Абакумада : другие произведения.

Мятежник. Книга I. Военспец. Часть 3

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Выкладка последующих глав романа, начиная с 23-й по 30-ю.
  Глава XXIII
  1919 год, март, 14-го дня, город Сожель.
  
  Прислонившись спиной к автомобилю, Матвей с задумчивым видом курил самокрутку, то и дело сплевывая себе под ноги крошки табака. Его взгляд блуждал по сторонам, и, казалось, он даже не сразу заметил, как Каганов и Корнеева вышли из подъезда. Рассеянно поздоровавшись - что еще более усугубляло подозрения в нетипичном состоянии чекиста - Хавкин открыл перед Лизой дверцу авто.
  
  Однако садиться в салон она явно не спешила.
  
  - Мотя, что случилось?
  
  Под ее испытующим взглядом, он невозмутимо покачал головой и после короткой паузы ответил:
  
  - Да ничего особенного. Так, настроение поганое. Вот и всё.
  
  Лев хмыкнул и, задрав голову, с удовольствием посмотрел на ярко-синее небо.
  
  - Матвей, ты небо видел? В общем, так. Отставить автомобиль! Будем лечить твое настроение пешими прогулками. Пусть и совсем короткими, - категоричным тоном заявил он. И, не слушая возражений Хавкина, продолжил. - Не ворчи. Тут идти всего три минуты! Дайте перед отъездом по родному городу прогуляться!
  
  Уяснив, что отговорить председателя парткома не получится, Матвей с досадой выдохнул, достал из кобуры браунинг, дослал патрон и положил пистолет в левый карман. В правом, как помнил Лев, всегда находился готовый к стрельбе наган.
  
  - А если бомбу из окна швырнут - что делать будешь? - Криво улыбнувшись, спросил Каганов.
  
  Пожав плечами, Хавкин ответил будничным тоном:
  
  - Телом накрою.
  
  - Лев, ну что за фантазии?! - Возмутилась Лиза. - Еще накликаешь...
  
  - Всё-всё, молчу! - Грустно засмеялся Лев, а воображение, тем временем, услужливо нарисовало картинку, как падает под ноги граната, и как Матвей, буквально через мгновение, с развороченным животом бьется в агонии.
  
  Такое он уже видел - в Самаре, во время чехословацкого мятежа. Когда перед Григорием Леплевским, бывшим до немецкой оккупации председателем Сожельского исполкома Советов, вдруг оказалась граната, и какой-то мальчик-красногвардеец накрыл ее собой. Каганов потом не раз повторял его жуткую агонию во сне. Пока сам в тюрьме перед лицом смерти не оказался. Вот только тогда и прошел этот ночной кошмар.
  
  Отгоняя старых призраков, Лев встряхнул головой и, лукаво посмотрев на жену, дернул за прядку волос.
  
  - Ты с ума сошел? - Едва сдерживая улыбку, возмущенно прошептала она. - На тебя же все смотрят! Как мальчишка, ну никакой солидности!
  
  - Не преувеличивай, - засмеялся Лев, оглядываясь на прохожих. - Все идут по своим делам, и мы им даром не нужны.
  
  На улице барона Нолькена было неожиданно многолюдно. Сказывалась хорошая, по-весеннему солнечная погода.
  
  - Как думаешь, Пухов уже в Савое? - спросила Лиза, провожая взглядом двух китайцев-интернационалистов.
  
  Лев пожал плечами.
  
  - Я иногда пытаюсь понять, - продолжила она, обращаясь уже к Матвею. - Как вы управляетесь с этими китайцами? Они ведь по-русски - ни бельмеса. Или делают вид... Но, в любом случае, им же ставят задачи - в оцеплении стоять, тюрьму охранять. Вот как они понимают, что от них требуется?
  
  Весь погруженный в слежение за людьми на улице, Хавкин сухо пробурчал:
  
  - Это у Бочкина надо спросить. Или у товарища Пухова. Я с ними дел не имею. Мне ихние морды претят.
  
  Лиза рассмеялась.
  
  - Да Вы расист, Мотя! А должны быть интернационалистом.
  
  Вновь отвлекаясь от контролирования улицы, Хавкин непонимающе глянул на нее:
  
  - А? Я не услыхал.
  
  Лиза и сама уже понимала, что разговаривать с Матвеем в этой обстановке было бессмысленно. Переглянувшись с мужем, она крепко обхватила его руку. До 'Савоя' оставалось совсем немного - не более двух сотен шагов.
  
  - Да, жаль, - вздохнула Лиза. - Такой воздух, такая погода! А мы опять в кабинеты. И не погуляешь - времени нет, да и Матвея жалко, окосеет, глазея по сторонам. Не брать же с собой взвод охраны.
  
  Льва вновь охватил приступ тревоги. Который раз за эти дни он пытался уговорить жену поехать с ним в Москву, на съезд. Но она и слышать о том не желала. Отчаянно боялась своего бывшего 'покровителя'. Как будто ничего страшнее в мире нет... Оставалось надеяться, что за предстоящую неделю в Сожеле ничего не случится. Между тем, веры в то было немного, учитывая сведения из ведомства Пухова.
  
  - Лиза, поехали! - В тысячный раз попросил он, когда они поднимались вверх по лестнице в Ревком.
  
  Настроение у нее тут же пропало. Мрачно покачав головой, она тихо, но очень твердо ответила:
  
  - Нет. И больше не настаивай - обижусь.
  
  - Но почему? - Вскипел он. - О дочери хотя бы подумай! Мы под вторым номером в списке на ликвидацию - ты это понимаешь?!
  
  - А кто под первым? - Иронично усмехнувшись, спросила Лиза. - Пухов? Ты смотри-ка - обошел! Нет, Лев, нет! Я, в первую очередь, коммунист и советский работник. Я не могу просто так сбежать при первых намеках на опасность. Как, кстати, уже однажды поступил ты и твои сожельские товарищи. Пухов, в том числе. Это ж надо - за неделю до прихода немцев слиняли из города! Вот ведь где смельчаки! Вся Москва над вами, да над Могилевом смеялась.
  
  Ее слова, словно оплеухи, били наотмашь. Знала, что Лев не может себе простить той поспешной эвакуации, вот и давила на больное место.
  
  - Ну что ж... У тебя получилось, Лиза, - обронил в сердцах Каганов после затянувшейся паузы. - Счастливо оставаться.
  
  - Беги, беги, у тебя это хорошо получается! - Хлестко добавила она ему в след, пополняя копилку обид.
  
  * * *
  Серо-бледный Вилецкий с темными кругами под глазами, похудевший за дни болезни до прозрачности, докладывал о проводимой работе по формированию исполкома Советов. Хорошо докладывал - в этом у него стоило поучиться. Сказывался юридический факультет университета за плечами, да и в целом, Николай оказался толковым партийным работником. Если бы не две слабости: женщины и кокаин - цены бы не было. Не из-за того ли четыре месяца назад пришлось ему сменить имя и внезапно покинуть фронт? Ведь с Сожелем Вилецкого ничего прежде не связывало. В любом случае, следовало признать, Полесский Комитет от его приезда только выиграл. Не хватало в городе образованных большевиков с хорошо подвешенным языком.
  
  Сегодня проходило, наверное, последнее заседание Ревкома. По крайней мере, для Каганова, уезжающего вечером в Москву. Через неделю будет избран новый исполком, и Ревком сложит свои полномочия. Льву отчего-то стало грустно. Словно очередная страница жизни закрывалась. И еще эта глупая, неприятная ссора с Лизой давила на душу.
  
  По сути, ничего не должно было измениться. Команда останется прежней: тот же Комиссаров, Пухов, Вилецкий, Ауэрбах, Войцехович, Фрид. Только должности могут поменяться.
  
  Пропуская мимо ушей доклад Вилецкого, Лев посмотрел на Комиссарова. Семен был в курсе его стратегии и понимал, почему нужно уступить место председателя исполкома Даниле Гуло. Последний входил в клан 'подпольщиков' - тех немногих рядовых коммунистов, кто оставался в Сожеле при немцах и на пустом месте начинал борьбу за восстановление Советской власти. С ними нехорошо получилось.
  
  'Подпольщики' в союзе с анархистами провели во время оккупации огромную работу: создали партизанские отряды, организовали объединенный Ревком, задвинули в небытие меньшевистскую Директорию, забрав у нее голоса городского пролетариата, и вместе с бастующими железнодорожниками заставили уходящих немцев передать власть коммунистам. Но вместо долгожданной победы, 'подпольщики' получили кукиш и оказались лишними на своем же празднике жизни. Внезапно свалились 'на готовое' из Москвы Каганов и Пухов с группой товарищей, да еще при поддержке отряда коммунаров и интернационалистов. Заняли все ключевые посты. 'Подпольщикам' оставались только второстепенные роли.
  
  В конце декабря Каганов не видел и не ощущал этой несправедливости. У героев подполья не было опыта административной работы, они имели смутные представления об устройстве Советской власти - все это казалось тогда сильными аргументами. Теперь же, лично познакомившись с Гуло, Володько, Химаковым, Майзлиным, Драгунским и другими, Лев считал иначе. Нужно было 'бросить им кость', чтобы не заводить у себя в тылу своеобразной оппозиции.
  
  Ошибку трехмесячной давности Каганов решил исправить сейчас, при формировании нового исполкома. 'Подпольщики' встанут на видные посты в городе и уезде. Давние амбиции будут удовлетворены. Главное, чтобы не взыграли новые. Потому что, по плану Каганова, его команда, прибывшая с ним из Москвы и Самары, должна была возглавить новую губернию. Решение о ее создании ожидалось со дня на день.
  
  Тем временем, Вилецкий закончил свой доклад и, нехорошо пошатнувшись, сел на свое место за общим столом. Встретившись глазами с Пуховым, Лев укоризненно покачал головой. Тот только нахмурился в ответ. Вилецкий отдавать себя во власть медикам не желал - не помогали даже увещевания Ивана. Уверял, что сам справится со своей хворью. Но, видимо, получалось пока неважно.
  
  Шумно вздохнув, для доклада поднялся Пухов.
  
  - Ну что, товарищи? Буду краток. Обстановка у нас хреновая. Сами знаете. Бандиты шастают по уезду и нет им никакого указа. За город выехать опасно. Что случилось в начале этой недели, думаю, все уже знают. Какая-то вооруженная банда совершила дерзкое нападение на железной дороге. Захвачено три вагона продовольствия, убиты двое сотрудников железнодорожного ЧК, охранявшие состав. Выясняем, что за банда и откуда такая наглая взялась. Будем принимать меры. Однако скажу честно, нам пока не до разбойников. Мы сейчас стоим перед куда большей опасностью. По оперативным данным, в ближайшие две-три недели в Сожеле может произойти мятеж.
  
  Все зашумели. Кроме Каганова, Комиссарова и, пожалуй, Вилецкого, для которых известие давно не было новостью. Пухов, выждав тишины, продолжил.
  
  - Городская контра словно с цепи сорвалась. Работает практически в открытую, ворошит осиное гнездо в Тульской бригаде. Мои агенты доносят, что и среди военспецов есть свой заводила. Подробностей пока не имеем, но это дело наживное. Не всех мы, видать, перестреляли.
  
  Из-за стола поднялся взволнованный уездный комиссар Фрид:
  
  - Товарищ Каганов, Вы будете ставить вопрос о бригаде в Москве? Все мои обращения к командованию фронта игнорируются. Туляков надо спешно убирать из города. Если не на фронт, то куда-нибудь в другую местность. Вы же сами знаете, в каком состоянии наш гарнизон. В караульном батальоне дисциплина хромает на обе ноги, остаётся только кавалерийский дивизион и отряд Чеки. Сложно будет обороняться в случае чего.
  
  Каганов кивнул.
  
  - Да, я буду у Троцкого в понедельник или во вторник. Постараюсь убедить его, чтобы хотя бы через неделю-другую начали отправку бригады на фронт.
  
  Одобрительный гул был прерван Пуховым.
  
  - Рано радуетесь, товарищи. Приказ Троцкого - это, конечно, хорошо. Но! Вы забываете, что мятеж может начаться прямо завтра, еще до того, как товарищ Каганов окажется в Реввоенсовете. И второе - туляки, конечно, опасная публика. Однако вы забываете о городской контре. Зря забываете. Мы тут начали подчищать хвосты... - Пухов обвел глазами присутствующих и, обнаружив комиссара уездного продкомитета Василия Селиванова, ехидно добавил. - У твоих бывших соратников-эсеров, товарищ Селиванов, такой интересный список подобрали! Ты там под номером десять, если не ошибаюсь. Наверное, простить тебе не могут, что переметнулся к нам, большевикам.
  
  - Что еще за список? - Пробурчал уязвленный Селиванов, с нескрываемой неприязнью глянув на председателя ЧК.
  
  - Список на ликвидацию советских работников Сожеля, - ухмыльнулся Иван, доставая из нагрудного кармана сложенный вчетверо листок. - С адресами, замечу! Сейчас почитаю... Итак, под номером первым - ваш покорный слуга, как говорят буржуи. Второй - товарищ Каганов с супругой. Далее: Комиссаров, Маршин, Фрид, Ауэрбах, Войцехович, Вилецкий, Кацаф, Селиванов, ну и так далее. Всего - пятьдесят фамилий. Кому интересно, могут изучить этот замечательный список после заседания. Заодно узнаете, кто с кем и где живет. Если вдруг не в курсе.
  
  В помещении установилась гробовая тишина. Все молча переваривали услышанное. Лев по себе знал, как впечатляет сам факт существования такого списка. Кто-то уже всерьез выбрал тебя в качестве жертвы и собирает все сведения, чтобы в нужный момент с легкостью настичь и уничтожить.
  
  Пухов с нагловатой улыбкой оглядел присутствующих.
  
  - Ну что, товарищи, приуныли, нюни развесили? Это не мы в камере сидим и ждем исполнения приговора. Сами еще караем! Так что подавятся они своим списком и нашими фамилиями! Мы планируем в ближайшие дни арест большой группы контры, в том числе господ меньшевиков из бывшей Директории. Знаю, что при передаче власти им была гарантирована неприкосновенность. Но - обстоятельства изменились. Необходимо нейтрализовать все возможные очаги организации восстания. И тут уже не до принципов. Так что посмотрим еще, кто кого ликвидировать будет!
  
  * * *
  Лихо свернув на улицу Замковую, авто стремительно неслось к Либаво-Роменскому вокзалу.
  
  - Лева, а почему товарищ Корнеева не поехала тебя провожать? - Сидевший рядом с шофером, Пухов развернулся всем корпусом к Каганову.
  
  Ничего не ответив, Лев уставился в темноту окна. Однако Иван не унимался.
  
  - Не, я понимаю, она у нас занятой советский работник, и все эти мещанские сопли с проводами мужа для нее... как это слово? Николаша такое шикарное слово говорил! Не, без бутылки не вспомнить! - С ехидной улыбкой, подначивал Иван. Лев по-прежнему молчал.
  
  - Да ладно тебе дуться, Лева! - Прервав затянувшуюся было паузу, заулыбался Пухов. - Я ведь о тебе забочусь. Вижу, ты сам не свой. Хочешь, лично с Корнеевой воспитательную беседу проведу? Могу еще Николашу позвать - он у нас толк знает... в разговорах.
  
  - Иван, хватит юродствовать! - Наконец, не выдержал Каганов и жестко выругался.
  
  - Ого, - состроив изумленную физиономию, отреагировал председатель ЧК. - Кто бы мне сказал - в жисть не поверил бы! Оказывается, можешь, Лева. Чудеса. О, смотри, приехали!
  
  Сигналя клаксоном, автомобиль пробился через извозчиков и, обогнув здание вокзала по тротуару, выехал на первый перрон.
  
  - Зачем это, Иван? Мы что - пройти не в состоянии? К чему лишний раз людей будоражить? - Возмутился Лев.
  
  - Спокойно-а-аа! - Довольным голосом, протянул Пухов. - Кто из нас двоих отвечает за безопасность? Не переживай, я знаю, что делаю!
  
  Председатель ЧК борзел на глазах.
  
  - Яков, выйди, покури. Вот тебе папиросы! - С хозяйской интонацией приказал он своему шоферу и, дождавшись, когда тот выйдет, снова повернулся к Каганову. Лицо его стало серьезным.
  
  - За Лизой мы приглядим - тут не переживай. Голову с Хавкина сниму, если с нее хотя бы волосок упадет. Сам буду контролировать.
  
  Каганов с трудом проглотил комок в горле, и хотел было поблагодарить, но Иван продолжил:
  
  - А к тебе просьба - убери этих туляков как можно быстрее из Сожеля! Я понимаю: съезд, большим начальникам будет не до нас. Но, может, товарищ Свердлов подсобит, слово замолвит перед Троцким? Если бригаду к концу месяца из города убрать - считай, полдела сделано. Разорвем эту горячую любовь между офицерьем - тульским и нашим родимым. Без туляков наши не рискнут действовать.
  
  Лев кивнул и пристально посмотрел Ивану в глаза.
  
  - Да я и сам все прекрасно понимаю. Кроме одного. Зачем тебе эта полуживая Директория? Этот труп на теле истории? Насколько я знаю, дальше пустой говорильни у них дело не идет. Пусть бы продолжали сотрясать воздух...
  
  - Ты не прав, Лева, - жестко перебил его председатель Чеки. - Я понимаю - ты лично давал им гарантии. Переживаешь? Зря! Да, свою роль они безвозвратно отыграли в восемнадцатом. И сейчас это жалкий кружок неудачников. Но не остановились они, понимаешь? Тоже пытаются лезть к тулякам, запустили к ним своих агитаторов. Говорят красноармейцам, что Петлюра - свой человек, что с украинцами вы вместе на фронте воевали, да из одного котелка хлебали. А теперь, мол, ради жидов-большевиков своих братьев убивать пойдете? Лучше скинуть большевиков. Листовки издали. Ты помнишь, как Браун на рабочей конференции в декабре брехал? Мол, будем вместе с Киевом, а Петлюра - тот же Ленин. Тьфу! Нашел, кого с кем сравнивать!
  
  Лев помнил. Да, Браун тогда сам себя превзошел в изворотливости. Знал, что присоединенный немцами к Украине Сожель активно противится украинизации, вот и выискивал привлекательные определения. Вроде того, что Петлюра ничем не хуже Ленина и 'мы в Украину не пойдем, будем только под ее защитой'. Полная ерунда. Кто будет защищать не свои территории только из-за того, что они несоветские?
  
  Общность в названии у Сожельской Директории с Киевской, по сути, было случайной. У них даже главные лозунги говорили о разном. Сожеляне выступали за Учредительное Собрание и совершенно не имели желания оказаться в составе 'незалежной Украины'.
  
  - Формально ты прав, - признал Лев, мрачнея. - Директория сама нарушила договоренность. Повела антисоветскую агитацию. Ладно, черт с ними! Только не тратишь ли ты силы понапрасну? Что там за офицеры?
  
  Иван хищно сощурил глаза.
  
  - О, это отдельная песня! Это такая старая история, что ее начало помним еще мы с тобой!
  
  Явно намереваясь закурить, он полез в карман и тут же в сердцах выругался:
  
  - Черт, я ведь отдал Гиндину все папиросы!
  
  Лев предложил ему свой портсигар и сам с удовольствием закурил.
  
  - Иван, не интригуй. Тут времени до отправления всего ничего.
  
  Глубоко затянувшись, Пухов пренебрежительно махнул рукой.
  
  - Я тебя умоляю, Лёва! Будто нам сложно поезд остановить?
  
  Нахмурившись, Каганов укоризненно глянул на председателя ЧК.
  
  - Давай без этих... крайних проявлений. Так что за офицеры?
  
  Иван снисходительно хмыкнул, однако паясничать перестал и сразу перешел к вопросу.
  
  - Местячковые, сожельские. Частью - кадровые, но в основной массе - военного времени. Может, помнишь, стоял тут у нас 160-й Абхазский полк? А куда он делся, вернувшись с войны, не знаешь? - Иван снова глубоко затянулся и запрокинул голову. - Чёрт, все же хороший табачок! Что за папиросы?
  
  - 'Белый генерал', - нетерпеливо вздохнув, уточнил Каганов. И тут же вернулся к волнующей его теме. - Насколько мне известно, этот полк во времена гетмана пытался воссоздаться. Но вроде бы не вышло. И если я правильно помню, три месяца назад бывшие офицеры полка едва не разнесли городской пересыльный пункт, требуя выплаты жалования.
  
  - Ага, - кивнул Иван, выпуская колечки дыма. - Было дело. Самое первое для меня на этом посту. Я их тогда переписал, оштрафовал и отпустил. А зря. Опыта еще не хватало. Тем более, что рассказали мне об этих господах много интересного.
  
  Выбросив окурок в окно, Пухов непринужденно забрал из открытого портсигара пяток папирос и, положив их в нагрудный карман, продолжил:
  
  - 'Абхазцы' вернулись в Сожель в феврале восемнадцатого - когда Троцкий распустил армию по домам. В общем, успели застать Советскую власть перед эвакуацией. Начали осматриваться в городе, еще никакой организации у них не было. Когда Леплевский, председатель исполкома, и ты приняли решение покинуть Сожель, я, как тебе известно, взял на себя поручение вывезти казну.
  
  Каганов помрачнел, припоминая:
  
  - Так, подожди - это тоже они были?! Те, что пытались тебе помешать?!
  
  С нехорошей ухмылкой на лице Пухов многозначительно покивал головой.
  
  - Они самые. Окружили казначейство, думали напугают меня, - хмыкнув, он вновь закурил. - Но мы-то тоже не дураки! Только они появились, вышли наши ребята-красногвардейцы с пулеметами. Так что стояли офицерики под прицелом и помалкивали, наблюдая, как я мешки выношу.
  
  Лев не был свидетелем этого события. Ему рассказывал Леплевский о суровой толпе возле казначейства, тяжелыми взглядами провожающей Пухова с деньгами. И никто ничего не сказал, не выкрикнул... Еще тогда ему показалось это странным.
  
  - Потом, как ты знаешь, мы уехали, - приоткрыв дверцу и сплюнув на тротуар, продолжил Пухов. - И передали мандат на управление городом Думскому комитету. Боборыкин, ну тот, что входил в состав этого комитета, мно-о-го чего интересного понарассказывал, что тут без нас творилось. Так во-о-от... Оживились разные бандюганы. Но распоясаться не успели. В Думу заявились господа офицеры-'абхазцы' и сообщили о намерении создать милицию. Навязали себе белые повязки и с личным оружием в руках быстренько восстановили порядок. Привлекли гимназистов и всех желающих. Но потом в город вошли немцы, и господа офицеры как-то затихли. В мае власть в Киеве захватил Скоропадский, прижал демократов к ногтю и поставил главным в Сожеле бывшего предводителя дворянства Стоша...
  
  - Иван, ты мне всю историю оккупации будешь пересказывать? Давай конкретнее! - Посматривая на стоявший под парами паровоз, поторопил его Лев.
  
  С досадой вздохнув и покачав головой, Иван высунулся в дверцу и пронзительно свистнул.
  
  - Яков! Иди к дежурному! Пусть задержит отправление поезда до моего распоряжения! Понял? Давай, шустро! Бегом, я сказал! Во-о-от!..
  
  С наглой улыбкой во все лицо, он повернулся к рассерженному председателю парткома и, словно не замечая его недовольства, пропел:
  
  - 'Мы наш, мы новый мир построим'!.. Мда... Так на чем я остановился? Лёва, не горячись! Я ж рассказать бы не успел!
  
  Но Каганов, взбешенный самоуправством Пухова, не сразу смог успокоиться:
  
  - Иван, ты понимаешь, что переходишь всякие границы?! Добром это не кончится! - Сквозь зубы выговорил он.
  
  - Всё у всех кончится смертью. А пока - поживем! - Осклабился Пухов. - Хочешь коротко? Ну, я попробую. Так вот... Стош, видать, не дурак был и решил, что нечего офицерью беспризорному по городу шастать. Надумал призвать их под свои знамена, восстановить полк. Однако энтузиазма эта инициатива у господ офицеров не вызвала. Не хотелось им идти воевать за украинские национальные идеи. Впрямую гетманцам не отказали, но мурыжили с созданием полка и бумажной волокитой полгода, вплоть до революции в Германии и прихода к власти Директории. За демократами тоже не пошли - то ли долго присматривались, то ли не по нраву им меньшевики оказались. В любом случае, 'абхазцы' ни в чем замечены не были и никак себя не проявляли. Ну а по бумажкам - исправно служили в формируемом полку. Когда же мы к власти пришли, они устроили известную тебе бузу с разгромом распределительного пункта. Там, если помнишь, военная комендатура находилась. Маршин от них из револьвера отстреливался, но жертв, что примечательно, с обеих сторон не оказалось. Мотив бузы был простой и корыстный: офицерики поняли, что платить мы им не собираемся. А долг по жалованию с ноября висел.
  
  - Ну и что? Ты всерьез полагаешь, что эти баламуты могли составить какую-никакую подпольную организацию? С трудом верится, если судить по твоему рассказу. Из-за этого поезд надо было задерживать? - Недоуменно пожал плечами Лев. Папиросы в портсигаре как-то удивительно быстро растаяли, и вопрос с табаком в Москве обещал стать весьма острым. Прикурив последнюю, Каганов с усталостью глянул на все еще улыбающегося Пухова.
  
  - Баламуты, да не все. Слушай, что удалось выяснить на допросах. Туляки, которых мы расстреляли, показали, что к ним в кофейню 'Париж' несколько раз приходили чужаки с 'интересными предложениями' по объединению усилий. Сначала некая дамочка с двумя эсерами студенческой внешности - ну, эти из кодлы Брауна, я их вычислил и на днях планирую взять. А незадолго до ареста - четверо молодых мужчин с офицерской выправкой. Намекали, что имеют опытный боевой отряд с оружием и возможности для немедленной мобилизации нескольких сотен человек. Ссылались на крепкую дружбу с железнодорожниками. А недавно - да буквально позавчера - мы совершенно случайно задержали одного такого 'субчика'. Бывший поручик, герой войны, а боли боялся страшно.
  
  - Почему - боялся? - Заинтересовался Лев, переваривая новость о подпольном отряде.
  
  - Потому что руки на себя наложил после первого же допроса. Боялся своих выдать. Вот и выпрыгнул из окна. Вроде - всего второй этаж, да так упал неудачно. Сразу помер, - с недовольством пробурчал Пухов. - А я, болван, толком ничего не спросил. На потом оставил! Все из-за спешки, черт меня подери!
  
  - И что удалось выяснить? - Стараясь не вникать в подробности работы Чеки, спросил Каганов.
  
  Убедившись, что портсигар уже пустой, Пухов вытащил папиросу из кармана и, рассеянно глядя перед собой, закурил.
  
  - Он признался, что являлся ротным офицером 160-го Абхазского полка. И что вместе с товарищами-сослуживцами готовил переворот в городе. У них налажена связь со 2-й Тульской бригадой. Якобы там есть военспец с опытом Рыбинского или даже Ярославского восстания, уже организовавший из туляков боевую команду и проработавший план мятежа. Но кто это - поручик не знал: ни имени, ни должности. А ведь мог я у него выяснить, кто знает! Эээх!.. Кроме того, броневик на параде - это работа 'абхазцев' совместно с железнодорожниками. Уже несколько месяцев они активно сотрудничают и готовят планы взаимодействия. Планов поручик тоже не знал - не входил в штаб. Успел мне выдать только одного 'штабиста'. Но тот, гад, при задержании ушел! И это - всё!
  
  Зло выругавшись на самого себя, Иван с ненавистью уставился в окно. Пребывая под впечатлением, Каганов изумленно смотрел на него широко раскрытыми глазами.
  
  - В Ревкоме ты об этом намекал, - задумчиво заметил Лев. - И, полагаю, эта информация совершенно секретная?
  
  - Это вообще не информация... Оперативные данные, - буркнул председатель ЧК. - Даже тебе говорить нельзя.
  
  - Он что-нибудь по срокам сообщал? - Растирая виски, спросил Каганов. Перед глазами стояла Лиза, и ему было за нее дико страшно.
  
  - Начало апреля... Но ты сам понимаешь, сроки могут меняться.
  
  - Что ты предпринимаешь сейчас? - Не своим голосом спросил председатель парткома.
  
  Пухов покривился.
  
  - Берем всех подряд. В первую очередь, 'абхазцев'. Уже всю городскую тюрьму ими забили. Одновременно ищем следы 'мятежника' у туляков. Он должен как-то выделяться.
  
  - Но ведь... - На душе у Льва похолодело, и в горле пересохло. - Ты должен понимать, что активными действиями можешь вызвать преждевременное начало восстания!?
  
  - Да понимаю! - Нервно отмахнулся Иван. И они замолчали.
  
  - Ладно, Иван! Нужно уезжать, - встрепенулся Каганов после минутной паузы. - Пожалуйста, придумай, куда можно спрятать Риту, случись что... С Лизой вы не справитесь, я ее знаю. Девочку надо попытаться уберечь. Ох, не вовремя уезжаю!..
  
  Выбравшись из автомобиля, они в гнетущем молчании прошли к вагону. Остановились у ступенек и изучающе посмотрели друг на друга. Иван был как всегда - в своей излюбленной шоферской фуражке и потертой кожанке, с намотанным на шею длинным серым шарфом. Только характерная ухмылка на лице казалась в этот раз непривычно печальной.
  
  - Интересно, успеешь до мятежа в Сожель вернуться или нет? - Словно сам себя спросил Пухов.
  
  Каганов мрачно качнул головой.
  
  - Да ну тебя! Я ж всего на неделю. В крайнем случае, 25-го буду здесь. Ладно, бывай, Иван!
  
  Неожиданно Пухов коротко обнял его.
  
  - Бывай, Лев! И не поминай лихом!
  
  - Ты о чем?.. - Несколько растерялся Каганов.
  
  - Всё-всё, давай в вагон! Я сейчас отправление буду командовать! - Нахально усмехнулся председатель ЧК и, резко развернувшись, пружинистым шагом устремился к зданию вокзала.
  
  
  1919 год, март, 16-го дня, город Москва
  
  Предъявив часовому мандат и пропуск, подписанный Свердловым, Лев уверенно повернул направо по коридору. В декабре он уже бывал здесь, в квартирах Большого Дворца Кремля и поэтому дорогу помнил. Да и не просто бывал - целую неделю прожил у Якова Михайловича вместе с двумя другими товарищами перед возвращением в Сожель. Для таких гостей из прежней и нынешней жизни Свердлов специально отвел две комнаты в своем жилище. Однако в нынешний приезд Лев не стал навязываться на постой к председателю ВЦИКа. Слухи ходили нехорошие: мол, не до гостей сейчас Якову Михайловичу, тяжело болеет.
  
  Лев ни за что не поверил бы этим слухам - Свердлов на его памяти вообще не знал болезней - если бы сам вчера не услышал по телефону от Ольги Новгородцевой.
  
  - Ой, Лёвочка! Как хорошо, что ты позвонил. С Яковом - совсем беда. Температура за 40, галлюцинации, сознание теряет. И, представляешь, еще материалы к съезду готовит!.. Сил моих с ним бороться - больше нет! - Жаловалась она Каганову. И в завершение разговора подтвердила давешнее приглашение. - Ты обязательно приходи к нам, не стесняйся. Яков тебя ждет. Пропуск в секретариате лежит. Прямо с утра и приходи!
  
  Ошарашенный известием, Лев отрешенно брел по московским улицам. Погода стояла промозглая и неприятная, сырость пробирала до костей. Он шел почти бесцельно и бездумно. Саквояж с гостинцами и немногими личными вещами оттягивал руку. Остро хотелось курить, и старый ботинок отчего-то натирал ногу.
  
  Присев на ближайшую скамью, Каганов нервно порылся в саквояже, отыскивая новую коробку с папиросами. Наконец, закурил и, откинувшись на спинку, огляделся. Место было незнакомым - какой-то сквер, памятник, обгаженный голубями, трамвайные пути. Менялась Москва, и пока не в лучшую сторону. Улицу давно никто не убирал, и застаревший мусор валялся буквально под ногами. Облазила краска домов, плохо одетые люди с угрюмыми лицами спешили по своим делам. Становилось все холоднее, и Льву остро захотелось в Сожель.
  
  Остановился он у старого знакомого по ссыльным временам коренного москвича Юрия Козина. Тот служил в отделе Наркомата Просвещения и давнему приятелю был откровенно рад. Тем более, что Каганов приехал не с пустыми руками. Несколько банок тушенки, два фунта печенья и банка яблочной повидлы произвели на Юру и его семейство до неприличия сильное впечатление. Они смущались и не переставали благодарить. А Лев уже и не знал, куда деваться от неловкости. Гостинцы казались ему донельзя скромными.
  
  За вечерним морковным чаем они вспоминали о былом. Лев признался, что женился на знакомой им Корнеевой. Хозяева вполне ожидаемо изумились, но поздравили искренне. Потом последовал обмен новостями о соратниках по ссылке, и потихоньку общая тема для разговора начала иссякать.
  
  Ему выделили удобный топчан на кухне у печи и огородили уголок удивительно красивой японской ширмой. С общей убогой обстановкой квартиры она совершенно не вязалась и вероятно попала сюда случайно.
  
  Ночь Лев промучился от бессонницы. Ворочался с бока на бок, иногда тревожно дремал, курил, рассматривая бабочек на ширме в свете луны, мысленно писал Лизе письма и тихо сходил с ума от собственной беспомощности как-то повлиять на череду событий. Заснул он перед рассветом - небо в окне уже начинало сереть. И проснулся всего через пару часов, когда жена Козина, осунувшаяся и рано постаревшая женщина, случайно уронила на пол кастрюлю.
  
  Часам к одиннадцати Каганов засобирался к Свердловым. Положил в портфель бутылку Шустовского коньяка, трехфунтовый бочонок меда и жестяную коробку немецкого монпансье. По дороге старался ни о чем не думать. И только увидев перед глазами звонок в дубовой двери, почувствовал, как нервная дрожь охватывает его. Душа словно наизнанку выворачивалась.
  
  Каганов позвонил. Дверь открыл один из двух стариков-дворецких, перешедших к Свердловым 'по наследству' вместе с квартирой, - высокий, лысый, с бакенбардами. Имени его Лев не помнил. Угрюмо глянув сверху вниз, он провозгласил что-то вроде 'хозяева никого принимать не изволят'. Но за его плечом показалась Новгородцева - с опухшим, бледным лицом.
  
  - Пропустите этого молодого человека, - господским тоном сказала она, и старик послушно отступил в сторону.
  
  Клавдия, как в действительности звали Новгородцеву, дружески полуобняла Каганова, шмыгнула носом и прошептала:
  
  - Пойдем, он вроде в сознании. Только недолго - не больше минутки, хорошо? Утомляется быстро...
  
  Придав себе обычную горделивую осанку и поправив коротко остриженные волосы, она жестом позвала его за собой и приоткрыла дверь в большую светлую комнату.
  
  Похожий на тень Свердлов лежал в исподнем на кровати, укрытый до пояса теплым одеялом. У изголовья стоял табурет, на который Лев буквально рухнул. На Якова Михайловича смотреть было страшно. Он казался мертвым. Но Каганов не мог отвести взгляд.
  
  - Кто это?.. - Едва слышно выдавил Свердлов. Губы его почти не шевелились, только вздрогнули слегка.
  
  Лев, заикнувшись, назвался.
  
  - Тебе тоже было страшно? - С трудом произнося слова, словно сил уже совсем не оставалось, на грани слышимости спросил Яков Михайлович.
  
  Каганов было кивнул, но, тут же опомнившись, осторожно ответил:
  
  - Да, панически страшно... Но потом прошло, когда совсем плохо стало. Тогда уже все равно...
  
  - Значит... Еще не совсем плохо, - губы Свердлова слегка скривились. После паузы, во время которой показалось, что он потерял сознание, его лицо дрогнуло. - Очень страшно, Лёва... Прости меня. Я мало помог...
  
  - Яков Михайлович! - Встревожено привстал с табурета Каганов. - Вы обязательно выздоровеете!..
  
  - Иди, Лева, иди... - прошелестел Свердлов, уже не слушая его.
  
  Лев беспомощно оглянулся на дверь. Новгородцева, отчаянно жестикулируя, звала его на выход. Мимо нее в комнату проходили врачи и присутствие Каганова им категорически не нравилось.
  
  В столовой, куда спешно утащила его Клавдия, собралось человек пятнадцать. Был там и отец Якова Михайловича, приехавший из Нижнего Новгорода. Все пили чай и изредка тихо переговаривались. Обстановка была словно на поминках. Лев выставил на стол гостинцы, и Новгородцева с благодарностью кивнула. Свердлову никакой мед и коньяк уже бы не помогли.
  
  Время тянулось странно. Каганов не знал, сколько он уже здесь находится и почему остается. Новгородцева то впадала в отчаянье, то вдруг интересовалась у Льва Лизой и их сожельской жизнью.
  
  Неожиданно все пришли в движение и заволновались. 'Ленин, Ленин', - послышался шепот из коридора. В сторону комнаты со Свердловым мелькнуло драповое пальто с каракулевым воротником. Новгородцева тут же поспешила к гостю.
  
  - Не побоялся, - пробормотал себе под нос пожилой гравер, отец председателя ВЦИК.
  
  Мерно тикали напольные часы. Лев тупо рассматривал картину, висящую прямо напротив него - какие-то корабли во время шторма... Написано было мощно и реалистично, хотя сам Каганов никогда на море не был и шторма не видал. Задавят его теперь могилевчане совместно с отвергнутым любовником Петерисом Стучкой. Впрочем, время покажет. Без боя он сдаваться не собирался.
  
  Раздались быстрые шаги по коридору. Кто-то сказал вслух: 'Ушел'. Потом вдруг засуетились врачи. Стало непереносимо жутко. А еще минут через десять или может быть больше, Клавдия с окаменевшим лицом, пошатываясь, вошла в столовую, и все всё поняли.
  
  Якова Свердлова не стало.
  
  
  1919 год, март, 17-го дня, город Москва
  
  - Здравствуй, Янкель!
  
  Лев с удивлением наблюдал перемены в своем бывшем подчиненном. Приосанился, поплотнел, и на лице появилось выражение большого, уставшего начальника. Правда, увидев Каганова в кабинете, Янечка маску 'уронил' и вышел из-за стола с прежней дружеской улыбкой и широко раскрытыми объятьями.
  
  - Ждал, ждал тебя! Думал раньше зайдешь, - похлопав Льва по плечам, он тут же посерьезнел. - Но тут да - такие события!.. Вчера вечером заседание ЦК партии внепланово собирали - решали, как хоронить будем.
  
  Каганов скорбно покачал головой. Вчера вечером, возвращаясь из квартиры Свердлова, он первым делом зашел в почтово-телеграфную контору. Долго думал над текстом телеграммы для Лизы, черкал один за другим варианты. Нельзя было до официального сообщения впрямую писать о Свердлове. Наконец, придумал, вспомнив старую подпольную кличку: 'Умер товарищ Андрей ТЧК'. И, не удержавшись, добавил: 'Береги себя дочь ТЧК'.
  
  - Мне говорили, ты был у Него?
  
  - Был... - нахмурившись, подтвердил Лев.
  
  Агранов усадил его на кожаный диван у окна и пошел распорядиться насчет чая. Вскоре вернувшись с двумя стаканами в подстаканниках, он поставил их на придвинутый журнальный столик и уселся в кресло напротив.
  
   - Как там наш Сожель поживает? - Спросил Янкель, цепко глянув на Каганова.
  
  - Да вот мятеж ожидаем в ближайшие недели, - отхлебнув чай, горько усмехнулся председатель Полесского комитета РКП (б). - Про свой родной Рогачев уже в курсе?
  
  Янечка улыбнулся в ответ.
  
  - Осведомлен, как же. И, наверное, в большей степени, чем ты. Да-да, после твоего отъезда из Сожеля последовало продолжение.
  
  - В смысле? - Помрачнел Лев.
  
  - Да ничего такого, не волнуйся. Всё уже в порядке, - поспешил его успокоить Агранов. - Если помнишь, в четверг, 13 марта, мятежный пограничный батальон сложил оружие. А наутро в субботу пришлось целый полк в Рогачеве разоружать. Между прочим, один из прибывших на подавление бунта. Сил для этого было достаточно, все прошло быстро и бескровно.
  
  - Мда... - только и смог выдавить Лев.
  
  - И это не все новости, - хитро сощурился Янкель. - Вчера в Сожеле на Полесской станции еще один полк усмиряли. Пухов быстро справился. Разоружили и назад на позиции отправили. Даже туляков не привлекали, одним отрядом ЧК управились.
  
  - Черт знает что творится, - почувствовав, как сердце пропустило удар, пробормотал Лев. - У тебя здесь курить можно?
  
  - Тебе - можно, - приветливо улыбаясь, кивнул секретарь Малого Совнаркома.
  
  - Янкель, я бы хотел по прямому проводу со своими поговорить. Это реально организовать?
  
  - Отчего же нет? Вполне реально. Через полчаса нормально будет?
  
  Каганов посмотрел на Агранова, как на волшебника.
  
  - Спрашиваешь!
  
  - Кого вызываем? - С каким-то незнакомым выражением лица уточнил Янечка.
  
  - Эээээ... Комиссаров, Пухов... Корнеева.
  
  Хитро улыбнувшись, Агранов весело глянул на старого товарища и поднял трубку телефона.
  
  - Людочка, дай телеграмму в Сожельский уездный Ревком. Пусть в 15.30 будут готовы связаться со мной по прямому проводу. Фамилии товарищей: Комиссаров, Пухов, Корнеева. Комиссаров - это фамилия. Да! Всё правильно.
  
  Сложив на груди руки, он все с той же улыбкой на лице выжидающе уставился на взволнованного Каганова.
  
  - Лев, я не узнаю тебя! - Наконец, не выдержал Янкель. - Не говоришь друзьям о женитьбе, о том, что перешел дорогу старому Стучке. Да как перешел! Дядька Петерис наркомат и правительство забросил, уже собирал латышских стрелков Сожель идти завоевывать! Насилу удержали! Отправили назад в Ригу. Седина в бороду, как говорится, бес в ребро!
  
  Он хохотнул и восхищенно покачал головой.
  
  - Смело, брат, смело! Надеюсь, она того стоит... Чтобы вот так всю карьеру на кон ставить!..
  
  Его слова задели Каганова.
  
  - Янкель, причем тут карьера? Не берись судить о том, чего не знаешь!
  
  - О-о-о! - Протянул Агранов. - Похоже, стоит. И незачем так кипятиться. Мы, сожельские, все друг за друга. И вот послушай, что я тебе скажу. По-дружески.
  
  Тон его незаметно переменился, став жестким и поучающим.
  
  - Ты, Лев, из детского возраста никак не выйдешь. В рыцарей-романтиков, идеалистов играешь. Пока стоял за спиной Свердлова, тебе многое прощалось. А теперь счет другой пойдет. Ты 'ничей' человек, понимаешь? И звать тебя никак. Почему в бытность Свердлова запасные варианты не искал?! В губернаторы он собрался! Губернаторами просто так не становятся - ни при царе, ни при... Ладно, не буду тебя жизни учить. Сам дойдешь, если захочешь. Человек ты неглупый. Вот и посмотрим, чего ты стоишь.
  
  Подавляя неприязнь, Каганов смотрел на него с интересом. Агранову определенно нравилась вся эта кухня, о которой он сейчас активно намекал. Очевидно, 'клуб сожельских товарищей', несколько окрепнув, искал для себя адептов в регионах. 'Осиротевший' председатель уездного парткома, по всей видимости, имел для них определенную привлекательность. Уже не слушая разглагольствования Янкеля, Лев вспоминал, кто еще из сожельских, помимо Агранова, сейчас работал в Москве. Если не считать временно прикомандированного Лазаря Кагановича, навскидку вспомнился Гельфер, Леплевский, Цырлин, Гиндин, кто там еще?
  
  - Знаешь, Янечка, возможно тебя это удивит... - Улыбнувшись, встрял Лев в монолог Агранова. - Мне действительно неравнодушно мое будущее и мои планы. Но я не буду держаться за них любой ценой. Не в моих это правилах. Если турнут с должности, для рядовой работы всегда сгожусь. Все же какой-никакой опыт имею. Так что не пропаду и без губернских регалий.
  
  Янкель лучезарно улыбнулся в ответ.
  
  - Мда... Какой слог!.. Ну что ж... В оценке твоих умственных способностей я, кажется, погорячился.
  
  Они помолчали, внимательно изучая друг друга.
  
  - Мы тебя оформили в гостиницу, будешь жить рядом со съездом, - нарушил паузу Агранов великодушным жестом.
  
  - Спасибо.
  
  Неловкую ситуацию прервала трель телефонного звонка.
  
  - Агранов у аппарата, - голос Янкеля звучал уверенно и властно, словно принадлежал солидному мужу лет сорока. Выслушав кого-то на том конце провода, он заулыбался и продолжил уже с игривой интонацией. - А мы о Вас весьма и весьма наслышаны, да. Здравствуйте! Вот буквально сегодня я поставил вопрос категорически: сколько еще времени товарищ Каганов будет скрывать свою супругу? Да, да, здесь. Ну, конечно, разве я могу отказать...
  
  Лев и не заметил, как оказался у телефона. Он с трудом сдержался, чтобы не выхватить трубку из рук Агранова.
  
  - Лиза!..
  
  - Да, Лев! Прости меня! - Ее голос звучал взволнованно и как-то особенно приятно.
  
  - И ты - тоже! - Он старался говорить предельно лаконично, чтобы не доставить удовольствия Янкелю лишними подробностями.
  
  - Мы все в шоке от новости! Как Клавдия все это перенесла? Передай мои соболезнования.
  
  - Конечно, передам. Она молодец. Держится. Похороны завтра. Из-за них открытие съезда на день отложили. Лиза, я тебя очень прошу, слушай Ивана. Дело очень серьезное.
  
  - Лев, я поняла. Хорошо. Будь там аккуратнее. Он, наверное, тоже на съезде? - Спросила Лиза о Стучке.
  
  - Да, но за это не переживай. И знай, что я очень рад, что так поступил.
  
  Она поняла намек и почти всхлипнула в ответ.
  
  - Я тоже очень-очень рада.
  
  Трубку перехватил Пухов.
  
  - Товарищ Каганов, приветствую!
  
  - Здравствуй, Иван Иваныч!
  
  - Разрешите доложить: мы тут еще один полк разоружили! Опыт, понимаешь, нарабатываем! - Веселым голосом отчитался председатель ЧК.
  
  - Я уже в курсе, впечатлен! А как в целом обстановка?
  
  - В целом, все так же. Кое-что новое узнаю. Пока не радует. Но еще не критично. В Реввоенсовет, как я понял, ты не ходил?
  
  Лев тяжело вздохнул.
  
  - На сегодняшнее утро было назначено. Но из-за траурных мероприятий все отменилось. В лучшем случае буду поздно вечером или завтра утром. Но это вряд ли.
  
  - Будем ждать известий.
  
  - Я тебе телеграмму отправлю.
  
  Разговор с Комисаровым получился и вовсе кратким. Дольше занимать линию было неудобно.
  
  - А голос у твоей жены очень даже приятный! - не преминул заметить Агранов. - Наверное, рыжая?
  
  Усмехнувшись, Каганов отрицательно качнул головой, однако уточнять цвет волос намеренно не стал.
  
  - Ладно, я все равно всё выясню, - вроде как по-доброму пробурчал Янкель, пожимая на прощание руку. - Любопытно ведь. И мои мысли о будущем и настоящем обязательно обдумай!
  
  Лев из вежливости кивнул. А сам твердо повторил про себя: 'Мне всегда работа найдется!'
  
  * * *
  В приемной Реввоенсовета Каганов просидел до ночи. Троцкий всё еще не появлялся, дожидавшиеся его люди, посматривая на часы, постепенно уходили один за другим - боялись опоздать на последний трамвай.
  
  Льву, заселившему в гостиницу неподалеку, терять было нечего. И он задремал прямо на стуле, свесив голову на грудь.
  
  - Эй, товарищ! Идите домой! - Обратилась к нему уставшая секретарь. - Льва Давидовича сегодня, наверное, не будет.
  
  Каганов встрепенулся, вскочил и хотел было извиниться, как в коридоре вдруг послышались громкие энергичные шаги.
  
  - А это у нас кто? Записан? - уточнил Троцкий у секретаря. Та кивнула и тихо назвала его имя.
  
  - Хм, дождался. Значит, дело действительно серьезное, - словно сам себе сказал председатель Реввоенсовета. - Давайте коротко, прямо здесь.
  
  Стараясь не сбиваться, Лев отбарабанил заготовленный заранее короткий и ёмкий доклад. Щеки от волнения пылали, язык заплетался и смотреть в глаза Троцкому было тяжело.
  
  - Всё? - Как-то равнодушно уточнил Лев Давидович. - Мятежа боитесь? Справиться не можете?
  
  - У нас нет ни гарнизона, ни оружия! - Возмутился Каганов.
  
  - Совести у вас нет. Мы все силы на Восточный фронт бросаем, а вы тут в тылу бардак устроили, - буркнул председатель Реввоенсовета. Задумавшись, он отвернулся от визитера, прошелся по приемной и остановился возле секретаря.
  
  - Так, телеграфируйте командованию Западного фронта, - буднично сказал Троцкий. - Прямо сейчас, чтобы вопрос закрыть. Пусть завтра же отправляют 2-ю бригаду на фронт. На польский или под Овруч - куда важнее. Всё.
  
  И, оглянувшись на Каганова, буркнул:
  
  - Яков просил Вам помочь. Трудно не уважить просьбу покойного.
  
  Не дав опомнится, Троцкий ушел к себе в кабинет и закрыл на ключ замок.
  
  Лев растерянно смотрел на высокие филенчатые двери.
  
  - Я правильно понял?.. - После долгой паузы спросил он у печатающей текст на бланке телеграммы сонной секретарши. Та пожала плечами.
  
  - А что Вы хотите понять? Завтра начинается отправка на фронт 67 и 68 полков 2-й Тульской бригады 8-й дивизии. Вы это имели в виду?
  
  - Это... - пробормотал Лев, не в силах поверить в свершившееся. - Спасибо!!!
  
  - Мне-то за что? - Пожала плечами девушка и, больше не обращая на него внимания, продолжила печатать.
  
  Каганов словно на крыльях слетел вниз по лестнице. 'Надо бы на телеграф зайти!' - Вспомнил он, оглядываясь в темноте по дороге к гостинице. Но, судя по всему, все учреждения уже были закрыты. Хорошая новость для Сожеля откладывалась до утра.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Глава XXIV
  1919 год, март, 18-го дня, город Сожель
  
  За пару часов до рассвета в дом Колесникова заявился вдруг вестовой. Мысленно пожалев Маркелова, которому предстояло нестись по утреннему холоду в штаб, я повернулся на другой бок и поглубже натянул одеяло.
  
  - Владимир Васильевич, просыпайтесь! Тревогу объявили. Всем приказано быть в штабе.
  
  Встав с кровати, я с недоумением взглянул на Маркелова. 'Наверное, подшутил', - мелькнула первая мысль. Но нет - с озадаченным видом, больше не обращая на меня внимания, он одевался и попутно собирал походный мешок.
  
  Недоверчиво оглядываясь на него, я вышел на кухню за водой. Мимо, не поздоровавшись, пронесся с полотенцем на плече хмурый Савьясов. Похоже, Костя не обманывал. С сегодняшнего дня Георгий числился в отпуске и в 15.30 должен был отправиться вместе с женой поездом в Москву. Вчера вечером мы как раз отмечали его предстоящий отъезд...
  
  Вернувшись в комнату, я застал Маркелова уже бреющимся. Коротко глянув на меня через зеркало, он покачал головой.
  
  - И что за тревога? Что до поляков, что до Петлюры больше двухсот верст!
  
  - Даже предположить не могу, - пожал я плечами, застилая кровать.
  
  Через десять минут мы с походными мешками за плечами уже выходили из дома. Савьясов кашлял, но, не переставая, курил. Моросил дождь, было темно, по железной дороге пропыхтел малый маневровый паровоз.
  
  - Не нравится мне все это, - пробурчал Георгий и снова закашлялся.
  
  Возле штаба творилась настоящая кутерьма. Командиры подразделений пытались построить свой личный состав. Получалось плохо. Красноармейцы, словно малые дети, спросонья глазели друг на друга и на начальство, с трудом понимая, что от них хотят.
  
  Кубик с пеной у рта спорил с Матвеевым, командир бригады, бывший капитан старой армии Колганин равнодушно курил. Начальник штаба носился с бумагами в руках и периодически вчитывался в отдельные листы. Наконец, Ильинский, надсаживая голос, приказал всем командирам в чине не ниже ротного собраться в его кабинете на совещание. Дело пахло совсем плохо.
  
  - Поступил приказ, - слегка охрипшим голосом известил нас Кубик, - подписанный самим товарищем Троцким!
  
  После фамилии председателя Реввоенсовета, Кубик со значением потряс поднятым вверх указательным пальцем. Выглядело комично. Я даже голову наклонил, чтобы скрыть усмешку.
  
  - Нашей бригаде предписано немедленно начать отправку на фронт, под Овруч.
  
  В кабинете сразу стало тихо. 'Что значит 'немедленно'?' - задумался я: 'Мы даже оружием не укомплектованы'. И, словно отвечая на мой вопрос, Ильинский продолжил.
  
  - Но, как это ни горько признавать, в настоящий момент мы не в состоянии в полной мере обеспечить выполнение приказа, - скорбно констатировал он. И после паузы добавил в оглушающей тишине. - Поэтому, после экстренного совещания с командованием фронта, решено в срочном порядке отправить на позиции самые лучшие, в смысле боеготовности, наши подразделения - первый батальон 68 полка вместе с конной разведкой. И затем уже в течение трех дней, после доукомплектования, к ним присоединятся остальные части бригады.
  
  Я пытался осознать услышанное. Неожиданное известие спутало мысли, словно пыльным мешком по голове огрело. Вместо Москвы Савьясов в течение ближайших часов будет отправлен на фронт. И Маркелов, кстати, тоже - оба числились в составе первого батальона. Мне же предстояло обеспечить их роты всем необходимым до прихода основных сил. Наши планы рушились прямо на глазах.
  
  Я огляделся в поисках Георгия. Он сидел у дверей, ссутулившись, с угрюмым и жестким выражением лица. Казалось, еще секунда - и швырнет пару гранат в Ильинского.
  
  Тем временем, совещание продолжалось. Кубик поднял командира первого батальона, сверкающего выбритой головой армянина лет двадцати пяти.
  
  - Товарищ Алавердов, Вы у нас коммунист, ведь так?
  
  - Так точно! - С едва заметным акцентом, подтвердил тот.
  
  - Это хорошо! Пока командование бригадой не прибудет на фронт, вся ответственность ложится на Вас. Ясно? Чтобы никаких этих штучек и дезертирских настроений не было! Головой отвечаете! - С напыщенным видом внушал комбату комиссар. И уже поспокойнее добавил. - Железнодорожники формируют эшелон. Подготовьте списки по укомплектованию батальона...
  
  Прервавшись, Кубик нашел меня взглядом и слегка поморщился.
  
  - Товарищ Недозбруев!
  
  - Я.
  
  - Обеспечите батальон сухпайком на три дня, недостающим обмундированием... Ну, что там еще? В общем, всем, что попросит командир батальона.
  
  - Слушаюсь.
  
  У меня создавалось твердое впечатление, что Ильинский попросту не знал, что у нас есть, чем располагает убывающий на фронт батальон и что ему еще может потребоваться. Хотя по всем инстанциям трубил, что не занимается агитационной и воспитательной работой только из-за своей страшной занятости по обеспечению бригады необходимыми материальными ресурсами. В реальности, помощи от него было чуть. Считанные разы, да и то, связанные с поставкой оружия.
  
  Слово попросил Матвеев. Видимо, продолжая прежний спор с Ильинским, он настаивал на необходимости отправить с батальоном хотя бы одну артиллерийскую батарею. Но даже я знал, что в данный момент это невыполнимо. Прибывшие вчера поздно вечером вагоны со снарядами и прицельными приспособлениями до сих пор стояли неразгруженными на Полесской станции. В течение оставшихся нескольких часов подготовить артиллерийскую батарею к отправке на фронт было просто невозможно.
  
  - Вы понимаете, что без поддержки артиллерии выставлять на позиции батальон - верх безумия? Ради каких таких чрезвычайных целей? Насколько мне известно, острой необходимости нет. Противник в том районе активно применяет артиллерию. Батальон будет элементарно прижат к земле, и смысла в его экстренной отправке совершенно не останется! - Убеждал комполка и был совершенно прав. - Почему мы не можем задержать эшелон в Сожеле хотя бы на пять-семь часов?
  
  - Повторяю, нам приказано отправить первую часть не позднее девяти часов утра! - Не слушая доводов, отрезал Ильинский, указывая пальцем на телеграмму. - Через сутки прибудет и артиллерия. Думаю, это время можно и потерпеть.
  
  - Ну, дела! - Едва слышно пробормотал кто-то за моей спиной. - А ты сам-то, гнида, сутки под обстрелом проводил?
  
  Не знаю, насчет Кубика, а я - проводил... И потому снова обеспокоено взглянул на Савьясова. Тот меня удивил. С деловитым, сосредоточенным видом, покашливая в руку, он что-то чёркал или писал на сложенном листе бумаги. Совещание, похоже, проходило для него стороной.
  
  - Товарищи, - неожиданно вступил в перепалку командир артиллерийского дивизиона Куманин. Кажется, тоже из коммунистов. - Я всё понимаю, но мы физически не успеем подготовить батарею. Хочу предложить другой вариант. Как говорится, 'на безрыбье'. Можно соорудить небольшой 'броневик' с двумя орудиями 6-й батареи. Паровоз подходящий, знаю, есть. Думаю, Ревком не откажется его выделить. К нему надо найти две платформы для орудий, 'бронировать' их мешками с песком и шпалами. Пока все это сделаем, разгрузятся вагоны со снарядами. Укомплектуем и отправим догонять эшелон с первым батальоном.
  
  Идея штабу понравилась. И даже Матеев ее одобрил. Обсудив еще некоторое время порядок отправки частей, совещание завершилось. Загромыхали отодвигаемые стулья, военспецы поспешили на выход. За столом остался сидеть один Матвеев. По всей видимости, о чем-то задумался. И лицо у него было страшным: обреченным и безжизненным.
  
  Внизу меня дожидался Савьясов. С шальной веселостью глянув в глаза, он спросил:
  
  - Ну, и как тебе расклад? - И, не дожидаясь ответа, добавил. - Вот это и есть Судьба.
  
  - Что будешь делать? - Спросил я.
  
  Покивав головой, он улыбнулся.
  
  - Очень правильный вопрос. Мне нужно срочно связаться с Кузиным. Выделишь кого-нибудь надежного из своих в качестве вестового? Моим покидать расположение уже нельзя.
  
  - Конечно, - ответил я, тут же мысленно воспроизведя в посыльные Тимохина. И, не удержавшись, спросил. - А Оля?
  
  Задумчиво глянув на меня, Савьясов не сразу ответил:
  
  - Оля сегодня поедет в Москву. Билеты и пропуска у нее. Сам знаешь, оставаться ей нельзя.
  
  - Нельзя, - согласился я, почувствовав в его интонациях напряжение. По сути, он был прав - не мое дело интересоваться судьбой его жены.
  
  За последующие несколько часов мы встречались еще пару раз. Я передавал ему записки, принесенные Тимохиным от Кузина. О чем они договаривались - понятия не имел. Не до того было в той суматохе, в которой отправлялись на фронт роты первого батальона. Время летело стремительно, мы не успевали. Наконец, паровоз дал гудок, что означало окончание погрузки. Через десять минут эшелон должен был покинуть станцию.
  
  Временно оставив оформление бумаг на Пушкарева, я поспешил на перрон. Первым увидел Маркелова. С красными пятнами от волнения на щеках, Костя лихорадочно дымил самокруткой и горячо пожимал мне руку.
  
  - А я даже рад, что мы отправляемся. Надоело все. И городишко, будь он неладен...
  
  Пожелав ему удачи, я спросил, где найти Савьясова.
  
  - Да Вы уже прошли его вагон. Смотрите ближе к голове состава.
  
  В глазах рябило от стоявших на перроне бойцов. Я несколько раз прошел вдоль эшелона, найти Георгия получилось только в последний момент.
  
  - А я к твоим хозяйственникам бегал, тебя искал! - Засмеялся он.
  
  Быстрым шагом мы направились к его роте.
  
  - Ты прости меня, ежели что не так, - вдруг как-то невпопад сказал он.
  
  Я удивленно глянул на него.
  
  - Георгий, ты о чем? Через пару дней под Овручем встретимся. Лучше скажи, что ты решил с восстанием?
  
  Он недовольно сжал губы и после короткой паузы ответил.
  
  - Я хотел прямо сейчас поднять батальон. Но... Сожельское подполье против. Просят хотя бы неделю.
  
  - Сейчас?! - У меня перехватило дыхание. К такому повороту я был не готов.
  
  - Вот и Кузин примерно так же прореагировал, - жестко усмехнулся Георгий. - Впрочем, наверное, вы оба правы. Сейчас рано. Немного выждем, пока критическая масса не дозреет.
  
  Мы подошли к его вагону как раз к отправлению. Паровоз дал длинный гудок и тут же, выпустив пары, тронулся. Красноармейцы, подгоняемые комиссарами и взводными, бросая недокуренные папиросы, устремились по местам.
  
  Стало как-то пронзительно грустно. Георгий коротко обнял меня и хлопнул по спине.
  
  - Ну, вот и всё! Бывай, друг! Оле скажи... Нет, не надо. Вот это письмо передай. Пусть едет и ни о чем не думает.
  
  Подбегая к вагону, он оглянулся и, вскочив на подножку, махнул мне рукой. Долго смотреть ему вслед я не стал - примета плохая.
  
  Эшелон набирал скорость.
  
  * * *
  Командир новоявленного 'броневика' Архипов, молодой и дотошный парень, в буквальном смысле проел мне плешь, выбивая всё якобы необходимое по составленному им же списку.
  
  - Мне батальон в пятьсот человек было легче укомплектовать, чем Вашу команду, - хватаясь за голову от запросов, укорил его я. Однако он пропускал мои слова мимо ушей, и яростно требовал по три комплекта обмоток на каждого, материю на подворотнички и прочую мелочевку.
  
  Впрочем, со мной он еще вынуждал себя держаться в рамках приличий. На железнодорожников, говорят, бросался, словно цепной пес - тыча револьвером в лицо и угрожая расстрелом за саботаж. То платформу не ту дали, то мешки с песком плохо наполнили. Бывший унтер Пушкарев, между делом, выслушивая рассказы-жалобы об очередной выходке бывшего помощника командира 6-й батареи, назначенного сегодня командиром 'броневика', постоянно повторял в ответ с мудрым видом:
  
  - Ну а что хочите? Известное дело: из грязи - в князи!
  
  В пол третьего, поставив в известность Матвеева, я поспешил на извозчике к дому Колесникова. На душе было тревожно - боялся разминуться с Олей и в то же время понимал, что, наверное, увижу ее в последний раз. Сложно сказать, с чего вдруг вселилось в меня такая уверенность. Но душу эта обреченность жгла. Головой я понимал, что все складывается как нельзя к лучшему. Самому побороть чувства к Ольге у меня пока не получалось. С каждым днем запутывался только сильнее, и никакое самовнушение не помогало.
  
  У Колесниковых стояла напряженная тишина. Николай Николаевич выносил в коридорчик два небольших саквояжа, собранных Ольгой.
  
  - Владимир Васильевич! - Искренне обрадовался он. - Ну что там слышно у вас? Георгий до отправки сможет вырваться?
  
  Я удрученно покачал головой.
  
  - Вам Ольга Станиславовна не говорила? К ней вестового присылали. Отправили Савьясова в девять утра первым эшелоном. Наверное, уже возле Мозыря...
  
  Колесников помрачнел и устало присел на обувную тумбу.
  
  - Даже попрощаться не получилось, - вздохнул он. И после паузы продолжил. - Хороший человек Георгий. Мне такого сына воспитать не довелось... Мда... Дай бог, чтобы с Олей у них все сложилось. Вот и с Вами, Владимир Васильевич, я почти сроднился... Когда уезжаете?
  
  - В пятницу, наверное. Еще побуду у Вас эти дни, если не возражаете, - слова Николая Николаевича меня по-хорошему смутили.
  
  - О чем речь! Буду только рад! - Грустно улыбнулся он. - Сами видите, во что мой дом без вас всех превращается...
  
  По коридору послышались энергичные шаги, которые невозможно было перепутать. Ольга. В расстегнутом пальто, со строгим сосредоточенным лицом, натягивающая на руки перчатки, она буквально споткнулась на мне взглядом.
  
  - Володя?! - Вид у нее стал рассеянный и удивленный. С затаенной надеждой она спросила. - Неужели отменили отправку?
  
  Я покачал головой и рассказал, как провожал Георгия. Опустив при Колесникове, естественно, все речи о восстании. Оля слушала меня, отвернувшись. Тяжело ей было.
  
  - Эшелон прибудет, и его роту сразу на передовую бросят? - глухим голосом спросила Ольга. - Как обычно бывает?
  
  - Не думаю, - бодро соврал я. - Кубик создает видимость исполнения приказа. Батальон после прибытия будет ждать возле станции остальную бригаду, а потом уже...
  
  Замявшись, я резко замолчал. Ничего, чтобы ее успокоило, сказать не получалось.
  
  - Что - потом? - Требовательно уточнила она.
  
  - Это фронт, Ольга. Конечно, будет воевать. Опыт у него большой.
  
  Едва заметно шмыгнув носом и промокнув глаза платком, она резко повернулась к нам с Колесниковым.
  
  - Надо уже выходить. Еще извозчика искать.
  
  - Извозчик ждет у крыльца, - сказал я. - Так что немного времени есть.
  
  Колесников с благодарностью глянул на меня.
  
  - Спасибо, что позаботились. Я как-то совсем растерялся.
  
  Зависла пауза. Оля переглянулась с нами и предложила:
  
  - Давайте, что ли, присядем 'на дорожку'? У нас такая традиция.
  
  Кивнув, я вынес из столовой два стула - благо Колесников все еще сидел на тумбе. Не забыв расправить пальто, Ольга присела на самый краешек одного из них. Замерла и, казалась, вся ушла в мысли. Воспользовавшись моментом, я, почти не скрываясь, смотрел на нее, стараясь запомнить каждую черточку. Но почему-то запомнить не мог - даже облика в целом.
  
  Похоже, она чувствовала мой взгляд. И щеки ее довольно скоро порозовели.
  
  - Думаю, достаточно, - с нетерпением сказала Ольга, поднимаясь. - Дядя Коля, Вы, может быть, оставайтесь? Зачем Вам, простуженному, на холод лишний раз? Владимир Васильевич меня проводит. Да, Володя?
  
  Колесников хотел было возразить, но, глянув на меня, озадаченно остановился.
  
  - Ну, если ты настаиваешь, и господин Недозбруев не против... - с сомнением пожал он плечами.
  
  Не знаю, что подумал Николай Николаевич, но я прекрасно понимал - Ольга желает расспросить о новых планах Савьясова на восстание.
  
  Крепко обняв племянницу, резко постаревший и осунувшийся Колесников поцеловал ее в лоб и с тоскою сказал:
  
  - Свидимся ли?..
  
  - Дядя, ну что Вы такое говорите? Конечно, свидимся! Не через полгода-год, так через пять лет уж точно.
  
  Он с сомнением вздохнул:
  
  - Дай-то бог, дай-то бог! И помни, девочка, - я всегда буду тебя ждать, здесь твой дом... - Его глаза повлажнели. Мне стало не по себе. Колесников, как и я, прощался с Ольгой будто бы навсегда.
  
  - Спасибо Вам, дядя, - как-то особенно чувственно ответила она. И через мгновение отпрянула от его груди. - Ну всё, мне пора!
  
  Вопросительно оглянувшись и увидев мой кивок, Оля поправила перед зеркалом пальто и надела ту самую, запомнившуюся мне, шляпу с большими полями. Колесников порывался было поднести саквояжи, но я, улыбнувшись, уверил его, что справлюсь.
  
  В пролетке мы сели по одну сторону. Мне показалось, так проще - не нужно прятать глаза. Говорить ни о чем не хотелось. Достаточно было чувствовать ее присутствие рядом. Однако от мысли, что она навсегда исчезнет из моей жизни и что исчезнет прямо сейчас, становилось почти физически больно. И я старался не думать вообще.
  
  Не успели мы свернуть на улицу, идущую вдоль железной дороги к переезду, как увидели движущийся нам навстречу небольшой отряд интернационалистов со знакомым чекистом во главе. Он руководил обыском в доме Колесникова.
  
  Проводив их тяжелым взглядом, Оля с сарказмом сказала:
  
  - Вот они - хозяева жизни!
  
  И после паузы спросила:
  
  - А как сейчас там, в Москве? Много 'этих'?
  
  Я осторожно посмотрел ей в глаза и с трудом улыбнулся.
  
  - Завтра узнаете. Мне сложно ответить - полгода уже не был. За такой срок все могло измениться.
  
  - Это да, - согласилась она. - Полгода назад Вы бы Сожель не узнали.
  
  И в глазах ее вдруг мелькнуло какое-то испуганное выражение. После некоторой паузы она тихо добавила:
  
  - Не смотрите на меня так. Пожалуйста...
  
  Словно пропустив удар под дых, я отвел взгляд. Наверное, провожать ее изначально было плохой идеей. Но, с другой стороны, мне требовалось убедиться, что Оля благополучно села на поезд, да еще посмотреть, кто будет ее соседями в купе. Я уверял себя, что делаю это ради спокойствия Савьясова. Но в реальности, всё было совсем не так.
  
  Стоило мне вернуть самообладание, Ольга очень напрасно высказалась. И разрушила всё, что я только что выстроил в защиту.
  
  - Не могу простить себе, что тогда, на пешеходном мосту призналась Вам. Кто меня спрашивал? Поверьте, очень стыдно за себя.
  
  - Почему стыдно? - Глухо спросил я, удерживаясь, чтобы не посмотреть ей в глаза.
  
  Она не сразу ответила.
  
  - Потому что обнадежила Вас... Если бы не это признание, Вы бы уже не... Ну, по другому было бы сейчас. Спокойнее... - Ольга разволновалась, подыскивая слова, и голос ее звучал неуверенно.
  
  - Кому было бы спокойнее? - С неожиданной для себя жесткостью уточнил я и в упор глянул на нее. Она смотрела на меня широко распахнутыми, беззащитными глазами. И была так близко.
  
  - Всем! - Воскликнула Оля и быстро пересела на сиденье напротив. Это придало ей самообладания.
  
  - Значит, и Вам - было бы спокойнее? - Решил дожать я.
  
  Она помолчала.
  
  - С Вами сложно говорить. Вы цепляетесь к каждому слову.
  
  - Вы ушли от ответа.
  
  - Да, черт возьми, мне было бы легче! - Разъярилась вдруг Ольга. - Но сейчас Вы спросите - почему? Я не знаю почему! Вас это устроит? Как хорошо, что я уезжаю!..
  
  - В этом я с Вами полностью согласен. Хорошо, что уезжаете, - удивительно, но на душе у меня стало спокойно и хорошо. Я заулыбался, глядя на ее растерянное, взволнованное лицо.
  
  - Ну и чего Вы добились? - Сурово спросила она спустя мгновение. Мы уже въезжали на Привокзальную площадь. - Внесли смятение в мою душу, но это ладно. И теперь вместо того, чтобы забыть об этой истории, обнадёжены еще больше. А знаете, что мне кажется? Всё, что Вы якобы чувствуете ко мне - давайте говорить прямо - всего лишь проявление обычного мужского соперничества. Я выбрала Геру - Вы тут же заинтересовались мной. Мы стали мужем и женой - Вас это уязвило так, что взбеленились прямо. Гера ушел на фронт, и Вы, пользуясь этим, хотите взять пусть мизерный, но реванш. Всё это отвратительно выглядит!
  
  Я буквально задохнулся от ее слов.
  
  - И не провожайте меня! Видеть Вас больше не желаю!
  
  - Оля, не говорите глупостей! Я действительно люблю Вас!..
  
  Сказал и осекся. В общем-то, назвал своим словом то, что действительно чувствовал, но все равно определение стало для меня откровением. Воспользовавшись моим замешательством, Оля с саквояжами в руках ловко выпрыгнула из остановившейся у вокзала пролетки. Не ожидал от нее такой прыти.
  
  Рассчитавшись с извозчиком и стараясь не смотреть в его ухмыляющуюся физиономию, я огляделся. Толпа отъезжающих, заполнившая перрон пассажирского вокзала, мало напоминала нашу утрешнюю. Но сразу же увидеть Ольгу не позволяла. Сломя голову, я побежал вдоль состава. Так расставаться с ней мне было страшно.
  
  Уже продумывая, успею ли пройти через все вагоны, я обернулся назад и, наконец, увидел ее. Как умудрился проскочить мимо, было непонятно.
  
  Оля подавала вещи проводнику и беспокойно посматривала по сторонам. Не меня ли выискивала? И вот, столкнувшись со мной взглядом, вздрогнула.
  
  - Я же просила - не провожайте, - тихо, но жестко сказала она.
  
  - Мне необходимо убедиться, что Вы благополучно уехали, - стараясь унять сбившееся дыхание, ответил я.
  
  - Чтобы потом доложить Савьясову, да? Благие намерения, забота о друге, я понимаю, - язвительно усмехнулась она. - Только об этом будете рассказывать или как?
  
  Я ничего не ответил, только с грустью посмотрел на нее. В этот раз Ольга взгляд не отвела и, стараясь держаться строго, все поправляла выбивавшуюся на глаза прядь волос. Так мы и простояли - в непонятном безмолвии, пропуская пассажиров, до самого отправления поезда.
  
  - Адрес запомните, - подсаживая ее в вагон, я коротко объяснил, как найти моего брата в Москве. - Всякое бывает. Может, пригодится. Его Валериан зовут.
  
  Ольга, растерянно оглянувшись на меня, кивнула. И, больше не задерживаясь, прошла в коридор.
  
  Как я не высматривал ее в окнах, так и не увидел. Стоять здесь дольше смысла не оставалось. К тому же, меня ждали на складах.
  
  Мимо пронесся топот ног. С револьверами в руках трое, по виду - чекисты, запыхавшись, пытались догнать уходящий состав. Пробежав еще добрую сотню саженей, они, держась за бока, в бессилии остановились, глядя на отдаляющийся хвост поезда. 'Кому-то повезло', - мелькнула у меня злорадная мысль.
  
  * * *
  - Владимир Васильевич! - Уже в восьмом часу вечера окликнул меня Никитенко. - Там вас какой-то пацаненок ищет. Говорит, сосед прислал.
  
  Оторвавшись от отчета, я первым делом потер глаза. Освещение на складах было отвратительным, керосин чадил и быстро закоптил лампу. Так что писал практически в слепую и в глаза - словно песка насыпало.
  
  - Семен Аркадьевич, ну какие к чертям соседи!? - Раздраженно огрызнулся я. Настроение после отъезда Ольги было отвратительным.
  
  Подкрутив ус - а с недавних пор он стал отращивать залихватские усы - Никитенко пожал плечами.
  
  - Дело Ваше. Но, я думаю, речь о Вашем бывшем квартирохозяине, железнодорожнике.
  
  Встрепенувшись, я вскочил с места и прошел к воротам складов. Ожидавший меня серьезный мальчуган лет двенадцати уточнил мое имя, заговорчески переспросил, как зовут Колесникова, и только после этого вручил обрывок газеты с текстом, написанным карандашом и явно наспех. Пока я в свете фонаря расшифровывал послание, 'курьер' словно в воздухе растворился.
  
  'В доме засада ЧК. Ищут О.. Я не знаю, куда и чем она уехала. Вы, полагаю, тоже. Спаси Вас Бог' - каким-то невероятным образом сумел написать и передать Николай Николаевич.
  
  
  1919 год, март, 19-го дня, город Сожель
  
  Когда в среду утром, 19-го, ушел эшелон со вторым батальоном, а вместе с ними и штаб бригады во главе с Кубиком и комбригом Колганиным, мы с Пушкаревым были измотаны до предела. Безумный круговорот, в котором пришлось провести весь вечер и всю ночь напролет, закончился, полк худо-бедно укомплектовался, и нам, наконец, выпала возможность выспаться.
  
  Красноармейцы хозчасти хмурой, сонной толпой двинулись на свои почти бывшие квартиры. На складах оставались только дежурные наряды из роты Никитенко.
  
  Со вздохом вспомнив кровать в доме Колесникова, я составил стулья возле 'буржуйки' в каптерке. И вышел перед сном покурить.
  
  Засоренная подсолнухами скамеечка у ворот показалась мне вполне привлекательной. Сбросив шелуху на землю, я с удовольствием уселся, вытянул ноги и, прислонившись спиной к большому дереву, задумался. Вспомнился разговор с Олей. Казалось, он был не вчера днем, а добрую неделю назад. Улыбнулся ее оговоркам и растерянности. В душе стало тепло и хорошо. Незнакомое, приятное ощущение. Но задержалось оно, увы, ненадолго.
  
  Тут же память подбросила совсем другие подробности разговора. Нелицеприятные. Давал ли я Ольге повод столь скверно думать о себе? Нет. Тогда почему она сделала такие выводы? Неожиданно, нелепо, обидно, в конце концов. Да, я сто раз виноват, что упустил свой шанс, что вовремя не разглядел Олю. Слишком занят был собой и своими противоречиями. Ошибка из разряда непоправимых.
  
  С досады, я зашвырнул подальше окурок папиросы. Прикурил новую, и снова закрыл глаза. Истязать себя вопросами без ответов смысла не имело. Просто попытался вспомнить Олино лицо.
  
  Неожиданно получилось. Но одновременно всплыли некоторые факты, прошедшие незамеченными вчера. Сопоставил, и - стало не по себе.
  
  Первый факт - по дороге на вокзал мы встретили отряд из чрезвычайки. Потом были трое с револьверами, не догнавшие поезд. Ну и, наконец, засада в доме.
  
  Похоже, это были звенья одной цепи. Оля чудом избежала ареста. Но если чекисты на вокзале шли именно за ней, значит, сумели узнать, что она едет в Москву. Пусть не успели перехватить, но...
  
  Новая мысль заставила меня вскочить на ноги и беспокойно заходить кругами по складскому двору. В таком случае, чекисты наверняка телеграфировали на следующую по пути в Москву станцию. И возможно еще вчера Олю арестовали в каком-нибудь Новозыбкове или Злынке.
  
  С другой стороны, если чекисты знали, что она уехала в Москву и пытались перехватить ее в поезде, какой был смысл устанавливать засаду у Колесникова? Как подстраховочный вариант? Успокаивало одно: засаду все еще не снимали. Пару часов назад мне удалось это выяснить через Лиду Журавину, живущую по соседству. Значит, пока никакого ареста нет. И мысль эта показалась разумной.
  
  Закурив третью по счету папиросу, я лихорадочно просчитывал в уме варианты. Телеграмму о прибытии в Москву, которую обещала дать Ольга, Колесников не получит. Вся корреспонденция теперь перехватывалась - вне сомнений. Можно было бы самому сделать запрос, но я не знал московского адреса Савьясова. Реально ли будет телеграфировать с фронта, уже от лица Георгия - понятия не имел. Предупредить брата? О чем? Чтобы встретил ее на вокзале? Но я не запомнил номера вагона. И как Ольга могла бы догадаться, что известие к нам не дошло? От вопросов раскалывалась голова.
  
  Прийти в ЧК и напрямую спросить, нет ли у них арестованной Климович-Савьясовой - по меньшей мере, наивно. Никаких справок чекисты не давали. Мелькнула мысль взять мотоциклет и сгонять до первой станции, на которой останавливался московский поезд. Хотя бы просто посмотреть. Острая по жгучести мысль. Но что эта поездка могла дать? К тому же, прошло часов пятнадцать с момента прохождения состава.
  
  Мои размышления прервал прозвучавший невдалеке залп трехлинеек. Один, через паузу другой. Еще через паузу третий. Судя по звуку, стреляли в нескольких верстах от складов. То ли в центре города, то ли на другом берегу реки.
  
  - Что это было, не знаете? - Спросил я у Никитенко, вышедшего из караулки погреться на солнышке.
  
  - А, это? - Снисходительно усмехнулся он, мотнув головой в сторону реки. - Это начальник гарнизона решил научить стрелять 67-й полк. Понабрали, понимаешь, по деревням не пойми кого, а им послезавтра на фронт. Вот Маршин и учит их, с какой стороны винтовка пуляет. А есть ли смысл? Всё одно - перед смертью не надышишься.
  
  - Маршин? - Удивился я. - Почему не новый комполка Лазицкий? И где же они стреляют, что так хорошо слышно?
  
  Никитенко неторопливо и словно напоказ достал из-за пазухи новенький, расшитый бисером, кисет для табака и, крякнув, одним движением смастерил самокрутку.
  
  - Конечно, не сам Маршин. Это я так... - Он неопределенно махнул рукой. - Военком объявку во всех газетах разместил, что в парке бывшего князя всю неделю стрельбы учебные будут идти. Еще вот обещались ледяные торосы сегодня взорвать. Народ полюбопытствовать хочет, а в парк из-за стрельб не пускают. Да и дело ли - в самом городе учения устраивать?!
  
  Вспомнив свое дурацкое прохождение по мосту, я мрачно усмехнулся.
  
  - Что, опять река встала?
  
  - Да нет, снова лед идет. Но у моста столько набилось, что надо уже взрывать. Иначе опоры снесет.
  
  Семен Аркадьевич явно ожидал, что я спрошу о его новеньком кисете. Пришлось уважить старого боевого товарища:
  
  - Никак поклонницу завели, господин прапорщик?
  
  Тот сразу расцвел. И подкрутил ус. Вот и выяснилась причина его внезапной усатости.
  
  - Есть такое дело, товарищ командир. Не думал, не гадал, да вот подженился на старости лет.
  
  Я грустно улыбнулся.
  
  - Поздравляю, Семен Аркадьевич! Ну а как же теперь с Вашими планами? Я так понимаю - самое время дезертировать.
  
  Никитенко смущенно замялся.
  
  - Да не побегу я никуда. Ксения моя и слышать не хочет. Она ж у доктора нашего, у Журавина, сестричкой служит.
  
  - Мда, - усмехнулся я. - Неожиданное стечение обстоятельств! Признаться, думал, ничто Вас уже не остановит.
  
  - А вот большевичков бы скинул, - сощурившись, неожиданно добавил он. Будто быв воздух.
  
  - Да, это бы помогло, - кивнул я в задумчивости.
  
  - А в чем помочь надо, Владимир Васильевич?
  
  
  1919 год, март, 21-го дня, эшелон хозчасти 68-го полка
  
  Зайти к Колесникову перед отправкой на фронт так и не получилось. В доме постоянно дежурили чекисты и задерживали для выяснения личности всех, кто имел неосторожность навестить Николая Николаевича. Работали они непрофессионально, не то, что парни из царской Охранки. По крайней мере, вся улица была извещена о том, что в доме номер шесть находится ЧК и сколько человек дежурит в данный момент.
  
  Я продолжал считать засаду добрым признаком того, что с Олей все благополучно. И поэтому, отпустив свои страхи, погрузился в сборы эшелона хозчасти.
  
  Одновременно с нами проходила погрузка батальонов 67-го полка. Железнодорожные комиссары, как угорелые, носились по путям, собирая расползающиеся толпы красноармейцев. Не успевали загнать их по вагонам, как те 'тонким ручейком' вновь растекались по окрестностям Полесской станции. Военспецы в этой суете участия не принимали и, объединяясь в небольшие группы, мирно беседовали об отвлеченных материях. Все же у нас такого бардака не было.
  
  Никитенко относился к 67-му полку с особой неприязнью.
  
  - Загадили все пути, чем их там кормят?! Не пройти, не проехать! И стоят, как овцы на пастбище. Вон, посмотрите, Владимир Васильевич - ну, ей же ей, бараны! - Указал он на очередной комиссарский загон бойцов в вагоны. Зрелище и впрямь напоминало 'сельскую пастораль'.
  
  Посмеявшись, я продолжил обход нашего эшелона. Мы отправлялись через считанные минуты, и следовало еще раз осмотреть свое 'хозяйство'. Ротный дезертировал, на его должность я хотел уже официально утвердить Никитенко. Квартирмейстер Петерсон полчаса назад был погружен в вагон беспробудно пьяным и расхристанным. С ним еще предстояло разобраться. Остальные военспецы инертно исполняли свои обязанности и особо не проявляли себя.
  
  Ничего нового обход не показал. Зато позабавили жалобы со всех сторон на 'озверевшего' Пушкарева. Тот, по словам красноармейцев, выделил в каждый вагон всего по одной керосиновой лампе и по десять поленьев дров.
  
  - Филипп Макарыч, - увидев его, скрупулезно высчитывающего что-то на счетах, и удивительно похожего на приказчика в купеческой лавке, я едва сдержал улыбку. - Бойцы жалуются, что Вы их керосинками обделили. Да и дров по такой погоде явно маловато.
  
  Оторвавшись от вычислений, он озадаченно глянул на меня.
  
  - Как прикажете, товарищ командир. Но я вот как поразмыслил. Дров у нас мало, а дорога по лесам пойдет. Хлопцам заняться все равно нечем. Так пусть свои головы озадачат, как дрова раздобыть во время стоянок. Я узнавал - с частыми остановками пойдем.
  
  - Ну, Вы затейник! - усмехнулся я. - А керосинки? Тоже у нас в лесу растут?
  
  - Владимир Васильевич, ну зачем им те керосинки? Читать вслух газеты и одной хватит. Как будто они вообще читать будут... С запасами керосина у нас и вовсе беда.
  
  - Эх, Филипп Макарыч, не слышат Вас комиссары! - Его куркульский подход к хозяйству меня развеселил. - Значит так. За добросовестный подход и экономию ресурсов объявляю Вам благодарность. А относительно керосинок... Выдайте в вагоны по две - все же весь вечер и ночь ехать. И топоры не забудьте, раз уж рубку дров запланировали! Всё ясно? Выполняйте.
  
  Пушкарев недовольно вздохнул, брякнул 'Слушаюсь!' и, что-то бурча под нос, направился к грузовому вагону. Судя по всему, с добросовестным помощником мне повезло.
  
  * * *
  
  Эшелон едва тянулся, то и дело останавливаясь у разъездов. Иногда казалось, пешим порядком было бы быстрее. Однако никто никуда не торопился.
  
  Что ждало нас впереди? Допустим, успешное взятие маленького украинского городка Овруч. Ну а потом? Предположим, разгромим Петлюру - с этаким-то войском, похожим на стадо пугливых овец. Ну, предположим. Затем, наверное, направят нас против поляков - год-другой с ними повоюем. Что дальше? Еще какой-нибудь фронт Гражданской войны. Однако любая война заканчивается. Что будет после этого?
  
  До большевистского переворота я видел себя продолжающим службу в армии, надеялся получить хорошее военное образование. Поэтому до февраля восемнадцатого года не спешил принимать решений. Верил, что большевики, как пришли, так и уйдут, а Россия и армия останутся.
  
  Однако если Россия еще была, от армии не осталось ничего. Троцкий создал ей в противовес жалкое, ничтожное подобие.
  
  Теперь у меня не было планов. Я не мог представить, как буду жить после демобилизации, при большевиках. И какая она будет - эта жизнь? Все, что происходило на моих глазах, вело к необратимой катастрофе. Крестьян беспощадно грабили, рабочим не выплачивали жалованья и заставляли голодать их семьи, интеллигенцию уничтожали, моральные ценности опровергали самым циничным образом. Всплывшая 'пена', дорвавшиеся до власти маленькие человечки, развращенные этой властью, теперь мстили всем вокруг за свои прежние унижения.
  
  Они мешали жить моим родным, друзьям, ...любимой женщине. Не просто мешали - угрожали жизни. И мириться с этим я больше не мог.
  
  
  1919 год, март, 22-го дня, Мозырский уезд, Каролинская волость, станция Словечно
  
  - Ух, какая река! - С восхищением воскликнул Никитенко, рассматривая разлившуюся в паводке Припять. - Эх, простор!.. А мы тут воюем не понять зачем!..
  
  На рассвете эшелон проходил по мосту через Припять возле Мозыря, и в утренней дымке виднелись узкие челны рыбаков.
  
  - Сети ставят, - со знанием дела кивнул на них Никитенко
  
  Прогрохотав по мосту, эшелон повернул направо и медленно пополз вдоль реки. По обе стороны насыпи стояли побеленные крестьянские хаты, крытые соломой, очень напоминающие украинские мазанки и совершенно не похожие на сожельские.
  
  Дорога вновь повернула - теперь уже налево. И, въехав в лес, паровоз начал торможение.
  
  - Опять стоим! Да что это такое! - Проворчал переворачиваясь на другой бок второй взводный роты охраны - бывший прапорщик Алексей Плюев.
  
  - Ничего, Лёшка, зато выспишься! - Бравым голосом заметил Никитенко.
  
  Плюева в Сожеле я почти не видел, и что он собой представлял - не знал.
  
  - С Вами, дядь Семен, поспишь! - С сарказмом ухмыльнулся Алексей и, усевшись, закурил.
  
  Мы встретились с ним взглядом, и он поспешно потупил взор. Похоже, не знал, как вести себя со мной и как объяснить свое частое отсутствие в полку. А раз придумать не успел, самое время было выяснить. И я задал ему вопрос в лоб.
  
  Прапорщик покраснел, метнул беспомощный взгляд на Никитенко и, наконец, выдал сбивчивую версию про больную тетю, по счастливому стечению обстоятельств, живущую прямо в Сожеле. Многозначительно хмыкнув, я потерял к нему интерес и задумчиво уставился в окно.
  
  Солдаты из нашего эшелона как раз тащили к насыпи засохшую сосну. И здесь же, возле состава, принялись рубить ее на чурки. Дело у них шло бойко и весело. На звук топора повыскакивали бойцы из других вагонов, снаряжая в лес своих делегатов за топливом.
  
  - Может и нам дровишками разжиться? - Задумчиво почесал затылок Семен Аркадьевич. - Пушкарев, все же та еще сволочь кулацкая. Мог бы хотя бы Вас дровами обеспечить. Буржуйка наша скоро простынет.
  
  - А, пойдемте! Кости немного разомнем, - с легкостью согласился я и, накинув шинель, выпрыгнул из вагона.
  
  - Эй, братишка, топор одолжи! - попросил Никитенко ближайших к нам красноармейцев, среди которых я узнал Алимова. Те не отказали. И мы с Семеном Аркадьевичем быстро спустились с насыпи в сосновый лес.
  
  Снега уже не было. Приятно пахло прелой хвоей и шишками.
  
  - Владимир Васильевич, Вы агитаторов видели? Кто это такие?
  
  С недоумением глянув на него, я уточнил:
  
  - Никитенко, Вы о чем?
  
  - Знать не видели! - С досадой крякнув, он свалил ударом ноги сухую сосенку. - А вот и дрова!
  
  Оглянувшись по сторонам, Семен Аркадьевич тихим голосом рассказал, что еще в Сожеле промеж бойцов 67-го полка ходили какие-то странные люди. По виду - переодетые в штатское офицеры. Выправка выдавала и обороты речи. Ходили они и стращали. Мол, большевики отправляют полк на польский фронт. А там ждет сильная и опытная дивизия, чтобы в пух и прах разбить туляков.
  
  - Да уж, - покачал я головой. - Интересно, что задумали? На дезертирство подбивают, не иначе. Я примерно представляю, чьи это люди. Хотя, конечно, могу ошибаться.
  
  - Так зачем им это, Владимир Васильевич? - Обеспокоено спросил Никитенко.
  
  Взяв у него топор и срубив очередную сосну, я пожал плечами и пообещал:
  
  - К нашим доберемся и у Савьясова попытаем. Уверен, он будет знать. Больше скажу - думаю, это входит в его план. И пойдемте уже назад. Дров нам хватит, а от эшелона отставать как-то не хочется.
  
  * * *
  Оставшиеся шестьдесят верст до станции Словечно наш состав полз больше пяти часов. И где-то в полдень, наконец, достиг местечка.
  
  Еще в центре волости, в Каролине, мы услышали громовые раскаты артиллерии, и шутки сразу примолкли. Всех интересовал вопрос: наши или по нашим? На подъезде к Словечно все стало ясно.
  
  На саму станцию наш эшелон пробиться не смог. Все пути были загромождены составами полка и артиллерийского дивизиона. Оставив хозчасть под присмотром Никитенко, я в сопровождении Тимохина и Алимова отправился на поиски штаба.
  
  Повсюду были следы недавнего обстрела. Дымились свежие воронки, а на первом пути догорали останки двух вагонов.
  
  - Где найти Матвеева? - спросил я у внешне знакомого военспеца.
  
  Тот посмотрел на меня непонимающим взглядом и заорал в ответ:
  
  - Что?! Не слышу!
  
  Зрачки его глаз ненормально расширились, и из уха сочилась кровь. Но на ногах вроде стоял крепко.
  
  Я огляделся и остановил пробегающего мимо красноармейца, косолапого рябого парня лет двадцати пяти.
  
  - Кто таков?
  
  - Красноармеец Белкин, - растерянно пролепетал он.
  
  - Батальон?
  
  - Этот, как его? Первый!..
  
  - Где санитарный поезд, знаешь?
  
  - Не... Никак нет.
  
  - Так... Рота какая? Как фамилия командира?
  
  - Этот, как его, Маркизов!
  
  - Маркелов?
  
  - Да, он, кажись...
  
  Дальнейшие попытки что-то выяснить ни к чему не привели. Боец был напуган, дезориентирован и не знал, как сбежать от меня. Я сам отпустил его, поручив сопровождать контуженного военспеца до ближайшего фельдшера или санитарного поезда.
  
  Кутерьма продолжалась. Красноармейцы беспорядочно метались по станции - то ли искали свои эшелоны, то ли надежное укрытие. Военспецов и комиссаров среди них я не видел.
  
  По ушам резануло звуком мощного паровозного гудка. Со стороны Овруча появился еще один состав. Пронзительно заскрипев тормозами, он не успел остановиться и боднул последний вагон впередистоящего поезда. К счастью, скорость была совсем невысока.
  
  - Твою мать! Да что ты делаешь?! - Истерично орали выскочившие железнодорожники. - Мало тебе крушения под Бережестью!?
  
  Побледневший под впечатлением происходящего, Алимов едва переставлял ноги, и только злые тычки Тимохина заставляли его не терять голову.
  
  - Что у вас тут происходит?! - Нашел я, наконец, внешне вменяемых военспецов из артиллеристов. С помощью обслуги, они закатывали орудие на платформу.
  
  - А ты откуда такой чистый свалился? - заорал на меня военспец с горбатым носом и тонкими усами.
  
  - Заведующий хозчастью 68 полка Недозбруев. Прибыл с эшелоном хозчасти из Сожеля, - полностью представился я. - С кем имею честь?
  
  - О, тыловики на разгром пожаловали! - Злорадно оскалился военспец с обожженной щекой.
  
  - Погоди, Антон, - остановил его горбоносый. И представился в ответ. - Командир 4-й батареи Бранд.
  
  Мы пожали друг другу руки. Мой тезка и ровесник, бывший капитан Бранд прибыл в Словечно три дня назад, 19-го, вместе со вторым батальоном нашего полка и штабом бригады. Коротко и ёмко он рассказал, что тут произошло.
  
  ...Получив сведения от разведки, будто в Овруче слабые и малочисленные петлюровские войска, Ильинский и комиссар фронта Гуревич начали настаивать на немедленном наступлении. Командир бригады Колганин под их давлением согласился. И на рассвете 20 марта оба батальона выгрузились возле разъезда Хра.
  
  Двинулись цепью на противника, и тут же начался сильный артобстрел. Пехота спешно окапывалась, артиллеристы, прижатые к земле, не сразу смогли развернуть орудия. Петлюровцы утюжили их день, потом ночь, потом снова день. В общем, когда Кубик и комбриг прибыли 21-го на позиции, уставшие батальоны не выдержали продолжающегося обстрела и побежали.
  
  Ильинский быстро восстановил порядок - говорят, лично пристреливал из маузера особо отъявленных паникеров. Однако вернуть положение оказалось уже невозможно. И Кубик с Колганиным дали приказ отступать до станции Бережесь.
  
  Отступление получилось беспорядочным. Особенная неразбериха творилась у сводной батареи артиллеристов - побросали орудия, ящики со снарядами.
  
  - Стыдно вспомнить, - признался Бранд. - С трудом привел бойцов в чувство. По крайней мере, заставил их вернуться за орудиями и передками.
  
  Ну и железнодорожники внесли свою лепту. Не привыкшие к обстрелу, они раскочегарили паровозы на полную мощь и едва не привели эшелоны к крушению. В общем, с грехом пополам под продолжающимся артиллерийским огнем полк отошел на Бережесь.
  
  Но не успели передохнуть и занять новые позиции, как сегодня утром на станцию влетел петлюровский бронепоезд и прямой наводкой обстрелял составы. Одновременно по расположению красных частей массированно ударила артиллерия.
  
  Полк вновь побежал, на ходу заскакивая в отходящие эшелоны. И это позорное бегство продолжалось все пятнадцать верст до Словечно. Следом за красными, словно отчаянная лайка за кабаном, двигался бронепоезд противника. И только на станции удалось дать ему нормальный отпор.
  
  Спасителем полка нечаянно-негаданно для себя выступил артиллерийский расчет Владимира Бранда. Увидев въезжающий на станцию по соседнему пути бронепоезд, бойцы наспех выкатили трехдюймовку с платформы и с первого же выстрела снесли петлюровцам блиндированную платформу с орудиями. После прямого попадания противник был вынужден срочно ретировался.
  
  - Видите, вагоны догорают? - Показал Бранд на крайний справа путь. - Их еще на Бережеси бронепоезд разгромил. Тоже прямой наводкой. Вроде бы вон тот вагон был вашим, штабным.
  
  - Хотите сказать, вагон Матвеева? - С нехорошим предчувствием уточнил я.
  
  - Да, он самый, - угрюмо кивнул артиллерист. - Но Матвеева я только что видел. Живой. Вместе с вашим комиссаром во-о-он в ту сторону продвигались.
  
  Искренне поблагодарив Бранда, и следуя его указке, я поспешил вдоль побитого картечью эшелона, внимательно осматривая окрестности. И умудрился нос к носу столкнуться с Кубиком.
  
  - А, Недозбруев! - С отвращением сплюнув, процедил он. Лицо его было вымазано в темной пыли. - Ну и чё ты приперся?! Еще и твой эшелон с путей сталкивать!?
  
  Стиснув зубы, я постарался сохранить спокойный тон:
  
  - Прибыл по распоряжению командира полка точно в назначенный срок, - и зачем-то добавил. - Доставили сухой паек и походные кухни.
  
  Кубик просветлел.
  
  - Пожрать - это хорошо! Иди к своим - пусть кашеварят. А мы тут разберемся и за тобой вестового пришлем. Всё понял?
  
  - Так точно, - подтвердил я и в скверном состоянии духа направился к эшелону хозчасти. Никого из своих так и не увидел, не поговорил. На душе было скверно.
  
  
  * * *
  Обо мне вспомнили часам к десяти вечера.
  
  Вестовой провел до вагона штаба бригады. В темноте, да среди скопления эшелонов, сам бы долго его искал.
  
  Колганин и Кубик обитали в перестроенном вагоне первого класса. Часть переборок в нем была снесена, и образовавшееся пространство хорошо вмещало командирский состав бригады.
  
  Шло совещание. Смущенно кивнув, я занял стул в последнем ряду и осмотрелся. В сумраке керосиновой лампы со спины сложно было кого-то узнать. Впрочем, Матвеева я все же вычислил. Савьясов, как мне показалось, сидел в другом конце вагона, недалеко от комиссара полка Зуева, и нехарактерно для себя поглаживал затылок.
  
  Говорил комбриг Колганин. Обобщая создавшуюся ситуацию, он хмурился и, покашливая, недовольно посматривал на Ильинского. Не хватало ему характера послать Кубика куда подальше и не допускать к решению тактических задач. А расхлебывать его трусость приходилось всему полку.
  
  Затем слово взял Матвеев. Выглядел он неважно, постарел лет на десять, осунулся. В своей короткой речи похвалил первый батальон и, в частности, вторую роту. Мол, единственные, кто достойно держался и прикрывал отступление всей бригады. Савьясов на это никак не прореагировал. Даже голову в сторону командира не повернул.
  
  Неожиданно я увидел Маркелова. Он сидел слева, в одном ряду со мной. Почувствовав мой взгляд, Костя обернулся. На нем, как говорится, лица не было. Узнав меня, он сразу же скривился, плотно зажмурил глаза и опустил голову. Так и сидел, не двигаясь. Это было странно.
  
  Тем временем, Матвеев закончил свою речь. И, после паузы, добавил:
  
  - Разрешите представить Вам нового командира второй роты Александра Кукушкина. Коммунист...
  
  Ничего не понимая, я нахмурился. Перевел взгляд на Савьясова - тот как раз вставал с места и разворачивался к присутствующим.
  
  Только это был не Георгий, а какой-то совершенно незнакомый мне человек.
  
  Встряхнув головой, я быстро взглянул на Маркелова, затем на Матвеева и, наконец, спросил шепотом у сидевшего через стул от меня военспеца-кавалериста:
  
  - Прошу прощения, а где Савьясов - не знаете?
  
  Не поворачивая головы, тот равнодушно ответил:
  
  - Комроты два? Убит. Сегодня утром снарядом накрыло в штабном вагоне.
  
  
  
  
  
  
  Глава XXV
  1919 год, март, в ночь с 22 на 23-е, Мозырский уезд, Каролинская волость, станция Словечно
  
  Я все еще не мог поверить. Но душу уже пробрало холодом. Время застыло, и в ступоре я тупо смотрел перед собой. Перед глазами догорал искореженный взрывом вагон. Он никак не вязался с живым образом Савьясова.
  
  ...Выслушивая короткие напутствия Кубика, Кукушкин довольно улыбнулся. И так остро захотелось садануть его за эту улыбку!.. Был бы ближе, наверняка бы не сдержался.
  
  Совещание закончилось. Проходивший мимо Колганин, заметив меня, приостановился и спросил:
  
  - Это Вы завхоз 68-го?
  
  - Так точно!
  
  - Вы что - пьяны? Или какой-то дряни приняли?
  
  С трудом понимая его слова, я покачал головой:
  
  - Никак нет.
  
  Недоверчиво нахмурившись, он строго распорядился:
  
  - Езжайте с эшелоном в Калинковичи и там устраивайте базу снабжения полка. Нечего вам у боевых частей под ногами мешаться. Походные кухни с запасом продуктов на три дня доставите в подразделения и сразу же отправляйтесь! Всё поняли?
  
  - Так точно, - не своим голосом ответил я.
  
  - Сомневаюсь, - процедил комбриг и, окатив напоследок суровым взглядом, вышел из вагона.
  
  Заметив меня, Матвеев сумрачно кивнул, отвел глаза и продолжил разговор с начальником штаба. Если бы он подписал Савьясову отпуск с 17-го, как я просил, а не с 18-го, то сегодня всё было бы иначе. Впрочем, как знать?..
  
  Рядом со мной опустился на стул Маркелов. Помолчав, он судорожно, прерывисто вздохнул.
  
  - В одиннадцать совещание у Матвеева закончилось, мы вышли, а Савьясов остался. Уточненную карту перерисовывал. Только закурили на насыпи, а тут как шандарахнет! Мы попадали. Я голову от страха руками прикрыл. Опомнился чуть, смотрю - вагон разбит, и бронепоезд идет с той стороны, лупит по станции прямой наводкой!.. Полез за Савьясовым, а самому жутко - каким увижу? - С трудом проглотив ком в горле, Костя коротко глянул на меня. - Страшно его... ну... особенно голову... К Журавину еще живым донесли. Ну а там уже...
  
  Он в расстройстве махнул рукой и отвернулся.
  
  - Еще не хоронили? - глухо спросил я. - Где Журавина найти?
  
  Однако доктора искать не пришлось. Словно почувствовав, что его ищут, тот вдруг возник на пороге штабного вагона. Спросив командира бригады, Алексей Дмитриевич наткнулся на меня взглядом и, нахмурившись, поправил очки.
  
  - Новость уже знаете, - всмотревшись в меня, заметил Журавин. И после моего угрюмого кивка добавил. - Документы нам на днях передадут.
  
  - Вы о чем? - Ничего не понимая, воззрился я на него.
  
  Доктор недовольно помялся, насупился и, наконец, объяснил:
  
  - Сам я не решился его оперировать - одному хирургу такой объем не по силам. Тяжелая контузия, сочетанная черепно-мозговая травма... Да и помимо этого хватало... - Журавин удрученно покачал головой. - А тут такая оказия подвернулась - прибыл санитарный поезд фронта. И у них - целая бригада хирургов. Попросил коллег, они пошли навстречу. Экстренно перевел к ним Савьясова и еще троих крайне тяжелых. Но... Еще до операции скончался. Собственно, неудивительно. Савьясов был безнадежным. Поступил в бессознательном состоянии, вскоре развилась кома. Остается надеяться, что он ничего не почувствовал.
  
  Я слушал Журавина и постепенно проникался реальностью произошедшего. Георгия больше нет.
  
  - Когда нам это сообщили, я сам оперировал, - продолжал доктор. - Поэтому ни документов, ни тела сразу не затребовал. А когда освободился, выяснилось, что фронтовой санитарный поезд уже отошел в Могилев, к госпиталю. Понимаете, у нас тут такой бардак творился. Эти обстрелы постоянные. Надо было вывозить раненных.
  
  - И где его теперь искать? - Встрепенулся я. - Где похоронят?
  
  Журавин помрачнел и ответил честно.
  
  - Не знаю. Такая неразбериха кругом.
  
  Мы помолчали. На душе было пусто и паршиво.
  
  - Выпить бы, - тихо, с тоской в голосе сказал Костя. - Помянуть.
  
  Доктор посмотрел на карманные часы, потом на Маркелова, поправил очки и предупредил:
  
  - Мне нужно к комбригу на пару минут зайти. А после можно ко мне в поезд... Помянем. Немного спирта должно было остаться.
  
  - Мы Вас у вагона подождем, - поднялся я с места и, дождавшись согласного кивка Журавина, направился к выходу.
  
  Папиросы у меня были трофейные, добытые еще вместе с Георгием. Я курил и не чувствовал их вкуса.
  
  Невдалеке от нас Ильинский читал проповедь группе красноармейцев. И что-то в его резких интонациях заставило меня прислушаться. Оказалось, он спорил - о философии коммунизма, о готовности русского народа к коммуне, о главных постулатах новой власти. Говорил о высоких материях, но безграмотно и противоречиво. И, подспудно понимая свою несостоятельность, распалялся.
  
  Гораздо убедительнее звучали доводы его оппонента. Холодным насмешливым тоном тот утверждал, что народ до коммуны определенно не дорос, и что сражается бригада вовсе не за коммуну. После очередной бестолковой тирады Кубика, спорщик убедительными примерами показал, что мобилизация туляков противоречила выставленным коммуной лозунгам.
  
  - И посему вопрос, уважаемый Анатолий Иванович. Почему мы на фронте и - главное - за что мы сражаемся? За что умирают мои люди?
  
  Вопрос был настолько в точку, что я почувствовал невольное уважение к этому человеку. За что погиб Савьясов? Если бы его убили во время восстания, было бы понятно. Но сейчас я не находил ответа. Только ощущение нелепой, напрасной жертвы.
  
  - Правильно говорит, - в унисон моим мыслям заметил Маркелов. Он тоже с интересом прислушивался к диалогу.
  
  Как и следовало ожидать, Кубик дискуссии не выдержал и заорал благим матом.
  
  - ...Да я тебя, Бранд, за твою говорильню к стенке поставлю! Ты контра, Бранд! Что за стихийный митинг тут собрал? Что в головы красноармейцам вбиваешь?! Воевать бы лучше научил! Видел я, как вы воюете! Бежали впереди всего полка! Артиллеристы! В штаны наложили! Да от вас вреда было больше, чем пользы!
  
  Судя по всему, Ильинский имел неосторожность прилюдно спорить с моим утренним собеседником Владимиром Брандом.
  
  - Так точно, товарищ военкомбриг! Рады стараться! - Придуриваясь, ответил артиллерист.
  
  - Ты что себе позволяешь?! - Окончательно сорвался наш комиссар.
  
  В ответ раздались смешки красноармейцев и спокойный голос командира батареи.
  
  - Пойдемте, ребята! Нас здесь не ценят, не уважают.
  
  - Стоя-я-ять! - Потрясая маузером, кричал Кубик. Однако выстрелить не решился.
  
  - Что здесь происходит? - Удивленно спросил Журавин, наблюдая за взбеленившимся Кубиком.
  
  Ничего пока не объясняя, мы смотрели, как Ильинский бежит к взводу охраны и что красноармейцы последнего явно отказываются идти за ним.
  
  - Да, дела! Смело они его! - Уважительно протянул Маркелов, имея в виду Бранда и его бойцов.
  
  - Меня удивляет другое, - выбрасывая окурок, подметил я. - Охрану никто не убеждал, и этого разговора она не слышала. Однако - сами видите - послала Кубика куда подальше.
  
  По дороге к санитарному поезду, стоявшему, как оказалось, сравнительно недалеко от моего эшелона, мы коротко рассказали доктору о пропущенной им дискуссии и сами немного поспорили о том, что есть коммуна и реальна ли она вообще, даже для отдаленного просвещенного будущего.
  
  - А этот еще откуда?! - Воскликнул Журавин, разглядев издали в свете убывающей луны эшелон, преграждающий нам путь.
  
  - Наверное, первый батальон 67-го полка прибыл, - предположил я. - За нами следом планировали отправляться.
  
  Костя тяжело вздохнул.
  
  - Замена... Это хорошо. Бойцов сильно потрепало. Да и я стоя готов заснуть.
  
  Посмотрев на него внимательно, я предпочел промолчать. Было у меня подозрение, что отдыхать у нашего батальона долго не получится. Побежит 67-й полк, сметая все на своем пути, еще почище сборной батареи артиллеристов. Тут, как говорится, и к гадалке не ходи - достаточно вспомнить, как они грузились на Полесской станции.
  
  Из теплушек выпрыгивали красноармейцы, ворчливо оглядывались и дымили самокрутками.
  
  - Слышь, мужики! - Обратился к нам широкоскулый красноармеец лет тридцати из ближайшего вагона. - Огоньку не найдется?
  
  Костя, нехотя остановившись, дал ему прикурить.
  
  - Спасибо, браток! - С удовольствием затянулся боец. - А скажи-ка, много ляхов уже положили?
  
  Горько ухмыльнувшись, Маркелов веско сказал.
  
  - Ошибаешься, брат. Не ляхи, а петлюровцы. И не мы их, а они нас. Два дня отступаем под обстрелом.
  
  - Это как так? - Опешил красноармеец. От изумления у него даже самокрутка свалилась с губы. Обернувшись к своим, он прокричал зычным голосом. - Слышь, братки! Худо дело!..
  
  Мы пошли дальше, не обращая внимания на шум и гомон, поднимающийся возле эшелона.
  
  - Бедные люди, - словно сам себе проговорил Журавин. - Жили в своих деревнях, на земле работали, детей растили. На тебе - пришли какие-то большевики и как скот на войну погнали!
  
  - Многих же еще до революции мобилизовали, - возразил я. - Так что не коммунисты это начали. В пятнадцатом году у меня в полуроте, помнится, тоже все необученные были - деревенщина деревенщиной. Нас несколько месяцев до отправки на фронт в тылу формировали. Воевавших единицы были. По сути, всё как сейчас. Но постановка дела, дисциплина и общая атмосфера, конечно, несопоставимы... А главное - смысл. Правильно Бранд сказал: за что умирать?
  
  - Мда... - Вздохнул доктор. И, помолчав, добавил. - Ну, эти-то придумают, за что народу погибать. Немного времени пройдет и хорошо придумают. У коммунистов с демагогией и фантазией, как я заметил, дело замечательно обстоит. Вы еще стыдиться будете, что живы остались.
  
  Прислушивающийся к нашей беседе Костя, хмуро качал головой и периодически оглядывался на эшелон 67-го полка.
  
  - А я вспоминаю, за что мы раньше, на фронте, воевали и так нелепо становится, - наконец, высказался он.
  
  Мы вопросительно глянули на него, и Костя попытался объяснить, что имел в виду.
  
  - Вот тогда, на фронте, мне тот царь даром не был нужен. И не за него я воевал. Тем более, такой царь. Я не хотел, чтобы в мой дом пришли немцы и распоряжались жизнью моих родных. За Родину и за свободу воевал, если обобщить.
  
  Не удержавшись, я усмехнулся. Стало понятно, что он имел в виду.
  
  - А потом, когда Троцкий армию распустил, и горстка немцев на автомобилях гнала от Пинска до Сожеля сотни тысяч русских солдат, мне и вовсе казалось, что наступает конец света. Что хуже не бывает. Я готов был к черту пойти служить, лишь бы вместе с ним против немцев выступить.
  
  Костя нервно сглотнул и полез в карман за папиросами. Закурил и снова продолжил. Мы терпеливо слушали его.
  
  - Наконец, я оказался в Сожеле, пробывшем почти год под пятой Германии. И что вижу? Оккупация, при всей моей к ней ненависти, спасла многих людей: и от расправы большевиков, и от голода! Сохранила обществу человеческий облик! Но это же бред! Как такое может быть?! Получается только одно - большевики сегодня куда большее зло для моей страны, чем внешний враг!
  
  - И Вы задаетесь вопросом: с кем и против кого Вы воюете? - Не удержался от реплики доктор. Костя судорожно кивнул. - Зря задаетесь. Комиссаров Ваши мысли не интересуют. За кого или за что погибать - всю эту казуистику можете оставить при себе. Большевики используют Вас так, как считают нужным. Вы пошли к ним служить - вот и служите, не задавая вопросов. Нечего было идти.
  
  Костя изумленно глянул на Журавина.
  
  - Как будто у меня был другой выход!? - Возмутился он.
  
  Алексей Дмитриевич грустно усмехнулся и через паузу ответил:
  
  - Выход... Помнится, сам недавно точно так же вопрошал. И знаете, что мне на это сказали? Цитирую. Выход есть всегда. Если выхода нет, значит Вы его ищете не там, где он есть. Кстати, это слова одного нашего приятеля.
  
  Похоже, доктор опять намекал на тот злополучный ночной разговор. Что я еще там наговорил? И как долго Журавин будет припоминать мои полубредовые измышления?
  
  - Алексей Дмитриевич, Вы бы не придавали особого значения той говорильне. Все-таки приняли мы тогда с Савьясовым порядочно, - слегка сконфузившись, попросил я. Но упомянул о Георгии и снова почувствовал, как горло сжимает острое чувство утраты.
  
  Вспомнилось, как познакомились в поезде перед Бобруйском. Как вез его с хутора на мотоциклете, и каким безжизненным он был, потеряв сознание. А сейчас даже не знаю, где похоронят...
  
  Журавин с Маркеловым деликатно не заостряли внимания на моем резком выпадении из разговора и продолжали выяснять друг у друга мотивы службы у большевиков. Я их действительно почти не слышал, полностью погрузившись в свои мысли. Пустота заполняла душу: как-то вдруг, за считанные дни из моей жизни навсегда пропали и Георгий, и Ольга. Всё, что мне было дорого. И как же долго я этого не понимал!
  
  Возле санитарного поезда расточала умопомрачительный аромат тушенного мяса походная кухня. Кашеварил пожилой дядька, отвечающий у Журавина за снабжение. Я часто видел его у себя в хозчасти.
  
  Запах был настолько одуряюще прекрасен, что сумел вернуть меня к реальности. Неудивительно, что возле походной кухни собрались все раненные, способные стоять на ногах.
  
  - Ну как там, Петрович? Скоро уже? - Высунувшись из тамбура вагона, крикнула дородная и высокая сестра милосердия.
  
  Дядька с деланной суровостью посмотрел на нее и, не сдержавшись, съехидничал.
  
  - Тебе, Манька, худеть надо, а не раненых объедать!
  
  Сестра, очевидно привыкшая к его насмешливому нраву, с готовностью фыркнула:
  
  - Экий ты дремучий, Петрович! Ничего-то в женской красоте не понимаешь!
  
  Раненные бойцы с удовольствием вступили в веселую перепалку, и потому нас не сразу заметили.
  
  - Откуда мясо? - Удивился я и вопросительно уставился на доктора. - У нас в хозчасти только сало было. Да и то - в небольшом количестве.
  
  - Откуда-откуда... - Глухо пробормотал тот в ответ. - Во втором разбитом вагоне лошади были. Одну из них выделили санитарному поезду.
  
  Мне стало не по себе. И мясо теперь уже не пахло соблазнительно. Скорее, наоборот.
  
  - Ой, доктор! - Воскликнула вдруг сестра милосердия, оставив шутливую беседу с красноармейцами. - Вас Нина Львовна заждалась! Макарычеву хуже стало. Совсем плох! Просила, как увижу, сразу передать!
  
  Алексей Дмитриевич, резко переменившись в лице, подался вперед. Затем, словно вспомнив о нас, притормозил и извиняющимся тоном сказал:
  
  - Похоже, я не смогу помянуть с Вами. Подождите немного, флягу передам с Марией Афанасьевной, - и он указал взглядом на дородную сестричку.
  
  Через несколько минут она принесла нам флягу и окатила Костю таким откровенным зазывающим взглядом, что даже мне стало не по себе. Маркелов же и вовсе оцепенел.
  
  - Пойдемте, Костя, - выводя его из ступора, позвал я. - Как у Вас со временем? Тут до моего эшелона сравнительно недалеко.
  
  Покраснев от неловкости, он с трудом сдвинулся с места.
  
  - Вроде как до утра совершенно свободен, - ответил Маркелов и, не удержавшись, с интересом оглянулся на сестричку. Пришлось его поторопить. Через час-другой хозчасть отправлялась в Калинковичи.
  
  Путь наш снова пролегал мимо батальона 67-го полка. И за те десять-пятнадцать минут, что нас не было, обстановка здесь изменилась самым кардинальным образом. Высыпавшаяся из вагонов огромная толпа, ощетинившаяся винтовками, заполонила собой все пространство между своим эшелоном и пустующим соседним. Красноармейцы митинговали, не выпуская оружия из рук. Кто-то, горячась, выступал с площадки вагона, и около тысячи человек согласно внимали ему.
  
  - ...Немедленно! Все! Уходим домой!.. В Тулу!.. Кому нужна эта война?.. - доносились до нас обрывки фраз оратора. И толпа, словно по приказу, ответила единым утробным рыком: 'Да-а-амо-о-ой!'
  
  Мы с Маркеловым остановились, как вкопанные, и с ужасом переглянулись. Дело было серьезным. Мимо, словно ополоумевшие, проскакали на лошадях комполка Лазицкий и комиссар Сундуков.
  
  С трудом проглотив ком в горле, Маркелов спросил:
  
  - Я правильно понимаю?..
  
  - Боюсь, что да, - скрипя зубами, кивнул я. - Похоже, не видать вам замены на позициях. Впрочем, как бы еще хуже не было...
  
  Мы решились пройти вплотную к митингующим - иначе пришлось бы делать большой крюк.
  
  - Нас убьют! Как убили наших земляков из 68-го полка! - По мере приближения речи оратора стали отчетливее. - Кто хочет лежать в этих болотах? Чтобы ни мать, ни жена не знали, где ты упокоился? Чтобы дети стали голодными сиротами? Кто хочет? Мы не хотим!
  
  - Не хоти-и-им! - Оглушающе заревела толпа. И было в этом реве столько жуткой завораживающей мощи. - Да-а-амо-о-ой!!!
  
  Выступающий спустился вниз и растворился среди красноармейцев. Его сменил на площадке низкорослый мужичок совершенно простецкого вида. Порывисто сорвав папаху с головы и прижав ее к груди, он пронзительно закричал:
  
  - Людечки! Да что же это деется, а?! Нам, русским, за жидов помирать?!
  
  Толпа возбужденно загудела, распаляясь и выкрикивая: 'Не будем!', 'Уходим!', 'Пусть жиды воюют!'. Оглядевшись вокруг, выступающий перемялся с ноги на ногу и приосанился.
  
  - Верно, пущай жиды сами воююць! - С надрывом повторил он. И тут же дополнил мысль. - Мужики мы аль нет? Так тярпець ту сволоту?!.. Долой жидов-комиссаров!!!
  
  - Да-а-ало-о-ой! - С готовностью откликнулась толпа. И этот призыв определенно пришелся всем по душе. Ближайшие к нам красноармейцы теперь уже не уступали дорогу - словно зачарованные сотрясали поднятыми кулаками, не видя никого вокруг. Идти сквозь них было практически невозможно.
  
  Прижавшись к соседнему эшелону, мы решили немного выждать и перекурить. Столь высокий эмоциональный подъем в рядах митингующих не мог продолжаться вечно. Через десять-двадцать минут, как мы полагали, выговорившись от души, бойцы снова обретут способность слышать и видеть окружающих. Ну а пока продолжать путь через скандирующую толпу могло быть опасным. Весна семнадцатого года научила нас не пренебрегать предосторожностями в таких ситуациях.
  
  Я смотрел на выступающих, сменявших друг друга на площадке вагона, но говоривших об одном и том же. И размышлял. Сколько сил и энергии развевается по воздуху и растрачивается впустую?! То и дело слышишь, что взбунтовался тот или иной полк. Едва ли не каждую неделю! Доходили слухи о беспорядках в Брянске. Вроде бы рабочие восстали. Но до сих пор не проявилось толкового организующего начала, способного превратить эту стихийную энергию сопротивления в единым мощный кулак.
  
  Каким оно могло быть - это организующее начало - я не знал наверняка. Возможно, подпольный комитет Савьясова со временем вырос бы в нечто подобное. Но обстоятельства распорядились иначе... Я пытался представить, как действовал бы Георгий в нынешней ситуации. Скорее всего, используя протестную волну, он попытался бы скорректировать лозунги и повел бы широкую агитацию через воззвания и выступления на митинге. Единственное, чего я не понимал - как бы ему удалось воодушевить людей, категорически не желающих воевать, участвовать в войне против большевизма?
  
  ...Недалеко от нас с Маркеловым, так же вплотную к чужому составу, хмуро курили военспецы 67-го полка. Некоторые из них запомнились мне во время погрузки в Сожеле.
  
  - Когда три недели назад мы разоружали полк на Полесской станции, его командиры тоже держались особняком. Знаете, такие несчастные жертвы обстоятельств, - с недобрым прищуром процедил Маркелов.
  
  Я усмехнулся.
  
  - Костя, представьте, что это Ваш батальон сейчас митингует. Ваши действия?
  
  Он недоверчиво посмотрел на меня и долго не решался с ответом.
  
  - Если бы вместе с батальоном Савьясовская рота забастовала, думаю, никому бы мало не показалось. Там такие волки тертые!.. Не то, что эта деревенщина. Давно бы уже всех коммунистов арестовали и, не теряя времени, поехали бы Сожель брать. Остаться в стороне я бы не смог, да и не захотел бы. Два дня тяжелых боев спаивают сильно, сами понимаете. Ну а если бы еще с живым Савьясовым - тут такое бы развернулось!..
  
  Помрачнев, я признал Костину правоту. Георгий был человеком действия. И все же не преминул уточнить:
  
  - Какое 'такое'?
  
  Маркелов досадливо поморщился и с возмущением заметил:
  
  - Владимир Васильевич, ну Вы же сами понимаете, о чем речь! Зачем тогда эти вопросы? Все еще не доверяете мне? А сами какую-то мысль вынашиваете!
  
  Я оторопел и с неожиданной для себя злостью вспылил:
  
  - Да ничего я не вынашиваю, Костя! У меня Савьясов из головы не идет! Вот и всё!.. Надоели уже эти намеки со всех сторон! И почему все во мне что-то видят?! Что со мной не так?!
  
  Костя пожал плечами и сконфуженно опустил глаза:
  
  - Простите, Владимир Васильевич... Просто я думал, Вы вместе с Савьясовым восстание готовили...
  
  Мне стало стыдно за свою несдержанность.
  
  - Думал он, думал... Напрасно думал! Ты извини, Костя. Нервы стали не к черту... Так вот знай: я всего лишь по-дружески помогал Георгию. О чем он просил - тем и помогал...
  
  Костя ничего не ответил. Он явно был разочарован и расстроен.
  
  Тем временем, на наших глазах начали разворачиваться новые события. Вместе с военкомполка Сундуковым к эшелону примчались Ильинский и комиссар фронта Гуревич. Бросив лошадей непривязанными, они отчаянно ринулись сквозь красноармейцев к площадке выступающих. Однако не тут-то было.
  
  Плотного молодого еврея Гуревича бойцы оттерли еще в самом начале движения.
  
  - А ну пшёл отсюда, мразь жидовская! - Смачно выругался солдат средних лет и со всего размаху впечатал ему кулаком в челюсть. Комиссар упал, как срезанный. Вопреки моим опасениям взбудораженная толпа не стала расправляться с ним. Бойцы расступились, образовав вокруг лежащего в беспамятстве Гуревича небольшое свободное пространство, и словно забыли о нем. К счастью для комиссара, не вошли в раж. Их больше занимало происходящее возле вагона - главной трибуны митинга.
  
  А там шла яростная перепалка между Ильинским и группой красноармейцев. О чем они говорили - из-за гула тысячи голосов можно было только догадываться. Судя по всему, Кубик уговаривал батальон не покидать фронта, а красноармейцы, угрожая винтовками, гнали его прочь. Что было неудивительно - не умел военкомбриг уговаривать. У него хорошо получалось только угрожать и приказывать.
  
  Через несколько секунд Гуревич пришел в себя, встал, пошатываясь, и на нетвердых ногах направился в нашу сторону. Сплевывая кровь и утирая рот, он негромко матерился сам с собой и с ненавистью обещал кому-то в воздух 'найти управу'.
  
  Ильинскому так и не дали слова. Его оттесняли всё дальше и дальше от вагона. Рассвирепев, он уже не отдавал отчет в своих действиях, упорно продолжая попытки пробиться через толпу, словно против течения мощной горной реки.
  
  Вместо него на площадке появился бравый молодец городского вида. Перекрикивая общий гомон, солдат повторил уже звучавшие ранее лозунги: 'Долой войну! Местные крестьяне не хотят нас и Советской власти! Не желаем защищать жидов!..'
  
  И вроде ничего нового не сказал. Однако эти слова выступили катализатором в отношении Кубика. И полетели угрозы со всех сторон: 'Расстрелять его! Взять заложником! Выдать Петлюре! Ты нам больше не комиссар, ты - жидовский наемник!'
  
  Расслышав суть новых лозунгов, Давид Гуревич быстро огляделся по сторонам, нашел взглядом лошадь и с позорной стремительностью побежал за ней.
  
  В каком бы запале не находился Кубик, перемену в настроении масс он все-таки уловил. Шустро пробился к эшелону 67-го полка, нырнул под вагон и - был таков. Несколько человек ринулись за ним в погоню, но вряд ли всерьез хотели поймать - даже стрелять в след не стали.
  
  - Пойдемте, Костя! - Тронул я за рукав увлеченно следившего за происходящим Маркелова. - Самое время через толпу пробираться.
  
  Он с неохотой кивнул и пошел вслед за мной.
  
  - А Вы заметили, Владимир Васильевич, что бойцов на митинге стало вдвое больше? Из-за того и ораторов теперь слышно хуже. Такой гул стоит!
  
  Гул и вправду стоял сильный.
  
  - ...Предлагаю! Голосовать! Кто за то, чтобы позиции не занимать и оставить жидам?! Нехай подавятся! - Донеслись до нас слова выступающего и тут же потонули в грянувшем смехе. Не часто услышишь, как одновременно смеются более тысячи человек.
  
  - Ну, вот и всё, - Оглянувшись на митингующих, зачарованно протянул комроты три. - Здравствуй, город Сожель и отряд Чеки на станции Полесской!
  
  * * *
  Помянуть Георгия мне так и не пришлось. Не успели мы подойти к эшелону хозчасти, как навстречу выбежал взволнованный Никитенко:
  
  - Владимир Васильевич! Заждались уже! Срочно отправляться нужно! - Заметив Костю, он поздоровался с ним за руку и продолжил. - Вы посмотрите, что с эшелоном творится!!! Никакие угрозы не помогают! Стрелять, в самом деле, что ли?!
  
  Недоуменно переглянувшись с Маркеловым, я внутренне напрягся.
  
  - Вы о чем, Семен Аркадьевич?
  
  Но у него, похоже, слов уже не находилось. В отчаянии, махнув рукой, он только пробурчал сквозь зубы:
  
  - Сейчас сами увидите! Черт-те что творится!
  
  Таким я его и не помнил.
  
  По мере приближения нашего эшелона, волосы у меня под фуражкой начали подниматься дыбом. Все вагоны - и теплушки, и грузовые, и платформы с подводами - густо кишели людьми. Они сидели на крышах, плотно стояли на площадках, свисали со всего, чего можно и нельзя. Паровоз пыхтел под парами и, похоже, действительно ждал только меня. Встряхнув головой и не заметив изменений, я с трудом сглотнул.
  
  - Кто это?
  
  Никитенко длинно выматерился, и из этой многоэтажной тирады становилось понятно только одно - он не знает. Хозчасть превратилась в заложников каких-то непонятных солдат и деревенских мужиков. Вся рота охраны в силу возможностей стерегла имущество полка и ничего более предпринять не могла.
  
  - Кто такие?! - С трудом сдерживая себя, спросил я бойцов, обосновавшихся на крыше ближайшего вагона.
  
  Они презрительно молчали, полностью игнорируя меня.
  
  - Повторяю: кто такие? При отсутствии внятного ответа буду стрелять на поражение, - и, подтверждая свое намерение, я достал из кобуры наган.
  
  - А тебе дело? - Лениво брякнул боец, замотанный в офицерскую бекешу, угрожающе приподнимая оружие. - У нас тута тоже ружжо есть. Так что не запугаешь - пуганные мы!
  
  Никитенко понял меня с полувзгляда. Да и Маркелов не подкачал. Семен Аркадьевич, со свойственной себе меткостью, разбил выстрелом винтовку, а Костя, ловко запрыгнув на крышу, скинул опешившего наглеца на землю.
  
  Народ на крыше испуганно зашумел. С соседнего вагона кто-то уже целился в нас из трехлинейки, и мне со второго выстрела удалось обезвредить его. Повыскакивали из вагонов бойцы нашей роты охраны, заклацали затворами винтовок, и публика 'безбилетников' в миг присмирела.
  
  - Ну, так что? Говорить будем или я командую 'Огонь!'? Лошадей, правда, жалко - может задеть...
  
  И тут же посыпались ко мне делегаты, с просьбой не отказать в проезде до Калинковичей господам дезертирам. Как выяснилось, это были бойцы 10-го пограничного полка, сидевшие спокойно всю зиму на позициях до внезапного появления нашего полка и последовавшего за тем артиллерийским обстрелом.
  
  Уговорившись, что они сдают роте Никитенко на время проезда все имеющиеся у себя оружие и клятвенно обещают не прикасаться к грузу хозчасти, я дал 'добро'. В конце концов, не моя эта война, и кто я такой, чтобы останавливать этих людей?
  
  Разобравшись с 'зайцами' и обнаружив, что Маркелов обеспокоено всматривается в сторону мятежного эшелона, я подошел поблагодарить его за помощь.
  
  - Костя, протаскали мы с доктором Вас за собой... А времени помянуть... Ну, Вы видите... - Извиняющимся тоном сказал я. И протянул ему флягу со спиртом. - Да и не могу я за упокой Георгия пить. Не могу. Не смирился еще. Вот, когда могилу его найду, тогда и выпью.
  
  К моему удивлению Костя понимающе закивал.
  
  - А я ведь тоже самое хотел сказать. Сам предложил выпить за Савьясова и сам же - не могу. Давайте, просто 'на дорожку', по глотку? - И, не дожидаясь моего ответа, отпил из фляги. С трудом отдышавшись, протянул мне.
  
  - Костя, чтобы встреча наша была скорой и - на этом свете, - сказал я и, загодя сморщившись, хлебнул спирта.
  
  
  
  
  1919 год, март, 23-го дня, Мозырский уезд, эшелон хозчасти 68-го полка
  
  От выпитого по телу разлилась приятная теплая волна и страшно захотелось спать. Наказав Никитенко разбудить меня в случае чего, я пробрался в свой вагон и растянулся на нарах. Рядом о чем-то спорили Плюев и оживший Петерсон. И даже пытались что-то спросить. Но мне было не до них. Отрубился я мгновенно.
  
  Проснулся перед самым рассветом. Поезд стоял в густом серо-розовом тумане, по всей видимости - в лесу. Было зябко, буржуйка давно потухла. Расколов полено ножом на щепу, я неторопливо разжег огонь и в задумчивости наблюдал, как занимаются дрова.
  
  Вспомнилась Ольга. Как когда-то мы сидели вчетвером в кофейне 'Париж', и я ловил на себе ее изучающие взгляды. И стало немыслимо горько - так, что хоть вой. Ведь заметил тогда интерес Ольги, почему не сделал шага навстречу?!
  
  Я достал из нагрудного кармана френча ту нелепую фотографию, сделанную после свадьбы. В отблеске огня лицо Георгия казалось живым. Так, что даже мысль о его гибели выглядела кощунственной. А вот Оля смотрела с фотографии нехорошо - обреченно, что ли? Наверное, виной тому было мое еще не совсем трезвое воображение. И самым досадным виделось, что ничего о ней я пока узнать не мог. Как доехала, как приняли? Как она там? Вот-вот дойдет известие о гибели Георгия... Конечно, это будет жестоким ударом. Да еще в чужом городе, у незнакомых людей...
  
  ...Скрипнула подножка, лязгнула дверь, и в вагон вошел Никитенко.
  
  - Не спится, командир? - Добродушно улыбнулся он, цепко оглядывая храпящих военспецов.
  
  - Есть такое, - с трудом отвлекаясь от мыслей, вздохнул я.
  
  - Позвольте полюбопытствовать? - Кивнул он на фотографию и осторожно принял ее из моих рук.
  
  Задержавшись взглядом на Ольге, он что-то хотел сказать, но передумал и вернул мне карточку.
  
  - Я с вопросом к Вам, - слегка замявшись, он покрутил в руке полено и аккуратно положил его в печку. - Вы Савьясову про меня говорили?
  
  Забеспокоившись моим непонятным молчанием, Семен Аркадьевич, понизив голос, спросил:
  
  - Начинается, ведь так? Мне уже ребятки сообщили, что буза пошла. А нам как действовать, Савьясов распоряжений не давал?
  
  Я посмотрел на него смурным взглядом и сказал коротко:
  
  - Савьясов убит вчера утром. А эта буза - сама по себе.
  
  В его глазах мелькнуло недоумение, и даже какая-то детская обида.
  
  - Как убит?! Да не может того быть!
  
  - Может, - глухо возразил я. - А если и не умер перед операцией, как врачи говорят, то вряд ли с разбитой головой и тяжелой контузией в ближайший месяц вспомнит о нас и о восстании.
  
  И я пересказал ему все известные мне подробности из уст Маркелова и Журавина.
  
  Никитенко сидел потерянный, словно его предали или разочаровали. Похоже, он успел войти в роль активного борца против коммунистов, связывал свое будущее с планами Георгия и теперь просто не знал, как быть.
  
  Закончив рассказ, я закурил, поворошил дрова в печке кочергой и снова уставился на огонь. На душе и без Никитенко было тоскливо.
  
  - Ну, так буза-то идет... - словно очнувшись, сказал после долгой паузы Семен Аркадьевич и выжидающе глянул на меня. - Грех такую возможность упускать!..
  
  - Вот и не упускайте, - пожал я плечами.
  
  Никитенко мялся, явно желая что-то спросить. И, наконец, брякнул:
  
  - А Вы? Вместе оно бы лучше было.
  
  Обернувшись к нему, я покачал головой.
  
  - Без меня. Я был на митинге 67-го полка. Нет сильного лидера, нет объединяющего начала, кроме истошного 'Хочу домой', нет политической платформы. А участвовать в 'народном раздолье' только ради участия я не намерен. Не вижу смысла. Все это плохо кончится. Другой разговор, что Савьясова я бы обязательно поддержал. Но...
  
  Семен Аркадьевич посмотрел на мои разведенные руки и несогласно крякнул.
  
  - Вот сами бы и возглавили! Эх, Владимир Васильевич! Вам ли не знать, что с нашими солдатиками, да в хороших руках - землю перевернуть можно! Не то что жидов большевицких!
  
  Похоже, дружба с Савьясовым сыграла со мной в некотором роде злую шутку. Теперь каждый сведущий видел во мне заместителя главаря мятежа. Как объяснить им, что друг артиллериста - совсем необязательно тоже артиллерист!?
  
  
  
  
  
  
  
  
  Глава XXVI
  1919 год, март, 23-го дня, Мозырский уезд, местечко Калинковичи
  
  Наш эшелон производил на всех встречных паническое впечатление. На каждом полустанке к нам прибегали люди с вопросами: что там под Словечно такое стряслось, что солдаты и гражданские едут на крышах вагонов и на подножках - лишь бы ноги унести?
  
  На станции Козенки рядом с Мозырем свидетелями нашего прибытия стала 4-я батарея отдельного артиллерийского дивизиона. Этот эшелон в числе последних покинул Сожель и следовал в Словечно. На свою беду машинист остановился заправиться водой. После встречи с нами, насколько я понял, к фронту состав уже не поехал. Митинговать артиллеристы начали прямо на станции.
  
  И вот вновь загрохотал под нами мост через Припять, и на тех же местах показались лодки рыбаков. Однако любоваться красотами не было уже никакого желания.
  
  Станция Калинковичи появилась в утренней дымке всего через полчаса. Этот важный железнодорожный перекресток Полесья сложно было сравнить по значению и размерам со Словечно или Козенками. Те казались просто карликами рядом с великаном.
  
  Машинист остановил состав на дальнем от здания станции пути. Тут же посыпались с крыш, словно яблоки с яблони в сентябре, дезертиры, и первым же делом направились к вагону с арестованным оружием.
  
  - Ну и куда вы сейчас? - Полюбопытствовал я у бойца с повадками заправского унтера.
  
  Тот посмотрел на меня побитым жизнью взглядом и неопределенно махнул рукой.
  
  - Не боись, Вашбродь! Болей под ногами болтаться не будем!
  
  От завязавшегося было разговора меня оторвал таинственный вид Петерсона, крадущегося куда-то вдоль эшелона. И я вспомнил, что так и не дал ему взбучки.
  
  - Товарищ Петерсон! - Как можно громче гаркнул я. Квартирмейстер едва не подпрыгнул на месте и с кислой миной повернулся ко мне. Сразу же захотелось послать его куда-подальше. Пусть бы бежал себе - последний месяц мы знали от него одни проблемы, а с должностными обязанностями неплохо справлялся Пушкарев. Дезертиром - больше, дезертиром - меньше... Но отыграться хотя бы немного - стоило.
  
  Поставив ему задачу следовать на закупку продуктов вместе со мной и взводом Плюева в местечко Калинковичи, я с удовольствием наблюдал, как перекосило его лицо. Ненавидел он это дело. И слинять не мог, будучи под надзором 'товарищей'.
  
  Не отпуская Петерсона от себя ни на шаг, я отдавал распоряжения по подготовке к выезду. Заодно хотелось проверить в деле Плюева. Никитенко клялся и божился, что парень он неплохой, хоть и разгильдяй порядочный. Вот и появилась возможность познакомиться ближе.
  
  Местечко Калинковичи отстояло от станции в четырех верстах. Мы взяли лошадей и две подводы. И тут выяснилось, что Петерсон в седле сидеть не умеет. Не только не умеет, но и панически боится. Было недоброе желание настоять на его немедленном обучении, но после того, как Август Карлович в очередной раз свалился и ушиб колено, я, скрипя зубами, приказал ему сесть к бойцам в подводу.
  
  Дорога проходила по сосновому лесу и оказалась на удивление добротной, вымощенной булыжником. Судя по обилию мусора на обочинах, движение здесь бывало оживленным. Но - не сегодня утром. На всем промежутке пути мы обогнали только несколько групп дезертиров, праздно плетущихся в сторону поселения.
  
  Окраина городка выглядела уныло. Довольно скромные еврейские хижины тесно стояли вдоль Бобруйского почтового тракта, пересечением с которым заканчивалась дорога от станции. Дощатый тротуар, идущий вдоль разбитой колдобинами улицы Почтовой, был грязен и местами прогнил. В общем, серо, неприглядно, запущенно, да еще вокруг - ни души.
  
  Я осмотрелся, сверяясь с картой. Странное это было местечко. Тихо, словно все вымерли. Ставни в домах наглухо закрыты, на дверях - замки. И вдруг в оглушающем безмолвии - несколько неблизких выстрелов. Затем звонкие удары по металлу и снова - выстрелы.
  
  Определив на слух направление, я оглянулся на подчиненных. Плюев, словно сорока, крутил головой во все стороны. А Петерсон, похоже, готовился упасть в обморок.
  
  - Август Карлович, Вы в баню с сослуживцами давно ходили? - Не удержавшись, съязвил я.
  
  С недоумением вскинув на меня побелевший от страха взгляд, он едва нашел в себе силы пролепетать:
  
  - Не понимаю, о чем Вы?..
  
  - О том, - вздохнул я, преодолевая презрение. - Что ведете себя хуже иной гимназистки. Вот и появились сомнения, кто Вы на самом-то деле...
  
  Бойцы, как и следовало ожидать, засмеялись. Нехорошо, конечно, уничтожать авторитет военспеца в присутствии личного состава. Более того, предосудительно. Но на Петерсоне я поставил жирный крест и дольше его терпеть у себя не собирался. И об этом тут же прилюдно сообщил.
  
  - Господин подпоручик, Вы вроде бежать собирались? Не смею больше задерживать. И не советую появляться в расположении хозчасти. Диспозиция ясна?
  
  Все замолчали. Плюев недоверчиво глянул на меня. Похоже, они не понимали всей серьезности ситуации. От сволочей и трусов нужно избавляться своевременно и не оставлять их у себя за спиной. Тем более, в боевой обстановке. А то, что в Калинковичах происходило неладное, было очевидным.
  
  Не знаю, что на меня нашло. Наверное, это был край, предел терпения. Слишком многое пришлось обдумать и переоценить за последние дни. Захотелось быть просто самим собой и поступать так, как считаешь нужным. Поэтому я неторопливо достал из кобуры наган и взвел его.
  
  - Петерсон, мне повторить или с первого раза уяснили? Идите на станцию, там пока не стреляют. А потом - жалуйтесь или бегите - на свое усмотрение.
  
  Мой миролюбивый тон в сочетании с направленным в лоб стволом револьвера испугал его не на шутку. Он быстро спрыгнул с подводы - куда только больное колено девалось? - и попятился к лесу.
  
  - Ну, кто еще? - Строго посмотрел я на красноармейцев и на Плюева в особенности. - Держать никого не собираюсь. Некогда мне в игры играть. Но и гниды в отряде не потерплю.
  
  Слова мои и действия произвели на взвод Плюева неожиданное впечатление. Бойцы повскакивали с подвод и, оглядываясь друг на друга, попытались встать по стойке смирно. И взводный, хлопая глазами, уставился на меня, словно на чудо морское. Даже неудобно стало.
  
  - Значит, дезертиров нет? - Возвращая наган в кобуру, уточнил я и оглядел строй. Все молчали, не зная, что еще от меня ожидать. Отвечать по уставу - определенно не умели. Судя по всему, передо мной были совершенно необученные полугражданские хлопцы.
  
  По возможности доступнее, я поставил перед ними задачу, объясняя попутно как обычно взаимодействовал со взводом Никитенко. Среди бойцов выделялись двое молодых ребят со смекалистыми взглядами. Понимали они с полуслова. Даже интересно стало, как покажут себя в деле. Перед тем, как выдвигаться, я заставил всех проверить винтовки и быть готовыми стрелять по моему сигналу. От необычности обстановки новобранцы мои приумолкли и буквально вцепились в свое оружие.
  
  С Плюевым специально поговорил отдельно, уже на ходу, поясняя, в чем вижу его первейшую роль и что от него ожидаю. Слушал он внимательно и взволнованно. Как я успел узнать, на фронте Алексею повоевать не пришлось - вышел из школы прапорщиков в марте семнадцатого года. Потому и опыта нормального не имел. Может, оттуда и шло его разгильдяйство.
  
  Знал бы, во что вляпаемся - не раздумывая, взял бы с собой бывший взвод Никитенко. Но, с другой стороны, и этих бойцов надо было кому-то учить.
  
  А в городке начинался самый настоящий еврейский погром. И если на ближайшей к станции окраине еще стояла звенящая тишина ожидания, то в центре и остальных частях местечка толпы дезертиров расстреливали замки закрытых лавок и грабили дома обывателей.
  
  Мы появились в тот момент, когда разудалая пьяная банда громила шляпный магазин. Навстречу мне вывалился обмотанный в боа и нацепивший котелок, невменяемый тип, тащащий за волосы еврейку средних лет. Пристрелив его, я обратил на себя внимание погромщиков. Однако возмутиться те не успели - уперлись взглядом в стоявший за мной десяток бойцов с винтовками наизготовку. Нервы у парней были взвинчены, руки тряслись, и я в любой момент ожидал несанкционированного залпа. Но - обошлось.
  
  Разоружив бандитов, которых насчиталось двенадцать человек, красноармейцы связали им руки лентами, найденными здесь же, в магазине. После чего заперли в чулане. Мы же с Плюевым в это время пытались привести в чувство спасённую.
  
  Очнувшись, она закричала и попыталась расцарапать Плюеву лицо. Ожидая чего-то подобного, я предусмотрительно увернулся. А вот взводному не повезло - и его скулу украсили три глубокие борозды. К счастью, женщина быстро отошла от первого шока. И уже вскоре поняла, что мы - совсем не те, кто нападал на ее магазин.
  
  - Хороша же Ваша благодарность, - усмехнулся я, осматривая рану Алексея. - Надеюсь, когти у Вас без яда?
  
  Еще всхлипывая, еврейка потупила взгляд и после некоторой паузы пробормотала со специфическим акцентом:
  
  - Недалеко фельдшерка живет, Алта Фейгельман. Я отведу к ней, она, таки, за шляпку мне должна.
  
  Взводный было заспорил, мол, рана ерундовая, но я пресек его на полуслове, согласившись чуть позже воспользоваться предложением. У меня в шестнадцатом году денщик умер, получив заражение крови от не менее ерундовой царапины. Так что предосторожность не помешала бы. Но прежде всего я приступил к расспросам хозяйки.
  
  - Что у вас здесь происходит? И почему власти бездействуют?
  
  Оторвавшись от зеркала и подробного рассматривания подбитого глаза, женщина с вызывающим сарказмом рассмеялась.
  
  - Я Вас умоляю, господин офицер! Таки Вы думаете, что власть будет сидеть на месте и ждать пока ее вырежут? Марик Пейсахович, хоть и коммунист, но жить еще хочет. Он взял казну, взял все папки с бумагами и вместе со своими людьми быстро уехал куда-то на поезде. Одни говорят в Сожель, другие - в Могилев.
  
  Попытавшись 'перевести' ее слова на русский, я уточнил:
  
  - Иными словами, Советской Власти в Калинковичах нынче нет? А милиция?
  
  - Милиция... - Задумчиво потерла подбородок хозяйка. - В милиции служат благоразумные люди, куда до них глупым хозяйкам шляпных мастерских. Ай, говорил мне Фима Зальцман, начальник милиции, уходить с ним в Мозырь! Но Сима Лейкина с чего-то взяла, что ее пугают. Когда из всей милиции остался один Витя Чумаков - тогда она и поняла, что Фима не врал. Но я Вам по секрету скажу - товарищ Чумаков был беспробудно пьян и таки проспал эвакуацию... Что думала о себе Сима - я ума не приложу!
  
  К слову, той самой Симой Лейкиной она дурила мне голову еще минут пять, пока я не понял, что речь идет о ней самой.
  
  - С властями все понятно, - неучтиво оборвав поток причитаний, вздохнул я. И, набравшись терпения, задал новый вопрос. - Вы так и не сказали, когда происходила эвакуация большевиков и как давно идет погром.
  
  Недовольно поджав губы, Сима - между прочим, вполне миловидная дама лет тридцати пяти и уже способная жеманничать - поглядела на меня с укоризной, но ответом все-таки удостоила.
  
  - Вчера вечером на станцию прибыл этот ужасный поезд. Много вооруженных военных людей, злых, нервных. Коля Петрович, который служит на железной дороге, говорил, что они должны были уехать дальше, на Овруч. Но остались и устроили таки митинг. Фима Зальцман посмотрел-посмотрел, быстро приехал в Калинковичи и убедил Пейсика - это я так Марика Пейсаховича называю - немедленно уезжать в Мозырь. Но Пейсик сел в другой поезд!.. А Фима посадил в авто свою рыжую Гелю и, думает, я сяду с ней рядом!..
  
  Мы с Плюевым переглянулись. От ее слов у меня уже потихоньку закипал мозг. Однако основное я уловил: второй батальон 67-го полка тоже бунтует! И вроде как сам по себе. Что же это за эпидемия такая?! Савьясову подобный карт-бланш и не снился. А теперь самая буйная часть полка, та, что не давала спокойной жизни Сожелю, разносит по кирпичикам оставшийся без властей городок Калинковичи.
  
  - Приведите ко мне кого-нибудь 'посвежее' из пленных, - тихо, чтобы не отвлекать хозяйку, попросил я взводного. Однако Сима мои слова расслышала и, обидевшись, замолчала.
  
  Появление 'арестанта' она восприняла бурно, первым же делом плюнув ему в глаза и получив в ответ нецензурную брань.
  
  - Молчать! - Жестко осадил его я. Что интересно - послушались оба. Солдат беспрекословно отвечал на вопросы. Да, действительно 67-й полк. Помитинговали вчера до глубокой ночи, договорились, что всему виной жиды-комиссары и тут же вспомнили, что рядом стоит нетронутым еврейский городок. Вот и пошли отбирать у евреев все незаконно нажитое на хребте русского народа.
  
  - Это на каком-таком хребте я, бедная вдова, потерявшая мужа на войне, наживалась?! - Уперев руки в бока, накинулась на него Сима.
  
  - Только не плюйся, дура! Мы не тебя имели в виду! - боязливо отшатнулся связанный арестант.
  
  - Не меня?! - задохнулась от возмущения хозяйка. - А где тебя, гада этакого, поймали?!
  
  Мы с Плюевым едва сдерживались от смеха, наблюдая за ними. И неизвестно, сколько бы еще продолжалась эта комедия, если бы с улицы вновь не раздались выстрелы.
  
  Из окна хорошо было видно, как пятеро погромщиков пытаются расстрелять громоздкий замок, висящий на кованной двери продуктовой лавки. С первого раза не получилось. И, подергав за дужку замка, они снова выстрелили - еще более неудачно. Пуля срикошетила и попала одному из них в шею, по видимости задев артерию. Пока подельники в ужасе наблюдали за стремительной агонией товарища, взвод Плюева уже держал их под прицелом. И снова вместительный чулан шляпного салона-мастерской выступил в роли темницы.
  
  - И шо я буду с ними делать, когда Вы насобираете мне бандитов со всех Калинковичей? - Резонно спросила Сима.
  
  - Разберемся, - пообещал я, сам еще не зная ответа.
  
  Мы разделились. Оставив трех красноармейцев сторожить пленных, Плюев в сопровождении Симы отправился на осмотр к фельдшеру, я же с остальным взводом пошел наводить порядок в местечке. Надо сказать, что парни после первого же столкновения обрели уверенность и действовали более сноровисто, а те двое, которых я заприметил, - и вовсе вошли в кураж.
  
  Пленных больше не брали. Потому что вопрос с их дальнейшей судьбой оставался открытым. Разоружали дезертиров и отправляли на все четыре стороны. Тем более, что особого сопротивления они не оказывали. Даже при численном превосходстве чаще всего предпочитали бежать. Правда, троих пришлось пристрелить прямо на месте преступления. В одном случае - за убийство хозяев, в двух других - за изнасилования.
  
  Возле странного еврейского кладбища - на всех могилах которого вместо надгробий стояли однотипные бордовые домики - к нам присоединился милиционер Чумаков. Тот самый, что пропил эвакуацию большевиков. Ему было немногим больше двадцати лет. Несколько опухшее его лицо подтверждало версию Симы Лейкиной и объясняло причину присутствия милиционера в городке. Впрочем, парень он был толковый. Держался просто и уважительно, хорошо взаимодействовал при задержании дезертиров.
  
  Чумаков помог нам разыскать заведующего продуктовым складом и договориться о приобретении для полка десяти подвод муки. И теперь передо мной стояла задача - доставить транспорт со станции и загрузить мешки. В местечке как раз наступило затишье - все погромщики попрятались по углам или ушли ни с чем. Надо было обдумать дальнейшие действия, чтобы в мое отсутствие погром не возобновился. Но прежде мы отправились к фельдшерице с невыговариваемой фамилией. В очередной стычке с дезертирами Чумакову ножом порезали руку, и у меня появился один легкораненый боец, требующий перевязки.
  
  Хорошо иметь проводника. Благодаря Чумакову амбулаторию мы нашли быстро. Это было небольшое одноэтажное каменное здание серого цвета с облупившейся штукатуркой на стенах и высокими узкими окнами. Располагалась местная обитель медицины неподалеку от церкви и кладбища, в чем при желании усматривался особый смысл. Все подходы к ней утопали в грязи и глубоких лужах. Как я успел заметить, в Калинковичах все улицы, кроме Почтовой, были грунтовыми, от краев до краев раскисшими по весенней распутице. За два с лишним часа, что мы гоняли дезертиров, ноги наши порядком промокли, и обувь измаралась толстым слоем грязи. В амбулаторию было стыдно заходить.
  
  Оставив бойцов охранять подводы с конфискованным оружием на относительно сухом островке, мы с Чумаковым и раненным вошли в приемный покой. И застали удивительную, просто идиллистическую картину. Во главе стола с самоваром, оживленно беседуя, восседал счастливо улыбающийся Алексей Плюев и, судя по всему, никуда не спешил. Увлеченно рассказывая присутствующим двум дамам какую-то веселую историю, он даже не сразу заметил нас. Ну а когда заметил - так и замер с открытым ртом. Через секунду вскочил и с виноватым видом опустил голову.
  
  - Нет слов, - жестко усмехнулся я, снимая перчатки. - При дамах просто не нахожу слов, Алексей Макарович!
  
  Сидящие ко входу спиной женщины тут же обернулись на меня. В одной из них я узнал совершенно оправившуюся от потрясения Симу Лейкину, а вторая... У меня дух перехватило, так она была похожа на Ольгу. Впрочем, при более пристальном рассмотрении сходство оказалось далеко не портретным - другие черты лица, более восточный тип внешности. Но вот взгляд, форма головы, волосы, та же манера закалывать их в узел на затылке, осанка - были Олиными.
  
  Пользуясь моим мгновенным замешательством, Плюев вышел из-за стола и попытался объясниться. Мол, виноват, но всё совсем не так как кажется. На подходе к амбулатории они с Симой увидели, как трое погромщиков пытались выломать дверь. Плюев открыл предупредительный огонь. Дезертиры, отстреливаясь, бросились в рассыпную. Ни одного не получилось задержать. И Алексей остался охранять амбулаторию. Вот и охранял, чаёвничая и развлекая дам баснями.
  
  - Мда, Алексей Макарович. Бдительная из Вас охрана, - не удержался я от сарказма. - Двери открыты. Пять раз вас перестрелять могли, пока Вы соизволили заметить вошедших. Ладно, позже поговорим. А сейчас - немедленно ступайте к своим бойцам, в шляпную мастерскую. Вам, надеюсь, известно, что там творится?
  
  Пока Плюев отчитывался, фельдшер обрабатывала руку милиционеру и заинтригованно поглядывала на меня. Вероятно, почувствовала мое внезапное замешательство и пыталась понять его природу. Впрочем, не она одна. У Симы даже глаза заблестели.
  
  - Вот, Алтачка, это и есть тот господин офицер Владимир, который спас Симу Лейкину от страшной смерти.
  
  - Очень рада! - Порозовев от смущения, кивнула Алта, продолжая обрабатывать рану.
  
  Зашипевший от боли Чумаков, упрекнул ее:
  
  - Алта, ты куда смотришь?! Больно ведь!
  
  Девушка виновато улыбнулась, показав симпатичные ямочки на щеках. Она определенно была моложе Ольги. И чем больше я наблюдал за ней, тем явственнее понимал: увидеть в ней Олю - это надо было постараться. Минутное наваждение, не иначе. Хотя девушка была хорошая. Неудивительно, что Плюев здесь застрял.
  
  Тем временем, Чумаков отчитывал хозяйку шляпной мастерской:
  
  - Ну где ты увидела офицера?! Это - Красная Армия, а товарищ Недозбруев - командир, военспец!
  
  - Витя, я тебя умоляю! - Снисходительно отмахнулась Сима. Если бы не темнеющий синяк под глазом, получилось бы вполне царственно. - Здесь нет Фимы Зальцмана - будь самим собой. Если Владимир офицер - он таки офицер, это сразу видно. Поверь опыту Симы Лейкиной. Она знает, о чем говорит. А вот если Витя Чумаков - ни разу ни офицер, и служит в большевистской милиции - Сима хорошо помнит, что таких господ лучше называть товарищами начальниками.
  
  - Это ты о чем сейчас? - Насупился Виктор.
  
  Сима засияла улыбкой и, глядя ему в глаза, многозначительно произнесла:
  
  - О том, что Витю Чумакова я никогда не назову господином офицером.
  
  - Всё-всё, хватит! - Поморщился он. - У тебя талант говорить так, что голова становится чугунной!
  
  Когда наступил черед обрабатывать рану моему бойцу, Сима, едва ли не в открытую, стала сватать мне Алту.
  
  - Наша Алточка из порядочной, состоятельной семьи. Ее родители держали в Калинковичах лавку по торговле мукой. Но Вы сами знаете, какие нынче времена!..
  
  Я пропускал ее слова мимо ушей, планируя свои дальнейшие действия. Беспокоило, что многие дезертиры, пусть и без оружия, продолжали бродить по улицам местечка. Силами тридцати бойцов всех не переловишь. Уйдем мы - и что будет с этой Симой, Алтой? Насколько успел заметить, в Калинковичах практически не было мужского населения, кроме глубоких стариков и детей. Одни ушли с немцами, других мобилизовали красные, третьи сбежали из городка накануне погрома. В распоряжении оставался Чумаков, да еще с десяток крепких дедов. 'Может, раздать им оружие?' - мелькнула мысль.
  
  Дамы предложили мне чай. Отказаться не получилось, и наскоро выпив чашку, я, наконец, определился с планом.
  
  - У меня будет к Вам просьба, - обратился я к Алте. Та порозовела и с серьезным видом выслушала меня. - Вскипятите, пожалуйста, воды для бойцов. Сухие пайки у них есть, а вот кипяток по такой погоде очень даже не помешает. И, надеюсь, Вы не против, если они побудут пока возле амбулатории?
  
  Она заулыбалась.
  
  - Конечно, нет! Сделаю, не переживайте!
  
  Наткнувшись на внимательный взгляд Симы, я нахмурился и вытащил из кармана реквизированный у убитого дезертира-грабителя наган. Револьвер оказался жутко запущенным и давно не чищенным. Но для намеченной мною цели вполне сгодился бы.
  
  - Кто-нибудь еще, кроме Виктора, стрелять умеет? - Спросил я, рассматривая ствол на свет.
  
  - Я умею, - снова отозвалась девушка. - Правда, плохо и попадаю редко. Фельдшеров этому учат, но недостаточно.
  
  - Уже лучше! - Кивнул головой я. - После того, как уйдет взвод, с Вами останется наш раненый боец. Запритесь и забаррикадируйте окна изнутри, чтобы сложнее было влезть. Кровать панцирная отлично подойдет - и обзор будет, можно отстреливаться, и не запрыгнут сразу. Всё ясно?
  
  Девушка повторила мои указания, и спросила едва ли не с обидой:
  
  - А Вы?
  
  Я с недоумением посмотрел на нее.
  
  - Отправлюсь за подмогой на станцию. Взвода мало, чтобы полностью предотвратить погром.
  
  Алта тяжело вздохнула и приняла от меня наган с запасом патронов. Показав ей, как правильно взводить револьвер и где у него предохранитель, я, стараясь не замечать ее расстроенного взгляда, вместе с Чумаковым вышел к красноармейцам.
  
  
  Бойцы не скучали. Выбрав место посуше, нещадно дымили самокрутками и, опираясь на подводы, мирно переговаривались. Как я понял, обсуждали 'приключения' в Калинковичах - наверное, первый свой боевой опыт.
  
  При моем появлении они напряглись и замолчали. Хорошо же их напугал... Выбрав среди них вестового за Плюевым, я начал с приятного:
  
  - Значит так, товарищи красноармейцы. Сейчас для вас вскипятят воду - пообедаете.
  
  Они радостно загудели. Выждав небольшую паузу, пока не установится тишина, я стер улыбку с лица и продолжил:
  
  - Воду принесет фельдшер - девушка красивая и молодая. Если я услышу от нее хоть одну жалобу на вас, лично пристрелю виновного. Всем ясно?
  
  Вскоре примчался встревоженный Плюев. Мелькнула мысль, что в мастерской Симы Лейкиной что-то произошло. Но нет, по словам Алексея там было все в порядке.
  
  Набросав на бумаге примерный план местечка, я объяснил Плюеву, как он будет действовать в мое отсутствие. В Калинковичах мы видели всего четыре двухэтажных здания. На крышах двух из них, стоявших на центральных перекрестках, я планировал разместить своеобразные пункты наблюдения. Жаль, не было пулемета - получилась бы неплохая огневая точка. Впрочем, и против винтовки многие дезертиры не пойдут. Показал, по какому маршруту следует пустить дозоры и что делать в различных ситуациях, которые пришли мне на ум.
  
  Плюев вроде бы все понял. Но как оно в действительности - будет видно после моего возвращения со станции. Взяв с собой конными двух бойцов - братьев Капустиных - тех самых, присмотренных среди других еще утром, я, не теряя времени, поскакал на станцию.
  
  
  * * *
  Утром, отправляясь в местечко Калинковичи, мы оставляли полупустую станцию, и наш эшелон виднелся издалека, на крайнем пути, рядом с какими-то бараками-времянками. Теперь же я был просто растерян и не сразу смог сориентироваться, где искать свою хозчасть. Все пути оказались забиты эшелонами, пассажирскими поездами и людьми - военными и гражданскими. Стоял страшный шум, иногда раздавались выстрелы и нервно прорезали общий хаос паровозные гудки. Здесь была не тысяча человек и не две. Как бы не десять!..
  
  Одновременно проходило несколько митингов. На ближнем к нам выступал матрос - я даже глаза протер от удивления. Что он говорил и к чему призывал, с нашего места было непонятно. Мимо прошли железнодорожники, и к ним наперерез бросились какие-то бабы с котомками и мешками. Причитая, возмущаясь и жалуясь, они требовали найти управу на солдат, которые остановили поезд и заставили всех покинуть вагоны. Железнодорожники только досадливо отмахнулись и, ускорив шаг, скрылись в деревянном здании станции.
  
  - Ну и дела!.. - Вырвалось у меня. Перед нами кипела огромная неуправляемая масса. И что будет в следующее мгновение - невозможно было предугадать. Погром в Калинковичах теперь казался мелким досадным недоразумением в масштабе всего происходящего. И, тем не менее, там оставались беззащитные, ни в чем неповинные люди. Та же Алта, Сима, другие женщины, дети. Я сам видел, что с ними никто не собирался церемониться.
  
  И если мы никак не могли повлиять на стихийное бедствие, происходящее сейчас на станции, то справиться с погромом в городке нам вполне было по плечу.
  
  Братья Капустины, Глеб и Денис, в немом изумлении глазели по сторонам, и мне не с первого раза удалось обратить их внимание на себя.
  
  - Интересно?
  
  Они неопределенно замялись.
  
  - Мне тоже. Одна беда - мы оставили товарищей в Калинковичах. Бросим их там или все же приведем подмогу? Вы бы как поступили? - Я намеренно предоставил им право решения. Пусть это будет их выбор. В такой обстановке полагаться можно только на добрую волю. А со своей задачей я бы и без них справился.
  
  Тот, который постарше, кажется Глеб, пытливо глянул на брата. Затем с жадным интересом - на митингующих, снова - на брата, боязливо - на меня. Второй из Капустиных, тем временем, стоял, опустив глаза, и неожиданно ответил за двоих.
  
  - Оно, конечно, занятно послушать, о чем народ судачит. Но ребяты нас не поймут. Вроде как, отсидимся за чужой спиной, получается? Не, не по-нашему это. Пойдем, Глебка. Тут такая буча громадная - быстро не рассосется. Не один городок очистить успеем. И еще до одури наслухаемся.
  
  Глеб сразу же посерьезнел и кивнул головой в знак согласия. А я едва скрыл улыбку - очень уж забавными были эти братья.
  
  - Раз так, держитесь тогда строго за мной. В такой массе народа затеряться - дело мгновенное.
  
  И мы ринулись наперерез бескрайней по виду толпе, выбирая наименее плотные участки. Направление я держал приблизительное. Ориентироваться было сложно - из-за плотно стоявших людей земли не видел и на шаг вперед, да еще через эшелоны приходилось перелазить. Минут через двадцать пути я взмок так, что пот застилал глаза. Ноги порядком обтоптали, да еще какая-то сволочь мимоходом ударила по печени - к счастью, несильно. И потому, забравшись на полупустую платформу какого-то эшелона, мне пришлось объявить небольшой привал.
  
  Братья Капустины выглядели не лучше меня. У Глеба еще и шинель порвалась в плечевом шве. Жадно выпили по фляге воды. Я угостил их папиросами, и мы, в изнеможении усевшись, закурили. Даже думать ни о чем не хотелось. Но нужно было определить дальнейшее направление.
  
  Через пару минут, заставив себя подняться, я осмотрелся по сторонам. Видно было плохо - обзор закрывали вагоны, на крышах многих тоже толпились люди. Пришлось забраться на соседнюю с платформой теплушку.
  
  Родной эшелон - если я правильно его узнал - оказался относительно недалеко. И даже курс мы держали правильный, хоть и забрали сильно вправо от намеченного изначально маршрута. В общем, удачно отклонились. И толпа впереди была достаточно редкой. По моим расчетам, оставалось минут пять пути.
  
  Однако я не стал немедленно командовать отправление. Решил еще немного покурить и понаблюдать за происходящим. Заинтересовавшись дракой солдат с гражданскими, прошел к другому концу вагона, откуда обзор выходил получше и вдруг услышал снизу отборную матерную тираду. Кто-то был недоволен, что я хожу над его головой и мешаю спать. Причем настолько, что не поленился вылезти через окно на крышу с револьвером в руке.
  
  - Тёзка? - Улыбнулся я, узнав в свирепой физиономии давешнего знакомого Бранда. - Везет мне на встречи с Вами!
  
  Артиллерист резко остановился и, не опуская ствол, внимательно всмотрелся в меня. Через пару секунд глаза его просветлели, и он устало улыбнулся.
  
  - А, это Вы! Но мы с Вами вроде только единожды виделись?
  
  Кивнув, я добавил.
  
  - Виделись единожды, а вчера вечером мне случайно удалось послушать, как Вы наголову разгромили в споре Кубика. Там про коммуну шла речь и о том, кто за что умирает.
  
  - Ах, Вы об этом! - Горько усмехнулся Бранд, убирая револьвер. - С тех пор столько произошло, что я почти забыл!
  
  Угостившись у меня папиросой, Владимир уселся на крыше и широким жестом обвел толпу.
  
  - Как Вам это нравится, а?.. Пришло распоряжение штаба фронта - комиссар Гуревич из Мозыря по прямому проводу с командованием разговаривал. Сказочное распоряжение! Если мы не вернемся на позиции, каждый пятый будет расстрелян. Каково, а?
  
  Я внимательно глянул на него.
  
  - Это серьезно или запугать пытаются?
  
  Бранд с сарказмом рассмеялся.
  
  - На данном этапе - совершенно несерьезно! Хотел бы я видеть, кто сможет пересчитать и расстрелять вот эту взбешенную громадину?
  
  - Но ведь так до поры - до времени, - зная иронический нрав Бранда, осторожно начал я, памятуя его спор с Кубиком. Мне сложно было тягаться с артиллеристом в образованности и не хотелось ляпнуть, что-нибудь совсем неуместное или наивное. - Пройдет первый порыв, масса разобьется на осколки. И осколки вполне можно пересчитать.
  
  Владимир поначалу ничего не отвечал, сосредоточенно глядя куда-то в толпу. Я уж думал задать ему другой вопрос, когда он вдруг высказался:
  
  - Вот в этом-то и беда. Мы, командирский состав, все понимаем и от того бездействуем. Пройдитесь по митингам - военспецов не найдете. Они по вагонам, сбившись в кучки, сидят, и от комиссаров отбиваются. Ильинский подбежит к кому-нибудь конкретному, с пеной у рта орет - пойдите, мол, соберите своих людей, сделайте что-нибудь. Тот, 'избранный', щелкнет каблуками - 'Слушаю!'. И исчезнет на час-другой, чтобы с Кубиком точно в вагоне не пересечься. Ну а те, что понаглее, сразу с оттяжкой заявляют: 'Бесполезно!..'
  
  - И давно здесь так? - Поинтересовался я, кивая на митингующих.
  
  - А Вы с какой луны свалились? - удивился он. Пришлось вкратце рассказать, где я пребывал с самого утра.
  
  - Меня с собой возьмете? - Судя по азартному блеску в глазах, Бранд не шутил. - Надоело здесь в вагоне валяться. И заснуть не получается, и морды эти видеть уже не могу. Ни военспецов, ни красноармейские.
  
  Я неопределенно качнул головой.
  
  - Присоединяйтесь, если есть желание. Тем более, неизвестно, смогу ли своих собрать? Заодно по дороге всё расскажете.
  
  Бранд широко улыбнулся и с хитрым видом попросил:
  
  - Подождите минутку, я сейчас 'Люсика' своего заберу, - и, едва дождавшись, моего кивка, нырнул обратно с крыши в вагон.
  
  Первым из вагона появился 'Люсик'. У меня даже челюсть отвисла от восхищения. Так Бранд называл ручной пулемет 'Льюис'. Как раз то, чего нам не хватало!
  
  - А диски есть?.. - С интересом рассматривая машинку, спросил я у залезающего на крышу артиллериста.
  
  Тот мотнул головой на свой походный мешок, висевший за плечами.
  
  - Всего два, но и то - слава богу.
  
  Отряхнувшись и поправив неуставную бекешу, он забрал у меня пулемет и привычным движением устроил его на плече. Вид Бранда внушал уважение. Однако, как артиллерист будет продираться со своим 'Люсиком' через толпу и перелезать составы, мне было невдомек.
  
  Подобрав на платформе Капустиных, мы двинулись дальше. И снова я прокладывал дорогу. Идти стало не в пример легче - все основные митинги и полчища протестующих остались позади. Теперь нам, в основном, встречались праздно шатающиеся и любопытствующие красноармейцы, не захваченные общей волной бунта. К слову, именно эта публика поставляла нам погромщиков в Калинковичи. Они не знали, чем себя занять и искали развлечений. Впрочем, здесь нас пропускали довольно вежливо. И особенно почтительно - Бранда.
  
  Первым из своих я увидел Пушкарева. Тот носился словно ужаленный, с перекошенным лицом возле вагона с продовольствием и с надрывом отчитывал нескольких наших красноармейцев.
  
  - Товарищ Пушкарев! - Обрадовавшись ему, как родному, окликнул я. - А Вы почему не на митинге?
  
  Обернувшись на меня, Филипп Макарович обомлел и едва язык не проглотил. Показалось, что еще чуть-чуть - и в ноги брякнется.
  
  - Владимир Васильевич! Слава Богу! А мы уж и не знали, что думать! - Вырвалось у него.
  
  - Да что тут думать? - Усмехнулся я. - Петерсон не заявлялся?
  
  Недоуменно глянув, Пушкарев замотал головой.
  
  - Никак нет. Он ведь с Вами был.
  
  - Был, да сплыл. Ладно. Что тут у нас? Доложите обстановку.
  
  По словам Пушкарева выходило, что примерно через час после нашего отъезда в Калинковичи, со стороны Словечно на станцию начали прибывать эшелоны бригады. С тех пор и бушуют митинги. Большая часть личного состава хозчасти, как я и предполагал, незаметно покинули расположение и, вероятно, умножили собой число митингующих. Оставшиеся, вместе с ротой охраны, пытались уберечь имущество полка от разграбления. Получалось плохо - со всех сторон лезли превосходящие по численности 'землячки', желающие легкой добычи. И в итоге оказался полностью разграбленным один из вагонов с продовольствием.
  
  Но тут неожиданно появился ищущий меня чернявый офицер (Пушкарев так и назвал его - офицером). Увидев, что неполная по численности рота охраны не справляется с налетчиками, он выделил в помощь целую роту бойцов. И с их помощью удалось таки навести порядок. Повезло еще, что состав хозчасти расположился на дальней окраине станции. Иначе, в первые же минуты от эшелона ничего бы не осталось.
  
  - Что за офи... Командир? Еще здесь? - Осекшись, спросил я.
  
  Пушкарев замотал головой.
  
  - Не могу знать! Товарищ Никитенко с ним разговаривал! - И он подробно объяснил мне, где сейчас искать Семена Аркадьевича. А я ведь, признаться, и не надеялся, что ротный останется при эшелоне.
  
  - По какой причине бойцов распекаете? - Прежде, чем отправиться на поиски Никитенко, поинтересовался я.
  
  - Да эти!.. - Филипп Макарыч досадливо сморщился и сплюнул в сторону виновато переминавшихся с ноги на ногу парней. А затем нарочито громким голосом пояснил. - Дезертиры, мать их!.. Нагулялись, голуби, теперича, значить, домой вернулись! Товарищ командир, разрешите, мы их расстреляем?
  
  И тут не выдержал Бранд. Пряча улыбку, он снял с плеча 'Люсика' и неторопливо установил его на насыпи прямо напротив провинившихся бойцов. Те дрогнули и сбились в тесную кучку. Артиллерист залег за пулемет, коротко глянул на них, прищурив один глаз, словно прицеливаясь, и принялся устанавливать диск. Бывшие дезертиры беспомощно озирались по сторонам, но бежать побоялись.
  
  - На первый раз можно и простить. Все же сами вернулись, - 'пожалел' их я. И тут же, напустив строгости, спросил. - Кто такие?
  
  Заикаясь, они назвались.
  
  - Значит так. Фамилии я Ваши запомнил. Будет повторение - лучше не возвращайтесь. Всё понятно?
  
  - Так точно! - неровным хором повторили бойцы.
  
  - Хорошо, остаетесь в распоряжении товарища Пушкарева. И если не дай бог, он мне одним словом!.. - Предупредил я и сам же усмехнулся своим мыслям. Требовать дисциплины от нескольких злополучных красноармейцев и грозить им 'карой небесной', когда вся бригада пошла в разнос, - по меньшей мере, было нелепо.
  
  Подождав пока Бранд вернет на плечо своего 'Люсика', мы отправились на поиски Никитенко. Меня по-прежнему волновал вопрос - что за 'чернявый офицер' помог нашей роте охраны?
  
  Чтобы обнаружить Семена Аркадьевича, нам пришлось обойти половину состава и даже вступить в перепалку с чужой ротой, выяснив попутно, кто их командир. Все оказалось проще, чем я думал. Пушкарев 'обозвал' чернявым темно-русого Маркелова. И рота, соответственно, была Маркеловской. А вот где находился сам Костя - никто внятно сказать не мог. В том числе, и Никитенко.
  
  - Он часа три тому назад отправился выяснять, кто митингом заправляет. Вот с тех пор и выясняет, - пожимал плечами ротный. И недовольно пробурчал. - А я Вас всё ждал, чтобы самому пойти посмотреть. Эшелон ведь без командира не оставишь...
  
  Пришлось его разочаровать. Никитенко 'для приличия' похмурился. Однако по глазам я видел - доволен. Нравились ему наши выезды, а в предстоящей задаче было немало общего с тем, с чем он сталкивался на дорогах Сожельского уезда.
  
  Пока личный состав спускал с платформ подводы и лошадей, мы с Брандом и Никитенко устроили небольшой совет. Предстояло решить, каким образом лучше и быстрее обогнуть загроможденную эшелонами и митингующими станцию. Да еще так, чтобы мог пройти гужевой транспорт. Нормальной карты у нас не было - только примерное представление и схематичный план окрестностей, набросанный железнодорожным служащим, которого Бранд выловил неподалеку. Приходилось надеяться, что чиновник хорошо представлял себе то, что рисовал.
  
  Дальнейшую охрану эшелона я поручил роте Маркелова, переговорив с его негласным заместителем, бывшим подпоручиком Сорокиным. Вроде и не по чину распоряжался чужой ротой, но та сама не знала, куда податься до возвращения командира. Оставаться у эшелона их вполне устраивало. И в том, что Костя не отказал бы мне, я был практически уверен.
  
  * * *
  После порядочной нервотрепки, вызванной блужданием целого обоза среди бараков и землянок на другой стороне от путей, а также перетаскиванием подвод через железную дорогу (переезд был заблокирован эшелонами), мы, наконец, выбрались на тракт к Калинковичам. И теперь можно было перевести дыхание.
  
  Лошади мерно переступали копытами. Бойцы, сидевшие на подводах, с удовольствием потягивали самокрутки. А Никитенко, по обыкновению, объезжал обоз, придирчивым взглядом осматривая бойцов и всё, что попадало в поле зрения.
  
  - Кубик, бедолага, дважды сегодня в такой переплет попадал, что лично я думал, живым ему не выйти, - держась в седле с уверенностью заправского всадника, рассказывал мне Бранд. - А вот, поди ж ты, уцелел! Особое спасибо за один эпизод, конечно, надо сказать моему приятелю Володе Утехину!.. Вот уж от кого не ожидал! Кто его просил?!
  
  Раздраженно выматерившись, артиллерист помолчал и продолжил в мрачном расположении духа.
  
  - Не знаю, в курсе Вы или нет, чем закончился тот первый митинг в Словечно?
  
  Я покачал головой.
  
  - Ну, тогда слушайте! - Закурив, Бранд взглянул куда-то мимо меня и потрогал кончики своих усов. - К утру возле эшелона первого батальона 67-го полка уже стояла вся бригада. Даже отличившийся в боях батальон 68-го полка всем составом ушел с позиций 'послушать', да так назад и не вернулся. Потом какие-то 'выборные' красноармейцы залезли на паровозы и приказали машинистам отправляться в Калинковичи. Первым пошел эшелон с зачинщиками - 67-м полком. Далее потянулись остальные. Моя батарея уезжала из Словечно в числе последних, одновременно с Ильинским и штабом бригады.
  
  Остановились мы в Козинках, чтобы водой заправиться. Кубик тут же рванул на станцию - искать впереди идущие эшелоны. Его усердие понятно - самому расстрел грозит. А тех и след уже простыл, ушли дальше, на Мозырь. Зато стоял состав с четвертой батареей нашего дивизиона.
  
  - Мы первыми встретили его в Козинках, - не удержавшись, заметил я. - И, кажется, из-за нас они не поехали дальше, на фронт.
  
  Бранд удивленно двинул бровями, но продолжил.
  
  - Ильинский сразу к ним. Но поговорить не успел. Четвертая батарея уже запрыгивает в отправляющийся поезд и - вслед за всеми, в Мозырь. Кубик бежит к нам, перед машинистом маузером машет - давай, мол, срочно! Догнать нужно! А железнодорожники кивают и никуда не спешат. Продолжают воду набирать. В общем, когда мы приехали в Мозырь, все эшелоны были уже здесь, в Калинковичах. Ну что ж!.. Догоняем дальше! Переезжаем мост через Припять и утыкаемся нос к носу с поездом пятой батареи. А те не успели прибыть - тоже бунтуют, на фронт идти не желают. Кубик по привычке хватается за свой пистолет, но ничего сделать не успевает. Около двадцати красноармейцев окружили его со всех сторон, схватили и как бревно на мост тащат. Кто-то кричит: 'Убить этого жидовского прихвостня! Нет, лучше в реке остудить! А то красный, как рак!' Смотрим, действительно хотят с моста сбросить. Вы тот мост помните?
  
  - Помню. Верная смерть, - сказал я, вспомнив попутно еще и сожельский. В Мозыре мост был значительно выше.
  
  - Так вот - не поленились! До центра моста дотащили! И что Вы думаете? Бросили! Уж на что я не поклонник Ильинского - и то не по себе стало, сердце ёкнуло. Но тут ведь какая особенность произошла. Двадцать человек не смогли одновременно бросить одного. За кого-то Кубик цеплялся до последнего. Поэтому именно швырнуть не получилось. И комиссар скорее сполз, а не упал. Через пару метров застрял между конструкциями и на руках повис. Долго бы не продержался, конечно. Но тут ему несказанно повезло. Володя Утехин - друг мой детства, в одном училище учились и сейчас вместе служим - срывается вдруг с места и бежит к Кубику. Его даже задержать пытались. Да не тут-то было! Он у нас - гимнаст. Выкрутился и ловко полез по конструкциям к комиссару. Я думал, не успеет - Кубик уже на одной руке висит. Повезло - в последний миг, наверное, перехватил...
  
  Под впечатлением воспоминания, Бранд замолчал.
  
  - Интересное дело, - после паузы продолжил он. - Иной раз я самолично готов застрелить этого Кубика. А в тот момент мне было за него страшно. Почему так?
  
  Ощущение, о котором говорил тезка, было знакомым. Однако ничего сказать я не успел. Наше внимание привлек Никитенко, показывающий знаками, что впереди что-то неладное.
  
  - Трое за сосенками сидят, еще четверо с противоположной стороны дороги в ложбинку залегли. То ли пропустить хотят, то ли задумали чего неладное. Винтовки у них точно есть. Больше разглядеть не успел, - коротко сообщил он. - Действуем, как обычно?
  
  Я кивнул и предупредил Бранда:
  
  - Наша задача - двигаться вперед, как и прежде. Единственное, чуть сбавим ход, чтобы времени побольше выгадать. Люди Никитенко двумя группами обойдут засады с тыла и поговорят с ними по душам.
  
  Владимир напряженно усмехнулся.
  
  - Смотрю, у Вас уже все отработано? Но как-то неприятно в роли приманки выступать. Может, шарахнуть по ним из 'Люсика'? Только направление скажите.
  
  Отрицательно качнув головой, я возразил:
  
   - А если у них такой же 'Люсик'? Нас всех здесь и постелют.
  
  - Логично, но вероятность невысока, - с трудом согласился артиллерист.
  
  Мы подходили к месту засады, а от групп Никитенко до сих пор не было сигналов. Напряжение возрастало, и я нервозно пробормотал:
  
  - Да что же они там возятся?..
  
  Как вдруг услышал громкий мат в исполнении Семена Аркадьевича.
  
  - Твою дивизию, Калюжный! А ну, поднимайся! И ты, Белохвостов! Попов?! Ну, гад! Попрятались, зайчики?! Владимир Васильевич! Что делать будем?!
  
  Рассвирепевший Никитенко вышел из густой поросли сосняка, выволакивая за шкирку какого-то красноармейца. Тот почти не сопротивлялся и послушно переступал ногами.
  
  - Вот, полюбуйтесь! - Грубо толкнув бойца в мою сторону, ротный обернулся и крикнул своей группе. - Давай сюда остальных! И тех, что за дорогой валяются, тоже прихватите!
  
  Я всмотрелся в испуганное и чумазое лицо красноармейца. Вспомнил его на погрузке эшелона в Сожеле перед отправкой на фронт. А теперь нас на мушке держал, собака!..
  
  - Оружие сдать и пшёл вон! На станцию! В городке увижу - лично пристрелю! - Сквозь зубы процедил я, не желая тратить на него время. Через час-другой начнутся сумерки, забот нам и без этой швали хватало.
  
  Никитенко был откровенно расстроен. И даже непонятно чем больше: тем, что я отправил дезертиров восвояси, или же - что они оказались своими? Пусть не из роты охраны, но все же - из хозчасти.
  
  - Всё! По местам! - Скомандовал я. - Поспешаем! Меньше версты осталось!
  
  Стараясь отвлечься от охватившего меня дурного настроения, я продолжил расспросы Бранда о событиях сегодняшнего дня. И он с удовольствием согласился. Наверное, сам хотел разложить для себя по полочкам всё произошедшее и постараться осознать.
  
  - Вы думаете, Ильинский после происшествия на мосту угомонился? - С насмешливой улыбкой задал риторический вопрос Владимир. - Как бы не так! Едва унял дрожь в пальцах и принял успокоительные сто грамм, как снова полез в наш эшелон и закомандовал отправление в Калинковичи! Если бы не некоторые свойства характера, я бы его после этого зауважал. Но он сам портит о себе впечатление. Вообще-то, после успокоительной стопки спирта, Кубик выпил оживительную и взбодрительную. Его подвело, что он пил и, как ему казалось, не пьянел. А ведь это только казалось.
  
  - Такое впечатление, что Вы присутствовали при этом, - подначил его я.
  
  - Не только присутствовал, но и пил вместе с ним и Утехиным, - несколько смутившись, признался Бранд, пощипывая себя за усы. - Так вот... Прибыли мы в Калинковичи. А там - митинг. Кубик бежит в толпу, прорывается к платформе, забирается наверх. Фактически сбрасывает выступающего, и начинает свою старую песню: 'Да как вы смеете! Фронт оставили открытым! Вас за это расстреляют!'. А народ гудит и в ответ несется: 'Зачем нам драться с украинцами? Мы с ними еще недавно из одного котелка щи хлебали!', 'Долой войну - довольно крови! Мы против братоубийственной бойни!' Ильинский их то ли не слышит, то ли из-за хмеля мысли перепутались. И он продолжает о своем: 'Это нож в спину Революции! Вы - предатели! Наймиты буржуазии! Вам дурят головы сынки помещичьи!'. Эти слова выводят из себя каких-то матросов - уж не знаю, откуда они взялись?
  
  - Вот-вот! И я видел матроса на митинге! Думал, примерещилось.
  
  С озадаченным видом покачав головой, артиллерист подтвердил.
  
  - Не примерещилось. Человек пятнадцать я насчитал. Пятеро из них стащили Ильинского с платформы и принялись избивать ногами. Всю физиономию расквасили, да и ходит он теперь с трудом. Наверное, забили бы насмерть - к ним еще солдаты присоединялись. Но, как говорится, не наступил еще смертный час Анатолия Ивановича! - И Бранд хмыкнул с мрачной гримасой на лице. - К платформе прорвался Куманин, командир нашего артиллерийского дивизиона. Он парень крепкий, из народа, с пудовыми кулаками. А главное - с отрядом вооруженных коммунистов. С полсотни человек насобирал, они вместе и держатся, чтобы уцелеть. Это у бунтовщиков объединяющего начала нет, только говорильня одна. А эти ребята прекрасно понимают, что главное не количество, а сплоченность! Единый, так сказать, кулак!
  
  Он затронул вопрос, который давно меня волновал:
  
  - Известно уже, кто за этим бунтом стоит? Или, может, предводители избраны?
  
  Тезка рассмеялся так, словно услышал несусветную глупость.
  
  - Увольте! Какие предводители?! Два главных лозунга - 'В Тулу!' и 'Довольно крови!' - вот и всё! Да, я слышал, как предлагали избрать Повстанческий Комитет - по два делегата от каждой части. Но это предложение буквально утонуло в общем хаосе. Никакая организация никому здесь не нужна! Перебесятся, отдадут на жертвенный алтарь каждого пятого, и пойдут снова под началом комиссаров воевать! А Вы что хотите? Восстания за новую Россию? Вы сами в это верите?
  
  Я твердо посмотрел ему в глаза. Было как-то не до иронии.
  
  - Мне людей жалко. Они загоняют себя в тупик. И чем дольше это продолжается, тем хлестче будет расплата. Троцкий нам спуску не даст.
  
  Бранд нахмурился. Мой тон возымел действие и смыл с его лица насмешку.
  
  - А мне что - не жалко?! - Пробормотал он. - Интересно было бы знать, кто способен остановить эту стихию. Я - не представляю!
  
  Продолжить разговор мы не успели. При въезде в Калинковичи стали слышны выстрелы. Судя по звуку, где-то в центре шла интенсивная перестрелка.
  
  Обоз тут же прибавил в скорости. Коротко посовещавшись, я распорядился выделить из роты небольшой конный отряд в двадцать человек во главе с Никитенко - в качестве первой помощи взводу Плюева. И предложил Бранду составить им компанию.
  
  - Вот и работа для 'Люсика' нашлась, - азартно сощурившись, ухмыльнулся он и подстегнул лошадь.
  
  На прямой, словно стрела, улице Почтовой, нам прекрасно было видно, как отряд несется во весь упор и примерно через полверсты, достигнув большого перекрестка, раздваивается, вступая в бой. Я спешно достал карту с поправками Чумакова, внимательно изучил их и подозвал к себе Тимохина.
  
  - Будешь за старшего! Впереди, как и всегда, ставишь свою укрепленную подводу. Подъезжаете к тем домам, где наши задержались, и поступаете в распоряжение Никитенко. До тех пор, по обстановке, ведете огонь. Погромщиков старайтесь брать живыми - разоружайте и закрывайте в каком-нибудь крепком здании. Гранатами - не злоупотреблять! И бездумно людьми не рисковать! Всё понял?
  
  - Так точно! - Откозырял Тимохин и расторопно, прямо на ходу, занялся перестановкой подвод. Бойцы, не сводившие глаз с разворачивающегося впереди боя, заклацали затворами винтовок. А у меня созрел план. Спрятав карту за голенище, я набрал три десятка гранат, поделился ими с братьями Капустиными и велел следовать за собой.
  
  Пришпорив лошадей, мы довольно лихо спустились с дороги на поросший бурьяном и мелким кустарником пустырь. По моему расчету, этими неудобицами можно было значительно сократить путь на задворки основных улиц местечка и появиться перед погромщиками с неожиданной стороны. Насколько я помнил, с востока городок у нас оставался неприкрытым.
  
  Канава, о которой предупреждал на схеме Чумаков, оказалась с топкими, подболоченными берегами. И потому на ее форсирование ушло несколько больше времени, чем я рассчитывал. К тому же, поскользнувшись в грязи, лошадь выбросила из седла Глеба Капустина, и он свалился прямо в воду, подняв целый фонтан брызг. В остальном, к счастью, обошлось, и через несколько минут мы уже мчались по улице Барановской.
  
  С крыши двухэтажного здания отчаянно стреляли четверо бойцов из взвода Плюева. Им бы пулемет, подумал я. Но 'Люсик' Бранда стрекотал короткими очередями где-то справа.
  
  Дезертиров на улице Барановской оказалось порядка ста человек, многие - вооруженные. Похоже, пока мы отсутствовали, успело прибыть 'пополнение'. И немалое.
  
  Шесть гранат с тыла, брошенные нами без особой меткости, внесли заметную растерянность в их ряды. Такого они не ожидали. А тут еще одновременно, с западной стороны улицы, показался наш обоз. И бойцы, спрыгивая с подвод, бросились в атаку. Завершающий аккорд добавил появившийся уже пешим Бранд со своим 'Люсиком'. Выстрелить он не успел. Брякнула об мостовую упавшая винтовка, затем еще одна и еще с десяток-другой - неуверенно поднимая руки, злополучные погромщики сдавались.
  
  В последующий час мы вылавливали на улицах городка и в домах небольшие, не оказывающие сопротивления группы грабителей. В общем итоге, нам удалось задержать около двух сотен человек. Я смотрел на эту понурую толпу, выгнанную на площадь у церкви, и тупо соображал, что с ними делать.
  
  Выручил Никитенко. Он предложил отвести их колонной под усиленным конвоем на станцию. Такое шествие определенно воздействует отрезвляюще на других, встречных дезертиров и успешно предотвратит новые попытки грабежа. Заодно, следом за колонной, можно будет безопасно провести обоз с закупленной в кооперативе мукой. Потом, на станции запереть погромщиков в свободные вагоны или отпустить на все четыре стороны. Идея мне понравилась, на том и порешили.
  
  Плюев встретил нас едва ли не с претензиями. Оно-то и понятно - вернулся я с подмогой почти через три часа, вместо ожидаемых полтора.
  
  - Эх, Лешка! Видел бы ты, что на станции творится! Удивился бы, что про тебя вообще не забыли! - Усмехнулся Никитенко и коротко посвятил взводного в курс последних событий.
  
  Озадаченный новостями Плюев едва вспомнил, что надо бы доложить обстановку. Да и то, после прозрачного намека. Как выяснилось, первые два часа моего отсутствия в городке было спокойно. Потом вдруг последовало сразу несколько нападений на дозоры. Примерно через полчаса, словно по сигналу, началось суматошное наступление с восточной стороны. Дезертиры определенно готовились к атаке, но проводили ее несогласованно и сумбурно. По крайней мере, за двадцать минут боя мы не потеряли ни одного бойца и отделались четырьмя раненными. Среди погромщиков насчитали убитыми пять и раненными девять человек.
  
  Уже в глубоких сумерках, я наблюдал за проходящей погрузкой муки и что-то в окружающей обстановке начинало меня беспокоить.
  
  - Чего это они? - Задумчиво пробормотал Никитенко, озираясь вокруг. Со всех сторон на небольшую площадь перед лавкой стекались евреи - в основном, старики и женщины. Близко они не подходили, почтительно застыв примерно в тридцати саженях, и выжидающе поглядывая на меня.
  
  - Не знаю, - закурив, я поправил фуражку и намеренно впрямую ответил на взгляды. Вряд ли намерения этих людей несли в себе агрессию. Судя по событиям прошедшего дня, на открытое противостояние они были неспособны. Но что хотели от нас? Или от меня?
  
  - Пан офицер? - Наконец, выделился из толпы видный пожилой еврей с красивой двухцветной бородой. Заметив, что мое лицо непроизвольно дернулось в ответ на неожиданное обращение, он извинительно улыбнулся.
  
  - Прошу прощения! Товарищ начальник! - Почтительно поклонился старик.
  
  - Ишь ты, определил, кто главный! - Улыбнувшись, шепнул мне ротный.
  
  Видя, что еврей все еще выжидает, я спросил сам:
  
  - Почему вы собрались, что вам нужно?
  
  Старик благодарно кивнул и вкрадчивым голосом продолжил, с трудом подбирая слова на русском:
  
  - Меня зовут Лейб Шейнин. Я кантор синагоги.
  
  - Владимир Недозбруев, заведующий хозчастью 68-го полка Красной Армии, - в ответ представился я и оторопел. Шейнин, встав на колени, низко поклонился мне.
  
  - Вы с ума сошли!? А ну немедленно поднимайтесь! - Бросился я навстречу старику, помогая ему встать.
  
  Он послушался, но обхватил руками мою ладонь.
  
  - Пан офицер, - с сильным акцентом, тихо продолжил Шейнин. - Вы спасли многих из нас. А старый кантор знает, что доброе дело не должно оставаться без награды. Не побрезгуйте, примите в знак благодарности...
  
  Украдкой, откуда-то из-под полы, он достал что-то круглое, металлическое и вложил мне в ладонь. Нахмурившись, я выдернул руку и поднес ближе к глазам. Это были карманные часы в золотом или позолоченном корпусе. Дальше рассматривать я их не стал.
  
  - Не выдумывайте! - Строго буркнул я, возвращая часы кантору, и отступая от него на пару шагов назад. - Поблагодарили - вот и достаточно. Я и этого не ожидал.
  
  В глазах старика промелькнуло удивление, однако настаивать он не решился. Снова склонил голову в поклоне и с покорностью произнес:
  
  - Как будет угодно пану офицеру...
  
  И мелкими шагами попятился назад.
  
  Я повернулся к Никитенко. Судя по лицу, тот сгорал от любопытства.
  
  - От чего отказались, Владимир Васильевич? Что подарить хотели?
  
  Пожав плечами, я недовольно глянул на него.
  
  - Особенно не рассматривал. Кажется, часы.
  
  - Небось, золотые? - Уважительно предположил Семен Аркадьевич. Отвечать мне не хотелось, не любитель я таких ситуаций, да и чувствовал себя неудобно.
  
  Тем временем, толпа расходиться не желала. Из нее вышли женщины разного возраста - числом более тридцати - и на дикой смеси русского и идиша принялись причитать, умоляя меня не уходить из города, не оставлять их без защиты.
  
  Я выразительно переглянулся с Никитенко. Обещать им мы ничего не могли. Сами не знали, где будем и что с нами будет уже завтра. Однако они ждали ответа.
  
  Выручил появившийся кстати Чумаков. Следом за ним, к слову, поспешали Сима и Алта.
  
  - Думаю, Вам известен товарищ Чумаков? - Громко спросил я у делегаток, стараясь не смотреть на недоуменно уставившегося на меня Виктора. Еврейки настороженно покивали, поглядывая на милиционера. И я продолжил. - Мы выделим ему десяток винтовок и запас патронов, дадим инструкции, как действовать при новой угрозе погрома. Оставаться у вас ни я, ни кто-нибудь из нас не может. Однако обещаю вам, что если вновь начнется погром, и мы еще будем в ваших краях, наш отряд обязательно придет на помощь. Запомнили, товарищ Чумаков?
  
  Застигнутый врасплох милиционер утвердительно качнул головой, со смесью удивления и растерянности глядя на меня.
  
  К счастью, людей такой вариант устроил, и толпа буквально на глазах рассеялась в темноте. Довольно многие, покидая площадь, старались пройти рядом со мной, а старики, к тому же, не упускали возможности поклониться.
  
  Когда жители, наконец, ушли, я почувствовал немалое облегчение. Эта странная роль успела утомить меня.
  
  Погрузка вскоре закончилась, мы завершали инструктирование Чумакова, и Никитенко отправился к подводе за обещанными винтовками. Перебивая меня на полуслове, сзади подошла Сима и, игнорируя Виктора, сказала тоном, не терпящим возражения:
  
  - Владимир, мы таки ждем Вас на ужин. Сима готовила специально для Вас свое коронное блюдо - нежнейшую фаршированную щуку. Когда Вам еще придется отведать такой кошерной рыбы?
  
  Я заулыбался. Умела она найти подход.
  
  - Спасибо! Но все же вынужден отказаться. Да и боюсь я к Вам идти. Еще в заложники возьмете, - хотел было отшутиться. Однако Сима опытным маневром отмела мои возражения.
  
  - Я Вас умоляю! Вы целый день на ногах, и я не помню, чтобы кроме чашки чая и папирос на что-то обращали внимание. Если господин офицер не бережет себя, пусть он подумает о своих людях. Мы пригласили господина Плюева и еще нескольких Ваших солдат. Все согласились, ждут только решения господина офицера. И если Вас таки страшит Сима Лейкина, вспомните Алту Фейгельман. Девушка весь день только о Вас и думает. И Сима Лейкина помнит, как Вы смотрели на Алточку!
  
  Грустно усмехнувшись, я сказал правду:
  
  - Не обижайтесь, но к замечательной девушке Алте у меня совершенно ровное отношение.
  
  Недовольно двинув бровями, Сима подобрала губы и глубокомысленно уточнила:
  
  - Но Вы ведь не женаты - так?
  
  Я мягко, но категорично остановил ее дальнейшие рассуждения.
  
  - Это ничего не меняет.
  
  Натянуто улыбнувшись, Сима с ироничным видом покачала головой и после паузы зашла с другой стороны.
  
  - Господин офицер таки не позволит нам поблагодарить ужином своих людей?
  
  Выдержав ее укоряющий взгляд, я улыбнулся.
  
  - Госпожа Лейкина умеет найти подход. Рота сейчас уходит на станцию. Назовите, кого Вы еще пригласили. Я разрешу им задержаться на полтора часа. Не более.
  
  - А господин офицер?..
  
  - Он Вам очень признателен, но... должен быть на станции, - из непонятного мне самому чувства противоречия отказался я. И тут же пожалел об этом - от голода предательски свело желудок, а у меня и корки хлеба с собой не было.
  
  Из темноты появился Бранд. Оценивающим взглядом окинул фигуру Симы и, подкрутив усы, спросил вкрадчивым голосом:
  
  - Господин Недозбруев, Вы представите меня своей очаровательной собеседнице? Надеюсь, я не помешал?
  
  Сима пассаж оценила и включила свое обаяние на полную мощь. Не успел я их познакомить, как они уже мило болтали. Неудивительно, что буквально через минуту еще одним приглашенным стало больше. Бранд и не думал отказываться, тем более, что никуда не спешил и, по сути, от моего решения не зависел.
  
  - Владимир, мне тут жалуются на Вас - лишаете дам своего общества? - Веселым тоном, упрекнул Бранд. И сердитым шепотом добавил. - Не дурите, Недозбруев. Дойдет обоз и без Вас. Когда еще выдастся такая возможность?
  
  Судя по азартному блеску в его глазах, он явно рассчитывал на нечто большее, чем просто ужин. И сияющий вид Симы подтверждал - надежды имеют основания.
  
  Я прислушался к своему ноющему желудку и вынужден был признать, что после появления перспективы ужина, бороться с ним становилось все сложнее.
  
  - Ладно, - угрюмо сдавшись, я оставил их и подошел к Никитенко, руководившему формированием колонны из задержанных дезертиров.
  
  Тот воспринял распоряжение отправляться на станцию без меня, как должное. Будто заранее знал. Ну а Плюев - тот вовсе расцвел, когда услышал приказ оставаться со мной. И почему я один, если не считать желудка, не испытывал никакой радости от предстоящего застолья?
  
  * * *
  Ужин проходил на жилой половине шляпной мастерской. Бранд откровенно охмурял Симу, та благосклонно отвечала взаимностью. Плюев, забывая о 'кошерной рыбине' - кстати, действительно очень вкусной - поедал глазами Алту, чем смущал ее до густых багровых пятен на щеках. Трое бойцов, один из которых помогал охранять амбулаторию, старались в присутствии командиров держаться неприметно и потому были довольно скованы. Ну а я вел себя совершенно неприлично - не участвуя в общей беседе, сосредоточенно поглощал выставленные на столе блюда.
  
  Когда же, наконец, насытился - откровенно заскучал и вышел покурить. Странное у меня было состояние. Подрагивали руки, что-то холодное камнем висело в душе - будто дурное предчувствие. От домашнего вина, предложенного гостеприимными дамами, начинали раскалываться виски. И курилось как-то впустую.
  
  Я посмотрел на проясняющее небо, на тонкие блеклые звезды и почувствовал, как наваливается глухая и беспросветная тоска. Нельзя было запускать ее в сердце. Ощущение неправильности происходящего нарастало. И, в то же время, я не мог понять, на чем оно основывается. Что сегодня сделал не так? Тысячный раз прокручивал в голове этот день и - не находил ошибки.
  
  Анализируя свое состояние, перебрал все видимые причины. Гибель Георгия? Но я почти не верил в нее, и та боль была иной - острой. Ольга? При воспоминании о ней, мое состояние даже просветлилось. Тихая, добрая печаль о несбыточном. Нет, не то, не то! Последние события в бригаде? Непонятный, неуправляемый бунт? Сердце тоскливо заныло. Вот оно - прямое попадание! Вот этот глухой, как могильный мрак, ужас, словно неминуемое и осознанное сползание в пропасть... Я могу себя развлекать разгонами погромов и вкусными домашними ужинами, но, увы, не в силах противостоять самоубийственной стихии бунта. Как втельмяшить солдатам в головы, что этот путь - в никуда?! Как остановить их? Чем дольше продолжается безумный праздник своеволия, тем страшнее будет исход...
  
  Вышедшие 'подышать свежим воздухом' Алта, Плюев и бойцы едва не отшатнулись, когда я оглянулся на них. На лице Алексея застыла и мгновенно стерлась улыбка, а девушка и вовсе побледнела.
  
  - Вам плохо? - Участливо спросила фельдшер.
  
  - Нет, - строго ответил я. - Просто очень устал и смертельно хочу спать.
  
  Она испуганно кивнула и оглянулась на Алексея. Словно защиты искала. Мгновенно сообразив, что означают мои слова, Плюев сразу скис. Подтверждая его догадку, я сказал уже громко и однозначно, чтобы бойцы услышали:
  
  - Через полчаса отправляемся в расположение!
  
  Взводный понурил голову и, неуверенно переминаясь, обиженно глянул на меня. Неужели он ничего не понимал? На станции творится черт знает что, и неизвестно где уже наш полк, а мы тут безмятежно проводим вечер.
  
  Не желая мешать его разговору с Алтой, я вернулся в дом, к столу. И - никого не застал. Впрочем, ситуация была вполне ожидаемой. Оставалось надеяться, что Бранд особенно не задержит нас. Я засек на часах время и подложил себе в тарелку очередной кусок рыбы. Аппетита давно уже не было - просто не знал, чем себя занять. Вновь погружаться в мысли мне откровенно не хотелось.
  
  Нам пришлось ждать артиллериста минут десять сверх намеченного времени. Появившись из дверей шляпной мастерской и заметив обращенные на них взгляды, Сима нервно улыбнулась, а Бранд с довольным видом подкрутил кончики усов.
  
  - Благодарим дам за теплый прием! Мы вынуждены откланяться. Время не терпит - еще не дай бог эшелон без нас уйдет, - встав с места, сказал я и посмотрел на артиллериста. Тот воспринял мое сообщение, как должное, взглянув на карманные часы и удивленно приподняв брови.
  
  - Однако ж!.. Долго мы рассматривали Вашу мастерскую! - Подмигнув Симе, он поцеловал ей руку и коротко поклонился. - Был очень рад знакомству!
  
  Окинув его ласковой улыбкой, хозяйка царственно кивнула и подошла ко мне.
  
  - Мы благодарны Вам, что пришли в наш городок и спасли нас от погрома...
  
  Я остановил ее.
  
  - И Вам спасибо за отличный ужин. Рыба была великолепной!
  
  Она покровительственно посмотрела на меня и иронично усмехнулась.
  
  - Как говорят у вас, русских, несносный Вы человек, Владимир! Себе жизни не даете и другим...
  
  Устало взглянув ей в глаза, я кивнул.
  
  - Наверное, Вы правы, Сима. Счастливо оставаться! - Поклонившись и попрощавшись с Алтой, я решительно направился к выходу.
  
  Менее чем через минуту наша небольшая команда была уже в сборе. Усевшись в седла, мы в среднем темпе двинулись на выезд из городка. Расстроенный Плюев все оглядывался. Там на крыльце смотрела ему в след девушка Алта.
  
  - Господи, как давно я сам был таким, - насмешливо поделился со мной Бранд.
  
  - И Вы жалеете, что время то ушло навсегда? - Недоверчиво поинтересовался я.
  
  Он от всего сердца рассмеялся.
  
  - О, нет! Ничего хорошего оно мне не принесло!
  
  Обменявшись понимающими улыбками, мы надолго замолчали. И уже на полдороги к станции я спросил:
  
  - Как Вы думаете, что нас там ждет? И что будет завтра?
  
  Бранд задумчиво посмотрел на меня.
  
  - Что Вас так гложет, что даже на один вечер отвлечься не можете? - И не дождавшись ответа, продолжил. - Да плохо там все будет. Завтра, а может уже и сегодня, дальше поедем. Наверное, на Тулу. И где-нибудь в Сожеле или в Брянске нас будут разоружать. Ну а дальше - дальше Вы сами все понимаете.
  
  Покивав головой, я словил себя на том, что повторяю манеру Савьясова.
  
  - У меня друг вчера погиб. И я даже не знаю, где его похоронят. Странно, но ощущение - будто это полвека назад произошло. Привыкаю к мысли, что Георгия больше не будет. Хотя поверить в гибель - не получается.
  
  Сочувственно вздохнув, тезка многозначительно заметил.
  
  - Что ж, это многое объясняет... Мои соболезнования! - И, задумавшись, через паузу уточнил. - Вчера всего двое военспецов погибло. Георгий... Это - Савьясов? Которого в штабном вагоне?..
  
  - Вы с ним были знакомы? - Удивился я.
  
  Артиллерист внимательно глянул на меня.
  
  - Если Вы его друг, значит, наверняка знали его планы.
  
  - Знал, - не конкретизируя, кивнул я. - Судя по всему, Вас он тоже успел в них посвятить?
  
  Бранд отрицательно мотнул головой.
  
  - Не успел. Мы познакомились позавчера, на позициях под Бережесью. Вчера вечером планировали поговорить. Да вот не сложилось.
  
  Обернувшись на бойцов, на погруженного в себя Плюева, и убедившись, что они находятся на достаточном отдалении, я по возможности коротко рассказал об ушедших в небытие планах Георгия.
  
  Медленно и с чувством Бранд выматерился.
  
  - Я одного не понимаю. Если этот бунт возник не просто так, если над ним работало какое-то подполье, то где это подполье сейчас???!!! - Едва не вскричал он. - Где эти эсеры, этот Комитет?! Лидер погиб, и сразу в штаны наложили?!
  
  - Или 'утонули' в общей массе, не совладали с порожденным ими же монстром, - предположил я. - И теперь все катится куда-то в пропасть. Но это, если допустить, что бунт - дело рук подполья. В чем лично я сомневаюсь.
  
  Лицо артиллериста стало жестким.
  
  - Я бы сам сейчас убил Савьясова за это.
  
  Его слова неприятно полоснули меня по душе. Бранд будто не слышал моей последней фразы, взвалив всю вину на Георгия.
  
  - А Вы уверены, что будь он жив, было бы так, как есть? - вспылив, возразил я.
  
  - А Вы уверены, что будь он жив, сумел бы справиться с тем, что есть? - намеренно повторил он, несколько переиначив, мой вопрос. И, собственно, озвучил невысказанные прежде мною сомнения.
  
  - Ответа у нас все равно не будет, - примирительно сказал я, и ощущение катастрофы в моей душе вновь усилилось.
  
  Бранд чертыхнулся.
  
  - Такое чудесное настроение было! Зачем я полез к Вам с расспросами?! И ведь всё уже - не исправишь! Подсадили Вы мне в душу червячка!..
  
  Продолжить он не успел. Мы как раз выезжали из леса к станции. И царившая на ней тишина неприятно поразила нас.
  
  - А эшелонов-то нет! - Перебив сам себя, воскликнул артиллерист и разразился новой матерной тирадой.
  
  
  
  
  
  
  
  Глава XXVII
  1919 год, март, 23-го дня, вечер, станция Калинковичи
  
  - Так что? - С надеждой глядя на меня, спросил Плюев. Курносое лицо его едва ли не светилось от нечаянной радости. - Бригада ушла? Может нам в Калинковичи вернуться?
  
  - Ты еще потанцуй, дезертир новоявленный! - Зло пробурчал Бранд, осматриваясь по сторонам и подстегивая ни в чем не повинную лошадь. - Вот тебе и 'да здравствует свобода'! Зачем я за вами увязался? Спал бы себе в теплушке...
  
  Вся станция, сколько охватывал взгляд при свете половинки луны, была безмятежно пустынной. Возле здания вокзала проблескивали одинокие огоньки, немногим ярче, чем звезды на небе.
  
  - Попрошу без поспешных выводов! - жестко пресек я дальнейшие разговоры. - Никитенко без нас бы не ушел. А в случае чего - вестового прислал бы.
  
  Бранд насупился, его светло-карие глаза буквально метали молнии. Однако в ответ ничего не сказал. Промолчал и Плюев, только расстроено поморщился. Лучше всех держались бойцы. Похоже, они во всём полагались на меня, и больше их ничего особо не интересовало: ни где мы проведем ночь, ни каков наш нынешний статус.
  
  - Товарищ командир, а вон оно хтой то появився! - Привлек мое внимание кряжистый немолодой красноармеец, который запомнился мне своим легким ранением в руку и участием в охране амбулатории. Петр Никифоров, кажется.
  
  И действительно - прямиком в нашу сторону бежали трое вооруженных людей. Вроде бы, в шинелях.
  
  - Кто такие? - Окликнул их я.
  
  - Свои, свои! - Тяжело дыша и продолжая движение к нам, отозвались они.
  
  - Свои - это чьи? - Подавая знак бойцам и Плюеву быть настороже, уточнил я.
  
  Но троица подбежала достаточно близко, чтобы можно было различить в ней Алимова. Он и доложил, стараясь совладать с дыханием:
  
  - Хозчасть, красноармейцы Алимов, Бежин, Сулейко! Товарищ командир! Рота разместилась в реквизированном эшелоне. Ждем только вас! Едва не пропустили!.. Не признали в темноте! Состав в другом конце стоит! Вон там!..
  
  И он показал за наши спины.
  
  - Разрешите, мы дадим условный сигнал, что нашли Вас? Товарищ Никитенко так приказал...
  
  Получив мое разрешение, они поочередно, с задержкой в секунду выстрелили в воздух. И буквально сразу же в ответ раздался протяжный гудок паровоза.
  
  - Алимов, - остановил я собравшегося показывать дорогу бойца. До меня внезапно дошло, что он сказал. - Что значит - реквизированный эшелон? А наш где?!
  
  Красноармеец потупил взгляд, словно сам был виноват в происшедшем.
  
  - Ну, мы пришли - его нету. Видим, другой стоит. Товарищ Никитенко приказал - захватили. Там все равно места были.
  
  - Дезертиров отпустили? - Мрачнея лицом, спросил я.
  
  - Никак нет! - Скупо улыбнулся Алимов. - В двух вагонах заперли. Тесновато, но зато тепло. Сбежать там не сложно, но они, кажись, сами не хочут.
  
  Внимательно слушавший нас Бранд явно прокручивал в голове какую-то мысль.
  
  - Что ж, будем надеяться, что Володя Утехин за моим добром присмотрит, - наконец, пробормотал он. И похлопал по кожуху пулемет. - Хорошо хоть 'Люсик' со мной. Правда, зараза, патронов теперь почти нет. Три диска еще в вагоне оставалось. И почему я их не взял? Патрон-то редкий, британский.
  
  Вслед за ним и я провел мысленную ревизию своего 'сидора', оставленного в эшелоне хозчасти. Собственно, жалеть было не о чем. Ну, разве что, о смене чистого белья и немецкой бритве. Бритва, кстати, была хорошей - я выменял ее еще на фронте. И тут следующая мысль поубавила во мне оптимизма. В походном мешке оставался весь мой запас папирос. Осознав эту потерю, я громко чертыхнулся и уткнулся на понимающий взгляд Бранда.
  
  Спешившись, мы переводили лошадей через пути. Бойцы, поначалу молчавшие, разговорились между собой и выяснились интересные подробности. Захваченный поезд был гражданским - с вагонами первого и второго классов. Но к тому времени, когда на него пало внимание Никитенко, он успел поменять хозяев. В нем обитали такие же, как и мы, отставшие от своих эшелонов подразделения бригады и просто группы бойцов. Сборная солянка. И не то, чтобы ротному удалось захватить состав. Скорее, он заставил машиниста и роптавших пассажиров дожидаться нашего прибытия.
  
  - Товарищ командир, - завидев эшелон, тихо обратился ко мне Плюев. - А мы еще когда-нибудь сюда приедем?
  
  Я задержал на взводном взгляд. Сколько ему было лет? Девятнадцать? Двадцать? Маркелову исполнился двадцать один год, и он казался на полжизни старше этого лопоухого, курносого паренька, совсем еще мальчишки. Впрочем, у Кости имелся боевой опыт, а это порядком прибавляет лет.
  
  - Не знаю, - честно ответил я, стараясь, чтобы другие не слышали. - Но почта с грехом пополам работает, можно писать письма. Городок небольшой, поэтому номер дома роли не играет - главное, знать имя и фамилию. Улица Гимназическая, если не ошибаюсь.
  
  Он признательно посмотрел на меня. Похоже, эта простая мысль не приходила ему в голову. На секунду, я даже позавидовал - для Алексея происходящая сейчас в бригаде катастрофа была не более чем досадным, временным недоразумением, мешающим его личным планам. Он видел жизнь после бунта, видел будущее. В отличие от меня.
  
  
  
  1919 год, март, в ночь с 23 на 24-е, Речицкий уезд, реквизированный поезд
  
  Машинист действительно ждал только нас. Мы едва успели завести лошадей в подготовленную теплушку, как состав тронулся, и пришлось уже на ходу забираться в указанный Семеном Аркадьевичем желтый вагон второго класса.
  - Э-э-эх! Хорошо! - Потянувшись в теплом коридоре вагона, Бранд заулыбался и расстегнул бекешу. - Ну и кто тут у нас живет? Давненько я не ездил, как белый человек! В тепле, да с занавесками!
  Не знаю, где Бранд рассмотрел человеческие условия и занавески. Вагон был порядком переполнен и побит жизнью. В каждом купе размещалось по шесть, а то и восемь человек, да в коридоре, положив 'сидор' под голову, прямо на полу спали или играли в карты красноармейцы.
  - Тимохин и Егоров нам два купе держат, - обнадежил Никитенко. - Получается, по шесть человек разместимся.
  Стоило приоткрыть дверь, как Тимохин в полном вооружении и в папахе набекрень высунулся нам навстречу. Признав своих, он довольно осклабился и пропустил вовнутрь.
  Я выбрал себе вторую полку. На третью, багажную, из-за роста не поместился бы, а на нижней был, по сути, проходной двор. То тот присядет, то этот. Мне же страшно хотелось спать. На полке напротив устраивался Бранд. К счастью, к разговорам он тоже был не расположен. Я положил под ухо свернутый башлык, укрылся шинелью и, отвернувшись к стене, моментально уснул.
  Иногда сон приходит столь неожиданно, что кажется продолжением яви. Вот и в этот раз произошло нечто подобное. Казалось, только улегся, опустил отяжелевшие веки, как вдруг почувствовал чей-то пристальный взгляд. Резко раскрыл глаза и оторопел.
  Лицом ко мне на той же самой полке, что и я, лежала Ольга. Нас разделяло расстояние меньше локтя. Замирая сердцем, я с жадным трепетом впитывал ее облик. Заплетенные в обычную косу темные волнистые волосы, открытое тонкое ушко, красиво изогнутые брови, глубокие миндалевидные глаза - светлые, прозрачные и такие отстраненные... Она смотрела на меня серьезно и сосредоточено. Так, что я задумался - почему Ольга здесь?! И стало не по себе. Как ей вообще удалось оказаться в вагоне, переполненном разного рода военными людьми, да еще в другой стороне от Сожеля и Москвы?! Логика сна своеобразна, и потому отодвинув вопросы в сторону, я решил уберечь Олю от посторонних глаз, аккуратно прикрыв своей шинелью.
  
  В благодарность она чуть заметно улыбнулась. Но уже мгновеньем позже по ее лицу пробежала судорожная тень.
  
  - Что с тобой? - Одними губами спросил я.
  
  У нее вздрогнули брови, и лицо исказились гримасой. Будто сдерживала рыдания.
  
  - Больно. И страшно, - с трудом прошептала она. - Очень страшно. Помоги не бояться...
  
  Из уголков ее глаз проступили кровавые слезы. Оля ничего больше не говорила - только уходящим, тающим взглядом смотрела на меня...
  
  А я почему-то, как ни силился, не мог спросить, что с ней происходит и кто в этом виноват? Губы не слушались, голос онемел. Пытался кричать - не получалось. Даже пальцем двинуть не мог.
  
  Странный паралич прошел, когда кто-то дотронулся до моего плеча, и я врезал ему, куда пришлось, со всей силой отчаянья. Потом в страхе оглянулся на Олю. Ее уже не было...
  
  Зато был сидящий на полу купе в обиженном недоумении Бранд. Он держался за челюсть и материл меня последними словами. Быстро спустившись с полки, я предложил ему руку и, смущенно отведя взгляд, извинился.
  
  Что-то примирительно пробурчав в ответ, тезка уселся рядом и подвинул спящего без задних ног Плюева ближе к стене. Мы закурили. А у меня перед глазами все еще стояло Олино лицо. Даже веки не хотелось раскрывать - только бы она не исчезла. Несмотря на страшное впечатление сна, я все еще пребывал под очарованием ее появления.
  
  - Что - кошмары снились? - Поинтересовался Бранд, окончательно спугнув мое видение. - Все личные мертвецы перед глазами прошли?
  
  - Почему мертвецы? - Неприятно удивился я.
  
  - Ну, ты грозился убить всех, - незаметно перешел на 'ты' артиллерист, на что я даже не обратил внимания, вникая в суть своих 'сонных' угроз.
  
  Опустив голову, я уточнил:
  
  - И это - всё?
  
  Бранд рассмеялся, поглаживая место удара.
  
  - Знаешь, мне и того было достаточно. Думаю, еще пойдешь в полусне из 'нагана' палить по всем вокруг!.. Ах да! Еще какую-то Олю истошно звал. Это кто? Фемина аморе? (ошибочно искаженное на итальянском)
  
  - Еще хуже. Но не хочу об этом говорить, - нахмурившись, попросил я.
  
  - Что ж, хозяин - барин, - хмыкнул он. - Знать, дело серьезное.
  
  Мы помолчали. Глубоко затянувшись, я глянул на спящего Никитенко. Вроде бы он не притворялся. Похоже, из-за моих криков проснулся только Бранд.
  
  - Ты в сны веришь? - Неожиданно для себя, спросил я у него.
  
  Он невнятно качнул головой, и после паузы ответил:
  
  - В хорошие верю. А при плохих снах меня нянька еще в детстве научила говорить: 'Куда ночь - туда и сон'. Мол, после этого ни за что не сбудется. Правда, есть одно условие: перед кодовой фразой нельзя и слово произнести, как проснешься. И, знаешь, вроде помогало. Хотя специально не подмечал.
  
  - Мда, как в сказке - с условием, - горько усмехнулся я, выискивая глазами, обо что можно затушить окурок.
  
  - Так что приснилось-то? - с невинными глазами продолжил любопытствовать Бранд.
  
  Обсуждать мучившие меня опасения за Олину судьбу, да и вообще объяснять, кто такая Оля - я был не готов. И потому постарался отделаться общими фразами.
  
  - Да так - нагромождение нереальных фактов. Кровавые слезы, например. Здравым умом понимаешь, что все это бред, ну а во сне нагнетается, будь здоров! И из головы нейдет - что с этим человеком?
  
  - В общем, не узнать мне, за что я по челюсти схлопотал! - Хмыкнул Владимир и достал из внутреннего кармана плоскую флягу. - Предлагаю принять снотворного. Эх, прощайте, последние запасы 'Шустовского'!
  
  Он словно намеренно провоцировал меня на воспоминания. 'Шустовский' - любимый коньяк Савьясова. Приняв от Бранда флягу, я отпил хороший глоток. По носу ударило приятным, мягким ароматом. Со спиртом, конечно, и сравнивать было нельзя. По телу растеклось мягкое тепло, и снова накатила легкая сонливость.
  
  Мы улеглись на своих полках и закурили. Сам себе удивляясь, я опасливо покосился на место у стены, где в моем сне появлялась Оля.
  
  - А хотите анекдот из жизни? - В задумчивости перейдя на 'Вы', предложил Бранд. Судя по его тону, история не обещала быть смешной. Пуская колечки, он ждал моего ответа. Пришлось вежливо кивнуть, хотя в действительности я желал побыть наедине со своими мыслями
  
  - Вот Вы после демобилизации, в восемнадцатом, чем занимались? - Спросил Владимир, но, кажется, подробный ответ его не интересовал.
  
  - Если в двух словах - искал свое место в жизни. В итоге доискался до Красной армии и ареста Чеки, - равнодушным тоном ответил я.
  
  - Вот как? - Удивился Бранд. - А за что взяли?
  
  Устало поморщившись, я процитировал свое обвинительное заключение:
  
  - 'Контрреволюционная агитация'. Обычное дело для осени восемнадцатого. Потом за недоказанностью отпустили. К тому же, Матвеев, наш комполка, заступился... В общем, обошлось.
  
  - Любопытно, любопытно! - повернулся на бок, ко мне лицом Бранд. - А за что агитировали?
  
  Скосив на него глаза, я махнул рукой:
  
  - Да какое там агитировал!?.. Не стеснялся говорить вслух свое мнение, вот и все. За это большевики решили научить меня держать язык за зубами. И научили, между прочим. Всё пребывание в Сожеле вел себя тихо, как мышь. Ну, за редким исключением...
  
  - Странный ты человек, Недозбруев, - выпуская красивые кольца дыма, вновь сбился на фамильярный тон Бранд. - Хочешь знать, как выглядишь со стороны? Вещь в себе. И всё ты куда-то стремишься, чем-то увлечен, озадачен, обеспокоен. Вот! Беспокойство - это твое главное слово. Мышь, говоришь, полевая? Не знаю, не знаю - я тебя в Сожеле не видел. Но то, что ты своим другом Савьясова называешь!..
  
  Он покачал головой.
  
  - В общем, не верю я про мышей. Какое-никакое представление о комроты-два я успел сложить. Все же в бою он мою батарею прикрывал, да вечерами разговоры мы с ним разговаривали. До мятежных планов, конечно, дойти не успели, зато о жизни вдоволь набеседовались. И думаю я, что именно о тебе он мне рассказывал.
  
  Заметив мой заинтересовавшийся взгляд, Бранд продолжил.
  - Мы с ним заспорили о дружбе. Я к этому проще отношусь. А он взъелся. И говорит: 'Есть у меня друг - в одном полку со мной служит. В нем я уверен, как в себе. Из такой серьезной передряги недавно вытащил - иной бы в тех условиях не смог. Случись со мной что - во всем на него могу положиться!' Я над его горячностью тогда, каюсь, посмеялся. А теперь думаю - не о тебе ли говорил? Вроде и фактов никаких нет - да вот сходится по ощущению.
  
  - Обо мне, - буркнул я. От неожиданного признания Георгия, дошедшего через артиллериста, сердце защемило.
  
  - Так вот что я тебе скажу, дорогой тезка! - Приподнявшись на локте, сощурил глаза Бранд. - Не дружат коты с мышами. Если уж Вы были так взаимосвязаны - то неспроста это, неспроста! Не одного ли поля ягоды, да разных сортов?
  
  Не успел я что-то возразить, как он громко рассмеялся, едва не разбудив Никитенко.
  
  - А я ведь анекдот хотел рассказать! Как раз о поле с ягодами! Вот уж какими окольными путями вышел снова на тему!
  
  От его резких переходов, у меня сбивались мысли. К тому же, я откровенно хотел спать. Но решил уж выслушать.
  
  - Демобилизовались мы с Утехиным и вернулись в родную Тульскую губернию. Надо же как-то в мирной советской жизни устраиваться, место свое находить, - закуривая очередную папиросу и погружаясь в воспоминания, с удовольствием начал повествование Владимир. - Приехали в мое бывшее имение под Ефремов. Так и так, говорю председателю Исполкома, имею право на равную долю земли! Поскрипели большевики зубами, хотели отказать - мол, из бывших дворян, классовый враг. Да не на того напали - вырвал я у них надел земли. И решили мы с Володей заняться прогрессивным огородничеством. Начитались умных журналов, на последние деньги закупили семян, а как землю обработать и, главное, чем - не знаем. Одолжили энную сумму - наняли крестьянина с лошадью и плугом. Вспахал он наш надел. Стоим с Володей - смотрим на эти буераки и с журнальными картинками сравниваем. Тоскливо становится, но энтузиазм не иссяк.
  
  Рассказ Бранда заинтересовал меня. Представить его в роли огородника я категорически не мог. Тем не менее, он продолжал:
  
  - Кое-как засеяли это поле, заровняли. Прошло некоторое время, и взошла наша делянка густым лесом! Где культура, а где сорняки - попробуй с непривычки разбери. С журналами в руках начали полоть - семью потами изошли, а конца-края не видать. Опять одолжили денег и наняли профессионалов - баб с тяпками. Те на удивление быстро привели в божеский вид наши плантации и, надо сказать, будущий урожай начал радовать глаз. В общем, не буду утомлять подробностями. Пришло время пожинать плоды. Набрали мы с Володей мешков, попросили лопат и с утра до поздней ночи копали-копали-копали. Вроде здоровые и молодые - относительно, конечно - по паре осколков сидит в каждом. Но убрать самостоятельно так и не смогли. Опять пришлось людей нанимать. А теперь апофеоз! Отличный урожай получился, да еще на фоне начинающейся в городе голодухи. Но тут пришли господа большевики и постановили: поскольку продукция земледелия была получена с использованием наемного труда, иными словами - эксплуатацией трудящихся масс - весь урожай подлежит конфискации! Веришь, Недозбруев - почти без штанов остались! Пришлось срочно идти в Красную Армию, чтобы долги раздать!
  
  История действительно получилась невеселой. Мы коротко обсудили ее и задумались - каждый о своём. Бранду повезло - его мысли через минуту-другую плавно перетекли в сон. У меня же душу выворачивало наизнанку. Особенно, из-за Оли. Но и попутно хватало причин.
  
  Я пытался рассуждать здраво. Этот сон вызван общей тревожной обстановкой и отсутствием новостей об Ольге. Остро хотелось знать, что с ней. Вот и приснились какие-то кошмары.
  
  Пришлось признаться самому себе в главном. Я не просто влюблен в Олю. Мне жутко ее не хватало. От мыслей о ней воздух в легких заканчивался.
  
  'Увижу, обязательно увижу', - убеждал себя я. - 'Отыщу, где бы она ни была'.
  
  Но вот что потом? Посмотрю в глаза и опять расстанемся? Любила ведь Оля совсем не меня. Можно сколько угодно тешить себя надеждами, что когда-нибудь, через долгие годы и так далее... Но только о каких долгих годах речь, когда тут каждый день - как катастрофа?
  
  Сон не шел. Я лежал на спине, уставившись глазами в потолок, и слушал под мерный перестук колес дружный храп товарищей. Окружающий меня мир менялся с лихорадочной скоростью. За пять дней пронеслась целая жизнь. А я тут о годах было задумался!.. Зачем мы отправили Олю в Москву? Лучше бы отвез ее к Ивану Колесюку. Тот действительно помог бы спрятать до лучших дней где-нибудь на хуторах.
  
  От досады заскрипел зубами. Ну почему эта мысль не пришла вовремя, неделю назад?! Снова повеяло ощущением фатальной ошибки.
  
  Вымучив себя переживаниями, я, наконец, провалился в тяжелую полудрему. Выход виделся пока только один: любой ценой разыскать Матвеева, а через него - московский адрес Савьясова.
  
  
  1919 год, март, 24-го дня, 0 часов 30 минут, станция Бабичи, Василевичской волости, Речицкого уезда
  
  Завизжали тормоза, резко пробуждая нас ото сна. За окошком виднелись огни маленькой станции.
  
  - Бабичи, - прочитал остроглазый Никитенко. И вопросительно глянул на меня. - Не помните, Владимир Васильевич, далеко это от Сожеля?
  
  Мысленно представив карту, я ответил безразличным голосом:
  
  - Еще полдороги не проехали.
  
  Семен Аркадьевич недовольно крякнул, что-то пробурчал. Потом вдруг дернул за ручку окна, и с усилием открыл его, впуская холодный свежий воздух.
  
  - ...А то тут некоторые неделями портянки не стирают, - буркнул он в сторону Тимохина. - Уж лучше бы в сапогах лег спать. Хотя на них, поди, тоже пуды грязи.
  
  Что-то заприметив на станции, Никитенко высунулся по пояс в окно и присвистнул.
  
  - Знакомые силуэты!!! Батюшки! Родимый эшелон, кажись!
  
  Я приподнялся, оперевшись на локоть, и в нетерпении спросил ротного:
  
  - Точно? Только один или еще другие есть?
  
  - Кажись, еще парочка стоит! Похоже, и Журавинский!.. - Вынырнув из окна, он многозначительно посмотрел на меня, потер выступившую щетину и, наконец, спросил. - Разрешите, на разведку сбегаю?
  
  - Журавину передавайте привет, и в его поезде более пяти минут не задерживайтесь, - кивнул я. А поразмыслив, добавил в след. - Из нашего вагона мой и Плюева походные мешки не забудьте прихватить! Наверняка ведь за своим пойдете! И вот еще! Если узнаете, где комполка, немедленно дайте знать!
  
  В коридоре загудели проснувшиеся красноармейцы, загромыхали чьи-то шаги в подкованных сапогах. Бранд, матерясь на ротного, силился закрыть перекосившееся окно - воздух в купе успел не только освежиться, но и заметно выстудился. Пришлось нам с Тимохиным присоединиться и помочь ему.
  
  - Смотрите-ка, - обратил внимание тезка на собирающихся под фонарем бойцов. - Что это они? Перепились, что ли?
  
  - В смысле? - Не понял я, пытаясь рассмотреть, что так удивило его. И сам озадачился. Под фонарем сгрудилось около двадцати человек, видимо, приехавших с нами в одном поезде. Они стояли возле какой-то неровной кучки. К ним подходили другие бойцы, застывали, а некоторые, отшатываясь, отбегали в сторону и судорожно исторгали содержимое желудков.
  
  - Что-то странное. Пойдемте, Бранд, глянем. Тимохин, следуете за мной.
  
  Перед выходом я попытался разбудить Плюева. Но Алексей спал, словно муку продавши. Поэтому охранять купе мы поручили красноармейцу Никифорову и, не надевая шинель, двинулись к выходу.
  
  Бойцы были трезвыми. Или протрезвевшими. Сложно сказать. С бледными, вытянувшимися лицами, они расступались, давая нам дорогу к странной кучке. И как-то получилось, что первой ее рассмотрел Бранд.
  
  - ...! - Буквально закричал он, резко отвернулся и, сдерживая позывы к рвоте, зажал рот рукой.
  
  Я, конечно, разное видал на фронте. И оторванные конечности, и размотанные кишки, и раскромсанные черепа. Не сказать, чтобы очень спокойно на все это реагировал, но восприятие притупилось. То, что сейчас лежало перед нами в огромной луже крови, напоминало какую-то 'окрошку' из человека. Будто его прожевали и руками на куски разорвали. Судя по клочкам одежды, покойный был военным. Впрочем, кто только не носил сейчас формы?
  
  - Мешковину! Или что-нибудь такое найдите! - Распорядился я рядом стоявшим красноармейцам. - Давайте, живее. И лопату у кочегара возьмите!
  
  Около десяти бойцов тут же бросились выполнять. Уже через минуту была принесена большая рогожа и еще разная ветошь. Извещенные солдатами машинист с кочегаром тоже пришли полюбопытствовать. Да только разглядеть ничего не успели - сразу скрутило бедолаг.
  
  Двумя лопатами красноармейцы, часто подменяя друг друга, сложили останки несчастного на расстеленную рогожу. Откатился чуть в сторону оголенный до мяса череп без нижней челюсти, и два золотых передних зуба смутно напомнили мне кого-то знакомого. Но кого - я сразу и не вспомнил.
  
  Бранд вместе с притихшим Тимохиным потащили жуткий 'сверток' на угольную платформу, оставляя за собой дорожку из кровяных лужиц. Тут же заматерились железнодорожники, пытаясь воспротивиться такому соседству в пути. Но, столкнувшись со мной взглядом, приумолкли.
  
  - Ну а куда нам его - в вагоны тащить? - Поеживаясь от холода, попрекнул их я. - Или, может, как собаку под кустом бросить? Давайте, предлагайте!..
  
  Машинист, пожилой дядька с глубокими морщинами на лице, недовольно насупившись, тем не менее, согласно кивнул.
  
  - А, нехай!.. Тому углю ничего не будет. А что будет - в топке сожжем. Так, Михась? - Окликнул он приунывшего кочегара. Тот не ответил - его снова скрутило, и, издавая утробные звуки, он бросился к краю платформы.
  
  Я осмотрел подошвы своих сапог - успел таки густо измарать их кровью. Надо было найти глубокую лужу и постараться отмыть. Не идти же в таких в купе. Но вместо лужи недалеко от станционного здания обнаружилась горка влажного песка. И пока я старательно обтирал об нее сапоги, меня окликнул Бранд.
  
  - Пойдем, Недозбруев! Там вода есть. Машинист подсказал, где паровозы заправляются.
  
  Набирая воду в прохудившееся, помятое ведро, мы очистили сапоги и вымыли руки. Служитель станции, помогавший откручивать вентили, - низкорослый мужичок крестьянского вида - долго и хмуро присматривался к нам, пока, наконец, не решился спросить.
  
  - А за что его, сердешного?
  
  Я с интересом глянул на мужичка.
  
  - Да не знаем мы ничего - только что прибыли на поезде. Опознать не смогли. Кто его так, не скажете? Может, видели, как убивали?
  
  Служитель, замявшись, повздыхал, насупился. Несколько раз порывался что-то сказать и сам же себя останавливал.
  
  - Да не боись, мужик! - Улыбнулся Бранд. - Хуже не будет!
  
  Угрюмо оглянувшись по сторонам, железнодорожник тихим дрожащим голосом поведал нам совершенно немыслимую историю. Увидеть ему действительно пришлось многое. Но кем был убитый - он не знал.
  
  На его глазах большая толпа солдат с яростью набросилась на человека, ломая и терзая того, словно тряпичную куклу. Когда же люди успокоились, несчастный был еще жив, но вид имел жуткий - сорванный наполовину скальп, выдавленные глаза, вырванные с жилами конечности. В ужасе от содеянного, толпа бросилась к своему эшелону. А возле искалеченного осталось около десяти человек - вряд ли нормальные люди. С диким радостным ржанием, они продолжали издеваться над телом, расчленяя еще живого человека на куски. Тот уже не вопил - жутко хрипел, все никак помереть не мог.
  
  Когда же, наконец, представился, изуверы справили на него малую нужду и побежали догонять уходящий эшелон. К оставленной ими 'кучке' никто из случайных свидетелей так и не подошел - страшно было.
  
  - Что верно, то верно... Страшно... - Медленно выговорил ошеломленный Бранд. Он слегка позеленел и глаза его заметно округлились. Я, наверное, тоже выглядел не лучшим образом. Невозможно было представить, что это сделали люди. Волосы под фуражкой становились дыбом.
  
  - Если бы знать, что за подразделение, можно было бы определить, кто эти уроды, - предположил я. И попытался приободрить станционного служителя. - Все закончилось, останки мы убрали. Еще бы платформу от крови вымыть... Ваш рассказ обязательно передадим командованию бригадой. Думаю, этих нелюдей найдут и расстреляют...
  
  Хотя никакой уверенности у меня не было.
  
  Возвращаясь к составу, Бранд обратил мое внимание на некоторое подобие организованного патруля, подрядившего бойцов и кочегара установить на крыше первого вагона станковый пулемет 'Максим'.
  
  Мы тут же направились к ним, требуя представиться и обозначить свои полномочия. И услышали что-то определенно новое.
  
  - Нас, эта, Повстанческий Комитет делегировал, - обстоятельно пояснял солдат с пышными пшеничными усами и густыми мохнатыми бровями. - Сказано поставить по пулямёту на ешалон. И идтить в прямой видимости - чтоб один ешалон, значить, другой видал. Вот!
  
  Я едва сдерживал усмешку.
  
  - Какая ж видимость в полночь?
  
  Солдат нахмурился, неуверенно глянул на своего товарища, увлеченно матерящего бойцов на крыше вагона, и, несколько смутившись, продолжил:
  
  - Ну а как, эта, утро настанет?.. - И, сам почувствовав зыбкую убедительность своих слов, отмахнулся. - Мне сказано, я выполняю!
  
  - И кто это у нас в Повстанческом Комитете заправляет? - Переглянувшись с Брандом, продолжил я допытываться у него. - Кто распоряжение давал?
  
  Порученец насторожился. Мой вопрос ему не понравился. Словно шпиона во мне заподозрил.
  
  - А ты сам-то кто таков будешь, Вашбродь? - С холодным прищуром спросил он. - Чай, не комиссар ли?
  
  Но не успел я что-либо ответить, как сбоку налетел Тимохин.
  
  - Слышь, ты, верблюд безгорбый! Турок недорезанный! Да как ты смеешь нашего командира, - и он указал рукой на поезд. - Жидовским комиссаром обзывать?!
  
  - А на нем, чё? Написано?! - Взъелся в ответ посланец повстанцев. - Трудовой народ вопрошает - мог бы то ответом и снизойти!..
  
  - Отставить пререкания! - Вклинился я в их содержательный диалог. - Лучше поясни нам, представитель трудового народа, что за Повстанческий Комитет такой у нас в бригаде нарисовался?
  
  Солдат наморщил лоб и, снова глянув на своих товарищей, все еще занятых обустройством пулеметного расчета на крыше, попытался дать ответ.
  
  - А вы чё - сами-то на митинге не слыхали? Дык, решили ж всем обчеством от каждой части двух делегатов избирать. От нашего батальона взводный второй роты пошел и исчо красноармеец Павел Зеленкин из моей, чатвертой роты.
  
  - Какой батальон? И какого полка? - Уточнил я с неясным предчувствием.
  
  - Первый батальон 68-го полка, - с гордостью отвечал он.
  
  - Старые знакомые! - заулыбался Бранд. - Эх ты, боец! Вместе на позициях под Овручем стояли, а бросаешься, как на нелюдей!
  
  - Подождите-подождите! - Прервал я его. - Что за взводный второй роты? Это ведь Савьясовская!?
  
  От моего вопроса порученец смутился.
  
  - Да, Савьясовская, она самая! А нового ротного вчера, почитай, на штыки подняли. Комбат уговорил хлопцев, отпустили. Они вместе и сбежали.
  
  - Кто бежал?
  
  - Ну, Алавердов энтот, который комбат, и новый ротный. К своим коммунистам, вроде как, подались...
  
  Почувствовав нарастающее волнение, я снова повторил вопрос, на который солдат до сих пор не ответил:
  
  - Так как фамилия взводного, вошедшего в Повстанческий Комитет?
  
  Гордо улыбнувшись - усы при этом смешно растопырились в стороны - порученец заявил:
  
  - Вот он-то, почитай, и верховодит там! Молодой исчо, конешна, но толк, кажись есть. Трудная на выговор фамилия - то ли Курдинур, то ли Квардитур?..
  
  - Кридинер?! - Затаив дыхание, уточнил я, уже понимая, что догадка верна. Смятение охватило меня.
  
  - Во! Так точно! - Ожидаемо подтвердил солдат.
  
  Озадаченный известием, я не знал, что и думать. Неужели за этим бунтом все-таки стоял Савьясов и его организация? Или же?..
  
  Мне вспомнился наш разговор о Рогачевском мятеже. Воспользоваться моментом, возглавить повстанцев, придать стихии осмысленное движение и попытаться воплотить намеченные стратегические задачи... Кридинер был человеком Георгия. Не значит ли это, что он пробует реализовать план? Откуда у него смелость взвалить на себя такую ответственность? Взводным Михаил был неплохим. Но вот как личность более крупного масштаба... Мне было сомнительно, что он справится с этой ролью. Я не видел в нем фигуры, хоть сколько-то способной заменить Савьясова. Впрочем, как знать? Возможно, ошибался.
  
  ...Пока я, погрузившись в мысли, курил возле вагона, Бранд продолжал выпытывать новости у посланцев Повстанческого Комитета. О политической платформе бойцы ничего внятного сказать не могли. В остальном же, выяснилось много интересного.
  
  Бригада двигалась к Сожелю на одиннадцати эшелонах. Здесь, на станции, находилось четыре: Журавинский, два второго батальона 68-го полка и наш, сборный. Никитенко все-таки обознался - состава хозчасти в Бабичах уже пару часов как не было.
  
  После установки пулеметов нашей группе эшелонов предстояло нагнать в пути впередиидущих, чтобы бригада могла войти в Сожель, как единое целое. По слухам, нас там уже ждали. Телеграфы работали на каждой станции - и, наверняка, кто-то держал в курсе новостей сожельских большевиков. Да и штаб фронта должен был сообщить. В Василевичах и в Бабичах железнодорожными комиссарами предпринимались попытки 'разбить' первую группу повстанцев на отдельные эшелоны, задерживая отправление под надуманными предлогами. Не вышло - остальные железнодорожники помешали.
  
  Определенно назревало что-то серьезное. Разоружить пришедшие одновременно одиннадцать эшелонов сожельским чекистам будет очень непросто. Если вообще реально.
  
  О произошедшем убийстве бойцы ничего не знали. Пару часов назад здесь было шумно - не то, что сейчас. Проходило сразу несколько митингов. Кто-то стрелял в воздух, привлекая внимание, ревели паровозные гудки. В общем гомоне не вычленялось ничего особенного. Патруль добросовестно выполнял приказ Комитета, устанавливая пулеметы на вагонах, и не глазел по сторонам. Повторенный Брандом рассказ железнодорожника был для них определенно внове. Они с опаской покосились на угольную платформу и даже сбегали посмотреть на место преступления, хотя - что там было уже смотреть?
  
  Неожиданно, прямо над нами, раздался громкий гусиный переговор. Подняв головы, мы увидели трех гусей-разведчиков и идущий на отдалении изломанной линией большой клин. Они проходили совсем низко над нами, хорошо выделяясь на фоне облаков.
  
  - Весна!.. - Радостно протянул Тимохин. - Эх, скоро станет хорошо!
  
  Бранд прореагировал совсем иначе. Он заметался, крепко выругался и, не удержавшись, выстрелил в гусей из винтовки, выхваченной у солдата поблизости. Разведчики шарахнулись, возмущенно загоготали и без какого-либо ущерба для себя, набирая высоту, пошли дальше. Все мы, включая артиллериста, прекрасно понимали, что сбить пулей гуся - тут и Никитенко мог не справиться. Дробовик нужен. Однако свой шанс на удачу тезка попытался реализовать.
  
  - Что, Вашбродь - по охоте соскучились? - Хитро заулыбавшись в усы, спросил Тимохин. - Я тоже бывало с кумом, что с Тульского оружейного, на гуся хаживал. Он мне такое ружье в божеский вид привел - цилиндр и получок! Милое дело на птицу! Я то ружьишко у старого барина купил, совсем негодным. А теперича - на загляденье! Эх, сюда бы его! Гусятинкой побаловались бы.
  
  Глядя в след уходящим гусям, Бранд тяжело вздохнул.
  
  - Да у меня у самого ружье отличное. Было... И не одно. Хорошие места здесь по птице...
  
  - Что да, то да... - Меланхолично согласился Тимохин.
  
  Оставив их и дальше обсуждать местные охотничьи угодья, я, совершенно продрогнув без шинели, пошел к нашему вагону. По пути с завистью глянул на бойцов, раздобывших где-то кипятку, и пожалел, что мы сами об этом не позаботились. Сейчас идти на поиски было уже поздновато. Установка пулемета подходила к концу, поезд готовился к отправлению.
  
  В купе по-прежнему беспробудно спал Алексей Плюев. Красноармеец Никифоров, расслабленный спокойной обстановкой, дремал, сидя с винтовкой наперевес. Проснувшись при моем появлении, он виновато вскочил, но мне было не до нравоучений. Первым же делом же я укутался в свою шинель, как в плед, и попытался дыханием отогреть руки.
  
  И тут, словно Дед Мороз с подарками, в купе вошел с котелком кипятка в руке сияющий Никитенко!
  
  - Семен Аркадьевич, Вы не представляете, насколько это своевременно! - Блаженно потягивая горячую воду из кружки, признался я.
  
  Никитенко с удивлением посмотрел на меня.
  
  - А где Вы так вымерзнуть-то успели? Здесь у нас вроде тепло. Я еще отказывался, но хорошо Ксения едва ли не силком заставила взять...
  
  - Журавина видели?
  
  Ротный кивнул и, заговорчески глянув на вновь задремавшего Никифорова, достал из внутреннего кармана плоскую флягу. Доктор был в своем репертуаре. Спирт пришелся как нельзя кстати. Мы отпили по небольшому глотку, потом еще по одному и заметно охмелели.
  
  - Слухи ходят, что 67-й полк убил своего комиссара, - тихо сказал Никитенко.
  
  - Сундукова? - Удивился я, вспоминая этого молодого, самоуверенного парня, имевшего неприятную привычку постоянно сплевывать и цыкать, обнажая два передних золотых зуба.
  
  Жуткая догадка внезапно осенила меня. Два золотых зуба...
  
  - ...А как убили - известно? - Нахмурившись, спросил я.
  
  Никитенко равнодушно пожал плечами.
  
  - Ксении говорили, что забили до смерти. Здесь, в Бабичах.
  
  Пришлось вновь повторить рассказанное железнодорожником. И мы выпили еще по глотку спирта, 'смывая' впечатление от произошедшего.
  
  За этим и застал нас Бранд, затребовавший себе для согревания весь остаток и уничтоживший его в два коротких приема. Тимохину, пришедшему еще через минуту, мы могли предложить только кипяток. Но он и этому был рад.
  
  К своему удивлению заснул я быстро. И беспробудно проспал до самого Сожеля.
  
  
  Глава XXVIII
  1919 год, март, 24-го дня, 10 часов утра, город Сожель, станция Полесская
  
  - Недозбруев! Да проснись же! - Бранд на всякий случай быстро отклонился в сторону, как только заметил мое пробуждение.
  
  Потягиваясь, я хмуро огляделся. Вставать не хотелось. За окном шел небольшой дождь. В такую погоду спать хорошо, а не приезжать в чужой город неизвестно зачем, с неясными перспективами. Обитатели купе уже вовсю копошились, собираясь на выход. Никитенко, заняв единственный столик, чистил наган.
  
  - Как у нас тут обстановка? - Тихо спросил я тезку. Всё, что случилось сегодняшней ночью и вчерашним днем, показалось на миг выдуманным кошмаром. Но - только на миг.
  
  Бранд, сидя по-турецки на своей полке, жадно допивал остатки воды в котелке. И потому ответил не сразу.
  
  - Не знаю, сам только что проснулся. Как видишь, к Сожелю подъехали, уже на Полесской, судя по 'красотам' за окном.
  
  Окрестности станции и впрямь были неприглядными. Какие-то трухлявые сараи, свалки лома на уродливом пустыре, среди которых паслись козы и овцы. С другой стороны от путей - улочка с лачугами городской бедноты. И не скажешь, что рядом - довольно большой и относительно богатый торговый городок.
  
  Заметно снизив ход, наш состав едва тащился, маневрируя в лабиринте развилок. Страшно хотелось пить, и я недобро глянул на Бранда, уничтожившего всю воду до последней капли. Подобрав на столе осколок зеркала, осмотрел свою физиономию. Щеки вполне ожидаемо покрылись серо-рыжей щетиной, глаза не раскрывались. Надо было как-то привести себя в порядок. Не идти же в таком виде на поиски Матвеева. Мягко говоря, он не поймет.
  
  Поезд, наконец, встал.
  
  - Владимир Васильевич! - Придирчиво осматривая свой наган, обратился ко мне Никитенко. - Каковы будут распоряжения? Я бы сейчас пошел к своей роте в соседний вагон и этих 'гавриков' с собой забрал.
  
  Он выразительно качнул головой на Никифорова и Тимохина.
  
  - Отправляйтесь, - кивнул я и, задержав взгляд на его чистых щеках, спросил. - У Вас бритва с собой?
  
  Семен Аркадьевич заулыбался.
  
  - Это я у Ксении по случаю разжился. Могу Вам оставить. Правда, бриться ею, словно топором...
  
  - Мне сейчас любая сойдет, спасибо, - перебил его я. - После того, как роту найдете, выдвигайтесь к эшелону хозчасти. Там и оставайтесь до новых распоряжений.
  
  За водой мы отправили Плюева. Он вернулся довольно быстро с полными флягами и котелками, раздобыв попутно еще и небольшой обмылок. Наскоро поскоблив щеки туповатым лезвием и передав бритву по очередности Бранду, напоминавшего с щетиной дикого абрека, я поспешил выйти из поезда. Пока вокруг нас была тишина, этим стоило воспользоваться.
  
  На крыше первого вагона как раз менялся пулеметный расчет. Навстречу новой смене бежали трое. По виду - бывалые унтера.
  
  - Стой! Приказано снимать пулеметы! - Еще издали распорядились они. Эти тоже оказались посыльными Повстанческого Комитета. Однако отвечать на вопрос, где найти Кридинера, они отказались.
  
  - Вот будет объявлен общий сбор командиров - тогда и скажут, куда являться, - отрезал широкоскулый красноармеец лет сорока с суровыми карими глазами под выцветшими бровями. Отказался он назвать и номер своего подразделения, буркнув, что это теперь неважно.
  
  Наверное, он был прав. Какая разница? Главное, с кем этот солдат сейчас и что делает.
  
  Разговаривая с ним и его товарищами, я не мог отделаться от ощущения, что в происходящем круговороте событий превращаюсь в никчемную щепку, в балласт. Рядом свершалось что-то важное, судьба всей бригады висела на волоске, а меня выбрасывало на обочину. И теперь моей первейшей задачей было не мешать другим - действовать, решать, направлять...
  
  Пораженный этой мыслью, уязвленный каким-то неясным чувством, я побрел дальше - в направлении станции.
  
  Вокруг, сколько видел глаз, стояли эшелоны. Многие - уже без пулеметов на крышах. Мимо вагонов с деятельным видом пробегали красноармейцы. Кто-то внешне знакомый, назначив бойцов в небольшой отряд, распорядился занять позицию у станционного здания. Туда же потянулись с 'Максимками' и два пулеметных расчета.
  
  В скверном расположении духа я остановился. И, словно деревенщина на городском рынке глазея по сторонам, попытался понять, что происходит.
  
  Судя по спокойному деловитому тону новых командиров и совершаемым маневрам, бригада готовилась к обороне. Готовилась обстоятельно и в полной уверенности в собственных силах.
  
  Подразделения не разбегались по городу - дисциплинированно держались возле эшелонов. Да, они митинговали, пели песни под гармошку, подшучивали друг над другом, ходили за кипятком, беседовали с железнодорожниками. Но, по сути, оставались на месте! Я их не узнавал. Вроде те же самые солдаты, что были под Овручем. И все же - не те. Нет той мутной, хмурой поволоки в глазах, лица просветленные. Откуда это воодушевление?! И в воздухе нарастало какое-то сверхъестественное, щемящее душу, напряжение.
  
  - Батюшки мои! Товарищ командир! Я уж не чаял! - Вдруг послышались радостные причитания со стороны ближайшего ко мне эшелона, в котором я умудрился не признать хозчасть. Выпрыгнув из вагона, ко мне мчался на всех парах взволнованный Пушкарев. А у меня даже досады на внезапное исчезновение состава не оставалось.
  
  - Где мой походный мешок? - Первым делом спросил я. Закончились папиросы, и мне отчаянно хотелось курить.
  
  Пушкарев, понятливо кивнув, бросился назад к эшелону и, быстро взлетев по ступенькам, скрылся за дверью теплушки. Через пару мгновений появился, показывая мой 'сидор'.
  
  - Этот Ваш?
  
  - Этот, этот, - пробормотал я, пытаясь припомнить все накопившиеся к Пушкареву вопросы. Но задал только один. - Маркелов с вами ехал?
  
  Ответ был долгим и путанным. У меня не хватало терпения дождаться конца. Я понял одно - Костя появлялся, забрал большую часть своей роты и ушел. Благодаря чему, собственно, мы и остались без эшелона. Жалобы Пушкарева на 'попутчиков'-грабителей я уже слушать не мог. И распорядившись ожидать роту Никитенко, продолжил поиски командира полка.
  
  Возле очередного состава проходил большой встревоженный митинг. Выступал солдат с представительной внешностью и хорошо поставленной речью. Я остановился покурить и, заодно, послушать, что так взволновало красноармейцев.
  
  - ...Да, поначалу нас не хотели пускать. Вход в Савой перекрыли интернационалисты, эта перекрасившаяся под большевиков немчура, которую мы еще недавно громили на фронтах! Которым русского человека убить - за особое удовольствие! - Сотрясая смятой в руке папахой, нагнетал страсти оратор. - И вот вышел к нам один жидовский комиссар. Спросил, кто такие, приказал пропустить. Ворвались мы на заседание, а там - сидят сосунки, как нам жить решают! Говорим: так, мол, и так, наша бригада желает вернуться на Родину. А для этого собрание красноармейцев постановило затребовать у Сожельских властей сорок пудов керосина и какого-нибудь продовольствия. Правильно? Так решили? Так!
  
  У меня папироса едва не выпала из руки. Получалось, что делегаты бригады уже побывали у сожельских большевиков с совершенно безумными требованиями!
  
  Тем временем, выступающий солдат дождался подтверждающих выкриков толпы и продолжил.
  
  - Вот! Мы им твердим, что воевать, более не согласны. И воля эта - народная! Пусть с ней считаются. Их дело отпустить нам продукты и не препятствовать выезду...
  
  - Ну а они чё? - Не выдержав подробностей, громко задал вопрос какой-то боец возле платформы вагона, служившей трибуной.
  
  Оратор перевел на него взгляд и эмоционально ответил:
  
  - Чё-чё! Пригрозили нам самыми суровыми карами! Комиссары - они и есть комиссары! Только и умеют, что расстрелом грозить. Один встал - военком, вроде как. И говорит, мол, пришел приказ штаба фронта разоружить вас и расстрелять каждого пятого!
  
  Толпа возмущенно заревела, но как-то без особого негодования или страха. То ли в угрозу не верили, то ли слышали ее не в первый раз
  
  Выступающий поднял руку, призывая к вниманию, и дождавшись относительной тишины, добавил:
  
  - А другой встал - чекист, кажется - и принялся расписывать, как они нас тут прижмут и, словно скот, по вагонам запрут. Потом пересчитают и не расстрелянных отправят обратно на фронт!
  
  - Не дождутся, жиды проклятые! Айда, ребята, морды им бить! - Крикнул кто-то пылкий из толпы. И в ответ, сотрясая винтовками, поднялась добрая сотня рук.
  
  Оратор вновь попросил тишины.
  
  - Те, кто жаждет кровь разогреть и чекистов проучить, пусть лучше Повстанческому Комитету помогут оборону держать! Оно-то махать винтовками на митинге - не сложно! А ты поди, попробуй, пользу обществу принеси! Отобьемся от чекистов и дальше поедем через Брянск домой! А побежите сейчас морды комиссарам бить - толку от вас никакого не будет. Перещелкают из пулемета немцы или китайцы. Вот и весь разговор!
  
  Под влиянием общей атмосферы и безумных идей меня залихорадило. Стоило немалых усилий подавить в себе острое желание пробиться к трибуне и попытаться образумить солдат. Если бы в этот момент кто-то поблизости спросил меня, что думаю по этому поводу, в следующий миг я бы уже стоял на платформе. Они не понимали одного. Для большевиков они уже изменники, мятежники! Выбрав свой Комитет и убив комиссара полка, бригада противопоставила себя Советской Власти! Мы вне закона! И неважно, что многих из нас никто не спрашивал. Оставаясь здесь, в Сожеле, вдали от позиций, мы демонстрировали свой выбор.
  
  Сжав волю в кулак, я отшвырнул окурок и быстрым шагом пошел прочь от митинга. Мне нельзя было их слушать. Слишком болезненно всё воспринимал.
  
  Пытаясь сориентироваться среди эшелонов, я впервые задумался, что может противопоставить Сожель нашей бригаде? Чекистов с интернационалистами, как мне помнилось по параду, было не так и много - человек сто пятьдесят - двести. Караульный батальон 'не бей лежачего', который никто в городе не воспринимал всерьез - баламуты и пропойцы там почище наших - еще около трех сотен. Милиция, рядовые коммунисты - этих могло набраться человек пятьсот. Оставался еще кавалерийский дивизион - примерно двести пятьдесят всадников. Но, к слову, в нем служил заместителем командира эскадрона Сергей Кузин, плотно завязанный в делах Савьясова. Поэтому тут могли быть сюрпризы для большевиков.
  
  Итого получалось чуть более тысячи бойцов. Негусто и, прямо скажем, очень опасно для местного Совдепа. Усмирять готовящуюся к сопротивлению бригаду, числом в семь или даже восемь тысяч человек - задача с имеющимися силами самоубийственная. Тем более, что с оружием, насколько я помнил, ситуация у большевиков была патовая. Они так спешили отправить нас на фронт, что отдали почти все имеющиеся пулеметы. Пушки могли остаться. В любом случае, на месте Сожельского Ревкома я бы тянул время и ждал подкрепления из соседних городов.
  
  Оба военкома - городской и уездный - были мне знакомы. В способностях Фрида провести операцию против мятежников, лично я сомневался. Маршин казался более подходящей фигурой - все-таки, бывший офицер. Хотя, офицеры, как показывала жизнь на фронте, тоже разные бывали. И все же Маршин мог что-нибудь придумать: захватить превосходящих числом мятежников врасплох, ввести в панику и опять превратить в стадо овец. Оставалось надеяться, что Кридинер покажет себя хорошим тактиком и сможет предотвратить разгром бригады...
  
  Я вдруг поймал себя на ощущении, что рассуждаю не беспристрастно, как о шахматной партии, например. Нет. Я подспудно желал, чтобы наши сумели противостоять большевикам. И даже помог бы. Но - в чем?! Все мое существо восставало против дальнейшего пути в сторону Тулы. Не в Сожеле, так в Брянске найдется Маршин, который разгромит нас на голову. Да и силы большевики успеют собрать, чтобы обеспечить в том же Брянске горячий прием.
  
  Голова моя шла кругом. Я брел среди людей, эшелонов, новых и новых митингов, смотрел на всех и не видел никого. Тысячный раз прокручивал в мыслях расстановку сил в городе и окрестностях. Ход времени был совершенно потерян. Помню только, что где-то перекусил теплой кашей, послушал краем сознания очередной митинг и вдруг столкнулся нос к носу со своим командиром Матвеевым.
  
  - Только не говори, что ты меня ищешь! - Хмуро улыбнулся Михаил Семенович.
  
  Я оторопело уставился на него, медленно возвращаясь к действительности. Выглядел командир плохо - серое отекшее лицо, покрасневшие веки, тусклый взгляд. Будто болен.
  
  - Так точно, искал!.. - Однако продолжить он мне не дал и приказал следовать за собой в прицепленный к воинскому эшелону синий вагон первого класса.
  
  - Вот такую замену нашему разбитому штабному предоставили, - с мрачным видом пробурчал он и тревожно глянул на меня. - Знал бы, что так выйдет, подарил бы Савьясову ту карту. М-да...
  
  Поручив дежурному приготовить нам чай, Матвеев завел меня в просторное купе с мягкими сиденьями.
  
  - Михаил Семенович, мне бы адрес семьи Савьясова, - неожиданно вспомнил я первопричину, по которой его искал.
  
  - Адрес... - Пробурчал комполка. - Володя, ты соображаешь, о чем просишь?
  
  Я в недоумении воззрился на него.
  
  - Напомнить судьбу штабного вагона? Как думаешь, где хранились личные дела?
  
  Разочарование было сильным. Конечно, сам мог догадаться!..
  
  Наверное, на моем лице многое отразилось. И Матвеев покачал головой.
  
  - Бог ты мой! Мне бы твои проблемы! Тут черт знает что творится, а он из-за адреса сам не свой!.. Недозбруев! Какой адрес!? Или ты всерьез в Москву собрался? Прямо сейчас?.. Письма с тобой передать можно? - Не удержался от сарказма командир. И, помолчав, примирительно добавил. - Ладно, извини.
  
  Дежурный принес чай, и я рассеяно отхлебнул глоток.
  
  - Ты хоть знаешь, что в бригаде происходит? - Строго спросил Матвеев. - Я за тобой посылал в Калинковичах. И что вдруг узнаю? Недозбруев, как завзятый интендант, поехал на закупки в местечко! Спрашивается, какой белены объелся?! Бригада на штыки командование поднимает, а он отправился за товаром! Признаться, уж думал, что ты дезертировал.
  
  Я удивленно поднял на него глаза.
  
  - В местечке погром был и мы...
  
  - Какое местечко, какой погром? - Взорвался командир. - Недозбруев! Какая муха тебя укусила? Сложный момент, так мало людей, на которых можно положиться, и тут Недозбруев решает позабавиться на свежем воздухе, погромщиков погонять! Ты знаешь, что Колганина и Лазицкого, не говоря уже об Ильинском, общим собранием отстранили от руководства бригадой?
  
  - Собранием кого? Военспецов? А Вас? - Поразился я.
  
  Матвеев досадливо махнул рукой.
  
  - Ты даже этого не знаешь! - Упрекнул он и терпеливо принялся объяснять. - Вчера был избран Повстанческий Комитет. И сразу же назначили новых командиров. Комбригом стал наш начштаба - подполковник Доссе. Меня выдвинули ему в помощники. А он не является! Запропастилась куда-то Его Светлость! Не знаю, что и делать! Я уже три ночи не спал, состояние совершенно дурное. Про Брянск слышал?
  
  Заметив мой кивок, Матвеев продолжил.
  
  - Солдаты совсем с ума посходили с этим Брянском! Полное безумие! А тот молокосос им потакает, даже слушать не желает. Не пойду, говорит, против воли солдата. Тьфу!
  
  - Разрешите вопрос? - Вклинился я в его экспрессивную речь. - Вы о ком говорите?
  
  Ответ мне был известен, но уточнить не мешало.
  
  - Да, объявился тут прапорщик Кридинер, вершитель судеб человеческих! За ним целая рота горой стоит, в председатели Повстанческого Комитета его произвела. И рота, надо сказать, достойная. Кстати, бывшая твоего приятеля Савьясова.
  
  - Знаю Михаила Арнольдовича, - сдержанно признался я. - Как взводный - весьма хорош. А вот в прочих его качествах - не уверен. С самого утра жажду поговорить с ним, да вот никак найти не могу.
  
  Командир задумчиво пил чай и иногда поглядывал на меня.
  
  - Повезло нам с тобой, Володя, влипнуть в историю, - уставившись в окно невидящим взглядом, медленно, в раздумьях произнес он. - Тебе признаюсь... Просил Ильинского взять меня с собой. А он отказал. Лазицкого взял, Колганина взял, Куманина взял, а мне отказал. Не переживу я этого мятежа - нутром чую.
  
  - Куда взял? - Тихо переспросил я.
  
  Матвеев покачал головой и не сразу ответил.
  
  - Кубик под вечер охотников собирал для защиты фронта. Пошли с ним почти все коммунисты и еще некоторые. Всего полсотни человек. Не знаю, как они собираются целый фронт собой прикрывать, но от бригады в любом случае отделились. На броневике, который при отправке из Сожеля строили, в Мозырь уехали. Гуревич еще с ними.
  
  - Говорят, приказ есть о расстреле каждого пятого?
  
  Михаил Семенович мрачно кивнул.
  
  - Целых два приказа. Один - о расстреле, другой еще интереснее - никого не трогать, не злить, пропустить бойцов в Сожель, расселив по старым квартирам. Не знаю, кто там все это придумывает. С соображением явные проблемы.
  
  - Второй приказ выглядит опаснее первого, - заметил я. - Вы знаете, что Сундукова убили?
  
  Посерев еще больше, командир поднял на меня округлившиеся глаза. Он определенно не знал. Но выводы сделал правильные. Миром наш мятеж не окончится. Пришлось вновь повторить эту приевшуюся историю. Тем более, что с помощью Матвеева и Комитета можно было попытаться найти тех изуверов.
  
  С трудом проглотив ком в горле, Михаил Семенович покачал головой:
  
  - 'Предчувствие его не обмануло'...
  
  Я вопросительно глянул на Матвеева.
  
  - Это из оперы, Володя, - Нахмурившись, вздохнул комполка. - Но, к слову, очень в тему. Я был свидетелем того, как Ильинский отказал Сундукову и заставил отправляться вместе с полком. Продолжать, так сказать, агитацию. Ну а какой из Сундукова агитатор? Шпана шпаной. Чуял неладное, чуял! Даже рыдал, так просился к Ильинскому в бронепоезд. М-да... Вот и ищи теперь, кто его так...
  
  Затянулась пауза. За окном вновь пошел дождь - сильнее прежнего.
  
  - Знаешь, что наши солдаты вытворяют? Вот только что закончил разбирательство по одному делу, - меланхолично вращая стакан в подстаканнике, нарушил молчание командир. - На въезде на Полесскую станцию стоит рота 67-го полка и по собственному почину проверяет все приходящие поезда. Выискивают среди пассажиров евреев и начинают грабить. Забирают оружие, товар, деньги. Пару часов назад наткнулись на интенданта воинской части из Бобруйска - с характерной такой еврейской внешностью. Он сам отдал солдатам карабин, а наган под шинелью успел припрятать. Какой-то железнодорожник заметил, подсказал нашим орлам. Ну, те и обрадовались - давай мутузить 'жидовского комиссара'. Одни бьют от души, другие содержимое багажа изучают. Нашли закупленное для части сало и большую сумму денег - как бы не сто семьдесят тысяч рублей!
  
  - Хм, - не удержался я. Сумма для закупок была более, чем значительная. - Не преувеличивает?
  
  Командир равнодушно пожал плечами.
  
  - Пусть и преувеличивает - не суть важно. Так вот... С ним вместе товарищ из Мозырского пароходства был. Попытался отвлечь внимание на себя, надеялся интенданта от избиения спасти. Даже предложил свое оружие для конфискации. Так те паршивцы что заявляют?! Мы-де у русских ничего брать не будем! Мы справедливость восстанавливаем! Еврей этот, по их разумению, - спекулянт. И обоснование тут же придумали: сало жиды не едят - значит, перепродавать собирается, в то время как солдаты на фронтах пустые щи хлебают, ну и так далее. Нашелся герой - располосовал шашкой голову несчастному интенданту. Сало пропало, деньги - тоже. Документы, правда, остались. Повезло ему, что Журавинский санитарный поезд рядом оказался, рану зашили, да перевязали.
  
  - Так он еще и живой?
  
  Матвеев кивнул и закурил.
  
  - Живучий... Был у меня недавно с жалобами, вместе с этим речником мозырским. Я их в железнодорожную ЧК направил. А грабежи идут, продолжаются. Только что был, сам наблюдал. Я им слово - они мне полсотню штыков в лицо. Вот так мы бригадой и управляем. Да что там солдаты?! Ты наших офицеров послушай - особенно младших. Не избежать погрома, не избежать. Чем дальше в лес, тем больше дров...
  
  Я смотрел на своего старого командира и не узнавал. Передо мной был уставший, пожилой человек, потерявшийся в мутном водовороте событий. Словно стержень в нем сломался.
  
  - Михаил Семенович, почему на именно на Брянск решено идти?
  
  Досадливо сморщившись, он ответил с неприкрытым сарказмом.
  
  - А там, Володя, у нас рабочие недавно выступали! Не знаю - о стачке речь или просто о митинге протестующих. Но наши умы из повстанческого Комитета, особенно самый юный и 'мудрый', постановили, что бригаде просто необходимо вновь поднять брянский пролетариат. А заодно - местный гарнизон. Почва там чрезвычайно благоприятная! Вот так просто - приехать в Брянск и всех поднять!
  
  От изумления я даже не сразу нашелся, что ответить. Проект был не то что бы нереальный - запредельный по своей наивности и фантастичности.
  
  - Может, еще и политическая платформа есть? Во имя чего пролетариат поднимать собираются? - Приходя в себя от шока, спросил я.
  
  - Какая к чертям платформа, Володя? Бей жидов-комиссаров, долой войну! У тебя уши должны были от них устать. А ты спрашиваешь! - Отмахнулся командир.
  
  - Кридинер выступал? Неужели он ни о чем больше не говорил? Ничего не предлагал взамен Брянской авантюры?
  
  Матвеев впился в меня тяжелым взглядом.
  
  - У тебя есть другая идея? - Понизив голос, спросил он, глубоко затягиваясь папиросой.
  
  Лихорадочно соображая, я опустил глаза. Говорить ему о бывших планах Савьясова? О том, что Кридинер должен был их знать? О том, что обстановка вокруг благоприятствует им совершенно невероятно? Что безумную, мощную энергию бригады можно обратить во имя нового начала? Во имя новой России, свободной от большевиков? И ни где-то там, в далеком Брянске послезавтра - а здесь и прямо сейчас!
  
  Если говорить, то нужно самому в это верить. Верил ли я? Душа тревожно дрожала и выворачивалась наизнанку. Я полез в карман шинели за портсигаром. Достав папиросу, долго мял ее и заставил себя не спеша прикурить. Ощущение, испытываемое мною, было удивительным образом похоже на то безумное прохождение по перилам новобелицкого моста. И спрыгнуть бы надо, но что-то неотвратимо тащит вперед, заставляет идти и идти, словно зачарованного.
  
  Ответив на внимательный взгляд Матвеева, я судорожно вздохнул и неожиданно для себя выпалил, срывающимся от волнения голосом.
  
  - Есть. Идея. Целый план. Если в общих чертах, то...
  
  Сбиваясь и ощущая, как щеки покрываются горячим бурым румянцем и нервы звенят от напряжения, я, как мог, изложил основные идеи Савьясова. Не все. Только те, что разделял. Кое-что дополнил от себя. Матвеев слушал, бледнея лицом. Вникал в мой анализ расстановки сил в Сожеле и окрестностях. В необходимые первоочередные задачи. Все складывалось один к одному, и он понимал это.
  
  Прервавшись, я закурил. Папироса прыгала в пальцах, и где-то возле сердца горело что-то странное. Матвеев, ничего не говоря, закрыл лицо руками. Потом резко встал, отвернулся к окну. Не спрашивая его согласия, я продолжил...
  
  - Володя, ты сумасшедший!.. - Изменившимся глухим голосом, тихо сказал полковник. - Твой план?
  
  - Нет, но его создателя уже нет в живых.
  
  Он снова повернулся ко мне и тревожно глянул в лицо.
  
  - Я не смогу возглавить это. Но поддержу всей душой. Если уж суждено погибать, то лучше не за погром, а за дело... Тебе нужно выступить в Комитете. Пойдем!
  
  
  1919 год, март, 24-го дня, 15.30, город Сожель, вокзал Полесский - вокзал Либаво-Роменский
  
  На выходе из вагона нас перехватил вестовой. Я сразу узнал его - это был боец Савьясовской роты, участвовавший в штурме хутора. Крепкий, невысокий парень с выдающимся подбородком и повадками пластуна. Скользнув по мне сложнопонимаемым взглядом, он обратился к Матвееву, используя немыслимое сочетание:
  
  - Товарищ полковник! Срочное сообщение от товарища председателя Повстанческого Комитета! Замечен подозрительный вооруженный отряд в районе Либаво-Роменского вокзала. Просят Вашего присутствия. Приказано немедленно сопроводить к месту расположения товарища председателя!
  
  - Так приказано или просят? - Проворчал Матвеев и обернулся ко мне. - Недозбруев, компанию составите? На дрезине поедем на Либаво-Роменский.
  
  Конечно, я не отказал.
  
  На дрезине, управляемой железнодорожником и вестовым, дорога к центральному вокзалу Сожеля показалась довольно близкой. Мы неспешно проехали мимо головной группы эшелонов, рядом с которыми я не заметил ни одного митинга. Затем появилась стоявшая прямо на насыпи трехдюймовка, развернутая стволом на железнодорожную развилку. Возле орудия деловито копошилась обслуга, мельком отвлекшаяся на нас. Подходы к станции контролировали пулеметный расчет, засевший на пешеходном мосту, и дежуривший на Полесском переезде вооруженный взвод повстанцев.
  
  Заметив мой интерес, Матвеев, надсаживая голос, попытался перекричать гремящую на все лады дрезину:
  
  - На Либаво-Роменском тоже посты выставили. И переезд контролируем!
  
  Кивнув, в знак того, что расслышал, я снова огляделся и поймал на себе внимательный прищур Савьясовского бойца. Глаза он из вежливости отвел, однако стоявший в них вопрос необъяснимо уязвил меня.
  
  Не успел я толком поразмыслить над этим - показались железнодорожные мастерские, а следом - и Либаво-Роменский вокзал с повстанческим эшелоном на первой платформе.
  
  Грустно было вернуться сюда. Подняв глаза на сотни раз исхоженный пешеходный мост, я заметил на нем защищенный мешками с песком пулеметный расчет и с горечью усмехнулся. Всё, что было до отправки на фронт, ушло безвозвратно. Ничего уже нет, и - не будет...
  
  ...Внезапное, резкое торможение дрезины и выбрасывающий с нее толчок в бок, тут же заставили меня почувствовать себя полным идиотом. Нашел же когда придаваться ностальгии!.. Вместе с Матвеевым и остальными кубарем слетев на насыпь, сбив локти и колени, я вжался в щебенку и осторожно осмотрелся, пытаясь понять, что происходит. Со стороны эшелона началась лихорадочная пальба из винтовок, на мосту заработал пулемет. И на фоне всего этого раздался мощный паровозный гудок. Земля задрожала. Прямо на нас пёр бронепоезд с панцирным пулеметным вагоном и блиндированной платформой.
  
  Рядом свирепо матерился Матвеев, отдавая распоряжения Савьясовскому 'пластуну'. Однако уже через мгновение нас ждал невероятный сюрприз. На крыше пулеметного вагона и на платформе броневика показались военные, размахивающие белыми тряпками. Паровоз отчаянно тормозил, невыносимо скрипя колесами по рельсам. И на его лестнице стоял человек с привязанным к штыку белым платком.
  
  - Они что? Сдаются?! - Обалдевшим голосом, пробормотал Матвеев.
  
  Мы встали с насыпи, подозрительно уставившись на броневик. У себя в руке я вдруг обнаружил наган. Когда выхватил из кобуры - и не вспомнить.
  
  Со стороны эшелона к броневику ринулась вооруженная команда. Поспешил и Матвеев. Следующее, что я увидел, не поддавалось описанию. Люди из броневика со счастливыми, изумленными лицами братались с нашими повстанцами! От безудержного ликования, замешанного на адреналине, и те, и другие стреляли в воздух, громко и бестолково кричали...
  
  Оторопев, я смотрел на живое воплощение пункта Савьясовского плана: 'к повстанцам добровольно присоединяются части Красной Армии'. Одно дело - понимать, что это возможно. И совсем другое дело - вот так, на своей шкуре, прочувствовать...
  
  После того, как эмоции улеглись, мы познакомились с командиром броневика поручиком Сотниковым. Его подразделение входило в состав второй батареи знакомого нам артиллерийского дивизиона. До сих пор вторая батарея оставалась в Сожеле, поскольку имела в строю всего одно исправное орудие. Вот его-то и привезла нам в качестве трофея на кое-как блиндированной платформе команда бронепоезда.
  
  - Значит, у местного гарнизона орудий больше нет? - Влез я со своим вопросом и тут же получил утвердительный ответ.
  
  Сотников поведал нам и другую интересную историю из жизни второй батареи. Не далее чем вчера военком Маршин вызывал к себе командира батареи капитана Куликова и отдавал распоряжение силами личного состава разобрать железнодорожные пути перед Сожелем со стороны Речицы. Куликов на это ответил категоричным отказом. Благодаря чему эшелоны бригады и смогли войти на станцию Полесскую.
  
  Оставив бронепоезд, мы одной группой двинулись к эшелону, где находился Кридинер и несколько членов Повстанческого Комитета. Матвеев успел разочаровать еще миг назад сиявшего от радости Сотникова, рассказав о планах бригады на Брянск. Поручик, похоже, ожидал услышать несколько иное, и теперь был нешуточно расстроен.
  
  А мою спину кололи взгляды. Бойцы, прибежавшие на единение с бронепоездом, тоже оказались из числа Савьясовских, из взвода, участвовавшего в нашем лесном 'приключении'. Придя в себя после братания, они в лице переменились, заметив меня. Ничего не спрашивали - просто смотрели с нескрываемой надеждой, словно осиротевшие дети. И от этого на душе кошки скреблись.
  
  Кридинер встречал нас на платформе, сложив руки на груди, с гордой осанкой и высоко поднятой головой. Сарказм полковника в его адрес стал мне понятнее, и я с трудом спрятал улыбку.
  
  Выслушав доклад Матвеева, он в характерной для себя манере медленно и уныло произнес:
  
  - Долго добирались, полковник. Разведка чекистов уже успела удрать... - Увидев вдруг меня среди остальных, Кридинер оборвал себя на полуслове, неясная тень мелькнула на его лице. Но уже через мгновение он продолжил в обычном тоне...
  
  Дождавшись, пока 'товарищ председатель Комитета' раздаст новые распоряжения и переговорит с огорченным Сотниковым, я, улучив момент, подошел ближе.
  
  - Добрый день, Михаил Арнольдович!
  
  - Добрый, добрый... - Механически ответил он.
  
  Достав портсигар и предложив ему папиросы, я закурил. Кридинер, угостившись и рассмотрев, что это те самые, трофейные, заметно расстроился.
  
  - Есть у меня к Вам вопрос. Ну а если быть точным - несколько вопросов.
  
  Бывший взводный заметно напрягся, но постарался придать себе деловитый вид.
  
  - Я Вас внимательно слушаю!
  
  - Первый вопрос: где находятся личные вещи Савьясова? - После долгой затяжки, спросил я, не сводя с него глаз. - Сами вещи мне не нужны. Будет достаточно одного письма родителей с обратным адресом.
  
  Поджав губы, Кридинер помолчал. Потом, словно что-то вспомнив, покачал головой.
  
  - С этим пока помочь не могу. Наш эшелон остался на Полесской. Там же - и вещи Савьясова. Через час-другой подходите - эшелон стоит во втором тупике от здания станции. Вагон... - Он мысленно посчитал. - Кажется, пятый. Я распоряжусь.
  
  - Спасибо, конечно! - Раздражаясь, проговорил я сквозь зубы. - Но - дело не терпит отлагательств. Мне нужно срочно дать телеграмму! Отправьте посыльного за вещами Савьясова.
  
  Кридинер заулыбался. Нельзя мне было выходить из себя!
  
  - Нет, и не просите. У нас задачи поважнее сейчас, чем выполнение желаний частных лиц и какие-то там телеграммы!
  
  - Да, я заметил. Угробить бригаду полоумной отправкой в Брянск - это, конечно, очень важная задача! - С нескрываемым сарказмом, отрезал я. - А еще очень важная задача похоронить план своего командира, когда всё вокруг как нельзя кстати складывается в его пользу. Бронепоезд - видели?
  
  Удивительно, но Кридинера это задело. Его лицо покрылось розовыми пятнами, глаза впились в меня с нескрываемой ненавистью.
  
  - Это план Савьясова, а не народа!!! Народ желает домой! Скажите ему что-нибудь наперекор - я посмотрю, как Вас тут же раздавят! Савьясов был идеалистом! Солдаты не хотят воевать! Они не желают задерживаться здесь! Их ждет родная земля!
  
  Я поморщился и отбросил папиросу под колеса эшелона.
  
  - Михаил Арнольдович, какая патетика... Да, ждет земля! Если поедут дальше - точно ждет! Та, которая пухом... Зачем было создавать Повстанческий Комитет, ежели Вы не желаете настоящей борьбы?! Отдаете себе отчет, что теперь бригада считается антисоветской?! Да-да! Управляют не комиссары, а повстанцы, орган власти совсем не большевистский! Вы уже подписали приговор бригаде, а теперь еще втягиваете ее в ловушку! До Брянска триста верст. В два раза дальше, чем до Калинковичей! Мы туда доберемся дня за два. Хотя, какое там доберемся!.. За это время большевики соберут силы и отловят нас по одному эшелону. Уверен, господин Троцкий бригаду не простит, как тех несчастных, которых разоружали в начале марта.
  
  Привлеченные жарким спором, нас окружили бойцы из Савьясовской роты. Они изначально не выпускали нас из видимости, а тут такой повод послушать образовался! Кридинер занервничал. Да и мне не хотелось публичного разбора ситуации.
  
  - Ладно, - поостыл я. - Через час буду у Вашего эшелона. Надеюсь, за заботами о благе народа Вы не забудете моей просьбы. Для Савьясова она была бы очень важна. Если, конечно, это имеет для Вас значение...
  
  Встретившись с внимательными взглядами солдат, я задержался, хотя думал немедленно уходить. Обвел глазами едва ли не каждого и, пожелав 'Счастливо оставаться', пошел по платформе в сторону Полесской станции. Идти предстояло не менее получаса.
  
  - А Вы, Недозбруев!.. Что Вы можете предложить?!.. Почему устраняетесь? Струсили?!.. - Кричал мне в след необычайно разгоряченный Кридинер. Это с его-то привычкой тянуть слова!
  
  
  1919 го, март, 24-го дня, 17.30, город Сожель, вокзал Полесский, штабной вагон Повстанческого Комитета
  
  Вторая встреча с Кридинером получилась не менее эмоциональной. Не знаю, о чем он размышлял в последние полтора часа, однако отношение ко мне у него несколько переменилось.
  
  - Мы арестовали железнодорожных коммунистов, - первым делом сообщил мне Михаил и желваки нервно заходили на его лице. - Но и это еще не все. Разоружили несколько патрулей большевиков и милиции на площади у Либаво-Роменского вокзала.
  
  Рассказывая о последних новостях, он провел меня к знакомому вагону. Помниться, в Словечно в нем находился штаб бригады. Дождавшись приглашающего жеста Кридинера, я поднялся по ступенькам в тамбур и вошел в отсек для совещаний.
  
  - Ну и зачем арестовывали? - Убедившись, что здесь никого нет, спросил я у него.
  
  Кридинер потупил взгляд, словно решая, что мне говорить. И сказал, судя по всему, правду.
  
  - Солдаты сами арестовали, их инициатива. И куда теперь этих коммуняк девать?..
  
  Я многозначительно посмотрел на него, но иронизировать, припоминая наш разговор, не стал. К тому же, заметил на бывшем столе комбрига походный мешок Савьясова с приметными кожаными плечевыми ремнями. Всё, что осталось от моего друга.
  
  Медленно раскрыв 'сидор', я аккуратно разложил на столе вещи - пару белья, старую гимнастерку и шаровары, вязанный свитер, бритвенный и умывальный набор, пару холщевых полотенец, несколько бинтов, баночку с заживляющей мазью и долгожданную, перевязанную тесемкой, стопку писем с фотографиями.
  
  Однако первый же взгляд на корреспонденцию Савьясова вызвал у меня жесточайшее разочарование. Этот великий конспиратор хранил письма без конвертов и, соответственно, без обратных адресов! Чертыхнувшись и в сердцах саданув кулаком по столу, я попытался сообразить, как еще можно разузнать адрес Георгия. Ничего толкового не приходило в голову.
  
  - Это все? - Расстроенным голосом уточнил я.
  
  Кридинер развел руками, но вид у него был виноватым. Понятно почему. Савьясов тайно хранил у кого-то в роте все свои наработки по плану, включая прокламации и воззвания. Мне ли об этом не знать?
  
  - 'Сидор' и письма я забираю. Найду способ семье передать. И вот еще вопрос образовался: где архив? - Впрямую спросил я.
  
  - Не понимаю, о чем Вы, - лгать в глаза прапорщик не научился и потому выглядел сейчас, как уж на сковородке.
  
  С укором глядя на него, я выждал паузу.
  
  - Ну что Вы на меня смотрите?! Какой еще архив? - С непривычной для него скоростью затараторил 'господин председатель'. - У нас скоро заседание Повстанческого Комитета начнется, мне нужно подготовиться. Забирайте всё, что Вам нужно, и можете быть свободны!
  
  Иронично заулыбавшись, я собрал походный мешок Георгия, вложил во внутренний карман шинели письма и, сняв фуражку, уселся на стул. Кридинер возмущенно расширил глаза.
  
  - Оно, конечно, спасибо за щедрость и за свободу, - намеренно медлительно закуривая папиросу, ухмыльнулся я. - Однако с Вашего позволения, побуду на заседании, как делегат от хозчасти. Тут ведь какая беда случилась: от нашего подразделения никто представителей не избирал. Придется исправить допущенную несправедливость. Вот только одного я никак не пойму. Если Вы считаете планы Савьясова оторванными от реальности, то какого черта они Вам сдались?
  
  Ответить на мой выпад он не успел. Только побагровел, вскинулся и - тут же осекся. В вагон вошла небольшая группа военспецов - по всей видимости, входящих в состав Комитета. За ними следом - еще несколько человек. В этом Кридинер не обманул. Судя по всему, готовилось совещание.
  Я поздоровался с пришедшими за руку, представился и с уверенным видом вновь уселся на место. На Кридинера даже не смотрел.
  
  - О, Недозбруев! - Радостно окликнул меня Матвеев, привлекая ко мне внимание комитетчиков. Специально на публике он обращался ко мне на 'Вы'. - Правильно сделали, что пришли! Господа! Товарищи! Кому, что ближе, как говорится. Предлагаю выслушать штабс-капитана Недозбруева. Он посвятил меня сегодня в один примечательный план, и я осмелился пригласить его на наше заседание, чтобы предоставить всем нам возможность познакомиться с его предложением.
  
  Кридинер стал белее бумаги. Мне показалось, что слышу, как он скрежещет зубами. Впрочем, скоро и это перестало меня интересовать. Я вдруг понял, во что влип, и, вновь преисполняясь волнением, встал с места.
  
  Сбивчиво проговоренные днем перед командиром полка тезисы из Савьясовского плана, теперь выкладывались стройно, как заученные. 'Повторенье - мать ученья', - умудрился подумать я, параллельно озвучивая стратегию всего замысла. Говорил и сам понимал - хорошо получается! Видел глаза офицеров и солдат - ошарашенные, широко раскрытые, но готовые и дальше слушать. Видел воодушевление, нарастающее в них, и сам проникался серьезностью момента.
  
  Но стоило мне закончить, и на мои уши обрушилась оглушающая тишина. Военспецы смотрели на меня невидящими взглядами - внутри каждого кипела работа.
  
  - А теперь вопрос, - медленно, с ехидцей, произнес Кридинер. И его голос словно разрезал всеобщее напряжение. - Кто возьмет на себя ответственность возглавить сей 'крестовый поход'? Может Вы, Михаил Семенович?
  
  Полковник потупил взор и покачал головой.
  
  - Я стар для таких серьезных дел. Но, как уже говорил Недозбруеву, поддержу всей душой.
  
  Кридинер победно улыбнулся и обратился к коренастому смуглому военспецу:
  
  - Или может быть Вы, Геннадий Федорович?
  
  Тот вздрогнул лицом, тревожно посмотрел мне в глаза и кивнул:
  
  - Я поддерживаю план. Можете на меня всецело полагаться. Но сам в Бонапарты не гожусь.
  
  Председатель Комитета его ответом был определенно не доволен. И решился на главный контраргумент:
  
  - Владимир Васильевич, Вы предложили - Вам и карты в руки!
  
  Ухмыльнувшись, я покачал головой.
  
  - Михаил Арнольдович, Вы сами должны понимать - и я совсем не Бонапарт. Здесь нужен человек стратегически грамотный...
  
  - И не трусливый, как Недозбруев! - Жестко добавил Кридинер.
  
  Все собравшиеся загудели, озадаченно поглядывая на нас. Я встал с места и окинул бывшего взводного уничижающим взглядом. Оставаться с ним в одном обществе не было никакого желания . Второй раз за день он прилюдно обвинял меня в трусости - в ситуациях, не имевших к тому повода. Убеждать его в обратном мне казалось постыдным. Вызывать на дуэль?.. Смешно, но...
  
  - Немедленно извинитесь, Кридинер! - Вскочил побагровевший Матвеев. - Что Вы себе позволяете?!
  
  Наверное, Кридинер и сам испугался того, что не подумавши брякнул. Потому что в следующий миг он послушно сквозь зубы приносил свои извинения.
  
  - Инцидент исчерпан, - глухо сказал я и, простившись с недоуменным собранием, направился к выходу.
  
  
  
  1919 год, март, 24 дня, 18.20, город Сожель, вокзал Полесский, штабной вагон Повстанческого Комитета
  
  Настроение было паршивым до крайности. Поправив фуражку и натянув перчатки, чувствуя спиной десятки беспокойных взглядов, я открыл дверь вагона и... едва не отпрянул назад! Внизу, заполоняя собой все пространство до станции, смыкаясь у штабного вагона стояло безбрежное море солдат. Сколько их было - тысяча, две? И все, сколько есть, выжидающе уставились на меня.
  
  - Вот он!!! Он самый! Этот и есть! - Послышались вдруг крики со всех сторон. И я действительно почувствовал себя трусом. Что им было нужно?!
  
  На поднявшийся шум из вагона в тамбур выбежало несколько человек, включая Кридинера и Матвеева. Увидев, что происходит, они недоуменно уставились на меня.
  
  - Что они хотят? - Тихо спросил командир.
  
  Покачав головой, я не знал, что и ответить.
  
  - Давай! Слово давай! Говори, командир! Когда на Брянск поедем?! - Отчетливо крикнул детина, залезший на фонарный столб.
  
  Зря он сказал про Брянск. Потому что в следующий момент, я и опомниться не успел, как понял, что говорю. Втолковываю солдатам, почему нам нельзя ехать на Брянск. Замерев, они внимательно слушали, и мой голос эхом отражался от эшелонов и здания станции.
  
  - ...Троцкий за уход с фронта нас не помилует! И если мы пойдем, как стадо баранов, на Брянск, перережет по одному! Неужели вы, взрослые люди, верите, что нас, насильно мобилизованных, не тронут при самовольном возвращении домой?! Это не угроза - это данность! Но есть другой путь! Мы возьмем Сожель! Мы сбросим большевиков! К нам присоединяться другие части! Теперь не лето восемнадцатого года, и Сожель - не Ярославль! Мы - мужики и рабочие в солдатских шинелях! Наши враги - отбросы всех слоев общества, объединенные жаждой власти, той власти, которая даст им легкую и сытую жизнь. Это - преступники - иногда умные, чаще - хитрые, но все же преступники, враги человеческого рода. В разгар революций эта социальная грязь всегда всплывает наверх! Теперь наступило ей время опять осесть на дно. Граждане красноармейцы! Сбросьте гипноз! Большевики кажутся вам сильными, потому что вы стоите на коленях. Встаньте с колен! Мы захватим Сожель и пойдем дальше, освобождать свою Родину от коммунистической заразы! Да здравствует Учредительное Собрание!
  
  В голове звенело от невероятных слов, вырвавшихся откуда-то из глубин души. Я замолчал, жадно всматриваясь в глаза.
  Солдаты, потрясенные речью, кричали брошенный мной лозунг.
  
  - Раз взялся, так и веди нас! - Неожиданно послышались голоса со всех сторон. - На Сожель!!! Долой коммунистов!!!
  
  Пути назад не было. Я стоял, словно под гипнозом. Гипнозом тысячи глаз. Пошатываясь от нервного напряжения, в состоянии аффекта громко ответил, ужасаясь тому, что говорю:
  
  - Хорошо! Я... Поведу... Вас! Но! При условии полного и беспрекословного подчинения! Или мы вместе - или нет!.. Клянусь, что не брошу вас до своего смертного часа! И от вас требую такой же клятвы!
  
  Уши заложило от всеобщего соглашающегося крика-ликования. Они согласились с моим главным условием. Мир дрогнул и рухнул. Кто я теперь?!
  
  ...Что сделано, то сделано. Дороги назад больше не было. Стоявший рядом со мной Кридинер с режущим слух пафосом провозгласил меня 'Главнокомандующим 1-й армией Русской Народной Республики'. И когда успел придумать?.. Перед глазами неожиданно промелькнула недавняя попытка Бранда подстрелить гуся из винтовки - странная аналогия, подброшенная сознанием. Вот и мой шанс приспел... Никогда я не мыслил и не мечтал о подобном. А теперь стоял перед людским морем, и свыкался с обрушимся вдруг огромным грузом ответственности. Как дальше жить с ним, не будучи раздавленным? Как принимать решения, не увязнув в сомнениях?.. С этого мига от каждого моего шага будет зависеть участь доверившихся мне людей.
  
  Кридинер замолчал, пережидая очередную волну ликования. Теперь слово было за мной.
  
  - Сего, 24 марта я, по избрании Повстанческим Комитетом, взял на себя обязанности командующего войсками Сожельской группы, восставшими против правительства Троцкого и Ленина... - Снизив 'градус' своего немыслимого 'титула', начал я. Говорил коротко, обозначая нашу стратегию на сегодняшний вечер, и убеждался, глядя в горящие взоры солдат - поступаю верно. Мы захватим Сожель. Он буквально лежит у наших ног.
  
  Закончив речь и подняв руку в ответ на восторженный рев солдат, я повернулся к Кридинеру и во всеуслышание распорядился:
  
  - Приказываю найти помещение для штаба и немедленно созвать командиров всех частей и подразделений!
  
  
  
  
  
  
  
  Глава XXIX
  1919 год, март, 23-го дня, 10.00, город Сожель, гостиница 'Савой'
  
  Стараясь унять сбившееся дыхание, Лиза осторожно открыла массивную дверь зала заседаний и, кивнув президиуму, в котором сама должна была сидеть, но катастрофически опоздала, прошла в партер. Оглядываясь в поисках свободного места, она наткнулась взглядом на знакомого железнодорожного комиссара Химакова. Слегка порозовев, Иван Артемьевич улыбнулся - Лиза давно уже чувствовала, что нравится ему - и что-то шепнул на ухо молодому рабочему пареньку, сидевшему по соседству. Тот с готовностью освободил место и отправился на задние ряды.
  
  - Присаживайтесь, товарищ Корнеева! Недавно началось. Вилецкий первый выступающий, только слово взял, - шепнул ей на ухо Химаков, окатив ядрёным махорочным духом. Пришлось ненадолго задержать дыхание и бессловесно улыбнуться в ответ.
  
  За дощатой трибуной, обитой красной материей, эмоционально жестикулируя, говорил Коля Вилецкий. Который, на самом деле, Павел. Настоящее имя ему подходило куда больше, чем псевдоним. Лиза в очередной раз задалась вопросом, зачем Вилецкий провел эту свистопляску со сменой фамилии. Хотел свое происхождение прикрыть или натворил что-то непотребное? Говорили, будто из-под Самары он буквально-таки бежал. И в Москве боялся появляться.
  
  - Сегодня, на первом заседании городской Совет Сожеля изберет из своей среды семь членов уездного объединенного Исполкома. Добавит их к восьми, избранным от уездного съезда Советов. И с завтрашнего дня в Сожеле заработает Исполнительный орган постоянного характера, опирающийся на волю крестьян и рабочих уезда, и потому более авторитетный и сильный, чем уступающий ему место, расчистивший ему дорогу - Ревком... - Складно объяснял присутствующим Вилецкий. Все-таки чувствовалось в нем, пусть и незаконченное, высшее юридическое образование. Лев в сравнении был куда косноязычнее. Ответственные выступления давались ему тяжело. Даже на бумаге допускал ляпы и провалы по логике. И над этим еще предстояло поработать. Но как-нибудь деликатно. Каганов - он ведь такой: вспылит и вообразит невесть что про свою 'ущербность'. Не понимает - если хочешь расти вверх, необходимо учиться хорошо говорить с трибуны.
  
  - Западный край, ключом к которому служит Сожель, находится под непосредственной угрозой польско-белогвардейских формирований... - Тем временем, заливался соловьем Вилецкий. 'Любо-дорого послушать', - вздохнула Лиза.
  
  - И наш район Пинск - Овруч - Коростень - Сожель все время пребывает под прямой опасностью. К великому счастью сегодня получена сводка, где говорится, что наступление противника под Овручем и Коростенем приостановлено... - С воодушевлением продолжал редактор 'Известий Ревкома'.
  
  - Брешет Николай Станиславович, - дыхнув Лизе в ухо, вдруг возразил Химаков. Стараясь удержать обед в желудке и не задерживать внимания на застарело-кислом махорочном амбре, она удивленно поинтересовалась:
  
  - Что Вы имеете в виду?
  
  И не дышала носом, пока он отвечал.
  
  - Никаких успехов под Овручем нет. С позавчерашнего дня бегут туляки от Петлюры, как зайцы! А давеча вечером всей бригадой дезертировали. В Калинковичах на станции лютуют, митинги проводят. Мне железнодорожники телеграфировали. И Вилецкий об этом знает.
  
  Широко раскрыв глаза и почти забыв про махорочный душок, Лиза спросила:
  
  - Что они хотят?
  
  Но ответил ей совсем не Химаков. От сильного удара, дверь в зал заседаний распахнулась, и на всеобщее обозрение ввалились трое красноармейцев.
  
  - Что, комиссарчики, все собрания проводите?! Говорильней занимаетесь? - Ехидно усмехаясь, громко гаркнул высокий солдат с представительной внешностью.
  
  Тут же повыскакивали со своих мест Пухов, Комиссаров и Маршин.
  
  - Эй, товарищ Краузе, кто пропустил этих баламутов?! - Громко возмутился Иван, заметив за спиной вошедших интернационалиста. Следом появилось еще несколько 'спартаковцев' с револьверами на изготовке.
  
  В зале установилась удивительно прозрачная тишина. Все уставились на нарушивших ход заседания красноармейцев, пытаясь осознать, что означает этот внезапный визит.
  
  Выдвинувшись из-за спин красноармейцев, высокий худощавый интернационалист медленно произнес на ломанном русском:
  
  - Это есть делегаты вторая бригада, Тула. Приказ впустить имеем от товарищ Фрид.
  
  Пухов нервно вложил наган в кобуру и вопросительно глянул на Маршина. Тот в ответ покачал головой. Будто обменялись условными знаками по известной им теме.
  
  Кивнув на осматривающихся в зале солдат, Химаков прошептал Лизе:
  
  - Вот, они, голуби! Легки на помине!
  
  Немного освоившись, 'голуби' неспешно подошли к трибуне и обступили озадаченного Вилецкого.
  
  - С чем пришли, товарищи? - Сохраняя внешнее спокойствие, спросил Николай. Держался он вполне неплохо, только бледность немного выдавала волнение.
  
  Расправляя гимнастерку под ремнем, в президиуме встал Володько, исполняющий в отсутствии Льва обязанности председателя парткома, и зычным голосом повторил тот же вопрос. Но солдаты проигнорировали его, отвечая Вилецкому.
  
  - Тут такое дело, товарищ, - обстоятельно начал все тот же представительный красноармеец. - Наша бригада общим собранием постановила покинуть позиции и вернуться домой, в Тулу.
  
  Зал негодующе загудел. Лиза специально проследила за реакцией Пухова. Судя по тому, что он всего лишь зло усмехнулся и усидел на месте, Иван действительно знал о волнениях среди туляков. Комиссаров тоже был спокоен. Скрестив руки на груди, он тяжелым взглядом исподлобья 'гипнотизировал' посланца бригады. Но с того - словно с гуся вода. В то время, как его товарищи-бойцы с настороженно оглядывались в зале, он продолжал деловито информировать Вилецкого.
  
  - И, значит, вот что постановило наше обчество! Мы ваш город не трогаем, а вы нас пропускаете на Брянск. Паровозы нам нужны до Сожеля добраться и дальше отправиться. Кроме того, - загибая пальцы, вспоминал солдат. - Сорок пудов керосина, хоть какого продовольствия, а лучше бы хлеба...
  
  - И пулю в каждую буйную голову! - Все-таки не удержался Пухов.
  
  Скользнув взглядом по председателю ЧК, делегат с достоинством продолжил:
  
  - Вот такой загад просили передать по-хорошему. Вы, большевики, вроде как народная власть, значит и должны выполнять волю народную. Ну а ежели по-плохому дело обставите, то, что ж - сами нужное возьмем.
  
  К трибуне, на которой все еще стоял со строгим видом Вилецкий, энергичной походкой подошел военком Алексей Маршин. На Лизу он успел произвести двоякое впечатление. Высокомерный, заносчивый, с грузной фигурой и пористым лицом - совсем не красавец. Однако именно с ней держал себя подчеркнуто уважительно и любезно. Совсем не дурак, умел составить впечатление у женщин.
  
  В непосредственной близости к делегатам военком остановился и громко, так, чтобы слышали все в зале, сказал:
  
  - Товарищи! Об этом позорном происшествии - трусливом бегстве 2-й Тульской Бригады с фронтовых позиций - нам стало известно нынешней ночью. Штаб фронта уже уведомлен. Пришел приказ остановить дезертиров. Никаких требований не выполнять. И если красноармейцы в течение сегодняшнего дня не вернутся на позиции - расстрелять каждого пятого в бригаде!
  
  - Правильно! Позор тулякам! Пособники империалистов! - Стали раздаваться в зале гневные выкрики со всех сторон. Химаков только морщился и недовольно качал головой.
  
  - Они не понимают, о чем говорят и кому грозят, - тихо пояснил он Лизе. - Я разговаривал по телеграфу со станцией Калинковичи. Там море стихийное из людей! И уже звучали антисоветские лозунги. Этих делегатов лучше бы успокоить, чтобы свои полки не накаляли. А по дороге из Калинковичей отлавливать по одному эшелону и тихонько разоружать.
  
  Но не успел Химаков досказать ей свои идеи, как после очередной дерзкой реплики туляков с места вскочил Пухов со свойственной ему экспрессией.
  
  'Ну, всё! Допекли Ивана', - усмехнулась про себя Лиза, с интересом наблюдая, как он широким стремительным шагом летит к трибуне. Словно пружина выстрелила. При всей дикости и необузданности своего характера, он импонировал Лизе. Было в нем нечто харизматичное, заставляющее закрывать глаза на его жестокость и дурные манеры.
  
  При приближении Пухова Вилецкий опасливо улыбнулся, а Маршин и вовсе постарался уйти в сторону.
  
  - Ты мне тут диктовать будешь, гнида?! - Сузив глаза, председатель ЧК с бешеным надрывом надвигался на красноармейцев, одним своим видом заставляя их попятиться к дверям. С ходу, схватив за отвороты шинели говорливого солдатского делегата, он прорычал:
  
  - Пшли вон! И своим передайте, чтобы в Сожель носа не казали! В печенках уже сидите!
  
  На свою беду посланец бунтующих полков попытался было сохранить лицо и с гонором пробормотал что-то про народное волеизъявление.
  
  - Слушай, ты! - Рассвирепев до вздувшихся вен на висках и яростно встряхнув красноармейца, Пухов едва не столкнулся с ним лбами. - Запомни раз и навсегда, контра! Вы - не народ! Вы - позорные дезертиры, предавшие Революцию! Не вернетесь на фронт - перестреляем, как собак! Появитесь в Сожеле - каждым пятым не обойдетесь!.. У меня со счетом плохо, а патронов много! Понял, мразь?!
  
  Со стороны дверей к красноармейцам ринулась пятерка вооруженных 'спартаковцев', в полной готовности прийти на помощь председателю ЧК. Однако помощь не потребовалась. Туляки, угрюмо озираясь, уже без наглой уверенности сами вышли из зала заседаний.
  
  Собравшиеся еще долго не могли успокоиться, обсуждая между собой известие. И даже призывы Комисарова соблюдать тишину и не мешать товарищам делать доклады, не возымели действия.
  
  Химаков продолжал делиться с Лизой своими соображениями. Но она уже не слушала его. Хотя и понимала, что послушать бы стоило. Будучи комиссаром железнодорожного узла, он лично отправлял туляков на фронт и успел понять, что те собой представляют. Не слушала Корнеева и выступавших с трибуны. Нахлынувшие вдруг мысли и чувства мешали вникать в действительность.
  
  На днях должен был приехать Лев. Вот уже больше недели он находился в Москве, и его отсутствие казалось ей бесконечно долгим. Корнеева удивлялась самой себе, но ждала его с истязающей душу тоскою. В немалой степени - из-за нелепой ссоры, которой вполне можно было избежать. Но, как говорится, нашла коса на камень.
  
  И все потому, что Лиза до сих пор не могла избавиться от страха. После нечаянного бегства от 'красного владыки Латвии' Петериса Стучки прошло слишком мало времени. К тому же, боялась она не просто так. На что был способен этот добродушный и интеллигентный с виду дядечка - слишком хорошо знала. Замену ей старый хрыч наверняка уже нашел, а вот уязвленное самолюбие вряд ли успел вылечить. Поэтому появляться в Москве, зная, что Стучка будет на съезде, Лизе не стоило.
  
  А вот про Льва она не подумала, пребывая в уверенности, что под защитой Свердлова тому ничего не грозит. Кто же мог знать, что всё так невероятно переменится!?
  
  Сначала Лев прислал ужасное известие о смерти Свердлова. Затем сумел организовать разговор по прямому проводу. Очень своевременный для нее разговор. Вспомнив обеспокоенный голос Каганова, Лиза грустно улыбнулась. С тех пор он не выходил на связь. Жив ли? Стучка со своими латышами вполне мог организовать несчастный случай или еще что-либо в том же духе. Хотя, Сожельский партком уже бы известили.
  
  Да и косвенные признаки говорили о том, что со Львом все в порядке. Почти ежедневно из Москвы приходили телеграммы с распоряжениями, к которым явно прикладывал руку Каганов. Вчера, например, Кацаф признался ей по секрету, что срочно готовит к отправке в Москву специальный вагон с продовольствием. Якобы в среду поступил негласный, зашифрованный приказ от Каганова. Вагон предназначался Агранову. Лиза помнила, что вариант такой 'взятки' рассматривался Львом ранее. Но до сих пор отбрасывался, как самый крайний. Он должен был сыграть решающую роль при рассмотрении вопроса о Сожельской губернии в Наркомате внутренних дел. Конечно, несвойственный Льву подход, но условия переменились. И Каганов теперь без поддержки, 'беспризорный'. Поэтому решение было верным.
  
  Кроме того, в минувший вторник, с подачи Льва, пришла долгожданная телеграмма об отправке туляков на фронт. От города отводилась прямая угроза мятежа. Он сумел прорваться на прием к Троцкому и пробить положительное решение вопроса!
  
  Вспоминая, как весь вторник с лиц ревкомовцев не сходили светлые улыбки, Лиза снова грустно усмехнулась. А ведь даже Пухов тогда повеселел. Знали бы они тогда, что радость их окажется всего лишь отсрочкой перед бурей. И вот эта буря надвигается...
  
  Три с половиной дня - со вторника до пятницы - основные сил бригады поочередно уходили на Овруч. Партком и Ревком отдавали им последнее, включая оружие и боекомплект - лишь бы ненадежные полки поскорее убрались из Сожеля... Лиза сжалась от дурного предчувствия. Туляки наверняка ведь об этом знают! И чего тогда стоят демонстративные выпады Пухова против солдатских делегатов? Прав Химаков - только обозлят.
  
  'Успеет ли Лев вернуться до прихода бунтовщиков в Сожель?' - Тоскливо задумалась она. Планировалось, что он приедет завтра вечером. Оставалось продержаться совсем немножко, и они снова будут вместе.
  
  ...Встряхнув головой, Лиза огляделась. Так и есть - не послышалось. Ее приглашали в президиум. Начиналось самое увлекательное действие для большинства из присутствующих - дележ должностей в созданном исполкоме.
  
  
  * * *
  - Пухов! Стоять, кому говорят! - Весело окликнула Лиза на лестничном пролете председателя ЧК. Тот явно не разделял ее настроения, но остановился, с тоской провожая взглядом уходящую с Комисаровым Песю.
  
  - Что тебе? - Недовольно буркнул он, доставая из кармана кисет с махоркой.
  
  Лиза с интересом пронаблюдала, как сияющая Песя, ухватившись за локоть Семена, выходит из Савоя и вместе с Комиссаровым садится в авто.
  
  - Я тебе помешала? - Виновато спросила Корнеева, заметив, как сузились у Пухова глаза и побледнело лицо.
  
  'А ведь он любит эту вертихвостку', - с удивлением поняла она.
  
  - Лизавета, как думаешь? Это нормально, если девушка просит научить ее бить морду? Так, чтобы нос сломать или зуб выбить? - Глядя на отъезжающий автомобиль, поинтересовался Иван.
  
  - Ну... - Растерялась Лиза от неожиданного вопроса. - Сложно сказать. Наверное, это может пригодиться в жизни. Но лично мне интереснее было бы научиться метко стрелять. От темперамента, видимо, зависит.
  
  Пухов кивнул, все еще не отводя взгляда от выхода.
  
  - Да, точно - от темперамента, - согласился он и, цинично улыбнувшись, сказал будто бы сам себе. - В общем-то, человечка, на котором можно поучиться, я уже определил...
  
  Лизе стало не по себе. Чем-то нехорошим повеяло от этих слов. Впрочем, впечатление могло быть обманчивым.
  
  - Так что ты хотела, Корнеева? - Закуривая, уточнил Пухов. - Сразу скажу, от Каганова новостей не имею. И мне надо идти к своим. Хочешь разговора - давай по пути. Хавкин тылы прикроет.
  
  - Ты очень любезен, Иван, - усмехнулась Лиза, застегивая пальто и надевая перчатки. - Вопрос первый...
  
  Но, прежде, чем спросить, она огляделась. Кроме Хавкина, никого поблизости не было.
  
  - Вопрос первый: какова реальная ситуация с Тульской бригадой? Ответ давай начистоту, как Каганову.
  
  Пухов поморщился, словно от зубной боли, и саданул кулаком, открывая двери на улицу.
  
  - Прошу, мадам! - Пропустив Лизу вперед, он поиграл желваками. - Хреновая ситуация! Пока мы заседали, они на Сожель начали двигать. Сволочи, что творят - мы им в паровозах отказали, так они гражданские поезда останавливают, всех ссаживают, и сами едут!
  
  Лизе поплохело.
  
  - Значит, ночью будут здесь?
  
  Пухов смурым взглядом окинул улицу и со злостью процедил.
  
  - Ничего, не боись! Мы их по одному эшелону выцепим и разоружим. Отряд уже готовим к выходу.
  
  - Кто ими руководит?
  
  Иван с ответом не спешил.
  
  - На первый взгляд, всё просто. Побил их Петлюра, они и побежали всем стадом. Но агенты утверждают, есть там какая-то группа в штатском. На офицериков похожи. Нужные лозунги подкидывают в нужный момент, руководят отправкой эшелонов. Идею с гражданскими поездами вроде как тоже они подбросили. И еще эпизод был... - Пухов было замялся, но все же продолжил. - Ильинскому удалось уговорить один из батальонов на фронт вернуться. Да не успел отправку эшелона скомандовать. Контра вовремя спохватилась, убитых из вагонов повытаскивали на обозрение. Ну и всё... Сдулись.
  
  Едва поспевая за его широким шагом, Лиза лихорадочно соображала. Что-то непременно будет. Даже если один-единственный эшелон прорвется в Сожель, можно ожидать беды. Туляки, в отличие от прежних взбунтовавшихся полков, имели тот еще норов, да, к тому же, успели хорошо изучить город. Значит...
  
  - Я поняла, Иван. Посоветуй, как поступить с Ритой, - твердо глянув на Пухова, Лиза прошла следом за ним в здание ЧК и кивнула подорвавшемуся с места дежурному.
  
  Панибратски положив руку ей на плечо, Иван остановился.
  
  - Значит так, Лизавета...
  
  - Руку убери, - указала глазами Корнеева.
  
  Хмыкнув, председатель ЧК демонстративно поднял руки и заулыбался.
  
  - 'Пожалей ты меня, дорогая! Освети мою темную жизнь. Ведь я плачу слезами, сто-а-а-на-а-аяяяя. Но напрасно, ведь счастью не быть!' - Затянул он, подражая Вавичу, старинный романс.
  
  - Фальшивишь, Иван, - поморщилась Лиза. Его намеренно вызывающее поведение выводило ее из себя. Тем более, вопрос касался дочери. А этот самонадеянный фанфарон не спешил с ответом. И она намеренно кольнула его. - Ты бы лучше для Песи спел.
  
  Пухов тут же помрачнел и процедил сквозь зубы:
  
  - Не переживай за нее, спою. Душевно.
  
  От назревающего конфликта их спасло появление арестованных в сопровождении небольшого конвоя.
  
  - О, товарищ Пухов! - Воскликнул высокий, затянутый в желтую портупею брюнет. - Мы этих в городской арестный дом переводим. Для новых место освобождаем.
  
  Внимательно оглядев группу из шести помятых и заросших щетиной арестантов, Иван кивнул и уточнил у чекиста:
  
  - Всех, кого планировали, взяли?
  
  - Так точно! Все прошло спокойно, без сюрпризов. Ну, за исключением той, утренней, истории.
  
  Подождав, когда арестованные достаточно удаляться от них, председатель ЧК показал брюнету на дырку в рукаве кожаной куртки.
  
  - Бочкин, это та самая? От попрыгуньи?
  
  - Да, от нее. Опять чуть не ушла. Вот же дрянь! - С ненавистью, подтвердил чекист. - Еще повезло, что пуля по касательной задела. Царапина, но все равно неприятно. И куртку жаль.
  
  - Что у нее за цацка была? - Спросил Иван, рассматривая края дырки.
  
  Бочкин похлопал себя по карманам и с сожалением поджал губы.
  
  - Чёрт, в столе оставил! Цацка очень интересная. Раньше не видал такой. Фирмы 'Маузер', но совсем маленький пистолетик.
  
  - А, знаю-знаю!.. - Глаза у председателя ЧК загорелись. - У немецкого офицерья иногда встречался. Попридержи пока.
  
  Чекист кивнул и с интересом глянул на Лизу.
  
  - Там одна беда, товарищ Пухов. Эта сука все патроны извела. Извините, гражданочка... Но других слов просто нет.
  
  - Отдельно посадил? - Уточнил Иван и, увидев очередной утвердительный кивок, заулыбался. - Не трогай, у меня своя задумка есть. Понял?
  
  - Так точно!
  
  Рассеянно глядя вслед Бочкину, Лиза вдруг услышала насмешливый голос Пухова:
  
  - Что - красивый мужик, Лизавета? И с обеими руками все в порядке, не считая царапины. Но это ерунда, это заживет.
  
  - Все-таки ты сволочь, Иван! - Не удержалась Корнеева. И, не прощаясь, быстрым шагом направилась к выходу из ЧК. Хавкин, словно тень, двинулся за ней.
  
  - Да ладно дуться! Может, я проверял тебя! - Ехидно усмехнулся Пухов.
  
  Вспылив, Лиза обернулась на ходу и с горячностью рубанула:
  
  - Иди к черту!..
  
  Присвистнув, Пухов качнул головой и пробормотал - словно сам себе:
  
  - Уважаю...
  
  
  1919 год, март, 23-го дня, 22 часа, город Сожель, Либаво-Роменский вокзал, клуб железнодорожников.
  
  Как бы ни злилась Лиза на Пухова, однако спрятать на время Риту он помог. Не прошло и часа - прислал авто. И ни с кем-нибудь, а с Бочкиным - этим глуповатым верзилой с маслеными глазками. Наверное, таким образом мстил за намеки о Песе.
  
  Ощутив на себе плотоядный взгляд чекиста, Лиза нахмурилась и сразу же постаралась расставить всё точки над 'i'. Таких экземпляров обычно пронимало.
  
  - Вы знаете, кто я? - Нейтральным голосом, без тени кокетства спросила она.
  
  Интересничая, Бочкин приподнял бровь.
  
  - Догадываюсь, прекрасная незнакомка.
  
  От слащавости комплемента Лизу едва не вытошнило. И ее тон стал жестче.
  
  - Догадки оставим в стороне. Я - прикомандированный сотрудник ВЦИК. Меня зовут Елизавета Михайловна Корнеева-Каганова. Да, Вы верно поняли - жена Льва Каганова.
  
  Расчет оказался правильным. Бочкин тут же переменился в лице и присмирел, совершенно оставив попытки флирта.
  
  - А теперь к делу, - скомандовала Лиза.
  
  Пухов передал с Бочкиным следующую идею. Отвезти Риту на три дня в деревню Ченки, в которой жили родители жены Войцеховича. Ну а чтобы девочке не было страшно у незнакомых людей, с ней можно отправить няню - пожилую учительницу Татьяну Федоровну, нанятую Кагановыми две недели назад. Рита к ней достаточно привязалась.
  
  Вариант казался неплохим. Ченки были ближайшей к Новобелице дачной деревней. Там искать Риту никто бы не стал. Тесть Войцеховича - зажиточный крестьянин-середняк - имел достаточно просторный дом и к своему зятю относился с почтением. Оставалось уговорить няню, посулив тройную оплату за неудобства.
  
  Всё складывалось одно к одному. Быстро собрав Риту, Лиза назвала шоферу адрес няни. Та, к счастью, оказалась дома, и против идеи заработать дополнительный паек не возражала. Так что уже в девять вечера Лиза прощалась с дочерью возле добротного крестьянского дома с видом на Сож.
  
  Могло быть так, что виделись они в последний раз. Случись восстание - Лиза иллюзий не питала - ее уничтожат в числе первых.
  
  - Рита, запомни накрепко! Если придут враги и начнут расспрашивать, ты - племянница дяди Артемия. Сирота. Приехала из Киева.
  
  Побледневшая и испуганная, Рита кивала и почему-то не задавала вопросов.
  
  - Я тебя оставляю всего на три дня. Если за это время ничего не случиться, мы снова будем вместе. Поняла, солнышко?
  
  Наконец, девочку прорвало. Она заплакала тихими горькими слезами.
  
  - С тобой ничего не случиться, мамочка! Я тебя люблю! И дядю Лёву тоже люблю!..
  
  Зарывшись в волосах дочери, Корнеева едва удержалась, чтобы самой не разреветься.
  
  - Ты, главное, не называй своей фамилии! Даже дяде Артемию. Ты - Волкова, Маргарита Волкова. Поняла, солнышко? И не плачь, не плачь... Мы скоро будем вместе. Может быстрее, чем через три дня...
  
  Расставание оказалось столь тяжелым для Лизы, что всю дорогу до Сожеля она ни о чем другом не могла думать и говорить. Но проезжая мост через реку, Корнеева вдруг вспомнила о Химакове и решила разведать через него свежие новости о ситуации с туляками.
  
  - Товарищ Бочкин, где найти Химакова в этот час?
  
  Чекист ответил со всей почтительностью:
  
  - Думаю, он в клубе железнодорожников, в своем парткоме.
  
  - Значит, нам туда! - Тоном, не терпящим возражений, распорядилась Лиза. Бочкин только плечами пожал.
  
  
  * * *
  Увидев у себя на пороге Корнееву, Иван Арсеньевич вскинул свои косматые брови и едва не подавился дымом самокрутки.
  
  - Елизавета Михайловна?! Какими судьбами к нам? - Прерываясь на приступы кашля, спросил просиявший комиссар. Лизе даже неудобно стало. Она не ожидала, что он так бурно отреагирует на ее появление, и уже успела пожалеть о своем приходе.
  
  Насколько она помнила из рассказов Льва, Химаков был из железнодорожных служащих и выдвинулся менее года назад, во времена немецкой оккупации. Видный подпольщик, теперь он являлся одним из представителей 'парткомовской оппозиции' команде Каганова. И она запоздало сообразила, что Льву этот визит не понравится. Ну а в том, что мужу доложат, - Лиза не сомневалась.
  
  В отличие от большинства сожельских партийцев, едва разменявших третий десяток, Химаков был человеком среднего возраста. Его умные, светлые глаза, едва виднелись под косматыми русыми бровями, а пепельные волосы, торчавшие непокорным ежиком, контрастировали со смуглой, желтоватой физиономией. Черты лица у Ивана Арсентьевича были грубыми, словно наспех высеченными из камня. Но при этом общее впечатление он производил приятное и даже симпатичное.
  
  Лиза не стала тянуть вокруг да около и сразу запросила новости. Польщенный, что она пришла именно к нему, Химаков с неподходящей к случаю светлой улыбкой начал вводить ее в курс дела. Но дела были таковы, что улыбка испарилась быстро. Осведомлен Иван Арсеньевич оказался не хуже Пухова. Информация со станций Калинковичского направления, в первую очередь, летела к нему по железнодорожному телеграфу, после чего моментально переправлялась в уездную Чеку.
  
  - Всё гораздо хуже, чем мы могли предположить, - с сожалением глядя на нее, констатировал Химаков. - Это не обычный дезертирующий полк. Это уже серьезнее. Они избрали повстанческий комитет с однозначной антисоветской направленностью. Три часа назад восемь эшелонов покинули станцию Калинковичи и движутся к нам. Уже достигли Василевичей - это примерно на полпути к Сожелю. И у нас не получается разъединить их силы. Думаю, часам к двум ночи первые эшелоны повстанцев можно ожидать здесь.
  
  От его слов Лизу начал бить мелкий озноб. Всего через четыре часа!.. Лев не успеет приехать! Она будет здесь одна. И ее обязательно убьют. Восемь эшелонов!.. И пустой город, если не считать кучки интернационалистов, да вечно пьяного караульного батальона... Что будет с Ритой?!..
  
  - Товарищ комиссар, товарищ комиссар! - Ворвался в помещение молоденький телеграфист и с распахнутыми, взволнованными глазами, не замечая посторонних, сумбурно протараторил. - В Бабичах! В Бабичах!.. Комиссара Сундукова убили! Взбунтовавшийся полк растерзал!..
  
  Химаков вздрогнул лицом, посерел и распорядился:
  
  - Срочно передавай Пухову, если еще не успел!
  
  Тот судорожно кивнул и умчался, грохоча сапогами.
  
  Иван Арсентьевич виновато глянул на Лизу и, наконец, заметив ее полуобморочное состояние, бросился наливать в стакан воды.
  
  Стеклянный ободок больно стучал по зубам. Тем не менее, это простое средство помогало. Корнеева постепенно приходила в себя. Теперь ее душило от стыда за недостойную большевика слабость и, опустив глаза, она с трудом поблагодарила комиссара.
  
  - Лизавета Михайловна... - Чувствуя себя виноватым, Химаков насупился и нервно провел рукой по ежику своих волос. - Вы, главное, в лучшее верьте. Я очень надеюсь, что нам удастся эти эшелоны разъединить.
  
  Он говорил еще минут пять, возвращаясь к одним и тем же фразам. Уверял, что скоро приедет Маршин из штаба дивизии и привезет помощь. Якобы перед городом будет выставлен специальный отряд, который не пропустит эшелоны в Сожель.
  
  Она ждала паузы в его затянувшейся речи, чтобы встать и уйти. Но вместо этого застала обещанный приезд Маршина, и новое разочарование.
  
  Военком прошел к Химакову, не здороваясь и устало опустился на стул. Его грузное, отекшее лицо не предвещало ничего хорошего.
  
  - У тебя что-нибудь выпить есть? - Не обращая внимания на странные жесты комиссара, пытавшегося ему подсказать, что в уголке сидит Лиза, Алексей Маршин громко ударил кулаком по столу и смачно выругался.
  
  - Нельзя же так при дамах, - сморщившись, упрекнул его Химаков. Маршин хмуро посмотрел по направлению взгляда комиссара и, заметив Корнееву, озадаченно покачал головой.
  
  - Вы простите меня, Елизавета Михайловна, - после долгого тусклого взгляда извинился он. - Но дела наши именно таковы, как я сказал. Иван, знаешь, что они придумали? И это, видишь ли, приказ!!!..
  
  После трагической паузы, Алексей продолжил:
  
  - Никаких репрессивных мер по отношению к возвращающимся полкам не принимать, разместить по старым квартирам и ждать дальнейших распоряжений!..
  
  Не сдержавшись, выругался уже и Химаков.
  
  - Вот тебе и отряд, вот тебе и помощь!.. И это - не всё. Распорядился нашему карбату выделить сто человек для твоих задумок. Так Терентий знаешь, что заявил? Это командир караульного батальона, - пояснил Маршин для Лизы. - Мы, говорит, объявляем себя нейтральными!
  
  - А оружие они отдадут? Те триста винтовок, что мы на хранение им сдавали? - Глухо поинтересовался Химаков.
  
  Маршин в ответ лишь кивнул.
  
  - Утром приказал артиллеристам разобрать рельсы перед Сожелем - послали прямым текстом. Остается надежда только на чекистов и интернационалистов.
  
  - Ну и все же коммунистов можно вооружить! - Возразил Иван Артемьевич. - Триста человек под ружье можно поставить. Да еще милиция. И - как же я забыл!? - кавалерийский дивизион!
  
  Алексей окинул его уставшим, подавленным взглядом.
  
  - Иван, у нас нет трехсот человек, умеющих обращаться с винтовками. Про военные занятия только на заседаниях говорили, а заняться вплотную - все недосуг, да недосуг... Вот и договорились! Кстати, про кавалеристов мог бы и не вспоминать. То еще осиное гнездо! Их бы за город сейчас вывести, да не знаю, как заставить. Ну а милиция... Это не бойцы. Им совсем никакого доверия. Разве что - за редким исключением.
  
  Мужчины молча закурили. Угостившись папиросой у Маршина, Лиза подошла к окну и задумчиво посмотрела на перрон. Конечно, Лев не успеет... И потому надо самой решать, как действовать в сложившейся ситуации.
  
  - Я думаю, приказ штаба дивизии можно выбросить, как утративший актуальность, - жестким тоном проговорила Корнеева, обращая на себя внимание. - Обстановка кардинально изменилась. Товарищ Химаков еще не говорил Вам последние новости: бунтовщики избрали повстанческий комитет и убили комиссара 67-го полка. И, да, кстати! Они могут быть здесь уже через четыре часа.
  
  Алексей удивленно расширил глаза и вопросительно переглянулся с Химаковым. Тот удрученно подтвердил кивком головы.
  
  Вскочив с места, Маршин беспокойно заходил по помещению клуба, едва не сбив собой пару стульев.
  
  - Выпить точно ничего нет? - Раздраженно уточнил он у Ивана Артемьевича.
  
  - Я бы тоже не отказалась, - тяжело вздохнула Лиза. Стоило ей признаться самой себе, что теперь следует полагаться только на свои силы, как сразу же вернулась обычная уверенность.
  
  Сконфуженно замявшись, Химаков встал с места и целенаправленно подошел к груде свежевыкрашенных транспарантов, сваленных в углу. Порывшись среди них, он достал высокую бутыль с мутной жидкостью.
  
  - Так-так, Иван Артемьевич! - Усмехнулась Лиза, и настроение у нее заметно повысилось. - В стране сухой закон, а железнодорожные коммунисты...
  
  Военком даже не улыбнулся. Залез во внутренний карман шинели и поставил на стол шкалик-мерзавчик.
  
  - Впрок угостишь?
  
  Опытной твердой рукой комиссар наполнил над пустым стаканом шкалик и вытащил из дряхлого шкафа красивый фужер для Лизы.
  
  - От старой администрации остался, - ответил он на ее немой вопрос.
  
  Из закуски была простая вода и четвертушка не самого лучшего черного хлеба. Они выпили. От крепости напитка у Лизы перехватило дыхание, и глаза полезли из орбит. Но уже через минуту стало хорошо, и мягкий хмель притупил страхи.
  
  Заглянул уже знакомый телеграфист и, покосившись на военкома, доложил:
  
  - Еще три эшелона прибыли в Бабичи. Пулеметы устанавливают на крыши вагонов...
  
  Но не успел он продолжить, как из коридора раздался насмешливый голос Пухова:
  
  - Да чтоб они посваливались с тех вагонов!
  
  Появившись в дверях, он правильно оценил обстановку и, заулыбавшись, сел, облокотившись на стол. Телеграфист поспешил исчезнуть.
  
  - Ну что, подполье? Переходим в привычное состояние? - Подмигнул Пухов Химакову, намеренно игнорируя военкома. - Товарищу налить не забудь! Стакан, правда, с собой не ношу. Но из твоего не побрезгую, так что можешь не суеться.
  
  Лиза с досадой глянула на чекиста. Он словно спиной почувствовал и, наблюдая, как наполняется стакан, спросил:
  
  - Надоел я тебе за сегодня, да? Ну, извини! И дальше придется терпеть. Лев Маркович наш, похоже, в этот раз счастливый билет вытащил. В прошлом году я вовремя из Самары ушел, а он влип почти до смерти. Теперь всё складывается наоборот... Вилецкий!!! Да что вы там застряли?! - Вдруг закричал он в сторону, выпрямившись.
  
  Словно по команде в коридоре застучали каблуки, и в помещение клуба вошла Песя под руку с Вилецким. Оба они выглядели странно. Расширенные до предела зрачки, резковатые движения, блуждающие улыбки. Только у Песи улыбка была злой, нервной. И на правой кисти белела свежая марлевая повязка со следами крови.
  
  Вольготно усевшись вместе с Вилецким на продавленный старый диван у дальней стены, она положила ему голову на плечо и без видимой причины засмеялась. С видимым безразличием глянув на них, Пухов выпил и, поморщившись, жестом остановил железнодорожного комиссара, начавшего поиски стаканов для вновь прибывших.
  
  - Им не надо. С них 'марафета' довольно. Песя, прекрати ржать!
  
  - Что у нее с рукой? - Тихо спросила Лиза у Ивана, намеренно игнорируя девушку. Наркоманов она на дух не переносила. А Песю - и вовсе. Странные слухи ходили о ней в городе. И, похоже, совсем не надуманные.
  
  Быстро проглотив второй стакан, Пухов криво усмехнулся.
  
  - Это все наша самонадеянность, правда, Песечка? Сколько раз говорил!? Ударила - и всё! Следующий удар делай! Вот и доковырялась!
  
  - Причем тут я?! Это ты виноват! - Вдруг вскочила с места девушка. - Подсунул мне бешенную! Вдруг она и вправду больная?
  
  - Кто ж знал, что кусаться сможет? У нее ведь хребет перебит!
  
  Слушая их и уже жалея о своем вопросе, Лиза терялась в страшных догадках. Выводы получались пугающе отвратительными. Настолько, что она не могла в это поверить.
  
  - Представляешь? - Фамильярно обратилась Песя к Корнеевой, смущая своими огромными зрачками. - Вот ведь дрянь, контра! Так вцепилась мне в руку, что пришлось выбивать ей зубы и челюсть, чтобы освободиться. Иван пристрелить хотел, но я не люблю, когда мозги брызгают.
  
  У Лизы от этой картины сердце заколотилось. Закрыв лицо руками, она отошла к окну и открыла створку. Захотелось глотка свежего воздуха.
  
  - Ты чего такая впечатлительная? - Хмыкнул Пухов, заметив ее реакцию. - Там жалеть некого. Тварь та еще! Двух моих людей ранила. Один до сих пор в сознание не пришел. А так - хоть какая польза. Удары отрабатывали.
  
  Маршин с деланным хладнокровием прислушивался к их беседе, но глаза его беспокойно бегали. А Химаков, посерев лицом еще больше, смотрел куда-то в сторону.
  
  - Дело твое, Пухов. Но лучше бы я этого не знала, - пробормотала Корнеева.
  
  - Иллюзорности в окружающей реальности Вам не хватает, - чихнув, ухмыльнулся молчавший до сих пор Вилецкий. - Это поправимо. А я, представьте, месяц назад эту 'попрыгунью' к себе в редакцию корреспондентом звал. Не случайно она отказалась. Вражья сущность тогда уже проявлялась. Но дамочка была... ммм... красивая.
  
  Лиза пристально, с оттенком брезгливости смотрела на продолжающего чихать под воздействием кокаина Вилецкого.
  
  - Иллюзорности, говорите, не хватает?.. Скажите, Павел, - она намеренно назвала его настоящим именем. - А если в критический момент хорошо нюхнуть этого Вашего 'марафета', страх перед пытками или расстрелом притупится?
  
  От странности вопроса, Вилецкий даже чихать перестал и с изумлением воззрился на нее огромными зрачками.
  
  - Это Вы к чему? - В воцарившейся тишине уточнил он. Даже Пухов, скрипнув стулом, обернулся.
  
  Отвечать она не хотела. Встала с места и, вздохнув, натянула перчатки.
  
  - Да ни к чему я. Так, пустое... Банальное любопытство.
  
  - Ты, это - не вздумай одна уходить! - Нетерпящим возражений тоном, постановил Пухов. - Мы, между прочим, сюда за тобой приехали. Небезопасно в городе. Контра о чем-то пронюхала. Листовки расклеивают - и когда напечатать успели?
  
  Он подскочил с места, обнял за плечи Песю и потянул к выходу. Вилецкий, как привязанный, сам двинулся за ними.
  
  - У меня в авто посвободнее будет. Я в 'Савой' сейчас. Могу подвезти, - предложил Маршин, забирая с подоконника свою фуражку.
  
  Пухов едва не фыркнул на него.
  
  - Я поеду с Алексеем Петровичем, - твердо глядя в глаза председателю ЧК, сказала Лиза.
  
  - Слушай, Корнеева! - Разозлился Иван. - Ну что ты все время ерепенишься? Я Лёве слово дал, что с тобой ничего не случится. Так что не дергайся. Мы сейчас все вместе в 'Савой' поедем. И тебе там лучше сегодня переночевать, в кабинете Каганова.
  
  Вновь забежавший телеграфист, опасливо глянув на Пухова, окликнул Химакова:
  
  - Товарищ комиссар! Первые три эшелона в Речице!
  
  Спорить сразу расхотелось. До Речицы было всего сорок верст.
  1919 год, март, 24-го дня, понедельник, 5 часов утра, город Сожель, бывшая гостиница 'Савой'
  
  Заснуть этой ночью Лиза так и не смогла. В общей сложности подремала полчаса, сидя в кресле. Но и те прошли в каком-то сумрачно-кошмарном бреду.
  
  Телефон в кабинете Каганова разрывался от звонков. Двери в коридор были раскрыты, и постоянно кто-нибудь забегал узнать новости. В пятом часу утра поступило давно ожидаемое известие от Химакова - первые три эшелона вошли на Полесскую станцию. С ним разговаривали Данила Гуло и Сергей Володько - тоже бывшие железнодорожники и соратники Ивана Артемьевича по подпольным временам. Правда, диалог этот мало походил товарищеский.
  
  Выслушав Химакова, Гуло гневно пробасил:
  
  - Ты чего там бузишь?!
  
  А, услышав ответ, грязно выругался и бросил трубку.
  
  - Что это было? - Строго спросила Лиза.
  
  Председатель новоизбранного исполкома Гуло, вспомнив свою реплику, несколько сконфузился. И словно оправдываясь, пересказал ей сообщение Химакова, по новой возмущаясь и недоумевая.
  
  - Верещит, как истеричная барышня! По его команде прибывшие эшелоны были рассредоточены по разным концам станции. Но это ничего не дало. Тульским полкам явно кто-то помогает. Они быстро разобрались в ситуации, невзирая на темноту, и уже стягиваются в одном месте!
  
  Прислушавшись к себе, Лиза поняла, что ожидание события было для нее страшнее свершившегося.
  
  - Казалось бы - ну стягиваются, ну и что? - Продолжил Данила. - Чего бузить-то? А он, как резанный, орет в ответ: 'Неизвестно еще, кто бузить будет!'.
  
  В задумчивости, Корнеева подошла к окну. Стекло царапали капли дождя. И в свете фонаря было видно, как Ипполит Войцехович выбегает из Пуховского авто.
  
  - Почему мы ничего не предпринимаем? - Тихо спросила она. - Почему не разобрали пути перед городом? Коммунистов не мобилизовали под оружие? Время ведь еще было.
  
  Громко хмыкнув, исполняющий обязанности председателя парткома Володько самоуверенно заявил:
  
  - Почему - было?! Оно еще есть! Все страхи преувеличены. Товарищ Корнеева, не превращайтесь в испуганную базарную торговку! Что мы - первый взбунтовавшийся полк встречаем? И с чего бы это оказывать ему особый прием? Не многовато ли чести?
  
  - Сожель для них - промежуточный пункт. Вы же помните, что делегаты говорили? Брянск, Тула - вот намеченные цели, - добавил Гуло.
  
  - Испуганную торговку, говорите? - Зло усмехнулась Лиза, скрестив руки на груди. - Напомните, пожалуйста, у кого из прежних, разоруженных нами полков, был повстанческий комитет? Кто убивал собственного комиссара?
  
  Володько снисходительно улыбнулся. Что-то очень уж быстро он вошел в роль главного партийца. 'Не умен', - подумала Корнеева. - 'Совсем не умен'.
  
  - В любом случае, у нас теперь есть бронепоезд.
  
  - Откуда? - Распахнув глаза, удивилась Лиза.
  
  Тот не успел ответить, отвлекшись на вошедших Комисарова, Войцеховича и Вилецкого. Пересказав им сообщение Химакова, он выжидающе уставился на уже бывшего председателя Ревкома.
  
  - А у тебя какие новости, Ипполит? - Закуривая и предлагая папиросу Лизе, задумчиво спросил Семен. Этот рассудительный и внешне спокойный человек с высокими залысинами и широким простецким лицом, всегда казался ей старше остальных сожельских большевиков. Хотя на самом деле, и ему было не больше двадцати пяти.
  
  Тревожно глянув на Комисарова, Войцехович не спешил с ответом. Сбросив шинель и папаху на стул, он тоже закурил и опустил глаза.
  
  - Странная ситуация, - неуверенно начал он. - Сегодня ночью я проверял милицейские посты...
  
  - И что же странного? - Вызывающе хмыкнул Володько.
  
  - Да то странное, - шумно вздохнув, продолжил Войцехович. - Что на одиннадцати постах в центре города никого не оказалось.
  
  Гуло присвистнул.
  
  - Вот-вот, Данила! - Кивнул начальник милиции, почесав затылок. - Я, конечно, потребую объяснений и приму меры. Но... Странное единодушие. Думаю, ладно - проверим Новобелицу. Все же отдаленный, заречный район. Специально взял у Пухова авто... А там еще интереснее. Вообще никто не вышел на дежурство. Включая начальника района. Такого и не припомню!
  
  Выдавив презрительную улыбку, Володько усмехнулся.
  
  - Наша милиция всегда вызывала у меня вопросы.
  
  - Ну и почему ты не задавал их вслух? - Выпустив кольцо дыма, меланхолично спросил Комиссаров.
  
  - Семен, про бронепоезд - это правда? - Встряла в их негласную и, по сути, пустую перепалку Лиза.
  
  - Да, правда, - кивнул в ответ Комиссаров, ободряюще улыбнувшись ей. - Маршин сегодня ночью у штаба фронта выбил. Надавил на новые обстоятельства. Уже прибыл, в Новобелицких мастерских сейчас. Единственный момент...
  
  Он поморщился, пытаясь затушить окурок в переполненной пепельнице.
  
  - Единственный момент, это не бронепоезд, а броневагон. Зато шесть пулеметов. Сейчас спешно блиндируем платформу, поставим орудие, и у нас будет свой козырь в рукаве. Для этого, конечно, надо время потянуть... Свяжись-ка с Химаковым! - Попросил Комиссаров Гуло.
  
  Докуривая свою папиросу, Лиза вытряхнула пепельницу в урну и усмехнулась. Это движение она повторяла раз пятый за ночь. Все, кто заходил сюда, первым же делом старались сразу закурить. И теперь в кабинете стояло облако сизого дыма.
  
  'Надо бросать', - подумала Корнеева. - 'Докурилась, что сердце начинает заходиться при обычном подъеме по лестнице'. Хотя, в связи с нынешними событиями эта мысль была абсурдной. Как же с такой нервотрепкой бросишь?
  
  Открыв створку окна и почувствовав приток свежего воздуха, она глубоко вздохнула. Остро хотелось кофе, которого давно уже не было в городе. Сладкого кофе. Впрочем, Лиза не отказалась бы и от крепкого чая, но в кабинете Каганова, как выяснилось, его запасы иссякли еще перед отъездом Льва.
  
  До своей квартиры быстрым шагом она обычно доходила за три минуты. Время предрассветное, вряд ли ей кто-нибудь встретится на пути. А там можно и чай с хлебом впрок взять, и зубы почистить, и плед какой-никакой с собой захватить. Идея зайти домой постепенно превращалась в навязчивую. Однако просить кого-нибудь в сопровождающие Лизе было не с руки. Комисарову и Гулло - не до прогулок. Вилецкого? Но у того опять были странные зрачки и связываться с ним не хотелось. Общество зарывающегося Сергея Володько в последнее время было непереносимо. Да и не согласится он, сошлется на занятость.
  
  Оглянувшись на присутствующих в кабинете и отметив про себя, что появился еще и комиссар упродкома Вася Селиванов, она решила действовать наобум. Может быть, кто-нибудь сам вызвался бы ее проводить? Неторопливо сняла с вешалки пальто, надела, двинулась к дверям - увы, никто не обратил внимания. Чувствуя, как в душе накатывает неясная обида, Лиза ускоряющимся шагом направилась к лестнице. Она прекрасно понимала, что всё объяснялось общей тревожной обстановкой, не до нее им было. И все же расстроилась.
  
  'Ну и ладно!' - Раздражаясь, подумала Корнеева. - 'Действительно - сама быстро схожу, минут за пятнадцать управлюсь. Никто и не заметит'. Но от этих мыслей стало еще тоскливее и остро захотелось уткнуться в грудь Льва, почувствовать его рядом с собой. Как же она соскучилась по нему!
  
  
  1919 год, март, 24-го дня, 5.40 часов утра, город Сожель, улица Барона Нолькена
  
  Размышляя о муже и ведя с ним внутренний диалог - оказалось, что тем и невысказанных чувств накопилось много! - Лиза и не помнила, как выбежала из 'Савоя' и устремилась вдоль по улице. Она шла, не видя ничего вокруг, увлекаясь придуманным разговором. И вдруг чья-то цепкая рука сзади схватила ее за плечо.
  
  Ощутив, как рухнуло сердце, Лиза затаила дыхание и дернулась за револьвером к кобуре.
  
  - Ты совсем с ума сошла???!!! - Вне себя от злости, заорал на нее Пухов. К счастью, это оказался именно он.
  
  - Иван! Ты ненормальный?! - Шумно выдохнув и почувствовав, как кровь прилила к голове, возмутилась Лиза. - Так напугать!..
  
  Переводя дыхание, она остановилась и прикрыла глаза, не слушая продолжающейся гневной отповеди Пухова. Эмоционально жестикулируя, он рубил воздух руками и показывал куда-то по сторонам. Наконец, поостыл и, закуривая, спросил:
  
  - Домой шла?
  
  Лиза кивнула и, оглядевшись, поняла, что успела дойти аж до здания Чрезвычкома, из которого, вероятно, ее и заметил Пухов. Объяснять ничего не хотелось, и потому она просто продолжила свой путь.
  
  Оторопев, Иван недовольно пробурчал себе что-то под нос, затем ринулся в двери своего ведомства и буквально сразу же выскочил назад в сопровождении двух подчиненных. 'Как вельможной особе теперь только под охраной ходить', - невесело усмехнулась Лиза, оглядываясь на догоняющих ее чекистов. До дома оставалось всего два небольших квартала.
  
  Фасад двухэтажного здания на улице Липовой, в котором у них со Львом была квартира, в этот час смотрелся мрачновато. Темные окна, нависающие над тротуарами тяжелые с гипсовой лепниной балконы. И - тишина.
  
  - А ну-ка постой! - Вдруг задержал ее рукой Пухов и буквально отбросил к стене дома. Подозрительно поглядывая на окна квартиры Кагановых, выходившие как раз на Липовую улицу, он тихо приказал своему подчиненному. - Фима, вместе с Робертом проверьте квартиру нумер пять, второй этаж. Ну и... как обычно. Понял? Выполняй!
  
  Невысокий шустрый Фима с готовностью кивнул, взвел револьвер и, пропустив первым своего товарища, вошел в подъезд. Прижавшись к стене рядом с Лизой и посматривая на входные двери, Пухов озадаченно помотал головой.
  
  - Вот, вроде умная баба ты, Корнеева. Но дура - дурой! Ты себя сейчас в такие неприятности могла загнать!..
  
  Проследив за его взглядом, Лиза поджала губы и встревожено уточнила:
  
  - С чего ты взял?
  
  - Слабые всполохи света в окнах заметила, нет? Будто кто со свечой по комнатам бродит, - напряженно вслушиваясь в тишину, процедил он.
  
  Ответить она не успела. Раздался выстрел, со звоном разбилось стекло, кто-то суматошно закричал. С трудом проглотив ком в горле, Корнеева выжидающе смотрела на председателя ЧК.
  
  - У тебя револьвер с собой, ведь так? - Спросил Пухов, не сомневаясь в ответе. - Управляться с ним умеешь?
  
  Глаза у него стали жесткими и прозрачными, как лед. Лиза судорожно кивнула. Каждую субботу Лев вывозил ее за город - учил стрелять. И получалось вроде неплохо. Но то были просто тренировки. А здесь - живые люди. Пусть и со злым умыслом.
  
  Опомнившись, она откинула правую полу пальто и достала из кобуры 'наган'. Взвела, вопросительно глянула на Пухова. С двумя револьверами в руках тот показался ей непривычно серьезным и сосредоточенным. От одного его вида приходило понимание, что сейчас произойдет нечто неординарное. Сердце оглушительно застучало, и Лиза всерьез опасалась не расслышать указаний чекиста.
  
  Тем временем, в подъезде загрохотало, раздался громкий звук чьих-то шагов, тяжело ступающих вниз.
  
  - Приготовься, - сухо предупредил Иван. - По моей команде - стреляй!
  
  Через долгие пятнадцать секунд двери с силой распахнулись, и из подъезда вывалился человек со связанными руками. Следом появился Фима и от души пнул упавшего.
  
  - А ну, поднимайся, мразь!
  
  Тот послушался. Неловко встал на колени и, вжав голову в плечи, осмотрелся по сторонам. Вид у злодея был жалкий и неприятный. Молодой, в тесном с заплатами полупальто, с треснувшим по шву в плече рукавом и с непокрытой, растрепанной головой. Лиза задалась вопросом - смогла бы она выстрелить в него, если бы время позволяло рассмотреть, как сейчас? Впрочем, вполне возможно, что парень был смирным в обществе чекистов, а, столкнувшись с ней один на один проявил бы себя совсем иначе.
  
  Оторвавшись от стены, Пухов сверкнул глазами и подошел к задержанному. Коротко рубанув парня между глаз, он спросил у Фимы:
  
  - Это - всё? Или еще кто-то есть?
  
  - Роберт второго успокоил. С первого выстрела, - с нескрываемой гордостью улыбнулся тот, вытирая кулаком лоб. - Домушники, мать их!.. Уже часть вещей в скатерть свернули, уносить хотели. Вовремя мы.
  
  Насмешливо глянув на Лизу и одернув кожанку, Пухов открыл двери подъезда. Внимательно исследовал лестничные пролеты, затем вернулся и, вложив один из револьверов в кобуру, вторым театрально воспроизвел приглашающий жест.
  
  - Прошу, мадам! Принимайте хозяйство!
  
  - Тебе, Пухов, в цирке надо выступать! - Усмехнулась Корнеева и, с нарастающей тревогой в душе, направилась к квартире.
  
   - А этого не к нам веди, а в милицию! У нас своих хватает! Понял? - Услышала она распоряжение Пухова подчиненному и вдруг вспомнила, что был еще какой-то второй, 'успокоенный', которого никто и никуда не торопился отправлять.
  
  Как оказалось, тот лежал в коридоре, головой на ее домашних туфлях, наполняя их неспешно вытекающей кровью. Лизу затошнило, и, побежав в ванную, она хорошенько обдала лицо холодной водой. Потом щелкнула электрическим выключателем и пару минут, не отрываясь, смотрела на свое отражение в зеркале.
  
  'Дверь не выбита', - вспомнила Корнеева. - 'Значит домушники пользовались отмычками. На будущее стоит сделать засов'. И тут же представила, каково было бы ей одной, сонной, встретить этих злоумышленников в квартире!.. На душе похолодело. Пока не приедет Лев, она сюда - ни ногой!
  
  Заставив себя отвлечься, Лиза почистила зубы и мысленно составила список вещей первой необходимости, которые следовало взять с собой. Сквозь шум воды и закрытую дверь ванной, слышался голос Пухова, явно о чем-то распоряжающийся, какие-то глухие стуки и шаги. Однако беспокоиться Корнеева не стала. Рядом с Иваном можно было чувствовать себя уверенно и защищенной. Иногда он даже вызывал симпатию. Правда, благодаря его характеру та долго не задерживалась.
  
  Стук в дверь заставил Лизу вздрогнуть.
  
  - Эй, красавица! Хватит лепоту наводить! Тулякам и так сгодишься! - В обычной своей хамской манере пошутил Пухов. - Поторапливайся! Уходить надо.
  
  Стараясь сдержаться от резкого ответа, Корнеева шумно выдохнула и вышла в коридор, придумывая, во что бы сложить нужные вещи. Глаза против воли покосились в то место, где лежал мертвый домушник. Однако его уже там не было. Лизины туфли разъехались по коридору вместе с дорожкой крови. И по носу било неприятным амбре из свежей крови и испражнений.
  
  Наблюдая за ее реакциями, Пухов иронично усмехнулся.
  
  - А я в этой блевотине почти каждый день, - сказал он едва ли не с укором.
  
  - Так тебе же, вроде, самому нравится, - доставая чай и печенье из буфета, покривилась Лиза. Смотреть на еду сейчас было невозможно. Но она отдавала себе отчет, что через час-другой взвоет от голода.
  
  Пухов удивленно хмыкнул.
  
  - С чего ты взяла?
  
  Наполняя корзину хлебом и тушенкой из старых запасов и усилием воли удерживаясь от тошноты, Корнеева коротко глянула в глаза озадаченному чекисту.
  
  - Ну, во-первых, тебе нравится ощущение власти над людьми. В Чрезвычкоме его можно почувствовать в полной мере. Тут ты себя нашел. Во-вторых... - Лиза аккуратно подыскивала слова. - В этой, как ты выразился, блевотине не находишь ничего ужасного. Для тебя в порядке вещей избить искалеченного арестанта...
  
  Договорить она не успела. Пухов, схватив ее за плечи, хорошенько встряхнул и, с трудом подавляя бешенство, - глаза в глаза - прошипел:
  
  - Не суди о том, чего не знаешь!
  
  Но, тут же опомнившись, убрал руки и отошел с оцепеневшим лицом.
  
  - У тебя еще пять минут. Я на лестнице подожду.
  
  Его гневные, жуткие глаза еще некоторое время, как наваждение, преследовали Лизу. 'Как хорошо, что мы - по одну сторону баррикады', - подумалось ей.
  
  
  
  1919 год, март, 24-го дня, 7.30 часов утра, город Сожель, гостиница 'Савой'
  
  Сон одолевал Лизу, и она всерьез подумывала запереть стулом кабинет Каганова, чтобы спокойно поспать. В конце концов, это было не единственное помещение в Савое, в котором можно провести совещание. Плохим виделось другое - почти постоянно трезвонил телефон. Все новости по привычке стекались сюда.
  
  Другой вариант тоже казался неплохим. Уйти в один из номеров для гостей. Но в данный момент не на кого было оставить кабинет Каганова и разрывающийся от звонков телефон.
  
  - Товарищ Корнеева? - Ее уже узнавали и железнодорожные комиссары, и чекисты, и милиционеры, и районные комитеты партии. В этот раз звонил Химаков.
  
  - Да, доброе утро, Иван Арсеньевич! - С трудом подавив зевок, ответила она.
  
  - Ну, насчет доброго пока не скажу, - усмехнулся тот. И, сменив интонацию на беспокойную, спросил. - Товарища Комисарова я могу сейчас услышать?
  
  - Нет, он поехал в разведку на Полесскую станцию.
  
  Химаков едва не поперхнулся и практически закричал в трубку.
  
  - Что?! Нельзя туда соваться сейчас! Давно ли уехал и на чем?
  
  Пытаясь освободиться от сонливости и вернуть трезвое соображение, Лиза подробно ответила:
  
  - Полчаса назад верхом отправились. Комисаров, Гуло, Вилецкий и Селиванов. Что-то новое произошло?
  
  Помычав от бессилия, Иван Артемьевич долго не отвечал.
  
  - Ладно. Попробуем с ребятами их тихонько перехватить на въезде.
  
  - Так что случилось? - Еще раз попыталась добиться от него ответа Лиза.
  
  - Что-что... - Безрадостно повторил Химаков. - Вы, наверное, знаете, что Пухов опоздал выставить на въезде в город своих интернационалистов. Нет? Ну, так вот - не успел. У нас тут уже восемь эшелонов и какая-то кипучая деятельность... Пытались мы осторожно подойти к красноармейцам, поговорить - едва ноги унесли. И наблюдать за ними сложно. Не знаю, как их разоружать будем...
  
  Не успев обдумать разговор с Химаковым, Лиза услышала приближающиеся к дверям громкие шаги. Промокшие от дождя и подавленные, в кабинет вошли Комисаров и Вилецкий.
  
  - Семен, все в порядке? Вы как-то слишком быстро!.. - Встревожилась Корнеева.
  
  Мрачно глянув на нее, Комисаров потянулся за чайником. Убедившись, что вода еще теплая, налил себе полный стакан и жадно выпил. Вилецкий, сорвав с головы мокрую фуражку и бросив ее на диван, обессилено рухнул в кресло.
  
  - Лиза, всё серьезно! - Уставившись куда-то в окно, выдавил из себя Семен. От его слов у нее слетела вся сонливость, и холодные мурашки побежали вниз по позвоночнику. - Мы доехали только до Либаво-Роменского вокзала. Дальше - не смогли... Они выставили пулеметы по всем направлениям. Повсюду вокруг вокзала их патрули. Это не деревенские дезертиры, которых мы тут себе вообразили. Не знаю, что произошло... Эти держатся, как заправские вояки! Я сам воевал, отличить могу. Они ждут нас и ими явно кто-то управляет.
  
  Тем временем Вилецкий подошел к телефону и связался со станцией, требуя соединить его с Брянском.
  
  - Химаков звонил, - упавшим голосом сообщила Лиза, и пересказала ситуацию на Полесской станции.
  
  В кабинете установилась напряженная тишина. Ожидая звонка со станции, Вилецкий в мутном оцепенении гипнотизировал телефонный аппарат. Комиссаров, сидя на стуле, облокотился на колени и отрешенно курил, пристально рассматривая что-то на полу.
  
  - Я сделаю чай. Кто-нибудь будет? - Не в силах больше выносить затянувшейся паузы, предложила Лиза.
  
  Вилецкий словно очнулся - вздрогнул и, вытащив из кармана френча металлическую коробочку с порошком, покачал головой.
  
  - Не слишком ли ты зачастил, Николай? - Сурово спросил его Комиссаров, попутно отказавшись от чая. - Последнюю неделю постоянно под этой дрянью. Сам на себя не похож.
  
  Нахмурившись, редактор 'Известий Ревкома' открыл коробок и отвернулся к окну, натирая пальцем с кокаином верхнюю десну. Мнение Комисарова по этому вопросу его мало интересовало. Он всем и каждому отвечал на претензии, что видит в кокаине свойства лечебного характера, помогающие ему бороться с последствиями контузии. Лиза поспешно отвела взгляд от молодого человека, чьи зрачки вновь расплылись до ненормальных размеров, и, захватив чайник, отправилась за водой.
  
  К ее возвращению в кабинет, Вилецкий уже разговаривал по телефону с товарищами из Брянска. Возле него, опираясь руками на стол, стоял хмурый Комисаров и что-то подсказывал. Однако впечатление от услышанного ввергло Лизу в уныние:
  
  - У нас нет гарнизона. Совершенно! И оружия, можно сказать, нет. Мы все отдали этим... Да! Всё отдали бригаде во время отправки на фронт. Нет, но причем тут трусость!? - Справедливо возмущался Николай. - А что - штаб фронта? Выделили нам один бронированный пулеметный вагон и всё. Как достаточно?! Вас бы сюда!.. Я - не зарываюсь! Я говорю о реальном положении вещей! Мы еще с Москвой свяжемся! Это - не по-товарищески! Всё! Счастливо оставаться!
  
  Бросив трубку на рычаги аппарата, он ожесточенно потер виски.
  
  - Вот зараза! Так скверно, будто 'марафет' уже не берет! - И, не глядя на Комисарова, длинно выматерился.
  
  Ответив на сообщение с телефонной станции, Вилецкий попросил соединить с ЧК.
  
  - Иван! Через полчаса будь в 'Савое'. Да, у Каганова. Есть срочные новости. Совещание проведем. Пора.
  
  Вопреки ожиданиям Лизы, кокаин подействовал на Вилецкого как-то необычно. Не было той развязной веселости, возбужденности в лице, которые замечались за ним прежде в таком состоянии. Если не считать зрачков, внешне он производил впечатление собранного и серьезного человека.
  
  - Я пропустила, - поинтересовалась Лиза. - Что конкретно Брянск говорит?
  
  Комисаров тяжело вздохнул и, покачав головой, процитировал:
  
  - 'Постарайтесь ликвидировать у себя'. И помощь не хотят присылать. Вот сейчас и будем думать, как поступить...
  
  
  * * *
  - Что мы имеем? - Первым взяв слово на совещании, поставил вопрос Комисаров и перешел к общему описанию ситуации. - Восемь эшелонов стоит на Полесской станции и, по сведениям Химакова, еще три скоро прибудут. Как они вооружены, всем нам известно. Сами им помогали закрыть потребности. Мы с Вилецким, Гуло и Селивановым пытались сегодня утром выступить в роли парламентеров, поговорить с красноармейцами. Но достаточно было увидеть патрули на Либаво-Роменском вокзале, чтобы понять - только бессмысленно потратим время. Там чувствуется твердая белогвардейская рука. Кроме того, Химаков говорит, нашлись иуды среди железнодорожников, активно помогают тулякам. Подчеркну: не один, не два! Сочувствующих хватает! Далее. Сегодня ночью убит комиссар 67-го полка Сундуков. Есть факты, что погрузкой туляков в эшелоны руководила некая группа в штатском.
  
  Слушая Семена, Лиза окинула взглядом собравшихся. Маршин презрительно хмурился. Пухов, чему-то усмехаясь, разминал костяшки пальцев. Вилецкий с зачарованным видом смотрел в одну точку. Гуло переговаривался с обеспокоенным Сергеем Володько. Появился отсутствующий до сих пор уездный военком Фрид - насколько успела понять Лиза, ярый антипод городского военкома Маршина. Войцеховича не было - его, похоже, не успели найти.
  
  Как только Комисаров добрался в своей речи до 'пожелания' Брянска, товарищи зашумели и минут пять не могли угомониться.
  
  - Да хватит уже ныть! - Наконец, встал с места Пухов. - Я, так понимаю, нам надо определиться, что делать? Варианта два: вооруженное сопротивление бунтовщикам или позорное бегство за Сож. А чего вы на меня смотрите? Ну, отдадим тулякам город. Делов-то! Немцам ведь отдали аж за неделю до их появления!
  
  В кабинете повисло недоумение. Иван заулыбался. Похоже, он намеренно эпатировал товарищей.
  
  - Да что Вы сразу поникли? Тоже мне - лютики! Не в первой же!.. Приедем в Москву с поклонными головушками. Помните, как год назад?
  
  Но тут не выдержал Комисаров.
  
  - Иван! Что за дурь ты несешь?!
  
  Растянувшись в широкой и жесткой ухмылке, Пухов поднял указательный палец.
  
  - Во-о-от! И я о том! Вы, братцы, как хотите. А мне одного раза было достаточно. Я. Никуда. Не. Побегу.
  
  
  
  
  
  Глава XXX
  1919 го, март, 24-го дня, 15.00 часов, город Сожель, гостиница 'Савой'
  
  Лиза и не заметила, как уснула. Только что разговаривала с Комисаровым, сидя в кресле, - и вот, уже сквозь сон, почувствовала, как кто-то укрывает ее пледом. Не помешали ни постоянные телефонные звонки, ни разговоры, ни громкие шаги из коридора. Усталость оказалась сильнее.
  
  Снилось, что Пухов предложил всем экстренно эвакуироваться. И она металась, не зная, как забрать дочь из деревни и не опоздать на поезд, стоявший уже под парами... В конец вымучившись, Лиза проснулась и перевела дыхание. Никто никуда не уезжал. Но шума явно прибавилось. Где-то неподалеку в коридоре в резкой тональности разговаривали между собой китайцы из интернациональной роты. Кто-то бежал, громыхая подкованными сапогами и торопливо выкрикивая: 'Там их триста должно быть! Пересчитай обязательно!' И на общем фоне стоял непрерывный гул голосов.
  
  Однако в кабинете Каганова кроме нее никого не было. Голова побаливала. Потянувшись и нахмурившись от небольшого спазма в висках, Лиза поднялась из кресла и подошла к окну. Дождь перестал. Рваные тучи низко проносились по небу. И даже луч солнца на какой-то миг прорвался сквозь них.
  
  - О, проснулись! - Раздался за спиной голос Данилы Гуло. Энергичным шагом он подошел к телефонному аппарату и попросил барышню соединить его с Чрезвычкомом.
  
  - Который час? - С хрипотцой в голосе поинтересовалась Лиза.
  
  - Почти три, - ответил он и тут же переключился на разговор с чекистами. - Сергей? Это Гуло. Товарищ Пухов просил поторопить тебя. Да, давай, подъезжай с лошадьми. Вчетвером поедете. Цветкова захвати, а Хохлов уже у нас. Всё! Ждем!
  
  Вернув трубку на рычажки, Данила нерешительно остановился, словно раздумывая о чем-то.
  
  - Товарищ Гуло, что у нас происходит? - Спросила Лиза, заметив через окно усиленный милицейский патруль. - Я столько проспала - даже стыдно. И ничего не знаю.
  
  Печально улыбнувшись в ответ, он закурил и покачал головой.
  
  - Вы, Лиза всю ночь на ногах провели. Неудивительно. А происходит... - Он тяжело вздохнул. - Мы Военный Ревком час назад организовали. Комисаров, как опытный товарищ в этом деле, избран председателем. И вот только что создали Штаб в составе меня, Пухова, Комиссарова, Вилецкого и Маршина. Решили при возникновении критической обстановки здесь, в Савое, обосноваться и ждать прихода подкрепления. Правда, Маршин выступил против этой идеи. Предлагает разбиться на мобильные боевые группы и расположиться в разных точках Сожеля. Говорит, так легче продержаться и всегда можно отойти за город в случае чего. Не знаю, не знаю... Я, конечно, не военный, как он, но за стенами как-то надежнее. В общем, большинством голосов постановили оставаться в Савое.
  
  Корнеева поежилась. Савой, конечно, большой и прочный, как крепость, но то, что бывший капитан царской армии считает иначе, ее несколько насторожило.
  
  - А что мятежники?
  
  Данила поджал губы и неопределенно двинул бровями.
  
  - Стоят на месте. С самого утра кучкуются возле эшелонов, митингуют, но пока никуда не двигаются. Вы же знаете, как у них дело с дисциплиной обстояло. А тут, видать, так домой захотели, что от вагонов - ни ногой. Если бы не патрули на Либаво-Роменском и выставленные пулеметы, можно было бы считать, что перед нами обыкновенные дезертиры. У Химакова, правда, появились нехорошие сведения. Вроде как домитинговались ребятушки... Уже пошли разговоры, что раз Сожель не дает продуктов и паровозов, надо взять самим и тогда уже на Брянск продвигаться. В Калинковичах паровозы взяли? Взяли. Получилось. Вот теперь и здесь хотят попробовать изъять все необходимое. Так что готовимся встречать 'гостей'.
  
  Глубоко затянувшись, он замолчал, с интересом поглядывая на закурившую Лизу.
  
  - Про помощь ничего не слышно? - Затаив в душе надежду, спросила она.
  
  Но Гуло только головой покачал.
  
  - Сейчас Пухов со своими чекистами в почто-телеграфную контору отправится - разошлет телеграммы по всем окрестным городам. А потом будем пытаться разговаривать с главарями мятежников. Если таковые вообще существуют.
  
  - Но, подождите! - Удивилась Лиза. - А как же повстанческий комитет?
  
  С ухмылкой качнувшись на каблуках сапог, председатель исполкома ответил злорадным голосом:
  
  - Такое впечатление, что перегорели господа руководители повстанцев! Или же их вообще не было, и мы имеем дело всего лишь с толпой единомышленников. Так что надежда на благополучный исход еще остается. Да и нас так просто погромщиками не испугаешь! Вот, отправили Лейкина на авто за винтовками и патронами в караульный батальон. Человек шестьсот под ружья поставим, да еще бронепоезд есть. Погромщики - это не регулярная армия! Это мелкособственническая толпа!
  
  Заразившись его уверенностью, Лиза улыбнулась. И внезапно ее осенило.
  
  - Подождите... Это уже 15 часов?! Поезд из Москвы должен прибыть в девять вечера! Как думаете, есть шансы, что Каганов сможет к нам прорваться? Если, конечно, допустить, что туляки будут оставаться все в той же нерешительности...
  
  - Нет. Нет таких шансов! - Сказал, словно отрезал, Пухов.- И вообще, Данила, ты тут такую чепуху нес! Решили они с Химаковым, что нет никакого повстанческого комитета!.. Это на основе чего вдруг?!
  
  Судя по всему, он уже некоторое время стоял в дверях, прислушиваясь к их разговору. Лиза нахмурилась. Иван несколькими фразами перечеркнул замерцавшую вдруг надежду.
  
  - Почему это нет шансов? - Пробурчала Корнеева.
  
  - Потому, - выглядывая в окно, ответил Пухов. - Потому что я сейчас разошлю телеграммы, и мы сразу же превратимся в осажденный город. Железнодорожное сообщение будет прервано.
  
  Иван был прав. Она сама могла бы догадаться об этом.
  
  - До Бочкина дозвонился? - Поинтересовался Пухов у Гуло. Но ответа дожидаться не стал. Сам заметил через окно подъезжающих подчиненных и встречавшего их командира отряда московских коммунаров Ивана Хохлова.
  
  - Так, я полетел, - словно бы сам себе пробормотал председатель Чрезвычкома и, не глядя ни на кого, устремился на выход.
  
  Следом за ним заспешил и Гуло. После язвительного замечания Пухова он явно чувствовал себя не в своей тарелке.
  
  Оглядевшись в опустевшем кабинете, Лиза села за стол и задумчиво полистала стопку отчетов районных парткомов, оставленную Кагановым на столе. Чем себя занять, она не представляла. Пока не придумала приготовить чай и немного перекусить, а потом немедленно отправиться на поиски Комисарова. Как председатель Ревкома, он должен был знать, где ее навыки могли пригодиться в нынешней ситуации. Просто сидеть и неизвестно чего ждать, Корнеевой было невыносимо.
  
  
  * * *
  Поиски Комисарова в Савое затянулись. Все его видели 'только что', но никто не знал, где он именно сейчас. На третьем этаже, где располагались жилые комнаты большевиков и работников совдепа, она искать не стала. Вряд ли бы в такой напряженный момент Семен вдруг решил поспать. 'Это только я умудрилась', - укорила себя Лиза .
  
  На втором этаже находились кабинеты исполкома и парткома. Она намеренно заглянула за каждую дверь. Увидела практически всех, включая Песю, увлеченно беседующую с Вилецким. Но - только не Комисарова.
  
  На парадной лестнице и в вестибюле первого этажа царило столпотворение. Какие-то молодые люди в штатском, в основном евреи, сбиваясь в группы, явно чего-то ожидали. Пропустив мимо ушей их шутки и прозрачные намеки, Лиза прошла ближе к выходу. Столкнулась с ледяными глазами немца-интернационалиста, закатывающего с товарищами пулемет в фойе, вновь спросила о Комисарове, и опять ничего конкретного не услышала.
  
  Входные двери с силой распахнулись, впуская влажный холодный воздух в прокуренный вестибюль. Лиза с удовольствием вздохнула полной грудью и увидела, как двое парней заносят в гостиницу длинные деревянные ящики. Все вокруг сразу заволновались. Послышались крики: 'Сколько?', 'На всех хватит?' И Корнеева догадалась, что речь идет о винтовках, прибывших из караульного батальона. Дальше здесь оставаться было бессмысленно. В начинающейся толчее она все равно ничего не увидела бы.
  
  С трудом протиснувшись к лестнице, Лиза оказалась среди интернационалистов-спартаковцев, сгрудившихся на ступенях и напряженно наблюдающих за разгрузкой ящиков с оружием. Расступались они неохотно, словно специально загромождая проход и задерживая ее возле себя. Не надо было большого ума, чтобы понять - они просто забавляются с Лизой. После нескольких неудачных попыток обойти вставшего перед ней высокого и плечистого пулеметчика, Корнеева не на шутку разозлилась. Громко и требовательно, вспоминая все самые гневные слова на немецком, она приказала ему посторониться.
  
  - О, фройляйн! - Расплылся он вдруг в сияющей улыбке, и его льдистые глаза потеплели. - Их давно хотеть знакомиться! Их есть Отто.
  
  - А их есть фрау! - Жестко отрезала Лиза. И, воспользовавшись его мгновенной заминкой, проскользнула мимо спартаковца вверх по лестнице. Дальше ей никто не препятствовал. Только взгляд озадаченного Отто жег спину.
  
  После этого происшествия Комисаров нашелся с первой же попытки, в своем бывшем кабинете, в обществе Маршина, Вилецкого, Селиванова и пяти человек из отряда московских коммунаров.
  
  - Лиза! - Воскликнул Семен неожиданно эмоционально для себя. - Где ты ходишь?!
  
  Ей оставалось только усмехнуться в ответ. Однако обсуждение целевого применения сил и навыков Корнеевой пришлось отложить. Тут шел более серьезный разговор. С угрюмыми лицами товарищи подсчитывали вооруженные силы, имеющиеся в распоряжении. Картина вырисовывалась мрачная. Совсем иная, чем живописал Гуло.
  
  - Караульный батальон отдал нам винтовки. Но на этом отказывается в дальнейшем иметь какие-либо отношения с Ревкомом. Настаивают на своем нейтралитете. У нас минус триста бойцов, - с тревожным, сосредоточенным лицом докладывал Комисарову Маршин.
  
  Семен посерел так, что даже оспины на его щеках проявились.
  
  - Это - бесповоротно? А если в обход Терентия? Запустим к ним Ауэрбаха? Он у нас парень красноречивый. Или ты, Николай? - Председатель Ревкома вопросительно глянул на Вилецкого.
  
  Но Маршин категорично покачал головой.
  
  - Останемся без Вилецкого или Ауэрбаха. Не в одном Терентии дело.
  
  Установилась недолгая пауза, которую прервал военком, продолжая свой доклад.
  
  - Ты спрашивал о кавалерийском дивизионе. Это тоже глухой вариант. Мы не можем на него надеяться. Скорее всего, перейдет к тулякам. Я пробовал разговаривать с их штабом. Они меня выставили, как... Впрочем, неважно. Так, кто еще? Господа артиллеристы. Там тоже все ясно. Про отказ разбирать пути, еще вчера тебе докладывал. В лучшем случае останутся нейтральными. Я вообще удивлен, что командир дивизиона выделил нам трехдюймовку и личный состав для бронепоезда.
  
  Заметив, что Комисаров закурил, все потянулись за лежащими на столе папиросами и дружно задымили.
  
  - Хорошо, - сквозь зубы, прошипел Семен. - Что остается? Помимо бронепоезда.
  
  Шумно вздохнув, военком положил ладони на стол и с напряжением в голосе перечислил:
  
  - Сотни две или три плохо обученных коммунистов, рота интернационалистов и небольшой отряд московских коммунаров. Относительно надежная милиция. Ну и мы с вами. Всё.
  
  Общее шоковое состояние усилило появление Пухова в сопровождении подчиненных и десятка малознакомых Лизе большевиков. Не похожий сам на себя, бледный с выпученными от негодования глазами, он выпалил с порога:
  
  - Бронепоезд!..
  
  Лиза и остальные недоуменно уставились на него в немом вопросе.
  
  Поиграв желваками, он длинно выматерился - видимо приходя в себя - и со второй попытки объяснил, что хотел сказать:
  
  - Бронепоезд перешел к мятежникам!
  
  - Как?! - Вскочил с места Маршин.
  
  Жестко ответив ему, Пухов сел на ближайший стул и, покачивая головой, что-то злостно шептал сам себе.
  
  - Да ладно вам так расстраиваться!.. - Неожиданно раздался со стороны дверей чей-то голос. Все присутствующие вопросительно обернулись в сторону неизвестного, пытаясь понять кто бы то мог быть.
  
  Скрестив руки на груди и подпирая плечом дверной косяк, стоял военный в кавалерийской бекеше и офицерской фуражке. Лет ему было немногим менее тридцати. Среднего роста и телосложения, с тонкими щегольскими усиками и насмешливым прищуром янтарных глаз, он производил впечатление человека лихого и уверенного в себе.
  
  - Кто ты и что тебе нужно? - Грубо спросил его Комисаров, в то время как Пухов с двумя револьверами на изготовке, встав с места, успел подойти к незнакомцу на несколько шагов ближе.
  
  Обаятельно улыбнувшись и скользнув оценивающим взглядом по председателю ЧК, офицер вздохнул.
  
  - Скажем так: я - представитель восставшей бригады. Что мне нужно? - Казалось, он всерьез задумался. - Действительно - что? Да всего лишь любопытно стало, чем заняты вы, господа большевики? Что у вас происходит? Что собираетесь предпринимать?
  
  Заметив, как дернулся, кипя от бешенства, Пухов, туляк примирительно выставил ладони и с извиняющейся улыбкой продолжил:
  
  - Ладно, ладно! Понял - прибыл не к месту, мешаю. Отвлекаю. Извините! Удаляюсь! - Послав оторопевшей Лизе воздушный поцелуй, он мгновенно нырнул за стену в коридор, успев бросить в комнату какой-то предмет.
  
  Решив, что офицер закинул гранату, все попадали, прикрываясь стульями и столом, в шоке не отдавая отчет в своих действиях. И только Пухов, выстрелив, бросился вслед за незнакомцем.
  
  Еще пару выстрелов раздались в коридоре, затем - топот ног, крики 'Где он?!'. Граната все не взрывалась. Первым поднялся Маршин. Рассмотрев вброшенный предмет, он от души заматерился:
  
  - Вот же сволочь! Да это ведь булыжник!
  
  
  
  1919 год, март, 24-го дня, 17.00, город Сожель, телефонная станция
  
  С небольшим вооруженным отрядом - всего в семь человек, двое из которых были китайцами - и под охраной неизвестно откуда возникшего вновь Матвея Хавкина Лиза вышла из Савоя. Облачность развеялась, вечер обещал быть морозным. Улицы Сожеля, да и вообще весь мир, казались непривычно другими. Незаметные прежде мелочи бросались в глаза, все проявлялось ярче, знаменательнее. И даже запах у воздуха был каким-то иным.
  
  На углу Румянцевской и Барона Нолькена, под башенкой здания бывшего Русско-Азиатского банка - прямо напротив Савоя - сидел знаменитый сожельский сумасшедший. Белый как лунь, длинноволосый и пышнобородый старик благообразного вида, как всегда приветливо и пытливо посматривал на прохожих вылинявшими голубыми глазами. Обычно Лиза старалась обходить его стороной, опасаясь, что он прицепится к ней с долгой и громкой беседой. Именно так дед разговаривал с остановившимися возле него людьми. А в том, что она не остановится посмотреть его картины, Корнеева ручаться не могла.
  
  Сумасшедший был художником. По рассказам Льва, он в любую погоду, зимой и летом, уже многие годы сидел в центре города в окружении своих странных картин. Но при этом никогда не попрошайничал и ничего не продавал.
  
  Чем он жил - одному богу было известно. Скорее всего, добровольными пожертвованиями горожан. Одежду не покупал - ходил в обносках, что ему приносили. Вот и сейчас был одет в длинную пушистую женскую кофту, из-под которой виднелся потертый воротник сорочки и заляпанные красками брюки. На ногах у него оказались дырявые домашние туфли и носки из собачьей шерсти.
  
  Отряд целенаправленно двигался по кратчайшему пути к телефонной станции - через сумасшедшего и его картины. Покидать товарищей специально, чтобы по большой дуге обойти старика, было смешно и нелепо. И потому, сжав зубы и состроив неприступный вид, Лиза заставила себя идти вместе со всеми.
  
  - Здорово, дед! - Вдруг поприветствовал сумасшедшего большевик Звягельский из ее отряда. Да и Хавкин приостановился пожать ему руку.
  
  - Что это ты нарисовал? - Изумился Матвей, тыча пальцем в одну из картин. - Новенькое что-то! А почему все красное? Другие цвета закончились? На тебе на новые краски.
  
  И, положив в карман деду несколько банкнот, Хавкин поспешил вслед за товарищами. Лиза всмотрелась в картину. Стало любопытно, о чем шла речь. Увиденное показалось ей неприятным по общему содержанию и било по нервам. На большом куске картона художник изобразил огромную мужскую голову в профиль, бело-серебристую по контуру. А внутри головы - багрово-кровавое месиво с цифрой '12'. Оторвавшись от картины, Лиза задумчиво перевела глаза на старика. И внутренне содрогнулась, столкнувшись с его лукавым взглядом.
  
  - Это не для Вас, сударыня! Человека жду - скоро должен прийти! - Громким голосом и несколько невнятно провозгласил он, усмехаясь в бороду.
  
  - Пойдемте, Лизавета Михайловна! - Голос Хавкина вывел ее из оцепенения и заставил вернуться в реальность.
  
  Лиза кивнула и быстрым шагом нагнала группу товарищей.
  
  - Слушай, Матвей! А ведь он - совсем не старик, как кажется. Осанка крепкая, взгляд... такой...
  
  - Ляшкевич? - Переспросил Хавкин, очевидно имея в виду художника. - Да черт его знает, если честно! Кто он такой и откуда - никто доподлинно сказать не может. Я его еще в детстве здесь видел. Вот он ни капли не изменился. Сумасшедший гений. Наши сожельские художники предоставляли ему мастерскую, угол теплый находили. А он для приличия посмотрел на всё, обругал их и назад на улицу вернулся. Юродивый, что с него возьмешь?
  
  - А эту картину - ты рассмотрел? - Пытливо поинтересовалась Корнеева.
  
  Но Хавкин только отмахнулся.
  
  - Да что ее рассматривать!? Он сам не понимает, что рисует. Вы много его картин видели? Там же и газетные рисунки часто вклеены, и надписи странные. Мозги сломаешь, если каждую попытаешься понять!
  
  Разговор пришлось прервать. Они уже подошли к телефонной станции, на которой Лизе было поручено организовать работу в условиях осадного положения.
  
  Встретили их неожиданно. Увидев вооруженный винтовками отряд, телефонистки завизжали и сбились в кучу в дальнем углу. Лизино участие в их отрезвлении оказалось как нельзя кстати. Выдвинувшись вперед, она жестко накинулась на них:
  
  - Что за паника?! А ну отвечать!
  
  Женщины притихли, недоверчиво разглядывая Корнееву. Словно пытались понять, кто она такая и из какого лагеря. Догадавшись об этом, Лиза представилась. После затянувшейся паузы одна из телефонисток - дама средних лет в очках - краснея и волнуясь, попросила:
  
  - Отпустите нас по домам...
  
  Лиза категорично покачала головой.
  
  - Не могу. Нам нужна связь. Как Ваше имя?
  
  - Софья Ивановна, - помрачнев, ответила та. И после паузы предложила. - Отпустите молодых девушек. Вы же должны понимать, что им грозит, если будет погром.
  
  Хмыкнув, Корнеева удивленно подняла брови.
  
  - Откуда у Вас такие нелепые сведения? Какой еще погром?
  
  Но дама-телефонистка, вполне освоившись в новой обстановке, ничего отвечать не стала. Подошла к коммутатору и, соединив определенные соты, протянула трубку Лизе.
  
  - ...Да, все правильно! Но куда их девать? - Проворчал в трубке незнакомый мужской голос.
  
  - Ну, а я почем знаю?! Зачем вы их арестовывали?! Придумали себе заботу! Отпустите к чертям собачьим! - Сбиваясь на фальцет, возмущался в ответ явно еще молодой человек.
  
  - Ну, уж нет! Ребята этого не поймут! - Возразил первый.
  
  - А жиды среди них есть? - С надеждой спросил второй.
  
  - Да если бы были, проблемы бы не стояло! Все как есть русские! Это ведь железнодорожники - какие среди них жиды?
  
  - Сколько их там? - Тяжело вздохнул второй.
  
  - Человек двадцать будет, наверное, - засомневался первый.
  
  - Зачем вы вообще к этим коммунякам полезли?! Вам в Сожеле проблем хочется?! Или мы все-таки в Брянск собираемся?! - Раздраженно ругался второй. - Ладно, черт с вами! Мысль есть. Посмотрите, кто там из них поглавнее будет. Вот этих - одного-двух - и оставьте под арестом. Куда-нибудь запрём пока. А рядовых - на все четыре стороны!..
  
  Оторвавшись от трубки, впечатленная Лиза с интересом воззрилась на Софью Ивановну.
  
  - И давно Вы такое слушаете?
  
  Та замялась, но все-таки ответила:
  
  - С самого утра и слушаем. Это - через коммутатор Полесской станции. У нас есть возможность.
  
  - Так почему же нам не доложили? - Порядком разозлилась Корнеева.
  
  Дама с независимым видом пожала плечами.
  
  - Не спрашивали - вот и не докладывали, - и, не давая Лизе войти в гнев, добавила. - Я могла вообще не сообщать Вам об этом. Но сообщила. И взамен прошу освободить девушек от работы. Мы сейчас отключим всех посторонних абонентов. Нескольких опытных телефонисток для обеспечения работы станции вполне хватит... Я надеюсь на Ваше понимание. И прошу, как женщина - женщину. Если сюда ворвутся обезумевшие солдаты!..
  
  В глубине души Лиза ее понимала. Но опасалась, что барышни-телеграфистки разнесут новости, как сороки по ветру. С другой стороны, слухи и так уже ползли по городу.
  
  Разрешив девушкам разойтись по домам и отмахиваясь от слов благодарности, Лиза подозвала Хавкин и тихо сообщила ему:
  
  - Срочно разыщи Комисарова. Передай ему, что я пока здесь останусь, послушаю туляков. И сообщи вот еще что. Мятежники задержали около двадцати железнодорожных коммунистов. Решительных мер не планируют, и вроде бы будут отпускать всех кроме нескольких. Надо бы перехватить этих освобождаемых. Пусть ожидает новостей от меня по телефону. Если что-то секретное - вестовым сообщу. Все понял?
  
  Хавкин кивнул и, на ходу надевая кожанку, скрылся за дверью. Проводив его взглядом, Лиза распорядилась оставшимся телефонисткам и машинисту соединить Чрезвычком и Савой добавочными линиями. А сама вновь погрузилась в разговоры ничего не подозревающих бунтовщиков. Впрочем, ничего особо интересного она пока не слышала.
  
  Тем временем, Звягельский, поставив китайцев охранять двери, бродил по зданию станции, прикидывая, как можно защитить его силами семерых бойцов
  
  
  
  1919 год, март, 24-го дня, 19.00, город Сожель, телефонная станция
  
  Разговаривали мятежники много, не стесняясь в выражениях и полыхая эмоциями. Некоторые заворачивали так, что Лиза чувствовала, как загораются ее уши. Отдельных персонажей она уже различала по голосу, дав им условные клички. Одно было определенно - бардак у туляков творился неимоверный, и авторитет повстанческого комитета висел на волоске.
  
  В шесть часов вечера штаб повстанцев проводил совещание, о чем Лиза не преминула сообщить Комисарову. Вероятнее всего, туляки должны были определиться с дальнейшей стратегией. Если, конечно, смогут прийти к единому мнению. Потому что ранее услышанное говорило о том, что в бригаде началось брожение. Далеко не все уже хотели отправляться в Брянск.
  
  После шести часов телефонные разговоры стали совершенно неинформативными. Обычная болтовня рядовых красноармейцев об уже известном ей, а то и вовсе о бабах.
  
  В 18.20 что-то произошло. Последовало несколько звонков об одном и том же. Взбудораженные голоса советовали абонентам на другом конце провода срочно бежать к штабному вагону. Там происходило что-то неординарное.
  
  Волнение туляков передалось и Лизе.
  
  - Семен, - связалась она с Комисаровым. - У 'них' что-то важное происходит! Все устремились к штабному вагону и телефонные разговоры прервались!
  
  Комисаров помычал в трубку.
  
  - Ну и какой сюрприз они нам сейчас выкинут? Мы только что получили 'добро' пропускать их на Брянск! Вилецкий и Гуло готовятся идти на переговоры к тебе на телефонную станцию.
  
  Однако никакой радости по этому поводу Лиза не испытывала. После целого часа прослушивания бунтовщиков, ей казалось, что те уже никуда не уедут. Но свои сомнения придержала при себе.
  
  - Пусть захватят нам хлеба и еще чего-нибудь поесть, - попросила Лиза и устало откинулась на спинку стула.
  
  В эфире по-прежнему была тишина.
  
  Через десять минут появился первый звонок. Возбужденный голос, в котором проскальзывали знакомые по прежнему подслушиванию нотки, многократно повторил одно и то же сообщение разным абонентам:
  
  - В 19.00 всем командирам подразделений в чине не ниже ротного надлежит быть на Полесской, в станционном здании. Приказ Главнокомандующего Сожельской группы войск.
  
  Ничему не удивляясь, абоненты четко принимали распоряжение и не разменивались на обсуждение.
  
  - Семен! - Задыхаясь от дурного предчувствия, с дрожью в голосе прокричала Лиза. - У 'них' появился какой-то 'главнокомандующий'! И называют себя теперь 'Сожельской группой войск'!
  
  - Что за черт?! - Встревожено пробурчал Комисаров. - Какой еще 'главнокомандующий'?!
  
  - Не знаю! Он сейчас будет знакомиться со всеми командирами! Надо срочно переговоры начинать! Может быть что-то проясниться?
  
  - А они сами ничего не обсуждают?
  
  - Нет! Четкие команды и никаких лишних слов. Ни у кого! Понимаешь?!
  
  Комисаров едва слышно произнес короткое, но ёмкое слово. И Лиза была с ним абсолютно согласна.
  
  
  
  
  1919 год, март, 24-го дня, 19.30, город Сожель, телефонная станция
  
  В оконное стекло постучали. Звягельский, дернувшись к входным дверям, дал китайцам знак приготовиться и взвел наган.
  - Тук-тук-тук, дамы! - С широкой улыбкой на лице в помещение телефонной станции вошел Николай Вилецкий. Следом за ним со свертком в руках появился плотный и приземистый Данила Гуло.
  
  - Ну, как там наши воинствующие 'друзья'? - Обволакивая взглядом Корнееву, спросил редактор 'Известий Ревкома'. Он без спроса уселся вплотную к ней и сразу потянул руки к сотам коммутатора. - Интересная машинка. Все никак не находил возможности рассмотреть.
  
  Недобро глянув на Николая, Лиза нервно фыркнула. Судя по всему, он продолжал травить себя кокаином. И, кажется, уже постоянно находился под его действием.
  
  - Сейчас попробуем сделать звонок, - предупредила она Вилецкого. - Отчего-то они молчат. С тех пор, как совещание у них началось. Раньше хотя бы рядовые бойцы между собой переговаривались. А сейчас - совсем тихо.
  
  - Наверное, нашли себе занятие повеселее, - хмыкнул молодой человек.
  
  Пригласив себе в помощь Софью Ивановну Дорошевич, Лиза позвонила на Полесскую станцию. Однако к телефону никто не подошел. Набрала другого абонента. В трубку кто-то нервно брякнул и тут же, не слушая ответа, прервал разговор. Третий молчал. И четвертый, и пятый...
  
  - Да что ж такое?! - Возмутилась Корнеева.
  
  - Может, подождем, пока они сами между собой не заговорят? - Предложил Николай. Оставалось только согласиться. Другого выхода все равно не было.
  
  Воспользовавшись паузой, Вилецкий тут же нашел себе занятие по душе. Расточая любезности и находя комплимент для каждой дамы, он моментально поднял настроение телефонисткам. Забыв на время о своих тревогах, те с готовностью смеялись над шутками и подтрунивали друг над другом, соперничая за его внимание. Исключение составляла Софья Ивановна, сосредоточенная на своих мыслях и откровенно игнорирующая разбитного молодого человека. Да и разница в возрасте сказывалась. Дорошевич годилась Николаю в матери. Чем дольше Корнеева присматривалась к старшей телефонистке, тем больше та ей импонировала.
  
  Хозяйственный и по-крестьянски основательный Гуло, тем временем, разложил на свободном столе бутерброды из ячменного хлеба с патокой. Не бог весь, какая пища, но у Лизы от одного только вида еды живот свело. Стараясь отвлечься, Корнеева набрала в чайник воды и поставила на примус.
  
  - Что нового в Савое? - Едва слышно спросила она у Данилы Гуло.
  
  Оглянувшись на щебечущих дам, не забывавших, впрочем, о своей работе, председатель исполкома шмыгнул носом и столь же тихо сообщил:
  
  - Химаков задержан мятежниками.
  
  Лиза охнула. Перед глазами возникло простое грубоватое лицо и добрый открытый взгляд комиссара железнодорожного узла. Потом, сопоставив факты, уточнила:
  
  - Часа два назад? И с ним еще порядка двадцати человек?
  
  Явно удивленный ее осведомленностью, Гуло утвердительно кивнул.
  
  - Правда, всех остальных освободили. А Химакова какой-то дурачок из своих же при мятежниках товарищем комиссаром назвал...
  
  - А может специально? - Предположила Лиза.
  
  - Да нет, - отмахнулся Данила, присаживаясь рядом с ней. - Не похоже. Поговорили мы с теми ребятами, что с Химаковым были. Говорят, военспецы там воду мутят. А простые солдаты только против жидов настроены.
  
  Лиза неопределенно качнула головой. Ей вдруг показалось, что Софья Ивановна внимательно прислушивается к разговору.
  
  - Но там ведь и твои железнодорожники задействованы?
  
  Наливая себе в стакан кипятка из поспевшего чайника, Гуло поморщился.
  
  - Да сколько тех железнодорожников? Инженеры да чиновники. А пролетариат - с нами!
  
  - Машинисты - ведь тоже пролетариат? - Ехидно уточнила Лиза.
  
  - Тоже, - пробурчал Гуло. - Но, говорят, что они под принуждением, под дулом револьвера эшелоны вели.
  
  - А, ну да. И из станционных тупиков быстро выход находили - исключительно под принуждением. Данила, это даже не смешно.
  
  Как-то незаметно Дорошевич подошла к ним приготовить себе чай. И, угостившись бутербродом, осторожно спросила:
  
  - Как Вы думаете? Что нас ждет этой ночью?
  
  Лиза внимательно посмотрела ей в глаза. Та отчего-то слегка смутилась, чем вызвала у Корнеевой неясное подозрение.
  
  Ничего не заметив, Гуло пожал плечами и дружелюбно поделился:
  
  - Будем ждать помощи. Надеемся, что уже ночью придет подкрепление. А возможно - ничего и не понадобиться. Вдруг миром разойдемся?
  
  - Да уж, миром... - Скептически ухмыльнулась Лиза. - Арест Химакова - тоже мирное проявление? Меня одно беспокоит - почему они до сих пор молчат? Можно, конечно, продолжать им трезвонить, пока кто-нибудь не подойдет к аппарату...
  
  Словно услышав ее слова, заработал коммунатор. Подорвавшись с места, она подскочила к трубке и жадно вслушалась. Кто-то передавал распоряжение главнокомандующего подыскать подходящее помещение для штаба в городе. 'В городе?!' - Мысленно поразилась Лиза. И едва успела вклиниться в разговор, заявляя о намерении Ревкома связаться с повстанческим штабом бригады.
  
  - Мы, красавица, нынче по-другому зовемся! - Усмехнулся неизвестный. - И никаких бесед с комиссарчиками вести не намерены. А вот с тобой бы я пообщался!
  
  - Но - постойте! Я передаю трубку представителю Ревкома! У него важное сообщение! - Решив приберечь свое инкогнито, Лиза едва ли не бросила трубку Вилецкому.
  
  Коля не подкачал и с напором в голосе буквально атаковал человека на другом конце провода.
  
  - У аппарата Николай Вилецкий, член штаба Военно- Революционного Комитета Сожеля. Перестаньте хамить! Нами получено разрешение пропустить ваши эшелоны в Брянск. Что, позвольте?..
  
  Неожиданно Вилецкий потемнел лицом.
  
  - Ну, это мы еще посмотрим! - Резко поменяв тональность, жестким тоном сказал он и, по-видимому, закончил разговор. Протянув Лизе трубку и все еще пребывая под впечатлением ответа мятежников, Николай двинул кулаком по столу и сжал зубы. - Сволочи!
  
  Вспомнив, что рядом находятся дамы, он пробормотал невпопад какие-то извинения и отозвал Лизу.
  
  - Собирайтесь. Нам надо срочно возвращаться в Савой, - тихо распорядился Вилецкий.
  
  Корнеева задумалась. Что она будет делать в Савое? Тянуть время: минуту за минутой, час за часом? Ожидая чего? Здесь же она была при деле и хоть какую-то пользу могла принести.
  
  - Павел, - взволнованно назвала Лиза Вилецкого настоящим именем. - Передайте Комисарову, что я пока останусь на телефонной станции. Буду и дальше собирать данные о повстанцах. А в Савое без меня бесполезных хватает. Лучше скажите, что Вам 'эти' сообщили?
  
  Он долго смотрел ей в глаза своими пугающими огромными зрачками. Странно смотрел - словно бы сквозь нее. Потом, будто очнувшись, ответил:
  
  - У них поменялись планы. Им не нужен Брянск. Им теперь нужен Сожель.
  
  
  
  1919 год, март, 24-го дня, 21.30-23.00, город Сожель, телефонная станция
  
  Тишины больше не было. То и дело раздавались выстрелы: одни ближе, другие дальше. С разных сторон. Однако прислушиваться и размышлять над этим Лиза не успевала. Без отдыха и остановки записывала сообщения разведчиков, которым гораздо проще оказалось дозвониться на телефонную станцию, чем в Савой.
  
  Картина складывалась неутешительная. Начиная с восьми часов вечера мятежники выступили в город, двигаясь от железной дороги по Румянцевской и Новиковской улицам к центру. Одни из них грабили магазины, обыскивали прохожих и прямо на ходу распивали раздобытое где-то спиртное. Другие - действующие четко и согласованно, как разведчики, - небольшими отрядами исследовали город и способность коммунаров к сопротивлению. Милицейские патрули при их появлении сами бросали оружие наземь.
  
  Небольшой разведывательный отряд подходил и к Савою. Обстреляв здание из дома напротив, получив в ответ пулеметные очереди и хаотичную стрельбу из винтовок и револьверов, туляки, как будто, посчитали задачу выполненной и вскоре отступили. А коммунары, обретя первый боевой опыт в этом противостоянии, еще долго не могли прийти в себя.
  
  Передав Комисарову очередное сообщение от разведчика, засевшего на улице Ирининской в клубе имени Карла Либкнехта, Лиза потерла виски и рассеяно осмотрелась вокруг.
  
  'Барышень'-телефонисток осталось только четверо, включая Софью Ивановну Дорошевич. Поддавшись на ее уговоры, Лиза отправила по домам еще двоих, имевших малолетних детей. Возразить тут было нечего. Тем более, что продолжавшие работать женщины обещали справиться и усеченным составом. Исподволь разглядывая оставшихся, Лиза закурила.
  
  Всем им было за тридцать. Одна высокая, бесцветная, с длинным угловатым лицом и резкими движениями. Наблюдать за ней казалось особенно интересно. При своем широком размахе рук, она с легкостью дотягивалась до любой соты. Действовала быстро, заученно. Порой казалось, что не человек она вовсе, а паук, плетущий паутину.
  
  Другая - пухленькая толстушка с шикарными черными волосами. И, кажется, усиками над верхней губой. Точно Лиза не помнила. Но и окликать ее, чтобы проверить память, понятное дело, не стала. Брюнетка вела себя вызывающе по отношению к Корнеевой. Какие-то усмешечки себе позволяла, недобрые взгляды. Однако впрямую претензий не предъявляла.
  
  Третьей была довольно красивая, румяная и статная женщина с темно-русой косой, уложенной короной на голове. Одевалась она иначе, чем остальные, не по городскому. Смешливая, улыбчивая, но не очень умная. Кажется, звали ее Оксаной - не иначе из малороссов?
  
  Ну и, наконец, интересная и загадочная тетушка Софья Ивановна Дорошевич, бывшая кем-то вроде начальницы над телефонистками. Кстати, и сама неплохо справлявшаяся с их обязанностями. Первоначально она показалась Лизе явно моложе, чем была на самом деле. В действительности, ее возраст приближался к пятидесяти годам. Интеллигентная, прозорливая, неглупая. Строгая, но отзывчивая. Даже благородная. И на внешность Дорошевич была приятной, пусть и не выдающейся - хрупкое телосложение, тонкие черты лица, нос с небольшой горбинкой, заколотые в объемный узел на затылке русые, с едва заметной проседью волосы.
  
  - Софья Ивановна! - Капризным голосом вдруг заявила о себе толстушка, отвлекая Лизу от дальнейших наблюдений. - Я не выношу табачного дыма! Я сейчас охрипну и не смогу работать! А у меня вон, видите, межгород на проводе. Да, алло! И вам - не болеть! Да, есть мятеж, но пока Бог миловал... Нет, связь есть, все нормально! Сейчас соединяю!
  
  Дорошевич угрюмо глянула на брюнетку и строго процедила:
  
  - Мария, не выдумывай! У тебя муж и не такое курит! И вовсе махорку!
  
  Не желая обострять ситуацию, Лиза улыбнулась и с недокуренной папиросой вышла в другую комнату, где молодой паренек-механик при открытой форточке дымил махоркой вместе с бойцом отряда Звягельского большевиком Любарским, корреспондентом газеты 'Известия Ревкома'.
  
  Увидев Корнееву, журналист расцвел и начал не к месту вспоминать о своих боевых подвигах трехмесячной давности, когда Сожельская компартия громко выходила из подполья. Лиза его не слушала, думая о своем. А потом из открытой форточки разразился грохот близкой массированной стрельбы.
  
  Корнеева успела за этот вечер научиться различать по тону, что звучало: винтовка или револьвер. Теперь же стрекотало басовито и совсем недалеко. 'Пулемет?' - с замирающим сердцем, вслушивалась Лиза. - 'Неужели - Савой?!'.
  
  Любарский прервал свой рассказ и, оторопев, вникал в происходящее. В дверном проеме возник Звягельский с выпученными глазами. Он ничего не говорил - с бледным видом стоял и сосредоточенно слушал.
  
  Бросив незатушенную папиросу в пепельницу, Лиза попробовала связаться с Комисаровым. Абонент оказался занят. Набравшись наглости, она решила вклиниться в его разговор. Перепуганная толстушка пыталась ей помешать, ссылаясь на междугородний звонок. Однако Корнеева и слышать ничего не желала.
  
  - ...Вот такая у нас обстановка. И прямо сейчас что-то происходит! Стреляет наш пулемет! И такой шум стоит, крики!.. Не знаю, может быть, опять попытка штурма Савоя? - Уж очень доверительным и встревоженным голосом делился с терпеливо слушающим собеседником Комисаров. Лиза и не помнила, чтобы он так эмоционально и открыто с кем-то говорил. Кроме!.. Невероятное предположение поразило ее и тут же подтвердилось голосом Каганова.
  
  - Вы, главное, держитесь, Семен! Я сделаю все, что от меня зависит!..
  
  - Лев!!! - Не сдержавшись, закричала она, чувствуя, как слезы заливают лицо. - Лев, миленький! Ты живой!!!
  
  Короткая пауза едва не свела ее с ума.
  
  - ...Лиза???!!! - Изумленно выдохнул Каганов и снова замолчал.
  
  Вновь напомнил о себе Комисаров.
  
  - Ладно, ребята! Вы тут сами поговорите, а я пойду, посмотрю, что у нас творится.
  
  Не в силах выговорить ни слова из-за сжавшегося от слез и волнения горла, Лиза до боли в пальцах вцепилась в трубку. Больше всего на свете она боялась, что Лев сейчас исчезнет.
  
  - Я хочу, чтобы ты выжила, Лиза... - Глухо, не своим голосом выдавил из себя Каганов. - Иначе...
  
  Он судорожно выдохнул и помолчал.
  
  - Нет ничего дороже... И смысла нет... Понимаешь? Почему ты молчишь?! Лиза?!
  
  - Я здесь... - Срывающимся голосом ответила она. - Мне так тебя не хватает!..
  
  - Держись наших подпольщиков. У них опыт и чутье на похожие ситуации. Только, пожалуйста, не геройствуй! Лиза, ты меня слы...
  
  Раздались короткие гудки, и Корнеева обессилено рухнула на стоявший рядом стул. Она не замечала испуганных и удивленных взглядов телефонисток. Ей остро захотелось быть очень далеко отсюда, рядом со Львом, откуда бы он не звонил. Кстати, откуда? И этот вопрос заставил ее собраться и отбросить все слабости в сторону.
  
  - Откуда звонок? - Резкими движениями вытирая слезы и ожесточаясь, требовательно спросила она у толстушки.
  
  - Брянск... - Опасливо покосившись, пролепетала та.
  
  * * *
  
  В какой-то момент одна из шальных пуль попала в окно телефонной станции, звонко разметав на осколки стекла в двойной раме. Потеряв свою убойную силу, лениво тюкнулась о стену возле толстушки и покатилась по полу. Дамы зачарованно уставились на кусочек свинца и сидели, не шелохнувшись, пока не поступил звонок от разведчика Якова Фаянса из партклуба.
  
  Принимая трубку от 'паучихи', Лиза отметила про себя, что стрельба резко стихла. И та залетная пуля явно была последним аккордом.
  
  - Да, Яков, я тебя слушаю!
  
  Фаянс сдавленным, трепыхающимся голосом торопился сообщить новые сведения:
  
  - Товарищ Корнеева! Происходит серьезное! Меня могут обнаружить в любой момент! По улице Ирининской в сторону почтово-телеграфной конторы и тюрьмы идут группы солдат с офицерами.
  
  - Товарищ Фаянс! Обоснуйте, что в этом необычного?! Вы мне уже раз пять докладывали о сотнях солдат, фланирующих по городу через Ирининскую. Что с этими не так? - Отчего-то раздражаясь, спросила Лиза.
  
  Разведчик возмущенно всхлипнул.
  
  - Так те им совсем не ровня! Те - хулиганы и мародеры, а эти - четкими цепями идут, с винтовками наперевес! А за ними две группы пулеметы катят! Кроме этого еще бегают какие-то отдельные команды - в каждое здание заходят, прохожих проверяют!.. И в своих же мародеров стреляют!
  
  Чувствуя, как неприятно холодеет на сердце, Лиза коротко записала слова разведчика и с деланной бодростью в голосе ответила:
  
  - Всё поняла, товарищ Фаянс! Передам в штаб! Вы там поосторожнее. Наверняка и к вам в клуб зайдут!
  
  - Да уже заходят! - Горько пожаловался Яков и резко прервал разговор. 'Вот и думай после этого, что хочешь', - обеспокоено буркнула про себя Лиза.
  
  Безуспешно вызывая номер Комисарова, она, наконец, обратила внимание на представление, происходящее возле разбитого окна. Долговязый и носатый Кеша Звягельский, как мог, отбивался от участия 'паучихи' и Софьи Ивановны в укрытии опустевшей рамы. Не слушая женщин, протягивающих ему объемистую ветошь, Кеша надумал заставить проем окна кусками картона. Претензии телефонисток о том, что им будет холодно, его не интересовали. А в комнате действительно успело похолодать. Ночь выдалась морозная.
  
  Передернув плечами, Лиза надела свой теплый, синий жилет. Он хорошо прикрывал кобуру с наганом, до сих пор смущавший телефонисток.
  
  Комисаров и никто другой так и не подходили к аппарату. Встревожившись, Корнеева набрала добавочный номер. И ей сразу ответил незнакомый голос.
  
  - Алло! Это Савой?
  
  - Так, Савой! - Подтвердил собеседник с латышским или немецким акцентом.
  
  Представившись, Лиза спросила о Комисарове, указывая необходимость срочно передать ему информацию. Интернационалист что-то невнятно пообещал и ушел, оставив трубку включенной. Его не было минуту, две, три. С нетерпением глядя на часы, она слышала доносящиеся фоном разговоры немцев, обрывки чьих-то взбудораженных фраз. Наконец, интернационалист появился и, буркнув недовольно: 'никто не знать!', прервал связь.
  
  Чертыхнувшись, Корнеева саданула кулаком по столу и наткнулась вдруг взглядом на входящего в двери станции Матвея Хавкина. Удивительно, но впервые за долгое время, она обрадовалась ему, как родному.
  
  - Матвей, что у вас там за стрельба была? Возле Савоя, ведь так? - Набросилась она на него с вопросами, вновь набирая Комисарова. Номер неожиданно ответил голосом Пухова.
  
  - Да, Лиза всё понял. Матвей уже у вас? Он расскажет наши новости, - после ее сообщения непривычно сухо отрезал Иван и повесил трубку.
  
  Озадачившись интонациями чекиста, она с трудом расслышала вопрос Хавкина.
  
  - Когда точно передал эту информацию Яша Фаянс?
  
  - В тот момент, когда стрельба утихла, - вспомнила Корнеева. - Но ты мне так и не сказал, что это было?
  
  Но Матвей, обеспокоенный сообщением, что-то сосредоточенно прокручивал в уме и потому не смог ответить сразу.
  
  - Давайте, выйдем покурить, - многозначительно глянув на телефонисток, предложил он и завел ее в комнату, загроможденную мотками проводов, старой мебелью и каким-то хламом. Дежуривший у окна недотепистый большевик Кохновер вопросительно уставился на них и, получив указывающий на дверь кивок, поспешил выйти.
  
  Вспомнив про капризную толстушку, Лиза решила покурить. Мрачно затянувшись махоркой, Матвей опустил глаза.
  
  - Если честно, опозорились мы, как последние истерички.
  
  Изумленно поперхнувшись дымом, Корнеева вопросительно посмотрела на чекиста. Он продолжил:
  
  - Сейчас все друг на друга кивают и ничего не понять. А получилось так. Через какие-то двери вбежало трое пьяных идиотов из мятежников. Винтовки на изготовке, куражатся, орут со всей мощи: 'Руки вверх!' В фойе было около пятидесяти человек. И сотрудники Чрезвычкома, и коммунары из московского отряда, и просто мобилизованные коммунисты. Все они - все до единого! - в дурной панике рванули по главной лестнице наверх, на третий этаж. А за ними, не разобравшись, и второй этаж побежал. Потом очнулись немного - начали стрелять. Немцы из пулемета, остальные - у кого, что было. Конечно, давно убили тех дурней. Но остановиться еще долго не могли. И теперь у нас нет патронов!
  
  Лиза даже о папиросе забыла. Не хотелось верить, что ее товарищи на поверку оказались такими... такими... Слов не находилось - какими. Теперь становились понятными интонации в голосе Пухова. Тоже не ожидал. А может и сам, вместе со всеми, побежал? Впрочем, на него это было не похоже. Ну а Хавкин - побежал? Исподволь глянула на Матвея - он заметил и отвел глаза. Значит - побежал. А она бы побежала? Вздохнув, покивала самой себе. Еще как бы!..
  
  После паузы, так и не дождавшись неприятного для себя вопроса, Матвей добавил:
  
  - Мы отзываем с телефонной станции китайцев для усиления защиты Савоя. Я их прямо сейчас забираю. Помогут мне принести из милиции запас патронов. На обратном пути за Вами зайдем. Собирайтесь потихоньку.
  
  Он отвернулся к дверям, намереваясь уйти. Но Лиза остановила:
  
  - Матвей, я никуда не пойду! Побуду пока здесь.
  
  - Здесь опаснее, - возразил Хавкин. - Лев Маркович потом голову с меня снимет за Вас. А еще раньше - товарищ Пухов.
  
  - А еще раньше - мятежники, - горько ухмыльнулась Корнеева. - Я не уверена, что в Савое будет надежнее. Вдруг еще кто-то незаметно войдет? Да посерьезнее, чем те трое. Дверей там много!
  
  Заскрипев зубами, Хавкин склонил голову.
  
  - Без ведома никто уже не войдет! Мы поставили московских коммунаров в караулы на все двери.
  
  По-доброму улыбнувшись ему, Лиза мягким, но категоричным голосом сказала:
  
  - Нет, Матвей, нет! Я пока останусь здесь.
  
  Нахмурившись, он кивнул - будто предполагал что-то в этом роде - и, затушив самокрутку о столешницу сломанного стола, вышел в основную комнату к Звягельскому.
  
  * * *
  ... Через минуту, тоскливо глядя в закрывшуюся за товарищами дверь, Кеша тяжело вздохнул:
  
  - А я так надеялся подкрепления попросить! И что вышло? - Он переглянулся с двумя оставшимися бойцами своего отряда. - Мало того, что китайцев увели, так еще и Любарский с Гавриловым сами в Савой напросились! Я бы подумал, что нас бросили, если бы с нами товарищ Корнеева не осталась...
  
  Лизе не хотелось его разочаровывать. Она и сама не понимала, почему решилась пойти вопреки здравому разуму, выбрав вместо толстостенного Савоя, имевшего в арсенале пулемет и винтовки, маленькую одноэтажную телефонную станцию с тремя неопытными бойцами и разбитым окном. Геройствовала? Нет, скорее наоборот. Какое-то неясное предчувствие говорило ей, что поступила она правильно и разумно. Правда, доказательств тому подыскать пока не могла.
  
  - ...Извините, но тюрьма не отвечает! - Вдруг донесся до Лизиного слуха растерянный голос красавицы Оксаны. - Похоже на обрыв линии. Я не знаю, как быть...
  
  Судя по всему, тюрьму вызывал Савой. На помощь подчиненной пришла Софья Ивановна Дорошевич.
  
  - У меня есть мысль. Давайте, попробуем соединить Вас с домом Бялого. Он находится непосредственно рядом со зданием тюрьмы. Подходит такой вариант? Соединяю. Алло, дом Бялого? Телефонная станция беспокоит. Ответьте, пожалуйста, на вызов...
  
  Лиза подскочила к Дорошевич и после немой просьбы перехватила у нее трубку.
  
  Какой-то астматик сумбурно отвечал на вопросы Вилецкого.
  
  - ...Да! Два пулемета стреляли! Я боялся смотреть - шальные пули летают, знаете ли! Бомбы взрывают!..
  
  - Гранаты? - Уточнил Николай. Голос у него был уставшим, почти равнодушным. - А сейчас что происходит?
  
  - Сейчас? Ворота открыты настежь! Выстрелы только одиночные. А так - тихо, можно сказать...
  
  Вздохнув, Вилецкий поблагодарил собеседника и повесил трубку.
  
  - Кажется, мятежники взяли тюрьму! - Оторопевшим голосом ответила Лиза на невысказанный вопрос Звягельского. И удивленно вскинула брови, заметив промелькнувшую улыбку на лице Дорошевич.
  
  Если до сих пор все действия мятежников, включая погромы магазинов и хаотичные обстрелы Савоя, вполне вкладывались в ее представления о вышедшей из берегов стихийной бузе, то захват исправдома - был уже целенаправленной акцией. Лиза вдруг осознала, что до сих пор серьезно не воспринимала происходящее, надеялась, что дело обойдется обычными массовыми беспорядками. Опасными, конечно, но все же предсказуемыми.
  
  Теперь же она почувствовала сквозь толщу распоясавшегося пьяного сброда чью-то волю. И пусть среди восьми тысяч хулиганов и мародеров была всего одна тысяча целеустремленных, подвластных той воле бойцов - шансов у сожельских комиссаров попросту не оставалось. В этой простой мысли Лиза словно услышала смертный приговор. Можно полагаться на скорое прибытие подмоги, как надеются Комисаров и Пухов, всячески затягивая развитие событий. Можно, как в сказку, поверить, что Лев что-нибудь придумает и вырвет ее и Риту отсюда. Можно, хоть он и не волшебник. Но где-то глубоко в душе Корнеева прекрасно понимала, что все напрасно. Это - конец, завершение ее личной истории.
  
  Но оставался еще самый главный вопрос. Что нужно этому внезапно появившемуся 'высокопревосходительству'? Что он задумал? Взять город, показательно расправиться с большевиками и после успешно выполненной акции удалиться к своим покровителям и наймитам? Он ведь наверняка прекрасно понимал, что никакой перспективы у этого бунта не было и быть не могло. За спиной Сожеля - огромная Советская Россия. Пусть ее терзали на юге и востоке фронты Гражданской войны, сил все равно хватит, чтобы раздавить возникший в Сожеле гнойник.
  
  Впрочем, всему находилось простейшее объяснение. Допустим, мысленно прикинула Лиза, перед определенными силами стоит задача показать Антанте, что граждане Советской России ненавидят большевиков и не желают жить по законам коммуны. И тут как раз в Сожеле возникла 'благодатная почва' для ее выполнения. Оперативно присылается специальный человек - скорее всего, эсер с боевым опытом - и за день-два цинично выполняет доведенный ему приказ. Восстание состоялось, большевики растерзаны, вложенные в Деникина и Колчака деньги отработаны, а дальше - хоть трава не расти! И какое ему дело до судеб этих несчастных, одураченных солдат, запятнавших себя кровью и развращенных разбоем?
  
  - Товарищ Корнеева! Вас Савой вызывает! - отвлекла ее от мыслей Дорошевич. Принимая трубку, Лиза пытливо заглянула в глаза Софье Ивановне. И ничего особенно не увидела - обычное приветливое, располагающее выражение лица. Однако ее странную улыбку она запомнила и дала себе зарок поговорить со старшей телефонисткой.
  
  - Да, я слушаю!
  
  - Лиза, это Павел Езерский, - неожиданно назвался настоящим именем Николай.
  
  - Хорошее имя. А откуда тогда Вилецкий? - По-доброму усмехнулась Корнеева.
  
  Николай запнулся и не сразу ответил. Видимо, только что осознал, как представился. На ее памяти, он ни разу не оговаривался.
  
  - М-да... Так получилось... - Поначалу замялся он. А потом вдруг решительно и быстро ответил. - Он погиб по моей вине. И я решил, что буду жить за него. Поэтому Павел Езерский мертв, а Николай Вилецкий живет.
  
  - Извини, Николай, - деликатно отступила Лиза, поняв, что ненароком задела болезненный пласт в душе молодого человека.
  
  - Лиза, тебе надо перейти в 'Савой'. Ситуация серьезная...
  
  - Я знаю, - призналась Корнеева, внутренне удивляясь тому, что Вилецкий перешел с ней на 'ты'. - Я подслушала твой разговор с домом Бялого. Так что, про исправдом мне известно. Я перейду в Савой. А сейчас с Комисаровым могу поговорить?
  
  - Нет, - вздохнул Вилецкий. - Они с Пуховым пошли тюрьму отбивать.
  
  - Вдвоем?! - Изумилась Лиза.
  
  - Нет, конечно! - Усмехнулся Вилецкий. - В составе отряда из 25 человек. Там и Хавкин, и Фрид, и Маршин.
  
  - Коля, но ведь это несерьезно! - Возмутилась Корнеева. - Тюрьму охранял взвод китайцев, караульный батальон и чекисты. И, тем не менее, произошло то, что произошло!
  
  - Но хотя бы попробовать мы должны! - С явственной обреченностью возразил редактор 'Известий Ревкома'. После чего, помолчав, добавил. - Сейчас я к вам приду. Свяжете меня с телеграфом - надо телеграммы продиктовать. А прежде с тобой посоветоваться хочу. Хорошо?
  
  - Хорошо, - согласилась Лиза. И, положив трубку, вдруг увидела разочарованные взгляды телефонисток и Звягельского. Стало стыдно за свою минутную капитуляцию. Нет, конечно, она их не бросит. Хотя бы по той причине, что потом не сможет забыть эти глаза. Если, конечно, оно будет - это 'потом'...
  
  
  * * *
  
  Вилецкий пришел не один - в сопровождении двух милиционеров. Хоть и короткой была дорога от Савоя до телефонной станции - пару минут неспешной ходьбы - однако нынешним вечером перемещаться приходилось едва ли не бегом, прикрывая друг друга. Вокруг бродили разнузданные компании мародеров, ищущие, чем бы поживиться. Да и свои разведчики испуганно стреляли по каждой подозрительной тени, нещадно расходуя скромный запас патронов.
  
  Милиционеры казались похожими на нахохлившихся воробьев. Они внимательно рассматривали станцию, ворочая во все стороны головами, и, приземлившись на свободные стулья возле входа, сосредоточенно щелкали подсолнухи.
  
  Угрюмо оценив решительный вид Лизы, Вилецкий криво усмехнулся и сел за стол возле коммутатора. В этот раз он не балагурил и с дамами не шутил.
  
  - Я так понял, ты намерена остаться? - Вытягивая из кармана пальто сложенный листок бумаги, спросил он.
  
  Кивнув, Лиза раскрыла протянутый ей текст.
  
  - Да, но как ты догадался?
  
  Потерев глаза, Коля посмотрел на нее совершенно трезвым, но изможденным взглядом.
  
  - У тебя на лице написано. Лучше скажи, что думаешь по поводу этого текста? Кроме тебя, не с кем посоветоваться.
  
  Лиза вчиталась. Коротко и емко была описана ситуация в Сожеле. После чего следовала повторная просьба о помощи. Вилецкий неплохо владел словом. Так что советовать было нечего. О чем она ему и сообщила.
  
  - Вот и хорошо, - без выражения кивнул он. - Как думаешь, фамилию лидера мятежников указывать?
  
  Остолбенев, Корнеева с изумлением посмотрела на него.
  
  - Ты знаешь?! Конечно, указывай! Это важно! Откуда и что тебе известно?
  
  Поблагодарив 'паучиху' за предложенный чай, Вилецкий поморщился.
  
  - Разведчики от железнодорожников принесли. Насколько верные сведения - вот в чем вопрос! Дадим эту фамилию в телеграмме - и окажется какая-нибудь ерунда. Или не существует такого военспеца, или еще что-нибудь.
  
  - Военспец?! - Поразилась Лиза. В ее умозаключения этот факт не очень-то вписывался. Если только заранее засланный?..
  
  Побарабанив пальцами по столешнице, Вилецкий поднял на Лизу задумчивый невидящий взгляд.
  
  - Понимаешь, слишком уж странная фамилия, чтобы быть настоящей. Суди сама - Недозбруев.
  
  Хмыкнув, Корнеева поняла сомнения Вилецкого. Фамилия звучала, будто псевдоним под фельетоном. Хотя с другой стороны... Почему бы и нет? Сколько она знала всяких Кишко, Трусовых, Добрыйвечеров? И такая фамилия имела право на существование.
  
  - А ты припиши: лидер мятежников известен под фамилией Недозбруев.
  
  Вилецкий послушно поправил текст и выжидающе посмотрел на 'паучиху'.
  
  - Елена Васильевна, свяжите меня, пожалуйста, с телеграфной конторой.
  
  Телефонистка, польщенная, что такой импозантный молодой человек запомнил ее имя, расторопно соединилась с нужным абонентом и удивленно спросила у кого-то на другом конце провода:
  
  - А куда уже Семеновна подевалась? Да? Ох, а нам еще до утра дежурить! Если не больше! Соединяю!
  
  Вилецкий поздоровался в трубку, озадаченно приподнял брови и после обычных дежурных фраз принялся диктовать телеграмму.
  
  - Адреса? - Переспросил он по окончанию диктовки. - Могилев, Чернигов, Брянск, Минск, Москва.
  
  Услышав что-то явно неожиданное, Вилецкий недоуменно расширил глаза и показал жестом Лизе на вторую трубку.
  
  - Какой еще Нью-Йорк и Париж?! Вы о чем, молодой человек?!
  
  Обеспокоившись, Корнеева тут же подключилась к разговору. Вежливый мужской голос на другом конце провода с удовольствием продолжал:
  
  - Еще могу предложить Пекин, э-э-э, Лондон. Кстати, очень симпатичные города Прага, Берлин, Вена. Рекомендую! Категорически рекомендую.
  
  - Что все это значит? - С металлом в голосе возмутился Вилецкий.
  
  - Да вот подумалось мне: что вы все сидите, кисните в своем Савое? Выбрались бы уже мир посмотреть, что ли? Мир, он знаете ли, большой и многообразный. Всем места хватит. Это бы всех устроило. Ну не охота кровь проливать, честное слово! Поэтому ваш массовый и поспешный отъезд...
  
  - Кто Вы такой?
  
  - Человек разумный, желающий мира на земле и всеобщего блага.
  
  - А кроме Вас, разумного, еще кто-нибудь рядом есть?
  
  Неизвестный тяжело вздохнул и засмеялся. Лизе показалось, что он пьян. Хотя, говорил вроде ровно и язык не заплетался.
  
  - Есть! А как же не быть?! Целая армия Русской народной республики!
  
  Несмотря на очевидность произошедшего, слова ударили болезненно. Мрачно переглянувшись, Николай и Лиза одновременно положили трубки.
  
  Затянулась пауза. Корнеева ни о чем не хотела думать. Просто тупо смотрела на коммутатор.
  
  - Вокзал, тюрьма, почта-телеграф, - тихо перечислил Вилецкий. - По логике, следующие пункты: телефонная станция, Савой и ЧК. За очередность не ручаюсь, но...
  
  - Еще казначейство, - неожиданно для себя выдала Лиза.
  
  - Если ты хочешь оставаться здесь, тебе срочно надо продумывать пути отхода. Иначе...
  
  Посмотрев ему в глаза, Лиза вдруг с удивлением поняла, что совсем не знает этого человека. Всё, виденное в нем прежде, было напускным и наигранным. Словно взяв чужое имя, он самозабвенно вошел в чужую роль.
  
  - Спасибо, Павел, - не удержавшись, она назвала его так, как почувствовала. И пожала ему руки.
  
  Смутившись, он резко встал и, опустив голову, поспешно покинул телефонную станцию. Даже не попрощался. Будто сбежал - то ли от себя, то ли от Лизиного понимания.
  
  Застыв на секунду, подорвались следом и милиционеры, оставляя после себя тяжелый дух жаренных подсолнечных семечек.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"