Возлюбленных, которые не уберегли любовь, страшно наказывают Боги. Десятый круг ада. Где она в беспамятстве проводит дни и ночи в полупустых залах, полутемных комнатах, среди блестящих люстр, мерцающих свечей, матовых канделябров, разговоров ни о чем, прогулок по бесшумным коврам. Никому никуда не надо. "Там где чисто, светло". Она изящна, как призрак. Также холодна и безупречна. Волосы прибраны по последней моде. Умело приподняты ресницы. Подкрашены губы, слой помады ровно нанесен. Глаза словно отредактированы дешевым red-eye-редактором. С них смыт весь индивидуальный блеск. Лета - прекрасный монтажер. В ее корзине окажется любой отсвет твоего "я". Ей и ему придумывают декорации, подбрасывают актеров, закрывают ворота на замОк, окружают зАмок забором. Включают свет и делают его чуть приглушенным. В нескольких окнах свет, но окна не отражаются в стальном озере каменного сада перед домом, фасад чей удушающе прямолинеен, гармоничен и безукоризнен. Включают звук и делают его чуть потише. Ни шепота. Ни крика. Ровный гул. Прислушаться к голосам невозможно, кажется, что персонажи проговаривают буквы неизвестного алфавита и только.
Боги (режиссер Ален Рене и сценарист Ален Роб-Грийе) заводят оркестр. И она начинает ходить, брать бокалы и ставить на место. Улыбаться. Говорить пустяки. Смеяться неожиданно. Невпопад. Безответно, не услышав шутки. Стоять/сидеть всегда в пол оборота, мраморной статуей, за точность линий которой поручился бы мастер эпохи Возрождения. Но она безжизненна, бесстрастна, бездыханна. Спокойна. Ласкова. И безучастна. Ее доводы рассудка продиктованы опытом, мужем, годами, воспитанием, обстановкой, миром, временем. Она не слышит ничего из того, что он говорит ей. Она не хочет слышать. Он вынуждает. Страшась, что она не ответит, вновь и вновь бросается очертя голову в бой за ее воспоминания. Но Боги лишили ее в наказание памяти, оставив красоту нетленной. Меняя ежедневно/ежечасно платье, настроение, направление взгляда. Он тоже был бы рад избавиться от памяти, причиняющей боль, безжалостно кусающей его изнывающее от беспокойства сердце. Памяти, ежедневно множащей саму себя ее отказами, нарядами, улыбками, ее "Оставьте меня!", "Я вам не верю", "Кто вы?". Памяти, интегрирующей бесконечное количество ее движений, изгибов тела, силуэтов, слов. Но Боги наказали и его - отказав в амнезии. Он знает. Помнит. Любит. А она - нет. Хуже ада невозможности любить и ада невзаимности есть ад беспамятства. Ад это нирвана. Ад - растворение себя, своего "я", собственной любви, пусть мучительной, но твоей, пусть безответной, но твоей, пусть несчастной, но все же твоей ... Ад это отказ от боли. Ад это когда тебе уже не больно. Это спокойствие. Вечный покой. Пленка нефтяного пятна, затягивающая озеро стильным стальным покровом. Тебе больше не будет больно. Ты больше не будешь помнить. Никаких мучений. Никаких проклятий. Славословь ангелов, смертный. Забудь все.
[Кино - зацикленный финал сказки про Снежную Королеву, лентой Мебиуса рассказанной наоборот. В глазах Герды печаль и амнезия. Слова она роняет нечаянно, словно не способная их удержать. Слова причиняют Каю боль. Он сдерживается, терпит, и только умоляюще заглядывает в нарисованные неживые глаза ее, когда она говорит: "Я тебя не помню. Не знаю. Не люблю!" Не помню. Не знаю. Не люблю. Я тебя не помню. Извини. Прости, не помню. Не знаю вас, прошу прощения. Я вас не знаю. Кино заставляет взглянуть под кривым углом и на миф об Орфее. Поэт спускается в подземное царство за Эвридикой, а та его не узнает. Он встает на колени, целует руки, прижимается телом, кричит: "Я это!", "Я это!", "Я это!", эхом разбивающее даже камни, глыбы скатываются в пещерах, убивают Сизифа, вновь старающегося изо всех сил доставить их на вершину. Бесплодные попытки. Удары ракеткой мячом об в стену. Чем элегантнее, изящнее и благороднее достают мяч с условием, что удалят его, наконец, прочь - тем элегантнее, изящнее и благороднее он возвращается раз за разом, ударяя по сердцу. Аккуратно в точку. Выстрелом в мишень. Нельзя доставить камень наверх. Отбить мяч так, чтобы тот не вернулся обратно. Невозможно вернуть Эвридику. Чтобы подняться наверх - следует вспомнить Орфея. А чтобы вспомнить - придется испытывать боль. Она улыбается ему детской улыбкой, когда он выламывает себе руки в отчаянии, а лицо его, красавца-поэта, покрыто слезами, и они старят его, эти слезы, делая его некрасивым. Она поднимает его с колен. Вытирая слезы краем туники. "Простите, - говорит ему шепотом, улыбаясь, улыбка ее мимолетна, но слишком запоминается. - Простите. Я не помню вас. Не знаю. Не люблю. Еще раз простите".]
/Клеммы перепутали, контакты замкнули не там и не так. Элементарные частицы полились рекой в центрифуге, вечно возвращаясь в один и тот же миг, зеркально повторяя путь свой и своих сотен близнецов. Прошлое, будущее, настоящее не имеют смысла. Скорость света преодолена. Телепортация, когда в каждой точке каждой системы координат один и тот же набор частиц, не приносит радости./
Орфей спускается за Эвридикой совершая подвиг. Бессмысленный, если знать окончание мифа. Но в масштабе истории цивилизации только такие имеют значение. Попытки X (Джорджо Альбертацци), героя фильма, вернуть А (Дельфин Сериг) память о прошлом лете, проведенном в... (он уже не помнит, где), о первой их встрече ... (она не помнит, как), также бессмысленны, к тому же механизированы и бесчеловечны. Как бесчеловечен врач, раз за разом заставляющий больную вставать с постели, делать шаги, чтобы та падала, и ей было больно, потому что боль есть жизнь, а без нее ничего не почувствуешь, никуда не захочешь, не будешь двигаться. Боль совершенно необходима. Она имеет сакральный смысл. Боль метафизична. Боль это испуг, вскрик, страх, боязнь, неожиданно проявленное беспокойство. Она разбила бокал. Испугалась, что он ее изнасилует. Она плачет... Слезы - мгновения жизни: слезы ярости, горя, тоски. Только мертвые не плачут. Но вызвать к памяти утраченную или неслучившуюся любовь невозможно. Вечное возвращение, безжизненный круг, кошмар нирваны, тягостная моторика попыток вернуть/продолжить прошлое и отказа в возврате - все что вас ждет.
Согласие любить это согласие причинять и испытывать боль. Равнодушие синоним усталости. Равнодушие = умирание. Равнодушие - есть смерть. Смерти предшествует агония, последняя попытка вернуться, яркая вспышка страсти, точка кипения, экстремум человеческой функции. Дальше тупая душная и вездесущая тишина. Крытая стеклом теплица, где человечки-растения ведут размеренный элегантный образ жизни, лишенный беспокойства, дилемм и любовного отчаяния. Герда строит из кубиков льда дворцы и замки, составляя заветные слова: не помню, не знаю, не люблю. Чувства заморожены. Движения остановлены. Музыка исчезает диссонансами. Звуки убираются коврами. Блеск блекнет в сумерках. Исчезновение. Оцепенение. Линиям ставится предел, и лучи становятся отрезками. Бодлеровское стихотворение "Красота". Гениальная камера Саша Вьерни создает холодновато-безучастные панорамы. Она плывет по коридорам вдоль надгробиями надвигающихся стен лодкой мертвеца. Отрешенно фотографируя залы дворца и дорожки пустынного сада с фигурками людей или без - ей все равно. Эти картинки одновременно напоминают флэшбеки умирающей, воспоминания вспоминающего и, в особенности, взгляд Бога Подземного Царства, Аида, делающего смотр своих владений. Это взгляд бессердечного эстета. Какие-то намеки на чувства, на живое, на бунт, на стремление рвануть в неизвестное [тремя годами раньше в волшебном финале своих "Любовников" Луи Маль заставил героиню Жанны Моро выбрать стихийно возникшее чувство как антитезу спокойствию саморазложения в пустоте домашнего комфортного существования] аэстетичны, а потому обречены. Стильная пленка обволакивает всех и каждого, придавая людским силуэтам неизменную элегантную составляющую, "постоянную красоты".