Сначала долго ехали в метро, через весь город. Последняя станция ветки - Рыбацкое, сумрачный район Питера, словно навсегда оставшийся в 90-х. А, может, просто осень так, особенным образом, сгущала воздух, что в нем появился привкус какого-то голода и даже какой-то злости. Мы с Аней вышли на мокрую поверхность проклятого Рыбацкого, морщась от узнавания - вот трамвайное кольцо, вот "Пятерочка" с вечно гнилыми овощами. Вот здесь я стоял, ожидая Аню, когда она поехала занимать денег, а вон там, в луже, валялся мертвый бомж.
Не так давно, всего год назад, осенью мы снимали здесь комнату у Татьяны Михайловны. Это была комната ее сына, который за месяц до этого вместе с товарищем убили кавказца. Запинали насмерть - она рассказывала, что когда сын пришел домой, на его ботинках не было подошв. В Кресты поехал в новых.
Комната была крошечной. На стене - кровавая надпись ""Король и Шут", на двери - голая баба и череп. Старый диван даже не скрипел, а как-то предсмертно крякал, стол отсутствовал, видимо, за ненадобностью.
Каждый вечер к Татьяне Михайловне заходил сосед - огромный мужик в растянутой майке и родимым пятном на шее. Вместе они выпивали под телевизор. Иногда она сразу выгоняла его, если была не в настроении. Мы сидели, как мыши, в своей комнатке. Слушали радио "Максимум" на древней радиоле - хит-парад двух столиц. Мы же теперь жили в столице. У нас, в Сибири, радио "Максимум" не было. Но и мертвые бомжи в лужах не валялись.
С работой не клеилось. Я устроился грузчиком в магазин, за сто рублей в день - хватало на вечерние пельмени и на метро. Но скоро сильно простыл, свалился, с работы пришлось уйти.
Однажды на рынке, который в Рыбацком слева от входа в подземку, нам помогла овощами нерусская женщина Роза. Когда мы тихо совещались, что купить - луковицу или две картофелины, она не выдержала: "Да что я, не помогу что ли? Пенсионерам помогаю...". Побежала вглубь своей палатки и вернулась с полным пакетом: капуста, картошка, морковка, лук. Еще, помню, как-то топали темным мокрым вечером "домой", и я психовал из-за того, что отдали последние деньги в "Пятерочке". А Аня плакала: "Но это же на еду! Это же на еду!". Купили тогда майонез, кажется.
Но - жили. Хозяйка предлагала сосиски в долг, мы, помнится, отказывались. Она работала сварщицей на судостроительном заводе - вечером устало сидела на кухне, ждала, пока сварятся макароны, свесив тяжелые, темные руки, все в глубоких шрамах. Но улыбка у неё была хорошая, робкая и искренняя. Только улыбнется и сразу молодеет лет на тридцать. Каждую субботу она нагружала сумки, ставила их в маленькую тележку и отправлялась к сыну в Кресты. Вернувшись, немного выпивала и плакала.
Нам было жалко хозяйку, но помочь ей мы не могли Да и устали мы очень от жизни в Рыбацком, так что, когда нашелся вариант получше, тут же засобирались. Съезжали в спешке, перед самым Новым годом, и оставили в комнате форменный бардак. Через пару дней пришли с шампанским, чтобы убраться и попрощаться по-человечески. Татьяна Михайловна встретила нас с улыбкой и показала до блеска вымытую комнату. И все время, пока мы прощались, писали телефоны и сами обещали звонить - она молча кивала и улыбалась, тихо и искренне.
Итак, мы вышли из метро в осенний, противный вечер и сразу же уперлись в ворота рынка.
Роза.
- Розе нужно подарить розы, - сказал я.
- Лучше тюльпаны, - ответила Аня, - давай сначала посмотрим, может, она и не работает уже.
Мы обошли все овощные палатки, но Розы не нашли. Ладно, Роза, будь здорова. Ты спасла нас, мы будем тебя вспоминать.
От Рыбацкого нужно было ехать еще и на маршрутке, километров пятнадцать. Пока добрались до места, окончательно стемнело. У парадной позвонили в домофон, ответил молодой женский голос, дверь пикнула и пропустила нас внутрь.
Чистая, просторная лестница, четвертый этаж. Дверь в квартиру была приоткрыта, мы осторожно вошли и остановились в прихожей. Из глубины коридора шла очень толстая, но относительно молодая женщина. Она переваливалась с ноги на ногу, как утка, почти касаясь стен. Откуда-то вытащила две табуретки, без улыбки и единого слова, кивком пригласила, садитесь, мол.
Мы сняли куртки, разулись. Сидели и ждали. Из кухни выбегали дети, мальчик и девочка, Девочка - чуть постарше. На нас они не обращали ни малейшего внимания. Толстая сидела там же, на кухне, что-то жевала. Табуретка под ее задницей казалась игрушечной. Иногда она поднимала голову от тарелки, отвлекаясь на разговор с еще одной женщиной. Той видно не было - только руки, жестикулирующие над столом.
- Она как бы ведьма? - тихо спросил я, повернувшись к Ане.
- Какая ведьма! - сердитым шепотом ответила она, - я же тебе говорила, она молится. За людей молится.
Дело в том, что мы уже почти год, с тех пор, как жизнь более-менее наладилась - пытались забеременеть. И пока не получалось. Аня решила, что надо бы съездить к этой бабке, поговорить. Врачи, мол, все равно ничего путного не сказали, почему бы и не съездить. Тем более что Анина подруга, которая дала наводку, заверила: слух о бабке по городу идет хороший, она действительно помогает и денег не берет.
Скрипнула и открылась дверь. Появилась маленькая, сухая старушка, лет, наверное, семидесяти. Она вытирала слезы платочком. Мы привстали, но она тут же повернулась к нам спиной и поклонилась. Не она. Из кухни тут же показалась до сих пор невидимая собеседница толстой - длинная как жердь, худая тетка, в косынке. Шаркая тощими ногами в джинсах, длинная приблизилась. Старушка в это время лихорадочно снимала пальто с вешалки. Видимо, слишком сильно дернула - вязочка оторвалась и пальто упало на пол. Я кинулся поднимать.
- Софья Анатольевна ну что же вы, - с укором сказала длинная, - аккуратнее надо. Спасибо, молодой человек.
Она была выше меня на полторы головы. Не улыбнулась, помощь приняла, как должное. Я протянул пальто ей, а не Софье Анатольевне.
- Я знаю, Оленька, - тихо, со слезами в голосе, сказала старушка, - я знаю.... Ты уж потерпи, милая, недолго осталось.....
- Там мальчик с девочкой пришли, - раздался сильный женский бас из комнаты, - идите сюда.
Мы не видели, кому принадлежит голос. Но поняли, что он имеет в виду нас и осторожно вошли. Я оглянулся: Софью Анатольевну и двухметровую Оленьку быстро скрыла дверь, которая захлопнулась, как мне показалось, сама собой.
- Здравствуйте, - сказала Аня.
Старушка сидела на низкой тахте, у стены, вытянув ноги в цветных шерстяных носках. Она была крохотной, словно ребенок лет шести. Карлица, что ли, подумал я.
- Здорово! - сказала старушка громко. Мощный голос настолько не соответствовал ее внешности, что я чуть не рассмеялся. Аня почувствовала это и сурово глянула на меня. Я постарался принять серьезный вид.
Мы хотели сесть на табуретки, стоящие напротив старушки, но она нас остановила.
- Дай-ка, сначала гляну на вас.
Она смотрела снизу вверх. Аню изучала долго и тщательно. А когда перевела взгляд на меня - скорчила такую детскую рожицу и тут же отвернулась. C тобой, мол, и так все понятно, жук ты зеленый. Я даже обиделся, и поэтому осмелел. Демонстративно сел и закинул ногу на ногу. Бабка даже не посмотрела в мою сторону.
- Ну, давай, милая, рассказывай, - сказала Ане.
Пока Аня говорила, бабка всё же коротко поглядывала на меня. Я это сразу заметил, но виду не подавал. Изучал комнату и думал: черт с тобой, убогая, не нужна мне ни ты, ни твои молитвы.
В углу висели иконы, на стене слева разместилось большое зеркало, а справа - ковер. Шторы на окне были задернуты, короткие, только до половины закрывали старую, ребристую батарею, под которой спала кошка, да как спала - лежала на спине, раскинув лапы, бесстыдно показывая всему свету свое молодое белоснежное брюхо.
- Ты где работаешь? - вдруг спросила бабка. Я повернул голову, думал, она меня спрашивает. Но она обращалась к Ане.
- На Петроградке, - ответила Аня.
- Да нет, я спрашиваю, в магазине работаешь, или где? Компьютеры на работе у вас есть?
- И компьютеры, - не выдержал я, - и принтеры и сканеры. Всё у нас, бабушка, есть.
- Всё есть, а ума нету, - бабка безнадежно махнула в мою сторону рукой и продолжила, глядя на Аню, - А я вот тебе расскажу. Строили у нас тут рядом школу, через два дома отсюда. Ну, понапривозили кирпича, материалов, грязь развели страшную, не пройти. Строили-строили, потом приходит бригадир ихний: помоги, мол, бабушка. Рассказывает: одного рабочего краном зашибло до полусмерти, второй упал в ров и чуть не утонул. Говорят, спасай, другой день уже не идут рабочие на стройку, отказываются, боятся. Ну, я пошла, посмотрела. А там раньше было здание такое, двухэтажное. И на втором этаже компьютерный клуб или что, ну, где в интернет ходят, ой, мне соседка Валентина рассказывала, там такое творилось.... Я и говорю: на кой вы здесь строите? Такое место нехорошее, а вы - школу!
Мы с Аней переглянулись, но бабка словно ничего не заметила. Она сложила руки на коленях, пальцы в замок, глазами ощупывала потолок, и, похоже, настроилась на долгое повествование.
- Я тебе расскажу, а ты послушай. От компьютеров - излучение идет....
"Излучение" стало последней каплей. Я шепнул Ане, что подожду ее на улице, покурю. Бабка не прервала рассказа, пока я вставал и выходил из комнаты. Прикрывая дверь, я слышал, как она вещала торжественно: "сел на стул, как в беспамятстве...".
В прихожей никого не было. И вообще в квартире было очень тихо, ни детей, никого. Я оглянулся: за кухонным столом сидела та самая, толстая тетка. Я вытащил из кармана пачку сигарет, показал ей.
- Я на лестнице покурю?
Она не ответила, сидела как истукан. Я присмотрелся: тетка плакала. Слезы текли по огромному лицу, и она их не утирала. Лицо застыло в болезненной гримасе, она сидела, не шевелясь, как мертвая. Я с деревянной спиной быстро открыл дверь и выскочил на лестничную площадку.
На площадке стояли два мужика, оба держали по пластмассовой полторашке в каждой руке.
- Ну чё там? - спросил один, глядя на меня.
- Чё? - переспросил я.
- Можно заходить?
- Нельзя, - я прикурил.
- Чё-то долго, - он цыкнул зубом, - Серьезное что-то?
- А ты думал, - возмутился я, - Конечно. А у вас?
- Да спирт вот принесли, - мужик опять цыкнул, - заговаривать. Брательник бухает, почти месяц уже, никак выйти не может. Вот Софья Анатольевна и говорит: сходите, мол, пусть баба Маша заговорит. Может, поможет.
- А зачем так много? - я кивнул на бутылки. Четыре по полтора - это шесть литров, брательник зароется ещё глубже.
- Чтоб два раза не бегать, - усмехнулся второй мужик, - есть покурить?
Я протянул сигареты, мужики взяли по одной, поставили свои бутылки на пол и задымили. Я вспомнил маленькую, испуганную старушку в прихожей.
- А эта Софья Анатольевна - она кто?
- Учительница, - сказал первый мужик.
Он оказался разговорчивым и скоро я узнал, что Софья Анатольевна выучила несколько поколений и пользуется огромным авторитетом в посёлке. Что муж её - военный - повесился еще в 93-м, а дочка вышла замуж за голландца и уехала к нему в Роттердам.
Дверь квартиры открылась, выглянула Аня.
- Иди скорей!
Я замешкался с окурком, не знал, куда его сунуть. Затушил об косяк и положил на перила лестницы.
- Она меня за тобой послала, - прошептала Аня.
Толстой тетки нигде не было видно.
- Зачем? - удивился я.
- Я откуда знаю! - нетерпеливо сказала она.
- Закончила она? Про излучение?
- Да она просто болтает, зубы заговаривает. А сама в это время щупает....
- Как это - щупает? - переспросил я.
- Ну, диагностирует. И, кажется, молится тоже....
Когда мы вошли в комнату, баба Маша сидела на прежнем месте.
- Встань-ка вот сюда, - сказала она мне сразу.
Я встал ровно перед ней, и зачем-то засунул руки в карманы.
- Руки вынь.
Я вынул и спрятал за спиной.
Баба Маша смотрела мне прямо в глаза. Гипнотизирует, подумал я. Меня в детстве пытались гипнотизировать - хер там, у меня глаза карие, гипнозу не поддаются. Но она просто смотрела, ничего внушать, похоже, не собиралась. В какой-то момент вдруг мелькнуло в её взгляде что-то, но сразу пропало, я и не понял что. Отвлекся на какое-то странное ощущение. Смотрел ей в глаза, и не видел этих глаз. А видел, кажется, свою бабушку - она резала круглый хлеб, прижав его к животу. Потом, вроде, видел маму - она сидела на скамейке перед домом, в огромных отцовских валенках с галошами, и ждала почтальоншу.
- Всё, - глухо сказала баба Маша. Передо мной снова выплыли её глаза, но она быстро отвернулась.
- Баба Маша, деньги возьмёте? - спросила Аня, выдержав большую уважительную паузу. Я стоял, как памятник, чуть не вытянув руки по швам.
- Там на подоконнике - банки, - сказала баба Маша, будто не слышала, - дай-ка мне зеленую и фиолетовую. Эй!
Я не сразу понял, что она со мной говорит. Отодвинув шторы, увидел, что подоконник уставлен пластиковыми банками с пищевыми добавками. Яркие, нарядные, с непонятными названиями. Я обернулся, сомневаясь, правильно ли понял.
- Зеленую и фиолетовую, - напомнила баба Маша.
Она приняла у меня банки и начала их рассматривать.
- Вот эта - семьдесят, а эта... - она пригляделась, - сто двадцать пять, кажется. Нюра! - заорала вдруг, - Фиолетовая - сто двадцать пять?
Мы вздрогнули, дал же Бог голос...
- Да! - донеслось из-за стены.
- Хорошие таблетки, берите, - продолжила баба Маша уже потише, - и от головы и вообще.... Не повредят.
Аня положила деньги на столешницу и сунула банки в сумку. Баба Маша опустила голову и почёсывая макушку, о чем-то задумалась. Мы потихоньку засобирались.
- Это только кажется, что Бог детей просто так даёт, - сказала она вдруг.
А мы уж думали, она про нас позабыла. Сели опять.
- Для кого-то - это счастье великое, а кому и не надо вовсе, - размышляла вслух баба Маша, - и никто не знает, почему одним - всё, а другим - шиш с маслом. А я вам так скажу, - подняла она глаза, - прежде чем детей рожать, надо жизни хлебнуть. Вот когда поживешь-помыкаешься, тогда и будет тебе милость Божья. Когда сам хапнул горя, тогда и ребенка научишь, как жить...
Я до сих пор чувствовал себя странно, слушал её и не слышал. Почему-то опять вспомнил нашу хозяйку Татьяну Михайловну. Представил мокрые хлопья снега, тающие в черной Неве, и словно увидел, как безлюдным, субботним утром она тянет тележку по мокрой набережной. Как у проходной Крестов топчется среди таких же матерей и жен, с такими же тележками стоящих в очереди к окошку.
- Софья говорит, война будет скоро. А я ей: если только бабы воевать пойдут... Она-то помрёт скоро, я знаю....
Я пытался сосредоточиться на том, что она говорит, но Татьяна Михайловна не шла у меня из головы. Осень, слякотное, хмурое утро. Как она возвращалась с этой пустой тележкой, что думала?
Баба Маша, ёрзая, подползла к краю тахты и с трудом встала на ноги. Мы тоже поднялись. Такая маленькая, едва-едва достала головой до моей груди, а я ведь тоже совсем не великан. Протянула нам теплые, сухие ладони, я пожал правую, Аня - левую. Баба Маша строго посмотрела на неё.