Столярчук Александр Васильевич : другие произведения.

Дочь кузнеца

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:


   Дочь Кузнеца
  
   УГРЮМ.
  
  

Утро было по- настоящему осенним. Утренник накрыл инеем всё вокруг. Трава под ногами звонко хрустела, ломаясь от нажима, и эхо

   далеко разносило этот хруст. Щурясь от яркого ,показавшегося из-за скал солнца, [Author ID1: at Wed Mar 22 19:32:00 2017 ]Угрюм, со счастливой улыбкой на всю харю [Author ID1: at Wed Mar 22 19:32:00 2017 ],
   несмотря на своё, [Author ID1: at Wed Mar 22 19:33:00 2017 ]в общем-то неулыбчивое имя, обнял за шею Мирка - шестилетнего, чёрного, как смоль ,жеребца.
   -Ну что, мой хороший, поехали?- Угрюм взял в руки поводья и Мирок без понуканий потащил тяжелую подводу.
   -Умница!- похвалил Угрюм и размечтался: "Вот бы мне такого коня! Сильный, красивый!"
   Конь хмыкнул, мотнул головой и вдруг остановился...
   -Нет, Мирок, нет. - поторопился поправиться Угрюм, - не тебя, что ты! Хуже, чем ты, конечно!
   Мирок тут же шагнул, опять без понуканий ,и несмотря на тяжелый груз, легко, будто играючи.
   На подводе, на всю её длину, лежал мраморный сом. Три с лишним месяца Угрюм высиживал его по ночам, раз десять этот гигант хватал наживку и рвал самую прочную леску. Последнюю Угрюм сплёл, как обычно, из конского волоса, вдвое толще предыдущей, да ещё с добавлением льняных волокон. Староста Влас, увидев этот канат, рассмеялся в голос, хотя ржал не только он:
   -Такой бечёвкой можно барки по реке таскать .Ну, сам посуди, разве сом дурак ,разве он не заметит такой толщины ? Да еще льном разит, как из мочильни - ...Угрюм только хмурился, пожимал плечами, будто сомневаясь, а вдруг сом и действительно -
   дурак?
   Как пришлось рыбаку Угрюму при вываживании озёрного великана -отдельная история -: руки изрезал в кровь, дважды рыба
   утаскивала его в воду, один раз пришлось нахлебаться воды,чуть было не утоп, но сдюжил. Подвернулось рядом притопленое
   бревно, за него и заякорился, леску обмотал вокруг него и, несмотря на скрюченные в ледяной воде пальцы, доплыл до берега и там уже, обогревшись у костра, понял, как справиться с рыбиной. Бегом, чтобы не замёрзнуть в мокрой одежде, добежал до подворья общего дома. Там в пристройке к конюшне была сухая одежда, припасённая как раз на такой случай. В стойлах спали шесть лошадей, но стоило Угрюму открыть забухшие ворота, Мирок, стоявший справа от входа, встрепенулся, всхрапнул, повернул голову, рассматривая в темноте , кто пожаловал. Угюм подошел к Мирку, погладил по холке, достал из кармана тулупчика полу размокший сухарь. Конь не побрезговал угощением и Угрюм начал процесс уговаривания, разговаривая с животным прямо как с
   человеком:
   -Мирок, хороший, помоги, пожалуйста! Пойми, уж очень надо, ну ради Пресветлых Богов! Мне ведь одному не справиться.
   Конь выразительно посмотрел на пустые руки, мотнул головой, ( мол, за так и за спасибо) не согласен. Угюм достал ещё один сухарь. Мирок с удовольствием сжевал и его. Больше сухарей не было, но Угрюм продолжал упрашивать:
   -Ты пойми, она тяжёлая, мне её самому не вытащить, и, вообще вдруг, пока мы тут торгуемся, возьмёт и уйдёт, зараза...
   Мирок согласно кивнул и сделал шаг назад, выходя из стойла. Видимо коню стало жалко уходящую неизвестную "заразу", и Угрюм вздохнул с облегчением.
   Остальные пять лошадей наблюдали сцену уговоров с явным удовольствием, ещё бы: во-первых, не их хотели вести неизвестно куда среди ночи из тёплой конюшни, а во-вторых, - как не
   восхититься таким умным конём.
   Выкатив из тележного сарая подводу, Угрюм быстро запряг коня, всё нахваливая его. Прыгнул в подводу, взял вожжи в руки и произнёс:
   -К озеру!-
   Мирок обернулся, мол, сам знаю, и мягко потрусил в заданном направлении.
   У озера Угрюм разделся, взял в руки верёвку и, шагнув в ледяную воду, поплыл. Конь посмотрел на рыбака, как на сумасшедшего, а Угрюм думал только о том, чтобы за время его отсутствия сом не сорвался с крючка. Ледяная вода обжигала тело, перехватывала дыхание, но, когда он доплыл к подтопленной берёзе, и почувствовал на том конце лески биение рыбы, то все невзгоды остались позади: Угрюм был счастлив! Он связал леску с верёвкой и крикнул:
   -Тяни, Мирок!-
   Конь спокойно пошёл в горку ,уходя от берега, потянув за собой и рыбака и рыбу. Выбравшись на берег, Угрюм, возбужденный в предчувствии поимки рыбы своей мечты, заметался по берегу в поисках подходящей дубины, досадуя что не прихватил в конюшне топор. Мирок же, обогнув стоящее на горушке дерево, стал спускаться вниз и, как только, поравнялся с вытащенной на берег рыбиной, просто лягнул "заразу" по голове, чтобы не ушла.
   Угрюм, голый, мокрый, с найденной, наконец, но уже не нужной дубиной, как дикарь, с победным воплем скакал рядом с агонизирующей рыбой. И конь окончательно убедился в его
   умственной несостоятельности.
   ВЛАС.
  
   Ночь выдалась холодная и Влас, деревенский староста и старший на подворье, проснулся от того, что от двери тянуло прохладой. Этот дискомфорт уже мешал спать. Выбравшись
   из-под овчинного полога, он потихоньку, чтобы не разбудить остальных, открыл дверь, прошёл через сени и вышел на подворье. Справив малую нужду, по-хозяйски обошёл всё подворье. Кроме
   общего мужского дома на подворье были еще конюшня, женский, сейчас необитаемый, дом, тележный сарай, баня, нужник и вырытый в прошлом году погреб. Само подворье находилось на закатной стороне довольно - таки большого острова. Две сопки ,которого, были покрыты сосновыми лесами. Три других берега: южный, северный и восточный - окружало непроходимое болото, тянувшееся на десятки тысяч шагов. От деревни подворье находилось в трех тысячах шагов к западу. Через болото была проложена гать, прочная, выдерживающая даже тяжелогруженые подводы. На острове сельчане собирали ягоды, грибы, ловили дичь и, до прихода мори, оставались на подворье на зиму для добычи пушного зверя.
   Теперь же, когда появилась морь, с первым снегом приходилось съезжать с острова, потому что морь не щадила никого.
   Влас открыл конюшню и обнаружил отсутствие Мирка. Сложив два плюс два, понял, что Угрюму удалось наконец-то поймать озёрного великана. Улыбнувшись за удачу друга, порадовавшись за него, взял вёдра и пошёл к роднику за водой. Напоив лошадей, сам напился и умылся, и, набрав свежей воды, пошёл в дом. Затопил печь, потихоньку, чтобы не будить остальных, согрел на себе травяного чая и сел завтракать за общим столом. Власы привык завтракать в одиночестве: пять лет назад семьи у Власа не стало: сначала летом того года шестилетняя дочь Ласка, играя на берегу трясины, оступилась и болото забрало ее, а через две недели жена Огнежка сама кинулась в трясину, не стерпев своей вины за недогляд за дочерью. Влас забросил свою кузню, ходил хмельной месяцами, стал совсем дикий, раздражительный, чуть, что лез в драку, а силушки, как у любого кузнеца, было через край.
   Больше года пропадал мужик и пропал бы совсем, но умер тогдашний староста, и на сходе, то ли в шутку, то ли всерьёз Угрюм предложил в старосты Власа, мол, для чего ты живёшь? так хоть пользу принесёшь деревне. Влас, как очнулся ото сна, и, прекратив хмелить, действительно стал полезным для деревни. Дав себе зарок, не брать в рот хмельного, опять взялся за кузню, будучи грамотным, навёл порядок в отчетных книгах , cпорил до хрипоты с управляющим баронского имения по поводу недоимки,
   и уже через год деревня жила без долгов. Баронство было не слишком большим и с подданными барон
   обходился не круто- лишь бы вовремя отдавали половину выращенного да половину добытого. Так исполу
   платили все. Управляющий по весне на пару с землемером обходили поля, записывали, где и что посеяно и посажено, делали виды на урожай, и половину видов вынь да положь. По осени управляющий приезжал ещё раз, считал заготовленные грибы, ягоды да орехи, взвешивал меды и прочие дары природы, и половину увозил в баронство. Обманывать было не принято - грех. Влас даже, добытое на острове, который не был
   баронской землёй, честно делил пополам. За честность и прямоту Власа уважали. А ещё больше зауважали, когда староста придумал вместо капусты сажать репу. НА удобренной болотной жижей почве репа так попёрла, что вчетверо перекрыла виды управляющего, а на следующий год на этих землях сеяли
   рожь и опять взяли урожай вдвое больше предусмотренного. Вобщем при новом старосте деревня зажила. Он сам работал от зари до зари и другим спуску не давал.
   Сидя за общим столом и попивая чай, Влас вспоминал всё это и думал о скором визите управляющего, о том, что хочешь ни хочешь, а храм в деревне строить надо, и приверженца Триединого надо приглашать.
   Входная дверь открылась, и на пороге появился, как ему и положено , хмурый Угрюм.
   -Специально такую рожу скривил? поинтересовался Влас.
   -Ни чё , не специально. Сорвался, гад. Опять леску порвал.- рыбак решил всех разыграть и уже видел их удивление, их охи и ахи...
   -Врёшь - сказал, как отрезал, Влас. Друга он знал, как облупленного, и заметил хитринку в его глазах.
   Угрюм ,умоляюще посмотрел на Власа, кивнул в сторону спящих на полатях, и приложил указательный палец к губам, мол, не порть праздник!
   Староста податливо согласился:
   -Ну, ушел, так ушел. Ты уж сильно не убивайся. В следующем году поймаешь. Садись пить чай.
   На полатях зашевелились. Народ начал посыпаться и Влас, наклонившись к самому уху друга, шепотом спросил:
   -Хоть припрятал-то?
   Угрюм утвердительно кивнул.
   Мужики, просыпаясь, здоровались и по одному спешили на улицу.
   Сыта- главный кашевар на подворье, вернувшись в дом, спросил у Урюма:
   -Опять всю ночь впустую просидел?
   -Отчего в пустую-то, - возмутился Угрюм.- Поклёвку-то видел, ну, сорвался большой, так я же мелких штук восемь поймал на засолку - он метнулся в сени и выволок из них кукан с сомятами - каждый не меньше пуда весом. Вот! А то впустую, впустую...На, вот чисть!
   Подтянулись остальные, стали обсуждать улов:
   -Везучий ты, Угрюм. - пробасил Берест, лучший охотник на подворье - Я вот сколько раз за лето
   без добычи приходил, а ты всегда с рыбой.
   -Это потому, что Угрюм молится и Триединому, и Пресветлым Богам одновременно! - вставил своё слово самый молодой - Щур.
   - Ты только в деревне такую чушь не скажи, -Влас строго посмотрел на Щура- Приверженцы Триединого спят и видят, кого бы из староверующих в подземелья своих храмов поместить. А Пресветлым Богам молись не молись толку нет. Покинули они наш мир, раз морь допустили на наши земли.
   В дом зашёл Лис- хитрый мужичок, вообще-то лодырь. Староста взял его на остров, что бы был
   под приглядом.
   -Мужики! У нас подводу угнали! Иду от нужника, смотрю в сарае только пять телег. Даже пересчитал ещё раз. Все равно пять! А лошадей-то - шесть!
   Все загомонили, мол, кому надо? мол, кто посмел!?- только Угрюм с Власом рассмеялись не выдержав.
   -Пошли. - сказал Влас, - Показывай где! - это уже Угрюму.
   За женским домом в зарослях можжевельника стояла подвода, а в ней сом-великан. Увидев рыбину, все без исключения восторженно ахнули, а Влас сказал:
   - А ведь, Щур прав. Без помощи Пресветлых тут не обошлось!
   -Ты только в деревне такое не ляпни! - чуть ли не хором сказали мужики.
  
  
   УКЛАДЫ.
  
   Деревня, сама по себе, была совсем небольшая - дворов семьдесят. Название носила неброское - Задворье, и полностью ему соответствовала, так как находилась на самых задворках баронства. К ней вела единственная дорога, с одной стороны прижатая к озеру и болоту, с другой - вплотную
   подступали горы. Эта узкая полоска суши, весной и осенью становилась совершенно непроходимой, и Задворье было отрезано от внешнего мира. Правда были ещё две горные тропы, но весной или осенью ходить по ним соглашались разве, что горные бараны, да самоубийцы. Дорога заканчивалась у небольшого поросшего травами плато, на котором и обосновали Задворье. Дальше за деревней горы вплотную подступали к болоту, охватывая его полукольцом, и длинным мысом вдавались в озеро. Когда-то
   давно Задворье было хуторком и жила там всего одна семья, но потом, потихоньку сыновья приводили жён, дочери - женихов - приймаков, и деревня разрослась и, не будь мори, росла бы и дальше. Ведь все условия для этого были: плато, хоть и небольшое, было плодородным, благодаря минералам, удобряющим
   почву дождями в горах, шесть родников бесперебойно снабжали деревню водой для полива, выше, в горах было несколько, вполне доступных пастбищ, где нагуливались и коровы, и овцы. Баронская армия, или, как ещё назвать этих вояк, охраняли единственную дорогу за половину урожая, но вмешалась морь.
   Тогда давно, до мори, все в округе поклонялись Пресветлым Богам. Вера была полу- шаманской, полу- языческой. Богов было двенадцать, по количеству месяцев в году. Каждый из богов имел равную силу и в свою полную мощь входил в полнолуние. Храмов, как у Триединого, не было, а были священные места - места силы, где были обустроены святилища. Как правило, вокруг большого широколиственного дерева были равноудалённо расположены двенадцать приблизительно одинаковых по размеру камней. Камни эти были ориентированы по сторонам света и символизировали каждого из двенадцати Пресветлых Богов.
   Все, кто просил помощи у Богов, приходил в святилище, обходил камни по кругу, прося помощи у них, и останавливался у последнего, соответствующего текущему месяцу, возлагал на него жертву- подношение. Камни были испещрены рунами и петроглифами, значения которых никто уже не знал и не помнил,
   но древность этих сооружений действительно вселяла в людей священный трепет. В полнолуние к святилищам шли все вместе. С детьми и стариками. Не ходячих везли на подводах . И если Пресветлый Бог принимал подношения, то исцелял, помогал, одаривал. Но если обряд был неверным - то насылал град, наводнение, бураны, падёж скота и прочие несчастья, ведь гнев Бога-это гнев Бога.
   Летом и зимой, когда дорога позволяла, жители Задворья ездили на ярмарку в баронство в город, что расположился рядом с баронским замком и так же, как замок был окружен каменной стеной. На ярмарке торговали излишками урожая, продавали шерсть, рыбу, грибы. Меняли орехи и мёд на ткани и посуду, покупали лошадей и телеги с санями, а главное привозили железо, добытое на острове, богатом железной рудой. Путь от Задворья до баронства занимал больше суток и поэтому, с приходом мори, надобность в санях отпала: зимой с установлением снежного покрова остаться вне стен, освящённых приверженцем Триединого - равносильно смерти.
   Тогдашний владелец замка, барон Вития, был первым в округе, кто принял Триединство. В городе был построен первый храм Триединого. И тогда же, в роще у замка, было разрушено первое святилище Пресветлых Богов: жертвенные камни были перевернуты, как попало, приверженцы Триединого кувалдами
   нарушили причудливую вязь рун на камнях, а дуб, может быть и тысячелетний, просто сожгли. Потом настала очередь других прилегающих к баронству святилищ, в сёлах возводились храмы, где приверженцы Триединого вели службы и проповедовали свой культ. Уже через поколение само упоминание Пресветлых Богов считалось смертным грехом, замеченных в поклонении им долгополые уводили в храмы и, как-то перевоспитывали, так что те сами становились ярыми адептами Триединого.
   А потом приверженцы Триединого стали рыскать в поисках святилищ по всей округе. Сожгли прекрасный вяз на плато у Задворья, деревню обнесли частоколом и освятили.
   А потом пришла морь...
  
  
   МОРЬ.
  
   Пастух Лыко гнал стадо на нижние луга, ближе к деревне. Уже смеркалось. Сначала редкие, а потом всё крупнее, пушистые снежинки стали укрывать землю. Тяжелые низкие снежные тучи, двигающиеся с северо-запада со стороны болота, заволокли небо до самого горизонта и, приблизившись к горам к своей естественной преграде, обрушили всю свою мощь на предгорья и плато. Неожиданно поднялся ветер, как-то вдруг потемнело, и
   разразилась снежная гроза. Молнии сверкали, вокруг, впиваясь огненными зигзагами, куда попало, испуганное стадо разбежалось и Лыко, стоя в небольшой долине, был растерян и напуган не меньше коров и овец. Когда снег покрыл землю на два вершка, а произошло это очень быстро, пастух вдруг упал, как подкошенный, его одежда медленно сдулась, как бычий пузырь, внутри не было ничего... Пастуха Лыко не стало - он просто исчез...
   Пара влюбленных дворян, отправились на конную прогулку в сумерки. Они счастливо ехали рядом нога к ноге, пошел снежок, похолодало, и юноша заботливо укрыл плечи девушки своим плащом. Снег усилился, над лесом зашумел ветер, и пара решила вернуться. Перейдя с шага на мелкую тряскую рысь, они заторопились назад к замку, но в ворота замка въехали только лошади с ворохами одежды на спинах.
   Слепой гусляр Мокша шёл от одного постоялого двора к другому. В котомке за спиной были старинные гусли да несколько сухарей в дорогу. Простукивая знакомый и не раз хоженый путь, своим отполированным за годы посохом, Мокша напевал только что сочиненную балладу. Дойдя до поворота к разгромленному святилищу, он замолчал, постоял несколько минут и повернул к древнему месту поклонения, поднимаясь на холм, почувствовал, что пошёл снег, повернул лицо к небу, ощутил тающие снежинки на щеках, запел песню про снежные зимы, и продолжил подъём.
   Дойдя до разрушенной святыни, он ощутил спиной порыв ветра и то, как колючие снежинки впиваются в ничем не прикрытую шею. Нащупал первый камень, расколотый пополам, достал из котомки сухарь и, отломив кусок, возложил в трещину меж обломками. Снегопад всё усиливался, и руки гусляра сильно замерзли, нашаривая камни, каждый из камней получил свою порцию сухарей. На обожженный, укрытый снегом уже на ладонь, каштановый пень, Мокша возложил свои озябшие ладони. Бормоча слова молитвы, он просил прощенья у богов за содеянное со святым местом, хотя вины его в этом не было, потом достал гусли и запел грустную песню о тленности всего сущего. Снегопад
   прекратился, песня закончилась, Мокша опять накрыл ладонями пень, и из незрячих глаз потекли слёзы горечи и печали. Холода он не чувствовал, сидел и грел теплом ладоней пень. Прошло несколько часов, гусляр как будто очнулся ото сна, поднял с заснеженной земли котомку и посох, побрёл вниз по склону умиротворённый и уверенный в том, что сделал что-то важное и нужное. Звезды и вышедшая из-за тучи полная луна освещали дорогу, но слепому было всё равно.
   Сколько людей исчезло, перестало существовать, в первую ночь мори неизвестно. Но народ скоро понял, да и проповедники в храмах просветили, что ночью ( с первым снегом и до схода снежного покрова) находиться вне освященных приверженцами Триединого стен нельзя - сгинешь!
   Весной, когда морь ушла, то тут, то там находили одежду сгинувших, боязливо прикапывали и возносили,
   теперь уже привычную молитву Триединому, за упокой души.
   Повитуха и травница Зоряна, знаменитая на всю округу, родилась намного позже, первой ночи мори. Мать и бабка её тоже были повитухами и ей, ещё девочке, рассказали, что не только посещают храм Триединого, но в полнолуние ходят к ближнему святилищу Пресветлых Богов. Маленькая Зорянка, с ужасом слушая их откровения, спросила:
  
   -А, как же зимой? Ведь морь же?
   Мать, гладя по голове испуганную дочь, ответила:
   -Так, выходим засветло, а в святых местах мори нет. Слаба она против богов-то. Только ты никому об этом. Да и, когда станешь взрослой, морь, не морь, а на роды придется идти. Ведь ты хочешь быть повитухой? Да и болеют люди зимой чаще, чем летом. Мы же тебе рассказывали, что зимой люди слабеют и бороться с хворями им сложнее.
   Зоряна впервые в двенадцать лет с матерью и бабкой в полнолуние вышла за частокол села зимой. Мужикам
   стоявшим на воротах, сказали:
   -В Лопушках жена старосты на сносях. До ночи дойдём.
   -Девку-то, зачем с собой тащите? поинтересовались мужики.
   - Так взрослая уже. Тринадцатый пошел. Пусть учится. Пора уже, а то, кто у ваших дочерей будет роды принимать?
   - Да, когда ещё это будет?
   - Вот оглянуться не успеете, и будет! - ответила мудрая бабушка, выходя за ворота.
   Зорянка, закутанная в шаль, с гордо поднятой головой, последовала за старшими, не забыв улыбнуться молодому
   Велю- шестнадцатилетнему красивому парню, уж больно он ей нравился. Вель мнил себя взрослым и на малявок, вроде
   Зорянки, не обращал внимания. А зря...
   На разрушенном святилище Зорянке было совсем, не страшно, повторяя за матерью и бабушкой обряд поклонения, она совсем забыла про страшную морь и всё ждала, что что-то произойдет, когда она попросит у Пресветлых: " Стать лучшей в мире Повитухой". Именно так-с большой буквы! Но ничего не произошло, искалеченные камни не вспыхнули ярким светом, обугленный кленовый пень не расцвёл среди зимы. "Эх, - вздохнула девушка- надо было просить, чтобы Вель влюбился."
   Бабушка, глядя на разочарованную внучку, как-то буднично произнесла:
   -А, куда ему деться? Коль повитуха кого полюбила-то ему деваться некуда...
   Щеки Зорянки вспыхнули от стыда. Неужели она вслух про Веля сказала? Бабушка с матерью только улыбнулись, переглянувшись, и почти синхронно сказали:
   - Ну, давайте греться!
   Зоряна хотела спросить: " А как?"- но старшие, молча, положили ладони на истерзанный в огне пень. Девушка последовала
   их примеру и почувствовала едва заметное тепло. Дальше был не то сон, не то явь, но с рассветом все трое вышли на дорогу и заспешили в Лопушки к беременной жене старосты.
  
   СБОРЫ
  
   Влас, после бурного обсуждения мужиками пойманного Угрюмом сома, как обычно, пошел на дальнюю сопку за рудым камнем,-
   Мирок, самостоятельно выйдя из конюшни, догнал хозяина и ткнул мордой в спину, мол, а меня с собой возьмёшь?
   -Бери мешок и пошли! - сказал староста.
   Конь резво метнулся к тележному сараю, стянул с гвоздя на стене пустой мешок и, взбрыкнув, поспешил за Власом - там
   на сопке с железняком росла особо богатая железом трава, уж больно полезная для лошадиного здоровья.
   -К обеду вернёшься? - поинтересовался Сыта. Влас утвердительно кивнул и ушёл.
   -Тебе-то с рыбой помочь? - спросил Берест.
   -Конечно. Сам я её и перевернуть не смогу. -ответил Сыта-
   -Лис и Щур! - давайте за водой к роднику. А ты, Олик, посмотри бочку, если чо, прожги с серой. Ну, чё, стоишь? - повернулся
   Сыта к Бересту - шуруй в дом за ножами! - посмотрел на Угрюма и добавил: А ты - спать!
   -Да. Только лошадей сведу на луг. - Угрюм пошел к конюшне, а Сыта, забравшись на подводу, стал примеряться к сому, как
   половчее его разделать.
   Вернулся Берест с ножами. Сыта опять отослал его в дом за горшком.
   -Там, справа, на полке, расписной такой! Усы отдельно засолим. Вкуснятина будет - мечтательно произнес он в спину
   уходящему Бересту.
   Осеннее солнце слепило глаза. Влас по дороге к сопке с рудым камнем часто натыкался на паутину, развешанную лесными ткачами чуть ли ни на каждом кусте. Паутина противно липла к лицу, путалась в бороде, и Влас стал выглядеть совсем седым. Мирок шёл следом гордо, как служебная собака, неся в зубах пустой мешок. Наблюдая, как хозяин постоянно утирается от везделезущей паутины, конь совсем не торопился выходить в лидеры.
   Шихтная печь за ночь достаточно остыла, и можно было безбоязненно её вскрывать. Влас достал из-за пояса молот и
   двумя точными ударами расколол глиняную обмазку. Сохранять печь было без надобности, ведь это последняя варка в этом году,
   но Влас, чисто по привычке, действовал аккуратно и добрался до металла (уже застывшего, но не остывшего), почти не разрушив, печь. Складывая в брошенный Мирком мешок спечёные слитки, кузнец прикидывал, что и как из них сделает, а что пойдёт на продажу.
   Ясное синее небо до самого горизонта предвещало ночной морозец, и Влас принял решение съезжать завтра по утру с острова, если мужики, конечно, справятся с сомом, ведь порезать, промыть и посолить такого гиганта надо много времени. На обратной дороге Влас проверил плашки, расставленные Берестом. В двух из них была добыча: в одну попался линючий лисёнок, облезлый и совсем никчёмный по осени, пришлось отпустить, но зато во второй был ценный зверь -барсук. "Ну вот, - подумал Влас- ещё с барсуком
   придётся возиться, пока освежуешь, пока жира натопишь... Нет, по утру, точно не успеем уехать, к обеду бы успеть". Но выпускать
   такую ценную добычу было бы верхом глупости, и Влас достал из-за пояса молот.
   Мирок гордо, с перекинутыми через спину мешками вошёл на подворье, будто бы это он лично добыл зверя и выплавил
   металл. Следом шёл Влас.
   -Всё еще возитесь? - спросил он, хотя можно было и не спрашивать.
   -Обед-то хоть приготовили?
   Сыта, с рыбными по локоть руками, утвердительно кивнул, но добавил:
   -Чуть попозже будем обедать. Надо еще партию в коптильню заложить.
   Влас, снимая груз с Мирка, поинтересовался: - Хоть на горячую поставили? На вот, Берест, держи добычу!
   Берест оценил зверя:
   -Хорош!, ничего не скажешь. У распадка попался?
   -Нет в логу. Вот что? мужики, завтра съезжать надо. Так что, после обеда никакого сна! Уже сейчас выкатывайте подводы и начнем
   грузиться. Думаю, завтра к вечеру белые мухи нас навестят.
   После обеда, до самой темноты, грузились. Перекладывали с подводы на подводу, стараясь уместить покомпактней, пихали меж бочками разную мелочь, но всё равно не справились. Ночь выдалась звездная, ощутимо похолодало. К утру задул северо-западный ветер, и небо стало заволакивать серыми плотными тучами.
  
  
   З О Р Я Н А
   Два года прошло с первого посещения святилища. Зоряна подросла, оформилась в статную красавицу. Вель все вечера проводил под окнами дома повитух. Сельчане подтрунивали над ним, но что поделаешь? Как увидел её летом у колодца с коромыслом, весёлую, зарумянившуюся в лёгком летнем сарафане, так и пропал парень. Сначала сам себе удивлялся, мол, что я на мелкую такую заглядываюсь, а потом понял, что день ему не мил, коль её не встретил, ночь длинна, и ждёшь, не дождёшься утра, чтобы, хоть глазком одним на неё посмотреть, хоть мельком увидеть.
   Бабушка Зоряны, видя маянье Виля, поджимала губы, ворчала:
   -Опять, твой под окнами торчит. Совсем совести нету! Ох, Зорька, не будет из этого добра. Выбрала ты себе, хоть и красивого, но слабого волей. Будешь верёвки из него вить, а он в конце - концов погубит себя любовью!
   -Мама, ну что ты такое говоришь? - Мать Зоряны считала, что не всё так плохо и запущено - Молодой. Кровь играет. Вот получит своё и остепенится. Поженятся, и всё будет хорошо. Бабушка возражала:
   -Да он подойти к Зорянке боится, не то, что сватов засылать!
   Но к осениВель, всё-таки решился. Когда Зорянка пошла в лес за мухоморами, увязался следом. Шел поодаль, думал, что девушка его не видит, а она, собирая грибы, кусала губы, рассуждая: "Все ли мужики дураки? Или только мне такой попался?" В ложбинке у ручья присела за можжевельником, дождалась, когда подойдёт поближе, да и вышла навстречу.
   - Здравствуй, Вель. Тоже по грибы?
   Тот буркнул:
   - Да - а сам красный от смущения, как мухомор, только что крапинками не покрылся.
   -Что же ты каждый вечер возле нашего дома прячешься, а в гости не заходишь? - и прямо в лоб спросила:
   -Может не люба я тебе?
   Оторопелый Вель, потупив взор, ответил:
   -Люба.
   А молодая, будущая лучшая в мире, повитуха, подошла поближе и потребовала:
   -А коли люба, так хоть поцелуй!
   У самой поджилки тряслись от неизвестности - как оно целоваться-то.
   Вель приблизил лицо и сухими губами коснулся губ девушки."И всего-то? - разочаровано подумала она - А девки говорили, что
   страсть как приятно. " Но тут Вель впился в губы по-настоящему и Зорянка подумала:"А и действительно приятно. Но хорошего
   по чуть-чуть, как говорит бабушка, и отстранилась от парня.
   Назад шли рука об руку. Вель всю дорогу молчал и уже у частокола, заглядывая в глаза, спросил:
   -Выйдешь за меня?
   -Коль мама с бабушкой благословят, то выйду.
   С холодами Вель заслал сватов, и к становлению зимы состоялось обручение в храме. Зорянка сначала никак не могла
   привыкнуть к брачным браслетам - ведь мешаются, но потом обвыклась и даже в бане не снимала, хотя те пекли запястья.
   Осенью у них родилась дочка. Рыжая. Не понятно в кого: Вель чернявый, Зоряна - белокурая. Люди судачили разный вздор.
   Вель ревновал, невзлюбил дочку, в каждом рыжем мужике видел соперника, даже попытался бить жену - тамошние нравы позволяли, мол, бьёт - значит любит, но бабушка, узнав о побоях, сказала:
   - Будешь обижать Зорянку или Огнежку- прокляну! Нашлю почесуху, да бессилие, так что за месяц иссохнешь!
   Вель не послушался умудренного опытом человека, а зря...,
   сначала маялся животом неделю, потом пропал напрочь аппетит. Он всё ходил почесываясь, а потом вообще понесла нелёгкая
   к родне, в город, наночь глядя, и видно морь прибрала его.
   Зоряна горевала- муж был все-таки. Только видно судьба такая у повитух -без мужиков век во вдовах куковать, своего отца она тоже почти не помнила, знала со слов матери, что медведь его в лесу задрал, а так ли на самом деле было? Кто его знает.
   Огнежка росла бойкой, веселой, но бабушка определила, что повитухой ей не быть. Зоряна сначала не поняла почему, но
   потом согласилась с бабкой, уж больно Огнежка была отзывчива к чужой боли, боялась крови, и была настолько рассеянной,
   что к травам и зельеварению её подпускать нельзя ни в коем случае. Вот за скотиной Огнежка ходила хорошо, ещё девчонкой
   бывало к хворой корове подойдёт, наложит на больное место руки, глядишь, буренка и пошла на поправку. Или щенка какого
   блохастого паршиво-шелудивого возьмет на руки, погладит, пошепчет чего-то на ушко, и через неделю зверёнка не узнать, бегает по двору -кровь с молоком. Сама после этих процедур чуть жива, в лёжку, но счастья в глазах сколько, радости. Бабка ворчала:
   - Изведешь себя совсем, надорвешься когда-нибудь.
   Но к пятнадцати годам Огнежка была всё такой же: весёлой радостной и рыжей. Парни её не волновали, а вот лошади, коровы,
   козы да овцы, куры да гуси, собаки да кошки особенно хворые.
   В год пятнадцатилетия Огнежки бабушка, а для неё прабабушка, умерла, и как-то незаметно в семье старшей стала Зоряна.
   Она действительно была лучшей повитухой, да и в травах стала разбираться куда лучше матери. Мать всё больше занималась
   хозяйством на вызовы почти не ходила и пользовала только если кто придет, когда Зоряна на вызове.
   В святилище продолжали ходить в полнолуние и там, то ли они наполняли обгоревший пень энергией, то ли пень поил их силой -
   непонятно. Как-то зимой Зоряна с Огнежкой поехали в город, что рядом с баронством, там богатая купчиха была на сносях, поехали
   надолго - на три дня не меньше, как раз на полнолуние, и мать пошла в святилище одна.
   Сидя у пня в состоянии медитации, она и не заметила, как подошли от дороги, видимо по её следам на свежем снегу, приверженцы Триединого. Увидев молящуюся , долгополые возликовали, больно ударили по рукам, покоящимся на пне, долго пинали и, уже бесчувственную, поволокли в храм.
   Зоряна с дочерью готовились принимать роды, и в полную луну купчиха благополучно разродилась. В гостях у купца бы тогда кузнец из деревни. Увидев его впервые, Огнежка испугалась. Еще бы огромный, заросший волосами, ручищи - во ! глаза- чернущие, так и зыркают, а как заговорил, так будто гром бабахнул. На лестнице темной столкнулись.
   -Ой! Прости, девица, коль напугал. Ну да, большой я, громкий, но добрый. Не бойся, не обижу. Давай помогу ведро донести.
   Взяв ведро, легко будто и веса в нём не было, через две ступени поднялся на второй этаж и, там, при свете оконца, Огнежка рассмотрела его поподробнее. Тихо молвила:
   -Спасибо. - и, шмыгнула за дверь к роженице.
   Влас, а это был именно он, в горнице спросил у купца:
   -Что за дивная девка у тебя появилась? Прямо огонь!
   Так это Зорянина дочь -Огнежка, из села Столбы.
   Огнежка же, в свою очередь интересовалась у роженицы, мол, кто это такой у них большой и страшный. Роженица, бережно держа
   у груди ребенка, улыбнувшись, ответила:
   -Власа испугалась, глупенькая, что ты. Он добрый, а уж честный какой, никогда не соврет. А то, что огромный? - так кузнец он. В Задворье живёт.
   -Где? - переспросила Огнежка - Задворье - это что?
   Мать с роженицей рассмеялись:
   -Задворье -это деревня такая. Так называется.
   За ужином Влас и Огнежка встретились ещё раз. Он всё внимательно рассматривал Огнежку, а потом попросил:
   -Можно волосы твои пощупать? Таких рыжих , огненных ни разу в руках не держал.
   Огнежка засмущалась, отгородилась от Власа ладонями, но мать сказала:
   -Ну чё, ты, доча? Ведь не замуж же зовет. Пусть пощупает.
   Кузнец как можно нежнее, дотронулся до косы:
   - Ишь , мягкие какие, и красивые. Прям, как медь отожжённая.
   Комплимент получился так себе, но девушка, всё же сказала:
   -Спасибо.
   В Столбах повитух ждало горе.
   Приходили долгополые со стражниками, всё пытали: не ходят ли они на святилище? знали ли они, что старая повитуха туда ходила?
   посещают ли они храм Триединого? исповедуются ли они перед приверженцами?
   Мать с дочерью ответствовали долгополым мол: не ходят, не знали, веруют, в грехах каются. Бабушку больше не видели. То ли сморили её в подземельях храма, то ли куда свели? На святилище ходить боялись, знали, что следят за ними по полнолуниям. Все так же ходили за больными, принимали в этот мир новых людей, лечили скотину. А весной, как снег сошел, в Столбы приехал Влас. Свататься.
  
   ДОЛГОПОЛЫЕ
  
   Сначала, когда барон Вития принял Триединство, в округе не было ни одного долгополого. Были приверженцы, которые вели службы в храмах, несли в массы идеи Триединства, привлекали паству, дотошно растолковывая преимущество своей веры в спасении душ уверовавших.
   Конечно же, первыми потянулись в храмы женщины, судача у колодца о правильности веры, о красочности обрядов, о том (о грешное женское начало) как опрятны и подтянуты молодые служки в храмах, как приятно пахнет от них благовониями. Понятно, что с собой мамаши потянули детей. Храмы стали своеобразными клубами: всё благочинно, чисто, служба под органную музыку, хор поёт, ни пьяных, ни драк, с кумушками
   можно пообщаться. Потом в храмы за жёнами с детьми пришли и мужики, но эти службы посещали нерегулярно, ведь надо было работать, кормить семью, да и в питейные дома, когда - никогда заходить, Пресветлые-то Боги не запрещали хмелить и Триединый к хмелю вроде лоялен. Только меру знай. Когда же стали рушить святилища Пресветлых, вот тогда и появились долгополые. Облаченные в чёрные, до самых пят, балахоны, со спрятанными за капюшонами лицами, с фанатичным блеском в глазах. Ходили они группами, с народом не общались, жили при храмах, но на общих службах не бывали. Если на защиту святилищ вставали люди, то кто-нибудь из приверженцев витиевато объяснял народу ошибочность веры, пугал загубленостью души, взывал к остальным вставшим на истинный путь Триединого, а долгополые просто,
   молча стояли рядом, угрюмые и непонятные. Ночью же всё равно святилище оказывалось разрушенным.
   Триединство всё больше и больше укрепляло своё влияние, детей, прошедших обряд посвящения, стали нарекать новыми именами, что они означали непонятно, но звучали они напевно и красиво: Анвелия, Миания, Торрий, Виантий, Латоний. Мужское начало - Ий, женское - Ия.
   Всё строго и упорядочено. Стало привычным обряды рождения, свадеб и похорон проводить с Приверженцами Триединого, они и о душах позаботятся и запись учётную, как надобно сделают. Порядок! В самой системе Триединства тоже прослеживался порядок: Приверженцы - младшее звено, над ними настоятели, над теми -предстоятели, далее шли долгополые, правильное название - Блюстители Веры, и где-то в заходной, далёкой стране - Главный Блюститель. И Прообраз Триединого на земле.
   Сначала службы велись бесплатно, но с приходом мори за обход Приверженцем частокола или стены, стали взымать по меденке со
   двора, за обряд посвящения младенца, то же меденку, за свадьбу по меденке с жениха и невесты, за похоронный обряд, опять меденка, пришёл в грехах каяться, снова меденка, просишь Триединого подсобить в деле, гони меденку и спи спокойно. Ну что, действительно, мединки, что ли жалко? ведь самая мелкая монетка: тысяча меденок - одна сребрушка, тысяча сребрушек -одна золотинка, а тысяча золотинок -один золотой.
   Свои две меденки отдали в храм и Влас с Огнежкой.
  
  
   ГАТЬ
  
   Выехать с подворья с утра не получилось. На одной из подвод из-за перегруза лопнула ось, груз раскатился по всему подворью,
   одна из бочек со свежее - засоленной сомятиной перевернулась. Пришлось всё сгружать, выстругивать новую ось, взамен сломанной, опять грузить, сомятину прополаскивать от грязи, запихивать её в другие ещё оставшиеся емкости. В путь тронулись только к обеду. Добраться до деревни засветло было вполне возможно. Гать в это лето латали тщательно, уйму леса извели. Две трети пути проехали благополучно, а потом всё-таки начался снег. Сначала отдельные снежинки, потом всё гуще, а потом просто лавина снега. Мирок, тянувший первую самую тяжелую подводу, то и дело оскальзывался на округлых брёвнах гати, остальные лошади даже по проторенной Мирком колее двигались ещё медленнее. Караван растянулся на полсотни шагов. Влас, шедший рядом с Мирком, то и дело, оглядываясь, принял решение остановиться.
   -Мужики! - стараясь перекричать вой пурги, проорал он - Дальше ни как! Всё, тормозим! Подходите, подумаем, что делать будем!
   Собравшись у второй подводы, управляемой Угрюмом, стали совещаться.
   Снег сплошной стеной ложился на болото и таял в трясине, только гать белой полосой уходила вперёд, и на этом деревянном настиле снегу уже было до полколена.
   -На санях бы по такой дороге. - Олик с надеждой смотрел на старших.
   -И на санях умаешься - ответил Угрюм - По целику и сани не протащишь с таким грузом.
   Лис предложил:
   -Может, пехом пойдем? Всего-то ничего до дома осталось.
   Совсем рядом справа, кажись рукой подать, в деревне, перекрывая пургу, завыли собаки.
   - Ну да - саркастически хмыкнул Берест:
   -Пёхом -это правильно, и всё бросим тут?
   -Так, мужики, кто хочет идти, пусть идёт. Заблудиться по гати не заблудится. Может и успеет до звёзд дойти. А я тут остаюсь, ведь
   жалко бросать добро - Влас для себя всё решил.
   -Так, давай коней выпряжем ...
   Продолжить ему не дал Берест:
   -Я те выпрягу! Ишь, придумал, хочешь пёхом -шагай пёхом!
   - Хоть, расскажешь о нас в деревне - то - добавил Сыта.
   - Ну чо ,Олик? Пойдём? - Лис искал хоть у кого-то поддержки.
  
   - Иди -Олик был краток.
   -Иди, иди! - Щур брезгливо сплюнул в снег.
   Угрюм просто промолчал... Быстро темнело:
   -Я горшок с усами возьму, может, донесу.
   -Чего?! - взревел Сыта - Топай, давай, если хочешь и не морочь нам головы!
   Запорошенный снегом силуэт Лиса быстро растаял на белом фоне гати.
   - Вот, что, Угрюм, доставай с подводы бочонок с барсучьим жиром, Олик, ты со своего воза тащи мешок со смолой! Будем жечь,
   греться, хоть как-то. И какой-никакой свет все-таки. Еще бы коней укрыть, а то к утру околеют. Так что, рудный камень и железо
   вытряхиваем из мешков и вперёд - Влас умел всех озадачивать.
   У импровизированного костра договорились дежурить по трое: двое спят - трое дежурят. Первыми улеглись на подводе под медвежьими шкурами Олик и Щур. Угрюм, Влас и Берест, тихо переговариваясь у костра, всматривались в мутное ночное небо, ожидая чего угодно, ведь что она - эта морь, никто толком не знает, как от людей одна одёжка остаётся?- непонятно.
   Берст ушел спать и разбудил Щура, потом Влас разбудил Олика, а сам отправился под нагретую Оликом шкуру.
   Ничего не происходило. Так же с запада дул ветер, так же гнал снежные тучи. Влас ворочался, сон не шёл. Как обычно вспоминал
   свою Огнежку, как хорошо жилось им, как приняла её деревня, как лечила она скотину: просто положит руки на хворое животное, глаза
   свои - синие-синие прикроет, и глядь утром скотинка уже по двору скачет, будто и не болела. Вспомнил, как уже беременная призналась,
   что в полнолуние ходит на святилище, мол, оттуда и силу на лечение и черпает. Не поверил. В полнолуние всё подначивал:
   - Ну что? Пойдёшь?
   Пошла. Увязался за ней, думал, что пошла за скотиной больной. Нет же, прямо к святилищу и пошла. Там обойдя каждый из разрушенных, камней, уселась у пня: не то спит, не то нет. Наблюдал за ней из кустов, подошел, руки сами на пень потянулись. Так и не понял, как ночь прошла. Очнулся, она рядом, радостная, аж светится:
   -А ты не верил.
   -Люблю тебя - только и сказал ей в ответ ,поцеловал -Люблю всякую, любую. Люблю!
   А уж как полюбил дочку, Ласку... До чего же пригожая девчушка росла, а как Мирок к ней тянулся, пожалуй, больше меня её, мелкую, слушался.
   За мыслями этими Влас незаметно уснул.
   У костра дежурили Щур, Берест и Олик. Ветер стих, на небе проявились звёзды, и пребывающая в третьей четверти луна залила болото мертвенным светом. Болото, как всегда, жило своей непонятной жизнью, где-то что-то хлюпало, бухало, чавкало, какие-то болотные твари издавали неясные, а порой и резкие звуки, особенно явственные в наступившей в безветрии тишине. Изредка дежурившие проверяли лошадей, все ли в порядке. Берест отошел к дальней повозке, Щур рылся в мешке со смолой, чтобы подкинуть в костер, а Олик, рассказывая, о том какие грибы нашел у распадка, вдруг замолчал на полуслове и замер с открытым ртом, глядя на гать впереди. Щур обернулся и увидел, как прямо по трясине к ним идёт девочка-подросток. В сарафанчике, в платочке беленьком, из-под сарафанчика лапоточки, чистенькие, новенькие, лыко в лунном свете так и светится. Вот ступила на гать:
   -Здравствуйте, дяденьки - и голос звонкий, будто колокольчик. Подошла к первой подводе:
   - Мирок, ну что ты. Пойдём домой. Тут же рядом - повернулась и шагнула прямо в трясину.
   Конь послушно пошёл за ней.
   -Стой!!! - истошно заорал Берест.
   -Стой!!! - вторили ему Олик со Щуром.
   От этого ора проснулись Угрюм с Власом. Видя, как подвода кренится на бок, а Мирок трепыхается в болотной жиже, Влас вцепился в тележное колесо, Угрюм во второе:
   -Держи, мужики! Я счас, - Берест, скинув полушубок, кинулся в болото, пытаясь освободить коня из хомута. Когда остальные вцепились в подводу, Влас тоже окунулся в трясину на помощь Бересту, вдвоём справились. Мирок бился передними ногами о брёвна гати, пытаясь выбраться из болотной ловушки. Тревожное жалостное ржание разнеслось над болотом. Берест ловко выполз на гать, перевернулся на спину,
   выплёвывая болотную жижу, вынул из-за голенища нож:
   - Ну, чё стоите? Вожжи режьте!- Тянуть будем.
   Влас же поддерживал Мирка, как мог, холода не чувствовал - какой холод! Конь гибнет! Да какой конь - друг! Помог завести связанные
   вожжи под грудь ошалевшему животному и только потом покинул топь. Вместе вытащили, ржавшего Мирка на сушу. Конь весь
   трясся, не то от холода, не то от страха.
   -Жир остался? - спросил Влас.
   -Пол бочонка -отозвался Олик.
   -Давай! -Влас начал втирать жир в кожу коня -Угрюм, помогай! а то лишимся коня.
   Только после процедуры втирания жира Мирок поуспокоился, уверовал, что больше бояться нечего, перестал трястись и даже лизнул в щеку, обалдевшего от такого проявления благодарности, Угрюма. Олик, видя это, захихикал:
   -Дядька Угрюм, после такого поцелуя, ты должен на Мирке жениться.
   После этой фразы все рассмеялись в голос, Олик так даже покатился по снегу. Напряжение схлынуло. Влас потрепал по слипшейся в жиру гриве коня:
   -Ну и что тебя в болото понесло?
   Щур зло сказал:
   -Так, девка заманила. А он, жеребец, и пошёл.
   -Что за, девка?
   Рассказали.
   -Уж больно на твою покойную дочку похожа. Да и Мирок за ней пошёл.
   - Чушь - произнёс Влас - Странно всё это. Ладно, светает вроде, надо путь торить. Жаль лопат нету. Ладно, придумаем что-нибудь.
   Сгребая снег в болото по обе стороны гати, медленно двинулись вперёд. Шагов через двести наткнулись на одежду Лиса. Не дошёл
   Стало быть. А у, ещё запертых на ночь, ворот деревни сидела та самая девочка - подросток.
  
  
   ПРЕПОДОБНЫЙ ТАИРИЙ
  
   Преподобный Таирий старший блюститель веры в баронстве и близлежащей округе, был назначен на эту должность святым престолом совсем недавно, но сразу же, стал наводить жёсткий порядок. О всех проявлениях неверия в Триединого ему немедленно докладывалось и Таирий самолично вёл расследование, сам определял степень вины и меру наказания провинившихся. Выглядел преподобный довольно неприглядно: лысый, жирный, несмотря на строгие посты, росту маленького, с глубоко посажеными мутными глазками, на испещрённом оспинами лице. К тому же, он, страдал желчной болезнью и, во время гнева, его кожа приобретала зеленовато-жёлтый оттенок. Если степень вины была велика и надругательство над верой в Триединого было доказано, гнев Таирия был всеобъемлющим и желтушный преподобный, брызгая слюной, кричал:
   -Смерть! Только смерть может искупить этот грех! Смерть на костре!
   Обвиняемый, как правило, не понимал о чём верещит этот долгополый, так как Таирий орал на своём родном языке (единственно-правильном, Божественном языке Триединого),а на местном наречии блюститель говорил очень плохо.
   Публичное сжигание грешников обставлялось с большой помпой. На площади перед воротами баронского замка был установлен помост для знати .На нём стояли два кресла для барона с баронессой, стационарный жесткий стул для преподобного Таирия. Обложенное валунами кострище, для грешника со столбом было, как на ладони. Знать стояла за спинами баронской семьи на помосте. Чернь и купечество заполняли площадь со всех сторон. Казни были своеобразным развлечением, адреналиновой подпиткой, и на площади собирался почти весь город. После казни в городе ещё долго обсуждали, как корчился и орал грешник, как знать тыкала пальцами в сторону костра, смакуя подробности корчей, как преподобный Таирий постепенно приобретал природный цвет лица взамен желтушного.
   К годовщине пребывания на своём посту Таирий провел одиннадцать сожжений и останавливаться не думал:
   -Только очистительный огонь может убить неверие в этом народе! -вещал он перед неровным строем приверженцев, настоятелей и
   Предстоятелей - Только страх быть сожженным побудит в них трепет пред всемогуществом Триединого! Все вы должны строго следить
   за любыми проявлениями неверия! Всех, кто, хоть чем-нибудь, вызывает подозрение в неверии в Триединство, всех ко мне на суд!
   Объявляйте награды за указание на подозрительных! Мы очистим этот народ от скверны! Вырвем с корнем сорняки иноверия! - по мере произношения этих тирад лицо преподобного всё больше и больше желтело и, в конце- концов Таирия скручивало от печёночных колик, и он удалялся в свою келью пить прописанный полынный отвар, от которого его тошнило желчью и приступ постепенно шёл на спад.
   В округе стало процветать доносительство. Из зависти, со злобы, в отместку ,от алчности люди оговаривали соседей, соперников в любви, родственников, просто случайных прохожих.
  
   ЗОРЯНА
  
   Когда долгополые забрали мать Зоряны, повитухи долго не решались подходить к святилищу Пресветлых Богов и только летом, после сватовства Власа, Зоряна и Огнежка рискнули пойти туда. Да и то не в полнолуние. Вроде за ними никто не следил, и
   второе летнее полнолуние они провели на святилище всю ночь. Тогда, зимой, долгополые ещё больше разгромили бывшую святыню.
   Камни раскрошили почти в щебень, обгорелый пень выкорчевали, облили маслом и опять подожгли. В землю уходили только несколько корней. У них-то и "грелись" повитухи.
   Потом Огнежка уехала в Задворье и Зоряна стала жить одна. Двор у повитух был довольно-таки большой, кроме дома было на нём ещё несколько построек: хлев (правда скотины она уже давно не держала), сарай, летняя кухня. За сараем и хлевом был разбит огород, на котором кроме привычных овощей, повитуха выращивала лекарственные растения, а с десяток плодовых деревьев давали так необходимую этим растениям тень. Зоряна всё меньше сажала овощей, пропитанием её вполне снабжали клиенты, да и много ли пищи надо
   одинокой женщине, а вот аптечные грядки занимали всё больше места на огороде.
   Несколько раз она гостила у Власа и Огнежки, сама принимала в этот мир Ласку, но когда внучки и дочки не стало, ездить в гости
   к зятю перестала. Даже о том, что Влас был избран старостой, Зоряна узнала от третьих людей. Всё так же ходила она по
   роженицам, всё большую известность в округе завоёвывала, как лучшая повитуха.
   Барон Ариний был вдовцом - жена, Рутия, умерла родами, и барон решился жениться ещё раз. Вторая жена, баронесса Аргения, принесла Аринию двух дочерей, а наследника всё не было. Третья беременность баронессы вселяла надежду, и одна из подруг баронессы посоветовала позвать повитуху из Столбов - Зоряну, дескать, она - то точно может определить пол будущего ребёнка, да за течением беременности будет наблюдать. Выписанный из-за границы врач, доктор Матий, пользовавший баронское семейство, возражал, но баронесса настояла на своём.
   Так в баронском замке появилась невысокая опрятно одетая женщина. После первого осмотра Зоряна сразу обрадовала баронессу и барона уверенно заявив:
   -Будет мальчик!
   Потом, нюхая мочу беременной баронессы, спросила:
   -Госпожа, вы, видимо пьёте, какие-то пилюли, содержащие ртуть. Откажитесь от них.
   - Но -возразила Аргения- мне прописал их доктор Матий. Я так волновалась, по поводу пола, что совсем потеряла сон и пилюли мне оченьпомогают уснуть.
   - Ртуть, госпожа, может очень навредить плоду. Я заварю вам травяной сбор, который обеспечит вам хороший сон, ещё не всякое питьё, полезное вам, будет полезно для будущего ребёнка. Вам надо отказаться от хмельного, от очень жирного и ещё много от чего.
   -От чего?
   - Ну время придёт, и я всё объясню, например, на позднем сроке надо отказаться от соитий с мужем.
   -Ну... Это и так у нас бывает редко, мой живот у него вызывает отвращение, наверно.
   В баронстве Зоряна впервые встретилась и с Таирием.
   -Ви смотрель жена барона?
   -Да, господин. Баронесса Аргения родит мальчика.
   Таирий подозрительно прищурился:
   -Ви есть ведьма? как можно знать?
   -Нет, господин, я не ведьма я - повитуха, а узнать пол будущего ребёнка можно по многим признакам. По форме живота, по запаху мочи и пота, по цвету кожи век... - Зоряна хотела дальше перечислять косвенные признаки, но преподобный её перебил:
   -Что есть "мочиипота"?
   -Мужчины и женщины пахнут по-разному, господин. И моча, и другие выделения беременной мальчиком, будут пахнуть по-мужски. Вам эту разницу не почувствовать, но я -то постоянно нюхаю и могу очень точно понять, пахнет ли мальчиком или нет. И баронесса, слава Триединому, носит под сердцем мальчика.
   При упоминании Бога лицо преподобного прояснилось и даже желтизна стала сходить на нет:
   - Ви можешь идти - милостливо разрешил он, и Зоряна поспешно ушла.
   Беременность баронессы подходила к концу, Зоряна поила её укрепляющими отварами и поздний токсикоз был успешно побеждён. И вот перед самыми родами, в комнату, выделенную повитухе, без стука вошел преподобный Таирий, за его спиной молча стояли шестеро долгополых:
   -Ви вариль трава для баронеса? Все, кто варит трава, -Таирий долго вспоминал слово -есть знахарка. Все знахарка - есть ведьма! Как толька баронеса рожать, ми будем ви судить и казнить. Ведьма надо гореть костёр!
   Зоряна и опомниться не успела, как долгополые, заломив ей руки, вывели её из комнатушки, и она оказалась в тюремной камере.
  
   БАРОН И БАРОНЕССА ВИРЬСКИЕ
  
   Город Вирьск получил своё название от территории, на которой располагалось баронство, а эту местность предки баронов выкупили, у тогдашнего короля за очень большую виру .Сумма выкупа земель была столь велика, что эту местность стали называть Вирь. Предки были мудры. С одной стороны -горы, с другой- огромное озеро, а горы - это руды, а озеро -это рыба. Баронство процветало, и семья баронов была одной из самых богатых в государстве. С монаршей семьёй, правда имелись очень малые родственные связи (седьмая вода на киселе),но отношения были хорошие, к тому же почти вся медь и всё железо государства добывались именно на баронских землях.
   Барон Ариний в юности был отправлен отцом на учёбу за рубеж, где и получил прекрасное образование. После окончания учёбы он
   долго находился при дворе и считал себя другом царствующего монарха. Вступление в наследство требовало почти постоянного пребывания в баронстве. Отдавать дела на откуп вороватым управляющим он не хотел и, благодаря образованию, в том числе и экономическому, прекрасно вел дела сам.
   Выглядел барон неординарно: очень высок, худющий, с длинными, по плечи, мелко-кудрявыми чёрными волосами. Теперь от забот и потерь в волосах уже появились белые прядки, и барон шутил:
   - У меня в голове поселились белые барашки. Само по себе- это не страшно, но они ведь, подлецы, плодятся!
   Баронесса Аргиния была уроженкой Кайтра, сопредельного королевства. Брак со вдовым бароном стал выгодным союзом, для ее, почти разорившейся семьи. С бароном и его дочерью от первого брака Аргиния познакомилась в доме своей подруги маркизы Лютии. Барон с дочкой отдыхал на водах, поправляя пошатнувшиеся нервы, после смерти жены, и был приглашён маркизой на ужин. Маленькая Рутия, названая так в память о матери, очень понравилась Аргинии, и сама Рутия была в полном восторге от Аргинии. Они вместе гуляли, вместе играли в дочки- матери, даже вместе уходили спать ,когда наступало "взрослое"время ,и барон мог спокойно продолжать партию в карты, к тому же ему неизменно везло. Через неделю барон попросил руки Аргении у её родителей и те, конечно же, согласились.
   Так у маленькой Рутии появилась настоящая мама, которая через год родила ей сестрёнку, а ещё через полтора - вторую. Рождение своих детей никак не повлияли на любовь к Рутии, а вот на любовь барона к Аргении повлияли ещё как. Барон полюбил жену той неброской, но такой сильной любовью, которая крепче, всяких страстей, в которой есть настоящая, постоянная забота, уважение и понимание. Когда же барон от Зоряны узнал, что скоро родится наследник, то он стал просто счастлив в браке абсолютно. Что будет с ним после рождения мальчика, он даже представить себе не мог, но, как истинный аристократ, - умело скрывал свои эмоции.
   Аргения послала сенную девку за Зоряной, пришло время приёма настоя от токсикоза, но что-то долго не появлялись ни та, ни другая, зато постучался в дверь доктор Матий. Поинтересовавшись состоянием баронессы, он открыл свой саквояж:
   -Вам, сударыня, обязательно надо выпить брому. Он успокоит и вас, и будущего ребёнка.
   -Зоряна просила отказаться от брома- он вреден плоду -возразила Аргения.
   - Ну хвала Триединому, повитуха больше не будет вмешиваться в мои владения, я всё-таки дипломированный врач, и не меньше всяких знахарок разбираюсь в течении беременности.
   - Как не будет?- баронесса приподнялась на постели.
   - Вот так! -Матий просто светился от удовольствия- Её, видимо, за знахарство и колдовство арестовал Таирий.
   Аргиния позвонила в колокольчик:
   - Позовите мужа - приказала вошедшей служанке и, когда та ушла, добавила уже Матию:
   - Пить, что-либо из ваших микстур, я отказываюсь! и откинулась обратно на постель.
   Резкая боль внизу живота исказила её красивое лицо. От переживаний участился пульс, и баронесса часто-часто задышала, как её учила повитуха.
   -Вам плохо? - участливо спросил Матий.
   - Пойдите вон - ответила Аргения.
   Доктор стоял, мялся, но не уходил. Дверь в покои баронессы открылась, вошёл Ариний. Он слышал последнюю фразу жены и, увидев её искаженное гневом и болью лицо, рявкнул на доктора:
   -Вон!
   - Но ведь...- мямлил Матий.
   -Пошел вон!!!- и уже совсем другим, как можно более ласковым, голосом поинтересовался у жены:
   -Что случилось, дорогая?
   Аргения перешла на свой родной язык, который в баронстве не понимал никто, кроме мужа:
   -Зачем ты арестовал Зоряну?
   Озадаченный барон ответил вопросом на вопрос:
   -Что?
   -Ты, что? Правда, не в курсе? Матий сказал, что повитуха арестована.
   - Так - взгляд барона стал суровым- В моём замке, за моей спиной творятся чудные дела. Сможешь час без неё?
   Баронеса утвердительно кивнула, она сразу же успокоилась- муж всё решит.
   Спустившись в кабинет, Ариний вызвал Таирия. Когда тот пришёл, барон озадачил его, вобще- то, нелепым вопросом:
   - Скажите, преподобный, у вас есть дети?
   -Таирий опешил:
   - Откуда? Я ведь обет безбрачия дал.
   - Ну, хоть откуда берутся дети, вы знаете?
   Таирий, несмотря на свою желтушность, покраснел:
   -Конечно, в общих чертах я знаю об этом.
   -Так вот -барон встал из-за стола и навис над преподобным, как аист над жабой,- у меня должен родиться сын. Наследник! -Ариний
   повысил голос- Роды должны произойти на следующей неделе! И, если из-за вашей выходки, а по-другому, вашего самоуправства, что-то пойдет не так, вы покинете эту страну в течение суток! Теперь о главном. Запомните. Вы живёте в моём замке, едите мою еду, с кучкой ваших прихвостней только из моей прихоти. Ладно, когда вы судите кого-то, извне, но Зоряна гость в моём доме. Есть законы гостеприимства, есть здравый смысл! Вы что? хотите бунта в баронстве? Вы, хоть, понимаете, что будет если её судить, и не приведи Триединый сжечь? Вы знаете, скольким жителям баронства и округи она подарила жизнь?
   Таирий посмел возразить:
   -Жизнь и душу даёт Триединый.
   -А до принятия Триединства у нас, что, народу не было? - барон был подкован в теологических спорах- Так вот. За Зоряну встанут все. Она святая в глазах народа. Вы здесь без году неделя и не понимаете, насколько её здесь любят и уважают. Ведь она, несмотря на возраст, погоду и морь, к каждой беременной приходит и не из-за денег, а по призванию. Кстати, в чём её обвиняют?
   Преподобный ответил:
   -В колдовстве.
   -Поясните. Очень уж обобщенное обвинение.
   -Она знахарка. Она варит зелья из трав и травит людей. По закону Триединого тот, кто варит зелья - колдун!
   Барон расхохотался, голос его приобрёл ехидные нотки:
   -Скажите, преподобный Таирий, что вы принимаете от приступов желчной болезни?
   -При чём здесь это? - удивился Таирий - Ну настойку полынную пью.
   -А готовит вам её кто? - Ариний, чуть не давился от смеха.
   - Сам настаиваю - преподобный не чуял подвоха.
   - Ну что ж - барон сделал кислую мину- придётся мне написать Главному Блюстителю, что преподобный Таирий никто иной, а колдун. Он зельевар, травник и знахарь. Так-то.
   Таирий начал приобретать зеленоватый оттенок. Барон, видя приближение приступа, поспешно спросил:
   -Кто донес на Зоряну?
   Преподобный так же поспешно ответил:
   - Доктор Матий - пить полынную настойку на глазах у барона было неудобно -Я пойду? -робко спросил Таирий.
   - Ещё одну минутку -Ариний позвонил в колокольчик, и уже вошедшему секретарю приказал
   -Брений, проводите преподобного до подвала. Там знахарка Зоряна, что-то задержалась. Пусть поспешит к моей жене. Да ещё,
   дайте полный расчёт доктору Матию он, по-моему, он нашёл для себя более подходящую работу.
  
   ЛАСКА
  
   Солнце только-только осветило сопки, видневшегося в дали острова, и Ласка в утренней дымке разглядела приближающийся к деревне обоз. Переминаясь с ноги на ногу, она ждала, когда подъедут поближе. "Будут ругать за Мирка"-подумала она,
   и ,как только Угрюм, ведший в поводу первую подводу, поднялся на горушку перед воротами, выбежала вперёд:
   -Простите меня, пожалуйста. Я же хотела, как лучше, я думала, что Мирок, там пройдёт, ведь по прямой ближе- затараторила Ласка,
   на глазах девчонки выступили слёзы.
   Обоз остановился. От второй подводы, запряжённой Мирком, вышел вперёд Влас, остальные мужики тоже стали подтягиваться. Угрюм отшатнулся от приближающейся Ласки и, проглотив слюну, глухо спросил:
   -Ты кто?
   Мужики сгрудились плотной кучкой перед девочкой.
   -Я Ласка. Ой папка! - звонкий голосок переливчатым колокольчиком зазвенел в утреннем воздухе-А я тебя с бородой не признала!
   - Это игоша - почему-то шепотом, произнёс Олик.
   -Откуда ты взялась? -голос Власа тоже был напряженным.
   -Так, мамка родила, как всех - не задумываясь ответила Ласка.
   Угрюм прокашлялся:
   -Это понятно. Здесь ты как появилась?
   -Пешком пришла. От гати по болоту напрямки - там тропинка есть.
   Мужики молча рассматривали её и Берест заметил:
   -По болоту, говоришь? И даже лаптей не испачкала и не замочила?
   Ласка опустила взгляд на свою обувку:
   - Да верно... Я аккуратная.
   - Точно, игоша - опять зашептал Олик-мне бабушка рассказывала...
   Влас перебил:
   -Тебя не было четыре года. Где ты была?
   -В болоте, но меня отпустили.
   - Вот в болото и уходи - чуть ли не хором сказали мужики.
   -Как уходи? - не поняла Ласка, на глазах опять заблестели слёзы- Я же так долго ждала, когда меня отпустят. Я соскучилась по всем вам. Я по Мирку скучала - она обошла по дуге, словно окаменевших мужиков, и обняла за шею Мирка:
   -Ты-то меня не станешь прогонять - не -то спросила, не -то констатировала Ласка - Фу! Какой ты липкий! И ноги сбил до крови.
   Она приложила ладошки к кровоточащим ранам, и те мгновенно затянулись. Мужики
   обалдело наблюдали, как испаряется барсучий жир со шкуры Мирка. Конь благосклонно принял Ласку, даже лизнул.
   В этот момент ворота распахнулись и гнедая, первая в обозе, потянула тяжелогруженую подводу в деревню, к дому. За ней протопали и остальные. Мужик, открывший ворота, тупо смотрел на прибывших, которые, в свою очередь, тупо смотрели на какую-то девчушку в нарядном сарафане, тёплой вязаной, явно новой рубахе, и в сверкающих свежим лыком лапоточках.
   -Чё стоите-то? Давай, заходи разгружаться!
   Ласка первой среагировала на приглашение и, шустро юркнув в ворота, исчезла за частоколом.
   -Тьфу на тебя! - выругался на мужика Угрюм -Сам игошу в дом пригласил.
   - Ну может не совсем в дом -с надеждой произнёс Олик -В деревню тока.
   -Не намного легче - проворчал Влас.
   Они подошли к площади у родника, лошади жадно пили ниже водозаборного колодца, Ласки не было видно. Из изб стали подтягиваться односельчане, радовались прибывшим, обнимались, здоровкались. Пришла и заспанная Рада - бездетная жена, а теперь уже вдова Лиса.
   В деревне она как-то не прижилась, дружбы особой ни с кем не водила, в отсутствии мужа всё сидела в дому(ни то пряла, ни то спала - вернее всего второе).Оглядывая обозников и не находя среди них мужа, она с каким-то надрывом спросила у Власа:
   -Староста, а мой..., мой-то где?
   Влас шагнул к одной из подвод, достал из-под вороха сена одежду Лиса:
   -Морь - ёмко сказал он.
   -Морь - не то вопросительно, не то утвердительно, повторила за ним Рада -Морь! -уже громко прокричала она -Морь!!!- заорала во всё горло, и вдруг расхохоталась ,зло и безумно. Бабы бросились к ней утешать, просили рассказать, что и как.
   Угрюм принялся рассказывать о метели на гати, о желании Лиса всё бросить и уйти. Рада тихонько выла в руках, то одной, то другой старухи. Обе беззубые и почти что немощные, настолько старые, что и не помнили своих имён, гладили Раду по голове, утешая:
   -Ты поплачь, девонька, поплачь. Пройдёт, всё пройдёт.
   Рассказал Угрюм и про встречу с Лаской, мол игоша в деревне -в дом её не приглашать, так может и уйдёт. Потихоньку стали разгружаться, воющую Раду старухи увели в дом, и уселись на скамеечке у родника, погреть старые кости на последнем осеннем солнышке.
   При разгрузке почему-то недосчитались злополучного расписного горшка с маринованными сомовьими усами.
   Ближе к полудню к старухам подошла нарядно одетая девочка-подросток:
   -Здравствуйте, бабушки.
   -И тебе здоровья!
   - Спасибо - Ласка кивнула в сторону кур, щиплющих последнюю осеннюю травку-А можно мне яичко взять от той хворой пёстрой курочки?
   -Да как же ты их отличишь? В гнезде-то все яйца одинаковы.
   Ласка посчитала это разрешением:
   -Цыпа- цыпа- цыпа- цыпа- подозвала она курочку.
   Пеструшка, с въевшийся в правую лапу ниткой , переваливаясь с боку на бок, проковыляла к девочке. Присев, Ласка взяла птицу на руки, подув на больную лапу, вытащила нитку. Старухи, много повидавшие на своём веку, обалдели . А Ласка, пошептав на ухо курочке, приняла прямо в руки ещё тёплое, мягкое яичко. Зажав яйцо, между большим и указательным пальцами правой руки, чтобы его стало видно старухам, Ласка опустила курицу, и , та, уже не хромая, присоединилась к остальным курам.
   -Вот. Получилось -гордо произнесла Ласка - Спасибо вам, бабушки!-И ушла.
   -Как бы игоше не попалась, такая хорошенькая, вежливая. - сказала одна старушка другой.
   - Да раньше такого не было, при Пресветлых Богах. Раньше мы бы в огнивицы бы пошли - невпопад ответила другая, ещё помнящая древний ,а теперь запрещённый обряд.
   Огневицами выбирали одну из старших по возрасту женщин в селении, в течении года она пользовалась уважением и привилегиями, а в ночь весеннего равноденствия добровольно всходила на костер, принося себя в жертву первому весеннему месяцу -Пресветлому
   Богу, по имени Таинь. Жертву эту Таинь делил, по преданию, со своими братьями Весенем и Цветенем.
   Убитая горем Рада, сидела у окошка и тупо смотрела в никуда, стук в дверь оторвал её от этого никчёмного занятия:
   -Можно войти? - и, не дожидаясь ответа, в горницу вошла Ласка.
   -Здравствуйте, тётенька. Мне бы муки немножко, а то, что-то в папкином доме я её не нашла.
   "Какая, мука? какой папка? Лиса - нету. Он бы, наверное, разобрался. Что я здесь делаю? Зачем?"- Рада совершенно машинально поднялась, сняла с полки куль с сеяной мукой и подала нежданной гостье.
   -Спасибо, тётенька. Вы уезжайте отсюда, назад к маме с папой, уезжайте. Там вам будет лучше. - Ласка подошла вплотную к Раде и, вытянувшись на цыпочки, положила ей ладошку на лоб:
   -Поспать вам надо.
   -Да, да, да - затараторила, вдовица и шатающейся походкой направилась к полатям.
  
   СВЯТИЛИЩЕ
  
   Роды у баронессы Вирьской проходили на удивление легко, особенно по сравнению с двумя предыдущими. Зоряна ловко приняла в подогретые ладони младенца, ловко перерезала пуповину, быстрым, заученным движеньем перевязала её, обмыла будущего наследника в стоящей рядом лохани с тёплой водой и, положив на спину вчетверо сложенную простыню, подала ребёночка лицом вперёд матери.
   -Мальчик! - восторженно произнесла Аргения и, улыбнувшись прижала сокровище к груди. Потом, спохватившись, спросила:
   -А почему он не плачет?
   Зоряна звонко хлопнула в ладоши, и ребёнок зашёлся плачем.
   - Ну, ну, ну - стала убаюкивать мать младенца.
   -Сиську дайте.
   -Да, да. Сейчас. -Аргения спустила левый рукав рубашки, освобождая грудь.
   Зоряна занялась самой баронессой, а ребёнок - сиськой.
   Через несколько минут Зоряна громко крикнула в сторону закрытой двери:
   -Можно!!!
   Вошёл барон, почему- то ,с красным лицом, на своих длинных ногах-ходулях:
   -Сын? -баронесса развернула младенца к нему- О ,сын! А подержать?
   - Можно, можно. Только осторожно! - разрешила Зоряна.
   Ариний бережно взял ребёночка в руки. В спальне баронессы наступило локальное счастье.
   - Ну всё, хватит - сказала Зоряна, выпутывая пальчики ребёнка из кудрей счастливого барона- Нам ещё с баронессой много дел надо успеть. -она уложила мальчика на пеленальный стол и, запеленав его, передала матери.
   Барон ушёл. Повитуха приступила к своим послеродовым обязанностям.
   Через два дня в кабинете барон поблагодарил Зоряну, полновесный кошель с серебром нашел себе приют в узелке повитухи. Барон предложил ей даже карету, чтобы добраться до дому. А на выходе из замка ей встретился Таирий.
   -Мне сказаль - ви святой! Я вам поздравлять. До свидания.
   Мало что поняв из этой фразы, перепуганная с прошлой встречи с преподобным Зоряна сказала:
   -До свидания. - и поспешно села в поданную карету.
   Закатное солнце ранней осени светило в каретное окно, а вдругом окне плыла полная луна .Лошади резво рысили по укатанной дороге, и Зоряна только теперь, сидя на мягких баронских подушках, поняла, как она устала. Слева, надвигался холм баронского святилища, и так захотелось повитухе побывать там, погладить камни, положить ладони на то, что осталось от, когда-то могучего, дуба. До Столбов оставалось пути всего-ничего, и Зоряна попросила кучера остановиться, сославшись на то, что её укачало, и до Столбов она дойдёт пешком.
   Рассвет и щебет осенних птиц вытолкнули повитуху из неги, которую ей давало разрушенное святилище. При свете дня Зоряна разглядела маленький отросток, всего - то три листочка, отпрыск от выкорчеванного с корнем дуба. И, вдруг, как-то внезапно, она поняла, что надо этот росточек выкопать и посадить у себя на аптечном огороде. Кроме того, надо от каждого разрушенного камня взять по осколку и, может быть этот росток, в купе с осколками камней, будут "греть" её и вне святилищ.
   Так между пустующим хлевом и аптечными грядками появилось новое святилище Пресветлых Богов.
  
   ЛАСКА
  
   Бодливая и очень вредная коза, Лялька, была на своём посту. Как она забиралась на крышу дровяного сарая неизвестно, но каждый
   день вредное животное зорко следило с высоты за проходящими по проулку и, если шёл ребёнок, прямо с сарая, с предупреждающим
   блеяньем, кидалась в атаку.
   -Бее! - раздалось с высоты.
   -Чё, бее? - раздражённо спросила Ласка - Сюда иди. Молока мне надо немножко.
   Ляльку, покоробило, ну надо же. Мало того, что её не боятся ,так ещё и доить в неурочное время собрались. Спрыгнув с крыши и нагнув голову, Лялька понеслась на дерзкую девчонку, но непонятная сила остановила козу в шаге от Ласки, а когда Ласка положила руки на шею, вреднючей парнокопытной, чего никто ,даже хозяйка, не мог себе позволить, пришло осознание в козий мозг:"Вот этой можно всё. Этой надо подчиняться немедленно и беспрекословно ." Подоив козу и, заодно подлечив её, Ласка ушла, а коза опять запрыгнула на крышу ждать новую, более слабую жертву, от психических болезней, видимо, лечить Ласка ещё не умела.
   Влас весь день был занят. Надо было распределить привезённое с острова, определить доли заработанного за сезон. А к вечеру в амбар нежданно, заявилась, явно выспавшаяся, вдова Лиса-Рада и с порога заявила, что уезжает из деревни назад в отчий дом, что надо ей выделить лошадь с подводой для перевозки. Влас сначала сразу же согласился, но потом спросил:
   -А как ты лошадь-то вернёшь?
   -Так отец тоже поедет в баронство - он туда лошадь с подводой и перегонит, а когда из баронства приедет обоз за недоимкой, они сюда перегонят.
   -Ладно, - согласился Влас- а когда ехать -то думаешь?
   -Да хоть завтра утром.
   - Что ж, придется грузить сегодня. Я мужиков соберу на, подмогу.
   После погрузки Влас пошёл на дальний, тёплый родник с постирушкой . Одежда, изгвазданная в болоте ночью, уже стала смердеть. Родник этот, был сероводородным источником и смердел ещё шибче, но постираное в нём после сушки не пахло, да и вода эта обладала удивительным свойством природного репеллента. Ни вошь, ни блоха, ни тем более, комары, мошка и слепни, даже присесть на стираную в ручье одёжку с неделю не могли. На натянутых тут же у источника верёвках сохло чьё-то бельё. Староста, отцепив прищепку, водрузил её
   себе на нос и принялся за стирку. Ниже по течению ,где родник опять уходил в скалу, семейка кабанов с хрюканьем избавлялась от
   паразитов. Запах их не тревожил. Повесив одежду, Влас с удовольствием понаблюдал за кабанами, и сняв с носа прищепку, понял, как он устал за прошедшие сутки и ещё, как не хочется идти в холодный, нетопленый дом, да ещё разобраться бы с игошей, и, где-то в душе теплилась надежда на чудо. Может и не игоша это вовсе, может действительно, каким-то непостижимым уму способом воскресла и вернулась дочь. С такими мыслями, уже в осенних сумерках он вошёл в ворота частокола, и, подходя к своему вдовьему дому, заметил дымок, вьющийся из печной трубы:
   -"Спасибо Угрюму, - подумал Влас - хоть в тепле спать буду. Если ещё ужинать позовёт - не откажусь. "
   В слюдяном оконце горел огонь, двигалась смутная, неясная тень. Видимо, Угрюм совсем недавно вспомнил о друге, и ещё не закончил растопку капризной, застоявшейся в отсутствии хозяина печи. В сенях Влас скинул верхнюю одежду, ещё раз поблагодарил Угрюма за принесённую свежую воду, ополоснул после вонючего родника руки и лицо. Вошёл в горницу и ахнул. Пол, не мытый ещё с лета, сверкал чистыми жёлтыми выскобленными половицами, и по дому плыл аромат свежевыпеченных пирогов:
   - "Неуж- то бабы постарались?"
   Завернув к кухне, отгороженной печкой, увидел на столе тот самый расписной горшок, а у плиты улыбающуюся нарядную Ласку:
   -Добрый вечер, папка, совсем ты дом запустил. Ни муки, ни еды ,только пыль да грязь.
   -Ты. Как ты сюда вошла? - обалдело спросил Влас.
   -Через дверь. - лаконично ответила Ласка.
   -Ты же игоша, ты же без приглашения войти не можешь!
   -Сам ты, папка, игоша .- обиделась Ласка -Я, дочь твоя. Я, между прочим, весь день всё тут мыла, за продуктами по всей деревне ходила, как, попрошайка, пирогов тебе напекла.
   Ласка пошла в атаку:
   -Знаешь, как там, в болоте я мечтала о встрече с тобой, как мне хотелось посидеть у тебя на коленях? А вы все ... Только и знаете,
   что игошей обзываться. - Ласка расплакалась -Игоша не может хорошие дела делать .Только зло и вред .А я курицу вылечила, козу почти вылечила, Мирка...
   При упоминании Мирка, девочка просто зашлась плачем:
   -Только Мирок меня принял,- постоянно всхлипывая, Ласка продолжала причитать - он скотина-животное он бы почуял плохое.
   Влас молча слушал эти причитания, в душе его скреблись кошки, хотелось прижать дочку к себе, усадить на колени, гладить по головке, но разум громко вопил "стоп".
   Усевшаяся на табуретку Ласка, вроде стала успокаиваться, всхлипывания стали реже. Сидела понурив голову, положив ладони на колени и никак не могла найти нужные слова, которые бы убедили бы упрямого папку в том, что она настоящая, что она вернулась, пусть и с того света, и, что никакая она не игоша.
   В сенях кто-то завозился, открылась дверь, и, раздался голос Угрюма:
   -Ужинать то пойдёшь? Ишь, как чисто - то.- и, увидев горшок на столе, добавил многозначительное -Тааак. -а, увидев Ласку на табуретке, ещё более внушительное -Кааак?! Как ты сюда вошла?
   - Да через дверь, дядя Угрюм, через дверь.
   -Кто пол скрёб? - спросил Угрюм.
   Влас кивнул в сторону Ласки:
   -Она. Говорит, что ещё много добрых дел сделала.
   Угрюм ещё поинтересовался:
   -Кто видел?
   Ласка опять зашлась плачем, ведь никто не видел."Пол сама мыла, пироги сама пекла ,даже горшок, будь он неладен ,сама спёрла, Лялька с курицей не в счет. Ой! Бабушки видели!":
   -Бабушки видели. - заголосила она. Я курицу хромую от нитки освободила , лапу ей залечила, она мне за это яичко дала, бабушки видели. Я ещё тётеньку успокоила, уж больно она была не в себе.
   -Что за тётеньку? - строго спросил Угрюм.
   -Я не знаю её. Когда я в болото угодила, она в деревне не жила. Она в доме дяди Лиса была. Я ещё от вас на болоте морь отвела, но
   этого тоже никто не видел.
   -Так. - Угрюм переглянулся с Власом - Выходит не игоша? Но как?
   Влас только пожал плечами.
   Угрюм взял со стола пирожок, откусил. Зажмурился от удовольствия:
   -Вкусненько!- констатировал он.
   -Спасибо. - тихо молвила Ласка.
   Голодный Влас тоже впился в пирожок. Несколько минут раздавалось только чавканье. Ласка налила в кружки, свежезаваренный травяной чай и смотрела, любуясь, как мужчины уплетают её стряпню.
   -Вобщем так-сказал Угрюм - Утром пойдём к Раде, и бабушкам...Пусть подтвердят. Спать то с ней в одном доме не забоишься?
   Влас с набитым пирогом ртом отрицательно мотнул головой.
   -Ладно. Пойду жену порадую новостями, спокойной ночи.
   -Дядя, Угрюм, пирожков возьмите тёте Груше и детям. И ещё Лютого угостите, пожалуйста.
   Угрюм не стал говорить ребёнку, о том, что Лютого, добрейшего из псов, прошлой зимой загрызли волки. Он поблагодарил за угощенье и ушёл. Спать Влас улёгся, как всегда, на печку, а Ласку определил на полати, тоже ближе к печи. Он долго ворочался, от переживаний было не до сна. И, не то чтобы он боялся, что Ласка всё-таки окажется игошей и у него, спящего, выпьет всю кровь, предварительно задушив, а сознание всё никак не могло принять тот факт, что дочь внезапно вернулась с того света, что это именно она, и что так просто может прийти счастье.
   Утром Угрюм бил в набат. Всё население Задворья опять собралось на площади у чистого родника. Недоумевали, перешёптывались, мол, что стряслось, в чём причина созыва односельчан. Влас державший за руку Ласку, объявил:
   -Смотрите, люди! Это моя дочь Ласка! Чудесным образом она вернулась. Мы все приняли её за игошу, но игошам не свойственны добрые дела.
   Влас обратился к старушкам:
   -Липка и Вераса, скажите, что вы видели вчера?
   Почти выжившие из ума старухи наперебой стали рассказывать, о чём угодно, но только не о том, что Ласка вылечила курочку. Угрюм решил повернуть диалог бабушек в правильное русло, слушать по сто первому разу, как хорошо быть огневицами, никому не хотелось:
   -Скажите, эту девочку вы вчера видели?
   -Эту? - подслеповато прищурилась Липка -Так мы её каждый день видим, это Власова дочка, он же только что сам сказал.
   Народ начал терять терпение.
   -Ну, а вчера-то видели? - выкрикнул кто-то из толпы.
   -Вчерась? Вчерась не видела. -Вераса сморщила лицо, будто хотела чихнуть, но не чихнула -А девка ладная у Власа, вежливая такая. Вот вчера поздоровалась, говорит:"Здравствуйте, бабушки".Верно, как там тебя? -обращаясь к Липке.
   Липка о том, как там её, отвечать не стала, может, посчитала лишним, а может и сама не помнила, но верность слов Верасы подтвердила:
   -Да, поздоровалась и яичко от хроменькой курки просит. Ну, думаю, блажит девка. Как яичко от хроменькой отличить от нехроменькой, да, ваще, как отличить-то?
   Вераса продолжила:
   -А курочка сама к ней на "цыпа-цыпа" прибежала ,та нитку из ноги фьють ,эта яичко взяла. А кура-то уже не хромая. Вот.
   Народ от таких новостей загудел, мол эка невидаль - вон, мать её покойная, Огнежка, тоже хвори у животин лечила.
   В общий разговор вмешалась Рада:
   -Вчерась она ко мне приходила. Я, как пьяная была. Она муки попросила, и я всю сеяную ей отдала. Это она надоумила меня уезжать. Потом: спи говорит, а может и не говорит, а я уснула. А потом проснулась, а мне легко как-то стало, будто кто-то всё на свои места поставил. Только пусть она мне муку-то, остатки вернёт, а то я сеяла, сеяла... - взор Рады стал уплывать куда-то в сторону, да и сама она, почему-то стала заваливаться, вдруг резко побледнев. Стоящие рядом не дали упасть. Подошла Ласка, вырвав руку из руки отца, положила ладони на виски обморочной Рады, и буквально через мгновенье, румянец вернулся на щёки вдовы:
   -Спасибо. -тихо произнесла Рада- Ладно, можешь муку не отдавать.
   Народ захихикал.
   -Да отдам, конечно же. - ответила Ласка -Сейчас сбегаю домой и отдам, она прошмыгнула меж людей, столпившихся возле Рады, и уже через минутку стояла перед вдовой с расписным горшком, наполненным мукой.
   -Ой, - восторженно вскрикнула Рада-Нашёлся! Мне его Лис на смотрины подарил. А я думала, что он разбился.
   Прижав горшок к груди, она счастливая отправилась к дому, уже ни на кого не обращая внимания. Ей было хорошо в этот момент и осознание происходящего, в её затуманенном психическим расстройством мозгу, стало совершенно вторичным.
   - Ну, точно, не игоша!- громко заявил Олик, подошёл к Ласке и на глазах у всех поцеловал, за что и огрёб ладошкой по щеке.
   Угрюм, между прочим ,не остался в долгу:
   - Ну, Олик, после такого поцелуя, ты обязан жениться!
   Кто понял юмор, заржали, а Олик звонко получил и по второй щеке.
   Красная от возмущения и смущения Ласка, почувствовала в себе какую-то неведомую силу и, не в силах разобраться в своих ощущениях, убежала за ближайший сарай. Увидев её в таком состоянии, коза, Лялька, забилась в самый дальний угол крыши, дабы не быть замеченной. Шерсть на бедной животинке стояла дыбом.
  
   ЛИХИЕ ЛЮДИ
  
   Разбойники или, как их звали в округе - лихие люди, есть везде и во все времена. Полностью лишённые моральных принципов, фактические отбросы общества и, потому отвергающие устои и обычаи общества, живущие по понятиям и не имеющие сочувствия ни к кому, даже к себе подобным моральным уродам.
   Барон Вирьский безуспешно боролся с неуловимой бандой Кривозуба. Лихие люди шалили на дорогах. Несколько обозов с медью были разграблены. Страдали от разбоя и купцы, и просто проезжий люд, но выйти на след, а тем более словить преступников никак не удавалось. Барон, как-то в разговоре с преподобным Таирием , посетовал на неуловимость Кривозубов. Таирий задействовал приверженцев Триединого. Те на исповедях выспрашивали у прихожан о банде , но всё было безуспешно. Вызнали, правда, что в горных лесах, примыкающих к баронству, у Кривозубых разбит лагерь, облава подтвердила этот факт, но кроме вырытых землянок, брошенных кострищ и, найденного в дупле мешка с серебром, не обнаружили. Ни одного человека, все успели скрыться, где-то в глуши лесов. И буквально на следующий день,
   совершено было дерзкое нападение на королевского курьера. Изрезанного дворянина нашли случайные путники на поляне у дороги в столицу. Свернули на эту поляну для привала, а там - зверски истерзанное тело бедняги - Кривозубые не оставляли свидетелей, от того и были неуловимы. Труп ещё не успел окоченеть, и по следу были пущены собаки. Так был обнаружен ещё один лагерь, а потом ещё один и ещё, но ни в одном из найденных лагерей не нашли никого. На пути собак, попадались ручьи и след терялся или след посыпался тертой душицей, напрочь отбивающей нюх. Власти даже не знали количественный состав банды. Роились слухи, один другого нелепее, мол, в банде
   целая тыща народу, что они питаются только трупами, что предпочитают трупы именно долгополых, и что поэтому морь их не берёт, раз они и зимой разбойничают.
   Шпионская сеть Таирия приносила эти слухи, и преподобный скрупулёзно анализируя их, пришёл к выводам, которыми поделился с бароном:
   -Я не думаю, что их много. Возможно, человек пять или шесть. Большое количество людей потребовало бы большое количество еды и, тогда было бы больше нападений именно на продовольственные обозы. Далее, что касается их неуязвимости от мори, видимо среди них есть, кто-то из посвященных в обряд заговора, кто-нибудь из приверженцев, но и это невозможно, ведь преданность приверженцев Триединому у них в душе, а Триединый считает разбой, а тем более убийство, смертными грехами. Вот уж кого я обязательно придам очистительному огню. -Таирий мечтательно возвёл глаза к небу.
   -Вы, преподобный, только больше меня запутали своими умозаключениями. Особенно по поводу мори. Надо нам хорошенько подумать, каким образом они выживают зимой. Могут ли им помогать, например, долгополые, уж извините за сленг.
   -Что вы? -Таирий стал потихоньку зеленеть - Отрицаю, бесповоротно отрицаю! Вера высших сановников в Триединого не может подлежать сомнению ни в коем случае. Никто из служителей культа не может якшаться с такой мразью, даже во имя спасения души.
   А во время этого разговора, Кривозубы напали на отряд из трёх долгополых и двух приверженцев, несущих собранные мединки за
   обряд заговора частокола одной из деревень. Живых не осталось.
  
   НЕДОИМКА
  
   Первые морозцы прихватили дорожную грязь, и телега гружёная нехитрым скарбом Рады, худо-бедно, но выбралась на сухую наезженную часть пути. Лошадка понуро тянула не очень-то тяжёлый груз. Солнце уже почти не грело, но всё равно было приятно от его осеннего света, снег, выпавший два дня назад, почти везде стаял и лес, приготовившийся к долгой зиме, стоял хмурый и угрюмый. Только сосны и ели на дальних сопках радовали взор зеленью, как бы оттеняя мрачную черноту. В трактире у запруды Рада пообедала, напоила лошадку и к вечеру успела добраться до своей деревни. Родители и родня, конечно же, с радостью приняли её, хотя весть о кончине Лиса огорчила их. Расспросы о житье-бытье ,о новостях в Задворье заняли дня три, а потом Рада стала жить, как раньше, будто и не было замужества, только черный вдовий платок, напоминал о Лисе. Она с отцом и братьями побывала на осенней ярмарке в баронстве, где на конюшне замка
   Оставили лошадку и телегу.
   Осень неумолимо переходила в зиму и, с началом санного сезона, в Задворье из баронства отправился обоз за недоимкой. Лошадку запрягли в лёгкие сани - дровеньки, а телегу тянул в конце обоза крепкий мерин битюг. Вместе с баронскими управляющими в обозе ехало несколько долгополых и два приверженца Триединого для подновления заговора против мори.
   Влас встретил обоз, заранее приготовленное на отправку в баронство, было быстро погружено, бумаги подписаны, приверженцы обновили обряд, получив с каждого дома по меденке и обоз уже было тронулся в обратный путь, но к Власу подошёл один из долгополых. На плохом местном наречии он интересовался о благонадёжности жителей Задворья, слухами о банде Кривозубых.
   -Это есть ваш дочь? -кивнул на стоящую рядом Ласку.
   У Власа ёкнуло в груди: "Неуж- то кто донёс?" Прижав Ласку к себе и погладив по головке, будто в последний раз, он сухим от волнения языком, выдавил из себя:
   -Да.
   -Отчень, красивый девочка. На вам совсем не похожь. -и, раскланявшись, как требовала вера в Триединого, уселся в сани. Обоз выехал за ворота, и у Власа отлегло от сердца.
   Когда Олик так внезапно поцеловал Ласку, и та убежала ,.Влас в порыве гнева схватил Олика за грудки и приподнял над землёй на
   уровень своего лица:
   -Ты что творишь, щенок? А вдруг она уйдёт? Совсем уйдёт! Ты понимаешь? -Власа просто трясло от ярости.
   Придушенный воротом полушубка Олик сипел что-то посиневшими губами.
   -Отпусти, задушишь ведь - вмешался Угрюм.
   Кузнец поставил Олика на землю и чуть ослабил хватку.
   -Само, само так получилось, - Олик умоляюще смотрел в глаза Власа -я так обрадовался, что она не игоша, что она вернулась, ну, и...- он не знал, как объяснить свой внезапный порыв нежности.
   -Увижу ещё раз, или хоть намёком! Ну, ты понял. -Влас развернулся и пошёл к дому. Народ стал нехотя расходиться группками, на ходу обсуждая новости.
   -Красивая пара получится, верно Липка? -Вераса с подругой дошли до любимой скамеечки.
   У себя во дворе Влас зачем-то пнул дождевую бочку, та перевернулась, обдав Власа ледяной водой, и он уже успокоенный, прохромал в избу. Посидев немного в горнице, но не дождавшись дочери, отправился в кузню. Там в сумерках, из-за очень закопчённых окон, разглядел Ласку, сидевшую на куче угля.
   -Как ты, доча? -и, не дожидаясь ответа, на вобщем- то, риторический вопрос, продолжил:
   -Я его предупредил. Если он ещё, хоть раз попробует...
   Зардевшаяся Ласка перебила отца:
   -А пусть попробует, может мне понравится? Хуже другое, папка. Я в волнении могла такое натворить. -она старалась подобрать правильные слова - Понимаешь, как бы сказать, Пресветлые Боги, ну ...силу мне дали ,а , как ей пользоваться, я ещё не знаю. Могла всё порушить, всё погубить. Но сейчас успокоилась, всё хорошо. Пойдём домой, папка. Завтра я тут всё отмою. А то копоть , пыль кругом, как ты тут работаешь?
   Дома Власу не сиделось, отвык за время вдовства, и немного погодя, он оделся и отправился по общественным делам, да и одёжку, постиранную накануне, надо было снять. Вернулся он домой, когда солнце уплывало на запад. В доме опять вкусно пахло съестным. Умывшись в сенях, Влас хотел, уже было к столу, но дочь попросила принести свежей воды от родника. Пришлось опять накидывать тулуп овчинный, добротно скроенный по фигуре кузнеца, с красивыми, ярко-красными деревянными пуговицами. К вечеру заметно похолодало, и ясное небо обещало крепкий утренний мороз. Возвращаясь с полными вёдрами, Влас думал, что хорошо бы дочке подарочек какой-нибудь сварганить.
   -"Вот завтра, с утра скую ей брошь, там, в сундуке под полатями хорошая, совсем не ношенная шаль, ещё Огнежке покупал. Пусть энтой брошкой и застёгивается. Надо бы спросить, как там Огнежка? Да и, вообще, расспросить про тот свет."
   Поужинали вкусным грибным супом, откуда-то взявшейся зайчатиной с репой и, конечно же, отваром из трав и ягод. Про зайчатину Ласка пояснила:
   -Тётя Груша приходила. Похвалила за порядок, похвалила и пироги, и дала зайчатины из ледника. Па, а у нас ледник есть?
   -Был. Но мне-то одному и незачем. Ведь всегда, кто -нибудь накормит. А теперь, когда ты вернулась, обязательно наполним. Как лёд станет, так и наполним. - немного помолчав, он добавил -И скотину заведём... Слушай , а, как там, ну где ты была?
   Ласка ответила:
   - Да, наверное, так же как здесь, только лучше. Чище, что ли? Учиться многому надо, труднее всего научиться не желать никому зла, понимать, что нужно сделать, а чего нельзя.
   -Ну, а где ты была? На небе, что ли?
   -Не, па .Не на небе, -на земле, только не здесь, а в другом месте. Вроде всё, как у нас, а всё равно по-другому. И солнце другое и луна в два раза больше, и год длиннее, а зима тёплая.
   -А мамку там видела ? Как она?
   Глаза Ласки погрустнели:
   -Маму не видела, но знаю, что она совсем в другом месте. Понимаешь, она ведь тяжкий грех себе на душу положила, долго-долго придётся исправляться, пока душа не очистится. Самоубийство Пресветлые Боги считают самым большим грехом. В каждого душу вдохнули, что бы жить и совершенствоваться, а ты взял и прервал ниточку. И всё надо начинать сызнова, а душа эта прошла ,может сто, а может тысячу жизней и всё это прахом.
   -Ты говорила, что тебя Пресветлые Боги тебе силу дали. Ты их видела? Какие они? Грозные, небось?
   -Боги как Боги, кому какими являются. Когда они меня призвали, ну, когда я в трясину-то, то первым я там мальчика увидела. Красивый такой, ухоженный, аккуратненький. Я ещё подумала, что какой-то он не настоящий. Он оказался Лютнем --самым холодным зимним месяцем, а другим, кому-нибудь, он покажется седым стариком, или лисицей. Обличие может быть любым только сущность неизменна.
   -Дочь, а Триединый там тоже был?
   -Нет, что ты! Триединый и не Бог вовсе, а только отражение божества, как в зеркале, вроде и ты, а не ты. Стоит от зеркала отойти, так и отражение пропадёт. А богам не вера в них нужна, а знание, убеждение, что они есть, и что всё сущее есть они.
   -Ты только на людях такое не говори. Тут, понимаешь, за неверие в Триединого прямая дорога на костёр.
   -Я знаю.
   И ещё. Как зимник установится окончательно, поедем на ярмарку в баронство, надо же тебя приодеть, так там обязательно надо храм Триединого посетить. Можно ли тебе в храм-то?
   -Конечно, можно. Что же я в храме не была? Помню , ещё с мамой ходили. Помню, как меня она и на святилище водила, как первую божью благодать там почувствовала. Через неделю полнолуние, пойдём в святилище?
   Влас расплывчато ответил:
   - Ну до полнолуния ещё дожить надо. Там, что-нибудь придумаем, может с ярмарки ,возвращаясь, заедем. Мори-то, не боишься?
   -Это морь боится святых мест. Да и заговор от мори я знаю. Там на гати, я от вас морь отвела, жаль не знала, что дядя Лис от вас ушёл, я бы ему не дала сгинуть. А морь -это порождение Триединого. В жарких странах мори нет и там культ, то бишь вера в Триединого не прижилась, там в другое отражение божества верят -в Халама. И так же за деньги. У нас за мединки, а там за димарии. А вера за деньги похожа на покупку.
   От такой проповеди, Влас ещё больше загордился дочерью. Он всю жизнь размышлял о вере, о Пресветлых Богах, о Триедином, а она, так быстро и чётко , всё разложила по полочкам.
   -Ладно, спать, что ли будем ложиться? Утром много дел. -Влас дошёл до печки, заглянул в топку и, убедившись в том, что угли прогорели задвинул заслонку. Сходил на улицу до ветру и, пожелав сладких снов дочери, забрался на печку.
   УТРО
   Ночью Ласка встала , накинула подаренную шаль и вышла во двор.
   Её долго не было и Влас начал беспокоиться: "Уж, не отравилась ли чем за ужином?"
   -Плохо ,папка.
   -Что стряслось ? - в голосе Власа слышалась тревога.
   -Морь, много мори, папка. Еле отвела. Так много ещё, наверно, не было. Заговор приверженцев совсем истаял. Пришлось весь частокол обходить. Ну ,ни чё. Теперь не сунутся. Лет на пять хватит.
   Ласка забралась на полати и бысро заснула, а к Власу сон не шёл. Он ворочался, ворочался, потом встал ,достал с матицы мешочек с деньгами, зажёг свечу на кухне, и отсчитав пол золотого и десяток сребрушек отправился в кузню.
   От разогретого горна поплыло тепло по всей кузнице. Влас
   при тусклом свете свечи копался на полках в поисках тигля .Наконец искомое было найдено и Влас приступил к плавке .Раздувая меха он любовался на то ,как раскаленный до красна тигель отдаёт тепло находившимся в нем монетам и те постепенно теряют форму сливаясь в одно целое .Перемешав сплав медным прутиком , Влас вылил его прямо на наковальню и ,чуть погодя приступил к волшебству ковки по золоту. На наковальне постепенно расцветал золотой цветок .Маленьким молоточком мастер выковывал хрупкие на вид лепесточки ,листики с тонкими прожилками ,стебелёк ,который и станет застёжкой.
   - Па , завтракать пойдёшь? -донеслось с порога.
   Влас прикрыл брошку собой ,что бы не испортить сюрприз:
   - Да , сейчас , горн потушу и приду.
   - А что ты делаешь? - Ласка попыталась подглядеть заходя то с одного ,то с другого бока ,
   но Влас накрыл наковальню подолом фартука и смотреть стало не на что.
   После завтрака Влас сжалился над дочерью , и брошь была подарена. Было приятно наблюдать , как Ласка восторженно произнесла : " Какая прелесть! " , как засветились от счастья глаза , как принялась она рассматривать подарок поподробнее .
   На завтра договорились ехать на ярмарку - покупать Ласке обновы.
   А в городе в это утро было не всё так безоблачно, как у старосты с дочкой. Морь этой ночью, несмотря на заговоры каменных стен, проникла в Вирьск. Толстая портниха задержалась до темна у клиентки с примерками , и на крыльце моднящейся купчихи по утру обнаружили кучку одежды. Загулявший после удачных смотрин и согласия на свадьбу дочки стражник, старший смены караула в замке, нетвёрдой, шатающейся походкой в сумерках дошёл до замковых ворот. Под шутки стражников ещё немного хлебнул из фляги и рухнул. Один из стражей помог дойти до конюшни. Ночью старший смены, проснувшись на куче сена, почувствовал приступ тошноты : башка трещала, мутило и качало. Держась за стены, он кое-как добрался до ворот и согнулся в рвотном позыве. Рвотные массы окропили свежевыпавший снег, и с последними каплями на снег легла пустая одежда несостоявшегося тестя.
   Утренний доклад привёл барона в бешенство. Вызвав преподобного Таирия он нервно ходил по кабинету, ожидая прихода блюстителя веры.
   - Как? Скажите мне, преподобный, как это возможно? Каким образом морь свирепствует в освященных стенах?
   Уже желтоватый оттенок лица Таирия начал плавно перетекать в зеленоватые тона:
   - Господин барон, - блюститель старался говорить уверено - я уже отдал распоряжения. Заговор от мори уже обновили, между прочем совершенно бесплатно...
   Барон взвился:
   - Какие деньги? Что значат деньги по сравнению с человеческими жизнями? Если ещё, хоть раз, такое повторится, я лично выведу вас в ночь за ворота! Вас и ваших прихвостней! За городские ворота, между прочим.
   Преподобный Таирий после этой тирады, стал по цвету не отличим ,от листа весеннего салата. Печёночные колики скрутили тело. Опустившись на колено, он судорожно шарил рукой под балахоном
   в поисках пузырька с полынной настойкой. Барон брезгливо отвернулся - чужая слабость для него была неприятна, и, не выдержав, всё-таки вышел из кабинета. Когда надо, он умел быть жёстким.
   Арест.
   Прошедшая ночь затронула морью почти каждое селение, не пострадали только Задворье и Столбы. Обо всём этом Влас с Лаской узнали только на ярмарке в селе у запруды. Слухи ходили самые разные и Ласка уговорила отца остаться на ночёвку, что бы заговорить стены села от мори по своему. Она упрашивала его объехать все близлежащие поселения, дабы подправить защиту и там, но Влас ,понятное дело, отказался. Когда же они вернулись в Задворье, их там уже ждали блюстители веры Триединого.
   Кто-то всё-таки донес до ушей преподобного Таирия о столь странном и необычном возвращении с того света. Ласка сняла с себя так понравившееся украшение, подаренное отцом:
   - Пока, папка. Не волнуйся, всё будет хорошо. - сказала она на прощанье, садясь в крытый возок.
   Бубенчик уже давно смолк, а Влас всё стоял в оцепенении в створе открытых ворот Задворья. Он бы и до ночи стоял, но ворота на ночь надо было закрыть. В опять опустевшем доме было не топлено, но ни желания, ни сил для создания комфортной температуры не было. Судьба вновь обрушилась на кузнеца, придавив и не давая подняться.
   Утром зашёл Угрюм, затопил печь, согрел травяного чаю, принёс из дома завтрак. Староста машинально жевал, на вопросы отвечал невпопад, и, вдруг, обняв друга, расплакался:
   - Скотину же завести хотели... - причитал он сквозь слёзы. Угрюм гладил друга по голове, как ребёнка, пытаясь хоть как-то успокоить.
   -Ты есть виноватый. - сурово произнёс Таирий, глядя на присевшую на краешке стула Ласку.
   -Ты есть мёртвый, ты неживущий. Я есть тебя судить. Судить и наказать.
   - Как же мёртвая? Дяденька. - удивилась Ласка - Вот, пощупайте, я живая, тёплая, я дышу, я ем.
   Преподобного такие доводы не устраивали. Он был уже в предвкушении казни:
   - Ты есть ведьма и я тебя наказать через три день. - он назидательно поднял в верх указательный палец- Ты гореть!
   Желтушность лица преподобного стала проявляться по мере того, как он всё больше распылялся во славу Триединого и обвиняя во всех бедах этого мира маленькую девочку, чудесным образом вернувшуюся в этот мир.
   - Дяденька, у вас печень больна. Я вылечу.- Ласка встала со стула и приложила ладони к животу Таирия.
   Преподобный завизжал, будто его режут, и грубо оттолкнул Ласку, та больно ударилась о стул, а, уже вылечившийся, но еще не знающий об этом, Таирий, подскочил к ней, схватил за волосы и поволок в камеру.
   Зоряна.
   Очнувшись от не то яви, не то сна на своём импровизированном святилище повитуха зябко куталась в шаль - ночь выдалась морозная.
   - Скорее бы уже весна. - вслух произнесла Зоряна и пошла в дом тоже выстудившийся за ночь. Возясь у плиты, она почувствовала какое-то шевеление за спиной. Повернувшись, увидела скромно стоящего юношу, уж такого пригожего.
   - Ты кто?
   - Меня Таинь зовут. - гордо ответил тот.
   -Надо же, прям, как месяц.
   - А я и есть месяц.
   Из-за спины юноши вышел ещё один красавец:
   - А, я Весень.
   За ним показался ещё краше прежних:
   -А, я Цветень.
   И уже все трое хором:
   -Ты же просила весну поскорее. Вот мы и пришли.
   Упавшую в обморок повитуху, успел подхватить на руки Таинь, стоявший ближе всех:
   -Придурки, а если у неё сердце откажет?
   -Реанимируем. - Весень расплылся в улыбке- Аль мы не боги?
   -А если мозг замкнёт?
   -Не должно. Старушка крепкая. Не такое на своём веку видала.
   - Таких, как вы, остолопов, точно не видела. Вам бы только хохмить.
   Весень склонился, над лежавшей на полатях Зоряной, и та очнулась на миг, но сознание опять нашло защиту в забытьи.
   -Всё, пора и силу божественную проявить. - Цветень дунул на ладонь и приложил её ко лбу Зоряны. За окном раздался оглушительный мяв и этот вопль привёл повитуху в чувство, где -то вдалеке, на кошачий зов откликнулись и мяуканье волной прошло по Столбам, пробуждая ото сна селян.
   - Куда столько-то?- возмутился Таинь.
   - Да, действительно.- Весень лукаво улыбался - ,но мне этот перебор нравится. А то, что котят до срока прибавится, так это даже здорово. И детки пойдут. А уж хлеба..., да фрукты-овощи...
   - Ну, как с вами работать? По- серьёзному,- то, можно, хоть раз?
   Цветень с Весенем переглянулись:
   -Неа, скучно будет.
   Зоряна, слушая их перебранку, озадачено спросила:
   - Так вы и вправду Боги? - она сползла с полатей и бухнулась на колени.
   - Э.Э.Э. Вот этого не надо! Встань, не любим мы этого.
   Повитуха послушно встала. В глазах её плескалась радость. То, во что верила она всю жизнь, подтвердилось, причём самым неожиданным образом.
   Влас.
   Утром следующего дня задворский староста, проснулся с мыслью о том, что надо ехать в баронство. Просить и умолять барона о пощаде дочери, всё, что угодно делать ради её спасения.
   Оседлав Мирка, переговорив с Угрюмом, он отправился в путь.
   Размеренная рысь Мирка успокаивала, приводила мысли в порядок. Влас думал о том, что надо просить помощи у всех.
   Надо обязательно посетить храм и просить помощи у Триединого,
   там сделать щедрое пожертвование,
   и ещё, заехать по дороге на святилище, что неподалёку от баронства, и просить Пресветлых Богов. Ни чем нельзя пренебрегать. За этими мыслями Влас и не заметил, как добрался до постоялого двора у запруды. Определив Мирка на конюшню, кузнец рухнул на постель в снятой на ночь комнате. Жадные до новенькой крови клопы, обижено отползали от него - постиранная в вонючем ключе одёжка работала исправно. Реппелент, однако.
   Спал Влас сносно, и с рассветом продолжил путь. Уже почти в полдень подъехал к святилищу у баронства. Мори он не боялся. Ведь Ласка объяснила, что морь в святых местах бессильна.
   Мирок бодро трусил по целику в гору. Снег доходил до коленей коню и хорошо, что не было наста, а то бы сбитых бабок не миновать. Уже на самом верху, пробираясь меж густо разросшимися деревцами, конь запнулся за что-то под снегом.
   Тренькнула тетива и стрела из самострела, установленного лихими людьми, пробила правое лёгкое наездника. Влас от боли вскрикнул и, завалившись на бок, выпал из седла. Конь остановился, а Влас, падая, ударился об один из обломков жертвенных камней затылком, и потерял сознание. Откуда то ,справа, из наметенного сугроба вылезли двое, заросших по самые брови, мужиков.
   - Ты, глянь, братка, какого вепря мы завалили.
   Братка кривозубо осклабился:
   - Лошадь держи! На ужин у нас нынче конина. - констатировал он, обшаривая, находившегося в беспамятстве Власа.
   Мирок, при слове лошадь, страшно возмутился и, ловко лягнув передними ногами братка, по-быстрому слинял.
   Беспамятство разбойника, прошло быстрее, чем у Власа - тот всё ещё лежал без чувств. Поднявшись, неудачный ловец коней, понял, что потерял свою кривозубость, наводившую страх на округу - передних зубов у него теперь не было.
   -Братка, ты как? - поинтересовался второй разбойник.
   Первый, отплёвываясь кровью и всё ещё пошатываясь, прошамкал:
   - Момально, мроде вывой.
   Вдвоём они, кое-как сняли с беспамятного Власа тулуп, вытащили увесистый кошель, и сняли с шеи шнурок с той самой брошкой-цветком, которую кузнец так любовно ковал для доченьки.
   Кузнеца еле-еле отволокли,
   чуть подальше от своего логова и прикопали снегом. Камень, обагрённый кровью, о который разбил затылок Влас, на мгновенье засветился и жадно впитал в себя жертву.
   Где-то, неизвестно где, Морозень, имеющий большую силу в эту луну, расправил плечи и удовлетворённо хмыкнул.
   Казнь.
   Ласку, со связанными сзади руками, палач ловко привязывал к столбу. Толпа ревела. Таирий, с на удивление здоровым цветом лица, восседал на своём стуле. Барон и баронесса удивленно взирали на приговорённую к сожжению, недоумевая, как такая юная девочка может быть преступницей. Глашатай монотонно зачитывал придуманные преподобным грехи, а Ласка, с какой-то безучастностью, стояла привязанная к столбу, на самой вершине, готового вспыхнуть костра. На конец, глашатай замолк, барон произнёс:
   - Виновна.
   Таирий выкрикнул в толпу:
   - Только смерть! Сжечь! - и надо сказать ,что эти слова ему всегда давались без акцента.
   Палач поднёс просмоленный факел к хворосту и костёр вспыхнул.
   Толпа застыла в ожидании криков казнимой, втягивая в себя дым, что бы ощутить запах горящей плоти. Но ничего такого не случилось. Вот уже занялась одежда на Ласке, лапти опали пеплом, а Ласка молчала. Толпа взвыла от разочарования, а Ласка всё смотрела в глаза этого толстого дяденьки, которого вылечила, которому ничего плохого не делала и не желала. Смотрела и впитывала в себя жар огня. Когда сгорели верёвки, она вышла из
   костра. Нагая, с едва начавшейся формироваться грудью, с белёсым треугольничком волос на лобке, гордо и, совсем не стесняясь своей наготы, девушка шла к преподобному Таирию ,что бы просто спросить "почему?","за что?".
   Все застыли неподвижно от невиданного зрелища. Таирий вдруг
   закричал:
   - Убить! Стрелять!
   Арбалетчики на стене начали целиться, но Ласка так на них посмотрела, что охота пострелять у них прошла. Кто-то из блюстителей веры в Триединого метнул в Ласку нож. И тот, не долетев шага до девушки, каплей расплавленного металла упал на помост. Ласка протянула руку в сторону преподобного, тот попытался, что-то прокричать, но вместо крика изо рта Таирия вырвался язычок синеватого пламени. Через мгновение пустая одежда преподобного осела на стул.
   - Морь! - единым выдохом донеслось из толпы глазеющей на казнь. Началась паника, давка. Всем хотелось побыстрее покинуть непонятное и страшное место казни. Ласка отрешенно шла сначала вместе со всеми, от неё шарахались, потом шла одна - прочь от этого города, за ворота, за стены. Голая, босая, но не чувствуя ни холода ни стыда. Она, посланная Пресветлыми Богами, для того, что бы творить только добро, в противовес злу, заполонившему этот мир, только что убила человека! Убила! Пусть даже спасая мир от большего зла.
   В сугробе у дороги, что-то виднелось - кучка одежды какого-то бедняги, забранного морью. Ласка машинально оделась, не от холода, а так. Жар костра всё ещё полыхал в её теле. Бредя по дороге, как-то чувствуя направление, она переживала содеянное.
   В спину грубо толкнули, и Ласка упала в снег.
   - Мирок! Ты как здесь?
   Конь ласково боднул поднявшуюся девушку. Заржал призывно, будто, что-то пытался сказать, и загарцевал в нетерпении на месте.
   Забраться на спину коню-исполину удалось только с высокого сугроба.
   -Ну. Вези, коль знаешь куда.
   Весна.
   В Столбах творилось, что-то невообразимое. От малой толики божественной силы, впущенной в этот мир Цветнем, происходили
   чудные дела. В соседнем доме горошина, закатившаяся позапрошлой осенью меж половиц, дала всходы. За два часа гороховая плеть достигла потолка, налитые зёрнами стручки призывно манили попробовать. Хозяйка только ахала в недоумении, отгоняя желающих полакомиться детей.
   В подполах у всех сразу проросли заготовленные на долгую зиму овощи. Белёсые, от отсутствия света ростки, извиваясь шевелились, как живые, наводя ужас. Из-под снега повылазили до срока лягушки, и брачные концерты земноводных заполнили морозный воздух. Яйценосность кур возросла многократно - это радовало и настораживало одновременно. Кроме того, опара, поставленная с вечера,так подрастала, что повыперла из квашней, и клокочущей( будто живой) массой растеклась по полу. Дрожжевые грибы тоже почуяли весну.
   В доме повитухи творился вообще неописуемый кавардак, но, ни Зоряна, ни месяцы особого внимания на это не обращали. Они были заняты содержательной беседой:
   - Так, вы и правда Боги - не то переспросила, не то утвердила Зоряна.
   - Боги, боги, - ответил за всех Цветень.
   - Но, ведь вы покинули этот мир.
   -Как покинули, так и вернуться можем в любой момент.
   - А Триединый разве не будет против?- Зоряне захотелось узнать, как можно больше.
   - Может и будет, да кто его станет спрашивать. Мы когда-то создали этот мир, вдохнули в него жизнь. Кстати, Триединого, как вы его называете, тоже мы придумали, как и других божеств. Вот духов, болотниц, леших, призраков, придумали уже сами божества,
   без нашей, так сказать, помощи. Мир устроен так, что сам может развиваться. Главное условие - соблюдать равновесие. Не может быть ни много добра, ни много зла.- Боги объясняли всё это по очереди: одну фразу один, другую другой, третью третий, и Зоряна переводила взор, с красавца на красавца.
   - А, как понять, что добро, что зло?
   - Очень правильный вопрос. Ни зла, ни добра, как такового, не бывает. Курица снесла яйцо - добро, ты его съела - тебе добро, неродившемуся цыплёнку- зло. Или курица съела зерно, ей, вроде как, добро, а растению зло, но курица съела десяток зёрен - ей добро, одно зёрнышко не переварилось, проросло, удобренное в другом месте - добро растению. Много зла может стать добром, а много добра породит зло.
   - А теперь, когда вы вернулись, мы опять будем поклоняться вам? Опять будем ходить на святилища по полнолуниям?
   - Зачем? Понимаешь, нам совсем не нужно поклонение, да и святилища эти совсем не то, что вы люди себе надумали. Когда-то все люди жили без государств, без правительств, и то, что вы называете святилищами, были просто порталами - дверьми между мирами. Потом люди этого мира нарушили равновесие, не станем вдаваться в подробности, как и что. Порталы закрылись в одностороннем порядке, но связь ментальная, на мысленном уровне осталась, и с той стороны можно забрать материальные вещи, если они там кому-то нужны. Ну, скажем, кто-нибудь положил здесь круг колбасы, а там поблизости оказалась голодная собака, с удовольствием её употребив. Вывод - жертва принята богами.
   ЛАСКА
   Мирок размеренно трусил по своим следам. После столь удачного удара передними копытами и стресса произведённого ужасным, по своей сути, словом - "конина", Мирок мчал, не разбирая дороги, довольно долго. Дважды форсировал по льду речку Петлячку, потом его понесло в горы и , только когда бежать в гору стало тяжело, он остановился, всё ещё переживая оскорбительное - "лошадь!". Потихоньку отдышавшись, он побрёл вниз, ещё раз пересёк Петлячку, обглодал вкусные ветки яблони дикороса и побрёл по полю напрямик к наезженной дороге, где совершенно случайно и встретил Ласку. Ласка уснула упокоенная мерной поступью и, когда копыта звонко зацокали по льду, внезапно проснулась:
   - Где мы? - вслух произнесла она.
   Конь и вида не подал, что услышал вопрос, взбираясь на крутой бережок Петлячки, и Ласка задремала опять. Новое цоканье снова вывело Ласку из сна. Оглядевшись и увидев опять речку, спросила:
   - Ты точно знаешь, куда меня везёшь?
   Мирок шевельнул ушами, мотнул головой, и Ласка сочла это за положительный ответ и успокоилась. Она разглядела, что Мирок идёт по своим следам, и наверняка придёт туда, откуда его за ней послали. На третье цоканье копыт по льду, она и внимания не обратила, продолжая дремать. Уже в сумерках они подъехали к святилищу. Мирок встал как вкопанный. Идти туда, где обзываются лошадью, и вслух произносят страшное слово конина, гордый жеребец не желал. Ласка сползла с седла в сугроб, размяла затёкшие от долгого сидения ноги, и пошла вверх по следам. У самого входа в святилище, она увидела, что у костра сидят двое мужчин. Один почему-то с синим опухшим лицом, явно нуждающийся в лечении, а второй в папкином тулупе.
   - Папка! - восторженно вскрикнула Ласка и побежала к костру.
   Тот, что в тулупе обернулся, и Ласка поняла, что это никакой не папка и, замедлив бег, остановилась.
   - Ой, извините, - пробормотала она. - Здравствуйте, дяденьки. А вы, папку моего, не видели?
   Тот, что с синим лицом, промычал что-то непонятное, а лже папка ответил:
   - Не видели, и тебя, пацан, видеть не хотим. Ступай откуда пришёл.
   Ласка не сдавалась:
   - Он на таком большом чёрном жеребце должен был быть. - и, разглядев пуговицы на тулупе, добавила - И вот в этом тулупе.
   Синелицый опять замычал, а второй поднялся и грозно пробасил:
   - Тебе же сказали, пацан, топай, пока жив!
   Ласка все-таки стояла на своём:
   - Хоть у костра погреться дайте. - и смело шагнула к огню. Тот ласково ткнулся в руки, как щенок, соскучившийся по хозяину.
   Костёр вспыхнул ярче, а ложный папка грубо толкнул Ласку. Шапка слетела и из под неё выбились длинные девичьи кудри.
   - Девка! - восторженно зарычал обладатель папкиного тулупа - Девки у меня с осени не было!
   Он попытался облапать Ласку, но костёр, почему-то метнулся ему в лицо. Второй, который с синей рожей, вскочил на ноги, вынул из голенища кривой нож и уже был готов ударить им Ласку, но какая-то черная молния мелькнула перед его взором, и задние копыта Мирка размозжили его череп. А нечего было лошадью дразниться.
   -Мои глаза! Мои глаза! - орал первый, тоже выхвативший нож.
   Махая своим оружием наугад, он пытался достать Ласку.
   Конь прицелился и, через мгновение, костёр принял в свои объятья бессознательное тело главаря банды Кривозубых.
   Мирок схватил зубами рукав Ласкиной рубахи и потянул её к краю святилища. Там в сугробе он обнаружил хозяина и понял, что с хозяином эти двое обошлись очень плохо. Месть за хозяина пересилила страх перед кониной, и месть была скорой.
   Склонившись над телом отца, Ласка определила, что тот всё-таки жив, но жизненные силы покидают его с каждым мгновеньем. К тому же переохлаждение не даёт крови притекать к конечностям.
   Она позвала огонь костра, и тот послушно перетёк к ней прямо по снегу. Мягко обволакивая тело тяжелораненого, пламя согревало его.
   Обломок стрелы, застрявшей в груди отца, Ласке пришлось вытаскивать зубами. Кровь, булькающую в пробитом лёгком, остановила заговором, и на одном здоровом лёгком отец должен бы быстро прийти в себя, но Ласка не знала об ушибе головы, и безуспешно пыталась привести отца в сознание:
   - Папка! Очнись! Ну, что же ты? - всё было тщетно.
   Она взяла в руки голову отца, положила себе на колени, гладила волосы, и лишь некоторое время спустя обратила внимание на кровь на собственных руках. Поняв, что кроме лёгкого ещё и травма мозга, она расплакалась. Лечить головы, что людям, что животным, их ещё не учили. Слёзы капнули на сомкнутые ресницы Власа и он застонал.
   - Мирок, хоть ты помоги! - взмолилась Ласка.
   Конь склонился к хозяину и облизал лицо, прям как собака.
   - Фу, Мирок! - пробормотал Влас, не приходя в сознание.
   Это вдохновило Ласку. Она поднялась, вспоминая уроки. Нужно что-то, что связывало бы врача и пациента. Тулуп! Сбруя! Нет.
   И тут в опустевшем тулупе, прямо в вороте, она увидела заколку - брошь.
  
   ВЛАС.
   Темнота всё ещё поглощала его, но безмолвие отступило:
   - Влас! Власка! Проснись! Ты же просил разбудить!
   Кузнец вышел из забытьи и резко сел. В груди почему-то саднило.
   - Пора.- произнесла Огнежка и забралась досыпать на полати.
   Сонный Влас, в длиннополой ночной рубахе из выбеленного полотна, свесил ноги на пол. Потянулся зевая, и направился в красный угол. Там стал на колени перед ликом Триединого и довольно долго истово молился. Сходил до ветру на двор.
   У калитки стоял, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, Угрюм.
   Влас поздоровался с другом, сказал, что переоденется и выйдет.
   В избе взял приготовленный Огнежкой узелок, склонился для поцелуя над колыбелькой Ласки, и, выходя на крыльцо, достал из застрехи оснащенное ореховое удилище. Вместе с Угрюмом они пошли по единственной улице Задворья. За чистым источником их ждал с удочкой на плече балагур и весельчак, счастливый в своей холостой жизни - Лис.
   - Первый хариус мой! Спорим?- произнёс он.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Санкт -Петербург 2017 июнь
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"