Личная оценка Динозавра: "пятерка" (9-10 по шкале СамИздата)
[миры и реалии]
Вообще говоря, выбор "условного времени" для современного фэнтези весьма необычен: похоже, многие уже настолько привыкли, что фэнтези пишется о Средневековье и только о Средневековье, что и думать забыли об иных вариантах. Рада констатировать, что забыли об этом все же не все: описываемые в романе Александры Огеньской действия условно можно отнести к новому времени.
Вообще, к описанию быта автор подходит весьма и весьма ответственно, но при этом - ненавязчиво, живописуя не столько обстановку, сколько атмосферу. Самым замечательным, пожалуй, является то, что любое описание появляется перед читателем в "преломлении" своеобразной "призмой" мироощущения героя. Так устанавливается Связь Первая: тонкая, едва заметная, но властная и, пожалуй, самая главная - связь между читателем и художественным произведением. Конечно, Вы можете сказать: такие связи появляются всегда. Что ж, я не буду спорить, но основное достоинство этой Связи в том, что она невероятно крепка - а значит, произведение действительно "задевает", остается в памяти, потому что все не рвется тоненькая ниточка.
Все оттого, что этот мир под бдительным взглядом автора действительно живет, и героям в нем позволено думать, чувствовать, а порой и волноваться о каких-то совершенных мелочах ("бумага нынче не дешева..."). Да, предреволюционная столица бурлит и близится к точке кипения, - но какое дело до этого девушке Витольде, читающей у камина любовный роман госпожи Квятковской?
"...По столу прыгали тени от свечи. За окном теперь уже совсем стемнело, перемигивались какие-то огоньки, изредка кто-то кричал. Впрочем, ничего такого, в столице, да еще и рядом с Королевским парком, жизнь по ночам всегда текла бурной рекой. Назначались свидания и дуэли, горланили подвыпившие гуляки, визжали дамы легкого поведения... Нет, к шумам Витольда привыкла давно. Шумы эти ей даже нравились, потому что убеждали ее - она живет в самом сердце большого города, веселом и яростно живом, трепещущем и жадном до радостей. И все мироустройство вертится вокруг. И иногда, если постараться, из окошка можно смотреть на королевские выезды - быстрые, яркие, пышные. Или видеть, как, закутавшись в темный плащ, какая-нибудь очередная любовь Их Высочества спешит на тайное свидание. Или, может, всё это слухи, но, в отличие от нынешних слухов, приятные.
Сейчас сердце города билось часто и тяжело, как у безнадежно больного. Вместо томных гуляний при луне - какие-то выстрелы, всхрипы и ржание перепуганных лошадей...
Но Вите почему-то казалось, что скоро, буквально со дня на день, все наладится. Вита вообще всегда верила в лучшее."
Ни одного прямого описания, никаких архитектурных изысков, никаких портретов, никаких пейзажей - но удивительно ощущение, что читатель тоже где-то там и из окна смотрит на взволнованную столицу.
Эта ненавязчивость очаровывает - а оттого все попытки автора быть педантичным то ли нарочно терпят крах, то ли просто несколько неуклюжи.
После такого чарующего начала встретить фразу "...Поэтому Вита отложила и письмо, и ручку - это новое, совершенно изумительное изобретение, очень удобное, куда просто заливаешь чернила, а потом пишешь..." даже немного обидно. Это столь очевидный прием стилизации, что чувствуешь себя немного... обманутой.
Фраза эта на самом деле - просто ерунда, по сравнению с тем странным казусом, что встретится читателю немного позже.
"В конце концов, все почтовые лавки укомплектованы слабенькими магами самого нижнего уровня, только и умеющими зажечь на ладони огонек и вот направить волнер. "Полублагородные" или проще - полушки. Вот как таких называют. Не чернь, но и не баре."
И вот здесь-то возникает очень много вопросов. Больше нигде пока социальный строй не описывается, а, ориентируясь лишь на этот отрывок, можно только пожимать плечами.
Итак, судя по тексту, перед нами иерархическая система из трех ступеней: "баре", полублагородные и чернь. "Баре" - это, вероятнее всего, высшая знать, аристократия, возглавляемая королевской семьей (представленное государство является монархией, тип которой мне пока определить не удалось). Чернь, исходя из привычного значения данного слова, - нищие и крестьянское население А "полублагородные" - это, судя по всему, все, что не входит в предыдущие две категории.
Но при этом "полублагородные" - "слабенькие маги самого нижнего уровня".
А все остальные маги в этой системе где, интересно, спрятались? Магией в данном мире владеет не все население, а самым сильным магом является король. Можно, конечно, допустить, что сильные маги по статусу приравниваются к родовой знати... а в среде черни магов нет вообще... притянуто за уши, конечно, но - предположим.
Но вот где все остальные слои населения-то? Рабочий класс, торговцы, лавочники, буржуазия (если она уже есть), интеллигенция?
Думаю, смысл моей придирки уже вполне понятен. Когда автору потребовалось говорить о социальном устройстве, неожиданно выяснилось, что социального устройства-то и нет. Либо, возможно, оно просто описано не теми словами и в недостаточной мере.
Совершенно не ясна роль магии и статус магов. В детской книге, которую нам цитирует автор и из которой мы черпаем исторические сведения, говорится об объединении двух земель - страны, жители которой были колдунами, и страны, населенной простыми людьми. Книга детская, а посему мы не можем, конечно, ручаться, что так оно и было - тем более что в подобное положение дел верится, прямо скажем, с трудом (расслоение общества, ксенофобия и многочисленные бытовые конфликты - на мой взгляд, ожидаемое следствие подобного объединения после долгой борьбы между народами; кстати, как простые люди могли вполне успешно сражаться с магами, мне тоже не совсем понятно). Но, допустим, все эти проблемы сгладило время, которое, как известно, лечит все. А вот что происходит в стране сейчас - для читателя тайна, покрытая мраком.
Разумеется, это фэнтези, а не исторический роман, и читать про соотношение вир по законам Руси тринадцатого века понравится далеко не всякому. Но, повторюсь, действие романа происходит в революционное время.
Революция - явление в том числе и социальное. Есть причины, есть повод, есть бунтующий класс, есть их требования. Ведь само по себе восстание не начинается просто так, и боевые действия - точка кипения.
И все это хотелось бы понимать. Неужели слова "боевая группа светлого будущего", вызвавшие столь резкую реакцию героини, не должны быть понятны и читателю?
Может быть, конечно, все это будет понято нами позднее; может быть, пока нам и не положено этого знать и лучше просто смириться, что всю правду нам не суждено узнать вовсе. В таком случае - прошу прощения, Александра, за излишнее любопытство. Которое так или иначе останется со мной, вне зависимости от Вашего решения.
[герои и героика]
Еще одна особенность повествования состоит в том, что оно поразительно субъективно. Рисуя представителей разных классов и, по сути, расставленных по разные стороны баррикады, автор поддерживает и понимает и тех, и других, потому что для него, по сути, не существует разницы.
Так складываются Связи совсем иного характера - те, что протянулись между героем и автором, а затем - между героем и читателем.
И читатель поневоле сочувствует и молодому королю Войчеху, стремящемуся успокоить страну и удержать власть; и ярому революционеру Виктору, планирующему убийство монарха ради "лучшего будущего"; и простой законопослушной девушке Вите, которая хочет лишь одного - тишины. Пусть интересы совершенно различны, пусть эти не понимают друг друга, но каждый из них... прав, хоть и по-своему.
Совсем скоро трещина, разделившая мир, станет глубочайшим разломом, и тогда, думается, Вите уже не удастся остаться в стороне. Что бы она ни выбрала, этот выбор будет только ее решением - и, может быть, только ее ошибкой.
Но кто же такая Вита? Витольда - милая домашняя девушка, слабенькая магичка, работающая в "почтамте". Она читает любовные романы, любит животных и мечтает о кружевных воротничках. Проще говоря, Вита - самая обыкновенная девушка, из тех, что каждую неделю пишут письма сестре Неле и экономят подорожавшую бумагу.
Образ Виты светел и ясен; он не так ярок, что слепит глаза, нет; этот свет спокоен, как пламя не потревоженной свечи. Она немного наивная, совсем юная, искренняя. И хоть ее сердце может болеть о пустяках, не чужды ей и более крупные беды.
"Тут Вита, вспоминая, нахмурилась. На пана Мешко спокойно смотреть у нее не получалось. Почему-то ей всегда и всех было жалко почти до слез. Этот вот старичок с глазами старого больного уличного пса и в грубо заштопанной шинельке... Так и представляется, как он же сам и штопает ее суровой ниткой, сослепу тыкая иглой куда попало. Дочка, говорит, ты мне эту, как же ее... цидульку-то... доченьке моей, чтобы забирала она меня уже отседова. А то мочи нету на все эти безобразия глядеть. И протягивает на заскорузлой трясущейся ладони медные гроши. Сюда бы еще столько же раза четыре, может, хватило бы на коротенькое сообщение...
Вот, отсюда эта дрожь и эти предчувствия! Наверно, это все ж таки расстроенные нервы...
Вита ничего не сказала. Просто мысленно попрощалась с давно облюбованными, но так и не купленными кружевными воротничками и тихонько подбавила к стариковским медякам свои серебрушки..."
Какую сторону она примет в начинающейся гражданской войне? Она вовсе не хочет что-то принимать, она вообще не хочет, чтобы это война начиналась. Она хочет, чтобы в ее маленьком мирке все оставалось как прежде. Привычная работа, угрюмый сосед сверху, романы госпожи Квятковской...
Вита - своего рода "маленький человек", но это "маленький человек" с чистой душой и огромным сердцем. Рано или поздно она перестанет им быть. Какова бы ни была ее тяга к покою, она не сможет остаться в стороне, потому что нет ее, стороны. Не бывает в такое время "маленьких".
...Совсем иной образ Виктора. Мужчина, перепробовавший в своей жизни множество личин: учитель в общественной школе, разбойник, трактирщик, смотритель музея, проводник в горах... и вот теперь - офицер королевской гвардии. Революционер.
Этот мужчина ненавидит короля, ненавидит всех этих "венценосных ублюдков". Иногда кажется, что ему все равно, что будет потом - главное, чтобы все было не так. Он стремится крушить, уничтожать, менять...
Но даже так, даже там, он в первую очередь остается человеком, и автор, а вместе с ним и читатель, видит в нем человека. Чем-то искореженного, в чем-то недостойного, но - человека.
"Виктор заскрипел зубами. Хуже всего, что их шлюхи слишком похожи на нормальных, обычных женщин. У Их Высочества Каролины-Луизы тонкие запястья и беззащитная шейка в кружевах воротника, и остренькие, невозможно милые ключицы виднеются под полупрозрачным шифоном. А их дети - совсем как все дети в мире. Большие глаза, широко распахнутые всему-всему на свете, возбужденные высокие голоса - в высокие потолки с рисованными лебедями и облаками. Господи-Господи, дай только сил видеть в них крыс, а не людей!"
Кажется, что эта ненависть сожгла в его душе все остальные чувства. Но когда он сталкивается с Витой, он выглядит почти совсем другим:
"- А вы только офицерам помогаете?
- Нет... Я... всем помогаю... Просто чувствую, что вы не бандит. И форма же на вас!
- В наше время одной только форме доверять не стоит. Нет-нет, только не кричите и не зовите не помощь! Я сейчас уйду и не причиню вам вреда. Только отоприте мне черный ход. [...] И вот еще... - грязными пальцами шарит у себя под пыльным мундиром. Выуживает серебряный жетончик на простой бечевке. В нетерпении дергает. Сует в руку. - Возьмите. Если попадете к нашим, они вам помогут. В случае чего. Только не теряйте эту вещь. "
И почему-то несмотря на его роль, несмотря на его ненависть, этот герой вызывает не отторжение. Даже наоборот - симпатию.
...А что же Войчех, молодой король, едва вступивший на престол? Его правление начинается с покушения, с битвы за дворец, с разбитых ваз и пролитой крови. Жесткий, уверенный, холодный, еще не научившийся до конца подавлять свои эмоции ("Вешать. Всех..."). Король. Вернее, он должен был королем.
" '... в высшей степени скверно. В последней депеше я спросил у дядюшки [Жонас II Альдона, Великий князь Липавский и Верхневейский. - прим.ред.], какого черта ему понадобилась вся эта [...] Может быть, я был излишне груб, но ведь я бы понял, если бы липавцам и вправду нужно было это захудалое княжество на самом краю света! Так нет же! Единственное достояние всего этого, с позволения сказать, княжества вывезла моя будущая супруга Амелия в своем венчальном уборе. Кроме того жемчуга у них и нет ничего. Не понимаю дядюшку и его затянувшуюся клоунаду. Ничего не ответили мне[...]. ...
***
... Но, в конце концов. Владислава услал. Развода пока не давал, глупая Каролька уперлась. Ладно, сами разберутся.
Убили пфальц-генерала по Зельковской области. Конечно, активист этой... Боевой группы светлого будущего. Среди бела дня, в присутственный день явился на прием и застрелил. Из револьвера. Впрочем, с активистом разберутся. А Каролька разведется со своим мужем.
Остается только передовая и ... княжонка. С ними никто, кроме Войчеха Второго, короля, не разберется. "
Порою кажется, что эта ответственность давит его, пригибает, губит. Он старается быть холодным и сильным, но читателю он предстает не только таким. Пожалуй, образ Войчеха - самый сложный в повествовании, потому что он двояк. С одной стороны - казни и коронация. С другой - сестра Каролина, Каролька; "княжонка" - его будущая невеста, скромная и забитая девчушка с длинным именем.
Пожалуй, именно здесь субъективность проявляется чаще всего. Иногда даже не вполне понятно, в каком лице ведется повествование:
"В кресле - Каролина. Сидит в нем прямо, словно бы кто-то прицепил ее длинные локоны к спинке. Читает книжку. Черную с золотым обрезом. Напряг зрение - "Пятничные проповеди". Наверно, очень увлекательно."
Вообще, среди героев много интересных, своеобразных личностей. Княжна Каролина, набожная и смиренная женщина, несчастливая в браке, но не признающая разводов; "полушка" Мирра; Чель, убийца пфальц-генерала, преступник, готовящийся умереть за свои убеждения...
И каждый из этих образов выписан с завидным мастерством и любовью; так, что действительно верится: автор живет в том мире, видит все немного свысока и заносит в свой блокнот лишь самые яркие моменты, как сорока тащит бусины в свое гнездо.
[композиция]
И вот теперь, наконец, мы перешли к явным Связям - вернее, к Связи Третьей, натянувшейся между самими героями.
Куда приведут эти ниточки? Пока ответ знает лишь автор - да и он, может быть, не до конца... А читателю и вовсе остается лишь ждать продолжения.
Говорить о сюжете и композиции пока еще, конечно, слишком рано. Но уже хотелось бы отметить неоднозначный выбор названий глав: "глава 1, в которое кое-что происходит, хотя Витольда Райзец не любит происшествий". Честно говоря, очень напомнило А. Милна и его "Винни Пух и все-все-все". Согласитесь, есть что-то общее. Хорошо это или плохо - сказать трудно: с одной стороны, вызывает какое-то теплое чувство, поднимающееся в груди, с другой... все же произведение, как мне кажется, довольно серьезное, и подобная отсылка к детской книге, может быть, не самая хорошая идея.
А вот что оставило крайне негативное впечатление, так это эпиграф. Разумеется, выбор данной внекомпозиционной части всегда лежит только на совести автора и обсуждать его чаще всего бесполезно. Но такой эпиграф...
"Конец света отменили из-за таких, как ты...
Так что храни целомудрие,
Всё остальное пройдет...
Сверху или снизу, но храни целомудрие...
("Аквариум")"
Возможно, он обусловлен содержанием, но, если честно, после прочтения данных строк мне резко расхотелось читать сам роман. Если бы не данное Александре обещание, я закрыла бы вкладку немедля. Приступала к тексту уже с определенным настроем и ожиданием, которые, к счастью, не оправдались...
Это компоненты сугубо внешние; а "внутри", в том мире, живут и действуют герои. И с каждым их вздохом тонкие ниточки натягиваются все сильнее, пока не сливаются наконец в единую паутину, переливающуюся золотом на солнечном свету...
Вы волшебница, Александра.
[стиль и лексика]
Это пункт, который с моей стороны вызвал наименьшее количество нареканий; иначе говоря, за стиль автору хочется только петь дифирамбы и аплодировать, причем как можно дольше.
Разумеется, восприятие стиля сугубо субъективно; возможно, иной читатель найдет его чересчур нудным, серым, но лично мне он кажется просто потрясающим. Честно говоря, даже начала немного завидовать автору. Немного ироничный, легкий и какой-то очень... женский. (Надеюсь, Александра простит мне подобное определение).
Описывать стиль, конечно, бесполезно, поэтому просто приведу особо понравившийся отрывков...
"Котенок смешно пофыркивал во сне, а Вита погрузилась с головой в полузапретный новый роман госпожи Квятковской. Полузапретным роман был не потому, чтобы кто-то его запрещал каким-нибудь строжайшим декретом за особое вольнодумство или разжигание межрасовой розни, или там за поношение королевского достоинства. В романе всего-навсего присутствовало некоторое количество полузапретных сцен, описывающих некие полузапретные отношения, о которых в среде приличных девиц не принято даже подозревать. Но, поскольку сейчас Вита сидела при свече совершенно одна, без кузины Нелы даже, и без "мамы" Ростиславы - то она трепетала на каждом полузапретном слове, которое шептал своей возлюбленной господин Брине. Вита даже повторяла одними губами некоторые из этих слов, сладко представляя...
Свеча оплывала воском, настенные часы тихо прокуковали полночь..."
Очень изящно - так мне, по крайней мере, кажется.
Впрочем, есть и несколько отрицательных примеров, проявляющихся, в основном, в диалогах. Пожалуй, именно они представляют собой самое слабое место романа.
Представьте, например, вот такой диалог:
"- Мирра, мне нужна связь с Марцелем.
- Я не знаю, получится ли. Волнер давно не заряжали.
- Давай попробуем, это срочно.
- Что-то случилось? - тревожные Миррины глаза распахнулись и стала особенно заметна их ведьмовская косинка. - Может сорваться...?
- Нет-нет, не волнуйся. Просто принеси и настрой мне волнер. Я с этой штукой никак. Ты-то эту адову машинку хоть понимаешь."
Грубовато, немного топорно, рвано - и ужасно неестественно. Ну не верю я, что живые люди так разговаривают! В добавок к этому, разговор, по сути и контексту - весьма эмоциональный, выходит сухим, как рапорт старательного лейтенанта милиции. Но если в протоколе фраза "нанес удары тяжелым тупым предметом в область живота" не кажется странной, то в художественной литературе ей уж точно не место. Где чувства, где экспрессия, где живые люди, в конце-то концов?
Как этот диалог вписывается в общий стиль повествования? Честно, даже говорить об этом страшно.
Надо отметить, что этот разговор - один из первых, переданных автором; по ходу развития действий развивается и стиль, и ко второй главе источник претензий постепенно иссякает.
Весьма интересно, что когда автор "разбавляет" диалог описанием событий, эмоций, места разговор получается куда более живым и настоящим:
"- А вы только офицерам помогаете?
Закричать или не закричать?
Нет. Смешалась.
- Нет... Я... всем помогаю... Просто чувствую, что вы не бандит. И форма же на вас!
- В наше время одной только форме доверять не стоит. Нет-нет, только не кричите и не зовите не помощь! Я сейчас уйду и не причиню вам вреда. Только отоприте мне черный ход.
- Вам бы... мазь... у меня есть такая... от ожогов...
- Даже так? - иронически выгнул бровь. Странный. - Глупенькая барышня, сами не знаете, во что вмешались.
Но уже не слушала. Все словно бы механически, странно, как во сне. А во сне ведь можно же всё, что угодно? Все равно потом проснешься.
- Сейчас... сейчас... где же?!
Маленький пузырек. Притертая крышечка и аптечная этикетка.
- Вот, подойдите-ка к окну... К свету.
Шипел и кривился, но терпел. Но, наверно, шрам останется. А жаль. Красивый. Если бы не этот поломанный и неправильно сложенный нос... Нет, все равно.
- Где у вас черный ход? С минуты на минуту явятся... Вы... вот что... будут спрашивать, скажите, что приняли меня за офицера. А потом разглядели, что разбойник, хотели позвать полицейского, но я угрожал вам пистолетом. Договорились?
- Да...
- И вот еще... - грязными пальцами шарит у себя под пыльным мундиром. Выуживает серебряный жетончик на простой бечевке. В нетерпении дергает. Сует в руку. - Возьмите. Если попадете к нашим, они вам помогут. В случае чего. Только не теряйте эту вещь.
- Ваши - это кто?
- Отпирайте!
- Да. Сейчас. Сейчас..."
Вообще, проблема "чужой речи" в произведении стоит довольно остро. Иное ее проявление - книжные тексты (если быть точнее - легенды, или, как их называет автор, "истории" о прошлом государства) и письма. Надо отметить, что "История первая" стилизована достаточно качественно - она действительно выглядит частью другой книги, адресованной другим читателям. Поначалу это даже немного пугает:
"Мой дорогой маленький друг! Ты держишь в руках замечательную книгу! Это книга о твоем Отечестве, о славных подвигах Его героев и мудрости Его правителей, примеры поучительные и сердцу приятные. Отчество же наше с древности богато славными людьми, поэтому и книга у тебя в руках, дорогой друг, большая. В ней много страниц - целых четыреста. И на каждой - чудеса и доблести. Хочешь прочесть ее? Хочешь отправиться в путешествие ко временам древним? Тогда в добрый путь!"
Понять, о чем идет речь, удается далеко не сразу. Хотя, возможно, это и неплохо. Так или иначе, детские книги - это иная, во многом искренняя, волшебная атмосфера, которую автору удалось передать в полной мере.
Но вот с письмами все отнюдь не так гладко.
А начинается книга, между прочим, с письма. Что ж, довольно интересный способ подачи информации: всего лишь несколько абзацев знакомят читателя и с местом, в котором происходит действие, и с мироощущением героини (о нем уже говорилось выше). Понятно, что для этого вовсе не обязательно приводить письмо целиком. Но в книге отрывок письма вовсе не выглядит отрывком. И когда после этих двух абзацев неожиданно читаешь фразу: "поглядела на заполненный ровными строчками лист"... начинаешь серьезно задумываться о почерке героини.
В первом письме различия между стилями достаточно заметны - а оттого и письмо похоже на письмо, хоть и немного странное своим объемом. А вот второе уже кажется просто частью текста, выделенной кавычками (вместо которых автор почему-то употребляет апострофы, ну да это мелочи). И пугает своей неестественностью. Очень хочется объявить себя Станиславским и воскликнуть: "Не верю!"...
Стиль - это та же, самая первая Связь, паутинка, натянувшаяся между читателями и автором. И - еще одна, самая великая, Связь между словом и мыслью, между языковым знаком и его значением - но то уже вопросы философии, и здесь для них не самое удачное место.
В целом же впечатление от стиля весьма и весьма приятное. Как и от самой книги. Совершенно искренне могла бы рекомендовать ее к прочтению абсолютно всем знакомым... но рекомендовать пока не буду. Потому что, увы, сейчас в конце испытываешь одно только жгучее разочарование. Ибо очень хорошо - но ужасно мало...
Успехов в творчестве, Александра, удачи и терпения. Твори - а мы, читатели, подождем...