Вставлю и я свои 5 копеек в воссоздание духа советского времени.
Вы все вспоминаете 70-е и 80-е - эпоху т.н. развитого социализма. Но ведь и до него существовал период, когда социализм был уже построен! И никому тогда не приходило в голову, что после общественной формации 'социализм' появится не первая фаза 'коммунизма' - в виде построения материально-технической базы, а какой-то 'развитой социализм', вернее бы названный 'застойным'.
Я говорю о 50-х годах, когда страна наконец-то затянула раны войны. И о 60-х, когда страна последний раз сделала гигантский рывок вперед.
Я о той эпохе, когда разрушение сталинской модели наполнения внутреннего рынка ТНП и продуктами питания, основанной на товарном производстве преимущественно кооперативной и личной собственности, а также системное воровство в торговле и связанная с ней коррупция еще не привели к массовому дефициту и идейному разочарованию людей. При Хрущеве только началась профанации мечты народа о жизни при коммунизме. А потом была уже системная остановка в движении общества вперед. А вы знаете, что остановиться - значит проиграть.
Но тогда - в 50 - 60-е - советский строй еще не загнивал, а молодежь была уверена в своем счастливом и правильном будущем в наилучшем обществе. Мечты, стремления и отношения молодежи были такими же, как это ярко и правдиво описано в 'Квинте Лицинии'. Меня подчас просто поражали параллели между моими школьными годами в 60-х и Андрея Соколова в 70-х. Совпадений - масса!
Если будет интересно - читайте.
ВЕЧЕРНИЙ ЧАЙ
В конце 50-ых, да и в начале 60-ых, я очень любил семейные чаепития теплыми сталинскими :-) вечерами.
Пишу 'сталинскими', потому что до ноября 1961 года город Донецк назывался Сталино. Кстати, в 1924 году так его назвали не по имени вождя, а от слова 'сталь'. Город то образовывался вокруг металлургического завода. Наш дом был 'городским', а остальные 4 пятиэтажки, окружавшие наш двор, были построены в 34-36 годах металлургическим заводом для своих рабочих, расселяемых из балаганов. Так назывались у нас барачные казармы для семейных заводчан. До сих пор по утрам нас будит на работу заводской гудок. В свое время и я вставал по гудку и отправлялся на ДМЗ.
Вечером папа, мама, бабушка и я садились вкруг стола на кухне. Старшая сестра в это время чаще всего скакала по чужим домам, где вечеряла с родителями подруг. Это было принято тогда: детей - своих и соседей - привечали в любой квартире. Да и не было практически бездетных семей. Если вдруг сестра неожиданно вваливалась к нам со всем своим девичьим выводком, который, кажется, ну совершенно беспрерывно прыскал от смеха, уплотнялись - отодвигали стол от стены, тащили из комнат стулья и табуретки, ставили еще один чайник, доставали еще варенье, дополнительно делали бутерброды и резали заварные пирожные на части, чтобы всем хватило.
Наступало самое замечательное время. В открытое настежь окно освежающий, после дневного зноя, вплывает черный бархат ночи, напоенный умопомрачительным запахом душистого табака. Крупные белые цветы прямо светятся в темноте под окном. На улице - удивительная тишина - слышно даже слабый паровозный гудок с далекой станции. Мы сидим за столом под оранжевым, как апельсин, абажуром, едим бутерброды с безумно вкусной колбасой и пирожные с настоящим заварным кремом (потом разучились все это делать), пьем красно-коричневый крепчайший чай. Помните анекдот о секрете старого еврея, славящегося на всю Жмеринку умением заваривать грузинский чай: 'Евреи, не жалейте заварку!'
Но главное за этим вечерним столом - разговоры.
Я делился пережитым за день, слушал советы мамы, которая в детстве водилась исключительно с мальчишками и была заводилой всех пионерских дел. Это ж нынешние чиновники с ума сошли бы, услышав, как подростки сами организовали пионерский лагерь, после того, как прочитали в 'Пионерской правде' об 'Артеке': 'Ужас!!! В лесу дети живут в шалашах! Взяли с собой лишь хлеб, лук, пшено и картошку! А главное - никакой взрослой администрации и воспитателей с медиками! И родители почему-то детей отпустили самих! И совершенно невероятное: с пионерами 30-х годов в лесу, без присмотра взрослых, ну совершенно ничего не случилось!' А еще мама иногда читала стихи поэтов серебряного века, которые знала во множестве. Разыгрывала сценки из Шиллера, напевала песни из любимых оперетт. Ни разу не побывав во 'взрослом' театре, я в те годы уже наизусть знал 'Сильву', которую особенно любила разыгрывать мама. Папа сходу подключался, хотя пением сравниться с мамой не мог. Родители были заядлыми театралами. Не пропускали ни одной местной премьеры, ни одного спектакля, если на гастроли приезжал столичный театр.
Бабушка иногда рассказывала о революционной Москве 18-го года, о дружбе с левыми эсерами, которые тогда убили немецкого посла. О том, как до революции жила семья токаря, известного всему заводу своими картинами. О том, как металлурги складывались всем коллективом, чтобы послать молодого рабочего в столицу учится живописи. Но учится пришлось не изобразительному искусству, а поднимать красноармейцев в атаку. Деда - тогда уже члена РСДРП(б) - направили в Красную армию. Бабушка хотела быть рядом, но заболела тифом и еле живой добралась домой.
Интереснее всего были рассказы отца. Он знал, казалось, все. Мог с одинаковой эрудицией говорить о тайнах карбонариев и экспедиции Седова, о Кавказском обществе декабристов и загадке железной маски. А ведь отец не был историком. Просто дорвался до библиотек, попав в город из Сальских степей. 16-летнего станичного комсомольца, который, имея всего 4 класса церковно-приходской школы, выпускал газету при МТС и не расставался с наганом, как и все тогда сотрудники политотдела станции, направили в Ростов на учебу. Вообще-то все детство у меня прошло под впечатлением нескончаемой сказки 'Дедушка и его друзья', которую каждый вечер, укладывая спать, рассказывал мне отец. Если в тот день запустили спутник, значит в сказка будет о спутниках, если провозгласила независимость колония - герои сказки помогали неграм победить англичан. Как жалко, что все эти истории никто не записал.
Понятно теперь, почему я так любил эти вечера? И вся семья получала удовольствие от этих посиделок. И без спиртного обходились. И телевизор нам не был нужен. Да и не появился еще телевизор ни у кого в нашем дворе.
На мне была заготовка продуктов для чаепития. К пяти вечера бабушка, чтобы послать в магазин, звала из окна: 'Вадик, домой!'. Если, заигравшись, не слышал ее, мне обязательно 'дублировали': 'Костыль, тебя домой зовут!' Костыль, как вы уже поняли, мое дворовое прозвище. Из-за исключительной худобы. Где та стройность сейчас?!
- Чай пить будешь? - И не дожидаясь ответа, бабушка командовала: - Бери деньги, сумку и шуруй в магазин.
Прибежав в гастроном на углу, я занимал очереди в кондитерский и гастрономию, а сам стоял в хлебном отделе. Там товар штучный, отдельная касса была рядом с продавцом (даже говорить кассиру ничего не приходилось) и потому очередь двигалась быстрее всего. Брал круглые пышные булочки. Их мы потом резали вдоль пополам для бутербродов. Изредка покупал еще половинку Бородинского - с маслом и солью (!) под чай очень уж вкусный был. А хлеб, вообще-то, я утром до завтрака возьму еще горячий с ночной выпечки. Хлебный магазин в 200 метрах от подъезда и открывался в 7 часов, как мы говорили тогда мальчишками: 'с ранья'.
Потом спешу не пропустить свою очередь в кондитерском отделе - здесь она тоже двигается бойко. Покупаю заварные пирожные. Изредка (наверное, в паре случаев из десяти) к вечеру на витрине их уже нет. Не факт, что нет вообще. Могли и для себя продавцы оставить. В таких случаях, делаю жалобные глаза, как... чуть не написал 'у кота из 'Шрэка'. До мультфильма этого было еще лет 40. В общем, делаю 'умильный' вид и прошу посмотреть заварные пирожные в холодильнике. Иногда 'прокатывает' и из холодильного шкафа достают нужное мне, но, чаще всего, продавщица в белой накрахмаленной косынке заявляет:
- Все 'Заварные' уже проданы.
- А вы бы больше их заказывали, - поддерживают меня из очереди.
- Ага, - отвечают из-за прилавка, - вчера лишние остались! Вы же вчерашние брать не будете!
Если нет любимых 'Заварных' по два двадцать (цены до реформы 61-го года), то беру 'Корзинки' за рубль пятьдесят и добавляю рублевую 'Волну', которую любит только мама. Предупреждаю сразу, что в ценах за давностью лет могу ошибиться. Мне называют сумму покупки, подсчитанную на деревянных счетах, и записывают ее карандашом на бумаге, где дожидаются меня пирожные.
Теперь иду в гастрономию. В этом отделе сразу 2 продавщицы, но очередь движется медленно - ведь все надо отрезать и взвесить. Достоявшись, заказываю: 100 граммов 'Любительской' колбасы по 28 рублей, 200 - 'Докторской' по 21 рублю (самая любимая у всех дома, да и подешевле других), 100 - 'Ветчинно-рубленой' по 32 рубля (она с кусочками мяса, самая дорогая), 100 - 'Вологодского' масла, а если нет, то просто 'Сливочного' и 100 - 'Российского' или 'Голландского' сыра, который прошу нарезать.
Отрезается колбаса большими, как кинжалы, 'кухонными' ножами. А для нарезки у продавца - специальной формы здоровенный и широкий нож с двумя ручками. Им раскраивают и блоки масла. Продавщица споро делает нарезку. Отказываются работники прилавка резать только дешевые и потому самые популярные 'Хлебную' колбасу в форме 'кирпичиков' и 'Ливерную' - ломаются и давятся от ножа. Каждый товар мне плюсуют на счетах, называют сумму и записывают ее на упаковочной бумаге.
Теперь отправляюсь к кассам. 4-ю по счету очередь заранее занимать бессмысленно - к двум кабинкам они двигаются достаточно быстро. Называю отделы и суммы, расплачиваюсь. С левой стороны без очереди подхожу к прилавку, с обратной стороны которого разложены горки покупок с карандашными цифрами на бумаге. Продавец смотрит на сумму в чеке и находит соответствующую запись на свертках. Сначала забираю колбасу с маслом, а потом пирожные в кондитерском, чтобы положить их в сумку сверху и не раздавить.
Сумка у меня была трофейная из светло-коричневой натуральной кожи с двумя блестящими металлическими планками сверху для замыкания. Но замок по центру планки отломан из-за того, что там был выдавлен орел со свастикой. Пластиковых сумок тогда и в помине не было. В основном люди ходили с сеткой-авоськой, которая легко помещалась в кармане и не мешала.
Надо заметить, что мой 'по стограммовый' заказ никого не удивляет. Большинство просит отрезать сто, сто пятьдесят, двести, редко - триста граммов.
Понимаете почему? Две веские причины.
Во-первых, колбаса - дорогое удовольствие. Это в 80-х колбасы стали очень дешевыми потому, что цены за 30 лет практически не изменились, а зарплаты значительно выросли. Я в магазине тогда тратил в пересчете на пореформенные (1961 года) деньги менее 2 рублей 50 копеек. А тогда это была 'крупноформатная' бумажка в целых 25 рублей. Очень много для тех времен. В ресторан сходить можно, но не пошикуешь. Месячной зарплаты моей мамы хватило бы, чтобы этак раза 22 посетить магазин. Хорошо, что у папы зарплата вдвое выше, да плюс гонорары из редакций. Люди предпочитали не тратиться на мясо и колбасы, а питаться супами, картошкой и кашами, а обедать в столовой на работе. Столовых, пельменных, пирожковых, чайных и буфетов было множество в городе. Лучше всего кормили в заводских/шахтных столовых. В борще обязательно мясо, изобилие вторых мясных блюд. Все дешево. За пятерку можно было прилично пообедать. А, при желании, и за рубль. Знаю, потому что мальчишками, когда появлялся рубль, шли в шахтную столовую. Не потому, что дома не обедали. Для нас это было почти, как для современных детей посещение Макдоналдса. Рубль был рублем! А после реформы 61-го года превратился в 10 копеек. То, что стоило 10 копеек, теперь продают за 1 копейку, а что стоило копейку - подорожало в 10 раз и стоит ту же копейку. Хлеб, например, или подлива, которая теперь меняет калькуляцию мясного блюда. И оказалось, что на бывший рубль уже не пообедаешь. Рабочие были недовольны хрущевской реформой.
Во-вторых... догадайтесь, почему я стою в очередях вечером, вместо того, чтобы свободно купить все днем? Потому что... не зима, когда можно авоську с продуктами за форточку вывесить. К приходу родителей с работы, купленная днем колбаса, из-за жары начнет портиться, а масло полностью растает. Ни у кого нет холодильников. И погребов в многоэтажном районе тоже не имеется. Поэтому берут продукты на один раз.
Но все, что я покупал, мы вечером не всегда съедали полностью. Во всяком случае, масло почему-то оставалось на завтрак почти всегда. Тогда на подоконник у открытого окна -чтоб был сквозняк - ставили алюминиевый таз с водой. В него - перевернутую кастрюлю, а сверху - тарелку с маслом и т.п. Продукты накрывались марлей так, чтобы концы ее были в воде. Вот такой импровизированный холодильник получался. А настоящий холодильник мы купили в 1964-ом. И некоторые мои школьные друзья приходили ко мне посмотреть, как он работает.
Да, если вас интересуют другие продукты, то все покупалось на рынке в базарный день - тогда был только один выходной в неделю - воскресенье. О ценах ничего сказать не могу. Знаю только, что были дешевле, чем в магазинах. Поэтому, на базаре скупались все.
Одежда и обувь в те годы меня вообще не интересовали. Знаю, что у мамы была знакомая портниха, у которой заказывалась почти вся женская одежда. Под нами жил известный в городе мужской портной по фамилии Шноль. А у соседнего дома была будка сапожника - инвалида войны без обеих ног. Он передвигался на этакой платформе с четырьмя подшипниками. А его сын катался на ней с горки. Мы все тоже сколотили себе такие же. Проблема была только в шарикоподшипниках, достать которые было не просто. Те из мальчишек, родители которых могли принести подшипники домой, потом меняли их на что хотели.
Жили тогда трудно, но весело. И все были уверены в счастливом будущем.
Просто маленькие дополнения к моему тексту. Вернее, разъяснения некоторых моментов, которые могут быть не ясны для читателей.
В вечерних разговорах почти никогда не затрагивалась тема войны. Не любили о ней говорить родители. 'А давай я лучше расскажу тебе о том, как мы с мамой перед свадьбой шинели продали, в которых ходили еще с войны?' - на мои расспросы отвечал папа. 'Да знаю я эту историю, - отмахивался я. - Вместо свадебной одежды ковер на всю стену купили и в гимнастерках свадьбу играли.'
И другие фронтовики не любили вспоминать войну. Наверное, слишком мало времени прошло и горечь еще не утихла. У отца погибли братья, и брат мамы умер в 1946 году, так и не выйдя после ранения из госпиталя. Видели мы вокруг много калек, и еще не все руины разобрали. Хотя больше развалин довелось увидеть сестре, которая родилась через 2 года после войны.
Отец в тридцатых срочную служил в кавалерии, в казачьих частях. А в начале войны его военкомат забраковал. Туберкулез. Но когда фашисты подошли к Ростову, отец вступил в народное ополчение - там не до медкомиссии было. Ополченцы обороняли кавказские перевалы, а потом, уже в составе строевых частей наступали на Харьков. Летом 43-го попал в госпиталь. А там уж врачи ухватились - комиссовали начисто. Туберкулез излечил уже в 45-м благодаря американскому пенициллину.
Мама добровольцем пошла на фронт. Была зенитчицей, закончила войну в Германии.
Дед с нами тогда не жил. Развелась с ним бабушка. Знаете строчки: 'Любят женщины военных, а военные - актрис!' Это точно про моего деда! Красавец мужчина, боевой офицер. Только его карьера вечно рушилась из-за... нет, не просто баб, а обязательно актрис. До войны пострадал. А в 45-м, когда был на генеральской должности, личным распоряжением Сталина отправлен в отставку за связь с немецкой киноактрисой. После войны он женился на приме донецкого театра. Вот такой у меня боевой дед.
Интересно, что по Лэнд-Лизу поставлялась даже соль в мелкой расфасовке. А именно в маленьком (2 см) металлическом цилиндрике с закручивающейся крышкой. Покрашен в коричневый цвет качественной масляной краской. До сих пор, как новенький. Помещались в цилиндрической упаковке 2 соляные таблетки. Надпись: "Sol".
Привезла мама с фронта. Рассказывала, что в таком виде у них полевая кухня соль получила. Я эту упаковку отдал в возрождаемый музей школы, восстановленной после обстрела в 14-ом.
Потихоньку переношу из дома в школьную библиотеку художественную литературу, которой там после пожара почти совершенно нет, и которая была бы интересной подросткам.
Кстати, о "Квинте Лицинии" на книжном рынке ничего не знают. Говорят, что в Донецк не поступал.