Самаркандова Адриана : другие произведения.

Максимка в шапке (абортницы)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    первая часть моего очень старого романа, написанного в 2002 году и в 2007-2008 подвернувшемуся тотальной модернизации в связи с приближающимся изданием

  
  Максимка в Шапке
  
  
  ...Послушай, а если ночью вдруг он тебе приснится,
  Приснится и так заплачет, что вся захолонешь ты,
  Что жалко взмахнут в испуге подкрашенные ресницы
  И волосы разовьются, старательно завиты,
  Что хлынут горькие слезы и начисто смоют краску,
  Хорошую, прочную краску с темных твоих ресниц?..
  Помнишь, ведь мы читали, как в старой английской сказке
  К охотнику приходили души убитых птиц.
  
  А вдруг, несмотря на капли мудрых гомеопатов,
  Непрошеной новой жизни не оборвется нить!
  Как ты его поцелуешь? Забудешь ли, что когда-то
  Этою же рукою старалась его убить?..
  1937 Дмитрий Кедрин.
  
  1.
  Максимка в шапке лежал в розовой коробке на полке возле кассы, между набором бутылочек и распакованными веревочными качелями. Скорее всего, сюда, в супермаркете детских товаров складывали то, что покупатели отказывались брать в самый последний момент, обнаружив какой-то брак, или, возможно, просто передумав. Картонный угол коробки был немного помят и белесая трещина шла через плотную прозрачную плёнку, под которой серело его щекастое личико - полное особого трагического смирения, присущего некоторым слабым новорожденным. Он там будто балансировал между жизнью и смертью.
  Шапка Максимкина была как у лыжника: бледно-голубая, с лейбочкой на боку. Он был в светлой распашонке, босиком, и его круглые мелкие пальчики казались сказочными жемчужинками, которые хотелось горячо и торопливо целовать.
  Галина Журба, 34-летняя холеная брюнетка, обычно неторопливая и властная, теперь стояла, опершись об угол столика перед кассой, тяжело дыша и пытаясь сфокусировать сознание на чем-то, что как якорь сможет удержать ее у берегов разверзшегося беспамятства. Этим чем-то стало серое младенческое личико за бликующим пластиком и от того, что все вокруг плыло и шаталось, черты его, казалось, временами принимали совсем грустные очертания, и было впечатление, что это существо сейчас при смерти и своим безмолвным криком взывает к ней о помощи.
  Утренняя процедура не имела для нее ничего нового, такое бывало и раньше, и было чем-то отдалённо сравнимым с лазерной эпиляцией, сеансы которой ей приходилось переживать на протяжении всего прошлого года. Когда она ехала в поликлинику, то именно так и рассчитывала, что это будет что-то вроде эпиляции, разве что наркоз общий.
  После пробуждения было состояние лёгкой эйфории, что всё кончилось так быстро. Внизу живота что-то набухло и слегка тянуло, распространяясь ко внутренней стороне бёдер, будто там (именно там) висела гроздь маленьких прохладных грузиков. Пока врач выписывал антибиотик, она вызвала такси и даже собиралась поехать в офис, но эйфория не отступала, и Галина попросила водителя высадить ее возле центрального универмага. Душа просила какой-то, пусть условной, но компенсации или поощрения за еще раз начатую новую жизнь. И там, то ли от большого скопления людей, то ли от аукнувшегося наркоза, ей неожиданно стало плохо. Это было не совсем то состояние, когда валишься с ног от высокой температуры, или как было очень давно, при почти аналогичных обстоятельствах, она потеряла сознание на платформе метро "Святошино" когда мысли просто погасли, сплющившись в белесую ровную линию посреди клубящихся черных мошек. Сейчас к ней сквозь мошки стучалось что-то истерическое, хотелось бежать, орать, кататься по полу, кусая кулаки, казалось, что кто-то, очень близкий ей, очень важный - в беде, и она единственная, кто может помочь.
  Максимка в шапке имел в комплекте еще вязаные пинетки, которые лежали рядом в коробке и какой-то странный браслет, похожий на пластмассовый ремешок от дешевых китайских часов.
  Словом, его бросать тут было нельзя.
  
  Прижимая коробку к груди, Галина ввалилась в прохладный светлый коридор своей квартиры, скинула туфли, сумку, шаль, плащ, спотыкаясь прошла в гостиную, где из мебели был всего один низкий белый диван, разорвала и отбросила в сторону розовую коробку и вынув Максимку прижала его к лицу, аж покусывая гладкий мягкий пластик. Была солнечная полуденная тишина, на кухне тикали часы и за окнами, едва пробиваясь через тройные стеклопакеты, гудела улица. Она сидела на небольшой квадратной циновке посреди комнаты, на белых стенах висели фотографии в рамах, которые было невозможно сейчас разглядеть из-за голубых окон, отражающихся в них, в высоких напольных вазах стояли дорогие шёлковые гладиолусы ручной работы - ярко алые, специально подобранные под персидские с золотой вышивкой подушки. Теперь, в разных концах пустынной белой комнаты они были как кровавые кляксы. Рыдая, Галина стала расстегивать свою шелковую блузку, почти отрывая пуговицы. Теплая мягкая пластмасса кукольного тельца нагрелась, и прижав Максимку, к груди, мокрого от слёз, она закрыла глаза, и свернулась калачиком, проваливаясь в тяжелый липкий сон.
  
  Галина была коренной киевлянкой, всю жизнь прожила тут же, в этой квартире в старинном доме на улице Олеся Гончара. Её отец, Владимир Журба, в своё время был заметной фигурой в культурной жизни социалистической республики, да и всей страны в целом. Из под его пера вырвались такие шедевры как "Из степи бьет ветер жаркий, золотой" и "песня девушки с Подолья" - положенные на музыку и звучащие из транзисторов в парке, на концертах в честь государственных праздников и даже с экранов телевизора, в исполнении таких звёзд как Назарий Яремчук, Лев Лещенко и София Ротару. Дружил с композитором Владимиром Ивасюком. Их фотография, в необычной металлической рамке, привезенной кем-то из-за рубежа долгое время стояла на отцовском столе. В Советском Союзе основной культурный тон задавался Москвой, и признанными, народными, заслуженными и так дальше становились, в основном, россияне а- Журба сделался главным стихотворцем республиканского значения , хотя и были у него песни по железнодорожников, Байкал и Урал, наибольшей пронзительности в своём творчестве он достигал именно на родных территориях - в жаркой Таврии, в гордых Карпатах, в волнах тёплого Азова. Журбу может, и не сильно баловали вниманием на всесоюзном уровне, но в местных газетах его обожали: в "Вечернем Киеве", "Молодi України", "Комсомольском знамени", "Спортивнiй газетi", "Молодiй гвардiї", "Прапорi комунiзму" регулярно выходили заметки, статьи и стихи.
  У Владимира Николаевича Журбы была небольшая дачка в Конча-Заспе под Киевом, где давали участки не только партийным чиновникам, но и угодным режиму поэтам, писателям и композиторам, причем совсем недалеко от места, где ныне находится дача самого Президента. Сейчас там, конечно ничего не осталось, ведь дачи не были собственностью и не переходили по наследству членам семей. Хотя, идиллия у семьи Журбы начала рушиться задолго до кончины самого Владимира Николаевича. Дело в том, что как настоящий творческий человек, поэт, он был хроническим алкоголиком, и Галина не помнит практически ни одного дня, когда отец был бы вменяем и трезв. Партийные чиновники к этой его слабости относились добродушно, с пониманием - с кем не бывает, но когда он не смог присутствовать на вручении Ленинской Премии, то в народе пошёл противный слушок, а на всяческие мероприятия Журбу приглашали все реже и реже. Еще одной проблемой была странная неизлечимая болезнь Галиной мамы, именуемая рассеянным склерозом. Маму Галя помнит плохо - когда девочке исполнилось шесть лет, течение болезни приняло острое течение, она уже не могла самостоятельно передвигаться и её определили жить в частный дом в селе, к какой-то тёте, которая имела хорошее приусадебное хозяйство, много всякой живности, поила маму козьим молоком и читала над ней молитвы (о чём правда никто из членов семьи не знал). Но, несмотря на уход, мама умерла от инфицировавшихся пролежней, причем Гале, которой было тогда уже 11 лет ничего почему-то не сказали и она потом много месяцев была уверена, что мама по-прежнему живёт в светлом доме у странной тёти с мужскими руками, и правда открылась совершенно неожиданно и каким-то посторонними людьми. И хотя Галя никогда не была близка с мамой, осознание, что её больше нет, причем нет уже давно - оказалось настолько болезненным, что девочка на два дня ушла из дома. Она скиталась по Татарке, оттуда через лес выбралась к Бабьему Яру и заснула там, в каких-то чащах, недалеко от забора Павловской больницы. Потом весь следующий день ездила в трамваях, ничего не ев и не пив и только вечером, грязная, в полуобморочном состоянии вернулась домой.
  Воспитанием девочки занималась бабушка, папина мама. Она была худощавой, с острыми скулами и длинным крючковатым носом, красила губы яркой помадой, но одевалась во все черное. Особенно ей нравилась черная синтетическая водолазка, поверх которой она надевала украшение из почерневшего серебра с аметистами. Издали её можно было бы принять за пожилую балерину, или заслуженного тренера по художественной гимнастике. Она красила волосы в жгуче черный, носила всегда одну и ту же "дулю", обтыканную шпильками и делала короткую челку, которую смачивала водой, для придания формы. Бабушка осуждала отца, недолюбливала мать, и возилась со внучками по долгу родства, часто вздыхая и будто с укором. Собственно, все её отношения с девочками можно так и обозначить, одним словом: "возилась". Возня, впрочем, была тяжелой и кропотливой - с четырёх лет девочек водили на танцы, с пяти на музыку и на английский. Потом еще и в школу, одну из лучших в городе. До 16 лет, то есть до окончания школы, бабушка не отпускала от себя Галю ни на шаг (тот летний побег был единственным исключением, обсуждать которое считалось дурным тоном), при этом всем своим видом она показывала, как тяжко даётся ей это бремя никому не нужной, никем не ценимой опёки и обе девочки росли страшными, неблагодарными эгоистками. Люда, старшая сестра, несла повинность по дому, готовила и убирала, но у бабушки изначально не было над ней такого контроля и при этом при всем, Люда все-таки была чуть лучше, чуть перспективнее чем угрюмая, бледная Галя с двумя тонкими черными косичками, которые висели как крысиные хвостики. Смысл бабушкиной жизни, при этом, сводился именно к ней, младшей, и это были какие-то очень странные и болезненные отношения.
  Когда у Гали начались месячные, в 12 лет, бабушка перестала с ней разговаривать. То есть они обменивались сухими фразами бытового характера, и потом бабушка, поджав губы, будто была глубоко обижена, удалялась. Еще у нее была эта невыносимая манера задавать вопросы с изначально заложенной в них претензией, например, она говорила: "конечно же, ты не купила черного хлеба, как я просила". И когда Галя молча, сверкая на неё черными внимательными глазами, вынимала из портфеля продукты, бабушка раздраженно вздыхала: "ну надо же, соизволила".
  Хотя слово "соизволила" больше относилось к действиям старшей сестры. Когда та поступила в институт в другом городе, бабушка, всем своим видом показывающая как тяжело ей выносить внучкинское общество, вдруг заклеймила Люду предательницей и теперь каждая её весточка, каждый визит рассматривался неизменно с позиции "соизволила". Кстати именно с ее отъездом бабушка объявила бойкот и младшей сестре, как соучастнице подлого дезертирства, и к месячным это никакого отношения не имеет, хотя когда на перемычке между ножками стула, у Галиной кровати, стали раз в месяц появляться не совсем белые, стиранные тряпочки, бабушкиной желчности заметно прибавилось.
  Когда Галя плакала, после побега, бабушка принесла ей чая с молоком и один единственный раз сказала почти что с теплотой в голосе: "поплачь, поплачь, может, попустит".
  В 17 лет в Галиной жизни произошло ужасное событие. Она познакомилась с Геннадием. Он был худощав, с длинными богомольими ногами, длинным носом, бледными губами и с неправильным прикусом от чего выражение его лица принимало какие-то взволнованные оттенки - рот вытягивался, словно он в задумчивости собирался посвистеть. Геннадию было уже под 30 и по какому-то чудовщиному недоразумению он стал Галиным первым мужем. В гостях у сокурсницы, Геннадий играл на гитаре и потом рассказывал о каких-то тибетских практиках. Был 1990 год - год лакированных туфель-лодочек, подведенных тушью глаз, китайских пышных черных юбок, широких поясов, заколок-бантиков из шифона с блестками, и дешевой хрупкой бижутерии. Они остались наедине в хозяйской спальне, и ни говоря ни слова, Геннадий полез Гале под юбку, сорвал колготки (причем ей не разрешали носить капронки, и этот кошмар на ней был каким-то безразмерным и очень плотным), свободной рукой зажал ей рот, приспустил трусы, коленом наступил на грудь, чтобы не вырывалась, и потом больно, яростно, пристально глядя ей в глаза совершил нечто.
  Галя никому ничего не сказала, но сидя дома в пустой рыжей ванне тем вечером испытала даже некоторый душевный подъём; она долго рассматривала себя в круглое зеркальце от поломанной пудреницы, и там тоже, медленно трогая пунцовые припухлости с белым налётом.
  Дальнейшие его действия не поддаются никакому объяснению - он стал встречать её после пар, они молча шли в кафе в переходе, где стоя за шаткими столиками пили отменный турецкий кофе из щербатых чашек с отбитыми ручками, он молча провожал ее до дома и сухо целовал в щёку, почти у самого уха. Сперва, Галя думала, что он просто промахивается, от небрежности, но потом стало ясно, что география поцелуя не случайна, и от этой недосказанности, молчаливой порывистости становилось почти приятно. Потом он приходил к ней домой и дивным образом нейтрализовывал бабушку. Она будто робела от его холодного взгляда, будто узнавала осуждающую, раздраженную немногословность и Гале о нём ничего не говорила, что следовало расценивать как определённого рода одобрение.
  Их отношения разительно отличались от того, как проводили время другие молодые люди из института. В компаниях они сидели порознь и почти не общались. Геннадий играл на гитаре другим девушкам и иногда, закончив, хлопал какую-нибудь из них по коленке. Иногда он исчезал куда-то на неделю и иногда его видели обнимающимся с какими-то женщинами, причем так, как он никогда не обнимался с Галей. Ещё они никогда не ходили в рестораны или кино. Встретив её после пар, он просто молча вёл ее на троллейбусную остановку, они ехали до метро "Площадь Октябрьской Революции", там спускались под землю и ехали 3 остановки до "Лыбедской" и там долго ждали автобус, который отвозил их на проспект Науки, просто на край света какой-то.
  Геннадий жил в маленькой неуютной квартире вместе с братом. Брат вечно куда-то уезжал, на много месяцев, и его диван был завален всяким тряпьем, кульками и коробками. В квартире было всегда солнечно, пыльно и холодно. На окне в пластмассовых стаканчиках стояли какие-то непонятные, желто-зелёные паростки, явно находящиеся при смерти, валялись в беспорядке бобины с пленками, какие-то брошюры издаваемые обществом "знание", а по откосам вилась тонкая серебристая паутина. Штор не было, от того комнату всегда наполнял какой-то холодный густой молочный свет. Кухня, как во всех гостинках, была крошечной, всего лишь 2 квадратных метра. Там тоже не было штор, но окно было заляпано жиром с пылью почти до самой форточки, делая освещение таким же мутно-белым, как в комнате.
  Галя складывала пальто или курточку на стиральную машину в коридорчике, надевала стоптанные тапки гениного брата. Они шли в комнату, Гена приносил ей чай - всегда крепкий и очень сладкий, в одной из огромных щербатых чашек с коричневыми следами внутри. На чашках был красный золотой петушок. Дождавшись, когда она выпьет чай, Гена начинал жарко, слюняво, целовать её в губы, потом в шею, в уши, если дело было вечером, то полумрак рассеченный золотистой 100-ватной лампочкой под металлическим абажуром становился душным, наэлктизованным. Трещал её противный полусинтетический свитер с высоким горлом, в котором она путалась, когда снимала, цепляясь за серёжки, и потом волосы становились дыбом, а кожа на щеках чесалась, трещал пыльный клетчатый плед в который она утыкалась носом, когда он разворачивал ее к себе спиной и ставил одну ногу на пол, для устойчивости и необходимой амплитуды толчков.
  В такие моменты он либо молчал, либо говорил сквозь зубы одно короткое матерное слово. Потом шли по очереди в ванну. Там на шершавой батарее висели распарованные сморщенные носки, похожие на сушёные рыбины или листья табака. В эмалированном тазике в склизкой лужице гнило и чернело какое-то белье. Галина не мылась там, просто открывала на всю мощь кран с горячей водой и смотрела на себя в зеркало, которое быстро запотевало, придавая ее отражению вид какой-то приятной ускользающей фантомности.
  Они расписались, когда ей исполнилось 18 лет, сразу после Дня Рождения. Бабушка была как всегда обиженна, что всё не так, что некого пригласить, что у Гали нет настоящих друзей, что пришлось печь дуратские пироги, что к своему совершеннолетию она ничем не может гордиться.
  Галя была уверена, что они будут теперь жить уже у них, с бабушкой и что не придется больше ездить на край света в набитом автобусе и мёрзнуть на остановках, но Геннадий просто сказал ей, чтобы взяла всё необходимое, и что брат переехал. Собственно, в её жизни мало что изменилось, разве что пришлось попрощаться с домом, где всё равно не было ничего её личного и с бабушкой, которой, казалось, было совсем не жаль. Наводить какой-то уют у Геннадия она не могла, так как все эти пыльные, странные чужие вещи вызывали непонятный трепет, а что он сам думает по этому поводу, было не ясно.
  Он вообще-то предохранялся, выпрыгивая в самый последний момент, собирая всё в кулак, но где-то через полгода после начала супружеских отношений произошёл предсказуемый казус. Был декабрь и совершенно лютые морозы, в квартире было особенно холодно, они ходили в свитерах и шерстяных носках и грелись от опасного самодельного калорифера. Геннадий принес бутылку вина и бутылку водки, напустил полную ванну горячей воды, бросил туда что-то резко пахнущее и заставил Галю там сидеть почти целую ночь, поднося стаканы то с вином, то с водкой. Она то ли теряла сознание, то ли просто засыпала, под утро он вытащил её из ванны- красную, распаренную, но при этом с молочно-белым лицом и заострившимся носом и жадно, безжалостно имел на протяжении часа с лишним, пока не началось желанное кровотечение.
  
  Осенью 1992 у Гали случилась депрессия, она садилась на автобус и ездила в Пирогово, музей под открытым небом, находящийся сравнительно недалеко от их дома. Там было тогда совсем тихо и малолюдно. Пристроившись в каком-нибудь живописном уголке с пачкой ватмана и пастелью, Галя плакала, потом с некоторым облегчением в душе ехала обратно, так ничего и не нарисовав. Слезы тогда кончались сами по себе, как кончается дождь, и сознанию постепенно открывалась простая священная прелесть природы, голубого неба, алых кленовых листьев, чернобривцов у дорожки и так дальше. Слезы отступали, как тучи, открывая ясную лазурь.
  
  Спустя почти 15 лет они с Максимкой лежали на полу в бывшей бабушкиной квартире в старинном доме на крутой и тенистой улице Олеся Гончара (бывшей Чкалова).
  
  От изначальной планировки почти ничего не осталось.
  Она вернулась туда сразу после смерти бабушки и ровно 40 дней ничего не трогала, даже смоченные в мисочке бинты, откупоренные пузырьки с лекарствами и чашку со скукоженной лимонной долькой, что осталась стоять возле раковины, скорее всего после соседки, ухаживавшей за бабушкой. Странно, но именно 40 дней потребовалось и для того, чтобы окончательно исчезли с Галиного лица следы синяков. Сказав, что уходит, и что уходит одна, она потом молча терпела минут 20, пока муж её молча бил. Это была такая её откупная и единственный раз, когда он поднял на неё руку. Они, на самом деле понимали друг друга без слов, и утром, когда он ещё спал, а её лицо распухло и один глаз заплыл, Галя навсегда вернулась домой. Сестра к тому времени получила собственное жилье и на бабушкину кваритру (которую ненавидела до тошноты) не претендовала. Она же организовала тихую кремацию и похороны, на которых была, кажется вообще одна, так как Гале нельзя было в таком виде появляться на улице.
  В квартире были огромные подоконники с потрескавшейся краской, тихий сырой коридорище, упирающийся в пыльное солнечное пятно на косой двери с писающем мальчиком на пластмассовом барельефе, а из-за этой двери доносилось бесконечное унылое журчание. А еще, конечно, был этот грустный затхлый запах одинокого старого человека, кровать с серой простыней, вроде свежей, но все равно в пятнах, расползшаяся наволочка, обнажившая темный атлас плоской, как блин, подушки. У кровати столик на трех ножках и лекарства в пакетиках. Окно за кривенькой шторой в квадраты, на провисшем алюминиевом карнизе.
  Комнаты было три.
  Галина расчистила, как могла, самую маленькую, бывшую свою комнату - узкую как пенал, обращенную во двор, потому всегда прохладную и темную. Утром на 41-е сутки после бабушкиной смерти, не обнаружив на лице даже намёка на зеленовато-желтое пятно, Галя стала всё выбрасывать.
  Это было дикое зрелище: на мусорнике, поверх каких-то кульков из кладовки, заботливо перевязанных разноцветными тряпочками, лежал бабушкин фен, который так ценился и стоил дорого, зеленый пылесос и две щетки к нему, какие-то шкатулки с девицами в кокошниках и с коромыслами, с которых столько раз она вытирала пыль в детстве. Одежда, в которой бабушка приходила за ней в школу - каракулевая шубка с пуговицами в форме черепашьего панциря, переложенные льняными тряпочками соболиные воротнички. Будто бы вся ее жизнь валялась тут, выпотрошенная из уютных домашних потемок на непривычно яркое солнце во дворе. В мусорные баки все не влезало и Галя по утрам нетерпеливо выглядывала в окно, проверить, не приезжал ли еще мусоровоз чтобы продолжить освобождение квартиры. С каждой выброшенной вещью на душе становилось все радостней. Некоторые предметы растаскивали за считанные минуты: например четыре телевизора, по которым тоже было удобно вспоминать этапы ее детства. Первый, черно-белый, показывал олимпиаду 1980 года, Галя тогда училась в первом классе и бабушка сказала что "представляете, как бы это все смотрелось в цвете". Второй телевизор, цветной "электрон", дали папе спустя несколько лет. В отличии от "берёзки" у него были кнопки, а не ручка для переключения каналов. Этот телевизор стоял в отцовской комнате, и никто его почему-то не смотрел. Второй "электрон" был такой же как и папин, и предназначался для бабушки лично, но она его тоже почему-то не смотрела, из каких-то сложных принципов, тогда же, кстати, и умерла мама. И только четвёртый телевизор, маленький современный "грюндиг", бабушка иногда включала, обиженно хмыкая с пультом в вытянутой руке, вроде как принимая, от безысходности, подарок старшей внучки.
  Кое-что Галя все-таки продала. К ней приходили дельцы с Сенного рынка и уносили разнообразный фарфор, хрусталь, столовое серебро, несколько картин, подаренных папе, пластинки и подшивки журналов "Новый Мир" и "Роман-Газета", которые собирались много лет и кособокими стопками, перевязанные бечевкой, пылились на антресолях. Подходили и странные личности, настойчиво интересовавшиеся покупкой квартиры, но Галя была непреклонна, на выгодный размен с доплатой не соглашалась, хотя несколько лет прожила в голых стенах и спала на матрасе, который купила на вырученные от бабушкиных сокровищ деньги.
  Получив диплом художника-оформителя, она устроилась в небольшое издательство, специализирующееся на религиозной литературе. Там крутились какие-то бешенные деньги и вот-вот готовились обрушится на всех сотрудников золотым дождем (под видом пожертвований и благотворительности батюшки с дьячками тащили из Германии, не растамаживая, новые телевизоры, микровлоновые печи и прочую бытовую технику), но однажды её переманили в другое издательство, занимающееся больше рекламой и обещаюдее солидные перспективы в профессиональном плане, и наконец, четыре года назад, в 29 лет она стала креативным директором и получала баснословную, даже для столицы, зарплату с четырьмя нолями в гривневом эквиваленте. Конечно, не обошлось без определённого рода связей: Галина проходила собеседование в крупную, (она даже сама не представляла, какую крупную) международную компанию на должность всего лишь помощника дизайнера. Ее, бы, конечно, не взяли даже туда, если бы один известный в то время бизнесмен не приехал в тот день в кадровое агентство, чтобы посмотреть на их офис и убедиться в том, что непривычное по тем временам слово "рекрутинг" не несет в себе сумасбродного душка пирамид, лохотронов и прочих обманов, который все еще витал вокруг зарождающегося украинского бизнеса.
  Собеседование происходило в большой комнате, а крупный бизнесмен выходил из кабинета директора и сразу заметил Белоснежку. Она чем-то напоминала актрис довоенного кино - белая, будто густо напыления японской пудрой из ракушек кожа, густые черные волосы, прямые у корней и приподнятые крупной волной у плеч, высокий, немного выпуклый лоб, яркие карие глаза и губы, тоже очень яркие. Она сидела вся напряженная, на юбке сбоку был разрез и в нем виднелась прекрасная нога в черном чулке. И туфли, конечно, на высоком лакированном каблуке.
  Большой начальник шепнул потом кому надо, и Галина буквально через неделю поехала с ним в уютный пансионат под Киевом, будучи уже официально зачисленным, без испытательного срока, сотрудником замечательной компании с кондиционированным офисом и корпоративными обедами.
  Так комфортно и со вкусом проходил второй этап её жизни.
  Конечно, Большой Начальник был женат, хранил верность семейным традициям и выдумывал новые - так уже несколько лет они с двумя детьми на Новый Год отправлялись не в Куршевель, а в Доминиканскую Республику и раз в месяц ходили в церковь и даже причащались. А Галина быстро поняла всю ценность своих появлений оветрайм прямо у него в кабинете в черном кружевном комбидресе, потом даже с плеткой. Он рыдал как дитя, а она не спрашивала ничего лишнего, в эти моменты у нее в душе трещал искрами клетчатый плед, но было всегда по-особому надменно радостно. И еще она, конечно, никогда не звонила ему первой. Еще была странная история с его приятелем. Они, кажется, знали друг о друге и, возможно, на дружественных встречах в сауне даже обсуждали ее. Но когда Галина уволилась и стала работать в другом месте (и даже за большую зарплату) отношения с Большим Начальником выровнялись, а приятеля забыли.
  Третий этап начался ранней весной 2005 года.
  
  Она лежала на полу у себя в гостиной и сжимала в объятиях маленького Максимку.
  
  Утром ничто не предвещало беды. Получив неприятную новость в пятницу, она договорилась на понедельник с одним из знакомых врачей. Она была сильной современной женщиной, жила по расписанию в соответствии с агендой на палмтопе, и семьи там не было ближайший год так точно. У неё было все хорошо. Конный клуб раз в неделю, фиттнесс - два раза, косметолог и все такое - как надо, как у современных женщин. Были прекрасные душевные друзья, были друзья за границей с домом на Кипре, был Коля. И были просто любовники. Редкостные мерзавцы, по большому счету, но с ними было интересно играть, собственно, в этом и заключался основной смысл ее жизни: быть красивым хищным цветком и торжествующе скалиться на норовящих растоптать динозавров.
  Конечно, когда случилась эта досадная нелепость (иначе не назовешь), она не говорила никому. Это было так же немыслимо, как постирать кому-то из них трусы или... или много чего, из той, другой жизни, не имеющей к их связи никакого отношения.
  Сожаления тоже не было. Ни капельки. Ну, возможно что-то шустрое, непонятное такое, пробежало сквозь умиротворенные солнечные джунгли надвигающегося синтетического сна. Потом был удивительный душевный подъем - настолько все легко и быстро кончилось. И впереди еще был целый день. В магазине, конечно, стало плохо, что-то придавило и тянуло, вытягивало, высасывало, в голове туман. Как будто снизу живота, в полость как у выпотрошенной курицы, поместили перевернутую пустую стеклянную банку. Но была и прежняя жизнь. Будто разошлись круги на воде и снова воцарилась зеркальная гладь - идеальный макияж, капелька духов, свежая шелковая рубашка, приятное ощущение двух золотых браслетов на запястье и кожаные туфли на плоской подошве, строгие и дорогие.
  
  С первой большой зарплаты она поменяла в квартире окна. Потом была тотальная перепланировка: все три комнаты и даже кухня, и даже санузел стали одним большим пространством. Этот дом родился в её воображении еще в школе, когда засыпая на узком диванчике с письменным столом в изголовье и зеленым пылесосом в ногах, она мечтала как тут всё могло бы быть, будь ее воля. Вместо длинного коридора была теперь сразу комната, огромная, вся какая-то бело-кремово-прохладная. Солнечное пятно разместилось теперь на ромбовидном подиуме. На нем стояла антикварная, из темно-вишневого лакированного дерева кровать под белым шифоновым балдахином, а вокруг кадки с искусственными цветами. Светлые длинные половицы вскрыты лаком. Как на корабле. Как под старину. Как в балетном классе, разместившемся во французском особнячке. Окна такие же высокие и глубокие, как раньше, на широченных подоконниках стоят керамические миски с камнями и свечками. Кухня стала еще меньше и находится как бы в нише, у входной двери, где была раньше кладовая. Сортир теперь разместился за дверью из тяжелого темного дерева и мутного алого стекла. А вот ванна стоит прямо в комнате, в легком аппендиксе, удачно образованном архитектурой дома; деревянный пол неровной дугой переходит в терракотовую мелкую плиточку (каррибская мозаика), там же стоит корзинка с пледами, плетеный сундук с чистым бельем, белая высокая ваза с сухим тростником. И две шторки - белая матовая и красный шифон. Душевой кабинки нет, это очень неудобно, но с ней тоже нельзя, потому что все испортится. Возле ванны светлое округлое кресло и белое вязаное покрывало брошено сверху будто случайно. Крошечный балкончик с кованными позеленевшими от времени перилами пока не обжили, летом надо будет поставить много-много горшков с цветами, и не пластмассовых, Боже упаси, а настоящую керамику.
  Словом, новый дом был грандиозен.
  
  Проснулась она только к вечеру, когда холодное весеннее солнце окрасило стены в огнисто-рыжий и было уже почти темно.
  
  Отодвинув Максимку, расхристанная, в перекрутившейся юбке пошла за телефоном, пока ждала, чтобы взяли трубку, набрала в стакан воды, прямо из-под крана (в кулере кончилась), и жадно пила, большими глотками. Там, наконец, ответили, а она чуть не подавилась, потому что спешила.
  
  - Коленька, приедь, мне очень плохо.
  
  Вообще-то Коля не мог приехать, потому что был уже дома и в редкий момент семейного единения кормил с ложечки своего 9-месячного сына, а по понедельникам сервера никогда не ломались.
  
  - Да ты что... - передав ложку жене, и вытирая руки полотенцем, он вышел в коридор, - ты уверена? То есть все серваки лежат? А v1 ты пробовала пинговать? Что, не пингуются все четыре? Странно...
  
  И потом, возвращаясь в кухню, с лицом загоревшимся румянцем и глазами полными азарта и решимости:
  - Ну ладно, придется на площадку ехать, давай, пока.
  
  Коля вообще-то любил Галину как друга, и она тоже любила его как друга и их служебный роман, возникший буквально с первого дня её прихода на новую работу, был просто следствием этой прекрасной, чистой дружбы, не имевшей ровным счета никакого эффекта на Колину семейную жизнь. Когда у него родился сын, Галя была искренне счастлива и помимо основного, корпоративного, подарка потом отдельно притащила несколько кульков с папмерсами, пеленками и прочей дребеденью. Ей было, если честно, немного жалко Кольку и все эти детские причиндалы будили в ней весёлое отвращение.
  
  Она встретила его в черной шелковой тунике, с таким большим вырезом, что будто случайно обнажалось плечо и в просторных черных брюках, в которых ходила на занятия йогой. Зажгла, как обычно, свечи, на низкий мраморный столик поставила бутылку вина и деревянную дощечку с нарезанным мелкими квадратиками сыром.
  
  Коля, как молодой отец и все-таки большой любитель маленьких детей, тут же заметил Максимку. Целуя Галину, аж просиял, глядя на диван в гостиной:
  -Ух ты, а это кто такой?
  Потом, в течении этого красивого тихого вечера, он несколько раз возвращался к Максимке, отмечая какой он все-таки славный и как замечательны все дети без исключения. Он сидел на диване, а Галя на полу и потом с удовольствием устранив тунику со второго плеча, массировал ей верхние отделы позвоночника. Потом она пила коньяк (не вино) и плакала, а он с балкона звонил домой и говорил, что будет только утром, потому что "разрыв на трассе, не могу уйти пока все там не поднимут".
  Коробка с серверами находилась не в офисе, а "на площадке", где не было прямого городского номера, к тому же там действительно периодически, где-то раз в три месяца, происходили разнообразные неприятности и все они - Галя, Коля и Колина жена были совершенно спокойны.
  Он говорил Гале, чтобы не пила много, что завтра на работу, и что от коньяка ничего хорошего с ней не будет. А она сидела на полу, в черных шелковых шароварах, и кончиком пальцев на ноге (темно-бордовый педикюр) теребила приподнявшуюся штанину его брюк, хихикая и прижимая к щеке большую коньячную рюмку.
  Потом Коля хотел чисто по-дружески отнести её на кровать, укрыть пледами из плетёной корзинки и потом пешком пойти домой - свежий воздух и прогулка как раз выветрят достаточно алкоголя, чтобы сослаться при возможных вопросах на пиво, которое он и так часто пил, а особенно если нужно было задерживаться по своим админским делам.
  Но в момент перекладывания Галины на кровать, произошла заминка и она, обмякшая, томная, сладкая, вдруг проявила неожиданную прыткость, увертеться от которой у Коли не было никаких шансов и всё закончилось тем, что, собственно, не происходило у них ни разу. В своих офисных шалостях они позволяли друг другу очень много, был даже будоражащий инцидент когда заляпались Колины штаны и пришлось боком-боком бежать в коридор к кофейному автомату и зажав ему рот рукой вылить горячущий "капучино" дабы замаскировать следы преступления.
  Он был младше Галины почти на 8 лет и в общем-то, в некоторых вопросах оставался ребенком.
  
  Утром Коля проснулся от какого-то противного липкого чувства. Мутно болела голова и хотелось пить. Его лицо и руки были вымазаны в чём-то, и первой мыслью было, что его стошнило прямо в постель. Он открыл глаза, пытаясь собраться с мыслями и сопоставить удачный вечерний экспромт в гостях у милой сотрудницы с этим беспорядком. В квартире стоял полумрак. Из-за кремовых портьер выглядывал кусочек бледного рассветного неба. Пахло чужим жильем. На огромной кровати, среди смятых льняных простыней лежала женщина. Галя. Колина голова находилась примерно на уровне ее бедер. Но главное было не это. А то, что все - простыни, одеяло, подушки, его джинсы, нога в густых черных волосах и видимый кусочек ковра под кроватью, и сам он, в задравшемся до шеи реглане, господи, все было в крови!
  
  2.
  
  Во время недолгой моды на post-soviet, как раз перед миллениумом, канадец Юрген, заподозривший у себя украинские корни, подружился в Киеве с несколькими интеллигентными предприимчивыми людьми, начинающими миллионерами, и быстро организовал бизнес. То ли агентство недвижимости, то ли перевалочную базу для заокеанских соотечественников, потерпевших неудачу в Росси. Почти все отношения базировались на дружественных и родственных связях. Дела шли большей частью неважно, но об этом не было принято говорить
  Вика работала там секретарем уже два года. У них был один главный директор, гражданин другой страны, появляющийся в офисе в лучшем случае раз в году и супружеская пара - исполнительные директора, плюс четыре брокера, которые работали в основном из дома и не на них одних, еще были приходящие два раза в месяц юрист и бухгалтерша, тоже чьи-то родственники. Словом, коллектив был совсем маленький, офис находился в одной из квартир, причем там иногда тоже жили. Когда бухгалтерша должна была рожать, то Вика сдавала за нее отчет в налоговой. Был последний день, лето, как раз перед отпусками, и, как водится, очередь на много часов. Очередь была жизнерадостной, все прониклись духом альтруизма и взаимопомощи. Там Вика познакомилась с девушкой, с которой они потом даже пару месяцев снимали комнату, а та ее познакомила с Кириллом.
  
  Эта встреча стала во многом судьбоносной для Вики, так как ей исполнялся 21 год, заканчивался пятый курс сельскохозяйственной академии, где она училась по специальности "менеджмент и право" и было совершенно неясно, как жить дальше в ставшей такой родной и любимой столице.
  Вика была родом из города Измаила, в Одесской области. Почти на границе с Румынией и Молдовой, в жаркой, хмельной Бессарабии. Там было очень хорошо. Особенно летом. Родители жили в большом частном доме, мама была не последним человеком на местной станции переливания крови, у отца была своя автомастерская, словом - деньги водились. Родители даже жалели, что определили дочь сгоряча в непрестижный ВУЗ, но Вика тогда умудрилась поступить сама, училась на бюджете и деньги вроде как и вовсе не потребовались.
  По мере того, как приближалась сдача диплома, будущее их дочери казалось всем совершенно определённым и спокойным - она без труда найдет себе место в Киеве, где с её образованием, плюс опытом работы смогут платить достаточно денег, чтобы безбедно жить и даже (были и такие надежды) откладывать на собственную квартиру. Но, несмотря на рассылаемые резюме, Вику брать на какие-то более ответственные, нескретарские должности никто не хотел, и все предлагали зарплату примерно в тех же скромных рамках, что получала она теперь.
  Снимать жилье становилось все накладнее. Благодаря своей работе, Вика как-то обнаружила на Борщаговке, недалеко от то Большой Кольцевой дороги, прекрасные апартаменты, где раньше размещалась детская комната милиции. На квартиру не было каких-то документов, но сильно пьющий дед, живший там, с удовольствием её сдавал шестерым девушкам. Туда периодически приходили с проверками, и тогда девушки выносили все свои сумки на технический этаж, за лифтовое машинное отделение, но всё равно деда кто-то заложил, и квартиру однажды опечатали.
  В институте она перевелась на заочный, и претендовать на место в общаге уже не могла.
  Словом, появление Кири было как нельзя кстати.
  
  Киря был на год старше Вики и работал курьером в одной крупной фармацевтической компании. Он жил с мамой, бабушкой и иногда тетей Валей из Каховки на самой окраине левобережного массива Троещина. Его дом стоял на углу микрорайона, с двух сторон оточенный песчаным пустырем, который ранними зимними вечерами казался страшной неподельной тьмой и если прищуриться, вдыхая обжигающий морозный ветер, то казалось, что там где-то плещется суровое северное море. Там был изумительно свежий воздух, как за городом, тишина и даже, говорят, тут иногда летали совы.
  16-этажная панельная "свечка", была хоть и сравнительно новой, но уже вся в каких-то потёках. Парадное было гадким, лифты уже с пожженными и облепленными жвачками кнопками, со свастикой на потолке, а на лестнице хлопали от сквозняка кривые двери.
  Кирин рабочий день кончался в 18-00, а Викин на час позже и он как раз успевал приехать к ней в цетр, на Прорезную улицу, чтобы вместе потом вернуться домой.
  В метро, как всякие нормальные парочки, они жарко обнимались, и иногда их сердца будто уютно ёжились от того, какой страшной вырисовывалась перспектива если бы они друг друга никогда не встретили. Киря по утрам иногда говорил ей, что уже скучает, впереди десять часов разлуки, а Вика сладко вздыхала и молча гладила его по среднему и безымянному пальцу.
  На "Петровке" они выстаивали огромную очередь на маршрутку, потом ехали на конечную остановку и долго шли до дома.
  В общем коридоре на 10-м этаже, где жил Киря, света не было. Нервно вздрагивала, трепыхаясь, гудящая синяя газовая лампа у лифта, а дверь Кириной квартиры полностью скрывалась во мраке.
  Он никогда не пользовался ключом или звонком. Как маленький ребенок он быстро-быстро дергал дверную ручку и несколько раз несильно колотил ногой.
  Вика цеплялась за его рукав и готовилась прошипеть что-то дисциплинирующее, но никогда не успевала, потому что дверь открывалась и их встречала Киринна бабушка - неожиданно прыткая для своих лет.
  Она молча открывала дверь и смотрела на них с совершенно безучастным видом. Киря наклонялся к ней и через порог целовал, гаркнув: "Здоров, бабуля!". Тут она понимала, кто это пришел и,улыбаясь, часто кивала головой, продолжая неловко топтаться у них на пути.
  Пока Вика раздевалась, Киря бежал на кухню с жизнерадостным кличем: "Ма, а что на ужин?".
  
  Киря появился на свет в результате кратковременного солнечного романа, когда еще были открыты для туризма Гагры и Пицунда, существовали профсоюзные путевки и не было никаких границ с Россией. Отца он никогда не видел, отчество дали по дедушке. Бабушка, потерявшая за войну мужа и двоих старших детей, окружала их с мамой трепетной, категоричной, полоумной какой-то любовью. Годы ее не брали - хоть и сгорбленная, плохо слышащая, она таскала с базара какие-то сумки, варила супы и рагу, которые ели мало и неохотно, а совсем ранним утром ходила за два квартала к машине, что привозила молоко, специально для Кири, как будто он был еще маленьким, а молоко в машине - полезнее магазинного.
  Посторонних мужчин в доме не водилось. Когда-то давно возникали истерические скоротечные романы, но все оборвалось раз и навсегда когда праздновали День Победы. Бабушка спала на кухне, а появившийся в дверном проеме 8-летний Киря скорчил страшную гримасу и занюнил, увидев, как какой-то усатый дядька спешно отворачивается от растрепанной, неприятно и непривычно румяной мамы и она, совершенно чужая, совсем уже ему не принадлежащая, совсем не мамским своим голосом порывисто сказала: "Иди, иди спать, сыночка, я сейчас". И из-под нарядной блузки, теперь расхристанной, перекрученной, виднелся бюстгальтер.
  Он скулил сквозь зубы, как звереныш, обливался потом и сучил ногами, стукаясь о спинку кровати. Всю ночь мама сидела рядом, гладила его пушистые черное волосы, мягкое влажное от слез ушко и была виновата... бесконечно виновата... Бабушке тоже было плохо, она ведь не знала, что кто-то из гостей останется - её, получается, обманули.
  
  А вот Викиного появления, как это ни парадоксально, ждали все 22 года. Готовились к нему. И прореагировали совсем не так, как должны были, а встретили с любовью и бесконечным радушием. Приняли, как родную. Ведь это Кирин выбор. И ей было негде жить, и встречались они тут, дома, он никуда не уходил. Она была приветливая, скромная, совершенно никак не вмешивалась, хотя и не помогла тоже, но Бог с ней. Подруг у нее не было, что тоже хорошо, потому что они с Кирей моментально стали одним целым, были все время вместе и все время дома. И вообще-то, тогда еще, все, конечно, хотели девочку.
  
  День заканчивался в узенькой Кириной кровати, где вдвоем можно было лежать только на боку, и не возникало необходимости в еще одной подушке. На шкафу стенки "юность" висел постер с каким-то спортсменом в синих трусах, он махал своей широкой ручищей, словно олицетворяя ушедшее кирино детство.
  
  Он привел ее к себе домой во время летних каникул. Мама с бабушкой поехали пожить на месяц к тете Вале в Каховку, оставив Кире битком набитый холодильник, а так же соседскую пуделиху Жулю. Идея с собакой была гениальной в своем тихом коварстве - имея существо, нуждающееся в выгуливании, Киря не мог пропадать после работы и ночевать вне дома. Жулины хозяева приезжали с дачи раз в неделю и обязательно заходили в гости, принося собачью еду и украдкой осматривая квартиру.
  Сообщенная ими новость о "какой-то блондинке", выгуливавшей Жулю, оформлялась как тяжелое и горькое известие, но женщины восприняли эту новость по-своему. Мудрая бабушка заметила, что раз девушка выгуливает Жулю, то это говорит о том, что это хорошая, трудолюбивая девушка, не боящаяся делить с Кирей его заботы. Разведка так же доложила следующее - рост примерно 1.65 волосы до плеч, прямые, натуральный блондин, потому что брови светлые, косметикой не пользуется, лицо "простое, но вообще симпатичное", стройная, даже, скорее худая, одета скромно. Вечером приходят домой вместе, собаку гуляют тоже часто вместе, на пустыре, иногда покупают по бутылке пива. Курят.
  
  Им действительно было хорошо тем летом. По выходным они ехали в Гидропарк, где брали на день лодку или водный велосипед и отправлялись на какой-нибудь из тихих речных островков, где белый песок жег ноги и пряно пахло тополями. В тени кружилась голова от жары и любви, песок прилипал к телу и мокрым плавкам, а губы друг друга были прохладными и гладкими, как леденцы.
  Когда погода немного испортилась, они посвятили два дня киевским музеям и уже под вечер, в воскресенье, пришли на Андреевский спуск, а там на гитаре играл какой-то парень, и они сидели среди других парочек, Киря положил голову Вике на колени и она тихонько гладила его, заплетая густые короткие черные волосы в мелкие косички. И это был один из самых счастливых дней в ее жизни. На лоточке с сувенирами, оберегами и глиняными поделками они на последние деньги купили два металлических колечка и носили их, не снимая.
  
  Когда приехали мама с бабушкой, они настолько проросли друг в друга, что ни у кого и мыслей не возникло как-то комментировать Викино ненавязчивое переселение. На 4 выходных дня в конце августа они ездили в Измаил и Кирю там тоже очень хорошо приняли. Правда папа сказал, что он какой-то "инфантильный" и "тебе бы мужика настоящего", но Вика закатывала глаза и изо всех сил боролась с соблазном, чтобы не бросить в папу чем-то тяжелым. Папа был большим, мускулистым, играл на гитаре, любил Высоцкого и, конечно, Киря ему не очень понравился. Хотя, трудно себе представить каким должен был быть тот, кто был бы по-настоящему достоин его единственной дочери.
  
  Новый Год встречали в поезде. Это было очень романтично. Успев посидеть немного за праздничным столом в Киеве, они отправились на вокзал. За окнами мягко тепились тусклые огни и валил снег - сказочный, голубоватый. В вагоне было тепло и малолюдно - целое купе принадлежало им одним.
  Первого января они полдня бродили по Одессе. Грелись в кафешках и магазинах. Вика потеряла где-то перчатки и Киря дышал на ее руки, покусывая каждый пальчик, а потом прятал к себе в карман. Город был пустым и Потемкинская лестница, спускающаяся к мор. порту принадлежала им одним.
  
  В конце января Киря нанес Викиной родне сокрушительный двойной удар - поздравил папу с Днем Рождения Владимира Высоцкого и через два дня потенциальную тёщу с ее собственным юбилеем. В ближайшие выходные они приехали с Викой в Измаил, всего на один день, и Кирю приняли более душевно.
  
  Ранней весной 2005 года их отношения переживали определённый кризис, так как Киря полюбил вечерами смотреть "прикольные боевички" и Вика тогда скиталась по его комнате томимая всякими жаркими предчувствиями, перечитывая женские журнальчики или, того хуже - пёстрые женские романы, все в сердечках, дворцах, разбитых бокалах и катящихся прочь обручальных кольцах, покупаемыхтётей Валей. А из соседней комнаты, где стоял телевизор, слышался визг тормозов, выстрелы, музыка и козлячий Кирин смех: восторженный и искренний, как у ребёнка.
  
  Лучшим Кириным другом был Дажедэн. Дело в том, что Киря всегда льнул к большим грубоватым мальчикам, в школе был чем-то вроде придворного шута и "подай-принеси" у самого главного хулигана по имени Цыбуля. За деньги на школьные завтраки, новые пеналы, кеды, курточки и массу предоставленных услуг, Киря к выпускному классу был допущен в самый интимный, закрытый круг хулиганских друзей и был, в общем-то несказанно крут.
  С институтской поры появился Дажедэн. Он был бычковат, нагловат, но считал Кирю своим лучшим другом. Они одевались в одинаковые светло-голубые джинсы, черные кожаные остроносые туфли, белые обтягивающие футболки, короткие черные дутые куртки и именно благодаря ему, а не Цыбуле, Киря в 17 лет познал впервые женщину. После этого яркого события, произошедшего в каких-то взрослых гостях, Дажедэн стал чем-то вроде бога.
  Жил он тоже тут, на Троещине, в более цивилизованной её части, рядом с супермаркетом "Билла", идти от Кири минут 10. Именно благодаря этому удачному расположению, Вика полюбила бывать у Дажедэна, так как ей нравились большие супермаркеты и особый йогурт "Холландия" с яблоком и корицей, который почему-то больше нигде не продавали. Пока мальчишки курили и говорили на свои, не для женских ушей предназначенные темы (Киря млел), Вика смотрела один из кабельных каналов, которого не было у них дома, и ела свой йогурт. У семьи Приходько была шикарная дорого обставленная трехкомнатная квартира. Кухня была "интерстиль" о чем все время говорила мама Дажедэна, и Вика, как работник агентства по недвижимости одобрительно кивала. В гостиной висели бордовые портьеры с ламбрекенами и много-много тюля. Особенная советская традиция максимально запаковывать окна, видать идущая еще с тех пор, когда нужно было прятаться и шифроваться. Был шикарный кожаный диван нежно-салатового цвета, круглый пушистый ковёр с цветами, люстра в хрустальных висюльках и овальный стеклянный столик с ножкой в виде медной русалки.
  
  При знакомстве Дажедэн ей не понравился. Почему-то подобный тип молодых людей - спортивного телосложения, с белобрысым "бобриком", наглый и грубый, испытывал к ней всегда особую симпатию, а Вика больше тянулась к романтичным астеническим юношам вроде Кири. Дажедэн, не стесняясь, осмотрел ее с головы до пят и одобрительно подмигнул, потом, даже не извинившись, увлек Кирю на мужскую беседу, и из кухни долетало его веселое похохатывание. Киря вышел радостный, слегка покрасневший, и тут же полез демонстративно обнимать Вику, неумело и слюняво целуя в шею, чтобы так сказать на деле доказать правдивость своих слов и намерений.
  
  Дажедэном Денис Приходько стал из-за того, что Киря, рассказывая о чем-то хорошем, достойном если не восхищения, то по крайней мере упоминания, не забывал уточнить, что даже Дэн оценил бы это нечто по достоинству. И еще - он был именно Дэн, говорить Денис было нельзя, он не любил, когда его так называли.
  
  И вот в марте 2005 два или даже три дня Киря ходил сам не свой, странно улыбался и все распространял вокруг себя ореолы некой тайны, величайшей, совершеннейшей тайны, приблизить всех к которой он намеревался в скором времени.
  Вика и Кирина мама за ужином как-то не выдержали и стали почти орать, на что Киря обиделся, потом растерялся как ребенок, и жуя варенички с творогом, словно взвешивал, настолько ли велика Тайна теперь, или же необходимая для внушительности пауза уже выдержана и можно торжественно срывать полог.
  Подчеркнуто спокойно заварив себе чай, Киря сделал осторожный глоток, немного обжегся, сказал "мда-м..." и вынув изо рта чаинку, прилепил ее к чашке, потом обвел взглядом присутствующих за столом и торжественно произнес:
  - ДЭН ЖЕНИТСЯ!
  Кирина мама, не любившая Дажедэна, закатила глаза и вздохнула. Вика, жуя, спросила:
  -На Наташке что ли?
  Киря молчал, пристально переводя взгляд с мамы на Вику, выдерживая необходимую паузу.
  - Сына, ты чего? Возьми еще вареников, ты так мало поел сегодня.
  - Не, ну Дэн женится. Дэн, мама! Дэн женится, вы что, с ума сошли?
  Мама язвительно улыбаясь встала, бормоча что-то себе под нос, а Вика продолжала колупаться в тарелке:
  - Ну и что, чего ты нервничаешь?
  - Ну, вы что, обалдели в самом деле? - он схватился за голову и перевернул викину чашку с чаем.
  Мама тут же подскочила с тряпкой и пробурчала под нос, проворно вытирая лужу и не давая ей стечь на пол:
  - Ну и хорошо, ну и молодец, Денис, образумился.
  - Да ну вас, блин!
   Он резко встал, по-мужски, как встал бы Дэн, и пошел к себе в комнату. Под столом остался его тапочек со стоптанным задником. Чай таки пролился на пол и мама полезла туда вытирать.
  - Что это с ним? - спросила Вика.
  - Переживает, - мама саркастически засмеялась, как мудрый педагог, который всех видит насквозь, - хотя и впрямь неожиданно... что это с ним случилось?
  Киря, слушавший все это время в коридоре облегченно вздохнул и как ни в чем ни бывало, вернулся на кухню, прогнал маму из-под стола и подчеркнуто старательно, самодовольно улыбаясь, принялся вытирать пол.
  
  Поздней ночью, когда в 16-этажном доме напротив зажженными оставалось не больше 5 окон, а на улице стояла гробовая тишина, на узкой Кириной постели началась привычная незамысловатая возня. Уютно поскрипывая, они двигались навстречу своему скромному наслаждению, ежесекундно помня о тонкости панельных стен и об обилии неспящих родственников и соседей за каждой из них.
  Старенькое байковое одеяльце в ситцевом пододеяльнике начало съезжать с худой Кириной спины, а скрип кровати из детского гарнитура "юность" становился все более жизнерадостным. Вика едва слышно постанывала, осторожно, почти робко двигаясь в такт его бодрым, ритмичным, почти танцующим рывкам.
  Внезапно откуда-то снизу раздался угрожающий скрип. Киря замер на мгновение и потом, закинув Викины ноги себе на плечи, совершил одно единственное, торжествующе поступательное движение, и в этот момент с диким грохотом их кровать провалилась куда-то в пыльную темноту.
  Буквально через мгновение, дверь Кириной комнаты распахнулась, зажегся свет и на пороге стояли все - Кирина мама, бабушка, тетя Валя из Каховки и кот Маркиз, который через балкон пришел от соседей и последний месяц жил у Кири под ванной. Вика судорожно пыталась замотаться простыней, а Киря, прикрывшись подушкой громко смеялся.
  - Господи, что тут случилось?
  - У нас провалилась кровать. Мы спали уже, и тут вот...
  - Болты, на которых крепится матрас и это, как его, днище, там наверное отломались, надо что-то под низ положить.
  - Ой, провалились... ну хоть все целы?
  - Так, женщины, ну-ка все быстро отвернулись! - крикнул веселый Киря, готовясь выбраться из провалившейся кровати где он сидел как в ящике, весело болтая худыми волосатыми ногами.
  Когда он оделся, покидать комнату все равно никто не собирался. Выстроившись амфитеатром, все семейство с любопытством смотрело на их развороченную постель.
  - Ну ладно, давайте спать, мы тут сами справимся, - сказала Вика.
  - Э нет, идите чай попейте, а мы вам поможем.
  С небывалым энтузиазмом мама с тетей Валей принялись разбирать завалы, а бабушка убежала на кухню за веником. Когда матрас поставили вертикально, то всеобщему обозрению открылось пыльное подкроватное пространство и пара использованных презервативов, которые за неимением других, белее цивилизованных мест, отправлялись в щель между матрасом и батареей. Вика зажмурилась. Кирина мама замерла на мгновение, не зная, как себя вести, и показывать ли, что она заметила. Кирина бабушка, тем временем, пришла с лохматым веником и совком и деловито принялась подметать мусор и пыль, собравшиеся за многие годы исправной службы Кириной кровати. Закатив глаза, Вика вышла из комнаты, накинув поверх тоги из простыни свой махровый халат.
  - Не, ну ты прикалываешь, даже Дэн женится! - сказал Киря, жизнерадостно ковыряясь в холодильнике.
  - А когда?
  - Да, ну, бандит, не мог раньше сказать, тянул до последнего, в эту субботу, прикалываешь?
  - Прикалываю, - мрачно ответила Вика.
  
  Кроме кухни "Интерстиль" у Приходьков еще была машина, "Пежо-907" и они частенько всем семейством ездили куда-нибудь за город, с едой и музыкой. Зимой они с главой семейства отправлялись кататься на лыжах в Карпаты или Словакию и еще, когда у старшего брата было время, просто выбирались глубокой ночью колесить по пустому пьяному городу, глазея на уличных девиц и огнистые пейзажи.
  У Дажедэна было много девушек. Казалось, что он через чур сильно старается держать марку и бросал их, порой, против своего же желания. Просто что бы иметь алиби "сильного свободного мужчины". Он умел ухаживать, в отличии от Кири, мог долго и красиво разговаривать, к тому же умудрялся пару раз в месяц выпросить ключи от квартиры старшего брата, иногда даже на ночь. Еще он любил игнорировать девушку буквально на следующий день после свидания (так было в институте) или демонстративно флиртовать с ее подругой.
  Именно так состоялось его знакомство с Наташей, ставшее для них обоих роковым. Вечер в Серёжкиной квартире, как всегда, закончился в постели. Следующий вечер прошел там же - брат был в отпуске. Потом был еще один вечер... до самого утра. Потом был тихий, тенистый, обрызганный росой и звенящий соловьями пансионат за городом. Потом была тоненькая золотая цепочка. Потом была неделя разлуки и новая, пугающе сладостная боль любви. Жар и истома, телефонная трубка и бессонница: "Мама, меня ни для кого нету. Только для Наташи".
  И все-таки эти два месяца они старались не афишировать свои отношения. Поход в ЗАГС был как таинство, как запретная калитка в саду райских наслаждений, это было откровение, слаще любых ласковых слов, упоительней любого нового интимного откровения. Им хотелось чего-то большего, за пределами обещаний, неторопливых влажных поцелуев и ежедневных милых подарочков.
  
  За пять дней до свадьбы, Дажедэн сидел у себя дома на кухне и с удовольствием кушал мамины блинчики. Мама сидела за столом напротив, положив лицо на сцепленные в замок руки в кольцах и тихо, с некоторой мелодраматической неискренностью пилила его по поводу неожиданной свадьбы, его небоснованного сыновнего эгоизма и всего прочего. Ее тезисы как бы вращались по кругу, и дойдя до слов "ты же кровиночка моя, родная... ненаглядная...оо-о-о-ой..." резко поднимала голову и часто моргала, будто хотела чтобы сын не замечал ее слез. И потом, как бы спохватившись, говорила, что ей надоело (хотя на самом деле ничего не надоело) покрывать его и выслушивать "все эти звонки от девушек". Одна, ее зовут Маша, звонит уже вторую неделю подряд, разобрался бы он с ними...
  Ой, горе горе... ой, сыночек ну как же ты так...
  
  
   На следующий день, пока Дажедэн обедал в гостях у Наташи и ее родителей, в дверь Людмилы Ивановны позвонили. На пороге стояла девушка в шотландской юбочке, небольшого роста, с круглыми карими глазами, короткими каштановыми волосами, прихваченными пластмассовой голубой заколочкой. Девушку звали Маша и внутри Маши, свернувшись калачиком, сидел крошечный ребеночек - размером с гороховый стручок, однозначно незапланированная и совершенно никому не нужная дочка Дажедэна.
  
  
  3.
  
  В больнице Галину равнодушно и неспешно осмотрела высокая, с лошадиным лицом женщина. Сквозь старые окна светило ранее утреннее солнышко и стояла особенная умиротворенная золотистая тишина, прерываемая поклякиванием ведра где-то далеко в коридоре, шлепаньем тряпки и звонким, уверенным лязнганьем инструментов, что выверенными движениями летели в металлический лоток.
  Коля сидел в своем "Ланосе" и с тоской думал об оставшейся дома пачке йогурта, о тостах, которые делала по утрам жена и о минералке в неработающем киоске напротив. Было противно. К роддому стали стекаться молодые мужчины в костюмах и при гаслтуках: заскакивали перед работой видать, и их у черного входа встречали заспанные беременные жены в халатах и домашних тапочках.
  - Вот блин... - сказал Коля вслух и твёрдо решил больше с Галиной не общаться. Он тогда решил вообще ни с кем не общаться и в случае с поломанным сервером орать, чтобы отправили другого админа - неженатого и бездетного. А они с Галиной взрослые люди, в конце концов, можно все решить даже без долгих объяснений.
  И хотя он вообще-то, не хотел уезжать и бросать дело на полпути, что-то такое двигало им, истерическое почти, что нога сама, ей-богу сама выжала сцепление, рука сама втыкнула заднюю передачу и все... и развернувшись, он мчался прочь с больничного двора с ужасом думая о своем сегодняшнем дне.
  
  Установив, что у не совсем трезвой пациентки было произведено не далее как вчера прерывание беременности на сроке 6-7 недель, и часов 8 назад она, судя по всему, весьма активно жила половой жизнью, больничный персонал особой обходительности не проявлял. По таким приметам как эпилированная область промежности и свежий педикюр, они все же не смогли установить классовую принадлежность своей пациентки и были с ней подчеркнуто грубы, не рассчитывая ни на какое вознаграждение, возможное при аналогичных обстоятельствах. Галина, не совсем соображающая что с ней происходит, и не совсем вышедшая из утреннего алкогольного помутнения, теперь была на грани беспамятства в результате подскочившей температуры и нездоровой слабости. Живот просто болел немного, пульсировал не горячим, а наоборот - страшненьким таким тяжелым холодком. От потерянной крови кружилась голова и наверное просто не хватало энергии чтобы мысли совершали свою привычную циркуляцию по ленте Мёбиуса, идущей через оба полушария.
  На нее орали какие-то тетки, и потом она села и хотела уйти, и из нее на коричневый кафель в белесых разводах капали черные тягучие капли, и она пыталась вытереть за собой упавшими трусами.
  Потом снова орали тетки, Галина босиком и в черной тунике, обнажающей одно плечо сползала на пол, почти что улыбаясь. На мгновение все замолчали, где-то рядом вылили в раковину ведро с водой, золотистый солнечный луч высветил пылинки, повисшие в комнате.
  Потом пришел молодой вежливый врач, свежий с утра, выспавшийся, полный сил и задора.
  Пока пожилая санитарка заполняла многостраничную медицинскую карту для оформления в стационар, доктор улыбался Галине, с помощью злых тёток водруженной обратно на кресло и периодически склонялся над ней, почти над самым лицом, и что-то приговаривал, как делают над кроваткой сильно и страшно заболевшего малыша.
  
  Когда все дружно вышли на улицу чтобы передать "мужу, то есть другу" список того, что потребуется при госпитализации, то обнаружили лишь пустынный больничный двор, карету скорой помощи, лужу и плавающий в ней окурок. Основная проблема заключалась в том, что документы, деньги и главное- мобильный телефон остались дома, а ключи от квартиры Коля увёз в Галиной куртке, упавшей на пол за пассажирским сидением в его "Ланосе".
  
  Отойдя от наркоза, Галина обнаружила себя в той же черной тунике с голым плечом, на узкой кушетке с клеенкой без простыни. Полежать ей не дали и особо не церемонясь, посадили как манекен, так же, без штанов, а потом с тряпкой между ног отправили вон из манпуляционной. В глазах почернело, потом пожелтело и со вспышкой ослепительно белого ее вырвало куда-то на кушетку. Нянька-санитарка не обращала внимания и огрызалась на кого-то, кто орал ей что "Юрьич ругается, из операционной некуда везти" и ей самой: "сношаться могла, значит и это сможешь".
  Путаясь в ногах друг друга, они прошли через синий тихий коридор с гигантской монстерой под белым в тюле окном.
  В палате было шесть мест и все были заняты.
  Прислонив Галину к стене, санитарка принялась орать на какую-то женщину, до сих пор не освободившую койку. Та долго шелестела кулечками, завинчивала крышки на каких-то баночках и двигалась добродушно и неспешно, как корова.
  Постельное белье в это отделение нужно было приносить с собой и Галю положили пока просто на матрас, накрытый клеенкой. Панцирная кровать с фанерной спинкой скрипела и трещала, провиснув почти до пола рябой выпуклостью в мелкой пружинистой сетке.
  Сознание к Гале вернулось ближе к вечеру и было в этот раз жарко и больно. Веки как-то странно ощущались - не как тяжелые, а наоборот - невесомые, неощутимые почти, так что сознательным усилием открывалась лишь тоненькая щелочка, сквозь которую виднелись расплывчатые очертания зарешеченного пыльного окна без занавески, прямо как тот призрак Генкиной гостинки из далекого прошлого. Она ощущала свой нос и нижнюю губу, будто они окаменели и будто удары сердца теперь стали слишком слабыми чтобы питать кровью лицо и вообще вся ее жизнь теплится где-то немного под веками, в горле, на кончике языка и наверное немного между внутренностей, которые виделись ей в том месте прозрачными и бледно-розовыми, а остальной массив ее тела был серым, сумеречным и холодным. Потом Галю рвало, прямо в подушку, и с каждым последним спазмом она будто теряла сознание. Время от времени рядом проплывала какая-то тень в докторской шапочке, но к Гале никто не подходил. С пугающей ясностью она видела ту мучительную грань между жизнью и смертью, это могильное устье, где гаснут все чувства, кроме притупленной боли, где растворяются все мысли в каком-то бредовом, невозможном спокойствии.
  Будто откуда-то издалека до нее долетали непонятные звуки, похожие на крики. Иногда, неожиданно близко гремели металлом инструменты, были слышны шаги. Потом опять густой звон в ушах, тошнота и духота.
  -У тебя родственники есть? - над ней нависло большое женское лицо. Соломенная челка выбилась из-под зеленоватой шапочки. На веснушчатой шее висела золотая цепочка.
  Галя жмурилась, беззвучно шевелила сухими слипшимися губами.
  - Или место работы, тут неразборчиво, - врачиха покопошилась для виду в медицинской карточке, - там надо лекарства купить, у нас нет. Кому-то есть позвонить?
  
  Галя была теперь в бане. Это было где-то в России, скорее всего на севере, где-то почти в Карелии - только там небо бывает такого пронзительного голубого цвета, а трава такая зеленая, и вообще все такое насыщенное, контрастное. Баня - невысокий сруб с тяжелой деревянной дверью и рядом лавочка стоит, и совок и веник, а перед дверью коврик - отрез советской ковровой дорожки с незамысловатым орнаментом.
  А за банькой сразу озеро.
  Обнаженная, она вышла на берег. Комочки земли и сухие травинки прилипали к распаренной сморщенной ступне, застревали между пальцами (а вот и логотип для нового бренда косметической линии, что нужно сделать на этой неделе - белая-белая женская ножка, пальчики с прозрачным лаком, боже, белые такие, как из молока сделанные, и на среднем пальчике сидит бабочка. Неказистая такая, коричневая, но с очень необычным подробным графическим рисунком на крылышках). И вот Галина выходит из бани, и пряно, томно, так по-русски пахнет вечером, и озером, и вода недвижима, и темно-зеленые ели отражаются там, и темнеют там сверху наяву - такие ели, как зубчики старинного распахнутого чугунного утюга.
  
  - Смотри, так вообще, ничего, видишь, ноги бритые, следит за собой, - сказала женщина с соседней койки.
  - Да тут у наших почти все ноги бритые.
  
  - Это там где на сохранении лежат - так ужас просто, там кущи, - (показывает подмышками) - там тоже кущи, ну и там тоже...
  - А ты что, видела?
  - Ну, видела... они там вообще... за собой не следят, ходят тошнить только.
  - Ой, блииин, как меня тошнило. Месяц, блин, тошнило. Ну, просто спасу никакого. Я ж на кассе, в магазине работаю, так вот, не оставишь так, не уйдешь.
  - А меня тоже так, слегка тошнило. Ну, я, как говорится, сразу просекла, в чем тут дело... да все медлила чего. Мне б на недельку раньше, сделали бы вакуум, Светка рассказывала - там утром приходишь, а после обеда уже на работе. Хорошо, если с начальством договориться, так можно вообще отгул не брать.
  - Да не говори, красота просто, сама вакуум делала в том году. Сейчас вот, думали оставить... ну, думали, да передумали.
  - А че?
  -Ой, девоньки... ну мне ли вам говорить.. ну есть уже одно свое, вот в школу идет в этом году, так а квартира и так однокомнатная...
  - А че думали тогда?
  - Ну, думали, то муж хотел... а я не хотела. Я и таблетки туда совала, да вот недосовалась...
  - Ой, смотрите, новенькая сейчас скатится, че-то хреново ей.
  Одна из женщин подошла к стонущей Гале, посмотрела на нее придирчиво и одобрительно одновременно, как на овощ на базаре.
  - Максима какого-то зовет...
  - Муж, наверное...
  - Нету у нее мужа, сестра сказала. И детей нету. А ну-ка девочки, давайте, может у кого-то простынка запасная есть, так же нельзя... накрыли ее тряпкой какой-то.
  
  - Буряк! - в палату заглянул врач с щетинистым кадыком
  Женщина посмотрела на него почти с кокетством:
   - Что, доктор?
   - Буряк, мы тебя выписываем. Мест нет. В карте запишем завтрашним числом. Давай, быстро собралась и досвиданья.
   Появилась новая жертва - в пушистом халатике, новых тапочках со звездами, в носочках, прижимает к груди два кулька и косметичку, а за ней, придерживая дверь, маячит обеспокоенная и недовольная санитарка.
  
  Галина жмурилась от удовольствия. Дно у берега было немного илистым, между белоснежными пальчиками набивалась теперь черная грязь, под пятками шелестели, как бумажки, стебли сухого тростника. Она медленно заходила в воду, и вода была теплее, чем воздух, и тело что находилось над водой немного зябло, и ноги, ступающие по камням на дне тоже зябли, а вот посередине (сделать глубокий вдох, зажмуриться и лечь в воду на живот, кисельные волны обволакивают) настоящее блаженство. Вода пахнет озоном и пахнет жизнью.
  Чистая вода пахнет жизнью.
  
  - Я передумала! - она резко села на кровати и обвела всех в палате внимательным взглядом.
  Кто-то тихонько прыснул.
  Она выглядела как алкоголичка, что ошиваются вокруг вокзалов - лицо с остатками былой красоты покрылось неровными бугристыми опухлостями, появились ярко-выраженные белые носогубные складки и голос хриплый, надрывный, какой-то "э"-кающий и обнаженное плечо в вечерней кофточке: какое-то немолодое уже, похабное, тётское, нечистое.
  
  Детское тело тёпленькое, пушистое какое-то, дуратские беспомощные ноги повернуты ступнями вовнутрь, как хвост у тюленя. Теперь не важно, что произошло ранее, важно то, что в этой новой реальности, как бы за перевернутым книжным листом - они вместе. Она стояла в белой ночной рубашке по колено в воде. Эта русская вода, знаете - пахнет вечером, мхом, ряской, какой-то пряной травой, сырой листвой, на дне песок черный и много мелких камушков, каких-то деревяшек и коричневых ракушек и поодаль, за камышами, растут кувшинки. Белая мокрая ткань липнет к телу и немного прохладно, но мягкий нежный комочек у груди согревает, и если посмотреть на себя со стороны, то он кажется совсем прозрачным, с огромным красным сердцем, которое бьется, питая жизнью их обоих, и получается, будто это уже она, Галя в утробе тесно привязана к этой новой жизни, которая в хрупком желтоватом коконе понесет ее потом в бесконечность.
  Новая жизнь появилась из деления нескольких клеток и была там уже целая вселенная, и пока она росла, и увеличивалась, краснело, заходясь ударами новое, самое главное в ее жизни сердце - вокруг стали собираться, окружая, как стадо волков, металлические кронштейны, с проводами и суставами, пылесосные шланги и, зачерпнутые ковшом, разбрызгивая воду, ил и ракушки, они с младенцем взмыли в небо и так высоко, что оно стало черным.
  У него было лицо, у этого новорожденного мальчика, такое совершенное, чудесное лицо и темные, тонкие, как пух, волсёнки и голова вытянута миниатюрной тыквочкой... Она смотрела, даже не рыдая, потому что времени почти не осталось - смотрела и не могла насмотреться. А вокруг торопились какие-то люди, и ей в лицо ослепительно ярко светили прожектором, и где-то грохотали товарные вагоны.
  
  - Нет, я передумала, слышите, я передумала, - цепляясь за стены, Галина медленно встала, спотыкаясь пошла к двери. Тряпка упала, а на синюшных ногах темнели потеки застывшей крови.
  - Я передумала! Вы слышите? Я передумала!
  В коридоре было пусто. Где-то вдалеке призрачным светом горел ночник на столе у дежурной сестры.
  - Я передумала! Нет! Ну, пожалуйста, - силы быстро кончались. Бешено колотилось сердце и немело лицо, отмирая, застывая холодной маской. Галина шла на свет.
  - Я передумала! Сделайте что-нибудь, пожалуйста!
  Навстречу шла полная колченогая санитарка. Ее квадратное бесцветное лицо не выражало ничего хорошего.
  - Женщина, что вы себе позволяете, перестаньте кричать! - одним ловким движением, она заломила галину руку за спину и прижала ее к стене.
  - Я передумала, - язык почти не слушался, пришлось говорить шепотом, - я смогу, я же смогу работать дома, понимаете, я смогу быть с малышом, у меня есть деньги... я хочу этого малыша, помогите мне...
  - Что у вас тут случилось? - по коридору к ним приближалась врач, в полумраке был виден лишь силуэт и рука, сжимающая фонендоскоп, словно плетку.
   - Да вот, больная из 7-й палаты, истерика.
  Врач подошла ближе и присела на рядом корточки.
  - Ну, успокойся, миленькая, успокойся...Идем на пост. Вколите ей димедрол. Температуру не мерили?
  - Вечером была 39,5.
  - Какие антибиотики давали?
  - Да, но там с оплатой что-то непонятное... у нее ни белья нет, ничего. Личные вещи, так вроде дорогие, но кошелька нет вообще.
  - Тогда подождите до завтра. Сбейте температуру, а когда разберетесь с оплатой, то позовете меня.
  - Доктор, сделайте что-нибудь, - стонала Галя, - помогите мне, я передумала, понимаете, я хочу этого ребенка... я передумала.
  Женщина горько улыбнулась, и, засунув руки в карманы, медленно пошла прочь.
  
  Галя бежала по слепяще-ярким белым больничным коридорам. Таким белым, будто они наполнены паром, как в турецкой бане. Лопатками, затылком и икрами она еще чувствовала холод и твердость операционного стола. Отфутболив лоток с инструментами, Галина вскочила, помчалась прочь, плотно прижимая к животу сверток из влажных тряпок. За ней гнались страшные люди в зеленоватых докторских пижамах, они кричали страшные ругательства, они приказывали ей остановиться и угрожали расправой в милицейском карцере. Они кричали: "Ты уже отказалась, это больше не твой ребенок, он принадлежит нам!". Галя бежала изо всех сил, натыкаясь на стены, каким-то чудом изворачиваясь от страшных людей с эмалированными лотками. Они совали ей в лицо ручищи в грязных резиновых перчатках, норовили сбить с ног, выхватить ее сверток. Она бежала до полного изнеможения, до боли в легких, до тех пор, пока ноги не перестали слушаться. Внезапно она оказалась в лифте, с жутковатыми металлическими стенами и сеткой вместо двери. Щекой вжалась в грубый металл, нажала на самую верхнюю кнопку и с лязгом лифт куда-то поехал. Из свертка на нее смотрело маленькое желтенькое личико с пронзительно голубыми глазами. Лобик морщился, будто в отчаянии и по восковой щечке стекла слезинка. "Тише.. Тише... мы убежим, сейчас.. сейчас" - шептала Галя, опускаясь на холодный металлический пол. Лифт ехал долго, успокаивая и убаюкивая. И тут нужно было сделать это...она разорвала от ворота ночную рубашку и грудь сама выпала. Ребенок пил жадно, захлебываясь и хрюкая, и с каждым его глотком Галино сердце наполнялось щемящей нежностью, а ее руки сильнее сжимали маленькое тщедушное тельце в пеленках. Наконец, двери лифта с лязгом разомкнулись. Она стояла на крыше, высоко-высоко. Ветер трепал ее волосы и край казенной ночной рубашки.
  
  Или вот еще как было:
  Он лежал в медицинском бараке. Она родила его уже там, в лагере и как это делают со всеми младенцами - Максимку отобрали.
  Шесть бараков стояли посреди алой пустыни, как в Аризоне, а дерево этих бараков было как раз бледно черным, как на Русском Севере что придавало лагерю вид какой-то сатанинской неестсевнности. Четыре барака стояли параллельно, а два поодаль, и один был меньше и короче остальных. Туда уводили женщин и мужчин для странных экспериментов. Туда забрали её Максимку.
  И когда она очнулась и увидела бледное окно без штор, и бледное небо там, за ним, она встала, и держась за стены, пока никто не видел, пошла по сырому темному коридору. Такие коридоры, в жилых двухэтажных бараках, были в старых домах под Киевом откуда-то из очень давнего детства, там было всегда сумрачно, воняло, и все кишело клопами. И она вышла на улицу, и там была эта алая пустыня, дюны в песчаных волнах и синее небо, как на заставке из "Винодовс". Идти было больно, потому что организм не восстановился после родов, да и без того был ослаблен и вниз тянула эта перевернутая пустая банка внизу живота, и самым страшным была даже не сама банка, а ее ничем не прикрытая горловина: разверзшаяся, страшная, широкая, открывающая настежь всю пустую полость. Она смотрела теперь на свои ноги - они были коричневыми, табачного цвета, сплошные выпирающие косточки и сухожилия, и тонкие пальцы с мутными ногтями и теперь к ним прилипала уже странная красноватая пыль, от которой веяло не бесконечностью, а смертью. Жаркий ветер хлопал дверями и трепал тряпки на корытцах, в которых лежало несколько младенцев и своего, с черными волосами, Галя узнала тут же. Сухой жаркий ветер врывался в открытое окно с потрескавшейся деревянной рамой.
  Ребенок был прохладным, мягким, немного влажным, а ее руки, наоборот - шершавыми, облупленными. Она прижалась лицом к его личику, вдохнула свежий цветочный запах: так пахнет вода в озере вечером где-то на севере, где дно - вечная мерзлота.
  Они бежали по лагерю, потом, пробравшись в дырку в заборе из колючей проволоки - по пустыне, и песок жег ее босые ноги. Карабкаясь на дюны, она спотыкалась, падала на локти, прижимая к груди ребенка. И потом бежать не было сил, и идти не было сил и белое солнце было в зените, и достигнув вершины очередного бархана, она упала на колени и песок больше не жег ей ноги, а небо из белого сало иссиня-черным и солнце превратилось в яркую холодную звезду. Черные волосы свалялись и теперь едва доставали ей до плеч, белая ночнушка, задубела от соли, была как тряпка, и совсем не защищала от солнца. Вокруг царило белое безмолвие.
  
  Первым и единственным Галиным посетителем была ее старшая сестра, Людмила. С годами она все больше стала походить на бабушку - такая же высокая, тощая, с узлом черных ведьминских волос и с непроницаемым сухим лицом. С Галей у них были прохладные отношения еще с самого детства и со временем это все, конечно, усугубилось.
  Еще Людмила очень обижалась на Галино благополучие, можно даже сказать презирала его, бросая туманные намёки на его грязное происхождение и сестринское падение, тире, предательство их интеллигентной семьи.
  
  На второй день вечером Галю позвали на первый этаж, к черному входу. Сказали, что к ней пришли.
  Едва держась на ногах, он медленно поплелась к двери.
  - Стой, куда ж ты босиком то идешь! На вот, возьми тапочки, - сказала цветущая блондинка с пышными формами. У нее был идеальный вечерний макияж, толстый слой тонального крема и, кажется, даже накладные ресницы.
  - Спасибо...
  - И халат вот накинь, а то стыдно так ходить... - Галина стояла, сгорбившись, дрожа всем телом, а из одежды на ней были только чьи-то трусы, сплошь пропитанные кровью и та же черная туника съехавшая на плечо.
  Держась за стены, шатаясь, словно пьяная, она шла по больничным коридорам. Мимо сновали какие-то люди, сквозь стеклянные двери были видны лежащие в палатах женщины в ночных рубашках.
  - Доктор, прошу вас, сделайте мне УЗИ еще раз, я же его чувствую, мой ребенок жив, - причитал кто-то за прикрытой дверью.
  - Сейчас там закрыто. А когда откроют, то у тебя начнется сепсис и ты умрешь, - радостно ответил зычный мужской голос.
  Галя шла дальше. Коридорам не было конца. И везде яркий свет, везде огромные окна, как в том сне. А вот и лифт. С круглыми окошками и металлическими лязгающими дверями.
  На первом этаже было несколько беременных женщин. Они светлились. Они были будто круглые разноцветные фонари, какие делают из бумаги, на праздники в Японии. Мимо прошла еще одна женщина. У нее были непричесанные волосы и тяжелая походка. Галя, сперва подумала, что это кто-то из ее отделения, но потом взгляд упал на клеенчатую бирочку, на руке у женщины, и сердце защемило от зависти.
  У черного входа стояла высокая, худая как жердина Людмила в светлом жлобском плаще, какие носили еще во времена советов. Ее черные волосы с проседью были собраны в простой хвост на затылке.
  - Людка?
  Она вздрогнула, неторопливо озираясь по сторонам. Ее взгляд несколько раз падал на сгорбленную немолодую женщину с грязными волосами. То ли пьяная, то ли безнадежно больная, она долго стояла в коридоре, и потом шатаясь, по какой-то необычной траектории подошла к двери.
  - Людка, зачем ты пришла?
  Женщина вздрогнула еще раз и пристально посмотрела Гале в лицо.
  - Галя? Что случилось? - сестра не знала теперь что делать. Хотелось даже обняться, расцеловаться, но от Галины дурно пахло, у нее было совершенно жуткое, лилово-коричневое лицо, как у алкоголички. Они виделись последний раз меньшим года назад и тогда она была великолепна, как Палома Пикассо, или вроде того. У нее был этот буржуйский взгляд -сытый и псевдо-внимательный.
  - Галечка, это ты, моя девочка?
  - Мне нужно сесть.
  Вместе, аккуратно приобнявшись, они прошли к скамеечке у входа. Свежий воздух ласкал лицо. Сразу захотелось спать. Во всем отделении не было ни одного открытого окна. Сестра молча гладила ее по худой руке с грязными ногтями. Мимо сновали возбужденные родственники рожениц, они носили цветы и огромные кульки с продуктами.
  - Я сделала аборт. Это осложнения. Со мной все в порядке. Сходи ко мне домой и принеси деньги, телефон, постельное белье, - Галя сидела, поставив локти на колени, закрыв лицо руками.
  - Дурочка...- сестра нежно гладила ее, будто украдкой рассматривая голые грязные ноги под халатом, тапочки, на два размера меньше, чем нужно, ее растрепанные жирные волосы, невольно останавливаясь на внутренних сгибах рук, будто выискивая следы уколов, - надо было оставить... птенчик ты мой... надо было мне позвонить... мы бы воспитали... я бы сидела...
  - Заткнись, Людка, - Галя хрипло всхлипнула, растирая по лицу слезы, - и принеси мне сигареты.
  
  
  Галя практически ни с кем не разговаривала. В палате собрался самый разношерстный контингент. Некоторые были бодры и жизнерадостны, они заваривали зеленые чаи с жасмином и бергамотом, по мобильным телефонам созванивались с мужьями и люовниками и с удовольствием подставляли свои тела холодным рукам доктора с острым кадыком во время ежедневных осмотров. Некоторые были действительно больны, и никто не знал, является ли их состояние результатом недавно перенесенного аборта, или это какое-то другое гинекологическое заболевание.
  - Грех, это, девочки, большой это грех, - говорила полная, тяжело дышащая женщина на койке возле двери, - это такой грех, что мне всей жизни не хватит, что бы замолить.
  - А чего же ты тогда, набожная такая, рожать не стала? - спросила 19-летняя Настя, у которой это был уже четвертый аборт и перфорация стенок матки (о котором ей пока не говорили).
  - Да вот, грех на душу взяла... какой грех... нельзя мне, девочки рожать, я так хотела, я узнала, когда уже срок был 5 месяцев, я обрадовалась, и муж мой обрадовался. Пришла в консультацию сдаваться, а меня прямо оттуда... прямо сюда... с таким анамнезом, говорят, с таким диабетом, да в вашем возрасте... заведующая пришла, час уговаривала. Не знаю как, уговорила... видать накачали меня чем-то, я бы не согласилась, я, говорю, лучше сама подохну, лишь бы ребеночек жил...
  - А вот этого я не понимаю, свою жизнь так менять неизвестно на что... - сказала миниатюрная черноволосая женщина с золотым зубом, одолжившая Гале свои тапочки, - по-моему это глупо. Ведь оставляешь тут родных, близких, - она почему-то стала загибать пальцы, как на базаре, - а то, что там находится, еще не человек, и непонятно, вообще, что из него выйдет. И выйдет ли вообще.
  - У таких, как ты, точно не выйдет, - прошипел кто-то с противоположного конца палаты.
  - Да я своих двоих уже, слава Богу родила. Шестирых выкинула, - она пожала плечами, презрительно глядя по сторонам, - ну жизнь такая, блин, и нечего киснуть по этому поводу, да, Ленчик?
  Ленчик лежала под капельницей и лечила воспаление придатков. У Ленчика было девять абортов и два выкидыша.
  - Грех это, девочки, грех, не знаю, как жить дальше буду...
  - А я вот думала, ведь на 5-м месяце это ж типа уже ребенок там и все такое? - задумчиво сказала Настя.
  - Да тише ты, - прошипела брюнетка с золотым зубом, испуганно глядя на полную больную женщину, - идем, Настюш, покурим.
  
  Курить ходили на пожарную лестницу. Там было тихо и прохладно.
  - Так я чо сказать-то хотела, ведь как они его на 5-м месяце-то если еще 4 и уже рождается готовое?
  - Роды делают преждевременные. То ли таблетку дают, то ли раствор туда впрыскивают и оно там умирает, и потом выкидыш происходит.
  - Типа как умирает, оно ж только когда родится, так только тогда дышать начинает?
  - Да нет, в том-то все и дело, что у него там сердце бьется, и писяется он там, и палец сосет... вообще, на третьем месяце там все сформировалось уже, ты что, не знала.?
  - Да ну ты гонишь...
  - Нет, от этого и крыша у некоторых едет, не знали, девчонки, на что шли, а во время операции - раз, да и увидели тазик, а там оторванные ручки да ножки лежат.
  -Да прямо таки?
  - У тебя какой срок был?
  - Ну, сказали что 10 недель.
  -Так он вот такой уже был, - Брюнетка с золотым зубом показала кулачок.
  - И что, и ручки были?
  - И пальцы были, и писюн был, все было.
  Настя, до этого презрительно ухмылявшаяся, теперь отрешенно смотрела в окно.
  - А я думала, что он жить начинает только после родов, а когда в животе сидит, то это просто тело... ну, не живое еще.
  - Не, у него сердце начинает биться еще когда ты не знаешь, что залетела. На первом месяце.
  - Это как? Он же маленький?
  - Ну и сердце маленькое тоже.
  -А когда искусственные роды делают, то ребенка куда девают?
  - Ну не знаю, говорят, что топили их в ведре раньше. Или голого положат на окно холодное и ждут, пока умрет.
  - Все ясно, - Настя бросила на пол свою недокуренную сигарету и молча, не оборачиваясь, пошла прочь.
  
  Поправив свой коротенький атласный халатик, брюнетка с золотым зубом пошла гулять по больничным коридорам в поисках более уравновешенных собеседников. В этой больнице она чувствовала себя как дома - все свои шесть абортов она делала здесь, и тут же, на 4-м этаже лежала на сохранении своей беременности. Славка родился семимесячным, она потом орала, чтоб его спасли и сутками выла у двери в реанимацию, куда ее не пускали. Потом лежала с различными воспалениями и прочими гинекологическими хворями. Сейчас было очередное обострение и ей грозились удалить трубы и яичник. Практически всех медсестер она знала в лицо, а врачей - поименно.
  На лестнице сверху раздались шаги. Обычно здесь почти никто не ходил, и она замерла, прислушиваясь.
  - О, какие люди, - перед ней стояла молодая медсестра с короткой стрижкой и мелированными алыми прядями, похожими на перья.
  - Курить будешь?
  - Ой... ну ладно, не откажусь. Тебе тут не холодно?
  - Не, в палате вонь стоит, хоть проветрюсь немного.
  - А ты чего, - медсестра кивнула на ее живот - опять чиститься пришла?
  - Да нет... так, по старым своим делам. А ты как?
  - Не знаю, раньше работала больше в акушерстве, там как-то лучше, детишки рождаются, мамочки беременные ходят, радуешься. А теперь больше в гинекологии приходиться, так не знаю, аборты там сплошные... плохо вообще.
  - А платят?
  - Да не в "платят" дело... душевно как-то тяжело.
  - Так не твои ж это дети... мало ли с кем там их мамаши трахались.
  - Да не в этом дело... просто само по себе это грустно как-то.
  - Слышь, я тут с одной разговаривала, наговорила ей всякого. А это правда, что в десять недель у них уже все есть? Рот там, глаза, уши?...
  Медсестра коротко кивнула, нервно стряхивая пепел с сигареты.
  - А вот искусственные роды, это вообще часто у вас тут делается?
  Медсестра отрицательно замотала головой, медленно выдувая сизый дым.
  - А вы их как-то хороните?
  Медсестра пожала плечами и опять замотала головой.
  - А куда вы деваете эти все, ну, что там, ручки ножки... ведь они у вас там не растворяются сами по себе?
  - Чем меньше знаешь, тем крепче спишь.
  - Что, выбрасываете? В унитаз сливаете?
  - Ладно, я пошла. Может, еще увидимся.
  Сгорбившись и обняв себя за пояс, будто защищаясь от чего-то, медсестра поспешила вниз по лестнице. Видать, тяжелый был день.
  
  Почему-то захотелось плакать. Поддавшись какому-то всеобщему психозу, мазохистской гипертрофированной жалости. В отделении, небось, вой стоит. Вспомнились все старые переживания, проступили, словно гной на свежей повязке. Поздно уже... поздно жизнь перекраивать, подруга...Она стояла на той же лестнице, с тоской глядя на мусорные контейнеры возле морга и на бездомных собак, ошивающихся неподалеку.
  - Херня какая-то, нечего голову себе и людям забивать галиматьей какой-то. Ведь все аборты делают. Нет такой женщины, которая бы не сделала хоть один аборт, - подумала она, и смахнув случайную слезинку, приосанившись, пошла дальше гулять.
  
  В палате произошли существенные изменения. Во-первых, психованная Галя лежала на вполне приличном белье, во вполне приличной пижаме и под капельницей. Цепкий взгляд бывалой пациентки тут же разобрал название дорогого лекарства. На тумбочке стоял фирменный пакет из недешевого супермаркета, а в розетку был воткнут смартфон "N-серии" . "А ведь думали, что бомжиха..." - прошептала она на ухо пышнотелой блондинки, флегматично выщипывающей брови перед зеркальцем компактной пудреницы. Настя сидела на кровати толстой диабетички, опустив голову, так что волосы закрывали пол лица. Их руки были сложены как в молитве и они что-то монотонно бубнили, время от времени осеняя себя крестными знамениями. Освободившуюся сегодня койку, заняла молоденькая девчушка с веснушками. На ее тумбочке стоял небольшой букетик в пластиковой пленке.
  - А это правда, что после первого аборта у меня больше не может быть детей? - щебечущим голоском спросила она у врача на вечернем осмотре.
  - 26 процентов, что не будет, - невозмутимо ответил он, переходя к соседней койке.
  - Это из тысячи? - переспросила девчушка, когда он ушел.
  
  
  4.
  
  Маша Глушко была, что называется, из неблагополучной семьи.
  Они жили на последнем этаже белой панельной 16-этажки (в спальных районах Киева таких полно, их активно возводили в конце 1970-х годов) в однокомнатной квартире с огромным, поделенным на 8 секций окном почти во всю стену.
  Машина мама была наркоманкой со стажем и работала вахтёршей, хотя в былые годы занимала руководящую должностьв одном из НИИ, но все рухнуло со смертью папы, Чернобылем и перестройкой. Еще была младшая сестра, которая с 13-ти лет стала путаться с какими-то восточными личностями, хамила, иногда сутками не появляясь дома, а иногда горько плакала, закрывшись в ванной. Весной 2005 года она готовилась закончить 11-й класс и серьёзно метила в институт, рассчитывая на посильную помощь одного из своих кавалеров - какого-то видного милицейского дядьки, со связями.
  Маша тоже годам к 16-ти образумилась. Но в отличии от сестры - русоволосой румяной нимфы, с пышной грудью и с чем-то таким томно-застенчиво-славянским в лице, что просто сводило с ума восточных мужчин - в отличии от нее Маша была какой-то неказистой. Так как у них были разные отцы, у Маши получились круглые карие глаза, какое-то квадратное лицо, большие губы, но и большой нос тоже, кривоватые ноги и какой-то мелкий, непородистый вид. В раннем подростковом возрасте у нее имелись проблемы в школе и с детской комнатой милиции. Как-то раз она выкрала школьный журнал, как раз в конце учебного года, и методично, не ленясь, поисправляла оценки всех отличниц на "двойки" и насладившись тремя днями всеобщего психоза - вернула журнал на место. Но мелкий, противный Санька Чёрный из второго класса (и уже курил!) видел её и заложил. С этим инцидентом было даже больше проблем, чем с разбитыми окнами в соседней школе, когда бедной, мучающейся ломками матери представили счет на несколько сотен гривен. С Машей работал несколько лет школьный психолог (было них и такое чудо) и, стоит признать - успешно.
  Однажды Маша образумилась и стала учить английский, даже поступила в Лингвистический университет, а ее первая работа была в каком-то американском колл-центре, где нужно было "прозванивать базу", всего лишь уточняя у заокеанских абонентов их бизнес-адреса (одна красивая заученная в совершенстве фраза).
  Верифицированная база данных стоит в несколько раз дороже той, что копируется из "желтых страниц", а с помощью ай-пи телефонии и дешевой рабочей силы владельцы компании получали сверхприбыль и не могли нарадоваться мягкости украинского акцента по сравнению с гавкающим акцентом индийских операторов. Индия считается сейчас столицей подобного аутсорсинга, и там, зажравшись, стали поднимать цены, совершенно необоснованно, потому что их произношение ужасно, а украинские студенты всего лишь за 200 уе в месяц выполняют ту же работу на порядок лучше.
  В колл-центр Маша пошла работать летом, год назад. Когда начались пары, было тяжело, потому что рабочий день длился с 4 вечера до полуночи (бизнес время в Америке), а на пары нужно было бежать к 8:30. Одновременно с ней домой приходила сестра - нетрезвая, вся какая-то разболтанная, пахнущая мужиками и коньяком, чавкая жвачкой, потом бубнила с кем-то по телефону до трех ночи.
  С Дажедэном судьба столкнула ее на ступеньках родного института.
  Он учился на пару курсов выше, но его тут знали все, даже Маша. Денис Приходько был чем-то вроде местного селебрити, вокруг него всегда вились какие-то гламурные девицы в коротких тигровых юбках и с акриловыми ногтями, что походили больше на акульи клыки и если прищуриться, то в коридорном полумраке девицы были такими вот глянцевыми пастями где ходуном ходили расписные с блестками зубищи между которыми часто еще болталась тонкая сигаретка или мобильник с золотой висюлькой. Такие девицы, в общем, что любят лакированные шпильки, лакированные сумочки с блестящими застежками и обязательно подводят губы карандашем тоном чуть темнее, чем помада. И любят круглые серьги-кольца, и кудряшки, и брови сначала выщипывают, а потом красят их тонко-тонко. Были и такие девицы, не из института, которые подруливали прямо к корпусу на всяких красных и приплюснутых машинах и увозили Дажедэна куда-то гулять.
  Были и скромные девицы, но из очень обеспеченных семей - такие себе натуральные, не пользующиеся косметикой блондинки в светлых джинсах и кожаных мокасинах, но с очень умными, как у Шерон Стоун, глазами, которые со всеми не из их круга так мило общались, так искреннее радовались встрече, а потом исчезали и даже не здоровались, если рядом имелись более достойные объекты.
  А Дэн сам к ней подошел.
  Маша спускалась по лестнице и тут кто-то сказал:
  " Я могу поинтересоваться, что такая очаровательная девушка делает сегодня вечером?"
  Маша вздрогнула и обернулась, а потом в груди как-то так потеплело, она почувствовала себя совсем маленькой, а он стоял на пару ступенек выше и был таким плечистым, таким симпатичным, и глаза у него, голубые, кстати, были очень добрыми.
  Дениска был вообще будто сошедший с картины эпохи соц-реализма -имелись там, на фресках в домах культуры, такие чубастые белобрысые румяные комбайнёры, простые как дважды два, озорные может слегка, но добродушные. Мода 21 века наложила на него некоторый порочный отпечаток. Временами, Дажедэн даже походил на бандита, особенно когда коротко стригся, армейским "бобриком" и носил туфли с острыми носками, но румяное широкое лицо, нос немного картошкой, светлые брови, пухлые губы существенно смягчали модный порочный образ. Кстати в момент их встречи с Машей Глушко, он был именно в бычковатом своем обличии - черные джинсы, будто слегка полинявшие, толстый ремень с тяжелой пряжкой, белые кроссовки, кожаная куртка.
  "Я вообще-то работаю..." - ответила Маша и поняла, что за все это время как устроилась в колл-центр, не брала ни одного отгула.
  "А когда вы освободитесь?" - спросил он, перескакивая на несколько ступенек ниже и жадно заглядывая ей в глаза.
  "А что?"
  
  Все вообще прошло бестолково, и Маша потом корила себя, что поддалась как какая-то наивная овца (она потом пыталась даже говорить с сестрой, и так и обозвала себя: "наивная овца".) Они не ходили даже в кафе - просто сели в такси, и он повез ее на другой конец города, причем на второй минуте путешествия они уже целовались.
  Дэн сказал тогда: "Шеф, сделай музыку погромче" и потом, умиленно вздохнув, ёрзнув пару раз для наилучшей посадки, просто и деловито взял ее лицо в свои большие теплые руки, и Маше ничего не оставалось кроме как закрыть глаза и расслабиться.
  "Какая же ты милая, зая" шептал он и сопел ей на ухо и хватал за бёдра, норовя залезть под юбку. Он был вообще-то чем-то вроде гипнотизёра, потому что анализируя потом эти события, Маша не могла понять что еще, кроме какой-то колдовской силы могло заставить ее так безропотно подчиниться бычковатому, банальному как "киевский торт" институтскому кобелю.
  В сексе он был демонстративно изощрён, исполнителен и отрабатывал необходимые элементы прелюдии с каким-то спортивным усердием, как фигурист откатывает свою программу. Конечно, у Маши такого в жизни не было... ей вообще не везло с парнями. Дажедэен ей в какой-то мере открыл новое видение, в ее теле обнаружились совершенно неожиданные реакции. Потом он был снова подчеркнуто-прилежен, из серии "все только для вас, мадам" - дал свежее полотенце, посоветовал интимный гель в ванной и потом угощал подогретым вином и пытался вести умные разговоры. Говорил, что она очень чувственная женщина, и что это был красивый секс.
  - Это был красивый секс, да, зая? - и аккуратно обняв ее за плечи одной рукой, другой щелкал пультом от телевизора.
  
  Секс был действительно красивым, но Дажедэн допустил грубейшую промашку, за которую, по спортивным правилам, должен был бы подвергнуться пожизненной дисквалификации в профессиональной сердцеедкой лиге - разбалованный благополучными гламурными девицами, пользующимися гормональными противозачаточными средствами и следящими за чистотой и здравием своих нижних частей тела с тем же пристрастием, что они следили за своими лицами, Дажедэн, перед кульминационным моментом пошептал ей на ухо: "Тебе же можно, да?" и Машин удвиленно-одобрительный стон был принят как согласие.
  
  Как и полагается в лиге сердцеедов, Дажедэн обещал Маше позвонить, и прилежно выполнил свое обещание этим же вечером - узнать, как она доехала. А потом пропал. Маша как дурочка, как тупая овца, крутилась вокруг институтской лестницы надеясь на случайную встречу. Тогда она была настолько ослеплена произошедшим, что находилась во власти кастастрофически ошибочного убеждения, что ему тогда тоже было хорошо с ней, а значит - этого вполне достаточно чтобы запустить механизм любовных отношений и всего того, что почему-то напрочь отсутствовало в ее жизни. Дажеденское отсутствие на первых порах обретало для нее вполне уважительные причины - сессия на носу, какие-то суеты связанные с институтской самодеятельностью, в которой он принимал активное участие. К тому же, на протяжении следующей недели, Маша хоть не видела его самого, но не видела и девиц, которых он бы вел по коридору обняв за талию и засунув пальцы в петли для ремня на их джинсах, или пил бы с ними кофе, кусая за уши и шепча что-то, в институтском кафетерии.
  Промаявшись на выходных, Маша все-таки решила сделать первый шаг и пошла искать номер его мобильного (он же сказал "я сам позвоню" и позвонил на домашний). Он её сперва не узнал, но догадываясь при каких обстоятельствах могла проходить их встреча что-то нежно ворковал, приговаривая "зая" (я так занят, зая, сейчас сессия будет, родители хотят землю под Киевом купить...) и когда Маша еще раз уточнила когда они могли бы встретиться, он сказал, что пока не знает, может когда-нибудь.
  И тогда Маше показалось, что она все-таки смогла восстановить равновесие в своей пошатнувшейся было жизни, и что она его ни капли не любит, и что попользовалась им так же, как он попользовался ею, и что это и есть свойство отношений 21 века - справедливый расчет, минимум чувственных расшаркиваний и лишних слов - дань ускорившемуся темпу времени.
  Потом все было хорошо. На работе она числилась в тройке сильнейших операторов и совершала сверх нормы 20% процентов звонков и за это получала еженедельный бонус в размере 10 долларов. Сестра регулярно получала дорогие подарки, в том числе и мобилку с видеокамерой, и микроволновку, которой великодушно разрешала всем пользоваться. И Маша начинала думать, что это в-общем-то правильная жизнь и нормальные отношения, и что у сестры тоже все очень хорошо.
  Потом Маша пару раз видела Дажедэна в институте, но не подавала виду, что узнает его, а он тоже не замечал ее, и Маша после каждой такой встречи немного гордилась собой и своими чувствами, что тихо сидели где-то и на такой сильнейший раздражитель никак не реагировали. В конце февраля Маша вдруг спохватилась, потому что месячные явно запаздывали. Они должны были быть когда-то 21 или 22 числа, но было уже 28, завтра начиналась весна, и тут налицо была явная задержка. Маша на всю жизнь почему-то запомнила фразу одной старшей подруги, которую призвали на помощь сестре, мучавшуюся с аналогичной проблемой - "если бы от каждого раза без предохранения залетали, то Земли бы не хватило чтобы вместить все население!". И буквально на следующий день у сестры и впрямь начались месячные.
  Маша не стала ждать и купила этим же вечером тест и во время перерыва на работе ловко симулировала боль в горле, взяла из кулера с водой два пластиковых стаканчика и из аптечки банку с хлорофилиптом и пошла в туалет. Там выкинула один стаканчик, а со вторым заперлась в кабинке.
  Вторая полоска появилась сразу и Маша подумала "опппа..."
  
  А потом произошло нечто совсем неожиданное - Маша решила оставить ребенка.
  Она сидела дома субботним вечером, в почти полной тишине (на кухне похрапывала мать) и думала, что в этом мире у нее нет ни одного близкого человека, и что жизнь, такая несправедливая и суровая, никак не баловала ее положительными эмоциями, и появление совершенно потустороннего Дэна Приходько с его красивым сексом было, получается, судьбоносным, и что как-то упираться и пытаться препятствовать появлению на свет этой новой, самой родной на свете жизни обернется одинокой несчастной старостью в дальнейшем. Можно вообще сказать, что Маша обрадовалась. Она довольно четко видела себя с животом, в вещах взятых у родивших знакомых, видела, куда можно будет поставить кроватку, видела себя первые годы дома с переводами и работой в Интернете, видела даже мать, которую можно на ночь оставлять с ребенком, пока она работает, ведь такой график - с 16-00 до полунчи очень удобный. "Это всего два кормления" - подумала Маша. И "раньше и в голод, и в революцию рожали".
  Утвердившись в своем решении, она решила никому не говорить, её организм не проявлял никаких симптомов, что могли бы как-то указывать на наступившие изменения, и она даже выпила немного шампанского на вечеринке в честь 8-го марта.
  Там же она вдруг услышала новость, что кто-то женится. Именно в том кругу на вечеринке были, может одна или две девушки кто могли слышать что-то о Дэне, но Маша каким-то особенным женским чутьем сразу ощутила о ком идет речь. Наверное, о когда о нем говорят, то женские лица приобретают такое немного грустное и мечтательное выражение, старательно заглушаемое светской равнодушной улыбочкой. Дэн был что-то вроде бренда. Девушки говорили, что он наверняка не будет праздновать в институте, и что вообще собирался пойти в какой-то пивной бар с группой самых близких друзей.
  Одна из девушек (а там все собрались полненькие, страшненькие, или уже замужние - потому что гламурные и популярные гуляли совсем в другом кругу и пили шампанское, наверное, уже не из пластиковых стаканчиков и не на подоконнике) сказала, что сочувствует его жене, потому что он полинститута склонил, и вторая девушка с энтузиазмом ее подхватила, а Маша расслабленно сидела рядом и думала, что Дэн абсолютно ничего для нее не значит, и что он свою историческую роль уже выполнил.
  Но под давлением различных обстоятельств, а также одолеваемая настырными мыслями о его якобы женитьбе, Маша начала звонить сперва на мобильный (он не брал или сразу сбрасывал), а потом и домой (помогли нужные люди). Его мать произвела на Машу крайне положительное впечатление - каждый раз она очень извинялась, что сына нет, спрашивала, что ему передать и буквально со второго звонка запомнила Машу по голосу.
  Начались бессонные ночи, когда Маша, улыбаясь своему сходству с описанным в гороскопе бухгалтерским козерожьим занудством, планировала каждый месяц своей дальнейшей жизни. Некоторые моменты оставались тревожными и отведенная Дэну роль осеменителя-отступника, Машу радовала все меньше, особенно в контексте всех обрывчатых воспоминаний о том, что этой зимой он вернулся откуда-то совершено сгоревший на солнце с облезшим носом, и что у него, кажется, есть машина, по крайней мере водить он точно умеет. А ей нужно не так уж много. И если посмотреть на эту ситуацию скажем, глазами сестры, этой испорченной, без тени морали малолетней русалки, то получится чтоМаша Дэну приподнесла большой подарок, что от этого ее благородства хорошо только одному ему, и что в крошечном ребеночке, поселившемся у Маши в животе, течет наполовину его кровь, и кровь его родителей, и все их кваритры, машины и земля под Киевом вполне справедливо имеют к ней самое прямое отношение.
  
  Когда Маша звонила в дверь квартиры Приходько, то почему-то надеялась, что его там не окажется. Она решила прийти примерно в то же время, что всегда разговаривала по телефону с его матерью обсудить с ней сложившуюся ситуацию: доверительно и по-женски.
  Людмила Ивановна сходу обманула некоторые Машины ожидания, так как вопреки воркующему голоску оказалась воинственного вида блондинкой, с затянутыми в тугие белые брюки полными бедрами и в обтягивающей розовой кофточке с кружевным декольте. Складочки жира, как у кормящей свиноматки шли от подмышек до талии, а лоснящееся полное лицо с узко посажеными глазками не обещало ничего доверительно-душевеного.
  Увидев Машу, она приветливо и одновременно властно улыбнулась (прикидывая как выглядит новая кухня "Интерстиль" за ее спиной), спросила, чем может помочь и потом, проведя гостью за уютный заказной уголок стала вздыхать, что как это трогательно когда дети вырастают, какой Деня был замечательный и маленький, и что как она по своей ладони мерила его ножку. Сначала ножка была вот такая, потом уже такая, а потом.. огого-какая.
  Людмила Ивановна немного ревновала сына к девушкам и испытывала трепетную симпатию к тем из них что были "попроще" и "позабитее" чем онасама, в свои добрые студенческие годы. Маша была очень простой и очень забитой и страшно любила Деню. Людмила Ивановна любила сериалы и все те взрывные волны человеческих отношений, что потом можно часами обсмаковывать за глажкой или за приготовлением пищи, а потом с подружками по телефону, а когда сын вырос ей было особо приятно принимать участие в обсуждении его сердечных дел, в частности тех, что оборачивались для противоположной стороны абсолютным крахом. Ей нравилось, что сын не увлекался всякими глупостями и никогда особо не влюблялся, сохраняя трезвый и жизнерадостный нрав, и нравилось что в жены он взял некрасивую на ее взгляд, но из очень обеспеченной семьи девочку, которой родители на свадьбу держат квартиру.
  Услышав про кваритру Маша растерялась.
  Она шла в логово к неприятелю неся в себе несокрушимый козырь, переиграть который, казалось бы, ничто не может, ибо для всех этих мещанских тёток, так сильно подверженных общественному мнению, ничего не стоит наехать на отпрыска и заставить его жить правильной, добропорядочной жизнью, как все. Раз уж нагулял, то так тому и быть.
  Маша совершенно не рассчитывала на переигрывание матримониальных планов (она просто боялась даже думать об этом, где-то в глубине души надеясь все же, даже и на такой исход), но ей казалось, что этот снаряд, растущий внутри ее тела, состоящий из галактической бесконечности, хранящий в себе всю мудрость вселенной и прочно переплевший историю их семей - таки разрушит очень многое в буколической картинке дэновского беспечного счастья, не предусматривающего наличия ее, Маши даже где-то сбоку.
  Но когда стало ясно, что там тоже все посчитано, и есть кваритра, Маша растерялась.
  Людмила Ивановна, услышав новость, пришла в ярость, очень шумела, ее лицо покрылось красными пятнами, она даже пыталась поплакать, но не очень получалось. Шумно и демонстративно выпив корвалола, она закурила тонкую белую сигаретку, которая особо похабно выглядела в ее мясистых пальцах с розовыми ногтями и хрипло сказала "я помогу тебе девочка".
  Шмыгая носом, и приподнимая лицо к потолку, чтобы как бы не расплескать слезы, она, играя позолоченной зажигалкой, предложила выход из проблемы.
  У нее есть знакомый врач, Игорь Анатолиевич, прекрасный специалист, работает в лучшем роддоме в городе, к ним туда приезжают рожать даже из Росии, даже Польша туда едет! Он решит Машину проблему в порядке первоочередности и финансовую сторону, так уж и быть (скорбный взгляд) она возьмет на себя. Там чудесный наркоз и евро-условия.
  Повисла пауза.
  Людмила Ивановна продолжила.
  - Но мой сын не должен ничего знать об этой истории. Ему это ни к чему.
  Снова пауза.
  - Мне по-своему, по-женски, очень жаль тебя, девочка, но ведь тебе тоже нужно голову на плечах иметь? Ведь нельзя же быть такой безответственной, как можно так не любить себя чтобы не думать о последствиях?
  Но Маша уже не слышала конец предложения, потому что шла сюда поговорить именно по-женски, именно чтобы было жалко, и сказала твердо:
  - Вы ничего не будете знать об этой истории. И сын ваш ничего не будет знать. Я буду рожать. Я так уже давно решила. Просто думала, что вам будет не все равно.
  И собралась было встать, но Людмила Ивановна прытко пересела на ее сторону стола, на мягкий уголок, отрезав тем самым путь к выходу.
  - Дурочка... и ты хоть заешь, о чем ты говоришь? - заговорила она ласково и печально, - маленький ребеночек, ты вообще даже представить себе не можешь что это такое... какой это труд, какая это ответственность. Ты вообще понимаешь, что такое быть мамой?
  Она задумалась на мгновение, и лицо озарилось тихой гордостью:
  - Иметь ребеночка это значит полностью пожертвовать своей жизнью. Детей нужно планировать, нужно готовиться к этому, идти к этому.. Понимаешь, ты уже никогда не будешь принадлежать себе, 20 лет ты вычеркиваешь из жизни. А первый год... да я в обморок падала от усталости, хотя у меня был муж, да, он мне помогал, он мне Дениску ночью приносит на кормление, тот плачет, плачет я не пойму в чем дело, чего он грудь не берет, а я его оказывается попкой приложила.... - она заулыбалась и снова закурила, - маленький ребеночек, он же писяется каждые 15 минут, ты вообще понимаешь что такое - писятся каждые 15 минут? Сколько это стирки, сколько это раз поднятся, перестелить. А животики? А зубки? Ты думаешь что ребенок - это вместе книжки на ночь читать, это раскраски раскрашивать, это подарки на новый год делать, да? А то что молоко в груди застаивается или перегорает, у тебя температура сорок, а дите плачет круглые сутки - об этом ты не думаешь. Ты где живешь? С кем? Кто тебя поддержит?
  Это была больная тема, и Маша отвечала уклончиво, но хитрая ведьма знала, за что уцепиться.
  - То есть твоя сестра в том году должна поступать. Так ты что, себе жизнь сломала, и ей хочешь переломать? Ей же готовиться надо, да ты о матери подумай! Где у вас там будет ребенок? А ты сама? Ты посмотри - молодая, неглупая, симпатичная, оно тебе надо всю свою жизнь ломать? Да я тебя умоляю.... Это раньше от первого аборта детей могло не быть, а теперь тебе вакуум сделают, это не аборт даже, да к тому же в той клинике, с теми специалистами, я тебя умоляю... Милая моя, да если бы можно было так вот колечко на палец надеть - и нет никаких детей. Но так не бывает. За все нужно платить.
  - Но это же ваш внук... Людмила Ивановна... - прошептала она сквозь слезы
  Ведьма встала. Лицо снова пошло красными пятнами.
  - Никакой это не внук! Это просто клетки, никакой это не ребенок, нет там ничего, прекрати истерику, хватит ломаться. Если ты пришла сюда за помощью - ну что ж, ты ее получишь. Если ты пришла, чтобы я как-то влияла на сына, то ошибаешься, я никогда не вмешиваюсь в его дела, и если он почему-то не хочет видеть тебя, то этому, наверное, имеются основания.
  Маша тоже встала, но боялась сделать шаг вперед - пришлось бы коснуться ее, чтобы протиснуться мимо.
  - Значит, давай так, - сказала Людмила Ивановна, - мы с тобой спокойно, без истерик, как взрослые люди решим все полюбовно и без претензий. Я нахожу тебе больницу, врача, и деньги естественно тоже.
  В это же время в прихожей зазвенели ключами
  - Николай Федорович вернулся, - прошептала она и стала спешно вытирать сухое лицо салфеткой и поправлять декольте.
  На кухню зашел невысокий плотный мужчина в костюме и галстуке, положил на столик папку с документами, поцеловал жену, не сводя нахмуренного взгляда с Маши.
  - Это девочка знакомая к Денису пришла, а его нету.
  Приходько-старший кивнул и пошел смотреть что на плите.
  - Ладно, я иду, - пробормотала Маша.
  - Постой , сейчас я найду визитку доктора, вот, вот по этому номеру звони. И за деньги не беспокойся.
  
  
  Единственным человеком, к которому гипотетически можно было бы обратиться за помощью, пусть хотя бы моральной, была ее крестная: женщина бедная, набожная и немного сумасшедшая, с которой они интенсивно общались в период лечения матери. Со временем, когда стало ясно, что причастия, святая вода и прочие религиозные вещи не имеют ровно никакого эффекта, с крестной общаться стали реже, потому что было как-то неловко и ей и им. Ее телефона Маша на память не помнила и поехала просто наобум, в надежде застать кого-то дома. Там оказались какие-то другие люди, и вдруг, прямо на пороге, с Машей случилась истерика. Такое вообще происходило довольно редко, а тут вдруг ее просто согнуло пополам. Осознание того, что она ехала куда-то через весь город, искала этот дом, и что стены тут обрисованы матами и кто-то навалил кучу прямо в подъезде, и что у нее в доме не лучше, и что вот она стоит тут, в поисках доброго слова и помощи, а в ней крошечным комочком развивается новая жизнь которая никому не нужна - было таким душераздирающе жалобным, что Маша повалилась в объятия каких-то незнакомых женщин.
  Сидя на кухне с чаем, Маша испытала морозящее чувство дежа-вю - они говорили ей что: "Девочка... ну подумай, какой бред ты сейчас несешь! А ты знаешь, что ребеночку маленькому нужно в первые месяцы абсолютно стерильные условия, особый режим... ну разве в вашей однокомнатной квартире с сестрой и мамой, можно жить с ребенком? Ты даже представить себе не можешь, что такое маленький ребенок... это кучи денег - молока нет, так покупай смеси, а у них же аллергия вечная, пока подберешь... потом пеленки, бутылочки... лекарства, одежда, в конце концов. Ты только посмотри, как выросла детская преступность за последние годы... неужели ты хочешь, что бы твой ребенок лазал по канализационным колодцам и нюхал клей? А это будет именно так - потому что тебе им заниматься будет некогда, денег на нормальную школу у тебя не будет - так он с первого класса как поведется с этой шпаной - так и лови его потом по колониям-расперделителям."
  И что:
  - Девочка... какая же ты наивная... и кому же это ты нужна, со своим ребенком? Ни денег, ни квартиры, ни мужа... ничего нет.
  - Но мама мне поможет. Я буду работать, я переведусь на заочный, возьму академку и буду работать, по полдня... полдня я, а полдня она... мы справимся.
  - Девочка, ну что ты несешь? Ведь посмотри на себя, ты красивая, молоденькая, сколько тебе лет? 18? Ты же себе такого мужа найдешь, красавца, богатого, он будет любить тебя... ты о матери подумай - что с вами будет через несколько лет.. Ты подумай - ведь с ребенком тебя никто не возьмет. Всю жизнь сейчас просто грохнешь, и будешь потом маяться, смотреть на этого ребенка и думать "да зачем ты мне такой нужен?".
  - Но почему...
  - Ты просто не знаешь, что такое маленький ребенок. Для того, чтобы стать матерью, нужно созреть. Нужно иметь уверенность, нужно как-то состоятся в этой жизни, понимаешь?
  
  Дома сидела мать и смотрела в телевизор с выключенным звуком. Маша взяла хлеб с маслом и разложив на коленях конспекты, стала действительно серьезно, без эмоций, думать, где тут можно поставить кроватку как отнесется мать к выселению на кухню. И что если опечатают квартиру на первом этаже, как было уже когда-то и вся эта шваль пойдет варить ширку к ним? Когда приходят все эти страшные странные молодые люди с глазами убийц. Там когда-то убили кого-то, на первом этаже, и кваритру опечатали. Шваль притихла, ездили куда-то за Окружную, в частный сектор, варили там, а однажды варили у них уже. Стоял этот дикий, выворачивающий наизнанку запах.
  Но с другой стороны, какое это имеет отношение к ее, взрослой, независимой жизни и к тому, роднее которого у нее на свете нет?
  
  5.
  
  Дажедэнская свадьба была, конечно, не такой, как мечталось его родителям, но в этом молодежном духе церемониального минимализма, просматривалась особенная душевность, и по большому счету все удалось на славу.
  Дажедэн и Наташа заранее договорились, что ни в чем не будут спорить с родителями, и примут все, что те успеют напланировать за отведенную неделю до торжества. А потом тут же уедут в Таиланд, в свадебное путешествие от всех этих платьев и кукол на капоте.
  Накануне торжества Киря не спал всю ночь. Свадьба лучшего друга казалась самым ошеломительным событием всей его жизни. Это было как в преддверии судебного заседания, как перед объявлением результатов важного конкурса. Киря чувствовал себя маленьким мальчиком, чья одинокая мама стала ходить гулять с каким-то дядей. Ничего плохого именно в дяде не было, но сердце все равно разрывалось от лютой ненависти и боли. Хотелось выбежать на улицу, в ночь, в темноту, и брести куда глаза глядят. Хотелось выкинуть что-то такое, что бы у всех дух перехватило... напиться, нажраться... чтоб знали.
  Киря пошел курить на балкон.
  Дэн был для него всем. С Дэном они были самой крутой парочкой в институте, с Дэном он первый раз напился, Дэн познакомил его с первой женщиной. Дэн рассказывал о том, как и что и когда нужно делать для того, что бы девушки "плыли". Чтобы их души и сердца раскрывались вместе с ногами. Это все Дэн. Что касается Наташи, то она, как Женщина самого Дэна, была вне всяких обсуждений, но гнусная ревностная боль упорно щекотала фибры кириного сознания.
  Вике тоже не спалось. Накинув халат, она вышла на балкон.
  - Что случилось? Ты почему не спишь?
  - Да вот, Дэн завтра женится. Как-то странно...
  - Что, переживаешь, Наташка его не будет на футбол пускать?
  - Да причем тут это... Дэн никогда в жизни никому не позволял себя контролировать!
  Вика презрительно усмехнулась, закатив глаза.
  Об этом было тяжело думать, но что-то в ее жизни шло явно не так. Если начать колупать эту новую тоску в душе, то вспылвали образы солнечной Одессы, пляжей в Аркадии, совершенно забытая уже пестрая какофония прибрежных дискотек, подтянутые женские попки в купальниках (и ее, Викина, попка - самая лучшая) плоские загоревшие животы, молодые мужчины в приспущенных шортах, вытянутые и худые, как ей нравятся и так что узкая полоска курчавых волос от пупка спускается вниз, постепенно расширяясь и прячась за плавками. Полные губы, полуприкрытые глаза, смешно выбритые бородки и бакенбарды, квадратные мачо в темных очках. Да когда они с Кией были последний раз в баре? В каком-то простом без понтов баре? В том же "блиндаже" куда ходят все програмисты с его работы, или в том же "орехе" где тусуется куча нарду из их института?
  Как то раз встала речь об отдельном жилье, но Киря и слышать не хотел о том, чтобы "уйти от мамы", потому что это будет "предательство" и зачем тратить деньги которых нет на сьем жилья, когда есть где жить?
  - Киря, а ты случайно не узнавал насчет работы?
  - Какой работы? И не называй меня Киря, я же просил тебя!
  - Прости. Дай сигарету. Я говорю про работу, помнишь, ты упоминал о женщине, юристе, ей нужен помощник. Ведь это лучше, чем курьер. Курьеры карьеру не делают... как в стихах, правда?
  - Вика. Я не могу уйти с той работы. Это будет предательство. Ведь мама дружит с тетей Женей, она устроила меня туда...
  - Так ты что, будешь вечно бумажки таскать?
  - Вика! Зачем ты мне это говоришь? Я же не вмешиваюсь в твою работу!
  - Я просто хочу, что бы у нас были деньги. Я хочу, что бы мы поехали за границу, что бы я смогла пойти в салон красоты, что бы мы могли ходить в фитнес-центр.
  - Да ну ты что... там такие сволочи собираются. Я вообще думаю, что много денег - это плохо. Как-то разлагаешься...
  - Ты что, коммунизм в детстве учил? А в дерьме жить хорошо?
  - Вика! Если ты меня любишь, тебе должно быть все равно! Главное, что мы любим друг друга!
  - О Господи... ну почему ты такой глупый...
  - Вик, ну ты меня любишь?
  - Не знаю... нужно что-то менять... я хочу найти новую работу, я хочу заработать много денег... я хочу купить машину...
  - Вика, я спросил тебя - ты меня любишь?
  - Не знаю.
  - Вика! - Киря уселся на балконные перила, держась одной рукой за старую стремянку. Он безумно улыбался, слегка покачиваясь, как пьяный, - Вика, ты же знаешь, что я тебя люблю, и если ты меня не любишь, то я просто спрыгну вниз. И все. Вика! Ты пОняла?
  - Поняла да люблю - прошипела Вика, возвращаясь обратно в комнату.
  То, что последовало на кровати, было ужасным. У Кири сильно раздувались ноздри и он делал зверское выражение лица, еще он любил говорить всякие банальности и очень сильно слюнявил ей шею, уши и грудь (так учил Дэн), но это было очень наигранно и окончательно портило скудную прелесть момента.
  - Вот мы тут с тобой лежим, - мечтательно сказал Киря и Вика вздрогнула, вернувшись из короткого сна, - а представляешь, через некоторое время тут между нами будет лежать наш ребеночек...
  
  Когда она проснулась, то Кири уже не было. Его мама сказала, что он встал очень рано и тут же убежал за штанами а потом к Дэну. Было замечательное солнечное апрельское утро и совсем не хотелось идти ни на какую свадьбу.
  - Противный он, этот Денис, - сказала Кирина мама, разливавя по чашкам свой фирменный кофе с корицей.
  - И мне он не нравится. Не дай бог Киря узнает...что я тут святотатсвую.
  
  В повседневной жизни Киря был неряшлив и даже нечистоплотен. Он только любил бриться и следить за своими дорогими черными туфлями. Он обувал их сравнительно нечасто, и пока был в них - следил за чистотой. Вытирал салфеточкой на остановке общественного транспорта и не забывал сообщить маме, когда она приходила с работы, что выходил в них сегодня, чтобы почистила и поставила на место. В остальном Кире было на свою внешность как-то наплевать. Он не любил чистить зубы и мыться по утрам. Еще когда нужно было ходить в школу, подгоняемый мамой он плелся в ванную, закрывал дверь, включал все краны и садился на край ванны, опершись об умывальник. Привычка осталась и во взрослой жизни. Правда потом пришлось бриться, щетина росла ужасно черной, жесткой, гадкой. Мысль о том, что у него, Кири, может быть борода, как у разбойника, как у неизвестного мужика, не из их семьи - пугала почти до слез. Хотя откуда было взяться бороде в их сугубо женской семье? Кот Маркиз, впрочем, не в счет...
  Кстати про Маркиза. Маркиз был не кастрирован, на улицу его не выпускали, да и он сам как-то особо не рвался, находя успокоение в периодических безобразиях под ванной. Он гадил там тихо и методично, а Кирина мама так же тихо и методично все убирала.
  Еще Киря на удивление спокойно относился к походам по магазинам и на базар, таскал сумки и даже любил советовать маме что ей к лицу, а что нет и был, в общем-то, весьма объективен.
  Вика вещевые рынки терпеть не могла, но выбора как-то не было, поэтому приходилось ходить с Кирей, только, конечно, без мамы. В прошлую субботу они купили ему дорогой костюм для свадьбы лучшего друга, который сидел на нем ужасно, с ватными плечами и слишком длинными штанами. Штаны отдали в ателье на подрубку, и сказали что забрать можно будет только сегодня утром. Киря чуть с ума не сошел от волнения.
  
  Он пришел взмыленный, злой, не разуваясь, ворвался на кухню, по инерции добежал до окна, потом резко развернулся и чуть медленнее подошел к столу.
  - Ну чего вы сидите? Ну мама, ты что, издеваешься надо мной?
  - Киренька, здравствуй, милый, доброе утро, мой сыночек!
  - Ну мама! Ну чего вы тут расселись? Ну вы что, с ума посходили?
  Не в силах стоять на месте и бездействовать, Киря выбежал в коридор, зашел в комнату, сделал бессмысленный круг, потом вернулся обратно на кухню.
  - Ну вы что?! Почему вы до сих пор тут сидите? Почему вы еще не оделись, не накрасились? Ну Дэн же женится! Ну неужели непонятно?
  - Ну хорошо, хорошо, - мама с притворной суетливостью удалилась в ванную, а Киря тяжело опустился на освободившуюся табуретку и облокотился о край стола, обхватив голову руками.
  - Ну, я так и думал...
  - Чего ты психуешь?
  - Ну потому что не хочу Дэна подводить. У них роспись в 14, а вы тут сидите...
  - Солнышко мое, но до росписи еще 4 часа! К чему такая спешка?
  - А к нему прийти, а поздравить, а помочь Людмиле Ивановне... ну принято так, как же ты не понимаешь? А вы тут сидите и сидите...
  Вика тяжело вздохнула и пошла в комнату, искать во что бы одеться.
  У нее было на примете весьма приличное сиреневое платье от делового костюма. Без пиджака оно выглядело почти как вечернее - без рукавов и с V-образным вырезом на спине. Но проблема была в том, что, обедая на днях в закусочной напротив офиса, на платье упала сосиска с кетчупом и платье нуждалось в стирке. Был еще летний сарафан, нежно розовый и почти торжественный, но для апреля он не годился, и носить его можно было только с босоножками. В конце концов, Вика надела свой повседневный деловой костюм и накрасила губы ярко красной помадой, для торжественности. Что бы как-то отделаться от Кири, она говорила, что то, что наденет на свадьбу - секрет. И вот теперь он стоял, раздувая ноздри, и скривив свои пухлые юношеские губы в гримасе ужаса и отвращения.
  - Ты что, ты в ЭТОМ пойдешь на свадьбу к Дэну?
  - А что такое?
  - Нет, ты что, шутишь? - теперь он мелко кивал головой, вытаращив глаза, как показывают в американских фильмах, где уличный боец говорит тупому полицейскому: "Ты что, болван, думаешь купить меня на свои грязные уловки?"
  - Нет, не шучу.
  - Вика, я с тобой в этом не пойду.
  - А в чем пойдешь?
  - Ну, в этом же ты ходишь на работу, а тут свадьба у Дэна!
  - Работа ведь не общественная уборная, костюмчик не воняет...
  - Вика, я сказал, переоденься!
  - Чего ты орешь на меня? Ну, нет у меня денег, что бы покупать, как некоторые, наряд специально для Денисовой свадьбы! Неизвестно правда, что мы кушать с тобой будем в ближайшие месяца два...
  - Тебя это не касается.
  -То есть мне можно не кушать?
  - Вика! Я сказал, не хами мне!
  - Да иди ты к чертовой матери! - Вика быстро надела туфли, схватила сумочку и громко хлопнув дверью, убежала в коридор.
  - Ма! Ма, догони ее!
  Вика ждала лифт, нервно расхаживая по плохо освещенной площадке. Она не знала, куда сейчас пойдет. Все друзья были больше Кирины, чем ее и гоовоть в сложившейся ситуации с ними было бы не о чем. От вчерашних мыслей о барах-забегаловках, радостных толпах и плоских животах хотелось плакать. В коридоре проворно зашаркали и дыхнуло корвалолом.
   - Викуль, давай живо сюда, челочку лаком взбрызни, туфли переодень, и давай, а то поздно уже, звонила Люда, сказала, что к Наташке нужно ехать, а это еще минимум полчаса на маршрутках...
  Вика стояла, прислонившись к стене с надписью "залупа-х", театрально запрокинув голову и сложив руки на груди. Ее физически тошнило от этого беспомощного придурка, от этого дома, от этого города, от этой чертовой свадьбы.
  
  Наташа, вопреки ожиданиям, оказалась очень простой и очень красивой. У нее недавно родилась маленькая сестричка, и невеста встретила их в простой белой майке, шортах и с младенцем на руках. Она много улыбалась и была такой какой-то естественной, такой приятной, такой милой, что становилось как-то не по-себе. У них была большая светлая квартира на Лукьяновке, в старом доме с высокими потолками и округлой стеной в одной из комнат. Тут было так душевно - вроде бы и идеальный порядок, но как-то все очень по-западному, без мещанства и выпендрежа, как-то расслаблено, где вещи для людей, а не наоборот. Вике даже было немного жаль Наташу, что она выходит замуж за такого придурка.
  У Наташи были молодые родители, и из какого-то разговора, Маша услышала, что маленькую сестричку оставляют с няней, а сами они, мать и старшая дочка, ездят четыре раза в неделю в спорт-клуб где-то на Оболони.
  "Господи, вот я хочу так.... Как я так хочу!" - думала Вика.
  Они были неторопливы, не суетились, и были полны какого-то струящегося счастья. Счастье было тут везде, в этом доме, в каждой рамке с фотографиями, в светлом дереве полочек, в обложках новых ярких книг, в хитром изгибе подвесновго потолка и в такой же волне на полу, приподнятом как подиум. Счастье было в ванной, в разбросанных зубных щетках и ватных шариках для лица, в стеклянном зеленом умывальнике и в налепленных на зеркало витражных рыбках, в пушистом половичке и в стопке женских журналов у ванны, и конечно, в чашке со словом "London" стоящей на полу у этих журналов. КАК вика смотрела в зеркало. Счастье было в раскиданной одежде в светлой Наташиной комнате с черно-белым постером над кроватью. И в простой стеклянной вазе, как колбе, в которой на широком подоконнике стояла одна алая роза.
  Они были счастливы, когда разрумянившийся, раззадорившийся Киря закричал: "Они приехали!" и выглянув в окно, Вика увидела белый лимузин с ленточками и микроавтобус с тонированными стеклами. Они были счастливы, когда Наташина мама таки смахнула слезинку, глядя, как развевается на ветру платье ее дочери. Они были счастливы, когда подъехав к ЗАГСу, увидели там Дэновский "пежо", и его самого, в сером костюме с бабочкой, расхаживающего по залитым солнцем ступеням. И Вика была тогда счастлива вместе с ними, и визжала, когда открыли шампанское, и целовала невесту, купаясь в этом счастье, будто предвкушая вместе с ними ночной рейс и плеск бирюзовых волн и бунгало с тростниковой крышей и кондиционером на каком-то экзотическом тайском острове. Веселье заразительно. Тетка с медальоном, и торжественная речь, и роспись в книге, слезы родителей, даже отцовские слезы, в момент, когда он за руку подвел дочь жениху и они, не дождавшись команды, вдруг стали целоваться.
  Потом было много шампанского, веселье, был Игорь, почти сорокалетний, черноволосый циник с молодой, но некрасивой женой. Вика жалела, что не надела сарафан. Впервые за долгое время ей снова хотелось быть сексуальной. Естественно, не для Кири, который еще перед ЗАГСом пил шампанское за двоих и теперь сидел где-то в углу - пьяный, сонный и беспомощный.
  Когда молодожены тихонько улизнули с банкета, а чей-то пяьный родстенник полез к клавишнику из ансамбля и все просил играть одну и ту же песню, что-то вроде "как упоительны в России вечера", Вика решила уйти. Киря немного взбодрился, стал просить остаться на еще один танец, потом пил водку со старым школьным другом и орал что "занимается сексом по три часа в день" и пытался хватать Вику за попу, и промахивался, и потом когда зачем-то врубили "она жует свой орбит без сахара" начал неистово плясать, норовя свалиться на стол. А мамаша его самозабвенно флиртовала с чьим-то родственником и на все это смотрела восторженно хлопая ресницами, скромно улыбаясь и часто кивая. Потом Киря таки упал, мамочка обворожительно и томно улыбнувшись пошла спасать сына (а старый хрен даже не поднялся, деловито скушал оливку и глядя на ее зад, стал говорить что-то соседу по столу). Вместе с еще одной женщиной его вывели куда-то, и когда Вика, найдя свой плащ, выбежала на улицу, их уже нигде не было.
  Она стояла на пустой остановке, растерянно озираясь по сторонам. На перекресте непривычно моргал рыжем неработающий светофор и редкие машины пролетали на большой скорости, в крайнем от тротуара ряду. Приятный свежий холодок начал быстро напрягать, и Вика собралась было уже пойти по направлению к площади, возле кинотеатра "Флоренция", где по идее легче поймать такси, когда мимо медленно проехало что-то большое, черное, глянцевитое, играющее рыжеватыми отражениями уличных фонарей. Плавно опустилось тонированное стекло, и к своему немалому изумлению, Вика увидела за рулем смуглого взрослого Игоря.
  - Чего стоишь? А мальчик твой где?
  - А вы что, не пили?
  - Я в основном не пью. Садись, подвезу.
  Все было как-то так по-домашнему просто. Вике казалось, что она всю жизнь сидела на мягком кожаном кресле, и перед ней загадочно мерцала в полумраке панель управления и тихо играла музыка, и мимо и по ногам, рукам и его резко очерченной щетинистой скуле плыли рыжие и белые кляксы света.
  И Игорь тоже казался именно тем, что она хотела видеть возле себя - зрелый, хорошо сложенный мужчина, с немного восточными чертами лица, с сильной шеей и легкими, мужественными морщинками вокруг глаз. Он сидел ровно, и в то же время расслабившись, машина слушалась его, как влюбленная женщина, а его руки касались руля нежно, будто гладили. Впрочем, было одно обстоятельство, досадно разрушающее романтическую идиллию, эдакая ложка дегтя: на заднем сидении, свернувшись калачиком, спала Лариса, жена Игоря. У нее были блеклые тонкие волосы, едва достающие до плеч и какое-то бесцветное, совершенно неинтересное лицо, с тонкими губами и выдающимся носом с горбинкой.
  - Мне кажется, мы немного не туда поехали, - сказала Вика своим профессиональным сахарным голосом секретаря инофирмы.
  Игорь плавно остановил машину.
  - Мне кажется, что мы пропустили поворот... это перед универсамом.
  - Тут уже разворачиваться нельзя, придется делать круг.
  - Извините...
  Смотрит на дорогу. Карие глаза отливают желтизной, как у хищника, как у леопарда. Одна рука держит руль, сверху, а вторая мягко касается рычага переключения передач. Колец кстати никаких нет.
  - Да что ты, брось извиняться, Вика, это я на тебя отвлекся.
  - Мне так нравится ваша машина! Так тут уютно, что не знаю... жить бы тут осталась!
  Игорь усмехнулся, коротко глянув на нее, и так, будто проник сразу в душу, будто увидел там все эти пляжи в Аркадии и не только, вкусные загорелые попы (и Викину самую лучшую), унюхал непередаваемую атмосферу жаркой приморской ночи с примесью шашлычного дымка и будто, за этот короткий миг, когда оторвался от дороги, понял все и кажется с одобрительным удивлением кивнул, одними глазами.
   Они разговаривали всю дорогу. Игорь работал врачом в частном медицинском центре. Оказалось, что он друг Денисового отца, и помнит малого Деню когда он "еще под стол пешком ходил".
  Они остановились перед Кириной одиноко стоящей 16-этажкой. В салоне зажегся мягкий желтоватый свет, в котором лицо Игоря сделалось менее хищным и еще более теплым.
  - Знаете что, Игорь, мне так неудобно вас об этом просить... может, покатаемся еще?
  Он откинулся на спинку кресла, потянулся всем телом, упираясь руками в потолок, блеснул запонками, зевнул, посмотрел на часы и улыбнулся, заглянув Вике в глаза.
  - А куда же ты хочешь поехать?
  - Не знаю. Это может глупо звучит, но я настолько редко езжу в машинах... особенно в таких. Особенно ночью. Это для меня как своеобразное романтическое приключение ...знаете - дешево и банально. А мне все равно нравится.
  Игорь еще раз улыбнулся и заглянул на заднее сидение, где спала его жена. Вика понимающе кивнула:
  - Впрочем, я наверное пойду. Как-то забыла, что мы тут не одни.
  Игорь, тем временем тронулся задним ходом, ловко лавируя между мусорными контейнерами и кучами мокрого картона. Вика молчала. Ее приятно вжало в спинку сидения когда автомобиль разогнался на пустой улице.
  Она немного запиналась, говорила не своим голосом, как с важным заказчиком, рассказывала о своем детстве, о работе, о том, как познакомились с Кирей (и в уме тихонько ругалась, что слишком часто вспоминает о нем в этом разговоре).
  Потом они говорили про Наташу, что она из Дениса человека сделает. Вика жаловалась на то, что, на работе ей мало платят, и откровенно говоря, надеялась, что человек, имеющий такой автомобиль, может ей как-то помочь, со своими-то связями...
  А вообще та ночь была волшебной, как будто наступил Новый Год когда проваливаешься в своеобразное безвременье, праздно шатаясь по ярко освещенным пустынным улицам не пугаясь расположения стрелок на часах, просто упиваясь жизнью. Потом уже, Вика поняла, что это вообще была решающая ночь во всей ее жизни, потому что вокруг зарождалось что-то важное, был проигран некий грандиозный бой, а ведь они даже не поцеловались (ах, куда там, она ведь робела, как дитя, она боялась его, а думала, что выглядит как немного уставшая, знающая толк в жизни столичная женщина из евроофиса). С Московского моста они свернули на Рыбальский полуостров, ехали по широкой, хорошо освещенной дороге вдоль промзоны. В рыжем полумраке угадывались очертания речных кранов и портовых построек. С другой стороне чернели холмы с редкими огнями спящей Татарки. Где-то вдалеке гудел товарный поезд и ослепительно ярко горели несколько прожекторов на железнодорожной станции "Петровка". Выскочили на Подол и набережную.
  - Вот тут Людмила квартиру сдает, - сказал Игорь, кивая на высокий кирпичный дом, стоящий на углу Юрковской и Оболонской, - 1800 долларов просит в месяц. Я когда-то у нее снимать даже хотел, но с Людмилой, по-моему, лучше не переступать грань просто приятельских отношений, - он улыбнулся и быстро посмотрел ей сначала в глаза, потом на губы, потом вниз и потом снова на дорогу.
  - Это дорого для такого места, уже не центр, а у Вас есть необходимость снимать квартиру, Вы не из Киева? - чуть теплее, чем следовало бы, спросила Вика.
  - Нет, я родился в Киеве, на Чоколовке - ответил Игорь и больше ничего не объяснял.
  Лариса спала тихо, как ребенок. Как будто ее вообще тут не было.
  Они проехали мимо почтовой площади с Макдональдсом, под подвесным пешеходным мостом, украшенным лампочками (господи, как красиво! - сказала Вика), под мостом Метро и мимо Мекки всех свадеб - бронзовой ладьи с тремя братьями основателями Киева и их сестрой Лыбедью что стоит в небольшом скверу на набережной. Теперь там было пустынно и загадочно, рыжие фонари светили почти как в санаторном парке на море, и казалось, что оттуда, снизу, от воды правда доносится дискотечная музыка и пахнет потухающими шашлычными углями, как поздней хмельной приморской ночью.
  - А я люблю такую музыку, которая вряд ли тебе понравится, - сказал Игорь.
  У моста Патона они повернули на бульвар Дружбы Народов. Отсюда открывался вид на очищенный от деревьев холм, на котором стояла, подсвеченная синеватыми прожекторами, исполинская стальная "баба" с мечом в одной руке и щитом в другой.
  - Знаете, - прохихикала Вика, немного смущаясь, - у нас рассказывали приезжим, что эта баба раз в час хлопает мечом по щиту и крутится вокруг своей оси.
  Поднявшись по узкой крутой улочке, они очутились где-то на Печерске. Там Игорь неожиданно завернул во двор 6-этажного довоенного дома. На первом этаже был круглосуточный магазинчик, отделение банка и еще что-то. В салоне зажегся свет.
  - Я сейчас, - он вышел из машины, открыл заднюю дверцу и ловким, будто выверенным движением подхватил бесчувственную Ларису на руки и быстро понес в парадное.
  
  Потом они поехали кататься. Рассвет застал их возле дамбы Киевской ГЭС, где они сидели на лавочке жуя остывшие бургеры из МакДональса. Разговор клеился легко, будто они знали друг друга очень много лет. И не было ни одного пикантного намека, ни одной двусмысленности, хотя воздух вокруг казался горячее, приторнее, чем обычно.
  На прощание они так и не обменялись телефонами. Игорь просто остановился под самым парадным, и Вика поняла, что уже приехали. Она медленно открыла дверь, медленно развернулась и поставила ноги на асфальт, медленно вышла из машины, и возникшая пауза была ровно такой длины, чтобы глядя ему в лицо она подумала, что сейчас закроет дверь и он уедет. Он улыбнулся ей, одними глазами, она закрыла дверь и он уехал.
  
  Дома было скучно и грустно.
  Киря уже проснулся и сидел на кухне в халате за тарелкой мюсли и с деланной мрачностью, подперев лицо кулаками, глядел по сторонам. Где-то в глубине души он был очень горд за себя, потому что похмельное утро после крутой гулянки - это по-взрослому, это - по-мужски. И мама, сующая ему то активированный уголь, то фталазол - была на самом деле, тоже горда за своего сына, уже такого большого, самостоятельного мужчину. К тому же ей самой было как-то весело, не смотря на головную боль и ломоту в пояснице. Там вчера был Адам Яковлевич, академик, и они, ах, как плясали! Более того - сегодня все договорились поехать на шашлыки, без детей. Утро было теплым и солнечным, можно надеть что-то весеннее, с декольте.
  Вика молча прошла на кухню и села рядом с Кирей. Бабушка, открывшая ей дверь, продолжала стоять в коридоре, рассеянно глядя гуда-то вдаль.
  - Бабуль, дверь закрой! - крикнул Киря.
  - Ты где была?
  - На машине каталась... вы так рано ушли, а мы ездили с Игорем и Ларисой в ночной клуб. Зря ты так напился, Кирилл, мы вчера очень хорошо повеселились, - зачем-то соврала она.
  - Приличные девушки в ночные клубы ездят только в компании своих собственных парней, - ехидно заметила Кирина мама, гладя сына по голове.
  - Приличные парни не оставляют своих девушек неизвестно на кого, и не напиваются так, что бьют бокалы и кричат нецензурщину.
  - Ну, возможно, будь девушка чуть разумнее, она бы не допустила, что бы ее парень...
  - Так, женщины, хватит сориться! - Киря скрючившись вылез из-за стола и деланным движением неуклюже обнял их за талии, - сейчас будет "караоке на майдане" пошли смотреть!
  Потом, в Кириной комнате, Вика пожаловалась, что у них, наверное, никогда не будет машины, как у Игоря.
  - Тю, так у него тачка, я как-то видел, совсем не новая. Понты это все. Вот Дэн собирается покупать себе ...
  Вика тяжело вздохнула и отвернулась к стене.
  Игоря, опять-таки, было почти жалко. И его было очень много в ней, и он там был, внутри, в переносице где-то, под тяжелыми веками, в рези в глазах от бессонной ночи - был как бесформенное теплое темное облако, как облако бывает ночью, когда его почти невидно. Сидел у нее где-то в голове, в гортани, касался солнечного сплетения. Бесила недосказанность, что перебили их будто на полуслове.
  И эта его странная музыка. Опять-таки - жалкенькая какая-то. Типа "энигмы" что-то. Наверное, он романтик. И Вика усмехнулась своей медовой снисходительной улыбочкой, как улыбаются настоящие одесские блондинки, такой, как она уже и забыла почти, как улыбаться.
  
  6.
  
  Галина сидела на своей кровати, подложив под спину пару хороших новых подушек на синтепоне (вообще-то на синтпеное подушки не бывают хорошими, но она же в больнице), и рисовала что-то в своем рабочем альбоме, используя согнутую ногу, как подставку. Кровать у нее теперь была не панцирная, а удобная, широкая, высокая, на колесах, как ставят в реанимации. Профессионализм и доброжелательность врачей росли пропорционально утолщению струи из зеленых и фиолетовых купюр, перетекающих из Галиного портмоне в их стерильные белые карманы. У нее была теперь совсем другая палата - трехместная, рядом с душем, со шторами на окнах и с кособоким пузатым холодильником марки "Днепр", который так громко урчал, что на ночь приходилось выдергивать из розетки. Рядом с Галиной кроватью на тумбочке стояла бутылка минеральной воды "Эвиан", пакет с фруктами и в спутанных проводах лежали наладонник, ноутбук и смартфон n-серии. От наладонника к ее уху тянулся белый провод, на котором болтался где-то на уровне локтя и нижней части планшета второй, неиспользуемый наушник. Она всегда так слушала музыку, когда работала, чтобы не сильно отвлекаться.
  В одурманенном и, как она сама потом говорила, "встряхнутом" сознании вырисовывались разнообразные новые мысли. Рука с непривычно короткими ногтями взялась за механический карандаш и что-то там такое рисовала. На работе к ее состоянию отнеслись с пониманием, пару раз приходили девчонки за дисками с доработанными логотипами. А внутри у Гали росла, распускаясь, почти оформившаяся - прекрасная, совершенная, редкой чистоты и интенсивоности Душевная Боль. Это было не то, что бросает в истерику, заставляя кататься по полу кусая кулаки, о чем в литературе пишут знающие люди - что "воет волчицей" - а такая боль, как рак легких - обстоятельная, многолетняя, такая, что надолго очень и неизлечимая почти.
  -Как известно - истинное творчество идет от больной души, -говорила она своему врачу Елизавете Леонидовне (миниатюрная рыжая женщина в больничной одежде будто специально на пару размеров больше, ненавидящая мужчин и любящая прикасаться, горячо брать за предплечье и неожиданно класть щеку на плечо симпатичных ей женщин)- Когда все спокойно, то материал получается фальшивым и неискренним. Когда больно настолько, что хочется кричать, хочется биться головой о стену, хочется разодрать ногтями себе лицо - вот именно тогда можно попытаться собрать всю эту боль в особом месте в голове, где-то на внутренней стороне век, взять карандаш - и потихоньку, капля за каплей выкладывать ее на бумагу. Я рада, что оказалась тут, этот опыт будет одним из важнейших в моей жизни.
  - А ты что, никогда раньше не была в больнице? - удивилась врач.
  - Нет, почему, была... лет пять назад делала аборт. Но тогда все эти манипуляции воспринимались исключительно как избавление от жутких проблем, как спасение моей жизни, я просто не могла себе представить, что есть еще одна сторона вопроса... жизни...
  Елизавета Леонидовна мягко улыбнулась и положила свою холодную тонкую руку Гале на плечо.
  - Да, это правда, но в нынешнее время вряд ли есть женщина, не сделавшая хоть один аборт. Конечно, за исключением глубоко верующих, которых можно встретить с охапкой неопрятных сопливых детишек, где-нибудь на народном сборище забастовочно-митингующего характера.
  - Странно, что-то не так в этом мире, потому что к этим женщинам, рожающим, не смотря ни на что, к ним отношение какое-то брезгливо-нериязненное, а к тем, кто делает аборт - совершенно нейтральное, даже понимающе-уважительное. Что-то здесь не так... Когда я узнала, что беременна, то у меня и мысли не было, что результатом этой беременности может стать ребенок - маленький, кругленький такой ребенок. Я просто ни разу не задумалась о том, что помимо аборта, существует и другой вариант. Просто доступность, естественность, какая-то будничность этой процедуры, не дают возможности задуматься над тем, что в результате гибнет человек.
  Елизавета Леонидовна обняла ее, как родную и, положив щеку на Галино плечо, принялась нежно поглаживать ее предплечье, где заканчивался короткий рукав ночной рубашки.
  - Я ненавижу мужиков. Для мужика послать свою женщина на аборт- это все равно, что попросить помыть посуду. Мужик никогда в жизни не поймет весь ужас, проделываемый с его женщиной только из-за того, что он не любит кончать в презерватив. Подумаешь, аборт сделает... за его же деньги. Да и бабы сами виноваты в том, что позволяют так с собой обращаться, что готовы жертвовать всем ради комфорта их самца. Впрочем, у баб это в крови. Эта сучья безмозглая преданность, услужливость, доходящая до абсурда...
  
  Да! Да! Да! Да! - думала Галя чуть позже, с жадным журналистским интересом гуляя по больничным коридорам, - Да! Да! Десять раз да!
  
  Ах, больничный туалет - место боли и откровений. Тут почему-то легче обо всем говорить, оставшийся со школьных времен образ изолированности от посторонних глаз и ушей, звук сливаемой воды придает всему сказанному особенный налет конфиденциальности.
  - У меня так много крови, - сказала бледная девушка в длинном бежевом халате.
  - У тебя какой день?
  - Позавчера...
  Они замерли на миг, болезненно вглядываясь друг другу глаза, всей душой спрашивая, получится ли разговор, есть ли желание поделиться.
  - Да уж, рожать куда приятнее, - сказала девушка, опираясь о подоконник.
  - Не знаю, не пробовала...
  - Сейчас я тоже рожала. Как-то... просто не верю, что это все случилось со мной.
  - А ты думай о тех, кто тебя сейчас дома ждет.
  - Там Поля, ей 3 года. Я не шла в консультацию до 6 месяца - жалоб не было никаких, все просто отлично... ну, потом пришла. Отчасти из-за того, что нужно было о больничном думать, боялась, что с роддомом потом будут проблемы, - у нее были бездонные светло голубые глаза и тонкая белоснежная кожа с крошечными звездочками лопнувших капилляров,- они там в первый же прием заподозрили что-то не то, говорят, размер живота не пропорционален сроку. Направили в стационар, сюда. Прямо по "скорой" из консультации. Я отказывалась, но меня для них не было, они все равно ничего не слушали. О каких правах можно говорить, когда все мои крики они попускали мимо ушей? Они сказали, что дальнейшее продолжение беременности опасно для моей жизни, что я не переживу роды. Я сказала, что мне наплевать, что это мое дело - хочу я рисковать или нет, но они не слушали меня. Они были будто роботы, тупо делали свою работу, кололи мне неизвестно что, так и не удосужившись объяснить, что это такое. Мне делали УЗИ, но монитор был повернут и как бы я не просила, мне не разрешили посмотреть. Просила, чтобы мне дали телефон, позвонить мужу - они дали один раз, а его в этот момент не оказалось на работе, мобильный был отключен. Они мне ничего не объясняли, ничего, вообще. Мне сказали раздеться, и куда-то дели всю мою одежду, а взамен выдали какую-то страшную ночнушку с печатями... такая, с разрезом до пупа, забрали даже трусы и цепочку с крестиком. У меня не было тапочек, так сказали быть босиком. Потом меня завели в какое-то отделение, там никого не было, вообще, тишина. Я видела, как выкатывали женщину, она по всей видимости была без сознания. Я просила, я молила их, чтобы они мне хоть что-то сказали, но эти тетки лишь хамили мне в ответ. Потом мне поставили капельницу. Я решила, что это для спасения ребенка. Я попыталась успокоиться и поспать и потом началась боль. Понимаете, ЭТУ боль нельзя ни с чем спутать. Я просила малышонка не выходить, не уходить от меня, я громко разговаривала с ним. Я была уверена, что лекарство в капельнице - что-то хорошее, что-то, что вылечит нас. Когда боль стала просто невыносимой, я начала кричать и звать на помощь, я кричала, что у меня началась роды, чтобы они остановили их, что мне нельзя еще рожать. А они просто заходили - смотрели на капельницу и уходили, будто мня там нет. Мне было так больно, что я не могла дышать. Больно не просто от того, что больно, а от того, что я знала, что мой малыш уходит от меня, что его забирают.
  Потом, когда я уже охрипла от крика, пришли несколько врачей. Меня рвало прямо на них. Они начали спорить между собой, потом мне вкололи что-то в вену, и боль быстро прекратилась. Я видела все будто сквозь какую-то дымку, сквозь густой белый туман. Они думали, что я без сознания. Я видела, как появился мой ребенок. Это было прямо на кровати. Понимаете, у меня уже есть Поля, я знаю, как это все... это был мальчик, такой настоящий, такой живой, такой крошечный мальчик. Просто намного меньше, чем обычные дети... но у него все было! И он шевелился, и он открывал ротик. Понимаете, я в тот момент думала, что все в порядке, что все обошлось, что сейчас его станут спасать, что его выходят... но его положили на стол с инструментами, в другом углу комнаты. Я подумала, что там очень холодно ему лежать. У него было такое лицо... мы лежали так - я смогла чуть-чуть вывернуть голову, что бы его видеть, а он смотрел прямо на меня. Он осознанно смотрел, и я видела, как тяжело, как сложно ему дышать, как неритмично подымается и опускается его грудка, и потом, еще, я заметила, что его рука как-то странно вывернута и безжизненно болтается, будто сломана. Я хотела кричать, я хотела броситься к нему, забрать, но все мое тело было будто парализовано. Потом его положили на какой-то поднос и унесли. И я успокаивала себя надеждой, что все хорошо, что его сейчас положат в специальную камеру, и он будет жить, и что скоро мы вместе поедем домой...
  Больше эта женщина говорить не могла. Слезы душили ее. Галя тоже плакала, неловко, тяжело обняв ее, уткнувшись мокрым носом в бежевый халат с потертым воротничком и думала, что Большая Боль выросла окончательно, можно начинать.
  
  Вечером ее разбудила пахнущая гвоздикой Елизавета:
  - Вставай, родная, пойдем смотреться на кресле.
  Они болтали в смотровой минут 40. Оказывается, для рыжей мелкой врачихи дети были все не детьми, а чем-то вроде грибка, патогенной мужской микрофлорой активно растущей, паразитируя, в женских половых органах. Галя хотела было поговорить с ней об абортах, о том, что происходит с абортированными плодами потом, были ли случаи, когда врач намеренно не убивал ребенка, давая им всем шанс (не стать убийцами , выжить), но Елизавета Леонидовна хотела говорить совсем о другом - о том, что Галина особенная женщина, воплощение женственности - кожа, волосы, губы (и те и другие) и так дальше. Все эти потрясения - смелые и наглые наклонности тонкорукой Елизаветы, разговоры больных женщин и ее собственная Большая Боль в какой-то момент слились в одну какафонию.
  
  Через пару дней она уже стояла в детском отделе центрального универмага. Восхищенно потягивала носом воздух, будто ползунки и белые с нежным рисунком коттоновые "бодики" источали какой-то особенный аромат. Ей было так хорошо там. Она стояла как посреди клумбы, как в цветнике, как в теплице между ровными грядками с большими, налитыми соком плодами - вздыхая и аж немного жмурясь, держа в опущенных руках кульки с барахлом из больницы - постельным бельем и прочей объемной дребеденью. Поглаживая пальцами, стараясь не улыбваться так сильно, выбрала три, нет, четыре крошечных "бодика" - белых с разными рисунками. Один с земляничками бежево-пастельнго цвета, один с каким-то едва различимыми финтифлюшками и лошадками на колесах, один с волчками и звездочками, а один просто белый, как мужское нижнее белье, с фактурой ткани слегка "в резинку". Еще она взяла несколько шапочек (таких крошечных, размером с кулак!), взяла два ползунка, пару пинеток в торжественной крорбке из твердого прозрачного пластика.
  
  Дома, перед парадным, стояли два мусорных бака. Рассчитавшись с таксистом, Галя поставила на асфальт возле парадного кулек с детскими вещами, сумку с компьютером и прочей техникой, а все остальное выбросила в бак. Там осталось все, что могло бы потом напомнить об этих кошмарных днях.
  
  Дома было так тихо! Казалось, что эта смесь тишины и уютного домашнего запаха будто сомкнулась вокруг нее теплыми мягкими объятиями. Бросив туфли между комнатой и прихожей, Галя быстро подошла к дивану, схватила Максимку, который, слава Богу лежал на спинке, а не вниз личиком (и ее вообще-то тогда напугало это категоричное, истеричное какое-то "слава богу").
  И вот он лежит... Господи, ну фантастика просто - крошечные ручонки с точеными аккуратненькими пальчиками, эти восхитительные мягкие щечки, чуть приподнятые брови и при этом опущенные веки и какое-то хилое, болезненное выржение лица. Не как обычно делают тупых пупсов - щекастых и лупоглазых (и дети такие тоже есть - тупые и щекастые) А этот как птенец, выпавший из гнезда, аж серый весь какой-то. Галя кружилась вокруг кровати, бросаясь то на кухню, за кружкой с водой, то к ванне - что бы приготовится к купанию.
  Как это все странно - быть дома, будто после восхождения на Эверест, после затянувшейся и не так пошедшей экспедиции.
   Максимка был все-таки очень маленьким, почти что недоношенным. Он мало чего соображал из того, что происходит вокруг, но было видно, что ему немного страшно и чуточку грустно от всего того, что случилось в течение последней недели.
  Вода была просто замечательной. Галя сидела в своей чугунной ванне со львиными лапами и откинув голову на специальную подушечку, смотрела краем глаза на экран телевизора, в углу.
  Конечно, не нужно проваливается в безумие - Максимка это всего лишь вещь, это веха, это образ, это дух того, кого она не захотела... Маленькая, беззащитная штучка с прозрачными ручками... интересно, какой он был там? Говорят, что в 8 недель это уже настоящий маленький человек. Как же быстро они растут! У него были даже веки на глазах и язык, и пальчики.. говорят, что все было... после 12 недели нельзя делать аборт по требованию, потому что все органы уже полностью сформировались. Хотя где та зыбкая грань что отличает 11 от 12, а 10 от 11, а 9 от 10. И 8 недель от 9. И подумать только 12 - это всего лишь через 4 недели, после ее... Но почему никто, ни одна сволочь в Женской Консультации, никто не сказал ей о том, она потом сама узнала из уст более осведомленных сестер и сопалатниц? Почему никто даже не заикнулся о том, что это может быть неправильно? Почему ее приняли с таким равнодушием, почему так буднично спросили "будете прерывать" не оставляя никакой другой альтернативы? Почему писали направление на аборт и, зная, прекрасно зная, что это убийство - не сказали ровным счетом ничего, кроме как "придете к нам через 4 дня, или как скажут в больнице"?
   Нужно жить дальше и поменьше вспоминать о том, что случилось. И Максимка займет свое почетное место на ее кровати, будет сидеть там, в своей лыжной шапочке, и смотреть куда-то вдаль. Прости, деточка.. прости... теперь то тебя никто не обидит.
  Когда Галя выписывалась, то видела странную картину - возле морга остановился большой серебристый джип и через пару минут к машине вышла медсестра с чем-то т странным в руках. Что-то... достаточно маленькое, примерно полметра длинной, будто лежащее на каком-то подносе и накрытое белоснежной пеленкой. Дул ветер и пеленка развевалась, трепетала на ветру, как знамя проигравшего войска. Там, в машине, быстро взяли эту страшную ношу, сестра коротко кивнула и с безучастным лицом вернулась в морг. А машина, ухнув, резко сорвалась с места и уехала.
  Забыть... забыть...
  Галя вылезла из ванны и, вытершись, не одеваясь, села за свой рабочий стол.
  На автоответчике было сообщение от того, кто скорее всего стал несостоявшимся отцом (это было на уровне безошибочного животного чутья). Почему-то не стал звонить на мобильный. Приглашал поиграть в теннис. Позавчера.
  На алой стене висело множество фотографий в рамочках - в основном друзья из университета, уже с мужьями и с детьми. Ну и ее портрет, в стиле Паломы Пикассо - в белой свободной блузке, с алыми губами, собранными в хвост черными волосами.
  Босой ногой она нащупала процессорный блок, стоящий на полу, под столом, и, чиркнув, монитор ее компьютера, зажегся предпрограмной абракадаброй, мягко пропело приветствие и защелкал модем, пытаясь войти в Интернет.
  Жизнь продолжается, и единственное, что Галя может сделать - это пообещать себе и Максимке, что больше никогда не станет делать аборт. И забеременей она от религиозного фанатика, изнасиловавшего ее, перед тем, как совершить идеологическое самоубийство- Галя все равно оставит этого ребенка. Ведь мы так сильно заблуждаемся, наделяя неродившегося человека качествами его родителей, считая его непосредственным производным самих себя! Мы думаем, что раз это частичка нашего собственного тела, то мы имеем полное право распоряжаться ею так же как с собственным зубом, бородавкой или волосом. Да, он сделан из нас, но в то же время он является совершенно независимым индивидуумом, и это будет совершенно невинный, слабенький и беспомощный малыш... расти он в кишлаке среди повстанцев - он скорее всего вырастет убийцей, а поселись он тут, вместе с Галей, то любил бы стихи и рисовал с натуры.
  
  В 2005 году на запрос "аборты" поисковой сайт уже отдавал огромное количество ресурсов. Первые позиции занимали, конечно, продвинутые клиники обещающие сделать все быстро, комфортно и так дальше. Потом были какие-то протоиререйские сайты, выполненные отвратительным коричневым курсивом на бежевом фоне, и с плохо отсканированным изображением Богородицы на главной странице. Это было не то. Был странный сайт "герпес.ру", где Галина жадно вчитывалась в форум "истории об абортах". Там было ближе. Потом был сайт Адама Котвицкого. Этот вполне приличного вида молодой человек, представитель портивоабортной организации имел свой достаточно грамотно составленный ресурс с большой библиотекой писем от тех, кто раскаивается по поводу совершенного аборта и молит Бога о прощении. Почему-то большинство писем были переведены с английского и носили терпкий, религиозно-фанатичный привкус. "Чтение псалмов не уменьшит боль убиенного" - подумала Галя, потирая уставшие глаза.
  Но эта организация, единственная из всех, проводила активную общественную деятельность за пределами Интернета и приглашала всех желающих на реальные встречи. Галя переписала их номер телефона и отправила короткое электронное сообщение, с просьбой выслать более детальную информацию.
  Потом она потушила свет, скинула на пол покрывало и легла в свою огромную двуспальную кровать, крепко обняв Максимку.
  
  Новая жизнь... она сможет сделать так, что он простит. В уставшее сознание уже рвались обрывки ее недавних снов: загораживая свет, вплотную придвигалась щекастая мордашка со вьющимся золотистым чубом и это был не ее ребенок. А ее ребенок умирал где-то. Хотя на самом деле, и она это точно знала, так как еще не совсем заснула, он был тут, у ее сердца, она сжимала его сейчас.
  Вспомнилась баба, грубая крашенная блондинка, которая ходила взад вперед по коридору и орала, что блин, любовник, сказал, что если она залетела, то он не сможет ее трахать - так на какой хрен она ему нужна? И сделала аборт, но врачи (она почему-то назвала их педрилами,) что-то не так сделали, и теперь она лежит в больнице с воспалением, а он, кобель проклятый, бегает и трахает ее соседку. И потом, сказали ей, что никакого секса в ближайшие 3 месяца, если не больше, а то еще хуже будет. Вот и имеешь, ядрена вошь, рожать не стала только потому что он боялся, что давать не станет, а теперь вышло все еще хуже.
  
  * * *
  Помещение противоабортной организации г-на А. Котвицкого находилось на втором этаже блеклого конторского здания вдоль одного из оживленных столичных проспектов. На не очень белых стенах висели аляповатые плакаты с закатами, пальмами, слонами, попугаями и строками из библии, напечатанными плохочитаемым белым курсивом. На потолке были зеленоватые разводы - следы весенних потопов. Мебель была весьма паршивенькой, скоре всего списанной из какой-то номенклатурной конторы - типовые лакированные поцарапанные столы с инвентарными номерами, написанными белой краской, под стенкой стояли несколько соединенных между собой кресел, как ставят в кинотеатрах - с автоматически проваливающимся дном. Окно было большим и пыльным, добротно переложенное ватой между секциями и с белой решеткой-"солнышком" со внешней стороны. Было два компьютера, при чем один из них - весьма навороченный Макинтош с 21-дюймовым монитором, почти как у Гали на работе. Был цветной лазерный принтер, ксерокс и очень стильный цифровой "Экриксон", кажется, мини-АТС, а так же огромная плазменная панель на стене.
  - Вам что? - спросил светловолосый молодой мужчина с золотистой бородкой. До чего же распространенный типаж! И очки, и незаправленная плотная рубашка в клетку, и туфли, типа ковбойских, и серьга в ухе, и псевдо-интеллигентский вид.
  - Ну, как говорится, здравствуйте для начала, - она была в дорогом белом плаще и лёгких весенних туфлях, хотя на улице шел снег, который она оттряхивала с зонтика из прозрачного полиэтилена, а улыбалась так, что душа цветет.
  - Здрастье.
  В углу комнаты на еще одном компьютере работает кто-то большой, с бычьей смуглой шеей и редкими мелко вьющимися волосами, выдающими явно не-русское происхождение.
  - Я говорила с вами по телефону... ну... возможно и не с вами.. мне, собственно нужен господин Котовский.
  - Я вас слушаю, - и стоит, почти в дверном проходе, не предпринимая никаких попыток показаться гостеприимным.
  - Может быть, я ошиблась, но мне кажется, что проблемы абортов вам не чужды и вы с энтузиазмом отнеслись к моему предложению встретиться и оговорить возможное сотрудничество.
  - Ну, проходите...
  - Смотрю, что вы люди молодые, в вашем подходе наверняка много нового, демократичного.
  - На сайте нашем были? - спросил К, поправляя очки.
  - Да, у меня есть ряд замечаний. Но это не главное. Я просто.... - она постаралась улыбнуться как можно теплее, - я просто хочу как-то, что-то... сделать....чтобы больше людей поняли, знали об этом. Чтобы, сдвинулся стереотип, что аборт это просто операция, что это нормально, что это "делают все". Понимаете?
  - Вы, наверное, сами недавно..?
  - Да.
  Миньковский закурил, швырнув пачку "Парламента" на стол смуглошеего.
  - Я просто не знала. Если бы я только знала, если бы мне хоть кто-то сказал.. понимаете, но я же была...
  - Стойте, подождите, - Миньковский взял ее за руку, - Вам наверное нужны консультации, да?
  - Какие консультации?
  - Пост-абортный синдром, пост-абортное востановление, медитация, релаксация, психоанализ.
  - Возможно...
  - Тогда вот вам телефон, Вероника Павловна, она с вами позанимается. Стоимость 30 у.е. в час. думаю. что за 5-6 занятий у вас все продет.
  - Как-то уж больно все просто у вас, - Галя передернула плечами, рассматривая визитку. Общественная организация "Цвет Жизни".
  - Какие-то еще вопросы?
  - В принципе - да. Мне кажется, что вы не совсем рады меня тут видеть. Я нахожу это несколько странным, потому что я пришла сюда с конкретной целью как-то помочь, с надеждой, что найду единомышленников и мы сможем вместе...
  - Вы можете предложить какую-то конкретную денежную помощь?
  - Возможно...
  
  Тип со смуглой шеей, наконец, повернулся. У него было непонятной национальности лицо с маленькими карими глазами и огромным приплюснутым носом.
  Галя явно не была похожа ни на мающуюся любовницу нового русского, ни на одолеваемую запоздавшим материнским инстинктом офисную волчицу.
  - Сейчас Натан ознакомит вас с нашими проектами.
  
  Проектов было много и выложены они были в специальной демонстрационной папке. Конечно, было горячо любимое всеми прицерковными организациями возведение, только не храма, а мемориала в память о погибших от аборта детях. Были выложены фотографии аналогичных объектов в Голландии и США. Предлагаемый Украинский вариант монумента был, мягко говоря, не совсем эстетически привлекательным, сочетая в себе добротный советский кубический монументализм и приправленный откровенной современной безвкусицей. Хотя идея, сама по себе, конечно, хорошая.
  - И это разрешат построить в нашей столице?...
  - А почему бы и нет? Город восстанавливается, по несколько храмов в каждом районе строят, и памятники тоже возводят. А мы к тому же еще в метим в евросоюз, нужны какие-то масштабные гуманитарные проекты, в свете недавних революционных событий...
  - Я понимаю, - Галя на миг закусила нижнюю губу и разочарованно покачала головой, - но это все утопия. Вы собираетесь устраивать пикет под Верховной Радой? Запретить аборты? Вы же взрослые люди, должны понимать, что во-первых вас просто никто не послушает, во-вторых вы дискредитируете себя, в -третьих сама идея запрета на государственном уровне чревата сущим кошмаром. Если какая-то баба хочет избавиться от ребенка, то она это сделает любой ценой! Она пойдет к соседке тете Маше, и та на кухонном столе загонит ей в матку вязальную спицу.. рыболовный поплавок... шариковою ручку, начнутся всякие теневые дела, нелегальные аборты. Если запретить, то их все равно будут делать. Только смертей станет куда больше! Та же тетя Маша сделает десять абортов относительно без осложнений, а на одиннадцатом проткнет несчастную многодетную маму насквозь, и та умрет, оставив всех своих детей на отца алкоголика из тролейбусоремонтного депо!
  - Церковь выступает за запрет абортов. Однозначно. Любой ценой. - сказал смуглый тип.
  - В любом случае, большинство наших проектов направлены на привлечение массового внимания к этой проблеме. Вот мы хотим провести фотовыставку, нужно только 800 долларов за доставку и еще отдельно за аренду выставочного зала, - заметил Миньковский.
  - Но то, на что я хочу выложить свои деньги.. возможно... возможно, вообще ВСЕ, что у меня есть, это... это чтобы помочь живым, тем, кого зачали и не успели убить. Сделать какой-нибудь фонд помощи, тем беременным, которым негде жить, не на что.. понимаете, создать какую-то такую общину, куда может прийти каждая женщина на грани аборта, и что бы там жили те женщины, которые уже родили, жили бы со своими детьми, как бы объединились, помогали друг другу, ну и работали там же. Ведь и беременная женщина, и кормящая мама - все они могут работать! Выкачать из какой-нибудь крупной организации компьютеры, пусть даже списанные, обучить этих женщин.
  Миньковский сидел неподвижно, его глаза горели, он смотрел на Галю как на чудо, спустившееся с небес.
  - То есть вы видите такой дом, где не только работают, а еще и живут некоторые беременные, те, которых выгнали из дому сумасшедшие родители, которым некуда податься, они там рожают, как-то между собой договариваются - кто смотрит за детьми, кто прибирает, кто готовит, кто-то работает на обыкновенной офисной работе?
  - Вот именно, не какие-то там швеи-закройщицы, которые как при монастыре, все в передничках и косынках - а на нормальной работе. Нужно организовать фирму, например, агентство по недвижимости... что-то такое, понимаете? Престижное. И будут бесплатные курсы по английскому языку и компьютерной грамотности.
  - Звучит потрясающе. Только одно но, - сказал Миньковский
  - Да?
  - А где взять деньги на это все? Нам нужно снять помещение. Это раз. Нам нужно обустроить это помещение. Нам нужно раскрутиться - а до тех пор нужно иметь постоянный доход не от собственной деятельности, а из чьего-то спонсорского кармана.
  - Но ведь вы же как-то крутитесь на этот счет?
  - Вот именно, - он улыбнулся, - что крутимся.
  
  * * *
  
  Максимка в шапке тихо сидел у Гали на коленях, пока она одной свободной рукой писала за кухонным столом какие-то схемы. Приятным абрикосовым светом горел торшер, тихо мурлыкала музыка из хай энд установки. Галя была похожа на молодую маму-студентку - в спортивной полосатой майке и в просторных белых шортах, она сидела босиком, подвернув одну ногу под себя, таким образом, поддерживая Максимкину крошечную головку. Рядом на столе стояла большая глиняная чашка с зеленым чаем, в плетеной корзинке приятно желтела горка восточного печенья и Галя не глядя, не отрываясь от письма, протягивала руку и, нащупав там очередной кусочек, отправляла его в рот.
  Все получалось не так сложно, как показалось на первый взгляд. Помещение лучше всего снимать на Левом берегу, Лесной Массив например- так дешевле и проще. Идеальный вариант - бывший детский сад. В начале 90-х детские сады активно вытеснялись нахальными полукриминальными конторами, которые, дообналичивавшись до определенного предела - либо садились в тюрьму, либо в шезлонг на островах Британского Гондураса и в прочие солнечные места вдали от киевского дискомфорта. А садики пустуют, на треть заселенные бедствующими фирмочками, и районные советы не хотят даже за деньги "обижать детей" и разрешать строительство и перепланировку (проекты обеспеченных арендаторов), но и вернуть помещения детям тоже как-то жалко, уж привыкли-то все, что сад не работает, смирились... вот и ждут они. А если раздать взятками достаточно денег, садик можно снять в долгосрочную аренду, и все будут счастливы, потому что жить там будут женщины с детьми, спасенными от смерти. Нужно сделать массированную пиар компанию, нужно привлечь внимание прессы и телевидения, нужно обратиться к Британскому Совету и в Корпус Мира, а так ж в представительства всех международных банков и финансовых организаций. Нужно лезть везде, где только можно протиснуться. Возможно, удастся получить даже какие-то деньги и от государства и от Юлии Тимошенко, она же женщина, и от мэра Леонида Черновецкого - он верующий человек, тоже может помочь.
  
  
  Первые плоды Галиной бурной деятельности не заставили себя ждать. Однажды вечером позвонил телефон, и хрипловатый женский голос с сильным украинским акцентом спросил "тетю Галю". А через полтора часа к ней пришла Надя - крашеная блондинка, беременная, и совершенно не знающая куда дальше идти. Она очень старательно вытирала ноги и потом, когда вошла, то в изумлении озиралась по сторонам, пока не увидела чугунную ванну, выглядывающую из-за японской ширмы.
  Первые два дня было тяжело - не смотря на все свое уважение к беременным, Галя побаивалась оставлять Наде ключ от квартиры, поэтому пришлось соврать шефу, что она едет смотреть объект заказчика и в офисе не появится. А следующим днем была суббота. Они просидели целый день дома, пока не пришел Галин старинный приятель Жорик, и не пригласил прокатиться в ближайшее кафе. Но там было тоже очень скучно, потому что Жорик не пил, так как был за рулем, Галя принимала лекарства, а Надя была беременна. И всем троим было совершенно не о чем говорить.
  В воскресение, Надя, наконец, решила немного пооткровенничать. Оказалось, что сама она приехала откуда-то из Полтавской области и некоторое время работала на базаре, там был какой-то тип, о котором она ничего вразумительного сказать не может, а вот, собственно, и справка - беременность, 11-12 недель. И потом, как откровение, как восход молодой луны.. о Боже - округлившийся маленькой дынькой живот, едва видно.. и родинка слева внизу.
  - А... ты его чувствуешь?
  - Не...
  Затем следовал эмоциональный и сбивчивый рассказ о том, что где-то в селе у Нади уже есть двое детей, и она подалась в столицу от безысходности: на заработки. В итоге вышло так, что на базаре ее сильно обманули, место заняла уже другая женщина, тот тип куда-то сгинул, а она осталась без копейки денег, так что "не только на аборт, а и на кусок хлеба не хватит".
  - А если бы хватало.. ты бы сделала?
  - Ну а шо ж...
  Галин телефон ей дали в "Цвете Жизни", чьи листовки лежали в женской консультации, куда Надя ходила за справкой, и где оставила последние 15 гривен, за осмотр. Это все было очень своевременно, потому что за угол в общежитии ей платить тоже было нечем. И тут появилась эта странная Галя, которая ходит дома не то в пижаме, не то в вечернем наряде, которая дает ей на завтрак йогурт как из рекламы, и подсовывает под спину подушку, типа чтоб спина не болела - хотя живота того вообще не видно еще. Никакие роды в Надины планы не входили, наоборот - обернись все не так паршиво, можно было бы закрутить с одним таким Мыколой, на красной "шкоде". Девки говорили, что он холостяк и сейчас ищет себе бабу- чтоб хозяйственная была, не гулящая. Сам он, конечно, не ахти мужик, но при деньгах, говорят, квартира своя.. мечта, одним словом. Свое ближайшее будущее Надя видела туманно. Работа на рынке пока не светила, Галя все время говорила что-то, про какие-то перспективы, но это все было очень сложно, и Надя надеялась плыть по течению.
  - Давай попробуем поступить следующим образом, - невыносимо длинно сказала Галя, собираясь утром на работу, - я оставлю тебе денег и список того, что нужно сделать. А ты сходи на рынок, приготовь нам еды, прибери тут немного. А вечером я вернусь, и мы еще поговорим.
  
  На работе дела шли неважно. Каким-то образом шеф узнал о ее пятничном прогуле и был настроен весьма пессимистично (сказывалось классическое похмельное состояние утра первого рабочего дня). Пришлось отложить визит к Котовскому. Дома почему-то полдня не брали трубку. Зато на мобильный позвонила еще одна барышня и сказала, что ей негде переночевать.
  Как-то все неправильно получалось. Пришлось опять откладывать работу и бежать в киоск с прессой, звонить в риэлтерские конторы и искать помещение.
  Шеф застукал с "Вестинком Недвижимости", прямо посреди телефонного разговора.
  - Я не понимаю, что с вами случилось? Может, вам стоит взять отпуск на пару недель, а проект с фирменным стилем и ребрендингом я поручу другому человеку?
  Галя пожала плечами, чувствуя, что неконтролируемый кивок головы рвется как-то сам собой, и шеф, тоже кивнув, уже разворачивается, чтобы уходить.
  - У меня просто... просто небольшие сложности личного характера.
  - За свой счет, - и был таков, исчезнув за перегородкой из дымчатого пластика.
  
  Дома Галя увидела несколько меньше ожидаемого, но постаралась не расстраиваться. Пол, по крайней мере, посередине, вроде пылесосили, а на столе было две тарелки - одна с жареной рыбой, а вторая, глубокая, с вареной картошкой. Надя сидела на диване и читала детектив в мягкой цветастой обложке.
  - Ну, как день прошел?
  - Красиво тут у вас, я много гуляла. Мне так нравится центр... дорогие, наверно, тут квартиры.
  Галя почему-то вспомнила про спрятанные деньги на машину, которые она по старинке хранила в комоде под бельем.
  Едва они сели кушать - мелодично пропел дверной звонок.
  - Да, я забыла сказать, что к нам сегодня придет еще одна женщина. Она... я думаю, что вам вдвоем будет уже легче.
  Женщина оказалась не одна, а с ребенком. Гале было сложно определить его возраст, так как в детях она разбиралась неважно. Это была маленькая толстенькая девочка с квадратным лицом и неприветливыми глазами. На все Галины бурные приветствия она отвечала мрачным взглядом и гробовым молчанием, время от времени косо поглядывая на свою худую и совершенно небеременную мать.
  Девочку усадили смотреть телевизор, а женщины устроились за столом - ужинать и пить чай.
  - Вы, говорят, с работой помочь можете, и с жильем? - осторожно спросила новая гостья.
  - Вообще-то да. Я хочу создать центр помощи беременным женщинам, тем, кто вынужден делать аборт по финансовым и социальным причинам...
  - А почему только беременным? Ведь мой ребенок тоже нуждается в помощи... у нас муж алкоголик, бьет, жить с ним невыносимо, деньги все отбирает...
  - Тоже верно. Но я изначально задумывала помогать именно тем, кто стоит на грани аборта.. вот, Надя, например...
  Надя потупила взгляд.
  - А как же нам?
  -Ну, вам я тоже помогу. Мы что-то придумаем, - Галя улыбнулась девочке, - я уже ищу помещение. Пока не знаю, где взять деньги на его аренду.. или покупку.. но что-то придумаем. А вы, раз уж вы тут.. будете мне помогать.
  - А что, еще ничего нету?
  Галя сокрушенно развела руками.
  -Так куда ж мы денемся? Мне мой сказал, что если я ухожу, то чтоб навсегда.. мне обратной дороги нету...
  - А где же ваши вещи?
  -В камере хранения, на вокзале. Мне там бесплатно разрешают оставлять, мы там с малой ночевали пару раз... когда мой в квартире закрывался и спал так, что не слышал ничего.
  - А я не знала, что там можно договориться за бесплатно, - подключилась Надя.
  - Вот именно, что договориться, - саркастически усмехнулась новая гостья, - я, собственно, могу туда и сейчас вернуться, если еще ничего не готово.
  -Да нет, что вы... с ребенком... тут как-то поместимся.
  
  Они поместились. На шикарной двуспальной кровати спали Света и ее маленькая дочка, которая так за весь вечер не проронила ни слова. На диване еще с прошлой ночи расположилась Надя, поэтому Гале пришлось моститься в двух сдвинутых креслах. За всю ночь она так и не смогла уснуть. Ее неприспособленная для многочисленных гостей квартира, была наполнена новыми звуками, новыми запахами и витал в воздухе тревожный дух перемен.
  
  Утром, ни свет ни заря, позвонила еще одна женщина - ВИЧ-инфицированная Маргарита, которую уволили с престижной работы, от которой ушел муж и которой только что в женской консультации рассказали про какой-то перфоратор, с помощью которого происходит расчленение плода внутри матки при поздних сроках беременности.
  Она сидела за столом- красивая, с копной черных кудрявых волос, с тонкими белыми руками, ухоженными пальцами, и с большим животом, сильно распирающим трикотажную кофту гранатового цвета, с глубоким вырезом. Полдня ушло на успокаивание, на слезы, на сидение перед компьютером в поисках информации.
  - Вот, здесь же написано, что в 80% случаев вирус не передается от матери к ребенку... если только ей сделают кесарево и она не будет кормить грудью!
  Маргарита сидела чуть поодаль, на краю кровати. Только сейчас Галя поняла, что за все это время к ней никто не рискнул приблизиться ближе, чем на два метра.
  Нужно было что-то делать. Нужно было как-то организоваться. Котовский, будто специально, отключил телефон и никто не знал, где его сикать. Фирмы по недвижимости звонили по несколько раз, предлагая различные варианты, но нужного ничего не попадалось.
  Потом Надю отправили в супермаркет за продуктами, и она вернулась только через два с лишним часа - и с половиной того, что ее просили купить. Кое-как поели и потом снова позвонили риэлтеры, пришлось одеваться и ехать смотреть. Все было не то.
  Ночевали так же как и в прошлый раз. Маргарита, слава Богу, куда-то ушла, и вернулась только следующим утром. Три дня пошли прахом. Потом опять позвонили из риэлтерской конторы.
  
  Женщина-брокер ждала их перед типовым детским садом - двухэтажным домом с несколько витиеватой планировкой. До сих пор сохранился зеленый кораблик в растоптанной песочнице и облезлая железная радуга.
  Они обошли здание и, поднявшись по мокрой бетонной лестнице, оказались в крыле, где ранее находился чей-то офис. На полу было ковровое покрытие, в конце узкого коридора валялись несколько пустых 5-литровых бутылок из-под минеральной воды. Была небольшая кухня, оборудованная электрической плитой, мойкой и шкафчиком для посуды. Была ванная - со стоячим душем и новым финским унитазом. Было пять комнат - одна очень большая, с белыми стенами и ковролином на полу, и четыре небольших, одна окнами на улицу, остальные - во двор. В принципе, вселяться можно было тут же - в маленьких комнатах поставить кровати, а из большой сделать офис. Осталось только определиться с видом деятельности.
  Брокер хотела аванс. Сумма была астрономической, пришлось брать из запасов на машину. Дома мрачная девочка, которая так до сих пор ничего не сказала - с деловитой детской жестокостью дубасила Максимку головой об батарею. Галя налетела на нее, как коршун, выхватила куклу, девчонка упала, издав один единственный рык, а ее мать ошарашено выпучила глаза.
  Надю рвало в ванной. Нужно было срочно что-то предпринимать.
  Миньковский сказал, что вроде есть какие-то фирмы, которые могут предоставить сидячую работу ее беременным женщинам, но он сам с ними свяжется. Еще он неожиданно вызывался взять все формальности с арендой на себя.
  Надю рвало всю ночь. Она упорно отказывалась от скорой, и утром они вдвоем с Галей пошли в платную больницу, делать УЗИ. Врач невозмутимым голосом сказала, что плод уже разлагается, нужно срочно делать чистку.
  - Но как, боже мой, Надюш, ну как же так.. - причитала бледная Галина.
  Оказывается еще тогда, в самом начале, когда она была на работе, Надюша успела пойти сделать себе какой-то укол.
  Через день они уже были у нотариуса, и Галя вступила в новый для себя статус - частного предпринимателя. Потом был быстренько оформлен кредит под залог ее квартиры, и закуплены 20 кроватей белорусского производства с ортопедическими матрацами, столы офисные - 10 штук, стулья на колесах - 24 штуки, холодильник "Норд", из дому был перенесен маленький телевизор "Тошиба" и еще куча каких-то мелочей в общую сумму чуть больше 2000 условных единиц. Котовский притащил целый ворох цветных плакатов на религиозную тематику и без устали ходил из комнаты в комнату с незажженной сигаретой в руках. Вместе с ним приехал еще какой-то тип, весьма неприятной наружности, якобы юрист, который поможет утрамбовать дела с частичным освобождением от уплаты налогов.
  Вот здесь-то, Галя впервые пожалела, что связалась с Котовским. До сих пор единственным взносом с его стороны были те самые плакаты (плюс беременные женщины, которых Галя могла бы без особых проблем отыскать и сама). Тип с густой курчавой шевелюрой, эдакий шкаф с хитрыми чернявыми глазками - ходил с директорским видом и время от времени рявкал что-то в крошечный черный лоснящийся телефончик, который он держал нежно оттопырив мизинец. На Галю он смотрел с нескрываемым презрением и на некоторые ее вопросы отвечал враждебным молчанием. Именно он с завидной бесцеремонностью протянул Гале распечатанный на принтере листок с какими-то фамилиями.
  - Это список резидентов. Они будут тут жить все время.
  20 фамилий. Очень много нерусских.
  - А это список тех, кто будет приходить сюда на работу, - буркнул он, протягивая второй список.
  - Простите, а КАКУЮ работу?
  - Вот контракт, - сказал он, протягивая третью бумажку.
  Речь шла о неких "информационных услугах", и она, Галина, выступала директором этой самой конторы, а он, какой-то Марчук В.Л., является учредителем.
  Было уже поздно. Она ничего не ела с самого утра, хотелось поскорее закончить это все. Контракт был подписан.
  
  7.
  
  В начале 2005 года крупнейшее негосударственное учреждение в области здравоохранения "Клиника Передовых Медицинских Технологий" переехала на два последних этажа суперсовременного офисного центра "Олимпия плаза" в центре Киева, недалеко от Бессарабки. Там разместились дирекция, администрация, отдел по связям с общественностью, косметологическое, вертебрологическое, стоматологическое и гинекологические отделения, кабинеты УЗИ и ЭКГ диагностики. А так же группы восстановительной гимнастики, йоги ци-гун и рефлексотерапии, центры семейных и индивидуальных психотренингов "гармония" и "счастливая беременность". Для пациенток гинекологического отделения был дневной стационар. Тут планировалось проводить только лёгкие операции - прерывание беременности на малых сроках, прижигание эрозий, а все более трудное делалось на базе 3-й городской клинической больницы, на Петра Запорожца, где "КПМТ" находились последние 7 лет.
  Гинекологические и стоматологические отделения раньше были разбросаны по поликлиникам в центральных районах города, психотренинги и индивидуальные консультации вообще происходили на первом этаже жилого дома на Оболони. В 2004 "КПМТ" удостоились престижной государственной награды, к тому же, после октябрьских событий, Борис Маламуд, основатель и президент, доктор медицинских наук, депутат 4-го созыва и член партии "демократические реформы", ставшей частью правящей коалиции, еще больше ударился в политику способствуя процветанию в области здравоохранения в общем, и в стенах своей клиники в частности. Поговаривают, что помещение в "Олимпия Плазе" достались ему чуть ли не задаром, в качестве разрешения за что-то. В клинике он появлялся часто, особенно после переезда, но всеми делами управляли несколько надёжных менеджеров, в том числе его дочь Стелла и давний друг, врач высшей категории, Игорь Мейланов, который при этом продолжал активно работать по своей основной, гинекологической, специальности.
  Именно к доктору Мейланову направлялась полная решимости и оптимизма Маша Глушко, конечно же не знавшая всех этих тонкостей.
  "Олимпия Плаза" было одним из тех хитроумных стеклянных строений, на которые Маша всегда смотрела с особой тоской, будто чувствуя, что никогда в жизни ей не придется побывать внутри. То есть были конечно новые торговые центры вроде "Каравана", где гладкий светлый пол, миллионы ярких растровых светильников и витрины-витрины-витрины, пахнет свежепомолотым кофе, а по выходным играет живая музыка. Но это место было в первую очередь для работы, а не для развлечений, хотя на первом этаже находились супермаркет, ресторанчик и подарочный салон. За плавно разъехавшимися дверями из тонированного стекла стоял металлоискатель. Маша была в простых светло-голубых джинсах и кроссовках, купленных еще 3 года назад. Аляповатая черная курточка из искусственной кожи смотрелась просто отвратительно. Отражение в стекле не внушало никакого оптимизма. Охранник ничего у нее не спрашивал, и она оказалась в просторном холле, отделанном разноцветным гранитом, с колоннами и россыпью ярких лампочек на куполообразном потолке. Мимо проходили какие-то люди в костюмах и галстуках.
  Слава Богу, в лифте она ехала одна, прислонившись спиной к огромному зеркалу, напряженно глядя, как меняются номера этажей на зеленом табло над дверьми.
  Послышался мелодичный звонок, спотыкаясь, Маша вышла в светлый коридор с мягким бежевым покрытием на полу. Прямо перед ней за высокой стойкой сидела женщина в белой блузке, серой жилетке и в очках.
  - Здравствуйте, проходите, пожалуйста, - она улыбалась ей, Маше, с таким радушием, что показалось, будто весь смысл ее существования - это приветствовать вот таких точно Маш, с ошалевшими глазами выходящих из лифта.
  - Добрый день... - я к Игорю Александровичу... я, дело в том, что звонила Валентина Ивановна, она договорилась с Игорем Александровичем, она сказала, что я могу прийти к одиннадцати, сейчас чуть раньше, но я могу подождать на улице...- запинаясь, проговорила Маша.
  Женщина продолжала улыбаться, и ее глаза излучали такое сильное, почти родственное тепло, что все Машино смущение стало таить, оставляя место для тихого ликования.
  - Садитесь, пожалуйста, вот кресло, я сейчас пойду позову Игоря Александровича, - женщина вышла из-за стойки. Вопреки ожиданиям она оказалась не в юбке, а в брюках, достаточно свободных и в простых черных кожаных туфлях на низком каблуке. Она приглашающим жестом указала на два мягких кожаных кресла справа от стойки. На ее место тут же села другая такая же точно женщина с теплым взглядом и светлым лицом.
   Маша осторожно села, на самый край, с любопытством поглядывая на пачку свежих модных журналов на стеклянном столике.
  Первая женщина быстро вернулась.
  - К сожалению, доктор сейчас занят, но очень скоро освободится. Вы будете чай или кофе?
  Маша смущенно пожала плечами
  - Я не знаю... что предложите...
  - Ну, все-таки? А может, минеральную воду?
  - Да, давайте минералку.
  - С газом или без глаза?
  - Да я не знаю... давайте с газом....
  Женщина ушла, а Маше стало ужасно стыдно из-за того, что она, выходит, еще и перебирает... нет бы согласиться сразу на кофе!
  То, что принесли через несколько минут, потрясло Машу до самой глубины души - на маленьком серебристом подносе стоял высокий стакан с капельками конденсата, под стаканом была специальная круглая штучка, что бы впитывать влагу. Рядом была тарелочка, а на тарелочке - два тонких кусочка лимона и специальная палочка, чтобы их накалывать.
  - Пожалуйста, - женщина быстро положила кругленькую бумажку на стеклянный столик, отодвинула журналы, поставила стакан и тарелочку, - если что-то будет нужно, то не стесняйтесь - спрашивайте.
  Маша осторожно пила ледяную воду с любопытством разглядывая появившихся откуда-то из коридора длинноногих, дорого одетых женщин с какими-то ненастоящими, слишком идеальными лицами. Они были будто уже и не люди - а какие-то другие, фантастические создания из потустороннего мира. Того самого, где стакан минералки подается с порезанным лимоном, и вместо оплеванного асфальта ходишь по звукопоглощающему ковровому покрытию. У этих женщин были очень красивые и очень естественные лица...и именно в этой естественности и крылась вся огромная пропасть между их и Машиным миром.
  Потом ее провели в кабинет доктора Мейланова. Это мало чем напоминало медицинское помещение, во всяком случае то, к которым привыкла Маша. На окнах висели бежевые римские шторы с едва заметным рисунком, в кадке росло какое-то тропического вида растение, на большом ореховом столе было сразу два компьютера - большой и переносной. Вдоль торцевой стены, за столом, стоял хромированный стеллаж с книгами, от пола до потолка. На двух других стенах висели картины. Чуть поодаль стоял кожаный диванчик, а возле стола доктора два стула. В углу кабинета была еще одна дверь.
  - Здравствуй, проходи пожалуйста.
  Игорь Александрович был шикарным широкоплечим мужчиной с короткими черными волосами, почти под "ноль", с высокими залысинами, смуглый, с чем-то неуловимо восточным, арабским в лице. Хотя все черты, что обычно выдают людей с Востока - скулы, губы, и особенно нос - были у него как раз правильными, тонко очерченными, без характерных приплюснутостей и округлостей. Ну, разве что, глаза были немного узковаты. Говорил он с лёгким украинским акцентом, голосом одновременно высоким и в то же время с хрипотцой.
  - Я вот пообещала Валентине Ивановне, что приду к Вам.
  - Да, она мне звонила. Присаживайся. Значит, что мы имеем? - он сел за стол и уставился ей прямо в глаза.
  - Мы имеем беременность, которую я совершенно не собираюсь прекращать.
  - Ах, вот как, - он улыбнулся и покачал головой, - и зачем же ты тогда пришла ко мне?
  - Я, - Машины щеки горели, ноздри предательски расширились, - я пришла за тем, что, Валентина Ивановна, сказала, что ведь она заплатила вам? То есть, она дала вам деньги на аборт, который вы не сделали. Я просто хочу предложить вам сделку - вы отдадите эти деньги мне, а ей скажете, что все прошло успешно.
  Игорь Александрович смотрел на нее, как на диковинную зверушку - с любопытством и снисхождением.
  - Валентина Ивановна не давала мне денег.
  - Ах, вот как, значит она... впрочем, это не важно, ладно, - Маша встала, ноги дрожали, голова отказывалась соображать от волнения... зачем-то начала застегивать куртку, причем не на ту пуговицу.
  - Стой, куда же ты? Ты сядь, успокойся, давай просто поговорим.
  - А что, можно?
  - А почему же нельзя?
  - Ну, давайте. А мне как вообще себя вести... что кушать... вот консервы можно?
  - Можно. Слушай, Маш, а кто папаша-то? Денис что ли?
  - Да.
  - А ты с ним говорила?
  - Нет. Это абсурд какой-то... Валентина Ивановна не хочет, я только с ней разговаривала. Говорит, что у него своя жизнь, своя семья, что ему не нужны никакие темные пятна. Но о каких темных пятнах может идти речь, когда это - его ребенок?
  Доктор покачал головой. Сложно сказать, о чем он думал.
  - Идем, я тебе УЗИ сделаю. Не бойся, бесплатно.
  Они прошли в соседнюю комнату. Там были белые стены, жалюзи на окнах и более больничная обстановка. Маша лежала на удобной кушетке, приспустив свои старенькие джинсы. Жаль, что трусы надела не самые новые. Доктор намазал ей живот чем-то прозрачным и слизким и начал водить по этому месту специальным датчиком, присоединенным к компьютеру. Его лицо было напряжено, глаза внимательно следили за монитором, движения стали резкими, почти агрессивными.
  Маша, как могла, вывернула голову, пытаясь рассмотреть черно-белое изображение на экране. Какие-то кривые линии... точки... полосы.
  - Значит так, Машунь, срок у тебя приличный - 8-9 недель, но если ты вдруг передумаешь относительно.. относительно своего решения, то у тебя еще есть неделька-другая в запасе. Ну а эмбрион пока что развивается нормально.
  - Господи, какое счастье, а не видно кто там?
  - Нет, - доктор улыбнулся и протянул Маше одноразовое полотенце, чтобы вытерлась, - но, тем не менее, срок еще слишком мал, чтобы я мог остаточно убедиться в отсутствии какой-либо патологии. Я бы хотел увидеть тебя, Маша, где-то через месяц-полтора, здесь, у меня. Хорошо?
  Маша в недоумении посмотрела по сторонам, потом на доктора:
  - Но это очень дорого... да и я вообще хочу в свою районную поликлинику сходить... там бесплатно.
  - Здесь я тебе тоже сделаю бесплатно... уж коль ты собралась рожать от этого... значит приходи через 4 недели, это будет 30 апреля, как раз перед праздниками. Сейчас на стойке у регистрации сообщи свои контактные данные, на тебя заведут карточку.
  Они вернулись обратно в кабинет. Игорь сел за стол и что-то быстро напечатал в своем компьютере. Только теперь Маша поняла, почему чувствовала себя так неловко рядом с ним и совершенно не воспринимала как доктора - из-под зеленоватого медицинского халата виднелся дорогой атласный галстук и воротничок белоснежной рубашки.
  - До свидания, Игорь Александрович, спасибо Вам большое.
  - Пока. И слышишь, Маш, не суйся ты в женскую консультацию. Я тебя совершенно искренне говорю - не сделают там тебе ничего хорошего. Если неожиданно жалобы появятся, совсем невмоготу станет, то ты меня набери, телефончик же у тебя есть, правда?
  - Да, вот визитка...
  - Ну и молодец. Значит 30 апреля, не забудь!
  
  Через полчаса зазвонил телефон. У Игоря была пациентка с фибромиомой и трубку взяла медсестра.
  - Это срочно, - сказала она, протягивая ему радиотелефон. Разговор был коротким:
  - Але, Валентина, да, родная, нет, не волнуйся, нет, нет. Я же сказал - не волнуйся. Все, пока.
  
  8.
  
  Мейланова Игоря Александровича Вика совершенно неожиданно увидела в газете "Факты". Кто бы мог подумать...
  Работы было немного, а утром вообще звонили редко, и каждый свой офисный день она привыкла начинать с прочтения газеты "Факты". Причем был вторник, и она по каким-то причинам пропустила целых три выпуска, так вот он был еще в пятничном. Там была "горячая линия" и Игорь Александрович отвечал на вопросы звонивших в редакцию женщин. Сбившиеся менструальные циклы, неправильный приём гормональных препаратов, лечение эрозии шейки матки лазером и холодом, какие обследования пройти перед беременностью.
  Вика отложила все свои дела, и перечитывала одно и то же по несколько раз, перебирая большие круглые перламутровые бусины на своем новом стильном украшении, касаясь низкого выреза декольте, играя мочкой уха, куда утром забыла надеть такие же перламутровые серьги. Ей казалось, что она просто слышит его голос - "Хламидиоз опасен развитием хронического простатита у мужчин, бесплодием, тяжелыми спаечными процессами у женщин. Упорное настойчивое лечение дает результат. Курс лечения продолжается 20 дней. Кстати, лечению должны подвергаться оба половых партнера."
  На фотографии он вышел немного растерянным и уставшим. Конечно, с такими-то вопросами!
  В самом начале статьи черным курсивом было написано: "На вопросы читателей отвечает врач высшей категории, заведующий отделением женского здоровья и репродуктивной медицины "Клиники Передовых Медицинских Технологий" Мейланов Игорь Александрович.
  Номер КПМТ она нашла без труда, в своем настольном толстом справочнике "Золотые Страницы Украины" где их реклама занимала всю заднюю обложку.
  Приветливый женский голос на том конце провода ответил, что Игорь Александрович сейчас на совещании (да, вот так просто, любому звонящему говорят о том, чем он занят!) и что он освободится через 30 минут. Через 30 минут он оказался прямо возле администратора, так как Вику соединили с ним тут же, без всяких "музыкальных пауз", будто просто передали трубку.
  - Да
  - Игорь, добрый день, это Вика, - слова выкатывались из нее как тяжелые металлические шарики, пальцы тем временем запутались в бусах, - мы с Вами (слова даются все труднее - каждый следующий шарик тяжелее предыдущего) встречались на свадьбе у Дениса (все, пересохло в горле, голос не ее совсем) Приходько и Вы еще подвезли меня домой.
  - Да.
  (как да? Да? И это все? Что он сказал? Он сказал просто да? )
  - Игорь, Вы не хотите встретиться как-нибудь? (она зажмурилась так, что наверняка осыпалась тушь и согнулась с телефоном в руке почти под стол, будто ее ударили в живот)
  - Да, хорошо, когда?
  (а? что он сказал? Как? Можно уже дышать?)
  - Ой... (ну, это было уже лишнее) да? Может, прямо сегодня? (пауза)(там пауза) Я Вас просто в "Фактах" увидела сегодня неожиданно...
  (дура дура дура дура дура...).
  ("Факты" она читает.)
  - Да, можно сегодня.
  (Ааааааааааааааааааааааааааааа!)
  
  Вика думала, что день будет уже потерян.
  Но нет. Положив трубку, она пошла на кухню, сделала себе кофе, потом вышла на балкон и какое-то время смотрела на машины, едущие вниз по выложенной булыжниками Прорезной улице. На душе было очень спокойно. Звонили клиенты, она даже съездила ко дворцу "Украина" показать квартиру - и очень удачно, дали сразу же предоплату за месяц. Обед дался тоже легко. И звонок Кире - как обычно в это время. Она очень тепло к нему относилась, и было по-прежнему приятно слышать его голос. Она сказала, что сегодня встречать ее не нужно - неожиданно позвонила подружка, та, с которой они вместе жили, у нее какое-то событие, типа девичника, приглашает, неудобно не идти. Договорились, что позвонит ему вечером как сядет в маршрутку на Петровке, чтобы встретиться под домом.
  Игорь приехал с лёгким опозданием (ну да, весь центр города как всегда стоит) припарковавшись прямо под балконом, у знака "стоянка запрещена", а не дальше, у следующей арки, как они договаривались. Было смешно от того, что она - незамужняя, молодая, испытывает определенную неловкость при мысли, что ее могут сейчас увидеть с балкона.
  - Привет, а вот и я!- сказала она, заглядывая в машину.
  Игорь с неторопливой небрежностью убрал с переднего пассажирского сидения полностью загруженный бумажный кулек из деликатесного супермаркета. Вика быстро села, захлопнула дверцу и машина покатилась вниз, в сторону Крещатика. Играла красивая легкая инструментальная музыка и периодически детскими голосами подпевали индийские женщины. Игорь едва заметно улыбался. Он сидел прямо и в то же время расслабленно, держа обе руки на руле, управляя одними пальцами.
  - Как день прошел? - спросил он, глядя на дорогу.
  - Нормально. Я продолжаю думать о смене работы.
  - Как твой мальчик?
  - В порядке. Голова потом три дня болела. Он еще очень маленький. Добрый, хороший, но глупый как щенок. А как у тебя дела? (да, да, она сказала у тебя)
  (никакой реакции)
  - Работы много. Сегодня была тяжелая пациентка. Хотя это неинтересно.
  -Игорь, правда, мне очень интересно. Я люблю медицину, я вообще хотела поступать на медицинский, только без блата и некиевским это очень трудно!
  - Многие уходят после второй четверти первого курса. Это тяжелая работа. В первую очередь морально.
  - Но ты наверное правда очень хороший врач.
  Наконец, он посмотрел на нее. Так, будто она тут ездит каждый день. Тёплый и странно хорошо знакомый взгляд.
  - И почему ты так решила?
  -Ну, ты очень харизматичный человек, - она снова начала играть с бусами, - и у меня, например, остались в памяти не очень приятные воспоминания про посещения участкового гинеколога. Это была такая большая грубая тетка, которая все время орала. Не удивительно, что гинекологами пугают непутевых школьниц.
  - Со школьницами я редко сталкиваюсь. Ладно... не будем про работу. К тому же, я все больше занимаюсь бизнесом и все меньше - медицинской практикой.
  Вика специально не спрашивала, куда они едут. Очень сильно хотелось есть.
  - У тебя даже собственный бизнес?
  - Что-то типа того.
  - Меня возьмешь к себе?
  - А что ты умеешь?
  - Ну... все, а то, что не умею - выучу.
  - Я подумаю.
  Они выехали на набережную и медленно двигались в вечерней пробке приближаясь к Московскому мосту. На секунду Вика похолодела, решив, что Игорь просто подвозит ее домой.
  Оказывается, у него нет детей. Сложно задавать вопросы личного характера - он какой-то очень располагающий к себе, приветливый, но четко чувствуешь грань недозволенного.
  Слава Богу, на мост сворачивать не стали, поехали прямо, на Оболонь.
  Остановились перед новой круглой жилой многоэтажкой со стеклянным колпаком на крыше. Говорят, квартиры тут стоят не меньше чем в центре. Как ни в чем ни бывало, Вика вышла из машины, и стояла, поправляя пальто, пока Игорь доставал с заднего сидения кулек с продуктами. Вокруг не было никаких кафе или баров, только закрытый магазин зоотоваров на первом этаже соседнего дома.
  Он шел первым - быстрыми шагами взлетел по ступенькам, магнитным ключом открыл дверь в парадное, придержал, чтоб Вика прошла, коротко поздоровался с бабкой-собачницей идущей навстречу и, не глядя на Вику, пошел дальше, к лифтам.
  Они вышли на 12-м этаже, Игорь быстро прошел к дорогой бронированной двери в торце коридора и, прозвенев ключами, которые держал в руке, открыл замок и пропустил Вику вперед. При этом он умудрился просунуть руку возле ее плеча и нащупать выключатель.
  Было очень уютно. Аккуратная прихожая, видно, что тут совсем мало жили: все через чур новое. НО приятный обжитой запах - какие-то специи. Они разулись и прошли на кухню. Все происходило так естественно, будто они были знакомы много лет.
  Игорь поставил кулек на стол и открыл большой трехкамерный холодильник с серебристыми дверцами. Вика начала молча вынимать продукты, а Игорь молча ставить их на полки. Сыр фета, два вида развесных оливок, пара блистеров с готовыми салатами, свежая фирменная выпечка, кажется с сыром и тмином, какие-то диковинные тонкие длинные колбаски. О, и горячий пакет. Неужели курица-гриль... ах, Игорь...
  -Это поросенок. Ты хочешь есть?
  -Поросенок? О господи.. я их и не ела никогда...
  Французское шампанское, минеральная вода, странная бутылка без этикетки с каким-то соком.
  - Апельсиновый фреш. У меня машинка поломалась.
  Вика сложила пустой кулек и осмотрелась, куда бы его спрятать.
  Кухня была не очень большой, примерно, как у Кири и не соединенная с гостиной, как обычно это принято в квартирах подобного рода. Дорогая черная глянцевая мебель с хромированными ручками. Пол наверняка с подогревом. На окнах, правда, жалюзи, растений нет. На широком подоконнике какие-то бумаги.
  - Помнишь, мы говорили о кино? - спросил Игорь подавая ей стакан с фрешем
  - Да.
  -Мне на днях прислали с "Озона" фильм, только там я смог его найти. Вот все не дождусь, чтобы посмотреть. Составишь мне компанию?
  Вика тепло улыбнулась.
  - Это, наверное, какой-то редкий фильм?
  - Да, оказалось что так. Знаешь, - он поставил перед ней тарелки и Вика стала перекладывать в них салаты, - я больше всего ценю в кинематографе, да и вообще в искусстве искренность. Можно снять любовную сцену так, что там не будет ни одного кусочка голой груди, но при этом чувственности там будет столько, будто зритель сидит с ними в одной комнате.
  - Да, я понимаю. Жаль, что многим больше по душе какой-нибудь "Голый Патруль" или "Бандисткий Петербург".
  - А я, "Бандисткий Петербург", между прочим, когда-то смотрел!
  И Вика почему-то представила одинокие холостяцкие будни с ноутбуком на кухне и сериалом в привычное время вечером после работы.
  - Пожалуйста, отнеси это в гостиную, а я сейчас, - сказал он, протягивая ей пустые бокалы и блюдо с салатом.
  Вика осторожно прошла по коридору и остановилась перед открытой дверью в гостиную. Рядом была еще одна дверь - наверное, в спальню. Не похоже, чтобы тут жила Лариса. Наверное, они почему-то разошлись, и там, на Печерске куда он отнес ее на руках, находится квартира ее родителей. И фильмы он себе заказывает на "Озоне", потому что вечера свободные ...
   "Смешной романтик врач-гинеколог." - думала Вика и в груди что-то уютно сжималось. Она думала об их разнице в возрасте. Ей никогда не нравились мужчины старше, особенно значительно старше, но в Игоре было что-то, то самое, мужское, настоящее... она стояла с бокалами и тарелкой в руках и тихонько улыбалась, думая о том компромиссе, на который оказывается вполне готова пойти. От этой мысли становилось страшновато.
  - Ты почему в темноте?
  Он щелкнул выключателем и вышел у нее из-за плеча.
  На стенах красивые шелковые обои в кремовую и желтую полоску. Люстра в стиле "модерн" - хромированный цветок с загогулинами и витиеватостями. Белый низкий диван и домашний кинотеатр с большим плазменным экраном, атласные портьеры песочно-желтого цвета. Два кресла, таких же, как и диван - а между ними столик. На столике в желтой вазочке из дымчатого стекла стоят розы, совсем свежие.
  - Тебе не холодно? Я могу включить обогреватель.
  - Нет, все в порядке.
  - Я пойду, вилки принесу. Что-нибудь еще, может быть?
  - А где тут туалет?
  
  Наконец-то! Никаких признаков женских прокладок, бабьего чтива... ничего. Идеальная чистота. Кремовый кафель. Подвесной потолок. Мягкая туалетная бумага, что примечательно - новый рулон, только распечатанный.
  В ванной все станет ясно. В ванной такой же кафель, как и в туалете. Стиральная машинка, симпатичный пушистый коврик, дорогая сантехника. На змеевике висит белая майка. Мужская. На туалетной полочке над умывальником есть только лосьон для бритья, мужской дезодорант и туалетная вода "Laсoste" бритвенный станок и нераспечатанная пачка картриджей, стаканчик с одной зубной щеткой.
  
  - У тебя тут такая чистота. Неужели это ты такой порядок поддерживаешь?
  - Нет, конечно. Сюда приходит домработница. Давай, садись скорее, будем кино смотреть.
  
  Игорь успел переодеться. Теперь на нем был темно-синий свитер с v-образным вырезом. Вика с теплотой и удовольствием подумала про свой недавний компромисс.
  
  Они смотрели фильм, ели поросенка и запивали шампанским. Игорь открывал бутылку тихо, без пафоса - где-то в коридоре на полпути между кухней и гостиной. Так просто налил Вике в бокал, потом себе, сел и, не чокаясь, как на фуршете, подмигнув ей, сделал небольшой глоток.
  Время шло, фильм оказался очень длинным, а Вика начинала беспокоиться по поводу Кири. Тупо не прийти ночевать - это еще слишком рано. Возможно, в их столичном мире пригласить девушку домой на просмотр киноленты - это еще совсем не повод для завязывания более длительных отношений. Конечно, Кирька простит, и мамаша его простит, и тетя Валя из Каховки тоже простит: с кем не бывает, юное студенчество, подруга детства...
   Они ходили вместе мыть руки после мяса и стояли возле умывальника, смешно толкаясь, Вика чувствовала его большое, твёрдое как камень тело, его дыхание чуть выше своего виска. Наверное, он ходит в спортклуб и с ним заигрывают отчаянно молодящиеся бизнес-леди с одинаково выщипанными бровями и ненатуральным цветом лица из одного солярия. Наверное, он сидит вечерами в гостиной на диване с ноутбуком и, усмехаясь сам себе, знакомится по Интернету, и пьет вино, наверное сухое красное, потому что мужчинам по достижению определенного возраста нужно пить красное сухое вино. И наверное, - Вика даже боялась долго смотреть на их отражение в зеркале, вместе, - наверное у него был роман с 30-летней одинокой мамочкой, но что-то там не заладилось.
  Когда они закончили мыть руки, Игорь неожиданно присел на корточки в узком пространстве между ванной и умывальником. У Вики тут же вспыхнули щеки, и она невольно отшатнулась, опершись о край умывальника.
  "Началось" - подумала она, когда Игорь осторожно взял ее за щиколотку и немного приподнял ногу, рассматривая, будто редкую находку - медленно и с восхищением.
  - Ты что делаешь?
  - Наконец-то я понял, в чем дело, - улыбаясь, сказал он, осторожно возвращая ее ногу в исходное положение, - ты похожа на Золушку.
  - Спасибо... никогда не думала об этом.
  - Да, именно, мне почему-то в детстве Золушка виделась именно такой - маленькой, с тонкими ножками, да даже с такой же прической!
  - Так, вы не живете больше вместе с Ларисой? - выпалила Вика, выходя из ванной.
  - Да нет, живем, - спокойно и непонятно ответил он, и больше к этой теме не возвращались.
  
  Потом они опять сидели на низком белом диване, грызли булочки, пили шампанское, досматривали фильм и Вика все ждала, когда его рука нашарит в полумраке ее руку.. или плечо.. или бедро. Или когда его лицо наконец повернется к ней и опытные, тонкие, чуть сухие губы медленно притронутся к мочке ее уха.
  Потом фильм кончился, Вика соврала, что ей очень понравилось, Игорь зажег свет, потом прошел к балкону, на подоконнике взял пачку сигарет и Вика тут же поспешила за ним.
  - Не угостишь?
  Когда они вернулись обратно в комнату, Игорь вдруг сказал, совершенно обыденно, будто речь шла о погоде:
  - Сейчас уже поздно, ты можешь переночевать тут.
  Вика ощутила как сердце пару раз бухнуло где-то под горлом.
  - Да нет, спасибо, за предложение, но меня просто тоже кое-где ждут... я боюсь, что мне нужно ехать.
  И вот в этот момент, стоя около окна (ах, эти полуночные окна!) они должны были слиться в упоительном и страстном поцелуе. Но Игорь просто сказал:
  - Я сейчас вызову тебе такси, - и повернулся к журнальному столику, где лежал телефон.
  
  Когда они спустились, машина уже была на месте. В салоне уютно теплился желтый свет, и шуршала голосами, пиликая, рация. Игорь открыл заднюю (а не переднюю пассажирскую) дверь и помог Вике сесть и потом, как в кино, захлопнул ее и протянул водителю деньги одной купюрой.
  Вика помахала ему, и, откинувшись на подголовник, смотрела, как по мокрому стеклу ползут рыжие и алые блики.
   * * *
  На протяжении следующих двух недель они виделись три раза, ходили в небольшой чешский ресторанчик на углу Прорезной и Пушкинской. Как говорил Игорь, это было "демократичное место", хотя цена основного блюда не позволила бы ей прийти туда, например, с Кирей. А вообще, если можно дать описание счастью - простому такому, спокойному человеческому счастью - то это было именно в те минуты, когда его машина стояла у нее (у нее!) во дворе, а они сидели часто на одном диванчике, плечо к плечу и говорили о какой-то будничной, повседневной ерунде, как с очень, очень хорошим другом (господи, а уж не гей ли он ?) и иногда, когда она смеясь, зависала над тарелкой обгладывая копченые ребрышки, Игорь вдруг убирал с ее лица случайно выбившуюся золотистую прядь. Потом сказка кончалась, он доставал свой "moleskin" с кредитками (а иногда и наличными) и говорил одну и ту же фразу: "Ну все, Викусь, пора тебя домой к мальчику везти".
  И за это Вика тоже любила его. Именно любила... за эту порядочность что-ли... за то, что он не мог сделать, зная, что она принадлежит другому мужчине. То есть он мог, он прекрасно знал, что она не против, что скажи он только слово - и она уже будет звонить своему Кире, и полушепотом врать про подружку из Одессы. Но он просто подвозил ее к остановке на темном перекрестке возле пустыря и стоял там, пока Вика не скроется в сумраке своего парадного.
  
  Киря тоже чувствовал определенные перемены в Викином состоянии. Пару раз она звонила ему и говорила: "Зая, знаешь, не нужно меня сегодня встречать... ну вот чего ты будешь через весь город за мной тащиться, давай лучше дома меня жди". И Кире, откровенно говоря, это очень нравилось, потому что с работы его часто опускали раньше пяти, и таким образом дома открывались целых полтора часа на просмотр телека, и болтовню по телефону с Дажедэном. И потом приходила Вика, часов в девять, не раньше, разводила руками и говорила: "А нас опять задержали!"
  Она прибегала домой, полная сил, в отличном настроении, болтала с мамой и бабушкой, и тетей Людой из Тернополя, она наводила в комнатах порядок, она обнимала Кирьку, целовала его в шею и говорила, что чувствует себя очень-очень счастливой. Она потом украдкой тащила его в ванную, закрывалась там с ним и начинала целовать - жарко, в исступлении, нашаривая рукой ширинку на его джинсах.
  -Я люблю тебя, солнышко, - говорил он, и она часто и страстно дышала в ответ.
  
  В середине апреля, в дождливые промозглые выходные они с Кирей пошли в гости к Дажедэну, причем не на их новую молодоженскую кваритру, а именно к родителям (в виду неожиданно возникших финансовых проблем молодая семья не могла принимать гостей у себя дома). Вика давно ждала этого визита, и любопытство касательно некоторых друзей семьи начисто сметало всякие мысли о неловкости, обычно возникавшей у нее при общении с Валентиной Ивановной, которая, хоть и приветливая-щебечущая, но Вику считала приезжей жлобишкой, позарившейся на мальчика из столицы.
  Пока мужики общались в бывшей дажедэнской комнате, Вика помогала Людмиле Ивановне готовить. За этим нехитрым занятием удалось узнать кое что о некоторых важных персонах, бывших на свадьбе, в том числе и об Игоре Александровиче, сыне ныне покойного лучшего друга мужа Людмилы Ивановны.
  К некоторому Викиному сожалению в биографии Игоря Александровича было все вполне стандартно.
  Он родился в 1968 году в семье военного врача (то есть на момент описываемых событий ему исполнилось 37 лет) в городе Киеве, и жил тут все время. Был старшим ребенком в семье. Сестра с семьей уехала на ПМЖ в Канаду в начале девяностых. Смуглая восточная резкость лица и несколько необычный разрез глаз достался ему от отца, который родом откуда-то с Кавказа, но имел и таджикские корни. Первый брак Игоря Александровича длился много лет, но та его жена не могла иметь детей (точно сапожник без сапог - подумала Вика, ухмыляясь, пока резала салат и слушала). Это же были еще 80-е годы... советская мебель из лакированной фанеры, штаны "бананы", Игорева юность - дефицитные баночки с икрой и шоколадки от благодарных пациенток. А вечерами, он, наверное, сидел в жлобском зеленом кресле с фанерными ручками под торшером с тканевым абажуром и выключателем "пимпочкой" на витиеватом белом проводе, точно как у них дома в Измаиле, много лет назад. Два года назад Игорь женился во второй раз. О Ларисе Людмила Ивановна, тяжело вздыхая, сказала: "ты ее видела, ни рожи, ни кожи".
  Оправдать Игоревы надежды и рожать ему долгожданного первенца она по всей видимости не спешила.
  "И там на Печерске скорее всего живет с родителями. Ведь я была у него дома" - думала Вика.
  Она была у него дома.
  - А Игорь молодец - бизнес свой организовал, деньги зарабатывает, - продолжала Людмила Ивановна немного грустным голосом, видать, все еще жалея первую жену, - Всю душу туда вкладывает, не пошел в эту политику как Боря, говорит, ему интереснее с пациентами работать. Да, кстати, у тебя в этом плане все нормально?
  Вика сделала круглые глаза:
  - В каком плане?
  - Ну, знаешь, нежелательная беременность там или просто по женским делам. Я его всем подружкам рекомендую, никогда не отказывает, хотя дел у него не в поворот, тяжелые случаи часто сам лично принимает.
  - Да нет... слава Богу, вроде все в порядке.
  - А вы с Кирькой хорошо предохраняетесь?
  - Ну да...
  - Смотри, а то я тебе честно скажу - у пацана твоего еще детство в одном месте гуляет. Ему нужна сильная женщина, как мама, чтоб под каблуком держала и воспитывала, как следует. Ему еще лет пять нужно, чтоб созреть к отцовству.
  - Он такой непосредственный... сейчас очень мало таких парней осталось, добрых, отзывчивых.
  -Ой, Дай Бог, дети, чтоб у вас все хорошо было... любите друг друга.
  
  Кирька, тем временем, успел смотаться в магазинчик и купить водки. Дело в том, что это только пацаны пьют пиво, а они, мужики, уже должны пить водку, на табуретках, и курить, и даже материться иногда. Ведь на то они и мужики!
  Дэн говорил, что Наташка разочаровала его в себе, и что спустя месяц после свадьбы он начинает потихоньку жалеть, что так круто согласился на ней жениться. Кирьке, с одной стороны, было очень приятно узнать о трениях в их семье, так как Наташкина монополия на его лучшего друга заметно пошатнулась, но с другой, было вроде и жалко как-то...
  - Ты понимаешь, братуха (о, это слово!!!), она там убирает, стирает, готовит мне, при этом еще и на работу ходит...
  - Ну, так чего ты хочешь, ведь зашибись просто....
  - Да где там зашибись... я себя с ней уродом полным чувствую. Понимаешь, она мне говорит, чтоб я там, ботинки на место ставил... понимаешь, а я ненавижу, когда мне что-то такое говорят.
  - Ну, так пошли ее.
  - Так как ее пошлешь? Я ж и говорю, что она и работает, и жрать приносит, понимаешь? А я себя рядом с ней козлом чувствую...
  - Но ведь она разве не понимает, что ты только уволился со старой работы, что тебе нужно в себя прийти, оклематься, институт этот еще, практика на носу.
  - Она любит меня и все понимает и даже за это, за то, что она такая хорошая, понимаешь, я готов просто удушить ее! Она мне там говорит - картошку почисть... а я ж не чищу картошку, ну не мужицкое это дело, ну какая там на хрен картошка! - оба зражали, как первокурсники - А с другой стороны, ведь она приходит с работы и видит меня, на диване перед телеком. Знаешь, братуха, как-то вроде и неловко становится...
  - Ну давай, по 50 грамм, за все хорошее.
  
  Потом было ужасно. Кирька вел себя как маленький ребенок и не хотел уходить. Он шатался, хватаясь за стены, ему было плохо, он лез обниматься к тете Вале, он целовал Дажедэна почти в засос и долго-долго тряс его руку, и говорил: "Ради тебя, брат...". Пока он стоял, тяжело прислонившись к стене, Вика пыталась надеть на него кроссовки, он вяло лягался и гундосил: "Это все ты виновата... ты меня не любишь...", А Людмила Ивановна бросала на нее торжествующие злые взгляды и многозначительно кивала, сложив губы и приподняв бровь. Потом его стало по-настоящему тошнить, куда-то в шапку и Вика случайно сказала несколько нехороших слов, а у Людмилы Ивановны дрогнула нижняя губа.
  - Я не смогу с ним выйти на улицу... он не дойдет в таком виде. Что же делать? Мне завтра утром нужно на работу...
  - Так пускай тут ночует!
  - Ладно... я тогда пойду домой, скажу им там. Я утром перезвоню.
  
  
  В лифте Вика вдруг с пугающей, леденящей ясностью поняла, что когда они с Кирей поженятся, она точно так будет забирать его иногда из гостей у Дажедэна, а дома, в чей-то бывшей в употреблении кроватке, будет плакать их ребенок - всё точно как могло бы быть в Измаиле. И тогда какой смысл было ехать так далеко и мучатся по этим всем съемным квартирам?
  Пропустив свою маршрутку Вика достала телефон и немного посомневавшись, все-таки решилась позвонить.
  Когда он ответил, не сразу (был где-то на улице, или в машине), к горлу подкатил ком, отчаянно захотелось снова в тот, их, чешский ресторанчик. И просто чтобы он сидел рядом, ничего больше.
  - Извини, что поздно. Игорь, это я.... Да, я... у меня проблема.... Я не знаю... мне просто... - слезы душили ее - мне просто некуда идти сейчас...
  
  В полубреду она добрела аж до "Флоренции" там спустилась в пустой и страшный подземный переход, пересекла большой перекресток Маяковского и Драйзера, прошла немного по Драйзера, вдоль одинаково темных длинных жилых домов-коробок, потом поняла, что идет не по той стороне, быстро перебежала прямо по проезжей части к сонной площади с закрытыми на ночь лотками и киосками и юркнула в безлюдный светлый Макдональдс. Осталось ждать еще час.
  Она сидела за узким столиком, слушала музыку и помешивала трубочкой лёд в пластиковом стакане с колой. В большом, во всю стену, темном окне отражалась ее ладная, хрупкая фигурка в светлом свитере, юбке до колена и весенних туфлях. Рядом, на сумочке, лежал плащ. Хорошо, можно так и на работу завтра пойти. Она смотрела на свое отражение, и в темноту за своим лицом, которая стояла там как черная бесконечность, как неизвестность следующего момента, как жизненная непредсказуемость, как море, едва различимое тихой безлунной ночью. И неожиданно эта смолистая густая гладь заструилась неоновыми отражениями, дёрганными полосами, заиграли расплывчатые огоньки и прямо напротив нее, по ту сторону, словно материализовавшись из мучительной неизвестности - появилась большая черная машина, и Игорь, опустив тонированное, играющее разноцветными бликами окно, помахал ей из-за руля. Видать, увидел ее еще с дороги, как она одна сидит за столиком, в самом яркоосвещенном окне на весь мрачный троещенский микрорайон, как в аквариуме.
  
  -Я даже не хочу это обсуждать... - сказала она, пока они ехали через Московский мост на Оболонь, к Игорю домой.
  - Ты ж позвони мамаше его, будет переживать.
  
  Дома было тепло и уютно. В холодильнике были яйца, сыр и немного зелени. Вика хотела приготовить омлет (хотя сама не хотела есть), но Игорь усадил ее на высокий хромированный табурет, налил немного вина (белое, сухое) и попросил:
  - А ты развлекай меня.
  И Вика подробно, с упоением, рассказала все про свое детство, про свою первую любовь, про школьные проделки, про своих родителей, про знакомство с Кирькой и даже про недавно провалившуюся кровать.
  - Тебе нужен мужчина постарше, - и это все, что он сказал.
  А Вика с еще более усилившейся теплотой, подумала, что ей вообще-то нравится фильм "Леон-Киллер", и что Лолита на самом деле была дурой, и что Юлии Высоцкой, что бы там не говорили, очень повезло с Кончаловским, старшим ее на 30 с чем-то лет.
  
  Они быстро поужинали на кухне, болтая о мелочах и глядя на вмонтированный в холодильник телевизор (это фантастика, как Вика не заметила его в первый раз), "5-й" канал, по которому круглосуточно показывают только новости и информационные программы. Посуду загрузили в посудомоечную машину (и там было еще несколько грязных тарелок, со следами чего-то рыжего, наверное, томатной пасты). Потом возникла пауза, и Игорь явно не был настроен смотреть кино или еще о чем-то беседовать.
  - Я тогда в душ, да? - спросила Вика.
  - Полотенца все свежие, сейчас я найду тебе зубную щетку, - его голос не выражал ровным счетом никаких лишних эмоций, никакой праздничности, или многозначительности ну или чего-то такого, что непременно бы звучало в Кирином, или даже дажедэнском голосе при подобных обстоятельствах.
  Он пошел в спальню, и Вика впервые увидела низкую квадратную кровать в японском стиле с откинутым покрывалом в иероглифах, с двумя напольными светильниками в форме шаров, обмотанных какой-то веревкой. Сразу за дверью был шакф-купе с зеркалами и какой-то хитрой бамбуковой отделкой (и тут Вика подумала, что подобный дизайн могла придумать, конечно, только женщина). Отодвинув одну из створок, Игорь присел на корточки и стал рыться в выдвижном ящике, откуда без тени торжества, с совершенно спокойным лицом извлек несколько запечатанных зубных щеток.
  - Тебе какого цвета?
  Вика попыталась улыбнуться улыбкой "зрелой опытной женщины" и, пожав плечами, тихо сказала:
  - Какая разница...
  Он молча посмотрел на щетки, выбрал розовую, и протянул ей.
  Улыбка зрелой женщины превратилась в хихиканье одиннадцатиклассницы.
  
  Из ванной она вышла босиком с гладко зализанными назад волосами, пахнущая его гелем для душа, обернувшись в большое белое полотенце.
  Игорь был на кухне, сидел на том же табурете, пил сок и смотрел 5-й канал. Увидев ее - с голыми плечами, трогательно выпирающими ключицами, со свежим чистым лицом и кажется специально оставленными каплями на губах и ресницах он, кажется, все-таки как-то улыбнулся, наверное, не совсем так, как собирался: очень тепло, очень нежно улыбнулся, и кивнув на дверь в спальню сказал:
  - Там, на полу под кроватью лежат журналы, можешь почитать, пока я в ванной буду.
  
  Вика медленно раскрыла полотенце, глядя на себя в зеркальную, от пола до полотка створку шкафа. Аккуратно забралась под одеяло, с той стороны, где оно было будто приглашающее откинуто, белым треугольником. Ткань была чуть прохладной, очень свежей, словно никто на этом белье раньше никогда не спал. Вика натянула одеяло до подбородка и стала ждать. Ее била крупная дрожь, какие-то непонятные мысли, роились, давили на переносицу, отдавали в зубы, щекотали в ноздрях.
  Игорь вышел из душа очень быстро. Она слышала, как там перестала течь вода, как тихо открылась дверь, как он вышел сперва на кухню, там щелкнул выключателем, потом пошел по коридору, появился в дверном проеме, в одном полотенце. Какое-то неожиданно взрослое, большое, мужское тело, с широкой грудной клеткой, сильными предплечьями. Скользнул по ней взглядом, просто, не задерживаясь, хотя кажется когда отворачивался чтобы выключить ночник, то улыбался. Сел на край кровати к ней спиной. Из коридора падал коричневый вытянутый паралепипед света, в эеркальных дверцах шкафа отражалось синеватое окно с дымчатыми шторами.
  - Я всегда сплю без одежды, - сказал он, сняв полотенце и юркнув под одеяло.
  - Я тоже с детства.
  - Ну что, будем спать? Тебе завтра когда на работу нужно?
  - На девять, как обычно.
  - А мне на восемь, так что вставать придется рано.
  
  Их голоса звучали в этой темноте и тишине немного сдавленно.
  В чуть голубоватом полумраке она видела очертания его тела, на расстоянии вытянутой руки. Он лежал на спине, кажется, отвернув голову. Вика старалась дышать глубоко и медленно, чтобы не дрожать. Тишина давила невыносимо, от этой тишины звенело в ушах и перед глазами крутились какие-то бежевые пятна, будто несколько жонглеров в темноте крутили зажженные с двух концов факелы. Постепенно, когда дыхание почти восстановилось, стали прорезаться какие-то звуки - вот, кажется, где-то очень далеко соседи слили воду в туалете. Едва уловимый шум, будто по тонким трубочкам журчит вода - это от холодильника. На полу, возле стены, ей невидимое, лежит что-то, что моргает зеленой лампочкой, и этот отсвет едва заметным пятном ритмично озаряет стену напротив кровати. Далеко-далеко внизу где-то включилась сигнализация, и потом, покладисто пропиликав, отозвалась на пульт своего хозяина и замолчала. Наверху, кажется, кто-то прошел, протрещав половицами. Значит, там лежит пересушенный ламинит. Она решилась вздохнуть поглубже, и неожиданно этот вздох будто прозвучал на всю комнату, она зажмурилась перевернулась на бок. Казалось, было слышно, как шуршат ресницы, когда она моргает. Игорь лежал так же тихо и неподвижно, если изо всех сил прислушаться, то кажется можно было разобрать его ровное, спокойное дыхание. Она приоткрыла губы и дышала ртом, чтобы было тише, потому что сердце колотилось часто и страшно, не хватало воздуха. Где-то у соседей снова спустили воду. В большом коридоре, за бронированной дверью, было слышно чьи-то голоса и звон ключей. Она перевернулась на другой бок и стала думать, что с ней не так, почему любой другой на месте Игоря....
  В квартире пахло немного стиральным порошком и специями. Приятный свежий запах. За окном было рыжее зарево от мощного строительного прожектора. Игорь лежал на спине. Она еще раз случайно громко вздохнула, снова перевернулась, потянув немного на себя одеяло. Неожиданно он тоже повернулся. Уже когда она начала кажется успокаиваться.
  Потом вдруг произошло что-то.
  Она думала, что ей это приснилось.
  Он поцеловал ее в спину.
  Спина, сразу от лопаток и выше оголилась, она лежала, повернувшись к нему спиной и он, (точно-точно!) коснулся ее губами.
  Даже не поцеловал, он коснулся.
  Она натянулась, напряглась, дыхание перехватило, ёрзнула немного, чтобы оказаться к нему чуть ближе.
  Потом он поцеловал ее в спину еще раз, вернее в крестец. И от этого места, отмеченного его губами, по телу, будто кольцами, будто волнами, стало спускаться что-то, а в глазах снова обнаженные по пояс акробаты закрутили зажженные с двух концов факелы.
  Потом положил руку ей на бедро и откинул одеяло.
  Она подумала, что сейчас будет заметно, как она дрожит.
  Он заметил.
  И немного опустился, коснувшись языком сначала ямки внизу позвоночника, и потом стал скользить по этой ямке вверх, а рука, широкая теплая ладонь, продолжала лежать на ее бедре. Где-то в начале грудного отдела позвоночника Вика застонала, и рука переместилась на талию, оттуда на живот, потом выше, а губы касались теперь шеи, там, где она переходит в плечо.
  Она ёрзнула и изогнулась, случайно коснувшись его так, что все стало еще более ясно.
  Потом, она сильно кашляла, и он внимательно смотрел на нее откуда-то из-под ее согнутой ноги, и она закрывала лицо руками и слезы сами текли из глаз, потом она приподнялась, потянулась к нему, обняла, впервые обняла его, потянулась, как пьяная, как в бреду, к его лицу и стала целовать в губы, чувствуя свой вкус. Когда они первый раз целовались, она чувствовала свой вкус на его губах.
  Потом, в самый последний момент, когда он уже завис над ней, залоснив плечами рыжее марево от строительного фонаря за окном и коричневый параллепипед коридорного света с другой стороны, она простонала: "давай включим музыку, ту, твою, из машины...пожалуйста".
  Он не остановился, она застонала.
  - Я не люблю когда под музыку, - и его голос немного сбивался, - самое ценное сейчас это наши с тобой собственные звуки, стоны, дыхание...
  И в какой-то момент, может, быть спустя небольшую вечность, эти звуки, слышимые ею больше на уровне чувств, где-то внутри своего тела, вдруг пробились в сознание извне каким-то яростным штормом, шквалом, сотрясающим кровать и ее собственным воплем, когда она изогнувшись, отталкивалась руками от стены.
  
  9.
   Период с марта по июнь 2005 года можно смело назвать самым ужасным в жизни Галины Журбы. То, что она принимала за начало нового этапа (а начала все всегда трудные) было на самом деле какой-то черной ямой, провалом в безумие. Потому что то другое, более конкретное безумие, когда она тыкала в Максимкины приоткрытые губы свою мягкую белую грудь, было каким-то локальным, четко очерченным безумием, не имеющим такого разрушительного эффекта на ее жизнь.
  Она уволилась с работы. Весело, с тортиками, цветами и поздравлениями, наврала им всем что ожидает прибавления в семействе (и ведь не дружила там ни с кем, у нее вообще подруг не было)и учитывая некоторые осложнения, вынуждена отказаться от полноценного рабочего дня. От неожиданности шеф предлагал полностью оплачиваемый декретный отпуск и гибкий график, но Галина, сияя, улыбчиво отказывалась, и всем стало ясно, что да - ей сейчас не до работы, и было, конечно, немножко завидно.
  На прощание Коля, честно избегавший ее с момента инцидента, горячо обнял ее, и улыбаясь почти до слез, сказал, что будет всегда помнить ее, и что он очень счастлив, что так у нее сложилось в жизни, и что если что - чтобы она звонила.
  На следующий день она принялась обустраивать свой новый кабинет в здании бывшего детского садика.
  
  Сложно сказать, сколько именно детских жизней ей удалось спасти за эти месяцы - за всей административной неразберихой основная цель ее деятельности меркла и лишь слабо маячила где-то на горизонте. Директор из нее вышел нерешительный, робкий, пугливый и очень вежливый. Постоянно мешал главный учредитель Кравец В.Л. - который имел манеру вламываться к ней в кабинет и без намека на приветствие расхаживать взад-вперед, бубня по крошечному черному глянцевому мобильному. Страшно мешал Котовский с его бредовыми идеями и клянченьем денег. Еще они любили "устраивать" к ней совершенно "левых" девиц, причем, судя по словам одной из них, совсем не бесплатно. Некоторые вели себя нагло и вызывающе. Никто не хотел работать. Единственным помощником была Тамара, но она должна была вот-вот родить, поэтому большую часть времени лежала на кровати в общей спальне и думала о чем-то своем таком грустном и страшном, что никто из неопытных, растерянных женщин, не мог придумать как и с чем к ней подступиться. Она говорила о своих дальнейших перспективах ужасные вещи, и была, в общем-то по-своему права.
  
   В остальном жизнь их крошечного женского мирка текла спокойно и размеренно. Комнаты постепенно приобрели уютный вид, появилось два шкафа. На кухне завелась посуда и полотенца, в ванной стояли стаканчики с зубными щетками и висели пестрые халаты. Каждый вечер все, кто жил тут круглосуточно, собирались в большой комнате, и Галя говорила умные речи о том, что скоро их организация станет международной, что нужно будет выпустить специальные значки, что будут загранкомандироваки и семинары по всему миру. Нужно только раскрутиться. А пока, так как всем хочется кушать, то нужно работать на контору этого Ганжи В.Л., который выплачивает всем зарплату от 150 до 270 долларов США, причем наличными и валютой. Как директор, Галя понимала, что цифры в ведомости, и вообще, во всей отчетности - сильно отличаются от реальности, но подобный расклад был все равно лучше, чем ничего, поэтому она старалась не вмешиваться на этот счет.
  Ей уже почти перестали звонить старые знакомые и приглашать на различные светские мероприятия, где она раньше, можно сказать, блистала, безошибочно угадывая когда можно позволить себе залезть потанцевать на столе, а когда стоять с красивым отрешенным лицом в сторонке, ловя на себе приятные внимательные взгляды важных и смутно знакомых персон. Сейчас она приходила туда веселой, немного не в себе, с горящими глазами и с одной единственной темой для разговора - ее новая организация. Сперва это было очень интересно - как любое радикально новое начинание. Но в их богемном обществе длительные и систематические разговоры о детях и беременностях казались не самыми увлекательными. Два раза ее на этих тусовках сильно подводил Котовский, который вел себя как максималистичный неумный подросток, вдобавок, не очень воспитанный. У него была эта манера общаться с людьми с позиции "да что вы мне рассказываете - я это все и так знаю!". У него на все имелся свой ответ и своя точка зрения. Он не скрывал своего раздражения, когда завязывалась какая-нибудь, дискуссия и ему не было что сказать.
  Но, опять-таки, лишившись привычного куска светской жизни, по большому счету Галя была только счастлива.
  Два месяца пролетели быстро и незаметно. Началась настоящая весна - с росспыпями нежных фиалочек во дворах вокруг канализационных люков, с пригревающим солнышком, тонкими колготками и невостребованными плащами. Тамара родила девочку и жила с ней вдвоем в чьей-то квартире. Врачи сказали, что нужно подождать несколько месяцев, чтобы узнать - передалась ей болезнь, или нет. Своим заместителем Галя назначила одну белорсуску, которая время от времени оставалась ночевать в центре и была предана идее, так же, как и она сама. Эта женщина носила под сердцем заведомо больного ребенка, и где-то, она толком не объясняла где, у нее был еще один больной ребенок. Люся отлично справлялась с "девочками", во времена вечерних отлучек "погулять" и даже с самим Ганжой, норовящим "сократить штаты".
  Отчасти Галина затея удалась - родился один ребенок, и обрели какую-то цель в жизни еще 2 десятка приезжих и малообеспеченных женщин. В офисе поставили несколько компьютеров и Галя каждый день, включая выходные, проводила занятия компьютерной грамоты. Кто-то даже повесил на стене вырезку из журнала, где разрушался расхожий стереотип о несовместимости беременности и работы на ПК. Все можно, только в меру. Самые продвинутые девчонки уже вовсю осваивали Интернет и ночами просиживали в офисе, в халатах и домашних тапочках, жуя какую-то снедь из холодильника и выискивая себе женихов.
  Самой младшей Галиной подопечной было всего 16 лет. Она жила то у родителей, все еще настаивающих на аборте, то у Гали. Даже несколько раз приходила к ней домой. История этой молодой женщины началась на чьем-то Дне Рождения и потом была, как показалась, настоящая любовь, наивные попытки пойти в ЗАГС расписаться, потом родители "обьеденились" и быстренько отправили мальчика учиться в другой город, а ее мама за руку два раза водила на аборт, и два раза девочка горько плакала, и ни участковый гинеколог, ни заведующая не могли ничего сделать без согласия девочки. Ее запирали в комнате, за какой-то немыслимый "блат" определяли в стационар, откуда она звонила в известную женскую организацию и обещала написать в газету. Ее морили голодом. "Господи, знал бы этот малыш на какие огромные жертвы шли его дедушки и бабушки, лишь бы не дать ему родиться". И потом она ушла вникуда. Когда родители осознали свое бессилие, то начались вкрадчивые звонки: "А как там наша девочка?", передачи вкусных кастрюлек с домашней снедью и даже компромиссные "твоя жизнь - тебе решать". Галя помогла ей сдать экстерном экзамены в школе и следила за тем, чтоб она успевала готовиться ко вступительным в университет. "Отучишься семестр - там академку возьмешь, работать будешь у нас, за ребенком будем все вместе смотреть!"
  Было очень много "приходящих" - они то появлялись, то исчезали. Молоденькие, случайно с кем-то перепихнувшиеся, у которых еще "вся жизнь впереди". Они все не любили отцов своих детей, они все хотели гулять и веселиться, и красить ногти, и жевать чипсы, развалившись на полу перед телевизором.
  "Ты, Галь, не остановишь большинство, - говорила одна такая мамочка, - они ненавидят свою беременность. То есть они о ней не думают, как о беременности. Они не могут сопоставить содержимое своей матки с живым человеком. Для них аборт это их жизнь, их выбор, и их право..."
  И Галя прекрасно это понимала. Как и то, что все ее старания носят какой-то местечковый, несерьезный характер. Даже там, в больнице, в страшной очереди их сидело человек 10. И это только одна такая очередь, в одной больнице... А у нее уже 2 месяца живут, едят и практически не работают 23 женщины... в противовес 10 065 абортам, по самым скромным подсчетам, совершенным за это же время в этом же городе. Хотелось организовать что-то колоссальное, многоэтажное, с филиалами, способное помочь, трудоустроить и приютить не одну тысячу малообразованных, нетрудоспособных (будем смотреть правде в глаза) женщин. Галя старалась, она обратилась в более 300 различных фондов и организаций с просьбой о помощи. Из тех, что ответили, большинство предлагали только моральную поддержку. Таким образом, единственным спасителем был бизнесмен Кравец, с его депутатскими связями и подозрительной щедростью. В тех документах, которые Галя подписывала для него, очень часто фигурировали какие-то баснословные суммы. За одним только "аппаратом ультра-звуквового обследования" тянулось число с множеством нолей. Была еще и страховка, и мед. наблюдение и даже набор тренажеров. Но ничего этого, понятное дело, к ним в центр не привозили. На все ее вопросы у Ганжи был один лаконичный ответ: "Тебе не нравиться, что я плачу вам зарплату?" И выбиться из-под этой зависимости не было никакой возможности. За границей тоже не особо хотели помочь. Нужно было развить какое-то политическое движение, устроить особенную программу, которую на уровне фондов и грантов могли бы проспонсировать зарубежные страны. Но это все было безнадежно далеко...
  Было невыносимо больно, когда однажды в выходной, Галина зашла в свой центр, и не увидела привычного беспорядка на одной из кроватей. И кучи барахла на тумбочке. И сумки на шкафу.
  - Не выдержала она.. ушла, Галюнь... каждому свое, как говориться...
  - Но у нее же было уже 18 недель!
  - А про социальные показания слышала?
  Было несколько неприятных визитов из санэпидемстанции, которые орали, что здание нежилое, и жить в нем нельзя. Были пожарники, решившие все опечатать. И с ними со всеми была своя действенная, не совсем привычная ей методика улаживания конфликтов. Но сбережения кончались, а новых поступлений не было. Так же кончался ее аванс за аренду, и здесь была вся надежда на Кравца. Изначально, они договорились, что за аренду платит она.
  
  Страшный момент наступил в середине мая. На счету почти ничего не осталось и пришли новые платежки. Галина позвонила Кравцу прямо утром и попросила уделить ей час, желательно во второй половине дня, на нейтральной территории.
  Дома была приятная майская золотистая солнечная тишина. Она сидела в ванне и слушала классическую музыку. Римские шторы были подняты и из высоких окон на деревянный пол падали косые прямоугольники света. Кроме того, первого начальника в ее жизни, который рыдал как дитя, было у Галины еще несколько мужиков, с которыми, если говорить совсем грубо, приходилось вступать в половую связь из определенных корыстных побуждений. Самым гадким было пузатое чмо, подумать только, 17 лет назад.
  К ней в кафе "Свиточ", на Большой Житомирской, где они часто сидели с однокурсницами, подошел один сбушник (они все на одно лицо, кажется, что это особенная порода людей такая - им всем под 40, невысокого роста, но спортивного телосложения, короткостриженные, черты лица какие-то неузнаваемые, такие типичные, что потом и не вспомнишь и не опишешь толком). Он был неприветлив, но крайне вежлив и настоятельно рекомендовал пересесть за столик у окна (а они всегда сидели под лестницей). Причем говори эти же слова кто-то другой - Галина не раздумывая его бы послала, а тут ее сковал какой-то ужас, все это казалось каким-то ужасно серьезным, и она, закатив глаза и устало улыбаясь покорно сняла с вешалки свою плетеную сумку с длинным ремнем и следуя на полшага впереди безликого мужика в пиджаке, развязно бухнулась на единственный свободный стул, напротив неприятного толстого мужика с бородкой. ОН смотрел на нее так, как будто она уже была его. Он был без галстука, в расстегнутой у ворота белой рубашке под которой виделась путающаяся в седой шерсти широкая золотая цепь. А пиджак на нем был лимонный, в бежевую клетку. Галине было смешно тогда. Она говорила грубо, фыркала, глядя ему прямо в глаза и выдувая в лицо сигаретный дым, а он просто смотрел, что-то спрашивая. Потом покупал ей коньяк и она пила, и закусывала его шоколадкой и потом когда он сказал "поехали", то она, все так же брыкаясь и фыркая, вышла из кафе, а сбушник нес ее сумку.
  Они проехали буквально квартал и там, в одном из старых дореволюционных домов со стеклянным фонарем над мраморной лестницей, он полез к ней целоваться, и его губы всегда оставались холодными и мокрыми, даже когда он неожиданно спустился ниже, сняв трусики с колготками так, что они болтались на одной ноги ниже и она, пьяная, растрепанная, 19-летняя, закрыла глаза и притихла, чувствуя, как начинает гореть лицо и подрагивать нижняя губа.
  Потом он запрыгнул на нее и в солнечном хмельном мареве было видно его огромное пузо и пухлые руки, сжимающие ее за щиколотки.
  Потом она пошла в душ, требовала курить, и уже какой-то другой мужчина принес ей сигарету и подкурил, а она так и стояла в ванне - в лифчике, майке и без трусов и вода из крана текла ей на ноги.
  
  Но тогда ей было 19 и она сама ничего не решала. Трудно предположить, что у Ганжи могут быть какие-то проблемы с женщинами и что Галина может произвести на него такое же гипнотическое впечатление, как на похожего толстого немногословного дядьку 17 лет назад.
  
  Она надела просторную белую блузку и черные классические брюки, затянутые ремешком на талии - а не на бёдрах, как было модно в то время. Простые дорогие черные туфли на небольшом каблуке. На шею толстое золотое колье, на руки дутые объемные браслеты из белого золота. Расстегнула две верхние пуговицы, побрызгалась духами, накрасила губы ярко красной помадой и лишь слегка коснулась тушью ресниц. Ей все равно никто не давал 36.
  Кравец ждал ее в ресторанчике возле Золотых Ворот, в центре Киева.
  - Ну, что случилось, - спросил он, отложив газету.
  Галина грациозно опустилась на стул напротив и, улыбнувшись, приняла из рук официанта тяжелое меню в зеленом кожаном переплете.
   - Вы любите креветочный коктейль соусом "тартар"? Почти банально... но очень вкусно!
  - Люблю креветок, - согласился Кравец.
  - Просто я хочу вас понять, - щебетала Галина, пока им несли заказ, - вы делаете очень важное дело, и мне интересно узнать, какие побуждения движут вами... вы никогда не интересовались моими планами.
  - И не буду, - но по ехидно-игривой гримасе, пробежавшей по его физиономии, Галя поняла, что движется правильным путем.
  - Слушай, ты, - она подалась вперед, нависнув над столиком, - думаешь, я совсем дура, и не соображаю, что происходит, да?
  Одновременно ее нога, уже давно разутая, двинулась в осторожный путь под Рыкинскую штанину.
  - Ты почему избегаешь меня, а? Почему это я должна первая просить чтобы мы просто сели.. поговорили.
  
  
  Вечер продолжился в японском ресторане через квартал. Кравец был ни капли не похож на того толстого дядьку с седой бородой. Только пузом. В остальном, он оставался подозрительным, грубым и каким-то непонятным, как все современные топ-менеджеры. Но пока они болтали с Галиной, Кравец неожиданно понял, что она похожа на торреодара. Говорил почти все время он (а она умела хорошо слушать), нес какой-то бред, а мысли сами неожиданным лихим витком заворачивали в область этого нового открытия, что женщины-торреодоры показались ему чем-то очень возбуждающим и ни на что не похожим. Словом, расставались они намного позже, чем планировали, то ли от пива, а потом сакэ, то ли от общей вечерней расслабленности, Кравец обмяк, подобрел, стал говорить о романтике и вспоминать, как было хорошо в одном охотничем домике в Черниговской области. Когда они сели в машину, вдвоем на заднее сидение, он, конечно, предложил Галине поехать к нему и она, конечно, отказалась.
  
  На следующее утро, когда Марчук пришел в офис с новыми бумагами, Галина довольно сухо поприветствовала его, но проходя мимо, будто случайно коснулась всем телом, потом обернулась, и, глядя ему прямо в глаза, извинилась и спросила о чем-то, по работе.
  - Я за тобой сегодня вечером заеду. Дождись меня. Тогда и обсудим.
  
  Естественно, он явился только в начале десятого, причем даже не удосужился подняться, просто позвонил из машины. Вечером у них в центре была настоящая идиллия. Девчонки приготовили ужин, потом сели все вместе за столом, болтали. В ванной журчала вода и зычный грустный голос напевал какой-то фольклорный мотив. Галина хотела, чтобы этот рослый волосатый вепрь оказался в кругу молодых, беременных баб - румяных, пахнущим домом. Сел бы между ними и начал смущаться, подобрел бы...
  
  - Сейчас едем ко мне. У меня много работы, - сказал Кравец и тут же отрубился.
  
  Он сидел впереди, возле водителя и за всю дорогу не проронил ни слова. В машине слушали "радио шансон". Выехали за Киев, на обуховскую трассу. Конечно, домой к нему нельзя, ведь там жена и дети.
  Кравецкий особняк стоял за каменным забором, по соседству с такими же трехэтажными домами из силикатного кирпича, под крышами из красного "ондулина", выполненными по типовым современным проектам. У Кравца, правда, был еще кованный флюгер на крыше - подарок от сослуживцев на 45-летие.
  В доме явно не топили чуть ли не с нового года - в лицо ударил сырой могильный холод. Немного еще пахло ремонтом.
  Ролеты открывать Кравец не стал, как и не стал возиться с котлом и отоплением. Они сели в ледяной гостиной, перед воздушным калорифером, который грел плохо, но сделал воздух трескуче наэлектризованным, и это напомнило Гале кое-что.
  
  Галина рассказывала о своих планах, приводила статистику по абортам, а он почти не слышал, что она говорит, напряженно глядя на ее губы, молодые, полные, накрашенные красной помадой губы, складывающиеся в "о" и "у" и потом он различал только эти два звука.
  
  Потом завязался неприятный спор. Кравец говорил, что аборт - это неотъемлемая часть развивающегося общества, которое не может не жить по звериным законам. "Человек жрет и срёт, и одни животные пожирают своих больных и слабых детей, другие просто не дают им родиться. От этого никуда не деться - всегда будет кто-то, кто мешает, кто отнимает у кого-то определенный ресурс. Все живут только ради того чтобы пожрать. Все остальное - пустые сантименты".
  
  Они пили водку, заедая салатом из морковки по-корейски. Потом он неожиданно встал, взял ее за руку и со словами "идем, покажу кое-чего" - повел на второй этаж. Переступая через непонятные картонные коробки, они зашли в небольшую спальню со скошенной стеной с мансардным окном. На полу был синий ковролин, кровать застелена синим покрывалом, над кроватью бра в виде фиолетового колокльчика.
  Странно хихикнув, Кравец поднял руки и неожиданно тихо повалился спиной на кровать. Галина замерла в дверном проёме. Ей было холодно в одной блузке без свитера, от водки немного тошнило и кружилась голова. Он смотрел на нее снизу вверх, положив голову на сцепленные в замок руки.
  - Ну, иди сюда.
  Она села на край кровати.
  Медленно протянула вперед руку, положила ему на грудь. Он был в джемпере, теплый, глубоко и ровно дышал и улыбаясь слегка морщил лоб.
  Он схватил ее за предплечье и уложил на себя, второй рукой заползая в волосы, приблизил ее голову к своей.
  Стойкая красная помада все-таки размазалась и торреодорский эффект усилися, когда она, сидя на полу, у его ног смотрела внимательно и не моргая, в расстегнутой до живота белой блузке из-под которой выглядывала полная, как дыня, белая, как молоко грудь в атласном лифчике. Она стала развязывать шнурки на его туфлях.
  И потом пришлось делать все остальное тоже.
  То есть вообще все.
  
  Потом оказалось, что водителя он отпустил, и ночевать пришлось тут же, вдвоем, на этой кровати. Было дико холодно, казалось, что матрас, одеяло, подушка, стены - напитавшись холодом, теперь излучали его, как пакеты со льдом.
  Они проснулись рано утром в кромешной тьме (ролеты были и на втором этаже тоже), не разговаривая вышли на улицу. Галина чувствовала, что помимо распухшего лица, у нее красный от холода нос.
  Водитель уже ждал на улице перед домом. Неожиданно выяснилось, что они поедут на разных машинах. Вторая машина приедет через 15 минут.
  Ворота закрыли, и Галина стояла там, на пустынной улице дачного кооператива, слушая пение птиц и глядя как буквально на глазах отползает тень от старой липы, растущей между участками, подставляя узкую незаасфальтированую дорогу золотистому, почти что белому солнечному свету.
  
   Неизвестно, как развились бы дальше их отношения, но заплатив за аренду, Кравец неожиданно исчез. Галина не хотела звонить ему первой, но когда наступило время аванса, (то есть прошло еще 2 недели) пришлось все-таки набрать его номер. И знакомый до ненависти по другим звонкам женский голос ответил, что связь с абонентом отсутствует. Потом стали приходить какие-то люди, искать его. Потом пришла грозная повестка в суд и там выяснилось, что его задержали за что-то "в особо крупных размерах", контору полностью расформировали, женщины разбежались кто куда, а на Галину завели отдельное уголовное дело.
  
  10.
  
  Крия, несмотря на свою инфантильность, мог бы быть настоящей находкой для женщины Галиных лет, крепко стоящей на ногах, уставшей от поединков с гонористыми самцами, у которой, наверное, и не было никогда в жизни нежного, покладистого, доброго, заботливого мужчины - такого, что напрочь лишен амбиций, любит дом, уют и с которым можно целый вечер просидеть в одной комнате читая книжку (или играя в комьютерную игру) не испытывая при этом ни малейшего дискомфорта. С таким, который не делает какие-то элементарные вещи совсем не потому, что не достаточно внимателен, а просто потому что он как-то об этом не подумал - и если ему напомнить, пусть даже 10 раз - то он ни капли не обидится, и он будет чувствовать себя привычно виноватым, вернее улыбчиво виноватым, потому что такие мальчики, выросшие в заботливой женской среде, лишенные пап, всегда чувствуют себя перед женщинами немного виноватыми.
  С этой немного рассеянной, немного виноватой нежностью, Киря помнил все их с Викой памятные даты, такие как День Первого Поцелуя, День Нежности и еще несколько дней - после первой ссоры, день Гармони например. Он вкладывал ей в сумку открытку и какую-нибудь китайскую безделушку, всякие висюльки в машину, на которые нажмешь, и они пищат "я люблю тебя". Ну и все - дома с чувством выполненного долга он садился играть в компьютер или смотреть телевизор, причем если Вика раздражалась, то он хоть и не понимал в чем дело "пожалуйста, скажи что я делаю не так", но бросал все и шел к ней, как правило, чтобы заняться любовью, потому что спектр их вечерних совместных занятий был весьма скудным - смотреть телевизор она почему-то не любила.
  12 мая было два года их совместной жизни. Вика проснулась накануне в отправтительном настроении.
  
  С Игорем Мейлановым они говорили. И иногда Вике казалось что это так просто - обсуждать такие нетрудные темы как политика, история, да даже тот же шоубизнес - то, что все знают, что у всех на слуху, она даже в ущерб собственному удовольствию от беседы, пыталась запомнить, по тезисам, о чем они так легко и увлеченно беседуют, чтобы потом повторить все дома у Кири. В какие-то выходные они всей компанией с Дажедэном зашли в книжный магазин и Вика демонстративно купила повести Достоевского, чтобы Киря почитал (Игорь минувшим вечером сказал, что в литературе у него три иконы - Достоевский, Гоголь и Пушкин). Дажедэн осмеял ее литературное рвение, а Киря заявил, что все это можно посмотреть в кино.
  
  Дома у Кири все знали, что в Киев переехали Викина двоюродная сестра Лариса, с мужем Игорем и маленьким ребенком, что они живут где-то очень далеко, на Теремках и Вика не хочет, чтобы Киря ездил ее встречать так далеко, да и ей самой тяжело оттуда возвращаться, потому она иногда будет оставаться переночевать. Кирина мама лишь осуждающе качала головой, и говорила, что могла бы познакомить их с родней, и Вика в исступлении врала, что обязательно, как только так сразу. Потом имитировала какие-то идиотские телефонные разговоры, договаривалась о встрече, и у них обязательно заболевал ребенок, Игорь разбивал машину, сестра Лариса срочно уезжала домой по какому-то важному вопросу. Подобное вранье не могло продолжаться вечность, но было в этой лжи что-то упоительное, что-то безумно сладкое, какой-то шальной азарт.
  Игорь, кстати, никогда не ходил с ней погулять, предпочитая короткие вечера в ресторанчике (стоит заметить - не самом элитном, в места вроде "Нобель" или "Эгоист" они так ни разу не сходили"!), также он не тратил много времени на нежности и комплименты. Хотя одно прикосновение... то, как он подходил к ней сзади, такой большой, и обнимал ее, тесно прижимаясь и целуя в затылок, нюхая ее волосы- этого было, конечно, достаточно!
  И в начале Вике казалось, что она необычайно счастлива, получая от каждого из своих мужчин то, что не мог дать другой. Она думала, что ее ни капли не задевает тот факт, что Игорь сам первый ей ни разу не позвонил, не отправил ни одной смски и не сказал ничего конкретного об их перспективах в ближайшем будущем. Как-то раз, в один особо душевный, как ей казалось, вечер у него дома, Вика вдруг поняла чего хочет на самом деле - побыть с ним, вдвоем, хотя бы два дня, в каком-нибудь отеле, чтобы проснуться вместе и знать, что никуда не надо спешить, чтобы проснуться и знать, что засыпать они будут тоже вместе, и чтобы не было там ничего - ни телефонов, ни ноутбуков. Ну или ладно, чтобы были, но чтобы он не девался никуда от нее... хотя бы два дня. И Вика сказала, привычным движением загружая тарелки в посудомоечную машину: "Скоро майские будут. Давай съездим во Львов на два дня. На машине". Игорь молчал, и она продолжила "Я никогда не была во Львове, а ты?"
  Он ответил "прости, я буду работать".
  И они сидели на диване в гостиной, был голубоватый полумрак, горела ароматическая свечка, купленная сегодня в супермаркете куда они заехали за продуктами, между ними стояла, немного перекосившись, миска с фисташками и по телевизору шел фильм, тоже купленный на "Озоне" и Вика тихо плакала. Так тихо, что никто не заметил, потому что она сидела не шевелясь и почти не дыша, только слезы периодически капали ей на колени, но Игорь смотрел не на нее, а на экран.
  Потом она думала "что я делаю не так" и думала так же, уже немного успокоившись, что все-таки, вечером в пятницу он находится с ней, а не с женой, он с ней смотрит свой очередной любимый фильм, что он с ней недавно ходил в ресторан, с ней, и что примерно раз в две недели он не ночует дома, значит, есть определенная надежда...
  
  
  Так вот в мае она была счастлива. Стоя каким-нибудь теплым вечером на Кирькином захламленном балконе, затягиваясь терпкой сигаретой, она вспоминала совсем без боли, как садилась в черный, немного приплюснутый, весь какой-то глянцевый, невозможно "пордистый" в своих округлостях и приплюснотостях лексус (Lexus IS!) или как в ресторанчике он говорил ей что-то и потом подмигивал, и как во время секса она водила рукой по его затылку и шее, короткие волосы, почти как щетина, приятно дразнили кожу на ладонях и весь он - мускулистый, крупный, сильный, зрелый, был как дикое животное, отчаянно радующееся жизни.
  
  На майские праздники они с Кирей пошли, естественно, в гости к Дажедэну, в их новую молодоженскую квартиру. Кирька влез в долги и притащил огромное количество продуктов - и ветчину двух видов, и оливки, сыр фета (да, да, тот самый, которым ее кормил Игорь, сидя на краю ванной), рыбу, мясо, вино. Пока они покупали это все в "Метро" (на работе дали карточку), Вика в каком-то диком, животном отчаянии озиралась по сторонам, выискивая это одно, единственное лицо в потоке суетящихся покупателей. Как зачарованная, она ходила между рядами, напряженно всматриваясь в мужские спины, вздрагивая, каждый раз когда кто-то смуглый, с широкими плечами и короткими черными волосами попадал в поле ее зрения.
  Она понимала, что действует совсем не правильно, но ничего не могла с собой поделать, когда соблазн заглянуть на стоянку, пеленой опустился на ее глаза.
  - Но Викусь, нам же на тот выход нужно, - причитала Кирина мама, толкая тележку к кассе.
  - Да говорю же вам, там нам ближе до маршрутки идти и очередь меньше!
  - Вика, ну почему ты споришь?
  А она отчаянно озирается по сторонам, взгляд перескакивает с затылка на затылок, со спины на спину.
  - Нет, нет, поворачивайте, я знаю, что говорю, я сюда ездила с сотрудницей! Пошли! Кирька, пошли!
  
  И потом, очутившись на стоянке, Вика не видела недовольных лиц ее спутников, она не видела длинный бетонный забор и узкий проезд, полностью забитый машинами где была одна, черная очень похожая, припаркованной в дальнем ряду.
  
  Это было наваждение.
  В гостях у Дажедэна и Наташи, она вела себя громко, почти вызывающе, взасос целовалась с Кирькой, на балконе хватала его за разные неприличные места. В ней все кипело, хотелось какого-то сумасшедшего всплеска.
  Пока все сидели в гостиной, Вика тихонько выскользнула на кухню, села возле телефона и дрожащей рукой набрала драгоценный номер.
  "Абонент не может принять ваш звонок..."
  
  Тогда она потащила всех гулять. Вернее, Кирина мама осталась сидеть с родителями и пить шампанское, а "молодежь пошла веселиться".
  - Как же это можно - жить в таком месте, почти в центре, и не пойти гулять!
  Вика дрожала всем телом. Вино ударило в голову и появилось какие-то дикое, вакханское веселье. Боль от недавнего игоревого: "Я занят, позвони мне завтра", радость от раздевающих взглядов Дажедэна (он любил шумных веселых девчонок), задор от кирькиной беспробудной тупости, ведь он верит.... Пьянящее осознание своей власти над этим хилым существом мужского пола: "Сегодня вечером я тебе письку поцелую", и вспыхнувшая алым его щека.... и он, этот зенит ее счастья, смысл ее жизни, он будет где-то "по своим делам", пока она сама осыплет Кирино тело жаркими поцелуями... отдастся ему полностью, без остатка... просто пользуясь законным правом выбора.
  Они шли по людному Крещатику, мимо метро и МакДональдса (да, да, ассоциации все те же, хотя тот, главный Макдональдс за окнами которого, если очень сильно захотеть, материализуются черные "лексусы" был совсем в другом месте) - четверо молодых людей, две парочки. Кирька в светлых джинсах и в джинсовой курточке, Наташа - заметно поправившаяся, в белых обтягивающих джинсах и в розовой обтягивающей кофточке с очень глубоким вырезом, где в ямочке между загоревшими в Италии грудьми уютно лежал большой золотой медальон. Каштановые волосы распущены и мягкими волнами падают на плечи. Пухлые девичьи губы слегка подкрашены розовым блеском. Дажедэн красавец-гусар в светлых джинсах и черной обтягивающей майке (как и Кирька, только в 2 раза больше). И Вика, в светло-розовом платье, с заколкой-розочкой в распущенных волосах медово-золотистого цвета, с густой челкой, что видны только ресницы и губы, в белом кардигане, в котором она всего лишь неделю назад курила на балконе у Игоря; в белых колготках в мелкий цветочек, которые она однажды надела без белья, и Игорь сказал, что так она выглядит очень пикантно; и в белых туфлях на небольшом каблучке, тех самых, которые они однажды решили не снимать....
  
  А потом, едва пройдя мимо МакДональдса, мимо магазина укр-золота и поравнявшись с аркой со ступенями, ведущими на Лютеранскую улицу, Вика вдруг увидела самого Игоря. Он стоял вместе с Ларисой в небольшой очереди в театральную кассу (смешной романтик-гинеколог) и перепутать его с кем-то было невозможно - настоящий, он оказался немного вытянутее чем она его представляла, выискивая в толпе, не таким плечистым. Он был в черном лайковом пиджаке (Хьюго Босс) и в синем реглане с v-образным вырезом, возможно в том самом, в какой он переоделся тогда у себя дома, в самый первый вечер.
  - Ой, ребят, подождите меня, я щас, - неожиданно сказал Дажедэн, и тяжелой трусцой рванул в сторону очереди.
  - Приятеля встретил, - пояснила Наташа.
  Вика потеряла дар речи, и рассеянно улыбаясь, неотрывно смотрела на Игоря. То есть он правда не поехал никуда в эти дни, то есть он правда был занят. Дэн заискивал перед ним, это было так смешно. Потом по-свойски похлопал по плечу. О... эта улыбка, этот взгляд, как он смотрит, прямо, уверенно. Рукопожатие, мелькнувшая кисть руки и платиновое кольцо на мизинце. Что-то говорят друг другу, Лариса обнимает Игоря за пояс, он, не глядя на нее, кладет руку ей на плечи... Дажедэн закуривает, протягивает сигарету Игорю, тот принимает, подкуривает, кивает, наконец, Дажедэн машет рукой в их сторону, Игорь медленно поворачивает голову, смотрит Вике прямо в глаза, продолжает улыбаться, смотрит на Наташу и машет ей. Наташа, толкает локтем Вику и говорит: "Так это же Игорь Александрович, помнишь, у нас на свадьбе был?"
  Наконец, они отходят от кассы и очереди. Втроем. Сердце ушло в пятки. Знакомая до боли, неожиданно материализовавшаяся Лариса. Намного лучше, чем та, что была у Вики в памяти.
  - Здравствуйте, - деланным баском сказал Кирька, и, стараясь выглядеть очень мужественным и взрослым протянул руку, пока другая обнимала Вику за талию.
  - Здравствуй, Кирилл... - этот голос...
  Вика дрожала, не зная, куда девать взгляд
  - Какой спектакль? - спросила Наташа, так просто касаясь Игоря предплечьем, глядя немного из-за плеча на билеты в его руках.
  Только сейчас Вика поняла, что Ларисе на самом деле не так уж мало лет. На ней были совершенно не модные брюки, хотя и явно дорогие, добротные, наверное из-за границы - классического покроя, прямые, может, чуть сужающиеся книзу, светлые мокасины на босу ногу, идиотская бежевая шерстяная кофта с крупными пуговицами, платочек на шее, коричневая сумка, совсем не в тон. На лице ни грамма косметики, но при этом идеальная, аж светящаяся белая кожа. Нос крючком и глаза немного на выкате. Господи, что он в ней нашел? Волосы жиденькие, едва достают до плеч. Небольшая челка.. ага, сделала мелирование. Все равно плохо...
  Но Господи, какая разница! Ведь они идут, держась за руки! И выглядят абсолютно счастливыми! И Игорь выглядит таким спокойным, он же так до сих пор не подал ей никакого тайного знака, не подмигнул... не спросил ничего!
   - Приезжает Ленком на гастроли. Мы пойдем, - ответила Лариса. И ее голос - уверенный, немного резкий, словно резанул где-то в душе, так что у Вики сжались кулаки.
  - А мы тут думаем в бар какой-то закатиться,- сказала Наташа, и Вика облегченно выдохнула, так, что аж голова закружилась.
  - Мы с Дэном не любим кабаки, - презрительно сказал Киря.
  - Но Дениска, ну пожалуйста, идем, выпьем по пиву.. ты ж обещал мне, еще давно....- причитала Наташа. Киря обиделся, что его друга называют не Дэном и взял Вику за другую руку, таким образом подвинув ее вплотную к Игорю. Она с удивительной четкостью ощутила тепло его тела и знакомый запах туалетной воды "Laсoste" . Они медленно брели дальше по Крещатику в сторону Бессарабки.
  - Да нет, ребята, мы, наверное, проведем вас до Прорезной, а там пойдем дальше по делам, - сказал он, даже не посмотрев на Вику.
  - Игорь, да давай на самом деле... я хочу посидеть немного, - вкрадчиво сказала Лариса, и потом добавила что-то, но Вика не расслышала.
  - Хорошо, хорошо, - сказал Игорь, - идет. У кого какие предложения?
  - Я знаю отличный ресторанчик... называется "старая Прага", кто-то был там раньше? Там отличное чешское пиво!
  - Кажется, я был, - спокойно сказал Игорь.
  
  Они развернулись, пересекли закрытую на выходные проезжую часть и начали подниматься по Прорезной. Вика, Киря и Наташа все время шутили, рассказывали идиотские анекдоты, у Наташки потекла от смеха тушь, а Вика пару раз подвернула ногу. Лариса явно не вписывалась в эту компанию, и легко обняв за пояс своего мужа, наблюдала за происходящим с тихой улыбкой. В небольшом скверике работал фонтан, и когда Вика в очередной раз задела чем-то Кирю, то он, собрав все свои силы, неожиданно схватил ее, взвалил себе на плечо и потащил к воде. Вика истошно верещала и болтала своими стройными ножками в ТЕХ САМЫХ колготках. Он опустил ее почти под самую струю, картинно наклонив, как над пропастью и потом, Вика, извернувшись, обняла его, повисла на нем и в следующий миг они стали жадно и жарко целоваться.
  Дажедэн с Наташей зааплодировали, а Игорь просто добродушно улыбался, без всякой мысли, будто думая " дурачатся как дети".
  В ресторанчик Вика влетела первая, не забывая всем своим видом демонстрировать что она тут частая гостья и выбрала, естественно, ИХ столик и села на свое привычное место, а Игорь - на свое (вот, наконец-то!). Денег у них с Кирей было мало, и Вика ограничилась одним маленьким пивом, а Киря сначала решил вообще ничего себе не брать.
  - А ты что пьешь? - спросил Игорь, когда принесли заказ.
  - А, ничего. Я уже столько всего выпил и съел у Дэна... - и покраснел, бедненький.
  - Девушка, - Игорь позвал официантку, - принесите пожалуйста еще одно пиво, такое же как у меня, гермелин и утопенцы , в больших тарелках на всех, - и потом, глядя на Кирю, обнадеживающе кивнув, - все в порядке, я угощаю.
  Вика не могла ничего с собой поделать и почти все время смотрела на Ларису, жадно улавливая каждый ее жест. Так выглядят украинцы, живущие например в Канаде, или Израиле. Какая-то напитанная глубокой духовностью (или как там они говорят) совершенно асексуальная женщина неопределенного возраста, чем-то похожа на Катерину Чумаченко-Ющенко . Возможно, в ней и есть какая-то изюминка. Но почему тогда свои новые фильмы с "озона" Игорь смотрит не с женой, а с Викой?
  
  Игорь почти все время говорил с Дажедэном и практически не обращал на сидящую напротив Вику никакого внимания.
  Когда они вышли на улицу, то было уже темно.
  - Мы сегодня без машины, проводите нас до Бессарабки? - спросила Лариса у Дажедэна.
  
  Когда удалось поймать такси, Дажедэн пожал руку Игорю, поцеловал Ларису в обе щеки, а Наташа сказала:
  - Обязательно приходите к нам в гости как-нибудь,
  - Возможно. Купим "хванчкару " и придем.
  - И нас не забудьте позвать! Пока, Игорёк, - сказала Вика и помахала ему кончиками пальцев.
  
  Пока они шли дальше к площади Льва Толстого, Вика притихла, потому что ужасно захотелось плакать.
  - Слышишь, Вик, можно тебя на минутку, - неожиданно сказал Дажедэн, когда они остановились у входа, и Киря немного отстал, пока рылся в поисках проездного.
  - Да?
  - Вик, ты в следующий раз, обращайся к Игорю Александровичу на "вы", пожалуйста, он очень влиятельный человек, блестящий врач, он не Игорёк, понимаешь?
  Вика покраснела. Хотелось то ли разрыдаться, то ли рассмеяться, то ли просто послать его.
  - Да, конечно, меня занесло...
  - Ну, все, пока.
  Взявшись с Кирей за руки, они зашагали к метро, а Дажедэн с Наташей еще гулять, потому что прикольный приключенческий боевик сегодня по телевизору в 20-00 их ни капли не интересовал
  
  Через три дня были снова выходные и Киря решил устроить праздник в честь 2-хлетия их с Викой тесной дружбы. Уже тогда, с началом весеннего потепления, в Кирином сердце поселилось что-то болезненное, какое-то новое чувство. Это было что-то чужеродное, новое и неестественное. Что-то в Викином поведении настораживало его. Он не мог привести ни одного конкретного факта, который проиллюстрировал бы перемену в ней, но это новое чувство, словно камень лежало на его сердце, была какая-то тоска... нет, скорее боль, щемящая, тянущая боль, и чувство безнадежности... он страшно, страшно для самого себя любил эту девочку. Когда он подстригал кончики ее соломенно-медовых прямых волос, то никогда не выбрасывал их. Эти бумажные сверточки, заботливо перетянутые тесемочкой, лежали, надежно спрятанные в его шкафу. Вика.. Викуся... Викулечка... что-то с ней творилось... и Кире было страшно. Иногда ему казалось, что в нем открывается какой-то пророческий глаз, и он будто предвидит ее смерть... он просыпался ночью, в холодном поту и тяжело дыша, смотрел на ее ангельское лицо, и слушал как она дышит, и тихонько поправлял ей одеяло, и нежно-нежно касался губами ее персиковой щеки, и сладкая истома поднималась в нем.
  Киря не мог объяснить, почему ему бывает так грустно.
  Может, когда она иногда начинает плясать по утрам? Когда она красит губы, сексуально наклонившись над умывальником, отставив свою попку в новых кружевных трусиках и время от времени смотрит на него: искоса, прищурившись... эти глаза? А может, она смотрит, и видит совсем не его?
  И Кире стало страшно. Он начал лихорадочно вспоминать, где и когда она могла с кем-то познакомится? Но тут она была чиста... на работе там все старые и страшные, к тому же знают, что есть он, Киря. Иногда Вика ходит ночевать к своим родственникам - но всегда звонит оттуда. Кирина мама сказала, что Вике самой неловко жить все время на чужой территории, что ей нужно иногда побыть одной, а вместе с бабушкой и тетей Валей это вряд ли возможно. "Ведь вы еще по сути чужие друг другу люди. Дай ей определиться, сыночка".
  И Киря определился.
  Этим утром они должны были ехать на шашлыки, и там он хотел сделать Вике предложение. Разговор о свадьбе у них не заходил уже несколько месяцев. Вика молчала, скорее всего, от того, что это мужская прерогатива - делать предложение.
   *
  Пока Крия сидел на кухне и смотрел, как тетя Валя готовит мясо для шашлыков, Вика лежала, раскинувшись, на белом кожаном диване, запрокинув голову и вверх ногами глядя на Игоря. Он застегивал пуговицы на манжетах своей белой, свежевыглаженной рубашки и спокойно смотрел в окно. Утюг стоял на гладильной доске тут же у окна и еще тихонько попыхивал.
  - Я знаю, что ты не любишь эти разговоры, но мне просто нужно знать кое-то про нас и про тебя и про... - начала Вика
  - Про Ларису?
  Вика содрогнулась от одного имени. Медленно перевернулась на живот, прогнулась в спине.
  - Просто я... я как-то привязываюсь к тебе... я... Игорёк - она села, жалобно глядя на него снизу вверх, - у меня мальчик страдает... мы с ним сегодня едем праздновать наше 2-хлетие совместной жизни...ты понимаешь это?... а я совсем не хочу...
  - Так не едь, - аккуратно снимает с вешалки свои черные брюки, встряхивает, начинает надевать, - зачем тебе врать самой себе?
  - Я не могу... Игорь, мне нужна какая-то четкость, ясность... я не хочу делать никому больно.
  - Ты одеваешься?
  Вика встала, оглядываясь в поисках своей одежды.
  - Игорь, ты ведь не собираешься уходить от своей жены?
  - Пока что нет.
  - Тогда все ясно, - сжав в руках одежду, Вика метнулась в спальню, кое-как оделась, выскочила в прихожую; Игорь сидел в гостиной и с равнодушным видом переключал каналы в телевизоре, последний взгляд - и неожиданно для самой себя, выбежала в коридор, оглушительно хлопнув дверью.
  "Боже мой, что же я делаю?"
  Слезы душили ее. На улице ярко светило солнце, во дворе гуляли две бабульки с собаками... и тишина, какая бывает только утром выходного дня.
  Денег у Вики было в обрез, часть дороги пришлось идти пешком.
  Слезы постепенно высохли, а нежный ветерок будто гладил ее всю.
  " Господи, Кирька.. тупой щенок.. я все еще люблю тебя..."
  Она быстро прошла ряд незаселенных круглых новостроек со стеклянными "фонарями" и ветртолетными площадками. За ними где-то был Днепр, а с другой стороны проспекта - поросший травой пустырь и обводной канал. Осталось еще чуть-чуть. Весна на массиве - это даже здорово. В центре города нет такого пространства между домами, не такой свежий воздух. Скоро последние стройки кончились, за ними шли только гаражи и гудел впереди московский проспект. Вика миновала непонятное белое бетонное здание с чугунным корабликом на постаменте, подошла к транспортной развязке "клеверный лист" распределяющей транспортные потоки на Петровку, Троещину, Подол и Оболонь и поднялась на троллейбусную остановку, Совсем рядом возвышалась темным острым клином бетонная конструкция Московского Моста с идущими вниз и немного в стороны тремя рядами толстых, взятых в пучок тросов. Теперь этот мост у нее будет всегда связан с Игорем.
  Маршрутка ехала до троещенского рынка, что не совсем по дороге, но стоять было свсем невмоготу. Вика вышла на конечной и пошла мимо того, правильного макдональдса к "Флоренции". Когда рассказываешь кому-то, как добраться к кому-то на Троещине, то всегда используешь "Флоренцию" как ориентир. Это огромное и уже обшарпанное здание стоит унылым колоссом среди засеянного травой пустыря, где торчат тоненькие деревца, будущий парк.
  Оттуда еще 15 минут быстрым ходом, мимо мамаш с колясками, сонных собачников и бодрых с утра пенсионеров.
  Все дома на Троещине похожи как братья. Это совсем не те, шикарные новостройки на прибрежной части Оболони, с пластиковыми окнами и гостиными что имеют окна от пола до потолка. Троещину начали застраивать в 1981 году, на месте двух сел - Троещины и Выгуревщины. Пик пришелся на ранние девяностые и такое впечатление, что на унылости архитектурных форм, отобразилась вся тягостность того чернушного периода. Дома, хоть и новые, были какие-то пошарпанные, в потеках, и очутившись во дворах, становилось жутковато от того, как они, заслоняя небо, словно водили хороводы - все совершенно одинаковые, но при этом поставленные как-то косо относительно друг друга, каким-то изломанным зигзагом, внутри которого обнаруживались типовые постройки школы или детского садика.
  Кирин дом найти было относительно просто - нужно было просто идти все время прямо, пока не кончится главная улица и не появится конечная остановка 28-го трамвая. Впереди будет песчаный пустырь и где-то вдалеке, в деревьях, будут еще стоять домики из частного сектора. В хорошую погоду при правильном ветре иногда даже на балконе слышно как там кричат петухи. А Кирин дом стоит на углу застроенного микрорайона, с двух сторон окруженный пустырем.
  
  Вика поднялась на свой 10-й этаж и в душе потеплело от того, что это действительно по праву ее 10-й этаж, и ее дом, и у Кири нет никакой Ларисы...
  ...звонок в дверь... искренняя радость.
  - Кирилл, заяц, привет!
  - Солнышко...
  И неожиданно Вика заплакала, обняв его худенькое гладкое тело, забравшись руками под его майку, жадно втягивая носом домашний запах каких-то сладостей, детского мыла и еще чего-то, до боли родного.
  - Котик мой, что случилось? - он попытался поднять ее, но не смог, и просто немножко подвинул дальше от двери.
  - Что у вас тут? Обнимаетесь?- спросила Кирина мама.
  - Вика, ну скажи мне? Что случилось?
  - Ничего... - она быстро прошла в его комнату, села на незастланную кровать. Буквально мгновение назад она была еще там... и этот запах кофе, который варит Игорь... нет, нет, без него, она сама...
  - Кто обидел?
  - Я просто поругалась со своими родственниками. Вот и все.
  - Они что, против наших отношений?
  - Они... они сами не знают, что хотят. Они... они сначала говорят одно, сначала показывают, что вот мир, дружба, все хорошо, а потом как ушат на голову - устрой к себе на работу! Вроде я для них крутая...
  - Да.. даже мне в голову не пришло просить Вику устроить куда-то Кирилла! - сказала его мама.
  - Так это разве повод для расстройств?
  - Просто я жила там, дружила с ними, а это все, оказалось, было корыстью с их стороны...
  - Ну, ничего, не расстраивайся, пойдем лучше бутерброды делать.
  - Я же говорил, что могла бы хоть в этот день переночевать дома.
  
  
  Дажедэн с Наташей ночевали у родителей, чтобы утром было не далеко ехать. Они решили взять такси до Московского моста, а там спуститься в парк Дружбы Народов, найти себе тихое место у воды и устроить пикник.
  - Идем скорее, нет времени бутерброды намазывать, - причитал Киря, - Дэн не будет нас ждать!
  - Ну почему не будет? Ведь вся еда же у нас!
  - Вика, - он взмахнул руками, - ты же знаешь Дэна... он такой, он никогда никого не ждет.
  - И куда они поедут без нас?
  - Просто поедут. Вика, я серьезно говорю, давай скорее!
  
  Вика с досадой бросила ненамазанные куски хлеба в пустой судочек и стала запаковывать сумки.
  - Вика, я говорю, давай скорее! Уже почти половина!
   Кое-как собравшись, они бегом бросились к входной двери, нервно походили перед лифтом и потом помчались вниз по лестнице.
  - Слушай, солнце, но ведь ты бы Денисочку своего стал бы и до утра ждать!
  - Он не Денисочка, не называй его Денисочкой!
  - Стой, подожди, я не успеваю за тобой!
  - Не могу, они уже наверно уехали!
  
  Неуклюже размахивая сумками, они мчались по улице, в сторону перекрестка.
  Дажедэн действительно уже остановил машину и нагнулся, что-то спрашивая у водителя. Наташа, в розвовм спортивном костюме и блейзере, обняв себя, подставляла лицо под нежное весеннее солнышко.
  "Интересно, он уже изменил ей?" - подумала Вика, ковыляя за вырвавшимся вперед Кирей.
  - Извини, Дэн, мы так долго собирались, пока вот нарезали все... да и проспали к тому же... ( на самом деле он проснулся в 6 утра, что бы с тетей Валей сходить на базар за мясом)
  - Ничего, как видишь, все успели. Ого, а что в кульках?
  - Хавчик!
  - А у меня вот, - самодовольно улыбаясь, Дажедэн снял с плеча свой худенький рюкзак и вынул оттуда бутылку мартини.
  - Ой.. Дэн... не нужно было... ой.. спасибо, - Кирька полез обниматься.
  Дэн сел впереди возле водителя, а они втроем поместились сзади.
  Только сейчас Вика поняла, какое у него сельское лицо - как у молодого комбайнера, с картинки. Нос картошкой и золотистый чуб, и щечки румяные-румяные.
  - Ну что, Наташ, как дела, муж не обижает?
  - Нет...мы этим летом на море едем. Нам родители подарок сделали.
  - Куда, как обычно в Феодосию?
  - Обижаешь, - хмыкнул Дажедэн - в Анталью! В олл-инклюсив.
  - Ультра олл-инклюсив, - добавила Наташа.
  - А, - Кирька заржал, - извентиляюсь!
  
  Вика сжала кулаки. Неделю назад Кирька скачал с нее 50 долларов на сегодняшний "стол" а эти засранцы едут отдыхать в Турцию, и притащили только бутылку мартини, скорее всего ту самую, которую Кирька подарил им еще на месячный юбилей свадьбы!
  
  На природе все было хорошо до тех пор, пока не начали пить. Девушки сидели на травке и кушали бутербродики, пока парни собирали хворост для костра. Потом все слушали маленький приемник, "русское радио", и Вика лежала в своем полосатом бикини, подставляя белое и немного уставшее тело жиденьким теплым лучам. Она пыталась убедить себя, что все хорошо... что приятная тяжесть в теле после долгой вчерашней ночи - это просто новый шаг ее становления как женщины, что это неизменный атрибут ее молодости, красоты и свободы.
  Несмотря на ссору, они минувшей ночью с Игорем испытали что-то новое. Это новое, было сперва очень неловким и очень болезненным, но он действовал очень мягко, сжимал за плечи и что-то шептал в ухо.. то одно, то другое, двигаясь очень медленно и в момент, когда продвигался еще на пару миллиметров, кусал в плечо (она немного изогнулась, лежа на животе и стала искать возможные следы на своей нежной и совсем незагоревшей коже), отвлекая новой болью от той, ожидаемой. А потом было как-то мокро, жарко и приятно. И это было что-то очень интимное, такое, наверное самое интимное из того, что они пробовали.
  
  Кирька моментально охмелел от первой же рюмки. Пока Наташа сидела, уютно обнявшись с атлечтическим Дажедэном , тщедушный тонкий Кирька пытался как-то "сексуально" облапать Вику, и случайно сорвал ей лифчик от купальника. Потом начались танцы. Да, у Дажедэна с женой все было в полном порядке - они танцевали, обнявшись, время от времени чмокая друг друга то в лоб, то в затылок, а Кирька, со своим нескладным тельцем, неуклюже вился вокруг Вики, сильно горбился и корчил рожи, все время подмигивая Дажедэну. Потом, когда все было съедено и возле пустой бутылки от мартини выстроилось несколько смятых жестянок из-под пива - началась сиеста. Вика старалась поймать хоть какой-то кайф от этого доступного, такого родного мальчишки, свернувшегося калачиком у ее ног. Дажедэн с Наташей, знойно улыбаясь, пошли "погулять", обмениваясь многозначительными взглядами и захватив с собой подстилку.
  Киря проснулся и бросился было "напугать их", но Вика прошипела, чтоб он не позорился перед другом. Она лежала, раскинувшись в высокой сочной зеленой траве, и хитро ухмыляясь, сняла купальник.
  - Ты что, они же сейчас вернуться!
  - Ты как-то не по-дружески скудно оцениваешь возможности своего друга...
  - Шо?
  - Иди ко мне?
  - Викусь, давай лучше поедим?
  - Это же наш день, иди сюда!
   Пьяненький Киря приполз к ней на четвереньках с кусочком колбасы в зубах:
  - Гав! Гав!
  - Прекрати! Ложись рядом!
   Он покорно лег, обнял ее. Они обменялись парой жарких поцелуев, ее тонкая рука пролезла под его шорты, вторая ласково гладила загривок.
  Неумелые... какие-то неправильные движения,.. все не так... "все не так, как надо-о-о-о!" - как пел Высоцкий, пока они ехали в такси.
  Через несколько секунд, Киря неожиданно обмяк, навалившись всем телом на Вику, так, что стало сложно дышать.
  - Эй.. Кирь, ты что?
  - А? Я щас...- сонно пробормотал он, сползая обратно на подстилку.
  Вика осторожно встала, оделась, поправила его шорты и трусы и пошла к потухшему костру, искать десерт.
  Минут через 40, в кустах появились довольные Дажедэн с Наташей.
  - Ну, как у нас тут дела? Есть еще что-нибудь вкусненькое?
  - А где Кирилл?
  - Там, - Вика кивнула в сторону кустов, - спит.
  Дажедэн одобрительно покачал головой.
  - Давай выпьем еще пива.
  - А когда вы, наконец, поженитесь?
  - Не знаю... Когда деньги будут.
  - Скажи честно, Вик... к нам вчера Кирилл приходил, очень расстроенный, - начал Дажедэн.
  А Вика с удовольствием подумала, что о том, где она была вчера никто из них не может предполоить даже в своих самых странных кошмарах, даже Людмила Ивановна... даже она без малейшего понятия на этот счет!..
  - Он страдает. Ты не мучай парня. Просто есть там ну... привязанность, и всякое такое, но просто скажи нам, честно, ты его любишь?
  Вика, не моргая, смотрела ему в глаза.
  - Да, люблю.
  - Ну и слава Богу. Курить будешь?
  Надо же, "Парламент" - как и у Игоря...
  
  К вечеру стало прохладно. Они расстались на Московском мосту. Дажедэн и Наташа ехали к себе в центр. Обнявшись, они стояли на противоположной стороне дороги, и время от времени махали им. Они потом пойдут в ночной клуб, с "ребятами". Киря не любит ночные клубы. И денег нет. И по телеку по субботам идет много всякого интересного. И он устал.
  Вика стояла, прислонившись к холодной бетонной стене будки ожидания, держа в руках помятые кульки с пустыми судочками. Кирька стоял рядом - все еще пьяный и сонный.
  Они сели в подъехавший троллейбус, и повиснув на поручне, Вика смотрела, как отдаляется противоположный берег с его тенистыми парками, людными улицами и яркими витринами.
  В киоске возле дома Вика купила себе пачку печенья.
  
  - О, вернулись! - Кирина мама забрала у нее сумки. Кирька молча, опустив голову, пошел в свою комнату, и грохнулся на кровать.
  - Что с ним?
  - Ай, пива перепил...
  -О...хо-хо-хо, - почему-то засмеялась Кирина мама.
  Вика пошла в душ.
  Потом выщипала брови.
  Сделала маникюр.
  Еще раз пошла в ванную. Наступила на кота Маркиза.
  Сделала педикюр. На голову упали кусочки краски с потолка - словно крылья бабочки, умершей от тоски.
  Пошла в комнату к Кире. Он спал.
  Пошла на кухню.
  Пошла в гостиную. Села на ручку кресла, в котором дремала бабуля.
  Пошла снова на кухню.
  Телефон.
  Грохот сердца... больно... очень больно.
  И страшно.
  Долгие раскатистые гудки.
  И неожиданно:
  - Алло?
  - Игорь, это я... прости меня за сегодняшнее
  - Ничего, все в порядке...как ты? - господи, этот голос... этот бархатистый голос...и он где-то в помещении, ничего кроме голоса не слышно
  - Что ты делаешь?
  - Я спал...
  - Где, тут?...
  - Ну да, все там же... я сходил на рынок сегодня, приготовил поесть, потом лег полежать, и вот ты меня разбудила.
  Как? Что он сказал? То есть он весь день был там? Он так быстро вернулся с работы домой?
  - Прости...
  - Ничего...
  - А ты... ты один?
  - Да.
  - А давай сходим куда-нибудь, посидим?
  - Давай.
  
  Через полчаса, Вика, ни с кем не попрощавшись, выскользнула из квартиры, тихонько закрыла дверь и жмурясь от счастья, помчалась к лифту.
  
  
  11.
  
  В одно мгновение Галина потеряла все, то, что заработала тяжелым дизайнерским (и не только) трудом в течении десяти с лишним лет и все то, что досталось с поры сурового безрадостного детства. С нее взыскали штраф в размере того, за что была продана бытовая техника и прочие "материальные ценности" из шикарной квартиры на улице Олеся Гончара, в историческом центре Киева. Сама квартира, площадью 96 квадратных метров, отошла в собственность банка за непогашенный кредит. Тот мизер, что остался от некогда кругленькой суммы, предназначенной на покупку машины - был растрачен на адвоката Татьяну Рябчук и на взятку какому-то должностному лицу.
  Помещение в левом крыле бывшего детского сада, вместе с мебелью и оргтехникой отошло в собственность какой-то загадочной организации, а что произошло с 23 беременными женщинами - никто не знает, потому что мобильный телефон у Гали отобрали еще в СИЗО, и потом, когда возвращали вещи, то в описи его не оказалось, а в свою бывшую квартиру на Олеся Гончара она практически не возвращалась. Котвицкий куда-то пропал - она звонила ему несколько раз, и вместо привычного треньканья АОНа, ей отвечали равномерные долгие гудки.
  
  Галя пришла в себя только через месяц после того, как все было кончено и в "органах" о ней забыли. Она поселилась в небольшой квартирке своей сестры в тихом старом районе.
  Оказалось, что жить с сестрой на ее пенсию в 130 долларов в месяц - вполне реально. Хлебушек, молочко, макароны, крупа, несладкий чай и овсяное печенье. Продали ноутбук и Галино золотое колье. Остальные уцелевшие драгоценности хранили на "черный день".
  Но проблема была не в деньгах, конечно.
  Сестра сперва была очень участлива и ласкова, ведь спасать это всегда своего рода подвиг, особенно, когда спасаешь неразумного и ранее гонористого члена своей семьи. К тому же Люде было приятно отметить, что Галина таки показывает определенные следы "битья мордой об стол" и что "жизнь ей крепко надавала по одному месту". К таким, суровая, сухая, сочащаяся злобной иронией Людмила относилась снисходительно и мягко. Но все равно были проблемы. У них как много лет назад начинались ежедневные стычки из-за неправильно помытой сковородки, не так положенной тряпочки, не туда почищенной картошки и неправильно застеленной кровати. Особое место занимали войны по поводу Максимки. Галя притащила ему отдельную кроватку с балдахином и стульчик для кормления, разместить которые в сестринской малогабаритной квартире было проблематично. Она все чаще стирала его одежду, и пока он лежал голый на кровати - старалась укутать в полотенце, чтобы не продуло. И полотенце у него было отдельное - детское, чистое. Иногда, когда Гале казалось, что Максимка запачкался, она кипятила в большой кастрюле воду и набирала ему ванну, чтоб искупать. Однажды, когда она читала газету с объявлениями о работе, и держала на руках спящего Максимку - закипела и начала убегать с плиты ее каша. Галя вскочила, и, сунув Максимку сестре, сказала: "На, подержи"
  Людмила, пожав плечами, весьма небрежно бросила куклу на кровать, и Галя выронила из рук кастрюлю с кашей, обварив себе ноги, но не чувствуя, боли метнулась к Максимке, схватила его, и, прижав к груди, с ненавистью уставилась на сестру.
  - Я же попросила подержать его, Людка!
  
  Галя искала работу. Оказалось, что не все так просто - в печатных изданиях предлагались весьма посредственные вакансии, на уровне помощника дизайнера. Ей хотелось что-то покруче, хотя бы на 800 долларов в месяц. Господи, как же просто это было когда-то... Пути обратно в ее старое агентство не было. Шеф не отличался пониманием и сговорчивостью и давно взял на ее место другого человека.
  
  После нескольких дней поиска, Галя нашла объявление в одной англоязычной, которую бесплатно распространяли в дорогих ресторанах (Галя зашла в своем деловом костюме, и сумочкой от BVLGARI, села за столик, захватив по дороге газету, сказала официантке что ждет кого-то и потом, через 15 минут ушла, так и не сделав заказ). Там было одно очень заманчивое предложение, напечатанное на половину полосы крупным шрифтом. Требовался глава украинского представительства в крупное рекламное агентство, ассистент, копирайтер и еще несколько вакансий, на которые вполне могла бы претендовать и Галя, с ее знанием английского и немецкого, 10-летним стажем работы и рядом законченных и очень успешных проектов.
  Ее пригласили на собеседование буквально на следующий день, в самый пафосный киевский бизнес-центр, переплюнувший по лоску и техническому оснащению даже стеклянный куб на Подоле, аренду в котором не могли позволить себе даже весьма раскрученные фирмы местного производства - только филиалы западных компаний с многомиллиардными оборотами. "Олимпия-Плаза" в силу своих размеров - а это 35 этажей общей площадью 81000 кв метров - предлагала офисные площади с совершенно разнообразной ценовой политикой, оставляя при этом все примущества центра своего класса - круглосуточное видеонаблюдение, карточную систему пропусков и так дальше. На верхних этажах, считающимися более элитными, располагались филиалы крупнейших международных финансовых компаний. Четыре подземных этажа занимает паркниг, на первом этаже несколько бутиков, агентство по продаже авиабилетов и банк.
  На улице была поздняя весна. Прохладное влажное утро, когда даже самый индустриальный, самый пыльный район дышит свежестью, и прохладный ветерок ласкает обнаженную кожу ниже локтя. Галина знала, что собеседование будет проводить мужчина, поэтому выбор пал на темно-коричневое платье, очень строгого покроя, чуть выше колен. Это платье обожали все ее мужчины. Оно слегка обтягивало на груди, и было свободно чуть ниже, так, что при ходьбе угадывались только очертания талии и того, что расположено ниже. Короткие рукава и воротник-стоечка (почти как у садисток-доминатрикс, в проно-каталогах), и, главное - небольшой вырез на спине, в форме капельки, чуть-чуть больше, чем следовало бы.
  Пришлось расщедриться на тонкие черные чулки и надеть очень дорогие замшевые туфли на плоской подошве (на случай, если интервьюером все-таки окажется женщина).
  Где-то на выходе из метро она таки порвала чулок. Скорее всего об чью-то сумку. Пришлось спуститься в торговый центр возле Бессарабки и там переодеться (запасная пара была в сумочке). Галя успевала ровно к 9, как и планировалось. Возле здания бизнес-центра ходили хорошо одетые, дорого пахнущие люди в начищенной дорогой обуви с холеными свежими лицами, полными холодной отчужденности. Такие, что пьют йогурт "активиа" по утрам и ходят в фитнесс центр.
  Миновав шикарный вестибюль, Галя зашла в лифт. Там было человек 10, все стояли, стараясь не касаться друг друга, спокойно глядя под потолок над дверьми, где менялись зеленые цифры на матовом табло.
  
  Игорь Александрович немного опаздывал этим утром. На набережной была пробка, к тому же нужно было отвозить Вику на работу. Она сильно натерла ногу новыми туфлями, и пройти 100 метров сама никак не могла. Он вошел в вестибюль бизнес-центра в 8:58, и быстрым шагом направился к лифту, который уже мелодично дзнеькнул, предупреждая об открытии дверей. Перед ним шла женщина. Игорь, вообще-то, был очень верен своим принципам, и на работе рассматривал женщину либо как механизм, который поломался и нуждается в умелом ремонте, либо как бесполого соратника, подающего телефонную трубку, кофе и необходимый инструмент. Но в этот раз его взгляд почему-то сам нащупал, и не хотел отпускать сочную, упругую фигурку, примерно 160 сантиметров роста, очень женственную (он подумал "цветуще женственная") с тонкой талией и округылми бёдрами, которые угадывались при каждом ее шаге сквозь темно коричневую ткань строгого платья. Игорь улыбнулся, подумав, что лаконичность и строгость в женской одежде могут возбудить куда больше, чем все эти модные полупрозрачные, обтягивающие, кричащих расцветок штучки с рюшами и тесемочками. Она шла на расстоянии вытянутой руки. У нее была особенная, уверенная и в то же время плывущая походка самодостаточной и удовлетворенной женщины, но каким же пикантным контрастом, неожиданным откровением была эта капелька, вырез на спине, под самым воротничком и белая бирочка MAX MARA, случайно выбившаяся наружу. Когда они зашли в лифт, Галя боковым зрением успела оценить высокого смуглого мужчину с высокими залысинами, гладко выбритого и с особой блядунской формой губ, бледно-розовых, слегка подсохших, который неотрывно пялился ей на спину. Перед тем, как двери лифта захлопнулись - прибежали две молоденькие девчонки в одинаковой форме, скорее всего сотрудницы страховой компании, и всем пришлось постесниться.
  И потом произошло что-то очень пикантное, от чего даже черствая, закаленная Галя пришла в состояние неожиданного трепета. Мужчина, прищурившись и лукаво улыбнувшись, неожиданно коснулся ее кожи, именно там, на спине, и Галя увидела в боковом зеркале, как он поправляет ей выбившуюся бирочку. В следующее мгновение, они уже смотрели на отражения друг друга, и улыбались особенными, ни чуть не смущенными улыбками двух взрослых людей.
  Мелодично пропел сигнал, извещающий о том, что лифт приехал на нужный этаж, и Галя вышла вместе с большей частью толпы.
  О да, она, конечно же, обернулась. Мужчина в темно-синей рубашке и в шелковом галстуке приободряюще кивнул ей и скрылся за матовым металлом закрывающихся дверей.
  Настроение было отличным.
  Она вошла в офис своей будущей фирмы с широкой улыбкой, уверенная в себе, грациозная, сияющая особенной, неуловимой красотой готовой к флирту женщины.
  
  
  Через две недели, получив аванс она аккуратно складывала свои вещи в две большие коробки из-под пылесоса и из-под телевизора, которые ее сестра очень кстати хранила в кладовке несколько лет. Оказалось, что почти половина жизни прожита, а все, что у нее осталось - это небольшой чемодан одежды, несколько пар обуви, кухонный комбайн, набор полотенец, набор фужеров, напольные весы, новая детская коляска с перекидной ручкой и съемной люлькой, кроватка с балдахином, стульчик для кормления и Максимка в шапке.
  - Галка, одумайся, не стоит тебе сейчас одной быть, - тихо шипела сестра, сидя на краю низкого потертого креслица, - я же вижу, как ты страдаешь. Не надо, поживи у меня месяц-другой, на работе своей новой обживись, друзей заведи себе новых... потом уже езжай.
  - Мы не понимаем друг друга, - буркнула Галина, критически оглядывая коробочку со своими старыми письмами и фотографиями.
  - Хорошо, я слова тебе больше не скажу про твоего пупса... хочешь, чтобы было так.. давай, давай будет так, если тебе от этого проще, пусть будет по-твоему, я буду молчать. Если только тебе так легче.
  - КАК легче?
  - Ну, возиться с ним... что там врачи говорят, у тебя будут еще дети?
  Галя швырнула в сторону коробку и села на полу, обхватив колени руками.
  - Если бы я была на 10 лет младше, то, может быть, и были бы... не спрашивай меня больше о моих детях, Людка...
  
  Сестра встала, обиженно сжав губы и расправляя юбку на бедрах. Галина продолжала обматывать коробку скотчем и отрывала ленту зубами. Люда молча швырнула ей на пол ножницы, потом пошла на кухню. Она знала, что ее сестре сейчас очень больно. Нужно было покончить с этим. Нужно было вернуть ее к жизни.
  
  Галя закончила собираться, и пошла в ванную, принимать душ. Завтра, в субботу, будет большой день. Ей вроде бы нашли неплохую однокомнатную квартиру, почти рядом с работой - на Липках, в самом престижном районе, на тихой улочке в старинном доме. Раньше там была коммуналка, потом произошла капитальная перепланировка и каким-то образом появилась эта крошечная полуподвальная кваритрка-чулан, где возле узкого окна стояла плита и кухонный шкафчик, напротив был раскладной диван, а из маленькой ванной выходило окно на лестничную клетку.
  На работе ей выплатили аванс, и Галя тут же поехала на метро в "Детский Мир". Только там эта страшная, сухая боль, давящая ей на сердце - немножко отступала. Это была цена маленького счастья: бродить среди колыбелек, пеленальных столиков, подогревателей для бутылочек и молокоотсосов. В больнице у некоторых на 3-и сутки из груди капало молоко. Именно тогда большинство начинало по-настоящему плакать. В магазине все это было таким ярким, таким нежным, что хотелось просто купить ворох крошечной детской одежонки, и до изнеможения раскладывать и перекладывать ее, стирать, гладить, и снова раскладывать...
  Искупав Максимку, Галя завернула его в детское полотенце, и что-то напевая себе под нос, отнесла в комнату и бережно уложила в свою постель, накрыв одеялом. Почти все время у него было это трагичное выражение лица. Казалось, что он в состоянии понять, и ощутить настоящую человеческую боль, и если долго смотреть на его личико, то начинает казаться, будто уголки его губ едва заметно вздрагивают. Это было такое нежное, сахарное чувство - хотелось просто встать над ним на коленях, нагнуться, накрыв своим телом, и зажмурившись, целовать его, нежно покачивая.
  И потом, осмотрев свои коробки, Галя пошла в душ. Нужно было подкрасить волосы. Проклятая седина, словно кусочки золы, путалась в корнях. Раньше такого не было.
  
  На новой работе ей предложили должность главного дизайнера с отдельным кабинетом и даже с личным помощником. Начальником была Марта Тильгнер, родом из Западной Украины, много лет назад эмигрировавшая в Германию. Так что туфли на плоской подошве были очень правильным выбором.
  
  Людмила, тем временем, тихонько переоделась, проверила еду в холодильнике, и, воровато оглянувшись, вытянула Максимку из-под одеяла, еще раз посмотрела на дверь в ванную, и грубо держа его за ногу, понесла куда-то на лестницу.
  Первой мыслью было просто выкинуть его в один из мусорников у дома и сверху накрыть газетами. Косо глядя на объект сестриного сумасшествия, немолодая бездетная женщина не могла не заметить, как добротно он сделан, какие у него аккуратные пальчики на ногах, как реалистично переданы половые признаки, как трогательно сделано личико.
  Поразмыслив немного, Людмила прошла в соседнее парадное, и, не став дожидаться лифта, поднялась на второй этаж по лестнице. За старой, оббитой дерматином дверью раздалось хриплое тявканье, детские вопли и торопливое шарканье Зинаидпетровных тапочек.
  - Кто там?
  - Зин, это я, открой, тут вот гостинец твоим принесла.
  Дверь открылась и на пороге появилась полная пожилая женщина с небольшими усиками и бородавкой на носу.
  - Вот, смотри, какой! - и протянула голого Максмку, по-прежнему держа его за ногу, вниз головой, как общипанную утку.
  - А... а зачем моим такое? Они ж пацаны...
  В захламленном темном коридоре послышался топот и промелькнул шустрый белобрысый мальчишка, лет 5-6.
  - Бах! Бах! Я тебя убил! Я тебя прикончил! Это не честно! Ты должен мертвым лежать! Это не честно! - с хрипотцой вопил кто-то из глубины квартиры.
  - В общем, на, возьми, может еще кому-то отдашь, вещь дорогая...
  - А откуда у тебя?
  - Сестра притащила откуда-то... я даже не знаю...
  
  И передав голого Максимку этой колченогой старухе с бородавкой, Людмила, с чувством выполненного долга, пошла по тенистой дорожке в сторону трамвайной остановки. Уже темнело и в отдельных окнах зажигался свет.
  
   Галина вышла из ванной, обмотав голову полотенцем и напивая под нос мелодию какой-то песни Мирей Матье. В кваритре воняло дымом. На кухне подгорела гречка, пришлось открыть форточку.
  - Людка, ты что не могла выключить газ на кухне? - и, как обычно не получив ответа, закатила глаза и полезла рыться в холодильник - Ты будешь ужинать?
  - Люда, ты где?
  Пожав плечами, Галя зашла в комнату. И ее сердце один раз стукнув, остановилось, провалившись куда-то в живот. Одеяло было небрежно отброшено, на полу валялась Максимкина шапка с лейблом на боку, а в коридоре, возле половичка, аккуратно стояли Людины домашние тапочки.
  - Ах, ты ж... - Галя сжала кулаки.. Ненависть кипела в крови, мешая нормально двигаться. Отбросив полотенце, она вывернула на пол содержимое своей полки в шкафу, быстро нашла джинсы и майку, по дороге в коридор оделась. Что-то тихо бормоча себе под нос, влезла в кроссовки, прямо на босу ногу, и щелкнув "собачкой" на замке, толкнула дверь. Ничего не произошло. Галя крутила замок в разные стороны, стучала по нему кулаками, смотрела в тонкий просвет между дверью и стеной и громко ругалась своим низким раскатистым голосом.
  Это был второй, нижний, замок. Галя видела ключ от него - им никогда не пользовались, и он всегда лежал на холодильнике, в пластмассовой тарелочке со всякой мелочью. Двумя гигантскими шагами, она прискакала к холодильнику, швырнула тарелочку на стол, в отчаянии стукнула рукой по Людиным порванным бусам, окаменевшим леденцам и неработающим часикам, больно ударилась, еще раз выругалась, побежала на балкон, перегнувшись через перила посмотрела вниз с их 8-го этажа, побежала обратно в комнату и стала методично выворачивать на пол содержимое трех ящиков в серванте.
  Старые фотографии, две записные книжки, поломанные очки, коробка с пуговицами, деревянная шкатулка с отцовскими наградами, целлофановый кулечек с документами... ничего....
  Роняя на пол жгучие тяжелые слезы и тихонько подвывая Галя метнулась обратно к входной двери, села возле нее, стала скрестись, как кошка. Было так страшно! Сердце бешено стучало где-то в горле, в глазах периодически темнело, жуткое, распирающее чувство душило ее, казалось, еще немного, и она потеряет сознание.
  Вы знаете, что такое самое большое, самое страшное одиночество на свете?
  Что чувствует женщина, когда у нее отнимают ребенка?
  Эта пустая кровать.. эта запертая дверь.. боже мой... боже.. что делать?
  Она рыдала, сидя на балконе, впишись пальцами в свои мокрые волосы, больно царапая свое лицо. Деточка, маленький мой, где же ты? Не хотелось жить. С этой запертой дверью, с унылыми низкими стенами, давящими на нее со всех сторон, с пыльным плафоном в коридорчике... Людка, как ты могла?...
  
  Сестры не было всю ночь. Галя лежала без сил на тахте, глядя мимо включенного телевизора и ее напряженное лицо светилось в темноте призрачной синевой.
  В половине второго ночи она неожиданно схватила старенький телефонный аппарат и принялась накручивать диск, сбилась несколько раз, со звоном стукнула по нему, и потом, каким-то хриплым, не своим голосом сказала:
  -Это я, извини, что поздно, у меня большие проблемы. Нужно выломать дверь.
  И потом, через несколько секунд, швыряя трубку : "Сволочь поганая!"
  Она встречала рассвет на пороге между балконом и комнатой, завернувшись в старенький тюль. Вся жизнь плыла перед глазами, вырисовываясь во что-то бесцветное и бесформенное, как те облака за крышами соседних панельных многоэтажек.
  
  Где-то в полдень зазвонил телефон, то-то спрашивал Людмилу.
  Кружилась голова. Было так же больно, как и в те ночи в больнице. Боль душевная ни чем не отличается от боли физической. Возможно, она даже более мучительна, потому что не можешь сказать, где именно болит. Вода в кране противно теплая. В глазах печет.
  
  Вечер. Невозможно длинный, пыльный вечер, отражения алых облаков в балконной двери, черные птицы, кружащие над антеннами на крыше соседнего дома. Трепещущий тюль, тихо бубнящие телевизор и радио. Не жить...
  Снова вода из-под крана. Подкашиваются ноги.
  Галя проснулась между балконом и комнатой, дрожа от холода, с жуткой головной болью. Ярко светило солнце и орали дети внизу.
  Больно. По-прежнему очень больно.
  Показывали фильмы Гайдая.
  В воскресенье ближе к вечеру пришла Людмила. Осторожно повернулся ключ в замке. Она тихо вошла, оценивающе посмотрела на беспорядок в квартире, на свою сестру, безжизненно развалившуюся в кресле в трусах и майке, на нетронутую еду в холодильнике.
  Было, конечно, неловко. Как тогда, лет 20 назад, когда она прочитала сестринский дневник и как-то неправильно положила его на место, и Галя догадалась. Просто нужно вести себя так, как будто ничего не случилось.
  - А я к Анне Марковне ездила, у них квартира новая, недалеко тут, - весело сказала она, вынимая из сумки батон, пакет молока и пучок зелени, - а что ты тут смотришь? А, это очень хороший фильм. Вот в советские времена, все-таки умели кино снимать, а какие актеры были...
  - Где он? - мрачно спросила Галя, глядя куда-то далеко за многоэтажки с темнеющим небом.
  - Галя, я вот думала, нам бы на кладбище, к папе съездить. Давай, может, в те выходные, а?
  - Где он?
  - Дурочка моя, ну давай вместе поплачем, - она попыталась сесть рядом с сестрой в узком кресле (в жизни такого раньше не было), - ну я знаю, как это все тяжело... давай поплачем...
  - Людка, сучара, куда ты его дела?- Галины пальцы впились в деревянные ручки на кресле.
  - Галина.. - мама гладила ее по нечесаным волосам, - дурочка моя, давай... отпусти себя... переживи, переплач, давай, мы найдем тебе доктора, он поговорит с тобой... ведь так нельзя жить, ты меня слушаешь?
  - Где он?
  - Галя, ну не надо, ты меня слышишь? Тебе завтра на работу... не нервничай так... ты вот ничего не ела... ты переболей, перетерпи. Потом все хорошо будет. Знаешь, когда ты была маленькая, я тоже аборт делала. Ты не знаешь об этом... но времена были такие. Знаешь, ой... - она смахнула слезинку, - так жалко было, но жизнь такая, куда мы от нее денемся. Галенька, тебе бы мужа, наконец, найти.. угомонись ты... говорила я тебе, что жизнь твоя идет не совсем правильно, что ты все мечешься, суетишься, распыляешься.. а тебе бы семью, а Галь?
  - Где он?
  - Послушай, не надо так... это у тебя все от одиночества, от того, что рядом на самом деле нет никого... вон мужики твои все - ведь никто в больницу не приходил! А ты у меня такая ж красавица, умная же баба, ты вспомни как ты жила раньше? Что нашло на тебя?. Ну, Галь, ну я тоже плакала, и с мужем своим, царствие ему небесное, потом где-то с год лечь в одну постель не могла, так противно это все было. Но ведь потом все нормально было, встало на свои места. А с этим твоим... пупсом, или как его, так это от одиночества все. Ты вот на работу выйдешь, коллектив там новый будет, может, познакомишься с кем.
  -Люда, я тебя спрашиваю, где он?! - заорала Галя, вскакивая с кресла, - Где он, йоб твою мать? Какого хрена ты взяла его? Где он?
  И рыдая села на холодный линолеум у двери.
  - Господи... может, "скорую" вызывать? Сейчас.. сейчас... - держась за голову засеменила на кухню, к телефону. Потом вернулась, растерянно глядя на сестру, которая будто пьяная, некрасиво сидела на полу.
  - Галь, я вот что подумала... а может, нам сходить в дом малютки? Раз такое дело... может, тебе нужно будет просто взять малыша оттуда? Маленького такого?
  
  Чужой ребенок. Тепленький, маленький, но чужой... зачем начинать все заново, когда нужен тот, твердый и холодный, но в котором заточена бедная детская душа ее жестоко убитого сына?
  
  12.
  
  Вы когда-нибудь ехали в набитом вагоне вместе с плачущей женщиной? У большинства пассажиров вместо жалости почему-то появляются какие-то брезгливые чувства, хочется отодвинуться подальше, но из-за плотности толпы это невозможно и тогда в глубине самого доброго сердца зарождается непонятная агрессия.
  Но Гале было наплевать. Эти слезы катились сами собой, неподвластные ее рассудку, который методично втолковывал ей, что Максимка - это просто фетиш, это такая маленькая болезнь, и сейчас, в трамвае, без него, Галя может, наконец, выздороветь.
  
  Придя на работу, она коротко поздоровалась с Мартой, на вопрос о самочувствии, сказала, что у нее жуткая аллергия на какое-то цветение и скрылась в своем кабинете. Было много работы и к обеду это страшное чувство между сердцем и горлом как-то смягчилось, появился даже голод. Правду говорят, что творчество нейтрализует душевную боль.
  
  В офис-центре на 10-м этаже разместились всякие удобные заведения для арендаторов - салон красоты, фитнесс-центр и столовая - один зал в украинском стиле с пелетеными парканами и рушныками, для рядового персонала, и отдельный зал с ресторанным обслуживанием для высшего руководства.
  Игорь, несмотря на свою весьма солидную зарплату и высокий статус, предпочитал ходить туда, где больше народу. Очень часто во время обеда продолжался разговор, начатый во время работы, было мало времени на еду и вариант с самообслуживанием устраивал его больше всего. Женщина стояла в очереди вдоль прилавка со столом раздачи, придерживая свой поднос и грустно глядя куда-то среди тарелочек с салатами. Черные брюки свободного покроя, белая рубашка, расстегнутая на две верхних пуговицы, светлый шелковый шарф, строгие украшения, туфли на плоской подошве. Он узнал ее как профессинал - со спины по очертаниям фигуры. Она была немного поникшая, когда обернулась то стало ясно, что он в лифте ошибся касательно ее возраста лет на 10, хотя это ровным счетом ничего не меняет. Она была в этот раз очень бледная и было в ее лице что-то искреннее.
  - Я вам рекомендую брать не "сюрприз" а "мимозу" - бархатистым голос сказал ей кто-то почти на ухо и слегка коснувшись плеча показал на салат стоящий на верхней стеклянной полочке.
  Галя вздрогнула и обернулась. Конечно, узнала. Нахмурилась на мгновение, потом слегка тряхнула волосами, будто сбрасывая свои мрачные мысли. Глядя ему в глаза, поставила тарелку с салатом на место и приняла из его рук блюдце с "мимозой".
  - Простите, меня за то, что вмешиваюсь в ваши гастрономические предпочтения.
  Усмехнулись, и двигаясь вдоль прилавка с едой еще раз посмотрели друг на друга. Галя взяла себе еще солянку и кусочек черного хлеба. Когда они подошли к кассе, ее спутник вплотную подвинул свой поднос и сказал молоденькой кассирше - "Тань, нам вместе посчитай, пожалуйста".
  
  Естественно, сели вместе за один столик. Стандартная фраза:
  - Мы же с вами где-то встречались?
  Галя пожала плечами, пробуя салат:
  - До лифта?
  - Вам не кажется, что в слове "лифт", в бизнесцентре, много двусмысленности?
  Ей показалось, и она усмехнулась, закрыв лицо ладонью:
  - Просто может быть, в это время в чьей-то жизни произошло что-то эпохальное, и если бы все те люди не ехали в лифте, именно в тот момент, то вся мировая история сложилась бы иначе.
  Игорь сделал непонимающее лицо и слегка подался вперед:
  - Когда, в будущем?
  Галя, жуя, поморщилась и замотала головой:
  - Вы мне лучше скажите, как вас зовут.
  
  Они уже почти пообедали, но до конца перерыва оставалось еще 40 минут.
  - Принесу-ка я нам кофейку, Галина Владимировна.
  - Принесите мне лучше отвар шиповника за гривну и 78 копеек, если вам не трудно.
  - Забота о здоровье?
  - Можно и так сказать, если принять во внимание то количество кофе, которое я выпила за последние стуки.
  - ... сложный проект? - спросил Игорь, ставя перед ней высокий стакан с отваром шиповника.
  - Намного хуже. У меня украли ребенка.
  Игорь перестал улыбаться и подался вперед, облокотившись над пустыми тарелками.
  - Как... муж?
  Галя поежилась и отхлебнула из стакана.
  - У меня нет мужа.
  - Я имел виду, отец...
  - Все намного сложнее,- перебила его Галя.
  - Сколько ему лет?
  - Несколько недель.
  - И вы уже вышли на работу... а с кем он был, когда?
  - С сестрой. Сестра отдала его, скорее всего.
  - Как отдала? Она не в себе? Что сказали в милиции?
  - Я не заявляла.
  - Нет? Как давно это случилось?
  - В пятницу. Она унесла его куда-то и заперла меня в квартире на 2 дня.
  - Как? И вы после этого на работе?
  - А что мне делать? Все намного сложнее, чем вы думаете... если бы я вас знала, то не стала бы ничего рассказывать... - она тоже облокотилась о стол, обхватив лицо руками. Между ними было от силы 10 сантиметров, - есть что-то странное в той легкости, с какой можешь выговориться первому встречному.
  - Мне правда приятно быть вашим первым встречным и я бы хотел помочь.
  - Спасибо, я сама справлюсь
  - Почему вы молчите о случившемся? Где может быть ваш ребенок? Она отнесла его родственникам, решив, что вы - плохая мать, раз выходите на работу?
  - Нет. Не знаю. Она ездила тогда с ночевкой к подруге.
  - Вы там были?
  - Когда? У меня нет машины... Я... мне нужно разобраться в себе...
  - То есть как не были? Вы до сих пор там не были?
  Неожиданно зазвонил телефон. Игорь извинился и ответил, потом быстро встал и сказал:
  - Простите, у меня срочная работа. До свидания.
  Галя не глядя на него помахала кончиками пальцев.
  
  Маша Глушко уже сидела на мягком кресле возле журнального столика. На ней был просторный джинсовый комбинезон с яркими вставками. Игорь вышел из лифта, и заметив ее, весело поприветствовал. Без белого халата он выглядел очень привлекательно и чем-то напоминал диктора из новостей.
  - Здравствуй, Маша, ну, что у нас там?
  - Там? - Маша, улыбаясь, погладила свой едва заметно округлившийся живот, - Это нужно у вас спросить, кто у нас там!
  - Таак, - он взял из рук секретаря прозрачную папку-скоросшиватель с Машиной карточкой, - это у нас уже 17 недель. Нужно сдать анализы, Маш, общий крови и мочу. Заодно посмотрим, как там дела. Проходите, - и пригласил ее в свой кабинет.
  Маша села как обычно, в кресло возле большого деревянного стола с портативным компьютером.
  Ее давно мучила мысль - почему Игорь Александрович Мейланов сам лично принимает ее, если принять во внимание тот факт, что ребенок, которого она носит под сердцем, не то, что не важен для семьи с которой он дружит, а напротив - официально для них уничтожен. И что сам Игорь Александрович птица действительно высокого полёта, ведь он может просто раз попросить кого-либо из своих врачей из отделения и больше о ней не думать.
  
  - Раздевайся и садись на кресло, будешь готова, позови, - сказал Игорь, надевая свой халат.
  Маша прошла в небольшую белую комнату и быстро разделась за ширмой. Медсестра постелила кушетку одноразовую пеленку и тут же вышла.
  - Какие-то жалобы есть?- спросил Игорь.
  - Нет. Только устаю больше, и все время хочу пить.
  Он пощупал ее щиколотки.
  - Пей, только знай меру. Сейчас я тебе сделаю УЗИ.
  Холодный мокрый датчик заскользил по Машиному животу. Это было третье или даже четвертое УЗИ за всю беременность, а ведь только половина срока.
  - Ну, кто там?
  Доктор пожал плечами. Маша ничего не могла разобрать - какие-то меняющиеся черно-белые линии и круги.
  - Не видно.
  
  Видно как раз было очень хорошо, но он не стал говорить. Он никогда не говорил, таким, как Маша.
  
  Отправив ее домой до следующего месяца, Игорь подписал какие-то бумаги, лежащие у него на столе и позвонил своему начальнику, сообщив, что есть работа и предварительная информация по роддому Љ23 подтверждается.
  Вместе они сели в черный "Лексус" и поехали на Печерск.
  
  Для того, чтобы сделать аборт на позднем сроке, требуется, по идее, пройти врачебную комиссию, которая решит, что имеющиеся показания - достаточно веские для того, чтобы сделать прерывание на сроке до 28 недель. На деле все оказывается немного проще - очень часто те, у кого есть деньги - платит за то, чтобы в карточке написали меньший срок. Если размер живота говорит сам за себя, то существуют свои лазейки и способы, как от него избавиться. Правда, если нет денег, то чаще всего рожают.
  То, за чем охотились президент и вице-президент фирмы "Клиника передовых медицинских технологий" - были именно такие ситуации, когда здоровая женщина вынашивает здоровый плод и на сроке от 20 недель решает избавиться от него. На многомиллионное население нашей страны таких случаев, быть может, было предостаточно, но реально поиметь выгоду удавалось из ничтожно маленького числа прерванных беременностей. Как правило, предлагали уже "готовый" материал, который предназначался для захоронения на спец-моглильнике. Те аборты, которые производились в "КПМТ" были в основном выскабливанием с ваккум-аспирацией на сроке до 5 недель и содержимое 2-х 750-милилитровых банок на аппарате фирмы A&A представляло из себя мало-ценное месиво. И хотя все, кому нужно было знать - знали, что прервать беременность на неограниченном сроке можно в шикарном офисном центре на Бессарабке, в "самом сердце столицы" (и, как посреднику поиметь с этого определенный процент) - на сотрудничество шли неохотно. И, тем не менее, львиная доля доходов шла от сотрудничества с польской фирмой Celltech, которые платили аж 1500 ам. долларов за головной мозг (в противовес $999 - менее требовательного американского клиента), 3000 долларов за неповрежденный плод гестационного возраста свыше 22-х недель и 3700 если он не заморожен, 600 за костный мозг, также был спрос на печень, почки, поджелудочные железы, яичники, уши, глаза, сердечные ткани, суставы, кожу, кровь абортируемого материала.
  Основным критерием было качество. Наши отравленные Чернобылем, алкоголем и некачественной пищей женщины носили заведомо больных детей, а заказчик требовал 100% качество. Для его получения никак не подходил и распространенный "солевой" аборт - когда у женщины с помощью шприца с длинной иглой берут определенное количество околоплодных вод и заменяют его солевым раствором. Плод получает множественные ожоги и потом в течении суток у женщины происходят роды - материал оказывался почти на 80% непригодным.
  Игоря очень неохотно пускали в "чужие" роддома, мотивируя строгостью руководящего мед персонала, который практически всегда связан с более высокими органами уже городской, если не государственной, власти и переходить им дорогу лучше не стоит. Имея за плечами почти 20-летний опыт работы, Игорь Александрович знал почти всех зав. отделениями столичных роддомов и женских консультаций, и иногда ему звонили и предлагали работу.
  Работать часто приходилось ему самому лично или даже шефу - потому что требовался очень грамотный подход к полученному сырью и минимальное количество посвященных лиц. Он делали чаще всего малое кесарево сечение или вызвали преждевременные роды. Полученный материал нужно было положить в специальный контейнер со льдом и отправить заказчику в течении нескольких, иначе товар становился непригодным. В качестве контейнеров часто использовались обыкновенные термосы со льдом и передавали их иногда даже на простых международных автобусах. Они же решали вопросы с таможней, а так же с родственниками. Дело в том, что далеко не всегда эти прерванные беременности были нежеланными. Приходилось производить сложные махинации с "непригодным материалом" - заменяя нормальный плод на неподходящий заказчику выкидыш с "многочисленными поражениями", на случай, если поднимется суета, если захотят его увидеть и будут настаивать на дополнительном расследовании, (кстати, в наличии последнего тоже были свои проблемы). Но Игорю было легче не думать про моральные аспекты. Зная про адский труд врача и его нищенскую зарплату, не превышающую 200 долларов - он винил во всем государство, и со спокойной совестью давал своим подельникам хрустящие зеленые банкноты.
  
  В роддоме Љ23 было как раз 3 женщины на сроке 26-32 недели. Методом сложных подтасовок, именно в эту больницу попадало большое количество женщин во 2-3 триместре беременности с угрозой невынашивания. По городу эта статистика не вызывала особых подозрений, потому что вне конкуренции по подобным операциям всегда оставался неподвластный Игорю Институт Акушерства и Гинекологии.
  Женщин готовили к операции, а Игорь изучил их карточки. Две были первородящими, всем до 28 лет, у одной - это первая беременность. Румяные, здоровые девки. Сложно сказать, о чем они думают, пока им ставят капельницы с окситоцином.
  Сложно сказать, о чем думает он сам, надевая водонепроницаемый фартук, как у мясника. Кстати это отличный камуфляж - если надеть маску повыше, то можно будет всегда выдать себя за практиканта из мединститута, ведь имея не совсем стандартный разрез глаз верхней половиной лица, в шапочке, он не выглядит на свои годы.
  
  В 18:10 Галя вышла из лифта, и сразу увидела его в вестибюле.
  - Привет, давайте будем решать ваш вопрос. Я полдня думаю об этом.
  Галя улыбнулась:
  - Не думаю, что вы сможете мне помочь. Это сугубо личное
  - Я могу вас отвезти к той женщине, у которой ночевала ваша мать, скорее всего ребенок у нее. Вы же все равно туда сейчас поедете?
  - Да... знаете, мне страшно.
  - Садитесь в машину.
  Почему-то хотелось ему верить.
  - Нам в какую сторону?
  - На Оболонь.
  - Надо же, у меня в тех краях тоже квартира есть. Вы курите?
  - Уже нет. Не могу больше.
  - Это правильно. Я тоже больше не могу... день тяжелый был. Ненавижу аборты.
  - Вы делаете аборты?
  - Не самая лучшая тема для начала нашего знакомства. Как зовут вашего малыша?
  - Максимка...
  - Почему вы замолчали?
  - Мне очень больно сейчас...
  - Ну, не будем об этом. А где отец?
  - Его нет.
  - Неужели лучше работать? Я бы дома посидел хоть сгод.
  - Жизнь такая.
  Зазвонил его мобильный.
   - Вика, я не могу за тобой заехать. Да, давай, только не раньше 8-ми.
  Галя улыбнулась.
  - Жена?
  - Нет. Я развелся. Представляете, я сегодня развелся.
  Галя непонятно кивнула.
  - Да, сплошная деструкция - разводы, аборты, ничего созидательного...
  - Зато вы помогаете женщине найти ее ребенка. Знаете.. меня так странно трясет. У вас нет какого-то успокоительного?
  Игорь заглянул в бардачок.
  - Есть только аспирин. Давайте остановимся возле аптеки, я вам куплю, - он резко затормозил и выбежал на улицу, к аптечному киоску. Галя откинулась на кожаный подголовник и закрыла глаза.
  Игорь быстро вернулся и протянул ей какую-то зеленовато-желтую таблетку и бутылку минеральной воды. Еще он небрежно бросил в бардачок упаковку презервативов. Галя притворилась, что не заметила.
  - Спасибо. Просто я не спала уже несколько суток...
  - Глядя на вас, не скажешь! Вы, наверное, волнуетесь, с кормлениями и со всем остальным. Вы же не кормите грудью?
  - Нет, к сожалению, нет.
  В обед она говорила что кормит и ходит в туалет сцеживаться.
  - А в каком роддоме вы рожали?
  - На Владимирской.
  Сергей нахмурился, но промолчал. Там вроде нашли сальмонеллез, заразили 20 новорожденных, 6 умерло, был огромный скандал и уже больше двух лет там не рожают.
  
  Отстояв в пробке на набережной на Подоле и на улице Электриков (там, где ночью грохочут поезда и светят огромные станционные прожекторы) проехали под эстакадой, мимо круглых новостроек с вертолетными площадками, на площади Сант-Яго де Чили повернули в более старый квартал, застроенный в 80-е годы, мимо кинотеатра "Братислава" и завернув в следующий двор, остановись перед длинной 9-этажкой с грязными подъездами.
  - Вы, наверное, подождите меня тут. Это все очень деликатные...
  - Разборки?
  - Ну да. Может, не стоит меня ждать вообще?
  Игорь посмотрел на часы.
  - У меня еще есть время.
  - Знаете что: если меня не будет больше 15 минут, то езжайте. Значит, я его нашла. В любом случае, спасибо вам огромное!
  
  Она вышла из машины и быстрой, порывистой походкой направилась к парадному. Игорь включил погромче музыку и испытывая непонятное душевное расслабление, долго смотрел на разваливающуюся дверь с выломанным переговорным устройством, и ржавой пружиной, болтающейся над перекошенной табличкой " берегите тепло!" Потом улыбнулся и уехал.
  Ничего у нее в жизни не просто и не легко, и мужик у нее мудак.
  
  Через час Вика ждала его под дверью, с кульком и небольшой сумкой.
  - Привет, что случилось?
  - Я поговорила с Кирей.
  Игорь открыл дверь и пропустил ее вперед. Вика остановилась на половичке, потягиваясь, всей грудью вдыхая знакомые запахи.
  - Что случилось?
  - Ах... как хорошо тут! У твоей квартиры аура.
  - Что это у тебя тут?
  Игорь отодвинул сумки с прохода.
  - Кое-какие вещи. Я поговорила с Кирей и...
  - Как "и"?...
  - И я сказала ему, что не люблю его. Ты не волнуйся, я завтра буду ночевать у подружки (пауза) В конце-концов, мне нужно как-то определяться... - она осеклась, натянуто улыбнулась, - я понимаю, что ты у нас женатый и все такое. Просто я хочу разобраться в себе.
  Игорь вспомнил, от кого он уже слышал эту фразу раз 20 за сегодня. И решил, что не стоит говорить сейчас ничего о своей личной жизни.
  - Чего смеешься? - Вика подошла к нему и осторожно обняла, зарываясь носом в темно-синюю рубашку под галстуком, пахнущую "lacoste"и немножко табаком.
   - Может, Кирька с перепугу себе новую найдет?- соврал Игорь.
  Вика нахмурилась.
  - Не думаю. Это все очень трагично. Я вообще-то побаиваюсь за него. Знаешь, я сейчас позвоню, - на ходу раздеваясь, она прошла на кухню, включила электрочайник, и стоя на одной ноге, стала набирать номер. Она была похожа на юную балерину - волосы собраны в хвост высоко на затылке, белая майка с обнаженными плечами, черные, очень тонкие колготы, грациозные ступни. Игорю нравилось, когда она так ходила - в чулках или колготах и без тапочек, ложилась, вытягивая носки, глядя в телевизор, закидывая ногу на спинку дивана.
  -Да, солнце... нет, пока нет.. а что мама... Кирь, ну послушай меня...
  Игорь закатил глаза, и, улыбаясь, пошел на балкон.
  
  Интересно, она нашла своего ребенка? Неожиданно захотелось, чтобы поскорее наступило завтра.
  
  Вика тихонько стала рядом с ним и обняла, прижавшись всем телом.
  - Я люблю тебя, Игорь.
  Он положил ей на плечи свою крепкую теплую руку и поцеловал в затылок. Вика зажмурилась. Больше он, правда, ничего не сказал.
  
  Они сидели на кухне и ели греческий салат собственного приготовления. По холодильнику показывали какое-то ток-шоу.
  - Ты хочешь иметь детей? - тихо спросила Вика.
  Игорь пожал плечами и продолжил есть, не глядя на нее.
  
  Особое счастье свежевлюбленного человека - это состояние блаженного умиротворения, когда твоя пара сидит где-то рядом, и вы молчите вместе. Умение молчать вместе приходит либо с годами, либо вследствие большой любви и очень плотного единения душ. Вика чувствовала себя ужасно, потому что с каждой секундной эта тишина между ними делалась все тяжелей.
  Вика тихо встала, собрала со стола тарелки. Пошла в ванную. Было очень грустно. Хотя ничего, на самом деле, не произошло - ведь вот он. И когда она не тут, и хочется думать о приятном, то думает об этой квартире и об Игоре. А теперь думать было не о чем. Села на край ванной. Такая родная и такая чужая квартира. Огромное зеркало и одна зубная щетка в голубоватом стаканчике из плотного стекла. Она тактично молчала о судьбе своих щеток, каждый раз вынимая из ящика в шкафу новую, и пытаясь иногда считать их, но количество странным образом не менялось никогда Что-то страшное, мокрое и противное сидит в груди.
  - Игорь, я хочу поговорить с тобой.
  Улыбается, и от этой улыбки хочется плакать, потому что столько цинизма и издевки от любимого человека вынести нельзя. Даже эта черная щетина, будто специально растет там, чтобы придать особый колорит это ухмылке.
  - О Боже, каждый раз, когда мне говорят, что со мной хотят поговорить - мне становится страшно.
  Вика мрачно посмотрела на него и слегка тряхнула волосами:
  - Просто сейчас мы делаем что-то неправильное. Я все время звоню тебе, я скучаю по тебе, я хочу быть рядом с тобой, а ты к этому совсем не готов. Ты же мне ни разу не позвонил первый. За все это время. Ни разу.
  - Что ты конкретно хочешь сказать? Тебя что-то не устраивает?
  -Я не хочу быть... ладно, я даже согласна быть второй в твоей жизни.. просто мне мучительно приходить на работу по два дня в одной одежде, мне плохо, от того, что я все время ношу в сумочке некторые свои вещи и не могу их тут у тебя оставить, потому что их выбросят, как мои зубные щетки, мне не нравится то, что ты привозишь меня сюда и потом отвозишь, что я даже не знаю, где я живу...
  - Кажется, ты живешь у мальчика Кири и его мамы.
  - Ты не хочешь, чтобы я там жила? Я бы с удовольствием там не жила, но ведь ты не хочешь, чтобы я жила здесь...
  - Вик... как-то сложно все получается, эти твои жилищные вопросы, ей-богу...
  - Ты меня не любишь?- в ее глазах дрожали слезы.
  Маленькая, со свежим ненакрашенным лицом, такая беленькая козочка с теплым взглядом.
  - Почему-то меня очень раздражают эти все разговоры о "любишь-не любишь". Можно всю жизнь любить человека и молчать об этом... то есть показывать свои чувства не словами, а поступками.
  - Что-то я не чувствую, что твои поступки выражают что-то хорошее.
  Игорь нахмурился:
  - Тебя что-то не устраивает?
  - Я же сказала что...
  - Тебя отвезти к Кире?
  - То есть ты хочешь отвезти меня к Кире?
  - Я спрашиваю тебя, что хочешь ты?
  И тут Вика очень сильно хотела ответить, заорать на всю квартиру, что она хочет, чтобы они сейчас поехали в ресторан на воде, а потом в ночной клуб, чтобы они занимались любовью до утра, чтобы он обнял ее, и целуя в мочку уха прошептал, что любит ее и предложил бы жить вместе. Чтобы они в эти выходные поехали в Софиевский парк в Умани, чтобы они на День Независимости смотались в Ялту... но она просто встала, поплелась в прихожую, грустно поглядывая на Игоря надела свои белые туфли на тонких каблучках, взяла сумку с полочки у зеркала и взявшись за дверную ручку сказала:
  - Поехали.
  И сжалась, съежилась внутри, ожидая, когда он попросит ее не уходить. Но Игорь просто встал, допил остывший чай из прозрачной чашки, обулся, взял с той же полочки связку ключей с черным кожаным брелоком и молча открыл дверь.
  Они ехали в полном молчании. Вика почувствовала, как по щеке ползет слезинка. Как хотелось, чтобы все вернулось назад...
  Через 5 минут они подъехали к Кириному дому. Вика молча вышла и изо всех сил хлопнула дверцей машины. Игорь тут же сорвался с места и задним ходом очень быстро выехал со двора.
  
  Галя сидела на полу, вокруг стояли коробки с ее вещами, на столе горел ночник.
  Ребенку было больно. Знаете, это щемящее чувство, когда по телевизору показывают крошечное тельце, все в проводках и трубочках? Так и это существо - по прежнему нежное, хрупкое, с удивительным сосредоточенным личиком в следах от чернильной ручки, дырка в пухленькой кисти, между пальчиками, сильно поцарапанная нога с коричневыми следами, будто хотели поджечь, и такой спокойный, сосредоточенный взгляд, направленный куда-то вдаль.
  Он видит там моего сына...
  И снова слезы, потому что вернуть нельзя. Потому что так хочется, и время не повернешь...
  Галя взяла отгул с работы. Сказала, что сильно заболел ребенок у сестры. Критически заболел.
   Она заказала такси и поздно ночью в две ходки снесла свои коробки, потом конверт с Максимкой, а водитель помог со сложенной коляской, кроваткой и стульчиком для кормления. Людмила демонстративно ушла куда-то, как только увидела, что сестра вернулась, тесно прижимая к себе замотанного в рубашку пупса.
  - Что, одинокая мамаша? - перегнувшись через сидение спросил таксист.
  - Почему же одинокая? У меня есть мой малыш... - ответила Галя, заглядывая под завернутый угол детского одеяльца.
  - Пацан?
  - Да.. пацан.
  - Сколько ему?
  - Четыре недели.
  - Ууууу... малой какой! А чего ж так вот.. на ночь глядя? Переезд?
  - С родственниками не повезло.
  - А папаша где?
  - Не знаю.
  - Ну че он там? Спит?
  - Спит.
  - А что ест? Грудью кормишь?
  - Нет... у меня в больнице молоко все сгорело.
  -Это плохо. Вот моя жена... у нас их двое, пацанов, эх.. казаки растут.. так вот она младшего до полутора лет кормила!
  - Повезло...
  - Да... а он такой тихий у тебя! Спит себе.. вот мои оба как резанные всю ночь орали. Галя содрогнулась от слова "резанные".
  - Он у меня ночью всегда спит.
  - А жить на что будешь? Ты работаешь?
  - Конечно. Деньги это не проблема.
  - Так ты от родителей уехала?
  В салоне было темно и водитель наверное думал, что она лет на 15 моложе.
  - Ну да.
  - К нему что ли?
  - Нет, я снимаю квартиру.
  - Вот эту, куда мы едем? На Липках?
  - Да.
  - Не хило... это кто, папаша откупные дал?
  - Нет. Аванс на работе.
  - Да ты что! С дитем и работаешь? А кто ж сидеть теперь будет?
  - Найдем.
  - А сколько он у тебя потянул при рождении?
  - 2500
  - Слушай, как мало! И тебя вот так отпустили с ним кататься?
  - Все нормально. Он почти здоровый.
  
  Они завернули в темную подворотню, и очутились во дворе одного из старинных каменных зданий. Липки - старинный киевский район с советских времени считался элиткм. Когда-то у отца тут было полно знакомых. Но, в основном, тут селили партийных чиновников, на улице Богомольца есть целый дом, памятник архитектуры, где жили работники НКВД и члены их семей. Дом, где сдавалось техническое помещение, переоборудованное под квартиру, стоял на идущей круто вниз улице Лютеранской. Ярко горел фонарь. На лавочках возле неработающего фонтана с пеликанами сидели какие-то люди. Шелестели листвой несколько высоких деревьев. На первом этаже было открыто окно и доносился звук работающего телевизора. Пахло ранним летом, нежной влажной свежестью. Тишина. Благодать. Теплые тени и золотистый свет от фонаря. Какое счастье стоять тут, прижимая к груди нового, спасенного человечка, болтать с этим таксистом.
  - А знаешь, что с детьми нельзя спать?
  - Плевать. Я со своим сплю с самого рождения.
  - Ну и не правильно. Он у тебя вырастет нежным и доверчивым.
  - А разве это плохо - быть нежным и доверчивым?
  - Тебе куда сумки нести?
  - Вот в это парадное. Первый этаж. Код на замке - тридцать восемь.
  - Да как везде... понавыдумывали с кодами этими...заходи скорей, дите застудишь, я сейчас сам все принесу...
  
  Есть такие дома, едва переступив порог которых- чувствуешь, будто попал в теплые объятия и на душе тут же становиться очень спокойно. Такая тихая, замечательная квартирка. Коридора нет вообще - заходишь сразу в комнату. Может, поэтому за нее просят так мало?
  На полу циновка. Приятно тут пахнет. Чем-то родным, домашним. На стенах темно-красные обои, еще с советских времен остались. Причем только на трех стенах - следы перепланировки. Спросите сколько углов в той комнате - нужно очень сильно задуматься. Углов много. Кухня начинается возле окна и продолжается в небольшой выступ, где-то с метр глубиной, вдоль той же стены. Простой диван, застеленный пледом. На кухне есть стол, (он стоит наполовину в комнате) его можно использовать и как письменный. Рядом стоит телевизор на тумбочке. Пара кресел. Удивительная планировка. Посреди стены, в метре от кухни находится старая деревянная дверь в ванную. Там есть узкое, как бойница, окно на лестничную клетку, и ужасно старый унитаз с облепленным ржавчиной бачком на длинной кривой трубе. Квадратная стоячая ванна - старя, желтая, но почему-то совсем не страшная.
  Галя включила телевизор, музыкальный канал, и принялась распаковывать свои вещи. Спящего Максимку она положила на диван и перенесла ночник, чтобы не светил ему в лицо. Несколько альбомов с репродукциями стали на пустые полки в стареньком фанерном серванте. Одежда заняла треть шкафа. Полотенца сразу облагородили ванну. На кухне, на стене, висело довольно новое пластмассовое корытце. Оно как раз помещалось на полу в ванной. Галя вскипятила несколько кастрюль воды, распеленала Максимку и понесла купаться. Свет решила оставить только в комнате и в полумраке загадочно поблескивала вода. В этой новой, непривычной тишине необычайно нежно раздавался плеск воды. Она поддерживала его за голову одной рукой, а другой бережно обмывала его тельце. Потом замотала его в полотенце, подержала так минут пять на руках, глядя в телевизор. Потом снова размотала, положила на расстеленную пеленку на диване, детским кремом "Бюбхен" смазала попку и одела в крошечный подгузник. Сверху надела нежно-салатовую распашонку с завязочками и белый ползунок с пирамидками. Потушила свет, и прижав к себе спящего малыша - быстро заснула, с улыбкой на губах.
  
  
  
  13.
  
  
  Через три дня Игорь стоял в холле бизнес-центра и кого-то ждал возле лифта. Часы показывали почти половину седьмого, и выражение его лица было неожиданно растерянным. Проходящие мимо сотрудники прощались с ним, каждый потом удивлялся, почему он ждет тут, а не в машине или у себя в кабинете.
  Когда очередная группа людей покинула переполненный лифт, он сперва не заметил ее и потом, совершено случайно, увидел знакомый покрой брюк и темно-каштановую прядь, лоснящуюся из-под заколки. Уже почти у двери!
  - Галя! Галина Владимировна!
   Она вздрогнула и обернулась, автоматически отходя в сторону. Мимо прошла кассирша Таня из столовой и двусмысленно улыбаясь, кивнула Игорю.
  - Добрый вечер!
  - Ну что, нашелся? Я все хотел спросить...
  - Да, нашелся. Сейчас вот спешу к нему.
  - Подвезти?
  - Нет, нет, спасибо, я сейчас снимаю новую квартиру, это минут 15 идти отсюда. Прекрасная квартира, я просто счастлива.
  - У вас лицо счастливое. Я так рад за вас. А где он был? Я ждал тогда, почти час, все надеялся узнать....
  - Не нужно было ждать... главное, что все хорошо разрешилось. Он приболел немного, но это пустяк.
  - Что случилось?
  Они вышли на улицу и незаметно для самих себя побрели в сторону Галиного дома.
  - На коже... обсыпало слегка.
  - Может быть, вы что-то съели? Грудью совсем кормите?
  - Нет... к сожалению, в больнице молоко все сгорело.. его не принесли мне, когда нужно было.
  - Да, увы, такое иногда случается. Он родился немножко раньше срока?
  - Да... - улыбается, и смотрит ему в глаза, - а как вы догадались?
  - Просто интуиция... а на какой неделе он родился?
  Галя задумалась. Странно, но внутренне этот вопрос никак не задел ее. Она нахмурилась, будто старалась вспомнить.
  - Мне разные врачи писали разные сроки... что-то около 37-38 недель.
  - Так это не страшно. Если с весом все в порядке, то это вполне нормальный, доношенный малыш.
  - Да. Это так здорово... знаете, ощущать себя мамой. Я только теперь понимаю, какие колоссальные скрытые резервы есть у каждой женщины, и как они освобождаются, порывают, словно гейзер, когда она становится мамой. Женщина часто боится своей беременности.. но если б она знала, какое счастье это мазать детскую попу кремом, просыпаться ночью, и слушать в темноте это сосредоточенное тихое посапывание, это состояние, когда не можешь уснуть, пока не поправишь одеяльце и просто не подержишь крошечную ручку. Я не знаю.. у меня такое состояние, будто все, о чем я мечтала до сих пор - было лишь каким-то блеклым, жалким подобием настоящей жизни. Это такой класс, все эти ползуночки-кофточки-тряпочки. У вас есть дети?
  - Нет. И знаете, слушая вас, я очень сильно жалею об этом.
  Какое-то время они шли молча. Потом, когда крутой подъем в гору закончился, и они вышли на тихий тенистый перекресток, Галя неожиданно спросила:
  - А куда мы, собственно, идем?
  Игорь остановился, будто был смущен:
  - Я не знаю... как-то так заслушался вас... просто я действительно очень волновался. Я знаю, что чувствует мать, которая потеряла своего ребенка.
  Галя вздрогнула.
  - Как вы можете знать?
  Они перешли перекресток.
  - Я... я врач, не помню, говорил ли вам.. когда я выбирал эту специальность, то хотел как-то приблизиться к тайне рождения, знаете, как по Фрейду, девочки переживают, что у них нет полового члена, - Галя улыбнулась и отвела взгляд, - так и я точно, страшно хотел понять эту женскую тайну, этот дар... но так сложилось, что в последнее время я работаю как бы простив него.
  - Вы делаете аборты?
  - Иногда приходитя, и говорю это прямо, чтоб вы сразу знали...- у него сделался какой-то неожиданно детский взгляд.
  - Зачем, чтобы я знала?
  - Просто вы так откровенно говорите про свои чувства, про ребенка, про свою радость, и я тоже хочу быть не менее открытым.
  - Вы лукавите. Женщины обычно реагируют, когда вы говорите, чем занимаетесь. Лезете в женские тайны.. вряд ли, глядя на ваш импозантный... эммм внешний вид... кто-то сможет остаться равнодушной.
  - Галя... это комплимент?
  - Никак нет. Просто я говорю, что вы лукавите. Вы хотите заинтриговать меня.
  - Может быть и так. Вы мне нравитесь.
  - Вот так вот прямо уже и нравлюсь? Чем?
  - Вы очень сексуально носите брюки.
  Галя засмеялась, поправляя прическу:
  - Что удивительно: мне это многие говорят!
  - На самом деле, я просто хотел сказать, что видел, что чувствует женщина, теряющая своего ребенка. Даже на больничном столе, под общим наркозом, она часто плачет и пытается вырваться. Ради интереса я спрашивал, уже потом, что видела, что чувствовала, и они улыбаются, говорят, что сны хорошие снились.
  Галя напряглась, невольно пытаясь вспомнить, что снилось ей в то далекое зимнее утро. Запомнился почему-то грязный снег, проталины и кормушка на хилом деревце у входа.
  - Вы все-таки решили меня проводить?
  - Нет, я решил прогуляться.
  Галя остановилась перед своей аркой.
  - Ну, вот мы и пришли. Приглашать я вас не буду. К тому же мне нужно пойти погулять с ребенком.
  - Да... конечно... спасибо, что... просто спасибо, что поделились своей радостью. Завтра будете обедать?
  - Не знаю. Если буду, то увидимся!
  
  Галя быстро переоделась, и взяв Максимку на руки, подошла к окну.
  Быстренько подмылись, посыпали попу специальной присыпкой, надели памперс и удивительно нежный комплект из голубого ползунка и салатового боди. На улице вечерело, поэтому Галя помимо конверта взяла еще легкое бежевое одеяльце с мишками.
  Положив Максимку в коляску, она выкатила во двор и неспеша пошла гулять. Нужно было зайти в магазин, купить чего-то к ужину.
  
  Игорь прятался в арке на противоположной стороне улицы и, невидимый ей, улыбался странной, не свойственной ему доброй улыбкой.
  
  На следующий день Галя не пришла на обед. Был соблазн сбегать домой, подержать на руках малого, но пришли крупные заказчики и времени оставалось только на бутерброд с соком.
  Со смешанными чувствами Галя листала телефонный справочник в поисках клиники по репродуктивному здоровью. Возможно, ее немного расстраивало то, что Максимка молчит... Но это просто как родовая травма. На сайте Котвицкого была история одной американки, которая пережила соляной аборт. Не смотря на страшные ожоги, девочка родилась живой, и родители не отказались от нее. Она полностью ослепла и плохо слышит. Так и Максимка - во многом не похож на остальных детей, но он имеет ту же потребность в любви и ласке. Возможно, даже, больше.
  
  Вечером Игорь ждал ее в холле возле лифта, как и в прошлый раз.
  - Здравствуйте - это вам, - и протягивает бумажный пакет с чем-то небольшим.
  Галя ахнула. Там была очень красивая игрушка - из какого-то мягкого материала, такая, что ребенок может сосать и кусать, из экологически чистого сырья. А внутри приятно что-то позвякивало
  - Боже мой, как приятно! Спасибо!
  Они вышли на улицу.
  - Может, прогуляемся сегодня?
  - Не знаю... неужели, вам интересно будет ходить с коляской и слушать рассказы "о газиках" и срыгиваниях?
  Игорь улыбнулся:
  - В первом случае помогает чай из фенхеля, а втрое вполне естественно, и не должно вас беспокоить.
  - Простите, но я не могу вас пригласить...
  
  Игорь ждал ее совсем не долго. Она показалась в двери, медленно выкатывая коляску.
  - Спит?
  - Да, няня его покормила, и он заснул. Я его только переложила из кроватки сюда.
  За темной мелкой москитной сеткой слабо виднелись очертания детского личика, подозрительно маленького, слегка повернутого набок. Сергей улыбался.
  - А можно я коляску потолкаю?
  Галя сладко вздохнула и пропустила его перед собой.
  - Класс. Поймал себя на мысли, что ни разу в жизни не возил коляску. Это легче, чем тележка в супермаркете.
  - А почему у вас нет детей? Неужели вы не женаты?
  - Моя бывшая жена относится к тому типу людей, которые считают себя неизлечимо больными. Любая простуда воспринималась ею как смертельный приговор... заболев циститом, она была уверена, что это рак. В общем, она была слишком больна для размножения, хотя я, как врач, считаю, что те аборты, которые она себе сделала, нанесли куда больший вред, чем несостоявшаяся беременность.
  - Интересно, а что чувствует муж, делая аборт своей жене?
  - Не знаю. У меня правило - родственников и жен не оперировать.
  - Но, хлопоча о том, чтоб ей достался хороший специалист, вы разве не задумывались о том, что он - палач для вашего сына или дочери?
  - Вообще-то нет. Дело в том, что речь идет о гипотетическом ребенке. Я не верю в загробную жизнь и в то, что плод способен что-то понимать и чувствовать. Думать так - удел тех, кто не сталкивался с нашей медицинской реальностью. Смерти слишком много вокруг нас, просто не все об этом знают. Очутившись в матке, оплодотворенное яйцо, имеет лишь один шанс из 4-х, что оно не погибнет. Да и потом, существует постоянная угроза самопроизвольного срыва... все кричат про аборты, но статистика по самопроизвольным срывам весьма печальна.
  - Но ведь когда вы делаете аборт, вы, по сути, убиваете?
  - Нет. Это все глупости. Плод не может выжить за пределами матки. Это еще не человек.
  - Но ведь вы вынимаете его оттуда и он погибает! Вы разве не чувствуете какие-то угрызения совести?
  - Нет. Это пусть дурехи 19-летние чувствуют. Да и то не все. Я просто делаю то, что они хотят. Не думаю, что родившись, их дети были бы счастливыми.
  - Так поэтому им лучше валятся в банке, расчлененными на куски?
  - Галя, это пафос. Вы случайно в церковь не ходите?
  - Нет. Просто я сама когда-то перенесла аборт и очень остро реагирую...
  - Не стоит. Смотрите, какой у вас очаровательный малыш. Не нужно забивать себе голову всякой ерундой. Да, если вы хотите это от меня услышать, то я иногда чувствую, что делаю что-то глубоко противоестественное... особенно, когда имею дело с ... нестандартными случаями. Но такова жизнь. У людей есть право выбора. Мир так устроен...
  - Я очень сильно хочу иметь ребенка.
  - Еще одного?
  - Да. Ужасно хочу. Но врачи мне говорят, что это невозможно.
  - Что у вас было?
  - Не хочу портить приятную синеву этого летнего вечера своим гинекологическим диагнозом.
  - Мне не привыкать. А можно вопрос?
  - Про отца ребенка?
  - Как вы догадались?
  - Опыт, наверное...
  - Отец ребенка это такой успешный, предприимчивый жеребец, небезызвестный в мире шоу бизнеса.
   - У него, наверное, жена, с которой он ходит на светские мероприятия и обнявшись позирует перед фотообъективом?
  - Да, Игорь, вы угадали. Он всегда привозил из-за границы одинаковые ювелирные комплекты и платки из "дьюти-фри" в аэропорту.
  - И конечно же, духи?
  - Да, да, конечно. Одинаковые. Ну, вы понимаете. А еще он дарил мне дорогое белье и сидя в моей ванне, жаловался на жизнь, пока я мылила ему голову, а на полу горела свеча.
  - Как романтично.
  - Да ладно. Вам, как знатоку женских тел, наверняка излили не одну душу... мне кажется, что женщина, раскрыв ноги, может раскрыть и все остальное.
  - У вас так было?
  - Моими врачами были женщины. А я не люблю женщин.
  - А я не люблю мужчин.
  - Он даже не знал о беременности... Откровенно говоря, у нас были не те отношения, что бы говорить друг другу такие вещи. Цены на дизайнерскую одежду, политические игры, боулинг и отдых в Паттайе... но не моя беременность, нет.
  - И вы с ним с тех пор не виделись?
  - Это очень тонкая игра. Нужно быть дипломатом. Два раза отказаться от встречи вполне достаточно, чтобы тебе больше не звонили. Я стала очень красивой историей. Конечно, не сомневаюсь, что он помнит обо мне... и может быть, даже ждет, когда я позвоню, и мы пойдем в "Ле гран кафе".
  - Но ты не позвонишь?
  - Это разве повод, чтобы перейти на "ты"?
  
  Несмотря на то, что Киев называют самой зеленой столицей мира, но мест для прогулок с коляской в центральной его части не так уж много, особенно на холмах, где расположены Липки и Печерск.
  За несколько дней у них выработался свой маршрут - от Липок до скверика перед театром Ивана Франко, потом вверх на Институтскую, там мимо недавно открытой, но такой же устрашающе тихой улицы Банковой с администрацией президента и домом с химерами, возле которого открывается изумительный вид на город (конечно, не такой, как из любого окна "КПМТ")
  - А у него есть крестный? - спросил Игорь, толкая коляску, пока Галя пыталась засунуть в свою сумочку принесенную им книгу Б. Спока.
  - Нет, - она смотрела на него с некоторым удивлением. Подобная мысль явно не приходила ей на ум, - а что?
  - Просто мне сегодня предложили стать крестным отцом ребенка который... который не выживет.
  - Как?
  Игорь достал сигареты и закурил, потом, спохватился и, передав управление коляской Гале, отошел в сторону.
  - Вы говорите маме, что все будет ОК, и потом, когда она жила этой надеждой, происходит то, о чем вы и так знали. Не слишком ли высоко ей будет падать? Похоже, вы лжете ради собственного удобства, чтоб она не слишком мешала вам!
  Игорь поморщился и вдруг подумал, что неплохо было бы увидеть ее мокрую, в облепившей тело мужской майке, босую, со смытой косметикой, и прижать к себе, целуя в затылок. И даже более того- каким-то необъяснимым чувством, он знал, что Галина была бы, в общем, не против. Что-то такое начинало зарождаться и оно заводило.
  В этот раз они немного изменили маршрут, спустившись от скверика перед театром на Крещатик, где в подземном торговом комплексе Галя хотела купить бутылочку для кормления с анатомически правильной соской.
  - Как я понимаю, Вы против абортов, а я за. На самом деле, это очень хорошо, потому что у нас всегда будет, о чем поговорить. Вы никогда не переубедите меня. И уж мне-то вы не сможете сказать "ты не знаешь, что чувствует женщина во время аборта" - я наблюдаю это в течение всей своей профессиональной деятельности.
  - Но вы не были в женском туалете, - тихо сказала Галя.
  - То есть?
  - Вы не слышали, что говорят эти вычищенные, обесчещенные, ощипанные женщины. До самой смерти, понимаете, до самой смерти их будет мучить мысль о том, кого они не захотели.
  - Да, я, кажется, понимаю суть аргумента. Женский мозг привык к компромиссам. Достаточно только как следует попросить, заплакать, если нужно, лбом удариться в ноги - и будет, так, как хочет она. А по кусочкам ее ребенка обратно никто не соберет.
  Галя слишком резко сорвала с крючка флуоресцентный прорезыватель для зубов, и вся стойка рухнула. Игорь быстро сел на корточки и помог ей собрать рассыпавшиеся упаковки, время от времени поглядывая на ее спокойное лицо. Пару раз она поправила съезжающие на лоб темные очки, потом легко встала, держа в руках две игрушки и подошла к кассе.
  
  Они брели по гигантскому подземелью, рассматривая яркие витрины. Галя легко катила коляску, по привычке пытаясь уловить свое отражение в каком-нибудь случайном зеркале.
  - Почти всегда женщина не хочет делать аборт, но за нее делает выбор либо неподходящий мужчина, либо неправильная жизненная ситуация. Нет таких, кто бы просто тупо не считался с тем, что сидит у тебя под сердцем. Почти все думают, что выйдя за пределы больницы забудут об этом, так легко-легко вычеркнут из памяти, будто бы такого никогда и не было. Но не получается, все оказывается не так, как хотела, не так, что "проснулась и все", даже эта кровь, потом, понимаешь, что это совсем не месячные, и тело ведет себя странно. Такое чувство, что действительно оторвали кусок, и потом начинаешь невольно скучать по нему.
  - Но ведь женщина существо весьма неоднозначное. Она ведь так сильно не хотела этой беременности! Не смотря на примитивные знания в области гинекологии, думаю, каждая знает, что речь идет о продукте зачатия, и что это такое.
  - Почему вы, врачи, апеллируете такими бесцветными, удобоваримыми терминами: "продукт зачатия", "плодные ткани", почему вы не говорите просто "ребенок", "части тела ребенка"? Почему аборт так удобно доступен, почему общественность настроена на этот счет так нейтрально, почему, не смотря на тупую боль в сердце, маникюрши и парикмахерши говорят своим клиенткам в момент бабьего откровения, что "ничего страшного в этом нет"?
  - Потому что действительно нет. Вы просто испытываете естественные материнские чувства, непреодолимое желание собрать под своим теплым крылом все маленькое и беззащитное. Это просто инстинкт и гормоны, химическая реакция, не более того. Увы.
  - До родов я тоже была такой, просто скрывала эти чувства.
  - Конечно, у каждой женщины есть грудь, но только после родов она ею кормит.
  - Вы что-то пытаетесь доказать мне?
  - Я просто отстаиваю свою точку зрения.
  - Я не понимаю, почему Вы так настойчиво общаетесь именно со мной.
  
  Когда они вышли на улицу, уже темнело. Было очень тихо, никакого ветра, только мшистая, удивительная тут, в самом центре города, прохлада вкрадчиво пробиралась под одежду, ласкала ноздри, лоб и веки.
  С начала прогулки прошло несколько часов, а положение головки малыша не изменилось.
  
  14.
  
  Несмотря на трудности, эти 4 месяца, с марта по июль 2005 - были самыми счастливыми в жизни Маши Глушко. Потому что все, что происходило потом - а Маша прожила долгую, счастливую и успешную жизнь, опровергнув мнение что из несчастливых семей вырастают несчастливые дети - было уже не таким пронзительным и упоительным как тогда.
  - Да, это все понятно, - улыбчиво говорила она, застирывая купленный в "секонде" джинсовый комбинезон, на все, что ей говорили мать с сестрой - Но ОН шевелится.
  Обе без устали повторяли одно и то же:
  - Ты с ума сошла, мы вчетвером не проживем!
  А Маша отвечала им, что с коляской, кроваткой и пеленками ей помогут соседи и родители институтских подружек, а что касается еды, то в первый год ребенок ест, в основном, материнское молоко, а потом появление нового рта уже не будет таким катастрофичным, как кажется.
  - Здоровая пища стоит не дорого. К тому же я надеюсь, что смогу где-то подрабатывать и дальше.
  - А ребенка мне, значит? - почти плакала мама.
  - Нет, я клянусь тебе, что ни разу даже не попрошу тебя...
  - И не надо... я ненавижу его уже... я ненавижу завтрашний день. Одумайся... кому ты нужна будешь, потом... какая из тебя мать получится?
  - Вот именно, зачем плодить нищету! - с презрительной мордой (такие гримасы умеют корчить только подростки) шипела сестра, - он же тебя сам потом ненавидеть будет, этот ребенок, за то, что у всех в его школе будут какие-то цяцьки, а у него -нет. Я сама через это прошла... а у него будет еще хуже! Он же проклинать тебя будет! За штаны заштопанные...
  - Хватит! - Маша стукнула ладонью по столу,- Ты что, дура, думаешь, аборт это чпок-и все?
  Сестра нахально расселась на подоконнике и смотрела на нее, жуя жвачку, наклонив голову на бок:
  - Типа у меня в классе никто аборты не делал... делал.. и ничего, учатся, с пацанами встречаются, живут, короче... чего-то не умер никто!
  - Ты дура безмозглая... как ты можешь говорить, что мой ребенок будет ненавидеть меня? Ты думаешь, что лежать разрезанным на кусочки - лучше, чем не иметь какого-то чертового куска жвачки и кроссовок?
  -Ой, не надо... ты еще псалмы запой... глупости это все! Ты тогда курочку не ешь и сосисочки не покупай... и таракашечек бедненьких не мори! Они ведь тоже живые!
  - Вот когда меня твоя сосисочка мамой назовет, когда твоя курочка нарисует мне картинку, прочитает книжку... пойдет в первый класс и родит мне внуков, когда твой таракашечка принесет мне на старости лет стакан воды - вот тогда, я тебе клянусь, я пересмотрю свои взгляды на вегетарианство!
  - А как же мы? Ты не думаешь, что нужно считаться со мнением остальных? Мы с мамой и так тут ютимся.... Хуже некуда... гостей некуда позвать, а тут еще и ребенок. Ты о нас вообще подумала?
  Маша вытерла руки и собралась уходить.
  - Ничего, потеснимся.
  
  С друзьями, на самом деле, было сложновато. Несмотря на то, что она тщательно скрывала свою беременность, всему институту было известно и про Дениса и про то, что Маша сама его охмурила и шантажировала на протяжении нескольких месяцев. Кто породил эти слухи - неизвестно, но желающих провести с ней теплые майские выходные находилось все меньше. Это был уже совсем другой мир - прежней, ранней Маши. Там ходили на пляж, весело гогоча, швыряли волейбольный мяч, потом, обгоревшие, раззадоренные, с визгом неслись в ледяную воду, кто-то садился кому-то на плечи, потом они падали, небольно толкаясь локтями и ляжками. Кто-то приносил влажный от конденсата целлофановый кулек с ледяным бутылками с пивом, все курили, потом снова жарились на солнце, потом снова кто-то шел за пивом... потом были либо какие-то кафешки-шашлычни, либо прохладный сквер и пиво, и такие вкуснющие на голодный желудок "Мальборо лайтс", а потом могла бы быть и бутылка кадарки, щедро преподнесенная кем-то из кавалеров. И ночь. Душистая майская ночь...легкое головокружение, этот заговорщицкий шепот листвы и причудливые пляски теней вокруг рыжего фонаря над лавкой. Позднее возвращение. Потом свежее солнечное утро. Еще один выходной. Снова пляж, снова волейбол, снова сосиска в тесте и много пива, снова холодная вода и сигареты, снова обманчивое майское солнце и облезший нос, снова Крещатик с его пестрой толпой и прокуренные хмельные вечера в "трубе" под Майданом...
  Господи, неужели всего этого больше не будет?
  Маша с ужасом смотрела на свой небольшой животик, на вздувшиеся на руках вены, на бледное лицо с синяками под глазами. Неужели такова цена новой жизни? Неужели Маша все-таки проиграла им всем, в один голос твердившим, чтобы делала, пока не поздно. То есть она еще правда не готова? Значит, радость скорого материнства возможна лишь тогда, когда есть кто-то большой, надежный и любящий, который ждет этого ребенка, с которым можно шататься по тенистым скверам, выезжать на природу и совсем не боятся тех, кто может обидеть? И вот она совсем одна... и пляж нельзя, потому что тошнит и неизвестно, можно ли вообще на солнце. И пиво тоже нельзя. И курить нельзя. И вечер тоже нельзя, потому что все знают, и от этого воспринимают ее как обреченную, тяжело больную.. разговаривают с нарочитым сюсканьем, как с маразматической старухой, почти по слогам.. ну что за жизнь...
  В газете бесплатных объявлений "АВИЗО" невольно наткнулась на раздел со знакомствами. Господи... какие уродцы.. какие страшные, закомплексованные жлобы! И никому, ни единой душе она не нужна со своим ребенком.
  Но, тем не менее, в самом начале лета, гуляя по сонному солнечному Гидропарку, по присыпанной тополиным пухом аллее, Маша неожиданно познакомилась с таким себе Костиком, который ужасно напугал ее, с треском вывалившись из зарослей, спросив, не хочет ли она мороженого. К тому времени, когда они добрались до людного места, где-то в глубине души Маша отметила, что он не такое уж чудище, и так вышло, что в течении того длинного и удивительно счастливого дня, она согласилась не только на мороженое, а еще и на шашлык и даже катание на водном велосипеде.
  Общение было продолжено спустя день, причем Костик совершенно не хотел секса, флирта и всего остального, что обычно связывает мужчину и женщину. Он был то ли бывшим спецназовцем, то ли зеком - со шрамом на лице и парой металлических зубов. В общем-то страшилище, и словарный запас невелик. Но зато у него были добрые слова, и Маша спускалась к нему, садилась в малиновую "девятку" как в тюрьму, но без всего этого жизнь была бы еще тяжелее. Они ездили в кафе недалеко от большой окружной дороги с душевным названием "У Жоры", и там Маша сказала, что ей нужно завтра идти к врачу и Костик буркнул, что "так давай я тебя отвезу". Еще он слушал все про беременность и, не найдя что ответить, так как рос круглым сиротой, без младших братьев и сестер, признался, что очень любит читать Есенина перед сном. И еще, кстати, он не пил, никогда.
  
  Десятого июля, преодолев мучительное ранее пробуждение после ночной смены, Маша, борясь с тошнотой не отпускавшей, вопреки прогнозам, и во втором триместре тоже, съела пачку творога, запила несладким чаем и, собравшись пошла вниз, где ее уже ждали. И конечно, Маше было даже в чем-то приятно выпендриться перед ним и легкой походкой скрыться за металлом и пластиком навороченного бизнес-центра.
  
  Игоря Александровича она увидела сразу как открылись двери лифта, он беседовал с невысоким полным мужчиной с рыжей бородкой, в очень дорогом костюме. Увидев Машу, он неожиданно взмахнул руками и зашагал прямо к ней, оставив собеседника.
  - О.. как ты похорошела! Как у нас дела?
  - Все супер.
  - Ну, идем скорее, УЗИ тебе сделаем.
  Игорь кивнул молодой женщине в бирюзовой докторской пижаме, и она молча пошла за ними следом..
  - Ложись, Машутка, ложись поудобнее.
  Игорь примостился на край табуретки перед аппаратом УЗИ и, глядя на экран, жестом показал, чтоб Маша подвинулась ближе к нему. Женщина в докторской пижаме стояла у него за спиной, с серьезным лицом глядя на монитор. В этот раз рутинное обследование длилось намного дольше, чем обычно. Да и вид у доктора был непривычно серьезный.
  - Ну, как там?
  - Устала лежать?
  - Немножко.
  - Ляг на бок, дышишь нормально? Можешь руки под голову положить, как тебе удобно.
  - Да, да, я в порядке. Ну что там? Не видно кто?
  Игорь Александрович покачал головой и сказал что-то женщине в докторской пижаме. Она ответила что-то сухим строгим голосом. Что-то очень врачебное и непонятное.
  - Маш, давай мы сейчас тебе еще одно исследование устроим. Просто пока я выпишу тебе направление в поликлинику и тебя там примут - пройдет слишком много времени.
  - А это не дорого? - Маша села, вытирая живот бумажным полотенцем.
  - Мы ж вроде как договорились.
  - Спасибо. А что там у меня?
  - Пока не могу ничего сказать. Мне нужно посмотреть на результаты еще одного исследования. Ты кровь когда сдавала?
  - Как вы говорили - на той неделе, - Маша уже надела сарафан и сидела на краю кушетки, перепугано и неловко держа на коленях свой рюкзачок.
  Игорь Александрович и врачиха тихо между собой переговаривались, используя какие-то непонятные термины.
  Они вышли обратно в коридор, прошли мимо лифта, повернули налево, Игорь Александрович открыл дверь с помощью магнитной карточки-ключа, с фотографией, и они очутились в небольшой комнате с бежевыми стенами и репродукцией Гогена в тонкой деревянной раме над аккуратно застеленной кроватью. Кремово-розовые шторы были открыты и через большое окно жизнеутверждающе светило солнце, заливая раскинувшуюся панораму Киева золотисто-платиновым сиянием. Рядом с кроватью стоял какой-то аппарат с проводками.
  - Ложись, Маша.
  - Прямо сюда?
  - Конечно. Ложись.
  Врачиха помогла ей задрать сарафан и нежно, но решительно отняла рюкзачок и поставила на стул у двери.
  - Вы так возитесь со мной. Неужели, у вас нет других пациенток, которые платят вам?
  Врачи переглянулись и дружно ухмыльнулись.
  - Все нормально, расслабься, мне твоя несостоявшаяся свекровь заплатила по облегченному тарифу.
  - Так она все-таки согласна на внука? Она знает? - оживилась Маша. Врачиха аккуратно взяла ее за плечи и вернула в исходную позицию лежа на спине.
  - Конечно.
  - А Денис?
  Игорь Александрович взял две черных полоски, на которые были налеплены датчики с проводами и ловко обмотал их вокруг Машиного живота:
  - Теперь мне нужно, чтоб ты просто полежала так минут 15-20. Стелла Борисовна посидит с тобой, а я потом вернусь, и решим, что делать.
  - Как это?
  Но Игорь Александрович быстро вышел. Дверь мягко закрылась, а Стелла Борисовна стала возле жужжащего аппарата и явно не собиралась вести беседу. Маша лежала на мягкой кровати и рассматривала едва различимый рисунок на обоях а еще след от самолета в пронзительно голубом небе. Отсюда, с 34 этажа оно и будто казалось еще голубее, еще ярче.
   - В Женскую Консультацию не ходила? - спросила женщина-врач.
  - Я? Нет... вы знаете, мне Игорь Александрович сказал, что мне можно не ходить к участковому, потому что он мне сам сделает выписку для роддома, и все такое.
  Доктор улыбнулась:
  - Не нервничайте, раз он так сказал, значит, все в порядке.
  - Ну, как там? Что это за прибор?
  - Говоря простыми словами, это кардиограмма плода.
  - Да? Ух ты, и как там?
  Доктор неожиданно поджала губы и скептически покачала головой.
  - Как?
  Машино сердце забилось быстро-быстро, к горлу подступил ком.
  - Спокойно, спокойно. Сейчас Игорь Александрович придет, мы все решим.
  Он пришел через невыносимо долгий промежуток времени. Маше было страшно, но она почему-то стеснялась задавать вопросы этой Стеле Борисовне.
  - Так, как у нас тут дела? - спросил Игорь Александрович.
  Врачиха оторвала от аппарата бумажку с кардиограммой и показала ему. Он лишь покачал головой, и сказал снова что-то непонятное.
  - Что с моим ребенком?
  - Маш, на УЗИ была тоже не очень радостная картина. Плод, похоже, отстает в развитии. Плюс, не исключен порок сердца.
  Маша ошарашено посмотрела на свой животик.
  - Но как? Ведь он растет?.. я по одежде вижу...
  - Это растет плацента и увеличивается количество вод.
  - Но ведь ребеночек там шевелится!
  - Конечно... это спазматические движения, - сухо сказала врачиха.
  - Что это значит?
  - Идем, я посмотрю тебя на кресле, - Он написал что-то у себя в блокноте, оторвал листочек и протянул врачихе, - Отнеси это сестре.
  
  Маша сидела в кресле и напряженно прислуживалась к своему ребенку, который действительно притих, с самого утра.
  - Шейка матки мягкая, - сказал Игорь, а медсестра за ширмой что-то вбивала в компьютер.
  - Это хорошо или плохо?
  - Вообще-то плохо. Она может расслабиться совсем, и тогда существует риск преждевременных родов. Как ты вообще? Живот не болит?
  - Иногда. Не болит, но как-то напрягается там.
  - Да? Это плохо. Ну, ничего. Мы тебе витамины поколем, капельницу сделаем, все будет в порядке.
   Сейчас будет больновато. Укрепим там...
  Он взял что-то с подноса и Маше показалось, что засунул в нее руку по локоть.
  - Аааа! Господи, как больно!
  Жуткий спазм внизу живота, отдает раскатами в ноги, в поясницу...
  - Потерпи, - прошептал Игорь, - еще раз потрепи.
  Опять дикая боль. Как во время месячных, но в тысячи раз сильнее. На лбу и на руках выступил пот.
  - Значит так, Маш, можешь сейчас идти домой. У тебя в последнее время было головокружение, тошнота, слабость?
  Маша сидела на краю кресла, тяжело дыша и держась за живот.
  - Да, вообще-то. Это что, так серьезно?
  - Не могу пока сказать. Береги себя. У тебя угроза срыва беременности и есть подозрения на патологию плода.
  - Как?.. Я не верю.
  - Жизнь покажет. Будем бороться, да? - он потрепал ее кудрявые волосы, - тебе у выхода дадут таблетки. Одну выпей прямо сейчас. Следующую вечером, остальные - 3 раза в день, после еды.
  Она медленно подошла к двери. Тошнило.
   - И еще, Маша, вот моя визитка, а вот номер моего личного мобильного, этот номер всегда включен, если вдруг что - обязательно звони. Даже если в час ночи, в пять утра - звони, поняла?
  Маша замялась.
  - Более того, - Игорь Александрович достал из нагрудного кармана свой блокнот, что-то написал и оторвал страничку, протягивая ей, - это номер мобильного еще одного врача, Бориса Михайловича, если вдруг случится, что я буду вне зоны связи, или у меня разрядится аккумулятор, то ты можешь звонить и ему.
  - Да неудобно как-то...
  - Маш, не нужно только "скорую" вызывать. Они констатируют тебе начавшийся аборт и не станут с тобой возиться, а мы уж как-то подсуетимся. Поняла?
  - Да, Игорь Александрович, спасибо.
  - Ну и молодец, - он открыл перед ней дверь и пошел к лифту, - Живот не болит?
  - Болит. Вы там что-то сделали, и до сих пор тянет. В спину тянет очень...
  - Все нормально. Веди обычный образ жизни. Не лежи бревном... побольше двигайся, в общем, сама знаешь.
  
  Костик терпеливо ждал ее, развалившись, насколько позволял салон его "девятки", слушая радио "Шансон". Машка появилась в дверях какая-то сгорбившаяся, бледная, взъерошенная. Она садилась в машину и ее губы дернулись как будто от боли.
  - Ну, шо там?
  Маша рассказала ему, чувствуя, как тупая боль растекается по крестцу, отдает немножко в ноги. Совет врача показался ей несколько странным - в газете писали про женщину, родившую сразу четверо малышей, так ей пришлось почти 7 месяцев провести лежа, чтоб не сорвалась беременность, а ей, наоборот, не советовали много лежать. "В любом случае, они профессионалы и используют передовые технологии Запада" - подумала Маша, и попросила Костика поехать в Голосеевский парк, погулять.
  
  Игорь Александрович, тем временем, ругался со своим шефом, Борисом Маламудом. Они откровенно прозевали срок Машиной моральной подготовки, и так вышло, что, отвлекшись на выгодный контракт с английской фирмой на поставку оборудования для эпидуральной анестезии, совсем забыли припугнуть бедную студентку каким-нибудь паршивым диагнозом, назначить "курс лекарств" и потихоньку дать ей обжиться с мыслью, что беременность может в любой момент сорваться. Можно было бы работать грязно, грубо, силой, без всех этих объяснений, в стиле советских больниц, но Маламуд был совершенным аккуратистом, он умел ругаться, не повышая голоса, он любил точность и чистоту абсолютно во всем, и, ему было действительно не безразлично, как будет вести себя в дальнейшем 19-летняя Мария Ивановна с нелитературной фамилией Глушко и отрицательным резус-фактором. Она вела здоровый образ жизни, это была ее первая беременность, она молодая, физически крепкая женщина в самом расцвете сил.
  - Нужно мыслить чуть шире рахманиновской кровати, - говорил Борис Михайлович, глядя на Игоря поверх своих очков в тонкой золотистой оправе. Его лысина нежно розовела и лоснилась от света растровых светильников в подвесном потолке, - почему ты так уверен, что та женщина не захочет подать на нас в суд? Почему ты думаешь, что она не обратится в ту же районную поликлинику по поводу сорванной беременности, или захочет получить на руки выписки из своей карточки? Что вы ей там навыдумывали?
  Игорь закатил глаза:
  - Все.
  - И эклампсию? Да?
  - Нет, это я на потом оставил.
  - Так раньше думать нужно было. Она же здоровая, как лошадка, видел, какие у нее щеки? А гемоглобин какой, небось 120?
  - Так точно.
  - Красота... Впервые в жизни Игорь не ощущал особенного исследовательского азарта и предвкушения. Ему было почти что все равно. От Машиных круглых кукольных глазок будто тошнило, как и от этой ее фразы, брошенной напоследок: "Я вас потом крестным сделаю".
  
  Когда они в тот вечер гуляли с Галиной и Максимкой в окрестностях Липок и дома с химерами, Игорь вскользь обмолвился, что развелся в этот день. И это была сущая правда.
  С Ларисой судьба свела их на тихой вилле во Франции, в самом начале июня, не в сезон. Он приехал на несколько дней к друзьям, снявшим виллу на все лето, а она была на соседней вилле, с родителями. Они все выглядели одного возраста: Лариса, ее родители, друзья ее родителей, две собаки, которых они привезли из Москвы.
  Они с Игорем ходили вместе на какой-то особенный дальний пляж, она читала Сент Экзюпери и залечивала раны, нанесенные предыдущими, недавно разорванными отношениями, была проста, улыбчива, скромна, немного сонлива, и будила в нем странную смесь уважения и секусальной симпатии. Как что-то неуловимо нежное в звенящем полуденном солнце, мягком, как в начале июня и в холодном море, играющем россыпью платиновых бликов.
  Так же сонливо, возможно даже с некоторой рассеянностью, Лариса согласилась переехать в Киев, но ее жизнь все равно протекала на два дома. И когда Вика говорила "ты же никогда не уйдешь от жены", а Игорь соглашался, то совсем не потому что милая девочка говорила правду.
  Лариса с ним маялась, вернее это был такой ее образ - она со всеми маялась. Она была предельно честна касательно своих измен с различными маврами и мачо на острове Бали или в Доминиканской Республике, куда она срывалась, иногда, уведомив его за день, и вернувшись, все рассказывала, а потом снова маялась.
  Развод был ее инициативой, она как раз уезжала куда-то, кажется, в этот раз на Тибет. И в начале июня, как раз через три года после их знакомства, Лариса позвонила Игорю в офис, с просьбой увидеться. Нельзя сказать, что ему было грустно или досадно. Не было жаль даже квартиры, на Печерске, которую он более-менее считал своим домом и которая теперь становилась собственностью Ларисы, которую Киев "повеогал в депрессию".
  Они ехали в машине и слушали музыку. Ту, которую любил Игорь и вкус к которой привила ему она. И ему было очень спокойно там, вместе с ней. И точно так было спокойно с Викой день назад. И еще с кем-то. С ними всеми было нейтрально и спокойно. И от этого спокойствия становилось страшно.
  Лариса рассказывала ему что-то о аювердических практиках, и он с удовольствием опровергал все ее тезисы, а она спорила (повествовательным тоном, немного сонно, как обычно):
  - существуют доказанные факты, что в состоянии медитации женщины рожали вообще без боли, их лица были расслаблены, они почти улыбались. Почему ты молчишь?
  Игорь остановил машину и с любопытством (словно проснулся) уставился на темно-красную "девятку", возле которой стояла, прислонившись к капоту, не кто иная, как Маша Глушко, сильно сгорбившись, обняв себя за живот. Из киоска, с бутылкой "миргородской" в руке, шел какой-то сильно загоревший молодой человек в расстегнутой до пупа рубашке. Когда Игорь выскочил из машины, а Лариса откинулась на спинку кресла и сделала музыку чуть громче, предвкушая Непал и радуясь этой удачной, актуальной (как надо говорить) замене обрюзгшей Ницце.
  
  - Маша, что случилось?
  Она вздрогнула, и потрясенно смотрела на своего врача.
  - Ой.. у меня все хорошо. Только живот побаливает немножко. Вернее сильно побаливает. Иногда как схватит.. Это Костя. Мы сейчас поедем на "чертовом колесе" кататься.
  -Смотрите, не переусердствуйте! Я просто тут проездом. Если что- звони на мобильный, хорошо?
  Игорь сел в машину, и поехал дальше. Где-то через перекресток, он понял, что его трясет мелкая дрожь и руль под руками скользит от пота.
  
  Дома он собрал кое-какие свои вещи, с некоторой тоской посмотрел на коллекцию cd дисков (не мп3), которую собирал несколько лет, но тащить их сейчас не было никакого желания, к тому же Лариса уезжает все равно, и вряд ли будет тут жить.
  Она включила кофе-машину, а сама пошла зачем-то в ванную.
  - Игорь, иди сюда пожалуйста!
  На краях треугольной ванны-джакузи горели свечи, кран был открыт на всю мощность и помещение наполнялось паром, Лариса стояла к нему спиной, глядя на их отражение в запотевшем зеркале.
  Это был быстрый, какой-то почти истеричный секс, на пол летели тюбики и баночки, волосы намокли. Она крепко держала его, обвив ногами и руками, словно плющ
  
  Потом он включил нормальную воду, заткнул ванну пробкой, добавил ей пену и аккуратно помог лечь. Она вытянулась, закрыв глаза и улыбаясь.
  Игорь тихо вышел, закрыл за собой дверь. Собрал в охапку вещи, и стараясь, не делать лишних звуков, выскользнул на лестничную клетку.
  
  Город жил. Ярким неоном переливались сотни вывесок и реклам. Отражения и блики весело скакали по салону его автомобиля, и переднее пассажирское сидение вновь казалось пустым. По Крещатику шаталась праздная толпа, где-то среди деревьев играл саксофонист. Игорь два раза проехал по Лютеранской улице, где жила Галина, притормаживал возле ее дома, надеясь каким-то чудом заметить ее силуэт в одном из высоких каменных окон, но все тщетно. Тогда он подумал, что можно позвонить Вике, но вызывать ее к себе в 10 вечера казалось уж совсем свинством.
  В конце-концов, Игорь нашел себе достойное применение в одном из популярных баров в Пассаже, где играли хороший блюз, и губастая 16-летняя девица с проколотым пупком пила из трубочки "Кровавую Мэри", сидя у него на коленях
  
  А на следующее утро Маша сидела на полу, держась за живот. Ее мама, которая уже проснулась после ночной смены, ходила взад-вперед по комнате и что-то беззвучно бормотала своими бледными , чуть синюшнымигубами.
  - Как-то странно, мам, оно то накатывается, то потом проходит, будто и не было. Началось все вчера, когда он меня на кресле посмотрел. Ну вот, теперь будто в туалет хочу, - она встала и, держась за живот, вышла в коридор.
  - Думаешь, доносит? - спросила сестра, которая погуливала школу по под предлогом плохого самочувствия.
  Мама пожала плечами и стала возле окна, глядя на пыльный серый массив.
  Маша вернулась, в спущенном по колено комбинезоне, держась за стенку:
  - Мама, у меня там выпало что-то...
  - Как? Какое оно?
  - Я не рассмотрела, я села на унитаз, больно не было, просто выпала какая-то штука.
  -Что, выкидыш? А можно посмотреть?- с любопытством спросила сестра.
  - Да заткнись ты! - мама подошла к ней, помогла сесть, пристально осматривая ее оголившиеся бедра и белое белье, - а кровь была?
  - Нет вообще-то. Нет. Оно просто выпало, я почувствовала, оно такое, как тампакс, наверное, я просто испугалась, не успела рассмотреть - сразу воду спустила.
  - Нет, не волнуйся, это не выкидыш. Ты бы... ты б его так легко не спустила...
  - Мамочка, я хочу позвонить ему. Он сказал, что в экстренном случае ему можно звонить прямо на мобильный.
  Держась за живот, она поковыляла в прихожую, хотела снять с вешалки рюкзак, но не удержала его и он упал на пол. Мама стояла рядом, в ночной сорочке и распахнутом халате.
  - У тебя кровь, дочка.
  Непричесанная сестра, шмыгая носом, высунулась из-за двери. Происходящее явно развлекало ее.
  - А мне девчонки рассказывали, как некоторые специально аборт не делают, а потом устраивают себе искусственные роды. От них, как бы организм омолаживается. Так что ты не расстраивайся, Маш.
  - Уйди, сука, а то убью!
  Мама просто молча закрыла дверь.
  - Вот его телефон. Позвони, а то мне как-то совсем плохо, - и зажав рот рукой, согнувшись пошла в ванную.
  Мама пошаркала на кухню, держа перед собой в вытянутой руке визитную карточку этого доктора. Лучше было бы позвонить просто в "скорую". Эти частные клиники, чтобы там Машка не рассказывала, не могут делать все бесплатно, ну за исключением случая, если дочка с этим доктором спит. А это исключено. Сейчас она не в себе, а потом пришлют счет в размере ее годичной зарплаты - что потом делать?
  - Мам, ты позвонила? - простонала Маша из ванной.
  - Там занято, дочка.
  - Мам, позвони на мобильный. У меня кровь, позвони, пожалуйста!
  - Знаешь что, дочь, - мама зашла в ванну, держа визитку между пальцами, - давай-ка лучше не будем с этими твоими крутыми связываться. Давай просто в "скорую" позвоним.
  - Нет. Они мне там сделают аборт! Они не станут со мной возиться.
  - Да, а этот твой... - она презрительно посмотрела на визитку, - Александрович станет?
  - Ему Денискина мама заплатила за меня. Он - станет. Он мне сам сказал.
  - Что, больно?
  - Да. И тошнит. У меня рвота.
  - Похоже, это роды...
  
  Мокрой от пота рукой, Маша набрала номер его мобильного. Доктор ответил сразу же.
  - У меня что-то выпало там. Я ... испугалась и сразу же спустила воду. Я не знаю, что это было. Но ребенок вроде бы там.. то есть он шевелится меньше, чем обычно.
  - Не волнуйся, Машенька, все в порядке. Продиктуй мне пожалуйста свой адрес.
  Маша сказала. Потом спросила:
  - А зачем вам?
  - Я сейчас приеду.
  -Но как? У меня нет таких денег...
  - Машунь, ложись, полежи, не беспокойся. Я все равно буду выезжать в эти края, так заеду - мне разве сложно?
  
  "Ну и не правильно," - крякнул Борис Михайлович, глядя как, торопливо собирается его коллега, - "лишняя суета нам ни к чему".
  
  Маша бросилась было наводить порядок, но живот болел слишком сильно. Оставалось только лежать и тупо смотреть в потолок, умоляя своего малыша не покидать ее. Мать с сестрой пили на кухне чай.
  Потом раздался сиплый звонок в дверь. И когда зашел этот высокий, хорошо пахнущий мужчина в дорогом костюме и при галстуке, то прихожая стразу показалась ужасно маленькой, а потолки невозможно низкими. Он разулся и, приветливо улыбаясь, прошел в комнату. Маша привстала, отчаянно борясь с тошнотой.
  - Пожалуйста, подождите нас на кухне, сказал доктор высунувшимся маме с сестрой.
  Он сам аккуратно закрыл за ними дверь и опустился на край разложенного дивана, где сидела Маша.
  - У нас тут так неубрано...
  - Не волнуйся. Все будет хорошо. Что болит?
  - Я, кажется, отравилась чем-то в Гидропарке. Меня дико тошнит. Рвало всю ночь. Очень болит живот.
  - Ложись, пожалуйста, на спину, подвинся ближе, я тебя посмотрю.
  Он неловко стал на колени. Это напоминало подпольный аборт на дому.
  - Сейчас я поставлю тебе лекарство, оно поможет.
  Послышался звук разрываемого пластика. Маша увидела край этикетки и надпись Laminaria.
  Внезапно, вся квартира наполнилась истошным Машиным воплем. Мама и сестра, не сговариваясь, повскакивали со своих табуреток, и прильнули к двери в комнату. Маша закричала еще раз - более протяжно. Потом она просто тихо стонала, было слышно, как кто-то ходит. Потом дверь резко открылась, они отпрянули, и умопомрачительно пахнущий, очень привлекательный мужчина улыбнулся им, и спросил, где можно вымыть руки.
  - Что с ней?
  - Угроза преждевременных родов. Будем наедятся, что все обойдется.
  - Сколько с нас? - и кривая физиономия, руки на поясе.
  - Все нормально. Вызов оплачен. Лекарство тоже. "Скорую" не вызывать. Она будет кричать, я не хочу давать сильное обезболивающее, потому что это вредно для плода. Если будет совсем плохо - позвоните мне. Номер у вас есть.
  
  И оставив за собой шлейф дорогого парфюма, он ушел.
  Маша лежала на диване, в холодном поту, держась за живот, катаясь из стороны в сторону.
  - Господи, как это больно....
   Маша позвонила, как он и предполагал, через 4 с лишним часа. Оставив совещание, он быстро выключил компьютер, по интеркому связался со Стеллой, скомандовал, чтоб готовили операционную и снаряжали курьера, и с непонятной тоской на душе, покинул свой офис. Почему-то, дико хотелось, чтобы машина попала в пробку, или же чтоб у него отвалилось колесо, или чтоб остановили ГАИ - но, как на зло, на всех светофорах был только зеленый свет, и он доехал до Отрадного почти за 15 минут.
  Игорь нервничал непонятно от чего. Это были какие-то новые чувства, совсем не свойственные ему. Почему-то, когда пожилая врачиха со стянутым лицом показывала им, студентам мед института как делается аборт, и держа перед собой пинцет говорила : "Вот это ручка и кусочек легкого", он не испытывал ровным счетом никаких эмоций. Как и во время сложных родов, когда женщина поступила с безводным периодом свыше 30 часов, и ни о каком кесареве не могло быть и речи... тогда это была простая работа, исполнение своих служебных обязанностей, будь это плодоразрушаюшая операция на сроке 40 недель, или рутинное заполнение бланков по отчетности.
  Сейчас было что-то другое.
   Он ехал в лифте, и все еще надеялся, что вырубят электричество, или он просто застрянет, или окажется, что записан не тот адрес. Просто чтоб не видеть, не принимать в этом участия, не касаться.
  
  Маша лежала на том же диване, рядом стояли две женщины и скептически смотрели на пятно крови на смятых простынях. Думали ли они он своей погибающей внучке или же о том, какое моющее средство больше подойдет?
  Они неохотно вышли.
  Раскрытие почти 6 см. Можно ехать.
  - Собирайся, Маш. Нужно в больницу.
  Он позвал женщин и попросил их собрать сумку для дочери.
  - Я сейчас еду как раз в ту больницу, я сам ее отвезу.
  - А сколько это будет стоить?
  - Все в порядке. Если нужно будет что-то дать врачу, я скажу. Только потом.
  - А сколько, интересно?
  - Мама, ради Бога, собирайся! - застонала Маша.
  Пожилая женщина нехотя подошла к шкафу, стала вынимать полотенце, ночную рубашку.
  - Постельное белье надо?
  -Нет, нет.
  - А в какой больнице она будет?
  - В ведомственной. Она вам перезвонит сама, расскажет, как добираться. Ехать с нами нет смысла, потому что мы ее сразу в отделение, куда нельзя проведывающим.
  - А мы и не собираемся ехать. У меня работа...
  - Мама, давай скорее, - Маша потянулась было встать, но новый приступ тошноты швырнул ее обратно на подушки.
  Сергей помог ей сесть и переодеться в сарафан. Он сам взял небольшой рюкзак с вещами, повесил его себе на плечо и повел Машу в коридор.
  К машине она шла в незастегнутых сандалиях, еле стоя на ногах. Дворовые бабки аж привстали, глядя на них.
  - Ложись на заднее сидение, будет тошнить, вот стоит ведро.
  Игорь быстро выехал со двора и заметно превышая допустимую в городе скорость, понесся по проспекту в сторону центра.
  Они зашли через черный вход и поднимались на грузовом лифте.
  В коридоре их уже ждала каталка. Медсестра быстро поставила Маше капельницу с окситоцином и сделала укол сильного транквилизатора.
  - Капельница поможет остановить? - стонала она
  - Конечно...
  
  Дальнейшее походило на страшный сон. Была какая-то белая комната, и неприятный лысый мужик с слишком глубоким вырезом на своей докторской пижаме. Невыносимо яркий свет и непреодолимое желание спать, которое приглушало дикую боль, раскатывающуюся внутри ее тела. Маша не могла ни говорить ни слышать, и смотрела широко раскрытыми глазами, с трудом понимая, что она видит.
  
  Примерно через полтора часа Игорь сидел в лаборатории, откуда выгнали весь персонал, кроме Стелы, дочки Маламуда. На широком белом столе было несколько металлических контейнеров - прямо под этот конкретный заказ. Открыв дверь ногой, быстро зашел сам Маламуд, в заляпанном кровью переднике, бережно держа двумя руками пластиковый лоток со своей страшной добычей.
   - Вес - 850. Женского пола. Яичники сюда положишь, это важно. Ну, все, я пошел.
  Игорь резко вскочил, и отошел к двери:
  - Я не могу так. Она шевелится!
  Маламуд посмотрел на часы и выматерился:
  - А ну соберись, твою мать! Я не могу, потому что у меня встреча через 20 минут, я не готов. Курьер уже здесь, рейс из Жулян через час. Давай быстрее. Сегодня вечером с супругой приходи в "Конкорд", я угощаю. Будет вице-премьер.
  - Я не могу, я развелся.
  - Значит, просто приходи. Ну, давай, чего ты стоишь, живо, живо, Стелла, давай помоги ему, ну, давай, - и продолжая размахивать руками он ушел.
  
  
  Игорь шел по тихой тенистой улице, мимо темных каменных домов и влажных подворотен, и не смотря на то, что было еще светло - ему не встретился ни один человек. Он шел быстро, как-то расхлябанно, в висках сильно давило, и в груди сидел незнакомый комок. Перед глазами с бешенной скоростью крутились какие-то совершенно бесполезные картинки, что-то вроде клипарта всей его жизни - студенческий перекур на ступеньках мединститута и цветет акаця; с мамой на грядке и к босым ногам прилипают мокрые травинки, а пальцы приятно пахнут дымом; мамины астры, и слишком яркие румяна на ее потемневших щеках; алое с пурпурным небо из иллюминатора по дороге в Америку; пьяный и счастливый, с женой в казино и огромное колье с искусственными бриллиантами на ее шее и сожженные плойкой волосы; шальные бандитские 90-е, и первая машина, красный БМВ после кап ремонта; регистрация частной клиники; приезд Маламуда с его капиталом и прыщ на его огромном горбатом носу; парусник и высокая, сильно загоревшая блондинка с пластмассовыми клипсами помидорного цвета...
  
  Пару раз он споткнулся, будто был пьяный, чудом не упал, схватившись за каменную стену и слегка ободрав костяшки пальцев. Голова не соображала. Сколько раз он видел эти бьющиеся сердца, эти сжимающиеся пальцы, и отношение к ним было примерно таким же, как при разделке рыбы, когда вздрагивает хвост. Почему раньше возникало даже какое-то садистское удовлетворение - когда плод не хотел выходить, будто увертывался от кюретки, и потом, наконец, словно удочка, тянущаяся за ожившим поплавком - в руках появлялось совсем другое ощущение, азарт, он потом поддавался, высовывался, как содержимое прыща, и руки будто теплели от непонятного удовлетворения. Будучи законченным атеистом, Игорь никогда толком не задумывался про моральные аспекты своей работы. Он придерживался принципа, что люди - это такая же биологическая субстанция, как и вирус, или как моллюск, и понятие жизни весьма плоско и невыразительно. В мире существует такое колоссальное количество рисков, что истинную цену жизни не знает никто. Относительно этичности использования органов нерожденных детей Игорь выражался так: " мы же не возмущаемся тем, что у погибшего в автокатастрофе мальчика забрали почку для спасения жизни девочки? Мы же не видим ничего аморального в том, что у погибшего человека берут органы для спасения других людей? Так и с абортивным материалом - эти эмбрионы все равно погибли бы, и вместо того чтоб быть сожженными в крематории и захороненными на спец могильнике - они служат ценным сырьем для фармацевтической промышленности. Да в конце концов, ведь все мы капаем себе и своим детям в нос капли "Интерферон" от гриппа? (в этом месте Игорь Александрович всегда делал паузу) Ну так вот, в состав популярного препарата входят мозговые клетки, взятые у зародыша, так что отнесемся к жизни чуть проще...)
  Но перед глазами стояло это дикое зрелище - яркий свет и алая кровь, стекающая по белой поверхности пластикового стола, черные волосенки и крошечная бело-розовая ручка, судорожно дернувшаяся, сжавшись в кулачок.
  Ему было плохо.
  Возле Октябрьской Больницы построили церковь. Сердце неожиданно дернулось и с совершенно новыми чувствами в памяти встала картина, увиденная в одной из карпатских церквушек - там, стоя на коленях, яростно молилась очень красивая женщина - он стояла так, плача и что-то шепча, невыносимо долго. Она осеняла себя крестными знамениями, и иногда падала ниц, в каком-то отчаянном исступлении и теперь, стоя перед закрытыми дверьми в храм, Игорь, будучи непереубедимым атеистом, неожиданно упал, прямо на бетонный порог, прямо в костюме, и, глядя на маленькую темную иконку в верху, под козырьком, стал полушепотом молиться, хотя до сих пор не знал ни одной молитвы. Слова шли будто из самого сердца, являясь перерождением его чудовищной боли. Эти маленькие детские призраки, эти тысячи несостоявшихся жизней будто взывали к нему - под чавканье и хруст, сквозь прозрачный пластик канюли и из металлических мисочек, они, эти лягушата, шмякающиеся в кровавую лужицу, чью кровь он никогда не сможет смыть! И виноваты не их мамаши, не государство, не порвавшийся презерватив... "Я не перестала быть беременной, а просто стала мамой умершего ребенка" - сказала одна из его пациенток. И это была страшная, неоспоримая правда!
  
  Мимо шли какие-то люди, они останавливались, с любопытством глядя на хорошо одетого мужчину в белой рубашке, стоящего на коленях на грязноватом крыльце. Рядом, небрежно брошенный, лежал его дипломат, а из кармана тихо и вкрадчиво пел мобильный.
  
  Наконец, Игорь встал. Голова болела, и в груди поселилось что-то вязкое, тяжелое. Руки сильно дрожали и садится за руль было страшно. Было страшно даже просто находится на улице. Это был абсурд, но ему казалось, как его связь с реальностью постепенно блекнет, как темное бездонное небо обволакивает все вокруг, как его душа проваливается куда-то, и он уже больше не принадлежит этому миру с огнями в окнах, с переполненным троллейбусом и золотистым нимбом вокруг уличного фонаря под разлапистой липой.
  Нет, после церкви не легче.
  Это нервный срыв. Но как тяжело! И осознание того, что нет в природе такого лекарства, которое могло бы сейчас помочь, как-то остудить эту боль, как-то притупить мысли, перенаправить их, отвлечь от этих ежедневных рутинных трагедий, происходящих по всему миру. Он задыхался, дико стучало сердце, отчаяние грубой сеткой застилало глаза.
  Нужен отпуск. Нужен отдых.
  Но с кем?
  
  В ее окне горел свет. Какое-то ночное насекомое нежно стрекотало в мшистой сырой вечерней тени, где-то под сенью старых деревьев. Из-за красных занавесок была видна кухонная полка с тарелками и шкафчик с переводной картинкой, сохранившейся там еще с советских времен. Откуда-то из соседней квартиры доносился звук работающего телевизора и потолок там казался синим. Игорь сидел на лавочке и курил, сильно сгорбившись и придерживая пальцами стоящий на земле кулек из круглосуточного супермаркета. Глядя не ее окна, на душе становилось чуть легче. Там будто виднелся маленький просвет и обещание новой счастливой жизни.
  Его трясло, как в ознобе. Пульс был где-то 160, может, даже, 180 ударов в минуту. Оно клокотало, это сердце, оно захлебывалось, и липкий влажный ком в груди не давал возможности глубоко вдохнуть. Дико хотелось чего-то, найти какое-то успокоение, прибиться в тихую гавань и там затаиться, свернувшись калачиком, как у мамы на руках.
  Он звонил в дверь, были тихие быстрые шаги и ее голос "что вам надо? Уходите..."
  Потом он сел на коврик, у ее двери, потому что кажется очень сильно поднялось давление, до темноты перед глазами, и это все знают, что в таких ситуациях стоять нельзя. А потом все стало белым, и нечем дышать, и он завалился на бок, съехав по двери, и из перевернувшегося кулька покатилась бутылка вина - прямо на ступеньки.
  Через глазок, Галина увидела только его туфлю и щиколотку, в задравшейся штанине, открыла дверь, затащить сама не смогла, а он не вставал, некрасиво развалившись прямо на пороге и в его носу были видны волосы.
  Потом приехала "скорая", констатировали всего лишь переутомление, хотя предлагали госпитализацию, и уложили к ней в кровать.
  
  
  Небо было бледно-розовое, словно написанное акварелью и оформленное в темную раму деревянного окна. Из приоткрытой форточки ласково дышало свежее, сочное июньское утро и где-то неподалеку щебетала какая-то птица.
  Потолок был серым, в небольших трещинах. И старенький плафон с дохлыми мухами висел так высоко, что хозяйка, наверное, просто не смогла до него добраться чтобы протереть.
  Дышалось хорошо, не так, как вчера. Но это гнусное обреченное томление было все еще там.
  - На, выпей, - Галина сидела на краю кровати. В этом нежном утреннем свете, ее лицо было по-крестьянски открытым, простым. Из-под халата виден вырез чего-то белого, с кружевами.
  Игорь осторожно привстал, облокотившись о подушку в клетчатой наволочке, взял из ее рук стакан с чем-то белым и густым.
  - Это не инсульт?
  - Нет. Выпей.
  - Спасибо. Я вроде не пил вчера. Знаешь, - он сделал глоток и поморщился, - я себя ужасно неловко чувствую. У меня это впервые в жизни, и я очень благодарен тебе...
  - Да, - она пристально смотрела ему в глаза.
  Да, конечно, он думал, о том, как оказаться в ее кровати, но уж точно не при подобных обстоятельствах! Она была как мать теперь - одновременно очень близкая, родная, спасительница, и в то же время, будто окруженная ореолом неприступности.
  - Это кефир?
  - Да.
  - Я сто лет не пил кефира.
  На плите что-то приятно скворчало. Галина встала, молча взяла у него пустой стакан и пошла на кухню.
  Игорь лег обратно на подушку, внимательно прислушиваясь к своим ощущениям и заодно прсилугиваясь, нет ли тут случайно Максимкиного папы. А смерть была еще рядом. Она будто звала его, засасывала, как смешанную с водой кровь в отверстие на дне умывальника...
  - Завтракать будешь?
  - А мне можно?
  Галина, улыбаясь, выглянула из-за небольшого выступа в стене, который разделял зону кухни от комнаты:
  - У тебя все в порядке. Врачи сказали, что это стресс. Попей корвалола, возьми отпуск, и все будет, как раньше.
  - Мне ужасно неудобно.
  - Брось... По крайней мере, вчера мы обходились без формальностей.
  - А что было вчера? Я смутно помню...
  Она пожала плечами:
  - Ничего особенного.
  - А как твой малыш?
  - Нормально.
  - Он спит?
  Галя нерешительно кивнула, будто в этом вопросе ее что-то очень сильно обеспокоило.
  Они позавтракали в кровати. Это было сладостное состояние очень сильной душевной близости, которое обычно наступает после близости физической, и только с человеком, которому очень долго симпатизируешь. Меньше всего сейчас хотелось вылезать из кровати.
  - Вот телефон, - Галя твердо смотрела в его глаза и держала в вытянутой руке черную трубку, - у тебя там, наверное, волнуются.
  - У меня некому волноваться.
  - Ну, тогда собирайся.
  Она бросила телефон куда-то на кресло и деловито зашелестела кульками в стареньком платяном шкафу.
  - Куда? -Игорь резко сел, проводя рукой по волосам, голова больше не кружилась, - может, хоть, пообедаем вместе?
  - Да, однозначно, мы сегодня обязательно пообедаем вместе.
  - Ты что-то задумала?
  Галя выглядела сильно обеспокоенной. Игорь встал, краем глаза ловя свое отражение в приоткрытой створке шкафа. Вполне приличные белые трусы от Calvin Klein, нормальнй живот, широкая грудь.
  - А где малыш, можно я на него посмотрю?
  - Стой, - Галя вынырнула из-за шкафа, прижимая к груди какую-то одежду, прозрачную косметичку и несколько пустых пакетов: - Это из-за абортов, да? Ты понимаешь, что больше тебе нельзя там работать?
  Игорь нахмурился. Фантасмагория. Она была похожа на Палому Пикассо с рекламы одноименных духов. И от того, как она стояла перед ним, почти касаясь своей белоснежной, напряженной рукой, как она дышала, как блестели ее карие глаза - уже хотелось сойти с ума и забыть обо всем. Но он вспомнил. И ком в груди тут же вырос, как детский надувной батут, который подключили к компрессору.
  - Почему? - спросил он, чтобы не молчать.
  - Потому что ты плакал этой ночью. Так, как я никогда еще не видела, чтобы плакал мужчина.
  Он попятился обратно к кровати и тяжело сел, хватая по дороге детскую погремушку в форме колокольчика с бантиком. Приятно теребить.
  - И что?
  - И ничего. У нас с тобой, оказывается, много общего.
  - Я, наверное, должен уйти, - он снова встал, схватил свои брюки, начал сильно спеша и неуклюже натягивать их, инстинктивно повернувшись к женщине спиной.
  - Стой, - она подошла к нему, взяла за руку, погладила по голове, вернее чуть выше виска, и нежно-нежно коснулась уха, так, как в далеком детстве делала мать, - ты где поставил машину?
  - Там, возле офиса.
  Не застегнута ширинка. Она стоит так рядом, и неудобно там копаться...
  - Мы сейчас вместе пойдем за твоей машиной. И потом я хочу уехать. Не на долго. Куда-то прочь из этого города.
  - Я чувствую себя не совсем удобно. Может, я... - Игорь полез за бумажником.
  Ее глаза неожиданно сделались холодными, об этот взгляд можно было пораниться!
  - И не думай. Одевайся и пошли.
  Она легко сбросила свой халат. Немного тяжелые бедра, но очень сочная, вкусная фигура и тонкая талия. Белый сарафан. Родинка над лопаткой.
  В прихожей стоят белые босоножки.
  - Пошли.
  Уже в дверях заправляет рубашку.
  На часах только шесть утра! Город свеж и пуст. От старинных каменных домов веет сыростью, в тени еще холодно. Остатки ночи будто вьются там, между босых щиколоток, щекочут ступни в босоножках, прилипают к подметкам.
  - А малыш? Ты его одного оставила? А если он проснется?
  - Идем скорее.
  Всего несколько минут, и они стоят перед безжизненным стеклянным колоссом бизнес-центра. В будке у шлагбаума на стоянке пьет кофе белобрысый охранник.
  В кожаном кресле приятно и прохладно. Машина завелась тут же и так тихо, что в салоне было слышно, как где-то вдалеке бьют часы.
  
  Дома Галя взяла несколько больших пакетов и рюкзак. В дверях она остановилась, ожидая, когда Игорь, наконец, спросит.
  - Он у мамы?
  - Нет, он тут. Иди, посмотри, если хочешь.
  Пристально глядя ей в глаза, он протиснулся мимо нее через порог, подошел к кроватке.
  Следы чернильной ручки. Надо же, почти как настоящий! Рост - примерно от кончиков пальцев до локтевого сгиба, то есть, где-то, как и вчера.
  Вчера. Самое страшное, это видеть выражение их лиц. Они всегда почему-то ангельски спокойны. Эта подкупающая трогательная непосредственность, умиляющая простого обывателя с рекламы подгузников и тематических открыток. Эти немного грустные, будто задумчивые, немного отрешенные личики спящих младенцев. Затуманенный взгляд. Будто бы не знают, что такое боль. Лишь несколько мгновений они смотрят на эту жизнь, и потом уходят, улетают туда, откуда их сорвали, как ненужный цветок, какой-то несуразной, случайной связью...
  Галина терпеливо ждала его, глядя из-за угла, затаив дыхание, любуясь этой картиной - привлекательный мужчина, в расцвете лет, держит на руках крошечного ребенка, на фоне яркого окна и в золотистых утренних лучах босая ножка будто светится своим маленьким нежным нимбом.
  
  Они поехали вниз на набережную, по тихому в такую рань, широкому Столичному Шоссе, окруженному с обоих концов пыльными кустами и промзоной, за которой, невидимый отсюда, тёк на юг засоренный, но такой же могучий Днепр. Уже почти выехав из города, свернули на железнодорожный переезд, за которым, уползая на кучерявые, в старых деревьях холмы, разместился жилой массив с пятиэтажными "хрущевками" и панельными бежевыми многоэтажками, вперемешку с обнесенными покосившимися заборами кирпичными домиками под шиферными крышами . Потом они ехали по сильно петляющей дороге по лесу, и очутились наконец, у белого забора и ворот храма.
  - Это Китаевская пустынь, святое место, - объяснил Игорь
  - Я знаю. Сто лет тут не была.
  
  Разговаривать было неудобно. Ими двигало сейчас ощущение какой-то торжественности, словно звучали литавры и фанфары, объявляя о начале очередной новой жизни и любые слова, повернутые внутрь их привычной реальности могли замедлить процесс начавшихся перемен. Двери храма, хоть и были открыты, но все равно будто распахнулись им навстречу, обдавая лица, обцеловывая их, цветочным запахом и сладкой прохладой. Внутри было тихо, видать, только отслужили заутреннюю, у икон в полумраке горели редкие свечки, а наверху, под сводчатым куполом, косыми дымчато-белыми лучами падая из узких, в мелких квадратиках окон, падал свежий утренний свет.
  Потом была служба, и они стояли, как завороженные, все время, уже почти не глядя на мелких, серых бабушек в платочках, чтобы не пропустить момент когда нужно осенять себя крестным знамением. Под конец службы руки уже сами все делали.
  Потом они причастились, ощущая всю правильность начавшегося дня - ведь они не ели ничего и не пили.
  По дороге обратно, у ворот встретили какого-то монаха, довольно старого, в пыльных большущих сапогах и старой рясе, посеревшей от времени.
  - Молодые люди, позвольте к вам обратиться, - начал он и они, затаив дыхание, обратились, с лицами полными благоговения.
  Отец Анастасий каким-то образом догадался, что эта пара приехала сюда на машине, и спросил, не могут ли они подкинуть его к Покровскому монастрыю, на Лукьяновке. Они, конечно, могли. Салон машины быстро наполнился его запахом - сладковатым, каким-то немного пряным.
  Уже на улице Артема, совсем недалеко от монастыря, отец Анастасий сказал им, что завтра едет с паломническим туром на Соловецкие острова, там в автобусе есть места, и было бы очень хорошо, чтобы молодые люди поехали туда - там "великое", как сказал он. В дороге два дня, три дня там, и два дня обратно. Всего неделя, денег не так уж и много. Завтра в шесть утра, возле метро "Черниговская" у Броварского шоссе, будет стоять автобус.
  
  15.
  
  Викино лето 2005 было невыразительным и скучным.
  Неожиданно для себя, она наполнилась нежной, трепетной привязанностью к Кире. Она приучила его ходить утром на базар и мыть за собой посуду. Однажды она купила бутылку "Изабеллы" и они сидели на застекленной лоджии, распахнув все окна, втихаря от мамы курили и ели бутерброды с паштетом.
  Тупая, тяжелая боль сидела где-то между сердцем и ребрами, и иногда, завидев в городском потоке черный "Лексус" - она вспыхивала, разрасталась, норовя задушить.
  Как-то они пошли с Денисом и Наташей в кафешку на Подоле, и тут на всю громкость включили какой-то шаманский ланудж- ту самую композицию, под которую она стояла к нему спиной, сильно прогунвшись в спине, оттопырив попку и Игорь, полностью одетый, даже в галстуке, касался ее, сидя на диване, одними кончиками пальцев и шептал, что сейчас кончит и потом, когда шаманская мелодия переросла в какфаонию из челочеческих и животних визгов, битья в бубен и того же, неизменного все время бархатистого ритма - рывком развернул к себе лицом, сажая на колени, обцеловывая шею, губы, уши, запсукаяя руки ей в волосы и она, бедрами, почувствовала что случилось у него там внизу, под одеждой. И там в кафе, непотнятное страшное, морозящее чувство испаскудило все внутри.
  Летом он объявился последний раз в начале июня, числа 10-го. Это было странное свидание, потому что Игорь весь словно светился, зачем-то дал ей денег, где-то 1500 долларов, просто так. Вика конечно взяла. Говорил ей много хорошего, потом у него впервые ничего не получалось, она помогла (хотя раньше и не приходилось, она много раз хотела, но он почему-то не пускал) и все равно все кончилось очень быстро. Потом он сказал, что уезжает завтра рано утром куда-то в Россию, очень далеко. Вика спросила "в командировку", а Игорь ответил "не совсем" и чтобы не задавать больше глупых вопросов, она молчала. И еще не спрашивала, когда он вернется.
  И вот вечером того дня они сидели у Кири на балконе и говорили о своем будущем.
  И Вика думала что-то из серии "лучше, чем журавль в небе"
  Кирилл вроде как немного возмужал, он полюбил "футбик" и они стали ходить на матчи, на стадион Динамо- и там орали вместе с раззадорившейся пьяненькой толпой, съезжающими на визг голосами. А еще он научился ласкать ее - на удивление ловко, с новым, не свойственным ему запалом и деловитостью, как у выучившего урок отличника.
  В начале июня Кирина мама вместе с Тетей Людой из Каховки и бабулей уехала к родственникам в село, и почти месяц квартира принадлежала "молодым". Отпуск Вике не светил, но зато Кирька таки уволился со своей работы (по причине штатных сокращений в связи с глобальной сменой руководства) и приходил иногда к ней в 5, а то и в 4, и сидел там, в углу возле балкончика, на удивление гармонично вливаясь в их маленький спивающийся коллектив. Как-то раз Киря с директором затеяли сетевую игру на секретарском и директорском компьютерах, и домой вернулись аж в 11 вечера, да и то, только после небольшого скандала с Викиной стороны.
  Жизнь текла спокойно и размеренно. Было чувство странного удовлетворения, когда они синим мечтательным вечером выбирались погулять по Крещатику - обнявшись, чувствуя тепло друг друга, останавливались под каштанами чтоб поцеловаться. Они доходили до Европейской Площади, и Кирька, не спрашивая, бежал в небольшое кафе на террасе, покупал кусок пиццы "океан" и, с гримасой нежности протягивал Вике, даже не прося попробовать кусочек. А она улыбалась, кутаясь в его руку у себя на плече, прижимаясь к нему своей тонкой гибкой фигуркой. Не смотря на то, что общих тем для разговора у них не было - они чувствовали себя друг с другом очень уютно, и, обнявшись, шли обратно по Крещатику, садились в метро на площади Льва Толстого и ехали в набитом вагоне к себе домой. На Троещине, к тому времени, было уже совсем темно и загадочными маленьким мирками казались подсвеченные снизу деревья вдоль дороги. Упоительно пахло летом и свежестью. Они приходили домой, и кусок неба в распахнутом окне словно улыбался им. Они варили себе пельмени, пили пиво, курили, потом принимали вместе душ и засыпали в маминой кровати, перед телевизором. Они удивительно породнились с персонажами отечественных сериалов и неожиданно для себя, с нетерпением ждали наступления будней, когда показывают новые серии.
  Когда началась сессия, Вика взяла на работе несколько отгулов и просиживала ночи напролет на кухне, выкуривая с пол пачки сигарет, и рассказывая все Кирьке. С ним было особенно здорово приходить вместе на экзамен, зубрить все, а потом вместе пить растворимый кофе в институтской столовке. Было, правда, больновато смотреть на одну из однокурсниц, за которой иногда приезжал огромный черный "Сааб". Говорили, что ее муж старше почти на 20 лет. Но Вика продолжала утешать себя, что и у них с Кирей все как-то образуется.
  И потом, где-то на третий день после приезда Кириной мамы, когда они впервые, всей семьей заговорили о свадьбе, к сентябрю-октябрю, зазвонил телефон, тетя Люда протянула Вике трубку со словами: "это тебе, кажется, с работы".
  Звонил Игорь.
  
  
  * * *
  
  Сложно передать, как именно Вика дождалась этого вечера. Она в буквальном смысле считала часы, старательно зачеркивая никому непонятные циферки на полях своего ежедневника. Она смогла, она выдержала эту паузу, длинной почти что в три месяца, она сама ни разу ему не позвонила!
  В 17:43, когда она курила на балконе с сотрудницей, вниз по мостовой плавно проехала большая черная машина, проскользнула под их зданием и остановилась чуть ниже, перед перекрестком.
  - Это что, богатый папа Карло? - спросила сотрудница, пакостно улыбаясь и кивая в сторону машины.
  - Почему? - Вика светилась, дрожащими руками поправляя макияж.
  - Я уже видела, как ты садилась в эту машину.
  - А любопытной Варваре на базаре что с носом сделали? - пропела Вика, хватая свою сумочку и одновременно надевая темные очки.
  - Я тебе эти 15 минут в прогулы запишу!
  -Ой, ладно тебе, с меня пиво!
  
  Стараясь не бежать, она быстро спустилась по лестнице и зашагала вниз, к машине.
  Он ничуть не изменился. И запах в салоне был тот же. Вика напряглась, изо всех сил пытаясь замедлить темп своих движений минимум в три раза. Аккуратно открыла дверь, грациозно села, специально не глядя на него и потом, как в рекламе - резко повернулась и с торжественно-горделивым выражением лица посмотрела ему прямо в глаза. Очень сильно хотелось быть красивой, независимой, показать ему, что она ни капельки не скучала, что прекрасно знает себе цену и просто потому что больше нечего сегодня делать, соизволила провести этот вечер с ним. Хотелось, чтобы он понял, что ей от него совершено ничего не нужно - ни просто подвезти домой, ни сходить в "Планету Суши", ни в "Иль Патио", ни в "Одессу-Кино", ни даже пройтись по вечернему городу, вниз по Парковой аллее, ни просто покататься на машине, ни провести несколько часов на кожаном диване или в застеленной атласными простынями кровати... нет, нет, ничего этого ей совсем не нужно! Просто он позвонил вчера и спросил, как дела, и что она будет делать завтра вечером, и Вика будничным голосом ответила, что "ничего особенного" и потом, невзначай, возможно, чуть презрительнее, чем следовало бы: "а что, есть желание встретиться?".
  - Привет. Ух, какая ты!
  Вика захлопнула дверь и томно откинулась на спинку кресла, глядя на него полуприкрытыми глазами:
  - Какая?
  Игорь пожал плечами, потянулся, чтоб поцеловать. Она не возражала.
  - Ну что, как жизнь? Замуж не вышла еще?
  Вика пожала плечами и посмотрела в окно:
  - Меня буквально вчера об этом уже спрашивали.
  - Ты какая-то серьезная очень, - краем глаза глядя на дорогу, Игорь повернулся к ней и свободной рукой нежно погладил ее по предплечью.
  Вика жеманно вздохнула.
  - Нет. Просто нормальная.
  - А куда мы едем?
  - Но это же ты мне сам позвонил? Культурная программа должна исходить от приглашающей стороны.
  Игорь усмехнулся. Они повернули на Подол и ехали в сторону Рыбальского острова, то ли к нему на Оболонь, то ли на Московский Мост к Кире.
  - Мою программу вряд ли можно назвать культурной.
  Вика не выдержала и усмехнулась.
  
  Они остановились возле небольшой пиццерии, расположившейся на первом этаже одного из торговых комплексов на Оболони.
  - Поужинаем?
  Вика нерешительно кивнула. Для ужина было бы куда лучше пойти в какое-то более приличное место, в центре.
  - Так есть хочу! - сказал Сергей, изучая весьма неэксклюзивный ассортимент.
  - Ну а ты... как ты провел этот месяц? Ездил куда-то?
  Он сидел, напротив ее, расслабленный, полный достоинства, с легкой щетиной на посмуглевшем лице, в черной майке, достаточно плотно обтягивающей его крепкое тело и в белом кардигане, на молнии, наверное, очень дорогом. И Вика с тоской поняла, что с этим человеком она готова жить всю жизнь.
   - Ездил. На Соловки, оттуда в Питер. Потом еще в Крым. Знаешь, такой дикий отдых - на машине, ночевали прямо на трассе. В Новом Свете у какой-то сумасшедшей бабульки в халабуде. Потом во Львов. Доехали всего за 3 часа, представляешь?
  Вика с тоской смотрела ему в глаза, будто видя манящее мерцание ночной трассы, приморских огней и тусклой лампочки в романтичной хибарке на поросшей рододендронами скале.
  - Здорово... а мы вот тут дома отсиживаемся. Кирина родня уезжала на историческую родину...
  - В Израиль что ли?
  - Нет, - она улыбнулась, - если бы... нет, куда-то в Херсонсую область.
  - А вы, значит, как самостоятельные комсомольцы привыкали к отдельному проживанию?
  - Вроде того.
  Пришла официантка и внимательно глядя на Игоря, приняла их заказ.
  - У них самая лучшая пицца в городе! Светочка, принеси мне еще пармезана, пожалуйста!
  - Да... мне Киря тоже всегда покупает пиццу, когда мы гуляем по Крещатику.
  -Он тебя очень любит. Цени это.
  Вике стало неожиданно больно. Ну да, он ведь ездил не один, это и дураку понятно.
  - И я его тоже очень люблю, - торжественно сказала она.
  Игорь приподнял одну бровь и с любопытством посмотрел на нее. Вилка с кусочком пиццы зависла в воздухе.
  - Даже так... ну что ж, я очень рад за вас.
  И потом, с трудом подавив приветливо-глумливые интонации:
  - Ну и когда же свадьба?
  Вика раздраженно пожала плечами:
  - Если хочешь, то обязательно поставлю тебя в известность, когда определимся со сроками.
  Пицца была действительно очень вкусной. Закончив есть, Игорь подозвал Свету и заказал два капуччино с ликером. Атмосфера была легкой, Вика все время улыбалась, стараясь держаться со светской непринужденностью, а Игорь был просто в хорошем настроении. Впрочем, все их разговоры можно было смело назвать беспредметными.
  
  - Я даже не знаю, как разнообразить нашу сегодняшнюю культурную программу, - сказал Игорь, когда они поднимались по ступенькам к выходу из кафе.
  - Ее можно обескультурить, - хихикнула Вика.
  На ней была обтягивающая джинсовая юбка с кривым подолом и модной бахромой и светло розовый обтягивающий топ без лямок. Слегка выгоревшие на солнце волосы русалочьими волнами падали на обнаженные плечи.
  - Да, думаю, этот захватывающий процесс начался еще у тебя в офисе.
  - В смысле?..
  Игорь игриво посмотрел на ее высокие каблуки и цепочку вокруг щиколотки:
  - Ты сегодня выглядишь весьма соблазнительно.
  - Спасибо.
  Они сели в машину.
  - Так что, поедем обескультуриваться?- бархатистым баритоном спросил Игорь, одной рукой выкручивая руль, а другой хватая Вику за теплую коленку.
  Она нежно погладила его и усмехнулась своему отражению в зеркале бокового вида.
  
  До дома они доехали за несколько минут.
  Такая родная квартира! Приятно поскрипывает паркет, пахнет лавандовым освежителем воздуха. Вика включила свет в прихожей, привычным движением поставила сумочку на полку у зеркала, а Игорь бросил туда свои ключи с кожаным брелоком.
  Вика сняла босоножки и босиком прошла в гостиную. Прохладно. Очень чисто. Кремовые шторы плотно задвинуты. Игорь обнял ее из-за спины, начал целовать в мочку уха.
  - Стой, я в душ, пусти!
  Но он тихо засмеялся, и взяв ее в охапку, понес на диван, положил, подминая под себя, на ходу стягивая одежду.
  
  Когда на улице было совсем темно, они сидели на кухне, уютно горела лампа в абрикосом абажуре, а из открытого евро-окна был виден почти весь массив, с тысячами зажженных окон.
  Впервые за этот вечер, Вика захотела курить и неожиданно Игорь мягко положил свою руку на ее пальцы, сжимающие зажигалку.
  -Я бы не хотел, чтобы ты курила.
  Вика удивленно нахмурилась и покорно вернула зажигалку на стол.
  - Ты бросил?
  - Да. Это было совсем не трудно.
  - А я? Тебя беспокоит мое здоровье?
  Игорь заботливо налил ей еще ягодного морса.
  - Да. Беспокоит.
  Вика улыбнулась и поправила волосы. Она сидела на мягком уголке, поджав под себя обнаженные ноги. Из одежды на ней было только белье.
  - Ты сегодня где ночуешь?
  Вика пожала плечами.
  - Я думаю, что нам нужно как-то определяться... у меня свадьба будет через пару месяцев.
  - Ты хочешь?
  - Что?
  - Хочешь жить с Кирей?
  Вика вздохнула.
  - Мне не совсем хочется говорить на эту тему.
  Подумала немного, потребила серебряные браслеты на тонком запястье.
  - У тебя ведь тоже кто-то есть?
  - Ну, тогда поехали.
  
  Они оделись. Напряжения не было. Вечер удался.
  - На, возьми, ты в пошлый раз забыла у меня свою штучку, - сказал Игорь, протягивая Вике ее заколку.
  Она улыбнулась и собрала волосы в "ракушку".
  Игорь покачал головой.
  - Нет, с распущенными тебе лучше.
  - Правда? - Вика покорно спрятала заколку в сумочку.
  
  На улице было темно и безлюдно.
  - Хочешь пожить у меня? - совершенно будничным голосом спросил Игорь, сдавая назад, чтоб развернуться.
  Повисла пауза.
  Выехали на улицу.
  - Как?
  - А вот так. Переезжай ко мне.
  - Когда?
  - Да хоть сейчас.
  - Ты что?
  - А что?
  - С чемоданом?
  - Ну, не знаю, с чем - главное, чтоб ты чувствовала себя комфортно.
  
  Вике показалось, что сейчас потеряет сознание. Захотелось вскочить, заверещать, как тупой подросток, это идиотское "йес!!!" и характерный жест руками.
  
  - Я буду жать тебя под домом. Может, зайти помочь?
  Вика что-то протараторила и пулей выскочила из машины. Игорь улыбнулся, глядя с какой сорванецкой прытью, начисто забыв о женственности, она взбежала по ступенькам, дернула на себя дверь и скрылась в парадном.
  
  Киря сидел в гостиной, на ручке бабулиного кресла, и, глядя в телевизор, болтал с кем-то по телефону. Когда Вика вбежала, не разуваясь, сразу в комнату, он посмотрел на нее с осуждением и сделал вопросительный жест рукой. Она продолжала улыбаться, и отмахнулась от него.
  Так. Чемодан. Став на колени, она принялась извлекать его из-под кровати, все так же в босоножках метнулась в ванную, за тряпкой. Умудрилась наступить на Маркиза. Слава Богу, мамы нет дома.
  Перетащив чемодан на центр комнаты, стала вытряхивать свои скромные пожитки из Кириного шкафа с косой дверью в наклейках с автомобилями и беспорядочно сваливать в одну кучу, потом метнулась снова в ванную и посрывала с батареи свои пересушенные трусики и носки, из таза с грязным бельем стала вылавливать свои вещи. Кирька продолжал болтать, время от времени издавая какие-то козлиные звуки - не то блеяение, не то смех.
  Через несколько минут она была готова. Двух с лишним лет будто никогда и не было. Увидев ее с чемоданом, Кирька положил трубку на диван рядом с аппаратом и с совершено растерянным, по-детски обиженным лицом стал в коридоре, возле двери.
  - Ты куда?
  - В новую квартиру.
  - Как?
  - Поживу пока там.
  - Почему?
  - Так надо.
  - Так давай вместе?..
  - Нет, нет, не нужно пока.
  - Подожди, ты мне хоть адрес скажи. Я завтра приду.
  - Я позвоню.
  - Помочь?
  - Нет, я сама как-нибудь.
  - Так ты это...
  - Что?
  - Ну, не знаю... предупредила бы хоть.
  Она поцеловала его в щеку и, перетащив чемодан чрез порог, захлопнула дверь. Надо же! Он ведь даже не понял, что она его бросила!
  
  Дома (о, как приятно было называть эту квартиру домом!) Игорь распахнул перед ней свой огромный шкаф в спальне, показал, где что лежит, и кивнул на тумбочку у кровати - "там, в верхнем ящике находится твой ключ."
  С чувством колоссального триумфа, Вика водрузила свою электрическую зубную щетку на полочку в ванной, и кутаясь в мягкое белое полотенце, улыбнулась себе из зеркала с растровой подсветкой.
  
  Игорь был по-прежнему в своей уличной одежде. Часы показывали почти полночь.
  - Ты разве не ложишься спать?
  - Нет, к сожалению. Я буду часто ездить. Мне нужно идти.
   Вика растеряно посмотрела на него.
  - Значит так, в холодильнике есть сыр, ветчина, как пользоваться кофеваркой ты знаешь...
  - Срочный вызов?
  - В общем, да. Если меня утром не будет, значит, сама езжай на работу, а где-то к обеду мы созвонимся.
  
  * * *
  
  Вика проснулась с улыбкой на губах. Жмурясь, стала перекатываться по кровати, зарываясь лицом в свежие новые простыни. Сквозь синие шелковые шторы весело пробивалось ласковое солнце. Было очень тихо. Вика приняла душ, попутно обнюхав все баночки и тюбики на полочке. В туалете полистала журнал "Плейбой" за прошлый год. Приготовила кофе, сделала себе омлет. Пока завтракала - посмотрела телевизор. Это было счастье. Модным утюгом погладила свою сегодняшнюю одежду. Немножко потанцевала под латиноамериканский клип по телевизору, любуясь на себя в огромном зеркале в прихожей. Еще раз аккуратно расставила по полочкам все свои туфли. И потом, с чувством безграничного блаженства повернула в замке ключ, вслушиваясь, как смачно происходит этот заветный щелчок.
  Спустилась в лифте, поздоровалась с консьержкой.
  У метро Вика остановилась у лотка со всякой дребеденью и купила себе симпатичный брелок для ключей.
  Едва приехав в офис, она позвонила Игорю на мобильный, но он не отвечал.
  Когда директор позвал ее на перекур, Вика, неожиданно для себя отказалась. И убрала со стола Кирину фотографию. Пока что только в ящик.
  Сам Киря позвонил ей ближе к обеду. Трубку сняла сотрудница и томным голосом сказала "Виктория, тебя спрашивают". Она была уверена, что это Игорь, и ответила сахарным и нежным голосом. Потом пришлось перестраиваться.
  Киря решил обидеться, узнав, что они сегодня не увидятся. Для себя он ее отъезд объяснил просто - нужно было посторожить подружкину квартиру. У него и в мыслях не было, что все может быть куда прозаичней.
  В пять вечера Игорь по-прежнему не отвечал. Вика начинала волноваться.
  Только в начале седьмого он сам позвонил, откуда-то с улицы, и с трудом перекрикивая помехи сказал, чтоб домой ехала сама, и он, может быть, подъедет позже.
  
  По дороге Вика зашла в гастроном (тот самый, с пиццерией) и купила рыбных бургеров, пакет сока и йогурт. Дома было тихо и уютно. Только не получалось расслабиться. Она звонила ему еще несколько раз, но бесчувственный женский голос отвечал, что с абонентом нет связи.
  
  Он появился где-то в 10 вечера. В строгом деловом костюме и при галстуке. Вика выбежала в коридор, встречать его. Он поцеловал ее в лоб.
  - Ну, как ты?
  - Скучаю. Было так странно без тебя. А когда ты переоделся?
  - У меня в офисе есть одежда. Были очень важные переговоры.
  - Хочешь есть?
  - Нет, спасибо, я поужинал.
  
  Через час он ушел.
  Но на стеклянной полочке, в прихожей, оставил несколько зеленых купюр.
  - Это на еду. И купи себе что-нибудь хорошенькое.
  
  Дверь захлопнулась, щелкнул замок, а Вика с неожиданно навернувшимися слезами пошла на кухню, звонить подружкам.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"