Спесивцев Анатолий Фёдорович : другие произведения.

5. Настоящий потоп. Глава 3

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:


3 глава

Человек предполагает, бог - располагает.

Польша, июнь 1639 года от Р. Х.

  
   Не в силах и дальше глотать проклятую дорожную пыль, Владислав махнул рукой, приглашая личную гусарскую хоругвь последовать за собой, направился к ближайшему пологому холму невдалеке. Огромное по европейским меркам войско с сопровождавшим его обозом, растянулось... бог его знает, как сильно. Чуть ли не от Варшавы до Люблина, с многочисленными просветами между обозами отдельных частей и магнатов, конечно. Вот обоза такого эти места не знали никогда, это точно. Отказывать себе в привычных удобствах шляхтичи, не говоря уже о магнатах, не собирались.
   Владислав, не слезая с седла, поднялся на вершину, с наслаждением продышался и, гордо уперев руку в бок, полюбовался на нескончаемую череду всадников, пехотинцев, но прежде всего телег, возов и карет в разнообразнейших видах упряжи. От заморенной хлопской кобылы до шестёрки огромных фламандских жеребцов или здоровенных валашских волов. В такие моменты ему хотелось петь и прыгать, как ребёнку. Цель жизни казалась близкой, все возможные препятствия - легко преодолимыми. Мечта прославиться в веках великой победой и получить реальную власть вот-вот могла осуществиться. Был он человеком честолюбивым и неглупым, не без основания считавшим, что мог бы быть хорошим королём. Правда, не хватало ему решительности и настойчивости в достижении своей цели, готовности горы свернуть, но добиться желаемого. Из-за чего все планы и задумки рассыпались на стадии осуществления.
   Пожалуй, как никто другой из польских королей, он ощущал собственное бессилие, униженное состояние человека, превозносимого на словах и презираемого на деле. Причём скрывать своё презрение гордые владетели огромных поместий, государств в государстве, и не собирались. Все его попытки собрать большую армию, укрепить государство, прекратить своеволие и анархию в Речи Посполитой не привели ни к чему. Шляхта пристально следила за каждым его шагом, им реально правящий, а не всего лишь царствующий государь нужен не был. Владислав то и дело получал обидные щелчки. Как от сейма, выражавшего волю всего благородного сословия, так и от отдельных магнатов.
   Случившееся в прошлом году он расценил как счастливый шанс для исполнения своих желаний. Страшная беда, накрывшая Польшу, давала парадоксальный шанс для её спасения. Получить под своё начало большое войско, разбить грозного врага, а там и порядки в государстве можно попробовать поменять...
   Войско собралось. Ну... почти собралось. Шляхтичи и целые шляхетские отряды продолжали прибывать, однако ждать прихода всех король не стал, отдал приказ о выдвижении к Люблину.
   "Так и до зимы можно в Варшаве просидеть. А как мудро заметил Публий Сир, "Bis dat, qui cito dat*". Шляхтичи ведь уже не только прибывают, но и убывают. Кто по болезни, а кто и проев-пропив прихваченные из дому припасы. Да и животами мается всё больше людей. Пусть войско и до половины того, о чём зимой мечталось, не дотягивает, ждать больше нельзя. Дева небесная, святая покровительница, вразуми, вдохнови подданных на ратные подвиги, помоги правильно обустроить государство!"
   Король невольно глянул вверх, где должны были обитать господь со свитой. Не ожидая их увидеть, конечно, но в надежде заметить какой-нибудь знак, символ того, что ТАМ не только знают о происходящем, в этом он не сомневался ни секунды, но и готовы способствовать его победе. Одолению тёмных орд с востока силами европейской, единственно истинной цивилизации и окончательному, бесповоротному утверждению её ценностей. Сначала на востоке Речи Посполитой, а потом и дальше. Однако небесные силы в дела земные вмешиваться не спешили. Наверху можно было заметить только многочисленных падальщиков, сопровождавших армию. Считать увеличение числа коршунов и воронов знаком небес не приходилось, эти птицы были скорее ближе антагонистам ангелов. После нашествия вражеских орд прошлого года не только в благородном сословии, но и среди простых людей, даже среди хлопов и челядинцев, возникло сильное стремление разбить лютых врагов, уничтожить их, загнать остатки в самые дальние азиатские степи. Поэтому Владислав делал расчёт на всеобщее воодушевление и желание встать на защиту Ойчизны.
   "В Польше у меня семь с половиной миллионов подданных. Где-то десятая часть - шляхтичи. Пусть половина из них женщины, им не место на поле боя, но, значит, треть от другой половины - мужчины в самом, что, ни на есть возрасте бойца. На самом деле не треть, скорее половина, но даже треть - более ста тысяч воинов. Ибо, слава Богу, благородные люди все как один умеют сидеть на коне и владеть оружием. Выйди они на врага, конно и оружно, да выведи с собой, как полагается, по несколько вооружённых челядинцев или наёмников, получится непобедимая армия, способная легко смести любого врага, на востоке или западе, юге или севере. Все соседи должны были бы сложить оружие и подчиниться польскому королю. Мне. Да вот беда, именно меня эти самые подданные ненавидят и боятся больше самых страшных врагов".
   Действительно, дружно поддержав осенью короля в желании собрать большую, как никогда, армию для отпора диким ордам, разорившим чуть ли не полстраны, уже зимой многие начали вслух сомневаться в разумности подобного шага. Будто забыв, что огромные вражеские армии в следующем году опять могут вторгнуться в страну, польские шляхтичи волновались по поводу незыблемости своих привилегий. На очередных сеймиках зимой то там, то тут звучало "Не позволям!"
   Король подозревал, что это происходило не без участия подсылов от взбунтовавшихся казаков, но его выступление на эту тему вызвало просто вал возмущений.
   - Панове! Horribile dictu (страшно произнести), но в стремлении круля собрать такую армию невозможно не видеть его желание покончить с нашими вольностями. Не позволям!
   - Мeо voto (по моему мнению) благородным людям необходимо сплотиться против этой страшной опасности. Не позволям покушаться на наши златые вольности!
   - Lapsus (ошибку) мы свершили, согласившись на чрезвычайном сейме на выделение таких средств крулю. Станем как один на защиту наших прав!
   Польская элита, как, наверное, никакая другая, была великолепно выучена. Шляхтичи с детства учились не только ратным наукам, но и старались получить хорошее образование. Естественным было для состоятельного человека благородного происхождения после окончания местного университета или иезуитского коллегиума поехать на несколько лет в Европу, завершить образование в лучших университетах. Вероятно, именно с этим связана любовь их к латинскому языку. И привычка к месту и не к месту вставлять в свою речь цитаты из римских классиков или просто заменять в предложении на польском одно-два слова латинскими синонимами. Благородный человек поймёт, а мнение людей неблагородных их не интересовало. Собственно, и людьми хлопов голубокровные идиоты с несколькими дипломами из разных университетов не считали. Пожалуй, более яркий пример, что образование, даже самое лучшее, не гарантирует наличие ума, найти трудно.
   Нельзя сказать, что такие настроения доминировали везде. В Малой Польше, на Востоке Польши Великой, большинство шляхтичей пошло в ополчение. Они своего унижения при виде нагло шастающих дикарей под стенами их замков и городов не забыли. Сбежавшие из русских воеводств благородные люди, в том числе и схизматики, организовали не одну хоругвь. Еврейская община, встревоженная страшными погромами в Малой Руси, вооружила, снабдила лошадьми и припасами пять гусарских хоругвей, наняла в Германии три тысячи наёмников. Зато шляхтичи Поморья, побряцав саблями, похвастав друг перед другом своими будущими победами... занялись привычными делами. Гулянками, сведением личных счётов с соседями, прожиганием будущих доходов. Многие уже давно жили в долг. В армию оттуда явилось людей меньше, чем из формально не вступившей в войну Литвы.
   Все призывы Владислава к Радзивиллам о приходе на помощь польскому литовского войска наткнулись на глухую стену. Стремившиеся к полной независимости от Польши литовские магнаты всячески манкировали своей обязанностью выходить на бой по призыву монарха. Это было во времена восстания Хмельницкого, в изменившейся реальности это тем более случилось и в условиях погрома польских земель. Они отговаривались необходимостью защищать Великое княжество Литовское от скапливавшихся на его границах московитских полчищ. Впрочем, добровольцам выполнить долг присяги никто не мешал. Многие шляхтичи явились из Литвы отомстить за своих погибших от рук казаков родственников. Другими руководило понимание своей ответственности перед Богом. Католическим. Пусть даже все их предки в течение сотен лет были православными. Но очень многие помимо этого шли по вполне меркантильной причине, надеясь "прихватизировать" имения родственников, освободившиеся после гибели хозяев. Или, как коронный и польный гетманы, вернуть собственные поместья, казаками отобранные.
   "Я этого Радзивиллам не прощу. Воистину, "Если Господь хочет кого-то наказать - он отбирает разум". Неужели они не понимают, что одолев нас, проклятые гультяи набросятся потом на Литву и разорят её куда быстрее и легче? Но пока лучше выбросить их из головы. Хмельницкий (а каким приятным человеком при встрече казался!) ведёт сюда огромную орду. Армией эту толпу не назовёшь, однако уж очень много у него всадников. Конечно, не полмиллиона - это брехня казацких агентов - пусть сто пятьдесят тысяч... затоптать в поле могут. С привычной атакой гусар придётся погодить. Эх, если бы шляхтичи не глотки на сеймиках драли, а на защиту Ойчизны вышли... нет смыла попусту мечтать. Надо поторопить всех, основное войско должно успеть возле Люблина хорошо защищённый лагерь поставить до прихода врага".
   Король ещё несколько раз глубоко вздохнул, и тронул повода. Конь неспешно, осторожно стал спускаться с холма к медленно тянущейся нескончаемой череде движущегося по дороге войска. Гусары, окружавшие холм всё время раздумий повелителя, поехали за ним. Меры по безопасности командования в армии предпринимались чрезвычайные, опыт пластунских налётов прошлых лет не прошёл для поляков даром.
   В сведения о том, что казацкие атаманы постановили поберечь его жизнь, он не верил. И напрасно. Зимой в Чигирине были ожесточённые споры по этому поводу. Ликвидация короля означала воцарение в Польше ещё большего беспорядка, грызню за корону между различными панскими коалициями. Однако победила точка зрения Аркадия, указавшего, что Смоленская война показала способность магнатов в кризисные времена сплачиваться и действовать разумно. А вместо Владислава могут избрать куда более неприятную для Вольной Руси фигуру - кардинала-инфанта Фердинанда или принца Конде. Появление во главе врагов умелого полководца могло существенно осложнить жизнь Руси.
   "Если мне не удастся изменить законы в государстве в свою пользу, воистину великие беды его ждут. Что там откровенно меня не любящие Радзивиллы, для которых я кость в горле... коронный гетман, старый друг и богатейший в Польше человек - и тот пытался выехать к возвращению имений за чужой счёт. Э, Адам, Адам... разве можно благородному человеку быть таким жадным? Пришлось ведь наедине стыдить и призывать его к здравомыслию. Слава Богу, умный человек, понял и исправился. Личное гетманское войско теперь одно из самых больших в армии формирований. Но сам факт, что пришлось уговаривать и стыдить... а сколько сил и нервов мне стоило провести его в гетманы! Он же с военным делом если и знаком, то издали. Но наглец Станислав Любомирский, аbsque omni exceptione**, меня на таком посту совсем не устраивает, пусть он привёл с собой больше всадников и пехотинцев, чем Казановский. С ним sponte sua*** я уж точно не хочу иметь никаких дел. Хотя и приходится. Propter necessitatem4*".
   Почти двухсоттысячная армия неудержимо шла на восток, и всем в ней казалось, что против такой невиданной в Польше силы никто не сможет устоять. Около семидесяти тысяч всадников, из которых более пяти тысяч, были "элитой из элит", гусарами, почти сто тысяч пехотинцев, на добрую треть - опытнейших наёмников из Германии. Сто десять орудий - также несравненно больше, чем когда-либо имела польская армия на поле боя. Владислав считал себя опытным и талантливым военачальником, хоть и, скрепя сердцем, признавал недостаток реального опыта командования войсками во время битвы.
   "Ничего, опыт - дело наживное. Столько лет изучал военное дело, общался с талантливейшими полководцами... думаю, смогу показать всем свои таланты. Не боги горшки обжигают".
   Армия двигалась навстречу своей судьбе к выбранному лучшими воинами полю боя невдалеке от Люблина. С удобным местом для укреплённого лагеря и достаточно ровным для действия конницы, но с ограничениями для обхода, приходилось учитывать, что всадников у врага больше, пусть и несравнимых по боевым качествам с гусарией. Король сомневался, что все шляхетские обозы успеют подтянуться туда до появления врагов, но ничего поделать с этим было невозможно. Да и отсутствие серебряной посуды или персидских ковров на боеспособности войска сказываются мало, а артиллерия и запасы пороха должны были попасть на поле боя вовремя.
  
   * - вдвойне дает тот, кто даст быстро.
   ** - всякого сомнения.
   *** - по собственному желанию.
   4* - вследствие необходимости.
  

* * *

  
  
   Богдан пластунских засад не боялся, не было ничего подобного у поляков. Что не обеспечивало его личной безопасности. Покушения на него устраивались обычно в таборе или городе, среди множества людей и в присутствии охраны. Пока попыток лишить казацкое войско командующего было две, но можно не сомневаться, что будут за ними следующие. Переодетый казаком, но несколько выделявшийся поведением из окружающих бывший монах разорённого католического монастыря бенедектинцев пытался заколоть гетмана кинжалом - самые изощрённые пытки не выявили его связи с кем-то. Человек мстил и, одновременно, пытался избавить мир от посланца антихриста, коим он считал разрушителя католических храмов. Зато попытку отравить Хмельницкого на торжественном обеде по случаю пришедшего известия об освобождении Луцка организовал иезуит, посланный братьями по ордену Иисуса Сладчайшего из Вильно.
   Обоих повесили при большом стечении народа, литовскому канцлеру выслали протест, заранее не сомневаясь, что толку от него не будет. Иезуиты действовали в интересах католической веры, как они их понимали. Властители земные - хоть канцлер Великого княжества Литовского, хоть сам король Франции - были для них недостаточно авторитетны. Даже римский папа в дела ордена вмешиваться опасался. Помнил о скоропостижной смерти, постигшей его предшественников, пренебрегших подобной разумной осторожностью.
   В начале июня Богдан осознал опасность дальнейших осад и штурмов не желающих признавать казацкую власть местечек и замков. Ему донесли, что Владислав вот-вот может отдать приказ на выступление своей армии из Варшавы. Вопреки надеждам, большая часть укреплённых пунктов на Малой Руси отказалась сдаваться, предпочитая смерть на стенах рабству, пусть даже временному. В результате чего его войско уменьшилось более чем на десятую часть. Это притом, что самые мощные крепости обходились стороной. Неожиданное взятие Луцка действительно выглядело чудом и более пока ничего подобного не случалось.
   Уже после начала выдвижения к Люблину пришла совсем неприятная весть - во время одного такого штурма задрыпанного местечка Заславля погиб фактический хозяин Левобережья Скидан. Знаменитый рубака и пал, как настоящий воин. Ворвавшись на стену первым во время второго приступа - предыдущий защитники отбили с немалыми для казаков потерями - Карпо столкнулся там с более ловким фехтовальщиком и получил смертоносный удар тяжёлой карабелью.
   Мигом по казацким сотням и куреням поползли слухи, что не случайно погиб знаменитый атаман, не без интриг гетмана это случилось. Хмельницкому перед решающей битвой подобные настроения в войске были совершенно не нужны, и он постарался встретиться побыстрее с главой разведки Свиткой. Эта встреча и произошла около Владимира Волынского. Пётр успел завернуть в войско Левобережья и мог рассказать о случившемся и последствиях преждевременной смерти одного из претендентов на булаву кошевого атамана. Богдан собирался устроить его героическую смерть после битвы, где-нибудь в Малой Польше, поэтому слухи о его участии в убийстве конкурента нельзя сказать, чтоб не имели некоторых оснований. Как все великие люди, Хмельницкий шёл к поставленной цели, не считаясь с потерями и не заморачиваясь моралью обычных людей. Но конкретно в этой смерти виноват не был и не мог не ломать голову о её причинах. Что мешало гетману сосредоточиться на главном - подготовке к решающей битве, тем более что трудностей и без этого хватало.
   - ...так что можно точно сказать, не было там никаких хитрых интриг. Гибель во время первого штурма одного из старых друзей взбесила Карпа, он и помчался наказывать супротивников своей рукой. Да нарвался на Янека Валевского, выяснили мы потом имя шляхтича. Поляк был моложе и ловчее, а выучен владеть саблей добрыми мастерами... - доложил Пётр. Легко было заметить, что и ему последние недели даром не дались. И без того худощавый и немолодой, он ещё больше "постройнел", точнее - подсушился, загорел до черноты, обзавёлся дополнительными морщинами.
   Богдан не стал ждать, пока собеседник соберётся с мыслями для продолжения:
   - Как в его войске, Скидана, смерть атамана встретили?
   - Как услышали, что Карпо убит, озверели. Мигом всех защитников со стен смели, в город ворвались и там всех перерезали. Не только людей, даже собак и скотину. Никого в живых не оставили.
   - На меня... зла или обиды не держат?
   Свитка подёргал себя за длиннющий ус, видимо, обдумывая ответ.
   - Нет, Богдан. Я там со многими поговорил - все считают, что Карпо сам в своей смерти виноват, полез в неподготовленный штурм и на саблю нарвался. Тот чёртов Валевский ведь казаков пять или шесть порубил, прежде чем его завалили и в клочья пошинковали. Многие видели смерть атамана, он как нарочно на виду был.
   Гетман вытер пот со лба, налил себе из крынки в кружку молока и выпил. Также подёргал себя за ус, видно было, что человек волнуется.
   - А здесь нехорошие слухи ходят, будто я его убил. Главное - несвоевременные! Перед битвой армия должна безоговорочно верить своему командиру...
   - Ясное дело, враги эти слухи распускают. Их у тебя хватает. Боюсь, не столько поляки или иезуиты, сколько другие атаманы стараются. Сам знаешь, к твоей булаве не одна рука тянется. А уж после победы, когда ты поважнее многих королей станешь... ни на миг нельзя будет расслабиться. Помнишь, что Аркадий о Руине, хай ей грець, поведал?
   - Такое забудешь... если бы не его рассказы, я бы уже мысленно корону примерял. А так... не желаю такой злой доли своим детям...
   - Да уж, такое не всякому врагу пожелаешь.
   - Не смейся, но мне сильно хочется, аж кортыть, его сюда вытребовать, когда этот чёртов попаданец рядом, спокойнее себя чувствую. Хотя добре понимаю, що толку здесь с него... никакого... Так говоришь, войско Скидана за мной пойдёт?
   - Не сомневайся! - Свитка тоже налил себе в кружку молока и медленно, с видимым наслаждением его выпил. - Казаки там готовы глотки врагам рвать зубами! На тебя никто зла не держит.
   Хмель достал кисет, зажигалку, набил трубку табаком, раскурил её. Петр молча ждал.
   - Говоришь, пых-пых, и собак со скотиной порубили?
   - Да, никого живым там не оставили, даже православных священнослужителей порубили, прямо в церкви.
   - Нехорошо... пых-пых, мы ведь - православное воинство.
   Свитка пожал плечами. Оба знали, что это не первые батюшки или дьяконы, погибшие от рук восставших. Правда, раньше подобной неразборчивостью грешили объявившие себя казаками хлопы, а сейчас постарались сечевики, доминировавшие в окружении Скидана.
   - ...пых-пых... надо бы этот случай использовать.
   - Постараться, чтоб в других местечках и замках побыстрее узнали о страшной участи слишком упорных в обороне?
   - Да, пых-пых, а то мы уж очень большие потери несём. Оно, конечно, хорошо, что мои бывшие хлопы боевой опыт получают, вражеских пуль и сабель меньше бояться будут. Но они же мне при штурме польских городов понадобятся. Люблинское воеводство будем зачищать от поляков полностью, чтоб ни одной католической рожи там не осталось. Этак до Кракова идти некому будет, всех на окраине Польши положим.
   - Эх, не сообразили заранее! Добре, сегодня же пошлю людишек, постращаем ворогов.
   - Да... ворогов и надо стращать. Они нас должны бояться до дрожи в коленках, до пачкаемых при одной мысли о нас шаровар!
   - Сделаем святым покровителем Срачкороба? - улыбнулся Свитка.
   - Нет, - на полном серьёзе ответил гетман. - Святым покровителем у нас архистратиг небесного воинства Михаил будет. Однако и Юхиму, когда он голову сложит, среди святых заступников место найдётся. Какое войско король собрал?
   - А он и сам об этом ещё не знает! - пожал плечами Пётр. - Армию он собрал большую, сильную, а вот насколько... это только на поле боя выяснится. Ясно, что намного меньше, чем мы опасались. Сто пятьдесят тысяч будет точно, двести... сомневаюсь. Думаю, не дотянут до двухсот, и сильно.
   - Гусары?
   - От четырёх с половиной тысяч до шести. Гусарские хоругви и сотни не только король собирает. Однако выучены и снабжены гусары будут куда хуже, чем в прошлые годы. Коней подходящих не хватает, доспехи не все пахолки* полные иметь будут... даже у товарищей** с этим трудности есть. Славно мы в прошлом году по Польше погуляли.
   - Недостаточно, если они смогли такое войско собрать. В этом надо более сильный удар нанести. Чтоб, когда турки на нас всей силой пойдут, в спину некому бить было. Панцирников много?
   - До пятнадцати тысяч. Эээ... скорее меньше... на одну-две тысячи.
   - И тысяч пятьдесят лёгкой конницы?
   - Если не шестьдесят.
   Богдан помолчал, накручивая собственный ус на палец, уйдя в свои мысли. Вынырнув из них, остро глянул в глаза собеседника.
   - Много это, Пётр. Слишком много. Если сила на силу идти, одолеть-то мы одолеем, но сами кровью изойдём.
   - Так зимой сколько об этом говорено... кому, как не тебе, их побить и без войска при этом не остаться?
   - Пеших, не обозной челяди, а наёмников, сколько?
   - Тоже много. Набор ещё идёт, так и не скажу точно. Десятки тысяч. Большая часть, правда, как раз из хлопов, как у нас. Даже хуже, потому что без боевого опыта.
   - Пушки, ружья, порох?
   - Пушек будет много, с сотню, наверное. Одно утешение - наши орудия куда легче и лучше. И длинноствольных пушек они с собой не взяли. Посчитали слишком тяжёлыми. Ружей им хватит, нарезных, правда, немного, но есть. Пули, к сожалению, они уже такие же, как у нас, льют, я уже тебе говорил. Залупы и грибы. Зато разрывных снарядов у них нет. Хотя есть надежда, что многие из гладкоствольных ружей старыми шариками стрелять будут. Пороху и свинца им хватит.
   - Командует по-прежнему король?
   - Да. Гетманов, что коронного, что польного, уж очень неудалых поляки выбрали. Вояки из них... - Свитка довольно оскалился, - как из дерьма пуля. Да ещё оба... как же Аркадий говорил... ж... ж...
   - Жабы? - удивлённо поднял бровь Хмельницкий.
   - Не... о! Жлобы! У них головы не войной заняты, а мыслями о поместьях на русских землях, как бы себе побольше отхватить. Тебе, да и другим нашим атаманам они не соперники.
   - Будешь и дальше против Владислава шляхту настраивать?
   - Да шляхтичи уже и без нас с этим справятся.
   Свитка налил себе ещё раз в кружку молока, выпил, вытер усы и, хитро глянув на собеседника, продолжил:
   - На севере вот-вот рокош начнут против короля. Уж очень многие за вольности шляхетские там переживают. В нашей поддержке они не нуждаются. А что, если среди малопольской шляхты начать работу в поддержку Владислава?
   Гетман не стал скрывать удивления этим предложением.
   - Хм... помогать королю... а не опасно ли это? Не дай бог, усядется покрепче на троне и покажет нам, где раки зимуют.
   - Так я же не сказал, что среди всех шляхтичей. Среди малопольских только. Если всю их землю разорим, можно будет их обиду и злость на северную шляхту направить. Правда... самый уважаемый среди защитников вольностей, Станислав Любомирский, живёт в Кракове.
   Богдан повертел в руках трубку, но раскуривать её ещё раз не стал.
   - Не знаю, не знаю... можно так себе на голову большие беды накликать. С другой стороны, чем больше среди поляков усобиц, тем лучше нам.
   - Может, ещё среди обозников пустить слухи, что отринувшие святую католическую мать-церковь кальвинисты и ариане предают Польшу в своих интересах? А схизматики, мол, пришли в королевскую армию, чтоб вредить ей? Там ведь немало некатоликов. Если привести в пример Луцк, мол, крепость из крепостей, а без боя сдана схизматикам.
   - Жидов обвинить не удобнее будет?
   - А смысл? Их в войске немного. Да и после двух-трёх показательных вырезаний упрямых города нам будут сдаваться без боя. А жиды нам в другом месте пригодиться могут...
  
   * - пахолок - в данном случае - рядовой, человек, ставший гусаром за счёт товарища. Во время атаки пахолки шли во втором или третьем ряду.
   ** - товарищ - равноправный гусар, шляхтич. Небедный, если смог купить коней и панцирь. Впрочем, в магнатской гусарской хоругви все могли идти в бой за счёт организатора. Товариществом в гусарской хоругви гордились.
  

Накануне (совсем не по Тургеневу)

Люблинское воеводство Речи Посполитой, июль 1639 года от Р. Х.

  
   Место будущего сражения выбрали поляки. Широкий, гладкий, без ям и рытвин луг на левом берегу Вислы. При этом учитывалось множество факторов. Поле было ровным, ведь кавалерии, главной ударной силе армии Речи Посполитой, колдобины и буераки противопоказаны. Оно было достаточно, но не излишне широким. Приходилось считаться с тем, что собственное войско очень велико, для разворачивания его необходимо пространство, но у противника-то воинов ещё больше. Возможность охвата врагом ограничивали с одной стороны густой лес, а с другой ручей, бежавший по неглубокому, однако непроходимому для конников оврагу. В тылу построенного поляками укреплённого лагеря несла свои воды Висла, снабжая водой и обеспечивая безопасность от глубокого обхода. А вот огромному, с сотнями тысяч коней вражескому войску воды ручья не могло хватить никак. Его даже не стали заваливать трупами скотины.
   Выбор получился символическим. В прошлом году кварцяное войско Речи Посполитой потерпело сокрушительное поражение от восставших против своего государя казаков на берегу русской реки, Днепра. В этом поляки собирались взять не менее убедительный реванш на берегах великой польской реки - Вислы.
   Правда, символизм получился, откровенно говоря, натужный. Широко известные первоначальные планы предусматривали разгром врага на его территории, в степи. Но шляхетские вольности... благородные люди считали, что имеют право явиться на войну тогда, когда сами захотят. А что король вопиёт и призывает, так он всего лишь первый среди равных.
   Владиславу оставалось про себя радоваться тому, что враги не воспользовались неготовностью поляков и не явились под стены Варшавы ещё в апреле. Пусть задержку оплачивали свободой, имуществом, а то и жизнями сторонники законной власти в русских воеводствах, зато польская шляхта получила дополнительный шанс исполнить свой долг.
   "Пся крев! Не очень-то они спешат на защиту Ойчизны. У меня уже с закупкой продовольствия для коронного войска трудности возникли, уж очень вздорожало оно. Если бы не срочные займы у жидов Варшавы и Кракова, уже две недели кормить наёмников нечем было бы. Правда проценты заломили за кредиты немилосердные, жиды, они и есть - жиды. Проклятое племя. Но полезное, ободрали как липку, однако выручили. Дева Мария, почему же цвет этой земли, благородное сословие, относится к Польше хуже, чем инородцы-ростовщики?!"
   Осознав, что дальнейшая затяжка с походом ему не по карману, король посоветовался с гетманами, и они решили, что больше ждать не стоит. Войско медленно потащилось навстречу своей судьбе. Потащилось потому, что передвижение воловьих упряжек, в обозе многочисленных, назвать по-иному сложно. К тому же возы и телеги регулярно ломались, стопоря при этом движение большого числа других транспортных средств. С каким бы удовольствием Владислав сократил обоз раз в пять! Или даже в десять... но об этом оставалось только мечтать. Причём не вслух, а про себя. Шляхтичи, не говоря уже о магнатах, подобные мечты вполне могли встретить в сабли. И не иносказательные, а самые что ни на есть натуральные, многие из них - король об этом знал - уже искали повод для рокоша. То, что на Ойчизну надвигалась огромная вражеская армия, их не смущало ни в малейшей степени.
   - Казаки? Дикари? Ну и что ж? Они никак не могут отменить моих неотъемлемых прав на рокош! - так или похоже ответили бы паны, как отвечали они в нашей истории, поднимая бунты во время вражеских вторжений в страну.
   Владислав имел сведения о настроениях немалой части благородного сословия и прилагал титанические усилия по предотвращению рокоша. Пока только благодаря поддержке клира католической церкви ему это удавалось.
   Срочно переиграв планы, решили строить укреплённый лагерь южнее Люблина. После неожиданного падения Луцка вторжение в русские земли до разгрома казацко-дикарской орды выглядело слишком рискованным. Оставлять за спиной такую крепость уж очень неразумно. А рисковать король не любил.
   Конечно, орда, именно так было принято называть нынешнего противника в Польше, могла двинуться куда-то в другое место, но тогда она подставилась бы под удары с тыла прекрасной кавалерии, ни о каком свободном грабеже при этом и речи быть не могло. После короткого обсуждения в штабе Владислава решили, что враги не посмеют игнорировать польскую армию. И оказались правы.
   После получения известия о пересечении войском Хмельницкого границы Люблинского воеводства пришлось снова созывать расширенный военный совет. Единолично приказать двинуть армию на врага или спокойно продолжить достройку лагеря Владислав не решился. Предпочёл поделиться ответственностью с другими командирами.
   Хотя и польская армия сосредоточилась ещё не полностью, основная её часть уже была в лагере, шанс если не разбить, то потрепать часть казацкого войска, нанести ему серьёзный урон у поляков был, причём немалый. Разведка донесла, что казаки с союзниками движутся по нескольким дорогам, убыстряя таким образом продвижение, но давая возможность разбить их по частям.
   Владислав посомневался, вспомнил о множестве безуспешных штурмов казацких таборов, многочисленности конницы у врагов и предложил остаться в лагере, дожидаясь их подхода. Вполне возможно, упуская единственный свой шанс на победу. Для полководца воля и решительность зачастую важнее ума, а их-то королю и недоставало.
   Оглядел набившихся в огромный шатёр магнатов. Большая часть из которых разоделась по моде тех лет, шелка и бархат всех цветов, разве что кальвинисты останавливали свой выбор на одежде неброских расцветок, отдавая предпочтение чёрной.
   - Считаю разумным остаться здесь. Festina lente (спеши медленно) - это сказано как раз о ситуациях, подобных нашей. Враги не посмеют пройти мимо нашего лагеря, осаждать его не смогут из-за разорёния окрестных земель, сами их в прошлом году опустошили, а во время штурма понесут огромные потери.
   Гетманы его в нежелании выходить из укреплений поддержали. Польный, Тышкевич, не мог забыть страшные погромы в Киеве, откуда ему чудом удалось сбежать, коронный, Казановский, вообще в лихие атаки не рвался.
   - Cursus (разумеется), для чего мы его строили?
   - Dimidium facti, qui соeрit, habet (начало - половина дела)! А после такого начала мы их в пыль вобьём!
   Может, просто назло королю, а возможно, и действительно считая атаку нужной, за неё выступал лидер малопольской шляхты Станислав Любомирский, поддержанный частью сторонников.
   - Hic et nunc (без всякого промедления) необходимо ударить по врагу и покончить с ним раз и навсегда!
   - Gaudet patientia duris (долготерпение торжествует) - также опёрся на древний авторитет Адам Казановский, возражая.
   - Veni, vidi, vici (пришел, увидел, победил) - так поступал великий Цезарь! А что будем видеть мы, спрятавшись за частоколом?
   - Обречённого на поражение врага! - продолжал отстаивать выжидательную позицию коронный гетман.
   - Врага рыцарь должен встречать лицом к лицу! Если он рыцарь.
   На совете явственно нарастало напряжение, загорелись у многих глаза, руки начали сами тянуться к рукоятям сабель. Всплывали вдруг у некоторых воспоминания о нанесённых им ранее обидах и оскорблениях... Не молчали и другие магнаты, допущенные на совет. Особенно за решительные действия ратовали представители русской шляхты, оставшиеся без поместий.
   - Statim atque instanter (тотчас и немедленно) надо идти на Русь! Пока держатся в своих замках и крепостях наши сторонники.
   - Люди добрые, там ведь наших родственников режут! Как можно ждать?!
   - Nunquam petrorsum, semper ingrediendum (ни шагу назад, всегда вперед)! Кровь благородных людей, ежеминутно там проливаемая, вопиёт об отмщении и спасении ещё живых!
   Именно эти выступления и реплики звучали особенно эмоционально и убедительно, но сторонников осторожности оказалось больше. Владиславу удалось не допустить обострения ситуации. Великопольская шляхта успела отвыкнуть от ратного дела, король получил поддержку большинства.
   Он продолжил рассылку призваний к шляхте о великой опасности и необходимости дать отпор ордам с востока. Католическая церковь активно поддержала в этом власти, так что в лагерь пришло много и простых поляков. Они явились защищать Родину не щадя живота своего. Принеся при этом и немалые проблемы. Для них, в отличие от многоконфессиональной шляхты, разделение между своими и чужими проходило по принадлежности к католической вере или непринадлежности. Высокородным кальвинистам на это было наплевать, но вот некатолическое простонародьё попало под пресс ненависти, из-за чего в лагере стали возникать стычки. Многочисленные протестанты-наёмники или принявшие униатство казаки становиться жертвами не рвались, отпор излишне верующим до фанатизма идиотам давали не задумываясь. Такие схватки стали нормой, иногда случались по нескольку раз за день, нередко с летальным исходом.
   Королю стоило немалых усилий навести в лагере хоть видимость порядка. Многие шляхтичи в связи с отсутствием врага в пределах видимости принялись безудержно пить, что спокойствия в войске не добавляло. Начавшаяся ещё в пути эпидемия дизентерии набирала обороты, выводя из строя десятки людей ежедневно. Несколько раз возникали пожары, что при обилии в лагере запасов пороха могло привести совсем уж к печальным последствиям. Бедолаг, заподозренных в умышленных поджогах (совершенно безосновательно), торжественно повесили.
   Укрепления в лагере строили под руководством австрийских инженеров. До строительства было много споров, стоит ли их возводить вообще, негоже, мол, благородным людям прятаться за валами и частоколом от быдла и дикарей. Но таких неумных хвастунов оказалось не так уж много. К сожалению, насыпать валы заранее не смогли, в окрестностях после прошлогодних набегов осталось очень мало хлопов, поэтому само строительство лагеря производилось по мере их прибытия с обозами. Вал сделали не сплошными. Для удобства контратак соорудили несколько ворот, по бокам лагеря - для противника труднодостижимым - ворота сделали широкие. Там предусматривался проход для собственной конницы. Зато ров выкопали основательный, благодаря близости реки он быстро заполнился водой, напротив ворот выстроили мосты.
   Пушки расставили равномерно по валу, обращённому на восток. Запасы пороха предусмотрительно рассредоточили по нескольким местам и тщательно охраняли. Мерам безопасности вообще в этой кампании уделялось особо пристальное внимание. Не забыли пластунских рейдов, осознавали возможность их повторения. Простолюдинов вешали по малейшему подозрению, в подавляющем большинстве случае - напрасно. И очень гордились отсутствием громких терактов. Не подозревая, что они запланированы Хмелем и Свиткой на преддверие битвы.
   Конная разведка регулярно докладывала о продвижении банд Хмельницкого, однако те в который раз смогли поляков удивить. Находясь по донесениям и расчетам чуть ли не в сотне вёрст, большой отряд из казаков, татар (ногаев калмыцкого подчинения) и калмыков вдруг выметнулся из-за поворота дороги на поле будущей битвы около полудня шестого июля. Видимо, они скапливались некоторое время вблизи, потом в кустах невдалеке от поворота нашли несколько раздетых трупов из числа хорватов-наёмников. С гиканьем и визгом всадники рассыпались по полю, убивая всех, кому не повезло там находиться в это время. Спастись удалось только нескольким, бывшим в момент атаки невдалеке от открытых ворот лагеря или леса по правую сторону поля и не медлившим с бегством. Остальных порубили или постреляли и даже успели обобрать.
   Подскакав довольно близко к валам польского лагеря, враги сделали по несколько выстрелов каждый по нему из луков навесом через вал с частоколом, убив и ранив ещё с десяток человек. После чего, подобрав трёх или четырёх своих, попавших под пули ответной стрельбы, весьма недружной, нечастой и неточной, поскакали прочь. Король и гетманы узнали о причинах возникшей вдруг замятни уже после того, как вражеские всадники убрались прочь.
   Требования о немедленной погоне, зазвучавшие вскоре, командование сочло неразумными. Уж что-что, а тактический приём кочевников заманивания в засаду притворным бегством полякам был известен хорошо.
   Вскоре, подтверждая мудрость командования, на поле сразу по двум дорогам стали выезжать боевые возы. Казаки, не тратя времени зря, тут же выстраивали их в табор, скрепляли колёса цепями и окапывались. На глазах занявших вал наблюдателей будто волшебным образом выросла крепость. Неказистая, с неглубоким рвом и вроде бы смехотворно низкими стенами-возами, но уж поляки-то знали, сколько крови надо пролить, чтобы ею овладеть. Причём это произошло так быстро, что, пожалуй, даже знаменитые гусары не имели ни малейшего шанса успеть этому помешать. Возы составили заведомо до того момента, как они могли надеть доспехи, взнуздать коней, выехать в поле и, построившись, атаковать. Да и не отдавал никто такого приказа - атаковать. Командование в очередной раз занялось говорильней.
   Между тем, польский лагерь немедленно забурлил, кто-то спешил к частоколу на валу для отражения возможного штурма, кто-то - таких было как бы не больше - бестолково метался. И сразу здесь поползли самые дикие, но почему-то передаваемые как достоверные слухи. Об иноземцах, предавших поляков за казацкие деньги и пропустивших врагов для внезапного нападения, о страшных колдунах-характерниках, сумевших сделать войска невидимыми на марше...
  

* * *

  
   От неразрешимых проблем голова раскалывалась не только у Владислава IV Вазы, их и гетману Богдану Хмельницкому хватало. Очень долго пришлось ждать союзников с востока. Черкесы зачастую добирались через горные перевалы, а они освобождались от снега порой к маю. К тому же из-за вражды некоторым приходилось идти окольными путями, делая большой крюк, обходя земли своих кровников. Калмыки же не могли идти в поход до высыхания травы в степи. Уж очень велик был шанс на набег враждебных казахских или узбекских племён. Дождавшись суши, калмыки выжгли степь на несколько переходов к юго-востоку от своих кочевий, гарантируя таким образом свои семьи от пленения и рабства. Только после этого сыновья Хо-Урлюка смогли двинуть воинов на запад.
   Уже почти год, как, разбив армию Николая Потоцкого, казаки хозяйничали на Малой Руси, а множество городов на её западе по-прежнему контролировались врагами. Волынь, в немалой степени благодаря чудотворцу Срачкоробу, очистить от них удалось, падение Луцка надломило там решимость держаться во что бы то ни стало, не сдаваясь. Но в Галиции, к сожалению, никакой реакции на очередное "чудо" Срачкороба не последовало. Замостье, Львов, Галич и многие другие города продолжали надеяться на приход королевского войска и подчиняться самозваному гетману не собирались. Можно, конечно, было собрать несметные толпы хлопов и задавить защитников твердынь числом. Натерпевшиеся от панов и арендаторов, те с радостью пошли бы на штурмы ненавистных обиталищ своих мучителей. Но в таком случае остались бы на Малой Руси одни руины вместо городов. А править только хлопами и казаками Богдану не хотелось.
   Да что там города Галиции, стоявшие вдали от удобных дорог в Польшу! Холм, построенный несколько западнее Луцка ещё Данилой Галицким, также сдаваться не собирался, а располагался он не так уж далеко от путей снабжения пошедшей на запад армии союзников. Пришлось Богдану выделить несколько сотен всадников для постоянных тревожащих набегов на окрестности города. Чтоб паны сидели за стенами, не думая из-за них и носа казать.
   Естественно, пройдя южнее Люблина, игнорировать немалый гарнизон Хмель не решился и под его стены выслал пару тысяч калмыков. Помешать выходу из города большого войска, собранного наследником Вишневецких, женившимся на сестре Ярёмы Анне, Зигмундом Фирлеем, они не смогли, тот легко пробился к армии Владислава. Зато оставшиеся в городе о вылазках за стены и помыслить не могли, как и о пополнении запасов продовольствия. Судьба города таким образом решалась в главном сражении. Победи король - горожанам бояться ничего не приходилось, победа же Хмельницкого обрекала Люблин на быструю сдачу. Как и многие другие города востока и юга Польши.
   Казалось бы, что значат две с половиной тысячи человек для большой армии? Однако... Богдан перед решающей битвой стал испытывать тревогу и неуверенность. Когда готовился к войне, строил планы, заботился о снабжении войск, было не до этого. А когда войска сблизились, выяснилось, что и у него есть нервы. Окружающим старался этого не показывать, но сомнения в победе слепили в его душе настоящее осиное гнездо. Тревожило и недостаточное, как казалось гетману, преимущество в численности войск и артиллерии. Менее чем двойное. Вдвое меньше, чем обещали, по их словам, привели всадников калмыки - отговорились уходом немалого числа воинов с Хо-Урлюком. Заметно недобрали до зимних обещаний донцы. Татаринов извинялся, у него и своих трудностей хватало, оставалось радоваться и такой, совсем немалой добавке бойцов. Разве что молдаване и черкесы утешили, явились даже в чуть большем числе, чем ожидалось. Беспокоило то, что значительная часть казаков и гетманских солдат имела слишком маленький опыт боевых действий, хотя в результате многочисленных штурмов собственных городов не бояться свиста пуль многие научились.
   "Но... всё же, атаки на плохо вооружённых и не умеющих толком обращаться с оружием горожан не сравнить с участием в большом сражении с сильной армией. Одно дело резать униатов и жидов, имея десятикратное преимущество, и совсем другое - драться с воюющими бог знает сколько лет немецкими наёмниками. Хотя... всё решится в сражении всадников. А на затворившихся по замкам и городам поляков и таких казаков должно хватить".
   Благодаря блестящей работе разведки Хмельницкий прекрасно знал, где окопалось польское войско. И о проблемах с водой при расположении напротив также был осведомлён. Вполне мог переправиться через Вислу в другом месте и двинуться на Краков или Варшаву, никуда поляки не делись, бросились бы за ним. Но уничтожить всю вражескую армию в одном месте куда выгоднее. Поляков на тот момент жило втрое, если не вчетверо больше, чем русинов, да и ресурсы Европы для них были куда доступнее. Следовательно, ставка на одно решающее сражение с как можно большим войском имела смысл. В отсутствие ярких полководцев, сгинувших в прошлом году на берегу Днепра, был шанс врагов именно уничтожить, а не просто разбить. Ведь они скопировали тактику Татаринова, командовавшего казаками в прошлом году - прижались к пусть и помогающей при обороне, но крайне неудобной для бегства преграде.
   Те же разведчики помогли решить водную проблему. В верстах пяти-шести от будущего поля битвы, уже в тылу союзного войска, была небольшая речка, впадавшая в Вислу ниже по течению. Обсудив с атаманами ситуацию, пришли к выводу, что в построенном в отдалении от поляков таборе будет нести дежурство половина пехоты и вся артиллерия. Утром пехотинцев сменят их товарищи, пушкарям привезут попить-поесть, а конница станет на флангах, ей ежедневные переходы на пять-шесть вёрст не будут в тягость. Держать её ночью в безводном месте нет необходимости, атаковать на конях в темноте - безумие, ведь и на самом ровном месте легко возвести смертоносные для четвероногих ловушки. В случае начала битвы отдыхающие у воды бойцы могли подойти в течение максимум двух часов.
   При этом единодушно решили польский лагерь не штурмовать, а вынудить их самих выйти из-за валов и броситься в бой. В отличие от врага, свои пушки расположили компактно, в пяти местах. По две батареи на фланге, разведя их для возможности стрелять по атакующим кавалеристам не только в лоб, но и фланкирующим огнём. И батарею трёхфунтовых длинноствольных пушек поставили в центре, между возами первой линии. Им предназначалась особая роль. Благодаря расточке стволов и медным пояскам на удлинённых, с коническими наконечниками, снарядах, они могли бить в два с лишним раза дальше, чем обыкновенные пушки того времени. Снаряды эти были полые, начиненные порохом. Действенность разрыва, при мизерности заряда, была у них слабой, но атаманы надеялись, что эффектность от ночного обстрела будет на порядок выше реального вреда.
   Фланговые артиллерийские позиции окружили неширокими, но совершенно непроходимыми для конницы полосами препятствий. Там накопали множество ямок, фатальных для лошадей, густо засеяли полосы чесноком* и оградили рогатками, чтоб свои невзначай туда не заскочили. Сами пушки прикрыли с фронта мешками с песком, а для запасов пороховых зарядов выкопали щели, ограждённые небольшими валами. Вражеское ядро теперь могло попасть в казацкий порох разве что случайно. Но и в этом случае ничего катастрофического не произошло бы. Ведь укрытий этих вырыли много, запасы рассредоточили.
   Конницу гетман поделил пополам. Оставлять её в общем резерве мешала местность. На левом фланге сосредоточились калмыки, гетманцы и молдаване, на правом - запорожцы, донцы и черкесы. Если исходить из заявленной командирами численности, то вроде бы распределили относительно поровну, но...
   "Ой, щось не тэ с калмыками. Не похоже, щоб их сорок тысяч було. По приблизительному подсчёту дай бог тридцать, причём треть - ногаи. А ведут себя их ватажки, сынки Хо-Урлюка, будто стотысячную орду привели. Надо будет сзади молдаван и моих гетманцев поставить. Для надёжности".
   Люди и кони стоически переносили жару и пекущие солнечные лучи, с нетерпением ждали битвы или вечера. Когда солнце опустилось к горизонту, всадники развернулись и тронулись к месту ночной стоянки. Многие атаманы сомневались в разумности разрыва войска на две части. Ударь поляки прямо с рассветом, хреново пришлось бы засевшим в таборе, и обречённой на захват врагом была казацкая артиллерия.
   - Гетмане, як вдарять спозаранку, уси наши пушки захватять!
   - Точно! Богдане, а може, з королем ще поговорыты? Вин же к козакам завжды (всегда) добре видносывся.
   - Ни! - резко отвечал на не первые предложения атаманов или полковников Хмельницкий. - Хто на палю (кол) хоче, може сам к полякам ехать. Если они не посадят, а скорее всего, не помилуют, так потом казаки такого лютой смерти предадут. Вот победим поляков, соберём трофеи, тогда и о мире можно будет поговорить. Или тут есть такие богатые, что добыча им уже не нужна? А нападения утром можете не бояться, шляхта рано вставаты не любит.
   К счастью для Хмеля, калмыков, черкесов и молдаван опасность ночной атаки волновала не так уж сильно, их лидеры приняли его план, а на некоторых атаманов пришлось "давить" авторитетом кошевого, который в походе - полновластный диктатор. Командовавший донцами Татаринов поморщился, но возражать не стал. Богдан расставляя так войска исходил из того, что наёмники к ночным боевым действиям не привычны, а паны действительно вставать рано не любят и найдут тысячу причин, чтоб этого не делать. С наличием в запорожском войске немалой прослойки, мечтающей встроиться в шляхетство Речи Посполитой, приходилось мириться. Пока.
   Весь день пехота и пушкари усиленно окапывались. Уж кто-кто, а казаки умели это делать как никто другой. Перед возами вырыли неглубокие, но непроходимые для конницы рвы, насыпали землицы под возы, обеспечивая таким образом себе надёжный бруствер. Разбили в таборе палатки. Ещё больше пришлось возиться с укреплением своих позиций пушкарям. Большая часть пушек-то располагалась вне табора, следовательно, могла попасть под прямую атаку кавалерии. Если хочешь жить, в подобных ситуациях своих сил и пота жалеть не будешь. Артиллеристы и не жалели. Конники же весь день проскучали. Сидели под пекущим солнцем в сёдлах, соскакивали на землю, чтоб дать отдых отсиженным задницам, и разминались, насколько это возможно в тесноте строя. Отливать приходилось тут же, в строю, по более серьёзным вопросам отлучались в недалёкий лесок, за день весьма основательно его "заминировав". Провоцировать поляков на атаку при недоделанных укреплениях не стали. Меньше всего пришедшим хотелось немедленно попасть под удар блестящей польской гусарии. К вечеру все зашевелились. Сначала заменилась пехота. Те, кто горбился весь день, окапываясь, ушли ужинать и отдыхать, а их места заняли бездельничавшие в отдалении и отоспавшиеся днём. И тоже принялись укрепляться. Затем двинулись на водопой и ночёвку конники.
   А вот артиллеристы открыли по врагу огонь. Точнее, часть артиллеристов, причём меньшая, потому что большинство, начало устраиваться ко сну, стараясь не обращать внимания на канонаду (далеко не всем заснуть удалось, но это уже были их личные проблемы). Нечастый, нельзя сказать, что приносящий врагу большой урон. Восьмифунтовки обстреливали частокол и самую переднюю часть лагеря, судя по регулярно доносившемуся треску разбиваемых брёвен медленно, но верно превращая деревянную стену в руины. Крики и проклятия занимавших вал в опасении ночного штурма стрелков и пушкарей свидетельствовали о поражении не только деревяшек. Трёхфунтовки стреляли по расположенным в глубине нарядным шатрам. И попадали, хотя и пушкари не знали, насколько убийственен их огонь.
   - От бы у якогось гетмана чи магната попасты... - вслух мечтал кто-то из пушкарского наряда дальнобойной нарезной пушчонки.
   - Эге ж, або у самого короля! - поддержал его другой.
   - Ни, говорять король - добра людына, к казакам прыхильна (склонная). Це гонористые шляхтичи йому воли на дають.
   - От як був быдлом (скотом - польск.), так и в казаках быдлом и зостався. А наши земли хто цим шляхтичам роздавав? Король же цей, щоб йому!..
   - Да я тебе...
   - А ну прекратить! - вмешался в грозивший вылиться в драку спор пушкарь из донцов. - Про короля в шинке спорить будете, если доживёте до него. Кто ещё раз рот откроет, я тому сам все его зубы в пасть забью!
   Молодыки испуганно замолкли, опытных казаков они уважали и побаивались. В таборе продолжился ратный труд. Кто копал, кто тягал, кто стрелял - все были заняты важным делом.
   Поляки пытались отвечать, но у них это получалось совсем неубедительно. Во-первых, их орудия могли палить в несколько раз реже, чем у противника. Во-вторых, к ночной стрельбе их канониры приучены не были. Наконец, в-третьих, даже относительно короткоствольные пушки-гаубицы с конической зарядной каморой имели, как выяснилось, большую дальность стрельбы. При таких расстояниях ядра, вылетевшие из польских орудий, летели куда бог пошлёт, попадая больше в белый свет, то есть в поле перед табором. Хотя периодически случались удачи и у польских артиллеристов. Разлетались от попавшего в воз ядра во все стороны доски, а то и человеческое тело или какая-то его часть отправлялись в путешествие по воздуху. Новички поначалу от таких мест шарахались, но, убедившись, что большая часть вражеских выстрелов вреда не наносит, смогли притерпеться к обстрелу, загнать страх внутрь. Внешняя невозмутимость опытных казаков этому весьма способствовала. Да и некогда особо было переживать. Ночной смене табора работы по его укреплению также хватало, копая и таская тяжести, не очень-то поволнуешься. А тяжёлая работа... так к этому хлопам, тьфу, теперь казакам, не привыкать. И плёткой уже никто хлестнуть их не посмеет, разве что по приговору суда, так это ж дело житейское. Если напроказил, то наказание не позорит. Говорят, что и будущим королям ум через задницу вбивается.
  
   * - чеснок - железные "ёжики" с торчащими во все стороны колючками.
  

* * *

  
   Немедленной атаки сразу по прибытии врага поляки и не ждали. Кто же, устав с дороги, сразу в драку лезет? Через некоторое время обитатели лагеря так осмелели, что некоторые набрались наглости вылезти за пределы укреплений, чтоб лучше рассмотреть пришедших, на валу за частоколом всем зевакам места не хватило. Польный гетман было дёрнулся приказать всех загнать обратно, но Владислав его остановил.
   - Не надо загонять, пусть издали на врага полюбуются, привыкнут к нему. Потом меньше будут бояться.
   - А может, давайте их сейчас всей конницей атакуем? Ad gloriam Patria (во славу Родины)! - счёл необходимым лишний раз показать свои храбрость и непримиримость Любомирский. - Они нашей атаки явно не ждут, не готовы к ней. Растопчем обнаглевшее быдло! Разгоним слишком много возомнивших о себе дикарей!
   - Concordia victoriam gignit (согласие порождает победу). Мы же договорились, что будем провоцировать огромное вражеское войско на штурм нашего лагеря! Атаковать их самим - безумие! - резко ответил ему коронный гетман. И большинство окружавших Владислава магнатов его поддержало.
   Не проявляя активности, король и его окружение по-прежнему считали, что всё идёт по их планам. Разве что вызывали всеобщее удивление малый, несравненно меньший, чем польский, размер казацкого табора и расстояние до него - на пределе выстрела крупных польских пушек.
   - Неужели они так боятся наших пушек, что расположились так далеко? Ведь им самим в атаку будет неудобно идти.
   - Ваше величество, обратите внимание и на смехотворно малый размер их лагеря! Если в него попытаются залезть все их бесчисленные орды, они там окажутся набиты плотно, как селёдка в бочке голландского посола. Руку невозможно будет поднять!
   - Да не влезут туда все их кони, они же с собой не одного коня в набег берут!
   - Неужели, пока эти нас отвлекают, другие пошли на Краков или Варшаву?
   - А в прошлом году они так и сделали...
   - Господи, спаси и сохрани!
   - Sursum corda (выше голову)! - подбодрил окружающих король, пресекая возникающее паническое настроения. - Адам, - обратился он к коронному гетману. - Пошли по правому берегу Вислы патрули вверх и вниз по течению, пусть посмотрят, нет ли следов вражеской переправы.
   И, обращаясь уже ко всем присутствующим, продолжил:
   - Панове, посмотрите на число конницы на флангах. Их много, но нельзя сказать, что мы не могли бы выйти с ними на бой. Стали бы они рисковать, подставляясь под наши удары по частям?
   - Может, они преисполнились от прошлогодней победы гордыней?
   Владислав поморщился.
   - Sic fata voluerunt (Так было угодно судьбе), что их главаря, Хмельницкого, я знаю лично. Он очень неглупый и осторожный человек и опытный воин. Да и в его окружении неплохих полководцев хватает. Не поверю, что они пойдут на такой риск.
   - Может, всё-таки, атакуем? - продолжил гнуть свою линию Любомирский.
   - Нет! Будем выжидать, как решили раньше, - ответил за короля коронный гетман.
   Днём ожидание вражеской атаки далось большинству легко. Постепенно даже интерес к рассматриванию копошащихся вокруг своего табора казаков и неподвижно стоящих - явно в ожидании польской атаки - конников прошёл. Лагерь зажил своей обычной жизнью, разве что напиваться до потери сознания сегодня никто не решился. Не особенно встревожила людей и начавшаяся артиллерийская перестрелка. Если стреляют не в тебя, то не так уж это и страшно. Война, однако.
   Где-то к полуночи к грохоту пушечных выстрелов присоединился визг и рёв ракет, запускаемых в сторону лагеря пластунами. Отведённые в заднюю часть лагеря лошади волновались, но в панику не впадали, переносили обстрел удовлетворительно. Чего нельзя было сказать о многих людях в лагере. Они эти воистину адские звуки слышали впервые и спать под такой аккомпанемент не могли. В темноте ночи, при вспышках пушечных выстрелов, давящий на психику вой воспринимался особенно обострённо. Некоторые, не постеснявшись выказать страх, вслух молились Христу или деве Марии о защите от сатанинских происков. Другие переговаривались, и не о рыбалке или охоте, естественно. Болтали о страшных схизматиках и дикарях, которых, говорят, пришло видимо-невидимо. Вот все соберутся - и затопчут христиан копытами своих лошадей.
   Потом к какофонии присоединились и куда более мощные взрывы. Один, второй, третий... Это разносили всё вокруг взлетающие на воздух польские пороховые склады. Даже весьма неплохо налаженная охрана не уберегла немалую их часть от диверсий. Уж очень уязвим порох вне капитальных строений. А в связи со спешкой возведения оборонительных укреплений его расположили в палатках. Где даже одна зажигательная стрела может наделать много беды. Каждый подобный взрыв сопровождался вспышкой паники, хаосом, охватывавшим прилегающую территорию лагеря. А в других местах раздавались вдруг вопли, что казаки ворвались в лагерь. И вокруг начиналось такое веселие, что останавливать его приходилось не кнутами, а саблями.
   Но наиболее действенным оказался обстрел из луков. Сотни казаков с хорошими луками в плохо различимой ночью одежде, с обмазанными сажей лицами подошли на несколько десятков сажен к валу и... в прилегающей к восточному валу части лагеря стало ОЧЕНЬ неуютно. Туда посыпался град из стрел. Неприцельность менее смертоносным его не делала. Уж очень тесно пришлось располагаться в лагере обитателям. Легко пробивая ткань шатров, стрелы поражали прилёгших отдохнуть их обитателей. Люди, кто наспех одевшись, а кто и полураздетый, поспешили покинуть опасное место. Лагерь забурлил.
   Немалая часть вынужденно оставивших свои палатки шляхтичей кинулась к королевскому шатру с требованием прекратить это безобразие. Охрана, естественно, их к Владиславу не пустила, опасаясь покушения на жизнь монарха в темноте и толчее. Полные сознания собственной значимости гордые паны устроили громкий скандал, набирающий обороты и грозящий вылиться в нечто более опасное. Кое-кто уже начал хвататься за сабли, в ответ охрана чуть было не открыла огонь.
   Король вынужден был выйти к протестующим и долго уговаривал их успокоиться. Из толпы, которая к этому времени собралась перед цепочкой охраны, послышались оскорбления монарха, прямые угрозы его жизни. Владиславу пришлось проглотить их, сделать вид, что не слышал обидных слов. Для снижения накала ситуации он приказал послать на разгон стрелков наёмников, отряд из Германии, и предложил всем желающим присоединиться к нему.
   Такое предложение действительно разрядило обстановку, горлопанам, не желающим принять участие в вылазке, легко заткнули глотки. Но положение вокруг на отдых перед битвой походило мало. И в других местах вынужденные переселенцы поднимали шум и лишали покоя, пусть относительного, других. То тут, то там возникали даже схватки за место в шатре вне зоны обстрела. Неожиданно стали раздаваться выстрелы и шум схваток в покинутой большинством зоне выпадения стрел. Приказом панов - пошедших поискать безопасного местечка - оставленные там для охраны скарба хлопы пытались защитить шляхетское добро от мигом налетевших на бесхозное, как они решили, имущество мародёров.
   Реагируя на сложившуюся ситуацию, польские канониры открыли огонь картечью. Паля в поле, наугад. Нельзя сказать, что они не попадали, потом, утром, выяснится, что четверть лучников погибла или получила ранения. Да и вооружённые ружьями, не подходившие к валам близко, не все дожили до утра. Война.
   Тем временем разозлённые шляхтичи и следовавшие за ними немцы (не идти же гордым шляхтичам сзади быдла!) повалили из ворот лагеря в поле. Всего желающих поквитаться с нарушителями ночного покоя и посланных для этого начальством набралось около двух тысяч. Дежурившие невдалеке пластуны подожгли заблаговременно приготовленные костры, подсветив таким образом выходящих, и ретировались. Отошли и находившиеся невдалеке лучники. Зато по толпе, идущей по мосту, открыли огонь стрелки, заранее занявшие позиции вне достижимости картечи с вала. Промахнуться по такой мишени казаки не могли, мост превратился в подобие лобного места.
   Убитые и раненые падали на настил, где ещё живые быстро превращались в мёртвых, затаптываемые выходящими позже. Все спешили покинуть обстреливаемое место, и попытка поднять упавшего товарища могла стоить жизни. Никак нельзя назвать везунчиками и свалившихся с моста в ров с водой. Уровень её в этом месте был на добрый аршин ниже поверхности земли, большинство раненных не имело возможности выбраться из воды, а спасением их озаботились слишком поздно. Потерявшие же сознание тонули сразу.
   Преодолеть мост совсем не означало спастись. Разбегаться, терять контакт с товарищами участники вылазки не решались. Соответственно, расстрел их продолжился и на земле. Попытка затушить костры удалась не сразу - политые нефтью поленья тухнуть не спешили, а пытавшиеся их погасить люди уничтожались в первую очередь. Остальные поляки и немцы двинулись толпой вперёд. Хотя с таким же успехом могли повернуть налево или направо. К этому времени их пытались убить уже сотни, вскоре в них полетели и стрелы.
   Активную пальбу по казакам в поле открыли и поляки с вала. Но им-то пришлось вести огонь по отдельным, неразличимым с вала фигурам, на вспышки выстрелов, естественно, почти все их ядра и пули летели мимо. Да и не было у них такого навыка для ведения боя ночью, в темноте.
   Продвинувшись на пару сотен шагов и обнаружив, что лишились от обстрела не менее пятой части, участники вылазки потеряли настрой на бой и обратились в бегство. Находившиеся в поле казаки успели уже подобраться поближе, их огонь в спины оказался ещё более губительным, чем выстрелы в лицо. Очень повезло вышедшим последними и вернувшимся назад первыми. Среди них многие успели проскочить обратно, зато для бежавших следом мост превратился в ловушку. Стремление оказаться побыстрее за валами и частоколом сыграло с ними злую шутку. На узости настила возникла давка, унёсшая десятки жизней. Из так и не сразившихся с врагом врукопашную участников вылазки не вернулась почти половина. Казалось бы, меньше тысячи человек - немного для огромного войска, но у короля и гетманов появилась новая проблема - вдохновлять людей на битву после вчистую проигранного ночного боя.
   Помимо вылазки, трижды до утра поднималась ожесточённая стрельба у частокола. Усиленные дозоры там начинали палить в поле, будто враги уже идут на штурм, расследования потом так и не выявили виновников бессмысленной, вредоносной панической стрельбы. В общем, выспаться этой ночью у поляков смогли только глухие. Всем стало ясно, что ещё две-три таких ночи и бегство из польской армии превратится в неостановимый поток.
   Разведчики донесли королю, что враги построили большой лагерь невдалеке от поля боя и в воде нуждаться не будут. Это донесение резко меняло ситуацию. Получалось, что королевское войско само загнало себя в угол, а враги имеют возможность выжидать удобного момента для битвы.
  

Судный день или страшная пятница.

Люблинское воеводство, 8 июля 1639 года от Р. Х.

  
   Рассвет весь польский лагерь встретил на ногах. Уже через полтора часа после восхода солнца в шатре короля собралось командование армии. Все магнаты, а командные должности в армии традиционно занимались именно ими, выглядели невыспавшимися, злыми, помятыми. Впрочем, последнее было нормой для того времени - выпуск утюгов наладили недавно, пользовались этим новшеством в Азове и Чигирине, да может быть при дворах основных союзников - России, Молдавии, Валахии и Трансильвании. Повелителям этих государств новомодные девайсы пошли в числе дружеских даров, наравне с зажигалками.
   Естественно, в лагере не спали не только командиры, вряд ли там кто вообще смог уснуть в поднявшемся ещё в начале ночи бедламе. Разве что самые прожжённые наёмники, способные спать где и когда угодно, лишь бы не мешали им конкретно. Таким шум, даже громкий, был глубоко безразличен. И подавляющее большинство ночная какофония если и запугала, то ненадолго, в начале. К утру людей охватила нормальная в таких случаях злость на негодяев, лишивших их сна. У них появился лишний повод ненавидеть своих врагов. Катастрофический исход ночной вылазки на боевом духе не сказался.
   Впрочем, многочисленные пастыри различных вероисповеданий успели настроить своих прихожан на бой до этого. Даже совсем не малочисленные православные считали изничтожение бунтарей и дикарей Богоугодным делом. Ведь Господь велел повиноваться властителям земным, а Владислав в глазах всех был законным, общепризнанным королём. Ну, а уж католические ксёндзы... там призывы защищать истинную мать - Святую католическую церковь не сходили с уст, а кое-кто из впечатлённых прихожан готов уже был идти на врагов хоть с голыми руками.
   О настроении верхушки и говорить не приходилось. Привыкшие считать себя чуть ли не полубогами, требовавшие от окружающих исполнения любых, в том числе - самых диких капризов, магнаты были лишены отдыха. Многим пришлось принимать участие в организации отражения возможного нападения врагов. Ни для кого не было секретом умение казаков воевать ночью, для того времени совершенно нехарактерное. Именно это знание, особенно после его демонстрации - уничтожения решившегося на ночную контратаку отряда наёмников - и удержало короля от активных действий до рассвета. Однако переживать ещё одну такую ночь ни ему, ни - Владислав был совершенно уверен в этом - другим командирам армии наверняка не хотелось.
   Оглядев окружающих, выглядевших, надо заметить далеко не лучшим образом, король обратился к ним:
   - Ab imo pectore (с полной искренностью, от души) должен признать свою ошибку. Пан Станислав (Любомирский) наверное, был прав, атаковать этих лайдаков следовало ещё вчера, пока они не успели укрепиться в своём таборе. Errare humanum est (человеку свойственно ошибаться). Выношу аd disputandum (для обсуждения) предложение атаковать врага через час после смены ими пехоты. Выжидать их атаки после такой ночи считаю нецелесообразным.
   - Я же говорил!
   - Какой смены?!
   - Почему не немедленно?!
   - Бить их немедленно, втоптать быдло в землю!!
   - Отправить всех их аd patres (к праотцам)!
   И без того не склонные к законопослушному или чинному поведению, взвинченные тяжёлой ночью магнаты заговорили, точнее - заорали, дружно и одновременно, но каждый о своём. Ведь каждый из них мнил себя великим человеком, об этом сохранилось достаточно свидетельств.
   Выждав короткое время, дав людям выплеснуть эмоции, уловив секундное затишье, король продолжил:
   - Вельмоповажне панство, я также как и вы все и сам горю в нетерпении уничтожить этот сброд. Однако не только атака, даже вывод войск в поле был бы ошибкой. Наши разведчики донесли, что Хмель, не имея возможности держать своё огромное войско здесь, расположился в полутора милях (около шести километров), у водопоя. Пехоту он разделил на две части, вы все видели вчера вечером смену одной половины на другую, утром отдохнувшие и выспавшиеся разбойники сменят тех, кто не давал спать нам. А на флангах, как и вчера, выстроится конница.
   - Так почему нам не воспользоваться отсутствием большей части этих... porcas (свиней) и не уничтожить тех, кто имел наглость мешать нашему сну? Их, как мне доложили, много меньше ста тысяч. Одним ударом можем смять! - прервал, что считалось вообще-то недопустимым, доклад короля Любомирский.
   - Пан Станислав может вспомнить хоть один случай, когда польской армии удавалось взять казацкий табор одним ударом? Вот так - атаковать и взять. Мне ничего подобного не припоминается. Каждый раз победы над разбойниками давались нам большими кровью и усилиями.
   - Но у нас огромная, невиданная для Польши армия!
   - Так и в таборе сидит не двадцать-тридцать, а около ста тысяч лиходеев. И, наверняка, уже идут сюда остальные, один Бог знает, в каком числе. Мы атакуем табор, а нам в спину ударят все эти орды конницы и ещё сто тысяч пехоты. Вы такого развития событий хотите?
   Любомирский возмущённо вскинулся, но отвечать не стал, лишь махнул рукой.
   - И что предложит делать ваше величество? - вступил в разговор другой магнат из Малой Польши, один из ближайших друзей короля, коронный гетман Адам Казановский.
   - Выждем ухода пехоты из табора, потом ещё с час, где-то столько идти до их основного места расположения. Потом выведем с максимальной поспешностью всю конницу в поле, причём неравномерно, три четверти выставим против дикарей, они вчера на правом фланге стояли, татары и калмыки удар гусар не выдержат. Четверть поставим на другой фланг - не для атаки, для парирования возможного удара конницы казаков и черкесов. Но... вероятно, имитировать атаку всё же придётся, иначе не связанная боем их конница сомнёт нашу атакующую пехоту. Думаю, степняков удастся смять быстро, тогда мы погоним их по той дороге, какой они приходят сюда. Заодно по пути стопчем спешащую на помощь своим пехоту, которая нам так досаждала этой ночью. Уставшие, голодные, они, скорее всего, падут жертвой своих же союзников, убегающих от смерти. Одновременно с конницей вся наша пехота атакует табор. Я поговорил со святыми отцами, к воинам готовы присоединиться многие хлопы, кто из желания послужить Святой католической церкви, кто из жажды пограбить казацкий табор, слухи о его богатстве этому способствуют. Не уверен, что они смогут его захватить, но боем их пехоту свяжут.
   Владислав улыбнулся, как бы показывая, что слухи появились совсем не случайно.
   - Но сможем ли мы продержаться до возвращения победоносных гусар? - польный гетман Тышкевич, которому предстояло командовать именно левым флангом, не смог скрыть своей озабоченности. - Получается, на моём краю враг будет иметь очень значительное преимущество.
   Король пожал плечами.
   - Пошлите в атаку для прикрытия пехоты не более четверти всадников. Наших татар, литвинов, хорватов... кого не жалко. Остальных расположите вдоль боковой стены лагеря, там не очень-то широко развернёшься. Уверен, в том месте вы сможете продержаться довольно долго. Тем более, что вас поддержат огнём стрелки с вала, с тысячу лучших мы в атаку не отправим. Вполне возможно, если сумеете выдержать первый натиск, то и без посторонней помощи врага одолеете. В поле на коне поляк десяти казаков стоит!
   Все в лагере успели позавтракать. Конечно, дело не ограничилось принятием пищи телесной, о духовном напутствии власти тоже позаботились. В связи с многочисленностью и многоконфессиональностью армии общего богослужения перед сражением не проводили. Да и где было собрать такую прорву народу? Разве на поле боя, но ему предстояло стать ареной совсем другого действа.
   Пастыри - ксёндзы, попы, пасторы и даже один мулла - продолжали доводить до нужной кондиции паству. Легко было заметить, что обработка дала плоды, у многих глаза горели не жаждой наживы, но желанием послужить - даже ценой жизни - крулю, Ойчизне, правде... Хотя и желающих пограбить хватало более чем, в избытке.
  
  

* * *

  
   Хмельницкий имел возможность отдохнуть, перебазировавшись на ночь вместе с конницей подальше от места противостояния. В наступление поляков большими силами ночью - он не верил, однако остался в таборе. Именно сюда, к "начальнику шпионов" Свитке и гетману, являлись всю ночь разведчики. Главные удачи - подрыв трёх небольших пороховых складов и уничтожение отряда наёмников из Германии, Богдана порадовали... но не слишком. Судя по их рассказам, внести смуту и панику во вражеские ряды ночными обстрелами и распространением слухов не удалось. Поляки не выспались, как и сам гетман, толком не отдохнули, но боеспособности не потеряли. А следовательно, ни о какой гарантированной победе говорить не приходилось.
   Прикорнув на пару часов перед рассветом, Хмель встал с первыми лучами солнца. Засевшие на высоком дереве с подзорной трубой наблюдатели доложили, что у врагов жизнь в лагере продолжается в прежнем режиме, без суеты. Поляки готовились, если судить со стороны, к завтраку, а не к битве. Наскоро перекусил всухомятку и сам гетман. Его терзало опасение, что, отправив ночную смену пехоты на отдых, он её выключит из битвы, вернуться-то она сможет, дай Бог, через часа полтора, в самом лучшем случае, после начала сражения.
   "И здесь их держать, голодных, выпивших запасённую воду, не выспавшихся... неразумно. Господи, снизойди, дай хоть намёк, что же мне делать?!"
   Однако ни Богу-отцу, ни милосердному Христу, ни даже добрейшей Святой Деве до разборок в среде поклоняющимся им, судя по всему, дела не было. Небеса привычно безмолвствовали.
   Ещё раз посетовал про себя, что расположение табора впритык к лесу не даёт возможности свободно маневрировать на поле боя конницей. Именно из-за требований разместить его вне зоны уверенного попадания польских ядер он вынуждено жёстко разбил кавалерию союзников на две части. Богдан отправился к своему левому флангу, где выстроились шестьдесят восемь тысяч всадников. Калмыки привели, как выяснилось при подсчёте казаками, не сорок тысяч, а всего тридцать одну, из которых лишь тысяч семь были бронными
   "Потом надо будет ткнуть в эти подсчёты плоскими мордами сыновей Хо-Урлюка. Ишь чего удумали, завышать своё число для претензий на большую часть добычи. Хрен вам большой, а не доля на сорок тысяч! Но об этом поговорим после битвы, пока придётся делать вид, что не замечаем мы этих азиатских хитростей. И напрасно я послушался горлодёров, Татарин теперь от меня как на другом краю света, не докричишься вовремя".
   Коротко перемолвившись с тремя калмыцкими предводителями не столько по нужде, сколько по дипломатической необходимости, проследовал дальше. Кочевников подпирала пятнадцатитысячная лёгкая гетманская конница с молодым Богуном во главе. По наводке попаданца Богдан продвигал вверх Богуна и Сирка, уже убедившись, что люди они очень талантливые. А быстрое возвышение привязывало их к гетману. Да и совершенное отсутствие у них претензий на гетманскую булаву Хмельницкого очень устраивало. Властью ему делиться не хотелось, а запорожские атаманы скрыть стремление к получению булавы кошевого и не пытались.
   "А какой же я гетман буду, если булаву кошевого потеряю? Да никакой! Потом быстро не только и гетманскую заберут, голову в придачу отшибут. "И к гадалке не ходи" - как любит Аркадий повторять. Действительно, зачем идти к гадалке? И дураку ясно - прирежут и слова доброго не скажут".
   Сзади безбронных гетманцев пристроились молдаване. Десять тысяч легкоконных и пять в доспехах. Во главе с господарем Лупу, с ним из политеса пришлось также поговорить. Богдан честно признался, что о планах поляков не знает и, будет ли битва сегодня, ему неведомо.
   Наконец, позади всех заняли место тяжеловооружённые всадники Малой Руси. Гетманцы, бывшие скидановцы, запорожцы. Всего семь тысяч. То есть всего на левом фланге союзники сосредоточили шестьдесят восемь тысяч всадников, из которых девятнадцать тысяч имели бронь. В подавляющем большинстве - кольчуги или кожаные куртки, обшитые железными пластинами. Доспехами, подобными гусарским, обладали менее, чем две тысячи всадников коалиции.
   Хмельницкий проводил взглядом уходящих после ночного дежурства пехотинцев и с трудом удержался от попытки их остановить, оставить вблизи поля боя. Люди ведь устали, а поляки не проявляли никаких признаков активности. Учитывая, что ночью в таборе дежурили казаки, раздражать их лишний раз не стоило, зимой ведь перевыборы кошевого...
   У Татаринова, возглавившего правый фланг, всадников набралось немного меньше - шестьдесят пять тысяч, зато, благодаря черкесам, бронных воинов он имел больше - двадцать одну тысячу.
   Немалую угрозу для врагов представляла и артиллерия, девяносто чугунных восьмифунтовых пушек-гаубиц с конической зарядной каморой. По совету Аркадия Богдан не стал размазывать артиллерию по всему фронту, а сосредоточил её на флангах. Кроме длинноствольных бронзовых трёхфунтовых пушек, расставленных между возами первого ряда табора. Невиданная для тех лет скорострельность высверленных орудий внушала атаманам уверенность в победе.
   Наконец, в центре, в таборе, распоряжался Кривонос. Ему же подчинялись и артиллеристы, расположившиеся на вынесенных за пределы табора позициях, с прикрывавшими их полками. В его распоряжении оказалось более ста тысяч пеших бойцов - гетманцев, казаков, молдаван. Боевую эффективность новой вундервафли, как любил выражаться Аркадий, ракет с осколочными боеголовками, предстояло выяснить здесь. Оружие получилось довольно дорогим, из-за чего испытания провели минимальные. Отсутствующий в армии Аркадий и присутствующий Срачкороб заверили Максима, что ракеты полетят приблизительно в нужном направлении и почти наверняка взорвутся. Правда, Кривоноса весьма насторожили именно сопутствующие обещаниям слова: приблизительно и почти наверняка.
   Само собой, Кривонос не отдыхал уже больше суток, не до того ему было. Особую тревогу у него вызывало расположение шестифунтовых пушек вне табора. Именно укреплению их позиций он и уделил особое внимание, за неприступность линии возов он и не волновался, не было ещё случая, чтоб полякам удавалось взять табор штурмом. Наконец дневная смена заняла отведённые им места, и Максим вознамерился прилечь на одном из возов задней линии, вздремнуть хоть часок-другой. Однако поспать ему не удалось. С дерева наблюдатели дали знать, что в польском лагере началось шевеление и вроде бы седлают коней.
   Богдана это известие застало в момент трёпа с Василием Лупу - такого высокопоставленного союзника приходилось выделять особо. Чертыхнувшись, Хмельницкий поскакал к линии возов, невдалеке от которой и рос высокий, раскидистый дуб, где устроились наблюдатели. После сообщения о концентрации пехоты перед воротами лагеря гетман отбросил сомнения и послал десяток казаков за ушедшей на отдых пехотой.
   "Ничего, на том свете отдохнут, там нам всем черти для этого удобства приготовили. А сегодня бедолагам придётся побегать не выспавшимися и не отдохнувшимися. Злее будут".
  
   Богдан в сопровождении охраны проехал в самый первый ряд, чтобы оглядеть происходящее своими глазами. Глянув сверху вниз - кони уж очень по росту разнились, у него с охранниками высоченные анатолийцы, у ногаев, выставленных калмыками впереди, малорослые татарские. Невольно пожалел прежних злейших врагов, пережить сегодняшний день, из подставленных под удар гусарии, удастся наверняка немногим.
   "Плохо быть в подчинённом положении у чужих, что осман, что калмыков - ногаев никто не жалел, все стремились использовать их в своих интересах, не заботясь при этом об их желаниях".
   Но, по большому счёту, на жизнь или смерть кочевников ему было плевать. Гетман привстал на стременах для лучшего обзора. Поляки шли на битву, это стало ему окончательно ясно, когда раскрылись несколько узких ворот в передней линии польского лагеря и оттуда густо повалила пехота. Первыми выдвигались пикинёры. Выходили они на позиции впереди товарищей быстро, но слаженно, очень споро выстраиваясь в несколько линий, за которыми становились остальные пехотинцы. Причём, как ему было известно, в этот раз в пикинёрах служили не "немцы" из-под Галича или Гомеля, а самые натуральные наёмники из Германии, многие из которых успели повоевать на полях Европы не один год.
   "Этим волкам мои гетманцы пока на один зуб. Даже сечевиков против таких в чисто поле выпускать нельзя, пики-то у нас покороче, при столкновении туго придётся не им, а нам. Так всё ж заранее знал, для того немчуру эту поганую на штурм табора вытягивал. Вроде всё по плану идёт, нашему, ещё зимой разработанному. А на душе все равно неспокойно, ох, чую, не учли чего-то важного. Может аукнуться нам это горем-бедой".
   Казачьи пушки-трёхфунтовки не одновременно, но дружно, одна за другой окутались облаками серо-белого дыма. Грохот выстрелов более сотни орудий больно ударил по барабанным перепонкам. Хотя вражеский строй растянулся широко, не все ядра попали в цель, всё-таки палили почти на пределе дальности. Но всё равно в широком и глубоком строю образовалось множество просек - ядро в такой плотной массе убивало сразу нескольких человек, прежде, чем теряло разгон. Но прогалины тут же затянулись, "поляки" сплотили ряды и широким шагом под дробь барабанов двинулись на табор. Шли скоро и не опуская пока пик. А люди из польского лагеря всё валили и валили.
   В промежутки между наступающими отрядами наёмников пробегали вдохновленные священниками или ослеплённые жаждой наживы добровольцы из челяди и хлопов. Опередив остальных, они-то и стали главными мишенями для стрелков из табора. Неся огромные потери эти вояки прикрыли, таким образом, профессионалов. Не замедлили с ответом и польские пушкари. У них с точностью, а особенно с дальностью были ещё большие проблемы, но на глазах Хмельницкого опрокинулась от попадания ядра казацкая пушка, в двух или трёх местах полетели вверх и в стороны доски и щепки от возов табора. Вся передняя линия табора стала затягиваться пеленой дыма.
  
   Невольно гетман перенёс внимание на вражескую конницу - возможно краем газа заметил её движение, возможно - из-за ожидания оного. Пока она надвигалась шагом, как бы не медленнее своей пехоты. Кинул внимательный взгляд на широкую и длинную ленту кавалерии, очень красочную и грозную, гусары также пока несли свои копья-флаги поднятыми и коней разгонять не спешили, сберегая их силы для боя. Именно длина и ширина польского правого фланга вызвали единичный сбой работы сердца кошевого атамана. Не любившие глубоких построений поляки в этот раз надвигались огромной массой (гетман не мог увидеть, что враги остались верны себе и шли в атаку волнами). Здесь было явно больше тридцати пяти тысяч всадников, которые по его прикидкам могли появиться на каждом из флангов.
   "Неужто со страху померещилось? Так не первый раз в бой иду, дрожи в членах нет, голова, вроде, соображает... не-е, страху, чтоб глаза застил, нету. И великое их число - не мара, идут, сволота католицкая, на нас самые что ни на есть натуральные враги. Разведка проспала? Хм... ошибиться каждый может, да только навряд Свитка мог ТАК сильно промахнуться. Значит... перехитрил меня Владислав, чтоб ему на том свете черти до скончания веков покою не давали. Ладно, правильно Аркадий говорил: "Ещё не вечер"! Выстоим, выдюжим, а полякам с другого бока ох кисло придётся..."
   Пока Хмельницкий переживал по поводу возникшей опасности и перемещался к своей гетманской доспешной коннице, битва разгоралась. Как раз в момент перехода на лёгкую рысь польской кавалерии прилетели очередные подарочки от казацких пушкарей - связанные цепями ядра. Неизвестное ещё здесь изобретение для лишения вражеских кораблей парусов, манёвренности и скорости. В плотных массах невольно сгрудившихся людей и лошадей новинка показала себя весьма достойной применения. Влетев в ряды конников, вращающиеся вокруг общего центра ядра оставляли после пролёта не улочки, а широкие проспекты. Правда, недлинные, но скакавших впереди - а располагались там самые лучше вооружённые и защищённые всадники - эти ядра проредили основательно. Однако не только не остановили, даже не замедлили движения.
   Этот залп стал последним для одного из восьмифунтовых орудий, взорвавшегося при выстреле. И для всей обслуживавшей его команды. Чугун - не самый подходящий металл для пушек, но... за короткое время и так относительно дёшево отлить орудия из чего-то другого не получилось бы. Других пушкарей такая гибель товарищей ничуть не смутила. Враги приближались, и необходимо - жизненно в прямом смысле этого слова - было успеть перезарядить и выстрелить ещё раз.
   Артиллеристы проявили чудеса скоростного пробанивания и заряжания - благо при этом использовались картонные картузы с готовым, заранее отмеренным зарядом пороха и чугунных осколков - и успели дать третий залп, в упор, картечью. Чуть раньше пустили свои снаряды ракетчики. Ракеты пролетели за спины авангарда и разорвались НАД польской конницей и пехотой. А также, не менее четверти, над или за оврагом, ограничивавшим поле боя с юга.
   Вопреки надеждам Аркадия, грохот взрывов над головой и разлетающиеся вокруг крупные чугунные осколки никого на польском правом фланге не испугали. Или испугали, но не настолько, чтобы они забыли свой долг. Шляхта того времени, тем более фронтирная, русская, воевать ещё умела. Конница продолжила своё движение на врага, пусть и без тысячи с лишним всадников, убитых, тяжелораненых или оглушённых, упавших под копыта своих же товарищей. Если кто из них и выжил, то в бою участвовать уже точно не смог. Вот среди бежавших вместе с пешими наёмниками добровольцев из челяди смертоносные взрывы произвели немалую сумятицу. Однако набежали сзади другие, от ракет совсем не пострадавшие, и перетрусившие с непривычки Янеки или Анджеи продолжили атаку.
   Атаковавшие вдоль болота польские татары и хорваты от артиллерийского огня и ракетного сюрприза пострадали существеннее. Летели они толпой, с воплями и улюлюканьем, но изначально чувствовали себя обречёнными. Большое расстояние не помешало им рассмотреть железные ряды вражеской конницы. У черкесов и коней одевали в кольчуги, даже солнце, светившее атакующим в глаза, видеть это не мешало. А в схватке доспешного и безбронного шансов на победу понятно у кого больше. Если же сталкиваются массы всадников, то сохранить жизнь незащищённым может разве только чудо. О котором истово и молились татары и хорваты перед боем.
   Однако и в этом случае ни Христос и Дева Мария, ни Аллах молитвы не услышали. Не только ядра, но и картечь выкашивали их беспощадно. Весьма интенсивный огонь из ружей также стал неприятной неожиданностью. Такой плотности, дальности и точности Европа ещё не знала. К счастью для кавалеристов, большая часть засевших в таборе стреляла по пехоте, атаковавшей непосредственно их. Авангард Тышкевича не выдержал. После картечного залпа, положившего на землю практически всех, кто скакал впереди, шедшие следом попытались остановиться, но задние-то подстёгивали своих лошадей, стремясь проскочить обстреливаемое пространство... немедленно образовалась куча мала. Не детская, безобидная и весёлая, а смертоносная и жуткая для участников. Не один воин расстался с жизнью или получил тяжёлые увечья в этой каше. О переломавших ноги лошадях и вспоминать нечего.
   Не прозевали своего шанса артиллеристы. Они успели опять с невероятной скоростью перезарядить орудия и уже не залпами, а по мере готовности, начали поливать картечью столпившихся врагов. Позиции пушкарей быстро окутались непроницаемыми для взгляда густыми облаками. Прекрасный солнечный денёк для казачьих канониров быстро превратился в... непонятно что, так плохо видно без задымления в природе на Земле не бывает. Даже дышать в такой атмосфере - крайне сомнительное удовольствие. Но они продолжили пальбу в прежнем направлении.
   Мокрые от пота из-за жары и страха татары и хорваты картечному "дождику" совсем не обрадовались, смерть собрала в этом месте богатый урожай. А пушки палили и палили. Их активно поддерживало более тысячи стрелков из табора и из окопов вокруг артиллерийских позиций. Наконец, конникам удалось развернуться и обратиться в бегство. Дай бог трети из пошедших в атаку.
   Увидев это, Татарин бросил в бой черкесов и доспешных донцов. Последних он бы приберёг, но... уж очень много взаимной вражды и счётов было среди кавказских союзников. Пришлось вставлять между черкесскими отрядами казацкие, не всегда достаточно защищённые доспехами, лишь бы кони были рослые. Не без оснований он опасался, что черкесы сцепятся между собой вместо атаки врага. Также поначалу неспешно союзная конница пошла в атаку, подобно польской набирая ход постепенно. Правда, вид имела она не такой красочный, звериных шкур за спиной здесь не носили, флагов на копья не цепляли, в шелка перед боем не одевались. Однако и без этого выглядели шедшие на врага черкесы грозно.
   Через завалы из лошадиных и человеческих тел, зачастую шевелящихся, стонущих или ржущих, пришлось пробираться осторожно и шагом, и только после этого удалось перейти на рысь, а потом и галоп. Польская артиллерия оказалась на порядок менее эффективной, чем казацкая, зато стрелки на валу гвоздили пусть не так часто, но достаточно убийственно. Кольчуги от ружейных пуль защищали разве что при попадании по касательной. Впрочем, даже заметные потери не помешали черкесам врезаться в рванувшихся навстречу польских всадников, гусар и панцирников. Пока первая волна союзной кавалерии добиралась до противника, остатки расстрелянного польского авангарда - остальные всадники заранее выстроились, по советам опытных офицеров, с проходом для отступающих - проскочили в тыл. Поэтому черкесам поначалу пришлось несладко. У них также весь авангард сгинул в схватке.
   Но прав Наполеон - Победа, ветреная особа, действительно склонна обращать внимание на бОльшие полки и батальоны. Тут гусар и панцирников было слишком мало, их довольно быстро стали теснить. Здесь чуть было не оказался роковым для коалиции другой сюрприз Владислава - обстрел с бокового вала, рядом с которым и кипела схватка. Продлись она дольше, могли черкесы этого огня и не выдержать. Как в плохом анекдоте, появился "чудотворец" Срачкороб, и всё пошло неожиданно и... хм... в соответствии с его кличкой.
   Юхим руководил ракетчиками на этом фланге. Как один из разработчиков и производителей. Ночью он получил массу наслаждения, пуляя пугалки в польский лагерь, затем с удовольствием принял участие в вырезании сдуру вылезших из него наёмников. В общем - веселился от души.
   Неуёмная энергия позволила ему и днём воевать в полную силу. Увидев, КТО атакует, он распорядился выпустить по лёгкой коннице только треть ракет, а остальные приберечь. Дождавшись момента, когда черкесы вдавят врагов в проход между лесом и лагерем, он приказал перетащить ракеты и примитивные пусковые установки за спины своих и, быстро их установив, произвёл пуск ракет над головами попавших в неприятную ситуацию черкесов и доспешных донцов. Треть из них взорвались над лагерем или болотом, но это уже не имело значения.
   Сколько из своих, от свиста и рева, пролетающих низко над головой ракет и последовавших после разрывов над головами, испачкали штаны, мы никогда не узнаем, не вели в войске подобных опросов. Но позже, под чарочку, Юхиму в таком стыдном для воина событии признались трое. Полякам - над головами, которых ракеты начали рваться, сея вокруг осколки, сшибая всадников взрывной волной - пришлось много хуже. Бежать-то им верхом было некуда, король предусмотрительно приказал ворота закрыть и завалить - во избежание удачной вражеской контратаки. Поэтому многие, те, кто сумел развернуть в тесноте коней, кинулись верхом в Вислу, благо берег был здесь пологий. В выигрыше оказались попавшие в тыл польские татары и хорваты, они смогли спастись практически все. Бегство товарищей почувствовали и сражавшиеся в первых рядах, что боевого энтузиазма им не придало. Кровавое сражение превратилось в ещё более кровавую резню.
   Пока, когда озверевшие от гибели товарищей и впрыска адреналина в кровь черкесы рубили всех, до кого могли дотянуться, Срачкороб явил миру ещё одно "чудо". Он заметил убийственность стрельбы с вала по бьющимсяся с поляками черкесам и пошёл на штурм лагеря. Приказал своим отморозкам - в команду ТАКОГО атамана другие и не пошли бы - собрать на поле боя арканы с татарских лошадей. И, воспользовавшись тем, что находившиеся на валу сосредоточили внимание на коннице, полностью игнорируя кучку пеших оборванцев, бросился в атаку. Треть его подчинённых полегла, не достигнув вершины вала, в последний момент защитники спохватились, но остальные продемонстрировали немалую сноровку и по арканам накинутым на остатки порушенного в этом месте частокола, взобрались на вал.
   Стрелков было на нём на порядок больше, чем атакующих, но ширина вала резко ограничивала количество участников боя в конкретный момент. Поначалу получилась не схватка, а резня. "Венгерская" пехота была неплохо выучена стрелять из нарезных ружей, однако саблями владела несравнимо хуже ветеранов походов в Малую Азию. "Венгры" посыпались вниз, в лагерь. Кто убитый, кто раненый, а кто и со страху, бросив ружьё и спасая жизнь. Тышкевич такого поворота боя никак не ожидал, растерялся и кинулся за помощью к королю, имевшему резервы. Не послал гонца - сам побежал.
   Будь у Срачкороба не несколько десятков, а хотя бы несколько сотен бойцов, поляки потеряли бы лагерь уже тогда. Однако, захватив приличной длины часть вала (и не забыв изъять всё мало-мальски ценное у зарубленных пехотинцев, забрать их ружья и сабли), Юхим вынужден был скомандовать отход. Перспектива сражения с подходящим полком наёмников его не вдохновила. Эвакуация прошла без больших потерь, в этом и серьёзное задымление помогло. В лагере возникло несколько пожаров. Отошли назад и черкесы с донцами, также не поленившись наскоро собрать трофеи с поверженных врагов, увести с собой уцелевших лошадей врага.
   Пока Срачкороб геройствовал в лагере, его друг Васюринский в который уж раз поставил на кон свою голову. Куренной почуял назревавшую на другой стороне поля беду. Иван послал к атаману донцов верхового с призывом немедленно оказать помощь своим на другом фланге, сам же повёл рысью конницу Васюринского куреня, пятьсот всадников на татарских лошадях. Выбрав путь между укреплениями, по полю, усеянному убитыми и ранеными вражескими пехотинцами. Тех, кто лежал, казаки игнорировали (сильно переживая про себя, что нет времени соскочить и обшарить их, освободить от ненужного мёртвым имущества), пытавшихся убежать, походя убивали, не приближаясь близко к валам польского лагеря.
   Обстрел с валов из пушек и нарезных ружей уменьшил отряд всего на несколько бойцов, уж очень далеко от поляков двигались сечевики. Ворвавшиеся же в табор польские пехотинцы были слишком заняты сражением с засевшими там союзниками - помимо казаков, там и гетманская пехота находилась, и молдавская.
   Так уж получилось, что самый жаркий бой разгорелся как раз в таборе. Убийственно точная и частая поначалу стрельба, выкосившая несколько тысяч атакующих, отбить нападение на подступах к укреплению не помогла. Вскоре все занимавшие позиции в передней линии потеряли противника из виду. Ошибкой было разрешать пушкарям трёхфунтовок вести огонь. Врагов он убили не так уж много, зато дыма наделали в самый неподходящий момент достаточно чтоб начисто исключить стрельбу по целям.
   Бежавшие не строем, а толпой поляки потери не замечали, не обращали на них внимания. Добровольцы (среди которых было немало русинов (литвинов), то есть потомков русичей) не обращая внимания на ожесточённый огонь, гуляющую вокруг смерть, крики и стоны раненых товарищей, смогли добежать до телег и выкопанного перед ними неглубокого рва. Немцы, шедшие за ними, от казацкой пальбы пострадали не так уж сильно.
   Для конницы ров представил бы очень серьёзную проблему, но не для пехоты. Впрочем, поначалу, ров чуть было не стал непреодолимым препятствием. В запыхавшихся, вымотанных бегом поляков полетели гранаты, их щедро окатили картечью из дробовиков. Только теперь они обнаружили, осознали, что вокруг гуляет смерть и остановились. Во рву, расстреливаемые и по сути - беспомощные. Будь в атакующих рядах лишь такие вояки, атака на этом бы и закончилась. Единственное, чего они смогли добиться - уменьшили глубину и без того мелкого рва, завалив его своими телами.
   Но тут подоспели пикинёры, (потом уцелевшие признаются, что такого огня им встречать не приходилось). Они, до последнего момента прикрываемые плохой видимостью, смогли в нескольких местах сбить казаков с линии возов. Наёмники ворвались в табор и оттеснили защитников вглубь, не сообразившие вовремя отойти назад погибли. Вслед за ними туда протиснулись и другие атакующие. Именно в этот момент казаки потеряли добрую половину своих снайперов, как раз и расположившихся за возами для стрельбы. Они даже не заряжали ружья, при каждом стояло несколько заряжающих. Среди погибших оказалось много лучших казацких пушкарей, из приставленных к трёхфунтовкам. Снайпера и пушкари были опытными казаками и бежать - бросая менее опытных товарищей - для них означало покрыться несмываемым позором.
   Далее все так быстро перемешались, что сражение пошло кучка против кучки или вообще один на один. Или несколько на одного, это уж как кому повезло. Битва быстро перешла в состояние всеобщего озверения, мало кто просил пощады, а дарили её уж совсем единицы. Табор для такого количества людей оказался тесноват, его почти заполнили отчаянно сражающиеся в тесноте бойцы. Нередко отбиваясь от врага, казак потом обнаруживал, что спиной он опирался на спину немца или поляка. Последним из атакующих пришлось даже ждать, когда можно будет втиснуться в эту всеобщую резню, где ежеминутно погибали сотни человек.
   Выживаемость в этой жуткой мясорубке зависела от везения и опыта. Поэтому сечевики и донцы, ходившие не в один поход, и лучшие части молдавской армии сумели уцелеть. Частично, конечно. А вот из гетманцев и молодых казаков погибло большинство. У поляков ударной силой стали наёмники из Германии. Далеко не все из них были немцами, но опыт сражений тридцатилетней войны поначалу очень помогал им. Они были сбродом с моральной точки зрения, но убивать умели и смерти не боялись. Зато новобранцы из Польши, челядь, примкнувшая к атакующим, умирали в первую очередь.
   Именно в этой каше погибли и два посланца от Хмельницкого к Татаринову. Очень занятый проблемами левого фланга, Хмель не сразу смог оценить положение в таборе, через который посылал гонцов. А послать всадника полем боя он уже не мог, конница левого фланга была сильно потеснена врагом. Легко проходимый лес за табором его внимания не привлёк, что и осложнило положение.
   Резня шла часа полтора, прежде чем Кривоносу, много раз лично вступавшему в схватки и оставшемуся при этом невредимым, удалось организовать несколько отрядов и частично вышибить, частично уничтожить врагов, полностью восстановив контроль над собственным укреплением. К сожалению, стоявшие изначально в резерве гетманцы не оправдали надежд - дрались старательно, но не очень умело. Попытка с их помощью сразу выбить противников не удалась. Прежде всего из-за квалифицированных действий в схватке наёмников. Да и штык, тем более - в не очень умелых руках - не самое удачное оружие для драки в свалке. Вероятно, как раз смешение противоборствующих сторон, незаметность огромности жертв для участников битвы и привели к более чем ополовиниванию защитников. Попытка применения в свалке дробовиков вызвала многочисленные ранения и потери среди своих. Многие так и не успели понять, что здесь идёт сражение на уничтожение. Сказался и высокий процент новобранцев у казаков. Лучшие из сечевиков и донцов попали в ночную смену и в таборной резне не участвовали.
   Отчаянно бившаяся польская пехота показала чудеса героизма, но всё же потерпела поражение. Вымотанные бессонной ночью и побоищем, они сражались отчаянно, и чуть было не одержали победу. Но "чуть было" не считается. Поняв, что положение изменилось и их начинают сильно теснить, а то и окружать, поляки попытались уцепиться за линию возов. Совершенно озверевшие казаки не дали им такой возможности. Да и именно в тот момент атаковавшие заметили, как мало их осталось, не более трети от пошедших в бой. Возможно, это наблюдение и стало для них роковым, в одном, другом, третьем месте вспыхнула паника, и польская пехота побежала. Под сабли конницы Татаринова, к тому времени осознавшего серьёзность проблем на другом фланге и начавшего перемещение как раз через поле между укреплениями. В результате до своего лагеря добежали единицы - толпа, а не строй пехотинцев, при нападении конницы беспомощна и обречена. Нескольким тысячам удалось отпрянуть и сдаться Кривоносу. На союзную пехоту в тот момент навалилась усталость, что привело к неожиданному милосердию. Сдающихся в плен перестали убивать.
   Владислав, кстати, заметил редкостную удачность атаки табора и собирался бросить туда подкрепление из немногих оставшихся в лагере наёмников и нескольких тысяч вооружённых хлопов. Этому помешал "чудотворец" Срачкороб своей безумной атакой. Неожиданное появление сечевиков на валу, их лихой захват немалой длины участка этого защитного сооружения, откровенная паника, охватившая обоих гетманов... и королю пришлось думать не о продолжении атаки, а о защите. Впрочем, реально опасных бойцов-пехотинцев у поляков оставалось в резерве мало, а из желающих пограбить, но не умеющих толком обращаться с оружием хлопов вояки ещё те. Максимум, что они могли бы сделать - замедлить отвоевание казаками табора до прихода на помощь ночной смены.
   Между тем, на правом польском и, соответственно, левом коалиционном фланге события развивались очень тревожно для союзников. Конница у поляков реально превосходила даже лучших в коалиции черкесов, к сожалению Хмельницкого оказавшихся на другом фланге. Остальные уступали гусарам и даже панцирникам. А преимущество в численности здесь оказалось совершенно недостаточным. Пятьдесят пять тысяч против шестидесяти восьми.
   К счастью Хмеля, поляки пошли в атаку широкой лентой, желая одновременно уничтожить не только противостоящую конницу противника, но и два артиллерийских узла. Восьмифунтовые пушки поставили батареями - одну а самом краю, у оврага, вторую неподалёку от табора. Таким образом, можно было вести и лобовой и фланкирующий огонь по наступающей кавалерии.
   Примитивные, из корзин с землёй и вкопанных наспех брёвнышек, заграждения для орудий не выглядели серьёзным препятствием, как и выставленные на некоторое расстояние рогатки. Главной защитой стала поверхность луга между рогатками и пушками. Там вырыли множество полуаршинных ямок, губительных для скачущих лошадей и густо засеяли всё "чесноком". Окопы полного профиля для казачьих полков могли показаться совсем бессмысленными, ведь всадникам их легко было перемахнуть. Но если стоявшим впереди ногаям пришлось совсем нелегко от страшного удара доспешной конницы, то до пушек первая волна атаки не добралась, полегла под ядрами, картечью и пулями вольготно, безопасно себя чувствовавших в окопах стрелков.
   Пушкарей это не спасло. Вторая волна атаки добралась до заграждений, легко смела рогатки и сгинула практически полностью на полосе препятствий. Влетевшие на эту территорию кони ломали ноги или наступали на чеснок - и падали. Тех всадников, кому повезло уцелеть, добивали стрелки, так что везение оказывалось кратковременным.
   Однако если перед пушками полосы препятствий были широкими, то сбоку их сделали узкими. Вынужденно, там ведь собственная конница должна была размещаться или атаковать. Именно через эту слабость позиции части кавалеристов третьей волны удалось добраться до околотаборного артузла, вырубив, вытоптав часть пушкарей. Тех, кто не успел драпануть в лесок сзади. После чего, кавалеристы сами почти полностью были перебиты казаками из окопов. Околоовражный артузел аналогично погиб при четвёртом его штурме. Части канониров удалось спрыгнуть в овражек, остальные пали под ударами сабель и копыт. Этот успех дался полякам недёшево, только убитыми они при этом потеряли больше пяти тысяч человек. В результате мощь атак их на коалиционную конницу не могла не снизиться.
   Ногаев гусары вырубили почти полностью, единственное, что выставленным вперёд кочевникам удалось сделать - затормозить атаку, почти остановить её. Вслед за тюрками настал черёд калмыков и казацкой лёгкой конницы. Они также пошли в бой на невысоких лошадях, большей частью в лёгких доспехах типа тигеляев, а то и совсем безбронными. Потерявшие разгон поляки медленно, но уверенно теснили противников, те отчаянно сопротивлялись, отдавая три-четыре жизни за одну гусарскую.
   Зато калмыцкая знать и их ударные отряды имели качественные кожаные или железные доспехи и добрых, сильных и рослых коней. Они-то гусар и добили. Панцирники и рейтары второй-третьей волн атаки смогли отодвинуть назад, от табора союзников, вынудив Хмеля вводить молдавскую конницу, однако опрокинуть, обратить их в бегство не смогли. Четвёртая и пятая волны, уже чисто легкоконные, также решительной победы не добились. Огромная масса людей и коней, яростно сражаясь, медленно сдвигалась на восток, оставляя за собой полосу из человеческих и конских тел. Из оказавшихся на земле только редким везунчикам удавалось вылезти из этой кровавой каши, остальных дотаптывали польские подкрепления, вынужденные двигаться на помощь своим по трупам и раненым, убивая их тем самым.
   Давление пятой волны Богдан парировал, отправив в бой казацкую бронную конницу. Схватка остановилась, но не прекратилась. В огромном облаке пыли, на грани теплового и солнечного удара враги пытались одолеть друг друга. На тот момент противники уже сравнялись в числе, но преимущество в качестве перешло к союзникам. Обеспокоенный отсутствием успеха король бросил на кон последний козырь - личную гусарскую хоругвь. Обычно в хоругвях служило по сто-двести воинов, но королевская имела чуть больше тысячи. Кто-то зоркоглазый заметил приближающееся по дороге от места казацкого отдыха облако пыли. Нетрудно было догадаться, что это возвращаются пехотинцы, оборонявшие табор ночью. Их появление резко изменяло ситуацию и лишало поляков всяких шансов на успех в битве.
   Королевские гусары пошли в бой без копий - с разгона их можно было воткнуть разве что в спины своих, а в свалке они бесполезны. Им удалось ещё немного сдвинуть схватку на восток, у Владислава заколотилось сердце в предчувствии победы... Хмель бросил в бой свою охрану, личную сотню, оставив при себе только двух ветеранов, ходивших с ним не в один набег. То же самое сделал Лупу, подъехавший к кошевому с десятком гайдамаков. Всё опять повисло на тоненькой ниточке. Продави поляки противников, обрати их в бегство, и сражение окончилось бы уже не чьей-то полной победой, а неопределённо.
   Но здесь вылетевшие с другого фланга сечевики Васюринского куреня ударили полякам в тыл. Лоб в лоб пятьсот казаков тысяче гусар противостоять бы не смогли. Да вот лицом к налетевшим васюринцам успели развернуться немногие, не так-то легко это сделать в тесной свалке. В фактически попавшей в окружение польской коннице со скоростью верхового пожара в сухом лесу начала распространяться паника. То, что сзади их атаковали всего пятьсот человек, здесь никто не знал. Давление на восток прекратилось, проблема с разворотом коней в тесноте осталась. Теперь уже для всех поляков.
   Когда человек ищет способ спастись, а не зарубить врага, эффективность его в схватке падает на порядок. Потери немедленно у союзников резко снизились, а у поляков существенно возросли. И, наконец, к коннице васюринского куреня присоединилась вся кавалерия правого фланга коалиции. Татарин с опозданием, но пришёл на помощь своим. Капкан захлопнулся, битва превратилась в уничтожение окружённых, думающих только о спасении людей. Сообразительные и везучие, оказавшись неподалёку от овражка, соскакивали с коней туда и пешком спасались прочь. Для конницы он оставался непроходимым, гнаться за ними никто не стал.
   Кто-то из поляков продолжал рубиться насмерть, кто-то пытался сбежать, прорваться, кто-то бросал саблю и пытался сдаться в плен. Большинству это удалось, хотя некоторых сгоряча порубили. Вырваться из ловушки верхом не удалось никому, плена или смерти избежали только спрыгнувшие или свалившиеся - были и такие - в овраг. Почти вся конница обеих противоборствующих сторон надолго застряла здесь, на левом казацком фланге. У победителей не уходить имелся очень важный повод - трофеи. Ведь пленный магнат - это не только толстая туша в дорогой одежде, но и много-много денег, причитающихся его победителю. В разноплемённой толпе тут же вспыхнули ссоры из-за пленников или коней и оружия поверженных врагов. Так что большая часть командного состава коалиции застряла здесь намертво. Во избежание усобиц среди своих.
   Между тем сражение не прекратилось. Подошедшая из лагеря возле воды пехота ждать освобождения дороги от толпящейся на ней конницы не стала. Возглавлявший её Иван Золотаренко скомандовал пробираться в табор сквозь лес, что казаки легко и сделали. Европейский лес не дикие джунгли, прорубаться через него нужды нет, просто пройти можно. Таким образом у казаков на поле боя образовалось огромное численное и качественное преимущество. Золотаренко и Кривонос посоветовались и решили немедля им воспользоваться. По-быстрому дограбив тех, кто в табор ворвался, заодно добив тяжёлораненых, успевшие перевести дух, его защитники соединились с подошедшим подкреплением и рванули на штурм польского лагеря. Кстати, мужественно удержавшись от грабежа побитых в поле - некогда, да и в лагере наверняка можно найти трофеи побогаче.
   Казалось бы, после героического поведения в атаке можно было ожидать и большой стойкости в обороне. Однако выяснилось, что защищать-то лагерь и некому. Нет, пушкари выждали приближения вражеской пехоты на подходящее расстояние и проредили её картечью, стрелки, тысячи две-три не жалея пороха, палили по казакам, добрая тысяча которых осталась лежать на подступах к валу. Ров и вал хоть и не поражали глубиной и высотой, но были серьёзным препятствием для атакующих. К тому же вал был усеян вбитыми в него кольями, препятствующими подъёму. В лагере все ещё пребывало больше сотни тысяч человек, если не две. Без челяди и хлопов даже небогатые шляхтичи не ездили, что говорить о магнатах, при каждом небольшой двор находился, с поварами, портными, сапожниками, лакеями... людей хватало. Только вот подавляющее большинство из них в бой не рвалось, а совсем наоборот - кинулись прочь, от страшных казаков подальше.
   Крепости крепки не стенами, это ещё раз продемонстрировала судьба добротно укреплённого польского лагеря. Подбежав ко рву, гранатомётчики зашвырнули чугунные "подарки" за стены, другие казаки разрядили в защищающихся дробовики и пистоли. На чём оборона и кончилась. Воины сгинули в атаке, а челядь и лакеи погибать за панов не рвались. В сабли штурмующих встретило две-три сотни храбрецов. Они честно сложили головы, но не отступили. Полк немцев Владислав оставил для охраны противоположенной стены выходящей на реку. Польское командование, помня о судьбе Конецпольского и Николая Потоцкого, поспешило эвакуироваться. Драпануло, проще говоря.
   В момент, когда казаки полезли на вал, король, гетманы и несколько магнатов в сопровождении небольшой охраны ступили на борт королевской галеры, ждавшей их на фарватере. К берегу она подойти не могла, поэтому пришлось перебираться на корабль на лодках, немалое количество которых лежало на берегу или стояло в воде рядом. Пытавшееся прорваться туда же простонародье или нищую шляхту (совсем страх божий и уважение к вышестоящим потеряли) немцы отгоняли выстрелами в воздух. Прекрасно понимая, что встретить могут и в сабли, люди попроще спасались переплывая на другой берег, если смогли забраться в лодку, или пешком бежали вдоль Вислы по берегу. В воротах на реку образовалась давка, помешавшая многим скрыться.
   Немалая часть челяди вместо попытки спасения увлечённо принялась грабить имущество хозяев. Хотя лагерь поставили огромный, намного больший по площади и населению любого польского города, большинство из таких воришек сильно прогадали. Ворвавшиеся через частокол казаки первым делом быстро заняли валы и перекрыли все пути для бегства. После чего принялись методично освобождать от имущества (зачем оно рабам?) всех, кого поймали. На своё счастье, доступные женщины жили на противоположенном берегу, где располагался ещё один лагерь, неукреплённый. Узнав о поражении, они благоразумно драпанули прочь от реки, ещё не зная, что многим убежать не повезёт, да и будет ли лучше сбежавшим...
   Сражение закончилось, настала самая приятная для победителей пора - делёжка трофеев. Впрочем, Кривонос озаботился и о павших. Несколько сот хлопов из лагеря под конвоем отправились копать могилы. Потом, в связи с огромностью числа погибших, число копателей пришлось существенно увеличить, благо лопат от строительства укреплений осталось много. Для помощи своим и чужим раненым пришлось выделить ещё несколько сот человек, но уже своих, казаков. Многие добровольно вернулись в табор для поиска пропавших друзей или родственников, трофеи у казаков распределялись централизованно, участвовавшие в штурме молдаване об этом знали, многие также вернулись искать своих. Радость победы и богатой добычи перемешивались с горем за погибших и тревогой за пропавших и раненых.
   Битва была выиграна, однако война только начиналась.
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"