Пакеты, нагруженные едой и разной домашней снедью, так и остались валяться у входной двери. Там, где их бросил Дмитрий. Он ворвался в свою мастерскую, схватил подготовленный заранее холст, воткнул его в мольберт и выдавил на палитру полтюбика белил. Эскиз рисовать не стал - слишком сильным было впечатление, чтобы он мог ошибиться. Быстрыми уверенными мазками шелковистая мягкость краски ложилась на идеально загрунтованный холст. Титов уже не помнил, для чего его грунтовал две недели назад. Ведь были же какие-то мысли, наметки будущей работы. Теперь это не важно. Теперь его посетило вдохновение.
Пустые тюбики отлетали в сторону один за другим. Дима спешил, как будто он мог не успеть написать картину. Будто от того, когда он закончит ее, зависит его жизнь. От бурной работы ему стало жарко, лоб покрылся испариной. Где-то через полчаса, когда пот тек по телу художника рекой, он понял, что так и не снял куртку. Одежда отправилась вслед за тюбиками.
На холсте уже просматривалась деревянная конструкция, что-то вроде козел, на которой лежал увесистый серебристый ромб со скошенными острыми углами. Формой он напоминал бегунок на застежке-молнии.
Фоном служили размытые зеленые пятна - то ли высокая трава, то ли низкие кусты. Это не имело значения. Задний план не нес смысловой нагрузки, главенствующим элементом картины был ромб.
За окном стремительно темнело. Дмитрий включил лампу, но он не любил работать при электрическом свете. Все равно - основные моменты готовы, осталось только сделать четкой надпись, выполненную загадочными древними рунами, что двумя строчками перечеркивала серебристую поверхность ромба точно по середине. Смысл надписи оставался для художника загадкой, он пока, собственно, даже не решил еще, как она должна выглядеть. Но это придет, обязательно придет. Такого сильного прилива творческой энергии у него давно уже не было. Да, наверное, такого не было никогда. Сегодня словно кто-то направлял его руку, подсказывал, что должно появиться здесь, а что - там. Дмитрий не знал, что это за ромб, что бы эта его абстракция могла значить. Он только чувствовал правильность и необходимость своих действий.
Титов как раз протирал кисти, любуясь незаконченным полотном, когда позвонила Ольга. На домашний телефон. Она кричала и что-то требовала. Дима никак не мог взять в толк, что произошло. Его взгляд упорно возвращался к недописанной картине, будто бы цепенея, когда задерживался на расплывчатой еще надписи. После того, как ему пришлось в третий раз переспросить, что случилось, и Ольга закричала на него отборным витиеватым матом (кто б знал, что она умеет так выражаться), Дмитрий вышел из мастерской и присев прямо на пол, спросил:
--
Извини, мне плохо слышно, все время теряю нить разговора. Так, что там у тебя случилось?
--
У тебя? - Ольга уже не кричала, она явственно всхлипывала, - Ребенок уже второй час в школе сидит, тебя ждет. Ты почему на ее звонки не отвечаешь?
Только теперь Дмитрий понял, что за окном уже совсем темно, а он совсем забыл, что нужно забрать Вику из школы.
--
Сколько времени? - чтобы хоть что-нибудь произнести, спросил он.
--
Шестой час, - сказала Ольга. Голос ее уже звучал спокойнее.
--
Прости. Не волнуйся, я сейчас за ней поеду, потом мы заберем тебя. Совсем заработался, не слышал звонков.
Он подобрал куртку и вытащил из кармана телефон. Двадцать девять пропущенных вызовов. Бедная девочка, что она могла подумать. И почему она не позвонила, как ее мать, на обычный городской номер? Хотя, может быть, и звонила. Когда он писал серебристый ромб, он ничего не видел и не слышал вокруг.
--
Алло, Викуля, я сейчас за тобой приеду. Сиди в школе, не выходи никуда.
Ответом было молчание. Дочь не хотела с ним разговаривать. Оно было и понятно.
--
Все, я еду, - еще раз сказал он и отключил связь, натягивая куртку. В прихожей он боковым зрением заметил свое пестрое отражение - куртка была густо измазана разноцветными пятнами краски. Пришлось искать в шкафу другую одежду. Нашлось демисезонное пальто. Прохладно для февраля, но искать что-нибудь другое - нет времени. Все равно на машине, не замерзнешь.
Автомобиль под подъездом весело моргал синим огоньком сигнализации. Завелись, тронулись. Надо бы купить чего дочке. Мороженое она любит. Угу, по такому холоду только мороженое и есть. Горло заболит - Ольга потом из него самого мороженное сделает. Вон, морось утренняя настойчиво в вечерний ледяной дождь превращается. Аж по лобовому стеклу стучит, будто крупный песок сверху сыплют. Ехать надо осторожней, при торможении уже легонько с тихим шипением колеса проскальзывают. Даром, что шипы. Такую ледяную корку никакими шипами не возьмешь.
Нет, все-таки мороженное надо купить. Дмитрий остановился возле небольшого магазинчика. Мелкий ледяной песок жестоко хлестал по лицу и настойчиво лез за шиворот. На улице было очень неуютно. Так, мороженное. Сколько его тут! Какое выбрать? Вика любит такое, которое как шелк. В рекламе так говорят. Ага, вот оно. Два? Нет, два не надо (от двух горло точно заболит).
Асфальт покрывался все более надежной коркой льда. Осторожно семеня к машине, Дима все же не удержался и растянулся, плавно подъехав подошвами к дверце своего Ауди. Больно приложился головой. Мороженое уберег - в вытянутой вверх руке.
Двигатель завели, теперь аккуратненько отчаливаем от бордюра. Титов вел машину осторожно, избегая разгона и резких торможений. На светофорах шипы со скрежетом скребли замерзшую корку. Где же эта школа? Так и мороженное растает.
За очередным поворотом, чуть в глубине небольшой аллейки, показалось темное здание. Викина школа. В пяти-шести окнах еще горел свет. На крыльце все также зябко ежился охранник. Тот же, что и с утра? Черт их, этих охранников, разберет. Они все на одно лицо, когда форму свою черную напяливают. Замерз, небось, бедняга.
Дмитрий боком, скользя по льду на левой ступне и время от времени отталкиваясь правой, благополучно докатился до крыльца. Охранник преградил путь.
--
Я за дочкой, - возразил Дмитрий.
--
Не положено, - отрезал хмурый замерзший мужик в черной, побитой серыми катышками форме. И почему на них всегда форма выглядит грязной. Даже новая. - Фамилия как?
--
Титов, - сказал Дмитрий.
--
Дочки?
--
Такая же, - похоже, охранник уже подморозил мозги. Лицо, вон, синюшное. Так еще немного постоит, совсем цветом с формой своей сольется. Чтоб в ночи враги его не нашли.
Охранник (с гордой надписью "секьюрити" на спине) скрылся в недрах школьного фойе и через пару минут появился с Викторией. Девочка, не глядя на отца, пошла к машине.
--
Вика, - позвал ее Дмитрий. Но она не отвечала. Что-то надо было делать, - Я тебе мороженое купил.
Фраза прозвучала как-то глупо и не к месту. Железная леди. По лицу видать, мороженное страсть, как хочется. Но не оборачивается, идет. Шаг, еще. Потом ее ноги поехали и, шлепнувшись на рюкзак, Виктория смешно покатилась вниз. Титов как дурак засмеялся и, спохватившись, кинулся следом.
--
Ты не ударилась? - ощупывая дочь, испуганно спросил он. Тело Вики сотрясала мелкая дрожь, - Что, рука? Нога?
Девочку продолжало трясти, и тут Дмитрий понял, что она просто хохочет. Пытается не подавать виду.
--
Вставай, - он тоже засмеялся, - пойдем мороженное есть. Как ты любишь. Только маме не слова.
--
Как шелк? - спросила Виктория. Мир был восстановлен.
--
Один в один.
Потом они ехали за Алькой. В дороге Вика ела мороженное, безбожно измазав заднее сиденье машины. Младшую паковали вместе. С горем пополам завязали шарф и натянули шапку. Алька, ясное дело, сопротивлялась. При этом, правда, не забывая пересказывать события проведенного в садике дня.
Когда подъехали к Ольгиной работе, все были веселы и распевали под радио песни. Алька в детском кресле болтала ногами, вытирая подошвы о переднее сидение. Вика висела на спинке водительского кресла, вопя песню отцу прямо в ухо. Пристегиваться ремнем она отказалась наотрез. Позвонили Ольге. Она спустилась через десять минут. Злая, как черт. Дети сразу бросились к матери, что ее немного успокоило.
Домой ехали уже в мире и согласии. Только брошенная Викторией обертка от мороженного предательски торчала из-под переднего сидения.
--
И кто это здесь ел мороженое? - состроив строгое лицо, спросила Оля.
--
А это... - сразу начала оправдываться Вика, - А Алька и ела. Правда ведь, Аль?
--
А что, мне уже и мороженое нельзя поесть? Ну, ела. И что? - надув губки, фыркнула Алевтина. Трехлетняя девочка, защищая сестру, врала столь натурально, что все, вместе с ней самой, прыснули от смеха.
И только перед самым домом, на повороте во дворы, в голове у Дмитрия снова возник серебристый ромб. Тот самый. С рунами. И древние таинственные письмена медленно, но настойчиво становились отчетливей, завораживая своими замысловатыми обводами, не отпуская его внимание ни не минуту. Титов пытался всмотреться внутренним взором в знаки, понять их смысл, настолько сильно, что совсем забыл, что он за рулем движущегося автомобиля. На повороте машину занесло, колеса легко покатились по гладкому льду, который продолжало поливать ледяной водой.
Из раздумий о смысле таинственной надписи его вывел глухой удар, дернувший его голову вперед. В шее что-то хрустнуло. Прямо перед капотом в свете фар вверх уходила кирпичная стена дома. Ауди стоял под углом, совсем слегка не вписавшись в поворот под арку. Ольга сидела рядом с округлившимися от испуга глазами, повторяя одну и ту же фразу - "ты что?". Девчонки притихли.
--
Да, ничего, - резко сказал Дмитрий и вышел из машины. В лиц тут же хлестнуло мелкими колкими капельками, ноги поехали по скользкому льду. "На дорогах - гололедица". Он не удержал равновесия и со всего размаха треснулся лицом о край крыши машины. Больно-то как! Точно фингал будет.
Автомобиль, к счастью, не пострадал - в кирпичный угол воткнулись колесом. Дмитрий повернулся к ветру, теперь с удовольствием подставляя ушибленное лицо ледяным брызгам. Сел обратно в салон. Завел двигатель.
--
Что это у тебя? - спросила Ольга. Дима посмотрел в зеркало - под правым глазом медленно, но верно начинал расползаться синяк, - Больно?
--
Нормально. Поскользнулся.
Вика с Алькой вероломно заржали сзади.
Последние двести метров до подъезда проехали без приключений. Только в тишине. Титов не стал даже включать радио. Титова не отпускало видение. Что-то было в этих рунах. Что-то это все должно было значить. Обязательно надо зарисовать увиденное.
Он поставил машину в гараж и поднялся на лифте на свой этаж. Войдя в квартиру, сразу отравился в мастерскую. Долго смотрел на написанную сегодня часть картины. Но точный вид рун так и не всплыл в его сознании. Тогда он взял бумагу и попытался зарисовать знаки карандашом на бумаге.
В комнату вошла Ольга. Она посмотрела на сырую работу.
--
Что это? - спросила она.
--
Не знаю, - честно ответил Дмитрий, - это мне привиделось сегодня утром. А сейчас, когда мы чуть не врезались, мне показалось, что я понял смысл этих знаков. Но он опять ускользнул от меня.
--
Ты какой-то сам не свой, - с тревогой в голосе сказала жена. Она обняла его. Его тело била мелкая дрожь. - Что с тобой?
--
Не знаю. - опять сказал он, - Со мной такого еще никогда не было. Я должен дописать это и прочитать надпись. Я чувствую это. Но образ идет не из моей головы. Он будто бы приходит откуда-то извне. Словно кто-то пытается мне объяснить что-то, но я не понимаю его. Пока не понимаю.
--
Ты весь дрожишь. Возможно, ты просто простудился. Голова не болит? - спросил она и прикоснулась пальцем к синему пятну под его глазом. Лицо пронзила острая боль, и Дмитрий вздрогнул, - Уж не сотрясение ли у тебя?
--
Да нет. Я не сильно ударился.
Весь оставшийся вечер он пытался выписать руны. Но все, что получалось было явно не то. Они должны быть какими-то другими. Глубокой ночью он заснул, положив голову на исчерченный знаками лист бумаги и так и не выпустив из руки карандаш.