Абдуллин Хасан Абдулберович : другие произведения.

Созерцающие путь

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В странном мире судьба сводит двух совершенно разных людей: короля, поневоле ставшего воином, и воина, вдруг ощутившего королевские амбиции. Эта встреча впредь определила для обоих новые пути на ветвях Великого Мирового Древа. Об этом повествует "Эдем" - первая книга цикла "Созерцающие путь", задуманного автором, как трилогия. (Барсов С.Б.)
  Посвящается моей матери, всегда
  поддерживающей меня в моих начинаниях.
  
  СОЗЕРЦАЮЩИЕ ПУТЬ
  
  КНИГА I: ЭДЕМ
  
  Дорога, сотканная из звёздного света, простирается в бесконечность. Я готовлюсь ступить на неё.
   - Ты волен идти, раз желаешь этого, - голос обволакивает меня сияньем отрешённости.
   - Я хочу окунуться в многообразие извечного, познать его, - отвечаю я, влекомый некой зовущей струной.
   - Ты стремишься изведать иллюзию, всего лишь искажённое отражение истинного.
   - Но ведь я исхожу от твоих помыслов. Я твоё наделённое намерениями продолжение.
   - Да, дитя моё. - Сияние вокруг уплотняется, становясь частью моей сути. - Ты и есть я, только возжелавший пройти этим путём.
   - Значит, я просто обязан стать проводником твоего миросозерцания.
   - Или выпестовать гордыню слепящих амбиций, - звучит противоположное мнение. - Ведь я не гоню тебя. Ты можешь остаться. Подумай. Путь будет долгим и трудным. Там тебя ждут не только страдание и отчаянье, но и хуже того - мрак и неведение. Ты окажешься в путах бытия. Нужды и проблемы тех мест станут твоими. И ради выживания тебе придётся прельститься всем этим.
   - И всё-таки я пойду, - объявляю я своё окончательное решение.
   - Однажды ты вернёшься обратно, ибо всё исходит от меня и ко мне же возвращается уже умудрённым. В поиске меня прислушивайся к своему сердцу, средоточию твоих первородных, непосредственных чувств. Ведь ты проистекаешь из него, являясь моим продолжением. Я буду подавать тебе знаки оттуда.
  Голос затухает, растворяется во вселенской беспредельности, где-то там за сгущающимися вокруг оболочками, которые отгораживают делающего шаг в вечность странника. Я всхожу на путь к ожидающим меня диковинным реальностям.
  
  
  ЧАСТЬ I: ИСТОКИ
  
  Уже вторые сутки на ногах... Тело налито свинцовой тяжестью от усталости. Но мы продолжаем свой марш, будто заведённые машины. Земля замёрзла, стала как железо. Да и на нас его в избытке. Лязг доспехов слышится отовсюду. Словно исполинская змея ползёт по дороге, дребезжа металлической чешуёй. Сотни носов и ртов в колонне источают пар. Временами раздаётся отборная ругань. От тяжёлого дыхания заиндевели усы и бороды... у кого они уже есть, конечно.
   - Всё лучше, чем месить грязь и по лужам шлёпать, - невнятно бурчит мой товарищ слева. Он пытается на ходу жевать задубевшее сало.
   - Если и дальше так пойдёт, мы намертво примёрзнем к своим скорлупам, - отзывается широкоплечий парень впереди. - Когда же объявят этот хренов привал? Отогреться бы у костра.
  Слышатся окрики десятников. Велят плотнее сбить ряды перед вступлением в иноземный городок. Ведь это чужая земля, чужая страна. Моя тёплая солнечная родина осталась далеко на юге. Здешнее серое низкое небо недовольно хмурится, словно готовясь придавить незваных гостей. Но мы здесь не просто так, а во имя высших интересов нашей славной Империи.
  Над окрестностями городка разносится гулкий звон.
   - Опять в храмовую медь бьют, фанатики проклятые, - слышится сзади ворчливый голос. - Неспокойно здесь... ох, неспокойно.
  Заиндевевшие поля остаются позади. Прибавив шаг, мы плотными рядами вступаем в тень окраинных кварталов. Вокруг аккуратные домики в один-два этажа. Стены по большей части из серого кирпича. Над ними краснеют черепицей пологие скаты крыш. В этот утренний час прохожих на улицах мало. Мужики глядят исподлобья, а бабы боязливо липнут к стенам.
  Враг отступил, но в чужом городе следует быть начеку. Все местные, чувствуется, пялятся на нас, приникнув к окнам и всевозможным щелям. Дознатчики считают, что сопротивление здесь маловероятно, но командиры всё равно велят держать ухо востро. Заранее проверено оружие. Мой пятизарядный самострел взведён и стоит на предохранителе с полной обоймой толстых стальных дротов, и каждый способен пробить добрый панцирь с полуста шагов. На боку расстёгнут чехол боевого топора. Если враг в латах, то для схватки с ним нет ничего лучше тяжёлого лабриса.
  Грохот подкованных сапог по мостовой разносится эхом по улочкам. Марш в ногу разрушает тишину, испуганно жмущуюся под крышами и в проёмах зданий. Маршировать, вот чему учили нас, новобранцев, в первую очередь, прежде чем мы пустились в этот долгий поход, завоёвывать дальние страны. И мы изо всех оставшихся сил стараемся показать свою выучку этому варварскому городишке. Выучку настоящих воинов Лучезарной Империи. Хотя, несколько сотен измождённых, полуголодных и грязных солдат представляют собой не слишком внушительное зрелище. Почиститься не было времени. Командиры гонят и гонят нас.
  Чуть в стороне от нашей колонны слышатся вопли. Страховидный тощий дед с длинной седой бородищей и нечёсаными космами вокруг лысины что-то истошно орёт нам, потрясая корявой клюкой. Одет он то ли в дерюгу, то ли в кафтан неопределённого цвета. На груди поверх одежды висит металлическая цепь. На ней болтается массивный треугольный амулет с каким-то тускло поблёскивающим узором внутри. Старец бешено вращает глазами, выкрикивает непонятные слова в нашу сторону. Может это и хорошо, что многие из нас не понимают местное наречие, а то раздражённые и измотанные до предела, давно бы положили конец этому шуму метким выстрелом. К тому же, судя по агрессивным рожам, которые он с усердием корчит, и более-менее понятным жестам непристойного свойства, сомневаюсь, что это звучат радушные приветствия героям великой державы. Тут же из двора за ним выскакивают две женщины в тёмных платках, молодая и преклонного возраста. С немалым трудом они кое-как уволакивают упирающегося хрыча в дом.
  А мы всё маршируем и маршируем, упоённые мерным ритмом грохочущего металла в гулком пространстве улицы. Тяжёлый лязг железа разливается уже по городской площади, возле самого большого здания. Похоже, это местная ратуша. Мы выстраиваемся ровным каре вокруг скучившегося в центре площади обоза, как положено по уставу. Всхрапывают лошади, перекликаются унтер-офицеры центурий. Над строем когорты трепещут имперские стяги - символы солнечного света, который мы несём в эту дикую страну. И в этот момент местное небо опорожняется на нас мелкой снежной пылью.
  На крыльце здания наши офицеры долго толкуют через полкового толмача с магистратами. Издали слышно, как этот недоучившийся болван громко картавит, подлаживаясь под здешний диалект. Судя по недоумённым лицам отцов города, они мало что понимают. Он меняет тактику: пытается уже с помощью энергичной жестикуляции донести до них смысл имперской речи. Впрочем, город они сдают по правилам: встречают наших набольших при полном параде, с поклонами и подобострастными ужимками потчуют горячим вином и пряниками. Угощение подносят на большом блюде, покрытом расшитой золотом скатёркой.
   - А не отравят? - слышится чей-то шепот в ряду.
   - Наши-то, небось, не дураки. Сам вот увидишь... - отвечают ему.
  И верно: магистратам приходится сначала самим вкусить напиток. Только тогда командиры приступают к дегустации и быстро опоражнивают пузатый кувшин. К пряникам же никто так и не притронулся.
  Вскоре над входом в ратушу затрепетал имперский стяг: красный дракон на жёлтом поле - символ света и державной мудрости. Ясно, что недавно на этом месте висел флаг королевства, но местные вовремя его убрали с глаз подальше. Благодатная длань Империи простёрлась ещё над одним городом.
  
  * * *
  
  Лагерем мы встали на невысоком холме сразу же за городом. Перед марш-броском в зону боевых действий следовало хоть немного отдохнуть. Быстро растянули шатры, рядом с ними развели костры. Я протягивал руки и ноги к огню, и вскоре по всему телу разлилось живительное тепло. В котле аппетитно булькала каша. От неё шёл восхитительный аромат. И наши животы предвкушающе заурчали.
  Каждый десяток сидел у своего костра, готовил пищу в собственном котле и спал в собственном шатре. Всё имущество десятка на марше перевозилось в определённой повозке обоза. Боевая единица должна быть сплочённой. И в походном имуществе, и в добыче, и в лишениях. Это касается и взысканий: за провинность одного или нескольких наказывается вся группа. А десятник отвечает за всех. Каждый десяток приписан к определённой боевой машине, которую и сопровождает в бою. С колонной самоходов нам предстояло встретиться позже, когда выйдем к основному тракту, ведущему к столице королевства.
  Дело шло к полудню, каша дозревала, а десятник тем временем рассказывал, что мы будем делать дальше. Командиры собирались сняться с лагеря ещё этой ночью, к утру встретиться с колонной машин и, если боги помогут, уже завтра быть на месте военных действий.
  Наконец забренчала посуда. Все по очереди подходили к котлу, брали черпак и плюхали в походные миски горячее пряное варево. Дежурный, надо признать, постарался на славу. Приевшаяся уже каша казалась сегодня на диво вкусной; возможно сказывался голод. Мы подходили за добавкой, так что в котле быстро убывало. Сколько уже было таких вот стоянок? Сколько раз я вот так скрёб черпаком, пытаясь выудить кусочек солонины? Сколько плоских шуток услышал от товарищей, которые во время отдыха начинали активно подтрунивать друг над другом?
   - Краб! Наконец-то ты научился готовить! Теперь всегда тебя в наряд ставить будем! - воскликнул здоровенный рыжий детина с полосой капрала на рукаве. И шмякнул себе на тарелку третью порцию.
   - Ты, главное, не обжирайся, Слон. А то опять пердежу от тебя не обе-рёшься, - ответил ему бойкий Краб, невысокий, слегка угловатый юнец лет восемнадцати.
  Все звуки вокруг потонули в бурном хохоте.
   - Про Слона стоило бы начальству доложить: новый, мол, вид отравляющего оружия. Глядишь, медаль дадут или хоть прибавку к жалованию, - утирал слёзы смугловатый парень с кучерявой бородкой. - Не зря ж его десятник капралом поставил.
   - А пока, Чернявый, он травит нас с тобой. Просто так, по доброте душевной, - продолжал язвить Краб.
   - Моё оружие вот! - внёс ясность разгневанный силач и свирепо хлопнул лапищей по длинной рукояти боевого молота. - Кому хошь башку разнесу... хоть врагу, хоть зубоскалу.
   - Таких солдат, как Слон, ещё поискать надо, - вступился за рыжего де-сятник. - Кто на учениях лучше всех преодолевал препятствия в полном доспехе? Кто так искусно управляется с собственным оружием? А кто во время учебного штурма буквально затащил вас всех на вал по верёвке, после того как раскидал на нём защитников?
   - Да, было дело. Но лишь после того, как мы с превеликими трудами закинули его туда на штурмовом трапе, - возразил Чернявый.
   - Солдат всемерно поддерживает своего товарища и помогает ему во всем. Это и есть принцип единства, сплачивающий нашу армию. Ему мы обязаны всеми нашими победами. Войско - это отлаженная машина, в которой каждая деталь на своём месте и делает своё дело.
  Наш седоусый, видавший виды начальник умел разговаривать с людьми, умел убеждать подчинённых словом, а не тумаками. Не то, что командиры прочих единиц. Потому мы его и уважали, потому и слушали, как студенты университетского наставника.
  
  * * *
  
  Наш университет... Не без грусти вспоминались колонны, увитые плющом и пьянящий аромат роскошных цветников. Уютные скамьи в тенистых внутренних двориках, и залы с высокими сводами. Школяры в мантиях эстетического, философского, магического и технического факультетов. А в свободное время - шумные попойки, непристойные песни... Это тогда я наивно полагал, что они непристойные, пока не попал в армию. Но главное, женщины. Широкобёдрые блондинки, брюнетки и шатенки, словом, на любой вкус. Горячие и знающие толк в любовных искусствах. В борделях ведь тоже многому учат. Им были известны такие ласки, что мужчины отдавали целые состояния за ночь со жрицей любви высокого класса. Сколько я их познал? Не так уж много и не самых лучших. Как раз в меру тех средств, что присылали мне родные.
  Отец послал меня учиться в столицу, чтобы я сделался настоящим человеком, то есть каким-нибудь заметным чиновником в нашей провинции. Сам он, конечно, не осилил бы дорогостоящей учёбы, если бы не помогали дядюшки в надежде, что им это окупится в будущем. Откуда они могли знать, каково будет молодому человеку, ничего в родной глуши не видевшему, но переполненному свойственными юности страстями и желаниями, окунуться в большой мир с тем жалким мизером средств. А почти все мои товарищи имели богатых родителей, ни в чём себе не отказывали, и мне хотелось соответствовать. Закончилось тем, что мне нечем стало заплатить за следующую ступень обучения, да и долгов накопилось изрядно. И это менее чем за год пребывания в столице.
  Положение стало безвыходным. Университетский ярлык рано или поздно должны были отобрать. Кредиторы разве что в постель ко мне не лезли. А возвращаться в отчий дом, не оправдав надежд и деньги промотав, ой как не хотелось.
  И тут в мою судьбу вмешалась государственная политика. Вассальные северные королевства решили отложиться от Империи и, составив комплот, прекратили поставлять сырьё и товары по имперским тарифам. Реакция императора и правительства последовала незамедлительно. Властители этих государств были названы гнусными предателями, вероломно восставшими против интересов великой державы. В храмах жрецы призывали богов низринуть свой гнев на головы нечестивых королей. Срочно собирались силы для карательной экспедиции. На площадях глашатаи зазывали народ вступать в ряды доблестного воинства, чтобы постоять за честь Империи и наказать северных варваров, погрязших в невежестве и блуде. В общем, война предстояла полномасштабная.
  
  * * *
  
  На один из таких вербовочных пунктов я и набрёл, шатаясь по городу и мусоля невесёлые думы. Ярко светило солнце, по мостовым катились экипажи, лошади бойко цокали подковами. Но гужевые повозки понемногу вытеснялись механическими, в больших городах всё чаще встречались чудища, извергающие дым и пар. Весело кричали мальчишки-разносчики, таскавшие в баклагах за спиной напитки на любой вкус. Коробейники напе-ребой расхваливали свой товар - орехи и всякие сласти. Но мне было не до них, я мало что замечал вокруг, просто шёл сам не знаю куда.
  'Эй, парень, хочешь хорошо заработать?!' - окликнул меня голос сверху.
  Я поднял взгляд и увидел молодцеватого верзилу в мундире и с наглой ухмылкой на красной роже. Выйдя из прострации, я обнаружил, что стою возле наспех сколоченного широкого помоста, здорово смахивавшего на эшафот. На нём нахального вида личность продолжала увлечённо меня вопрошать:
  'Может, ты мечтаешь о славе, о стремительной карьере? Желаешь изве-дать судьбу настоящего мужчины? Хочешь, чтобы на тебя гроздьями вешались красотки разных стран? Хочешь жизнь, полную приключений? А знаешь, какая добыча ждёт героев в богатых северных городах? Плюс награды, плюс всеобщее уважение, плюс обеспеченная старость. Империя не забывает тех, кто верно ей служит'.
  Я огляделся. Зеваки, стоявшие позади меня, помалкивали и, похоже, обретались здесь лишь потому, что лень уходить было. Субъект же в имперском обмундировании продолжал словесный водопад:
  'Если тебя влечёт настоящая жизнь, милости просим к нам! Армия гарантирует ежемесячное жалование - сорок пять серебряных империалов, полную уставную экипировку и каждый день - жрачку от пуза. А ещё два раза в декаду - бесплатный бордель. И вот что ещё... - Тут он перешёл на заговорщицкий шёпот, но так, чтобы я его слышал. - Если у тебя, чего доброго, нелады с законом, то в армии ты навсегда избавляешься от своего прошлого. Если, конечно, преступление не государственное'.
  Тут на помост взбежал щеголеватый молодой человек, всем своим видом выказывая неукротимое желание пополнить собой непобедимые легионы Империи. Странно, что в толпе зевак я его раньше не заметил.
  'Запишите меня в доблестное имперское войско. Я с детства мечтал по-пасть в действующую армию и сделаться настоящим мужчиной'.
  'Смотрите! Вот настоящий человек, вот истинный патриот Империи! - воскликнул вербовщик. - Как бы все были такие, мы б давно одолели этих подлых варваров. Ну что?! Есть ещё настоящие мужчины, способные постоять за честь нашей великой державы?!'
  Он отвернулся, чтобы показать щёголю, в каком месте надо подписаться, а я серьёзно призадумался. С одной стороны, мне казалось, что лучшего выхода из моих обстоятельств и искать не надо. А с другой... Может, не стоит так круто поворачивать жизнь? Может, не всё ещё потеряно? Перезанять денег, например, покаяться перед роднёй... Так мучимый этой дилеммой и стоял я перед помостом, не решаясь сделать шаг.
  Видя мою нерешительность, словоохотливый верзила стал действовать активнее: спустился на несколько ступенек, уцепил меня за руку и потянул наверх, приговаривая:
  'Я могу наглядно показать, что тебя ждёт, когда поступишь на службу к императору'.
  Я без особой охоты повиновался. Он подвёл меня к странному ящичку на треноге и ткнул в него волосатым пальцем.
  'Вот, посмотри сюда. Да не бойся ты! Эта штука не кусается'.
  Я с некоторой опаской заглянул в дыру и увидел ту же площадь, но неясно, как бы через пыльное окошко.
  'Погоди чуток, сейчас всё увидишь...' - Он принялся щёлкать каким-то механизмом на боку аппарата.
  И тут передо мной начали одна за другой появляться картинки. Они сменялись с каждым щелчком переключателя. Таких правдоподобных изображений я никогда не видел, хотя мне и случалось рассматривать шедевры великих художников. Казалось, что запечатлены эпизоды самой жизни, пусть даже и не особо красочно. На одних картинках были имперские воины в сияющих доспехах, а вокруг - красавицы, лобзающие своих героев. На других ликующая толпа забрасывала цветами марширующих по улице солдат. На третьих разодетые вельможи награждали доблестных ветеранов. Весь этот калейдоскоп буквально зачаровывал своей необычайностью.
  'Что это?' - спросил я, не отрываясь от окуляра.
  'Новейшее изобретение. Светографика называется', - пояснил вербовщик.
  'Довольно интересно...'
  'Это всё правда. Настоящие, реальные люди запечатлены при помощи света и всякой там химии. Подробностей я, честно сказать, не знаю. Но здесь ты воочию видишь, чего может добиться настоящий патриот. Слава, почёт, любовь женщин и множество других благ. И всё это для тебя, если запишешься в войско. Императору нужны такие крепкие парни!'
  И он хлопнул меня по плечу.
  'Может быть, и вправду стоит испытать судьбу и начать карьеру в армии? - подумалось мне. - Ведь терять-то уже нечего. Эх, была, не была!'
  Я, наконец, оторвался от ящичка, как перед глазами замаячил услужливо подсунутый контракт, согласно которому подписавший его становился наёмным солдатом императорской армии на пять лет от сего числа в соответствии с Военным Указом правительства Великой Бабиллской империи. Над текстом во всей своей красе простирался красный дракон, ниже - тиснёные золотом печати, так что сомневаться в серьёзности документа не приходилось.
  'Если ты, наконец, надумал, распишись, сделай милость, - сказал вербовщик. - А если неграмотный, я сам впишу твои имя-фамилию, а тебе останется только крестик поставить'.
  В руку мне лёг новомодный стилос. Стоило нажать на него, и к наконечнику подавалась капля чернил. Поэтому писалось легко и свободно, не то что чинёными перьями. Я всё-таки решился и старательно вывел все завитки, приличествующие моему родовому имени. Закончив, я отдал документ и осмотрелся в поисках товарища, то есть парня, который тоже подписал контракт, но его и след простыл.
  'Первый раз такую мудрёную вижу', - удивился вербовщик, присыпая чернила тальком.
  'Мои предки принадлежали к знатному роду...' - начал я было, но он перебил с гадкой ухмылкой:
  'Да мне это по хрену, пусть хоть распоследними нищебродами. А теперь, рекрут, слушай сюда. Видишь вон тот дом? - Его палец ткнул в сторону невзрачного здания на другой стороне площади. - Марш к нему бодрым шагом! Там тебе все объяснят. Эй, конвой! Проводите новобранца, чтоб ненароком не заблудился!'
  Два здоровилы в мундирах, до того праздно подпиравшие дощатую стенку помоста, мигом очутились по сторонам от меня. Их заспанные хари красноречиво говорили, чем они занимались в свободное время. Крепко взяв меня за локти, они неспешно спустились по лестнице вниз и тем же прогулочным шагом направились к серому двухэтажному дому. Мне лишь оставалось только ноги переставлять.
  
  * * *
  
  Так я и стал вольнонаёмным солдатом императорской армии. В последнее время именно наёмники составляли основную массу воинских подразделений Империи.
  Два дня я отирался на вербовочном пункте, а потом меня и ещё нескольких контрактников отправили в казарму неподалеку от столицы. Там и началось моё обучение воинскому ремеслу, то есть муштра с утра и до вечера в течение нескольких месяцев. Опытные мастера строевого дела учили, как надо маршировать в строю, как держать шеренгу в бою, как разбиваться на фаланги. Главной же нашей задачей было сопровождение боевых машин цепью. Также учили владению стрелковым, рубящим и колющим оружием. И, конечно, бег по пересечённой местности в полном доспехе, преодоление препятствий, учебные атаки и их отражение.
  '...враг слева, поворот! Живее, мешки с дерьмом! Ногу вперёд и выпад! - орал на плацу офицер. - Не забудьте сделать перед этим зверскую рожу, дабы ваш противник уже от страха сдох, прежде чем его проткнёте. А теперь крутаните древко и резко назад, чтобы все потроха разом вытащить. Эй, мордатый на правом фланге! Я понимаю, рожи корчить тебе совершенно излишне, но подбери хотя бы живот... И не вываливай его больше, а то на смотре генерал решит чего доброго, что тебя тут обрюхатили... Помните, вы теперь воины Великой Бабиллской империи и офицер для вас здесь всё! Он вам и мать, и отец. Вы же, выродки, не раздумывая, беспрекословно ему повинуетесь. Если перед вами вдруг поставят ту суку, которая вас родила, и командир прикажет её застрелить, вы должны, без промедления под-чиниться'.
  Наставники и палящий летний зной выжимали нас, что называется, досуха. За день мы так выматывались, что вечером валились с ног и спали беспробудно. А утром - всё по новой. Я заметно оброс мышцами. На питании не экономили, поскольку Империи требовались воины сильные и выносливые. Начальство стремилось как можно быстрее обучить новобранцев всему необходимому для участия в боевых действиях.
  Наконец, однообразная череда утомительных дней муштры подошла к концу. Командование принялось в срочном порядке сколачивать новобранческие когорты для похода на север. На специальных собраниях командиры объясняли нам, сколь коварен и подл наш враг, и обстоятельно доказывали, что воины Империи принесут северным народам только благо и ничего кроме. Вскоре мы, то есть пехотный полк машинного легиона, получили приказ выступать. При этом пехотинцы шли одной дорогой, а боевые машины - их, кстати сказать, никто из нас в глаза ещё не видел - другой.
  И снова потянулись однообразные дни, уже в походе. Дорога прямой стрелой уходила на полночь, уплотняемая стремительным маршем железной многоножки. Виноградники перемежались оливковыми рощами, поля - дубравами. Новые незнакомые города вставали на пути. Величественные горные цепи поднимались над головами, вонзались в небесную синь заснеженными пиками. От южного, ещё по-осеннему тёплого солнца толку было мало: ледяной ветер с перевалов дул прямо в лицо. Незримые хозяева гор - то ли духи, то ли пещерные карлы - таращились на нас в сумраке из своих укрывищ. Холодные гулкие ущелья порой наполнялись чьими-то жуткими стонами. После спуска с горных хребтов новый промозглый климат другой страны остужал наши честолюбивые помыслы. А мы все шли и шли, мерили сапогами захватчиков уже чужую землю.
  
  * * *
  
   - Прибавь мне сил, дай удачи в бою, защити от огня и стали, от рук врагов и недругов... - слышалось бормотание Слона рядом со мной.
  Остатками своей трапезы он обмазывал выпяченные губы деревянного уродца. Завершив молитву, он бесцеремонно запихал своего кумира в мешок и мощно потянулся, хрустнув суставами. Потом шумно вдохнул и сильным голосом, хоть и не вполне мелодично, затянул походную песню, порядком всем уже приевшуюся:
  
   Солдат, несущий знамя,
   Идёт в чужую страну,
   Добудет почёт он и славу,
   Найдёт величье в бою...
  
  Вскоре напев подхватило ещё несколько голосов, разом перекрыв завывание северного ветра:
  
   Из уст его песня льётся,
   Помощница ратных дел.
   Судьбы его нить плетётся;
   Для каждого свой удел.
   За честь империи вечной
   Сразиться всегда он готов,
   Но ждут его дома родные...
   Вернётся ль живым он в свой кров?
   Из уст его песня льётся,
   Помощница ратных дел.
   Судьбы его нить плетётся,
   Для каждого свой удел...
  
  Я молча слушал, рассеянно следил дремлющим взглядом за рыжим весельем пламени. С холма за инистым полем был хорошо виден покинутый нами город. Серое небо по-прежнему сумрачно нависало над этим миром. На юг неслись рваные облачные лохмотья. А лужёные глотки моих товарищей орали уже во всю силу:
  
   Когда он со славой вернётся,
   Подруга обнимет его.
   Душа на любовь отзовётся,
   И станет на сердце тепло.
   Из уст его песня льётся,
   Помощница ратных дел.
   Судьбы его нить плетётся,
   Для каждого свой удел...
  
  Огонь весело потрескивал, пожирая дрова. Я же скользил по тонкой грани между реальностью и дрёмой. Меня ошеломляли видения, вырывающиеся из некого запредельного мира. Они причудливо вплетались в явь, наполняли окружающее иной структурой, иной сутью бытия. Языки костра сплетались с мотивом песни, становились словами, вырастали и тут же множились, дробились, распадались на составные элементы, чтобы в тот же момент соединиться, вспухнуть, преобразуясь в нечто новое. Я перестал сопротивляться потоку грёз и растворился в завываниях ветра, в ритме напева, в словах, вдруг обретающих другой, незримый ранее тайный смысл, в танцующем пламени, сливаясь со всем в единое целое...
  
  * * *
  
  Огонь горел ярко и ровно, лишь изредка встрескивал, отыскав очередную смолянистую капсулу. Весёлые искорки устремлялись в дымоход, подвывающий басовой трубой. Я с детства, сколько себя помню, любил сидеть у камина, наблюдая за золотистыми языками и впитывая жи-вительное тепло. В это время мною овладевали то ли мечты, то ли грёзы. Я думал о дальних странах и великих морских просторах... То, что начертано на географических картах, облекалось в яркие образы. Мне всегда хотелось странствовать по свету, исследовать его загадки. А сколько книг о великих путешественниках я прочёл, сидя у жаркого зева очага!..
  Тонкие руки мягко коснулись моих плеч, потом обвились вокруг шеи. Нежные губы жарко зашептали мне в самое ухо:
   - Как же долго мне пришлось ждать этого часа, ваше величество.
   - Прости, Мэринда. Были срочные дела. - Я ласково погладил её руку и сплёл наши пальцы.
   - Ты всегда в делах, любимый. Где уж найти время для меня! - Раздался звонкий колокольчик её смеха.
   - Но ты же знаешь, что без тебя мне ничего не нужно, - поднял я к ней лицо.
  Дивные глаза Мэринды сладко прищурились. В один миг она с кошачьей грацией скользнула мне на колени и приникла губами к моим. Я слегка разжал зубы, пропуская в себя шаловливый язычок. Я буквально присосался к её устам, жадно облапив горячее тело. Руки сами распутали шнуровку, правая забралась под корсет, нашла набухший от желания сосок и принялась им играть. Вскоре пришла очередь второго. Моя любимая извивалась, негромко постанывала...
  В дверь нерешительно постучали. Я с неохотой оторвался от девушки и сердито глянул в ту сторону. Стук повторился, уже настойчивее, и я гневно рявкнул:
   - Сколько раз было велено не беспокоить меня в это время?!
   - Покорнейше прошу прощения, ваше величество, но крайние обстоятельства требуют вашего безотлагательного присутствия, - донеслось с той стороны.
   - Ладно, подождите... - вздохнув, ответил я. Посмотрел на погрустнев-шую Мэринду, осторожно освободился из её рук. - Прости, милая, придётся пойти. Похоже, стряслось что-то из ряда вон...
   - В последнее время меня гнетёт необъяснимая тоска, - призналась она, прильнув ко мне всем телом. - А сейчас мне стало страшно... очень страшно.
  Она подняла ко мне бездонные синие омуты глаз, и я увидел бегущие по щекам слёзы.
   - Не бойся ничего, любимая. Я скоро вернусь, и мы опять будем вместе. - Я улыбнулся и вздёрнул пальцем свой нос.
  Она ответила на это широкой детской улыбкой, и мы поднялись с кресла. Я ещё раз тронул поцелуем её губы, ощутив солоноватый привкус, повернулся и быстро вышел.
  
  * * *
  
  В зале приёмов я долго слушал доклад, на скорую руку состряпанный министерством обороны. Говорилось о прорыве фронта на юге, об отступлении, об огромных территориях, которые пришлось оставить. Казалось, вся Бабиллская империя пёрла на мою страну, давя её тяжёлым железным катком. Медленно, но верно. Соседними королевствами имперцы интересовались куда меньше. Оно и понятно: следовало в первую очередь подавить стратегический центр Северного Союза, чтобы потом добить его по частям. 'Покарать центр нечестивого комплота', как выражались южане. Ведь именно здесь, в столице моего королевства, был скреплён тройственный союз северных держав, именно здесь мы провозгласили свою независимость. Союзники, на которых мы вполне обоснованно рассчитывали, с помощью пока не спешили, предпочитая укреплять собственные границы. Похоже, они ещё не поняли, что скоро придёт и их че-рёд.
  Всех нас поразила неприятная новость: 'Основные силы язычников стягиваются к осаждённому Нэтгейму - последнему укреплённому полису на пути к столице. Зэдфестонг пал после нескольких седмиц отчаянного сопротивления. Честь и хвала тем, кто до последнего оборонял город!'
   - А что Нэтгейм? Выдержит штурм? - прямо спросил я министра обороны.
   - Должен выдержать, ваше величество. - Министр облизнул пересохшие губы. - За последнее время вокруг Нэтгейма произведены колоссальные работы по возведению оборонительного рубежа. Вкруговую вырыты и замаскированы рвы-ловушки, насыпаны земляные валы с укреплёнными гнёздами, подготовлены метательные машины, причём многие из них - новейшие разработки. Нам есть чем встретить захватчиков.
   - А сами защитники?
   - В городском гарнизоне около сорока тысяч солдат и он постоянно по-полняется за счёт добровольцев. Я уверен, что на защиту подымутся все горожане... особенно, после того, что произошло с Зэдфестонгом. Ведь варвары дотла его сожгли, камня на камне не оставили.
   - Надо послать туда ещё несколько полков. Нэтгейм - наш последний рубеж.
   - Но, ваше величество, регулярные войска нужны здесь. А ну как имперцы пренебрегут Нэтгеймом и пойдут сразу на столицу?
   - Тогда их ждёт хороший удар сзади в самый неподходящий момент. На их месте я не стал бы оставлять в тылу такую силу. Плохо, что мы не можем пока дать им генеральное сражение. А как обстоят дела с ополчением?
   - Собирается по всему королевству. - Министр чуть помешкал, повертел в руках свиток с докладом. - Но боюсь, что в условиях экстренной мобилизации это будет в основном необученная, кое-как вооружённая толпа.
   - Хоть что-то...
  Я обратился к министру внешних сношений:
   - Вы в курсе намерений наших союзников? Когда они соберутся поддержать нас?
  Немолодой, убелённый сединами сановник встрепенулся, словно не ждал вопроса, прокашлялся и ответил:
   - Ваше величество, союзные короли хорошо понимают наше положение, да и своё тоже. В ближайшее время они собираются прислать некоторые воинские силы.
   - 'В ближайшее время'? Это когда же? - я начал закипать. - И какими силами они собираются нас облагодетельствовать?
  Министр потупился было, но тут же поднял голову и продолжил:
   - Ваше величество, для наших соседей нападение Империи тоже было полной неожиданностью. Им нужно какое-то время для мобилизации. Насколько мне известно, король Гэллтонии, наш западный сосед, уже сформировал для нас несколько полков. Кстати, если помните, он приходится вашему величеству кузеном по материнской линии.
   - Помню, не забыл. А с востока что слышно?
   - Король Прэндии готов помочь нам оружием и техникой.
   - А как же обещанные им войска?! - воскликнул я.
   - Войска эти ещё формируются, а кроме того... - Тут министр несколько смутился. - Король Прэндии напоминает о вашем обещании жениться на его дочери и сожалеет, что помолвка так и не состоялась.
   - Обещание давал не я, а мой батюшка десять лет назад, мир его праху. Честно сказать, я уж и думать забыл об этой помолвке. Да и не до того сейчас. Неужели владыка Прэндии пошел на политический шантаж, пользуясь трудным моментом?
  Зал загудел, как потревоженный улей, но я повёл рукой, и все смолкли. Слышался только шелест бумаг.
   - Ваше величество... - подал голос верховный судья. - Принцесса Глэфирия, насколько мне известно, красива и мила, весьма умна и хорошо образованна. Она могла бы составить достойную вас партию. Кроме того, такой брак был бы не только выгоден для нас, но и способствовал бы укреплению всего Северного Союза. Особенно при нынешнем положении вещей.
   - Но я пока не собираюсь связывать себя браком... тем более политическим, - возразил я.
   - Мы взываем к разуму вашего величества! - Воскликнул министр внешних сношений. - Страна гибнет под натиском язычников, и спасти её можете только вы... пусть даже с помощью неугодного для вас брака.
   - Ваше Величество, - опять заговорил верховный судья. - Этот брак решил бы многие наши проблемы и обеспечил бы королевству законных наследников. - И, совсем осмелев, добавил: - Поверьте, это лучше, чем тратить всё свободное время на вашу фаворитку, особу сомнительного происхождения. Простите, Ваше Величество, но эта связь влечёт только жгучую зависть придворных дам, да всяческие пересуды, подтачивающие устои государственности.
  Я обвёл мрачным взглядом лица своих вельмож и с расстановкой проце-дил:
   - Своим свободным временем я распоряжаюсь по собственному усмотрению. Мои отношения с кем бы то ни было никого не должны касаться. А пересуды и сплетни - исконное бабье дело, и вас, господа придворные мужи, интересовать не должны.
  Я встал, давая всем понять, что разговор окончен, и добавил напоследок:
   - Что же касается брака... Над этим я еще подумаю.
  
  * * *
  
  На закате короткого зимнего дня я выехал из дворца в сопровождении конного эскорта. Белый жеребец нёс меня, бодро грохоча подковами по мостовой. Голова побаливала и от уличного шума, и от невесёлых мыслей. Думал я о Мэринде. Что с нами будет? Я полюбил её сразу же, едва увидел, едва услышал этот чудный голосок. И юное создание ответило мне взаимностью. Меня нисколько не заботило её 'сомнительное' происхождение', столь занимавшее моих придворных. Она была племянницей одного сановника, чья сестра ещё в юности понесла невесть от кого. Семье, несмотря на все усилия, не удалось скрыть этот грех. Я хорошо помнил тот день, когда дядя Мэринды, пользуясь своим высоким положением, всё же решился представить девушку при дворе. И этот день стал для нас роковым во всех смыслах. Очень трудно нести нежный цветок чистой любви через дебри дворцовых интриг, оберегая от шипов зависти, ханжества и лицемерия. Тем более, если ты облечён высокой властью и все-гда на виду.
  Улица привела нас в городской парк, укрытый белым саваном свежего снега. Кроны деревьев причудливо сверкали розовым в лучах закатного солнца, которое впервые за день выглянуло из-за туч. Величественный дуб, стоящий наособицу, внезапно окутался шумным чёрным облаком потревоженной стаи птиц. Кое-где с качающихся ветвей посыпались серебристые струйки пороши. Вспугнутое вороньё закружилось с тревожным карканьем над парком, оглашая мир своим недовольством. Мы приближались к своей цели: за деревьями уже виднелись купола, блистающие красным золотом. Над городом, заглушая вороний грай, разнёсся медный звон; это большой храмовый набат звал благочестивый люд к вечерней мессе.
  Наконец, деревья остались позади, и подковы опять зацокали по мостовой, заботливо расчищенной метельщиками. Еще поворот - и мы выехали на широкую длинную улицу, ведущую к просторной площади перед Великим Храмом. Над высокой двустворчатой дверью нависал правильный треугольник фронтона крыши. В середине него гигантский барельеф Всевидящего Ока таращился на нас тёмным провалом зрачка. Выше вздымались башни и башенки, вознося в вечернее небо золочёные шпили куполов. Заходящее светило сверкало в стёклах стрельчатых окон.
  Мы спешились возле ступеней. Двери храма, несмотря на холод, были широко распахнуты. Прихожане, завидев короля, торопились засвиде-тельствовать почтение, принимались кланяться. Глубина поклона напрямую зависела от статуса подданного, родовитые вельможи и вовсе ограничивались коротким кивком. Окружённый телохранителями, я прошествовал внутрь.
  В храме все различия между людьми стирались. Неважно было, кто ты - монарх, вельможа или простой ремесленник. Единственным, кого здесь надлежало почитать, оставался Единый. Высокий неф утопал в свете свечей и торчащих из стен газовых рожков, но лучше всего было освещено место у алтаря, где собрались священники в расшитых золотом облачениях, готовясь вознести гимн. Всевидящее Око внутри треугольника над алтарём буравило мирян неотступным взглядом, проникающим в самые потаённые уголки грешных душ. Мы встали на нашем месте и приготовились к мессе.
  
  * * *
  
  Богослужение проходило с подобающей торжественностью, песнопения восхваляли Единого и его Мессию, который указал людям путь к Свету и отдал себя на мучительную казнь. Все вокруг молились, иные стоя, иные на коленях. Молился и я, прося Единого указать мне верный путь. Молился истово, на коленях, порой припадая лицом к полу. Когда же служба закончилась, и люди стали расходиться, я остался на месте. К нам вскоре подошел священник, и я испросил аудиенции с Его Святейшеством.
  Ждать не пришлось. Меня тут же пригласили подняться в его покои. Оставив охрану за дверью, я вошёл в комнату. У окна, всматриваясь в сгущающиеся снаружи сумерки, стоял худощавый седовласый человек в золочёной ризе - видимо, не успел ещё переодеться после богослужения.
   - Уповаю на твоё милосердие, Святейший Отче, - не без смущения проговорил я.
  Человек повернулся, его морщинистое лицо осветилось улыбкой:
   - Я ждал тебя, сын мой.
  Я подошёл к старику и сказал совсем уж тихо:
   - Я в большом смятении, Отче... Столько всего навалилось...
   - Все мы влачим свою ношу, как нёс её и Мессия, подымаясь на Гэлгейту.
   - Слава великому Иэшоа, что вывел нас на стезю Света и Истины, - ответил я подобающей случаю формулой.
   - Самое главное, что он открыл нам, так это понятия любви и всепрощения. Несущий в душе любовь ко всему сущему блажен перед Единым.
   - Скажи, Отче, что мне делать? Языческая Империя железной пятой крушит наше королевство, а союзники медлят с помощью. А ещё меня буквально принуждают к браку с прэндийской принцессой...
   - Насколько я понимаю, - ответил он, чуть помедлив, - этот брак укрепил бы наше общее положение. Мы с тобой не принадлежим себе, сын мой. Монарх служит государству и народу, я же служу Единому. Ты должен понимать, что судьба нашего народа тесно сплетена с твоей и в немалой степени определяется твоими решениями. Ты самим своим рождением обречён нести всю ответственность за то, что есть и что будет.
  Я пал на колени, прижал к губам сухую старческую руку и вымолвил:
   - Прости, Отче... Я обременён любовью к девушке, которая мне не ровня, и при дворе наши отношения весьма порицаются.
  Старик улыбнулся.
   - Запомни, сын мой: нет бремени любви, есть лишь бремя обстоятельств. Что же до порицаний... Тот, у кого нет любви, пытается заменить её стремлением к наживе или высокому положению в обществе. Но эти цели зыбки и преходящи, они не могут заполнить в душе пустоту, они способны только разжигать гордыню. Вот тут и язвит человека змея зависти, отравляя его сердце ядом злобы и ненависти к тому, кто обладает большим. Неси свою любовь гордо, не стыдясь, ибо нет ничего отраднее её для молодого сердца.
   - Спасибо, Отче, за доброе слово и поддержку. - Я снова припал к его руке.
   - Ну-ну... будет тебе... - Первосвященник попытался поднять меня с пола. - Не пристало величайшему из королей ползать на коленях.
  Я поднялся на ноги и тут же спросил:
   - Что же будет теперь с нами... и с нашей страной?
  Старик посмотрел сквозь меня, словно в какую-то неведомую даль.
   - Неисповедимы пути Единого на Великом Древе мироздания...
   - Народ встревожен. Ходит даже слух, будто пришло время Эпокалипсуса, предсказанного древними пророками. Зверь, говорят, уже на свободе. А армия Империи - не что иное, как исторгнутые преисподней легионы рогатых бесов.
   - Все люди страшатся неизвестного, у каждого вовсю работает воображение. Заодно сюда приплетаются и дурно понятые пророчества. Но бес далеко не так страшен, как представляется этим простым душам.
   - Но что мне сейчас делать? Что предпринять?
   - Надо ждать и копить силы. Надо готовить к обороне столицу. И мой тебе совет: заставь короля Прэндии надеяться, что ты выполнишь обещание, данное твоим отцом, что два монарших дома вскоре породнятся.
   - Хорошо, Святейший Отче... Сделай милость, благослови меня.
  Я встал на правое колено, а первосвященник возложил руки мне на темя и произнёс нараспев:
  
   Будь благословен, сын мой,
   Перед всевидящим оком Единого,
   Ибо вставший на стезю Света и Истины
   Исполнится благодати Его.
  Эминь.
  
  Потом сказал, глядя мне прямо в глаза:
   - Иди с Богом, сын мой. Я буду неустанно молиться за всех нас.
  
  * * *
  
  Когда мы возвращались обратно, уже совершенно стемнело. Галерея газовых фонарей призрачно освещала наш путь по бесконечным улицам. Частые ночные патрули, завидев королевский эскорт, останавливались и брали 'на караул'. Окна в домах вокруг светились теплом и уютом. Люди хоть и уставали на строительстве оборонительных рубежей, но всё же готовились встретить праздник. Приближался день рождения Мессии - всеми любимое светлое торжество.
  Готовились и на дворцовой площади: разноцветной мишурой были обвешаны ажурная ограда дворца, фонари и деревья. Я этот праздник любил с самого детства, даже не столько торжества, сколько приготовления к ним. Меня всегда сладко томило предвкушение, ожидание его, как некого чуда, куда более значительного, чем украшения, поздравления, подарки, праздничный пир. Но в этот раз я только отметил для себя, что он совсем уже близко.
  Мэринда, как всегда, встретила меня у дверей покоев и сразу же прильнула ко мне всем телом. Одной ей было беспокойно. Это ранимое и тонко чувствующее существо никому здесь, кроме меня, не доверяло. Даже служанок и лакеев девушка сторонилась, и в моё отсутствие могла целыми днями сидеть в спальной комнате. Это, само собой, только добавляло сплетен и пересудов. Я же старался проводить с нею как можно больше времени, хорошо понимая, что совершенно ей необходим.
   - Милый, я так соскучилась! Почему тебя так долго не было? Ты же обещал скоро вернуться. Опять дела? - Удручённая улыбка скользнула по её лицу.
  Я провёл рукой по шёлковым каштановым волосам, заглянул ей в глаза и прошептал:
   - Я люблю тебя, родная. Только ради тебя и живу.
  Лицо её озарилось счастливой улыбкой, глаза заблестели.
   - И я тебя люблю, Лэйдвиг. Всем сердцем люблю, всей душой. Ты - всё, что у меня есть, что было и что будет.
  Она положила голову мне на плечо, её волосы щекотно коснулись моей щеки. Я прижал любимую к себе сильней, и мы стояли так некоторое время.
   - Прости, Мэринда, но я жутко проголодался, - признался я. - Надеюсь, на стол нам уже собрали. Давай поужинаем.
  Трапезничали мы за небольшим столиком при свечах. Слуги, подав блюда, удалились, оставив нас наедине. Я не любил газовый свет, предпочитая уют, который создавал небольшой серебряный подсвечник. Янтарное вино искрилось в неверном свете нашего маленького мирка. За его кругом сгущался мрак огромного помещения. Тени, которые ещё в младенчестве будоражили моё воображение и поднимали страх, нависали, копошились в углах какими-то жуткими фигурами. Но сейчас я ничего этого не замечал, наблюдая, как молодая женщина грациозно обгладывает крылышко дичи. Тёрпкая влага кружила голову, а тело наполнялось теплом и возбуждением, хотя я воздал должное всем блюдам: любимому сыру с благородной плесенью, трюфелям под пикантным соусом по-гэллтонски, начинённым изюмом и орехами перепелам, печёным моллюскам с рисом. Мэринда даже за едой умудрялась беззаботно щебетать, выкладывая всё, что накопилось за часы вынужденного молчания. Я же благостно слушал, упиваясь счастьем нашего уединения.
  После ужина мы прошли в спальню. Едва затворив дверь, я не в силах больше сдерживаться, подхватил девушку на руки и понёс свою прелестную ношу к ложу. Она засмеялась, забилась, притворно противясь, но, не забывая при этом скинуть туфельки. Затащив добычу в постель, я покрыл её собой, привычно разгадывая пальцами головоломки крючков, застёжек и шнуровок, стремясь поскорее добраться до жаркой плоти. Губы мои тыкались то в шею, то в обнажённую грудь, то в щёку... Она же со страстным стоном рвала на мне рубашку. Наконец, мы сорвали друг с друга последние лоскуты. В тусклом свете от огня камина я любовался трепетом обнажённого тела, исследовал рукой сыреющий низ женского живота, вызывал её чувственные стоны. Мэринда развела бёдра, привлекая меня, и я со всей страстью вошёл в неё. Она вскрикнула, но не попыталась сдержать напор, а я по инерции буравил всё глубже и глубже, проникал во влажную таинственность чрева. Крепкие ноги обвились вокруг торса, и горячая глубина девичьего лона сладко сжала меня. Я страстно мял девушку, вдавив в перины всем своим весом и заходясь в сладостных ритмичных движениях, всё быстрее и быстрее. Как же восхитительно было окунаться в омут любви, постигать вершины счастья, соприкасаться с любимой всем своим существом, сливаться плотью и душой! Мы стонали, вились в любовном танце, наслаждались и дарили наслаждение, пока волна экстаза не накрыла нас, растворив друг в друге.
  
  * * *
  
  Утомлённые, мы лежали на постели. Мэринда ласкалась ко мне, прильнув всем телом. Я слегка смежил усталые веки. Сквозь ресницы пробивался красноватый свет от камина. В полудрёме он представлялся огненным сполохом пожаров, бушевавших на юге. Даже сейчас тревога не покидала меня. Разум продолжал терзаться сложившимися проблемами. Жалел ли я об опрометчивых делах и решениях? Ставил ли в вину себе то, что уже свершилось? Мысли путались, переплетались с наплывающими грёзами. Постепенно те становились всё явственнее, приобретали значимость. В них проступал определённый смысл, который не сочетался с логикой реального мира, но, тем не менее, обнаруживал свою особую истину. Я спускался в кровяное зарево, туда: где горели мои города, где над пепелищами кварталов реял кошмарный символ враждебной империи - меднокрылый, дышащий пламенем дракон.
  Со всех сторон вздымались горящие полуразрушенные здания. Я бродил по улицам среди обломков, среди мёртвых и стенающих живых. Здесь я искал совета у мудрых, взывал к всеведающим. Знал, что их можно встретить тут - в самом сердце моей боли... Они сами нашли меня, обступили со всех сторон. (А может всегда были рядом?) В их взглядах читалось участие. Окружённый ими, я продолжал вопрошать. Несколько из них молча указали на женщину невдалеке. Она рыдала, склонившись над телом погибшего сына. Вглядевшись пристальней, почувствовал её невыразимую скорбь, ощутил всепоглощающую пустоту внутри. Старые проблемы, до сих пор мучившие меня, стали ничем. Ведь это мой мальчик, весь испачканный кровью в изрубленной кирасе лежит сейчас передо мной. Ведь это голова моего ребёнка прижата к высохшей груди, которой когда-то вскормила малютку. Он тогда был такой маленький и беззащитный. Могла прикрыть собой от всех бед и напастей. А теперь его тело бездыханно. И лишь вопль безысходного горя рвётся наружу.
  Вой одинокой волчицы разошёлся вокруг, среди вздымающихся ввысь факелов пожаров. Кто виноват в этом?! Ярость, смешанная с болью, клокотала внутри, готовилась взорваться, выплеснуться подобно вулкану. Где враг?! Огненный смерч вырвался, наконец, на волю. Я поднял голову кверху, расправляя в языках пламени гигантские крылья. Теперь мне ответят за всё! Широким взмахом я рванулся в небо, поднимаясь над пожарищем. Из глотки извергся яркий клуб огня...
  ...я стоял на высокой скале, взирая на раскинувшийся внизу огромный город. Точнее, на его горящие руины, которые время от времени заволакивал чёрный дым. Вся эта зловещая панорама ярко освещалась зимним солнцем. На плечо мне с клёкотом опустилась крылатая тварь. Её длинный чешуйчатый хвост обвился вокруг меня. Я повернул голову. Красная драконья пасть осклабилась мне в лицо, потом обратилась в сторону города и харкнула жёлтым пламенем.
   - Это ты сделал? Там... внизу? - робея, спросил я монстра.
  Тот переступил когтистыми лапами и опять повернулся ко мне. Морда его расплывалась, меняла очертания, жутко пародируя теперь наглую рожу приснопамятного вербовщика. На глумливой личине отверзлась кошмарная щель полная острых зубов:
   - А ты что?! Околеть здесь собрался от холода?
  Чудище задёргалось, забило могучими крыльями, пытаясь подняться со мной в воздух. Я через силу поднял голову и тупо уставился на десятника, который яростно тряс меня за плечо.
   - Очнись, сынок! Замёрзнешь! - гаркнул он мне прямо в ухо.
  Я огляделся. Стемнело. С неба падали большие хлопья снега. Ребят у костра не было. Да и костра не было тоже, под походным котлом дотлевала кучка углей. На его крышке наросла уже заметная снежная шапка. Выходило, что я довольно долго сидел в забытьи на полене, уткнувшись подбородком в вещевой мешок. Я попытался подняться, и только тогда ощутил, как здорово замёрз. А мочевой пузырь настоятельно требовал, чтобы его опростали.
   - Иди в шатёр, Школяр. Отогрейся и поспи, а то скоро сбор протрубят, время уж к полночи подходит. - Старый ветеран помог мне встать на задубевшие ноги, стряхнул рукой налипший на меня снег. - Э-э, да ты совсем продрог. На-ка, выпей немного, - сказал он и достал из сумки булькающую флягу. - Этот эликсир кого угодно на ноги поставит: перегонное вино на меду с перцем. Сам делал.
  Я припал дрожащими губами к костяному горлышку и едва проглотил обжигающее пойло.
   - Ну что? Лучше стало? - с улыбкой спросил командир, когда я с благодарностью вернул ему фляжку. Он тоже сделал несколько глотков, смачно крякнул и вытер губы ладонью. - Сам-то я недавно вернулся. - Тут его глаз загадочно подмигнул. - И слава богам, что вовремя тебя заметил. Сколько уж было таких случаев: с устатку разомлеют и валятся замертво. А этим вон, - кивнул он в сторону шатра, - похоже, всё по хрену.
  Из-за полога явственно слышался храп отошедшей в страну забвенья боевой единицы.
   - Ну ладно, иди. Да, вот ещё... Нужду вон там справляют, - показал он на темные пятна близ шатра, уже почти укрытые снегом.
  Пошатываясь, я пошёл на указанное место, пытаясь едва гнущимися пальцами расшнуровать гульфик. Справился, наконец, и опростался не без удовольствия, оросив при этом угол шатра. Эликсир десятника оказался и вправду хорош: тепло быстро разлилось по жилам, в голове всё поплыло. Зашнуровываясь, я обалдело таращился в пространство, хотя в темноте, да ещё при густом снегопаде мало что можно было разглядеть. Наш шатёр стоял у самого края лагеря, но костры, которые караульные разложили по периметру, виделись лишь тусклыми красными пятнами, вроде углей, рдеющих на серой золе. Город вдали угадывался только по редким лучикам света из занавешенных окон домов и постоялых дворов. Я повернулся, и направился к входу в наше пристанище.
  За пологом меня обдало тёплой волной, а в ноздри ударил дух давно не мытых тел и перевариваемых харчей. В углу краснела поддувалом железная печурка. Тяга была хорошая, и весь дым уходил в трубу, просунутую сквозь специальное отверстие в шатре. Ощупью, то и дело спотыкаясь о раскиданные панцири и ноги сонных товарищей, я пробрался к своему месту. Снял шапку, потом фуфайку, стянул сапоги и бросил всё рядом с доспехом. И, наконец, забрался, слава богам, в спальный мешок.
  
  * * *
  
  Я долго лежал без сна, слушая храп и сопение. Вспомнился родной дом, детство, то светлое время, когда ещё была жива мама. Как её тёплые руки об-нимали и гладили меня. А как чудесно она пела, качая мою детскую кроватку. И хотя родные черты уже потускнели в памяти, я всегда буду помнить мамину улыбку и ласковый взгляд, её нежную любовь ко мне. Но счастье ребёнка не было долгим: жестокая болезнь и скоропостижная смерть разлучили меня с самым дорогим и родным на свете существом. Осталась лишь боль воспоминаний и горечь выплаканных и невыплаканных слёз.
  Мне не забыть, как мучительно она умирала, как сохла буквально на глазах, как отец с хмурой маской на лице ходил из угла в угол, как плакала на руках кормилицы полугодовалая сестрёнка, и как лекари беспомощно разводили руками. Когда суета вокруг одра прерывалась, я тихонечко пробирался к маме - посидеть рядом и подержать в руках почти прозрачные пальцы. И хотя мне шёл лишь седьмой год, я уже понимал, точнее, чувствовал, что конец близок и неотвратим. Слезы застилали глаза, и комок стоял в горле, когда я смотрел на её бледное, истощённое болезнью лицо.
  'Не бойся ничего, - с нежной улыбкой тихо говорила она, перебарывая страдания. - Ведь что бы ни случилось, я всегда буду рядом с тобой. Ты только старайся почувствовать моё присутствие... и мою бессмертную любовь к тебе, маленький мой. Ладно?'
  'Ладно, мама... Я буду стараться, - отвечал я, глотая слёзы. - Я так люблю тебя! Пожалуйста, не уходи... не оставляй меня'.
  'Мне уже пора, сынок... - Иссохшая рука через силу поднялась, погладила мою мокрую щёку. - Слушайся отца, присматривай за сестрёнкой... И помни: я тебя очень люблю'.
  Смерть пришла глубокой ночью. Я почувствовал это; резко проснулся в своей комнате и ощутил немую муку родной души, расстающейся с плотью, познал, как свою собственную. Слёзы скатывались на подушку в безмолвном плаче, и тяжёлый ком теснил грудь, всё существо наполнилось безысходной тоской. Хотелось рыдать и выть во весь голос, как взвыл вдруг цепной дворовый пёс, но я, лёжа в своей кроватке, не проронил ни звука.
  На следующий день дом наполнился людьми. Весь первый этаж заняли невесть откуда понаехавшие родственники и наёмные плакальщицы. Я же старался не выходить из своей комнаты на втором этаже, тихонько плакал, забившись в уголок. Весь мой мир, мир любви и счастья, лежал теперь в горестных руинах.
  Отец так больше и не женился. Сделался замкнутым и раздражительным, начал всё чаще прикладываться к кувшину. Хозяйство он практически забросил, целиком положившись на хитрюгу управляющего. Дела с каждым годом шли хуже и хуже. Нас с сестрёнкой воспитывали гувернантки, чья любовь к детям соизмерялась с жалованьем. Средств же у отца становилось всё меньше.
  Я очень скучал по маме. Ложась спать, непременно думал о ней. Шевеля в воздухе пальцами, мысленно плёл тонкую нить, призванную вновь соединить нас. Взывал к ней в темноте комнаты. Иногда сердце замирало: мне чудилось, будто незримая рука нежно касается моей, и её голос поёт колыбельную, а то и тёплые объятья, успокаивающие меня. В такие ночи я засыпал счастливым и умиротворённым.
  Даже сейчас, через много лет, в походном шатре, я ощущал незримое присутствие матери. Оно утешало в минуты отчаяния, помогало одолеть любые трудности. Я с лёгкой душой отдавался на волю провидения, чувствуя, что она здесь, всегда рядом.
  В конце концов, дрёма сморила меня, и почти тут же трубы заиграли по-будку.
  
  * * *
  
  Когда мы выбрались наружу, было ещё темно, но снегопад почти прекратился. Мы наспех подкреплялись остатками каши в котле - спасибо десятнику, успел подогреть - и порционными пайками, где были пшеничные сухари, полоски вяленого мяса и сухофрукты. Обжигаясь, запили всё это заваркой тонизирующих трав из дымящих кружек и бросились бегом относить свой скарб к обозу. Большой лагерь свернулся буквально на глазах, остался только гигантский квадрат вытоптанного снега с чёрными проплешинами там, где стояли шатры.
  Строились в свете горящих вокруг костров, рассчитывались по десяткам, после чего унтер-офицеры доложили центурионам о готовности. Напротив нас тем временем полковой волхв возжигал благовония перед кумирней императорской династии. Многоликий идол в центре бывшего лагеря, чёрный и до блеска отполированный, таращился сразу во все стороны, словно следил из какой-то иной реальности за тем, что творится в мире живых. Из огромного, в восемнадцать локтей, бревна были вырезаны все обожествлённые Наместники Небес: и первые вожди, покорившие древнюю протоцивилизацию, и основатели Бабиллы - новой столицы молодой страны, и завоеватели окраинных королевств, собиравшие по крупицам осколки былого колосса, и монархи многовековой застойной эпохи, и реформаторы Новой эры, при которых держава встала на путь прогресса и процветания. Их лики по спирали восходили к навершию, откуда голова ныне здравствующего императора строго смотрела на тех, кто ему присягнул. Иметь собственную веру, молиться своим богам, какими бы они ни были, никому не возбранялось, но каждый подданный должен был воздавать подобающие почести олицетворению великой династии, воплощению того, что было на данный момент официальной религией Импе-рии.
  Волхв, в своём лохматом полушубке более напоминающий бурого медведя, ревел не хуже косолапого, вознося хвалы божественным властителям. Он почасту раздувал в медной курильнице угли, сильно рискуя при этом своей длинной бородой. Судя по виду, она уже не раз примешивала к благовонным травам свой сомнительный аромат. Свя-щенный дым поднимался кверху, часто окутывая столб, как будто десятки деревянных носов жадно притягивали его к себе.
  По знаку служителя все мы почтили кумира ритуальным жестом - ударили левыми руками по сгибам правых. 'Стоять вам вечно, о Великие!' - пророкотал строй, и эхо прокатилось по окрестностям. А волхв воздел руки и произнёс формулу, завершающую моление: 'Примите поклонение от недостойных, о Великие! Насладитесь подношением нашим! Прославьте стяги Девятого на все времена!'
  Вскоре голову императора наверху охватила ловко накинутая петля, и двое солдат начали подкапывать столб. Когда с одной стороны образовалась изрядная яма, в дело вступили несколько отряженных десятков: одни толкали, другие тянули, третьи осторожно принимали на руки. Наконец тяжеленное бревно уложили на длинную телегу. Комель, обёрнутый просмолённой ветошью, тщательно очистили от земли, а сверху быстро натянули полог, ибо не должно показывать святыню лежащей.
  
  * * *
  
  Когда войско стронулось, до рассвета было ещё далеко. Дорога, скрытая под снегом, угадывалась лишь по едва заметной старой колее, да по чахлым голым кустикам на обочинах. Нашему десятку и ещё двум 'повезло': нас отрядили в голову колонны протаптывать путь. Десятки часто сменялись, зеркальные прожекторы светили вполне прилично, так что полк шёл без задержек.
  Из-за туч глянуло желтушное око луны, осветив запорошенный белым мир. Северный ветер дул прямо в лицо, замела позёмка, начал ощутимо пробирать морозец. Я поднял голову и посмотрел на открывающееся впереди небо. Колючие холодные звезды мерцали в разрывах облаков, несущихся нам навстречу. Наш десяток как раз сменился и шёл по уже утоптанному пути. Рядом со мной шли Краб и десятник, сзади тащились Мясоед, Торба, Дубарь и Чернявый, а впереди маячили две широкие спины - Слона и Каравая. Сбоку от них притулился как-то не под стать невысокий ростом, щупловатый Сморчок. Рогатые шлемы отсвечивали лунными бликами... Такая уж была уставная экипировка; может, чтобы врага страшить, а может, и в насмешку над женатыми солдатами.
  У нас здесь всем, кроме командиров, конечно, принято давать прозвища. Меня, например, прознав о моём недолгом студенчестве, нарекли Школяром, хотя при рождении я получил имя Юлиус. Отец дал мне его в честь великого воина и основателя династии властителей во времена протоцивилизации. Согласно семейному преданию, именно от них проистёк наш род. Не так уж давно, ещё при моём прадеде, дом Сезариусов был богат и весьма влиятелен в нашей провинции, но потом пришёл в упадок.
  Необъятное поле простиралось до самого горизонта. По этому пространству были разбросаны редкие перелески. Да ещё деревушки, где нас встречал и провожал громкий собачий лай. До того, как забрезжил рассвет, мы ещё несколько раз успели смениться в голове колонны.
   - Скоро выйдем к главному тракту, - объявил командир, заслышав отдалённый шум.
  И верно: едва солнечные лучи брызнули из-за дальнего леса, как мы, обогнув очередную рощу, стали свидетелями удивительной картины. Шагах в пятистах от нас с юга на север тянулась широкая дорога. По ней, тускло блестя металлом, пёрла длинная колонна шестиногих машин. Дым, грохот, свист и шипенье пара... Всё это производило довольно жуткое впечатление. Самоходы вышагивали степенно, не спеша, чем-то напоминая гигантских обожравшихся тараканов. Сновавшие меж ними фигурки людей казались совсем мелкими. Группам сопровождения приходилось спешить, каждой за своим транспортом. Ведь ничего не стоило, замешкавшись, угодить под лапы идущего следом чудовища.
   - Похоже, вовремя подоспели, - пробормотал десятник. - Головная ко-лонна ещё недалеко ушла.
  Мы приблизились к тракту и быстро развернулись вдоль него. Стяги девятого полка приветственно трепетали навстречу машинам легиона. Нас с самоходов тоже приветствовали. Вблизи я смог подробно их рассмотреть. Продолговатые стальные корпуса - более двадцати локтей в длину и около семи в высоту - держались на скрипучих суставчатых лапах, при этом дно плыло над землёй на расстоянии двух-трёх локтей. Шесть мощных, широко расставленных как у паука ног обеспечивали баланс конструкциям и плавный ход. Их широкие ступни мерно трамбовали заснеженную дорогу. На каждой корме располагалась закопчённая широкая труба, похожая на купированный собачий хвост. Оттуда валил густой дым. Время от времени заслонки на боках открывались, и клапаны стравливали пар. Ближе к носовой части машины имели небольшую округлую башенку, из которой торчала вперёд длинная труба с раструбом в виде драконьей морды. На носу проходящего мимо нас самохода под рельефным гербом Империи цифирной латынью был выведен номер - сто тридцать восьмой. Следом прошествовал сто тридцать девятый, потом сто сороковой...
   - Нам ещё долго ждать! - прокричал десятник, насилу перекрывая грохот и дребезг. - Наш номер шестьсот шестьдесят шестой.
   - Это же три шестерицы! - воскликнул я. - Три числа творения! Счастливейшее число!
   - Они по-иному считают... - Ветеран усмехнулся в усы и кивнул на север. - Один безумный пророк, весьма ими почитаемый, назвал его числом зверя и связал со многими бедами, ожидающими мир.
   - Откуда ты всё это знаешь? - удивился я.
   - В своё время значился в университете на историко-философской кафедре.
   - А здесь как оказался? - вклинился в наш разговор Краб.
   - Да так уж вышло, ребятки, - неопределённо ответил командир.
  
  * * *
  
  Солнце медленно ползло к зениту. Вдоволь насмотревшись на чудеса технического прогресса, многие из нас присели отдохнуть на возы. Вслед за каждой полковой колонной самоходов особняком двигались в два ряда повозки гужевого обоза. И было ясно почему: наши лошади у обочины поначалу ржали и бились, видя такой ужас, а потом попривыкли и несколько успокоились, только фыркали неодобрительно.
  Из окна проезжавшего мимо фургончика, сплошь разукрашенного срамными картинками, высунулись две круглых женских физиономии, тоже изрядно размалёванные. Одна из них сразу скрылась, чтобы тут же возникнуть в проёме задней дверцы. И следует прибавить, что проём этот просто не вмещал в себя того объёма всех её ничем не прикрытых прелестей. Впрочем, это не помешало их обладательнице демонстрировать свои достоинства в различных позах и гортанно орать во всю глотку:
   - Мальчики! Небось, соскучились по настоящей любви? Приходите, когда прибудем на место. Мы с Лили вас живо отогреем. Всего по империалу с человечка. Правда, Лили?
  Судя по возне в глубине передвижного борделя, Лили эта попыталась тоже показаться в проёме. Но безрезультатно: для этого ей пришлось бы скинуть свою товарку вниз, прямо в лапы хохочущих обозников. Впрочем, лапы эти и так хватали жрицу любви за что придётся, а та, смеясь в голос, отпихивала их босыми ногами.
   - Эх, хорошо бы заехать в такую, - похотливо облизнулся мой сосед и сделал жест, будто вожжи натягивал. - Вот только жалование ещё не выплатили...
  Походный бордель, провожаемый жеребячьими возгласами и похабными жестами, вскоре скрылся из виду. Очередная колонна механических чудовищ грохотала теперь мимо нас.
  
  * * *
  
  Уже к полудню подошли, наконец, наши машины, и полк десяток за десятком стал расходиться по своим номерам. Мы тоже приготовилась. Надо сказать, созерцание шумной колонны, протянувшейся от горизонта к горизонту, изрядно всем надоело.
   - Шестьсот шестьдесят четвёртый, шестьсот шестьдесят пятый, - вслух считал Сморчок своим гугнявым голосом. - Шестьсот шестьдесят седьмой... Эт-то ещё почему?! А где наш номер?
   - Эй! Стой! - Десятник махнул чумазой харе, высовывающейся из башенки шестьсот шестьдесят седьмого. - Где наш самоход?! Шестьсот шестьдесят шестой где?!
  Человек наверху сделал знак, призывая нас присоединиться к десятку, последовавшему за ним. Нам, собственно, ничего другого не оставалось. Его голова скрылась внизу и вскоре появилась снова. Приставив ко рту какую-то штуковину, похожую на большую закопчённую воронку, он принялся в неё орать. Надсаживался он не напрасно: кое-что можно было разобрать:
   - Эй, вояки! Ваш 'счастливый'... ...сортир ходячий... ...поломался в дне пути отсюда! А экипаж вашей таратайки... мать бы их... сброд тупой... Поломка... пара пустяков. Говорил им!.. Быки упрямые... ремонт... недолго. Если пойдёт хорошо... завтра должны... Ради всех шлюх, живых и дохлых... будут на месте. Пока идите за нами!.. Только, во имя всех богов, не лезьте под ходули... пришмякнет на хрен... мокрое место!
  Прокричав всё это, самоходчик скрылся в чреве железного зверя, а мы покорно поплелись за дымящим монстром, искоса поглядывая на скалящихся попутчиков из соседней единицы.
   - Хорошо ещё, что в такую погоду дым вверх уходит, - пробормотал Каравай. - А то наглотались бы до сблёва.
   - Это ж надо, до чего техника дошла! - восхищался с другого боку наш командир. - Раньше такие вот механикусы только в утопических прожектах встречались. А теперь - извольте видеть: боевые машины на паровом ходу. И в числе немалом!
  Так мы и брели до вечера меж двух шумных чудовищ, время от времени отмахиваясь от клубов пара. Одно хорошо: шли по утоптанной ровняге, а не вязли в глубоком снегу. А всевидящее око Великого светила таращилось нам вслед, медленно скатываясь на запад.
  Когда на тёмное небо высыпали золотые звёзды, на севере замерцали огни большого города. Машинный легион подходил к месту назначения. Более тысячи новейших боевых самоходов в сопровождении тринадцати новобранческих полков спешили соединиться с войсками северо-западного фронта, осаждавшим вражеский мегаполис. Вскоре показались шатры. На металле медленно вползающей в лагерь колонны заиграли блики от костров. Идти стало веселей: заранее предвкушался горячий ужин, тепло костра и отдых - одна из маленьких радостей солдата в его походной жизни.
  
  * * *
  
  Я сидел в одиночестве, задумчиво взирая, как пресыщенный пиршеством огонь медленно догладывает головни. Подошёл десятник, присел рядом.
   - Что не спишь? - спросил он. - Все уже давно храпят. Завтра у тебя трудный день... Первый бой, как-никак. Будем штурмовать Нотгем, так, кажется, называется этот город.
  Я повернулся в сторону городских огней. Лучи мощных прожекторов - и вражьих и наших - подметали ничейную землю перед земляным валом.
   - Не думаю, что там сейчас спят, - продолжал он. - У них ведь завтра большой праздник. Круглая дата: две тысячи лет от рождения их Мессии. Хороший же подарочек к юбилею приготовил им император.
   - Надо думать, и у них что-нибудь для нас найдётся, - предположил я.
   - Само собой... - Он взглянул мне прямо в глаза. - Ты сам-то откуда будешь?
   - Из Роума. Знаешь такой городок?
   - Как не знать! - воскликнул отставной историк. - Это же древняя столица существовавшей до нас империи. Ваш город примечателен уже только одними памятниками архитектуры, оставшимися от былого величия старого мира.
   - Да уж... Развалинами он теперь примечателен. Да и с тех растащили всё, что можно унести.
   - Жаль... Похоже, варварство у нас в крови. Не ценя прошлого, пытаемся возводить будущее.
   - А ты откуда родом? - в свою очередь поинтересовался я.
   - Не так уж и далеко от твоих мест. Я уроженец Бабиллы, наречён при рождении Мойсой. Хотя, если говорить о моём народе, родины у нас уже давно нет. Мыкаемся по свету, как перекати-поле. Религия и традиции - вот всё, что у нас осталось... что удалось сохранить за долгие века пребывания в лоне других культур.
   - И что же у вас за религия?
   - Как бы тебе сказать?.. Мы веруем в единого Бога, но не как новые мессианцы... не как эти. - Он кивнул на осаждённый город. - Мы до сих пор ожидаем пришествия Избранного.
   - Ну, ладно, пойду на боковую, - сказал я, вставая. - Надо выспаться перед завтрашним.
   - Иди, Школяр, отдыхай, - задумчиво проговорил Мойса. - Завтра у нас тяжёлый день.
  
  * * *
  
  Подготовка к празднику почти достигла стадии завершения. В зале приёмов накрывали длинные столы, развешивали гирлянды живых цветов из оранжереи, по углам расставляли курильницы с благовониями. Мажордом указывал, что куда поставить, умудряясь как-то организовать деловитое движение множества слуг. Но всё-таки главным распорядителем этих предуготовлений, держащим в руках все нити организации торжества, была моя мать, вдовствующая королева Сэксондии. Не упуская ни одной мелочи, со всем присущим ей вкусом и изяществом, здесь и сейчас она творила будущее празднество.
  Мои венценосные родители доверили воспитание единственного наслед-ника заботам нянек и искусству наёмных наставников, уделяя почти всё своё время делам государственным. Когда после долгой болезни, чья природа так и осталась неизвестной, скончался отец, мать приняла бразды правления и с головой, что называется, окунулась в большую политику. Действуя ис-подволь, искусно сплетая тончайшее кружево интриги, она быстро снискала безусловный авторитет при дворе и добилась изрядного влияния во всех сферах управления. Я даже сейчас, будучи полноправным властителем королевства, чувствовал себя рядом с нею безвольной марионеткой, которую дёргают за невидимые ниточки. Мне никак не удавалось определить, принадлежат ли мне мои собственные устремления. Особенно сильным сделалось это ощущение после того, как королева одобрила образование Северного Союза. Она часто говорила - то ли в шутку, то ли всерьёз, - что только женщинам с их тонким вкусом и безошибочной интуицией по силам вести государственную политику надлежащим образом. Удел же правителя-мужчины - возглавлять военную аристократию.
  Когда я вошёл в зал, она как раз что-то втолковывала церемониймейстеру. Я приблизился к ним, пожелал матери доброго здоровья и заодно поздравил с близким уже праздником. Церемониймейстер поклонился и тут же оставил нас по мановению её руки.
   - И тебя с наступающим, сынок. - Королева улыбнулась, глянув мне в глаза. - Как дела? Что твоя куртизанка?
   - Матушка, прошу вас, не называйте её так.
   - А как же мне её называть? Более подходящее слово звучит совсем уж неприлично.
   - Но я люблю её.
   - Благодаря твоему увлечению, в последнее время мы совсем перестали общаться.
   - Мне казалось, это вы меня избегаете, матушка.
   - Просто не хочу видеть вас вместе. А ты всё время проводишь с нею.
   - Но что же Вас смущает?
   - Многое. Даже если не принимать к вниманию её сомнительное проис-хождение.
   - Но это главное, да? И основная причина того, что сейчас закрутилось вокруг нас.
  Мать покачала головой:
   - Ты теперь являешься центральной фигурой не только нашей державы. На сцену вышли играть колоссальные силы. Речь идёт о полном переделе нашего мира, каким мы его знаем.
   - К чему вы клоните?
   - Я говорю о том, что твоё опрометчивое, скажем так, поведение подрывает вековые нравственные устои. Мы же не язычники какие-нибудь. Твоя персона не должна терять авторитет, а то не на кого будет опереться в эти трудные времена.
   - Я всё же надеюсь на вашу поддержку, матушка.
   - Не я скрепляла Независимый Северный Союз. - На губах королевы заиграла лукавая усмешка. - Я могу поддержать тебя при дворе, но дело не в нашем окружении, на наш век лизоблюдов, думаю, хватит. Я веду речь о внешней политике. Тебе непременно надо жениться, сынок.
   - Я уже понял, о чём весь разговор.
   - И не просто жениться, а укрепить наше положение среди союзных держав при помощи законного... и выгодного брака. И чем скорее ты на это решишься, тем лучше будет для всех.
   - Знаю... Мне уже и невесту подходящую назначили.
   - Запомни, Лэйдвиг, по настоящему войны выигрывают не полководцы на поле брани. Победа обеспечивается загодя, и делают её мудрые политики, смотрящие далеко вперёд и умеющие отречься, если нужно для дела, от своих желаний и амбиций. Даже от самих себя, в конце концов.
  
  * * *
  
  Празднество затянулось далеко за полночь. За окнами вспыхивали шутихи, и разноцветные отсветы подчёркивали неповторимость этой ночи. А ночь была и вправду особенной. Шутка ли, ровно двадцать веков от рождения Мессии.
  Сегодня Мэринда впервые сидела рядом со мной на праздничном пиру. Мы ели, пили, беззаботно болтали меж собой о разном, успевая наслаждаться и представлением. Я решил наплевать на придворные приличия и просто повеселиться, кто бы и что бы об этом ни подумал.
  Смакуя выдержанные нектары южных виноградников, я наблюдал за порханием полуобнажённых танцовщиц в центре зала, за их изящными пируэтами под нежную музыку, за огненными вихрями, которые они крутили вкруг себя на проволоках. Казалось, что они родились и всю жизнь провели в этом пламени, слившись с его сутью. Потом выбежали акробаты. Они делали сальто, едва не касаясь потолка, причудливо изгибались, со-ставляя из своих тел пирамиды и иные фигуры. Эти выступления завораживали своей зрелищностью, и, как правило, сопровождались громкими аплодисментами подвыпивших гостей.
  Затем шуты разыграли комедию. В ней владыка Бабиллской империи, околев от чрезмерных возлияний и обжорства, оказался в преисподней. Тамошние бесы воздали ему хвалы и почести за все его злодеяния; он даже получил некий чин в демонической иерархии. Разумеется, после ряда ритуальных издевательств и глумлений. Там же были и все его рогатые пращуры, которые, стремясь почтить новоприбывшего родственника, увенчали им свою пирамиду. Она, конечно, тут же развалилась под грузной тушей. Эта пародия на официальную религию юга изрядно меня потешила. Я в голос смеялся над уморительными ужимками и неумолчной трескотнёй актёров.
  Мэринда тихонько склонила голову мне на плечо, обхватила мою руку.
   - Как ты, милая? - тревожно справился я у неё. - С тобой всё в порядке?
   - Конечно, дорогой. Только вот устала очень. Голова тяжёлая, словно свинцом налита.
   - И не мудрено: уже утро скоро. - Я обнял её. - Надо отдохнуть. Пойдём в наши покои.
  Мы поднялись. Я, не стесняясь, поддерживал девушку за талию и, не об-ращая внимания на явственные шепотки, повёл её из зала.
  
  * * *
  
  Этот день мне не забыть никогда. Такое количество событий и потрясений, казалось, вместить могут только годы. Я же постепенно утратил ощущение реальности, наблюдая за всем как бы со стороны, как в неком кошмарном сне или бреду. Может, такое изменение восприятия и сохранило мой разум, но то, что отныне рассудок у многих претерпел значительные ис-кажения, это наверняка.
  Ещё до рассвета командование попыталось поднять боевой дух в рядах новобранческих войск воодушевлёнными пафосными речами: 'Никакой жалости к врагу! Самоотверженно, не жалея самой жизни, отстаивайте честь Великой Бабиллской империи! Да увенчаетесь вы в этой битве неувядаемой славой! Во имя всех богов и императора - вперёд!'
  Потом последовали обещания выдать жалование сразу же после штурма, причём за несколько месяцев сразу. Плюс вознаграждение, если нам удастся прорвать фронт. И, естественно, законные трофеи - всё, что воинство найдёт себе в городе.
  Когда затлел затяжной рассвет, мы переместились к месту непосредственных боевых действий. Самоходы развели пары и длинной цепью развернулись вдоль оборонительных рубежей, охватив город с юга широким полукольцом. За машинами цепью же растянулись пехотные группы сопровождения, по десятку на каждую. Наш 'зверь' так и не по-дошёл, поэтому нас до поры закрепили за шестьсот шестьдесят седьмым.
  Между нами и вражескими укреплениями лежало шагов восемьсот заснеженной ничейной земли. Небо над будущим полем битвы понемногу светлело. Чувствовалось, как медленно, тяжёлым снежным комом нарастает напряжение и у нас, и у противника на той стороне.
   - Ох, не нравится мне всё это, - пробормотал Мойса, глядя на белую, без единого кустика и былинки равнину впереди. - Вы, ребятки, когда двинемся, попрежь меня шибко не высовывайтесь. Нутром чую: что-то здесь не так...
   - Опять твоя старая жопень от всякой хрени просраться готова, - засмеялся молодой десятник сопутствующей единицы. - За машиной ведь пойдём, вперёд неё, небось, никто не сунется.
   - Я бы на месте наших начальников велел бы прощупать это поле ката-пультами. На всякий случай...
   - Срамных девок пощупаешь, если живыми останемся. Или вон солдатика молодого, если баб не любишь! - Он гнусно осклабился в мою сторону. - А наверху без тебя умных хватает. Сами знают, что делать надо.
  Наш командир ничего ему не ответил, только головой укоризненно покачал. Я же твёрдо решил при случае расквитаться с этим наглецом за грязный намёк.
  
  * * *
  
  Когда первые солнечные лучи осветили простор вокруг, прозвучал сигнал к атаке. Позади нас защёлкали, затрещали дальнобойные катапульты, гордость Империи. Со свистом в воздух взметнулись сотни керамических кугелей. Описав над полем дугу, они ударялись о земляной вал и даже залетали за него, размётывая вокруг огненные всплески. В один миг склон вала превратился в сплошную стену пламени. К лазоревому небу начали подниматься клубы жирного чёрного дыма.
  Вскоре трубы позвали в наступление и нас. Машины, лязгая сочленениями, дёрнулись и пошли. Мы вскинули самострелы и двинулись следом. Расстояние между нами и горящим валом неуклонно сокращалось. Шагать по глубокому снегу было нелегко, но мы, глядя только вперёд, едва это замечали. Была пройдена почти половина пути, а противник всё никак себя не проявлял, словно и не было там никого. Лишь огонь на валу начал постепенно угасать. По расчёту, горючая смесь должна выгореть к тому времени, когда цепь атакующих доберётся туда.
  Я покосился на Мойсу. Его, похоже, неприятельская позиция нимало не интересовала. Казалось, что он не столько смотрел из-за полуопущенных век, сколько напряженно прислушивался к чему-то, будто пытался уловить нечто запредельное. По моим ощущениям, расслышать что-то определённое в несусветном грохоте было выше сил человеческих.
  Мы прибавили шагу, чтобы нагнать самоход, как вдруг наш десятник завопил истошно:
   - Стоя-ать!! Всем осадить назад!
  Мы встали, словно наткнулись на невидимую стену, и с немалым удивле-нием воззрились на своего командира. Ещё с большим изумлёнием оглянулись на нас воины соседних единиц, поспешающие за своими машинами.
  И тут что-то глухо, как из-под земли, ухнуло, потом раздался треск. Ровное белое поле прогнулось под самоходами, а потом и вовсе разверзлось. Земля впереди резко вздыбилась. Я невольно попятился назад, когда меня обдало фонтанами снега и грунта вперемешку. Путь был преграждён широким рвом шагов тридцать шириной. На дне в чёрной жиже, среди поломанных брёвен, составлявших прежде настил ловушки, барахтались наши машины - ни дать ни взять жуки в навозе. Шестьсот шестьдесят седьмой всё ещё стоял на нескольких уцелевших ходулях, но и его верхняя башенка едва-едва выглядывала изо рва.
  Наш десяток - слава прозорливости Мойсы! - весь остался наверху. Другим группам повезло меньше: из них то по двое, то по трое солдат мед-ленно, но верно сползали по наклонным брёвнам вниз вместе с массами земли и снега. Опомнившись, многие начали карабкаться наверх, но некоторые уже по пояс погрузились в мерзкую кашу.
   - Это же земляное масло! - послышался тревожный крик.
  Вниз полетели концы верёвок, на них тут же повисли люди. Охваченный жутким предчувствием, я взглянул в сторону защитного вала. Огонь там догорел и теперь его склон зиял тёмными провалами открывшихся амбразур.
   - Шевелись!.. Сейчас начнётся! - орали вокруг.
  Мы напрягали последние силы, вытаскивая своих злосчастных товарищей, когда от неприятельских укреплений в нашу сторону с мерзким свистом понеслись тёмные шары.
   - Это конец! Берегись! - раздались истошные вопли.
  Толпа в панике отхлынула от ямы. Несколько человек из тех, кто почти выбрался, заскользили вниз, всё ещё цепляясь за бесполезные верёвки.
  Вражеские катапульты, похоже, были хорошо пристреляны: кугели первого залпа точно легли в ров. Вскоре там уже бушевало огненное море. К небу поднялась стена чёрного дыма. В ушах у меня ещё долго будут звучать жуткие вопли несчастных, каких мне ещё не приходилось слышать. Я не видел, что творилось на дне рва, да и не смог бы, даже если б захотел: нестерпимый жар заставлял нас пятиться всё дальше и дальше. Но отсюда, ещё можно было наблюдать отчаянную борьбу стальных титанов. Горящий шестьсот шестьдесят седьмой всё ещё пытался выбраться из ловушки по пылающим же брёвнам. Одно время казалось, что это ему удалось: нос самохода высунулся из ямы, передние лапы врылись в грунт на той стороне рва и начали вытягивать корпус. Но тут кругляк под ходулями разъехался в стороны, и тяжеленная масса раскалённого металла рухнула обратно.
  Потом из пламенной купели один за другим стали доноситься взрывы. Надо полагать, пар рвал котлы и броню. Нам пришлось упасть в снег, чтобы уберечься от раскалённых обломков.
  Наши снаряды теперь снова чертили небо в сторону неприятеля. Густая завеса дыма мешала разглядеть, что там происходит. Конечно, провалились не все машины, но от тех, что уцелели, толку не было: наступать они не могли и беспомощно стояли поодаль от широкого кольца пламени, которое ещё неизвестно когда прогорит.
  Нам приказали отступить. Большая часть самоходов погибла вместе с экипажами, а с ними и несколько сотен пехотинцев. Начальство рвало и метало, но нашло таки способ поправить дело. В огненном кольце, обрамляющем город, отыскалось несколько проходов, которые горожане, похоже, оставили для себя. В них немедленно вошли имперские войска. И нас срочно переместили к одному из них.
  
  * * *
  
  Ещё до полудня мы под прикрытием артиллерии без приключений преодолели широкий проход в огненной стене и в некотором отдалении от пылающего рва построились в две длинные шеренги. Я оказался в первой и получил тяжёлый прямоугольный щит такой величины, что за ним можно было укрыться целиком. Мало того, что толстые доски были обиты железом, снаружи ещё крепилась попона. Дескать, когда заработают вражеские дротометалки, мало не покажется, а в мягком, глядишь, и увязнут стальные 'подарки'. Воины второго ряда держали наготове самострелы.
  До горящих неприятельских укреплений было более трёхсот шагов. Им-перские катапульты исправно бомбили их жидким огнем, но толстенную зем-ляную подушку не брали даже утяжелённые ядра. Невдалеке от вала чернели обгоревшие останки имперского самохода, прорвавшегося мимо ловушек, но погибшего под массированным обстрелом.
  Командование армии решило поберечь оставшуюся технику и двинуло вперёд живую силу, не такую дорогостоящую. Да и на нашем жалованье эко-номия образуется.
  Тем временем между нами и огненной ямой начала выстраиваться в ше-ренги вторая линия атаки, составленная уже из ветеранов. На фоне пламени и дыма их вид был фантастическим: в косматых полушубках поверх панцирей, с рогами, торчащими из тряпья, которым были обмотаны шлемы, они походили на каких-то кошмарных бочкобрюхих демонов из нижнего мира. Их первый ряд имел такие же щиты с попонами.
  Пламя на валу заметно опало, когда сзади раздались команды полусотников. Мы двинулись в сторону противника. Шли плотно, плечом к плечу. Сомкнутые щиты образовали сплошную, движущуюся вперёд стену. Я считал шаги, каждый давался с трудом: снег был глубокий и рыхлый, амуниция тяжёлая. Первая сотня миновала более-менее благополучно. Чувствовалась только нарастающая тревога стрелков второго ряда, которые целились прямо между наших голов. Следующая сотня далась значительно тяжелее. С каждым шагом напряжение ощущалось всё явственнее, пот ручейками струился из-под шлема, хотя погода была далеко не тёплая. Старались не споткнуться, не разорвать строй, не нарушить монолит шеренги. Руки устали держать громоздкие щиты на весу, глаза же пристально следили за вражеской позицией.
  'Двести два, двести три...' - считал я про себя. Впереди открылись бой-ницы, в них что-то заблестело, донеслось частое потрескивание. Потом прокатилась волна глухих стуков, и раздались первые вопли. Удар был такой силы, что я опрокинулся навзничь, сбив при этом кого-то сзади. Так и лежал под щитом с разбитым лицом и оглушённый. Слегка очухавшись, я обнаружил, что из толстенных досок рядом с рукоятью торчат два зазубренных острия. Закалённые стальные наконечники были слегка скручены в виде штопора. Тяжёлые дроты пробили защиту из трёх слоёв, как лист прессованной бумаги, почти со ста пятидесяти шагов. Это весьма доходчиво сообщало о мощности стрелковых механизмов противника.
  Наконец, я решился выглянуть из-под своего укрытия. Вокруг творилось невообразимое. Недавно ещё ровные, в нитку, шеренги совершенно смешались. Многие солдаты падали, как подкошенные. Одних, как и меня, опрокидывало вместе со щитами. Другие пытались бежать назад, но таких быстро настигала смертоносная сталь.
  Совсем близко корчился в агонии Каравай. Из груди у него торчало окровавленное остриё, пробившее насквозь со спины и панцирь, и мощное тело. Словно большая загарпуненная рыба, он пытался судорожно схватить ртом воздух, в смертном ужасе вращал глазами... Потом взор его остекленел, а тело вытянулось и замерло.
  Но немало было и тех, кто всё-таки выдержал железный шквал. Они догадались укрепиться, встав на одно колено и упёршись щитом в землю. Под прикрытием таких вот сгрудившихся щитоносцев стрелки пытались прицельно обстреливать бойницы, но расстояние было слишком велико, так что не стоило, пожалуй, попусту тратить боеприпаса.
  Только тут я почувствовал какой-то непорядок во рту. Поворочал языком и с кровью выплюнул выбитый зуб. Потом повернулся набок, опёрся на локоть и попытался подняться так, чтобы щит всё время меня прикрывал. Это мне кое-как удалось. Я утвердился на коленях, надёжно упёр щит в землю - и тут же почувствовал всю силу очередного залпа. Моё прикрытие снова пробило, едва не покалечив руку: остриё вынырнуло между большим и указательным пальцами рукавицы. Долго так продолжаться не могло. Просто невозможно защититься хлипкими досками от железного ливня смерти. А ведь если подойти ещё ближе, дроты будут разить нас с гораздо большей силой. Я неустанно бормотал молитвы, призывал на помощь всех небесных покровителей нашего рода, просил у них защиты, сулил щедрые жертвы...
  Свист над головой возвестил спасение. Артиллерия, рискуя задеть и нас, снова начала бомбардировать вражеское укрепление. Одно из отверстий не успело вовремя закрыться, и я увидел, как туда влетел кугель и расплескался внутри фонтаном огня. А через миг-другой огненный поток снова разлился по склону вала, заставив противника плотно закрыть все заслонки и прекратить обстрел. Лишь в поражённой бойнице всё сильнее разгорался рыжий цветок пламени. Картина эта вызвала у нас ликующие возгласы и во-пли.
  К месту побоища, усеянному мёртвыми и ранеными, подошли цепи вете-ранов. Они тоже шли стеной, но, огибая нас, разомкнулись и дальше по-бежали уже толпой. Некоторые из них тащили грубо сколоченные лестницы и трапы. Часть новобранцев, выставив вперёд щиты, последовала за ними, а другие, подхватив стонущих раненых, двинулись к проходу, где уже сгрудились санитарные бригады с носилками. Я двинулся к валу, при-крываясь на всякий случай многострадальным своим щитом и стараясь не наколоться на острия дротов, торчащих с внутренней стороны.
  Горящие укрепления встретили жаром напиравшую стену щитов. Амбразуры, несмотря на огонь снаружи, начали открываться; атакующих явно намеревались встретить новым шквалом металла, а то и чем-нибудь похуже. И тут от толпы ветеранов в них полетели кувшины и бутыли с зажигательной смесью. Бойницы полыхнули, оттуда послышались отчаянные крики. В нескольких местах затрещали было смертоносные механизмы, тщась поразить имперских щитоносцев, но их быстро подавили огненными бомбами.
  Смрад возле догорающего вала стоял невыносимый. От зловонного дыма текли слёзы, першило в гортани. Дышать было сущей пыткой, и меня то и дело скручивали мучительные приступы кашля. Почти все ветераны дышали через мокрые повязки. Один из них, увидев, как меня колотит, протянул свою запасную. Я тут же надел её и кое-как выдавил слова благодарности.
  Огонь на валу почти погас, когда штурмовые группы, используя лестницы и трапы, полезли на обгорелое укрепление. Воины в полушубках только казались неуклюжими, препятствие они одолели на удивление быстро. Самые отчаянные выскочили, не дожидаясь щитов, на гребень. С той стороны раздался знакомый треск, и смельчаки горохом посыпались вниз. За земляной стеной нас опять поджидали дротометалки и не только они. Вскоре воздух наполнился жутким свистом. На валу и внизу среди нас стали лопаться вражеские кугели. Наши порядки снова смешались. Охваченные пламенем люди, носились с истошными воплями, а иные падали и катались по горящей земле. Жар и смрад способны были свести с ума, а враг всё добавлял и добавлял огня. Нам пришлось отступить, а если честно, бежать сломя голову из этого ада, бросив на произвол судьбы раненых товарищей.
  
  * * *
  
  Остановились мы только около всё ещё пылающего рва. Многих раненых и обожжённых тут же увели санитары. Из нашего десятка выбыло двое: погиб Каравай, а Мясоеду насквозь пробило бедро. Скрученные наконечники дротов превращали раны в сплошное кровавое месиво. От многих десятков в новобранческих полках осталась едва половина. Да и уцелевшие бойцы выглядели неважно. Люди устали, надышались всякой дрянью. Лица и амуниция почернели от копоти. Многие, обессилев, падали наземь, прямо в снег и грязь. У кого ещё оставались силы, те укладывали щит попоной вверх, садились на них и тупо пялились на рубеж, который так и не удалось захватить.
  Я также изнеможённо сидел на щите, отирал снегом кровь и грязь с лица. Только сейчас я почувствовал боль в разбитых губах, пощупал языком саднящую десну на месте выбитого зуба.
  Вдруг на нас упала тень, как от облака. Над головами парил красный дракон, искусно изображённый на боку огромного баллона.
   - Что это за хренацию наши запустили? - проворчал солдат, сидевший рядом со мной.
   - Не хренацию, а разведочный аэроскаф, - просветил нас оказавшийся поблизости офицер. - Будет положение неприятеля определять и передавать артиллеристам. Катапульты на этом участке уже ко рву перетащили. Так что начнём их дальнобойными из-за стены выкуривать. Наши ведь раза в два дальше ихних бьют. А иначе нам здесь не прорваться.
  И верно: через некоторое время с аэроскафа засверкали зеркальные вспышки. Артиллеристы, похоже, хорошо читали код, поскольку очень скоро ударили катапульты. Причём теперь кугели летели далеко за линию укреплений.
  Потом было новое построение и новая атака. Артиллерия обеспечила постоянное прикрытие, и на этот раз никто не помешал атакующим закрепиться на валу. Мощные катапульты Империи изрядно потрепали вражеские позиции, которые за стеной располагались уже на открытом пространстве.
  К занятому участку постоянно подходили новые подкрепления, и захват укреплений нашими войсками всё время расширялся в обе стороны. А ближе к вечеру командование предприняло массированный натиск накопленными силами, чтобы прорваться через выжженную территорию к городским кварталам.
  Мы же тем временем лопатами и ломами ковыряли земляной вал, делая широкий проход для боевых машин. До наступления темноты и после, тупо, как упёртые кроты, вгрызались в утрамбованный грунт, разламывали каменные панцири дотов, пока не явилась нам на смену следующая группа новобранцев. Наконец-то, у нас появилась возможность отправиться в лагерь и отдохнуть до утра.
  
  * * *
  
  Вернувшись в лагерь, мы всем кагалом двинули к казначейскому шатру и потребовали положенное и обещанное. Тем более что сменившие нас ребята свои деньги уже получили. Казначейские уже чем-то упились и теперь дрыхли, так что наш визит их не обрадовал. Полусонные, они принялись ерепениться и доказывать, что дела денежные делаются в дневное время. Но мы пригрозили, что разнесём их шатёр на клочки - после пережитого мы мало чего боялись, - и они, кряхтя и ворча, отомкнули сундук.
  Получив деньги, мы, презрев усталость и пустив мимо ушей предостере-жения десятника, вознамерились гульнуть. Никто не мог сказать, что будет с ним завтра, а сейчас душа требовала именно гульбы. Решили, как выразился Слон, 'взять пойла побольше и позвать шлюх потолще'. Недостатка в этом добре здесь не было: целая армия проституток, как из Империи, так и местных, обслуживала войско, исправно выкачивая жалование из солдатских карманов. Срамные шатры и кибитки стояли по краю лагеря, а рядом - питейные и игорные заведения. Лавки самогонщиков и продавцов зелий радовали широким выбором. Торговали выращенными на навозе блажными грибами, способными унести человека за пределы обычного мира, и жевательными травами, поднимающими настроение и снимающими уста-лость. Этот городок удовольствий и развлечений занимал едва ли не четверть лагеря, всячески ублажая более двухсот пятидесяти тысяч солдат, и приносил немалую выгоду мздоимцам из верхов. Война - хорошая кормилица для тех, кто знает, как её доить и во что вкладываться, чтобы прибыль была многократной.
  Ближе к полуночи мы завели к себе парочку мастериц своего дела. До этого наша компания вместе с ними уже изрядно приложилась к выпивке и травкам в питейном заведении, пытаясь изгладить из памяти кошмары прошедшего дня. Помянули Каравая, выпили за скорейшее исцеление Мясоеда, потом за победу Великой Бабиллской империи, затем ещё за что-то совсем уже несуразное... то ли за красоту наших женщин, то ли за благо-родство их профессии. Да без таких возлияний и не обойтись было: Торба отыскал самых дешёвых и далеко не самых привлекательных девиц, к которым, несмотря на дефицит средств, успел уже вчера слазить.
   - Зато на выпивку сэкономили, - оправдывался он. - А после неё и эти крокодилы хорошо пойдут.
  Насколько субъективно было его суждение, я убедился уже в нашем ша-тре, когда подошла моя очередь любиться с одной из наклоненных подруг. Дурея от выпитого и стараясь не смотреть вниз, я пытался возбудиться руками, прилаживаясь к тощей заднице страхолюдины. И тут меня вывернуло прямо на её голую спину. Осознав, что именно с неё льётся, она резко дёрнулась в сторону, лишив моё тело опоры. Пол вдруг поднялся дыбом и ударил меня в лицо. Хохот нескольких, ещё что-то соображающих товарищей раздавался вокруг каким-то демоническим лаем. Потом я ощутил тупой тычок в рёбра.
   - Вот урод! Всю обгадил, скотина! - услышал я, засыпая в собственной блевотине.
  
  * * *
  
  'Зачем мне дальше жить?' - спрашивал я себя, сидя в одиночестве у тела Мэринды.
  Её бледное лицо в неверном свете свечей казалось живым, будто она просто спит. Вот сейчас вздрогнут ресницы, откроет она глаза, потянется грациозно под накидкой и счастливо мне улыбнётся.
  'Не уследил, не уберёг! - Я то проклинал себя, то яростно стискивал кулаки. - Кто осмелился на такое?!'
  Ещё вчера утром мы обсуждали, как вместе пойдём на празднество в храме Единого, какие потом будут гуляния. Но вскоре Мэринда занемогла: её начал колотить озноб, и никакие согревающие средства не помогали. Доктора, тщательно обследовав больную, установили присутствие в крови токсичного вещества. Не помогло даже промывание желудка - слишком много отравы уже всосалось внутрь. Врачи не могли приготовить противоядие, поскольку род яда определить не удавалось. А для тщательного исследования требовалось время, которого не было. Пространство вокруг постели обросло штативами, руки девушки оплели трубки, через которые в вены поступали целебные жидкости. Искали свежую кровь определённого вида для полного переливания.
  Вскоре доставили всё необходимое, и операция началась.
  Я сидел рядом, держал любимую за руку. Она не хотела умирать, надеялась, что ей помогут, вытянут из тела отраву. И всё время просила, чтобы я был рядом:
  'Любимый, прошу тебя, не отлучайся никуда. Мне очень страшно... Не покидай меня, будь всегда рядом'.
  'Хорошо, родная, - отвечал я. - Ты только ничего не бойся. Всё обойдётся, всё будет замечательно. Я очень, очень люблю тебя'.
  Яд оказался коварным: свежая кровь вскоре начала сворачиваться, образуя гибельные тромбы. Это я потом узнал из заключения медиков.
  Мэринда отошла почти без мучений. По лицу вдруг разлилась смертельная бледность, она сильно стиснула мою руку. Испуганные глаза умоляли меня не оставлять, не отпускать её. Потом они закатились, пальцы ослабли, раздался не то всхлип, не то вздох с придыханием, как у ребёнка после долгого плача. И всё...
  Я долго не мог поверить в страшную правду, просил врачей сделать хоть что-нибудь. Один из них взглянул на трубки, тянущиеся к венам, легонько тронул шею, вздохнул и развёл руками.
  'Как такое могло случиться?!' - в отчаянии воскликнул я.
  'Тут нет нашей вины, ваше величество, - испуганно отвечали мне доктора. - Сделали всё по канонам медицинской науки. Мы ведь не первый раз переливаем кровь. Она была совместимой. Учли всё до последней мелочи. По-видимому, отрава распространилась по всем сосудам и дала такую специфическую реакцию на свежую кровь. Яд был составлен очень искусно, будто специально для её организма. Но мы обязательно установим, что это за вещество. Дайте нам только время'.
  'У вас его теперь более чем достаточно', - устало отмахнулся я.
  Отравить девушку могли только на праздничном пиршестве. Я велел учинить тщательное расследование. Наши приборы убрали со стола, едва мы вышли из зала. Узнать, были ли на них следы яда, уже не представлялось возможным. С пристрастием допросили всех, кто хотя бы подходил к посуде. Однако главного повара королевской кухни допросить не удалось: он то ли сам принял быстродействующий яд, то ли его кто-то отравил. В конце концов, следствие так на нём и замкнулось. Ведь именно через его руки прошли все блюда и напитки, что подавались на пиру. Непонятным осталось, почему он это сделал. Или по чьему наущению.
  Но разве это имело значение? Даже если бы я нашёл отравителя и разде-лался с ним, это не вернуло бы мне любимую. Ту, ради которой я жил в по-следнее время. А теперь всё стало бессмысленным, как будто передо мной вдруг разверзлась бездонная пропасть безысходности.
  Я сидел возле Мэринды до самого рассвета. Вспоминал наши счастливые дни, пока тусклый, безрадостный свет не просочился в окна огромного помещения. Затем две бессонные ночи дали себя знать: глаза закрылись сами собой, и я забылся.
  
  * * *
  
  Утром следующего дня мы выбрались из шатра едва живые, с красными глазами. Хуже всех выглядел Слон: оказывается, они с Дубарём всю ночь со-стязались, кто кого перепьёт. Выползти наружу он ещё кое-как смог, а вот встать не сумел, так в снегу и сидел. Дубарь по сравнению с ним выглядел просто огурчиком, хоть и лопал чуть не до утра. На командира же было жалко смотреть. С позеленевшим лицом он вышел из-за шатра и пожа-ловался:
   - Ну, и дрянь же эти грибы! Чуть все кишки не выдрало. А в мозгах муть какая-то...
  Я как раз вскрыл пакет с сухим пайком. Проблевался я ещё перед сном, выспался хорошо, так что аппетит меня не оставил.
   - Ты после всего этого ещё и жрать можешь? - изумился Сморчок.
   - Надо же восстановить силы после вчерашнего, - промычал я, пытаясь разжевать снедь с неограниченным сроком хранения.
   - Да-а... подкрепиться, пожалуй, не помешает, - согласился он. - Но я сперва хлебну чуток, а то башка разламывается...
  От дороги, что шла мимо нашего шатра к полевой технической базе, по-слышался лязг. Мы обернулись и увидели механического таракана. Цифры под гербом ясно подтверждали, что это прибыла наша машина. Невдалеке от нас она глубоко присела, почти коснувшись брюхом земли и высоко задрав суставы своих паучьих лап. Голова, до того торчавшая в люке верхней башенки, исчезла. Затем в корпусе что-то заскрежетало, застучало, словно изнутри лупили кувалдой. В стальном боку отверзся люк, и из него выпрыгнул весьма чумазый молодец. На груди у него красовались знаки имперского офицера. Он с удовольствием потянулся, попрыгал на месте, разминаясь, и бодрым шагом направился в нашу сторону.
   - Эй, пьянь! - весело крикнул молодчик. - Это не вы ли, случаем, наши сопровождающие?
   - Случаем мы, - угрюмо отозвался десятник.
   - Я так понимаю, что ты здесь за главного, - кивнул он на нашивки нашего командира.
   - Точно так! - ветеран, наконец, соизволил встать перед ним. - Я командир вверенной мне боевой единицы, причисленной к шестьсот шестьдесят шестому номеру, унтер-офицер третьей центурии девятого полка.
   - Хороша же у тебя единица, ничего не скажешь! - хохотнул офицер. - А я - командир вашего самохода.
  Тут он заметил выползающих из шатра полуодетых баб. Растрёпанные, с бодуна, да при дневном свете они казались ещё страшнее. Мойса даже застонал, прикрыв ладонью глаза.
   - Ба! Да вы ко всему прочему ещё и полные извращенцы, - скалясь, приговорил лейтенант. - Надо же! Таких ведь специально долго искать надо - одна другой краше. Как говорится, пьём всё, что в глотку льётся; дерём всё, что в руки даётся. Интересно, в вашей конуре ещё много таких?
  Мы переглянулись с мрачными усмешками. В нашей 'конуре' оставался только Сморчок с недопитым кувшином.
   - Милости просим, будешь почётным гостем, - подыграл ему Чернявый, широким жестом указывая на полог.
   - Нет уж, спаси меня боги! После того, что уже видел, я всерьёз опасаюсь. Кто знает, что вам в голову взбредёт, когда я нагнусь.
  Мойса рядом со мной проворчал себе под нос:
   - Когда в свою цистерну лезешь, нагибаешься, небось, балагур похаб-ностный.
  Из люков упомянутой цистерны несколько грязных физиономий с види-мым любопытством наблюдали эту сцену. Тут одна из девок заинтере-совалась нашим гостем и шагнула к нему.
   - А такому вот красавчику я и вовсе бесплатно отдамся, - расщедрилась она и повисла на шее офицера.
   - Вот это поворот! - лейтенант несколько опешил. - Что ж, нижайше прошу в нашу карету. Там тоже полно красавчиков. Кстати, если твоя подружка такая же бескорыстная, можно и её прихватить. - Потом он обратился к нам: - А вы поскорее приходите в себя. Скоро дадут сигнал вы-ступать.
  И вся троица направилась к самоходу.
   - Идите, девочки, идите! - крикнул вслед Дубарь. - Там ваши страшные задницы совсем прочернеют!
  Та, которая висла на офицере, повернулась к нему и молча потрясла ки-стью между ног, явно намекая на его мужскую несостоятельность.
   - Да, как и у всякого нормального мужика, - отпарировал Дубарь. - Это ведь только у Торбы вскакивает на то, что подешевле.
  Мы стали собираться. Привели в чувство вконец раскисшего Слона, проверили оружие, напялили амуницию. Многие из нас по примеру ветеранов приобрели косматые полушубки и обмотали шлемы тряпьём. Хоть и слабая, а надежда, что дрот потеряет в мягком убойную силу.
  По слухам, имперские войска уже заняли окраинные кварталы в юго-восточной части города. Но неприятель сопротивляется на диво яростно. Все улицы перекрыты баррикадами, почти каждый дом превращён в крепость. Выбивать же их артиллерией с поля не представлялось возможным из-за расстояния, да и город следовало захватить, а не выжечь. Другими словами, действовать предстояло машинным войскам. Проход в стене уже закончили рыть, и дорога самоходам была открыта.
  
   * * *
  
  Мы ехали, покачиваясь, на спине механического зверя, ощущая под ногами заметную вибрацию. Ехали и держались за ручки массивных откидных щитов. Они располагались двумя рядами наверху самохода и должны были защищать нас под неприятельским обстрелом, а пока помогали не упасть. С ними машина выглядела совсем уж диковинно, напоминая доисторического гребнистого ящера, чьё изображение я видел в одном из музеев Бабиллы.
  Наверх мы забрались по наружной лесенке, припаянной к боку самохода. Труднее всего было затащить по ней ещё не очухавшегося Слона, но, слава богам, и с этим справились.
   - Привяжите его к щиту ремнём, - посоветовал нам командир машины, высунувшись из башенки. - А то ненароком под ходулю сверзится.
  Рядом с ним вынырнула всклокоченная, уже попачканная копотью голова страховидной девки.
   - Ох, хороша, бесовка! - осклабился лейтенант. - Я её, пожалуй, в наложницы возьму.
  Он резко дёрнул плечом, снизу послышался шлепок. Девка хихикнула, повисла у него на шее и утянула в недра корпуса.
  Кроме офицера в экипаже было ещё четыре человека: механик, кочегар, водитель и наводчик-стрелок. Те из них, у кого не было сейчас срочных дел, занимались, надо думать, другой подругой.
  От ловушек убереглись около четырёх с половиной сотен самоходов, и все они двинулись на город. Мы быстро миновали проход в земляной стене и сейчас ехали по выжженному за ней пространству. Яркое утреннее солнце освещало множество металлических ручейков на чёрной равнине - несколько колонн техники двигались от вала к уже занятым нашими войсками городским кварталам.
  Широкая улица встретила нас тенью от обгоревших домов высотою в пять, шесть, а то и более этажей. Чувствовалось, что защитники пяди не отдали без боя. Пройдя захваченные кварталы, мы остановились. Поворот на другую улицу перегораживали деревянные загородки. По сигналам регулировщиков самоходы стали перестраиваться в две колонны. Невдалеке над городом, перекрывая грохот машин, разносилось тревожное звучание набатов.
  Из люка рядом со мной снова вынырнул лейтенант и, немного повозив-шись, начал вытравливать длинную кишку в металлической оплётке. На конце у неё был неширокий раструб.
   - Эй, парень! - обратился он ко мне. - Ты, вроде, потрезвее прочих. Вот тебе пенострухалка. Если, где-нибудь загорится - я про машину говорю, - направь раструб на пламя и поверни вентиль. Вот так...
  Из кишки в ближайшую стену ударила струя белой пены, и тут же - вен-тиль закрыли.
   - Понял? Ничего сложного здесь нет. - Офицер передал мне конец шланга. - Только держи покрепче, а не как письку, когда малую нужду справляешь. А то вырвется - и хрен потом поймаешь. И пену старайся зря не тратить. - Потом он обратился уже ко всем: - Ну, ребята, держитесь. За поворотом начинаем атаку. В конце следующей улицы стоят вражеские укрепления, их-то нам и предстоит таранить. Лупите из самострелов по всему, что движется. А главное, следите за крышами и верхними окнами, оттуда на нас любую дрянь могут сбросить или выстрелить. А сверху вы хуже всего защищены.
  Высказав всё это, он задраил люк. Только мой шланг скользил туда-сюда в маленьком отверстии.
  
  * * *
  
  Едва мы вынырнули из-за угла, как послышался знакомый противный свист и на нас понеслись вражеские снаряды. Впереди, менее чем в пятистах шагах от нас улица было перекрыта баррикадой. Сама она ничего серьёзного собой не представляла: брёвна, мебель и прочий хлам. Массированный удар оттуда пришёлся в основном по первому ряду самоходов. Улица озарилась движущимися кострами: машины горели, но неуклонно пёрли вперёд. Горело и внизу - пламя в изобилии разливалось по мостовой. Кроме кугелей в нас, похоже, швыряли ещё и литые чугунные ядра, от которых могучие механикусы вздрагивали и гудели не хуже набатов. Нашему тоже чуть не достался такой подарочек, булыжники рядом с ходулей так и брызнули.
  Солдаты пытались тушить свои машины из таких же шлангов, как у меня, а заодно и себя самих. Многие срывались на горящую мостовую, и их дотаптывали идущие следом монстры. Обстрел был плотный. Казалось, за баррикадой стояло не менее десятка орудий.
  Мы прошли не менее половины расстояния до баррикады, когда передний самоход развернулся поперёк улицы горящей грудой искорёженного металла. Его изломанные ходули всё ещё дёргались в механической агонии. Нас каким-то чудом ещё не задело в этом аду, но теперь мы оказались полностью открыты огню катапульт.
  Шестьсот шестьдесят шестой резко повернул и с удивительной прытью шмыгнул в узкий переулок, который я прежде не заметил. При этом железный бок зацепил угол здания, едва не обвалив его. Место, которое мы только что оставили, заполнилось разрывами снарядов.
  Шум сражения сразу сделался глуше. Самоход двигался по неширокому коридору между домами. Наверху что-то мелькнуло, и рядом, чуть не задев машину, разбился кувшин. На брусчатку под нами излился поток пламени.
   - Следите за окнами наверху! - крикнул десятник. - Снимайте их оттуда!
  Свистнуло несколько дротов, и из оконного проёма вывалился человек.
   - Получил своё, гад! - радостно воскликнули сзади.
  Вскоре мы выбрались на широкую улицу. Не останавливаясь, промчались между неприятельскими укреплениями и нашей атакующей колонной, рискуя получить и от тех, и от других. Но, слава богам, благополучно достигли спасительного переулка на той стороне. Снова про-должили бег по гулкому проходу, пока не открылся простор следующей улицы.
  Крутой разворот на скорости заставил нас вцепиться во всё, что можно, чтобы удержаться на стальной спине. Сзади что-то лопнуло, потом раздался короткий лязг - кто-то слетел на мостовую. Оказалось, что ремень, которым мы привязали Слона, не выдержал нагрузки, а сам он, похоже, забыл, что надо крепче держаться. А может, просто был не в состоянии.
  Впереди всего в сотне шагов открылась вражеская баррикада. Снаряды из-за неё перелетели через нас, направляясь к рядам машин вдалеке. Мы же стали для обороняющихся полной неожиданностью. Они не успели ни перезарядить катапульты, ни перенацелить. Заработали, правда, дротометалки, но особого вреда не причинили: дроты просто отскакивали от металла корпуса и щитов. А нам лишь пригнуться пришлось.
  Расстояние до укрепления быстро сокращалось. Огненная струя из трубы на башенке лизнула баррикаду по всей её ширине, и деревянный хлам занялся ярким огнём. Тут же наш самоход, лязгая и фыркая паром, взобрался на неё. Открылись катапульты и стрелковые машины, от них в панике разбегались солдаты. Огнемёт вновь плюнул пламенем, поджигая и орудия, и людей. Пошла в ход уже наша дротометалка на носу машины, полив толпу смертоносной очередью. Мы тоже разрядили самострелы в мечущегося неприятеля.
  Мне запомнился молодой солдат, совсем ещё мальчишка, который растерянно стоял перед надвигающимся на него кошмаром. От страха он не мог бежать, так же, как не смел поднять бесполезное для защиты оружие. Беспомощный взор испуганных глаз в ужасе скользил по нам, умоляюще встретил мой взгляд за нацеленным в него самострелом. Палец дрогнул на спусковом крючке, и нас на миг соединил росчерк металла. Я не промахнулся, хотя и не осознал ничего толком. В пылу сражения тело само реагировало на ситуацию; не напрасно нас учили. Я не видел, как он упал, не до него было, глаза уже искали новую цель. В битве все мы становились бездумными механикусами для убийства, выкованными в кузнице безжалостной системы. Сознание же отмечало события с запозданием и как-то отрешённо. А ещё в голове крутилась мысль, что это сейчас враги растеряны, а когда опомнятся, не преминут ударить в спину.
  О железный корпус прямо подо мной разбилась бутыль с зажигательной смесью. Вспыхнуло пламя, снизу дохнуло жаром. Я лихорадочно схватил шланг и, высунув раструб за край щита, направил струю на огонь под каким-то невообразимым углом. Далеко высовываться из-за прикрытия не очень-то хотелось. Пена била под таким давлением, что чуть не вырвала его из рук. Так или иначе, но я всё-таки совладал с бешено дёргающимся шлангом. Постоянно рискуя нарваться на неприятельский дрот, мне кое-как удалось потушить пожар на боку машины.
  Слегка обгоревший и капающий пеной шестьсот шестьдесят шестой миновал неприятельскую позицию, оставив за собой горящие механизмы и тела. Уцелевшие враги рассеялись за домами, слишком деморализованные, чтобы оказать какое-то сопротивление.
  Наш самоход остановился, поджидая своих собратьев. Первые машины уже появились на пылающей баррикаде. Мы же, ощетинившись само-стрелами, непрестанно озирались. Наконец люк в башенке открылся, явив свету чумазую рожу командира.
   - Ну, ребята, взяли мы её! - радостно крикнул он.
   - У нас потери, - доложил десятник. - Боец, которого мы давеча ремнём к щиту прикрутили, сорвался на повороте. Не знаю, жив ли ещё.
   - А-а, ты про капрала, который совсем никакой был, да? - вспомнил офицер нашего Слона. - Если жив, так его санитары подберут. Не возвра-щаться же за ним...
  Рядом с ним вынырнула совсем уже чумазая девка. Её, похоже, здорово мутило то ли с непривычки, то ли с бодуна, то ли от духоты внутри.
   - Ну, как, ягодка, понравилось тебе с нами кататься? - осведомился лейтенант.
  Ответом были рвотные массы, которые она извергла прямо на корпус машины.
   - Это ж надо, как ты нашу таратайку попачкала, - шутливо ужаснулся самоходчик. - Ну, ничего, подышишь свежим воздухом, тебе и полегчает.
  
  * * *
  
  Колонны двинулись дальше по улице, до поры не встречая серьёзного сопротивления. Башенка нашего 'зверя' украсилась знаменем с имперским драконом. Шестьсот шестьдесят шестой возглавлял шествие по праву заслуженного штурмовика, первым взявшего неприятельскую позицию и обеспечившего проход остальным. Командир машины с видом победителя стоял в проёме люка в обнимку со вконец очумевшей шлюхой. Её подруга, которую недавно вывернуло, не захотела больше сидеть в душном чреве самохода и пристроилась за одним из щитов. Протрезвев, девки, похоже, сообразили, во что они спьяну - сдуру вляпались.
  Гул набатов становился всё отчётливей и громче. Когда машина подошла к перекрестью улиц, откуда доносился явный шум, мы вскинули самострелы, ожидая чего угодно, но за поворотом оказалась лишь толпа горожан с пожитками. Спешили они, по-видимому, в центр города. Одни везли свой скарб на ручных тележках, другие просто тащили в узлах. На руках у женщин плакали малые дети.
  Мы появились позади неожиданно, как воплощённый кошмар. Поначалу они остолбенели, тупо глядя, как на них надвигаются шумные ме-таллические чудища, окутанные дымом и паром. И не столько на все машины, сколько именно на нашу, головную. Чувствовалось, что она вызвала у местных откровенный ужас. Потом раздались истошные вопли, и ступор сменился паническим метанием. Позабыв о вещах, люди бросились врассыпную, как стайка шугнутых от кормушки воробьёв, пытаясь скрыться где угодно: в домах, в переулках, в подворотнях. Командир же шестьсот шестьдесят шестого пронзительно свистел и весело орал им вслед какую-то похабщину.
  Пространство перед нами освободилось довольно быстро. Лишь несколько стариков, увечных и женщин с детьми, испуганно жались к зда-ниям, не успев нигде спрятаться. Имперская армада продолжила шествие, топча тележки, узлы и прочее барахло, брошенное владельцами.
  Следом за техникой двигались отряды пехоты, ветераны зачищали кварталы, оставшиеся позади самоходов. Нам тоже вскоре пришлось спешиться, поскольку с крыш и из верхних окон стали всё чаще стрелять и метать зажигательные бомбы. Всё чаще машины останавливались, обрабатывая огнемётами подозрительные дома. Всё чаще нам приходилось обследовать тёмные дворы и проходы, рискуя угодить под вражеский обстрел, а потом бегом догонять свой транспорт.
  Когда я сунулся в очередной проулок, навстречу мне внезапно выскочила тёмная фигура. Я моментально отскочил в сторону и разрядил в неё самострел. Выстрел отбросил человека к стене. Широко выпучив в ужасе глаза, на меня смотрела молодая женщина. Из развороченной груди, пробитой насквозь зазубренным дротом, хлестала кровь. Она медленно сползла по стене, оставив на кирпичах алую полосу, и застыла. Взгляд её померк, но казалось, будто женщина смотрит сквозь меня и серые здания куда-то в неведомую даль, словно что-то там привлекло её посмертное внимание.
  Только тогда я разглядел, что в руках у неё не было никакого оружия. Не знаю, зачем она куда-то спешила в это жуткое для города время. Даже смертная мука не смогла обезобразить её красивое лицо.
   - Ну, что ты там возишься? - послышался рядом голос десятника. - Кто это?
   - Не знаю... - разлепил я губы. - Это случайно вышло. Она выскочила на меня, а тут темно... Всё случилось слишком быстро.
   - Пойдём отсюда поскорее. Ей уже ничем не поможешь. Не хватало, чтобы на нас стали вешать убийства мирных жителей.
  Мы, пятясь, отступили из проулка и пошли дальше, держа оружие наготове. Обстановка требовала обострённой бдительности, у меня же перед глазами стояло лицо убитой мною красавицы.
  Вскоре колонне пришлось остановиться: впереди улица между домами была перегорожена стеной свежей кладки. Высотой она была до окон третьего этажа, а какой толщины, оставалось только гадать. Тут же из-за неё полетели кугели, и нам пришлось отступить. Вскоре выяснилось, что такие же стены перегораживают и соседние улицы. Это приостановило дальнейшее наступление наших армад.
  
  * * *
  
  Я вёл самоходную четырёхколёсную машину вверх по склону холма. Сочная зелень откосов блестела в лучах полуденного солнца. Дорога с удивительно ровным покрытием привела меня к аккуратному двухэтажному домику. Стены его под самую крышу были густо заплетены вьюнком, розовые чашечки цветков широко раскрылись навстречу светилу.
  Остановившись возле дома, я выключил тихо рокочущий механизм и вышел. Запах газов, отработанных машиной, быстро улетучился, сменившись пряными цветочными ароматами. Птицы, перепархивая с куста на куст, весело щебетали. Внизу, у подножия холма, раскинулось большое озеро. Под лёгким ветерком вода рябила, отсвечивая яркими бликами. Тенистая дубрава на том берегу серебрилась листвой на солнце. По бирюзовому небу невдалеке с шумом плыл странный летательный аппарат, похожий на огромную серебристую птицу. Распластав скошенные назад крылья, он медленно снижался к городу.
  Дверь скрипнула, и я обернулся.
   - Папа! Папочка приехал!
  Ко мне бежали две девчушки одна другой меньше в коротеньких весёленькой расцветки платьицах. А на крыльце стояла босиком и улыбалась... Мэринда, живая и здоровая. На ней была белая блузка и чёрная короткая юбка, выше колен. Ветер играл её дивными, почему-то сейчас белокурыми волосами. А глаза светились счастьем.
  Разум отказывался верить. 'Как же так? Она же умерла... Или врачи ошиблись, приняв за смерть глубокий сон? А во сне она справилась с ядом. А может, сном была вся моя нелепая жизнь, жизнь властителя, а вернее сказать, бесправнейшего раба всевозможных условностей. Конечно! Такое существование не может быть ничем иным, как кошмаром!' Всё это вихрем пронеслось в голове.
  На меня с разбегу налетели два мягких шумных комка плоти - живейшее доказательство реальности бытия. Мои дочки! Я подхватил обеих на руки. Мне тут же вспомнилось, как привозил их из родильной клиники, как растил, как воспитывал. Старшую мы назвали Эльзой, а младшую - Кэти. Вспомнилось и то, как на одной из студенческих вечеринок познакомился с Мари, будущей матерью моих детей.
  А этот дом? Его купил отец, когда я был ещё совсем маленьким. Маль-чишкой я облазал в нём каждый закуток, знал его от крыши и до погреба. Каким же огромным он мне тогда казался! Вспомнил, как боялся в раннем детстве заходить один в тёмный подвал. Как однажды, сильно нашалив, прятался от отца пол дня на чердаке.
   - Папочка, а что ты нам привёз? - отвлёк меня от воспоминаний звон-кий голосок Эльзы.
   - А вот сейчас сами увидите.
  Я направился к багажной дверце автомобиля. Там была целая гора покупок. Девочки сразу же в них зарылись, выискивая гостинцы. Я рассмеялся и извлёк на свет красивые упаковки, которые они тут же принялись потрошить.
  Нагруженный пакетами и коробками я пошёл в дом. Скрипнула под ногой рассохшаяся ступенька, та самая, которую уже давно хотел заменить, но всё руки не доходили. Мари чмокнула меня в губы, забрала часть ноши, и мы вместе зашли в блаженную прохладу холла.
  Вскоре всё семейство собралось за обедом в столовой. Готовила моя жена исключительно. Мы с удовольствием ели телячьи бифштексы с тушёными овощами к гарниру, потом - творожную запеканку под сладкой подливой. Свежая земляника в глубокой фарфоровой миске душисто пахла на середине стола. Я разлил по бокалам прохладное рубиновое вино четырёхлетней выдержки. Девочки пили гранатовый сок. Ветер тихо играл занавесками в настежь открытых окнах. Мы с Мари беззаботно болтали во время трапезы. Девчушки весело лепетали о своём, смеясь во весь голос.
  После обеда мы, обнявшись, сидели в увитой плющом беседке, глядя с высоты на сверкающую озёрную гладь. Нас окружали привычные звуки: голоса наших детей - они играли неподалёку, - птичий щебет, стрёкот кузнечиков. Свежий ветерок приносил дурманящие запахи трав и цветов, и душа моя преисполнилась умиротворением. Мари, разомлев, склонила ко мне голову. Я хорошо видел ложбинку меж двух полушарий, соблазнитель-но оттопыривающих её блузку. Туда спускался золотой крестик на цепочке, совсем не похожий на знак Всевидящего Ока в треугольнике - символ, который принят был там в моих видениях.
  Чем же была та, другая жизнь? Наваждением? Бредом наяву? Навязчивым кошмарным сном? Или всё-таки чем-то большим? Мне не хотелось вникать в это. Здесь и сейчас я был счастлив, и ничего иного не на-до было.
  Солнце перекатилось по небосводу и, выглянув из-под карниза беседки, начало припекать голову. Но жена дремала у меня на груди, и я не стал дви-гаться, чтобы не потревожить её. Просто терпеливо сидел под солнцепёком и смотрел на горизонт, затянутый зеленоватой дымкой. Сидел и лениво размышлял. Я старался расслабиться и не думать о событиях, которые будоражили мир в последнее время. Мысли мои были о родителях - они сейчас жили в городе - и о том, что надо бы их навестить.
  Вдалеке над городом набирала высоту большая металлическая птица. Голову мне, по-видимому, прилично напекло: в лицо бросился жар, в ушах зашумело. Я решил, что больше нет резона высиживать под горячими лучами, и попытался разбудить Мари. Но ей пока не хотелось просыпаться.
  В глазах мельтешило, но я всё-таки заметил, что самолёт летит как-то странно. Он как будто взял курс прямо на наш холм, чего раньше никогда не бывало, и приближался с каждым мгновением. Тут до меня дошло, что это был не шум в ушах, а звук приближающегося летательного аппарата. Жуткий вой всё нарастал, становился громоподобным. Металлическое тело машины, нестерпимо блестящее на солнце, уже заслонило полнеба. Я в ужасе смотрел, как на нас валится ревущее чудовище. Мелькнули мысли о детях, о жене. Что теперь с нами будет? Всё вокруг завибрировало, заходило ходуном. Мир рушился на части...
  
  * * *
  
  Я очнулся. Взмокший от жаркого пота я лежал на постели, вокруг суетились лекари. Меня чем-то укололи, потом поднесли к носу вату, пропитанную едкой дрянью. Я чихнул.
   - Наконец-то вы очнулись, ваше величество, - радостно объявил лейб-медик. - Мы начали бояться, что потеряем вас.
   - Что случилось? - спросил я и едва услышал свой голос.
   - Сегодня утром вас нашли на полу в глубоком обмороке, и с тех пор мы стараемся привести вас в чувство. Но вы всё не приходили в себя. Более того, началась лихорадка, поднялся сильный жар. Мы приняли все необходимые меры и только сейчас, уже ближе к вечеру, добились успеха. Я так рад, что всё обошлось! Мы сначала подумали, что вас тоже отравили, но кровь оказалась чистой. Скорее всего, причиной стало глубокое эмоцио-нальное потрясение. Но теперь вашему здоровью ничто не угрожает, хотя постельный режим и полный покой я считаю совершенно необходимыми. Следующие пару дней вы будете под моим наблюдением.
  Я несколько рассеянно слушал всё это, пытаясь собраться с мыслями. И вдруг меня как обухом ударило: я вспомнил, что потерял любимую, потерял целый счастливый мир.
   - Где Мари?
   - Что, ваше величество? - переспросил лейб-медик.
   - Где тело Мэринды? - выдавил я, через силу произнеся это жуткое слово - 'тело'.
   - Тело девушки забрали родственники для погребения. Думаю, её уже похоронили.
   - Как?! - Я попытался вскочить. - Почему без меня?!
   - Что вы! Лежите! Вам нельзя вставать! - осадил меня врач, силой удер-жав на ложе. - Вам вредно волноваться. А уж о том, чтобы идти куда-то и речи быть не может.
  Я уступил и откинулся на подушки, разом утратив все свои силы.
   - Простите, ваше величество, но обычай требовал похоронить её именно сегодня. Вы всё равно не смогли бы присутствовать...
  Опустошённый, я тупо уставился на складки балдахина. Какое это теперь имело значение? Мне не верилось, что тот странный мир, в котором жили мы с Мэриндой - или Мари? - и в котором у нас родились дети, был всего-навсего сном или бредом. Слишком уж он был ярок и насыщен. Правда, явь уже этой действительности изгладила из памяти некоторые подробности тех грёз. Я уже не помнил, как звали моих дочек; не помнил, были ли там у меня отец с матерью; не помнил, куда ездил и откуда приехал на нелепой колеснице. Но хорошо помнился дом на холме, широкое озеро внизу и наше безоблачное счастье. Помнился и кошмарный летательный аппарат, который мигом всё это порушил.
  Через некоторое время я решился рассказать доктору о моём видении, стараясь восстановить все подробности. Несмотря на слабость в теле, в голове у меня прояснилось. Врач внимательно выслушал меня, а потом прокомментировал на свой лад:
   - Ваше величество, я понимаю, сколь тяжела ваша утрата, понятно мне и желание любой ценой снова оказаться с любимой. Ваш сон, назовём его так, носит символический характер. Все нереализованные мечты насчёт этой девушки, возможность иметь общее потомство, ваш подразум - ну, то начало в вашем существе, которое неподвластно сознанию, - как бы воплотил в этом сне, интегрируя образы под влиянием непреодолимого желания. И чем сильнее оно бывает, тем явственнее и ярче переживается в грёзах.
   - А откуда непонятные механизмы и аппараты? А бытующий там странный уклад жизни, весьма отличный от нашего, но в чём-то всё-таки схо-жий?
   - Тут дело в вашем богатом воображении. Ему ничего не стоило транспонировать образы обыденного мира в фантастические. Но в основе лежат наши реалии, в том числе и технические, с которыми вы хорошо знакомы.
   - Слишком складно всё у вас выходит, господин толкователь сновидений, - сказал я с некоторым разочарованием.
   - Естественно, ваше величество. Я ведь, помимо всего прочего, являюсь заслуженным членом коллегии школы сущностного анализа, - самодо-вольно заявил он.
   - Ладно... А как вы думаете, что нас ожидает после жизни? Есть ли что-то за гранью смерти?
   - Ничего там нет, - уверенно ответил врач. - Прекращение функционирования систем организма навсегда прерывает и деятельность сознания. Вопреки мистическим суждениям, современная наука не находит никаких объективных доказательств жизни духа после физической смерти.
   - Но она не находит и доказательств обратного, - возразил я.
   - А зачем доказывать, что белое не есть черное или что человек не летает? Во всяком случае, за всю свою многолетнюю практику мне не случалось наблюдать субстанцию, именуемую душой.
   - Может быть, вы не там искали или не под тем углом наблюдали? Мяс-ник, разделывающий тушу, тоже не может, а главное, не желает пред-ставлять, сколь бурно это функционировало, когда было живым и целым.
   - Вам угодно сравнить мою деятельность с мясницкой? - иронично осведомился он.
   - Вовсе нет. Я лишь так... для примера.
   - Ваше величество, вам бы сейчас не метафизикой заниматься, а сосредоточиться на выздоровлении, - подвёл врач итог нашей беседе. - Сейчас вы нужны стране, как никогда ранее.
  Я отступился. К чему вся эта бесплодная дискуссия? К чему перевирать друг друга, доказывая свою точку зрения? Один поглощён академическими амбициями и отстаивает укоренившийся авторитет научной догмы, а другой ищет утешения в грёзах. И в этих словесных трениях оба далеки от понимания друг друга, а что хуже всего, далеки от познания реального положения вещей. А может, каждый пытается скрыть свои сомнения, свой страх перед неизвестным, причём не от собеседника, от себя самого, старается утвердиться, доказывая при помощи неповоротливой огра-ниченной человеческой речи некую иллюзию истины, в которую сам же начинает верить? Чепуха это, будто истина рождается в спорах. В спорах рождаются только сомнения и новые иллюзии.
  
  * * *
  
  Позже, этим же вечером меня навестила мать. Нас оставили с нею наедине. Она прошелестела юбками траурного платья к резному креслу, что стояло возле кровати. Воссела и пристально на меня посмотрела.
   - Как ты себя чувствуешь Лэйдвиг? Ты такой бледный...
   - Пока сносно, матушка.
   - Меня очень опечалило всё это... и нелепая смерть девушки, и твоя бо-лезнь из-за неё. Соболезную тебе, сынок.
   - Так вы тоже скорбите? Но ведь теперь никто не мешает вам проявлять ко мне свои материнские чувства.
   - Меня всегда раздражал твой цинизм, Лэйдвиг.
   - А меня - ваше лицемерие, матушка.
  Королева хотела ответить что-то резкое, но вовремя сдержалась, поджав губы.
   - Поверь мне, сын, я желаю тебе только добра, - продолжила она затем.
   - А почему не нашему королевству? - сыронизировал я.
   - Понятия 'король' и 'королевство' практически тождественны.
   - Быть посему, матушка. Но я почему-то полагаю, что ваш визит к моему одру объясняется не одним лишь сочувствием.
   - Опять ты язвишь... Я понимаю, конечно, что ты на меня обижен. И твоё подавленное состояние тоже понимаю. Я даже чувствую себя виноватой за все эти недомолвки между нами. Возможно, я не самая лучшая мать. Ты уж прости меня, Лэйдвиг.
   - Вы тоже простите мою неучтивость, матушка, - смягчился я в свою очередь.
  Какое-то время мы молчали. Мать задумчиво перебирала чётки длинными суховатыми пальцами. Тонкая, еле заметная улыбка рассеяно скользила по её лицу. Наконец, как бы очнувшись от транса, она решила прервать затянувшуюся паузу:
   - Не хочу тебя волновать, но последние новости с фронта неутешительны.
   - Что случилось? - спросил я спокойно, словно речь шла о чём-то обы-денном.
   - Враг прорвал оборону Нэтгейма. Теперь бои идут на улицах города. Да и на юго-восточном фронте нашим войскам пришлось отступить.
   - И теперь уже всё пропало? - не без сарказма осведомился я.
   - Это от тебя зависит, сын. Так же, как и недавнее решение дать бой Им-перии.
   - Вы думаете, сейчас я в состоянии хоть что-то изменить?
   - Думаю. Точнее сказать, уверена, что только ты и сможешь поправить положение. Армии и ополчению нужен настоящий вождь. Народ пойдёт только за тобой, за королём Сэксондии. Ты и только ты поведёшь его к победе над язычниками. Что же касается союзников... Войска Гэллтонии уже посланы к нашим границам.
   - А что Прэндия?
   - И это тоже зависит только от тебя. Ты получишь помощь, столь нужную нашей стране, в обмен сам знаешь на что. Время ещё есть, но лишь до тех пор, пока твои верные подданные сдерживают натиск Империи на юге.
  Королева поднялась с кресла. Потом наклонилась ко мне и поцеловала в лоб.
   - Выздоравливай поскорее, Лэйдвиг. Весь народ нуждается в тебе. И помни, сын, себе мы не принадлежим. Монархи служат стране и народу.
  
  * * *
  
  Озираясь и держа самострел наготове, я пробирался вглубь затянутого дымом города. В конце улицы меня ждали. Красивая молодая женщина с простреленной грудью печально смотрела мне прямо в глаза. Рядом стоял юноша с васильковыми глазами, которому так и не помогла его железная кираса. За ними из тьмы выступали ещё тени... Наверное, до кого тоже добралась моя смертоносная сталь.
   - Зачем ты меня убил? - спросила она. - Я ведь тебе ничего не сделала. Я просто спешила к своим детям. Они у меня маленькие, а маленьким одним дома страшно.
  Передо мной возник образ: двое малышей скорчились в углу небольшой комнаты, а в окно бьёт струя пламени из огнемёта. Помнится, сквозь рёв огня пробивались тогда чьи-то крики...
   - А меня призвали оборонять город, даже стрелять из этой штуки толком не научился. - Молодой солдат приподнял своё оружие. - Я ведь у матери один, а она тяжело больна. И до сих пор не знает, что со мной случилось.
  Я стоял, не в силах шевельнуться. Пытался что-то сказать и не мог выда-вить ни слова.
  Меня накрыла какая-то тень. Яркое пламя ударило в колышущуюся мглу передо мной, и тени вспыхнули. Потом сверху, как коршун на цыплят, низринулся дракон и вмиг разметал на куски женщину и юного солдата. Разделавшись с ними, он повернул жуткую морду ко мне и рыкнул:
   - Что ты их слушаешь, дурень?! Ты должен уяснить, что все они враги. Если не ты их сейчас, так они тебя потом. Ты мне присягнул. Без меня ты ни-кто. Только служа мне, ты будешь чего-то стоить.
  Кошмарная пасть снова распахнулась и извергла в землю передо мной ослепительный клуб огня...
  Жмурясь и моргая, я попытался прикрыться рукой от света лампы, которую держал надо мной десятник. Я лежал в тёмной комнате на голом полу, и меня знобило. За окнами тоже была темнота, чуть подсвеченная заревом отдалённых пожаров. Тревожная ночь продолжала властвовать над городом.
   - На вот, укройся, - десятник набросил на меня что-то тяжёлое и плотное. - А то, гляжу, совсем замерзаешь. Так и заболеть недолго.
  Тяжёлое и плотное оказалось добротным шерстяным одеялом. Я быстро под ним согрелся. Здесь же, на полу храпели, стонали и ворочались остальные мои товарищи.
  Командир присел со мной рядом, увидел, что я не сплю, и решил завести разговор.
   - Ну, что Школяр, познал всё очарование войны? Вижу, несладко тебе пришлось в последние дни. И дело тут, сдаётся мне, не в усталости и не в смертельном риске. Дело в совести, которая не велит отнимать чужие жизни, хотя бы и ради высоких целей. И сколь же высокими они должны быть, чтобы это оправдывало потерю хотя бы одной, даже самой никудышной жизни? И можно ли после этого вообще говорить о высших целях?
   - О чём это ты, Мойса? - разлепил я губы.
  Он ответил улыбкой человека, который многое на этом свете повидал:
   - Я в армии уже двадцать с лишним лет. Где меня только не мотало! На востоке, за Негрепонтом, приводил к покорности диких горцев. За тёплыми южными морями участвовал в походах вглубь огромной ливийской пустыни и дальше, в страны, где люди черны, как ночь, а солнце полгода плавит камни и испаряет озера, а другие полгода дарит жизнь невиданно буйной растительности. Был почти везде, куда простиралась десница Империи. А сейчас вот топчу вместе с вами земли севера.
   - Но разве Великая Бабиллская империя не несёт всем этим народам блага цивилизации?
   - Может, и несёт... Но если точнее, не несёт, а насаждает, приклеивая пошлый ярлык 'цивилизация'. А благо ли это для них? Вовсе уж спорный вопрос. Но то, что война приносит им тысячи смертей и упадок их собственной культуры, это уже бесспорно.
   - Так может, им не стоило сопротивляться. Зачем противиться неизбеж-ному? Глядишь, и без крови бы обошлось.
   - А как бы тебе понравилось, Школяр, если бы в твой дом пришли чужаки и принялись в нём хозяйничать? Под прикрытием каких-то идей или просто по праву сильного, а? Да ещё твердили бы неустанно, что, мол, облагодетельствовали тебя. За всеми этими идеями скрываются лишь безмерные амбиции сильных мира сего: стремление подчинить всё своему контролю и неутолимая жажда наживы. Мало кто способен смириться с этим. И вот льются реки крови, пустеют города и целые страны, а гордые вожди и властители превращаются в жалких вассалов Империи. Северные государства не пожелали обретаться в таком положении и объединились против нас. Их можно понять. Большая часть северных лесов вырублена и вывезена за бесценок на юг, а ведь деревья у них до сих пор почитаются священными. Сеть трубопроводов, проведённая ими же, гнала бесплатный газ в имперские города. Хлеб, скот, ткани стоили в этих странах много дороже, чем в метрополии, потому что Империя навязала северянам гра-бительские тарифы. Любой неурожай мог обернуться здесь голодом. Но не это их объединило. Их сплотила религия, нетерпимая к многобожию, а всё прочее лишь приложилось. И вот: Северный Союз подписан, газ перекрыт, сырьё и продукты не экспортируются. Нашему императору показали шиш, а это ли не повод для войны? А хвалёный технический прогресс? Он в первую очередь служит войне. Изобретаются, совершенствуются, оттачиваются всё более сокрушительные орудия и машины. А зачем? Чтобы усмирять непокорных.
   - Если ты так ненавидишь войну, так почему же давно не бросил воевать?
   - Хороший вопрос... - Мойса вздохнул. - Ещё в университете я занимался вещами, которые не шибко нравились властям. Наконец, мне понадобилось куда-то скрыться, а лучшего места, чем армия, не нашлось. Здесь все обезличены, можно раствориться в однородной массе легальных убийц. Но в душе я не таков, хотя на моей совести немало смертей. Не смешно ли? Бороться против системы насилия - и долгие годы служить её орудием...
   - Значит, ты против насилия? И в то же время - исправная деталь машины беспощадного подавления, да?
   - Я просто пытаюсь выжить, Школяр. В этом главная слабость и главная сила солдата. А проще сказать, необходимость... Отнимать чужие жизни, чтобы выжить самому.
  
  * * *
  
  Как мы потом узнали, Слону повезло. Машины его каким-то чудом не раздавили. С несколькими переломами и сотрясением мозга его уложили в лазарет. Похоже было, что пролежит он долго.
  Бои в городе не прекращались. Ночные вылазки как с той, так и с этой стороны, никому не давали покоя. Горящие кварталы то тут, то там оглашались воплями и свистом кугелей.
  Ночевали мы в более-менее целых зданиях, по очереди дежуря в оцепле-нии. Да и во внутренних помещениях приходилось выставлять часовых: враги, знающие в своём городе все ходы и лазейки, уже не раз учиняли тихие диверсии. Местные, незаметно минуя оцепления, пробираясь по дренажным системам, подвалам, крышам и чердакам, вырезали по нескольку десятков человек за ночь. Каждое утро повозки с телами солдат Империи отправлялись в сторону лагеря.
  Штурм укреплений самоходами успеха не принёс. Более того, оказался буквально самоубийственным. Оставляя на улицах груды искорёженного ме-талла, механикусы бесславно отступили. Те же, кому всё-таки удалось подойти к стенам вплотную, угодили под град дротов и бутылей с зажигательной смесью. Протаранить толстенную кладку ни в одном месте не удалось. Их обгоревшие корпусы так и валялись возле неприступной преграды. А в атаках живой силой смысла и вовсе не было: улицы насквозь простреливались неприятельскими катапультами.
  Тактику поменяли, сделав ставку на просачивание штурмовых групп через здания и внутренние дворы кварталов. Потери были чудовищные: каждый угол, каждый проём, каждое помещение таили или засаду, или смертоносную ловушку. Но в целом тактика оправдалась: наших было больше, вот и давили числом. Оставляя за собой мертвых товарищей, мы захватывали комнату за комнатой, этаж за этажом, здание за зданием, квартал за кварталом, пока, наконец, не вскрыли кольцо защиты. А за ним в отдалении нас уже ждала следующая стена, повыше прежней. И так далее. Машины теперь стали совершенно бесполезными.
  Вскоре центральные районы города оказались в плотном кольце. Укрепления внешнего вала были полностью нейтрализованы, окраинные кварталы и улицы заняты войсками Империи. К осаждённым не было ни входа, ни выхода. Но горожане не собирались сдаваться. Они разбирали строения по камушку и возводили на улицах всё новые препятствия. И не только. Кто-то догадался замуровывать целые этажи в ключевых зданиях, отчего они превращались в неприступные крепости.
  Нам выдали ранцевые огнемёты. Под прикрытием стрелков мы ходили по переулкам и дворам, поливая всё вокруг струями огня. Когда удавалось, подпаливали верхние этажи и крыши удерживаемых врагом строений, а после того как они прогорали, перебирались туда по шатким мосткам из соседних зданий и начинали штурм. Медленно, шаг за шагом, неся несусветные потери, но мы всё-таки сжимали кольцо.
  Спустя месяц, а может, и больше - я потерял счёт дням в этом аду - этот трижды проклятый Нотгем всё-таки капитулировал, выговорив у нашего ко-мандования жизнь для оставшихся своих обитателей. Обошёлся он нам безумно дорого: от первоначального состава новобранческих войск машинной пехоты (хотя теперь мы можем с полным правом зваться ветеранами) осталось чуть более трети. Оно и понятно: мы были для военачальников чем-то вроде медной разменной монеты.
  Погиб Дубарь, сорвавшись с мостков в проём между домами. Чернявому задело дротом левое предплечье, но его оставили в строю, сочтя ранение лёгким. Торбе обожгло лицо. Его полечили недолго, кое-как поставили на ноги и с незажившими ещё рубцами определили годным к дальнейшей службе. Стал он страшен, как демон, но в лазарете ему сказали, что так даже лучше: враги будут пугаться. Сморчку в одной из рукопашных схваток напрочь выбили передние зубы. У него, и раньше-то гугнявого, стало вовсе не разобрать ни слова.
  В награду мы получили трёхдневный отдых и позволение брать в это время, что захотим в городе. Но только в тех домах, что не опечатаны командованием. Само собой, нам достались лишь развалины и трущобы, которые и грабить-то лень.
  А через трое суток нас, потрёпанных и похмельных после разгульных дней отдыха, собрали для нового похода. Командование армии северо-западного фронта торопилось. Надо было двигаться на север.
  Наш путь теперь лежал на столицу этой страны.
  
  
  
  
  
  Великое Мировое Древо простирает свои могучие ветви в бесконечность, позволяя проявиться бесчисленным мирам, что на них произрастают. Великий Змий обвивается вокруг всего сущего. Его гибкое тело скользит по широкой ветви передо мной, преграждая дорогу. Шипя, он протягивает свою лапку к сияющей впереди сфере реальности. После чего, там их можно различить уже несколько.
   - Где она? - спрашиваю я его.
   - Уже вкусила свой выбор и ждёт тебя.
   - Ты можешь показать мне точное место?
   - Не стоит в этом деле со мною советоваться. Ты же знаешь, что логика лукава. - Он ехидно подмигивает мне. - Ты сам справишься. Ведь я - это ты, только призванный разделять. Вот потому и существует такое многообразие.
   - Хорошо, поищу сам.
  Я прислушиваюсь к своему наболевшему сердцу, стараясь ощутить ту тончайшую нить, связующую нас через вечность. Мне чудится её зов, поначалу слабый, как нежный росток, пробивающийся к свету сквозь толщу земли, но с каждым мгновением делающийся всё громче и отчётливее. Теперь я явственно ощущаю зов всем своим существом, и не только ощущаю, но и понимаю, от какой сферы он исходит.
   - Я выбрал, Великий Дух Разделения.
   - Что ж, приятного тебе познания, - шипит он, пропуская меня.
  
  
  
  
  
  ЧАСТЬ II: ПЕРЕПУТЬЕ
  
  Время медленно, тягуче течёт в заснеженном мире, подобно кисельной реке. Тракт широкой полосой тянется вдаль за горизонт. Лязгающим потоком движутся по нему железные колонны, каждым своим шагом приближая конец здешнего королевства.
  Изредка попадаются городки и селенья, чаще всего оставленные обитателями, хотя порой окрестности и оглашаются набатным звоном. Заглядывать туда нет ни времени, ни охоты, ни приказа. Думается, успеем ещё и провиантом разжиться, и привести к покорности местные власти.
  Двухсоттысячная армия, оставившая Нотгем, спешит, чтобы вовремя со-единиться с войсками северо-восточного фронта. Предполагается великое сражение с наспех собранными ордами северян, наконец-то осмелившихся на полноценный бой. Поговаривают, что их войско намного превосходит наше численностью, но сколочено из цивильного сброда, почти необученного и вооружённого чем попало.
  Наш десяток хоть и поредел в нотгемских баталиях, но всё равно считается образцовым: в строю осталось более половины солдат. Не то, что прочие. Сохранили мы и номерной знак, поскольку боевая машина уцелела. Нас даже отметили за успешное взятие неприятельских укреплений в числе первых. Сейчас десяток пополнился пятью воинами из других ущербных единиц, оставшихся без командиров.
  Весельчак, Рукоблуд и Циклоп с чёрной повязкой на правом глазу когда-то состояли в одном десятке и теперь держатся несколько особняком от нас, о чём-то между собой переговариваясь. Ближе к нам пристроились Тёртый и Перекошенный - уже из разных единиц с незавидной судьбой. Левая сторона лица у Перекошенного изуродована длинным шрамом, идущим от виска через всю щёку. В результате внешний угол левого глаза опустился, да и рот стянут в какой-то вечной жуткой ухмылке. Он старается не поворачивать к собеседникам дефектную щеку и говорит, что шрам, полученный ещё в юные годы, изрядно испоганил ему жизнь.
  Остаются позади снежные холмы и равнины под низким белёсым небом. В пути мы уже без малого три дня. Ещё два раза по столько таким же маршем, и откроется вид на здешнюю столицу. А пока, переняв у самоходов их механическое упорство, идём и идём навстречу неведомой судьбе.
  
  * * *
  
  Утром четвёртого дня армии северо-западного и северо-восточного фронтов встретились и слились в единое воинство. Теперь полмиллиона солдат Империи будут противостоять превосходящим силам северян, которые быстро к нам приближаются.
  На пятые сутки показались войска противника. Имперские армады, заранее рассредоточившись, поджидали их, выбрав удобную позицию среди холмов.
  Мы со своими машинами стояли в самом центре авангарда, так что могли без помех наблюдать всё самое важное. Я видел, как горизонт впереди весь почернел: почти миллионная людская масса медленно двигалась в нашу сторону. Казалось, что скорлупа мира вдруг прохудилась там, где небо сходится с землёй на севере, и теперь сама тьма извергается из неведомых пределов, растекаясь по белому полю, грозя захлестнуть нас и утопить.
   - Экая силища собралась! - послышался голос Циклопа, беспокойно взирающего на всё это единственным глазом. - Сколько же их прёт, а?
   - Большую часть сакского авангарда составляет ополчение из местных, - поспешил сообщить десятник.
   - И что это значит? - спросил я.
   - А то, что они вооружены по-мужицки: топорами и вилами. И очень сомневаюсь, что у них много стрелкового оружия. - Он чуть помолчал и добавил: - Я, конечно, не говорю о пращах, излюбленном оружии туземных пахарей. Тем более, если начнут их раскручивать в такой тесноте, то быстрее своим же головы порасшибают.
   - Ничего, прорвемся! - весело сказал Тёртый. - Нам ли каких-то мужиков бояться?
   - Численное превосходство и толковая тактика тоже немало значат, - возразил командир. - А уж если их успели чему-то обучить...
  Северяне встали от нас на расстоянии примерно двух выстрелов дально-бойных катапульт. Сплошная стена неприятельских солдат, казавшихся издали совсем мелкими, застыла, чего-то ожидая. Началось томительное противостояние враждующих сил под свинцовым небом, простёршим от горизонта и до горизонта мохнатое покрывало размахрившихся туч.
  
  * * *
  
  Я стоял на вершине холма. Белый жеребец нетерпеливо поигрывал подо мной, готовый по первому намёку галопом пуститься вниз, в гущу событий. А пока я наблюдал их в зрительную трубу. Полоса неутоптанного снега шириною почти в две тысячи шагов разделяла армии. Вполне достаточно, чтобы вражеская артиллерия не достала до наших передовых шеренг. К намеченным местам быстро подвозились наши стрелковые механизмы. Большинство катапульт было прэндийского производства, их дальнобойность не намного уступала имперским.
  После того, как я посетил восточного соседа, и моя помолвка с Глэфири-ей всё же состоялась (свет не видывал более чопорной и циничной девицы), монарх Прэндии пообещал предоставить до ста тысяч отборных солдат в самое ближайшее время. Мне пришлось заверить его, что брак будет заклю-чен сразу же после победы. Его войск мне сейчас как раз и не хватало.
  В составе моей армии было тридцать тысяч пехотинцев и пятнадцать ты-сяч конников из Гэллтонии. И мой кузен готовил ещё столько же к отправке. Что же до собственных регулярных войск, их удалось наскрести по стране свыше полутора сотен тысяч, из которых треть приходилась на кавалерию. Так что имперская конница раза в три превосходила нашу числом.
  Я никогда бы не решился выйти с такими силами против хорошо обученной имперской армии, если бы не семьсот с лишним тысяч ополченцев. Они в спешном порядке собирались под знамёна Сэксондии для борьбы с вражескими ордами. Толком такое войско королевство не в силах было вооружить. Слава Единому, многие пришли со своим оружием или с подходящим вместо него инструментом. Обучить их как следует не было времени. Самое главное было, чтобы они вовремя подчинялись приказам, не нарушали строй и не мешали тактическому замыслу. Если такое случится - всё, конец. А так, в массе, они представляли собой огромную силу. Её только надо умело направить, и она сомнёт врага мощным напором.
  За передовыми рядами, состоящими из ополченцев, выстраивалась регу-лярная пехота, в арьергарде рассредоточивалась артиллерия. Авангард должен был накатить на вражеские позиции, а затем нарочно отступить, выманивая неприятеля под обстрел. После этого с флангов выдвинется пехота и при поддержке конницы возьмёт противника в клещи.
  Этот план довольно тщательно проработали в штабе нашей армии, где было немало опытных тактиков. Главная опасность виделась в самоходных машинах врага, почти неуязвимых для пехоты или конницы. Следовательно, их надо, во что бы то ни стало заманить под огонь нашей артиллерии.
  С холма хорошо были видны самоходы южан, более всего похожие на гигантских уродливых жуков. Окованные стальной бронёй, они стояли через равные промежутки впереди неприятельского авангарда. Напротив них за широким полем глухой стеной выстроилось наше ополчение. Знамёна враждующих сторон трепетали на ветру над противостоянием двух армий. Имперцев на вид было значительно меньше, чем защитников королевства. Казалось, ничего не стоит раздавить их нашей людской массой. Но это была только видимость. Я знал, что бабиллские военачальники опытны и искусны, а солдаты превосходно обучены.
  
  * * *
  
  Шло время над Стэновскими Дубравами. Так назывался этот округ при городке Стэн, славившийся некогда дубовыми лесами, ныне вырубленными под корень и вывезенными в метрополию. Зима, в этом году особенно суровая и снежная, спрятала под белым покровом оставшиеся местами пни и колоды - жалкие останки некогда величественных дубрав. Лишь изредка встречались одинокие деревья, сделавшиеся гнездовьями ворон.
  Издалека, с северо-востока, ветер донёс отзвук набатов. Наступал час полуденной службы, час молитвы и хвалы Единого. Народ не оставлял упований на помощь Всевышнего в борьбе против нечестивых язычников.
  Мне вспомнилась последняя встреча с Его Святейшеством. Он был очень опечален тем, что разбушевавшееся толпы разнесли в столице и нескольких других городах Сэксондии храмы приверженцев южной религии.
  'Империя нам это не простит', - тихо сказал он мне.
  'Империя много чего нам не простит, - отвечал я с деланным равнодушием. - Стоит ли так переживать из-за этого?'
  Он взглянул на меня и сокрушённо покачал головой.
  'Из-за этого боюсь, стоит. Язычники терпимы ко многим верованиям. Но это даст имперцам повод провозгласить войну священной'.
  Я пожал плечами.
  'Какая теперь разница, как войну назовут? Они от своего всё равно не отступятся'.
  'Ты не представляешь, чем это всё может обернуться. Это ведь не за се-верным морем капища дикарей разрушать, чем часто тешились слишком ретивые служители Единого'.
  Он ненадолго замолчал, как бы собираясь с мыслями, затем продолжил:
  'Теперь храмы Единого, считай, обречены, да и вся наша религия поставлена под удар. Империя получила прекрасную возможность сокрушить основу основ Северного Союза'.
  'Значит, Отче, будем уповать на благоприятный для нас исход войны'.
  Старик снова посмотрел на меня и улыбнулся.
  'Твой оптимизм мне нравится. Что ж, сын мой, будем молиться о благо-приятном для нас исходе'.
  
  * * *
  
   - Ваше величество... - Голоса военачальников вернули меня к действи-тельности. - Всё уже готово... Пора начинать... Промедление ничего нам не даст...
   - Что ж, начнём! - Мой голос прозвучал решительно и твёрдо. - Двигайте вперёд авангард. Действуем, как предусмотрено планом сражения.
  Вскоре послышались сигналы к атаке. Широко разлитая по полю серая масса дрогнула и медленно, как бы нехотя, поползла в сторону бабиллских позиций. Мало-помалу она набирала ход по белоснежной равнине, хотя глубокий снег наверняка мешал продвижению. Приглушённый бой барабанов задавал ритм шествию. Люди шли на смерть за свою родину и за монарха, пославшего их, плохо вооружённых и неумелых, под прямой удар отборных убийц.
  Время словно замедлило свой бег, пока я, прижав к глазу окуляр, напряжённо считал шаги своих шеренг навстречу имперскому войску. Первые цепи преодолели уже половину пути, оказавшись в пределах досягаемости вражеских катапульт, но движение не замедлялось ни на миг. Неприятель пока не проявлял особой активности. За авангардом сдвинулась регулярная пехота, загораживая собой перемещаемую следом артиллерию. Лошади с трудом волокли по полю тяжёлые орудия. Мы надеялись обескуражить имперцев внезапностью обстрела, и пока надежда эта ещё оставалась.
  С той стороны вдруг взвились тёмными точками к небу кугели, направляясь в сторону наших войск. Взвыли сигнальные трубы, и людская лавина перешла на бег, сломав, конечно, строй. Воздух над полем наполнился многоголосым рёвом, напоминающим шум исполинского водопада. Партия керамических шаров взорвалась огненными всполохами среди бегущей толпы. Чуть погодя взлетела следующая стая, уже с укороченной дугой полета, потом ещё короче. Залпы чередовались с удивительной чёткостью, ни один снаряд не пропал впустую. Казалось, что друг друга сменяют несколько рядов хорошо пристрелянных катапульт. Волна ополченцев, не сбавляя скорости, двигалась всё дальше, оставляя позади проплешины пылающей земли и горящих людей. Сколько же народу гибло почём зря при этом сомнительном манёвре?
  Немного не дойдя до цепи неприятельских самоходов, поредевший аван-гард резко сбавил ход, а потом и вовсе остановился, словно наткнулся на невидимую преграду. В трубу я видел, как ополченцев передовых шеренг принялись косить имперские дротометалки. Люди валились как снопы под смертоносным шквалом металла. Задние же ряды всё ещё продолжали напирать по инерции, и порядки скомкались совершенно. Началась сумя-тица.
  Протрубили отступление, и теперь уже совсем бесформенная, потерявшая последнюю видимость какой-либо упорядоченности масса людей подалась назад и принялась быстро набирать ход в обратном направлении, оставляя за собой сплошной ковёр из убитых и раненых. И тут же за ними, размётывая стальные ливни дротов, двинулись неприятельские машины. А следом и шеренги солдат, похожих в своих рогатых шлемах и мохнатых полушубках на жутких двуногих быков.
  Отступление, а вернее сказать, беспорядочное бегство продолжалось. Вражеские подразделения двигались за отступающими в ловушку. Высота, на которой мы стояли, давала хороший обзор, и можно было видеть, как на флангах пехота, которая состояла из уже лучше вооружённых и обученных ополченцев, начала обтекать с двух сторон позиции противника. Пока всё шло по намеченному плану.
  Но имперская техника вдруг вся разом остановилась, так и не выйдя из-под прикрытия своей артиллерии. Неприятельские орудия продолжали обстреливать бегущую толпу, зато их авангард всё ещё находился вне зоны досягаемости наших.
   - Что случилось? - спросил я своих офицеров. - Почему они останови-лись?
  Военачальники обескуражено переглянулись.
   - Не знаем, ваше величество, - ответил один из них. - Похоже, осторожничают... решили пока не лезть на рожон.
  Я нахмурился.
   - К чему тогда были все наши жертвы? И к чему весь этот ваш хвалёный план?
   - Но ведь благодаря нашему манёвру имперский авангард значительно выдвинулся вперед. Что же касается жертв... без них не обходится ни одна война.
  Я ещё раз окинул взглядом военные действия внизу.
   - А нельзя ли выдвинуть вперёд наши катапульты, чтобы накрыть их машины? - поинтересовался я.
   - Ваше величество, перво-наперво надо остановить отступающий аван-гард. А иначе он просто сомнёт наши позиции. Мы, конечно, передислоцируем артиллерию... но не в этот критический момент.
  Я больше ничего не сказал. Повернулся и продолжил наблюдение за полем битвы. Имперцы, не переставая обстреливать уже изрядно поредевших беглецов, принялись передвигать катапульты вслед за са-моходами.
  В скором времени обезумевшая от страха толпа приблизилась к плотной стене нашей регулярной пехоты. Сигналы мало вразумляли её, это уже был единый организм, движимый паникой. Передние ряды, может, и рады бы были остановиться, почти вплотную приблизившись к наставленному в них из-за щитов частоколу пик, но задние, не видя этого, гонимые лишь ужасом, продолжали давить на них. Сомкнутый строй пикинёров вынужден был отступить на несколько шагов, пока крайние к ним ряды беглецов отчаянно пытались затормозить собой всю лавину. Скорость бегства заметно поубавилась, но остановиться людская масса всё-таки не успела. Подали сигнал поднять древки, но многие не сумели это вовремя сделать, так как толпа двигалась неравномерно, и немало людей погибло, нанизавшись на острия. В некоторых местах давление было таким мощным, что шеренги бывалых вояк, не выдержав напора, прорывались. Наконец, общими усилиями бывший авангард удалось остановить.
  Пока пехота в центре останавливала толпу ополченцев, наши фланги значительно продвинулись вперёд, широким полукольцом охватывая импер-цев. Конные полки двинулись ещё глубже, пытаясь зайти противнику в тыл.
  Внезапно справа и слева позади вражеских позиций выплеснулись наружу из-за гряды возвышенностей две бурые кляксы. Быстро растекаясь, они поползли по белой простыне равнины в сторону наших фланговых групп. Конница! Она изливалась и изливалась из-за высоких холмов двумя неиссякаемыми потоками. Мощный гул нарастал с каждым мгновением, и даже на нашем холме ощущалось, как трясётся земля от слитного топота сотен тысяч копыт. Я, конечно, принимал в расчёт конницу Империи, но и представить не мог, что её будет столько.
  Послышались изумлённые возгласы моих военачальников. Они, наконец, поняли, что сражение развивается далеко не по их плану. Я молчал, не отрываясь от зрительной трубы. Да и что тут было говорить? К чему распинаться? Досада теснила грудь, заставляла стискивать зубы. На поле боя больно было смотреть. Хотя с другой стороны картина буквально завораживала.
  В трубу можно было подробно рассмотреть имперских кавалеристов, несущихся во весь опор с двух сторон. Жёлто-красные стяги трепетали на длинных древках, разноцветные плюмажи развевались над рогатыми шлемами. Вздымая снежные вихри, они охватывали снаружи далеко выдвинувшиеся фланги нашего войска.
  Королевские конники попыталась было встать у них на пути, но долго продержаться не смогли: противник, пользуясь троекратным превосходством, буквально смял их. Вскоре остатки конницы левого фланга рассеялись по полю, уже бессильные хоть как-то помешать движению мощного имперского клина. На правом же фланге некоторая часть нашей конницы уцелела, полкам удалось отойти, сохранив боевые порядки. Быстро перестроившись, они снова собрались зайти имперцам в тыл - словно мелкая собачонка пыталась вцепиться в зад матёрому медведю.
  Почти одновременно конные клинья южан врезались в широко растянувшиеся пехотные фланги Сэксондии, будто гигантский краб схлопнул клешню. Там всё смешалось: вражеские кавалеристы своим натиском мгновенно превратили строй не слишком хорошо вооружённых ополченцев в кашу. Одновременно туда двинулась и имперская пехота. Загодя развёрнутые лицом к королевским войскам, они начали атаковать изнутри широкими стенами своих шеренг, и нашим фланговым группам туго пришлось в этих железных тисках. Вскоре по ним ещё заработала артиллерия Империи, сея панику среди окружённых разрывами бомб.
  Неприятельские катапульты теперь били и по нашему центру. Они сейчас стояли прямо за спиной имперского авангарда и доставали далеко. На излёте снаряды разрывались в толпе солдат, а иные залетали даже на позиции артиллеристов. Наши же орудия, даже те, что были изготовлены на заводах Прэндии, не могли соперничать с ними в дальнобойности. И тут же двинулись в атаку самоходы.
  Королевские фланги гибли в смертельных тисках. Полностью уже деморализованный авангард бестолково метался под вражеской бомбардировкой. Несколько наших катапульт загорелись, а остальные артиллеристам пришлось оттаскивать из-под обстрела. Ещё сохранявшие строй шеренги регулярной пехоты пятились, ощетинившись пиками и прикрываясь стеной щитов не столько от противника, сколько от ополченцев, мечущихся среди фонтанов пламени и клубов дыма, многие из которых побросали своё оружие ещё во время отступления. Теперь они сами являлись потенциальной угрозой для нас. Их нельзя уже было образумить и настроить на оборону. Пропустить же себе в тыл такую массу обезумевшего народа, не расстроив при этом боевые порядки, тоже не было возможности.
  
  * * *
  
  Мы шли быстрым шагом, поспевая за своими шумными машинами. Слава богам, поле перед нами было основательно утоптано толпами северян, пробежавшими сперва на нас, а потом обратно. В выжженных, дымящихся проплешинах часто попадались обгоревшие трупы, но они особо не мешали нашему маршу. Над головами непрестанно свистели снаряды наших катапульт, поражая тёмную вопящую массу впереди.
  Уже остались позади обугленные плеши, заметно приблизились порядки противника в стелющемся вокруг дыму, когда оттуда полетели в нас кугели. Взвыли сигнальные рожки, и мы перешли на бег за ускорившей свой ход техникой.
  Безумная толпа, ещё недавно бывшая неприятельским авангардом, становилась всё ближе. Огненные разрывы вокруг нас участились. Несколько самоходов запылали, но это не могло ни остановить шеренгу механикусов, ни заставить её сбавить скорость. На многих машинах затрещали дротометалки. Смертоносный металл отыскивал уже недалёкие цели впереди. Мы тоже изготовили самострелы, хотя для них дистанция была ещё велика.
  Под железным ливнем упали первые жертвы. Толпа подалась от нас, сгустилась, покатилась в сторону своих позиций, но вдруг сбавила ход, словно на что-то напоролась.
  Мы не останавливались ни на мгновение. Вскоре пошли в дело самострелы, а с машин ударили огнеметы. Самые отчаянные из врагов бросались на нас, и тут же падали, не успев сделать и нескольких шагов. Им не помогали даже обитые железом щиты, которых, кстати, у них было очень мало. Камни, пущенные из нескольких пращей, не причинили нам особого вреда. Самострелов же у этого сброда почти не было. А может, они просто не смогли ими воспользоваться.
  И вдруг, как будто плотина прорвалась за ними. Вся эта масса, истошно вопя, метнулась от нас. Люди взбирались на головы своим же и давили друг друга, пытаясь спастись от неминучей смерти.
  
  * * *
  
  Я наблюдал за полем боя с какой-то странной отрешённостью. Смотрел, как гибла моя армия в этом уже проигранном сражении. Как дрались в окружении обречённые фланги. И как губят всё дело ополченцы авангарда: обезумевшая толпа, наконец, прорвала широкие ряды регулярной пехоты и смешалась с нею. А потом докатилась до артиллеристских орудий и опрокинула их. И всё это - перед втрое меньшими силами неприятельского центра, двигающимися несколькими шеренгами за своими машинами.
  Рядом раздался голос советника:
   - Ваше величество, нам пора уходить отсюда. Ради вашей безопасности...
   - Вас волнует только моя безопасность? - спросил я с горькой усмешкой.
   - Простите, но мы уже бессильны что-либо сделать, - развёл он руками. - Сражение мы проиграли. - Он помолчал, потом добавил: - Я готов ответить за всё это перед вашим величеством.
  Я повернулся к нему всем телом.
   - Нам всем предстоит ответить за это перед Сэксондией. Но кто её теперь защитит, если не мы с вами?
  Мы покинули возвышенность, на которой мне довелось испытать всю горечь поражения. Хотя, о какой горечи могла идти речь после смерти Мэринды: Всё сделалось пресным: и печаль, и поражение. Таким же скучным, уверен, показался бы мне и триумф. Но о нём и речи не было.
  Нас сопровождал гвардейский кавалерийский полк. Вскоре к нам стали присоединяться и другие конники, когда небольшими группами, а когда и целыми полками. Слава Единому, хоть кому-то удалось избежать истребления. Имперская конница была слишком занята уничтожением остатков наших флангов, чтобы учинить серьёзное преследование.
  Из донесений офицеров арьергарда стало ясно, что вся наша артиллерия досталась неприятелю, что окружённые фланги полностью разбиты, мало кому удалось вырваться оттуда. А регулярная пехота с остатками ополчения спешно отступает на север. Противник преследовал их, но недолго. О новом сражении и думать не приходилось, даже если бы удалось переформировать и воодушевить деморализованные войска. Оставалось только отходить.
  Ничего не поделаешь. Придётся отступить, собрать из разбитой армии что-то боеспособное и готовить стольный Мэйдл к обороне. А ещё - уповать на помощь союзников.
  Угрюмый вечер сгущался над понуро бредущими остатками ещё утром многочисленного королевского воинства. Размахрившиеся тучи на западе озарялись зловещими кроваво-красными отблесками пожаров.
  
  * * *
  
   Наши войска двигались на север, по следам отступающего противника. Шли неспешно, уверенные в своём безусловном превосходстве. И, уж конечно, не опасаясь остатков побитой армии северян. Мы подолгу задерживались в попадавшихся на пути поселениях, поджидая подкреплений с юга. Они не заставили себя долго ждать, а вместе с ними прибыли отряды каких-то странных людей в сером облачении.
  Мы стояли на крыльце постоялого двора в одном из небольших городи-шек, что были густо разбросаны вдоль тракта. Дышали свежим воздухом после чадного зала харчевни. Изнутри слышались возгласы и смех подгулявших солдат. Время от времени доносился визг прислуживавших там девок; надо думать, пьяные герои награждали их шлепками и щипками.
   - Как же я истосковался по несравненному соку наших виноградников! - пожаловался Чернявый. - Пить здешнюю бурду совершенно невозможно. Интересно, из какого дерьма они её готовят?
   - Может, это нас они бурдой потчуют, а то, что получше, припрятали для себя, - предположил Торба. Он совсем недавно перестал бинтовать лицо и теперь являл всему миру кошмарные рубцы.
  Крыльцо, на котором мы стояли, выходило прямо на широкую центральную улицу. По ней как раз двигалась колонна фургонов, обитых толстым железом. Маленькие окошки под самыми крышами были забраны решётками. На всех были имперские гербы, и за каждой шли люди в серых балахонах поверх лат, с капюшонами, опущенными на самые глаза. На груди их одеяний были изображены красные собачьи морды.
   - Это кто такие? - поинтересовался я у товарищей, изумлённый видом процессии.
   - Серые Псы, - процедил сквозь зубы Тёртый, метнув на них колючий взгляд.
   - Что ещё за Серые Псы? - снова спросил я, хотя название показалось мне очень знакомым.
   - Государственный Сыск Великой Бабиллской империи, - пояснил Чернявый.
   - Что же они тут забыли? - встрял уже Торба.
   - Запомни: эти никогда, ничего и никого не забывают. Ни тут, ни там, ни где-то ещё... - ответил ему Тёртый.
   - Если мы, допустим, воюем с внешними врагами Империи, - продолжал объяснять Чернявый, - то эти борются с врагами внутренними. Выискивают недовольных и изменников, а также крамольников, вредящих государственной системе.
   - Даже здесь, в чужой стране? Даже во время войны? - удивился Торба.
   - Выходит, зачем-то понадобились они здесь Империи, - сделал вывод Чернявый.
   - Может, они ищут вредителей, которые расхолаживают нашу армию? - пошутил я не самым лучшим образом.
   - Удивительное дело, - продолжал бурчать Тёртый. - Обычно эти трусливые крысы носа не высовывают из имперских городов. Им куда удобнее вершить свои мерзкие делишки в глубоком тылу. А тут ведь самый что ни на есть фронт...
   - Не знаю, трусливы они или нет, - ответил Чернявый, - но они пользуются неограниченной властью, данной им императором. Перед ними даже бывалые генералы трепещут.
  Вскоре последние повозки серой процессии скрылись за углом. Но грохот оттуда слышался ещё долго.
  
  * * *
  
  Прибытие многочисленных отрядов Серых Псов имело для туземцев са-мые печальные последствия. А в особенности для местной религии, привер-женцами которой было почти всё население. Быстро освоившись, они приня-лись вершить дела, ради которых их сюда прислали. Как исполнителям верховной власти Империи, у них были полномочия делать здесь всё, что заблагорассудиться. Они в первую очередь занялись религиозными во-просами.
  Мессианская вера была объявлена набором нелепостей и вымыслов, при посредстве которой северные попы-сектанты многие века дурили людям головы, отвращая паству от поклонения Великим Богам и приравненным к ним их земным наместникам - представителям императорской династии. Говорили, что она глубоко враждебна интересам Империи, чьими вассалами, независимо от здешней государственной системы, оставался мест-ный народ. В результате её объявили вне закона, а всех, кто поддерживал это вредное религиозное течение, равно как и его духовных лидеров, - врагами Великой Бабиллской империи, подлежащими безусловному изничтожению.
  По приказу начальников Государственного Сыска начали рушить храмы и набатные башни во всех захваченных городах и селениях. Взамен них туземным жителям милостью императора разрешалось строить на центральных площадях кумирни для божественной династии - Истинных Светочей и Наместников Небес. Специально для этого на длинных повозках везли немалое количество деревянных идолов. Их сопровождала целая армия волхвов.
  Теперь в каждом городе и селенье нас встречали плач и стенания. Местных священников и тех, кто противился разрушению храмов, развешивали на деревьях вверх ногами. При здешнем холоде они мучились не слишком долго. Всё чаще Серые Псы применяли к врагам Империи древнюю, почти совсем забытую казнь: распятие на столбе с перекладиной или деревянном щите. Они зачем-то решили ввести её здесь в практику. Вдоль дорог теперь десятками торчали столбы с мертвецами. Мороз убивал их быстрее, чем предусматривал такой вид умерщвления, но казни всё равно продолжались.
  Нередко среди караемых оказывались и солдаты имперской армии, ули-чённые или заподозренные в государственном преступлении. При этом пре-ступным могли счесть даже высказанное вслух недовольство начальством. Иной раз ляпнет кто-нибудь что-нибудь, причём среди своих же товарищей, - назавтра и его волокут к дознавателям. А там, если даже ты позабыл, в чём и когда провинился перед Империей, тебе помогут это вспомнить. Есть много способов и много инструментов. Нечеловеческие вопли, доносящиеся иной раз из пыточных застенков - в походных условиях они не всегда имели достаточную звукоизоляцию, - заставляли вздрагивать даже бывалых ветеранов.
  Люди сделались осторожными и подозрительными, даже в кругу друзей предпочитали помалкивать, предполагая едва ли не в каждом доносчика. Ко-мандование было недовольно - ведь сама суть армии подразумевает солдатское товарищество. Но с Государственным Сыском опасались связываться даже высшие командиры, а те, упиваясь властью и безнаказанностью, продолжали лютовать во славу Империи.
  
  * * *
  
  Чувствовалось приближение весны. Светлое время сделалось длиннее, солнце стало заметно припекать. С ветвей и крыш зазвенели первые капели, вокруг деревьев и столбов просел снег. Защебетали птички, радуясь ранней оттепели.
  Через две декады после большого сражения мы, наконец, увидели столицу северян. Высокая стена из серого камня, воздвигнутая, похоже, не так давно, защищала огромный город со всех сторон. Из-за неё выглядывали крыши многоэтажных зданий. Многие из них сверкали на солнце то медью, то лужёной жестью. Над городом плыл тревожный медный гул. Звон набатов множился многоголосым эхом. Трезвонили, ясно, не от хорошей жизни.
  Наша армия обложила вражескую столицу с юга. Северную же её сторону, помимо стены и высокого берега, защищала река, так и не замёрзшая посередине. Форсировать её в это время года было весьма проблематично. Тем более что северяне уничтожили все мосты и переправы далеко вверх и вниз по течению. Становилось ясно, что наскоком этот город не возьмёшь: самоходы ведь не могут перелезть через стену. Началась обстоятельная подготовка к штурму.
  Дни и ночи в лагере стучали молотки и топоры. Визжали и пыхтели паровые лесопильни, быстро собранные из частей, привезённых в обозе. Готовились стенобитные машины, сколачивались штурмовые башни. Материал был местный: напрочь вырубили окрестные рощицы и разобрали дома в ближних селеньях. На специально отведённом участке лагеря имперские инженеры с многочисленными бригадами сборщиков трудились над металлическими каркасами огромных аэроскафов.
  Командование, памятуя о ямах-ловушках у Нотгема, решило проверить пространство до городской стены с помощью дальнобойных катапульт. Методично, пядь за пядью земля выжигалась, а потом ещё усеивалась увесистыми камнями и литыми ядрами. Заодно доставалось и неприятельским укреплениям, но на излёте тяжёлые снаряды не причиняли каменной кладке ощутимого ущерба. Стены только сделались из серых чёрными: закоптились в дыме от кугелей.
  Оттуда нам почти никогда не отвечали. Лишь по ночам прожектора с обеих сторон обшаривали яркими лучами тёмное, основательно прожарен-ное поле.
  
  * * *
  
  Лагерь осаждавших раскинулся перед городом едва ли не до горизонта. Из бойниц дозорной башни я видел его, как на ладони. Картина открывалась неутешительная: имперская армия числом более полумиллиона встала у самого моего порога, под стенами родного Мэйдла. Сутками напролёт кипит там работа: что-то сколачивают, собирают, перетаскивают. Ясно, что скоро быть штурму.
  Со стыдом и болью вспоминалось, как месяц назад я горделиво уводил отсюда для генерального сражения почти миллионную армию, а назад привёл менее двухсот тысяч. Вернулся, как побитая собака, в свою конуру зализывать раны. Поле близ Стэна стало красным от крови тех, кто отдал жизнь за Сэксондию. А кости павших ещё долго будут устилать там землю, напоминая о позорном поражении. В результате этой бойни количество вдов и сирот сильно возросло по всей стране. Сколько матерей теперь будут безутешно оплакивать своих сыновей?
  Основную массу погибших составили ополченцы. Плохо вооружённые и ещё хуже обученные. Словом, малоценный расходный материал, который военачальники бездарно бросили в самое пекло, и который, опять же вследствие бездарной тактики, стал одной из причин поражения. Артиллерия - и отечественного, и прэндийского производства - вся досталась врагу. Королевская конница была разбита наголову: из боя вернулись около пятнадцати тысяч всадников. Более-менее радовало, что уцелела почти вся регулярная пехота - сто тридцать тысяч без малого, но это лишь потому, что в битве они почти не участвовали: побежавший авангард буквально вынудил их отойти с позиции. Ополченцев удалось вернуть в строй не более пятидесяти тысяч. Остальные, кто не полёг, рассеялась по округе, просто не желая больше воевать.
  Здесь же всё готово к обороне. На защиту родного города готов встать буквально каждый, тем более что отступать дальше некуда. Если уж тут не выстоим - пропало всё королевство. В особом месте на берегу реки в северном районе столицы ждали понтоны и прочие части нескольких на-плавных мостов. Они понадобятся для переправы сюда подкрепления или, на самый худший случай, для нас самих, чтобы покинуть Мэйдл.
   - Есть ли вести от наших союзников? - спросил я своего первого советника.
   - Ваше величество, полтораста тысяч отборных солдат уже пересекли границу на севере, - доложил он. - Сто тысяч, обещанных из Прэндии, и не менее пятидесяти тысяч гэллтонцев вскоре пополнят наше войско.
   - А как прошла вторичная мобилизация? Что ещё могут дать нам север-ные города?
   - Северные города выставляют до двухсот тысяч пехоты. Это части гарнизонов и добровольцы из обывателей.
   - Вместе выходит около трёхсот пятидесяти тысяч, - подытожил я.
   - Совершенно верно, ваше величество.
   - И где планируется соединение наших и союзных сил?
   - Оптимальным признано место возле Фриберга. Оттуда армия двинется к столице.
   - Только бы они подоспели вовремя! Выстоит ли город до той поры?
   - Думаю, выстоит. Стены крепки, защитников хватает. Горожане готовы до последнего отстаивать Мэйдл. Артиллерия и стрелковые механизмы на стенах приведены в полную готовность. Найдутся и кое-какие сюрпризы для неприятеля.
   - Только бы враг не решился форсировать реку, чтобы захватить плацдарм на другом берегу. Тогда столица окажется в полном окружении.
   - С каждым днём им всё труднее будет это сделать. Близится весна, а зима в этом году выдалась необычайно снежной. С половодьем река для них станет совершенно непреодолимой.
   - Значит, время и природа на нашей стороне?
   - Да, ваше величество. Хотя мне кажется, что имперцы не склонны разделять свою армию. Они надеются покончить с нами прямым штурмом.
   - Хорошо. За крепкими стенами ещё можно оборониться, а на открытом пространстве они нас одолеют. Остаётся только надеяться на скорую помощь с севера.
  Я отвернулся от бойницы и пошёл к выходу, сопровождаемый свитой, от которой в последние дни мне некуда было деться.
  
  * * *
  
  В приёмном зале дворца странствующие музыканты пытались развлечь меня. Концерт малоизвестных артистов - довольно редкое явление в королевской резиденции. Честно сказать, не до музыки мне было, но настояли придворные из ближнего круга, ссылаясь на необходимость немного развеяться.
  Сидя в окружении свиты, я слушал, как нежно плачут цитры, как протяжно им вторят флейты. Старинная музыка чаровала: простота сочеталась в ней с какой-то запредельностью. И не хочешь, заслушаешься.
  Потом из-за спин музыкантов вышла стройная медноволосая девушка в белом платье, совсем ещё юная. Вышла и запела высоким чистым голосом, который своими переливами походил на дружную весёлую капель.
  
   Весь простор страны прекрасной
   Тенью чёрною накрыт.
   Под пятой железной властной
   Твердь пылает и дрожит.
   Встань, воитель славный, смело,
   Заслони нас от врага.
   Защити страну и веру,
   И не дрогнет пусть рука!
   Бродят бледными тенями
   Павших призраки вокруг.
   Отомстить на поле брани
   Призывает мёртвых круг.
  
  Голос её, казавшийся поначалу несколько робким, с каждой фразой становился всё звонче и сильнее, отдавался эхом под сводами обширного зала. Куплеты были томительны и протяжны, но припев - яростный, взрывной.
  
   Встань, воитель славный, смело,
   Заслони нас от врага.
   Защити страну и веру,
   И не дрогнет пусть рука!
   В мыслях каждого - тревога,
   Сердце холодом студит.
   Молим неустанно Бога
   Край родной освободить.
   Встань, воитель славный, смело,
   Заслони нас от врага.
   Защити страну и веру,
   И не дрогнет пусть рука!
  
  В сердце больно кольнуло: девушка напомнила мне Мэринду, которая в совсем ещё недавние счастливые времена, перебирая тонкими пальцами нежно звенящие струны, наполняла наш маленький мирок то весельем, то грустью своих песен. Она часто сочиняла собственные песни в основном о любви и о нашей с нею любви тоже. Пела их таким же серебристым голосом. Как же мне хотелось услышать её снова, прижаться к ней, забыться, раствориться в нашем уединении!
  Я и не заметил, как из глаза выкатилась слеза, защекотала щёку влажным ручейком. Как бы невзначай поднял руку и смахнул её рукавом. Невольные воспоминания захватили меня, но я продолжал делать вид, что внимательно слушаю.
  
   Тяжело народ страдает,
   Всем невмочь под игом жить.
   Млад и стар в слезах взывают
   Их от напасти укрыть.
   Встань, воитель славный, смело,
   Заслони нас от врага.
   Защити страну и веру,
   И не дрогнет пусть рука!
   Крепко стисни меч свой верный,
   И пошли вперёд коня.
   В ратный час спеши на дело,
   Вся надежда - на тебя!
   Встань, воитель славный, смело,
   Заслони нас от врага.
   Защити страну и веру,
   И не дрогнет пусть рука!
  
  Музыка смолкла. Оркестранты начали раскланиваться под рукоплескания немногочисленной публики. Я встал и неспешно подошел к оробевшей вдруг певунье. Молча улыбнулся ей. В ответ получил несмелую улыбку и глубокий реверанс. Потом, повинуясь внезапному порыву, взял её за плечи и тронул губами бледный прохладный лоб. Тонкий аромат на мгновение вскружил мне голову.
   - Твой дивный голос очаровал меня! - громко, чтобы все слышали, сказал я. - Отныне можете выступать в королевском театре!
  Музыканты, не уставая кланяться, наперебой благодарили милостивого монарха, девушка же потупилась и молчала.
  Я повернулся к церемониймейстеру.
   - Достойно награди артистов за представление, - наказал я ему и вышел из зала.
  
  * * *
  
  В последнее время я часто навещал своего духовного наставника, как никогда нуждаясь в его поддержке. В эти тяжкие для Мэйдла дни Великий Храм Единого переполнялся народом. Люди просили защиты у Всевышнего, молили о спасении от язычников, осадивших родной город. Жутко им было жить под угрозой безжалостного натиска.
  У Его Святейшества дел хватало. Как, впрочем, и всегда. Несмотря на почтенный возраст, он сам вёл почти все службы, считая своей прямой обязанностью лично поддерживать прихожан в трудный час. С первого взгляда видно было, как он измотан. Но мне он всегда бывал рад и охотно со мною беседовал.
  Как-то раз мы вдвоём прогуливались по заднему двору храма. Весна набирала силу, почти каждый день был солнечным. Ласковый ветерок обдувал наши лица, доносил до нас особенный запах тающего снега. Во время беседы я рассказал ему о странной грёзе, что привиделась мне в минуту смертельной слабости у одра любимой.
   - Ты и сейчас хочешь быть с нею? - Он внимательно посмотрел на меня.
   - Да, Отче... Я до сих пор безутешен. Словами не выразить тоску и скорбь, что снедают меня.
   - Значит, вам суждено быть вместе, - произнёс Святейший с вздохом, будто констатируя некий факт. - Любящие души не расстаются, и даже смерть не может их разделить. Они неустанно ищут друг друга и, в конце концов, находят.
   - Каким же образом? Она мертва, а я жив. И обременён своим монаршим долгом к тому же.
   - Всему своё время. Нам едва ведом лишь шаг на вечном пути.
   - Это вы так думаете, Отче. Учёные нашего времени считают иначе.
   - Ты имеешь в виду скептиков, воспитанных в лоне научного догматизма? - Он широко улыбнулся. - Ближе к кончине большинство из них меняет точку зрения. Ты уж поверь моему богатому опыту.
   - По-видимому, это те, которые перед смертью доверяются священнику. Но есть ведь и другие.
   - Ты о тех, кого смерть застала врасплох? Или о фанатичных исповедниках материалистических идей? - В его голосе явственно слышалась ирония. - Да, есть и такие. И что с того?
   - Я хочу лишь сказать, что одни основывают свои взгляды на слепой вере, а другие - на конкретных знаниях.
   - А что такое эти 'конкретные знания'? - Он повертел пальцами в воздухе. - Ты можешь сказать о чём-то: 'Я знаю' - только после того, как уверуешь в это. И вера эта, скорее всего, будет не менее слепой, чем вера обывателя в какой-нибудь религиозный культ. В детстве каждый безусловно верит своим родителям, затем воспитателям и учителям в школах, совершенно доверяясь тем знаниям, которыми его пичкают. На их основе начинают формироваться то или иное мировоззрение. Точнее сказать, создаваться теми же наставниками. Затем молодые люди, считающие себя уже умудрёнными, дорастают до умения самостоятельно анализировать. Они пробуют вникать в труды различных направлений и через призму уже сформировавшихся мнений об окружающей реальности решать, что подвергнуть сомнению, а что можно назвать важным словом 'Знание'. И опять же доверяются значимости авторов, не вдумываясь особенно, откуда тот всё это взял и, довольствуясь его доказательствами, зачастую туманными. Отсюда вывод: мы знаем только то, во что верим, причём верим слепо.
   - Но ведь знания базируются на фактах. Учёные развивают науку именно на этой основе.
   - И все они верят в непогрешимость науки и в доказательства, подкреп-лённые фактами, не вникая в то, что сами эти факты - лишь проявления обы-денной стороны вещей, которые можно анализировать, осмыслять и истолковывать разнообразно. Можно и вовсе притягивать за уши в нужном направлении, материалистическом или идеалистическом. Этим не брезгуют ни учёные-материалисты, ни философы-теологи. При этом теоретиков подстёгивают учёные амбиции, возможность возвыситься в общественном мнении при посредстве своих дутых открытий; а практиков, использующих всё, что может работать, простая выгода. Из этого следует, что наука грешна не менее чем любая из религий, чьи ревностные служители пытаются использовать влияние на паству ради обогащения и власти. Всё это политика, с какого боку ни взгляни.
   - И что, все учёные таковы?
   - Не все. Истинные гении, способные создать принципиально новое, все-гда открыты тайному, всеобъемлющему. Только они с помощью нестандартного мышления и тонкой интуиции, иногда сами не понимая, откуда что берётся, могут делать оригинальные открытия и совершать научные перевороты. Это люди творческие, они действуют на духовном уровне. Но беда в том, что за ними следуют прагматики, тоже неглупые и имеющие возможности разрабатывать уже готовые открытия. Их гораздо больше и всем нужно место под солнцем. В силу многочисленности они и за-дают тон в научном мире, решая, что нужно в данный момент, а что лишнее. Лишним для них является то, что не сулит быстрой выгоды. С одной стороны это задаёт прогрессу темп, но лишь в востребованных областях, как правило, технических. А с другой - сильно тормозит его, не давая качественно новому пробиться сквозь старое, закосневшее...
  Он прервался, собираясь с мыслями. Я терпеливо ждал.
   - Ведь не так давно, - прозвучал, наконец, его голос, - всего несколько веков назад храмовые ордены Единого ставили тогдашних учёных на одну доску с колдунами и шарлатанами разных мастей и преследовали за воззрения, казавшиеся еретическими. Те времена называют сейчас тёмными. А потом развитие наук оказалось выгодным для военного дела и, самое главное, для коммерции. Духовенство тогда прельстилось мамоной и если даже порицало жажду стяжания мирских благ, то лишь формально, по привычке. Из-за этого духовные интересы отошли в сознании людей на второй план, и религия утратила значительную часть своего влияния. Как следствие, укрепилось материалистическое мировоззрение. Ныне принято петь дифирамбы современному техническому прогрессу, модно быть просвещённым, так что многие и многие не жалеют времени и сил, штудируя писанину разного рода научных теоретиков и гипотетиков. А ведь если судить здраво, это просто скачки из крайности в крайность, метание от моды к моде. Наше время не менее тёмное, чем прежние века, только догматы устанавливаются материалистами.
   - Но у кого же тогда истина, Отче?
   - У всех и ни у кого. Каждый заявляет свои права на неё, сотрясая воздух некими доказательствами, ссылаясь на авторитеты, толкуя всё по-своему. На самом же деле он лишь скользнул взглядом по одной из бесконечного множества граней бытия и узрел только смутный отблеск ис-тины. И сколько взглядов было брошено, столько сложится и мнений, большая часть которых будет склоняться к тому или иному общепринятому положению. Истина куда объёмнее, чем дают представления о ней самые различные учения. Ведь каждое из них рассматривает лишь какую-то одну её сторону, игнорируя остальные. И всеми способами ещё доказывает, что эта проекция, эта плоская тень и есть истинное знание.
   - Но почему они так враждуют? Почему одни яростно отрицают воззрения других? Не лучше ли объединиться им в поисках истинного? Пусть при этом каждый познаёт свою сторону, но не как отдельный объект, а как часть целого. Ведь так можно было бы создать некое объёмное, интегральное учение, в котором нашлось бы место для любого мнения.
   - Это было бы прекрасно: наступила бы новая эра в сознании человече-ства. Но ты же знаешь, что такое политика. Каждое государство защищает в первую очередь свои амбиции, укрепляет своё влияние и ни в чём не хочет уступить другим. Вот и здесь то же самое.
   - Может быть, объединению могла бы послужить какая-то общая нужда? Дело, ради которого им поневоле пришлось бы сплотиться?
   - Я расскажу тебе сказку... - улыбнулся старик. - Однажды встретились в чистом поле трое путников. Путь их был долог, а цель странствия у всех одна: поиск Бога, стремление познать Единого, скитаясь вдали от мирской суеты. В дороге они озябли и проголодались. У одного в котомке оказалось немного пшеничной крупы, у другого был котелок, а у третьего - огниво. Обрадовались они, что так удачно повстречали друг друга, и решили вместе сварить кашу. Натаскали хвороста, развели костёр, зачерпнули воды из ближнего ручья и принялись стряпать. Уютно и тепло им было у огня, из котла вкусно пахло. Пошёл у них разговор о самом важном, то есть о духовных исканиях. Они хорошо понимали друг друга. Каждый искренне сопереживал собеседнику. И ощутили тогда истинную близость, как будто родственные души встретились вновь после долгих лет разлуки. И узрели в себе некий свет, объединяющий их в одну суть. И поняли, что вместе стали много ближе к Всевышнему, чем были порознь, как если бы дотоле каждый вынашивал только частицу, а теперь это сошлось, наконец, в целое. Вскоре и каша поспела. Но вот беда: для троих едоков ма-ло её оказалось. Один из них рассудил так: 'Я отдал свою пшеницу, вы же в любом случае останетесь при своём имуществе. Значит, мне положена большая доля'. Другой запротестовал: 'Твою дрянную крупу в любой деревне можно почти даром взять, а котёл мне потом мыть и чистить придётся. Уж если кому и должна достаться большая доля, так это мне'. Хозяин же огнива сказал: 'Чепуха! Только благодаря мне у вас есть тепло и горячая пища, так что мне и наложите побольше'. Слово за слово - схватились они за грудки. И не заметили, как во время ссоры опрокинули котелок с кашей прямо в угли. От досады намяли они друг другу бока и разбежались в разные стороны, распираемые каждый своей обидой.
   - И в чём же смысл этой притчи? В том, что людям трудно понять друг друга?
   - Смысл в том, что можно созидать, объединившись во время нужды. Но как потом быть с плодами деяния, тем более, если результат окажется неожиданным? Ведь большинством людей руководит эгоизм. При этом у каждого свои понятия о справедливости. Душою все мы устремлены к высокому. Сама природа духовности зовёт нас к единению. Но тут же материальная сторона жизни, возбуждая самые низменные чувства, отбрасывает нас назад, к коловращению обыденного быта. Другими словами, к примитиву, к варварству. Весь наш хвалёный прогресс построен на том, что каждый перетягивает одеяло на себя.
   - Отче, ты, значит, говоришь, что путь к Всевышнему лежит через единение людей?
   - Конечно, сын мой, но только при посредстве любви и сострадания к ближнему. Единый внутри нас неустанно к этому призывает. Ты можешь это почувствовать, если хорошо прислушаешься к собственному сердцу.
   - А если сердце ожесточено? Если оно очерствело?
   - Это только верхний налёт, за которым скрывается израненная душа. Пытаясь избежать новых уязвлений, она прячется под глухим панцирем страха и гордыни. Но то лишь стезя бесчувственного слепца, возомнившего, что это и есть его суть. На самом же деле, там, глубоко внутри, под оболочкой, кажущейся непроницаемой, трепещет средоточие любви ко всему. Оно всякий час готово явить себя, но часто не находит отклика у человека, ослеплённого амбициями, предубеждением или предрассудками.
   - Но разве возможно при этом услышать его? А тем более, прийти через него к Богу?
   - К Богу идут через испытания, свыше же и ниспосланные. Таким образом Всевышний даёт нам возможность пересмотреть свои ценности, дабы мы к Нему обратились. Самое главное при этом - распознать его знаки и знамения, не ожесточиться в кругу жизненных бед и неурядиц. Это уже за-висит от того, к чему человек более склонен, к любви и смирению или гордыне и обиде. Чего в нём больше, светлого или тёмного. Но одно предрешено наверняка: каждый рано или поздно придёт к Нему, независимо от склонностей и мировоззрения. Ибо всему, некогда разъединённому, суждено воссоединиться.
   - Всему? А как же обитатели нижних миров? - Я с недоумением воззрился на священника.
   - Даже возгордившийся хозяин преисподней когда-нибудь раскается и возвернётся к Единому.
   - И будет принят? После всего, что он...
   - Только через раскаянье, естественно. Ведь внутри всего без исключения таится божественная сила любви, которая, в конце концов, должна проявиться через чего бы ни было и объединить собой всё. А он тоже является неотъемлемой частью великого целого.
   - То есть всё это происходит по воле Всевышнего?
   - Конечно. Всё в Его воле.
   - Но зачем? Для чего сперва разобщать, а потом воссоединять? Какой в этом смысл?
   - Видишь ли, прежде чем воскреснуть, возродиться, стать чем-то новым, надлежит сперва умереть и распасться. Иначе как же собраться в ином качестве? Это и есть путь Бога, он же обязателен и для любого существа. Ведь все мы созданы по Его подобию. И сила, стягивающая всё к изначальному единству, - это любовь всех отдельных частей к целому. Она составляет суть каждого, но не всегда может обнаружить себя, преодолеть искусственное стремление к разделению.
   - Ох, если бы эти наши рассуждения могли избавить мою душу от страданий, - удручённо прервал я его.
   - Ты любишь её, - с участием сказал он. - И в непрестанных сомнениях обращаешься к тому памятному видению как к последней ниточке, что вас связывает.
   - Да, Отче... - пробормотал я.
   - Прислушивайся больше к голосу души, а не разума. Не углубляйся в философское словоблудие, от какого бы авторитета оно не исходило. Сиё - лишь жалкая попытка познать таинство бытия при помощи такого грубого инструмента, каким является логика. Лучше доверься своим чувствам и стремлениям сердца - средоточию твоей внутренней веры. Лишь оно ближе всего к истине. Веру же я имею в виду не приобретённую слепую, не обязательную в силу традиций, не продиктованную лишь страхом перед чем-то... Ибо то больше от головы. Я говорю о вере изначальной, глубинной, рождающей в нас любовь и доверие ко всему сущему... А это так легко омрачить лживым словом! Ощущай мир сердцем, мой мальчик. Только в нём обретёшь ты ответы на свои вопросы.
  Время за разговором протекло незаметно. Белые стены зданий за оградой окрасились розовыми закатными лучами. В весеннем воздухе над нами раздался величественный звон. Это ударил храмовый набат, и гирлянды сосулек под кровлей, казалось, зазвенели ему в тон, а несколько отвалились и воткнулись стеклянными клинками в изрядно подтаявший сугроб.
   - Мне пора, - как бы извиняясь, сообщил Святейший. - Скоро начнётся вечерняя месса.
   - Тебя тоже долг зовёт, Отче, - вздохнул я.
   - Ты будешь присутствовать?
   - Конечно, как и все.
   - Вот и хорошо, - улыбнулся он. - Тогда, возможно, ещё поговорим после службы.
  
  * * *
  
  Огромные красные драконы разевали пасти, словно собирались без остатка проглотить вражескую столицу. Она ощетинилась множеством сверкающих на солнце шпилей перед непрошенными гостями. Но жуткие чудовища на боках гигантских жёлтых баллонов неумолимо плыли к своей цели. Тени, ещё более тёмные, чем обугленная земля внизу, медленно подползали к закопчённой городской стене. Тут и там на ничейной земле торчали обгорелые остовы штурмовых башен, напоминая о предыдущих штурмах.
  Три огромных имперских аэроскафа высоко летели в голубом весеннем небе. И вовсе не по воле ветра: их двигали вперёд большие пропеллеры. За каждой из машин тянулся шлейф чёрного дыма. Это был первый массированный запуск воздушных кораблей, участвующих в боевых действиях.
  А по земле к неприятельским укреплениям уже подходили штурмовые бригады. К затворённым башням подкатывались механические тараны. Ещё несколько осадных башен, обшитых металлом, двинулись к стене.
  Самоходы стояли неподвижно, но в полной боевой готовности. Так что мы, солдаты машинного легиона, могли наблюдать за ходом штурма из-далека, обретаясь в относительной безопасности.
  Вскоре поле битвы окрасилось разрывами; стреляли и мы, и противник. Снаряды нарушили порядки атакующих, но остановить натиск, конечно, не смогли. Вспыхнула изнутри штурмовая башня, ближе прочих подкатившая-ся к твердыне врага. Похоже, кугель угодил прямо в опрометчиво открытую бойницу. Городская стена тоже горела во многих местах. Дальнобойные катапульты Империи начали выдвигаться ближе к городу.
  Но самое интересное происходило в небе. Летательные аппараты уже миновали линию укреплений и повисли над домами так высоко, что никакая катапульта не могла их достать. От титанических баллонов начали медленно спускаться на длинных тросах гигантские плоские корзины с десантом. Ветер заметно их раскачивал, но помешать высадке не мог.
  Моё внимание привлёк некий предмет в глубине города, более всего похожий на огромное блюдце. Он располагался на крыше самого высокого здания, и я поначалу принял его за один из множества сверкающих вокруг куполов. Но в отличие от них он двигался: выпуклое кверху блюдце из своего горизонтального положения начало подниматься на ребро, поворачивая вогнутое донце в нашу сторону. На солнце оно сверкало не хуже зеркала.
  И тут мне пришлось зажмуриться: из блюдца ударил ослепительный луч, ударил в ближайший аэроскаф. Затем оглушительно грохнуло, и воздушный корабль разнесло в клочья: взорвался газ, наполнявший баллон. Корзины полетели вниз, переворачиваясь в воздухе, и десантники горохом посыпались из них на городские дома. В наших рядах хором ахнули, потом загалдели на все лады.
   - Что же это за хренотень такая? - послышалось откуда-то сбоку. - Эк она наших-то поджарила!
   - Какое-то новое оружие, - отзывались сзади. - Надо же, до чего додумались проклятые варвары!
  Не успели мы опомниться, как жуткое блюдце развернулось к следующей цели и снова испустило убийственный луч. И опять над городом расцвёл кошмарный огненный цветок, далеко разметав ошмётки летательного аппарата. Вскоре та же участь постигла и третий аэроскаф. Люди сверху всё падали и падали, усеивая телами крыши и улицы.
  А тем временем на земле воспламенились ещё несколько штурмовых ба-шен, так и не сумевших подойти к укреплениям вплотную. Стена полыхала уже по всей длине, но катапульты противника с завидной методичностью обстреливали атакующих. Знающие люди говорили, что мощные козырьки над бойницами не позволяют жидкому огню затечь туда, а попасть в узкое отверстие можно только при большом везении. У самой стены земля к этому времени превратилась в огненную реку.
  Взвыли трубы и рожки, подавая сигнал к отходу, а могли бы и не трудиться: наши изрядно поредевшие отряды, где пятились, а где и вовсе бежали от огня и смрада, оставив на поле горящие механизмы и раненых солдат. Очередной штурм неприятельской столицы был отбит.
  
  * * *
  
  Командование нашей армии, по всей видимости, было сильно обескуражено. Штурм сорвался, высадка десанта за вражеские укрепления не удалась, воздушный флот был потерян... И всё из-за странного нового оружия, которое противник впервые применил против войск Империи. Оставалось непонятным, что это за штука и что за лучи она испускает. А если они могут поражать и наземные цели, причём на большом расстоянии? Пока всё не выяснится, никто не сможет нам гарантировать здесь безопасность. Вся осада может прахом пойти. Если вообще уцелеем...
  Лагерь уже несколько дней гудел, как растревоженный улей. Туда-сюда бегали офицеры, сновали Серые Псы, которых с каждым днём становилось всё больше. Не стало покоя и простым солдатам. Непрестанно вокруг что-то менялось, перемещалось с места на место, переделывалось. Специально отряженные бригады вкопали внутри лагеря столбы, солдатские шатры спешно переставили, освободив широкую площадку, куда тут же выкатили огромные катушки с жуткой на вид металлической проволокой. Никто из нас не мог даже предположить, что тут затевается.
  Когда я притащил на новое место мешок со скарбом, сердце ёкнуло, предчувствуя неладное.
   - Что случилось? - спросил я товарищей, растерянно топтавшихся на новой становке.
   - Щерые нашего дещатника увели, - прошепелявил беззубым ртом Сморчок.
   - Как? За что увели? - Удивлённо встал я напротив них, так и не скинув с себя поклажи.
   - А за что схватили, за то и увели, - мрачно буркнул Весельчак и принялся рыться в своём мешке.
   - Его объявили предателем интересов Империи, обвинили в подрыве устоев государственности, - сообщил Чернявый. - Вот только-только арестовали.
   - Похоже, донесли на него. Причём кто-то из наших, - со злостью бросил Перекошенный. - Попадись мне эта тварь, придушил бы.
   - А куда... куда его увели? - спросил я.
   - Надо думать, в дознавательский шатер, - Перекошенный ухмыльнулся здоровой правой стороной и от этого стал ещё страшнее. - Ну, где они обычно допросы с пристрастием учиняют.
  Меня словно по голове стукнули. Придя, наконец, в себя, хотел, было пойти к серым и объяснить, что они ошиблись, но товарищи не пустили, уверенные, что те и меня загребут. Всё равно, сказали, я ничем ему помочь не смогу, только беду на себя навлеку. Да и на остальных тоже.
  Ближе к вечеру пригнали пленных. Длинной вереницей они шли в центр лагеря, где их ждал загон, оплетённый кошмарной саморежущей проволокой. Снаружи по его периметру уже стояли караульные.
  Прибывших расселили в длинные палатки, ряды которых плотно заполняли пространство огороженного участка. Пленные мало походили на солдат, среди них попадались старики, женщины, даже дети. Наши, глядя на это, недоумевали: зачем понадобилось сгонять их сюда, под стены осаждённого города? Но объяснять нам что-либо начальство не сочло нужным.
  Наконец, сгустились сумерки, и лагерь начал затихать. То тут, то там мигали красные огоньки - это солдаты откидывали пологи шатров, чтобы глотнуть свежего воздуха. Возле костров слышалось позвякивание посуды, а порой и хохот. Откуда-то донеслась страшная ругань: наверное, какой-нибудь унтер подпил и раздухарился. Только в загоне для пленных, словно зияющая дыра в живой плоти, стояла мёртвая тишина, довольно странная для такого скопления народа.
  А в воздухе уже явственно пахло весной. С полей тянуло сыростью подтаивающих снегов. На темнеющем небосклоне одна за другой начали появляться звёзды. Холодные и недоступные, они мерцали в вышине, равнодушно взирая на обитателей суетного мира.
  
  * * *
  
  Я изо всех своих сил отговаривал его от безумной затеи. Но он остался непреклонен.
   - Я просто обязан пойти туда. Пойми меня, Лэйдвиг, и не удерживай.
   - Но зачем так рисковать, Отче? Мне кажется, это бессмысленно. Разве будет от этого хоть какой-нибудь толк?
   - Нет ничего бессмысленного, сын мой. И поверь мне, это далеко не бес-полезный шаг.
   - Но с чего ты взял, что сможешь как-то на них повлиять? Что твоё сло-во остановит казни?
   - Возможно, это будет не слово. Вероятнее всего, залогом станет моя жизнь.
   - Но можно же потерпеть... ещё чуть-чуть. Совсем скоро, не сегодня, так завтра, с севера подойдут наши войска. Тогда разговор у нас с ними пойдёт на равных.
   - И сегодня, и завтра, сын мой, перед стенами Мэйдла будут распинать на столбах десятки невинных, таких же служителей Единого, как и я. И что же мне, наблюдать за их муками из-за крепких стен? Я - первосвященник, и потому не могу их оставить. Мне надлежит быть там, рядом с ними.
   - Но я вот тоже отсиживаюсь за этими стенами, несмотря на бесчеловеч-ный ультиматум имперцев. Они будут каждый день предавать мучительной смерти по тридцать моих подданных до тех пор, пока Мэйдл не сдастся на милость победителя.
   - Да... - Святейший кивнул. - Сначала священников, а там и остальных. Народу они пригнали много.
   - Может, мне тоже стоит пойти с тобой? Или ещё лучше: сдать последний наш оплот, перечеркнув жирным крестом всё будущее Сэксондии?
   - Ни в коем случае. Ты нужен именно здесь. А иначе кто возглавит армию в решающем сражении?
   - Значит, я буду здесь, а ты там, Отче? Быть может, идёшь на неоправданную жертву?
   - Прости меня, но так надо, Лэйдвиг. А сейчас мне пора. Вчера на холме перед городом уже распяли тридцать человек. Сегодня это не должно повториться.
  Вскоре после этого нашего разговора ворота в одной из башен открылись, выпуская делегацию с белым флагом. День ещё только начинался, солнце резво поднималось в голубое небо с редкими белыми облачками.
  Я смотрел через бойницу, как Его Святейшество в одеждах простого священника шёл через выжженное поле к имперскому лагерю. С ним пошли ещё пять человек. Пройдя несколько сотен шагов, они вдруг остановились. Казалось, что Святейший о чём-то спорит со своими спутниками. Судя по энергичной жестикуляции, они пытались что-то ему втолковать, но без особого успеха. Он, как всегда, умел убеждать. Вскоре его тёмная фигурка с белым полотнищем над головой двинулась дальше уже одна, остальные же, потоптавшись какое-то время на месте, подались к городу.
  Я всё стоял и смотрел. Священник приблизился к группе имперцев, вы-шедшей ему навстречу. Они обступили его и увели в лагерь. Белый флаг по-следний раз мелькнул меж шатров, словно старик так попрощался со мною.
  
  * * *
  
  Мы сидели тесным кружком вокруг костра, поглощая незамысловатую пищу. Я без особого аппетита разгребал ложкой месиво в миске. Тревога не отпускала меня. Об аресте нашего командира не говорили, разговор шёл, по преимуществу, о казни пленных.
   - И такими вот методами наши хотят убедить саков сдать столицу? - промямлил Рукоблуд, опасливо глянув по сторонам.
   - 'Наши'! - фыркнул Чернявый. - Военные никогда бы до такого не додумались. Это всё проклятые серые. За дело их псами зовут.
  На некоторое время все примолкли, только ложки позвякивали.
   - Да плевать они, похоже, хотят на своих распятых священников, - нарушил молчание Весельчак. - К ним, по слухам, с севера целая армия идёт.
   - И притом немалая, - подал голос Тёртый. - Остальные королевства Северного Союза всё-таки выставили свои войска.
   - Оно и понятно, - задумчиво проронил Чернявый. - Ведь сейчас под угрозой их общая религия. Тут и самые осторожные восстанут, да и маловеры тоже.
   - А я слышал, будто сюда прибыли люди из Бабиллского ордена магов, - полушёпотом сообщил вдруг Циклоп. Его глаз при этом загадочно сверкнул из-под шапки.
  Все повернулись к нему.
   - Я тоже слышал о странных людях в красном, - сказал Краб. - Но они держатся особняком, в лагере почти не показываются.
   - Так вот, - продолжал одноглазый. - Их, говорят, прислали из столицы для участия в следующем штурме.
   - И что же они будут делать? - поинтересовался Рукоблуд.
   - Кабы знать... - Циклоп пожал плечами. - Но маги Бабиллского ордена считаются сильнейшими во всей Империи.
   - Попроси их наколдовать тебе неувядаемый стояк, - посоветовал Краб. - Чтоб снова с бабой не обломиться, как в прошлый раз.
   - Хватит похабничать, дурень! - обиделся Циклоп. - О серьёзных ведь вещах говорим...
  Серые балахоны появились внезапно, заставив всех разом смолкнуть. Пять фигур в надвинутых на самые глаза капюшонах шли прямо к нашему костру. Красные собачьи головы на их балахонах, казалось, неустанно вынюхивали крамолу и преступные сговоры. Серые подошли, постояли недолго, разглядывая нас. Их глаза скрывались в тени клобуков.
   - Юлиус Сезариус по прозвищу Школяр! - Прозвучало от одной из фигур, как гром среди ясного неба.
  Меня обдало холодом, а в голове поплыло. Всё сделалось каким-то далёким, будто и не я вовсе поднялся сейчас на ноги.
   - Пойдёшь сейчас с нами, - продолжал вещать хрипловатый тенор из-под капюшона.
  Четверо в балахонах обошли костёр и встали по бокам от меня.
   - В чём меня обвиняют? - Собственный голос показался мне чужим.
  Я глянул на своих товарищей, пытаясь обрести хоть какую-то поддержку, но они смотрели на серых, кто с нарочитым равнодушием, а кто и с явной неприязнью. И все молчали.
   - В чём обвиняют? - Главный мерзко ухмыльнулся. - Был бы человек, а обвинение для него найдётся. Если захочешь, отыщем для тебя что-нибудь особенное.
  Стражи, обступившие меня, расхохотались. 'Странный у них юмор. Профессиональный, наверное...' - отстранённо подумал я.
   - Да хотя бы в крамольных разговорах со своим командиром. В возведении хулы на власть, - сообщил он, наконец. - Идём, идём. Нам не терпится познакомиться с тобой поближе.
   - А что с нашим десятником? - Я повёл плечами, пытаясь освободиться от рук конвоиров, но те лишь крепче вцепились.
   - Там всё узнаешь, - пообещал серый. Потом он повернулся и пошёл, а меня повели следом.
  
  * * *
  
  Дознавательский шатёр только снаружи казался шатром. Внутри была довольно глубокая яма, кое-как выложенная кирпичом. Там, надо полагать, и производили дознание. Когда я спустился туда по крутой лестнице, в ноздри ударил сильный запах палёных волос, железа и крови. Казалось, этот смрадный каменный мешок насквозь пропитался ужасом и болью. От всего этого волосы у меня зашевелились, а в ногах началась мелкая дрожь. Тусклый свет масляных ламп позволял разглядеть расставленные внизу кошмарные механизмы и орудия. Да, с таким арсеналом кому угодно язык развяжешь... В стенах ямы были проходы в другие помещения, некоторые были затворены обитыми железом дверями. Каждый шаг по вымощенному камнем полу отдавался вокруг гулким эхом.
  Меня провели в довольно обширную комнату и поставили перед боль-шим столом, заваленным бумагами. Чадные лампы кое-как разгоняли над ним тьму, но больше освещали место, где мне пришлось стоять. На краю столешницы я увидел какую-то тёмную лужу... то ли чернила, то ли кровь. Дознаватель сел за стол напротив меня и откинул капюшон, открыв лысеющую голову. Наконец-то, я смог рассмотреть его лицо. В полумраке оно больше напоминало обтянутый морщинистой кожей череп с глубоко ввалившимися глазами. И что самое неприятное: кожа на этом черепе могла двигаться, растягиваться, пародируя человеческую мимику.
   - Ну что, Сезариус, начнём нашу беседу. - Щель внизу черепа растяну-лась, что должно было, наверное, означать добрую улыбку.
  Я молчал, стиснутый с двух сторон громилами в сером.
   - Давно ли ты знаком со своим командиром, десятником Мойсой? Ведь так он вам представлялся?
  Я не ответил, пытаясь овладеть собой, и меня ощутимо двинули локтем в рёбра.
   - С тех пор, как завербовался в императорскую армию, - наконец, выдохнул я. - Он с самого начала был нашим наставником.
   - Очень хорошо, - череп удовлетворённо ухмыльнулся, будто я сообщил ему нечто важное. - А каких-нибудь странностей за ним не замечал? Ну, вёл он себя не так, как прочие унтер-офицеры? Или разговоры необычные?
   - Честно сказать, так я его считаю самым лучшим из всех командиров.
   - Понятно... - Улыбка за столом чуть пригасла. - Ну, а наедине с тобой он что говорил, а? Рассказывал что-нибудь о себе? Откуда он? Чем раньше занимался? И что собирался делать дальше?
  Я начинал понимать, что юлить здесь бессмысленно. Внутренний голос подсказывал, что им и так всё давно уже известно, что они знают об этом деле куда больше меня самого, а весь этот допрос - просто фарс, устроенный ради какой-то неведомой цели. Сидящий за столом не без презрения смотрел на дрожащий перед ним кусок ничтожной плоти. Он беспредельно властвовал в этом царстве ужаса и упивался страхом своей жертвы; как кот, играющий придушенной мышью, или паук, готовящийся вонзить жвалы в муху. Поэтому я решил не запираться.
   - Говорил, что изучал историю... при Бабиллском университете, - ответил я, чуть запнувшись. - Не знаю, чем он тогда досадил властям, но ему пришлось бросить всё и податься в императорскую армию. - Тут мой голос окреп, я заговорил громко и отчётливо, глядя дознавателю прямо в глаза: - Как я понял, он всю жизнь был противником сложившейся системы. Теперь, видя, что творится вокруг, я его понимаю и даже начинаю симпатизировать его взглядам.
  Возможно, впервые за всё это время на черепе отразились какие-то истинные чувства: рот приоткрылся, глаза вытаращились на меня в неподдельном изумлении.
   - Это всё, что ты можешь сказать? - спросил он, наконец.
   - Пока мне больше нечего добавить, - объявил я, несколько опьянев от собственной смелости.
   - Послушай, Сезариус, нам доподлинно известно, что ты являешься от-прыском древнейшего рода, славного великим прошлым. Твои далёкие пра-щуры были властителями древней империи, завоёванной варварами, то есть нами. - Офицер Государственного Сыска усмехнулся. - Так ведь вы всегда нас называли, да? Но всё равно верно нам служили.
  Я счёл за благо промолчать.
   - Мне бы хотелось, чтобы ты служил и дальше. Нам нужны честные и верные люди. К тому же, мы не можем уследить за порядком всегда и повсюду. Я понимаю: тлетворное влияние твоего наставника породило в тебе некоторые вредные мыслишки, но особой вины за тобой не нахожу. Да, кстати! Ты ведь интересовался судьбой своего бывшего командира, да?
  Я вздрогнул, предчувствуя недоброе.
   - Покажите ему... - Кивнул он на дальний угол комнаты.
  Один из его подручных подошёл к какой-то куче в углу и сдёрнул с неё грязную рогожу. В мутном свете я не сразу рассмотрел, кто это. Но палач услужливо повернул ко мне за волосы голову трупа, и я узнал лицо, хоть оно и было обезображено синяками и запёкшейся кровью.
   - Что поделаешь, - глумливо пожалел мерзавец за столом. - Не выдержал допроса, болезный. В годах ведь уже был...
  Какое-то время я смотрел на своего мёртвого командира, вспоминая его весёлое доброе лицо, превращённое теперь в кровавое месиво. Смотрел то на него, то на дознавателя. Во мне волной поднялась и забурлила жгучая ненависть к вонючей яме, к допросным орудиям, к отвратительной харе, что маячила насупротив, ко всему здесь. Страха больше не было, только неистовый гнев. Захотелось разметать, разнести здешний гадюшник, добраться до этой мерзкой черепушки и раздавить, разодрать её, как гнилую тыкву. В горле у меня заклокотало. С нечеловеческим воплем я прыгнул через стол, страстно вытягивая руки к ненавистному объекту.
  В приступе ярости я совершенно позабыл о мордоворотах, что стояли сзади. Короткая подсечка под ноги в момент прыжка, и голова моя со всего маху приложилась о край стола. Лёжа на полу с помутившимся сознанием, я едва ощущал тупые удары по бокам. Костоломы пинали меня со знанием дела, без особой злобы; размеренно, методично, как могла бы сбивать масло умелая хозяйка. Наконец, откуда-то издалека донёсся приказ: 'Хватит!'
  Меня подняли на ноги, хорошенько при этом встряхнув. Медленно приходя в себя, я услышал знакомый до отвращения издевательский тенорок:
   - Ай-яй-яй, Сезариус! Это так-то ты благодаришь за хорошее к тебе отношение?
   - Может быть, на дыбе его растянуть для вразумления? - спросил один из костоломов. - Прыгучести это враз ему убавит.
   - Гы-гы-гы! Да уж, с растянутыми жилами хрен попрыгаешь! - отозвался другой.
   - Как тебе нравится предложение моих коллег? - поинтересовался глав-ный. - Или ты всё-таки намерен внять голосу разума?
   - Намерен внять... - Разлепил я разбитые губы, после того, как меня ещё раз встряхнули.
  Я ощущал себя опорожненным досуха, разбитым бочонком, до которого давеча добралась жадная орава выпивох.
   - Вот и славно! - Череп улыбнулся и заглянул мне в глаза. - Ну что, Сезариус, готов ты искупить свою вину перед Империей?
   - Готов... - буркнул я, с досадой глядя на стол между нами.
   - Будет тебе искупление. Только сперва надо придать тебе надлежащий вид.
  Он хлопнул в ладоши, и его помощники засуетились. Меня усадили на что-то мягкое, отёрли кровь с лица. Потом подкатили вплотную низенький столик с вещами.
   - Что это? - удивлённо спросил я, разглядывая новенькую форму с унтер-офицерскими знаками.
   - Твоё новое обмундирование, - ответил дознаватель. - Можешь примерить.
   - За какие же это заслуги?
   - Авансом, сержант. Твоему десятку так и так нужен новый командир. А ещё потому, что нам нужны твои глаза, уши и руки... если, конечно, не хочешь, чтобы всё это было по отдельности. Одевайся поскорее, нам сегодня предстоит ещё одно дело провернуть. - Потом обратился к своим под-ручным: - Помогите ему!
  
  * * *
  
  Я и не подозревал, что воздух может быть таким сладким и свежим. Когда мне, наконец, удалось выбраться из затхлого каменного погреба, яркое, уже перевалившее за полдень солнце ослепило меня. Не обращая внимания на боль в рёбрах и звон в ушах, я с удовольствием зажмурился и полной грудью вдохнул влажный весенний воздух. Но на душе от невосполнимой потери кошки скребли. На всю оставшуюся жизнь осталась уверенность, что мир устроен несправедливо и что нет в нём места для идеалов. Всё, перед чем я совсем недавно благоговел, теперь казалось пошлой пародией, разыгранной паршивыми актёрами среди похабных декораций грязного балагана. А себя ощущал бессловесной марионеткой, только что переодетой для нового представления.
  Серые провели меня через лагерь. Расспрашивать их о чём-либо не было ни малейшего желания. Миновав ряды шатров, мы вышли на холм, с которого открывался вид на город. Тревожное предчувствие шевельнулось в душе, хотя какая уж там тревога после только что пережитого. Затем я сообразил, что меня ведут на место публичных казней пленных.
  Весь наш десяток, полностью экипированный, был там, а ещё присутствовал капитан нашей центурии со своим помощником, совсем молоденьким лейтенантом. Серых Псов тоже хватало, они окружали какого-то старика в местном священническом облачении. Товарищи обернулись и с удивлением вытаращились на меня. Один из моих сопровождающих подошёл к сотнику и начал с ним негромкий разговор, во время которого оба то и дело на меня поглядывали. Я же беспокойно переминался с ноги на ногу, ощущая неопределённость своего положения.
  Сбоку послышались мягкие шаги. Я повернулся и увидел моего дознавателя.
   - Доблестные воины Великой Бабиллской Империи! - торжественно обратился он к боевой единице. - Перед вами ваш новый десятник! Юлиус из рода Сезариусов произведён сегодня в чин унтер-офицера!
   - А где наш старый командир? - отважился спросить Перекошенный.
   - Ваш старый командир, именовавшийся Мойсой, оказался изменником и врагом Империи. Он поносил власть, вредил государственным интересам и подтачивал, аки червь, устои нашей великой державы. За это он понёс заслу-женную кару и умер. Забудьте о нём.
  Больше вопросов не было, но я заметил у некоторых из наших такой нехороший блеск в глазах, что холодок пробежал по спине.
   - А теперь, Сезариус, настало время искупления, - приблизился ко мне главарь серых.
  Я попытался встретиться с ним взглядом, но капюшон надёжно скрывал его глаза.
   - Видишь там старца в облачении простого туземного жреца? - Он ткнул в сторону священника. - Это главарь местной религиозной секты. По сути, он - один из страшных злодеев, которые многие века дурманили своей ересью северные народы, отвращая от истинной религии, навязывая им нелепые ритуалы и ограничивая свободу их совести. Для таких у нас только один приговор - мучительная смерть через позорную казнь. Ему хватило наглости явиться к нам, чтобы просить за своих. Мы вняли его просьбе. Поэтому вместо них сегодня будет распят он. На потеху своей пастве. Она наверняка будет наблюдать за экзекуцией из города. - Он прервался, глядя, как его подручные разрезают рукава облачения приговорённого. А потом продолжил с усмешкой: - Мне даже кажется, что этот безумец счастлив. Ещё бы, ведь он умрёт так же, как их Мессия, если верить их нечестивым книгам. Умрёт, принося себя в жертву. Что ж, мы с радостью доставим ему это удовольствие. Тебе же, Сезариус, выпала честь стать его палачом. Этим ты искупишь свою вину перед Империей.
   - Я... я не смогу... - через силу выдавил я.
   - Ещё как сможешь! Знающие люди покажут тебе, что и как делать. Да и про свой десяток не забывай, они тоже помогут.
  Меня подвели к грубо сколоченному щиту, прибитому к толстому длин-ному столбу. Серые уже разложили на нём священника. Прихватив его ноги продетой меж досок верёвкой, они зацепили руки верёвочными петлями и начали тянуть к углам щита. Старик молчал. Лицо его при этом светилось лёгкой, какой-то блажной улыбкой. Потом он беззвучно зашевелил губами.
   - Растягивайте попа вдоль бруса! - рявкнул заплечных дел мастер. - Сколько вас ещё учить, сучьи дети?!
  Когда верёвки закрепили на специальных крючьях, в одну руку мне сунули тяжёлый молот, а в другую - длинные калёные гвозди. Я недоуменно смотрел на них, мало-помалу соображая, что мне предстоит сделать. А когда понял, к горлу подкатил комок, закружилась голова. Меня подтолкнули к щиту, и мой взгляд остановился на тёмной сухой руке. Так я и стоял, тупо уставившись на неё.
   - Наставь гвоздь вот сюда. - Один из псов нагнулся и поставил углём небольшой крестик на предплечье, чуть повыше запястья.
  Я всё стоял, не в силах пошевелиться.
   - Ну же! - Мне сильно надавили на плечи, заставив бухнуться на колени.
  Медленно, как во сне, потянулась моя левая рука с гвоздём к смуглой старческой руке. Прошла, как мне показалось, целая вечность, прежде чем острие гвоздя уперлось в чёрный крестик. Мне оставалось только замахнуться правой рукой и опустить молот на широкую железную шляпку, а потом ещё раз и ещё; просто забить гвоздь в дерево, не обращая внимания на живую плоть между ними. Но рука застыла где-то далеко-далеко от меня, замерла, парализованная нерешительностью. Словно и не моя была.
  'Давай! Ты же можешь! - убеждал я себя. - Сколько раз ты дёргал спусковой крючок? Сколько раз врубался сталью в живую, тёплую плоть? Он такой же враг, как и те, которых ты убивал в битве, если не хуже'.
  'Но то было в бою, - отвечал я себе. - Тогда я отстаивал свою жизнь и был с врагом на равных. А здесь - беспомощный человек'.
   - Давай, сынок... Сделай это...- прозвучал вдруг мягкий голос. Говорили на имперском с лёгким северным акцентом.
  Я удивлённо поднял взгляд и увидел серые глаза старца. Не было в них страха, не было даже затаённой тревоги, только бесконечное понимание и сострадание.
   - Га-га-га! Хы-хы-хы! Даже их Святейший замучился тебя ждать! - веселились вокруг.
   - Сделай это... - чуть слышно говорил он. - Так надо...
  Кровь фонтаном брызнула мне в лицо. Первый удар пробил руку насквозь, пригвоздив её к доске. Священник глухо застонал и выгнулся дугой, насколько позволяли верёвки. Второй удар загнал гвоздь глубоко в дерево. Третий раз я промахнулся и размозжил ему большой палец. Он корчился на щите, всё ещё подавляя крик.
   - Эй, гляди куда бьёшь, недотёпа! - сказал кто-то сбоку. - Если перебьёшь руку, так на чём он висеть будет?
   - Неопытный ещё!..- засмеялся другой.
  Я с каким-то остервенением продолжал бить по гвоздю, пока мою руку не перехватили. Властный голос надо мной произнёс:
   - Довольно с этой.
  Шляпка уже едва торчала над окровавленной плотью каким-то уродливым наростом.
   - Переходи на другую сторону, - приказали мне.
  Я поднялся и медленно, как лунатик, поплёлся, куда было велено. Вернее, меня отвели туда твёрдой рукой.
  Второй гвоздь дался мне уже легче.
   - Дело мастера боится! - хихикнул кто-то.
   - Погоди, парень ещё будет у нас главным забивальщиком, - ответили ему.
  Дело осложнилось тем, что при последних ударах старик не выдержал, страшно закричал и тут же смолк; сознания, наверное, лишился. Один из палачей озабоченно тронул его шею, прислушался к дыханию и удовлетворённо хмыкнул:
   - Ничего, скоро оклемается. Старикашка крепкий. Будет ещё веселье.
  Меня оттолкнули от щита, и я был только рад этому. Отошёл, пошатываясь, в сторону, отёр ладонями лицо. Затем уставился на свои окровавленные руки, осознав, наконец, что сейчас совершил. И тут меня вывернуло. А потом ещё раз и ещё. Мне никогда не приходилось испытывать такой мучительной рвоты, казалось, вот-вот кишки изо рта поле-зут.
  Кое-как совладав с желудком, я глянул в сторону щита. Серые изверги пытались привести священника в чувство какими-то нюхательными снадобьями и небезуспешно. Через некоторое время он задёргался, застонал, медленно возвращаясь из своего забытья к боли и мукам.
   - Смотри-ка, очухался! - раздались радостные возгласы. - Скоро ты, старая обезьяна, порадуешь столичную паству видом своей висящей на столбе персоны.
  Лишние верёвки уже убрали, а к крючьям на углах щита привязали длинные канаты.
   - Эй, бездельники, яма готова? - спросил кто-то у солдат моего десятка.
  Получив в ответ утвердительное бурканье, серый придирчиво осмотрел дыру в земле. Затем одобрительно хмыкнул и скомандовал:
   - Поднимайте теперь столб, лодыри! Не нам же за вас всю работу делать!
  Поднять столб с массивным щитом и болтающимся на нём человеком оказалось нелегко даже девятерым. Комель упёрли в край ямы и начали с натугой поднимать всё сооружение, сначала руками, а потом с помощью шестов и канатов. На меня, слава богам, никто не обращал внимания.
  Когда бревно глухо ударилось в дно ямы, старец с тяжким стоном повис на гвоздях. Ноги, обутые в добротные сапоги, которые никто и не подумал снять, болтались на высоте пяти локтей.
   - А теперь разворачивайте его лицом к городу! Да смотрите, чтобы не сорвался ненароком! - хохотала серая братия. - А то вам же придётся наверх затаскивать и обратно пришпиливать.
  Вскоре всё было кончено, землю вокруг столба утоптали. Ко мне подошёл дознаватель, одобрительно похлопал по плечу и растянул пасть в усмешке:
   - Ну, полдела сделано, Сезариус. Мы сейчас уйдём, а твой десяток оста-нется охранять место казни. Тебе же поручается довести дело до конца, если старый хрыч, паче чаянья, зависится. Ты понимаешь, о чём я?
  Я кивнул, и он велел своим вернуть мне оружие. Уходя, он обернулся и не совсем приличным жестом показал, где теперь я у него. Следом ушли и наши офицеры.
  Я остался в компании своих угрюмых подчинённых и распятого. Вид священника вызвал у меня приступ раздражения: ведь именно из-за него мне досталось столько мук, пришлось сделаться палачом. Чтобы как-то разрядить тягостное молчание, я заговорил с ним:
   - Глупый старик, зачем ты пришел сюда? Почему тебе не сиделось за стенами? Ведь ты никого не спас: казни, которые были отложены сегодня, возобновятся завтра.
  Он посмотрел на меня мутнеющим взором и, через силу выдыхая слова, ответил:
   - Великое учит... надо вершить добро... Ныне вершить, не делая расчётов на будущее...
  Я оценил глубину изречения, но решился возразить:
   - 'Великое учит вершить добро'?! Но мне-то в результате пришлось стать твоим палачом!
   - Тебе всё равно... пришлось бы им стать... Не моим... так чьим-то ещё... Я сделал тебя своим...
  Я взглянул на этого юродивого с некоторым пониманием. Ведь он пытался спасти других ценою собственной жизни. И устыдился своей злобы на него.
   - Прости меня, старик, что обагрил руки кровью твоей. Прости, что злюсь на тебя из-за этого.
  Товарищи внимательно слушали наш диалог, хотя и сохраняли безразличный вид.
   - Прощаю, сын мой... - прохрипел он. - Ты... лишь раб системы... Она сделала тебя палачом... ...Я же пошел против... против всего этого... благоразумия... Потому и вишу вот здесь... как и многие другие до меня... которые осмелились...
  Я встал навытяжку против столба и отдал старцу честь, согнув правую руку в локте вверх через левую.
  
  * * *
  
  Слёзы застилали мне глаза, мешая видеть моего лучшего друга и духовного наставника, распятого на грубом щите всего в двух тысячах шагов от меня. Зрительная труба позволила рассмотреть казнь во всех её ужасных деталях.
  У меня не было сомнений, что он свершал сейчас великое дело, которое поставит его в один ряд со славнейшими великомучениками, а может, и повыше их. Но такие соображения, конечно, даже не приходили ему в голову. Им двигала лишь любовь к людям, любовь вопреки здравому смыслу. И вопреки страху: ведь он, несмотря ни на что, любил жизнь и смерть не призывал.
  Как же ненавистны были мне его истязатели! Если бы я только мог туда добраться! Но что меня от этого удерживает? Кавалеристские полки стоят у ворот южных башен и ждут только моего приказа. Возможно, его ещё можно спасти. Но время идет, с каждым мгновением надежды всё меньше. А может имперцы хотят таким вот образом выманить нас из города? Выманить и перебить... Ничейная земля отсюда и вплоть до места казней была свободна от неприятельских солдат и артиллерии и как бы приглашала совершить туда налёт. Казалось, ничто не мешает мне доскакать до холма и отбить друга у палачей. Конечно, многие из наших при этом полягут... Не осудит ли меня Святейший за эти жертвы?
  Раздираемый этими мыслями я стоял у бойницы. План вылазки родился у меня от отчаяния и поначалу показался безумным. Но, обдумав детали, я решил, что это не такая уж и безнадёжная идея. Понятно, что пространство между стеной и холмом хорошо пристреляно: имперские дальнобойные катапульты в открытую стояли и справа, и слева. А потом нас, скорее всего, атакуют с флангов или попытаются отрезать путь к отходу. Да, враги только и ждут этого. А если ударить там, где они меньше всего ожидают? Несколько поодаль от возвышенности, туда, где позиции противника ближе всего расположены к городу? Прорвать линию обороны и двигаться в обход их артиллерийской цепи, сминая по пути вражий лагерь? Имперцы там не смогут ни построить, ни развернуть свою пехоту, так что до холма, пожа-луй, можно будет добраться. Всё это, конечно, займёт больше времени, да и шансов особо не прибавит, но всё же лучше будет, чем просто лезть в западню. Я объявил свой план ближайшему окружению и, не слушая возражений, велел седлать коня.
  День уже клонился к вечеру, когда прозвучали сигналы к атаке. Ворота в южной стене открылись и выпустили конников. Впервые за всё время оса-ды мы выходили за пределы города.
  
  * * *
  
  Со стороны вражеской столицы донёсся раскатистый гул. Земля под ногами ощутимо задрожала. Весь лагерь всполошился, тревожно запели сигнальные рожки. Казалось, на нас вдруг двинулась грохочущая лавина: людские потоки извергались из чёрных зевов толстых башен, сливались и текли в нашу сторону, по пути обретая черты мощного конного клина, нацеленного в центр лагеря, то есть, слава богам, мимо нас. Заработали катапульты Империи, заполняя воздух роями смертоносных шаров.
  Я топтался в нерешительности, думая о том, что теперь делать, но тут подбежал лейтенант, тот самый, что давеча присутствовал при экзекуции.
   - Дед ещё жив? - спросил он, переведя дыхание.
  Узнав, что да, он не без изумления глянул на столб, возле которого тол-пился караул.
   - Кончай с ним, сержант. Капитан велел вам прибыть незамедлительно. Готовится изрядная заваруха, так что у нас каждый солдат на счету.
  Что верно, то верно. От нашей сотни осталась едва половина, от иных - ещё меньше. Солдат, конечно. Среди офицерского состава убыль была не столь ощутима, но на то они и офицеры.
  Лейтенант, передав распоряжение, поспешил восвояси, а я взглянул на распятого священника. Дышал он часто и тяжело. Тело конвульсивно подёргивалось, будто старец пытался оторваться от досок, взлететь и умчаться подальше от страданий и мерзостей нашего грешного мира. Глаза почти закатились, как в полуобмороке, но на лице читалась не мука, а какое-то отрешённое просветление, как у блаженного. Губы ещё шевелились в без-звучном шёпоте.
  Я поднял самострел и прицелился в грудь распятому.
   - Прости, старик, - чуть слышно проговорил я. - Не моя воля...
  Привычная отдача - и ещё одна стальная игла пришпилила несчастного к щиту. Тело дёрнулось и тут же обмякло, голова свесилась набок. А на лице так и осталась безмятежность.
   - Отмучался, горемычный, - сказал кто-то. Краб, кажется. - Примите его, боги.
  Больше тут делать было нечего, и я пошёл прочь от столба, приказав де-сятку следовать за мной.
  
  * * *
  
  Неприятель ударил стремительно, но так же быстро и откатился, оставив во множестве людские и лошадиные трупы. Нам не пришлось даже ввязываться в схватку, всё решили наши артиллерия и кавалерия. Конники встали на пути врага у самого края лагеря, когда тот уже прорвал первую линию обороны. Там же атака и захлебнулась. Затем последовало общее отступление с немалыми для них потерями, пока городские ворота не всосали последних беглецов. Катапульты проводили их градом кугелей.
  Больше саки не высовывались. Они даже на обстрел не ответили. Вскоре и наши артиллеристы решили не тратить снаряды попусту. Да и сумерки уже сгустились. Смрад же ещё долго стоял над пожарищем.
  Возвращение в родной шатер было нерадостным. Угрюмое молчание товарищей, которым я теперь стал командиром, яснее всяких слов говорило об их подозрениях на мой счёт. Они, конечно же, были уверены, что я давно уже спелся с серыми и что смерть Мойсы целиком на моей совести. И разубеждать их было так же бесполезно, как представляться чистым после купания в выгребной яме. Никто из них не оспаривал мои приказы, но подчинялись механически и с явной неохотой. Оставалось лишь надеяться, что меня не прирежут ночью: в таком случае перед Государственным Сыском ответит весь десяток.
  Перед сном я всё-таки не выдержал и сказал, ни к кому конкретно не об-ращаясь:
   - Я не виноват в том, что произошло. И тем более в смерти нашего командира. Я не доносил на него.
   - Ясно, не виноват, - съязвил Весельчак. - Главное, что ты теперь сам стал командиром.
   - Серые заставили меня напялить эту амуницию, - продолжал я оправдываться. - Они загодя всё подстроили. Таким вот манером они и берут людей за жабры, чтобы держать всё под своим контролем.
  Ответом было нарочитое молчание, многие просто отвернулись. Поняв, что никто мне не поверил, я лёг на своё место. На душе было погано... Вспомнился Мойса, его всегдашняя спокойная уверенность и отеческая снисходительность к подчинённым. И мы все его, можно сказать, любили. Как же мне его сейчас не хватало!
  Я взмолился про себя богам-покровителям, попросил ниспослать мне силы, чтобы выдержать всё это. Попросил о помощи на трудном пути. И, просил, просил простить за кровь, что я пролил в последнее время.
  
  * * *
  
  Мама мыла мне руки, как бывало в далеком счастливом детстве. Мыла в том же самом тазике, расписанном цветками. Мы сидели на лужайке во дворе нашего дома.
   - Где же ты так изварзался, замарашка? - ласково журила она меня.
  По дорожке к нам шли Мойса и тот самый священник. Они о чём-то мирно беседовали. Я опустил взгляд и вздрогнул: вода в тазике была кровавой. А мама уже вытирала мои руки чистой салфеткой, приговаривая:
   - Вот теперь-то ты чистенький, мальчик мой.
  Я поднял глаза. Гости подошли к нам вплотную.
   - Значит, вы живы! - радостно воскликнул я. - Какое же счастье, что вам удалось выжить!
  Они стояли и улыбались.
   - Прости, добрый человек, за то, что мне пришлось сделать с тобою тогда, - сказал я священнику.
   - Конечно, сынок, не переживай. Они почти уже зажили, - Он задрал рукава и показал розовые рубцы.
   - А здесь? - Я указал ему на грудь.
   - И здесь тоже. Ты не причинил вреда моему сердцу.
   - Как же я рад этому!
  Затем я обратился к своему командиру:
   - Где же твоя форма? - Он, надо сказать, был в удобном одеянии свободного покроя.
   - Мне она больше ни к чему, - ответил он с широкой улыбкой. - Теперь ты её носи.
   - Она меня гнетёт. Товарищи меня ненавидят, думают, что я тебя предал. Боюсь, не потяну этот груз.
   - Однако именно ты из всех достоин носить её после меня. А товарищи скоро поймут, что ты не виноват.
   - Спасибо, Мойса, утешил, - вздохнул я с облегчением.
   - Не за что, Юлиус, - назвал он меня по имени. - Время всё расставит по своим местам.
  Они со стариком пошли от нас, возобновив свою беседу. Я хотел было пойти за ними, но мать удержала.
   - Останься со мной, сынок. У них теперь своя дорога.
  Я удивлённо посмотрел на неё.
   - Ты же знаешь, что я всегда рядом с тобой. Всегда, чтобы ни случилось... - Её ладонь нежно коснулась моей щеки, а лицо осветилось той самой ласковой улыбкой. - Экий ты небритый! Надо же, мой Юли стал совсем взрослым мужчиной. - Потом вдруг посерьёзнела и добавила задумчиво: - Очень скоро, уже сегодня, сын, ты достигнешь перепутья, на котором решатся многие судьбы этого мира. Берегись белого всадника! В своём одиночестве он ищет путь к тебе сквозь тяжкие пласты ненависти.
   - Кто этот всадник?
   - Ты сам. Только отдалённый пространством и временем, бытом и суждениями, злобой и непониманием.
  Я хотел расспросить её поподробнее, но счастливый мир вокруг уже начал блекнуть и расплываться. Сознание пыталось удержать, восстановить его, но тщетно... Тело обрело привычную тяжесть, я ощутил жёсткое ложе под собой, а ещё холод и напряжение внизу живота. В сером сумраке медленного рассвета мне явственно слышался свистящий шёпот страха и ненависти. Он был везде и всё туже сжимал свои кольца.
  
  * * *
  
  Утро ознаменовалось довольно сильным снегопадом. Зима ещё огрыза-лась, не хотела уходить просто так. Интересно, что ещё, кроме снега, при-шло к нам с севера?
  Я в задумчивости стоял у окна, наблюдая, как белая пороша засыпает деревья в дворцовом саду. Стоял и горестно размышлял. Правильно ли я сделал, что повёл своих людей в безнадёжную вылазку? Мог ли спасти тогда своего учителя, единственного близкого человека? Я остался без любимой, остался без друга и наставника... Жизнь, казалось, утратила для меня смысл. Зачем он ушёл, когда был мне так нужен? Ради чего отправился тешить мерзких язычников? Ради тех, кто так или иначе был обречён?
  В дверь тихонько постучали.
   - Можете войти, - не оборачиваясь, бросил я.
  Послышался лёгкий щелчок потом ещё один - дверь открыли и закрыли.
   - Ваше величество, - раздался голос первого советника. - Простите за беспокойство, но...
   - Не стоит извиняться. У меня бессонница, - отмахнулся я, оборачиваясь к нему. - Говорите по существу, без лишних церемоний.
  Высокий человек в белоснежном мундире подошёл ближе. Стук шагов по паркету отозвался в покоях гулким эхом.
   - Хорошие вести. Северная армия приближается, и скоро мы её увидим. Уже сегодня она должна переправиться в Мэйдл.
   - На переправе все готово? - Я несколько оживился. - К их подходу мосты должны уже стоять.
   - Да, ваше величество. Понтонёры обещали закончить к сроку.
   - А как насчёт пропускной способности? - осведомился я.
   - Не беспокойтесь, промаршируют, как посуху, - отрапортовал он. - И конница проскачет в несколько рядов. - Потом озабоченно добавил: - Есть только одна проблема: разместить в городе столько людей.
  Я усмехнулся:
   - Зачем же в городе? За городом, в стане врага. Но сперва выбьем его оттуда.
   - Ваше величество... - Он недоумённо воззрился на меня. - Вы хотите сказать, что мы уже сегодня ударим на имперскую армию?
   - Не вижу смысла медлить, - твёрдо ответил я. - Полагаю, именно сегодня решится судьба Сэксондии и всего Северного Союза.
  
  * * *
  
  С дозорной башни открывалась довольно странная картина. Видно было, что враг готовит штурм, но при этом собирается применить нечто необычное. Глядя на это, я буквально терялся в догадках. Никто из моих приближённых тоже ничего толком не понимал.
  Авангард противника состоял из нескольких шеренг жутких многоногих машин. Их ряды широко развернулись по центру напротив городской стены. Над многими стальными чудовищами реяли жёлто-красные знамёна. По прошлому опыту я знал, на что они способны. А перед неприятельской армадой стояла многотысячная толпа пленных, среди которых можно было разглядеть женщин и детей. От этого скулы сводило ненавистью, кулаки сжимались сами собой.
  Но более всего озадачивали люди, занятые чем-то непонятным на месте, где раньше проводились казни. Вьюга недавно улеглась, и их алые одеяния резко выделялись на белом фоне холма. Они сыпали из мешков какой-то красный порошок, выводя им черты и линии на снегу. На возвышенности мало-помалу возникал странный узор гигантских размеров. Прямые линии пересекались с другими и далее резко ломались, уходя в стороны или заворачиваясь в круги и спирали. Одна такая спираль восходила к вершине бугра. В целом рисунок казался аляповатым и хаотичным, словно выброшенная на берег каракатица разбросала свои щупальца. Но в то же время ощущалась в нём какая-то жуткая, нечеловеческая гармония. Вид раздваивающихся, расстраивающихся, заворачивающихся в разные стороны и перетекающих друг в друга линий завораживал своими сплетениями. Посмотришь на такое несколько мгновений - и начинаешь ощущать нечто иное. Грандиозное и страшное, прекрасное и одновременно омерзительное, будто сам холм под низко нависшим, стальным небом принял другую форму, сделался прозрачным и пульсирующим, - стал вдруг живым су-ществом.
  Сделав над собой усилие, я оторвал оттуда взгляд и проморгался.
   - Как вы думаете, что всё это значит? - спросил я у своего окружения.
  После недолгого молчания раздался голос военного министра:
   - Ваше величество, я полагаю, что противник намеревается штурмовать город под заслоном из пленных.
   - Мне тоже так кажется, - согласился я. - В последнее время имперцы ничем уже не гнушаются. А что вы можете сказать насчёт того, что творится на холме? Что они там затеяли?
   - Ваше величество, - решился предположить первый советник. - По всей видимости, это какая-то магическая схема, предназначенная для некоего ритуала. Возможно, готовится жертвоприношение.
   - Человеческое? - содрогнулся я.
   - Насколько мы знаем нравы этих язычников, вполне вероятно.
  И верно: вскоре туда привели несколько десятков пленных сэксондцев. Даже издали можно было заметить безучастное выражение их лиц и безволь-ную походку. Казалось, что все они одурманены. Люди в алых тогах начали разводить их по холму, помещая в разных местах изображения, где укладывали навзничь прямо в снег. Те подчинялись безропотно, не оказывая ни малейшего сопротивления.
   - Скоро ли подойдёт подкрепление? - процедил я.
   - Ваше величество, - наперебой ответили мне. - Сообщают, что войска уже приблизились к Мэйдлу... Скоро начнётся переправа... А возможно, уже началась...
   - Медленно! Слишком медленно! - воскликнул я. - Мы не сможем помочь этим несчастным.
   - Враг наверняка знает о подходе северной армии, - высказался первый советник. - Вот потому они и спешат начать штурм.
   - Ваше величество, - сказал военный министр. - Наши силы будут кон-центрироваться на широких верхних площадях столицы. Вам следовало бы быть там. Не лучше ли предоставить оборону стен офицерам гарнизона?
   - Вы хотите пустить здесь всё на самотёк? - спросил я. Затем обратился к командующему гарнизоном: - Передайте всем на стене: если имперцы погонят впереди себя пленных, без моего приказа не стрелять.
  Тут люди в красном достали большие кривые ножи. Хладнокровно, как мясники на живодёрне, они быстро, без лишних церемоний приступили к делу; одновременно, как по сигналу, начали вспарывать жертвам глотки. Кровавые пятна дополнили жуткий рисунок. Тела задёргались, забились в агонии, но вскоре затихли. А на самой вершине в это время несколько алых, держась за руки, образовали широкий круг.
   - Не могу смотреть на это, - я прикрыл глаза ладонью.
  От неприятельских позиций донёсся уже знакомый сигнал к атаке. Я поднял голову и увидел, как механическая армада, изрыгающая чёрный дым, двинулась в нашу сторону. Впереди серым валом поползла толпа обречённых. Медленно, странно медленно они приближались к городским стенам. Вслед за машинами стали перемещать и катапульты.
  Немного не дойдя до зоны поражения нашей артиллерии, самоходы остановились, пленные же продолжали идти дальше. Их лица ничего не выражали, глаза безучастно глядели перед собой, движения были какие-то механические. Они более всего напоминали заводных кукол.
   - Неужели они все одурманены? - пробормотал я.
   - Возможно, здесь мы видим род массового гипноза, - предположил первый советник.
   - Не могу понять... - послышался недоумённый голос начальника гарнизона. - Зачем их выслали вперёд, а сами остались далеко сзади, за пределами действия наших катапульт?
  Широкой волной людская масса приближалась к участку стены между башнями. В одной из них как раз находились мы.
   - Откройте все ближние ворота, - приказал я. - Надо пропустить их внутрь.
   - Нельзя, ваше величество... Это может быть ловушка... - запротестовали сразу несколько человек.
   - И всё-таки это мои подданные, - ответил я. - Впустите их... но будьте готовы к любой неожиданности.
   - Смотрите! - вскричал кто-то. - Она светится!
  Я посмотрел на холм. Все линии схемы начали тускло фосфоресцировать. Свет был хоть и красный, но какой-то мертвенный.
   - Что это?! - удивлялись одни.
   - Возможно, был рассыпан какой-то химический реагент, - предполагали другие. - А теперь вот началась реакция.
  Тем временем толпа, не обращая внимания на открытые в башнях ворота, вплотную подошла к стене. Нам было видно из боковых бойниц, как люди упёрлись руками в препятствие, словно пытались сдвинуть его. Мало того, следующие за ними начали подлезать под первых или забираться на них, лишь бы коснуться камней ладонями. Началась страшная давка, в которой многие нашли свою смерть. Те, кто никак не смог протиснуться к кладке, хватались за стоящих впереди, а в них самих упирались из задних рядов. Людей стиснуло так, что они образовали своего рода монолит по всей длине стены между башнями. А потом все замерли, застыли.
  Пока мы гадали, что всё это значит, с холма донёсся довольно странный звук. Не то в трубы дули, не то в рога. Звук делался всё громче, всё насыщеннее, всё плотнее.
  Я взглянул в ту сторону. Несколько алых на вершине трубили в какие-то духовые инструменты, больше походящие на огромные витые раковины. Трубили на все лады и невпопад, создавая жуткую какофонию, от которой волосы на всём теле дыбом становились. Красноватое сияние узора под ними ещё более усилилось, подсвечивая зрелище снизу. Если не знать, что этому предшествовало гнусное кровопролитие, можно было бы подумать, что на холме началось весёлое шумное празднество.
   - Не знаю что это, но их трясёт, - сказал кто-то.
  Действительно, всех людей, упёршихся в стену, начало колотить, как в ознобе. Но при этом никто из них ни на шаг не сдвинулся с места.
   - Хорошо, что хоть нас не трясет от всего этого, - буркнул один из министров.
  Напрасно он это сказал. Почти тут же мы ощутили, как дрожит под нами пол. Сверху что-то посыпалось, и мне послышался, вернее, почувство-вался - не столько слухом, сколько осязанием - приглушённый шум, словно камни в толще кладки зашевелились.
   - Что происходит?! - раздались панические возгласы. - Это что, землетрясение?!
   - Ваше величество! - крикнул первый советник. - Надо уходить. Оста-ваться тут бессмысленно... и просто опасно!
  Я и сам понимал это, но всё стоял, зачарованно глядя, как толстенная кладка над упёршимися в неё людьми, трясущимся в жутком припадке, покрывается трещинами по всей длине и тоже начинает шевелиться. Неужели несколько тысяч рук, дрожащих в едином ритме, могут сотворить такое? Или это всё-таки волшебство?
   - Это невозможно! Такого не может быть! - услышал я краем уха. - Люди просто не могут голыми руками раскачать такую твердыню!
  Высокая, почти в двадцать пять локтей стена начала разваливаться, обрушиваясь на головы людей, стоящих у её подножия. Меня молча взяли под руки и повели вниз. Говорить не было толку: всё заглушал раскатистый грохот. Мне показалось, что башня вот-вот обвалится на нас, но нет, обошлось. Мы благополучно выбрались наружу, где нас ожидал конный эскорт.
  Я взглянул на то, что раньше было городской стеной. Кучи глыб, похоронивших под собой людей и механизмы, громоздились между башнями, которые теперь напоминали два клыка в беззубом рту. Клубящаяся пыль медленно оседала вокруг. Солдаты гарнизона пытались наспех, чем попало перекрыть улицы. Местами подтаскивали и разворачивали немногочисленную технику. Никто не ожидал такого быстрого прорыва. Несомненно, имперская машинная армада на всех парах спешит к пролому. А противопоставить ей здесь практически нечего.
   - Ваше величество, нам надо как можно быстрее покинуть это место, - торопили меня. - Возможно, часть армии с той стороны уже переправилась в верхний город.
  Упрашивать меня не пришлось. Вскочив в седло, я последний раз оглянулся и увидел, как на каменные груды, дыша паром и дымом, карабкаются механические чудовища. Затем, всадив шпоры в бока, поскакал во весь опор по улице вглубь Мэйдла. Мои приближённые поспевали следом.
  
  * * *
  
  Мы мчались галопом по широкой мостовой меж опустевших зданий, когда над головой вдруг раздался резкий свист. Вражеские кугели, перелетали через нас, падали на крыши и улицы впереди. Значит, либо имперцы уже подтащили артиллерию к самой стене, либо у них появились какие-то новые сверхдальнобойные катапульты. Оставалось лишь надеяться, что все жители окраинных кварталов успели уйти. Городские власти призывали их к этому с самого начала осады.
  Бомбардировка оказалась довольно плотной, море пламени преградило нам дорогу. Лошади дико заржали, иные встали на дыбы. Сзади отчётливо слышался шум сражения: наши отчаянно пытались сдержать атакующих.
   - Ваше величество! - крикнул первый советник. - Ехать дальше по улице невозможно. Надо уходить в сторону, пробираться переулками, пока враг до нас не добрался.
  Я только кивнул в ответ. Оставаться здесь, под снарядами и с имперским авангардом буквально на хвосте, было равносильно смерти.
  Мы свернули в первый попавшийся переулок, наполнив его дробным цокотом копыт. Мимо пролетали серые стены с тёмными дырами окон. Я старался не думать, что нас ждёт за следующим поворотом.
  На улицу нам выехать не удалось, помешала баррикада. Её навалили напротив выхода, не заботясь особо о тактике, а может быть с умыслом: перекрыть противнику дорогу, если для нападения он решит воспользоваться переулком. Так или иначе, всадникам невозможно было перебраться через это импровизированное укрепление, а разбирать его для нас было некому и некогда: все, кто был рядом, отражали сейчас атаку врага.
  Похоже, имперцы не поленились развернуться широким фронтом, зашли далеко вправо и влево от бреши, чтобы двинуться разом по многим улицам. Удивляла только скорость их продвижения. Казалось, что городские войска совершенно обескуражены прорывом и всё не могут собраться с силами для достойного отпора.
  Пришлось, теряя драгоценное время, искать обходной путь через дворы. Выскочив, наконец, на открытое пространство, мы тут же попали под плотный обстрел с неприятельских самоходов, уже преодолевших хлипкий рубеж баррикад.
  Конники не могут противостоять бронированным монстрам, так что пришлось спасаться, бежать от неминуемой гибели, стараясь отыскать по пути любую щель, способную защитить от железного шквала. Он косил верховых, как жухлую траву. Мало того, ко всему этому стал примешиваться весьма ощутимый жар: машинные огнемёты извергали в нашу сторону фонтаны огня. Послышались вопли горящих людей, неистовое ржание лошадей. Несмотря ни на что, гвардейцы пытались прикрыть меня, заслонить собою от надвигающейся смерти.
   - Спасайтесь, ваше величество! Уходите вон туда! - Мне указали на не-дальний проулок. - Мы вас прикроем!
  Вскоре я нырнул в спасительный лабиринт сумрачных проходов на другой стороне улицы. Шум боя позади заметно приутих. И снова беско-нечная скачка между серых стен, снова блуждание в тёмных дворах. Я сам себе казался крысой, готовой забиться в любую дыру, лишь бы уцелеть. За мною следовал только мой верный советник, остальные либо отстали, рассеявшись по дворам и переулкам, либо полегли, защищая своего короля. Я вытащил из седельной сумки самострел. Страх заставлял меня дёргаться, нацеливая его на каждую подозрительную тень.
  
  * * *
  
  Мы продвигались по улице, то и дело вскидывая оружие и стреляя во всё, в чём нам чудилась хоть малейшая угроза. Вокруг царил невообрази-мый хаос, от гари першило в глотке и в носу. Из-за каждого угла, из каждого окна в нас норовили выстрелить или что-нибудь кинуть. После гибели знаменосца нести стяг досталось Крабу, что его отнюдь не обрадовало: ведь он стал для врага самой желанной целью. Но приказы сотника не обсуждаются. Медный перезвон, разливающийся над городом, раздражал донельзя. Тем более что наша армия получила приказ изничтожать на своем пути всё, что имеет отношение к северной религии: храмы и набатьни, артефакты и священников.
  Если бы командование не распылило так силы ради возможно большего охвата территории, штурм шёл бы куда успешней. Мы бы встретили, конечно, упорное сопротивление, но только на определённом участке. А так вся наша техника осталась позади. Не скажу, что шестьсот шестьдесят шестому не повезло. Скорее наоборот: его экипажу повезло больше, чем нам или экипажам других машин, штурмовавших назначенную нам улицу. В отличие от остальных, он лишь потерял ход и теперь его срочно чинили в районе непосредственных боевых действий. Я отрядил в помощь самоходчикам троих из моего десятка.
  Немногочисленную горстку людей - всё, что осталось от третьей центурии после штурма укрепления, - повёл наш чумной капитан. Похоже, его здорово контузило в самоходе, который сейчас бездвижно торчал на развороченной баррикаде. Мы безо всякой поддержки двинулись вглубь неприятельской столицы вслед за геройствующим безумцем. И чем дальше шли, тем меньше нас становилось. Что себе думал этот центурион? Надеялся выслужиться, получить следующий чин, заплатив за него нашими жизнями? Или искренне хотел захватить какой-нибудь стратегически важный пункт? Оставалось только гадать.
  За следующим поворотом нас обстреляли. Впереди рассредоточился отряд защитников города. Товарищи мои валились, как снопы. Мы отвечали из самострелов, а потом сошлись в рукопашной. Началась кровавая мясорубка. Все бились отчаянно, никто не хотел ни уступать, ни отступать. Помню, как упал Краб, уронив стяг центурии. Я подобрал его, ощутив в руках тяжесть толстого древка, по всей длине обвитого железной полосой. И ринулся на ближайшего сака, и воткнул острое навершие - не хуже, чем у пики, - ему в рожу. А потом ещё и ещё, второму, третьему... Помню, как отбивался от вражеских ударов или уклонялся от них и каждый раз неизменно сражал противника. Дракон красным бликом мелькал передо мной, весело изрыгал пламя на жёлтом полотнище, словно упивался этой бойней. Я же полностью слился со своим оружием, как бы став его продолжением, отстранился от всего, будто вместо меня теперь некая безжалостная машина для убийств металась от врага к врагу. Потом вдруг понял, что драться больше не с кем. Да и некому: на ногах остались только двое: я и капитан центурии. Остальные лежали на мостовой. Некоторые ещё корчились в агонии. Офицер, не обращая ни на что внимания, двинулся, пошатываясь, вперёд, будто не набегался ещё. Я поспешил следом, догнал и взял за плечо, пытаясь остановить. Он оглянулся. Вид у него был совершенно ошалелый, глаза мутные.
   - Надо возвращаться, командир... - выдавил я.
  Взгляд его, наконец, прояснился, глаза сощурились.
   - Трус! - взревел он, наводя на меня самострел. - И это предлагает унтер-офицер, костяк нашей армии?!
   - Но капитан, это ведь бессмысленно! - Я попятился от него.
  Впереди послышался конский топот. Из переулка на улицу вынеслись два вражеских всадника. До них было рукой подать, так что рассмотрел я их хорошо. Лошади под ними были чисто белой масти, да и сами они были в белом, не лишённом изыска одеянии. Ясно, не простые кавалеристы.
  Они заметили нас, но сотник успел выстрелить первым. Один из наездников выпал из седла, и тут же ответный выстрел другого заставил офицера охнуть. Я покосился - он медленно оседал на мостовую с торчащим из панциря дротом. Идиотский приказ брать столицу саков во всём блеске ничем не прикрытых доспехов стоил жизни уже не одному воину Империи.
  Я остался один на один с врагом. Мой разбитый самострел валялся где-то сзади. А оружие капитана было далеко, не дотянуться, да он ещё и упал на него, накрыв своим грузным телом. В руках было только знамя с имперским гербом, да топор на боку, мой неизменный лабрис, пустивший сегодня немало крови. Не так уж много, чтобы противостоять конному стрелку.
  Однако молодой всадник почему-то медлил. Осанка у него была горделивая, длинные светло-русые волосы струились из-под головного убора на белоснежный мех воротника, а бледное красивое лицо коверкала гримаса ненависти. Уж не о нём ли предупреждал давешний сон?
  
  * * *
  
  Я сразу узнал этого варвара со стягом Империи в руках. В тот раз я хорошо его рассмотрел через мощную оптику. Жуткие детали недавней казни тут же вспомнились в мельчайших подробностях, пронзив всё моё существо яростью и гневом. Ведь это он, именно он истязал вчера моего единственного друга и утешителя. Это он глумился над моим добрым наставником. А теперь вот нагло заступил мне дорогу, похожий в своём рогатом шлеме на дьявольское отродье. Рожа грязная, небритая, сам весь перепачкан кровью убитых им сэксондцев. Трупы густо покрывали мостовую позади него, плавя снежную корку ещё дымящимся красным месивом. Как жаль, что весь боеприпас я потерял где-то по дороге! Как жаль, что последний дрот истрачен на имперского офицера, что стоял рядом с этой тварью!
  Я отбросил в сторону бесполезный самострел и вытащил из ножен свой верный клинок, тускло блеснувший великолепной сталью. Привычным, отработанным движением крутанул, пробуя кисть, и воздух упруго свистнул под лезвием. Оставалось пустить мерзавцу кровь.
  Без долгих раздумий я бросил жеребца в галоп. Можно было, конечно, уйти: улица за спиной была пуста, да и выстрелить мне вслед ему, похоже, нечем было. Но как возможно оставить эту мразь в живых?
  Он тоже изготовился, выставил перед собой наконечник знамени. На нём уже была чья-то кровь. Вражеский воин ждал меня уверенно, в боевой стойке. Хотя он был молод, в нём чувствовался немалый опыт. О том же говорили и ранговые знаки на обмундировании. Его импровизированная пика была достаточно длинной, так что шансов достать имперца, рубя сверху наотмашь, было немного.
  Расстояние между нами неуклонно сокращалось. На скаку я повернул клинок вниз остриём. Время сжалось, движения замедлились, как в томи-тельном сне. Казалось, что всё вокруг плывёт в густом прозрачном сиропе. Враг сделал выпад, целясь мне в грудь. Избежать удара не получалось, надежда была лишь на крепость кирасы, выкованной на заказ искуснейшими оружейниками столицы. Я повернулся в седле, насколько это было возможно, в сторону и одновременно поднял руку для удара.
  Толкнуло меня сильно, едва из седла не выбило, металл скрежетнул о металл. Крепкое навершие древка вспороло китель на груди, скользнуло по броне, но не пробило. И тут я ударил, полагаясь не столько на расчёт и глазомер, сколько на стремление сердца, переполненного ненавистью. Какое-то шестое чувство подсказало, куда и как надо лучше бить из неудобного положения, да ещё и на всём скаку.
  Словами не передать, какое упоение охватило меня, когда противник от-крылся после неудачного выпада, и клинок, преодолевая слабое сопротивление плоти, глубоко вошёл в щель за воротом его панциря. Всю ненависть, накопившуюся за последнее время, вложил я в этот удар, мстя за всё, чего лишился, за пустоту в душе, мстя Империи и злой судьбе, мстя всему, что олицетворял для меня этот имперец. Я чуть не выпустил эфес, но вовремя успел выдернуть клинок из тела. Брызнула кровь, стальное лезвие окрасилось алым. И это было едва ли не самое прекрасное зрелище в моей жизни.
  Жеребец, разогнавшись, проскакал ещё немного, потом я его развернул. Как раз вовремя, чтобы увидеть, как упал на колени мой враг, как выпал стяг из его рук, как распласталось по мостовой жёлто-красное полотнище. Потом солдат опёрся на руки, но правая подломилась и он завалился навзничь на своё знамя, обильно орошая его кровью. Рогатый шлем слетел с него, открыв давно не мытую голову.
  Я неспешно подъехал ближе. Имперский воин недвижно лежал на грязной, окровавленной тряпке. Глаза у него были ещё открыты, но смотрели мимо меня, куда-то в бесконечность. А рядом со своим умирающим слугой развернулся мерзкий дракон на жёлтом поле - символ жестокого подавления, символ мирового зла. Но сейчас он, слава Единому, валялся, низвергнутый, в грязи, попираемый моим конём.
   - Здесь ты и останешься, гадкое ничтожество! - прошипел я сквозь зубы, обращаясь не то к имперцу, не то к меднокрылому чудовищу. А, скорее всего, к обоим: для меня меж ними не было разницы.
  Сзади, за поворотом улицы, послышались вдалеке скрежет и пыхтение, характерные для имперских самоходов. Похоже, двинулась вторая волна атаки. Надо было уходить подобру-поздорову. А я всё смотрел на поверженного. Полотнище так намокло его кровью, что герб Империи стало почти не разобрать.
  Преисполненный возбуждением от победы и свершившейся мести, я пре-зрительно плюнул туда и тронулся прочь. Чуть приостановившись, последний раз взглянул на бездыханное тело моего верного подданного. Его лошадь топталась неподалёку. Вздохнул и дал коню шпоры.
  Здания пролетали мимо, оставались за спиной, топот копыт эхом отдавался в безлюдном ущелье улицы. Оборачиваться не было нужды: вряд ли имперцы кинутся в погоню за одиноким всадником. Мой путь лежал в верхний город, где на площадях собирались объединённые силы королевств Северного Союза. Мне следовало быть там как можно скорее, чтобы возглавить решающий удар по врагу.
  Меня встретили возле следующего ряда укреплений. Пустив мимо ушей приветствия, я спросил:
   - Как дела в верхней части Мэйдла? Что с переправой северной армии?
   - Ваше величество, значительная часть войск уже в столице, - отвечали мне. - Площади переполняются прямо на глазах. Для контрудара почти всё готово. Только вас и ждали.
  Дальше я поскакал в окружении эскорта, уже нового. Теперь, оказавшись в относительной безопасности, я мог подумать о плане предстоящего сражения. Но мысли всё время почему-то, раз за разом возвращались к молодому имперскому солдату, лежащему на окровавленном флаге посреди улицы. Вспомнились его серо-зелёные глаза и взгляд, уставленный в неведомое. Только сейчас я осознал, что в душе стало пусто, совсем пусто. Улетучилась куда-то радость победы, сердце не тешила осуществившаяся месть. Не осталось даже ненависти, которая помогала мне держаться все эти дни. Я был одинок посреди толпы своих подданных. Так же одинок, как сражённый мною воин. И это ощущение как-то нас связывало. Мне даже казалось, будто это я, а вовсе не он, остался умирать там, на холодной мостовой.
  В таком вот настроении я достиг верхнего города. Улицы, ведущие к площадям, оказались перегорожены. Замелькали сигнальные флажки. Кругом толпились граждане с оружием в руках: все вышли защищать родную столицу.
   - Дорогу его величеству Лэйдвигу Одиннадцатому! - зычно крикнул командир эскорта.
  В ответ послышались возгласы радостного удивления:
   - Он жив!
   - Король вернулся!
   - Король с нами!
   - Да здравствует король!!!
  Кричали всё громче, всё радостней. Клич расходился всё дальше, превращаясь в многоголосый рёв. Перед нами расступились, освободили проход к главной площади. Широкий простор впереди был заполнен народом и войсками.
  Мой взгляд скользил по возбуждённым лицам вокруг. Во взорах моих подданных читались преданность и надежда. Они ждали своего монарха, рассчитывали на него. Сейчас я был им нужен, как никогда ранее.
  'Теперь ты просто обязан победить, - сказал я себе. - Обязан выбить имперскую нечисть из Мэйдла и из страны. Сегодня будет решающая битва. И сегодня решится судьба нашего мира'.
  
  * * *
  
  Странно было ощущать, как уходит жизнь. Медленно, пульсируя, толчками... Тело уже одеревенело. Все звуки куда-то отдалились. В глазах всё слилось в серую пелену. Мир превратился в сплошное мутное пятно. Испугаться бы, вскочить, как в детстве, прибежать к маме и прижаться к ней. Уж она-то защитит, прогонит любую напасть... Но в угасающем разуме не было даже страха. Не осталось ни сил, ни желаний, ни эмоций. Лишь в памяти мелькали обрывки былых событий - нелепый конспект бестолково прожитой жизни. И только её образ виделся всё явственнее, куда отчётливее, чем в сновидениях. Милое, дорогое лицо расцвело ласковой улыбкой. И я улыбался в ответ.
  Мама прижала меня к себе.
   - Не бойся ничего, мой маленький. Ты же знаешь, я всегда с тобой.
  Я теснее прижался к ней, впервые за долгие годы ощутив родное тепло.
   - Мама, прости. Ты меня предупреждала, а я не сумел воспользоваться.
   - Ничего, сынок. Зато теперь я могу обнять тебя, как раньше, по-настоящему. Ты помнишь? - спросила она, нежно целуя меня.
   - Помню... Скажи, я умер?
   - Почти. Лишь несколько нитей ещё привязывают тебя к тому миру. - По её лицу пробежала тень печали. - Ты очень хочешь жить, Юли. Твой долг - завершить предначертанное.
   - Да, мама, - согласился я, многое уже понимая.
   - Всё в твоей власти, мой мальчик, - сказала она с грустью. - Воли у тебя хватит на многое.
   - Но моя рана смертельна.
   - Значит, надо избегнуть её.
   - Помоги мне, мама...
   - Собери все жизненные силы, что ещё остались у тебя. Почувствуй их мощь и направь в нужное русло. Ты сможешь.
   - Они уходят, просачиваются, как вода сквозь пальцы.
   - Не думай о них, как о своих последних убегающих минутах. Ощути их сейчас, как действенное оружие в руках, которое способно отразить вражий удар. Собери всю волю! Овладей ими!
  Время как бы замирало, сгущающимися каплями жизненной субстанции задерживалось в ладонях, преобразованных силой моего желания в некую плотину. И этот сгусток отвердевал всё более и более. Сначала киселеобразный, он превратился затем в некий дрожащий студень, который постепенно обрёл свойства глины: стал плотным и пластичным. Он, как живой, скользил в разминавших его ладонях, менял форму, словно хотел стать всем сразу. Целый сонм образов столпился вокруг, шепча наперебой о своём горячем стремлении воплотиться. Я чувствовал власть лепить из него что угодно.
   - Сынок, ты ненавидишь человека, который смертельно ранил тебя?
   - Нет, мама. Почему-то во мне нет к нему ненависти.
   - Зато в нём есть, - она указала на то, что вдруг начало активно формироваться в моих руках. - Великая ненависть всего, что стоит за ним. И в этом он черпает огромную силу. Держи его крепче, пусть признает в тебе хозяина.
  Я держал яростно извивающееся, как взбесившийся толстый канат, алое чешуйчатое тело. Оно старалось вырваться из моих крепко обхвативших его ладоней. Чудовищная голова с разинутой пастью металась из стороны в сторону, ища объект своей ненависти. Лапы с жуткими когтями дёргались, стремясь во что-нибудь вцепиться. Перепончатые крылья затрепыхались, пробуя расправиться.
   - Я породил тебя, сделав залогом собственную жизнь! - Я стиснул его, ощутив, что могу властвовать над ним. - Ты подчинишься мне! Смирись!
  Это немного урезонило тварь. Во всяком случае, из рук она уже не рвалась. Но извивание всех частей тела и угрожающее шипение, говорили о самых свирепых её намерениях. Странно: чем сильнее я сжимал чудовище, тем большую силу ощущал в себе. Похоже, его ярость подпитывала меня.
  Остановилось ли время, сгущённое моим предсмертным порывом? Повернуло ли вспять? Или же новый виток бесконечно чередующихся циклов вдруг настиг меня, обогнав предыдущий? Казалось, что прошлое, настоящее и будущее смешалось, перестали следовать одно за другим, сплелись в сплошной клубок всевременья. Постепенно из мутного марева передо мной возник образ всадника на белой лошади. Того самого, который нанёс мне смертельный удар.
   - Ты столько времени верой и правдой служил ему, Юли. Пусть теперь он послужит тебе. Держи его как можно крепче, направляй на своего врага. Он сам найдёт, куда лучше ударить. - И печально добавила напоследок: - Помни, сынок, я тебя жду...
  Всадник приблизился. Длинный клык лезвия в его деснице завис остриём вниз, поднимаясь для удара. Дыхание коня ощущалось возле самого лица. И в этот момент существо в моих руках атаковало. Бросок был резким и стремительным, как отпущенная тугая пружина. Наездник попытался, как и в прошлый раз, выгнуться в сторону, но пасть злобного дракона нашла нужное место под белоснежным одеянием. Я ощутил, как он с яростным скрежетом впился туда, прогрызая крепкую скорлупу брони, и напрягся, стараясь удержать неистового монстра, упёрся, неимоверным усилием выдерживая мощнейший напор. И почувствовал, как на миг всё это жуткое сплетение стало некой точкой отсчёта, сделалось осью мироздания, разворачивающей вокруг себя бесконечную тяжесть вселенных.
  С глаз моих словно сползла пелена. Вокруг всё прояснилось, приобрело цвет и очертания. Чувства пришли в норму, только мир после всей жути наваждения несколько ошеломлял странной новизной. Я осознал, что твёрдо стою на ногах, что всадник лежит передо мной, а его лошадь умчалась куда-то по улице. Выбитое из моих рук древко с глухим стуком упало на мостовую, развернулось жёлтое полотнище с беснующейся красной тварью. Воспоминания о недавнем казались теперь нелепым бредом, скоротечно привидевшимся в пылу поединка.
  Молодой кавалерист лежал неподалёку. Он уже приходил в себя, медленно приподнимаясь на локте. Досталось ему изрядно. Отороченная дорогим мехом шапка слетела с головы, белый мундир вокруг зияющей раны в груди окрасился кровью, из угла рта потекла алая струйка. Но он всё равно упрямо пытался встать. Опираясь на свою длинную прямую саблю, противник кое-как поднялся на одно колено.
  Я шагнул к нему, держа наперевес свой лабрис.
  Он всё же встал на ноги, пошатнулся и неверной рукой направил на меня клинок. Рана его была глубокой, он хрипел при каждом вдохе. Но карие глаза на искажённом мукой лице тонкой лепки горели ненавистью.
  Я с лёгкостью отразил яростный выпад, чуть не выбив оружие из ослабевшей руки врага. Чувствовалось, что каждое движение даётся ему с немалым трудом. Он ещё попытался поднять для защиты свою саблю, но тут увесистый топор опустился на его непокрытую голову.
  
  * * *
  
  Ослепительная вспышка разорвала меня на части. Прорвавшийся, мощный поток ужаса и муки истязал мои разрозненные клочки. Наконец, он истончился, утих в необъятном пространстве засыпающего разума. Ничто теперь не удерживало меня в том кошмаре, отголоски которого уже отдалённо, едва ощутимо бередили моё расплывающееся сознание.
  Я почти полностью освободился от всего наносного, старого, ненужного. Оно, как короста, отпало от изначальной всепронизывающей сути, коей я почувствовал себя, открывшись теперь полностью. Но всё же тяготился печалью по некогда утраченному. И это легло новым ярмом, новыми оковами: мешало свершиться изначальному стремлению быть всем, чем должен.
  Теперь я ведал о своём пристанище, к нему вели меня нежные руки любимой. Она ощущалась рядом, совсем близко... Её волосы как всегда дурманили тонким ароматом, щекотали, манили, звали сквозь бездну. А глаза, отражающие глубокую синь того самого озера под холмом, являлись путеводной звездой.
  Наш дом на возвышенности влёк к себе и казался родным живым суще-ством, сулящим прохладу и уют, дышащим ароматом вьюнков, которые увили стены. Каждый его камень, каждую дощечку я ощущал как собственное продолжение. Шелестя листвою, перешёптывались акации в тенистом дворике. Цветы на клумбах, воздев к небу нежные венчики, пели о любви порхающим мотылькам. Оттуда доносился радостный детский смех. Моя жена ласково мне улыбалась. А я растворялся во всём этом, забывался в вечности пьянящего счастья.
   - Теперь мы всегда будем вместе, милый, - шептала она. - Путь твой был трудным и одиноким, но скоро мы прибудем домой. Там ты отдохнёшь.
   - Да, любимая, - кивал я с улыбкой. - Как же я измучился без тебя!
   - Идём к нашим девочкам. Они заждались своего папу. Никак не меньше, чем твои родители.
   - Идём, - вторил я, шагая навстречу нашему будущему.
  Я ступил на новый путь, предал забвению пройденное и разорвал все былые связи. Лишь образ жуткой фигуры в рогатом шлеме, нависающей надо мной с огромным топором в руках, отпечатался тревогой через пропасть вечности. Остался в мутном кошмаре и оскал вьющейся у ног хозяина твари, которая ужалила меня в грудь.
  Но я не оглядывался. Я шёл к себе домой, к своей любимой и детям. Целиком проникшись предрешением, я знал: мы будем вместе. Несмотря ни на что.
  
  * * *
  
  Я стоял посреди улицы, передо мной навзничь лежал молодой воин. Рану я нанёс страшную, кровь на снегу окружала его голову дымящимся нимбом. Длинные волосы уже не были светлыми, они покраснели и слиплись. Но в глазах, подёрнутых смертной мутью, не было больше ненависти. И лицо казалось умиротворённым.
  Где-то поодаль грохотала наша техника, а рядом вдруг процокали копыта - это белоснежный конь подошёл к своему хозяину, и опустил к нему морду, обнюхивая. Я не стал его гнать, пусть простится с боевым товарищем. Поднял с мостовой знамя нашей почти целиком истреблённой центурии и снова глянул на лошадь и поверженного всадника. На душе было муторно. Одолела бесконечная усталость. Словно только что сбросил с плеч неимоверную тяжесть. Какая уж тут радость победы... Внутри царили лишь тоска и одиночество. Совсем ведь недавно, помнилось смутно, как дурной сон, я вроде бы сам лежал на этом месте.
   - Я победил саму смерть... совершил невозможное... повернул колесо судьбы, - шептали мои губы. - Почему же мне так тошно?
  Кто был этот всадник, с такой яростью и злобой возжелавший моей гибели? Я низвергнул его лишь при помощи вступившихся за меня высших сил. Что за предначертание напророчила мне мать в смертном мороке? А ведь знал, помнил, пока пелена реальности не окутала забвением. До сих пор шея ныла уходящей вглубь тела неясной болью, правда, с каждой минутой всё меньше. Неужто это было? Неужто не бред?
  Так вот я и стоял, пока машины не подошли совсем близко. Белый конь испуганно шарахнулся и неровной рысью пошёл прочь от нас с мертвецом. Я обернулся. Неподалёку остановились самоходы из цепи подкрепления. Ко мне подбежали Чернявый, Торба и Циклоп, которых я совсем недавно оставил с шестьсот шестьдесят шестым.
   - Да-а, попали вы в переделку! - Обезображенный Торба смотрел на меня с участием. - Ты один уцелел, командир?
  Я молча кивнул и снова повернулся к павшему врагу.
   - Кто это? - спросил Чернявый. - Лихо ты его уделал!
  Подошел капитан подоспевшей сотни, внимательно оглядел мертвого и веско заявил:
   - Наверняка, важная птица, большой военачальник или сановник. На кителе - королевская эмблема, видите? Готовься к повышению, сержант. Офицерские регалии тебе обеспечены. - Он тронул древко, которое я безотчётно сжимал. - Стяг геройски погибшей центурии спасён, вынесен из боя последним живым воином при полном уничтожении противника. Значит, будет формироваться под ним новая центурия к вящей славе нашего полка. Вполне возможно, под твоим началом. Я нынче же подам подробный рапорт полковнику девятой когорты.
   - Верен Великой Бабиллской империи! - машинально отчеканил я.
  Войско продолжило движение вглубь вражеской столицы. За машинами плотной массой шла регулярная пехота, методично зачищая дворы захваченных кварталов.
  Я ехал, покачиваясь, за щитом одного из самоходов. На окровавленном полотнище моего знамени гордо развевался имперский дракон. Впереди, конечно, ждали новые сражения, новые мытарства, но теперь я твердо верил в свою удачу.
  
  
  
  
  
  Теперь два мира-близнеца, две вселенские реалии с мириадами заключённых в них светил и объектов соседствуют на Великом Древе. Они мало отличаются друг от друга, но это только пока. Сфероиды неуклонно разбухают, расширяются, раздваивая окутанную жемчужным сиянием миронесущую ветвь, давая ей возможность расти в новых направлениях.
  Дух Разделения устало вздыхает, воззрившись немигающим взглядом на результат своих деяний. В его агатовых глазах единым бликом отражаются все реальности бескрайнего мироздания.
  Я же во всех своих проявлениях продолжаю созерцать извивы моего бес-конечного пути.
   АБДУЛЛИН ХАСАН
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"