Вовка поехал за сеном в соседний колхоз на лошади, десять километров до реки и после реки ещё десять километров, моста не было, лошадь плыла и тащила повозку, Вовка сидел верхом и прижимал к груди холщовую сумку, где был кусок хлеба и фляжка солдатская с водой, встал он в 12 часов ночи, успеть надо было в Юрьев засветло, взять по разнарядке сено и до темноты вернуться.
Ночь, как чернильное полотно, обволакивала землю, страшно было ехать, лошадь шарахалась, пряла ушами, переходила на галоп, когда в лесу завывали голодные волки, он издалека видел, как на опушке леса сверкали их глаза при свете луны, и лошадь неслась от страха вперёд, не разбирая дороги.
Сгнило у них в колхозе сено в стогах, лето было дождливое, кормить лошадей нечем, и поэтому снарядили его в соседний колхоз за сухим сеном, овса бы, конечно, лошадям, но нет его в колхозе, только прелое сено, но какая это еда для рабочей лошади, на которой пашут без отдыха. Была у Вовки любимая лошадь, Гудок, прожила всего четыре года, а лошадиный век - 30-40 лет, но от тяжёлой работы и плохой пищи пала через четыре года. Заснул он в дороге, и снилась ему его любимая лошадь, когда он ее распрягал, чтобы покормить, она ласково смотрела на него, трепала его руку губами и как будто шептала: "Люблю я тебя".
Сам Вовка в свои 11 лет был похож на семилетнего ребёнка, худющий, бледный, ни кровинки в лице, мать все говорила, "скелет ходячий", сказался на его росте рабский труд, бесплатный, за который не получал даже крошку хлеба. Управлял лошадью и повозкой ребёнок в рваной самотканой одежде, холоп, раб страны, в которой был запрещён детский труд. В 14 лет призвали его в ФЗУ, прав выбора профессии не было, ему была спущена сверху профессия горного электромонтера, а потом его "этапировали" на Уральские шахты, где работали политзаключенные и вольнонаемные рабочие. Политзаключенные таскали носилки с тяжёлым горным кварцитом, труд был настолько тяжел, что люди не выдерживали и падали замертво.
- Не могу я больше, - вытер пыльными руками лицо зек, - застрели меня, я жить так больше не могу, пожалуйста, застрели меня! - и упал без чувств.
Охранник облил его холодной водой и прикладом в спину погнал на работу, через десять шагов он снова упал, оживить его ледяной водой не удалось, ему связали ноги и за веревку поволокли к шлаковой яме, в которой была пустая порода и мусор.
Вовке ночью снилось, как мать Леньки, друга его, шла из соседней деревни и несла сыну валенки, новые, пахнущие овечьей шерстью, и её окружили голодные волки, целое полчище сверкающих глазами лесных хищников, прибежавших со всей лесной округи на запах овечьей шерсти, снилось ему, как рвали они её живьем, голодные, озверевшие от жестоких морозов и человеческой крови, он, как будто слышал, как она стонала и кричала, звала на помощь, но они не успокаивались, пока не съели ее вместе с одеждой, а Ленькины валенки они тоже съели, ближе к весне Вовка пошёл по этой же дороге и нашёл остатки валенок с вмёрзшими в них и залитыми заледеневшей кровью ногами Ленькиной матери, войлок на валенках был грубый, фабричный, поэтому, наверно, волки обгрызли ноги чуть выше лодыжек и оставили их несъеденными, острым обломком кости Вовка едва не поранил ногу, запнувшись об заметённые снегом валенки, и чуть не потерял сознания от ужаса, представив какая кровавая здесь была бойня, какой душераздирающий крик слышал этот молчаливый и безучастный лес. Его трясло во сне, он просыпался от страха, озирался по сторонам и гнал лошадь ещё быстрее, если нападут, загрызут и его самого, и лошадь, он перебрался из телеги на спину лошади, намертво вцепился в гриву и заснул, просыпался при каждом шорохе и со страхом оглядывался на сверкающую волчьими глазами опушку леса.
Снилось Вовке и заколоченные дома целых деревень, деревни в те времена были огромные, почти все население страны существовало за счёт натурального хозяйства. Кто-то в соседнем колхозе спрятал два мешка зерна на току, работников никто не кормил, работали они бесплатно за "палочки", а голод не тётка, потом приехали крытые воронки и всех подряд, не разбираясь, и тех, кто спрятал эти два мешка, и невиновных, всех под одну гребенку на 2,5 года лагерей, а детей - в детские дома. На току дежурил наблюдатель, чтобы пресечь воровство социалистической собственности, Вовка никак не мог понять, чья эта собственность? Если она принадлежит народу, нельзя ли этим хлебом накормить голодный и падающий от усталости люд, но у сильного всегда бессильный виноват, а сытый упр. аппарат и его "приводные ремни" укладывали всю страну на алтарь и текли с него потоки человеческой крови, липкой, чёрной, оставшейся на земле не выводимым пятном, не смываемым временем.
А упр. аппарат, например, председатель, построил себе на средства колхоза дворец и никогда не просыхал от водки. Однажды осенью лошадь вернулась к сельсовету с кибиткой председателя, он лежал в ней без чувств, пропитанный насквозь спиртом, зампред вытащил его, перенес на диван в кабинет и оставил его трезветь до утра, а утром заходит, а он весь синий, в морге сказали, что отравился председатель этиловым спиртом, перебрал по-русски сказать, меру не знал, правда, всегда хорошо закусывал балыком и красной рыбой.
Мать Вовке говорила:
- У кого власть, тому и сласть, закон по жизни такой, его не изменишь...