Самарцев Михаил : другие произведения.

Избранное

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

  ИЗБРАННОЕ
  
  Просматривал книжку "Чтоб я так жил!" и отмечал галочкой те стихи, которые должны войти в "Избранное". Так дошёл до "Сотворения человека", сделал пометку, задумался. И услышал знакомое покашливание.
  - Кхе, кхе... Не помешаю?
  - Нет. Присаживайся.
   Это был домовой, герой из "Аккерманских баек". Там он в самом конце книги появился, а теперь вот в самом начале "Избранного" опять возник, - круг замкнулся. После того, как мы встретились в аккерманском экспрессе, он иногда заглядывает поздним вечером, если я ещё не сплю.
  - Избранное, - спрашивает он. - Это которое отобрали и оставили?
  - Ну, в общем, да. Отобрали и включили в избранное.
  - А остальное отобрали и выбросили? - Вообще-то он домашний и добрый, но при этом язва порядочная. Любит прикидываться простачком и задавать каверзные вопросы.
  - Ну зачем же - выбросили. Просто не включили.
  Помолчал, посопел и снова спросил невинно:
  - И у тебя, значит, есть такое, что и выбросить жалко и включить нельзя?
  - Конечно. Как у всех.
  - А что ж ты тогда всё включаешь. Вон пять птичек подряд поставил.
  - Это пока. А потом будет по-всякому. Стихов, например, отсеется больше половины. Две повести не войдут, поэма, роман...
  - Ну, тогда я пошёл. Не буду мешать...
  
  
  СИЛЬНЫЙ ХОД
  
  Стал читать поэму "Чтоб я так жил!" и снова услышал скромное покашливание.
  - Не помешаю?
  - Ну что ты.
  - Мне нравится эта поэма, - признался домовой. - Дождь, слякоть - сиди себе за печкой, не выглядывай. Особенно вот эти строчки нравятся: "Дождь барабанит в мокрое стекло, в трубе гудит и подвывает ветер..." Прочитал - и заснул.
  Стал я прикидывать, что бы дальше за этой поэмой пустить: и так не подходит, и этак не годится.
  - Ну и что ты теперь лепить будешь? - спрашивает домовой. - Какую такую заплаточку?
  - А хотя бы тебя вот и прилеплю. "Жил-был домовой..."
  - Разве что. Другой отмазки у тебя сейчас и нет. За стихами то должны идти поэмы, а где они у тебя? Разбросаны, где попало - по разным книжкам.
  - Да сам вижу. Одно по жанру не стыкуется, другое по времени.
  - Подожди, подожди, - забеспокоился домовой. - А что если книгу "Фантасма" на две части расшить и одну часть с поэмой и трагедией сюда приспособить, а другую, с прозой, аж после всех поэм?
  - Интересная мысль, - сказал я без особого энтузиазма, - можно и так. Только потом надо будет и книгу с байками перетряхивать.
  - Ну и что? Как говорил товарищ Сталин Хазанову, - "Я перетрахивал наше правительство и буду перетрахивать". Перетряхнём. Зато дальше все линии в наших руках.
  - Принято, - сказал я. - А чтобы номера страниц сошлись точнее - дадим ещё какую-нибудь вставку. Ну, хотя бы поэмку "Знаки Зодиака".
  Иногда какой-нибудь поэт выпускает новый сборник, в котором каждое стихотворение красуется на отдельной странице. Даже если это две строфы или одна. Никогда не испытывал такой потребности и следующие шесть страниц оставляю полупустыми только потому, что надо точнее свести их нумерацию с другими.
  
  
  
  
  МАЛИНСКАЯ ЗИМОВКА
  I
  Несколько лет я и сам порой сомневался в том, что сделал выдающееся открытие. И верил, и не верил в свою исключительную удачу, пока в наш провинциальный Аккерман, то бишь Белгород свет Днестровский, не пожаловал залетный лектор из Ленинграда - доцент, кандидат наук - да не побеседовал со мной, да не почитал мои первые главки. Был он приятно удивлен, даже от комплимента не мог удержаться: мол, из таких чудаков и рождаются настоящие философы, а не из тех, кто что-то заучил. Просил выслать ему один экземпляр, самый последний, когда перепечатаю. Я был польщен. Выслал... А через год, уже в Москве, со мной несколько раз беседовал доктор наук. И тоже был удивлен - попросил оставить ему экземпляр моих многостраничных тезисов. Я почел за честь. Оставил... И потихоньку продолжал разрабатывать свою золотую жилу, в полной уверенности, что мне спешить некуда.
  Однако на пятидесятом году произошел какой-то едва заметный сдвиг и оказалось - мне некуда отступать. Открытие сделано, работа проверена - пора пробиваться в большую науку, иначе можно и не успеть.
  Я уволился с работы, распрощался с чадами и домочадцами и на фирменном одесском "Черноморце" укатил в Киев.
  Прописаться в пределах Киевской области было невозможно, пришлось ехать еще дальше на север, в Житомирскую, где за темными еловыми лесами, за тихой речкой Тетерев, в нескольких перегонах от нее, обретался небольшой городок Малин. Там я и обосновался на предстоящую зимовку, сняв отдельную комнатку у бабы Ирины, одинокой старушки, на чью мазаную хату под камышовой крышей мне указал случайный прохожий.
  Была ранняя теплая осень. Целыми днями сияло уже нежаркое солнце и лишь по утрам воздух тяжелел от зябкой сырости, да в зеленых луговых низинах стелился молочный туман. Почти неделя прошла в бесконечных челночных поездках, я намотал не одну тысячу километров на пригородных киевских электричках, прежде чем удалось приткнуться в Малине, и, понятно, основательно вымотался. Несколько дней отдыхал и понемногу обживался. Подремонтировал старенький туалет за сараем. По просьбе бабы Ирины вырубил сухой малинник в саду. Потом прописался, встал на воинский учет и уже подумывал о близкой поездке в Киев, о встрече со специалистами и дискуссиях, как вдруг на меня свалилась еще одна непредвиденная и пренеприятнейшая забота.
  Уже предвкушая окончательное освобождение от всех надоевших формальностей, я отправился в горком партии, в сектор учета. Заведующий сектором, тихий и скромный служака в сером костюме, выслушал меня и строго заявил, что член КПСС обязательно должен работать, что он просто не может не работать, не имеет права. Меня это железное правило слегка покоробило.
  - Я четверть века отработал на производстве, - сказал я натянуто. - И что же, теперь я не имею права посвятить один год изучению интересующей меня проблемы? Карл Маркс, между прочим, не служил и не работал всю жизнь...
  Заведующий помолчал, подыскивая достойный ответ, и почти обиженно произнес:
  - У Маркса был друг, который помогал ему.
  Я едва сдержал улыбку. Вот это логика! Если у тебя есть состоятельный друг - можешь не работать, а нет друга - нечего и голову морочить, ступай на дело доблести и геройства.
  - Ну, если на то пошло, у меня тоже есть друг, который мне помогает - моя жена. У нас две дочери, две студентки и очень скромные сбережения, а жена говорит: "Поезжай, как-нибудь выкрутимся". Это ли не друг?
  Заведующий пригласил меня к вышестоящему товарищу и там было принято компромиссное решение: я устраиваюсь, скажем, на мебельной фабрике электриком на полставки и таким образом буду одновременно и работать, и получу возможность ездить в Киев. И опять началась бесконечная и бестолковая морока. Хождение по директорам и отделам кадров, медицинская комиссия, инструктажи, работа на подхвате. Я потратил еще один драгоценный месяц, простудился и заболел (как говорила баба Ирина - "заслаб"), а когда немного вычухался, не раздумывая написал заявление об уходе с работы и для себя твердо решил: если в горкоме по этому поводу начнут "возникать" - положу на стол партбилет. Впрочем, никаких придирок не последовало.
  Дотлевала восемьдесят четвертая осень двадцатого века. А где-то за горизонтом, за мглистым новогодним перевалом, уже готовила грядущее половодье восемьдесят пятая весна.
  II
  Вопрос всех вопросов. Зачем живет человек, в чем смысл его существования?.. Пожалуй, за всю историю человечества не было другого вопроса, который бы так остро и неотступно терзал человеческую душу. Еще из Древней Греции тянется эта ниточка от Аристотеля до наших дней. И каждый идущий следом завязывает на ней свой узелок, в меру своего понимания и таланта. Сенека, Хайям, Гегель... Кто следующий, прошу!.. Гете, Толстой, Маркс... Следующий!.. Но уже поредели ряды претендентов, выдохлись мыслители и заморские, и доморощенные, только перепевают да перепродают то, что получили в наследство. Смысл жизни - в труде, познании, счастье, борьбе, освобождении, построении, сохранении, развитии, самореализации. Ну и еще в чем-то, что, возможно, добавится через год, через тысячу и т.д. - до бесконечности. Ибо "в различные исторические эпохи смысл жизни каждый раз выявляется по-новому; ибо "его решение имеет диалектически подвижный характер", ибо "окончательного ответа нет и быть не может". Так считают наши современники философы, от кандидата наук до академика.
  К стыду своему (и к счастью) я ничего этого не знал и был чист, как новая тетрадка (если не считать вузовский диамат да философский словарь, приобретенный однажды из любопытства). Я начинал свои дилетантские поиски с нуля, свободным любителем, не ведая никаких ограничений и не признавая никаких авторитетов. Мне было достаточно моей жгучей потребности в чем-то очень значительном и необходимом, что - как подсказывало мне предчувствие - существует и достижимо. Именно эта потребность и это предчувствие и вели меня через многолетние мучительные раздумья, когда нигде не прощупывается точка опоры и ни в чем не угадывается верная подсказка. Сейчас-то я понимаю, что должны были пройти эти годы раздумий, чтобы их количество перешло в новое качество, в мгновенное озарение, которое высветило формулу открытия. И только после этого я обратился к специальной литературе и понял, что сделал "невозможное", открыл "несуществующее". Но теперь предостережения маститых были для меня звук пустой. Я видел, что их точка зрения ошибочна. У них был применен чисто формальный подход, ведущий к заблуждению и самообману: взята верная посылка и на ее основе сделан ошибочный вывод. Ни "диалектически подвижный характер", ни "выявление поновому" еще не являются достаточным основанием для вывода об отсутствии окончательного решения или невозможности выхода к нему... Были в этих "трудах" и другие принципиально важные положения, некоторые из них я уже проверил в дискуссиях с доцентом и доктором, и оба они вынуждены были признать мои обоснования верными.
  Но это были только самые первые шаги. Теперь предстояло поработать в библиотеке Института философии, пообщаться с киевскими специалистами. А дальше - смотреть по обстоятельствам.
  III
  И вот однажды, проболтавшись два часа в утренней электричке, я прямо у вокзала нырнул в киевское метро и вынырнул на Крещатике - главной улице Киевской Руси, по которой давным-давно, тысячу лет назад шли наши предки к Днепру принимать крещение. Я шел со сдержанным любопытством восторженного провинциала, когда-то уже побывавшего здесь, полюбившего этот дивный город, и опять я дивился и радовался его неповторимой красе.
  По странному, почти курьезному совпадению, мне предстояло пройти тот же давний путь - Крещатиком, к Днепру - и там то ли самому принять крещение, то ли крестить других... Я поднялся на Владимирскую горку, в чистый зеленый скверик возле Института, и облокотился на металлическую решетку, на самом краю смотровой площадки. Крутыми уступами вниз, к Днепру, уходил старый парк с расцвеченными осенью кронами. Князь Владимир - голова непокрыта, на плече большой крест - тоже виден немного сверху и сам смотрит на днепровский простор. А дальше, на низком правобережье, далекой дымчато-белой стеной - туман, подсвеченный солнцем, такой глубокий и пышный, будто и не туман вовсе, а легкие облака, что опустились на заднепровье вечером и теперь только ждут легкого ветерка, чтобы сняться со своих якорей и плыть дальше... И вдруг обвыкшему глазу открывается в этих облаках такой же призрачный, белый многоэтажный дом, совсем невидимый в своем основании, такой же нездешний, парящий. И обочь него - другие белые призраки, словно родные братья. Но едва привыкнешь к этому чуду, приноровишься к нему, как приоткроется новая, уже совсем немыслимая глубина, а в ней новые кораблики многоэтажек, едва проступают, едва угадываются... Встрепенется сердце, порываясь в эту даль, и долго потом не может вернуться в привычный постук...
  Институт философии АН УССР - это, как сказал бы классик, звучит. Переступая его порог, я был полон глубокой почтительности, а на челе своем нес отпечаток глубокомысленной строгости, которая, впрочем, предназначалась более вахтеру за столиком, чтобы избежать лишних объяснений. Не спеша поднялся на третий этаж, умышленно проигнорировав свободные лифты, - так легче было адаптироваться в новой обстановке, осмотреться, расслабиться... Длинный коридор влево и вправо, высокие потолки, высокие темные двери бесчисленных кабинетов... Застекленные стенды с новыми книгами, картотека в конце коридора возле окна... Все было так же, как и три года назад, когда я заглянул сюда впервые, вырвавшись на денек из ворзельского санатория.
  К моему удивлению, Дудецкая оказалась на месте, хотя и в другом кабинете. Я поздоровался так, словно был здесь на прошлой неделе, она же привстала из-за стола, не зная от неожиданности, что сказать, что подумать.
  - Анатолий Михайлович? Какими судьбами?
  - Да вот, Валентина Игнатьевна, потянуло в Киев. Как вы тут?
  - Вы не спешите? - спросила она. - Я скоро освобожусь и мы могли бы немного прогуляться.
  - Хорошо. Я подожду внизу.
  Только спустившись опять в скверик и посмотрев на часы, я понял, что уже начинается то предобеденное время, когда сотрудники Института убирают бумаги, заканчивают телефонные разговоры, защелкивают портфели и сумочки. Все чаще хлопает входная дверь, выпуская на улицу самых нетерпеливых, которые уже не останавливаются поговорить-покурить, а тут же разбегаются. Вскоре появляется Дудецкая. Оказывается, она ходит в расположенный неподалеку бассейн, выкраивая для этого время из своего обеденного перерыва. Тихая, скромная, с большими грустными глазами... - никогда бы не подумал, что она может быть такой организованной и жесткой.
  Три года назад, в апреле 1981, я познакомился с И П. Кобляковым - тем самым доцентом из Ленинграда, ныне доктором наук, - а летом представилась возможность отдохнуть в санатории, километрах в тридцати от Киева. Тогда меня и свел случай (записка замдиректора в ее сектор) с Дудецкой. Зав. сектором Н.Я. Иванова, один из ведущих специалистов, автор недавно вышедшей монографии "Философский анализ проблемы смысла бытия человека" была в отпуске, и Валентина Игнатьевна на правах сослуживицы и подруги взялась ее отыскать и пригласить на встречу. Позвонила Ивановой на квартиру, объяснила, в чем дело. И встреча наша состоялась (здесь же, в Институте), но, к сожалению, разговора не получилось. Н.Я., натянутая и резкая, сразу же заняла непримиримую позицию: "Я буду с порога отвергать все, что вы будете говорить о смысле бытия применительно к самому бытию, то есть природе. Такого смысла нет и не может быть". На том и разошлись. А на другой день, уже почти вечером, Дудецкая разыскала меня. Надо ли говорить, как я был удивлен! Во-первых, она не знала моего точного адреса и ей пришлось искать, наводить справки, спорить с дежурной сестрой. А, во-вторых, - женщина ехала одна, вечером, в неизвестность и в такую даль! По пустякам такие усилия не предпринимаются, должна быть для этого какая-то серьезная причина... Оказалось - Дудецкая приехала, чтобы поговорить о моей работе "Постижение мира", которую я давал посмотреть Ивановой в Институте, о нашем неудачном контакте, о возможном взаимопонимании. "Неля Яковлевна принципиальный человек, - говорила Дудецкая. - Правда, она бывает резковата, вы сами видели... Но она действительно знающий специалист и порядочный человек. Она просто не могла не заявить вам прямо, что понятие смысл нельзя применять к понятию бытие... А работа ваша интересна. Вам надо обязательно учиться. Поступайте на философский факультет заочно и занимайтесь. Неля Яковлевна вам поможет. И на вашем месте я бы еще раз встретилась с ней. Только не употребляйте понятие смысл в отношении к природе. Ну сделайте хотя бы пока такую уступку, хорошо? Ну, может быть, следует употребить какое-то другое понятие? Согласитесь, принять ваше положение после того, как мы учились и выросли на других подставлениях, очень трудно... Вы обещаете не злоупотреблять понятием смысл? Хорошо?.. И позвоните Неле Яковлевне - я дам ее квартирный телефон, - позвоните и поговорите с ней. Хорошо?.." Я обещал позвонить. Идею поступления на заочное отделение я не принял, сославшись на возраст и здоровье, а отказываться от понятия смысл не спешил (да и не собирался). Из санатория я дозвониться не смог, а в Киеве детский голосок ответил, что мамы нет. Помню, я повесил трубку с явным облегчением... Вскоре Иванова ушла из Института и переехала в другой город. А мы с Дудецкой всю осень вели переписку, обсуждая спорное положение (я - отыскивая новые доводы "за", она - пробуя эти доводы опровергать) и, в конце концов, истина была выявлена и утверждена: Дудецкая сообщила, что она показала мое последнее письмо одному кандидату наук, и он сказал, что мое доказательство правомерно и что я могу пользоваться им. На следующий год я специально приехал в Москву, где трижды встречался с А.Т. Мысливченко, упоминаемым уже мною докторе философских наук, и доказательство наличия смысла бытия, т.е. природы, прошло без сучка и задоринки (другие положения потребовали более или менее острой дискуссии, но в итоге также были приняты)...
  Бассейн открытый, над ним поднимается разреженный голубой пар, веселые голоса, шумные всплески. Дудецкая возвращается свежая, бодрая, хотя по-прежнему тихая и немного грустная. Я откровенно завидую ей, жалуюсь на свое нездоровье, еще более заметное теперь, после моих двухмесячных передряг и простуд. Она говорит с уверенностью лечащего врача, что из моего организма необходимо вывести скопившиеся шлаки и тогда я быстро восстановлюсь. Нужно принять горячую ванну, настоянную на травах или хотя бы на простой сечке из сена.
  - Давайте сделаем так, - предлагает она озабоченно. - После работы поедем ко мне и я приготовлю вам ванну.
  - Да как-то неудобно, Валентина Игнатьевна, не хочется вас стеснять.
  - И нисколько не стесните, не беспокойтесь.
  - А мне ведь потом почти три часа ехать в Малин...
  - Никуда ехать не надо. Переночуете у меня.
  IV
  Воспользоваться в тот день приглашением Дудецкой я так и не смог, но в ближайшее воскресенье приехал подремонтировать выключатели и розетки, посидеть за рюмкой вина, посоветоваться о моих дальнейших шагах в Институте. Еще во время нашей переписки Дудецкая подсказывала мне, что не следует сразу высылать свою работу на рецензию, а вначале надо запросить соответствующее учреждение, указав тему, объем, план - так будет надежнее во всех отношениях. Тогда жt она вкратце обрисовала обстановку в Институте, и теперь эта тема всплыла неизбежно, поскольку мне здесь предстояло "вертеться", а ей эта обстановочка была уже вот где, под самую завязку.
  - Вот вам и добровольная самоссылка в наш прекрасный век... - говорила она о вынужденном уходе Ивановой из Института и переезде в другой город.. - Нtля открыла мне глаза на мир, дала марксистскую оценку современного положения и шаг за шагом я убеждаюсь, что она права... Стала понемногу бороться за правду, справедливость и, боже... - как на меня посыпались шишки! И я увидела своих противников: приспособленцы, грабят Россию, получают не по труду, обманывают на каждом шагу государство и народ, а внешне все благопристойно... Когда сказала правду на собрании в защиту Нели, - стала отверженной. Пробую анализировать объективно причины. Ведь такое положение не только у нас. Оно почти типично...
  Прежде, чем выходить на кого-то из специалистов, решил поработать в читальном зале Института. Приезжаю из Малина утром, подбираю литературу и сижу в небольшой уютной читалке среди нескольких, ушедших в книги, сотрудников. Затем спускаюсь в институтскую столовую пообедать, возвращаюсь наверх досмотреть то, что еще не успел, а перед уходом оставляю в залог паспорт и беру под него одну-две книги с собой, в Малин, при условии, что через неделю верну. И опять - метро, пригородная электричка и дальняя дорога среди, по-осеннему голых, полей да облетающего чернолесья, да через темные еловые леса под низкими сизыми тучами.
  В аккерманской городской библиотеке выбор был невелик и, тем не менее, я почитал там Ленина и Энгельса, Николая Кузанского и Еву Анчел. По МБА - Мысливченко, Панцхаву, Фролова. Дудецкая, в мой первый приезд три года назад, подарила монографию Ивановой, родные и знакомые приносили или называли мне что-то еще и еще. Так что я был уже немного подкован и чувствовал себя при встречах со специалистами спокойно, заранее зная, что каждый из них, как правило, первым делом интересуется, а что ты читал, каков твой кругозор и уровень. Послушает, покивает удовлетворенно, мол, теперь можно и по существу проблемы. А уж тут мне и карты в руки, только посматривай, чтоб не перегрузить оппонента, не спугнуть его. В добротности и оригинальности своей работы я был уверен и все-таки надо было изучить по возможности все, что имелось в нашей отечественной науке, а если повезет, то и переводную литературу.
  Однако мой улов был довольно скромен. Я часами просиживал за картотекой, а удачные находки радовали очень редко. Так однажды я просмотрел несколько сотен карточек с названиями диссертаций за последние тридцать лет и лишь одна (!) диссертация имела отношение к проблеме смысла бытия. А книги и статьи можно было сосчитать по пальцам. Тем большее наслаждение испытывал я, заполучив очередной материал, делал обширные выписки и заметки, иногда собственные комментарии к прочитанному, когда мог развить интересную мысль, или наоборот, опровергнуть ее. Так я изучил несколько новых для меня авторов, а потом проштудировал более основательно классиков, отношения с которыми были у меня, мягко говоря, сложными.
  Кстати, о классиках. Они сами по себе уже есть тот пробный камень, на котором проверяются наши мыслительные (или просто умственные) способности и одновременно - наши человеческие качества, наша нравственность. Один бездумно верит каждому слову, другой бездумно отвергает каждую мысль - велика ли между ними разница? Третий истово поклоняется, четвертый истово оплевывает - так ли уж они далеки друг от друга? Хромаем, каждый на свою ногу, кто на левую, кто на правую. Недобачаем, каждый на свой глаз, - у одного разум запорошило, у другого душа спит.
  К тому же марксизм-ленинизм - это система философских, экономических и социально-политических взглядов, и нельзя же издержками, скажем, научного коммунизма перечеркивать философию, как нельзя ставить двойку по физике за ошибки в школьном диктанте. И нельзя же на все философские работы классиков, а тем более на каждую их мысль, ставить уничижительное клеймо ущербности только потому, что под ними стоит раздражающее имя. Каждый отвечает лишь за то, в чем он виноват. И каждый, обвиняющий огульно, рискует в порыве благородного негодования превратиться из обвинителя в обвиняемого, со своей мерой вины.
  Суди по чести - да не судим будешь!
  Диалектический материализм начинается, между прочим, не с Маркса и не заканчивается на Ленине. Это поистине исторический опыт и мудрость многих поколений землян, их лучших мыслителей. И многие наши беды вовсе не от увлечения диалектикой, а от лукавого обращения с ней. И тысячу раз прав Энгельс, предупреждавший всех нас: "Презрение к диалектике не остается безнаказанным".
  
  Из малинских набросков.
  Только предполагать, т.е. предполагать, не стремясь к проверке и обоснованию своего предположения, - занятие бесплодное и бессмысленное. Только отвергать, т.е. отвергать, невзирая на обоснования предполагающего, отвергать голословно, не утруждая себя поисками соответствующих аргументов, отвергать не опровергая, - занятие безнравственное. И если пустое предположение не двигает наше познание, то безапелляционное отвержение тормозит его.
  И предполагая, и отвергая - стремиться к выявлению истины или раскрытию заблуждения. Только эти два слагаемых являются положительными величинами в процессе познания и работают на развитие познания: все прочие наши устремления, - какими бы соображениями не были они вызваны и в какие бы одежды ни рядились - для процесса познания либо нуль, либо отрицательная величина.
  V
  Баба Ирина, маленькая, пухленькая словно колобок, но уже старенькая и слабая, на улицу выходит лишь со стариковской палочкой и удивляется иногда в наших вечерних разговорах своей теперешней немощи. Говорит, что раньше была быстрая да ловкая: мне, мол, бывало, только бы одной рукой за машину ухватиться, а я уже и вся в кузове. В молодости она стала шить на машинке, порола старые платья, перекраивала и строчила, строчила целыми днями, такая увлеченность была. Когда научилась - стала шить для других и всю жизнь шила. Теперь же утратила к этому всякий интерес, к машинке и не подходит. И спиртное уже не согревает ее, и аппетита нема.
  - И не знаю, шо б я и зъила... - жалуется она каждый раз перед ужином. Потом нехотя открывает маленький чугунок с тушеной картошкой, через силу съедает одну ложку, другую... а там, глядишь, будто проснулась в ней память то ли о послевоенном голоде, то ли о еще более раннем, довоенном, - только вдруг начнет она хватать пищу с необъяснимой жадностью, сопя и захлебываясь... Эх, старость - не радость!
  Я доедаю свою обеденную заначку, а потом пьем чай, угощая друг друга бубличками да пряничками, кто чем богат.
  Но вот закончен ужин, и накормлен сидящий в будке лохматый старичок Тузик, и облизывается над миской у порога здоровенный кот Васька. Баба приоткрывает дверь в сени и приступает к проведению ежевечерней операции по выдворению кота. Васька отступает к печке, лезет под стол в надежде отсидеться там, и тогда баба вооружается клюкой.
  - А коту! - кричит она. - На двир!
  И Васька, сердито надув и без того толстую морду, не спеша выходит в сени и там в три прыжка вымахивает по приставной лесенке на горище, где худо-бедно можно переночевать на охапке старого сена или печном боровке.
  В доме по соседству, через огород, живет бабина дочка Лида Петровна, малинский страховой агент, да бабин внучек Мишка, пятнадцатилетний хлопчик. Иногда он прибегает вечером к нам, в одной рубашке, с улыбкой на узком лице, и кричит с порога:
  - Бабо! Идем в дурня гулять!.. Дядя Толя, идем!
  А то и Лида Петровна заглянет и пригласит нас на ужин. Проговорит нараспев, чуть ли не по слогам: "Михайлович, собирайтесь. Посидим трошки". Мы с бабой Ириной не заставляли себя долго упрашивать - уважали такие непредвиденные застолья на четверых. Случалась там и рюмочка-другая горилки, и добрый ломоть жареного груздя, мясистого, сочного, что твой бифштекс, и какое-нибудь печенье-варенье к чаю. Ну, потом, понятное дело, телевизор, картишки и позднее возвращение с бабой Ириной через ночной уже заснеженный огород, под ясной луной в зените, да морозный скрип, да собачий лай на краю поселка, над самой балкой.
  Иногда я наведывался к своей сестре Валентине в поселок Ворзель, где когда-то отдыхал в санатории. Она подкармливала меня, как могла, собирала что-нибудь на пару дней в запас и я опять уезжал. Ночевать оставался редко. Жилая комната у нее небольшая, даже раскладушку поставить негде, а просторная, светлая кухня так выстывала, что всю ночь сквозь сон вспоминалось мое далекое малинское пристанище. Представлялось, как я просыпаюсь там на рассвете, растопляю печку, которая одним боком обогревает мою комнатку, а другим комнату бабы Ирины. Перекусываю, чем бог послал, пью чай. И сажусь за книги. Баба Ирина встает поздно и в эти утренние часы мне никто не мешает. В полдень собираюсь и ухожу искать, где бы пообедать. Первое время удачно получалось на механическом заводе, в недорогой рабочей столовой. Но пришлый уличный люд стал так энергично разбирать в буфете сметану, что заводчане запретили вход посторонним. Стал я ходить в кафе, но там дороговато да и частенько оно бывает закрыто. Приходится ехать автобусом в город и обедать там, где удастся: в столовой, в кафе, иногда даже в ресторане "Ирша", который днем работает как столовая. Это уж как повезет, потому что по всем нашим общепитовским точкам, всегда и везде, то перерыв на обед, то санитарный день, то нет воды, то нет света.
  Обычно я беру первое и два вторых. Но съедаю только первое и половинку одного второго. Другое второе и оставшуюся половину, мясное вместе с гарниром, перекладываю ложкой в стеклянную банку, а банку - капроновой крышкой, и - в портфель. Это будет сегодняшний ужин и завтрашний завтрак. Хлеб в магазине, вода в колодце и - никаких проблем!
  VI
  Так по утрам и вечерам, под шум ветра за маленьким оконцем и похрапывание бабы Ирины за стеной, я перечитал все, что удалось найти на данном этапе, и еще раз убедился, что в современной философии немало умных, грамотных специалистов, они многое знают и умеют, но... почти все они еще блуждают в потемках, из которых я выбрался уже несколько лет назад. И дело даже не в этих пяти-шести годах, которые нас разделяют, это вовсе не означает, что они отстали от меня на шесть лет, ибо этот разрыв будет постоянно увеличиваться и увеличиваться: дело в другом, - они отстали от меня на целую эпоху, и нам не так-то просто будет понимать друг друга. Подобно тому, как профессор Жуковский не мог понять провинциального учителя Циолковского, отца космонавтики, а профессор Негели - провинциального каноника Менделя, отца генетики.
  Давайте, как говаривал классик эстрады, честно и откровенно.
  Современная философия (во всяком случае - та, что мне доступна) утверждает, что смысл только там, где мысль, где человек, а смысла бытия, т.е. природы в целом, нет и не может быть. Я же в коротком семистрочном положении доказываю, что смысл бытия возможен и существует, и с моими доводами соглашаются все специалисты, все один за другим, с кем только приходилось беседовать.
  Современная философия утверждает, что "вечной формулы", т.е. окончательного решения вопроса о смысле жизни нет и не может быть. Я же в коротком положении доказываю обратное - и со мной опять соглашаются, признают правомерность доказательства.
  Современная философия утверждает, что смысл человеческого бытия можно познать только через социальные цели человека, я же доказываю, что окончательный, высший смысл можно познать только через познание природы в целом, через познание ее глубинного смысла, ее сущности, ее сути...
  Один раз, как говорится, может быть и случай, два раза - может быть и совпадение, но три раза - это уже система. Значит, успех не случаен?
  Наконец, я добираюсь до этой сущности, открываю заветный смысл... Впрочем, не все сразу, всему свое время.
  А вот не угодно ли пока посмотреть, послушать одного из ведущих наших специалистов, И. Т. Фролова. Я ему обязан интересными находками и авторитетными свидетельствами и представляю его с удовольствием (разумеется, это не относится к тем, кто с ним уже знаком). Доктор философских наук, профессор, член-корреспондент АН СССР (в недалеком будущем - академик, Президент философского общества СССР). Еще в Белгороде-Днестровском я заказал по МБА и прочитал его "Перспективы человека" (1983 г., 350 с.), а в Институте философии АН УССР перечитал еще раз, более основательно, и нашел его большую статью в двух номерах журнала "Вопросы философии" (1983 г., ЉЉ 1 и 2). Вот несколько разрозненных его мыслей и замечаний из этих работ.
  Рассматривая проблему смысла жизни, Фролов обращается к Марксу, Энгельсу, Ленину - приводит их варианты ответов на этот вопрос.
  Утверждает, что окончательного ответа нет и быть не может.
  Допускает, что космизация жизни человечества может привести к новым представлениям о смысле человеческой жизни.
  Разделяет мысль Фихте о том, что вся философия, все человеческое учение и мышление имеет одну-единственную цель - ответ на высший вопрос: каково назначение человека вообще и какими средствами он может его достигнуть.
  Я читаю "Перспективы" и статью в конце 1984 г. Но у Фролова уже написана еще одна работа, которая выйдет в библиотеке "Знание" в январе 1985. Там обратим внимание на такие три момента (цитирую).
  1. Вопросы "человеческого бытия, прежде всего самого смысла жизни, без ответа на который становятся бессмысленными все другие вопросы, как бы они ни были важны". (Подчеркнем огромную значимость решения проблемы, А.М.).
  2. "Не скрою, я был поражен, как велик интерес к этим проблемам..." (Речь о письмах читателей. Подчеркнем огромную заинтересованность людей, А.М.).
  3. "...мы не должны думать, что все "вечные" вопросы человеческого бытия уже исчерпывающе разрешены марксизмом. Напротив, хотя создана принципиальная основа для их разрешения, многое еще впереди". (Отметим здесь, что "вечные" вопросы еще не "исчерпывающе разрешены", - стало быть, допускается возможность их исчерпывающего разрешения?.. Отметим, что уже создана "основа для их разрешения", - стало быть, проблема смысла все-таки разрешима?.. Не берусь утверждать, что современная философия начинает менять свою точку зрения, может быть, просто бес попутал и понятия "исчерпывающий" и "разрешимый" выскочили там, где их не ждали. Что же касается утверждения, что марксизмом уже создана принципиальная основа для разрешения, то позволю себе не согласиться с этим: принципиальной основы нет ни у марксизма, ни, кажется, у других учений, есть только более или менее удачные приближения, прикосновения, да и то скорее непроизвольные и случайные. А.М.)
  И вот теперь давайте прикинем: если смысл бытия - это высший вопрос всей философии, всего мышления, если на этой проблеме человечество"балдеет", а наука "торчит", то чем же в таком случае явится познание смысла жизни?.. Правильно, это будет одно из величайших открытий. Как напишет через пару лет один неглупый человек в одной недреманой газете, это будет четвертая мировоззренческая революция - после Коперника, Дарвина, Маркса...
  Баба Ирина спит, я делаю последние наброски для завтрашней беседы в Киеве. Интересно, кто и что мне выпадет завтра?
  VII
  А выпал мне (по направлению ученого секретаря) доктор Кулагин - плотный крепыш в широкой черной бороде и такой же роскошной гриве, - ну вылитый доктор Маркс! Энергичный, уверенный и вместе с тем предупредительный: "Извините, одну минуту..."
  Каждый раз, испрашивая дозволения на встречу со специалистом, я говорю, что хотел бы проконсультироваться, и только во время встречи прошу проверить, испытать на прочность, два-три новых положения. Ознакомившись с тезисами, специалист либо вдруг вспоминает, что у него непредвиденное заседание, либо ходит вокруг да около, пытаясь уболтать, запутать, либо сразу же обсуждает честно и открыто, не боясь признать правоту оппонента, либо просит оставить тезисы для ознакомления, чтобы подготовиться и поговорить через день или два. Игорь Викторович пошел другим, новым для меня путем:
  - Мы не будем обсуждать краткие тезисы. Давайте там вы на их основе напишете статью и принесете нам, а уж мы тогда ее и почитаем. Вам же будет удобнее, - получите официальную рецензию.
  Для меня это не лучший вариант, но со своим уставом в чужой монастырь не лезут, и я соглашаюсь. Я понимаю, что Кулагину "выгоднее" иметь дело с готовой статьей. Такой материал можно посмотреть не спеша и всесторонне, там больше возможностей для маневра в ответе, да и автор не давит своими вопросами и репликами. К тому же статью можно передать на рецензию кому-нибудь из своих помощников и, тем самым, еще раз подстраховаться и как бы посмотреть со стороны, а что из этого получится и какой оборот примут дальнейшие события. Меня же этот вариант отчасти не устраивал оттяжкой обсуждения, замедлением событий, но главное - ослаблением личного контакта, пусть и временным. По опыту я знал, что непонимание может возникнуть почти на ровном месте, из-за какой-то второстепенной детали или неточности, и что очень важно в такой момент снять это непонимание, чтобы оно не нарастало дальше, как снежный ком... Верно писал академик П. Капица: необходимо личное общение, необходим живой обмен мнениями, необходима дискуссия, всего этого не может заменить ни печатная работа, ни переписка.
  Но выбор сделан, условия приняты. Я укатил в Малин и засел за статью.
  У меня уже было несколько неплохих статей, написанных в последние годы, был небольшой круг читателей-почитателей. И Дудецкой нравилось как я пишу, и другим товарищам. И даже В. Кобляков, ленинградский доцент, говорил мне удовлетворенно: "У вас неплохо получается - задиристо, остро. Пишите в том же ключе". Ох, советчики-безответчики! Да у острого словца, как у палки, два конца! Даже и советуя, рискуешь уколоться...
  Был у меня на руках свободный экземпляр статьи "Законы развития природы и смысл бытия". Было "Постижение мира" и еще кое-что. Но я решил написать новую статью, чтобы, во-первых, использовать хотя бы частично найденный мной в Киеве материал, во-вторых, рассмотреть именно те вопросы, которые хотел обсудить в первую очередь, и, в-третьих, не раскрываться полностью, подождать.
  Стылым ноябрьским вечером, под шорох сухого снега за моим оконцем, я обдумывал тезисы для будущей статьи. Я не хотел особенно разбрасываться и ограничился темой разработки проблемы смысла, определением конкретного пути разрешения проблемы. Человек, думал я, становится человеком настолько, насколько он обрел свои сущностные силы. И в этом плане смысл бытия человека выступает как уровень развития человека... Но ведь человек живет в материальном, не зависящем от него мегамире, и вынужден соизмерять многие свои цели и задачи, исходя не только из своих потребностей, но и из имеющихся в природе возможностей. Мы постоянно "открываем" окружающий нас мир и вместе с ним нам заново "открывается" смысл нашего бытия. И, соответственно, - в познавательном плане смысл бытия человека выступает как уровень осознания бытия... Именно эти два момента - уровень развития человека и уровень осознания бытия - являются ключевыми и в разработке проблемы смысла, и в определении, познании этого глубинного смысла. Только поднимаясь в нашем исследовании к новым уровням развития человека и новым уровням познания мира - в их неразрывной взаимообогащающей связи - мы сможем подняться к новым уровням смысла жизни. Только такой диалектически выверенный подход может привести к новым решениям "вечного" вопроса...
  Так размышлял я в своем ночном малинском прибежище, делая наброски для статьи. Статью решено было назвать "К разработке проблемы смысла человеческого бытия". Решение было принято единолично и единогласно.
  VIII
  В первых числах декабря статья была закончена. При небольшом объеме (девять тетрадных страничек) она получилась довольно насыщенной, емкой - во всяком случае, я был доволен своей работой. Отдельные положения подтверждались ссылками на специалистов, как наших современников, так и классиков. Были среди них, понятное дело, и Мысливченко, и Фролов, и даже Шинкарук - директор Института философии, академик АН УССР.
  Я перебрал несколько вариантов, где бы можно было найти пишущую машинку для перепечатки статьи, но везде меня ждали пустые хлопоты. И тогда, чтобы дело было вернее, отправился я прямиком в редакцию местной газеты "Прапор Жовтня". Заглянул в одну из комнат. Там за двумя столами работали два сотрудника - заведующий отделом Василий Сташук и ответственный секретарь, который, знакомясь, сказал: "Женя". Оба - молодые еще, симпатичные мужики, и оба - в редакционных делах и заботах.
  - Так вы из Белгорода-Днестровского? - уточняет Сташук с непонятной пока для меня значительной улыбкой. - А газета у вас - "Советское Приднестровье"?
  - Да, - отвечаю я с некоторым удивлением.
  - А редактор ?
  - Редактор - Орлов.
  Женя уткнулся в свои бумаги, но по его улыбке видно, что одним ухом он следит за нашим разговором.
  - Так мы же знаем вашу газету, - говорит Сташук. - И редактора знаем... Такой же худощавый, как вы, только повыше.
  - Верно. Такой же, мягко говоря, худощавый. И повыше. И белая узкая повязка через один глаз.
  Сташук достает из шкафа и показывает несколько номеров "Приднестровья". Оказывается, редакции обмениваются иногда газетами, и Орлов иногда бывает здесь в день освобождения города Малин, поскольку во время войны прошел этими местами, уже с востока на запад...
  В соседнем кабинете мне показывают свободный стол с пишущей машинкой (очень кстати, как по заказу, машинистка ушла в декретный отпуск), говорят, что я могу приходить сюда и работать. В разговоре выяснилось, что Сташук, подобно мне, пишет стихи, что мы оба изредка печатаемся, и это, естественно, вызывает взаимную симпатию, как у двух нечаянно разговорившихся рыбаков и охотников. Он предлагает мне принести что-нибудь для газеты, показывает "Прапор Жовтня" со своими стихами, на украинском. Через несколько дней я как бы невзначай вспомню "чью-то" стихотворную строку и невинно спрошу Сташука, не подскажет ли он, кто это написал. Он навострится отгадать, а когда я продекламирую "Светилось утро и светился я", - немного растеряется. Потом поймет, в чем дело, и посмеется. Это из его же стихотворения, только в моем "переводе" с украинского на русский, - у него было:"Светився ранок..."
  Два дня, урывками, я отсидел за пишущей машинкой, согревая застывшие пальцы своим дыханием. Стол возле самого окна, а окно - во всю стену, а за окном - цепкий зимний морозец и северный ветерок. Работал - на плечах пальто, на шее теплый шарф. Зима уже сделала заявочку на свои суровые рекорды в наступающем 1985-м и отступать не собиралась.
  Как ни странно, держался я молодцом, не болел и не простужался, хотя приходилось и на автобусных остановках снега утаптывать, и в неотапливаемых электричках болтаться. Это уж когда как повезет.
  Статью сдал 12 декабря. Написал коротенькую записку для ученого секретаря (на случай, если к нему будет сложно попасть), сунул в портфель рукопись и - допоможи, господи! Секретарь начертал черным по белому: "И. В. Кулагину. Прошу организовать отзыв по существу проблемы. 12.12.84." Кулагин рукопись принял и обещал сделать все от него зависящее. А я совершенно искренне поблагодарил:
  - Спасибо, Игорь Викторович, что подтолкнули меня к написанию этой статьи. Кажется, я неплохо поработал.
  Мы пожали друг другу руки. Я - с надеждой на успешное продолжение наших контактов, он... Впрочем, его надежды и чаяния были мне еще не ведомы. Чужая душа - потемки.
  IX
  Поехал к сестре в поселок Ворзель. Там - письмо от супруги, уже вторую неделю поджидает меня. А я-то закрутился со статьей, с перепечаткой, сижу в Малине почти безвыездно.
  "Здравствуй, Толя! Получила твое обстоятельное письмо до ноябрьских праздников. Хотела ответить побыстрее - не получилось...
  Холода нас не обрадовали - очень уж резко, так сразу прижало, что не можем привыкнуть пока. В доме тепло...
  Мой начальник уже поинтересовался, почему хочу уйти из конструкторского отдела на замещение другой должности - я ответила, что учатся две дочери, материальная сторона волнует...
  Толя, не встречалась ли тебе эта тема: В.С.Готт, "Удивительный неисчерпаемый познаваемый мир", стр.74. "Вполне возможно существование в мире и других форм бытия материи, в частности, такой ее формы, как отражение. Гипотеза о том, что отражение - это фундаментальное свойство материи, была выдвинута В. И. Лениным в его книге "Материализм и эмпириокритицизм". Сейчас эта гипотеза находит все большее и большее подтверждение как в физике и биологии, так и в новой отрасли знания - кибернетике". Не знаешь ли ты, в чем суть? О чем речь? Специально не ищи, но если когда что-то попадется, напиши...
  Индира Ганди: "...наш древний философ сравнивал соотношение человека с внешними силами, как волну с океаном - колебания едины. Видишь то, что умеешь видеть"...
  До свидания. Целую, Лариса."
  Письмо большое, на пяти листах. Подробнее буду читать "дома", в Малине... Обидно за нашу окаянную "жись", которая заставляет считать каждый червонец, принуждает менять работу, тянуть от получки до получки... А мысль, что "видишь то, что умеешь видеть" - как будто специально подброшена провидением для сравнения с выводами моей статьи. Я писал, не ведая о древнем философе, Лариса прочла и записала, не ведая о моей статье, а вот поди ж ты, - все встретилось во времени и пространстве, все сошлось один к одному...
  Я написал ответ, но не стал посылать его письмом, а поехал в Киев, где купил коробку конфет, вложил туда же в газетке рукопись статьи и отправил все это бандеролью. Была середина декабря, так что и конфеты, и письмо, и статья приспеют как раз к Новому году скромным подарком. К доктору Кулагину и в этот свой приезд, и в следующий я не заходил, полагая, что в предпраздничной суете ему будет не до рецензии. 30 декабря еще раз смотался в Киев, чтобы обменять литературу, купил на Крещатике два торта и один завез мимоходом сестре Валентине. И в этот же день получил у нее письмо из дома. Лариса благодарила за бандероль, но о статье почему-то ни слова, и письмо мое никак не упоминается. Более того, - "Как тебе служится?" И еще:"Недавно видела тебя во сне, но поскольку чувствовала, что это сон, тормошила тебя и спрашивала, "скажи, ты приехал?" Милая Лорхен...
  А еще - приезжала Нина, уже получает аспирантскую стипендию. Лена, видимо, скоро приедет на каникулы. "Поздравляю с Новым годом! Пусть он будет годом преодоления, годом творческой радости и годом удачи для нас. Целую крепко..." (Вскоре я получу еще одно письмо, в котором Лариса сообщит, что, наконец - то, мое письмо и статья "дошли" до нее. Оказывается, получив бандероль, она газету не раскрыла, решив, что это для уплотнения, и только через неделю из моей поздравительной открытки узнала о письме и статье. "Читала с удовольствием, два раза, думаю, еще придется вернуться, т.к. эта статья как бы возможность поговорить с тобой, - соскучусь - поговорю").
  Валентина встречала Новый год со своими знакомыми, я - в привычной малинской компании. Был праздничный стол на четверых, вино, торт к чаю. Но едва начался новогодний концерт по телевизору, баба Ирина стала неудержимо зевать и ушла домой, и Лида Петровна прилегла в своей комнате и затихла, только мы с Мишкой сидели почти до утра, пока не закончился "Голубой огонек".
  А зима все поджимала и поджимала. Морозы достигли почти рекордной отметки и "скрып снега под сапогом" - уж, точно, как у Гоголя - слышен был за версту. Ночи стояли тихие, звездные, иногда задымленные блеклой морозной мглой, на которой высокая луна рисовала круги. А под утро выпадал иней и брал в полон каждую былинку, каждое дерево, а стальная сетка вдоль завода памятников превращалась в глухую белую стену... Прошел снегопад и завалил все поля и дороги. Яблоню под моим оконцем засыпало по колено. Прилетела утром сорока, уселась на самую макушку и долго вертелась, дергая черным с прозеленью хвостом и высматривая что-то на снегу. Потом решилась, слетела вниз и стала раскапывать клювом снег, пока сама чуть не вся ушла в ямку. И, наконец, выхватила из неведомой глубины какой-то обмерзший кусочек, старую свою заначку, и была такова... В городе неуютно и тесно на протоптанных в снегу тропинках, но светло и празднично, и замерзшее Малинское море теперь как заснеженное поле, и темный еловый лес на его берегу стал еще непроглядней и таинственней...
  Х
  По Крещатику гуляет метелица. К институтским дверям подхожу, словно Дед Мороз, с головы до ног припорошенный белыми блестками снежинок. Быстренько отряхиваюсь и - наверх. Кулагин у себя. Протягивает мне отпечатанную на машинке рецензию, улыбается, и пока я читаю, внимательно следит, какое впечатление произведет на меня эта страничка. Рецензию писал не Кулагин, а некто Г. И. Щербак, "канд. филос. наук", и рецензия, в целом, отрицательная, хотя, чувствую, убедительной ее назвать нельзя. Кулагин улыбается почти весело, смотрит на меня и молча разводит руками, - мол, я сделал, что требовалось, а результат меня не колышет и не касается, это ваши проблемы. "Хорошо, - говорю я. - Посмотрим, подумаем... Я еще наведаюсь к вам." Кулагин слегка наклоняет голову, приспускает веки: ''Пожалуйста..."
  Я уже знал цену подобным заочным рецензиям. Случаются в них и неточности, и ляпсусы, и явные передержки, хотя, на первый взгляд, все кажется основательным и добротным. Ну, вот, например, у меня когда-то было написано: "Смысл бытия велик и един для всего мироздания, ибо истоки бытия в "небытии", и человек, будучи частицей живой природы, унаследовал "идею" от природы неживой, впитал ее вместе с молоком вселенной". Кандидат наук М. в своей рецензии освободил от кавычек слово "идея" и таким образом получил возможность "разоблачить" автора: "Нельзя унаследовать человеку "идею" от неживой природы, так как в природе нет идей. Идея есть одно из центральных проявлений человеческого сознания, только сознания и ничего больше". Неужели же специалист с ученой степенью не видит и не понимает, что в нашем случае, в данном контексте "идея" - это не что иное как закон развития, основные диалектические закономерности, которым подчиняется все сущее? Ведь так, чего доброго, следуя этой "методе" можно договориться и до того, что начнешь на полном серьезе доказывать, что в природе не существует молоко вселенной, есть, правда. Млечный путь, но в нем не молоко, а далекие, почти не различимые звездочки... Позднее мне встретится у М. Бахтина мысль, очень схожая с моей, только выраженная другими словами, через иной образ: "Надо уметь уловить подлинный голос бытия, целого бытия, бытия больше, чем человеческого, а не частной части..." (Надеюсь, никто из специалистов не бросится доказывать, что у бытия не может быть голоса, потому что у него нет голосовых связок).
  Подлинный голос бытия, целого бытия... Вот где наша главная задача и цель, а не только и не столько давно уже набившие оскомину "социальные цели". Эту мочалку можно жевать и жевать, но нельзя утолить ею голода. Только глубинный смысл самого бытия, познанный и осознанный, утолит наш вселенский голод и сам станет великой социальной целью.
  XI
  Опять метели и снегопады. На дорогах непроходимые заносы, электрички то ходят с перебоями, то совсем не ходят. В Малине все улицы замело, по тротуару и шага не ступить в ботинках, а проезжая часть, кое-как пробитая бульдозером, вся в снежных рытвинах и ухабах, лежит узкой полосой среди снежных торосов. Идешь по такому коридору, оскользаясь на мерзлых подошвах, и радуешься, что нет поблизости никакой встречной-поперечной машины, а уж если появилась - взбирайся на островерхий боковой гребень и сиди там, как собака на заборе.
  Пришла по МБА кое-какая литература, но в Малинской читалке такой колотун, что больше двух часов не высидишь. Молоденькие библиотекарши одевают по несколько свитерков и кофточек, но их голубые носы ежедневно говорят о недостаточности проводимых защитных мероприятий. А морозы все круче и неотступней, а стужа все въедливей и проникновенней.
  Грустно, девочки!
  А тут еще по ночам стал терзать меня кашель. Ну, думаю, грачи улетели, теперь и мне срок пришел, - пора отлетать на юг.
  Был возле автобазы, на задах, небольшой пустырь с редким бурьяном, мимо которого я ходил почти каждый день. И вот как-то в самом начале зимы иду давно знакомой дорогой, по сторонам особенно не смотрю, да там и смотретьто не на что, замечаю вскользь, что сидит на пустыре, на припорошенной первым снежком земле, стайка угольно-черных грачей. Картинка такая привычная, что ни глаз, ни сознание на ней не задерживаются, но даже несмотря на это, почему-то возникает ощущение, будто в этой заурядной картинке содержится нечто абсурдное, внутренне противоречивое. Оборачиваюсь - так и есть! Сидят неподвижные, примолкшие черные грачи, а среди них, такой же неподвижный и черный - старый ботинок... После этого я их частенько видел вместе. Так и сидели до тех самых пор, пока не затрещали морозы. Загомонили тогда грачи, загорланили и подались в теплые края. А потом пошли снегопады, однажды смотрю - весь пустырь совершенно пустой, словно пустыня, и нигде ни души. Значит, улетел и ботинок.
  Потихоньку и я стал собираться. Заплатил бабе Ирине за квартиру аж до самого мая, наколол дровишек в запас. Налегке, с одним чемоданом, заехал на пару дней к сестре, и хотя это на целых сто километров южнее Малина, особой разницы в градусах мой нос не ощутил. Столетние дубы и сосны стынут в снегу, все живое попряталось и без нужды носа не высунет, лишь изредка из одного санаторного корпуса в другой пробежит отдыхающий да пролетит над заснеженными деревьями черный ворон, поскрипывая промерзлым крылом.
  Ну, да не впервой, перезимуем.
  XII
  "Недавно видела тебя во сне, но поскольку чувствовала, что это сон, тормошила тебя и спрашивала, "скажи, ты приехал?"
  Теперь меня можно тормошить сколько угодно. И я всегда буду отвечать то, что так хотели услышать от меня во сне. Сон-то, оказывается, вещий, из тех снов, которые сбываются. И к тому же приехал я 1 февраля, под самый день моего рождения, да еще под круглую дату пятидесятилетия, с которой (в лучших советских традициях) я связывал новые достижения и успехи. В общем, это был маленький юбилей, торжество, праздник, - праздник на двоих.
  А потом были трудовые будни, тоже, впрочем, светлые и радостные, хотя и омраченные слегка назойливым кашлем (он колотил меня целый месяц и днем, и ночью, с небольшими перерывами на обед и ужин). Первым делом, разумеется, я пересмотрел рецензию Щербака. Почти половину рецензии занимали блуждания вокруг да около. Обоснованность и доказательность основных положений статьи была почти не затронута, обойдена молчанием. Рецензент упоминал "новые аспекты исследования проблемы", поставленные в статье, но опять-таки и не подтверждал и не отрицал их новизну. Отмечал, что "автор не предлагает какого-либо нового решения" вопроса о смысле, но от небольшой статьи и нельзя требовать того, чего не дают даже монографии в 200 -300 страниц.
  Разобравшись с рецензией, уже 7 февраля написал небольшое дипломатичное письмо Кулагину. Мол, очень признателен ему и Щербаку за оперативную проверку своей статьи, и хотя рецензия в целом отрицательна, я удовлетворен ходом событий. Щербак в чем-то прав, и я принимаю во внимание это "что-то" в своей дальнейшей работе. Вместе с тем я теперь еще более утвердился в мысли, что неплохо поработал. Жаль, что в коротком письме невозможно все "расшифровать". Я сожалею, что наш непосредственный контакт на некоторое время нарушился. Потому что сначала сильные снегопады и морозы заперли меня в г. Малине Житомирской области, а потом мне пришлось отправиться в г. Белгород-Днестровский Одесской области, - увы, лишь проездом через Киев. Такова история с географией. Надеюсь встретиться в мае-июне с.г.
  Остатки зимы и весна были посвящены дальнейшей разработке проблемы смысла, причем часть наработанного материала я подготовил и отпечатал дома двумя отдельными кусками, по разным темам, чтобы расширить круг своих контактов в Институте философии. А тут еще поистине исторический Апрельский пленум, весна пробуждения после долгой жестокой зимы, и лидер - такой молодой, и что-то еще впереди. Повинуясь зову сердца и призывам партии начать решительную перестройку бытия и сознания, набросал я черновик послания Горбачеву о своем открытии и про себя решил: делаю еще один заход в киевский научный заповедник, дописываю к посланию последние новости и сразу же отправляю в Москву.
  XIII
  На Крещатике цветут каштаны, светло, тепло, людно, и я, словно и не уезжал, - вот он, туточки - торчу возле парапета обалдевшим от воли фраером. Ах, лето! И ласкаешь ты, и дурманишь, и щедро даришь безразмерный световой день, в котором для всего хватает времени.
  В Институт иду не спеша и во всеоружии. С Кулагиным разговариваю спокойно, хотя и не знаю, куда этот разговор может повернуть и чем закончиться. Говорю, что требования Щербака сами по себе верны и принимаются мной к сведению, я их учитываю в дальнейшей своей работе. Однако некоторые из них к обсуждаемой статье имеют лишь весьма касательное отношение. Можно было бы назвать также целый ряд существенных неточностей и несоответствий, которые и явились основанием для отрицательного заключения рецензента. Думаю, что была бы полезна встреча автора статьи с рецензентом для товарищеского обсуждения некоторых вопросов. Ведь личный контакт является не только самым продуктивным, но и совершенно необходимым способом общения.
  Кулагин слушает серьезно, без тени улыбки, а потом произносит энергично и коротко:
  - Идемте.
  Почти напротив его кабинета, по другой стороне коридора - большая квадратная комната. Десяток письменных столов, книжные шкафы, шесть-семь сотрудников. За одним из столов сидит молодая женщина (единственная в этом мужском коллективе), рыжие кудри по плечам и спине, волосы крашеные, завивка искусственная. Кулагин предлагает нам "поговорить" и уходит, а женщина, слегка подвинувшись за столом, предлагает взять свободный стул и присесть рядом, - так, чтобы текст рецензии был виден обоим.
  Я немного разочарован, потому что надеялся побеседовать с самим Щербаком, а тут какая-то светская львица, ну, да ничего не попишешь. Сидим, разбираемся, и я гоню все в третьем лице: "вот здесь автор рецензии пишет...", "а вот здесь он считает..." И вдруг по каким-то деталям до меня дохдодит, что вот эта Галина Ивановна и есть Г.И. Щербак. Ах, позорник! И надо же было так опростоволоситься! Хорошо еще, что не спросил у нее, а где же товарищ Щербак...
  Особенно не давлю на собеседника, но, как не крути, разговор не из приятных: научный сотрудник Института, кандидат наук вынужден защищаться и соглашаться в беседе с дилетантом. Задаю "невинный" вопрос:
  - Галина Ивановна, вы не могли бы назвать какое-либо новое решение проблемы смысла, ну, скажем, появившееся в последние двадцать лет?
  Она задумывается, молчит. Пробует увести разговор в сторону, я поддерживаю эту попытку, а затем возвращаюсь к своему вопросу. "И все-таки, появилось ли новое решение проблемы, ну, хотя бы, за последние пятьдесят лет?" Галина Ивановна повторяет свой обводящий финт, а я, немного выждав, свой: "Ну, может быть, со времени Карла Маркса? "
  И она уступает моей мягкой настойчивости. Полуоборачивает розовое от волнения лицо (мое в этой полемике, наверно, стало таким же), поднимает от бумаг строгий взгляд и произносит размеренно и негромко:
  - Принципиально новых решений не было...
  Я удовлетворён и мне уже не хочется дожимать оппонента, но закончить мысль надо, и я заканчиваю вполне миролюбиво:
  - Как же тогда можно требовать или просто ожидать новых решений от небольшой статьи?..
  Другие сотрудники по-прежнему что-то делают за своими столами, может быть, даже и не слышат нашего разговора, но все равно чувствую себя неудобно. Всегда старался беседовать со специалистами с глазу на глаз, да они и сами предпочитали выбрать уголок потише, а здесь то ли Кулагин подвел, то ли Щербак не сориентировалась, - нехорошо...
  Попросил Галину Ивановну посмотреть еще один материал, который собирался использовать как лекцию в обществе "Знание". Согласилась. Оставляю рукопись до будущей недели, а сам, чтобы не терять времени, выхожу на доктора Д. Микитенко, специалиста философа в области естественных наук. Мужчина в зрелом возрасте, тихий, немногословный, располагающий к доверительным отношениям. Я оставляю ему второй заготовленный дома "блок", в котором рассматриваю появление, развитие и удовлетворение всех потребностей, возникающих в процессе эволюции на Земле. От потребности элементарной живой системы в защите своего генетического материала до потребности в получении информации от внешнего мира и появления сенсорных органов, от потребности общения и возникновения языка до потребности осмысления окружающего мира и возникновения сознания. И вывод о том, что в процессе эволюции или в процессе исторического и социального развития удовлетворяется практически любая потребность, какой бы сложной и необычной она ни представлялась. Даже если это потребность познания смысла бытия.
  XIV
  Сектор доктора Микитенко на четвертом этаже, там меньше хлопающих дверей и толкотни, покойней и тише. Мы сидим в коридоре на деревянной сплотке из трех стульев с подлокотниками, на коленях - раскрытая папка с бумагами. Чуть дальше по коридору - распахнутая, оббитая железом, дверь и около нее несколько человек: стоят, поглядывают, но внутрь не заходят, что-то ждут. Появляется Кулагин, пристраивается в этом тесном кружке и тоже ждет.
  - Что там? - спрашиваю Микитенко.
  - Касса. Сегодня дают зарплату.
  До кассы далековато и наш разговор там не слышен. Но видно все хорошо. Кулагин уже заметил меня, кидает косой взгляд, отворачивается.
  - Материал добротный, - говорит мне Микитенко, продолжая начатый разговор и перебирая листы рукописи. - Все обоснованно и все верно. И вывод представляется убедительным и не вызывает возражений... Вы читали Лосского? А Челпанова?.. Если будет возможность - почитайте.
  Опять курсирую по линии Киев - Малин, только теперь в Киеве бываю чаще и дольше, стараюсь наверстать упущенное. Галина Ивановна признала оставленную ей рукопись вполне пригодной для публичных выступлений, но посоветовала дописать небольшое вступление и даже собственноручно набросала план. Я же в свою очередь признался, что и статья, и лекция - все это мелочи, все это лишь подступы к значительному открытию, которое мне посчастливилось сделать, и работу над которым я хотел бы завершить в Институте философии при соответствующей помощи специалистов... Еще через день иду длинным институтским коридором, навстречу - Кулагин и какой-то сотрудник, столь же представительный и видный, и так получается, что я иду по одной стороне, Кулагин - по другой, а его попутчик - посередине, как бы разделяя нас. К тому же они на ходу продолжают оживленный разговор, и я уже настраиваюсь на то, что мы поздороваемся, едва кивнув друг другу. И вот человек, который тремя днями раньше и одним этажом выше стоял возле кассы и "кидал косяки", вдруг озаряется светлой улыбкой и протягивает мне руку. Ловко выдвигается из-за попутчика, даже перегибается (при его-то плотной фигуре) в каком-то полупоклоне и одаривает меня дружеским рукопожатием. Сработала обратная связь от Щербак?
  В тот же день интересный разговор в его кабинете. Кулагин оживлен, улыбчив, не скупится на комплименты. Оказывается, я интересный собеседник, не лишен чувства юмора, со мной приятно пообщаться. К тому же - человек думающий самостоятельно, без оглядки на авторитеты.
  - А, кстати, в чем, по-вашему, смысл человеческого бытия? - Кулагин смотрит на меня с открытой простецкой улыбкой и в то же время как бы с подначкой: а ну-ка, посмотрим, пощупаем... или слабо?
  - Мне не хотелось бы теперь представлять голый вывод. Начинать надо с обоснования, доказательства - тогда легче понять и принять.
  - И все-таки... Может быть, это какая-то ошибка, самообман. Ведь такие случаи не редки... Вот не так давно был у меня так же один товарищ, а посмотрели его открытие - там ни одной здравой мысли.
  - Ну, я вам того товарища не рекомендовал и за него не отвечал. Да и, действительно, мало ли всякой чепухи и произносится, и пишется, и даже печатается.
  Оценил. Принимает с понимающей улыбкой. И продолжает как ни в чем не бывало:
  - И, тем не менее. Знаете, как иногда бывает? Познали мы нечто новое и начинаем работать, опираясь на это новое знание, как на некий абсолют. И на каком-то ином уровне оказываемся в плену заблуждений и терпим поражение. Взять хотя бы закон всемирного тяготения. На Земле тяготение есть, а в космосе, на искусственном спутнике Земли, его уже нет.
  - На спутнике сила тяготения тоже есть, только она уравновешивается центробежной силой.
  - Ну, да... - и Кулагин небрежно меняет тему разговора. - Вы на пенсии?
  - Нет, еще не заработал.
  - А на что же вы живете?
  - На скромные сбережения.
  Он, видимо, думал, что я отставник или инвалид, и у меня уйма свободного времени. Чувствую, что мой ответ немного не вписывается в его представления, но он на ходу выправляется и продолжает вести нить в заранее намеченном направлении.
  - Вот видите - у вас сбережения. А нам надо зарабатывать свои средства для существования. У нас нет свободного времени на работе, чтобы обстоятельно заниматься имеющимся у вас материалом. Это надо делать вне стен Института, на основе личной договоренности.
  Предложение отдать мою работу на съедение "вне стен" я воспринял без особого энтузиазма. Встреча наша закончилась сухо и неопределенно, а когда я написал короткое вступление к своей будущей лекции и пришел к Галине Ивановне, чтобы закончить дело с обещанной мне рецензией, Щербак резко, почти зло ответила, что у нее нет времени и никакой рецензии не будет. А тут, очень кстати, - по коридору доктор Кулагин навстречу. В коричневой кожаной куртке нараспашку, энергичный, плотный, с окладистой черной бородой и такой же шикарной гривой - ну, вылитый доктор Маркс!
  Я, несколько растерянно:
  - Как же так? Проделали с Щербак всю подготовительную работу, а теперь она отказывается дать рецензию.
  Он, с некоторой издевкой:
  - А вы что, хотели въехать в науку на белом коне?
  - Чего же теперь делать?
  Он улыбается, недоуменно приподнимает крутые кожаные плечи, разводит руки и в такой позе молча разворачивается и уходит. Навсегда...
  XV
  Вопросов у меня больше не было. Иллюзий, разумеется, тоже.
  И если я и заглянул однажды в приемный день к директору, то, главным образом, для того, чтобы мои отношения с Институтом получили некое логическое завершение. К И. Шинкарук, академик АН УССР - мужчина представительный, снисходительно-обходительный. Своеобразный рукотворный памятник этакой державной благопристойности. Слушает вежливо, отвечает обстоятельно. Чтобы мою работу приняли к рассмотрению, необходимо иметь отношение от представляющего меня учреждения. Это во-первых. Во-вторых - нужна копия документа о специальном образовании. В-третьих...
  Для меня было достаточно одного из этих условий, поскольку я не мог выполнить ни первого, ни второго. И мне ничего не оставалось как поблагодарить шефа и распрощаться с его конторой. Окончательно и бесповоротно.
  Через пару дней, специально подготовив новые краткие тезисы, я отправился в беломраморный городок политехнического института и встретился с заведующей кафедрой философии профессором Черкасовой. София Ильинична уделила мне сорок минут, в течение которых были всесторонне проверены несколько новых положений. В итоге все они были признаны верными, только вместо понятия абсолютное знание Черкасова посоветовала применять другое употребляемое мной понятие - завершенное знание, - да и то, в основном, из тактических соображений: "Не дразните гусей!" Мы так хорошо подискутировали, что оба остались довольны друг другом, и мне было заявлено, что в случае необходимости я могу обратиться "в любое время". Но мое время уже истекло, пора собираться в обратный путь.
  Улетело в Москву письмо Горбачеву, - еще одно дело, которое я должен был сделать, еще одна точка в затянувшейся малинской истории. Теперь можно было подвести предварительные итоги. Я изучил довольно обширную специальную литературу и тем самым:
  - расширил свои познания,
  - увеличил количество рабочего материала,
  - убедился, что никто из специалистов и близко не подошел к тем решениям, которые имеются у меня.
  Затем я встретился со специалистами (Кулагин, Щербак, Микитенко, Черкасова) и проверил как отдельные положения, так и несколько "блоков" готового текста; весь материал проверку прошел успешно (если не считать некоторых "недоразумений" с Щербак).
  Все это вместе взятое можно считать успехом.
  Документальных подтверждений, т.е. положительных отзывов о моих разработках я не получил, да и не старался получить, потому что главным для меня была проверка материала, обкатка, подготовка его - для будущей книжки.
  Третья моя цель - пробиться в свет - не была достигнута совершенно: оказалось, что большую науку оккупировали маленькие люди, а их, как известно, интересуют не столько "вечные" вопросы, сколько сиюминутный "интерес". Выходит, что Дудецкая в своих оценках была права.
  Ну, да ничего, еще не вечер. Вот ужо подключится партия -ум, честь и совесть - тогда посмотрим, что вы запоете.
  XVI
  И сразу жв как-то удалились, отошли в прошлое все мимолетные герои моих записок, - такие же мимолетные, как я среди них, как все на этой земле. А я буквально в несколько дней оказался дома, во власти других проблем и забот. Погулял - и будет, пора и честь знать...
  Да только тянется за мной по следу то, что я где-то раскидал или растерял, настигает нежданно и заставляет возвращаться к прежним заботам, и пробуждает уснувшие надежды.
  Телефонный звонок.
  - 35 -
  - Анатолий Михайлович? Это Владислав Мисюк, корреспондент "Советского Приднестровья".
  - Слушаю вас.
  - Вы писали московскому поэту Кириллу Ковальджи о своей философской работе...
  - Да, было. Несколько лет назад.
  - Он интересуется, как у вас дела. Вы могли бы ему написать?
  - Да, конечно. Я недавно вернулся из Киева, есть кое-какие новости.
  - Так вы напишете?.. Хорошо, я ему позвоню. До свидания...
  Не успел я написать Ковальджи, как звонит еще один незнакомец и представляется инструктором горкома партии Захаровым.
  - Анатолий Михайлович, вы писали в ЦК на имя Горбачева?
  - Да, писал.
  - Нам надо встретиться, поговорить.
  - Пожалуйста.
  - У меня машина, я мог бы сейчас к вам подъехать.
  - Хорошо. Жду...
  1991, ноябрь - декабрь
  Послесловие
  Автор доверительно сообщает читателю, что в его бесхитростном рассказе нет ни одного вымышленного события или действующего лица, но фамилии трех героев заменены на другие - Кулагин, Щербак, Захаров.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ
  
  ОЗОРНАЯ РОССЫПЬ
  
  
  ДЕВУШКА МОЕЙ МЕЧТЫ
  
  Работал я тогда сменным инженером на станции "Днестр", которая обеспечивает Одессу водой, а моим напарником был машинист Володя Подмазко, бывший фронтовик. Коллектив станции - более двухсот человек и почти все разбросаны по своим службам и подразделениям небольшими бригадами, в том числе и милицейская охрана. Со мной и Володей, на нашей особняком стоящей повысительной станции, днем дежурил один милиционер, а ночью двое. Крепкие мужики, прошедшие войну, в темно-синих кителях и галифе, заправленных в добротные яловые сапоги, с рожковыми автоматами ещё военных лет, 1943 года изготовления.
  Таким составом и заступали мы каждую выпавшую нам по графику ночь. Кусок территории с футбольное поле за каменной стеной, мощная высоковольтная подстанция, мощная насосная станция с десятитонными, в рост человека, двигателями и такими же насосами. Мы с Володей сидим в своей диспетчерской, милиционеры в дежурном помещении возле ворот. Иногда они обходят всю территорию, иногда заглядывают ненадолго к нам.
  Как-то пришли, чтобы позвонить на центральную диспетчерскую от нас, потому что их телефон оказался отключенным, "диверсанты" повредили линию связи. Полгода назад стальная громадина-кабелеукладчик проложил специальным плугом на метровой глубине четыре пары телефонного провода. Уже через три месяца одна пара была повреждена. Прозвонили - короткое замыкание. Переключились на вторую пару - вскоре такая же история. Стали думать, соображать, в чем же дело. Пошли полями вдоль по линии и увидели одну суслиную нору, потом другую... Оказалось, что суслики с удовольствием грызут хлорвиниловую изоляцию провода, оголяют его и тем самым производят короткое замыкание.
  - Вот черти, - сокрушался милиционер. - Так они вообще оставят нас без связи.
  Поговорили о том, о сём. Женщин помянули ненароком. Володя Подмазко рассказал историю о своем первом одесском увлечении. Об увлечении, которое стало необыкновенным приключением.
  После войны, молодым старшим сержантом, оказался он со своей частью где-то на окраине Одессы. Время было и трудное, и страшное, и авантюрное - такое творилось, что и верилось и не верилось в разные россказни. Пирожки с человеческим мясом, дерзкие ограбления, наглое фармазонство... Якобы предлагали приезжим бабам на Привозе дешевый штапель или ещё что и вели - "Тут рядышком" - в полуподвал. Брали с них деньги и шли за товаром в соседнюю комнату. А потом из комнаты выходил голый жлоб, играл на балалайке и пел:
  Вот вам штапель,
  Вот вам тюль,
  Вот вам яйца,
  Вот вам...
  Деревенских бабонек, словно ветром выметало.
  Слушал такие истории Подмазко и посмеивался над простаками, которые влипали в них. Сам-то он, бравый вояка, никогда не клюнет на подобную туфту.
  Пошел он однажды со своими хлопцами на танцы. Новенькую форму одел, хромовые сапожки обул - картинка. Приглянулась ему на площадке скромная симпатичная девушка. Посмотрел на неё Владимир - улыбнулась она смущённо и взгляд опустила. Познакомились, танцевали весь вечер. "Вот она, "девушка моей мечты", - подумал Подмазко, вспоминая зарубежный фильм с таким названием. - Уж её-то я не упущу". После танцев провожал её домой в дачный посёлок, рассказывал забавные истории, шутил. Одним словом, произвёл впечатление и, успех развивая, пошёл напролом. В конце концов она пригласила его в свою комнату, но строго-настрого предупредила: не шуметь и не включать свет, потому что в другой половине дома спит её отец, человек строгий и вспыльчивый.
  Крадучись вошли в темную комнату. Она постелила на полу байковое одеяло. Подмазко, помогая ей, почувствовал мягкое, нежное прикосновение ткани и её рук.
  - Мы ещё не всё перевезли сюда, - шепнула она, - только начинаем обживаться... Раздевайся.
  Когда он снял сапоги и положил одежду на табуретку, она снова шепнула:
  - Что-то душновато сегодня... Я открою окно в сад.
  Осторожно сдвинула верхний шпингалет и развела в стороны обе створки. Выглянула, осмотрелась.
  - О! Что-то горит... Иди сюда, посмотри.
  Подмазко уже был в одних трусах. Прошёл босиком по шершавому некрашеному полу, посмотрел в ту сторону, куда она показывала рукой.
  - Не вижу, - сказал он тихо. - Где?
  - Да вон же, слева, - сказала она. - Дальше, дальше...
  Он потянулся из окна, выгибая голову. Она же негромко и озорно засмеялась и, словно в шутку, схватила его сзади за голые щиколотки и дернула. Он кувыркнулся в сад, в прохладную пахучую траву. И ещё не успел подняться, как увидел в трех шагах от себя крупного мужика с чёрной цыганской бородой и оскаленной зверской рожей.
  - Ты что здесь делаешь?! - прохрипел он злобно и со всего размаха вытянул голого сержанта кнутом.
  Не зная что и думать, увёртываясь от второго удара, Подмазко метнулся за угол дома, перемахнул через глухой деревянный забор на улицу и побежал. Сначала он просто убегал подальше от места своего позорного прокола, а потом бежал, чтобы побыстрее вернуться в часть, одеть какую-нибудь робу и поднять по тревоге двух или трёх боевые дружков... "Ну, погоди, воровская морда, - думал он. - Я разворошу твоё осиное гнездо..."
  Той же ночью они окружили тёмный дачный дом и вошли в него, посвечивая электрическими фонариками. Дом был совершенно пуст. Только в одной из комнат на грубо сколоченной табуретке лежала его небрежно брошенная майка.
  
  
  ФАРМАЗОН
  
  Иван Ч. уже давно на заслуженной пенсии, заработал честным трудом. Хотя по молодости, до того, как схлопотал восемь лет и отправился по этапу на Колыму, он трудился в Одессе совсем на другой ниве. Особенно-то распространяться о тех своих "подвигах" не любит, но не без профессиональной гордости говорит:
  - Утром я выходил на Дерибасовскую без рубля в кармане, а через два часа уже в ресторане сидел. И никого не грабил, не шантажировал.
  - А как же?
  - По методу Остапа Бендера. Одним из множества способов честного отъема денег. Иногда нашу отечественную шерстяную ткань в английское "золотое руно" превращал. Ставили на каждом метре рулона бронзовой краской фирменный знак и сбывали товар подпольным портным, а те шили костюмы богатым клиентам. Продавали мы лес, которого у нас не было, листовое железо и трубы, импортную обувь и ювелирные изделия, - всё, что пользуется повышенным спросом и предлагается по сниженным ценам.
  - Допустим, я потенциальный покупатель, застройщик. И что?
  - И прекрасно. Вы идете на торговую базу и я туда же. Подхожу к вам и говорю, что я завхоз и что наше учреждение, - допустим, горбольница, - продает за наличные деньги оставшиеся после ремонта кровли двести листов оцинкованного железа. Вам нужно только сто? Пожалуйста, берите сотню. По цене ниже государственной... Я веду вас в горбольницу и показываю стопу оцинковки. Я захожу в корпус и вызываю "главврача". Он выходит в белом халате и в белой шапочке, солидный, занятой. Он говорит, что сейчас приезжает комиссия, он должен идти встречать. Если берёте - деньги вперёд. Ищите машину и забирайте... И всё, - ваши деньги переходят в наши карманы, и мы смываемся.
  - Конечно, - заканчивает рассказчик, - это нехорошо, бесчестно, подло, но это моя работа. И утешением, оправданием для меня будет ваша глупость и жадность, а так же мой риск и ожидающий где-то впереди срок. Настоящее понимание своей бесчестности придет позже...
  
  
  МИНУТНОЕ ДЕЛО
  
  Февраль и март девяносто шестого подарили мне большую добротную поэму "Песнь Бытия". Решил издать её отдельной книжкой. Редактор "Советского Приднестровья" Виктор Соколов написал хорошее предисловие, компьютерщик редакции Василий Федотов согласился сделать верстку и распечатку матриц. Я оставил ему свою дискету с набранной поэмой и стал ждать обещанный звонок с известием об окончании работы. Так прошёл один условный срок, другой - Вася молчал. Не зная, что и думать, отправился в редакцию и там услышал печальную историю об ограблении.
  Оказывается, Вася переписал поэму с моей дискеты на компьютер и начал работать с текстом, но буквально на другой день всю его технику выкрали /надеюсь, не ради моей поэмы/. А произошло это вот как.
  Редакция газеты находится на втором этаже и заканчивает свой рабочий день на один час раньше, чем типография. В это время на смену заступает охранница, которая по окончанию работы типографии запирает все двери и остается в здании до утра. В переходной час, когда в типографии полно работников, а редакция уже пуста, с парадного вошли два парня и без всяких расспросов поднялись на второй этаж. Убедившись, что все кабинеты закрыты и что никого нет, они взломали "фомкой" дверь заветной комнаты, а потом перекусили цепь, которой была заперта на висячий замок стальная решетка за дверью. Все это было минутным делом, оставалось только отключить и вынести компьютер, монитор, принтер.
  Из типографского корпуса они вышли на улицу с двумя большими сумками. Охранница стояла на крыльце и спросила, кто они и что им нужно. Они что-то буркнули в ответ, спустились с крыльца и разошлись в разные стороны. Больше их не видели.
  
  
  ОТВЕРТКА
  
  Преподаватель техникума Сергей Исаенко запер свой велосипед цепочкой и вошел в магазин "Хозтовары". Выбрал там подходящую отвертку, оплатил её стоимость. Вышел на улицу, отомкнул замок на велосипеде. И тут при дневном свете обнаружил, что отвертка с брачком. Вернулся в магазин, чтобы заменить отвертку. Но в тот момент у прилавка стоял другой покупатель, которому продавщица выписывала счет. Сергей вышел к велосипеду и подождал. Потом всё-таки обменял отвертку на более удобную и качественную. Но домой возвращался уже пешком. Велосипед угнали.
  
  
  
  
  ПОХОРОНЫ "НЕМЦЕВ"
  
  Работал Сеня Кубарев на Затоке сантехником в санатории. Чистый морской берег, опрятные белые корпуса в парковой зелени, хорошее питание прямо с кухни. Ну и стакан вина можно при случае заработать. Лукавая физиономия Сени лоснилась, ходил он не спеша и вразвалочку, руки слегка разводил от корпуса в стороны - так, словно его накаченные бицепсы не позволяли ходить иначе. Когда-то Сеня служил срочную на западной границе Советского Союза, ходил с напарником по правому берегу Буга; по левому берегу курсировал польский наряд - они то сходились, то расходились и при этом вступали иногда в словесную перепалку. Начинал обычно какой-нибудь польский пограничник.
  - Чэкай, чэкай, русский. Придэ на тэбэ час.
  Сеня отвечал что-нибудь в таком же духе, а когда его доводы иссякали, говорил сердито:
  - Иди ты к такой-то маме!
  Поляки смеялись и шли дальше.
  Главврач санатория, потешный и вежливый старичок, вызвал однажды Сеню и электрика и велел им устранить небольшую течь на водопроводной линии, которая проходила в подвале второго корпуса. Приятели пошли на рекогносцировку. А поскольку течь действительно была небольшая и спешить было некуда, то рекогносцировка плавно перешла в консилиум с длительным перекуром. Сначала обговорили вариант номер один, то есть возможность забить в дырку деревянный чопик. Да, такая возможность имеется, решили приятели, но, во-первых, чопик со временем подгниет и выпадет, а во-вторых, это было бы слишком простой и непродолжительной операцией, тогда как при летней жаре желательно посидеть в прохладном подвале подольше. Поэтому решили работать по второму варианту: поставить на трубу стальной хомут. Для этого потребуется найти шинку, согнуть её по нужному размеру, просверлить, подобрать болт, вырезать резиновую прокладку, подогнать всё это по месту, зачистить, затянуть... Так, глядишь, и весь день пройдет.
  Назавтра главврач опять вызвал Сеню с электриком и вежливо попенял им на то, что работы с установкой хомутика непозволительно затянулись. Сеня виновато помолчал и вдруг неожиданно для самого себя ляпнул:
  - Вениамин Константинович, да мы с хомутом уже всё закончили, а вот что делать с немцами?
  - С какими немцами? - насторожился шеф.
  - Да пошёл я по подвалу другие трубы проверить и споткнулся обо что-то. Зажёг спичку, смотрю - человеческая кость. Взял я лопату, копнул - а там труп немца в каске. И ещё один в углу. Наверно, с войны остались.
  - Ах, как нехорошо, - разволновался шеф, и его старческие щечки порозовели. - Вы никому не говорили про немцев? Нет?.. Нас же закрыть могут, в разгар сезона...
  - Да уж чего хорошего, - посочувствовал Сеня. - Нашей санэпидемстанции только дай зацепиться, весь санаторий перекопают.
  - Сеня, Лёня, - попросил Вениамин Константинович, - а вы не могли бы их перезахоронить. Там же, в подвале. Рядом с трупом вкопаться поглубже - и туда...
  - Да я не против, - сказал Сеня. - Резиновые сапоги надо, марлевые повязки, спирт...
  И снова Сеня и Лёня работали весь день, запершись в подвале второго корпуса. Хоронили "немцев", поминали погибших здесь советских бойцов, говорили про нелегкую нашу жизнь. Вечером доложили начальству о выполнении секретного задания и пошли к морю, искупаться.
  
  
  "ГРАБИТЕЛИ"
  
  Два аккерманских чудика приехали в Одессу проветриться. Начали это самое прямо на вокзале. По стаканчику, по бутылочке. Потом вышли на привокзальную площадь и стали прикидывать, где можно побывать, что посмотреть. И тут увидели молодого человека с плакатиком, он скликал приехавших на отдых то ли в какой-то санаторий, то ли в пансионат. Собрал добрый десяток и повел к автобусу. Чуть поодаль другой хлопец собирал другую компанию; на его плакатике тоже было написано какое-то название. Наши чудики запомнили этот "пароль" и возрадовались возможности поразвлечься.
  Через некоторое время, весёленькие и довольные, они вышли из вокзальных дверей с плакатиком и стали искать клиентов. На их призывы подошла женщина средних лет с чемоданом и сумочкой. Они взяли у неё чемодан и повели в скверик. Там один притормозил попутчицу и тихо сказал:
  - Спокойно, это ограбление. Чемодан мы уже взяли, давайте сумочку.
  - Помогите! - закричала женщина и бросилась бежать.
  Хмельной задор "шутников" мгновенно сменился панической растерянностью. С криками "Женщина, подождите!", "Женщина, мы пошутили!" они бежали следом и холодели при мысли, что вот сейчас их могут остановить и вызвать милицию.
  Кое-как догнали. Вернули чемодан и поспешили затеряться в разноликой пёстрой толпе.
  
  
  СЦЕНКА ИЗ БРАЗИЛЬСКОГО СЕРИАЛА
  
  - Я так счастлив, папа! Оказывается, я твой сын!
  - Да ну!.. Кто же в таком случае твоя мама?
  - Дона Розалия Цветавейра да Силва.
  - Ах, да! Конечно!.. Но почему же она ничего не говорила мне об этом?
  - Её можно понять, отец: она сама не была в этом уверена, до самого последнего времени маму терзали сомнения.
  - Ты хочешь сказать, сынок, что теперь они её уже не терзают?
  - Теперь - ни капельки.
  - Интересно. И почему же это, что изменилось?
  - Она вчера попала в реанимацию. Лежит без сознания.
  - О, дева Мария! Сынок, не жалей меня - скажи мне всю правду: она ещё не умерла? И никакой надежды?
  - Крепись, отец, крепись. Врачи говорят, что она непременно поправится.
  - Но что же произошло? Что с ней случилось?
  - Вчера она вспомнила, что когда-то ты был её мужем.
  - Ну и что с того? Чьим только мужем я не был когда-то. И слава богу, все живы-здоровы.
  - Да, но она ещё вспомнила, что очень любила тебя. А встречалась с доном Педро.
  - С доном Педро? Но почему?!
  - Видишь ли, отец, этот проходимец совершенно заморочил ей голову.
  - Каким же это образом, хотел бы я знать.
  - Да он всегда при встрече назывался твоим именем.
  - Пресвятая дева! И она ему поверила?!
  - Ну, конечно. Представь себе - он ни разу не проговорился и не сказал, что он Педро.
  - Подожди, сынок, подожди... Как же так?.. Ведь у дона Педро такая жлобская морда, что её очень трудно спутать с моей.
  - Ты прав, отец, - трудно и очень. Однако не забывай, что у мамы никогда не было на руках твоей фотокарточки.
  - Ах, да! Это многое проясняет.
  - Кстати, отец, ты мог бы сегодня же поговорить с мамой.
  - Но она же лежит в реанимации...
  - Ну и что? Мы поедем туда с тобой вместе, и я пару часов полежу вместо неё.
  - Ну, спасибо, сынок! Прекрасно! Мы так и сделаем... Такси! Такси!.. Слушай, приятель. Гони так, чтобы через десять минут я оказался в реанимации.
  - Хорошо, господин. Только всё это как-то странно. Полчаса назад с такой же точно просьбой ко мне обратился дон Педро.
  - Опять этот мошенник Педро! И ты согласился?
  - Да, господин. Желание клиента - для меня закон. Если клиент хочет оказаться в реанимации - я должен ему помочь.
  - И как же ты это сделал?
  - Набрал приличную скорость и возле самой клиники вышвырнул его на ходу. К нему тут же прибежали с носилками и унесли. Он даже не успел расплатиться за проезд.
  - Ну, бог с ним, с доном Педро - эта бестия отлежится. Но меня, приятель, вези потише.
  - Хорошо, господин. Я выброшу вас на меньшей скорости.
  - Прекрасно!.. Ну что, сынок, поехали?
  - Да, папа. Представляю, как обрадуется мама, когда узнает, что ты лежишь в соседней палате.
  
  
  МУЖИК И КУКУШКА
  
  Приходит однажды в лес мужик с ружьишком, а на дереве кукушка сидит.
  - Ну, как живешь, вещунья?
  - Да грех жаловаться, - говорит кукушка. - Хоть я и вековуха бездомная, да зато птица свободная. Где в чужом гнездышке приберу, где погадаю, где ещё чего.
  - Ну, - говорит мужик, - уж коли встретились, так и мне погадала бы - я не обижу.
  - Это можно. Только ты спроси как положено. В нашем деле без ритуалу нельзя.
  Приосанился мужик, прокашлялся и спрашивает:
  - Кукушка, кукушка, сколько лет мне ещё жить и, так сказать, здравствовать?
  Захватила кукушка воздуху, серенький зобик в крапинку взволновался, приподнялся - и по всему лесу: "Ку-ку!" Так и покатилось из конца в конец. Всякое слово в лесу хорошо отзывается, а кукушкино особо.
  Загнул мужик один палец и второй приготовил. А кукушка только собралась дух перевести, а тут ей комар в горло залетел, она и поперхнулась. И получилось, что кукушка мужику один год нагадала. Ну, может, полтора, если с походом... Ну, конечно, мужик осерчал. Это ему-то, мужику в самой поре, она, стерьво, такие номера откалывает... Мужик свой палец разогнул, да как загнёт, как загнёт... В три лесных этажа, не считая подлеска. А потом ружьишко хвать, да как шандарахнет в кукушку - только перья посыпались, едва улетела.
  Вот уж воистину, один россиянин верно подметил. Нам не дано предугадать, как наше слово отзовётся...
  
  
  МУЖИК И ЛЕШИЙ
  
  Стал мужик забывать про тот инцидент с кукушкой, когда он обиделся на её гадание и пальнул из ружья. Стал забывать, да случай напомнил.
  Подпил он в лесу с городскими хлопцами, которые заблудились, и пошел проводить их. Наверно, хорошо проводил. Когда проснулся, поблизости никого не было.
  - Эх, мать честна! - подивился мужик. - Эт сколько ж проспал я. Провожаться начали за час до полдня, а теперь солнышко вон куда взлезло.
   Посидел мужик, огляделся. Место какое-то незнакомое, глуховатое. Пташек и тех не слыхать. А тут ещё и другое огорчение. Хотел он фуражку на голове поправить, рукой шарк - а на нем шляпа чужая. Не доглядели по пьянке-то, перепутали. Да на кой ляд шляпа ему - цыплёнков растить? И на охоту в ней ходить несподручно, ветки сдергивать будут.
  Совсем расстроился мужик. Даже заорал для разрядки. Сначала "Э-ге-гей" крикнул, а потом два раза "Ау". И только прокатилось эхо, как издаля кукушка отозвалась. Подхватился мужик и ходу... Долго блукал-орал, однако достиг.
  - Здравия тебе, кудесница.
  - И тебе того же, доброжелатель ясный. Вон одно крылышко доси болит, на лету вбок тянет.
  - Ну ты прости. Осерчал я тогда крепко... А где, к слову, место досадности той, в какой, так сказать, стороне будет?
  - Да я, - говорит кукушка, - туда собираюсь. Вот буду по деревам перепархивать да куковать, а ты на голос держи.
  Завела в дебри непролазные, осеклась вроде как с перепугу и улетела.
  - Да ты проходи, не бойся, - позвал мужика с круглой полянки леший. - Поживёшь у меня месячишко-другой, а там видно будет.
  Понял мужик, что хозяина огорчать отказом нельзя, на полянку выбрался, поклонился. Леший был невысокий, могутный, лысый. Острые уши торчком, на руках когти. Сверху до пояса голый, а ноги перепончатыми плавниками обросли. Дивится мужик, но помалкивает, не любопытствует попусту. И леший дивится:
  - А что это, мужик, один глаз у тебя заплыл и багровый?
  Смекнул мужик, что эту карту разыграть можно, да и говорит:
  - А это знак мужской доблести. Заработал в честной и, можно сказать, благородной карточной игре. - И дастаёт из кармана потёртую колоду и нежно тасует её. - Да... Вот этими самыми картишками заработал. Три банка сряду сорвал.
  - Так научил бы меня, - леший попросил. - Можно?
  - Да запросто, - ответил мужик. - А можно мне тебя называть Лёшей?
  - Называй, - согласился леший. - Учи меня вашей доблести.
  Выставил мужик свою зажигалку и проиграл. Выставил чужую шляпу - и снова проиграл. А потом и колоду карт против диковинной ракушки поставил. Только попросил, чтобы Лёша когтем своим отметину на ракушке сделал. Дёрнул тот по раковине когтем - искры посыпались.
  Проиграл мужик свои карты игральные и сдался. Три раза подряд проиграл, позорище.
  - Слушай, Лёха, - осмелел он. - Ты же, говорят, кудлатый был, космы до плеч...
  - А-а, - махнул небрежно леший когтистой лапой. - Видать, под кислотный дождь попал, все волосья повылезли. Теперь вот шляпой прикроюсь.
  - А нижние, как бы сказать, конечности? - не унимался мужик.
  - То я со старого дуба сверзился, - сказал победитель. - На двух ногах три перелома. Призвал Бабу Ягу заклинания почитать - вот и начитала. Стал я прямо какой-то зверь лесной, чудо морское.
  - Вот и моя баба такая же, - пожаловался мужик. - Только я за фуражку, то бишь за шляпу эту проигранную, а она уже на дыбки: "Опять куда-то намылился, леший тебя забери!" Вот и накаркала. Такой денёк выдался - страсть. С утра напился, днём заблудился, а вечером проигрался. Ладно хоть партнёру достойному. Тебе, Лёха, и проиграть не стыдно.
  - Раковину-то возьми, - смутился леший. - На память... Сейчас ты мне знак мужской доблести поставишь, и я тебя на заветную тропинку выведу. К утру дома будешь.
  
  
  НА АДАПТАЦИИ
  
  Зверинец разъезжал по разным городкам, там и кормился. Почти все звери научились попрошайничать, а дикая Панда вообще чудеса техники являла. Поманит лапой прохожего к своей клетке и скажет:
  - Эй, мужик. У тебя пожевать что-нибудь есть?
  Распорядитель выговаривал ей, а она добродушно ворчала:
  - Смотри, Сигизмунд... Как-нибудь осерчаю на тебя и уйду.
  - Ничего, - отвечал распорядитель. - Жрать захочешь - вернёшься.
  Однажды Панда пошла на подработку и не вернулась. На её клетке повесили табличку "Панда находится на адаптации" и поехали дальше.
  Вообще-то Панда была дикая, но пушистая, добродушная и даже с настоящим учительским дипломом. Шуба с чёрно-белыми пятнами у неё была своя, от рождения. Диплом же она откопала в мусорке. Вместе с чёрной сумочкой и коричневой папкой. Этого было достаточно, чтобы её приняли внештатным корреспондентом в журнал. Ей даже хороший аванс выдали. Так редактор был перепуган.
  Вот и сегодня Панда пришла в редакцию. При входе в коридор были приклеены два плакатика. Первый: "Место для курения - здесь". И второй: "Редакция журнала "Левый поворот" - прямо по коридору". На последнем слове Панда споткнулась о порог и покатилась кубарем. Всё прямо, прямо... Пока не выбила дверь и не оказалась в редакции.
  - Здравствуйте, - сказала она всем и стала незаметно выколачивать из шубы пыль и мелкий мусор.
  Собираясь ответить, редактор потянул носом серебристый от пыли воздух и чихнул. Потом в строгой последовательности стали чихать ответственный секретарь, корректор и машинистка. Панда вежливо раскланивалась и каждому из них говорила: "Будьте здоровы... Будьте здоровы..." А они доставали носовые платочки и сморкались. У редактора был самый большой платок, и сморкался он дольше всех. Панда за это время успела присесть на стул и потихоньку распихать под столы и кресла осыпавшиеся с неё обгоревшие спички и окурки.
  - Как провели вчерашний вечер? - поинтересовался редактор.
  Панда передёрнула пухлыми плечами.
  - Уф-ф! Как вспомню, так вздрогну. Так трясло, так трясло...
  - Лихорадка напала?
  - Нет. Землетрясение.
  - Что вы говорите? А я почему-то не заметил.
  Панда призадумалась и по старой дурной привычке стала скрести затылок своей лапой. И так увлеклась, что царапнула когтем правое ухо и сама на себя негодующе рявкнула.
  Печатавшая что-то машинистка подскочила от неожиданности и машинально отстучала на фирменном бланке: "Господи, ужас-то какой". Хотела поставить в конце этой фразы многоточие, но глянула искоса на оскаленную пандячью морду и влепила восклицательный знак.
   - Извините, - сказала Панда. - Я невзначай поцарапала своё ухо. Мой указательный коготь заострился невероятно, притупить надо.
  Она поскребла дубовый паркет. Потом вынула из сумки пилочку для ногтей и стала опиливать большой чёрный коготь.
  Разряжая атмосферу, редактор приосанился и продолжил прерванный разговор.
  - Так вы говорите, что это было землетрясение?
  - Совершенно верно. И его эпицентр находился в углу, прямо под моим спальным ковриком.
  - Очень загадочное явление, - подивился редактор. - Обычно, если нас начинает трясти, то сразу весь регион, а то и всю страну сразу.
  - А здесь только угол с ковриком, - повторила Панда. - Умывальник, например, в туалете держался крепко. И унитаз, насколько я помню, тоже.
  - Очень странно, - сказал редактор. И вдруг начал трястись вместе со своим стулом.
  - Э-а, - сказал он, глядя на Панду растерянным взглядом. - О-а... Кажется, сейчас эпицентр прямо подо мной.
  Панда схватила записную книжку и быстренько нацарапала заголовок своей будущей статьи: "Таинственное аномальное явление. Кто нас трясёт?" Показала заголовок редактору. Он посмотрел, придерживая левой рукой пляшущие на носу очки, а правой показал пляшущий большой палец: "Во!" Ответственный секретарь и машинистка вспомнили про какие-то неотложные дела и быстренько покинули кабинет. Корректор тоже хотел сбежать, но редактор и Панда поймали его и посадили на пляшущий редакторский стул. Сказали, чтобы он сидел и не дрыгался, а они будут изучать явление.
  - За что?.. - жалобно хныкал подопытный. - Я всего лишь корректор... Почему я должен трястись за свою шкуру на таком ответственном посту? А вот эта толстозадая будет описывать мои мучения, авторитет зарабатывать...
  Наверное, он выступал бы так ещё долго, если бы не начал проваливаться куда-то вместе со стулом. Корректор завопил и покинул ответственный пост, а стул вместе с куском бетонного перекрытия загремел в подвал.
  И тут из проёма появилась голова в чёрной полумаске и уточнила, здесь ли находится банк Вельзевул.
  - Везувий, - поправил кто-то снизу и солидно покашлял.
  - Это здесь, - сказал редактор, - входите.
  Вылез налётчик в потёртом брезентовом фартуке. Положил на пол отбойный молоток с черным шлангом и первым делом попросил закурить. Редактор был некурящий. Панда же из вежливости покопалась в сумочке и к великому своему изумлению нашла там помятую пачку сигарет. Налётчик закурил и подслеповато прищурился на Панду.
  - Никак под зверя работаешь. Эк нас обваучерили.
  Он приподнял фартук и показал штаны с порванными коленками. Хотел приподнять фартук выше, но почему-то посмотрел на то место, которое должно было при этом открыться, и засомневался. А Панда смутилась и отвела взгляд.
  - Я так понимаю, - сказал налетчик, уходя от щекотливой темы. - Пусть меня обваучерят, как липку, но фартук получить я должон. Чтобы мог выйти куда-нито достойно и откровенно.
  Редактор покашлял, чтобы налётчик не очень-то отвлекался, и пояснил, что его редакция арендует у банка один угол. А банк расположен в другом углу, за ширмой. Сейчас там никого нет, но сейф на месте.
  - Митюха, - крикнул налётчик в подвал, - сегодня мы угодили в точку.
  И пожаловался редактору и Панде:
  - Вчера мы ошиблись. Начали долбить, а потом в карту глянули - не то.
  - Ой, как интересно, - сказала Панда и облизнулась. - Будем готовить статью "Ограбление века". - Редактор согласно кивнул.
  - Тимоха, - крикнул из подвала Митюха. - Скажи писателям про потоки, может им сгодится.
  - Где-то канализацию прорвало? - забеспокоился редактор.
  - Нет, шеф, покруче... - усмехнулся Тимоха. - Вот воздушные течения есть? Есть, знаешь. И подземные реки есть, поди, слыхал. А то ещё, говорят, есть денежные потоки. Понял? Так мы вот копаем, ищем. А в банк-то заглянули мимоходом, ваучер свой забрать.
  - Зачем, если не секрет? - спросила Панда.
  - А чтобы в другой банк переложить, - сказал налётчик. - Есть один такой. Там через год мы за наш ваучер мотоцикл получим. Или даже целую машину.
  - Да, - прогудел в подвале Митюха. - Целую машину ваучеров.
  Панда сделала необходимые пометки и задала новый вопрос:
  - Почему это ваш напарник не хочет к нам выйти?
  Налётчик стыдливо потупился:
  - Да он без фартука.
  И тогда Панда новый заголовок выдала. Крупно, во всю строку. "Ограбление века. Оно заканчивается или только начинается?"
  Редактор посмотрел и поднял большой палец: "Во!" И довольная Панда легонько прикусила кончик розового языка и стала писать дальше. И ещё при этом подумала: "Эх, видел бы меня сейчас Сигизмунд..."
  
  МАЭСТРО
  
  Есть в нашем славном Аккермане такой виртуоз. Большой мастер и притом не только музыкант, но и вообще человек умный, с деловой хваткой. Имя его на слуху давно и устойчиво - Валерий Цуркан.
  Познакомился я с ним ещё года за два до моего юбилейного вечера. А на вечере том Валера уже работал в полную силу со своим семейным ансамблем, исполняя и мои песни. Причем, одной из них я однозначно обязан ему.
  Готовили мы тогда к записи мою песню "Летучий Голландец". Сидели в его рабочей комнате во Дворце культуры - я напевал ему одну музыкальную фразу, а он тут же повторял её на клавиатуре синтезатора и спрашивал: "Правильно?" Иногда случались неточности на каких-то диезах или бемолях, Валера поправлял и заносил мелодию в память своей "Ямахи". Когда же запев и припев были записаны полностью, он стал колдовать над аранжировкой. Устремлял взгляд в потолок, помахивал рукой, хмурил насупленный лоб и выдавал на запись всё новые и новые куски своей летучей творческой фантазии. Потом свёл их воедино, то вплетая последовательно в общий поток, то наслаивая друг на друга, и получилось в итоге такое сильное и впечатляющее музыкальное сопровождение, что просто не верилось, что вдохновение и мастерство способны творить подобные чудеса. Он попробовал напеть, подкорректировал тональность - всё нормально. Попросил меня написать к следующей встрече весь текст песни покрупней и поразборчивей, чтобы легче было исполнять с листа. И всё восхищался песней, всё похваливал её, - качество, надо сказать, у большинства творческих работников довольно редкое. И снова мурлыкал мелодию или читал вслух какую-нибудь строфу.
  Всё было, было и ничто не ново,
  Как по лицу земли морщины рек,
  Двадцатый век от Рождества Христова
  Во сне томится, словно первый век.
  Именно с этой строфой произойдёт потом забавный казус: уже при чистовой записи на кассету Валера ошибется и вместо "не ново" споет "не надо". Я надеялся исправить эту оплошность при магнитофонной записи всей программы юбилейного вечера, но и там - в своё время - Валера убеждённо повторит: "Всё было, было и ничто не надо". Ну что тут поделаешь - такой уж человек. Всё у него есть и ничего не надо ему...
  Кажется, я немного отвлёкся. Так вот, о той песне, которой обязан я полностью Валерию Ивановичу. Дело в том, что где-то в перспекитве уже просматривался День освобождения города, и маэстро этак ненавязчиво предложил мне:
  - Михалыч, подумайте как-то на досуге. Может быть, напишете песню на военную тематику, ко Дню освобождения.
  - А что, - согласился я, - надо попробовать.
  Согласился-то я почти без раздумий, почему бы и в самом деле не попробовать, но в глубине души очень сомневался в успехе такого начинания, поскольку "на заказ" никогда не писал и не верил, что при таком настрое можно сделать что-то удачное. Тем более по летнему времени, когда домашние, огородные и прочие хозяйственные работы постоянно отвлекают своей неотложностью.
  Так прошла неделя, другая. Никаких попыток заняться песней вплотную я не предпринимал. До тех самых пор, пока в душе не шевельнулась то ли какая-то мыслишка, то ли какое-то словечко. А ещё через неделю я уже был в ДК у Валеры с готовой песней.
  Наши тени повзводно выступают на призрачный шлях,
  Мы торопим в ночи путь нелёгкий, неблизкий,
  Только снова и снова в Приднестровских широких полях
  Обрывают наш след обелиски.
  Цуркан уже готовил свою программу ко Дню освобождения и был занят. Невысокий, крепенький, подвижный он бегал по ДК то разыскивая кого-то, то консультируя, то выпроваживая до завтра. Меня он сразу же предупредил, что сам не сможет исполнять мою песню, программа уже составлена, но другому какому-то коллективу он передаст песню обязательно. Мы пошли на пустующую пока сцену, Валера сел к пианино и, просмотрев текст, стал осваивать мелодию. Освоил довольно-таки быстро, бодро стучал по клавишам крепкими растопыренными пальцами, и сильные аккорды летели в пустой зрительный зал.
  Вдруг Валера оборвал своё сольное выступление, на секунду призадумался и решительно сказал:
  - Нет, я эту песню никому не отдам. Я сам её буду петь... Михалыч, давайте встретимся после обеда здесь же и поработаем ещё.
  Встретились после обеда, Валерий воодушевлен, чувствуется, что песня захватила его. С задорной улыбкой говорит о новом решении: привлечь из воинской части солдат, человек восемь - вот будет выступление... Через день или два звонит мне и приглашает на репетицию. Знакомит на сцене с капитаном Костей Волковым из стройбата и библиотекарем Ниной Ивановой. Восемь солдат с бумажками читают шепотком текст.
  - Чтобы завтра все знали наизусть, - приказывает капитан. - Сам проверю.
  - А вы, товарищ капитан? - спрашивает прогонистый и озорной сержант, артист какой-то филармонии.
  - А я выучу сегодня, - отшучивается Костя. Он большой любитель и тоже будет петь вместе со всеми.
  Вскоре на смотре в Одессе они займут с моей песней первое место и поедут в Севастополь. Цуркан со своими сыновьями отдельно запишет песню, и она прозвучит сначала на местном радио, а потом пойдёт в эфир из Одессы и долго ещё будет возвращаться при случае с разными исполнителями то на встречу с ветеранами, то на праздник песни.
  
  
  ВЕЧЕРНЯЯ БАБЁНКА
  
  Рассказчика этой истории я знал довольно хорошо и потому верю ему. Тем более, что он называл имя знакомой нам обоим женщины и его характеристика этой особы почти полностью совпадала с моей собственной. Она действительно была слегка развязной, нагловатой и, как говорится, себе на уме. А историйка такова.
  Работал мой знакомый на известном в городе хотя и небольшом предприятии - коллектив там был человек двести. Обычно на таких предприятиях почти все так или иначе сталкиваются друг с другом и знают обо всех почти всё. Наша дамочка была не первой молодости, осанистая, пробивная. С мужем-летуном развелась, крутила втихаря с другим таким же, подумывала о создании семьи с третьим, более серьёзным.
  Случилось так, что пасмурным осенним вечером наш рассказчик возвращался домой из города и на одной из сумеречных улиц разминулся с какой-то встречной парочкой. Женщина показалась ему знакомой, мужчина тоже вроде бы напоминал кого-то, но мало ли кто и кем показаться может, если мы идем слегка задумавшись и почти не замечая никого вокруг.
  На другой день подошла к нему на работе та самая нагловатая особа, улыбнулась непривычно мило и спросила негромко, не видел ли он её вчера вечером. Он сразу же смекнул, в чем тут дело, и спокойно сказал:
  - А как же. Конечно, видел.
  - И я была одна?
  - Да не совсем.
  - А с кем же?
  Наш рассказчик и здесь не дал маху, сообразил, почему именно такой вопрос последовал. И опять-таки ответил спокойно и уверенно.
  - С Николаем была. Хотя, кажется, ты с ним давно уже завязала.
  - Тише, тише ты, - забеспокоилась она. - Я тебя очень прошу, не говори никому об этом.
  - А что здесь такого? - прищурился мой знакомый. - Ты женщина свободная, можешь встречаться с кем хочешь.
  - Да я познакомилась с одним прапорщиком. Выхожу замуж. А с Николаем последняя встреча была, захотелось попрощаться.
  - Ну и как? - обнаглел приятель. - Хорошо попрощалась?
  - Нормально, - хихикнула она. - Только ты никому не говори. А то дойдёт до прапорщика и накроется моя свадьба.
  
  РЕДИСКА
  
  Весна, солнечно, тихо. Иду по улице Свердлова мимо собора. Недалеко от Вокзальной, возле углового дома, стоят две уже немолодые женщины. Судя по всему, они встретились случайно, на ходу и делятся житейскими новостями; улица пустынна, говорят они свободно, почти в полный голос. И вот шагов за двадцать, по обрывкам фраз, я невольно улавливаю суть их разговора. Одна спрашивает, где теперь и как живёт другая, а та говорит, что вышла замуж за одинокого вдовца, живёт с ним, а её собственная хатка пока пустует. У вдовца свой дом, старый сад. Живут они неплохо, только он иногда бьёт её.
  В этот момент я уже прохожу мимо, сворачиваю влево на Вокзальную и слышу за спиной две заключительные фразы.
  - Так чего же ты терпишь? У тебя же своя крыша над головой, уходи от него.
  - Да я там редиску посеяла. Такая хорошая редиска...
  
  
  ОПЕРАЦИЯ "МУХА"
  
  Уже известный нам Эдик Бампер, "баловень судьбы" и любимец женщин, припомнил парочку забавных историй из своего собственного богатого опыта. Одну историю, любовную, мы поведаем немного позже, а другую, о мастерах розыгрышей и пари - прямо теперь же, не отрываясь от чистого листа.
  Обретя во мне и Викторе заинтересованных слушателей, Эдик спросил:
  - Вы думаете, это очень просто - придумать удачный розыгрыш? Хо-хо!.. Изобретательный и талантливый человек никогда не опустится до пошлости и примитивизма. Вот Богословский, например. Ну да, композитор. Это же блеск... Приглашает в гости приятеля и подговаривает, чтобы он пригласил ещё одного. Первого инструктирует подробнейшим образом, как ему подготовить второго. Мол, идём в интересную компанию, все свои люди, любители подурачиться. Ничему там не удивляйся, чтобы ты не увидел... И вот приходят они к Богословскому, тот встречает их. Совершенно голый, в одном галстуке. Знакомится Никита с новеньким и предлагает ему пройти в ванную и принять соответствующий случаю вид, а затем пожаловать к столу. Новичок видит голого хозяина, видит в ванной мужские плавки и женский лифчик и выходит к столу в одном галстуке. Уже одетый Богословский встает и представляет гостям вошедшего: "Это мой друг, он большой оригинал".
  Посмеялись и Эдик продолжал:
  - Работал я наладчиком электротехнического оборудования на одном солидном предприятии. Типовая бетонная коробка с большими окнами, хорошая мастерская на первом этаже с выходом во двор, своя бытовка со шкафами и столами и десяток специалистов от электронщика до сварщика...
  Далее последовал сам рассказ о незаурядной "операции", которую подготовил и провёл Эдик. Рассказывал он интересно и со вкусом, иногда какую-то сценку представлял в образах, иногда отвлекался на побочную историйку и возвращался к основной сюжетной линии, нам же с Виктором оставалось лишь внимать да посмеиваться. Однако теперь, в целях экономии постраничного объёма книги и времени, я беру нить повествования в свои руки и только изредка буду предоставлять слово самому рассказчику.
  Коллективчик, в котором работал Эдик, был небольшой, но дружный и весёлый. Любили подурачиться, разыграть друг друга, показать новый фокус. Или припоминали забавные истории, заключали самые невероятные пари. Например, попадёт ли электрик Сашка своей рабочей шапкой в нахальную приблудную мышь. Эта отчаянная зверушка приходила к ним в бытовку, когда они обедали, и норовила пробраться под стол за крошками. Появлялась она обычно в пробитом для кабеля отверстии, под самым потолком. Выглядывала из соседнего складского помещения, принюхивалась, присматривалась. Потом шла на высоте вдоль стеночки по кабелю, спускалась рядом с ним в углу за одежные шкафы и уже оттуда совершала свои набеги под стол. Однажды Эдик привязал на нитку свежую куриную косточку и бросил её к шкафам. Уже через несколько секунд мышка осторожно приблизилась и стала обгрызать остатки хрящика. Эдик потянул ниточку и вместе с лакомым кусочком вывел мышь почти на середину комнаты. Но стоило кому-то из наблюдающих за этой игрой пошевелиться, как мышь проворно шмыгнула под шкаф.
  - Выведи её ещё разок, - сказал Сашка. - Я её шапкой.
  - Не попадёшь, - сказал Эдик. - Видел, какая у неё реакция?
  - Спорим? - завёлся Сашка. - Если попаду, ставишь с получки бутылку водки.
  Их дружно поддержали, потому что в подобных случаях все после получки шли в кафе, и одна штрафная бутылка для затравки уже была обеспечена. В любом случае, кто бы ни проиграл.
  Поспорили. Эдик выставил мышку, словно на блюдечке. Но едва Сашка приподнял с колена приготовленную шапку - мышку как ветром сдуло. Сашка попросил ещё одну попытку и сидел с поднятой наготове рукой. На этот раз он успел шлепнуть шапкой как раз в то место, где только что была мышь, но её самой в момент удара там уже не было, это видели все.
  Потом кто-то рассказал про давнее пари то ли на мясокомбинате, то ли на маслозаводе, когда старый ездовой подловил какого-то новичка на необычной понятливости своей кобылы. Сказал, что запряжет лошадь, назовёт ей нужный адрес, и она привезет его туда, куда надо; и потом доставит ещё по двум или трём адресам, которые он шепнет ей на ухо. Новичок не поверил, заключил пари. Сели они в телегу и проехали по трем названным адресам. Лошадка не подвела. А дело-то было в том, что она каждый раз уверенно выходила к домам, в коих проживали номенклатурные работники, регулярно получавшие пакеты с продукцией местной пищевой промышленности.
  Посмеялся Эдик вместе со всеми и решил придумать какой-нибудь ну совершенно необычный номер, с которым можно было бы подловить своих дружков на работе. Подловить наверняка, с шиком и блеском, да так, чтобы ни один не сорвался, не уклонился от заманчивого пари.
  Думал долго и целенаправленно, не подгоняя себя. Понимал, что по-настоящему талантливая идея - вещь редкая и приходит не сразу. Так было и теперь. И вот однажды он сказал самому себе: "Эврика!" Сказал, посмеялся удачной находке и стал готовиться к операции "Муха".
  Как-то подвернулся удачный момент: все были слегка на взводе, шутили, подначивали друг друга. Сама атмосфера в бытовке словно понуждала на озорство.
  - Что-то у нас давно не было приличного пари на бутылку, - сказал Эдик задумчиво. - Хотите, я одним ударом кулака вышибу дверцу шкафа. Кто принимает вызов?
  Погалдели, посмеялись, но никто не отважился рискнуть. А ну как наденет на руку парочку брезентовых рукавиц электросварщика и в самом деле вышибет?.. Нет, нема дурных.
  - Перетрусили, - усмехнулся Эдик. Обвел взглядом бытовку, посмотрел на потолок. Там, на высоте трех метров, пылилась голая электролампа, вокруг которой вились редкие осенние мухи. - Ну, хотите, я поймаю ртом одну из этих мух?
  Сказал насмешливо и небрежно, как бы желая подчеркнуть, что это просто шутка, нелепая фантазия, потому что на самом-то деле такое невозможно, это и дураку понятно.
  - На лету? - спросил кто-то недоверчиво.
  - На лету, - сказал Эдик.
  - И не хватая муху руками?
  - Нет. Прямо ртом.
  Компашка опять пошумела, и ещё кто-то сказал насмешливо: "Ну, ты загнул". "Конечно, загнул, - ответил Эдик. - Но ты ведь и теперь побоишься на бутылку спорить". За такими разговорами одного кандидата Эдик дожал, довёл до кондиции. Но заключать пари сразу не стал, а спросил с издевкой, не найдется ли ещё один смельчак. И так, играя то на самолюбии, то на стадном инстинкте идти вместе со всеми, Эдик обязался выставить с получки семь бутылок водки против семи бутылок от всей наличной компании. Поспорили по всем правилам, честь по чести, чтобы и формальный протокол соблюсти и подстраховаться от каких-либо недоразумений. Мало ли что.
  Остальное было делом техники. Эдик встал посреди комнаты под лампочкой, приятели расположились вокруг на стульях. Каждый готов был смотреть в оба, следить за чистотой эксперимента. Эдик попрыгал, как бы для разминки, поклацал зубами. Потом достал из кармана щепотку жаренных подсолнечных семечек, положил по несколько штук в ладонь каждому наблюдателю. Одну черненькую и невзрачную, самую обыкновенную, взял двумя пальцами и показал, подняв руку и поворачиваясь ко всем.
  - Внимание! - сказал Эдик торжественно. - Ап!
  Он подбросил семечку почти к самой лампе, туда, где вились редкие осенние мухи. Одна из них резко бросилась на черную незнакомку, вцепилась в неё, и вместе с ней кувырком полетела вниз. Эдик по-собачьи дернул головой и захлопнул рот. Дело сделано...
  
  
  ЧЁРНАЯ ДЫРА
  
  Как-то на том же самом солидном предприятии, в той же самой служебной бытовке зашел разговор о космосе и вселенной, о сверхновых звездах и разбегании галактик. Особенно же дивились необычным свойствам так называемых "чёрных дыр". Огромная масса материи обваливается сама в себя, в одну точку, и её мощное гравитационное поле затягивает всё, что оказывается вблизи, и не выпускает ничего. Даже световой луч не может вырваться оттуда, потому и называется эта "дыра" чёрной...
  Поговорили об этом галактическом чудовище и забыли о нём. Эдик тоже вроде бы забыл, но через неделю вспомнил: довелось на себе испытать силу коварной ловушки.
  Катил он пустырем на своей безотказной "Яве". Когда надо было заехать по делам в соседний городской район, Эдик всегда сокращал путь и сворачивал на старую грунтовую дорогу. Она ровной сероватой полосой стелилась через весь пустырь, проходила невдалеке от заброшенного складского корпуса, стоящего напротив такой же заброшенной бойлерной, и через несколько сотен метров снова выводила на асфальтовую магистраль уже в соседнем жилмассиве. Эдик здесь давненько не был, но по всему было видно, что никаких изменений на этом забытом пустыре не произошло. Правда, возле бойлерной появилась куча земли, слегка размытой вчерашним дождем, а поперек дороги легла тонкая россыпь коричневых шариков керамзита. Наверно, тряхнуло здесь какой-нибудь перегруженный самосвал, провозивший на стройку теплоизоляционную засыпку.
  Не сбавляя скорости, Эдик с шиком прокатил первые метры керамзитового ковра и вдруг почувствовал, что какая-то неведомая сила сорвала его с покачнувшегося сиденья и понесла по воздуху. Он упал на влажную дорогу, ожидая со страхом, что в следующий миг его накроет летящая за ним "Ява". Дёрнулся, чтобы откатиться в сторону, перевернулся на спину да так и замер в удивлении: мотоцикла не было. И по воздуху он не летел, и по земле не кувыркался. Его не было вообще.
  Тогда вот Эдик и вспомнил про "чёрную дыру", в которой исчезает всё, и порадовался, что хоть сам не угодил туда, пронесло. Поднялся, потирая ушибленный локоть, осмотрелся. Постоял на кромке рассыпанного керамзита, прошуршал по нему пару шагов назад. На третьем шагу его нога не нашла новой точки опоры и стала проваливаться сквозь тонкий слой керамзита в наполненную дождевой водой траншею...
  
  
  МУХТАР
  
  Один работяга в компании поведал.
  Спроворил он в цеху родного предприятия очень полезную дома вещь и пошёл её припрятать где-нибудь во дворе, чтобы потом под руками была. Проходила эта операция во вторую смену, ближе к ночи. Было уже темно, начальство давно разъехалось. Как говорил тот работяга, начальству для того, чтобы спроворить что-нибудь, ночь не нужна - им и светового дня хватает.
  Осмотрелся наш герой и перенёс полезную вещь к старой конторке, под верандой которой была низкая пустая ниша с деревянной дверцей. Дверца с одной стороны крепилась на двух простеньких навесах из шинки, а с другой - прижималась согнутым гвоздём. Пришлось встать на четвереньки и задвинуть полезную вещь подальше в подполье, чтобы она не попала случайно в чужие руки. Пришлось при этом поговорить шепотком с немецкой овчаркой Мухтаром: сторожевой пёс, как обычно вечером, был отвязан и подошёл к веранде проверить, всё ли здесь в порядке. Его заверили в правомерности операции и угостили сухариком.
  - Смотри, Мухтар, смотри. Оставляю здесь свою полезную вещь, а в конце смены заберу её. Посматривай, чтобы какой-нибудь лихоимец не увёл.
  Поздней ночью, когда пришло время изъять свою вещь из схрона и перелезть с ней через глухой забор, наш герой снова осмотрелся. Никого поблизости не было. Даже Мухтар умотал куда-то. Открыть дверцу не составило труда, просунуться в лаз тоже. Но потом произошло нечто невероятное. Кто-то схватил нарушителя за хлястик фуфайки и остановил его. Неужто Мухтар прибежал и обознался?
  - Мухтар, это я, - прошелестел в подполье доверительный шепот. - Вот сейчас возьму свою вещь и вылезу... Хочешь сухарика небось, розбойник. Будет тебе сухарик, будет... Ну, ладно, отпусти. Побаловался и хватит. Пусти, а то фуфайку порвёшь.
   Наконец сомненьице закралось: а собака ли держит? Или, может, охранник пошутить вздумал? Или, может быть...
  Вывернул руку за спину и пощупал. Хлястик фуфайки зацепился за гвоздь.
  
  
  ДЕТЕКТИВНАЯ ИСТОРИЯ
  
  Когда-то давным-давно Виктор Ганенко получил прозвище Ганс, да так и остался Гансом на всю жизнь. Когда-то давным-давно мы вместе работали, вместе играли на волейбольной площадке, вместе испытывали на лимане мой самодельный скутер с подвесным мотором Виктора. Тогда Ганс показал наивысшую по тем временам скорость. Потом наши трудовые дорожки разошлись, и мы встречались редко, хотя и жили в полутора кварталах друг от друга.
  Во время одной из таких случайных встреч я подарил ему свою книжку "Чтоб я так жил!". Через пару дней он позвонил мне довольный и рассказал, как удивил свою супругу. Люда увидела книжку и спросила, откуда это. "Автор подарил" - ответил Виктор. Люда не поверила и была удивлена, когда он открыл книжку и показал мою дарственную надпись. А ещё он сказал мне, что Люда якобы читала из этой книжки какое-то стихотворение соседке и они как будто даже всплакнули.
  Но это всё присказка, сказка впереди.
  Недели через две иду в город, по Кишинёвской. Только свернул на Первомайскую - навстречу Ганс.
  - О, Толя! Здравствуй! А я вспоминал недавно тебя, хотел видеть.
  - Ну, вот и увидел.
  - Ты знаешь, какая удивительная история произошла - просто детектив!
  И рассказывает, что же такое случилось. Оказывается, его сын Максим прислал из Одессы письмо. Удивлённо и радостно сообщает, что попала к нему в руки замечательная книга, которую, судя по некоторым деталям, написал земляк, аккерманец. Но назвать автора он не может. Потому как найдена книга в макулатуре, без обложки. Максим просит отца постараться найти автора, узнать его имя, поблагодарить. И непременно пожать руку за него, Максима, в знак уважения.
  Я тоже был удивлён, спросил, о чём книга, и понял, что речь идёт о "Фантасме".
  На другой день к нам заглянула дочка, Елена. Стали мы с ней прикидывать, кто бы это из одесситов мог полученную из Аккермана книгу запустить по такой замысловатой петле, что она, даже лишившись обложки, нашла в миллионной Одессе благодарного судьбе аккерманца. А потом ещё - сверх всего - донесла эту необычную весть в Аккерман, автору.
  Сначала я сказал Елене, что в Одессе могло быть не более трёх экземпляров моей "Фантасмы". Но она тут же припомнила сначала одну художницу, для которой они с Павликом испросили у меня один экземпляр, потом преподавателя одного из институтов, потом ещё кого-то. И таким образом, к моему немалому удивлению, набралось чуть ли не десять человек. Затем стали мы обсуждать каждую кандидатуру в отдельности. Делали это шутя, играя в "профессиональный" разбор детективной истории. Выдвигали какие-то необычные версии, отвергали их, - одним словом, потешались как могли. Но почти каждый раз возвращались в конце концов к одному и тому же подозреваемому. Поднять руку на творение Самарцева, совершить этот злодейский кощунственный поступок мог вероятнее всего человек по имени... Мы в своей игре называли это имя несколько раз. Но вряд ли стоит хоть один раз написать его.
  
  
  ПОРАЖЕНИЕ ОЛИМПИЙЦА
  
  Тридцать лет назад отдыхал я со своим семейством - супругой и двумя дочками - на морском побережье под Аккерманом. Мы снимали почти игрушечный дачный домик с одним оконцем неподалёку от казённого пансионата. Я иногда заглядывал туда на волейбольную площадку.
  Увидел как-то проходящую мимо красивую чету, на которую, кажется, было просто невозможно не обратить внимание. Мужчина средних лет в тенниске, открывающей сильные красивые руки, и молодая женщина с необыкновенно стройной и сильной фигурой. Чуть поодаль от них шли мальчик и девочка лет двенадцати.
  - Кто это? - спросил я негромко у соседа по площадке.
  - Олимпийский чемпион по гимнастике Борис Шахлин. Сейчас он тренер сборной Украины. Жена его тоже известная гимнастка.
  Прославленный и легендарный Борис Шахлин! Кто не знал этого звучного имени.
  Отдыхал Шахлин скромно; не прячась, но и не афишируя себя. Лишь за несколько дней до окончания срока его путевки он провел встречу с отдыхающими, рассказав много интересного о спортивной жизни и её закулисье. От завтрака в день соревнований - кусочек булки с маслом и стакан чая с лимоном - до мягкого психологического давления на основных соперников. Например, присутствие на выступлениях японских гимнастов.
  В самый канун отъезда Шахлин вышел прогуляться. Возле теннисного стола томился ожиданием невзрачный мальчуган лет одиннадцати. Он держал в руке две ракетки и посматривал по сторонам, явно кого-то поджидая.
  - Сыграем? - спросил Шахлин с уважительной улыбкой.
  - Можно, - ответил мальчуган, подавая Шахлину ракетку и снова оглядываясь.
  Я сидел шагах в пятнадцати на свободной скамье под кленом и просматривал свежую газету. Когда началась партия, газета стала всего лишь прикрытием для того, чтобы мое внимание к игре олимпийского чемпиона не было слишком явным.
  Играл Шахлин вполне прилично и не стремился проявить свои возможности в полной мере. Мальчуган тоже не был новичком и тоже играл свободно, как бы разминаясь. И тем не менее разрыв в счёте в его пользу постепенно увеличивался. Шахлин всё так же улыбался, но стал играть серьёзнее. Мальчишка тоже прибавил, хотя по-прежнему был заметно отвлечён ожиданием кого-то и поглядывал то на ближний корпус, то на тенистую аллею.
  Наконец Шахлин понял, что так можно и проиграть. Улыбнулся и сказал шутливо:
  - Придется выигрывать на подачах.
  Теперь они оба заиграли в полную силу. Шахлин не уступал своему противнику в подвижности, а в силе удара и росте значительно превосходил его. И крученые подачи у него получались неплохо. Однако хлопец раскручивал почти все мячи и возвращал их на сторону Шахлина.
  В конце концов олимпийский чемпион проиграл. Он поздравил победителя, пожал руку и не спеша направился к морю.
  Мальчишка никого так и не дождался и тоже ушёл.
  
  
  СВОЯ РУКА
  
  На днях вышел из дома и едва свернул на Московскую - Коля Высочан плывет навстречу. Дородный, неторопливый, улыбающийся. В руке удочка и сумка с банкой дождевых червей.
  - Да вот на рыбалку собрался. Весна была ветреная, лодку из гаража почти не выводил. Хоть сейчас-то выгоню на лиман, посижу.
  - Теперь же запрет, можно только с берега.
  - А я на полставки электриком в рыбинспекции устроился.
  - Ну, тогда можно.
  - Я с начальством поговорил, разрешили. И ещё на всякий случай подстраховался, спросил: "А если ко мне подлетят инспектора, которые меня ещё не знают? Я же недавно здесь. Заберут?
  - Ну, и что же начальство? - спрашиваю Колю.
  Коля добродушно улыбается.
  - Смеются. Если заберут, говорят, то к нам же и привезут.
  
  
  РУССКОЙ ЛОЖКОЙ ДЕРЕВЯННОЙ
  
  Есть такая строка в поэме Твардовского "Василий Тёркин", где автор в шутку говорит о том, что некий солдат "русской ложкой деревянной восемь фрицев уложил". Любой из нас, конечно же, понимает, что в действительности такое невозможно. И тем не менее нечто подобное однажды всё-таки произошло.
  Случилось это ещё во времена ГДР, когда там находился ограниченный контингент войск Советской Армии. Нина Ивановна и её муж офицер Трофимов служили в составе этих войск в одной из частей. Готовился смотр художественной самодеятельности при участии немецких товарищей, и в жюри, естественно, у них было весомое представительство.
  Командующий Советской группы войск сказал на совещании командиров:
  - Тому, кто займёт первое место в смотре, даю право после прохождения службы в ГДР выбрать для замены любую точку Советского Союза.
  А Советский Союз, как известно, был очень большой и послать офицера на замену могли куда угодно, вплоть до Казахстана или Сахалина. А супругам Трофимовым так хотелось обосноваться возле Черного моря, в Белгороде-Днестровском. Для многих на Руси древний Аккерман был точкой притяжения.
  Библиотечная и культурная работа в части в ведении Нины Ивановны. Стало быть, именно от неё зависело осуществление заветной мечты. Но каким образом добиться этого? Сольными номерами? Но для них нужны классные мастера. Хоровым пением? Но оно у немцев на таком высоком уровне, что их не удивишь и не покоришь чем-то любительским... И вдруг припомнилось это мощное русское оружие - деревянная ложка.
  Подготовили интересный номер. Немцы не устояли под напором танцевально-песенной и деревянно-ложечной атаки и присудили первое место. Дорога на Аккерман была открыта.
  
  
  ОПОХМЕЛКА
  
  Славик Соколов и его приятель Олег Садовский поехали на море. Отдохнуть, покупаться.
  Людей на пляже тьма, под тентами ни одного свободного местечка. Пока загорали и купались было нормально, а потом припекло, в холодок потянуло.
  Пристроились возле одного тента, на самом солнцепёке. Выложили из пакета газетку со вчерашними объедками. Выставили полбутылки водки. На самом-то деле в бутылке была вода, но бутылка настоящая, из-под водки. С хорошей фирменной этикеткой, с плотной пробкой.
  - Ну что, дружба, - сказал один, - давай поправимся после вчерашнего.
  - Тяни, - сказал другой, - потом я.
  Пили прямо из горлышка. Крякали, сопели и не спеша копались в старой яичной скорлупе, огуречных огрызках, хлебных корочках. Каждый выбирал что-нибудь по вкусу и смаковал остатки недавнего изобилия. Ах, как хорошо! Летняя жара и тёплая водка из горлышка. Ну, а кому не нравится, те могут не смотреть.
  Первой не выдержала симпатичная девушка. Поджала розовые губки, надела темные очки и удалилась в сторону моря. Вскоре за ней последовала женщина, прихватив мальчика в белой панаме. Молодые босяки передвинулись в тень. Они, как говорится, весьма сожалели о доставленных кому-то неудобствах, но особых угрызений совести при этом не испытывали. Что делать, такова жизнь. Одни бьются за своё место под солнцем, другие - за свое место под тентом.
  
  
  ГОРЬКИЙ МЁД
  
  Пятеро аккерманских строителей были направлены в подшефное хозяйство, на ремонт старого свинарника. Жили они в пустой конторке, продуктами их обеспечивали, а супы да каши варили сами.
  Заметил как-то молодой и смекалистый Матвей, что их старший товарищ, пенсионер Алексеич перед сном ненадолго отлучается. Да так незаметно, с оглядочкой, как будто есть у него своя маленькая тайна, до которой других допустить он не желает. Изловчился Матвей, выследил старика и взял на заметку тот глухой угол, где Алексеич в завале всякого хлама устроил свой схрон.
  На другой день Матвей выудил оттуда баночку величиной со стакан, в баночке был мёд. Хлопцы дождались часа, когда Алексеич должен был пойти в правление, и устроили послеобеденную дегустацию.
  - Ах, ты, сладкоежка старый, - посмеивался Матвей в кругу дружков. - Медок он любит.
  И разыграл в лицах украинский анекдот про сына и отца. "Тату, - спрашивает сын, - а вы бы мед илы?" "А е?" - спрашивает батька. "А де ж вин визьмэться", - удивляется сын.
  Ради такого случая достали свои ложки и пустили баночку по кругу. Под крышкой лежал кусочек марли, прилипший к мёду, - наверно, Алексеич подкладывал для уплотнения да уронил. Матвей медовую марлечку осторожно вынул, обсосал её и выбросил. Баночку выскребли до самого дна и швырнули в бурьян.
  После ужина Алексеич опять отлучился. Вернулся он быстро, с улыбкой под седыми усами, и добродушно попросил:
  - Хлопцы, верните баночку с мёдом, это моё лекарство.
  - Ты что, Алексеич? - изумился один. - Какую баночку?
  - Алексеич, - добавил другой, - ты, наверно, сам поставил её где-то в другом углу и забыл.
  - Ну, добре, добре. Я забыл, а вы нашли и перепрятали. Где баночка.
  Хлопцы ещё в один заход разыграли недоумение, - понравилась, видно, игра.
  - Да баночка эта вам всё равно ни к чему, - продолжал Алексеич. - Я бы сам угостил вас, да нельзя. Это же лекарство моё. Я медом этим, той марлечкой, геморрой смазываю...
  С последними словами Алексеич замолчал, удивлённо наблюдая, как улыбчивые лица хлопцев становятся кислыми и несчастными. А Матвей, едва услыхав про марлечку, которую он обсосал, зажал рот рукой и бросился из конторки на улицу.
  
  
  НА ЖИВЦА
  
  Эдик потирает на правой скуле тот злополучный "криминальный" шрам и обещает рассказать о нем как-нибудь в другой раз.
  - А пока, - говорит он с улыбочкой, - про ловлю на живца. Может, и пригодится мой драгоценный опыт...
  Закуривает. Настраивается.
  - Как-то вели мы на птицефабрике пуско-наладочные работы на новом оборудовании. Жили там же в свободном помещении. Лето, теплынь, голые поля вокруг, скука. А недалеко от фабрики некий населенный пункт дремлет... И вот однажды лечу я туда на своей новенькой "Яве" в сельмаг, чтобы закупить для нашей наладочной компашки продукты. Приезжаю. Стоят в магазинчике несколько человек. Очередной покупатель, девушка лет семнадцати, взяла хлеб, сахар и говорит, что ей нужна картошка. И мне, между прочим, тоже картошка нужна, я даже небольшой мешок для неё захватил. Ну, выставляет продавщица всех на улицу, запирает магазин и ведёт нас в пристройку за магазином, глухую, без окон, кладовку. Мы с девушкой набираем каждый себе - она в большую сумку, я в мешок, - очередники, которым картошка не нужна, тут же стоят скучают, ворчат недовольно. Продавщица нервничает.
  - Это сколько же вас ждать надо. Люди ждут...
  Продавщица - молодая, ладная бабёнка. И где-то даже симпатичная, и бойкая. С покупателями переругивается, в карман за словом не лезет. Посмотрел я на неё и говорю беспечно так, ради шутки:
  - А вы не ждите, не теряйте зря времени. Заприте нас здесь на замок, а когда мы наберем, сколько нам надо, тогда и откроете.
  Заулыбалась она, расцвела.
  - Да, - говорит, - вы наберете...
  Девчонка тоже улыбается, румянцем горит. Бабы пошли отпускать шуточки. И начинаю понимать я по их репликам, что продавщица живёт одна, что муж от неё ушёл, а детей нет. "Да это же то, что надо", говорю я себе и приоткрываю помалу все свои таланты и достоинства. И продавщица уже посматривает на меня с явным интересом, и уже чувствую я всем своим нутром, всей шкурой, что процесс пошёл... Короче, пару дней спустя мы были уже знакомы. На третий день она согласилась покататься со мной на мотоцикле, назвала заветный предвечерний час, когда можно было за ней заехать, показала свой дом.
  Нет, мужа её я в расчёт не принимал. Ушёл он - и будь здоров. И мести его не боялся: меня голыми руками не возьмешь. Я сам, если надо, любого могу взять за жабры.
  Как-то ещё в институте случилось. В общежитии. Жили мы четверо в одной комнате. И что-то накатило на всех нас, расхвастались мы своей силой и доблестью. Бывает иногда такое под хорошее настроение. Слушал я, слушал, а потом и говорю:
  - Вы все хорошие хлопцы, но, не в обиду вам будет сказано, - если доведётся, то я вас всех троих на полу постелю и под кровать засуну. А Женька, мосол под стать мне, так скромненько усмехается:
  - Эдик, мы недавно живём в одной комнате, ты же меня не знаешь.
  Ну, я тоже усмехаюсь.
  - Зато, - говорю, - я себя знаю...
  А где-то через месяц схлестнулись мы с ним. Уже было за полночь, все улеглись, а он сидит за столом с конспектами.
  - Жешка, - говорю, - выключай свет, спать надо.
  - А здесь, - говорит он, - общежитие, и каждый решает сам, что ему делать и когда спать.
  Вижу, говорить бесполезно, нарывается хлопец. Встал я, выключил свет и опять лёг. Встал он, свет включил и опять за стол. Ну, тогда я свет выключаю и уже не ложусь, стою у двери. Только он включил - я его в челюсть. Он так и плюхнулся седалищем на пол. И всё - больше не было у нас никаких недоразумений...
  Эдик усмехнулся, повёл плечом.
  - Вообще-то я левша и могу работать с любой руки. Но сам никогда не нарываюсь. Не опускаюсь до поисков приключений. Тем более, что они периодически меня сами находят.
  - Ну, значит, - продолжал он развивать основную сюжетную линию, - вечерком лечу на свидание. Как говорится, или, точнее, поется, - если женщина просит... А она действительно просила. Может быть и не так явно, как это иногда бывает, но, точно, просила. Она хотела, чтобы я приехал, она чего-то ждала, на что-то надеялась... Приезжаю. Она приоделась, выходит. Садится на мою безотказную "Яву", легонько этак приобнимает меня, и мы, на виду у всех любопытных соседок, разворачиваемся и летим по центральной улице, словно командующий парадом на Красной площади. Она просит меня свернуть в одну из боковых улочек и остановиться "вон у того белого домика". Остановился.
  - Ты, - говорит, - подожди немного, я скоро вернусь.
  Стою, жду. "Ну, - думаю, - побежала к подружке похвалиться. Сейчас будут из окна рассматривать и в занавеску хихикать... Эх, бабы!". Стою довольно прилично; хотя, как и все счастливые, часов не наблюдаю. И вот открывается дверь, и на крыльцо выходит моя красуня и за ней следом какой-то молодой мужик. Она идёт ко мне, он стоит и смотрит во все глаза. Подходит она, значит, и доверительно сообщает мне:
  - Эдик, это бывший мой муж. Я ему так и сказала: "Приходи домой и живи по-человечески. Или я оформляю развод и выхожу за Эдика". Ну, он... Он не хочет отдавать меня почти незнакомому человеку. Сегодня он возвращается ко мне... Извини, что так получилось. Спасибо тебе.
  - Да не за что, - говорю.
  - Я, - говорит она, - буду помнить твою бескорыстную жертву.
  - Ну, что ты, - отвечаю. - Я же уступаю тебя не какому-то проходимцу вроде меня, а человеку очень близко знакомому. И к тому же, как мне кажется, лишь на время.
  Через пару дней заехал в магазин. Она отвернулась, пряча за тёмными очками синяк.
  
  
  
  ТЕХНИКА НА ГРАНИ
  
  Этот случай может показаться забавной выдумкой, но всё было именно так, без малейших натяжек.
  Есть такое выражение: техника на грани фантастики. Оказывается, иногда техника бывает просто на грани. Если не за гранью.
  По служебным энергосбытовским делам приехал я как-то с напарником рейсовым автобусом в колхозную глубинку. Решили неотложные вопросы, собираемся дальше в свою кругосветку, - в соседнее село, километров за десять.
  - Коля! - окликает председатель водителя, который копается возле старенького "газика" с выгоревшим брезентовым тентом. - Подбрось хлопцев до... - И называет пункт назначения. Ну, скажем, Петровку или Марьяновку.
  Садимся, едем. Ровные поля, пустынная просёлочная дорога. Впереди, поперек нашего проселка, лежит полнопрофильный "грейдер" с кюветом. При подъезде к нему наш "газик" почему-то плавно сходит с дороги, на хорошей скорости ныряет в кювет, выскакивает на грейдерное полотно почти перед носом бортовой трёхтонки, а затем сползает в кювет на противоположной стороне и замирает. Наш водитель всё это время сосредоточенно крутил баранку, словно всем своим видом хотел показать нам, что держит ситуацию под контролем. Когда же "газик" уже надёжно уткнулся носом во второй кювет, Коля спокойно сказал:
  - Рулевая тяга оборвалась. - И собираясь заняться мелким ремонтом, достал из "бардачка" пассатижи и кусок стальной проволоки.
  - Так что же ты не тормозил? - спросил я удивлённо.
  - А у меня тормоза не работают, - сказал Коля.
  
  
  ПРОФИЛАКТИКА
  
  Пришёл я в техникум, чтобы увидеть преподавателя К. Заглянул в учительскую - никого, прошёл в смежную комнату - пусто. А тут и К. собственной персоной. Поздоровался, обе комнаты осмотрел и спрашивает:
  - Ты мой портфель не видел?
  - Нет, я только что вошёл.
  - Я же его здесь оставил, - недоумевает К. - Куда же он мог подеваться?
  Начинаем искать вдвоем. За креслами и стульями, под столами и в шкафах, на окнах под занавесками. Нигде ничего. Как будто здесь с пылесосом прошли.
  Расстроился К. очень сильно. Два месяца назад в этой же самой учительской у него был похищен кожаный дипломат. С бумагами, фотографиями, документами. Всё ждал, что хоть паспорт подбросят, но так и не дождался. Пришлось ходить по милицейским кабинетам, объясняться и просить, чтобы новый выдали. И вот второй удар...
  Стоим, не знаем, что и думать. Не говоря уже о том - что делать. Пришёл ещё один преподаватель, наш общий знакомый. Узнал, в чём дело, тоже стал искать. Нашел портфель, обрадовался, но оказалось, что это мой, а не К. Посмотрел знакомый на часы, извинился и ушёл.
  Пришла женщина, тоже преподаватель. Спросил К. и её про портфель. Сказала, что не знает. И вместо того, чтобы посочувствовать, поддержать человека в беде, она ещё и поучать его стала. "Ну как же вы так... Ведь говорили же вам... Ну нельзя же быть таким..." Учила, учила она К., а потом и выдала:
  - Сходите в мой кабинет и заберите свою пропажу. Ваша супруга попросила нас провести с вами профилактическую работу.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"