Соловьев Станислав Владимирович : другие произведения.

Et cetera

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

  С.В. Соловьев
  
  ET CETERA
  
  стихотворения из сборника
  
  
  (c) С.В. Соловьев, 2000 г.
  Все права защищены законом. Публикация всего произведения или отдельной его части только с письменного разрешения автора.
  
  
  
   * * *
   Серый божественный свет -
   это дневная луна.
   Тени изрезали снег
   в цвет сухого вина.
  
   Нежное масло белья,
   тающего под ногами.
   Говорю, только зря:
   я буду с вами -
  
   куклы в замочном окне
   взгляда, идущего врозь
   с тенью, снегами, но не
   с прошлым, в котором я гость
  
   хуже татар и войны:
   память - затупленный меч, -
   мятый кушак луны,
   снятый небрежно с плеч.
  
   январь 2000 г.
  
  
  
  
  Актеон
  
  Мне говорят, что я живу в томленье,
  когда все улицы - мои,
  и город, спящий словно приведенье,
  что тает от несбывшейся любви
  
  к себе - в моих глазах, в моих печалях.
  Закрою веки, простираю длань:
  Мне кажется, что где-то за плечами
  трепещет ускользающая лань
  
  любви в чащобе будничных метаний.
  Шепчу заклятья, снятые с лица,
  оставленной за горизонтом тайны
  в вселенском ожидании конца.
  
  2000, январь, 19-ое
  
  
  
  С рассвета до рассвета
  
  Я счастлив тем, что я несчастлив,
  несовершенен в совершенстве,
  я не пластичен, но податлив,
  я голодающий - в блаженстве
  
  быть узником, но по свободе
  стенать с рассвета до рассвета,
  и слыша фальшь земных рапсодий,
  не ждать небесного ответа
  
  на тот вопрос, что задан мною
  сквозь зубы, сквозь кулак, сквозь веко,
  и быть избитою судьбою
  в обличье бога-человека.
  
  2000, январь, 23-ое
  
  
  
  * * *
  Забудь этот город, забудь жену,
  которой, впрочем, и нет. Забудь календарные дни,
  профиль любви, мелкий скарб, - идя на войну
  с временем, забудь провиант. Никого не вини,
  
  споткнувшись о волны пространства и падежей,
  когда устал говорить языком перспектив.
  Забудь о сраме своём - ты всегда в неглиже
  венозных мелодий - они на один мотив.
  
  Забудь арифметику - ничего не счесть,
  кроме потерь, их сумма всегда равна
  нулю. Не впитывай ухом весть:
  это - не твой народ, не твоя страна.
  
  На каменном судоржье разных эпох
  не пытайся слиться с историей, прильнув щекой
  к монументальному, не восклицай: "мой бог!" -
  он, такой же как ты, изгой.
  
  Забудь вердикты судей подъездных врат:
  фотография юности отцвела, потеряв лоск.
  Напрасно шарить рукой, взбивая гладь
  обыденного, напрасно морщинить мозг,
  
  пытаясь понять шёпот вакуума. Но немота стола
  говорит гораздо громче резины или свинца.
  Забудь полуправду жизни, - она постоянно лгала,
  что будет что-то ещё, помимо конца.
  
  2 апреля 2000 г.
  
  
  
  
  Диалог на фоне молчания
  
  Мы с тобой говорим на разных языках:
  я - на языке времени, ты - пространств.
  Красота ландшафта застыла в твоих глазах,
  у меня - недоверие к блеску убранств
  
  Флоры с Фауной, Купидона с царём
  преисподней - Аида, и прочая, и прочая.
  Ты отдал свою речь в долгосрочный наём
  многословию жизни, я - многоточию.
  
  Любое слово, ровным счётом, ничто
  на фоне молчания, любой жест - не искренен
  актёра в отсутствие зрителя, даже в самом простом
  он - предосудителен.
  
  В этой игре в некое подражание ей же
  остаётся место лишь для совместного отчаянья:
  ты и я - только длинные паузы между
  словами богов в диалоге на фоне молчания.
  
  2000, апрель, 4-ое
  
  
  
  
  * * *
  Я тихо, как проклятье, прошепчу,
  гортань свернув в попытке умолчанья:
  не столько видеть я тебя хочу,
  как сам момент венчанья
  и не на царствие, и не на брак,
  на жизнь, что пополам с извёсткой смерти,
  куда вплетён узор тенистый бра
  и Шостакович с Верди.
  Раздвину комнатный покой рукой,
  и волны сновидений поднимая,
  нарушу, может быть, далёкий твой покой,
  тебя уже не принимая;
  ты помнишь, вечер тёплым был,
  асфальт чурался зелени, и губы извивались
  при поцелуях, южный город плыл
  в закате молодильном раздеваясь
  до наготы холодных звёзд, до пустоты
  часов отлива тел, - она отчасти наполнялась нами...
  Так оседала накипь прошлого, так ты
  переродилась спутанными снами
  теперь и здесь. Закат и вечера,
  отлив телес, стук о стекло ветвей, огрызки смеха...
  Шепчу проклятья. В свете жёлтом бра
  густеют тихо осложненья эха:
  "Я тихо, как проклятье, прошепчу,
  гортань свернув в попытке умолчанья:
  не столько видеть я тебя хочу,
  как сам момент венчанья..."
  
  2000, апрель, 4-ое
  
  
  
  
  
  На переправе
  
  Пусть надо мною сук скрипит корявый,
  каблук изранит пыльный гравий,
  быть может, лишь на переправе
  коней менять.
  
  Глазницей мир делить не в праве,
  когда везде Помпей и Марий,
  стоять на брошенной заставе,
  не удирать.
  
  Ветра порвут голосовые связки,
  дни сокращая для острастки,
  под глиной чужеродной маски
  опять играть.
  
  Следы в асфальтье снова вязки,
  жизнь наполняют - шум и дрязги,
  но в каждой скоротечной встряске -
  не умирать.
  
  2000, май, 14-15
  
  
  
  * * *
  Храни меня мой ангел куцекрылый,
  мечом затупленным напасти отводить
  пытайся, - ведь душа уже простила:
  доспехам ржавым дух не защитить.
  
  Твой перст неверный мне дорогу
  укажет, по которой вновь кружить,
  а имя бесхарактерного Бога
  пустым заклятьем может послужить.
  
  Посмейся лик, истёртый небесами
  над тщетною попыткою не быть
  средь бытия, но слабыми руками
  тебе меня вовек не осенить.
  
  2000, май, 16-ое
  
  
  
  
  Не скульптору
  
  Переродившись в желтизну ствола,
  утыканного прелостью изжоги,
  природа суточно брала
  губами свежевымытой дороги
  
  мои корявые следы, мои глаза,
  слезящийся путь пули траекторий -
  мой взгляд - он перспективам указал
  тщету пространственных викторий.
  
  Забытый след, забитый тяжестью в асфальт
  как гвоздь, как выдох, как асматик-диктор
  запутался в делах, в дождях, во снах,
  в лакунах диалога, в зыбких титрах.
  
  Твоя рука, лианой вытянувшись, - штрих
  к наброску автора, чьё имя - томик биографий,
  но голос чей уже замолк, притих
  на виноградных гроздьях чьих-то эпитафий.
  
  Пока что каменеет этот чёрный год,
  тебе - не скульптору, но Герострату, -
  укором стылым тычет: твой черёд
  судьбе отцеживать посильно плату
  
  в мозолях рук, в истерике щеки,
  в слезливом натрии, в бреду подушек, -
  платить, сквозя воспоминанием вески
  в восторженной мистерии удушья.
  
  2000, май, 22-ое
  
  
  
  
  * * *
  Чтобы слышать стылый ропот прибоя, нужна тишина;
  чтобы взглядом объять империю, нужно жить в провинции,
  будучи анонимом, - только тогда разгорится война
  вещного космоса с временем - его проскрипцией.
  
  Всё происходит вычитанием от, не для:
  стихотворение от - поэта, его написавшего;
  возможная слава его - от забвения. На полях
  белизна листа как наличие будущего у пропавшего
  
  без вести. Отсюда стремление к краю, прыжку, струе
  под давлением, к лавру, - как следствие, к эпитафии,
  чтобы когда-нибудь кто-то, копаясь брезгливо в золе
  прочитал по берцовой всю твою биографию.
  
  июнь 2000 г.
  
  
  
  
  
  Воспоминания о будущем
  
  Я ошибусь, определяя, что такое родина.
  И, чтобы ошибиться, у меня нет нужды открывать
  второй том доктора Самуэля Джонсона
  или четвёртый Владимира Даля...
   Игорь Померанцев
  
  
  
  
  Я вернусь сюда, когда мне будет сорок.
  Может, найду сады. Может, портовый город.
  Реки потекут вспять, омелеет заметно площадь
  в лицах; там, где ревели авто, зацокает лошадь
  
  своим копытом. Барельеф на этом красном доме
  взгляду расскажет лишь то, что мы не знакомы.
  Улицы, петлявшие ранее, станут ровными и прямыми.
  Оставшиеся друзья окажутся немыми - и не моими.
  
  Лицо, закаменевшее от пафоса, парик оденув,
  вместо Вебера мне прочтёт позднее из Одена.
  Я буду уже немолод, буду устал и грузен,
  не столько от веса, сколько от избытка грусти,
  
  что накопил в путешествиях и натёр в ботинках -
  сколько помню, ходил с жизнью чужой в притирку.
  Эрос, как тот купидон, позеленеет от скуки,
  видя как гражданин прячет натуру в брюки
  
  новой культуры Как-Бы-Чего-Не-Сталось...
  Может, увижу берёзу, где мне бодалось
  как Солженицыну, - может, целую рощу,
  посаженную чьим-то потомком общим.
  
  Что мне грустить, поверну налево, зайду в кафетерий,
  выпью вина в ожидании киномистерий,
  разверну газету и своим хмелеющим оком
  снова прочту некролог по поводу Бога.
  
  Если позволят, вселюсь в старый дом, бывший музеем
  брачных афер гладиаторов Колизея
  с профилем лупонария. Буду растить гербарий
  на балконе, по выходным - буду играть в сафари
  
  с тараканом, с котом, с гостем, со звуком,
  залетевшим птицей в окно, и с лунным кругом
  на подражаниях Персии. Иногда, в час ранний
  буду с любовницей засыпать, устав от брани.
  
  Что ещё вспомнить? Новый изыск в искусстве?
  Что написал имярек в "Иностранке" о бедном Прусте?..
  Джунгли взломают брусчатку. Или северный полюс
  вяло к другому сползёт, чтобы гуще рос волос.
  
  Птицы все улетят на запад, вслед за детьми Сиона.
  И только пьяный меня убедит, что я дома,
  и ещё клумба, что заросла бычковатостью "примы" -
  живо напомнит мне, как наши года ранимы.
  
  Платье мне прошуршит, каблук отобьёт чечётку,
  плавным зигзагом лишая надежд на красотку.
  Рот, открываясь в натужном: "Постойте, дама",
  сплюнет в кусты с улыбкой упрямой.
  
  Будет стоять некий статуй с кирасой,
  чтобы какой гражданин седовласый
  внуку втирал про исход Куликовской
  в тёплом исподнем и верхнем неброском.
  
  За рекламой Забвения, - "кока-кола" и "чипсы".
  Может, что напишу как Борхес или как Ибсен,
  чтобы потом разбросать листья по веткам деревьев,
  тем укрепляя туземцев в их суеверьях.
  
  Дети будут расти из пробирок, божества - из машины,
  морща на телеэкранах свои плешины.
  Девки подешевеют, посему зачастят пилигримы
  не для того, чтоб любить, но быть любимым.
  
  Может, напьюсь и съежу кому-то по морде,
  сяду в вагон и уеду, чтобы на море
  видеть холста изнанку под ругань чаек,
  жарясь на солнце и откровенно скучая.
  
  Месяц в песках провалявшись, вернусь к обеду
  в шёлке долгов и от злости бледный...
  В каждый четверг, в три пополудни
  буду опять воскрешать ритм будний;
  
  так перейду к езидам следующего КиберПанка,
  чтобы уверовать в смерть - но уже без остатка,
  выраженного в надеждах, в слезах, в планах на завтра,
  кои теперь сократятся в размер: что съесть на завтрак.
  
  июнь 2000 г.
  
  
  
  
  Робинзонада
  
  Если захочешь славы -
  мрамора с лавром, медного купороса,
  стань Робинзоном:
  захвати континент, преврати его - в остров;
  
  нареки всех туземцев Пятницами,
  назови своим именем воды,
  что окружают сушу;
  введи календарь, в котором годы
  
  отменены, - счёт производи
  в днях от крушения,
  что в переводе на местный язык, -
  дня твоего рождения.
  
  Можешь наставить статуй,
  стать императором, пойти войною
  на континент соседний,
  на его очертания исходя слюною;
  
  можешь писать откровения,
  дифирамбы, или на песке писать кровью
  подданных дней недели,
  как полагает цезарю, - не шевеля бровью.
  
  Можешь искать золото,
  хлопок, берилл, свой Олимп, свою Этну,
  чтобы отрыть Тифона,
  внести лепту и кануть в Лету.
  
  июнь 2000 г.
  
  
  
  
  
  * * *
  У мира нет последствий, кроме жизни,
  когда глядишь из чьих-то мёртвых окон.
  Засим надень сюртук и парика
  на скулы наложи фальшивый локон,
  
  пугай детей, прихрамывая в шаг,
  на одалисок полуголых зри бесстыже,
  и если встретится не друг, но враг, -
  сам знаешь: он тебе гораздо ближе.
  
  У мира нет последствий, кроме нас.
  Засим не торопи беседу, шаг, размеры
  четверостишья, - твой усталый глаз
  весомей аргументов интерьера,
  
  бумаги, букв и пауз торжества...
  У мира нет последствий, кроме книги.
  И если вдруг зашелестит листва -
  то будут не апостолы, но МИГи.
  
  У мира нет последствий, кроме слов -
  банальных слов о счастье и ненастье...
  Щекою на подушке, полной снов,
  на автора причин раскинешь снасти.
  
  июль 2000 г.
  
  
  
  Мосты
  
  Ах, за что ты оставил меня, мой Бог,
  в круге света от этого фонаря,
  в тупике дорог?
  
  И теперь осени сырость бронхи полнит вином -
  как последняя милость,
  посетившая дом.
  
  И теперь каждодневно я вижу одну тоску,
  прижимая поближе
  зеркала к виску:
  
  вылетает мой профиль как упрёк, и так
  заглушает вопль,
  рвавшийся из-за рта.
  
  Ах, зачем снова осень, снова жёлтый лист,
  и наивен снова
  я как гимназист?..
  
  Буду запах смерти каблуком будить,
  буду сладкий вермут
  вечерами пить;
  
  буду тщетно чёрным воскрешать мосты
  между сном и явью -
  белые листы.
  
  20.10.2000
  
  
  
  
  * * *
  Кого одели в кашемир,
  кого обули.
  Я, перед тем, как рухнет мир, -
  сижу на стуле;
  
  смотрю в унылое стекло,
  пишу в тетради.
  За то, что мне не повезло,
  я не в накладе.
  
  октябрь 2000 г.
  
  
  * * *
  Если что написать могу - только имя,
  вспомнить отчётливо - всплеск воды.
  Годы идут, и они - ранимы,
  так же ранимы как я и ты.
  
  Если что сделать - то только выйти,
  дверью не хлопая об косяк.
  В реку входить, для того чтобы плыть и
  помнить ещё, что ты не рыбак.
  
  октябрь 2000 г.
  
  
  
  
  11
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"