Сострадание рождает ублюдков. Запах. Плотный и тягучий - клей смешанный с мёдом. Светодиодный полумрак и обшарпанные железные стены коридора. Резиновая дорожка на полу приглушает шаги. Больничные каталки вдоль стен. Использованные капельницы, ненужно обвисшие, ощетинившиеся иглами шприцов-иньекторов. Можно принять за больницу. Можно... На Изнанке нет больниц.
Неслышно вхожу в комнату. Большая и длинная. Десять на четыре. Те же каталки, но теперь они заполнены. Обнаженные тела. Двенадцать. Тощие, нескладные, лысые. В бледных полосках шрамов и пятнах от застаревших гематом. Жители Изнанки. Поддонки. На вид - не старше четырнадцати. Хотя это ничто. Поддонки почти не взрослеют. Для этого нужна хорошая еда, чистая вода, лекарства и детство. Но Ник сказал - не старше четырнадцати. В работе он не ошибается. Капельницы. Грязно-серая муть ползёт по трубкам, чтобы всосаться в щуплые тушки. Нирвана. "Клей" смешанный с "мёдом".
Он стоит в дальнем конце комнаты. Тощий, нескладный, лысый. Поигрывает тесаком. Ухмыляется. Уверен в себе. Мне безразлично. Приговор одобрен и будет исполнен. Мягко ступая, подхожу и останавливаюсь в метрах трёх. Он криво усмехается. Взмахивает рукой. Время замедляется. Слегка отклоняю голову. Брошенный тесак чуть слышно чиркает по левой щеке, уносится дальше, лязгает по полу. Тепло. Поднимаю руку, аккуратно стираю собственную кровь, пробую на вкус. Солёно.
Его ухмылка тает, как жир на раскалённом. Лихорадочно шарит в карманах, поднимает взгляд на меня.
- Я раньше не промахивался, - его голос скрипуч и тонок, словно натянутая струна. - Зачем ты здесь?
Молча обвожу рукой каталки с телами. Недоумение плещется в его глазах.
- Из-за них? - дребезжит, почти срываясь на визг. - Зачем? Они - плесень. Без надежды на лучшее. Я дарю им кайф. Эйфорию. Оргазм.
- Выбор, - буркаю равнодушно, - даже у них должен быть выбор. Ты убиваешь без права.
Он замолкает, глядит ошарашенно.
- Ты придурок? - удивление в его голосе зашкаливает. - Какой, нахер, выбор? Сдохнуть от дозы, оргазмируя, или просто сдохнуть?
Обводит жестом каталки с поддонками:
- Посмотри на них. Что их ждёт? А я даю хоть что-то. Искорку веры, проблеск надежды. На лучшее, приятное, своё. Знаю, что эрзац. Но хоть так.
Ублюдки всегда оправдываются, герои умирают молча. Молчу. Он прав. Ждёт. Говорю невпопад:
- Так не дают. Ты просто дрочишь на них.
Его лицо обтухает, фигура съёживается. Говорит глухо:
- Это ничего не меняет. Ты хоть представляешь, какая это боль?
- Боль? - спрашиваю насмешливо. Пистолет в руке чуть слышно всхлипывает. Пуля с хрустом дробит его коленную чашечку. Он падает на пол, катается, воет.
Достаю из внутреннего кармана тонкий шприц, подхожу, резко всаживаю ему в шею.
- Что это? - сипит сквозь зубы.
Что? Моё личное пекло. Отвечаю:
- Подарок. Не хочу, чтоб ты сдох от болевого шока раньше времени.
- Зачем?
Ненужный вопрос. Молча жду, пока тело подо мной расслабится, достаю нож, легко провожу по его лбу. Лезвие бритвенной остроты, кожа расходится, струйки крови стекают по бокам. Страх, отчаяние и ненависть в его глазах. Стынет мутной лужей. Говорю ободряюще:
- Ты узнаешь, что такое боль...
...вытираю нож, встаю. Поворачиваюсь к каталкам. Грязно-серая муть ползёт по трубкам, всасывается в щуплые тушки. Кайф. Эйфория. Оргазм. Искорка веры, проблеск надежды. "Клей" смешанный с "мёдом". Их ещё можно спасти. Если отключить сейчас и доставить в обычную больницу. Многие вновь смогут видеть, а некоторые ходить...
На Изнанке нет больниц. Счастливо сдохнуть, оргазмируя, или..? Даже у меня должен быть выбор.
Молча отворачиваюсь, иду к выходу. Сострадание рождает ублюдков. Таких, как я.
Дно. Тусклый свет фонарей. Мерцание неона. Тёмные зевы переулков-тупиков. Редкое перемигивание полицейских дронов: Дно - уже Город. Кучи отходов на "земле". Настоящей земли тут нет. Она на десять метров ниже. Там, где Изнанка и поддонки. А здесь шаги гулко отдаются по железным тротуарам, а ветер гоняет мусор по бетонным мостовым. Спицы жилых комплексов, с нанизанными комнатами-капсулами, уносятся на десятки метров ввысь. В переплетение эстакад, мостов, и верхних улиц. Здесь не бывает солнечного света, не бывает красок. Смог и копоть съедают цвета. Хотя, краски здесь есть. Проститутки. Яркие бабочки тёмных переулков. Красные, жёлтые, золотые...
Паб "Las Perlas" выдыхает запахи немытых тел, перегара и сигаретного дыма. Сладковатый запах "синт-травки" внутри. Плывёт в густом воздухе, разбавленном тягучей мелодией "Fear". Ник здесь. Сидит за дальним столиком. Сажусь напротив. Замызганная официантка приносит бутылку и стакан. Наливаю полный, пью. Зеленоватая жидкость с привкусом мазута обжигает. Стекает огненным ручейком в желудок. Поднимаю взгляд на Ника.
Он курит. Неторопливо выдыхает сладковатый дым в потолок. Голова откинута, глаза полуприкрыты. Наслаждается, сука. Молча жду. Так принято. Ник - мой Видящий. Наконец, переводит взгляд на меня. Выжидающе.
- Сделано, - буркаю глухо.
- Хорошо, - кивает он, - а плесень?
Молча пожимаю плечами. Ник морщится недовольно:
- Зря. Ещё сгодились бы для конвертера.
Вопрос не даёт мне покоя:
- Зачем? Всем же насрать на них.
- Ресурс, - равнодушно отвечает Ник, - поддонки - это тоже ресурс. Ресурсы не расходуют впустую.
Холодная ярость поднимается внутри. Безжалостно давлю её. Ник прав. Он замечает, говорит ободряюще:
- Не психуй. Такова система.
- Знаю, - отвечаю раздражённо, - что дальше?
Он достаёт инфо-чип, толкает по столу ко мне.
- Её нужно зачистить. Приговор подписан.
Вставляю чип в считыватель. Строчки файла ложатся на сетчатку.
- Это ты так шутишь? - спрашиваю устало. - Золотая девочка? Мне нет хода наверх.
- Не нужно наверх. Через пару часов будет в "Богеме".
Это меняет. "Богема" - наше. Дно. Ночной клуб с претензиями.
- Что золото ищет на уровне камня и стали?
- Без понятия, - пожимает плечами Ник, - острых ощущений?
- Вряд ли. Ей тут никто не сможет...
- Никто, кроме тебя, - резко обрывает Ник.
Да, Ник прав. Никто, кроме меня. Прикрываю глаза, думаю. Ник терпеливо ждёт.
- За что её приговорили? - спрашиваю, наконец.
- Тебе не всё равно? - Ник пытливо сверлит меня взглядом. - Тебе платят, ты делаешь. Узнала то, что не положено знать даже золотым.
- Ладно, - покорно соглашаюсь, - сделаю.
Ник кивает удовлетворённо:
- Хороший палач. Время ещё есть. Отдохни, расслабься.
Он подзывает официантку, заказывает. Нам приносят ещё бутылку и две миски синтетической каши. Фиолетовой. Молча ем. Ник наблюдает за мной, потом спрашивает:
- Хочешь уйти?
- Хочу, - согласно мотаю головой, - отпустят?
- А куда ты пойдёшь? За Город? - спрашивает язвительно. - Там не выжить.
- Можно пристать к рейдерам пустошей, - пытаюсь слабо спорить.
- Можно, - согласно кивает Ник, - если найдёшь. И они тебя примут. Но нужен, как минимум, вездеход. У тебя есть вездеход?
Молчу. Вездехода нет. Знаю, где можно достать. Попытаться. При этой попытке меня убьют.
Ник удовлетворённо раскидывается на стуле, золотые искорки пляшут в его глазах:
- Чем раньше примешь, тем меньше будешь трепыхаться. Трепыхаться - это ведь больно. Город - сложнейшая система. Она защищается и защищает. Мы - его оружие. Не вдвоём, конечно. Таких нас -легион. Лучше гордись...
Внутренне морщусь. Ник завёлся.
- Почему мы тогда не там, наверху?! - резко обрываю тираду.
Он не смущается.
- Мы не нужны наверху. Там справляются и без нас. Мы именно там, где нужно.
Он энергично рубит воздух рукой:
- Холизм, мой славный палач. Холизм. Мы винтики в системе, но система всегда нечто большее, чем сумма её частей. Синергия и эмерджентность. Ты даёшь системе, система даёт тебе. Мне. Им. Всё, что имеешь, дала тебе она. Система. Поэтому я видящий, а тебя не смогут убить. Откажись от системы - и кем ты станешь?
- Человеком?
Ник фыркает:
- Трупом, мой маленький палач. Хладным трупом.
- Ты - трахнутый на всю голову придурок, Ник.
Он не обижается. Лишь устало машет рукой:
- Думай, как знаешь. Но я не придурок. Просто верю.
- Веришь? - переспрашиваю язвительно. - Или веруешь?
Он пожимает плечами:
- А в чём разница? Скажу одно: мы - санитары Дна. Холистические солдаты. Но если ты не веришь, зачем ты здесь?
Поднимаю взгляд на него, пару секунд молчу.
- Твари, - говорю в ответ.
- Что? - он удивлённо вскидывает брови.
- Не солдаты. Холистические твари.
Поднимаюсь и иду к выходу. Его голос бьёт в спину:
- Смотри не облажайся, идиот.
Он - это Город. Просто. Город. Зачем тебе имя, если такой ты один? Гордый, величественный. Воспарил на километры ввысь. Растёкся на десятки километров вокруг. Раковая опухоль, перемалывающая в своей утробе миллионы жизней. Выпускающая метастазы и гнойные щупальца, губя всё живое и тёплое. Превращая всё вокруг в сплошную ядовитую пустошь. Просто. Город.
В "Богеме" сегодня малолюдно. Три столика заняты, и несколько парочек танцуют под утробные мелодии думджаза. Неторопливо осматриваюсь. Она. Сидит вполоборота к барной стойке. Облегающее чёрное платье еле прикрывает ягодицы. Длинные, стройные ноги. Но смотрю не на них. Её волосы - золото. Сверкает роскошью в полумраке, падает густым водопадом на плечи.
Неторопливо иду к бару. Рядом с ней увивается пара местных недоносков. Подхожу. Тычком в шею отрубаю одного. Второй непонимающе пялится на прикорнувшего товарища, встречается со мной взглядом. Подхватив дружка, поспешно ретируется.
Сажусь рядом. Она. Молча смотрит, попыхивая тонкой сигаретой. Рассматриваю её в ответ. Некрасива. Удлинённое "лошадиное" лицо, тонкие, бледные губы, выпирающий нос, плоская грудь. А вот ноги и задница хороши. И волосы. Кажется, что вблизи их блеск ещё ярче.
Начинаю говорить. Пошлое, предсказуемое:
- Что такая прекрасная девушка...
Она морщится, перебивает:
- Заткнись. Ты кто такой?
- А это важно? - киваю головой в сторону бара. - Хочешь выпить?
- Хочу. Отвёртку.
Делаю знак бармену:
-Две отвёртки.
Неспешно оглядываюсь вокруг. Нужно увести её отсюда. Много свидетелей. К тому же, золото не так просто убить. Бармен ставит напитки. Молча выпиваем. Выбиваю сигарету из пачки, закуриваю. Поворачиваюсь к ней:
- Как тебя зовут?
- А это важно? - насмешливо отвечает она. Тушит сигарету в пепельнице, спрашивает:
- Хочешь трахнуться?
От неожиданности давлюсь дымом. Кашляю. Вот что тебе нужно внизу, девочка. Поднимаю взгляд на неё:
- Можно и трахнуться.
Она смотрит прищурившись, потом говорит:
- Две тысячи за ночь. У тебя.
Делаю вид, что задумался. Проверяет? Две тысячи для местных - много. Любая проститутка в десять раз дешевле.
- Полторы, - отвечаю неуверенно.
Она согласно кивает, встаёт. Молча идём к выходу. Заказываю такси. Значит, у меня. Удачно. Свидетели не нужны...
Поднимаемся по лестнице к "берлоге". Пистолет в кармане. Нет. Соседи. Нож. Рискованно. Она - золото. Удушить. Частями спустить в конвертер. Слишком много крови. Но по-другому никак.
Она проходит в комнату, останавливается. Кровать. Нагибается, щупает матрас. Платье натягивается на ягодицах. Плотных и упругих. Мой член шевелится, наливается кровью. Она удовлетворённо кивает головой. Стягивает платье, извиваясь всем телом. Кровавая муть в глазах. Расстёгиваю штаны. Путаясь в штанинах, иду к ней. С-сука. Её нужно зачистить. Приговор одобрен и будет исполнен. Она поворачивается. Гладит... Стискиваю её ягодицы. Опускается на колени... одобрен и будет... с-с-сука... золотая шлюха... приговор одоб... плевать... всё подождёт....
Сижу за столом. Смотрю в окно, в полумрак улицы, разбавленный мерцанием неона. Редкие прохожие бредут на работу, ветер неспешно гоняет мусор по бетонной мостовой. Курю, неторопливо выпуская дым через ноздри.
Мы трахались почти всю ночь. Потом заснули. Сегодня мне снились слоны. Большие, круглые и разноцветные. Шары. Летали вокруг, хлопая огромными ушами. Никогда не видел слонов...
Она выходит из душа. Свежая и чистая. Обёрнута полотенцем. Второе покрывает волосы. Вот так, с утра, она ещё уродливей, чем казалась вчера.
Молча киваю на стул напротив. Садится, спрашивает:
- О чём задумался?
- Кеньятайму, - отвечаю невпопад.
Она непонимающе смотрит.
- Кеньятайму, - поясняю терпеливо, - мужчина после оргазма. Мысли не сковывает половое влечение, и он может мыслить как мудрец.
Достаю пистолет. Кладу перед собой. Чёрный зрачок дула направлен на неё. Она вздрагивает, спрашивает:
- Это из-за денег? Забудь. Можешь не отдавать.
Мотаю головой:
- Не деньги. Приговор. Твой приговор одобрен.
Её глаза тускнеют, спрашивает обречённо:
- Ты - палач?
Киваю утвердительно. Она бормочет:
- Дерьмо. Догадывалась, что так случится. Советник Кларк. Больной ублюдок, параноик хренов...
Поднимает взгляд на меня:
- Так что ты ждёшь? Делай.
Молча смотрю на неё. Поднимаю руку, сдёргиваю полотенце с её волос. Влажное золото рассыпается по плечам. Говорю отстранённо:
- В Городе тебе не жить. Можем уйти.
Проблеск надежды в её глазах. Затухает.
- Куда? - спрашивает она. - На гравилёт не попасть. А пешком... Даже если выйдем за стену, то... - обречённо машет рукой, - лучше уж так.
- Есть станция вездеходов возле стены, - начинаю рассказывать, - через сутки доберёмся. Их почти не используют, но держат наготове. На всякий случай. Заправлены и оснащены. Охраняются, но можно попытаться угнать.
Она долго смотрит на меня, спрашивает:
- Ты пойдёшь со мной?
- Да, - коротко отвечаю, - мне тоже не жить. Не исполнил приговор.
Берёт меня за руку, смотрит в глаза:
- У нас получится?
- Не знаю, - качаю головой, - вряд ли. На приговор даётся двое суток. Они ещё не прошли. Возможно, мы успеем.
- А если нет?
- У нас есть выбор?
Отпускает мою руку, поднимается, идёт к выходу. Возле двери оборачивается:
- Зачем это нужно тебе?
- Кеньятайму, - горечь сочится из слов, - я ненавижу кеньятайму.
Мы не успели. Он выходит из-за стального корпуса вездехода. Ступает мягко, неторопливо. Выхватываю пистолет, трижды стреляю ему в голову. Он расплывается лёгкой тенью, уходит с линии огня. Пули беспомощно плющатся о сталь, осыпаются смятыми комками на пол. Бесполезно. Он - это я. Его нельзя убить. Опускаю пистолет, оглядываюсь. Она рядом, справа. Смотрит испуганно. Обречённо.
Он останавливается метрах в трёх. Молчит. Вынимает руку из-за спины. Бросает что-то мне под ноги. Круглое, окровавленное, мёртвое. Отрубленная голова. Ник. Мёртвые глаза уставились на нас. Слепо. Осуждающе.
- Зачем? - отстранённо спрашиваю я.
Пожимает плечами:
- Он отказался сдать тебя. Непослушание не прощается. Надо отдать должное - держался почти три часа.
Ник, трахнутый ты на всю голову придурок. Зачем? Похоже, я сильно ошибался в тебе. Поднимаю взгляд на него:
- Делай, что должен.
Он усмехается:
- Твой приговор ещё не одобрен. Приказано доставить живым.
Переводит взгляд на неё:
- А вот её по-прежнему в силе. - Пистолет дважды всхлипывает в его руке.
Лопается золотая струна в голове. Замирает мгновение. Делаю шаг вправо, толкаю её и... время обрушивается на меня вновь. Пули входят в тело. Разворачивают. Бросают на стену. Беспомощно звякает ненужный пистолет о бетонный пол. Сползаю. Судорожно бьётся сердце. Отсчитывает минуты жизни. Выплёскивает красное из двух ран на груди. Солёно во рту. Вкус собственной крови. Тёплая струйка ползёт вниз по подбородку.
Поднимаю взгляд. Он стоит надо мной. Осуждающе качает головой:
- Ты - идиот? Думаешь, это что-то изменит?
Ищу глазами её. Беги, девочка, беги. Проживи, сколько сможешь. Она не бежит. Медленно подходит. Наклоняется. Платье натягивается на ягодицах. Плотных и упругих. Поднимает пистолет. Целится ему в голову.
Он оборачивается, усмехается:
- Даже не пытайся. Приговор одобрен и должен быть...
Она стреляет. Его голова взрывается ошмётками кости и мозгов.
Она стоит над ним, поигрывая пистолетом в руках. Я закашливаюсь, разбрызгивая капли крови вокруг:
- Автодок, - хриплю натужно, беспомощно, - в вездеходе есть автодок.
Она подходит, садится на корточки. Протягивает руку, касается моего лица, качает головой. Говорит отчуждённо, холодно, безлично:
- Приговор не исполнен. Испытание не пройдено. Программа требует корректировки.
Её волосы пылают золотом. Золотые искорки пляшут в её глазах.
- Ты тоже? - шепчу еле слышно.
- Что тоже? - спрашивает она.
- Тварь. Холистическая тварь...
Она молча смотрит на меня. На секунду тухнут золотые искры, боль плещется за тонкими стенками роговицы. Миг - и всё проходит, она пожимает плечами, встаёт, говорит:
- Ты хотел уйти? Ты свободен.
Поднимает пистолет. Чёрный зрачок дула смотрит мне между глаз.
- Хочешь оправдаться? - спрашивает она.
Ублюдки всегда оправдываются... Сердце замирает... Я молчу...
Система рождает выродков. Запах. Плотный и тягучий - кровь, моча и сперма. Светодиодный полумрак и измождённые тела в креслах-каталках. Жители Изнанки. Поддонки. Двенадцать. Тонкие провода тянутся и исчезают в черепных коробках. Подключены к электродам внутри. Бесконечный оргазм. До конца. До смерти... Некоторых ещё можно спасти.
Я не знаю себя. Две раны в груди напоминают о прошлом, которого не помню. Лишь знаю, что должен давать. Искорку веры, проблеск надежды. На лучшее, приятное, своё. Эрзац. Но хоть так...
Она неслышно входит в комнату. Мягко ступая, подходит и останавливается в метрах трёх. Некрасива. Удлинённое "лошадиное" лицо, тонкие, бледные губы, выпирающий нос, плоская грудь. А вот ноги и задница хороши. Золотые искорки пляшут в её глазах.
Криво усмехаюсь. Поигрываю тесаком. Взмахиваю рукой... Её волосы пылают золотом. Внезапная боль впивается в сердце. Дрожит рука. Она лишь слегка отклоняет голову. Брошенный тесак чуть слышно чиркает по левой щеке, уносится дальше, лязгает по полу. Она поднимает руку, аккуратно стирает собственную кровь, пробует на вкус. Поднимает пистолет...
Боль рвёт грудь на части, тонкими струйками разливается дальше по телу, не даёт дышать. Ублюдки всегда оправдываются... "Здравствуй" - слабо шепчу я.
Она замирает, смотрит молча. Тухнут золотые искры, звякает о пол ненужный пистолет. Делает шаг навстречу...