Абакумова Марта Владимировна : другие произведения.

...Что Он Протягивал Мне

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 9.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Началось с того, что фрагмент этого рассказа мне приснился. В восемь утра, сонная, я села за компьютер и вкратце записала увиденное. В полдень, перечитав, подумала: "Какой бред!" Еще месяц ушел на то, чтобы записать и расставить по местам остальные фрагменты... 9 октября в 5 утра все было кончено: рассказ стал самим собой.
  ...ЧТО ОН ПРОТЯГИВАЛ МНЕ.
  
   Я шла с одной стороны полусквера, а мама - с другой. Полусквером это место назвал папа - в ответ на мой вопрос:
   - А вот где травы-то много около продуктового, и тролли разворачиваются - это что?
   - Это... сквер, наверное... ну, не совсем... полусквер, вот! - воскликнул он радостно, как всегда, когда придумывал нужное слово.
   На мне было то голубое платье с белыми бантиками, которое он мне купил на Новый год... мама тогда еще очень ругалась, что дорого. Сейчас она тоже должна была ругаться, потому что в таком красивом платье никто не ходит по улицам без родителей - но что ж я могла сделать, если она опоздала в сад почти на целый час! Елена Геннадьевна разозлилась, взяла меня за руку и повела домой. Ненавижу, когда меня водят за руку, особенно если воспиталки. Еще у них руки иногда мокрые бывают, вообще противно!
   Мы дошли до продуктового, и тут Елена Геннадьевна увидела на другой стороне полусквера мою маму.
   - Ой, как хорошо-то! - воскликнула она - и прыгнула в рейсовый автобус. У нее застряла сумка, и водителю пришлось еще раз открывать двери-гармошки. Я тоже обрадовалась, потому что следующий автобус придет через сорок минут - ну и зачем мне стоять и выслушивать все, что они с мамой друг другу скажут? Лучше уж я выслушаю, что мама скажет мне... конечно, это тоже не так приятно, как есть мороженое в вафельном стаканчике, но зато мы быстро попадем домой. И я позвоню папе...
  
   Я его обожала... нет, это, пожалуй, очень неточно сказано. Я тогда не знала, что такое любовь: при мне о ней не упоминали. Но папа... им были полны все мои дни.
  
   Он, правда, не приносил мне дорогих игрушек, как Катькин; он вообще редко что-нибудь приносил, даже мороженое. Он даже не жил с нами, и денег маме на мое содержание не давал. Она так и говорила:
   - Настрогал тебя, а денег на твое содержание не несет.
   Мне очень интересно было, как это папа меня настрогал, и я спросила его об этом при первом же удобном случае. Сначала он засмеялся, потом рассердился, потом опять засмеялся - и так чередуя сдвинутые брови и огромную улыбку, сквозь курлычущий смех объяснил:
   - Она с префиксом ошиблась. Не НАстрогал, а ВЫстругал. Как папа Карло - Буратино.
   - Я же не деревянная, - недоверчиво сказала я.
   - Извините, мисс, дерева в тот момент под рукой не случилось! - тут он захохотал совсем громко, и нас стали оборачиваться прохожие.
  
   ...Я аккуратно обходила лужи, как он меня учил. В них же вода грязная, иногда даже не отстирывается. Это на даче можно из ручья брызгаться сколько угодно - там бьют ключи, а ключи всегда чистые. Мама, правда, и там не разрешает - ну, мы потихоньку, пока она не видит.
   Ну, вот, я шла только по сухому асфальту и смотрела все время на нее. Она почему-то совсем не торопилась, как будто ее совсем не волновало, что я иду ей навстречу одна. А когда подошла, то ничего не сказала. Только на руки меня подняла зачем-то. Потом, правда, опустила: я же тяжелая стала, как слоник. И пошла рядом. Молча. Я так удивилась! Ладно, зато можно попридумывать немножко, или повспоминать... Я люблю вспоминать, особенно про папу.
  
   Если бы мама согласилась жить с ним, было бы, конечно, здорово. Я бы его уговорила меня из сада пораньше забирать... Но с другой стороны, вот Лешка из старшей группы рассказывал, что его предки сошлись и теперь орут друг на друга и на него целыми днями. Интересно, кто такие предки и как это они сошлись? В неравной битве, что ли? Мне папа стихотворение читал, про то, как враги сошлись в неравной битве. Конечно, у меня нет никаких предков, но вдруг родители тоже нечаянно сойдутся, когда будут жить вместе? Я не люблю, когда орут. И папа не любит.
  
   Центром папиного притяжения всегда были усы. Женщины оборачивались на них, как собаки на запах мяса, после чего с сожалением замечали меня.
   - Какая симпатичная! - иногда льстиво говорили они. - Вся в папу...
   Еще они заглядывались на него, когда он надевал серый полосатый костюм... о-о, это в самом деле было замечательно! Ему очень нравилось, что все вокруг смотрят на нас, и он все время шутил, пританцовывал и выделывал всякие штуки. Я называла его: "Лев в полосочку" и "усатый-полосатый", а он в ответ улыбался и вертел меня "каруселькой", держа за бока. И я никогда не боялась упасть, хотя все вокруг неслось в бешеном темпе.
  
   Однажды я делала вид, что сплю. (Взрослые такие странные! Не могут спать с открытыми глазами, а как только закрывают их в темноте - сразу засыпают... Все мои знакомые девочки умеют делать вид, что спят, и знают поэтому много интересных вещей, которых им никто не рассказывал.) А мама с папой сидели на кухне и ссорились. У них это любимое занятие. Мама папу шпыняла, а он ей доказывал, что он - не верблюд. Странно, почему это доказывать-то надо... неужели она сама не видит? Я ей говорила, но она почему-то только смеется.
  
   - Чего ты добился в жизни? Чего?
   Она напрыгивала на него, как будто они играли в классики, а он был биткой. Мне было видно сквозь неплотно прикрытую дверь, что уж чем-чем, а биткой он быть совсем не хотел.
   - Маша, сядь... Маша. Я ни с кем ни за что не бился, понимаешь?
   - Да? А следовало бы...
   - Зачем, скажи? Зачем непременно надо сражаться, биться? Для чего это, Маша?
   - Для будущего, идиот! Для твоего же будущего... Для ее вот, - выбрасывает указательный палец в сторону моей комнаты, от чего я по привычке натягиваю на голову одеяло, - для ее вот будущего. Устроился бы, наконец, на нормальную работу, с окладом... с премиями, наконец!
   - Маша, но я не могу... Я просто не могу.
   - Зато ты можешь с ребенком носиться по улицам днем и ночью, у нее все ноги мокрые опять...
   - Прости...
   - Вот кто ты есть?
   Молчание. Папа отвернулся от мамы и тяжело сопит. Только что он хотел ее поцеловать, но она - по-моему, совершенно некстати! - задала этот огромный вопрос. Я бы такие огромные вопросы вообще бы никому не задавала.
   - Нет, ты скажи! Скажи: кто ты?
   - Я писатель... - тихо говорит папа.
   - Боже мой, посмотрите на него! Что толку от твоего писательства? Что?!
   - Не хочешь видеть - не надо.
   Отец вскакивает и начинает ходить по кухне взад и вперед.
   - Лернер звонил вчера, предлагал мою статью взять - я отказался. И отказался принципиально! Потому что я ненавижу это жульничество, это выслуживание перед Капинским - и все только потому...
   - Сколько? - закатив глаза, спрашивает мама.
   - Что - сколько?
   - Сколько он предлагал тебе заплатить?
   - Ты... ты дура, Машк... Господи, что я с тобой разговариваю! У тебя же только одно на уме...
   - Не одно! - кричит мать; она, кажется, в ярости. - Не одно! А одна! Одна! Дочь! У нас! Одна! Ты идиот, кретин, ненормальный...
  
   Это правда, я у них одна. Сколько уже просила братика - ни фига не соглашаются. Папа говорит, что он меня ни на какого мальчишку не променяет, а мама каждый раз говорит: "Ха-ха-ха! А на какие шиши?" - и отсылает меня в комнату. Главное, по маминым словам, никто не знает, где искать эти пресловутые шиши, и как они выглядят. Папа, может, и знает, но я его почему-то спрашивать не хочу. Вдруг он тоже не знает?
   - Марусь, ты знаешь, что Нинка для меня...
   - Не смей называть меня так! Если бы она для тебя хоть что-то значила...
   - ...то я работал бы директором универсама.
   - Где тебе директором... Сторожем бы поработал. Хоть чуть-чуть!
   - Маш, ну неужели тебе от меня нужны только алименты?
   Только что она вслед за ним кружила по кухне - и вот остановилась. Щеки у нее сейчас совсем бледные, да еще обвисли вокруг подбородка. Глаза тусклые. Фу, она некрасивая!
   - Я не могу понять, - очень четко, почти по буквам произносит она, - зачем. Надо. Производить на свет детей. Если мы. Не в состоянии. Обеспечить им. Элементарный уровень бедности.
   Пауза. Сейчас заорет... Точно.
   - Ты понимаешь, что мы живем за чертой нищеты - и это официально подтверждено! - ты это понимаешь или нет, идиотина?!
   - Маш, все... Я тебя предупреждал. На меня нельзя кричать.
   Папа встает, идет к вешалке - за курткой. Мне его не видно... он сейчас уйдет - и все, все! Я подтягиваю коленки к подбородку и начинаю реветь в подушку.
   - Я предупреждал...
   Она почему-то молчит. Интересно, почему? Должна бы ляпнуть опять что-нибудь гадкое, она всегда его обижает напоследок.
   Мне иногда кажется, что он поэтому и приходит к ней снова и снова: доказать, что она ошибалась, что он не такой плохой, как она думает. А то зачем бы он приходил...
  
   - Я же не мазохист, - сказал он однажды в сердцах, когда после одной такой "профилактической беседы" (это она их так называет, и еще бабушка) мы с ним вышли на улицу.
   - А кто такой захамист? - поинтересовалась я.
   - Вот-вот! - в восторге сказал он - и с таким наслажденьем, с каким я ем маринованную селедку, повторил:
   - ЗА-ХА-МИСТ! Слово-то какое получилось, доченька...
   Я обрадовалась, что сумела придумать новое слово, и про свой вопрос вовсе забыла. Потом бабушка мне объяснила, что мазохисты любят, когда на них орут и даже бьют. Это тогда Павлик в старшей группе мазохист, и я ему так на завтраке и сказала, а он заревел. Ну и чего реветь, если тебя научными терминами называют? А меня еще в угол поставили...
  
   Вот он сейчас уйдет, а я так и не узнаю дальше про Мымзу и Грымзу, он мне так и не дорассказал! Хотя, вообще-то... Можно и самой попридумывать, особенно если мама на ночь будет петь песенку про ковбоя, который зачем-то врывается в дом и крадет какую-то крысотку... Интересно, крысотка - это маленькая крыса или, наоборот, очень большая? Надо будет спросить у па... а... А мама немножко похожа на Мымзу, вот бы она пришла петь, я бы тогда попридумыва...а...
  
   - Не крЫсотка, Нин, - смеялся назавтра отец, возюкая туда-сюда на загорелой шее серебряный галстук, - не крЫ, а крАсотка, понимаешь? Хочешь, я тебя на вон тех качелях покатаю?
   - А почему мама поет: "мы крЫсотку укрыдем"? - спросила я.
   - Ну, это у нее с родной речью проблемы... Так на качели идем?
   - А на вон те нельзя, пап, они посольские.
   - Да ладно, вот еще!
   - Точно нельзя.
   Но он все равно посадил меня на гладкую-прегладкую, прохладную деревянную доску и стал качать. А я смотрела на него во все глаза, не отрываясь ни одно мгновение, - смотрела, потому что очень хотела запомнить. Потому что уже знала, что он уйдет.
   Потом пришел милиционер, и тоже пытался ему доказать, что качели посольские, но папа его прогнал. А еще потом мне захотелось писать, так что мы тоже оттуда ушли, в садик около генеральских домов. Там есть калиточка, ее только на ночь запирают...
   Вечером они снова поругались. Ужас какой-то прямо, думала я, сидя на горшке и слушая их разговор. Я бы на его месте даже в квартиру бы не заходила. А он всегда меня приводит и с рук на руки передает, и еще спать иногда укладывает - если она ему дает.
   - Я Нинку уложу, ладно?
   - Вот еще!
   - Ну, Маш...
   - Что - Маш? Нинку он уложит...
   - Тебе же лучше будет.
   - Ты все знаешь, что мне лучше! Прямо вот все...
   - Маш, не начинай...
   - А что мне начинать? Что мне не начинать? У тебя сердца нету...
   - Есть, - сказал он. - Есть сердце. Стучит... вот послушай.
   - Да ну...
   Потом он меня все-таки выкупал и отнес в кровать.
   - Лева, - сказала я шепотом, - а, Лева?
   - Чего, Сонюшка?
   Это мы так играем всегда перед сном: во Льва и Ореховую Соню. Лев рассказывает Ореховой Соне маленькие сказки, и она быстро-быстро засыпает. Ну, или притворяется, что засыпает - Льву-то какая разница? Он все равно уйдет...
   - А ты правда писатель?
   - Конечно. Вон сколько сказок знаю.
   - А ты их все записываешь?
   - Вообще-то... вообще-то нет, раньше не записывал, - сознался он. - Но теперь начну.
   - А то они вдруг потом потеряются, - сказала я, - или ты их
  забу-удешь.
   - Точно. Надо записывать. И издавать! - весело добавил он.
   - Куда сдавать?
   - В набор. Чтобы книжка получилась.
   - Ура! - шепотом кричу я, чтобы мама не услышала. - А долго книжки получаются, пап?
   - Долго, - грустно говорит он - и спохватывается:
   - Я же не папа, я Лев! Сейчас я Ореховой Соне расскажу сказку...
   Он опять рассказывал про Мымзу и Грымзу, и я почти заснула, даже не сразу поняла, что это так смешно колется... оказалось, что это были его усы.
  
   А потом я проснулась. Она опять орала на него:
   - Ты - никто! Ты это понимаешь? Ни-кто!!
   - Маш, я...
   - Ни-кто!!!
   - Я писатель, Маш...
   - Ни-кто!!!!
   - Я писатель, я критик... просто сейчас такой период... ведь это творчество, Маш, как ты не понима...
   - Да ты никто! Я пыталась... я так мучилась... я так хотела, чтобы тебя взяли в эту контору, там ведь реальные деньги платят... Но тебе наплевать, наплевать! Ты просто встал и ушел, да?
   - Нет...
   - Встал и ушел. Лернер мне потом звонил и рассказывал...
   - Вот гад... Маш, да я в сто раз больше заработаю, мне надо только собраться с духом и дописать...
   - Ты четвертый месяц уже собираешься с духом, а нам жрать нечего! И вообще...
   Тут она остановилась и набрала воздуху. Так ей легче будет сказать что-нибудь окончательно мерзкое.
   - Что? - спросил он.
   - Тебя не публикуют, и не будут публиковать, потому что ты никто, НИ-КТО, понимаешь ты это или нет?!!
   - Ладно, - вдруг сказал он так тихо, что я еле расслышала. - Ладно. Я - никто. Хорошо.
   Потом наступила тишина. Я кое-как вывернулась из гнездышка, которое он меня всегда сворачивал из одеяла, и сползла на пол. Около кровати, между дверью и стеной всегда есть щель, через нее так удобно смотреть!
   Папа стоял напротив мамы и смотрел на нее. А она смотрела в пол.
  Может, ей стыдно стало? Нет, навряд ли... Просто она не может выдержать его взгляда. Никто не может, даже я. И Лернер этот не может, кстати. Папа сто раз уже говорил: "Лернер мне даже в глаза посмотреть не может!" А чего даже-то? Никто не может, вот и Лернер...
  
   - Пап, ты сегодня у нас останешься? - неожиданно для себя самой громко спросила я, когда из форточки подул ветер и приоткрыл мою дверь. - Оставайся, пап...
   Было похоже, что он меня не заметил. Или не узнал.
   - Нет, я поеду к себе, - кукольным голосом произнес он.
   "К себе" - это на Бауманскую. Он там живет в комнате, где мне не разрешается бывать. Там огромное окно с крестом посередине, круглый стол с зеленой скатертью, стул и кресло, в котором четыре меня поместиться может, а по остальному полу можно бегать сколько хочешь, и играть в футбол. Папа меня туда редко берет, потому что, во-первых, мама может узнать, а во-вторых, я ему мешаю стучать по печатной машинке. Да, и еще его соседка тетя Света ругается:
   - Привел свою балбеску!
   Папа терпеть не может, когда на меня кто-нибудь ругается.
  
   Он тогда взял куртку и ушел. На меня даже не посмотрел! Я прямо испугалась. А мама взяла меня за руку и отвела в постель.
   - Спи, - говорит, - завтра в сад, а ты болтаешься, как фиалка в проруби.
   Я подумала, что фиалка в проруби замерзнет... а потом правда заснула. Мне снился сначала Лернер: худой, в сером костюме, с вытянутой белой шеей, потом чучело кота, которое соседские мальчишки смастерили из всамделишной дохлой кошки, потом... Потом мне снился папа. Он мне вообще часто снится. Мы куда-то шли, и он рассказывал мне очередную сказку, и я только хотела сказать ему, что он обещал их записывать, как вдруг все вокруг потемнело, и папа куда-то побежал. Я видела, как он оборачивался и махал мне руками... Догнать я его не смогла.
   Проснулась без двадцати семь, еще десять минут спать можно было, но мне не спалось. Я вылезла из кровати и на цыпочках подошла к телефону. Цифры я плохо знаю, поэтому все время считать приходится: вторая с начала, вторая в серединке, первая с начала, третья с конца...
   Сначала были пять длинных гудков, потом тетя Света ужасно противным голосом сказала:
   - Ал-л-лё! Я вас слуш-шаю!
   А всегда папа трубку после первого гудка берет: у него телефон около кровати стоит. Пока там эта тетя Света в коридор выползет...
   - Нина, ты кому там звонишь? - сонно спросила мама, подходя сзади. Ну, что за манера!
   - Никому, - сказала я, - я просто так...
   - Иди умывайся, нечего баловством заниматься с утра пораньше, - объявила она.
   Потом мы завтракали, и она просыпала соль. Кинулась сразу вытирать - а я увидела, что она расстроена.
   - Опять поссоримся, - пробормотала она.
   - Не, больше не поссоритесь, - пообещала я ей. - Он к тебе вообще больше не придет, после вчерашнего-то.
   - Придет, - хмуро ответила она. - К тебе придет.
   - Не знаю, может, и ко мне не придет. Он от меня во сне убежал.
   - Да? Странно... а от меня... от меня тоже...
  
   Потом мы пошли в сад.
  
   - Особенно остро любишь то, что у тебя отняли, - как-то сказал он, думая, что я не слышу. - Боль свою, получается, любишь...
   - А у меня тебе болит? - спросила я. Он так смеялся... И сказал, что да, болит. Еще как.
  
   Сначала они хотели меня на похороны не брать, но я начала топать ногами и заявила, что с бабой Элей все равно не останусь, а на кладбище буду вести себя очень хорошо и никому не помешаю. Мне надо на папу посмотреть, и все.
   Мама сказала:
   - Ладно, пусть она едет. Это ее отец, я не могу ее лишать права увидеться с ним в последний раз.
  
   Папа лежал в гробике в своем красивом полосатом костюме, который так нравился женщинам. На лоб ему положили полотенце, были видны только глаза, но все равно ведь он их закрыл. Мама встала с правой стороны, а меня взяла на руки. Спрашивается, зачем? Все равно ведь держать не сможет. Ладно, зато мне папу видно. Какой-то он желтый, или это покрасили - а зачем?
  
   Дедушка Валя, папин папа, все время вздрагивал, будто кто-то его незаметно колол булавкой, и вытирал лоб платком.
  
   Лернер оказался не худой, а нормальный, и шея у него не такая длинная, как во сне. Он много говорил о неоцененном таланте, и про то, что мы все в неоплатном долгу перед ним.
  
   Я видела то, чего, думаю, не видел больше никто. Папа улыбался. Он улыбался мне из-под белого полотенца, съехавшего ему со лба на полуприкрытые глаза, улыбался и протягивал мне то морковку, то банку с горошком, то кочанный салат, то дымящуюся куриную ножку и к ней - сыр "Чеддер", чтобы мы с мамой приготовили его любимый салат. И я вынуждена была постоянно перегибаться через мамину левую руку, которой она крепко обхватила меня - чтобы я не упала с правой, на которой сидела. Папа улыбался и моим любимым вкрадчивым голосом говорил: "Горошек...", а мама сжимала губы, по которым катились слезы, и шептала: "Нина, не вертись... Нина, пожалуйста...пожалуйста, посиди спокойно".
  
   - Я твои сказки запишу, па, - пообещала я на всякий случай: вдруг мне не кажется, и он меня действительно слышит?
   - Тебе не кажется, - прошептал он тихо. - Просто кроме тебя, никто не видит. И не надо. А за сказки спасибо.
   - Ты из-за мамы? - спросила я, беря у него банку с майонезом.
   - Ну... - смутился он. - Частично - да.
  
   Салат, конечно, пришлось попозже сделать. Баба Эля очень удивилась, когда я принесла ей горошек.
   - Как раз на оливье не хватало, - сказала она. - А я думала, больше нету...
  
   Однажды я подслушала кусочек папиного разговора с Лернером.
   - ...Сам не знаю. Она из тех женщин, что смотрят на тебя так, словно... так, словно, - он запнулся, потом продолжал:
   - Смотрят так, словно у тебя все есть - и ничего нет. И потом...
   Он помолчал.
   - Потом оказывается, что действительно - ничего нет.
  
   А тролли - это троллейбусы. Чуть не забыла.
  
  
Оценка: 9.00*3  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"