Сотников Михаил Юрьевич : другие произведения.

Ненормальное время - 3 (продолжение)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

  1
  
  
  Виталик вышел на крыльцо. Двор купался в красках июньского утра. Солнце стояло уже довольно высоко и поливало рыжими лучами качели и карусели, скамейки и детские горки. Росой сверкали сочные травы. Влага была и на кустах недавно отцветшей сирени, что окружала подножие пригорка и распространяла свою густую зелень дальше - на дворы ближайших пятиэтажек. Там, в низине, пока было тенисто. Оттуда веяло прохладой. И только макушки некоторых кленов горели уже огнем всеобъемлющего лета.
  
  Чалей приятно потянулся, привстал на цыпочках, затем сошел с крыльца, пересек почти пустое надворье и начал спускаться с него по крутоватой лестнице. У Виталика, несмотря на ранний час буднего дня, не было никаких занятий, не было особенной цели прогулки, да и шел он налегке. Ибо встретились мы с ним, как, вероятно, догадывается уважаемый читатель, ровно через два года. Да, мы покинули парня в смутное для него время, предоставив ему возможность самостоятельно пройти изнурительные дороги армейской службы. И не то, чтоб не волновались мы за него, не то, чтоб уже совсем неинтересными были для нас вырванные, словно календарные листки, годы Виталика Чалея. Просто подробные рассказы о его срочной службе с самого начала не входили в наши творческие планы, поскольку требуют они слишком много времени и бумаги - примерно еще на одну повесть. Тут дай-то Бог расхлебать кашу, заваренную нашим героем в позапрошлый год - во время учебы на первом курсе политехнического института. Тем более что хитросплетения гражданской жизни выглядят, как ни крути, значительно привлекательней армейской возни.
  
  Так вот, скромно отпраздновав вчерашним вечером с родителями свое возвращение в родные пенаты, предполагал Чалей проваляться сегодня в постели как можно дольше. Эту мечту выспаться пестовал он как раз последние два года в сладчайших интимных грезах. Но напористое июньское солнышко, с шести часов начавшее проникать через окна четвертого этажа, не содействовало основательному сну. Окно Виталиковой комнаты с вечера не было предусмотрительно занавешено, и потому игривые лучи растревожили утренний сон недавнего солдата. На протяжении двух часов он находился в нездоровом полузабытьи, укрываясь от света истерзанным за душную ночь одеялом. За это время родители отправились на работу. Сестра же Елена, пару недель назад окончившая девятый класс, находилась теперь на Браславских озерах - в качестве пионервожатой.
  
  Раздраженный борьбой с назойливыми лучами, Чалей спрыгнул с тахты и хотел было затянуть занавеску. Но, взглянув на часы, показывающие девятый час дня, а затем - в окно, где уже рассвело не на шутку, парень передумал. Направился в ванную - смывать липкий пот, приводить себя в состояние бодрствования. Затем он наспех напился кофе с печеньем-вареньем и вышел на свежий воздух. Благо погода и новоприобретенная свобода способствовали этому.
  
  ...Чалей шагал легко и упруго: вызволенные намедни из-под тяжеленных армейских сапог ноги обрели необычайную силу. Ступни как-то сами отталкивали парня от земли, и ему даже приходилось сдерживать свою пешеходную скорость. Не хотелось быстро покидать этот залитый зеленью квартал, где царили ароматы растений. Странно, время майского цветения минуло, а ароматы и запахи все еще витали под сенью раскидистых тополей и лип. Точно законсервированные. Впрочем, этот квартал ветхих "хрущевок" именно и был "законсервированным": диковинным оазисом среди широченных магистралей и площадей огромного города. С их шумом и пылью, с их накаленным солнцем асфальтом.
  
  Покамест зачарованный Чалей, рассматривая чуть ли не каждый цветок и листочек, бредет по тропинкам старых дворов, кратко опишем, как чувствовал он себя последние два года. Это нам необходимо для понимания, а быть может, и определения его последующих жизненных маршрутов.
  
  Виталик, как видно, вернулся к нам живой и здоровый. И это уже - славно. Он не только не попал в места самые отдаленные (а именно в крайние южные гарнизоны, где только год, как закончилась пресловутая война), но вообще служил не так и далече от Беларуси. По крайней мере климат тех мест был почти белорусский. Доехать туда по большим праздникам, чтобы малость подкормить горемыку, родителям Чалея было несложно. Впрочем, и частичный голод, и физический труд недурно воздействовали на телесную конституцию и дух Виталика Чалея: он раздался в плечах, повзрослел и даже посуровел. Во всяком случае, нам уже нелегко будет узнать в этом детине прежнего деликатного школяра. Как говорят, с волками жить... А именно волчьей стаей представилась ему по первому времени армейская братия. А те прошедшие два года вспоминались сегодняшним утром даже не как ужасный, а просто нелепый, неправдоподобный сон. В том чумном сне некто, неизвестно с какой стати наделенный властью, день за днем подбрасывал на рассвете Виталика с жесткой койки, гонял, командовал, попрекал, бранил, колошматил, оскорблял и унижал, превращал в раба, в зомби, в чудовище. И наконец добился своего: Чалей спустя год, как матерый волчище, оброс толстой, прочной шкурой, отрастил клыки и когти и на правах старослужащего все оставшееся время уже и сам властно орал, плющил носы кротким первогодкам, цинично сквернословил, пил мутный самогон, как можно меньше работал и тешился с приятелями воспоминаниями и грезами о вольной жизни. Она представлялась ему чрезвычайно соблазнительной и лакомой, этакой заоблачной страной, где сбываются все сокровенные мечты, все желания сладко-запретные. И не понимал Виталик в последние "преддембельские" месяцы, как мог он растранжирить свободу на первом курсе института, корпя над постылыми формулами, которые, кроме головной боли, ничуточки ему не приносили.
  
  Ошеломленный на первом году службы всяческими невзгодами, не сильно огорчался Виталик отсутствием у себя возлюбленной, которая б неотступно ждала его возвращения и забрасывала нежными письмами. Было не до этого, поскольку замордованного непосильной работой и чудовищными издевательствами тела хватало разве что на переваривание грубой солдатской пищи. Но перейдя в качество старослужащего, все больше стал завидовать Чалей одногодкам, которым писали девчата. Со стыдом и досадою, болезненно вспоминал Виталик свою несбывшуюся, нерасцветшую любовь к Ирине Воронец. Внутренне бранил и ненавидел себя за это, а в компании приятелей-солдат, которые с присущим парням хвастовством рассказывали о прежних любовных победах, чувствовал себя неуютно - точно неполноценный. Но слушал жадно: всем изголодавшимся существом вбирал те небылицы и были, давал волю фантазии, получая извращенное наслаждение от будущих пикантных взаимоотношений с женщиной. Рассудок Чалея, уже давно свободный он нравственных устоев, представлял это наивысшей жизненной ценностью. И весною, за пару месяцев до увольнения в запас, познал-таки Виталик женщину. Познал грубо и грязно: на полковом свинарнике, воткнув головой в сопрелую копну прошлогоднего сена одну из местных потаскушек, уйма которых неизменно рыскала на подступах к войсковому гарнизону. Затем ходил гоголем, с хищной ухмылкой на физиономии хорохорился перед товарищами. В солдатской среде такие "свершения" придавали вес, почитались не меньше физической силы. Тогда можно было уже и самому где-то в курилке морочить голову молодым бойцам любовными байками, а не позорно молчать, слушая рассказы бывалых.
  
  Но все же торопливые встречи с путанами, как известно, не идут в сравнение с регулярными отношениями с верной возлюбленной. Поэтому все чаще вспоминалась Виталику Воронец. Где-нибудь в карауле, одинокий, отдавался парень сладчайшим, искусительным мыслям. Мучительно ждал "дембеля", чтобы, освободившись от армейских пут, броситься в водоворот молодой жизни, заняться наконец естественным своим делом: добиваться, любить, обладать. Он проклинал себя за прежнюю нерасторопность, мечтал о будущей встрече с Ириной. Что это свидание когда-то осуществится, Чалей не сомневался. Убеждал себя, что девушка его все еще любит; лгал здравому смыслу и последние месяцы службы жил этими грезами. Виталик представлял себя героем, который, защищая любимую, лихо раскидывает уличную шпану, украдкой лезет по пожарной лестнице в окно Ириной спальни, или просто чинно прогуливается с ней по аллеям городских парков, обнимает, целует, подхватывает на руки...
  
  Иногда солдатом овладевало тревожное: чем занимается Воронец в это время, не влюблена ли в кого; а может (о жуть!), готовится замуж или вышла? От подобных предположений муторно делалось на душе. Виталик изредка получал письма с воли от Горевича и жадно читал короткие известия об одногруппниках. Один раз, еще по первому году службы, написал Макс, что зачастили собираться Воронец с Ящук в общежитии, у Дубеля, упоминал по этому поводу и Краснюка Пашку. Виталик тогда с неделю ходил по гарнизону диким зверем, даже жестоко избил одного старослужащего, ранее нераздельно властвовавшего над его волей. Из последующих писем от приятеля Чалей с облегчением узнал, что и Дубеля, и Краснюка заарканили-таки в армию. Горевич же снова избегнул этой участи из-за язвы; но на втором году разлуки стал писать Виталику все реже, а последние полгода и вообще перестал отказывать на послания друга. Так что возвращался Чалей домой, можно сказать, в полную неизвестность. Что ожидает его осенью на пороге института? Пришедшие со службы приятели вряд ли объявятся там раньше сентября.
  
  ...Чалей вынырнул наконец из зелени старого квартала и тотчас почувствовал красноречивые приметы промышленного города: шум, галдеж, снуют пешеходы, ворчат и пыхтят автомобили, в ноздри разит смрадом отгоревшего топлива, легкие забивает пылью из-под шин... Вот поливальная машина нахально окатила Виталику ноги - не успел отскочить от края тротуара. Короче, идет жизнь, не смолкает!
  
  Вскоре Чалей остановился около продуктового киоска - начала донимать жажда, хотелось чего-нибудь выпить. Но перед самым его носом дородная краснолицая продавщица двинула стеклом-заслонкой.
  
  - Закрыто! - злобно предупредила тетка.
  
  - Подождите, минутку. - Виталик с досадой скреб стекло ногтем. - Мне б лимонада...
  
  - Закрыто, говорю! - Толстая продавщица противно скривила лицо и повернулась спиной к покупателю. Начала копаться в глубине киоска.
  
  - А не рано ли закрылись? - Парень несильно стукнул кулаком в раму. Он чувствовал, что начинает злиться. Тыкнул пальцем в написанные на стекле часы обеденного перерыва. - Неужто проголодались?!
  
  Тетка поначалу решила вовсе не обращать внимания на возмущения такой никчемности, как Чалей, но затем, сердито повозившись в ящиках, резко обернулась к нему лицом, достала откуда-то снизу грязную вывеску "Прием товаров" и водрузила ее над прилавком. На Виталика даже не взглянула.
  
  Пришлось отступить. Хотя от такой почтительности жажды не поубавилось, а напротив, от злобы и негодования во рту пересохло еще больше. Надо было искать новый торговый ларек. Виталик оглянулся: киосков поблизости не видать, но в отдалении возвышались до боли знакомые буквы "Гастроном". Туда он и направился.
  
  В нечистом душном помещении перед прилавком "Соки-воды" клокотала толпа покупателей, желающих утолить жажду. Граждане с потными лицами и взмокшими под легкими одеждами спинами теснились у стеклянной витрины, тревожно гомонили, толкались локтями... С досадой вышел Чалей на свежий воздух. Тут, снаружи, безоблачный день с каждой минутой набирал свою знойную силу. Парень ненадолго остановился в раздумье...
  
  - Эй, кого я вижу, кого наблюдаю! Виталя! - Некто близкий, но пока невидимый вульгарно горланил слова приветствия.
  
  И тотчас кто-то запанибрата толкнул Чалея в плечо. Он недоуменно обернулся: загорелый, как индус, прежний одноклассник Гришка Сват, сияя благодушной усмешкой, протягивал Виталику руку:
  
  - Здорово! Давно на воле?
  
  - Со вчерашнего вечера, - приветливо ответил его знакомец. - А ты, похоже, и сам - оттуда?
  
  - Оттуда, оттуда... Правда, уже две недели как... Эх, воля-волюшка!
  
  - Чем занимаешься, кого видал? - спросил Чалей, хотя во время учебы на первом курсе института ни с кем из бывших одноклассников не держал связи. Тем более не интересовался их армейской участью.
  
  - Странный вопрос! Живу, наверстываю недобранное, утраченное возвращаю. - Круглое упитанное лицо приятеля при этих словах скривилось в похотливую ухмылку. - Она, дружище, житуха быстро летит! Только цветы срывай... А ты чем заняться думаешь?
  
  Толстомясый самоуверенный Сват добродушно рассматривал знакомца.
  
  - Не знаю... Будет день - будет и хлеб.
  
  - И правильно! - понимающе подхватил Гришка. - Уважаю я такую философию. Лишь бы с погодой везло, а там...
  
  - Слушай, ты часом не знаешь, где попить можно по-человечески? - Виталик облизнул пересохшие губы. - В гастроном сунулся - давка.
  
  - Один момент! Деньги есть? - Сват спешно ощупал свои карманы.
  
  - Есть, - Чалей протянул ему рублевку. - Мне б лимонада, сока какого.
  
  Услышав это, Гришка недоверчиво глянул на приятеля, затем взял рубль и со словами: "Ты так не шуткуй" - направился почему-то во двор гастронома. Наверняка к черному ходу.
  
  Отметим, что в те строгие времена господствовал горбачевский сухой закон: спиртное попадало в магазины в крайне ограниченном количестве, а пиво так и вовсе завозили лишь два раза в неделю. Этот глупый эксперимент Чалей изведал еще в армии, когда в их гиблом райцентре невозможно было свободно купить даже вонючей бормотухи - ее доставали втридорога у тамошних спекулянтов. Но особенно досадным и оскорбительным представлялось парню следующее правило: отпускать алкогольные напитки только лицам, достигшим двадцати одного года. Отсюда следовало: эксплуатировать твое не вполне еще мужское тело государство могло в качестве раба или пушечного мяса в Афганистане, но при этом пеклось о твоем здоровье и, словно школяра, стерегла от алкогольного порока.
  
  
  2
  
  
  Минут через десять Сват, зажимая между пальцами обоих рук четыре бутылки, спешил в сторону Чалея. Вид имел целенаправленный, но мимоходом стрелял глазами по бокам - як вор.
  
  - Идем, - сказал он, поравнявшись с Виталиком. - "Жигулевское", свежее. Я тут, в дворике, место одно насмотрел, где ловчей потолковать можно.
  
  Вошли во двор соседней "хрущевки". Устроились в ветхой беседке под тенью разлапистого клена. Вокруг было на удивление тихо и, что называется, по-домашнему уютно. На площадке, меж цветников, два сорванца гоняли мяч. Светотени гуляли по их майкам и вспотевшим от борьбы лицам. При этом игроки пылили неимоверно. Поодаль, на скамейке около веревок с постиранным бельем, сидели пожилая и молодая женщины. Молодка качала коляску с младенцем. Старшая время от времени окрикивала увлеченных игрой футболистов, чтобы шуровали не так оголтело. Белье, очевидно, было постирано ее руками.
  
  Дворовые насаждения совершенно поглощали внешние звуки суматошного города. Здесь лишь отчетливо было слышно, как отворяются двери того или иного подъезда, как шагает по асфальту скрытый кустарником человек.
  
  - Где служил? - спросил Гришка, с наслаждением приникая к горлышку темной влажной бутылки.
  
  - Недалеко ... Брянская область... - отвечал Виталик, потягивая холодный, до боли в зубах, напиток. - Пиво, как из погреба.
  
  - А оно и есть - из погреба. Свои люди похлопотали.
  
  Сват достал из верхнего кармана пачку "Гродно":
  
  - Закурим?
  
  Виталик охотно взял сигарету.
  
  - Веришь, так истосковался по сигаретках нашенских, что больше пачки в день высмаливаю. А в армии - редко когда половину... - Гришка залихватски щелкнул зажигалкой. Подкурил и товарищу.
  
  - Где кантовался? - Утолив первую жажду, Чалей пришел в добрый настрой. Он откинулся на сиденье, оперся спиной о скрипучее перильце беседки.
  
  - Да сперва в погранвойска загребли. На границе с Афганом. Думал - кранты! Но старик мой постарался - через полгода перевели в Москву, в спортроту по пулевой стрельбе. Там до недавнего времени и мариновался.
  
  Чалей помнил, что отец Свата был довольно крупный номенклатурщик. Кажется, горисполкомовец. С сыном ему явно не подфартило: такого разгильдяя, как Гришка, даже в их люмпенизированной школе - с огнем поискать. Заядлый прогульщик и двоечник был! Высокопоставленному отцу не раз приходилось умиротворять доведенных Гришкой до бешенства учителей...
  
  - Ты небось уже со всеми повидался? - Спрашивая, Виталик подразумевал школьных однокашников.
  
  - Где там - "со всеми"! Которые не уволились еще, которым полгода горбатиться, а иным - и с год. Это ж мы только - ранние птахи.
  
  - А кто уже вернулся?
  
  - Ну, например... Игорька Юркевича с "Б"-класса помнишь?
  
  - Ага.
  
  - Герой Афгана, ранение имеет... С месяц как здесь. Хороший мужик. Правда, теперь день-деньской у новой крали своей пропадает. Только два раза с ним на пляже встретились. С Федькой Труханом контачим, с Мишкой...
  
  Дальше шел перечет весьма широкого круга школьных однолеток, а теперь "дембелей" Советской Армии. И со всеми этот проныра Сват успел потолковать-выпить, выпытать их армейскую участь. Между прочим, "афганец" Юркевич был ранее чуть ли не первым разбойником и баламутом школы...
  
  С огорчением засовывая под скамью вторую опорожненную бутылку "Жигулевского", бронзоволицый Сват предложил:
  
  - Айда сейчас на реку - искупнемся! Духоту смоем.
  
  - Хорошо бы... только вот домой забежать надо - полотенце, подстилку какую...
  
  - Ай, кинь дурное... Я уже две недели там околачиваюсь. И всегда-то - с одними плавками. При такой жарище вмиг высыхаешь. Трусы ж у тебя приличные?
  
  - Обижаешь - новейшие трусы, однотонные.
  
  - Ну и ладненько. Одно что... Давай еще минуточек пять-десять здесь повременим. - Сват посмотрел на наручные часы. - Я одному кадру вон под тем вязом свиданье назначил. Он деньги мне должен. Обождем?
  
  - Конечно...
  
  И правда, через десять минут из густых кустов, что на противоположной стороне двора, показался долговязый детина в панаме и со спортивной сумкой через плечо. Озираясь, остановился под сенью огромного вяза.
  
  - Эй, паря! - аукнул ему Гришка и выскочил из беседки.
  
  Знакомые торопливо зашагали друг друга навстречу. Сошлись как раз на середине двора, где два пострела неустанно гоняли в футбол. Пожали руки. Сват принял что-то от долговязого. Затем они по-свойски поболтали пару минут и распрощались. Так же торопливо возвращаясь назад, Гришка на ходу пересчитал, как видно, деньги и спрятал в карман.
  
  - Славный мужик! - удовлетворенный, говорил он Виталику. - На днях одолжился ему по пьяне. Думал - пиши пропало. А он - минута в минуту. Честный!
  
  Молвил это таким тоном, будто среди его дружков было заведено как раз не возвращать одолженных денег.
  
  ...До реки было не очень далеко, но, дабы не переться пешком по накаленному беспощадным солнцем асфальту, приятели сели в полупустой автобус. Воздух там был - хоть святых выноси. По упитанному лицу Свата вскоре побежали ручейки пота. Да и Виталик то и дело вытирал носовым платком увлажнявшийся лоб. Организм просто-таки жаждал речной прохлады. Отрадно было сознавать, что в самом начале напряженного буднего дня едет он, Виталий Чалей, загорать, купаться, в общем - получать наслаждения, что никто больше не осмелится им понукать да распоряжаться... Автобус скоро свернул в переулок и плелся под тенями густых насаждений, которыми так богат летом их родной город. Виталик очарованно смотрел на переливы света и теней на дорожном полотне, на игру ржаных блесток на витринах магазинов, стеклах киосков, на одеждах пешеходов...
  
  На одной из остановок в автобус зашел контролер, пожилой неказистый дядька. Некоторые пассажиры засуетились, завозились, начали поспешно компостировать талоны. Сват с Чалеем никак на это не среагировали. Лишь развалились на мягких сидениях еще вольготнее.
  
  - Билеты, молодые люди! - нарочито строго просипел контролер.
  
  Молчание в ответ.
  
  - Я к вам обращаюсь! - дернул он за плечо ближайшего к нему Свата.
  
  - А, что?.. - Притворно сонный Гришка осовело хлопал веками.
  
  - Билеты, проездные документы! - сухо повторил невзрачный дядька.
  
  - А... - Сват скроил пренебрежительную мину. - Нету. Извиняй, браток, купить недосуг было.
  
  Затем он безмятежно повернулся к Виталику с каким-то вопросом - словно все этим и разрешилось. Но контролер заупрямился и привязчиво завис над ними. Немногочисленные пассажиры автобуса не без любопытства ожидали развития этого конфликта.
  
  - Платите штраф! - не унимался дядька. Голос его подрагивал от возмущения и злобы.
  
  - Нету денег! - издевался над ним самоуверенный Гришка.
  
  - Тогда - выходите! Оба. Сейчас крикну водителю.
  
  Тогда Сват лениво повернул к нему лицо, внезапно приобретшее угрожающее выражение:
  
  - Слушай, дедок! Греби отсель, не буди зверя. А то - как долбану сейчас, то уже не контролировать будешь, а на Минздрав до смерти работать...
  
  После этих слов неказистый контролер стушевался, для прилику постоял несколько секунд около наших бойцов и, спрятав партмане со значком в карман заношенного пиджака, поковылял к задним дверям. Правда, отдалившись, пробормотал что-то вроде:
  
  - Бандюги, управы на них нету.
  
  На что нахальный Сват, нарочно в голос, словно обращаясь за сочувствием к пассажирам, произнес:
  
  - Нашел к кому цепляться! Я два года на Родину ишачил, пускай тепереча она меня покатает. Ей-богу, не пяти ж мне копеек жалко!
  
  Чалей, хоть сам не участвовал в перепалке с контролером, мысленно полностью принимал Гришкину сторону. Чтобы потрафить взвинченному товарищу, поддакивал:
  
  - Хамовье! Не уважают своих ветеранов.
  
  - Кавардак - да и только, - шутил самовлюбленный Сват.
  
  
  3
  
  
  Внизу блестящим широким поясом мощно несла свои воды река. Примерно на четверти ее ширины и на огромном песчаном пляже толпились маленькие фигурки. Виталик с Гришкой спускались туда по крутой длинной лестнице. Мимо зелени цепкого кустарника, навстречу благодатным дуновениям лета. На лестнице было весьма людно, так как она являлась едва ли не единственным удобным проходом к городскому пляжу. Людской поток в основном двигался по ней вниз - к одному из немногочисленных мест, где еще можно было спрятаться от дневного зноя. А поскольку день был рабочим, то контингент отдыхающих складывался преимущественно из молодежи. Изредка попадались пожилые люди с внуками.
  
  На пляже парни подались в "молодежную" сторону и не без трудностей нашли себе "место под солнцем": широкая полоса песка было сплошь завалена телами. На немногочисленных свободных участках отдыхающие играли в волейбол или устраивали что-то вроде футбола.
  
  - Вот тут и осядем, - сказал Сват и опустил на мягкий грунт две бутылки минеральной воды, купленной еще по выходу из автобуса. - Место не так чтоб очень... Но не это главное!
  
  - А что - главное? - обрушиваясь в приятном изнеможении пластом на песок, выдохнул Чалей.
  
  - Солнце, вода, смазливые девочки - вот, брат, чем надо любоваться. - Гришка в момент сбросил с себя облачение и слился бронзовым телом с желто-рыжим песочком. - Раздевайся - не беда, что белый!
  
  Виталик с удовлетворением подставил свое измученное под казенными одеждами тело заядлому июньскому солнцу. Надо было побыстрее потемнеть, чтобы впредь увереннее себя чувствовать на пляже.
  
  Лучистый медяк сиял в поднебесной сини без единственного соседа-облачка. Низкий лес на неблизком противоположном берегу, голубовато-зеленое речное зеркало, пляжные лодки, надувные матрацы, далекие и близкие отдельные пловцы, людская возня у берега - все словно утопало в невесомом дымчатом мареве. Даже игривый шум и животный визг наслаждения, издаваемые отдыхающими, казались приглушенными этой знойной поволокой.
  
  - Э, дружище, только не спать! - Это непоседливый Гришка уже тормошил разомлелого от жары Чалея. - Айда купаться!
  
  Спустя пять минут Виталик, неплохой когда-то пловец, был уже на трети ширины реки. Далеко на отмели шевелилась и плескалась основная людская масса. И только немногочисленные храбрецы отваживались отплывать на глубину, а то и перебираться на противоположный берег. Хотел было показать класс и Виталик, но, памятуя о двухгодичном отсутствии плавательной практики, раздумал. К тому же такое намерение и впрямь представлялось рискованным: по центру реки сновали резвые катера, можно было ненароком попасть и под баржу. Виталик развернулся, приблизился к отмели, лег на спину. Тело ласково покачивали и щекотали небольшие волны.
  
  ...Чалей вышел на берег с непривычки запыхавшись и минут пятнадцать ничком лежал около своей и Гришкиной одежды. Но приятеля так и не дождался. Сват, по-видимому, не на шутку увлекся молодецкой гульбой, происходящей на мели в этой части пляжа: в чудовищной толкотне и сумятице парни озорничали и миловались с девчатами без особенных церемоний. Здесь, судя по всему, зачиналась добрая часть любовных историй их города. Тщетно пытался Виталик высмотреть в месиве из брызг, фигур, надувных кругов и матрацев школьного однокашника. Со своим подкожным жиром Гришка мог находиться в воде часами.
  
  Виталик заскучал в одиночестве и, соблазненный огромным количеством эротично подвижных девичьих фигур, ринулся в пляжное игрище. Вскоре и он дурачился, пихался, брызгался, подплывал под незнакомых девчат и щипал их за ноги. Спустя некоторое время, одолеваемый озорной блажью, присмотрел Чалей одну пышнотелую молодуху, стоявшую в центре надутой автомобильной камеры. Скрывшись под водой, он вынырнул уже в границах этого круга - как раз со спины его владелицы. Та не успела опомниться, как сильные мужские руки охватили ее сзади и, оторвавши от дна, вздымали выше и выше... Девица игриво взвизгнула и начала бешено молотить по воде руками и ногами. В свою очередь Виталика, впритык почувствовавшего на себе лакомую подвижность богатых женских телес, обуяла первобытная похоть. Выпускать такую прелесть из рук никак не хотелось, посему детина еще плотней свел объятия и еще выше вскинул над водой свою жертву. Она отбивалась неистово. Хотя, естественно, не без приятности из-за такого к себе внимания.
  
  - Пусти, ненормальный! - задыхаясь борьбой, верещала девица.
  
  - А что мне за это будет? - отвечал ее соперник.
  
  - Оплеуху хорошую! Ой, отлезь, полудурок! - заорала молодуха, так как Чалей в этот момент присел вместе с ней в воду и с новой силой вскинул над автомобильной камерой.
  
  Девица последними усилиями ожесточила сопротивление: взбивала воду ногами, а руками пыталась ухватить своего обидчика за волосы. Но напавший стискивал ее только крепче, а от рук уклонялся плотным прижиманием головы к нежной девичьей спине.
  
  Проходила и минута, и две, и три, а дивчина все так же беспомощно барахталась в подвешенном состоянии. Даже в таком бедламе на них начали обращать внимание. Уразумев тщету сопротивления, молодуха взмолилась:
  
  - Да пусти ж, остолоп, людей постесняйся!
  
  - Что мне за это будет? - упрямо повторял распаленный сладкой борьбой Виталик.
  
  - Ну не в таком же положении про это говорить! Пусти!
  
  - Ладно, пущу, как только назовешь свой телефон, голубка!
  
  - Нет у меня телефона... Ай! - После отказа в номере телефона Чалей повторил эксперимент с окунанием и подбрасыванием вверх прекрасной незнакомки.
  
  - Не верю! - куражился парень.
  
  - Ну серьезно. Если хочешь - пятое общежитие стройтреста, комната тридцать четыре. Да пусти же наконец, сумасшедший!
  
  - Как звать?
  
  - Ала...
  
  - Очень приятно - Виталик. Ну что ж, ждите гостей! - Чалей отпустил свою прелестную жертву.
  
  Она рывком повернулась к нему лицом и хотела уже дать нахалу хорошую взбучку, но тот проворно улизнул, поднырнув под резиновый круг. Показался из-под воды уже на значительном расстоянии. Только сейчас Чалей как следует разглядел ее лицо: нарумяненное неравной борьбой, даже под разметанными намокшими волосами, оно славно сообразовывалось с ядреным телом...
  
  Внезапно на Виталика кто-то налетел сзади и повлек своим весом на дно. С трудом отбившись от чьих-то цепких объятий и при этом едва не захлебнувшись, он сразу же воткнулся в хамоватую ухмылку Свата: это приятелю захотелось его размять.
  
  - Где ты пропадал? - беззлобно упрекнул его Чалей, одновременно озираясь по сторонам. Низринутый в воду, он совершенно потерял ориентацию, а вместе с ней и прекрасную незнакомку. Хотя нет! Уже - "знакомку". Ибо в голове прочно застряло: "Ала, стройтрест Љ5, комната Љ34". Номер комнаты отличался всего на одну цифру от номера Виталиковой квартиры, а ту "общагу" он знал. Все эти рассуждения мигом прокрутились в голове, потому успел он еще и расслышать ответ приятеля:
  
  - А время не теряем, будь спок! Идем на берег, покажу что-то.
  
  На месте их "лежбища" Гришка тыкнул Виталику под нос свой потрепанный блокнот. На развороте, демонстрируемом приятелем, были видны несколько телефонных номеров и неразборчиво записанные имена.
  
  - Ну и что? - Чалей с недоумением уставился в те записи.
  
  Оказалось, что последние полчаса Гришка развлекался тем, что добывал себе координаты новых девчат. А знакомился он способом примитивным и верным: высмотрев на пляже одинокую красавицу, подсаживался к ней и непосредственно спрашивал, как пройти в библиотеку. Про действенность такого метода знакомств красноречиво свидетельствовал некраткий список телефонов в Гришкином блокноте. Между прочим, все последующее время нахождения на пляже Сват расширял этот список с упорством необычайным. По-видимому, это был его "пункт" или область самовыражения в нашем многогранном мире.
  
  Чалей же в дальнейшем только купался и тщетно искал в пляжном стаде свою Алу. Где-то в половине третьего он спохватился, сообразив, что подгорает. Да еще заявил свои законные права голод, и плавать уже не хватало сил. Посему Виталик набросил майку на обожженные плечи и все оставшееся время укрывался под редким ракитником. Дожидался Свата, у которого, по-видимому, был мотор в одном месте: рыскал по пляжу и ухлестывал за всем, что шевелится, приятель неутомимо...
  
  Однако вскоре и он был вынужден подчиниться биологическим ритмам организма, просившего есть все настойчивее.
  
  - Ты здесь не засох еще? - поддел он спрятанного в редкой тени ивняка приунывшего товарища. - Давай - ко мне: перекусим, выпьем... А там, может, и красавиц каких вызвоним.
  
  - А отец твой - не против? - подозрительно спросил Виталик.
  
  - Не беспокойся - предок меня понимает. Он теперь с работы на дачу рулит. Ему там лучше дышится. Да и мне удобнее... - пошло ухмыльнулся Сват.
  
  - Ну что ж... оно бы неплохо, - согласился Чалей. Он помнил, что Гришка с детства рос без матери. И правда, отчего бы не погудеть без надзора старших?
  
  - И ладненько! Давай только спешить будем! - С этими словами Гришка привычным движением вскочил в просторные штаны, засунул ступни в сандалии.
  
  Проворно оделся и Виталик. Они насилу дотащились по городской парилке до Гришкиной квартиры. Она, кстати, размещалась в одной из столбов-девятиэтажек, обступивших пригорок, где стоял дом Чалея. Дверь единственного подъезда этого домины была оцинкована и запиралась на кодовый замок. Четырехкомнатная квартира Свата была непривычно просторна, обставлена немыслимо роскошной мебелью, украшена шикарными коврами, диковинными обоями, надверными висюльками-побрякушками. В огромном зале на всю стену вставала книжная секция из красного дерева, сплошь заставленная классической библиотекой.
  
  - Везет тебе! - Чалей взглядом показал в сторону томов в строгих обложках.
  
  - В каком смысле? - занятый переодеванием, не сразу понял его Гришка.
  
  - Ну как! Разумным можно стать - такие книги!
  
  - А... - Сват пренебрежительно махнул рукой на "гроссбухи". - Нету времени... Это батя собирает-тешится...
  
  - А я, веришь, только в армии, в последние месяцы службы, к чтению пристрастился. Времени хватало... Да и интересно. А раньше недосуг было - науки, гори они синим пламенем. Лишь от случая к случаю детектив перелистаешь...
  
  - Оно, конечно, дело хорошее - читать... Но когда теперь этим заниматься? Вот стану дедом-ворчуном, тогда все это и перемолочу! А пока, ну посуди сам, зачем я буду время на книги убивать, если можно с дружбанами пиво попить или какую красавицу пощупать? Правда ж?
  
  Сват говорил с таким чистосердечным внутренним убеждением и без всякого подтекста, что Виталик и не нашелся, чем опровергнуть такую философию. Только неопределенно пробормотал:
  
  - Ну, возможно... в какой-то степени...
  
  - Вот я и толкую: лучше дело делать, а не зрение за книжками терять. Значится, такой у нас план... - Гришка на несколько секунд застопорился в раздумье, затем выпалил: - Айда на кухню!
  
  На просторной кухне продолжил:
  
  - Я тут тебе покажу, что приготовить и нарезать надо. А сам пока звякну одной приятельнице - да ты ее знаешь: Зойка с "Г"-класса. Если не на смене - придет обязательно. Хорошая девчонка. И подружку свою прихватит... Скорее всего Наташку Хрищеню. Помнишь?
  
  - Угу. - Виталик явственно помнил этих девиц, еще в школе выделявшихся весьма раскованным поведением. Их на перерывах не лапал только последний пентюх.
  
  - Ну и здорово! А про тебя Зойке пока что ничего не скажу: сюрпризом будешь!
  
  Тут Сват открыл богатый холодильник, объяснил - что к чему, и помчался к телефону. Спустя пять минут вернулся, облизываясь:
  
  - Все на мази - будут пташки. Тепереча основная задача - пойло! Решим! - Глаза Свата горели озорным огнем. - Ты тут пока хозяйничай, а я - к паренькам за вином-водочкой...
  
  - А как же я... один? - забеспокоился Виталик. - Вдруг твой предок заявится?
  
  - Ничего, скажешь - я уполномочил! Кашеварь смело! - пошутил Гришка. Затем добавил более серьезно: - Не бойся, папка - человек честный: не приедет. А я в момент обернусь!
  
  И уже сбегая по лестнице, крикнул Гришка Виталику, который возился с мудреным замком:
  
  - Девчат не проворонь! А код подъезда Зойка знает!
  
  ...Дальнейшие события разворачивались следующим образом.
  
  Почти одновременно прибыли Сват и школьные подружки. Виталик тем временем нарезал сухой колбасы, красной рыбы, вспорол несколько жестянок с икрой и подобными диковинными по тому времени деликатесами, которых в холодильнике Свата было вдосталь. Наготовил салатов из свежих парниковых огурцов и помидоров, зеленого лука. Гришка же прибарахлился двумя поллитровками водки и двумя пузатыми бутылками столового грузинского вина. Достал у знакомого официанта - прямо из ближайшего ресторана. Словом, пирушка пошла весьма живо и весело.
  
  Девчата, как и предполагал Чалей, оказались особами весьма бойкими и разговорчивыми. Быстро захмелевший на пустой желудок Виталик также не закрывал рта. От этой чрезмерной говорливости, вызванной увлеченностью смазливыми девицами, он забывал есть, а по причине жадности до выпивки мешал "огненную" с добротным вином. Пьянел Чалей катастрофически: язык и руки не слушались своего хозяина. Виталик сразу же направил внимание на Наташку, так как Зойка, по своей дородной комплекции, лучше соответствовала толстомясому Свату. Но тот почему-то за ней не особенно пристреливал - оба просто смеялись и гомонили. Почти трезвые, хотя рюмки опрокидывали лихо. Не в пример Чалею, который, очумев от винно-водочного месива, орал глупые тосты и все норовил заключить Наташку в свои объятия. Куда та не очень-то давалась, поскольку пила лишь легкое вино и была в нормальной памяти.
  
  Сгущались сумерки. Чалей в очередной раз возвращался из уборной, когда наткнулся в прихожей на Свата. Приятель тут же заговорщицки отвел его в одну из пустых комнат и прошептал:
  
  - Виталя, давай с ними подвязывать!
  
  - В каком смысле? - пьяненько покачиваясь на вялых ногах, спрашивал Чалей.
  
  - Да тут нестыковка вышла... Гм... понимаешь, ко мне скоро должна придти одна... мужняя жена...
  
  - ?!
  
  - Ну, муж - мешок с опилками!.. Хе-хе!
  
  - А-а...
  
  - А с этими сегодня все одно толку не будет. Зойка, шалава, только водку глушить не промах...
  
  - Нет проблем, брат! - Отвратительно разомлевший Чалей обнял Свата, начал слюняво целоваться. - Все понял! Освободим... святое дело!
  
  - Не обижайся, ей-богу, совсем запамятовал, что сговорился на сегодняшний вечер... А тут... пока уберешься да духи выветришь... - оправдывался Гришка.
  
  - Что ты, браток! - снова лез с обнимками его собутыльник.
  
  ...Девиц провожали скопом. Сват явно торопился, а Чалей, наоборот, медлил, горланил песни и беспрестанно вешался на Наташку, которая не слишком строго его отвергала. Подруги жили неподалеку, в боковых подъездах довольно длинного дома... Разлучившись со Сватом, еще пуще захмелевший на горячем безветрии Чалей упорно добивался от Наташки, в потемках подъезда "хрущевки", номера телефона.
  
  - Иди проспись, все равно не запомнишь. Спроси завтра у Свата, - отделывалась от него девушка.
  
  - Не твоя забота! У меня память - счетная машина! - куражился Чалей. Он хватал приятельницу за плечи и мерзко лез целоваться. - Не пущу без телефона...
  
  Та отбивалась беззлобно, но ловко уклонялась от губ Чалея и беспокойно посматривала во чрево выходных дверей. Возможно, опасалась быть застигнутой кем-либо из жителей своего подъезда. Девица уже не раз порывалась бежать наверх, к своей квартире, но Виталик перся следом и угрожал скандалом у ее дверей. Приходилось спускаться. Короче, такая бестолковая возня продолжалась бы невесть сколько, если б парень не изловчился-таки прижать Наташку к почтовым ящикам и приникнуть ртом к ее мягким устам. От Чалея разило перегаром и жирной пищей, и, дабы не терпеть такую гадость, Наташка пожертвовала ему номер своего телефона. С условием, что пьянчуга тотчас исчезнет...
  
  Виталик честно отстал и вышел на свежий воздух с самодовольством идиота. Не помнит, как влачился во мраке мимо цветников, песочниц и качелей... Смолил по пути "Приму". Около одной беседки он заприметил ватагу подростков. Хриплые магнитофонные напевы тут перекрывались нарочито грубыми, басовитыми голосами.
  
  - Эй, дай закурить! - достиг Виталикова уха окрик.
  
  - Нету, - брезгливо прошипел Чалей, не останавливаясь.
  
  Но через несколько секунд кто-то нагнал его и тряханул за плечо. Это уже смахивало на хамство! Виталик обернулся: перед ним стоял долговязый патлатый подросток. От беседки неумолимо приближалась тройка его товарищей.
  
  - Я, кажись, тебя по-хорошему закурить попросил. А ты - драпать, - цинично цедил долговязый молокосос.
  
  Малость отрезвленный такой нелепицей, Виталик промолвил:
  
  - Ну, если по-хорошему - другое дело. - Он начал рыскать по карманам. - Сейчас найду. Подойди поближе, тебе с фильтром?..
  
  Не уловив подвоха в последних словах, нахал подошел к Виталику, небрежно протянул пятерню... Но вместо угощения Чалей внезапно ухватил его за воротник, а кулаком другой руки хлестко заехал в лобешник. От неожиданности бедняга покачнулся и начал терять равновесие. А его противник, раз за разом повторяя упомянутый прием, приговаривал:
  
  - Вот тебе курево, вот тебе и спички, вот тебе с фильтром, вот тебе без... - От внушительных затрещин голова долговязого беспомощно болталась на вялой шее. Сам он держался, пожалуй, только на твердой руке Чалея. Соратники хулигана бесславно замерли шагах в десяти...
  
  Натешившись, разъяренный Виталик со словами: "Хлюст! Падаль!" - бросил, словно чучело, почти беспамятного злодея под ноги его шайке. Тот шмякнулся оземь и начал корчиться и стонать. Скорее всего, не так от боли, как от страха повторения взбучки.
  
  - Кому еще прикурить? Подходи, не стесняйся! - угрожающе обратился к юнцам невысокий, но сильный и кряжистый Чалей.
  
  Молчание.
  
  - Так вы хоть людей выбирайте, сынки! - победно завершил монолог недавний "дембель" и развалисто поплелся в сторону своего дома.
  
  
  
  
  4
  
  
  Нелепый случай с подростками немного отрезвил Виталика, но гадостная неуверенность в движениях и дурман в голове окончательно не исчезли. Возвращаться домой в таком разлаженном состоянии не улыбалось. Парень остановился перед одиноким фонарем соседствующего со своим домом дворика и посмотрел на наручные часы: толстая стрелка перевалила отметку одиннадцать. Почесывая затылок, Чалей огляделся вокруг. В призрачном свете искусственного освещения, под тенью разлапого дерева, сверкнула стеклами сдвоенная телефонная будка. Туда и он направился. Ветхая трубка долго ворчала и плевалась, прежде чем выдать слабенький сиплый гудок.
  
  - Слушаю, - родной мамин голос с тревогой разорвал пустоту безлунной ночи.
  
  - Это я, мам, - как можно членораздельнее сказал Виталик.
  
  - Ну, как дела, где ж ты пропадаешь?
  
  - Скоро буду. Тут чуток с одноклассниками посидим, поболтаем... Я в соседнем дворе, - почти правду сказал Чалей. - Папа как?...
  
  Далее шел типичный диалог любящей матери с образцовым да еще долгожданным сыном. На назидания, предостережения, легкие укоры сын кротко поддакивал и благодушно со всем соглашался.
  
  - Ну, пока, мам. Через часик буду. Вы не ждите - ложитесь, - сказал на прощание Чалей и воздел трубку на крюк.
  
  Затем он направился в сторону ближайших скамеек, приятно выпростался на одной из них во всю длину утомленного за беспокойный день тела. Через прорехи в пышной кленовой листве взирали на него летние звезды. Вот одна полетела вниз, исчезая. Вот другая, мигающая, наоборот, двигается по восходящей траектории. Нет - то не звезда, а самолет. Или спутник? После бурно проведенного дня даже небо представлялось Виталику живым и интересным, даже там замечал он какие-то движения и действия. Жизнь всем своим великолепием лилась парню в душу. Все яркое и соблазнительное, что годами заслонялось да заглушалось внешними обстоятельствами и собственной внутренней скованностью, фонтаном брызнуло наружу этим прекрасным солнечным днем. Перед дремотным взором Виталика, где-то среди скопища звезд, витали очертания пышнотелой Алы, стройненькой шаловливой Наташки, проворного Гришки Свата, в ушах стоял звон винных бокалов и плеск волн...
  
  Парень незаметно заснул, заколыханный едва уловимым шепотом кленовых листьев. Подхватился только спустя два часа, когда взошла полная луна и назойливо уставилась ему в лицо.
  
  ...Чалей как можно тише отомкнул дверь квартиры и по-воровски шмыгнул в ванную. С полчаса мылся под холодным душем. Между прочим старательно почистил зубы. Он справедливо рассчитывал, что мать услышала его приход и теперь скоро заснет. В первый же день вольницы не хотелось быть изобличенным в употреблении спиртного. Странное дело, Чалей, ежедневно сквернословящий в армии и даже гордящийся своим блатным жаргоном, во время редких посещений родителями места его службы тотчас переключался на приличную речь и ни разу не сказал бранного слова. Вероятно, такое свойство человеческой психики раздваиваться и мгновенно переиначивать общественное поведение в зависимости от "среды обитания" сработала и сейчас: развратничая день напролет, Виталик не то, что не испытывал неловкости, а напротив, чувствовал себя легко и здорово; теперь же крался вором по собственной квартире, явно стыдясь совершенного.
  
  Уже предчувствую упреки высокоуважаемых читателей, обращенные к автору за подробный рассказ о довольно неприглядном с нравственной точки зрения поведении главного героя. Героя, возможно полюбившегося читателям по первой части повествования именно за целомудрие, юношескую неискушенность в порочных сторонах жизни. С благодарностью принимаю подобную критику. Но не в оправдание, а во имя справедливости хочу заметить, что автор этих строк склонен все же придерживаться горькой правды, нежели сладкой лжи. И да поверит уважаемый читатель, что жадность к раздольным развлечениям измученного неволей парня - явление более частое и вероятное, чем его апатичность, отмежевание от действительности и маринование молодой жизни в стенах квартиры. Напомним также и между прочим, что бесполым существом Виталик Чалей никоим образом не является. Что он, помимо всего, является еще и человеком - уже другое дело. Поскольку не секрет, что, родившись на свет, редко кто из нас тотчас и вполне становится Человеком. Такой судьбы удостаиваются разве что святые пророки. Даже гении нашей Земли с огромным трудом карабкаются на эту вершину: и спотыкаются, и ушибаются, и плачут... Так в праве ли мы укорять Виталика - мельчайшую песчинку мироздания - в его заблуждениях и слабостях? И кто сказал, что не будем мы за него бороться?
  
  А пока, снова же ради правды, вынужден сообщить, что первый день вольной жизни стал для Виталика просто типичным примером из ряда последующих дней лета. Таких же солнечных, так же исполненных страстей, праздников тела и приволья мыслей. Например, назавтра же, после обеда, отправился Виталик по известному нам адресу (общежитие стройтреста Љ5, комната 34) к обворожительной Але, с которой он познакомился весьма любопытным способом. Вышло так, что девушка жила в те дни одна в двухместной комнате... Они прекрасно поладили с Чалеем, невзначай заболтались, парень опоздал на последний автобус. Разумеется, только ввиду того, чтобы не покрывать значительное расстояние пешком по ночному городу, Виталик остался у радушной хозяйки на ночь... Спустя несколько дней "сообщался" он подобным образом и со школьной приятельницей Наташкой Хрищеней - не такой уж, как оказалось, неподатливой.
  
  Вдоволь друзей и подруг заимел в то лето Виталик через разбитного Гришку Свата. Но за всеми гулянками, за миловидными физиономиями новых приятельниц неотступно маячил образ Ирины Воронец. По мере приближения учебной поры он все выразительнее и болезненнее овладевал мыслями Чалея, и не было от него спасения в бесшабашном прожигании жизни. Будущее свидание с Ириной сильно беспокоило парня, давало пищу для тягостных размышлений и трусливых (да - трусливых!) домыслов. По большому счету, найти Воронец в городе с его справочной системой, даже не зная точного адреса, было делом несложным. Но Чалей побаивался встречи с Ирой, поскольку за задубелой в армии шкурой, где-то в тайниках сознания, признавал себя убийцей их прежней любви.
  
  Чтобы у читателя не сложилось совсем уже скверное представление о житье-бытье Виталика в послеармейское лето, скажем, что не забывал он ни о сестре Елене, ни о родителях, ни о домашних обязанностях. В перерывах между молодецкими развлечениями старательно убирал квартиру, готовил еду, ходил на рынок и в магазины. Бывало, даже провожал сестру на музыкальные репетиции, а после гулял с ней по паркам и скверам.
  
  В июле Чалей выбрался в гости в родную деревню к тетке Марии, маминой сестре. Но гостил там недолго: даже прекрасные виды Полесья, девственное великолепие этой глухомани не смогли укротить пыл выпущенного из-под армейского ярма парня. Заброшенные в душу зерна порока, похоже, давали свои всходы: в деревне Виталик скучал, и необоримая сила влекла его к бурливому и сладострастному городу. К тому же праздность была чужда всему деревенскому укладу, а к физическому труду Чалей заимел в армии устойчивое отвращение. Тепло простившись с очевидно обиженной теткой, поехал Виталик от прохлады лесных рек и озер, от ароматов лугов и пастбищ в знойный и душный, но такой заманчивый город.
  
  ...Заканчивалось лето. Лишь в конце августа собрался Виталик зайти к Юре, другу детства. У того произошли довольно значительные перемены: год назад он поступил в художественный институт, а весной неожиданно женился. Причем жена Надежда была старше его на два года и тоже являлась студенткой этого вуза. Сам Юра со времени последней встречи с Чалеем окончательно выздоровел от туберкулеза, покрепчал, пополнел и теперь, как никогда, походил на своего отца. Длинные льняные волосы он, как и прежде, опоясывал узкой голубой лентой. Но лицо его повзрослело и одновременно прояснилось. И не удивительно - любовь между молодыми супругами была заметна в каждом движении, в каждом небрежно кинутом слове.
  
  Надежда, как отметил про себя Чалей, была достаточно красивой женщиной, однако не из тех, к кому мужики липнут как мухи. Поскольку за обаятельной ее внешностью угадывался немалый интеллект, а это отпугивает сильный пол, привыкший буквально во всем властвовать и первенствовать. С появлением Нади в Юриной квартире-мастерской явно посветлело: здесь царили любовь и согласие. Данута Федоровна просто молилась на невестку, привнесшую радость в одинокую жизнь ее вечно сосредоточенного на холстах сына. Внимание ее к Наде было заметно, как говорится, невооруженным глазом. Кроме того, Виталик приметил предполагаемое пополнение их семейства. Надя была беременна. Впрочем, кроме нее, в квартире Љ7 появился еще один жилец - роскошный сибирский котище, которого Виталик поначалу принял за изваяние. Матрос, а так звали кота, недвижимо лежал на секретере бывшей мастерской Ивана Антоновича - среди гипсовых фигурок и был схож с ними цветом. Между прочим, в мастерской и теперь было все по-прежнему: так же правдоподобно дыбились кони, угрожающе замахивались мечами и пиками древние всадники, жутко кривили свои морды всевозможные змеи и чудовища в облике женщин... И на все это с вековечной печалью взирал подвешенный в простенке под самый потолок распятый в старину Лучший Человек на Земле. Как взаправду бежали по телу Безвинного кровавые струйки...
  
  
  
  
  5
  
  
  Первого сентября, по прибытии в институт, Чалей узнал, что занятия на их курсе начнутся только в октябре, так как не служивших в армии второкурсников, по коммунистическому обычаю, бросили на картошку. Для "армейцев" же ректорат запланировал на это время подготовительные лекции и практические занятия.
  
  Здесь немаловажно отметить следующее. В тот год правительство великой страны Советов приняло наконец разумное постановление: не призывать студентов в армию посреди учебы. Более того, военкоматам в приказном порядке было предложено отозвать со службы даже тех, кто прослужил только год. По этой причине сразу возникла нелепая ситуация: новоприбывшие учащиеся вузов попадали в уже полностью сформированные группы, студенты которых не собирались освобождать свои учебные места, коль скоро были избавлены упомянутым указом от службы. Пришлось организовывать дополнительный лекционный поток, составленный из одних "армейцев". К слову, этот поток последующие четыре года донимал преподавателей нерадением к учебе. Лишь некоторые из новоприбывших "разбавили" на втором курсе ранее сформированные группы.
  
  С началом подготовительных лекций и встретились былые одногруппники: пришли в полном здравии Бывалый, Каржаметов, Жавнович и многие из тех, кто призывался вместе с Чалеем. Но человека три-четыре на занятия все-таки не явилось. Как выяснилось позже, кто-то решил бросить институт, кто-то перевелся на заочный факультет, а кто-то, прельщенный относительно крупными деньгами, остался в армии на сверхсрочную службу.
  
  Учились парни не очень-то прилежно - больше пировали в общежитиях, кабаках и пивнушках города, праздновали вольную жизнь или возвращение очередного "армейца". Кстати, призванные год назад прежние однокашники Чалея начали прибывать в родные пенаты лишь в середине сентября. Первым заявился возмужавший Пашка Краснюк. Его кумир Сашка Дубель, видимо, задерживался.
  
  Хотя студенты четвертых-пятых курсов начали семестр в сентябре, Виталик не делал видимых усилий отыскать Максима Горевича. А дела всего было - зайти в общежитие или найти место занятий Макса по расписанию, неизменно висевшему перед деканатом. Но, как уже говорилось, избегал Чалей не столько встречи с Горевичем, сколько с Ириной Воронец. Он не раз пробовал оправдаться перед собой, изобретая всевозможные причины отсрочки неизбежного свидания. К примеру, что Макс сменил общежитие, что он, возможно, и вообще не учится в институте, что изменились номера групп и прочее... Все было вздором, боязливыми отговорками, и Чалей отдавал себе в этом отчет. Спасаясь от удручающих мыслей, вновь и вновь бросался он в омут студенческих гулянок и разврата, топил сознание в водке и пиве, злостно проматывая родительские деньги. Кстати, в сентябре получил Виталик и свои законные - стипендию за июль и август. Но их хватило только чтобы рассчитаться с летними долгами: алкоголь и женщины с неба не падали.
  
  И вот однажды, уже в двадцатых числах погожего сентября, курил Чалей перед растворенным окном институтского коридора во время перерыва в окружении бывших своих одногруппников. Галдели, поплевывали на цементный пол. Вдруг среди приятелей возникло шевеление, а за спинами ближайших соседей по импровизированной курилке Виталик услышал возгласы и шлепки по плечам и ладоням...
  
  Это наконец явился, так сказать, собственной персоной Сашка Дубель: новомодно разряженный, кичливый, с всегдашней блажной ухмылкой - гражданский человек, да и только. И следа на нем не было армейщины. В одной руке держал этот удалец полупустую бутылку пива и, приветствуя свободной рукой приятелей, то и дело лихо прикладывался к бутылочному горлышку. В промежутках питья Сашкин рот водопадом низвергал неизменные свои байки, пословицы, шуточки и всяческие сальные остроты. Поздоровался с ним и Виталик, но вскоре был оттеснен возбужденными парнями, спешащими засвидетельствовать свое почтение первому болтуну и юбочнику факультета, запанибрата похлопать его по плечу, послушать сплетни и россказни.
  
  - Ты, я вижу, выглядишь славно, - доносился до Чалея говор Шумакова-Бывалого. - Точно с курорта!
  
  - А ты думал! - хорохорился Дубель. - Служи да не заслуживайся! Солдат спит - служба идет.
  
  - Где служил? - слышался заискивающий голос Краснюка.
  
  - Где служил - там меня нету, - отшучивался Сашка. - Мы здесь нужны. Инженер - цвет нации! Ха-ха! А полы пускай другие моют!
  
  От этих слов Чалею сделалось досадно. Почему он, Виталик, рвал жилы целых два года, а этот ветрогон избежал такой участи да еще хвастается?! В гневе решил было уже Виталик отойти, чтобы не слушать этот самовлюбленный треп, как внезапно резанула по ушам одна Сашкина фраза.
  
  - Ну, молодчики, когда к Воронец-то в гости идем? - выкрикнул Дубель на весь коридор небезразличную для Чалея фамилию.
  
  Виталик напрягся всем существом и невольно подался в сторону говорящего.
  
  - По какому поводу? - спрашивал кто-то.
  
  - А повод, брат, будь здоров! Еще какой повод!
  
  - Хватит тянуть, рассказывай!
  
  Чалей с дрожью в сердце ждал готовые вылететь слова.
  
  - Замуж вышла! Пригласила с мужем познакомиться. Вчера ее видел...
  
  Виталик словно получил обухом по затылку. Тело вмиг разобрала гадостная слабость, в ушах загудело испорченным радио.
  
  - Во дает!.. Молодчина!.. Когда?.. За кого?.. - нечетко уже доносились разнообразные голоса до Чалея.
  
  Он делал неимоверные усилия взять себя в руки.
  
  - В июле свадьбу гуляли! Муж, кажись, бывший студент филфака... В этом году окончил. Они теперь у его родителей живут... - не унимался Сашок, одну за другой выкладывая болезненные для Виталика подробности.
  
  Дальше терпеть было невозможно. Виталик насилу сдержался тотчас не ринуться на Дубеля, не навешать ему тумаков. Как смеет этот слизняк, из первогодков, которых еще три месяца назад Чалей гонял по казарме, как тараканов, касаться своими грязными лапами самого святого и заветного в Виталиковой душе?! Угораздило ж ему сюда припереться! Вечный знаток! Баба-сплетница! Хлюст!.. Сжимая кулаки, в немой ярости потащился Чалей к лестнице - подальше от однокашников, плотно обступивших Сашку и, видимо, сговаривающихся о времени посещения Воронец. "Теперь - наверняка не Воронец! - с наслаждением мазохиста бередил рану Виталик. - Благопристойная супруга! У, черт меня побери!" - парень плюнул на пол, вполголоса выругался.
  
  При всей своей одури отдалялся от одногруппников Виталик тихо и неторопливо: ему всей душой хотелось не привлечь к себе их внимания, поскольку ничего несуразнее, как заявиться Чалею к молодоженам домой, невозможно было представить. Уже в двух шагах от проема на лестничную клетку душу его сотряс резкий окрик:
  
  - Виталя! Ты куда? Погоди! - Это Костик Жавнович высмотрел его с расстояния в пятнадцать метров.
  
  Чалею показалось, что десять пар глаз вперились в него, сверля спину. Не оглядываясь, но и не ускоряя шаг - будто не расслышал, - Виталик свернул на лестницу и вихрем рванулся вниз. Вдруг этому полудурку Жавновичу взбредет в голову его догонять! Безмозглое существо! Вечно щемится не в свои дела!
  
  На лестничной клетке Виталик, ничего впереди не замечая, грубо расталкивал студентов. Выскочив на институтский двор, он уткнул взгляд в землю и поплелся домой. Правильнее сказать, ему все равно было, куда идти. Но ноги по привычке поворотили в старый квартал и в скором времени привели к родному подъезду. Так же машинально рука нащупала в кармане ключи, отперла знакомые двери. Не разуваясь, в траурном унынии подался парень в свою комнату, свирепо трахнул дверью, бросился на тахту ниц.
  
  
  
  
  6
  
  
  Все, чем жил Виталик последние годы, сегодня было беспощадно сокрушено наглецом Дубелем. "Учился б он так, как сплетни собирает! Гад!" - в гневе бранил Чалей невиноватого, в принципе, Сашку. А в действительности оборонял себя... Этого любимейшего Себя, который один только и был во всем виноват. Признать это было так же ужасно, как и неизбежно. Так как он, именно он - Чалей - и отверг когда-то чистую девичью любовь. Как трус, предатель, избегал Ирины, можно сказать, оскорбил ее! Потому что он, недоумок Чалей, ни разу не написал Воронец из армии, а по возвращении прятался от нее в блуде и пьянстве. На кого же он обижается?! На Иру, для которой он теперь вшивой собаки родственник? На Дубеля, который здесь с боку припеку? "Убийца любви, двойной убийца!" - осенила Чалея отчаянная мысль.
  
  В этот момент сестра Елена, услышавшая из кухни приход брата, но так и не дождавшаяся его на обед, несмело отворила дверь Виталиковой комнаты.
  
  - Привет...
  
  Ни слова в ответ. Чалей в обуви, лицом в подушку, недвижимо лежал на тахте.
  
  - Может, случилось что? Эй, как дела? - благожелательно спросила Елена.
  
  - Лучше не бывает, - донеслось приглушенное подушкой мычание брата.
  
  - Обед разогревать?
  
  - Накормили уже, слава Богу! - буркнул Чалей.
  
  - Так подать что-нибудь, может, принести? - не уразумела ситуацию растерянная Лена.
  
  - Ладно, сделай одну добрую услугу, - снисходительно согласился ее брат.
  
  - Какую? - чистосердечно откликнулась девушка.
  
  - Закрой дверь... с той стороны. И вообще - займись нотами, непосредственным своим делом! - злобно выпалил брат и повернулся лицом к стене, а задом к своей гостье.
  
  - Ненормальный, - только и смогла сказать отвыкшая от такого обращения сестра. Потерянная, вышла вон.
  
  ...Около пяти часов вечера, еще до возвращения родителей с работы, не в духе выбрался Чалей во двор. Спустившись по лестнице с пригорка, двинулся вперед. Шел, не разбирая дороги: брел по знакомым, затем - незнакомым дворам и закоулкам, пересекал тротуары и проезжие части... В распахнутой куртке, хмурый, измученный щемящими мыслями. Но и быстрая ходьба, и свежий прохладный воздух не избавили его от душевных терзаний: болезненной доминантой над всей действительностью вставало неожиданное замужество Ирины Воронец.
  
  Как-то невзначай закончились жилые кварталы, и удивился Виталик, что стоит он уже в парке - на дорожке к реке, по которой не раз проходил он летом в шумных компаниях. "Весело было? - уколол сам себя Виталик. Но неодолимая сила влекла его по практически пустому парку к речной круче. Только кое-где, меж деревьев, виднелись выгульщики домашних собак.
  
  Волшебной красоты пейзаж лежал под обрывом. В лучах низкого солнца красовалась в логе мощная река, темными и светло-блестящими оттенками выявлялись по всей ее ширине омуты, мелководья, быстрины и перекаты. Величественная, такая непохожая на летний свой образ река, вычурные тени на берегах от нависающего над ней парка. И хотя вечер был на редкость погожий и не по-сентябрьски безоблачный, высокая печаль готовящейся к осеннему умиранию природы кольнула сердце Чалея. Скоро, совсем скоро уйдет все, что недавно нежило его и ласкало: буйство зелени, теплый желтоватый песочек, голубые волны, бойкие солнечные лучи, стройные, под узенькими купальниками девичьи фигуры... А с ними и Воронец - видение, несбывшаяся его мечта... "Несбывшаяся?! Ну нет - дудки! - взбунтовалось вдруг против этого определения все существо Чалея. - Посмотрим!" Словно за тонюсенькую нитку воздушного шарика панически схватил парень улетающую от него жизнь. Потому что без Иры не представлял он себе ни этих огромных деревьев, ни пожелтевших заречных лугов, ни города, отдельные районы которого уже отражались в реке вечерними огоньками.
  
  И все же по пути домой тягучая меланхолия овладела Виталиком. Начисто позабытая за годы армейской службы (там преобладали звериные инстинкты самосохранения) тоска отяжеляла ходьбу, сжимала сердце. Даже вечерние виды города, недавно радующие глаз Чалея, сейчас раздражали его своей красотой. Прохожие казались вульгарными и суетливо-докучливыми, общественный транспорт - шумным и смрадным. От веселых светофоров болели глаза. В особенности болезненно воспринимал парень встречаемые пары влюбленных: прилюдные объятия, поцелуи, кокетливый смех девчат и громкий хохот кавалеров рождали в глубинах Витиаликовой души такую пропасть отчаянных ассоциаций, что хотелось выть диким зверем. Он поневоле ненавидел этих самодовольных самцов и самок, переносил свою пустоту на их похотливое счастье, подставлял себя на их место, примитивно завидовал. Ненавидел несправедливо, мелочно, психопатично...
  
  Терпеть в одиночестве такую муку было невыносимо, и не раз уже подмывало Виталика позвонить Свату: достать водки. Изжечь тоскливые мысли "огненной", а затем устроиться на ночь у кого-нибудь из своих подружек! Хотя б до следующего утра отделаться от мерзкой, несносной меланхолии! Что может быть проще? Но хилый, заглушенный скотскими страстями голос разума былинкой прорастал в пустоте осенних сумерек. Он просил пить, он жаждал покоя и плодородной почвы... И начинал понимать парень, что рано или поздно должен он, только он сам, осветить этот душевный мрак. Что на самом деле не хочет он никого видеть.
  
  ...Буркнув на ходу приветствие матери, метнулся Чалей в свой угол, снова бросился на тахту. Правда, теперь - лицом к потолку. Во рту было, как в помойке. Не включая торшер, нащупал кнопки радиоприемника. Щелкнул: из эфира ворвался пронзительный голос тенора. Он, будто мечом, полоснул по изможденному страданием и недостатком калорий и витаминов мозгу... Бедняга щелкнул еще: какой-то, видимо, сытый и самодостаточный юморист утонченно глумился над отсутствием в магазинах самого необходимого; ему живо вторила хохотом толпа действительно облапошенных номенклатурщиками слушателей... С отвращением к этому фарсу Виталик перещелкнул дальше: бодрый голосок дикторши вещал о 99-процентном сборе по республике картофеля, обещал вскоре выйти на 100-процентный показатель... Чалей злобно выдернул электрошнур из розетки. Включил свет и попытался читать: зарубежный детектив, от которого еще вчера было глаз не оторвать, сейчас казался пошлым и примитивным, проблемы его героев - сказочными и надуманными... Отбросил книгу.
  
  Виталик провалялся в тоске минут пять. Затем соскочил с тахты, рванулся к письменному столу и достал из ящика смастеренный на днях из карандаша, иголки и ватмана дротик. Свирепо швырнул его в дверь. Снаряд вжикнул и ровно вошел в древесину. От этого на душе полегчало. Парень кинул еще пару раз: маленькая пика, сочно втыкаясь в древесину, точно снимала с него отрицательную энергию. Чалей ухмыльнулся, взял в секретере художественный уголек и бездумно нарисовал на белой двери несколько кривых концентрических окружностей. В центре, размозжив остатки угля, поставил густую точку. Затем отошел к окну и начал неистово целить в яблочко. Бросал до изнеможения, шалея из-за каждого промаха. Но и этого ему оказалось мало: выудив из тумбочки стопку недавно подаренных Гришкой заграничных журналов с обнаженными девками, Виталик взялся вырезать оттуда фотографии и расклеивать ими дверь. Журналов было много, и ввиду экономии места парень избирал только самое колоритное - тугие озадки и пышные груди... Затем не менее часа с непонятной ненавистью швырял кукольным своим оружием в эти прелести... Он не стыдился своего занятия, он даже хотел, чтобы кто-нибудь из домашних заглянул к нему, сделал замечание, попрекнул, выругал... А тогда поднять скандал, дебош, свару, перенести свое скверное настроение на близких, сделать им больно... О, как часто используем мы такие приемы! Но родители, наверное, предупрежденные Еленой о невменяемом поведении их сына, предпочли оставить его в покое. И поступили разумно.
  
  Наконец, натешившись вволю, Чалей повалился на тахту с хохотом. Как ни странно, глупая, а для интеллигентного человека даже ужасная забава с журнальными путанами и дротиком практически разогнала его отчаяние. Да, замысловат и туманен наш внутренний мир... Впрочем, удобней тут будет разбираться психологам. Мы же можем констатировать, что спустя десять минут встал Виталик с койки даже более спокойным, чем до того злосчастного появления Дубеля в институтском коридоре. Обстоятельными, уверенными движениями он постлал на столе скатерть, включил утюг и начал трудиться над извлеченными из шкафа брюками. Так же старательно выгладил и рубашку. После чего примерил новые, ни разу не обутые туфли... Затем тщательно побрился, с наслаждением принял душ, заправился на ночь бутылкой кефира с половиной батона и во втором часу ночи почил молодецким сном.
  
  - Что это с ним? - шептались тем временем в родительской спальне.
  
  - Эх, мать, мне б его проблемы! Страсти-страстишки, "люблю - не люблю!" - разве не этим питаются наши души?
  
  - Ну, знаешь, можно так напитаться, что всю жизнь разгребать будешь...
  
  - А что есть жизнь? - миг, грозовой сполох...
  
  - Ну, понес умничать! Дня ему мало... О сыне б лучше побеспокоился.
  
  - А ему мои беспокойства - как собаке пятая нога. Деньги лишь подавай - а в любви и выпивке он сам не промах.
  
  - Что ж ты мне это говоришь, его упрекни! А то добреньким хочешь быть.
  
  - Оно все так, но каждый раз, собираясь дать ему выволочку, почему-то вспоминаю себя... в молодые годы. И, веришь, язык во рту застревает.
  
  - Ну, начни еще вспоминать проделки свои да похождения! А я послушаю...
  
  - Эх, мать, эгоистические мы существа: все на свою шкуру переводим. А чтобы в общем, принципиально широко...
  
  - "В общем"! А есть ты завтра с утра в общем да в принципе попросишь? Не ел бы, раз такой умник!
  
  - Ну, загнула!
  
  - Спокойной ночи...
  
  
  
  
  7
  
  
  В девять часов утра следующего дня Виталик Чалей с решительным видом шагал по институтскому коридору в сторону деканата. Руки его были пусты, и, кроме опрятной внешности, сторонний наблюдатель не заметил бы в нем ничего особенного, не выявил бы на его лице каких-либо чрезвычайных переживаний. Оно и впрямь было так, ибо всем основным Виталик переболел еще вчерашним вечером, который, напомним, он завершал швырянием дротика в дверь собственной комнаты.
  
  Чалей остановился перед настенным расписанием занятий четвертого курса и вскоре нашел нужную колонку. Неторопливо переписал в блокнот корпуса и аудитории занятий бывшей своей группы. Ему повезло: четверокурсники учились на первую смену. Правда, названная группа сегодня занималась в довольно отдаленном от деканата корпусе. Но это не сильно огорчило Чалея, поскольку сегодняшний день, а возможно, и все остальные дни подготовительных занятий он намерился посвятить решению своих личных проблем. Что вопрос с Воронец должен быть распутан, Виталик не сомневался уже со вчерашнего вечера. Кстати, только приняв окончательное решение бороться за свою любовь, он смог заснуть безмятежным сном. Борьба за Ирину благосклонность стала с того момента направляющим смыслом его существования, источником жизненной энергии. И если не в состоянии он будет вернуть утраченную любовь, то уже сделать Воронец любовницей парень себе поклялся.
  
  И сейчас, резво шагая погожим сентябрьским днем под частично пожелтевшими и порозовевшими кленами к своей цели, не чувствовал Виталик обычной в таких случаях внутренней дрожи. Модно потертая джинсовка поверх коричневой рубашки вздувалась от быстрой ходьбы и встречного ветра. Сердце работало без сбоев, молодые легкие прекрасно обеспечивали все функции упругого тела, а ноздри ловили поэтический букет осенних запахов.
  
  ...На третьем этаже, в узком коридоре перед лекционным залом, было многолюдно. Сновали парни, то и дело попадались Чалею на глаза девичьи фигуры. Через отворенную дверь зала также шастали учащиеся. Судя по всему, сейчас был перерыв в лекции. По лицам, обликам и повадкам студентов можно было заключить, что это старшекурсники.
  
  - Извини, - Чалей дотронулся до локтя проходящего мимо крепкого парня, - группа Максима Горевича - на этом потоке?
  
  - Есть такой фрукт, - охотно ответил студент. - Даже мелькал здесь недавно. Глянь в аудитории, а нет - так дождись звонка.
  
  Дав дельный совет, он подошел к кучке приятелей, игриво суетящейся возле одной девицы. Чтобы не отираться среди незнакомых людей, не маячить в центре коридора да не быть к тому же застигнутым Ирой врасплох, Чалей направился к находящемуся в отдалении окну. Заглянуть в лекционный зал он не решился. Но по пути кто-то толкнул его в лопатку. Виталик нервно обернулся и столкнулся нос в нос с Горевичем.
  
  - Какие люди! Глазам не верю! - Такой, как и прежде, неуемный Макс тряс и пожимал руку Чалея. - То-то я вижу - спина знакомая! Хотя покрепчал, возмужал ты, брат...
  
  - А ты почти не изменился. - Виталик с любовью осматривал этого шалопая. Казалось, что разлучились они только вчера. - В карты играешь?
  
  - Еще спрашиваешь! Во все играем!
  
  В этот миг тренькнул звонок, и студенты неторопливо потащились к аудитории. Не колеблясь, Горевич предложил:
  
  - Давай к нам, если есть время! Заберемся на "чердак" - да в футбол, как раньше! А?
  
  - Можно, - согласился Чалей, поскольку основная цель его прихода еще не была решена. - А лектор как?
  
  - Глухой как пробка.
  
  Друзья смешались с толпой и проникли в огромный лекционный зал. Взобрались на самый верх. Скоро вошел пожилой лектор, установилась относительная тишина. И хотя присутствующих в аудитории было достаточно много, наиболее интересная для Чалея особа тотчас бросилась ему в глаза: Ирина Воронец развесила свою каштановую шевелюру между двумя плечистыми парнями в левом дальнем угле зала. Чтобы оторвать чересчур внимательный взгляд от волос, тонких стройных плеч, изящной кисти, подпирающей наклоненную головку повелительницы его сердца, Чалей вынужден был подключить мощные внутренние резервы.
  
  - Как живешь? - любовно выводя закорючку на клеточной бумаге, спросил Макс.
  
  - Недурственно. На курсах теперь - подготовительных.
  
  - А я еще из наших никого не видал. Только неделю как в городе...
  
  - Что так?
  
  - Ай, а куда торопиться? У нас теперь на озерах самый карась идет. Я знаешь сколько насушил! Приходи пиво пить!
  
  - Это с радостью. - Виталик как раз поставил на бумажном поле довольно трудную задачу сопернику. - А где ж ты ютишься, что никто из парней про тебя не в курсе?
  
  - Э, вот это самый интересный вопрос, - отвечал Горевич, огорошенный футбольным ходом Чалея. - Здесь у нас "общагу" новую отгрохали - возле педучилища. Номера - люкс! В основном для семейных. Ну и я, так сказать, всунулся... С нынешней весны и живу.
  
  - А я ему, прохвосту, на старое общежитие письма присылал!
  
  - Тебе штрафной! - Макс с удовлетворением отмерил одиннадцать клеток в сторону ворот соперника. Затем добавил без тени неловкости: - А адрес твой я посеял где-то... Полгода как.
  
  Последующие несколько ходов приятели осуществили молча.
  
  - А чего я никого из наших девчат не вижу? - отчасти схитрил Чалей, поскольку на одну девушку он как раз и посматривал краем глаза. Кстати, это очень мешало ему как следует сосредоточиться на игре: Горевич явно теснил его и не шутя угрожал голом.
  
  - Ирка - вон она. - Макс простодушно указал на Воронец авторучкой. - А остальных и не можешь видеть...
  
  - ?!
  
  - Повыскакивали замуж, бросили учебу да, как говорится, занялись естественным своим делом... Хе-хе. Впрочем, Лариса перевелась на заочный.
  
  - Да, время идет...
  
  - Ага, идет, идет... Тебе - гол! - Горевич ребячливо зарделся от радости.
  
  Виталик досадливо рассматривал лист. Но злила его не так игровая промашка, как следующее обстоятельство: один из парней, сидящих подле Воронец, постоянно клонился и припирался к девушке (сговоримся в дальнейшем называть ее именно так, а не женщиной - язык не поворачивается); по-видимому, болтал что-то веселенькое, поскольку та приглушенно и ужимисто хихикала.
  
  - У вас еще сколько занятий? - как между прочим спросил Виталик у приятеля.
  
  - Одна лекция здесь же. Так - ерунда. Можно и не ходить.
  
  Остаток лекции Чалей сосредоточился на футболе и нашвырял-таки сопернику необходимое для победы количество голов. Парни не забывали рассказывать о себе, а Виталик - еще и последовательно выспрашивать про Воронец лишь ему интересные подробности. Одни раз, забыв про осторожность, кинул:
  
  - А мужик ее - что за штука?
  
  - Ну, я хоть, брат, к ним в постель не засматриваю, но ходила молва, что из номенклатурщиков он - сынок папин.
  
  - Это как понимать?
  
  - Понимай, как хочешь, но попробуй-ка после института сразу же в министерство устроиться!
  
  - А-а...
  
  - Да и машину попробуй свою заиметь. Сколько раз этой весной наблюдал, как Ирку "жигуленок" новый забирает...
  
  После этих слов Виталику захотелось спросить уж и о внешности ненавистного теперь Ириного мужа... Но ревнивец своевременно одумался. К тому же вскоре звонок известил об окончании лекции.
  
  - Оставайся еще на часок. - Горевич явно хотел отыграться. - А потом ко мне завалимся - потолкуем, пивка...
  
  - В другой раз, дела... - отговаривался Чалей, спускаясь по ступенькам к выходу из аудитории. - Может, завтра загляну. Вы где занимаетесь?
  
  - Здесь неподалеку - в триста семнадцатой две лекции.
  
  - Ну и отлично... - В эту секунду у Виталика переняло дыхание, ибо за дверью они чуть не воткнулись в Иру: девушка смотрела Чалею прямо в глаза.
  
  - Привет. - Крепя сердце, Виталик подался в ее сторону.
  
  - Здравствуй. - Воронец во всей своей несказанной прелести стояла от него в двух шагах. В руке она держала небольшую кожаную сумку. Поверх шелковой кофточки на Ире был незастегнутый серый, в черную продольную полоску, женский пиджак. Просторные вельветовые брюки новомодно опускались на толстоносые бурые туфли - едва не подметая пол... Как непохожа была она на прежнюю строгую первокурсницу! Под широкими одеждами Воронец угадывались крупные формы зрелой женщины. Взгляд карих глаз озорным огнем пронизывал Виталика. Легкий коридорный ветер растрепывал роскошные волосы. В ее осанке сквозилась уверенность, скорее всего происходящая от осознания своей красоты и способности достойно держаться в любых жизненных обстоятельствах.
  
  Ирина протянула Чалею правую ладошку. Бережно пожимая частичку ее мягкого тела, Виталик отметил, как потек переданный от Ириных пальцев жар по его корявой руке, перелился через грудь, обжег нутро живота и отдался в ногах сладкой слабостью. По правилам приличия не мог он задерживать в ладони эту радость дольше нескольких секунд. А, видит Бог, держал бы бесконечно! Пусть эту, правую - с обручальным кольцом, ладошку... И при таком водопаде сладостных чувств вынужден был Чалей изображать на своем лице если не безразличие, то сдержанный нейтралитет - уж точно!
  
  Все это - беглые взгляды, приветствие, рукопожатие - длилось мгновение. Но и его было довольно Чалею, чтобы почувствовать Ирину к нему благосклонность. Необъяснимый феномен, тем не менее имеющий место в нашей жизни: по непонятным даже себе признакам безошибочно угадывают влюбленные встречный огонь или, наоборот, стену ледяной неприязненности. Вероятно, достаточно одной лишь искорки в девичьих глазах, одной теплой интонации в голосе, чтобы зажечь надеждой, закабалить мужское сердце.
  
  Нет, это не была любовь. Не так наивен Виталик, чтобы сейчас на нее надеяться. Это только экивок, знак, краткое, но меткое: "Я не против!" Так, один этот намек способен казнить или миловать и заставлять дрожать человеческое существо. Какая женщина! Ни одна, лелеемая на протяжении двух лет, бойкая мечта Виталика Чалея не стоила действительности - девичьей прелести и обаяния, нежности, волшебной улыбки Ирины. Красота, на первом курсе так смущавшая парня, ставящая под сомнение его мужскую состоятельность, сейчас, напротив, разжигала нераскрытые доселе порывы души и желания плоти, влекла к себе неодолимо... И Чалей ринулся в атаку всем своим изболевшимся, истомленным долгой разлукой существом.
  
  Но, прежде чем он раскрыл рот, затянувшееся молчание нарушил Горевич.
  
  - Вы, я смотрю, друг друга вспомнили. - Без всяких намеков усмехнулся Макс. - Ну, болтайте себе, а я пока перекурю.
  
  Он уже был готов смешаться с толпой у курилки, как Воронец его окликнула:
  
  - Макс! Подожди минутку...
  
  - Да... - Горевич повернулся и по-клоунски изобразил на лице полнейшее внимание.
  
  - Ты до конца будешь сидеть?
  
  - Ну... первый час лекции отбуду. А что?
  
  - Мне тут домой надо. Так ты прикрой, если что...
  
  - Ну и нашла проблему! И не проси - сдам с потрохами.
  
  - Болван! - только и ответила на эту шутку Воронец.
  
  А худосочная фигура Максима уже мелькала в гуще студентов.
  
  Не сговариваясь, Виталик с Ирой перешли в относительно тихое место, прислонились к стене.
  
  - А ты совсем взрослая теперь, какая-то новая... - не придумал ничего лучшего Чалей, когда встретился с Воронец взглядами. - Может, загар тебя меняет...
  
  - А что - так заметно? - Ира взглянула на кисть своей руки. - Это я в августе в Сухуми отдыхала... А еще говорят, что южный загар непрочен - на несколько недель.
  
  "С мужем - медовый месяц. Недурно!" - помимо воли влетела в голову подленькая догадка. Но вслух Виталик сказал:
  
  - Просто я раньше не видел тебя такой... Словом, загар хорошо идет к цвету твоих волос... и глаз.
  
  Чуть заметный румянец выступил на Ириных щеках.
  
  - Я бы тебя, наверно, и не узнала на улице... Во всяком случае, со спины - точно: такой плечистый, кряжистый...
  
  - Работал много: копай поглубже, бросай подальше.
  
  - Доставалось?
  
  - Когда как: сперва мне, потом от меня... Ну а ты - что? - Виталик невольно взглянул на Ирино обручальное кольцо.
  
  Та неловко вздрогнула.
  
  - Да я не в этом смысле. Насчет замужества - знаю. Я про институт, учебу - чем живете?
  
  - Как тебе сказать... Много всего происходило, а вспомнить - и ничего особенного. Лариска с этого года - на заочном... Теперь же из группы прежней всего - я да Максим...
  
  - Да, нет того, что было раньше... - банально заметил Виталик. - А помнишь, как мы Новый год отмечали? Ну и заваруха!
  
  - Еще спрашиваешь! Чуть живыми выдрались!
  
  - Ну, преувеличиваешь... Так - отделались легким испугом.
  
  - А помнишь экзамен по математике, а "ТП"?..
  
  Чалей помнил все. Вскоре они окунулись в благодатный океан воспоминаний, происшедших событий, образов, зачастую кажущихся нам привлекательней действительности. При этом бывшие однокашники непринужденно смеялись, свойски дотрагивались друг до друга руками, перешучивались и прочее. Лишь одну, запретную, тему осмотрительно не затрагивали они в разговоре - памятную нам историю с запиской, содержащей любовное признание... Да, много бы дал теперь Чалей, чтобы ее вовсе не было.
  
  В увлечении не скоро заметили они, что стоят одни в пустынном коридоре. Взглянув на наручные часы, Воронец спохватилась:
  
  - Ой, это ж мы чуть ли не час болтаем!
  
  - Есть о чем, значит...
  
  - Да, но давай лучше в фойе спустимся: вот-вот - перерыв, как бы не подумали чего... - Ира наделила Виталика обаятельной улыбкой, взяла за руку: - Пошли?
  
  - А что могут подумать?.. Ну, пошли, если хочешь. - Впрочем, и Чалею было неловко лезть в глаза Ириным одногруппникам.
  
  Они торопливо пошли к лестничному проему. Звонок застиг их уже на ступеньках. Удивительно, в этот момент через отворенную фрамугу на лестничную площадку второго этажа ворвался порыв осеннего ветра, забросил внутрь несколько порозовевших листков заоконного клена. Один из них на мгновение прилип к джинсовке Чалея. Он невольно поймал его на ходу рукой, затем сунул в карман и в дальнейшем долго хранил тот листок засушенным меж стекол своей книжной полки - как добрый знак.
  
  Когда сбегали по лестнице, Виталик то и дело поддерживал Воронец под локоть, брал за руку: ее ладонь была влажная и теплая... В небольшом фойе оказалось многолюдно и шумно, и они подались к выходу. На крыльце Ирина сказала:
  
  - Ну, мне надо домой. - При этом неопределенно качнула головой - дескать, сам понимаешь, семья.
  
  - Зато я совершенно свободен. Я тебя провожу.
  
  На это Воронец удивленно подняла на него свои глаза-озера.
  
  - До автобуса, - поправился Виталик.
  
  Обо понятливо улыбнулись.
  
  Вдоль улицы осень гнала стаи опавшей листвы. Небо было еще бледно-голубым, но сизая дымка уже овладевала городом, а порывы стылого ветра предвещали скорое изменение погоды не в лучшую сторону. Прощай, лето! И вдруг подумалось Чалею, как одиноко и холодно было б ему сейчас на улицах огромного города, если б не встретил Иру: унылая козявка, песчинка на вселенском пространстве. Виталик с благодарностью посмотрел на свою спутницу. Взглянула на него на ходу и Воронец, ласково улыбнулась:
  
  - Ты что?
  
  - Так, ничего... - Чалей спрятал свои чувства под маску лица. - Погода хорошая.
  
  Оставшиеся до автобусной остановки триста метров он не проронил не слова. Хотя по непривычной для заскорузлой своей души искренности очень хотелось раскрыться: во всеуслышание благодарить белый свет за то, что есть эти диковинной расцветки каштаны вдоль дороги, что есть автомобильное движение, пешеходы, киоски, что шагает он среди них да еще думает, рассуждает, надеется... Благодарить Иру - за то, что не держит она на него ни зла, ни обиды, усмехается ему, не достойному и волоска на ее голове, что приветливо разговаривает с ним - теперь грубым и развратным человеком...
  
  
  
  
  8
  
  
  Остаток сентября и октябрь Чалей почти ежедневно посещал Ирину группу. Приходил как бы невзначай - поболтать с Максом, но каждый раз быстро обращал внимание к своей приятельнице. Они зашивались в углы темноватых коридоров и подолгу общались. О чем они говорили? Им просто было приятно находиться рядом, и содержание бесед не имеет в таких случаях определяющего значения. Вскоре они дошли до того, что перестали таиться от Ириных одногруппников и, бывало, забирались на последние парты лекционных залов и разбавляли тихими разговорами скучные речи преподавателей. Чалей так примелькался лекторам, что те естественным образом принимали его за своего студента, а пару раз и вообще, под всеобщий смех аудитории, посылали сходить за мелом.
  
  Между прочим, собственную учебу Чалей забросил начисто. Этому не в последнюю очередь способствовали нестрогие, в сравнение с "доармейскими" временами, требования институтской дисциплины. Перестройка выполнила свое предназначение: ныне каждый студент был сам себе голова - хоть ходи вверх ногами. И не беспокоило уже деканат, посещает ли студент Виталий Чалей лекции или практические занятия, здоров ли физически сей субъект и что у него в голове. Никто больше не принуждал мести опавшую листву и вычищать от грязи прилегающие к институту территории, не устраивал комсомольских собраний с их менторскими поучениями и показухой. Словом, никакие обязанности, кроме места и времени проведения занятий, не сплачивали студентов между собой. Кстати, ни один бывший одногруппник Чалея не попал в его новую группу: призванные в армию со второго курса (Краснюк, Дубель) теперь учились, разумеется, на третьем; призванные одновременно с Виталиком - рассеялись по новым местам. Шумаков с Каржаметовым так вообще загремели на "неармейский" поток. Из наших знакомых только один Костик Жавнович слушал лекции вместе с Чалеем - в соседней группе.
  
  Впрочем, слушал их Виталик не слишком прилежно, а точнее - нечасто их посещал. Он даже не мог запомнить поименно остальных одиннадцать учащихся новой своей группы, сплошь составленной из таких же армейцев - переростков-оболтусов. Это странное сообщество собиралось в относительно полном составе лишь на лабораторные занятия, с пропуском которых возникали никому не нужные проблемы. А именно: прогулял-прохворал - сам договаривайся с преподавателями об отработке в других группах. Староста новой группы, здоровенный детина, бывший матрос, в обязанности которого входило отмечание в журнале пропусков учебных часов, сам был отпетым прогульщиком. А того журнала Чалей на протяжении семестра так и не увидел... Короче, ничто не вынуждало нашего героя к прилежным занятиям науками, кроме зимней сессии на далеком горизонте. А ее он теперь не сильно боялся. Посему и посвящал учебный час в основном делам сердечным, в которых продвигался, надо сказать, весьма успешно.
  
  В октябре Виталик уже не ограничивался беседами с Ирой в укромных местах института и скромными проводами ее до автобусной остановки. Они нередко срывались с занятий и направлялись в городской парк; бродили по самым отдаленным и пустынным его местам. Там, под редкой уже сенью огромных лип и разлапистых тополей, царила природное благолепие. Парк словно отдыхал от летних своих посетителей, от гама и кутерьмы досужего люда. Осень такала печальный ковер из увядшей листвы. Через обнаженные кусты далеко проникал человеческий взгляд. И можно было рассмотреть, как утопают в ненастной мгле неподвижные качели, как словно навеки оцепенели кони и ракеты каруселей, как низкие лучи солнца выявляют пустоту билетного киоска... Как на пригорке, за оврагом, волшебно и величественно высвечиваются купола парковой церкви и колокольни. Над куполами тянулись в теплые края стаи птиц.
  
  Из того угла парка не видна была река, но лебединый пруд с домиком для своих жителей грустно отражал в забросанной листовою воде клочковатые облака. Лебеди уж покинули летний приют и были сейчас, вероятно, на пути в места с более благодатным климатом. Это предвещало суровую зиму, поскольку иной раз эти прекрасные птицы рискуют оставаться на зимовку: под выведенной у домика канализационной трубой в не слишком лютые морозы образовывается солидная полынья.
  
  Виталик с Ирой взбивали ногами шелестящую листву - ходили не разбирая тропинок... Или сидели рядом на скамейках у берега, задумчиво глядели в просветленные заморозками воды пруда. Мимо корабликов листков, беспорядочно крейсирующих по водной глади, замечались поникшие и распростертые по дну водоросли, а также камушки и блестящие монеты. Время от времени ленивый огромный карп высовывал на поверхность свою тупую морду, хватал смешным ртом кислород и погружался в недостижимые зрению глубины.
  
  В будний осенний день здесь можно было просидеть час и не встретить ни человека. Это было тупиковое место парка. Далеко находились отсюда и винно-водочные магазины, посетители которых имеют привычку распивать "горючее" на свежем воздухе. Потому не валялись здесь опустошенные бутылки и пачки из-под сигарет... Редкое для города место. Оно, скрытое от ежедневной суеты, способствовало прозрачности и неподдельности мыслей. К примеру, заметив средь бела дня тусклый месяц в поднебесье, Чалей простодушно радовался, вдохновлялся чем-то мечтательно-вечным и начинал рассказывать подруге о своей любви к природным явлениям. Говорил, что звезд более всего бывает на небе в студеные осенние ночи, что сделал он такое открытие в армии - когда стоял в карауле... Набредши в парке на почти еще зеленый могучий дуб, вслух припоминал Виталик два дуба над хатой в своей родной деревне: как один из них, дуб-лентяй, каждый год начинает зеленеть ровно на неделю позже второго, с таким же промежутком сбрасывает листву в октябре...
  
  И Воронец слушала его. Слушала внимательно и непринужденно - Чалей чувствовал это. Скажите, где и кому еще он мог рассказать о самом сокровенном, о том, что воспринимается в удалой компании как нелепость и глупость, о том, чего не откроешь ни сестре, ни матери?
  
  Хотя и прогуливались они всегда рука об руку, и сидели на скамейках рядом, Виталик не приставал к Ирине с естественными в таких случаях обнимками и поцелуями. Если проводить, быть может, и не слишком меткие жизненные параллели, то Чалея можно было сравнить с изнуренным дорогой странником, который, вконец изголодавшись, не набрасывается сразу на еду, а лишь вдыхает ее животворные запахи, вспоминает мучительный путь и благодарит за спасение Всевышнего... Или сравнить с впечатлительным мальчуганом, чуть ли не месяц живущим ожиданием Новогодних праздников, что в конечном счете принесут ему лишь расстройство в желудке от переедания?
  
  Здесь, в парке, наши герои могли говорить о пустяках, а могли и молчать по минут десять - им все было одинаково хорошо. Виталика совершенно перестало смущать обручальное кольцо на Ириной руке, теперь все связанное с ним представлялось вестью из иной, неинтересной, жизни: и муж, и семейные предрассудки. Распаленным воображением переносил себя Чалей в первокурсную весну, а заодно - и Воронец, чистую, честную, целомудренную... Болезненно моделировал этот огрубевший в армии тип несбывшуюся свою любовь.
  
  ...Они сблизились окончательно, как и подобает взрослым людям, только в конце октября. Почти случайно. Поводом для того послужил проливной дождь, застигший Иру и Виталика на троллейбусной остановке. Они возвращались с очередной прогулки по парку. Троллейбус слишком долго не подходил, и под ветхим навесом остановки столпилась масса народу. Виталик был вынужден отвести подругу под узенький козырек соседнего газетного киоска. Студеный дождь лился с густотой летнего ливня. Неказистое укрытие не спасало от резвых косых струй; оба укрывались под небольшим Ириным зонтиком. Пришлось плотно прижаться друг к другу. Стремительно вечерело, а троллейбуса все не было; по-видимому, случилась поломка на трассе... Через пять минут Виталик, не совладав с собой, в потемках неистово целовал девичьи уста и щеки, упорно влек к себе и гладил тонкие плечи, окунал озябший нос в роскошные каштановые Ирины волосы... А она отвечала ему теплыми влажными губами - в шею, подбородок, губы... Щекотно, пьяняще, сладко до одури!
  
  - Голубка моя, ласточка, огонек мой яркий... - придушенно шептал Виталик в маленькие коралловые уши, жадно глотал запахи утонченной парфюмерии и свежего женского тела.
  
  - Милый, глупый мой котик... - лилось в ответ нежным девичьим голосом.
  
  Они не заметили, как опустела остановка. Потом, во время езды в троллейбусе, влюбленные больше не обнимались, но неотрывно, буквально неотрывно смотрели друг другу в глаза. Что видели они там?
  
  ...Назавтра Чалей случайно прослышал, что Костя Жавнович собирается в пятницу ехать домой, и выпросил у того ключи от двухместного номера общежития. Сосед Костика как раз гостил дома до следующей недели. Сама судьба благоприятствовала Виталику.
  
  В четверг, отчаявшись бороться с бессонницей, он просидел ночь напролет на кухне, но и утром не был уверен - осмелится ли предложить Ирине зайти в общежитие после занятий. Как сказать? Когда удобнее? Как отнесется Воронец к этому недвусмысленному предложению? Впрочем, они уже не подростки...
  
  Виталик всячески оттягивал этот судьбоносный момент. Путь, которым он нередко провожал Иру после института, пролегал как раз мимо общежития. Чалей еще на занятиях решил, как говорится, раскрыть карты на месте. И вот, приближаясь теперь к "общаге", с ужасом чувствовал он, как язык липнет к нёбу. При этом ощущал себя последним злодеем... Неужели не отважится? Какое позорище! Ну, дудки!
  
  - Ира, - выдавил из себя Виталик, когда они поравнялись с входом в общежитие.
  
  - А... - Воронец простодушно и приязненно смотрела на парня.
  
  - Знаешь, давай зайдем. - Чалей махнул рукой в сторону высокого крыльца. - А то у меня такое ощущение, будто за нами все время подглядывают.
  
  - А что там?..
  
  - У меня ключ есть... от номера... - Он стыдливо и обреченно отдался своей участи.
  
  - Что ж, если только недолго... - В глазах подруги с радостью заметил Виталик лукавые огоньки. Она все поняла!
  
  ...Проходную миновали благополучно - вахтерша, видимо, куда-то отлучилась. Это избавляло от унизительных расспросов и записей по студенческим билетам в книге посетителей. Одному молился Чалей - не нарваться здесь на кого-либо из знакомых. Потому вел свою подругу по лестнице и коридору как можно стремительней... Вот и заветная дверь. Теперь бы не встретить кого-нибудь в передней, которой соединялись двухместный "а" и трехместный "б", а также - душ и уборная... За дверью "б" лихо горланил и бухал магнитофон. Тем лучше - не услышат! Влюбленные ворами юркнули в отомкнутую Чалеем дверь комнаты "а", прочно заперлись... Парень слышал, как бешено колотится в груди сердце. А снимая с Ирины кожаную куртку, с досадой отметил и дрожание пальцев... "Спокойно, только б спокойно!" - молитвенно стучало в висках под такт кровяной пульсации.
  
  Комнатка оказалась весьма опрятной и симпатичной: две кровати, стол, два стула, книжная полка, зеркало... Именно к небольшому зеркалу, висящему на противоположной стене, и направилась Ира. Виталик завозился у крюков для одежды - никак не мог повесить непослушными руками джинсовку. Когда же обернулся, увидел, что Ира заправляет перед зеркалом свои длинные бархатистые волосы по резинку. При этом тянется на цыпочках, пристраивается и так и этак к своему отражению. Такая поза выразительно и остро выявила телесные достоинства его любимой: точеные плечи, плавное очертание спины под натянутой кофточкой, удивительно тонкая талия, широкие ядреные бедра!.. Парень не выдержал - стремительно пересек комнатушку, некрепко обхватил Ирину ссади, начал шутливо опрокидывать назад - на спину. Воронец крутнулась, с притворным возмущение повернулась в объятиях к нему лицом. Несильно, словно бы отпихиваясь, уперлась ладонями ему в плечи. В мгновение ока одуревший Чалей внезапно подсел, резко взбросил молодуху на руки, в три прыжка оказался перед ближайшей койкой, торопливо и нескладно свалил туда драгоценную свою ношу. Обрушился сам... Все приключилось без единого слова.
  
  Сколько раз, скажем откровенно, проигрывал на протяжении последних двух лет Виталик перипетии этой желанной для себя встречи... Но и близко представить не мог такой грубости и приземленности в своих действиях, похотливого исступления в движениях. Правда, неистово и неуклюже срывая облачения со своей возлюбленной, с прерывистым дыханием-сипением набрасываясь на гладкое и мягкое Ирино тело, всем существом окунаясь и утопая в нем, мечтательно приближал он к себе ту, некогда, казалось бы, невозвратимо потерянную первокурсницу-Ирину. А сам чувствовал себя чистым, не запачканным жестокой армейской жизнью Виталиком. Словно истреблял в этой долгожданной, вымученной близости похеренные свои годы, возвращался в юность.
  
  В комнате уже всерьез колдовали сумерки, когда, обессиленные страстью, очнулись наконец влюбленные. Они не заметили, как надвинулся вечер. Не помнили, скрипела ли кровать под их движениями, удобно ли было им на этой хлипкой лежанке.
  
  
  
  
  9
  
  
  Необыкновенную легкость чувствовал Чалей, идучи затем с Ирой по ночному городу. Впрочем, было всего девять часов вечера; может, немного больше. Но ноябрь, на днях вступивший в свои права, небогат дневным светом... Как же нужна нам в эту пору любовь! Именно до первого снега, следом за которым и солнце начнет понемногу приближаться к земле... Белой птицей опускается любовь на черную, истерзанную ненастьями землю, согревает ее обитателей. И тогда хочется жить, и хватает уже сил дотянуть до феерических Новогодних праздников.
  
  Их шаги гулко отдавались в русле опустевшей улицы. Воздух был неподвижен, слегка морозен. Над веселыми фонарями, таким же шаром, висела луна. Мириады звезд смотрели на влюбленных. Странно, держась за Ирину руку, Виталик представил себя пятилетним мальчиком. Да, впечатлительным мальчиком, только начинающим сознательно воспринимать мир, удивляющимся каждому его проявлению: фонарю, падающей звезде, искорке от троллейбусного провода... Глазастым мальчиком, которого добрая мама ведет за руку под звездным небосводом по гулкой улице. А он тянется к ней всей душою, то и дело спрашивает о том и об этом... Так уже было - Чалей наверное знал, что так было; когда-то, в детстве далеком. Подобие того впечатления - глубинного чувства от сжимания теплой маминой руки - с нынешним, когда пальцы его и Иры сплелись в неразрывное целое, изумило Чалея.
  
  От его возлюбленной шли такие же тепло и уверенность, как от матери. И Виталик, двадцатилетний детина, едва сдерживался, чтоб, разрыдавшись, не броситься маленьким нервным мальчиком на грудь мамы-Иры. Спрятаться там. Он же так одинок! Быть может, оттого в этом возрасте парни и ищут подругу жизни, что из-за напускной своей гордости и потуг на самостоятельность давно забыли о нежных материнских руках? Чтобы хоть ласками возлюбленной компенсировать это.
  
  ...Весь ноябрь Чалей жил как во сне. После интимных встреч с Воронец, сделавшихся регулярными, его тело становилось легким и упругим, а мысли чистыми и простодушными. Виталик видел тогда словно затуманенную доселе красу окружающего мира, открывал для себя величие и значительность многих жизненных событий. Замечал людскую доброту. И тогда хотелось самому совершать что-нибудь достойное. Он подобрел с домашними, бросил пить и почти не курил. Отделался от компании Свата и разбитных подружек, чаще стал посещать лекции и честно отрабатывал практические и лабораторные занятия. Яго чтиво значительно улучшилось в смысле художественной ценности и достигало уже Дюма и Жорж Санд. Впервые со времени возвращения домой из армии Чалей проявил живой интерес к телевизору: политике, певцам, фильмам... Он будто снова начинал жить, он входил в привычную колею.
  
  Если не было возможности найти свободную комнату в общежитии, влюбленные забивались в залы самых малолюдных, захудалых кинотеатров города. И там, схоронившись на последнем ряду, миловались вволю. Сколько романтики было в этих тайных, страстных, чувственных отношениях! Как по-новому, остро и многокрасочно воспринималась действительность! А проводы Иры домой, когда выходили они из автобуса на нужной остановке через разные двери, когда затем, перейдя улицу, наблюдал Виталик за ее движением вдоль серых огромных домов - пока не скроется дорогая фигура в арке... Он даже не знал ни Ириного телефона, ни точного адреса - ни старых, ни новых. Мог находить любимую лишь по расписанию занятий. Это бесследное исчезание, погружение Иры после свидания в иную, потаенную, замкнутую от Чалея жизнь придавало привлекательную своеобразность их отношениям. Они, как ни странно, делались от того чище - этакой любовью в чистом виде, поскольку оставляли обоим сторонам определенную свободу, не омрачались тривиальным бытовым меркантилизмом.
  
  Лишь в начале декабря, высветившего снежной белизною все углы огромного города, Чалей стал мало-помалу ощущать под ногами почву. Зыбким и непрочным оказался на самом деле этот грунт. А жизнь, которая, разумеется, с Виталиковой любовью не опрокинулась вверх тормашками, требовала-таки на этот грунт становиться, предлагая ряд проблем, решать которые надлежало в здравом рассудке. Нет, свидания с Воронец были по-прежнему желаемы, поцелуи и объятия - горячи и искренни. Так же окрыленно чувствовал себя после них парень. Но периоды душевного взлета, длившиеся в ноябре практически беспрерывно, в декабре становились все короче, нещадно прерываясь пустынными, унылыми днями. И тогда все валилось из рук, мрачные мотивы неудовлетворенности, подозрительности, раздражительности властвовали над Виталиком.
  
  Наркотик любви, прочно засевший в нем, неумолимо требовал все больших восстановительных порций. Требовал еще более плотного сближения влюбленных душ, безукоризненных открытости и искренности. А эту естественную жажду как раз и невозможно было утолить, воровато и спешно встречаясь по всевозможным углам общежитий, когда гнетет несносное ощущение незавершенности. Когда, известно отчего, выглядишь сам перед собой не вполне честным человеком. Когда поневоле начинаешь ревновать Воронец к ее мужу, да и просто к их уютному семейному очагу. И уж тогда-то видишь ограбленным себя, ропщешь на собственную неустроенность...
  
  Иной раз, получив отказ (скорее всего, по уважительной причине) от Иры в интимном свидании, Чалей начинал растравлять душу болезненными рассуждениями и предположениями. Тогда приходило на ум всякая гадость: что нелюб он больше Воронец, что проигрывает он в интиме ее благоверному. И тотчас припоминались подробности последней их встречи. И казалось, что недостаточно ласковой была тогда с ним любимая, что просто отбывала рутину... Все это неизменно отражалось на психофизическом состоянии Виталика: куда-то пропадал нажитый в армии аппетит, неуклонно мрачнели и мельчали мысли, терялся интерес к жизни - вернее, ко всему, что вне болезненной сферы любви.
  
  
  (продолжение следует)
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"