Абакумада : другие произведения.

Мятежник. Книга 2-я. Пять дней весны. Эпилог

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Окончание романа (заключительные главы). 2-я редакция 48-й главы.
  Глава XLVII
  
  1919 год, Март, 28-го дня, 7.00 часов, город Сожель, помещение Штаба 1-й Армии Русской республики
  
  Стараясь держаться твердо на ногах, я вышел из автомобиля на мостовую и осмотрелся. Лил нудный холодный дождь, порывы ветра пронизывали до позвоночника, заставляя часовых у штаба прижиматься ближе к стенам. Но посетители, не взирая на погоду и ранний час, уже собирались в очередь.
  
  - Сообщите людям, что командующий сегодня не принимает, - распорядился я Архангельскому, столкнувшись взглядом с еврейской девушкой.
  
  Словно посчитав эту случайность приглашением к действию, она рванула напропалую ко мне. Даже Капустины не сразу отреагировали.
  
  - Господин генерал, господин генерал! - Запричитала девушка, оттесняемая Глебом. Посетители, отреагировав на ее слова, зашевелились, нерешительно двинулись к нам.
  
  Я отвернул лицо и насколько мог быстро направился к крыльцу штаба. 'Только бы не упасть, только бы не упасть!' - Свербела в голове одна-единственная мысль.
  
  - Господин генерал! - Снова вторгся пронзительный девичий голос. - Освободите из тюрьмы моего брата! Он не коммунист, он - беспартийный! Аарон Каган!
  
  Отгородившись от нее дверью и прислонившись к стене, я с трудом перевел дыхание, усмиряя колотящееся сердце. Все от меня что-то хотели. И всем казалось, что только я один в состоянии им помочь. Начиная от этой еврейской девушки и заканчивая полковником Матвеевым!
  
  Просил, едва ли не умолял - Матвеева, Бранда, Кузина!.. Замените меня всего на одну ночь! Дайте поспать!..
  
  Все соглашались, что сон мне жизненно необходим. Но никто - никто - не решался заменить хотя бы до утра! Словно сговорились: 'Только не сейчас! Мощная группировка красных наступает!' Грозился приказом назначить, вопреки желаниям и нежеланиям. Но каждый из кандидатов находил веские доводы устраниться.
  
  На Матвеева питал особые надежды. Но его полк в эти часы принимал на себя основной удар Брянской дивизии, подкрепленной автобронеотрядом из Москвы и Орловской артиллерией. Позиции переместились из-под Кореневки вплотную к Новобелице - так было проще держать натиск противника, не рассевая силы по широкой дуге. Как раз во время моего посещения командного пункта полка, случился прорыв красных на окраинные улицы предместья. Наша контратака быстро заставила противника бросить оружие и сдаться в плен. Но дальнейший разговор с Матвеевым тогда потерял всякий смысл. Не оставляя официального тона и возмущенно жестикулируя, он отказался наотрез.
  
  - Владимир Васильевич! Как Вы это видите?! Я сейчас брошу полк на произвол судьбы и поеду в штаб?! Часов на восемь, а то и больше? У меня ведь тоже нет ни заместителя, ни начштаба!!!
  
  Бранд, метавшийся между батареями, бронепоездами и подтягивающимися на новые позиции расчетами восточного и северного заслона, сделал страшные глаза и категорично сказал 'нет'.
  
  - Володя! Можешь расстрелять! Нет! Мне нужно город прикрывать и не позволить орловцам разбомбить наши позиции! Уже был обстрел станции Новобелицкой!
  
  Разговор с Кузиным был еще короче.
  
  - Я с обязанностями коменданта города не успеваю справляться! Три боя за сутки провел! И еще предстоит!.. Нет, Владимир Васильевич, не могу.
  
  Томилина просить не хотелось - результат был бы тот же. В итоге - очередная ночь на ногах, два выездных заседания штаба, полуобморочное присутствие на 'чрезвычайно важном' ночном собрании Повстанческого Комитета. Опять что-то о заложниках говорили...
  
  - Так и сдохнуть недолго, - пробормотал я, обретя силы к дальнейшему передвижению. И, заметив рядом Архангельского, попросил. - Разберитесь, что там с братом этой девушки. Если он действительно не коммунист, выпишите мандат на освобождение.
  
  Поручик с готовностью кивнул и вышел на крыльцо к посетителям. Вид у него был неважнецкий - припухшие веки, землистый цвет лица. Сказалась ночь на ногах, да еще в постоянных разъездах.
  
  Увидев в вестибюле зеркало, я оценивающе оглядел себя. Странное сочетание - отекшие и при этом ввалившиеся глаза. Цвет их поблек, словно вылинял. Выражение застывшее - ни о чем. Красные в прожилках белки... Щетина успела отрасти и, в совокупности с общей изможденностью физиономии, старила меня лет на десять-пятнадцать.
  
  Задумчиво рассматривая свой облик, я вдруг перестал отождествлять себя с ним. И не испытал по этому поводу ни удивления, ни тревоги. То ли усталость прорвалась, то ли равнодушие?.. Всё вдруг стало неважно. Что произойдет со мной и с миром вокруг? 'А с Олей?' - Спросил я сам себя. Внутри что-то дрогнуло, но тут же затихло и успокоилось. Разве есть Оля? Сожель? Мостовая? Вот это здание, Штаб? Вот этот человек за тонкой гранью стекла?
  
  Мысли путались и лениво укладывались в вязкую, притягательную темноту.
  
  - Владимир Васильевич! - Какой-то офицер в зеркале тряс меня за плечо. Чуждое, бесцеремонное вторжение... Как это возможно, чтобы существо из зазеркалья дотянулось до меня?! Что за мистика?
  
  Преодолевая апатию, еще способный удивляться, я дотронулся до разграничивающей нас глади. Облик чужака показался знакомым. Поверхность зеркала холодила пальцы. Странно, но прикосновение офицера к моему плечу было совсем иным - реалистичным, теплокровным.
  
  - Да что с Вами?! - В голосе послышался испуг.
  
  Возможно, всё это - наваждение?
  
  Я с силой стиснул веки, встряхнул головой, потер ладонями лицо. И вновь глянул в зеркало. Позади меня стоял опешивший, растерянный Маркелов.
  
  - Костя?
  
  - Так точно... - Несмело улыбнувшись, кивнул он.
  
  - Вы здесь давно?
  
  - Несколько минут. Хотел поблагодарить Вас за обещанный отдых. Жаль, с погодой не повезло... Но мы все равно хорошо вчера погуляли. А скоро, наверное, на позиции? Говорят, к самой Новобелице они передвинулись... - Все еще странно посматривая на меня, тараторил поручик.
  
  - Там видно будет. Ваша рота пока в резерве, - говорил ему и понимал, что оставаться Косте в резерве - всего ничего.
  
   Обстановка вокруг города усложнялась с каждым часом. По данным разведки, силы противника продолжали расти. И особенно - с юго-востока, где, по всей видимости, готовился главный удар. Предположение Томилина, что наступление будет идти с севера, пока не подтверждалось. И основывалось только на одном факте. Стоило подполковнику узнать из перехваченных телеграмм о присутствие в Жлобине командующего Западным Фронтом, бывшего генерал-лейтенанта Надежного, как тут же и последовал категоричный вывод.
  
  Матвеев сумел его оспорить и обосновать иную логику, очевидно применяемую при планировании операции Надежным. И все же, все же к неожиданностям с северной стороны нужно быть готовым. Не случайно там копились силы. Мадьяр принес сведения, что скоро они должны подкрепиться прибытием артиллерии. А я... Я со своим отражением умудрился себя перепутать! Командующий!..
  
  Но, по крайней мере, на меня не давил авторитет Надежного, и никакой священный трепет, как у Томилина, в душе не возникал. Да, боевой генерал Великой войны, да, человек толковый. Но не его ли части всем скопом сдавались нам в плен? И кем нынче окружен Дмитрий Николаевич? Гуревичами, Ильинскими и прочими подобными? Ну а как воевать под началом этих комиссаров, мы хорошо запомнили возле Овруча и Бережеси.
  
  Тем более, из последних перехваченных телеграмм следовало, что помимо Надежного, операцию против нас возглавлял какой-то ставленник Троцкого, член Реввоенсовета Пыжев. Матвеев его знал и отзывался в пренебрежительном тоне.
  
  Увлекшись размышлениями, я почти забыл о Маркелове. И, спохватившись, предложил:
  
  - Пойдемте, Костя. Угощу Вас кофе.
  
  Он послушно последовал за мной по лестнице, буравя мою спину обеспокоенным взглядом.
  
  - Владимир Васильевич, - осторожно начал поручик, наблюдая, как тяжело даются мне совсем не крутые ступеньки. - Если честно, я этот ячменный суррогат - терпеть не могу.
  
  - А у нас не ячменный, Костя. Самый, что ни на есть настоящий кофе. Городские купцы подарили. Так что пользуйтесь моментом. Наверняка, очень скоро закончится.
  
  Говорил я, прерываясь, с одышкой, чувствуя, как кровь стучит в висках. И потихоньку преодолел первый пролет.
  
  - Владимир Васильевич, - прорвало, наконец, Маркелова. - Что с Вами? Сердце? Может, врача вызвать? Журавина? Я - мигом!
  
  - Не вздумай! - Поморщился я. - Только Журавина здесь не хватало! Все просто, Костя. Смотри и запоминай, что происходит с человеком, который не спит четыре ночи подряд. Ч-чёрт, уже пятые сутки!..
  
  И самому не верилось, что такое возможно. Будто не про меня. Бедный, потрясенный Маркелов что-то говорил и предлагал. Я уже сто раз пожалел о своем признании. Все же иногда он был очень назойлив. Тем более, что мое внимание занимало уже другое - странная суета, царившая в штабе.
  
  Мимо нас по лестнице постоянно пробегали, второпях приветствуя, чины штаба. Деловито, целеустремленно, будто спешили исполнить приказ. Как бы то ни было, но я хорошо помнил, что никаких распоряжений, способных вызвать такой водоворот, этой ночью и утром не отдавал.
  
  - Постойте! - Окликнул я невысокого ладного офицера.
  
  Разгадка оказалась проста и ошеломляла настолько, что я не помнил, как вбежал по лестнице. В штабе ставил работу - такой, какой она и должна быть в принципе - опытный штабист подполковник Доссе!
  
  Попросив Маркелова обождать в коридоре, я вошел в зал заседаний, где и находился самонареченный начальник штаба. Увиденное - обескуражило. Под диктовку Доссе два офицера наносили на карту обстановку, согласно последним сведениям. Уже при мне вестовой принес ему стопку новых телеграмм. На отдельном столе лежали листы с машинописным текстом. Даже беглым взглядом я заметил, что это мои приказы, наконец-то, подробно расписанные на бумаге! В смежной комнате кто-то отправлял телефонограммы с заданиями по разведке.
  
  - Что здесь происходит? - Против воли тихо спросил я. И, буравя Доссе тяжелым взглядом, с острой тоской понял - явиться сюда у меня сил хватило, а вот поставить самозванца на место - уже нет. Исчерпались внутренние резервы. Да и стоило ли оно того? Пока всё, что он сделал сегодня, определенно было на пользу общему делу. Но оставался вопрос, и я задал его при всех.
  
  - Для чего всё это, Аркадий Борисович? Четыре дня Вы нас игнорировали и вдруг... Что задумали?
  
  Ответ его был непонятен. Возможно, он специально так строил фразы, что они пролетали мимо моего замутненного сознания. В течение пятиминутного убаюкивающего монолога, Доссе умудрился вместе со мной выйти из зала заседаний и пройти в мой кабинет. А там, на узком кожаном диване, была расстелена постель - с пышной белоснежной подушкой и клетчатым пледом. На стуле рядом лежала свежая пара белья и полотенце.
  
  - Через пару минут Вам доставят горячий завтрак. Мы специально заказали в ресторации...
  
  Я с усилием воли оторвал взгляд от подушки.
  
  - Подполковник, по какому праву Вы распоряжаетесь?!..
  
  Он сбился и, помолчав, ответил.
  
  - Как представитель Повстанческого Комитета в Штабе. Разве этого - мало?
  
  - Мало!
  
  - В отсутствии начальника штаба, в трудную минуту для нашей армии я прилагаю все усилия, чтобы наладить должную работу. Что Вам не нравится?
  
  Я кивнул на постель.
  
  - Всё не нравится. И особенно - чрезмерная забота.
  
  - Господин Недозбруев, Вы вольны подозревать меня в чем угодно. Но, слово чести, я действую в Ваших интересах. Насколько я знаю, Вам необходим отдых. И пока Вы спите, готов...
  
  - Довольно, подполковник. Но что будет потом? Продадите коммунистам всех, кого запросят, выторговывая себе свободу?
  
  Аркадий Борисович изобразил оскорбленную невинность.
  
  - Напрасно Вы так, Владимир Васильевич! Поступок мой действительно вызван лучшими побуждениями!.. А Ваши слова, уверен, продиктованы крайней усталостью. Это подумать только - сколь нечеловеческое напряжение Вы испытываете!.. И пусть момент не благоприятствует серьезному разговору, я обязан пояснить Вам некоторые скрытые нюансы в сложившейся ситуации. Чтобы не было недоговоренностей...
  
  - Подполковник Доссе! - Скулы сводило от источаемой им фальши и многословия. - Я вполне ясно выразился! Избавьте меня от своей заботы!
  
  Внутри все кипело и дрожало, я едва справлялся со своими эмоциями. А потом вдруг подумал: из-за чего, собственно, так бешусь? Стоило ли быть категоричным в отношении Доссе? Ну, преследовал подполковник свои интересы. Но сейчас-то они определенно пересекались с нашими!.. Пусть временно. Так почему бы и не использовать столь редкостное совпадение?
  
  При этом я понимал, что спать мне теперь нельзя - пока не обрету замену из числа доверенных лиц. А до тех пор нужно заставить Доссе работать на полную катушку и контролировать с помощью Матвеева, Бранда и Кузина. Как показалось в тот момент, задача была вполне реальной.
  
  - Впрочем, ладно... Учитывая сложность ситуации, готов еще раз рискнуть и назначить Вас временно исполняющим обязанности начштаба. Считайте, уже назначил, - нахмурился я. - Готовьте приказ. Но прежде распорядитесь убрать отсюда постель.
  
  Доссе окинул меня цепким, оценивающим взглядом, учтиво кивнул и незамедлительно покинул мой кабинет.
  
  И тут же сомнения вернулись ко мне. Может, напрасно так поступил? Посоветоваться, увы, было не с кем. Не с Маркеловым же. О котором, надо признать, я снова забыл.
  
  
  * * *
  - Ну, а что рассказывать? - Тяжело вздохнул Костя, дождавшись, когда солдат вынесет постель. - Вот так и получают разочарования в жизни. Мечтал - приеду, она встретит меня, как героя!.. Эх, да что там!..
  
  Он махнул рукой, помрачнел пуще прежнего и с отрешенным взглядом отпил кофе.
  
  - В общем, не успел прибыть в Сожель, быстро побрился, порезался из-за спешки - помчался к ней. А там... Два корнета из второго эскадрона сидят, чаи гоняют. Намеренно на смех меня подняла и за дверь выставила!
  
  Не удержавшись, я заулыбался.
  
  - Так Вам повезло, Костя.
  
  Он бросил на меня угрюмый вопросительный взгляд.
  
  - В чем же повезло?! Предала многократно, да опозорила!..
  
  - Хороший урок. Вы не сразу усвоили - помните, прежде был случай с Федей Колесниковым? Вот она Вам его и повторила. Для пущей науки.
  
  Он опустил лицо. Наверное, напрасно я с ним так. Юноша глубоко переживал ситуацию, а тут еще и мой сарказм.
  
  - Вы, Костя, главное, не сделайте ошибочного вывода, что все женщины таковы. Поверьте, они - разные, - зачем-то добавил я и перевел взгляд на часы. Десять минут в отвлеченной болтовне с Маркеловым стали для меня настоящим отдыхом. Даже мысли несколько прояснились. А вот кофе почему-то не брало. И вкуса его я не чувствовал. Может, и вправду ячменный суррогат?
  
  - Разные, - со вздохом кивнул Костя. И, допив кофе, рассеянно добавил. - Но только мне почему-то всегда одинаковые попадаются.
  
  Закономерность он установил верную. Можно было бы порассуждать с ним на эту тему, но мысли мои настойчиво вращались вокруг Доссе и ситуации, в которую я сам себя вверг.
  
  
  1919 год, Март, 28-го дня, 9.00 часов, город Сожель, помещение Штаба 1-й Русской армии
  
  Разговор с Костей стал недолгим затишьем перед бурей. Не успел я зайти в зал заседаний, на телефонный аппарат уже звонил Томилин - со свежими новостями. Докладывал подполковник быстро, нервно, и слова его периодически ускользали от моего восприятия. Приходилось даже переспрашивать.
  
  В восьмом часу утра с северо-востока к городу подошел отряд красных - в количестве трехсот человек. Возле предместья - деревни Прудок - противник остановился и выслал в разведку полувзвод - прощупать нашу оборону в направлении Полесской станции. Однако вскоре этот дозор наткнулся на заслон пятой роты 67-го полка и после получасовой перестрелки отступил, потеряв двух человек убитыми. Как выяснилось позже из обнаруженных документов, то были красные курсанты из Могилева.
  
  Следом по телеграфу поступили тревожные сообщения от Матвеева и Бранда. Начался артиллерийский обстрел Новобелицы. Брянская дивизия пошла в наступление, и бой на юго-востоке принимал серьезный характер. Матвеев попросил немедленно прислать подкрепление - все имеющиеся у нас резервы. Его оценке ситуации я доверял. Все - значит все.
  
  Бранд уведомлял, в свою очередь, что намерен установить две гаубицы из батареи Утехина на высоком берегу Сожа - прямо в парке, возле Дворца Паскевичей. Помимо этого, он разместил один взвод с трехдюймовками возле моста через Сож и другой взвод - на противоположной окраине Новобелицы. И считал необходимым согласовать этот вопрос со мной. Прежде чем отвечать, я попытался вникнуть в его логику.
  
  Конечно, горожанам размещение гаубиц в парке придется не по душе. Но высокий холм на правом берегу Сожа, занимаемый усадьбой бывшего князя - господствующая высота на многие версты вокруг. С нее открывается отличная перспектива на Новобелицу и на позиции противника за предместьем, до которых по прямой было около четырех верст. Сама же Новобелица - ровная, как стол. Негде там гаубицы ставить. Трехдюймовки у моста и на выезде - тоже верно. Обойти этот населенный пункт противнику сложно - паводок, заливший низкий левый берег на пару верст в ширину, создавал серьезную помеху. 'Решено', - кивнул я сам себе, диктуя текст ответной телеграммы.
  
  Язык заплетался. Все кружилось и плясало, вызывая тошноту. Пошатнувшись, словно пьяный, я вышел к себе в кабинет за каплями настойки эхинацеи. И в коридоре наткнулся на хмурого и сонного Архангельского.
  
  - Поручик, у нас лимоны и шоколад еще остались?
  
  Он вяло качнул головой.
  
  - Заварите 'коктейль'. И на себя тоже. Я не могу пока отпустить Вас отдохнуть.
  
  Капли Перенталя уже почти не действовали. Проясняли муть в голове на пять минут - вот и весь эффект. Но продержаться в особо трудный, короткий момент все-таки помогали.
  
  На выходе из кабинета меня перехватил встревоженный прапорщик Блинов со стопкой телеграмм в руках.
  
  - Товарищ командующий, разрешите обратиться!
  
  - Что у Вас? Если не столь важное, позже.
  
  - Мне кажется, дело срочное и важное! - Волнуясь, настоял Василий.
  
  Тяжело вздохнув, я вернулся вместе с ним в кабинет.
  
  - Ну, что там еще?
  
  Он начал сбивчиво.
  
  - Выполняя Ваше вчерашнее поручение - передать по телеграфу призыв всем войскам поддержать нас...
  
  - Прапорщик, ближе к сути!
  
  - Я вступил в переговоры с командиром Могилевской батареи, прибывшей на станцию Узу. Опасаясь перехвата телеграмм, он не представился и действовал через посредника. Поэтому точной уверенности нет...
  
  Вникать в детали не было сил.
  
  - Подробности - позже. Что-то важное?
  
  Блинов смутился еще больше.
  
  - В общем, этот командир... Он только что опять выходил на связь... Полчаса назад батарее поступил приказ - выдвинуться в точку... Координаты он сообщил! Эта точка в трех верстах от городской окраины. Приказано обстрелять Полесскую станцию и уничтожить наши эшелоны!
  
  У меня даже сердце на миг остановилось.
  
  - Достоверность?!
  
  - Никаких гарантий, - почти прошептал Василий, и щеки его покрылись пунцовыми пятнами. - Возможно, это - игра. Возможно - правда. Он утверждает, что комсостав не желает выполнять приказ. Не только офицеры, но и солдаты намерены перейти на нашу сторону. Но им нужно знать, что мы готовы их принять! Просят сигнал в подтверждение. Указали точку, координаты. Если с нашей стороны будет произведен через двадцать минут выстрел в эту точку... шрапнелью...
  
  - Шрапнелью? - Недоуменно переспросил я. - А если у нас ее нет на северном заслоне?
  
  - Прошу прощения, товарищ командующий... - Лицо у Блинова уже полностью стало малиновым. - Я по собственной воле, прикрываясь якобы Вашим поручением, уже узнал. Есть шрапнель...
  
  И он замолчал, видимо ожидая моего гнева.
  
  - Дальше! - Приказал я.
  
  - Так вот, если будет произведен такой выстрел, значит мы ответили согласием и могилевские артиллеристы на позицию не выходят, саботируют... Но... Гарантий, повторю, никаких...
  
  Не теряя времени и сбивая углы, я ринулся в зал заседаний, к телеграфному аппарату. Блинов держался следом. Правда это или нет, но выстрел мы сделаем!
  
  Молодой телеграфист встретил нас испугано, и от неожиданности пролил чай на чистые бланки. Я первым же делом продиктовал ему сообщения для Бранда и Томилина. Без объяснений. В такое-то время, в такую-то точку произвести один выстрел шрапнелью! И пока дожидался ответа, отправил Блинова к телефону:
  
  - Прапорщик, срочно соединитесь с Полесской, действуйте от моего имени! Пусть рассредоточат эшелоны! И санитарный поезд обязательно уберут куда-подальше!.. Потребуйте к аппарату Журавина!
  
  Казалось, я жду у телеграфа целую вечность, и никто не собирается отвечать. Первым отозвался Бранд - буквально за пять минут до времени выстрела. Лаконично подтвердил готовность выполнить приказ. Затем, почти без паузы, объявился Томилин. Сообщил, что принял приказ к исполнению, но имеет ряд вопросов серьезного характера. И в завершении всего огорошил меня известием о прибытии на заслон трех парламентеров от командующего Западным Фронтом Надежного! 'Что ж, вот и поговорим', - подумал я, отдавая через телеграфиста приказ Томилину немедля явиться ко мне вместе с делегацией красных.
  
  - Товарищ командующий! Журавин на проводе! - Наконец, доложил Блинов.
  
  По пути к телефонному аппарату я глянул на часы. Время выстрела прошло. Из-за далекой канонады в Ново-Белице и не различить было.
  
  - Прапорщик Блинов! Попробуйте выйти на связь с командиром артбатареи! Они должны были получить сигнал! Нам нужно подтверждение, что обстрела не состоится!
  
  Ситуация выжала настолько, что даже взять с рычажков трубку с первого раза не получилось. На мне всё дрожало. И голос тоже дрожал. Собравшись, я выдавил:
  
  - Недозбруев у аппарата!
  
  - Приветствую, Владимир Васильевич! - Тон у Журавина оказался до неприличия спокойным и миролюбивым. - Нахожусь на Полесской станции. Готовлю к отправке паровоз с двумя вагонами для раненных в сопровождении врача и фельдшеров. Планирую на станции Новобелицкой погрузку производить. От места боя недалеко, думаю, оперативно управимся.
  
  - Подводы для эвакуации раненых к станции Вам выделили?
  
  - Так точно. Но тут еще пришло распоряжение от Вашего имени, санитарный поезд на сортировочную отогнать. Можно ли узнать целесообразность данного приказа? Сейчас мы располагаемся очень удобно - возле Интендантского городка, рядом с телефонным проводом. Что для нас безусловно важно...
  
  - Алексей Дмитриевич, есть сведения, что вскоре последует артиллерийский обстрел Полесской станции. Возможно, нам уже удалось его предотвратить. Но никаких гарантий пока нет...
  
  Голос Журавина сразу потускнел.
  
  - Даже так? - Словно про себя пробормотал он. - Надо полагать, с севера?
  
  - Именно так.
  
  Доктор помолчал. А затем, искусственно бодрым тоном поинтересовался:
  
  - Известно ли, каким временем мы располагаем?
  
  - Нет. Но полчаса у Вас вероятно есть! - И, не удержавшись, уточнил. - Как... там? После перевозки?
  
  - Неплохо. Лучше, чем я ожидал. А голос - так определенно бодрее, чем у одного нашего общего знакомого.
  
  Все-таки и Журавин не изменил себе... Умудрился прочитать мне нотацию и при посторонних!
  
  Я хотел было улыбнуться, но вдруг почувствовал, что лицо уже не слушается и расползается в кривую неконтролируемую гримасу. Сознание заволакивалось туманом, веки тяжелели. Кажется, я стремительно и неотвратимо превращался в 'утес'.
  
  
  
  1919 год, Март, 28-го дня, 10.30 часов, город Сожель, помещение Штаба 1-й Русской армии
  
  От ужасной метаморфозы спасло чудо - в лице командированного в штаб Никитенко. Прибыв со срочным поручением от Матвеева и увидев, что я прямо на глазах впадаю в прострацию, он, долго не церемонясь, лично напоил меня заветным 'коктейлем'. И на этом не успокоился. Отвел в гостиничный номер, где я смог принять холодный душ.
  
  Заметив, как дрожит бритва в моих руках, он предложил.
  
  - Владимир Васильевич, позвольте?
  
  Пришлось согласиться. Иначе бы изрезал себе всю физиономию.
  
  Брил Семен Аркадьевич быстро и умело. И при этом что-то насвистывал себе под нос.
  
  - В мирное время вполне в брадобреи можете податься, господин Никитенко, - попытался пошутить я.
  
  - Да какой из меня господин? - Вздохнул ротный, всматриваясь в мое лицо. - Ничего, Владимир Васильевич. Вам бы еще до обеда продержаться. А там и поспать можно. Дивизия эта не больно-то охотно против нас идет. Чуть что - оружие бросают. Сейчас основной удар собьем и отдохнем.
  
  - Не так все просто, Семен Аркадьевич, - мрачно возразил я. И тут вдруг вспомнил. - Постойте! Вы же от Матвеева прибыли? Со срочным поручением?!
  
  - Так точно. Поручение то я уже выполнил, пока Вы в себя после бурды приходили. Подполковник Доссе организовал всё, что надо было, - и связь с железнодорожниками, и пустые подводы, и мешки с песком. И отправили на платформе, как просил Михаил Семенович. Вот, через десять минут назад с ней отбываю - свои два взвода, что в резерве стояли, повезу.
  
  Я с удивлением глянул на него.
  
  - Какие еще два взвода? Вторая рота в полном составе со вчерашнего дня на позициях. Разве не так?
  
  Он нахмурился, вытирая бритву от пены и стараясь не встречаться со мной взглядом.
  
  - Никак нет, - наконец, признался Никитенко. - Полувзвод на охране оставался...
  
  - Полувзвод? Это братьев Капустиных и Алимова Вы считаете полувзводом?
  
  - Да еще ж на охране эшелонов бойцы стояли. Капустины при Вас остаются, мы их в расчет не берем. Потом полувзвод матросиков этих, черт бы их побрал!.. Пущай повоюют, дармоеды! Ну и...
  
  - И? Откуда еще взвод?
  
  - Из хозчасти, мой бывший. Матвеев обещал согласовать с Вами...
  
  - Что ж получается, Семен Аркадьевич? - Оторопел я. - Даже Вам доверять нельзя? За моей спиной творите, что вздумается! Этот взвод - единственный боеспособный! Без него наши хозяйственные и штабные эшелоны совсем не прикрытыми останутся! Полесскую голыми руками можно будет брать!
  
  Однако Никитенко и не думал отступать.
  
  - Владимир Васильевич! Да мы ведь со всех сторон город защищаем! Ничего серьезного той станции не грозит! Ну а прорвется случайно несколько человек, так ведь и каптенармусы пару раз выстрелить сумеют! Им и полезно будет - жирок от нервов малость растрясут! А нам сейчас свежие люди позарез нужны!!!
  
  - Никитенко, неужели этот вопрос нельзя было решить по-хорошему? Как Вы вообще посмели!?.. Честно говорю: от Вас - не ожидал...
  
  Семен Аркадьевич замялся, опустил глаза. И после затянувшейся паузы признался.
  
  - Да меня Матвеев и отправлял сюда - прямо из боя вырвал - чтобы я лично уговорил Вас. Но... Как посмотрел на Ваше состояние... Подумал, Вам не до того сейчас... Время, опять же, утекало... Ну и распорядился... На свой грех... Вину свою признаю. И готов отвечать головой...
  
  Мы закурили. Самое странное, что воспринял я эту ситуацию как-то слишком сглажено. Больше возмущался вслух, чем в действительности. Армейский устав и соображения принципиального характера требовали принять какое-то решение, но самому мне совершенно ничего не хотелось. Я действительно устал. Устал от всего. Даже курение не удовольствие приносило, а лишнюю трату сил.
  
  - Хорошо. Вы ответите. В обязательном порядке, - делая усилие над собой, чтобы казаться категоричным, пообещал я. - Вскоре после того, как будет окончен этот бой. А пока... Отдаю в Ваше распоряжение взвод хозчасти. Можете быть свободны.
  
  Смущенный и виноватый, явно недовольный собой, Семен Аркадьевич ушел. А я запоздало понял, что даже не поблагодарил его за свое возвращение в адекватное состояние.
  
  
  
  1919 год, Март, 28-го дня, 12.00 часов, город Сожель, помещение Штаба 1-й Русской армии
  
  Делегация, присланная к нам красными - и совсем не генералом Надежным - на поверку оказалась совершенно не стоящей внимания. Командир могилевских курсантов отправил на переговоры троих своих подопечных еще на рассвете. Этакий 'визит вежливости' - предложение сдаться до начала боев. Но не успели парламентеры покинуть станцию Узу, как обстановка кардинально изменилась, и миссия курсантов потеряла всякий смысл.
  
  Ничего важного 'делегация' сообщить не смогла. И потому была отправлена под конвоем в вагон к тем пленным красноармейцам, что не пожелали переходить на нашу сторону.
  
  Командир 67-го полка Томилин получил исчерпывающие ответы по поводу необходимости выстрела шрапнелью, после чего несколько поуспокоился. Он, как выяснилось, всерьез опасался, что наш 'непонятный жест', вызовет ответный массированный артиллерийский огонь.
  
  - Геннадий Федорович, - неожиданно вмешался в наш разговор подполковник Доссе. - У меня складывается впечатление, что опасения - это единственное, что занимает Вас в последние сутки.
  
  Смуглое лицо Томилина стало практически коричневым от гнева. Начались взаимные пикировки - утомляющие и совершенно бессмысленные. Пришлось положить этому конец, приструнив обоих офицеров.
  
  - Товарищ командующий! - Все еще пылающий возмущением, перекинулся на меня Томилин. - Я требую вернуть на позиции второй батальон! Тот, что передан в подчинение полковнику Матвееву. У нас не сомкнута дуга обороны! Ведь очевидно, что рано или поздно эта брешь будет обнаружена!
  
  - Изыщите собственные резервы. Например, за счет уменьшения численности личного состава на заслонах, - предложил я. - Юго-восточное направление сейчас решающее. Или Вы предлагаете вывести этот батальон с позиций в самый напряженный момент?
  
  Между тем, известия от Матвеева были обнадеживающими. Части хорошо держались и успешно отбивали атаки противника. После прибытия подкрепления, и в дело вступил второй эскадрон под командованием ротмистра де Маньяна, на одном из опасных участков удалось провести успешную контратаку. Тем не менее, отзывать батальон из Новобелицы прямо сейчас - было бы неразумно. И я не понимал, что двигало Томилиным.
  
  - Что ж... Я Вас предупредил, - буркнул подполковник на прощание, отправляясь к себе на позиции.
  
  Доссе странно посмотрел ему в след.
  
  - Надо констатировать, противник перехватил у нас инициативу и теперь держит в постоянном напряжении. Если в ближайшие часы мы не переломим ситуацию...
  
  - Что произойдет?
  
  Подполковник окинул меня ледяным взглядом.
  
  - Вам бы поспать, Владимир Васильевич. Сейчас для этого наиболее выгодный момент.
  
  Я усмехнулся.
  
  - Кажется, Вы противоречите сами себе. Или видите особый смысл в том, чтобы я пропустил перелом ситуации?.. Впрочем, в одном Вы правы - немного развеяться на свежем воздухе мне точно не повредит.
  
  Атмосфера в штабе действовала угнетающе. Наверное, сказывалось, что подходило к концу действие 'коктейля'. Поэтому стоило побыть под дождем, сменить 'декорации'. И, к примеру, проинспектировать обстановку на Полесской станции. При этом я понимал, что к Оле заходить ни в коем случае нельзя. По многим причинам. Но главное - не хватало еще рухнуть при ней в обморок.
  
  
  
  1919 год, Март, 28-го дня, 12.30 часов, город Сожель, Полесская станция
  
  Поездка на авто действительно бодрила. Под дождем, на ветру, да на скорости моим попутчикам было чрезвычайно неуютно. Мне же - хорошо.
  
  Вдалеке раздавалась ружейная перестрелка, перемежаемая пулеметными очередями. На один из северных заслонов наступал обнаруженный еще утром отряд красных курсантов. Об этом сообщил Томилин прямо перед моим выездом на Полесскую станцию.
  
  Сильный северо-западный ветер, доносящий звуки боя, создавал обманчивое впечатление близости происходящего. Братья Капустины нервно переглядывались. Шофер хмурился и несколько раз вопросительно оборачивался ко мне. Их повышенная тревожность начинала напрягать.
  
  - Товарищ командующий! - Уже на подъезде к станции не выдержал Денис. - Здесь что-то происходит! Может быть опасно!
  
  - Отставить!.. - Начал я и вдруг с ужасом сообразил. По данным Томилина, курсанты атаковали северо-восточный заслон! А ветер был северо-западный! Как раз со стороны Полесской станции! Из-за своего дрянного состояния я не смог сразу сообразить!.. Бой шел на станции!
  
  Но ведь!.. Санитарный поезд успел вернуться на Полесскую!!! И Оля!!!.. Она была где-то там, посреди разгорающегося боя!..
  
  Сердце мое било набатом в голове. Хватаясь ватными, не слушающимися пальцами за рукоятку, я с трудом вытянул из кобуры 'наган'.
  
  - Вперед! - Просипел я, встав в полный рост в попытке рассмотреть происходящее.
  
  Какие-то люди в военной форме и почему-то без оружия бежали со станции в разные стороны. Наверное, наши тыловые команды. Глянув вправо, я увидел, наконец, что вызвало у них панику. С северной части Интендантского городка на эшелоны наступали цепи. Человек триста. 'Вот тебе и несколько прорвавшихся красноармейцев, дорогой товарищ Никитенко!' - Мелькнула первая злая мысль. Ситуация выглядела угрожающей.
  
  - Трошин! Гони к самой станции! - Приказал я шоферу. - Там телефонный аппарат! Вряд ли они оборвали провод!
  
  В последующие несколько минут, пока мы тряслись на колдобинах, обстановка переменилась. Цепи неожиданно остановились и залегли. Я прислушался - со стороны эшелонов стрелял пулемет! Но увидеть ничего не мог. Обзор в нужном направлении перекрывали сараи, стоявшие вплотную к путям. Оставалось только догадываться о происходящем.
  
  Наконец, 'Руссо-Балт' выскочил на открытое место перед станционным зданием.
  
  - Трошин! Беги к начальнику станции, требуй моим именем соединить со штабом!
  
  Опасливо оглядываясь на загроможденные эшелонами пути, шофер скороговоркой повторил мое сообщение для Доссе про обстановку на Полесской и выпрыгнул из машины.
  
  - Всё верно! Вперед!
  
  Я перебрался за руль и выехал на переезд, приказав Капустиным приготовиться вести огонь по противнику. И тут из-за ближайшего эшелона навстречу нам выбежала толпа солдат - человек тридцать. Взвизгнули тормоза. Завидев авто, они резко остановились и с испугом уставились на меня. Наши...
  
  - А ну прекратить панику! Пулю в спину от большевиков захотели?!
  
  Последовавшее затем мое внушение было коротким, пожалуй, жестким, но, судя по реакции, ёмким. К счастью, при беглецах оказались винтовки. Поставив старшим над ними Глеба Капустина и обозначив боевую задачу, я уточнил:
  
  - Где пулемет установлен, известно?
  
  Ответ заставил меня испытать новый приступ ужаса. Ведущий бой 'максим' находился в вагоне-теплушке санитарного поезда! А сам поезд стоял первым со стороны наступающего противника!
  
  Не помню, как пролетел на авто короткий остаток пути. Осознание себя включилось, когда я с револьвером в руке, задыхаясь, уже бежал от переезда по насыпи к хвосту журавинского эшелона. Свистели пули, Денис отвечал выстрелами. Мне было не до того. Впереди шел бой. 'Ходячие' раненые, санитары, фельдшеры вели довольно плотный огонь. Судя по всему, именно они заставили цепь остановиться.
  
  Достигнув крайнего вагона, я залег на насыпи рядом со старым-знакомым усатым дядькой-хозяйственником. С важной степенностью, какая бывает у опытных бойцов, он стрелял из трехлинейки.
  
  - Где Журавин?
  
  Не отрывая взгляда от прицельной планки, дядька ответил.
  
  - Ляксей Дмитрич за ранеными на Новобелицкую уехавши. А тут такая беда приключилась...
  
  - Черт! - Не удержался я, осматривая поезд. Кто-то вел огонь, забравшись на крышу вагона, другие - из тамбуров и окон. Раненный с забинтованной ногой улегся между рельс, на шпалах, и стрелял из 'нагана', прикрываясь вагонным колесом. Периодически звенели разбивающиеся от попаданий стекла. Сердце мое невыносимо ныло.
  
  - Кто командует? - Уточнил я у хозяйственника, заподозрив командира в молодом парне с рукой на перевязи.
  
  - Прапорщик из раненых. Из утрешнего поступления. Да, он самый, Вашбродь. Верно угадали. Толковый хлопчик.
  
  - Это хорошо, что толковый, - рассеянно кивнул я, безуспешно пытаясь понять, в каком же вагоне находится Оля. Со вчерашнего вечера эшелон стал длиннее, и многое в его составе поменялось. Пришлось прибегнуть к помощи. - Где Савьясова? Раненая, которую вчера вечером из госпиталя перевели.
  
  Не удивившись моему вопросу, мужичок оторвался от винтовки и, нахмурившись, пробежал взглядом по эшелону.
  
  - А вон, гляньте - вагон с отколотыми буквами... Пятый отсель.
  
  Затаив дыхание, я отсчитал вагоны. На крыше Олиного вели стрельбу трое бойцов. Внезапно начался сильный ливень. Приказав Капустину оставаться на месте, я рванул вдоль поезда, почти не пригибаясь. Споткнулся обо что-то, едва не упав, и, наконец, достиг заветного вагона.
  
  Здесь остро воняло мокрым железом, порохом и нечистотами. Невыносимо, до тошноты. Я уже поднимался в тамбур, когда вдруг зазвучали выстрелы справа. С нашей стороны вступил в бой еще один пулемет. Для подмоги было рановато. Похоже, пришли в себя наши тыловики. Вспомнили, что и у них 'есть зубы'.
  
  Почувствовав перемену, противник не решился продолжать атаку и начал отступать. Это хорошо просматривалось через разбитое окно в тамбуре. Впрочем, мне было не до оценки ситуации. Пришла мысль: наверняка, в купе у Оли тоже разбитое окно! Только бы ее не изранило! А если шальная пуля угодила?!.. И воображение с готовностью нарисовало мертвенно бледное лицо с маленькой черной дыркой во лбу и тонкой струйкой темной крови, стекающей в застывший глаз. Как в первом бою у Глыбова, моего однокашника по школе прапорщиков...
  
  Ноги подкосились. Холодея от ужаса и с трудом сохраняя самообладание, я уговаривал себя, что это только фантазии. Оля жива, обязательно жива! Но, наверное, сильно напугана. Самовнушение помогало плохо, но все же помогало. По крайней мере, я смог идти дальше. Стиснув зубы, вошел в коридор и, вспоминая нумер Олиного купе, огляделся. Кажется, третье? Но тут под сапогами хрустнули осколки стекла, вновь нахлынуло то же кошмарное видение - реалистичное, с мельчайшими подробностями, даже с запахом крови.
  
  Катастрофически не хватало воздуха. И не было больше сил. Привалившись спиной к стене, я старался заново научиться дышать. Несколько раз глубоко и медленно вздохнул, как учил Журавин. Увы - если и помогало, то незначительно. Наконец, сделал пару шагов вперед и резко отворил дверь в купе.
  
  Оля лежала совершенно неподвижно, как неживая, и голова ее нехорошо запрокинулась назад...
  
  - Оля!.. - Не выдержал я.
  
  Она вздрогнула, шевельнулась. Тихо простонала. Поднесла левую руку к лицу, устроилась по-другому на подушке. И на лбу ее, кроме повязки, ничего не было! Живая!..
  
  Я шумно выдохнул, приходя в себя и начиная здраво соображать. Стенки купе не пробиты, окно цело... Никакая шальная пуля не влетела! Да и бой шел со стороны коридора!
  
  - Володя? - Слегка осипшим ото сна голосом удивленно спросила Оля. И насторожилась. - Ты весь вымок...
  
  Не оставалось сил, чтобы ответить. Я смотрел в ее глаза, обволакиваясь светло-серым сиянием, погружаясь в них, словно в гипнотическую бездну. И понимал, что дороже Оли для меня никого нет.
  
  Мой долгий взгляд и затянувшееся молчание смутили ее.
  
  - Знаешь, мне снился дядин дом. Лето, я читаю книгу на веранде, идет ливень с градом и громко разбиваются о крышу яблоки. Они от ветра и града падали...
  
  Едва улыбнувшись, я кивнул. Яблоки... Хороший сон. К здоровью, мама говорила.
  
  Резко навалилась дурнота. Со страшной силой заломило виски. Так и не сумев ничего сказать, я вышел из купе и выставил через разбитое окно под дождь голову. Но лучше почему-то не становилось.
  
  
  * * *
  - Не помогает? - участливо спросил чей-то приглушенный голос. - Ох, беда-то, беда!..
  
  Дождь по-прежнему лупил изо всех сил. Струйки воды стекали с макушки в глаза, за ворот. Голова гудела, а голос за моей спиной все говорил и говорил. О том, что в окрестностях станции прекрасные сады, про замечательные яблоки, поставляемые в столицы, и про то, что уже в скором времени ничего этого не будет.
  
  Отпрянув от окна, я прислонился спиной к стенке, чувствуя, как очередной ручеек с волос проследовал в ухо. Ледяной душ нисколько не взбодрил. Спазмы пронзали голову. Я едва держался на ногах, не имея сил даже глаза скосить, чтобы посмотреть на того, кто продолжал нудно зудеть рядом со мной.
  
  - Вот я и говорю ему: мил человек, разве так поступают? Совесть-то - она иного просит. Как же наперекор ей? Задушит совесть-то. Если жить тебе год-другой, пусть даже десять лет - то оно, понятно, задушить и не успеет. А если полвека и более? Нарастет на совести всякого, как ком нарастет, к земле прибьет. Дышать не сможешь. Он смеялся тогда, не верил. Ну, оно, конечно, - жизнь вокруг иное ему показывала...
  
  - Кому?.. - На выдохе прошептал я, пытаясь достать из внутреннего кармана папиросы. Хорошо хоть в портсигаре были, не промокли.
  
  - Кому? Да Ивану Федоровичу... Он после ранения, помню, приехал. Старый уже. Помирать не хотел. Много мы с ним тогда бесед имели. Говорю ему: вернешься после того, как упокоишься. Не верил. А ведь так-то оно и случилося.
  
  - Курить будете?
  
  И я протянул этому человеку портсигар.
  
  - Благодарствую премного, но не балуюсь энтим зельем. Помню, покойный Николай Петрович угощал... Я отказываюсь, а он запамятует и снова угощает. Грех было обижаться. Годы его обидели - к земле пригнули. Великий человек, великие дела вершил, а в преклонном возрасте... Эх, сложно с ним было в последние-то годы! Капризы, обиды, брюзжание... Но к его чести признать - любил город и многие блага ему сотворил. После пожара, когда пепелище на пепелище - все дотла выгорело - золота не пожалел, отстроил Сожель в камне и стал главным виновником его возрождения!.. Да-а-а... И по завещанию велел себя нашей земле предать. Так и сделали... Да вот давеча злыдни нашлись, из могилы подняли. Но я его спрятал. Незачем им над Николаем Петровичем более святотатствовать. Никто теперь не найдет.
  
  Он замолчал. Наступила странная, прозрачная тишина. И я вдруг понял, что сижу на садовой скамейке, у реки. Холодно. Сумерки. Ни ветра, ни дождя. Ветка дерева чуть заслоняет обзор. На ней листья - как в середине лета. А рядом опять голос.
  
  - Они меня не помнят. Все, кто родились в городе. И не должны помнить. Иначе вопросы появятся: кто я такой и почему я есть всегда. А что им ответить? Я ведь и сам не помню. Нет, иногда просветы случаются. Наверное, родился я в деревне. Или это город таким был, что от деревни еще мало чем отличался? Память у меня слабая, да избирательная. Это ж попробуй, все упомни, да всех признай! Подходят, заговаривают. Я отвечаю...
  
  Меня охватила смутная догадка. И я резко оглянулся на собеседника. Однако рядом никого не было.
  
  - Но почему Вы со мной говорите?
  
  Голос звучал уже справа.
  
  - Грех не воспользоваться, когда тебя слышат. Ты ведь, Владимир Васильевич, тоже теперь у нас покоишься. Пусть не телом смертным, но душой. Прощаюсь я. Уходить тебе пора. Вот только просьбу исполни...
  
  - Просьбу? - Вникая в его слова, переспросил я.
  
  - Просьбу, - повторил он невнятно. - Нужно самому вспомнить...
  
  - Я не помню! - Нахмурившись, отчаянно замотал головой. И вдруг получил слева хлесткую пощечину!
  
  Мир мгновенно потемнел и снова проявился. Другим, совсем другим! Я сидел в купе у Журавина и держался за горящую щеку. В нос бил мерзкий запах нашатыря.
  
  - О, наконец-то! Очнулся! - Сердито пробурчал Алексей, и его насупленное лицо зависло над моими глазами. Больше у него ничего не было. Только лицо, висящее в купе.
  
  - Но не совсем! - Раздраженно продолжил он, и в воздухе появилась занесенная для удара рука. Левая. Значит, он собирался ударить меня по правой щеке. И я закрыл ее ладонью.
  
  - Все-таки, кое-что видишь! - Теперь его голос стал задумчивым. - А сказать что-нибудь сможешь?
  
  Я смотрел на него, поднимая и опуская тяжелые веки.
  
  - Но ведь говорил!..
  
  Журавин постучал кулаком в перегородку купе. Послышались торопливые шаги, и за открывшейся дверью показалось другое лицо. Усатое. Знакомое.
  
  - Срочно - кофе по тому рецепту, что я говорил, - распорядился Алексей и вдруг единым разом обрел тело.
  
  - Недозбруев, - дождавшись, когда закроется дверь, жестко начал Журавин. - Ты сдохнешь, если будешь продолжать! Свихнешься и воспаление легких заработаешь! С тебя воды натекло!.. Весь пол мне залил! Быстро переодевайся!
  
  И бросил мне в руки стопку с одеждой. Поймать я не смог. Даже не успел понять, что нужно ловить. Выматерившись, доктор поднял упавшие вещи с мокрого пола.
  
  - Ну а голову полотенцем сам сумеешь вытереть? Или персональную сиделку пора заводить? - Сквозь зубы, спросил он. Я кивнул и неуверенно принял от него холстину.
  
  Сначала руки совсем не слушались, но затем дело потихоньку наладилось. Как раз к появлению ординарца с горячей чашкой кофе.
  
  - Пей! - Категорично потребовал Алексей, отдавая усатому хозяйственнику взамен чашки мокрое полотенце.
  
  - Что это? - Запах у кофе был непривычный, но странно знакомый.
  
  - Кофе с какао. Сергей Юрьевич посоветовал для таких непроходимых упрямцев, как некоторые, - нахмурился Журавин, закуривая.
  
  Вкуса я не различал. Кофе, как кофе.
  
  - Какой еще Сергей Юрьевич?
  
  - Доктор знакомый, - ответил Алексей, внимательно рассматривая меня. - Доссе с ног сбился, тебя разыскивая. Есть какая-то важная новость. Хорошо, я догадался, где ты можешь быть! Смотрю, ординарец твой промокший возле вагона стоит - тебя дожидается. Захожу, но где ты - не вижу. К Ольге заглянул... Испугал ты ее. Говорит, ужасно выглядел, молчал и явно не в себе был. В общем, нашел тебя в другом тамбуре... Сидишь на полу, про какого-то Николая Петровича рассказываешь. Полную чушь!..
  
  Я опустил глаза, вспоминая. Сам себе? Нет! Голос - он был! Он настоящий!
  
  - Который час?
  
  - Четвертый.
  
  Растерев лицо ладонями и почувствовав себя несколько лучше, я глухо выдавил:
  
  - Мы оставим город. Сегодня же. Надо отдохнуть, собраться с силами и начать все сначала. Правильно начать.
  
  Журавин едва не поперхнулся дымом.
  
  - Ты с ума сошел?! Я был на Новобелицкой станции! Разговаривал с Матвеевым! Он уверен, что мы уже сегодня отбросим Брянскую дивизию за пределы волости! И Кузин - слово в слово повторил! У всех боевое настроение!..
  
  Закрыв глаза, я продолжил:
  
  - У меня больше нет сил. Созову сегодня офицеров на собрание. Пусть выбирают нового командующего. Я уже ничего собой не представляю. Армия без командующего - это катастрофа. Если же ее возглавит Кридинер или Доссе - это будет совсем не то знамя, под которым можно быть.
  
  Тяжело вздохнув, Алексей с отчаяньем ударил кулаком по столешнице.
  
  - Володя, если мы сейчас уйдем - мы не вернемся!
  
  - Мы вернемся!
  
  Но продолжить я не успел. Дверь купе снова открылась, и перед нами предстал подполковник Доссе.
  
  - Владимир Васильевич! Ну слава богу! Вы позволите к вам присоединиться?
  
  Переглянувшись с Журавиным, я кивнул. Доссе выглядел напряженным и глаза его выдавали сильнейшее беспокойство.
  
  - Господин Недозбруев, очень серьезные новости! Я могу говорить? - Намекнул он на присутствие доктора.
  
  - Да.
  
  - Прибыл крестьянин из деревни Прибор. Это в восьми верстах от города на запад. Утверждает, что еще утром к ним пришел отряд красноармейцев в количестве пятьсот человек. Вроде бы намереваются разобрать железнодорожные пути на запад. И, таким образом, отрезать нас от Речицы.
  
  Все складывалось один к одному. Вот и еще один кирпич в фундамент моего интуитивного решения. Журавин бледнел на глазах. Но я понимал, что это - не все. Так и оказалось. Удивленный моей спокойной реакцией, Доссе продолжил.
  
  - Достоверность сообщения проверяется. Отправлен разведчик из местных - Колесюк Иван. Кроме того, прапорщик Блинов в Вашем отсутствии доложил мне о перехваченных из Могилева телеграммах. Завтра ожидается прибытие со стороны Бахмача, с юго-востока, отряда орловских курсантов - в качестве пополнения для Брянской дивизии - и еще двух полков с батареей артиллерии. К сожалению, более точной информации о них нет. Далее...
  
  Он прервался и, спросив разрешения, закурил.
  
  - О возможном пополнении нашей армии. Прибыли перебежчики со станции Уза. Сообщают, что сегодня ночью к нам перейдут две роты 71-го полка и батарея могилевской артиллерии, которая в течение дня саботирует приказ штаба красных открыть огонь. Тем не менее, если подытожить, баланс выходит не в нашу пользу.
  
  - Ваши предложения? - Спросил я, по-прежнему не проявляя эмоций.
  
  - Два варианта. Первый. Мы занимаем круговую оборону, привлекая к помощи ополченцев, коих немного, и городскую милицию. Будем драться до последнего в надежде, что части противника перейдут к нам. Или же, что наши действия привлекут внимание господ Колчака и Деникина, получат резонанс в европейской прессе. Этот вариант развития событий в некотором роде привлекателен и позволяет нам заработать высокую репутацию в названных кругах, но... Судя по опыту Ярославля, большевики не позволят повстанческим силам надолго задержаться в городе, стянут силы, задавят плотным артиллерийским огнем...
  
  - И жертвы среди мирного населения будут весьма значительными, - подытожил я.
  
  - Так точно.
  
  - Второй вариант?
  
  - Мы организованно снимаем людей с позиций, собираем на Полесской и уходим. На эшелонах. Лучше, если это произойдет сегодня вечером или ночью. Перемещаемся в Речицу, отрезаем за собой единственный на сотни верст мост. А дальше... В спокойной обстановке решаем - обосноваться в Речице или воссоединиться с Петлюрой. И уже в союзе с ним продолжить борьбу, зарабатывая всю ту же репутацию на будущее...
  
  Удивительно, насколько его мысли совпадали с моими. Вот только пресловутая репутация... Не она ли притянула господина подполковника в наши ряды? И почему лицо Доссе сейчас кривилось и дергалось?
  
  - Репутация меня нисколько не... - Я нецензурно обозначил свое равнодушие к данной теме. - А в остальном... Все верно, господин подполковник. Назначайте общий сбор командиров. На шесть часов вечера? Успеют все прибыть?
  
  С недоумением наблюдая за мной - он явно не ожидал, что я так легко соглашусь - Аркадий Борисович неопределенно качнул головой.
  
  - Лучше на семь часов. Не так много времени осталось.
  
  Журавин замер с широко распахнутыми глазами. Смотреть на него было больно. Так, что даже появлялись сомнения - так ли я прав в своем внезапном решении?
  
  
  
  
  
  
  
  
  Глава XLVIII
  
  1919 год, Март, 28-го дня, 19.00 часов, город Сожель, Полесская станция, штабной вагон
  
  И снова, как когда-то очень давно, я стоял в этом купе, уставившись в свое отражение в оконном стекле в свете керосиновой лампы. Так уже было. Очень давно... И снова - стакан с крепким чаем в псковском подстаканнике, несчетная подряд трофейная папироса и стопка Гериных писем на столе, уголок выглядывающей фотографии...
  
  Решение принято. Теперь нужно его огласить. Глаза в глаза. Найти решимость и признать. Я... провалил дело. Нет всеобщего восстания частей, нет армии добровольцев, нет единого фронта против большевиков. Глотнули свободы, вольного воздуха, подарили надежду людям и городу!.. А теперь - всё. Мы - в кольце. Почти в кольце. Нужно уходить, чтобы дать себе новый шанс.
  
  Что же пошло не так? Ведь было же всеобщее недовольство, протесты, одни за другими бунтовали полки! Почему сила инерции и страх на поверку оказались сильнее? Что я сделал неправильно? И почему ощущал себя в полной изоляции? Разве нет Матвеева, Бранда, Кузина? Почему я - один? Что держит меня в жесточайшем напряжении, не давая ни сна, ни отдыха, сводя с ума? Что не так?!
  
  А может нужно стоять до последнего?.. Продемонстрировать всем свою стойкость...
  
  Стиснув веки, я вслушался в глухо рокочущую канонаду. Что ж они делают? Бьют по городу - куда придется! Кузин сообщил, от большевистского снаряда погибла супружеская пара на Базарной площади и в Новобелице уже несколько человек. Хотят превратить Сожель в еще один Ярославль?
  
  Как там мы писали: 'Но Сожель - не Ярославль!' Хорошее было время - светлое, полное надежд...
  
  Если мы немедленно уйдем, оставим город - никакого 'Ярославля' не будет. Бессмысленные жертвы не нужны ни Сожелю, ни нам. Это только большевикам все едино и даже на руку. Но почему так щемило сердце - будто уходя отсюда, мы обрывали что-то очень важное? А если - никогда назад?..
  
  Перед глазами вспыхивали и исчезали фиолетовые круги. Нет, не было у меня ответов на вопросы. И неизвестно, появятся ли когда-нибудь?
  
  Остро захотелось вздохнуть свежим воздухом. До боли в висках. Часы показывали - до совещания оставалось пять минут. Значит - можно еще покурить на перроне.
  
  ...Что же оставалось не учтенным? План отхода с позиций проработан вместе с Доссе и Брандом. Повторяя его в уме и здороваясь с прибывающими на заседание офицерами, я спустился на платформу и с жадностью вдохнул влажный воздух. Заметил, что дождь закончился... Да, вроде, все было в порядке с этим планом... И погода, благодаря своей промозглости, неплохо бодрила.
  
  Внимание привлекли чьи-то резкие речи. Я прислушался, вглядываясь в темноте в небольшую группу куривших офицеров.
  
  - Да, штабс-капитан! Вот как раз я Вас понимаю! Провести целый день в боях, одержать тяжелую победу и, как знаменательный итог, приехать в штаб за известием об отступлении! - Рычал чей-то взбешенный голос.
  
  - Нет твердой руководящей руки! И никакой планомерности в действиях! Все эти дни витали в эмпириях, в мечтах о светлом будущем! - Басовито вторил ему другой.
  
  Мимо прошли еще двое.
  
  - ...Всё из-за его нерешительности и неопытности! А теперь еще и излишняя нервность!.. - Долетел обрывок их разговора.
  
  Встревожившись, с тяжело бьющимся сердцем, я отошел в другую сторону.
  
  - ...Штабом допущена громадная ошибка! Еще в самом начале! - Неторопливо рассуждал невысокий плотный кавалерист в узком кругу слушателей. - Вот, когда еще позицию под Овручем покидали и направлялись в Сожель, тогда уже надо было устанавливать связь с войсками Петлюры! И сразу же образовывать новый фронт - единый, противобольшевицкий. А что у нас получилось? Не предпринято ни единого шага по обеспечению своего тыла!
  
  Что за ерунду он говорил? Какой еще штаб под Овручем? Не было тогда никакого штаба! И почему это - ни единого шага?!
  
  - Да уж, повезло нам с деятелями! - С нарочитой веселостью поддержал его тип в бекеше. - Создали при штабе тьму-тьмущую комитетов да комиссий. Просиживали целые ночи напролет - всё какие-то демократические проекты составляли, возвышенные прокламации к жителям печатали! А взять и разработать хоть какой, да даже самый примитивный, план защиты города - вот это как-то 'запамятовали'!
  
  - Все проще, чем Вы думаете, господа! Пока мы на позиции большевиков мутузили, наших великих начальников горстка красных бандитов пощипала! Говорят, драпали с Полесской, аж пятки сверкали! Если бы не раненые из санитарного поезда, сожгли бы большевички на хрен все наши эшелоны! Вот, после пережитого беспокойства штабу и захотелось в кусты!
  
  Офицеры невесело засмеялись
  
  Ничего ужаснее в своей жизни я не слышал. Меня колотило от бешенства и бессилия. Первым порывом было вмешаться. Но что бы я сказал им? Что смогло бы переубедить разочарованных людей? Что все эти ночи я не спал, пытаясь что-то сделать?! Грош мне цена - ведь ничего не сделал!
  
  На плечо опустилась чья-то ладонь. Я нервно вздрогнул. Бранд... Нахмуренный, с тусклым взглядом.
  
  - Не принимай к сердцу, Володя, - вздохнув, неожиданно сказал он. Сказал негромко, доверительно. - Не ошибается тот, кто ничего не делает. Ругать да критиковать за спиной - это у нас каждый может! Зато в глаза тебе, на совещании, никто ничего не скажет.
  
  Я отвернулся в сторону. А что, собственно, ожидал? Всенародной любви и восхищения? Нет, конечно. Но хотя бы право на понимание!?..
  
  Словно услышав мой мысленный вопрос, хрипло засмеялся какой-то странный небритый тип в фетровой шляпе и добротном штатском плаще. Мы встретились глазами. Взгляд его показался тяжелым, подозрительно знакомым. Да и сам он смотрелся подозрительно. Изнуренный жизнью, помятый, в рваных калошах на босую ногу и в вылинявших пижамных штанах. Немолодой уже, недельная темно-серая щетина - и на щеках, и на голове. Но на бродягу не похож. Странно, что в полутьме удалось так подробно рассмотреть его.
  
  Что делал он возле штабного вагона, накануне важного совещания?! Кто его пропустил? Лазутчик? Я перевел глаза на Бранда, чтобы поделиться сомнениями, и вдруг понял, что неизвестный исчез. Нет, не 'нырнул' под вагон и не затерялся среди офицеров. Он определенно исчез - словно в воздухе растворился!
  
  - Володя! - Отвлекая меня от тревожных мыслей, напомнил Бранд. - Время! Все уже идут в вагон.
  
  Оглядываясь на перрон, я поднялся в тамбур. Еще раз бросил взгляд на место, где стоял небритый 'франт'. Нет, никого нет, и исчезнуть там невозможно! Но он же был, я помнил его взгляд! Так и оставив задачу нерешенной, растерянно прошел к столу. Занял место рядом с Доссе.
  
  Всмотрелся в лица. Кто, кто из них высказывался на перроне? Сейчас все сидели чинно и внимательно слушали сообщение Доссе. А вот у него лицо, почему-то, оказалось перекошенным. Волновался, повторял одно и то же через фразу. Но вскоре выровнялся.
  
  -...Красные пытаются сомкнуть дугу. Сегодня с утра, в восьми верстах от Сожеля, по направлению на Калинковичи, на линии составляющей единственный путь нашего отхода, появился отряд красноармейцев, численностью около 500 человек, с целью разбора железнодорожного полотна. Да, вынужден признать, это известие недостаточно проверено. Штаб до сих пор не имел возможности отправить разведку. Все силы были заняты на других направлениях. В общем, положение почти критическое - мы можем быть окружены. В защите Сожеля, считаю, нет необходимости.
  
  Взгляд мой нашел Костю Маркелова. Он побледнел и с горящим в глазах упреком смотрел на меня. Может, это все-таки ошибка? И нам нельзя отступать?!
  
  Отчего-то стиснуло горло, я опустил голову. А потом вдруг подумалось: нет уж! Я, черт возьми, должен смотреть вам в глаза! Таков, каков есть: нерешительный, неопытный, нервный, витающий в чем-то там, не вспомнить в чем!.. Спорить не буду! Главное - совесть моя чиста. Поэтому - глаза в глаза. И весь - как на ладони! Вы ждете, господа Доссе и Кридинер, моей добровольной отставки? Тщетно ждёте! Не вам я обещал идти до конца. А тем, кому обещал, слово сдержу! Не конец это, не конец. Всё еще продолжается!
  
  Худой офицер в первом ряду - кажется, из артиллеристов -задумчиво уставился на мои руки. Что его так удивило? Руки, как руки. Разве что в кулаки непроизвольно сжимаются. До белеющих костяшек...
  
  Доссе продолжал при полном молчании зала, под звуки далекой канонады:
  
  - Весь повстанческий отряд сегодня же, в ночь, покинет город и двинется эшелонами на Речицу-Калинковичи-Мозырь. И далее на соединение с украинской армией атамана Петлюры.
  
  Я даже встрепенулся. Отряд? Уже не армия? Но, черт с ними, с названиями. Главное - другое! Сразу - на соединение с Петлюрой?!
  
  - Подполковник Доссе! Думаю, необходимо уточнить, - встрял я к его неудовольствию и явному удивлению. - Прозвучало так, что можно сделать неверный вывод. Повторю. Мы покидаем Сожель и направляемся в Речицу. Обустраиваемся. Этот город становится местом нашей дислокации. Одновременно возле Калинковичей пробиваем путь на Мозырь, обеспечивая прямую связь с армией атамана Петлюры и получая целый плацдарм для дальнейшей борьбы. С востока нас будет защищать Днепр. С севера - Березина. Начинающийся на них паводок - только во благо.
  
  Дверь приоткрылась, и в зал проскользнул Кридинер. Уселся в дальнем ряду, внимательно глянул на меня. Весь его рот и щеки показались густо заляпанными свежей кровью. Как у дорвавшегося до варенья ребенка. Что за черт?! Резко замолчав, я с изумлением вгляделся... Странно, но никакой крови на его лице уже не было. Примерещится же такое!.. Хмурясь и прислушиваясь к себе, я передал слово Доссе.
  
  - Снимаемся с позиции в следующем порядке... - Подполковник сразу же приступил к плану отхода. А я задумался.
  
  Никаких особых приготовлений к отъезду из Сожеля нам делать не пришлось. По сути, вся повстанческая армия имела квартиры в вагонах. Хозяйственное имущество, боевые запасы, продовольствие и фураж - всё давным-давно было погружено частями еще перед выступлением на фронт. Пехотные полки, возвратившись из-под Овруча, даже не разгружались. Получилось символично. Остались на колесах, не вернулись на квартиры в город - вот и не задержались...
  
  Вспомнилось, как совсем недавно и вместе с тем уже очень давно, я прибыл из Калинковичей на Полесскую и пытался понять, что происходит. С трудом нашел Матвеева и решил убедить Повстанческий Комитет отказаться от мысли следовать на Брянск... Интересно, что было бы - не приди я тогда в этот самый штабной вагон? Где бы нас остановили, и как бы всё происходило? Кто бы расплачивался за гибель комиссара Сундукова? Скорее всего, военспецы. Но и солдат, наверняка бы, наказали - отправили бы в маршевые роты, а то и расстреляли каждого пятого в воспитательных целях...
  
  ...Тем временем, Матвеев, поднявшись с места, вносил свои предложения в план отхода. Вникать в его слова я даже не пытался, предоставив Доссе право решать: нужны эти поправки или нет. Из вежливости заставил себя перевести взгляд на Михаила Семеновича и - в ужасе обмер! У полковника вся грудь была вспорота пулевыми отверстиями, а прямо в шее, возле кадыка, покачивался вонзенный штык! Сердце забилось так, что уши заложило. Выступил холодный пот. Безумная галлюцинация - я и сам это прекрасно понимал! Не может человек со штыком в горле разговаривать! Да и стоять не может! Стиснув на секунду веки, я заставил себя вновь взглянуть на своего старого командира.
  
  К счастью, видение исчезло. Можно было перевести дух. Живой и относительно здоровый Матвеев по обыкновению спорил, отстаивая свою позицию. Но что со мной происходило?! Почему мне всюду мерещилась кровь?!
  
  - Потому что она будет, - отчетливо и довольно громко произнес чей-то голос за спиной. Знакомый голос. Я его определенно слышал и - не раз!
  
  Как бы невзначай, я оглянулся. Нет, конечно, никого. Только стена и вывешенная на ней карта. Но что же это такое, черт побери?!
  
  Беспокойно осмотревшись и убедившись, что в зале нет посторонних, я вдруг почувствовал, как по позвоночнику прокатилась леденящая волна ужаса. Значит, как и обещал Журавин, схожу с ума?!
  
  Стало страшно - до тошноты, до леденящего ужаса. Захотелось, чтобы всё немедленно прекратилось. Мне нужен был Журавин и его оценка происходящего! Только бы не потерять рассудок!.. Осталось же совсем немного! Выйти из Сожеля! Считанные часы! И - обещаю всем высшим и низшим силам - я буду спать! Пока вновь не стану вменяемым! Я не хочу сходить с ума...
  
  А может никакие это не видения? Может это подстроено намеренно? Кридинером, например... Нет, тоже бред - мания преследования... Как такое можно подстроить?
  
  - ...Товарищ командующий! - Вернул меня 'на землю' Доссе. - У Вас будут дополнения?
  
  - Нет, - качнул я головой и встретился с беспокойным взглядом инженера-железнодорожника Егорова. - Единственное... Необходимо известить через Повстанческий комитет представителей всех организаций, сотрудничавших с нами. Возможно, кто-нибудь посчитает нужным покинуть город. Аркадий Борисович, обязательно запишите этот пункт - срочно предложить железнодорожному правлению сформировать еще один эшелон, для гражданских. Мы должны предоставить людям шанс.
  
  Заметив, как нетерпеливо дернулся Егоров, будто что-то желал сказать, я обратился непосредственно к нему. Вот только имя-отчество никак не мог припомнить. А ведь хорошо знал!
  
  - Как Вы считаете, возможно еще изыскать паровоз и вагоны? Остались резервы?
  
  Лицо железнодорожника в тот же миг просветлело.
  
  - Благодарю, что не забыли о нас, Владимир Васильевич! Признаюсь, сам намеревался выходить на Вас с ходатайством. Желающих уехать с Вашей армией будет... предостаточно. И я со своей семьей - в том числе. Знал бы о такой возможности весь город, никакого бы эшелона не хватило!
  
  Высказавшись, он тяжело вздохнул и нахмурился.
  
  - Что ж... Действуйте.
  
  - Позвольте немедленно откланяться? Время не терпит!
  
  Да, время действительно больше не терпело. Ни нас, ни тех, кто был с нами.
  
  
  1919 год, Март, 28-го дня, 21.10 часов, город Сожель, Полесская станция, санитарный поезд
  
  - Недозбруев, постой! - Окликнул Бранд с медленно проезжающего, окутанного парами бронепоезда. Ловко соскочив с лестницы, он подбежал ко мне, одновременно застегивая бекешу и поднимая воротник.
  
  - Ну и мерзостная погода! Как ты? Еще держишься?
  
  - Мне сейчас такая погода - самое то... - Слегка раздражаясь от необходимости говорить, ответил я. - Как там твои?
  
  - Утехин снимает гаубицы с позиции у Замка Паскевича, - непроизвольно нахмурился он. - А в Новобелице сейчас очень жарко. Все жители по подвалам попрятались. Обстрел усилился. Однако нашим планам пока не мешает. Лучше бы без него, конечно!.. Батарея Куликова отход частей прикрывает, ну и бронепоезд...
  
  Я тускло поинтересовался:
  
  - Не этот ли?
  
  - Этот, этот, - кивнул Бранд. - За боеприпасами прибыли.
  
  И, озарившись, вспомнил.
  
  - К нам на Новобелицкой станции некий тип подходил. Назвался Иваном Колесюком. Кажется, так. Мандат, тобой подписанный, показывал. Шустрый малый! Заставил погрузить на платформу свою пролетку. Хвалил ее, говорил, 'для особых надобностей командующего'. Во как! А пролетка и в самом деле хороша. Я смотрел. Ладная, с рессорами. Возможно, и пригодится для чего.
  
  - Мадьяр... - С грустью улыбнулся я. Похоже, речь шла про ту самую пролетку, из-за которой убили старого кузнеца Степана Колесюка. И я понимал его сына - он не желал, чтобы повозка досталась большевикам.
  
  - Ладно, извини, Володя! Побегу догонять 'бронепоезд'! Назад в Новобелицу нужно спешить!
  
  К счастью, ничего страшного в Бранде не примерещилось. Вообще ничего. И это было благом. После собрания командиров и посетивших меня видений, я уже опасался всматриваться в людей, чтобы снова не вызвать у себя галлюцинации. Хотелось понять, что же со мной произошло, насколько необратимы изменения в мозге. И поэтому, улучив момент до начала заседания Повстанческого Комитета, я направился к Журавину на осмотр. Еще не 'сдаваться', но, как говорится, готовиться к 'полной капитуляции'.
  
  Алексей куда-то торопился, и все же, отложив свои планы, первым делом осмотрел меня, произведя знакомые манипуляции с давящей, нагнетаемой воздухом повязкой. Назвал эти действия 'измерением давления в артерии'. Впрочем, не ручаюсь, что правильно запомнил. Всё воспринималось будто в дымке.
  
  - Подожди меня, пожалуйста, - попросил он, убирая с моей груди стетоскоп. - Минут через десять освобожусь и поговорим. Хотя бы у Ольги подожди. К тому же, она просила зайти, если посчитаешь возможным. Ее вагон - следующий за этим.
  
  - Да, - Кивнул я, надевая гимнастерку. - Навещу, пожалуй.
  
  Однако идти к ней было страшно. Слишком плохо я себя чувствовал.
  
  * * *
  Оля оказалась не одна. Сидевшая напротив нее Лида старательно писала под диктовку.
  
  - О, Володя! - Олино лицо осветилось короткой улыбкой. Которая, увы, мгновенно погасла, как только мы встретились взглядом.
  
  Вместо нее продолжила Лида.
  
  - Вами, Владимир Васильевич, нынче только детей пугать!
  
  - Спасибо, Лидия Павловна.
  
  - Не за что! - Насупилась она, дописывая строчку и поднимаясь с сиденья. А потом спросила у Оли. - Это все? А то меня Журавин всего на полчаса отпускает, да еще с охраной. Что успею найти в доме из списка, то и принесу. Хорошо?
  
  - Да, конечно... Буду очень признательна!
  
  - Рано, рано благодарить. Вот вернусь... - Нарочито сердито прервала ее Лида и направилась к выходу.
  
  Пропуская Журавину, я не сводил с Оли глаз. И сам понимал, что смотрю тяжело, вымученно, едва цепляясь за сознание.
  
  - Ты бы присел, - отчего-то оробев, попросила она.
  
  Я послушался. Грузно опустился на Лидино место и, оперевшись локтями на столик, потер ладонями лицо.
  
  - Пугаю? - Выдавил непослушным языком.
  
  Оля кивнула. И продолжила настороженно разглядывать меня.
  
  - Да, я и сам знаю, что... Уже - всё, на пределе... Но, ничего, скоро все закончится!
  
  - В каком смысле? - Дрогнувшим голосом уточнила она. - В том, что мы уходим из города?
  
  Я шумно выдохнул, опуская глаза.
  
  - Да. Мы уходим. Прости...
  
  Помолчав, Ольга спросила с тихим отчаяньем:
  
  - Но почему всегда так?.. Будто маятник. Прогонишь их, а они снова возвращаются!.. Боже, как же я их ненавижу! Ненавижу эту демагогию и фальшь, громкие лозунги-пустышки! Ненавижу большевистское барство и высокомерие к тем, кто умнее их и талантливее! Воинствующее невежество! Ненавижу жестокость и нетерпение инакомыслящих! Это какой-то свищ на теле России. Его пытаешься залечить, а он!..
  
  Слезы выступили на ее глазах.
  
  - И что будет дальше, Володя?!
  
  - Не знаю. Но ради тебя...
  
  Она резко, отрезвляюще глянула. И я едва успел оборвать себя на полуслове. Худшего момента для объяснений трудно было представить.
  
  - Мне, наверное, лучше уйти, - нахмурившись, поднялся я из-за столика. В душе все клокотало и бесновалось. Нет, я не мог сейчас быть рядом с ней: сдерживать эмоции, подыскивать слова, думать. Слишком много сил это отнимало. И потому было слишком сложным для меня. Однако у двери не удержался - ёкнуло сердце, обернулся.
  
  И увидел сердитые, обиженные глаза.
  
  - Ну, что же ты застыл? - После долгой паузы требовательно спросила она. - Раз лучше уйти - уходи!
  
  Почему Оля злилась? Растерявшись, я не сразу ответил.
  
  - Журавин сказал, ты просила заглянуть...
  
  - Ничего я не просила! И мне ничего не нужно! Особенно этих громких заявлений - 'ради тебя'!.. - Вдруг разъярилась она.
  
  Словно оплеухой огрела.
  
  - А вот Журавин - просил! Просил, чтобы я уговорила тебя на укол со снотворным!
  
  А ведь и вправду - доктор сам предложил мне зайти к ней. Хотя до того отговаривал, пока не высплюсь. Значит, попытка использовать ее влияние на меня?..
  
  Кивнув, я открыл дверь.
  
  - Уже ухожу, не злись. И... знаешь... - На сердце было паршиво. - Выздоравливай, Ольга Станиславовна. Я больше не буду напрасно беспокоить - ни заявлениями, ни присутствием.
  
  Сказал - будто приговор себе вынес. Тут же на плечи обрушилось понимание - закончились доверительные беседы. Я сам все отрезал. И даже непонятно, как это получилось. Всё - нет у меня никакой Оли, и никогда не было. Это я есть у нее. Но я не нужен.
  
  
  1919 год, Март, 29-го дня, 1 час ночи, город Сожель, Полесская станция
  
  Мелькали лица в темноте, огни. С пронзительным скрипом сцеплялись вагоны, маневрировали паровозы. Мимо проследовала на погрузку рота, пахнув дымом, махоркой и потом. И сложно было понять, сколько времени все это длится и еще продолжится.
  
  Меня крутило посреди этого водоворота. Что-то я успевал заметить, что-то проносилось быстрее моего восприятия. Словно сквозь сон - проверка готовности эшелонов, боевые сводки, перехваченные телеграммы, доклады командиров прибывших на погрузку частей, краткое выступление на митинге перед солдатами... Странно, они отнеслись совершенно спокойно к тому, что мы покидаем город. Потом - сообщение о пожаре в Замке Паскевича. Прямое попадание снаряда при обстреле большевиками города. Тушить несчастный Дворец было уже некогда.
  
  Тяжелее всего давалось заседание Повстанческого Комитета. Нудное, сумрачное, долгое. По сути, полевой суд. Зачитывались показания - я не вникал чьи, но содержание их было чрезмерно подробным и затянутым. Не помню, кто выступал и что говорил. Для меня все персоны Комитета слились в тот момент в одноликие тени. Они обвиняли, обличали, свидетельствовали. А я смотрел прямо перед собой невидящим взглядом и чувствовал, что от нахлынувшей и всевозрастающей боли моя голова скоро разлетится на куски...
  
  Требовали подписи, напирали. Я пытался вникнуть, прочитать выложенные передо мной бумаги. Но со всех сторон кричали голоса, надвигались какие-то лица, закрывая собой свет. Люди это были или призраки? Сутолока, беспокойство, хаос - настоящие или в наваждении? С Журавиным об этом так и не поговорил...
  
  - Нет! - Я резко встал и, взяв листы с собой, вышел из вагонного зала заседаний к себе в купе.
  
  - Товарищ командующий! - зазвенели за плечами вопрошающие голоса.
  
  - Мне нужно обдумать!..
  
  - Но нам уже скоро отправляться! - Кажется, Кридинер не выдержал.
  
  Оставив его без ответа и затребовав у Архангельского бурды по рецепту Бранда, я закрыл дверь и улегся на полку. Блаженно вытянул ноги, уставился в потолок.
  
  ...Убить человека. И даже не одного, а целых пятнадцать. Не выстрелом с расстояния и не штыком, ощущая последний вздох пронзенного тела. Одной подписью... Написать свою фамилию и - всё. Вот так просто. В худшем случае услышать далекий залп. Кажущаяся легкость. Не ты сам. Только твоя воля. Но почему ком в груди, будто сам свернешь им шеи и выпустишь кровь?!
  
  В дверь постучал Архангельский, принес 'коктейль'. Я и не почувствовал, как выпил чашку до дна.
  
  ...Надо глаза в глаза. Знать, кому несешь смерть. Так по-честному. Самому подтвердить или отвергнуть приговор!..
  
  И снова в дверь постучали.
  
  - Командир! Хочешь, я на колени встану! Подпиши! Они наших братков загубили! А сколько еще, кого мы не ведаем?! Каждую неделю расстрелы шли! - С отчаяньем в глазах молил боцманмат. А за ним - целая делегация матросов. - Мы сами их порешим, возьмем грех на душу! Ты только подпиши!
  
  Я вздохнул, отворачиваясь к окну. Словно искал ответа в своем отражении. Да, все это так, они - преступники. Но я ведь не господь бог!
  
  - Командир! - вступил другой голос, помоложе. - Да они бы, не задумываясь, всех нас на убой послали! Кого на фронт под снаряды, кого сразу под расстрел! Задавить гнид!
  
  В оконном отражении начались метаморфозы. Я напряженно всматривался. Носилки, красные расплывающиеся пятна... Савьясов! С развороченным черепом, с разрубленной осколком скулой, ободранным до мяса лицом и выпученными от боли глазами. В правом боку, прорвав побуревшую ткань гимнастерки, торчало остро обломанное ребро. И густо исходил тяжелый, металлически-кислый запах свежей крови.
  
  Закрыв глаза рукой, я с трудом перевел дыхание. Затем, спустя мгновенье, осторожно глянул на стекло - видение ушло, исчезло. Так все же галлюцинация или мое воображение подсказывало, живописало?..
  
  - Командир! - зазвучал третий голос. - Они даже баб никогда не жалели! Мордовали, да калечили. Наиграться, да прибить!
  
  ...Остановилась подвода. Потянув за ноги, с нее скинули бесчувственную, окровавленную Олю. И потащили волоком по земле, то и дело пиная сапогами. Задралось платье, в волосы и рану набилась земля... И надменная, занюхавшаяся девка неумело била ее, привязанную, по лицу...
  
  - Да... - Вырвалось на выдохе. Мир вокруг закачался и не смог обрести равновесие. Они все правы. Но и я прав. Глаза в глаза. Увидеть. Спросить. Дать шанс. Потому что я - не они.
  
  
  * * *
  Часовой посторонился, и матрос с кудрявым чубом распахнул передо мной дверь в вагон. В нос ударило теплым затхлым смрадом. Почему в переполненных солдатских теплушках дух был иной? Здоровее, что ли? Здесь же воняло тюрьмой. Стиснув зубы, я прошел в глубину вагона, вызвав смятение среди арестантов. Понимали, значит, что дело движется к развязке.
  
  Десятки глаз уставились на бумагу в моих руках. Матрос подсветил керосинкой. В давящей на нервы тишине я зачитал пятнадцать фамилий. А затем добавил:
  
  - Вот эти, перечисленные большевики, определены Полесским Повстанческим Комитетом, как преступники, виновные в притеснении и насилии, в казнях граждан города и уезда. Однако по общечеловеческим законам каждый преступник имеет право на раскаянье и прощение.
  
  Мои слова были встречены тяжелым молчанием. И только один невзрачный, низкорослый паренек, удивительно спокойно возразил:
  
  - Мне не совсем понятно, почему в этот список включены товарищи Либерман, Грозный, Пасиков и еще трое, чьи фамилии я услышал впервые. Разве что все они - евреи и члены партии? Рядовые члены партии, заметьте! Даже в обороне 'Савоя' не участвовали!
  
  - Представьтесь.
  
  - В Вашем списке я значусь, как Комиссаров. Председатель Ревкома.
  
  Я с интересом вгляделся в его лицо. Совсем молодой! Хотя бы двадцать лет исполнилось?! И не удержался от вопросов о прошлом.
  
  Рассказанное не оставляло сомнений - идейный, сознательно действующий большевик. И все же он вызывал подспудную симпатию. Толковый парень, бывший меньшевик, на пять лет младше меня. Жаль, что так глубоко увяз.
  
  Расспросив каждого из списка - только Пухов и его дамочка категорически отказались отвечать - я неожиданно сцепился в словесной дуэли с Вилецким. Узнал журналиста с трудом, только прочитав фамилию в списке. Исхудал, глаза запали. Похоже, болел накануне. Спор с ним получился совершенно безумный и бессмысленный. У меня мозги едва ворочались, а Вилецкого на нервной почве понесло. Он взял на себя ответственность говорить за всех. Поливал грязью нас, идею Учредительного собрания, обвинял Тульскую бригаду и меня лично в измене и предательстве.
  
  - О каком еще предательстве может идти речь?! - Вскипел я, забыв о намерении держать себя ровно и нейтрально. - Да кто Вы такие, чтобы служить вам верой и правдой?! Псевдо космополиты, готовые разнести всю Россию по клочкам ради эфемерного Интернационала? Или ради собственных амбиций? А что вы с народом творите?! Вырезаете самых образованных людей нации! Да что говорить!.. Один Брестский мир в вашем исполнении чего стоил! Вам ли, Вилецкий, как бывшему офицеру, это не понимать?!
  
  Он набрал в грудь побольше воздуха, чтобы немедленно возразить, но неожиданно вмешался высокий молодой еврей в чужом пиджаке, надетом на исподнее.
  
  - Погоди, Николаша. У господина офицерчика и так аргументы заканчиваются. А когда они у него полностью заканчиваются, он приступает к мордобою. Как тогда с Бочкиным, помните? - Он многозначительно глянул на меня и надменно усмехнулся.
  
  Я едва удержал себя в руках. 'Намеренно провоцирует, чтобы слова мои не поколебали остальных!' - мелькнула догадка.
  
  И словно в подтверждение этой мысли, подал голос Пухов, полулежавший на полке.
  
  - Эй, контра! Хватит нас перед смертью агитировать! Не первый год замужем! Чай соображаем, что покуражиться перед расстрелом пришел! Сами с усами, знаем, как это бывает. Ничё, пообвыкнешь - потом проще пойдет.
  
  - Иван!.. - Неожиданно одернул его Комиссаров.
  
  Встретившись глазами с женой Пухова - единственной женщиной в списке - я предпринял еще одну попытку обратиться к сомневающимся.
  
  - Рассчитываю на здравомыслие каждого из вас. И, повторяю, вы имеете право на прошение о помиловании.
  
  Зашевелились несколько человек справа, по-видимому решаясь заявить о себе. Я повернулся к ним и едва не пропустил выпад со стороны жены чекиста. Сделав пару быстрых шагов ко мне, она разразилась проклятиями. И довольно миловидное ее лицо буквально обезобразилось ненавистью.
  
  - Мы до тебя еще дотянемся! С того света дотянемся! Сам о пощаде молить будешь! Да не дождешься!
  
  И яростно плюнула мне в лицо. К счастью, неточно.
  
  Матрос грубо оттолкнул ее в сторону. И стало понятно - говорить здесь не о чем. И не с кем. Разве что с Комисаровым? Но и он, по сути, той же породы. Враг.
  
  И снова - резко - навалилась смертельная усталость и апатия. Хотел посмотреть в глаза? Что ж, посмотрел. Проще не стало. Пришла пора решать. Расстрел? Что ж, пусть будет расстрел. Иного многие из них, наверное, не заслуживают.
  
  В путанных размышлениях дорога до штабного поезда пролетела, словно миг. Я вошел в купе, так и не определившись, кого вычеркну из списка, а кого - оставлю. Эту дамочку, определенно, оставлю. Вопреки своим прежним убеждениям. Она испорчена до мозга кости и ничто ее не изменит. С возвращением в город красных дорвется до 'марафета' и в эйфории начнет казнить всех подряд направо и налево.
  
  Пухова - тут никаких сомнений. Бочкина - тоже. И остальных чекистов из списка - под расстрел. Вилецкий? Да, Белогуров правильно о нем сказал - очень опасный человек. Умеет завладеть вниманием простого народа, убедить в несокрушимости и величии идей большевизма. Значит, расстрел. Я вздохнул. Комиссаров... Лучше не задумываться, все же - председатель Ревкома. Расстрел... Ауэрбах-Подгорный? Память подкинула интеллигентного мальчика, нервно кутающегося в шинель. По личной просьбе Калугина - расстрел! Руки по локоть в крови, несмотря на ангельский вид. Троих рядовых партийцев я сразу вычеркнул. Наверное, попали в список по национальному и партийному признакам. Помиловать. Грозный? Я не помнил о нем ничего. Но кличка, заменившая фамилию, выдавала бывалого партийца. Значит - расстрел! Песин? Про него, помнится, мне докладывали отдельно - любитель доносов и обысков под вывеской Чеки. Расстрел. Помощник военкома Фрид? По просьбе товарищей - расстрел. Итого получилось двенадцать. Быстрый росчерк пера. Решение принято. И мне стало ощутимо легче. Правда, ненадолго.
  
  Заполучив список, матросы, едва ли не бегом, бросились исполнять. Оставались считанные минуты до отправления первого эшелона из двенадцати. Им нужно было уложиться в час, чтобы успеть на одиннадцатый.
  
  Я тупо уставился на циферблат. Подписал... Всё. Теперь ждать отзвука ружейного залпа. И те люди перестанут существовать. По моей указке. Но сколько ждать? Сначала они зайдут в вагон за приговоренными... Меня передернуло, и перед глазами мелькнул мертвый мальчик Ауэрбах с отколотой частью черепа и без мозга. Бред какой-то! Тошнотворный кошмар... Снова начинается! Расстрел - он ведь не такой!.. Но зачем я приговорил Грозного? Вдруг вспомнилось, что никакая это не кличка, это просто фамилия, как уверял Комиссаров. Или про кого-то другого так говорил? И не вспомнить!.. За что умирает сейчас этот человек, я, к своему ужасу, ответить не мог.
  
  К действительности вернул звук открываемой двери. В купе заглянул Доссе в сопровождении Архангельского.
  
  - Ну, вот и трогаемся, Владимир Васильевич! Идем под четвертым номером. Первый эшелон только что отошел. По вторым путям, как и планировали, пойдут бронепоезда.
  
  Я кивнул.
  
  - Отлично.
  
  - Позвольте узнать, - Доссе напряженно глянул на меня. - Что с заложниками?
  
  И, заметив, как помрачнело мое лицо, понял правильно.
  
  - Что ж, за все приходится платить, все имеет свою цену... - Заметил он философски и уточнил. - Будут ли у Вас распоряжения?
  
  - Да, - вслушиваясь в привычный шум станции, рассеянно ответил я. - Попробую уснуть. Если не получится, пригласите через час... Нет, через полчаса Журавина со снотворным. И обязательно разбудите по прибытию в Речицу!
  
  Доссе пообещал и, пожелав мне хорошего отдыха, вышел, уступая место в купе шустрому ординарцу, расстилающему для постель на нижней полке.
  
  Наконец, я остался один. Бросил взгляд на себя в оконное стекло, разделся до исподнего. Руки слегка дрожали. И никакого залпа до сих пор не было.
  
  'Всё, спать!' - настроился я, отхлебнув остатки холодного чая. С невероятным наслаждением вытянулся на полке, закрыл глаза. Весь мир стал черным и в нем заплясали фиолетовые чертики. Казалось, слышал, как звенели нервы. Даже не звенели, а зудели, напрягая еще больше. Нужно было подумать о чем-то или о ком-то хорошем. Значит, об Оле?
  
  Но только ничего хорошего не вспоминалось. Кто я для нее? Увы, никто. Тот, перед кем можно капризничать, звать и гнать, как собачонку. Держать на поводке... Дальше так продолжать нельзя. Пора прекратить глупое самоистязание. Запретить даже думать...
  
  И душа заныла. Встревожившись, я сел в постели. Больше не ходить к ней? А ведь не смогу, не удержусь... Все равно приду. Может, это проклятая церебрастения ею движет? И все не так скверно? Вот откуда у меня вдруг такое слабоволие!?
  
  Смирившись, я вновь улегся, закрыл глаза...
  
  - Надо же - мои мысли!.. Все жилы из меня вымотала. Но ты все же береги ее, - с горечью и болью сказал... Савьясов. Это был его голос!!!
  
  От понимания и страха кровь резко прилила к вискам. Унимая гулко забившееся сердце, я распахнул глаза. У двери стоял давешний небритый франт в шляпе и калошах. Гера?!!! Но почему... такой???!!! Достаточно было мгновенного взгляда, чтобы увидеть его в темноте и узнать! И почувствовать себя взмокшим от холодного пота. Следующий судорожный вздох и... он - исчез!
  
  Унимая волну паники и слезы - принять такое невозможно! - я медленно и глубоко выдохнул. Уткнулся лицом в подушку, обратившись в слух в ожидании залпа. Почувствовал, как мягко тронулся вагон, потихоньку набирая ход...
  
  И - все исчезло. Я провалился в вязкую и тяжелую вату сна.
  
  
  
  
  1919 год, Март, 29-го дня, 1.30 часов, город Сожель, Полесская станция, вагон с арестантами
  
  Офицер ушел. Следом за ним, словно шакалы за вожаком, ринулись на выход матросы. И вновь в вагоне стало темно.
  
  - Песя, ты как? - Ринулся к девушке Семен Комиссаров, помогая подняться с пола.
  
  Приникнув к его груди, она заплакала.
  
  - Сёма, нас ведь убьют? Правда?
  
  Все потупили глаза, кто-то сморщился, кто-то заплакал. Комиссаров нерешительно обнял девушку.
  
  - А ты успела поверить, что нет?
  
  - Но меня-то за что?! - Зарыдал молодой еврей, чья фамилия по непонятной причине оказалась в списке. Его арестовали сегодня днем, на улице. Кто он был такой, Семен понятия не имел.
  
  Песя высвободилась, и сердце привычно кольнула ревность. Так и есть - к Ивану двинулась. Пухов - парень видный, и характер огонь. Комиссаров в сравнении с ним - моль серая. Впрочем, не о том следовало думать. Однако мысли упрямо возвращались к Песе.
  
  - Я так и знал, что заявится и всё припомнит!.. - Всхлипнул рядом Бочкин. Тюрьма сильно изменила его. А может и не изменила - может, просто открыла истинное лицо?
  
  Значит, напрасно они радовались далеким звукам канонады. Напрасно Борик Ауэрбах готовился к побегу, выкупив у сидевших в арестантском вагоне красноармейцев солдатскую шинель и шапку. Случай уже не представится. Теперь их определенно поведут на расстрел. Умирать и раньше не хотелось, а теперь и вовсе обидно. Отсрочка дала надежду, и спасение казалось совсем рядом.
  
  Комиссаров беззвучно замычал. Вчера он бы умер с достоинством. Как герой из книг. Сегодня уже не хватало ни воли, ни моральных сил. Разрастался холод в груди, слезы подкатывали. Надо было отвлечься, но все мысли крутились вокруг скорого и неумолимого будущего.
  
  - Немножко потерпеть, я почти не почувствую боли... Выстрел, толчок, обожжет горячим, беспамятство и смерть, - шепотом уговаривал он сам себя. - Это - быстро. Только бы удачный выстрел! Только бы не ждать пока добьют!
  
  В тамбуре загрохотали тяжелые шаги. Резко накатили слезы. Семен прижал их кулаками и затаил дыхание.
  
  Вошли пятеро матросов с керосиновой лампой. Сбивчиво и коверкая фамилии, зачитали список. Он был короче, но Семен, конечно, в нем оставался.
  
  - Я не понял! - Возмутился высокий молодой матрос. - Он чё, жидов повычеркивал?!
  
  - Максимка, заткнись покудова! - Процедил пожилой с пышными усами. И обратился к выжидающим арестантам. - Заложники! Одеваться! Раз! Два! Три! Живо!
  
  От дикого страха прихватило живот. Такого за собой Комисаров не помнил. Кусая губы и подавляя приступ, он тихо молился: 'Только бы быстро, только бы быстро!'.
  
  К нему подходили люди, обнимали, что-то говорили. Он кивал, угукал, но мысли его были уже там, в темноте ночи. Что-то невозможно патетичное, сбившись на фальцет, прокричал Вилецкий, зарыдал в голос Бочкин, еще кто-то. Смерть теперь дышала в лицо, а самому дышать стало невмоготу. Пинки от матросов, неуклюжее падение с вагонных ступенек, разбитые о щебень насыпи ладони - всё воспринималось каким-то далеким и ненастоящим. Настоящее ждало впереди.
  
  Матросов было много - пожалуй, больше двадцати. Окружив приговоренных, они чинно вели их вдоль эшелонов, затем на развилке путей направили в сторону, к каким-то полуразрушенным сараям.
  
  'Значит там, где никто не увидит!' - понял Семен, и сердце провалилось до самой земли.
  
  Вдали от поездов поведение конвоя резко изменилось. Теперь они действительно напоминали шакалов - стегали нагайками, били прикладами любого, кто подворачивался под руку. Пугали немыслимыми зверствами. Трое явно намарафетившихся матросов выволокли из колоны Песю и за волосы потащили к ближайшему сараю. Им никто не препятствовал. Скорее напротив - вслед понеслись грязные шутки и обещания присоединиться.
  
  Песя истошно кричала, как раненный заяц, била ногами по земле. Но, казалось, это только раззадоривало насильников. Наконец, ее затащили в сарай, скрыв дальнейшее действо от глаз. Но не звуки! Хлипкая дощатая будка нисколько не приглушала их!
  
  Семен плакал. Песя уже не верещала, она жутко хрипела. Даже матросы переполошились.
  
  - Да они там что?! До смерти решили ее уделать?! А нам оставить?!
  
  Уже запомнившийся пожилой матрос с пышными усами, скомандовав заложникам улечься на землю, криво усмехнулся и разрешил:
  
  - Ну, кому невмоготу - вперед! А то и впрямь не хватит!
  
  Еще шестеро побежали к сараю. Хрипы Песи звучали все глуше и глуше.
  
  - А мы тут чё, скучать будем? - Сплюнув сквозь зубы, возмутился Максимка. - Разрешите начинать?
  
  Забившаяся в ужасе душа вдруг поняла - никакого быстрого расстрела не будет!.. Матрос выдернул из группы арестантов Ауэрбаха и потащил всё к тому же сарайчику, в котором насиловали Песю.
  
  Борик хотел закричать, но вместо этого громко икнул и - словно язык проглотил, замычав от ужаса. Максимка, толкнув Ауэрбаха в спину, закинул его в сарай, шагнул следом... И - почти тут же вышел назад.
  
  Вернувшись к старшему, недовольно пожаловался:
  
  - Эээ, ерунда получилась! Видать, сила в руках застоялась. Только один раз ударил, а у него черепушка хрясь - и лопнула! Стоял еще, а мозги целехонькие на земле валялись! Дай мне одного на замену, а то никакого смака!..
  
  Усатый нахмурился, покачал головой.
  
  - Жидов мало! Так ты всех один переведешь, а другим чё оставишь?!
  
  Его речь вдруг перекрыл нечеловеческий вопль из сарайчика. И оборвался на высокой ноте. Песя! Комиссаров зарыдал.
  
  - Ладно, вот этого бери! - И усатый пнул ногой Семена. Сердце трепыхнулось в панике. 'Не дождетесь, сволочи!!!' - поднялась спасительная, протестная, агрессивная мысль. И Комиссаров, стиснув зубы, шагнул навстречу расплывшемуся в глазах сараю.
  
  
  Из публикаций большевистских газет:
  
  'Страшная находка.
  Утром 29-го могилевские курсанты захватили Полесский вокзал и отправились вдоль пути для выставления постов и дозоров. Случайно они наткнулись на целую груду изуроѓдованных до неузнаваемости трупов.
  
  В то же время в Сожеле среди партийных товарищей начались расспросы о судьбе арестованных. О том, что коммунистам, сидевшим в тюрьме, удалось спастись, все знали, но вызывала серьезное беспокойство участь ответственных работников, увезенных на Полесский вокзал.
  
  Изѓвестие о страшной находке могилевских курсантов произвело потрясающее впечатление. Почти не было сомнений, что трупы и есть останки руководящих работников Сожельской партийной организации. Родственники увезенных на Полесский вокзал пленников и вообще коммунисты бросились к месту зловещей находки. Страшное подозрение подтвердилось.
  
  Как сообщает тов. И. Фаянс, вместе с двумя сестрами одного из заложников (тов. Файншмидта) он подошел к станционной покойницкой и увидал кошмарную картину: в покойницкой лежало несколько трупов. Время от времени прибывала телега, и новые тела прибавлялись к уже лежавшим. Раздирающие крики и плач родственѓников убитых, а также свинцовое небо и моросящий дождь - можно себе представить впечатление, производимое этой сценой.
  
  Неподалеку от покойницкой находилось и меѓсто расправы, Голгофа сожельских коммунаров, - небольшой сарайчик с настежь открытой дверью. Его левая стена сплошь забрызгана кровью и мозгом. На полу виднеются огромные лужи крови, несколько черепных костей и целый головной мозг. Картина форменной бойни.
  
  Сестры Файншмидта разыскивали среди убитых своего брата. Это оказалось нелегким, ибо трупы чудовищно изуродованы. Видно, что товарищи убиты лишь после неслыханных издевательств и истязаний. У всех по нескольку ранений холодным оружием в разных частях тела.
  
  Лицо Пухова сплошь покрыто сиѓняками и кровоподтеками, на лбу виднелись несмертельные удары приклада, грудь у сердца пронзена штыком, и, наконец, сквозь проломленный череп виден мозг. У Файншмидта тоже проломлен череп и, кроме того, выколоты штыком глаза и чем-то тяжелым приплюснут нос. Вилецкий пронзен штыком, а на лице у него запеклись струйки крови. Мозг, валявшийся в роковом сарайчике, принадлежал заведующему отделом юстиции Ауэрбаху (Подѓгорному), которому бандиты зверским ударом снесли чеѓрепную коробку, так, что у трупа осталась лишь половина лица, мертвенно-бледная. Большинство трупов невозможно узнать, и родственники опознавали, их по разным мелким приметам'.
  
  
  
  
  Глава XLIХ
  Вместо эпилога
  
  2008 год, Июль, в ночь с 11-го на 12-е, скорый поезд 'Минск - Москва'
  
  Двое не в меру активных и шумных соседей по купе, наконец, угомонились и раскатисто захрапели на верхних полках. С облегчением вздохнув, Андрей раскрыл ноутбук и насмешливо переглянулся с третьим своим соседом - крупным двухметровым бородачом среднего возраста. Тот не удержался и прокомментировал:
  
  - Ну, наконец-то! К храпу куда спокойнее отношусь... Вот только бардак развели!..
  
  Он угрюмо кивнул на захламленный соседями столик. Останки курицы, смятые одноразовые стаканчики, комки бумаги, огрызки огурцов и помидоров - все это неприятно резало глаз. Поезд притормозил, и по полу покатились пустые бутылки. Бородач помрачнел и решительными движениями завернул объедки прямо в скатерть.
  
  - Пойду, выброшу. Лучше так, чем всю ночь помойка под носом...
  
  Почувствовав укол совести, Андрей отложил ноутбук и поднял с пола все бутылки. Сосед был прав. Вроде и не хотелось убирать за нагадившими хамами, но, с другой стороны, ему самому здесь находиться до утра.
  
  Выбросив объедки в мусорный бак, сосед сразу же направился к проводнице - сдавать грязную скатерть.
  
  - Надеюсь, она меня не расстреляет на месте, - пробурчал он и, задержав взгляд на Андрее, складывающем батарею бутылок в мусорку, спросил. - Чай на Вас заказывать?
  
  Рассеянно кивнув, Боровиков вышел в пустой тамбур и закурил. На днях Рельян прислал ему полный вариант Собственноручных показаний Недозбруева. По сути, читать было некогда. Заказ медиа-холдинга отнимал все время до глубокой ночи - многочисленные пресс-конференции по теракту в Минске, интервью, тексты, тексты, новые задания. Не продохнуть. Но, наплевав на все и отодвинув в сторону, Андрей сразу же прочитал записи Недозбруева. Потом еще несколько раз ночью. Вот и сейчас остро хотелось просмотреть некоторые эпизоды.
  
  Боровикова особенно поразило, что Сожельские события, по сути, оказались довольно короткой главой в полной истории скитаний и приключений Недозбруева. Этот вывод подтвердил и Рельян в своих комментариях. Да, конечно - Сожель сыграл важную роль в судьбе мятежника, послужил своеобразным переломным моментом. Но и не более.
  
  А еще потрясли два момента, касающиеся непосредственно восстания. Первый - вопрос о причастности к жестокой казни коммунаров самого Владимира Недозбруева.
  
  Андрей не раз обсуждал эту тему с Гусинской и другими историками. Валентина Михайловна, да и Линёв предполагали, что все зверства над коммунарами, наверняка, были совершены неофициально, и тот же Недозбруев возможно о казни не знал. Повстанческому отряду во время ухода, вероятно, было не до арестантов. Особенно, если царила жуткая неразбериха. В такой ситуации некая преступная группа с садистскими наклонностями вполне могла воспользоваться ситуацией и 'развлечься'. По крайней мере, гипотеза о том, что Недозбруев не причастен к смерти коммунаров, существовала.
  
  Но в Собственноручных показаниях мятежник разбивал ту гипотезу в пух и прах. Он прямо заявлял, что смерть большевиков Сожеля - на его совести. И коротко описал, как принималось решение: 'Ответственные работники были заключены в вагон эшелона рядом со штабом восставших. Будучи окруженным со всех сторон, рискуя быть захваченным в плен, я, к моему сожалению, по настоянию матросов, примкнувших к бригаде, отдал приказ о расстреле двенадцати человек'.
  
  Значит - расстрел! И - сожаление? Или оно для НКВД и трибунала? А еще впервые проявилась некая группа матросов, действующая совместно с мятежниками и почему-то настаивающая на казни. Впрочем, дальнейший текст показаний многое объяснял и открывал тайну - это они истязатели и палачи! В последующих событиях они снова проявят себя и по приказу Недозбруева будут расстреляны. Вот только не знал тогда мятежник, что они устроили в Сожеле... Да и знал ли вообще? Впрочем, в НКВД наверняка просветили.
  
  Другой потрясающий момент, прозвучавший в показаниях - Недозбруев совершенно не спал все пять дней восстания! Как это возможно, Боровиков не представлял, хотя сам зачастую бодрствовал ночами. Но не столько!.. И Андрей вновь вспомнил эти строки: 'Не спавший все время пребывания в Сожеле, ибо не имел заместителя, я отдал приказ отходить... При отходе из Сожеля явился подполковник Доссе, которому я и дал распоряжение в пути разбудить меня на станции Речица. Но, как он говорил позже, добудиться меня не смог'.
  
  Здесь чувствовалась некая, доселе неизвестная исследователям сторона событий.
  
  ...Лязгнула ручка, и дверь в тамбур открылась, явив соседа по купе.
  
  - Вот Вы где... - Доставая сигарету из кармана рубашки, обронил он. - Нам чай принесли.
  
  И, отвернувшись к темному окну, закурил. Переведя задумчивый взгляд на его широкую спину, Боровиков вдруг вспомнил, что попутчик ни кто иной, как врач. Причем не просто медик, а врач-психиатр! Вроде бы так. Он еще 'белочками' буйных соседей по купе пугал. Спокойным, неспешным тоном поведал им пару поучительных историй...
  
  - Извините, пожалуйста, - неожиданно для себя решился на вопрос Андрей. - Я слышал, Вы - психиатр?
  
  Человек неспешно повернулся к Боровикову и равнодушно кивнул.
  
  - Скажите, а может такое быть, чтобы человек пять дней не спал? Совсем не спал. Обычный человек двадцати восьми лет.
  
  Попутчик цепко глянул в глаза и усмехнулся одним уголком губ.
  
  - Возможно. Но это - предел. Дальше происходит одно из двух: либо человек валится и спит долго, пока не отойдет от бессонницы, либо у него начинается психоз.
  
  У Боровикова даже глаза от неожиданности распахнулись.
  
  - Спит долго - это сколько?
  
  Врач едва заметно пожал плечами.
  
  - Сутки или даже чуть больше. Причем свалиться в сон он может где придется и даже в опасных для себя обстоятельствах. Потребность в сне сильнее обстоятельств.
  
  Как это удивительно дополняло показания Недозбруева и приближало к пониманию событий! У Андрея даже дыхание перехватило.
  
  - А если дело происходит в 1919 году, чем можно поддержать себя? Так, чтобы не уснуть?
  
  Психиатр посмотрел на него с интересом.
  
  - Чай и кофе - чем крепче, тем лучше. Кокаин - на фронте Первой мировой им часто злоупотребляли. Табак, опять же.
  Но никакие стимуляторы не заменяют сна. Поэтому он все равно свалится. Но позвольте узнать, о ком идет речь?
  
  Коротко рассказать не получилось. Не умел Андрей коротко рассказывать про Сожельское восстание и Недозбруева. Однако доктор слушал с увлеченностью, чем только подстегивал азарт рассказчика.
  
  Посвященный в курс событий, психиатр анализировал ситуацию уже более детально.
  
  - Как изменяется человек, лишенный сна? Становится нервным, дерганным. Все его раздражает, злит. Потом появляются периоды, когда он никак не может войти в решение - просто сидит, не в силах что-то предпринять. Еще позже могут быть кратковременные выключения сознания. Остановился, прислонился к стенке и на минуту отключился. Но, проснувшись, не ощутил, что ему легче. Могут быть кратковременные иллюзии. Что-то мелькнуло сбоку - он развернулся, но ничего не увидел. Подчиненный что-то сказал, но Недозбруев понял не так.
  
  - А дальше? Что дальше? Вот он заснул после отхода из Сожеля, проснулся через сутки-полтора. Каким Недозбруев проснулся?
  
  - Хм... - Почесал бороду доктор. - После сна он, в основном, восстановится, но мозги еще некоторое время будут работать хуже, чем до мятежа. Понимаете, отдых тоже должен накопиться. Восстановление будет идти тем успешнее, чем больше Недозбруев будет отдыхать. В среднем на восстановление нужна неделя относительного покоя.
  
  - М-да... - Задумался Боровиков. - Но у него не будет такой недели ...
  
  - Вообще, опасно накопление таких перегрузок. Что я имею в виду? Вот, допустим, в конце марта человек не спит четверо-пятеро суток. Наконец, свалился, сутки спал без пробуждения - встал совсем контуженым. Через двое суток опять вынужден не спать две ночи, потом спал нормально трое суток, потом снова ночь не дали поспать. Усталость копится и может сыграть злую шутку. Неверное решение или вообще даже неадекватное поведение.
  
  - Что же получается? Своим необоснованным бодрствованием Недозбруев фактически приблизил поражение восстания?! - Нахмурился Андрей.
  
  Попутчик качнул головой.
  
  - Ну, почему же необоснованным? Что мы знаем? Возможно, он опасался каких-то враждебных действий со стороны своего окружения. А не придут ли они во время сна и не убьют ли? В таком состоянии параноидальные мысли не исключены. Перевозбужденная нервная система способна принять за угрозу что угодно.
  
  - И когда он станет полностью нормальным? - Спросил Боровиков, вспоминая хронологию дальнейших скитаний Недозбруева.
  
  Закуривая неизвестно какую сигарету по счету, доктор неопределенно двинул бровями.
  
  - Наши больные отходят в больничных условиях где-то за неделю. И это - при соответствующих назначениях. В том числе, снотворных и успокаивающих средств. Ведь сами они могут и не заснуть без лекарств. Как обстояло дело в данном случае - у нас очень мало сведений для анализа. И вот, что еще. На Недозбруева будет давить неудача мятежа и состоявшаяся казнь. Особенно, если он дал на нее согласие только потому, чтобы от него отстали и дали отдохнуть. Не удивлюсь, если Ваш мятежник пришел в итоге к самоистязающему выводу: лег спать - и все полетело к черту.
  
  2008 год, Июль, 12-го дня, город Москва
  
  - Просыпаемся! Скоро Москва! - Нараспев протянула проводница, громыхнув дверью купе.
  
  Андрей резко сел, осматриваясь. Попутчика-психиатра уже не было. Он вышел на какой-то станции еще затемно. Странно получилось. Даже имени его не спросил.
  
  До Москвы оставалось около часа. Однако туалеты, как помнилось по прошлой поездке, закрывались рано. И Боровиков поспешил занять очередь, попутно задаваясь вопросом: бриться или так сойдет? Провел ладонью по щеке - нет, все-таки бриться. Катя обещала встретить.
  
  Они не виделись восемь долгих дней. Разлука переносилась неожиданно тяжело. И Андрей был благодарен своей занятости - на мысли и переживания времени практически не оставалось. Иногда закрадывались опасения непонятного происхождения: не переменилась ли Катя к нему? По скайпу казалось, что нет. Они разговаривали каждую свободную минуту и несколько часов перед сном. И все же загадывать на будущее в отношениях с ней Андрей не решался. Им уже не по восемнадцать лет. Взрослые люди. У каждого есть 'любимые тараканы'. Впрочем, задумался Боровиков, парочку из своих ради Кати можно было бы и прибить.
  
  Вернувшись в купе и собирая постельное белье, он попытался спланировать день. 'Сначала, как ни крути, придется заехать в офис медиа-холдинга. Чтобы ничего над душой не висело. А затем - сразу к Кате', - улыбаясь, размышлял Андрей. Даже неуклюжие сонные соседи, сползающие с верхних полок и несущие с собой волну перегара, не могли сбить светлый настрой.
  
  Заиграл мобильник. Звонила Катя, и голос у нее был встревоженный. Сердце сразу же сжалось в нехорошем предчувствии.
  
  - Тут такое дело, - взволнованно проговорила она. - Я не одна буду. Встречать - не одна.
  
  Андрей на секунду растерялся, перебирая варианты из-за чего - или вернее из-за кого - Катя так распереживалась. И не нашел ничего лучшего, чем спросить:
  
  - В каком смысле, не одна?
  
  - С отцом! - Выдохнула Савьясова.
  
  Мгновенье-другое Боровиков осмысливал услышанное. Евгений Владимирович Савьясов, конечно, заслуживал особого внимания, но - не сейчас... Совсем не сейчас! Сейчас хотелось побыть наедине с Катей.
  
  - Ну, вот и познакомимся! - Ответил с фальшивой бодростью приунывший Андрей.
  
  - Понимаешь, он еще в прошлый раз хотел с тобой поговорить - из-за работы не смог, - в расстроенных чувствах объясняла Катя. - А потом ты неожиданно уехал. Сейчас звонит мне, слышит, что я за рулем. Ну и удивился - с чего вдруг, с самого утра в субботу? Я и ляпнула, не подумав. В общем, попросил, чтобы мы его возле касс на вокзале дождались. Минут на двадцать позже меня будет.
  
  Невидящим взглядом уставившись в окно, Боровиков пытался понять, почему Савьясов решил немедленно встретиться. 'Намылить шею' за отношения с дочерью? Это даже не смешно. По Никитиным рассказам 'дядя Женя' был вполне вменяемым человеком. Посмотреть и оценить, с кем встречается Катя - вполне вероятно, но зачем такая 'срочность'? Что-то связанное с милицией и Шевелевым? Никита бы предупредил.
  
  Так и не придя к какому-либо выводу, Андрей накинул на плечо рюкзак и одним из первых вышел в тамбур.
  
  * * *
  Предвкушение скорой встречи, волнение и свежесть летнего утра слились в одно необыкновенное, щемящее душу чувство. Однако не успел Боровиков сойти со ступенек вагона, слева появилась Катя - светлая, до невозможности притягательная и своя. Он зарылся носом в ее волосы, пьянея от запаха. Притянул девушку к себе, поцеловал жадно, нетерпеливо. И почувствовал не меньшую чувственность в ответ.
  
  Взявшись за руки и улыбаясь друг другу, они направились к билетным кассам. Было радостно и волнительно, всё иначе, чем всегда. И Андрей старался пока не думать о своей новой работе, требующей его сегодня в главный офис для оформления контракта и корреспондентского удостоверения. О Катином отце, которому вдруг приспичило встретиться. И даже об обычных московских пробках, из-за которых передвижение по городу наверняка затянется.
  
  - Я полагаю, Андрей Александрович? - Неожиданно раздался из-за спины спокойный и вполне доброжелательный голос.
  
  - Папа? - Удивилась Катя, оглянувшись первой. - Ты раньше...
  
  Боровиков, коротко вздохнув, обернулся и... пораженный замер. Прищурив глаза и чуть склонив голову на бок, на него с интересом смотрел сам Георгий Савьясов!
  
  Сходство внука с дедом по-хорошему поражало. Вот только дед до пятидесяти с лишним лет не дожил.
  
  Место для разговора Евгений Владимирович выбрал специфическое - привокзальный кафетерий, в котором, не взирая на ранний час, уже собралась приличная очередь из желающих перекусить.
  
  - Катя, возьми нам на свой вкус что-нибудь. Я тоже не завтракал, - Савьясов намеренно отправил дочь в очередь, оставшись у столика один на один с Боровиковым.
  
  Ход был читаемым для всех, однако Катиного отца, похоже, это не смущало. Смущало нечто иное и очень серьезно, отчего он хмурился и недовольно перебирал в руках брелок и ключи от машины. Как только Катя достаточно отдалилась от столика, Евгений Владимирович сразу же ответил на невысказанный вопрос:
  
  - Я не патриархален и стараюсь не вмешиваться в личные дела дочери. Хотя, конечно, они меня интересуют. Так что не подумайте, что наша встреча - из-за Кати. Нынешние перемены в ее жизни мне теоретически нравятся. Ну а практика покажет...
  
  - Спасибо, - смутившись и чувствуя себя не в своей тарелке, пробормотал Андрей. Дело принимало еще более интересный оборот.
  
  - Не за что, - отвернувшись, обронил Савьясов. Казалось, он не знает, с чего начать. - В общем, так... Мне это очень нелегко далось. Словно второй раз смерть пережить...
  
  Помолчав несколько секунд, словно справляясь с волнением, Катин отец продолжил.
  
  - Понимаете, это была личная просьба человека... Очень дорогого мне человека. Хотя, вероятно, с точки зрения исследователя, это - великий грех и преступление.
  
  Почувствовав подспудное беспокойство, Боровиков пристально глянул на Савьясова. Тот посмурнел еще больше и сознался.
  
  - Я сжег все письма.
  
  Переменившись в лице и почувствовав, как сердце пропускает удар, Андрей с ужасом выдохнул:
  
  - Но зачем?!..
  
  О каких письмах идет речь, не нужно было и догадываться.
  
  - Я же сказал - была просьба... Первая и последняя.
  
  Закрыв руками лицо, Боровиков в отчаянье простонал. У него не было слов. Нормальных, цензурных слов. В этот момент он ненавидел Катиного отца больше всего на свете. И прошло не меньше пяти минут, прежде, чем к Андрею вернулась способность говорить.
  
  - Вы хотя бы понимаете, что сделали?.. Какие просьбы, от кого?!.. Слов нет... Это же!.. Сжечь историю, живую историю!.. Ну, почему я не прочитал их перед отъездом в Минск!?
  
  Проигнорировав табличку 'No Smocking!', Савьясов тяжело вздохнул, достал из кармана сигареты и, закурив, предложил Андрею. Вид у Катиного отца был донельзя расстроенный, отчего его поступок и вовсе не поддавался осмыслению. Глубоко затянувшись и покачав головой, он потер переносицу.
  
  - Вы бы и тогда не прочитали. Я изъял их в тот же день, когда Шевелев от Вас по физиономии схлопотал. Как только узнал о находке. Вы у Наины сидели, а я с милицией разговаривал. Вот тогда и забрал. Катя не знала, для чего.
  
  - Но - почему?! - Вновь не удержался от вопроса Андрей.
  
  Он пытался понять, что двигало этим человеком. Неужели, как и Павел, просто не желал, чтобы кто-то копался в 'грязном белье' его деда и бабушки?
  
  Заметив, что к столику направляется Катя, Евгений Савьясов достал из сумки-планшетки пухлый пожелтевший конверт в прозрачном пакете.
  
  - Вот, почитайте. Вам многое станет ясно. Сейчас читайте. С собой дать не могу. Письмо мне очень дорого.
  
  На всякий случай подложив на стол свежую газету, Андрей осторожно взял конверт и глянул на указанные адреса. Руки мгновенно задрожали. Мелькнула догадка. Но стоило ее проверить.
  
  'Здравствуй, дорогой мой Женечка!' - Красивым академическим почерком писала Матильда-Ольга Савьясова.
  
  - Это когда было? - Взволнованно спросил Андрей, вглядываясь в штемпель.
  
  - 1983 год, - сосредоточившись на сигарете, ответил Евгений Владимирович. - Она уже не ходила, но еще писала. И дома сидеть не могла. Заставляла бедную Елену Юлиановну без лифта, со второго этажа себя на инвалидной коляске каждый день на улицу вытаскивать.
  
  Андрей новыми глазами посмотрел на Савьясова. Как-то неожиданно много он знал о повседневной жизни Матильды.
  
  - Баба Моля умерла 3 августа 1984 года. Я как раз в госпитале лежал с переломом... - И он прервал себя, чтобы затушить окурок в блюдце.
  
  - Папа! - С укоризной глянула на него Катя. - А вообще о чем речь?
  
  - Вы ее называете Молей? - Удивленно уточнил Боровиков.
  
  - Да, Молей. Симбиоз из двух имен, - грустно улыбнулся Савьясов. - Она бы меня убила за этот окурок. Кушать не позволяла, пока столовые приборы правильно в руки не возьму. По пальцам тонким прутиком хлестала. Не больно, скорее обидно. 'Наносное хамство' из меня выбивала. 'Интенсивной методикой' по нашей с ней добровольной договоренности. Зато после двух лет 'истязаний' в приличном обществе стало не стыдно появляться.
  
  - За какие два года? - Оторопела Катя. - Ты ведь был у Матильды в Сожеле только однажды, около недели, в шестнадцатилетнем возрасте!..
  
  Отец с удивлением глянул на нее.
  
  - С чего ты взяла? Я прожил у Моли два года - старшие классы. Там же и в аэроклубе занимался. А потом поступил в киевский институт. И с тех пор, в основном, переписывались. Еще дважды приезжал, но уже взрослым.
  
  Катя недоуменно нахмурилась.
  
  - Но почему ты нам никогда не рассказывал?! Мы с Никитой распинались тебе о находках, о Сожеле, о том, какая была Матильда, а ты нас, получается, за нос водил?
  
  Весело усмехнувшись, Савьясов легонько щелкнул дочь по носу.
  
  - А это тебе, Катенька, урок, переданный по наследству от бабы Моли. Сразу не выдавать всего, что знаешь. Тем более, что меня никто и никогда об этом не спрашивал. Очень интересным, между прочим, оказалось наблюдать за ходом поисков: где вы ошибаетесь, где приходите к верным выводам. К тому же, вам удалось найти то, чего и я не знал. У бабы Моли не оставалось фотографий с молодости, и вот это письмо дяде Коле - Николаю Николаевичу Колесникову - безусловно, уникальная находка.
  
  И тут уже не удержался Боровиков.
  
  - Она сама Вам все рассказала, ведь так? О своей семье в Сожеле, о квартировавших офицерах, о восстании?..
  
  - А еще об Эстонии и Недозбруеве, - посерьезнев, дополнил Евгений Владимирович. - Я ведь не просто так сообщил дочери и Никите, что хочу поговорить с Вами. Понял, что верно движетесь в своем исследовании. Хотел дополнить фактами...
  
  - Значит, переписка была с Недозбруевым, а не с Брандом?!
  
  Савьясов заулыбался.
  
  - Бранд? Ну что Вы!.. Это - прикрытие. Иногда, в конце письма, он приписывал какое-нибудь смешное четверостишье. Его задачей было переправлять их письма друг другу.
  
  - Получается, это она попросила уничтожить переписку? - Наконец, впрямую спросил Андрей вполне очевидный факт. Еще ничего не знающая Катя вздрогнула и непонимающе уставилась на него. - Но почему тогда Вы не сделали этого раньше? Десять, двадцать лет назад?
  
  Вновь закурив и наморщив лоб, Евгений Владимирович покачал головой.
  
  - Ольга Станиславовна не знала, где конкретно спрятана переписка. У деда был очередной приступ... Впрочем, откройте на второй странице, там всё очень подробно изложено.
  
  И Андрей приступил к чтению.
  
  '...А теперь, покончив с обязательными расспросами (уж прости скучающую старуху!), перехожу к главному, ради чего, собственно, и принялась за это письмо.
  
  Непривычно писать 'открытым текстом'... Время все-таки сильно изменилось. Хотя до основных перемен мне вряд ли дожить.
  
  Женечка! В нашей московской квартире хранится мой личный архив. Это письма Недозбруева из Эстонии, и вместе с ними - одно сумасшедшее послание твоего деда (которое следовало сразу же уничтожить, поскольку написано оно во время обострения болезни).
  
  Я всерьез переживаю, что архив может стать доступным. Затеет Володя серьезный ремонт, выбросит письма на мусорку (в чем совершенно не сомневаюсь), а там - бог весть в чьи руки они попадут. Какие-нибудь пионеры в макулатуру сдадут, и - пошло-поехало!.. К слову, пересказала тебе один из своих ночных кошмаров.
  
  И если раньше я понимала, что письма будут восприняты, как лирические бредни анонимных персоналий и мгновенно забудутся, то сейчас вдруг ощутила - ситуация меняется. Большевики все же проиграли. Время потихоньку сжирает их. Скоро начнется переоценка. Люди захотят узнать, как оно было на самом деле. И тогда вновь возникнет фигура 'царского прапорщика М.А. Недозбруева' (бедный Володя!).
  
  Первый звоночек прозвенел на днях. Ко мне пришла молодая дама из Сожельского университета, историк, Валечка Гусинская. Она 'копает' городскую историю начала века. 'Копает' основательно, отринув идеологическую мишуру. И если ей не сломают 'хребет', она 'докопается'. Эта популяция историков уже совсем иная, чем в 30-е годы. Над ними не висит, как 'дамоклов меч' угроза стать 'врагом народа' со всеми вытекающими последствиями. А Недозбруев - это фигура. Яркая и совершенно не тривиальная. Такие, как Гусинская, не смогут пройти мимо него. Вполне вероятно, им заинтересуются и Тула, и Москва.
  
  Можешь считать меня выжившей из ума старухой, возомнившей о себе и своем прошлом бог весть что. Но. Если письма попадут к историкам, понимающим, о чем идет речь... Бедный мой Недозбруев! Он окажется голым посреди площади! Слишком много души вкладывал, слишком откровенно делился мыслями и чувствами. Нет уж - пусть останется только официальная версия его личной жизни! Для истории - предостаточно.
  
  Поэтому письма следует уничтожить. Обязательно и не медля ни дня.
  
  В каких отношениях ты сейчас со своим отцом? Мне показалось, после смерти твоей матери он как будто оттаял. По крайней мере, впервые написал мне. Потряс до глубины души и, сам того не ведая, только укрепил решение сжечь переписку.
  
  Очень надеюсь, что ты имеешь доступ в эту квартиру или получишь его в последующем. Насколько я понимаю, письма не попали при обыске в 'контору'. Тем более, что вряд ли в квартире серьезно искали - мы с Георгием последние годы жили под Ленинградом. Если бы нашли, это непременно отразилось бы на допросах. Но - и намека не было...
  
  С другой стороны, зная, какой у нас аскет и спартанец Володя, сильно сомневаюсь, что он хотя бы единожды проводил в квартире капитальный ремонт. Скорее всего, тайники не вскрыты.
  
  Да, тайников два. Первая часть - самые сокровенные письма - спрятаны лично мной в дымоходе камина...'
  
  Прервавшись, чтобы закурить, Боровиков в волнении взлохматил волосы.
  
  - Два тайника?! И все-таки - дымоход!
  
  Погрустневший из-за навеянных воспоминаний, Савьясов кивнул.
  
  - Да. В дымоходе я сразу же нашел. Примерно через неделю после получения письма. Не распечатывая коробки, отвез лично Моле. Она уже так слаба была...
  
  Помолчав, он нахмурился.
  
  - При мне вскрывала. Там половина писем потемнела, не читабельна оказалась. Но остальное...
  
  Закурив, Евгений Владимирович отвернул лицо в сторону и уставился в одну точку.
  
  - Мы с Еленой Юлиановной посадили ее у открытой балконной двери, рядом поставили деревянный табурет, а на него - алюминиевый таз. Моля долго перечитывала каждое письмо, всё спички ломала, поджигая листы. Иногда что-то шептала с невидящими глазами, головой качала. Нас не слышала и не замечала. Я тогда понял, что ей недолго... Потом скорую вызвали, в кардиологию увезли. На носилках, помню, несли, а она меня всё Володей называла. Про какие-то синие цветы... Слезы в глазах и имя повторяет... В общем, жуткой получилась эта затея с письмами!..
  
  Продолжать он не спешил, и Андрей вновь вернулся к чтению.
  
  '...Со вторым тайником - сложнее. Прятал Георгий, а он прятать умел. И добиться от него, где эти письма, я так и не смогла.
  
  Не помню, рассказывала или нет? Тот год - 1924-й - выдался для Геры очень сложным. Бывали периоды, когда казалось, что он уже совершенно здоров и способен на активную жизнь. Однако стоило поволноваться - и мог сорваться. Да так, что порой казалось, дело кончится домом для умалишенных. Его охватывала дикая, необузданная ревность, толкающая на безумные поступки и конфликты с окружающими. Доктор, живший по соседству, утверждал, что это проявление эпилепсии, приобретенной после ранения. Да, может показаться странным, но так бывает. В первые годы эпилепсия вызывала у него приступы падучей болезни, которые затем прекратились, но начались приступы иные - ненормальной ревности. Со временем и это почти прошло.
  
  Но поначалу, по незнанию, я даже боялась Геры. Угрозы по малейшему поводу, да еще высказанные предельно агрессивно - увы, это было в порядке вещей. Однажды, например, он увидел из окна, как я, улыбаясь, разговариваю с соседом - бывшим поручиком. Не успела войти в квартиру - на меня налетает разгневанный Гера. Побагровевшее лицо, вздувшиеся вены, налитые яростью глаза и очень подробное, жутковатое описание, что сейчас со мной сделают.
  
  Я так испугалась, что едва не лишилась чувств. Забилась в угол, схватила какой-то перочинный ножик. У самой истерика началась. Думаю, если выживу, ноги моей здесь не будет! Пообещала вскрыть себе вены, если он посмеет ударить. Геру словно ведром воды окатили! Сразу очнулся. К счастью, до рукоприкладства дело никогда не доходило.
  
  И, надо сказать, вспышки ревности носили у него странный, избирательный характер. Их поводом становилось мое даже мимолетное общение с бывшими офицерами.
  
  Но я отвлеклась. Конечно, Георгий знал про мою переписку с Недозбруевым. И, конечно, это ему не нравилось. Наша совместная жизнь держалась тогда на 'честном слове' и благодаря сложившимся обстоятельствам. И вот при очередной вспышке безумия, Гера решил мне 'отомстить': спрятал Володины письма, до которых дотянулся. Был бы в здравом уме - конечно бы, уничтожил. Но речи о 'здравом уме' не шло. Куда спрятал - не представляю. Скорее всего, обнаружишь ты их случайно, при капитальном ремонте.
  
  Женя, дорогой мой! Заклинаю. Если они найдутся и когда бы не нашлись (а дело наверняка будет после моей смерти) - сожги...'
  С разрешения Савьясова Андрей передал письмо заинтересовавшейся Кате. На душе было тяжело и тоскливо. Вроде и понимал, что сам бы точно так же поступил, но в не меньшей степени осознавал, что навсегда потеряно.
  
  - Если сказать Гусинской, что ее давний визит вызвал уничтожение писем Недозбруева!.. - Сокрушенно качнул головой Боровиков.
  
  - Вы знаете ее? - Заинтересовано глянул Евгений Владимирович.
  
  - Да, и Ваша бабушка оказалась права. Мимо Недозбруева Валентина Михайловна пройти не смогла. Первой подняла эту тему, еще в девяностых. И сейчас продолжает...
  
  Савьясов грустно усмехнулся, размешивая сахар в кофе.
  
  - Па, а кто такая Елена Юлиановна?
  
  - Кстати, да! - Оживился Андрей. - Тоже обратил внимание.
  
  - Попелюшка? - По-доброму улыбнулся Катин отец. - Думаю, ее можно назвать компаньонкой Матильды. Жила у бабушки года этак... с 63-го.
  
  - А, это про нее, наверное, говорили наши ветераны? Якобы, ухаживала за Матильдой деревенская тетка... - Вспомнил Боровиков.
  
  Савьясов едва не поперхнулся и возмущенно поднял брови.
  
  - Кто деревенская тетка?! Потомственная шляхетная панночка, у которой оба родителя с дореволюционным университетским образованием?! Ну, да - жила в полесской деревне, где ее отец в 1916-м народную гимназию основал. Вот вам и деревенская тетка! Елена Юлиановна - дочь Молиных друзей, расстрелянных в 38-м. Там отдельная история. Матильда нашла Попелюшку случайно, уже будучи в Сожеле. Вытащила из беды, приютила. Тетя Лена стала ей и дочерью, и подругой. Досматривала...
  
  - А вот этот дядя... Как Вы его назвали? Колесников? - Заодно решил выяснить Андрей. - Он наверняка был железнодорожником?
  
  Евгений Владимирович коротко подтвердил, кивнув.
  
  - Инженером.
  
  - И Матильда с ним больше не общалась? С его детьми - тоже? По ее письму девятнадцатого года мне показалось, у них были хорошие отношения.
  
  - Николая Николаевича расстреляли большевики в мае девятнадцатого. Хотя, в восстании он не принимал никакого участия - лежал в больнице с сердечным приступом. Впрочем, это почти не имело значения. Понимаете, он был железнодорожником, водил дружбу с теми, кто уехал с мятежниками, да еще и с Недозбруевым оказался связан. Бабе Моле говорили знающие люди, что там без доноса не обошлось...
  
  Он тяжело вздохнул и, снова закурив, продолжил.
  
  - У Колесникова было трое детей. Младшая, Тасечка - она умерла в Киеве от тифа, еще ребенком. Средняя, Сонечка... По рассказам, отличалась эксцентричностью. В итоге, выскочила замуж в семнадцать лет за какого-то бандита и безвестно канула вместе с ним. И еще был Федор - друг детства Ольги. Студент Киевского университета, большевик и даже сотрудник железнодорожной ЧК - вот так резко разошлись их пути-дорожки в молодости. Но во время восстания произошла какая-то непонятная история. Соседи говорили, что Федор Колесников был арестован мятежниками. Но Моля утверждала, что Недозбруев сам ей сообщал, будто с Федей все в порядке, и что кузен даже помогал собирать вещи для ее отъезда из Сожеля. Может быть, правда - и то, и другое. Но в любом случае, после мятежа Федю исключили из партии, и он уехал куда-то на Дальний Восток. Потом вернулся перед войной с женой и дочерью. В 41-м погиб. Был одним из бойцов знаменитого партизанского отряда 'Большевик'. А его дочь с семейством до сих пор в Сожеле на Ауэрбаха в дедовом доме живет. Совсем уже древняя старуха. Моля сколько не пыталась, не смогла найти с этой семьей общего языка.
  
  Андрей слушал его, и голова шла кругом от массива свалившейся информации. Сколько еще неизвестных, интереснейших страниц могут открыться в этой истории!? И сколько навсегда останутся неизведанными... Сначала Недозбруев сжег свой дневник. Потом Моля и ее внук сожгли его письма.
  
  - Евгений Владимирович, ну а перед тем как уничтожить... Вы читали, что в тех письмах? - Смущенно поинтересовался Боровиков.
  
  Катин отец совершенно неожиданно кивнул и пристально посмотрел ему в глаза. Даже не по себе стало.
  
  - Андрей... Вы не против, если без отчества?
  
  Боровиков мотнул головой.
  
  - Да, я прочитал их. Тем более, что она мне сама разрешила, - сказал Савьясов и одним долгим глотком выпил остывший кофе. Вид у него был задумчивый, словно в чем-то сомневался и никак не мог определиться. Бесцельно рассматривая со всех сторон кофейную гущу на дне чашки, он продолжил. - Вы знаете, Андрей... С годами начинаешь понимать, что старым людям свойственно необоснованно 'заметать следы'. У моих приятелей родители сейчас в возрасте бабы Моли - сплошь и рядом демонстрируют желание что-то сжечь. Одна девяностолетняя дама ровно за неделю до смерти зачем-то уничтожила собственную фотографию в паспорте. О том, какие были сложности с оформлением бумаг, говорить, думаю, не стоит. Я, конечно, не историк, не эксперт, но...
  
  Затянув драматическую паузу, он глубоко вздохнул и долго потирал наморщенный лоб. Явно на что-то решался.
  
  - В первом порыве, помня о просьбе бабы Моли, я сжег одно письмо. Не читая. Когда оно горело, высветились строчки, рассказывающие о смерти от туберкулеза брата Недозбруева. Кажется, Валерием его звали. Стало интересно. Я раскрыл второе письмо, прочитал страницу. Потом не заметил, как перечитал всё. И понял: Моля не права. Получалось, что по ее просьбе я убиваю этого человека, автора. И свою бабушку. Понимаете, там не столько письмо, сколько дневник. Своеобразный памятник им обоим - таким, какими они были без прикрас. Начиная с первых дней знакомства, включая мятеж и вплоть до 24-го года.
  
  Андрей в подозрении замер.
  
  - И все же не выполнить последнего пожелания Матильды я не мог. Пришлось поступить так, как любят поступать юристы, - загадочно усмехнувшись, сощурился Савьясов. - В общем, я 'одел' Недозбруева, сделал копии, а сами письма - все-таки сжег.
  
  - Что значит - 'одели'? - Затаив дыхание, уточнил Боровиков. Если он правильно понял, не всё еще потеряно???!!!
  
  - Ну... - Заулыбался Евгений Владимирович. - Замазал черным маркером то, что посчитал сугубо личным для них - для Владимира и для Ольги. Взял на себя роль судьи, так сказать... Вся же прочая информация осталась. И я решил, что должен понять при личной встрече, могу ли передать копии писем Вам.
  
  - И что же Вы решили? - Побледнев, выдавил из себя Андрей.
  
  Савьясов поджал губы, между бровей пролегла глубокая складка.
  
  - Интересный Вы человек, Боровиков. И, надеюсь, порядочный. Поэтому...
  
  Потянувшись к своей сумке, он достал диск.
  
  - Единственная просьба - не использовать, как официальный источник. Только, как подсказку, - строго предупредил Савьясов. А затем, не удержавшись, добавил. - По возможности, не упоминайте об Ольге Станиславовне в жизни Недозбруева.
  
  Андрей безмолвно закивал, принимая диск. Говорить он уже просто не мог - горло пережимало от волнения.
  
  - Ну ты, папа, и садист! - Восхитилась Катя, прерывая чтение. - Это ж надо было так всё обставить! Но, к слову, письмо Георгия ты ведь не уничтожил. Оно у меня осталось.
  
  - Вот, значит, ты его и сожжешь, - криво усмехнулся Савьясов. - Иначе никогда вам не расскажу, кем на самом деле был Георгий Савьясов в истории Сожельского восстания.
  
  
  2008 год, Июль, 19-го дня, город Сожель
  
  Закинув в багажник бутылки с минералкой, о которых напомнил по телефону Шура, Андрей постучал по колесам и, улыбнувшись Кате, уселся за руль.
  
  - Всё! Едем!
  
  - А где эта Малеева будка? - Спросила Савьясова, загружая навигатор.
  
  Усмехнувшись и покачав головой, Боровиков показал ей лежавшие в бардачке бумажные карты.
  
  - Место довольно глухое, хотя и популярное в определенных кругах. Думаю, в электронных картах его еще нет. Там даже мобильная связь всего год назад появилась.
  
  И Катя взялась за старые карты Генштаба.
  
  - Ну, интересно же, куда везешь! - Засмеялась она в ответ на его удивленный взгляд. - О, кажется, нашла! Это - здесь?
  
  Мельком глянув на точку, указанную девушкой, Андрей уважительно кивнул.
  
  - Молодец!
  
  - А то! - Гордая собой, Катя полностью открыла окно и подставила руку встречному потоку воздуха. - Ну, у вас и жара! Никогда бы не подумала! И ведь всего девять утра!
  
  Задумавшись, она обозревала окрестности - растянувшийся на пару километров и невзрачный по архитектуре новый микрорайон, пустырь, с виднеющейся на горизонте церковью.
  
  - Там, кстати, совсем недалеко река и яхтклуб. На церкви раньше скалолазы тренировались. Но сейчас, вроде, реконструкция началась. Пустырь скоро застроят. Думаю, получится ничуть не лучше, чем это убожество, - он показал ей направо, на 17-й микрорайон.
  
  - Странно, сейчас ведь столько интересных проектов создано... - Придерживая рукой волосы, удивилась она. - Андрей, а мы будем проезжать по улице, на которой жила Моля?
  
  - Гагарина? Раньше, кстати, она Ветренной называлась. Мы ее пересечем по Интернациональной. Но я специально крюк сделаю, чтобы по всей улице проехать. Самому интересно на дом глянуть.
  
  Они помолчали, дорога повернула направо, открыв обзор на заброшенную стройплощадку гипермаркета.
  
  - Улица Каганова, - машинально прочитала Катя надпись на паспорте объекта.
  
  - Между прочим, твоя прабабка его знала, - не преминул заметить Андрей. - Лидер сожельских коммунистов в 1919 году. Он чудом уцелел - во время восстания оказался в Москве, на съезде. Точнее, как раз возвращался из Москвы, а города Сожеля в Советской России вдруг не оказалось. Погибли все его товарищи. Ну, или почти все. Комисарова и Пухова он, вроде бы, друзьями считал. Конечно, начал лютовать. Телеграфировал в Москву с просьбой создать комиссию по расследованию действий большевиков во время мятежа. Зачем ему это надо было? Трудно сказать. Но ЦК идею одобрил, направил в Сожель старую большевичку Евгению Бош. В общем, вызвал 'черта из табакерки'. Думаю, вскоре сам об этом пожалел, потому что и ему досталось.
  
  - А что он собой представлял? - Заинтересовалась Савьясова. - Даже улицу его фамилией назвали! Это в честь чего?
  
  Боровиков ответил не сразу. Поднявшись на путепровод, указал Кате на массив гаражей вдоль железной дороги. Огромными буквами белой краской на ржавых стенах было криво выведено: 'Ул. КАГАНОВА'.
  
  - Как тебе это? Благодарные горожане подарили большевику Льву Каганову памятник - на уродливом металлоломе намалевали крупными буквами его фамилию.
  
  - Ну, ты скажешь!.. - Засмеялась Катя. - Нормальный памятник - довольно большая магистральная улица. А гаражи, наверное, рано или поздно снесут.
  
  - И все равно - видеть это как-то не по себе. За него обидно, - задумчиво проговорил Андрей. - Человек-то был интересный и неординарный. Кстати, ровесник Матильды. Достиг больших высот в партии. Вершина карьеры - второй секретарь Компартии Украины. В честь него называли парки и заводы, а потом расстреляли в тридцать седьмом, как врага народа, и резко все переименовали.
  
  - А у вас в Сожеле забыли?
  
  - Да нет, Кать. Такое бы точно никто не забыл. Эту улицу назвали в его честь в семьдесят третьем. Отчего-то снова вспомнили - он уже был реабилитированным. Наверное, в память о том, что именно Каганов пробил в Советском правительстве решение о создании Сожельской губернии. Сделал город губернским.
  
  Они выехали к 'новому универмагу' и свернули на улицу Советскую. Машин в городе, несмотря на субботнее летнее утро, оказалось как-то слишком много. Но двигались они, будто осенние мухи - сонно, лениво и непредсказуемо.
  
  - А вообще - интересно получается, - продолжил Боровиков, нервно обгоняя вцепившуюся в руль 'пассата' и словно окаменевшую блондинку. - Вот у нас до сих пор Недозбруев числится преступником. Коммунаров растерзал, погром устроил, большевиков посмел задвинуть. А Каганов - пусть не герой, но фигура значительная. Улица, опять же, его имени есть... Зато в соседней Украине тот же Каганов считается злодеем 'национального масштаба'. Они признали его, наряду со Сталиным, одним из главных виновников голодомора. И раскулаченных крестьян со сломанными судьбами за ним вроде бы не одна тысяча.
  
  Андрей перевел дыхание и, убедившись, что Катя еще слушает, хмуро продолжил.
  
  - Гусинская считает, что после Сожельского мятежа у Каганова личностный надлом произошел. Он ожесточился, растерял все остатки толерантности, начал впадать в крайности. Там ведь такая интрига замечательная зрела. Каганов считался человеком Свердлова и хотел стать первым Сожельским 'губернатором'. Все вполне складывалось. Но умирает Свердлов, следом разгорается мятеж, погибают коммунары. В довершении всего, Бош обвиняет в трусости всех членов команды Каганова. А некоторых - даже в предательстве. Делает заключение для ЦК: якобы, лидер сожельских коммунистов в руководители не годится. В результате, Лев вчистую проигрывает могилевским большевикам 'битву за портфели' в новой губернии. И через месяц, плюнув на все, уезжает 'в никуда' - на рядовую должность в Самару. Он вернется в Сожель только в 1922 году, успев повоевать на Польском фронте. Приедет на заветную должность 'губернатора'. И увидит, что могилы его друзей и товарищей - в забвении, а обыватели с придыханием вспоминают 'интеллигентные полки, выгнавшие большевиков'. Каганов вызовет к себе лучшего сожельского журналиста Лелевича и поставит ему задачу рассказать о Недозбруевщине всей России. Конечно, рассказать в 'нужном', идеологически выверенном ключе. Задача, надо признать, выполнена блестяще. До сих пор версия Каганова и Лелевича работает!
  
  - М-да, эффективный менеджер по-советски, - улыбнулась Катя и положила голову ему на плечо.
  
  Продолжать речи о Каганове сразу же расхотелось. Остановившись на красном свете светофора, они коротко, но жадно поцеловались. И едва не прозевали зеленый.
  
  - На улицу Гагарина заезжать будем? - Спросил Андрей и, предчувствуя ответ, перестроился в правый ряд.
  
  - Зачем спрашиваешь, если уже решил? - Рассмеялась Савьясова, заметив на перекрестке шильду с названием улицы.
  
  Дом, в котором провела свои последние годы Матильда-Ольга Савьясова, как и ожидалось, оказался довольно старым, послевоенным. Одноподъездный, двухэтажный, с огороженным кованными решетками двориком - примерно в таком и должна была жить 'странная старуха баба Мотя'. Они вполне подходили друг другу.
  
  - Судя по номеру квартиры, ее окна и балкон слева, - высказал предположение Андрей и вздрогнул. За стеклом шевельнулась старая кружевная занавеска, и из темноты комнаты почувствовался чей-то пристальный взгляд.
  
  - Всё, достаточно на сегодня прошлого. Поехали, - тихо попросила Катя.
  
  Кивнув, Боровиков направился к машине, открыл перед девушкой дверцу. Не удержавшись, все же оглянулся. Стекла балконной двери, потеряв прозрачность и бликуя, отражали небо, зелень деревьев, окна домов напротив. Но силуэт - силуэт статной худощавой женщины с гладко зачесанными волосами, пристально смотрящей им вслед - он все же увидел. И неуверенно улыбнулся в ответ.
  
  
  [b][i]1970 год, Июль, 19-го дня, город Сожель, улица Гагарина[/i][/b]
  
  Открыв все окна и покормив рыбок в аквариуме, она скорбно призналась себе: к одиночеству привыкнуть невозможно. Можно убедить других в том, что тебе никто особенно не нужен. И даже самой в это поверить. Но иногда... Она вздохнула. Иногда становилось все прозрачно и очевидно: жизнь прожита впустую, если ты никому не нужен. Если бы не Лена, хоть в петлю лезь...
  
  Глянула в зеркало, поправляя белую шляпку и повязанный над полями фиолетовый в крапинку шарф. Развалина... Нет, Утехин, конечно, был прав. Движение - это жизнь. И надо ежедневно заниматься упражнениями, совершать часовые прогулки в любую погоду... Без движения, да еще в этом возрасте болячки моментально навалятся. И тогда она начнет долго и мучительно загибаться. Поэтому - хочешь или нет - на прогулку.
  
  Она взяла трость. Присев на стул, одела любимые и довольно удобные светлые туфли. Вздохнула, озаряясь внезапным воспоминанием о других туфлях - кремовых. Отогнала далекое видение вглубь памяти и тяжеловато встала. Это ей не понравилось.
  
  В дверь позвонили. Наверное, Лена что-то забыла, собираясь на рынок. За ней это водилось. Суматошная и несобранная, но добрая и почти родная.
  
  Щелкнув замком, она открыла дверь, приготовившись подшутить над Леной и - остолбенела. На площадке стоял высокий сутулый подросток, чумазый, одетый в явные обноски, с синей дермантиновой сумкой "Динамо" через плечо. И смотрел на нее с испугом и изумлением. Даже рот открыл - хотел что-то сказать, да не смог.
  
  И все же главное было в ином. Она очень хорошо знала эти глаза, эту родинку на скуле, глубокую ямочку на подбородке... Заныло сердце. Сколько ему лет? Семнадцать, меньше? Она незаметно ущипнула себя возле запястья. Видение не исчезло. Наоборот - распространяло вокруг себя амбре пропотевшего немытого тела.
  
  - Так!.. - Наконец, обрела она дар речи. - Я, полагаю, - Савьясов?
  
  Мальчик вздрогнул. Кажется, за миг до этого он собирался сбежать. Закивал головой, пораженный до глубины души.
  
  - Д-да! Я, эта... Короче... По адресу здесь... Бабка моя где-то здесь... Извините... Я, эта... Электричками, дизелями к ней...
  
  - Ясно, - усмехнулась она, удивляясь нарастающей радости в душе. - Тогда - немедленно в ванную! Адрес верный, молодой человек. Я и есть твоя древняя бабка из провинции.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"