Бывает, ночное небо подернуто дымкой, его заволакивает высокими облаками, и все, что на нем - еле видно, как через запотевшее стекло. И Луна похожа на старый фонарь на улице, когда дома тепло-тепло, а любимая женщина, к примеру, кладет тебе нежно ладонь на плечо - так легко, невесомо, точно это плечо твое намагничено ее ладонью и хочет коснуться руки еще и еще, приподнимаясь навстречу ей. На размытый, подтекающий свет его, когда стекла, увы, побледнели, скрыв зимние уличные сценки, с достоинством им освещаемые, от глаз, и в довершение всего на глаза навернулись слезы горячими каплями. Как будто бы кто-то вздохнул от счастья вдруг навалившегося, или от несчастья (не важно ведь), и поднебесное окно в раз запотело от выдоха. Так хочется встать на подоконник, дотянувшись до белесого неба, и протереть ладонью его, слева направо и справа налево, оставив свежие чернеющие росчерки на нем, словно сдирая кожу. Чтобы в бесформенную рваную рану-прорубь Луна уронила чистую и яркую себя - в твои такие же глаза, и чтобы я услышал этот звонкий плеск дождя, подставив ладони собрать нечаянно выплеснувшуюся половинку Луны и слезы до капли.
...целует вторая...
Горе, беда, тоска и печальное воспоминание вроде тихо скользнувшей в комнату неизвестной возлюбленной. Закрывает глаза бархатной темной ленточкой - не догадаешься, кто это, с чем пришла?! Поцелуи разбрасывает редкими снежинками вдоль шеи. Как ночь нежна, и щекочет покалывающей кубиками льда нежностью щёки. Опускается на колени, кончиком носа оставляя невидимую линию любви на холодеющей внезапно коже. Разворачивает тебя, ласково забирая последние силы необыкновенной пластикой своего тела. Волшебницей уменьшается в размерах, прыгает в грудь, томно подаваясь сердцу навстречу - а то и не смеет противиться. И она обнимает его, испуганное, заключая в объятья. Душит страстно, не желая отпускать: давно, мол, не виделись. Как мама вновь обретенное дитя: с радостью вжимаясь в родной комочек, в забывчивости не умерив силы, так, что девочке уже трудно дышать. И ты не дышишь. Не замечая, как позволяешь объятьям-браслетам врезаться полосами в плоть сердца - следами любви. Почему-то боишься сбросить с себя тут же душное надушенное покрывало ее, разбивая морок. Разве что закрываешь глаза (думая, что можешь тем самым спрятаться, убежав от нее, скрыться). И не от боли даже, а цепенея от нахлынувшей и заполнившей всю пустоту тебя немоты. А после она уходит незаметно, как и приходила, украдкой покидая комнату, неслышно затворяя за собою двери. Забегая на мгновение забрать, скажем, перчатки и чмокнув тебя, обездвиженного, напоследок. Промедлив ты открываешь с облегчением глаза - она ушла. И сгорает от звона вспорхнувшей на твое лицо улыбки ватная тишина.