Деревня, даже, может быть, скорее, крохотный городок, затаившись в утреннем сумраке, беззвучно дыша, ждала нападения. Пока ещё не ясно было с какого направления придёт опасность, кто нападёт и когда именно, но уже выстроились у ворот копейщики и берсеры, а вдоль вполне себе уже городской стены лучники и пращники. Тревожно замерли на башенках, пусть и смешного размера в два человеческих роста, калилы у чанов с горячей смолой. На, всего, трёх площадках для камнемётов подтягивали плечи метателей. Вдоль высокого, укреплённого плетнём, берега реки выстроились в ряд аж шесть стреломётов.
Медленно вставало солнце, рассекая светом смурную хмарь утреннего тумана, заскворчали птицы, нахлебники любой деревни и, одновременно, её же спасители. Переливчато трелернул паровой свисток на ратуше, исполняющий, одновременно, роли часов и сирены, показав шесть часов. Потянуло свежим хлебом и упальной кашей, хозяйки второпях готовились к пиру. Или к поминкам.
На шпиль каланчи, исполняющей роль ратуши, забрался пострел, прихватив с собой яблоко и кусок хлеба, высматривал атакующую неприятность. Увидел.
- Вон! Вон они! С под рощи идут! Их - на мгновение сбился, подсчитывая - их два десятка! Вон они, я их вижу - визг мальчишки далеко разносился над полями и лесами.
Где-то, за дальней падью, в укромной пещерке в склоне каменистой горушки уанф неприлично оскалился и трепетнул ушами.
Нападающие чертыхнулись, возмутившись невозможностью с толком, не спеша, аккуратно вырезать воротную охрану и потихонечку, опять же - не спеша, запереть двери домов. Впрочем их всё равно было слишком мало для столь крупной деревни, кто-нибудь обязательно бы увидел и поднял тревогу. Воины с ярко-голубыми глазами на гладко выбритых лицах, с короткими стрижками светлых, практически белых волос, в разноцветных туниках под бронзовыми доспехами и штанах с нашлёпками, кинулись со всех ног к деревне. Метнули кастальеды раз, другой, даже попали в забор возле слишком уж любопытного юноши-защитника, вызвав у того сперва испуг и тут-же истерический смех. И вломились в услужливо приоткрытые ворота. Немного приоткрытые. Как раз, чтоб думалось о их давнишней и бесповоротной поломке. Где их и встретили встречь осадными копьями и шалоссами с двойным лезвием. Вхлёст. С разбегу. Добавив сверху для пущей надёжности горячей смолы. Первым в ворота ворвался командир, статный воин с рассечённым когда-то давно лицом, в сбившейся чуть набок шелуге с покрывом. Ворвался и первым же и умер, успев напоследок лишь изумлённо всхрапнуть.
Бой закончился сам собой, быстро и тихо, поскольку, собственно, некому уже было биться против коренного населения затерянной в густых лесах деревни. Обиженный таким поворотом детинушка, рассчитывающий, как минимум, скрестить копьё с мечом противника, грустно сморкался и задумчиво пытался выковырять неизвестно как попавшую в его пышные, русые кудри, капельку смолы. Его соседка, впечатляющего размера деваха в нарядной шепели, новых лаптях на яловых, обильно украшенных резьбой, сапожках из кожи горного быка, в новом покрывале мерцельской шерсти, надетых ради битвы, чуть слышно ревела, раздосадованная. Ей не удалось нанести ни одной толковой раны, так, разок попала в плечо супостату крюком шалоссы и разок же ткнула другого шипом в живот. Тот самый любопытный юноша злобно матерился, впрочем не переходя на личности, обвиняя окружающих. Он считал, что его нарочно не пустили к врагам, он так и не смог нанести никакого, даже самого пустячного, удара.
Довольно высокий, жилистый, весь какой-то перевитый мышцами староста в сердцах плюнул, смачно высморкался и велел позвать глазастого мальчишку. Того привели быстро, с некоторым трудом сняв со шпиля. Староста во весь свой громкий голос поблагодарил мальца за службу и на глазах у всех самолично повесил ему на пояс наборный ножик линейной стали, вещь редкую и потому дорогую, назвав подраном, уже почти воином. Малец с достоинством поклонился и, выхватив ножик из обуча, пустился бежать вдоль улицы, крича во всё горло, что это именно он, не кто-нибудь другой, увидел врагов.
Допоздна, убрав трупы нападавших и завязав пару ранок обороняющихся, люди деревни обсуждали неудавшееся нападение, искренне не понимая, почему этих было всего два десятки и что они пытались доказать подобной безрассудностью. И весь день, до позднего вечера глазастый малец визжа, кричал в лицо всем встреченным о своей глазастости и предусмотрительности. В конце концов получил от матери весомую затрещину и пошел домой, всхлипывая, размазывая по лицу сопли и слёзы, скуля и бурча под нос:
- Ну это же я их увидел! Не кто-то другой, а я. Ну почему они так? За что?
Утром, по традиции, вся деревня при полном оружии и доспехах, собралась на центральной площади для разговора и пира. Речь первым начал, опять же, по традиции, самый юный воин, тот самый любопытный. Начав с момента обнаружения супостата, и не забыв, в первую очередь, похвалить мальчишку, юнец был прерван взвизгом:
- Это ведь я их увидел! Я забрался на верхушку и увидел! Сидел, смотрел по сторонам, гляжу - идут!! Я их увидел!!!
Староста нахмурился, а отец мальчика перекосился, как будто у него прихватило зубы, и кинул руку к поясу. Прошелестело. Дальше пир проходил так же, как обычно проходят пиры, с песнями, пересказами, распитием различных напитков, похвальбой и дракой.
Нутро, едва рассвело, староста, отец, мать, жрец и ещё пара сельчан, маясь тяжестью в головах и нехорошим ощущением во рту, похоронили мальца, далеко за околицей, на полянке тёмного и страшного леса. Как полагается в таких случаях, в неглубокой могиле и без гроба, что бы лесные звери поскорее растащили кости. Отрубленную отцом голову не сразу получилось пристроить на место правильно и из-за этого вышла небольшая заминка. Наборный ножик линейной стали в красивом обуче положили мальцу на грудь. Заслужил.