Аннотация: Недавно мне прислали любопытные фотографии из Майами. Эти статуи укладывались в грунт для ликвидации последствий урагана "Катрин". И тут меня словно стукнуло...
Красно Солнышко.
В лето 6012 от сотворения мира бысть сие.
Книга Святовита.
Пролог.
...Мороз крепчал. Пронзительно верещал снег под широкими осиновыми досками днища саней. Мохнатая кобыла время от времени всхрапывала, выпуская облака пара из широких заиндевевших ноздрей. Укрытый медвежьей полостью Прокша зябко поёжился. Ушло то время, когда он был молод, и горячая кровь согревала могучее тело. Теперь он стар, уже девятый десяток лет разменял намедни. Болят суставы, тянут жилы сырость и старые раны. Но разум его светел и могуч по-прежнему...
Отговаривали его бабки-вещуньи, потворы и кобники, но не смог ведун усидеть на месте, на тёплой лежанке. Слишком важно было откровение Велесово, что пришло к нему во вторую седьмицу Просинца*(*- январь). Будь что попроще - послал бы вместо себя баяна Векшу, но дело оказалось слишком важным, чтобы слова можно было доверить кому то молодшему и по возрасту, и по иерархии. Не всякого волхвы славянские слушать станут. А уж, тем более, решение своё выносить. А от нынешнего слова судьбы народов зависят. И судьба их. Дадут добро старшие волхвы - изменится история рода славянского. Не дадут - наступит лихая година, и канут в небытие племена. Примет в себя мать-земля погосты и городки, могилы и жертвенники. Истлеют заброшенными изваяния Стрибога и Перуна, Макоши и Берегини. Не принесёт удачливый охотник подношение Диване, уважаемой супруге Святобора, покровителя лесов, коими богата словенская земля. И Лада, мать всех богов, истлеет, покинутая своими народами, коих не сумела сохранить на лике своём...
- Подъезжаем, господине...
Обернулся правящий лошадью отрок, ходящий в учениках у облакопрогонителя Малюты, дальнего родственника Прокши. Старик, открыл неожиданно яркие глаза и сурово кивнул. Юноша невольно передёрнул плечами, словно ему стало холодно. Уж больно не вязались пронзительно синие, словно у молодого мужчины, глаза, с выдубленным солнцем и ветрами, иссечённым глубокими морщинами лицом. Знаменитый на всю округу ведун, переживший столько, что не один баян не в силах измыслить. Видавший и неведомые народы, и чудеса заморские, и прошедший не одну битву рядом с воями. Но возгордился молодой славянин силой и ловкостью, не поклонился Перуну, не дал жертву после удачного похода. Люто наказал его буйный Бог: зимой, в бою кулачном, поскользнулся на наледи муж, ударился спиной о бугорок крошечный вроде, и больше не поднялся. Отнялись ноги, отказались ходить. Навсегда отказались. Чего только не делали с воином, как не врачевали - бесполезно. Высохли обе ноги, стали, словно палки, худыми да тонкими. Понял тогда лишь Прокша, что обидел Бога. Молил его о пощаде, но Перун своё решение никогда не меняет. Скажет - умрёшь. И сложишь свою голову, как бы не старался её сохранить. Так и тут, не стал Перун возвращать умение ходить бывшему воину. Дал ему взамен другой дар, ведовской. Посылал к калике видения, в коих рассказывал то, что будет. Честно посылал. Без обмана и морока. Словно через чистый тонкий лёд речной видел Прокша то, что случиться должно вскоре. И ни разу предсказания ведуна не обманули Славян. Всегда сбывались...
Разное изрекал Прокша. Когда хорошее, когда плохое. Не скрывал, за кем навий Чернобог придёт, а кому Лада улыбнётся. Честен был. За что снискал поначалу уважение у воинов, затем и у жрецов. А ныне везут Прокшу на Большой Собор - волхвам он должен своё Слово изречь. И как примут те Слово, такой и будет Судьба Мира...
- Тпру!
Натянул поводья юноша, останавливая кобылку перед высоким, чуть ли не в три человеческих роста, частоколом. Пред оградой людно было. Много народа из разных краёв варяжских земель съехалось на Большой Собор. Были поморяне из краёв, где Ярило по половине года по небесам гуляет, а вторую половину спит крепким сном. Приехали и с полуденного края, где неведомые племена пробуют откусить себе под пастбища землю, принадлежащую славянским родам. И с восходного края земель явились посланцы, и с заходного. Но не каждый, кто возжелал, может прийти на Большой Собор. Лишь самые высшие, самые знающие, самые могучие. Так что ждать сопровождающие волхвов, ведунов, баянов, ведьм и прочих, за первой оградой должны были. Внутрь же лишь допущенные должны пройти были... Двое могучих воинов, закованные в доспехи с ног до головы, в алых плащах, подбитых пушистым мехом полярной лисы, шагнули навстречу саням, в которых восседал Прокша, и легко подхватили ведуна на скрещённые руки. Почёт и уважение неслыханное! Единственный он, кого на руках на Собор несут...
- Постойте чуть, други.
Замерли мужи на месте. Мгновенная тишина спустилась на людскую толпу, собравшуюся у ворот, ведущих внутрь ограды, увешанной черепами зверей и птиц. А седой, словно лунь, ведун, взглянул на пронзительно чистое небо, на белый нетронутый снег вокруг, на громады елей, затем вздохнул тяжко и шепнул, сберегая последние силы для пророчества:
- Идёмте...
Ибо знал ведун, что речь его на Соборе последней в жизни будет...
Глава 1.
...В очаге длинной воинской избы ярко пылал пламень. Длинные языки взмётывались над большими поленьями, аккуратно распущенными вдоль, изредка стреляли искрами. Чист огонь, который горит в сложенной из валунов печи, найденных на дне реки Вожи. Высушенные до звона берёзовые дрова почти не дают дыма. Да и тот взвивается тонкими струями в высоту трубы. Избу в Слободе топят по белому. Сложен длинный дымоход из глиняных пластин, обожжённых до звона. Возле него, под самой крышей, крытой плахами, пущены могучие балки-стропила, которые держат немалую тяжесть скатов и зимнего снега. Вдоль стен из тёсаных брёвен морёного дуба - полати. На них спят воины. Дружина. Могучие мужи, сильнейшие из племени. Те, на кого выбор пал Перунов. Кому Бог дал воинское умение и судьбу непростую. Ибо не каждому дан талан истинным воем стать...
... Нет, как испокон веков заведено, все мужи в племени проходят воинскую науку, начиная с младых лет, едва трава перестаёт коленки дитю росой мочить. Тогда покидает славянин отчий дом, чтобы вернуться в него через долгих двенадцать лет. Или не вернуться. Как Боги возжелают. Ибо может юноша голову свою сложить в бою, либо не выдержать суровой подготовки, а то и от лихоманки сгореть, невесть зачем насланной девой Мораной. Но коли выживет и вернётся - начинается у него другая жизнь, жизнь свободного пахаря-земледельца. Ставит муж избу, рубит подворье. Не сам, вестимо. Построиться то он и один может, но сколько времени уйдёт на такое? На помощь приходят родовичи. И близкие, и дальние. Во время стройки убелённые сединами старейшины исподволь наблюдают за молодым мужем, вернувшимся после ратной выучки. Отмечают для себя, ловок ли тот с топором управиться, не заставляет ли животных тягловых больше положенного трудиться. Потом, когда дом и усадьба готовы, собираются старшины на совет, где и выносят свой приговор - быть родовичу полноправным членом рода, или стать изгоем. А то и проклясть могут, ничего не объясняя. Всякое бывало... Но коли благосклонен взгляд стариков, то приходит из Капища жрец. Кропит кровью петушиной порог во славу Матери Богов, Мокоши Светлой, благословляет нового сородича, и племя поёт ему хвалу. После всего приводят на новое подворье скотину и птицу, набивают амбар зерном для посева, а сундуки - домашней утварью: посудой деревянной, любовно вырезанной долгими зимними вечерами, и глиняной, на круге гончарном сотворённой искусными пальцами. Одеждой льняной и шерстяной, расписанной знаками родовыми, и прочим, что необходимо на первое время молодому хозяину. Остальное сам должен добыть, либо изготовить, а то и выменять, если будет на что. Но через год снова наведаются к нему старики, придирчиво проверят каждый уголок, каждый сундук. Спросят за каждую вещь, что дал ему Род, за каждую курицу, за каждую скотину. Посмотрят, полны ли закрома и кладовые, есть ли заедки-соленья в погребе. Справа воинская, из Слободы принесённая воем, в порядке ли? Показал ли себя добрым, разумным хозяином славянин, или нет? Строг их взгляд, несмотря на возраст, и зорок. Любую оплошность углядят. И вновь соберутся на Совет вечером, станут рядить-судить, думу думать. Всю ночь просидят, а на утро, с первыми петухами пойдут на поле родовича. Ибо по росе видно лучше всего, как тот пахал, как сажал, как ухаживал. Посмотрят, а после - вновь в град возвращаются. И опять в Избу общинную на Совет. Выпьют старики не один кувшин мёда, съедят не один каравай хлеба, а к вечеру, к зорьке закатной, решение своё вынесут - достоин ли воин стать земледельцем, с честью ли станет носить имя пахаря. Руки у него умелы, к братьям меньшим - добр. Нрав - спокойный. Посему - принять в Род... И появляется улыбка на лице мужчины. Ибо больше он не вьюнош* ( * - младший родович, голоса на Совете не имеющий) бесправный - хозяин! И отныне у него, как и прочих, слово на Сходе Общинном молвить. И обязанности. Пусть в Слободе парень лучший среди сверстников был, но толку что? Мечом махать, из лука стрелять - дело дурное. Не столь почётное, как носить имя Пахаря. Ибо кормить Род большего стоит. А врагов на славянских землях в то время и не видывали. Приходили встарь из дальних земель чужаки, но миром решалось всё. Встречались на поле старшие славян и находников, договаривались. Выделяли чужим земли, благо Славения велика и обильна ими, показывали выборным, помогали осесть, построиться, и корм даже на первый год давали щедро, пока свои урожаи не снимут. Словом, мирно жили. Как и положено. Хлеб - всему голова. Не меч, и не сталь...
Но вот стал славянин Родовичем. Владеет подворьем, всяко дело у него в руках спорится, скотина плодится, здоровеет. Приходит и первая осень после признания его и приёма в Род. Собирается первый урожай... И на Празднике Урожая, Благословлённом Богами Славянскими, выбирает себе молодой родович хозяйку, ладу сердца своего, поскольку за два года уже смог и приглядеть, и познакомиться, и выбрать себе усладу по сердцу, а то и сговориться тайком... Так было... В старину... И не было почётней имени у родовича, чем вольный пахарь...
Старый дядька Святовид умолк, закончив историю. Усмехнулся в густые висячие усы, осушил ковшик ледяной воды, принесённой отроками, шуганул беззлобно:
- Всё! Спать всем. С утра в поход пойдём. По Чёрной речке, в Совиное урочище - там по болоту до Сувалок, а далее - снова в Слободу...
Мальчишки послушно разбежались по своим местам. Слав натянул на голову потёртую волчью шкуру, прикрыл глаза - странные вещи говорит старый дядька. Чтобы пахарь да почётнее воина? Когда же такое было? То ли дело - броня крепкая, вострый меч, лук со стрелами, горячий конь под седлом, и бегущие в страхе находники, падающие на землю мёртвыми от его руки! Мир! Как же. Придумают старики! Сколько себя помнит отрок, каждый год на Славянские земли приходят враги. Из Степи, из-за Каменного Лба, сз полуденных земель. И горят славянские грады и деревни, гибнут люди. Пахари, кузнецы, вои. Женщины, мужчины, дети и старики. Враги не щадят никого. Уводят в полон, выжигают поля. Нет мира на земле. Нигде нет под небом Свароговым. И с каждым годом всё злее враги славянские, всё чаще находники топчут родную землю, всё страшнее и лютее их дела...
Поёжился под вытертой полостью, почесал нос. Плотнее зажмурил веки - спать надо. Утром дядька погонит по лесам и буеракам, придётся туго, коли не отдохнёт хорошо. И так засиделись за бывальщиной. Всё же не утерпел, высунулся из-под длинного старого меха - точно. У Храбра, друга лучшего, тоже сна нет. Глаза блестят от языков пламени в очаге, а кажется со стороны, будто горят настоящим огнём. Решился спросить то, что мучало:
- Храбр... Храбр? Не спишь?
- Чего тебе?
- Чудные речи дядька Святовид говорит.
- Чем же чудные?
- Сам посуди, как это - пахарь выше воина стоит?
Друг почесал макушку, потом пожал плечами, видными из-под шкуры:
- Так пахарь кормит. А воин - он что, нахлебник. Мечом хлебушко не вырастишь.
- Зато добудешь!
Храбр снова голову почесал в раздумьях, потом нашёл ответ, обрадовался:
- Так и добытый хлеб кто-то вырастил. Значит, без пахаря - никуда. Голодный много не навоюешь.
Слав затих - верно выходит. Получается, что пахарь - главный...
...Утро началось как обычно: отроки шумной ватагой высыпали во двор, справили свои дела в отхожем месте, потом помчались гурьбой к ручью. Стремнина всё же подёрнулась тонкой корочкой льда за ночь. Пришлось привычно разбивать лёд кулаками, плескать обжигающую воду в лицо. Потом - по куску еловой смолки в рот, чтобы зубы крепкие почистить. Далее - вновь во двор воинской слободы. Там уже ждали старые бойцы племени, готовые обучать молодёжь суровой воинской науке. Те, кто уже прошёл посвящение и перевалил за шестнадцать вёсен, занимались отдельно, так что сейчас лишь отроки разных лет выстроились в одну линию. Дядька Святовид, потирая чисто выскобленный поутру подбородок, окинул всех зорким, несмотря на прожитые годы, взглядом, ища недостатки, затем сурово бросил:
- Вздеть мешки!
Строй рассыпался - беспорядочной гурьбой молодёжь бросилась к вешалу, на котором красовались помеченные рунами заплечные котомки, набитые камнями. Воины постарше уже подготовили их заранее, положив в каждый мешок вес, соответствующий возрасту и сложению отрока. Слав закинул свою ношу на плечи и едва сдержал оханье - котомка ощутимо потяжелела, по сравнению с прежним разом. Друг Храбр тоже скривился - видать, и ему положили пару лишних, обкатанных рекой булыжников. Зато дядька Святовид довольно улыбнулся, завидев недовольные лица юнцов, потёр шею, выглядывающую из выреза полотняной рубахи - старый шрам, похоже, зудел от мороза. Затем воин подал команду:
- Бегом, вперёд!
Слаженные из толстых дубовых плах, окованные пластинами меди ворота Слободы широко распахнулись, и гурьба рванулась из них по следу одинокого всадника, проложившего им тропу по нетронутому никем снежному покрову. Путь был неблизкий: от Чёрной речки до Совиного Урочища семь вёрст. Да от Урочища до Сувалок - ещё столько же на круг. Ну и последний отрезок пути - девять, если по прямой, через болото. А коли топь лесную обходить - так и все пятнадцать. Посему силы стоило экономить. Здесь не время важно, а дойти. Не свалиться замертво посередине дороги, потому что придётся друзьям-товарищам тащить упавшего на себе. Да и ноги беречь тоже нужно - поскользнёшься на обрывистом берегу, подвернёшь ступню - опять же твои друзья тебя понесут, ибо есть у славян одно, но самое важное правило: сам погибай, а товарища - выручай. Славы своих не бросают. Ни в беде, ни в радости. Потому и жив народ славянский до сих пор, что один за всех, а все - за одного. Коли беда в один род приходит - все племена на помощь встают...
Вот и Сувалки. Половину пути, почитай, отмахали... Слав, выскочив на взгорок, оглянулся, скривился, словно от боли - отроки растянулись чуть ли не на версту. Первые уже торили тропу по краю болота, поскольку путь был проложен вокруг не замерзающих даже в самые лютые морозы бездонных пучин, а последние бегуны едва только показывались из-под крон вековых елей. Плохо дело. Плохо... Спина ноет, ибо груз ему дали полуторный против прежнего. Пот заливает лицо, рубашка, поверх которой накинута волчья шкура мехом внутрь, уже мокрая. Если станет бежать медленней, то мокрая одёжа быстро вытянет тепло из разгорячённого тела. Застудит отрок мышцы, и всё. Считай, сорвал силу. Не вырастет из него крепкого воина. Но и своих бросать нельзя... Никак нельзя! Помедлив чуток, всё же решился - сбросил с плеч свою котомку, вихрем слетел с горушки, пропахал целину, словно тур могучий, достиг последнего:
- Что, Олуш, совсем тяжко?
Тот ничего не ответил, запалённо дыша, замер на месте, потом нагнулся, зачерпнул ладонью снег, и - Слав не поверил своим глазам: отрок, бывший на два года младше его, жадно ухватил белую порошу ртом...
Хлёсткий удар заставил вытряхнуть снежинки из руки:
- Совсем с ума сошёл?! Ну, я с тобой ещё поговорю вечером! Бегом!
- Н-не могу...
- Можешь. Понял? Можешь! Сдохни, но шевели копытами! Сам себе хуже делал, и другие нонеча из-за тебя должны страдать? Моли всех Богов, чтобы я промолчал, Олуш! Беги! Умирай, но беги!..
...Они взобрались на вершину горы, где в снегу стыла котомка Слава, и тот, не останавливаясь, забросил лямки мешка на плечи, толкая впереди себя неразумного. Сколько было говорено - нельзя разгорячённому воину пить на бегу! Самое большее - прополоскать водой рот, да выплюнуть, как бы сильно не хотелось утолить жажду. Тем паче - снег! Растаять он, разумеется, растает во рту. Только ледяная вода, попав в разгорячённое нутро, всю силу отнимет, если не случится и чего хуже... Потому то Олуш и помирает на ходу, что снег горстями глотает, разбрасывает силу последнюю свою, и тормозит прочих отроков. Поскольку будут они ждать последнего у ворот Слободы, ибо только все вместе могут войти на подворье. А не будет кого - побегут обратно по следу, искать отставшего. А ведь Олуш уже позади всех почти на двести саженей...
...Вымахнули на очередную гору - далеко внизу расстилается бескрайнее поле. Прищурившись, Слав взглянул на Око Сварожье, Ярило Красное, прикинул - успевают до темноты. Конечно, сумерки уже падут, но до Слободы должны засветло добраться... Бросил взгляд влево - Олуш держится рядом. Видно, открылось всё же второе дыхание, когда бросил дурью маяться, да снег глотать. Теперь и дышит ровнее, и грудь не ходит ходуном, как до этого, да и шевелится вроде легче. Может, и будет толк со временем. Улыбнулся про себя, ничем не выдавая наружу - и разница то в две весны всего, а насколько он уже больше знает, чем этот... Молодший... Самому такие вот пробежки не в новинку и не в тягость. А Олуш в первый раз столь длинный путь одолевает... Ничего. Тоже привыкнет, втянется. А вот они глупость сотворили - поскольку среди них новик, нужно было сразу пригляд за парнишкой устроить. А теперь вот потеряли время. Ну, хоть догадались не пускать его тропу торить. Кстати, его очередь три версты первым бежать. Участил бег, прорываясь вперёд. Его послушно пропускали - все счёт ведут, все знают, что время Слава наступило. В науке воинской ведь что? Не обязательно первым быть. Главное - всем вместе. Один за всех, все за одного. Славяне своих не бросают... Вымахнул вперёд, нагоняя бегущего первым Храбра, кинул руку ему на плечо, выдохнул:
- Меняемся! Гляди за Олушем!
- Понял, брат!
Друг сбавил темп, оттягиваясь назад и пропуская вперёд остальных. Олуш - молодший среди них. Сообразил, что приглядеть за ним обязательно нужно... Левой, правой. Левой. Правой. Ритм подходящий. Снег, правда, рыхлый, но терпимо. И пот перестал лить в глаза. Словно обрезало... Зорко посматривая вперёд, выглядывая коварные ловушки, взметая комья снега за собой... Выскочил на торный путь, бежать куда как легче! Осталось то всего две версты, и Слобода! Промчался саженей триста, оглянулся - все здесь. Все двенадцать отроков. Последними бегут Храбр и Олуш. Нормально... Замер перед покрытыми льдом плахами ворот, отдуваясь. Ан, не в пример легче ему дался этот пробег! В прошлые то разы, едва не валился с ног, оказавшись перед вратами. А сейчас - ничего. И грудь уже успокаивается, и хрипа со свистом внутри нет. Мог бы и ещё десяток вёрст пробежать, хоть и вес у него больше ныне за спиной...
- Все?
- Все!
Отозвался нестройный хор голосов. Уловил чутким ухом и глас новика. Кивнул одобрительно, степенно подошёл к воротам, взял колотушку, стукнул в било. Негромко. Лишь бы знак подать. Скрипнули едва слышно петли, разошлись створки. Вот и Слобода. На пороге воинской избы стоит дядька Святовид, усмехается одобрительно в висячие длинные усы:
- Храбр, Слав. Как помоетесь - зайдите ко мне.
- Да, дядько!
А глаза уже видят вкусно хрустящих овсом трёх незнакомых коней у коновязи под высоким навесом. Гости? Не дело проявлять излишнее любопытство. Сейчас в жарко натопленную баню, смыть с себя пот и шлак, что выступили на коже после такого испытания. Простирнуть быстро едким щелоком насквозь мокрые порты и рубаху, поменять на чистое. Потом - ужин. Поскольку обед отроки пробегали по лесам и буеракам. И уж потом тогда лишь к дядьке, в его избу, где старые вои-воспитатели живут...
...Постучали в дощатые двери. Дождались разрешения, вошли в жарко натопленную избу, обстучав в сенях поршни от снега, поклонились в пояс, выказывая уважение старшим и гостям. Выпрямились, жадно рассматривая гостей... Трое, как и ожидалось. Два - воины в расцвете лет. Третий - младше их. Ему годов двадцать на вид. Одеты - добротно. Белёного льна толстые штаны, такие же рубахи. По вороту у каждого - родовые узоры. Да... Незнакомые почему-то. Вовсе незнамые. Хотя видно, что дядька Святовид почёт и уважение гостям оказывает нешуточное: стол ломится от яств, на Божьей Ладони даже туес немалый стоялого мёда. Однако...
...И взгляды у всех троих чужаков пронизывающие. Суровые. Одновременно оценивающие. Дядька глазами показал - в угол идите. Отроки вновь поклонились, молча уселись на лавке там, где велено...
- Они?
Похоже, старший из гостей... Наставник кивнул в знак согласия:
- Эти. У первого - слух редкий. Иной раз такое разбирает, что диву даёшься.
...Это про Храбра. У него такой Дар. Одобрительные кивки остальных гостей. Потом самый молодой с какой-то иронией непонятной взглянул на Слава:
- А сей отрок чем знатен?
Святовид в ответ едва заметно улыбнулся:
- Словенин он.
И - как отрезало. Ну, да - словенин. Как и все в Слободе. Как и гости. Что тут такого? Но посуровели лики приезжих, затем старший вполголоса:
- Уверен, воин?
- Слово даю, воевода.
Непонятно... Что дядька имеет в виду? А старший уже смотрит на отрока, и ощущение от взгляда приезжего чужака, будто он всю твою душу вынул из тела, на столе разложил, а теперь тщательно рассматривает, ища в ней изъяны. Даже мурашки по спине побежали... Но терпит Слав. Не подаёт виду, что не по себе ему... Внезапно пропало всё. Молодой положил руку на плечо старшего, и отпустило.
- Верно говорит Святовид: сей отрок - славянин есть, Брячислав.
Тот на младшего взглянул:
- Верю тебе, Боян. Сие - славенин! Беру обеих, воин.
Святовид посмотрел на притихших отроков, махнул рукой:
- Идите в избу. Собирайтесь. Поедете с гостями.
Подростки поднялись, поклонились, потом Храбр осмелился:
- Куда собираться, дядька?
- Пойдёте к Хлопоне, в кладовую. Он знает.
Снова оба юноши поклонились, уважение выказывая, вышли из избы степенно. А едва оказавшись на улице, со всех ног припустили к торчащей из снега покатой горбатой крыше оружейни, где ждал их одноногий увечный воин, заведующий кладовой... Тот встретил отроков обычно. Значит - молча. Немногословен по жизни был от роду. Указал шуйцей, где стать, чтоб не мешались, сам, поскрипывая оструганной деревяшкой, примотанной ремнями к культе правой ноги, углубился в ряды вешал, где хранилось имущество Слободы. Через миг оттуда вылетело два заплечных новеньких мешка, шлёпнулись на большой стол. Затем появился дядька, неся в руках ком одежи...
Двое рубах. Двое порток. Одни - тёплые, толстой шерсти, зимние. Вторая пара - полегче, из льна. Портянки новые. Обмотки. Пояса кожаные, справные, в бляшках бронзовых, густо покрытых жиром. Сунул подросткам по куску ветоши, мол, оттирайте пока. Те принялись за дело. С виду нехитрое. Однако, если жир на кожу попадёт, потом пояс пятнами покроется. Позору не оберёшься: руки - крюки! Легли на стол ножи. Настоящие, воинские, в простых деревянных, обтянутых волчьей шкурой ножнах. Охотничьи то у каждого отрока свои есть. Пара ложек резных деревянных, каждому. Коробочка берестяная с иглами и нитями, льняными суровыми и жильными. Ещё такая же на вид, но чуть меньше, с крючками рыболовными и лесой. Реки славянские рыбой обильны. Но сие - лишь знак, что поездка у отроков надолго. Зимой рыбу не ловят. Бывает такое, но крайне редко, и только по особому разрешению жрецов. А они такое ой, как редко дают... По моточку верёвочки тонкой, сажени по три каждый. Два точильных камня - один грубый, второй тонкий. Каждому. По аркану воинскому. Опять же - тоже непонятно. Не в Степь же чужаки отроков повезут? Да и не бывало такого, чтобы славяне рать собирали для набега. На защиту земли родной - то да. А вот для того, чтобы набег самим совершить - никогда. Ибо противно сие самой душе русичей... С вещами всё. Снова Хлопоня оглядел обоих отроков, уже закончивших порученное им дело суровым взглядом. Вздохнул, опять исчез среди вешал, затем вновь явился, и оба парня не поверили собственным глазам - мечи... Два небольших, но, тем не менее, настоящих боевых меча. Затем на стол легли два самострела. Воинских. К каждому - по два тула стрел. Зоркие глаза сразу ухватили наконечники - боевые... Значит, всё же воинский поход? Переглянулись отроки между собой, и, уловив сие, Хлопоня гулко вздохнул, снова ушёл в своё хозяйство. На сей раз его не было дольше против прежнего, потом вернулся, бросил на пол два мешка. Чуть слышно брякнуло.
- Примерьте.
Уже догадываясь, что там, дрожащими от возбуждения руками развязали завязки... Доспех! Пусть не железный! Но самый настоящий воинский доспех!.. Густо проклёпанные большими металлическими бляшками рубахи толстой, в палец толщиной кожи из турьего хребта, усиленными на плечах металлическими полосами. Толстые волосяные рубахи, что под кольчугу одевают. Штаны боевые. Тоже кожаные, тоже клёпаные. Сапоги. Глаза разгорелись не на шутку, стали торопливо натягивать, но тут же схлопотали по подзатыльнику:
- Не спеши!
Спохватились. Успокоились. Не в первый же раз? Так чего суетимся? Чего-чего! То доспех учебный был. Один на всех. А эти - их только! Отрокам даны! Им и владеть воинской справой... Надели. Прикинули. Помахали руками, поприседали, попрыгали. Даже схватились за пояса. Остались довольны - нигде не жало. Ничего не болталось. Ремнями подтянули немного слабину. Выбрали зазоры. Словом - подогнали по фигуре каждому. Глаз, однако, у дядьки Хлопони...
- Собирайте всё.
...Каждую вещь уложить тщательно в мешки. На своё место. Потому что путь неблизкий, как понятно. И - надолго. Тоже ясно. Закончив, отдали проверить. Калика заглянул внутрь, одобрительно кивнул, показал - одевайте. Набросили котомки на плечи, вноь попрыгали. Всё плотно. Ничего не гремит, не звенит, не брямкает. Опять дождались одобрения, сняли с плечи мешки, поставили в угол. Утром, после завтрака, заберут. К отрокам в общую избу такое нести не следует. Уже понятно, что язык за зубами держать нужно. Хлопоня опять на отроков взглянул, обронил слово:
- Спать тут будете.
Открыл неприметную дверь, ведущую в клеть, втолкнул обоих. Закрыл. Глухо стукнул деревянный засов. Переглянулись Храбр со Славом - однако... Да делать нечего. Застелили лежаки шкурами, которые тут же лежали, улеглись рядышком, накрылись здоровенным лоскутным одеялом. Сон, впрочем, не шёл, но и разговаривать от чего то не хотелось. Да и умаялись, если говорить честно, после дневного пробега. Так что уснули почти мгновенно, несмотря на грядущие перемены в судьбе. А утром, едва забрезжил свет, Хлопоня обоих разбудил:
- Собирайтесь...
...Слобода ещё спала, но умывшихся отроков ожидала кухня. Горячая похлёбка, каша просяная, щедро заправленная мясом и маслом льняным, хлебушек тёплый. Дежурный кашевар поглядывал на отроков с жалостью, но держал свои слова при себе. А те уписывали пищу с жадностью. За ночь тела пришли в себя, и хотя вроде ужин и был не менее сытным, но желудок всё необходимое для восстановления сил просто не мог принять в себя за один раз. Так что и Храбр, и Слав восполняли недостающее с аппетитом. Едва закончили и помыли за собой посуду, как стукнула дверь и в трапезной появился дядько Святовид, подсел к столу, оглядел обоих мальчишек, вытянувшихся в струнку, остался доволен, похлопал по лавке ладонью, те послушно уселись по обок.
- Значит, слушайте. Поедете с князем Брячиславом. Ему два отрока нужны в дружину.
...Кивнули...
- Он из Арконы...
...Затаили дыхание - чудо - град знаменитый!..
- А там - как ваша судьба ляжет. Но помните, что каждый человек - творец своей жизни! Не подведите меня, не опозорьте Род.
- Да, дядька.
В унисон произнесли оба, и растерялись от ласки невиданной прежде - Святовид на мгновение прижал их к себе, обхватив за плечи, потом оттолкнул:
- Удачи вам, сынки...
Глава 2.
Солнышко уже начинало красить снег в багрово-розовый цвет, и небо было на удивление чистым. Князь, восседавший на рослом вороном жеребце, с удивительно длинной гривой, в которую были вплетены обереги, звучным голосом произнёс, не обращаясь ни к кому:
- Добрый знак.
Затем легонько тронул своего коня вперёд. Тот всхрапнул, выпуская клубы пара, затем сделал первый шаг, переступив через невесть откуда взявшуюся кучку снега на утоптанном сотней ног дворе. За ним потянулись остальные воины Брячислава, и оба отрока из Слободы с ними. Скрипнули, закрываясь ворота, и никто не видел, как к крошечному сугробу подошёл Святовид, нагнулся и вытащил из-под снега обыкновенную плеть, затем удовлетворённо улыбнулся в длинные вислые усы и снова вполголоса произнёс:
- Удачи вам, сынки...
...Тридцать воинов вытянулись длинной цепью по узкому санному пути, пробитому родовичами мальчишек, которые возили продукты обучающимся военному ремеслу детям и тем, кто заслужил на поле брани право защищать славянские Рода постоянно, сделав войну ремеслом своей жизни. Тишина. Ни единого слова ни проронил ни один из путников с отъезда. Как ни чесались языки у отроков, но видя пример старших, да и помня о том, что в Слободе им даже попрощаться не дали с ровесниками, парни терпели, и ехали так же молча, как и взрослые, понимая, что настанет время, старшие всё расскажут молодшим. Через десяток вёрст неспешного хода свернули на лесную дорогу. Густой, почти непроходимый для чужих бор замедлил путь ненамного, хотя кони ступали по целине сторожко, опасаясь инстинктом попасть в незаметную под пушистым покровом яму. Мальчишки настороженно осматривались по сторонам - а ну как леший начнёт хороводить? Тогда всё пропало, до весны будут блуждать. Если доживут. Но Боги миловали, и к вечеру отряд вышел на лёд широкой реки. Воины не стали останавливаться на днёвку, спеша преодолеть отрезок пути до последней Слободы Рода Медведя племени росавичей, к которому и принадлежал Род Волка, из которого происходили Слав и Храбр. За весь день никто не проронил ни слова, и это, откровенно говоря, напрягало мальчишек. Но поскольку Род выказал им доверие, отправив с князем, оба отрока сдерживали себя изо всех сил, получив перед воротами чужой Слободы одобрительный взгляд самого Брячислава. Неспешный путь их не утомил, но отданный старшим воем приказ гласил недвусмысленно - немедля ужинать и спать...
Так что перекинувшись парой слов сугубо по делу, когда передавали своих небольших степных мохнатых лошадок коноводам медвежьей Слободы, да на кухне, поблагодарив за сытный ужин, отроки с важным видом настоящих дружинников проследовали на сеновал, где и зарылись в душистую сухую траву. И вроде и путь был не тяжёлым, просто длинным, но уснули вновь оба мгновенно, провалившись в сон без сновидений.
Разбудили их опять затемно. Быстрый плотный завтрак, где нужно было съесть всё до крошки, чтобы не прогневить Божью Ладонь, проверить своих лошадей, всё ли у них в порядке. Заглянуть в мешки - не требуется ли переложить укладку, чтобы коню было легче и удобнее. Приторочить по мешочку с провизией на дорогу к сёдлам. Кроме пищи обоим выдали по большой медвежьей шубе. Не хотели было брать знак принадлежности к чужому Роду оба волчонка, но хватило одного сурового взгляда крепкого воина средних лет, который ходил в помощниках князя, как весь гонор ушёл мгновенно, и плотно скатанные в тючки тулупы заняли своё место среди поклажи. Впрочем такие же точно подарки получили все воины дружины, и ни один из них даже не подумал отказаться. А ещё у мальчишек забрали их самострелы, заменив подобными же, но более ухватистыми. Новое оружие было немного легче родового, хотя, как заверили, по силе боя и точности ничуть не уступающими волчьим. Князь снова подал команду, и отряд так же молча, как и прежде, двинулся дальше с первыми лучами солнышка... Уже вечером отроки смогли оценить подарок, когда остановились на ночёвку прямо на льду реки. Огня не разводили, просто нахлобучили на головы коней торбы с отборным зерном, спутали передние ноги, а сами улеглись прямо на снегу, закутавшись в дареные шубы. Старшие воины стерегли по очереди. Отроков к делу пока не приставляли. И хотя утром вставать было тяжко, как-никак, третий день в седле, тем не менее, мальчишки держались бодро. Завтракали уже на ходу, грызя сушёное мясо и ржаные сухари, запивая холодной речной водой, набранной в берестяные фляги из пробитой мимоходом кем-то из воев проруби. Вода была вкусна, хоть и немного поламывало зубы. Ну а когда в желудок попала пережёванная пища, юноши и вовсе повеселели, тем паче, что один из воев, обгоняя их, бросил, что ночевать будут во граде Лисиц. Племя родное, подумаешь, Род другой. Ничего страшного. Да и стоять будут аж целых два дня - коням отдохнуть надо, а воинам баньку принять. Уж целую седьмицу в пути...В племени отроков девятидневную неделю не признавали, жили по семидневной. Так и вышло. Ко второй четверти после полудня показался град. За покрытыми снегом верхушками тына виднелись высокие крыши, украшенные турьими рогами. Глубокий ров опоясывал поселение, над надвратными башнями курились слабым дымком костры стражи. Хоть и неслыханно, чтобы вороги нападали на славянские грады по снегу, но всё когда-нибудь бывает в первый раз, так что службу в поселении знали... Оказавшись на площади, князь отдал приказ спешиться, и зашагал к выстроившимся перед ним старшинам града. Брячислава встречали хлебом-солью, как и положено дорогого гостя. Затем увели в родовую избу. Уважение всё же. Прочих воев так же определили по домам. Мальчишек забрала с собой одна из вдовушек. Пожилая, но крепкая ещё тётка в длинной оленьей дохе. Дом у неё был не пустой, Слава и Храбра встретили четыре пары глаз. Двое девичьих, двое - мальчишеских. Что дочери у вдовы, что сыновья - близняшки. Да так похожи, что не зная, не различишь. Усадив гостей в красный угол, женщины захлопотали. Младшие смотрели на парнишек восхищёнными глазами - как же, в дружине воинской отроки! Значит - бойцы! Да и девчонки от младших братьев не отставали, стреляя глазками в сторону степенно сидевших на лавке отроков, когда носились по избе туда-сюда, выставляя угощение. Коней забрали на общинный двор ещё ранее. Наконец хозяйка пригласила гостей к столу, и ребята принялись за трапезу. Младшие дети уже вовсю сновали по двору, таская дрова в баню, над которой уже в полную силу курился столбом дымок каменки. Ели степенно. Опять же молча. Не принято у славян за столом пустые разговоры вести. Закончив, поблагодарили щедрую хозяйку. Та поклонилась в ответ, дочки тоже. Сыновья её баней занимались в это время. Как стол прибрали, да посуду помыли, так и речи держать стали. Говорили, в ожидании, пока истопится Чистота Души, о жизни в граде, о том, как уродился хлебушек в этом году. О пути похода и цели его даже ни заикались, ни хозяева, ни гости. Поведали о родичах своих, оказались, что чуть ли родственники - кузнец Рода Волков намедни сноху в этом граде взял, своему сыну жену. Отроков по осени, согласно укладу, на седьмицу домой отпускали, так что новости они градские своего рода знали. Да и так, когда родовичи продукты привозили в Слободу, тоже щедро вестями из дому делились... Словом, за речами и время пролетело, а там и банька поспела. Воздух горячий, сухой. Да парку поддать ещё! Жар костей не ломит! А потом, горячие, распаренные, да в сугроб, и снова на полок!.. Пока парились, хозяйки порты да рубахи выстирали со щёлоком, под коньком подвесили в избе. К утру высохнет. А разомлевшие отроки, облачившись в чистую смену, вновь уселись на скамьи за Божью Ладонь, наслаждаются взваром травяным, душистым. Словно вновь лето вернулось, так пахнет вкусно сбор, запаренный крутым кипятком, да и медок липовый, светлый на столе, свой аромат вносит в общую лепту. Благодать. Правда, лепота недолго была. Стукнули в деверь, на пороге незнакомый отрок. Окинул взглядом разомлевших, распаренных мальчишек, значок княжеский показал, передал на словах - отдыхать завтра. В путь - через день поедут. Должны ещё гости пожаловать. Вот с ними и двинутся. Поблагодарствовали гонца. Снова за взвар принялись, с заедками сладкими подоспевшими. Дочери хозяюшкины подсели к столу, угощают, пересмеиваются, шуточками перешучиваются. А взгляды как друг дружки перехватят - так и девчонки, и ребята краской заливаются. Да дар речи невесть куда теряется. Но шутки шутками, а дело - делом. Остыв после бани, оделись в верхнее отроки. Кликнули мальцов, попросили их на общинную конюшню проводить. Те и счастливы безмерно: ещё бы, ведь их воины попросили помочь! Для четырёхлеток то ребята четырнадцати вёсен отроду - уже взрослые! Провели. Показали. Что Слав, что Храбр - своих лошадок осмотрели тщательно, заглянули в кормушки, проверили воду, что налита коням была, не холодна ли? Не застудят кони боевые нутро себе? Затем сбруей занялись - всё ли в порядке? Ремни, пряжки-застёжки не потянулись ли? Не появилось ли надрывов на подпруге, или ещё чего? Попоны высохли ли? Коней хорошо почистили? Спины целые у лошадок мохноногих? По горбушке, щедро солью посыпанной, скормили. А кони ласково тыкались в ладони мальчишек тёплыми губами, жарко дышали ноздрями, довольно всхрапывая при виде хозяев, пусть и юных...
...Ночевали все вместе, и отроки, и сыновья хозяйкины, на полу, расстелив даренные намедни шубы. В избе воздух чистый, тёплый, отдохнули хорошо. А по утру и прочие гости пожаловали - ещё воины. Почти пять десятков матёрых, в самом соку мужчин, одетых справно и снаряжённых. Вёл их второй князь, Гостомысл. Родной брат Брячислава. С ними тоже отроков двое. Только из Рода Куниц, но племени одного, словенского. А ещё с ними жрец ехал. Тоже молодой, немногим старше Храбра и Слава. Ну, весны на две. Но уважением пользовался нешуточным среди воинов. Правда, и не задавался положением своим, вёл себя, как и все. Равный среди равных. Хотя увидев отроков из рода Волка, полоснул таким взглядом, словно ножом взрезал. Но в следующий миг глаза потеплели, и по обоим мальчишкам словно мягкой варежкой прошлись... И, как и было уговорено, на третий день в путь двинулись. Все вместе. Куницы с волчатами подружились. Делить то им нечего было. Одного племени, одного языка, одного уклада люди. Дружно жили, вели себя вежливо, к старшим с уважением. Так и шли от града к граду, от Слободы к Слободе. Ночевали, как правило, под крышей. Хотя и в лесу приходилось, и в поле чистом. Жрец Путята вечерами с отроками беседовал, никого из них особо не выделяя. Рассказывал, как прежде словенские племена жили, о древних землях, о Богах Славянских, о правилах воинских. К костерку молодших иногда подсаживался кто-то из старших воев. Слушал так же, иногда по усатому лицу проскальзывали и эмоции, смотря о чём речь шла. Потом воин уходил, а отроки спать ложились. Ну а с утра снова на коней, и в путь...
Незаметно в пути и весна пришла. Снег набух, влагой начал сочиться. Появились проталины. Князья, посовещавшись, остановились в одном из градов. Решили обождать, пока земля не подсохнет - не уродовать же лошадей? Конь - он друг верный. Так что его жалеть и беречь надобно. А пока землица влагой талой напоена без меры - учёба воинская отрокам: и мечами помахать, и из луков, самострелов стрелы по мишеням пускать. И побегать с ношей тяжкой по оврагам-буераками. Вечерами - снова Путята беседы ведёт. Просвещает. Но теперь - не каждый вечер, как ранее. В другие - кто-либо из воев юношей учит: как повязку правильно наложить, как стороны света определить, раны обиходить, как ухаживать за конями, за оружием, за одеждой. Иногда ухватки хитрые боевые показывает. Словом, скучать некогда... Две недели незаметно прошло - грохот по реке, возле града протекающей. Лёд вскрылся! Двое суток льдины по воде непрерывно плыли. Потом вроде как очистилось. Правда, бурлила и кипела река, но братья князья вместе с Путятой жертву принесли, петуха зарезали. Потом жрец дружинный берегинь вопрошал, с русалками беседовал ночью, до самого Водяного, хозяина реки добрался. Вернулся к князьям, дал добро на продолжение похода. И с утра вся дружина в лес потянулась. Рубили дубы, ясени, берёзы. Чистили от веток, свозили в град, укладывали в высокие поленницы. Взамен старшины дали сухой лес, из которого связали плоты, завели на них коней, спутав, уложили на брёвна. Затем воины и отроки взошли. Оттолкнулись шестами, выправили на середину, и потекли неспешно берега назад... Так проплыли по реке неделю. Выбрались на широкую гладь огромного озера. Таких больших допрежь мальчишки никогда и не видели даже! И мечтать о подобном не могли. Стоят на плотах, рты разинув от изумления, а воины, глядя на них, улыбаются. Ну а по выходе из реки град стоит. Великий. Тоже раньше не виданный. Славянские родовые городки перед ним - что хутор извергов перед градом. И лодьи, лодьи перед причалами длинными... На берегу дружину встречали жрецы. Показали князьям значок хитрый, и гордецы склонили головы, проследовали с убелёнными сединами стариками молча, куда те повели, велев на днёвку становится. Разожгли костры, стали кашу варить, обед ладить. Наелись все, отроки котлы отмыли-отчистили, как молодшие, только тогда вернулись князья. Задумчивые правда, но вроде как всё нормально прошло. Вскоре подошли к берегу, где дружина стояла, две больших лодьи. Завели на них лошадей, спустили в трюм. Воины следом взошли. Корабельщики паруса, увенчанные знаком Святовидовым вздели на мачты, и поплыли корабли по озёрной глади... Из озера в море вышли. Дале - напрямую, в солёные воды ушли. И вскоре показался остров сизой полоской вдали. Как корабельщик об этом прокричал народу с мачты, так оба князя на палубы вышли, взяли каждый по петуху, принесли в жертву. Потом о чём-то молча молились. Прочим - неведомо. Про себя молились. Слова сердцем складывали, вслух не говорили. Но и такая молитва Богам Славянским угодна, ибо не храмах-капищах истинные славяне молятся, а на воле. И лес ли, степь, озеро или море-океан - неважно. Ибо Боги - повсюду. Вместе с людьми от рождения до смерти, да и после неё тоже. Старшие Братья славянские Боги людям. Не господа. Не хозяева. Просто Старшие...
...Бухта, где пристали, была большой. И вся буквально забита лодьями. Стояли в ней корабли самые разные - богато изукрашенные резьбой по дощатым бортам, простые, с палубами и открытыми скамьями для гребцов. Были и иноземные - носатые униремы, на вёслах которых сидели лохматые, грязные, закованные в тяжёлые бронзовые цепи существа, напоминающие людей. Широкие, из узких досок гостей с жарких берегов далёкой Аравии. Даже простые деревянные долблёные челны северных племён. И разноязыкий говор, висевший над пристанями, складывающийся в один сплошной монотонный гул. Храбру даже не по себе стало, и, заметив растерянность мальчишки, Путята прикрикнул:
- Не потеряйся!
Князь сурово взглянул на раскрывшего от изумления рот юношу, и тот, спохватившись, стиснул крепко рот:
- Что, решил воронье гнездо свить?
Услышавшие немудрёную шутку дружинники рассмеялись. Но тут же вновь принялись за дело - нужно было свести застоявшихся за долгий путь коней на берег. Лошади недовольно ржали, фыркали, били копытами. Но крепкие руки хватали животных за уздцы и, не давая брыкаться, сводили на доски пристани. Перетаскивали и имущество: продукты, шкуры, оружие. Всё быстро перегружали на присланные из Храма Святовида, возвышавшегося над Арконой, телеги, на которых сидели служки.
- По коням!
Подал команду Гостомысл, и дружина ходко, распугивая зевак и приезжих, заспешила по улице в гору, на которой находился Храм. Храбр во все глаза таращился по сторонам - где ещё увидишь подобные чудеса? Спешит чёрный, словно дёготь человек в развевающихся одеждах. Или одетый в шкуры чужеземец яростно спорит о чём-то с закованным в панцирь непонятного вида, оставляющий голыми тонкие ноги, таким же чужестранцем. И все кричат, машут руками, жестикулируют... Спохватившись, поддал своей лошадке ногами под брюхо, и та, фыркнув недовольно, ускорила ход. Обоз не торопился, но князья не обращали внимания на отставших - они из Храма. Так что ничего не пропадёт. Нужно быстрее добраться до места, доложить Старшим Ведунам об исполненном деле, и действовать дальше...
... Слав изумлённо запрокинул голову, так что с головы чуть не слетела шапка - огромный четырёхликий идол возвышался над городом. Оказывается, он намного больше, чем показалось вначале снизу, от бухты... Вот и изгородь морёного дуба, за которой возвышаются дома. Не такие, как в их родном граде. Построены на иной манер. Только высокие крыши роднят с теми, что привычны его взору. Громадные створки ворот бесшумно распахнулись в стороны, и к князьям бросились отроки в белых одеждах, принимая лошадей. Брячислав нетерпеливо спрыгнул со своего вороного, обернулся к младшему брату:
- Гостомысл, определи всех. Потом приходи в верхнюю светлицу.
Тот кивнул, стал сыпать распоряжениями. Первым делом - кони. Потом - баня. Затем еда и отдых... С утра всех дружинников и отроков построили, и вдоль шеренги затаивших дыхание людей провели белоснежного коня. Тот был ухожен на диво. Его шкура просто лоснилась, а длинный хвост свисал до самой земли. Лошадь вели два жреца немалого ранга, как поняли отроки, внимательно следя за поведением животного.
- Конь Святовидов...
Прошептал в восхищении стоящий рядом с Храбром воин. Все дружинники были одеты в выданные после бани белые порты и рубахи. Точно такие же, как и у жрецов. Только без родовых знаков... Наконец провод коня закончился. Следом вдоль строя двинулись сами жрецы. Все - пожилые. Один так и вовсе... Таких старых людей отроки никогда не видели. Изрезанное глубокими морщинами лицо цвета каштана, чуть дрожащие руки, тем не менее, крепко сжимающие жреческий посох. И - удивительно светлые глаза, словно сияющие изнутри. Шли молча, казалось, служители даже не обращали ни малейшего внимания на почтительно застывших воинов. Прошли до конца шеренги, остановились. Передохнули немного, ушли внутрь Храма. Все ждали. Оба отрока-волчонка буквально лопались от нетерпения - ведь за полгода пути они так и не узнали, для чего отдал их Род в дружину князьям. И для чего они нужны братьям так и неизвестно. Но, похоже, сейчас разгадка самого главного секрета уже близка. И верно. Гулко ударило било. Раскрылись ворота, наружу вышли люди. Жрецы и братья-князья. Подошли к строю. Замерли напротив. Из их сопровождающих старших людей вышли двое плечистых молодцев. Остановились чуть позади всех. Чего то ждут. Народ напрягся. Занервничал. Кое-кто стал переглядываться. Снова било ударило. Вышел вперёд Гостомысл:
Названые по имени шагнули, оказавшись сразу у всех на виду. Остальные ждут - к добру ли, к худу людей поименовали. Старший жрец посохом махнул:
- Уведите их на задний двор.
Князья кивком подтвердили, мол, слушайте, что велено. Ушли пятеро, понурив головы. А старший жрец вновь посохом махнул, зазвенели весело колечки бронзовые, в головку дерева врезанные:
- Братие! Дело вам поручено от Храма Святовидова, от народа славянского. И исполнить его надобно обязательно. Согласны ли вы на разлуку долгую с родной землёй, с домами отчими?
Хором прогудел ответ:
- Согласны!
- Доброй ли волей вы на дело сие идёте?
- Доброй!
- Да будет так, братья!
Склонил голову перед всеми жрец, ушёл снова в Храм. Лишь князья остались. Переглянулись между собой, на сей раз Брячислав речь повёл:
- В поход идём, дружина! В дальний и долгий. Во славу земли Словенской, во имя Родов наших!
- Гой-да!
Грянул к небу синему крик дружинный...
...Потом всех отвели в дом дружинный. Длинное деревянное строение. Вдоль стен - лавки для спанья, шкурами укрытые. Велели по своим местам расходится. А где своё, кто знает? Храбр со Славом быстро сообразили - где мешки их, намедни обозным из Храма сданные, согласно приказа, лежат, там и место их. Так и оказалось. Снова молчаливой похвалы удостоились, и рады по уши. Да ещё сердце поёт - в поход идут! В дальний! Наравне со славными воинами! Значит, признали их достоинства, сочли за равных себе ветераны дружины... А вечером... И рты пооткрывали в изумлении все отроки. Дружно вчетвером. Двоих то отсеяли утром... Оказывается, и воины дружинные так же из разных родов, и в поход впервые идут! Не в том смысле, что вообще впервые, а что вместе! Со всех славянских Слобод воинских по приказу жрецов выделили князьям лучших дружинников. И теперь у них, у братьев рать доселе невиданная. Не родовая, а всего племени славянского! От всех родов здесь лучшие из лучших собрались! Словом, было чему дивиться, ибо не слыхано подобное ране было... Утром все на зарядку побежали. И взрослые, и отроки. Одной дружиной. В одном строю. Потом - в реке, через Аркону текущую, омовение. Дале - в оружейную храмовую. Там встречали каждого люди, по ухваткам и поведению видно - мастера... Да такие, что и лучшие перед ними - новички неопытные. Внимательно осматривали каждого, просили показать то одно, то другое. Когда воин делал, что сказано, быстро совещались, затем забирали старое оружие, выдавали другое. Что мечи, что ножи, что луки со стрелами, что броню... Храбра и Слава вновь экипировали заново. И долго вечером сидели отроки над полученной справою, рты открывши от изумления, ибо подобной работы даже представить себе не могли: доспех по рубахе железной, собранной из множества крошечных колечек. Рукавицы такие же, сверху чешуйками крохотными обшитыми. Вроде металл, а гнётся, как бы не легче, чем рукавицы-шубники зимние. На ноги - сапоги. Подошва толстая. Тоже металлом обшитая. Ну и прочее оружие... Теперь люди каждодневно, с утра до вечера в своей броне каждый и своим оружием бились. Не всерьёз, конечно. Для учёбы воинской. Чтобы рука и тело к новому снаряжению привыкли. Прочие занятия окромя ратной учёбы тоже были - и плавали в полном доспехе, и ныряли. И на разных хитрых снарядах бою учились: скажем, берут бревно, подвешивают его на верёвках. Потом двое начинают раскачивать того, кто на том бревне стоит. Тут и так удержаться сложно, так ещё и нужно либо из лука-самострела за сотню шагов стрелу в бычий глаз нарисованный положить без промаха, либо с таким же другом-соратником сразиться на мечах, секирах, ножах, а то и просто на кулачках. Словом, доставалось. Редко кто без синяков, да шишек ходил... К осени, однако, народ уже попривык, кое-чему научился. Но кто же по жёлтой листве в походы ходит? Так и продолжалась учёба воинская. Отроки за этот год вытянулись, раздались в плечах. Как-никак, по пятнадцать вёсен каждому минуло... Зиму встречали в Арконе. Опять же все вместе. Ребята уже пообтёрлись, ходили по граду, как местные. Задевать их опасались - на рубахах знаки Храмовые. Значит, Святовидовы они отроки. Обидь такого - самого Бога обидишь. Да и видели горожане, как по утрам они вместе с взрослыми дружинниками бегают, плавают, в стенке стоят в бою кулачном... Словом, уважали. Ровесники же вообще, как на живых Богов глядели, и близко подходить опасались тоже. А ну ненароком... Так и зима пролетела. Потекли сугробы, посерел снег, ручьи зазвенели по улицам града, брёвнами вымощенными. И едва потянуло с Моря Варяжского густым солёным ветром, закатили жрецы пир для дружинников, на добрую дорогу. А чтоб уверенности в добром исполнении задуманного больше было - жертву принесли. Жреца Чернобога, черноризца, пожелавшего свою веру рабскую среди Свободных людей исповедовать. Сожгли монаха. А прах - по ветру развеяли...
Глава 3.
Насадов было четверо. Все большие, на пятьдесят воев каждый. Кормщики - наилучшие, которых смогли разыскать жрецы храма Святовида. Когда дружинники приехали в потаённую бухту в десяти верстах от града, то многие удивились увиденному. Да и откуда лесным да степным воинам знать, сколь велики морские суда? Привыкли к долблёнкам-однодеревкам, да большим плотам, ежели требовалось груз какой перевезти. Разве что росичи на лодьях набойных*(* - лодка с наращёнными-набитыми бортами) к Торжку-Острову ходили, так и то их кораблики, что детская тележка перед большим возом. Но когда удивление первое прошло, то освоились воины с кораблями своими быстро. Лодьи уже были снаряжены для похода, но, как издревле славяне говаривали: доверяй, но проверяй. Потому сутки напролёт без роздыха люди вникали в каждую щелку, вскрывали и проверяли каждый доставленный на борт тюк, каждый бочонок. Да и то - шуточное ли дело затеяно? Судьба всех славянских племён, жизнь всех родичей от этого похода зависит. Потому и не ленились, осматривали и проверяли всё самым тщательным и въедливым образом. Даже князья не погнушались в ледяную весеннюю воду нырять, днища осматривать. Хотя можно было корабли и на берег вытащить. Славу и Храбру доверили канаты корабельные осматривать. Замаялись отроки, если честно. Ведь каждую бухту троса надо размотать, проверить, нет ли изъянов на крепкой пеньке, всяких свивов, узелков. Ровна ли нить, крепко ли скручены вертушкой пряди. Дело серьёзное и ответственное, поскольку иной раз от каната жизнь зависит - а ну как в шторм лопнет трос, и понесёт сорванную с якоря лодью на камни? Дружинники, что поопытней, конечно за ними приглядывали тайком, но не подвели отроки. С честью выдержали испытание. Потом всё заново под палубы грузили. Укладывали, привязывали, крепили на совесть. Ведь поход дальний...
Бочки и меха водой ключевой наполнили. Лес, что на всякий случай, если ремонт в пути делать придётся, на палубы уложили. А утром, едва Ярило край показал, протрубил рог Брячиславов, поход начиная, и ударили вёсла по воде, роняя искрящиеся капли с лопастей. Отроки от незнания подумали, что так весь путь на вёслах и пойдут, но едва от берега отошли с половину версты, и корабли на глубокую воду выбрались, так кормщик велел парус вздеть. Скрипнули блоки, затрещали, натягиваясь, снасти, пало белое полотнище со знаком Громовика, разлапистым. Подул ветер лёгкий, попутный, и помчались насады морские по глади морской Варяжского моря. Отойдя на полдня пути от Буяна, Путята, идущий на лодье Брячислава, на нос, увенчанный главой конской взошёл, воздел руки к Ярилу, уже полную силу набравшему, и запел. И вторили ему взрослые мужи, ибо пел жрец хвалу Богам Славянским, прося их удачу даровать воинам, ищущим спасение и надежду на будущее Родам своим. И так же, как и взрослые, подпевали чистыми голосами Храбр и Слав, истинно веруя в лучшее...
Через неделю пути четыре лодьи миновали пролив, покидая родное море. Начинались земли, чужие словенам, где проживали разные дикие племена - германцы, франки, саксы, галлы. Так о них жрец рассказывал. Зверю дикому подобные, в этих племенах люди жили. Вроде и железо знают, и огнём пользоваться умеют, но веруют в Распятого Раба, чистоту телесную и духовную не соблюдают, и воюют меж собой постоянно, вместо того, чтобы как людям единого языка и племени в мире жить. Дивились небывалому на Славянских землях отроки, впрочем, и взрослые тоже. Как же можно? Чтобы, скажем, росавич на полянина руку поднял? Да не бывать этому никогда! И не только из-за Правды Словенской, но и потому, что даже подобное коли случится, так считай, что на своего брата родного злоумыслил. Родную сестру опозорил. Родителей своих из дому выгнал. Вот что такое на сородича руку поднять, войной пойти. А тут... В порядке вещей, как видно. Когда владыка одного града на другой войной идёт, чтобы получить больше власти, больше денег, рабов, челяди. И не думает даже о том, что убивает своих же земляков и родичей...
...Почти неделю обходили берега земель франков. Славянские насады в море, само собой, вороги засекли. Взвились дымные сигналы длинной цепочкой, уходя в глубь вековых лесов. Храбр поинтересовался у кормщика, мол, нападать будут? Рать собирают? Тот ухмыльнулся, ничего не ответил. Благо сам князь вопрос отрока услышал, пояснил - франки, завидев лодьи, бегут в страхе от берега дальше в леса, надеются, что там их дружинники не найдут. Отрок не поверил, да пришлось. Брячислав решил сделать остановку. На песчаный берег небольшого острова с песнями вытащили насады, осмотрели - остались довольны. Швы не текут, но то и так понятно - днища внутри сухие. Грузы, покрышками сыромятными затянутые - в целости и сохранности. Просто народ от плавания долгого подустал, развеяться бы надо. Размять косточки. Заодно и, если повезёт, оружие опробовать в деле...
Огромные росские волкодавы, в одиночку останавливающие матёрого бера* (*-медведя), след в лесу, плотно подступающему к воде, взяли сразу. Опустили носы к земле и помчались молча, вои - следом. Собаки у словен умные. Почти как люди. Такой пёс и с ребёнком за няньку побудет, и защитит, если что, и охранит. Словом, бежали собаки хоть и быстро, да с умом, и воин в полной броне за ними поспеть может, не сбивая дыхание... Долго ли, коротко ли, стали псы, как вкопанные. А тут и дымком потянуло. И ещё... Смрадом непонятным. То ли человечьим дерьмом, то ли животным. Закрутили носами отроки, а собаки и вовсе улеглись на листву опалую, лапами длинные морды прикрыли. Им то, с тонким нюхом, вообще не в моготу. Князь Гостомысл, поскольку брат его, Брячислав с лодьями остался, двоих дружинников в розыск отрядил. Те исчезли в густой листве, а остальные вои улеглись на землю, затаились. Да так, что шалый олень из лесу вышел, ногой с острым копытцем Славу на руку чуть не ступил. Тот вовремя ладонь отодвинул. Ждёт дружина воев посланных терпеливо, мошкару и гнусь лесную от себя отгоняя. Время должное прошло, вновь посланцы у засады появились бесшумно, как приучен каждый воин с сызмальства. Подошли к князю, докладывают. Тот их выслушал, взглянул на отроков, усмехнулся, знаком к себе позвал. Ребята перед ним замерли, ждут. А Гостомысл усмехается:
- Пойдёте в деревню, приведёте мне шесть коров. Свежатинки поедим.
Храбр не поверил даже услышанному - как это, пойти вчетвером и привести животину? А ну как там врагов видимо-невидимо? Князь посуровел, голос повысил: приказано - делай. Деваться некуда - старший велел... А Оладья, один из тех, что на розыск ходил, взглядом разрешения у князя испросил, совет даёт: заходите по одному с каждой стороны света. Тогда франки сбежать не смогут. И тоже улыбается... Приказ есть приказ. Делать нечего, пошли отроки. Все четверо. Проверили лишь, легко ли мечи из ножен выходят, да щиты за спины закинули, лёгкие, круглые. Самострелов не брали - Старший князь Брячислав не позволил воинам брать дальнобойное оружие...
...Деревня была довольно большой. Дворов на тридцать. Только вот домов отроки не увидели. Полукруглые крыши землянок выдавались горбами из-под земли в небольшой низине. Открылась и причина смрада - на одной из окраин высилась большая куча костей, внутренностей животных, какого-то мусора. В центре деревни суетились... Храбр не поверил своим глазам: и это - люди?! Низкорослые, кривоногие. С длинными нечесаными спутанными патлами, свисающими ниже плеч. Одетые в рванину непонятного цвета. Ступни обмотаны обрывками шкур, а большинство и вовсе босые. Не разберёшь, где мужчина, где женщина. Только детишек и можно различить - те совсем крохотные. И - голые. Лишь у девчонок срам тряпицами прикрыт. У всех малышей животы вздутые, а ножки - тоненькие и кривые, с распухшими суставами. Таких среди славян от роду не знали! Железа не видать вовсе. Кое у кого из диких - дубины деревянные, с наростами на концах. Видно, из капа делали...
Меж людей мечется живность - крохотные комки шерсти серого цвета. Только по звонкому блеянию можно понять, что это овцы. Такие же тощие и рахитичные, как и сами обитатели деревни. А вон, кажется, то, что здесь называется коровами... Да у славян собаки больше! Невольно губы растянулись в улыбке...
Отрок поправил шелом, обнажил меч, и спокойно выпрямившись, неспешно двинулся вниз, в деревню... Его заметили. Поднялся неимоверный вой и визг. Пронзительные голоса женщин слились в один заунывный стон. Дикари засуетились, кое-кто, подхватив свои нелепые дубины и заострённые колья, бросился было на славянского юношу, в одиночку спокойно идущего навстречу врагам. Но тут новый всплеск криков заставил смельчаков остановиться. Дикари начали озираться по сторонам, только тут завидев и остальных троих отроков. Куда делся их первый храбрый порыв? Мгновение, и вот уже толпа нападающих подаётся назад, к середине деревни, где мечутся в панике остальные жители поселения и скот...
Храбр вошёл в кривую улочку, образованную низкими горбами крыш землянок и вынужден был приоткрыть рот - дышать носом он не мог. Настолько невыносимый смрад стоял вокруг. Чтобы поставить ногу тоже приходилось глядеть в оба - человеческие экскременты валялись буквально повсюду... А толпа всё сжималась и сжималась, крик становился всё громче, всё пронзительнее... С диким визгом откуда то из-под ног дикарей вывернулось нечто длинное, худое, горбатое, рванулось навстречу отроку, и тот, совершенно рефлекторно вырвав из ножен клинок развалил нападающего на него зверя надвое, и лишь потом сообразил, что это была свинья... Блеск мелькнувшего меча, мгновенная смерть животного вызвала неожиданную реакцию со стороны дикарей - на землю полетели колья, дубины, серпы из дерева, и вся толпа повалилась ничком на землю, прикрывая головы. На ногах остался лишь скот... Отрок приблизился вплотную - обитатели этого вонючего места лежали не шевелясь. Толкнул одного полузверя ногой, тот мелко-мелко задрожал, а потом вдруг с шумом и вонью обделался... Тоненько заскулил, словно обиженный щенок... Храбру стало противно:
- Слав, выбери коров, и уходим. А то я тут задохнусь!
Друг прогудел в ответ, не разжимая губ:
- Не ты один!
Два других отрока, Олег и Добрыня засуетились - они давно признали главенство обоих волчат, тем более, что друзья не кичились ни своей силой, ни умением, и всегда готовы были прийти на выручку более младшим и слабым сотоварищам. Быстро выхватили из стада самых упитанных, по здешним меркам, коров, отогнали в сторону. Затем Храбр развернулся и двинулся следом за угоняемым скотом, прислушиваясь, не раздастся ли позади топот ног желающих отобрать у находников кровное. Куда там... Юноши уже перевалили гребень низины и начали углубляться в лес, а жители деревни так и лежали неподвижно. Только за дальностью отдельных голосов было не различить, и всё сливалось в один заунывный вой...
...- Княже, а худобу так и погоним через лес?
Слав вопросительно смотрел на улыбающегося Гостомысла. Тот ответил, ещё бы - дружинник ведь отрок несмышлёный:
- Скотину пока подержим. Сейчас самое интересное будет. Наберись терпения.
И верно - едва взрослые воины ловко замотали тряпицами пасти крошечных коровок, спутали им ноги и завалили в кусты, прикрыв нарезанными ветками орешника, как сторожевые подали знак, прокуковав кукушкой - началось...
Прежде всего, вой из деревни начал затихать. Потом, через некоторое время оттуда вырвался одинокий всадник на неосёдланной лошади, и охлюпкой*(* - без седла), трясясь всем телом, непрерывно колотя кобылу по брюху голыми пятками, куда то заспешил. Храбр потянул было метательный нож из-за пояса, благо посланец должен был проехать в пределах досягаемости броска, но тяжёлая рука старшего воя легла на плечо отрока. Тот обернулся. Дружинник поднёс палец к губам и отрицательно покачал головой. Понятно. Ждать. Гонца - пропустить. Набраться терпения, как князь посоветовал... Спутанные коровы затихли, перестав сопеть и вздыхать. Тощие бока с торчащими через шкуру рёбрами мерно вздымались. Уснули на солнышке, которое уже поднялось к зениту и вовсю жарило почти отвесными лучами. Лесная живность верещала на разный лад, не обращая на затаившихся славян ни малейшего внимания, занятая по горло своими делами: охотой на ближних своих, поеданием зелени, или просто пережиданием светлого времени суток. Вдруг дозорный, сидящий на вершине густой высокой ели тоненько пискнул, словно придавленная ловушкой белка, и дружинники сразу насторожились - обусловленный знак! Враги на подходе! Князь вскинул руку в латной шипастой рукавице, сжатую в кулак. Махнул вправо - и сразу два десятка воинов потянули из ножен боевые ножи, забросив щиты за спины.
- Твой - справа.
Справа? Отрок не понял, что шепнул ему старший, но послушно повторил то, что делал более опытный воин. Так же вытащил из засапожных ножен длинный клинок, осторожно, чтобы не выдать себя движением, забросил круглый щит всадника за спину... С шумом и треском кто-то ломился прямо через подлесок в приготовленную засаду. Сердце юноши лихорадочно заколотилось - похоже, сейчас будет сеча... Князь вновь вздел руку, повёл ей немного в верх... Дозорный раскатился дробью дятла... Храбр напрягся - сигнал, что враги уже... Вот... Сейчас... И верно, из-за ближних стволов могучих дубов вывернулся первый всадник, довольно рослый, почти с самого отрока человек в... Юноша не верил своим глазам - у того не было доспеха! Какая-то, вонючая до невозможности шкура, резкий запах от которой разносился на несколько саженей вокруг, на которую сверху было нашито несколько квадратных пластин из рога. На лошади вояки не было, точно так же,как и у гонца, седла и стремян. Просто спина животного была накрыта скверно выделанным мехом. Вооружён всадник был квадратным щитом из толстых досок, ничем не окованных, а в руке держал толстую суковатую дубину, всю утыканную клыками то ли кабанов, то ли медведей... За ним мчались, насколько это возможно на неосёдланных лошадях, да ещё по довольно густому бору, остальные воины, вооружённые и одетые куда как хуже первого чужака. Кое у кого вообще в руках оказались каменные топоры. Между тем вожак аборигенов уже почти поравнялся с отроком, и тот ощутил лёгкий толчок - мол, давай! Рубить такого? Да это же позору не оберёшься! Решение пришло мгновенно - оторвавшись от земли в прыжке ударил ногой в лоб опешившему от невиданного франку или саксу... Того снесло с клячи, словно бревном. И со всех сторон одновременно на врага бросились славянские дружинники... Схватка была быстротечной. Почти мгновенной. Местные вояки даже не успели схватиться за своё горе-оружие, как уже лежали на обильно усыпанной палой листвой земле. Кто нещадно скрученный верёвками, кто без сознания. Некоторые подвывали от боли, держась за выбитые из суставов конечности. Но дружинники не получили даже царапин. Гостомысл довольно улыбался - удача на стороне его воинов. Хороший знак! Даже очень хороший! Святовид благоволит задуманному жрецами, значит, прав Прокша-Провидец! Трижды прав!..
- Вздеть этого.
Князь указал на того вонючку, которого свалил Храбр. Миг, и вот уже дикарь стоит на коленях с растянутыми руками, привязанными к толстой жерди. Славянин чуть наклонился к пленнику, произнёс несколько слов на неведомом языке - чужак замотал головой, зачастил, захлёбываясь торопливо. Гостомысл слушал, потом перевёл:
- Это - Оттон. Местный князь. Франк. Его усадьба неподалёку. Он готов нам сдать укрепление, если мы пощадим его. Сопровождающие Оттона воины его не волнуют. Деревня, где мы взяли скот, принадлежит так же ему.
- Это как понять, принадлежит?
Не понял кто-то из воев, и князь пояснил:
- То его рабы. Потому и принадлежит.
- Рабы?!
- Рабы.
Повторил князь. Потом скомандовал:
- Повязать всех, кто уже в путах - проверьте получше, чтобы не сразу освободились.
Воины быстро упаковали пленников, прикрутив их за шеи к длинным крепким жердям, а руки связав за спиной. Впрочем, это, наверное, было излишним - низкорослые франки, а самый высокий из них, Оттон, едва доставал младшему из славянских отроков до плеча. С ужасом косились на возвышающихся над пленниками на две, а то три головы, закованных в сталь гигантов, общающихся между собой на неведомом языке. Пленного вождя франков выпихнули вперёд, и понурив голову, тот послушно повёл захватчиков разорять свой дом...
- Олег, худобу освободи. Пускай к рабам возвращается.
Самый младший из отроков торопливо полоснул ножом по сыромятным ремешкам, спутывавших ноги угнанных коров, затем бросился следом, нагоняя остальных. На немой взгляд Слава, шепнул:
- Спят. Даже не проснулись.
Отрок улыбнулся - наука воинская, изученная в Арконе, впрок пошла не только ему...
... Идущий впереди Оттон вывел дружину из леса, и сразу за деревьями пошла накатанная повозками колея. Пленный франк что-то пробурчал, угрюмо отведя глаза в сторону:
- Он просит не вести его с остальными. Позор воину.
- Позор воину? Он себя воином считает?!
Дружинники возмутились не на шутку: ещё бы - от своих родовичей отказался! Крестьян держит в чёрном теле - у славян собаки лучше живут, чем его рабы! Воинов подчинённых готов на смерть отправить, лишь бы только шкуру спасти. И, самое главное - не колеблясь ни мгновения, повёл врагов к родным очагам, вместо того, чтобы умереть, но не выдать сородичей. Так о какой же чести может речь идти?! Гостомысл выслушал всех, потом молча обнажил меч, кольнул пленника в грудь, коротко что-то бросил на том же незнакомом языке. Оттон взмолился, но тут уже князь не выдержал, а просто отвесил тому хорошую затрещину. Завизжав, франк торопливо, едва ли не бегом, побежал вперёд...
...Кое-как оструганный тын, редкий и худой. Вольга, самый сильный из славян, ради шутки легко выдернул рукой вкопанное кое-как бревно в гребень невысокого песчаного вала... Двухэтажное бревенчатое строение под земляной крышей - обиталище самого Оттона и его семьи, морщинистой, измученной тяжёлой жизнью женщины, моложе самого франка лет на пять, и троих детей. Двух мальчишек, лет десяти-одиннадцати. И дочери - девицы пятнадцати лет, с довольно правильными чертами лица, если бы не их острота, от этого в ней проскальзывало нечто птичье. Больше всего дочь франка смахивала на ворону. Причём, злую и нахохлившуюся, поскольку на данный момент славяне опытной рукой потрошили погреба и подвалы подворья. Немногочисленных слуг и служанок загнали в сарай, где раньше держали лошадей. Впрочем, славяне не собирались забирать этих скакунов. Даже до усадьбы вождя дружина шла ходким шагом, так как ни один франкский конь не выдержал бы славянского воина в полном доспехе, просто переломившись по хребту. Лошади, как и люди, были низкорослыми и тощими... Гостомысл откровенно скучал - франк оказался нищий. Единственное - наверняка знает, где здесь ближайший город. Вот там можно чем-нибудь поживиться. А здесь... Шкуры мелкие и плохо выделанные. Кислый вонючий эль, в котором плавают портянки рабов, ни один славянин не возьмёт в рот, просто побрезгует. Тканей нет. Железа нет. Ни золота, ни серебра. Ничего. Всего лишь отроков чуть проверили, да, можно сказать, потренировали. Дружина немного попрактиковалась слаженному бою... Хотя с таким сражением воевать вообще разучиться можно. Ну, не соперники они. Вообще. Народей мелкий, тощий, худой... Может, спросить брата и Путяту? Земля вроде бы хорошая, жирная. Даже непонятно, с чего тут всё такое мелкое уродилось? Однако, Храбра поощрить бы надобно. Молодец парень. Далеко пойдёт... Князь поднялся с бревна, на котором сидел, лениво обозревая картину грабежа, поманил отрока. Тот послушно замер перед ним.
- Хорошо справился в лесу. Точно попал. Вот тебе награда. У тебя...
Гостомысл прищурился на солнышко, снова взглянул на отрока:
- Как коснётся Ярило тех веток, уходим. Управишься?
- Что, княже?
Не понял тот, но младший князь протянул могучую руку, ухватил дочь Оттона за шею, рванул покрывало с головы девицы, толкнул в ноги юноше:
- Забирай. Она твоя.
Та ахнула, поняв без перевода, что сейчас будет. Открыла было рот, чтобы закричать-завизжать, но Храбр спокойно, словно не в первый раз, рванул дочку Оттона за волосы, подымая с земли, затем сунул ей кулак в душу*(* - солнечное сплетение). Пленница задохнулась, а отрок без всякой натуги забросив лёгкое тело на плечо, понёс к высившемуся чуть поодаль стожку... Мать девицы что-то умоляюще забормотала, скрестив руки на плоской высохшей груди, рухнула перед славянином на колени, Оттон же просто отвернулся в сторону, мол, это его не касается...
...Храбр сбросил практически лишённое веса тело прямо на вкусно пахнущее сено. Девица поползла назад, вжимаясь в плотную стену сухой травы, её огромные глаза, единственное, что было в ней по настоящему красиво, наполнились слезами... Юноша наклонился, рванул пальцем глухое платье грубой ткани грязно-коричневого цвета. Материя легко подалась, расползаясь по нитям основы, обнажая грязное, желтоватое тело... Отрок сплюнул:
- Тьфу, вонючая зараза...
Тощие кривые ноги. Плоская, едва возвышающая грудь с большими коричневыми сосками. Впалый голодный живот. Торчащие рёбра... Словно и не хозяйская дочь. Стало просто противно. А девица между тем что-то умоляюще забормотала, её глаза стали ещё больше, и она не отводила их от лица славянина, словно пытаясь выпросить пощаду у жуткого гиганта ... Храбр мотнул головой, отступил на шаг, вышел из-за стога, не упуская, впрочем, из виду пленницу, тщетно прикрывающуюся руками, крикнул:
- Княже, дозволь слово молвить?
Гостомысл отозвался сразу, благо во дворе было тихо - воины делали своё дело бесшумно, передвигаясь привычным пружинистым лёгким беззвучным шагом. Пленники же боязливо молчали, боясь обратить на себя недовольство захватчиков. Домашняя скотина, имеющаяся в усадьбе франка уже была перебита. Во всяком случае, та её часть, которую славяне собирались забрать с собой, а туши животных и птиц свалены на пару возов.
- Говори.
- Уж больно тощ, да грязен подарок, княже. Прости за то, что не слушаю твоего приказа, но брезгую я. Её мыть три года прежде надо.
Гостмысл раскатился смехом, развёл руки в стороны:
- Уж прости, франки бань не имеют! Для них вода хуже смерти! Или, может, боишься что порвётся сия девица под тобой? Мелковата будет?
Дружинники грохнули смехом, кое-кто даже ухватился за животы от хохота. Отрок насупился, но князь махнул рукой, и веселье оборвалось в мгновение ока:
- Чего ржёте, жеребцы стоялые? Правильно парень сделал, что не стал девку портить. Молодец! Брось её, Храбр, пусть своего Бога молит за спасение. И вы, жеребцы стоялые, тоже заканчивайте. Уходим.
- Князь?
Рядом с Гостомыслом вырос старший дружинник. Тот отрицательно мотнул головой:
- Жечь постройки не будем. Рабам только хуже сделаем. Оттона же - кончайте. Недостоин он править людьми.
Старший воин кивнул. Молнией сверкнул меч, и франк рухнул на грязную землю, обливаясь кровью из рассечённого черепа. Князь поднялся с бревна, негромко произнёс:
- Уходим...
...Скрипнули колёса телег, всхрапнули и недовольно заржали запряжённые в них тощие клячи франков. Слуги с ужасом смотрели на распростёртое в луже крови тело своего бывшего владыки. Захватчики уходили прочь в зловещей тишине. Без единого звука...
Глава 4.
После сытного завтрака дружинники спихнули лодьи на воду, и вёсла вновь рассекли гладь моря. К обеду Путята-жрец подошёл к Брячиславу, идущему на первом насаде:
- Княже, Оловянные острова.
- Вижу.
Коротко ответил тот. Справа по борту показались в дымке меловые утёсы. Князь кивнул кормчему, тот переложил широкое рулевое весло, и слегка накренясь, лодья повернула к отвесным обрывистым берегам. Внезапно вперёдсмотрящий, находящийся на вершине мачты, засвистел, потом крикнул:
Ответил вопросом на вопрос дружинник, и короткое неудовольствие на миг промелькнуло по суровому лицу князя, но он промолчал, просто отдал короткую команду:
- Добавить ходу.
Грохнуло чаще било, отбивающее ритм гребцам. Кормщик задрал голову, и сидящий на мачте воин указал направление. Некоторое время прошло молча, только плеск воды в борта, да шум белопенных усов, скрип уключин и гнущихся вёсел. На лице Брячислава появилась довольная ухмылка - большой грузовой корабль спешил изо всех сил к берегу. Пузатый, неуклюжий, с двумя высокими надстройками-башнями на носу и на корме. Там тоже гребли изо всех сил, паруса они спустили в тщетной попытке спрятаться, надеясь, что заваленная между скамей мачта поможет им затеряться среди блеска лазурной глади... А вскоре и донёсся звук барабана. Задающий темп надсмотрщик был либо неопытный, либо просто растерялся, хотя вполне возможно, что гребцы на "купце" просто устали от непосильного напряжения. Время от времени одно из вёсел не успевало за остальными, лопасти сталкивались, и корабль сразу терял ход на то мгновение, пока надсмотрщики не восстанавливали порядок. Напротив, четыре славянские лодьи шли ходко. Воины держали постоянный ритм, к которому привыкли за недели пути, а узкие корпуса легко резали воду. Брячислав вздел к небу свой меч, по этому сигналу первая смена, до этого сидевшая на вёслах, уступила места второй, уже облачённой в доспехи, и бросилась одевать снаряжение.
- Стрелки.
Четверо лучших бросилось на нос. Заскрипели могучие луки из турьих рогов, запели тетивы... Резкий хлопок по щитку, прикрывающему руку, оперённая стрела взвилась в небо, провожаемая взглядами... Есть! Вошла глубоко в борт вражьего судна. Но не пробила, хотя рабы на весле перепугались изрядно, даже выронили своё весло, отчего корабль вновь замедлил ход на несколько мгновений... Дружинники быстро внесли поправку в прицелы и... Первые тулы опустели за считанные мгновения - когда стрелок накладывал на свой лук пятую стрелу, первые четыре ещё шил в воздухе, и смертоносный град обрушился на купеческий корабль. Оттуда донеслись вопли, крики раненых, вёсла с терском столкнулись, "купец" окончательно потерял ход, и через несколько ударов вёсел лодьи настигли его. Взвились в воздух крючья, намертво сцепляя корабли. Ухватившись за канаты, дружинники с рёвом подтянули борта друг к другу. Сухой треск дерева... Звон лопающихся вёсел, которые чужаки просто не могли втянуть внутрь... Грохнуло о борт купеческого корабля славянское весло, и словно танцуя, лёгким быстрым шагом по нему пробежал Брячислав... Его встречали - короткая стенка воинов к металлических коротких доспехах, обнажающих бёдра, с прямоугольными длинными щитами, украшенными массивными умбонами, составили плотную стенку.
- Барра!
Непонятный, но явно боевой клич. Блеск коротких клинков и злых прищуренных глаз из под шлемов, украшенных перьями... Князь потянул из ножен второй клинок - римляне. Либо - англы. Как говорили в Арконе - Рим покинул Оловянные Острова, раздираемый набегами варваров-кочевников, отозвав оттуда войска на защиту вечного города... Ну, сейчас выясним... Его мечи взметнулись вверх - правый, готовый ужалить врага в любое место. Левый, прямо перед собой, наискось. А позади и рядом уже верные дружинники... Выстраивается клин, и воины словно не замечают, что вся палуба завалена тюками и бочками. Они словно проходят сквозь препятствия... Обманное движение, и острый взгляд замечает, как один из противников кривится от боли - знатные стрелки в дружине княжеской... И пятна крови на досках. Где же те, кого нашли славянские стрелы? А нашли, похоже, немало! Алые лужи ещё даже не изменили свой цвет. Правда, несколько дорожек уходят к квадратным отверстиям люков... Спустили под палубу? Выпад, отбив... Силён враг, силён! Едва не отсушил руку ответным ударом. Опытный воин... Да не учёл, что сталь на славянских клинках куда лучше, чем у него. Вскрикнуло перерубленное железо. Улетел куда-то за борт отсечённый ударом славянского меча клинок вражеского оружия. Но один из стены вдруг выбрасывает руку в жалящем смертельном ударе, и спасают дружинники, сразу тремя мечами пригвождая смертельное жало стены щитов к коже. Вскрик, ибо уже знает враг, что потеряна его рука навсегда. Обрывающийся в клёкоте, ибо из-за спин тех, кто рубится в первых рядах вдруг выпрыгивают другие, свежие воины, со страшной силой бьют в щиты, разнося стенку солдат... И замечает вдруг князь проклятый символ Распятого Раба на груди брони своего противника. Мгновенно каменеет лицо Брячислава, звучит страшная команда:
- Никого не щадить! Проклятые!
Лица славян искажаются ненавистью, и мечи вздымаются в верх с утроенной, учетверённой скоростью. Миг, и изрубленные тела защитников торгового судна уже лежат бесформенной грудой на палубе, густо залитой рудой... Воины бросаются в башни-надстройки, выламывают запертые двери. Слышны истошные вопли умирающих, отчаянный визг женщин... Тщетно, дружина не знает пощады. Христиане умирают один за другим, славяне не щадят ни женщин, ни мужчин... Всё. Остались лишь те, кто прикован цепями под досками палубы. Рабы, сидящие на вёслах... Двое воинов спрыгивают в низ, звенят разрубаемые бронзовые цепи. Щурясь от солнечного света наверху появляются существа... Ибо назвать из людьми у воинов не поворачивается язык... Их рёбра, кажется, сейчас прорвут кожу. Волосы спутанны и грязны, бесформенными клочьями свисают с голов. Многие полностью наги, редко у кого чресла препоясаны куском мешковины. Их глаза слезятся, а грудь сотрясается от кашля, рвущего внутренности. Рабы отвыкли от чистого воздуха, находясь всё время под палубой, в вони испражнений и гнили... Кое-кто крестится. Таких берут на заметку, но пока не трогают, просто отводят чуть в сторону от остальных. Лицо одного из освобождённых вдруг загораются радостью, когда он видит славянские символы на щитах воинов. Силится что-то сказать, но тщетно. Его горло душат спазмы, и тогда бывший раб делает некий жест... Жрец Путята, завидев это, молниеносно перемахивает с кормы насада на борт вражьего корабля, подбегает к освобождённому, не обращая внимания на грязь и вонь, исходящие от несчастного, подхватывает ходячий скелет и бережно поддерживая под руку, отводит его в сторону. Усаживает, срывает с пояса флягу с водой.. Раб жадно пьёт, потом начинает кашлять. Жрец терпеливо ждёт, когда у освобождённого кончится приступ... Наконец тот начинает быстро шептать нечто на ухо Путяте. Шептать, потому что нет сил говорить громко... Славянин выслушивает очень внимательно. Дружинники не на шутку заинтересованы происходящим, не забывая сортировать всё ещё поднимающихся снизу гребцов... Наконец жрец поднимается, подзывает к себе двух младших отроков:
- Отмыть и одеть. Но пока не кормить. Я сам.
Два молчаливых кивка. Плещет брошенное за борт ведро, набирая воду для мытья освобождённого, а Путята подходит к князю, что-то шепчет тому на ухо. Кивает в знак согласия Брячислав, и жрец скрывается в носовой башне. Потом возвращается, удовлетворённо кивает, возвращается на свою лодью - его ждёт освобождённый человек, которому очень нужна помощь. А князь суровым взглядом обводит кучку христиан, потом звучит короткая команда, и рабы летят за борт с жалобными воплями...
...Небольшой сундучок с золотом, ворох свитков. Куча тюков с тканями, заморские вина из неведомых земель. Тщательно запечатанный ларец с кучкой оправленных в серебро костей. Человечьих. Кости летят за борт, к ещё барахтающимся там живым. Серебро - в общую казну. Добыча невелика. Ну да ладно. Не за ней пришли славяне сюда, к Оловянным Берегам. Это так. Мимоходом.
- Что с прочими делать, княже?
- Брось их. Выживут - значит, так тому и быть. Проклятых среди них нет, и ладно...
...Слав вместе с Храбром суетятся возле спасённого, исполняя приказы жреца. Таскают воду из-за борта, обмывают страшно исхудалое тело. Обрезают длинные грязные волосы. Человек постепенно затихает в их ловких руках, и Путята хмурится было, но пощупав жилу на виске, успокаивается. Заворачивает спасённого в чистую шкуру, относит на нос. Тем временем лодьи отцепляются пузатого, но уже выпотрошенного судна, ударяет чистым голом било, и четыре корабля ложатся на прежний курс... Вокруг "купца" уже не видно плавающих и кричащих. Удары вёсел отправили всех, кто ещё был жив к этому моменту к морским богам. Жрец присаживается рядом с завёрнутым в шкуру человеком, на лице которого написано неземное блаженство, и они вполголоса начинают беседу...
...Долго ли, коротко ли, поднялся Путята, прошёл на корму, к князю. Отроки, как и велено, за спасённым приглядывают. Человек как человек. Лишь полосы у него на щеках. Непонятные. Словно бы в узоры складываются. Треугольники. Спирали. Квадраты. Чужак вскоре очнулся, взглянул на славян острым на удивление взглядом, но слова не молвил ни единого. Просто молча лежит. Набирается сил. Отдыхает. А тем временем насады начали курс менять. Огибают Оловянные острова. Уходят южнее, вдоль белеющих меловых скал. Весь день шли под парусом. По правому борту тоже земля показалась. Чужак её как увидел, заволновался. Одно слово вымолвил, да худой, словно у скелета рукой из-под шкуры выпростав, на второй остров указал: "Эрин". Знамо, так та земля называется... Но ночёвку к берегу не приставали. Остановились на глубокой воде, выбросив за борт плавучие якоря - запасные мачты, связав их тросом. Да сторожевых поставили вдвое против обычного. А поутру, едва рассвело и через туман утренний воду рассмотреть с бортов можно стало, дальше тронулись. Роса обильно покрыла всё, но вскоре ветерок высушил влагу, хотя одежда ещё долго волглой была. И так два дня. Питались всухомятку - разводили муку водой, делали болтушку. Мясо вяленое грызли. Так и перебивались, благо воды пресной вдосталь с собой ещё у франков набрали. Шли в тишине. Князья строго-настрого запретили лишние разговоры, и обычных шуток и подначек слышно не было. Словно тревожились о чём то братья-вожди. Опасались. На третий день Брячислав на берег взглянул, подозвал к себе Путяту. Тот тоже долго в зелёные берега всматривался, потом к чужаку пошёл. Опять о чём то беседовали, отроки ни слова из того языка, на котором речи велись, не поняли. Но, видно, жрец наречие неведомое прекрасно понимал, потому что вернулся на корму к князю, что-то тому нашептал на ухо. Брячислав головой кивнул, и отдал команду приставать к берегу... Подходящее место нашлось не сразу. Уж больно берега обрывисты были. Но потом отыскалась бухточка... Пятерых воев отправили на утёсы, что вплотную окружили небольшой песчаный пляж, в дозор. Остальные на берег сошли. И чужак с ними. За время, что на славянской лодье был он в себя пришёл, немного окреп. Путята между делом поведал отрокам, что сей чужанин - брат по вере славянской. Друид. А корабль тот - каторгой римской был. А чужанина солдаты римские отловили за Стеной, и служки Обрезанного Иудея поначалу хотели чужого жреца живьём сжечь, да, видимо, заступились Старые Боги, и отправили того всего лишь на каторгу, гребцом на корабль, где тот три года веслом ворочал... Подивились отроки лютости ромейской. На заметку взяли. Запомнили накрепко. Пытались расспросить чужака про веру в Обрезанного, но тот по-славянски слова не разумеет, а они его наречие не знают. Так что неудача их постигла. А жаль... Сутки дружина в той бухте лагерем стояла. Сушилась, ела горячее. А на второй день сторожевые сигнал подали - гости пожаловали...
...Храбр и Слав с удивлением смотрели на старцев в белых одеждах, украшенных цветочными гирляндами и посохами с растущими из тех веточками. Те вышли из дубравы, виднеющейся вдали, и неспешной походкой, но удивительно быстро подошли к дозорным. Те, предупреждённые заранее, препятствий пришедшим не чинили. Напротив, едва увидели, как те из лесу выходят, как тут же послали вниз сигнальную стрелу. И когда чужинцы к бухте, где дружина лагерем стояла, подошли, встречали одетых в белые одежды оба князя славянских, Путята-жрец, да спасённый славянами чужак. При виде своих родичей чужак склонил голову перед ними, потом на колени опустился, и каждый из пришедших касался рукой правой головы спасённого, что-то произнося на своём языке. Потом лишь к князьям подошли, но уже все вместе, приветствовали друг друга, как равные. Правда, каждый по-своему. Но зато не чужаки князьям кланялись, а князья перед ними головы гордые склонили...
...- Значит, Арторус и Мирддин перешли Стену?
Старший из друидов, которого кроме посоха отличал ещё и висящий на поясе небольшой золотой серп, утвердительно кивнул. Гостомысл переглянулся с братом, затем вновь задал вопрос:
- И помогают им в этом жрецы Обрезанного Иудея?
- Проклятые Богами основали своё поселение неподалёку отсюда. В дне пути ваших кораблей. Аллоэль, холм Предков, осквернён этими исчадиями Богов Тьмы! Священные рощи они сводят на то, чтобы построить капища своему Рабу. Воины, сопровождающие нелюдей, ловят наших братьев и сестёр, заставляют их пытками отречься от Старых Богов, а затем делают рабами. Строят заставы, прокладывают новые дороги. И повсюду - смерть! Людей жгут живьём, распинают на символах Иудея, топят. Им отрубают конечности. Воистину, невозможно представить то, что творят с народом жрецы Распятого! И мы молим наших братьев о помощи - изгнать проклятых Богами прочь! Освободить народ от чужой нам веры!
Князья снова переглянулись между собой, и на этот раз ответил Брячислав, задумчиво почесав ладонью тщательно выбритый подбородок:
- Мы не торговцы, но знаем твёрдо одну истину - ничего не даётся просто так. Что мы получим взамен?
Друиды поскучнели. Потом старший из них нехотя выплюнул:
- Речь не о плате. Мы поможем вам. А вы - помогите взамен нам...
Старший друид ударил посохом по земле:
- И чем же мы можем помочь?
- Знанием. Поделишься, жрец?
- Знанием?
Тот взглянул из под мохнатых седых бровей так, словно хотел испепелить пришельца с берегов Роси, но князь стойко выдержал взгляд. Путята наклонился было к уху князя, что-то зашептал, но Брячислав отмахнулся:
- Потом, жрец.
И тот отпрянул. Славянин слегка усмехнулся, дёрнув длинным усом: