Северский Антон Казимирович : другие произведения.

Отравленные реки

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Дебютный роман 20-летнего москвича.

  ОТРАВЛЕННЫЕ РЕКИ
  
  
  Глава I
  
   Комната студенческой общаги.
   На плохонькой кровати, закутанный в одеяло до ушей, лежит парень лет девятнадцати. Утро давно наступило, но сон его безмятежен. Вихрастая голова уткнулась в подушку, слышится мерное посапывание. Приглушённо жужжит мобильник, оставленный в кармане джинсовки: никто не читает сообщение. Парень всё спит. Зовут его Андреем.
   Во дворе общежития праздные студенты играют в баскетбол. Периодически на крыльцо выходит старушка-комендантша и ворчит: "А ну марш отсюда, бездельники! Попадёт мяч в окно - кто станет платить?" "А где ж нам играть? - несётся в ответ. - Площадку футболисты заняли!" Объяснение начальству не по душе: раздаются ругательства, хлопает дверь. Пощекотав друг другу нервы, все остаются при своих.
   Старая ведьма, впрочем, не напрасно каркает. Пауза ослабляет внимание игроков, и шальной мяч после очередного броска летит не в корзину, а прямиком в окно второго этажа. Бамц! - килограммовый снаряд ударяется о подоконник. У бросившего ёкает сердце. Но стекло, к счастью, цело. Игра продолжается.
   В момент удара Андрей разлепляет веки, подымает голову и, щурясь, точно хитрый кот, смотрит в окно. Спросонья мысли в голове не летят, не ворочаются, а лениво переваливаются с бока на бок. Что его разбудило, кто так бесцеремонно вмешался в прекрасные сновидения, Андрей не понимает. Голова его падает обратно на мягкую подушку.
   В первые секунды после пробуждения у Андрея возникают три желания: одно простое (встать и освежиться в душе) и парочка грёз (вот бы сейчас Лена была рядом... вот бы перенестись с ней куда-нибудь на Гавайи и там, под сенью пальм, на фоне заката...).
   Помечтав, Андрей возвращается на грешную землю и делает над собой усилие. Он опускает ноги на пол и, сфокусировав взгляд на дырке в обоях, предлагает самому себе: "Ну что, тяпнем по сотке?" После чего, распластавшись на полу, начинает лениво отжиматься.
   Комната, которую занимает Андрей, невелика. Древняя койка, помнящая шалости пяти поколений студентов; хромой стул - его предлагают незваным гостям; стол с компьютером; табурет из коллекции IKEA - единственный предмет мебели, шагающий в ногу со временем, - и навесная полка: вот и весь нехитрый интерьер.
   Сам Андрей довольно симпатичен: у него приятное лицо, большие, живые глаза и тёмные волосы. Можно сказать, он даже красив, хотя из-за маленького роста и удивительной гибкости в его облике угадывается нечто обезьянье. Откуда взялась в его жилах примесь южной крови, он и сам не знает, но с удовольствием врёт, что бабушка его была итальянкой. Учится Андрей на экономическом факультете, хотя его детская мечта - карьера лётчика-испытателя. У всех бывают наивные мечты, но со временем люди умнеют и скучнеют.
   Пыхтя и отдуваясь после отжиманий, Андрей твёрдо решает больше никогда в жизни их не делать; но спустя мгновение он уже бодро вскакивает и, прихватив полотенце, бежит мыться. А через двадцать минут, свежевыбритый и чистовымытый, он возвращается и задумчиво начинает прогуливаться по комнате взад-вперёд, просушиваясь и решая, чем бы занять день. Ходить голым можно совершенно безбоязненно - парень с параллельного курса, хотя формально и делит с Андреем комнату, появляется в общаге так редко, что его мало кто помнит в лицо.
  
  Телефонный звонок, неожиданный, как и подобает всем неприятностям, застаёт Андрея за почёсыванием шеи. Недовольно отрываясь от столь важного занятия, он хватает трубку.
  - Привет, солнышко. С утречком. Не скучаешь без меня? - спрашивает знакомый голос. Звонит Лена, близкая подружка Андрея. Они встречаются на протяжении трёх месяцев, что по московским меркам чуть-чуть дольше вечности.
  - Сессия, Лен. Где уж тут скучать, - отвечает он, чувствуя, как от одного её голоса по телу разливается приятное тепло. - А ты как? Нравится в Питере?
  - Мне - да. Но Питер меня не любит - как только приезжаю, у него портится погода.
  Лена посещала северную столицу на выходных по случаю свадьбы двоюродной сестры.
  - Кстати, - продолжает она, - ты, надеюсь, помнишь, какой сегодня день?
  - Понедельник, двадцать восьмое мая?
  - Я не об этом, балбес.
  - Эээ... А какой сегодня день? - спрашивает Андрей, с тревогой думая, что он забыл о дне её рождения или другой важной дате.
  - Сегодня я возвращаюсь в Москву. И очень надеюсь, что кое-кто приедет встречать меня на вокзал и поможет дотащить сумки.
  - А во сколько прибывает твой поезд?
  - В двенадцать.
  - Как? Через полчаса?.. А я не успею.
  - Ну да. Мы можем только доставать звёзды с неба, - ядовито шепчет Лена. - В мечтах.
  - Я звёзд с неба не хватаю. Пока не хватаю. Эй, не сердись, слышишь? Бедный студент может предложить тебе билет в кино, чтобы загладить свою вину. А потом отлюбить тебя за все выходные.
  - Андрюша, милый, если б ты воспринимал любовь не только в горизонтальной плоскости, цены б тебе не было. Но так уж и быть... Куда пойдём в кино?
  - Куда ты захочешь.
  - Тогда в "Ролан". Отличный кинотеатр - там всегда мало народу...
  - ...И никто не мешает целоваться на задних рядах, - подсказывает Андрей.
  - Кто о чём, а Андрей всё о том же, - вздыхает Лена. - Ладно. Жди меня на Чистых Прудах в три, мальчик с пальчиком.
  - Пока.
  
  В четверть третьего Андрей, с бетонированной лаком причёской, одетый в свои любимые джинсы и лучшую футболку, выскакивает из дверей общежития и пулей мчится в метро. Он слишком долго убивал время, сидя за компьютером, и теперь боится опоздать. Лена же отличается необычайной для девушки пунктуальностью и, без сомнений, обидится, если он приедет позже неё.
  Он торопится, но успевает посматривать по сторонам. День прекрасен. Тротуары, машины и люди умываются в солнечных брызгах. Там, где зимой была грязь, теперь лежит слой пыли, которую деловито убирают таджикские дворники. Андрей в хорошем настроении улыбается и гастарбайтерам ("Подлизывается на будущее, - проворчала старая комендантша, заметив однажды эту улыбку. - Ишь, сколько их развелось, узкоглазых!").
  Возле витрины магазина Андрей вдруг останавливается и начинает рассматривать своё отражение. Делает он это не по причине неуверенности, а совсем наоборот - потому что сам себе нравится. Он чуть разворачивает локти, чтобы мышцы загорелых рук казались в зеркале большими - ими он гордится особенно (Андрей из тех накачавшихся парней, что оголяют руки и ноги при первой возможности: он и зимой прогуливается от общежития до вуза с открытыми рукавами).
  Налюбовавшись собой с минуту, Андрей вспоминает, что надо торопиться.
  
  Метро в этот день встречает его недружелюбно. Ещё при входе на эскалатор некий упитанный гражданин чувствительно отдавливает Андрею ногу и пробегает дальше, даже не извинившись. Досаднее не боль, а след квадратной подошвы, оставшийся на белом кроссовке. "Придётся почиститься. Не идти же в таком виде на свидание", - Андрей хмурится и становится похож на других пассажиров, угрюмых без причины.
  На этом проблемы не заканчиваются. Запрыгнув в вагон, Андрей оказывается сжатым с четырёх сторон миловидной дамочкой, мрачным мужчиной, согбенной старушкой и пухлявым старичком, сжимающим в руке большой пакет. Андрей скашивает взгляд набок и видит - пакет доверху набит яблоками. Он удивлённо приподнимает брови и ловит на себе враждебно-неприязненный взгляд пенсионера. В глазах старика читается: "Нечего таращиться! Отворачивайся и буравь взглядом дверь, как прочие".
  Как назло, составом управляет чайник-машинист. На полпути он вдруг бьёт по тормозам, и Андрей, которому не за что ухватиться, валится на старичка. Тот падает, увлекая за собой миловидную дамочку. Яблоки выскакивают из сумки и, минуя десятки ног, разъезжаются в радиусе пяти метров - со стороны похоже на бильярд с препятствиями. Маленькие дети визжат от счастья - какая сцена! Визжит и дамочка, севшая пятой точкой на яблоко. Всеобщая сумятица.
  По глазам старика Андрей понимает, что извинительные аргументы бесполезны и вызовут лишь раздражение. Он быстро и молча поднимает три яблока и суёт их лежащему старику в руки:
  - Держите. Вы не ушиблись?
  Пенсионер, расценив этот жест доброй воли как явное издевательство, цедит сквозь зубы с нарастающей громкостью:
  - Это хулиганство! Он специально меня толкнул!
  К нему присоединяется и возмущённая дамочка. Она тоже апеллирует к пассажирам:
  - Посмотрите на этого нахала! Ты зачем толкаешься, а?
  После этой реплики все разом начинают подозревать Андрея в умышленном толчке. Андрей пытается оправдаться, но всюду видит лишь враждебные взгляды. А дамочка всё не унимается:
  - Наглец! Я сейчас тебе, такому красивому, причёску-то попорчу!
  Андрей пятится от нервной дамочки, но его грубо пихают сзади в спину. Жест этот означает: "Сбежать хочешь? Ну уж дудки! Давай, отвечай за содеянное перед честным народом".
  - А одеколоном на полвагона воняет, не продохнуть! - добавляет в свою очередь пожилой мужчина. От него самого пахнет прогорклым потом, но в данный момент это никого не волнует.
  Толпа, состоящая сплошь из лиц среднего и старшего возраста и накопившая дневной запас злобы, готова выплеснуть её на молоденького стрелочника, но Андрей, дождавшись остановки, делает отчаянный рывок и козликом выпрыгивает из вагона. Вослед ему несутся ругательства; Андрею мерещится, что вот-вот полетят и яблоки.
  Отойдя на безопасное расстояние от платформы, он растворяется в потоке марширующих людей и издали наблюдает за отправлением злополучного поезда. Вышел Андрей не на своей остановке, но что поделать.
  Переводя дух в ожидании следующего состава, Андрей улавливает монотонную речь экскурсовода. В десятке метров от него усталый гид описывает кучке японских туристов сомнительные прелести московского метрополитена. Гид поднимает руку и, тыча ею в увешанный люстрами арочный свод станции, рассказывает о том, какой гигантский труд был проделан для возведения под землёй столь грандиозного сооружения. Туристы кивают и делают снимки. Затем вновь раздаётся голос экскурсовода, объясняющего значение росписи на стенах. Оказывается, могучий мужчина с молотом в руке - не просто кузнец, а кузнец светлого коммунистического будущего.
  - Эта станция и вправду похожа на дворец, - заученно и заунывно резюмирует гид.
  "Эта станция похожа на могилу Советского Союза, - в свою очередь думает Андрей. - Вот, кстати, и похоронная процессия. И лица все как на подбор - хмурые, мрачные, депрессивные".
  Словно бы услышав Андрея, одна из японок подаёт голос, обращаясь к экскурсоводу:
  - Простите за бестактный вопрос, но, если это дворец, почему у людей столь пасмурные лица?
  Гид, почесав кончик носа, неуверенно отвечает:
  - Думаю, дело в климате. Москва - северный город. Здесь мало солнца и тепла, а ритм жизни очень напряжённый. К тому же, весенний авитаминоз...
  - Да, но Монреаль, к примеру, тоже северный город, а улыбок там гораздо, гораздо больше...
  Гид растерянно улыбается и опускает голову. Бывший профессор истории, разжалованный суровой реальностью в экскурсоводы, иногда задумывается над подобными парадоксами:
  "Лет сорок назад московская подземка, возможно, и была лучшей в мире, - размышляет он. - Спору нет, этот исконно русский, византийский монументализм производит впечатление. Но за пышной торжественностью и помпезностью архитектуры у нас всегда скрывается что-то неискреннее. Да-да, это стремление пустить пыль в глаза, вечное желание вылепить лучшую вывеску, а само здание выстроить по остаточному принципу... Так у нас всегда - коммунистическое метро есть, а коммунизма нет, не было и не будет. Вот мы и злые - входя в московское метро, мы чувствуем, что нас надули. А теперь ещё ужасная гонка за прибылью... А ещё взаимная ненависть поколений... И ты ещё спрашиваешь, почему у нас пасмурные лица? Ах ты, узкоглазая обезьяна!"
  - Простите, не могу сравнивать. В Монреале не бывал, - вежливо роняет он вслух.
  
  Когда Андрей, наконец, добирается до своей станции, то и там теряет драгоценное время в толчее. Людской затор на подходе к эскалатору растянулся на три десятка метров, и нет никакой возможности пролезть, пробраться к заветной движущейся лестнице вне очереди. Приходится встать в колонну, и, переваливаясь, как пингвин, с раздражающей медленностью ползти к уходящему ввысь тоннелю.
  Неудивительно, что он порядком опаздывает, выбравшись на свет из подземных катакомб. "Интересно, рассердится или нет, - думает Андрей. - В гневе она становится такой обаяшкой...". Андрей представляет себе Лену, её аккуратную головку со светлыми волосами, перехваченными в простую косичку на затылке, бездонные голубые глаза, чуть вздёрнутый озорной носик, плавное изящество всех движений, даже быстрых. "Ты очень похожа на кошечку, - раз сказал он ей. - Иногда ластишься, иногда царапаешься..."
  Три месяца назад он повстречал Лену на студенческом КВНе. Они сидели в зале, уставясь на сцену, где разворачивалась битва между командами их вузов. Левую половину зала занимали болельщики команды Андрея, правую половину - болельщики лениной команды. И так вышло, что Андрей и Лена сидели почти рядом, разделял их только двухметровый проход между правым и левым секторами зала. Всю игру - без малого два часа - они пытались перекричать друг друга, и вконец охрипли. В зале, конечно, всё кричало, хлопало, топотало и надрывалась от смеха, но Андрей и Лена устроили свой азартный междусобойчик - одновременно вскакивали, одновременно орали речёвки... Уже к концу игры их интерес друг к другу перестал быть спортивным: Андрей не таясь рассматривал её прекрасное лицо, гибкую фигурку, и с восхищением думал о её воле и бешеной энергетике; Лена в паузе задержала на нём задумчивый взгляд. Странный взгляд. Не было в нём ни откровенного желания, ни вызова. Она смотрела как будто тревожно. Но о ком и о чём ей было тревожиться? Андрей, несомненно, был достоин изучения: невысокого роста, но стройный и пластичный, мускулистый, как пантера. Необычная, запоминающаяся внешность - не то итальянец, не то испанец; волнистые, чёрные волосы, большие и блестящие глаза. И главное, что покоряло девушек - страстность, неместная страстность.
  Андрей с нетерпением ждал окончания игры и сильно обрадовался, когда команда Лены победила: гордая и раздосадованная неудачей девушка могла ему отказать. Теперь же он был уверен в успехе знакомства. Андрей подошёл к ней и быстро завязал разговор. Первое впечатление не обманывало: Лена оказалась незаурядной и находчивой девушкой, она мило улыбалась и быстро думала, и пошутила над его настойчивостью. Андрей с грустью заметил, что Лена чуть-чуть выше его и чуть-чуть умнее. Спустя полчаса, когда он подумал, что, наверное, эта девушка чересчур хороша и серьёзна для него и не стоит даже надеяться на углубление отношений, Лена вдруг позволила себя поцеловать. Так и сказала: "Поцелуй меня. Не зря же столько комплиментов наговорил". Андрей сжал её в горячих объятиях и долго, упоительно, сочно целовал; она не слишком шла ему навстречу, не разгоралась в ответ, словно только прислушивалась к ощущениям - то ли это, чего она хочет? не лучше ли остановиться? "Я умру, если ты не станешь моей", - прошептал Андрей, оторвавшись от её губ. Лена чуть откинула голову назад и несколько секунд рассматривала лицо Андрея, то ли любуясь, то ли оценивая, то ли пугаясь неизвестности. В её взгляде вновь застыло это странное, так поразившее его, тревожное выражение. В его собственных глазах лишь читался немой вопрос: "Что же дальше?"
  Дальше была сказка. В ту же ночь она отдалась ему вся, целиком, душой и телом, без остатка; она пылала и плавилась от страсти, кувыркаясь с ним в тёплой постели, рыдала от счастья и сладкой неги, прижимаясь к его разгорячённому, сильному, ненасытному телу, а стоны наслаждения, издаваемые ею, были слышны на другом конце переулка. Заснули они ближе к утру, всё ещё обжимая друг друга в сладостных объятиях.
  А спустя несколько часов Лена прогнала его.
  - Выметайся отсюда, - холодно и безразлично приказала она, стоя в двух метрах от кровати, уже одетая. - Что уставился?! Вставай, живо!
  - Ты что? - чуть ли не с испугом спросил Андрей, инстинктивно натягивая на подбородок одеяло в ожидании вазы, кружки или другого тяжёлого предмета, которые, как он видел в фильмах, часто влетали в голову главного героя в такие вот напряжённые моменты.
  Она, действительно, от души замахнулась, швыряя на постель его скомканные трусы и носки, да ещё демонстративно поморщилась при этом.
  - Надо же, - начал Андрей, протягивая к ним руку, - а вчера ты не брезговала даже...
  - Замолчи! - разорвав воздух истерическим криком, Лена круто повернулась (впрочем, не без присущего ей изящества) и вышла из комнаты на кухню.
  Андрей с минуту просидел в позе роденовского мыслителя, тупо уставившись в узор на занавеске. Никогда с ним такого не бывало. Потом стал одеваться, думая, не сделал ли он ей больно, не сказал ли какую-нибудь глупость в пламенном горячечном бреду прошлой ночи, но ничего, совсем ничего подобного в памяти не осталось. Андрей всегда излучал дружелюбие и доброту, тянулся к людям, заражая их своей теплотой и неусидчивостью (даже изумительную пластику, доставшуюся ему в наследство от восьмилетних занятий танцами и гимнастикой, многие приятели пытались скопировать), и привык, что окружающие платили ему той же монетой. Но сейчас он чувствовал себя так, словно получил оплеуху за доброе дело. "Почему?! За что?!" - вопила душа.
  Когда Андрей уходил, его ночная любовь совершенно ледяным тоном попросила: "Закрой дверь поплотнее". Он так и сделал. Ни до встречи, ни до свидания...
  Стоит ли удивляться, что в последующие два дня Андрей не находил себе места. Всё валилось у него из рук, всё путалось в мыслях; здороваясь поутру с институтскими друзьями, он по ошибке назвал Леной одну из белокурых сокурсниц. Та взглянула на него удивлённо и моментально, с безошибочной женской интуицией, вычислила правду:
  - Ого, Андрей, да ты влюбился? Расскажи, в кого.
  - С чего ты взяла? - отводя глаза, спросил он.
  - Что? У Андрея новая девчонка? Не из нашего вуза? - раздалось с задних парт. - Предатель!
  - Да нет же, - зачем-то соврал он, смеясь и неудержимо краснея.
  - Он что-то скрывает, - послышался ещё голос. - Наверное, соблазнил дочку миллионера.
  - Везёт же некоторым, - поддакнули с первой парты.
  Андрея заставили говорить. Он на ходу выдумал очень красочную историю, без надобности всё переврал и описал свою пассию как маленькую кареглазую брюнетку с кудряшками. В аудитории зашушукались, засмеялись, раздалось несколько одобрительных хлопков. Затем всё стихло - началась пара.
  На третий день, вечером, Лена позвонила ему. Очень удивлённый, уверенный, что их отношения оборвались, едва начавшись, Андрей с трепетом приложил к уху трубку.
  - Почему не звонишь мне, не заходишь? Мы как будто не чужие друг другу... - спросил тихий, проникновенный голос, в котором не осталось и намёка на холодную жестокость того странного утра.
  Андрей на секунду растерялся.
  - Но ты сама меня выставила. Я думал, ты не хочешь продолжения...
  Андрей тогда ещё ничего не знал о побочных эффектах курения травки. Дикие перепады настроения у Лены долгое время были для него совершенно необъяснимы...
  
  Подойдя к "Ролану", Андрей оглядывается, ища глазами Лену. У входа её нет; но он замечает её невдалеке, под сенью лип, рассматривающую гигантскую красочную афишу. Лена его не видит, что позволяет Андрею тихо подкрасться сзади и обнять её за плечи.
  - Андрей, я разочарована, - вздыхает она, высвобождаясь из объятий. - Ты опаздываешь, а девушка ждёт. И это после трёхдневной разлуки... Теперь я даже не знаю, стоит ли показывать тебе одну интересную вещь...
  Сумочка Лены демонстративно расстёгнута, и на дне её лежит красный пластиковый кубик. Андрей несколько секунд решает, что бы это могло быть.
  - Прости, пожалуйста. Я долго готовился к встрече с тобой.
   - Извинения не принимаются. Сначала посмотри, что я привезла из Питера, потом скажи "Я согласен" - и будешь прощён.
   Лена раскрывает красную коробочку, и Андрей видит в ней два золотых обручальных кольца. Он медленно поднимает глаза и пытается прочесть в лукавом взгляде Лены значение этой шуточки. Спустя секунду он, однако, понимает, что это вовсе не шуточка, а объявление о серьёзности намерений с её стороны.
   - Одну пару сестра с женихом купили сами, а вторую получили в подарок от отца. Им лишняя пара не нужна, и теперь эти кольца - наши, - пожав плечами, объясняет Лена.
  - Так ты и правда хочешь...
  - Выйти за тебя.
  - Но не в общагу же...
  - Я готова годик потерпеть.
  - Во мне всего метр шестьдесят росту...
  - В Наполеоне было метр пятьдесят два.
  - На этом месте мы должны поцеловаться...
  - Почему бы и нет?
  Андрей целует её в губы; затем, чуть высунув алый кончик языка, целует пониже ушка, ощущая, как пульсирует её разгорячённая кровь. По Лене прокатывается дрожь щекочущего наслаждения, и Андрей, почувствовав это, вновь и вновь жарко целует прикрытую персиковой кожей жилку. Потом он спускается ниже, проводя влажными губами по загорелому изгибу шеи, чуть покусывая её, вдыхая дурманящий аромат терпких духов. Тут он вдруг отодвигается и начинает смеяться, не сводя с Лены глаз:
  - Не понимаю, как так получилось. Ещё не начинал жить, а уже свадьба...
  
  
  Глава II
  
   Ничто так не украшает биографию политика, как хорошая фантазия журналиста. Биография Ивана Ильича Бессмертина дважды выходила в свет - оба раза накануне выборов, и оба раза, конечно, это была развесистая клюква. И не просто развесистая - щедро посыпанная сахаром.
   Подлинная история гораздо любопытнее, и изложена она здесь.
  
  В необычное время появился на свет Иван Ильич. Накануне его рождения друг всех детей Союза сыграл в ящик, чем несказанно обрадовал большинство родителей, и страна, ведомая выжившими соратниками вождя, покатилась в относительную неизвестность.
  Бессмертин-старший, широкоплечий сталевар, мечта художника-соцреалиста, воспитывал сына сурово, вколачивая в него понятия долга и верности идеям. С малолетства он прививал отпрыску любовь к Коммунистической родине и тяжёлому труду, а слова "дедушка Ленин" Ваня научился говорить раньше, чем "мама" и "папа". Куда после делся этот мужественный патриотизм, этот непробиваемый идеализм в повзрослевшем сыне - отец так и не смог понять.
   Первую встречу с вождём мировой революции малолетний, но политически ориентированный Ваня запомнил на всю жизнь. Отстояв длинную очередь, крепко сжимая в одной руке булочку, а в другой - мохнатую лапу отца, он вошёл в храм коммунизма. Там, в Мавзолее, прекрасная своей восковой бледностью, лежала маленькая засушенная мумия. Нескончаемая вереница людей тянулась на поклон к языческому алтарю, причём у многих висели на шеях крестики (сам Мавзолей преспокойно соседствовал с храмом Василия Блаженного, что никого не удивляло). "Будешь поклоняться одновременно Богу и маммоне - не будет тебе прибытку ни там, ни там", - сказано в мудрой книге, написанной за тысячи лет до "Капитала". Вспоминая нищие девяностые годы, мы уже не усомнимся в правдивости этих строк. Но тогда, в пятидесятых - как искренно миллионы язычников шли к маммоне с крестиками на шеях!
   С восхищением глядя на жёлтый лоб, на мрачную торжественность чёрного костюма, на карликовость и несуразность вождя, в которой угадывалось нечто величественное, Ваня млел от счастья. Отец и вовсе был в религиозном экстазе. Его ладонь стала мокрой от пота, глаза расширились как пятаки, полуоткрытый рот украсила довольно пугающая (отцу на днях выбили два верхних зуба) улыбка.
   Выходя из Мавзолея, взволнованный отец втолковывал сынишке:
   - Это большая честь, Ваня, быть тёзкой нашего великого вождя. Ты тоже Ильич, помни это. Будь же достоин своего отчества и беспощаден к врагам Союза! Ешь булочку, ешь... Придёт время, и мы кровью наших врагов обагрим весь мир. Ради правого дела и убивать не страшно, да, сынуль?
  - Не страшно, - прочавкал сынуля.
  - Молодец! И вообще, к самому страшному привыкнуть можно. Стерпится - слюбится, вот как. Народная мудрость...
  По вечерам, сидя в кругу товарищей в "Буревестнике" - питейном заведении с заплёванным полом и хамским персоналом, где сами стены, казалось, источали запах перегара - Бессмертин-старший опрокидывал в себя кружку пива и, хрястнув по столу кулаком, заявлял:
   - Всё, что надо нормальному человеку - это пожрать и выпить после работы! И никаких интеллигентских соплей!
  Говорил он громко и глухо, почти рыча. Иногда он повторял свой лозунг для пущей убедительности, и рядом сидящие молчаливо соглашались...
  Даже на старости лет, поселившись в подмосковном городке, папаша-Бессмертин оставался пропагандистом и рвался к общественной деятельности. Его напутственной речью освящался каждый городской праздник, каждый юбилей и каждая демонстрация. Но однажды всё оборвалось.
  Дело было в 1984-м году. Папаша-Бессмертин долго искал повод тряхнуть стариной (в молодости он был видным комсомольским активистом) и поучить отбившуюся от рук молодёжь коммунистическим идеалам. И вот повод представился: шишки от образования озаботились вопросом - стоит ли включать в литературную программу одного особо идейного и "правильного" болгарского автора. Логично рассудив, что такая смешная проблема создана для игры в народовластие, начальство послало запрос на места.
  Бессмертин-старший, прознав про это, проявил инициативу и упросил директора первой городской школы предоставить ему актовый зал и отряд старшеклассников. Задумка была проста - составить от имени учащихся письмо в ОблОНО в патетическом тоне. Мол, "мы... коммунистическая молодёжь... будущая смена... горячо поддерживаем..." и закрепить его подписями всех присутствующих в зале комсомольцев, а также директора и самого папаши-Бессмертина.
  Вечером накануне знаменательного дня он зашёл к сыну - тот жил в высотной панельной новостройке - и, кряхтя и задыхаясь, поднялся на седьмой этаж (лифтом он не пользовался из принципа, считая лишний отдых вредным для суставов и сердца). Сын, собиравшийся в ресторан, с явной неохотой впустил отца к себе. Нетерпеливо прищёлкивая пальцами, он спросил:
   - С чем пришёл?
   - По делу пришёл, по делу, - сердито буркнул отец, недовольный холодным приёмом. - Уж и зайти нельзя? Ты носа-то не задирай особо. Хоть и секретарь райкома, да хоть бы и генсек, а родного отца уважай.
   И старший Бессмертин, не обращая внимания на недвусмысленные знаки (сын весьма красноречиво посматривал на часы, давая понять, что ему некогда), разулся и прошёл в большую комнату, где развалился в мягком, покойном кресле.
  Сын глубоко вздохнул; ему не нравилась ни отцовская раздражительность, ни упрямство. И он совершенно не переносил менторского, поучающего тона, которым отец читал нотации.
  Оказалось - отец и впрямь собрался читать длинную велеречивую нотацию, только не ему, а школьникам. Он просил прийти и сына: обеспечить своим присутствием моральную поддержку (попросту говоря - припугнуть директора и понудить его собрать полный зал).
  В другой раз Иван Ильич отказался бы, но отказ стоил немалой траты нервов и времени. Чтобы успеть в ресторан и не раздувать внутрисемейный пожар, Иван Ильич быстро дал отцу согласие и выпроводил старика из квартиры, рассчитывая, что назавтра откажется от визита в школу под внезапно возникшим благовидным предлогом (летучка в райкоме, важное совещание и т.п.).
   Отец, однако, оказался хитрее. Назавтра в восемь утра он уже названивал в дверь сыновней квартиры. Иван Ильич, только-только проснувшийся, был ещё небрит и немыт, но отец преспокойно уселся в то же кресло и заявил, что он подождёт, что ему торопиться некуда. Пока сын занимался водными процедурами, отец негромко, но отчётливо, как радио "Маяк", бормотал "мы, старики, ещё вам покажем!" и "молодёжь совсем распустилась: ходят в джинсах, кроссовках. Как на Западе! На что это похоже?! А кто будет помнить об идеалах революции? Кто вспомнит, с чего начиналась Родина? Позор! Надо немедленно пресечь все вредные поползновения..."
   Те же лозунги, но ещё бойчее, ещё увереннее, ещё восторженнее (ведь рядом шёл сын, самый преданный слушатель) он выкрикивал и по дороге в школу. Иван Ильич, который с самого начала предполагал, что отец будет оттачивать своё красноречие на нём, от скуки глазел по сторонам.
   В школе порядком перепугались, услыхав о визите секретаря райкома. Эксцентричного дедушку, фанатичного борца за идею, в городке знали все, он давно стал своего рода ходячей достопримечательностью. На него показывали пальцем; шептали, посмеиваясь: "Наш самый главный коммунист", но не боялись. А вот должность его сына, амбициозного молодого чиновника, на многих действовала гипнотически. Вовсе не удивительно, что актовый зал был под завязку набит двумя сотнями рассерженных школьников.
   Директор, убедившись в наличии кворума, закрыл единственный выход ключом изнутри и встал поперёк дверей, давая понять: не подпишетесь - живыми не выйдете. Бессмертин-старший сел во главе стола, установленного на сцене, и, фыркая и брызгая слюной, принялся описывать достоинства "правильного" автора. Иван Ильич, с приличествующей случаю миной на лице, сел по правую руку от отца, и лишь тот открыл рот, как внимание сына отключилось, и он начал думать о своём, о своём...
   Никто, кроме директора, старика не слушал, да и тот следил за речью затем лишь, чтобы вовремя подавать знак для аплодисментов. Аплодировали вяло, несмотря на все его организационные усилия. На задних рядах творились вещи куда более интересные, чем славословия бездарному писаке. Десятиклассник Витя приторговывал среди школьников подпольными пластинками; особенным спросом пользовались ABBA и Queen. Вот и сейчас, никого не боясь, он протянул шею вперёд и договаривался о цене с долговязым пареньком.
   - Сбавь хоть десять копеек, - качал головой паренёк.
   - Не могу. Купи две - тогда уступлю со скидкой...
   - Товар хоть при тебе? Покажи.
   Витя достал из рюкзака две пластинки - а точнее, два бывших рентгеновских снимка, окрашенных и сделанных в кустарных условиях. Если посмотреть их на просвет, ещё можно было увидеть очертания чьих-то рёбер и позвоночников.
   - Круто, - прошептал долговязый.
   Увлекшись беседой, они проглядели, что папаша-Бессмертин, желая повысить внимание к своей персоне, спустился со сцены и стал ходить по рядам.
   - А ещё есть? - с интересом спросил паренёк.
   - Ты сначала эти куп... Прячь! Прячь! - затараторил Витя, заметив стремительно приближающегося старика.
   Долговязый от испуга стал совать пластинки обратно в руки Вите; тот успел сунуть в рюкзак одну и почти успел - вторую, когда костлявая рука Бессмертина схватила его за кисть.
   - Чем это ты здесь занимаешься, а?! - взвизгнул он. - Заграничной музыкой торгуешь?! Знаешь, чем это пахнет?!
   Смертельно побледневший Витя молча продолжал сжимать в застывшей руке пластинку, и старик изо всех сил потянул эту руку вверх.
   - А о родителях своих ты подумал, щенок? Что теперь с ними будет?! - шипел Бессмертин, выкручивая мальчику руку. - Или они у тебя тоже вражеские радиостанции слушают? Слушают "Голос Америки", да?!
   Весь зал обернулся и наблюдал эту сцену. По лбу побелевшего директора сползла капелька пота. Иван Ильич, выйдя из транса, также навострил уши и вперил свой взгляд в борьбу отца и испуганного русого паренька. Витя - скорее от страха, чем от желания сопротивляться - не сдавался и вцепился в пластинку ещё и левой рукой. То же сделал и Бессмертин: теперь они оба тянули её на себя двумя руками.
   - Отцепись, живо! Ну! - с хрипом выдавил старик, не в силах отобрать пластинку. - Да помогите же мне кто-нибудь!
   Гробовое молчание.
   Директор повернул голову к Ивану Ильичу, ожидая руководящих указаний. Но лицо чиновника, непроницаемое и недвижное, походило на маску и не выражало никаких эмоций. В голове Ивана Ильича роились мучительные думы. Он видел паренька, и это пятнадцатилетнее создание сливалось в нём с образом молодости; он наблюдал за отцом, и этот дряхлый, но несгибаемый обломок эпохи походил на богатыря, стража коммунистического порядка. Ивану Ильичу подумалось, что советские богатыри не столько защищают границы от врагов, сколько отлавливают тех, кто хотел бы сбежать. Мысль была диссидентская: если сказать такое вслух, пять лет с сибирской пропиской обеспечены... Ещё он подумал, что жизнь - извечное нарушение порядка. Чем моложе человек, тем сильнее он тянется к свободе; чем он старше и ближе к смерти, тем больше им овладевает желание всё отрегулировать, запретить, влезть в чужую, юную жизнь, чтобы задушить её своими костлявыми старческими ручищами, помешать любить и радоваться, потому что дряхлому атеисту невыносима сама мысль, что кто-то будет радоваться жизни после него, после его смерти, уже такой близкой...
   По должности, Иван Ильич должен был встать на сторону смерти. Но он ясно почувствовал, что не сделает этого. Он не хотел ни у кого отнимать молодость и свободу, не хотел поддерживать плюющегося ядом старика. С другой стороны, он не мог поддержать паренька: не только потому, что это ставило бы крест на его карьере, но и потому, что питал неприязнь к западной культуре, завоёвывающей умы молодёжи.
   А посему, приняв решение, достойное Понтия Пилата, Иван Ильич медленно повернул голову вправо и стал смотреть в окно, сделав вид, будто всё происходящее совершенно его не касается. Увидев это, директор, весьма либеральный в душе человек, очень приободрился.
   Тем временем Бессмертин-старший всё же вырвал у парня из рук пластинку и, в прямо религиозном угаре, бросил её себе под ноги и начал неистово топтать. Чуть поостыв, он гаркнул:
   - Фамилия!
   Паренёк молчал; от ужаса у него просто отнялся язык.
   - Как его фамилия?! - багровый от злости, рявкнул старик, обращаясь к залу.
   Но и аудитория молчала. Старшеклассники сидели, опустив головы, упорно отказываясь закладывать друга - ведь назавтра любой мог оказаться на его месте.
   - Может, хоть вы назовёте мне его фамилию?! - Бессмертин-старший полуобернулся к подошедшему директору.
   - Не волнуйтесь, мы проведём с ним воспитательную беседу, - примирительно сказал тот.
   - Я вас об этом не спрашивал! Сын! Ты слышишь?! Ты всё слышал?! - старик попытался апеллировать к Ивану Ильичу. - Щенок пожалеет об этом, и вы вместе с ним, если будете мне препятствовать!
   - Знаете, ребята устали, - чуть повысив голос, сказал директор. - Время вашей увлекательной лекции давно вышло.
   Словно в подтверждение этих слов, Иван Ильич молча поднялся со стула и медленно направился к выходу.
  - Что-о?! - глаза старика расширились. - Предательство?!
   - Попрошу вас выйти, - негромко, но отчётливо произнёс осмелевший директор. Зал также оживился: все зашептали, зашушукались, даже засвистели. Школьники - все до единого - приняли сторону своего директора; к лицу помертвевшего было Вити вновь начала приливать краска.
   Поддерживая старика за локоть - тот был близок к шоку - директор довёл его до выхода, быстро открыл дверь. Из зала, мимо старика, хлынул поток освобождённых ребят. Спустя несколько секунд по лицу Бессмертина-старшего полились слёзы; он шептал:
   - Кругом измена... Всё забыто, растоптано... Погибнет, погибнет держава...
   "И слава Богу, - подумал директор, - может, хоть они поживут не в державе, а в нормальной стране". В середине восьмидесятых многим ещё казалось, что в России возможна демократия без державы.
   Когда в дверях показался сын (Иван Ильич пропустил ревущую ораву школьников вперёд) Бессмертина-старшего затрясло от гнева.
   - А ты будь проклят! - зашипел он. - Будь проклят!!! Не сын ты мне!!! Презираю!!
   Старик плюнул Ивану Ильичу в лицо, но не попал - плевок лишь запачкал борт пиджака. Не говоря ни слова, Иван Ильич резво сбежал вниз по ступенькам и, остановившись на крыльце почиститься носовым платком, направился в парк - отдышаться. Левый глаз его дрожал от нервного тика.
  
   В последующие годы произошло много событий.
   Отец умер на следующий день после провала августовского путча, и пришедших на его похороны можно было пересчитать по пальцам.
   Ещё спустя год Иван Ильич впервые побывал за границей; не в стране бывшего соцлагеря, а в свободной Швейцарии, где ему чрезвычайно понравилось. Размеренная жизнь альпийской республики, почтение к вековым традициям, не говоря уж об изумительной красоте пейзажей: всё это делало Швейцарию похожей на один большой санаторий, в котором тем приятнее было оказаться, что в России творился беспредело-передел.
   Политикой в эти годы Иван Ильич не занимался; зарабатывал на жизнь чем придётся - в основном, торговлей. Сколотив на сомнительных спекуляциях небольшой капитал, он открыл свой магазинчик, который одно время приносил неплохой доход, но после дефолта приказал долго жить. Погоревав немного, Иван Ильич решил вернуться к более традиционным заработкам. В 2001-м Бессмертин победил на муниципальных выборах и стал мэром своего сорокатысячного городка.
   На новом месте работы всё шло неплохо, даже замечательно. Иван Ильич клянчил у области дотации - благодаря этому бюджет вырос в разы, а горожане стали считать своего мэра талантливым менеджером. Глядя на богатеющих жителей, Иван Ильич и сам уверовал в то, что эффективно управляет.
  Желая, чтобы городок хоть немного походил на Швейцарию, Бессмертин распорядился выделять большие средства на благоустройство, озеленение и увеселения. Вдоль тротуаров появились ухоженные клумбы; на главной площади забил хилый фонтан. Основные улучшения, впрочем, пришлись на долю администрации - фасад здания был отремонтирован и заново выкрашен в приятный глазу салатовый цвет.
  
   Забота властей о жителях N-ска подробно освещалась в лояльной городской газетке, передовицу и первые развороты которой занимала "муниципальная рубрика".
   Одним прекрасным июньским утром, закрывшись в рабочем кабинете, Иван Ильич мечтал об отпуске. Он пил обжигающий кофе и представлял себе жаркие пляжи тропических островов. Перед его закрытыми глазами покачивалась на волнах белая яхта, ослепительное солнце поджаривало жёлтый песок, а рядом, по правую руку, стояла очаровательная девушка с пухлыми чувственными губами и волосами цвета воронова крыла...
   Некстати вошла секретарша, подала на подпись два распоряжения, положила на стол свежую городскую газету. Вышла. Но мэр мечтать уж больше не мог - пропал настрой.
   Он покосился на распоряжения, недовольно поджал губы и взял газету. Прочтя несмешные анекдоты, некрологи и объявления - всё, что имелось на предпоследней странице - Иван Ильич перевернул газету, встряхнул её и посмотрел на передовицу. С удивлением (брови его медленно поползли вверх) понял, что материал посвящён ему - точнее, его работе на посту мэра. И всё бы ничего, но к статье прилагалась не в меру подробная биография. В ней сообщалось о таких деталях его предпринимательской деятельности в начале девяностых, о которых даже сам Иван Ильич предпочитал не вспоминать. Занятия его, кажется, не были противозаконными, но находились на той зыбкой грани, за которой порядочный человек начинает краснеть, а внимательный читатель - думать. И это показалось Ивану Ильичу недопустимым. Рука его потянулась к телефонной трубке.
   Спустя час в кабинете мэра сидел задумчивый, сгорбленный человечек лет сорока пяти - главный редактор. Он то и дело хмурил свои пушистые, сросшиеся на переносице, брови, и внимал мэру, делая карандашом пометки в блокноте. Иван Ильич вкрадчивым голосом вёл просветительскую беседу о вещах, которые стоит и - в особенности - которые не стоит публиковать в городской газете. Начал он издалека, и лишь после, выпив с редактором по чашке чая, перешёл к разговору о собственной персоне.
   - Ты про меня столько правды не печатай. Не люблю я этого, когда критикуют кому не лень, в грязном белье роются, - веско заметил мэр. - Лизать, впрочем, тоже не надо... Ты так, что-нибудь хорошее про меня пиши, но честное.
   Редактор понимающе засопел; затем, подумав, спросил:
   - А вот, допустим, совет ветеранов собирается отметить Ваш юбилей. Они хотят публиковать большое поздравление...
   - В чём проблема? Пусть публикуют.
   - Оно, видите ли, в стихах - очень помпезное и в хвалебном тоне. Это не слишком...?
   - Печатайте, печатайте. Это ведь от чистого сердца...
   С этих пор деятельность Ивана Ильича освещали в издании очень обходительно и дипломатично. В городе существовала, правда, и полузаконная оппозиционная газетёнка, но Иван Ильич закрывал на то глаза - пусть потрещат, выпустят пар. В конце концов, выходит она не на бюджетные деньги, и аудитория у неё небольшая. Вот если б она печаталась за муниципальный счёт - тогда да; какой дурак захочет спонсировать будущие пощёчины?
  
  Иногда на Ивана Ильича накатывала хандра, и он становился раздражительным. Ему казалось, что ничто не меняется к лучшему - жители и нравы всё те же, да и город мало напоминает Швейцарию.
   - Почему так? - спрашивал он троих приятелей-подчинённых, парясь одним вечером в бане.
   - Не знаю, Ильич, - прохрипел глава правового отдела, шлёпая себя по жирным бёдрам берёзовым веником, - менталитет, надо думать... Эй, банщик, плесни-ка ещё водички!
   Помолчали.
   - А ты напрасно Петрову бумажку не подписал, - вдруг вспомнил мэр об одном важном деле. - Хоть он и не в срок сунулся, а своих нехорошо подставлять...
   Новые выборы Иван Ильич неожиданно проиграл, но безработным оставался недолго. Победитель - налоговик Живоглотов - предложил ему хлебное место главы отдела по жилищным вопросам. Иван Ильич согласился и понял вскоре, что немногое потерял от кадровой рокировки.
  
  
  Глава III
  
   Стас возвратился домой в восемь вечера; родителей ещё не было, зато сестра деловито возилась на кухне со сковородами. Пахло жареным картофелем и рыбой. Он улыбнулся, повесил ключи на гвоздь и пошёл поцеловать сестру в щёку.
   - Как вкусно пахнет, - сказал он, войдя на кухню. - Я, как обычно, поспел прямо к ужину?
   Он приобнял Лену за плечи и прикоснулся губами к нежному румянцу её кожи. Сестра слегка отстранилась - на плите подгорала рыба.
   - Причешись, ты весь такой растрёпанный, - пожурила Лена. - И вообще, где ты опять пропадал?
   - На дискотеке, - небрежно соврал Стас.
   Лена пристально посмотрела на младшего брата, и тот потупил взгляд.
   - Гулял с подружкой, - поправился он. - А что, мне уже пятнадцать лет...
   - Надеюсь, ты предохранялся?
   - Да, конеч... - Стас осёкся. - Да мы просто гуляли!
   - Ладно, ромео, в твою личную жизнь я влезать не собираюсь. Садись ужинать, - Лена улыбнулась и с удовольствием посмотрела на брата. Она искренне полагала, что знает Стаса лучше, чем кто бы то ни было. Она ошибалась. Первоклассный актёр Стас вечно что-то скрывал и редко говорил правду; соврал он и на этот раз - ни с какой подружкой он не гулял.
   "Эх, и повезло кому-то", - тем не менее, думала Лена, глядя на ангельское лицо Стаса, обрамлённое длинными светлыми волосами. "Надо ему быть повнимательнее с девушками, он ведь такой наивный. И ещё, не дай Бог, какая-нибудь тридцатилетняя стерва к рукам приберёт".
   Стас не торопясь ужинал, подогнув под себя ноги. Он был замечательно хорош собой, и среди его одноклассниц не было ни одной, которая не бросала бы на Стасика вожделеющих взглядов. Девочки вздыхали, подмигивали ему на переменах, провоцировали его по-всякому. Женщины-учителя и то порой заглядывались на него и вздыхали: "Вот вырастешь, Стас, все за тебя замуж пойдём".
   После ужина Стас отправился в свою комнату и прикрыл за собой дверь. Прислушался к звукам, доносящимся из-за стены - сестра мыла посуду - и подошёл к книжной полке. Затем внимательно присмотрелся к переплётам, уверенно протянул руку и нащупал нужное издание.
   Толстенный том Хемингуэя на поверку был вовсе не книгой, а самодельной шкатулкой для денег. Год назад Стас отыскал коробку нужного размера и, безжалостно вырвав восемьсот страниц "Фиесты", "Старика и моря", "По ком звонит колокол" (всё сплошь романы о неудачниках; негодная, совсем негодная сейчас литература), приклеил её к прочному переплёту. Получилось изящно и практично, а, главное, совершенно секретно - Лена и мать на его книжную полку не заглядывали. Мать Стас вообще видел редко - ради высокой должности она сменила московскую работу на службу в областном филиале своей фирмы; в Москву она возвращалась ближе к ночи. Отец Стаса после развода жил в Питере.
   В раскрытой шкатулке лежали, бережно перевязанные резинкой, пять пачек тысячных купюр - в каждой по сотне бумажек. Сегодня был знаменательный день - Стас начал складывать шестую пачку. Вытащив из кармана три купюры, он разгладил их и засунул на дно коробки. Затем, полюбовавшись с секунду на свои сбережения, вздохнул, захлопнул "Хемингуэя" и убрал его на прежнее место.
   Подведя финансовую черту под очередным днём, Стас почувствовал лёгкую усталость. Вялой, несвойственной себе походкой он подошёл к кровати, присел на краешек. Потом откинулся спиной на одеяло, подложил руки под голову и полностью расслабился. Стоило ему закрыть глаза, и в воображении замелькали соблазнительные образы близкого будущего: поступление в известный вуз, престижная работа, хорошая машина... Достойная жизнь, ради которой Стас с лёгкостью пожертвовал даже достоинством.
  
  Поутру, набив желудок и рюкзак, Стас отправился в школу. Учёбу он с некоторых пор считал второстепенным занятием, но не прогуливал уроков. Занимался Стас, правда, лишь настолько прилежно, чтобы завершать полугодие без троек.
  Первым уроком в тот день была биология. Стас сидел на одной из дальних парт рядом со своим приятелем Альбертом. Он старался не садиться с девочками: однажды, когда Стас сел за одну парту с красавицей Олей Резник, ревнивые одноклассницы перепачкали ей мелом стул и замазкой - сумочку, а Стасу намалевали на пенале губной помадой "Предатель и Бабник". Оля долго ревела.
  Тем не менее, на двенадцатой минуте урока, пока учитель излагал начала генетики, одна из постоянных фанаток Стаса прислала ему эмоциональную sms-ку: "I love YOU!! Скажи, что это взаимно! Если не ответишь, я повешусь!!" Стас подпёр голову кулаком и повернулся налево, нашёл глазами длинноволосую брюнеточку с мобильником под партой. Чуть улыбнувшись, он написал ей: "Вешайся - обещаю прийти на твои похороны". Спустя минуту пришёл ответ: "Фу, какой ты грубый!", и sms-ки прекратились. Впрочем, ненадолго. Впрочем, он давно привык.
  Ближе к концу урока Альберт толкнул его локтем:
  - Свободен после обеда? Сегодня играем в футбол против 10-го "А".
  - Извини, не могу.
  - Снова предки загрузили?
  - Вроде того, - кивнул он, не оборачиваясь к Альберту.
  - Брось, Стас. Ты целую вечность не играл. Скажешь своим - задержали на внеклассные мероприятия.
  Стас почувствовал, как по лицу неудержимо разливается краска - не от злобы, от стыда. Лгать не сложно, но вот настаивать на лжи - истинная мука.
  - Как-нибудь в следующий раз, - довольно резко сказал он. Прозвучала эта фраза как "отвали". Альберт отстранился от него и уткнулся в тетрадь.
  
  После занятий Стас бодрым шагом отправился домой. Там он скинул рюкзак, наспех закусил двумя бутербродами и переоделся. Затем торопливо вышел на улицу, взглянул на часы и оставшийся путь до метро проделал чуть ли не бегом. В дороге его нагнал звонок:
  - Ну как, ты сегодня выходишь?
  - Да, иду уже. Жди минут через двадцать.
  - Хорошо. А то клиент заждался...
  Стас тихо ругнулся, засовывая трубку обратно в карман.
  
  Ближе к вечеру Стас освободился. Он ощущал слабость во всём теле, лёгкое головокружение и потребность в прогулке. По пути он свернул в любимый парк и побрёл по аллее, вдыхая бодрящую свежесть майского воздуха. Среди лип и клёнов было тихо, зелено, солнечно, всё дышало особенной, непередаваемой русскостью, и Стас, напрягшись, вообразил, что бродит по заброшенной тропе старой дворянской усадьбы. В траве распускались лесные цветы, названия которых он не знал, в листве пела птица, в названии которой он не был уверен.
  В конце аллеи виднелась невысокая белая ограда, за ней возвышалась новая церковь - светлая, ладная, опрятного вида. Покрытая платком старушка подошла к калитке, перекрестилась и поклонилась до земли, и сделала так трижды, и с опущенной, покорной головой заковыляла ко дверям.
  Стас остановился в нескольких шагах от ограды и также перекрестился, но не осмелился войти внутрь. Он сложил руки на груди и, не поднимая глаз, тихо зашептал слова покаянной молитвы Иоанну Крестителю. Он молился, и на словах "недостойного, унылого, немощного и печального, во многия беды впадшего" голос его дрожал. Стас представлял бородатого Иоанна, важно опускающего в купель младенца Иисуса, божественное сияние, озаряющее крестителя и крещённого, и содрогался при мысли, что потом, спустя годы, когда он окажется по ту сторону бытия, его всё-таки не простят. Становилось страшно, и он молился крепче, до боли сжимая пальцы сложенных ладоней.
  Он молился несколько минут, а когда закончил, с радостью понял, что плачет. По щекам медленно текли слёзы. Стас вытер их рукавом и, глубоко вздохнув, поднял голову и стал любоваться церковью. Купола ослепительно сияли в солнечном свете, и вся церковка казалась невесомой, лёгкой, словно бы парила в тёплом воздухе.
  Успокоившись, Стас развернулся и пошёл обратно. Сперва он ощутил лёгкость в душе и движениях, но затем задумался о завершении дня, о делах, о деньгах, и на душу вновь, как сизифов камень, навалилась мысль о том, как изолгался он перед самим собой. Двум богам служить нельзя: порой эта мысль преследовала его, и он сам себе становился омерзителен. Что, впрочем, не мешало ему грешить.
  
  ***
   Подобно многим девушкам, Лена вела дневник. Вот страничка, исписанная её убористым почерком на следующий день после признания у кинотеатра:
   "29 мая.
   ...Мы ещё не решили, как следует поступить дальше. Денег у нас немного, а устраивать скромную свадьбу и висеть на шее родителей ужас как не хочется. Андрей собирается устраиваться в банк, но пока всё утрясётся, пока мы сможем снять хорошую квартиру (при нынешних кошмарных ценах), пройдёт год или два. А до тех пор всё останется по-прежнему; будем встречаться, узнаем друг друга ближе (хотя куда ещё ближе: если хорошенько сосредоточусь, я почти чувствую его в себе, ощущаю запах его волос, его одеколона, его терпкого, душистого пота)...
   ...Вчера, когда он заснул, я ещё долго не смыкала глаз, глядела на его спокойное прекрасное лицо. Затем стащила с него одеяло и стала любоваться изумительно чёткими линиями его тела. Обычно не получается на него насмотреться; да и не попросишь же Андрея вечерком лечь на постель и попозировать мне. Иногда хочется такое сказать, но почему-то становится ужасно стыдно. Сама не понимаю, чего стыжусь. Ведь он красив, а я - его девушка... Есть что-то особенно привлекательное, даже трогательное, в его маленьком, но гибком и крепком теле. Рост мальчика, фигура юноши-гимнаста, а руки и бёдра мускулистые, мужские. Глядя на него обнажённого, я проникаюсь таким теплом и нежностью, что и описать нельзя... Кажется, я готова родить от него десятерых ребятишек, обязательно мальчишек, и чтобы все выросли такими же красавцами...
   Вот! Наконец-то! Нашла в Интернете серьёзную статью об эмо-культуре - очень пригодится для семинара по социологии. "В век высокоскоростного капитализма, - пишет автор, - ничто не ценится меньше идеальных ценностей - ведь их нельзя купить, продать, обменять или сдать в залог. Под идеальными ценностями я разумею понимание, любовь и веру (чувство сопричастности к чему-то великому, если взять шире). Их поиском - точнее, поиском нового учения, способного сотворить духовную революцию в современном мире, и озабочено сейчас молодое поколение. Эмо-культура - лишь тупиковая ветвь такого поиска. Хотя, несомненно, технократизация и обездушивание информационного общества подсознательно подталкивают молодёжь к более чувственным, "тёплым", даже женственным формам поведения..."
   Так! Я ещё месяц назад пыталась доказать нашему доценту, что у многих молодёжных субкультур нет самостоятельной природы, и их появление связано лишь с падением религий и глобальных идей. Интересно, что он скажет на эту статью? Дальше - про геев, тоже интересно:
   "Схожие причины лежат и в основе распространения гомосексуальных отношений. Стремительный рост нетрадиционных связей связан с тем, что мужчины перестали узнавать в женщинах женщин. Чисто биологически (помимо первичных половых признаков) мужчину привлекают в женщине мягкость, слабость, потребность в защите, податливость, покорность и чувственность - словом, пассивное начало. Однако современные женщины, желая быть успешными, деловыми и богатыми, берут пример с амазонок и стремятся стать волевыми, сильными, стервозными, бесчувственными и зацикленными на работе бабами. Хуже того - они копируют традиционный стиль поведения мужчин, стиль одежды, манеру общения, даже походку. И полная катастрофа - они зачастую не хотят иметь детей. Встаёт резонный вопрос - чем девушка, мужеподобная, упрямая, самодовольная и не желающая размножаться, лучше юноши? Видимо, ничем; но юноша безусловно выигрывает в сравнении с девушкой в следующем - двум юношам проще найти общий язык, у них огромное количество общих интересов, схожие привычки, прекрасное понимание ощущений друг друга и чисто дружеское чувство взаимной поддержки. Ещё Фрейд называл мужскую дружбу скрытым гомосексуализмом. Вы можете сказать, что это извращение; но позвольте - разве отвержение женщиной возложенных на неё природой обязанностей не есть большее извращение?
   Разумеется, нельзя винить в переориентации мужчин только представительниц слабого пола. К происходящему причастна и реклама, с середины прошлого века использующая в фото- и видеоматериалах фотогеничных молодых людей модельного вида. Эксплуатация образа юного, красивого, подкачанного и ухоженного юноши привела к изменению мужского поведения: молодые люди стали усиленно заботиться о своём внешнем виде, о причёске, о свежести и гладкости кожи лица, т.е. копировать женское поведение. Даже такое мужское, на первый взгляд, занятие как подкачивание мышц - чисто женская идея-фикс, поскольку забота об определённых участках тела (ягодичные мышцы, бицепсы) исторически свойственна исключительно девушкам (те всегда заботились о тонкости талии, о круглоте форм), а мужчины никогда целенаправленно этим не занимались..."
   Слава Богу, что я не отвергаю возложенные на меня обязанности и хочу родить Андрейке кучу детей! Значит, я не стервозная баба, и не всё ещё в нашем мире потеряно.=))
   Но, если честно, я парней-геев терпеть не могу. Все они такие женоподобные и ненатуральные... Гадость, одним словом. Никогда с ними не общалась и общаться не буду!.."
  
  ***
  
   В один из дней начавшегося лета Стас стоял возле входа в супермаркет и нетерпеливо посматривал на часы. Он сильно нервничал, и на то была причина - полчаса назад за услугами Стаса обратился весьма щедрый клиент. Клиент этот - солидный господин лет сорока (Стас мысленно окрестил его Лысиной) - настоял на совместном чаепитии в загородном доме. Лысина усадил Стаса на заднее сиденье своего "Лексуса" и неспешно покатил из центра Москвы в область. По пути, однако, господину приспичило отовариться в магазине: он остановил машину, непонятно зачем вывел из неё Стаса и отправился за покупками, а Стас остался стоять возле входа. Пикантности ситуации придавал тот факт, что супермаркет находился в районе, где Стас проживал, и даже более - всего в трёхстах метрах от родного дома. В районе его многие знали (разумеется, только с положительной стороны), и Стас страстно желал, чтобы знакомые ему люди не стали вдруг свидетелями двусмысленной сцены.
  Изображая непринуждённость, Стас поворачивал голову в разные стороны и рассеянно провожал глазами проходящих мимо горожан. Несколько человек обратили на него внимание: Стас приветственно кивнул двум малознакомым девчонкам; сдержанно поздоровался с завучем школы, спешащим в парк выгуливать любимого ротвейлера. Минут десять новых встреч не было, и Стас начал посмеиваться над собой и своей трусостью. Но в этот самый момент он разглядел идущего по направлению к магазину молодого человека: тот вывернул из-за угла и ещё не заметил Стаса. Молодым человеком был Андрей. Он явно никуда не торопился: расслабленные движения и прогулочный шаг со всей определённостью давали понять - Андрей только-только вышел от Лены и теперь шёл по району, предоставленный самому себе.
  Это открытие совершенно вывело Стаса из равновесия. Как поступить? Скрыться? Тепло пожать Андрею руку и обменяться с ним парой фраз? Стас живо представил себе развитие их диалога; то, как после непринуждённой реплики "Да вот, стою, жду друга из магазина..." из дверей супермаркета появляется толстый сорокалетний господин, берёт Стаса под руку и сажает в машину под ошеломлённым взглядом Андрея... Нет-нет, подобной ситуации надо было избежать во что бы то ни стало.
  И Стас, повинуясь скорее инстинкту, нежели холодному расчёту, устремился в магазин. Там он сделал два шага от двери и развернулся к ней лицом, чтобы через стекло наблюдать за происходящим на улице.
  Но, видимо, им было просто суждено встретиться в тот день и час, поскольку Андрей, дошедший спустя полминуты до супермаркета, также в него зашёл. Андрей ничего покупать не собирался, лишь хотел пополнить счёт на телефоне. К несчастью для Стаса, автомат стоял рядом с ним, и бежать было слишком поздно.
  С обречённостью приговорённого к казни Стас поздоровался с Андреем, сделав это на секунду раньше, чем тот поднял на него глаза.
  - Привет. От сестры идёшь?
  - От неё.
  - А я вот собираюсь поехать на дачу к однокласснику. Его отец меня подбросит, - Стас неопределённо кивнул головой. - Представляешь, он на "Лексусе".
  - Везёт тебе. Вечеринка, наверно, будет роскошная.
  - Ещё бы.
  - А не рано таким маленьким пить и гулять? - иронично прищурился Андрей.
  - Сам маленький, - хмыкнул Стас, и это была правда: несмотря на четырёхлетнюю разницу в возрасте, он был на два сантиметра выше Андрея.
  Глаза Стаса тем временем шныряли по залу первого этажа, и ещё он молился, крепко молился о том, чтобы "отцу одноклассника" не вздумалось возвратиться именно в этот момент. Опасения были небеспочвенны: тот уже стоял в очереди к кассе. Тележка с продуктами, впрочем, была полна доверху - это позволяло рассчитывать на небольшую дополнительную отсрочку. Как бы резво кассир ни проверял штрих-коды, у него уйдёт по паре секунд на каждую операцию, а к тому времени...
  - Ладно, удачи тебе, - сказал Андрей. Они пожали друг другу руки, и Стас испытал ни с чем не сравнимое облегчение. "И ты тоже катись подальше", - мысленно пожелал он.
  Но от судьбы так просто не уйдёшь. Выходя из супермаркета, Андрей обратил внимание на свой правый кроссовок: шнурки развязались и ползли по земле. Андрей присел и ловкими пальцами за несколько секунд свернул красивый узел бантиком. Затем для верности перевязал ослабший узел и на левом кроссовке. Встал, отряхнулся; в это время в дверях появился Стас в сопровождении солидного господина, облачённого в дорогой, шитый по мерке, костюм. Андрей стоял сбоку от дверей, и вышедшие его не заметили; он, правда, сам хотел их окликнуть, но в последний момент закрыл рот, не произнеся ни звука. Андрея потрясла небольшая, но броская деталь: свободная рука господина похлопывала Стаса по спине, причём не в районе лопаток, а ниже, гораздо ниже. Продолжалось это лишь несколько мгновений, однако ошибки быть не могло.
  Молча Андрей наблюдал за медленно трогающимся "Лексусом". "Отец одноклассника... надо же, какое у паренька самообладание", - пронеслось в голове Андрея.
  
  На следующий день он троекратно позвонил в дверь лениной квартиры. Долго никто не открывал, а когда дверь, наконец, распахнулась, на пороге показался Стас. Лицо его выражало лёгкое удивление.
  - Зря пришёл. Сестра с самого утра уехала в институт.
  - Знаю. Мне с тобой нужно поговорить, - сказал Андрей, сделав ударение на "с тобой". - Впустишь?
  Стас чуть поднял брови, в его глазах читалась лёгкая усмешка:
  - Проходи...
  Они прошли на кухню. Андрей присел на стул, Стас встал к нему спиной, заваривая чайный пакетик в глубокой фарфоровой чашке. Был он гол до пояса: очевидно, Андрей поднял его с постели.
  - Ну, и..? - вопросил Стас, поворачиваясь к Андрею лицом.
  - Я тебя разбудил?
  - Да, - зевнул Стас. - Но это пустяки. К трём часам я обычно и сам просыпаюсь.
  Андрей, опустив глаза, начал изучать свою ладонь.
  - Как прошла вечеринка?
  - Лучше не придумаешь. А что?
  - Удивляюсь. На вид ты свеженький как огурчик...
  - И трезвый как стёклышко, - подхватил Стас. - Организм молодой, хорошо справляется с нагрузками.
  Оба нервно засмеялись. Оба всё прекрасно поняли.
  - Врёшь ты вдохновенно, - вполголоса заметил Андрей. - Лена знает?
  - О чём?
  - О состоятельных джентльменах на "Лексусах".
  Стас невозмутимо прихлебнул обжигающего чая, и искорки в его глазах вспыхнули ещё ярче:
  - Разумеется, нет. И никогда не узнает, если у тебя хватит ума держать язык за зубами.
  - Это уж я сам решу. Для начала можно узнать, зачем ты этим занимаешься?
  Стас отставил чашку в сторону, а сам присел на стол, напротив Андрея, чуть закинул ногу на ногу.
  - Объяснения тебе нужны? Хорошо, - Стас пристально посмотрел ему в глаза. - Скажи, я красив?
  Андрей хмыкнул:
  - Иди ты с такими вопросами...
  - А ты брось свои гомофобские штучки. Я серьёзно спрашиваю - красив или нет?
  - Да, недурен, - нехотя признал Андрей.
  - Тогда второй вопрос: тебе, как будущему экономисту, знакомо понятие "неиспользованный ресурс"?
  Андрей переменился в лице:
  - Это ты о красоте так говоришь?
  - Именно. Звучит цинично, но что поделать... - Стас с явным удовольствием наблюдал за неприязненной реакцией Андрея. - Комбинация очень простая: пять лет учусь в Высшей Школе Экономики, получаю диплом и устраиваюсь в крупный банк на тёплое местечко, и в первый же год работы отбиваю все затраты... А для учёбы мне деньги нужны, и немалые.
  - Так сразу ты и получишь тёплое местечко.
  - Уж я-то пробьюсь, не сомневайся.
  Андрей кивнул. Немного помолчали.
  - Разбогатеть хочешь?
  - Все хотят. Ума и храбрости не всем хватает.
  - Вот как.
  - Да.
  - Тогда нам не о чем больше говорить.
  Андрей встал и повернулся к кухонной двери. Стас молниеносно соскочил со стола и преградил ему выход:
  - Ты ведь ничего не скажешь Лене и матери?
  - Конечно, не скажу. Я не хочу, чтобы один глупый и несчастный мальчишка стал ещё несчастнее.
  - Это почему я несчастный?
  - Отойди в сторону, Стас.
  - Не отойду.
  - Хочешь поговорить? У тебя полно взрослых друзей, с ними и общайся.
  - Каких ещё друзей? - внезапно задрожавшими губами пролепетал Стас.
  - Что, у тебя нет друзей? Бедняжка. Привыкай, Стас. Одиночество - удел сильных, - с усмешкой произнёс Андрей.
  Стас встал боком, и Андрей прошёл мимо него в прихожую. Секунд двадцать пролетело в молчании. Затем Стас не выдержал и задавленным голосом заговорил:
  - Поиздеваться пришёл, да? Может, ты ещё и шантажировать меня собрался? А может, я виноват в том, что рос без отца? Виноват, что у меня было нищее детство?! Виноват, что меня никто не понимает?! Давай, смейся! Унижай! Скажи, что я ничтожество!..
  Стас зарыдал. Андрей не спеша обулся и, распрямившись, заметил:
  - Я бы хотел тебе помочь, Стас. Но пока ты в таком состоянии, разговора по душам у нас не получится. Поплачь, успокойся... И, главное - немножко подумай. Вот и весь мой совет, - Андрей распахнул входную дверь. - Да, чуть не забыл... Желаю успехов в работе, малыш.
  - Ну и проваливай! - закричал ему вдогонку Стас. - Катись отсюда...
  Он в исступлении облокотился о дверь и пнул её ногой. Затем, содрогаясь, присел на корточки и прошептал, очень тихо: "Оставьте, оставьте меня все..."
  
  
  Глава IV
  
  
   Давным-давно в далёкой стране правил старый и мудрый король. При дворе у него жил поэт, чудак и горький пьяница, писавший прекрасные песни и стихи. Король охотно прощал ему странности и слабости, а в ответ на ворчание утончённых дам и кавалеров лишь пожимал плечами: "Что ж поделать, судари мои! Трезвенников в моём королевстве много, а Поэт - один!".
   Однажды вечером, когда уставший король, покончив с государственными делами, сидел в саду и в одиночестве любовался наступлением весны, к нему пришёл поэт. "А вот и мой соловей", - приветствовал его король, улыбнувшись. "Я принёс новые стихи, государь", - почтительно поклонился поэт, - "разреши прочесть".
   Король начал слушать, подперев голову морщинистым кулаком. Стихи были красивые и очень грустные. Поэт рассказывал о сказочной стране, в которой люди остаются вечно юными и умирают сами того не заметив, будучи молодыми и полными сил. Поэт всё читал, а по лицу короля катились слёзы.
   Наконец, голос поэта утих, и король, покачав головой, сказал: "Стихи твои нехороши". "Почему, государь?" - спросил поражённый поэт. "Потому", - ответил старый король, - "что в твоей стране никто бы юность не ценил".
  
  Неглупая пародия на Халиля Джебрана
  
   На свадьбу приглашаются подруги невесты и друзья жениха. Подруги невесте завидуют. Друзья жениху сочувствуют. Вот Вам разница между юностью парня и девушки.
   Женская свобода - возможность нравиться мужчинам - свадьбой не ограничивается. Замужняя женщина продолжает нарядно одеваться, выходить в свет и очаровывать окружающих: статус чужой жены даже окружает её своеобразным ореолом недоступности, а для женщины нет ничего приятнее и упоительнее, чем быть желанной и недоступной одновременно.
   Другое дело мужчина. Для него свадьба - большая жертва. Мужская свобода - друзья, привычка к беспорядку, безответственность - после свадьбы подвергается систематическим ударам с жёниной стороны. Поэтому, надевая обручальное кольцо, мужчина ритуально отрекается от юности. Холостяки могут оставаться юными очень долго - вплоть до лысины, брюшка или того печального момента, когда цинизм победит ум.
  
  Весть о скорой женитьбе Андрея и Лены необыкновенно быстро облетела их приятелей и знакомых. Водопад сплетен и слухов обрушился на факультеты двух вузов; языками трепали такие люди, о которых в прежние времена и подумать бы не посмели, как о болтунах и завистниках. Студенческие свадьбы на третьем курсе не редкость, но уж больно яркие и неординарные личности решили соединить свои судьбы. Всё в этой паре было необычно, небуднично.
   Девушки с экономического факультета в исступлении кусали губы, глядя на влюблённого Андрея, который всё строчил с глупой улыбкой sms-ки. Их оскорблённые глаза метали молнии. Страшнее кровной мести - только женская ревность!
  Многие парни с факультета социологии не прочь были намять Андрею бока, но тот благоразумно уклонялся от посещений лениного вуза.
   Когда первая волна слухов схлынула, все почему-то утвердились во мнении, что любовь Андрея и Лены недолговечна и, так или иначе, расстроится. Сплетники напирали на известную в природе неуживчивость ярких характеров.
   На вопросы знакомых "ну когда же наконец свадьба?" Андрей и Лена пожимали плечами. Они примерно рассчитали, сколько времени и денег потребуется на то, чтобы снять просторную квартиру, закатить хорошую свадебную вечеринку и провести медовый месяц вдали от пасмурной, промозглой Москвы. Выходило - никак не меньше года и пятнадцати тысяч долларов. Не хотелось огорчать друзей столь будничными, нерадостными цифрами - потому они смущённо улыбались и отвечали: "Когда подготовимся. Ждите".
   Его Величество Случай попытался ускорить дело. Была у Андрея тётка, с которой он виделся за всю жизнь три-четыре раза. Роста среднего, волосы светлые, много курит: вот всё, что он о ней помнил, не считая профессии. Тётка была видным геологом, и по роду занятий много разъезжала по России. На сей раз тётушка отправлялась в Нарьян-Мар и по контракту с нефтяной компанией собиралась обосноваться там на два года. Квартиру в Подмосковье она хотела сдать какой-нибудь благонадёжной семейной паре, но, узнав в последний момент о родном племяннике, широким жестом предложила своё жилище Андрею и Лене, и даже бесплатно.
   Андрей и Лена с благодарностью приняли подарок. Однако радость их оказалась преждевременной - за день до отъезда тётка, отправляясь за покупками, оставила в пепельнице тлеющий окурок (была у неё дурная привычка курить в спальне). Её жирный кот - звавшийся за упитанность не Барсик, а Барсук - спихнул эту пепельницу на диван. Когда тётка спустя час вернулась с тремя сумками продуктов, то с удивлением обнаружила возле дома пожарную машину, а на своей лестничной площадке - рассерженную пожарную бригаду и пылающих от гнева соседей из нижней квартиры. Жильцы, к счастью, быстро подняли тревогу, поэтому катастрофических последствий удалось избежать (выгорела только спальня), но электропроводка требовала замены, а соседи снизу - немедленной компенсации имущественного и морального вреда (в процессе тушения на потолке у них образовалась гигантская течь). Были и пострадавшие - Барсук лежал посреди спальни лапками кверху, без признаков жизни.
   Потратив час на разбирательства с соседями, тётка сбросила кота в мусоропровод и поспешила в городскую администрацию. В жилищном отделе её внимательно выслушали, налили ей чашку чая, угостили конфеткой, после чего пообещали провести в квартире ремонт - через недельку или через пару месяцев - как только освободятся средства, и если не капитальный, который был обещан и до пожара, то уж косметический наверняка.
   Бархатный баритон Ивана Ильича очень тётку успокоил. Уронив две благодарные слезинки, она подумала, что пожар и вправду - пустяк, и отменять полярный полёт из-за него не стоит. Приведя квартиру в относительный порядок, тётка улетела на Дальний Север через пару дней, предварительно проинструктировав Андрея и Лену, что в квартиру они могут заселяться сразу же после обещанного ремонта.
   Ни Андрей, ни Лена на положительный исход дела не надеялись, но, видимо, ещё случаются на этом свете чудеса. Через неделю после пожара администрация города родила распоряжение о ремонте тёткиной квартиры.
   Иван Ильич мог бы им рассказать, что чудесное решение появилось совершенно неожиданно для самих чиновников, и ещё за минуту до его принятия ни у кого и в мыслях не было спустить деньги в такую чёрную дыру, как ремонт.
   Дело было так. С утра пораньше к Ивану Ильичу без предупреждения забежал весёлый мэр Сливколюбов, прочитавший в Интернете остроумный, по его мнению, анекдот.
  Надо упомянуть, что большое помещение жилотдела было разделено стеной на два кабинета. В одном сидел сам Иван Ильич, по преимуществу игравший в виртуальные карты и пивший чай, а в другом - трое его работниц. В стене была дверь с хитроумным зеркальным стеклом, благодаря которому Иван Ильич видел, чем занимаются его подчинённые, а те, в свою очередь, не видели в окошке ничего, кроме собственного отражения.
   В это-то окошко Иван Ильич увидел вошедшего в кабинет мэра. Бессмертин тут же оторвался от экрана монитора и передвинул к себе с дальнего края стола кипу документов. Мэр, поприветствовав сотрудниц, направился было к двери с окошком, но тут же передумал (не стоит гнушаться внимательной аудиторией: она лишней не бывает) и, обернувшись к дамам, рассказал анекдот им. Успех, как и ожидалось, был шумным: смех, радость, улыбки (две дамы, у которых стояли фарфоровые коронки, широко открывали рот; третья мило растягивала сжатые губы). Ободрённый достигнутым успехом, мэр вошёл в кабинет Ивана Ильича. Тот сосредоточенно перебирал бумажки, доставая их из кипы и, после строго дозированного по времени просмотра, откладывая в сторону. Мудрость и опыт были написаны на его лице. Мэр с порога, очень бодрым голосом, возвестил:
   - Привет, старый чертяка. Чем занят?
   Мэр рассеянно взял со стола отложенную Иваном Ильичом бумагу, бегло взглянул на заглавие, положил обратно.
   - Да вот, с документами воюю...
   Мэр машинально кивнул головой и, боясь, чтобы анекдот не вылетел у него из головы, сразу принялся за рассказ.
   Иван Ильич постарался непринуждённо рассмеяться, а затем, подумав, что, возможно, сделал это недостаточно убедительно, добавил:
   - Смешно.
   Мэр удовлетворённо улыбнулся; делать ему в жилотделе было больше нечего, но, почувствовав, что уходить сразу как-то несолидно, обратил внимание на бумагу, которую Иван Ильич держал в руках на протяжении всего разговора:
   - А это что? Особо важное дело?
   - Ах, это... - Иван Ильич спохватился, что ещё не прочёл даже названия документа и наискось пролетел текст глазами. Ему померещилось нечто очень знакомое. - Да, можно сказать, что так. Неделю назад ко мне приходила взбалмошная гражданка лет пятидесяти. Спалила по собственной глупости полквартиры. Просила - нет, требовала! - немедленного ремонта.
   - И чего?
   - Всё как обычно. Успокоил, пообещал, отправил восвояси.
   Мэр протянул руку к заявлению:
   - Ну-ка, посмотрим... Московский проспект, 26. Старый район...
   - Один из дореволюционных домов. Ожидают очереди на капитальный ремонт восьмой год.
   Мэр легонько щёлкнул пальцами по бумаге:
   - Фамилия её мне больно знакома. Она случаем не...
   - Известный геолог, - закончил фразу Иван Ильич. И, помрачнев, добавил: - Почётный житель города, кстати.
   - Скверно. Очень скверно. Надо бы отремонтировать, а? Потом в газетке пропишем.
   Иван Ильич нерешительно засопел:
   - Там, знаешь, изрядно так выгорело. Ремонт в копеечку влетит. Я своих ребят отправил в тот же вечер - насчитали триста тысяч.
   - А это... на косметический никак нельзя пересчитать?
   - А ты думаешь, они капитальный считали? - Иван Ильич хмыкнул. - Они косметический и считали.
   Мэр промычал нечто неопределённое. Иван Ильич поджал губы и побарабанил пальцами по столу, после чего вдруг продолжил:
   - Нет, можно, конечно, вывернуться: материальчиков взять дешёвых - из тех, что на складе... ну, ты знаешь... - Иван Ильич подмигнул мэру, точно они говорили о какой-то хитрости, понятной только им.
   - Ильич, ты так не шути, - мотнул головой мэр. - Твои помойные материальчики у нас под запретом... Формальдегиды, ртуть и вся таблица Менделеева. От них чёрт-те какие проблемы со здоровьем. Один раз вот знаешь что было...
   Иван Ильич весело захрюкал:
   - Ой, да брось. Ну какие там проблемы - повоняет недельку, и всего делов. А мы зато тысчонок двести сэкономим, - подмигнул он мэру ещё раз.
   Последний аргумент решил дело. Для верности Иван Ильич объяснил ещё, что женщина отправляется на Север, и потому никакие ядовитые запахи не могут испортить ей жизнь, но мэр уже слушал рассеянно и, бормоча "как знаешь, как знаешь...", выскочил из кабинета вон.
  
   Ремонт был проведён на удивление быстро, и спустя какой-нибудь месяц Андрей и Лена, до предела счастливые, въехали в квартиру. В ней, правда, сильно пахло краской, и лаком, и ни на что не похожим сладковатым душком, но им так не терпелось обжиться в новых стенах, что на подобные мелочи попросту не обращали внимания.
   Иван Ильич, лично принимавший работу ремонтников, был несколько удивлён присутствием в квартире незнакомых ему юноши и девушки. Такой поворот событий смутил его (впрочем, лишь самую малость), но затем он подумал, что вполне естественно для любого предприимчивого человека сдавать пустующее жильё на время отъезда, и это можно и нужно было предвидеть. А, поскольку Иван Ильич, по совету Карнеги, старался никогда не сожалеть об ошибках, он вскоре и думать забыл про этот ремонт.
   Лишь спустя неделю, случайно повстречав на улице сладкую парочку квартирантов, он припомнил, что они ему рассказали о себе во время коротенькой беседы. Юноша представился племянником своей тётушки, девушка назвалась его невестой: оба были студентами. Ивану Ильичу показалось любопытным, что они такие разные: паренёк был комично мал ростом - едва ли выше метра шестидесяти, темноволос, быстроглаз и очень пластичен; девушка казалась выше своего кавалера на полголовы - очень светлая блондинка, с энергичной, изящной походкой и матовым оттенком кожи. В них обоих, однако, было нечто очень манящее и соблазнительное: проходящие мимо люди так и оборачивались им вслед. "Надо же, какая удачная пара, - скользнув взглядом по молодым фигуркам, подумал Иван Ильич, - прямо светятся изнутри... А ведь и этому счастью рано или поздно придёт конец".
   Иван Ильич ничего плохого не имел в виду; просто была пасмурная погода, а он от природы имел склонность к меланхолии и размышлял часто грустно.
  
  ***
   Жизнь без тесноты, вдали от родительских нравоучений и беспокойных соседей, которым посреди ночи вдруг вздумывалось включить музыку или заняться любовью (тонкие стены панельной общаги никогда не задерживали звуков) показалась Андрею раем. Городок был зелёный и красивый, серых блочных зданий в нём выстроили немного (хотя имелась целая улица жёлтых домов, что забавляло даже коренных жителей, не говоря уж о приезжих), вспыхивающие по ночам фонари заливали улицы лимонным светом, в окрестностях живописно простирались сосновые леса. Но больше всего Андрей радовался той красоте, что была рядом с ним, воплощённая в Лене. Полетели прекрасные дни, и по вечерам, ощущая тепло нежной щеки, прижатой к его груди, Андрей весело думал о своём незаслуженном счастье.
   Лена ощущала примерно то же, но острее, потому что в комнате ей уже стал мерещиться призрак детской кроватки и ребёнка - первого из тех десяти, что она мечтала принести Андрею. В этом вопросе их взгляды совершенно совпадали, и в первую же неделю после заселения они начали этого ребёнка делать. Но, хотя Андрей усердно старался во все возможные дни, ни в первый, ни во второй, ни в третий месяц Лена не забеременела. Андрей даже засомневался на свой счёт и по утрам ехал на работу в грустном расположении духа.
   Однажды вечером между ними состоялся разговор. Андрей, поздно вернувшийся из Москвы, привычно обнял Лену и за ужином всё смотрел на неё с надеждой, помня о том, что у неё по графику в этот день начинались месячные. Может, хоть в этот раз задержка? Лена, однако, молчала, и по её хмурому, непривычно бледному лицу Андрей понял, что опять зря старался. Нет, это нельзя так оставлять. Они оба на днях пойдут в клинику и проверятся; не может быть такого, чтобы это нельзя было поправить, в наши дни бесплодие лечится и даже...
   - Андрей, мне надо тебе кое о чём сказать, - тихо произнесла Лена, стоя у плиты и кусая губы.
   Он навострил уши.
   - Что-то случилось?
   - Да... Знаешь, у меня сегодня был сильный приступ астмы. Вышла на улицу отдышаться и всё равно чуть не упала в обморок.
   Андрей с тревогой посмотрел на неё:
   - Я не знал, что у тебя астма.
   - Я и сама думала, что это осталось в детстве. Но, оказывается... - она запнулась. - Я... я боюсь, что это не просто астма. Может, ничего особенного, но... мне третий день как-то больно дышать.
   Андрей похолодел. Он осторожно положил на стол вилку, которую за мгновение перед тем чуть не выронил из рук.
   - Ты, конечно, звонила врачу?
   - Я была днём на флюорографии. Внешний осмотр ничего не дал, хотя мне прописали вот это, - она показала лежащую на холодильнике пачку таблеток.
   - А что показал рентген?
   - Понимаешь, врач посмотрел снимок и... посоветовал успокоиться. Попросил ещё завтра прийти на повторный приём. Он... ничего определённого не сказал.
   - Ты подозреваешь... - Андрей остановился на полуслове и дальше выговорить не смог.
   - Не знаю, - сказала она очень тихо, уголки её глаз подрагивали. - Мне страшно.
   Андрей отодвинул стул и на ватных ногах подошёл к Лене. Бережно, словно опасаясь что-то повредить, он обнял её и прижался своим телом к её спине так плотно, чтобы она почувствовала его тепло. Ему мало кого приходилось в жизни утешать, и подходящих слов в памяти не отыскалось; Андрей говорил первое, что приходило в голову, чтобы только не молчать, чтобы на кухне не повисла гнетущая, мертвящая тишина.
   - Ты не переживай так, не надо. Ничего страшного с тобой быть не может. Я рядом, я всегда буду рядом, что бы ни случилось...
   Лена всхлипнула:
   - Я так хотела от тебя ребёнка... Прости, я не...
   - Прекрати говорить о себе в прошедшем времени. Слышишь? Не смей. Ты ещё даже не знаешь диагноза. Там наверняка что-нибудь несерьёзное, какое-нибудь обычное расстройство.
   - У обычных расстройств не бывает таких симптомов.
   - Не думай об этом. Думай о хорошем.
   - Я не могу думать ни о чём другом.
   - Скоро Новый год. Подумай о подарках, о новой весне. Мы сыграем свадьбу, поедем в Грецию, в Испанию - куда хочешь. Куда ты хочешь? Может, в кругосветное путешествие?
   - Я хочу, чтобы сегодняшний день оказалось плохим сном, - шепнула она.
   Андрей поцеловал её в шею, затем ещё и ещё раз. Он не знал, что ещё сказать. Лена напряглась и тоже молчала.
   Этим вечером они рано легли в постель. Андрей готов был всю ночь простоять на ногах, выполняя любые её просьбы и прихоти, но Лена сказала: "Ничего, ничего не надо. Смешной ты, Андрей, - сам же посоветовал думать только о хорошем, а смотришь на меня, как на умирающего лебедя. И как я должна себя чувствовать?". Он очень осторожно, стараясь не сотрясать постель, прилёг на краешек, затем пододвинулся к Лене и стал гладить её по волосам. Сумбур в мыслях мешал ему сосредоточиться. Лена, часто моргая, глядела в потолок. Спустя некоторое время она перевела взгляд на Андрея и улыбнулась: "Рука не устала? Давай уже спать: я хочу отдохнуть от грустных мыслей". Он попытался улыбнуться и чмокнул Лену в холодный лоб.
   Они отодвинулись друг от друга. Андрей повернулся на правый бок и пятнадцать минут честно пытался заснуть. Ничего не получилось. Тогда он просто стал лежать на боку, вперив взгляд в окно. На небе висела полная луна, похожая на круг сыра. Он старался не ворочаться, предполагая, что любое движение может разбудить чуткую Лену. Напрасно: она тоже не спала и неотрывно смотрела в одну точку на потолке.
   Андрей задремал уже под утро, а когда проснулся, дело близилось к полудню, и с пасмурного субботнего неба лился дождь со снегом. Лены рядом не было, и постель на её половине была холодна. Вероятно, она ушла в больницу в его отсутствие.
   Свесив ноги на пол, Андрей обхватил голову руками и стал лихорадочно размышлять над случившимся: "Ей всего-то девятнадцать лет. Почему, за что? Невероятно, немыслимо... - на короткий момент его мысли принимали более спокойный оборот, и он начинал успокаивать себя. - Да нет же, с чего ты взял? Может, и правда лёгкое расстройство; может, это на нервной почве, может, совершенно не о чем тревожиться. Даже наверное так... - но вскоре он вспоминал осунувшееся, потерянное лицо Лены, и рассудок снова терялся: - Как же так, из-за чего это получилось? В чём мы провинились? Не хочу верить..."
   Лена тем временем сидела в кабинете врача и в ожидании вердикта нервно теребила ручку своей сумочки. За время молчания дважды входили и выходили медсёстры, скользя по Лене безразличным профессиональным взглядом. Врач, высокий, худой и носатый, имевший в образе нечто хищное, заполнял карточку.
   - Всё у вас, дорогая моя, будет в порядке, - проговорил он наконец. В этих словах могло быть столько же правды, сколько и лжи: необычность патологии заставила его с полчаса бороздить глазами медицинскую энциклопедию в глубокой задумчивости. Но Лена не знала о том и взирала на врача с доверчивой улыбкой. - Сильнейшая аллергическая реакция на фоне застарелой астмы - обычное явление. Вы ведь не пили препаратики все эти годы? Не пили. А профилактика, милая моя, - мать здоровья... Ну-с, теперь нам придётся пройти лечебный курс...
   Прожурчав свою речь, доктор отвернулся и вновь принялся строчить предложения своим размашистым, малосвязным и понятным ему одному почерком. Пристально поглядев на удлинённое, белое, хладнокровное лицо эскулапа, Лена внезапно представила, как этот самый врач, ещё студентом, роется во внутренностях трупа, с любопытством разглядывает, как неаккуратно уложены природой в брюхе кишки, как тянутся двумя трубочками от почек к грушевидной мышце мочеточники - они такие тоненькие, их так легко повредить, перерезать; странно и удивительно, что всё это сложное, хрупкое, многофункциональное устройство под названием "человеческий организм" способно работать по восемьдесят-девяносто лет не только без капитального ремонта, но даже без замены отдельных комплектующих. "Мой пробег - девятнадцать лет, а как уж я поизносилась... местами", - грустно улыбнулась себе Лена.
   Доктор, исписав первую страницу, покосился на девушку. Та сидела, опустив голову, о чём-то размышляя. "Понятно, о чём переживает, - флегматично переворачивая страницу, подумал он, - невыносимо больно смотреть вот именно на таких. Молоденькая совсем, и парень небось есть. Известно, как трудно в таком возрасте болеть, глотать лекарства, а уж соблюдать постельный режим... Гм. Да, совсем молоденькая. А интересно, что сейчас поделывает Зиночка? Надо бы преподнести ей презент, только не сегодня. Если узнает жена..."
   Всё это он думал с совершенно непроницаемым лицом и с неизменно ровным, стальным блеском зеленоватых глаз. Со стороны нельзя было поверить, что доктор вообще о чём-то думает: пишет себе и пишет. Точно автомат.
  
   Андрей никуда не уходил из дома. Когда Лена вернулась, она застала его полусидящим на подоконнике и читающим медицинский справочник. Увидев её, он улыбнулся, но ничего не сказал, а лишь изобразил на лице немой вопрос.
   - Всё не так страшно, как мы боялись, - произнесла она.
   Он захлопнул книгу и с весёлой ноткой в голосе ответил:
   - Вот видишь, я с самого начала это говорил. Счастье моё, ну разве может с тобой случиться что-то плохое?..
  
  
  Глава V
  
   Посовещавшись с Андреем, Лена решила никому о припадке не рассказывать. Но, поскольку тайна - это такая вещь, которую очень трудно держать в секрете, надолго Лены не хватило. На третий день она проболталась в телефонном разговоре с подружками, что сидит дома не из-за гриппа. Ещё чуть погодя правду узнал Стас - на него, впрочем, можно было положиться.
   А вот ленина мать, Оксана Ивановна, оставалась в неведении. Слишком хорошо зная её скверный характер (желчная, властная, склонная к чрезмерной опеке), Лена постаралась избежать утечек в этом направлении. Узнай Оксана Ивановна правду, и она, без сомнений, примчалась бы на всех парах в N-ск, подняла визг - словом, отравила бы им существование серьёзно и надолго. Андрей ещё и не подозревал, что в придачу к невесте ему досталась классическая тёща.
   Стасу зато захотелось Лену проведать. Очень кстати у парня начались осенние каникулы - ему ничего не стоило объяснить матери, что он на недельку поедет к сестре в Подмосковье отдохнуть. Кроме того, Стас собирался помириться - а если повезёт, и подружиться - с Андреем. Задумал он и ещё кое-что...
   В день отъезда - пасмурный, предзимний день - Стас привычно закинул на плечи школьный рюкзак (а в нём лежали - смена белья, зубная щётка, яблоко и ноутбук) и в приподнятом настроении отправился на вокзал. Спустя полтора часа электричка подкатила к незнакомой платформе; замедляясь с судорожными толчками, остановилась, и Стас, выйдя наружу, оказался в N-ске.
  Он сразу выудил из кармана мобильник, намереваясь снимать путь от платформы до лениного дома; Стас рассчитал, что так проще запомнить незнакомый город. Первым бросилось ему в глаза здание вокзала: опрятное, низенькое, с претензией (этой "претензией" грешит весь русский новострой) на стиль, какого нет в природе - далёкие от архитектуры люди по ошибке называют это эклектикой. Стасу здание пришлось по душе, и он снял его.
  Пока Стас шёл, следуя лениной инструкции, от вокзала по аллее, а затем по тротуарам широких улочек, он всё рассматривал дома. Верно замечено, что архитектура - лицо поколения. N-ск каким-то чудом уцелел от хрущобостроительства, но прочие десятилетия жизни России отобразились в облике города чётко. Вот три дореволюционных дома - гордых, основательных, сделанных с верой в Бога; до сих пор каждый кирпичик к кирпичику - стены их закладывались на века. Вот постройка двадцатых годов, каменная, с жёлтой облицовкой - уже не такая красивая, простецкая, понурая. Вот два страшных сталинских каземата - жуткие и уродливые серые глыбы, испещрённые маленькими, почти тюремными с виду окошечками. А вот и брежневские гробы - ещё страшнее сталинских - безличные, безжизненные, наспех выстроенные, ужасные в своей одинаковости.
   На главной городской площади Стас увидел гордость N-ска - роскошный трёхэтажный особняк, украшенный богатой лепниной. Колонны, витражи на стёклах первого этажа, рядком посаженные ёлочки во дворе - пушистые, миниатюрные - создавали прекрасный, умилительный вид. Золочёные буквы под крышей - "Дворец Культуры имени Н.В.Гоголя" - вполне соответствовали торжественным ожиданиям Стаса.
   Но то был вид спереди. Зайдя сбоку, Стас увидел, что линия недавнего ремонта чёткой вертикалью рассекает дом наполовину. Задняя часть дворца, не видная с площади, несла на себе отпечаток разрухи - а точнее, была усеяна этими отпечатками по всему периметру: штукатурка обвалилась, краска облупилась, кровоподтёки ржавчины обезобразили стены. И на этой-то инвалидной стене кто-то очень искренний намалевал розовой краской три слова: "I love glamour".
   Стас, обрадованный находкой, сделал три снимка Дворца и фотографию надписи крупным планом.
   Для обстоятельной прогулки было поздновато - по улицам уже поползли сумерки - и он поторопился разыскать ленин дом. Дом этот, хотя древний, но такой крепкий и статный, что мог дать фору самым молодым собратьям по кирпичу, стоял на старейшей улице города, Московском проспекте, в окружении могучих вязов. Всё в нём дышало внушительностью, историей; только стеклопакеты в нескольких окнах ненавязчиво намекали на приход двадцать первого века. О цивилизованности жителей говорило уже то, что в подъезде не пахло ни мочой, ни той подозрительной затхлостью, природу которой объяснить сложно, но которая неизменно присутствует во всех домах, населённых нечистоплотными людьми.
   На пороге Стаса встретил Андрей (Лена принимала ванну). Андрей постарался избрать нечто среднее между радостью старого друга и ровным тоном хозяина, впускающего не слишком желанного гостя. Он держался с подчёркнутой вежливостью, но не более. Стас, напротив, излучал улыбку самого искреннего восторга.
   - Это Стас? - раздался сквозь плеск воды приглушённый голос.
   - Да, это я. До десятого ноября останусь у вас, - чрезвычайно весело ответил тот.
   Андрей первый подал Стасу руку, чтобы её пожать. Впрочем, он первый же её и убрал. И тихо прибавил:
   - Твоя комната - вон за той дверью. Можешь чувствовать себя как дома. Но предупреждаю...
   - Не надо предупреждать, - вздохнул Стас. - Ты очень плохо обо мне думаешь, Андрей. Я, конечно, не ангел, но не моральный же урод. Раз ты жених моей сестры, то интереса для меня не представляешь.
   Андрей не нашёлся, что на это ответить. Стас заглянул в свою комнату, одобрительно кивнул головой и швырнул рюкзак в угол. Затем вышел к Андрею, улыбаясь.
   - Найдётся, чем закусить? Я что-то после дороги проголодался.
   - Пошли, - Андрей повёл Стаса на кухню. - Боюсь, от обеда уже ничего не осталось, но есть ветчина, вчерашние блинчики, плюшки и паштет. Если любишь соевую кухню, есть ещё банка тушёнки. Тебе что?
   - Блинчики и ветчину.
   - Ветчина - в холодильнике, блинчики - в хлебнице.
   Стас кивнул вновь и, увидев, что Андрей собирается оставить его наедине с полдником, заметил:
   - Постой. А поговорить?
   - О чём?
   - Во-первых, я хочу извиниться за прошлую беседу.
   - А, ты всё про старое... Забудь.
   - А ещё у меня к тебе важное дело.
   - Что за дело? - осторожно осведомился Андрей.
   Вместо ответа Стас встал, прикрыл кухонную дверь и прислушался: плеск воды стал глухим и далёким. Затем он с удовлетворённым видом сделал два шага назад, плюхнулся на стул и закинул ногу на ногу.
   - В двух словах: я подумал, что вам нужна моя помощь.
   - В смысле?
   - Мне Лена сказала, что лечение потребует больших расходов.
   - Только если будут осложнения. Давай надеяться, что она поправится легко и быстро.
   - И всё же. Денег у меня много, и ради сестры я готов ими пожертвовать. Но, разумеется, я не могу вручить их лично. Сам понимаешь, объяснить их происхождение мне было бы трудно. А ты мог бы придумать богатую тётушку, выигрыш в казино...
   - Я не возьму твои деньги, - возмущённо сказал Андрей. - Они же заработаны...
   - Трудом. Можно сказать, потом и кровью.
   - Да пошёл ты в баню. Надо быть последней свиньёй, чтобы принимать такие подарки.
   - А куда ты денешься, Андрей? В конце концов, деньги не пахнут. Из-за моих денег никто не умер, никто не стал бомжем, никто не обнищал - короче, добыты они гораздо честнее, чем миллионы наших богатеев.
   В этот момент раздался скрип открывающейся двери - Лена вышла из ванной. Андрей и Стас несколько секунд внимательно смотрели друг на друга: один обдумывал сказанное, другой ожидал ответа.
   Лена не позволила беседе продолжиться и распахнула дверь кухни:
   - О чём вы тут секретничаете? - бодро спросила она и улыбнулась при виде Стаса.
   - Сестрёнка, - с нежностью произнёс он, поцеловав Лену. - Как ты похудела...
   Лена, действительно, заметно осунулась, что было и немудрено после всех передряг. Впрочем, она очень обрадовалась и посвежела, увидев брата, и вечер в тот день они втроём постарались провести очень приятно.
  
   Дни полетели беззаботные. Разговор на известную тему между Андреем и Стасом больше не возобновлялся. Стас думал, что Андрей дал молчаливое согласие на его финансовое предложение; Андрей считал, что дал молчаливый отказ. Это никак не вредило совместному времяпрепровождению. Стас не позволял себе никаких двусмысленных намёков, жестов и телодвижений, поэтому добрый Андрей только в первые два дня вёл себя осмотрительно. На третий день он сам предложил Стасу пойти на волейбол - в спорткомплексе проходили какие-то областные игрища.
  
   Как-то раз Стасу случилось обедать в маленькой городской пиццерии, носившей странное название "Флорентийская сосна". Открыл заведение в середине девяностых бритоголовый коммерсант, в своё время отучившийся шесть классов в обычной школе и ещё два раза по семь в школе выживания - за кражу и мошенничество. Образование, как видите, пёстрое, но не слишком академическое. У коммерсанта подрастал сын - мальчишка любознательный и начитанный, но от жизни далёкий. Вскоре после открытия пиццерии крошка-сын пришёл к отцу с критикой:
   - А ты знаешь, папа, что флорентийской сосны нет? Я проверял в ботанической энциклопедии.
   - Выбрось свою книжку, сынок. Я во Флоренции был - сосна там есть. Прямо напротив моего отеля и стояла.
   Как бы там ни было, Стасу в "Сосне" понравилось: светло и уютно. Его мнение разделяли и горожане: с утра до половины шестого пиццерия бывала заполненной на две трети, а вечерами наблюдался дефицит свободных столиков.
   Заказав пиццу с ветчиной, Стас не спеша с ней расправился. Играла тихая музыка; разомлевший Стас посматривал на публику, стараясь угадать по внешнему виду профессию и доход посетителей. Довольно верно он распознал двух журналистов, одну дочку богатых родителей и инструктора по фитнессу.
   "Достойная компания", - подумал Стас. По странному стечению обстоятельств, он сидел за центральным столиком, и окружавшие его посетители были точно спутники в его орбите.
   Уже выходя, Стас о чём-то задумался и налетел в дверях на двух пожилых мужчин. Один из них, высокий, худой и носатый, вскинул брови и покачал головой. Второй, невысокий и упитанный, в отличном дорогом костюме, никак не отреагировал, лишь проводил Стаса взглядом.
   "У долговязого глаза маньяка", - отметил Стас, внутренне содрогнувшись. "Интересно, чем занимается. Предположим, стоматолог... А второй так просто богач: костюмчик за полторы тысячи долларов - вероятно, чиновник. Хотя нет - наверное, хозяин пиццерии. Точно: долговязый - глава местной мафии, пришёл за данью; второй - замученный рэкетом предприниматель..."
   На самом деле господами были старые знакомые - бывший мэр Иван Ильич и врач городской больницы Егор Степанович. Они прошли и уселись за центральный столик, освободившийся после ухода Стаса. Иван Ильич занял место юного педераста, Егор Степанович сел на свободный стул. В ожидании заказа разговорились. Иван Ильич, несколько лет назад задумавший поселиться в Швейцарии, теперь, кажется, приблизился к своей мечте вплотную.
   - Значит, и домик прикупил? - задумчиво спросил доктор.
   - Давно уж собирался. Домик ничего себе - два этажа, садик, терраска, рыбалка в двух шагах. Да я тебе дам адрес. Надумаешь лететь в Женеву в отпуск - сразу ко мне. Барбекю, рыбка копчёная... Красота!
   - Не тошно из страны-то уезжать? Ты в родном городе не последний человек, все здесь свои. А там...
   - А там ещё лучше. Имею я право на старости лет воздухом свободы подышать? Я тридцать лет ради этого вкалывал.
  - Ну, уж и вкалывал, - не поверил доктор.
  - Да, я наслужился. Хватит. Молодёжь пусть теперь лямку потянет - вон, видишь, какие прыткие ребята. С ног сшибают. Пусть. А мы посмотрим, - Иван Ильич подмигнул и сделал ещё глоток. - И вообще, холостяк - свободный человек. Если б я женат был или, положим, с детьми - тогда да, дело другое. А так...
   - Да, молодёжь, - Егор Степанович нахмурился. Близились выборы, и врач, слывший в городе видным политиканом, не мог не посудачить на общественные темы. - Несчастная наша молодёжь...
   Бессмертин аж крякнул:
   - Степаныч, только без политики, я тебя прошу. Не порть аппетит. Ты почему такой худой - потому что о политике всё время думаешь. Не надо о ней думать - там всё решат за тебя.
   - Не всё время. Иногда о медицине думаю...
   - Ещё не легче.
   - ...О девушке.
   - Вот это дело другое! Наш человек. А что хоть за девушка?
   - Да вот, буквально на днях ко мне на приём пришла очаровательная девушка. Представь - ей нет ещё и двадцати, а уже обширная патология лёгких. А всё плохая экология...
   - Тьфу.
   Иван Ильич покачал головой и, вздохнув, отправил в рот очередной кусок пиццы.
   - ...Жалко мне её. Сама ведь с виду - просто ангел: белокурая, изящная, голубоглазая. Роскошь девочка. У неё ещё, знаешь, сережки замечательные в ушах - аметистовые, яркие. Помнится, похожие моя племянница носила...
   Иван Ильич вдруг поперхнулся.
   - Запей, быстро запей, - доктор встревоженно протянул другу стакан воды.
   Иван Ильич прижал к покрасневшему лицу салфетку и кашлянул в неё, затем помотал головой:
   - Ничего-ничего. Всё в порядке. Так что ты, говоришь, с той девчонкой? Серьёзное что-то?
   - Боюсь, что так... Я, знаешь, не хочу вдаваться в тонкости, но подобный случай даже в справочниках толком не описан - много появилось в последние годы новых мутаций, патологий... А смертельный исход не исключён, да. И даже весьма вероятен, если болезнь будет быстро прогрессировать.
   - А... - Иван Ильич пожевал пересохшими губами, - из-за чего они возникают, эти новые мутации и патологии?
   Егор Степанович прочистил горло и с посерьёзневшим видом откинулся на спинку стула, словно собрался читать длинную лекцию. Был он, впрочем, краток:
   - Основные причины те же, что вызывают большинство болезней: ослабленный иммунитет, последствия механических повреждений, наследственность. Но к ним добавляются неблагоприятные внешние воздействия - плохая экология, радиация, злоупотребление антибиотиками. А впрочем, если б наука точно знала, отчего в одном случае эти факторы приводят к появлению мутаций, а в другом - нет, мы бы давно нашли панацею...
   Егор Степанович ещё с минуту говорил в том же духе. Иван Ильич выслушал друга очень внимательно и нахмурился. Есть ему расхотелось совершенно.
   - Как грустна наша жизнь, - пробормотал он, устремив глаза в точку на полу.
   - И не говори, - Егор Степанович вздохнул и начал флегматично поглощать салат.
  
  
  Глава VI
  
   По мере угасания осенних каникул (одиннадцать жалких дней промелькнули, как одна секунда) и приближения неминуемого отъезда Стас делался всё грустнее. В гостях ему жилось куда лучше, чем дома, и в день расставания Стас вовсю хлюпал носом. Андрей понимающе улыбался; Лена качала головой: "Ты чего так расстраиваешься? Приезжай хоть каждое воскресенье". Но Стас так привык к тёплой компании Андрея и Лены, к беззлобным шуткам и дружескому общению, что возвращение в Москву было точно повторное заключение в тюрьму. Даже хмурость ноябрьского пейзажа приобретала благодаря отъезду неповторимое очарование.
  
  Бессмертину тоже приходилось несладко: неприятная весть, услышанная от Егора Степановича, довела потрясённого чиновника до невроза и бессонницы. Две ночи он ворочался с боку на бок, повторяя про себя мантру: "Это совпадение, простое совпадение", но сон никак не шёл. Напротив, ему живо представлялись страшные картинки: развороченные и кровоточащие грудные клетки; огромный шрам на девичьей груди; светловолосый труп, упакованный почему-то в пластиковый мешок и прочее в том же роде. Поминая самого себя тихим матерком, Бессмертин сползал с кровати и шлёпал босыми ногами к холодильнику. Открыв оный, он застывал в позе мучительного раздумья, подперев щетинистый подбородок рукой и вглядываясь мутными глазами в ряды майонезных баночек и кетчупных бутылочек. При виде кетчупа он морщился: лишнее напоминание о крови было невыносимым. При виде майонеза он кривился: вспоминался паренёк, который, верно, мечтал иметь от девушки детей. Помедитировав с минуту, Иван Ильич совал голову в холодные недра холодильника и начинал копошиться в нём, как бомж в мусорном бачке.
  Достав первое, что попадалось под руку (овощи, консервы, полуфабрикаты), Бессмертин уходил на кухню и готовил из найденного "холостяцкий салат" - продукт с пищевой точки зрения страшный, но всё-таки менее вредный, чем чипсы с колой (любимое питание холостяков семнадцати годков).
   Но Ивана Ильича в последнюю очередь интересовала польза ночных трапез; он кормился не из-за голода и не по безделью - он старательно заедал свои кошмары. На полный желудок и спится лучше, и снится меньше. Хотя по утрам и донимает изжога.
  
   А в мирной жизни Андрея и Лены вскоре случилась крутая перемена. Каким-то образом - возможно, что и через двух верных студенческих подруг - слух о лениной болезни дошёл до материнских ушей. Оксана Ивановна пришла в ярость. Сперва досталось на орехи Стасу - за то, что неделями скрывал страшную новость и бессовестно делал вид, что ничего не происходит. Больше всего Оксану Ивановну взбесило чувство собственной ненужности, непричастности к семье (замечательно, что она ни на секунду не допускала мысли, будто новость скрывали для её же блага - чтобы уберечь от лишних волнений; Оксана Ивановна была совершенно уверена в наличии злого умысла. "Меня устранили от дел, как старую неудобную тёщу", - решила она про себя). Конечно, никому не нравится ощущать себя неудобным, тем более - старым. Поскольку раньше - как она считала - такая явная дерзость просто не могла прийти на ум никому из домочадцев, Оксана Ивановна усмотрела причину бед в Андрее. Итак, налицо был бунт, зачинщик бунта и беспредельный материнский гнев, готовый обрушиться на голову обидчика любимой дочери (Оксана Ивановна задним числом, применив извилистую женскую логику, посчитала Андрея ещё и виновником лениной болезни - по той уже причине, что при мамочке Лена никогда не хворала). Оксана Ивановна так вошла во вкус, накручивая себя, что вскоре видела вокруг только хаос. Казалось Оксане Ивановне, что она давно забросила семью, запустила Стаса (мальчик, этот белокурый невинный ангел, уже научился лгать прямо в глаза!), беспрепятственно позволила увести Лену обольстительному мерзавцу (ах, как обманчиво он был обаятелен и чуть ли не почтителен при редких встречах!).
   Словом, душа её жаждала отмщения. В полуистерическом состоянии Оксана Ивановна позвонила Лене, но та, против ожиданий, не плакала в трубку, не просила прощения за обман, а ровно и холодно попросила её не волноваться. "Не волноваться!" - в бешенстве шептала Оксана Ивановна после разговора, заламывая руки и ища глазами, что бы разбить или сломать. Стас, который не переносил материнских истерик (в припадке гнева она себя не контролировала: могла швырнуть в рядом стоящего тарелкой, половником, даже табуретом), укрылся в своей комнате и сидел там тише воды, мечтая о том, чтобы под шумок улизнуть из дома. Но на сей раз Оксана Ивановна необычно быстро взяла себя в руки, даже уселась за вязание - по всему было видно, что ей пришла в голову дельная мысль по усмирению непокорных.
   Следующим вечером, злая, нежданная и самоуверенная, она нагрянула на квартиру, где поселились Андрей и Лена. О своём появлении она возвестила настойчивым и быстрым, как барабанная дробь, стуком в дверь (так в дурные годы приходило в гости НКВД). Андрей открыл и сразу понял, что предстоит долгая и изматывающая холодная война с тёщей (он так и стал её называть) - Оксана Ивановна взглянула на него, как на пустое место, презрительно прошла мимо, не сказав ни слова и, не разуваясь, направилась на кухню, где заключила Лену в объятия. Послышались стоны, плач, переходящий в рыдания - только с материнской, конечно, стороны - и Андрей подумал, что появление на сцене было отрепетировано до мелочей.
   В первые минуты он смолчал - не из страха перед тёщей, а лишь только из уважения к её сединам, уже заметным в плохо прокрашенных волосах. Но после Оксана Ивановна, окрылённая лёгкой победой, начала распоряжаться, как у себя дома, и сдерживаться стало невозможно. Указания она отдавала начальственным, не терпящим возражений тоном; Андрей уловил, немало удивившись, в этом властном голосе те же нотки, что проскальзывали и у Лены, когда та бывала рассержена.
   Первым делом тёща потребовала освободить для неё комнату - ту, что раньше занимал Стас - и убрать из неё компьютер (она до дрожи боялась излучения). Затем Оксана Ивановна приказала снять со стены две репродукции Кандинского ("Меня угнетают яркие цвета!" и "Меня раздражает эта дикая мазня, называемая абстракцией!") и часы с маятником ("От этого тиканья - сплошное расстройство нервов"). Надо ли говорить, что решение о собственном заселении она приняла без консультаций с Андреем и Леной.
   - Смотри, не лопни со злости... зятёк. Я на два дня, не надоем, - с издёвочкой и одышливым присвистом сказала тёща.
   Два дня! Андреево терпение иссякло гораздо раньше. Первых же десяти минут общения с тёщей хватило, чтобы у него заболела голова и зачесались руки. Он с удовольствием пустил бы эти накачанные руки в ход; лишь присутствие больной Лены его сдерживало. "Удивительно, как это некоторые люди умудряются сбрасывать на окружающих всю свою негативную энергию, всю злобу, всю накопившуюся мерзость", - думал Андрей, глядя на Оксану Ивановну.
   В тот же вечер они крупно поссорились. Лена, раздосадованная поведением Андрея и матери, и вдвойне раздосадованная тем, что невольной причиной разлада явилась она сама, очень недальновидно пригрозила: "Если вы не помиритесь и не начнёте нормально общаться друг с другом, я тоже с вами говорить не буду". Ультиматум этот ни к чему не привёл; только в квартире теперь было трое озлобленных людей вместо двоих.
   Наутро Лена слегла в постель с сильными болями. Неудивительно: атмосфера в доме могла свалить с ног и здорового. Оксана Ивановна и дочкино обострение попыталась использовать в своих интересах: она села у лениной кровати - конечно, взяв в руки вязание, чтобы сидение не выглядело слишком навязчивым - и приступила к тихой беседе. Лена, лишённая физической возможности избежать допроса, принуждена была хоть кратко, но матери отвечать.
   В конце концов, темы для разговора у Оксаны Ивановны иссякли, и она предложила:
   - Хочешь, дочка, я тебе почитаю?
   - Не стоит, мама. Передай-ка мне ноутбук...
   Поджав пиявочные губки, Оксана Ивановна протянула Лене требуемое, а сама вновь взялась за кофточку и вязальный крючок, испуская многозначительные вздохи.
   Андрей тихо бесился, глядя на эту постановочную идиллию, но вмешиваться не стал: Оксана Ивановна только и ждала, что он станет виться вслед за ней возле лениной постели. Сколько едких упрёков в ревности, зависти и всех смертных грехах посыпалось бы на голову Андрея в этом случае, нетрудно себе представить.
   Он поступил гораздо умнее, и вечером, когда тёща, устав от однообразного вязания (крючок двигался в её пальцах в два раза медленнее, стежки путались, Оксана Ивановна тихо фыркала), продолжала сторожить кровать дочери, Андрей преспокойно засел за компьютер и на протяжении четырёх часов общался с Леной по сети. Менялись странички сайтов, Андрей и Лена живо обсуждали новые фотографии общих друзей и свежие новости, а ничего не подозревающая Оксана Ивановна, всё больше злясь, думала про себя, какой сухарь и подлец ленин жених - за весь вечер ни разу не зашёл в её комнату и не спросил, как она себя чувствует.
   Тёща сдержала обещание и через два дня съехала, напоследок попытавшись устроить Андрею выволочку за неучтивое поведение. Он выслушал её с кислой миной, но ни извинений, ни возражений, ни даже мата в свой адрес Оксана Ивановна так и не дождалась.
   Когда дверь за тёщей (после финальных её вскриков и возмущённых тирад) всё же захлопнулась, Андрей испытал облегчение, сравнимое с выздоровлением после тяжкой болезни. Он даже напевал что-то весёлое и принялся рассказывать Лене анекдоты.
   Увы, облегчение длилось недолго. В следующую пятницу (Андрей проснулся в этот день с ощущением смутного беспокойства) Оксана Ивановна вновь объявилась у них на квартире и торжественно провозгласила, что отныне будет проводить в городке каждый свободный день. Лена, услышав это, очень пожалела о гостеприимном приглашении, данном Стасу - "приезжай хоть каждые выходные". В самом деле, почему это Стасу можно, а "мамочке" нельзя?
   Андрей, вновь увидев тёщу у себя дома, скрежетал зубами и даже шепнул Лене на ушко:
  - Если она устроит ещё какой-нибудь скандал, я её вышвырну.
  - Я постараюсь уговорить её не приезжать больше, - ответила Лена. - Потерпи пока ради меня и Стаса.
  - При чём здесь Стас?
  - Я уверена, она его бьёт, - мрачно пояснила Лена. - Он же её обманул. Понимаешь, она всю жизнь пыталась заменить ему отца. Чуть что - хваталась за ремень.
  - Так вот почему он... - начал было Андрей, но осёкся.
  - Почему что? Договаривай, Андрей, договаривай.
  - Нет, ничего. Просто Стас всегда казался мне немного странным и скрытным.
  - Ну, уж я его знаю как свои пять пальцев...
  
  Лена не угадала. Стас давно не позволял себя бить и тиранить. Он просто не ночевал дома. Оксана Ивановна сначала выжимала сына на улицу, а затем беленилась и визжала в телефонную трубку, обзванивая родителей стасовых одноклассников: "Не у вас ли ночует мой сынишка? Опять убежал из дому, никакого с ним сладу..."
   "Ну ты ханжа!" - думали про себя родители. - "Нам бы такого красивого, покладистого сына". А вслух отвечали, подавляя брезгливость:
   - Нет, не у нас. И не волнуйтесь так сильно, обязательно ваш Стас найдётся.
   - Ах, этот несносный мальчишка когда-нибудь меня доведёт... - слащаво плакала в трубку Оксана Ивановна.
   - Что поделать, - вздыхали на другом конце. - Трудный возраст, трудные дети...
  Телефонные поиски не приносили успеха. Трудный ребёнок ночевал в тёплых постелях чьих-то богатых квартир, но владельцы этих квартир - одинокие и уважаемые мужчины - знакомы Оксане Ивановне не были.
  
  Накануне Нового года Андрей не выдержал. Тёща наезжала в гости с тягостной настойчивостью: он теперь не только не говорил с Оксаной Ивановной, но старался вообще с ней не пересекаться. Они ели в разное время; выходили в коридор, только убедившись, что пространство не занято противником. И всё равно - многие мелочи отравляли ему существование. Андрей, например, не мог мыться после тёщи в ванной - судороги отвращения пробегали по телу при одной мысли, что ему придётся полоскаться в ёмкости, которую до него занимала пожилая, пропахшая кислым потом туша.
   Помня ленин запрет, он долгое время терпел Оксану Ивановну, но на пятые или шестые выходные, за которые он устал больше, чем за рабочую неделю, Андрей стал продумывать варианты спасения. Задачка казалась непростой - выгнать упрямую женщину, не хамя ей и не провоцируя хамство в ответ. В решении Андрею помогла старая истина о вышибании клина другим клином. Логика требовала поставить тёщу в столь же неудобное и невыносимое положение, в какое она сама поставила Андрея и Лену.
   Но как тиранить тирана? Всемирная история советует устраивать акции гражданского неповиновения. А в масштабе семьи? "То же самое! - соображал Андрей. - Проблема в том, что меня мало. Вот если б меня было десять человек... Эврика!"
   Наприглашать друзей - желание естественное, но трудновыполнимое. Друзья Андрея остались в Москве, в двух часах езды на электричке. Уговорить приехать разом шестерых-семерых трудно; заставить всех вместе переночевать в двухкомнатной квартире - ещё труднее; для этого нужен повод.
   "Бесплатное питание в хорошей компании - достаточный повод для студента, - рассудил Андрей. - Особенно если Новый год на носу".
   С этой мыслью Андрей появился в вузе на репетиции новогоднего капустника. Многие его приятели были здесь - одни стояли на сцене, другие прятались за кулисами, а третьи усеяли зрительный зал. В первом ряду сидел Кирилл - приятель Андрея, знакомство с которым в своё время началось с курьёза. А именно: в первый день институтской жизни, когда у первокурсников принято смущённо знакомиться друг с другом, Кирилл развязно подошёл к Андрею, хлопнул его по плечу и попросил взаймы триста рублей. Андрей до того удивился, что дал. На следующий день Кирилл ему и триста рублей вернул, и угостил бесплатным обедом в столовой. Андрей, поев, не растерялся и предложил Кириллу взять в долг ещё разок.
  Кирилл теперь сидел, вытянув ноги и блаженно скрестив руки на груди. На добродушном лице его было написано: "Я - сценарист. Моё дело маленькое. Написал десять страниц - и свободен; а вы теперь помучайтесь, порепетируйте..."
   Репетиции новогоднего вечера проходили в конференц-зале - весьма универсальном помещении, которое в праздники превращалось в театральную сцену, а в дни рождения ректора - в трапезную для педагогов (профессора сидели за первым столом, доценты - за вторым, прочая шантрапа помещалась по краям сцены). На сцене, длинной и плохо освещённой, установили два динамика и повесили ленту воздушных шаров - первую ласточку будущих праздничных декораций. Руководил репетициями капитан КВНовской команды Володя, у которого от приобретённого невроза вечно валились из рук листки со сценарием. Актёры за это называли его "худруком", на что Володя обижался и требовал обращаться к себе исключительно как к "режиссёру".
   - У, бездари! Изгадить такую сценку! Да если б я умел играть, я бы так это сыграл!.. - орал Володя, вращая глазами.
   Уже битый час худрук бился над одной, особенно сложной сценкой, пародирующей "Титаник", в которой на редкость уродливый белобрысый парень и разукрашенная темноволосая девушка спасались с шестого этажа горящего вуза.
   Кирилл непосредственного участия в постановке не принимал. Он сидел в креслах и подленько хихикал, пока Володя в очередной раз словесно уничтожал своих подопечных. Когда Кирилл поднялся со своего места и торопливо засеменил к выходу - видно, продолжительный смех перенапряг мышцы его мочевого пузыря - Андрей поманил приятеля пальцем.
   - Андрей, а ты что здесь де... - открыл было рот Кирилл, но Андрей шикнул на него, призывая хранить молчание, и усадил рядом с собой.
   - Вот что, приятель. Во-первых, привет, - Андрей торопливо пожал Кириллу руку, - а, во-вторых, чем ты занимаешься тридцатого после капустника?
   - Ну как... Соберёмся в общаге вместе с друзьями, с пивом, с музычкой, отметим конец семестра. Будто сам не знаешь! - Кирилл с любопытством на него поглядел. - А что, есть другие идеи?
   - Идея та же, место другое.
   Андрей принялся объяснять, зачем это нужно - собраться в его подмосковной квартире. Кирилл внимательно выслушал рассказ, сосредоточенно рассматривая подбородок Андрея своими глубокими серо-голубыми глазами, и под конец улыбнулся:
   - Всё очень хорошо, амиго. Я согласен. Но эти, - Кирилл ткнул пальцем в сторону сцены, - к тебе под Новый год не поедут. На один день - ещё ладно, могу поверить; но на три-четыре дня - никогда. Совершенно точно тебе говорю, у всех свои планы.
   - Вот поэтому я прошу тебя, - Андрей мягко положил другу руку на плечо, - немножко мне подыграть. Сейчас мы спустимся к Володьке, соберём людей в кучу и скажем... скажем, что Лена в тяжёлом состоянии, очень больна и нуждается в моральной поддержке. Понимаешь? Это не просто новогодняя попойка; пусть ребята приедут и сыграют несколько сценок из капустника прямо перед её постелью.
   - Благотворительный концерт? - прищурился Кирилл.
   - Вот именно.
   - Подставить меня хочешь? Сейчас мы им соврём, они приедут, а там твоя Лена на одной ножке по квартире скачет. Сразу начнётся: "И где же умирающая? Мы не поняли юмора..."
   - Она будет лежачей. Я гарантирую.
   Кирилл поскрёб щетинистую щёку. Короткие светлые волоски задвигались взад-вперёд.
   - А пиво будет хорошее? Да?..
   Андрей утвердительно облизнулся.
   - Эх, ну что с тобой поделать. Умеет же человек уговаривать. Пошли.
   Володьку не пришлось долго склонять к положительному ответу. Вместе с ним согласились ехать ещё трое приятелей Андрея и две сочувствующие девушки - ленины подруги, те самые, что пустили слух о её болезни на весь факультет.
  
   Наступило тридцатое декабря. Ничего не подозревающая тёща с самого утра оккупировала кухню, рассчитывая поразить воображение дочери и даже Андрея роскошным предпраздничным обедом. Готовила она на троих, но Андрей заранее позаботился набить холодильник всякой снедью на десяток ртов. Холодильник ломился; тёща ворчала: "Ну, куда столько еды? Мы что, держим осаду? Попортится ведь!" Андрей лаконично объяснял, что затоварился на всю посленовогоднюю неделю, чтобы не бегать потом по пустым магазинам. Тёща затихала и едва ли не оттаивала: скаредность была единственным качеством, которое она умела ценить даже во врагах.
   В канун обеда Оксана Ивановна добродушно позволила Андрею и Лене закусить салатами, чтобы сбить аппетит, распаляемый божественным ароматом жарившегося гуся.
   - Мы кого-то ждём? - удивлённо спросила тёща.
   - Я - да, - кивнул Андрей, направляясь к входной двери.
   Когда в квартиру с радостными воплями ворвалось семеро человек, уже слегка поддатых, Оксана Ивановна медленно осела на стул. Все вбежавшие наперебой бросились целовать Лену; она от избытка чувств смеялась и плакала одновременно. Володя, становившийся в подпитии чрезвычайно галантным, не забыл несколько раз приложиться к пухлой, замасленной ручке Оксаны Ивановны. Та пребывала в среднем состоянии между шоком и прострацией, и ручка её поэтому висела безжизненно, как сарделька.
   Когда первая волна приветствий схлынула, Володя и компания закрылись в большой комнате для кратенькой репетиции. Всё произошло так быстро, словно на кухню налетел минутный ураган, который всё смешал, всё перевернул вверх дном и оставил невольных зрителей мучительно соображать, что это сейчас такое было. На кухне остались: Андрей, Кирилл, невозмутимо принявшийся за уничтожение недоеденного салата, Лена, заваленная кучей подарков, которые возвышались перед ней на столе наподобие египетской пирамиды, Оксана Ивановна, которая продолжала сидеть в ступоре у плиты с остекленевшими глазами.
   - Мама, гусь пригорит! - нарушила молчание Лена.
   - А? - охнула Оксана Ивановна. - Сейчас, дочка, сейчас... Это у тебя столько друзей... И всех надо накормить... Господи, почему меня никто не предупредил...
   Весь вечер тёщу было не видать и не слыхать: как по мановению волшебной палочки, она словно растаяла в благоприятной атмосфере подобно бактериям, гибнущим под воздействием солнца и свежего воздуха. Уже в ночи, когда городок погружался в сон, она, перебросившись двумя прощальными словами с Леной, тихо вышла из квартиры и отправилась на последнюю электричку. О чём тёща думала позже, сидя в пустынном вагоне и уставя взор в подлунный мир, со скоростью полтора километра в минуту пролетавший за окнами, история умалчивает. А веселье в квартире продолжалось.
  
  
  Глава VII
  
   Бездельничать любят многие, но превратить безделье в доходное ремесло дано не каждому. Кирилл долгое время думал, что ему такой фокус удался, и очень этим гордился. Подумаешь, американская мечта - стать из нолика единичкой, приложив единичку усилий - так каждый дурак может. А вот стать единичкой, приложив нолик усилий - это по-русски!
  В двадцать лет человеку жить весело. А в мегаполисе молодая жизнь принимает формы самые разнообразные, заманчивые и возбуждающие. Кирилл, поступив в вуз, решил проотжигать первые четыре года учёбы, а уж потом устраиваться на работу. Он рассуждал: "Молодость одна, и проходит она быстро; разве не преступление - преждевременно зарывать её в землю?" Два года пролетели очень быстро и весело, и в запасе у него оставалось ещё столько же - полноценной, удивительной жизни, в которой есть друзья, любовь, много улыбок и мало причин для беспокойства. Чего ещё желать? Он радовался каждому прожитому дню.
   Одно лишь омрачало его существование - для полного счастья Кириллу всегда не хватало адреналина и денег. В поисках источника двух этих благ он многое перепробовал и остановил свой выбор на тотализаторе. Познания Кирилла в спорте были довольно обширны, тяга к освоению нового - непреодолима, и, помучавшись поначалу, он стал извлекать из схваток с букмекерами маленькую, но приятную финансовую выгоду. В денежном выражении эти его доходы были невелики, но сам факт, сам прекрасный и льстящий самолюбию факт того, что он кладёт на лопатки профессиональных экспертов, составляющих линию, придавал ему веса в собственных глазах, а равно и в глазах безвольных болванов, просаживающих в букмекерских конторах бешеные деньги и не находящих в себе сил остановиться.
  
  Был самый обычный мартовский день, промозглый и холодный, когда чёрт с размаху толкнул Кирилла в левый бок и явил ему Искушение таких размеров, что бедный парень не смог устоять. Началось всё с посещения Кириллом любимого букмекерского зала. Располагался оный в подвальчике кинотеатра и был отделан по последнему слову техники: дорогой паркет, евроремонт, у каждой кассы (или, говоря на местном жаргоне, будки) - по два монитора, на выбеленной стенке - плазменная панель, вечно что-нибудь да транслирующая.
   Население подвальчика - разномастные личности с грустной судьбой, небогато одетые и сверкающие сальными волосами - толпилось возле стенок, где пришпиливали распечатки линий на матчи и соревнования текущего дня. Лица были всё больше сумрачные, заговорщические, словно игроки затевали одно большое недоброе дело.
   Присутствующие делились на три категории. Были здесь вилочники - игроки, зарабатывающие на разнице коэффициентов разных контор - эти просили в будках распечатки и отходили в сторонку, пытаясь отыскать в линии букмекерский промах. Найдя таковой (в последние годы это стало редкостью - сначала по игрокам ударило распространение скоростного Интернета, а затем и создание букмекерами ассоциации), они молча, ни с кем не делясь, и без малейших эмоций на лице ставили деньги и внутренне торжествовали. Были профессионалы - игроки, разбирающиеся в спорте настолько хорошо, что линия не выдерживала с ними конкуренции. Наконец, подавляющее большинство составляли попаны - неопытные новички, невезучие старички и зеваки, прилетающие, как мухи, на запах сладкого; эти люди понимали спорт на уровне заинтересованных обывателей и потому регулярно оставались в проигрыше.
   Кирилл вошёл, поёживаясь от уличного холода (модный меховой свитер на молнии был одет прямо на голое тело и притом расстёгнут по грудь - Кирилл очень ценил свою оригинальность), кивнул двум знакомым игрокам (в зале не принято приветствовать друг друга; не принято даже громко говорить - помещение оглашал непрекращающийся шуршащий шёпот) и въелся глазами в отпечатанные листки. Затем вздохнул, полез в карман - там лежали жалкие семь сотен рублей. А ведь оставался один день до последнего тура футбольного чемпионата. Последние недели Кириллу невероятно везло именно в футбол, и играть по мелочи было и обидно, и неприятно, и даже неприлично. Но денег не было - модный меховой свитер его обанкротил.
   Чуть склонив набок изящную голову, Кирилл водил взглядом по печатным листам. Отметил одну хорошую ставку, затем вторую, третью - всего их набралось семь штук - и всё с невозмутимым выражением лица, с неопределённой полуулыбкой, которой так прославились Талейран и Мона Лиза.
  Да, хороших ставок было много, но Кирилл - это чувство так знакомо российским экономистам! - не мог их все профинансировать. На чём же остановить свой выбор? Пока он размышлял, взвешивая все "за" и "против", до ушей его донёсся негромкий, но торопливый разговор двух профессиональных игроков. Пингвинов и Бредун - так звали в конторе этих двоих (первого по фамилии, а второго - за какие-то былые промахи) - живенько обсуждали предстоящий теннисный матч.
   Пингвинов был пригоден для изучения анатомии. Был он невероятно тощий, со впалыми глазами и щеками, точно вчера из Бухенвальда, и держал в костлявых пальцах замызганный блокнотик - такой сальный, что листки его впору было рвать на бутерброды. Красные глаза его слезились от постоянного недосыпа, жидкие нечёсаные волосики торчали на макушке в разные стороны.
   Бредун, неуклюжий, косолапый, толстомордый, с задом шире плеч, страдал насморком и был стеснителен. Прежде чем утереть протёкший нос, он окидывал окружающих взглядом исподлобья - не смотрит ли кто? - и, приковав этим всеобщее внимание, с наслаждением убирал соплю указательным пальцем.
   Сладкая эта парочка горячо шепталась о полуфинале теннисного турнира в Роттердаме.
   - Матч договорной, совершенно точно. В Евробете ставку уже сняли, - тараторил Пингвинов как заправская цыганка, держа при этом Бредуна за локоть.
   - Ну, не знаю. Неохота мне играть этого шведа. Душа к нему не лежит, - неуверенно бормотал Бредун.
   - Да ты послушай, - Пингвинов нагнулся и зашептал что-то Бредуну на ухо. Продолжалось это секунд десять.
   - Серьёзно? - быстро спросил Бредун.
   Пингвинов кивнул и снова зашептал. Кирилл изо всех сил напрягал слух, но не мог разобрать ни слова из этого важного шепотка. Наконец, Бредун шмыгнул носом и прогнусавил:
   - Ладно. Поставлю, пожалуй. Только немного. А ты сам-то...
   - А я сам, - Пингвинов понизил голос, - сорок тысяч поставил в трёх конторах.
   Кирилл слушал вдохновенный шёпот со всё стекленеющими глазами; маленькие бусинки его зрачков за минуту расширились до крупных горошин. Мысленно перемножив сорок тысяч на пять с половиной (таков был коэффициент на победу шведа), он прошептал: "Боже мой! Целое состояние! Я во что бы то ни стало должен..."
   Пошатываясь, как пьяный, Кирилл направился к выходу. Чуть не навернувшись на узких ступеньках - из-за того, что плохо смотрел под ноги и вообще не соображал, что творится вокруг - он пошлёпал к метро по лужам, не разбирая дороги. Взгляд у него был сумасшедший, движения - порывистые, дыхание - судорожное.
   Он знал, где достать деньги. Знакомый Кирилла, осетин Артур, негласно занимался ростовщичеством. Артур был добрым малым, хотя при первой встрече производил обратное впечатление. Его постоянно окружали крепенькие осетинские дружки самого разбойничьего вида. Кирилл не хотел испытывать на себе крепость их кулаков и всегда возвращал занятое в срок и даже раньше срока. Артур, видя такую добросовестность, относился к Кириллу дружелюбно и однажды даже отказался принимать мелкий долг в две тысячи рублей. "Оставь сэбе, - сказал тогда он. - Дружба в жызны важнэе дэнег. А чтобы дружбу сохраныт, надо дэлать другу прыятное".
  
  Телефонный звонок, сделанный Кириллом на бегу, был очень короток: "Артур, привет. Срочно нужны пятьдесят тысяч. Через пару недель верну". "Нэт проблэм, прыезжай. Сегодня послэ пяти", - был не менее краткий ответ.
   Через полдня свёрток тысячных купюр приятно оттягивал Кириллу правый карман джинсов. Он ласково гладил его, похлопывал по нему каждые пять минут. "Я увеличу тебя в пять раз", - пришёптывал он, облизывая пересохшие губы.
   Добравшись до дома, Кирилл с размаху хлопнул дверью, пытаясь сообщить ей свою радость. Бестолковая дверь жалобно скрипнула. Разбросав кроссовки по углам прихожей, Кирилл, чуть ли не посвистывая, прошёл в свою комнату, бухнулся в кресло, что напротив компьютера, и мечтательно прикрыл глаза. Мысли его были так приятны и так ласкали воображение, что он сладко потягивался каждые пять минут.
  
   Назавтра Кирилл оказался в букмекерском зале за полчаса до открытия первой будки. В нетерпении он вышагивал от стенки к стенке, как караульный у ворот казармы. От нервного напряжения у него зудело в затылке; ладони потели, хотя в зале было прохладно. Наконец, приоткрылось окошко первой кассы: Кирилл резво подскочил к нему, но хорошо прокуренный женский голос осадил парня:
   - Подождите, подождите. Я ещё не повесила линию...
   С раздражающей неторопливостью из будки выплыла немолодая, полная (а в некоторых местах даже переполненная) особа. Растолкав толпящихся мужчин внушительными габаритами, она стала пришпиливать кнопками листки к картонному планшету. Кирилл весь издёргался, наблюдая за её вялыми, словно в замедленной съёмке, движениями. "Ну, скорее же... Скорее!" - умолял он про себя, испытывая при этом чувство сродни тому, которое одолевает пивного алкоголика у закрытой двери общественного туалета.
   Пока дама прикрепляла последние листы, Андрей отыскал глазами матч Надаль-Содерлинг и вздохнул с облегчением: игра, значит, не попала под серьёзное подозрение букмекеров, раз её оставили в линии. И тут же, со смешанным чувством досады и счастья, он увидел, что коэффициент на победу Содерлинга за сутки упал с 5,5 до 4,8 - верный признак того, что игроки по всему миру "грузили" эту ставку, считая её перспективной.
   Слегка дрожащим голосом Кирилл продиктовал в окошко кассы свою ставку. Одна тысячная банкнота вывалилась из одеревеневших пальцев Кирилла, когда он передавал в кассу деньги, и все присутствующие с любопытством, иронией и завистью наблюдали, как он поднимает её с пола. Но вот, кажется, и всё - дело сделано. Кассирша прогудела: "Следующий, пожалуйста...", а Кирилл, отойдя, стал пересматривать свою карточку, которая теперь казалась ему самой дорогой вещью на свете. Вдоволь налюбовавшись, он бережно согнул её напополам и опустил бумажный квадратик в левый нагрудный карман куртки, поближе к часто бьющемуся сердцу. Выходил из конторы Кирилл с облегчёнными карманами и совершенно чудесным настроением: хотелось бежать вприпрыжку, обниматься с каждым встречным прохожим, подняться от земли и облететь всю Москву, чтобы каждый из десяти миллионов её жителей увидел и ощутил свежий порыв его безграничной радости.
   Домашние уловили его бодрое состояние духа; ел он в тот вечер с таким аппетитом, что отец, отличавшийся наблюдательностью, произнёс:
   - Готов поспорить, у Кирилла - новая девушка... Хе-хе-хе... Наворачивай мясо, сын - силы тебе понадобятся.
   Кирилл не отказался от добавки, и весело заговорил о том, как здорово живётся студентам на этом свете.
   Спал он плохо.
   На следующий день, едва родители отправились на работу, Кирилл бросился к компьютеру. В вуз он не пошёл; момент наивысшего в жизни торжества Кирилл хотел отметить в одиночестве - он боялся, что перехлёстывающие через край эмоции выдадут его секрет, что придётся объясняться, что отец поделит заработанные Кириллом деньги по-своему, что мать прикажет объяснить, почему он без спроса занимал крупные суммы у ростовщиков... Словом, Кирилл остался верен своему всегдашнему принципу - ни в чём не осложнять себе жизнь.
   Дождавшись загрузки Windows, он не сразу нашёл бегающими глазами значок Интернета, и лишь с третьего раза смог правильно набрать адрес теннисного сайта - пальцы не попадали по клавишам, Кирилл нервничал, потом сердился на себя, что не сразу нашёл ссылку на результаты матчей.
   Но вот перед ним всплыло золотисто-зелёное, как майский день, окно. Напечатанные двумя столбиками результаты игр занимали весь прямоугольник монитора и уползали куда-то вниз - Кирилл стал крутить колёсико мышки потной подушечкой указательного пальца - замелькали цифры, ещё цифры. Наконец, он выхватил взглядом искомое:
  
  Турнир ATP в Роттердаме. Полуфинал.
  
   Шумно вздохнув, Кирилл закрыл глаза и сосчитал до пяти, прежде чем открыть их вновь. Сердце грохотало в висках.
   С первой строки расширенные зрачки считали и так известное, две фамилии - Надаль и Содерлинг. Рафаэль Надаль - необычное созвучие, точно заклинание в старой сказке. Верти этим именем как хочешь, убирай буквы, всё равно останется некая таинственность рифмы: Афэль Адаль, Рафль Надль, Фаэль Адэль, Фарэль Даналь. А если прочесть наоборот, выйдет нечто пугающее - Лэафар Ладан...
  
  Рафаэль Надаль - Робин Содерлинг
  6-4 6-2
  
   Не веря своим глазам, Кирилл перечитал ещё раз, по буквам, и стал медленно холодеть.
   - Этого не может быть, - заплетаясь, прошептал он, - я сейчас рехнусь. Господи, пожалуйста...
   В ужасе Кирилл заморгал, точно пытаясь рассеять чудовищную галлюцинацию, чудовищный обман зрения. Но тщетно он умолял небеса: видение не исчезало.
   Кирилл готов был вешаться. Этому намерению мешало только вязкое, обманчивое чувство, что всё кошмарное - проигрыш, опустошение, приступ безумия - происходит не с ним, а с совершенно незнакомым, слабым человеком, за которым Кирилл наблюдает со стороны.
   Выключив компьютер, он нетвёрдым шагом подошёл к окну, провёл рукой по лбу и волосам, в последний раз пытаясь стрясти, развеять наваждение. Лоб был прохладный, здоровой температуры. Странно, что тело никак не отреагировало, - ведь душа так и рвалась выпрыгнуть вон. Ещё невероятнее - за окном продолжалась нормальная жизнь, вступал в свои права самый обыкновенный день: проезжали автомобили, пролетали беспечные облака, две девочки прыгали через скакалку. Но Кирилл ничего не соображал; ему казалось - стоит немного сосредоточиться, и голова уже непременно взорвётся от напряжения. Да и как могло вокруг твориться нечто обыденное, естественное, когда он сам стоял на краю пропасти? Как поверить, что мир прекрасно обходится совсем без нас? Это чувство - чувство полной непричастности к миру - то же, что смерть без бессмертия, небытие. Как согласиться с небытием в двадцать лет?
  
   Весь день Кирилл слонялся без дела, обдумывая варианты спасения. Прогулка по улицам была вынужденной - Кирилл не мог сидеть, не мог стоять, не мог принять никакое спокойное положение тела: в душе его бушевал ураган.
   Месяц, самое большее два месяца, Артур будет ждать уплаты долга; а потом, потом... Кирилл сглотнул слюну - она показалась неожиданно кислой - и крепко задумался: "Пятьдесят тысяч в месяц могут спасти моё здоровье. Покажите дурака работодателя, согласного платить мне такие деньги... Я ведь бездельник, ничему не научился и никакого опыта за плечами не имею... Что ж делать-то?"
   Мысль Кирилла была не совсем верной. Под вечер, копошась в списке вакансий беспокойным взглядом, он отметил странное, в три строчки, объявление:
  
   Продюсерский центр приглашает энергичных молодых людей (юношей и девушек), можно без опыта работы. Требования: общительность, доброжелательность, приятный внешний вид. Заработная плата: сдельная, в среднем 1500 р./день. Телефон...
  
   Соблазнённый внушительной цифрой - полторы тысячи для студента не шутка - Кирилл забыл задуматься. Заплутавшему в лесу путнику, морозной ночью подметившему вдали спасительный огонёк, некогда задумываться о его природе (уж не лесной ли это пожар?) - так и Кирилл ни секунды не колебался, набирая указанный в объявлении номер.
   Приятный, хотя несколько механический женский голосок отозвался на его звонок и принялся щебетать всё то, что должна щебетать вышколенная, хорошо надрессированная секретарша.
   Кирилл улыбался, отвечая на вопросы, и переливчатый звон его голоса играл всеми тонами радости. "Спасибо. До свидания. Я приеду через два часа", - напоследок пообещал он с такой теплотой, словно завершал признание в любви.
  Отложив трубку, Кирилл подпёр мечтательную голову кулаком и со счастливой улыбкой уставился в окно. Во всей его доверчивой позе, в растрёпанной его красоте была ребячески-наивная, добрая свежесть. Был он весь чистый, ясноглазый, светящийся изнутри - воплощение юности.
  Кирилла окрылило обещание лёгкой и прибыльной работы: курьер, развоз заказов, 250 рублей за каждую доставку. "Что за заказы?" - походя поинтересовался Кирилл. "Бумаги; в основном, бумаги", - отвечала милая секретарша.
  Выехал он рано - с таким расчётом, чтобы появиться в офисе за десять-пятнадцать минут до оговоренного времени (пусть знают, какой он активный работник, как рвётся заполучить вакансию).
  От метро до дверей конторы Кириллу предстояло пройти полукилометровую диагональ (Петровский парк - Ипподром); он глазел по сторонам и, странное дело, - всё ему в окружающей обстановке нравилось. Даже в весьма вонючем и неживописном Ленинградском проспекте угадывалась какая-то просторная красота. Даже уродливая панорама Третьего Транспортного Кольца (Кирилл лицезрел её, перебираясь через Беговую улицу по высотному, надмагистральному переходу) являла собой в этот день нечто эпическое. Во всём благодаря счастливому звонку просматривались спасительные черты.
  Два вздыбленных каменных коня охраняли въезд в переулок, ведущий к Ипподрому. Символ этот показался Кириллу прямым призывом идти в атаку. Более прозаичное объяснение - коням ударила вожжа под хвост - в голову ему, конечно, не пришло.
  Эйфория длилась недолго. С первой же минуты знакомства с конторой начались маленькие недоразумения. Придя по указанному секретаршей адресу, Кирилл обнаружил перед собой трёхэтажный жилой дом, милый дворик с детской площадкой, где из-за весенней сырости детей не было, зато лежала в песочнице старая шелудивая дворняга - и более ничего. Вывески продюсерского центра нигде не было видно.
  Для верности Кирилл обошёл здание кругом, затем отошёл на тридцать шагов назад (для лучшего обзора) и вперил в стену такой пристальный и нацеленный взгляд, что под его давлением какая-нибудь новая дверь или дыра должна была появиться непременно.
  Тут он впервые обратил внимание на обшарпанный сарай, стоявший от дома в дюжине метров. Одноэтажный, белокирпичный, со ржавыми решётками на окнах и плоской гудроновой крышей, сарай совсем не радовал глаз. Кирилл, по скудости воображения, принял было его за котельную.
  Ещё не веря своим глазам (хотя ноги уже интуитивно несли его в ту сторону), Кирилл подошёл к сараю и изумлённо уставился на чёрную железную дверь, по ширине и внушительности напоминающую дверь какого-нибудь склада. Это была безымянная дверь. Ни пометочек, ни вывески, ни объявленьица - голое железо. Кирилл несмело потянул дверь на себя: она туго, но поддалась. Он зашёл внутрь и обнаружил себя стоящим на маленькой, два на два метра, площадке, от которой вниз, в подвал, тянулась опрятная деревянная лестница. Сразу налево была ещё дверь; он подёргал - заперто.
  Пришлось спускаться. Едва не разбив себе лоб о низкую притолоку (вход в подвал был рассчитан на людей очень среднего роста), Кирилл протиснулся через очередную чёрную дверь и очутился в тесной комнатке. Одну треть помещения занимал стол, украшенный телефоном; за столом восседала пожилая женщина. Рядом стояли два стула - и это была вся мебель, не считая потёртого ковра, устилавшего пол. Обстановка была настолько невероятной, настолько спартанской, что у Кирилла вырвалось:
   - Простите, я, кажется, не туда попал...
   - Ах, добрый день! Вы на собеседование? - проворковала женщина высоким девчачьим голосом, и изумлённый Кирилл узнал в голосе недавнюю секретаршу. Открытие это так его потрясло, что он вместо ответа промолчал, мучительно пытаясь осознать, как шестидесятилетняя пенсионерка может исторгать из себя звуки двадцатилетней девушки.
   - Не смущайтесь, - прервала молчание секретарша, - присаживайтесь на стул, заполняйте анкету, а я пока пойду... доложу о Вас.
   Уже выходя, она добавила назидательно:
   - Никуда не выходите, сидите здесь, на ресепшн.
   При слове "ресепшн" Кирилл вышел из ступора и едва не прыснул со смеху. Комнатка своей убогостью напоминала прихожую, и респектабельное английское словечко применительно к ней звучало сатирической издёвкой.
  - Витя, Витечка, - тем временем послышался далёкий, глуховатый голосок секретарши, - там соискатель пришёл... Знаю, что рано... Из-за десяти минут ты поднимаешь скандал... Опять не угодила. Витя, слушай, что мама говорит...
  Кирилл решил, что ослышался. "Не может же этот дурдом быть ещё и семейным предприятием", - подумал он. С опаской он взглянул на анкету, ожидая от неё немыслимых, ненормальных вопросов. Анкета, однако, была самая обыкновенная. Кирилл быстро исчеркал весь лист, запнувшись на мгновение лишь перед невинным вопросом: "Как давно Вы увлекаетесь театром?" Кирилл, в жизни театра не посещавший, смутился, но уже в следующую секунду бодро вывел: "С детства".
   Пока он дописывал последние строчки, секретарша вернулась - с чайником в руке. Чайник был электрический, не чугунный. Кирилл отметил это с удовлетворением.
   - Заполнили? Вот и отлично. Вот и... отлично... - она взяла лист из кирилловых рук и бегло просмотрела написанное. - Менеджер примет Вас через пять минут. Зовут его Виктор. Очень серьёзный молодой человек.
   - Он Ваш сын?
   - Витя-то? Да как сказать... Иногда сын, а иногда и дрянь, - криво улыбнувшись, ответила секретарша. Секунд десять в полном молчании она наливала себе чай, затем продолжила: - Мы с ним часто ругаемся, всё по пустякам. Ну, мне-то всё равно, пусть ворчит: он ведь не со зла, такая уж работа нервная. Неприятно только, что он, когда сердится, совершенно не выбирает выражения. Иногда такое в свой адрес услышишь - месяц вспоминаю, заснуть не могу.
   Секретарша шумно отхлебнула чая.
   - А вообще-то он толковый малый... Работал с четырнадцати лет, никогда на родительской шее не сидел. Прямо, можно сказать, весь в меня: тоже не терплю безделья, - она усмехнулась. - Я ведь здесь по его протекции секретарствую. Повезло, считай, на старости лет. В моём-то возрасте только вахтёршей работать... Как вышла на пенсию, чуть с ума не сошла. Живу я одна, всех радостей - кофе да сериалы. Хоть на стенку лезь. Втайне от сына устроилась в "Секс по телефону". Хоть какое-то развлечение. Одно плохо: весь день стонешь, охаешь, сюсюкаешь - к вечеру горло болит.
   Секретарша сделала ещё глоток и продолжала:
   - Много было на той работе смешного. Один раз я посреди разговора закашлялась, а кашель-то стариковский - его, как голос, под девочку не подделаешь. Кое-как отдышалась, говорю клиенту: "Кхе-кхе, извините..." А он уже трубку бросил.
   Кирилл засмеялся:
   - А отчего ушли?
   - Надоело, вот и уволилась. Каждый день по тридцать задротов, прости Господи... Хотите чаю, Кирюша?
   Кирюша был не против, но раздался звонок - приглашение пройти на собеседование.
   Вильнув по узкому коридору налево, он увидел в стене полутораметровый проём, а в конце проёма - дверь. Верхний косяк двери был на уровне кириллова подбородка. Ему пришлось нагнуться, чтобы безболезненно в неё пройти.
   - Да, ко мне без поклона не входят, - отреагировал на его появление приятный басистый голос. Кирилл поднял голову и встретился лицом к лицу с Виктором, внешность которого производила самое дисциплинирующее впечатление. Виктор был молод, лет двадцати семи, много тридцати на вид; но аккуратная тёмно-русая борода и мудрый взгляд чёрных глаз, в минуты гнева становившийся пронзительным и сверлящим, придавали ему донельзя солидный вид. Могучие плечи, скрытые ладным пиджаком, наводили на мысль, что их обладатель дружит со штангой.
   - Тесновато у нас, правда? В тесноте, да не в обиде, как говорит пословица. Сэкономив на аренде, мы больше платим работникам...
   Кирилл кивнул. Виктор поднёс к глазам анкету и, без видимого интереса проглядев несколько строк, молча убрал её в долгий ящик.
   - Проформа. Главное - Ваше желание работать, - добродушно пробасил он. - Вы как?... Сильно желаете?
   - Очень сильно.
   - Никогда так не отвечайте. На Вас будут сваливать самые трудные и утомительные задания.
   - Ясно.
   - Так-то лучше. Тогда будем знакомы - Виктор, управляющий театральной конторой.
   Кирилл пожал начальнику руку:
   - Мне Вас уже представила Ваша мама.
   - Ах, мама... Что она про меня говорила?
   - Только хорошее.
   - Могу себе представить. Мать - замечательный человек, но увы - страдает недержанием языка за зубами... А про работу она что-нибудь рассказывала?
   - Нет, ничего.
   Виктор просиял:
   - Выходит, зря я так уж её ругаю. Работа у нас столь специфическая... Курьеры обращаются с крупными суммами наличных денег. Мы стараемся хранить это в тайне - по соображениям безопасности. Понятно, что секретарь не должен много болтать с посторонними, то есть ещё не принятыми на работу людьми.
   - А я уже принят?
   - Да, разумеется, - Виктор откинулся на спинку кресла и бросил оценивающий взгляд на своего нового подопечного. - Завтра к десяти утра ждём тебя в офисе; обо всех деталях работы узнаешь на стажировке. Да, вот что - не забудь одеться поприличнее - костюмчик там или хоть джинсы поскромнее: в этих только на школьную дискотеку бегать...
   К сожалению, на следующее утро офис был не слишком гостеприимен к Кириллу. Придя на работу без четверти десять, он обнаружил входную дверь запертой. Слегка обеспокоенный, Кирилл постучал в дверь; несколько минут, несмотря на регулярные стуки, никто не открывал. Затем из-за двери высунулась незнакомая мужская голова и попросила подождать ещё немного.
   И Кирилл подождал ещё немного, а затем ещё немного, пока, наконец (благодаря порывистому северному ветру) от причёски, старательно сооружённой им на голове, совсем ничего не осталось. Вдобавок Кирилл замёрз, и заместо живого румянца его щёки оттенила нездоровая небесная синева.
   Когда ему, наконец, разрешили войти, у Кирилла осталась одна мысль - только бы погреться. В комнатке ютилась всё та же бабушка-секретарша, рядом с ней стоял хмурый, весь изжёванный трудовыми буднями человек, открывший ему дверь.
   - С добрым утром, Кирюша. Как выспались? - обратилась к нему секретарша. И, не дожидаясь ответа, заметила: - Что-то Вы сегодня не по погоде одеты...
   "Это точно", - подумал Кирилл, но улыбнулся и сказал:
   - В самый раз. Буду бегать - согреюсь.
   - Много бегать не придётся, - подал голос хмурый мужчина. - Сегодня у тебя стажировка. Пойдёшь со мной. Будешь смотреть, запоминать, ну и сам попробуешь поработать... в конце дня, - добавил он и причмокнул.
   Манера наставника после каждой фразы цокать и чмокать очень скоро стала Кирилла раздражать. Имелись у мужчины и другие недостатки - неприветливый взгляд исподлобья; тихий, гнусавый смешок вместо искреннего человеческого смеха. А вечная сутулость и мрачность позволяли предполагать, что он замышляет какую-то особенную гадость.
   При всех минусах это был весьма неглупый и порой даже честный человек. Едва отойдя от офиса, он выдал Кириллу всю правду, о которой накануне ни Виктор, ни его великовозрастная мать даже не заикнулись, дабы не спугнуть работника.
   - Про курьера можешь забыть. За доставку документов таких денег не платят - мог бы и сам догадаться, - буркнул наставник, отпустив вслед за этим длинное ругательство.
   - Чем же я буду заниматься?
   Наставник шлёпнул ладонью по своей холщовой сумке, перекинутой через плечо:
   - Торговать. Распространять театральные билеты. Здесь у меня их тридцать штук, в разную цену: от тысячи до пятнадцати тысяч каждый. Заходим в аптеки, в магазины, в школы; вешаем лапшу на уши охране и пробираемся в офисные здания, в университеты, на заводы и в больницы - это и есть наша работа.
   - Так выгонять же будут.
   - Будут. И выгонять будут, и хамить, и просто отказываться. Зато десять процентов от каждой сделки - твои.
   - И сколько ты, например, получаешь?
   - Я-то? Когда как. В плохой день полторы-две тысячи, в хороший - больше пяти.
   - Пять тысяч в день?! - Кирилл не смог сдержать удивления.
   - Да, - скромно ответил наставник. - Но учти, что это плата за стресс. Торговых агентов многие ненавидят. К тому же, большой доход приходит с опытом. На первых порах и тысяча в день - неплохой результат.
   Услышанное произвело на Кирилла впечатление. Он рассчитывал на меньшее и теперь был только рад, что дело так неожиданно повернулось. Торговый агент! Да, неприятная, но творческая работа; а ещё встречи с новыми людьми, а какой простор для фантазии...
   - Я вижу, ты загорелся, - отметил наставник, внимательно посмотрев на Кирилла. - Это хорошо. Многие скисают от одного слова "распространитель".
   - А мне уже не терпится самому попробовать.
   Наставник гнусаво усмехнулся и кивнул головой.
   - Начнём отсюда, - сказал он спустя полчаса. Морщась на холодном ветру, Кирилл огляделся - они вышли из метро на улицу 1905 Года. - Пресня - хлебный район, сплошь деловые конторы. Но для разминки мы выберем цель попроще.
   "Целью попроще" оказался мебельный салон. Утро буднего дня - мёртвый сезон для дельцов, поэтому захожих мужчин встретили улыбками доверчивости и надежды. Две дамы, рисуясь и мигая всем лицом, подскочили к вошедшим с двух сторон и, взяв мужчин под караул, услужливо сопровождали их, пока те переходили от спальни к спальне. Мужчины, ради приличия, потоптались с минуту, разглядывая интерьеры.
   - Тебе какой диван нравится? - спросил у Кирилла наставник, игриво подталкивая его локтем. Кирилл ещё не успел покраснеть, а первая дама уже щебетала:
   - Взгляните на этот итальянский диванчик. Очень удобный, на двоих...
   - Милые дамы, - вмешался наставник, - мы обязательно что-нибудь у вас купим, но сперва позвольте представиться - Евгений, продюсерский центр "Антракт".
   - Очень приятно, - успели прошептать дамы.
   - По случаю юбилея Вячеслава Невинного-младшего мы проводим презентацию его нового спектакля "Свадебка", - наставник сунул в руки опешившим женщинам по афишке, да так ловко, что те не смогли увернуться. - Взгляните, какой актёрский состав - Александр Филиппенко, Алёна Хмельницкая, не говоря уже о самом Вячеславе Невинном, который играет здесь главную роль. Несколько чеховских водевилей талантливо склеены в одну сюжетную линию, повествующую о свадьбе, где вечно происходят курьёзы и забавные события. Давно ли вы были в театре, девушки?
   - Ммы... Я уж и не припомню, когда последний раз... - промычала было первая дама, но наставник не дал ей договорить:
   - Вот видите, какая прекрасная возможность. Спектакль состоится на сцене МХАТа, в следующую субботу. Мы работаем напрямую с театром и можем предложить для вас удобные места и большую скидку, если вы приобретёте билеты - для себя или своих знакомых, или просто в подарок. Такой шанс представляется нечасто.
   - Гм, я даже не знаю... - дамы переглянулись. Первая дама, кашлянув, спросила:
   - МХАТ - это, наверное, очень дорого.
   - Ну что вы! Если приобретать билеты в кассах или у спекулянтов, тогда, конечно, цена составит от пяти до пятнадцати тысяч. Но у нас есть возможность предложить их без наценки - от полутора до четырёх с половиной тысяч. Места на балкон обойдутся ещё дешевле - всего тысяча двести; у нас ещё осталась парочка билетов.
   Дамы зашушукались. Прошло полминуты; наконец, первая дама решилась:
   - Хорошо. Я, пожалуй, приобрету у вас эту парочку.
   Пока первая дама расплачивалась, вторая, прищурившись, спросила:
   - Простите, но вы вот сказали, что предлагаете билеты без наценки. А за счёт чего вы тогда зарабатываете?
   - А мы получаем зарплату от театра, - бодро соврал наставник, и этот уверенный ответ заставил женщину сказать:
   - А-а-а. Теперь понимаю, - её сомнения и подозрительность моментально улетучились. - А что у вас ещё там было дешёвенького?
   Наставник раскрыл сумку, достал два десятка конвертов, с разными билетами на разные спектакли, долго объяснял, показывал, рассказывал... В итоге ему удалось облегчить двух дам на одиннадцать тысяч рублей.
   - Да, чуть не забыл, - уже на выходе он тронул себя пальцем по лбу и возвратился. - Я человек честный, раз обещал - сделаю. Почём у вас пластиковые пакеты?
   - Пять рублей, - хлопнула глазами первая дама.
   - Дайте два. Нет, лучше три.
   Получив требуемое, наставник растянул губы в улыбке:
   - Приятного вам просмотра, девушки.
   В ответ раздалось неуверенное "спасибо".
   - Видал? - обратился к Кириллу наставник, когда они вышли на улицу. - Так работают профессионалы. Ну, и ты со временем научишься.
   Кирилл, восхищённый актёрской игрой наставника, заметил с недоумением и грустью, как тот вновь сгорбился и как-то ссохся, стоило ему покинуть мебельный салон. Во взгляде появилась прежняя угрюмость, в голосе - усталые, раздражённые нотки. "Не высыпается, наверное", - мельком подумал Кирилл. - "И вечно что-то мрачное думает про себя. Интересно было бы узнать - что".
   Кирилл почтительно молчал несколько минут, не решаясь прерывать размышления наставника. Вскоре они оказались напротив двадцатиэтажной громады "Всемирного торгового центра" на Пресне - главного офисного здания Москвы, занимающего своими корпусами площадь нескольких футбольных полей.
   - Всемирный Торговый Центр... - угрюмо усмехнулся наставник, очнувшись от раздумий. - Какой это шутник догадался дать небоскрёбу название разрушенных башен-близнецов, хотел бы я знать... Да ещё и выстроить его рядом с Ваганьковским кладбищем.
  - Ну правильно - идёт война за капитал. А на войне принято рыть могилы впрок, - поддакнул Кирилл.
  - Точно. А знаешь, война за капитал пострашнее обычной будет. На обычной войне есть живые и мёртвые, а в войне за капитал - живые трупы. Вот я тебе покажу одну страшную вещь, когда поднимемся на четвёртый этаж. Пошли!
  Кирилл немножко трусил, вступая вслед за наставником в фойе первого этажа. Всё-таки мебельный салон, где от усталых продавщиц можно услышать лишь раздражённый окрик - это одно, а Пресненский Центр, в котором сто человек одной охраны, не говоря уж про собственный отдел милиции, - совершенно другое.
  - Что ты так затравленно озираешься? Охраны что ли боишься? Пффф! Охрана в московских офисах, Кирилл, - самая бесполезная часть персонала. Бесполезнее даже начальников и менеджеров высшего звена, - прошептал наставник. - Однажды я исходил всё это здание с первого до последнего этажа со спортивной сумкой за плечами, и никто не поинтересовался, что внутри. Никто даже не обратил внимания на мой внешний вид. Я бы на спор протащил сюда бомбу!
  Наставник подошёл к девушке из бюро пропусков и медовым голосом попросил выдать разрешения на него и молодого человека.
   - Вам куда? - кудахтнула девица.
   - Пятнадцатый этаж, страховое общество "Гарантия".
   Сонными глазами просканировав паспорт, девушка сунула в окошко пропуска и отвернулась.
   - Понимаешь, Кирилл, в каждом деловом центре есть либо туристическая фирма, либо банк, либо страховая контора. Там всегда рады клиентам, им всегда можно предварительно позвонить по телефону и записаться на приём под любым предлогом. Допустим: взять кредит, побеседовать о путёвке в Египет, порассуждать о цене жизни и небесплатной медицине. Так ты проникаешь в офисный центр впервые; всё законно, чинно и благородно. Охрана может ответить лишь упредительным звонком в контору - посетил ли ты их? - да и то, если не слишком ленива.
   - Ясно. Мы едем вешать лапшу на уши страховщикам.
   - Нет-нет, Кирилл, я лишь рассказал тебе теорию. Здесь у меня уже десятки постоянных клиентов, так что лишней болтовни не потребуется. На пятнадцатом этаже можно вести себя нагло; мы сделаем рассылку и просто пригласим покупателей на ресепшн. Уверен, за какой-нибудь час половина дневной нормы окажется у меня в кармане.
   Наставник не врал. С подкупающим спокойствием на лице он прошёл мимо охраны, увлекая за собой Кирилла. Он даже пропуска показывать не стал, решив, что этак выйдет выгоднее:
   - Пусть думают, что мы всю жизнь здесь работаем. Простенький приём, но надёжный, если принять соответствующий вид... - улыбнулся он уголком рта. - Не тушуйся, держись посмелее. Мы солидные люди, мы должны внушать доверие.
   Секретарше, одиноко сидевшей в глубине зала, приятно было увидеть гостей. С наставником она беседовала как старая знакомая. Он, впрочем, не был щедр на слова и вскорости всучил ей бумажку с просьбой сделать по ней рассылку. О цели своего визита он вслух не сказал - тоже, вероятно, для того, чтобы охрана не навострила уши.
   Пока девушка, опустив голову, стучала по клавишам, Кирилл с наставником уселись в кожаные кресла возле окна. Пользуясь свободной минутой, наставник рассказал ещё о нескольких тонкостях торгового искусства:
   - Впечатление, которое ты производишь на клиента в первые секунды - половина успеха. Нужно быть приветливым, слегка напористым; всякое смущение исключается в принципе. Это непросто, даётся не всем и не сразу, но со временем, со временем...
   Кирилл слушал, стараясь ничего не упустить важного. Особенное его внимание привлёк этот отрывок:
   - Главное - найти предлог, который заставит клиента выслушать тебя до конца, хотя бы из вежливости. Яркий жест, смешное словечко, обаятельная улыбка - вот твои козыри. Улыбайся почаще - ты молодой и красивый; надо быть очень бессердечным человеком, чтобы хамством твою улыбку погасить. А вот ещё хитрость - когда входишь в кабинет, в котором сидят чьи-нибудь подчинённые, можно прямо с порога заявить: "Я только что от вашего начальника - он взял у меня три билета и посоветовал зайти к вам. Вы, конечно, тоже интересуетесь театром?.." После такого заявления они, по крайней мере, посмотрят, что ты принёс, наверное что-нибудь купят и уж, во всяком случае, не посмеют нагрубить. Страх не угодить начальству доходит иногда до смешного.
   Наставника прервали - к креслам подошёл молодой сухощавый человек в бледно-сизом костюме.
   - Это вы театральные билеты продаёте?..
   Сеанс вновь оказался успешным. Охрана позёвывала, наблюдая за бойкой торговлей. Подходили и отходили люди: на втором десятке Кирилл бросил их считать, но по улыбке наставника понял, что день уже удался.
   - Ты, кажется, притягиваешь удачу, Кирилл, - весело мотнул головой наставник, когда они вновь зашли в лифт. - Не пробовал играть на бирже или тотализаторе?
   "Ох", - подумал Кирилл, - "из-за этого я здесь". Он, однако, отрицательно покачал головой.
   - Мы сейчас едем на обещанный четвёртый этаж, - посерьёзнел наставник. - И первым делом зайдём в офис 412. Там спиной к окну сидит светловолосый молодой человек лет тридцати. Присмотрись к нему повнимательнее; потом скажешь, что ты о нём думаешь.
   - Да что можно понять в такой обстановке? Они же все здесь на одно лицо: костюм, рубашка, галстук. Заспанные физиономии, измождённые кофеином... - усмехнулся Кирилл.
   - Так было не всегда, - заметил наставник.
   Когда лифт доехал, наставник лёгким кивком головы пригласил Кирилла пройти прямо и налево по коридору. Пастельно-розовый коридор заканчивался стеклянной дверью, за которой вновь оказалась приёмная. Стеклянная перегородка до потолка отделяла приёмную от офисного помещения; она поглощала звуки, но обзор был хороший, и Кирилл видел, чем занимаются служащие.
   - Который? - тихо спросил он у наставника.
   Наставник указал на высокого, чуть полноватого блондина. Он был ещё молод, но наметившиеся мешки под глазами, несвежий взгляд красивых в прошлом голубых глаз и усталость наложили на его лицо неизгладимый отпечаток. Есть лица, которые и в пятьдесят лет умеют вспыхивать юным огнём и живой улыбкой; есть и такие, что в тридцать лет этот огонь в себе погубили. Лицо молодого человека было из последних. Глядя на него, с трудом верилось, что этот человек вообще когда-то был юн и весел.
   Во всех конторах мира такие люди - с грустной задумчивостью на лицах и подспудной депрессией - составляют большинство. Все их судьбы - от счастливого, беззаботного детства и светлой юности до абсолютно бессодержательного, уродливо-пустого настоящего - настолько одинаковы и пошлы в своём позорном итоге, что глядеть на это без тоски невозможно.
   - Смотреть тошно, - сказал погрустневший Кирилл, отвернувшись от светловолосого человека.
   Наставник угрюмо усмехнулся:
   - Представь себе, десять лет назад он был душой компании и мечтой всех девушек. Да-да, вот этот самый разжёванный жизнью человек.
   Кирилл присмотрелся повнимательнее и не поверил. Наставник, угадав его мысли, вслух подтвердил:
   - Сам бы не поверил, но знаю наверняка.
   - Откуда знаете?
   - Когда-то он был моим учеником. Я содержал школу рисования в середине девяностых.
   Здесь Кирилл впервые подумал, что наставник не всю прошлую жизнь занимался продажей билетов, что у него, вероятно, была очень интересная судьба со множеством падений. Кирилл почувствовал себя неловко: он даже не поинтересовался его биографией.
   - Что с ней стало?
   - Со школой-то? Обычная для России история - финансовый кризис. Расходы на аренду стали превышать доходы, и я её прикрыл. Впрочем, я учреждал школу не ради прибыли, а ради людей. Увы, любая человеколюбивая затея без самоотречения заканчивается плохо, - наставник причмокнул. - Этот парень оказался очень, очень хорош. Когда он пришёл записываться и принёс несколько домашних рисунков, я подумал: "Не без способностей". Дальше - больше. То, чему другие обучались месяцами, для него было простым баловством. Через четыре месяца он нарисовал изумительный пейзаж - гористый склон, поросший можжевельником, излучистая тропинка, кусочек изумрудного моря - только потому, что я попросил его на досуге написать что-нибудь в светлых тонах. Эта картина до сих пор висит у меня дома; ею можно любоваться бесконечно, потому что она писана молодостью. А теперь, - наставник усмехнулся угрюмее, чем когда-либо, - теперь он - развалина, а я торгую билетами. И всё оттого, что мы брали пример с других, когда надо было слушаться собственного голоса.
   Наставник ещё раз присмотрелся к молодому человеку и покачал головой:
   - Да, он-то, похоже, свою душу окончательно продал. Отсюда редко возвращаются на волю, Кирилл. Чтобы удерживать души в аду, дьявол со временем повышает им зарплату. А потом становится просто поздно.
   - Как это - поздно?
   - Да так. Узнать, не продал ли ты свою душу, очень просто. Последуй совету моей бабушки и задай себе три вопроса: как давно ты сделал что-то прекрасное, как давно ты в кого-то влюбился, как давно простил одного из своих врагов? Если давно, дело плохо. У них всех дела хуже некуда - потому и лица такие...
   Тут наставник вдруг похлопал Кирилла по плечу:
   - Ну ладно, поболтали - и хватит. Выходи отсюда; сейчас устроим тебе боевое крещение; твоя дверь - первая налево. Там сидит милая девушка, секретарша местного финдиректора. Вот тебе три билета на руки; рекламу ты должен был запомнить. Вперёд!
   И наставник отвесил Кириллу увесистый пинок.
   Кирилл растерялся, но отступать было некуда - наставник стоял в трёх шагах сзади и наблюдал, явно намереваясь подслушивать и под дверью.
   Кашлянув, он постучал в дверь - словно извинялся сперва перед деревом - и, войдя, кашлянул снова.
   Девушка, сидевшая в одиночестве посреди слишком большого для неё кабинета, повернула голову к источнику звука и изобразила на лице рассеянный вопросительный знак. Кирилл, который от волнения все советы позабыл, да и не знал имени финдиректора, ляпнул первое, что пришло в голову:
   - Меня направили к Вам.
   - Ко мне?
   - К Вам.
   Девушка приподняла брови:
   - Кто?
   - Ваш начальник сказал, что Вы очень, очень интересуетесь театром, - Кирилл старался быть убедительным.
   - Да что вы! Как мило с его стороны. Давно он вам это сказал?
   - Вот только что.
   - Неужели лично?
   "Издевается", - подумал Кирилл. Но невозмутимо ответил:
   - А что в этом такого?
   - Да ничего. Просто он вторую неделю в отпуске. В Австралии. Я за него.
   Кириллу вдруг резко захотелось уйти. В иных обстоятельствах он так бы и поступил, но за дверью караулил наставник. С отчаянной наглостью Кирилл взглянул девушке в глаза и спросил с вызовом:
   - Вы хотите сказать, что я вру?
   Девушка остолбенела, затем стала трястись от смеха - поначалу беззвучно, а затем закатывая такие рулады, какие не всякой лошади под силу.
   - Да... Давайте... Моло... Уфф... Хи-хи-хи... Давайте, молодой человек, показывайте, с чем пришли... Что у вас там? Театральные билеты, книги, ёршики для унитаза? По... Показывайте!
   Кирилл, с румянцем во всё лицо, разложил перед ней все свои три билета. Девушка взглянула и хитро прищурилась:
   - "Свадебка"?
   - Д-да.
   - Невинный, Филиппенко и Хмельницкая? МХАТ?
   - Да, точно. Откуда...
   - Оттуда. Вы уже третий за неделю.
   Кириллу опять захотелось уйти. Но девушка прервала его пораженческие мысли:
   - Ладно, так и быть. Я куплю у вас ещё штучку для дедушки - он большой любитель театров. Давно глухой, но отлично читает по губам.
   Кирилл живо представил себе, как этот дед - с вытаращенными напряжёнными глазами и улыбкой слюнявого рта - как мучительно он пытается разбирать слоги, слова, фразы, подавшись вперёд в своём кресле, как он одобрительно трясёт головой в конце спектакля и бормочет бессвязную нелепицу, брызгаясь слюнями. Зрелище трагикомичное до абсурда - как и вся сцена, произошедшая в офисе. Выходя, Кирилл подумал, что девушка, может быть, пошутила; но он постеснялся спросить, и глухой дед-театрал навсегда остался правдой.
   - Ну-ну. Для первого раза неплохо, - одобрительно качнул головой наставник. - Многовато ошибок, зато смело.
   Он взял из рук Кирилла оставшиеся два билета ("Уголок помялся, поосторожнее") и деньги, которые привычным жестом сунул во внутренний карман куртки. Затем, спохватившись, наставник вновь вытащил пачку купюр и отсчитал сто двадцать рублей.
   - Твои первые деньги, - хмыкнул он. - Ни в чём себе не отказывай.
   - Спасибо, - сказал Кирилл, криво улыбаясь.
  
  
  Глава VIII
  
   Первый же месяц житья в Швейцарии разочаровал Ивана Ильича. Слишком уж покойным было для него такое существование. Да, он поселился в отличном особняке, в живописном местечке женевского кантона, даже в родственном окружении - коттеджном посёлке, обжитом славянскими эмигрантами (были здесь ещё двое состоятельных русских, украинцы и один серб) - несмотря на всё это, течение жизни в маленькой альпийской республике оказалось настолько размеренным и замедленным, настолько правильным, настолько вдумчивым, что согласиться на это после бешеного российского ритма с его пасмурными и мрачными стрессами и лихорадкой светской жизни было трудно. Иван Ильич не понимал, почему так произошло; пятнадцать лет назад, во времена первого альпийского вояжа, Швейцария казалась ему гораздо заманчивее.
   Кроме того, он ожидал некой качественной перемены после переезда в Швейцарию. Должно было произойти нечто удивительное: духовный переворот, символизирующий переход из серой эпохи в светлую. Но ничего не изменилось. Дни проходили один за другим; дом стоял, подставив солнцу - тому же солнцу, что светило и в России - белые бока; Иван Ильич просыпался по утрам и, позавтракав, помирал от тоски. За несколько недель вся западная Швейцария была объезжена им и отсмотрена: все достопримечательности, все мало-мальски интересные места - и никакой радости.
   Всё прекрасное проходило мимо него. Люди вокруг улыбались, люди чему-то радовались, люди чем-то посильным занимались - нищие в сравнении с ним люди! - а Иван Ильич, хотя роскошно бездельничал и проматывал деньги, счастья не обрёл и даже не представлял, в чём для него могло бы заключаться счастье. Он ещё не смирился с мыслью о том, что сказочная Швейцария - мираж, но уже начал возвращаться к прошлому, анализируя его и пытаясь понять, где начало той жизненной трещины, что со временем превратилась в пропасть, на дно которой опустилась его душа.
   Многие соседи признавались, что чувствуют то же самое. Вот, например, Василий Маркович, проживший в Швейцарии добрый десяток лет, не раз жаловался Бессмертину на недостаток понимания. "Никакого уважения к состоятельным людям", - брызгая слюной, проворчал Василий Маркович, возвратившись как-то раз из престижного ресторана, где никто ("даже официант, вы только подумайте!") не взглянул на его бриллиантовые часы, небрежно выглядывавшие из-за обшлага рукава. "Делают вид, что им плевать. Как будто бы все равны. Нет, скажи мне, Иван Ильич, разве это похоже на приличное общество?"
  
  ***
  
   - Поедем, Андрей, - настойчиво упрашивал Кирилл. - А то совсем скиснешь.
   Андрей вздохнул; отказывать он замучался, но кричать на друга не посмел бы никогда.
   - Да чего я не видал в твоей Швейцарии?
   - Ну как чего? Ты там не был.
   - Зато в Германии был, во Франции был, в тех же Альпах. И там будут те же немцы и французы. Не хочу, - отрезал Андрей с раздражением. С зимы он, кажется, похудел на пару килограммов.
   - Лучше сидеть у лениной кровати?
   - Да, лучше.
   - Ты солнце хоть в этом году видел? Май месяц на дворе, а ты бледный, как мертвец.
   - Тебе-то какое дело? Иди, радуйся.
   Кирилл чуть-чуть подумал, затем начал снова:
   - Лена сама уже не может видеть, как ты тоскуешь и вздыхаешь. Для неё это хуже болезни.
   - Вот когда она сама мне это скажет, тогда поеду. А пока извини...
   Вечером Лена слово в слово повторила Андрею кириллово пожелание. Даже погрозила шутливо: "Если откажешься, я попрошу врачей тебя в палату не пускать". Андрей сдался.
   Кирилл радостно потирал руки: у него имелись свои причины побыть вдали от России недельку-другую. Кредитор Кирилла, Артур-ростовщик, на днях проигрался в казино и теперь тормошил своих клиентов, прося вернуть "проценты по долгам". "Какие такие проценты?" - с изумлением и опаской спросил Кирилл. "О процентах уговора не было". "Да нэт, прыятель, уговор был. Панимаэшь, я плохо знаю русский, и такые сложные слова, как "працэнт", "условие", "ультэматум" - я их иногда забываю. Навэрное, я сказал это как-то ыначе. Но уговор был. Или ты хочишь сказать, что я тэбя обманываю?!"
   Кирилла сумма "процентов" ужаснула до такой степени, что бедный парень в тот же вечер собрал документы для выезда из страны. Переждать бурю он собирался в Швейцарии.
   Андрей четыре месяца метался между работой и больничной палатой, мало ел, почти не спал, и из всех его желаний выжило лишь одно: чтобы Лена поправилась, а все люди, болезни, обстоятельства и неприятности оставили их в покое. Андрей смотрел на Лену в отчаянии: она таяла на глазах. Да и сам он не похорошел за эти мучительные недели.
   Право выбрать гостиницу, маршрут, рейс Андрей предоставил Кириллу; право распоряжаться всем своим временем и жизнью на две швейцарские недели - тоже ему. Совсем не склонный к депрессии и безволию Андрей почувствовал, что, если ему не станут указывать занятия и водить за собой на поводке, он рискует все дни пролежать на кровати в своём номере, бессмысленно уставившись в потолок.
  
  ***
  
   Первый же день в Женеве начался для Андрея с приключения, а точнее - со знакомства. Проснулся он неожиданно рано, когда ещё не было и восьми часов, и, выйдя из своего номера, столкнулся чуть не нос к носу с загорелым, точно выкрашенным бронзовой краской парнем. Парень занимал соседний номер. Андрея больше всего удивило их внешнее сходство - незнакомец был разве что немного повыше, и его волосы были волнистыми, а не прямыми, в остальном парней можно было принять за братьев. Лицо незнакомца после секундного замешательства осветила жизнерадостная улыбка, и он без предисловий начал:
   - Привет. Так это ты теперь этот номер занимаешь?
   Английский парня был бегл и хорош, но чересчур мягкий выговор выдавал в нём уроженца Юга.
   - Как видишь. Мы с приятелем приехали вчера вечером.
   - Вот как. Теперь понятно: незадолго до полуночи я слышал, как ты разбираешь вещи.
   - Я помешал тебе заснуть?
   - Да нет, всё нормально, - парень на секунду остановился. - Меня зовут Серхио.
   "Испанец", - подумал Андрей.
   - Эндрю, - представился он сам.
   - Ты англичанин?
   - Нет, русский. Но на английский манер моё имя звучит чуть проще.
   Национальность Андрея, похоже, не произвела на Серхио никакого впечатления. Они пожали друг другу руки, и Серхио, который сам лишь второй день как прибыл в Женеву из родной Севильи, предложил пройтись по Старому городу и углубить знакомство. Андрей покосился на номер Кирилла, подумал: "Ну и пусть спит", и согласно кивнул.
   В первые же несколько минут приятельской болтовни выяснилось, что у Андрея и Серхио немало общих интересов. Оба смотрели Формулу-1, оба понимали толк в футболе и танцах - у Серхио был танцором брат, да и сам он неплохо выступал - правда, в очень ранней юности. Наконец, оба были любвеобильны и могли рассказать друг другу немало увлекательных историй.
   Ещё Серхио немного владел гипнозом и иногда пользовался этим даром для развлечения. Он рассказал Андрею о своей излюбленной забаве, которую в приблизительном переводе на русский можно назвать "гляделки". Заключалась она вот в чём: садясь в автобус или в метро, Серхио, чтобы не скучать, располагался рядом с какой-нибудь девушкой, девочкой или молодой женщиной (последние две ситуации, учитывая разницу в возрасте, придавали делу пикантность) и начинал изредка бросать на свою спутницу неравнодушный взгляд. Взгляд страстный, восхищённый, иногда наглый. Однако делал это украдкой, чтобы девушка не могла надолго пересечься с ним глазами и точно установить его намерения.
  Первый обжигающий взгляд Серхио длился всего одну секунду, но девушка начинала суетливо оборачиваться, поправлять сумочку или кофточку, искать кого-то глазами вокруг себя. Но хитрец Серхио уже не глядел на неё, а занимался чем-то своим. Вскоре девушка успокаивалась, и тут Серхио смотрел на неё второй раз, неотрывно, пронзительно, мысленно желая влюбить её в себя. Тут уж девушка вздрагивала, будто получив удар током, и не унималась, пока не находила Серхио среди рядом стоящих людей. Он тогда лениво поднимал глаза и медленно, равнодушно скользил взглядом по салону, не останавливаясь ни на ком. Но девушка уже не могла смириться с мыслью, что он ей не восторгался, и в свою очередь начинала украдкой поглядывать на Серхио - не посмотрит ли? ну пожалуйста, хоть малюсенький взглядик, хоть маленькая надежда... Тут Серхио нарочно, но как бы невзначай, делал какой-нибудь очень сексуальный жест - сладко потягивался, отчего его футболка приподнималась, чуть обнажая красивые мышцы торса или плавно нагибался "поправить шнурки" или просто аппетитно и сочно клал в рот жвачку, чуть придавливая её розовым язычком. Изощряясь подобным образом, к моменту выхода на своей остановке Серхио доводил несчастную и уже влюблённую по уши девушку до состояния кипения. "Зато, представляешь, она меня наверняка будет вспоминать целую неделю, а то и месяц. Это так приятно - думать, сколько людей в тебя влюблены".
  Испанец действительно располагал к себе; более того - Андрей вскоре заметил, что одобряет все сказанные Серхио фразы и слова, хотя спустя секунду уже с трудом мог вспомнить, что именно тот говорил. Зато рядом с ним Андрей чувствовал себя расслабленно, от плохого настроения не осталось и следа.
  Они очень неплохо провели утро: полчаса плутали по тесным средневековым переулкам; полюбовались Собором Святого Петра; съели по мороженому в одном из кафе на Place du Bourg-de-Four и оттуда направились к знаменитой набережной Лемана, откуда открывается вид на не менее знаменитый женевский фонтан. Фонтан оказался хорош, зато Монблан в тот день был не виден - альпийскую вершину окутало облако. Всё же Серхио растолкал локтями ребятишек, толпящихся возле подзорной трубы, чтобы посмотреть на островерхие шпили горных пиков.
  Удивительнее всего в Женеве были люди на улицах.
  - Я представлял себе этот город иначе - старомоднее, что ли, - задумчиво протянул Андрей, глядя на толпу арабов, негров и мусульманок в хиджабах, в которой редко-редко мелькали европейские лица.
  - Наоборот, это город будущего. В Женеве две трети населения - эмигранты и иностранцы. И заметь, все прекрасно уживаются друг с другом, - ответил Серхио. - Лично я ничего против этнического разнообразия не имею.
  Вскоре такая позиция испанца объяснилась. Серхио предложил подцепить пару замечательных женевских школьниц или студенток и тем разнообразить предстоящий вечер.
  - Где ещё найдёшь такой выбор? - резонно спросил он, окидывая взглядом площадь, где мелькали женские лица двадцати национальностей. - Держу пари, ты ещё никогда не занимался этим с мулаткой.
   Тут Андрею пришлось рассказать о Лене, хотя он и рисковал подпортить Серхио настроение. Однако испанец очень внимательно и сочувственно его выслушал и извинился, что вообще завёл разговор на эту тему. "Ты уж прости. Если б я знал, я бы никогда... Вот что, пошли в кафе закусим, я обязан тебя чем-нибудь угостить; а то меня совесть замучает".
  
  ***
  
   Тем же утром, садясь в машину, Иван Ильич отметил, насколько хороша погода - лазурное небо с проседью перистых облаков, лимонно-жёлтое солнце, бодрящий западный ветер. В воздухе витали, едва уловимые, ароматы альпийских цветов. До Женевы было пятнадцать минут быстрой езды.
   Сделав нужные покупки, Иван Ильич не отказал себе в удовольствии заглянуть в знакомое кафе. Владельцы заведения, семья Арну, с умом отдавали дань традиции - кафе с каждым годом становилось всё попсовее, но сохраняло в меню несколько фирменных рецептов швейцарской кухни и успешно пускало пыль в глаза туристам. Иван Ильич выбрал крайний столик на террасе, сделал заказ и, в ожидании завтрака, развернул "Tribune de Geneve". Утро было позднее, но свежее; воробьи жадно клевали хлебные крошки на соседнем столике, чирикая и атакуя друг друга. "Обожаю это кафе; сейчас принесут хрустящие круассаны, прихлебну обжигающего кофе...", - подумал Иван Ильич не без удовольствия. Сладко морщась от неги, он уставился на передовицу Tribune de Geneve, и успел прочесть лишь две строчки о начавшихся лесных пожарах, когда его внимание привлекли двое молодых людей, направлявшихся к кафе. Иван Ильич прищурился, присмотрелся к лицам, и охнул, и во рту у него вдруг пересохло, пересохло так сильно, что он поперхнулся.
   В следующую секунду Иван Ильич поднял газету до макушки и закрыл таким образом своё лицо и плечи. Выглядело это, правда, немножко странно: пожилой господин сидит вполоборота на стульчике, выставив вперёд руки с развёрнутыми, точно транспарант, печатными листами. Он и хотел бы, может, чуть распластаться на стуле, осесть, но площадь стульчика была маленькой, а площать седалища Ивана Ильича - чересчур большой.
   Андрея он узнал сразу; образ мелькнул в памяти молниевидной вспышкой: те же оголённые руки, очерк лица, густые волосы, блеск глаз. Совпадение? Один шанс на миллион. Иван Ильич в такие совпадения не верил; причина встречи была ужасна, но логична, и Бессмертин даже объяснил этим роковым свиданием свою хандру, начавшуюся с самого поселения в Швейцарии. Итак, он предчувствовал беду; и вот - она пришла.
   Сперва у Ивана Ильича затряслись коленки и взмок лоб - он трусливо посчитал, что убить его собираются прямо на террасе кафе. "Один выхватывает пистолет и целится в меня; другой берёт на мушку официантов и посетителей. Бах-бах! Расстреляв меня, оба быстро ретируются и уезжают прочь на каком-нибудь юрком мотоцикле".
   Но двое парней тихо и спокойно поднялись по ступенькам, приятельски болтая, и уселись за столик - как раз напротив Ивана Ильича, рядом с выходом. Вскоре они приступили к завтраку, продолжая шутить, разговаривать и жестикулировать.
   Уличный музыкант - длинноволосый парень с гитарой - фальшиво затянул "Friends will be friends", и Серхио, оживившись, заметил, что Фредди Меркьюри в середине восьмидесятых жил в Монтрё, как раз неподалёку от Женевы. Испанец тихо спел в унисон с парнем первую строчку куплета, Андрей подхватил вторую, и оба рассмеялись.
   "Музицируют, свиньи", - промелькнуло в голове Ивана Ильича. - "Приняли, понимаешь, непринуждённый вид. Но меня на мякине не проведёшь".
   - Интересно, что он там такое захватывающее вычитал? - легонько толкнул Андрея в бок Серхио, заметивший неестественную позу господина с газетой.
   - Гм, - ответил Андрей, которого тоже позабавило это зрелище. - А, может быть, у него дальнозоркость...
   Иван Ильич и сам устал держать руки вытянутыми; он весь вспотел. Но что делать? Сбежать? Мысль верная, но как сбежать, если двое ненавистных сидят прямо у выхода? Как пробраться мимо их столика незамеченным? Вот ведь проблема...
   Просидев в испуганной позе минут пять, Иван Ильич чуть-чуть сдвинул газету влево, чтобы одним глазком поглядеть - не ушли ли зловещие посетители? Как назло, в этот самый момент Серхио вновь посмотрел в сторону странного господина; его взгляд и выпученный правый глаз Ивана Ильича встретились. Бессмертин вздрогнул и резким движением вновь укрылся за газетой, держа её перед собой точно щит.
   Серхио нервно похлопал Андрея по плечу:
   - Слушай, он за нами следит, - скороговоркой произнёс он.
   - Кто? Этот, с газетой?
   - Да. Он только что на меня взглянул одним глазом, а потом опять закрылся.
   - Тебе померещилось.
   - Точно тебе говорю. Вот понаблюдай.
   Андрей и Серхио стали неотрывно глядеть на загадочного господина. Некоторое время он не подавал повода для подозрений, но вот газета вновь поползла в сторону, на мгновение мелькнул белок большого напряжённого глаза, и судорожным рывком господин вернул газету в прежнее положение.
   "Это конец! Это конец! - в отчаянии соображал Иван Ильич. - Они вернулись мстить! Как спастись? Что придумать? Что, если уже в эту ночь нагрянут ко мне домой? Что, если сядут в грузовик и спихнут мою машину в ущелье на горной дороге?.. Нет-нет, надо взять себя в руки. Время ещё есть; время спастись ещё есть, я приму меры..."
   Нервная судорога прошла по всему телу Ивана Ильича; предательски задрожала левая рука.
  - Странный тип, - выдавил наконец Андрей. - Как думаешь, кто он?
   - Откуда мне знать? Но маньяков и извращенцев больше всего именно среди вот таких пожилых господ. Пойдём-ка отсюда.
   Серхио заплатил по счёту за двоих; приятели одновременно поднялись с мест и быстро пошли через площадь в сторону набережной; Иван Ильич искоса подглядывал за ними из-за газеты, испытывая огромное облегчение.
   "Пронесло, пока пронесло, - счастливо вздохнул он, - значит, была только разведка. Это хорошо, о, это даже просто прекрасно! Достану оружие, накуплю еды, запрусь дома. Меня голыми руками не возьмёшь...".
  Возвращаясь домой, Иван Ильич превышал скорость и даже не замечал этого: невиданное дело при его осторожности и уважении к швейцарским законам. Мысли его были очень далеки от узкой асфальтовой ленты, по которой мчался чёрный "Вольво". Вовсю работающий кондиционер ничего не мог поделать с градом пота, льющегося с лица Ивана Ильича на кожаную обивку; ладони страшно потели, и он машинально вытирал их о полы пиджака.
  "Не паникуй, только не паникуй... Сосредоточься, - прыгали мысли в его голове, - главное - не наделать глупостей. Умнее было бы на время уехать из Швейцарии или, ещё лучше, сменить место проживания. Что мешает мне снять номер на месяц где-нибудь в Лозанне? Именно так и надо поступить, причём ни секунды не медля. Уеду сегодня же вечером..."
  Отвлёкшись на преодоление опасного участка серпантина, Иван Ильич вновь начал покусывать губы; желваки его заходили.
  "Печёт в последние дни просто невыносимо; какая-то Ангола, а не западная Швейцария. И в воздухе пахнет чем-то горелым. Гарь, гарь... Ах да, лесные пожары - вот, видимо, в чём причина. Надо будет дочитать передовицу по приезде. Кстати, о пожарах, - он вдруг напрягся, - горит, верно, совсем недалеко от нас. Хотя дом и застрахован, а всё ж таки неприятно. Одна надежда на... Ах ты, чёрт!" - задумавшись, Иван Ильич слегка выехал на встречную полосу и едва не поцеловался с бензовозом. "Пронесло... Бывает же... Ох, что-то даже сердце защемило. Так и до инфаркта недалеко. Надо успокоиться..."
  По возвращении предстояло решить главный вопрос - что брать с собой в Цюрих: пять сумок с пожитками, как если бы он собирался уехать на год, или только самое необходимое? Чем ближе был дом, тем отчётливее нарастала нервозность Ивана Ильича: в некотором роде ему было бы спокойнее видеть слежку воочию, у себя под боком, чем гадать, когда и где она вновь покажется, и будет ли настроена столь же миролюбиво, как утром. Ввиду этих соображений Иван Ильич решил собираться быстро, лишних рюкзаков и чемоданов с собой не брать; закинуть в машину один потрёпанный объёмный кейс, с которым он всегда путешествовал и на всех парах мчаться в Лозанну.
  Прощание с домом получилось нервным. Собрав вещи, Иван Ильич бросил взгляд на свой особняк и испытал неприятное ощущение. Дом стоял понуро, даже белая краска поблёкла. Само солнце светило не как обычно, а тускло, затравленно. И никогда Иван Ильич не замечал, что горы так молчаливы и угрюмы, что их громады так зловеще теснятся вдалеке.
  Беспокойный и настороженный, с учащённым сердцебиением, Иван Ильич прибыл к вечеру в Лозанну. Он занял просторный номер на втором этаже отеля "четыре звезды" и, не поужинав, не выходя в город, сразу в нём закрылся и провёл там безвылазно следующие два дня.
  
  
  Глава IX
  
  Через пару дней после знакомства Серхио пригласил Андрея на рыбалку. Андрей согласился, а Кирилл уклонился - он уже подыскал себе "уютный загон" (долину, окружённую кольцом гор) в полусотне километров к востоку от Женевы и собирался отдаться там горному велосипеду и солнечным ваннам. Для очищения совести Кирилл всё же предпринял шаг - накануне отъезда отвёл испанца в сторонку и неуклюже напутствовал его:
   - Послушай, Серхио. Андрей, наверно, рассказал тебе о своём несчастье? Его подруга очень больна, поэтому сам он...
   - В меланхолии, - подсказал испанец.
   - Вот именно. Я бы тебя просил... поскольку меня не будет рядом, присматривать за ним. Не оставляй его наедине. Мало ли что. Все эти герои-любовники - они такие ранимые.
   - Понятно. Я постараюсь отвлечь его от дурных мыслей.
   - Вот-вот. Пусть поменьше думает. Если возможно, пусть не думает вообще. И ещё... надо бы его развлечь. От девочки он сейчас откажется, поэтому стоит предложить ему...
   - Мальчика?
   - Нет, не мальчика, а что-то новое. Например... м-м-м... уфф, я не знаю. Ты умный парень, придумай что-нибудь.
   - Ладно, можешь на меня положиться.
   - Вот и славно. Хорошего вам клёва, парни.
   Очень довольный тем, что удалось сбыть Андрея в хорошие руки, Кирилл отправился в свою велосипедную долину. В продолжение всей следующей недели он ни разу Андрею не позвонил - вероятно, Кириллу оказалось на новом месте очень хорошо и комфортно.
  
   Немного о рыбалке. Серхио влюбился в неё неспроста; для севильца рыбалка - не то же самое, что для москвича или парижанина или любого европейца, живущего в относительно прохладных широтах. Маленький испанец вырос в Андалузии, на самом юге Испании, где на всю провинцию одна река, и на ту смотрят как на чудо. Летом в Севилье вечные плюс сорок, а солнце и ветры иссушают землю, поля и улицы (но, слава Богу, не людей), точно пустыня Сахара собралась перебраться через море и готовит себе плацдарм в Европе. Зима в Андалузии теплее, чем московский май, а дожди очень редки. Человеку, выросшему в Северной и Центральной Европе, никогда не понять, какой святыней может казаться обыкновенная вода. Полоская в ней зубы, смывая грязь с рук, плескаясь в ванных и бассейнах, европеец совершенно к воде равнодушен. Вода кажется вещью естественной, данной всем в бесконечном изобилии. В Андалузии не так. Ничто здесь не ценится выше воды, и у хороших хозяев ни одна капля её не уходит зря. Хотя в пищевом плане большинство севильцев и предпочитает воде холодное пиво.
   Росший на пыльных улочках под палящим солнцем, Серхио с младенчества полюбил моря, озёра и полноводные реки, и во всех странах, где бывал, в первую очередь выбирал водные достопримечательности. Отсюда пошло и увлечение рыбалкой: иного способа испытывать многочасовое удовольствие от общения с водной стихией человечество не выдумало.
  
   Ловить форель Андрею ещё не доводилось, и Серхио пустился в шуточные объяснения. Они стояли на берегу горной речки - спускаясь в долину, она теряла резвость и становилась широкой и ленивой. По обоим берегам росли корявые ивы. Прикончив со звонким шлепком комара, севшего ему на ляжку, Серхио ткнул пальцем в тень, которую самое большое дерево отбрасывало на воду.
   - Рыба стоит там. Днём, когда жарко, форель всегда ищет прохладу. И в этом мало чем отличается от человека.
   Андрею комар сел на голый пупок; он раздавил его медленно, начав с брюшка:
   - Теорию я усвоил. Теперь что - заходим в воду и ловим против течения?
   - Молодец, соображаешь. Посмотрим, каков ты в деле...
   Клевало неплохо, но Андрей никак не мог сосредоточиться на рыбалке - Серхио трещал как сорока. Испанец болтал без умолку целых четыре часа, и Андрей едва успевал реагировать на льющийся поток информации. Он узнал, между прочим, что Серхио на два месяца его старше, что его мать - ревностная католичка, что впервые поцеловался он со своей сестрой, что в Валенсии у него живёт девяностопятилетний прадед, ветеран гражданской войны 36-го года, что в двенадцать лет Серхио застукали в женской раздевалке нюхающим трусики - директор школы вывел его тогда к доске и перед всем классом назвал "маленьким извращенцем", что спустя три года он в отместку соблазнил дочку директора, которой стукнуло двадцать пять, и недолго её шантажировал...
   К полудню Андрей знал испанца не хуже самого себя; а в полтретьего, когда кончили рыбачить, Андрей мог бы написать о нём толстенькую биографию. К тому времени Серхио весь выболтался и перешёл на лёгкие шутки. В Женеве Андрей и не подозревал, что испанец так говорлив; его слушали даже белки - одна так и застыла на полдороге с шишкой в лапах. Сев на задок, белка уставила на Серхио чёрный бисерный глаз и подумала: "Экий ты, брат, остроумец", после чего попрыгала дальше по своим беличьим делам.
   Последняя форель осталась за Серхио. Борьба с рыбой - впрочем, неравная - ненадолго заставила испанца замолчать. Форель раз выпрыгнула из воды, пытаясь оборвать лесу, но явно не рассчитала усилия. Следующий прыжок ей Серхио сделать не дал; аккуратными движениями он подтащил рыбу к берегу и там снял форель с крючка. Рыба была крупная и тяжело дышала.
   - А хороша, правда? - улыбнулся Серхио. - С мой локоть будет.
   Форель печально взглянула на испанца; жабры натужно раздулись.
   - Может, рыбы и не умеют говорить, - заметил Серхио, - но взгляд у этой форели выразительнее, чем у всех моих бывших подружек. Ладно, плыви, что с тобой поделать...
   Испанец отпустил форель в воду: она уплыла, сделав два прощальных взмаха хвостом.
  
   На обратном пути Серхио предложил сделать петлю - спуститься к железнодорожной станции не по прямой дороге, а по тропе вдоль реки. Ниже по течению пейзаж был очень красивый: река впадала в проточное озеро, напоминавшее по форме грушу или пузатую винную бутыль. Берег озера теснили исполинские сосны; меж сосен на склоне стояла бревенчатая избушка. Фоном для этой сказочной красоты служили сиреневые горы, плывшие в жаркой дымке на горизонте.
   На подходе к озеру Серхио засмотрелся на природу и неудачно споткнулся о сосновый корень, подвернув ногу. Сперва испанец сделал вид, что всё в порядке, но вскоре пошёл чуть медленнее, стал заметно прихрамывать и наконец положил Андрею руку на плечо, и посмотрел на него с виноватым видом.
   - Давай присядем на минуту. Что-то нога заныла.
  Они уселись на здоровенный валун, размером с небольшую скалу. Сидели на затенённой стороне камня: солнечную нагрело так, что можно было поджаривать яичницу. Ни Андрею, ни Серхио, конечно, не хотелось готовить её из собственных запасов.
  - Нога сильно болит? - поинтересовался Андрей с участием.
  Серхио мотнул головой:
  - Пустяки. Почти уже отпустило. В таких растяжениях ничего опасного нет. Одну минуту посидеть спокойно - и всё.
  Испанец попытался помассировать себе ногу, но Андрей помотал головой:
  - Не так делаешь. Смотри, как надо.
  Андрей приложил ладони к голени испанца и зигзагообразными движениями стал проводить по всей мышце. Серхио молча наблюдал за этой мануальной терапией, пока ему не пришла в голову счастливая мысль - Кирилл ведь просил его придумать для развлечения Андрея что-то особенное...
  - Идея, Андрей. Я через месяц еду в Невэр на Гран-при Франции. Со мной поедут трое друзей - я тебе о них рассказывал, отличные ребята. Давай с нами.
  Андрей смущённо поморгал. Ему нравилось в компании Серхио, но...
  - Ты ведь ни разу не ездил на Формулу-1, так? - убеждал испанец. - А здесь такой шанс. Тебе надо развеяться.
  - Сперва я должен с Леной поговорить.
  - Это понятно. Поговоришь и поедешь. В четверг перед гонкой мы встретимся в Лионе, а оттуда на машине - в Невэр, в гостиницу, и на гоночную трассу. Ночная поездка по Франции; сколько романтики, ты только представь.
  Андрей представил, что обилие романтики, как обычно, сведётся к морю выпитого пива. Но согласие дал.
  - Отлично. Это будет самая незабываемая в твоей жизни поездка, можешь мне поверить.
  - Надеюсь. Тебе всегда хочется верить.
  Серхио усмехнулся.
  Вскоре они добрались до озера. Водная гладь искрилась и пестрела бликами, вся долина была залита тёплым, ярким светом. Почти у самой кромки воды они остановились, причём Серхио не упустил случая поглядеться в подрагивающее зеркало. Воды озера были необыкновенно синими, цвета сгущённого неба, и отражение в тон им получилось индиговым.
  - В Испании есть поверье - если два человека, взявшись за руки, одновременно посмотрят на своё отражение в воде, то станут как братья и будут выручать друг друга в любой беде. Всю жизнь, - сказал Серхио. - Давай попробуем - правда или нет?
  Андрей вложил ладонь в руку Серхио; оба посмотрели в воду. "Мы удивительно похожи", - подумали они в этот момент, каждый сам по себе. Не в первый и не в последний раз у них были одинаковые мысли.
  
  
  Глава X
  
   Иван Ильич с ужасом взирал на открытое окно. Ещё полчаса назад из него доносился только шум улицы. Теперь под самым подоконником стояла и галдела большая экскурсионная группа, человек в тридцать. Их-то и опасался Иван Ильич. Они мерзко смеялись, гоготали и перешёптывались на своём тарабарском языке. Среди туристов был некто очень высокий, мрачный и бородатый; Иван Ильич видел его лишь мельком, но он ему сразу не понравился. Бородач взглянул на него исподлобья, враждебно.
   Иван Ильич забился теперь в дальний угол комнаты и сидел на полу. Оконные занавеси тревожно трепетали на ветру; зрачки Ивана Ильича стали огромными, как чайные блюдца. Его трясло, он плачущим шёпотом повторял мантру: "Прочь отсюда... прочь отсюда... прочь отсюда". Встать и подойти к окну Иван Ильич был не в силах: у него начиналась паника. Его могли заметить. Его должны были заметить. Особенно бородач. Что будет, если его увидят? Это конец.
   Когда шум стал нестерпимым, Иван Ильич решился на отчаянный шаг: подползти к окну и задёрнуть хотя бы занавеси, чтобы злобные взгляды недругов не пронзали обнажённое пространство его комнаты. Он встал на четвереньки и стал приближаться к окну, протирая коленки на брюках. Каждый метр давался ему с трудом: ладони вспотели, дрожь усилилась. Снаружи кто-то утробно захохотал; жуткому мужскому хохоту вторил не менее отвратительный женский смех, низкий, грудной, схожий с уханьем филина: "Уху-ху! У! У!"
   Иван Ильич ухватился за нижний край занавески и потянул её влево. Придать ей нужное положение удалось не сразу; он дёргал занавеску минуты две и весь взмок. Однако в этот самый момент снаружи громко затарахтела какая-то адская строительная машина. "Я этого не выдержу, не выдержу", - плакал Иван Ильич. Ползком он пробрался в ванную, нашёл там вату, скрутил затычки и ввернул их в обе ушные раковины. Не помогло. Невыносимое тарахтение продолжалось. Даже зубы у Ивана Ильича и то заныли. Он обхватил голову руками и, ни жив ни мёртв, просидел так минут десять, в полной уверенности, что вот-вот настанет конец света.
   Внезапно всё оборвалось: звуки кончились, боль исчезла. Иван Ильич нерешительно отнял дрожащие ладони от лица - неужели умер? Но если так, почему душа не отлетает? Он затравленно огляделся: перемен в обстановке не было. Всё та же ванная, всё те же больные цвета - тифозно-розовый и жёлто-золотушный.
   Рядом он увидел раковину. Из последних сил приподнявшись, он протянул трясущуюся руку к крану, отвернул ручку, отрегулировал температуру, чтобы лилась ни холодная, ни тёплая и стал плескать водой себе в лицо. Продолжалось это довольно долго, и наконец Иван Ильич почувствовал себя легче. Голова посвежела, он вновь начал размышлять. Без сна и отдыха он провёл две последние ночи в отеле. Он почти не ел, зато много пил и, до эпизода с окном, постоянно ходил из угла в угол, потому что не мог усидеть на месте. Положение было отчаянное. Иван Ильич не знал, откуда исходит угроза, но подозревал, что вскоре его настигнут. Он чувствовал себя загнанной лисицей. Он был крайне измождён, под глазами залегли бурые круги, темневшие у переносицы, точно он целый год усиленно курил дурь.
   Едва почувствовав себя лучше, Иван Ильич решил взять себя в руки. С налётом бодрости появился и налёт уверенности. Он стоя, хотя и на согнутых ногах, приблизился к окну. Сердце его болезненно сжалось, когда он выглянул на улицу и потянулся захлопывать раму, но напрасно: снаружи не было ни души. Где-то вдалеке прогуливались почтенные семейные пары; проходила парочка размалёванных девиц, но вблизи никакой опасности не намечалось. Судорожно закрыв окно, Иван Ильич осел на диван.
   Сидя неподвижно и уставившись в одну точку, он ощутил до боли знакомое чувство; сразу не поняв, что оно означает, он, нахмурив лоб и положив верхнюю губу на нижнюю, пытался определить его сущность и дислокацию. Исходило оно из левого подрёберья, и Иван Ильич решил, что это голод. В самом деле, он давно должен был проголодаться, хотя в своём полубезумии мог не есть вообще и с неделю заряжаться одним воздухом.
   Приём пищи был сопряжён с одним условием - Ивану Ильичу требовалось спуститься на первый этаж отеля, то есть выйти из номера, никого попутно не напугав своим видом, и спокойно, как и подобает состоятельному человеку в возрасте, отобедать. Нужно было изобразить ту самую солидность, которая у Ивана Ильича выветрилась.
   Не слишком заботясь о впечатлении, которое он произведёт на посетителей отеля - Иван Ильич был слишком издёрган, чтобы обращать внимание на мелочи - он облачился в свой тёмно-синий костюм, явно просивший утюга, напялил кое-как брюки, тоже весьма помятые, и махнул пару раз расчёской по сальным волосам. Выглядел он так, словно неделю не выходил из жестокого запоя.
   Выйдя из номера неуверенной походкой, он боязливо огляделся (движения его были нервными и потому более резкими, чем обычно), но, не увидев никого в коридоре, вновь взбодрился, чуть приосанился и пошёл вниз. На лестнице он встретился с молодой дамой лет тридцати; та взглянула на него и слегка прижалась к стене, проходя мимо. Только входя в ресторан отеля, Иван Ильич понял, что забыл побриться. Но отступать было уже поздно.
   Он сел с самым невозмутимым видом, заказал баранину под соусом и в ожидании заказа склонил голову. Затем вдруг вздрогнул и поднял глаза. На него косились трое молодых людей в чёрных костюмах. Иван Ильич жутко глянул на них и, часто заморгав, отвернулся. Затем его внимание привлекла старуха, сидевшая у окна. Она поедала яблоко, уставившись на бывшего чиновника. Старуха смачно кусала плод и неотрывно глядела на Ивана Ильича, поблёскивая из-под стёкол очков любопытными зрачками. Ивана Ильича затрясло; он вслух прошипел: "Ссстарая карга! Отвернись, гадина!" Старуха не знала русского языка, но свирепый вид, дрожащие губы и пальцы Ивана Ильича произвели должное впечатление; она, поперхнувшись, быстро сделала поворот и стала наблюдать уличное движение в окошко. Спустя минуту Иван Ильич сделал пренеприятнейшее открытие: все посетители ресторана, официанты, даже чучело совы подозрительно и с угрозой смотрели на него. Отчасти это было правдой: неопрятный вид Ивана Ильича привлекал внимание; иные взгляды действительно были неодобрительны, однако прочее было игрой его разыгравшегося и уже больного воображения.
   Тем не менее, Иван Ильич вжался в стул и в панической тревоге понял: "Как я раньше не догадался? Их не двое, а гораздо, гораздо больше... Сколько? Сколько из этих? Они все за мной наблюдают..."
   В этот самый момент официант принёс заказ.
   - Господин не желает выпить? - глухим голосом поинтересовался он, в упор глядя на Ивана Ильича.
   Иван Ильич поднял на него безумные глаза и пару секунд пристально изучал лицо официанта.
   "Пьян вдребезги. Отчего эти русские всегда так напиваются? Двадцать лет служу, и всегда одно и то же, - думал официант. - Пожалуй, ему ни к чему пить ещё..."
   - Господин не желает чаю? - неприязненно спросил официант во второй раз.
   "Чаю. Чай?! Б-е, он предлагает мне чай!!" - ошарашенно понял Иван Ильич. Он молниеносно вспомнил недавнее громкое дело.
   - Нет... Нет. Не хочу. Я... вовсе и не голоден, - лепетал Иван Ильич, медленно поднимаясь со стула и не сводя с официанта глаз.
   Вдруг он зверски завизжал и бросился из ресторана наутёк. Посетители, как по команде, прекратили хлебать и чавкать и разом обернулись на крик. Официант невозмутимо нагнулся за опрокинутым стулом и водрузил его на прежнее место, после чего поманил пальцем метрдотеля и вместе с ним поспешил успокоить присутствующих, говоря, что ровным счётом ничего страшного не произошло; человек просто не рассчитал своих сил и употребил спиртное сверх меры. Будем же снисходительны к несчастному господину из России...
   - Ах, он русский! - раздалось сразу несколько голосов из разных углов ресторана. Услышав о национальной принадлежности буяна, посетители заметно успокоились.
   - Да, а чего ещё ждать от русских? - выразила общую мысль дамочка средних лет.
   По счастью, антиславянские разговоры быстро утихли; среди посетителей (преимущественно мужчин) нашлось даже несколько сочувствующих Ивану Ильичу. Официант утёр пот со лба: суматоха улеглась, обедающие вернулись к ножам, вилкам и бутылкам.
   Спустя пять минут разночинная делегация в составе метрдотеля, директора, психиатра и двух полицейских поднялась на четвёртый этаж и подступила к двери номера, занятого странным русским постояльцем. Метрдотель, кашлянув для приличия, постучал в дверь:
   - Месье, откройте. Я принёс вам успокоительное.
   Полная тишина.
   - Месье, я прошу вас, - повторил метрдотель громче.
   Вновь молчание.
   - Позвольте, господа... да здесь не заперто! - вдруг сказал метрдотель, надавив на дверную ручку. Дверь распахнулась, мужчины гуртом вошли в номер и увидели, что он пуст. В обстановке были видны следы спешных сборов и побега. Одеяло свисало с кровати на пол, возле стола валялись нечаянно уроненные зубочистки.
  
  
  Глава XI
  
   - На картодроме я бывал. Даже катался пару раз. Давно, в детстве.
   - Ну, на картах и я гонял. Это не считается. Вот Родриго ездил на спортивной Ferrari. Полтысячи лошадиных сил и полный привод. Просто чума, - Серхио, улыбаясь, показал два ряда оранжевых зубов - в них отражался закат.
   Опустив рюкзаки на землю, приятели ожидали прибытия машины с тремя испанцами. Марк, Родриго и Доминик - такие имена назвал Андрею Серхио. Родриго, как понял Андрей из смешных объяснений друга, "высокий брутальный здоровяк", а Марк и Доминик "похожи на нас, но чуть повыше".
   Идея Серхио - встретить его с Андреем в Лионе и оттуда прохватить триста километров на север - была хороша. Андрея только озадачило время их отбытия из Лиона - почему на закате? - но испанец пояснил, что ночная дорога сулит немало острых ощущений.
   - Что-то он запаздывает, - задумчиво заметил Серхио, посмотрев на часы.
   - Может, вообще не приедет?
   - Марк, конечно, потомственный раздолбай, но не приехать совсем он может только из-за поломки. Или если в дороге спустит шину. Или если его остановят копы за двукратное превышение скорости, - улыбнулся испанец. - Сейчас я ему позвоню.
   Оказалось - Марк покупал закуску на другом конце города, чтобы им было чем в пути хрустеть и восстанавливать проболтанные калории.
   На лионскую окраину тем временем опускались сумерки. Серхио присел на рюкзак; Андрей последовал его примеру. В парке, что расстилался перед ними, клёны и вязы были близко высажены друг к другу; деревья соприкасались кронами, образуя бесконечный навес, из-под которого, казалось, тьма и расползается по округе. Зрелище готически мрачное, но Серхио оно настроило на поэтический лад.
   - В такие минуты тянет помечтать. Когда всё, что имеешь, прекрасно, и не надо никуда бежать, мир вокруг кажется идеальным... Не знаю, как выразить свои чувства полнее.
   - Да ты романтик, - улыбнулся Андрей.
   - Ну, есть немножко, - скромно ответил Серхио. - Ночью трудно быть циником; и надоедает. Хочется чего-то настоящего.
   Марк подъехал через полчаса; по крайней мере, ещё не совсем стемнело. Он управлял роскошным, хотя немного потрёпанным от жестокого обращения кабриолетом. Родриго и Доминик сидели сзади.
   - Это он! - коротко представил Андрея Серхио, ощутимо хлопнув друга по плечу.
   Андрей немного рассеянно пожал руки всем горячим испанским парням, после чего выдохнул:
   - Мы поедем в кабриолете... впятером?
   - Да, а что тут такого? - удивился Марк. - Ты с Серхио и Домиником - сзади, а мы впереди.
   - Не льсти себе. У тебя и Серхио такой рост, что, можно считать, в машине не пять человек, а четыре с половиной, - добавил Родриго, чей рост был за метр девяносто. "Брутальный здоровяк" действительно производил внушительное впечатление; как позже объяснил Серхио, Родриго играл в регби. Рядом с ним и Андрей и Серхио смотрелись точно дети.
   - Можем мы позволить себе в этом рациональном мире хоть немножко здоровой глупости? - задался риторическим вопросом Марк, давая по газам. - Доехать до гоночной трассы на кабриолете под звёздным небом... Сколько в этом юности!
   Родриго одобрительно рыгнул, сделав внушительный глоток из баночки с энергетиком.
   - Эх! Ну ладно, - повеселев, сказал Андрей, устроившись поудобнее на заднем сиденье - меж двух испанцев - и откинувшись на спинку.
   Правая рука Родриго потянулась к магнитоле. Несколько секунд все наперебой просили поставить любимых исполнителей, но Родриго поступил по-своему и выбрал Depeche Mode. Диск с жужжанием въехал в дисковод; зазвучали гитарные аккорды.
   - Буду соревноваться в вокале с Дэйвом Гэном, - пробасил Родриго, улыбаясь. - И заголосил: - I"ve been a marrrtyr for looove!!.. Эге-гей, прощай, Лион! Доброй ночи, Франция!!..
  
  Первый час путешествия пролетел занимательно. Доминик, показавшийся сперва молчуном, на поверку был очень даже болтлив, и редко давал Андрею и Серхио вставить слово в свои похабные студенческие байки. Андрей, совсем расслабившись, положил голову на спинку кресла и чуть запрокинул её назад; он смеялся над каждым очередным анекдотом - вместе с Домиником, который хохотал над собственными шутками громче всех - и одновременно рассматривал до безумия красивое темнеющее глянцево-сиреневое небо, усеянное светлыми огнями звёзд. Изредка он скашивал взгляд на Доминика - испанец обладал богатой мимикой, и некоторые скорченные им рожи было бы непростительно упускать из виду.
   Где-то на сто двадцатом километре от Лиона выяснилось, что Андрей волновался не напрасно. Впереди на шоссе показался седан, криво стоящий на обочине; возле были аккуратно припаркованы две полицейские машины.
   - Сбавь скорость, - пророкотал Родриго, прищурившись.
   - Может, проскочим? Они заняты своим делом, - возразил Марк.
   - Лишние проблемы нужны? Нас и так пятеро в четырёхместной машине...
   - Может, тебе спрятаться в багажник? - шутливо предложил Андрей, вспомнив замечание Родриго про свой рост.
   - Молчи, малявка, - усмехнулся тот.
   - Я кое-что приготовил на случай встречи с фликами, - уже сбросив скорость, сказал Марк, похлопав себя по туго набитому карману. - Так что нас в любом случае надолго не задержат.
   - Надеюсь, там деньги, а не булыжник, - перегнувшись вперёд, сказал Серхио.
   - Вот и прибереги их на уик-энд, - пробасил Родриго. - Интересно, что у них там? Похоже, авария...
   Вскоре они подъехали достаточно близко, чтобы разглядеть подробности. Нет, то была не авария. Трое копов окружили женщину, которая сбивчиво пыталась им что-то объяснить. Левое крыло её машины было помято - видимо, после недавней встречи с отбойником. Один из полицейских, дежуривших поодаль, заметил приближение кабриолета и приказал им остановиться для проверки.
   - Вот сукин сын, - раздражённо сказал Родриго, - чего в тачке не сидится? Слушал бы радио.
   Они остановились в нескольких метрах от полицейской машины. Полицейский - немолодой грузный мужчина с квадратным лицом - размеренно подошёл к Марку, оглядел сидящих (все, кроме Доминика, благоразумно пристегнулись в ожидании осмотра; на Доминика ремня не хватило):
   - Почему едете впятером?
   - Так получилось, офицер. Нас пятеро братьев, а машина только одна. Не волнуйтесь насчёт безопасности: мы стараемся ехать не спеша, чтобы с младшеньким, - Родриго потрепал Доминика по щеке, - ничего не случилось.
   - Он не пристёгнут.
   - Да, я знаю. Признайтесь, офицер, вы тоже не всегда пристёгива...
   - Много разговоров. Ваши права.
   Последовал короткий спор, затем досмотр багажника и аптечки; результатом всего этого явилось то, что карман Марка несколько опустел против прежнего. Полицейский, получив своё, изрядно повеселел.
   - Получите обратно права... Вы все испанцы? Родные братья?
   - Так точно, офицер.
   - А едете, конечно, на гонку?
   - Да.
   - Угу, - кивнул полицейский и наморщил лоб, соображая, видимо, не удастся ли ещё распотрошить проезжих.
   - А что с той женщиной? - не вытерпел Андрей.
   - Алкоголичка за рулём, - вздохнул полицейский. - Обычное дело.
   Женщину подвергали вестибулярным испытаниям: заставляли подносить кончики пальцев к носу и выполнять ещё что-то.
   - Я нн-е ппьян-на, - заплетающимся голосом уверяла та.
   - Конечно, нет, мадемуазель, - примирительно сказал один из полицейских. - Мы только просим Вас сделать десять шагов по вот этой, начерченной мелом линии.
   - Н-ну, хорошо, пожалуйста.
   Женщина нетвёрдо, но в линию сделала первые три шага, однако на четвёртом её повело в сторону. Полицейский успел подхватить её на руки, прежде чем та упала в кювет.
   - Чт-то такое? Это обман! Поч-чему она виляет из стороны в сторону? - возмущённо воскликнула мадемуазель.
   - Во налакалась, а? - выразил всеобщее мнение Серхио, когда парни проезжали мимо.
   - О, м-мальчики едут, - заметила женщина, посылая им неуверенный воздушный поцелуй.
  
   Рандеву с полицией осталось позади, но "мальчикам" не довелось далеко уехать: не прошло и четверти часа, как звёзды начали исчезать с неба, уступая место непроглядной тьме. Воздух, до этого тёплый, слегка посвежел. Вдалеке, у самого горизонта, куда уходила освещённая лента шоссе, тучи начали подсвечиваться слабыми вспышками молний. Ливень был от них ещё в добром десятке километров, но быстро приближался: ветер дул с северо-запада.
   - Как я понимаю, зонты остались в Севилье? - поинтересовался Андрей.
   - Дружище, у нас и дождей-то не бывает, - ответил Серхио.
   Все засмеялись, но как-то невесело.
   - Что будем делать? - посерьёзнев, спросил Марк. - Едем навстречу буре.
   - Спрячемся в какой-нибудь роще, - лениво заметил Родриго.
   - Легко сказать. Я ни кустика поблизости не вижу.
   Кругом расстилались распаханные поля, поодаль холмы были заняты виноградниками. И ни намёка на деревеньку, посёлок или самый захудалый городок, где путники могли бы найти придорожную гостиницу.
   - Езжай пока прямо, - сказал Родриго, оглядываясь по сторонам и пытаясь высмотреть во мгле укрытие.
   Они продолжили движение на прежней скорости, и через минуту первые крупные капли дождя стали стучать по капоту машины. Раздался приглушённый раскат грома.
   - Отлично. Что теперь? Развернёмся и устроим догонялки с вихрем?
   - Нет... Поворачивай направо - вон там, кажется, небольшой лесок, - Родриго указал рукой вдаль.
   - Где? Я ничего не вижу.
   - Поверь мне. Я ориентируюсь в темноте как кошка.
   Спустя несколько секунд дорогу озарила новая вспышка молнии, и все успели заметить, что Родриго прав. В стороне от трассы, метрах в трёхстах, рос десяток деревьев, окружённый невысоким лиственным подлеском.
   - Держитесь крепче, - предупредил Марк, - съезжаю с дороги.
   Все вцепились кто во что, и после минутной тряски обнаружили себя под высоким красавцем-дубом, обладателем густой раскидистой кроны. Как раз вовремя: только они успели обменяться первыми впечатлениями, как ливень мощным потоком низвергся на землю. Струи дождя зашелестели в листве, забарабанили по земле, но под деревом было почти сухо.
   - Не самая лучшая стоянка, - констатировал Родриго, - но потерпеть можно.
   - Главное, чтобы не пришлось терпеть слишком долго. Если ливень затянется на час, поле превратится в непролазную грязь. Тогда мы точно здесь застрянем, - мрачно предрёк Марк.
   Парни один за другим вылезли из машины, чтобы размять ноги. Вокруг не было видно ни зги, если не считать тех моментов, когда воздух прошивала очередная молния. У Марка в машине, впрочем, завалялся фонарик, но его решили поберечь на случай непредвиденных обстоятельств; в любом случае, он был бесполезен, пока они не могли покинуть своего укрытия.
   - А молния не может шарахнуть в этот дуб? - с тревогой спросил Доминик, припомнивший, что не полагается прятаться в грозу под высокими мощными деревьями.
   - Может. Но скорее всего, не шарахнет, - заметил Родриго.
   - Почему ты так уверен?
   - Сам посуди. Этот дуб видел уже десять тысяч гроз, и всё ещё цел. Мы прячемся под везучим деревом.
   - А далеко ещё до Невэра? - поинтересовался Андрей.
   - Мы на полпути к нему.
   - Как удачно. Впереди ровно полночи.
   - Ты, кажется, не рад приключениям? Брось. У нас нет повода для печали. - Родриго извлёк из своей сумки несколько банок джин-тоника. - Разогреемся?
   С минуту все молча и с удовольствием потягивали бодрящий двадцатиградусный напиток. Вокруг грохотали громы, хлестал ливень, ветер раздувал невидимые щёки и с силой обдувал всю Бургундию; но пятеро были вместе, а молодость и дружба не склонны к тревоге и унынию.
   - С ума сойти, - вдруг рассмеялся Родриго.
   Все заинтересованно посмотрели на него, ожидая, что последует за этой репликой.
   - Двадцать три года назад мой отец, почти без гроша в кармане, поехал в Бельгию. На гонку в Спа. Он был тогда в том же возрасте, что и я сейчас. Гостиниц на всех, конечно, не хватало; да отцу и нечем было платить. Болельщики перебивались кто как мог: ночевали в своих машинах, в палатках, даже строили шалаши в окрестном лесу, а то и просто ложились спать под открытым небом, на жёсткой земле. Время было хипповское; никого это не удивляло. А в 85-м уик-энд выдался на редкость паршивым по части погоды: все три дня на Арденны налетал настоящий ураган; было холодно и жутко неуютно. В пятницу отец даже подумывал о возвращении домой, потому что ему было совершенно некуда приткнуться, но в баре, пережидая дождь вместе с полусотней других бесприютных, он познакомился с очаровательной девушкой-француженкой. Ей было восемнадцать, её звали Жюли Обер, она умела обворожительно улыбаться одними уголками рта, и она была не прочь углубить знакомство с моим папой. Но, главное, у неё был старенький фургончик со спущенной шиной, который она оставила на стоянке. И в этом фургончике, сказала она, вполне найдётся место для двоих на ближайшую ночь; а если он хорошо себя зарекомендует - то и на оставшиеся ночи тоже. Только он должен ей помочь поменять колесо, потому что одной не под силу...
   Все засмеялись. Доминик легонько толкнул Родриго в спину, выражая дружескую признательность. Серхио, заслушавшись, подложил руку под подбородок и покусывал ноготь мизинца.
   - Слушайте дальше. Жюли отвела его к своему старенькому "Фолькцвагену", который, конечно, даже ей не принадлежал, а был попросту угнан у незадачливого отца, не разрешавшего молодой дочери поехать за пятьсот километров одной. Время было позднее, и мой папа решил, что они сразу же разместятся внутри, чего-нибудь выпьют и продолжат задушевную беседу, пока она плавно не перетечёт в жаркую ночную сиесту. Но Жюли была иного мнения. "Постой-ка, - сказала она, - сперва разберись с колесом. Слишком уж ты прыткий: хочешь получить оплату прежде дела". "Ну пожалуйста. Хотя бы маленький аванс", - попросил он. "Только вот сюда. Наглость карается", - согласилась она и указала пальцем на щёчку.
   Поцелуем сыт не будешь, но делать нечего. Он помечтал о том, что будет после, а затем взялся за работу. Шёл дождь, дул холодный ветер, но папа героически, в одной футболке менял это треклятое колесо. Жюли время от времени высовывалась из фургона или подсматривала в окно за тем, как идут дела. Где-то спустя полчаса, весь продрогший и злой, он залез в фургон и объявил, что с колесом полный порядок.
   Жюли, допивавшая кофе и кутавшаяся в меховую кофточку, улыбнулась. Папе показалось, что эта улыбка приглашает его к объятиям. Но едва его пальцы дотянулись до неё, как она отскочила: "Ты же весь мокрый и холодный! (ещё бы!) Давай, раздевайся скорее, здесь горячий кофе и булочки... Нет, лучше я сама тебе налью. Б-е, ты весь дрожишь! Извини, Риккардо, мне так стыдно перед тобой..."
   Папа всё с себя снял (он, конечно, рассчитывал, что раздевание получится более эффектным, но ничего не попишешь - в тот момент он выглядел как промокший щенок), присел на кровать и трясущимися руками взял чашку. Он прихлёбывал кофе маленькими глотками, стараясь, чтобы не стучали зубы, и с наслаждением смотрел на Жюли, которая, повернувшись к нему самым интересным ракурсом, развешивала на просушку его джинсы и трусы...
   Родриго вдруг прервал рассказ и зашёлся смехом.
   - Эй, на самом интересном месте! - возмутился Андрей.
   - Давай, мы тоже хотим посмеяться, - поддержал Андрея Доминик.
   - Они... Нет, у них ничего в ту ночь не получилось, - вновь начал Родриго, едва сдерживая приступ смеха. ("Как?! Почему?!" - разом воскликнули все друзья). - Потому, что в этот самый момент в фургон ворвался её разъярённый отец, как раз разыскавший любимую доченьку. Глаза его метали молнии. И что же он видит? О, ужас! На кровати сидит совершенно голый, мокрый (вспотевший от утех?) парень, невозмутимо попивающий кофе, а в двух шагах от него - единственная дочь у отца, сокровище и душенька, так же невозмутимо вешающая на верёвочку мужские трусы. И бедный отец совершенно упавшим голосом спрашивает:
   - Он у тебя один? Только не ври. Я видел собственными глазами - здесь тысячи кобелей и всего пара женщин!
   Парни расхохотались. Родриго выдохнул и посмотрел в пространство, довольный эффектом.
   - А что было дальше? - поинтересовался Серхио.
   - Сейчас угадаю, - вставил Андрей. - Они стали встречаться, поженились, а в результате - перед нами стоишь ты.
   Парни выжидательно посмотрели на Родриго. Тот покачал головой:
   - Она разбилась через полгода в автокатастрофе. Папа сделал ей предложение, ты прав, но... - Родриго сердито пнул камешек, лежавший возле его ботинка, - но, в конце концов, она осталась в его памяти единственной девушкой, которую он очень страстно полюбил. И, кстати, любит до сих пор. У мёртвых есть такое свойство - их сложно разлюбить. Наша память выдавливает все отрицательные воспоминания, и всё, что остаётся - это не самые правдивые, быть может, но самые ценные для души вещи - ощущение тепла, добра, дружеского взаимопонимания. Ну и любви, конечно, тоже, куда ж без неё...
   Всем стало как-то грустно, Андрею в особенности; он, однако, постарался не подать виду, чтобы не начались расспросы. От Серхио не укрылось его смущение: испанец незаметно взял в свою ладонь его руку и крепко сжал.
   - Вот я и подумал, - продолжил Родриго, пытаясь развеять мрачное впечатление от финала своего рассказа, - что, раз история повторяется, то и мне повезёт кого-нибудь встретить.
   - Постой, а как же Паола? Ты с ней порвал? - оживился жадный до сплетен Доминик.
   - Давно уже, приятель. Две недели не встречаемся.
   - А были не разлей вода.
   Родриго пожал плечами:
   - Весна прошла, голубки разлетелись...
   Доминик хмыкнул:
   - Так бы сразу и говорил: еду развлекаться, ищу страстную француженку. А то начал тут басни рассказывать.
   - Мы все едем развлекаться. И нет, ты не прав: для меня на первом месте гонка.
   - А гонка в том году была интересная? - вставил Серхио, сбивая градус спора.
   - Интересная? Да это было чудо! - оживился Родриго. - Отец собственными глазами увидел первую победу великого Сенны в дождь!..
  
   Кабриолет сел на брюхо, проехав сто метров. До дороги оставалось ещё двести. Марк для очищения совести с минуту поразбрызгивал грязь задними колёсами, затем убрал ногу с педали газа и вздохнул. Все обречённо переглянулись.
   - Выгружаемся, - резюмировал Родриго.
   Потребовалось десять минут и приложение восьми рук, чтобы сдвинуть дело с мёртвой точки. Марк бодро командовал с водительского места: "Дружнее, парни, дружнее!"
   Затем они завязли ещё раз, уже в придорожной канаве, и тут пришлось пыхтеть всем.
   Когда многострадальное средство передвижения было, наконец, общими усилиями выпихнуто на дорогу, настроения в стане болельщиков царили упадочные. Машина была заляпана грязью по самую ватерлинию.
   Ко всему прочему, после ливня резко похолодало. Изо ртов парней валил пар; разогревшись во время работы, теперь они быстро замерзали, а спасительный алкоголь кончился во время сидения под деревом. Хуже всех было Доминику: он сидел, сцепив руки, и дрожал. Родриго бросил взгляд назад со своего места и увидел, как тот мучается.
   - Эй, приятель, хватит изображать из себя умирающего полярника. Надень вот это, - Родриго, покопавшись в сумке, достал свой свитер и бросил его Доминику.
   - Сп-пасибо. Ты н-наст-тоящий друг, - сказал Доминик, стуча зубами. - Не переношу холода. Когда в детстве я впервые поехал за границу, в Германию, в ноябре, там было плюс пять градусов. Я отморозил себе уши.
   - Может, и для нас найдётся по курточке? - с надеждой спросил Серхио. - Ты, оказывается, такой запасливый.
   Родриго пожал плечами - мол, всё, что было, раздал, сам голый сижу.
   Марк судорожно сжимал руль, чуть согнувшись в сиденье, чтобы его не задували с боков потоки воздуха. Ехали они вдвое медленнее против прежнего - никому бы теперь и в голову не пришло прокатиться с ветерком.
   Серхио с грустью взглянул на свои когда-то белые, а теперь чернобурые кроссовки. Ноги его тоже были грязны до колен.
   - Ничего, что мы прикатим в Невэр в таком виде? Будто кучка оборванцев.
   - А что, в восьмидесятых мы смотрелись бы даже круто, - заметил Андрей.
   - Да, но теперь-то эпоха метросексуалов. Я не хочу быть в отрыве от своего поколения. После сегодняшней ночи мне надо будет принять ванну, уложить волосы, гладко выбриться... Выспаться, наконец!
   Родриго усмехнулся. Серхио ударил его кулаком в спину:
   - Кто-то там собирался охотиться за девушками? Посмотри на себя. Страшнее сантехника.
   - Я в своей привлекательности и мужественности не сомневаюсь ни в каком виде, - заметил Родриго насмешливым тоном, не оборачиваясь.
   - Фу, да он даже дезодорантом не пользуется. Вечно потный и воняет.
   - А кто-то даже крем для лица покупает, - заметил Родриго всё так же насмешливо. Парни загоготали.
   - Боров.
   - Гламурчик.
   - Горилла немытая.
   Серхио явно был задет за живое. Он зашептал Андрею:
   - У меня просто проблемы с кожей. И этот ублюдок об этом знает.
   - Да неважно. Брось сердиться.
   Серхио хмыкнул и недовольно засопел. На минуту разговор умер. Когда все вновь начали мёрзнуть, Андрей прервал молчание:
   - А есть у нас вещи с фанатской символикой?
   - Есть два флага, - оживился Доминик, - испанский и астурийский, с надписью "Алонсо". Я ещё хотел взять плакат "Фернандо - лучший из лучших", но вот этот, немытая горилла, сказал, что не надо.
   - Что-о? И ты, Брут? - возмутился Родриго. - Сейчас отниму свитер.
   - Молчу-молчу. Обидно просто - я его три раза перерисовывал. Там, знаешь, лицо Фернандо в виде солнца, от которого идут лучи, а под ним...
   - Детский сад, - пробурчал Родриго, скривив губы.
   - Вот вредный тип, - поддержал Доминика Серхио, - не даёт человеку почувствовать себя настоящим болельщиком.
   - Да что ты знаешь про настоящих болельщиков? Настоящие болельщики вымерли лет двадцать назад. Или даже раньше... Смотря от какой войны считать.
   - Не понимаю.
   - Ты плохо разбираешься в истории, приятель. В середине прошлого века люди ездили на гонки из-за военного синдрома. У ветеранов войн есть такая психологическая проблема - в обычной жизни им не хватает острых ощущений. Им необходимо видеть кровь, человеческие трупы или, по крайней мере, регулярно чувствовать страх смерти. На войне железы человека выделяют большое количество гормонов, а гормоны - те же наркотики... Ладно, положим, ты не воевал, но эндорфины, которые прыскают в кровь, когда ты влюблён, почти идентичны по составу морфию - такой пример понятен?
   - Вполне.
   - Ну вот. Лишившись своей дозы в мирной жизни, ветераны впадают в жестокую депрессию и нередко кончают суицидом. А машины в те годы были небезопасными; каждый месяц кого-нибудь разрывало на куски. Ограждений вокруг трасс тоже почти не было, поэтому и зрители гибли сотнями. Все эти люди ездили не на гонки, они ездили на войну, они ездили за дозой.
   - Ты слишком циничен.
   - Это факты. Недаром даже рейтинги телетрансляций резко вырастали после каждой новой кровавой трагедии.
   - Ну и что в этом хорошего? Настоящие болельщики - ушибленные жизнью наркоманы?
   Родриго махнул рукой - дескать, ну что с тобой разговаривать? Затем он вдруг резко подался назад и стал втолковывать Доминику свою мысль быстрым полушёпотом:
   - Дело не в гормонах и дозах. И у тех зрителей, и у тех гонщиков было братство. Нерушимое. Скреплённое кровью. Они знали, что в каждую секунду могут отправиться к праотцам. Пилоты выходили на старт, крестились и пожимали друг другу руки, как настоящие мужчины, потому что знали, что, возможно, делают это в последний раз; и не держали друг на друга зла, не поминали мелочные обиды. Они и гонялись-то бескорыстно; и миллионных гонораров от спонсоров и команд не получали. Это было занятие джентльменов, понимаешь ты? А нынешние избалованные гонщики с семизначными зарплатами, каждый из которых считает себя пупом земли, и нынешние зрители с флажочками и размалёванными лицами, с улыбками из фарфоровых зубов и подтяжками лица ничего, кроме презрения, не вызывают. Слава Богу, ещё не все таковы.
   Доминик выслушал эту тираду с каменным выражением лица - ни малейшего признака присущей ему весёлости; ни намёка на иронию.
   - Ветераны - люди с искалеченными судьбами. Лично я не нахожу в зрелище льющейся крови ничего ни человечного, ни джентльменского. Умирать такой смертью - мучительно, больно и омерзительно. А наслаждаться этим зрелищем - омерзительно вдвойне; это полное скотство.
   - А лично я буду только рад, если на наших глазах случится смерть. Она приходит за всеми, рано или поздно, одна из самых естественных вещей в жизни. Но чтобы понять это, такому маленькому сопливому дерьмецу, как ты, надо ещё вырасти.
   - Валяй, поклоняйся смерти, пораженец. А я жизнь люблю, - ледяным голосом отрезал Доминик. - Да, и вот ещё что. Забирай обратно свой свитер; лучше мёрзнуть, чем носить одежду с плеча потенциального убийцы.
   Родриго побледнел; затем вдруг разом начал наливаться кровью. Серхио как раз вовремя вмешался в положение; иначе спор грозил перерасти в нешуточную драку.
   - Остыньте, парни. Будем считать, ты ничего не говорил, Доминик. Хорошо?
   Молчание продолжалось.
   - Помиритесь, живо! - громким и неожиданно повелительным голосом приказал Серхио.
   Родриго и Доминик, буравя друг друга глазами, ударили по рукам. Доминик швырнул свитер на переднее сиденье и отвернулся.
   Андрей поёжился на своём месте и подумал: "Легко поверить, что итальянцы и испанцы до сих пор практикуют кровную месть". Вслух же он заметил, обращаясь к Родриго:
   - Осталось только с Марком разругаться.
   - Нет, с ним я ссориться не буду. Он за рулём, - криво улыбнулся Родриго. Похоже, он и сам был удивлён тем, как невинная беседа чуть не вылилась во вторую за ночь грозу.
  
  
  Глава XII
  
   Энни сидела, сложив руки перед собой и сжав их в кулаки, с напряжённым и тоскливым выражением лица. Губы её подрагивали, тусклый взгляд красивых глаз был устремлён на чашку чая, полную и уже остывшую. Неизвестно, что Энни пыталась в ней увидеть. То ли в кирпично-коричневом напитке, как в магическом зеркале, должен был явиться образ спасительной надежды, то ли она медитировала на воду; во всяком случае, в этой позе просидела она полчаса. За это время скоростной поезд Лондон-Париж промчался первую часть пути по британской земле и въехал в туннель под Ла-Маншем. Снаружи резко наступил полумрак, теперь поезд будто двигался по огромному перегону меж двух станций метро. Этот отрезок маршрута нравился Энни больше всего; дневной свет она за прошедшую неделю люто возненавидела. Впрочем, не только его; возненавидела она и улыбки на лицах, и чужую молодость, и резвящихся детей, и знакомых, переставших отвечать на телефонные звонки, и даже свой любимый спорт, автогонки. Это не мешало ей ехать на Гран-при Франции в Маньи-Кур; Энни ехала с особой целью, не ради зрелища.
   Месяц назад, узнав свой диагноз (СПИД), Энни повела себя удивительно спокойно. Психологи утверждают, что человек проходит семь эмоциональных стадий при получении столь страшного известия - от отрицания и страха до смирения. С ней ничего подобного не произошло; невозмутимо выслушав врача (тот волновался заметно больше неё), она тихо и ровно спросила: "Сколько мне осталось?", а затем начала привыкать к мысли, что она, Энни - живой труп. Это оказалось вовсе не так сложно - всего-то надо гнать от себя мечты и сосредоточиться на повседневных мелочах.
   А помечтать можно было о многом; двадцатилетняя пышноволосая красавица, с небедными родителями, с перспективами и дипломом почти в кармане - вот какой она была. Теперь от перспектив мало что осталось, а о получении диплома смешно было даже вспоминать; красота же и пышные волосы были вопросом нескольких месяцев.
   Запретив себе думать о несбывшихся надеждах, Энни сразу начала вычислять, кто обручил её со смертью. Кандидатов было несколько, но женская интуиция остановила свой выбор на Йене - бывшем её однокурснике, который с полгода тому назад слишком уж настойчиво добивался свидания. Вскоре он переехал из Лондона куда-то на север, и больше они не встречались. Номер его телефона, однако, не изменился, и ничто не смогло помешать телефонному разговору. Энни не была уверена в своём выборе и не знала, как подступиться к главной теме беседы, поэтому несколько минут оживлённо и преувеличенно весело говорила ни о чём. Йен, впрочем, сам обо всём догадался по её фальшивому тону и избавил её от тяжёлой необходимости ставить вопрос ребром.
   - Ты уже знаешь диагноз? - вдруг спросил он после её реплики о плохой погоде.
   Энни слегка опешила:
   - Узнала вчера. Когда узнал ты?
   - Ещё год назад, - ответил он с металлической ноткой в голосе. - Удивлена?
   Энни поперхнулась; затем её лицо исказила гримаса ненависти и гнева, ноздри уродливо раздулись:
   - Так тебе, выходит... уже тогда было известно...
   Йен сделал паузу, явно наслаждаясь её рычанием в трубке:
   - Не сердись. Дай мне объясниться. Страсть порой толкает нас на странные поступки... Хотя, конечно, какая же страсть может быть между нами? Я ведь не богат, слишком стеснителен, не очень симпатичен, не правда ли? Что ты ещё там болтала своим подружкам? А? Не молчи, я хочу слышать твой голос... Да, в твоих глазах мы не пара. А знаешь ли, что это такое - по ночам впиваться ногтями в подушку, думая, в чьих объятьях ты пылаешь?...
   - Почему, почему именно я? - прошипела Энни. Её всю трясло.
   - Да, почему? Именно этот вопрос я и себе задал, когда узнал, что болен. Почему я три года сходил по тебе с ума, и ни разу даже не поцеловал тебя? Почему я теперь умираю, а ты остаёшься жить; жить с кем-то, кто тебя не достоин? Здесь какая-то ошибка.
   - Больной, совершенно больной эгоцентричный псих... Единственная ошибка состоит в том, что я вовремя этого не заметила...
   - Все чокнутые, моя радость. Каждый по-своему. Но я даже благодарен небесам за то, что заразился. Это прибавило мне смелости, настойчивости, уверенности в себе. Я всё-таки провёл с тобой ночь, и, умирая, мне не придётся сожалеть об упущенных возможностях. Даже больше тебе скажу: когда мы были близки, я впрыснул в тебя нечто большее, чем двадцать граммов беловатой жидкости. Это делали с тобой многие. Я же навечно связал тебя с собой, потому что дал тебе и то, чего у других не было. Я приблизил тебя к тому миру, где мы оба будем вместе и уже неразлучны. Понимаешь? Я был так счастлив, когда сделал это...
   - Сумасшедший, сумасшедший, - шептала Энни уже с испугом.
   - Впрочем, мы сейчас в равном положении. Может, встретимся? Я дам тебе свой адрес... Встретимся? Мы ещё встретимся?
   - В аду! - свирепо бросила она и зашвырнула трубку подальше.
   Голос Йена, его чудовищное признание, его чёрная ненависть под маской преданности - всё это произвело в Энни жуткую перемену. В неё точно бес вселился. Покрывшись красными пятнами, она забормотала ругательства, затем начала в исступлении кататься по полу, реветь и бить посуду. Но успокоение, хотя бы минутное, не приходило. Слёз тоже не было; глаза её весь день оставались сухи. К вечеру она увидела в зеркале устрашающего вида существо, с всклокоченными волосами, искусанными в кровь губами, нервным тиком и безумно блуждающим взглядом.
   Ночь она не спала. К утру у неё созрел план мести; она не выдумала ничего нового, идею ей подал сам Йен. Гениально простая и гениально страшная идея: если ей, такой молодой и красивой, суждено умереть, отчего не захватить с собой других молодых и красивых, заслуживших жизнь не больше её? И какое изящное, какое женственное убийство - использовать в качестве орудия собственное тело; и какой невероятный, нечеловеческий экстаз - наблюдать за юным партнёром, издающим сладострастные стоны, в жилы которого неумолимо вливается смертоносный яд. Какое чудовищное наслаждение - гладить его по голове, покоящейся на твоей груди, и слушать благодарный удовлетворённый шёпот. Глупенький, он совсем ничего не знает...
   ...Поезд вынырнул из тоннеля уже во Франции; Энни скосила взгляд в окно и сощурилась от солнечного света, бившего прямо в глаза; был прекрасный и тёплый летний день, небо бороздили миниатюрные кучевые облака. Она поморщилась, отвела глаза и попыталась вызвать в памяти образ Йена. Это оказалось непросто, хотя накануне она специально пролистала студенческий фотоальбом и отыскала его на групповой фотографии - маленькое лицо, крохотный клочок глянцевой бумаги, который она в ярости истыкала перочинным ножом. Йен был не из тех, что запоминаются или западают в душу; он не обладал ни обольстительной внешностью, ни проникновенным, победительным взглядом, ни красивым голосом. Роста он был среднего, тёмные свои волосы неизменно зачёсывал назад - вот, пожалуй, и всё, что можно сказать. Энни была даже не уверена насчёт цвета его глаз. "Брюнет, молодой, неглупый, с обильной растительностью на теле. Наглый", - составила она про себя словесный портрет. Подумав, добавила ещё несколько черт: "Жестокий, предельно эгоистичный себялюбец, завистник..." Энни долго выстраивала в уме мозаику характера и личности и развлекалась этим до самого приезда в Париж. Разумеется, и у этого, на первый взгляд вполне невинного занятия, была особая, далеко не невинная цель.
  
   История автодрома в Маньи-Куре коротка, полна взлётов и падений, что придаёт ему сходство с иным великим человеком, начинавшим свою деятельность блистательно и ярко, а кончившим во всех смыслах заупокой. Представьте себе холмистую долину, на ней - распаханные поля да три-четыре берёзовые рощи, а посреди живописного пейзажа - асфальтовое кольцо причудливой формы, окружённое громадными трибунами; это и есть автодром Маньи-Кур. Благословлённый Франсуа Миттераном, он впервые принял Формулу-1 в 1991-м году и считался тогда эталоном творческой мысли и безопасности. "Трасса мечты" - так помпезно называло автодром французское правительство, озабоченное экономической отсталостью Невэра и окрестностей. Захудалая западная Бургундия, сельская дыра Франции, мозолила глаза финансовому ведомству республики высокой безработицей, слабо развитой инфраструктурой и стойкой ориентацией на выращивание помидоров. Подтягивать регион за счёт средств госбюджета - дело дорогое, хлопотное и малоэффективное, а посему решено было провести косвенную инвестицию: реконструировать трассу и устроить на ней этап "Формулы-1" в надежде, что на запах сладкого потянутся другие инвесторы, которые проложат дороги, обеспечат рабочие места тысячам молодых французов, и невэрская земля станет источать не только молоко и вино, как раньше, но и финансовый мёд.
   Самая первая гонка прошла на ура. Пилотов встретили полные трибуны, хорошая погода и представители французской фауны - во время субботней тренировки на трассу выбежали два зайца; очумевших от шума зверей полчаса ловили полсотни добровольцев. Ушастых вывезли в лес; над происшествием посмеялись. Вмешательство природы в привычный ход дел, тем не менее, озадачило дирекцию трассы; началось обсуждение - что делать, если животные выбегут на асфальт во время самой гонки? Посовещавшись, решили: зайцев давить. Но напрасно любители кровопусканий потирали руки в предвкушении зрелища: ни зайцы, ни даже бурундуки с полёвками гонку своим вниманием не почтили.
   Люди зато устроили небывалый аншлаг. Сто тридцать тысяч болельщиков - столько гонки во Франции ещё не собирали. Национальный герой Ален Прост лидировал почти всю дистанцию; за пять кругов до финиша его объехал Мэнселл. Миттеран лично, чуть не со слезами на глазах, вручил победителю трофейный кубок; Мэнселл, шевеля огромными усами, в шутку сказал президенту: "Франция - прекрасная страна. Нигде в мире я не видел на трибунах таких красивых девушек". Миттеран за гулом трибун не расслышал вопроса и ответил так: "Ничего-ничего. В моих глазах Вы - лучший из лучших".
   Увы, сказка не имела продолжения. Инвесторов заждались и не дождались, занятость едва выросла, автодром же использовался всего три дня в году - когда в Невэре делал остановку Большой Цирк Формулы-1. Так трасса мечты стала не первым ростком райского сада, а одинокой былинкой, обдуваемой всеми ветрами в чистом поле.
   За разочарованием последовало и ворчание. Различные люди, имевшие вес и влияние в автогоночных кругах (владельцы команд, спонсоры, да и сами гонщики), начали возмущаться всем тем, что ещё недавно приводило их в восторг. Всегда так бывает: нравится нам человек или предмет, и мы прощаем ему все недостатки; а перестаёт нравиться в главном, и мы сразу замечаем прыщик или трещинку, на которые внимания-то не обращали. Претензий было не счесть: говорили, что трасса слишком плоская и скучная (а всё оттого, что вначале чрезмерно хотели угодить болельщикам - выстроили её так, чтобы просматривалась целиком с любой трибуны), что подъезд к ней неудобен, что находится у чёрта на куличиках.
   По прошествии нескольких лет и вовсе стали утверждать, что автодром обветшал - и здесь была доля правды, ведь нигде технологии безопасности и зрелищности не совершенствуются так быстро, как в Формуле-1. Недовольные голоса звучали всё громче и громче, но самый главный человек Формулы-1 до поры хранил молчание. Все ждали, что скажет Берни.
   Про всесильного патриарха мирового автоспорта Берни Экклстоуна говорят: "У него пять тузов в колоде и по джокеру в каждом рукаве". Когда от Берни ждут решительных шагов, он не спешит; он смотрит, какие козыри противник выложит на стол, и никогда не делает проигрышного хода. Не спешил он и на сей раз: война за Маньи-Кур сулила Берни верную прибыль.
   Пока Энни добирается до Невэра на электричке, а парни завтракают в гостинице, возьмём маленькую биографическую паузу и посмотрим, что за человек такой - крёстный отец Формулы-1 Берни Экклстоун. Не поняв его, трудно понять жестокую суть им созданного спорта.
   Родившийся в бедной английской семье, Берни очень рано обнаружил у себя коммерческую жилку. В десятилетнем возрасте он начал торговать жвачкой и тетрадками, продавая их ленивым одноклассникам, которым недосуг было топать в магазин. Спустя три года он продавал велосипеды. В 1945-м (война ещё продолжалась) Берни создал фирму по продаже автомобильных запчастей; было ему тогда неполных пятнадцать лет. Характером Берни отличался скверным, вспыльчивым; обладал выдающимся и расчётливым умом; словом, вовсе не удивительно, что этому маленькому энергичному человечку всегда сопутствовал успех. Третьей выдающейся чертой его характера, помимо предприимчивости и хитрости, была безудержная страсть к авантюрам. "По Экклстоуну тюрьма плачет", - уверяла в середине семидесятых бульварная пресса; Берни тогда подозревали в организации одного из самых громких и наглых ограблений двадцатого века - нападению на почтовый инкассаторский поезд Лондон-Глазго. Прямых улик не было; а на все косвенные факты - близкое знакомство с двумя исполнителями, подозрительную информированность Берни - судьи закрыли глаза, отнеся их к разряду случайностей. Фемида, как известно, любит прикидываться слепой в отдельных случаях.
   Но вернёмся в его бурную молодость, в пятидесятые. Любовь к риску и машинам привела Берни в автоспорт. Впервые подойдя к гоночному автомобилю, он долго гладил его по капоту, ощупывал руль и приборную доску, и признался, что ощущает особенное тепло, точно от живого существа. Усевшись в машину, он несколько минут медитировал, затем выехал на трассу, прохватил по ней пару очень быстрых кругов, - понравилось.
   Чередуя победы со взрывами ненадёжного мотора, Берни весьма успешно выступал в одной из второстепенных британских гоночных серий. Продолжалось это чуть меньше года. Затем произошли две страшные аварии, в которых Экклстоун чудом не пострадал (точнее - отделался царапинами). Он задумался и понял, что жизнь свою любит больше автоспорта. И, поскольку Берни уже не мыслил первую без второго, то решил навести порядок в коммерческой сфере гонок. Что же, актёры-неудачники зачастую становятся блистательными режиссёрами, и это был как раз тот случай.
   О, мечта, мечта! Просыпаясь в своей лондонской квартирке - один, почти всегда один (дурной характер вредил постоянным связям) - он часами валялся на постели, грыз ногти и воображал: вот бы устроить потрясающее шоу, сверхзрелищный спорт, с миллионами болельщиков, с миллиардами чистого дохода, столь же популярный, как футбол; нет, ещё популярнее! Завораживающая борьба, технологии будущего, смертельные схватки за победу - нигде этого нет, а у него будет! Он всё для этого сделает: познакомится с нужными людьми, скопит денег и заведёт свою команду, перешагнёт, если потребуется, через людей; если потребуется, растопчет. И никогда он не отступится от своей мечты, не продаст её, не обменяет на дом, службу и счёт в банке, как его одноклассники, сгнившие за это в безвестности. Он не предаст себя. И никогда не допустит до своих дел женщин; о, эти существа, превращающие мужчину в раба дамских прихотей.
   Убеждённым жёноненавистником Берни оставался всю жизнь; и всю жизнь вызывал гнев британских феминисток своими провокациями. "Женщина должна быть в белом, как все кухонные приборы", - заявил он в одном интервью.
   Судьба ему за это отомстила. На склоне лет Экклстоун надумал-таки жениться. По расчёту - хотел получить и воспитать наследника. Жену подбирал долго; смотрел, чтобы была молодая, здоровая, послушная, с широким тазом (дитя не травмируется при родах) и большой грудью, полной молока для будущего сына. Нашёл. Сыграли скромную (читай: дешёвую) свадьбу.
   Молодуха долго не могла забеременеть. Обеспокоенный Берни потащил её к врачам. Осмотр показал: молодая в порядке, муж в пристойной для своего возраста форме; с технологией воспроизводства оба знакомы. Но приплода-то нет! Что делать?
   Доктора, как и всегда в безвыходных ситуациях, посоветовали сменить обстановку. Берни послушался. Невиданное дело: впервые в жизни Экклстоун взял отпуск и отправился с женой в кругосветное путешествие.
   Медовый месяц, хоть и опоздал на три года, всё-таки был хорош. Посетили пять континентов и двадцать стран - и всё с выдумкой, на широкую ногу. Над Ниагарским водопадом прохватили на вертолёте, по Нилу - на яхте; в Индии сняли на недельку дворец местного обнищавшего царька - и провели в нём шесть "ночей страсти". Берни держался молодцом - не будучи до конца уверенным в себе, он усиленно подкармливался виагрой.
   И действительно, молодая вскоре обрюхатела. Берни, не любящий ничего оставлять на волю случая, засел за письменный стол и составил обширный, в тридцать страниц, план воспитания наследника. Какие перемены! Он сам, в молодости не терпевший никакого принуждения, теперь строчил предписания, указания, подбирал мальчишке учителей, точь-в-точь инспектор в иезуитской школе. Он даже отметил, каких друзей желательно иметь Экклстоуну-младшему.
   Но все надежды Берни пошли прахом: в означенный срок жена родила девочку. Малышке, видимо, повезло: Экклстоун потерял к девочке всякий интерес и позволил ей развиваться, как нормальному ребёнку - под чутким контролем матери, бабушки и подружек.
   К созданию второго ребёнка был применён научный и псевдонаучный подход; Берни отправился к астрологу и за четыреста фунтов прочистил карму, обрубил энергетические хвосты и обзавёлся таблицей лунных дней, в которые следовало заниматься любовью для получения мальчика. Жену Экклстоун заставил пить заряженную "под размножение" воду. Заодно он вычитал в медицинском журнале статью известного гинеколога, шаловливо озаглавленную "Вы хотите мальчишку?" Оказалось, нет ничего проще: всё дело в технике любви; если осчастливить жену быстро и грубо, выйдет мальчик; а если продолжительно, разнообразно её лаская, то девочка.
   И вот, целый год Экклстоун соблюдал астрологический режим: входил к жене через две ночи на третью (что было кстати - ежедневное размножение стало для Берни затруднительным; всё же возраст), быстро и грубо её счастливил и уходил в ванную - смывать трудовой пот.
   Молодая снова забеременела. Тут уж Берни радоваться не спешил: сначала повёл её на УЗИ, с облегчением услышал от доктора: "Мальчик будет, мальчик", и тогда только опять стал строить планы.
   Настал день родов. Решено уже было, что сына нарекут красивым дворянским именем: Берни настаивал на Реджинальде, жена - на Гарольде.
   Рожала она долго. Берни примчался в клинику, едва узнав, что у жены начались схватки, и в волнении шагал по больничному коридору, сердя медсестёр своим мельтешением. Наконец, из палаты вышел довольный акушер и пожал ему руку: "Поздравляю, у вас девочка". Берни на секунду остолбенел, а затем, побагровев, пихнул врача в стену, ворвался в палату и лично удостоверился, посмотрев ребёнку между ножек, что это именно девочка, и никоим образом не мальчик.
   Больше детей у Берни не было.
   В бизнесе зато Экклстоуну всё удавалось. Из средней руки дельца он вырос в хозяина успешной команды, а в начале восьмидесятых воплотил в жизнь свою финансовую мечту - стал владельцем коммерческих прав Формулы-1. Получение доходов от телетрансляций, символики, продаж билетов быстро сделало Берни миллиардером.
   Ко времени нашего рассказа Экклстоуну стукнуло семьдесят семь, он поседел, сгорбился, и всё же ничуть не изменился - по-прежнему работал по двенадцать часов в сутки семь дней в неделю, чутко управлял и руководил, направляя корабль Формулы-1 в бушующем море времени. По-прежнему был жесток, скуп, хитёр и чрезвыйчайно расчётлив. Усилиями Берни Формула-1 довела свою аудиторию до шестисот миллионов зрителей и превратилась из обычного гоночного чемпионата в глобальное шоу. Однако автоспорт под началом Экклстоуна унаследовал несколько худших черт своего владельца: холодный расчёт взял верх над романтикой, легендарные старые трассы уступили место сверхновым автодромам-гигантам, не столь интересным и душевным, зато удобным для болельщиков на трибунах, обслуживающего персонала и телеоператоров; безопасность была возведена в культ, и это привело к выхолащиванию зрелища. Зато Формула-1, утратив статус "смерти на колёсах", стала привлекать серьёзных спонсоров и серьёзные деньги, а Берни, хоть и всегда отрицал это, за деньги готов был продать любой из своих принципов.
  
   Итак, все ждали, что скажет Берни. А тот не торопился ставить крест на Маньи-Куре; пока трасса продолжала приносить Экклстоуну прибыль, он не видел особых причин для беспокойства - точнее, предпочитал их не замечать. Но когда Франция осталась без сильного гонщика в Формуле-1, и интерес к родному Гран-при у французов стал падать, Берни впервые забеспокоился. Маньи-Кур перестал собирать полные трибуны: болельщики из других стран были готовы с радостью отправляться во Францию, будь гонка поближе к одному из центров страны - Парижу, Марселю. Но крестьянский Невэр, в котором вечно не хватало гостиниц...
   В ответ на сердитое бормотание Берни организаторы гонки провели в 2003-м косметическую реконструкцию, построили новый поворот, новый отель, новый въезд в боксы. Спустя год они подновили автодром ещё немножко, потом ещё немножко, но это не помогло делу: болельщики продолжали до трассы недоезжать. Берни нахмурился пуще прежнего и уже вслед за главами команд назвал автодром "ветхим", подталкивая владельцев трассы к каким-нибудь решительным мерам для воскрешения интереса публики. Те намёка не поняли.
   Неудивительно, что, когда год спустя на трибуны пришло всего 90 тысяч человек против обычных 120-ти, терпение Берни лопнуло. Разумеется, его взбесило не падение популярности гонки, а падение собственных доходов от неё. Экклстоун решительно заявил, что в новом, 2008-м году, гонка в Маньи-Куре не состоится - ни за что и ни при каких обстоятельствах.
   Французы не знали, верить этому или нет - Берни частенько припугивал своих партнёров подобным образом. Да и какой же чемпионат мира без Гран-при Франции? Но вскоре Федерация Автоспорта опубликовала предварительный календарь сезона, где напротив французского этапа зиял красноречивый прочерк, а сам Берни полетел в Малайзию - вымогать у организаторов тамошней гонки дополнительные деньги за проведение этапа; и французы поняли, что шутки кончились, и страшно засуетились. Для Франции участие в чемпионате Формулы-1 было и осталось вопросом национального престижа, а для властей Невэра гонка являлась золотой жилой, покрывавшей до половины расходов местного бюджета. Как и шестнадцатью годами ранее, за Маньи-Кур вступилось французское правительство - что ни говори, а политикам важно делать широкие жесты в делах не столько полезных, сколько публичных - и Николя Саркози лично посодействовал выделению средств из бюджета для ненасытного Экклстоуна. Берни продлил контракт с Маньи-Куром - ровно на один год; с явным намерением спустя сезон вновь организовать шантаж французского правительства и выклянчить у Версаля добавку.
   Узнав о продлении контракта, всё те же люди, имеющие вес и влияние в автоспорте, как-то разом притихли и даже начали выражаться в том смысле, что трасса не так уж и плоха: по крайней мере, разнообразна и технична, и позволяет совершать обгоны. Что ж, самое важное в дипломатии - уметь отыскивать нужную сторону правды. И делать это вовремя.
  
  Нельзя сказать, что история французского автодрома сильно занимала четырёх испанских друзей и примкнувшего к ним Андрея; хотя они и поговорили о трассе, уже подъезжая к самому Невэру, но только для порядка. В старинном городке, в определённо не самой лучшей гостинице мира, их ждали номера, где парни наскоро помылись и позавтракали. Спать никто не собирался - на трассе уже начинались пятничные тренировки.
   Марк впихнул кабриолет на стоянку ("Это в пятницу с парковкой нет проблем, а в воскресенье ужас что будет; придётся выезжать засветло") и вместе с Родриго отправился покупать минеральную воду. Андрей, Серхио и Доминик пошли занимать места на трибуне Adelaida - одной из лучших для болельщиков. Adelaida находится напротив одноимённого медленного поворота, перед которым гонщики тормозят с 310 до 70 км/ч: по ходу заездов здесь чаще всего происходят обгоны.
   Когда они уселись, первая тренировка едва началась; никто ещё не показался на трассе. Но вот вдалеке раздался гул восьмисотсильного мотора, затем равномерное глухое рычание, продолжавшееся десять секунд, пока болид катился на первой передаче к выезду из боксов, и вдруг - набирающий силу громовой рёв, срывающийся на визг, когда повышалась передача: первая машина выехала на трассу. Трое приятелей жадно всмотрелись в даль и вскоре увидели, как в конце прямой показался бело-салатовый болид "Хонда". Невероятно быстро, за несколько мгновений, он вырос из маленького трудноразличимого пятнышка на горизонте в крупный чёткий силуэт на сизой глади асфальта; чудовищно резко, будто натолкнувшись на невидимую стену, затормозил перед медленным поворотом, прямо перед глазами друзей, и плавно пройдя его по безупречно выверенной траектории, стал разгоняться вновь, захлёбываясь, оглушительно рыча и засасывая в себя воздух, будто гигантский пылесос.
   Андрей, впервые увидевший болид Формулы-1 воочию, наблюдал за ним зачарованно, огромными и растерянными глазами. Когда "Хонда" упылила вдаль, он натужно сглотнул слюну. Серхио, в продолжение всей сцены наблюдавший не за болидом, а за реакцией Андрея (испанец получил от зрелища немалое удовольствие), улыбнулся и потрепал его по плечу:
   - Знаешь, а я даже прослезился, когда впервые увидел это чудо своими глазами.
   - Я тебя понимаю, - прошептал Андрей. - Это нечто сверхчеловеческое.
   - Мечта - всегда нечто сверхчеловеческое.
   Тем временем Родриго и Марк стояли возле автомата с напитками и решали важный вопрос о количестве банок. Марк считал, что достаточно десяти - по две на каждого. Родриго возражал:
   - Бери больше - день будет жарким. Что сами не выпьете, оставите мне.
   - Хорошо: возьму пятнадцать. За лишние пять банок ты мне будешь должен... двадцать евро.
   - В этой поездке напитки за твой счёт. Мы же договаривались.
   - Извини, у меня все расходы посчитаны, дружище.
   Родриго недовольно фыркнул:
   - Ты в кого такой жадный? Дядя-бухгалтер научил?
   - Родственников не трогаем. А бухгалтер - прекрасная профессия.
   - Дьявольская профессия. Деньги - зло.
   - А, по-моему, самые безбожные люди - патологоанатомы, как твой дедуля. Бессовестное надругательство над трупами, и больше ничего...
   Позади заспоривших друзей кто-то робко кашлянул. Марк и Родриго синхронно обернулись и увидели безумно красивую темноволосую девушку; она нетерпеливо и заинтересованно взирала на них.
   - Самая дьявольская профессия - красивая женщина, - насмешливо произнесла она. - Спор считаю законченным. Можно мне теперь купить баночку газировки?
   - Да, конечно! - в один голос сказали они.
   - Посторонись, волосатенький... Нет-нет, не убегайте, - девушка улыбнулась. - Покажите, как пользоваться этой адской машиной. Я вечно не в ладах с техникой; наверное, в каждой девушке есть что-то от блондинки...
   Марк хотел было открыть рот, но Родриго легонько толкнул его в бок и заговорил сам:
   - Дайте сюда Вашу руку. Вот так. Теперь жмите пальчиком вот сюда...
   - На эту, большую и красную?
   - Да, это кнопка меню... Пожалуйста, можешь выбирать.
   - Жалко - чего мне хочется, тут нет... Свинство, что во Франции энергетики продают только в аптеках. Больным, значит, можно травиться, а здоровым - нельзя?
   - Французский Минздрав добивает больных, чтобы в стране жили только здоровые, - поддакнул Родриго.
   - Ну ладно, мы отравимся чем-нибудь другим. Например, бутылкой "Фанты".
   - Жми.
   Автомат щёлкнул.
   - Теперь кидай монетки... Молодец, у тебя отлично получается. Кстати, как тебя зовут?
   - Энни.
   - Красивое имя.
   - Не издевайся. Терпеть его не могу. А тебя как?
   - Родриго. А его - Марк.
   - Приятно познакомиться. Я, знаете, первый раз приехала на гонки... к тому же совсем одна и немного волнуюсь. Для меня здесь всё так необычно. Приятно в такой момент встретить новых... друзей.
   Родриго вновь подтолкнул Марка в бок - на этот раз ободряюще.
   - Такой красивой девушке нельзя без друзей, - начал он, заглядывая Энни в глаза, - одной, наверное, скучно, а у нас весёлая компания.
   - Целая компания?
   - Мы приехали впятером. Ещё трое парней уже смотрят заезды. Они вон там сидят, на дальней трибуне, - Родриго указал левой рукой вдаль и одновременно, как бы невзначай, положил свою правую лапу на плечико Энни. Та никак не отреагировала на этот жест, и Родриго вконец обнаглел. - Впрочем, мы присоединимся к ним позже. Предлагаю пойти в бар и отметить знакомство. Я угощаю.
   - Почему бы и нет? Я ещё не завтракала.
   - Можно понести твою сумочку? - вмешался Марк.
   - Конечно, можно, - Энни позволила, и Марк буквально стащил сумочку с её плеча. Родриго посмотрел на него неприязненно. Впрочем, тут же нашёлся:
   - Молодец, будешь нашим оруженосцем. Знаешь, Энни, с моим другом однажды приключилась смешная история - он тоже познакомился с девушкой...
   За несколько минут они дошли до бара. Родриго рассказал один уморительный анекдот, и тут же принялся за другой. Энни хохотала, запрокинув голову - во время смеха у неё очаровательно тряслась грудь. Марк улыбался уголком рта - он эти истории уже слышал, причём от Доминика.
   В баре Родриго расщедрился: на столике перед друзьями выросли три порции мороженого, кофе, сэндвичи, пирожные и салат. Разговор стал беспорядочным: Энни поочерёдно спрашивала то у Родриго, то у Марка про Испанию, про их увлечения, и сама много говорила о гонках. Родриго постоянно переводил дружескую беседу во флирт. Он решил, что девушка из легкодоступных: развязности в ней было, зато не было и стеснения. То, что Энни ему вовсю подыгрывает и позволяет себя соблазнять, оставалось для Родриго незамеченным: рассказывая сальные шутки и гладя её по тёплым коленкам, он уверовал в собственное очарование.
   Марку Энни не так понравилась; хотя и он был очарован. Марк обладал хорошо развитой интуицией, и ему на секунду показалось, что в словах, в поведении, в жестах Энни как будто есть что-то преувеличенное. Он приписал это скрытому желанию девушки поскорее закрутить роман (всё же они приехали в Невэр лишь на три дня), но слегка удивился.
   - Не боишься за фигуру? - поинтересовался Марк, наблюдая за тем, как Энни уплетает четвёртое подряд пирожное.
   - Фигура не пострадает. Для знакомства с пятью парнями мне потребуется много сил, - парировала Энни, лукаво улыбнувшись.
   Ответ привёл Родриго в такой неописуемый восторг, что он не сдержался и заржал как жеребец. Впрочем, тут же взял себя в руки.
   "Вы дорого заплатите за эту дешёвую комедию, - злобно думала Энни. - Никогда ещё не видела столь наглых и похотливых мужланов. Высокий особенно омерзителен; едва сдерживаюсь, чтобы не влепить ему пощёчину..."
   - А вы, парни, часто на гонки приезжаете? - спросила она вслух, ласково прищурясь. Родриго кивнул и принялся болтать, и его правая рука снова отправилась в путешествие к энниному бедру.
   "Всё будет очень просто, - продолжала размышлять Энни, - скажу, что принимаю контрацептивы. Они только обрадуются; им только того и надо. Чтобы что-то заподозрить, надо хоть немного соображать. А у этих на лице большими буквами написано: "Идиоты. Хотим секса"...
  
   Доминик сердито постучал ногтем по крышке часов.
   - Ну не могли они случайно опоздать на час; небось прохлаждаются где-нибудь, а мы здесь печёмся, как барбекю на вертеле, - сердито заметил он, обращаясь к приятелям.
   Андрей грустно улыбнулся. Серхио широко зевнул и пожал плечами. Перерыв между тренировками нагонял на всех дремоту. Доминик стал насвистывать грустную песенку, но очень скоро свист оборвался, и он указал рукой вниз: по проходу между рядами кресел поднимались трое людей.
   - Времени даром не теряли, - прокомментировал он не без восхищения, разом забыв свой раздражённый тон, - какую красотку подцепили...
   Андрей подался вперёд и просигналил подходящим взмахом ладони; с Серхио мигом слетел сон: всё лицо его превратилось в обольстительную улыбку.
   - Вот; это они и есть, - сказал Родриго, подойдя достаточно близко. - Все - красавцы, хотя со мной не сравнить, конечно.
   Энни, ничуть не робея, поздоровалась со всеми и дала поцеловать себя в щёчку. Родриго коротенько описал парням историю только что произошедшего знакомства; Энни рассказала в нескольких словах о себе. За пару минут она и в новой компании совершенно освоилась.
   Впрочем, всё было не так безоблачно. Натянутые отношения между Родриго и Домиником сохранились. Улучив секунду, Родриго схватил Доминика за плечо и внушительно произнёс у того над ухом:
   - О девчонке даже не мечтай, и глазки не строй. Вообще, вечером тебе лучше держаться от нас подальше. Понял?!
   - Не очень-то и хотелось, - в тон ему прошипел Доминик, срывая с плеча лапу Родриго.
   Оставшийся час тренировки прошёл в атмосфере полного дружеского взаимопонимания - Энни окружили вниманием и заботой трое парней (Серхио очень быстро и незаметно присоединился к Родриго и Марку); а вот Андрей и Доминик, хотя и участвовали в разговоре, комплиментов девушке не делали и всем своим видом давали понять, что углублять отношения не намерены. У обоих имелись веские причины. Андрей держался с Энни вежливо, в меру галантно и подчёркнуто холодно - как пожилой, очень пожилой английский джентльмен.
   Незадолго до окончания практики Андрей начал поглядывать на часы; он почему-то слегка разнервничался, думая о предстоящем вечере. Не было никаких сомнений в намерениях Родриго и всей компании, но сам он хотел уклониться от участия в свальном грехе и теперь напряжённо выискивал достойный для этого повод. Андрей шёпотом поделился своими сомнениями с Домиником; тот уверенно ответил: "Никаких проблем. Поболтаемся вдвоём по Невэру; город старый, красивый, зайдём в кино, в кафешку, искупаемся в фонтане. Я, правда, ни черта не понимаю по-французски, но тем забавнее... Найдём чем себя занять". Предложение было вполне резонным, Андрей успокоенно представил себя рядом с Домиником, поедающим попкорн на зубодробительном боевике; картина ему понравилась.
   Так оно, в общем, и случилось. Едва приехав в Невэр, Андрей и Доминик распрощались с приятелями и отправились искать приключений в городе, предоставив Родриго, Серхио и Марку развлекаться с новой подругой.
  
  
  Глава XIII
  
   "Что за ночь!.." - мечтательно думал Серхио, сидя на краешке дивана и удовлетворённо потягиваясь. Уму непостижимо как, но они втроём - Серхио, Энни и Родриго - проспали вместе часов восемь, ничуть друг друга не потревожив. Диван был очень узок и длинен (ещё накануне вечером они шутливо назвали его "гробиком"), а Родриго, напротив, очень широк в плечах и бёдрах: он занимал до неприличия много места со всеми своими мускулами. Серхио не без зависти посмотрел на эту накачанную гору, что продолжала мирно похрапывать возле него и мысленно прикинул, сколько веса в Родриго. Сто десять килограммов? Сто двадцать? Так или иначе, один Родриго тянул почти на двух Серхио.
   "Не всё измеряется килограммами", - подумал он ещё и с саркастической улыбкой припомнил, как Родриго ночью всё посматривал на свою тень на стене - уверенно ли он держится? достаточно ли эстетичен в движениях?
   Серхио на глупости не отвлекался: за ночь он настолько выложился, что даже не нашёл сил, в отличие от Марка, отправиться спать в свою комнату. После очередного раза, шестого или седьмого, маленький испанец просто рухнул и заснул.
   "Надо бы их разбудить, а то скоро полдень. Можем опоздать к началу квалификации", - промелькнула новая мысль. Серхио ткнул Родриго пальцем в бок. Тот не отреагировал; могучая грудь продолжала мерно вздыматься и опускаться. Серхио ударил посильнее, всем кулаком; вновь никакого эффекта. Вздохнув, он пересел на метр дальше и начал щекотать другу пятку. Этого Родриго не стерпел: он моментально замычал и рывком сел на кровати.
   - В чём дело? Сколько времени? - чуть охрипшим спросонья голосом спросил он.
   - Без четверти двенадцать.
   - Как? Уже? - Родриго зевнул во всю ширину рта. - Пора ехать... Иди, собери всех. Завтракать будем в дороге. А я пока растормошу нашу спящую красавицу.
   Серхио бодро натянул плавки и шорты и отправился обходить соседние номера, занятые друзьями. Марк впустил его по первому стуку: он был почти готов к выезду и уже добривался. Андрей открыл спустя две минуты; он и стучание-то услышал не сразу, поскольку мылся в душе и прочищал уши, нежно массируя указательными пальцами слуховые проходы. Номер Доминика оказался незапертым; войдя внутрь, Серхио увидел странную картину: Доминик лежал на кровати лицом вниз, с ноги его свисало лохматое махровое полотенце, скомканное одеяло валялось в углу. Вся спина Доминика была в подозрительных красноватых разводах и даже синяках: по крайней мере, ниже правой лопатки расплывалось небольшое лиловое пятно. Тело не издавало звуков, и Серхио на секунду испугался, но напрасно: первое же прикосновение вызвало у Доминика судороги смеха.
   - Ты чего? - с недоумением спросил Серхио.
   - Всё... всё отлично, - пробормотал Доминик, продолжая сотрясать кровать беззвучным хохотом.
   - А почему спина красная?
   - Спроси у Андрея... Это опасный садист, поосторожнее с ним!..
   - А что случилось? Ну, хватит уже смеяться.
   - Нет, иди к нему, - Доминик заливался смехом как в истерике, - и передай ему, что я очень, очень люблю жизнь! Слышишь, обязательно передай!..
   Серхио, поняв, что от Доминика ничего не добьёшься, пожал плечами и подступил с расспросами к Андрею:
   - Чем вы вчера занимались? Точнее - что курили? Доминик совершенно невменяемый.
   - Это длинная история, - улыбнулся Андрей.
   - Давай, рассказывай. Ты - мне, я - тебе. Ты ведь хочешь услышать о том, что вчера было у нас?
   "Могу себе представить", - пронеслось в голове у Андрея. Вслух же ответил:
   - Вечер мы провели самый обычный. Просто Доминику нельзя пить ни капли; от одной рюмки коньяка его так развезло, так развезло...
  
   Вечер, конечно, был далеко не обычным. Доминик обиделся на судьбу, обрекшую его в этот день на воздержание (в то время как друзья развлекались в отеле с очаровательной англичанкой), и с самого начала прогулки стал искать знакомства с юными француженками. Беда в том, что французский язык Доминик знал лишь в пределах "Bonjour - Merci" - в провинциальном Невэре это оставляло ему мало шансов. Андрей тщетно пытался заинтересовать испанца красивым городом и башнями древних замков; даже привидения, которых в Невэре, если верить путеводителям, больше десятка, не произвели на Доминика впечатления.
   - На городском кладбище живёт призрак знаменитого насильника - он появляется каждую полночь, - заметил Андрей. - Может, зайдём?
   - Меня это не возбуждает, - ответил Доминик.
   Лишь ближе к ночи, за ужином в кафе-пиццерии, удача наконец улыбнулась Доминику. Две симпатичные студентки - Лора и Анабель - бегло говорили по-английски, а на приставания Доминика ответили смешливыми взглядами, что означало: свободны, скучаем. Испанец только того и ждал. Какой град приколов и невероятных студенческих историй посыпался на девушек! Несколькими градинами их чуть не поубивало: во всяком случае, визжали студентки как тяжелораненые. Но от смеха ведь не умирают. Даже Андрей, решивший изображать в поездке целомудренного монаха, развеселился настолько, что начал думать: "А не снять ли кольцо с пальца?"
   Впрочем, ни до чего решительного дело не дошло. А всему виной стали несчастные пять глотков коньяка!
   Ужасные события начались в тот момент, когда девушки, отужинав, заказали по коктейлю. Доминик тоже хотел взять коктейль, но, увидев, что Андрей предпочёл "Хеннеси", выбрал коньяк.
   - Обычно я не пью, - заметил он, улыбаясь девушкам во все тридцать два зуба. - Но перед русским другом неудобно.
   Выпив две трети стакана (это был настоящий большой стакан, а не те миниатюрные рюмочки, над которыми русские туристы вечно хохочут), Доминик откинулся на спинку стула. В глазах его заиграли весёлые искорки.
   Анабель, пользуясь тем, что испанец взял паузу, стала рассказывать историю о счастливом лотерейном билете. Это был единственный раз в жизни, когда она что-то выиграла:
   - Никогда ни во что не играю. Считаю надувательством все эти тотализаторы и розыгрыши ценных призов, а казино вообще обхожу десятой дорогой. Но однажды подружка подарила мне на день рождения дюжину лотерейных билетов. Говорит - ты по жизни везучая. Ну, я про себя подумала - она, конечно, забыла купить приличный подарок, а теперь пытается подольститься. Дурочка. Для меня плохой подарок не проблема: главное, как пишут в журналах, знак внимания. Хи-хи. Так вот, валялись у меня эти билеты два дня, потом выдался свободный часок, и я позачёркивала циферки...
   Пока Анабель чирикала, Доминик принялся за второй стакан коньяка, а затем начал беспокойно ёрзать на стуле, явно желая вмешаться в монолог. Блестящие глаза испанца с каждой секундой всё наглели и глупели, и, поскольку Анабель не унималась, он решил сам её остановить - протянул руку через столик и смачно, всей ладонью, ущипнул её за грудь. Анабель вскрикнула и не менее смачно полоснула его ногтями по шаловливой руке.
   - Я не шлюха, чтобы так меня щипать! - возмущённо воскликнула она, откинув назад голову.
   Это вызвало у Доминика приступ смеха, очень подозрительного по тембру и напоминающего "Гы-гы-гы". Андрей с ужасом взглянул на Доминика. Испанец осовел от полутора стаканов "Хеннеси" и на глазах превращался в дурака.
   - Не-ет. Какая же ты шлюха? Ты студентка и обойдёшься мне гораздо дешевле... - пролепетал Доминик совершенно пьяным голосом.
   Лицо Анабели вытянулось. Андрей отдавил испанцу ногу, чтобы заставить его замолчать, но катастрофа уже произошла.
   - Пойдём отсюда, Лора... - нервно сказала Анабель, поднимаясь со стула.
   - Ты соображаешь, что говоришь?.. - шипел на ухо Доминику Андрей.
   - ...Мерзавец. Кобель. Скотина... - отходя, ревела Анабель, всё повышая голос.
   - ...Нас сейчас попросят уйти, - мрачно предрёк Андрей.
   - Чихать я на них хотел. И вообще, их пицца - полное ... (здесь последовало грубое испанское ругательство). Готов поспорить, они вместо "Пармезана" её дешёвым сыром посыпали!
   Официант, стоявший неподалёку, поднял голову и прислушался.
   - Ты видел его реакцию, видел? - хватая Андрея за плечо, сказал испанец. - Знают свои грешки, жулики французские!
   Доминик прижал двумя пальцами нос - так, что он стал похож на пятак - и, в упор глядя на официанта, прорычал:
   - Свиньи! Хрррююю!!
   Андрей в бессилии прикрыл глаза рукой. Официант, помрачнев, как туча, подошёл к Андрею и тихим, вежливым, но не допускающим возражений тоном прошептал:
   - Лучше Вам вывести своего друга отсюда. Или, возможно, вы хотите встретиться с полицией и стать невъездными в Шенген?
   - Да-да, конечно, - торопливо кивнул Андрей. - То есть, нет, не хотим... Мы...
   - Что?! Вы не имеете права! - взревел Доминик. - Вы только взгляните на этого усатого мерзавца! Вылитый Гитлер! Я тебе сейчас... надаю...
   Андрей заткнул другу рот и практически выволок его с террасы. Доминик сопротивлялся, но слабо: он весь обмяк, и обращаться с ним было не сложнее, чем тащить мешок с картошкой. Впрочем, он попытался укусить Андрея в ладонь.
   Отойдя на безопасное расстояние, Андрей убрал руку и встряхнул испанца.
   - Посмотри на себя, - упрекнул он Доминика. - И кто здесь свинья, алкоголик ты несчастный?
   Испанец взглянул на него злобными, полубессмысленными глазами.
   - Здорово тебя разобрало, дружище, - заметил Андрей. - Сам можешь идти?
   Доминик, слегка покачнувшись, пробормотал:
   - Могу...
   - Вот и отлично.
   - ...А где девочки?
   - Потерпели крушение идеалов.
   - Жалко... - грустно сказал испанец. И, подумав, рявкнул на всю улицу: - Всё зло от женщин!
   Андрей тяжело вздохнул. "Вернёмся в гостиницу, скажут - я его напоил. И почему я не взял коктейль?".
   Доминик буркнул что-то нечленораздельное.
   - Не понял?
   - Мне нехорошо, - печально сказал Доминик.
   - Вот ещё. Не было заботы.
   Андрей обернулся на триста шестьдесят градусов, выискивая глазами вывеску ближайшего туалета. Обнаружив таковую на другой стороне улицы, он осторожно повёл Доминика через дорогу.
   В уборной испанец несколько минут очищал от скверны собственный желудок.
   - Я скоро приду в себя... Мне надо отдышаться, - бормотал испанец.
   - Тебе надо проспаться, - раздражённо сказал Андрей, выводя его под руки на улицу.
   Вскоре к ним подъехало такси. Андрей распахнул дверцу, чуть подтолкнул Доминика:
   - Загружайся, друг. На дальнее сиденье... Вот так.
   Доминик неловко плюхнулся в салон. Андрею пришлось его подвинуть, чтобы освободить себе место. Затем он продиктовал водителю адрес гостиницы и с облегчением вздохнул, откинувшись на спинку кресла. В ту же секунду Доминик снова схватил его за плечо. "Он становится навязчивым", - подумал Андрей, уже не на шутку разозлившись.
   - Ну, что тебе ещё?
   - Андрей, ты на меня не сердишься?..
   - На дураков и пьяных не сердятся. На пьяных дураков - тем более.
   - Пожалуйста, прости... Я не хочу терять друга... Мы так глупо существуем, что, кроме дружбы и юности, уже ничто не ценится... - произнёс он с горечью, срывающимся голосом. Выдохнув, Доминик вдруг с жаром вцепился в футболку Андрея и начал рыдать, всхлипывая и беззвучно содрогаясь. Это продолжалось довольно долго.
   - А в чём смысл моей юности?.. - плача, жаловался Доминик, зарываясь носом в Андрея, как страус, прячущий голову в землю, чтобы не видеть ужасов окружающего мира. - Я промотал её и ничего не получил взамен... Нам с детства обещали столько правды и счастья - где это всё? Почему я не чувствую этого счастья? Может, я неправильно живу?.. Объясни мне. Ты должен знать секрет...
   Если Андрей и знал секрет, пока он предпочитал молчать. А Доминик всё жаловался на жизнь, на современный мир и прочие обстоятельства, не имевшие ни малейшего отношения к его пьянству. В конце концов, выяснилось, что во всех бедах Доминика виноваты Соединённые Штаты и лично Кондолиза Райс. "Ну хоть не евреи, и то хорошо", - подумал Андрей.
   - Когда я напиваюсь, мир кажется таким плохим, - лепетал испанец, - всюду ложь, лицемерие и продажные девки...
   - Это пройдёт. Тебе надо отдохнуть.
   - Это никогда не пройдёт.
   - А хочешь, я тебя вылечу от пьянства и хандры? - довольно строгим голосом спросил Андрей, которому надоели Доминиковы жалобы.
   - Чем вылечишь?
   - Есть один старый русский способ...
  
   ...Спустя полчаса Доминик, в ужасе мыча, смотрел за тем, как Андрей ходит по комнате, растирая руки спиртом. Во рту у испанца был кляп, он был надёжно привязан к кровати и схвачен по рукам и ногам.
   - Давным-давно таким способом в России изгоняли демонов, - весело сказал Андрей, доставая из шкафа махровое полотенце. - Ты не мычи, а слушай - это интересно. Демоны - бесы, по-нашему, - они бывают разные. В убийце живут бесы ненависти, во взяточнике - бесы жадности, а в тебе поселились хмельные бесы и бесы уныния. Они пока маленькие, бесенята, и их надо выгонять, пока не выросли.
   Завершив приготовления, Андрей сел испанцу на ноги и стал растирать спиртом голую спину Доминика:
   - Ты вот сейчас протестуешь, а завтра сам скажешь мне спасибо, - нежно заметил Андрей. - Пойми, ты пока больной, а больные не указывают доктору, какой метод лечения применять. Доктор сам решает, что нужно... Конечно, спинка будет чесаться дня три, но это не страшно. Главное - общее выздоровление и хорошее настроение. Приступим...
   Андрей взял полотенце и начал драить им спину испанца, меняя темп и направление трения. Доминик завопил даже сквозь кляп.
   - По-хорошему, я должен с тебя деньги взять, поскольку это очень полезная процедура - и шлаки выводит, и кожа надолго останется гладкой и чистой... Смотри, Доминик, сколько в жизни прекрасного: рядом находится друг, который тобой занимается, делает тебе приятный массаж и даже покормит потом с ложечки, если ты не сможешь пошевелиться... Как же можно не любить жизнь? Как не любить нашу трезвую, прекрасную жизнь?
   Доминик энергично тряс головой - то были отчаянные попытки выплюнуть кляп, но со стороны они походили на кивки.
   - Вот видишь, ты уже согласен... Вспомни, как радовался Творец, создав мир за шесть дней. Посмотри, как всё гармонично и красиво у него получилось. Вот и ты должен всему радоваться: каждой птичке, каждому кустику, я уж не говорю про людей. Ты ведь рад, что меня встретил, правда? Подожди-ка...
   Андрей ловким движением вытащил кляп изо рта Доминика, позволив тому заговорить:
   - ...Ай-яй-яй! Андрей, я очень, очень рад нашей встрече. Правда! Честное слово! Я жизнь люблю, и тебя люблю и буду любить всех, кого нужно!.. Пожалуйста, отпусти!.. Я всё понял. Я вёл себя плохо, но я исправлюсь! Я буду очень весёлым и счастливым!.. Развяжи меня, гад! Помогите!!!
   Андрей снова заткнул испанцу рот:
   - Ещё рано. Бес пока не вышел. Ну ничего, у нас целая ночь впереди... На чём я остановился? Да, радость от жизни можно получать разными способами...
  
   Спустя два часа Доминик был развязан. Испанец уже не мог сам двигаться, и Андрей, как и обещал, напоил его апельсиновым соком из кружки. От еды Доминик очень вежливо отказался.
   - Видишь, заодно и воспитанным человеком стал, - с улыбкой произнёс Андрей.
   Доминик одними губами прошептал невоспитанное испанское слово; затем тихо поинтересовался:
   - Я встать утром смогу?
   - Обычно встают.
   - И на этом спасибо. Кстати, благодаря тебе я только что открыл смысл жизни.
   - Какой?
   - Ясно какой - не попадаться в твои руки...
  
   Серхио, слушая эту жуткую историю, то и дело погогатывал, растягивал в улыбке красивый рот и демонстрировал Андрею два ряда белых, крепких, как у хорошего коня, зубов.
   - Удивительный ты парень, - заметил между прочим испанец, - с каждым днём я открываю в тебе что-то новое... Эх, ну почему ты не снял связанного Доминика? Ведь на твоём телефоне отличная камера...
   Спустя полчаса после объявленной Родриго побудки все собрались в фойе гостиницы. Двое из шестерых ребят выглядели немного потрёпанными (по разным, правда, причинам) - Доминик спустился из номера злой, держась за спину, как престарелый ревматик; слегка помятая Энни всю ночь справлялась с тремя сильными парнями и тоже смотрелась неважно. В целом, однако, обошлось без потерь. Серхио даже вовсю сиял и светился бодростью, будто не отдавал ночью энергию, а заряжался ею.
   В поездке Андрей заметил, что Энни начала проявлять к нему интерес; коротая время в пути, она задала ему с десяток пустяковых вопросов. Мигом поняв, что к чему, Андрей решил атаку отбить. "Да", "нет", "может быть", "не знаю, наверное..." - вот что отвечал Андрей на вопросы. Энни, уязвлённая его равнодушием, замолчала, и Андрей мысленно себя поздравил.
   Однако он ошибся, посчитав битву выигранной; оборона только-только начиналась. Вероломная Энни пошла на хитрость: пробираясь на трибуны, она поскользнулась и слегка застонала:
   - Только этого не хватало... я, кажется, подвернула ногу...
   Судя по тому, как быстро и судорожно она схватила руку Андрея (Марк стоял ближе), сцена была хорошо отрепетирована в воображении.
   - Подожди секунду, - обратилась к нему Энни. - Я посмотрю, не отвалился ли каблук. Вечно эти туфли...
   Она недовольно фыркнула, сгибая ногу в колене и поднося ступню так близко к глазам, насколько позволяет человеческая гибкость. Целую минуту Андрей стоял по стойке "смирно", а Энни опиралась на него одной рукой, как на телеграфный столб. Испанцы давно исчезли в толпе, а Энни всё продолжала изучать свою ненаглядную туфлю. Она, кажется, искала там микротрещину. Не найдя таковой, она наконец распрямилась и счастливо объявила:
   - Туфля цела.
   Андрей рассердился, но не подал виду. Ничего не говоря, он продолжил путь вместе с Энни на трибуны; та старательно прихрамывала. Их испанские спутники за это время успели занять свои места. Болельщики быстро прибывали; Андрей с досадой заметил, что мест рядом с друзьями им уже не достанется. Энни на это и рассчитывала.
   - Очень больно, дальше не могу идти. Может, присядем прямо здесь? - она указала на нижний ряд кресел, где ещё было несколько свободных мест. Что оставалось делать Андрею? Бросить девушку он не мог, уличить её в обмане - тоже; пришлось повиноваться.
   Только они сели, как лицо Энни приобрело своё обычное обаятельно-заинтересованное выражение.
   - Ты очаровательно злишься, Андрей, - начала она. - Причём совершенно не умеешь этого скрывать.
   - Неужели так заметно? - не выдержал он.
   - Заметно. Не понимаю - если я тебе противна, так бы давно и сказал. А если не противна, может, поговорим? - голос Энни зазвучал прямо-таки с ангельской теплотой. - И прекрати крутить своё обручальное колечко.
   Андрей только теперь заметил, что руки помимо его воли нашли, чем себя занять. После замечания Энни он сложил их по швам.
   - Хорошо, давай поговорим. С условием - о гонках, и ничего личного.
   Энни скривила губы:
   - Ты почему такой недоступный? Твоя жена всё равно ни о чём не узнает.
   - Она мне не жена.
   Энни вскинула брови:
   - Так-так, интересно... А для чего же кольцо на пальце?
   - Чтобы показать всем легкомысленным девицам вроде тебя, что моё сердце занято.
   Энни недоверчиво рассмеялась:
   - Ты шутишь. Не может быть, чтобы в наше время парень говорил такое всерьёз. Я думаю, здесь есть какая-то тайна.
   - Женщины во всём ищут тайну.
   - Потому что мужчины вечно что-то скрывают...
   Тем временем квалификация началась. Оглушительный рёв трибун приветствовал первый рёв мотора. Первыми спешили показаться на трассе машины аутсайдеров. Затем, на укатанной трассе, появились лидеры. Дождавшись выезда Алонсо, Андрей повернулся назад и стал высматривать, не взметнётся ли где на трибунах испанский флаг - и действительно, увидел, как четверо парней подняли в воздух красно-оранжевое полотнище; один из них казался выше ростом и мощнее остальных: это, конечно, был Родриго.
   - Может, скажешь хоть словечко про свою избранницу? - докучала ему Энни. - Я очень хотела бы знать, какими достоинствами надо обладать, чтобы подцепить такого замечательного парня.
   Андрей с секунду решал, лесть или ирония прозвучала в последней фразе. Ничего не решив, он усмехнулся:
   - Это добрая, обаятельная девушка и остроумная собеседница. Вот и всё. При чём здесь достоинства? Человек влюбляется не в достоинства, а в родственную душу. Иначе это не любовь, а грязненький фетиш.
   - Положим, ты не совсем прав. Доброта - достоинство для женщины редкое.
   - Неужели?
   - Себя, по крайней мере, я не могу назвать доброй. Жизнь быстро сделала меня равнодушной. Мужчины в этом смысле морально устойчивее... И давно ты с ней познакомился?
   - Чуть больше года назад.
   - Жаль. Жаль, что я не встретила тебя двумя годами раньше, - Энни грустно покачала головой. - Теперь уже не поправить.
   - Зачем так мрачно? Я не последний мужчина в мире. Ты обязательно встретишь кого-нибудь.
   Энни усмехнулась. Ей стоило немыслимых усилий не зарыдать в этот момент; но она сдержалась, и Андрей не разгадал чувств англичанки.
   - А, кстати, - спросила она, - почему ты путешествуешь один? На месте Лены я бы трижды подумала, прежде чем отпускать своего жениха на неделю в такую опасную поездку. Здесь столько соблазнов...
   Андрей задумался. "Сказать ей? Пусть знает - пропадёт всякая охота..."
   - Она опасно больна, - выдавил он. - По правде говоря, она сама и настояла на моём путешествии - сказала, что надоело видеть, как я чахну возле её постели...
   - Вот оно что... - Энни нахмурилась. "У силы, направляющей наши судьбы, прекрасное чувство чёрного юмора. Такую встречу и нарочно не придумать, и однако...", - промелькнуло в её голове. - Прости, Андрей. Я ничего этого не знала.
   - Всё в порядке. Тебе не за что извиняться.
   Они замолчали и стали наблюдать за квалификацией. Алонсо выглядел в тот день неплохо, сильно прибавил в третьей сессии и на слабой машине показал достойное третье время. Испанцы радовались вовсю и даже кричали какую-то речёвку: Андрей видел, как они разевают рты, но голосов за гулом трибун не слышал. Внимание Энни было рассеянным: она всё думала о странном стечении обстоятельств, столкнувшем на трассе двух молодых людей со столь схожими проблемами. "В одном можно согласиться с пословицей, - подумала она. - Несчастье сильно красит человека; и не столько придаёт мужества и стойкости, сколько учит понимать других несчастных. Это и называется мудростью".
   На обратном пути Энни была необычно молчалива.
  
  
  Глава XIV
  
   Иван Ильич мычал от боли и глухо постанывал: "Уууу", "Уууу". Внезапные и особенно сильные приступы он встречал коротким "У!" или "А!" или другим восклицанием в том же духе.
   У него болел зуб - мучительно, невыносимо и так пронзительно, словно челюсть проткнули шилом. Причём не просто проткнули, а вогнали шило с размаху, предварительно раскалив.
   Положение Ивана Ильича было отчаянным; минуло уже две недели с тех пор, как он сам себя замуровал в доме. Входную дверь он забил изнутри, все окна первого этажа задвинул шкафами и ящиками. Страх выйти во двор и быть там застреленным (удавленным, зарезанным; он не знал в точности, какой мести следует опасаться) затмил все остальные чувства, и угроза с каждым днём ширилась в его сознании. Иногда ему мерещилось, что стены и потолки надвигаются на него, и тогда Иван Ильич закрывал ладонями глаза и бормотал бессвязные слова, пока видение не проходило; иногда - что весь дом опускается куда-то вниз, точно он едет в огромной кабине лифта. Он перестал мыться, почти не брился и однажды вскрикнул от испуга, увидев в зеркале своё отражение.
   Но настоящий ад начался только этим утром. Предатель-зуб заныл ещё накануне, и за ночь боль выросла из слабенького покалывания в кошмарную пытку. Чего только Иван Ильич не испробовал, чтобы ослабить жестокую боль - клал на зуб анальгин (извёл четыре таблетки); облизывал десну языком; промывал ротовую полость холодной содовой водой и даже прикладывал к зубу лёд из холодильника - всё без толку. Если боль и утихала на минуту, то затем начиналась с удвоенной силой.
   Помешанный Бессмертин стал считать собственный зуб вражеским засланцем, костяной пиявкой, над которой мстители установили контроль извне и теперь вызывали у Ивана Ильича адскую боль, желая его уморить. Требовалось срочно отторгнуть чужеродное тело от организма, не прибегая к помощи дантиста. Зуб, к несчастью, был крупным, коренным, но разве остановишь этим целеустремлённого человека?
   Пожевав - больше для уверенности, чем для облегчения - ещё анальгина, Иван Ильич засунул в рот плоскогубцы и ухватил ими ноющий зуб. После минутного раскачивания (ничего более мучительного Иван Ильич в жизни не испытывал) он вынужден был взять передышку. Боль была настолько чудовищной, словно он отрывал полголовы. Да и ничего он первым приступом не добился - только слёзы брызнули в три ручья, и раздался тихий, подозрительный хруст.
   Но он теперь обладал упорством и терпением маньяка, и плоскогубцы после краткой паузы вновь отправились в рот.
   Крича, морщась, вопя и поднимая к потолку глаза, он добился через четверть часа того, что зуб потерял устойчивость на своём месте и стал приметно покачиваться. Из десны засочилась кровь. Вид и вкус собственной крови пробудил в Бессмертине хищника. С остервенением, в полоумном экстазе, из-за которого боль почти перестала ощущаться, он стал выдирать зуб уже без передышек, без пауз. Стон Ивана Ильича стал хриплым и булькающим. И вот - венец усилий - здоровенный зуб "мудрости", помеченный большой кариозной дырой, с тройным корнем, был наконец извлечён из дёсенного плена. Дико улыбаясь, Иван Ильич поднёс его к глазам, чтобы лучше рассмотреть; рот его был полуоткрыт, струйка слюны и крови образовала на полу маленькую лужицу.
   В этот момент и случилось непоправимое. Если до возни с зубом Иван Ильич ещё довольно адекватно воспринимал действительность - знал, который час, помнил про необходимость обеда и ужина - то после неё он перестал соображать вовсе. Промыв рот, он вышел из ванной и стал бесцельно бродить по дому, тихо напевая какую-то детскую песенку. Хождение продолжалось часа три; а когда Ивану Ильичу надоело просто прогуливаться, он стал с разбега бросаться об стены. Но после пяти ударов ему стало нехорошо - или он просто устал от непрерывной деятельности (ведь и ночью он почти не спал из-за зуба), и Иван Ильич отправился в спальню вздремнуть. Упал он на кровать прямо в тапочках, и почти сразу захрапел.
  
   Приснились ему отчего-то детские годы. Родной двор, старые качели, глубокая осень. Деревья уж разделись догола, готовые к наступлению холодов, только на двух осинах боязливо дрожат последние бурые листья.
   Отец, ещё молодой и полный сил, одетый в рыжее пальто, раскачивает качели. На них, крепко ухватившись за поручни, восседает шестилетний Ваня, закутанный в десять одёжек и обмотанный шарфом, хотя на улице не холодно - лишь слегка промозгло. Отец погружён в себя, напряжённо что-то обдумывает, и качели ходят взад-вперёд равномерно, точно маятник в часах, и поскрипывают в такт: дзик-дзак, дзик-дзак...
   Внезапно отец усиливает очередной толчок, и качели летят вверх с большей амплитудой. У Ваньки от неожиданности перехватывает дыхание, но он с восторгом улыбается - нудная качка едва не вогнала его в скуку.
   Однако следующий толчок оказывается ещё мощнее, и на смену весёлости в душу Вани начинает проползать страх - отец немного выпил, а с пьяного глазу не так-то просто рассчитать, какое усилие достаточно, а какое - чрезмерно.
   - Пап, ну хватит! - просит он звонким голосом, с той же неотразимой интонацией, какой обычно требует купить мороженого или пойти в цирк.
   На сей раз отец и не думает прислушиваться к голосу сына. Он толкает качели уже изо всех сил, и они с жалобным, ревматическим визгом поднимаются почти параллельно земле.
   - Папа, прекрати!! - в ужасе кричит Ваня, едва удерживаясь в седле.
   Отец неумолим. Ваня успевает заглянуть в глаза отца, пролетая мимо, и видит в них неизъяснимую печаль, и взгляд направлен будто не на сына, а сквозь него, в пустоту. И ещё видны слёзы, застоявшиеся в глазах; слёзы туманят отцу взор, но не желают пролиться по щекам. Лицо отца мрачнее тучи.
   Ване становится нестерпимо жутко, он начинает визжать и звать на помощь, и плакать, и наконец просыпается спустя полвека в холодном поту.
   Когда Иван Ильич проснулся, сознание его вспыхнуло в последний раз, вызванное к жизни ужасом, но всего на несколько минут.
   - Кошмар... всего лишь кошмар, - прошептал Иван Ильич, стараясь себя успокоить. Он перевернулся на другой бок, лицом к окну, но за окнами была тьма, безлунная ночь.
   Как назло, в голову Ивана Ильича начали лезть разные бредовые истории про сны. Он вспомнил, как покойнице матери приснилась за неделю до смерти прабабка, и что это очень плохая примета - видеть во сне давно погибших родственников. "К себе зовут..."
   - Брехня суеверных старух, - прошептал Иван Ильич как можно громче, в знак протеста против того, что подобные идиотские домыслы взяли над ним верх и нагнали страха.
   Но, стоило ему полежать минуту в полной тишине, как перед глазами вновь явственно встал образ отца, молчаливого, страшного, и Иван Ильич не выдержал напряжения. Откинув одеяло, он приподнялся на локте и нащупал выключатель ночника.
   Комнату залил приглушённый свет, мнимые призраки исчезли, реальность порадовала Ивана Ильича своей банальностью и предсказуемостью - кроме него, мебели и занавесей, в спальне никого не было.
   "Час ночи. Весь сон насмарку, - думал он, глядя в потолок. - Подняться, налить себе стакан минералки?.. Нет, пожалуй, не стоит. Так и вовсе не уснёшь..."
   Иван Ильич прикрыл глаза, и вскоре мысли его приняли иной оборот:
   "Отец... Странно, я о нём почти не вспоминаю. Да и с чего бы, по правде говоря? Всё, связанное с ним, осталось в прошлом, в стране, какой уж нет на карте. Качели, юность, песни у костра - там же и отец. В том же ряду. Зыбкая иллюзия того, что когда-то давно в жизни было счастье... Впрочем, почему иллюзия? Счастье - оно было. По крайней мере, мы верили во что-то высокое, мы хоть во что-то верили. Страшное началось, когда все разочаровались во всех и во всём... Да, человек непременно должен жить с надеждой, иначе он перестаёт быть человеком. Теперешней молодёжи живётся гораздо легче; конечно, у них нет той Родины, есть только ареал с наибольшей плотностью в районе Москвы, и это горько наблюдать. Но они не видели ничего иного, им нечего вспоминать. Они попросту не знают, как это чудовищно больно - видеть, как рушатся святыни..."
   Внезапно и отчётливо перед глазами Ивана Ильича встал образ двух представителей молодёжи, увиденных им с месяц назад в женевском кафе. "Не хочу... Не хочу...", - забормотал он, мотая головой. Но образ становился всё яснее, всё отчётливее, он словно вырастал из воздуха, сплетался из невидимых нитей, заполняя собой всю комнату. И вот уже Иван Ильич не видел знакомых предметов, а только два юных лица, обрамлённых тёмными волосами, ухмыляющихся, со страшным блеском в глазах. Бессмертин судорожно задёргался на кровати, точно эпилептик, стал рвать воздух руками и вдруг, застыв неподвижно, открыл рот и начал оглушительно, через равные промежутки времени, кричать.
   Остальное произошло очень быстро. Иван Ильич скатился с кровати и в каком-то забытьи, но вполне целеустремлённо, поплёлся в левое крыло дома, где находился чулан. Подойдя, он распахнул дверцы, уверенно нащупал в темноте длинную, прочную верёвку и снял её с крючка. Затем включил свет в коридорчике и, сев на пол, стал вязать двойную петлю. Странно - хотя он давно этого не делал, пальцы его работали ловко и быстро; сознанием Ивана Ильича будто управляла извне некая злая сила.
   Затем, проверив петлю, он вернулся обратно в спальню, поставил посреди неё стул, влез на него и, привстав на цыпочки, начал привязывать конец верёвки к люстре. Готово. Прежде чем надеть петлю на шею, Иван Ильич успел подумать. Странная, глупая мысль пролетела в его воспалённом мозгу - о том, как однажды, ещё в отрочестве, он попал под град у себя на даче. Градины сыпались долго, Иван Ильич вприпрыжку бежал под навес, прикрывшись свитером; но стоило ему добежать до укрытия и сказать "наконец-то", как град прекратился. Улыбка промелькнула на опухшем лице Ивана Ильича при этом воспоминании; он спокойно просунул голову в петлю, глубоко вздохнул и, сосредоточив взгляд на торчащем из стены гвозде, стал раскачиваться на стуле. С третьего толчка стул отлетел в сторону на полметра и упал с глухим стуком. Тело Ивана Ильича несколько секунд билось в агонии. Затем мышцы его расслабились, дрожь улеглась, и всё стихло. По комнате пополз едва уловимый запах дерьма.
  
  
  Глава XV
  
   Ночь перед гонкой Энни пожелала провести в номере Андрея. Он и не возражал: девушка ясно дала понять, что не собирается кувыркаться с ним в постели. Энни хотела лишь поговорить. Они и говорили: до часу ночи, а затем мирно заснули - каждый на своей кровати.
   Наутро Серхио отловил Андрея в коридоре и обратился к нему с одним-единственным вопросом:
   - Ну как?
   Андрей посмотрел на испанца непонимающими глазами; затем усмехнулся, сообразив, что Серхио ждёт рассказа о ночных приключениях.
   - Мне нечего тебе сказать. У нас ничего не было.
   Испанец часто-часто заморгал:
   - Она отказалась?
   - Нет, я сам не захотел.
   Серхио с секунду рассматривал его лицо, после чего неуверенно улыбнулся:
   - Ты меня разыгрываешь. Как можно не хотеть такую девушку?
   Андрей ненавязчиво продемонстрировал испанцу обручальное кольцо, но Серхио это не впечатлило.
   - Упустить такой шанс, - вздохнул он разочарованно. - Был бы я на твоём месте...
   - Вчера был. Неужели тебе одной ночи мало?
   Серхио энергично замотал головой и начал тыкать Андрею указательным пальцем в грудь:
   - Вот почему вы, русские, так много пьёте и так ленивы! Страсти в вас нет, любви к жизни нет!..
   - Следи за словами, приятель, - заметил Андрей, схватив испанца за кисть руки.
   - Нету, нету, - повторял Серхио, - как можно жить, не любя самое лучшее, что в ней есть?
   - Вот интересно, как ты проживёшь с такой философией на пенсии?
   - А я и в семьдесят лет буду восхищаться молоденькими, - уже со смехом сказал Серхио, - а главное - буду делиться опытом со внуками...
   Энни очень долго возилась тем утром с косметичкой и зеркальцем, и, хотя постоянно восклицала "иду, уже иду!", заставила одетых и готовых к выезду парней ждать её целый час. В пути она отмалчивалась. С Андреем Энни вдоволь наговорилась ночью, а испанцы, похоже, перестали её интересовать.
   Серхио успел, конечно, передать утренний диалог Родриго и Доминику. Доминик оценил поведение Андрея и, улучив момент, пожал ему руку. О чём подумал Родриго, осталось неизвестным, но в поездке он несколько раз с любопытством останавливал на Энни взгляд.
   Утро того памятного дня выдалось погожим и тёплым. Над всей Францией бродили тучи, но для Бургундии небесная канцелярия оставила окошко, и солнце щедро заливало июньским светом молочные реки, пшеничные поля и виноградные холмы. Блаженное воскресенье: школьники и студенты, отпущенные на летние вакации, разъехались на природу, играли в футбол, гоняли на велосипедах и скейтах и бегали за теннисными мячиками; их родители валялись на пляжах или нежились в шезлонгах на собственных балконах, а те, кого выходной день ненароком застал на рабочем месте, обливаясь потом, сетовали на жару. Виноградные лозы тянулись к солнцу, подставляя под лучи ещё зелёные ягоды, спешащие насытиться живительным теплом и переплавить его в сахар, чтобы впоследствии, через двадцать или сто лет, пьющие вино люди снова почувствовали вкус солнца, обогревавшего Францию в июне две тысячи восьмого. Красный кабриолет, быстро кативший из Невэра к гоночной трассе, вёз шесть юных созданий - четверо из них были обречены. Та единственная, что обо всём знала, сохраняла невозмутимое спокойствие и лишь изредка, из-под густых ресниц, равнодушно взирала на ехавших рядом с ней людей.
   Когда солнце достигло зенита, стотысячные трибуны Маньи-Кура начали пускать волну, сплетая и поднимая в воздух бесчисленное множество рук. Под несмолкаемый рёв волна вздымалась, прокатывалась более километра, затем опадала, рассыпаясь, и начинала вздыматься вновь на противоположной стороне трибуны. Гигантское море людей выбрасывало энергию, разогревалось и закипало от страсти, точно готовясь к грандиозному языческому жертвоприношению.
   Флаги, флаги, всюду реяли флаги: алые, кроваво-красные полотнища Ferrari с гарцующим жеребцом; трёхцветные французские; строгие корпоративные флаги Mercedes с трёхлучевой звездой-прицелом; двухцветные финские стяги-распятия - синие кресты, поваленные набок и припорошенные снегом, и многие, многие другие - пёстрые, разноцветные, огромные, развевающиеся на ветру. Ещё больше было голых по пояс тел: молодые и не очень, мускулистые, потные и блестящие на солнце, болельщики обжаривались в ультрафиолетовых лучах и сами излучали ту сложную гамму запахов, звуков (смеха, криков, песен), испарений, которая и называется дыханием жизни. Напряжение концентрировалось вокруг двадцати болидов - ярких сверхпрочных машин-самолётов, которым вывернули крылья, дабы они могли приклеиться к асфальту и проходить повороты на заоблачных скоростях. Они уже заняли места на стартовой решётке; вокруг них суетились муравьи-механики - охлаждали восьмисотсильные двигатели, прогревали колёса, проверяли воздухозаборники. Пилоты были здесь же, возле своих машин, настраивались на гонку, разминались, натягивали балаклавы и шлемы...
   Горячий ветер обдувал лицо Андрея, считавшего вместе с друзьями минуты до старта. Иногда порывы усиливались, и волосы его выбивались из причёски, начиная заигрывать с ветром, и он поправлял их. Андрей был охвачен радостным возбуждением и нетерпеливо посматривал то на гигантский экран, то вдаль, где в дымке плавящегося воздуха мерцала стартовая прямая, то на многоцветную, бескрайнюю, гудящую армию болельщиков, и было так необычно ощущать сопричастность ко всем этим незнакомым, но близким по духу людям.
   - Ну, сейчас начнётся! - весело заметил Серхио, кивнув на экран - механики спешно уходили с трассы, оставалось несколько секунд до начала прогревочного круга. Андрей широко улыбнулся в ответ. В ту минуту он был до глупости счастлив.
   Одному только Марку было неуютно - он сам не знал, отчего. Странное, гнетущее ощущение появилось у испанца ещё накануне. Это была непонятная, необъяснимая тоска, какой он в жизни не испытывал; она возникла из ниоткуда. Сперва он подумал, что перегрелся или недоспал, но и утром в воскресенье тягостное впечатление не исчезло. Что-то довлело над ним, не давало расслабиться, не позволяло радоваться жизни, как беспечно делали его спутники. Марк старался не подавать виду, чтобы не портить друзьям настроение, но в глубине души был встревожен и озадачен.
   Тем временем двадцать гонщиков, завершив прогревочный круг, вновь разместились на стартовой решётке. Взревели моторы, неистово загудели трибуны (Серхио, особенно сильно болевший за Алонсо, даже сложил ладони вместе и поднёс их к губам, зашептав что-то - вероятно, молитву). Наконец, после мучительно долгой паузы, красные огни светофора погасли, сизый дым вырвался из-под задних колёс сорвавшихся с мест болидов - и гонка началась.
   Две "Феррари" со старта возглавили заезд, а вот Алонсо, к разочарованию испанцев, в толкотне потерял пару мест. Большое желание подвело двукратного чемпиона: широко заехав на бордюр, он слишком рано стал разгоняться - задний мост болида тут же сорвало, и Алонсо пришлось ловить машину движением руля. Не дав болиду отправиться в разворот, Фернандо всё же потерял и скорость и время. Зато уже при выходе на стартовую прямую Алонсо сел на хвост "МакЛарену" Ковалайнена и, к неописуемой радости приятелей Андрея, совершил обгон на торможении перед медленной "Аделаидой", прямо на их глазах разменяв пятое место на четвёртое. Родриго, Марк, Доминик и Серхио моментально развернули астурийский флаг и в восторге начали горлопанить речёвку, крича последние слова каждой фразы так громко, что Энни заткнула уши. "Пора бы уж привыкнуть", - подумал Андрей с усмешкой; на трассе и без испанского аккомпанемента можно было враз оглохнуть. Энни повернулась к нему и покачала головой: она шевелила губами и что-то говорила; Андрей за рёвом двигателей и трибун не расслышал, что именно. Фраза была короткой: чуть пофантазировав, он решил, что она относилась к испанцам и гласила: "Они просто больные!" Как бы там ни было, он кивнул в ответ.
   Следующий час гонки прошёл в беспрерывной борьбе: менялись местами гонщики "Феррари"; Алонсо сражался в группе преследователей; а из хвоста каравана подтягивался наверх вице-чемпион мира Льюис Хэмилтон.
   До финиша оставалось совсем немного, когда Энни потрепала Андрея по плечу и с виноватой улыбкой сказала:
   - Больше не могу терпеть. Посторожи мою кепку, а я пока сбегаю... по делам.
   Андрей едва удержался от смеха:
   - Конечно, не вопрос. Возвращайся скорее, не то пропустишь награждение.
   - Не страшно. Гимн будет слышен всюду... - Энни отошла на два шага, затем приостановилась и, бегло на него посмотрев, побежала уже вприпрыжку.
   Андрей покачал головой и бросил взгляд на кресло, освободившееся после ухода Энни. Изящная красная кепочка, в которой она щеголяла в воскресенье, нечётко выделялась на фоне красного же пластика. "Ей, пожалуй, идёт. Особенно если согнуть козырёк посильнее", - подумалось Андрею в тот момент, когда он почуял неладное. Из-под кепки выглядывал краешек чего-то белого, очень похожий на уголок бумажного листа. Он чуть нагнулся, приподнял кепку, и в глаза ему сразу бросилась первая строчка письма: "Dear Andrew!" Андрей тут же выхватил листок, выпрямился, руки его слегка дрожали. Ещё не зная содержания письма, он почувствовал, что чтение требует уединения. Шатаясь, как пьяный, он выбрался из своего ряда и медленно последовал той же дорогой, по которой несколькими минутами назад пробежала Энни.
   Он шёл, спотыкаясь, оглушённый рёвом тысяч глоток, окружённый беснующимися в предвкушении близкого финиша болельщиками, читая на ходу; голова у Андрея кружилась, он с трудом соображал и медленно переводил фразы с английского на русский, строчки приходилось перечитывать по два раза. И чем дальше он читал, тем сильнее тряслись его руки, тем быстрее земля уходила из-под ног...
  
  "Дорогой Андрей,
   Мне трудно, очень трудно писать тебе это письмо. Но я поняла, что мне никогда не хватит духу сказать тебе правду в лицо - настолько она жестока. Единственный выход - прощальная записка. Но даже на неё я решилась не сразу, хотя обречена, и всё дальнейшее, наверно, не должно меня волновать. Всё-таки я чувствую, что не могу лгать человеку, который был так честен и искренен со мной.
   Не стану пересказывать тебе, как заразилась - это слишком длинная история. Правда в том, что я больна СПИДом и жить мне осталось несколько месяцев, а также в том, что два дня назад я приехала сюда с единственной целью отомстить всем попавшимся самцам. Место выбрано очень удачно, ты не находишь? Франция, жаркая летняя пора, что-то романтическое витает в воздухе... я не про гоночные выхлопы, разумеется.
   Будет довольно забавно, если я вдобавок забеременею после прошлой ночи - я ведь не принимала контрацептивы; тогда к четырём преждевременно оборвавшимся жизням прибавится пятая. Впрочем, ты не хуже меня понимаешь, что эти горячие парни не жили и не любили жизнь.
  За тебя я рада - ты уедешь отсюда здоровый и с чистой совестью, к своей Лене, которая, я верю, выздоровеет, и заживёшь счастливо. А я сгнию за свои грехи. Видишь - всё справедливо; каждый получает то, что заслуживает.
   В одном я ошиблась: я думала, что буду испытывать радость от содеянного, садистское наслаждение от издевательства над молодостью. Но оказалось, что чувствую только омерзение к самой себе. Это неожиданно; наверное, и здесь причина в том, что я встретила тебя. Но теперь поздно раскаиваться - дело сделано, ничего не поправить.
   Вот и всё. Пора прощаться. Вероятно, я и тебя не очень уважаю, раз заставляю читать этот кошмар после всего, что ты вынес. Надеюсь, ты выдержишь. Люди, сохранившие частичку души, всегда крепче, чем кажутся на первый взгляд.
   Рассказывать им правду или держать прочитанное в тайне - решай сам. Прости ещё раз, что обрекаю тебя на столь ужасный выбор.
   Энни".
  
   Андрей не верил своим глазам. Он ждал громов и молний с небес, землетрясения, взрыва, смерча; мир должен был немедленно рухнуть в бездну, провалиться и исчезнуть, навсегда испариться в пространстве, разорваться в молекулы. Но вот он прочёл последние строки, а над Маньи-Куром светило по-прежнему летнее солнце, по-прежнему смеялись и кричали болельщики, и лидер гонки Фелипе Масса пересекал финишную черту, победно вскидывая руки. Как будто и не случилось только что вселенской катастрофы.
   Андрей поднял глаза на трибуны и с изумлением, точно впервые в жизни, оглядел армию радостных зрителей. На мгновение его полубессмысленный взгляд задержался на смутно знакомом лице - живой труп Серхио заметил русского друга и теперь приветственно махал ему рукой. Это зрелище вывело Андрея из ступора; он повернулся и, задыхаясь от слёз, помчался вниз, вперёд, по ступенькам, снова вниз, и кувырком, и бегом, и кружится голова, и только бездна, и боль, и боль, и снова бездна, и где же свет, и где же свет, где же свет, свет, свет...
  
  
  ЭПИЛОГ
  
   Ровно через неделю Испания праздновала великую футбольную победу. В финале Евро-2008 молодые люди в алых футболках одолели чёрно-белых немецких рыцарей. До тридцатой минуты игры маятник удачи висел неподвижно, заставляя трепетать от надежды и страха сердца миллионов, заставляя миллионы губ взволнованно шептать одну и ту же молитву. Затем Тот, Кто Всем Управляет, улыбнулся и качнул этот маятник. В ту же секунду златоволосый красавец Фернандо Торрес энергично отпихнул локтем нерасторопного защитника и ударил по мячу. Мяч покатился по газону, подпрыгивая от радости, и Торрес, вспорхнув ласточкой ввысь, увидел, что все преграды - ноги защитника, руки голкипера - уже не могут помешать голу, и приземлился на землю героем Испании.
   Мгновение спустя Фернандо бросился на колени перед красно-золотой трибуной и повторил жест Иисуса - раскинул руки в стороны, говоря этим: "Я отдал Вам всего себя!" - и сорок миллионов благодарных испанцев, возликовав, отдали свои сердца Фернандо Торресу, в чьих зелёных глазах светилась улыбка самого большого счастья, какое только может испытать человек на Земле.
   Родриго, Марк и Серхио ликовали вместе с соотечественниками - пока ещё ликовали, потому что Андрей ничего им не рассказал. Родриго и Серхио провели победную ночь вместе с двумя новыми подружками; а всего за лето 2008-го парни познакомились и переспали с двенадцатью девушками, а те, в свою очередь... Впрочем, тут автор затрудняется с деталями - севильские медики сами ещё не знают точного количества заболевших. Известно только, что это самая значительная вспышка СПИДа в испанской истории.
   Лена пошла на поправку. Андрей, вернувшсь в Россию, застал свою красавицу спящей в больничной палате. Щёки её заметно порозовели, и он долго гладил шёлковые ленины волосы, прежде чем она пришла в себя, улыбнулась и окрепшим голосом сказала:
  - Знаешь, я видела много странных снов. И было так грустно, что мне не с кем ими поделиться.
  - Я тоже по тебе соскучился, - тихо сказал Андрей, обнимая Лену.
  Сам Андрей теперь спит плохо - по рассказам друзей, у него открылся дар ясновидения. Он часто встаёт по ночам, делает записи в своём дневнике и старается уснуть вновь. Андрей редко говорит о своём даре, но иногда ошеломляет знакомых рассказами о событиях, которые вскоре и впрямь происходят. Это рассказы о мелочах, но Андрей видит и многое другое, о чём никогда и никому не говорит.
  
   љ Антон Северский. 2008 г.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"