Ачба Нарт Зурабович. Покорно направляясь в грядущие времена

Annotation

История молодого человека, который впервые столкнулся с несовершенством жизни и мучительно ищет смысл своего существования

утешаться разве тем, что не пришлось родиться позже, когда его состояние будет хуже.

Позади бесчисленное множество беспокойных дней и бессонных ночей.

За залитым дождем окном в опускающемся тумане с трудом различаются

очертания серой промокшей мостовой. В душе ни на миг не отступающая, а с

беспросветная тоска. Почему я здесь? Ведь у меня была возможность

вырваться. Отправиться туда, где я мог обрести счастье и, что самое главное, отыскать, наконец, душевный покой.

Я часто просыпаюсь посреди ночи весь в холодном поту с учащенным

сердцебиением, тяжелым спертым дыханием и непрерывным, словно

молотом по наковальне, стуком в висках. Мир, в котором все гармонично, мир, в котором все прекрасно, – это рай. Мечта утопистов. Идиллия, царящая

там, не поддается объяснению. Эти слова, подобно зажеванной пленочной

кассете, вновь и вновь прокручиваются в моей тяжелой сонной голове. Я

должен об этом написать. Излить на бумаге все то, что терзает меня и на

целые дни лишает покоя. Освободить мозг от непосильной ноши. Я

прекрасно отдаю себе отчет в том, что любой человек, случайно

прочитавший мой рассказ, посчитает его нелепой выдумкой, порожденной

больной фантазией разочаровавшегося в мире человека. Но разве Христос

появляется перед прихожанами во время церковной службы, чтобы они

имели возможность удостовериться в его существовании? Если бы он

появился, то тогда они бы уже не верили, они бы доподлинно знали. Весь

смысл веры теряется и превращается в ничто. Так верить или нет в то, что я

напишу, решать не мне. Я буду просто писать, надеясь каждым оставленным

на бумаге словом облегчить свою исстрадавшуюся душу. Завтра наступит

новый день. Я забуду обо всем, что напишу, все останется здесь, на бумаге, пожелтеет, покроется трещинами, рассыплется и исчезнет навсегда. Но я

освобожусь, передам бумаге эту тяжкую ношу, а завтра… Новая жизнь

Это произошло около года назад. Темнело. На город опускались

вечерние сумерки. Укутавшись шарфом и застегнув плащ на все пуговицы, я

переступил порог дома и смело двинулся навстречу пробирающему до

костей февральскому ветру. Бросил взгляд на гараж, но затем почти сразу

передумал. На дороге гололед, а идти до работы всего лишь несколько

кварталов. Так не лучше ли поберечь машину да и самого себя, по старинке

Я работаю страховым агентом. Моя специализация – страхование

предпринимательских рисков. Работа в высшей степени неинтересная, но

приносящая неплохой и, что самое главное, стабильный доход. Родители

всегда пытаются реализовать себя через детей. Пытаются добиться, чтобы

детям удалось выполнить их нереализовавшуюся мечту. Поэтому, вопреки

собственному желанию, я был отправлен грызть гранит юриспруденции.

Несмотря на то что я не испытывал к сему действу ни капли положительных

эмоций, я все ж таки без проблем получил диплом и нашел работу. И – вуаля!

Я страховой агент. Теперь такие слова, как «страхователь»,

«застрахованный», «выгодоприобретатель», «полис», «страховой случай»,

«система пропорциональной ответственности», «система предельной

ответственности», «франшиза», стали не просто непонятным набором букв, а

приобрели величайший смысл. Не побоюсь этого слова – сакральный

характер для моей последующей жизни. Наша страховая компания с

располагалась на последнем этаже трехэтажного здания. На втором

находилось отделение одного из банков, а первый этаж был

пропорционально разделен на три отдела: магазин мебели, продуктовый

магазин и магазин канцелярских товаров. Да уж, не очень выгодное

соседство для величайшей страховой фирмы с многообещающим названием

«ВМЕСТЕ В СЧАСТЛИВОЕ БУДУЩЕЕ». Спрашивается: в счастливое для

Я возвращался на работу, потому что забыл некоторые необходимые

документы. Их не помешало бы изучить, сидя в теплой уютной комнатке, попивая чай или просто наблюдая, как тлеют в камине кроваво-красные

угольки, бывшие дрова, а те, в свою очередь, – бывшие деревья, которые

распускали густую зеленую листву навстречу поднимавшемуся над

горизонтом солнцу. Подойдя к трехэтажному зданию, примостившемуся

возле проезжей части, я, усмехнувшись, посмотрел на прибитую к фасаду

мраморную дощечку (будто надгробие над свежезасыпанной могилой), на

которой были выбиты следующие слова: «Третий этаж: страховая фирма

А у меня в голове проносятся строки Данте: «Оставь надежду, всяк

сюда входящий». По мне, так эти слова смотрелись бы предпочтительнее и

приближеннее к реальности, чем те, которые действительно выбиты на

Внутри здания меня встретила тишина. Гнетущая. Застывшая в воздухе, как густой кисель, который, казалось, можно было взять и потрогать.

Передо мной стоял внушительного вида охранник. Скрестив руки на

– Рабочий день давно закончился! – продолжил он грубым голосом.

Почему ты такой злой? Может, потому, что всю жизнь мечтал стать

миллиардером, хозяином жизни, а реальность оказалась гораздо суровее? Ты

теперь ничем не примечательный сторож, живущий в жалкой конуре на

первом этаже. Четыре на четыре, как тюремная камера. С неказистым

столиком в центре, маленьким телевизором на подставке в углу. И кипой

журналов на тумбочке возле кровати. Ты, наверно, думал, что будешь

купаться в женском внимании. Станешь Дон Жуаном похлеще

мольеровского. Но кому нужен обычный, ничем не примечательный сторож?

Я поднялся на третий этаж. Типичное помещение, в котором положено

обитать офисному планктону. Десятки маленьких кабинетов, огороженных

пластмассовыми перегородками с одними и теми же предметами: стол, стул, компьютер и небольшой шкаф. Все серо и уныло. Впрочем, как и положено

такого рода заведениям. Я направился к своему кабинету, но, не дойдя до

него нескольких метров, остановился. Неужели я это видел? Неужели не

померещилось? В одном из кабинетов из приоткрытой двери я видел силуэт

человека, стоявшего спиной и смотревшего в окно на опускавшийся на город

покров темноты. Я медленно попятился и заглянул в приоткрытую дверь. Я

узнал его со спины. По шерстяному зеленому свитеру и лысине на макушке.

Я хотел окликнуть его по имени, поинтересоваться, что он забыл здесь в

такое время, но в ужасе замер, не в силах вымолвить ни слова. Мой коллега

Он резко подпрыгнул и, развернувшись, направил дуло пистолета себе

– Я выстрелю. Слышишь, не подходи. Клянусь Богом, я выстрелю.

Я хотел было ответить, но во рту как будто пересохло. Его руки

тряслись, как в припадке. Единственное неосторожное слово – и его мозги

– Я не знаю, что произошло. Но ты не имеешь права умирать. Хотя бы

– К черту жену, к черту родственников, к черту друзей. Ответь, для

чего должен жить я? Именно я. Что, не знаешь, что ответить?

– Жить ради жизни, – ответил я, до дрожи в коленях боясь, как бы через

мгновение я не услышал звук выстрела и не увидел окровавленное тело

– А разве это жизнь? Каждый следующий день, как под копирку, схож с

предыдущим. Мы живем, чтобы жрать, и жрем, чтобы жить. Наша жизнь

– Ты просто не в духе, прошу тебя, опусти пистолет и иди домой, отдохни, проспись. Завтра ты будешь любить жизнь больше всего на свете.

Сегодня был тяжелый день. Очень тяжелый. Но завтра, поверь мне, все

преобразится. То, что тебе сегодня ошибочно кажется черным, завтра

окажется ослепительно-белым, то, что кажется сегодня бессмысленным, завтра приобретет сокровенный смысл. Я умоляю тебя, сделай так, чтобы это

– Может, ты и прав, – произнес он, не поднимая на меня глаз, и

Я взял пистолет. Рукоятка мокрая от пота. Подумать только, я спас

человеку жизнь. Интересно, этого достаточно для триумфального вхождения

в рай, если он, конечно, существует? Я зашел в свой кабинет, положил

пистолет в сейф и бессильно рухнул в кресло. Самое время закурить. Я

вытащил пачку сигарет. КУРЕНИЕ УБИВАЕТ. Эта надпись застыла у меня в

глазах. Я видел ее сотни тысяч раз и никогда не обращал внимания, но не

сейчас… КУРЕНИЕ УБИВАЕТ. Жизнь и так коротка, чтобы за нее

цепляться. Я достал зажигалку, прикурил. Сигаретный дым ворвался в

легкие, успокоив все фибры души, и медленно вырвался наружу, змейкой

извиваясь к потолку. КУРЕНИЕ УБИВАЕТ. Мы все планомерно умираем.

Рождение – это и есть начало конца. Жизнь конечна. И конец наступает

быстрее, чем можно предположить. Жизнь – это своего рода самая что ни на

есть незамысловатая форма самоубийства. Пускай я проживу сто пятьдесят

лет. Это все равно ничто. Что есть жизнь человеческая в масштабе истории, в

масштабе вечности? Ничто. Плевок в бесконечность. След кометы, пронесшейся в звездном небе. Он, безусловно, ярок, но столь

непродолжителен, что судить о его важности не имеет смысла.

Через два месяца мой коллега все-таки реализовал свое желание

расстаться с этой жизнью: он повесился. Я помню похороны. Помню

светловолосую жену в траурном одеянии, с поникшей головой. О чем она

думала в этот момент? Была без ума от горя? Или же думала, сколько ей

нужно прождать для приличия, прежде чем снова выйти замуж? Ведь возраст

уже не тот, чтобы годами соблюдать траур и чтить память покойного мужа.

На работе сошлись во мнении, что покойный в последнее время страдал

депрессией, что и послужило причиной самоубийства. Но о причине

депрессии никто не мог ничего сказать. Я никому не рассказывал о том, что

однажды уже спас его. После случившегося тогда я вроде не замечал за ним

чего-то экстраординарного. Мне казалось, что все пришло в норму. Он сидел

с нами в компании. Шутил, смеялся над нашими шутками, обсуждал

различные темы и только изредка замолкал, его глаза становились мрачнее, взгляд уплывал куда-то вдаль, на лбу появлялись продольные морщины.

Тогда я не обращал на это внимания. Одному только Богу известно, какие

После похорон прошел месяц. Покойного стали потихоньку забывать.

Он стал упоминаться все реже и реже, а потом его имя и вовсе исчезло из

лексикона сотрудников страховой компании. Его место занял другой

человек. И все пошло по-прежнему. Будто бы ничего и не было. Ну и что, что

умер человек, с которым ты еще совсем недавно работал бок о бок, разговаривал, уходил на обеденный перерыв, пускай он не был тебе другом, но все-таки ты проводил с ним большую часть дня. Он умер. Но все

продолжилось в том же ритме. Вселенная ни на миг не прекратила движения, планеты вращались по своим орбитам, метеориты летели в бескрайнем

космическом пространстве, и звезды падали с небес. Все было прежним. Все

оставалось безучастным. То же солнце, тот же дождь, то же небо в вышине.

А что, если бы умер я? Страховое агентство погоревало бы пару дней, посудачило, ну а потом все как прежде, будто бы меня и вовсе не

существовало. Будто бы и не рождался я на этот свет. Да и что такое

рождение? Странное дело, люди отчаянно думают о том, что станет с ними

после смерти, но реже думают о том, что было с ними до их рождения. Те

миллиарды лет, та целая вечность, что прошла до моего рождения: где был я

тогда? кем был я тогда? что было со мной тогда? Подумать только: жизнь –

всего лишь маленькое пятнышко. Едва виднеющаяся точка на фоне вечности, царившей до ее появления и вновь вступающей в свои права после ее

Раньше я редко терзался этими вопросами, думал о смысле жизни, не

часто заглядывая в бездну. В эту огромную темную, непроницаемую для

солнечного света пропасть. Если заглядывать в нее часто, можно не

выдержать и добровольно распрощаться с жизнью, как мой покойный

коллега. Кто из людей, держа в руках пистолет, не испытывал пускай даже

мимолетного желания направить дуло к виску и нажать на курок? Или у кого, стоявшего на крыше многоэтажки, не возникало желания устремиться вниз, навстречу далекой зазывающей земле? Оставаться наедине с бездной – удел

Мы жрем, чтобы жить, и живем, чтобы жрать, – эти слова будто бы

раскаленным железом впечатались в мой мозг. Потребление возведено в

культ. Оно становится смыслом жизни человека. Нескончаемые походы по

магазинам, акции, распродажи, ненужная одежда, обувь, куча

разновидностей телефонов, мебели, которой мы заваливаем свое жилище.

Бесчисленная разновидность автомобилей, будто имеет значение, на каком

автомобиле я доеду из пункта А в пункт Б. Для чего мы покупаем вещи, которыми потом можем даже не пользоваться? Мы становимся рабами

вещей. Мы им прислуживаем. Стараемся, чтобы их стало как можно больше.

Через три месяца после гибели моего коллеги у меня началась

бессонница. Кому-то это может показаться романтичным и даже

сентиментальным – не спать, когда в сон погрузился весь город, весь мир, вся

Вселенная. Бродить по пустынным улочкам, любоваться россыпью

сверкающих звезд или же наслаждаться застывшей в полном величии луной.

Но это не так. Далеко не так. Сознание того, что спит весь город, весь мир и

даже вся Вселенная, а ты один не в силах подарить организму желанный

отдых, делает человека глубоко несчастным. Мое отношение к ночи было с

детства необычным. Темнота часто производила на меня угнетающее

действие, когда я оказывался в темноте, меня переполнял панический, ни с

чем не сравнимый страх. До восьми лет, выключая в спальне свет, я бежал к

кровати и с головой укрывался покрывалом, надеясь, что это спасет меня от

ужасных чудовищ, которые, как я был уверен, заселяют темноту в моей

спальне и ночью, стянув покрывало своими мерзкими, длинными, скользкими руками, так и норовят утащить меня в свое царство. Царство

ужаса, холода и беспросветной темноты. Но иногда даже покрывало не

спасало от бесконечных тревожных мыслей, которые не давали мне уснуть, заставляя вздрагивать от каждого шороха и ожидать самого худшего, в ужасе

выглядывая из-под покрывала и всматриваясь в темное пространство

комнаты. Тогда я ставил перед кроватью включенную лампу и, чувствуя себя

в относительной безопасности, наконец-то засыпал. Веря, что ангелы, обитающие в священном световом нимбе, который излучала настольная

лампа, не отдадут меня зловещим чудовищам. А с каким упоением я любил

встречать предрассветные солнечные лучи, которые знаменовали поражение

и безоговорочную капитуляцию ночи! На рассвете мне даже чудились

мерзкие крики чудовищ, не желавших отступать, но день побеждал.

Побеждал, как вчера, позавчера, месяц назад, год, десятилетие, столетие, тысячелетие, как побеждал на протяжении всего того времени, что

существует в бескрайних просторах Вселенной планета под названием Земля.

Побеждал, освещая мифическую Атлантиду, цивилизацию греков и римлян и

сейчас освещая развитие или упадок, как знать, современной цивилизации.

Крики чудовищ сменялись чудесным, пробуждающим к жизни пением птиц.

А ночью, когда алеющий диск солнца медленно исчезал за горизонтом, раздавались победоносные крики чудовищ, заполнявших собой все вокруг. И

так было всегда, а точнее, до восьми лет. С этого возраста я забыл про

чудовищ и сопутствующих моей удаче ангелов. Забыл, а может, повзрослев, просто перестал верить. Как перестали верить все те, кто верил когда-то. В

последующие годы ночь была связана с мыслями, одна за другой

посещавшими мою голову. «В чем смысл моей жизни, правильно ли я живу, соответствующий ли я совершил поступок?» – все те мысли, которые

прятались днем в глубинах моего подсознания, терпеливо ожидая

наступления ночи, чтобы нахлынуть всей тяжестью. Но такого, как сейчас, не

было никогда. Я окунулся в бездну с головой. Мы живем, чтобы жрать, и

жрем, чтобы жить. Незамысловатая формула нашей жизни. Когда у тебя

бессонница, ты теряешь ощущение времени. Ты будто бы живешь в каком-то

другом измерении. День сменяет другой, а затем наступает следующий, но

ты этого не замечаешь. Ты уже не знаешь, когда спишь, а когда бодрствуешь.

Ты не можешь отличить явь от сна. Все сливается воедино, расплывается. Ты

словно выжатый овощ. События прошедшего дня сменяют друг друга, как на

огромном слайде, быстро, не останавливаясь, да и были ли эти события?

Может, это был плод моего воображения? Может, я уснул за рабочим

столом? Где я? Кто я? Я падаю в пропасть, отчаянно пытаясь цепляться за

выступы, но все тщетно, я все ниже и ниже. Есть ли здесь дно или это

нескончаемое падение? Мы живем, чтобы жрать, и жрем, чтобы жить.

Неужели все то, что я делал раньше, неужели вся та жизнь не имела смысла?

Все было напрасно. Все было лживо. Все было подло и, самое главное, бессмысленно. Мы живем, чтобы жрать, и жрем, чтобы жить. Покойный

коллега был прав. Черт возьми, он был прав. Когда у тебя бессонница, ты

теряешь ориентиры, заставлявшие, как прежде, гармонично

функционировать твой организм. Ты не можешь отличить иллюзию от

реальности. Темные круги под опухшими глазами, легкая небритость

превращаются в норму. Видя в зеркале отражение своего уставшего лица, ты, тяжело вздохнув, пытаешься вспомнить, когда в последний раз спал крепким, долгим, полноценным сном, когда твоя голова была легкой и свежей, а не

налитой свинцовой тяжестью, как сейчас, когда ты видел в зеркале карие

проницательные глаза, а не эти, с мутноватыми кругами, когда же это было.

День назад, два или, может, три. Сморщив лоб, ты предпринимаешь

отчаянную попытку сосредоточиться, но все безуспешно. Мысли

рассыпаются на мельчайшие осколки, так и не собравшись в единое целое.

Коллеги по работе непонимающе глядят на тебя. «Отчего в нем произошла

столь разительная перемена?» – каждый спрашивает себя. Но не находит

Все происходит в том же порядке, ничего не меняется, бегают, обсуждают одни и те же вопросы, смеются над одними и теми же шутками и

прокручивают в голове одни и те же мысли. К чему ждать, когда

человечество произведет первого робота, обладающего собственным

незапрограммированным сознанием. Каждый день совершаем

запрограммированные действия. Каждый божий день одно и то же. Безумие в

чистой форме. Безумный мир бездушных машин. Вы думаете, эта

постапокалиптическая реальность если даже и наступит, то ждать ее стоит в

далекой перспективе. Спешу развеять вашу надежду. Выгляньте на улицу. А

еще лучше – вглядитесь пристальней в зеркало. Может, это время уже

наступило. Вы предсказываете появление роботов, чей разум будет

настолько грандиозным, что искоренит с земли людей как ненужное

устаревшее звено, не отвечающее законам непрерывной эволюции. Выживает

умнейший, выживает сильнейший. Но не нужно бояться роботов, вы сами

превращаетесь в роботов, вы сами десятилетие за десятилетием искореняете

из себя все то, что присуще живому человеку. Общество кричит:

ПОКУПАЙ! ПОКУПАЙ! ПОКУПАЙ!» Ты тонешь в куче ненужных вещей, приобретенных только потому, что ты увидел красочную рекламу по

телевизору или заметил точно такую же вещь у знакомого. Твой телефон

новее, у него разнообразнее функции и тоньше дисплей – пожалуй, я тоже

возьму. Ты тонешь и радуешься. Смеешься, тебе нравится тонуть в вещах, которые давно превратили тебя в раба, но тебе кажется, что ты господин, господин вещей, господин мира. Так сколько нужно вещей чтобы

Почему меня это не волновало раньше? Почему мне раньше удавалось

отодвигать подобные мысли в потаенный уголок моего подсознания? Эти

мысли – словно мощная река, берущая начало в высокогорных ледниках и с

падением набирающая сокрушительную силу. Снося все на своем пути, эта

река мыслей вырвалась из потаенного уголка подсознания и обрушилась всей

тяжестью на неподготовленный к подобным бедствиям мозг. Я не помнил, когда в последний раз спал, не помнил, когда в последний раз ел, все

Через две недели я нашел противоядие от бессонницы. Я начал пить.

Пил в самом дешевом кабаке самого отсталого района нашего города.

Приходил вечером, чтобы ночью отрубиться дома. Кабак для самых

последних пьяниц, которые только существуют на этой планете. Ужасное

убранство всем своим видом говорит, что падать уже больше некуда. ДАМЫ

И ГОСПОДА! ПОЗДРАВЛЯЮ, ВЫ НА САМОМ ДНЕ! Мрачное помещение, освещенное тусклым светом двух раскачивающихся ламп. Деревянные

закоптившиеся стены, скривившаяся металлическая барная стойка, за

которой сидит уже немолодых лет официант. Небольшие столики и стулья

разбросаны по кабаку. Я мог позволить себе ресторан, но мне хотелось

упасть, упасть на самое дно, и если удастся оттолкнуться, то выплыть

другим, новым человеком, человеком с обретенным смыслом жизни. Пошлые

песни, пьяные разговоры, табачный дым, валивший как из трубы набравшего

огромную скорость паровоза. Вот что вкратце представлял собой этот кабак.

Помню, однажды ко мне за столик подсел мужчина лет сорока.

– Пить в одиночестве – это верный признак алкоголика, – звонко

засмеявшись, сказал он. – Позволь, составлю тебе компанию.

О боже, как от него несло спиртным! Невозможно передать словами.

– Слушаю, – сказал подошедший неспешной ленивой походкой

– Слушаю! – Незнакомец вновь звонко засмеялся. – К чему эти

условности, старина, я ведь не первый день тебя знаю. С каких это пор ты

начал разговаривать, как аристократический бармен великосветского

– Молодой человек угощает, не так ли? – заискивающе улыбаясь, сказал незнакомец.

– Ну, тогда принеси нам виски. По плащу вижу, что оплатить пару

– Ну что встал? Неси. Да и закуску прихвати на свое усмотрение.

– Ну, взгляни на меня: изодранная куртка, перепачканный свитер, штаны, которые самая неприхотливая домохозяйка побрезгует использовать

в качестве половой тряпки, и эти туфли покосившиеся, хоть убей, не помню, сколько их уже ношу. А ты, ты не такой, ты другой. Из той жизни, в которой

нам уже не оказаться. Такие, как ты, к нам не заглядывают.

На столе появилась бутылка со светло-коричневой жидкостью, две

– Бутылка без каких-либо опознавательных знаков, – сказал

незнакомец. – Будем надеяться, что там действительно виски.

– Да, действительно виски, – сказал он, с жадностью облизывая губы.

Я последовал его примеру. И, опустив рюмку на стол, закурил сигарету.

– Огоньку, – откусив кусок огурца, сказал незнакомец и, подавшись

вперед с сигаретой в зубах, замер в ожидании. Придерживая мою руку, он

прикурил от моей зажигалки и, жадно затянувшись, облокотился на спинку

стула. Огонек от сигареты осветил высокие скулы и серые, словно

металлические, глаза. Выдохнув, он закрыл глаза и медленно склонился

Он пристально смотрел на меня своими серыми потухшими глазами, наверно, эти глаза раньше были живыми, но не сейчас, сейчас в них

– Не делай вид, будто не понял. Я не всегда был таким беспробудным

пьяницей. Не всегда. Детство, все пошло именно оттуда. Как стартанешь, так

и попрет, а у меня старт не задался. Я рано лишился родителей. Отец ушел от

нас, когда мне было всего четыре. Я совсем его не помню. Из рассказов

позже, повзрослев, понял, что отец бросил нас с матерью, уйдя к другой

женщине, и через несколько лет умер самой что ни на есть нелепой смертью.

Ничего не подозревая, он проходил мимо строящегося здания. Из-за

халатности рабочих внушительных размеров каменный блок, скатившись по

крыше шестиэтажного дома, устремился вниз. По роковой случайности это

произошло в тот самый момент, когда мой отец проходил мимо. Мгновенная

смерть, он даже не успел ничего понять. Я не жалел своего отца. Он бросил

нас и никогда нашей судьбой не интересовался. Никогда ничем не помогал.

Накричав на мать и переступив порог дома одним морозным февральским

вечером, он скрылся в опустившейся на город белоснежной метели и больше

никогда не возвращался. Мой отец был художником и, как любая творческая

личность, не хотел обременять себя семейными узами. Нельзя признать его

картины гениальными, но и напрочь лишенными таланта назвать их тоже

нельзя. Средние, красочные, в стиле импрессионизма полотна, изображающие в большей степени пейзажи, но порой – менее искусно

выполненные портреты. Приятные, не вызывающие отвращения картины, но

не более того. В них отсутствовала та искра, та частица божественного

начала, наличие которой позволило бы назвать эти картины гениальными и

прославить их творца до скончания веков. Он путешествовал по всему миру, не обремененный житейскими заботами, пока не встретил мою мать. Ему

было сорок, и первый раз в жизни он всерьез задумал жениться. Задумал и

сделал, сделал с той же решительностью, с которой он принимал все решения

в своей жизни. Но время шло, и мой отец понял, что семейная жизнь не его

призвание. Его творческая натура привыкла к созерцанию бескрайних

природных просторов, а ее втиснули в узкий, серый и давящий мир

житейских забот и обязанностей. И однажды он ушел. Ушел так же

решительно, как принял решение о женитьбе, так же решительно, как принял

решение бросить приносящую скромный, но стабильный заработок работу на

фабрике и устремиться в творческое путешествие по всему миру. Когда мне

было шесть, я потерял свою мать. Она заболела тяжелой болезнью и чахла

буквально на глазах. За несколько месяцев из симпатичной темноволосой

женщины она превратилась в морщинистую и бледную, теперь она всегда

лежала на кровати и кашляла, часто харкая кровью в стоявший под кроватью

тазик. Она болела и раньше, но тяжелое расставание с мужем явилось, так

сказать, катализатором, сильно ударив и по без того шаткому здоровью, и

она преждевременно слегла, и всем было понятно, что долго она не протянет.

Приехала ее дальняя родственница по материнской линии, дежурила у ее

кровати. Когда ей стало совсем худо и было видно, что она вот-вот отойдет, по ее просьбе пригласили священника. Высокий мужчина с седой бородой и

в темном одеянии с видом властного человека, он переступил порог нашего

дома и зашел в комнату к умирающей. Я сидел в соседней комнате. Из моих

глаз текли горячие слезы. Раньше я не знал, что такое смерть. Я слышал о ней

из рассказов взрослых. Смерть забирала людей на небеса. Она причиняла

живым людям боль, забирая их близких. Она – самое плохое, что есть в

жизни. Холодное, мрачное и темное. Неужели я больше не увижу свою

мать?! Неужели она не обнимет меня, не укачает, радостно смеясь, не

позовет меня ласково?! Неужели ее больше не будет?! На часах было ровно

девять, за окном темно, похоронный марш завывал ветер. Дверь в комнату

мамы открылась. Вышел священник. «Умерла тихо», – проговорил он, обращаясь к дальней родственнице. Та обреченно, как подобает в данной

ситуации, опустила голову. Священник двинулся к входной двери, но на

«Не плачь, твоя мама на небесах, ей сейчас очень хорошо».

Я ничего не ответил и, нисколько не успокоившись, забежал в свою

комнату, захлопнув дверь, упал лицом в кровать и, всхлипывая, залился

В восемь лет я впервые узнал, что такое жестокость. Я жил с той самой

дальней родственницей, ее мужем и их детьми в двухэтажном частном доме.

Больше всего в доме я боялся сырого, мрачного и холодного погреба. Это

место казалось мне самым страшным на земле. Порой, с бешено стучащим

сердцем, я открывал скрипящую дверь, дрожа от пронизывающего до костей

страха, спускался бегом в это подземелье и, взяв в руку банку с какими-либо

маринованными продуктами, тотчас же бежал назад. Однажды я вновь, как

обычно, преодолев свой страх, бегом устремился в погреб за квашеной

капустой, но, обернувшись назад, в ужасе замер. Дверь передо мной с

протяжным скрипом закрылась. Вперемешку раздались задорные детские

голоса и смех. Это дети, прекрасно знавшие о моем страхе, решили сыграть

Я услышал, как закрылся засов и раздался звонкий смех. Восьмилетняя

девочка и два ее брата, десяти и двенадцати лет. С тех пор я не один год

просыпался по ночам весь в поту, с криком ужаса на устах. Мне снился этот

смех. Ужасный, жестокий. И этот погреб, черт его подери, я готов

поклясться, это самый ужасный уголок, который можно встретить на этой

планете. Я помню их голоса, я досконально помню все их слова.

«Огромные, серые, они такие зубастые!» – вставила девочка.

Я кинулся к двери и, ударяя маленькими кулачками в массивную

Я снова и снова, сдирая костяшки пальцев в кровь, беспомощно бил в

дверь, а за дверью по-прежнему слышался преисполненный радостью смех.

Заплакав, я сел на верхнюю ступеньку лестницы возле двери. «За что они так

со мной поступили, за что, ведь я никогда не причинял им зла?! За что?! Моя

мама, моя милая мама, она никогда не дала бы меня в обиду. Почему ее нет

рядом?!» Эти мысли прокручивались в моем маленьком, не привыкшем к

«Не бойся, папа заделал дыру, крыс больше нет», – смеясь, кричал

Шорох в темноте за полками с банками и различными железными

приспособлениями привлек мое внимание. Крысы! Я никогда их здесь не

видел, но был уверен, что они там, в темноте. Мерзкие и страшные.

«Выпустите!» – вновь закричал я, но теперь ответом мне служила всего

лишь тишина – ответ еще более ужасный, чем смех. Я один, и мне страшно.

Дети теперь весело гоняли мяч на лужайке перед домом. Мое лицо

залилось краской гнева, я сжал ободранные в кровь кулачки. Мне хотелось

убить их, разорвать, уничтожить. Я не знал, как это сделать, но был уверен, что сделаю. Главное – выбраться, освободиться. За что они так со мной, за

что?! Их радостные крики – как горькая насмешка над моими мучениями.

Они дышали свежим воздухом, весело пиная мяч под тенью деревьев.

Слушая щебет птиц, ощущая тепло солнечных лучей, видя над головой

бескрайнее безоблачное небо, а я один, в темноте, ужасе, неописуемом

Я был один в самом страшном месте на земле. В углах погреба

виднелись очертания паутины и пауков, еще более страшных, чем крысы, существ. Вновь раздался шорох и звон падающей со второй полки массивной

банки. Сжавшись в клубок, я устремил полные страха и слез глаза в темноту

Время между тем шло, а моему ужасу не было конца. Казалось, что

шорох приближался. К нему добавился писк. Привыкшее к темноте, мое

зрение уже различало очертания этих омерзительных существ. Одна

высунула длинный хвост между двух банок на третьей полке, две другие на

полу перебегали с одного конца погреба в другой. Мой отчим говорил, что он

заделал дыру, из которой крысы пробирались в погреб, но нет, они здесь. Я

Я вспомнил молитву. Молитву, о которой нам рассказывал священник

из местной церкви, расположенной на юго-западе маленького городка на

небольшом естественном возвышении. Белая, величественная, с венчавшим

ее переливавшимся на солнце причудливыми оттенками золотистым

«Отче наш, иже еси на небесах! Да святится имя Твое, да будет воля

Твоя!» – повторял я дрожащим голосом, тщетно пытаясь вспомнить

«Мама, папа, они приехали, открой дверь, я не дотягиваюсь», – просила

девочка своего старшего брата. Через мгновение дверь открылась, я кинулся

наверх в небольшую конуру с кроваткой в центре и, упав в кровать, с

Вечером вся семья собралась за ужином, лишь я отказывался выходить, рассказав зашедшей проведать меня тетушке о том, что дети закрыли меня в

«Это правда?» – спросила она у детей, тревожно переглядывающихся за

«Нет», – ответили одновременно девочка и ее младший брат.

«Нет, – подтвердил старший брат. – Он с утра закрылся в комнате и

«Вечно этот неугомонный ребенок что-то придумает», – ворчливо

Моей ярости не было предела, я орал во все горло: «Ненавижу!

На что получил от тетушки увесистую оплеуху. С горящей щекой я

«Нет!» – вскричала в ужасе она и с округлившимися глазами замерла

как вкопанная. Я схватил первую попавшуюся тарелку. Эта тарелка была

гордостью семьи. Китайская фарфоровая посуда, но мне было плевать, если

бы у меня была возможность взорвать этот дом вместе с его обитателями, если бы я мог тогда до этого додуматься, я бы непременно это сделал.

Размахнувшись, я бросил ее на пол. Оглушительный треск разбившейся и

разлетевшейся по полу фарфоровой тарелки вывел тетушку из себя. Дрожа

всем телом она, будто бы задыхаясь, выдавливала из себя: «Ты, ты, да как

В тот день она меня выпорола, так что я запомнил это на всю жизнь. Я

Незнакомец осушил очередную рюмку и, возбужденно раскачиваясь на

– Они всегда относились ко мне плохо. Взяли меня не столько из

жалости, сколько из приличия и безвыходности. Но в семье, где знали цену

деньгам и очень тщательно их считали, я был обузой. Для них я был лишь

голодным ртом, который они должны были кормить, голодным ртом и ничем

более. Я видел, как они относились к родным детям. Всячески поощряли, лелеяли. А я вечерами в своей маленькой и самой холодной и неуютной

комнатке из всех, укутавшись в одеяло, плакал, с горечью вспоминая свою

родную мать. Постепенно они превратили меня в слугу. Уборка в доме, сервировка стола перед завтраком, обедом и ужином, стрижка газона – это и

был неполный перечень обязанностей, которые я с обреченностью выполнял.

Они считали себя моими благодетелями, считали, что я обязан им всем, и

принимали все как должное, ни разу не проявив ко мне родительских чувств.

Я взрослел. Когда мне было двенадцать, я, стоя у двери в гостиную, подслушал разговор.

«Этот ребенок никогда не станет нам родным», – сказал муж тети.

«Я знаю, – ответила тетушка. – И вообще, я не виновата в том, что

произошло. Я предупреждала эту истеричку, чтобы она не связывалась с

этим художником. Предупреждала, что ничего хорошего из этого не выйдет, но эта дурочка повелась на его разговоры – и вот, взгляни на результат.

Такой же упрямый безголовый ребенок, которого мы вынуждены

Я давно собирался сделать это, но никогда не решался. Теперь же, обуреваемый злостью и отчаянием, я выбежал из дома и устремился прочь.

Я бежал по залитой солнцем дороге, все дальше удаляясь от

ненавистного дома, с радостью оставляя позади бесконечные упреки тети и

ее мужа, насмешки их детей и то чувство беспросветного, как пасмурное, покрытое зловещими темными тучами октябрьское небо, отчаяния, которое

охватывало меня по ночам в узкой сырой чердачной конуре. По бокам

мелькали покосившиеся от старости дома, впереди виднелись бескрайнее

зеленое поле с раскинувшимися в нем домами и журчащая речка, безмятежно

устремлявшая свои воды навстречу более крупной реке. Вдыхая воздух

свободы, я бежал, упоенный разносившимся вокруг щебетом птиц, и не

думал ни о чем. А время между тем, не изменяя установленным годами

правилам, шло вперед неумолимо. Близился вечер, и чувство голода, вопреки

моему желанию, тянуло меня обратно. Обратно. Одна эта мысль вызывала у

меня отвращение. Вернуться туда?! Я остановился и оглянулся. Я

приближался к полю, расположенному на высоком пригорке. Внизу

виднелись похожие друг на друга дома, в один из которых несколько часов

назад я дал себе клятвенный зарок больше никогда не возвращаться, в центре

возвышалось трехэтажное, похожее на каменную коробку здание. Это

швейная фабрика. Градообразующее предприятие для небольшого

населенного пункта. Более половины жителей работало там. А справа на еще

одном пригорке примостилась местная церковь. Ее позолоченные купола

таинственно переливались в лучах солнца, медленно опускающегося за

далекий горизонт. Вернуться туда. Вернуться для того, чтобы испытывать

унижения. Вернуться для того, чтобы жить как прежде. Да и была ли эта

жизнь, какой достойны дети? Едва лучи восходящего солнца окрашивали

город яркими лучистыми красками, как я уже слышал, как трещат половицы

пола от ненавистных шагов моих так называемых благодетелей, сжалившихся над несчастным сиротой. Я больше всего на свете боялся вновь

проснуться в узкой тесной чердачной конуре, больше всего на свете я боялся

этого ненавистного дома. Жалкую худую тетку с тонкими крючковатыми

руками и противным протяжным голосом. «Накрой стол! Почему в комнатах

до сих пор не убрано?! Постриги, наконец, этот чертов газон! Сбегай в

погреб!» Они ведь знали, как я боялся этого места! «Ах ты, никчемный

мальчишка!» И ее муженек, этот полный, грузный и, в противовес мачехе, безвольный мужчина, относившийся ко мне как к пустому месту, будто бы

меня и вовсе нет, если бы я умер, он и этого бы не заметил. Уткнувшись

широким носом в газету, он продолжал бы упрямо пялиться в нее, вот уже

сотый раз перечитывая статьи о перевыборах в областном совете, о

новшествах в уголовном законодательстве, ни капельки в этом не понимая, но убеждая себя в своей подкованности в делах управления государством.

Я отвернулся от города, отвернулся от прошлого. Ухабистая дорога

Прервав свой рассказ, незнакомец, обеими руками упершись в стол, медленно, с трудом приводя в действие отяжелевшие, будто бы ватные ноги, встал и, сделав попытку улыбнуться, произнес:

– Мне нужно в туалет, а ты дождись – и услышишь продолжение

Незнакомец одобрительно кивнул и, развернувшись, виляя из стороны

в сторону, отправился в дальний конец кабака. Время шло, а он все не

возвращался. Я выпил еще несколько рюмок, чувствуя, как уносится мое

сознание в какие-то неведомые, безмерно далекие миры. Минута, вторая, третья, вот уже десять минут, а вот и двадцать, а его все нет. Вскоре я его

увидел лежащем на полу, оглушительно храпящим и бормочущим в пьяном

бреду какие-то невнятные слова. Двое таких же пьяных мужчин тащили его

за руки по полу, будто бы тушу только что убитого животного.

– Что с ним? – спросил я у тех двоих, что тащили храпящее тело.

– Бросьте где-нибудь на улице, желательно куда-нибудь в заросли, чтоб

не мозолил никому глаза. Нам проблемы не нужны. У нас ведь приличное

Прошло три дня. Незнакомец пропал. Я приходил в кабак не для того, чтобы пить, а для того, чтобы услышать продолжение его истории, но его не

было. Но оказалось, что в кабаке была и другая интересная личность.

Высокого, немного сутуловатого мужчину посетители кабака

почтительно называли Философом. Прозвище прижилось из-за его

пространных рассуждений о смысле жизни, которые большинству

посетителей казались чересчур заумными. Я любил слушать Философа, его

мысли казались мне здравыми и во многом отражавшими мое собственное

– Среди посетителей этого кабака можно выделить следующие

категории, – говорил мне Философ. – Беспробудные пьяницы, которых

общество отвергло от себя, и беспробудные пьяницы, которые сами отвергли

общество. – Философ причислял себя ко второй категории и считал, что бунт

против современного общества – это благороднейшее и чрезвычайно

сложное решение. – Знаешь что? – склонив голову к рюмке с водкой, с

горечью говорил Философ. – Порой я жалею, что родился на свет. Мне так

часто хочется уснуть. Просто закрыть глаза и уснуть навечно. Не видеть этот

переполненный несправедливостью мир. Не видеть его больше никогда.

Порой возникает мысль застрелиться. Пустить себе пулю в висок – и дело с

концом. Собрать всю волю в кулак и нажать на курок. Только направив его

точно в висок. Кстати, а застрелиться, вопреки расхожему мнению, не так-то

просто. Нужно точно рассчитать траекторию пули, ведь в зависимости от

того, в каком месте она пронзит мозг, могут произойти различные

последствия. Можно потерять зрение, превратиться в бездумное растение

или, в самом лучшем случае, благополучно скончаться. Вот видишь, трезвый

расчет нужен во всем. Но не будем о грустном. Самоубийство – это

проявление слабости. Оно говорит о том, что человек спасовал перед

трудностями жизни. Подписал полную и безоговорочную капитуляцию.

Какой бы жизнь ни была, нам следует бороться, барахтаться, но все-таки

Одной особенно ненастной ночью, когда за дверью кабака угрожающе

завывал ветер, Философ подсел ко мне и, улыбнувшись, сказал:

– Знаешь, я часто конструирую в голове что-то наподобие рассказа.

– Да, рассказа. Так сказать, литературное произведение, но не на

бумаге, а здесь, в голове. Как из ниток постепенно шьется грандиозной

красоты ковер, так и я из обрывков мыслей создаю порой довольно-таки

Философ достал из кармана брюк кипу пожелтевших листов и, разложив их на столе, неспешно начал свой рассказ...

Целых три часа Мартин, невзирая на расположившееся в зените

палящее июльское солнце, бесцельно бродил по городу. Хотя нет, цель все

же была, но она казалось ему столь недостижимой, что скорее с безоблачного

голубого неба на город, противореча всем мыслимым и немыслимым

законам, опустятся белоснежные хлопья снега, чем он сможет ее реализовать.

Стряхивая ладонью скопившиеся на лбу капли пота, Мартин настороженно

взглянул на часы. Было три часа дня. Через три часа, ровно в шесть, никогда

не опаздывающий Берг зайдет в квартиру и настоятельно, своим хриплым

сухим голосом попросит деньги за аренду жилплощади. Всего три часа, а

денег нет. Берг худой, сутулый, с полным букетом болезней старик, но все

еще не желающий умирать. Скверное, пренебрежительное отношение к нему

поначалу Мартина очень удивляло. В каждом жесте, в каждой фразе Берга

сквозила нескрываемая ненависть. Но за что? Платил он всегда в срок, в

квартире была чистота и порядок, своим поведением он ничего дурного

Бергу не выказывал. Так в чем же дело, почему Берг лютой ненавистью

ненавидел его? Этот вопрос мучил его до одного прекрасного дня, когда он

наконец-то выяснил причину. Оказывается, Берг нашел людей, готовых

платить за квартиру в два раза больше. Ежемесячно в два раза больше! Берг

буквально зажегся этой мыслью. Молодая супружеская пара, ни секунды не

думая и не торгуясь, приняла его предложение. Он уже думал, что дело в

шляпе, но не учел главного – договора, который он подписал с Мартином три

месяца назад и согласно которому Мартин арендует эту квартиру на один год

и владелец квартиры не имеет права выселить квартиранта до истечения

указанного срока, но имеет право сделать это, если квартирант не сможет

вовремя внести ежемесячную плату за квартиру. Мартин почувствовал, как

его сердце учащенно забилось, ладони стали влажными, а в горле пересохло.

Если он сегодня не заплатит, то Берг, так долго ждавший столь желанного

для него события, и не подумает дать ему отсрочку. Сегодня же он окажется

на улице без гроша в кармане и, что самое ужасное, без смысла дальнейшего

существования. Ему срочно нужны деньги, но где их взять? Лихорадочно

прокручивал он в голове всевозможные варианты и вдруг он остановился, вокруг проходили люди, некоторые беззаботно разговаривали, другие чему-

то улыбались, а третьи напустили на себя маску беспросветной печали. Но

Мартин не обращал на них внимания, сейчас этих людей для него просто не

существовало, он стоял, пораженный тем, что не смог додуматься до этого

раньше. Мартин был учителем музыки, и среди его учениц была прелестной

красоты юная девушка Джулия, с которой он занимался около месяца. Ее

отец, Стенли Уотсон, был весьма состоятельным человеком, и он, Мартин, находился с ним в очень даже неплохих отношениях, частенько по

приглашению посещал его загородный особняк. Мартин вспомнил слова

Стенли Уотсона, которые тот сказал во время их последней встречи: «Вы, Мартин, прекрасный учитель и не менее прекрасный человек, если вам

понадобится какая-либо помощь, смело обращайтесь». Последний шанс.

Стенли Уотсон для Мартина был подобен спасательному кругу для тонущего

Двухэтажное здание с рельефными колонами, похожими на греческие, находилось на небольшом пригорке в окружении многочисленных

фруктовых деревьев. Пройдя по гравийной насыпи, Мартин, наконец-то

взобравшись на пригорок и стряхнув с брюк и туфель накопившуюся пыль, подошел к высокому, опоясывающему весь участок Уотсона забору, остроконечные пики которого, подобно дворцам Средневековья, были

устремлены в безоблачное июльское небо. Нажав на кнопку вызова, Мартин

стал ждать. Почти сразу послышался треск и мужской голос:

Последовала полуминутная тишина, затем тот же мужской голос

Железная автоматическая дверь с едва слышным скрипом открылась, Мартин прошел двор и, спешным шагом преодолев лестницу, остановился на

втором этаже возле двери, которая вела в кабинет мистера Уотсона.

Мистер Уотсон, высокий статный мужчина лет сорока, очень любил

роскошь, богатство и удовольствия во всех проявлениях. Запах

первосортного табака, вкус изысканного вина, сладость прекрасных девушек

– это и есть неполный перечень удовольствий, которые мог позволить и

позволял себе этот мужчина. Услышав стук в дверь своего кабинета, он

откинулся на спинку массивного кожаного кресла и, положив руки на

– Мартин вы не представляете, как я рад вас видеть, – сказал он, пожимая его руку и приглашая сесть в кресло перед столом.

Мистер Уотсон не любил бедных людей, он относился к ним с

мастерски скрываемым пренебрежением, но все же порой они его очень

забавляли, иногда он давал им денег, но давал не с искренней целью помочь, а с целью казаться добродетельным в глазах других состоятельных людей.

Вся эта добродетельность, с которой он отзывался и порой помогал людям, не зарабатывающим столько, сколько зарабатывает он, также должна была

донести до жителей их небольшого города, что он, Стенли Уотсон, не погряз

в разврате, что он днем и ночью думает о нуждающихся жителях города.

Даже то, что он пару месяцев назад отдал свою дочь обучаться музыке

Мартину, должно было показать, что он, подобно многим своим коллегам, не

собирается отдавать своего ребенка на обучение зажиточным, распиаренным

учителям музыки, а отдаст обычному человеку из народа. Этот его шаг

широко освещался в прессе и был своего рода оригинальным пиар-ходом, повлиявшим на его имидж в высшей степени благотворно. За всеми его

поступками, с виду кажущимися добрыми и чистыми, стоял холодный

расчет. Это суровая правда, правда, которую знал только он.

– Я... я хотел узнать, как дела у Джулии, не намерена ли она вновь

На самом деле Уотсон лукавил. Джулия к музыке ничуть не охладела, напротив, ее любовь к классической музыке с каждым днем, с каждой

изученной симфонией все возрастала и возрастала. Просто после месяца

обучения у Мартина Уотсон, добившись желанного результата, решил тайно

отдать дочь на обучение известному французскому учителю.

– Но она делала такие грандиозные успехи, ей все так нравилось, она, помнится, даже говорила, что хочет связать свою жизнь с музыкой, –

продолжал говорить Мартин, робко поеживаясь в кресле и так и не решаясь

– Ох, эта молодежь! Мартин, они постоянно мечутся из одной

крайности в другую, сегодня они без ума от музыки, завтра объявляют себя

великими живописцами, а послезавтра они, подражая Шекспиру, провозглашают себя неподражаемыми поэтами.

– Да, – отрешенно уставившись на край стола, сказал Мартин. – Мистер

Ехидно улыбаясь, Уотсон пристально смотрел на Мартина. Уотсон был

умным, хитрым, расчетливым человеком, был бы другим – не достиг бы

своего теперешнего положения. Поэтому, видя перед собой явно

растерянного Мартина, он понимал, что пришел тот не для того, чтобы

расспрашивать о Джулии, а для чего-то другого. Он что-то хочет попросить, но что? Что он мог попросить? «Деньги, точно – деньги! – воскликнул про

– Нет, мне не нужны деньги, – возразил Мартин, – я просто…

Мгновение Уотсон внимательно смотрел своими серыми глазами на

– Пожалуй, я пойду, – сказал Мартин, встав с кресла и направляясь к

– Был рад видеть вас, Мартин, и буду рад видеть, если вы еще раз

Походкой загипнотизированного человека Мартин плелся домой, петляя по улицам, вовсе их не замечая, но его взгляд привлек небольшой

ресторан, примостившийся между двумя пятиэтажными зданиями. Он учуял

аромат кофе, никто его здесь не чувствовал, кроме него. Терпкий, манящий и

в то же время ужасный, напоминавший событие, которое произошло чуть

более года назад. Мартин никогда после того случая не ходил по этой улице.

Всегда старался забыть, но не мог, это воспоминание отложилось мощным

пластом в глубинах его подсознания. Да, со временем оно стало менее ярким, менее реальным, но навсегда исчезнуть, выветриться из памяти вопреки его

желанию не могло. И теперь он вновь на этой улице, вновь проходит мимо

этого ресторана и, кажется, вновь видит сквозь витринное стекло того самого

официанта. Воспоминание, которое он так хотел забыть, всем своим ужасом

и безысходностью вновь обрушилось на него. В тот день с далекого неба, 19

покрытого непроницаемой для солнечных лучей пеленой тумана вот уже

третий час, не стихая ни на минуту, лил дождь, будто место, о котором идет

повествование, находится не в нашем прибрежном городке, а на

тропическом, покрытом пальмами острове, затерявшемся в бескрайних синих

Мартин, с головой закутавшись в массивный серый плащ, шел по

тротуару. Время от времени, прыжками преодолевая встречавшиеся ему на

пути лужи и пытаясь избежать проливного дождя, он старался проходить под

козырьками расположенных вдоль улицы магазинов. Но, заметив сквозь

запотевшее от холода стекло расставленные в просторном помещении столы

и сидевшего за барной стойкой скучающе зевавшего официанта, Мартин, дрожа от пронизывающего до костей холода, остановился и, предвкушая

аромат горячего кофе, который он с превеликим удовольствием ощутит через

мгновение на своих губах, радостно потянулся к дверной ручке.

Воздух, исходящий от работающего с легким шумом кондиционера, обдал его своей теплотой, но первое, показавшееся хорошим впечатление, не

прошло и доли секунды, сменилось плохим. Разочарованно смотря на

прекрасно обставленное помещение, Мартин с горечью осознал, что обед в

Приподняв голову, официант, отгоняя от себя нахлынувший сон и

щурясь, глядел на посетителя. Изношенный плащ, потертые брюки, не

внушавшие какого-либо доверия ботинки – вот что в глазах официанта

представляет собой этот посетитель. Словно статуя, изваянная руками

древнегреческого мастера, стоял Мартин как вкопанный, всем своим видом

выражая неописуемую растерянность и представляя, как он, подобно

нашкодившему школьнику, опустив пристыженно голову, второпях выбежит

на улицу, а официант, упав со стула и дрожа всем телом, разразится громким

безостановочным смехом, который будет доноситься до его слуха даже

тогда, когда он будет бежать в нескольких кварталах от ресторана. Нет! Разве

может он выйти, разве может уйти, показав, что недостоин сидеть в этом

помещении, признав, что по сравнению с людьми, посещающими этот

ресторан, он никто. Не обращая внимания на привставшего и приоткрывшего

от удивления рот официанта, Мартин уверенным шагом направился к

близстоящему столику, и вот уже, сидя за столом, он рассматривает

безлюдное помещение в молчаливом ожидании прихода все так же

удивленно глядевшего на него официанта. Спустя несколько секунд

неспешно, еле передвигая ноги и все еще широко зевая, официант вальяжной

Кивком головы указывая на меню в руках официанта, Мартин сказал:

– Можно, – усмехнувшись и положив меню перед Мартином, ответил

Покраснев, Мартин открыл меню и с ужасом взирал на названия блюд и

– Ну что, вы выбрали что-нибудь? – после недолгого молчания, упиваясь наслаждением, спросил официант.

Не отвечая, Мартин перелистывал страницу за страницей и вдруг, словно моряк, увидевший спасительную землю среди бушующего океана, с

– Кофе?! – удивился официант, привыкший к более обширному

– Больше ничего? – с трудом сдерживая смех, спросил официант.

– У нас в ассортименте есть множество видов кофе, какой именно из

– Я хочу просто кофе, – дрожащим голосом произнес Мартин. –

– Хорошо, – сказал официант и, развернувшись, направился к барной

Через минуту чашка с ароматным напитком уже стояла на столе перед

Мартином. Но никакой радости она ему не доставила, и, несмотря на горячий

кофе, он, рискуя обжечь губы, старался как можно скорее осушить чашку и

Отпив, наконец, последний глоток и облегченно вздохнув, он полез в

карман брюк за деньгами, но, ничего не нащупав, побледнел и почувствовал, как все предметы, находившиеся рядом, закружились в его сознании.

– То есть вы не можете расплатиться? – грубым голосом спросил

– Я… я забыл деньги дома. Я непременно отдам, уверяю вас, отдам.

– Сидите здесь, – сказал официант и, развернувшись, скрылся в

смежном помещении, не забыв сказать другому официанту, проходя мимо

Мартин остекленевшими глазами смотрел на сидевшего за барной

стойкой безразлично глядевшего на него официанта. Он мог встать и уйти, официант сидел далеко и схватить его не сумел бы, но какая-то неведомая

сила словно пригвоздила его к стулу. Убежать, не расплатившись – что

может быть позорней! Нет, он не может позволить себе этого, лучше

остаться здесь, он объяснит им, что отдаст деньги, они ему поверят. Разве

могут не поверить, ведь он остался здесь, ему нет смысла бежать, он

располагает деньгами, чтобы расплатиться за кофе, просто забыл, он честный

человек, ему дадут возможность пойти домой, а затем он вернется с

Его тягостные раздумья были прерваны появлением обслужившего его

официанта, идущего в сопровождении коренастого и очень злого хозяина

ресторана. Подойдя к столу и направив указательный палец на посетителя, хозяин ресторана закричал:

– Мало того, что ты посмел зайти в этот ресторан, так ты еще платить

Встав из-за стола Мартин, опустив голову, медленно сказал:

– Нет, ты уйдешь отсюда только в сопровождении полицейских и

только в одном направлении – полицейского участка нашего славного

города. Надеюсь, там тебя научат уму-разуму и выбьют всю дурь из твоей

– Не надо, я заплачу… зачем полиция… для чего… у меня есть… я

– Заткнись, грязное отрепье! – оборвал его хозяин. – Взгляни, на кого

Тем временем молодой мужчина лет двадцати встал из-за столика, расположенного за перегородкой, и стремительным шагом подошел к

Сменяя гнев на милость, хозяин ресторана, будто бы ничего и не было, улыбаясь, сказал:

– Не нужно потом, – настаивал молодой мужчина, доставая из кармана

– А знаете что? – вновь улыбнулся хозяин ресторана. – Пусть идет так, не нужно никаких денег.

Положив бумажник в карман, молодой мужчина повернулся к

– Да, спасибо, – произнес Мартин, подняв благодарные прослезившиеся

глаза, и, развернувшись, быстрым шагом вышел из ресторана.

Через мгновение молодой мужчина, не сказав ни слова хозяину

заведения, также вышел на улицу и отыскал взглядом Мартина, который, не

оборачиваясь и с трудом приходя в себя после случившегося, удалялся от

Ливневый дождь уступил место дождю моросящему, с гор, окружающих город, спускался туман, белоснежный занавес медленно

окутывал улицы, дома, магазины. Молодой мужчина стоял недвижно возле

ресторана. За тот небольшой промежуток времени, что он был знаком с

хозяином ресторана, он знал его только как хорошего, добродетельного

человека, посещающего церковь, словами и деньгами поддерживающего

бедных и ратующего за создание на земле справедливого общества, где не

будет места бедным и богатым и все люди будут друг другу равны, живя в

духовном и материальном достатке. Неужели это было фальшью, неужели

все это было лишь показное?! Словно вспышка молнии, прорезавшая

пасмурное, затянутое тучами небо, мысль осенила молодого человека: «А

что, если бы я не был сыном богатого бизнесмена? Что, если бы я был тем

заискивающий взгляд хозяина ресторана, державшего в руках его шляпу.

Не понимая, почему он не взял у Уотсона деньги, Мартин, обхватив

голову руками, сидел в своей комнате. Что он наделал, ведь Уотсон сам

предложил, и деньги практически были у него в кармане, но он отказался –

он, человек, который весь день с маниакальным упорством мечтал найти эти

деньги, наконец-то столкнувшись с ними, отказался! Постыдился попросить.

Невероятно. Через полчаса его выгонят из квартиры, а он деньги постыдился

– К черту! – закричал Мартин и, схватив со стола стеклянную вазу, размахнувшись, бросил ее на пол. Безразлично глядя на разлетевшиеся с

грохотом по всей комнате сотни стеклянных частиц, Мартин обессилено

рухнул в кресло. А ведь раньше все было по-другому; когда он был еще

молод, ему улыбнулась удача, удалось открыть довольно-таки прибыльное

предприятие, у него была любящая жена. Но все изменилось одним

безоблачным июльским днем, когда он, ослепленный любовью, поддался на

глупые, в высшей степени нелогичные доводы своей жены и переписал

предприятие и свою квартиру на нее, а на следующий день остался без

квартиры, предприятия и жены, которая, выполнив свое заветное желание, вышла замуж за его компаньона. Годами он перебирался из одного города в

другой, не пренебрегая любой низкооплачиваемой работой: грузчик в порту, торговец в рыночной лавке, строитель на первой попавшейся стройке, – пока

не осел в этом городке и не вспомнил, что у него есть музыкальное

образование. Он взглянул на настенные часы, старинные, с серебряной

цепочкой и оригинальным циферблатом, которые не в каждом магазине

Нет, отгоняя соблазнительную мысль воскликнул Мартин про себя, не

для того его прадед передал эти часы его деду, дед отцу, а отец ему. Не для

того это было, чтобы он из-за каких-то бумажек отдал часы, отдал свою

память, отдал частичку себя, пусть даже от его решения зависело, будет ли

он жить на земле или же уйдет в царство теней. Нет, есть вещи важнее

жизни, ради таких вещей стоит умирать или жить, несмотря ни на что.

В поисках тишины и покоя он закрыл глаза и откинул голову назад.

Почти сразу же он услышал писк чаек и шум накатывающих и

перебирающих прибрежные камни волн. Темнота рассеялась. Он лежал на

песчаном пляже посреди бескрайнего голубого океана под палящими

солнечными лучами. Сзади от легких порывов теплого ветерка раскачивалась

листва высоченных тропических пальм. Но Берг, этот злой старик, уже стоял

перед дверью, нажимая худым длинным пальцем на кнопку звонка. Мартин

проснулся. О боже, зачем он проснулся, почему не остался там, на далеком

прекрасном острове! Он бы отдал все на свете, чтобы оказаться там, чтобы

остаться там навсегда, не видеть Берга, не видеть машин, снующих по

улицам людей, не думать о том, как и где достать деньги, ни перед кем не

унижаться, никому не поддакивать, не думать о том, что весь мир, днем и

ночью ежеминутно окружающий его, – одна большая несправедливость и что

он, Мартин, не в состоянии что-либо в нем поменять. Но Берг, этот

ненавистный старикашка, недовольно бурча, продолжал настойчиво стучать.

Выйдя из своей комнаты, Мартин прошел гостиную и открыл дверь.

Пробурчав что-то похожее на приветствие, Берг, отстраняя рукой Мартина, с

властным видом хозяина квартиры прошел в гостиную и сел в кресло перед

С обреченностью приговоренного к смерти, Мартин с отчаянием

смотрел на Берга. Сын Берга владел сетью магазинов, всегда помогал отцу, и

Берг ни в чем не нуждался, почему же он из-за этой квартиры так ненавидел

Голова Мартина гудела. Все вокруг расплывалось. Он обошел кресло, в

котором сидел Берг, и, остановившись возле шкафа, бросил взгляд на

– Заткнись! – закричал Мартин и, схватив покрывшийся пылью утюг, опустил его на голову Берга.

Мертвое безжизненное тело Берга, скатившись с кресла, приземлилось

на пол. Кровь была повсюду – на полу, на кресле, на шкафу и на брюках

Мартина. Он стоял недвижимо. Утюг с грохотом выпал из его рук. Он убил, он убил человека. Он не понимал, как это произошло, он разговаривал с

Бергом, затем вспышка гнева затуманила его разум. Он будто бы очнулся

после глубокого сна – и Берг, весь окровавленный, с проломленным черепом, лежит на полу.

Невзрачные серые переулки сменяли друг друга, Мартин шел быстрым

шагом, ни на миг не оборачиваясь и не останавливаясь. Окровавленное

безжизненное тело Берга – эта картина засела в его памяти. Лишь спустя

десять минут он остановился посреди очередного переулка и будто бы

проснулся. Способность трезво рассуждать вновь вернулась. Он осознал, что

обречен. Полиции не составит труда вычислить его. Бежать за границу, но у

него нет денег. Положение виделось катастрофическим и не имевшим

какого-либо решения. Скоро газеты, радио, Интернет, телевидение – все

ресурсы массовой информации будут передавать гражданам его приметы.

«Это конец», – подумал он, точно так же, как тем июльским днем, когда, оставшись без квартиры и работы, он понял расчетливый замысел своей

– Дорогой, а может, ты перепишешь свое имущество на меня?

Это было сказано так, мимолетом, за завтраком и походило на шутку.

Лицо Лили расплылось в улыбке, обнажающей ровный ряд выстроенных

будто на парад белоснежных зубов. Она склонилась над его лицом, поцеловала в правую щеку и погладила рукой вокруг рта, стирая с его

довольной физиономии следы второпях приготовленного ею завтрака. Она

вскинула голову, расправляя пышные темные волосы, обрамлявшие

миленькое ангельское личико, и, улыбаясь, продолжала лукаво смотреть на

– А знаешь что? – пришел в себя Мартин. Легкий румянец покрыл ее

щеки, выразительные карие глаза опустились. Господи, как же она прекрасна

в этой своей наивной детской простоте! Улыбка, смех и этот запах. Нет, это

не духи. Это ее запах. Прекрасный, различимый только для него. Для

Мартина. Запах его женщины. Манящий. Желанный. – Почему бы и нет.

– Мартин, ты чего? – отступив в сторону, прошептала Лили. – Надеюсь, ты тоже шутишь.

– Да, – перебил ее Мартин. – Мы будем вместе всегда, пока смерть не

разлучит нас. Но жизнь – коварная штука, никогда не предугадаешь, что она

Лили смотрела на него сердито, ее щечки вздулись, как у ребенка, у

которого за неподобающее, по мнению родителей, поведение отняли

– Девочка моя, – улыбаясь, сказал Мартин, – я не собираюсь умирать, но жизнь – она непредсказуема. Вот недавний случай, ты наверняка слышала.

головокружительные планы. Планировал жениться (а может, уже был женат), завести детей, карьерный рост и прочее, прочее, но внезапно, в один миг все

оборвалось. Страшная авария. Он был обречен погибнуть. Его машина на

огромной скорости влетела в бетонное ограждение. Я не говорю, что это

обязательно произойдет со мной, но я хочу, чтобы в случае чего ты

распоряжалась всем моим имуществом: домом, машиной, фабрикой. Я хочу, чтобы это была ты.

Господи, о чем он думал в этот момент? О чем? Скорее всего, ни о чем.

Ослепленный любовью, он нес, как понял спустя много лет, чушь

несусветную. А она, чертовка, строила из себя святую невинность, покорно

опустив голову, изредка нехотя кивком головы с ним соглашалась. Будто бы

нехотя. А в душе… В душе ее, наверно, был грандиозный праздник. Мозг

просчитывал дальнейшие действия своей госпожи. О чем она думала? Каких

трудов ей стоило изображать наивную дурочку! Каких трудов стоило не

поддаться эмоциям и не рассмеяться злобным дьявольским смехом ему в

лицо! Не закричать что есть мочи: я тебя провела, урод ты этакий! Я обвела

тебя вокруг пальца, через пару недель ты будешь никем и звать тебя будут

никак. Я уеду из этого паршивого городка с твоим другом и ближайшим

компаньоном Биллом. Мы купим домик где-нибудь в пригороде, возле речки, как можно дальше от тебя, слышишь, как можно дальше. Она так давно

вынашивала эту идею, и вот звезды на небесах сошлись в счастливое

Спустя две недели после этого разговора Мартин преждевременно

вернулся из командировки. В приподнятом настроении он подъехал к своему

двухэтажному дому. Вот уж Лили обрадуется. Эта мысль грела его сердце.

Она так не хотела его отпускать. Всячески отговаривала. Но работа есть

работа, он не мог поступить иначе. Его швейной фабрике было необходимо

новое оборудование. Он вышел из машины и, с мальчишеским задором

перепрыгнув через бордюр, направился в сторону дома. Сумерки неспешно

ложились на землю. Внимание Мартина привлек темно-зеленый «Бьюик», стоящий неподалеку от дома. Да ведь это машина Билла. Что же он здесь

делает? Наверно, пришел за бумагами по работе, которые лежат в его

кабинете. «Отлично. Его тоже с радостью встречу». Остановившись у входа, Мартин хотел нажать на кнопку звонка, но, передумав, потянул ручку

массивной железной двери. На его удивление, она оказалось открытой.

Недоумевая, Мартин стоял в прихожей. Ни массивного шкафа, ни вешалки, ни тумбочки. Пустая прихожая. Мартин двинулся дальше. То, что он увидел

в гостиной, повергло его в еще больший шок. Просторная гостиная была

абсолютна пуста. Ни дивана, ни стола, ни стульев, ни телевизора, ни

настенных репродукций. Ничего. Лишь массивная люстра, одиноко

свисающая с потолка. Будто здесь пронесся смерч, не просто все

разбросавший, а, наоборот, прибравший все к рукам. В гостиной, как и в

прихожей, горит свет. Значит, кто-то в доме есть. Смех, донесшийся со

второго этажа, заставил Мартина вздрогнуть всем телом. Боже мой, да ведь

это Лили! Его милая Лили! Мартин кинулся к лестнице, ведущей на второй

этаж, но вдруг остановился. Голос Билла настороженно произнес:

– Не беспокойся, он вернется только через неделю, но нас это не

должно волновать, ведь завтра мы уже будем далеко отсюда.

– Лили, ты даже не представляешь, как я люблю тебя. Ты даже не

представляешь, как долго я ждал этого момента. Когда мы сможем просто

взять и уехать. Это было мучительно долго. Это было так ужасно – не спать

ночами и ждать, ждать, и снова ждать, с трудом веря в то, что в один

прекрасный день мое сокровенное желание наконец сбудется.

– Вот видишь, оно сбылось. Мы вместе. И это уже навсегда. Нас никто

Чувствуя, что вот-вот потеряет сознание, Мартин, отчаянно цепляясь за

стену, медленно поднимался на второй этаж. С искаженным от душевной

боли лицом он, не веря своим глазам, остановился у приоткрытой двери в их

спальню. Его любимая жена Лили лежала в объятиях верного компаньона и

близкого друга Билла. Их губы слились в страстном поцелуе. Ноги Мартина

подкосились, он едва удержался на ногах. Развернувшись, он спустился вниз, вышел из дома и сел в машину. Убить, разорвать, уничтожить – бессвязные

мысли вертелись в отяжелевшей голове. Как, как же так?! Заведя машину и

опустив стекло, Мартин направился в бесцельный путь по вечерним улицам

города. Но спустя двадцать минут не выдержал и, остановившись у первого

попавшегося придорожного магазинчика, купил бутылку виски. Еще через

десять минут он уже был на окраине города. Пил виски, беспомощным

взглядом глядел на чернеющий горизонт и чувствовал, как из глаз медленно, капля за каплей, текут жгучие слезы. Выпив уже больше половины бутылки, Мартин не на шутку разозлился на себя.

– Что это я?! – закричал он, сидя за рулем своей машины. – Расклеился, как девка, сейчас поеду и разорву их обоих. Я им покажу, клянусь Богом, я

Но в этот день Мартин уже больше никуда не поехал. Он отпил еще

несколько глотков и, опустив водительское сиденье, повинуясь

навалившейся усталости, закрыл глаза и провалился в темноту.

Лучи жаркого июльского солнца били ему в глаза. Щурясь и вздыхая от

пульсирующей головной боли, Мартин огляделся. Он лежал на водительском

сиденье, на соседнем месте примостилась почти опустошенная бутылка

виски. В первое мгновение Мартин не понял, где он и как здесь оказался. В

полубессознательном состоянии он шептал: «Лили, Лили, где ты?» – думая, что сейчас увидит ее в кровати рядом с собой. Но шокирующее

воспоминание вчерашнего вечера появилось перед его глазами.

Мартин завел машину и, не обращая внимания на ограничители

«Только бы успеть! Только бы успеть!» – повторял Мартин как

заклинание. Остановившись у своего дома, он выскочил из машины. Рядом

стоял большой белый фургон с открытым кузовом. Двое здоровенных

широкоплечих мужчин тащили к дому выгруженный из фургона шкаф.

– Вы кто, черт возьми, что здесь делаете?! – кричал Мартин, размахивая

– Мебель в дом заносим, – ответил вышедший из машины водитель

– Вот хозяева этого дома, – сказал водитель, рукой указывая на

Там стояла молодая пара, обоим чуть больше двадцати. Мужчина

– Я неделю назад приобрел этот дом и вот сегодня переезжаю.

Мартин не верил своим ушам. Лили Тейлор, хозяйка! Господи, он

переписал на нее все свое имущество. Фабрика?! Господи, а как же фабрика?

Схватившись за голову, Мартин кинулся к машине. Наплевав на дорожные

знаки и огни светофоров, настоятельно рекомендовавших Мартину

остановиться или существенно сбавить скорость, он летел на

противоположный конец города, а тот все не кончался. Улицы непрерывным

калейдоскопом сменялись одна за другой, удлиняясь, расширяясь и не думая

кончаться. Дома, магазины, пешеходы, машины вновь и вновь проносились

мимо, а фабрика все не показывалась. Она будто бы убегала от него, старательно скрываясь в городских каменных джунглях. Будто каждый

новый метр преодоленного дорожного покрытия не приближал, а удалял его

от желанной цели. Фабрика! Сколько сил, стараний, бессонных ночей и

пролитого пота было вложено в ее создание! И все зря. Какой-то

неаккуратной подписью, поставленной им в порыве глупости на листе

формата А4, все перечеркнуто, разрушено, уничтожено в один миг, в едва

уловимую секунду, затерявшуюся в бескрайней бесконечности времени.

Крики автомобилистов, возмущенных наглостью Мартина, вопли и

недоуменные взгляды отскакивающих пешеходов. Сколько раз он рисковал

разбиться. Сколько раз он рисковал не только своей жизнью, но и жизнью

других. Пронзая жаркий полуденный день, полицейская сирена исступленно

Мартин ничего не видел. Мартин ничего не слышал. Фабрика!

Двухэтажное здание, в котором заключался весь смысл его жизни.

Мартин резко ударил по тормозам. Пробка. Перед ним сотня ползущих

со скоростью черепахи машин, та же картина в соседнем ряду. Мартин

свернул на обочину и, выйдя из машины, кинулся бегом по тротуару.

Мартин не обращал на этот грубый мужской голос внимания, он бежал, обгоняя едва движущиеся машины, до фабрики оставалось всего лишь

несколько кварталов. Оглушительный выстрел заставил Мартина

остановиться. Его будто бы облили ледяной водой. Развернувшись, он

увидел двух полицейских, один из которых до сих пор держал в руке

пистолет, направляя его дуло к безоблачному июльскому небу…

– Нескоро, через полгода минимум, – ответил инспектор полиции, заполняя штрафной бланк. – А вы что хотели, гнали как ненормальный, а

теперь будто бы ничего и не было, ангельским голосом вопрошаете: «Когда

вы вернете мне водительские права?» Кстати, с вас еще и штраф три тысячи

брунов. Располагаете деньгами, чтобы расплатиться сейчас?

– Отлично, – сказал инспектор и, завершив составление протокола, отпустил Мартина из центрального полицейского участка.

После прохлады кондиционируемого кабинета, в котором ему только

что довелось сидеть, жаркий испепеляющий воздух перед полицейским

участком, особенно с первых мгновений, показался Мартину невыносимым.

Голова немного закружилась, и ему даже на долю секунды показалось, что он

может потерять сознание. Среди десятка оштрафованных машин

примостился и его серый «Фольксваген». Время близилось к вечеру, а

Мартин находился вдали от фабрики. Машины нет, а идти пешком, да еще и

в такую погоду, весьма затруднительно. Он вышел к трассе. Неподалеку, метрах в двадцати, на тротуаре была остановка для автобусов, типичная, каких в городе сотни, а может, и больше. Толпа людей, шумно

переговариваясь, ждала прибытия автобуса. Через минуту к ним

присоединился и Мартин. Солнце между тем преодолело экватор своего

дневного пути и теперь склонялось на запад. Стоя возле остановки, Мартин

закрыл ладонью глаза и вновь вспомнил про Лили. «Мартин, я так люблю

тебя». Прищурив глаза и гневно сжав кулаки, Мартин провожал взглядом

проносившиеся мимо автомобили. Фабрика! Что же с ней? Он потерял дом, но не может потерять фабрику. На чем основывалась эта уверенность?

Мартин и сам не знал. Просто больше всего на свете он боялся этого.

Потерять дело своей жизни. Мартин почувствовал, как людская толпа, оттолкнув его к бордюру, бросилась к дороге. Автобус прямоугольной

формы, белый с зеленой полоской, скрипя тормозами, остановился возле

остановки. Одна толпа людей вышла из него, а другая, вместе с Мартином, в

Мартин стоял возле огромного заднего окна, держась за поручень с

выцветшей, уже почти сошедшей белой краской, смотря на проносившиеся

сзади улицы и чувствуя себя как на раскаленной сковороде. Душная

железная коробка под необычным названием «автобус», за день изрядно

подогретая безжалостным летним солнцем и провонявшая мерзким потом

сотен воспользовавшихся его услугами людей, проносилась по едва не

Через двадцать минут автоматические двери автобуса с протяжным

скрежетом закрылись за спиной у Мартина. Рабочий район. Именно здесь

располагается фабрика. Осталось только обойти цепочку возвышавшихся

перед ней семиэтажных зданий. Мартин пустился бегом, но каково же было

его разочарование, когда, добежав до фабрики, он ее не обнаружил. Ее

больше не было, было только место, где она некогда располагалась. Теперь

же это была куча обломков, разбросанных по огромной территории.

Пролеты, этажи, перекрытия – все лежало в виде единой бетонной массы.

оборудование, продала и его фабрику одному бизнесмену, который, долго не

раздумывая, решил с помощью подъемного крана, здоровенного бульдозера

и десятка рабочих снести абсолютно неуместное, по его мнению, сооружение

и построить на его месте огромных размеров супермаркет. Но все это уже

было не важно. Мартин стоял, смотря на заваленный мусором пустырь, и не

мог поверить в то, что видит. В тот июльский, необыкновенно жаркий день

все было сровнено с землей. Его жизнь была разрушена со сносом лежащей

теперь в руинах фабрики, предательством друга и компаньона Билла и горячо

Внезапно, несмотря на жару, он, затрясшись всем телом, почувствовал

нестерпимый холод, холод, пробирающий до костей. Смерть – эта мысль

закралась в глубины его подсознания, избавление от всего, спокойствие на

– Мартин, – это был мужской голос, очень знакомый голос. Чувствуя

легкое волнение, Мартин медленно повернулся. Перед ним стоял его бывший

друг и компаньон Билл. Мартин застыл. Он не мог поверить в реальность

Мартин пытался что-то сказать, но язык, словно пудовая гиря, прилип к

небу, отказываясь слушаться. Вдруг маска гнева исказила черты его лица, он

сделал несколько быстрых шагов к Биллу, но затем внезапно остановился.

Все закружилось в его сознании, он сделал шаг вперед, затем, пятясь, несколько шагов назад и в конце концов, развернувшись полукругом, рухнул

на землю. Бровь рассечена, капли крови стекали по лицу и окрашивали

тротуар, безоблачное небо вокруг, широкоплечая фигура Билла быстро

приблизилась, крепкие руки схватили его, он взмыл в воздух, его куда-то

несли, земля проносилась мимо, затем дом, ступеньки, бесконечные

ступеньки, ведущие вверх, и кажется, что им нет конца. Затем темнота и

Очнувшись, Мартин обнаружил, что лежит на кровати в небольшой

душной комнате. Предприняв громадные усилия, он сначала приподнялся, свесив ноги на пол, а затем и полностью встал, оглядываясь вокруг и

безуспешно пытаясь понять, где он оказался. В соседней комнате раздались

шаги, вскоре дверь открылась, и Мартин увидел перед собой Билла.

– Что я здесь делаю? – с нескрываемой злобой в голосе спросил

– Тебе стало плохо, ты упал в обморок, и я принес тебя в свою

Мартин вновь обвел глазами комнату с обшарпанными стенами и

– А почему бы не смеяться? Бросила меня, теперь бросила тебя, кто же

– А, ну бизнесмен – это другое дело, теперь она, наверно, успокоится, хотя нет, возможно, в будущем ее список обманутых и брошенных мужей

пополниться шейхом, президентом и даже принцем из великосветской семьи, ведь, как известно, нет предела совершенству.

– Мартин, я не хотел, чтобы так все произошло, я был ослеплен

– Заткнись, тошно тебя слушать! Я прекрасно знаю, что все придумала

она, но ты, ты тоже предал, тоже виноват в том, что сейчас происходит со

– Ты думаешь, что привел меня сюда, сказал, что пожалел о содеянном, и все – я кинусь обнимать тебя и осыпать нескончаемыми комплиментами?

Ты что, действительно так думаешь? – Превозмогая сковавшую тело

усталость, Мартин приподнялся и, смотря в глаза Биллу, повысив голос, проговорил: – Нет, не бывать этому никогда! Думать надо было тогда, а

Мартин вспомнил окровавленное тело Берга, вновь со всей ясностью

– Деньги. Мне нужны деньги, чтобы я смог выехать за границу.

– Мартин, взгляни вокруг, не видишь, в какой обстановке я живу? Мне

будет тяжело помочь тебе деньгами. А куда именно тебе нужно выехать?

– На остров, на какой-нибудь далекий остров, затеряться среди

туземных племен, быть там, где меня никто не узнает и не найдет. Остров, мне нужно именно туда, на остров.

– Что с тобой происходит, зачем тебе нужно на остров, объясни, почему

Мартин взглянул на пятно внизу штанины, затем безразлично на Билла.

– Не знаю как, знаю только то, что это произошло. Остров, мне нужно

туда… голубой небосвод, палящее солнце, золотистый песок, величественный бескрайний океан и пальмы, высоченные пальмы. Билл, черт

возьми, Билл, я хочу туда, я хочу тишины, я хочу спокойствия, обещай, что

– Да, да, я помогу, но сейчас твои нервы расстроены, тебе нужно

– Остров, нужно на остров… – это последние слова, которые он

прошептал, прежде чем уснуть. Билл вышел из комнаты, аккуратно

Минут через двадцать, не закрывая на ключ входную дверь своей

квартиры, Билл, погруженный в раздумья, вышел из дома и, перейдя на

противоположную сторону улицы, зашел в продуктовый магазин.

Выйдя с полным пакетом продуктов, он уже собрался двинуться в

сторону дома, но замер, разглядывая листовку, приклеенную к фонарному

столбу: на ней была фотография Мартина и сведения о совершенном им

преступлении. Но Билл с полной ясностью видел лишь цифру, написанную

под словом «вознаграждение». Эти деньги – сейчас они для Билла как глоток

свежего воздуха для умирающего человека, они, безусловно, нужны, но

Мартин… он виноват перед ним, и неужели опять… но, черт возьми, Мартин

сам виноват, он не просил его убивать, и не греховно ли держать у себя

убийцу, пусть даже если он перед ним виноват и тот его об этом просил.

Однако и он, предав Мартина, поступил греховно, но, впрочем, разве это

соизмеримо? Мартин лишил человека жизни, а он… он загубил, хотя он ни

при чем, виновата она, она во всем виновата. Если даже он не позвонит, все

равно Мартин обречен, его поймают. А эти деньги, они ему нужны, очень

нужны. Развернувшись, он медленно пошел в сторону дома. Он уже сделал

Череда бесконечных кошмаров мучила Мартина. Сначала он бежал по

пустынным темным улицам, спасаясь от догонявших его полицейских и

каждый раз содрогаясь всем телом от предупредительных выстрелов в воздух

и пронзительных криков, принуждавших его остановиться. Затем он оказался

на кладбище, надгробия которого освещались таинственным лунным светом, внезапно луна исчезла с небосвода, закрывшись темными густыми тучами.

Небо прорезала ослепительная вспышка молнии, прогремел оглушительный

раскат грома, по лицу Мартина потекли тяжелые капли дождя, над одной из

могил раздался взрыв, рыхлые частицы земли разлетелись во все стороны.

Сначала показалась рука, потом голова, затем весь торс. Сомнений у

дрожащего от страха Мартина больше нет. С запекшейся на голове кровью и

весь обмазанный прилипшей к коже землей, Берг выбрался из могилы и

устремился к нему навстречу. Только сейчас Мартин обнаружил, что его

руки в железных оковах, прикрепленных к двум высоким массивным

деревьям, а он стоит посреди них, машет руками во все стороны, тщетно

пытаясь освободиться, а Берг, улыбаясь и предвидя скорую месть, неумолимо приближается. Его тонкие крючковатые руки обхватывают живот

Мартина, дергают, оков больше нет, Мартин не в силах сопротивляться, его

тело обмякло. Он видит глубокую бездонную яму, летит вниз. Темнота и

встречный ветер, нескончаемое падение. Он оказался в аэропорту, вокруг

«На самый прекрасный остров, где вас никто не найдет. Самолет

Мартин обернулся, перед ним стояла девушка приятной наружности, улыбаясь, она протягивала ему билет.

Пробежав терминал, Мартин непонятно как оказался на взлетной

полосе, посреди которой стоял огромный белый лайнер. Последний человек

забрался по трапу. Двигатели завелись, огромные лопасти стремительно

крутились, создавали оглушительный шум. Тот же женский голос

пронзительно закричал: «Мартин, спешите, это ваш последний шанс!»

Пробежав по взлетно-посадочной полосе то расстояние, что отделяло

его от самолета, он ступил на трап и, пройдя половину пути до входа в салон, в ужасе остановился. Повинуясь какой-то неведомой силе, трап поехал назад, неумолимо отдаляясь от самолета. Мартин развернулся. На том месте, где

раньше находилось здание аэропорта, теперь стояло высокое серое здание с

многочисленными решетчатыми окнами. Внизу над массивной железной

дверью висела обвешанная разноцветными шариками табличка, на которой

печатными буквами было написано: «ТЮРЬМА». Перед тюрьмой появился

дирижер, и оркестр заиграл приветственный марш, в ужасе Мартин закричал.

Очнувшись, он вскочил с кровати и, тяжело дыша, вышел в гостиную, затем в ванную, прихожую и еще в одну комнату. Билла нигде не было. Он

вновь зашел в комнату, где только что спал, и выглянул в открытое окно.

Сразу же увидел Билла, тот стоял возле дороги. Из-за поворота выехала

полицейская машина. Подняв руку, Билл начал махать. Машина

остановилась, из нее вышли трое мужчин. Жестикулируя руками и указывая

на дом, Билл что-то оживленно говорил. Один из полицейских одобрительно

кивнул, и все вчетвером они пошли к дому. Мартин все понял, он не мог не

понять. Он устремился к двери, она была открыта, значит, Билл не стал ее

закрывать. Мартин закрыл дверь на внутренний замок. Он не собирался

убегать, он устал и хотел всего лишь тишины и спокойствия. Зайдя в ванную

и открыв кран, он снял рубашку и в штанах лег в ванную. Теплая вода уже

доходила до лица, он закрыл кран и, всполоснув бритву, прикоснулся

холодным лезвием к запястью. В дверь квартиры стучали, Мартин прекрасно

знал, что за дверью стоит вновь предавший его Билл в сопровождении троих

полицейских. Внезапно звонкие удары о металлическую дверь прекратились, наступила тишина. Закрыв глаза, Мартин надавил на кожу. Вены были

перерезаны, с окровавленной руки на пол стекала кровь. Мартин

почувствовал облегчение – облегчение, которое он пытался найти все эти

дни, ему казалось, что он сидит на горячем золотистом песке посреди

высоченных островных пальм и смотрит вдаль на бескрайние океанские

просторы. Гулкие звуки ударов о входную дверь и крики, принуждающие

Мартина открыть эту чертову дверь, стихали. Они слышались все тише и

отдаленнее, вытесняемые из его сознания шумом накатывающего прибоя и

протяжным писком чаек, взмывающих в воздух с уступа скалы и медленным, полным грации полетом огибающих остров. Вскоре потусторонний шум из

прошлой жизни вовсе прекратился. Из дебрей леса навстречу Мартину

вышли люди туземного племени. Их лица были светло-коричневыми, люди

были одеты в легкие, развевающиеся на ветру одеяния. Мужчины, женщины, дети. Счастливые, не обремененные тяжестью современной жизни. Чистые и

непорочные. Встав, Мартин сделал несколько нерешительных шагов к ним

навстречу и, улыбаясь, вытянул руку вверх в знак приветствия. Счастливые

лица, листва высоченного леса, пляж с миллионами сверкающих в лучах

висящего в безоблачном небе солнца песчаных частиц, шум океана, полет

чаек. Внезапно все исчезло, наступила тишина, а затем пустота…

Вскоре с помощью различных железных приборов полицейские

взломали входную дверь и вместе с Биллом устремились в квартиру

Трое полицейских и Билл окружили мертвое тело Мартина. Его глаза

Один из полицейских нагнулся к нему, а затем, повернувшись, покачав

Полицейские сновали по ванной комнате, выходили, затем снова

заходили, о чем-то оживленно переговаривались, составляли протокол, 34

приглашали понятых, а Билл пристально смотрел на Мартина. На

окровавленную воду и одухотворенное спокойное лицо, будто бы Мартин не

умер, а просто уснул сладостным, дающим отдых телу и разуму сном. Билл

никогда не был свидетелем чего-либо подобного. Смерть ему, как и любому

здравомыслящему человеку, подчинявшемуся заложенному в нас инстинкту

самосохранения, казалась самым страшным и ужасным, что только может

произойти в жизни. Но сейчас, смотря на лицо Мартина, он не мог с этим

согласиться. Еще каких-то сорок минут назад Мартин выглядел потерянным, злым, уставшим, а теперь он выглядел так, будто обрел то, что искал, будто

вырвался, освободился от сковывающих его разум оков. Парит где-то далеко, в небесных сферах или отправился на остров, далекий, тропический, где его

никто не найдет, где он никому не нужен и ему мало что нужно. Только

смотреть вдаль на то, как кроваво-красное солнце тускнеет в безбрежном

океане, и знать, что наступит следующий день – и оно, повинуясь

неизменным законам, вновь поднимется над океаном и затопит своим светом

весь мир вокруг. «Разве смерть так страшна?» – думал Билл, не отрывая

взгляда от Мартина. Разве она не избавление? Не дар небес, дающий

– Вы хорошо знали умершего? – это был голос одного из полицейских.

– Нет, то есть да, то есть… – Билл вновь вгляделся в Мартина. Жалость

к нему вновь улетучилась из него. Он вспомнил сумму, которая причиталась

человеку, выдавшему Мартина, сумму, которая так была ему нужна и

переклинивала в нем все прочие чувства. Он отвечал на вопросы

инспекторов, а в голове вертелась одна и та же, не дававшая ему покоя

мысль: а ведь за мертвое тело он никаких денег не получит.

Закончив рассказ, Философ облокотился на стул и, облегченно

– Я, конечно, не претендую на лавры великого писателя, но думаю, что

Очередной бессмысленный рабочий день был окончен. Несколько

кварталов оставалось пройти до уютного и столь желанного дома. Но

вывеска над небольшим магазином и столпившаяся под ней толпа шумно

переговаривающихся людей привлекла мое внимание. Вывеска гласила:

«Уникальная акция. Купи за несколько брунов лотерейный билет и получи

взамен десятки, а может, и сотни миллионов!» Обычная лотерея, часто

проводившаяся и не оставлявшая равнодушными жителей крупного

мегаполиса. Такие акции всегда притягивали людей в поисках легкого, не

требующего каких-либо усилий заработка. Да уж, заплатить десять брунов за

то, чтобы стать счастливым обладателем тридцати миллионов! Небольшая

цена, но выигрыш зачастую сомнителен. Я никогда не покупал лотерейных

билетов, всегда смеялся над людьми, сжимавшими в руках десятки

лотерейных билетов так крепко, словно ухватили за хвост птицу счастья.

Выражение их лиц всегда одинаково. Блестящие блуждающие глаза, перекошенные от счастья губы и походка вприпрыжку к экранам своих

телевизоров, чтобы проследить за объявлением результатов лотереи. Все как

один полны надежды – и все как один разочарованы после и со словами

горечи на устах: ну как же так?! Но все равно, нисколько не наученные

горьким опытом, они вновь будут тратить деньги, покупая лотерейные

билеты, и вновь будут проигрывать, уходя в убыток. Так будет продолжаться

до бесконечности. Естественный круговорот глупости в природе. Легче жить, слепо веря в то, что одним прекрасным днем на тебя, подобно манне

небесной, упадут сказочные деньги, чем пытаться трудом своим воплотить

– Можно джекпот выиграть. Представьте, тридцать миллионов брунов!

– Размечтался, – иронично ответил другой мужской голос. – Ты так

В толпе после этой реплики пронесся дружный смех. Каждый из них

надеялся, что именно он станет счастливым обладателем джекпота на сумму

в тридцать миллионов брунов. Я остановился. Всегда, улыбаясь, проходил

мимо, а сегодня, повинуясь некой неведомой силе, остановился. Я прошел

через толпу шумно переговаривающихся людей и скрылся за порогом

– Решили попытать счастья? – сказал высокий широкоплечий мужчина

и, улыбнувшись, протянул мне разукрашенный разными цветами лотерейный

– Да бросьте, это всего лишь надувательство. Никто из этих

счастливых, предвкушающих скорый выигрыш людей ничего не выиграет, за

исключением разве что нескольких брунов, футбольного мяча, бейсбольной

кепки или же абонемента на месячный поход в тренажерный зал.

– Ну, тогда я повторю свой вопрос: если вы считаете все это сплошным

– Я… Я просто. Да и вообще, если в одном из лотерейных билетов и

прописана сумма на тридцать миллионов брунов, вероятность того, что

именно я стану счастливым обладателем столь весомой кучи денег, крайне

мала. Один к миллиону. Если переводить мои мысли на арифметический лад.

– Почему вы стоите здесь, если считаете себя отличным от этой толпы

Я не знал, что ответить. Я не знал, почему остановился вопреки тому, что раньше проходил мимо, не знал, почему прислушался вопреки тому, что

раньше вовсе не слушал, не знал, почему задумался вопреки тому, что

раньше никогда об этом не думал, не знал, почему развернулся, не знал, почему оказался здесь, рядом с продавцом, с улыбкой протягивающим мне

– Вы такой же, как они, и ничем, что бы вы себе в голову ни вбили, от

Сжимая в руке лотерейный билет, я медленно вышел из небольшого

узкого помещения. Улыбнувшись, я с блеском в глазах уставился на код, состоящий из семи цифр, а затем, уже удаляясь и не слыша счастливых

возгласов людской толпы, я, обижаясь на себя за беспричинный прилив

радости, тяжело вздохнув, опустил билет в карман брюк. Беспричинная

эйфория прошла, теперь я был уверен, что совершил дурацкий, бесполезный

поступок, но билет все же не выкинул, он по-прежнему лежал в кармане

моих брюк, и по-прежнему я быстрым шагом шел по тротуару, приближаясь

к своему дому, не обращая на проходивших мимо людей внимания.

С видом серьезного человека, готовившегося заключить важную

сделку, сулившую мне получение серьезной прибыли в виде тридцати

миллионов брунов, я сжимал в руке лотерейный билет и, затаив дыхание, смотрел на экран телевизора в ожидании начала розыгрыша. Но как только

зазвучала знакомая с детства веселая мелодия и на экране показалась милая, модельной внешности девушка, я, со всей ясностью вспоминая прилив

непонятно откуда взявшейся радости, с отвращением взглянул на

лотерейный билет. Пластмассовые шарики, содержащие тонкие листы

бумаги с различными семизначными кодами, с головокружительной

скоростью и в хаотичном порядке метались по корзине. Время от времени

корзина прекращала свое движение, и под рев сидевших в студии зрителей

массивный широкоплечий мужчина, натягивая на свое лицо веселую

добродушную улыбку, доставал с корзины любой шарик и передавал его

милой девушке, которая грациозным движением медленно, поддерживая

общую атмосферу царившего в студии напряжения, открывала шарик и

разворачивала бумажку, а затем столь же медленным и томным голосом

произносила цифры заветного кода. Лотерея шла уже около часа. Какой-то

счастливчик получил бейсбольную кепку, в которой великий Дэн Бознер в

составе «Арлис Бейз» одержал ставшей культовой победу над «Форресон

Фейр» и стал чемпионом округа Хартинг. Другой счастливчик получил

– Песчаные пляжи, бескрайний голубой океан и многое другое ждет

обладателя этой путевки, – наигранно улыбаясь белоснежными зубами, заявила прекрасная молодая девушка.

– Бутсы полузащитника футбольной команды «Орланс Фленс». Чек на

тридцать тысяч брунов, неслыханный успех! – по залу прокатывается такой

Ярмарка тщеславия, с горечью подумал я. Ни один из людей, собравшихся в этой студии, не рад, что какому-то неизвестному гражданину

достались тридцать тысяч брунов. Возглас радости только из-за того, что

Лотерея подходила к концу, напряжение в студии достигло своего

апогея. Наступило время долгожданного финального розыгрыша. Джекпот на

сумму тридцать миллионов брунов. Я равнодушно глядел на экран

телевизора. Корзина вновь закружилась, камера выхватывает раскрытые от

предвкушения радостных воплей в честь победителя рты сидящих в студии.

Корзина остановилась, мужчина передал шарик девушке, которая, продефилировав по студии, остановилась в центре.

– Пришло время узнать… – оглушительный рев прокатывается по

студии. – Пришло время узнать… – улыбаясь, вновь повторяет девушка, и

вновь по студии разносятся громкие голоса, – кто станет победителем…

Дикие вопли перекрикивали милую девушку. Мне представился

Колизей: наверно, так кричали обезумевшие от лившейся рекою крови

– …Кто станет обладателем чека на сумму тридцать миллионов брунов.

В студии воцарилась тишина. Словно загипнотизированные, все

смотрели на руки девушки. С таким же пристальным вниманием, с каким

зрители Колизея смотрели на завершающий эпизод сражения. Два

гладиатора. Один безоружный, окровавленный, почти что бездыханный, распростертый на пыльной земле древней арены, другой стоит, уверенно

держась на ногах, под лучами палящего и ослепляющего солнца, он занес над

головой лежащего гладиатора меч, он ждет сигнала трибун, через мгновение

участь гладиатора будет решена, но сейчас, в это мгновение тишина тяжелых

раздумий и переживаний парализовала сознание людей, и кажется, что весь

Оглушительный гул радостно встретил сказанное девушкой.

Проблеск надежды на мгновение пронзил мой мозг. Неужели?! Да нет, это невозможно.

Не обращая внимания на гул в студии, я следил за девушкой, за

Я вскочил с кресла, мои руки дрожали, в голове проносились обрывки

В ужасе закричав, я бессильно рухнул на стул, сжав руками голову.

Одна цифра! Чертова цифра! Всего лишь одна! Как же такое могло

произойти, ну как же так! Я чувствовал себя космонавтом, всю жизнь

мечтавшим о полете к далеким звездам, и вот, наконец, когда моя мечта так

близка к реализации, когда я уже стою в нескольких метрах от дымящейся, ревущей и готовой к полету ракете, на космодром выходит толстенная

женщина в белом халате. Я уже отдал честь генералу, сказал, что не подведу

человечество и выполню возложенную на меня миссию чрезвычайной

важности, от которой, возможно, будет зависеть дальнейшая жизнь на

планете Земля, но эта расплывшаяся в жире отвратительная женщина в белом

халате мерзким протяжным голосом кричит: «Не пускайте его в ракету, у

него чрезвычайно слабое здоровье, он не выдержит перегрузок!»

Вечером я по обыкновению заливал печаль в небезызвестном кабаке.

Одна цифра, всего лишь одна! Скажи она «три» вместо «два» – и я больше не

ходил бы в страховое агентство. Не видел бы одних и тех же никчемных

людей. Неужели все дело заключается в деньгах? А я уж думал, что они мне

не нужны. Я думал, что я выше. Я думал, что пришел к сознанию того, что не

куплю счастье за деньги. Не обрету смысл жизни в бесконечных покупках.

– Ну и что за новость? – спросил я, погруженный в раздумья.

– Да… Действительно, ты давно здесь не показывался. Что, нашел

– Что, сбросишь на него атомную боеголовку? – засмеялся я.

– Нет, гораздо лучше. Я покину его. Исчезну из этого мира навсегда.

С тревогой я смотрел на Философа. Что он задумал? Такого счастья в

– Ну, я даже не знаю, как сказать. Ты подумаешь, что я сумасшедший, вконец спятил, но это вовсе не так. Я счастлив, счастлив настолько, насколько может быть счастлив человек, проживающий в этом ужасном, полном несправедливости мире. Ты знаешь, что здесь, в нашем мире, у них

есть свой филиал. Они находят отчаявшихся людей, тех, в ком еще теплится

хотя бы крупица здравого сознания, и помогают, отправляют этих людей в

свой параллельный мир. Мир, в котором все гармонично. Мир, в котором все

прекрасно. Это рай на земле. Идиллия, царящая там, не поддается

Я смотрел на Философа и не мог понять, как этот, всегда казавшийся

мне здравым человек превратился в того ненормального, который сейчас

сидит передо мной и рассказывает о каком-то параллельном мире.

– Они предупреждали. Говорили, что если даже я кому и скажу, то меня

сочтут за сумасшедшего. Но это не так. Этот мир действительно существует.

И завтра я отправлюсь туда. Давай пойдем со мной. Ты ведь этого

Я не мог его больше слушать. Мне было тошно сидеть рядом с этим

необычайно счастливым человеком. Что это? Может быть, сильно

действующие наркотики? Старина Философ решил не ограничиваться

выпивкой, а пойти дальше, продолжить нескончаемое падение. Я просто

встал и ушел, не обращая внимания на удивленный взгляд Философа, я

преодолел расстояние, отделяющее меня от выхода, и, переступив порог, быстрым шагом удалялся прочь, желая больше никогда не возвращаться в

Но я вернулся на следующий же день, надеясь увидеть Философа.

Увидеть в здравом уме и светлой памяти. Но он не пришел. Не пришел он и

на следующий день. Я ходил в кабак еще неделю, но так и не увидел его. Он

пропал. Пропал так же, как тот незнакомец, который в один из первых же

дней моего прихода в кабак начал рассказывать историю своей жизни. Я

перестал ходить в кабак. Перестал пить, потихоньку возвращаясь к

привычной беззаботной жизни, лишь изредка вспоминая слова: «Мы жрем, чтобы жить, и живем, чтобы жрать».

Быть одиноким среди восьми миллиардов людей – что может быть

хуже этого. Среди всех этих людей не найти ни одного, с кем можно было бы

поговорить о том, что не дает тебе покоя, что лишает тебя сна и не дает жить

нормальной полноценной жизнью. Нет ни одного человека, которому ты бы

мог озвучить свои сокровенные мысли, нет ни одного человека, кто мог бы

тебя выслушать и дать совет. Беспросветное одиночество обволакивает, давит со всех сторон, угрожает раздавить меня, размазать, как муху, прибитую мухобойкой.

Я выхожу на улицу. Влюбленные пары стремятся к романтичному

уединению. Компания друзей направляется по делам, и только я брожу

бесцельно в одиночестве, с потухшим взглядом, не зная, для чего и куда я

иду. Ранним утром я вышел на набережную. На безоблачном небе замерло

солнце; спокойное, застывшее в бесконечности времен море будто бы спало

и не спешило просыпаться. Белые чайки с протяжным писком опускались к

едва колышущиеся поверхности, черпали заостренными когтями воду и

вновь взмывали высоко в воздух. На одной из лавочек в тени деревьев я

заметил молодую девушку. На холсте, натянутом на подставку, она

увлеченно писала картину. Я подошел ближе. Она сидела спиной ко мне, лицом к морю. Я видел лишь темные длинные волосы и белоснежные тонкие

пальцы, которыми она держала кисть, аккуратными мазками выводя контур

На картине был запечатлен город. Кольца опоясывающих его

конусообразных гор, а внизу, в темноте ночи, сверкал он. Кварталы с

возвышавшимися небоскребами, которые соседствовали с неприлично

низкими и неказистыми панельными домами и совсем уж жалкими лачугами, о существовании которых жители фешенебельных районов не знали или же, что более вероятно, не хотели знать. А над ним в вышине раскинулось

звездное небо – с луной, необыкновенно яркой и большой, с неестественно

выступающими на ее поверхности глубочайшими, бездонными кратерами.

Где-то вдали по чернеющей поверхности моря плыла небрежно лунная

дорожка, сверкая сказочным перламутровым блеском, а спиной к зрителю на

одной из гор, образующих полукруг вокруг города, стояла девушка. Ее лица

видно не было, но легкая воздушная фигура и темные, развевающиеся на

ветру волосы говорили сами за себя. Перед зрителем стояла девушка, и

Я вздрогнул. Обернувшись, она смотрела на меня. Белая, будто

атласная, кожа в сочетании с легким румянцем на щеках и темными ровными

волосами, мягко обволакивающими ее голову, произвела на меня

неизгладимое впечатление. Выразительные карие глаза с игривым

лукавством смотрели на меня, а маленький аккуратный носик и тоненькие

– Да, – после небольшой паузы произнес я восхищенно. – Она

– Ну да, со мной, – сказала она, звонко рассмеявшись. – Почему это

– А вы смешной. Хотя что мы все на «вы» да на «вы», давайте

– Может, ты все-таки сядешь? – сказала она, придавая своему голосу

– Да, конечно, – сказал я, обошел лавочку и сел рядом с девушкой.

– Ну да, тебя, ты часто гуляешь по набережной, и неизменно один. Еще, по-моему, и в городе видела.

– Неудивительно, у нас город маленький, в одном конце чихнешь, тебе

– Да, точно, – засмеялась она. – Так ты всегда гуляешь один?

– Ты действительно смешной. Ты такой не один, таких, как ты, много, может, даже больше, чем мы можем себе представить.

– А что нам мешает быть вместе?! – воскликнул я, вскочив с места.

– Да. То есть нет, не совсем. Что мешает быть вместе всем одиноким, всем непонятым, всем брошенным, всем отчаявшимся, раз нас так много.

Она молча смотрела на меня, от былой веселости не осталось и следа. В

уголках ее глаз я заметил две слезинки, они скатились по лицу и замерли в

уголках рта. Тусклые безжизненные глаза, наверно, такие же, как у меня.

– Мы боимся быть непонятыми, боимся быть отвергнутыми, осмеянными. Человеческая жестокость бесконечна и не знает границ.

– Ну, ведь мы, мы с тобой заговорили. Два одиноких потерянных

– Да, мы заговорили. Ну, я не знаю, что подтолкнуло меня к этому. Я не

знаю, почему я с тобой заговорила. Ведь ты мог меня не понять, а может, ты

– Нет, что ты, нет, я не насмехаюсь. Я такой же, как ты, за маской

беспокойной веселости я храню печать беспросветной тоски и одиночества.

Я сел на лавочку и, повинуясь велению сердца, обнял девушку. Она

опустила голову на мое плечо и разразилась слезами. Дрожа всем телом, она

– Но теперь все будет по-другому. Два одиноких сердца встретились и

соединились в одно. Мы найдем других, слышишь, мы обязательно их

найдем. Мы будем изучать. Мы будем познавать. Мы создадим новый мир на

обломках старого, сгнившего, умирающего. После ночи следует рассвет. Это

– Да, да, – соглашался я с ее бессвязными словами, – я тоже об этом

думал. Все будет так, как ты говоришь. Я счастлив. Я безгранично счастлив.

Я и не думал, что когда-нибудь испытаю столь безграничное счастье.

Внезапно резко похолодало, небо заволокло страшными темными

тучами, поднялся шквальный ветер. Все произошло внезапно, в долю

– Что это?! – прошептала она в ужасе, рукой указывая на море.

С пронзительным шипением море отступало от города, обнажая

скрывавшийся тысячелетиями шельф. Корабли с несметными сокровищами, постройки некогда существовавшего в этих местах города, принадлежавшего

к смутно известной цивилизации, сотни предметов, веками скрывавшихся

под морской поверхностью, вновь увидели небо – темное, угрожающее. С

молниеносной скоростью вода уходила на километры вдаль и собиралась в

огромную волну высотой в несколько сот метров, за которой небеса

померкли. Вдруг все остановилось. Волна застыла в небесах, отбрасывая на

землю многокилометровую тень. Ветер утих. Тьма окутала нас.

– Это конец, – сказала она, – Судный день, все живое погибнет, а затем

– Нет, не сейчас, я не хочу умирать. Мы должны быть вместе.

– Я не хочу, я боюсь. Нужно бежать, – шептала она, обращая на меня

Спустя несколько секунд волна с оглушительным ревом обрушилась на

Девушка выскользнула из моих объятий. Я оказался под водой. С

трудом выплыл. Вокруг темнота и бескрайнее море. Вдруг ярчайший свет на

мгновение ослепил меня. Это был возвышавшийся над морской пучиной

огромных размеров маяк, стоявший на скалистом пригорке. Откуда он

взялся? Преодолевая бурные волны, я кинулся навстречу спасительному

свету. Раз за разом меня относило от него, но я плыл, отчаянно размахивая

руками, заглатывая воду, но борясь, шажками приближаясь к цели. Наконец я

доплыл, обессиленный, с горящими мышцами, едва смог встать на зыбкую

песочную поверхность. Пульсирующим светом прожектор бил мне в лицо, то

затухая, то вновь вспыхивая самым ярким светом, который только можно

вообразить. Над скалами возвышался гористый лес, а на самом верху стоял

вылитый неизвестным зодчим из темного мрамора высоченный маяк.

Преодолев скалы, я ступил в лес. Ветер гнул стволы деревьев, опрокидывая

меня назад, создавая между мной и приближавшимся маяком невидимую

стену. Сдирая руки в кровь, я цеплялся за землю, полз на четвереньках, пробирался сквозь кусты непроходимого бурьяна. Свист ветра, казалось, разорвет мою голову на мельчайшие частицы. Маяк. Мне казалось, он дышит

спокойствием, там нет всего того ужаса, который встречается здесь. Путь к

нему тернист и непрост, но преодолевшего трудности ждет награда. Ему все

воздастся. Опьяненный мыслью о застывшем посреди беспросветной

темноты и вселенского ужаса маяке, который символизирует теплоту

домашнего очага, любовь матери, которая с одухотворенным лицом

обнимает крохотного младенца, великую силу познания, я преодолел лес и

вышел на равнину. Тишина и безмятежность царили здесь. Луна светила

ярко. В ее свете расположившийся посреди равнины маяк отливал холодной

беспристрастной свинцовостью. В безоблачном небе одна за другой, как по

мановению волшебного слова, появлялись звезды. Я пригляделся к маяку, тени возле него, казавшиеся тенями далеких деревьев, зашевелись, заговорили на человеческом языке.

Одна из теней выдвинулась вперед навстречу мне; легкое, будто

воздушное, бархатное платье развевалось на ветру. В лунном свете

выступила белоснежная кожа и тот самый нежный румянец на щеках.

Сомнений нет, это она. С криком радости я кинулся ей навстречу.

– Мы будем вместе, – слегка приглушенный ветром, доносился до меня

ее голос. – Ты и я. Два одиноких сердца, две заблудшие души. Соединимся

– Да, так и есть! – кричал я, обезумев от счастья. – Нам Судный день не

Я бежал, не чувствуя боли, жадно ловя ноздрями воздух, каких-то

– Я не одна! – кричала она. – Нас много, все отчаявшиеся, потерянные, одинокие, страждущие познания, они все здесь. Мир погиб, но не мы, что

Маяк ослеплял все больше, к нему добавился стук – такой, какой

можно услышать, если стучать кулаком по металлической двери. Этот стук

становился все громче, все отчетливее, все назойливее. Мир вокруг

Я открыл глаза. Солнце залило ослепительным светом мою спальню.

Ошеломленно я смотрел в потолок. Во входную дверь продолжали стучать.

«Это был всего лишь сон», – с неописуемой горечью подумал я и, преодолев

приступ нахлынувшей лени, с трудом встал и нехотя пошел открывать

Мальчик лет десяти, улыбаясь широкой добродушной улыбкой, протянул мне конверт.

– Как?! Что ты сказал?! – воскликнул я, схватив его за руку.

– Вы делаете мне больно, – дрожащим голосом ответил мальчик.

Только сейчас я заметил, что сжимаю его руку в тисках и дергаю из

– Да, извини, я не хотел сделать тебе больно. Он что-нибудь еще

– Спасибо, – сказал я, взяв у него конверт и собираясь закрыть дверь.

– Десять или двадцать брунов, – ответил мальчик, переминаясь с ноги

– Я ни при чем, это он, этот ваш философ, сказал, что вы дадите мне за

– Подожди, ты ведь только что сказал, что десять или двадцать брунов, а теперь утверждаешь, что он сказал – двадцать брунов.

– Знаете что, дайте мне мои деньги, и я ушел, – надувшись и скрестив

– Ладно, держи двадцать брунов, но потрать их с умом, – сказал я и, отдав деньги, остался наедине с письмом.

Довольный мальчик побежал вниз по лестнице, с грохотом прыгая по

ступенькам. Минут двадцать назад Философ дал ему двадцать брунов и

приказал молча отдать письмо и уйти, но он поступил иначе, и теперь вместо

двадцати у него уже сорок брунов. И в ближайшее время он самый богатый

мальчик в округе. С ним будут еще крепче дружить, его будут еще больше

любить. «А когда деньги закончатся, – подумал мальчик, выбегая на

солнечный двор, – когда они закончатся, я придумаю что-нибудь еще».

«Дорогой мой друг! Мне пора. Я отправляюсь туда, откуда больше не

вернусь. Мне жаль, что ты не поверил в существование параллельного мира.

А ведь он так же реален, как небо, солнце, любой предмет, находящейся в

той комнате, где ты стоишь, и само это письмо, которое, я надеюсь, ты

сейчас держишь в руках. Я буду там, буду свободен от этого мира. Ведь весь

трагизм нашей жизни заключается в том, что мы не созданы для нашего

мира, мы здесь лишние, нежеланные дети, пасынки. Мы не можем здесь

жить. Чахнем, спиваемся, превращаемся в роботов или в диких животных.

Мы отчаялись. Но выход есть. Он очень близок. Просто верь мне, не ставь

под сомнение мое здравомыслие. Неужели мой складный слог можно назвать

бредом сумасшедшего, неужели ты думаешь, что вконец помешавшийся

человек мог написать тебе такие слова? Я верю, что ты одумаешься, верю, что ты переменишь свое решение и обретешь свое счастье, а оно ближе, чем

ты думаешь. Нужно просто верить. Не нужно думать, не нужно знать, нужно

просто верить. Ты готов? Готов изменить свою жизнь? Готов стать тем, кем

ты хочешь? Если да, то следуй по этому адресу: ул. Вейзнера, строение 6.

Это серый бетонный прямоугольник. Ты найдешь, ты почувствуешь.

Дочитав письмо, я положил его на стол и с полной убежденностью в

сумасшествии Философа рухнул в кресло и погрузился в тяжелые раздумья.

Я никогда не принадлежал к числу тех, кто отдавал предпочтение

уединенному времяпрепровождению. Для меня это было смерти подобно.

Оставаться одному, наедине со своими мыслями – тяжелейшая и ни с чем не

сравнимая кара. Я любил шумные, оживленные места. Будь то рынок, уличный проспект или же прибрежная набережная. Людская толпа – вот что

всегда оказывало на меня незабываемое впечатление. Бурный поток

незнакомых друг с другом людей, устремленных вперед, каждый по своим

делам, со своей собственной, отличной от других судьбой. Их лица, фигуры, одежда. Я любил находиться среди них, но как бы слегка поодаль. То есть, находясь в самой гуще, иметь возможность видеть с наибольшей

тщательностью всех и каждого. Следить за каждым их движением, небрежно

брошенной фразой, за всем, что могло бы выдать их с головой. Где они

работают, сколько зарабатывают, женаты они или замужем, счастливы или, напротив, несчастны. Столько людей, и каждый из них индивидуален, совсем

не такой, как тот, который, расталкивая локтями, устремляется мимо по

известным только Господу Богу и ему самому делам. Эта толпа порой

похожа на жужжащий пчелиный рой. Но с ним, если приглядеться, она не

имеет ничего общего. Если в улье каждая пчела работает на благо всего

пчелиного общества, то здесь мы видим абсолютно противоположную

картину: каждый человек индивидуален, и у него свои проблемы, абсолютно

иные, чем у каждого из этих беззаботно устремившихся вперед людей. Есть

только одна заложенная с детства, утвердившаяся в молодости и

укоренившаяся в средние годы задача: стать счастливым. Не создать счастье

Нет, никто из них не задумывается о ближнем. Этот ближний намного

дальше, чем можно предположить. Они могут полюбить своих детей и

прочих близких родственников. Но и эта, казалось бы, аксиома, не всегда

имеет место. А полюбят ли неродственника, пусть даже ближнего? Нет, навряд ли. Всеобщее счастье! Эта красивая древняя мечта для них столь же

далека и непостижима, как картины эпохи Возрождения для рядовых

«На что им эта нелепая мазня?!» – скажете вы возмущенно. Позвольте, ведь это да Винчи, Рафаэль, Микеланджело. Но для них это всего лишь

нелепая мазня. Им нужно счастье, которое для работников завода состоит в

наличии элементарной крыши над головой, одежды и неизысканной, но

стабильной и сытной еды. Это для них и есть счастье. Смысл всей их жизни.

Возможно, кто-то возразит, скажет: «Да какое право он имеет утверждать, что для кого счастье, кто способен, а кто не способен на любовь к

ближнему!» Поверьте, я имею на то право. Я каждый день наблюдаю толпу.

Каждый день, подобно врачу, наблюдающему за циклом развития болезни, я

наблюдаю за обществом, и не только за его определенным слоем. Мимо меня

проходят люди разных полов, возрастов, расовой и религиозной

принадлежности, а самое главное – разных сословий (это устаревшее слово с

наибольшей точностью подходит для разделения общества на богатых и

бедных). Я могу встретить кого угодно. Спортсменов, актеров, бизнесменов, работников как физического, так и умственного труда, принадлежащих к

любому сектору человеческой деятельности. Я уже не один год наблюдаю за

обществом в поперечном разрезе и всегда находил это занятие весьма

любопытным. Но никогда не понимал людей, видящих в жизни лишь

сплошной позитив. Утверждающих, что люди этакие божьи одуванчики. Все

в них прекрасно и гармонично. А плохие поступки, которые они порой

совершают… Ну, это, пожалуй, мимолетное, быстро проходящее

недоразумение. Происки дьявола, злобно нашептывающего человеку о том, как бы он напакостил своему ближнему. Чушь! Человек порой страшнее

любого дьявола, ибо человек реален, он здесь, среди нас. Его существование

нет смысла доказывать, а учиненные им зверства неоспоримы. Подумать

только, даже в наше время такие позитивисты существуют. Думают, что

человек – самое справедливое и гуманное существо во всей Вселенной, но

могу предположить, что в глубине души они знают, что это вовсе не так. Они

просто хотят верить. Они нуждаются в этой вере, надевая на себя маску, которую – кто-то изредка, а иной часто – надевает каждый из нас. Самими

собой мы бываем лишь в уединении, сидя в закрытой комнате, где нас ничто

не отвлекает. Только в таких условиях мы становимся настоящими. Такими, какие мы есть на самом деле. Теперь нам не нужно, набрасывая маску, играть

очередную роль. Теперь в этом нет необходимости, так как зрителей, имеющих возможность оценить нашу игру, попросту нет. Но ночь пройдет, сон отпустит нас из своей грозной, сковывающей все тело власти, и мы вновь

надеваем очередную маску. Ни один из этой толпы никогда не принимал ни

единого в своей жизни шага самостоятельно. Слова, поступки и даже мысли

– все это продиктовано желанием быть таким же, как все. Безликой, ни о чем, кроме как о собственном счастье, не думающей людской толпой. Люди

ежедневно совершают одни и те же монотонные движения. День, неделя, месяц, год – движемся, словно роботы, с детства запрограммированные на

собственное счастье и личный успех. А периодически наступающие у

некоторых минуты беспросветной тоски и неописуемого отчаяния, когда в

бездны их мозга победоносно прорывается мысль, что все, что они делали

раньше, не имело никакого смысла, что не в этом заключается смысл всего

бытия… И именно в эти редкие переломные моменты люди отмахиваются от

правды, как от назойливой, не дающей им покоя мухи, продолжая слепо

Каждый день люди упорно совершают одни и те же действия. Каждый

божий день. И так всю жизнь. Не безумие ли это? Безумие по мне – это

каждодневное выполнение одних и тех же действий. Так не безумен ли наш

Ни шагу назад, бегство с занимаемых позиций влечет за собой расстрел

на месте. Приказ от 28 июля 1942 года, но я не красноармеец, удерживающий

улицу лежащего в руинах славного города Сталинграда, и сейчас не середина

Я не хочу жить по этим правилам, я хочу изменить свою судьбу. Я не

хочу под нажимом общества делать то, что делают все. Не хочу плыть по

Меняется ли общество, меняется ли толпа? Были ли люди такими же

раньше? Да. Непременно да. Тысячи лет назад они были такими же, как

сейчас, и будут такими же через тысячу лет. Никакой политической системе

с этим не справиться. Люди не меняются, их пороки всегда будут иметь над

ними власть. Появляясь из ниоткуда, цивилизации будут продолжать

исчезать в никуда, и так без конца, до скончания веков. Порой я пытаюсь

оправдать этот мир. Да, выступаю его невольным адвокатом на заседании

исторического процесса. Государственный прокурор – сам дьявол во плоти, провонявший серой, восстал из ада и в слегка дымящемся костюме

– Господин судья, к вашему прискорбию, сообщаю сокрушительную

весть: ваши дети, ваши маленькие дети, в процесс создания которых вы

вложили всю душу без остатка, к моей едва скрываемой радости, вновь от

вас отвернулись. Они стыдливо опустили голову так же, как две тысячи лет

назад, когда римские захватчики на всеобщее обозрение прибивали вашего

сына к кресту. Они больше в вас не верят – или думают, что верят, но не мне

вам говорить, что разница между желанием верить и истинной верой так же

велика, как между крохотной мухой и гигантским гиппопотамом. Они верят

в меня, вам они в этом не признаются, но их поступки говорят сами за себя.

Господин судья, сам Господь Бог, создавший за семь дней и небо, и

землю, и тварей, ее населяющих, умиротворенно глядит на прокурора.

Кажется, пропуская все его слова мимо ушей, он смотрит на меня, видя

только человечество. Он спустился с небесного пьедестала в окружении

кружащихся в вышине ангелов. Он не слушает прокурора, он и не смотрит на

меня. Он видит во мне всех. И отчаявшихся, и верующих, и погрязших в

непроницаемом мраке разврата, и просветленных свыше святых, он видит

всех, он знает все, он вынес вердикт сразу, как только принял решение нас

создать. Я пытаюсь оправдаться, отвечая на нападки прокурора, говорю, что

не все так плохо, но прокурор перебивает меня на полуслове.

– Господин судья, выступление моего многоуважаемого оппонента

адвоката, может быть, не к месту и не ко времени будет сказано, напоминает

мне выступление римского оратора перед многочисленной толпой, чья

главная задача заключалась в том, чтобы убедить людей во все еще

могущественной силе переживавшей огромный упадок Римской империи.

Она уже давно погрязла в разврате и внутренних противоречиях, которые

сопровождались бесчисленными вражескими набегами. Оратор прекрасно об

этом знает или хочет убедить себя в том, что все хорошо, все еще поправимо.

Я вновь пытаюсь оправдаться, с трудом находя слова, наверно, так же, как римский оратор, а может, он был успешнее в умении искусно врать. Но

Бог прерывает заседание. Для него оно не имеет смысла. Он не создал бы

людей для того, чтобы в один из ненастных дней просто от них отказаться.

Заседание завершилось. Все исчезло. Моя фантазия истощилась. «А что

люди?» – думаю я. Разве есть смысл винить людей? Ведь они от природы

несовершенны. Подвержены слабостям и соблазнам, противостоять которым

могут лишь единицы. Эти единицы просветленных людей существовали на

протяжении всего того времени, что существует разумная жизнь на планете

Земля. Но они всегда оставались в меньшинстве, им никогда не доведется на

что-то существенно повлиять. Такова их горестная судьба: знать о

сокровенном смысле человеческого существования, знать о правильных

путях развития всей цивилизации. Но безликое и бездумное людское стадо

всегда было и будет слепо к их доводам. Это слабое меньшинство не

способно повлиять на гибель цивилизации. Люди в большинстве своем

порочны, и возвыситься над всем низменным, разлагающим человеческое

общество, способны лишь немногие. Подобно хирургу, наблюдающему за

увеличением опухали головного мозга, я с горечью становлюсь свидетелем

распада своей цивилизации, ее устоев, традиций. Такие же наблюдатели, как

я, видели этот распад и раньше. Мы не можем ни на что повлиять. Мы можем

лишь наблюдать, с горечью сознавая, что не можем что-либо предпринять.

На выходных я решил вновь вернуться к своему некогда излюбленному

занятию – наблюдению за людьми, которые шли по набережной, каждый по

своим делам. Был обычный, ничем не примечательный сентябрьский день, когда не холодно и не жарко, что-то среднее. Приятное тепло. Ветер разогнал

все тучи, и теперь в безоблачном небе ярко светило солнце. Я находился в

одном из моих излюбленных мест. Широкая просторная набережная возле

моря, в том месте, где она сворачивает на одну из главных улиц города. Я

сидел на лавочке, расположенной в тени листвы массивного дуба.

Удивительное дерево. Колонисты посадили это дерево несколько сотен лет

назад. Подумать только, оно пережило несколько войн, выжило и в мирное

время, вопреки кощунственному распоряжению правительства избавить эту

территорию от зеленых насаждений и построить здесь грандиозный

развлекательный центр. В последний момент решение было чудесным

образом отменено под нажимом партии «зеленых». Дерево было свидетелем

появления первых, маломощных и сегодня кажущихся неуклюжими машин.

С оглушительным ревом, пыхтя, они, вместо привычных повозок с

совершенствовались, становились все более мощными, удобными и

элегантными. Теперь они все быстрее проносились мимо, и водители редко

удостаивали высоченный дуб своими восхищенными взглядами. Люди

рождались и умирали, поколение за поколением, сменяя друг друга, а дерево

Я наблюдал за проходившим мимо бурным потоком людей. Мое

внимание привлек один человек. Худой мужчина средних лет с бледным, болезненного цвета лицом. Расталкивая людей и не обращая внимания на

возмущенный взгляд молодой девушки, которую он оттолкнул руками к

бордюру, он пересек набережную и быстрым шагом, периодически

оглядываясь, направился вдоль дороги. Встав, я ускорил шаг и зачем-то

пошел за ним. Свернув за угол, он исчез из поля зрения. Пустившись бегом, я

добежал до того места, где скрылся незнакомый мужчина, и увидел, как тот, уже сбавив скорость, теперь медленно шел, засунув руки в карманы потертой

джинсовой куртки и все так же боязливо озираясь по сторонам. Я вновь

последовал за ним, держась на расстоянии нескольких метров, но стараясь ни

на минуту не терять его из виду. Таким образом, идя вслед за незнакомцем, я

уже преодолел несколько кварталов. Внезапно он остановился. Остановился

и я, отступив к обшарпанной стене двухэтажного дома и пропуская

проходивших по узкому тротуару людей. Мужчина в джинсовой куртке

продолжал стоять посреди тротуара, не обращая внимания на проходивших

мимо пешеходов, не уступая им и наверняка не видя проезжающие столь же

бурным потоком автомобили. Немного постояв, он двинулся дальше.

Я шел в метрах десяти от незнакомца, стараясь не смотреть ему

пристально в спину. Беззаботно поворачивая голову то вправо, то влево, я

лишь изредка переводил взгляд на незнакомца. Мужчина остановился

посреди улицы, смотря на небольшое сооружение, находившееся возле

пятиэтажного здания. Сооружение, похожее на магазин, не имело ни окон, ни

дверей – невысокий серый бетонный прямоугольник. На фасадной части

Я был поражен и не мог собраться с мыслями. Письмо Философа

С трудом приходя в себя, я тоже остановился рядом, в нескольких

метрах, у стеклянной витрины магазина, делая вид, будто бы интересуюсь

разнообразными сувенирами. Сейчас я смог тщательно рассмотреть

незнакомца. Осунувшееся лицо, темные круги под потухшими серыми

глазами, неухоженная щетина и три глубокие продольные морщины на лбу.

Он продолжал стоять, глядя на находившийся на противоположной стороне

улицы бетонный прямоугольник. Внезапно, преодолев проезжую часть, он

пошел к нему. Рискуя быть замеченным, я, забыв о конспирации, кинулся за

ним. Оказывается, бетонное сооружение с противоположной стороны не

было сплошной серой стеной, здесь был вход в виде двери и три квадратных

зашторенных окна. Не стучась, незнакомец смело зашел внутрь. Подбежав и

прождав несколько секунд, я медленно приоткрыл дверь. Просторное и

абсолютно пустое помещение – ни мебели, ничего, лишь стены, пол да

потолок и свисающая с него запыленная люстра. Я зашел внутрь. Передо

мной в нескольких метрах была еще одна дверь со стеклянной узорчатой

рамой, через которую в помещение просачивался тусклый свет. Очевидно, там еще одна комната. Теперь я отчетливо слышал разговор. Два мужских

голоса. Стараясь не издавать ни единого звука, я медленно подошел к двери.

– Да, я уверен окончательно и бесповоротно. Я не хочу жить в этом

мире, полном несправедливости. Я хочу туда, в то место, которое вы мне

– Я еще раз повторяю: пути назад не будет, это путешествие в один

конец. Вы точно хотите навсегда распрощаться со своим миром?

Наступила тишина. Прислонившись ухом к двери, я пытался что-либо

услышать. Затем меня осенило, и я ужаснулся своему наивному поступку.

Тот мужчина сказал: «Тогда встаньте». Возможно, сейчас они откроют дверь

и застанут меня здесь. Я хотел броситься к входной двери, но не успел, меня

ослепила яркая вспышка света. Это длилось не больше секунды, лишь

мгновение, в течение которого я не видел ничего, кроме ослепительно-яркого

света. Затем все стало таким, каким было. Я по-прежнему стоял, пригнувшись, возле двери и пытался что-то услышать.

– Разве ваши родители вас не учили, что подслушивать чужие

Вскочив, я в ужасе огляделся. Как он понял, что я нахожусь здесь? Как

он мог это узнать? Бежать! Бежать сломя голову к входной двери, затем на

улицу – и устремиться как можно дальше отсюда. Это была первая мысль, которая возникла в моей голове после того, как я услышал эти слова, но что-

то неведомое не давало мне это сделать. Застыв как вкопанный, я не в силах

– Не бойтесь. Я не причиню вам вреда. Проходите в кабинет.

Бежать! Срочно бежать, пока не поздно! Но вопреки своим мыслям я, не зная зачем, потянулся рукой к дверной ручке. Нет, меня никто не

принуждал. Но страх, который появился в моей душе, переклинивало острое

навязчивое желание узнать, в чем же состоит тайна того, что я услышал, разгадка странного разговора неизвестного мне мужчины с мужчиной в

джинсовой куртке. В какое такое путешествие он отправился? Что значит

«покинуть свой мир»? Подчиняясь любопытству, я открыл дверь и зашел в

кабинет. Меня не обманули. Эта небольшая комната действительно была

похожа на рабочий кабинет. Одна стена была снизу доверху занята полками с

книгами в дорогих переплетах. У противоположной стены стоял железный

сейф, рядом с ним шкаф. Посреди комнаты за крепким дубовым столом

сидел низкий, худенький мужчина лет пятидесяти, в очках с небольшими

– Присаживайтесь, – сказал он, указывая рукой на стоящее возле стола

Я хотел было сесть, но вдруг вспомнил про мужчину в джинсовой

куртке. В кабинете нет ни окон, ни дверей, так куда же он делся? Не мог же

– Где тот человек, с которым вы разговаривали? – спросил я.

– Хорошо, я скажу, но для начала я попрошу вас сесть в кресло.

– Вы меня не поняли. Говоря, что он не здесь, я не ограничиваюсь

пространством этой комнаты. Я имею в виду, что его нет в этом мире, в этом

– Мы встретили этого человека вчера на центральном мосту, он

– Вы только что сказали: «Мы встретили этого человека». Кто «мы»?

– Скажите начистоту, что здесь происходит, что это была за вспышка

света, откуда вы узнали, что я стою за дверью, куда делся тот человек, с

которым вы минуту назад разговаривали здесь, вот в этом самом кабинете?

– Этот человек разочаровался в своем мире, и мы переправили его в

– Кто вы такие? – спросил я, чувствуя, что медленно и неуклонно

– Вам кажется, что тот мир, в котором вы живете, один, и другого

такого же мира на вашей планете быть попросту не может. Это не

укладывается в вашей голове. Но параллельных миров не два, не три, их

десятки, а может, даже и больше, мы сами еще до конца это не выяснили.

– Я же говорил: он собирался покончить с собой. Он не хотел жить в

вашем эгоистичном и равнодушном мире, и мы сохранили ему жизнь. Дали

ему возможность жить другой жизнью. Дали ему возможность стать

– А кто вы такие? Тоже люди, только обитающие в другом, параллельном мире?

– Я специально принял такое обличие. Мой реальный облик покажется

вам странноватым и немного неуклюжим. Но поверьте, ваш облик нам

кажется точно таким же. Эволюция в нашем мире и факторы, оказывающие

на нее влияние, были совершенно иными, нежели в вашем мире.

– Ну и каков ваш мир? Неужели он столь гуманный и справедливый?

– Можете не сомневаться. Наше общество прекрасно. В нем нет всего

того ужаса, что десятилетиями наблюдаем у вас. Мы не в силах спасти вас.

Единственное, что мы можем, – это спасти тех немногих, кто нуждается в

спасении, тех немногих, кто не может найти себя в этом мире, тех немногих, кто, подобно этому человеку, отчаявшись, находит только один выход –

спрыгнуть с моста и хоть в смерти обрести желанный покой. Мне кажется, вы тоже разочаровались в своем мире.

– Читаю ваши мысли. Кстати, вы спрашивали, как я понял, что вы

стоите за дверью. Отвечаю. Я это почувствовал. Услышал ваши мысли. Вам

это покажется странным, но для меня это в порядке вещей. А что касается

ослепительной вспышки света, так это была телепортация в наш мир

Я вспомнил Философа. Его слова, словно ток, пронзили меня: «Мир, в

котором все гармонично. Мир, в котором все прекрасно. Это рай на земле.

Идиллия, царящая там, не поддается объяснению. Это мечта утопистов».

– Если вы захотите, у вас будет возможность в этом убедиться.

– А вы никогда не пробовали установить контакт со всем нашим

– Не в обиду вам будет сказано, но мы считаем вас неразумными

существами. Вся ваша история пронизана кровью и страданиями. Война.

Бесконечная война с себе подобными. Это ужасно глупо и неразумно. Вы

никогда не поумнеете. Ведете себя как безрассудные младенцы. И ничего не

меняется, лишь орудия убийств непрерывно совершенствуются. На смену

мечам и копьям пришли автоматы, пулеметы. На смену конным повозкам –

танки и прочие самоходные установки. Самолеты, корабли, подводные

– А в чем смысл этого господства? В чем смысл бесконечных убийств?

Вы никогда не поумнеете. Вам не суждено понять сокровенный смысл

– Да, совершенно верно, именно из-за таких, как вы выразились, светлых моментов мы еще находимся здесь. Помогаем тем людям, которые

не находят себе места в этом мире. Даем им жизнь, которой они достойны.

Внезапно зерно недоверия закралось мне в душу. А не насмехается ли

он надо мной? Боже правый, даже подумать неловко, я уже несколько минут

сижу и доверчиво слушаю россказни о каком-то совершенном параллельном

мире. Слушаю и верю в каждое его слово. Но эта вспышка света… и тот, в

джинсовой куртке, он не мог просто взять и раствориться. Нет, это

невозможно. Может, это какой-то фокус, зрительный обман, и он прячется

где-то здесь. В этой самой комнате. Может, в шкафу или за сейфом, присев и

прислонившись спиной к стене. Он может быть где угодно, но здесь, в

кабинете. А этот толкует о каких-то параллельных мирах, небось за идиота

меня держит. Но как логически можно объяснить ту не поддающуюся логике

и здравому пониманию, взявшуюся ниоткуда вспышку ослепительно-яркого

– Я же говорил, ваши мысли для меня как открытая книга. Встаньте.

Я встал. Он тоже встал, обошел стол и, остановившись у стены, коснулся ее рукой. Вдруг повсюду разлился ослепительно-яркий свет, тот

самый, который тогда ослепил меня. Через мгновение все стало как прежде.

Полки, заполненные книгами, шкаф, сейф, рабочий стол. Произошло лишь

одно существенное изменение. В стене, в том самом месте, к которому он

Он открыл дверь. Я увидел безоблачное небо и солнце, освещающее

Он прошел через дверной проем и, махнув рукой, дал понять, что

хочет, чтобы я следовал за ним. Завороженный происходящим, я, последовав

Мы находились на невысоком пригорке, а внизу нашему взору

предстала живописная лесная чаща. Из густого леса вырисовывались

очертания крыш небольших домиков, изготовленных из незнакомого мне

материала. Посреди чащи протекала кристально чистая река. Левее

виднелось поле, сплошь занятое неведомыми и необычайно красивыми

сиреневыми цветами. Справа находилось другое поле, на котором паслись

неизвестные животные, не похожие ни на одно из моего мира. Чуть дальше –

величественные горы с венчавшими их, едва видневшимися и сливающимися

– Вот он, мой мир, здесь нет места вашим мегаполисам, огромным

каменным монстрам. Мы никогда не пытались победить природу, никогда не

пытались подчинить ее своим нуждам. Мы всегда жили с ней в гармонии. И

– Когда-то весь наш мир был таким. Девственным, нетронутым, прекрасным.

– Когда-то, но теперь… Что мне говорить, вы и сами все об этом

прекрасно знаете. Вы, люди, считаете, что с каждым годом, десятилетием, столетием ваш мир путем непрекращающегося прогресса совершенствуется, становится все лучше и лучше. Но, поверьте, это вовсе не так. Прогресс, вопреки вашему мнению, не всегда несет в себе только положительное.

Помнится, недавно я – естественно, инкогнито – прогуливался по вашему

городу. Так вот, разговорился с одним человеком, который к тому же

оказался вегетарианцем. На мой вопрос, почему же он не употребляет в пищу

мясо, он ответил типичными словами любого вегетарианца: да как же я могу

есть живое существо, которое еще совсем недавно щипало зеленую травку

где-то на высокогорных лугах. А потом добавил: придет время, когда люди

будут относиться к тем, кто ест мясо, так же, как сейчас мы относимся к тем, кто поедает человечину, то есть как к каннибализму. По мне, так глупость

несусветная. Есть мясо животных – это нормально. Это естественно. Даже

если через триста лет вы и вовсе перестанете принимать пищу в каком-либо

виде и будете стоять, вознося руки к небу, тем самым заряжаясь энергией

солнца, это еще не говорит о том, что это правильно, что так должно быть.

Чем дальше вы отходите от истоков, тем губительнее это сказывается на

вашем мире. Вы относитесь к природе, к той материи, которая вас окружает, как к чистому полотну, на котором вам позволено рисовать чёрт-те что, и

наивно полагаете, что вы делаете мир справедливее. Тешите себя

напрасными иллюзиями. Это полотно не создано для того, чтобы вы над ним

глумились. Нет, это не чистый лист. На нем уже написано все, что нужно.

Прекрасная картина уже создана, в ваших силах лишь вносить аккуратными

мазками определенные, незначительные элементы, но никак не создавать

поверх готового, совершенного свое собственноручное, ущербное

произведение. Ну что, хотите ли вы здесь остаться, остаться навсегда?

– Безусловно, – ответил мужчина из параллельного мира. – Каждый

человек делает здесь то, что хочет. Здесь нет места безжалостной, сводящей с

ума конкуренции. Никто не пытается за место под солнцем перегрызть

глотку другому. Тишина, покой. Безмятежность, единение с вечностью.

Я вспомнил ту толпу людей, проходившую по набережной в том самом

месте, где она сворачивает на главную улицу города, до того момента, когда

увидел человека в джинсовой куртке и направился вслед за ним. Их ничто не

исправит. Никто, в том числе и я, не сможет хоть как-то на них повлиять.

– Я всегда даю людям время на осмысление. Если ты захочешь в наш

мир, то завтра ты придешь сюда в это же время. А теперь мы вернемся в ваш

Только развернувшись, я заметил дверь. Распахнутая дверь, в проеме

которой виден интерьер рабочего кабинета, застыла в воздухе. Она просто

стояла на земле посреди лужайки. Вход в мой мир. Удивительно, но, пожалуй, не удивительнее всего того, что мне сегодня довелось увидеть и

услышать. Вдвоем мы прошли через дверной проем, оставляя параллельный

«Помогаем тем людям, которые не находят себе места в этом мире.

Не об этом ли я мечтал всю свою сознательную жизнь? Выходит, что

Наступил следующий день. Я стоял возле набережной, в том самом

месте, где днем раньше повстречал мужчину в джинсовой куртке. Моросил

дождь, я держал над головой зонт и смотрел на проходившую мимо толпу.

Параллельный мир, он способен сделать отчаявшегося в нашем мире

человека счастливым. Но отчаялся ли я? Я всегда считал, что презираю этот

мир с его отвратительным устоем, со всей той несправедливостью, которая

его переполняет. Я всегда противопоставлял себя этой проходящей мимо

толпе. Я всегда считал себя посторонним, бесстрастным наблюдателем.

Наблюдателем, которому, едва ли не единственному из множества людей, известен сокровенный смысл развития человеческой цивилизации.

Наблюдателем, способным возвыситься над людскими слабостями и

нелепыми предрассудками. Но тот параллельный мир меня уже нисколько не

интересовал. Помнится, продавец лотерейных билетов говорил: «Вы такой

же, как они, и ничем, что бы вы себе в голову ни вбили, от них не

отличаетесь». Тот мир мне просто не нужен, ибо я не отчаялся. Я ничем не

отличаюсь от этой толпы. Я мнил себя особенным. А на самом деле я

нуждаюсь в тех же никчемных ценностях, что и остальные. Я понял это вчера

вечером, после того, как узнал о существовании параллельного мира. Я

пришел домой, дрожа всем телом от осознания только что совершенного

открытия. Мне казалось, что я нашел то, что так мучительно искал годами. Я

избавлюсь от этого никчемного общества так же, как избавился Философ, так

же, как, наверно, избавлялись все те великие люди, которые в один из

ненастных дней просто пропали бесследно, растворившись в воздухе. Их

больше никто не видел, их больше никто не слышал. И только в завтрашней

газете можно было увидеть сухую строчку: «БЕЗ ВЕСТИ ПРОПАЛ». Но в

тот самый момент, когда казалось, что я наконец-то достиг того самого

– Слушай, мы все беспокоимся за тебя. В последнее время ты сам не

Да уж, со мной сейчас действительно все в порядке. Завтра меня уже

здесь не будет. Извольте откланяться, мой дорогой начальник с маленькими

поросячьими глазками, выгнутой, подобно бычьей, шеей и пузом, который

вы отрастили в течение многих лет изнеженной жизни. Мне вас будет не

хватать. Теленок вы коротконогий. Мне так хотелось высказать ему все то, что я о нем думал все эти годы. Так хотелось окончательно взорвать мосты, соединяющие меня с этим миром!

– Ну, тогда у меня для тебя хорошая новость. Ты идешь на повышение.

– Да, повышение. С завтрашнего дня ты мой главный помощник.

Я положил телефон на стол и сел в кресло. Главный помощник! Оклад

увеличивается вдвое. Новая машина, отдых на далеком тропическом острове, ужины в более дорогих ресторанах, мебель, вещи – и так далее, и так далее, а

там, глядишь, и смещу с поста нашего незадачливого начальника. Теперь же, вспоминая этот вчерашний звонок, я понимаю, что не могу жить без этих

людей, потому что сам являюсь их частью, таким же, как они. Все мои

переживания, лишившие меня душевного покоя, а вместе с ним и сна, не

были бунтом против современного общества, а были всего лишь

проявлением недовольства по отношению к недостаточно высокой зарплате.

От великого до смешного один шаг, и этим шагом оказался звонок моего

начальника. Все оказалось таким простым, прозаичным. Мое личное счастье

всегда будет сопряжено с эгоизмом. И возвыситься над личными интересами

мне не удастся никогда. Не потому, что я особенный, а все остальные

безнадежны и не смогут меня понять, а потому, что я не хочу, не хочу что-

либо менять. Бездумное общество каждодневного неуемного потребления

мне симпатично, и я не в состоянии с ним покончить. Я врос в него корнями, наивно считая, что парю над ним безучастно.

На следующий день я уже и не думал отправляться в какой-то

неведомый параллельный мир. Теперь он мне казался диким и абсолютно

ненужным. Там ведь нет денег, приобретать нечего. Да там просто скука

смертная. Сидеть и созерцать, думать о вечном. Чушь несуразная! Как я мог

тогда об этом думать? Оклад увеличивается вдвое! Я начал с радостью

ходить на работу. Одни и те же никчемные лица теперь не казались мне

такими противными, какими представлялись ранее. Нет, ведь теперь я

получал больше, чем они. Теперь я мог позволить себе больше. Я прекрасно

спал. О Господи, какое это было блаженство! Впервые за долгое время

уснуть и проспать без перерыва десять часов. Я будто бы заново родился.

Необыкновенная ясность ума меня поражала, я уже и не думал, что когда-

нибудь вновь испытаю это прекрасное чувство. Вернулись уже давно

забытые ощущения. Привычная серость и мертвая мрачность города

разбавлялись яркими живыми красками. Все вернулось, как я ошибочно

думал, на круги своя. Спустя полгода у меня уже была новая машина, одежда, мебель, мой желудок имел честь принимать более изысканную

Но в один прекрасный день что-то в моем мозгу вновь щелкнуло, как

тогда, после самоубийства одного из сотрудников страхового агентства. Уже

успевшее слегка позабыться чувство беспросветной безнадежности вновь

обволокло мое сознание. Я вновь осознал, что сижу на надоевшей работе.

Вновь ем надоевшую пищу. Вновь вижу надоевшие лица. Вновь совершаю

каждодневные однообразные поступки. Вновь испытываю всепоглощающую

тоску и уныние. Вновь погружаюсь в бессонницу, как в трясину, с малыми

Мрачный серый занавес, несущий смерть и опустошение, с грохотом

опустился на город, скрывая обманчивое чувство яркой гармоничной

идиллии, якобы царившей в нем. Стены домов, раньше казавшиеся

безупречными, теперь покрылись глубокими, страшными, угрожающими

развалить здания трещинами. Витрины, раньше будто бы сверкающие под

ослепительно-яркими лучами солнца, теперь были покрыты толстым слоем

пыли, под которым едва виднелись очертания продуктов, имевшихся в

ассортименте магазинов. Деревья, раньше представлявшиеся высокими, ровными, с густой листвой, теперь выглядели кривыми, согнувшимися, с

поредевшими кронами. Небо – серое, укрытое завесой тумана. В этом городе

больше нет места солнцу; если даже оно и выходит, то теперь оно не видится

мне ярким небесным светилом, застывшим посреди безоблачного бездонного

неба, все было блекло – и небосвод, и солнце, с трудом пытающееся

пробиться сквозь густоту свинцовых туч. А люди – такие же серые, невзрачные, потерявшие вкус к жизни. Обвисшие щёки, лоб весь в

продольных морщинах и потухшие глаза. Куда они идут? Чего они хотят?

Для чего живут? Я опять вспомнил про параллельный мир. Тот самый, удивительный, прекрасный, способный сделать отчаявшегося в нашем мире

человека счастливым. Там все гармонично. Там все прекрасно. Идиллия, 58

царящая там, не поддается объяснению. Это рай, мечта утопистов. Философ

сейчас, наверно, сидит где-то посреди лесной чащи и, внимая чудесному

пению птиц, предается греющим душу настроениям, вспоминая прошлую

жизнь как самый страшный сон, который только можно вообразить. А я сижу

за рабочим столом, окруженный кипой надоевших бумаг. Я вновь перестал

спать ночами. Я вновь не нахожу себе места в этой лишенной смысла жизни.

Однажды утром, выйдя из дома, я и не подумал выгнать машину из

гаража и отправиться на ненавистную работу. Я пришел на набережную. А

оттуда побежал к серому бетонному прямоугольнику. Я сделал свой выбор. Я

отправлюсь туда. Теперь уж точно я ни за какие деньги не останусь в этом

Он был на том же месте. Как и в тот день, я перебежал улицу и

заскочил внутрь. Абсолютно пустое помещение, лишь слегка запыленная

люстра, будто маятник, одиноко раскачивалась над полом. Я подошел ко

второй двери с узорчатой, переливающейся на солнце рамой. Затаив

дыхание, я приготовился услышать знакомый и столь желанный голос: «Что

стоите нерешительно, не бойтесь, проходите. Мы примем вас с

распростертыми объятиями. Наш мир станет вашим миром. Вам стоит лишь

захотеть». – «Да, я хочу. Я хочу покинуть этот мир навсегда. Я задыхаюсь. Я

Я открыл дверь и тут же замер. Пустота. Абсолютно ничего. Мартин, герой рассказа, придуманного Философом, видя свою обращенную в пыль

фабрику, наверняка не испытывал того чувства отчаяния, которое испытал я, не увидев небольшого диванчика, сейфа, шкафа, крепкого дубового стола и –

что самое главное – не застав здесь мужчину в очках с круглой оправой, когда-то сидевшего за этим самым дубовым столом. Пустая комната с

Я забежал в комнату и с диким криком ярости и боли принялся бегать

из угла в угол, периодически что есть силы нанося удары кулаками по

стенам. Та самая дверь, ведущая в параллельный мир. Я с особенным

усердием бил по стене именно в том самом месте, где находилась эта дверь.

День сменялся другим, а затем наступал следующий, но мне не было до

этого никакого дела. Я чувствовал себя обманутым, брошенным, никому не

нужным. Я польстился повышением зарплаты и теперь пожинаю плоды. Я

опоздал на свой поезд, тот уже давно отправился в лучший, более

совершенный мир. Мир, в котором царит гармония, бесконечное единение с

природой. Мир, который я никогда больше не увижу. Я стою один на

перроне. Промозглый ветер бьет мне в лицо. Капли дождя опускаются с неба.

Страшная тишина, ни единого звука. Вокруг чернота. Лишь рельсы тянутся

Я целыми днями бродил по городу, мечтая увидеть хоть какой-нибудь

знак, едва значимый намек, который позволит мне вновь отыскать путь в

параллельный мир. Но ничего. Я был уверен: они знают о моих терзаниях.

Они все знают. Ну так почему бы не помочь! Не протянуть руку

утопающему. Умирающему в этом страшном безразличном мире. Я не

решился сразу, все из-за этого. Если не решил покинуть свой мир за ночь –

значит, недостаточно этого хотел. Раз небольшая прибавка к зарплате отбила

во мне всякое желание что-либо менять – значит, этого желания и вовсе не

было. Нет, не может быть! Оно было. Оно и по сей день не покидает меня. Я

все еще мечтаю вырваться. Молю Бога, чтобы однажды я там оказался. Но не

так давно я перестал молиться. Я устал. Надежда еще теплится где-то

глубоко в недрах души, но разум подсказывает, что судьба больше не даст

Я сидел в кресле, безнадежно уставившись на противоположную стену.

Звонок в дверь нарушил тишину. Нехотя встав, я дошел до двери. Через

мгновение я ее открыл и чуть не лишился чувств. Мои ноги затряслись. Я

почувствовал, что теряю равновесие. Крепкая рука схватила меня, и я

– Здравствуй, – сказал он. – Я рад видеть тебя. Судя по твоей реакции, ты меня помнишь.

Это был первый человек, с которым я познакомился в кабаке. Тот

самый, который рассказывал о своей тяжелой жизни в приемной семье, о том

сыром подвале, в котором жили омерзительные крысы. Тот самый человек, который уснул, так и не закончив рассказ о себе. Который уснул пьяным

сном и был выброшен из кабака. Сомнений нет, он стоял передо мной.

– Может, пройдем в зал, разместимся в креслах и поговорим?

Он снял шарф, повесил плащ на спинку кресла и сам опустился в него.

– Так и будешь стоять и сверлить меня взглядом? Присаживайся, –

– Расскажу то, что тебе необходимо знать. Ты не такой, как все. Тебе

– В основе нашего выбора была вера. Я не видел параллельного мира, прежде чем принял решение туда отправиться. Мне просто сказали, что

такой мир существует, сказали, что я могу в него попасть, если этого захочу, и остальные тоже. Никто из них не видел параллельного мира и не

подозревал о его существовании, мы просто верили. А те, кто не поверил, усомнился, посчитал это нелепой выдумкой, насмехательством, те упустили

свой шанс, и многие позже об этом жалели, но прошлого не воротишь, что

было, то прошло. Ты либо веришь и идешь до конца, либо не веришь и

заканчиваешь свой путь, так его и не начав. Но ты… ты особенный, ты не

верил, ты доподлинно знал, ты не терзался сомнениями, ты все видел. Он

показал тебе параллельный мир, и, несмотря на это, ты отказался. И после

всего этого ты говоришь, что хочешь в параллельный мир. Говоришь, что ты

– Стой, остановись. Какая жизнь в параллельном мире? – воскликнул я.

Когда я проснулся, солнце уже взошло. Новый день наступил, и я

встретил его здесь, в своем мире. Очередной безумный сон посетил мой

разум ночью. Похоже, они никогда не закончатся. Я встал и вышел в зал.

Этот шарф сразу бросился мне в глаза – серый, в черную полоску. Он был

там, куда он бросил его вчера, на небольшом столике перед креслом. Я

чувствовал, как по моему лицу текут обжигающие слезы, но ничего не мог с

собой поделать. Не мог перестать плакать и не мог отвести взгляд от шарфа, серого, в черную полоску, небрежно брошенного на стол и забытого

Я сидел на набережной в том самом месте, где она сворачивает на одну

из центральных улиц города, как обычно, погруженный в раздумья, не

дававшие мне ни минуты покоя. Почему? Почему все так вышло? Почему я

Я поднял глаза к небу, будто желая найти ответ или утешение.

Затянутое темными тучами небо разрезала сверкающая молния. Каждый

человек сам делает свой выбор, и, каким бы ужасным он впоследствии ни

казался, человек выбрал его сам, и нести это бремя ему придется также

одному. Вода не течет, направляясь из устья к истоку, сигаретный дым, 61

вырвавшись из сигареты, улетает прочь, а не возвращается в нее, время не

движется назад, а пестрый осенний листок, сорвавшийся с дерева под

порывами промозглого ветра, неспешно кружась, приземлится на асфальт.

Почернеет, покроется трещинами, рассыплется, исчезнет, но не отскочит от

земли и не займет свое прежнее место на высоком, по-осеннему нарядном

Дождь заметно усилился, и после раската грома на набережную

обрушился ливень. Сотни людей с зонтами над головой поспешно проходили

мимо. Мое место среди них. Пройдя по тротуару, я вышел на набережную и, держа зонт над головой, шел в самой гуще людей, покорно направляясь в

Комментарии: 2, последний от 15/11/2019. © Copyright Ачба Нарт Зурабович (nart.a@rambler.ru) Размещен: 08/11/2019, изменен: 08/11/2019. 480k. Статистика. Статья: Фантастика Иллюстрации/приложения: 1 шт. Скачать FB2		Оценка: *1.002** Ваша оценка:
Аннотация: История молодого человека, который впервые столкнулся с несовершенством жизни и мучительно ищет смысл своего существования

Ачба Нарт Зурабович : другие произведения.

Покорно направляясь в грядущие времена

Покорно направляясь в грядущие времена

Annotation