Жирков Леонид Сергеевич : другие произведения.

1914-1

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


Оценка: 7.72*7  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Война 14-го года. Взгляд с двух сторон.

  ВТОРАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ
  
  Глава I
  
   Второго августа, наша первая армия под командованием генерала Ренненкампфа двинулась из района своего сосредоточения в сторону Восточной Пруссии. Девяносто верст не шутка, полк хотя и втянулся в переходы за время нахождения в лагере, но теперь приходилось при всех прочих условиях тащить на себе еще и боеприпасы, и сухой паек. Переход через Неман, словно через границу. Границу, отделяющую живых от мертвых. Справа от нашей дивизии шел XX армейский корпус генерала Смирнова, в центре наш III армейский корпус генерала Епанчина, на левом фланге уступом IV армейский корпус генерала Бек-Алиева. Кавалерия прикрывала фланги. Все это я услышал мельком от случайно подслушанного разговора офицеров. Совершив три усиленных перехода, мы вступили на землю врага.
   Первые дни запомнились сплошным облаком пыли, стоявшим над дорогой. Пыль хрустела на зубах, пыль обволакивала нас, не давая дышать, пыль, несмотря на фуражки, набивалась в волосы на голове. Солнце в конце лета пекло как в июле, а о том, чтобы спрятаться в тень не приходилось и мечтать. По левой стороне дороги, проносились мимо нашей колонны, кавалеристы. Все спешили вперед. Быстрее, быстрее на врага!
   Четвертого августа, на третий день движения и наших мучений, впереди, по словам командира роты, находился первый немецкий город, Сталлупен.
  - Счас немца за вымя возьмем! Пошшупаем его жалом! Ось, вот мы и в Немеччине! - раздавались голоса в колонне нашей четырнадцатой роты, да я думаю, и в других ротах тоже были такие высказывания. Полк втянулся в лес.
   Лес у немцев, был совсем не похож на русский. Все тщательно обихожено, дорога, по которой мы шли, окаймлена глубокими канавами. Никакого лесного мусора, все как будто причесано!
  - Тут, поди, и грибы с ягодами не растут! Как можно так лес остричь и причесать?- высказывали свое мнение солдаты.
   В свое время я наслушался от людей, бывавших в ГДР, похожих впечатлений, леса выглядели примерно так же, как в их рассказах. Чуть ли не каждое дерево пронумеровано. Значит вот откуда идет немецкий 'Порядок'!
   Лес редел, полк двигался в ротных колоннах по лесной дороге. По полковой колонне разнеслась команда:
  - Командиры батальонов и рот в голову колонны!
   Мимо нашей четырнадцатой роты проскакали, один за другим, капитаны Журченко и Шестаков, командиры, пятнадцатой и шестнадцатой рот нашего четвертого батальона.
  Командиры рот имели своих верховых лошадей. В общем-то, правильно. Поди, добеги до головы полковой колонны растянувшейся чуть ли не на версту, пешим порядком.
  - А, что Сергей Александрович, кажется, что-то будет? - спросил Платон Курышев, второй вольнопер нашей роты, бывший в соседнем взводе.
  - Там увидим.
   Темп движения стал снижаться, расстояния между рядами стало сокращаться. Наконец раздалась команда штабс-капитана Караваева, помощника командира нашей роты:
  - Рота! Стой! Оправиться!
   Через пятнадцать минут последовала команды:
  - Становись! Ровняйсь! Смирно! Шагом ... марш!
   Батальон двинулся вперед. Перед самым выходом на опушку леса услышали звуки беспорядочной ружейной пальбы, а затем послышались орудийные выстрелы и звуки шрапнельных разрывов. По звуку это напоминало звуковое оформление из кинофильма 'Освобождение', такой же лопающийся в небе звук. Внутри у меня похолодело, напор крови усилился, в висках застучало. Казалось, стук в висках слышен чисто физически. В бою, я уже успел побывать, а вот под артобстрелом...
  - Рота! Левое плечо! Марш! Прямо!
   Батальон разворачивался, вытягиваясь вдоль края леса. Стрельба усилилась.
   Послышались команды: 'Батальон ... бегом! Марш! ... Рота бегом марш!'.
   Вперед, вперед, оставляя стрельбу слева, бежим, жадно хватая воздух пересохшими глотками, скорее, скорее! Пыль, осевшая на лице прочерчена ручейками пота из под фуражки. Едкие капли попадают в глаза, утираясь рукавом на бегу, стараюсь сохранить место в строю. Нас обогнали пулеметные двуколки. Ротный бежит сбоку ротной колонны, придерживая шашку. Идиотское оружие! Только мешается...
  - Батальон стой! Первые и вторые взводы рот в линию взводных колонн на рубеж дерево - груда камней шагом марш! Остальные! Нале-во, в развернутый взводный строй становись!
   Ротные командиры отрепетовали приказ командира батальона. Пулеметы, снятые с двуколок расчеты на руках быстро протащили мимо нас вперед. Видно было, как слева, ушедшие вперед взвода разворачиваются в цепь, и сразу за этим началась стрельба. Вверху, в синем августовском небе, продолжали лопаться серые шары шрапнелей. На наше счастье, все это буйство в небе происходило гораздо левее.
   Оставшийся с нами штабс-капитан Караваев дал команду ложиться. Буквально через десять минут, вторые полуроты двенадцатой и тринадцатой рот пригибаясь, побежали вперед на линию огня, а нам приказали встать и опять бегом занять на правом фланге четыре небольших бугра.
   Наш третий взвод, конечно, бежал к двум дальним. Скатка уже изрядно натирает шею, сухарная сумка хлопает по правому боку, вещевая по левому, гимнастерка уже пропотела так, что кажется, сними ее, и можно будет поставить колом.
  - Первое отделение на левый холм! Второе на правый! Бегом, бегом, мать вашу! - Это уже взводный старший унтер офицер Перетятько.- Белов! Займи холм и окопайся!
   Бой тем временем разгорелся уже нешуточный, взобравшись на возвышенность можно составить себе представление. Впереди, у построек фольварка, на удалении примерно в километра два, еле видны рассыпающиеся в цепь серые фигурки. Немцы! Хорошо, что они, как и наш полк вступают в бой с марша. Если бы у них была подготовленная позиция, нам пришлось бы хуже.
  - Отделение! Окопаться!
   Сейчас пока нас не обстреливают, надо зарыться в землю. Скорость работы малой саперной лопаткой прямо пропорциональна желанию выжить. Срезать дерн, ямка метр восемьдесят на шестьдесят сантиметров, бруствер впереди. Обложить дерном передний фас, копаем как бешенные, на все про все меньше двадцати минут, прямо таки превышение норматива, который я выполнял довольно давно, или еще не выполнял? Не пойму, какие мысли в голове.
   'Вернись, вернись на землю! Игрушки и игры в солдатиков кончились!'.
   Теперь протереть и зарядить винтовку. Готов!
  - Петраков!
  - Я!
  - Наблюдать влево, до трех камней!
  - Слушаюсь господин младший унтер-офицер!
  - Карасев!
  - Я!
  - Наблюдать от камней до леса!
  - Слушаюсь господин младший унтер офицер!
  - Ивченко!
  - Я!
  - Бегом к патронной двуколке, притащи патронный ящик!
  - Слушаюсь!
  - Ефрейтор Курочкин!
  - Я!
  - В случае чего, за меня!
  - Слушаюсь!
   Белов дал отмашку флажком на соседний бугор, где с первым отделением окапывался взводный командир. Типа у меня все готово.
   Между тем серые фигурки уже довольно четко вырисовывались, идут медленным шагом, до нас уже метров семьсот. Первый залп германцев, они начали перебегать на короткое расстояние, несколько залпов, и снова начинали перебежка. Так они себе всю дыхалку собъют. Ну да не мне за них переживать. Послышался первый посвист пуль.
  - Отделение по обойме, прицел девять. - Начинай!
   Начали! Аккуратно ловлю на мушку серую фигурку. Выстрел! Упал! Следующий... Выстрел! Промазал!! Рядом начали стрелять товарищи. Немцы заметили нас, залегли, посыпались выстрелы в ответ. Свистят пули быстро и мимо. Свою не услышишь. Я обстрелянный, не боюсь того, что летит мимо. Ребята, иногда пугаясь, прячутся за маленькими брустверами.
  - Прицел шесть!
   Немцам в поле хужее! Нет, господа! Аккуратно подвожу мушку... Выстрел! Промазал! Опять промазал! Да что за черт! Ага, кажется, попал, секунд пять смотрю, лежит не шевелиться, готов. Немцы рванули и уже метрах в четырехстах, их человек пятьдесят прут на наш бугор.
  - Отделение, 'Курок'! По противнику! Пальба отделением! Прицел три! Целься! Пли!
   Это уже очень близко! Триста пятьдесят метров! Прицел 'Постоянный'! Стреляем залпом, еще раз залпом. Белов немного приподнялся над своим окопчиком и тут же со стоном валится вниз. Ранен. Немцы стреляют с ходу, и надо сказать довольно метко.
  - Пальба отделением! Прицел два! Целься! Пли! - Вот тебе и тот самый случай, ефрейтор Курочкин. В соседней ячейке слева замолк Гришин. Седьмая обойма, аккуратно, не торопясь, тщательно прицеливаюсь, уже не обращая внимания, на торопливые крики ефрейтора, стреляю не залпом вместе со всеми, а на выбор. Два из пяти. Восьмая обойма, один из пяти. Немцы залегли и продолжают осыпать нас пулями. Не выдержали! Но их все равно больше нас. Стреляем в ответ. Позади немцев от фольварка показывается вторая цепь. Патронов маловато. Осталось пять обойм в подсумках, а в винтовке уже пусто. В вещмешок не залезешь, патроны не достать! Заряжаю винтовку, до немцев метров семьдесят, прицел 'П'. Стрелять, надо целясь на уровне коленей. Но они лежат! Если еще раз встанут, то добегут. Целюсь. Выстрел! Готов! Выстрел! Мимо. Выстрел! Мимо. Выстрел! Готов!
  И тут немцы не выдержали.
  - In Angriff! Forwerts!
   Выстрел! Опять мимо! Успеваю перезарядить винтовку и сделать уже с колена еще два бесцельных выстрела, слышу команду ефрейтора.
  - Отделение! В штыки!
   На меня бегут двое, лица совершенно не человеческие, прямо таки зверские. У нас, наверное, ничуть не лучше. Наше преимущество, в том, что мы наверху. Но их больше. Из двоих бегущих на меня, один чуть запаздывает. Какое-то отстраненное восприятие у меня, как в замедленном кино.
   'Проснись! Очнись! Сейчас как куренка проткнут!- орет подсознание'.
   Передний заносит вверх винтовку для удара сверху вниз. Шаг вправо, шаг вперед, укол. Отбил гад! Шаг назад, шаг вперед укол. Есть! Рву штык из живота, поворачиваюсь ко второму, отбив, разворот винтовки, прыжок вперед, приклад в морду, готов! Меня всего трясет!
   Спасибо тебе отец!
   На Курочкина навалились трое, одного он у меня на глазах проткнул, двое других успели ранить его одновременно в ногу и в руку, ефрейтор падает и страшно орет! Стреляю навскидку, один падает! Страшно кричит ефрейтор, прямо таки волчьим воем! Второй немец пытается воткнуть ему плоский ножевой штык в живот, ефрейтор лежа на земле уворачивается.
   Начала нашей схватки не помню, чувствую боль в левом плече, задел скотина! Отпрыгиваю назад, беру себя в руки. Отбив, связывание, укол. Шаг назад, отбив, шаг вперед укол, шаг назад, отбив, шаг вперед укол! Есть!
   Передергиваю затвор, целюсь в кучку немцев на левом фланге, выстрел! Готов. Пятеро немцев бросают винтовки и поднимают руки, на правом фланге немцы человек семь бегут во весь опор вниз, сгоряча промахиваюсь.
  - Енгалычев! Принимай командование! - Курочкин, дважды раненный, подает голос.
   Напрягая связки кричу:
  - Кто живой отзовись!
  - Ермишев!
  - Исхаков!
  - Николаев!
  - Иванов!
  - Грибов!
  - Исрапилов!
  - Павшин!
  - Леппик!
  - Бурцев, я ранен!
  - Командир! Я Трошин, а Ремнев и Леппик - раненые!
  - Я, Ивченко принес патроны!
  - Трошев сильно ранен?
  - Да нет, задело штыком маненько.
  - Тогда, охраняй пленных!
  - Есть!
   Из двадцати человек отделения, командир унтер Белов ранен, заместитель ефрейтор Курочкин, проколот в двух местах, еще трое раненых, и семеро убитых. Правда, немцев мы положили намного больше. Вторая цепь задерживается у первых поверженных немцев и от нее отделяются пары носильщиков, своих подбирают, значит. Чтоб вам только эту работу и выполнять! После непродолжительной перестрелки, немецкая цепь оттягивается обратно к строениям фольварка.
  - Отделение пополнить патроны! По цепи противника, прицел девять, стрелять по готовности! Начинай! Николаев, Иванов! Оказать помощь раненым!
   На бугор стремительно вбегает комвзвода Перетятько и первое отделение. Оно тоже уже неполного состава. Выстрелы приобадривающие немецкую цепь звучат симфонической музыкой.
  - Ну, как вы тут? Отбились?
  -Так точно, господин старший унтер-офицер! Отбились!
  - Отставить огонь!
  - Отделение! 'Курок!'.
  - Потери?
  - Из состава отделения семь человек убито, пятеро, ранено, боеспособных в наличии восемь. Захвачено пятеро пленных! Докладывает вольноопределяющийся Енгалычев!
  - Молодец вольнопер! Мы видели, кто-то у вас ловко немцев клал, кто такой меткий стрелок?
  - Это Князь! Князь их с полдесятка уложил! Да и потом на штыках еще троих одолел. Ефрейтора нашего от германцев отбил, - послышались голоса солдат.
  - Я ротному так и доложу, спасение командира в бою, медаль георгиевская, да еще на штыках молодец, значит, медаль обязаны дать! Гони пленных в тыл, и раненных давай к дороге, по которой полк из леса выходил. А мы тут устроимся. Молодец вольноопределяющийся!
  - Рад стараться!
   Я признаться, никак не ожидал от Перетятько таких слов, учитывая наши прежние трения. Но, несмотря на свою хохляцкую сущность видимо он все-таки обладал объективностью и в такой ситуации не хотел показывать свой характер.
   Раненых начали быстро перевязывать, и понесли в полковой околоток. Две винтовки, шинель и получаются импровизированные носилки.
  - Трошев! Веди пленных!
  - Слушаюсь господин . . . вольноопределяющейся!
  - Патроны у раненных и убитых забрать!
   Нас это распоряжение Перетятько уже не касается, мы несем раненных. Все отделение превратилось в носильщиков. Санитаров с их носилками видимо на всех не хватает. Мне пришлось нести Белова.
  - Енгалычев! - слабым голосом позвал он.
  - Да господин младший унтер офицер!
  - Ты ничего! И стреляешь хорошо и на штыках молодец! - у Белова прострелен плечевой сустав, и видимо ему уже не владеть своей левой рукой.
  - Я видел, как ты дрался!
  - Спасибо господин унтер офицер!
  - Да какой я теперь унтер? Думал, сомнут нас. А ты молодец! Спасибо тебе не посрамил саратовцев.
  - Рад стараться!
  - Брось! Я с тобой по-человечески говорю, вот уж не думал, что на телигенте прокачусь, а ты меня с Грибовым тащишь.
  - Господин унтер офицер..., - вступил в наш разговор Грибов.
  - Иван Михалыч меня зовут.
  - Иван Михалыч! Ты не говори ничего! Тебе нельзя говорить, ты силы береги! Больно много крови потерял!
  - А ты Грибов помалкивай, тебе, небось...- Наш комод отключился, и больше до перевязочного пункта так и не очнулся.
   На перевязочном пункте, раненных, таких как с нашего отделения скопилось человек сто, сто двадцать. Полковой врач в белом халате с кровавыми пятнами давал указания санитарам кого занести внутрь палатки, а кого в тенек под деревья. Видимо, безнадежные, или легко раненные. Здесь же ходил полковой священник, отец Владимир, проходя между рядами и раздавая благословления и творя обряд исповеди. Мы положили своих раненых в общую очередь, Грибов наскоро перевязал мою царапину, я скомандовал построиться и повел людей обратно на позиции.
   Через час, к вырытым наскоро окопчикам, подошли чины нестроевой роты с носилками, забрали наших убитых. Я спросил их старшего, солидного с вида младшего унтера, с часовой цепочкой по пузу:
  - Много работы?
  - Человек сто пятьдесят покойников в полку. Отец Владимир обряд отпевания творит, а нестроевая рота копает братскую могилу для солдат и унтеров. Господ офицеров в тыл отправят, в русской земле похоронят.
  - А капитан Лепехин?
  - Ваш ротный тоже пулю словил, стоял перед ротой и шашкой махал. Ранен тяжело. Пуля в брюхо вошла. Ну, бывай, здоров вольнопер.
  - И Вам не кашлять!
   Через два часа командир полка, полковник Стросевич дал команду двигаться вперед к фольварку и дальше. Немцы очистили весь район Пилькаллена и начали отход.
   Русская армия входила в Восточную Пруссию, которая еще во времена Елизаветы Петровны присягнула на верность Российской короне, да государь император Петр Федорович все результаты Семилетней войны похерил. Теперь значит опять снова здорово.
   После первого боя в полку было сто пятнадцать убитых и триста девяносто четыре раненных. Немцы потеряли гораздо больше, все потому, что пруссаки хотели показать свою доблесть и верность кайзеру и перли в атаку густой цепью хоть и ложась на промежуточных рубежах, но не окапывались. Практически они шли вперед, даже не пригибаясь, и становились легкой добычей стрелков.
   Попробуй-ка, возьми верх, стреляя на ходу в движении, над стреляющим лежа с упора. Да и меткость наша была лучше в результате усиления стрелковой подготовки, бывшей результатом предпринятых мер после японской войны.
   Про немцев солдаты говорили: 'Они бы еще и за руки взялись! Совсем без разума!'.
   Погиб Курышев. Адрес его родителей лежал у меня в кармане гимнастерки. Долг.
  
  * * *
  
   Единственный успех немцев был из-за отставания, IV корпуса, но наша дивизия с честью выдержала их напор.
   К вечеру в атаку пошли уже мы. По команде командующего ротой штабс-капитана Караваева:
  - Вперед!
   Пробежав через поле редкими цепями, солдаты второго и третьего батальонов, подошли к Сталлупининену. Последний промежуточный рубеж, на котором цепи окапывались, был метров за двести до первых домов. После подхода резервных рот, батальоны единым махом преодолели открытое пространство и завязали бои на улицах и в домах.
   Наша рота была в батальонном резерве и в отличии от других даже в цепь не разворачивалась. И хотя наш четвертый батальон был в полковом резерве, тринадцатая, пятнадцатая и шестнадцатая роты шли цепями. На этот раз мы ни пленных не захватили, ни потерь не имели. Слава, трофеи в виде одиннадцать пулеметов и двух орудий, до тысячи пленных, достались другим. Первое сражение окончилось в нашу пользу. Пройдя городок и не сумев поживиться добычей стали устраиваться на ночлег, в поле. Подвезли горячую пищу. Слышались голоса:
  - На полное брюхо и спиться лучше!
  - Ты почто мою краюху взял?
  - Истинный крест, ничего не брал!
  - Копытин! Я те счас сопатку на затылок заверну! Отдай!
  - Да какой отдай, он ее уже умял так, что за ушами трещало!
  - Отдай ирод! Вот ведь подлая натура какая...
  - Давайте братцы ложиться...
  - Кувшинов тебе первому в караул...
  - Слушаюсь господин ефрейтор!
   Наше отделение тихо поужинало пшенной кашей с мясом, люди напились чаю и стали располагаться в поставленных заранее палатках, благо ни в караул, ни в полевую заставу отделение сегодня не попало. До рытья сплошных траншей еще не дошло.
  
  * * *
  
   На следующий день, пятого августа с утра, новый ротный командир, бывший помощник командира, штабс-капитан Караваев, заступивший на место капитана Лепехина, пришел в наш взвод и вручил мне георгиевскую медаль четвертой степени.
   Я признаться не ожидал такой оперативности. Видимо, запас медалей был в дивизии. Но все равно, что-то очень быстро. Кроме того Караваев приказал мне пришить на погоны басоны младшего унтера и вступить в командование отделением уже официально, как младшему унтер-офицеру, согласно приказу по полку.
  - Ну, Енгалычев с тебя причитается! - Говорили солдаты моего отделения.
   После повышения, Перетятько, проникся ко мне внезапным уважением и нет- нет, но тоже, несмотря на малороссийский гонор, иногда обращался ко мне как другие.
  - Князь!
  - Я, господин старший унтер офицер! - Вот чертова кличка, прямо прилипла!
  - Как думаешь, сегодня немца пощупаем штыком?
  - Не могу знать, господин старший унтер офицер!
   Мы продвигались вглубь Восточной Пруссии, имея очень скудную информацию. По-моему и офицеры немногое знали, а до нас вообще доходили только слухи. В первом бою нашей дивизии особенно сильно пострадал сто пятый Оренбургский полк. Количество убитых, раненых и пленных там доходило, чуть ли не до двух тысяч человек. Говорили, что виленские евреи, которыми полк укомплектовали при мобилизации, практически все сдались в плен германцам при их самом малом нажиме. Но, там, в деле были и орудия, так, что кто, там чего разберет, кто сдался, кто погиб. А уж тем более, кто знает про национальность сдавшихся? У нас на участке обошлось без орудийной стрельбы.
   Нам сильно помогла соседняя двадцать девятая дивизия справа. Взяли немцев во фланг, иначе противник так и пер бы на нас.
   Хан Нахичеванский со своей кавалерией действовал крайне нерешительно на правом фланге армии и поэтому командир дивизии генерал-лейтенант Адариди держал наш сто восьмой Саратовский полк, правофланговый полк двадцать седьмой пехотной дивизии в 'кулаке'.
   Доходили до нас сведения о боях нашей кавалерии под Каушеном, в большинстве удачные для нас. Солдатский телеграф донес сведения о командире эскадрона Врангеле, который в конном строю атаковал и захватил германские пушки.
  'Тот самый, что ли?' - подумал я. Уже позже, узнав, как зовут лихого ротмистра, Петр Николаевич, понял, тот самый.
   В десять часов, пятого августа мы двинулись на север, и тот же солдатский телеграф разнес, что мы двигаемся на Кенигсберг.
   'Во бля! Уже на Кенигсберг пошли, глядишь и завоюем! Так из-за меня и вся мировая война быстро кончится!'.
   Я счел все происходящие, как добрый знак. Полк был в резерве начальника дивизии, обеспечивая правый фланг. Все вроде складывалось удачно для нашей дивизии, только пыль мешает! Идем вперед, немцы отступают. Седьмого августа вместо дневного отдыха, дивизия вступила в бой под Гумбиненном. На правом фланге XX корпус был застигнут врасплох, понес большие потери и отступил. Теперь пришла наша очередь выручать соседей. Полк бросили вперед.
   Слава богу, мы успели наскоро окопаться, до того момента как немцы приблизились на ружейный выстрел. Бой свелся в нашем полку к расстрелу немцев. Они опять пошли в атаку как на парад, густыми цепями, за что и поплатились.
   Пулеметы наши оказались в нужном месте в нужное время. Посмотрел я на косоприцельный огонь, когда люди десятками и сотнями никнут под огнем. Оставшихся на ногах, выбивали как ростовые мишени на стрельбище. Даже при стрельбе СПУ, в 1977 году, не получал я таких результатов. Немцы перли в рост, не пригибаясь. Красиво, отважно, но глупо. Когда мы перешли в контратаку, они просто побежали. У меня в отделении, было двое раненых, Трошин опять легко и Исрапилов. Последний, получил ранение в живот и через час, не приходя в сознание, умер.
  
  * * *
  
   Никаких переживаний у меня по поводу убийства живых людей не было. Во-первых, американский опыт. Во-вторых, уже видел своих сослуживцев ранеными и убитыми, особенно убитые произвели на меня сильное впечатление. Мишка Петраков, молодой, здоровый крестьянский парень. Лежит на земле словив в правый глаз германскую пулю. Фуражка слетела с головы, затылочная кость раздроблена, руки застыли на винтовке. Чины нестроевой роты унесли его к месту погребения. Там, насколько я видел, таких как Петраков, разували и спускали в общую яму. Потом под молитвы отца Владимира забросали землей.
   Вот был товарищ, а сейчас, его уже нет, осталась только оболочка. И лицо, и тело вроде его, а уже не движется и священник читает над ним заупокойную. Почему же я должен испытывать к немцам какие-то чувства? Курышев Платон Петрович, такой же 'вольнопер' как я, погиб в первом бою, исколотый штыками и сейчас лежат в общей могиле. Остались у него мать с престарелым отцом две незамужние сестры и младший братишка. Остался мне долг написать о том, что он доблестно погиб.
   Совсем недавно я общался с ним, обсуждая, что нас ждет впереди. Теперь его нет. Был он специалистом готовившемся к своему земному поприщу. Лесотехническая академия, деревья сажать и обихаживать. Был человеком, который добровольно поступил в полк. Стал трупом в девятнадцать лет. Вот его уже нет в живых. Да я их, этих немцев ...
  
  * * *
  
  - Рота! В атаку вперед! Марш!
   Наш штабс-капитан не дает расслабиться. Бежим, пригибаясь на мысок леса. Поле, засеянное пшеницей дает плохую защиту. Комки земли, попадая под подошвы сапог, прочие неровности поля так и норовят подвернуть ногу. Стебли, заплетаясь вокруг сапог, мешают бежать. Бежим, пыхтим, отдуваемся.Вверху лопаются шрапнели. От леса раздаются орудийные выстрелы.
   Пехотного прикрытия у немцев не оказалось на беду артиллеристов. Наскоро, на бегу стреляем по немцам. Некоторые из них, сдуру, хватают винтовки, пытаются нам отвечать. Пара придурков даже лезет драться на штыках.
   Так получилось, что при атаке мое отделение захватило два полевых орудия, прислугу мы частью перекололи, частью захватили в плен. После окончания дела, я оглянулся. На артиллерийских позициях, лежали трупы немецких солдат. По одному было видно, что он бежал со снарядом к орудию, по другому, что он пытался стрелять из карабина, третий по виду совершенно молодой пацан, на вид дай бог восемнадцать лет, видно пытался биться на штыках, были и такие, что прикрывшись руками, пытались закрыться от неминуемой смерти. Вроде детей прячущихся под кроватью.
   Проходя мимо этих свидетельств, того, что совсем не давно, эти лежащие как кучи тряпья тела, прямо сейчас, еще пять, десять минут назад, были живыми людьми, у которых были свои мысли, планы, желания, я чувствовал себя как-то неуютно. Попытался себя успокоить: 'В конце концов, кто войну объявил? Ну, так и нечего сопли разводить!'. Вспомнил и недавние мысли про смерть Курышева. А все равно было как-то не по себе.
  - Ермишев!
  - Я господин унтер-офицер!
  - Гони этих в тыл, потом догоняй нас, да расписку не забудь взять на сборном пункте.
  Чтобы точно было указано, от второго отделения принято пятеро пленных. Да скажи, что два орудия немецких мы захватили. Понял?
  - Так точно!
  - Иванов!
  - Я, господин унтер-офицер!
  - Останешься при орудиях, скажешь трофейщикам кто их захватил!
  - Слушаюсь!
  - Отделение вперед!
  * * *
  
   Немцы бежали на пятнадцать верст. Весь день восьмого августа мы отдыхали. А я так просто недоумевал. Надо бы вперед, вперед на плечах противника, расширить прорыв!
   Фигу, в нос!
   Мы отдыхаем. Пришел приказ от генерала Рененкапфа, дневка, привести себя в порядок..
   На мой взгляд - маразм. Вперед надо! Но ....
   Простирнул портянки, удовольствие еще то! Выстирал форму, почистил сапоги. Отполировал винтовку. Неспешно пообедали. Потом с разрешения Перетятько окунулись в реке, вода хоть и холодная, все-таки уже лось сделал свое дело и 'в воду поссал', но за неимением бани, хоть так соскоблить грязь. А то уже от исподнего смердит. Постирались. Все высохло, все разложено и уложено. На ночь отделение заступило в полевой караул. Вроде и войны нет.
   Вперед двинулись только девятого, пополудни, выпустив впереди и сбоку полковой колонны патрули. В Советской армии, насколько я помнил из 'Боевого устава пехоты', это называлось головными и боковыми походными заставами.
   Соприкосновение с противником было утрачено, шли вперед, не зная обстановки. Солдаты ругали кавалерию, которая вместо разведки противника, оттянулась в тыл. Я про себя ругал высшее командование. Так прошли примерно тридцать верст. Двенадцатого августа встали у местечка Никколен, начали окапываться, с расчетом, что завтра пойдем вперед. В отделении вернулись Леппик и Ивченко. Трошин получивший легкие ранения, как и я, остался в строю. Ротный командир вручил ему Георгиевский крест. Меня немного задело, что при одинаковых обстоятельствах, я получил медаль, а Трошин крест, с другой стороны, и Героя Советского Союза, вручали через пятьдесят лет после войны.
   Иной раз сам на себя поражался, вроде взрослый человек, а заботят такие дурацкие мысли. Мне бы в тыл, к своим заводам, а я как пацан решил в войнушку поиграть. Да побрякушки очередной не получил и задело. Смешно!
   Всего в отделении вместе со мной было девять человек.
   На следующий день, узнали, что еще девятого августа в наступление перешла вторая армия генерала Самсонова. Видно французы нажали, чтобы облегчить свое положение. Во всяком случае, в газете первой армии проскользнуло, что по просьбе наших 'доблестных' союзников мы усиливаем нажим на упорного врага. Сейчас вторая армия ведет кровопролитные бои.
   Помню я про армию Самсонова. И то, что сам Самсонов застрелится, чтобы в плен не попасть, знаю. Кому бы сказать только? Пришла в голову мысль, вторая армия Самсонова, вторая ударная Власова. Плохой номер.
   Во время окопных работ, буквально на следующий день, после того как Трошину вручили крест, пришел ротный и принес в отделение два георгиевских креста и одну медаль. Кресты получили Грибов и я, медаль вручили Ермишеву. Отлично стрелял на гумбиненском поле. Штабс-капитан сказал, что наш корпус вместе с двадцатым были назначен для блокирования Кенигсберга. Зря я переживал, оказывается, не зажали крест. Пустячок, а приятно.
   Вот интересно, вторую армию как помнится, немцы то ли окружили и взяли в плен, то ли уничтожили. А вот, что с первой было? Жалко не учил я истории! Что как происходило во время Первой мировой, знаю не очень хорошо. Не то, что не помню, просто не знаю. А может, мы Кенигсберг все-таки возьмем, из-за моего тут присутствия?
  
  * * *
  
  Приказ ? NN по III армейскому корпусу
  ...........
  
  12. За захват двух орудий неприятеля, в деле пятого августа, наградить командира второго отделения, четвертого взвода четырнадцатой роты 108 Саратовского полка 27 пехотной дивизии вольноопределяющегося младшего унтер-офицера Енгалычева Сергея Александрова Знаком отличи Военного ордена святого Великомученика и Победоносца Георгия четвертой степени.
  ..........
  Командир корпуса генерал от инфантерии Епанчин
  Начальник штаба генерал-майор Малышев
  
  * * *
   'Вестник I армии'
  
  Разгром города Калиша
  
  ... В ночь с 19 на 20 июля (с 1 на 2 августа) по получении губернатором телеграммы об объявлении войны, последним поездом, отошедшим около 4 часов ночи, успели покинуть Калиш лишь официальные лица и некоторые чиновники. Все жители города за полным отсутствием экипажей и подвод волей-неволей должны были с семьями оставаться в Калише...
  В тот же день пополудни калишане извещены были о приближении к городу германских войск первым появившимся в городе немецким уланом, который в бешеном галопе проскакал от рогатки к Европейской гостинице и обратно, упав при этом два раза с лошади: улан был совершенно пьян и страшно перепуган; остановившись на рогатке вместе с другим подъехавшим к тому времени к рогатке уланом, он, еще не оправившись от испуга, стал сейчас же делиться своими впечатлениями с окружившей его толпой, причем рассказал, что он с товарищем должны были первыми прискакать в город по выпавшему жребию и шли, по их мнению, на верную смерть.
   Спустя полчаса после появления в Калише 2 прусских уланов, вошел в город германский разъезд во главе с офицером. Навстречу разъезду вышли на главную Вроцлавскую улицу с белым флагом президент города и 3 видных обывателя, знающих немецкий язык. Офицер беседовал с делегатами города около 15 минут, приставляя поочередно дуло своего револьвера к виску каждого из них, в это же время все солдаты разъезда держали в руках револьверы и пики направленными в сторону делегатов... В понедельник утром 21(3) на всех углах появились объявления коменданта Пройскера, в коих жители призывались к спокойствию; им предлагалось открывать торговлю, так как жизнь и целость имущества жителей вне опасности. В этот же день комендант ввел в городе военное положение, прекратил действие обывательской милиции и по городу стали ходить усиленные наряды солдат - дом телефонной станции, например, охранялся нарядом из 30 солдат... Затем началось обстреливание городских улиц пулеметами... и расстрел всех мужчин, живущих в домах, из которых якобы... были сделаны выстрелы в немецкие войска. Убито и расстреляно более 100 человек, в том числе много возвращавшихся из Ласка запасных...
  ... С утра во вторник 22 (4 августа) посыпались на город одна за другой репрессии:
  1) Расстреливались все лица, имеющие при себе какое-либо оружие, а равно лица, у которых оружие найдено было на квартире, несмотря на то что 24-часовой срок сдачи оружия, указанный в объявлении Пройскера, еще не истек; расстрелян был губернский казначей Соколов, уничтоживший до прихода немцев наличные суммы казначейства;
  3) Комендантом Пройскером наложена была на город контрибуция в 50 000 рублей; днем раньше в понедельник тем же Пройскером конфисковано около 30 000 рублей, хранившихся в Магистрате наличными;
  4) Объявлено было распоряжение коменданта, что если кем-либо из жителей будет причинен малейший вред хотя бы одному прусскому солдату, например будет брошен камень, то каждый десятый мужчина в городе будет расстрелян, город подвергнется бомбардировке, а заподозренные дома будут гранатами сравнены с землей, окна во всех квартирах приказано было освещать до утра...
  
   Взяв заложников, Пройскер решил выйти с войсками из города и расположиться лагерем в нескольких верстах от Калиша ближе к прусской границе. Заложникам приказано было идти впереди войск, а во время обстрела заподозренных домов им приказано было ложиться ничком на землю - над их головами стреляли. Повторялось это несколько раз и в конце концов больной сердцем и растяжением жил на ногах богатый фабрикант Генрих Френкель не мог самостоятельно подняться. Комендант сейчас же велел ближайшему солдату заколоть штыком Френкеля и сбросить тело его в ров; затем вдове убитого, пожелавшей взять его
  труп, делались всевозможные препятствия до вымогательства включительно (потребовали за выдачу тела 60000 марок). Дорогой перстень с бриллиантами исчез с пальца убитого.
  Лишь только войска с заложниками покинули Калиш, началась бомбардировка города в наказание якобы за пролитую кровь прусских солдат; сделано было около 70 пушечных выстрелов, причем повреждены главным образом верхние этажи зданий. Пушечные ядра
  пробивали насквозь четыре стены подряд... Обстреливались одинаково как частные дома, так и больница, церковь и костелы. Все жители города в паническом страхе попрятались в подвалы, откуда многие, боясь возобновления бомбардировки, не выходили несколько дней, терпя холод и голод...
   С утра в пятницу 25 (7) через Калиш стали проходить саксонские войска, пехота и уланы, сопровождаемые пресловутым 155 полком во главе с комендантом Пройскером. Часть войск направилась по Ставишинскому шоссе, другая часть, пройдя по городу, возвращалась в прежний лагерь. От стрельбы из пушек, винтовок и пулеметов повреждены были многие телефонные столбы, и телефонные провода в большом количестве застилали улицы. Лошадь одного молодого офицера так запуталась в проволоку, что упала на передние ноги; офицер, не отдавая себе отчета о происшедшем, выстрелил из револьвера. Выстрел послужил поводом к всеобщей панике; опять началось обстреливание окон домов, некоторых открытых магазинов и расстрел людей, случайно проходивших по улицам. Стреляли из пулеметов по всему городу. Солдаты врывались в дома и в магазины, грабили, поджигали и вырезывали целые семьи - женщин, детей и старцев. Убито и ранено несколько сот человек. В здании магистрата, где по приказанию коменданта собрались городские служащие, зарублены были топором на смерть городской кассир Пашкевич и три сторожа. На Бабиной и Броцлавской улицах лежала масса трупов людей, детей и даже лошадей. В общей свалке и панике немцы опять стреляли по своим и потеряли убитыми и ранеными много солдат (не менее 12).
   Населением города овладел панический страх в ожидании мести тевтонов, которые не заставили себя долге ждать. Вскоре костром запылало красивое здание магистрата и начались пожары в разных местах города. Небольшие, оставшиеся в городе отряды войск, подобрав своих раненых и убитых и побросав, по свидетельству очевидцев, убитых солдат своих в огонь, быстро удалились из города. В 8 3/4 часов началась по городу пушечная пальба (пулями, гранатами и шрапнелью), продолжавшаяся непрерывно до 5 1/2 часов утра. Сделано было в город свыше 400 выстрелов, после каждого выстрела раздавался шум обваливающихся частей зданий и истерический крик женщин и детей.
   Наконец, в 5 1/2 часов утра в субботу 26 июля (8 августа) пальба прекратилась и все как будто замерло кругом. Однако тишина продолжалась недолго. Внезапно во все окна и ворота по Броцлавской улице с неистовым криком и шумом стали вламываться рассвирепевшие немецкие солдаты и, врываясь во все квартиры с криком "руки вверх", арестовывали всех попавшихся мужчин, женщинам и детям приказано было забиться в один угол и стать на колени. Когда жена моя подскочила к солдатам и стала по-немецки упрекать их за то, что они издеваются над детьми и хотела отбить от них моего 12-летнего сына, которому также приказано было поднять руки вверх и следовать за всеми арестованными, то подоспевший к тому времени офицер ударил ее так сильно прикладом ружья, что она упала на пол и сейчас же получила горловое кровотечение. Арестовано было более 700 человек, в том числе много подростков и старцев; арестован был также в числе других 80-летний старик, ксендз Виктор, монах-реформат. Все арестованные сейчас же были обысканы самым тщательным образом по несколько раз, меня ругали площадной бранью за то, что нашли в
  кармане две полных коробки спичек... После обыска всех нас окружили сильным конвоем солдат и, приказав все время держать руки вверх, повели в свой лагерь. Дождь шел проливной, а многие из арестованных были в одном лишь нижнем белье, без сапог. По дороге нам было объявлено, что нас ведут на расстрел в наказание за пролитую кровь немецких солдат; кто не в состоянии был идти скоро, того ударяли прикладами ружей и ранили штыками так, что многие истекали кровью. Когда мы прибыли в поле около лагеря, там только что кончилась экзекуция расстрела 19 мужчин, взятых в тот же день из заподозренных домов.
  Всех нас поделили на несколько партий и рядов, по 10 человек в ряд, приказано было смотреть лишь вперед, с одной стороны недалеко от нас стали на колени немецкие солдаты с направленными к нам ружьями, с другой стороны поставлен был все время молившийся старик-ксендз. Офицеры давали какие-то поручения солдатам. Словом, полная картина расстрела. Продержали нас под страхом ежеминутного расстрела около часу, затем каждой
  из партий в отдельности приказано было отправиться в один из трех недалеко находящихся бараков пограничной стражи. Нам было объявлено, что сейчас состоится над нами полевой суд и, пожалуй, расстреляют лишь каждого десятого. Барак закрыли и оставили нас в полном неведении относительно нашей судьбы в удушливой невыносимой атмосфере (человек стоял вплотную к человеку). Несколько раз немецкий офицер, желая что-то сообщить нам, открывал дверь барака и сейчас же ее захлопывал, не сказав ни одного слова, задыхаясь от удушливого воздуха... Около 4 часов пополудни нам принесли в корытах немного грязной воды и запретили даже послать за хлебом на собственный счет. В томительном ожидании проходили минуты за минутами. Наконец, в 7 часов явился в барак фельдфебель, приказал нам выстроиться в ряды опять по 10 человек и под усиленным конвоем вывел нас в поле, где опять повторилась утренняя картина, так похожая на приготовление к расстрелу... Затем нам приказано было разойтись по домам. Немецкие солдаты во главе с офицером провожали нас до города, а затем, быстро повернув, ушли по направлению к Скальмержицам, передвинув свой лагерь ближе к прусской границе.
   На обратном пути в город повсюду видны были пылающие костры домов в разных частях города. Оказывается, что после ареста мужчин другая партия немецких солдат ходила по городу с соломою и керосином и поджигала оставленные на попечении женщин и детей дома и магазины, открывая везде газовые рожки. В тот же день вечером город, насчитывавший до 80 000 жителей, опустел совершенно. Люди убегали из города в чем кто стоял. Никто из жителей города после стольких кошмарных сюрпризов не хотел оставаться дольше под покровительством немецких культуртрегеров. Когда в воскресенье утром 27 июля (9 августа) я с семьею покидал город, в нем царствовала мертвая тишина, и лишь дым догоравших зданий, разбросанные по улицам ценные вещи и кое-где валявшиеся еще не прибранные трупы людей свидетельствовали о только что пережитой Калишем страшной кровавой трагедии...
  1914 г. - Из записки ревизора Калишско-Петроковского акцизного управления инженера-технолога З. И. Оппмана
  
  
  Глава II
  
   Война! Кайзер объявил войну России! Вечером первого августа, город сошел с ума! Уже после объявления указа о мобилизации, вышли экстренные выпуски газет под огромными шапками. 'Германия объявляет войну России!'.
   Спустя несколько лет, ума и набравшись опыта, я понимаю, что с этого момента в прессе начали создавать образ врага. А тогда, я об этом не думал, был как все. Все вокруг говорили, что коварный враг, не хочет жить в мире, ему нужна война, и если сейчас его не остановить, и не разгромить, то Германия может погибнуть. Враг - это, в первую очередь, проклятые лягушатники, а Россия и российский император просто предатели. Какая глупость! Но вернусь в август четырнадцатого.
   Проходя мимо окружного военного управления, я увидел огромную толпу мужчин, которая гудела как пчелиный рой. Я подошел поближе и прислушался.
  - Вернемся домой до осеннего листопада!
  - Ты, в какой день? - спрашивал один у другого и, не дожидаясь ответа, хвастался, - Я сегодня, показывая всем своим видом, что он то решит все проблемы.
  - Я - на девятый, - недовольно ронял другой, тут же ловя сочувственные взгляды товарищей.
  - He повезло друг, к тому времени потеха закончится!
  - Я - на третий, - степенно говорил следующий.- Еще успею побывать в деле.
  - Я - на одиннадцатый, - мрачно цедил еще один из собравшейся группы, предоставляя другим возможность пожать плечами и участливо развести руками.
  - Да, до Парижа не доберется.
   В глубоком волнении я пошел домой.
   Вышел экстренный выпуск нашей городской газеты 'Фрейбург цайтунг', я купил газету. Там была опубликована громадная статья о том, что войну развязали сербы, а Австро-Венгрия лишь выполняет свой долг. Германия же никогда не хотела войны, но ее связывают обязательства перед державой Франца-Иосифа. Гнусная Россия, хочет похоронить Германскую империю, объявила мобилизацию, естественно направленную на то, чтобы предательски ударить по Германии.
   Моментально по всему городу были расклеены плакаты, на которых кровавые казаки улепетывали, от грозных германских улан, другие призывали вступать в армию добровольцами.
   Казалось, всех охватило безумие. Скорее на фронт! Скорее в армию! Голова кружилась от восторга. Ажиотаж охватил все х. 'Ведь так, сейчас, наверное, по всей Германии! Вот такой должна быть идеальная нация в состоянии войны, единая сплоченная, беспрекословно послушная и дисциплинированная!'.
  
  * * *
  
   Вечером вернулся с работы отец, мама готовила ужин.
  - Представляешь Марта, сейчас встретил Штольпе, его Фриц сегодня в окружном военном управлении записался добровольцем. Спрашивал меня, пойдет ли в добровольцы Август.
  - Бедные дети! Они думают, что война это веселая прогулка! Сегодня в лавке у Габера, разговорилась с фрау Кох, у нее двое сыновей так и рвутся на службу, мы даже всплакнули с нею. Господи Иисусе, такая беда эта война! Что будет?! Несчастье, несчастье!
  - Август!
  - Что папа?
  - Смотри не делай глупостей! Когда придет твой черед по возрасту, тогда и пойдешь. Не суйся сейчас никуда!
   Мама стала подавать на стол.
  - Папа! Все наши ребята сговорились, завтра идти в управление. Я не хочу прослыть трусом.
  - И Иоганн тоже с вами?
  - Конечно!
  - Удивительно! Герр Меркель, интеллигентный, умный человек, а сын совсем потерял голову, вот уж действительно, кого Бог хочет наказать, того он лишает разума. Уж он то, как раз и мог бы куда скорее разобраться, к чему все это приведет.
  - Папа! Ты рассуждаешь совсем не патриотично! Я не трус! И я не отстану от товарищей! Вы ведете неправильные разговоры!
  - Ах, Август! Как для тебя все просто! Ты сначала вырасти своего сына, а потом осуждай нас. - Сказала мама.
  - Все говорят, что война продлиться только до осеннего листопада, мы разобьем Россию и Францию, заключим почетный мир, получим контрибуцию. И заживем еще лучше!
   Отец покачал головой.
  - Нет, сынок, не поддавайся на глупые слова, имей свою голову на плечах. И думай ей, головой.
  - Я подумал папа. Даже Эльза, будет меня презирать и называть трусом, если все пойдут, а я останусь дома.
   Мама плакала, отец кричал на меня, но я все-таки их одолел. На следующий день я вместе со всем своим классом записался добровольцем.
  
  * * *
   Мы покинули свой класс в гимназии, и восторженной массой прибыли в учебный лагерь. Нас, охватила жажда необычайных приключений и опасностей. Все были, как опьянены дурманом, патриотическими лозунгами, восхвалением армии, Кайзера, презрением к французам и русским. Мы выезжали в лагерь с букетами цветов подаренных женщинами и девушками, в мечтаниях о подвигах и славе. В газетах обещали нам все: героизм, славу, награды и почести. 'Вы мужчины! Вы настоящие патриоты Германии! На полях чести Вы приносите свои жизни на алтарь процветания любимой Родины! Нет в мире смерти прекрасней...'.
   Эльза провожала меня с заплаканным лицом. Но она гордилась мной! Такое воодушевление!
   Как, только можно остаться дома, и не быть сопричастным всему этому!
  
  * * *
  
   Действительность, увы, имела совсем неромантический вид. Нам выдали форму старого образца,
  темно синего цвета, видимо уже ношеную, допотопные, каменно-твердые ботинки, старые игольчатые винтовки.
   Вместо пикельхаубе нам выдали бескозырки. На околыше крепилась наша саксонская бело-голубая кокарда, над ней, на тулье крепилась общегерманская бело-черно-красная. Вид наш после переодевания, был совсем не воинственный. И странное дело, после переодевания в форму, все стали совершенно одинаковые. Все выглядели на одно лицо. Приходилось напрягаться, чтобы узнать даже своих одноклассников.
   Выстроенные на плацу, мы были разбиты на отделения взводы и роты. Перед строем первого отделения, второго взвода, куда кроме меня попали Иоганн Габер и Петер Ленске, стоял унтер офицер Макс Зильбер. Мы с интересом смотрели на него. Лет тридцати пяти, подтянутый, бесцветные волосы с такими же бровями и усами. Водянистые голубые глаза. Выражение лица подчеркнуто официальное. Мы ждали, что он нам скажет.
  - Солдаты! Запомните несколько простых правил. Теперь вы живете по команде. Никакого самовольства я не потерплю! Все в армии делается с разрешения старшего начальника. На ближайшие десять недель этим начальником для вас буду я. Сейчас, после того как я закончу с вами эту краткую лекцию, вы отправитесь в казарму и приведете в порядок свое обмундирование и обувь. Мундир, должен сидеть по фигуре, ботинки должны сиять как яйца у кота. Нянек и мамок в армии нет. Вы должны уметь все. Кто не умеет, того научат, кто не захочет, того принудят!
   При обращении старшего начальника к вам, вы обязаны отвечать 'Рядовой N', при ответе начальнику на его вопрос, надо говорить 'Так точно' и 'Никак нет', после чего добавляется ...
   Я стоял и слушал эту 'краткую лекцию', растянувшуюся на сорок минут, и думал о том, как много всего надо узнать, прежде чем пойдешь в бой. По словам унтера Зильбера, выходило, что отдавать честь, стоять навытяжку, заниматься шагистикой, выполнять ружейные приемы, повороты направо и налево, щелкать каблуками, устранять замечания и есть самое высшее предназначение человека. Я мыслил себе нашу патриотическую задачу совсем иначе и считал, что подготовка к подвигу не должна напоминать того, как цирковых лошадей готовят к выступлению.
  - Помните, что я вам сказал! Разойдись!
   Все бросились в казарму, приводить себя в порядок. В разговорах с Иоганном, Петером и присоединившимся к нашей троице Гансом Юнгером, бывшим учеником жестянщика, мы даже согласились с Максом Зильбером, что кое-что из того, о чем он сказал было действительно необходимо, зато многое из того, что мы знали и умели до армии, совершенно лишнее и безусловно, только мешало. Какой прок от Шопенгауэра и Шиллера, если на шинели не хватает пуговицы, а штык покрыт ржавчиной?
  
  * * *
  
   Плац внутри старинных казарм. Сегодня с утра, строевая подготовка. Резко звучали команды. Ноги чеканят широкий шаг, сжатые в кулаки руки были прижаты к бедрам, унтер-офицеры выкрикивали оскорбления и поучения. На нас, униформа с большим трудом (от не умения орудовать иголками), пригнанная по фигуре, бескозырки вместо шлемов, ботинки, с большим искусством приведенные к возможности их носить, без риска набить мозоли и начищенные до зеркального блеска. Мы ходили кругами по периметру плаца, заложив руки за спину, чтобы выработать осанку. Как бешеные псы, забыв про солнце, гревшее наши шеренги, по команде 'Взвод разойдись!' разбегались на одном конце плаца, чтобы по команде другого унтер-офицера на другом конце, 'Взвод, ко мне! Становись!' бежали и выстраивались. Ходили шеренгами и колонной. Делали повороты на месте и в движении.
  - Налево! Кругом! Направо! Кругом! Быстрый шаг... Стой!.. Строем, быстрый шаг!.. Равняйсь!.. Смирно! Равнение на средину!.. Вы, ленивые барсуки!... Шевелись!... Направо!.. Эй, там, в чем дело?
   Юнгер, этот остолоп, опять ошибся - он таки повернул налево.
  - Всем шаг назад, марш!.. Лечь! Встать! Лечь! Встать! Направо равняйсь!
  Юнгер, виновато моргая, ссутулился. Зильбер крикнул:
  - Эй, там! Почему сгорбился? Как фамилия? - Не получив ответа, он снова гаркнул: - Да, я к тебе обращаюсь! Ты, долговязый, с коротким носом!
  - Юнгер, - сказал Ганс. Он был в замешательстве.
  - О господи! - пробормотал Петер.
  Мы все уже знали, что произойдет.
  - Юнгер? - гаркнул Бешенный Макс. - Что это, черт побери, означает? Сорт табака или москательный товар? Рядовой Юнгер, господин унтер-офицер! - Так нужно было ответить. Понятно? Ведь я учил Вас этому в первый день! Еще раз, - прорычал он. - Как фамилия?
  - Рядовой Юнгер, господин унтер-офицер!
  - Вот так бы сразу! - сказал Зильбер. - Два шага вперед ... марш!
  Юнгер подчинился и покраснел до ушей.
  - Профессия? - пролаял унтер.
  - Ученик жестянщика, господин унтер-офицер.
   Зильбер усмехнулся, как будто услышал веселую шутку:
  - Так ты не успел выучиться? Наверное, один из этих умников, да? - Зильбер посмотрел на нашу троицу в строю. - Я мог бы догадаться. Так вот, заруби себе на носу. Ты бол-ван! Понятно? А теперь давай говори, рядовой! Профессия?
  Мы видели, как Юнгер задумался.
  - Потерял голос? - прорычал снова Зильбер.
  - Ученик жестянщика, господин унтер-офицер!
  - Лечь! - прокричал унтер, и через мгновение Юнгер уже вытянулся на камнях плаца.
  - Десять раз отжаться!
   Как показывало общение с одноклассниками, попавшими в другие взвода, все они, унтера, были мастаки на такие штуки, как, например, заставить выполнить десять приседаний с ранцем, держа его перед собой. По-моему, их главной заботой было унифицировать молодых новобранцев, сделать их не рассуждающими автоматами, без собственных мыслей, без воли.
  - Теперь ты знаешь, кто ты?
  - Болван, господин унтер-офицер.
  - Уже лучше. Теперь еще раз, но громче.
   И Юнгер хрипло прокричал:
  - Болван, господин унтер-офицер!
  - Встать в строй! Есть тут еще невежды и болваны?
   Ради для смеха я отозвался, ведь присяги мы еще не принимали, последствия? Ну отожмусь несколько раз.
  - Так точно, господин унтер- офицер! Я рядовой Цандерс, болван!
   Ребята в строю ухмылялись. Потом я услышал, как Иоганн рядом пробормотал:
  - Со мной этот номер не пройдет.
   Однако унтер его услышал.
  - Отставить разговоры! Ты кто? - Он уже догадался, что мы были друзьями.
   Иоганн, голосом, прозвучавшим так уверенно, что не оставалось никаких сомнений, прокричал:
  - Рядовой Габер! Рядовой Цандерс и я в одном ранге, господин унтер-офицер!
  - Вы все трое, засранцы! Понятно?
  - Так точно, господин унтер-офицер! - прокричали мы хором.
   После того как Бешенный Макс, разрешил короткий перекур и распустил строй, Юнгер крепко пожал нам руки.
  
  * * *
  
   Мы были на полевых учениях, отрабатывая наступательные и оборонительные действия. Первый взвод окопался на краю леса, а мы, вместе с третьим взводом, должны были атаковать. Командовавший нашими взводами толстый ротный фельдфебель поспешно отдавал последние указания.
  - Представьте себе, что вы на фронте, и вас осыпают пулями. Поэтому окапывайтесь по команде по-настоящему, а не ковыряйте землю лопатками, Атакуйте дружно, без отставших. Вперед!
   Мы пошли вперед. Теперь мы уже настоящие солдаты! Мы преисполнены гордости от того, что служим в армии. Нас охватывает волна энтузиазма. Один из солдат вдруг закричал 'Хох!', а потом еще один, и вскоре мы все орали как ненормальные. Пусть где-то стреляют. Какое это имеет значение? Каждый понимает, что потерь не избежать, - нельзя сделать омлет, не разбив яиц - но каждый верит, что с ним этого не случится, и он не будет убит. А, если кого-то из нас сразит пуля, он погибнет смертью героя. Так что 'Хох!', и вперед, в атаку!
   Конечно, мы победили!
   Вечером, начищая форму, я разговорился с Петером.
  - Что такое фронт? Мы ведь не знаем. Как там будет?
  - Мы получим 'Железные кресты', а противник будет сдаваться толпами. - пошутил Петер.
   К нам присоединился Иоганн:
  - То, что они совершают, те, кто уже ведет бои, и нам по плечу. Мы не трусы. Если бы мы были на фронте, то я думаю, уже отличились бы.
   Но тут встрял Юнгер:
  - Ага! Получили бы уже Железный крест и похвалу от гордой за нас Родины, а также продвижение по службе. За храбрость перед огнем врага. Или уже лежали бы в земле, что более вероятно. Вот так!
  - Нет, ребята, а правда чего нас ждет? Слава героев или безвестная смерть?
  - Все в руках Господа! Постараемся соответствовать.
  
  * * *
  
  - Выйти из строя для проверки обуви!
  Сколько же тут всего этих проверок? Проверка носовых платков, проверка комплекта умывальных принадлежностей, проверка личных жетонов, не говоря уже о проверках оружия и снаряжения - не было конца этим проверкам. Вместо старых игольчатых ружей, которыми воевали в войну 1866 года против Дании, наши деды, и с которыми мы осваивали ружейные приемы, нам выдали настоящие боевые винтовки 'Маузер 98'. Предстояли стрельбы.
   Кому-нибудь из нас четверых, на этих проверках всегда доставалось: либо он получал очередное взыскание и шел в наряд по уборке туалетов, либо сверхурочно занимался строевой, либо лишался увольнительной. Чаще всего это был Юнгер. Как он ни старался, но, выставив свое имущество на проверку, всегда оказывался виноватым. 'Бешенный Макс' сразу находил к чему придраться и за что сделать выговор.
   Мы выставили в ряд свои ботинки - час потратили на то, чтобы начистить их до блеска. Унтер едва взглянул на сверкающую кожу, и я уже думал, что беду пронесло стороной, что у всех все в порядке, как услышали команду:
  - Расстегнуть мундиры!
   Мы совсем не были к этому готовы, и я тоже получил нагоняй: на мне не было подтяжек, терпеть не могу проклятых помочей.
  - Шесть секунд на устранение недостатков! Разойдись!
   Бегом в казарму из коридора, где проходил утренний осмотр, надеть подтяжки, на бегу застегнуть мундир, подпоясаться.
  - Первое отделение! Становись!
   Уф! Успел!
  - Равняйсь! Смирно! Направо! Справа по одному выходи строиться на завтрак!
   Кухня для солдата очень важна,
   Жратва, для солдата желанна всегда!
   После завтрака состоявшего из вареных бобов куска хлеба со свекольным мармеладом и кофе, 'Макс' разрешил получасовой отдых до занятий. Я вместе с Иоганном отправился в сортир. Чуть позже к нам присоединился Юнгер. Мы уже не стеснялись, как на первых порах, когда новобранцами нам впервые пришлось пользоваться общей уборной.
   Дверей нет, пять человек сидят рядком, всех видно и всем видно. Привыкли и уже не стесняемся. Уже стали появляться шуточки про переваренную пищу и про то место, откуда она выходит на свет божий, самого пошлого свойства. Для солдата желудок и пищеварение составляют особую точку приложения интеллекта, она для него гораздо ближе, чем для податного инспектора налоги. И мы, конечно, не стали здесь исключением. Словарь наш обогатился терминами, с помощью которых можно так кратко и сочно выразить и величайшую радость, и глубочайшее возмущение. Ни на каком другом языке кроме солдатского жаргона так не скажешь.
  
  * * *
  
  - Иоганн!
  - Что тебе, Юнгер?
  - 'Руда' пошла?
  - Отстань, животное!
  - Слушай, Юнгер, а почему тебя, человека рабочей профессии взяли в армию? Я вот слышал, что квалифицированных рабочих в армию не берут? - спросил я.
  - Я оказался очень не квалифицированным. Вообще мне по жизни не везет. Я вечно попадаю в неприятные ситуации, и приходится менять место работы.
  - А ты уже сменил место работы не один раз?
  - Вот представь себе Август. Первое мое место работы было у герра Хюбнера.
  - В гостинице?
  - Да.
  - И кем же ты там трудился?
  - Я пытался освоить поварское искусство, на гостиничной кухне в качестве поваренка.
  - Расскажи нам, о свет очей моих, о своих подвигах на ниве гастрономии.
  - Ребята, только не смейтесь. Меня погубили макароны.
  - Очень длинное предисловие, переходи к повествованию!
  - Вот скажи, Иоганн, как можно отскрести макароны с потолка?
  - А как они туда попали?
  - Я варил макароны. Мне кто-то из поваров, сказал, чтобы проверить, готовы или нет, их надо закинуть на потолок. Если прилипнет к потолку, значит, они готовы.
  - И-и-к! И ты решил проверить? - Простонал Иоганн.
  - Я набрал половник и метнул их вверх. Прилипли как черви, и не падают. Штук сорок, ну, в общем, сколько в половник уместилось. Что делать?
  - У-у-у!
  - Га-а-а-а!
   Мы с Иоганном стонали, не в силах ничего произнести, что ни будь членораздельно.
  - Нет, ну я серьезно. Как их снять с потолка? До сих пор не пойму, может, это шутка была?
  - Надо ... Надо ...было влезть на стул и снять их с потолка. Руками ... - у Иоганна текли слезы.
  - Со стула я не дотянулся до потолка. Пробовал. Как козел скакал.
  - Шваброй! - реву я.- Щас придет 'Бешенный Макс', и всех запрет чистить картошку!
  - Не было на кухне швабры! Я подумал, может, высохнут сами отваляться? Я же не знал, что эти чертовы макароны так в потолок вцепятся!
  - И-и-и-к!
  - Я же их прицепил не над плитой, я в центре, прямо под лампой их метнул, отошел с половником и метнул снизу вверх, они шлеп и прилипли намертво. Я ждал, пока сваляться, устал стоять под ними с задранной мордой. А когда кидал, так там, в половнике, капельки были, так еще и посудный шкаф забрызгал. Короче классный ужин для клиента приготовил. Макароны с пармезаном.
  - Ага, макароны с побелкой!
  - Ты бы их зубами с потолка сгрыз! Как муха кверху ногами!
  - Метлой, смахнул!
  - Умные вы! Вот я и спрашиваю, как макароны с потолка снять?
  - Остановись! ...Прошу!
  - Зачем я в центр отошел? Хорошо хоть не всю кастрюльку метнул.
  - Так чем ты их снимал? Ик..ик ...
  - Не знаю, чем и как их снимали, пришел хозяин и выгнал меня на хер. А повара ржали как жеребцы, которым овес принесли!
  - Ты знаешь Юнгер, про свои похождения в мастерской жестянщика, ты нам потом расскажешь. На сегодня хватит! И так спать не будем!
  
  * * *
  
  - С сегодняшнего дня начинаем втягиваться в пешие переходы. Сейчас отправитесь в казарму, получите оружие, снаряжение и через минуту я жду вас на плацу. Отделение разойдись!
   Бегом выполнить приказ!
   Сначала идти легко, первые пять миль прошли за полтора часа. На коротком привале ко мне подошел Петер.
  - Я, кажется, натер себе ногу. Чертовы ботинки! Мне кажется, что они шагали еще при Седане!
  - Попробуй поменять носки местами, с левой ноги на правую, и наоборот!
  - Уже не успеваю. Слышишь как орет 'Бешеный Макс'?
  - Отделение становись!
   Во время движения пришлось подтягивать поясной ремень, мне показалось, что патронные подсумки и штык уж слишком сильно шлепают по телу. Винтовки нам разрешили тащить как удобнее. Кто нес на ремне, кто на плече. Рота стала растягиваться.
  - Потянуться! Быстрее! Быстрее!
   Пришлось немного пробежаться. Впрочем, команда 'Подтянуться!' стала подаваться через каждые четверть часа. Получался не мерный ровный шаг, а полу-бег.
   Погода была не по-осеннему жаркой, да еще винтовка, ранец, сверху ранца свернутая шинель закутанная в полотнище палатки, подсумки с патронами, фляга с водой, хотя, моя уже без воды, да и мои ботинки тоже кажется, начинают напоминать о своем возрасте и о своем родстве с 'испанскими сапогами'. После привала Петер уже откровенно хромал, я взял его винтовку, Ганс понес ранец.
   К воротам лагеря рота, после первого перехода в десять миль, пришла, напоминая своим видом толпу бродяг.
   Командир роты, капитан фон Рунге, долго ругался и под конец своей речи пообещал:
  - Пока вы не пройдем пятьдесят миль, так чтобы вид ваш оставался свежими как задница младенца, а не как обдристанная поносом морщинистая жопа старика, я капитан фон Рунге не успокоюсь! Понятно?
  - Так точно, господин капитан!
  * * *
  
   Мы стали учиться ходить, то есть, говоря по-военному тренироваться в совершении маршей. Каждый день на две мили больше. Доклады о потертостях ног 'Бешенный Макс' даже не слушал.
  - Вы не кавалерия! Лошадь с больной ногой не сможет идти, вы пехотинец, значит сможете! На фронте кататься на трамвае не придется, привыкайте
   Особенно тяжело пришлось в пятницу. С утра похолодало, и сначала идти было легче, чем при жаре. Но в одиннадцать часов зарядил дождь. Идти стало гораздо труднее, темп движения упал. Капитан, ехавший верхом на лошади, ругал нас, погоду, и вообще все. Больше всего конечно нас.
  - Mit solchen Arschloecher werde ich bald fertig!*
   Камни на дороге стали скользкие, за воротники проникали струйки холодной воды, намокающие мундиры совсем не способствовали хорошему настроению. Ветер дул не переставая. Иногда на дороге попадались лужи и раздавались шлепающие звуки. Дождь не прекращался уже два часа. И все же мы надеялись, что он не будет поливать оставшееся время. Если будем по-прежнему идти с такой скоростью, то до лагеря сможем дойти за пару суток. Мы шли не останавливаясь. А лагеря все еще не видно. Выходя на марш, мы рассчитывали, что пройдет маршрут за пять часов, но уже шел шестой.
   Мы в полголоса разговаривали с Иоганном.
  - Господи Боже! Август, в такую отвратительную погоду надо сидеть в кабаке у печки!
  - Конечно лучше в кабаке, с кружкой пива в руке, а не по этой грязи тащиться!
  - Похоже, здесь не соскучишься, - произнес Иоганн. Его бескозырка намокла, и он безуспешно пытался стряхнуть с нее дождевую влагу.
  - Это уж точно. Накрой голову Иоганн, так можно простудиться. Ты слышал капитана?
  - Я только его и слушал. Уже предчувствую, как он даст нам по заднице.
  - Скорее бы конец этой затянувшейся прогулки. Пока мы тут гуляем, война кончиться.
  - А мне кажется, - влез Юнгер, - что война будет идти очень долго, всем хватит. Давайте лучше о девушках поговорим. Август, а что тебе пишет Эльза?
  - Да, вчера получил письмо, но 'Бешенный Макс', отправил меня на кухню чистить брюкву и я даже толком не смог его прочитать.
   Словно подслушав, что говорят о нем, унтер подал команду прекратить разговоры в строю. В лагерь мы вернулись мокрые до нитки, продрогшие от ветра и очень уставшие.
  
  * * *
  
   К концу второй недели рота совершила марш в пятьдесят миль, при входе в лагерь по рядам прошел призыв, передаваемый от человека к человеку:
  - Изобрази розовую задницу! И капитан будет доволен!
   В ответ, часто слышалось:
  - Ich hab` die Schnauze voll! Arsch mit Ohren leck mich am Arsch!**
   Но, несмотря на ругань, младенческие задницы, изобразили все. Командир роты остался доволен.
  
  * * *
   На исходе десятой недели нашего пребывания в лагере, а именно в четверг, во время завтрака, 'Бешенный Макс', после слов, 'Взвод! Я поел!', добавил то, что перевернуло наше существование.
  - После завтрака построиться, идем на склад, вслед за второй ротой. Быстрее заканчивайте с кофе!
   На складе каждому выдали новый комплект обмундирования, уже не темно-синего, каковое было у нас прежде, а цвета 'фельдграу'. Выдали, наконец, пикельхаубе, с холщевым чехлом с зелеными цифрами, обозначающими номер полка, нанесенными по трафарету.
   Выдали недостающие предметы снаряжения, новые сапоги, белье, индивидуальные средства перевязки ран. Самое главное! На продовольственном складе выдали 'железный рацион', банку консервов, два фунта сухарей. Выдававший паек фельдфебель каждого предупреждал:
  ______________________________________________________________________________
  *) Я быстро управлюсь с этими засранцами.(нем)
  **) Грубые немецкие ругательства.
  - Сохрани Иисус, если при проверке, у тебя солдат не окажется нужных пятидесяти граммов сухарей. Суд и крепость!
   Камрады стали говорить о близкой отправке на фронт.
  - Прекратить разговоры! Сейчас все отправятся в казарму, дабы привести себя в нормальный вид! Старое обмундирование, обувь и белье, сдать. Новое, пригнать и переодеться, через два часа быть готовыми к построению!
  
  * * *
  
  Выстроен весь батальон "... клянусь Богу всеведущему и всемогущему святой клятвой, что я буду служить Его величеству королю саксонскому Фридриху Августу III ...
  ...Также клянусь, на войне выполнять приказы Его Величества Германского императора как федерального полководца....".
   Мы солдаты! Мы солдаты Великой Германии! Мы полноправные члены великой семьи! Радость и гордость распирали нас.
  
  * * *
  "Берлинер Тагеблатт" август 1914 год
   Наш корреспондент сообщает, что забастовочный комитет (Петербург) получил от иностранных социал-демократов полтора миллиона рублей для организации забастовки.
   Эти деньги, конечно, не принадлежат социал-демократам, у которых такой сумме неоткуда взяться. Об источниках говорит г. Фромат ...
  "Берлинер Тагеблатт" август 1914 год
   Сегодня 4 августа император Германии Вильгельм II произносил тронную речь в рейхстаге:
   'Настоящее положение является следствием недоброжелательства, питаемого в течение долгих лет к мощи и процветанию Германской империи. Нас принудили защищаться, и мы беремся за меч с чистой совестью и незапятнанными руками.
   Русская мобилизация на пороге войны являлась фактическим ее объявлением и только в таком смысле и могла быть понимаема...
   Если рассматривать ответственность за войну с этой точки зрения, то, безусловно, являются правыми те, кто возлагает вину за мировой пожар на Россию.
   Для Германии настал грозный час испытаний. Окружающие нас враги заставляют нас защищаться. Да не притупится меч возмездия в наших руках...
   А теперь я призываю вас пойти в церковь, преклонить колени перед Богом, справедливым и всемогущим, и помолиться за победу нашей доблестной армии!'.
  "Берлинер Тагеблатт" август 1914 год
   Впечатления германского офицера резервиста о мобилизации:
   'Я получил повестку срочно явиться на призывной пункт. Когда я вернулся в Бремен и оказался у себя дома, меня встретили со слезами радости. Родители посчитали, что бельгийцы арестовали меня и, в лучшем случае, посадили в тюрьму... 4 августа я получил назначение в 18-й резервный полк полевой артиллерии, формировавшийся в Беренфельде, небольшом городке близ Гамбурга. Родители отправились со мной в Беренфельд, но, после того как я оказался, за воротами части, нам больше повидаться не удалось.
   Штатских не только не пускали на территорию части, но и не пустили на вокзал, к поезду. Нас провожали только люди из Красного Креста, раздававшие всем жеѓлающим сигареты и сласти...
   6 августа нам выдали полевую форму: серо-зеленые кители с тусклыми пуговицами, такого же цвета брюки, тяжеленные коричневые ботинки и каску, обтянутую серой материей, призванной воспрепятствовать блеску головного убора на солнце...
   Большинство офицеров полка, как и я, были призваны из реѓзерва. Лошади - и те оказались такими же резервистами. Как выяснилось, большинство лошадей, в стране, было поставлено на учет, чтобы, в военное время быстро пополнить ряды боевой конницы или тягловой силы'.
  "Берлинер Тагеблатт" август 1914 год
  'На врага!'
  
   Составы, стоящие вблизи железнодорожных станций, долго не пустуют. Заполняются солдатами, они подходят с воткнутыми в винтовки букетами цветов.
   Поезда трогаются к линии фронта, одни - на восток, другие - на запад. В пути на вагонах появляются жирные надписи, на одних: 'На Петербург!', на других: 'На Париж!'. Общим является одно: царящее в поездах оживление - песни, шумные разговоры, а где и игра на губной гармошке.
   Солдаты высовываются из окон, улыбаются подбегающим к поезду людям, отвечают на их приветствия, размахивая головными уборами. Поезда идут с большой скоростью. Надо успеть до осеннего листопада! Десять, двадцать миль и уже начинается дорога к славе! Иногда поезда неожиданно останавливаются, но все как один добираются до места своего назначения, чтобы выплеснуть на платформу у тихого городка тысячу-другую солдат, собирающихся вернуться домой, со скорой победой.
  Глава III
  
   Четырнадцатого числа по слухам дошло, что на выручку второй армии Самсонова ушли из состава нашей армии, два корпуса. А уже восемнадцатого в нашем полку глухо стали говорить о катастрофе. Будто первая кавдивизия под Алленштайрном видела поле сражения, устланное русскими трупами. Будто немцы захватили в плен сто тысяч человек, генерал Самсонов командующий армией вместе со штабом пропал без вести.
   После сражения у Сольдау, моральное состояние армии сильно упало. Я в принципе помнил из истории про разгром армии Самсонова, поэтому и не разделял радости однополчан от наших побед, помня о том, к чему приведет желание выручить союзников.
   Значит, никакого влияния мое присутствие в этом времени на события не произвело...
   Русской армии придется испить полную чашу потерь. Вот только, что будет в дальнейшем с первой армией?
   Размышления мои о том, что все катится так, как и было в моей реальности, усугублялись мучительными думами о том, что я оказался не на своем месте. Написать рапорт и попросится в тыл? Пошлют, скажут трус, и будут правы, глядя со своей колокольни. Если я так и не вырвусь, или не дай бог, убьют, что будет с семьей? Надо написать Лене, обязательно написать не откладывая. Тем более, что пока вперед идти не собираемся, непонятно чего ждем. Писать о себе наверх не стоит, до царя, как до луны!
   Мы сидим в окопах, в метрах четырехстах от нас в своих окопах сидят немцы. Регулярно перестреливаемся. Потери есть, но они невелики. Мое отделение бог милует.
   Армия наша пополнилась двумя армейскими корпусами, мы потеснились, и на правом фланге встал новый XXIV корпус, на левом фланге в районе Гродно и Августова, появилась новая армия, десятая. Наша дивизия временно переходила в двадцатый армейский корпус, командиром которого был генерал от артиллерии Булгаков. Прежний командир, генерал Смирнов, куда-то перешел. Мы готовились к осаде Кенигсберга, затее заранее обреченной на провал в связи с тем, что остатки второй армии стремительно отходили и оказать нам поддержки уже не могли.
   В принципе, по моему разумению, надо было отходить и нам на линию государственной границы поближе к линиям снабжения и подкреплениям, но советовать верхнему командованию я, конечно, не стал. Господи! Ведь я кое-что помню из истории! Был бы я командующим фронтом! Ух я бы ... Младший унтер! Хоть и крестовый кавалер теперь, но сделать, то я могу совсем немного. Только хлопнуть побольше немцев! Вот сейчас моя задача. Но так ничего особенно не изменишь. Никакие роскошные планы не осуществишь. Унтер - не уровень! Черт меня дернул послушаться совета, спрятаться в армии. В прошлый раз все кончилось достаточно быстро. А теперь, кажется, я завяз. Все планы летят к черту. Вроде бы в 'Хождениях по мукам' Телегина дембельнули и вернули на завод, вот и мне надо под эту марку сработать, дожить только надо, а Петрову еще надо отписать, пусть разворачивает завод.
   Мысли перескочили на прапорщиков военного времени. Одно слово 'Ванька-взводный', если пользоваться терминологией ВОВ. Хотя сейчас более уместно говорить 'Ванька-полуротный', а в скором времени будет и 'Ванька-ротный'. Эти русские мальчики, будут тащить на себе всю тяжесть войны, жертвуя собой во время безуспешных атак.
   Будет 'снарядный голод', и Российская Империя будет компенсировать отсутствие технических средств, живой силой. Этими самыми прапорами. Моим ученикам дали броню или нет? А то ведь весь потенциал, что я пытался наработать, все, прахом пойдет. Но вместе с такими мыслями, во мне сидит какая-то противоестественная вера в судьбу. Причем в судьбу счастливую.
   Имел возможность умереть в Никарагуа, имел возможность на дуэли, да уже и во время войны были случаи. Пока жив. Максимум ранения, которые достаточно быстро залечивались. Было бы лучше прекратить геройствовать и сразу домой, или еще лучше в Нижний, но не дезертировать же!
  
  * * *
  
   Полк после боев получил пополнение в виде маршевой роты, и численность моего отделения довели до четырнадцати человек. До полного штата людей конечно не хватало. Да и пришедшие с пополнения, были, конечно, совсем иного качества, нежели кадровые солдаты.
   Запасные, вставшие в строй, были крестьяне, семейные, основательные мужики и очень переживали об оставленных хозяйствах, возраст их колебался от тридцати до тридцати пяти лет. Строевую науку они уже успели изрядно подзабыть. Среди них выделялся ефрейтор Крупных Иван Степанович, имевший георгиевский крест за японскую войну, призванный из Иркутска. Я сразу назначил его своим заместителем.
   Для остальных пришлось организовать занятия по боевой подготовке. Достав из трофейной клеенчатой сумки лист бумаги, короткую линейку и огрызок карандаша я стал составлять список отделения. Все записал: ФИО, год призыва, сословие, профессию, губернию и вероисповедание с должностью. Все записал и всех записал. Вот только долго ли им числится в списке, или про них в 'Русском инвалиде' пропечатают.
  
  ИМЕННОЙ СПИСОК
  нижних чинов 2-го отд. 4-го взвода 14 - ой роты 108-го Саратовского полка
  Личный ?. Звание, имя и фамилия. Год приз. На какой срок поступил Сословие Чем занимал до службы. Губерния.
  
  Вероис.
  
  Должн. Примеч.
  
  
  112 Вольноопр.м у-о Сергей Енгалычев 1914 1 год Из дворян Промышлен. Тоболь. Правосл. Ком.отд
  
  118 Ефр. Иван Крупных 1914 Общий Из крестьян. Хлебо-
  пашец Томск. Правосл. Зам
  Ком
  
  17 Ряд. Матвей Ермишев 1912 Общий Пот. Поч. Граж. Приказчик Тверск. Правосл. Стрелок
  
  22 Ряд. Ахмет Исхаков 1914 Общий Из мещан Рабочий Казанская Мусульм Стрелок
  
  27 Ряд. Тарас Тутков 1912 Общий Из крестьян. Хлебо-
  пашец Воло-
  годск. Правосл. Стрелок
  
  31 Ряд. Константин Николаев 1913 Общий Из крестьян. Кузнец Тверск. Правосл. Кузнец
  
  44 Ряд. Янис Леппик 1913 Общий Из мещан Рабочий С-Петер. Католик Стрелок
  
  73 Ряд. Елисей Сазонов 1914
  2 года Из дворян Кассир Полтав
  ской. Правосл. Стрелок
  84 Ряд. Евграф Васильев 1914 Общий Из крестьян. Повозчик. Твер-
  ской. Правосл. Стрелок
  
  * * *
   Двадцать пятого августа, немцы, окрыленные победой над нашей второй армией, атаковали стык десятой и нашей армий у местечка Бяло. К вечеру того же дня наш корпус выступил на левый фланг. По рокадной дороге наша дивизия шла форсированным маршем, для ликвидации угрозы прорыва германцев, передав свои окопы, соседям справа. Гнали нас немилосердно. Офицеры только и подгоняли:
  - Поспешай, поспешай братцы! Германец уж больно сильно напирает!
   Как я помнил из истории войн, русская армия всегда, ждала неприятностей и догоняла. Мне нынешний марш, напомнил, как русские войска шли на помощь Шипке. Турки навалились, а войск поблизости и не оказалось. Вот и пришлось пехоту сажать на казачьих коней. А нам коней не предоставили! Пешком, марш, марш!
   Двадцать шестого, немцы атаковали весь фронт армии. Наш корпус вступал в бой по частям, по мере подхода к месту сражения.
   Встречавшиеся нам на подходе раненные рассказывали о том, что германцы добивают наших раненных на поле боя. Зная про немцев по тому, как они себя вели в сорок первом, я лично ничему не удивлялся и про себя думал, только про то, что чем больше я их убью сейчас, тем меньше их и их сыновей будет в сорок первом году. Опять сплошные мысли о убийствах! А, что прикажете делать в моем положении? Чем больше я их грохну, тем лучше.
   Впереди справа раздавался гул артиллерийских выстрелов и разрывов. Полк шел, не считаясь с отставшими, быстрее, быстрее. Двадцать седьмого августа, пройдя за полтора дня пятьдесят восемь верст, прямо с марша мы вступили в бой.
   Сразу стал ощутим запах разлагавшихся тел, проще говоря, воняло немилосердно. Под шрапнельным огнем противника роты полка бегом по тому, что осталось от ходов сообщения, спешили в передовые окопы, ранее занимаемые сто шестьдесят девятым Ново-Трокским полком. Позиции, это только название, сплошной лунный ландшафт, воронки от разрывов снарядов смыкались краями. Повсеместно были видны трупы. Трупы целые, как будто человек прилег отдохнуть. Трупы, разорванные на части. Отдельно лежавшие руки, ноги, головы, обезглавленные тела. Тела, напоминавшие кучу тряпья, где невозможно было определить, где, что. И тела совершенно целые, как будто человек прилег отдохнуть. Иногда на глаза попадались даже отдельные части туловища с лежащими по соседству кишками.
   И запах, трупный запах. Сладковато-приторный, переходящий в страшное зловоние.
   Вчера Ново-Трокский полк выдержал удар целого немецкого корпуса, но в результате такого геройства, от него остались только разрозненные кучки людей, и очень, очень много трупов, раздувшихся и начавших разлагаться. Лица встречавшихся солдат и немногочисленных офицеров были с лихорадочно воспаленными глазами. Грязное, измызганное, обмундирование, оборванное снаряжение, и как их мало!
  - Давай, давай скорее! Сейчас снова пойдут! - кричал поручик сменяемого полка.
   Наш ротный Караваев прокричал команду, чтобы наш взвод занял отсечную позицию на правом фланге.
  - Бегом! Бегом робяты! - это уже наш взводный Перетятько.
   Вверху гулко и звонко лопались шрапнельные снаряды, оставляя в небе тающие серые разрывы. По земле, вокруг, щелкали шрапнельные пули. Иногда они находили цель и то тут, то там, падали люди.
   Передовая траншея существовала только теоретически. Вся местность была покрыта множеством воронок от разрывов фугасных снарядов, обломками бревен из накатов блиндажей и перекрытий траншей. Трупов перед передовой траншей было особенно много. Между тел русских солдат были видны трупы немцев. В разных позах и в разных видах. Значит, добегали до самой траншеи. Видимо тут неоднократно бились врукопашную.
   Никакой красоты и никакой ассоциации с величественностью смерти, эта картина смерти людей Ново-Трокского полка и атаковавших их немцев не вызывала. Дышать было тяжело от запаха сгоревшей взрывчатки и гниющего мяса. Это у французов, кажется, называется 'Полем Чести'.
   Едва мы заняли траншею или вернее, заменяющие ее воронки, артобстрел прекратился и раздался истошный крик наблюдателя:
  - Идут!!
   Оказавшийся рядом со мной солдат Ново-Трокского полка сказал:
  - Третья атака за сегодни!
  - Ничего! Щазз мы их встретим как надо, по-саратовски!- ответил ему Крупных. Иван Степанович, на диво быстро вписался в боевую обстановку. Авторитета ему, кроме звания, добавлял Георгиевский крест.
  - Прицел семь! Стрельба по готовности! Начинай! - раздалась команда взводного.
   Семь, это значит пятьсот метров, здесь немцы начинали атаку с более близкого расстояния, чем в нашем первом бою. Их надо перестрелять до сближения, иначе сомнут, уж больно густо полезли они из окопов. Устроившись, поудобнее, я приложился и стал ловить серые фигурки перебегающих немцев на мушку. Вокруг раздавалась частая пальба.
   Немцы шли своей излюбленной густой цепью и видимо не ожидали того, что в окопах истребленного полка окажется столько стрелков. Цепь германцев быстро редела. Сзади цепи я разглядел немецкого офицера, который в отличие от наших бежавших впереди своих солдат, командовал и управлял атакой, находясь позади. Дважды я по нему промахнулся, но третью пулю послал точно. Офицер переломился в поясе и упал. К нему бросились двое. Успокоил одного из них, до второго уже не стало дела, стал выцеливать тех кто вырвался вперед.
   Не слыша команд сзади, цепь, избиваемая выстрелами, залегла, не добежав до окопов метров семьдесят. 'Сейчас в штыки' - подумал я. Так и есть!
  - Рота! В атаку вперед! За мной!
   На остатках бруствера выросла фигура штабс-капитана Караваева. Картинно размахивая шашкой, он рванулся вперед. В голове мелькнуло: 'Видимо, он так себе и представлял в юнкерском атаку'.
  - Ура!!! У-р-а-а!!
   Густо полезли бойцы из воронок и остатков окопов. Их согнутые спины, выставленные вперед штыки, мелькали впереди.
  - Отделение в атаку вперед!
   Замешкался, подвернув ногу. Догоняя своих, бегу стараясь оправдать свою задержку.
   Немцы вскочили и бросились навстречу. Это был не штыковой бой, это была даже не драка стенка на стенку, это была самая настоящая свалка. Куча перемазанных грязью людей, вопящих, рычащих, бьющихся насмерть. Бились штыками, прикладами, ножами, кулаками и зубами. Сплошной звериный вой. Я очнулся от криков ротного:
  - Отходить в окопы! Отходить в окопы! Отхо-о-дить!
   Живой, стало быть, наш 'штабс'. Невеликого ума, но храбр и честен. За солдат не прятался. Но что со мной? Сижу на корточках, в руке немецкий плоский штык, весь почерневший от крови. Как он оказался у меня не знаю и не помню. Бросил его с отвращением. Рядом со мной два трупа немцев, поискал глазами свою винтовку. Вот она! Воткнутый в грудную кость немецкого унтера с галуном на воротнике штык никак не хотел вылезать. Пришлось наступить на живот немца ногой, и резко дернуть винтовку на себя. Оглянулся еще раз вокруг. Увидел под грудой тел дергающуюся руку, а над ней русский офицерский погон на плече. Добежал, стал растаскивать с офицера сплетенные тела. Подпоручик с залитым кровью незнакомым лицом с насмерть зажатым в правой руке наганом. Пальцы к артерии на шее, жилка бьется, значит жив. Рядом уже никого из наших нет.
   Поддерживая раненых, рота отступила в окопы, один я задержался. Стыд и позор, в атаке отстал, людей из виду потерял! Угрызения совести прогнали посвистывающие над головой пули. Пришлось лечь на землю и тащить офицера волоком. Господи! Больно грудь с правой стороны. Гимнастерка изорвана и залита кровью. Тащить волоком тело офицера тяжело. Невольно вспомнилось как в 'Они сражались за Родину' санитарка тащила Бондарчука. Таки дотащила же! Неужели я не смогу? Дотащу! Но больно! Больно! Метрах в пяти от остатков траншеи навстречу мне, извиваясь ужом, выполз Леппик. Подхватил офицера с другой стороны, проползли, и ввалились в окоп.
  - Наш ротный! Подпоручик Цветков! Живой? - один из последних солдат Ново-Трокского полка.
  - Вроде живой. Пульс прощупывался, иначе не потащил бы.
   На всякий случай опять трогаю артерию, бьется.
  - Живой! Тащи его в тыл ребята! - двое легкораненых согнувшись полуразрушенным ходом сообщения, утащили спасенного офицера в тыл.
  - Взвод! Привести в порядок позицию! - Это уже Перетятько.
   Злобный малоросс! Живой!
   Солдаты, достав лопатки начинают окапываться на этих позициях смерти. Тем временем Янис Леппик помогает стянуть мне гимнастерку, туго перебинтовывает рану не груди. Спрашиваю его:
  - Наши все целы?
  - Трошина закололи, Николаева и этого ... как его? Из пополнения, Тяжных, что-ли, нет в окопах. Да еще четверо раненых в тыл отправили, ефрейтор распорядился.
  - Так, ... отделение вполовину уменьшилось. Крупных значит цел?
  - Цел. Двоих немцев приколол.
  - А Перетятько? Взводный, цел?
  - Не видел и не слышал про него.
  - Да как же не слышал? Он только, что команду проорал. - Нелогично спросил я, сам не сообразив, раз проорал, значит жив и более менее цел. Тьфу господи!
  - Не знаю, все в голове шумит, и кто там чего кричал не пойму. Немец прикладом задел. - поведал Леппик затягивая узел
  - Ты головой потряси, глядишь и оклемаешься.
   Янис хмыкнул и ехидно спросил:
  - Вас, господин унтер-офицер, за грудь немец зубами рвал?
  - Хрен его знает, не помню.
   Надев гимнастерку, подпоясавшись и промочив горло из фляги, я обошел свих бойцов, деловито орудующих персональными шанцевыми инструментами, расчищая траншею.
   Через сорок минут 'он' начал обстрел фугасными снарядами. Тоскливо сидеть под обстрелом, и гадать, попадет, не попадет?
   Кто курил козью ножку, кто нервно грыз сухарь, некоторые просто сидели с закрытыми глазами, несколько человек бормотали молитвы.
  - Спаси господи люди твоя...
  - Мать Пресвятая Богородица ...
  - Укрепи меня Господи ...
   Примерно через полчаса после начала обстрела по траншее прошел подпоручик Ромишевский, наш полуротный. Присел, пережидая обстрел.
  - Енгалычев!
  - Я, вашбродь!
  - Принимай третий взвод, Перетятько ваш убит только что, меня от осколков закрыл. В первом отделении командира тоже убили. У тебя, сколько людей осталось?
  - Со мной семеро.
  - Ранен?
  - Ерунда Ваше благородие, царапина.
   Рядом грохнуло, мы с поручиком вжались в переднюю крутость траншеи. Переждав 'дождь' из комьев земли, Ромишевский строго сказал:
  - Смотри, сам не маленький. В первом отделении, человек десять еще. Переходите по траншее влево, уплотняйтесь, на подходе первый батальон, им надо место освободить.
  - Слушаюсь! Ваше благородие! Разрешите вопрос?
  - Ну, давай чего там? Только быстро!
  - А ротный наш как? Цел? - Вопрос закономерный, хорошо, когда командир роты понимающий. А то будет какой-нибудь дятел.
   Опять разрыв, опять вжимаемся в землю.
  - Цел. Батальон принял. Среди уцелевших ротных самый старший по званию и по производству оказался. Так, что я теперь ротный. Понял? Большие потери в роте, считай все пополнение за одну атаку ... Ну вроде перенесли огонь. Я пойду, а ты выполняй приказ.
  - Слушаюсь Ваше Благородие. Отделение! За мной!
   Умер Перетятько Андрий Власиевич. Упрямый как все хохлы, службист и знаток уставов. А если разобраться, то из малороссов получаются самые лучшие унтера, как в мое время из украинцев сержанты. В мое время говорили: 'Хохол без лычки, как ...без привычки'. Был, и вот уже нету. Службист, пропитан уставом до мозга костей, все как положено, и вот погиб, прикрыв собою офицера. Светлая ему память!
  
   * * *
  
   Следующую атаку мы отбили ружейно-пулеметным огнем, в рукопашную не сходились. Да и немцы атаковали как-то неуверенно. Правда у меня во взводе было еще четверо убитых и пятеро раненных, за время предшествовавшего атаке обстрела. После того как вечером, вместе с горячей пищей, с перевязочного пункта вернулись солдаты сопровождавшие раненных, в том числе легко раненный Иванов, во взводе стало двенадцать человек. Людей меньше, чем было в отделении на восемнадцатое июля.
   Увидев Осипа Иванова, прижимистого и хозяйственного мужичка, я был крайне удивлен. Большинство, получив даже незначительное ранение, старались поскорее убраться с позиций, а он с перевязанным правым предплечьем вернулся в строй. Не ожидал я от него такой тяги к товариществу. На мой недоуменный вопрос, почему столь рассудительный человек так глупо рискует своей единственной жизнью, Иванов ответил:
  - Помирать, все одно придется, господин унтер-офицер, медаль у меня есть, теперя, мне еще одну дадут, а то и 'Егория', за них, однако больше пенсия вдове пойдет. Я вот в околотке побывал, ранения руки дохтуру показал, должны наградить, что я раненый в строю осталси.
   Потом Иванов ехидно поглядел на меня, и продолжил:
  - Вот, Вы господин взводный, в первом бою рану получили?
  - Да какая там рана? Так порез небольшой. С такой раной в полковой лазарет и идти стыдно.
  - А здря! Медаль Вам за ефрейтора дали, это правильно, могли еще одну за ранение получить. За третью степень, пенсия больше чем за четвертую. Али Вы богатый такой, что деньги не надобны?
  - Ну, не бедный.
  - Все одно! О жене подумали бы, ей средства не лишние будут. Разрешите идтить?
  - Идите Иванов.
   Я глубоко задумался, с такой меркантильной оценкой наград я ранее не сталкивался. Для меня эти побрякушки большого значения не имели, а ведь действительно согласно статуту за них полагались какие-то выплаты. Ну если еще раз принесут на взвод награды, себе ни при каких обстоятельствах брать не буду. Дадут персонально, возьму, а если так как дали на взвод, то уж лучше еще кому-нибудь отдать. Пришел Ромишевский дал команду оттаскивать в тыл погибших. Этой скорбной работой, взвод занимался до утра. Приходилось будить людей, которые зачастую наклонившись, чтобы половчее ухватить труп, тут же падали и засыпали. Марш, напряжение боя, вымотали, казалось все силы.
   Когда рассвело, люди со страхом ожидали повторения вчерашнего. От нашей тринадцатой роты, как и от всего полка, остались ошметки. Не смотря на то, что подошли, наконец отставшие во время марша, даже то, что в строй поставили половину нестроевых, людей в окопах явно было мало. Кормили, правда, очень хорошо. Закладывали в котел продукты на роту, а получала пищу едва половина от штатного состава.
   Переходить в контратаки полк не мог чисто физически. Оставалось одно, зарываться в землю во время перерывов между обстрелами. Впрочем, немцы вели их вяло. И в атаки больше не ходили. Наверняка заразы ткнувшись в одном месте и получив в морду, теперь ищут слабину в другом.
   Пока носили убитых в тыл, перемазались все как черти! Баня нужна, а разве тут до мытья, когда такой запах стоит, что только и думаешь о возможности эпидемии. За эти четыре дня, что мы простояли под Бялой, нормально никто уже говорить не мог. От постоянных выбросов адреналина у всех тряслись руки. Грязное перепаханное снарядами поле принявшее на себя погибших наших и немцев, казалось олицетворением безрадостного будущего.
   Двадцать восьмое августа, немцы как они считали, нашли слабину у местечка Иодлаукен. Язык сломаешь, пока выговоришь. Начались очень тяжелые бои, и были очень большие потери. Наши несколько раз переходили в контратаки. Говорят, там вперед идти приходилось по трупам. Может врут, а может и правда. Мне вспомнилось описание боев у деревни Арбузово, на 'Невском пятачке'. Наверное, там было нечто подобное.
   У нас те же редкие обстрелы. Тяжело ранили нашего командира полка Струсевича Осипа Осиповича, который позже скончался в госпитале от полученной раны. Как говорили, рана у него была пустяковая, но полковник получил заражение крови, которое и свело его в могилу. Столбняк! Прививок ведь не делали!
   Во главе полка встал подполковник Белолипецкий Валериан Ерофеевич, командир второго батальона. В моем взводе осталось девять бойцов. Я получил осколочное ранение, опять в левое плечо и решил - хватит испытывать судьбу. Справа какая-то грызенная рана на груди, слева осколочная на руке. Передал взвод ефрейтору Крупных и самостоятельно отправился на перевязку. Дальше полкового лазарета, правда, я не ушел.
   Старший врач, Оскар Карлович Гаусс, ругался на меня, страшно, что я из-за первых двух ран не приходил на перевязку.
  - Вам молодой человек про столбняк, что-нибудь известно? - очень к месту к моим размышлениям о смерти полкового командира спросил доктор. - У вас две штыковые раны! Осколок в плече!
  - Так он Ваше благородие на излете ...
  - Ну и что?! Вы, что думаете, война без Вас кончиться? Вы, наконец-то, после третьей раны, соизволили прийти на перевязку, а еще образованный человек! Да Вас надо под арест!
   Закончив обработку ран и перевязку, добрейший Оскар Карлович продиктовал ефрейтору нестроевой роты список моих ранений, чтобы он занес их в карточку, которую отдал мне на руки, а мне велел топать в лазаретную палатку.
  - И не дай бог узнаю, что ушел в роту самовольно!
   Через день, когда поток раненых сильно ослабел, доктор подошел к моей раскладушке. Тоже интересное изобретение, деревянные Х-образные спинки с набитыми по верху планками, между ними брезент. Лежишь как в гамаке.
  - Как себя чувствуете, юноша?
  Нормально Ваше ...
  - Ах, оставьте! Откуда у вас отметины на груди и на животе? Я вижу по рубцам, что раны были пулевые и ножевые?
  - На груди пулевая из Никарагуа, ножевая САСШ, драка с английскими матросами. На животе, поединок.
  - Интересная у Вас должно быть биография.
  - Вы правы доктор!
   Доктор осмотрел швы, смазал их раствором марганцовки, посчитал пульс, попросил показать язык, потрогал прохладной, выбеленной от частого мытья рукой лоб и выдал вердикт:
  - Заживление у Вас идет просто таки ускоренными темпами. Вы просто счастливчик!
   О как! Счастливчик! Может действительно меня нельзя убить потому, что я уже один раз умер? Наверное, глупость. Так додумаешься до собственном бессмертии, и получится как с Кенигсбергом.
  
  * * *
  
   На усиление к корпусу подошла пятьдесят четвертая дивизия, из второочередных. Но, вся наша Первая армия стала отходить под напором немцев на линию государственной границы, за Неман. Эх, надо было раньше!
   Отход прикрывали третий и двадцатый армейский корпуса. Обескровленные полки сами переходили в контратаки и заставляли держаться противника на известном расстоянии.
   Нас раненных, везли на повозках, так называемых лазаретных линейках.
   Первого сентября первая армия вернулась на позиции, с которых она месяц назад перешла в наступление. Второго числа, в полковом лазарете произошла небольшая сумятица. Санитары срочно меняли на ранбольных исподнее, подмели полы, словом, постарались навести 'марафет'.
  Из разговоров я понял, что ожидается приезд полковника из штаба корпуса, который будет вручать награды. 'Ну, приедет какой-то хмырь, мне-то, что?'.
   Лазаретное начальство считало иначе, суета продолжалась.
  В час пополудни, появилось начальство. Я ожидал увидеть чинушу с полусонным взглядом маленьких свиных глазок на заплывшем жиром лице, бакенбарды, с большим пузом, но был обманут в своих предположениях. Полковник оказался моложав, явно меньше сорока, усы на кончиках закручены в колечки по моде, чисто выбрит, строен, подтянут и свеж. Уяснив из пояснения Отто Карловича, что я, это я, он звучным баритоном зачитал выписку из приказа по корпусу и приколол к лазаретному халату в который в последний момент меня обрядили, золотой крест, полковник шустро наделил наградами еще несколько человек и удалился.
  
   Выписка из приказа ? NN по XX армейскому корпусу
  ...........
  36. За спасение жизни подпоручика Цветкова А.Н. командира роты 169 Ново-Трокского полка, во время боя двадцать седьмого августа наградить командира третьего взвода четырнадцатой роты 108 Саратовского полка 27 пехотной дивизии вольноопределяющегося младшего унтер-офицера Енгалычева Сергея Александрова Георгиевским крестом третьей степени.
  ..........
  Командир корпуса генерал от артиллерии Булгаков
  Начальник штаба генерал-майор Шемякин
  
  
  * * *
  
   Через четыре дня, как только рана начала заживать, я упросив полкового врача вернулся в роту. После отступления происходило пополнение и переформирование армии. Дивизия пополнялась запасными уже в больших количествах, до уровня 90% от штата, строились укрепления и полки зарывались в землю.
   Еще с Гумбиненских позиций, я написал Лене письмо с просьбой прислать мне известную ей коробку, лучше с нарочным до Вильно, а там, на перекладных до позиций, так как по военному времени, почта работала, конечно, не лучшим образом, да и содержимое коробки было мягко говоря ....
   Пятнадцатого сентября в полк привезли почту и посылки, а меня вызвали персонально в штаб, так как мою посылку приехавший человек никак не соглашался передать по казенной линии. Я увидел Михаила Ильича, который, увидев меня, прослезился и обратился со словами:
  - Слава Богу! Сергей Александрович! Живы! Здоровы! Рад видеть! Довез в целости и сохранности! Елена Борисовна наказала доставить Вам быстро и в собственные руки. Я, помолившись перед дорогой, все исполнил. Сказала только, вези с осторожностью!
  - Дорогой Михаил Ильич, спасибо Вам! Зато я знаю! И большое Вам спасибо, что так быстро привезли.
  - Помилуйте Сергей Александрович! Да я для хозяина всегда готов!
  - Что Елена Борисовна? Как Сашка? Как жизнь в Новониколаевске?
  - Сынок Ваш здоров! И Елена Борисовна, слава Богу! Про жизнь нашу Елена Борисовна Вам отписала. Письмо-то! Вот оно! Мы так за Вас беспокоились! Еще она просила Вам передать совсем маленькую посылочку. - С этими словами Георгиевич показал на здоровенный ящик, весом по виду никак не меньше пуда.
  - Господи! Михал Георгиевич, как же вы дотащили все это практически до передовых позиций?
  - Господь сподобил! Да я и Елене Борисовне обещал, что с рук на руки передам, и никому другому не доверю.
  - Спасибо тебе, Михаил Ильич!
  - Какое спасибо! Мы завсегда ... - от полноты чувств наш домоправитель только махнул рукой.
  - Все равно спасибо! - нелогично сказал я.
  - И Вам Сергей Александрович спасибо! От германцев нас защищаете! Дай вам Бог!
   Михаил Георгиевич рассказал мне заводские и Новониколаевские городские новости, передал газеты, письма. Мы обнялись со стариком, и он, утерев выступившие слезы в тот же час, забрав у меня накопившиеся письма, отправился в обратный путь.
   Янис Леппик, который стал у меня вроде адъютанта, и очень кстати навязавшийся проводить меня до штаба, помог дотащить ящик к месту расположения взвода. Сразу вскрытый он содержал в себе: консервы мясные и рыбные в количестве по двадцать банок, три бутылки водки, которые я ввиду запрета на употребления на передовых позициях спиртного и объявленного с началом войны 'Сухого закона' сразу спрятал. Несколько закопченных рыбин распространявших вокруг себя дивный аромат, домашние сухари, кусок копченого сала, толщиной своей показывавшего, какого размера свиньи водились в окрестностях города Новониколаевске. Белая материя для подворотничков, несколько пачек папирос, десять пачек махорки в золотистой обертке, пачка курительной бумаги, четыре коробки сигарет 'Phillip Morris', две жестяные коробки с чаем. Шерстяные носки, упаковка свечей для освещения взводной землянки.
  - Чай, свечи и консервы, артельщику! Сало, сухари и рыбу на закуску, водку по принадлежности!
   Восторженный рев подчиненных дал понять, что они весьма и весьма рады столь умному приказу.
   Я сел читать письмо пока мои орлы резали сало, и на ящике от посылки накрывали импровизированный стол. Одну бутылку я перелил в трофейную немецкую флягу, в шерстяном чехле которую спрятал в вещмешок. С кухни пришли гонцы с котелками, и у нас получился пир горой. Выпили налив в кружки водки, закусили щами с убоиной из котелков, выпили еще, закусили салом и рыбой, еще выпили, еще закусили. Закурили.
   Сазонов, веселый малый, родом из фабричных города Николаева сказал:
  - Ну, господин унтер-офицер, а и любит тебя жена! Смотри, сколь много прислала тебе и нам! Ну, прямо как Князю!
  - Гаврила! Во-первых, я не Князь, а младший унтер офицер, а во-вторых...
  - Да нешто мы не понимаем? Дык, все говорят, что 'Князь', так это меж нами. Вы Князь не сомневайтесь, мы завсегда знаем как при начальстве...господин унтер офицер, а как оно промеж нас, мы никогда...
  - Ладно! Заглохни! Дай-ка я вторую посылку распечатаю.
   В аккуратной фанерной коробке, длинной сантиметров в восемьдесят, внутри была еще одна картонная коробка, завернутые во фланель и переложенные стружками и опилками лежали детали моей модернизированной 'мосинки'. Руки привычно собирали винтовку в единое целое, а мои рядовые уважительно глядя на оружие, восхищенно цокали языками и спрашивали:
  - Это, что ж такое приклад с рукояткой? Ухватистый верно?
  - Магазин на сколько патронов?
  - А, это чего в чехле?
  - По что рукоятка затвора загнутая?
  - Все расскажу, все покажу.
  Одна беда, винтовку надо было привести к нормальному бою. А это без разрешения офицера сделать было затруднительно.
  
  * * *
   На следующий день во взвод пришел подпоручик Ромишевский и отозвав меня в сторону спросил:
  - А, что Енгалычев правду солдаты говорят, что Вам жена прислала какую-то необыкновенную винтовку?
  - Правда.
   Нашелся стукачок во взводе! Найду - душу вытрясу!
  - Покажите.
  - Слушаюсь, Ваше Благородие!
   Я сходил в землянку и принес винтовку. Снял чехол и передал в руки Ромишевскому свою красавицу.
   Ореховые, лакированные ложа и приклад с пистолетной рукояткой, синий отлив воронения, вся хищная стать, вызывали желание приложиться и выстрелить. Рамишевский несколько раз приложился, повел стволом по горизонту.
  - Непривычно, но удобно! Откуда у Вас такая красавица?
  - Позвольте, Ваше Благородие, я свою вещь возьму?- Довольно бесцеремонно я взял винтовку и повесил ее на плечо.
  - Я придумал ее, и на своем заводе изготовил, на охоту ходить.
  - На каком заводе?
  - Нижегородском, автомобильном, 'Империал' называется, Ваше Благородие.
  - Позвольте, позвольте! Так Вы значит тот самый Енгалычев, который 'Американец'?
  - Так точно, Ваше Благородие.
  - Господь с Вами, Енгалычев! Что Вы все заладили Ваше Благородие, да Ваше Благородие! В приватной обстановке зовите меня Николай Фомич. Как Ваше имя, отчество?
  - Сергей Александрович.
  - Сергей Александрович, Вы, значит владеете 'Империалом', стало быть, Вы богатый человек! А, что же рядовым вольноопределяющимся пошли? Могли бы, кажется и под призыв не попасть, с вашими-то средствами?
   'Щаз я тебе все расскажу!'.
  - Наверное, мог бы Николай Фомич. Да кто Родину защищать будет? Святая серая кобылка? Не счел для себя возможным увильнуть!
   Посвящать ротного в свои непростые отношения с семейством Маргеладзе я не стал.
  - Да! Вы Сергей Александрович человек необычный! Солдаты говорят, что вы и стреляете отменно? В делах от четвертого и восьмого августа скольких неприятелей уложили?
  - Стреляю я и, правда, неплохо, Николай Фомич, натренировался на охоте. Германцев, выстрелами положил десятка два с половиной.
  - Недурственно! Но, однако, может, хватит геройствовать? Могу похлопотать о переводе Вас в штаб, хотите?
  - Никак нет, Ваше Благородие! Дозвольте лучше после пересылки винтовку пристрелять!
  - Вольному воля! Винтовку пристреляйте. У нас в тылу полка, нестроевая рота стрельбище оборудует, для испытания пополнения. Я как раз зашел Вам сказать, что завтра ждем еще две маршевые роты. И завтра же, будет унтер-офицер дивизионной саперной роты, поможет в планировании усовершенствования позиций, так что долго пристрелкой не увлекайтесь. Будьте готовы. Самое главное, главное, чуть не забыл! Пришейте еще один басон на погоны. Вы теперь старший унтер офицер официально, приказ по полку получите позже.
  - Рад стараться!
  - Будет Вам Сергей Александрович! Хотелось бы с Вами еще пообщаться, да дела...
  - Благодарю, Ваше благородие! До свидания, Николай Фомич!
   Я вернулся к взводу.
  - Чегой-то от Вас ротный хотел, Сергей Александрович?
  - Много будешь знать Янис, скоро состаришься.
  - Как это?
  - А так. Многия знания, многия печали... Пополнение к нам идут. И копать опять придется. А я теперь старший унтер. Понятно?
  - Понятно господин старший унтер-офицер1
  - Кто у нас самый грамотный?
  - Родионов! Коммерческое училище окончил.
  - Быть ему взводным писарем, зови ко мне, пусть список взвода составляет.
  
   'Вестник I армии'
  
  ...7 августа 1914 года, под Гумбиненом, во время атаки германцев на русские позиции, лежавший на поле сражения раненым в обе ноги старший унтер-офицер ... пехотного полка Алексей Смердов, 25 лет, видел, как германцы всех оставшихся в окопах раненых русских, в том числе командира его роты капитана Богданова и полуротного - подпоручика Роговского, кололи штыками и застрелили; той же участи едва не подвергся и сам Смердов, которого хотел заколоть какой-то германский рядовой, остановленный, однако, германским унтер-офицером, снявшим, в свою очередь, со Смердова казенные вещи: часы, бинокль, свисток и компас - и оставившим затем его в покое.
   В тот же день, когда отступавшие густыми колоннами германцы, проходя мимо Смердова, застрелили, на его глазах, до 30 человек, лежавших на земле наших тяжело раненных, к Смердову подошел германский санитар с повязкой Красного Креста на левой руке и в ответ на просьбу Смердова знаками перевязать ему ноги вынул из кармана револьвер и произвел в него два выстрела: первая пуля ударилась в землю, в двух шагах от Смердова, а вторая - попала в правую руку и раздробила кость этой руки, которой Смердов более уже не владеет.
  Изложенное удостоверено судебно-медицинским освидетельствованием и показанием Смердова, допрошенного под присягой в качестве потерпевшего судебным следователем 5 участка города Петрограда.
   Раненный в бою 26 августа в Восточной Пруссии рядовой 169 Новотрокского полка Гавриил Савушинский, не будучи в состоянии подняться и страдая от нанесенного ему поранения, заметил, что недалеко от него лежит тяжко раненный однополчанин. Савушинский окликнул последнего и попросил его сделать перевязку. Раненый подполз к Савушинскому и общими усилиями им удалось имевшимися при них бинтами из индивидуальных пакетов кое-как перевязать рану. Когда перевязка была окончена, на раненых наехал германский конный разъезд; заметив лежавших на земле раненых, офицер подъехал к ним и со словами: "а, русский, вот тебе Берлин" - выстрелил из револьвера и наповал убил однополчанина, помогавшего Савушинскому в перевязке...
  
  Телеграмма генерала Байова начальнику штаба армии северо-западного фронта генералу Гулевичу
  
   По показаниям нижних чинов, бежавших из германского плена, а также жителей, прибежавших со стороны противника, германцы забирают у населения весь скот, лошадей, фураж и решительно все кормовые средства и обувь, обыкновенно даже без всяких квитанций. Все мужское население, за исключением стариков и подростков, угоняется в тыл на работы, а по показаниям некоторых для привлечения на военную службу. Женщины насилуются на глазах родных. По донесению начальника второй гвардейской кавалерийской дивизии, германцы зажгли деревни Хписса, Здитово, Спорово, причем расстреливали жителей, пытавшихся спастись от огня. Бытен 29 августа, 3 часа 5 минут дня
  
  ...Рядовой 82-го Дагестанского полка Порфирий Олиферовский, после боя 3 октября 1914 г. под Ивангородом, раненный ружейной пулей и лишенный возможности двигаться, остался в окопе вместе с другими ранеными и убитыми. Ворвавшиеся, после отступления наших сил, в окоп германские солдаты, на глазах Олиферовского, перекололи штыками всех раненых. Сам Олиферовский не был добит лишь потому, что германцы сочли его мертвым.
  
  Рядовой 102 Вятского полка Павел Крещенко-Кравченко, после боя 26 августа 1914 года, раненный, остался лежать на поле сражения; на его глазах германские солдаты, взяв в плен остаток роты, к которой принадлежал и Кравченко, выстроили пленных и расстреляли всех. Лежа на поле в течение почти двух суток, Кравченко был свидетелем того, как германские солдаты разыскивали среди раненых русских тех несчастных, которые были еще живы, и закалывали их штыками.
  
  
  ...После боя под Леценом рядовой 302 Суражского полка Макар Хвостенко, раненный ружейною пулей, остался на поле сражения. Вскоре появились германские солдаты, которые прикладами и штыками добили всех раненых. Видя неминуемую смерть, Хвостенко "прижался к земле", притворился мертвым и этим спасся...
  
  Глава IV
  
   Мы грузились в эшелон поздно вечером. Повзводно. Взвод в один в вагон. В вагоне были сколоченные из оструганных досок нары, на которые сообразно своего вкуса забирались камрады. Кто вверх, кто вниз.
   Иоганн, Ганс и я устроились на втором ярусе. Наш взводный унтер-офицер, Манфред Хаус, прибывший за пополнениями с фронта, при первом знакомстве с нашим взводом, предназначенным для пополнения роты, в которой он служил, сказал:
  - Ребята! Вы будете служить в сотом лейб-гренадерском короля Саксонского полку, гордитесь этим, потому, что наш полк, это самый лучший, самый храбрый и самый дисциплинированный полк в армии. Нарушения порядка, я не потерплю! Вопросы?
   Я конечно не удержался:
  - Господин унтер-офицер, рядовой Цандерс, на какой фронт нас отправят, на Западный или
  на Восточный?
  - Ребята! Никогда не спрашивайте, куда вас пошлют, про то знает начальство. Куда бы вас не послали, везде будьте солдатами, которые в точности исполняют приказ. Куда надо, туда вас и пошлют. Понятно?
  - Понятно господин унтер-офицер!
   Распределение мест происходило спокойно. Винтовки составили в пирамиды стоявшие у торцовых стен вагона. Напротив входа стоял медный бак с краном, в который была налита питьевая вода. После назначения суточного наряда, который в своей краткой манере произвел Хаус, все растянулись, на своих местах.
   Примерно после получаса после обхода эшелонного офицером, доклада ему Хауса о том, что все размещены, все на месте и происшествий не случилось, поезд тронулся. Разговоры постепенно стихали. Положив ранец под голову поудобнее, укутавшись в шинель, я под перестук колес по стыкам рельсов заснул при мерном покачивании вагона.
  
  * * *
  
   Ночью проехали Берлин, по окружной дороге. Меня разбудил Иоганн:
  - Август! Мы подъехали к Берлину, смотри куда повернем, если налево, значит Западный фронт, если направо, Восточный!
   Мы повернули по моим прикидкам налево.
  - Иоганн! Давай спать, куда бы мы не повернули, все равно приедем в нужное место.
  - В нУжное, или в нужнОе?
  - Да куда бы не приехали, там нам и место! Все равно будем в заднице! Давай спать Иоганн!
  - Эй! Камрады! Хватит болтать! Дайте выспаться!
  - Слышишь Иоганн?
  - Да слышу!.- он перешел на шепот, - Кажется, мы повернули на Запад?
  - Ну, значит, так тому и быть. Рядовые Габер и Цандерс, отправляются на Западный фронт. Слава Богу, мы будем воевать не с дикими казаками, которые кушают немецких солдат поджаренных даже без соли, а с цивилизованными французами и британцами.
  - Все шутишь?
  - Да замолчите вы или нет?
  - Прости камрад, и спи спокойно! Все, все ...
  - Ребята! Кончайте шуметь! Дайте выспаться!
  - Если сейчас, вонючие парни не заткнуться, я весь взвод заставлю завтра полдня стоять на одной ноге! - встрял в разборки Хаусс.
   Все затихли. Мы тоже.
  
  * * *
  
   Поезд остановился. Все с любопытством смотрели в раскрытые двери вагона.
  - Привести себя в порядок как положено солдату!- Прозвучала команда унтер-офицера Хаусса.
  - Август, ты уже начал бриться?
  - Нет, Иоганн, а вот наш камрад Ганс лихорадочно выполняет команду. А нам с тобой ...
  - ...Нам с тобой, только протереть морды мокрыми полотенцами, и все в порядке!
  - Ссать хочется, сил нет!
  - Терпи! Команды не было!
  - Ты-то наверное уже опростался? Смотришь на мои мучения и улыбаешься? Совесть есть?
  - Есть, есть! Быстренько спрыгни из вагона, пробеги пятьдесят метров назад, против хода поезда, увидишь кусты ...
   Последние слова Иоганна я ловил уже на лету. Бегом, бегом, я уже видел вожделенное убежище для своей нужды.
   Когда я возвращался в вагон на встречу мне бежала уже большая куча народа. Видимо умных проводников, вроде Иоганна, в вагонах оказалась большое количество. Мне пришла в голову парадоксальная мысль, о том, что если в армии нет указаний про отхожие места, то армия победить в войне не сможет. Я, правда, придержал сию мысль при себе.
   Ганс, который был немногого старше нас с Иоганном, уже побритый, сидел в вагоне и сиял как новенькая десятипфеннинговая монета.
   Через двадцать минут, после прибытия, когда я сделал вид, что побрился и после крика унтер-офицера Хауса: 'Подъем ленивые новобранцы!'. Взвод был готов к выступлению.
  - К вагонам!
   Это уже эшелонный офицер.
   Унтер-офицер Хаусс продублировал команду. Разобрав винтовки, из пирамид, мы стали выпрыгивать из вагонов.
  - Строиться повзводно!
   Построились.
  - Шагом, марш!
  - Камрады мы уже во Франции!
  - Кто кричит в строю? Всех накажу!
   Как оказалось, мы выгрузились около небольшого городка в Шампани, Базанкуре. На горизонте или если правильнее на удалении, там, где земля смыкалась с небом был слышен непрерывный гул.
   Наш унтер-офицер Хаусс произнес:
  - Солдаты! Гул разворачивающегося маховика фронта, который вы слышите сейчас, предстоит вам превратиться в мелодию на долгие годы. Он станет привычной для вас музыкой.
   'А как же война до осеннего листопада?'.
   Где-то далеко по серому октябрьскому небу растекались шапки шрапнели. Дыхание боя чувствовалось повсюду, хотя до фронта мы конечно еще не дошли.
   Через три часа, объявили привал. Наскоро перекусили.
  - Строиться! Повзводно становись!
  - Марш!
   Когда я думал о предстоящей жизни на фронте, мысли мои вертелись вокруг подвигов. Но на тяжелой глинистой земле Шампани, я отягощенный ранцем, патронами, оружием, которые давили, как свинец, я начал избавляться от своих фантомов. Дорога была долгая. Мы шли двенадцать часов.
  - Короче шаг!
   Наконец мы достигли деревни Коренвиль. В окрестностях, находилось окруженное парком поместье. Изредка попадались робкие и оборванные жители, повсюду пребывали солдаты в грязных, потрепанных мундирах, с обветренными непогодой, большей частью обрамленными бородой лицами. Они еле плелись куда-то, либо стояли группками у домов и встречали нас, новичков, шутливыми возгласами. У одних ворот дымилась благоухающая гороховым супом полевая кухня, окруженная дежурными с брякающими котелками. Казалось, жизнь течет здесь медленнее, чем во всем окружающем мире.
   Это ощущение еще больше усугублялось видом пришедшей в упадок деревни. Движение по улице представляло для нас, привычных к городскому порядку чуждую картину. Немного солдат, еще меньше жителей, вот и все.
   Для постоя, нам отвели деревенскую школу. Мы разместились в отведенных нам классных комнатах и ужинали, совместив в приеме пищи завтрак, обед и ужин. Время, проведенное нами в переходе от железнодорожной станции к месту дислокации, конечно, никто не учитывал.
   Дивный запах гороховой похлебки с салом и копченостями, витал над улицей. Наш взвод, получив паек, активно приступил к уничтожению противника, гнездившегося в наших собственных котелках. Вдалеке, раздался звук удара половника по крышке котла. Еще через мгновение, вокруг нас все затряслось, а солдаты из всех домов устремились к краю деревни. Мы последовали их примеру, толком не зная зачем. Опять над нами прозвучал особый, прежде никогда не слышанный шелест, потонув затем в ужасающем грохоте.
   Потом все затихло. Наш взвод благополучно переночевал в отведенном классе школы, и до утра больше нас никто не тревожил.
  
  * * *
   Утром вместо команды 'Подъем!', нас разбудил уже знакомый грохот. Как оказалось взрывы снарядов дальнобойной французской артиллерии являются прекрасным будильником!
  - Всем на улицу! Укрыться! - Заходился в крике Хаусс.
   Толчея на лестнице со второго этажа на котором мы ночевали, распахнутые двери. Бегом скорей, скорей!
   Меня удивило, что люди сбивались на бегу в группы, как перед страшной опасностью. Вообще, все казалось мне немного комичным, как бывает, когда вокруг творятся вещи, тебе самому не вполне понятные.
   Все попрятались в самых неожиданных местах, сообразно своим представлениям о безопасности. Деревня казалась совершенно безлюдной. Я вместе с Иоганном устроился в какой-то канаве. Обстрел продолжался около десяти минут.
   Вслед за тем на пустынной деревенской улице появились закопченные фигуры, тащившие на брезенте или на перекрещенных руках темные свертки. С угнетающим ощущением нереальности я уставился на залитого кровью человека с перебитой, как-то странно болтающейся ногой, беспрерывно издававшего хриплое 'Помогите!', как будто те, кто тащил его, не хотели помоч. . Его внесли в дом, с которого свисал флаг Красного Креста.
   Что же это было? Война выпустила когти и показала свое отвратительное лицо... Это было непередаваемое ощущение. Мысли мои занимал не враг - таинственное, коварное существо где-то там, а простота и обыденность того, что произошло на моих глазах. Вполне здоровые люди в один момент стали калеками. Слава богу, что никого не убило.
   Внезапно раздалось еще несколько взрывов. Но они были далеко в стороне и никто больше не пострадал. Когда мы, как вспугнутые птенцы, хотели снова разбежаться по своим укрытиям, твердый голос Хауса объявил построение.
   Перед взводом выстроившимся на окраине французской деревни, расхаживал унтер-офицер Хаус и вещал:
  - Камрады! Вы уже побывали под обстрелом и поэтому я обращаюсь к вам как к фронтовым товарищам. Запомните как дважды два, лягушатники каждое утро приветствуют доблестные войска Кайзера тремя снарядами. Это пожелание доброго утра от них. Через пять минут, приветствие повторяется для тех, кто не проснулся, после этого можно спокойно жить до обеда, так как, пожелание доброго аппетита, приходят точно в таком же порядке. Стойте спокойно ребята, сейчас я проверю, что у вас есть, что вы забыли на месте ночлега, раздам 'подарки', и мы двинемся на позиции.
   Раздача 'подарков' свелась к отборной ругани, сопровождаемой хорошим пинком придававшем ускорение при движении к школе за оставленными в суматохе вещами. Счастливцев получивших 'дары' Хауса, набралось с половину взвода. Но наконец, все собрали свой немудрящий скарб, построились, и взвод зашагал вперед. В такую же неизвестность шли наши коллеги из эшелона. Гусеница состоящая из пополнения жадно пожирала пространство между относительно спокойным тылом во французской деревней и фронтом.
   Пройдя двести метров по ужасно грязной и неопрятной дороге, я увидел первого убитого. Это был не немецкий солдат, не француз, это по правде сказать был вообще не человек. В придорожной канаве лежал конь, задравший четыре свои ноги под углом к небу. Это дало мне еще порцию пищи для размышлений.
   'Если люди хотя бы понимают для чего их гонят на смерть: величие Родины, честь, попытка наказать вероломного врага, то чем виноваты лошади?'.
  
  * * *
   Приход в ближний тыл полка был совершенно обыденным. Куда нас отправят, никто не знал. Унтер-офицер Хаус, наш эшелонный начальник, проговорившийся о том, что нас всех отправят во вторую роту, ошибся. Потери в полку были таковы, что нас, пополнение, буквально рвали на части. В результате распределения, я и Иоганн, попали действительно во вторую роту. Вместе с нами, в ту же роту попали еще двенадцать комрадов, остальных солдат распределили в другие роты и батальоны.
   Все выглядело так, как будто тонким слоем размазали мармелад по куску хлеба. От штатной численности полка были только воспоминания. Осенний листопад уже подходил к завершающей фазе, но, ни Парижа, ни Санкт-Петербурга, мы не видели.
   Бельгия лежала у ног германского солдата, но до конца войны, видимо было далеко. Вместо торжественного марша по Франции - окопы в два человеческих роста, траншеи и еще раз окопы. Вместо того, что нам показали, и мы сами научились ценой мозолей, окапываться в преддверии атаки, рыть неглубоких траншеи с отбрасыванием земли перед фронтом, нас распределили по взводам, на позициях укрепленных и обустроенных задолго до нашего прибытия.
   Самым неприятным фактором, после того, как нас развели по взводным землянкам, стал запах. Зловоние от гниющих тел, стало необходимым и достаточным условием нахождение на фронте.
  Иногда, когда я стоял наблюдателем, я видел тела французских пехотинцев в красных штанах, между н6ими, лежали тела к4омрадов в фельдграу. Зрелище было оче6ь тяжелое. Между нашими окопами и французским, было ме6тролв четыреста. Все это пространство, заполняли Трупы,.иногда целые, иногда вследствие обстрелов французской и нашей артиллерии разорванные на части, вплоть до того, что к нам в траншею занесло ногу обутую в ботинок. Лейтенант приказал выбросить останки французского пехотинца за бруствер.
  
  * * *
   Наш лейтенант, Петер Лански, стал командиром роты, после сражения на Марне. Бывший командир роты капитан, которого помнили только немногие ветераны погиб от осколка французского снаряда, направляя людей на убой под пулеметы неприятеля. Никто о нем не жалел, потому, что был он 'сухарем' не знающим, что такое страх смерти и добивающимся этого от подчиненных. Другие взводные офицеры погибли кто раньше, кто позже. Сейчас, лейтенант был единственным офицером. Командовали взводами унтер-офицеры, зачастую оставшиеся в живых после предыдущих боев. До нашего прибытия, рота практически два раза уже сменила свой состав. Ветераны, начавшие войну, составляли минимальную часть. Человек пятнадцать из двухсот. Мысли мои о предстоящей жизни в окопах, стали вертеться вокруг слов отца. Зачем надо было спешить? Отец был стократнот прав, чем позже, тем лучше. Воспоминания о тех, кто стоял перед окружным военным управлением, стали сладким сахарным петушком, чтобы оценить свою собственную глупость.
  
  * * *
   Меня поразило, когда Хауса, когда он вел нас на позиции, приветствовал рядовой, крикнув ему
  - Привет Ганс!
   Вместо того, чтобы оборвать и наказать наглеца, наш 'Железный' унтер, только осклабился и ответил, высказав удивление фигуре в грязной, замызганной форме:
  - Ты еще жив Фриц? Я думал, пока я буду ездить за новобранцами, ты избавишь меня от своего присутствия во взводе!
  - Не дождешься, Ганс! Я еще у тебя попью крови, если лягушатники не выпьют ее у меня!
  - Будешь наглеть, поставлю тебя на бруствер!
  Мы все будем на бруствере Ганс! Но только в свое время!
  -Заткнись! Какое ты рисуешь положение в окопах для наших рекрутов?
  - Пусть привыкают! Нам здесь всем один конец.
  - Фриц! Заткнись! Или действительно пойдешь на бруствер!
  - Слушаюсь господин унтер-офицер без портупеи!
  - Чтоб тебя черти разобрали на части! Идемте ребята, я отведу вас в блиндаж. С ротным командиром познакомитесь позже, сейчас надо вас определить во второй взвод.
  - Господин унтер-офицер, а почему именно во второй взвод? - Иоганн, влез с дурацким вопросом, да еще и не спросив разрешения, чтобы его задать.
   Хаус, правда не чинясь ответил:
  - Потому, что там командиром являюсь я. Мне хочется довести свой взвод до минимально приемлемого состояния по численности. Понятно?
  - Так точно! - синхронно ответили мы с Иоганном.
  - Устраивайтесь ребята. Вот наша землянка.
  
  * * *
   Через некоторое время я узнал, что старые солдаты, достаточно фамильярно относятся к унтер-офицерам. Фронтовое товарищество, в том случае, когда оно не предполагало чисто служебных отношений, предполагало достаточно вольное обращение с непосредственными командирами. Тот самый Фриц Стейнц, который так поразил нас в первый день, нашего прибытия на позиции, своим вольным обращением с взводным унтер-офицером, оказался старшим стрелком и очень хорошим человеком, взявшим на себя опеку над нами, желторотыми.
  - Ребята! Никогда не высовывайтесь из-за щитка наблюдателя. Бывали случаи, когда лягушатники лупили в прорезь, погибали хорошие парни.. Больше полагайтесь на слух. Когда французы соберутся к нам в гости, вы узнаете об этом по артиллерийской подготовке. Снарядов они не жалеют, так, что вы услышите про их намерения. До этого момента, если стоите наблюдателем, не суйте свой нос поверх бруствера. Понятно?
  - Так точно! Понятно!
  - Хауса не бойтесь, он хороший парень, камрад. Очередь к полевой кухне занимайте в первых рядах, потому, что убить вас могут в любой момент, но лучше умирать на сытый желудок, зная, что получил от этой гребанной жизни все.
   У меня было особое отношение к набитому желудку, но я придержал свое мнение при себе. Самое противное, что нас ждало, это было то, что я упомянул выше. Запах, нет, ЗАПАХ, разлагающихся тел. Разговоры о кухне, при таком аромате, выглядели издевательством.
  
  * * *
   Позиции нашего сотого Саксонского полка во Франции, представляли для непосвященного истинный лабиринт. Окопы, траншеи, ходы сообщения - во всем этом многообразии полевой фортификации, можно было с легкостью запутаться.
   Хаус нас привел, определил во взводную землянку, затем нами занялись ветераны. Показали места наблюдателей, 'лисьи норы', куда надо было нырять при начинавшемся обстреле, отсек траншей, где выдавали завтрак и обед (ужин отсутствовал, как кант на штанах рядового), ну и конечно отхожее место. За то, что в траншеях найдут дерьмо одного, отдуваться придется всему взводу. Это было понятно и возражений не вызывало.
   Как я уже говорил, траншеи были в два человеческих роста. Пуль иожно было не бояться, но каждодневный утренний привет из трех французских снарядов, будил нас лучше всякого будильника. Впрочем, 'будильник' через месяц испортился. Нет снаряды исправно рвались в наших траншеях, люди гибли, но вот просыпаться, никто решительно при этом не соглашался. Надо 'лягушатникам' выполнить норму? Пусть выполняют, но мы то здесь при чем?
   В окопах один черт делать нечего, а охоту атаковать нас, отбили те, кто уже находится у престола господнего. С утра, в наши окопы французы садили три своих снаряда, потом наша артиллерия отвечала им таким же количеством смертоносных игрушек.
   Мы освоились, с такой жизнью, готовы были так воевать до скончания века. Иоганн, даже сказал, что может быть, мы и уцелеем к моменту подписания мира, произошедшему из-за того, что никому не захочется умирать. Атаковать проволочные заграждения, особенно под огнем пулеметов, это значило переработать в трупы огромное количество людей, по какой-то странной прихоти судьбы, одетых в одинаковую по крою и цвету одежду.
   Мысли мои на сей счет, были прерваны когда я в начале ноября, оказался согласно приказу лейтенанта Лански, уроженца Силезии, но почему-то служившего в Саксонском полку, в неглубоком тылу. Письма, которые я нес на полковой пункт почты, послужили только предлогом для моего рассказа во взводе. Я увидел, как на позиции вставали не только шестидюймовые пушки, но и как копали окопы для своих 'монстров' солдаты восьмидюймовых мортир. На мой вопрос, о том, что вы ребята здесь делаете, эти засранцы, не ходящие в атаку, только пуляющие своими чемоданами издалека, посоветовали мне заткнуться и идти своей дорогой.
   Во взводе, мое сообщение вызвало с одной стороны оживление, с другой стороны, а именно со стороны Хауса и девятнадцати наших ветеранов- уныние.
  - Ребята, то, что сказал Август, значит только одно, скоро мы пойдем вперед. Кто выживет, тот будет счастливец Как бы не обработала артиллерия вражеский передний край, всегда найдется какой-нибудь сраный пулемет, который положит половину роты.
   У всех был только один вопрос:
  - Когда?
   Я честно говоря, после двух месяцев пребывания в достаточно комфортной обстановке в глубине траншей, думал, что и в дальнейшем, будет такая же спокойная жизнь. Ну, убивают французы одного-двух человек своими артналетами. Иногда даже не убивают. Ведь можно так и дальше воевать? Какого черта?
   Я сам себе иной раз удивляюсь, вступил в армию добровольно, наперекор мнению родителей, хотел подвигов, а вот теперь, хочу забиться в самую глубокую 'лисью нору' и не высовывать оттуда свой нос, до окончания наступления. Я трус? Судя по настроениям во взводе, я - трус!
   Глядя на трупы французов, отважно атаковавших наши позиции, истребленных пулеметным и ружейным огнем, мне совсем не хотелось стать удобрением для почвы. Чувство товарищества, не давало мне высказаться откровенно, но вот внутри себя ... Нет! Я не спрячусь, я пойду вперед вместе с камрадами! Но вот радости от движения вперед, на позиции 'лягушатников' я не испытаю.
  * * *
  
  Первая атака вражеских позиций, как первая любовь! Забыть ее невозможно. В этот день, нам на завтрак раздали по сто граммов рома, по куску ливерной колбасы и по полфунта хлеба. С семи утра, говорила наша артиллерия.
   Накануне, в окопах стало тесно, отдыхавший батальон полка, был влит в траншеи, и нам пришлось потесниться, До этого, я не видел такого количества солдат в окопах. Убежищ и 'лисьих нор' для всех явно не хватило бы. Наша рота, была почти полного состава, который предполагал довоенный устав. Думаю, что и в других подразделениях было так же. Почти полнокровный полк, должен был захватить проклятый бугор, на котором обосновались 'лягушатники'. Обстрел их позиций производился не только из полевых пушек, но и из дивизионных пятнадцатисантиметровок, которые я видел при устройстве позиций.
   Обстрел шел третий час, камрады уже давно примкнувшие штыки к своим 'Маузерам', ожидали свистка лейтенанта, долженствующего послать нас в 'огонь'. Мне так никстати вспомнилось высказывание про 'сраный пулемет'. Все время, когда земля передавала как ей больно от взрывов нашей артиллерии, у меня было совершенно глупое чувство, что меня убъют, едва я вылезу из траншеи. Занятый своими мыслями, я пропустил момент когда ребята густо полезли из окопов, чтобы показать 'лягушатникам', что такое истинно тевтонский дух. Выгнал меня из окопа Хаус, который орал совершенно непотребные вещи о родителях тех, кто задержался под прикрытием земляных брустверов.. Таких как я, оказалось немало, и мы быстро попытались догнать ушедших вперед камрадов..
   Французская артиллерия, пытавшаяся отвечать нашим спрятанным в глубине обороны гаубицам, сейчас просто начала неистовствовать, Шрапнельный огонь, сосредоточенный на рубеже нашей атаки, просто выкашивал людей десятками. Крики 'Хох!', тонули в разрывах. Я почти догнал цепь нашего взвода, сзади меня что-то орал Хаус, на тех, кто не был таким проворным, он обещал им всякие кары, вплоть до того, что эти засранцы, окажутся в крепости.
   Подж ногами у меня оказались трупы французов, павших при атаке наших позиций. Это были полусгнившие тела, с зачастую торчащими ребрами из под военной формы. Красные штаны пехотинцев, были перемешены с тусклыми кирасами и лежащими на земле палашами. Полуразложившиеся остовы лошадей, свидетельствовали, что позиции полка, пытались атаковать в конном строю кирасиры.
   Подвернувшийся мне под ногу череп во французской каске, произвел на меня большое впечатление, но Хаус, кричащий сзади о том, что он сделает с теми, кто отстал, придал мне прыти и я догнал цепь.
   Из первой траншеи, французы практически не стреляли. Несколько человек конечно погибли, но очаги сопротивления, были быстро подавлены. Со второй траншеей пришлось повозиться гораздо большее время. Треск выстрелов, напоминающих по звуку то, как рвут холст, крики и вопли, все сливалось в один совершенно общий неприятный гул. Во второй траншее, я столкнулся с французом, синяя шинель, красные штаны торчащие на ногах, кепи на голове, и самое главное. Винтовка с полуметровым штыком, такая неудобная при действиях в стесненных условиях траншей. Я успел воткнуть штык ему в грудь чуть ниже середины туловища.
   Я слышал только его всхлип, я видел только то, как он сползает с моего штыка, я чувствовал в этот момент, что я УБИЛ ЧЕЛОВЕКА! Убил не на расстоянии, убил не пулей издалека. Убил сейчас, СВОИМИ РУКАМИ! Я глядел на него и думал о том, кто он был до того, как стать солдатом. Кем были его родители, кто ...
  - Заснул!? Вперед!!!
   Хаус догнал, унтер-офицер направит, даст верное направление - вперед! Мы шли уже не цепью, мы шли толпой, отведавшей крови и готовой пустить кровь всем, кто окажется перед нами! Но на стеганули свинцовой плетью, у третьей траншеи, нас сначала положили в ноябрьскую грязь лицом вниз, потом последовала такая контратака 'лягушатников' поддержанная артиллерией, что нас буквально вымело на исходные позиции. Артобстрел, атака, все пришло к изначальному варианту. Мы едва успели занять места в траншее. Те, кто остались в живых. Я остался.
  
Оценка: 7.72*7  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"