Мама закипала, и Владик на собственной шкуре знал, что будет дальше - скорее всего, будут драть. Он тоскливо обвел взглядом коричневый стены коммунального коридора, зацепившись на висящем под потолком велосипеде и заваленной шапками полке. Ну, перед смертью не надышишься, и Владик бухнулся в признания, как в ледяную воду.
Да, все правда. Утром пришел незнакомый человек, сказал, что он потерпевший крушение инопланетянин из системы Альфа Центавра и нуждается в помощи.
- Поесть дайте.
И Владик впустил незнакомца в квартиру, открыл кухонные шкафчики и отдал совершенно все, включая запасы соли и спичек соседки-старушки Анны Петровны.
- Постой-ка, а ведь спички не еда, - перебила его Анна Петровна.
- Он сказал, что спички тоже пригодятся разводить костер.
- Ага. Ну, продолжай.
А когда кухонные шкафчики опорожнились, Владик провел инопланетянина дальше по квартире, толкая все двери по очереди. Комнаты Ларисы, Анны Петровны и самих Сидоркиных были незапертыми, поэтому туда Владик с инопланетянином вошли совсем просто, а с остальными дверями пришлось немного повозиться. У инопланетянина оказались с собой какие-то полезные железки, он немного поковырялся в замке и аккуратно отпер двери.
- Он сказал, что никакого вреда замкам не причинит, откроет, а потом закроет.
- Так и сделал, - с готовностью подтвердил сосед Калинкин. - Я вообще не понял, что мою дверь открывали. И в комнате порядок был, как всегда. Только к вечеру обнаружил, что все из холодильника пропало.
- Ой, да что у тебя, алкаша, пропасть-то могло?! Тараны, от голода передохшие?!
- Да нет, при чем тут тараканы. Картошка в мундире. И, между прочим, вместе с кастрюлей.
- Не кастрюля и была, - отрезала Маша. - Продолжай, сынок.
Владик вздохнул. То, что могло со стороны выглядеть родительским заступничеством, на самом деле было одной из множества заурядных коммунальных перепалок, которые вспыхивали на общественной территории так же легко, как тополиный пух под зажженной спичкой. И, пожалуй, впервые Владику хотелось, чтобы эта перепалка продолжалась как можно дольше. Пусть бы она перешла в скандал с раздраженным звоном кастрюль и бурными ругательствами. Тогда, глядишь, в пылу потасовки про него и позабыли бы. Но нет, не сейчас. Сейчас соседи стояли вокруг него дружным плотным кольцом и ждали подробностей.
А, собственно, что еще добавить. Инопланетянин собрал все продукты в огромную металлическую сетку, поблагодарил и ушел. Владик вернулся в свою комнату и засел за математику. А вечером пришла мама, открыла холодильник, и тут-то все и понеслось.
- Вот прямо так просто - взял и ушел? - ахнула Лариса.
- Ну да. Сказал, что спешит очень, дети у него голодные.
- Ага, дети у него голодные! А ты, сынок, когда отдавал, не думал, что теперь у тебя соседи будут голодные? Что мама твоя, вернувшись с работы, корочки хлеба в собственном доме не найдет, а?
- Наверное, он под влиянием гипноза был, - встрял Калинкин. - Я слышал, что инопланетяне поголовно гипнозом владеют, - и осекся под испепеляющими взглядами соседок.
- Маш, а Альфацентавра - это не тот ли ночной клуб, что на Казанской месяц назад открыли, - начала издалека Анна Петровна. - Я слыхала, там наркоманы всякие собираются и наркотики на еду обменивают. Ну, наш-то мальчик с ними связаться, конечно, не мог, верно, Владик? А что это ты, миленький, рукава распустил? Неудобно же, поди. Закатал бы.
- Холодно... - пробубнил Владик.
- Иди к себе в комнату, сынок - сказала мама тоном, не обещающим пирожных на ночь.
Соседи расступились, Владик в напряженном молчании дошел до своей комнаты и прикрыл за собой дверь. Больше он ни слова не слышал, и какое решение вынес соседский суд не знал, только с того момента настали для него тяжелые времена. Мама взяла отпуск за свой счет и все свободное время посвящала сыну. Складывала портфель, внимательно перелистывая учебники. Вынула все промокашки из тетрадей. Взялась каждый день отпаривать форму. Особенно тщательно утюжились карманы с внутренней стороны. Осматривала его руки, зрачки и на всякий случай уши после каждого посещения туалета. Вставала каждый день в семь утра и вела его за руку в школу. Дальше дверей ее, правда, охранник не пускал, но одноклассники над Владиком и без того потешаться начали. Дразнили маменькиным сынком и юбочником. А бедный Владик даже побить никого не мог на заднем дворе, потому что после уроков его опять же встречала мама, брала за руку и вела домой. И гулять тоже приходилось с мамой. Он как-то заныл, что хотел бы погонять в футбол, но быстро успокоился. Потому что Мария полезла на антресоли и вытащила из-под вороха старой обуви сохранившиеся со студенческой поры пыльные кеды. А когда она собралась на прием к директору школы, чтобы потребовать допуск на уроки, Владик понял, что больше медлить нельзя. Или он докажет, что инопланетянин был на самом деле, или умрет.
За три талона на обед он купил у одноклассницы две таблетки клофелина и во время обеда, когда мама отвернулся от стола, чтобы отрезать хлеба, бросил в ее суп. Мария зачерпнула первую ложку и поморщилась. Владик поймал ее косой взгляд и тотчас законючил:
- Мам, суп сегодня невкусный. Горчит чем-то...
- Чего это он невкусный? - взвилась Мария - Варился как всегда. Ешь давай, не выкобенивайся.
А дальше ей уже ничего не оставалось, как съесть всю тарелку без остатка. В педагогических целях.
И как только родительница вырубилась прямо за столом, Владик выскочил из дома и побежал на Садовую, где в доме номер четыре находилась редакция газеты "Аномальный Петербург".
- Ой, е..! - только и смог сказать Федор Иванович, глядя, как с макетного листа очередного номера "Аномального Петербурга" призывно выпячивает округлые груди белокурая красотка. - Вовец, ты где фотографию отрыл?
- Из интернета выдернул, - радостно откликнулся Вовец. - Хороша, правда? Я сперва хотел брюнетку подыскать в угоду общественным стереотипам. А потом подумал - да ну их нахрен! Чем больше стереотипов мы сломаем, тем лучше. Пусть наша ведьма будет, как ангел, светлая. - Он любовно смахнул пылинки сигаретного пепла с развратных губ "потомственной ведьмы Юлии" и добавил с идиотической нежностью. - Настоящая чертовка!
Федор Иванович только озадаченно крякнул, достал из кармана джинсов мятый носовой платок и обтер лицо. Духота в редакции стояла такая, что, казалось, мозги в черепной коробке плавятся, как в скороварке, и вытекают через поры. И потому препираться с Вовцом не было ни сил, ни здоровья. И в этом ракурсе было совершенно все равно - блондинка или брюнетка, на ангела похожая или на Медузу Горгону. Хотя, данный вариант не тянул ни на то, ни на другое.
- И метлу она сжимает, как фаллоимитатор, - лениво кобенился порядка ради даже не сам Федор Иванович, а задыхающийся в глубине его сознания редактор газеты "Аномальный Петербург".
- Так федь фаллоимитатор там и был! - хихикнул Вовчик. - Я замудохался его на метлу перерисовывать. Два часа убил. А классно получилось, правда?
- Ни разу не классно, - не унимался редактор. - У тебя не метла, а африканская хижина, насаженная на баобаб. Если бы ты время от времени отрывался от монитора и в окно выглядывал, то знал бы, чем дворники улицы метут.
- А при чем здесь дворники? - оскорбился Вовчик. - Пусть они хоть пылесосами метут! Ей же не мести, а летать на этом надо!
- Идиот ты, Вовчик... И имя поменял... Мы же с тобой договаривались ведьму Элеонорой назвать.
- А вот тут вы меня напрасно обвиняете! - затараторил Вовчик с таким жаром, что у Федора Ивановича закололо в затылке. - Вы же сами меня учили про воздействие имени на характер человека, верно? Так вот. Я экспериментальным образом установил, что самое подходящее имя для ведьмы - Юлия. Знавал я одну Юлию, она столько крови из меня выпила! Как жив остался - сам не понимаю!
- Оно и видно, что ничего ты не понимаешь, - собрал последние силы для броска Федор Иванович. - Я же тебе объяснял: наша ведьма должна с народом общаться, жалобы выслушивать и советы умные давать. Муж ушел? Пришейте ему пуговицу на подкладку пальто и наплюйте в ботинки. Жена изменяет? Носите шапку-ушанку из медвежьей шкуры, чтобы она подавляла рост рогов. Типа психолога из женских журналов, понимаешь? А про свою Юлию можешь отдельно написать, никто тебе не запрещает. На специально отведенной под вампиров пятой странице. И не спорь со мной - убью и сам повешусь. Все! Ведьму переименовать, метлу перерисовать. Письма читателей у тебя готовы?
- Нет еще, - сник Вовец. - Сейчас сяду. Медвежью ушанку обязательно использовать?
- Желательно! - рявкнул Федор Иванович и снова погрузился в макет, давая понять, что разговор окончен. Впрочем, не на долго.
- Ой, е..! Вовик, а это за хрень?
- Где? - вынырнул чертом из-за левого плеча Вовик.
- Вот тут: "глюкогенная цепь практически неуничтожима, она может исчезнуть только в черной дыре".
- Ну, елы-палы, Федор Иваныч, вы сегодня к каждому слову придираетесь! Про цепи вы сами вчера телегу на полночи задвинули.
- Не может быть...
- Точно-точно! Когда мы последний кропалик раскурили, вас и понесло.
- А! Так это не глюкогенная цепь, а глюонная сеть для ловли полтергейстов. От английского glue - клей. И никаких дыр в моей версии не было и быть не могло. Убери дыру, Вовец, не позорь меня.
На сей раз Вовец препираться не стал, а только обиженно засопел и ушел в свой угол. "И, правда, что это я сегодня занудствую? - с запоздалым раскаянием подумал Федор Иванович, глядя на засаленные вихры помощника. - Настроение ни к черту, подправить надо".
- Вовка, а у нас тот кропалик точно последний был?
- Угу, - мстительно отозвался Вовка.
- А шишек тоже больше не осталось?
- Шишек! - презрительно хмыкнул Вовец. - Вы бы еще жабий глюциноген вспомнили...
Точно направленная фраза просвистела пушечным ядром и врезала главному редактору не в бровь, и не в глаз, а прямо в солнечное сплетение, выбивая из легких воздух. Федор Иванович побледнел и отшатнулся. Напоминать о недавнем "происшествии" было по меньшей мере жестоко. Федор Иванович тогда еле выкарабкался из запоя, а самому Вовцу, добровольно взявшему на себя обязанности сестры-сиделки, душеспасительные откровения и припадки вселенской любви главреда вылились в гастрит на нервной почве. А начиналось все более чем заурядно. В редакцию пришел перекошенный от страха алкаш, представился официально - "Андрей Палыч, сорок восьмого года рождения" - и, запинаясь, рассказал, что уже три ночи подряд к нему приходит некая нематериальная сущность - "мужик с черным лицом" - и склоняет к суициду. "Помогите, христиане, а то и правда удавлюсь!". Они с Вовцом тогда подумали, что ханурик или просто-напросто допился до белой горячки, или...
- Квартира-то у тебя отдельная?
- Отдельная, на Декабристов... Ой, господи, а ведь, верно - нельзя мне туда возвращаться! Можно, я у вас останусь? Пока не утрясется.
... Или к нему бандиты захаживают. Но на всякий случай вызвали психиатрическую скорую, с милицией связываться совсем не хотелось. А пока суть да дело, усадили Андрея Палыча в кресло и шарахнули током. Так, слегка, чтобы успокоить. Дескать, не ссыте, товарищ, Вы попали в уверенные руки профессионалов и Вами серьезно занимаются. Ну, шарахнули, а скорая все не едет. Рамку возле него покрутили - нету скорой. Включили гипнотическую вертушку - клиент в транс не впадает, скорой нет. Заставили в хрустальный шар посмотреть. Он посмотрел, глазами полупал, зявил, что чувствует приближение демона и потому - ой мамочка! - что сейчас будет. Тут уже они сами не выдержали и полезли по закромам, переругиваясь на ходу ("Я тебе сто раз говорил, что надо транквилизаторами запастись!" "Да у вас семь пятниц на неделе, то транквилизаторы, то ну их к черту, лучше гашиша купи!") А в сейфе только жабий глюциноген в порошке завалялся. Вообще-то хорошая вещь. И безобидная. Эффективно отвлекает от повседневности. Эх, блин, им, конечно, подумать бы как следует, прежде чем эту хорошую вещь в ложку сыпать. Но, с другой стороны, думать было уже некогда, посетитель буйствовать начал. Двинул ногой по астролябии и рассыпал стоматологические инструменты. Поэтому они дружно навалились на костистую грудную клетку Андрейпалыча, разжали дряблые челюсти и всыпали порошок поглубже в глотку.
То, что произошло дальше, Федор Иванович видел несметное количество раз в голливудских ужастиках и как правило цинично посмеивался - накрутят же! Тут тебе и холод откуда ни возьмись, и смрад серный, и героев-бедолаг так нарезает - любо-дорого. Но когда немыслимая психическая сила выбросила из стоматологического кресла тщедушное тело Андрея Павловича и выгнула его мостом на затоптанном линолеуме, заставляя касаться пола только протертой от старости макушкой и кончиками фиолетовых от напряжения пальцев ног, Федор Иванович почувствовал, как оледенел, парализуя все тело, позвоночник - не дыхнуть, не шевельнуться - только волосы на голове ожили и заворочались змеиным клубком. Мутные, пропитые глазенки Андрейпалыча, алкаша и пенсионера сорок восьмого года рождения, превратились в иссеченный кровавыми прожилками мрамор, страшно вывернулись под надбровные дуги и, казалось, в темени черепа уставились в очи самому сатане, лицо судорожно исказилось в маску древнего идола, а разбухшее горло, перетянутое веревками артерий, рывками проталкивало через пену сжатого рта гортанные слова незнакомого яростного языка. Федор Иванович, повинуясь каким-то глубоко зарытым в его сознании инстинктам, схватил с пола астролябию, сломал пополам циркуль и сложил медные детали крестом.
- Отче наш... Отче наш... Блядь! Вовка, как там дальше?!
- Иже еси на небеси, - сипнул Вовец.
- Отче наш, иже еси на небеси, да святится имя твое, да приидет царствие твое... Э-э-э... Да приидет царствие твое... Царствие твое...
Дальнейшие слова на ум не шли, как Федор Иванович ни напрягался, но даже незаконченная молитва подействовала мгновенно - Андрей Палыч, извиваясь всем телом, взмыл над полом и повис над головой главреда, густо, как огнетушитель, заляпывая рвотной пеной линолеум.
- Священника! - завопил Вовка. - Надо в лавру звонить!
Федор Иванович некстати подумал, что в ужастиках священники появляются, как правило, сами, ведомые чутьем и божьим промыслом, достают из складок рясы пузырьки со святой водой, библию, распятия и достаточно быстро, в течение, максимум, часа экранного времени, наводят порядок. И помощь, действительно, пришла сама. Не в виде священников, конечно, а под личиной двух энергичных санитаров и малорослого доктора. Андрея Павловича сдернули с потолка, вкололи успокоительное, запеленали рукавами смирительной рубашки и увезли на Скворцова-Степанова. А вечером с неофициальным визитом пришел участковый. И, потягивая в непринужденной обстановке растворимый кофеек, внимательно осмотрел редакцию, унюхал въевшийся в стены запах марихуаны и поинтересовался, зачем это уважаемым уфологам кардиооборудование и стоматологическое кресло с полным набором сверлильно-ковыряльных инструментов - не людей ли пытать. Федор Иванович вежливо ответил, что - помилуй бог! - пытать они никого не собирались, кресло используется для релаксации и отдыха сотрудников, инструменты прилагались в комплекте и выкинуть их руки не доходят, а кардиологическое оборудование - это для личного пользования самого Федора Ивановича, он так аритмию лечит. Участковый хмыкнул, поставил чашку на стол и ушел, обещая наведываться почаще.
- Учтите, мерзавцы, вы у меня теперь под наблюдением. Еще один подобный случай - приду с ордером на обыск и обеспечу вам отдых и релаксацию в "Крестах" лет на пятнадцать, понятно?
Уж куда понятнее...
- Федор Иванович, - Вовец тихонько потряс главреда за плечо. - Вы меня извините, пожалуйста. Не хотел я... А у нас и правда не все закончилось, заначка у меня есть. Хотите?
- Да ладно, Вовец, что уж там. Я и сам во многом неправ. Встал не с той ноги, понимаешь... Ну, давай что ли, не тяни, забивай....
- ... Забивали до смерти камнями. Слава богу, у нас сейчас не средневековье, методы поменялись, но жажда познания осталась прежней, понимаешь?
Владимир выныривал из мути обморока, как из колодца. Сперва далеко вверху послышался голос, и какое-то время казалось, что это бормочет древняя бабушкина радиоточка. А раз бабушка и ее радиоточка, то ему, Владимиру, семь лет от роду. И он просыпается прямо в пропахшее гладиолусами и гречневой кашей утро. Бабушка никогда не выключает радио, выращивает гладиолусы и каждое утро варит гречневую кашу с молоком. И за месяц летних каникул радио набивает оскомину, гладиолусы вызывают ненависть, а ежедневная каша успевает так надоесть, что и сам запах ее кажется отвратительным. Всегда, но не сегодня. Сегодня Владимир активнее заворочался, пытаясь поскорее выбраться из сонной мути. Только бы выбраться, разжать рот и закричать, распугивая сонных мух: "Бабушка!" А она тотчас прибежит, перемазанная землей, прижмет его голову своему мягкому животу, спросит - что, страшный сон приснился? Это всего лишь сон... Надо только закричать... Но вместо крика вылез из горла скользкий рвотный стон.
- Эй, осторожно! Кто же с заклеенным ртом блюет? Так и захлебнуться можно. Погоди, помогу.
Рывок, мгновенная боль, из раскрытой дыры рта хлынула на пол рвота, Владимир только успел наклониться вперед, чтобы не испачкать одежду. Никакой бабушки, и никакой кашки, а приснившийся кошмар вовсе не приснился. Он приоткрыл уцелевший глаз - полки с книгами, окно с серым клочком неба, пыльная люстра и лицо мучителя. Если бы Владимир увидел это лицо где-нибудь в толпе, он, скорее всего, подумал бы - вот идет студент-отличник: круглые очечки, челка надо лбом по-детски вздыблена, слабая юношеская щетина на подбородке. И именно эта обманчиво-безобидная внешность сыграла с Владимиром такую жестокую шутку.
Владимир жадничал. Квартира под латунным номером шестнадцать была явно лишней. Но то ли буквы выпирали слишком округло и соблазнительно, то ли начищенная латунь в свете подъездных лампочек сияла чересчур заманчиво, только он поднял руку, задумался на мгновение, какую из представленных кнопок выбрать и позвонил в самый нижний, синенький. Дверь распахнулась без подозрительных "Кто там?" - доверчиво и легко. И потому Владимир начал свою речь так же доверчиво и просто, глядя в честные глаза за круглыми стеклами очков:
- Здравствуйте, меня зовут Владимир. Вы меня не знаете и никогда раньше не видели, но я вынужден просить вашей помощи. Дело в том, что я инопланетянин из системы Альфа Центавра, но землянин по происхождению и носитель русского языка. Таким образом, можно сказать, что являюсь вашим косвенным родственником, представителем одного с вами племени. И потом, как мне кажется, могу рассчитывать на вашу поддержку. Наш корабль потерпел крушение недалеко от вашего дома. Пятнадцать семей остались без пропитания и средств к существованию. Вы не могли бы оказать нам посильную помощь.
- То есть? - не очень вежливо отреагировал студент.
- Ну, вы не могли бы помочь нам провизией и теплыми вещами. Ваш климат так разительно отличается от нашего...
- Да ты проходи, чего на пороге мнешься. - Студент посторонился в дверях, пропуская Владимира внутрь.
- Благодарю вас. Так вот, ваш климат так разительно отличается от нашего, что мы опасаемся, как бы не заболели дети...
- Чаю хочешь?
- Нет, благодарю. У меня совсем мало времени. Я был бы вам признателен, если бы мы уладили наши дела как можно быстрее. Понимаете, дети мерзнут...
- Угу, понимаю. А вы где остановились-то?
- Точные координаты мы пока не знаем, вышли из строя системы навигации, но где-то недалеко. Там дома в девять слоев и очень похожи друг на друга.
- Ага. Новостройки с девятиэтажками. А вы чего в академию наук не подались? Там вас и приютили бы.
- Что вы! Нам строго запрещено обращаться к представителям власти и научным сотрудникам. Это разглашение исторической информации, которое может привести к необратимым разрушительным последствиям, вы понимаете? Нас должны были встретить и разместить, но в результате аварии...
- Да ты присаживайся.
- Ах, благодарю вас! Но в результате аварии корабль совершил вынужденную посадку далеко от места назначения, поскольку, как я уже говорил, системы навигации... А что вы делаете, позвольте полюбопытствовать?
- Хочу зафиксировать тебя на стуле. Вот так ноги протяни, пожалуйста.
- Да-да, конечно. Так устроит? Но в результате аварии и выхода из строя систем навигации...
- И руки вот сюда давай...
- Как? Вот так? Но, я извиняюсь, это несколько неудобно, спинка стула несколько болезненно...
- Да ты не переживай, это ненадолго, скоро отпущу.
- Ах, ну тогда пожалуйста. И мы оказались не в состоянии сообщить встречающей стороне свои координаты и потому... А зачем вы меня фиксируете?
- А чтобы не сбежал.
В тот же миг Владимир отчетливо прочитал по злой улыбке студента-отличника свою грядущую незавидную участь, дернулся, но было уже поздно - ноги его оказались крепко примотанными к стулу, а руки - связанными за спиной.
- Помогите! - Завопил Владимир и тотчас кусок липкой ленты спаял ему губы. Глупая доверчивая муха влипла в паутину всеми лапками - не вырваться.
А сейчас мучитель тоже улыбался, но иначе. Робкой извиняющейся улыбкой.
- Ну, как? Легче тебе? Слушай, ты меня прости, я не знал, что у тебя может быть такая бурная реакция на аминал натрия. Больше не буду колоть, честное слово. Я ведь только правду хотел узнать, понимаешь?
Владимир устало кивнул и откинулся на спинку стула.
- И рот могу больше не заклеивать, - продолжал лебезить студент. - Если ты обещаешь не орать. А то, понимаешь, тут коммуналка, соседей перепугаешь... Обещаешь?
Спорить и качать права сил не было, поэтому Владимир снова устало кивнул.
- Ну и отлично! - Обрадовался студент. - Вот только отвязывать я тебя пока не буду, ты уж не обижайся. Боюсь, сбежишь, а мы еще не закончили. Ты не возражаешь? Ну, не отвечай пока, отдохни. А вот, кстати и солнце выглянуло, видишь? Совсем по-весеннему...
- Видишь, Вовец, вон тот круг вокруг солнца? Как ты думаешь, что это?
Сквозь марихуановую полудрему отвечать было страшно лень, но Вовка знал, что Федор Иванович так просто не отцепится.
- Ореол. То есть, оптическое явление.
- Нет, Вовец, это оптическое явление еще в пятом веке до нашей эры изучено и описано. Это, Вовец, контуры гигантской линзы, с помощью которой внеземные цивилизации рассматривают все происходящее на земле. В библии она описана как глаз божий. Древние египтяне называли ее соколиным оком бога Ра. Индейцы майя поклонялись на самом деле не солнцу, а ей, понимая, что именно ее следует опасаться. А чукчи всякий раз, когда солнце поднималось над горизонтом, и начинался полярный день, уходили в тайгу, чтобы под сенью кедров прятать свои неблаговидные делишки.
- Да бог с вами, Федор Иванович, какие за полярным кругом кедры? Там только клюква и березы карликовые.
- Помолчи, Вовец, не перебивай! Суть не в этом, а в том, что нам всем крупно повезло, понимаешь? Мы живем в городе, который триста дней в году укутан низкой облачностью, а потому гигантская линза нас не видит. Она Европу видит. Америку видит. Африка ей вообще как на ладони! Так что все население земли похоже на хомячков в террариуме. Все, кроме нас, Вовец! Мы, Петербуржцы, не хомячки! Мы - подвальные крысы! Мы сокрыты, хитры и по степени выживаемости сродни тараканам. Мы можем делать все, что хотим. Все! Но мы по природе своей добры и меланхоличны.
- Насколько добры и меланхоличны могут быть крысы?
- Не юродствуй, Вовец! Так вот, мы по природе своей добры и меланхоличны и потому никому не причиняем неудобств - живем себе понемножечку, шуршим, в метро ездим и газетки почитываем. И в такой жизни нет ничего зазорного. Наоборот! Мы должны гордиться этим, Вовец! И это надо немедленно донести до наших читателей. Слышишь? Как можно скорее донести! Прямо сейчас!
- Помилуйте, Федор Иванович! Номер уже скомпонован! Только доверстать осталось. И сдавать его завтра - не успею я!
- Цыц, подлец! Ты рупор народа или на полу наблевано? Иди и переверстывай!
Вовец обиженно ткнул хабарик в пепельницу и поплелся в свой угол. Все как всегда - сверстывай, а потом переверстывай... Кто как, а он, Вовец, ни хомячок и не крыса, а самая настоящая белка в колесе. Четыре года уже по кругу мотается, людям мозги пачкает, и никакой интеллектуальной радости. А хотел быть журналистом. Держать руку на пульсе времени и эпохи. Или писателем - инженером человеческих душ. Мама им гордилась, хвасталась подружкам - вот мой Вовка какой молодец, писателем станет и про меня роман "Мать" напишет, а ваши оболтусы только бутылки по подъездам бить горазды. Не стало из Вовки никакого писателя, получилась белка в колесе. Интересно, а белкам в колесе кто-нибудь из древних цивилизаций поклонялся?
- Федор Иванович, а белкам в колесе кто-нибудь из древних цивилизаций поклонялся?
- Белкам? При чем тут белки? Белки - это, брат-Вовка, вообще не грызуны. Белки это подчиненные коллективному разуму особи. Как муравьи или термиты. Ты видел когда-нибудь, как белки закапывают желуди в опавшую листву? Я видел в Стокгольме. И скажу тебе, Вовец, это зрелище до сих пор преследует меня по ночам.
"Все, крантец! - подумал умудренный жизненным опытом Вовка. - Черт дернул вопрос задать, теперь его как понесет - снова номер переверстывай. Эх, жизнь моя беличья! Может, и хорошо, что мама до этого не дожила".
И все-таки, хорошо, что мама до этого не дожила. Второй раз за всю свою жизнь Владимир подумал - хорошо, что не дожила. Первый был тоже недавно, два месяца назад, когда по почте пришел глянцевый синий конверт с гербовой печатью. Странная все-таки была у него реакция на радость. Сперва, как только витиеватые буковки с официального бланка Министерства Брака, Семьи и Образования сложились в связный текст, он едва удержался, чтобы не запрыгать по дому в щенячьем восторге. Ему впервые за десять лет разрешали отпуск. То есть не отпуск, конечно, в его профессии отпусков быть не могло, а, как это было сухо сформулировано в письме, "эксперимент по семейному выживанию сроком на десять дней". Под этими казенными словами скрывались десять дней настоящей мужской жизни без жены, детей и навязанных социальной программой "необходимых атрибутов семейного счастья" - кота-засранца и собаки-идиотки. Полторы недели подальше от дома, этой захламленной игрушками и детской одеждой норы. Десять дней! Целая вечность без этой дряни - перемазанного соплями клетчатого халата. Десять дней ешь, что хочешь, гуляй, где хочешь, ругайся матом и никаких штрафных санкций! Он и мечтать об этом не смел. Мама дорогая, какое счастье! Хотя, дорогая мама сейчас скорее всего иронично поджала бы губы. Мама была признанным в научных кругах специалистом по вопросам счастья и знала про свой предмет все, начиная с психофизиологических проявлений и заканчивая философскими подоплеками. А для сына она ловко упаковывала суть всех свои диссертаций в рамки трех слов: "Счастье - это самореализация".
- Понимаешь, сын? Найти себя, отдаться любимому делу всей душой, работать день за днем, отдавать этому каждую минуту своей жизни, продвинуть развитие выбранной области на шаг вперед и заслужить благодарность потомков - это и есть счастье.
А сам Владимир понимал, что в таком раскладе это уже не три слова, а долгий и кропотливый путь, который высосет всю жизнь по капле до самого донышка, а результата, той самой благодарности потомков, может и не дать - махнет на прощанье растрепанным флагом несбывшихся надежд, и канет Владимир в небытие, как миллионы других неудачников. Счастье - свободный журавль в далеком синем небе, а хотелось прожить наверняка, так, чтобы в старости можно было хотя бы погреть руки о перышки тщедушной синицы. Потому в выпускном классе, когда всем предлагалось сделать свой единственный и окончательный выбор, он поставил галочку напротив демографической программы.
Дальше от него почти ничего не зависело. Он с легкостью прошел профориентационные тесты, и его данные были занесены в базу данных, по которой его нашла будущая жена. Программа психологической и генетической совместимости одобрила выбор, и через полгода после окончания школы Владимир обзавелся супругой, домом, автомобилем и пособием в сто пятьдесят тысяч годовых. От него же требовалось только одно - в течение ближайшего года выдать государству первенца. Они с Эстер в сроки уложились, и пособие выросло на пятьдесят процентов. Но мама внука уже не увидела. Когда она поняла, что ее единственный сын предпочел всем познаниям мира примитивную семейную жизнь, она пришла в ужас. Первое время металась по дому и вопила, что она прожила жизнь напрасно, поскольку своей главной задачей ставила вырастить себе достойную смену и передать накопленный опыт, и потому сына назвала Владимиром, то есть - владеющий миром, никак не меньше. Потом мама вдруг затихла, слегла и отказалась от врачебной помощи.
В ее смерти Владимира никто не винил. Никто, кроме него самого. Легкий жизненный путь потребовал от него первой платы, и эта плата оказалась не так ужа мала. Знал бы он в тот момент, какой счет ему еще предстоит оплатить - бежал бы без оглядки. А потом, спустя семь лет бежать было уже поздно - он ко всему привык. Он оплыл - сказался малоподвижный образ жизни, телевизор и забитый едой холодильник, основательно отупел - книжки читать было некогда, да и после смерти мамы никто этого от него не требовал, и обленился - спал до полудня и бродил по дому в халате и тапочках. Детей было уже пятеро, пособие дошло до пятисот тысяч и приравнялось к годовому доходу квалифицированного хирурга, а в гараже стояло три машины и вместительный микроавтобус, а жена оставалась по-прежнему мила и обходительна, и потому было совершенно все равно, что ее вес, как и пособие, увеличивался в арифметической прогрессии с рождением каждого последующего ребенка.
Но когда старшему сыну в школе выдали листок с описанием новой экспериментальной программой по укреплению семьи и брака, сердце у него сладко заныло. Он вспомнил, что где-то за пределами этого дома, этого городка, этого времени кипит совсем другая жизнь, возможно опасная, возможно тяжелая, но притягательная. Он собрал всю свою волю, чтобы нейтрально и доброжелательно поговорить с женой, получил ее согласие и подал заявку на участие по подпункту "Отец и сын". И получив официальное разрешение, едва не запрыгал от восторга.
Как потом оказалось, радовался он преждевременно. Комиссия рассмотрела результаты тестов, выявила в Владимире скрытый от него самого нарастающий депрессивный синдром и "в целях укрепления семейных отношений" утвердила в его случае подпункт "Семья плюс". А это означало, что на Землю они отправляются не только всей семьей, но и прихватив с собой всю обстановку, включая "необходимые атрибуты семейного счастья".
Эстер была недовольна. Сказала, что ей совсем не нравится идея переться с детьми куда-то в соседнюю галактику - чем дома-то плохо? Но с официальными постановлениями особо не поспоришь - побухтела и пошла собирать вещи, даже выбирать пункт назначения отказалась. С этой задачей Владимир и сам управился. Выбирал, в общем-то, из соображений здравого смысла: не мегаполис, поскольку там может быть излишне шумно и сутливо, но и не провинциальное захолустье, где все новоприбывшие оказываются в центре внимания; культурный центр, чтобы было чего детям показать и самому посмотреть, и последнее условие - на территории России. Захотелось на историческую родину. Всем условиям, как оказалось, соотвествует Санкт-Петербург, город на севере России. Владимир посмотрел карту, прочел несколько буклетов и подтвердил свой выбор - Санкт-Петербург.
Несколько дней в их доме орудовали работники сервисной службы, замеряли, записывали и брали образцы. Поработали они, надо сказать, на славу - обстановка выделенных им аппартаментов в точности соотвествовала той, что царила у них дома. Владимиру даже показалось, что в воздухе корабля витает присущий настоящему дому кисловатый запах детской мочи и молочных смесей. А дети были в восторге. Носились по кораблю, залезали во все щели и выискивали отличия.
- Папа, посмотри, на этой герани пять цветочков, а у нас три. Тут лучше!
- Ой, а здесь камин не настоящий... Зато дрова всамделишные!
А потом полет и авария. Им даже не объяснили, что происходит, объявили по селектору "пристегнуть ремни, оставаться на своих местах" и только. Корабль трясло, звезды в иллюминаторе смазались в сплошное световое пятно, мигали аварийные детекторы и страшно выла собака. Владимир смотрел, как послушно пристегиваются к сиденьям дети, как серьезны вдруг становятся их мордашки, и костерил себя на чем свет стоит - поволок же, идиот, семью на погибель. Но самое страшное в этой ситуации было то, что сам он ничего сделать не мог. Кроме как пнуть собаку, чтобы заткнулась, и занять кресло рядом с Эстер. Она не сказала ни слова, лишь прижала к необъятной груди младшего сына. В эти растянувшиеся до бесконечности минуты, глядя на мигающие диоды, на бледные лица детей и серьезные морщинки вокруг глаз жены, Владимир вдруг понял, что прожил жизнь все-таки не зря, кое-что хорошее в его существовании было, и что-то вечное он успел посеять. С этим ощущением он вышел из корабля после аварийного приземления, оглядел окрестности и отправился на поиски пропитания. Еще ведомый им, он нашел дом номер восемь на Большой Конюшенной улице и позвонил в первую дверь. И сейчас, будучи привязанным к стулу в незнакомой комнате с плотными шторами на окнах, он вдруг понял, что от этой светлой мысли не осталось и следа. Она растворившись в уксусе серого утреннего рассвета незнакомого земного города - Санкт-Петербурга. Хорошо, что мама до этого момента не дожила...
- Господи, только бы мама не проснулась, - подумал Владик, поднимаясь на третий этаж указанного адреса. Он и не предполагал, что редакция газеты с громком названием "Аномальный Петеребург" может располагаться в обыкновенной квартире, на третьем этаже обыкновенного дома дореволюционной постройки. Владик даже сперва решил, что адресом ошибся и потому, как только ему открыл дверь парень с волосами до плеч, первым делом спросил:
- Здесь редакция располагается?
- Предположим. А тебе чего, пацан?
- Я инопланетянина видел, - выпалил с порога Владик.
- Все видели, - отмахнулся парень и попытался закрыть дверь.
Но Владик свой единственный шанс упускать не собирался. Он поднырнул у парня под руками и бросился в квартиру. А когда долговязый ухватил его за шиворот, отчаянно закричал:
- Вы не понимаете, мне этот инопланетянин всю жизнь поломал. И если вы меня сейчас не выслушаете - я себе вены вскрою!
- Кто тут вены вскрывать собирается? - зарокотал в коридоре плотный бородатый мужик.
- Да вот этот токсикоман. Говорит, инопланетянина видел.
- Сам ты токсикоман! - возмутился Владик и затараторил, обращаясь к бородачу. - Он ко мне домой пришел и сказал, что с Альфа Центавры, что потерпел крушение и попросил помощи до подхода спасательного катера.
- Угу, - невозмутимо кивнул косматой головой мужик. - Вовка, звони сам знаешь куда. А ты, пацан, проходи пока в комнату, будем тебя обследовать.
Вадик обрадовался и прошел следом за бородачем в небольшую комнату с белыми обоями и стоматологическим креслом посередине, а надоедливый парень увязался за ними.
- Федор Иванович, а куда звонить-то? Этим... докторам, вроде, пока рановато, а милиция и сама придет.
- Тоже верно, - вздохнул Федор Иванович. - Пацан, у тебя домашний телефон есть?
- Есть, а зачем вам?
- Как зачем? Карточку на тебя заполнять будем. У нас такой порядок, понимаешь, как в поликлинике. Садись в кресло.
- Угу. А еще он сказал, что их тут пятнадцать семей, все есть хотят и дети мерзнут... А зачем в кресло? Вы разве зубы лечите?
- Нет, пацан, зубы сегодня лечишь ты, - ухмыльнулся Вовец, доставая из шкафа длиннющие ремни. - Федор Иванович, фиксировать его будем?
- Погоди пока. Имя, фамилия, отчество?
- Сидоркин Владик... Владислав Павлович. И еще сказал, что дети у него мерзнут, потому что наш климат для них непривычный.
- Домашний адрес?
- Большая Конюшенная, восемь, квартира двадцать. И попросил помочь продуктами. Ну, я ему все продукты и отдал.
- Прямо так и все? Телефон твой, пожалуйста.
- Ну, да. Все-все отдал. Триста пятнадцать сорок три четырнадцать. На самом деле это очень странно, что я ему все отдал. Я даже маме ничего не сказал, побоялся, что она не поверит. Мне в тот момент казалось, что так и должно быть.
- Вовец, ты, кажется, забыл позвонить... И что должно было быть?
- Так ведь я ему вообще открывать не должен был! Меня с детства приучили, никому не открывать. А тут в глазок выглянул и открыл.
- Я не больной! - возмутился Владик. - Я к вам с серьезной информацией пришел!
- Я знаю, знаю, - успокоил его Федор Иванович. - Это тоже для карточки. Чтобы все как в поликлинике.
Время шло, а по телефону в квартире на Большой Конюшенной по-прежнему никто не отвечал. Вовец бегал звонить каждые пять минут, пацан вертелся в кресле и с жаром талдычил про инопланетянина, а Федор Иванович для отвода глаз использовал все, что только мог откопать в редакции. Померил пацану давление и занес данные в карточку, осмотрел зубы - ничего такие зубы, все целые, постучал по коленкам - и рефлексы ничего. А потом начались вещи необъяснимые. Проверку с рамкой провести не удалось, рамка, попав в поле пацана, завертелась, как детская вертушка. Поднесли два ивовых прутика, и они вспыхнули прямо у Вовца в руках. Посадили пацана в макет пирамиды Хеопса, на глазах и у него выцвел и исчез громадный синяк на голени. Только куски метеорита, положенные на голову Владика, никакого эффекта не оказали.
- Так я и знал, что они фальшивые! Вовец, ты где метеориты брал?
- Дык, на блошином рынке. На Удельной. Тетка какая-то продавала вместе с отрезом савана мумии и локоном Пушкина.
- Идиот ты, Вовец! Ладно, давай током его попробуем. Фиксируй.
Владика примотали к креслу, подсоединили к вискам и запястьям электроды. Вовец дал ток. Вспыхнула синяя вспышка, и повалили из аппарата искры. Владика выгнуло дугой.
- Отключай, - страшно закричал Федор Иванович. - Гаси машину!
Вовец дернул шнур из розетки. Федор Иванович осторожно посадил Владика:
- Эй, пацан! Парниша, ты как, живой?
Владик обвел комнату непонимающим взглядом, кивнул и заговорил. Вернее, понес какую-то околесицу, в которой ни слова разобрать было невозможно. Громко, захлебываясь словами и не делая пауз.
- Ой, бля! Федор Иванович, крантец нам! - Опомнился первым Вовец. - Участковый нам этого не простит.
- Спокойно, Вовчик, без паники. Надо срочно от пацана избавляться. Ну-ка, помоги...
Уфологи поставили бормочущего Владика на ноги и убедились, что стоять самостоятельно он не может, беспомощно обвисает, подхваченный под руки. Стало быть, будет висеть. Не хватало только бутафории, и тут Федор Иванович не оплошал - навязал на рамку узких полосок бумаги и сунул ее Владику в руки.
- Вертушка будет.
Рамка закрутилась, как сумасшедшая, весело шелестя бумажками. На голову пацану нахлобучили кепку Вовчика, на шею повесили включенный диктофон (на всякий случай, вдруг этот бред расшифровать удастся), подхватили под руки и повели из квартиры. Благополучно пересекли двор, вышли под арку и бывает же такая невезуха! - наткнулись на участкового. Участковый от неожиданности даже пивом поперхнулся.
- Та-а-ак, - протянул он. - И куда ж это мы направляемся.
- Дык это... ребенка ведем в зоопарк.
Участковый с сомнением посмотрели на обвисшего между уфологами мальчишку с вертушкой в руке.
- А чего это он у вас еле ходит?
- А он больной. Инвалид детства, - не растерялся Вовчик.
- А болтает почему?
- А это он от радости. Его же каждый день в зоопарк водят.
Проверка документов и карманов ничего не дала. У уфологов даже сигарет с собой не было, не то что анаши. Пришлось отпустить. Участковый провожал сомнительную троицу взглядом до подворотни, а там уфологи завернули за угол и скрылись с глаз долой. С глаз долой, из сердца вон. Участковый сдул осевшую пену с кружки, а вместе с ней и все свои профессиональные подозрения.
Дальше до Большой Конюшенной добрались без приключений. И квартиру нашли практически сразу. Прислонили Владика к стеночке возле двери, позвонили и тихонечко, на цыпочках начали спускать по лестнице. И в этот момент, когда ступеньки под ногами начали обратный отсчет, Федор Иванович подумал было, что пронесло. Как оказалось преждевременно. На втором этаже их ждали.
- Стой, стрелять буду! - из-за приоткрытой двери шестнадцатой квартиры смотрел на уфологов внимательный глаз пистолетного дула. - Руки за голову! Живо!
Дверь открылась и на лестничную клетку, перегораживая проход, вывалился тощий парень в очках, по виду - студент-ботаник - в протертых джинсах и майке с надписью "Балтика" - знаменитое пиво России".
- А теперь медленно разворачиваемся и поднимаемся по лестнице вверх. Медленно, я сказал!
Уфологи, как две загипнотизированные кобры, плавно развернулись и побрели наверх. С каждой ступенькой тихое бормотание Владика становилось все громче и отчетливее, и потому ноги тяжелели, и сводило от страха живот. Последний поворот, и вот оно - место преступления - лестничная площадка с обмякшим пацаном под дверью.
- Ага, я так и знал! Ребенка пытали, изверги неземные? А вам известно, что мы, земляне, за всех своих граждан глотки перегрызаем без суда и следствия, а?
- Все, Федор Иванович, - прошипел побледневший Вовка. - Вот теперь жопа нам! Псих с пистолетом, и пацан наш молчать не будет...
- Молчать, уроды! Еще слово и я стреляю без предупреждения! Ты, бородатый, пошел вперед и взял ребенка. Только дернись, я твоего дружка сразу же грохну.
Федор Иванович увидел, как лоб Вовчика покрывается испариной, и плавно, словно танцуя "Лебединое озеро", поплыл по лестнице вверх, поднял на руки Владика и, напряженно выпрямившись, развернулся к психу лицом с таким скорбным величием, что Вовчик вдруг вспомнил черно-белую иллюстрацию из учебника истории, подписанную "Саласпилс, мемориальный комплекс в память о жертвах нацистского геноцида".
- А теперь спускайся вниз. Поживее. И ты, волосатый, пошел.
Вовчик дополнил скульптурную группу, и послушно прошествовал, сопровождаемый тычками пистолетного дула, до шестнадцатой квартиры. Дверь за ними закрылась, коротко звякнул замок - капкан захлопнулся.
Владимира не было уже три дня, и Эстер впервые в жизни по-настоящему испугалась. Раньше она пугалась только неожиданно выпрыгнувших из-под ног лягушек, резких звуков и распяленных на невидимых сетках пауков. Да и то в далеком детстве, до того, как родители переехали из Баффало на тихую и стерильную планету в районе Альфа Центавра В. Тут ни лягушек, ни пауков нет, и в ее мире, ограниченном рамками домашних стен и живой изгородью вокруг личного участка, никаких потрясений не случается - все тщательно продумано социальными программами и устроено с максимальным комфортом. Вернее, было устроено. До тех пор, пока мужу не взбрела в голову блажь отправиться путешествовать. Чего ему дома не сиделось, спрашивается? Все вокруг поколениями живут точно так же: запекают индейку на день благодарения, наряжают елку на рождество, растят детей, смотрят TV и читают утренние газеты, но только Владимир этим извечным распорядком тяготился и все маялся от каких-то несбыточных надежд. Дурак, честное слово! Хотя, она тоже хороша. Как там у русских говорится - два сапога пара. Нечего было выбирать мужа по экстерьеру, как породистую лошадь. Но разве она могла это понять в свои девятнадцать? Она была всего лишь дурой-старшеклассницей, и, увидев в каталоге фотографию сероглазого красавца, первым делом подумала, что от этого производителя у нее будут красивые ясноглазые дети - as the tree, so the fruit. А мама предупреждала - не выходи, доченька, замуж за русского, они все с придурью и спокойно жить не умеют. Эстер в ответ сунула маме под нос результаты психологических тестов - видишь, мама, он абсолютно нормальный, и мы подходим друг другу, как две горошины. Знала бы она, что эта горошина начинена зарядом взрывчатки и когда-нибудь взорвется, разнесет в клочья стручок и вытряхнет ее с детьми к черту на рога - на общественную свалку незнакомого промозглого города.
Эстер провернула рукоятку аварийного выхода и выглянула наружу. Прямо от узкого ребра корабельного люка начиналось бурое месиво с кусками тряпок, битым стеклом и раскисшей бумагой. Гигантское garbage swamp, в котором по самые яйца завяз корабль. Странно, но увяз он очень аккуратно: ушел в мусор почти полностью, оставив снаружи только люк аварийного выхода, который промозглый северный ветер уже начал понемногу заметать рваным полиэтиленом и целлофановыми обертками. Эстер преодолела отвращение и шагнула на землю. Под ногами чавкнуло, и метнулось в сторону какое-то мелкое животное. "Ничего, - подумала Эстер. - Женщина способна ко всему привыкнуть". Владимир как-то рассказывал про январских жен. Или декабрьских. Они последовали за своими мужьями в Сибирь и, кажется, там все погибли. Ну, тут все-таки не Сибирь, вон вдали виднеются высокие дома и шумят какие-то механизмы. Мама дорогая, а дома в этом городе тоже серые, как и небо, и этот мусор под ногами.
Эстер потянула какую-то синюю тряпку из-под кусков штукатурки и сухих досок. Оказалось, вполне целая куртка, только заляпанная краской и побелкой. Куртка - это очень даже хорошо. Отстирать и вполне сойдет Алексу. А если их всех одеть потеплее, то можно и в город вывести. Детям нужен свежий воздух, но не гулять же с ними по помойке, это антисанитарно. Эстер еще немного порылась в этой куче и - вот удача! - выудила здоровенные рукавицы. Пожалуй, слишком большие даже для старшего Алекса. Да и ладно - сгодятся ей самой.
- Ну, как, узнаете друг друга? - радостно завопил ботаник, вталкивая своих пленников в заваленную книгами пыльную комнату. - Встречай, дорогой инопланетянин, своих соотечественников!
Вовец тихо застонал. Посередине комнаты сидел примотанный к стулу измученный человек и смотрел на вошедших тупым, непонимающим взглядом. "Нет, этот не псих. Это серийный маньяк", - подумал Федор Иванович. И вспомнив, что с маньяками надо разговаривать, тогда, дескать, в их воспаленном маниакальном мозгу может проснуться что-то человеческое, вежливо спросил:
- А вам не кажется, что этот человек на инопланетянина несколько не похож?
- Ха! А вы разве похожи? - и заговорщицки подмигнул. - Маскировка, да? Только с прикидом его вы промахнулись. У нас так только пидорасы одеваются, да и то на западе планеты. Ну, ближе к делу, господа. Вы же за ним пришли, верно? Я знал, что вы придете, три дня не спал, под дверью караулил. Я вас, голубчики, теперь всех переловлю.
- А зачем же всех? - продолжил беседу Федор Иванович, проглотив ледяной комок страха. - Неужели троих мало?
- Много не мало, - резонно ответил студент. - Опять же, вдруг во время опытов перемрете. Я что, сказал опустить руки? Руки на голову! Живо!
- Так еще и опыты будут? - просипел Вовец, послушно закладывая руки за затылок, а мужик на стуле вдруг закатил глаза и обмяк.
Только это их и спасло. Обморок и отработанная двумя годами армейской службы реакция Федора Ивановича. Ботаник на секунду потерял бдительность и рванулся к мужику.
- Эй, чувак, только не умирай!
А Федор Иванович размашисто, со всей высоты своего немаленького роста обрушил на его хлипкий затылок сомкнутые в замок руки.
- Ну-ка, подними руки, - Нелен подняла ручонки и стала похожа на огородное пугало из детских книжек, но Эстер осталась довольна. - Очень неплохо, Нелен! Закатаем рукава, наденем шапку и можем идти гулять.
Она обернулась и довольным взглядом окинула детей. Все они уже одетые смирно стояли возле аварийного выхода. Теперь не замерзнут.
- А папа, - пискнула Люси и подтянула повыше сползающие рукава строительного ватника.
- А папа вернется вечером. Мы придем, а он уже дома, - она невольно отвела глаза. Только бы дети не услышали, как перехватило у нее горло. - Ну, что мы стоим? Там новый город и прекрасный день. Вперед, дети! Куда идем? В Эрмитаж?
Дети радостно загалдели, засиделись, бедные, за три дня в четырех стенах. Эстер натянула рукавицы, подхватила на руки завернутого в одеяло Джона, второй раз за сегодняшний день повернула скрипучую красную ручку и замерла от неожиданности. Прямо возле входа стоял и пялился на нее мутными глазами замурзанный мужичонка. Дети испуганно сбились в кучу за ее спиной и напряженно затихли. Главное, их не напугать. Эстер осторожно опустила Джона на пол и, собравшись, как кошка перед прыжком, приветливо улыбнулась:
- Hi! Можете вы сказать мне, как мы можем дойти в Эрмитаж? - а сама прикинула расстояние до синеватой физиономии - один бросок. И ростом он на голову ниже.
- В Эрмитаж? - отпрянул мужик. - А это вам вот так надо идти, а потом налево...
Мужик неопределенно махнул руками вперед, затем в сторону и вдруг бросился бежать по свалке, громко вопя:
- Помогите! Убивают!!!
Эстер, несмотря на накопленный лишний вес, кинулась следом с резвостью пантеры, настигла его в три прыжка, сбила с ног и, навалившись всей массой, коленом вдавила в зловонную жижу лысоватую голову.
- Тише, - сказала она, как можно ласковее, словно успокаивала плаксу Люси после содранной коленки. - Не кричи. Я не причиню вред. I need отвести детей in Эрмитаж, do you understand me? Ты понимаешь меня?
Мужик притих под ней, как испуганная птица под шляпой охотника.
- Мы туристы. Имеем в твоем городе каникулы. Ты не будешь кричать?
Мужичок тихонько заворочался.
- Very well. Не пугай детей, О"key?
Мужик, тяжело кряхтя, поднялся на ноги. Эстер возвышалась над ним, как великан Голиаф, и старательно, во весь рот улыбалась.
- Так бы и сказала, что туристы, идиотка несчастная! Каникулы они имеют! - проворчал мужик, отряхивая штаны. - Это у вас в Африке так принято - сразу на людей бросаться?
- Why in Africa? Так нигде принято. Просто нам нельзя, тут есть люди, понимаешь?
- Людоеды, - охнул мужик.
Слово это было для Эстер новым. А когда чего-то не понимаешь, надо улыбаться - это правило работает всегда. Потому она улыбнулась еще шире и пояснила.