановка запрещена". Возле машины прохаживался такой толстый милиционер, что желтая бляха на его ремне едва угадывалась под нависшим над ней огромным животом.
   - Сержант Еникеев, - представился милиционер. - Документики предъявите.
   Шитов протянул документы и, фамильярно взяв милиционера под руку, отошел с ним в сторону. Руслану Киреевичу было видно, как Шитов что-то говорил милиционеру, а тот согласно кивал головой, даже не пытаясь взглянуть на документы, которые держал в руке. Разговор закончился пожатием рук, после которого милиционер зачем-то полез к себе в карман, а Шитов сел в машину и открыл вторую дверь для Руслана Киреевича.
   - Вот гады, возмущался Шитов, вставляя ключ зажигания, - вконец обнаглели! Рубля им мало, уже три требуют. Риск у них, видите ли, повысился. Жать их начали, потому и брать боятся. Мало брать боятся! А много не боятся?
   - Так зачем же давать, - удивился Руслан Киреевич.
   - А что, дырка в талоне лучше? Нет, пусть уж лучше берет и подавится этой "трешкой", а мы себе еще заработаем.
   И тут Руслан Киреевич вдруг вспомнил анекдот, который совсем недавно услышал в техническом отделе, куда был послан, чтобы сделать копию с какого-то документа.
   В Нью-Йорке на Бродвее, возле одного из банков, на своем постоянном месте сидит нищий. Каждый вечер, выходя с работы, управляющий банком дает ему пять долларов. Однажды, управляющий, извиняясь и объясняя, что у банка плохо идут дела, дает нищему всего один доллар, на что тот, возмущенно говорит, обращаясь к прохожим: - Хорошенькое дельце! У него плохо идут дела, а я должен страдать!
   - Анатолий Николаевич, вы так и не ответили, достали бумагу?
   - Достал, но немного. Всего на шестьсот рублей. Надо бы больше, но, слава богу, хоть столько есть. - Шитов вырулил на центральную улицу, влился в поток автомобилей и направил автомобиль в сторону авиазавода.
   Ошарашенный суммой, потраченной на какую-то фотобумагу, Руслан Киреевич приумолк, невнимательно поглядывая по сторонам и невольно думая о том, какой же должен быть доход у тех, кто использует эту фотобумагу, если за нее Шитову не жалко было отдать четыре его месячных зарплаты.
  
   Глава 8
  
   Шитов включил магнитофон, и салон наполнился звуками плохонького оркестра, в сопровождении которого хрипел, подражая Высоцкому, какой-то мужчина. Не только текст и мелодия, но даже специфические интонации голоса певца не оставляли сомнения в том, что исполняется песня из "блатного" репертуара.
   - "И оба глаза лейтенанту одним ударом погасить...", - надрывался певец.
   - Кто это? - поинтересовался Руслан Киреевич.
   - Ты что, действительно не знаешь! - удивился Шитов. - Это же Токарев. Эмигрант. Запись десятку стоит. - Шитов снисходительно посмотрел на Руслана Киреевича и выключил магнитофон, так как они въезжали на стоянку перед трехэтажным домом, на фронтоне которого березовыми чурками было выложено название "Домик лесника".
   Это был известный загородный ресторанчик, очень удачно переименованный горожанами в "Домик мясника", что довольно точно отражало основной контингент его постоянных посетителей, состоящий из представителей самых удачливых профессий сегодняшнего дня - мясников, кладовщиков на базах и директоров овощных магазинов.
   Небрежно пожав руку швейцару и продемонстрировав тем самым свое хорошее знакомство с этим злачным местом, Шитов решительно двинулся через весь зал к столику у самой эстрады, на котором стояла табличка "Занято". Решительно перевернув табличку, Шитов уселся за столик и к ним тотчас же подошел официант, который, казалось, и не заметил того, что сделал Шитов с грозной табличкой.
   - По сто пятьдесят, рыбку и горячее что-нибудь. Что там у вас сегодня? - спросит Шитов официанта.
   - Есть дичь, - официант, очевидно, узнавший в Шитове постоянного посетителя, тем не менее продолжал с равнодушным видом смотреть в окно, похлопывая карандашом по книжечке, в которую он записывал заказы. - Первое будете?
   - Давай, - разрешил Шитов, доставая сигарету, и подмигивая Руслану Киреевичу, совершенно потерявшемуся среди белых скатертей и накрахмаленных салфеток, стоявших стройными рядами на столиках и не допускавших даже мысли о том, что ими можно было бы вытереть руки. Привыкший к общепитовскому сервису, Руслан Киреевич всего два или три раза был в ресторане, включая и тот случай попытки охмурения Изабеллы Диомидовны, закончившийся для него так трагически. И каждый раз он чувствовал себя не в своей тарелке, безоговорочно признавая за официантами их неотъемлемое право командовать, и покидая ресторан с таким чувством, как будто его измазали грязью с головы до ног.
   Первое принесли уже через две минуты, а еще через две пустые тарелки уже были отодвинуты к середине стола, а Руслан Киреевич с Шитовым с нетерпением ожидали, когда им принесут второе - жареную дичь.
   Руслан Киреевич привычно чувствовал себя не в своей тарелке, оглядывая зал и тех посетителей, которые в нем находились. Его скромная зарплата не давала возможности приобрести опыт, достаточный для уверенного поведения в подобных местах. Кроме отсутствия финансовых возможностей для посещения ресторана у Руслана Киреевича были и другие причины не стремиться к таким посещениям. Будучи человеком слабым и, как говорили его приятели в институте, "нетренированным", он быстро пьянел и было достаточно двух-трех рюмок, чтобы привести его в состояние, чреватое всяческими неожиданностями, одной из которых однажды оказалась камера предварительного заключения.
   Глядя на посетителей и видя их естественное и даже, как ему казалось, несколько самоуверенное поведение в таком чужом для него месте, он и представить себе не мог, что большинство из них, исключая разве что самых наглых и бесцеремонных, к которым, несомненно, относился и Шитов, чувствовали себя примерно так же, как и он сам. Они прощали официантам хамство и униженно заискивали перед их накрахмаленными манишками, отыгрываясь за это унижение точно таким же хамством после принятия определенной, чаще всего довольно приличной, а точнее, неприличной, дозы спиртного. Постепенно, по мере проникновения спирта в их кровеносную систему, они теряли, по меткому выражению китайцев, свое лицо, а к концу вечера с них слетал и тот тонкий налет условностей и приличий, которые в повседневной жизни позволяли им жить, не привлекая к себе особого внимания и не выделяя их из серой массы соседей и сослуживцев. Такое поведение посетителей ресторана, в свою очередь, давало официантам основание еще пренебрежительнее относиться к ним и презирать их еще сильнее. Они практически всегда обманывали клиентов при выписывании счетов и, вовремя замечая в них нужную степень опьянения, приносили вместо заказанных напитков такое дикое смешение вин, водок и коньяков, что какой-нибудь специалист по приготовлению коктейлей пришел бы в ужас и не дал бы потребителям этих диких алкогольных смесей никаких шансов на жизнь.
   Увидев официанта, несущего к их столику заказанное блюдо, Шитов быстро разлил по рюмкам уже принесенный коньяк и, подавая тем самым пример Руслану Киреевичу, по-гусарски хукнул в сторону и опрокинул рюмку в свой широкий рот, до краев заполненный металлическими коронками.
   Руслан Киреевич, гладя на Шитова и стараясь от него не отставать, так же залихватски опрокинул в рот рюмку, но, захлебнувшись от непривычки, тут же закашлялся и, чтобы скрыть свое смущение, принялся за только что поставленный перед ним и еще дымящийся кусок дикой свинины.
   Шитов ел необыкновенно быстро и, пока Руслан Киреевич расправлялся с костью, обнаружившейся в его порции и составлявшей, как оказалось, ее значительную часть, он, выпив остатки коньяка, развалился на стуле, откинувшись на спинку и раскинув в стороны ноги, и закурив сигарету, задумчиво начал ковырять в зубах обгоревшей спичкой.
   - Счет! - махнул Шитов официанту рукой.
   - Официант неторопливо подошел и, наклонившись к Шитову, негромко сказал ему цифру, услышав которую Руслан Киреевич чуть не поперхнулся.
   Шитов же, нисколько не удивившись, полез в карман, достал деньги и, протянув их официанту, поднялся со стула.
   На улице сели на скамейку, спинка которой была выполнена мастерами местного Художественного Комбината из старых высохших веток. Установленная у огромного дуба, скамейка находилась в тени от многочисленных веток, раскинувшихся на несколько метров от покрытого мхом ствола, своей толщиной свидетельствовавшего о солидном возрасте дерева, видевшем на своем веку не один десяток поколений, отдыхавших в его тени людей.
   - Ну, что надумал, спросил Шитов, садясь на скамейку и раскидывая руки по ветвям ее декоративной спинки.
   - Конечно, Анатолий Николаевич, - присаживаясь рядом, поспешно заговорил Руслан Киреевич, давно ждавший этого вопроса и еще вчера заготовивший на него ответ.
   - Вы только скажите, что делать нужно, с чего начинать. Только я ведь не умею ничего. Фотоаппаратом всего раза три в жизни пользовался. - И вслед за этим, неожиданно для самого себя, он стал перечислять Шитову надоевшие ему и никому кроме него самого неинтересные бытовые подробности своей жизни.
   - Научишься, - перебил его Шитов, - Не все сразу. Сначала в "набор" пойдешь. За "луриками". Дело нехитрое, большого ума не нужно, а копейку заработать можно, да и в процесс вникнешь постепенно. Кроме того, здесь "работу" возить нужно по исполнителям. Прокручивать, другими словами. А то мне надоело самому ездить по "точкам". Лучше я дома посижу, да лишнюю пару копеек заработаю.
   Огорошенный обилием незнакомых слов, Руслан Киреевич оторопело слушал Шитова, постепенно начиная осознавать, что наконец-то в его жизни начали происходить изменения, сулящие не только новые интересные события, но и, возможно, несущие в себе изменение его плачевного экономического статуса.
  
   Глава 9
  
   Михаил Александрович Мерлин проснулся довольно поздно. Всю ночь мучила подагра. Ни дефицитные импортные таблетки, ни купленная накануне за немаленькие деньги мазь, привезенная знакомым журналистом из Тибета, помогать никак не хотели, и он заснул только перед рассветом, уложив ногу на подушку и обмотав ее старым пуховым платком жены. Этот платок он сам подарил ей когда-то в день их супружеского юбилея, но жена, то ли вправду не любила носить платки, то ли просто из вредности, носить его не стала и теперь платок хранился на нижней полке шкафа, употребляясь исключительно для компрессов и согревания больной ноги Михаила Александровича.
   И жена и подарок случились уже очень давно, и в память о тех счастливых временах осталась только дочь, которая жила в этом же городе и изредка навещала его, преимущественно в те дни, когда у нее возникала очередная нужда в деньгах. Жена Михаила Александровича давно развелась с ним и вышла замуж за какого-то архитектора. Со своим новым мужем она сразу же уехала в другой город, изредка присылая своему бывшему мужу поздравления с днем армии, в которой он когда-то служил и о которой сохранил самые теплые воспоминания, возможно, оттого, что именно в ней прошли его лучшие молодые годы.
   За окном ровно шумел дождь, на дворе было пасмурно и в единственной комнате Михаила Александровича, загроможденной множеством шкафов, сундучков и полочек было полутемно. В полумраке тускло поблескивал экран телевизора, да на стенах кое-где отражали пасмурное утро устрашающие очертания покрытых лаком негритянских масок. Эти маски собственноручно изготавливал сам Михаил Александрович, продавая их затем в комиссионном магазине, с директором которого водил давнюю дружбу.
   Это был совсем неплохой бизнес. Каждая семья, имеющая культурные амбиции, считала своим долгом повесить в своей гостиной хотя бы пару этих модных предметов искусства. То, что маски были ненастоящими, никого не беспокоило, так как ни специалистов, которые могли бы с уверенностью доказать их подлинность, ни самих настоящих масок в городе не было и Михаил Александрович мог чувствовать себя совершенно спокойно, считаясь главным экспертом по этому виду народного африканского творчества.
   Но не это увлекательное занятие давало Михаилу Александровичу возможность безбедного существования. Таким занятием не могла считаться и работа в газете, которая позволяла ему заводить полезные знакомства, и давала возможность иметь хорошие отношения с работниками ГАИ, "правильно" реагирующими на собственноручно выполненную Михаил Александрович табличку "ПРЕССА", которую он укрепил на лобовом стекле своего автомобиля. Что же касается денег, зарабатываемых в газете, то Михаил Александрович больше тратил их на этой работе, нежели получал, что, впрочем, вполне его устраивало.
   Главное дело, которое давало ему возможность ездить на автомобиле, пить хороший коньяк и время от времени приглашать к себе домой девочек, а затем отправлять их по домам на такси, было его участие в процессе изготовлении "луриков". У себя в лаборатории, оборудованной в ванной комнате, он, как и многие его собратья-фотографы, выполнял две первоначальные и потому очень важные для всего последующего дела операции. Прежде всего - делал репродукции со старых фотографий, собранных по стране "наборщиками", а затем печатал эти репродукции на матовой бумаге в виде портретов размером 24 на 30 сантиметров.
   Фотографии, сделанные еще в те времена, когда поход граждан к фотографу представлялся событием, сравнимым разве что с праздником, выгоревшие от времени и часто утратившие некоторые первоначальные детали изображений, нужно было сначала пере фотографировать, чтобы затем напечатать их в размере, именуемом в сообществе людей, причастных к этому бизнесу - "портретами". Затем эти "портреты" попадали к ретушерам и художникам, которые дорисовывали изображенным на "портретах" людям недостающие глаза, уши, а часто и недостающую одежду, и раскрашивали их анилиновыми красителями. "Закатчики" завершали работу над "портретом", подкладывая с обратной стороны фотографий картон и упаковывая этот бутерброд в целлофан, заклеиваемый с при помощи горячего утюга, после чего "портреты" приобретали вполне товарный вид и были готовы к доставке в те адреса, откуда они были заказаны.
   Старчески покряхтывая, что было скорее следствием артистичности натуры, нежели возраста, Михаилу Александровичу исполнилось недавно всего сорок семь лет, он поднялся с постели, накинул на себя полосатый халат и, всунув ноги в старые разношенные тапочки, прошлепал в ванную, где, задержавшись совсем ненадолго, прошел затем на кухню и поставил на конфорку чайник. Войдя в комнату, он подошел к стоявшему на тумбочке возле кровати телефону и, набрав номер, который отыскал в довольно потрепанной записной книжке, перетянутой отрезанной от велосипедной камеры резинкой, сказал в трубку:
   - Добрый день. Это вас из газеты беспокоят. Можно парторга?
   - Здравствуйте Дмитрий Сергеевич, - продолжил он, услышав в трубке знакомый голос. - Есть такой Мерлин! Помните? Шучу. Да. Хочу подъехать сегодня. Нужны отклики на последнее решение пленума. В курсе? Да, конечно. После двенадцати. Хорошо. До встречи.
   В это время на кухне засвистел чайник, и в тот же момент позвонили в дверь.
   - Иду, иду, - заторопился Михаил Александрович, положив трубку и выходя в узкий коридор, еще более, чем комната, загроможденный вещами.
   - Привет, Славик, проходи, - Михаил Александрович, даже не посмотрев в дверной глазок и не спросив, кто это, впустил гостя и заторопился на кухню, где, уподобившись паровозному свистку, надрывался и выходил из себя кипевший на газовой плите чайник.
   Славик оказался молодым человеком лет тридцати, невысокого роста, с довольно заметной лысиной, борьба с которой осталась, очевидно, в далеком прошлом, а ее владелец обречено смирился с потерей шевелюры и уже не пытался маскировать ее отсутствие.
   Одетый в темно-синие джинсы и темную куртку из модной "болоньи" он производил впечатление человека, которого суровые и неулыбчивые швейцары, стоящие на страже ресторанных бастионов, никогда не задерживают на входе, иногда даже кланяясь и всегда выказывая безусловную почтительность перед таким желанным гостем.
   В случае же необходимости отбора счастливчиков в те дни, когда посещение ресторана становилось особенно привлекательным, и перед закрытой дверью собиралась довольно внушительная толпа прилично одетых молодых людей, швейцары, как хорошие психологи, никогда не сомневались в правильности своего выбора. Они безошибочно выделяли этого лысоватого молодого человека из толпы страждущих, беспрекословно пропуская его вместе со спутницей вовнутрь в обход всех тех, кто толпился у входной двери, тайком демонстрируя через дверное стекло пятерки и десятки, пытаясь хотя бы таким способом провести своих спутниц в это злачное место.
   - Чай будешь пить? Индийский. Вчера на базе взял, - крикнул из кухни Михаил Александрович.
   - Не откажусь - отозвался гость, в который раз рассматривая висящие на стенах маски.
   - Новую сделали, Михаил Александрович? - поинтересовался Славик, подходя поближе к висящей на стене большой черной маске, очевидно, только недавно покрашенной и покрытой еще свежим, и не успевшим высохнуть лаком. Снизу к маске проволокой были прикреплены две стрелы, сделанные из камыша и обвитые цветными ленточками. Представления Михаила Александровича об африканских масках самым причудливым образом смешивались с прочитанными в детстве книгами Фенимора Купера, поэтому все они содержали в себе не только дикую смесь из культур различных африканских племен, но и имели иногда и явно индейские оттенки.
   - Только вчера закончил. Заказ. Последнее время так хорошо идут, что думаю даже цены поднять. Не успеваю. - Михаил Александрович залил кипяток в заварочный чайник, накрыл его специальной льняной салфеткой и перевернул песочные часы, рассчитанные ровно на пять минут - время, необходимое для правильного заваривания чая.
   Михаил Александрович Мерлин был действительно разносторонне развитым человеком. Окончив когда-то в столичном университете факультет иностранных языков, он сразу же был призван в армию, где и прослужил военным переводчиком довольно продолжительное время, числясь в штате Комитета Государственной Безопасности. Но, в конце концов, его национальность, а нужно заметить, что Михаил Александрович имел неосторожность родиться евреем, сыграла с ним ту же самую злую шутку, которую государство с регулярностью, достойной уважения, время от времени разыгрывало со всеми его соплеменникам. В конце концов, Михаила Александровича, несмотря на его членство в Партии, куда он вступил сразу же после призыва в армию, из этой самой армии уволили и ему срочно пришлось находить и осваивать какую-нибудь другую профессию, способную не только его прокормить, но и дать ему то удовлетворение от выполненной работы, в котором нуждается всякий нормальный мужчина.
   Михаил Александрович остановился на фотографии, которой начал увлекаться еще в детстве, после того, как кто-то из одноклассников принес в школу трофейный немецкий фотоаппарат, привезенный кем-то из родителей с недавней войны.
   Купив в универмаге по большому знакомству зеркальный фотоаппарат, он упорно начал осваивать секреты фотографии, которые за время учебы в институте успел уже достаточно подзабыть. Оказалось, что прогресс не стоял на месте, и техника за это время шагнула так далеко вперед, что, по сути, знакомство с фотографией пришлось начинать заново. Будучи человеком целеустремленным, Михаил Александрович все же восстановил утраченные навыки, и теперь мог довольно сносно изготовлять приличные фотографические отпечатки.
   После этого он обошел несколько редакций самых больших в городе газет и в результате был принят на работу в одну из них внештатным фотокорреспондентом.
   Кроме фотографии и изготовления африканских масок у Михаила Александровича было еще несколько увлечений, которые выделяли его из серой массы обывателей, и вызывали интерес у девушек, имевших слабость к пожилым толстым мужчинам с небольшим солидным животиком и отчетливой лысиной.
   Среди этих увлечений можно было бы выделить курение трубки, страсть к "правильному" завариванию чая и тайное прослушивание по ночам вражеских радиостанций, вещавших на английском языке, который Михаил Александрович со времени своего увольнения из армии не только не забыл, но вследствие этих самых регулярных прослушиваний еще и усовершенствовал.
   - Может, чего покрепче, - спросил Михаил Александрович у Славика, входя в комнату и снимая на ходу халат. - Извини, я переоденусь. Только что проснулся.
   - Последствия вчерашнего вечера? - игриво предположил Славик.
   - Какое там, - с горечью отверг это заманчивое предположение Михаил Александрович, - подагра, проклятая.
   - А, помню, помню. Ею еще генерал болел, у которого Швейк служил, - Славик никогда не упускал возможности показать свое знакомство с мировой литературой. - Наверное, хреновая болезнь.
   - Да, уж! Ничего хорошего. Нужно бы диету соблюдать, а какая к черту диета с моей работой. Как в колхоз поедешь, так обязательно пьянка с парторгом. Кажется, что они только и жду твоего приезда. Чтобы повод был.
   - Так отказывайтесь, - предложил Славик.
   - Как же, откажешься! С тобой и разговаривать после этого никто из них не будет. Для них же все, кто не пьет, подозрительны. А у самих вроде и болезней никаких нет. Все водкой лечат.
   - Небось, растираются, - съязвил Славик.
   - Небось, - вздохнул Михаил Александрович. - Так как же все-таки насчет покрепче? Ты так и не ответил.
   - Как говорится, с утра не выпил - день потерян, - пошутил Славик. - Давайте, только чуть-чуть, я за рулем, да и дел сегодня много.
   Выпили по рюмке коньяка и закусили лимоном, который Михаил Александрович любовно нарезал тонкими ломтиками и, аккуратно выложив на блюдце, посыпал сверху сахаром.
   - Работу принес? - спросил Михаил Александрович, морщась от сладкой кислоты лимона. - Дожили! Сахар по талонам уже выдают, скоро, я слышал, на коньяк талоны появятся.
   - С каждым днем все радостнее жить, - процитировал Славик известную песню. - Принес немного. Штук сто.
   - Набор хороший? - поинтересовался Михаил Александрович.
   - Почти одни открытки. Штук семь неважных, да соединений двадцать восемь.
   - На когда нужно?
   Славик улыбнулся, - Вы же знаете Михаил Александрович, как всегда "на вчера".
   - А за срочность?
   - Само собой, на десять процентов больше.
   - Хорошо, - согласился Мерлин, - Оставь. Зайдешь дней через десять. Раньше не успею.
   - Нормально. Только вы уж, пожалуйста, не подведите, - попросил Славик.
   - Не подведу, не подведу, - заверил его Мерлин. - Ты на машине? Ну, да, ты же говорил. Довезешь меня до метро, а то моя что-то совсем забарахлила, вчера еле домой доехал. Нужно будет механику показать.
  
   Глава 10
  
   Славик высадил Мерлина у проходной Завода Неточного Литья, вычеркнул одну из строчек в лежавшей на приборной доске записной книжке и вырулил на проспект. На обочине взмахнула рукой яркая блондинка, и Славик краем глаза мгновенно оценил ее несомненные достоинства. Резко нажав на тормоз, он остановил машину, и открыл дверь для пассажира.
   - Вот спасибо, - защебетала блондинка, привычно усаживаясь в кресло и поправляя перед опущенным ею зеркалом, скрытым за козырьком от солнца, свои крашенные волосы. - До центра довезете?
   - А расплачиваться как? - Славик включил первую передачу и лихо рванул с места.
   - Два рубля ведь хватит? - девушка снова кокетливо поправила волосы и внимательно посмотрела на Славика.
   Несмотря на маленький рост, небольшой животик и уже хорошо заметную лысину на макушке, происхождение которой жена Славика связывала исключительно с чужими подушками, женщины Славика любили. Они мгновенно и безошибочно определяли в нем человека, способного добиться своего при любых обстоятельствах, и это "свое" относилось не только к женщинам, но и вообще ко всему, что могло интересовать нормального мужчину в этом мире. Наличие же денег, которое девушки также безошибочно у него угадывали, а с ними и возможность прекрасно провести время в каком-нибудь шикарном месте, завершали их выбор.
   Об этом своем качестве Славик, конечно же, знал, не утруждая себя особенными ухаживаниями и таким поведением только подогревая интерес прекрасного пола к своей особе. К тем же, кто в первые же минуты знакомства не подпадал под его неотразимость, Славик мгновенно утрачивал интерес, довольствуясь исключительно легкими победами и искренне считая себя примерным семьянином, основное правило которого "ночевать только дома" соблюдалось им неукоснительно.
   - Кстати, анекдот сегодня рассказали, - заговорил Славик, внимательно следя за дорогой, которую пересекали трамвайные рельсы, выступающие над асфальтом не менее чем на десять сантиметров. Такие места в городе были не редкостью, и неопытному водителю стоило немалых трудов вернуться домой после поездки по городу на такой же целой машине, на которой он выехал утром из своего гаража.
   - Останавливает девушка машину, - продолжал Славик, справившись с неожиданным, но уже давно привычным для него препятствием и, разгоняясь на третьей передаче, - и просит водителя отвезти ее по такому-то адресу.
   - А что вы делаете сегодня вечером? - интересуется у девушки водитель.
   - Все! - не задумываясь, отвечает девушка.
   Блондинка захохотала, тем самым, подавая Славику недвусмысленный знак о возможности приятного вечера в компании неглупой, (на анекдоты ведь реагирует!) и симпатичной девушки. Улыбнувшись и посмотрев на свою спутницу более внимательно, Славик спросил ее: - А вы?
   - Что я? - удивилась блондинка.
   - Что вечером делаете? - улыбнулся Славик.
   Блондинка снова громко рассмеялась, мелькнув золотой коронкой в углу рта, , впрочем, совсем ее не портившей, и кокетливо заявила: - А это будет от вас зависеть, от вашего поведения.
   - По поведению у меня всегда "отлично" было, подхватил игру Славик, - еще никто не жаловался.
   Так, весело переговариваясь, они доехали до центрального универмага, где блондинка вышла, оставив Славику номер своего домашнего телефона и договорившись с ним о встрече через два дня в субботу на этом же месте.
   Высадив блондинку и завернув за угол универмага, Славик заметил автоинспектора, проверявшего документы у водителя остановленного им на другой стороне улицы автомобиля. Инспектор, увидев машину Славика, небрежно взмахнул жезлом, подавая сигнал остановиться, и, уверенный в выполнении поданного им и знакомого всем водителям знака, повернулся к задержанному, продолжая рассматривать предъявленные документы. Славик послушно затормозил и, открыв окно, высунул в него голову и громко крикнул стоявшему на противоположной стороне улицы милиционеру:
   - Что надо, начальник?
   - Я не начальник, - не поднимая головы и не оборачиваясь, но, тем не менее, так громко, что Славик его хорошо расслышал, - сказал милиционер.
   - Ну, раз не начальник, тогда я поехал, - Славик включил передачу и, не оглядываясь, быстро свернул на соседнюю улицу.
   - Новенький, что ли, - подумал Славик, - хорошо, что напомнил, нужно в ГАИ обязательно заехать, а то забудут меня, чего доброго.
   Он вытащил ручку и в блокнотике, прикрепленном на передней панели, написал одно слово "Рыжий".
   Игорь Рыжковский, а для всех его ближайших знакомых просто "Рыжий", работал фотографом на мясокомбинате. Он регулярно изготавливал портреты передовиков производства, украшающих огромную Доску Почета, построенную в классическом стиле с колоннами и расположенную возле самой проходной; участвовал в выпуске "Прожектора", фотографируя неудачников, не сумевших во время получить информацию о предстоящей проверке; и в огромных количествах печатал фотографии членов бесчисленных комиссий, регулярно посещавших комбинат под видом проверки и одариваемых после ее окончания не только образцами выпускаемой комбинатом высококачественной мясной продукции, но и фотографиями, на которых проверяющие и проверяемые были запечатлены в идиллическом единстве.
   Фотографии Рыжего вряд ли можно было отнести к категории произведений искусства, а сам он, если и обладал каким-либо талантом, то это, несомненно, был талант политеса. Рыжий всегда знал, когда, кого и с кем нужно сфотографировать и сделать это таким образом, чтобы все остались довольны.
   Основным же призванием Рыжего была его способность к воровству. Его смело можно было бы называть "голубым воришкой", если бы слово "голубой" не приобрело в последние годы столь двусмысленного оттенка. Где бы он ни работал, а за свою жизнь Игорь Рыжковский перепробовал множество профессий и сменил не один десяток рабочих мест, он везде воровал. То есть, то, что он делал, в разной степени было присуще всей стране и ассортимент воруемого зависел исключительно от возможностей, предоставляемых занимаемой должностью. Больше всех возмущавшиеся фактами воровства, о которых регулярно сообщалось в прессе, инженеры и конструкторы, тем не менее, никогда не покупали ни себе, ни свои детям-школьникам, письменные принадлежности, регулярно унося с работы канцелярские товары, пригодные в быту. Они очень бы обиделись, если бы кому-нибудь пришло в голову назвать их естественные поступки воровством.
   Рыжий же был виртуозом особенного вида воровства, именуемого "списанием". Самостоятельно производя закупки необходимых в фотографическом процессе товаров, он, зная все правила и сроки их использования, так умело производил эту бухгалтерскую операцию, что только те, кто по долгу службы был причастен к подобным бухгалтерским операциям, мог бы заподозрить его в махинациях. Но бухгалтеры, которые и были теми самыми вероятными ревизорами этой деятельности, как правило, были завалены более важными делами, требовавшими их неустанного внимания, поэтому процветание Рыжего продолжалось во всех тех местах, куда судьба и случай перебрасывали его время от времени.
   Для работающих на мясокомбинате, где воровство было не только естественным, но и обязательным, считалось даже неприличным не уносить ежедневно домой какую-нибудь продукцию. Таким образом восполнялись недостатки социалистического планирования, в расчетах которого часто выпадали потребности населения в потреблении некоторых продуктов. Воровство это как будто бы специально предполагалось и учитывалось теми, от кого зависело справедливое планирование и распределение производимых в стране товаров, тем самым, хотя бы в какой-то мере компенсировалась та небольшая зарплата, которую назначало государство своим трудящимся.
   Здесь так же, как и во всей стране действовал вечный социалистический принцип "Мы думаем, что они нам платят, а они думают, что мы им работаем".
   Но если простые рабочие уносили продукцию комбината исключительно один раз в день при уходе с работы, Рыжий, пользуясь привилегиями, предоставляемыми ему его профессией, делал это в течение дня многократно, удачно используя свою фотографическую сумку, как будто специально предназначенную для этой криминальной операции.
   Прямые и одинаковые по размеру палки копченой колбасы так удачно заполняли все пространство сумки, напоминая плотно заполненную пачку сигарет, что свободного места в ней не оставалось даже для кассеты с пленкой. Впрочем, Рыжий никогда и не пытался положить в эту сумку пленку, справедливо полагая, что вынесенная и затем проданная многочисленным знакомым колбаса куда более выгодный бизнес, нежели унылое ковыряние в фотографических растворах при красном свете лабораторного фонаря.
   Об этом Рыжем и подумал Славик, столкнувшись с инспектором ГАИ и вспомнив о предстоящем посещении управления милиции. Там у него, как впрочем, и во многих других "нужных" местах города, были "свои" люди, поддержание хороших взаимоотношений с которыми, требовало оказания им хотя и небольшого, но регулярного внимания. Презенты же, в виде палки копченой колбасы, как нельзя лучше подходили для этой цели, так как ни в одном магазине города такой колбасы найти было невозможно, а где можно было бы найти продукцию, производимую огромным мясокомбинатом, оставалось загадкой даже для тех, кто имел непосредственное отношение к ее распределению.
   Одна палка колбасы, весом около полу килограмма, продавалась Рыжим по десять рублей, так что, учитывая регулярность рейсов через проходную с фотографической сумкой, набитой этим дефицитным продуктом, заранее можно было предположить весьма неплохой уровень его жизни. Но колбаса была не единственной, хотя и весьма существенной статьей его дохода. На мясокомбинате, как и в других местах, где он работал раньше, Рыжий регулярно списывал различные фотографические материалы, которые затем продавались фотографам, использующим их для изготовления фотографий "халтуры", работы весьма существенно пополнявшей их семейный бюджет.
   Жил Рыжий в новом районе, возле только что открытого универмага. Четырех комнатная квартира, которую он занимал втроем с женой и дочерью, располагалась на втором этаже и только внешне была похожей на такие же квартиры в этом доме. Наружная дверь, покрытая остатками, некогда обтягивающего ее дерматина, изобиловала кое-где торчащими на ее поверхности гвоздями с широкими шляпками и различными, чаще нецензурными, надписями, выполненными малолетними жильцами соседних квартир, производила такое печальное зрелище, что начальник ЖЭКа неоднократно предлагал Игорю заменить ее более благообразной. Но, несмотря на то, что операцию эту начальник обещал произвести совершенно бесплатно, из исключительно благородных побуждений, Игорь отказывался принять этот жест, чем несказанно удивлял начальника, не понимавшего причины отказа от этой бесплатной, а потому и желанной и выгодной услуги.
   Вторая же дверь, открывающаяся взору посетителя сразу же после первой, представляла собой часть крепостного сооружения, выполненного из материалов, применявшихся исключительно в военном производстве, обязательное присутствие которого можно было обнаружить на всех без исключения более или менее значительных заводах города. Шустрость характера, а также возможность удовлетворения потребностей граждан в деликатесах, которую давала работа на мясокомбинате, позволили Рыжему найти сочувствующих даже на таких режимных объектах, куда пускали далеко не всех руководителей этого предприятия. Там он заказал, а затем и установил у себя в квартире дверь, которой мог бы позавидовать и более обеспеченный, чем он, гражданин этой страны.
   Квартира была слабостью и гордостью Рыжего, вложившего в нее весь жар своего сердца и наполнившего ее предметами, в точности отражающими его внутренний мир. Прежде всего, в глаза бросалось обилие хрусталя, заполнившего собою большую часть квартиры. Ведра, тазы, небольшие бочонки и огромные овальные ладьи, а также сосуды, название которых не сразу приходило на ум, в необычайной тесноте расположились на многочисленных сервантах, буфетах и шкафах. Многократно отражая внутри себя любой источник света, появившийся в пределах их восприятия и переливаясь всеми цветами радуги, они убедительно подтверждали физический закон преломления света. Скрытые за толстыми стеклами буфетов, тускло сверкали на их полках многочисленные и тоже исключительно хрустальные рюмки, стаканы и фужеры, впрочем, никем и никогда не употреблявшиеся и служившие исключительно для демонстрации благополучия обитателей квартиры.
   Все полы были выполнены из дорогого паркета, что понимал даже человек, не очень разбирающийся в тонкостях строительных технологий. Полы эти у людей образованных могли бы ассоциироваться с богатыми интерьерами Эрмитажа, если бы не чрезвычайная пошлость узоров, которой они были разукрашены. Посреди гостиной стоял большой камин, который при ближайшем рассмотрении оказывался электрическим, а горящие в нем дрова никого не могли обмануть имитацией горения.
   В застекленных шкафах, о которых грезит каждый книголюб, не имеющий возможности приобрести такую нужную для него самого и для его бесценных книг вещь, красиво расположились собрания сочинений, возможность приобретения которых этот самый книголюб не видит даже во сне. Такие книги приобретались исключительно на талоны, выдаваемые за сданную макулатуру, и если представить себе то количество макулатуры, которое нужно было бы сдать для получения всех этих книг, то для ее сбора не хватило бы и целой жизни.
   Но книги эти никогда не покидали своих уютных мест на полках шкафов, так как никогда и никем не читались, обитатели квартиры предпочитали смотреть по вечерам видеомагнитофон, редкость и вовсе не доступную для подавляющего большинства населения. Когда магнитофон не работал, он стоял на отдельной тумбочке возле телевизора и был прикрыт сверху кружевной салфеткой, связанной из простых ниток и никак не вязавшейся с кричащим вокруг богатством. Салфетка явно была связана незатейливыми руками сельской мастерицы и была привезена сюда из какой-нибудь деревни, в которой, скорее всего, жили либо родители Рыжего, либо родители его жены. На салфетке стояла небольшая фарфоровая скульптура, изображавшая невинный поцелуй держащихся за руки маленьких мальчика и девочки. Скульптура очень напоминала одно из многочисленных изделий керамического завода в немецком городе Мейсен, бывших необычайно популярными среди немецких обывателей в конце девятнадцатого века. Но та, которая стояла на вязаной салфетке в гостиной Рыжего, была такой откровенной подделкой, что это мог бы заметить даже человек, не способный увидеть разницу между картиной и обоями.
   На стенах кое-где были развешены негритянские маски, которые при ближайшем рассмотрении оказывались изготовленными руками небезызвестного Михаила Александровича. И хотя Мерлин был хорошо знаком с Рыжим и пользовался его услугами, регулярно покупая дефицитные фотографические материалы, он все же предпочитал не афишировать перед ним свои художественные способности. Маски продавались только через комиссионный магазин, с директором которого Михаил Александрович был коротко знаком и, таким образом, его имя оставалось неизвестным для значительного числа клиентов.
   Глядя на великолепие квартиры, можно было смело предположить и характер хозяев. Как правило, такие люди отличались непомерной скаредностью, и было бы неразумно ожидать от них проявлений гостеприимства.
   Но, как это ни странно, Рыжий не был жадным и Славик, придя к нему в гости, был приглашен за стол и они, разговаривая о делах, выпили за вечер бутылку дорогого французского коньяка.
   А поговорить было о чем. Дефицит, прочно вошедший в быт обыкновенных граждан, теперь ударил и по фотографам. Все труднее становилось покупать не только фотобумагу, но и некоторые химические препараты, список которых постоянно расширялся. Вот уже две недели нигде в городе и ни за какие деньги нельзя было достать гипосульфит, вещество, необходимое для приготовления одного из самых часто употребляемых в фотографии растворов - фиксажа, среди любителей именуемого закрепителем.
   Славик, именуемый в фотографической среде, связанной с производством "луриков", "хозяином", должен был обеспечивать материалами всех тех, кто участвовал в их производстве. А делать это с каждым днем становилось все труднее, поэтому хорошие взаимоотношения с человеком, от которого зависела стабильность "производственного процесса", нужно было поддерживать постоянно. Но даже у Рыжего теперь не всегда можно было купить необходимые материалы, получаемые им на химических базах, наличие товаров в которых так же, как и наличие товаров на базах и складах во всей стране, зависело исключительно от результатов планирования, производившегося в сферах, недоступных для воздействия на них простыми гражданами.
   Договорились встретиться в четверг, возле проходной мясокомбината, куда Рыжий должен был вынести приготовленную им заранее фотографическую бумагу и пленку для упаковки портретов, именуемых в профессиональной среде фотографов "луриками". Колбасу Славик забрал сейчас, планируя завтра же посетить своего знакомого, занимающего немаленькую должность в милиции.
   Столь приятный и полезный визит закончился для Славика неприятным происшествием. Спустившись вниз и подойдя к своей машине, поставленной им для надежности прямо у подъезда под горевшей над входом лампочкой, он не обнаружил в ней магнитофона, купленного буквально накануне возле универмага у какого-то подозрительного типа. Это был уже третий магнитофон за последние пол года, и у Славика не было никакой уверенности, что в следующий раз ему не предложат купить его же магнитофон, украденный у него накануне.
  
   Глава 11
  
   Михаил Александрович пригнулся к окошечку, над которым висела стеклянная табличка "Бюро пропусков". Окошко располагалось на такой унизительной для человека нормального роста высоте, что каждый, кому приходилось в него обращаться, невольно должен был принять позу, автоматически превращавшую его в просителя. Впрочем, унижение перед властью никогда не считалось в этой стране недостатком и каждый, достигший положения, которое предполагало наличие у него хотя бы одного подчиненного, тут же принимался эту власть активно использовать.
   Назвав в окошко свою фамилию, Михаил Александрович добавил: - Из парткома. Получив пропуск, он предъявил его строгой тетке в защитного цвета фуфайке и, пройдя турникет, поднялся на второй этаж, где располагался партком.
   - Привет, - кратко приветствовал вошедшего маленький человечек с огромными ушами, неестественно торчащими из-под прически, форма которой была продиктована исключительно желанием скрыть этот несуразный недостаток.
   - Сейчас пойдем, - человечек что-то старательно писал в большой раскрытой книге, своими размерами напоминающей старинный фолиант.
   - Художник заболел, так мне самому приходится заполнять "Книгу Трудовых Будней", - человечек, именовавшийся Дмитрием Сергеевичем Колесниковым и только недавно назначенный на должность парторга Станкостроительного завода, вздохнул и перевернул страницу.
   - Недавно в редакции был разговор об этих книгах, - поддержал Михаил Александрович интересный разговор, присаживаясь к столу, покрытому обязательной в таких солидных и ответственных местах, как партком, красной скатертью.
   - Решили объявить конкурс на лучшее оформление таких книг. Может, и о вас репортаж сделать? - предложил он парторгу.
   Тот оживился, отложил ручку и, выйдя из-за стола, обнаружил рост, который как-то неожиданно оказался еще меньшим, чем можно было ожидать, видя его сидящим, подошел к Мерлину и протянул ему руку для приветствия.
   - Ну, здравствуй еще раз, Михаил Александрович. Хорошая мысль. С книгой. Нужно будет подумать. А что у тебя сейчас? Отклики на пленум? Тогда в шестой. Там у нас одни активисты.
   Возле шестого цеха, куда направились Мерлин с парторгом, двое рабочих в измазанных маслом спецовках устанавливали огромный щит, на котором красными буквами на желтом фоне было написано: "Если тебе комсомолец имя - имя крепи делами своими". Кроме цели идеологической, щит служил еще и для прикрытия части территории возле цеха, поросшей многолетним бурьяном и заваленной всякой рухлядью и строительным мусором, среди которого там и тут торчали ржавые металлические конструкции.
   - Обновляем наглядную агитацию, - не моргнув глазом, соврал парторг, увлекая Мерлина в небольшую дверь, заметную на большой плоскости огромных ворот, закрывающих вход в цех, только благодаря криво приваренной к ней металлической ручке. Над воротами висел транспарант, который время превратило в один из элементов здания, настолько естественно смотрелся он на фоне грязной кирпичной стены, гармонично сливаясь с выцветшими от времени кирпичами.
   - Нужно будет общий вид цеха сделать на фоне этого щита. С группой комсомольцев. - Михаил Александрович профессиональным глазом осмотрел фасад цеха и добавил: - Вот только надо подкрасить цифры на плакате, - и он показал на транспарант, висевший над входом в цех и призывавший: "Решения XXVIII (февральского) пленума ЦК в жизнь!". Одна палочка в римской цифре двадцать восемь и слово "февральского" были явно написаны недавно и выделялись на поблекшем от времени транспаранте яркостью свежей краски.
   - Сделаем, - снова соврал парторг и первым вошел в цех.
   Через двадцать минут парторг собрал нескольких рабочих, одетых в более или менее чистые спецовки, возле большого карусельного станка, который управлялся с небольшого помоста, расположенного на высоте человеческого роста. В данный момент станок не работал. Двое рабочих с помощью крана, движущегося по рельсам, проложенным под крышей цеха, устанавливали на его круглый стол, именуемый шпинделем, огромную заготовку. Михаил Александрович, взобравшись на помост, начал расставлять рабочих согласно задуманному им снимку. Подобный снимок он видел в одном из иностранных журналов, и ему уже давно хотелось сделать такой же. Он приказал рабочим оставить заготовку висящей в воздухе и поставил одного из них рядом, приказав им взять в руки панель управления, свисающую вниз с большой консоли, прикрепленной к станку. Второй рабочий должен был присоединиться к остальным участникам, в живописном беспорядке расставленным и рассаженным вокруг шпинделя и изображающим внимательных слушателей. Парторг был поставлен вполоборота к Михаилу Александровичу с газетой в руке. Сверху в видоискатель фотоаппарата хорошо было видно название газеты и заголовок основной публикации на первой полосе "Постановление пленума ЦК", которая и послужила поводом для этого снимка.
   Удовлетворившись увиденным и поправив позы некоторых рабочих, придав им, по его мнению, более естественный вид, Михаил Александрович громко произнес "Внимание!" и очередному историческому снимку оставалось только напечататься в качестве иллюстрации в газете, чтобы навечно войти в историю страны.
   И сам Михаил Александрович и все те, кто имел отношение к процессу создания этих исторических картинок, прекрасно понимали, что подобные фотографии со временем автоматически перейдут в вечную категорию "луриков". Через много лет они будут выглядеть также нелепо и наивно, как наивно и смешно выглядят сегодня девушки в модных одеждах на совсем еще не старых фотографиях, сделанных всего каких-нибудь двадцать-тридцать лет назад. Какими наивными кажутся нам сегодня представления о красоте и моде, существовавшие во времена молодости наших родителей, и можно себе представить, какой наивной будет выглядеть в будущем сегодняшняя попытка создания образа "правильной" жизни, которую пытаются изобразить на фотографиях, публикуемых в современных газетах и журналах.
  
   Глава 12
  
   Дмитрий Сергеевич Колесников жил в небольшой двух комнатной квартирке, в новом доме, построенном лет десять назад.
   В то время он только недавно пришел из армии и без колебаний принял предложение, сделанное ему в райкоме партии района, на территории которого он жил со своими родителями и в котором учился сначала в средней школе, а затем и в институте. Ему предложили поработать вначале Лектором, а затем и Инструктором этого райкома, прозрачно намекнув на радужные перспективы в недалеком будущем. Но Дмитрий Сергеевич и без этих намеков, сразу же оценил предложение райкома. До армии он некоторое время был комсомольским секретарем в своей институтской группе и, общаясь с такими же, как он, но уже входящими в комсомольское руководство, молодыми людьми, обратил внимание на их корпоративную сплоченность и клановую обособленность, тогда же решив для себя добиваться непременного проникновения в эту заветную среду. Для этой же цели он вступил и в партию, воспользовавшись возможностями, которые предоставляла армия, предложившая ему офицерское будущее и ставившая обязательным условием наличие у кандидата партийного билета. После окончания службы, Дмитрий Сергеевич не захотел становиться офицером и теперь, вернувшись из армии, и получив предложение райкома, радовался своему вовремя и правильно принятому решению.
   Тогда же ему выделили эту квартиру и порекомендовали срочно обзавестись семьей, что он и сделал, не особенно придираясь к возможным кандидатурам на должность его будущей супруги. Тем более что кандидатур этих было не так уж и много, а если быть и совсем точным, то всего одна - соседская девочка Таня, которая ко времени прихода Дмитрия Сергеевича из армии, превратилась во вполне созревшую и внешне пригодную для продолжения рода Колесниковых особу. Родители Дмитрия Сергеевича, дружившие со своими соседями, были рады такому родству, поэтому кандидатура дочери соседей рассматривалась ими как единственный достойный вариант семейного устройства их обожаемого сына.
   Вздорность характера будущей супруги, очевидная для постороннего наблюдателя, в том числе и для немногочисленных друзей Дмитрия Сергеевича, пытавшихся отговорить его от этого шага, не была им замечена по причине крайней неопытности в обращении с противоположным полом. Буквальное остолбенение после первого свидания, на котором ему совершенно неожиданно было позволено больше ожидаемого, сделало из него такую послушную игрушку, не воспользоваться податливостью которой для такой практической девушки, какой оказалась Таня, было бы просто глупо. Кроме того, далеко не геройская внешность Дмитрия Сергеевича не совсем отвечала романтическим представлениям будущих жен и матерей об образе защитника и отца их предполагавшихся детей, что никоим образом не способствовало его успеху у представительниц прекрасного пола. Так что, по всем обстоятельствам жизни и своим потенциальным возможностям он и получил как раз то, чего, по большому счету, и был достоин.
   Получив официальный статус жены Дмитрия Сергеевича, и сменив свою уже изрядно осточертевшую ей девичью фамилию на красивую фамилию мужа, Татьяна принялась активно устаивать свой быт, и сообщение врачей о ее бесплодности лишь ненадолго выбило ее из привычной колеи жизни. Ненадолго огорчившись невозможностью собственных детей, она всю свою неуемную энергию направила на устройство "гнездышка", как она стала называть, теперь уже свою, двухкомнатную квартиру в разговорах с многочисленными подругами.
   Увлечение это оказалось далеко не безобидным и требовало постоянных, иногда очень существенных, капиталовложений, на что ни ее скромная зарплата парикмахерши, ни зарплата ее мужа, далеко не маленькая по сравнению с зарплатами мужей ее подруг, рассчитаны не были. Одурманенная разговорами многочисленных клиентов, проходящих через ее кресло в парикмахерской, и постоянно обсуждая обстоятельства других жизней со своими коллегами, Татьяна однажды услышала от них слово "лурик" и, заинтересовавшись его красивым и необычным звучанием, тут же узнала о возможности неплохо заработать, если найти тех, кто причастен к этому распространенному у них в городе бизнесу. Теперь все ее помыслы были направлены на то, чтобы найти нужных людей. Неудивительно поэтому, что уже в скором времени судьба свела ее со Славиком, который после первой же сигареты, закуренной после любовной сцены в постели Татьяны, признался в своей причастности к этому желанному бизнесу.
   Довольно часто Дмитрий Сергеевич заставал теперь у себя в доме нового знакомого, у которого с Татьяной вскоре появились и коммерческие интересы. Татьяна, работавшая в парикмахерской и по роду своей работы общавшаяся с огромным количеством потенциальных покупателей, сначала понемногу, а затем все больше и больше, начала продавать в парикмахерской разнообразные дефицитные товары, попадавшие к Славику от его многочисленных знакомых. И постепенно их небольшая квартирка превратилась в своеобразный склад дефицитных товаров, приходивших в дом неизвестно откуда и так же неожиданно, разумеется, исключительно для Дмитрия Сергеевича, исчезавших.
   Жить стали богаче и у Татьяны все чаще начали появляться вещи, которые невозможно было увидеть на скудных полках городских универсальных магазинов. Но не такой веселой и наполненной удовольствиями приобретения новых вещей была жизнь самого Дмитрия Сергеевича. Если раньше он, как всякий, кто когда-то учился в школе и внимательно слушал учителя на уроках истории, был просто знаком с понятием "подпольщик", то теперь, благодаря активности своей жены, отличавшейся бесконечностью материальных запросов, невольно сам стал таким же "подпольщиком". Конечно же, ни о какой революционной пропаганде, а тем более о самой революции не могло идти и речи, но не было в лексиконе Дмитрия Сергеевича другого слова, которое настолько точно, как слово "подпольщик", передавало бы то состояние раздвоенности жизни, в котором он стал жить после рокового знакомства со Славиком.
   Не найдя в способностях Дмитрия Сергеевича никаких особенных достоинств, Славик предложил ему заниматься "закаткой" портретов, что не требовало каких-либо специальных навыков. И это дополнительное занятие мужа позволило Татьяне существенно увеличить семейный бюджет.
   Работа на должностях, всегда определяемых для него партией, ничем особенным замечательна не была. За много лет Дмитрий Сергеевич привык сидеть за большим письменным столом, привык вести партийные собрания, собирать членские взносы и доносить до "масс" те мысли и установки, которые регулярно поступали к нему из райкома в виде постановлений пленумов и съездов.
   Теперь же, приходя с работы, и наскоро поужинав, он чуть ли не каждый день должен был выполнять работу, которая не только в корне отличалась от той, которую ему приходилось выполнять днем, но была еще и утомительно однообразной. Он безропотно надевал фартук, испачканный остатками клея ПВА, использование которого было распространено среди населения, благодаря его изготовлению на одном из местных заводов, включал в розетку утюг и, разложив на столе стопки заранее нарезанных листов целлофана, принимался склеивать конверты, предназначенные для последующей упаковки в них фотографий.
   Работа это, приносившая семье доход, в итоге превышавший их официальный совместный месячный заработок, к сожалению, не приносила Дмитрию Сергеевичу никакого морального удовлетворения. Его не радовали те новые предметы обстановки, которые регулярно стали появляться у них в доме и от которых приходили в завистливый восторг подруги Татьяны, приглашавшиеся в дом исключительно с целью демонстрации жизненного превосходства. Дмитрий Сергеевич, в отличие от своей жены, относился к деньгам без особого пиетета и выполнял эту унылую работу исключительно из-за нежелания очередного семейного скандала.
  
   Глава 13
  
   Киоск вместе со стоявшими возле него покупателями вдруг поплыл влево, заставив Руслана Киреевича вздрогнуть от неожиданности. Он смотрел в окно уже минут десять, привык к той картинке, которая стояла у него перед глазами и теперь, когда картинка эта вдруг неожиданно ожила, испытал то неприятное чувство, которое точнее всего можно описать словами "земля уходит из-под ног". Он перевел глаза вниз и увидел стоящую на асфальте возле киоска бетонную урну в виде старинной вазы, украшенную орнаментом на выпуклых боках. Урна стояла неподвижно, и эта маленькая деталь сразу поставила все на свои места. Конечно же, двигался поезд, в котором находился Руслан Киреевич, и это означало, что долгожданная поездка, от которой, как ему казалось, зависела вся его дальнейшая судьба, наконец-таки, началась.
   Мимо проплывали станционные сооружения, будки обходчиков, стрелки со стоящими на них сверху застекленными фонарями, в которых когда-то горели керосиновые лампы, штабеля рельсов и шпал, приготовленных для ремонта, и масса других предметов, непонятное предназначение которых не оставляло сомнения в их принадлежности к железной дороге.
   Поезд набирал скорость, и вскоре приметы станции уступили место тянущейся на многие километры вдоль полотна лесопосадке. Смотреть в окно стало скучно, и Руслан Киреевич достал из сумки детектив, предусмотрительно купленный им на вокзале, и углубился в чтение.
   Вагон был плацкартный. Кроме Руслана Киреевича в купе находились две толстые тетки, расположившиеся напротив и начавшие рыться в своих больших сумках, как только поезд тронулся. Судя по всему, процесс этот прерывался только на время остановки, так как одна из этих теток входила в вагон вместе с Русланом Киреевичем.
   А выходила она из него, очевидно, для того, чтобы купить мороженое в киоске, расположенном здесь же на перроне. Аккуратно отставив в сторону руку с мороженым и ухватившись свободной рукой за поручень, тетка неуклюже пыталась подтянуть свое тяжелое тело хотя бы на высоту первой ступеньки, но ее непомерный зад оказывался гораздо ниже центра тяжести, и это преимущество не позволяло осуществить ей такое простое действие. Мужчина, сидевший сейчас рядом с Русланом Киреевичем, и входивший в вагон сразу за этой теткой, некоторое время наблюдал за ее беспомощными попытками, затем решительно поставил свою сумку на землю и, бесцеремонно подхватив толстый зад неуклюжей пассажирки, буквально поднял его вместе с теткой на верхнюю ступеньку.
   Поезд шел из Москвы и, когда Руслан Киреевич вошел в вагон, все пассажиры их купе, за исключением молчаливого мужчины, подсаживавшего тетку в вагон, и место которого оказалось как раз над его полкой, были в сборе. На двух боковых местах сидели юноша и девушка. Им обоим было не больше двадцати лет и за все время пути, когда бы Руслан Киреевич не посмотрел в их сторону, молодые люди все так же сидели друг против друга, и о чем-то очень тихо беседовали.
   Тетки же, съев мороженое и выбросив пустые упаковки в распахнутое по случаю лета окно, принялись вытаскивать из своих многочисленных сумок разнообразную, преимущественно женскую, одежду и обувь, упакованную в пакеты и коробки с яркими наклейками, свидетельствовавшими об их столичном происхождении. Вещи перекладывались тетками из одних сумок в другие, следуя одним им известной логике. Из разговоров, которые они при этом вели, совершенно не стесняясь присутствием посторонних, Руслан Киреевич, вместе со всеми имеющими уши, узнал, что ездили они в Москву "за товаром", который по приезде домой должны были продать с хорошей для себя выгодой. Кое-что из этих покупок им очень хотелось бы оставить себе, но терявшаяся при этом прибыль была настолько значительной, что проблема предпочтений не давала им покоя во все время их путешествия.
   Шитов приехал на вокзал вместе с Русланом Киреевичем, где и познакомил его с молодым человеком испанской наружности, по имени Хосе. Хосе был отрекомендован как "бригадир", в распоряжение которого и поступал Руслан Киреевич на все время этой поездки. При ближайшем рассмотрении Хосе оказался украинцем по имени Валентин, получившим свое удивительное прозвище, как нельзя больше подходившее к его внешности, за исключительное сходство с типичным представителем пиренейского полуострова.
   Оказалось, что билеты у них в разные вагоны, и Хосе строго предупредил Руслана Киреевича, чтобы тот никуда "не рыпался", а по приезде на конечную станцию, ждал его возле вокзального киоска информации, который тот должен был найти сам. По всем вопросам, в том числе и денежным, Руслану Киреевичу было приказано обращаться к нему же, что он тут же, и сделал, с трудом скрывая охватившую его неловкость и, сообщая Хосе об отсутствии у него денег даже на покупку постели. Хосе выделил Руслану Киреевичу пять рублей и что-то записал в потрепанную записную книжку, которую он достал из наружного кармашка своей несколько поношенной, но все еще шикарной кожаной куртки.
   Попросив соседа поменяться с ним местами, Руслан Киреевич получил у проводника постель и, кое-как расстелив ее на верхней полке, тут же забрался наверх и принялся за чтение детектива. Но жара, от которой не спасало даже открытое настежь окно, вскоре сморила его, и он уснул, компенсируя недосыпание последних дней, когда ему пришлось срочно готовиться к объявленной Шитовым поездке.
   За два дня, остававшихся до поездки, пришлось переделать массу дел, среди которых главным было получение отпуска, для чего требовалась подпись начальника отдела на заявлении, собственноручно написанном Русланом Киреевичем. Начальник отдела, в котором трудился Руслан Киреевич, был уже немолодым и вечно хмурым человеком, замученным несварением желудка до отвращения к жизни, и видевшим в своих работниках исключительно ленивых дармоедов, главной целью которых было отлынивание от работы. Именно поэтому получить такую подпись было весьма непросто, но, стерпев унижение, к чему Руслан Киреевич, собственно, давно уже привык, он все-таки получил ее, после чего без труда оформил в отделе кадров десятидневный отпуск за свой счет.
   Вопреки ожиданиям Руслана Киреевича, никакого аванса в бухгалтерии ему не дали, даже не объяснив причину отказа. Заверение Шитова, что с деньгами проблем не будет, несколько успокоило Руслана Киреевича, но все же не уничтожило в нем червяка сомнения, неприятно зудевшего внутри и не позволявшего полностью отдаться сладостным мечтам о предстоящей перемене в его жизни. Это беспокойство продолжалось до тех пор, пока слова Шитова окончательно не подтвердились на вокзале, после знакомства с человеком, по имени Хосе, ставшего для Руслана Киреевича начальником в предстоящей поездке.
   На конечной станции, куда поезд прибыл ближе к вечеру следующего дня, Руслан Киреевич довольно быстро отыскал киоск, в котором расположилась информационная служба, и принялся с любопытством рассматривать пассажиров, которые в огромном количестве заполняли все помещения вокзала, создавая иллюзию одного из филиалов всемирного переселения народов.
   Но наслаждаться этим зрелищем Руслану Киреевичу долго не пришлось, так как вскоре к нему подошел Хосе в сопровождении двух незнакомых молодых людей.
   - Знакомьтесь, - представил молодых людей Хосе. - Это Руслан Киреевич, а это, - и он указал на худого, одетого в спортивный костюм, молодого человека лет тридцати с висящей у него на плече синей спортивной сумкой, - Юнга.
   Юнга протянул руку и улыбнулся, невольно демонстрируя испорченные зубы, которые, как это ни странно, нисколько его не портили. При этом он только на минуту выпустил изо рта сигарету, чтобы приветствовать нового товарища.
   - А это Надпропастью, - представил второго человека Хосе. Не удивляйся, такое вот имя у человека.
   - Сам себе придумал, - гордо заявил молодой человек и тоже пожал руку Руслану Киреевичу. Ему было около тридцати лет, и отличался он крайней неаккуратностью. Рука Руслана Киреевича долго еще потом имела запах несвежей рыбы, а перед глазами так и стояли ботинки с развязанными и измазанными в давно засохшей грязи шнурками.
   - Ну, вот и чудненько, - подытожил Хосе. - Автобус отправляется с Южного вокзала только завтра утром, поэтому переночевать нам придется где-то здесь. Для очистки совести попробуем найти гостиницу, но, скорее всего, будем ночевать на вокзальной лавке. Есть возражения, - играя в демократию, спросил Хосе, и, обведя взглядом своих спутников и не увидев ни у кого из них желания ему возражать, скомандовал: - Тогда, вперед!
   Как и предполагал Хосе, ни в одной из гостиниц, которые находились недалеко от вокзала и в которые они заходили, мест не было. Идти на вокзал, чтобы там устроиться на ночлег было еще рано, и Хосе предложил просто пройтись по городу, благо, вещи у них не занимали много места и состояли, в худшем случае, из рюкзака у Руслана Киреевича, а то и просто авоськи, которая болталась в руках у Надпропастью, неизменно задевая все урны, которые попадались на его пути.
  
   Глава 14
  
   Унылый пейзаж за окном автобуса вот уже два часа наводил тоску на Руслана Киреевича. Впрочем, большинство из пассажиров, судя по всему, привыкли к этому пейзажу, как к пейзажу своей родины и, скорее всего, даже находили его привлекательным. Так уж устроен человек, черпающий в привычных очертаниях родных пейзажей исключительно положительные эмоции. Каким бы неинтересным, а то и ужасным с точки зрения человека постороннего не был какой-либо пейзаж, для того, кто родился среди его чахлых красот, нет ничего роднее и прекраснее. Так цыпленок, только что вылупившийся из яйца, считает своей матерью первый увиденный им движущийся предмет.
   Степь, раскинувшаяся по обе стороны дороги, занимала все видимое пространство, оживляясь только полосой дикой смородины, посаженные по обеим сторонам дороги и отстоявшей на значительном от нее удалении. Бесконечные серо-зеленые полосы проносились мимо окон и уходили за горизонт впереди автобуса. Скользя по ровной, как огромный стол поверхности, взгляд путешественника не задерживался ни на каких существенных ориентирах ни справа, ни слева от дороги.
   - Не дай бог, припечет, - заметил Надпропастью,- спрятаться негде.
   - Так нет же никого, - возразил Хосе. - Садись, где встал, а если машину увидишь, так, пока она подъедет, все успеешь сделать.
   - Да, безрадостный пейзажик, - Юнга в очередной раз оторвался от книги и посмотрел в окно. - Веселее повеситься.
   - Зато конкурентов не будет. Во всяком случае, я не слышал, чтобы кто-нибудь привозил отсюда заказы, - Хосе взял инициативу в свои руки, не позволяя паническим настроениям проникнуть в его бригаду.
   - Глухомань - наша кормилица, - согласился Юнга.
   - А лох - кормилец, - добавил Надпропастью.
   - Вот именно, - подтвердил высказывания своих подопечных Хосе, - в таких местах самая работа и есть. А погулять мы и дома успеем. Если будет на что, - добавил он.
   Ночевали они, как и предположил заранее Хосе, на вокзале, расположившись в разных концах огромного зала, уставленного деревянными скамейками. Такие скамейки, выполненные с военной добротностью и покрытые бесцветным лаком, из-под которого проступала структура дерева, можно увидеть на всех железнодорожных станциях.
   После бесцельного блуждания по городу Руслан Киреевич не на шутку устал и теперь, сидя на деревянной скамейке между двумя толстыми тетками, мечтал только о том, чтобы вовремя увидеть освобождающееся место, и занять его прежде, чем его займет такой же, как и он, жаждущий отдохнуть путешественник. Чем дольше он сидел, слегка сдавленный теплыми и мягкими телами соседок, тем сильнее чувствовал усталость, и тем непобедимее им овладевало желание вытянуться в горизонтальном положении и уснуть. Лишенный такой элементарной, но сейчас совершенно недоступной для него возможности, как просто лечь на твердую железнодорожную лавку, Руслан Киреевич в полной мере мог оценить теперь важность такой человеческой потребности, как сон. Казалось, сейчас у него нет никакого другого желания, об исполнении которого он мечтал бы с такой силой, и за осуществление которого готов был заплатить какую угодно цену.
   Вдруг репродуктор, время от времени оживавший где-то под бездонным потолком огромного зала, и женским голосом неразборчиво произносивший какие-то слова, среди которых угадывались номера поездов, снова заговорил. Тетки, до этого неподвижно сидевшие рядом с Русланом Киреевичем и, казалось, поставившие себе цель задушить его в своих пуховых объятиях, зашевелились и начали собирать многочисленные сумки, стоящие под лавкой и прямо перед ними. Лавка наконец-таки освободилась и Руслан Киреевич, уже не чаявший о такой радости, как сон, с наслаждением вытянулся по всей ее длине и мгновенно уснул.
   - Молодой человек, ваш билет. - Руслан Киреевич открыл глаза и увидел перед собой брюки, принадлежность которых невозможно было спутать по такой отличительной детали, как лампасы. Он поднял глаза и, действительно, увидел стоящего над ним милиционера.
   - Билет предъявите, - строго повторил милиционер свое требование.
   Руслан Киреевич быстро сел на скамейке, затем поднялся на ноги и полез в карман за бумажником. Вспомнив же, что никакого билета у него нет, он смутился и, чувствуя себя провинившимся школьником в кабинете директора, начал неуклюже оправдываться.
   - Я к тете еду. С Южного вокзала. А автобус только утром. В гостиницах мест нет, вот и пришлось на вокзале.
   Паспорт предъявите, - потребовал милиционер и, разворачивая протянутый ему паспорт, добавил, подозрительно глядя на окончательно растерявшегося Руслана Киреевича: - Где тетя живет?
   - В Енотаевке, - с облегчением вспомнил Руслан Киреевич название конечной цели их путешествия, упоминавшейся Хосе при разговоре с Шитовым.
   - Хорошо, - с лица милиционера исчезла строгая официальность, а в голосе даже появились теплые нотки. - Отдыхайте, - добавил он вдруг как-то совсем уж по-домашнему.
   - Спасибо, - пряча в карман паспорт, с облегчением поблагодарил стража порядка Руслан Киреевич, и вдруг увидел на соседней лавке раскинувшегося во сне Хосе.
   Безмятежно похрапывая, Хосе всем своим видом демонстрировал непоколебимое право на сон именно в этом, совсем не предназначенном для столь прозаического занятия, месте. У Руслана Киреевича екнуло сердце, но милиционер, скользнув взглядом по залу и, лишь на мгновение, задержав его на Хосе, медленно двинулся к выходу.
   - Вот человек, который органично вписался в жизнь, - завистливо подумал Руслан Киреевич. - Даже милиция считает его своим. Вот за кого нужно держаться и у кого учиться. С таким не пропадешь.
   Автобус, на который путешественники сели рано утром, только к вечеру приехал на конечную станцию - Енотаевку, небольшой районный центр на берегу реки, идущей параллельно Волге и, собственно, представляющий собой один из рукавов уже начинающейся дельты. Широкое русло Волги на всем последующем пути к морю разделялось на многочисленные, чаще безымянные, рукава, образуя на карте треугольник, напоминающий эту греческую букву. Небольшой городок Енотаевка, который и был конечной целью путешествия, стоял на берегу одного из многочисленных рукавов и носил такое же название как и этот речной рукав.
   В гостинице неожиданно для Хосе оказались свободные места, и все поселились в одном большом номере с кроватями, стоящими вдоль стен, и огромным, раскинувшимся посреди комнаты, столом, поверхность которого была исписана и исцарапана многочисленными предшественниками, оставившими память о своем пребывании в виде этих "наскальных" записей.
   Надпропастью сразу же, не раздеваясь, улегся на постель, а Юнга, вытащив из сумки туалетные принадлежности и, захватив висевшее на железной спинке кровати полотенце, тут же пошел в душ, расположенный в конце коридора. Через пятнадцать минут он вернулся оттуда с мокрой головой и явно посвежевшими от водной процедуры глазами.
   Хосе исчез, как только внес в номер свои вещи и бросил их на выбранное им место возле окна, а Руслан Киреевич, положив рюкзак в шкаф, сел за стол и принялся с любопытством осматривать номер. До этого он никогда не жил в гостиницах, и это первое посещение произвело на него сильное впечатление.
   До сего дня представление о гостиницах, почерпнутое из прочитанных романов, было у Руслана Киреевича настолько романтическим, а картинка, стоявшая сейчас у него перед глазами, настолько не соответствовала этому представлению, что Руслан Киреевич решил задать Надпропастью несколько вопросов, ответы на которые могли бы привести в порядок тот невообразимый абсурд, который царил у него в голове.
   - Надпропастью, а вы часто жили в гостиницах, спросил Руслан Киреевич у лежащего на кровати соседа.
   - Приходилось, - Надпропастью повернулся на кровати в сторону задавшего вопрос Руслана Киреевича, уронив при этом на пол лежавшую рядом с ним сумку с вещами.
   - И что, все такие же, как эта, - Руслан Киреевич обвел глазами комнату и имея в виду ее явно убогую обстановку.
   - Разные бывают, - Надпропастью зевнул и мечтательно продолжал, - вот жил я как-то в Ленинграде в гостинице "Прибалтийская", так там действительно шикарно. В номере и туалет, и ванная, и телевизор с финскими программами. Телевизоры, правда, в гостиницах часто бывают, но работают обычно плохо, да и показывают что-нибудь одно. Какую-нибудь местную программу. Какое телевидение в деревне? А туалетов я что-то больше нигде в номерах не видел. Слава богу, что хоть не на улице. Недавно в Саратовской области были, так там сортир во дворе. Деревянный. И газетка на гвоздике. Для использования. - Надпропастью замолчал, очевидно вспомнив что-то, и перестал обращать внимание на все еще ждущего ответа Руслана Киреевича.
   Не став больше беспокоить утратившего к нему интерес Надпропастью, Руслан Киреевич достал из чемодана полотенце, мыло и зубную щетку и, пропустив в комнату вернувшегося из душа Юнгу, пошел привести себя в порядок после предыдущей бессонной ночи и утомительной дороги.
   Вода в душе оказалась почти горячей и Руслан Киреевич с удовольствием вымылся и сразу почувствовал себя помолодевшим. Усталости как не бывало и он решил прогуляться перед сном.
   Солнце низко висело над степью и его косые длинные лучи пробивались в просветы между многоэтажными домами с правой стороны гостиницы, ярко отражаясь пожаром в окнах зданий, расположенных на площади. На улице было еще совсем светло и Руслан Киреевич пошел в сторону площади, которую он заметил, когда они на автобусе въезжали в город и на которой он тогда же увидел здания, всем своим видом указывающие на свою общественную принадлежность.
   Площадь представляла собой обыкновенное ровное поле, по которому в разных направлениях пролегали борозды, оставленные проезжавшим здесь сразу же после дождя транспортом, в том числе и гужевым. В виду того, что дожди в этих местах бывали крайне редко, а иногда их не бывало несколько лет, почва, состоящая, в основном, из глины, мгновенно засыхая на горячем южном солнце, превращалась в несокрушимый конгломерат, на долгие годы превращавший все дороги в сплошные колдобины. Асфальт, сохранившийся кое-где небольшими полянками ровных поверхностей исключительно благодаря близости начальства, расположившегося в зданиях, построенных по периметру площади, только усугублял общую картину разрухи, которую производил этот город.
   Пройдя площадь и свернув в первый же переулок, уходящий вниз к реке, Руслан Киреевич вдруг обнаружил тот самый асфальт, которого так не хватало на площади и который должен был сохранить ее в приличном состоянии после любого дождя. Слишком тонкое асфальтовое покрытие разрушилось первой же проехавшей по нему после дождя гужевой повозкой и площадь постепенно превратилась в непроходимый пустырь, а асфальт, который так и не попал в нужном количестве на ее строительство, был использован местными жителями для благоустройства своих небольших двориков.
   Нельзя сказать, чтобы Руслан Киреевич в своей, довольно-таки скучной, жизни никогда не сталкивался с чем-либо подобным. Он вдруг вспомнил, как в колхозе, куда они ездили на уборку капусты во время его учебы в институте, его поразило внешнее благосостояние деревни, в которую их привезли, и в которой им предстояло работать. В сравнении с только что попадавшимися на их пути поселками, эта деревня производила впечатление необыкновенной зажиточности и достатка по той причине, что большинство домов в ней были построены из силикатного кирпича и поэтому имели даже несколько праздничный вид. Потом, когда они прожили в этой деревне неделю, оказалось, что недалеко отсюда недавно был пущен завод по производству этого самого силикатного кирпича, откуда непрерывным потоком и поступали в деревню преобразившие ее строительные материалы. Разумеется, все они были украдены, так как каким-либо иным способом получить эти материалы, уже давно расписанные в планах государства на ближайшие годы, а потому и не доступные в открытой продаже, было невозможно и единственным способом их получения оставалось воровство.
   Происходила естественная компенсация издержек тотального планирования.
  
   Глава 15
  
   - Где работаешь? - неожиданно прекратив мурлыканье, спросил Руслана Киреевича Надпропастью.
   - В Учреждении, - с готовностью ответил Руслан Киреевич и, повернувшись к задавшему этот вопрос Надпропастью, добавил, - на пятом этаже.
   Они вдвоем сидели на деревянной лавочке возле гостиницы и ожидали остальных приятелей, которые должны были подойти с минуты на минуту. Лавка была до такой степени отполирована задницами многочисленных командировочных, что позволяла Надпропастью свободно скользить по ней во всех возможных направлениях, что он с удовольствием и делал. Он то мягко подкатывался к Руслану Киреевичу и тут же, оттолкнувшись ногами от земли, скользил на другой конец лавки, то двигался вперед и назад, а иногда и по кругу, благо, лавка была достаточно широкой для таких манипуляций, при этом совершенно бездарно напевая какую-то мелодию.
   - Во, - удивился Надпропастью, остановив свое движение, - так и мы там все работаем. Только на других этажах. Там все чем-нибудь, да занимаются. Кроме основной работы. У меня знакомая есть в Учреждении, так она "лурики" красит. Неплохо зарабатывает, между прочим. А еще одна, - вспомнил вдруг Надпропастью, - носки вяжет. На машине. Японской. А мамаша на базаре стоит и продает. Жалуется, что менты гоняют. Все что-то делают.
   - А вы кем работаете? - для приличия поинтересовался Руслан Киреевич.
   - Инженер, кто же еще, - хмыкнул Надпропастью, и в этот момент вдалеке показались остальные ребята, которые о чем-то оживленно беседуя, направлялись к гостинице.
   Первый день работы прошел для Руслана Киреевича удачно. Неожиданно для него самого работа ему понравилась, и он с нетерпением ожидал следующего дня, чтобы приступить к ней снова, но уже самостоятельно.
   В первый день он работал вместе с Хосе и, глядя на его уверенное поведение, невольно заражался оптимизмом будущей удачи. Безоговорочная вера в право им командовать, которую всем своим видом поддерживал Руслан Киреевич, благотворно действовала и на Хосе, и так не страдавшего отсутствием оптимизма.
   И дело у них, что называется, спорилось. За день они собрали больше двадцати заказов, да еще Хосе договорился на сегодняшний вечер на съемку ребенка. Мама девочки, которую ему предстояло фотографировать, жила без мужа и, возможно поэтому с трудом сдерживала радость в предвкушении вечерней встречи с фотографом, явно произведшего на нее нужное впечатление.
   Хосе, мгновенно почувствовавший запах пикантного приключения, тут же принялся обхаживать молодую мамашу, рассыпаясь в комплиментах и демонстративно подчеркивая свое начальственное положение в обращении с Русланом Киреевичем.
   Окончательно же он покорил Свету, а именно так звали молодую маму, ласковым отношением к ее дочери, которая так же, как и ее мать была лишена мужского внимания и теперь была просто счастлива от возможности быть сфотографированной этим веселым дядей с усами, обещающим ей сделать фотографии, на которых она будет выглядеть, как принцесса.
   Теперь Хосе тщательно готовился к вечерней встрече, для чего и ходил в универмаг за одеколоном и дезодорантом. Эти косметические обманщики призваны были усилить впечатление мужественности и тем самым ослабить сопротивление.
   Впрочем, даже Руслан Киреевич, практически не имевший опыта общения с прекрасным полом, не мог не заметить той взаимной симпатии, которая возникла между его самоуверенным напарником и молодой мамашей, поэтому о сопротивлении можно было бы говорить только как о маловероятной возможности, при каких-то совершенно фантастических обстоятельствах.
   Утром они позавтракали остатками тех продуктов, которые оставались со вчерашнего дня и разошлись по разным районам города, который вечером, согласно сторонам света, разделили на четыре части. Свой район каждый выбрал для себя сам, вытащив из не совсем чистой кепки Надпропастью по одному из брошенных туда кусков бумаги, свернутых в трубочку. На каждом из этих обрывков было написано название одного из районов и ни у кого не было оснований винить кого бы то ни было в выборе, кроме собственной судьбы.
   Хосе достался восточный район, примыкающий к реке, а Руслану Киреевичу - противоположный то есть западный, выходящий своей окраиной на степь. В первый день работы Хосе решил взять Руслана Киреевича с собой, чтобы на личном примере показать ему, как нужно работать и рассказать об основных требованиях, которые необходимо соблюдать при сборе "луриков".
   В первом же доме, в который они зашли через вырванную из верхней петли входную дверь подъезда, Руслан Киреевич чуть не упал, споткнувшись об огромный кусок засохшей грязи, который лежал прямо перед входом.
   Лестница, ведущая на второй этаж, была измазана давно засохшей грязью до такой степени, что невозможно было разглядеть даже материал, из которого она была сделана. На лестничных площадках, практически возле всех дверей ведущих в квартиры, стояла разнообразная обувь, и хотя на улице не было даже намека на недавно прошедший дождь, она также была измазана давно высохшей грязью. Мысль о том, что это была грязь последнего прошедшего здесь дождя, казалась абсурдной. Никаких осадков, в силу особенностей местного климата, здесь не могло быть раньше, чем пол года назад. По самым пессимистическим расчетам у жителей было вполне достаточно времени, чтобы привести свою обувь в порядок.
   Между тем, в квартирах этого дома, да и во всех других квартирах городка, в которых впоследствии довелось побывать Руслану Киреевичу по причине его новых служебных обязанностей, было относительно чисто. Такая очевидная разница, с точки зрения Хосе, еще не забывшего институтских лекций по политэкономии была вполне объяснима различным отношением жителей к личному и общественному. Окончив институт и получив там высшее, или как его называл сам Хосе - "верхнее" образование, он никогда не упускал случая щегольнуть каким-нибудь труднопроизносимым термином и привести тем самым в восторг или замешательство, все зависело от ее собственного интеллектуального уровня, какую-нибудь очередную кралю. К красивым девушкам Хосе был весьма неравнодушен, в полной мере оправдывая данное ему прозвище.
   Первая квартира, куда они позвонили, была на пятом, последнем этаже дома.
   - Начинать нужно с последнего этажа, - учил Хосе Руслана Киреевича, - во-первых, спускаться легче, а, во-вторых, убегать в случае чего.
   - А что за случай может быть? - поинтересовался Руслан Киреевич, - почему нужно убегать? И от кого?
   - Увидишь еще, - обнадежил его Хосе. - Хотя и нежелательно это, но бывает частенько. Специфика работы.
   Дверь открыла старушка и Хосе, постепенно набирая скорость, начал говорить ей слова, от которых в ушах Руслана Киреевича "остался один свист пуль", как потом рассказывал он своим знакомым. Но старушка, к удивлению Руслана Киреевича, сразу все поняла и, заохав о том, что никого кроме нее нет дома, а придут только вечером, попросила их зайти после семи, когда домой вернуться с работы дети, давно мечтавшие заказать портрет своего отца, а ее, старушки, мужа, умершего два года назад.
   Хосе записал в записную книжку номер дома и квартиры и, пообещав обязательно зайти вечером, позвонил в квартиру напротив.
   Дверь долго не открывали, но, спустя некоторое время, внутри что-то зашевелилось и вскоре послышался голос, что-то неразборчиво бормочущий и принадлежащий, очевидно, очень больному человеку.
   - Бытовое обслуживание, - отозвался Хосе. - Изготовление портретов.
   Замок в двери щелкнул, и в дверном проеме показалась рожа, которую запросто можно было бы использовать в качестве наглядного пособия на лекциях о вреде непомерного употребления горячительных напитков.
   - Что сегодня? - с трудом открывая рот, спросил мужчина. Что это был мужчина можно было догадаться по огромным, до колен и в цветочек, трусах, именуемых в народе "семейными". Кроме трусов на нем ничего не было, а висящая на одном плече какая-то тряпка, практически ничего не скрывала. Судя по размерам, тряпка могла бы в прошлом быть простыней, но теперь от ее непорочной юности остался только размер, по которому и угадывалось первоначальное предназначение.
   - В каком смысле? - поинтересовался Хосе.
   - День какой? - уточнил мужчина.
   - С утра вроде среда была, - Хосе заглянул в квартиру через голое плечо хозяина, но ничего там не увидел кроме висящего на стене велосипеда, из-под которого торчали куски обоев.
   - А число? - мужчина потянулся вниз за вторым концом простыни, пытаясь укрыться и тем самым соблюсти проснувшееся в нем приличие, но тут же выронил конец, который держал в другой руке и простыня упала возле его ног. С трудом удерживаясь на ногах, мужчина наклонился, пытаясь поднять упавшую простыню, но не удержался и уже сидя на полу добавил: - и месяц?
   - А год какой, знаешь? - Хосе бесцеремонно перешел на ты, видя, что клиента из этого алкоголика не получится, и они только напрасно теряют время, ведя с ним бесполезные разговоры.
   - Знаю, - вдруг неожиданно трезво сказал мужчина и еще раз попытался подняться, но опять тяжело рухнул на пол.
   - Год ускорения, - уже лежа на полу, закончил он, но Хосе махнул рукой и они с Русланом Киреевичем спустились на следующий этаж.
   Одну дверь им так и не открыли, очевидно, все ее обитатели были на работе, а во второй дверь открылась так быстро, что можно было подумать - их ждали.
   На пороге стояла опрятная старушка в фартуке и в очках, сидящих на самом кончике носа. Такая специфическая одежда делала ее похожей на тех сказочных старушек, чей образ помнился Руслану Киреевичу еще с детства, когда воспитательница в детском доме читала им на ночь сказки.
   - Портреты, - полувопросительно произнесла старушка и тут же распахнула дверь на всю ее ширину, приглашая приятелей войти в квартиру.
   - Садитесь, - старушка указала на диван в гостиной, а сама ушла в другую комнату, скрывавшуюся за красной бархатной занавеской с большими желтыми помпонами.
   - Знают нас, - констатировал Хосе любезное приглашение старушки. - Это хорошо, рассказывать ничего не нужно.
   Руслан Киреевич, слушая Хосе, в то же время с удивлением крутил головой, осматривая квартиру, стены которой были буквально увешаны продукцией, за получением заказов на которую они и приехали в этот город. Портреты, изображающие молодых и старых, парами и по трое, только одни головы и сидящие в креслах и на строгих стульях с прямыми спинками, были в несколько рядов развешены на стенах небольшой гостиной, превращая квартиру в подобие небольшого филиала местного краеведческого музея.
   - Вот кто наш основной потребитель, - наклонился Хосе к Руслану Киреевичу. - Памятники им ставить надо. С такими клиентами не пропадешь и без работы не останешься.
   Занавеска отклонилась и старушка подошла к ним, неся в руке небольшую фотографию и протягивая ее Хосе, безошибочно определив в нем главного.
   - Месяц назад прислали из Омска. Правнук мой. Только маленькая очень. Хочу увеличить.
   На фотографии, которую принесла старушка, был изображен малыш, стоящий в небольшом круглом манеже, оплетенном веревочной сеткой. Такие манежи обычно используют в фотографических ателье, да и по качеству фотографии было видно, что делал ее профессионал.
   - Качественные фотографии ценятся особенно. С ними возни меньше и "лурик" получается красивее. Такие фотографии как эта, называют открытками и по количеству открыток в том наборе, который привозит "наборщик", а мы и называемся "наборщиками", - объяснял Хосе Руслану Киреевичу основы их бизнеса, - оценивают все, что нам удалось собрать. А как оценят, так и заплатят. Так что всегда старайся брать только хорошие фотографии. Проси семейный альбом и выбирай из него сам. Если, конечно, дадут. А то они стараются подсунуть какую-нибудь гадость, чуть ли не из паспорта, думают, что мы все равно сумеем сделать из нее конфетку. Конечно, есть некоторые ретушеры, которые делают чудеса с тем мусором, который им иногда привозят, Белка, например, но их, во-первых, мало, а, во-вторых, таким и платить нужно больше, а этого никто не любит. В смысле, платить. Экономика, все-таки, как говаривал наш прежний Руководитель, должна быть экономной.
   Они давно уже покинули первый дом и успели обойти еще несколько соседних. Дома располагались группами и сверху эти группы выглядели в виде буквы "П", образуя небольшие дворики, внутри которых на веревках, натянутых на специально для этой цели зарытых в землю металлических трубах, обязательно трепалось чье-нибудь белье. Эти же дворики служили для местной детворы площадкой для игр. Удачное с точки зрения проектировщиков этого социального рая совмещение детской площадки и места для сушки белья не давало угаснуть постоянным перепалкам между хозяйками.
   Время от времени после очередного неудачного удара, а удачных ударов, строго говоря, трудно ожидать от детей, мяч снова и снова, следуя все тому же вечному закону мирового свинства, попадал в сохнущее рядом белье. И каждый раз это происходило именно в тот момент, когда хозяйка белья либо находилась рядом, либо как раз выходила на балкон, становясь невольной свидетельницей совершавшегося прямо у нее на глазах преступления против чистоплотности. Это свидетельство служило пострадавшей достаточным основанием для предъявления претензий матери виновника, что она с удовольствием и делала, попутно припоминая и другие мелкие обиды, неизбежные в столь тесном сообществе, которым является многоквартирный дом в районном центре.
   Впрочем, поскольку дети жили практически во всех квартирах и почти каждый из них рано или поздно бывал уличен в нанесении вреда развешенному во дворе имуществу, наказания за такие проступки были весьма условны и ограничивались, в худшем случае, незлобной материнской руганью или ее несильным шлепком по мягкому месту, которое в этих краях почему-то называли "гапочкой".
  
   Глава 16
  
   Приступить на следующий день к самостоятельной работе, как обещали ему вчера, Руслану Киреевичу не удалось.
   Хосе, не ночевавший в гостинице, пришел только утром, буквально перед тем, как все уже собирались уходить на работу. Он явно не спал всю ночь и по его виду было понятно, что шляться сегодня по квартирам многоэтажных домов - последнее, что ему хотелось бы делать в этой жизни. Облегчив себе задачу возможностью еще раз поработать вместе с новичком и предупредив Руслана Киреевича о том, что его самостоятельная работа откладывается, Хосе велел собираться, а сам побежал в душ.
   - Смыть грехи, - объяснил он Руслану Киреевичу, проснувшемуся с тревожной мыслью о предстоящем дне самостоятельной работы и все утро искавшему причины, которые позволили бы ему оттянуть это страшное испытание. Предложение Хосе подоспело как нельзя более кстати и мгновенно улучшило настроение уже совсем было отчаявшегося Руслана Киреевича. Напевая арию тореадора, он принялся собирать в сумку "показуху".
   "Лурики", специально отобранные из предыдущих наборов и выполненные с особенной тщательностью, открытки, с изображениями детей всех возрастов, семейные портреты и небольшие овальные эмалированные таблички, предназначенные для кладбищенских памятников - все это и называлось "показухой". Для нее даже существовала специальная папка, но сейчас фотографии были разбросаны по номеру, так как вчера Юнга и Надпропастью устроили для Руслана Киреевича ликбез по фотографии, существенно увеличив тем самым его знания в этой области. Фотографии пришлось собирать в одно место, а именно, в эту самую рекламную папку.
   По причине нежелания Хосе преодолевать крутые лестничные пролеты, сегодня он решил отправиться в район, который по жребию достался Руслану Киреевичу. Это был так называемый "частный сектор" и Хосе посоветовал по дороге запастись палкой, так как здесь им, исходя из предыдущего опыта, не избежать встреч с собаками и без этого примитивного, но все же оружия, не обойтись.
   Работать в частном секторе оказалось легче, чем в многоэтажных домах. Там им открывалась далеко не каждая дверь, а здесь, практически в каждом дворе, хозяева всегда были дома. Кроме того, никому не нужно было объяснять цель своего прихода. Всем сразу было понятно, для чего пришли эти молодые люди, и хозяева без лишних слов тащили из буфетов свои семейные альбомы и коробки с фотографиями, из которых совместными усилиями выбиралось нужное.
   К удивлению Хосе, собаки их практически не беспокоили, очевидно, южная жара отбила у них всякую охоту к исполнению сторожевых обязанностей и только редкие из них лениво подавали голос, так и не покидая своего места в тени.
   Судя по активности, с которой население заказывало портреты своих незабвенных родственников, как правило, уже давно умерших, нога фотографа уже много лет не ступала на эту, как выразился Хосе, "благодатную" почву. Они прошли всего одну улицу, а заказов было принято столько, что Хосе даже забыл о своей ночной усталости. Он радостно выстукивал палкой по деревянным заборам какую-нибудь веселую мелодию и начинал шутить с хозяевами, еще до того, как те выходили из своего дома, чтобы открыть калитку давно желанным посетителям.
   В маленьком домике, утонувшем среди яблонь, редких в этих жарких и сухих краях, жили старик и старуха, которые, не слушая возражений, немедленно усадили приятелей на широкую лавку возле большого стола в чистой горнице и принялись потчевать их пирогами с рыбой и медом, который старик принес в большой миске. Мед был в сотах и Руслан Киреевич, впервые попробовавший это лакомство, долго еще, после того, как они покинули этот гостеприимный домик, продолжал жевать воск, уже потерявший свой сладкий вкус, но еще хранящий аромат свежего меда.
   После того, как Хосе категорически отказался есть шестой пирожок с рыбой, а Руслан Киреевич с трудом приканчивал третью кружку холодного молока, которым он запивал мед, старик достал из альбома две фотографии, на которых были изображены он и его жена. Фотографии были хорошего качества, сделаны в ателье и старики выглядели на них строго и серьезно.
   - Соединение, - определил Хосе профессиональным взглядом.
   - Нет, детки, возразила старушка, - это нам на могилки. Карточки вот специально сделали. Сфотографировались недавно. У нас в городе портреты не делают, которые на памятники ставят, так мы вас ждали.
   - Это можно, - солидно подтвердил Хосе. - Руслан Киреевич, - обратился он официально к напарнику, - покажите образцы.
   Руслан Киреевич открыл папку и достал оттуда два эмалированных овальных портретика, на которых были изображены совсем еще не старые мужчина и женщина.
   - Вот-вот, - обрадовалась старушка, - такие нам и нужно. Сколько это стоит?
   Хосе назвал цифру и старик, достав из буфета деньги, тут же начал отсчитывать нужную сумму.
   - Деньги потом, - остановил его Хосе. - Когда привезем заказ.
   - Нет, сынок, - возразил старик, продолжая считать деньги, - мы сейчас заплатим, а то привезете фотографии, а нас и нет уже, так вы соседям отдайте, мы с ними уже договорились.
   Ходить по жаре после сытного обеда совсем оказалось не под силу и приятели направились в гостиницу.
   На кровати, как всегда в обуви, лежал Надпропастью и рассматривал потолок.
   - Чего это разлегся так рано? - поинтересовался Хосе.
   - Всех денег не заработаешь, - философски заметил Надпропастью. - Юнга за пивом пошел, сейчас пиво пить будем.
   - Пиво? - Хосе был явно недоволен тем, что не он был инициатором и что его не поставили в известность о таком решении. Все-таки он был бригадиром и именно на нем лежала ответственность за результаты поездки.
   - Юнга рыбы достал, - продолжал Надпропастью. - Угостили. Светится вся. Да, вон в шкафу лежит, посмотри сам, - и он кивнул на шкаф, стоящий возле входной двери.
   Хосе подошел к шкафу и вытащил оттуда целую связку сушеной рыбы. Рыбки были не очень большие, но все примерно одного размера, как говорится - "одна в одну" и, судя по реакции Хосе, продукт это был отменный.
   - За такую рыбку у нас в пивбаре не меньше рубля возьмут. За штуку. Да-а, с такой рыбкой грех пивка не выпить.
   В это время открылась дверь и в комнату вошел Юнга с двумя авоськами, в которых солидно покоились две трехлитровые банки. В банках темнело пиво и, судя по собравшейся возле самой крышки белой плотной пене, качество его было не самым худшим.
   - Ладно, - смягчился Хосе. - Черт с вами. - Сходи к дежурной за стаканами, - обратился он к Руслану Киреевичу.
   Рыба действительно оказалась выше всяческих похвал. Даже Руслан Киреевич, никогда до этого не любивший пива, с удовольствием запивал едва соленые и только чуть подвяленные прозрачные кусочки рыбы холодным горьким напитком, который в такую жару оказался здесь как нельзя более кстати.
   В самый разгар пиршества в дверь неожиданно постучали и Хосе, уже восстановивший свое душевное равновесие, громко крикнул: - Войдите!
   В дверь просунулось лицо молодого человека, лет тридцати и с необыкновенно живыми глазами, которые тут же осмотрели всю комнату, не пропустив ни одну из ее деталей.
   - Привет, - заговорил молодой человек, - стаканчика не найдется? Дежурная говорит, что вы все стаканы забрали.
   Надпропастью в это время в очередной раз зажал банку руками, обхватив ее основаниями ладоней и растопырив измазанные в рыбьем жире пальцы, и пил пиво прямо из широкого горлышка. Предназначенный ему стакан так и стоял нетронутым среди рыбьих хребтов и чешуи, в изобилии разбросанных по столу.
   - Да вот, - Хосе указал на стакан Надпропастью, - берите. Хватит одного?
   - Хватит, - подтвердил молодой человек, - мы через полчасика вернем, заверил он.
   - "Тряпки", - уверенно заявил Хосе, когда дверь за незнакомцем закрылась. - Или "наглядка".
   - Скорее всего, - отрывая очередную рыбью голову и начиная чистить с нее чешую, подтвердил предположение Хосе Юнга.
   - Да нет, - возразил Надпропастью, отрываясь от банки и вытирая губы тыльной стороной ладони. - Инженер, наверное. В командировке.
   - Где ты видел тут заводы? - спросил Хосе. Какие инженеры в этой деревне?
   - А мы? - Юнга гордо обвел рукой со стаканом пива своих приятелей. - Мы разве не инженеры?
   - Вот именно, - Хосе отвалился на спинку стула и громко отрыгнул.
   - И они такие же инженеры, как и мы? Ладно, принесет стакан, спросим.
   Через полчаса в дверь вновь постучали и тот же молодой человек, уже не дожидаясь ответа, уверенно открыл дверь и поставил на стол стакан.
   - Спасибо. А вы откуда, ребята? - обратился он к Хосе, с любопытством разглядывая присутствующих.
   - Да так, залетные, - осторожно ответил Хосе. - А вы откуда? - в свою очередь задал он вопрос молодому человеку. - Если не секрет.
   - Какой секрет? "Наглядка", - молодой человек и не сомневался, что все прекрасно поймут его короткий ответ.
   - Что я говорил, - обвел всех торжествующим взглядом Хосе. - Хорошо идет? - снова обратился он к гостью.
   - А чего бы ей не идти? Как всегда. А вы, наверное, "наборщики" или по "тряпкам"?
   - "Наборщики", - ответил за всех Хосе. - Третий день в этой глуши. Но идет, слава богу, ничего. Не зря приехали.
   - Да, - подтвердил гость, - Точно. На краю Ойкумены.
   - Там, где кончается асфальт, - вставил Надпропастью название когда виденного им фильма.
   - Я всегда говорил, что "лурики" это вершина цивилизации и только их наличие определяет уровень развития общества. Так что мы еще не добрались до настоящей глуши. - Высказав свое мнение, Юнга достал из лежавшей возле него пачки сигарет одну и тут же прикурил ее, воспользовавшись зажигалкой.
   - Во! - Надпропастью поднял палец. - У нас свои философы. Чужих нам не надо. Что нам Ницше, что нам Фрейд, нас у мамы целый прэйд. - процитировал он наверняка только что придуманный им стишок.
   - Прайд, - поправил Надпропастью Руслан Киреевич. - Так называют семейство хищников в Африке, - пояснил он, смущаясь своей внезапной смелости. -По телевизору в передаче "В мире животных" рассказывали.
   - А наш мир ничем особенным и не отличается от мира животных, - продолжал рассуждать Юнга, не увидевший в словах Надпропастью иронии. - Разве что наличием "луриков".
   - Владимир, - представился гость Хосе и тут же добавил. - Не могу не согласиться с предыдущим оратором. - Он сел на свободный стул, приняв приглашающий жест Хосе и, наливая в принесенный им стакан пиво, продолжал:
   - Недавно были в одной из центральных областей России, так там таких, что не пьют, вообще нету. Чтобы деньги за работу получить, нужно с колхозным парторгом, мы ведь деньги в колхозах получаем, хотя и с райкомовскими имеем дело, выпить столько водки, что на другой день глаза не открываются. А отказаться нельзя. Принимают за личное оскорбление.
   - Чтобы нормально воспринимать ту действительность, которая содержится в вашей "наглядке", без водки не обойдешься. Я их понимаю. Парторгов, в смысле. - Юнга подошел к столу и налил себе в стакан пива из полу опустевшей банки.
   - Угощайтесь, - обратился он к гостю и кивнул на лежащую посреди стола на расстеленной под ней газете рыбу.
   - Меня Юнга зовут. А это вот, - он указал на Хосе, - наш бригадир. Подданный короля Испании по имени Хосе. Надпропастью, - повернулся он к улегшемуся на кровать и уже приготовившемуся уснуть второму члену бригады. И, - он сделал театральный жест, указывая на смутившегося Руслана Киреевича, - Руслан Киреевич.
   Руслан Киреевич протянул новому знакомому руку, которую тот с чувством пожал.
   - Очередная жертва иллюзии красивой жизни, неосторожно вступившая на скользкий путь сколачивания собственного благосостояния за счет удовлетворения примитивных потребностей населения. Ему, как мне кажется, уже нравится его новая работа и я подозреваю, что теперь никакими правильными лозунгами не вернуть Учреждению этого ценного работника.
   - Да я только первый раз, - начал оправдываться Руслан Киреевич, не совсем вникший в суть монолога Юнги. - Отпуск взял за свой счет.
   - Не вернешься ты в свои "пеналы", - подтвердил слова Юнги Хосе. - Не ты первый.
   - Это сладкое слово "свобода", - сквозь сон пробурчал название очередного фильма Надпропастью.
   - А что? - снова заговорил Юнга. - Ведь это так и есть! Потребность в свободе - возможно, главное, что отличает человека от животного. Напрасно это не учитывают наши поводыри. Дождутся, вылезет это им боком.
   - Хватит! - остановил Юнгу Хосе. - Давай без политики. У нас и так проблем с властью навалом, не хватает еще политики для полного комплекта. Вы готовую продукцию привозите или только заказы принимаете в райкоме, - снова обратился он к гостю.
   - Какие заказы? - усмехнулся Владимир, - мы стенды заранее делаем. Сразу штук по сто, а потом уже развозим по райкомам. А заказы нам партия поставляет. Решения пленумов кто-то должен пропагандировать? В такой глуши, как эта, тоже партия есть и ей тоже с народом работать надо, итоги пленума в жизнь проводить. Здесь нашу продукцию только предложи, с руками отрывают. Своих художников тут нет, да если бы и были, то все равно так как мы не сделают, а за наглядную агитацию с местных партийцев обком все равно спрашивает. А тут готовые стенды, только повесить нужно, и в полном соответствии с решениями последнего пленума. Мы ведь сначала в своем обкоме согласовываем и тематику и что в этих стендах они хотели бы видеть, ну, там фотографии, графики, схемы всякие, а потом показываем то, что у нас получилось и замечания исправляем. Не так все просто и быстро, как хотелось бы.
   - И не за красивые глазки, - добавил Владимир, отхлебнув пива и взяв в руки одну из рыб, лежавших на середине стола небольшой горкой. Кое-кого и поблагодарить нужно.
   - Да, мечтательно произнес Хосе. - Солидная работа. Менты уважают, с гостиницей без проблем и с начальством дружба. Сам бы давно переквалифицировался, да только много чего нужно, чтобы этим делом заниматься.
   - Машину, например, - вставил Надпропастью. Он так и не уснул и все это время слушал разговор своих приятелей.
   - Да машина и не главное, - возразил Хосе, - связи нужны. А еще лучше родственников там иметь.
   - А я слышал, что и в "наборе" люди неплохо зарабатывают, - возразил Владимир. У нас ведь расходы большие. Кому угодно работу не поручишь делать, нужно хороших художников искать. А те наглеют потихоньку и цены заламывают с каждым разом все круче. Нужны новые художники, а их не так много и найти их все труднее. Мы продаем здесь стенды по 800 рублей. Кажется, цены огромные, но ведь сделать такой стенд стоит немалых денег, да еще и расходы дорожные сюда приплюсуйте, вот и получается, что "погуляли - веселились, посчитали - прослезились".
   - Все равно ваша работа выгоднее, - не сдавался Хосе. - Для нас 800 рублей цифра, которую и произносить-то страшно, а у вас стендов по 800 рублей каждый штук сто, наверное, так что все равно прибыль немаленькая.
   - Как говорится, в чужих руках ..., - снова вставил реплику Надпропастью.
   - Это точно, - поддержал его Юнга.
  
   Глава 17
  
   На другой день работа у Руслана Киреевича не заладилась с самого утра.
   Возле первого же дома, в ворота которого он, по примеру Хосе, уже приготовился стучать палкой, вдруг обнаружилось, что папка с образцами, специально собранная для него вчера вечером коллегами, осталась в гостинице. Пришлось возвращаться, что само по себе было уже плохим знаком. Но не успел он пройти и ста метров, как дорогу ему перебежала черная кошка. Это неприятное происшествие задержало продвижение Руслана Киреевича, ему пришлось ждать прохожего, который первым бы пересек кошачью траекторию и тем самым избавил его от грядущих неприятностей. Но ощущение тревоги осталось и кошка, как оказалось впоследствии, в конце концов сыграла свою черную роль в судьбе сегодняшнего дня.
   В первом же доме, куда Руслан Киреевич зашел после возвращения из гостиницы, из второй комнаты, скрытой за плюшевой занавеской, неожиданно вышел милиционер и потребовал показать ему документы.
   - Руслан Киреевич, опешивший от неожиданного появления представителя власти, стал лепетать какую-то несуразицу, ссылаясь на бригадира, который сейчас работает в другом районе и у которого есть все документы, позволяющие ему заниматься сбором заказов.
   Руслан Киреевич совершенно не имел опыта общения с теми, в чьи обязанности входит поддержание порядка. Ночь, проведенную в камере предварительного заключения, нельзя было брать в расчет, так как уже утром следующего дня он был отпущен, так и не встретившись ни с одним из тех, в чьем ведомстве находилось это заведение. Только безразличный дежурный, сидящий за стеклянной перегородкой, заставил Руслана Киреевича расписаться в каком-то журнал, заявив, что он свободен.
   Руслан Киреевич совершенно не представлял себе, как он должен себя вести, чтобы выйти из подобной ситуации с наименьшими негативными последствиями. Что самое удивительное, после той ночи в камере к нему на работу так и не пришла грозная бумага из милиции, которая обычно сопровождает подобные приключения, поэтому Руслан Киреевич сейчас даже не был уверен в том, что это приключение действительно случилось и случилось именно с ним.
   Милиционер, впрочем, о его принадлежности к этой профессии можно было судить только по брюкам с лампасами, так как сверху на нем была одета только белая исподняя рубашка, продолжал рассматривать паспорт. Руслан Киреевич, невольно вставший из-за стола при появлении милиционера, теперь неловко переминался с ноги на ногу, мучаясь предчувствиями и заранее обвиняя себя за эту нелепую встречу.
   Скорее всего, милиционер жил в этом доме со своими родителями и то, что Руслан Киреевич попал сюда именно в тот момент, когда он находился дома, ничем, кроме черной кошки, совершенно некстати перебежавшей ему дорогу, объяснить было невозможно.
   - А бригадир ваш, это такой, с усами, на мексиканца похож? - поинтересовался милиционер.
   - Ну, да, - оживился Руслан Киреевич, - только не на мексиканца, а на испанца, у него даже прозвище такое - Хосе.
   - У Светки вчера ночевал, - милиционер повернулся к женщине, с которой Руслан Киреевич только что отбирал фотографии из альбома.
   - Говорила я тебе - проститутка она, - женщина, очевидно, мать милиционера, недовольно закрыла альбом с фотографиями. - Хоть бы ребенка постеснялась, курва. Разводись, чего от нее ждать еще?
   - Ладно, - милиционер закрыл паспорт и задумчиво похлопывал им по раскрытой ладони.
   - За паспортом в отделение придешь. Разберемся, что за разрешение у вас на работу. И бригадира приводи. С документами.
   Всю дорогу к гостинице Руслан Киреевич ощущал себя школьником, которого учительница послала за родителями. Он представлял себе предстоящий разговор с Хосе, и ему хотелось спрятаться куда-нибудь подальше, чтобы такая встреча состоялась как можно позже.
   И зачем он сказал милиционеру о прозвище "Хосе"? Его же ведь никто не спрашивал, а теперь выходит, что он предал бригадира, да и всех своих товарищей, и им теперь нельзя будет здесь работать и придется уехать, так и не набрав достаточное количество заказов. А все из-за него. Милиции ничего не стоит поверить, кто поселился в единственной у них в городе гостинице и таким образом узнать о них все. Никаких документов, разрешающих работу, у них ведь нет и в милицию поэтому, конечно же, идти никак нельзя. Может быть еще и посадят, - с ужасом представлял себе недалекое будущее Руслан Киреевич.
   В номере, конечно же, никого не было. Все разошлись по своим районам и ожидать возвращения можно было только к вечеру.
   - Нет, - решил Руслан Киреевич, - нельзя дожидаться вечера. Из милиции могут придти в гостиницу в любое время и нельзя допустить, чтобы ребята об этом не знали заранее. Нужно идти их искать.
   Начинать, наверное, нужно было с того района, по которому они с Хосе ходили в первый день и в котором, скорее всего, он и должен был теперь работать.
   Нельзя сказать, что Руслан Киреевич сильно обрадовался, увидев Хосе, выходящим из подъезда. Ему было ужасно неловко и стыдно оттого, что именно он попал в такую ситуацию, да еще и рассказал милиционеру то, чего тому совершенно знать было не нужно. И хотя Хосе никак не мог узнать о предательстве Руслана Киреевича, а сам он не собирался в этом признаваться, ему не было от этого легче.
   - Хосе, - окликнул Руслан Киреевич бригадира, уже собиравшегося войти в следующий подъезд дома.
   Хосе остановился и по лицу Руслана Киреевича сразу догадался о том, что у них ничего хорошего не случилось и нужно готовиться к неприятностям.
   - Менты? - предположил Хосе.
   - Как вы догадались? - опешил Руслан Киреевич.
   - Тоже мне, бином Ньютона, - хмыкнул Хосе.
   - Забрали паспорт и за ним нужно идти в милицию, - продолжал рассказывать Руслан Киреевич. - И вам велели придти. С документами.
   - Сейчас, - иронично согласился Хосе. - Разбежался.
   Хосе задумчиво нахмурился, соображая, что следовало бы предпринять в этой ситуации в первую очередь.
   - Да, - вспомнил вдруг Руслан Киреевич, - эта Света, у которой вы ночевали вчера, его жена, наверное. Только бывшая. И живут они врозь. Но милиционер очень злой был, когда узнал, что вы у нее ночевали.
   - А как он узнал, что это был я, - спросил Хосе, внимательно посмотрев на Руслана Киреевича.
   - Я не знаю, - смутился Руслан Киреевич, невольно отведя глаза в сторону. - Я ничего ему не говорил, наверное, соседи рассказали, что кто-то был у Светы. Я думаю, здесь все друг друга знают, вот и заметили чужого. А потом и мужу донесли.
   - Может быть, может быть, - задумчиво сказал Хосе. - И решительно добавил: - Все! Нужно сваливать. Пошли за остальными.
   - А как же паспорт, - не желая сердить и без того расстроенного Хосе и, вместе с тем, беспокоясь о судьбе своего паспорта, спросил Руслан Киреевич.
   - Ерунда, - отмахнулся Хосе. - я уже три паспорта оставил в разных местах. И что с того? Новый сделаешь. Никто тебя и искать не будет, нужен ты очень со своими "луриками". У ментов и без тебя проблем хватает. Не станут они тратить время на поиски каких-то фотографов.
   У Руслана Киреевича заныло под ложечкой от одной мысли, что дома ему предстоит ходить по кабинетам чиновников и объяснять, куда делся его паспорт. К этому документу Руслан Киреевич относился очень уважительно и, конечно же, не поверил словам Хосе, объясняя их беспечностью, с которой людям свойственно относиться к чужим проблемам.
   - Потому и Хосе отнесся к моему рассказу так легкомысленно, а его басни о потерянных паспортах - простая бравада, - рассуждал сам с собой Руслан Киреевич, пока они шли в район, выпавший по жребию Юнге.
  
   Глава 18
  
   Собрались довольно быстро и уже через час беглецы стояли на берегу реки, высматривая лодку, которая могла бы доставить их на другой берег. Хосе справедливо предположил, что если их и станут разыскивать, что было весьма маловероятно, то в первую очередь на автовокзале и автотрассе, чтобы перекрыть единственный способ уехать из этого города. Вряд ли ментам придет в голову, что можно перебраться на другую сторону реки, тем более что, судя по карте, на другой стороне было очень мало населенных пунктов и, следовательно, добраться оттуда до цивилизации было бы намного сложнее.
   Лодку нашли минут через десять, махнув проплывающей мимо казанке. Мужчина, лет пятидесяти, оказавшийся хозяином лодки, обрадовался, когда понял, что может заработать бутылку водки за то, чтобы доставить пассажиров на другой берег.
   - Садись, довезу. Чего не довезти, - он освободил место в лодке, убрав под нос лодки лежащую посередине сеть, и запустил двигатель.
   - А куда вам нужно? - спросил лодочник.
   - Да в какой-нибудь поселок на той стороне, - Хосе достал карту и принялся ее разглядывать.
   - Да, чё там смотреть, - остановил его лодочник. - Нужно через Волгу переехать, а потом Ахтуба будет. Поселок там есть. Харабали называется.
   - Далеко это? - спросил Хосе.
   - У меня бензина не хватит, - лодочник начал сомневаться в реальности бутылки водки, которую он уже распределил на сегодняшний вечер.
   - А за две отвезешь? - сразу вник в проблему Хосе.
   - Годится, - обрадовался тот и, вывернув до отказа ручку газа, рванул лодку вверх по реке.
   Ехать пришлось довольно долго. Сначала плыли вверх по Енотаевке и в том месте, где она вытекала из Волги, свернули на широкий водный простор, ориентируясь на едва заметный противоположный берег. Течение оказалось довольно сильным, лодку все время существенно сносило и рулевому приходилось время от времени поворачивать руль против течения, чтобы пристать к противоположному берегу в выбранном месте. Высадившись через пол часа на другом берегу Волги, они рассчитались с лодочником, и отправились через довольно густой кустарник к Ахтубе, которая, по словам лодочника, протекала совсем недалеко и идти к ней пешком нужно было минут пятнадцать.
   Но и через полчаса никаких признаков реки еще не было и Надпропастью начал уже тихо материться, проклиная тот час, когда он связался с "этими придурками".
   - Заткнись, - беззлобно бросил ему Хосе и тут же добавил: - вон плещется что-то за деревьями. Наверное, она и есть.
   И точно, это была река. Немного шире Енотаевки и с такими же плоскими песчаными берегами.
   Метрах в пятидесяти от того места, куда они вышли, на берегу лежала вытащенная из воды лодка, а возле нее прямо на песке сидели двое молодых людей. Увидев незнакомцев, вышедших из густого ивняка на берег, они демонстративно отвернулись и продолжали разговаривать, время от времени незаметно поглядывая в сторону пришельцев и ожидая, что те станут делать.
   - Пошли, - Хосе решительно направился в сторону лодки, и остальным ничего не оставалось, как последовать за своим начальником.
   - Привет, - поздоровался Хосе с незнакомцами, подойдя к лодке.
   - Привет, - ответили те почти одновременно, но так и не подняли головы и не посмотрели на подошедших. Делая вид, что им нет никакого дела до незваных гостей, молодые люди, а им было не больше тридцати лет, молча продолжали сидеть, глядя на небольшой костерок, разведенный между двумя кирпичами, и время от времени ковыряя в нем палкой.
   - На ту сторону не перевезете? - взял быка за рога Хосе.
   - Можно, - осторожно согласился тот, что был одет в спортивный костюм, знавший лучшие времена, и в спортивных кедах, родившиеся ненамного позже костюма.
   - Угощайтесь, - предложил Хосе молодым людям сигареты.
   - Давай, - молодой человек в кедах протянул руку и взял из открытой пачки сигарету. - А Игорь не курит, - сообщил он Хосе, кивая на своего приятеля. Второй был в брюках и клетчатой рубашке. На ногах у него болтались огромные резиновые сапоги, невероятно похожие на те, которые обычно рисуют в мультике про кота в сапогах.
   - Меня Хосе зовут, - представился Хосе. - Нужно в Харабали попасть. Желательно не поздно, чтобы успеть в гостиницу устроиться.
   - Успеете, - неожиданно вступил в разговор Игорь. - Только стучите громко, а то она глухая.
   - Кто "она"? - не понял Хосе.
   - Да, баба Маня. Дежурная в гостинице.
   - Не успели в Енотаевке икры купить, - повернул разговор Хосе в нужное русло. - Домой попадем, хоть никому не говори, где были. Не поверят, если без икры приедешь. Здесь сможем достать?
   Человек в кедах, назвавшийся Славой, затянулся сигаретой, внимательно посмотрел на Игоря, как бы советуясь с ним о чем-то и, наконец, приняв решение, высказал предположение.
   - Можно и самим поймать.
   Хосе тут же достал из рюкзака купленную еще в Енотаевке бутылку водки.
   - За знакомство, - объяснил он, скручивая металлическую пробку. - Давайте, садитесь ближе, - пригласил он своих товарищей, все еще не оправившихся от впечатлений последних часов и во всем положившихся на своего бедового бригадира.
   У местных оказалось вполне достаточно еды, и все с удовольствием набросились на нее, вдруг вспомнив, что в спешке неожиданных сборов и последующего бегства они так и не пообедали и сейчас, практически в конце дня, солнце уже явно склонялось к горизонту, было самое время нормально поесть.
   Руслан Киреевич категорически отказался пить водку. Остро чувствуя свою вину за произошедшее, он всеми силами старался ее загладить, и отказ от выпивки в пользу товарищей был продиктован все тем же чувством вины.
   - Все не поместятся, - вдруг заявил Игорь. - В лодке.
   - Я могу остаться, - тут же предложил Руслан Киреевич.
   - Ну, нет, - возразил Хосе, - всем интересно. Не каждый день мы осетра ловим, давайте жребий бросим. Сколько можно в лодке народу? - обратился он к Славе.
   - Человека два можно взять. Больше мешать будут.
   Хосе взял четыре спички, отломил у двух из них фосфорные головки и, зажав их в руке таким образом, что на виду остались только четыре одинаковые палочки, приказал Надпропастью: - Тяни! Едет тот, кому достанутся целые.
   Надпропастью лениво протянул руку и вытащил одну спичку. Она оказалась с отломанной головкой.
   - Не повезло, - довольно равнодушно констатировал Надпропастью и тут же принялся устраивать себе постель возле корней большого кустарника, растущего в десяти метрах от берега.
   Юнга также вытащил ущербную спичку, и Руслану Киреевичу не оставалось ничего другого, как смириться с указанием судьбы.
   Юнге и Надпропастью, пока остальные будут заниматься ловлей осетра, было поручено собрать для костра сухие ветки, в изобилии разбросанные между кустами ивняка, которым был покрыт практически весь берег.
   - Для ухи, - объяснил Слава. Начинайте сейчас. А то ночью придется по кустам лазить.
   Юнга и Надпропастью нехотя встали и пошли вглубь кустарника.
   Стемнело неожиданно быстро и рыбаки, столкнув лодку в воду, поплыли на середину реки.
   Когда лодка отплыла от берега метров сто, Слава выбросил за борт пустую канистру из-под бензина, к которой была привязана веревка. К этой веревке одним своим концом и крепилась сеть, небольшой горкой лежащая на середине лодки. Игорь сел на весла и начал грести к противоположному берегу, правя лодку так, чтобы сеть ложилась перпендикулярно берегам реки. Плавно и бесшумно сеть уходила в черную воду и, казалось, пропадала там безвозвратно. Наконец показалась веревка, к которой был привязан второй конец сети и Игорь сбавил ход, а затем и совсем перестал грести. Лодка медленно дрейфовала по течению, а в это время, как сказал Слава, сеть практически шла по дну. Такой способ ловли осетра назывался у местных рыбаков словом, которое показалось Руслану Киреевичу очень знакомым.
   "Шабрить", "шабрить", - повторял он про себя и вдруг вспомнил, как когда-то в пятом или шестом классе их группу водили в механические мастерские, расположенные совсем рядом с интернатом и звуки из которых доносились летом в открытые окна их детского дома. В мастерской им показывали работу различных станков, а потом подвели к старому деду, сидящему возле верстака на стуле. Дед держал на коленях какую-то деталь, похожую на кастрюлю, и ковырялся у нее внутри инструментом, похожим на стамеску. Мастер, проводивший экскурсию, рассказал тогда ребятам, что операция, которую производили с деталью, называется "шабрение" и суть ее в том, чтобы путем удаления, причем исключительно вручную, необычайно тонких слоев металла, добиться нужной точности.
   Смешное слово запомнилось и теперь Руслану Киреевичу стал понятен принцип, применяемый для ловли осетра. Осетр, двигающийся исключительно по дну реки, натыкался там на сеть, и запутывался в ее цепкой паутине.
   - А почему вы ночью ловите, - спросил Руслан Киреевич Игоря, к которому сидел лицом и который в этот момент как раз начал вытаскивать сеть из воды.
   - Темно же! - удивился Игорь, - и ментов нет. А днем все видно.
   - Так это незаконно? - испугался Руслан Киреевич. - А если поймают? - волнуясь, повернулся он к Славе.
   - Посадят, - спокойно ответил Слава, - и Руслан Киреевич совсем потерял остатки любопытства, с которым согласился ехать на эту рыбалку.
   - Есть, - тихо сказал Игорь, - и возле лодки что-то сильно плеснуло, обдав брызгами Руслана Киреевича.
   Посмотрев в сторону вытаскиваемой сети, Руслан Киреевич сначала ничего не увидел, но затем, буквально в метре от лодки, вдруг заметил что-то большое и белое, неподвижно лежащее на поверхности воды. Игорь продолжал вытаскивать сеть и тогда это большое и белое забилось в воде, а через мгновение на дно лодки упала огромная рыбина.
   Игорь продолжал вытаскивать сеть, не обращая внимание на лежащего на дне лодки осетра и через минуту рядом с ним лежала еще одна рыбина, но поменьше и, как показалось Руслану Киреевичу, очень похожая на первую, только с более вытянутым носом.
   - Стерлядь, - равнодушно сказал Славик. У нее икры нет. Уху сварим.
   Через пять минут вся сеть была вытащена в лодку, а сама она плавно скользила к берегу. В сети оказался еще один осетр поменьше и две небольшие, разумеется, в сравнении с осетрами, стерляди.
   На берегу уже вовсю пылал костер. Надпропастью сидел чуть ли не в самом костре, поставив возле него ботинки, из которых поднимался пар. Оказалось, что он, гуляя по берегу, совершенно ровному и не имеющему никаких видимых выступов и углублений, все же умудрился свалиться в воду и теперь пытался с помощью костра высушить свою обувь. Юнга расстелил на песке куртку и лежа на ней, глядел в небо, пуская вверх кольца дыма неизменной сигаретой. Отсутствие ветра и мастерство Юнги создавали удивительную картину. Абсолютно ровные и чуть голубоватые в свете костра колечки сигаретного дыма поднимались вверх, почти не растворяясь в воздухе. Они поднимались на такую высоту, где их уже не доставал свет от костра, и только там постепенно исчезали, своей долговечностью создавая ощущение нереальности.
   Хосе помогал Славе разобрать сеть, которую они развесили на кустах, зайдя поглубже в посадку и скрыв ее таким образом от любопытных глаз, а Руслан Киреевич подошел к костру и наблюдал как Игорь приспосабливает возле него колья с торчащими в их верхней части сучьями, на которые он положил поперечную палку и повесил на нее большой котелок. Воды набрали из речки и Игорь даже рассмеялся, когда Руслан Киреевич высказал сомнение в возможности употреблять в пищу речную воду.
   - Не боись, - Игорь приладил котелок и расстелил на песке кусок полиэтилена, на который бросил две небольшие стерляди. - Эту воду пить можно. Тут ученые приезжали, говорили, вода классная.
   Он умело разделал рыб и бросил в котелок всякие мелкие остатки разделки вроде плавников, хвостов и кусочков кожи, а также головы, разрубленной на небольшие куски. Большие же куски, были отложены в сторону и их добавили в котелок после того, как там уже вовсю кипела вода.
   Такой ухи Руслан Киреевич не ел никогда. По правде сказать, он вообще никогда не ел ухи и потому сравнивать ему было, строго говоря, не с чем, но он чувствовал, что эта - особенная.
  
   Глава 19
  
   Ночное небо ошеломляло сразу и наповал. Огромное количество звезд в бесконечном пространстве невольно направляло мысли в привычное русло попыток разгадки таких понятий, как "бесконечность" и "вечность". Каждый раз, когда Руслан Киреевич смотрел на звездное небо, ему казалось, что разгадка эта близка и стоит только немного подстегнуть воображение, чтобы тайна открылась.
   Он всегда с замиранием смотрел в эту звездную беспредельность, и сейчас эти ощущения были особенно сильны из-за того, что небо над ним было другим. Глубина, в которую он неудержимо проваливался, в этот раз была небом южным, а потому и совсем не похожим на те многочисленные картины ночного неба, которое хранила его память. С теми же узнаваемыми звездами и созвездиями, особенными здесь благодаря своей яркой выпуклости, оно казалось ему совсем другим. Как будто бы каждую звезду можно было не только хорошо разглядеть, но и потрогать, а созвездия, знакомые еще со школы, выглядели даже лучше, чем в атласе, который был подарен ему за победу в астрономической олимпиаде, проводившуюся у них в интернате.
   Привычные чувства Руслана Киреевича, обычно вызываемые ночным небом, сегодня были чрезвычайно обострены яркостью и реальностью этой простирающейся в бесконечность другой жизни, масштабы которой были неизмеримы с масштабами человека и потому пугали и даже унижали его, заставляя особенно остро чувствовать ничтожество своей земной жизни и предполагать существование загробной.
   Он неплохо учился в школе, и у него была хорошая оценка по астрономии, что давало ему основание считать себя человеком образованным. По крайней мере, в той области, которая, несмотря на свою внешнюю привлекательность и глобальное значение, имеющее отношение к каждому отдельному человеческому существу, была в действительности малодоступна отдельному человеку. И все же при попытке вникнуть в такие заколдованные понятия, как "бесконечность" и "вечность", он всякий раз натыкался на непреодолимый ужас от несоразмерности этих понятий с человеческими масштабами.
   - И это только мизерная часть того, что в действительности существует, - с замиранием где-то внутри себя думал он, лежа на нагретом за день песке и глядя в бездонное небо, раскинувшееся у него над головой. - И расстояния! Это же немыслимые расстояния, которые измеряются в таких невероятных величинах, как световые годы.
   Когда-то, еще в юности, он прочел в журнале "Наука и жизнь" небольшую заметку, в которой подробно рассказывалось о таком понятии, как "световой год". Пораженный масштабами пространств, измеряемых "световыми годами", он долго ходил под впечатлением этой новости, безуспешно пытаясь представить гигантские космические расстояния между планетами, пока повседневные заботы и земные интересы не отодвинули необычность этих сведений куда-то в глубину его памяти.
   Человек оценивает окружающий мир, руководствуясь естественными человеческими масштабами, соразмерными его возможностям, поэтому ему трудно представить себе те огромные расстояния, которые скрываются за такими небольшими относительными цифрами. 30 световых лет. Подумаешь, всего тридцать! Для человеческой жизни это даже и не возраст! Но ведь это время, которое должно пройти, пока световой луч будет добираться до объекта! А скорость света - тридцать ТЫСЯЧ километров в СЕКУНДУ! И никакими другими единицами такие расстояния невозможно измерить!
   - Не меньше и не больше! - послышался сквозь звездный звон, который все сильнее захватывал Руслана Киреевича, уверенный голос Хосе. - Это кто как умеет работать. Я знал одного слесаря, так он в день мог заработать столько, сколько инженер за месяц. Ну, и что? Все слесаря такие? И столько зарабатывают?
   Разговор у костра, от которого Руслана Киреевича отвлекла магическая картина звездного неба, шел на животрепещущую для всех тему - как заработать деньги.
   - А мне все-таки кажется, что те, кто "наглядку" делают, больше получают, не говоря уже об их статусе. - Юнга потянулся к костру и, отыскав в нем небольшой, горящий только с одной стороны прутик, прикурил очередную сигарету. - Их ведь не только милиция не трогает, но еще и в гостиницах они живут в шикарных райкомовских номерах.
   - Белые люди, - подтвердил Надпропастью.
   - А я знал одного, - не сдавался Хосе, - три заказа подряд сделал, и ни за один ему так и не заплатили. Вот тебе и райком!
   - Не угодил, - высказал предположение Надпропастью. - Или не поделился, с кем надо, - добавил он.
   - Очень может быть, - поддержал его Юнга. - Я слышал, там без дележа вообще никогда и никакого заказа не получишь. Такая специфика.
   - Ну, не знаю, - не отступал Хосе, - я все равно думаю, что и у нас можно совсем неплохо зарабатывать. И вообще, я уверен, что наличие у человека денег никак не зависит от способа их зарабатывания. До того, как портреты Колесников стал закатывать, всю работу Лене Косому отдавали. Большие ведь деньги получал! И где они? У него в квартире и мебели приличной не увидишь, а жрет такую гадость, что за стол садиться противно.
   - Небось, все копит, - предположил Надпропастью.
   - Какой там "копит", - хмыкнул Хосе. - Не держатся они у него. Деньги нужно не только заработать, но еще и уметь сохранить.
   - И забрать их с собой в могилу, - съязвил Юнга. - Я лично предпочитаю жить сегодня и сейчас, а не думать каждую минуту о будущем, которое зависит не от тебя.
   - Интересно, - снова вступил в разговор Надпропастью, - я вот слышал, что "лурики" и в Америке делают, только там их красят не анилином, как у нас, а масляными красками.
   - Очень может быть, - ответил Юнга, - только "лурики" - понятие исключительно советское и относится оно, как мне кажется, не только к портретам. "Наглядка" и "тряпки" - такие же "лурики", как и портреты. По-моему, всю сегодняшнюю культуру, во всяком случае, ту ее часть, которая относится к искусству изобразительному, можно смело называть "луриками". Такое же стремление понравиться и одинаковые способы достижения цели. Анилин, прилизанность и тщательное сокрытие недостатков, - самые характерные его признаки.
   - Не знаю, как насчет искусства, - начал Хосе, - ты у нас, Юнга, специалист в этой области и можешь по этой теме вешать нам лапшу на уши, но что касается "луриков", то, по-моему, они существовали вечно. Во всяком случае, еще с тех пор, когда человек нарисовал первый портрет, в котором можно было узнать соседа. Другие тоже захотели иметь такой же и пошло-поехало. Теперь только техника стала более совершенной, и портреты стали делать в массовом порядке. А иметь их всякому приятно.
   - Всем хочется жить вечно, хотя бы на и стенке - вставил Надпропастью.
   - А может это и искусство, - продолжал размышлять вслух Хосе. - Для тех, кто их заказывает. Вы когда-нибудь видели на стенах у клиентов что-нибудь кроме "луриков"? Вот. И я тоже. Они у них вместо картин, а потому "лурики", наверное, и можно называть искусством.
   - Вообще-то я другое имел в виду, - возразил Юнга Хосе, - но и твое объяснение принимаю.
   - Спасибо, - с некоторой язвительностью в голосе ответил Хосе, поднимаясь от костра и направляясь в кусты.
   Новые знакомые, бывшие, как им вначале казалось, главной темой вечера, ведь именно они поймали ту рыбу, уху из которой все сейчас ели, слушали разговор гостей молча, даже не пытаясь вставить в него какое-нибудь свое слово. Все, что говорилось здесь, говорилось вроде бы и на понятном им русском языке, но то, о чем говорилось, настолько отличалось от того, о чем они и их знакомые привыкли говорить каждый день, что и сам язык казался им иностранным. В начале разговора они честно пытались вникнуть в смысл незнакомых для них слов. Но постепенно количество слов и выражений, смысла которых они не понимали, превысил некий критический уровень и теперь разговор гостей воспринимался ими как некий посторонний шум, который, не мешая наслаждаться едой и водкой, происходил где-то рядом, совершенно их не касаясь.
   Хозяева сегодняшнего вечера часто оказывались в подобных ситуациях. Они родились и выросли в этом уникальном месте, славящемся рыбой, да еще такими ее видами, которые невозможно было встретить нигде, кроме этих мест. Ловля осетровых была незаконной, и во всех поселках, расположенных на берегах этой реки, не было семьи, в которой кто-либо из ее членов не был осужден сейчас или в прошлом и не сидел бы, хотя бы один раз в жизни, в тюрьме. Подобное положение казалось всем местным жителям настолько естественным, что не воспринималось ими, как уникальное и на вопрос: "где такой-то?" часто можно было услышать: "сидит".
   Места эти привлекали к себе множество народу, желавшего не только увидеть процесс ловли уникальной рыбы своими глазами, но и попробовать уху, приготовленную здесь же, на берегу реки и потому обладающую особенно восхитительным вкусом. Они приезжали сюда на отдых, привозя с собой огромное количество водки, которая для местных жителей была достаточной платой за предоставленные услуги. Отсюда самые смелые из отпускников частенько увозили и немного икры, купленной совсем недорого и в последующем служившей поводом для зависти соседей и знакомых, приходивших в гости, после того, как путешественники возвращались к себе домой. Свои свидетельства очевидцев они подкрепляли угощением, служившим достаточным доказательством правдивости их рассказов.
   Наличие смелости при этом было действительно нелишним, так как вывоз осетровых считался незаконным и те, у кого обнаруживалась подобная контрабанда, подлежали наказанию, а дефицитные продукты конфискации. Правда, ради справедливости, нужно заметить, что случаи эти были довольно редки, так как подобные проверки производились нечасто и эти устрашающие истории жили, скорее, в головах местных жителей, таким нехитрым образом повышавших собственную значимость в глазах гостей, нежели происходили в действительности.
   Разговоры, невольными участниками которых становились во время таких мероприятий хозяева, часто бывали им непонятны. Происходили они среди людей, живших в больших городах какой-то другой, незнакомой им жизнью и их интересы часто оказывались далекими от тех обычных интересов, которыми жили они сами. Потому и ситуация, сложившая сегодня, не была для них неожиданной. Привыкнув к непониманию, они давно уже считали виновниками не себя, а тех, кто мог говорить подобные слова, непонятные нормальным, с их точки зрения, людям. Они даже относились к ним с некоторым презрением, считая неумение выполнять такие, самые обычные на их взгляд вещи, как разжигание костра, лов рыбы или управление лодкой, свидетельством неполноценности.
   Южная ночь, с ее необыкновенно короткими сумерками и так внезапно наступившей кромешной темнотой, вначале даже не очень заметной из-за ярких языков пламени костра, временами выхватывающего из темноты отдельных людей и некоторые вещи, в беспорядке разбросанные на песке, по мере его затухания вновь начала завладевать окружающим пространством. После того, как костер почти совсем потух, ночь окончательно сомкнулась над миром, подчеркивая яркость звезд, с особой силой открывшихся в небе.
   - Прав великий Кант, - думал Руслан Киреевич, - отвлекшись от разговоров и начиная снова постепенно погружаться в затягивающее звездное великолепие, - невозможно постичь "звездное небо над нами". Не дано это человеку и понятна его беспомощность в этом мире и слепая вера в Случай, Судьбу и Бога. А что со мной не так? Почему счастье, так легко доступное многим, обходит меня стороной. Ну, хорошо, я не знаю своих родителей. Это бывает. Хотя и не так часто, но все же я ведь был не один в интернате, и таких интернатов в стране великое множество. Но потом, когда он, что называется, пошел в жизнь? Почему, например, у него нет любимой, а все его попытки знакомств с девушками рано или поздно оканчиваются неудачами? Что он делает не так? Что отталкивает от него этих девушек? Ведь не внешность же, в конце концов! Может он и не красавец, но разве только красавцы находят себе подруг, с которыми живут всю жизнь, в законном браке воспитывая детей? Почему он не может нормально общаться с теми, кто трудится рядом с ним в Учреждении? Как будто на нем есть какая-то невидимая метка, которую, не замечая явно, все же чувствуют другие, невольно оберегая себя от общения с ним. Ведь он, в сущности, такой же, как и они, но у него, наверное, что-то не заладилось с той самой Судьбой, которая ему неподвластна и к милости которой ежечасно взывают чуть ли не все жители этой планеты. Потому и чувствует он себя ущербным и лишним среди людей. Вот только сейчас, после того, как занялся совсем уж, с точки зрения официальной власти, не совсем законным делом, каким, несомненно, является изготовление "луриков", он почувствовал удовлетворение от выполняемой работы. Причиной такого ощущения никак не могут быть деньги, потому что, во-первых, он их еще и не видел, а, во-вторых, неизвестно еще, увидит ли вообще. Его ведь взяли без всяких условий, поэтому и рассчитывать он может только на доброе к нему отношение. Хотя бы того же Хосе, от которого, по всей вероятности, и зависит его заработок. Если он вообще предусмотрен. Он ведь сам напросился в эту поездку и намеревался всего лишь учиться, а не зарабатывать деньги. Но ему ведь приятна сама эта работа и еще ни разу он не подумал о деньгах, которые можно было бы заработать с ее помощью. Следовательно, дело в самой этой работе. Чем же она так приятна для него? Наверное, общением с незнакомыми людьми, которые, не знаю уж по какой причине, не видят в нем того, что видели его знакомые и сослуживцы. И он им нравится! Ну, во всяком случае, не противен, и они с удовольствием и слушают его и верят ему. Правда, он не совсем уверен, что не врет этим людям, ведь он только повторяет те слова, которые говорит Хосе, и у него ведь нет никакой гарантии в кристальной порядочности этого человека, но даже в этой ситуации он чувствует себя более на своем месте, нежели в отделе координаторов.
   Так, размышляя, Руслан Киреевич незаметно уснул и проснулся оттого, что Хосе громко запел, разбудив своими воплями не только его, но и всех своих товарищей, которые мирно спали, укрывшись тем, что первым подвернулось им под руку. Рассвет был необычайно красив, а над рекой поднимался туман, в котором скрывался противоположный берег. Нужно было ехать и Хосе велел укладывать вещи. Не выспавшиеся приятели принялись нехотя ползать по песку, разыскивая свои вещи и складывая их в сумки.
  
   Глава 20
  
   В гостиницу попали только поздним утром.
   Баба Маня, толстая и неопрятная женщина лет пятидесяти, к удивлению Руслана Киреевича, даже не потребовала у них паспортов, и путешественники, заполнив анкеты, были направлены в четвертый номер, где стояли четыре кровати с заправленными на них мятыми постелями, все тот же неизменный стол без скатерти и шкаф с покосившейся дверцей. Сегодня решили отдыхать. После практически бессонной ночи, проведенной на берегу реки, отдых был весьма кстати.
   Заполняя анкеты, Хосе в графе "цель приезда" написал "ограбление банка".
   - Все равно эту галиматью никто и никогда не читает. Я всегда пишу какой-нибудь бред. Анкеты, по-моему, заставляют заполнять только для острастки.
   - Чтоб служба медом не казалась, - некстати вставил Надпропастью.
   Руслан Киреевич в который раз удивился смелости и бесшабашности этого удивительного человека по имени Хосе, который так естественно вписывался в действительность и, в отличие него самого, никогда не сомневался в том, что все, что он делает - правильно.
   Проснувшись около полудня, Руслан Киреевич взял полотенце и направился в конец коридора. Его небольшой предыдущий опыт подсказывал ему, что именно там должен находится туалет.
   Туалет представлял из себя комнату, в которой в ряд стояли пять умывальников со сломанными кранами. Из некоторых непрерывно текла вода. Где каплями, с уничтожающей методичностью отрывающимися с позеленевших от времени кранов, а где и небольшой тоненькой струйкой. В комнате с умывальниками была еще одна дверь, ведущая в туалет с двумя унитазами, отгороженными друг от друга деревянной перегородкой. Одновременное использование этого заведения мужчинами и женщинами, очевидно, не предусматривалось.
   Умывшись и почистив зубы Руслан Киреевич, чтобы не будить своих товарищей, тихонько оделся и вышел из гостиницы в поисках обеда, о потребности в котором настоятельно напоминал желудок. Ждать, когда проснуться его компаньоны не было никаких сил.
   Если бы кто-нибудь спросил Руслана Киреевича, какая самая яркая отличительная черта поразила его в поселке Харабали, он не задумываясь ответил бы: "калоши". И что самое удивительное, в этой обуви, предназначенной исключительно для дождливой погоды, ходило практически все население поселка. Первое, что он увидел, когда он вышел за калитку гостиницы, была молодая и довольно симпатичная девушка, проходившая мимо. Ничем особенным не примечательная, она удивила Руслана Киреевича тем, что на ногах у нее были одеты самые обыкновенные калоши. Белые носочки, аккуратно облегающие стройную девичью ножку, подчеркивали глянцевую черноту калош, выглядевших на их фоне особенно празднично. Между тем, остальная одежда девушки была такой же, какую можно было увидеть на ее соотечественницах во всех городах страны.
   После, когда он приступил к работе, то есть, ходил по домам и квартирам местных жителей, собирая заказы на "лурики", он неизменно и всюду встречал калоши. На ногах жителей, преимущественно женского пола, на лестничных площадках перед квартирами, выброшенными в мусор и сверкающими черным глянцем и яркими красными внутренностями на полках магазина. Такого количества калош, которое он увидел здесь за какие-нибудь пять дней, он не встречал за всю свою предыдущую жизнь.
   Столовая, как и все в этом поселке, оказалась совсем близко, буквально за первым же поворотом, и обрадованный Руслан Киреевич поспешил в ее гостеприимно распахнутую дверь, проем которой был затянут развевающейся на ветру марлей. О предназначении этой марли Руслан Киреевич догадался сразу же, как только вошел вовнутрь.
   Казалось, в небольшом обеденном зале столовой не было места, где нельзя было бы увидеть хотя бы одну муху. Правильнее было бы даже сказать, что не было места, где можно было бы увидеть только одну. Без преувеличения, мухи летали здесь буквально стаями.
   Огромные, черные, с зеленым отливом на сытом брюшке, они жужжали на свисавших с потолка липких лентах, пытаясь оторваться от накрепко схватившего их клея, с жужжанием бились в стекла окон и ползали на пустых столах, собирая оставшиеся там крошки. Самые наглые докучали немногочисленным посетителям, пытаясь выхватить у них из-под носа лакомые куски обеда.
   Если не считать нехитрых приспособлений в виде не совсем чистого куска марли, закрывавшей входную дверь, и нескольких "липучек", мух здесь никто не тревожил и посетители, смирившиеся со своей участью, лениво отгоняли самых назойливых из них от своих тарелок с борщом.
   Не оценивший опасности, беспечный и доверчивый Руслан Киреевич встал в очередь к кассе за толстой теткой в зеленой кофте и уже через минуту двумя руками осторожно нес к пустому столику тарелку с супом, который в меню был хвастливо записан, как "суп харчо". Поставив тарелку на стол, для чего пришлось отодвинуть в сторону несколько грязных тарелок и куски недоеденного предыдущими посетителями хлеба, Руслан Киреевич вернулся к кассе за ложкой, которую не догадался захватить сразу. Когда же он, в предвкушении долгожданного удовольствия вернулся к оставленной им на столе тарелке с супом, он, к своему ужасу, обнаружил на ней такое количество мух, что даже зверский аппетит, погнавший его на поиски пропитания, не силах был переварить увиденную картину. Пришлось срочно бежать из этого мушиного рая, мечтая лишь о том, чтобы то, что могло с ним случиться вследствие пережитого отвращения, не произошло бы на виду у посетителей этого пункта общественного питания, для которых подобная картина стала, судя по всему, не только привычной, но и вполне приемлемой. К счастью, свежий воздух и смена картинки благотворно подействовали на Руслана Киреевича и он, постепенно отдышавшись и для верности прогулявшись еще минут пятнадцать по близлежащим улицам, вернулся в гостиницу.
   В гостинице Руслан Киреевич застал настоящий пир. Он даже обрадовался тому, что ему не удалось поесть в столовой, настолько разнообразной и вкусной была еда, разложенная на столе. Вчерашние рыбаки принесли вареную осетрину, жареное мясо, сушеную воблу, которая даже в чешуе просвечивалась на солнце, демонстрируя заключенную у нее внутри желтую икру, ярко красные помидоры, огромных размеров оранжевые абрикосы и прочие плоды этого, как можно было понять по разложенным на столе продуктам, благословенного края. Посреди стола в огромной эмалированной миске сверкала угольным антрацитом черная икра. На самом верху этого великолепия торчала алюминиевая ложка. Довершали сервировку несколько бутылок водки, одну из которых Хосе уже разливал по стаканам.
   - Вовремя, - встретил Руслана Киреевича Надпропастью. - Садись вкушать!
   Руслан Киреевич не заставил себя ждать и уже через минуту горячая волна сорокаградусного русского национального напитка "полировалась" изумительным вкусом деликатеса, недоступного обычным гражданам. Икру черпали ложкой и толстым слоем накладывали на ломти белого хлеба.
   - Маслица бы, - мечтательно вздохнул Надпропастью, - сливочного.
   - Ты еще скажи: колбасы вареной, - иронично заметил Хосе.
   - Или бананов, - добавил Юнга. - На десерт.
   Так, перешучиваясь, начался для Руслана Киреевича этот обед, меню которого запомнилось ему на всю жизнь.
   Поселок Харабали, по сути, ничем не отличался от недавно покинутой ими Енотаевки. Такие же трех и пятиэтажные дома из силикатного кирпича, местами потемневшего от времени, такие же небольшие домики в частном секторе с такими же ленивыми собаками, прячущимися от жары в тени дворовых построек, и такие же люди, разве что на ногах у них частенько поблескивали черные калоши.
   Когда последний раз здесь были фотографы, не помнили "даже старожилы", поэтому работа пошла легко и весело. Практически в каждом доме, куда заходил Руслан Киреевич, он получал заказы. Правда, фотографии, которые ему вручали для увеличения, часто были совсем плохими и Хосе даже несколько раз пенял его за это и требовал брать у жителей только хорошие и качественные фотографии, с которыми впоследствии было бы меньше работы, но главное было то, что это были заказы, которые сулили организаторам этого бизнеса немаленький доход.
   Вечерами, когда все, за исключением блудливого Хосе, собирались за обшарпанным столом в гостиничном номере, Юнга и Надпропастью посвящали Руслана Киреевича в тайны бизнеса и теперь он довольно хорошо представлял себе всю его технологическую цепочку.
   Они "наборщики", которые собирают заказы на изготовление портретов, то есть "луриков". В городе заказы сначала поступят к фотографам и те сделают репродукции из собранных фотографий, соединив в случае необходимости несколько фотографий в один портрет, на котором будут изображены вместе те, которые до этого были на разных фотографиях. Если на полученной фотографии у человека не было костюма и галстука, фотограф специальными манипуляциями вставит их в изготавливаемый портрет.
   Затем эти, пока еще заготовки портретов, поступят к "покрасчикам". Те анилиновыми красителями покрасят все, что изображено на портрете в соответствующие краски и это будет выглядеть не очень красиво, пока заготовка не попадет к следующему мастеру - "ретушеру". Его задача - не только заретушировать случайный мусор в виде белых и черных точек и полосок, попавших на портрет при репродукции старых фотографий, но и дорисовать глаза, брови, губы и вообще все то, что должно быть изображено на этом портрете и по каким-либо причинам отсутствует.
   Последняя операция - "закатка". Под портрет подкладывается картон, который придает ему прочность и затем этот бутерброд с помощью клея и электрического утюга заворачивается в прозрачную целлофановую пленку.
   - Не трется, не бьется, не ломается, а только кувыркается, - завершил рассказ о производстве луриков Надпропастью.
   Весь этот механизм работает исключительно благодаря так называемому "хозяину". "Хозяин" посылает в командировку "наборщиков", снабжая их деньгами и оплачивая полученные ими заказы, когда они возвращаются из поездки. Затем тот же "хозяин" либо кто-то по его поручению, производят "прокрутку" - постепенный перенос портретов-полуфабрикатов от одного исполнителя к другому, согласно строгому технологическому порядку. Со всеми исполнителями "хозяин" должен рассчитаться после выполнения ими своей операции, поэтому понятно, что у него должно быть достаточно денег, чтобы "прокрутить" заказы, привезенные наборщиком.
   Но готовые "лурики" нужно еще развезти по клиентам, согласно адресам, написанным "наборщиками" на обороте каждой полученной ими фотографии. И это один из самых ответственных моментов, так как риск встречи с милицией теперь уже по-настоящему велик. Если милиция задерживала человека с деньгами, которые были получены у населения за привезенные фотографии, то чаще всего и в лучшем случае с ними можно было распрощаться. Эту часть "производственного процесса" чаще всего выполнял сам "хозяин" или те люди, в порядочности и надежности которых он был абсолютно уверен.
   Поэтому, хотя "хозяин" в конечном счете и получает большую часть прибыли от заказа, он больше всех и участвует в его выполнении, часто рискуя не только своими деньгами, но и свободой.
   Бывают, правда, и исключения. Об одном из таких исключений поведал Хосе, вернувшийся неожиданно рано и потому включившийся в разговоры приятелей, сводившихся обычно к поучениям новичка, каким, несомненно, и был Руслан Киреевич.
   - Купил однажды Славик, вы все его знаете, какой-то набор из Казахстана, - начал свой рассказ Хосе.
   - Не знаю, кто собирал и кто делал эти "лурики", но было такое впечатление, что все они сделаны из одной фотографии, потому что были похожи один на другой, как две капли воды. А если еще учесть, что всем мужчинам, а это были исключительно казахи, которых на наш европейский глаз совершенно невозможно отличить, были приделаны одинаковые пиджаки и галстуки, то тех, кто был изображен на этих портретах, мне кажется, не узнала бы и родная мама.
   Во всяком случае, всем, кто видел эти портреты, так тогда казалось, потому Славик и не мог найти того, кто согласился бы сдавать эту лажу.
   Так вот. Славик купил и, наверное, очень выгодно, уже готовую работу -портреты. Портреты эти делали, скорее всего, новички, потому что такого отвратительного качества я никогда ни раньше ни позже больше не встречал. Причем плохо были выполнены все операции. И переснято плохо, и краски размазаны, и ретуши никакой, даже мусор не везде убрали. Как говорил мой хороший знакомый по имени Ярослав и с чудной фамилией Полковник: "Им нужно было бы руки отрубить по самые колени".
   Короче, купил Славик набор и предложил нам с Толиком сделать эту "сдачу". Толика вы тоже знаете, он теперь сады летом охраняет, а зимой в столицу ездит за "фарцой" да косметикой, так что живет вроде бы неплохо. А тогда мы вместе с ним работали. В основном, конечно, в набор ездили. За хорошие, кстати, деньги предложил сдать. Нам с Толиком такие и не снились. Мы подумали-подумали и решили: "Черт с ним! Риск, конечно, есть и даже побить могут, но деньги настолько немаленькие, что можно и мордой рискнуть. Видно, очень дешево купил Славик этот "набор" и ему было выгодно заплатить нам такие большие деньги, лишь бы сдали мы его. Нужно еще сказать, что "набор" был вполне реальным, с адресами и стопроцентной уверенностью, что все портреты выкупят. Фотографы в те края не заглядывали лет пятнадцать, так что рискнуть все же стоило и мы с Толиком решили: "Едем, а там видно будет".
   Доехали на поезде до нужной нам железнодорожной станции и там машину наняли, чтобы до города, в котором набор делали, доехать. Километрах в ста от этой станции.
   Дорога так себе, российская, а по дороге указатель: до заправки 150 километров. Спрашиваем водителя: "Правда, что ли?". "Конечно, - говорит, - да тут и не ездит никто чужой, а свои в городе заправляются им хватает сюда доехать и обратно. А дальше того места, куда едем, считай, тупик. Дальше - только кочевники.
   Приехали на место. Городок небольшой, но районный центр. Наверное, и милиция есть, но мы, слава богу, без нее обошлись. Кругом степь бесконечная и глушь кромешная. Жители - одни казахи.
   В гостиницу идти не стали, а пошли сразу в районные электросети. Водитель, с которым мы приехали, ждать нас согласился, тем более, где-то там сестра у него жила. Дело зимой было, но снега почти что и не было, так что нам не пришлось по сугробам ползать, быстро бегали.
   Смеркалось рано и мы договорились с дежурным электриком, что он свет на улицах и в домах будет отключать по нашему графику. По одной улице каждые пол часа. Дали ему список, городок совсем небольшой и улиц раз-два и обчелся, две бутылки водки, а после окончания, то есть, часов в одиннадцать вечера, мы так и рассчитали, что нам этого хватит для раздачи, еще две пообещали.
   Как мы ориентировались в полной темноте, до сих пор не понимаю. Наитие какое-то было. У нас с собой фонарики были, так этим фонариком светишь на портрет: "Ваш?", - спрашиваешь. "Моя, наверное", - согласно кивает хозяин, или хозяйка, кто там дверь открыл. И деньги тащат. Безропотно. И как только двери открывали незнакомым людям в такой темноте? Святые люди! Доверчивые, как дети, даже неловко было их обманывать.
   Короче, уложились мы до одиннадцати, как и предполагали, так что ночью, часа в три, уже в поезде сидели и деньги считали. Хорошо тогда заработали. И за такое короткое время. Правда, страху натерпелись, а вдруг на мента наткнешься. Не скоро оттуда уехали бы и не по своей воле, но, ничего, пронесло.
  
   Глава 21
  
   - Что мы о себе знаем? - спрашивал сам себя Руслан Киреевич. - Нас учат в детском саду и в школе. Учат родители и воспитатели. Учат хорошим поступкам и правильному пониманию жизни. А что оно такое: правильное понимание? Не убий? Не укради? И остальные восемь? И те моральные принципы строителей, списанные с древних скрижалей? Да, согласен, это, несомненно, важные, а, возможно, и даже главные принципы, которыми должно руководствоваться человечество, чтобы не скатиться в болото ненависти и самоуничтожения. Но, человечество! А что они значат для каждого отдельного маленького человека? Какое применение этих великих принципов находит он в своей собственной жизни, совсем не такой грандиозной и значительной, чтобы им соответствовать. Имеют ли эти принципы отношение к его личному счастью и благополучию? Дают ли они ему душевное спокойствие и уверенность в себе? Гарантировано ли ему счастье при неукоснительном соблюдении этих принципов, или для этого нужно еще что-то, о чем эти принципы умалчивают?
   - Увы, - с грустью констатировал Руслан Киреевич, - для каждого отдельно взятого человека эти принципы не имеют того практического значения, которое придается им теми, кто управляет обществом, и благополучие, а тем более счастье человека, зависят совсем от других причин.
   Разумеется, он прекрасно понимал, что внешнее благополучие взяточников и воров никоим образом не гарантирует им счастья, но то, что это внешнее благополучие каким-то таинственным образом, пусть и не на все сто процентов, связано со счастьем, он не сомневался. Нет, для этого, скорее всего, вовсе не нужно быть богатым, но какое-то материальное благополучие определенно необходимо. Хотя, с другой стороны, где та граница, которая определяет этот необходимый уровень благополучия? Для кого-то это гарантированная тарелка супа каждый день, а для кого-то недостаточно и замка в сто тридцать шесть комнат.
   И что-то не заметно вокруг ликования при самом гуманном строе, гарантирующем своей конституцией счастье всем без исключения гражданам, блюдущим моральные принципы строителей. Глядя вокруг, скорее уж можно предположить, что оно есть у тех, кто эти самые принципы не соблюдает, а игнорирует. Или это только так кажется, что тот, кто ездит в собственном автомобиле, пьет коньяк и закусывает его черной икрой, действительно счастлив? А в действительности же его подушка не просыхает от слез и веревка, на которой ему хотелось бы повеситься, лежит в шкафу рядом с куском мыла, призванным обеспечить гарантию собственного приговора?
   Разве ему, Руслану Киреевичу, самому обычному инженеру, не хватает той зарплаты, которую ему платят в Учреждении? Да, всего, чего хотелось бы ему иметь, на эту зарплату не купить. И это горькая правда. Но ведь то, чего ему хочется сегодня, исходит из его сегодняшних возможностей, вернее, не возможностей, связанных с ее размерами. Много раз он собственными ушами слышал жалобы тех, чей достаток и заработки не шли ни в какое сравнение с его собственными. И они искренне были уверены, что их заработная плата - единственный тормоз к счастью, неизменно выражавшемуся в предметах обихода и возможности их приобретения. Следовательно, с ростом возможностей растут и потребности. И нет ни какой гарантии, что этот рост вообще имеет предел. Другими словами, за счастьем в виде материального благополучия можно гнаться всю жизнь и нет никакой гарантии, что ты его в конце концов когда-нибудь догонишь.
   - Нет, что-то здесь не то, - продолжал размышлять Руслан Киреевич. - Нет конца стремлению человека жить лучше и иметь больше. И не может счастье, которое правильнее было бы назвать душевным покоем, быть связано с материальным благополучием. Ведь, если говорить честно, не за деньгами же он поехал в эту поездку, хотя деньги эти и не были бы для него лишними и на них он смог бы купить себе кое-что из того, о чем мечтает уже долгие годы. А зачем же тогда? Ведь не "за туманами" же? Все-таки ему уже не восемнадцать и та романтика, которая гнала многих и многих на стройки Сибири, а еще раньше на освоение "целинных и залежных земель", теперь на него не действует и он не станет искать счастья там, где его наличие предполагают Ведущие Руководители.
   Несколько дней назад, когда он только начинал собирать "лурики", он вдруг поймал себя на том, что, выходя от очередного клиента с полученным заказом, он ощущает если и не само счастье, для которого, наверное, все-таки должны быть более значительные основания, то по крайней мере что-то очень на него похожее. Хорошее настроение и оптимистический взгляд на окружающую действительность, которая в данный момент, даже при наличии самой безудержной фантазии, никак не могла быть источником подобных настроений, были убедительным доказательством правильности принятого им решения об этой поездке. Налицо были все признаки того, что нынешнее занятие больше соответствует его стремлениям к душевному равновесию, нежели предыдущий десятилетний труд на благо коллектива и, естественно, Родины.
   К своему удивлению, он даже стал ощущать в себе какую-то неожиданную и непривычную для него уверенность в своих силах. Заходя в очередную квартиру с чувством вины перед всем человечеством за свое безмерное и непростительное нахальство, он каждый раз выходил из нее не только с полученными фотографиями, за которые ему впоследствии должны были еще и заплатить какие-то деньги, но и с чувством выполненного долга - он сделал доброе дело совсем незнакомым людям. Уверенность в своих силах росла в нем с каждым днем и он все реже ощущал себя непрошеным гостем в чужих квартирах клиентов.
   Однако, подобную метаморфозу никоим образом нельзя было назвать, к примеру, нахальством. Руслан Киреевич по-прежнему оставался тактичным и обходительным молодым человеком, и внешне почти не изменился. Только очень внимательный и хорошо знавший прежнего Руслана Киреевича человек, мог заметить в нем признаки той внутренней силы, которая выражалась во внешней уверенности, вызывавшей у тех, с кем ему приходилось общаться, чувство доверия к этому человеку и правильности совершаемых им поступков.
   Такому своеобразному перерождению способствовала, конечно же, и робость клиентов, видевших в нем МАСТЕРА, способного сделать что-то, что для них самих было совершенно недоступным и потому казалось верхом совершенства. Им и в голову не могло прийти, что к их священным фотографиям будет прикасаться кто-либо еще, кроме этого симпатичного и вызывающего безграничное доверие молодого человека, и потому именно в нем они видели мастера, который будет выполнять их заказ, и у них не возникало и тени сомнения в его способности сделать это наилучшим образом.
   Да и само поведение жителей, у которых он получал заказы, способствовало возникновению этих новых для него ощущений. Их отношение к нему часто граничило с подобострастием, что невольно придавало уверенности в его собственной значимости и несомненной нужности того дела, которое привело его к ним.
   Потом, уже поздно вечером, когда он, ворочаясь на жесткой панцирной сетке гостиничной койки, просматривал в своей памяти картины сегодняшнего дня, неловкость за его дневную самоуверенность долго не давала ему уснуть и он, стыдясь этого нового и непривычного для него чувства уверенности в себе, давал себе слово быть в будущем скромнее. Но на следующий день, беседуя с какой-нибудь старушкой, бережно переворачивающей страницы своего драгоценного семейного альбома, и демонстрирующей перед ним фотографические свидетельства ее жизни, он снова невольно чувствовал себя мастером. Уверенность, с которой он отбирал нужные фотографии и говорил о достоинствах будущего портрета, настолько убедительно действовала на наивных и доверчивых клиентов, что они совершенно безропотно расставались со своими семейным историческими свидетельствами. Практически, не было квартиры или дома, откуда он не уносил бы хотя бы одного заказа.
   По рассказам Надпропастью и Юнги среди наборщиков были своеобразные чемпионы, которые всегда и при любых обстоятельствах собирали больше заказов, чем их коллеги и однажды Хосе, всякий раз удивлявшийся количеству собранных Русланом Киреевичем "луриков", с нескрываемой завистью заметил, что у Руслана Киреевича есть несомненные шансы стать одним из них.
  
   Глава 22
  
   Однажды, это случилось уже под вечер, когда жара постепенно утратила свою беспощадную силу, а Руслан Киреевич почувствовал себя значительно лучше оттого, что мог теперь обходиться без неизменного стакана воды, который ему приходилось просить у хозяев каждый раз, как только он переступал порог дома очередного клиента, он оказался на улице, несколько домов на которой принадлежало цыганам.
   Хосе как-то предупреждал его, что к цыганам вообще не стоит заходить. Так как никаких заказов у них получить все равно не удастся, то не стоит и тратить на это время. Но тут вдруг неожиданно и громко в нем заговорила профессиональная гордость и Руслан Киреевич, сам не ожидавший от себя такой самоуверенности, решил доказать, пусть даже и самому себе, что и у этих клиентов, а ведь цыгане были такими же обычными клиентами, как и остальные жители городка, он способен получить заказ. Тем более, что этот заказ стал бы доказательством его маленькой победы, которую он совершил над самим собой, став, во всяком случае по словам его теперешних приятелей, одним из лучших в этой новой для него области деятельности.
   Собачьей будки во дворе не было и Руслан Киреевич смело снял проволочную петлю, наброшенную на столбик ворот и открыл калитку. Пройдя небольшой дворик, в котором отсутствовали какие-либо признаки зелени, даже росшая вдоль забора трава была вытоптана немногочисленными курами, в тоске бродившими по унылому двору, он поднялся на невысокое покосившееся от времени крыльцо, уставленное неизменными калошами, и постучал в дверь.
   Ему никто не открыл, хотя в доме явственно слышались детские голоса, что говорило о присутствии в нем и взрослых, которые не могли не слышать его стука. Руслан Киреевич постучал громче и, так и не дождавшись ответа, легонько нажал на щеколду и толкнул ручку вперед.
   Дверь тут же открылась и он увидел стоящего перед ним карапуза с окровавленным ртом. Руслан Киреевич вздрогнул от неожиданности, но тут же оправился, разглядев на лице малыша вполне безмятежное выражение. По всей вероятности, рот был измазан вареньем, находившимся в огромной стеклянной банке, которую карапуз прижимал к себе одной рукой. Вторая рука находилась внутри банки и была по локоть измазана вареньем.
   Большая комната, открывшаяся глазам Руслана Киреевича, была настолько большой, что, казалось, только из нее одной и состоял весь этот дом. Комната была в беспорядке завалена вещами, среди которых там и тут копошились детишки всех возрастов. Среди них Руслан Киреевич не сразу заметил молодую женщину, облик которой невозможно было спутать ни с каким другим. Женщина увидела Руслан Киреевич несколько раньше, чем это сумел сделать он сам и некоторое время разглядывала столь редкого и, можно сказать, даже необычного посетителя в их доме.
   - Что нужно, красавец? - певуче проговорила она, заметив, что посетитель наконец-таки заметил ее и уже готов заговорить.
   - Здравствуйте, - сразу почему-то потеряв свою, в последнее время ставшую почти привычной, уверенность, - поздоровался Руслан Киреевич.
   - Портреты не нужны? - он автоматически открыл папку и приготовился говорить привычные фразы, но женщина неожиданно огорошила его непонятными на первый взгляд словами:
   - Зачем не свое имя носишь? Счастья не будет. Жизнь свою ломаешь.
   - В каком смысле, - не понял Руслан Киреевич слов цыганки. - Мое имя в паспорте записано, - начал невпопад оправдываться он.
   - На бумаге все можно написать, - продолжала цыганка, - только имя человеку там, и она указала куда-то вверх, дается, а не в столе паспортном. Меняй имя, красавец, и жизнь твоя измениться. А то ведь и не женишься никогда. Девушки ведь нет у тебя? - неожиданно полу утвердительно спросила она, а у Руслана Киреевича от такой бестактности покраснели уши.
   - Плохого ничего не скажу, - продолжала мучить Руслана Киреевича дотошная цыганка, а он, краснея от ее нетактичных вопросов и мечтая только о том, чтобы как-нибудь быстрее покинуть это место, уже и сам был не рад тому, что решил прихвастнуть перед товарищами своими талантами и зашел в этот злополучный дом.
   - Все у тебя для счастья есть. Только удачи нет, а она от правильного имени зависит. Вижу, не свое у тебя имя, чужое. У другого человека ты его забрал. И не будет тебе с ним удачи. Да и самому оно не нравиться, так ведь? Вижу, что не нравиться, - заключила цыганка.
   - А портреты нам не нужны, денег нет, чтобы портреты делать. Ты ведь денег за них хочешь? За портреты?
   - Деньги потом, когда привезем портреты, - неуклюже, как будто бы оправдываясь, залепетал Руслан Киреевич. - А сейчас только фотографии старые собираем. Из которых портреты сделают.
   - Нет у нас фотографий, - вздохнула цыганка. - Да и зачем они нам?
   - Так я пойду тогда, раз не нужно, - и Руслан Киреевич, краснея от непонятного стыда, на ощупь и не поворачиваясь спиной к цыганке, открыл дверь и вывалился на улицу.
   Весь оставшийся день у него из головы не выходили слова профессиональной пророчицы.
   - А если правда это? - постоянно возвращался он к разговору с ней. - Если оно действительно не мое?
   - А чье же? - возражал он самому себе. - Не сам же я его себе выдумал?
   - Конечно, не сам, но и не мать же мне его дала? Матери я не помню, а может ее и не было?
   - Как это не было? - хмыкал он на свои слова. - Пупок же есть, стало быть не создан, а рожден, потому и мать непременно есть. Или была, во всяком случае.
   - Но имя могла и не мать дать, - продолжал размышлять Руслан Киреевич, - а, например, заведующая в детском доме. Я ведь не знаю, как туда попал.
   И он вспомнил большого и неуклюжего слесаря по имени Руслан. Тот работал у них в детском доме и его связь с заведующей была настолько очевидной, что над ней втихомолку подсмеивались не только сотрудники интерната, но и дети. Правда, что касается последних, в этом участвовали только те из них, кто был намного старше Руслана и мог не только позволить себе подобную вольность, но и уже понимал некий тайный и, конечно же, стыдный смысл подобных отношений между мужчиной и женщиной.
   - Может, и имя это несуразное дала мне именно заведующая, так как была неравнодушна к слесарю. А отчество образовалось от его же фамилии "Киреев". Но как это проверить? И нужно ли? А может, лучше поверить цыганке и сменить имя? Ведь права она - нет у него и никогда не было удачи, а эта поездка, пожалуй, чуть ли не единственное счастливое событие в его жизни. И поездку эту вполне можно принять за некий знак судьбы, в конце концов приведший его к цыганке. Да и девушки, она права, действительно почему-то обходят его стороной. Если какая и оставалась с ним, то длилось это ровно столько, сколько требовалось ей для поиска другого, более подходящего приятеля. Хотя в его внешности и нет, кажется, каких-либо уродств, на него никогда не обращали внимания представительницы прекрасного пола, а он настолько к этому привык, что уже давно подобное положение считал вполне естественным и не подлежащем изменению. Теперь же, после слов цыганки, разбередившей в нем тайные мысли и желания, которые он, казалось, надежно спрятал внутри себя, у него опять появилась надежда и ему до боли захотелось изменить свою жизнь, что, как убеждал его опыт этой поездки, было вполне возможно.
   Так, размышляя о странных а, возможно, и пророческих словах, сказанных ему цыганкой, Руслан Киреевич бродил из дома в дом, автоматически повторяя заученные фразы и, так же автоматически, ставя на обороте собранных фотографий те необходимые пометки, которые должны были помочь будущим мастерам правильно выполнить заказ.
   Вернувшись в гостиницу, он сразу же разделся и улегся в постель, не слыша приставаний неугомонного Надпропастью и никак не реагируя на предложение Юнги "выпить пивка". У него из головы не выходила цыганка и ему срочно нужно было решить главный вопрос его жизни: "Что делать?".
   Утро оказалось действительно "мудренее" и у Руслана Киреевича не осталось сомнений в правильности предложенного ему цыганкой пути, а именно, смене собственного имени. Он все еще продолжал размышлять на эту тему, но теперь его мысли приняли более прагматическое направление и, наконец, он подумал о том, что не знает, на какое именно имя он должен сменить теперешнее.
   - Не могу же я сам себе выбрать новое имя? Где гарантия, что оно окажется правильным? Еще раз его менять? И до каких пор это делать? Да, и кто это мне разрешит такую чехарду с именами?
   Сомнения, мучившие Руслана Киреевича весь следующий день, наконец, примерно в такое же время, как и в прошлый раз, снова привели его к дому, в котором он услышал столь необычное пророчество.
   Как бы ни было это невероятно и даже смешно, но за дверью, которую как и в прошлый раз, Руслану Киреевичу пришлось открывать самому, стоял все тот же карапуз и в руках у него была все та же банка с вареньем, только изрядно опустевшая. Цыганки в доме не оказалось и девочка, лет десяти, необычайно серьезная и обстоятельная, сказала гостью, что мама сейчас придет, так как ушла в магазин.
   - За пропитанием, - сказала девочка и добавила, - сейчас придет.
   Буквально через две минуты, Руслан Киреевич не успел еще как следует рассмотреть это не совсем обычное жилище, дверь открылась и в дом вошла та самая цыганка, с которой он разговаривал вчера.
   - Что, красавец, за именем пришел? - с порога спросила она.
   Руслан Киреевич, не ожидавший такой встречи и заранее приготовившийся к долгим разговорам с целью выведывания заветного имени, только кивнул головой, не в силах произнести сколько-нибудь осмысленные слова, объясняющие его приход.
   - Ручку позолотить полагается, - цыганка направилась к большому столу, расположенному у окна и заваленному всякой рухлядью, на ходу выкладывая из сумки купленные в магазине продукты.
   - А сколько нужно, - замирая от неуверенности в себе и со страхом ожидая услышать какую-нибудь совсем уж несуразную цифру, которая поставит крест на его разбуженных надеждах, - спросил Руслан Киреевич.
   - Денег, я вижу, у тебя нет, сделай мне фотографию детей. Всех вместе. Можешь?
   - Да, конечно, - обрадовался Руслан Киреевич, - только сейчас я фотоаппарат не взял. А когда можно будет придти.
   - Да, когда хочешь, - мы всегда дома.
   - Так я завтра приду, - пообещал Руслан Киреевич и уже собрался, было уходить, как вдруг цыганка спросила его:
   - А как же то, зачем пришел? Или сам теперь его знаешь?
   - Так я думал, что потом, после фотографирования, скажете.
   - Ты думаешь, я боюсь, что обманешь? - усмехнулась цыганка. - Не обманешь. Тебе самому это не нужно. Ничто даром не проходит, ты это сам знаешь. Да и имя свое настоящее тоже сам знаешь, только не признавался себе в этом никогда.
   - Имя Сергей Сергеевич тебе ни о чем не говорит? - Руслан Киреевич вдруг почувствовал, как теплая волна пробежала по его позвоночнику и пропала где-то в ногах.
   - Да, да, да! - это имя снилось ему неоднократно и наутро он, вспоминая эти сны, каждый раз удивлялся, откуда в его памяти могло возникнуть имя, которое не принадлежало никому из тех, кого он встречал в своей жизни. Оно как будто выплывало из неизвестности, но было при этом таким знакомым и даже, можно сказать, родным и всегда было связано с исключительно положительными переживаниями.
   - Совет дам тебе, - продолжала цыганка. - Внешность свою поменяй. Ну, там, усы отпусти, что ли. Так тебе самому легче будет привыкнуть к новому имени. Да и тем, кто знает тебя, тоже. Ты сам увидишь, как легко это случится, потому что имя это настоящее.
   - Спасибо вам большое, - искренне поблагодарил Русл... Нет, теперь уже Сергей Сергеевич, цыганку. - Я завтра обязательно зайду к вам. Примерно после двенадцати. Вам удобно будет?
   - Удобно, удобно. Заходи, - и цыганка повернулась к детям, давая тем самым ему понять, что он свободен.
   Сергей Сергеевич вышел на улицу и с каким-то радостным чувством подумал о предстоящей ему еще сегодня работе.
   И действительно, работа в этот день ладилась, как никогда, и когда он вечером назвал в гостинице цифру собранных им заказов, даже спокойный и обычно уравновешенный Юнга удивленно присвистнул.
  
   Глава 23
  
   Придя домой и не увидев в квартире соседки, Сергей Сергеевич обрадовался редкой возможности побыть одному и тут же отправился в душ. Смеситель не работал вот уже пол года, но жэковский слесарь по-прежнему оставался недосягаемым. Впрочем, Сергей Сергеевич уже привык не замечать те мелкие неприятности, которые были неотделимы от жилищной конторы, в чьи обязанности входило избавлять его от них. Выйдя из душа, он приготовил себе кофе и, с удобством расположившись на диване, включил телевизор и начал смотреть недавно начавшийся фильм из жизни животных. Только посреди фильма и именно в тот момент, когда какая-то птица уселась на краю огромного гнезда с жуком в устрашающе загнутом клюве, он вдруг вспомнил о том, что нужно было бы проверить почтовый ящик.
   В халате и комнатных тапочках Сергей Сергеевич спустился на первый этаж, где вдоль последнего лестничного пролета к стене были намертво прибиты ящики с написанными на них номерами квартир. Время было позднее и риска быть застигнутым в столь непрезентабельной одежде практически не было, поэтому Сергей Сергеевич, остановившись на четвертой ступеньке, принялся не спеша открывать ящик, на котором с трудом можно было разобрать номер его квартиры.
   Все почтовые ящики носили следы варварства, к которому местные жители относились как к природному явлению, и бороться с которым было бесполезно, а, следовательно, и глупо. Все ящики были разукрашены и исцарапаны надписями, из которых при желании можно было бы составить всю ближайшую историю взаимоотношений малолетних жильцов этого подъезда. Но иногда и сами хозяева этих ящиков прикладывали к ним свои умелые руки. Забывая дома ключи и горя желанием немедленно добраться до их содержимого, они варварски отгибали их жестяные дверцы, с нетерпением вытаскивая через образовавшуюся узкую щель свежие новости.
   Среди висящего на стене металлического лома своим праздничным видом и свежей зеленой краской выделялся только ящик, принадлежащий жильцу из тридцать восьмой квартиры. К этому ящику никто из местных хулиганов не смел даже подходить. Крутой нрав его хозяина, несколько раз в полной мере проявлявшийся при попытке кого-то из самых отчаянных озорников приблизиться к этому ящику с гвоздем в руке, окончательно и бесповоротно отбил у них охоту связываться с таким бескомпромиссным человеком.
   Вся корреспонденция, приходившая на адрес их квартиры изымалась исключительно Сергеем Сергеевичем, что было удобно, так как исключало возможность потери писем или газет в том случае, если бы ключ от ящика был и у Людмилы, отличавшейся крайней степенью беспорядочности. Для справедливости следовало бы заметить, что Людмилу с успехом заменяли местные, в смысле, соседские, мальчишки, время от времени вскрывавшие почтовые ящики и изымавшие оттуда всю корреспонденцию. Что они делали с этой корреспонденцией, для Сергея Сергеевича оставалось загадкой, тем более, что некоторое время спустя она неизменно попадала в мусоропровод. Он сам неоднократно наблюдал, как из большого мусорного бака, извлеченного из мусоросборника их подъезда, в машину, предназначенную для перевозки мусора, падали кучи газет, которые, судя по тому, как аккуратно они были сложены, так никто и не разворачивал.
   Он взял почту, состоявшую из нескольких газет, закрыл ящик и отправился в квартиру, предвкушая предстоящее удовольствие от чтения.
   Но удовольствия не получилось. Первое, что он увидел, начав разбирать газеты, был выпавший из них небольшой серый листочек. При ближайшем рассмотрении листочек оказался самой заурядной повесткой, категорически предлагавшей ему явиться в паспортный стол, и грозно предупреждавшей о неминуемом наказании в случае неявки. И хотя этой грозной повесткой его, скорее всего, приглашали всего лишь для получения нового паспорта, он начал волноваться, вдруг ему отказали в его вполне законом и в общем-то невинном желании сменить имя.
   Никаких серьезных оснований для подобного беспокойства у Сергея Сергеевича, конечно же, не было, но, прожив в этой стране пол жизни, он невольно выработал в себе привычку всегда быть готовым к любым неожиданностям, которые своим гражданам регулярно преподносило государство.
   Подав месяц назад заявление о смене имени, Сергей Сергеевич, в полной мере включившийся в новую для него жизнь, успел за этот месяц переделать такую кучу дел, что успел напрочь забыть о поданном им заявлении.
   Во-первых, он уволился, не встретив, к своему удивлению, со стороны Руководства никакого сопротивления его такому, казалось бы, ничем не мотивированному поступку. В отделе кадров с безразличием взглянули на заявление, уже автоматически подписанное начальником отдела, и выдали "бегунок" - бумажку с перечисленными в ней названиями отделов, в которых следовало получить подписи, удостоверяющие отсутствие претензий к увольняемому. Собрав всего за неделю необходимые подписи и сдав "бегунок" в отдел кадров, Сергей Сергеевич получил в кассе причитающиеся ему деньги и, последний раз взглянув на величественный вход в здание, в котором прошло больше десяти лет его жизни, покинул его со смешанным ощущением легкой грусти от завершения пусть и не самого лучшего, но все же весьма значительного, этапа своей жизни и еле сдерживаемой радости от предвкушения перспектив, которые сулило ему будущее.
   Начиналась новая жизнь и уже первые ее проявления были неизменно отмечены чрезвычайной приятностью.
   Деньги, которые выдал ему Славик в обмен на собранные им "лурики" казались огромными. Это была, по меньшей мере, его трехмесячная зарплата в Учреждении и получил он ее, выполняя приятную для него работу. Кроме того, Славик, пожелавший лично познакомиться с человеком, собравшим такое количество "луриков", предложил ему заняться "прокруткой" привезенных ими заказов и Сергей Сергеевич, обрадовавшийся возможности не делать перерыва в работе после своего увольнения из Учреждения, согласился с поспешностью, которая была свойственна скорее, прежнему Руслану Киреевичу, нежели теперешнему Сергею Сергеевичу.
   После принятия окончательного решения по поводу смены имени, все как-то легко и естественно начали называть его Сергеем Сергеевичем, и у него постепенно, но неуклонно и довольно быстро начал меняться и характер. С каждым днем он приобретал все больше уверенности в себе, чему способствовало и изменение его внешности, происходившее с ним ежедневно и безо всяких усилий с его стороны. Теперь ему не приходилось по утрам долго стоять перед зеркалом, пытаясь уложить на лысой макушке остатки своей скудной шевелюры. Сразу же после возвращения из поездки он пошел в парикмахерскую и вышел оттуда с совершенно лысой головой, которая ему, также как и его далекому предшественнику Ипполиту Матвеевичу Воробьянинову, неожиданно понравилась. Усы, отпущенные на свободу еще на Волге, оказались чрезвычайно черными и густыми, что необыкновенно шло к его лысой голове. Форма усов еще окончательно не определилась, слишком мало времени прошло с тех пор, как он начал их отращивать, но уже сейчас можно было с уверенностью предположить, что эта часть его мужского достоинства определенно может стать его гордостью.
   И, что самое приятное, Славик предложил ему купить у него автомобиль, причем за деньги, которые Сергей Сергеевич должен будет заработать в будущем, занимаясь все теми же "луриками". Автомобиль был, конечно же, не новый, но имел вполне приличный вид и, как уверял Славик, "до Киева довезет".
   Теперь, после получения паспорта, он сможет получить и водительское удостоверение, так как все необходимые экзамены, после окончания совсем недавно соответствующих курсов, он уже успешно сдал.
   Конечно, было бы глупо подозревать такого человека, как Славик, в альтруизме, и Сергей Сергеевич прекрасно понимал все те корыстные мотивы, которыми руководствовался Славик, когда предлагал ему покупку своего автомобиля. Разумеется, этим автомобилем он надежно привязывал к себе весьма перспективного работника, которым, судя по результатам первой поездки, несомненно может стать Сергей Сергеевич. Связанному долговыми обязательствами, ему еще долго придется работать под руководством Славика, принося тому ощутимую выгоду.
   Но поступок этот все же можно было считать и неординарным. Не всякий человек решился бы на то, чтобы отдать такую дорогую вещь, какой несомненно был автомобиль, человеку не только малознакомому, но и не предоставившему каких-либо убедительных гарантий своей порядочности. Правда, был еще Хосе, которого Славик уважал и мнению которого он вполне доверял, но непродолжительное время знакомства Хосе с Сергеем Сергеевичем все же не могло предоставить достаточной уверенности в порядочности и Славик, принимая решение о продаже автомобиля Сергею Сергеевичу, скорее всего, руководствовался какими-то одному ему известными соображениями. Так что, как там не размышляй, а поступок Славика был и приятен и выгоден Сергею Сергеевичу и он искренне радовался предстоящей возможности пользоваться в своих рабочих поездках по городу собственным автомобилем. Правда, для этого нужно было еще получить водительские права на свое имя, а это можно было сделать только после получения нового паспорта.
   А пока ему приходилось целыми днями перетаскивать от одного мастера к другому тяжелые сумки с будущими портретами.
   Было воскресенье и так получилось, что сегодня ему не нужно было никуда ехать и перевозить очередную партию "луриков". Занимаясь весь этот день многочисленными мелкими домашними делами, вроде стирки рубашек, носков, и уборки своей комнаты и туалета, Людмила никогда не убирала туалет, считая подобное занятие не соответствующим ее пониманию высокого предназначения женщины, Сергей Сергеевич все время думал о новом паспорте и тех делах, которые ему предстоит сделать после его получения. Получался приличный список из документов, которые ему нужно было переоформить в самое ближайшее время. Но это потом, после получения паспорта с новым именем, а пока нужно дождаться этого счастливого момента, после которого, в этом он почему-то был уверен, у него начнется новая жизнь.
   В нужный ему кабинет стояла большая очередь и Сергей Сергеевич даже обрадовался неожиданной отсрочке. Но уже всего через час, после какой-то вздорной старухи, все время ворчавшей и что-то рассказывавшей соседям в очереди о своем непутевом сыне, и пробывшей в кабинете совсем недолго, подошла его очередь и он нерешительно открыл дверь, обтянутую черным дерматином и оббитую желтыми гвоздями с широкими шляпками.
   - Фамилия? - прямо с порога спросила его строгая тетка в милицейской форме. - Паспорт давайте! - тут же потребовала она, не дожидаясь ответа.
   - Одинцов, - запинаясь пробормотал Сергей Сергеевич, - а паспорт я потерял, - леденея от страха напомнил он чиновнице.
   - Новый получить должен, - продолжал Сергей Сергеевич, - вот и повестка пришла, - он достал из кармана повестку и положил ее на стол милиционерши.
   - Одинцов? - переспросила милиционерша, роясь в бумагах и не обращая на слова Руслана Киреевича никакого внимания.
   - Вот, нашла! - милиционерша держала руке красную коленкоровую книжечку, с вытесненным золотом названием "Паспорт".
   - Одинцов Сергей Сергеевич, так? - утвердительно спросила она, заглядывая в документ и перелистывая его новые негнущиеся страницы.
   - Да, правильно, Сергей Сергеевич, - почему-то смущаясь и замирая от ожидания следующих и, конечно же, более важных и неприятных для него вопросов, - ответил Сергей Сергеевич. - Одинцов, - добавил он поспешно.
   - Вы ведь детдомовский? - полу утвердительно спросила милиционерша. Родителей своих не знаете?
   - Нет, не знаю, - с радостью согласился Сергей Сергеевич.
   - А имя почему решили сменить, - дотошно продолжала пытать его милиционерша. - Чем прежнее-то не нравилось? Или натворили чего и скрыться хотите, - она подняла глаза от паспорта и внимательно взглянула на стоявшего перед ней человека.
   - А впрочем, это ваше право, - закончила она, неожиданно потеряв к посетителю интерес и, пододвигая к нему толстый, очевидно, регистрационный, журнал, добавила: "Распишитесь".
   Выйдя на улицу, Сергей Сергеевич неожиданно вспомнил анекдот, который рассказал Юнга после того, как он поделился со своими собратьями идеей о смене собственного имени.
   Приходит человек в милицию и спрашивает:
   - Могу я сменить имя?
   - Можете, - отвечают ему.
   - А отчество?
   - Конечно!
   - А фамилию?
   - Разумеется, можете.
   - А национальность, - продолжает перечислять гражданин.
   - Можете и национальность, - настороженно подтверждает милиционер.
   Человек уходит, а милиционер и говорит своему товарищу:
   - А ну, пойди потребуй документы. Что там у него написано?
   Милиционер догоняет человека и просит того показать паспорт, якобы для проверки. Получив паспорт и открыв его, читает:
   "Никита Виссарионович Троцкий, еврей"
  
   Глава 24
  
   Дмитрий Сергеевич Колесников и Сергей Сергеевич Одинцов сидели на кухне в квартире Колесникова и оживленно обсуждали вышедшее еще в мае, но действующее еще и сегодня, постановление партии о борьбе с пьянством. Поводом служило сообщение во вчерашних новостях о массовой вырубке старых виноградников в Крыму и Сергей Сергеевич с возмущением перечислял своему собеседнику многочисленные положительные качества, присущие хорошему натуральному вину в отличие от прозаической и даже вредной водки. Собеседник, собственно, мог бы и не возражать, так как ему и самому подобные действия власти казались очередной глупостью. Но, будучи одним из представителей этой самой власти, он не мог позволить себе нарушить священную партийную дисциплину и потому с отвращением становился на ее сторону, тем самым невольно провоцируя Сергея Сергеевича приводить все новые аргументы в доказательство очевидной для них обоих истины. Да, строго говоря, это был вовсе и не спор, а так, немного возбужденный разговор двух единомышленников, которым, во-первых, просто было приятно поговорить на какую угодно тему, а, во-вторых, их обоих в одинаковой мере раздражала глупость происходящего.
   На столе среди немногочисленных, но весьма соблазнительных закусок, совершенно заслуженно относившихся населением к разряду дефицитных, стояла начатая бутылка водки, а вторая, уже пустая, предусмотрительным Дмитрием Сергеевичем была тщательно вымыта и поставлена в тумбочку под раковину, где она тут же затерялась в ряду своих многочисленных собратьев, копившихся там до его очередного похода на приемный пункт стеклотары. Жена Дмитрия Сергеевича Татьяна не поощряла распитие спиртных напитков, во всяком случае, без собственного участия в этом процессе, и пустая бутылка была вымыта и спрятана исключительно от нежелания очередного скандала. Конечно, присутствие гостя, а Татьяна с первых же минут знакомства стала с уважением относиться к Сергею Сергеевичу, в последнее времени все чаще ловившего на себе заинтересованные взгляды представительниц прекрасного пола, несколько смягчало совершенное преступление, но рисковать все же не стоило. Если одна бутылка водки еще могла как-то уложиться в стриженной под мальчика головке Татьяны, то наличие второй было наверняка чревато для Дмитрия Сергеевича непредсказуемыми последствиями.
   Нельзя сказать, чтобы Дмитрий Сергеевич злоупотреблял этим огнедышащим мужским эликсиром, но в последнее время он все чаще испытывал желание уйти от окружавшей его в собственном доме действительности и использовал для этого малейший повод, который в глазах его жены мог бы иметь хотя бы незначительное формальное оправдание.
   Сергей Сергеевич Одинцов познакомился с Дмитрием Сергеевичем Колесниковым совсем недавно, и между ними неожиданно вспыхнула такая обаятельная дружба, которая редко случается между людьми в возрасте, повидавшими в жизни множество несправедливостей и навсегда утратившими романтические представления о бескорыстии мужской дружбы. Налицо было то самое исключение, которое в который раз и с невероятным упорством подтверждало правило.
   На первый взгляд ничто не говорило о том, что эти два взрослых человека с такой разной судьбой и несопоставимым общественным статусом, могут найти между собой общий язык. Но так казалось только на первый взгляд. В действительности, между ними было много общего. И не только наличие стандартного высшего образования и пристрастие к шестнадцатой странице "Литературной газеты". Прежде всего, их сближало одинаковое, в каком-то смысле, прошлое и настоящее. И если в последнее время Сергей Сергеевич Одинцов и ощущал в себе необыкновенный подъем и уверенную силу, связанные, как он полагал, исключительно с переменой имени, то еще совсем недавно ни о какой силе и уверенности не было и речи. Именно поэтому он хорошо понимал теперешнее состояние своего нового друга, трепещущего перед своей женой и неумело скрывающего от нее свои маленькие недостатки.
   Да и должность партийного секретаря заводского цеха не была настолько уж значительной, чтобы выглядеть привлекательной даже в собственных глазах, не говоря уже о мнении о ней окружающих. Окружающие же, состоящие, главным образом, из подруг его жены, имели свои собственные представления о "правильной" жизни и "достойной" работе и Дмитрию Сергеевичу никак не удавалось им соответствовать. К тому же в последнее время в партии происходило нечто, настолько не соответствующее представлениям о ней большинства населения, как о всемогущей силе, что престиж профессий и должностей, подобных той, которую занимал Дмитрий Сергеевич, с каждым днем неудержимо, как он сам выражался: "падал стремительным домкратом".
   Кроме того, они даже внешне чем-то неуловимо были похожи друг на друга. А если вы знали Сергея Сергеевича в те времена, когда он был еще Русланом Киреевичем, то с удивлением заметили бы необыкновенное сходство между этими людьми, которое, впрочем, ту же на внешних признаках - наличия у них обоих существенных лысин и необыкновенно добрых голубых глаз и заканчивалось.
   Друзей у Дмитрия Сергеевича не было с того самого момента, когда он после службы в армии дал свое согласие на работу в райкоме. Те же, более или менее приятельские отношения, которые у него сложились с некоторыми товарищами "по партийному цеху", можно было назвать "дружескими" только с большой натяжкой, при этом неизменно следовало помнить о внешне безразличных и даже как будто бы ласковых отношениях скорпионов, посаженных в одну банку. Так что появление в его доме Сергея Сергеевича Одинцова случилось как нельзя более кстати и то, что между ними пробежала духовно соединившая их искра, было и объяснимо и вполне закономерно.
   Первый раз Сергея Сергеевича привела в дом Колесникова его новая работа "прокрутчика". Он принес очередную партию портретов для "закатки" и должен был забрать у Дмитрия Сергеевича готовые портреты. Поговорить им в тот раз не пришлось, если не считать нескольких фраз, имеющих отношение к работе, но у обоих почему-то осталось весьма благоприятное впечатление друг о друге, и когда они, буквально через два дня, встретились снова, Сергей Сергеевич пришел забирать готовые портреты, эта встреча задержалась, и при расставании оба были уверены в обоюдной симпатии. Конечно же, ни о какой смене сексуальной ориентации речи не было. И не надейтесь! Просто случалось то, что случается совсем не часто, но все же случается, несмотря на времена, сложность жизни и еще массу причин, мешающих нормальному взаимопониманию людей. Два человека были симпатичны друг другу и им было друг с другом интересно. И не важны при этом никакие причины, обычно сопутствующие таким событиям, в умах тех, кто эти события пытается расшифровать.
   Поначалу Сергея Сергеевича немного смутила должность Колесникова.
   Несмотря на те, можно сказать, глобальные изменения, которые происходили с ним в последнее время, ему было не так просто расставаться с убеждениями и привычками, прививавшимися к нему на протяжении всей его жизни. К одной из таких привычек или, если угодно, стереотипов, относилось и уважительное, если не сказать больше, отношение к тем, кто гордо, а чаще чванливо, носил звание представителя власти. Тем более это касалось власти идеологической, которая была настолько глобальной, что, воплощаясь в своем полномочном представителе, она, естественно, подразумевала под собой всю мощь государства.
   Поэтому можно понять чувства Сергея Сергеевича, неожиданно узнавшего, что человек, который известен ему, как вполне заурядный "закатчик", вдруг оказался представителем той самой власти, к которой он все еще продолжал относиться если и не с прежним подобострастием, то и не так, как к другим гражданам, исполнявшим в государстве не такие значительные функции, как секретарь партийной организации.
   Конечно же, у них обнаружились и общие знакомые, хотя круг людей, занимающихся "луриками", к удивлению Сергея Сергеевича оказался настолько огромным, что было бы удивительно, если бы не приходилось ежедневно сталкиваться с его представителями. Он даже представить себе не мог, что в таком мелком и незначительном деле, каким вначале представлялось ему изготовление "луриков", занято столько народу. А когда выяснилось, что Мерлин известен Колесникову, исключительно как респектабельный журналист, Сергей Сергеевич не удержался, чтобы не пошутить по этому поводу.
   - И швец и жнец и на дуде игрец.
   И чтобы не расстраивать своего нового товарища, он не стал говорить ему о том, что маска, висящая у него в гостиной и купленная очевидно, Татьяной, тоже дело рук все того же шустрого Михаила Александровича, а такие маски ему приходится встречать почти во всех квартирах, обитатели которых имеют отношение к их совместному бизнесу.
   Увлекательный разговор о последствиях антиалкогольной кампании был прерван вернувшейся с работы Татьяной. Она притащила с собой удушающую волну косметики и две огромные сумки с мясными деликатесами.
   - Тю, ля, шо такое, - затараторила Татьяна свою обычную присказку. - Продадим! - ответила она на немой вопрос в глазах мужа, с удивлением взиравшего на высившуюся на кухонном столе гору продуктов.
   - Вон, соседи интересуются, так что продать есть кому. Еще и заработаем, - Татьяна кивнула головой на стену, за которой, как ей казалось, стояли в очереди за деликатесами потенциальные покупатели.
   - А еще Рыжий просил передать часть продуктов Белке. Она тоже заказала, но он не смог ей сам привезти. Оставил у меня.
   - Сергей Сергеевич, - кокетливо улыбаясь обратилась она к Одинцову, вы ведь знакомы с Белкой? Может, отвезете, вам же по дороге?
   - А кто такая - Белка? - спросил Сергей Сергеевич Татьяну. В этом имени ему послышалось что-то знакомое, как будто бы он уже слышал где-то это имя и оно ему даже почему-то запомнилось.
   - Неужели, вы с Белкой незнакомы? - удивилась Татьяна. - Это же лучший ретушер в городе. Ей всегда самую ответственную работу дают. Когда хорошее качество нужно. Да и не замужем, - добавила она со значением в голосе, - хотя и очень симпатичная. Так что очень даже рекомендую, хотя вы наверняка должны были встречаться с ней по вашей работе.
   И Сергей Сергеевич вспомнил вдруг разговоры своих новых приятелей во время поездки на Волгу. В этих разговорах сам он, по причине своей некомпетентности, тогда не принимал участия, внимательно слушая и впитывая сведения, так отличавшиеся от тех, которыми он был окружен в своей обычной жизни до этой поездки. Он вспомнил, что Хосе как-то назвал это имя, но тогда Сергею Сергеевичу все имена были незнакомы и он, естественно, не мог запомнить, с чем именно было связано это странное имя - Белка, хотя само имя ему и запомнилось.
   - Я ведь всего только два месяца занимаюсь "луриками", - оправдывался он, - поэтому, очевидно, и не пришлось еще с ней встретиться.
   - Обязательно встретитесь, ее все знают, кто имеет отношение к "лурикам", - убежденно заявила Татьяна. - Да вот вам и повод. Отвезите ей продукты. Вы ведь с Рыжим знакомы? С мясокомбината?
   - Знаком, конечно, - подтвердил Сергей Сергеевич, - Мерлин как-то познакомил. Да, и кто его не знает? Он, небось, весь город колбасой снабжает.
   - Тем более, должны отвезти ей заказ, - почему-то сделала вывод Татьяна.
   - Могу и отвезти, мне не трудно, - согласился Сергей Сергеевич, - только не сегодня, я сегодня без машины, оставил на станции техобслуживания. Потому вот и решили немного выпить с вашим мужем. Надеюсь, не возражаете, - он взглянул на Татьяну и поймал на себе тот самый, уже хорошо знакомый ему хищный взгляд собственницы, который в последнее время он все чаще замечал у женщин, намеренно смотревших в его сторону.
   - С вами, Сергей Сергеевич, - ласково замурлыкала Татьяна, - я ему все разрешаю. Или почти все, - добавила она, сменив интонацию и преувеличенно строго взглянув на мужа.
   На следующее утро Сергей Сергеевич первым делом забрал свой отремонтированный автомобиль со станции техобслуживания, куда он приехал первым автобусом, но оказался все же далеко не первым среди тех, кого проблемы с их любимым автомобилем привели в эту обитель страданий.
   - Все-таки не напрасно людей, имеющих автомобили, в этой стране называют "автолюбителями", - размышлял Сергей Сергеевич. - Только настоящий любитель может быть готов к тем страданиям, которые ему обязательно придется терпеть от своего друга - автомобиля.
   Затем он поехал к Колесникову и застал того еще в постели и с головой, настоятельно требовавшей лечения национальным утренним напитком с романтическим названием "огуречный рассол". За неимением рассола пришлось удовольствоваться холодной водой из-под крана. Неожиданно, то ли от того, что вода была очень холодной, то ли от того, что она невыносимо отдавала хлорной известью, имевшей среди прочих несомненных своих достоинств, по мнению некоторых, еще и целебные, но голове Дмитрия Сергеевича стало легче. Он, проклиная свою слабость и несдержанность, позволившие ему вчера вечером таки прикончить остававшуюся в бутылке водку, что и было, как он справедливо полагал, имея немалый опыт в подобных ощущениях, причиной его утреннего недомогания, стал собираться на работу, последними словами ругая свою тяжелую долю.
   Но Сергей Дмитриевич, конечно же, лукавил. Работа секретаря имела огромное преимущество в том, что касалось времени прихода на работу и ухода с нее. Оно не регламентировалось правилами и распорядком, установленными в учреждении или на предприятии, и секретарь сам был волен выбирать время, которое, на его взгляд, было самым удобным для того, чтобы, как выражался сам Колесников, "вправлять мозги" коллективу.
   Сергей Сергеевич высадил Колесникова у проходной и направился по адресу, полученному у Татьяны.
   Но дверь в квартиру, номер которой четким и бескомпромиссным почерком Татьяны был написан на листке, пахнущем духами, была закрыта и, несмотря на неоднократные и, можно сказать, настырные звонки, ему так никто и не открыл.
   - Заеду вечером, - решил он и отправился к Славику, с которым у него еще вчера вечером была назначена встреча и время которой уже приближалось. Вчера, вернувшись домой от Колесникова, Сергей Сергеевич, позвонил Славику, что он делал обычно каждый вечер, так как застать Славика в какое-нибудь иное время было крайне сложно. Даже позвонив ему рано утром нельзя было быть уверенным, что застанешь дома этого чрезвычайно занятого и мобильного человека.
   Славик сообщил Сергею Сергеевичу, что есть новая партия портретов, которую он только что забрал от Шутова и Сергею Сергеевичу предстоит завтра отвезти ее ретушеру.
   - Не Белке ли, - почему-то подумал он, но не стал уточнять у Славика подробности.
   - Узнаю завтра, - подумал Сергей Сергеевич. - Может, и впрямь, судьба.
   В последнее время, после того, как слова цыганки стали исполняться с поразительной предсказуемостью, он все больше и больше верил в такие нелепые вещи, над которыми раньше неизменно смеялся. К примеру, теперь он ни за что не рискнул бы пересечь путь черной кошки, которая, двигаясь перпендикулярно его движению, образно говоря, "направлялась вовнутрь", если мысленно проследить ее маршрут к нему за борт пиджака. И таких, с точки зрения нормального человека, нелепых предрассудков с каждым днем у него накапливалось все больше. И всякий раз, находя подтверждение этим предрассудкам, Сергей Сергеевич все больше убеждался в их истинности и невольно следовал иногда нелепым, но всегда оправданным инструкциям, которые им сопутствовали.
   Встреча со Славиком происходила в кафе, где он и передал ему сумку с фотографиями.
   - Белке, - кратко сказал Славик, уверенный в том, что Сергею Сергеевичу, известен ее адрес.
   - А где она живет, - спросил Сергей Сергеевич, во-первых, чтобы проверить правильность данного ему Татьяной адреса, а, во-вторых, еще раз удостовериться, что речь идет об одном и том же человеке.
   - А ты что, Белку не знаешь, - удивился Славик. - Неужели, ни разу ничего к ней не возил и не забирал? Даже странно. Она у нас номер один и работы у нее всегда навалом.
   - Может, потому и не возил, что навалом, - предположил Сергей Сергеевич.
   - Ладно, записывай, - и Славик подиктовал ему тот же самый адрес, который уже дала ему Татьяна.
   - Только вечером к ней приходи. Днем она на работе, - предупредил Славик.
   Сергей Сергеевич не стал говорить Славику, что уже пытался попасть к Белке сегодня, но наткнулся на закрытую дверь.
   - Весьма кстати, - радовался он полученному заданию, расставшись со Славиком и направляясь к Мерлину, которому должен был передать "набор" - старые фотографии, собранные "наборщиками" в Средней Азии. Славик просил отвезти фотографии как можно быстрее и передать Мерлину, что он ждет выполнение этой работы уже через пять дней, за что заплатит ему двойную цену. После того же, как Мерлин сделает репродукции, Сергей Сергеевич должен отвезти их следующим исполнителям, технологическая цепочка которых была ему уже хорошо известна.
   Ему очень не хотелось в первый раз предстать перед глазами незнакомой женщины с таким несолидным и даже несколько унизительным поручением, какое просила его выполнить Татьяна. Разумеется, в том, что он привезет незнакомой женщине заказанные ею продукты, не было ничего унизительного, но в том, что эта просьба исходила от Татьяны, почему-то придавало ей некоторую пикантность, как будто он выполнял не просьбу, а поручение, или даже приказ, который обычно дается тем, кто зависим от поручителя и зависим по всем понятными и не совсем приличным причинам. Это поручение как будто бы связывало его с Татьяной и на него невольно падала тень той суетной мелочности, которые были так характерны для "парикмахерши", как про себя с первого же дня их знакомства называл ее Сергей Сергеевич.
   Придти же к незнакомой, да к тому же еще и симпатичной, а Сергей Сергеевич сразу поверил Татьяне и был почему-то уверен, что Белка окажется действительно симпатичной, женщине с деловым визитом было гораздо приличнее. То, что при этом он выполнял еще и чье-то поручение, пусть даже и Татьяны, выглядело в какой-то степени даже благородно и никак не могло унизить уже проснувшееся и с каждым днем все громче заявлявшее о себе его мужское достоинство.
   Отдав Мерлину фотографии Сергей Сергеевич даже выпил у него кофе, который Мерлину удавалось готовить каким-то особенным способом, в результате чего он становился не похожим на тот коричневый и временами даже ароматный напиток, который обычно подавали в столовой Учреждения и который сам Сергей Сергеевич в бытность свою координатором, называл "бочковым".
   Михаил Александрович, как бы не относиться к его творчеству на поприще деревянной скульптуры, действительно был специалистом во многих областях своей чрезвычайно насыщенной жизни. Кроме чая и кофе, приготовление и употребление которых составляли одну из приятных сторон его холостой жизни, он прекрасно разбирался в трубках и трубочном табаке. Эти, можно сказать, предметы роскоши ему доставляли из города на Неве его бывшие сослуживцы, с которыми он поддерживал теплые отношения и которые, направляясь летом на южные курорты, неизменно заезжали к нему в гости. Трубку Михаил Александрович курил уже лет десять и это пристрастие постепенно превратилось в его отличительную черту, которая неизменно служила ему хорошую службу, создавая образ творческого человека и облегчая процесс знакомства с теми представительницами слабого, но неизменно прекрасного пола, которые время от времени отваживались посещать его холостяцкую квартиру. Некоторые из них иногда пытались навести в ней порядок, что, впрочем, всегда раздражало хозяина и сокращало их срок пребывания у него в постели. Михаил Александрович не любил какого-либо вмешательства в свою жизнь и решительно пресекал любые попытки его временных знакомых хоть каким-нибудь образом быть к ней причастными.
   Поговорив о работе и обсудив новости из того мира, который для Сергея Сергеевича стал постепенно становиться своим, они расстались и Сергей Сергеевич решил снова наведаться к Белке.
   Стрелки часов неуклонно приближались к тому приятному расположению на циферблате, когда во всех конторах города, претендующих на солидность, раздавался громкий звонок, извещающий служащих об окончании рабочего дня и дающий им право с чувством выполненного долга, или без оного, это зависело исключительно от степени их "политической грамотности и моральной устойчивости", отправляться по домам.
   Позвонив в квартиру, в которой, согласно записке Татьяны, жила Белка, Сергей Сергеевич прислушался к звонку, нежная мелодия которого мягко затихала за дверью и хотел уже повернуться к лифту, когда уловил в квартире легкое движение, явно говорившее о присутствии в ней живого человека. Через мгновение замок мягко щелкнул и дверь распахнулась.
   На пороге квартиры стояла Изабелла Диомидовна Типун.
  
   Глава 25
  
   Чувство любви было знакомо Сергею Сергеевичу.
   Когда ему было шестнадцать и он учился в девятом классе, к ним в столовую интерната иногда приходила к своей матери девочка. Печальная и тоненькая, с огромными грустными глазами она почти каждый день и, примерно, в одно и то же время проходила мимо окон их класса, выходивших во двор интерната, и заходила в дверь, ведущую на кухню. Мать ее работала в столовой и Сергей Сергеевич, чье место в классе находилось возле окна, часто видел ее, толстую и неопрятную, одетую в синий халат, измазанный кухонными отходами, и выносящую ведра с каким-то мусором на помойку, расположенную прямо перед их окнами. Но внешность матери никак не связывалась с дочерью и Сергей Сергеевич всякий раз замирал от непонятного чувства нежности к этой маленькой девочке, с которой он так ни разу и не посмел заговорить, хотя ее визиты к матери продолжались довольно долго.
   О его симпатии было известно всему классу, и если он сам не замечал приближающуюся к их окнам маленькую девочку, ему обязательно сообщал об этом кто-нибудь из его одноклассников. При этом никаких насмешек, вполне обычных в подобной ситуации и в их юном возрасте, он никогда и ни от кого не слышал, все как будто бы понимали серьезность его чувств и ни у кого не поворачивался язык, чтобы подшучивать над ними.
   Через какое-то время ее мать, очевидно, уволилась, потому что после этого ни ее ни ее дочери он так больше никогда и не видел. Гораздо позже, когда он уже стал взрослым, он часто вспоминал эту свою первую и, как оказалось, единственную любовь и укорял себя за то, что не посмел тогда набраться смелости и подойти к этой девочке, вызывавшей в нем такие сильные чувства.
   То же, что происходило у него с другими девушками, а случаи эти можно было бы пересчитать на пальцах одной руки, и что обычно у людей называется любовью, никак не было похоже на то первое и чистое чувство, которое он испытывал всякий раз, когда видел проходящую по двору интерната девочку с голубыми глазами. И то что Сергей Сергеевич даже не прикасался к этой девочке, в отличие о тех, следующих, с которыми у него было все, что положено в этих случаях, не имело никакого значения и он даже не пытался сравнивать между собой эти, такие разные и никак несравнимые между собою чувства.
   Он был уверен, что та первая любовь, если можно было назвать настоящей любовью то, что состояло исключительно из нравственных переживаний, была просто детской влюбленностью и никакого отношения к настоящей любви не имела. Отсутствие хотя бы элементарных обязательных атрибутов, о которых он узнал гораздо позже, и которые у взрослых людей ассоциируются с любовью, всегда служили для него доказательством правильности его отношения к тому давнему чувству, как к незначительному и вполне обычному эпизоду в жизни любого подростка.
   Проходило время, у него появлялись какие-то знакомые девушки, некоторые из них даже научили его кое-чему и у него даже появился маломальский опыт, позволявший ему чувствовать себя во время интимных встреч более или менее уверенно, но ничего подобного тому первому чувству он так больше никогда и не испытал.
   Ему всегда нравилась Изабелла Диомидовна и он однажды даже осмелился пригласить ее в ресторан, что, как известно, закончилось весьма печально, но и эта женщина при всей своей несомненной внешней привлекательности не вызывала в нем даже подобия тех чувств, которые он мысленно продолжал именовать "детской влюбленностью". Разговаривая с Изабеллой Диомидовной, он не мог отделаться от ощущения, что говорит не с женщиной, а с председателем месткома. И, несмотря на то, что Изабелла Диомидовна была женщиной красивой, она все же, и даже в первую очередь, всегда оставалась для него председателем, а, следовательно, и начальником, которого следует обязательно слушаться и которому необходимо подчиняться.
   Когда же он неожиданно увидел перед собой Изабеллу Диомидовну, легкомысленно именуемую его новыми товарищами Белкой, и известной среди них в качестве ретушера, а вовсе не председателя месткома, он несколько оторопел. В нем вдруг и во весь голос заговорили одновременно два разных человека. Бывший Руслан Киреевич, со всей возможной подобострастностью относившейся к любому начальству, и теперешний Сергей Сергеевич, уже почти избавившийся от этого унизительного чувства и с каждым днем все увереннее смотревший на окружающий мир.
   Изабелла Диомидовна, успевшая переодеться после работы, стояла на пороге квартиры в таком легкомысленном и милом домашнем халатике, который даже ее обычную прическу в виде небольшой оборонительной башни делал не такой пошлой и вызывающей, какой она выглядела в Учреждении. В этом халатике и комнатных тапочках с большими синими и пушистыми шариками она казалась маленькой и беззащитной, и когда Сергей Сергеевич совсем оправился от первого шока неожиданности, он вдруг поймал себя на том, что смотрит на нее совсем не теми глазами, когда, краснея и заикаясь от собственной наглости, приглашал ее в ресторан. Он вдруг увидел в этой, в общем-то не маленькой и даже несколько полноватой женщине ту маленькую девочку, которая все еще жила у него в памяти и чувство к которой было для него своеобразным эталоном нравственной чистоты и искренности. Он почувствовал в себе желание защищать ее и оберегать от чего бы то ни было, что могло угрожать ей в этом все еще жестоком для него самого мире.
   И чувство "детской влюбленности", жившее в нем все эти годы, неожиданного вновь охватило его, с поразительной отчетливостью повторив те давние ощущения, которые он испытывал уже когда-то, глядя в окно на проходящую под ним грустную девочку с голубыми глазами.
   Потом, когда Сергей Сергеевич пытался разобраться в себе и в тех ощущениях, которые вызывала в нем Изабелла Диомидовна до и после изменения им своего имени и случившегося с ним в результате этой перемены перерождения, он пришел к выводу, что дело было в непременной для него потребности защиты любимого человека. Для него оказалось крайне важным, чтобы в его защите нуждались, чтобы именно защита любимой от какой угодно, пусть даже и мнимой угрозы, была бы той основой, на которой строились его чувства к ней. Именно эта потребность в защите и ощущение ее востребованности другим человеком были основой того детского чувства, которое он впоследствии называл "детской влюбленностью" и которое в действительности оказалось самой что ни на есть настоящей любовью.
   Бэлла, так стал называть свою любимую Сергей Сергеевич, когда разобрался в своих ощущениях и окончательно понял, что интерес к этой женщине основан не только на его естественном влечении к ней, как мужчины, а на более глубоком чувстве, основу которого составляла потребность защищать ее всегда, везде и во всех возможных ситуациях. Постепенно, из председателя месткома она превратилась в маленькую девочку, способную расплакаться даже от пустячной обиды и нуждающуюся в утешении и поддержке такого сильного и смелого человека, каким, неожиданно для самого себя, оказался Сергей Сергеевич Одинцов.
   Сергей Сергеевич и Изабелла Диомидовна долго не решались называть друг друга по имени и, прикрываясь официальностью прежних взаимоотношений и разговорами, неизбежными в том деле, которым они занимались, внешне продолжали вести себя так, как они вели бы себя в Учреждении. Но постепенно они все больше привыкали друг к другу и, прогуливаясь теплыми вечерами по чахлым бульварам их спального района, Сергей Сергеевич все чаще позволял себе держать Бэллу под руку, и эти касания, невольно сближая их, неуклонно приближали тот момент, после которого взаимные чувства перестали быть для них секретом.
   Их первый поцелуй случился неожиданно и тем приятнее он был для обоих. После этого поцелуя Сергей Сергеевич стал называть свою любимую Бэллой, что ей очень понравилось, так как напомнило отца, безумно любившего свою дочь и довольно рано ушедшего из жизни в результате какой-то производственной аварии. Увлеченный литературой и, в особенности, творчеством Лермонтова, он и свою дочь назвал в честь одной из героинь его рассказов.
   В загсе отказались записывать девочку под таким, как им казалось, экзотическим именем и ему пришлось записать ее под именем Изабелла, что также стоило ему больших усилий. Но имя это он обнаружил в каком-то справочнике, предназначенном для молодых родителей и выпущенным вполне официальным, а потому и уважаемым издательством. В нем среди прочих полезных советов приводился и список рекомендуемых имен для будущих детей. Спорить с печатным словом у сотрудников загса не хватило смелости и девочку записали под именем Изабелла, которое тоже звучало довольно красиво, ассоциируясь с душистым и неповторимым вкусом винограда.
   Отец всегда называл свою маленькую дочку "Бэлла" и только потом, после смерти отца, уже в школе, сначала учителя, а потом и подруги, стали называть ее именем, которое было записано у нее в паспорте. Неудивительно поэтому, что когда Сергей Сергеевич однажды назвал ее тем самым именем, которым когда-то ласково называл ее отец, она окончательно поверила в свою судьбу. С этого момента и на всю оставшуюся жизнь для Изабеллы Диомидовны уже не существовало никаких других начальников кроме единственного и лучшего из лучших представителей сильного пола - Сергея Сергеевича Одинцова.
   Вторая профессия Бэллы оказалась действительно востребованной и Сергей Сергеевич все чаще стал бывать у нее в доме, привозя репродукции портретов и забирая готовую работу. Эта работа, а также их прогулки, превратившиеся чуть ли не в ежедневный ритуал, постепенно настолько сблизили их, что когда Сергей Сергеевич однажды засиделся слишком поздно, предложение остаться на ночь прозвучало так естественно, что даже не было ими замечено. После этого он остался жить у Бэллы, все реже появляясь в своей квартире с неизменной Людмилой, чем вызывал у той приступы жгучего любопытства.
   Однажды, вернувшись домой вечером, он увидел на кухне Шитова, которого не встречал с тех самых пор, когда по его рекомендации поехал в свою первую поездку за "луриками". Тот сидел перед недопитой чашкой чая и с грустным видом разговаривал с Бэллой. Сергей Сергеевич вежливо поздоровался с человеком, которому он должен был быть, по сути, благодарен за свое настоящее, но не стал заходить на кухню, а отправился в ванную, где его через пять минут и нашла Белла. Она уже проводила гостя и теперь, зайдя в ванную, и обняв Сергея Сергеевича за шею, как бы оправдывая приход бывшего сослуживца, сказала:
   - Привожу в порядок прошлое. Не обижайся, он больше сюда не придет. А ведь он не узнал тебя, представляешь? - и она тихонько засмеялась, с любовью заглядывая ему в глаза и пытаясь вызвать на его лице улыбку.
   - Как я тебя люблю! - вздохнула Белла, крепко прижимаясь к широкой груди своего единственного мужчины.
   Уже через два месяца, счастливо избежав долгого стояния в очереди на регистрацию брака благодаря содействию знакомой Бэллы, работавшей в загсе заведующей, Сергей Сергеевич Одинцов и Изабелла Диомидовна Типун официально оформили свои отношения, образовав еще одну ячейку общества, строящего свое счастливое будущее. Белла взяла себе фамилию мужа и ее все реже стали воспринимать в качестве той общественной деятельницы, какой она была еще совсем недавно. Она сменила прическу, стала еще красивее и привлекательнее и на них все чаще оборачивались прохожие, кто завидуя, а кто и искренне восхищаясь существованием на этой земле таких красивых и счастливых людей, как эта молодая пара.
   Квартирный вопрос также решился как нельзя лучше и даже Людмила была довольна своим новым местом жительства, которое оказалось в ее распоряжении после обмена их двух квартир на трехкомнатную для Бэллы и Сергея Сергеевича и комнату в коммунальной квартире для Людмилы. Обе новые квартиры находились в центре города, что особенно радовало Людмилу, окончательно возомнившую себя выгодной невестой, и гулявшую по вечерам возле своего дома с маленькой пушистой и грязной болонкой, найденной ею на улице и становившейся похожей на домашнюю собаку всякий раз после того, как Людмила привязывала ей на шею красный бант. Во время этих прогулок мужчины довольно часто пытались знакомиться с Людмилой, но всем им она с гордостью заявляла, что живет "вон в том большом и красивом доме" и у нее нет никакого желания водиться "с кем ни попадя".
   Самым настырным, правда, удавалось проснуться утром в постели Людмилы, но на этом их настырность и заканчивалась. Жениться ей так никто не предлагал и Людмила, продолжая каждый вечер прогуливаться возле своего дома в компании неизменной болонки, со временем стала такой же достопримечательностью этой улицы, как и стоящий на углу киоск, в котором зимой и летом торговали разбавленным пивом.
  
   Глава 26
  
   Неожиданно, как и все, что случалось в этой стране, наступила зима.
   Несмотря на снегопад, все последние дни доставлявший дворникам немало неприятностей, Сергей Сергеевич с Бэллой решили идти домой пешком. Во-первых, жили они теперь в центре города, и такая непродолжительная прогулка ничего, кроме удовольствия принести не могла, а, во-вторых, прогулки были теперь полезны для Бэллы, чей многозначительный живот служил для них достаточным основанием.
   Новый год наступил час назад, но на улицах было пусто и время фейерверков еще не наступило. Долгожданный стол, с таким старанием и самоотверженностью приготовленный хозяйками, не для того ими накрывался, чтобы отпустить своих гостей так быстро. И гости продолжали наслаждаться его дефицитным содержимым, на которое было потрачено немало и денег и времени, не говоря об унижении, на которое вынуждены были пойти те немногие, у которых не было знакомых в столь привлекательной и вожделенной для всех сфере, коей является торговля.
   В большом актовом зале Учреждения, в котором обычно проходили все профсоюзные собрания и который был специально украшен к Новому Году, убрали ряды кресел и рядами же расставили столы и стулья, за которыми расположились чуть ли не все сотрудники уважаемой организации. Руководители Учреждения были посажены ближе к сцене, на которой состоялся концерт специально приглашенных из театра артистов. После концерта, когда наскоро откланявшиеся артисты, рванули на другое подобное мероприятие, приступили к трапезе, и уже через пять минут все настолько смешалось, что ни о какой субординации и соблюдении табели о рангах не могло быть и речи.
   На этот вечер Сергей Сергеевич пришел как муж Изабеллы Диомидовны. К этому времени он уволился и уже не имел права входа в Учреждение, так как пропуск, выданный ему еще в те времена, когда он впервые пришел сюда на преддипломную практику, при увольнении был у него отобран. Изабелла же Диомидовна продолжала оставаться профсоюзным лидером, но и ее дни в этой должности были уже сочтены. Пожалуй, это новогоднее мероприятие стало чуть ли не последним событием в его общественной жизни, в котором она исполняла главную роль.
   Сергей Сергеевич с удивлением наблюдал, как в зал входили и рассаживались на указанные в пригласительных билетах места исключительно его новые знакомые по изготовлению "луриков". У него даже создалось впечатление, что все сотрудники Учреждения по совместительству имеют отношение к такому популярному бизнесу, каким оказалось изготовление портретов. Но это, конечно же, было не так. Многие из тех, кто служил в Учреждении, действительно, имели отношение к изготовлению портретов. Кто-то ездил за старыми фотографиями по стране, используя для этого свой отпуск и регулярно отпрашиваясь у начальства "для ухода за старой мамой". Кто-то, придя домой, принимался каждый вечер раскрашивать фотографии или закатывать в пленку готовые портреты. Кто-то только ему одному известным способом доставал дефицитные картон и целлофановую пленку, продавая их затем по завышенной цене тем, кто искусно превращал обычные фотографии в "лурики".
   Все, кого уже знал Сергей Сергеевич раньше или с кем его только знакомили на этом вечере, были не "инженеры", конструкторы" или "координаторы", а "наборщики", "прокрутчики", "закатчики", "ретушеры" и представители многих других профессий, не имеющих никакого отношения к такому солидному и уважаемому заведению, каким, несомненно, можно было считать Учреждение.
   Кроме тех, кто также как и Сергей Сергеевич, имел отношение к "лурикам", здесь было много и таких, кто, например, летом ездил охранять колхозные сады и, привозя оттуда осенью несколько машин заработанных фруктов, торговал ими на местных рынках, получая прибыль, вызывающую неизменные приступы зависти у своих менее предприимчивых знакомых.
   Некоторые, к ним относились, в основном, женщины, регулярно посещали столицу и после длительного стояния в очередях скупали там дефицитный товар, продаваемый затем втридорога в своем родном городе тем, для кого следование моде было целью и содержанием жизни.
   Были здесь и художники, плюнувшие на свободу творчества и выбравшие для себя такое применение их несомненному таланту, которое позволяло им жить припеваючи. Посвятив себя делу идеологической пропаганды, они с увлечением оформляли в колхозных домах культуры различные "ленинские уголки" и "комнаты трудовой славы". Многие из этих художников занимались так называемыми "тряпками", то есть изготовлением способом шелкографии флагов, вымпелов и штандартов, необыкновенно популярных в глубинных районах огромной страны.
   Кто-то занимался своим вторым, и гораздо более денежным делом не отрываясь от своей основой работы. Кто-то же только числился на своем рабочем месте, регулярно отдавая свою заработную плату, тем, кто устроил ему эту своеобразную синекуру, позволяющую скрывать свою настоящую жизнь от строгих мужчин в стандартных черных костюмах, сотрудников неизменных и обязательных "первых" отделов, чьей прямой и почетной обязанностью было следить за правильным поведением граждан.
   И все эти люди, как те, кто только время от времени имел возможность отрываться от своих прямых обязанностей для занятия "халтурой", так и занимающиеся ею постоянно, производили товары и услуги действительно необходимые населению. Потребности в этих товарах и услугах не значились ни в ближайших, ни в перспективных планах тех, для кого такая забота составляла их прямую обязанность, и за которую они получали заработную плату в Учреждении с громким названием Госплан.
   Теперь, после нескольких месяцев погружения в новую жизнь, Сергей Сергеевич точно знал, что по вечерам, в выходные дни и во время отпуска миллионы людей закатывают рукава и с энтузиазмом повышают свой материальный уровень, приклеивая, закатывая, разрисовывая, торгуя дефицитом и занимаясь тем, чего в официальной жизни не существует вовсе и о чем известно только им самим и той части населения, которая пользуется результатами их труда.
   Его собственная жизнь тоже изменилась не только вследствие смены имени, что, конечно же, было главной причиной, но и благодаря той новой работе, которая не только ему нравилась, но и приносила ощутимый доход. Теперь, после того, как они с Бэллой узнали, что у них будет ребенок, жизнь для них приобрела тот недостающий смысл, которого им не хватало для полного счастья.
   Прогуливаясь, они вышли на большую площадь, вдоль одной из сторон которой стояли огромные портреты членов Политбюро, ярко освещенные лампами дневного света.
   - Смотри, - остановила Сергея Сергеевича Бэлла, - правда, они похожи на те портреты, которые делаем мы? Вон у того, который недавно стал Генеральным, кажется, Горбачев его фамилия, на лысине, я видела по телевизору, есть огромное родимое пятно, а на этом портрете его нет. Заретушировали.
   - Ничего удивительного. Лурики, - уверенно заявил Сергей Сергеевич и, взяв под руку свою любимую направился вдоль гигантских портретов, на время закрывших их от ветра и все еще продолжающегося снегопада.
  
   20.08.1989 - 9.04.2005
   Круонис - Вяришкес
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   80
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"