Сергеев Данила : другие произведения.

Военное слово

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "волшебная история"; не очень-то детская
    1 место, КЛФ ("Город Мастеров"), 2006

Военное слово

 
 
 
1
 
Она дрожит на ветру, кутаясь в прозрачную шаль.
И не шаль даже, а так, одно название; грубо обрезанный кисейный квадратик.
Холод кусает плечи, по-хозяйски врывается под легкое платье, пробегает мурашками по спине... Холод, от которого ломит виски, и возникает странное ощущение пустоты.
Словно бы это не ты.
Словно бы смотришь на себя со стороны.
Словно бы забыла что-то очень, очень важное.
Словно...
Нет, сейчас все равно не вспомнишь. От холода руки дрожат, и шаль скользит с побелевших плеч.
Кажется, всю жизнь длится эта ночь. Ночь, холод, лунная дорожка на паркете... и ветер. Ветер, от которого путаются мысли.
 
Ветер со свистом врывается в огромные окна, проносится полутемными залами, чуть колышет драпировки исполинского ложа, где спит Госпожа.
Тень лежит на Ее лице, локоны разметались во сне, и дьявольская усмешка скользит на устах: темных, округлых, неуловимо знакомых. Неровное дыхание сплетается с рокотом зверя - чудовища в Ее объятьях. Словно бы знакомого... словно бы чужого...
Нет, сейчас не вспомнить. Сейчас нужно ждать.
Она ждет.
 
Ждут и другие, стоящие вокруг. Вроде, толпа; а вроде и каждый сам по себе. Одинокие, молчаливые фигуры, старательно прячущие глаза.
Кто полегче - чуть раскачивается на ветру. Кто поплотнее - застыл как влитой. Хмурые лица: у кого-то скрыты в тени, у кого-то, наоборот, выступают, блестят заостренными чертами - в серебристом пронзительном свете.
Полнолуние.
 
Cкрип! Все вздрагивают - это Госпожа, потянувшись, свешивает с ложа чудовищную руку, стонет во сне... А восседающий на парадной трибуне мэр вдруг расплывается заискивающей улыбкой.
Время?
Издалека доносится странное позвякивание - будто стук льда в громадном бокале. Одна за другой, фигуры оборачиваются к распахнутым окнам - и застывают.
 
Процессия движется медленно и страшно. Серебристый свет играет на серых шкурах; а над жуткой живой рекой, плавно покачиваясь, плывет стальной паланкин.
Она стоит, едва дыша. Живая река колышется, приближаясь, и холод ветра будто исчезает, сменяясь ледяным дыханием ужаса. Крысы ступают на паркет, но вместо скрежета и цокота когтей по залу почему-то разносится мерный, неестественный звон. Над шевелением усов и черным блеском глаз - неотвратимо, ближе и ближе плывет паланкин.
Заворожённо, медленно, она поднимает глаза - и сталкивается с его взглядом. Две ледяные бусины, не мигая, смотрят в упор. Взмах лапы. Паланкин замирает.
Момент холодного изучения.
Режущий, пронзительный взгляд зверя.
Она сжимается от ужаса, кажется, перестает даже дрожать, не в силах вдохнуть или выдохнуть, отчаянно пытается вжаться внутрь себя самой - и
 
ВЗРЫВАЕТСЯ, вскидывается на кровати, визжит, захлебываясь плачем, изо всех сил лупит мишкой по стене... пока, наконец, не вбегает заспанная мама.
Мама теплая. Сильная, большая - обнимает, и гладит по голове, и что-то примирительно бормочет. Испуганно, сонно, сама еще толком не проснувшись...
Все, все, все хорошо, зайка.
Все в порядке.
 
Девочке снятся странные сны.
 
 
2
 
Завтрак на редкость невкусный. Но температуры нет.
Жалко.
Цепляясь за мамину руку, девочка шлепает по льду, схватившему лужи. В маленьком ранце - самодельная кукла; бледная нескладная лапочка в кисейном платьице.
Последним занятием - труд.
 
Сегодня, дети, продолжаем готовиться к ярмарке. Все приготовили соломку? Кристи, где твоя соломка? Сив, не вертись. Кристина! Прекрати же разбрасывать соломку!
Итак, дети. Внимание на доску. Сегодня делаем для наших куколок красивые соломенные шляпки...
Девочка сосредоточенно закусывает губу. Ну уж нет. Во-первых, никаких ярмарок: никому она ее не отдаст.
А во-вторых, Лапочке нужна теплая шаль.
 
 
3
 
- Ничего и не страшно, - Олли нарочно зевает, демонстрируя зубки. - Ты просто дура.
Санни раскатисто ржет; девчонки тоже прыскают в ладоши. Потом, спохватившись, делают сочувственные лица. Им не страшно.
- Подумаешь, крыс не видела! - кривляется Олли. - Зайчиха-трусиха! Маменькина соска!
Девочка отворачивается. Дурацкая была идея... Обида сжимает горло, глаза почему-то начинает заволакивать...
- Ты маме рассказала? - Викки примирительно берет ее под руку. - Мама, небось, отличит крыс от... фигни какой-нибудь?
Девочка открывает рот - и только молча кивает. В горле комок; а маме... маме она рассказывала.
 
Обеспокоенные, фальшиво-понимающие лица. Сладкие голоса. Сюси-пуси, доченька...
А потом эти споры на кухне, на повышенных тонах. Если приложить ухо к стене - между прочим, прекрасно слышно.
"Ночные страхи, типичные для этого возраста. Только лаской и терпением. Не испугать, не дать замкнуться в себе... предложить понятные решения, на языке ребенка..."
Тьфу! и растереть.
 
Смотри, зайка, настоящая мышеловка! Смотри, какая прочная!
Вот тебе ночничок, лапа, он будет гореть, и тебе не будет страшно.
А хочешь, я расскажу тебе сказочку? Про кошечку?
Да еще эти розовые книжечки (только что не хрюкают): почитай на ночь, доченька, это добрые истории.
Бу-у-э.
 
- Смотри-ка, чей папахен приехал! Клевая тачка, цените! - Санни, кажется, слегка заискивает. Не хочет с ней ссориться.
Ну и ладно. Ну и пусть смеялись. Просто они дураки.
Девочка уже шагает к двери, украдкой вытирая слезы и даже начиная улыбаться - смешной папка, специально приехал - когда за спиной вдруг слышится топот, и запыхавшийся голос: - Эй! погоди.
Новенький. Улоф.
 
Он смущенно улыбается, и протягивает руку: вот.
- Знаешь... один хороший человек рассказывал мне... про лунных зверей. Вот. Возьми.
На его ладони - тяжелый оловянный солдатик.
Девочка плохо понимает в солдатах; но у него сабля, и длинная шапка на голове. Еще он, кажется, хмурится...
- Это хороший солдат. Очень хороший, - убежденно говорит Улоф. - Возьми. Он... пригодится.
Девочка неуверенно берет солдата кончиками пальцев. Хм. Вроде и не хмурится?
Улоф странный... но сейчас он ей нравится: красный, взъерошенный, чем-то явно смущенный. Смешной.
- А чем он пригодится?
Мальчик смотрит ей в глаза. Загадочно, немного нерешительно.
- Он... сильный. И честный. Он может все, что угодно. Он знает... - Улоф оглядывается по сторонам, словно боится, что подслушают. Решившись, громко шепчет ей на ухо:
- Военное слово!
 
 
4
 
Она устало щурится, и прячет руки под теплой накидкой.
Невеселое утро; но все-таки утро. В сто раз лучше, чем ночь...
Нет, хватит об этом! Ночь прошла, и о ней можно не думать. Нужно не думать!
 
Она поднимает голову: впереди площадь. Пестрые лица толпы. Лица, все до единого, повернуты к ней.
Она выпрямляется и, решительно выставив плечи, ступает на скользкий паркет. Теперь она движется медленно и гордо. Плевать на нелепое, кургузое платье и сбитые каблуки. Плевать на злой, шуршащий по сторонам шепоток.
"Новенькая..."
"Новая фрейлина..."
"Откуда только Госпожа ее достала? Такую замухрышку".
"Наверно, нашла на помойке".
 
Она поворачивается, и смотрит в упор. Шепот глохнет.
 
Только бы не поскользнуться. Не упасть, - повторяет она, взбираясь по широким ступеням ратуши. Налегает на ручку, изо всех сил тянет дверь на себя, и чуть не падает на спину.
Из-за распахнувшейся двери, грубо оттирая ее плечом, появляется Герольд в парадном костюмчике, а за ним, как черти из табакерки, высыпают одинаковые слоники в цветных ливреях. Они идут плотным потоком, с флагами, цветами, барабанами... и каждый немного оттесняет ее в сторону. Один ловко шлепает на голову проволочную корону, другой сует в руки охапку пластмассовых роз, третий толкает хоботом к трибуне...
Герольд извлекает из-под плаща бутафорскую жестяную трубу, красиво поводит ей из стороны в сторону и, надувая щеки, орет:
- Слушайте, слушайте, слушайте!
- Внеочередным постановлением Его Светлости! В порядке укрепления международных связей! По неоднократным слезным просьбам! Свободным волеизъявлением, единогласным решением Его Светлости - утверждена новая невеста Посланника!
Размашистым жестом герольд указывает прямо на нее. Толпа отзывается бессмысленным гулом.
Она отшатывается, пытается мотать головой, но в волосы колючей хваткой впилась корона. Цветы пластмассовым водопадом разлетаются по ступеням, цепляются, вязнут в рукавах...
- Нет! Не хочу! Я не пойду! - кричит она отчаянно и беззвучно.
Ее не слышно в пяти шагах.
Только рев труб, рокот барабанов и зычный голос герольда:
- Невеста счастлива, польщена, немного смущается! Посланник рад, представители народа выражают глубокое удовлетворение! Ожидаются праздники, подарки и угощения!
Всем - спасибо за внимание! Слава Его Светлости!
 
Расширив глаза, она смотрит в толпу, шарит обреченным взглядом по лицам.
Неприязнь. Безразличие. Скука: ну, опять. Облегчение: слава богу, не я.
Что? Сочувствие? Неужели сочувствие? Нет. Видимо, показалось.
 
Шум смолкает так же внезапно, как и начался. Слоники стройной колонной втягиваются за дверь, Герольд на прощание извлекает из своей трубы странный, пукающий звук, и исчезает.
Она остается одна на широких ступенях. Пустота. Отчаяние. Тяжесть наворачивающихся слез... Она сглатывает подкативший к самому нёбу ком, и медленно поднимает голову.
Прямая спина. Шаг. Еще шаг.
Она идет по площади, как сквозь строй. Игрушечную корону срывает ветром, бессмысленные цветы облетают с кисейных рукавов... Толпа молкнет и расступается, пожирая ее глазами.
Она держится молодцом... только у самого выхода с площади - чуть не спотыкается, наткнувшись взглядом на него.
 
Серый плащ, серебристая сабля. Сухое, обветренное лицо под высоким кивером. Но главное - это глаза.
На его губах приклеена улыбка, но в прозрачно-голубых глазах - холод и лед.
В этих глазах - небо. В этих глазах - сталь.
И играющий на отточенном стальном лезвии блик:
солнце.
 
 
5
 
Солнце играет в его глазах.
А на щеках навсегда поселились глубокие, насмешливые ямочки. При внимательном рассмотрении - они кажутся чужими.
Тот же игривый резец, наверно, подправил и уголки его губ - сложенных в вечной, тоже словно чужой, усмешке... А вот морщины на лбу - свои. Как и застарелые шрамы на руках, и кривые отметины - когтей? зубов? - на вытертом ранце. Как складки на грязном, видавшем лучшие времена, плаще.
 
Неторопливым, убористым шагом он проходит по городу. Щурится солнцу; усмехается резвящимся пташкам. Цепким взглядом пробегает по лицам и вывескам. Подчеркнуто не обращает внимания на пару надутых слоников, пыхтящих по сторонам.
Длинная кривая улица выносит его на площадь, где он на минуту замирает, провожая взглядом чью-то нескладную фигурку: бледная, нахмуренная гордячка, зябко прижавшая руками шаль...
Солдат вздыхает, улыбается собственным мыслям, и шагает дальше.
Ратуша, на той стороне площади.
Ему туда.
 
* * *
 
Тяжелая дверь грохает, как пушечный выстрел. Хмурый слон в ливрее заступает ему дорогу.
- Я должен забрать твое оружие.
- Забери, - усмехается солдат.
Он стоит неподвижно и расслабленно, рука не касается эфеса. Но в глазах - играет шальной огонек; а во всей позе, в выражении его лица - чувствуется что-то такое, что стражник отшатывается, и нервно облизывает губы.
- Пропустите его, - негромко говорит мэр.
 
Солдат солидно, со значением поправляет кивер на упрямой башке, и топает к возвышению, где расплывается в кресле начальственная туша.
Слоники катятся за ним - нестройной, пыхтящей толпой. Они заметно крупнее солдата; но рядом с ним все равно выглядят игрушечными. Словно свора щенят: кружащих, тявкающих, но никак не решающихся напасть на взрослого, матерого кота.
 
- Откуда ты, служивый, - серьезно спрашивает мэр. - И зачем.
- Я, в некотором роде, сам по себе, - объясняет солдат. - Слыхал, у вас тут полно работы...
- ...Ваша Светлость! - шипит герольд - впрочем, благоразумно стараясь не подходить слишком близко.
- Пусть больше не вякает? Я же пугаюсь... ваша светлость, - солдат ухитряется произносить титул с маленькой буквы.
Оба, мэр и солдат, задумчиво смотрят на герольда. Тот жухнет прямо на глазах. Больше его не видно и не слышно.
Теперь оба смотрят друг на друга.
- Значит, желаешь поработать? - вкрадчиво переспрашивает мэр. - Что же... у нас работы полно. На благо Сотрудничества.
Солдат нехорошо щурится. Снимает с бритой головы кивер, и задумчиво протирает его обшлагом. Кивер он держит так, что всем отлично видны глубокие, свежие царапины. Следы когтей.
- Я правильно понимаю, о каком Сотрудничестве речь?
- Ну конечно, - широко улыбается мэр. - О Сотрудничестве и Добрососедстве. Во имя мира, дружбы, международных связей... ну и, конечно, Взаимной Выгоды! - улыбка так и брызжет с круглого, лоснящегося лица.
Солдат упрямо склоняет голову.
- Вам знакомо такое слово - ЧЕСТЬ?
 
Повисает абсолютная тишина. Слоны напрягаются, пружинят спины, мэр чуть приподнимает руку над подлокотником - и все же умудряется улыбнуться еще шире:
- О, да! Конечно, знакомо. Этим словом пользуются, когда требуют заплатить втрое.
Рука зависла над подлокотником, тишина упруго дрожит...
 
- Впятеро, - отрезает солдат. - И ту барышню, в белом платьице, в придачу.
Мэр аккуратно опускает руку на подлокотник, и громко, зарази-тель-но хохочет.
- Кажется, - выдавливает он сквозь смех, - кажется, я знаю, о какой барышне речь. Вы, гусары, такие затейники. Ой, не могу...
И, без всякой паузы, начинает говорить. Склонившись вперед, отмеряет мрачные короткие фразы.
- У меня тут зреет смута, служивый. А ты издалека, и тебя никто не знает. Через две недели сдашь мне всех бунтовщиков. За каждого плачу вчетверо. И девка - твоя. Посланнику обычно все равно, кого... сватать. Но я уточню.
- Уточни, ваша светлость, - жестко улыбается солдат. - Уточни.
Поднимает глаза и шевелит губами, что-то подсчитывая...
- Шесть подручных, две крепких камеры, и пятьдесят серебряных вперед.
Мэр выдает короткий смешок, и кивает: - Без проблем. Завтра зайдешь к казначею. И ключнице. Слонков можешь выбрать прямо сейчас.
Солдат разворачивается и критически смотрит на багровеющих от неловкости слоников.
Мэр щелкает пальцами: - Да! служивый...
- Имя-то у тебя есть?
 
Солдат пожимает плечами, и отвечает:
- Есть.
 
 
6
 
Она ждет, сама не зная - чего.
Сутками пребывает в странном волнении, между сном и явью; неспособная думать, неспособная действовать.
Иногда ей кажется, что она гибнет; что все пропало, и в ее существовании нет никакого смысла.
Иногда кажется, что все к лучшему; что все как-нибудь устроится само собой.
Она решает жить одним днем. Ни о чем не думать, ни о чем не заботиться... будь, что будет. Она болтается по городу, пугая прохожих глупыми вопросами и бессмысленным смехом. Танцуя, проходит по площади; заходит в лавки, где без конца чего-нибудь примеряет и донимает торговцев странными капризами...
Утром, прежде чем впасть в дневное оцепенение, она слушает храп сторожей под дверью - и обыкновенно впадает в панику. Времени остается так мало! Надо срочно действовать! И она лежит, обкусывая пальцы, перебирая варианты отчаянных мер, строя несбыточные планы - побега или победы.
Если апатия не настигает ее сразу после пробуждения, она бросается собираться. Мечется по улицам, украдкой пересчитывает стражей (почему-то их становится все больше и больше), запоминает расположение зданий и перекрестков...
Ей кажется, что Госпожа непременно спасет ее. Госпожа не бросит ее в беде... но отчего же так кружится и болит по вечерам голова?
Порой она припоминает лица в толпе, в выражении которых ей чудилось что-то вроде сочувствия. Она бродит по улицам, смотрит в глаза прохожих; пишет пространные записки, чтобы никогда и никому не вручить их...
Порой ее мысли вертятся вокруг таинственного офицера; перед глазами стоит его усмешка, и спокойный прозрачно-стальной взгляд. Чем он вообще занимается? По слухам, все шныряет туда-сюда, заводя странные, двусмысленные разговоры с горожанами. Она ищет с ним встречи, но никак не может столкнуться лицом к лицу. Лишь иногда ловит краем глаза его спину, отблеск серебристых ножен в конце улицы, край кивера, возвышающийся над толпой... Его появление, его действия должны быть как-то связаны с ней! Она в этом совершенно уверена.
Она ждет.
 
Проходит неделя, и еще неделя, и еще.
К исходу четвертой недели - измученная, почерневшая от беспокойных, скачущих мыслей, - она, наконец, решается.
Сегодня, или никогда.
Если удастся обмануть стражу - она бросится из окна, чтобы покончить с собой, и всем этим ужасом; или попасть в другой, лучший мир.
Если ее задержат - пригодится зазубренная игла, удачно украденная в одной из лавок; она пронзит себе сердце и вырвет его из груди. Она слыхала, что это должно сработать.
Мысли о потере Госпожи, о пугающей неизвестности полета, смерти и перехода между мирами, глохнут, теряются в ужасе надвигающегося полнолуния.
Она нервно крутится перед зеркалом, проверяет, не видна ли спрятанная за пазухой игла... и чуть не взлетает до потолка, когда дверь, без всякого стука, распахивается.
На пороге - Он. Голубые глаза чисты.
- Хорошо, что вы уже одеты, - говорит офицер.
 
 
7
 
Темная гладь пышет жаром.
Перегнувшись через край исполинского чайника, отшельник вдыхает терпкий аромат. Вытаскивает кувшин - и, вкусно причмокивая, разливает варево по грубым, некрашеным чашкам.
"Хорошенький пост. Калорийный", - улыбается солдат, отхлебывая густой, дымящийся, какао. Раньше он как-то иначе представлял себе отшельников; от одного вида этого смуглого человечка, в короткой рубашечке, вовсе не прикрывающей жизнерадостное пузо, хочется улыбаться.
Бегло поглядев на доску, солдат двигает белую фигурку.
- Шах!
Отшельник, потягивая какао, хитро изучает позицию - и с притворным вздохом роняет короля. Сдается.
- Очень хорошая атака, - говорит он, уважительно покачивая головой. - Сколько еще раз я должен поддаться, чтобы ты, наконец, рассказал мне, зачем пришел?
- Так я и думал, - кривится солдат. - Я специально оголил фланг. Почему ты не атаковал? Мог бы заставить меня разменять фигуры, и свести партию вничью...
- К ничьей нельзя принудить, - улыбается монах. - Ничья существует, только пока партия не началась. Пока доска пуста.
- Хм. А как же ничья в конце партии? Когда ни одна сторона не может одержать верх?
- Это не ничья. Это поражение обеих сторон. Ты потерял фигуры, и больше не можешь сражаться. Зачем было вступать в битву? Просто чтобы потерять фигуры?
Отшельник вздыхает.
- Ничья существует, пока доска пуста. Фигура, однажды вставшая на доску, когда-нибудь упадет. Тот, кто вступил в бой, уже проиграл. Пустоту наполнит только пустота.
- Хорошо; в чем же тогда победа?
- В пустоте, - пожимает плечами монах. - Пустота - это ничья победа, но это победа. Ведь победы кого-то над кем-то - вообще не бывает. Победа - это отсутствие борьбы.
- Но что, если фигуры уже стоят на доске? Они же все равно будут потеряны? Но ведь одна из сторон может победить! Тогда потери хотя бы будут оправданы!
- Фигуры, стоящие на доске - будут потеряны. Но в этом нет смысла. Это не может быть оправдано. Если бы был смысл в умножении действий, ты не выиграл бы ни одной партии, - печально говорит монах. - Но в принуждении к пустоте нет никакого смысла. Смысл - только в самой пустоте.
 
- Хорошо, - злится солдат. - Давай поищем путь к пустоте.
Он смахивает с доски оставшиеся фигуры: - Вот, доска пуста. Это победа?
- Нет, - качает головой отшельник. - У тебя были фигуры, а ты их потерял. Ты проиграл.
- О господи, - солдат закатывает глаза. - Ладно... давай не будем спорить. Давай просто посмотрим...
 
* * *
 
Он ставит на доску белую пешку.
- Меня интересует она одна. Лучше бы ее не было... но она уже на доске.
Солдат расставляет пешки и фигуры; белого короля, пару белых слонов... У черных больше фигур, зато у белых больше пешек. Силы примерно равны.
- Белые могли бы сражаться, - говорит солдат. - Но исход не ясен; потери неизбежны. А белые не хотят терять фигуры... Тогда на доске появляется третий цвет.
Солдат берет немного остывшей золы из очага. Проводит по белому королю и слонам, делая их серыми; пятнает и несколько пешек.
- Теперь силы совсем не равны... Серые просто договариваются с черными; и время от времени жертвуют им вкусную белую пешку. Конечно, пешкам это не нравится... Но против всей черной армии, да еще и серых фигур в придачу - не попрешь. Пешки обречены.
- И тут, - солдат берет новую фигурку, - появляется белый конь.
- Ну да, - кивает мудрец, - чтобы погибнуть: либо сразу, в бою с серыми фигурами, либо потом, в бою с черными.
- Что же делать бедному коню? - паясничает солдат. - Он ведь уже на доске...
Мудрец тоже зачерпывает немного золы и перекрашивает коня.
- Помнит ли серый конь о своем настоящем цвете?
Солдат пожимает плечами: - Он, бедняжка, с непривычки ходит так неуклюже... что только мешает, перекрывая возможные пути - и для серых фигур, и для черных.
- Долго конь не протянет, - вздыхает мудрец. - Рано или поздно белая пешка упадет. К тому же, черные ненавидят любых коней - что белых, что серых... Знаешь, сколько черные платят за шкуру коня? Серый король...
- У серого короля свои проблемы, - замечает солдат. - Если белый конь будет драться... конь, конечно, погибнет, но и серых фигур станет меньше. Их может вообще не остаться, - добавляет он с жесткой усмешкой. - Тогда король не справится даже с собственными пешками... Нет, король не желает драки. Он сделает вид, что конь его вообще не интересует.
Мудрец качает головой:
- Как бы ни был ловок серый конь, черные придут. И рано или поздно - пешка упадет. А белым никак не справиться с серыми и черными сразу, не при нынешнем раскладе...
- Потому я и пришел, - солдат поднимается на ноги. - Как насчет фигуры, что притворяется пешкой?
Солдат достает пузатую белую ладью, и твердо ставит ее на доску.
- Это сильная фигура, - говорит он неожиданно вкрадчиво. - Она может насолить и черным, и серым. Она может даже перекрасить часть пешек... Она много чего может. Правда, Мастер?
Монах берет ладью и поднимает ее на ладони. С печальной гримасой сжимает ладонь - и разжимает. Ладьи нет.
- Пустота, - говорит монах. - В пустоте достоинство, и никакого зла. Прими пустоту как путь...
 
- В этом-то и разница между нами! - неожиданно звереет солдат. - Для тебя - пустота, а для меня - поле боя! Когда фигуры на доске, для меня есть одно слово: ПОБЕДА! Есть приказ. И мне нужна победа. Меня не интересует цена!
- Но цена велика, - грустно говорит мастер. - Цена в фигурах. Цена в жизнях. И цена в маленьких серебряных штучках...
 
- Цена есть... в этом ты прав, - опускает плечи солдат. - Но мне она не интересна.
Он оборачивается и коротко свистит в два пальца.
 
 
8
 
- Как хорошо, что вы одеты, - говорит офицер. - Следуйте за мной.
Она следует - на ватных, немеющих ногах. Сердце колотится в горле, трепыхается, готовое выскочить без всякой иглы.
В прихожей никого, стража куда-то подевалась. Там, за дверью - спасение; таинственное и невероятное. Господи, как же она ждала этой минуты. И как же она боится...
 
Офицер останавливается, и коротко свистит в два пальца. Слоники, злобно ухмыляясь, захлестывают хоботы на бледных руках. Она негромко охает, и повисает.
В застывших глазах медленно сменяются картинки.
Лестница. Улица. Стены замка.
Клетка.
 
* * *
 
Девочка больна. У нее жар и, похоже, галлюцинации.
В окне зловеще ворочается почти уже полная луна.
Серая от нервов мама щупает лоб, тяжко оседает в кресле у кровати. Звякают баночки с лекарствами.
 
Девочка мечется в полусне, неразборчиво вскрикивает, пинает одеяло.
Голоса. Голоса. Факелы.
Затхлые коридоры замка. Черная сталь клетки.
Дверь камеры с грохотом захлопывается.
"Слово, солдат! Где же твое слово?"
Темнота.
 
 
9
 
- Офицер, вы ужасный человек!
- Главное, чтобы Вы были прекрасны, леди.
И она прекрасна, сейчас. Глаза горят негодованием, волосы тоже пылают - в лучах заката; на бледных щеках разгорается румянец. На лице бурно сменяются эмоции: шок, удивление, праведный гнев. Она никак не может прийти в себя.
Остальные пленники не лучше. Рассыпавшись по стене, они бессмысленно щурятся на закат, глотают воздух... Окончательно перестали понимать, что с ними происходит.
Один только мудрец невозмутим. Маленькие глазки прикрыты, руки покойно сложены на смуглом брюшке. Голова кивает. Офицер знает свое дело. Замок - единственное место, которое можно оборонять.
 
Во внутреннем дворе, среди никелированных стен, пыхтят запертые слоники. Внизу, перед наглухо закрытыми воротами - потеет торжественная процессия, во главе с мэром.
 
- Для вас был один путь сюда: в качестве пленников, - терпеливо объясняет солдат. - А вот у меня был выбор: попасть сюда в качестве вашего тюремщика, или в качестве трупа. Я выбрал, что полегче, - он саркастически кланяется.
- Результат налицо. Мы внутри, они - снаружи. Замок неприступен. Скоро появятся крысы; и тем, кто снаружи, хочешь-не хочешь, придется драться.
- Кому придется драться? - она опять вспыхивает румянцем. - Беззащитным горожанам? Куклам? Плюшевым зайчикам? Бедным фарфоровым свинкам? Да во всем городе держать оружие умеет только полиция - и вы!
- Неспособны поднять оружие? - солдат скрещивает руки. - Да вы посмотрите на эти хари, шире моего ранца! От них не требуют ничего невозможного. Дюжина крыс, максимум - две! Да они увидят, что с ними готовы биться, и сами уберутся восвояси, к чертям крысячим!
- Нет уж, - мотает головой солдат. - Либо поднимут оружие, и покажут, что достойны жить, либо...
 
- Эй ты, придурок! - орет мэр. - Долго мне тебя уламывать? Кретин! Посланник будет здесь через час! Хочешь, чтобы весь город вырезали из-за твоей паршивой крали?!
- Не теряй времени, - морщится солдат. - Поднимай людей. Разворачивайте знамена и идите к мосту. Я видел много жирных свиней, вроде тебя и твоих подручных... Они либо брали оружие и становились людьми, либо умирали на коленях, в собственном навозе.
- А я видел много заносчивых идиотов с зубочистками, вроде тебя, - шипит мэр. - Видел их кости, в щелях паркета. Они губили и себя, и всех, кто на них надеялся! Скоро там будут и твои кости! Скоро! Скорее, чем ты думаешь!
 
- Итак, белые фигуры спрятаны, - задумчиво произносит отшельник. - А серые должны побелеть, или умереть. Изящно, воин; изящно. Перекладываешь свое дело на плечи тех, кто слабее?
- Они погибнут и так! По одному, покорно, отправятся к крысам! Под улюлюканье сограждан! - рычит солдат. - Но если они найдут в себе силы и волю - они выстоят! И я поведу их. Живые - выживут, - отрезает он, отворачиваясь.
 
- Я поняла. Вы такой же, как они, - кукла горько указывает на процессию. - Как и они, жертвуете многими на благо немногих!
- Кем я жертвую? Кем? Зайцами, с плюшевыми сердечками и без признаков жизни мозга? Фарфоровыми свинками? Траченными молью красотками? Все, в ком есть хоть что-то живое, все, кто умел хотя бы возмутиться, здесь! - он обводит рукой стену. "Бунтовщики" смущенно помалкивают.
- Я пойду драться вместо вас, - презрительно бросает кукла. - За людей. За живых. За тех, в ком есть - или было - хоть что-то живое!
Она держит свое копье как метлу: двумя руками, острием вниз. "Вещественное доказательство", старая зазубренная игла, примотанная к палочке для еды, гордо упирается в пол.
- Открывайте ворота, офицер!
"То-то крысы будут рады", - бурчит он себе под нос. А вслух отвечает: - Я солдат, леди. И уже порядком уставший. Я не буду говорить красивых слов. Скажу только -
 
- КА-З-ЗЁЛ! Бледный, мать твою, рыцарь! - истошно орет мэр. - Посмотри-ка на небо. Я тебя предупреждал, я тебя, сука, по-хорошему предупреждал! Я тебя нанял, я тебе даже аванс, сука, выплатил! Я тебя три часа тут, как маленького, уламывал... Но ты, козел, думал, что все тут... идиоты, один ты дартаньян. Так вот: смотри на небо. Счастливо оставаться. Чао, бамбинос!
 
В темнеющем небе щерится полная луна. В пустоте за окном, в мутном воздухе города, проступают серые пятна. Они закрывают половину неба.
Их не дюжина, и не две. Их там сотни.
 
 
- 10 -
 
Внутри замка не отсидеться. Крысы составят живую пирамиду, что достанет до самых высоких стен.
Тени в закатном небе становятся четче.
 
- Я знал, что тебе нельзя доверять! - надрывается мэр. - Я сразу предупредил Посланника! Так что - чао, мои сладкие!
Мэр злобно пинает погонщика, тот лупит корову палкой по бокам, и она поднимается с колен, как дрессированный слон. Медленно набирает ход. Огромные бока колышутся, раздуваются... и лопаются. Из механического чрева выскакивают раскладные прозрачные крылья. В несколько тяжелых, трескучих взмахов, корова отрывается от земли.
- Я вернусь! - орет мэр, опасно свесившись с седла. - Мы все вернемся! Чтобы на ваших костях посеять новое благополучие! Каждый раз, на дымящемся поле после войны - это нам, нам! приходится пахать и сеять заново. Нам: мастерам, куркулям, тупым работягам! Снова поливать пОтом - политую вашей кровью землю!
Он улетает.
Тени становятся четче.
 
- Что же, солдат? Как ты решишь эту задачу? - усмехается мудрец. - Похоже, у черных десять комплектов фигур?
Солдат, погруженный в раздумья, будто просыпается.
- Во-первых, столько фишек не поместится на доске. А во-вторых... кто сказал, что у белых нет фигур в запасе?
 
Больше он не теряет ни секунды. Хватает ранец, перекидывает рычаг, распахивающий ворота, и, выхватив из-за пазухи серебристый дуэльный пистолет, прыгает со стены вниз - прямо на спину одного из слоников.
- Гони, животное! - орет он слону на ухо, убедительно ткнув пистолетом ему в затылок.
Слоник, куда деваться, гонит.
 
* * *
 
Он стоит на пороге у самого окна, вглядываясь в нависшую тьму.
Слоник, отчаянно фыркая, улепетывает - чуть ли не кувырком; задние ноги вылетают, как у зайца, вперед ушей.
А из солдатского ранца появляется блестящий серебряный рог.
Солдат собирается с силами, вдыхает полной грудью,
и ТРУБИТ.
 
Звук захлестывает весь мир.
Он разносится, как рев тысячи труб; как вой летящей в атаку конницы; как самое главное Военное Слово. Как первобытный Зов, поднимающий на бой живых и мертвых.
Он трубит, и залы дрожат от поступи легионов; кажется, за его спиной собирается великое воинство. Стены расступаются, и поднимается пыль, и идут в атаку полки с развернутыми знаменами...
Рог умолкает.
 
Он долго стоит, не в силах обернуться. Пытаясь угадать - что сейчас творится там, за спиной?
Ни звука. Ни шепотка. Только едва различимый, тихий, как писк комара, отзвук...
Он опускает глаза: это звякают на ветру его собственные шпоры.
Он оборачивается.
 
 
10
 
"Здравствуй, командир. Мы пришли.
Ты не рад?"
 
Он смотрит на застывшие в суровом порядке ряды.
Нет, ветер не колышет стяги; и пыль не торопится взлететь из-под тяжелых подошв. Темный паркет просвечивает прямо сквозь строй первой шеренги. Прозрачные лица пусты.
Это хорошие воины; ни один не сдался без боя. Белая оловянная кровь пятнает ветхие мундиры. Там не хватает головы, здесь ноги... бледные кости выпирают из рассеченных доспехов.
Мертвые глаза глядят пристально и сурово.
 
"Ты звал нас, командир.
Мы пришли. Прости".
 
Он прикрывает глаза, и кивает. Слишком поздно.
Слишком долго длилась эта вахта, - вздыхает мертвое воинство.
Там, далеко за прозрачными шеренгами - лежит большой, изменившийся мир.
Мир, наполненный звоном монет и шелестом купюр. Вереницами холодных машин. Скрипом бесконечных конвейеров. Штампованными рядами супермаркетов. Игрушками, лишенными души, и детьми, не умеющими играть.
 
Мы честно бьемся, день за днем бьемся в этой войне... и каждое полнолуние нас становится меньше. Добрых мастеров-рукодельников больше нет. Впереди пустота, и взгляды стеклянных, бессмысленных глаз. И крысы, крысы, крысы.
 
Крысы забирают нас одного за другим; остаются лишь долгие ночи, странный холод где-то под сердцем... и жестокие, взрослые дети, с уставленными в телевизор глазами.
Дети, привыкшие покупать.
 
* * *
 
Что же, прощай, брат. Прощай, - вздыхают шеренги.
Ведь, признайся, и твоя труба - когда-то умела поболе? Помнишь, твой зов и мертвых поднимал к жизни? Помнишь?
Теперь ты один из нас живой, братишка. Да и то... какой ценой? Посмотри на себя, друг, ведь ты бьешься уже не отвагой и шпагой?
А когда побеждаешь хитростью и обманом,
когда играешь с изменой,
когда люди больше тебе не верят - какой же ты, к черту, рыцарь?
 
Убери свою потешную трубу; и прощай, братец.
Спасибо, конечно, что разбудил.
Спасибо, что вспомнил.
Прощай.
 
Из-за туч медленно, грозно выкатывается полная луна.
Он стоит, высоко подняв саблю в последнем приветствии. Прикрыв влажные глаза. Не желая видеть, как призрачное воинство тает, растворяется, исчезает в пронзительном лунном свете...
Потом он слышит шелест. Невнятный, приглушенный расстоянием ропот.
По скопившимся за окном серым полчищам проходит шевеление, луна вспыхивает кровавой лампой, и над зубчатой пропастью города - с неестественным, мерным звоном вырастает мост.
Хрустальный мост из лунного света.
 
Солдат оборачивается и смотрит на город - оттуда к нему бегут несколько жалких фигурок. Светлых, смешных, нелепо дергающихся на ходу.
Они не успеют.
Солдат поворачивается к замку - оттуда тоже спешат размытые расстоянием тени; кажется, даже скачут верхом?
Толку-то. Они не успеют.
Да и вряд ли смогут помочь.
 
Солдат по-собачьи встряхивается, с хрустом поводит плечами, и разворачивается к проему окна. Делает пару шагов вперед - ступая на хрустальный, призрачный мост, к которому уже стремится, с потусторонним шелестом, бесконечный крысиный поток.
Сабля со свистом чертит воздух, разминаясь - и успокаиваясь в руке.
Он чуть наклоняется вперед, замирает, и в последнее, размытое мгновение перед ударом, выдыхает одно короткое слово:
- Merde!
 
 
 
11
 
Девочка рывком садится на кровати.
Утро. Спина мокра от пота.
На полу, у окна, разбросаны переломанные игрушки.
Она закрывает глаза.
 
Солдат, красиво и страшно танцующий в лунном свете. Серебристая живая река. Заваленный трупами мост.
Терракотовое, пузатое изваяние: когда солдат падает, оно возникает из пустоты, и принимает удар серой волны. Оживает! Коротко машет посохом, отбрасывая серебристые тушки. Отвлекает, уводит поток за собой... и исчезает. Острые зубы, лязгая, хватают пустоту.
Она что-то кричит, отступает, размахивая копьем как оглоблей; отчаянно взвизгивает, в первый раз уворачиваясь от щелкнувших челюстей. Зубы клацают, бросок за броском, впиваются, дерут кружево... потом выхватывают кусок руки, и она кричит по-настоящему.
 
Девочка вздрагивает, и с ужасом смотрит на собственное плечо: целое.
Хотя очень болит.
 
От боли она жмурится, и взвизгивает, в первый раз уворачиваясь от щелкнувших челюстей; зубы лязгают... а за спиной уже мчатся в атаку отважные гномики, верхом на одуревших от Зова фарфоровых слонах; и на исполинском ложе - поднимается на задние лапы разбуженный визгом Медведь.
Со страшным рыком он разворачивается во весь рост. Он огромен, выше стен, выше замковых башен. Мерно раскачиваясь, он возвышается над кроватью, как некий пробудившийся архангел; переводит взгляд с мечущейся в бреду Госпожи - на кутерьму у пылающих окон, и обратно...
Но когда она оступается и кричит, зажимая брызжущее белыми нитками плечо, его глаза-пуговицы вспыхивают настоящим звериным гневом. Он оглушительно ревет,
и прыгает.
 
Она открывает глаза.
Брызги серебряной пудры. Белые потеки олова. Опилки.
Медведь, с криво надорванной головой и выдранными когтями. Белые клочья кружева.
Белыми клочьями, как пухом, усеян пол. Обрывками; нитками; стружками. Острой фарфоровой крошкой...
Девочка упирается взглядом в молочное серое небо, и рассеянно произносит:
- Каждое полнолуние.
 
Девочка обхватывает плечи руками.
Ей холодно.
 
 
12
 
В одной руке солдат, в другой - потрепанная кукла. Девочка строго, как маленьким, делает им внушение.
"Даже и не думать об этом! Будете жить. Вы все будете жить".
Медведь отправляется на шкаф, слегка побитые слоники - в сервант. Девочка критически оглядывает поле боя.
Нет, разгром и следы зубов можно, конечно, свалить на таксу... но как, интересно, они объяснят царапины на подоконнике, и застывшее олово на стекле? Ну да ладно; как-нибудь вывернутся. Они у меня такие умные...
Девочка вздыхает, и отправляется к родителям, на кухню. Разговор предстоит серьезный.
 
* * *
 
Странно, что же это с ребенком? Наутро - ни температуры, ни признаков болезни. Значит, все-таки нервное?
Из улик - красные, будто заплаканные, глаза; и неправдоподобно серьезный тон.
"Папа, мне нужны защитники".
 
О боже. А это что еще за бедлам? Рекси?!
"Нет! Не надо его наказывать. Пожалуйста! Он не виноват".
 
Дорогой, можно тебя на два слова?
Мне кажется, сейчас надо отнестись серьезно. Как ни глупо звучит - ей действительно нужна наша поддержка...
 
* * *
 
Все-таки папка понимает.
Они оба что-то поняли. Или притворяются, но очень искренне. Любя.
Она топает по дорожке гипермаркета, ладонь в папиной руке. Глаза горят - здесь СТОЛЬКО всего!
 
Огонек в глазах быстро гаснет. Сначала - разочарование, а потом и намек на слезы... Они что все, слепые?!
Штампованные солдаты. Трансформеры. Мертвые, бездушные львы. Ни одной живой игрушки.
"Нет, пап, это совершенно не то. Он же дохлый". Кажется, она сейчас заплачет...
Вот же! Ой, какой... Забавный, маленький живой мишка. Сшили тебя, конечно, кривовато, лапа... но ты же живой!! - она чуть не прыгает, прижав медвежонка к груди.
"Чиво у тибя случилось, хозяйка?"
Ох, малыш. Как же я рада тебя видеть... Обязательно вернусь за тобой. Только сейчас поспи еще, маленький. У меня взрослые дела.
Слезы все-таки проливаются. Совсем малыш, у него даже когтей нет...
 
"НЕТ, папа, ЭТО - полный отстой. Нет. Ну конечно, он красивый и очень дорогой. Но это не защитник! Он же вообще _робот_!"
Конвейер. Бездыханные пупсы, гроздьями свисающие с каждой полки...
Не то.
Мерд!!
 
* * *
 
Пап, у меня две просьбы. Честно-честно? Вот пообещай.
Во-первых - пожалуйста! - запиши, сколько стоит это чудовище, и давай его сдадим. Я понимаю, что сильный и надежный, но я его выброшу из окна. Ты, между прочим, обещал!
Пап, я тебя очень-очень люблю. Самый лучший на свете, правда.
И во-вторых, напомнишь мне потом? Надо обязательно записаться в тот кружок, к фрекен Ханссен. Хочу научиться делать настоящие игрушки...
А сейчас - побежали?
 
 
 
13
 
Скорей! Скорей! - она тянет папу за руку. Магазины закрываются в восемь; а они даже не знают, где искать.
Папа неуклюже топает следом, успокаивающе басит - да не волнуйся ты, доченька, все будет хорошо, я обещаю... Она не тратит время на объяснения. Просто упирается ногами и изо всех сил тянет за руку. Вперед.
 
- Улоф? - бабушка приоткрывает дверь на цепочке. - Нет, извините. Он нездоров. Нет, он сейчас никак не может.
- Видите? У меня его солдат, - она раскрывает ладонь. - И нам очень, очень нужно поговорить.
Папа виновато разводит руками. Немного смущенно, и очень озабоченно. Дети... наши любимые дети...
Подумав, бабуля смягчается. Звякает цепочка.
- Проходите. Берите тапки. Только тихонько!
Они тихонько.
 
- Представляете? - шепотом восклицает бабушка, шлепая по коридору. - Таки умудрился разбить себе всю голову. Шишки! Шрам! Ужас! И даже не говорит, где и как!
"Дети. Мальчишки..." - привычно разводит руками папа.
- Так это еще не все! Еще и ногти ободрал - до крови! - бабушка закатывает глаза. - Представляете?
Девочка представляет. К счастью, хватает ума не объяснять.
 
- Улоф, что с тобой? - лоб и пальцы забинтованы на совесть. Бабушкину работу ни с чем не спутаешь; мальчишка смахивает на начинающую мумию. Главное не заржать...
- Да не помню толком,- виновато улыбается Улоф. - Но мы здорово им дали! А так ниче, до свадьбы заживет! - подумав, он слегка краснеет. - А у тебя что случилось?
 
Она молча достает из кармана солдата.
 
- Ланс? Ого... - мальчишка с серьезным видом изучает повреждения. Поднимает серые глаза и говорит: - Вам срочно нужно к жестянщику.
 
 
14
 
Ну? Ну же?
- Не беспокойтесь, леди, гренадера мы сейчас подлатаем! - заключает старик. - А вот прекрасной даме... - (она замирает, сердце пропускает удар) - ...понадобится новое платье!
Старик улыбается, и лукаво глядит поверх очков:
- Это ведь ваша первая кукла?
- Да... - девочка отчего-то краснеет.
- Ничего-ничего, - смеется жестянщик. - Вы бы видели, леди, на что был похож _мой_ первый солдат! Он вообще получился без ноги. И все равно, это был самый лучший солдат на свете! Самый стойкий... - он мечтательно улыбается, и смотрит куда-то поверх голов. Далеко-далеко.
А она, затаив дыхание, спрашивает: - Значит, вы сможете мне помочь?
- Постараюсь, леди. Все, чем могу, - теперь он сама серьезность.
 
Пап, дай пожалуйста ту бумажку? Вот.
- Если этого хватит... вы сможете сделать мне защитников?
У старичка глаза лезут на лоб.
- Это же огромная сумма?!
Папа смущенно разводит руками. Он изрядно поднаторел в этом занятии. - Видите ли, это очень особенный подарок... Очень важный.
- Понимаю... - старик удивленно чешет в затылке. - Обычно я не делаю крупных заказов, но ради вас, леди... Ведь на такие деньги можно отлить целый полк! Десять... нет, двадцать самых лучших фигурок! - он только качает головой.
- Итак, кого же пожелает юная леди? Прекрасные эльфы? Амазонки, благородные псы? Принцы на белых конях? Командиры в парадных мундирах?
- Не, у меня уже есть проверенный командир, - сообщает девочка. - А теперь ему нужна армия.
- Сделайте мне, пожалуйста, двенадцать храбрых десантников с автоматами, штыками и саблями,
большой пулемет, пушку,
и пару танков!
 
 
-------
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"